В океане "Тигрис" [Юрий Александрович Сенкевич] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Юрии Сенкевич В океане "Тигрис"

Светлой памяти моего отца посвящаю








Глава I Что сделано. Что осталось сделать

ПОКА АНГЕЛ СПИТ

Живу в раю.

Прямо передо мной сливаются две библейские реки Тигр и Евфрат. Слева, поодаль, за изгородью, — древо познания добра и зла. На нем и плоды есть, желтенькие, вроде шиповника. А змей-искуситель, говорят, удрал от туристов и занесен в Красную книгу.

Скоро с террасы двухэтажного чертога прозвучит трубный глас:

— Юрий Александрович!

— Айюба, Фрателло! — откликнусь я. И пойдет разговор на «райском» языке: «Хол-нохол партака у кука а та-па», что в переводе значит: ровно шесть, через четверть часа восход, следовательно, если у доктора нет возражений, — подъем.

Возражений не будет, но пока что время мое. Я опередил ангела-будителя, поднялся раньше, чем он, и раскрыл тетрадку. С чего начать?!


ФЕВРАЛЬСКИЙ ДЕТЕКТИВ

С телеграммы, наверно.

По-русски она читалась бы так:

«Томас Александерсон ТВ Швеции надеется встречу тобой отеле «Россия» между вторым пятым февраля обсудить мой новый план Тур Хейердал».

Шел восьмой год с финала плаваний «Ра». Тосковать по прошлому было некогда.

Работал. Защитил диссертацию. Странствовал по планете еженедельно: Перу, Куба, Исландия — и к концу телевыпуска успевал вернуться домойг в Москву.

Случалось и ездить с докладами на медицинские конгрессы. Единственное, чего не хватало — времени, никак не мог успеть сделать все. Нет, грех жаловаться и гневить судьбу — мир хорош.

Мир и плох, потому что телеграмму принесли двадцать девятого. Это сколько же еще ждать до второго!

Как понять «надеется встречу»? Он меня найдет или я его? В холле дежурить? Цветок в петлицу воткнуть?

Пошучивал и нервничал. Крутился возле телефона. И не вытерпел: снял трубку, заказал Колла Микери — итальянскую деревеньку, где живет Тур.

Беседа сразу приняла конспиративный характер.

— Строжайший секрет! — кричал Хейердал чуть не через всю Европу, к развлечению, вероятно, десятка телефонисток. Конфиденциально! Большая лодка! Прежний экипаж! Ты готов?

Ага, на террасе набирают воздух в легкие:

— Юрий Александрович!

— Айюба, Карло!..[1]


КОЕ-ЧТО О КАМЫШЕ

Продолжаю вечером. Закаты здесь так же красивы, как и рассветы. Медленно опускаются, из оранжевого становятся ярко-розовыми; огромный солнечный шар. Длинными караванами идут по течению плоты — словно золотистые стога движутся вереницей.

Камыш[2] берди. Все, что мы делаем, о чем говорим и думаем в эти дни, так или иначе связано с ним.

Впервые я услышал о нем в феврале, в гостиничном номере. Посланец Тура был разочарован тем, что я уже что-то знаю, и рад тому, что знаю не все. Он с восторгом сообщал детали. «На сей раз не бальса! — восклицал швед. — Не папирус! Камыш!»

Потом, в Багдаде, по дороге сюда, я его впервые увидел. Стены ресторанчика были сплетены из плосковатых стеблей, уличные огни мерцали сквозь щели, а я среди похрустывания и шуршания пил чай из стаканчика, похожего на азербайджанские армулы, и будто плыл куда-то.

Еще через день, добравшись до здешних мест, я впервые взял камыш в руки.

Жилье Тура походило на плавни. Целые заросли высились над горшками и кувшинами — образцы срезанные, обломанные, заткнутые, сквозные, облитые битумом, снабженные бирками, извещающими, сколько дней данный экземпляр мокнет.

Мокли они стоя: пять сантиметров в воде, а полтора метра торчком, на весу.

— Ничего солома? — спросил Тур. Я удивился приземленности его тона.

Но назавтра и для меня легендарный берди оборотился тридцатью тоннами толстых сухих травин, подлежащих уминанию и трамбовке.

Солома забыла, что из нее тысячи лет назад строили морские суда. Мы возвращаем ей ее прошлое. Не без сопротивления с ее стороны.

Спину ломит, ладони горят, в ушах хруст и шорох.

Впрочем, возможно, это шуршат плоты на реке. Их путь ближний, будничный — к бумагоделательному комбинату, ниже по течению.


В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

К весне пошли письма от Тура.

Деловые и взволнованные, с обязательной пометкой «конфиденциально», они обрушивали на меня уйму информации, большую часть которой я воспринимал формально.

Я не стал еще тем, кого Тур видел во мне. Он находился внутри идеи, я — снаружи. И нырять медлил. Боялся сглазить. Пребывал в ожидании.

Настал, однако, день, когда меня вызвал председатель Государственного комитета по телевидению и радиовещанию Сергей Георгиевич Лапин.

— Тут у нас документ… Документ был чудесен. Доверчиво и

восторженно, всячески стремясь убедить, Хейердал объяснял, что решил испытать мореходность лодки, сооруженной из месопотамского камыша по типу древних шумерских, и что без советского представительства, без меня в частности, интернациональному экипажу зарез.

— Как станем решать?

Я ответил, что предварительное согласие мной дано.

— Правильно, — кивнул Сергей Георгиевич. — Ведущему клуба кинопутешествий полезно набраться новых впечатлений. Пусть будет так.


ИЗ ВАГОНА В СЕДЛО

Лиха беда начало. Аналогичные письма Тура получил главный ученый секретарь Академии наук Георгий Константинович Скрябин и директор нашего института Олег Георгиевич Газенко — все они тоже сказали: «Пусть будет так». Хотя, естественно, вопрос решался не сразу.

Мне, в сущности, предстояло, как в ковбойских фильмах, перескочить из вагона в седло. А поезд шел с достаточной скоростью.

Он шел, между прочим, и в Канаду, на гору Логан, в лабораторию доктора Хаустона. Хаустон изучает воздействие гипоксии — кислородного голодания — на живой организм: тема, близкая мне еще с антарктической зимовки. Интересная работа намечалась, но, увы, прыгать так прыгать.

Спасибо всем, кто меня страховал.

Уезжать легче, чем провожать. Я давал прощальные интервью, а товарищи впрягались в брошенное мной дело.

Чем оправдать сложности, в которые я их вверг?

Пока — ничем. Программа, чьим пунктам и подпунктам я обязан командировкой сюда, — пока лишь вексель, подлежащий оплате.

Допишу завтра. Время позднее. Спать.


СМЕШЕНИЕ ЯЗЫКОВ

Снова день пропустил. Нынче уже «не завтра», а «послезавтра».

Попробую наверстать хоть чуть-чуть.

Куда же я попал? Жара, пальмы. Посреди двора, на помосте, над ямой, вырытой в глине, — чудище, ни на что не похожее, с двумя задранными к небу разлохмаченными хвостами.

Прошел Карло, вполголоса ворча по-итальянски. Из дальнего угла слышится гортанная речь — там отдыхают арабы. Четверо в вязаных шлемах с кисточками-гребешками подошли, улыбаясь, и дисциплинированно уселись в кружок — боливийцы С озера Титикака. Их деликатно ловит на пленку японец Торусан.

Вавилонское столпотворение в чистом виде.

Кстати, его археологические останки — рядом, в нескольких сотнях километров. И то, что мы, разноплеменные, собрались именно здесь, выглядит как некий символ.

Сейчас немец Детлеф наладит домкраты-камелоны, боливийцы заберутся на корпус, арабы натянут веревки — «йелла-йелла, сады», мы разные, но мы вместе, и мы достроим свою башню — «давай, друг, давай!».

Три месяца назад, читая бюллетень, разосланный Туром для сведения участников, я, неловко признаться, вспомнил штабиста из «Войны и мира»: «Ди эрсте колонна марширт, ди цвайте колонна марширт», — до того умозрительной представлялась сия диспозиция, с подробнейшим перечнем приездов, отъездов, географических пунктов, с дотошным перечислением работ стапельных, такелажных и прочих.

Теперь ясно, какой точный лежал в ее основе расчет.


ПОРОЗНЬ, НО ВМЕСТЕ

Упаковывался. С помощью друзей, разумеется. Взял врачебную укладку, разработанную для использования в длительных космических полетах.

Взял еще укладку, тоже космонавтскую, — ее сформировал другой мой коллега на случай послеполетного ЧП.

В Институте медицинской техники, у Рустама Исмаиловича Утямышева, мне опять, как перед «Ра», вручили набор хирургических инструментов из титана. Пригодятся — ладно, нет — еще лучше.

Тем временем на юге Ирака, в болотах, в жуткую жару — Тур вспоминал: «Пятьдесят два градуса в тени, но тени не было!» — пятнадцать арабов и европеец принялись срезать камыш.

А в Андах, на высоте четырех тысяч метров, четверо боливийцев, тех же, что когда-то строили «Ра-2», собирались в дорогу. Они не спешили: требовалось выждать, пока на Аравийский полуостров придет осень, иначе, привыкшим к прохладному климату высокогорья, им будет очень тяжело в знойном Ираке.

А в английском городе Саутгемптоне ставился чрезвычайно серьезный опыт, о котором в дальнейшем упомяну не раз.

А в немецком городе Гамбурге…


КНУТ И ПРЯНИК

Ничего, дорогой, сиди.

С Эйч-Пи болтал? Было. С Германом пиво пил? Было. Значит, сиди. Хоть за полночь, но чтоб не меньше страницы. Главное — себя пересилить, чтобы выработался стереотип. Потом дело пойдет» само по себе и ежедневные записи станут потребностью. Это очень важно, ведь дневник не прихоть, а часть программы. Миша Новиков специально просил: регулярно, без пропусков, иначе снизится ценность.

Глаза слипаются, зевота…

Итак, на чем мы остановились в обед?

На событиях лета. На том, что они развивались по общему плану, хотя действовали мы еще порознь и вдалеке друг от друга.


ЛОДКА ЗОВЕТ ЭКИПАЖ

В городе Гамбурге делали рулевые весла, над которыми теперь мудрит Норман.

В городе Москве Михаил Алексеевич Новиков, рыцарь групповой психологии, подбирал опросники и налаживал гомеостат.

И все это были звенья одной цепи.

Цепь разматывалась. Камыш, срезанный в краю болотных арабов, сплавили по Тигру и разложили на просушку. Взялись за стапель. Его постройкой руководил подоспевший к Туру Эйч-Пи.

Я в это время стажировался во Всесоюзном кардиологическом центре и в Московском НИИ скорой помощи им. Н. В. Склифосовского. Восстанавливал форму врача.

Практику реаниматора прошел сначала в морге. Затем давал наркоз при операциях. Брал консультации по пропедевтике — диагностике внутренних заболеваний.

Пошел в Центральный институт стоматологии и проверил, как умею справляться с флюсами и пульпитами.

Помогали мне доктор медицинских наук В. А. Сукачев, профессора Н. К. Пермяков, Б. Г. Жилис и, конечно, мой старый друг, известный кардиолог профессор Н. М. Мухарлямов. Большое спасибо им всем.

Меж тем за тысячи километров от Москвы работа вступала в ответственную фазу. Прибыли судостроители-боливийцы и начали вместе с арабами мастерить из камыша снопы.

Сноп вплетался в сноп, так что постепенно наращивалась двадцатиметровая колбаса диаметром вполобхвата.

Восемнадцать таких колбас, стянутых в вязанку, образовывали гигантскую толстенную сигару. Сигар требовалось три: две по бокам и одна в середине потоньше.

То, что понемногу возникало на помосте, лишь отдаленно смахивало на лодку. Но оно уже было лодкой. Лодка звала к себе экипаж.

22 октября с грузом около двухсот килограммов я вылетел в Ирак.


НЕСКОЛЬКО СТРОК ИЗ ПУТЕВОДИТЕЛЯ

«Республика Ирак занимает северовосточную часть Аравийского полуострова на юго-западе Азии. Площадь — 434 000 квадратных километров. Население— 11,5 миллиона человек. Основополагающий географический фактор — величественные реки с притоками. Главные города — Багдад, Басра, Насирия, Киркук. Главное природное богатство — нефть».


ЕЩЕ НЕОБХОДИМЫЕ СТРОКИ

Калиф Гарун ар-Рашид, любитель гулять по ночам в платье горшечника или водоноса — это Ирак.

Алладин с волшебной лампой, и Али-Баба с сорока разбойниками, и ифриты, и джинны — тоже Ирак.

Висячие сады Семирамиды, Вавилонская башня, халдейские звездочеты, ступенчатые пирамиды-зиккураты, кодекс Хаммурапи, клинопись, «Сказание о Гильгамеше» — опять же Ирак.

Насчет библейского рая, где якобы нахожусь, — дело темное. Но что для археологов здесь рай, это точно. Потому что древнейшая Месопотамия — центр цивилизации, по крайней мере не менее блистательной, чем египетская.

История Двуречья похожа (не мое сравнение, я его вычитал) на слоеный пирог. До арабов — греки (Александр Македонский!), до греков — персы, до персов — вавилоняне-аккадцы, до аккадцев — ассирийцы, до ассирийцев — больше четырех тысяч лет назад! — опять аккадцы. Однако не с них начиналось. До них жил здесь загадочный народ — шумеры. И с этими-то шумерами связано в летописи человечества многое «первое-первое».

Миф о всемирном потопе — у шумеров. Библиотеки — у шумеров. И календарь, и арочная архитектура, и выращивание пшеницы, и приручение овец, и изобретение колеса!

Кое-кто из ученых убежден, что именно шумерская культура была той прокультурой, на фундаменте которой цивилизовалась Земля. Даже если это так — все равно не так. Ибо шумеры — вовсе не последний слой археологического пирога.

Оказывается, названия своих городов, имена своих богов, некоторые термины, касающиеся земледелия, скотоводства, ремесел, они заимствовали.

Откуда?

Из языка предшественников, еще более древних обитателей Месопотамской долины. Следы их пребывания найдены при раскопках близ Ура, около селения Эль-Убейд.

А эль-убейдцы — исконные?

Вряд ли.

Существуют легенды о том, как в допотопные времена из Персидского залива приплыла вверх по реке некая темноволосая раса. И есть мнение лингвистов, что слово «Идиглат» — так в клинописных текстах именуется Тигр — родственно индийскому «Инд».

Все это и объясняет, почему Хейердал — упорный сторонник концепции древних трансокеанских контактов — решил стартовать непременно здесь.


«ВОЛГА» ДОКТОРА ЮРИЯ

Включил радио, слегка откинул спинку сиденья и жду, пока Детлефу и Норману сделают рентгенографию. Местные врачи любезно согласились помочь в предстартовом обследовании экипажа. Госпиталь километрах в трех от стройплощадки, общественного транспорта в городке нет, но мы не унываем, у нас машина.

Прекрасная «Волга», которую — кто уважительно, кто с подначкой — кличут «автомобилем доктора Юрия».

Сразу, как явился сюда, я отправился с визитом в Басру, представляться советскому генеральному консулу. Первое, о чем спросил меня Яков Егорович Сусько, было, разумеется: «Не могу ли быть полезным?» И я, помня кое-какие напутствия Тура, намекнул, что неплохо бы нам что-нибудь колесное, для ближних разъездов.

Встречали меня в лагере с ликованием. Я вернулся за рулем видавшего виды агрегата, с неподнимающимися стеклами и дребезжащими дверьми, но выносливого и прочного, как танк.

Правда, разъезжали мы на этой машине всего день-два. Потом ее забрали назад, а взамен прислали современную, новенькую, только-только после обкатки.

Машина очень нас выручает. Вожу к стапелю снаряжение, провизию, ребят в госпиталь.

Напишу заодно о своих больных.


ПОКА — ТЬФУ-ТЬФУ

По утрам у моей палатки выстраивается череда арабов. Они хорошие люди, но ужасно любят лечиться. Тот показывает на голову, этот покашливает, третий держится за живот. Предъявляют прыщики и царапины. Глотают витаминные таблетки и удовлетворенно благодарят.

С Карло по-прежнему — там случай особый. Никак Рашада не прогнать к стоматологу — боится и отлынивает. Пригрожу, что Тур отстранит от старта.

В остальном же порядок. И — что радостно — почти полное отсутствие экзотики. А я наслышан о здешних хворобах, об укусах финиковых ос, о поносе, переходящем в дизентерию, о «багдадской шишке», лечение которой тянется чуть не год.

Пусть парни и дальше держатся молодцами и веселят мой лекарский взор. Особенно приятно глядеть на Детлефа. Крепыш, здоровяк, а уж каким я застал его! Вернусь к мемуарам.


СЕЗАМ В ДРУГОЙ РАЗ

Итак, 22 октября я вылетел из Москвы и в тот же день приземлился в Багдаде. Мне повезло, и в самолете я оказался рядом с нашим послом в Ираке А. А. Барковским. Анатолий Александрович — человек чрезвычайно интересный и интеллигентный — рассказал мне много полезного и поучительного об Ираке и обещал свое содействие, которое, как показали дальнейшие события, было необходимым, действенным и своевременным.

В Багдаде пришлось пробыть три дня, утрясая таможенные формальности с багажом. Бегал по канцеляриям, ставил на бумажках штампы и печати. Города фактически не видел, а то, что видел, не напоминало о тысяче и одной ночи. Ни с багдадским вором, ни со стариком Хоттабычем ассоциаций не всплывало.

Когда позже я поведал о своих разочарованиях Рашаду, он рассердился: Багдад — отличный город, мне просто не показали его как следует, был бы он, Рашад, моим гидом, вышло бы лучше. На что Асбьерн заметил: «Да, ты у нас известный Гарун ар-Рашад».

Как бы то ни было, столица Ирака осталась для меня лишь промежуточным пунктом, станцией пересадки. Я спешил в Эль-Курну, сюда.


ДВЕ КУРНЫ

В Египте, близ Долины царей, недалеко от места, где были отрыты знаменитые сокровища Тутанхамона, существовала — а может, существует и теперь — деревушка Курна. Лет сто назад выяснилось, что она сплошь населена грабителями гробниц. Причем грабителями потомственными: ремесло передавалось от отца к сыну с XIII века до новой эры. Ничего себе династия!

Так вот: наша, иракская Эль-Курна ничего общего с египетской Курной не имеет. И слава ее не столь скандальна. Вернее, почти никакой славы и нет.

Маленький городок между Багдадом и Басрой, там, где Тигр и Евфрат сливают свои воды в Шатт-аль-Араб…

На туристской схеме Ирака Эль-Курна обведена рамкой с надписью, почему-то немецкой, «Дас парадиз». Но таких же рамок на схеме еще две, на севере и на юго-западе страны, и в каждой, кроме надписи, еще знак вопроса, дескать, все три парадиза — предполагаемые.

Следовательно, и библейская знаменитость Эль-Курна — как бы с вопросительным знаком.

Хотя здесь с гордостью демонстрируют гостям пресловутое древо — в его, мол, тени Адам и Ева совершили первородный грех. А курненский рестхауз — дом приезжих, по-нашему — носит поэтическое название «Сады Эдема».

К «Эдемским садам» мы с Игорем Беляцким, заведующим бюро АПН в Ираке, и подъехали после утомительного дня пути.


ЗАСНУЛ В РАЮ

В доме светились окна. Тур радушно нас приветствовал, мы обнялись, и он тут же сообщил новости. Норман в дороге, Ганс Питер скоро вернется, Детлеф уже здесь, но неважно себя чувствует — не осмотрю ли я его? Жаль, у врача с места в карьер начинается практика!

Детлеф лежал с пузырем льда на лбу. Он не то что неважно, он очень плохо себя чувствовал. Вчера — сорок, сегодня — тридцать девять. Болезнь в Азии распространенная, европейцам не слишком знакомая: особая кишечная форма гриппа.

Тут же приступил к интенсивному лечению.

Тур показал свою коллекцию мокнущего камыша — о ней я, кажется, писал. Поднялись на крышу рестхауза и взглянули сверху на лодку. Она поразила меня, настолько была внушительней «Ра».

Не забыть чувство, владевшее мной, пока я врачевал Детлефа, брал в руки влажные невесомые стебли и угадывал в полутьме очертания гигантского веретенообразного корпуса. Мне казалось, что это уже со мной было однажды, что снова вижу знакомый в мельчайших деталях сон.

Или — наоборот: будто спал и проснулся, и вокруг по-прежнему южная ночь, марокканская ли, иракская ли, на стапеле недостроенное судно, реплики вполголоса о плавучести, о парусе, о рулях…

В беседе с Туром случился момент неожиданно острый — нет, не судьба о нем сегодня. Возвращаются из рентгеновского кабинета Норман и Детлеф, сейчас в мой адрес прозвучит что-нибудь вроде: «Алло, такси!» Закруглюсь в двух словах. Вечер приезда в Эль-Курну кончился тем, что мы с Игорем отправились в помещение, отведенное под склад, загроможденное до предела — едва оставалась щель для раскладушек. Плюхнулись и отключились, среди ящиков, тюков, картонок с консервами, связок — блоков, мотков канатов, — заснули в раю.


ПРИЛЕТЕЛА ЕВА

Должен отметить, что в последнее время наша жизнь некоторым образом изменилась.

Приходим на обед, водопровод в рестхаузе, как обычно, испорчен, никакой надежды ополоснуться, а к нашим услугам десять кувшинов воды, нацеженной из-под крана буквально по капельке.

По вечерам у ребят исчезают носки и рубахи, а по утрам возвращаются чистыми.

Карловы джинсы, уникально жестяные, заштопаны парусной иглой, перевод лоции Персидского залива сделан в срок и безукоризненно, корреспонденты исправно получают надлежащую информацию.

Эти и другие чудеса имеют непосредственное отношение к нашей с Туром беседе, о которой собирался и не успел написать вчера.

Я сказал: «Скоро сюда приедет моя жена». Тур охнул и выдавил с трудом: «Невозможно! Куда ее поселим?!» — «Как куда поселим?! Большой же дом!»

Тогда я не разглядел еще, что рестхауз — далеко не гостиница, он лишь вроде сельского клуба и постоялого двора, и в нем, кроме бара и ресторанного зала, только три жилые комнаты — для членов экипажа, боливийцев и киногруппы из Би-би-си.

Тур не шутя обеспокоился. Он, как выяснилось, предупреждал: с жильем скверно, приезжайте без родных. Но до меня его просьба, переданная через пятые руки, почему-то не дошла. А теперь менять что-либо было поздно.

«Когда?» — хмуро поинтересовался Тур. Я утешил его: не завтра, не послезавтра, но уж через неделю наверное.


ГЛАЗАМИ КСАНЫ

Стюардесса объявила: в Багдаде двадцать два градуса, и пассажиры-арабы надели меховые шапки — холодно, глубокая осень, а мы — северяне — бросились снимать свитеры.

Воздух налетел сухой, душный, сильно пахло керосином — заявляла о себе иракская нефть.

От аэропорта до столицы — километров двадцать, я все спрашивала, когда же проедем пригороды. Юра засмеялся: «Мы давно в городе». Такая здесь система застройки: улицы повернуты лицом во внутренние дворы. Там коттеджи, фонтаны, зелень, а наружу глинобитная стена, чтобы не хвастаться благополучием. Вообще тут хвалить ничего нельзя, дурная примета. Как-то в Курне я сказала одному арабу: «Какой у вас красивый мальчик!» — а назавтра мальчик захворал, и меня остерегали: не попадайся отцу на глаза.

Полтора дня в Багдаде — ив Курну, и как менялся пейзаж! Повеяло пустыней. Два цвета в природе — серо-желтый и тускло-коричневый. Дорога рядом с рекой, Тигр то спрячется, то появится. Иногда на откосе вырастет всадник, одинокий, на фоне неба, — напомнит, что ты в стране бедуинов. А машин, встречных и попутных, полно. Причем интересно: здесь к мотору отношение как к верблюду или скакуну — сбросит, значит, такова воля аллаха. Крайне беззаботно ездят.

Добрались к вечеру, как раз попали на ужин. Юра крикнул с порога: «Тур, Тур, погляди, кого я привез!» Смотрю, во главе стола Тур, рядом с ним Норман — я его узнала по фотографиям — и еще кто-то.

Мне в том зале, кроме Юры и Тура, был знаком только Карло Маури. Но тут же мы все перезнакомились, повели меня, конечно, смотреть лодку. Затем все дружно отправились смотреть наше жилье. У ребят из Би-би-си оказалась маленькая палатка, которую они предложили Юре, и он разбил ее в саду, на стрелке, где сливаются Тигр и Евфрат.


СОГЛАСНО СУДОВОЙ РОЛИ

Прочел Ксюшину страничку и понял, что пора перечислять участников экспедиции. Намеревался их представлять | поодиночке и к слову, но уже не первые страницы идут, а кто есть кто — Heпонятно.

Приступим. Номер первый. Тур Хейердал, инициатор и руководитель похода, шестидесятитрехлетний норвежец, знаменитый этнограф, географ, путешественник.

Нелепо о нем говорить в таком тоне. Он — энциклопедия, он — явление, он — из тех, кто на высшем межгалактическом конгрессе мог бы по праву представлять земное человечество.

Подробный рассказ о нем — впереди.

А дальше, как на совете в кают-компании, «по младшенству».


МОЛОДЕЖЬ

Рашад Низар Салим, 20 лет, уроженец Ирака, студент-скульптор, знаток древней арабской культуры и рьяный ее, пропагандист. В экипаже — на должности матроса-переводчика. Нам без него и веревки не купить, и депеши не отправить. Он наш снабженец, консультант, полпред и несет свои бесчисленные обязанности с блеском. Жаль, что он — единственный среди нас, чья кандидатура еще не утверждена формально. Власти медлят неизвестно почему. Надеемся на благополучный исход. Асбьерн Дамхус, 21 год, датчанин. (Студент-физик (и математик). Кроме того, у него за плечами авторитетное учебное заведение «Атлантик-колледж». Имеет определенный опыт плаваний и уже этим для экспедиции находка. Но главное, за что его ценим, характер, необычайно жизнерадостный, деятельный, озорной. Его прозвали «Аспирин» — так проще. С Асбьерном опять-таки, считаю, нам повезло.

Ганс Питер Бём, 22 года, норвежец, тоже выпускник «Атлантик-колледжа».

Тот самый Эйч-Пи, который трудился здесь с лета, мастерил стапель, уехал на две недели домой отдохнуть и вернулся уже окончательно.

Аспирин и Эйч-Пи — полная противоположность друг другу. Там — анекдоты, розыгрыши, «ла-ла-ла», здесь — молчаливость, застенчивость и упорство. Признаться, это мне больше импонирует, чем каскады Асбьерновых шуток.

Хочет стать врачом, предполагается, что на судне будет моим помощником. Что касается прозвища — Эйч-Пи для Ганса Питера то же, что для Ганса Христиана Эйч-Си, а для Джона Фитцжеральда Ди-Эф: по названиям букв английского алфавита.

Детлеф Зойтцек, 26 лет, ФРГ. В пятнадцать — юнга, в двадцать три — капитан, самый молодой у себя в стране. Ходил по Балтике, бывал и у нас в Клайпеде. Сейчас отвечает за техническое оснащение стапельных работ и держится близ Нормана — специалиста по навигации.

По складу характера тяготеет к лидерству. В возможных колебаниях психологического климата на борту сыграет активную роль. Тем более что по возрасту являет собой как бы связующее звено между «молодыми» и «стариками».


СТАРИКИ

Норрис Брок, 38 лет, США. Кинооператор Питсбургского телевидения. Положение его отличается от нашего тем, что он «придан». Мы — на контракте, он — в командировке. Мы — на жалованье, он — финансово независим. Приватный представитель наших международных «благодетелей» — о них напишу поздней.

Человек он вполне экспедиционный. Канат тянет за милую душу. Успел поболеть (тот же кишечный грипп), но не разлеживался, презрел мои настояния и функционирует, хоть на вид тень тенью.

Тору Сузуки, Япония, 43 года. Оператор, весьма одаренный, и по совместительству владелец ресторана. Добросовестен, самоотвержен, трудолюбив, как муравей, — и заперт на сто замков. Улыбка на устах — как табличка: «Вход запрещен». Жаль, но боюсь, что и к концу плавания моя инстинктивная симпатия к нему такой и останется — смутной и инстинктивной.

Карло Маури. Дружище Карло… Фрателло Маури…

47 лет, итальянец, фотограф. После «Ра» успел штурмовать Эверест (!), участвовать в парусной кругосветной регате, пройти маршрутом Марко Поло.

Никто, кроме меня, Тура и Нормана, не подозревает, каких усилий стоит ему работа здесь. У Карло нехорошо с ногой (покалечил в горах). Другого в его состоянии я бы на версту не подпустил к лодке. Но он — Карло, у него собственные физические и моральные критерии, и разве если уж совсем худо, он разрешает мне вмешаться и принимает обезболивающее лекарство.

Внутри него бушуют постоянные бури. Столько вокруг несправедливости: того обидели, этих забыли, икс тщеславен, игрек бестактен, а надо сдерживаться, прощать и молчать.

Увы, Карло многим недоволен в нашем едва начавшемся предприятии. Недоволен, что суетимся, что неумелы, что неосмотрительны в тратах, что на площадке вечно толкутся хроникеры и киносъемщики.

Чуть ли не лучший член экипажа… И с ним, вероятно, придется труднее всего.

Посмотрим.

Сорокалетний американец Норман Бейкер. Инженер-строитель по профессии, на борту — штурман и радист. Те же должности были у него и в обоих плаваниях на «Ра». Сейчас — на суше — занимается рулями и мачтой, как всегда, с превеликим тщанием, обстоятельностью и почтением к науке. Норман — натура противоречивая. Но, мне кажется, я научился с ним ладить. Я рад, что Норман с нами.

И наконец, Герман Карраско Франко. 53 года, Мексика. Наш собственный миллионер.

Он действительно крупный предприниматель. А наряду с тем блестящий кинооператор и фотограф, археолог-любитель, владелец музея, где собрана богатейшая в Мексике частная коллекция экспонатов эпохи майя и инков.

Когда Тур — давний его друг — пригласил Карраско в экспедицию, Герман не мог поверить: «Тур, но мои годы, но мои бицепсы — какой из меня матрос?» — «Я беру тебя не в матросы, а для подводных съемок». — «Неужели ты не шутишь, Тур?»

И вот он явился, обвешанный оптикой, экзальтированный, неловкий, чем-то похожий на Тартарена — достославного охотника на львов.

Над ним, понятно, стали трунить. Он не обижался. Первый потешался над собой. Вписывался в компанию понемножку, добродушием и старательностью заставлял себя уважать.

Все. Судовая роль исчерпана. Одиннадцать — вместе со мной — мореплавателей, семеро новичков и четверо ветеранов.

Четверо из былых девяти.


РЯДЫ РЕДЕЮТ

Незаживающая рана — Джордж Сориал. Весельчака Джорджа нет на свете — два года назад, работая под водой, он попал в беду и погиб в Средиземном море.

Разошлись пути Хейердала и Сантьяго Хеновеса. Мексиканский профессор сам сейчас выходит в океан. О его плавании на понтонном плоту «Акали», вероятно, будет повод рассказать.

С Абдуллой Джибрином связь потеряна, о нем вообще ничего неизвестно.

По семейным обстоятельствам отклонил приглашение марокканец Мадани: у него недавно умер брат, и нужно заботиться об осиротевших племянниках.

В последнюю минуту сообщил, что не может быть с нами, Кей Охара — у него серьезная болезнь глаз.

Четверо из девяти… Грустно это. Утешимся, как всегда, тем, что жизнь идет, что вот уже какой симпатичный вырос младший брат наших «Ра», что нас около него — целая футбольная команда. Пора на поле. Карло дает свисток.


ОПЯТЬ ГЛАЗАМИ КСАНЫ

Дополнение к списку футболистов. Юрий Сенкевич, Советский Союз. 40 лет. По корабельному расписанию — матрос-лекарь. Склонен отдавать распоряжения и!руководить. Когда берется за веревку, на лице написано: «Теперь дело двинется, я пришел». Любит черные сухари. Множество друзей. Против азиатских инфекций не устоял и тайно занимается самолечением.

Предел мечтаний — ежегодно утягиваться в тундру, к вулканам, хоть в Бермудский треугольник, но чтобы дома все было в порядке, дети хорошо учились.

Не спешите вы со своим стартом. Дайте напоследок на вас поглядеть.


НЕ ОДИННАДЦАТЬ, А ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Они все же приехали! Мы уже отчаялись их лицезреть.

Замышляя экспедицию, Тур рассчитывал, что в ней, кроме нас, примут участие. лоцманы-индийцы. Он видел в иракских портах многочисленные шхуны «дау» под флагами заморских стран. Суденышки эти, с наклоненной вперед мачтой, с огромным (Парусом, восхитили его; помощники с;«дау» — не в них ли залог успеха?

Во-первых, они доки в парусном деле.

Во-вторых, знают Персидский залив, причем не только его столбовые пути, — а нам с нашей скоростью и маневренностью как раз полагалось по возможности не лезть на фарватер, а скромно плестись по обочине.

Словом, даешь лоцманов. Агентство в Бомбее, куда Тур обратился, взялось отыскать троих знающих моряков. Спустя месяц с лишним пришло уведомление: отысканы, едут. Еще через месяц поступил запрос: «Где наши люди, куда вы их дели?» Тур пожал плечами. Двумя неделями позже мы их, наконец, встретили. Три морехода, пожилой, помладше и молодой. Не рассмотрел их хорошенько — приехали поздно вечером, поужинали и спят до сих пор.

А нам с Ксаной пора в дорогу. Пришла машина из-под Ура — там, в Насирии, сооружается тепловая электростанция, строят ее советские специалисты, и они пригласили нас в гости. Тур отпускает без звука, хоть и время горячее. Со строителями у нас дружба, только что от них пришел целый грузовик с подарками: матрацы, полотенца, брезент, якорные цепи, деревянные брусья, ящики с пепси-колой, так что мой визит лишь в малой мере их отблагодарит.

Текущие свои дела я раскидал. Осталось, правда, съездить на «Волге» к плотнику, забрать у него очередные деревянные мелочи — попрошу это сделать Нормана, он шофер со стажем, два километра туда-сюда для него не вопрос.

Сейчас дам ключи — и в путь.


НАЗАВТРА

История, коротко, такова.

Навестили земляков, я выступил с рассказом о Хейердале, погостили, поужинали и сразу обратно. И все это время какой-то червяк меня точил.

Вернулись за полночь, никто не спит, паника: «Нам сообщили, что с вами катастрофа». Что за бред, мы — вот они. А где лоцманы? Где Норман? Где «Волга»?

Тут и открылось.

После нашего отъезда, когда мореходы проснулись и позавтракали, Тур осведомился, не желают ли уважаемые осмотреть лодку. «Да, с удовольствием». Обошли вокруг стапеля, и тот, что постарше, удивленно спросил: «А палуба?» И его собрат подхватил: «А мотор?»

Ни о каком лоцманском ремесле они понятия не имели, один был мастаком драить палубу, другой — драить двигатель, третьему же приятно было составить компанию, и, кроме того, он понимал по-английски и желал подвизаться толмачом.

Хейердал впал в ужас. Спасенье он видел в том, чтобы немедленно мчаться в Басру, в порт, и с помощью бедняг, без вины виноватых, искать им замену. Идея родилась в три часа пополудни, а в шесть — темнеет, до Басры неблизко, а колес й о к.

— Почему йок? — осенило опекавшего нас сотрудника иракского министерства информации. — А машина доктора Юрия?

Ах, о счастье, машина есть и ключи от нее есть, и, конечно, доктор Юрий поймет драматичность момента и не рассердится. Но кто поведет?

— Я поведу, — сказал сотрудник информации, у которого, как потом выплыло, вообще водительских прав не имелось. — Я шофер-профессионал, что мне шестьдесят пять километров?

Усадил в чужой автомобиль четверых иностранцев (индийцев сопровождал Норман), уселся сам, поручил себя воле аллаха и рванул в сумерках навстречу неизбежной расплате.

Расплата наступила на полпути. Не справились с управлением. Столкнулись. Перевернулись.

Будь «шевроле» или «фиат», всем пятерым бы крышка. Но «Волга» выдержала, сыграв оверкиль пять раз.

Потерпевших отправили в госпиталь. Серьезно никто не пострадал. Поздно ночью они появились в Эль-Курне, помятые, ободранные, вымазанные чем-то красным вместо зеленки.

Теперь, когда их здоровье вне опасения, настал черед вспомнить о машине.

Собственно, чего о ней вспоминать? Утром надо ехать в Басру, объясняться, извиняться… Положение просто дурацкое.

Тур подавлен, на все согласен. Приготовил свою книжку о «Ра» и камышовую модель «Тигриса» — смягчить сердце консула.


ЕЩЕ ЧЕРЕЗ ДЕНЬ

История получила завершение. Вчера мы предстали перед светлые очи Якова Егоровича Сусько.

Первым держал речь я. Признал себя кретином и ротозеем, абсолютно виновным в причиненном ущербе, обязался возместить стоимость ремонта, просил лишь ограничиться распиской до того, как вернусь в Москву.

Ксюша переводила мои слова Туру. Тур злился, не вытерпел, перебил меня и потребовал перевести господину генеральному консулу, что он, Хейердал, как руководитель экспедиции несет ответственность за действия ее членов и что убытки возместит он, и никто другой.

Яков Егорович слушал наши пререкания с интересом.

— Что ж, — резюмировал он, — полагаю, соревноваться в благородных порывах нет нужды. Мы не настолько бедны, чтобы потеря одного автомобиля выбила нас из колеи. Кроме того, у нас найдутся умельцы, которые в свободное от работы время приведут машину в порядок. Считаю вопрос исчерпанным.

От такого великодушия мы несколько очумели. Стали кивать и благодарить и непроизвольно пятиться к двери, словно боясь, что консул передумает.

И действительно, он остановил нас:

— Погодите, а на чем вам ездить? Вам же нужно что-то колесное?..

Часом позже мы возвращались в Эль-Курну в уже знакомой нам «Волге» старого выпуска, с неопускавшимися стеклами и дребезжащими дверьми, но, черт побери, это опять была машина, крепкая, работящая, и мы с Ксюшей вели разговор на отвлеченные темы и старались вовлечь в него Хейердала, а Хейердал отмалчивался и глядел в окно.

Однако, подъезжая к Эль-Курне, он оживился и сказал: «Воображаю удивление наших, когда они увидят нас вновь на машине». И в самом деле, ликованию не было предела. Тур вновь и вновь пересказывал подробности встречи с консулом и особенно момент вручения новой машины. «Впрочем, — говорил он, — так и должно было быть, ведь консул в прошлом боевой летчик, Герой Советского Союза времен войны, я встречал таких людей и знаю их широкую душу».

«Тур прав, — думал я. — Яков Егорович действительно широкий человек. Когда я сел за руль, он наклонился ко мне и шепнул: «Повнимательней, хотя эту машину можете бить — она давно списана». И хитро подмигнул.


СНОВА ОДИННАДЦАТЬ

Решено обойтись без лоцманов, вернее, не искать их сейчас. Индийцам выплачена неустойка, компенсированы дорожные затраты, и они покинули нас, не очень, в общем, поняв, зачем их вызывали.


ДАРЮ РЕЦЕПТИК

Пропал Паолино. Паолино! Подать сюда Паолино! В ожидании, пока найдут Паолино, я залез под лодку отдохнуть в тени.

Между опорами стапеля у нас яма, вроде смотровой гаражной.

Над головой днище, тугое, как барабан. Ударь — загудит. Значит, славно мы постарались.

Мы теперь крупные специалисты. Если надумаете строить древнешумерский корабль, учитесь у нас.

Допустим, в вашем хозяйстве случайно отыскались камышовые связки подходящей длины. Возьмите две из них, те, что по три метра в поперечнике, и уложите рядком, а в середку приспособьте третью, что худощавее. Скрепите начерно, опутав по спирали веревкой в виде цифры 8.

Дальше еще проще.

Из канатов и дощечек делаем подобие цирковой лесенки. Опоясываем связки лесенкой поперек живота. Сверху накладываем стальные петли со скользящими по ним ручными лебедками.

Рукоятку лебедки взад-вперед, петля захлестнется и сдавит тростник, но не разрежет, предохранят дощечки — пояс.

Рядом поставьте другой такой же пояс, и третий, и четвертый, и тоже сожмите до отказа.

Затем первый распустите, выберите слабину спиральной веревки, затяните вновь, распустите второй, выберите слабину, затяните, распустите третий — и так без конца, передвигаясь от носа к корме и обратно.

В конце концов связи спрессуются и центральная сигара вдавится внутрь боковых, к чему и стремились.

Чтобы не было скучно, рекомендуется хором кричать по-арабски «Йелла-йелла» или по-русски «Давай-давай». Есть еще подходящее испанское словечко, но оно годится только если рядом нет Дульсиней.

Ура, Паолино изловлен, сердитый Тур ведет его за руку. Сидел в гостинице и плел для кого-то из журналистов сувенирную модель. Вчера на том же погорел Деметрио. Дело не в лишних динарах — их просят, а они робеют отказываться.


СНОВА ГЛАЗАМИ КСАНЫ

Прямо удивительно, откуда у них силы шутить. Встают в шесть, завтракают наспех, неплотно — и до часу, без передышки, на тридцатиградусной жаре.

Их труд потрясающе однообразен. Связывают, развязывают, тянут, связывают — воюют за каждый сантиметр. Вдоль лодки у них расставлены столбы с блоками для протаскивания спиральной веревки. Страшно смотреть, как они на ней виснут гроздью — эй, взяли! Эй, дернули! Эй, пошла!

Потом обед, он же — производственное совещание. После обеда можно двадцать минут полежать. Но куда там, все возвращаются к стапелю. И снова дотемна «Йелла-йелла» да хруст камыша.

К лодке они относятся как к живой, волнуются — дышит ли, там не дотянули, тут перетянули, — укрывают на ночь пластиковой попоной, чтобы не намокла.


ПРОЩАЙТЕ, МАСТЕРА!

У нашей с Ксюшей палатки всегда людно по вечерам. То Карло с Туром забредут, то соотечественники из Басры нагрянут на огонек, отведать ржаных сухарей. Однажды даже налепили пельменей.

Сегодня здесь звучит музыка Анд. Боливийцы играют на свирелях, прощаются. Завтра они уезжают.

Какое-то у меня перед ними чувство вины. Словно не сделал чего-то важного — откладывал, откладывал, глядь, и поздно.

Почти месяц жили с нами бок о бок.

Симпатичные ребята из высокогорной деревни, тихие, добрые, похожие на сказочных гномов-старичков, — Хуан, Хосе, Деметрио, Паолино…

О, конечно, мы их уважали. Ценили их редчайшее мастерство. Создавали условия: добыли, например, пепси-колу, когда обнаружилось, что ни вина, ни пива они не пьют.

Вот соломенных шляп не купили, не нашлось нигде — так они и щеголяли в домашних вязаных шлемах с надписью «Боливия» на боку.

Мы посмеивались над тем, что они все время держатся вместе, как острил Асбьерн, «молчат кружком», а ведь им, наверное, частенько бывало среди нас одиноко.

С какой готовностью, поймав обращенную к «им улыбку, улыбались они в ответ!

Молодец Карло! Никогда не упускал случая перемигнуться с ними, похвалишь, рассмешить. Идея сегодняшнего застолья тоже принадлежит ему: «Что такое, наши же люди, они же строили «Ра», — и пошел, и позвали Они сели в кружок со своим переводчиком Луисом Севаллоеом, достали крестьянские дудочки и заиграли.

Они не увидят лодки на воде. Им нельзя остаться с нами ни на день, — условия контракта выполнены, на премию у экспедиции мало денег. Зато за веревки платим втридорога… Но это уже другой разговор.

Репортеры стоят поодаль, тянут на удочках микрофоны. Опять мы как на сцене. Карло жмурится, и я его понимаю.

Уезжают боливийцы. Их отъезд означает, что целый этап нашей жизни здесь — позади.


ЧТО СДЕЛАНО

Сплетен, связан и стянут корпус, махина в восемнадцать метров длиной, в шесть шириной и в три высотой.

В толщу камыша по средней линии, на носу и на корме втиснуты швартовые колодцы — дощатые ножны выдвижных килей-гуар.

Привязаны по бортам плечевые сигары, род фальшборта, — для крепления надстроечных опор.

Загнуты ввысь нос и корма. Теперь лодка похожа в профиль на серп луны — и на знак«плыть» со старинных рельефов.

О «плыть» нам думать рано. С нас еще прежде семьдесят семь потов сойдет.


ЧТО ОСТАЛОСЬ

Предстоит огромная работа по оснастке, то есть на судне должны появиться мачта, две хижины, капитанский мостик, рулевые весла и так далее. Нам хочется все, что можно, доделать, поставить и закрепить на берегу, быстро спустить лодку на воду, загрузиться и в путь, ибо до океана путь долгий, а вода, к тому же не очень чистая, камышу вредна. Прикинули и решили: до спуска минимально неделя.


ЗАВТРА ПЯТНИЦА

Никакой недели. И надстроек никаких, ни мачты, ни мостика, ни хижин.

Успеть бы наживить— хотя бы наживить — на палубе поперечные брусья да стянуть нос и корму временным штагом, через козлы, а то не дай бог корпус без такелажа переломится.

Завтра пятница, у мусульман выходной, всегда суматошный для нас день. К стапелю собираются толпы любопытных, туристов, местных мальчишек. Все галдят, просят автографы, хотят вместе сфотографироваться. Невозможно работать. Не любим пятницу.

А завтрашняя — особенная. Не простой выходной, а национальный праздник. И министерство информации дало понять, что заинтересовано в дополнительном торжестве…

Возражения Хейердала мягко отклонены. Прибудут официальные лица, наедет сонм корреспондентов вдобавок к тому, который уже тут.

Ничего не поделаешь.

Бросаем все и принимаемся разбирать стапель, проверять рельсы из двутавровых балок, ведущие от него к реке.

У реки меж тем ломают набережную, которую до того строили месяц, — Эль-Курна благоустраивалась, на просьбы подождать, не загораживать нам дорогу никто внимания не обращал.

Теперь спохватились и второй день ломают.

Завтра пятница… Вернее, уже сегодня! Отбой!















Глава II Тигрис» идет в Тигр

СЕГОДНЯ СУББОТА

Утро, взошло солнце, ветер утих, лужи высохли, и в реке — огромным золотистым лебедем — наша лодка. Сплошная идиллия. Кажется, и не было «вчера».

Хотел сесть за дневник вечером, чтобы записать не торопясь, со вкусом, но не утерпел, испугался, что сотрутся частности и выйдет коротко, сухо, а событие не из рядовых и требует детального описания, возможно даже в возвышенном тоне.

Монументальное, эпическое «вчера»…


СРОК НАСТАЛ

В шесть утра мы были у стапеля. Уточнили, кто чем занимается и за что отвечает, и разошлись по местам. Надлежало срочно доделать, все, без чего судно не могло быть спущено, а также хотя бы кое-что из того, с чем на суше справляться легче, чем на воде. Иными словами, предстояло бесконечное, кропотливое связывание дерева с деревом, каната с канатом — нудный, трудоемкий и, честно сказать, осточертевший процесс.

Теперь, правда, со связыванием сочеталось и развязывание: пока Эйч-Пи, Карло, Асбьерн и я возились с палубными поперечинами, затягивали узлы со страшной силой, Норман и Детлеф убирали веревки, скрепляющие судно с поддонной платформой, освобождали лодку от пут.

Работа, как всегда, шла медленно, а время летело гораздо быстрее, чем обычно, и Тур с тревогой поглядывал на часы.

К полудню стал собираться народ. Во дворе рестхауза, тихонько переговариваясь, в вежливом ожидании сидело приезжее начальство в парадных бурнусах.

Нам бы тоже присесть, перевести дух, осмотреться, однако нас трясла церемониальная лихорадка, мы больше не были хозяевами ни кораблю, ни себе: площадкой завладевал зритель, зритель прибывал, шумел, радовался и призывал начинать спектакль.

Спектакль открылся торжественным прологом. Дочь бригадира арабов разрезала ленточку, сам же он обмакнул руку в кровь жертвенной овцы и шлепнул по борту ладонью. Прозвучало имя, давно нам известное, — до сих пор мы в обиходе его избегали, странным казалось обращаться с ним к неуклюжей громадине, к чудищу на помосте, — но, видно, и впрямь настал срок соломе превратиться в корабль:

— Нарекаю тебя «Тигрисом»!


«ТИГРИС» ИДЕТ В ТИГР

Вдоль слива по железным пенькам тянулась система тросов и блоков. Закачались рукоятки камелонов. Тросы напряглись. Лодка пошла.

Платформа, на которой она строилась и с которой скоро должна была расстаться, на прощанье служила ей санями. Сани вели себя так, словно под их полозьями — не рельсы, обильно смазанные солидолом, а скрипучий песок. Никакой инерции корабль не накапливал. Полз, пока тащили, и останавливался, едва переставали тащить.

Что ж, идеального скольжения мы не ждали, ведь груз колоссальный, а склон пологий. Каждый шаг давался немалым трудом, то и дело приходилось перенастраивать блоки и заносить вперед лебедки, однако берег близился. Двое из нас стояли на палубе с шестами в руках, готовые сразу же после спуска взять управление «Тигрисом» на себя.

У самой воды, там, где по нашей просьбе разобрали часть набережной, рельсы пересекали участок свежеутрамбованной земли — гора завершалась как бы трамплином. Подходя к нему и будто почуяв финиш, судно разогналось, заскользило, выскочило на уступ, зависло, сунулось в реку — ура! — и тут же застыло как вкопанное.

Бросились сгоряча ему помогать, навалились, дернули раз-другой и убедились: застряли всерьез. Доставай катки и лопаты…

Что-то возле лодки суета. Тур с Норманом приседают на корточки, пытаются нечто разглядеть — пойду посмотрю.


НУ И НУ

Оказывается, вчера, разъединяя корпус и платформу, прозевали последний канат, и сани не отделились от днища. Ухнули в воду вместе с «Тигрисом» и проплавали под ним всю ночь — именно проплавали, даром что стальные: с одного края держал канат, с другого — приблудные снопы камыша, совсем уже непонятно когда, кем и для чего привязанные.

Подошли с аквалангами Герман, Детлеф и Норрис. Будут нырять.

— Не она ли держала? — подумал вслух Тур о платформе. Кто знает, наверное, все вместе: и она, и рельсы, и грунт…


«ТИГРИС» НЕ ИДЕТ В ТИГР

Свежий грунт, как его накануне ни уплотняли, ни ровняли бульдозером, не выдержал тяжести, подался, просел, рельсы выгнулись, и лодка увязла кормой. Буквально в нескольких метрах от цели! Полкорпуса уже плавало — кстати, лучше бы уж не плавало, потому что теперь против нас работал закон Архимеда: выталкивая из воды нос, вдавливал корму крепче и глубже.

Настелили на развороченную насыпь доски, на досках установили домкраты, принялись вывешивать и подкладывать, подкладывать и вывешивать, и финал немыслимо оттянулся, и уже вспоминать не хотелось, как утром планировали: напряжемся, быстро спустим лодку, а потом на остальные полдня дадим себе отдых.

Часам к семнадцати энтузиазм болельщиков поугас, ряды их поредели: чересчур монотонным было зрелище. Пытаясь, вероятно, его оживить, за сценические эффекты взялась природа. Туча, пылевая буря, гроза, темнота — киногруппа Би-би-си зажгла софиты, хватала кадры один другого экспрессивней, с проливными струями, с чумазыми лицами: возможно, на экране это покажется необычайно романтично, нам же было не до романтики. Мы копошились на опустевшем берегу, подступались к корме так и сяк, нитки сухой на нас не осталось, руки отваливались от усталости, и не получалось ничего, хоть тресни. На минуту прервусь.


РАСЧИСТКА

Вышло — не на минуту. Уже вечер. Кончился день хоть не авральный, но вполне трудовой.

Ныряльщики работали часа три — вода в Тигре мутная, под лодкой каша из соломы, — но все-таки им удалось вслепую нащупать забытую веревку, перерезать ее, и платформа упала на дно, и нос «Тигриса», освобожденный от балласта, приподнялся над водой, и мы увидели истинную осадку корабля; она, как и ожидалось, невелика, сантиметров шестьдесят.

Потом Герман еще долго сопел и фыркал, как бегемот, вытаскивая из реки камышовый мусор, захваченный днищем при спуске, вернее, при сбросе.

Возвращаюсь во вчерашний аврал.


ДВА ВОЛОДИ

Не знаю, сколько бы еще мыкались у проклятого стога, ночь опускалась, Хейердал терял самообладание, но случилось так, что ехал мимо двадцатипятитонный КрАЗ со щебенкой, а в кабине его находились советские шоферы, Владимир Носов из Иркутска и Владимир Митюк из Москвы.

Два Володи заметили, проезжая, нашу беду, притормозили, быстро разобрались в обстановке — и предложили пихнуть.

Предложение сперва повергло нас в замешательство, боялись за судно и за них самих, но выбирать не приходилось. Вспыхнули и уперлись в корму лучи автомобильных фар, и кинооператоры получили новый выигрышный сюжет для съемок.

Мы сложили два бревна Т-образно, поперечное прижали к корме, продольное уткнули в бампер КрАЗа — не сколачивали, не связывали, держали на весу, в опасной близости к радиатору, бревна срывались и падали, мотор выл, дождь хлестал — кошмар!

Сейчас ясно, как отчаянно мы рисковали. Чудо, что никто не попал под колесо, не схлопотал бревном по голове, что грузовик, маневрируя на скользком пятачке, не свалился в реку — впрочем, во всем, что касалось грузовика, чудес не было, а было прямо-таки ювелирное искусство.

Рыча и взвывая, нависая грозной громадой, то пятясь, то надвигаясь, КрАЗ пихал лодку, пихал, пихал — и спихнул, с плеском, с брызгами, кажется, даже с куском берега.

Тем и завершился спуск.

До утра лило и грохотало, палатка содрогалась от ветра, и Ксюша волновалась, что ее сорвет, унесет.

А сегодня — тихо…


ПОДВЕДЕМ ИТОГИ

Ладно, как бы там ни было, «Тигрис» на воде, развернут, как полагается, и надежно пришвартован. Между ним и берегом поставлен понтон, сплетенный из того же камыша, — отличный понтон, прочный, изящный, как все, сделанное нашими помощниками-арабами. Вот только мачту, к сожалению, заносить по нему на борт наверняка труднее, чем посуху.

Спустив недооснащенное судно, мы многое себе осложнили. Не говоря о технологических неудобствах, связанных с достраиваньем, прибавилась масса лишних хлопот: следить за ветром, за причальными канатами, а главное, включился счетчик живучести. Со вчерашнего вечера камыш расходует — и впустую — свой плавательный ресурс.

Зато в графике можно поставить птичку. Корабль на плаву, о чем с чувством законной гордости рапортуем.


НУЛЕВОЙ ЦИКЛ

Приятно мастерить понятные вещи. Тору-сан вместе с арабами сплел коробы, с фургон размером, из бамбука и камыша. Это наши каюты. Стоят на берегу

готовые, красивые, и Тору посматривает на них с удовольствием.

Эйч-Пи и Асбьерн отвечают за мачту. Мачта — тоже понятно. Без мачты не поплывешь.

Спросите Нормана, чем он занят, он многозначительно ответит: «Парус».

У Нормана — парус, у Рашада — снабжение, у Тура — общее руководство. А у нас с Карло — поперечины. Лежат на спине «Тигриса» двенадцать шестиметровых шпал, на них громоздятся бруски и калабашки, иные с отверстиями, иные с пазами. Что для чего и зачем, трудно понять, по крайней мере, непосвященному.

Когда вырастет мостик, двуногая мачта встанет в гнезда, рулевые весла войдут в уключины, тогда, не раньше, обнаружится в наших конструкциях смысл. А пока мы и сами порой о нем забываем.

Видим перед собой куски дерева, которые нужно в бессчетных местах туго-натуго спеленать. Отматываем очередной десяток метров каната. Накладываем шлаги, продергивая раз за разом нескончаемую длину. И тянем — не руками, не плечами, становой жилой, не щадя живота. Будто неподъемный груз пытаемся оторвать от земли — и только что сами в нее не уходим, как былинные богатыри Святогоры.

Несколько узлов завяжешь, распрямишься — день прошел. И еще неизвестно, с пользой ли. Проверим, чего у нас понавязано. «Карло, полюбуйся-ка!» — «Что, опять?!»


КЛИНОПИСЬ

Впечатление такое, что кто-то нам зловредно мешает. Не персонально нам с Карло, а всем. Первыми забили тревогу строители мачты. Она у нас, как на «Ра», в виде заглавной буквы «А», со многими перекладинами. Каждая перекладина, разумеется, должна быть прочно привязана. Эйч-Пи с Асбьерном возились-возились, вечером взглянули — деревяшки болтаются.

«Уметь надо!» — наставительно произнес Карло, приглашенный как специалист высшего ранга на консультацию. «Мышц не жалеть», — подхватил я.

Вернулись гордые к своим безупречным поперечинам, а с ними та же картина. Ни одного тугого узла. Словно домовой развлекался, крался по пятам и разрушал нашу работу. Все оказалось проще.

Виновата веревка. Куплена как манильская, но, видимо, и на соседней полке с ней не лежала. За ночь впитывает влагу, съеживается от росы, днем высыхает, растягивается, и шлаги слабнут.

Можно, конечно, приспособиться и вязать вечерами, когда прогреется веревка наибольшей длины. Но тогда и к новому году не справимся. Или утром крепить начерно, а вечером — набело, распускать, перетягивать — тоже унылая перспектива.

А если вспомнить, как мы обходились на «Ра»? Там ведь было что-то подобное?

Точно. Клинья. Дедовский способ. Вбей в слабину клин и регулируй натяжение сколько угодно, пока веревка не перетрется, — она перетрется обязательно, но, хотим надеяться, плаванье кончится раньше. Отныне клинья у нас везде. Ежедневно инспектируем их, подбиваем где надо. Хлопотно, зато надежно. И вполне в духе древних шумеров — у них клинопись, как известно, была в ходу.


КРУГЛОЕ И КВАДРАТНОЕ

Связал и не рад. Плоховато, по-моему, получилось.

Получилось, как заказано, ко мне — мастеру — претензий не может быть никаких. Три бруса пакетом, средний — который покороче — зажат боковыми так, что на торце образовалась вилка.

В ней должно вращаться рулевое весло, и все бы ладно, только вилка квадратная, а стержень весла круглый.

Нерационально. Неграмотно. Шумерские корабелы не одобрили бы.

С веслами, похоже, нам опять традиционно не везет…

При первом же знакомстве, когда глядел на них в свой первый эль-курненский вечер, их форма показалась мне странной. Вернее, наоборот, слишком обыкновенной, характерной для гребных: тело постепенно утоньшается от рукоятки к лопасти. Но нашими — не грести, а рулить, им нужна толстенная шеища, а не шейка!

Изложил сомнения Туру. Тур признался, что его тоже кое-что смущает: лопасти малы, пожалуй, — подождем, однако, что скажет Норман. Норман приедет и решит.

Диагноз Нормана был суровым: «В Гамбурге напортачили!» — прогноз— обнадеживающим: «Мигом исправим». Насупился, почертил на бумажке, развил деятельность — и вот уже третью неделю немец-столяр Цилих, разысканный в окрестностях Эль-Курны, приводит рули в желаемый вид.

Ставит накладки, приспосабливает толщинки — ответственная операция, тем более в полевых условиях, без станков и лекал. А я всякий раз, как наблюдаю его священнодействия, думаю: вдруг мы поспешили?

Весла клееные, упрочненные, делали их на Гамбургской верфи профессиональные мастера — может, добавочная массивность, о которой печемся, им не на пользу?

То, что Норман в момент воодушевился идеей, ему подброшенной, понятно, любые переделки — его хобби, но мы-то с Туром чего всполошились и ударились в панику?

Дух «Ра» витает… Столько в прошлых плаваньях намучились с веслами, что ни в коем случае не хотим повторений печального опыта, жаждем обезопаситься — и, обжегшись на молоке, возможно, дуем на воду.

Будущее покажет. А что вилка, которой в данную минуту любуюсь, сконструирована неудачно, видно уже сейчас. Плохо в ней, квадратной, будет веслу.

Рядом Асбьерн и Детлеф возводят капитанский мостик, не жалеют мышц и стараний — и тоже, кажется, не в восторге от результатов. Прав Карло: «Уйма киношников в экипаже, и хоть бы один плотник!»


МЕЛОЧИ

Возьмем, к примеру, палубный обеденный стол. Долго ли соорудить стол? Четыре ноги и крышка. Подберите доски, острогайте их, подгоните одну к другой. Заготовьте раму. Не забудьте про сухарики и щипы — как намереваетесь сопрягать: вполдерева? Двойным сквозным? «Ласточкиным хвостом»? Куда же вы? Понятно. В мебельный магазин…

А нам бежать некуда. За нашим самодельным столом должны усесться одиннадцать человек. Внутри необходим ящик. Столешница непременно откидная. Крепеж стандартный типа «Тигрис», то есть сверли дырки, вырубай пазы, пропускай канат, а канат растягивается, а доски шатаются, а стол обязан выдержать качку!

Вдоль стола — от борта до борта — широкая скамья. Сиденье откидное, внутри ящик, крепеж — смотри выше.

У носовой хижины — скамейка-завалинка. У кормовой — еще две. Кухонные полки. Инструментальный сундук. Угольники, стойки, доски, рейки, бесконечные дырки, пазы, узлы, — а не лучше ли переплыть океан верхом на бревне?


УВЫ

По всей видимости, мы не отплывем никогда… Продолжим понемножку приобретать различные полезные навыки. Овладеем столярным, плотницким, шорным, малярным делом, далее кузнечным, ткацким, швейным, гончарным…

Пойдут по белу свету легенды о странном племени знатоков ремесла, основавших в нижнем Двуречье слободу Хейердаловку. Об их веревочно-консервной цивилизации. О ритуальных возгласах «Йелла» и о культе Августовского Камыша.

Гиды станут объяснять экскурсантам: «Справа Тигр, слева Евфрат, посредине — ковчег, знаменитый тем, что строится чуть не с прошлого потопа и, вероятно, опоздает к следующему».

Мирно, в неусыпных трудах проживем свои дни. Уход на пенсию ознаменуем подъемом мачты. Оставим на па-

мять по себе изумленным потомкам пирамиду из продуктовых жестянок, обрамленную канатными бухтами, увенчанную якорем, так и не познавшим морского грунта.

Да, кажется, корпус корабля собирается пускать корни на дно…


НЕТ, НЕ УВЫ

Вчера был не в настроении и понаписал чепухи. А сегодня повеяло ветром странствий.

Во-первых, мы наконец-то получили от соответствующих инстанций разрешение выходить в эфир. Норман обрадовался, тут же развернул рацию, на пробу послал позывные — и почти сразу: «Юрий, твои!» Наши сигналы принял Валерий Агабеков, радиолюбитель из Ессентуков, слышал он нас прекрасно, мы его — тоже, он произвел какие-то хитрые манипуляции, соединился с Москвой, попросил вызвать мой домашний телефон, и начало радиоконтактов «Тигриса» ознаменовалось тем, что я поговорил с тещей!

Во-вторых, спустили в реку надувную лодку, надо было проверить ее саму и подвесной мотор, обкатать его, как положено по инструкции. Ходили с Асбьерном по Тигру кругами, гоняли двигатель на разных оборотах — и пришли к неутешительному выводу: новенькая наша лодка, такая легкая и симпатичная, для океана совершенно не годится. Транцевой доски на ней не предусмотрено, мотор трепыхается на резиновых ушках. Дашь газ — идет более или менее нормально, сбросишь — корму моментально захлестывает. «Зодиак», с которым имели дело на «Ра», гораздо надежнее. Тур обещает, что на Бахрейн или в Оман, на какую-то из будущих наших стоянок, его подвезут.

Оман, Бахрейн… Неужели мы все-таки тронемся с места? Погоди, ветер странствий, не волнуй нас раньше времени, не дуй в наши непоставленные паруса!


«САУТГЕМПТОН»

Кстати, о парусе. До сих пор откладывал рассказ о нем, а почему, сейчас объясню.

Однажды, еще в начале эль-курненского житья, придя зачем-то в рестхауз, я увидел, что пол ресторанного зала сплошь застелен раскроенной парусиной. Затевалось крупное портняжничество. С какой целью? Что происходит, Норман?

Норман стоял насупленный, деловой, в настроении «опять-я-всех-спасаю». Из его отрывочных реплик следовало, что площадь нашего штатного грота с его, Нормана, помощью скоро увеличится раза в полтора.

— Вот это да! К чему такая громадина?!

— Саутгемптон! — изрек Норман, подняв палец. Хорошо, пусть Саутгемптон, о саутгемптонском эксперименте я слышал, в нем исследовались гидродинамические свойства модели «Тигриса», эксперимент вроде бы нужный, полезный, но для чего все-таки перешивать паруса?

— Смотри, — Норман кивнул за окно.

За широченным стеклом, как на панорамном киноэкране, плыла по Тигру местная лодка. Ее парус летел над водой, как аэростат, сама лодка в сравнении с ним казалась букашкой.

— Вопросы есть?

Да, действительно… Если у маленькой лодки огромный парус, почему бы и нам не иметь соответствующий? К тому же, раз Саутгемптон… Норман, похоже, прав.

Минуло три недели. В предспусковых и послеспусковых делах о парусе не вспоминали, знали только, что работа движется. Сегодня утром определились ее плоды, и могу поведать следующее.

Нет и не будет нового, составного, гигантского грота, с рифовыми точками, с тросами, заделанными в кромку, с надлежаще рассчитанной формой «пуза», — шитье парусов требует немалого искусства, и даже очень храброму портняжке оно дается не вдруг.

Не будет и прежнего, штатного грота — он распорот, распотрошен, к жизни его не вернуть.

Лишились мы также половины запасной парусины, вместо нее — бесполезные обрезки.

С чем же мы, выходит, остались?

С легким, однослойным, хлипким, взятым на всякий случай, для попутного ветерка, для спокойного моря. С ним — что нам остается? — и пойдем.


РУК НЕ ХВАТАЕТ

Пока поднимали мачту, представлялось, что закрепить ее пустяки. Но за мачтой настала очередь вантин, стали их натягивать, и уже чудилось, что, наоборот, пустяком был подъем мачты.

Внесли на борт хижины, не успели порадоваться, выяснилось: бамбуковые стойки слабы, не держат, нужен дополнительный наружный каркас. От почти конца сразу откатились к почти началу.

Парадоксальное чувство: старт чем ближе, тем дальше. Полоса забот неудержимо распространяется вширь.

Когда-то в наших планах преобладало слово «затем», сейчас его сменило «параллельно». Множество зайцев, до поры выжидавших, выскочили, прижали уши, помчались — и попробуй хоть одного не поймать.

Судовым работам, в основном такелажным и плотницким, нет числа, они безостановочны, неизбывны — вынесем их за скобки. Параллельно разбираем складские залежи, сортируем продовольствие, делим его — весьма условно и приблизительно — на суточные рационы. Параллельно запасаем питьевую воду, тысячу двести литров разливаем во канистрам, добавляем, чтоб не портилась, консервант. А лекарств докупить! А фонари керосином заправить! А примусам горло прочистить! А…


НЕ ТАК СТРАШЕН ЧЕРТ

Что-то я впал в мелодраматический тон. Хотя в чем, собственно, драма? В том, что одиннадцать мужиков, знающих, на что шли, покрутятся несколько дней пускай даже с высунутыми языками?

Не такие уж мы задерганные и несчастные. Вон Ксюша рассказала: Тур попросил Асбьерна передать Герману, что надо обмазать битумом для водонепроницаемости сорок провизионных коробок. Часа через два проходит Ксюша мимо склада — несчастный Герман! Вокруг уже двести, наверно, коробок, он мажет и мажет, а она же слышала, что нужно сорок. «Герман, зачем ты? Ну, может, сделать с запасом, пятьдесят, шестьдесят, но к чему так много?» — «Я только половину сделал, мне Аспирин велел четыреста». Аспирин велел! Согласитесь, что там, где одни разыгрывают, а другие не злятся на розыгрыш, морально-физическое состояние хорошее.

Между прочим, наша нынешняя запарка в принципе — добрый знак. Если за вагонными окнами двоятся, троятся и четверятся пути, значит, скоро станция. Неудобно, конечно, прибывать по всем колеям сразу. Но в том, что выбились из расписания, никто не виноват, кроме нас…

Зато нас теперь не одиннадцать. С позавчерашнего вечера нас больше. Не было бы счастья, да нахальство помогло…


РУКИ МОСКВЫ

Дорогие друзья, когда вы благополучно вернетесь из командировки, а мы— из плаванья, когда созвонимся в Москве и встретимся, без жалости отправляйте меня драить полы и чистить картошку — я это заслужил!

Среди советских специалистов, работающих в Ираке, популярность «Тигриса» неуклонно растет. Ей способствовали и эпизод с «машиной доктора Юрия», и присутствие Хейердала на праздничном, в честь Октябрьской годовщины, приеме в консульстве, и наши с Ксюшей поездки на соседнюю стройку, а следствие всего перечисленного таково: почти не бывает дня, чтобы нас не навестили сограждане.

Наведываются из Басры, из Насирии, делают иногда четыреста — пятьсот верст по пустыне, лишь бы полюбопытствовать, поснимать, подобрать у стапеля кусок камыша, — эти встречи чрезвычайно приятны, только времени в обрез, а посетители требуют внимания. И вот однажды явились с визитом земляки-моряки, их лесовоз в порту под разгрузкой, отличные парни, увидеть «Тигрис» для них событие, толпятся, просят подписать открытки, у нас же в тот день дело не ладилось: сперва, мол, пахота, автограф потом.

— Что пахать? Да мы, да сейчас, — засучили рукава и сделали столько — даже невозмутимый Тору изумился и по-японски сказал «о-го-го».

За ужином Тур сиял: «Нам бы и на завтра таких помощников». — «И на послезавтра!» — подхватил Асбьерн. «На неделю!» — повысил ставку Детлеф. «На месяц!» — включился в игру Эйч-Пи.

Здесь же, участвуя в трапезе, сидел Виктор Николаевич Герасимов, начальник строительства по советско-иракскому контракту. «Виктор Николаевич, у нас идея — одолжите нам в помощь человеков двух!» — «А трех не хотите?» Посмеялись и забыли, но, прощаясь, Герасимов произнес загадочно: «Если не против профсоюз». А к вечеру следующего дня обнаружилось, что профсоюз не против и что в Эль-Курну прибыли присланные в наше распоряжение — с контракта, где каждая пара рук дорога! — мастера Георгий Балаболик, Владимир Гаинцев и Дмитрий Кайгородов.

Встретили их с великой радостью, устроили с жильем, взяли на довольствие — и от наших плотницких затруднений только пух полетел.

Разобран капитанский мостик, убогое детище Асбьерна и Детлефа, они по этому поводу не огорчаются, у самих кошки на душе скребли, — и вместо него вот-вот поднимется новый.

Стал зримой реальностью знаменитый, фундаментальный, лично Туром спроектированный обеденный стол.

Этой записью я как раз его обновлю, после того как его всесторонне проверил плотник Жора: раскачивал, расшатывал, даже влез с ногами и контрольно топтался. Норрис прокричал с берега: «Юрий, тебе не кажется, что на «Тигрисе» пора поднять русский флаг?»

Нет, Норрис, не кажется, и ты меня не подначивай. Но, кстати, вот неполный список советских граждан, посетивших за последние дни Эль-Курну и отработавших на «Тигрисе» некое количество часов.

Руководитель иракского корпункта АПН Игорь Беляцкий.

Собственный корреспондент московского телевидения в Ираке Владимир Лепнухов.

Корреспондент ТАСС в Багдаде Станислав Корзелев с женой. Журналисты-международники Фарид Сейфуль-Мулюков и Леонид Рассадин.

Пусть не ведут вас в заблуждение их профессии. Ни микрофонов, ни блокнотов они на стройплощадке не вынимали. Брали интервью у веревок и деревяшек, углублялись в проблему посредством топора и сверла.

Слух о том, что «Тигрис» теперь сооружается методом народной стройки, — широко распространился, и посетители хлынули по второму кругу. Кто здесь только не побывал заново! Шоферы, те, кто при достопамятном спуске сталкивал лодку в реку: «Пока пересменок, не надо ли, ребята, круглое покатать, плоское покидать?» Компания знакомцев из-под Ура: «У нас выходной, а у вас, говорят, воскресник?»

Действительно, воскресник, совсем как дома. Еще бы транспарантов сюда, лотков с мороженым и «Марша энтузиастов» из радиорупоров…

Тур делает вид, что ничего неожиданного не наблюдается. Экспедиция интернациональная, вполне естественно, что ей помогают. А я хожу именинником и чувствую себя немножко Томом Сойером, который подбил приятелей красить забор.


ВДРУГ — АНТРАКТ

До чего удивительно: экономить часы, трястись, без преувеличения, над минутами — и пожертвовать целым огромным днем.

Завтра бросаем корабль и в полном составе (кроме Тура, Тур остается дежурным) едем в гости к «болотным арабам», от Эль-Курны километров за пятьдесят.

Читатель вправе выразить недоумение — только что жаловался на недостаток времени, и вот, пожалуйста, выезд на экскурсию. Правильно. Но ведь и нам нужен отдых и маленькая разрядка.

Кроме того, поездка предусмотрена первоначальной, предварительной диспозицией, а Тур привык держать слово. Пусть исходные планы оказались утопическими, из-за медлительности нашей, недомоганий, организационной неразберихи, — данный пункт будет выполнен. В ответ на наши недоуменные взгляды Тур заявил: «Покинуть дом, не повидав, как живут хозяева, значит себя обокрасть».

В общем, к арабам. К тому же завтра пятница («Тигрис» на воде уже неделю!) — ее не так жалко, надеюсь, помните почему. И в конце концов чем мы хуже других? Или, может, нам Магомет не указ?! Празднуем пятницу!


АРАВИЙСКАЯ ВЕНЕЦИЯ

День вправду получился удивительным. Попробую о нем подробно рассказать.

Утром выехали, сперва сухопутьем. Дорога шла вдоль канала, берега фактически нет, как на мещерских озерах или на Неве при нагонной волне. Вспухшая, вровень с сушей, вода — и на ней лодки, лодки, в город, из города, порожние, груженые, одиночные, сцепленные по две, по три в караван.

Забегая вперед — когда позже представилась возможность в такую лодку залезть, я оскандалился. Она плоскодонная, узкая, трудно сохранять равновесие, а надо ведь и грести. После нескольких неудач выдал пару-другую неуклюжих гребков, и то сидя. Владельцы же — мужчины, женщины, дети — правят стоя, в крайнем случае с колена, привычно орудуя распашным, вроде байдарочного, веслом или шестом.

Лодки — дощатые, смоленные битумом, с загнутыми кверху носом и кормой. Издали похожи на упавшие в воду листья ивы.

Открылась деревня, залитая как бы вечным половодьем. Подобные села встречаются и у нас на севере, например, Свирица в устье Свири — избы приткнулись к реке так, что она лижет фундаменты, вместо улиц протоки, по протокам ездят на работу, в кино, в магазин, в окнах вялится рыба, по заборам развешаны рыбачьи сети — вся жизнь на воде. Свирицу называют в путеводителях ладожской Венецией, а сейчас перед нами была Венеция аравийская: точно так же покачивались у причальных свай лодки и прыгали по ним, резвясь, ребятишки, только речь и одежда непохожие и дома не из бревен, а из камыша.

Дожем этой Венеции, то бишь старостой, являлся почтенный Гата, предводитель бригады, помогавшей рождаться «Тигрису». С Гатой у нас приятельские отношения: в свое время я успешно вылечил Хасанчика, его младшего сына. Гата праздновал пятницу и неохотно нас отпускал. Но мы, в сущности, едва выбрались за городскую заставу, истинная страна «болотных арабов» начиналась дальше. Мы пересели в мотобот.


ПЛАНЕТА ЧЕРНЫХ МАКОВ

Мотобот двигался с натугой, иногда застревал на мели, вырывался в озерца свободной воды и снова прятался в зарослях. Порой казалось, что плывем посуху, камыш раздвигался спереди и смыкался сзади, в нем что-то фыркало, вздыхало, с шумом передвигалось и, вероятно, следило за нами из гущи камышовых джунглей.

Все, что мы вокруг видели, твердило в два противоречивых голоса о мощи и тщете усилий человеческих рук.

Когда-то, тысячи лет назад, в эпоху расцвета шумерской — или дошумерской? — цивилизации, здесь действовали гигантские ирригационные сооружения, на обширных пространствах орошенной плодородной земли росли пшеница и рис. Именно в те времена зажигалась слава сказочного оазиса среди пустыни, райского Нижнего Двуречья.

Затем пришла катастрофа. Не сразу, не в ночь, не в год — возможно, чтобы ощутить ее приход, понадобилась смена нескольких поколений. Вспыхивали опустошительные войны. Люди бросали обжитые места. Берега каналов оплывали, поля превращались в болота. Там, где раньше зрели колосья, буйно разрастался дикарь камыш.

Глядя на него, я вспомнил наш среднерусский кипрей. Печальный цветок, сторож развалин и пожарищ, он тоже растет везде, откуда ушли люди. И еще вспомнилось из читанной когда-то «Туманности Андромеды»: космонавты летят над фантастической планетой, жители которой уничтожили друг друга в ядерных битвах, и видят, что всю ее поверхность заполнили маки, полчища черных маков, маков-мутантов, излучающих рентгены, единственных и последних, кто остался на планете в живых.

В эпоху, когда возникали эти болота, человечество даже пороха еще не выдумало, не то что напалма и нейтронных бомб. Но и стрел с мечами оказалось достаточно, чтобы огромный край обезлюдел. Как, выходит, ужасающе легко и доступно хомо сапиенс, если он не поумнеет, стереть себя с лица Земли и превратить ее в жуткую планету черных маков…


У ИСТОКОВ ИДЕИ

Через три часа мы достигли заводи, где торговцы скупают рыбу, привезенную из совсем уже глухих, глубинных районов болотной страны. Мотоботу дальше пути не было. Мы пересели в лодки.

И опять — хлюпанье прогретой воды, поиски русла, протискиванье сквозь заросли. Не то плаванье, не то скольженье по илистому дну, по колеям, как определял их Хейердал, чуть более глубоким, чем нужно для колеса.

Без надежного проводника в эти дебри немыслимо соваться. Недаром сюда, в забытые богом края, издавна бежали всяческие изгои, рабы, бросившие хозяев, еретики, вошедшие в конфликт с обществом. Болотная страна становилась для них поистине обетованной, никто их здесь не отыскал бы да и не пытался искать. Тот, кто попадал сюда, обретал свободу от любых былых обязательств: его принимало нечто вроде нашей Донской вольницы или Запорожской Сечи, причем это вовсе не одни только давнишние преданья, в Эль-Курне мне шептали, что и нынче… Не будем, однако, вдаваться во внутренние дела дружественного государства. Интересующая нас суть в другом.

Год назад сюда, в страну, откуда не возвращаются, приехал Тур Хейердал.

Его волновала история Двуречья, и, конечно, в излюбленном, постоянном для Тура аспекте. Среди наскальных изображений ему первыми попадались на глаза рельефы, на которых начертаны корабли.

В клинописных надписях на глиняных табличках его прежде всего занимали строки о море.

Древние шумеры совершали дальние океанские плаванья — Хейердал был убежден в этом. Оставался пустяк — отыскать прямые доказательства. Тур не сомневался, что за доказательствами дело не станет.

На первых порах его постигло разочарование.

Камыш берди, из которого могли, по-видимому, быть сплетены древнешумерские суда, не уступал, правда, по своим плавучим свойствам африканскому папирусу, не уступал, но и не превосходил его. В считанные дни, максимально — в недели, он намокал, тяжелел, загнивал. Вязанки, сделанные из него, держались на плаву в среднем четырнадцать суток — мало, чтобы даже по реке добраться до океана, хотя вполне достаточно для каботажных рейсов от деревни к деревне, по протокам наподобие тех, какие открывались нашим взорам уже пятый час.

Мы словно плутали по лабиринту, без нити Ариадны, ведомые молчаливыми смуглыми Тезеями, и готовы были всерьез поверить в миф о Минотавре, когда шуршанье и треск в зарослях камыша, неумолчно сопровождавшие нас, внезапно усилились, стебли раздвинулись и из них высунулась бычья голова.

Но это был не ужасный человекобык, а мирный, домашний водяной буйвол. Он задумчиво пережевывал жвачку. Запахло дымком. Мы поняли, что где-то рядом деревня.


«БОЛОТНЫЕ ЗАПОРОЖЦЫ»

Несколько камышовых шалашей стояли на островке, по зыбкой, как бы торфяной почве бродили куры, над спинами коровенок вились мириады мух.

Бедность — вот что сразу бросалось в глаза. Примитивность уклада, отсутствие утвари — на пол безоконной хижины брошена куча камыша, здесь же пара мисок и ярко раскрашенная пустая консервная жестянка, случайный привет из двадцатого века, до которого — трудно поверить — полдня неспешной езды.

Здесь непонятно какой век. Здесь не знают электричества и ходят на охоту с копьями. Кстати, о копьях. Расскажу о том, что произошло в этих краях год назад с Германом Карраско.

Герман и Тур путешествовали по стране «болотных арабов» вместе. Тур разгадывал тайну древних плетеных судов, Герман занимался фотосъемкой. А он, надо отметить, совершенно самозабвенный фотограф: когда он глядит в визир, для него ничего вокруг не существует.

В деревне, похожей на эту, Герман увидел девочку с необычайно выразительным лицом — люди здесь очень красивы, особенно дети — и решил сделать ее портрет.

Ему хотелось, чтобы она повернулась в профиль, а девочка не понимала, что нужно чужеземцу. Языка Герман не знал и совершил поступок, с точки зрения здешней морали, абсолютно чудовищный, — взял девочку за подбородок и повернул, куда следовало.

Это с ужасом заметил Тур. Но с еще большим ужасом он заметил, что за Германом наблюдают двое арабов, в полном вооружении возвращающихся с охоты.

В следующий миг они уже неслись, потрясая копьями, карать белолицего наглеца. «Герман, берегись!» — крикнул Тур. Куда там! Герман, по своему обыкновению, ничего не слышал и не видел, он компоновал кадр, остальное его не касалось. И, вероятно, это его и спасло— то, что не отпрянул, не побежал, а продолжал заниматься делом. Подоспевшие арабы были озадачены его спокойствием, присмотрелись, решили, что, видимо, ничего дурного не происходит, и опустили оружие.

Тур — от него мы слышали эту историю — восторгался: «Каков Герман!» Но мне сдается, что восхищаться надо не Германом, а арабами. От них требовалась немалая выдержка — попирались извечные правила, вековые устои! — и они проявили цивилизованность высшую, чем увешанный экстрасовременными камерами бестактный репортер.

Цивилизация отнюдь не мерится электронными зажигалками и карманными транзисторами — расхожий тезис; мы вновь убедились в его справедливости. Люди, в гости к которым мы приехали, не могли похвастать ни образованностью, ни достатком, их жизненный кругозор вряд ли простирался за пределы затерянного в болотных джунглях островка, но осанка их была независимой, взгляды — гордыми, манеры — полными достоинства и ненавязчивого радушия.

Они не дичились, не попрошайничали, а приняли нас без церемоний и по-дружески поделились всем, чем могли.

Показали свои дома, покатали на плоскодонках — тут-то я и «блеснул», снискав у хозяев веселые улыбки. Угостили лепешками, похожими на кавказский лаваш, — так же, как лаваш, они пеклись, пришлепнутые к внутренним стенкам глиняной раскаленной печи. А у огня тем временем готовился знаменитый «мазгуф», не на огне, а именно у огня: рыба кладется рядом с костром, сперва пламя поджаривает один ее бок, затем другой, сверху все обуглено, зато под корочкой — объедение.


АВГУСТОВСКИЙ КАМЫШ

Почва островка, как я упоминал, была зыбкой, подавалась под ногой, пружинила. «Торф?» — спросил я. И услышал удивительный рассказ о том, как из камыша местные жители делают не только дома, но и «землю».

На болотах трудно найти клочок суши, пригодной для житья. Несколько семей вяжут камыш, мастерят из него плот, ставят шалаши, загоняют скот, сами грузятся — и пускаются в плавание без руля и без ветрил, куда понесет, туда и ладно.

Постепенно плот намокает, притапливается, его толщину наращивают, укладывая свежие вязанки, благо камыша вокруг сколько угодно. Странствия плавучего острова завершаются тем, что он утыкается в берег или застревает на мели и его население снова обретает оседлость. Из крошащихся, преющих стеблей, навоза, пыли, наносимой ветром, понемногу — это длительный процесс! — образуется субстанция, на которой даже может что-то произрастать. Деревня, где мы гостили, как раз и расположена на таком острове, давно уже ставшем на прикол.

В сравнении, скажем, с камышовыми мечетями эти острова из соломы вовсе не являются чудом инженерно-строительной мысли. Но Тура — возвращаюсь к его прошлогоднему приезду сюда — заинтриговали именно они. Они были единственными плавающими сооружениями из берди, с которыми он здесь столкнулся, — плетеных лодок в болотной стране не строили давным-давно, — и он не понимал: как так? Принято считать — и пробы подтверждают, — что камыш держится на плаву без просушки всего две недели, а эти самые плоты, прежде чем ощутимо намокнут, плавают месяцами. Что им помогает?

— Август, — ответили «болотные арабы». И объяснили, что для строительства плотов годится не всякий берди, а лишь тот, что срезан в августе. В августе он, как говорится, в самой поре: достиг спелости, но еще не начал стареть. И его плавучесть в это время высока изумительно.

— Первое, о чем я подумал, услышав это, — вспоминал Тур, — было: не опоздал! Успел!

Он имел в виду близкое будущее страны болотных арабов. На страну наступают нефтяные вышки, ширится заготовка камыша в промышленных целях — скоро жизнь здешнего народа необратимо изменится. Вероятно — хотим верить в это — она станет лучше. Но старинным секретам, и сейчас уже умирающим, места в ней не найдется.

— Представьте себе! Судьба интереснейшей научной загадки зависела от того, помнят ли шумерские потомки, в каком месяце их пращуры принимались срезать камыш!

Едва было произнесено «августовский», календарь экспедиции «Тигрис» получил начальную точку отсчета. Замыслов, предположений в достатке имелось и раньше, но только теперь проблема стала на практическую основу.

Покидая — ненадолго! — болотную страну, Тур был счастлив.


РЕЗЮМИРУЮ

Тур — стратег.

Устраивая для нас, вопреки срокам, настроениям, здравому, казалось бы, смыслу, эту экскурсию, он преследовал дальние цели.

Естественно, он хотел, чтобы мы отдохнули, переключились, разрядились, но стремился не только к этому.

Верный своему правилу приобщать экипаж к сверхзадаче, Тур мечтает на «Тигрисе», как и на «Ра», иметь в нас не просто исполнительных матросов, а своих единомышленников и сподвижников. Он ждал, что здесь, в краю камыша, мы хотя бы вскользь, намеком переживем тот эмоциональный взлет, который пережил он сам, когда понял, что его смутные планы могут стать реальностью. И его ожидания, на мой взгляд, оправдались.

Вряд ли ошибаюсь — мне кажется, что все мы, даже самые прагматичные из нас, после сегодняшней поездки глубже заинтересовались древними шумерами, их таинственной полустертой историей, и полней ощутили, что нам предстоит что-тобольшее, чем экзотический рискованный аттракцион: не на мотоцикле по проволоке и не в бочонке через Ниагару…

Еще одно немаловажное обстоятельство, без сомнения, учитывал Тур, вырвавшись за пределы строительной площадки и повседневных обязанностей, мы впервые осознали себя не бригадой судосборщиков, а экспедицией — и за сегодня, пожалуй, узнали друг друга ближе, познакомились тесней, чем за предыдущие недели, отданные делу и только делу.

День — повторяю — получился прекрасный, яркий, насыщенный, и не надо жалеть, что в плане подготовки «Тигриса» к старту он прошел впустую. Да, мы сегодня ничего не вязали, не приколачивали, не погружали, мы расслабились, мы потеряли темп, но, пользуясь шахматной терминологией, может быть, одновременно мы выиграли качество?..

Печалит простуда Эйч-Пи. Он почувствовал недомогание еще утром, а погода выдалась прохладная. Отдали ему свои свитеры, и все равно его колотил озноб. На обратном пути лежал в носу катера, завернувшись в брезент, уверял, что ему становится лучше. Но я видел, что это не так…


ГОСПИТАЛЬ «ТИГРИС»?!

Вновь заболел Норман. И Детлеф. И парнишка из Би-би-си.

Диагноз знакомый — местная, кишечная форма гриппа.

Кормлю лекарствами, массирую грудную клетку, использую все средства, вплоть до пахнущей керосином болтушки, присланной мне еще в Москве неким любителем врачевания. И с тревогой жду, чья очередь наступит завтра. Санитарное состояние бивака таково, что уберечься от инфекции нет никакой возможности. Рискуем, как было на «Ра», превратить судно при отплытии буквально в камышовый госпиталь.

В хорошеньком положении я как судовой врач: глядеть, проводя предстартовый осмотр, сквозь пальцы — или требовать отмены экспедиции?!

Пойду к Туру.


ТЕЗИСЫ

Ниже — конспект обмена мнениями, произошедшего между руководителем похода и мной.

1. Находимся в Эль-Курне почти месяц. По многим — пусть объективным — причинам спуск судна на воду не однажды откладывался, а теперь точно так же откладывается старт.

2. Недоделок масса: для того чтобы стартовать абсолютно готовыми, на вылизанном, с иголочки, корабле, потребуется еще неизвестно сколько времени — работам не видно конца.

3. Взглянем на ситуацию с другой стороны:

а) квартируем в доме, никак не предназначенном для размещения стольких людей на такие сроки. В нескольких номерах постоялого двора, рассчитанных на то, чтобы переночевать и уехать, и — того хуже — в служебных помещениях рестхауза живут чуть не тридцать человек — экипаж, помощники-плотники, журналисты, — живут в тесноте, без элементарных удобств, умыться и то порой проблема.

Это же анекдот, что мы с женой — обитатели маленькой палатки — в сравнении с остальными живем как в раю.

б) неупорядоченно питаемся; непривычная пища плохо действует на наши желудки, приходится заранее расходовать экспедиционные запасы, которые небеспредельны;

в) моральное состояние экипажа. Оно не на высоте. Люди выкладываются предельно и не видят результатов своего труда. Дневной график не выполняется, денежные фонды тают — смета, и без того вдвое завышенная, перекрыта вдвое, мы уже как бы снарядили четыре «Тигриса», а у нас и один как следует не снаряжен! Мешает отсутствие опытного завхоза, вредит незнание языка, дефицитные товары покупаем втридорога, а сколько куплено ненужного, лишнего, сколько денег выброшено на ветер!

Пример: двое из нас приходят в лавку за канатом. Лавочник заламывает цену несообразную и ждет, что, как здесь принято, начнем торговаться. Но мы без возражений лезем в кошелек, а назавтра нам снова нужно в эту же лавку, опять за канатом, и теперь уже он стоит не впятеро, а вдесятеро дороже. Торговец учел конъюнктуру…

г) наконец, вечная атмосфера рекламного. Постоянно быть под прицелом объективов, думать не только о сути, но и о том, чтобы оператор сумел эту суть сногсшибательно снять, — вольно или невольно занимаешься актерством, — далеко не всякому нравится. Особенно нервничает Карло, и флюиды, исходящие от него, возбуждают других.

А корабль меж тем намокает, счетчик плавучести тикает, вторую неделю мы «плывем» в пресной грязноватой воде.

Вон сколько бед перечислено. В чем же выход?


СКОРЕЙ ОТСЮДА!

Выход — стартовать как можно скорее. Пусть недостает комфорта на борту — мачта есть, весла есть, парус хоть какой-то есть, крыша над головами имеется, остальное — по дороге. Дима Кайгородов согласен плыть с нами до Басры, его начальство не возражает, поскольку мы просто как бы доставляем Диму обратно на стройку, не машиной, а по воде. В пути он доделает, что сможет.

Так мы с Туром беседовали, убеждали друг друга в том, в чем и без того оба были убеждены, и договорились: отплытие послезавтра, и никаких отсрочек-проволочек. Хватит рая, надоело в раю!


ГЛАЗАМИ КСАНЫ — В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

Не спеша укладываю вещи на ярко-зеленом квадрате незатоптанной травы, где стояла палатка, — вдруг мчится гонец: «Ксана, стартуют!» Как стартуют?! Отплытие назначено на сегодня, но час не был определен, а потом оно уже откладывалось трижды, и не знаю, как у кого, а у меня не было уверенности, что оно и сегодня состоится, о нем просто не думалось за будничными хлопотами.

Бросила все — и к причалу, до него от палатки метров двести, смотрю, а уже все на лодке, личный багаж перенесен, и Юра нервничает, что не успеем попрощаться. Но я успела, застала даже конец церемонии. Тур на сильнейшем ветру говорил прощальную речь, благодарил наших шефов из иракского министерства информации, бригаду арабов, советских специалистов, всех, кто помогал.

Народу собралось порядочно: официальные лица, жители Эль-Курны, кое-кто из наших с контракта взял отгул, приехал проводить.

Быстро-быстро убирали трап. Юра подтянул на лодку — простились. Полоска воды между судном и причалом стала расширяться сантиметр за сантиметром, и тут я поняла: все, уплывают! Совсем уходят! Стоп. Короткая заминка!

На борту обнаружился заяц: официант из бара объявил, что ему недоплатили за пиво, совал Туру счет. Разбираться было некогда, Тур вынул из кармана, сколько вынулось, официант сказал, что не хватит, Тур добавил, опять не считая, официант в последний момент перепрыгнул на сушу и довольный побрел к рестхаузу.

А я побежала назад, на нашу стрелку, и замахала картузиком. У меня и у Юры они были одинаковые, белые, он просил: «Не уходи, у нас сильная оптика, мы тебя будем видеть долго-долго». Лодка быстро удалялась, и вот уже исчезло белое пятнышко — Юрин картузик, и вдруг с мачты сверкнул солнечный зайчик — это, конечно, Юра, — а я все махала, махала и очень плакала.

Глава III Четыре старта

ПЕРВЫЙ СТАРТ

Я как те газетчики из «Золотого теленка»: едва поезд тронулся, сразу за блокнот, вносить впечатления — «из трубы паровоза валит дым». Спутники юмористически косятся, ну и пусть. Сейчас свободная минута, а когда она вновь выдастся, бог весть.

Итак, сегодня, 23 ноября, в среду, мы стартовали.

Самого момента отплытия никто из нас как следует не прочувствовал. Проверяли такелаж, привязывали окончательно рулевые весла, переносили из склада на лодку груз, и все казалось, что до старта далеко, а потом, примерно в без четверти час, Тур приказал отправляться. Одно без паузы перешло в другое: извините неуместную аналогию, но это напоминало «атаку с ходу» — не дали ни перекурить, ни оправиться, прямо с марша в бой.

«По местам стоять, отдать швартовы», — течение понесло, и мы взялись за парус, но тут же заволновались, так как на верхушке мачты обнаружился наш отважный Герман. Он снимал удаляющийся причал, а мы дружно кричали: «Вниз!» — причем Тур прибавлял: «Быстрее!» — а я: «Медленнее!» — ибо серьезно опасался, что не привыкший к марсофлотству Герман загремит вниз.

Наконец он слез, а парус пополз к облакам, но на полпути застрял, нипочем не сдвинуть, даром что длинный Норрис даже повис на канате. Это мешал бакштаг; его отдали, рей освободился, и теперь все хорошо.

Лодка плавно набирает ход, стрелка у слияния Тигра и Евфрата уже далеко позади. Вокруг нас на бешеной скорости снуют два маленьких катера с телеоператорами — дорвались парни до работы. Машем им руками: «Счастливо оставаться!»


БЛАГОЛЕПИЕ

Катера отстали. Мы были одни посреди широкой реки.

Не совсем одни: прямо на носу фырчала моторка — знатоки фарватера Шатт Эль-Араба указывали нам путь.

Имелся лоцман и у нас на борту — бравый Али высился на мостике и чисто символически подруливал, соседним же рулем владел Карло, и я ему слегка завидовал — шутка сказать, первая вахта!

Наступило сладостное чувство начала дороги, когда после всех волнений, суматох, неурядиц осознаешь: вот оно то, к чему стремился. Вода журчит, снасти поскрипывают, и хочется быть смелым и добрым и для друзей найти какие-то замечательные слова.

По берегам, поросшим пальмами, толпились дети и взрослые, приветствуя наш славный ковчег. Тур сказал: «Смотри, им приходится бежать, чтобы поспеть за нами, значит, мы идем довольно быстро».

«До сих пор не верю, что мы стартовали».

Тур кивнул: «Я тоже».


НЕДОЛГО МУЗЫКА ИГРАЛА…

Сейчас в это уже совсем не верится, потому что мы давно не плывем, а стоим. Путешествие вышло кратким, из-за чего — расскажу завтра. Сегодня сил нет и настроения. Сумерничаю на палубе за нашим роскошным столом и думаю о Ксюше, как там она, бедная. Она махала мне, пока я мог ее видеть…

Ладно хоть дождя нет и река спокойная, не качает. Зато одолевают москиты.

Утро вечера мудренее. Пойду спать.


ОВАЛ В КВАДРАТЕ

Минули сутки. Опять вечер, и все тот же берег у деревушки Шафи, к которому приткнулась наша лодка.

На шоссе мигают фарами машины, невдалеке арабы с мотобота запалили костер, слышно, как переговариваются, а у нас на «Тигрисе» — тишина. Карло возится на кухне, Герман и Рашад ему помогают, Норман и Детлеф кемарят в хижине. Тур сидит рядом за столом и пишет. Норрис, Тору и Асбьерн притихли в своем носовом «люксе»…

Грустное положение. Казалось бы, все элементы экспедиции налицо — лодка, река, экипаж, — а плыть не можем.

Вчера приключилось вот что. Мы проходили место, где Шатт эль-Араб делает повороты, и нас стало ветром прижимать к левому берегу. Схватились за рули, резко повернули, их заело. К счастью, арабы на мотоботе оказались проворнее нас, они проскользнули между лодкой и берегом и буквально отпихнули «Тигрис» на свободную воду.

Одну излучину кое-как проскочили, в следующую — не вписались совершенно. Врезались в мелководье, противно затрещало, упершись в грунт, левое рулевое весло, — кинулись к нему, стали пытаться приподнять, но мешала путаница веревок. Все же мы приподняли его чуть-чуть, и весло тут же заклинило — оно село на одну из продольных ограничивающих балок. Дима, Карло, Тур, Норман и я пытались освободить весло. Наконец, удалось ослабить веревки внизу и вверху, и стали пытаться приподнять. Люди, стоявшие на берегу, отталкивали нас, тут же подоспел мотобот, взял на буксир, оттянул.

Отлично управляемся, нечего сказать.

Если помните, я в свое время сетовал, что круглому стержню весла в квадратной уключине будет плохо. Теперь ясно, что я был еще чересчур оптимистичен. Имеем в сечении не круг, а — слава столяру Цилиху! — овал, то есть в квадратном отверстии находится сплющенная жердь, и она, естественно, под напором воды норовит лечь на плоскую свою сторону. Не руль — автопилот какой-то. Куда же с ним в океан?!

Надо останавливаться и решать, что делать. Выбрали подходящий бережок, спустили парус, бросили носовой якорь, притулились с помощью арабов и стоим.

Тур сидит задумчивый, невесело ему, нам тоже. Но в принципе ничего страшного нет. Мы остановились, как пешие походники останавливаются, отойдя километр-другой, пригнать снаряжение, разобраться с обувью, переложить рюкзаки.


ДОМ НА КОРМЕ

Предыдущие строки я писал на палубе, при луне, — никогда, кстати, не подозревал, что при лунном свете так в охотку пишется. Закрыл тетрадь, полез в хижину спать, а там горят две керосиновые лампы: одна — под потолком, как люстра, другую подвесил над своим изголовьем Эйч-Пи, он чинит свои водонепроницаемые штаны и как раз собрался с помощью куска проволоки вдевать в них резинку.

Эйч-Пи — Ганс Питер — нравится мне все больше и больше, он немногословен, аккуратен и исполнителен.

Его спальное место рядом с моим, затем — Детлеф, далее — в углу — Норман. Мы, четверо ветеранов, устроились в каюте, как на «Ра»: Тур, Норман и я — по углам, Карло — рядом с Туром. Угол, где на «Ра-1» спал Сантьяго, а на «Ра-2» Кей, сейчас занимает Герман Карраско.

Четыре метра вширь, три — вглубь. Камышовые стены, пол из багажных ящиков, снаружи — шорохи, потрескиванья; закроешь глаза — все, старые добрые времена вернулись, ты на папирусном кораблике.

Только там не было второго входа, с левого борта. И не было другой хижины, поменьше, носовой. В ней спят Асбь-ерн, Тору, Рашад и Норрис. Дима Кайгородов обосновался на свежем воздухе, на крыше: у него гнездо из брезента и спальные мешки.


ГДЕ ГВОЗДИ?

Сегодня с утра Рашад и Дима съездили в Эль-Курну — удивительно дальняя поездка! Кроме шуток, нам уже представляется, что Эль-Курна далеко-далеко! — и привезли все оставшееся на стройплощадке дерево. Оно нам пригодится.

После обеда Рашад и Карло поехали в Басру (не менее дальняя поездка, когда еще до Басры доберемся) за канатами, кухонной утварью и, главное, за кожей.

Кожа необходима, чтобы обить ею весла и уключины, уменьшить трение, хотя бы в качестве полумеры. Кожу достать трудно. Три недели назад мои земляки, руководители стройки в Насирии, Дмитрий Григорьевич Петровнин и Николай Петрович Павлов, презентовали нам кучу всякого полезного добра: матрацы, полотенца, одеяла, деревяшки, — я об этом писал, — и там в числе прочего была кожа, приличный кусок, толщиной в палец, но ей мы не обойдемся, не хватит.

В ожидании, пока интенданты вернутся, Тур занялся подготовкой фронта работ. Для прибивания кожи нужны гвоздики, и они у нас имеются — опять-таки мой земляк и тезка из Басры Юра Ишиян подарил нам два пакетика латунных гвоздей. Их как величайшую ценность хранил сам Тур — и вот они куда-то запропастились.

Тур, перерыв раз пять свое хозяйство, донял окружающих расспросами: «Где гвозди? Сейчас привезут кожу, куда делись гвозди?» Кожи, правда, Рашад и Карло не привезли, не нашли в лавках, но Тур по инерции продолжал рыться и расспрашивать. Наконец, он наткнулся на Германа, и Герман гордо ответил, не замечая, что глаза Тура становятся белыми от ярости: «Я все гвозди выбросил за борт!»

Он имел в виду совершенно другие гвозди, о которых стоит рассказать отдельно, поскольку они помогут понять, что собой представляет наш «Тигрис».


ШУМЕРЫ И ПЛАСТИК

Не в пример нам, доморощенным умельцам, мастера-плотники, придя на «Тигрис», смело применяли профессиональную технологию. Они рассудили, в частности, и вполне справедливо, что гораздо удобнее и быстрее, чем мучиться над связываньем того же стола, наживить его детали гвоздями, скрепить начерно, а затем уже стянуть веревкой и гвозди вынуть.

Это походило на то, как ест ребенок: зачерпнет ложкой и тут же лезет в ложку пальцами. Причем по молчаливому уговору мы все притворялись, что ложки как бы и не было. Тур, инспектируя палубу, ворчал: «Почему валяются гвозди? На «Тигрисе» не может быть гвоздей! Древние шумеры гвоздями не пользовались! Проржавеют, попортят тростник — выбросить их прочь!» Что и выполнил

Герман, а потом не понял, за что на него рассердился шеф.

А как же тогда быть с латунными, пока что не найденными гвоздиками? Для стола и скамеек, значит, железный крепеж использовать нельзя, а для обивки весла — можно?

Противоречие, одно из тех, из которых соткан наш корабль. Стараемся рулить, как древние шумеры, но едим вполне современные консервы. Вбиваем клинья в веревочные узлы, а посуду моем в пластиковой ванночке.


«РА» И «ТИГРИС»

На «Ра», коль вспомнить, стилизация была более последовательной: там мы хранили воду в глиняных кувшинах, отказывались от пластмассы, а теперь у нас канистры…

Можно оправдаться тем, что кувшинов в Ираке попросту не купить. Но это не довод. Суть же в том, что задачи нынешней экспедиции не те, что у прошлых.

На «Ра» мы старались доказать, что древние мореплаватели, употребляя средства и способы, им доступные, могли, дрейфуя, пересекать Атлантический океан. Мы стремились возможно глубже влезть в их шкуру, воссоздать на борту их уровень материальной культуры, их быт.

В крайность, что греха таить, мы и там не впадали. Держали на борту рацию, «Зодиак», «воки-токи», но примечательно: всего этого мы стеснялись, боялись, что нас обязательно упрекнут за нечисто поставленный эксперимент.

Здесь, как неоднократно подчеркивал Хейердал, мы ничего не доказываем. Мы испытываем реконструированное древне-шумерское судно и заботимся лишь о том, чтобы реконструкция была точной. Форма корабля, размеры, материал, оснастка — тут мы придиры и пуристы. А в остальном себя не ограничиваем. Качаем забортную воду модерной помпой и бензиновый движок не прячем стыдливо от корреспондентского глаза.

Иногда, впрочем, бывает трудно решить, где на корабле заповедная, а где современная зона. Сферы взаимопроникают, и из-за этого случаются забавные недоразумения. Перед ужином, например, Норрис хохотал, обнаружив, что компасный ящик на мостике сколочен опять же гвоздями: стилизовали, стилизовали, изгоняли железо, а там, где его никак быть не должно, как раз и оставили!


МЕЖДУ СОЛНЦЕМ И ЛУНОЙ

Еще сутки прошли.

Нигде, пожалуй, не видел заката столь прекрасного, как здесь, у Шафи, на Шатт эль-Арабе.

Правый берег реки совершенно пологий, вдоль него разбросаны во множестве огромные печи для обжига кирпича, напоминающие контурами пирамиду библейского Ура. Когда солнце садится, они выглядят особенно рельефно и контрастно на фоне багрового марева заката, некоторые дымят, будто подожженные древние крепости.

Печи эти и в самом деле древние, вернее, способ производства кирпича такой же, как пять тысяч лет назад.

Сейчас полнолуние и одновременно с закатом восходит луна. Она встает над левым берегом, он чуть-чуть повыше, и на нем растут финиковые пальмы. Удивительная картина: справа уходящее багровое светило, слева желтая тарелка, просвечивающая сквозь кисточки пальм, а посреди мерцающая дорожка на реке и наша лодка.

Между солнцем и луной. Между Эль-Курной и Басрой. Между стартом и… еще одим стартом, только когда он будет, неизвестно: может, завтра, вернее всего, послезавтра.


ДРУГИЕ «МЕЖДУ»

Деревянные работы вроде бы закончены; усилена система крепления кормовой весельной поперечины, заодно — тоже необходимая вещь — сооружен вчерне гальюн. Детлеф, Асбьерн и Рашад весь день возились с грузом, перетаскивали мешки, ящики и коробки с кормы на нос и обратно — регулировали центровку. Норман совершенствовал уключины.

Вот еще одно наше «между»: мы слишком мало умеем, чтобы правильно задумать и правильно сделать задуманное, но достаточно понахватались верхов, чтобы не обращать внимания на квалифицированные советы. Кто-то когда-то изрек, что хуже всего, когда работу исполняет полумастер. А мы почти все здесь полу, а то и четвертьмастера.

За ужином Тур расхваливал стряпню Карло — она действительно превосходна — и объяснял, во избежание кривотолков, что Карло на «Тигрисе» отнюдь не кок, он — шеф, консультант, заведующий экспедиционным питанием, и в его распоряжении поварята Рашад, Эйч-Пи и Асбьерн, они должны ему помогать. Посуду же надлежит мыть всем по очереди.

Смысл речи Тура понятен: Карло унижает роль кухмейстера, хоть он на нее и пошел добровольно, да и в самом деле, он в экипаже — лицо гораздо более значительное, даже незаменимое, и Тур, понимая это, решил его всенародно «приподнять». Только от смены титула вряд ли что изменится. Не такой человек Карло, чтобы гнушаться черной экспедиционной работой. Но беда в том, что он гораздо острее остальных ощущает главное наше «между»: обстоятельства сложились так, что мы представляет собой как бы нечто среднее между научной экспедицией и киноэкспедицией, отряженной снимать экзотический коммерческий фильм.

Что же это за обстоятельства? Я не однажды на них намекал…


КОНСОРЦИУМ

На все, что мы сейчас переживаем, существенно повлияла предыстория плаванья. Она во многом определила и маршрут наш, и оснащенность, и сроки, и состав экипажа, и настроение каждого из нас, хотя изначально она касалась одного Тура.

Что нужно для организации мероприятия, подобного нашему? Идея. Энтузиазм. И — деньги.

Идея зрела давно и после прошлогодней поездки Тура в страну «болотных арабов» выкристаллизовалась полностью. Энтузиазма у Хейердала с избытком. А вот что касается презренного металла…

Тур далеко не столь состоятелен, каким его порой представляет лихая пресса. Построить «Тигрис» на собственные средства он не мог мечтать. Оставалось искать богатого покровителя или по крайней мере заимодавца.

Годом-двумя раньше, когда Тур трудился над фильмом о «Ра» и тоже испытывал финансовые затруднения, его выручило шведское телевидение, на котором работал его близкий друг Ленард Эренборг. Тур решил снова прибегнуть к его помощи и попросил Эренборга позондировать почву, не заинтересует ли географический отдел шведского ТВ телевизионный фильм о плавании на камышовом судне.

Ответ пришел быстро: шведы интересуются, готовы помочь, но…

Зовет Карло посидеть на завалинке, поболтать. У него сегодня тоска по общению. До завтра!


КОНСОРЦИУМ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

На чем остановился? На шведах. Шведы ответили: «Интересно, поможем, но одни не потянем. Надо привлечь какую-нибудь другую телевизионную компанию, например английскую Би-би-си».

Би-би-си тоже отнеслась к предложению Хейердала сочувственно, однако заявила, что и она вкупе со шведами не потянет. Не позвать ли на подмогу телевидение ФРГ?

Дальше — как в известной детской сказке: за фалды западногерманских телевизионщиков ухватились японские, за фалды японских — американские, из так называемого Тринадцатого канала, патронируемого Американским географическим обществом, и все вместе, впятером, вытянули репку: собрали требуемые полмиллиона долларов.

Взамен Тур обязался предоставить в распоряжение кредиторов четырехчасовую телевизионную картину об экспедиции «Тигрис», каковую картину они выпустят в эфир там и тогда, где и когда сочтут нужным.

Таким образом, медведь еще не был добыт, а шкура его уже была продана, причем продана именно для того, чтобы организовать охоту.

Уже одно это не могло не огорчать Тура: с первых дней подготовки плаванья он чувствовал себя должником.


НЕ БЫЛО БЫ ДОЖДЯ!

Пишу в пути. Подождет консорциум.

Деревушка Шафи осталась за кормой и уже вспоминается такой же далекой, как Эль-Курна.

Надо, однако, в последовательности, с утра.

Утро, как помните, началось выходом на берег и прыжком Ганса Питера. Затем был завтрак, на завтрак — овсянка, варил ее Норман. Корпел долго, призвал на помощь Детлефа, каша убежала, но стараний приложено максимум.

Затем — дела обычные… Дима достраивал туалетную будочку справа по борту. Мы с Карло привязали на корме откосины и затянули веревки, фиксирующие поперечину и основание мостика снизу, — готовились к установке весел.

Работа шла медленно. Надоело это подчеркивать снова и снова, но как быть, ежели оно так и есть, если каждую веревку надо отмотать, отрезать, заделать концы, чтоб не расплетались, наложить петлю без узла, крепко, равномерно затягивая шлаги, завязывать, натуго обтянуть, — а тут поперечина расшаталась, перевязывай ее заново, а тут Норрис ухватился за верхнюю переладину капитанского мостика, она мгновенно прогнулась, сызнова закрепляй.

Тору-сан срочно сшивал раскроенный еще в Эль-Курне брезентовый чехол на хижину: ее крыша, там где бамбуковые опоры, в дырках, начнись дождь — протечет. О том, что тогда случится с бога-жом, в беспорядке наваленном на палубе, лучше и не думать.

К счастью, небесная канцелярия пока что не подвела.


«ВОСЬМЕРКА»

После обеда начали ставить на место весла — и сразу всем бросилось в глаза, что сечение их нисколько не изменилось, да и как оно могло измениться? Овал есть овал.

Тур выговаривал Норману и Цилиху, заочно, — обещали же, когда брались, что стержень будет круглым, а теперь как быть? Стесывать лишнее? Убирать тол-шину, к которой как раз стремились?

Норман отмалчивался, видно было, он обескуражен и расстроен. Но, тем не менее, едва гроза приутихла, вновь принял авторитетный вид и принялся давать советы, как весло привязывать. Перепробовали два-три варианта, один другого оригинальнее, и, обозлившись, сказал Норману, что хоть я и не инженер, а всего-навсего жалкий лекарь, но выучил правила наложения повязок и знаю, что прочней крестообразной «восьмерки» ничего до сей поры не изобретено. Привязали весла «восьмеркой», подтянули винты, подняли якоря и парус и пошли.


ВТОРОЙ СТАРТ

Шли на привязи, но самостоятельно: мотобот держал буксирную веревку провисшей. Примерно спустя полчаса на нем началось волнение, послышались крики — и, отцепившись, он свернул к берегу. Оказалось, забыли двоих арабов, бедняги бежали за нами добрых два километра с канатом на плечах.

Рулевые весла действуют плохо, страшно скрипят и стремятся лечь на меньшую кривизну. Поэкспериментировали с ними — приподняли: будут ли работать части лопасти? Будут, ничуть не хуже. Зачем же мы их наращивали, уширяли?

Норман опять произнес «Саутгемпгон!» и теперь уже этим магическим словом не убедил никого.

— С такими рулями выходить в океан — идиотизм, — подвел категорический итог Тур.

Упустили уточнить— мы сейчас вовсе не в океан идем. Мы совершаем марш-бросок до бумагоделательной фабрики, расположенной в двадцати километрах ниже по Шатт эль-Арабу. Там снова станем на прикол — инженеры фабрики обещали помочь, чем смогут.

Все, конец, солнце зашло, ветер стих, моторка берет нас на буксир. До темноты надо во что бы то ни стало добраться до фабрики. Вдали показались гигантские факелы горящего газа.


ПРОБУЖДЕНИЕ

Что со мной? Где я?

О чем-то похожем рассказывал Ф.: в Карпатах маленькую группу новичков-туристов вечер застал на околице села. Решили, что пройдут село, разобьют лагерь и заночуют. А село тянулось бесконечно, шагали полчаса, час, звезды высыпали, а окраины нет. Уже собирались проситься на ночлег, но вдруг силуэты домов отступили от обочины, зашумели деревья — выбрались! Свернули с дороги в траву, поставили в темноте палатку и уснули. Проснулись же от автобусных гудков, от гомона радио и увидели, что ночевали на центральной площади, в сквере.

Там все-таки было пусть большое, но тихое карпатское село. А здесь… Наш пирс прямо, можно сказать, в сердцевине комбината, перерабатывающего на бумагу местный камыш. Все вокруг грохочет, лязгает, все в огнях, в дыме, в воде плавают какие-то белые лохмотья. Вчера пытались отыскать уголок, где хоть немного тише, но там вода оказалась совсем уже невообразимо грязной. Смирились, останемся, где причалили, хотя спать здесь все равно что разбить палатку у памятника Долгорукому на улице Горького.

Сейчас, впрочем, нас перебазируют, загонят в закуток, где мы никому не будем мешать, и простоим мы там — сколько? Тур уверяет — день. Снять весла, округлить стержни, опилить лопасти, поставить весла — и только день? Вряд ли…


ТРЕТИЙ СТАРТ

Вечер. Стоим у фабричных складских помещений, внутри которых непрестанно похрустывает и потрескивает, — и «Тигрис» ответно потрескивает.

Перешвартовка сопровождалась жуткой суетой, возгласами на разных языках и окриками Тура, который справедливо боялся, что мы врежемся или в нас врежутся.

Усилия, нами затраченные, и волнения, испытанные нами, и дают мне право именовать сию перешвартовку Третьим стартом.

Едва пристали и закрепились, подъехал громадный кран, подцепил наши рули и перенес их, как две спички, на сушу. Там мы положили их на козлы, вырезали круглый шаблон — и Дима приступил.


МЕТОДОМ МАСТЕРА НЕСТЕРА

Когда Дима занес топор, Норман испуганно закричал: «Что он делает?! Нужен: рубанок!» Пришлось объяснять, что на Руси издавна строили избы и храмы, обходясь единственно топором, и что Дима-не посрамит традиции. Однако даже после того, как Дима продемонстрировал свое искусство и все убедились, что топор в его руках строгает глаже, чем рубанок в — наших, даже после этого Тур, Детлеф и Норман жаловались, что у них екает сердце при каждом его ударе. А я в ответ рассказывал о мастере Нестере, который поставил на острове Кижи посреди Онежского озера двадцатидвухглавую церковь, поставив же, молвил: «Нет и нигде не будет второй такой!» — и швырнул в онежские воды топор, столь верно ему дослуживший.

— Пусть не швыряет, — шепнул мне Тур. — Пусть подарит, я его с собой заберу.

Дима работал великолепно и быстро. Обтесал стержень по шаблону, оставалось прошкурить — и все. Но открылась новая любопытная подробность. Лопасти рулей разбухли, вышли из пазов, стали непомерно тяжелыми: оказывается, хитроумный Цилих, надставляя их по нашему заказу, использовал казеиновый клей, который, как известно любому мальчишке-авиамоделисту, в воде растворяется!

На сей раз Норман о Саутгемптоне не вспоминал…

Как ни бранись, других весел у нас все равно не появится. Решили отодрать Цилиховы наклейки, попытались просушить дерево паяльной лампой и покрыть эпоксидной смолой.


ПЕРКУССИЯ

Шкурил в поте лица. Подошел Тур и долго стоял, наблюдая. Было непонятно, одобряет он мою работу или нет, и я спросил по-арабски: «Ну что, зен?» «Зен» значит «хорошо». Когда, угостив пациента-араба витаминной таблеткой, я осведомлялся, как он теперь себя чувствует, араб с блаженной улыбкой отвечал: «Зе-ен». Я думал, что и Тур ответит так же, поддержит шутку, но он молчал. А потом сказал: «Идем, я покажу тебе «зен». И повел ко второму веслу, над которым трудился Дима.

Да уж, что «зен», то «зен», лучше не бывает. С Цилихом не соскучишься. Нашлепки, которые он ставил на весло, утолщая его, не прилегали к стержню плотно, между ними и стержнем явно существовала полость. Дима постучал карандашом — раздался глухой звук.

Там, возможно, уже полно воды, а нет, так будет. И что она там натворит, бог знает.

Прежде всего требовалось определить размеры и форму каверн. Пригодилась врачебная практика. Подверг больное весло перкуссии — медицинскому выстукиванию — и нашел границы полостей. Теперь просверлим в накладках дыры и зальем внутрь эпоксидку.

Тур удручен. Он потратил большие деньги на весла, платит десяти моторизованным арабам, которые, пока мы примериваемся и чинимся, не делают ровно ничего. Лодка сработана прекрасно, а рули не выдерживают никакой критики, и плыть мы не можем, между тем «Тигрис» на плаву уже шестнадцать дней. И стоит он сейчас ниже сточного коллектора, откуда выбрасывается в реку невероятное количество каустика и соляной кислоты: именно эти химикалии используют здесь, чтобы превратить камыш в бумагу!! От белых хлопьев кажется, что на Тигре ледоход.


ГЛАЗА НОРРИСА

Пообедали, приняли душ и, обновленные, вернулись к своим заботам. Детлеф протер лопасти техническим спиртом, подсушил лампой и промазал смолой. Видимо, он не сумел соблюсти точную пропорцию смолы и отвердителя, состав не схватился до сих пор, хотя уже прошло часов пять. Не везет так не везет.

Зато повезло в другом. Рашад, уехавший с утра в Басру, вернулся с четырьмя большими кусками кожи. Обтянем кожей уключины, наложим кожаные кольца на стержни рулей — нашлись, кстати, драгоценные гвоздики, — будем шприцевать вазелином или оливковым маслом, и проблема с вращением весел в гнездах, похоже, смягчится.

На радостях Рашад, Асбьерн и Эйч-Пи назакрепляли кожи везде, где что-то о что-нибудь трется: весло о корму, якорь о борт.

Осталось ждать и надеяться, что эпоксидка застынет. Тогда привяжем рули — ив путь. Если завтра выйдем, послезавтра, может быть, будем в Басре.

Вечером закусили в фабричном кафе. Пользуемся возможностью сокращать кухонное самообслуживание — скоро сядем на судовой паек… Даже Норман, которого мучает лихорадка, не устоял перед перспективой поужинать на суше, пошел в кафе вместе с нами и там не жаловался на отсутствие аппетита.

Он бодрится, но ему явно не по себе и от болезни, и от сознания причастности к нашим бедам. А меня гложет совесть: зря я на него вчера накричал.

Он ведь не со зла, не по умыслу — искренне старался сделать как лучше, да и после драки кулаками не машут, и вовсе ни к чему нам, ветеранам «Ра», прилюдно устраивать друг другу сцены.


КОНСОРЦИУМ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Словарь гласит: «Консорциум — соглашение, заключенное несколькими монополистическими синдикатами для осуществления определенной финансовой операции».

Подчеркиваю — финансовой.

С момента, когда Хейердал подписал контракт, он имел дело не с друзьями-доброжелателями — к тому же трагические жизненные перипетии вынудили Лёнарда Эренборга отойти от дел, — а с объединением пайщиков, рискнувших капиталами и настроенных эти капиталы с лихвой вернуть.

Участники консорциума хотели за свои деньги получить такой фильм, какой им нужен. Число и умение приглашенных Туром кинооператоров их удовлетворяло, но все же они решили дополнительно подстраховаться. Питсбургское телевидение зарезервировало в экипаже место для своего полномочного представителя.

Так у нас появился Норрис.

Он Туру не подчинен, формально от него независим, его труд оплачивает телевизионная компания — этакий вольноопределяющийся на борту. И есть у него камера, синхронная, с дистанционно управляемым магнитофончиком — по слухам, в прошлых экспедиционных поездках Норриса она поработала достаточно, ловко фиксируя на потребу публике житейские трения и психологические неурядицы.

Не знаю, не знаю… Ничего плохого не хочу и не могу сказать о Норрисе, уважаю его, но глаза!.. Какие инструкции ему даны, что он намерен запечатлевать своей камерой?

Поживем — увидим.


В ХЛОПЬЯХ ПЕНЫ

Пишу и наблюдаю, как по реке на нас движется пена каустика и останавливается между нами и мотоботом. Афродита из этой пены отнюдь не родится. Что будет с нашим бедным камышом?! Слой химически активной мерзости толщиной в сантиметров десять! Взяли с Рашадом бамбучины, оттолкнули «Тигрис» от мотобота, разогнали пену, словно покрутили мешалками в котле, где кипятится большая стирка.

Очень скучаю по Ксюше, маме, детям. Прикрепил к потолку хижины их фотографии и перед сном с ними разговариваю. Они спрашивают: «Как тебе плывется?» Отвечаю: «Сами видите».

Иду спать.


ОТ ЭПОКСИДКИ К МОРИЛКЕ

Утро тихое и спокойное. Встал, умылся, побрился — и на берег, проведать злополучные рули. Они безмятежно возлежали на козлах. На одном смола высохла отлично, на другом превратилась в какую-то вязкую массу и сползает слоями. Опять думать, что делать.

Собрался консилиум. После долгих споров здешние хозяева, немецкие инженеры, уговорили нас очистить лопасти от всего лишнего, покрыть их морилкой и поверху — расплавленным битумом.

Разбили стекло и принялись осколками соскребать то, что вчера намазывали. Затем немцы покрыли дерево морилкой, развели костер под бочкой с битумом и капитально пропитали им лопасти.

Эйч-Пи и Асбьерн привязывали кожу к вилкам, а Карло с Германом ставили бамбуковые стойки для бортового ограждения — на «Тигрисе» должны быть леера, без них в океане опасно.

Около часу дня подошел кран и помог нам вернуть весла на место. Наступила наша с Карло очередь — закрепили их сверху и снизу и попробовали, как движутся. Спасибо Диме и его топору, система работает почти идеально — почти, потому что конструкция уключин прежняя, хоть и улучшена кожаными обкладками, образовавшими род подшипников.

Нижние уключины немного велики, но, думаю, до Бахрейна во всяком случае весла нам огорчений не доставят.


ЧЕТВЕРТЫЙ СТАРТ

В 13.30 горячо поблагодарили хозяев и покинули территорию комбината. Ветра совсем нет, и нас тащит мотобот, но все же для красоты подняли парус, хотя он совершенно бесполезен и лишь тормозит наше движение.

Рули действуют превосходно.

Проплываем мимо маленьких деревень, люди с берегов машут нам и что-то кричат, по бортам — заросли камыша и прекрасные пальмовые рощи.

Тур призывает: «Любуйтесь, пока можно, скоро река станет совсем грязной, водяные буйволы исчезнут, и крестьяне вынуждены будут уйти в города».

А Карло добавляет: «Семьсот лет назад, путешествуя здесь, Марко Поло назвал эти края страной фиников, а Басру — их столицей».

Все успокоились, расслабились, затишье, безделье… Пойду совершу то, что давно надо бы: разберу некие укладки, привезенные мной из Москвы.


«КОСМИЧЕСКИЙ ЗАВТРАК»

Летом, когда друзья-медики помогали мне формировать спецаптечку, кто-то из них пошутил, что, мол, космонавтское слабительное действует только при космонавтском рационе. «А что, это мысль! Нужен, пожалуй, полный комплект!» Почти сразу выяснилось, что сия мысль пришла в голову не одному мне и не в связи с пищеварительным юмором.

Во Всесоюзном научно-исследовательском институте консервной промышленности мне подарили образцы продукции, разработанной для полетных нужд: две суточные дозы на одиннадцать человек, совсем немножко, чтоб попробовать.

Признаться, я про этот свой сувенир не то чтобы забыл, а считал, что доставать его еще не время. Но вчера, чаевничая на борту после кафе, мы развлекались, декламируя рекламный текст на банке шведского черносмородинового сиропа. Тур провозглашал пафосно: «Пейте наш сироп, и жизнь будет сладостна!» — и я похвастался, у меня, дескать, тоже есть с собой сироп. «Где, какой, поделись!» — так возникла идея «космического завтрака», к которому сейчас готовлюсь.

Тубы с борщом, творогом, крохотные, на один укус, буханочки, чтобы не сорить крошками в невесомости, сублимированная клубника, кофе, индейка — индейку прибережем к Новому году, — опять же сироп…


РАНОВАТО…

Мне казалось, перспектива все это распробовать вызовет общее одобрение. Но вдруг Детлеф начал капризничать: «Что это за рационы, подумаешь, ничего особенного, обыкновенные консервы». Я вступился за честь отечественной промышленности, стал объяснять: консервы, да не те, повышенной калорийности, особым способом приготовленные. «Не уверен, — твердил Детлеф. — Кому как, а мне такая еда не по душе».

Догадываюсь, в чем дело. Во-первых, Детлефа никак нельзя причислить к преданным друзьям моей страны; во-вторых, последние дни он регулярно дает понять, что он не кто-нибудь, а капитан «Тигриса», ближайший, наряду с Норманом, помощник и заместитель Тура. Борется за субординацию. Ну и, в-третьих, характер…

Огорчает, однако, меня другое. Больше, чем Детлефом, я недоволен самим собой. Я ведь всерьез обиделся. Надулся, запереживал — короче, реагировал неадекватно. Значит, налицо состояние психического дискомфорта. Допустим, я не совсем здоров, выражаясь попросту, живот болит уже который день, но это же не оправдание?

В прошлых путешествиях мы стали придираться друг к другу, когда уже многие сотни миль были за кормой, когда нас уже и штормы измучили, и штили извели, и папирус дышал на ладан, а главное, когда мы все один к другому привыкли, ослабили самоконтроль, перестали сдерживать эмоции. Между прочим, такое состояние — важный сигнал к тому, что затянувшуюся экспедицию пора кончать. Но нынче-то она едва начинается!

Сижу за дневником, Тур посматривает искоса, не очень благожелательно— почему? Тоже догадываюсь.


КОНСОРЦИУМ (ОКОНЧАНИЕ)

В контракте, заключенном Хейердалом с телевизионными компаниями, много пунктов и пунктиков, каждый из которых вроде бы и пустячный, но вместе они связали Тура не хуже, чем Гулливера лилипутские путы. Вся информация о плавании, текстовая, изобразительная, печатная, переданная по радио, является собственностью консорциума. Без его ведома мы не имеем права публиковать ни строки. Никакой самостоятельности! Тур написал и отправил уже третий репортаж, однако нет и признака того, что где-то эти репортажи печатаются. Судя по газетам, попадающим нам в руки, мир о нас пока что не знает ничего.

Вероятно, у консорциума свои планы насчет сообщений об экспедиции. Но и у нас ведь тоже планы. Путешествие идет со скрипом, преследуют неудачи, впереди заходы в порты государств, не слишком поощряющих визиты иностранцев, — нам нужна хотя бы крошечная популярность, минимальный авторитет, чтобы нас, не дай бог что случится, хотя бы спасли вовремя! А мы скованы условиями контракта по рукам и ногам.

Это, разумеется, не может не нервировать Тура. Он часто не в своей тарелке. То ворчит, то, наоборот, уверяет всех и себя, что дела превосходны, и плавание удастся, и фильм получится удачный. О фильме он вспоминает постоянно, видимо, он не в шутку занимает его мысли. Вчера вечером объявил референдум: какое заглавие дать картине. Посыпались предложения: «Сага о веслах», «От Сафи до Шафи», «Соломенные вдовцы». «В тисках монополий», — сказал Карло. Тур криво усмехнулся.


НАКАНУНЕ

Стоим от Басры километрах в пяти. Завтра в восемь утра пройдем через город.

Приготовил себе на ночь флягу с водой и беллалгин.

Чудесный тихий вечер, сияет луна, уже чуть-чуть ущербная. Эйч-Пи, Детлеф и я сидим за столом, перед каждым — керосиновая лампа. Детлеф мастерит настенную полочку, мы с Гансом Питером пишем, остальные разбрелись по хижинам и притихли.

От Эль-Курны до Басры шестьдесят километров, а ощущение такое, будто целый огромный этап пути за кормой.

До Персидского залива идти еще дня три, за это время нужно оснастить лодку для плавания в бурных водах, все как следует закрепить, принайтовить, добиться, чтобы парусная система служила безупречно. С рулями, похоже, в порядке… Они отняли у нас целых пять дней, а всего лодка на воде — семнадцать. Срок не маленький. За семнадцать дней можно было уже выйти в океан.

Глава IV Капитаны и корабли

ПЕРЕСАДКА НА ХОДУ

Только что нас покинул Дима.

Перешагнул на борт патрульного катера, оставив Туру на прощание свой чудо-топор и приняв в дар спальный мешок с надписью «Тигрис».

Мы здорово его задержали, двухдневное плаванье растянулось почти на неделю и, конечно,длилось бы и дольше, если бы не его мастерство.

Кем он был для нас эти дни, объяснить трудно. Сказать, что прекрасный парень, что отлично вписался в нашу компанию, что ему обязаны мы исправными рулями и так далее, — значит слишком мало сказать.

Ушел Дима, улыбчивый добродушный москвич, и теперь мне предстоит долго-долго не изъясняться на родном языке.

А вокруг — Басра, большой город, проходим его триумфально, на буксире, но под парусом, корабли гудят, на берегах толпы народа.

Волшебная Басра, Басра из «Тысячи и одной ночи», с минаретами мечетей и куполами усыпальниц, с флотилиями разноцветных дау — вдоль берега невероятно грязного здесь Шатт эль-Араба…


ИЗ ПУТЕВОДИТЕЛЯ

«Басра — самый большой город на юге Ирака, примерно в 50 км от Персидского залива, примерно в 550 км от Багдада, расположенный вдоль западного берега реки Шатт эль-Араб. Население — 854 тыс.

Сразу за городом — пустыня, и на улицах Басры часто можно слышать звон верблюжьих бубенчиков и топот овечьих отар, сопровождаемый пением пастушьих рожков.

Басра лежит на высоте двух метров над уровнем моря; из Багдада в нее можно приехать железной дорогой, автомобилем или прилететь самолетом. Это — один из важнейших городов Ирака, так как связывает страну с морскими просторами. Он занимает крупное место в истории Ирака и мусульманской религии. Город был построен арабами в 635 году н. э. и вскоре стал важным торговым центром и крупным центром арабской и магометанской культуры.

Финиковые рощи Басры — самые плодоносные в мире. Число урожайных пальм здесь превышает восемь с половиной миллионов.

Басру называют иногда городом Синдбада-Морехода: отсюда начинал он каждое из своих семи путешествий».


КСТАТИ О СИНДБАДЕ

Из-за Синдбада мы с Рашадом немножко поспорили.

Это произошло по пути сюда, где-то между Эль-Курной и Басрой. Завязался разговор об арабском фольклоре, о том, насколько отражают сказочные приключения багдадского купца реальную жизнь, и я сказал, что образ Синдбада мне не по душе, что никакой он не Мореход, а просто Пассажир, недалекий и алчный.

Одной из последних книг, прочитанных мной перед отъездом, были «Воспоминания арабиста» Т. А. Шумовского, там есть глава «Низвержение Синдбада», она меня восхитила, и сейчас я вольно ее пересказывал:

— Нет любознательного путешественника, есть расчетливый негоциант, для которого мореплавание лишь средство достичь наживы.

Рашад почел себя обязанным вступиться за честь обруганного персонажа и принялся сыпать цитатами. «Захотелось моей душе посмотреть на чужие страны, и поездить по морю, и свести дружбу с купцами, и послушать рассказы», — восклицал он как бы от имени Синдбада. «Истосковалась она по торговле, наживе и прибыли», — подхватил я.

С Шумовским, выдающимся ученым-арабистом, не поспоришь. Он досконально изучил «Путешествия Синдбада», первый обратил внимание не на авантюрный сюжет, а на прологи и эпилоги, и пришел к выводу: все семь раз Синдбад нанимает корабль, чтобы «торговать и наживать деньги», и все семь раз, возвратившись, с ужасом вспоминает море и злоключения, чрезвычайно затруднившие его путь к богатству.

Делать Синдбада олицетворением отважного мореплавательского духа древних арабов, как повелось у иных исследователей, более чем странно.


КАПИТАНЫ

К нашему разговору с интересом прислушивался Тур.

— Что ж ты думаешь, древние шумеры плавали в Дилмун, Макан и Мелухху из чистого любопытства? — заметил он.

Нет, я так не думал. Коммерция есть коммерция. Но как знать, совершены ли были бы великие географические открытия, если бы поиски новых рынков не сочетались с мощной тягой туда, вдаль, за горизонт, где неизвестно что находится и где неодолимо хочется побывать?

Для того же Шумовского Синдбад отнюдь не являлся главным объектом изысканий; он упомянул его для того, чтобы оттенить подвиг истинных, реально существовавших героев. Низверг — чтобы возвысить.

«Книга польз в рассуждении основ и правил морской науки», написанная достославным Ахмедом ибн Маджидом в середине пятнадцатого века; «Превосходный путь в науке о многоводном море» оманского лоцмана шестнадцатого века Сулеймана аль-Махри; энциклопедия мореходных знаний турецкого адмирала Сиди ибн Хусейна Челеби — эти и другие книги, переведенные и прокомментированные Шумовским, свидетельствуют: в стариннейшие времена существовала мощная «Океанская Аравия», посланцы которой совершали регулярные рейсы в Индию, Эфиопию и другие страны.

Они были бескорыстны: «Мы ни от кого ничего не берем. Когда мы видим потерпевшего кораблекрушение на берегу моря или на острове, мы берем его к себе и кормим и поим и, если он нагой, одеваем его, а когда мы приходим в безопасную гавань, мы даем ему что-нибудь от себя в подарок и оказываем ему милость и благодеяние ради великого аллаха».

Они любили свою опасную профессию. «Если продлятся мои дни и ночи — буду водить корабли до своего конца», — восклицает Ахмед ибн Маджид на седьмом десятилетии жизни…

Репутация арабских моряков была таким образом восстановлена, и Рашад успокоился.


БЛИЗИТСЯ ОКЕАН

Прошли Басру, миновали место, где Шатт эль-Араб раздваивается, огибая остров. Здесь сходятся границы Ирака и Ирана: справа по течению — Ирак, слева — Иран. Затем вдали замаячили огни Абадана.

Темнело, наши буксировщики заволновались: мотор устал, пора становиться на якорь. Посоветовавшись, решили, что в полночь остановимся, а в два часа ночи вновь поплывем. Но никто из нас не вспомнил и не учел, что глубина реки здесь не постоянная, зависит от прилива и отлива. Когда мы начали готовиться к отдыху, был как раз отлив, и мы, неудачно сманеврировав, сели на мель.

В таких случаях лучший выход — спокойно дожидаться подъема воды. Но Тур не желал терять ни получаса, мы долго и безуспешно пытались сняться, заводили в разных направлениях якоря, мотобот дергал нас то туда, то сюда. Тур командовал, надрывая глотку, Рашад еще громче транслировал его команды арабам. В конце концов все сделали то, что следовало сделать гораздо раньше: легли спать.

Через три часа вскочили, разбуженные Туром, и вовремя: шел прилив, здесь он не в пример внушительнее, чем в Эль-Курне, — там река как бы просто останавливалась, здесь же она движется вверх, навстречу своему же течению, стремительным потоком.

Опять мы засуетились, опять арабы на мотоботе дергали нас в разные стороны, не понимая, чего от них хотят. Прилив, как и надо было ожидать, распорядился «Тигрисом» сам: приподнял, толкнул и снял с мели. Мотобот еле-еле справлялся, волоча нас по реке, повернувшей вспять. Близко океан! А мы все еще к встрече с ним не готовы.


КОРАБЛИ

Утром после завтрака разбрелись по лодке и занялись делами согласно плану. Карло и Герман сооружали леерное ограждение, Эйч-Пи приводил в порядок нактоуз и ящик с инструментами. Мне досталось достраивать гальюн по левому борту. Несчастный гальюн, никак с ним не разделаться.

Чем ближе к устью, тем больше в Шатт эль-Арабе кораблей. Одни нас обгоняют, другие — стоящие на якоре — сами обходим. Если судно советское, то обязательно с него нам вслед три гудка и хоровое: «Счастливого плаванья!» Видно, что Детлефа этот салют слегка раздражает, а меня, признаться, раздражает его раздражение. Прошли мимо судна под флагом ГДР, говорю Детлефу: «Смотри, вон немецкий корабль!» Он: «Нет, это корабль с вашей, русской территории». Я: «А тебе больше нравится, когда с вашей, американской?» Глупо так пикироваться, но должен же я что-то ответить, когда меня задирают?

Почувствовали себя плохо Норман и Асбьерн. У того лихорадка вернулась, опять 38°, у этого, похоже, снова курненский грипп, и Норрис готов к ним присоединиться. Здесь, на борту, где мы постоянно сбиты в кучку, спастись от бесконечных взаимных инфицирований можно только, если строго блюсти правила личной гигиены, не лезть, фигурально говоря, в общую банку меда со своим куском печенья. Предупредил об этом Тура, он обещал произнести касательно гигиены специальную речь.

Эйч-Пи ужасно удручен — утопил наш единственный коловорот. Утешаем его: в Фао купим новый.


ОГОРЧЕНИЯ И РАДОСТИ КАРЛО

Фао — небольшой городок при впадении Шатт эль-Араба в Персидский залив. Он при Басре примерно — весьма примерно! — как Кронштадт при Ленинграде. В Фао мы распрощаемся с арабами-провожатыми и будем дожидаться попутного ветра.

Карло с таким решением не согласен, он предлагает миновать Фао не задерживаясь и ждать ветра где-нибудь непосредственно у выхода в залив. Карло не любит заходов в порты, перепадов экспедиционного и берегового быта. Я в принципе его понимаю и в чем-то его точку зрения разделяю: стоянки на экипаж «Тигриса» действуют разлагающе. Но остановиться в Фао совершенно необходимо. Нужно кое-что докупить, поставить штампы в паспортах. Да и причалить ниже Фао практически негде.

Показались городские постройки, и часа через два мы отшвартовались у пирса, вернее, у борта рыболовецкого сейнера. Рашад и Норрис тут же отправились по магазинам, а мы — остальные — продолжали работать на борту, в частности привязали заново левое весло и промазали вазелином уключины.

Вечером Тур предложил пойти поужинать в город. Норман и Карло отказались, зато хворый Асбьерн взмолился: возьмите меня с собой. Сердце не камень, взяли — и зря. По дороге он совсем расклеился, пришлось вернуться ему и мне. И тут Карло страшно обрадовался! Он встретил нас, как блудных сыновей, раскаявшихся и возвратившихся в родное лоно, и, как полагается по легенде, «зарезал упитанного тельца»: выставил на стол все, что было в силах настряпать. Так что мы ничуть не завидовали тем, кто насыщается в кафе.

Таков Карло, недоволен порядками в экспедиции, ворчит, бранится, но вместе с тем, когда она становится действительно экспедицией, когда люди на судне и живут по корабельному распорядку, он счастлив. Вероятно, ему тогда кажется, что золотые дни «Ра» вот-вот возродятся.

Норман почти здоров, Асбьерн съел ужин, принял лекарства и лег спать, надеюсь, что ему тоже полегчает.


У МОРЯ — ПОГОДЫ

Продолжаю записывать утром. Стоим по-прежнему на приколе в ожидании попутного ветра. Нанесли визит местным метеорологам, надеясь получить синоптическую карту, но выяснить ничего не удалось.

Не удалось также купить ни коловорота, ни веревок — то и другое в лавках отсутствует.

Готовимся к встрече с открытым морем: перекладываем и привязываем багаж на крыше кормовой хижины, проверяем обычные и плавучие якоря, а на палубе сейнера, к которому мы пришвартованы, толпятся любопытные и глядят на нас сверху с великим интересом. В результате нам надоело изображать из себя обитателей зоопарка, мы растянули вдоль борта брезент и теперь уже, как актеры на сцене, эффектно являемся из-за кулис и туда же исчезаем.

А соседство хоть и навязчивое, но полезное: на сейнере есть душ, и мы все сегодня с наслаждением помылись.

Тур договорился на метеостанции, что нас будет сопровождать до залива портовый буксир. Теперь бы ветер только попутный, северный!


ВЕЧЕРНЯЯ ЗАПИСЬ

Ветер задул. Стартуем завтра в пять утра. Все ушли ужинать в город, а Карло, Герман и я остались на борту и провели время в гурманстве и задушевных беседах. Гуляки же наши вернулись с берега голодными и хищно набросились на то, что на столе уцелело. Детлеф вырывал тубы чуть не из рук бедного Асбьерна, уплетал космический рацион за обе щеки и приговаривал, что берет все сомнения насчет него обратно, чем доставлял мне, понятно, удовольствие и давал сатисфакцию за свои былые капризы.

День закончился тяжким переживанием для главбуха Асбьерна и снабженца Рашада. Они решили устроить друг другу ревизию и часа три просидели, сверяя записи на бумажных клочках и мучительно вспоминая, когда, на какие нужды и сколько потрачено.

21.30. Надо спать.


ДВА ДНЯ СПУСТЯ

Долго не было возможности сесть за дневник, зато сейчас досуга сколько угодно. Сухо, тепло, светло, полированный стол, мягкое кресло, радио мурлычет. Глубоко внизу гудят машины.

Непредвиденным способом продолжается путешествие…

Расскажу по порядку, подробно и добросовестно. Несмотря ни на что, я — на «Тигрисе», и ведение дневника — моя вахта.


ТАЛАССА, ТАЛАССА!

«Море, море!» — этим кличем, как повествует Ксенофонт, десять тысяч греков, отступая из Персии, приветствовали сверкающие просторы, к которым долго и самоотверженно пробивались.

Второго декабря в пять часов утра портовый буксир потянул нас от Фао в залив узким судоходным каналом, затем фарватером, тоже узким, не дающим лавировать, да к тому же забитым разными кораблями, — потому нам и требовался строго попутный ветер.

Около полудня, когда берег значительно отдалился и впереди совсем близко маячил выходной буй, буксир нас покинул, и парус наш наполнился.

И это действительно было начало. «Тигрис» наконец-то выходил на морскую волну.

Мы радовались и резвились, как мальчишки. Величали друг друга витиевато по-восточному: «Уважаемый натягиватель каната, не скажешь ли, когда мне сменить уважаемого поворачивателя рулевого весла». Тур на мостике громко провозглашал дошедшую до нас из девятого века клятву арабских капитанов:

«Мы, члены братства судоводителей, связаны обетами и клятвами не дать кораблю погибнуть, пока его не настигнет предопределенное. Мы, члены братства водителей судов, поднимаясь на борт, берем с собою наши жизни и судьбы. Мы живем, пока наш корабль цел, и умираем с его гибелью».

— И да придет к нам возможно позже Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, — вторил Рашад.

Суда, стоявшие вокруг на внешнем рейде, провожали нас гудками. «Славск», Одесса — прочли мы у одного из огромных сухогрузов на борту.

Мы проходили с ним рядышком, бок о бок. «Привет, Юра! — кричали с палуб. — Ура, Хейердал! Удачи! Счастливого пути!» А кто-то, видимо, судовой радист, просил уточнить марку нашей радиостанции и используемые ею частоты.

Затем ветер стих.


ШЛЮПКА СО «СЛАВСКА»

Мы остались без хода, без управления, на оживленнейшем фарватере, который надо было покидать возможно скорее, — как пешеходы на перекрестке, прозевавшие свой зеленый свет.

Надеялись, что хотя бы течением дотащит нас до буя, привяжемся и переждем затишье, — и буй приближался, до него оставалось каких-нибудь два кабельтова, но тут начался прилив и «Тигрис» поволокло обратно к берегу, к Фао.

Получался конфуз, скорее, правда, обидный, чем опасный, — днем наскочить на нас, не заметив, мог бы разве только слепой. Но это днем, а если штиль продержится до темноты?

До темноты, впрочем, было далеко, и страха мы не испытывали, одно унижение. Казалось, весь рейд наблюдает за нами и смеется: ай да «Тигрис»!

В волнах показалась странная посудина красного цвета, безвесельная, люди в ней, в оранжевых спасательных жилетах, то привставали, то приседали, словно качали пожарную помпу: шлюпка была оборудована ручным приводом к винту.

Она шла точно на нас, и по поведению ее экипажа видно было, что смеяться над нами они не собираются. Без лишних слов бросили нам буксирный конец и потащили к бую. Однако им не удавалось нас даже сдвинуть, десять человек в двадцать рук крутили винт без всякого эффекта.

— Пусть соединят нас с буем веревкой, попробуем подтянуться сами, — подал идею Тур.

Идея была правильная. Шлюпка с надписью т/х «Славск» налегке устремилась вперед, а мы наращивали канат бухта за бухтой — когда цель маячила

в двух шагах, последний узел, затянутый нами, развязался.

Сейчас легко вспоминать, а какое нас тогда взяло зло и какой стыд мы испытывали!


МОРСКОЙ ВОЛК

Спустили на воду свою надувную лодчонку, которой, если помните, океан вообще противопоказан, сели в нее вдвоем с Асбьерном и кое-как догребли до шлюпки — извиняться, знакомиться и держать совет.

— Давайте побуксируем вас «Славском»! — с ходу предложил моряк, помогавший нам стать борт о борт.

Я замялся: решение неожиданно кардинальное, трудно его обсуждать без санкции капитана — как капитан, согласится?

— Я капитан и есть, — успокоил моряк. И назвался: — Игорь Антонович Усаковский.

Теперь я о нем многое знаю. Тридцать четыре года службы на флоте, из них дюжина в антарктических широтах, на китобойце, опыт, знания — и юношеская решимость в любой критический момент брать ответственность на себя. А тогда, при первой встрече, даже чуть-чуть удивился: с чего бы лезть ради нас в спасательный бот?

Бот вернулся к «Тигрису» — пришлось и мне покрутить винт, запарился с непривычки, весла приятней, по-моему, — Усаковский же пересел в нашу резиновую лодку, и Асбьерн повез его на ожидавший невдалеке теплоход.

«Славск», громадина водоизмещением 18 000 тонн, надвигался медленно, осторожно. С него подали конец на шлюпку, к шлюпке прицепились мы — и процессия, коей никогда до того не видел и впредь не увидит Персидский залив, с черепашьей скоростью двинулась в путь.


НИКАК НЕ РАССТАТЬСЯ

Путь предстоял близкий: нам лишь бы убраться с фарватера и поштилевать где-нибудь в безлюдном уголке.

Около шестнадцати часов теплоход остановился, к нему подтянули и пришвартовали «Тигрис», и мы отправились на «Славск» с благодарственным прощальным визитом.

Капитан, однако, не был, как выяснилось, настроен на расставание. За ужином он осторожно намекнул, что время для выхода в залив выбрано не самое лучшее, в декабре норд здесь задувает редко. И предложил потянуть нас еще немножко, к маяку Шатт эль-Араб, до него примерно тридцать миль на юго-восток, — там все-таки легче ловить ветер и лавировать.

Тур колебался.

— Престижа вы не уроните, — настаивал Игорь Антонович. — Открытое море начинается за маяком. Я, в сущности, вывожу вас из района порта, разве это предосудительно?

В общем, в двадцать один час с минутами винты «Славска» заработали, и караван тронулся в прежнем порядке, теплоход, шлюпка в качестве амортизатора, следом — мы.

Утром проснулись от качки. Маяк — вон он, по волнам гуляют барашки, ветер свежий и до безобразия не подходящий, почти встречный.

Тур, Норман, Детлеф и я вновь переправились на «Славск» — подоскональнее разузнать насчет погоды. Запросили по радио прогноз, ответ получили неутешительный. Игорь Антонович готов был продолжать буксировку, но Тур взбунтовался: «Сколько можно? Пора, наконец, идти самостоятельно!» Усаковский взглянул на Хейердала с уважением: «Тогда — доброго пути».


НЕ СПИТСЯ

Четверть третьего ночи. Вскочил, как подбросило, — куда бежать, что хватать? — и опомнился. Комфорт, уют, тишина.

Чего недостает для счастья? Хруста камыша недостает? От наглаженных простыней отвык?

Пойду на корму, проведаю своих.

Проведал. Насколько мог видеть, все в порядке. Фонарь горит, трос натянут.

Движемся еле-еле, узла два даем — будет машинистам потом забот.

Не заснуть, и точка. Ладно, раз так, значит, на вахту. На чем остановился с вечера? На том, как утром третьего декабря на траверзе маяка Шатт эль-Араб мы покидали «Славск».


ПЕРВЫЙ ШТОРМ

Отшвартовались без блеска: крепко стукнулись носом о корпус «Славска», затем приложились еще раз, затем чуть было не попали под его винты. С большим трудом подняли парус, опустили оба выдвижных киля и пошли — не к Бахрейну, а скорее в сторону Кувейта. Под острыми углами к ветру — сразу определилось — «Тигрис». не ходит, для него предел — галфвинд, и то через силу, плюс еще снос течением, — практически нас волочило строго на запад.

День пролетел не помню в каких делах. К ночи волнение разыгралось, у двоих членов экипажа появились симптомы морской болезни. Решили стоять на вахте попарно и по две смены. Мне предстоит дежурить «собачью», перед рассветом, и по доброй привычке штормующих мореплавателей, когда им только и остается ждать дальнейших событий, я завалился спать.

Около двадцати трех меня разбудил крик Тура: «Все наверх!» На секунду почудилось, что ожили авралы «Ра», ветер свистит, бортовая качка, на палубе суета, Норман командует, Карло тянет канат — нет, я не на «Ра», там, среди океана, мы от мелей и рифов были избавлены, а здесь — прямо по курсу — огни, это остров Файлака, нас несет к его побережью, на камни.

Упал сброшенный парус, мы с Норрисом и Рашадом кое-как свернули его и закрепили. Детлеф спешно готовил носовой якорь — надо бы сперва плавучий, чтобы погасить скорость, но наши навигаторы не желали никого слушать. Якорь был брошен, взял дно — и трос лопнул, как нитка.

Детлеф не унывал, у нас в запасе имелся еще один якорь, маленький, на корме. Привязали к нему веревку, надежную, трехсантиметровой толщины — подарок моряков «Славска», — бросили якорь, опять-таки взял дно, веревка натянулась и… развязалась…


БЕСПОМОЩНОСТЬ

В книжке Хельмута Ханке «Люди, корабли, океаны» — она передо мной на столе — приведен анекдот: в Вустровском мореходном училище на штурманском экзамене экзаменатор затеял игру в вопросы и ответы.

— Что вы будете делать, если судно при сильном шторме потеряет управление?

— Отдам якорь.

— А если якорная цепь порвется?

— Тогда я отдам аварийный якорь.

— А если потеряете и его?

У кандидата в штурманы лопнуло всякое терпение:

— Тогда мне остается только позаботиться о чистых штанах!..

На «Тигрисе» в сходной ситуации у нас отыскались иные заботы. Выбросили плавучий парашют, с которого надо было начинать, подняли повыше рули, чтобы меньше было риску их поломать, когда врежемся, — как будто нам только и грозило, что потерять рули, — и на этом борьба за лодку и за себя кончилась. Средств к спасению не оставалось никаких.

Ветер крепчал, все вокруг трещало и ходило ходуном. Хорошо еще мы с Карло днем проверили и подтянули крепеж мачты.

Острова приближались.


ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ

В четыре часа я принял вахту. Почти сразу же на мостик поднялся Тур.

— Дрейфуем?

— Дрейфуем. Парашют не держит.

— Может, попробуем поднять парус и обогнуть скалы? Понесет в щель между островом и материком, а там — рифы, отмели… Знаешь, что говорит об этом береге лоция?

— Нет, не знаю.

— Что на него не рекомендуется высаживаться без вооруженной охраны.

Он медлил, мялся и, наконец, предложил будничным тоном, словно речь шла о чем-то незначащем:

— Возьми прожектор, посигналь, как положено, три точки — три тире…

Я ушам своим не поверил. Тур приказывал дать «SOS»!

Ни на «Кон-Тики», ни на «Ра» до этого дело не доходило, ни разу в жизни Хейердал не подавал сигналов бедствия. Неужели нам сейчас настолько плохо?!

Не было ни великанских валов, ни рушащихся мачт, ни других признаков смертельной опасности — просто под хмурым небом, при пятибалльном волнении «Тигрис» понемножку, медленно и неотвратимо затягивало на каменистое мелководье. Морские катастрофы не всегда моментальны. Помню, в детстве меня потрясли страницы из «Человека, который смеется» Виктора Гюго: тихая погода, солнце, ласковый спокойный океан, и посреди всего этого мирного великолепия тонет парусник, не совладавший с пробоиной, — плавно, постепенно, безнадежно…

Зажег прожектор и стал мигать. С острова ответили миганьем, но беспорядочным. Там, видно, не знали азбуки Морзе и не понимали, чего мы хотим.

— А радио?.. — начал я и осекся — сквозь свист и плеск слышалось тарахтенье генератора. Норман выходил в эфир.

СНОВА «СЛАВСК»

Теперь мне известны подробности. В пять часов утра 4 декабря начальник радиостанции «Славска» Роман Липский принял наш призыв. Палубной команде был немедленно объявлен аврал. «Славск» снялся с якоря и пошел к Фай-лаку.

Через несколько часов мы увидели их на горизонте — сначала теплоход, затем идущую от него шлюпку, на этот — раз моторную. Столько знакомых было на ней, капитан, главный механик, боцман… Усаковский и его первый помощник Гарас перебрались к нам на борт, мотобот со спасателями гарцевал на волнах рядом.

Договорились, что они выберут из воды наш тормозной парашют, ухватятся за его трос и оттянут нас кормой вперед к «Славску».

Начался изнурительный труд: брезентовый конус забит илом, вытащили его до поверхности, а дальше — никак. Тур показал жестом: рубите канат. Но боцман Сергей Подолян не спешил, под его руководством матросы разворачивали конус, повертывали так и сяк, а Сергей изловчился, полоснул ножом по брезенту — осталось вытрясти ил и сложить пустой мешок. Позднее Подолян объяснил мне, что жалко стало конуса, пока такую снасть сошьешь, семь потов сойдет: «Нет, думаю, рано рубить, попробуем иначе как-нибудь».

Теперь якорь был на шлюпке, канат от него тянулся к нам на корму, и на мотоботе дали ход.


ДВИЖЕМСЯ — НЕ ДВИЖЕМСЯ?

Между тем подоспел обед, мы пригласили гостей за стол, устроили поуютней, благо хижина заслоняла нашу «столовую» от ветра.

Еда предлагалась скромная, штормовая: мамалыга, сваренная на примусе, мясные консервы, дыня, финики, но Игоря Антоновича она удивила и растрогала. Он все повторял: «Ладно, хорошо, на соломе плывете, палуба у вас каждую минуту торчком — пусть. Но как вы при этом еще умудряетесь обеды готовить?!»

«Славск» приближался чуть заметно, почти неразличимо для глаза.

— Не обман ли зрения, как считаете, Игорь Антонович, Григорий Григорьевич?

Усаковский и Гарас вгляделись.

— Нет, не обман. Тут другое…

Не «Тигрис» полз к «Славску», «Славск» подбирался к «Тигрису». Старпом, оставленный командовать, на свой страх и риск пытался подойти поближе.

На лице Игоря Антоновича отразились весьма противоречивые чувства. Осадка теплохода — шесть с половиной метров; в любой момент спасатели могли превратиться в терпящих бедствие.

— К рации? — встревоженно предложил Тур и встал.

— Обождем. Не враг себе, застопорит.

Вероятно то были не самые безмятежные минуты в морской практике капитана «Славска».

«Славск» остановился, выбрав резервы глубины подчистую, когда не то что семи, а и трех футов под килем, наверно, не осталось. Но что же касается нас, то мы, увы, продолжали плыть, но не к теплоходу, а прежним дрейфующим курсом. Слабосильный мотобот не справлялся, нас волокло на рифы, и они, согласно карте, находились уже в трех-четырех милях, не дальше.


АТАКА

Вдруг из тумана выскочила дау.

Стремительная двухмачтовая шхуна летела прямо на нас, мы обрадовались, закричали, замахали, но никто на ней не обращал на нас внимания — не замечал, что ли? Неподалеку она заглушила мотор, и ее матросы начали ставить сети.

Рашад и Детлеф сели в надувную лодку и погребли к дау. Минуло с полчаса, наконец, мы увидели, что дау трогается с места и направляется к нам.

Ее шкипер произнес в мегафон что-то гортанное, думали, он здоровается, и приветливо, вразнобой ответили, однако переводчик Рашад прервал наши излияния: «Пятьсот!»

— Чего пятьсот?

— Пятьсот кувейтских динаров за буксировку.

— Сколько?!

Для нас цена была баснословной. Тур отказывался наотрез. Усаковский качал головой: «Ну, синдбады, ну, мореходы». Шхуна, независимо свистнув, умчалась так же стремительно, как появилась, никакая рыбная ловля ее не интересовала — специально наведались попробовать сорвать куш.

А мы продолжали дрейфовать в сторону рифов — об этом нам откровенно сообщали со «Славска», уточнив посредством радара нашу скорость и курс.


ЧТО ТАК, ЧТО ЭТАК

Вновь собрался летучий совет. Решили развернуть «Тигрис» на сто восемьдесят градусов, носом к мотоботу, и поднять в помощь мотору парус.

Минут сорок разворачивали, отцепляли кормовой канат, заводили носовой, шлюпку швыряло на нас, нас — на шлюпку.

Перетащили парус вместе с реем с правого борта на левый — тоже операция не из легких.

Подняли. Грот заполоскал, надулся— и мы убедились, что нас по-прежнему тащит не туда. Нос нацелен на север, а движемся на запад: дрейфуем лагом, невзирая на гуары и на рули.


СНОВА ДАУ

Подскочила шхуна, родная сестра предыдущей, — они, похоже, вились поблизости, как коршуны в ожидании добычи. Теперь уже Тур был согласен на все. Рашад перепрыгнул на дау показывать направление (корабль исчез из виду). Мы за шлюпкой, шлюпка за шхуной — опять составился диковинный караван.

Игорь Антонович связался по рации со «Славском», объяснил ситуацию и приказал идти наперерез. До вероятной точки рандеву насчитывалось миль семь, а уже спускался вечер. Дау гнала вовсю, нас болтало, встряхивало, оставалось надеяться, что камышовый корпус «Тигриса» как-нибудь выдержит рывки и качку.

Разговоры — если можно считать таковыми отрывочный обмен репликами — шли о дау. Мы, оказывается, находимся близ единственных на земном шаре верфей, где эти суда строят. Дау — традиционная гордость Кувейта, символ государства, их изображения красуются на здешних монетах и на бланках гербовых бумаг.

Карло сказал — вернее, прокричал, — что владеть собственным дау вправе только коренной кувейтец. А заниматься мореходством тому же кувейтцу по местным обычаям не подобает: черный, зазорный труд. Поэтому на дау — сплошь наемные, иракские, иранские, йеменские, экипажи.

Дау развозят мелкие партии груза, не брезгуют контрабандой — отчаянно борются за существование, хотя дни их, конечно, сочтены. В водах, кишащих многотонными танкерами и сухогрузами, для древних суденышек нет места. Скоро лишь на гербах да и в воспоминаниях останутся косые их паруса с наклоненной к носу мачтой…


ДВА КАПИТАНА

Одновременно на мостике происходил другой разговор, между Туром и Усаковским, очень для «Тигриса» важный. Реконструирую его так, как мне позднее пересказал Тур.

— Ваше самостоятельное плавание по Персидскому заливу с точки зрения задач экспедиции было результативным?

— Разумеется. Мы испытываем образец шумерского судна и уже на основании дня пути пришли к кое-каким выводам.

— Что же выяснено?

— Что парус мал, что для лавирования наших подвижных килей недостаточно.

— Будете совершенствовать то и другое?

— Да, как запланировано, на Бахрейне.

— Значит, до Бахрейна пауза?

— Ну… Допустим, что так.

— Извините за расспросы, я не из любопытства. Раз определенный этап эксперимента завершен и дальнейший путь до Бахрейна ничего не убавит и не прибавит, не рациональнее ли, если «Славск» доставит вас туда на буксире? По времени — экономней, для «Тигриса — безопасней, экспедиционным идеям ущерба нет…

— Я сам хотел просить вас об этом.


ДО СВИДАНЬЯ, «ТИГРИС»

Через три часа показался «Славск». Он сверкал всеми огнями и представлялся нам сияющим раем. Попасть в этот рай было немногим легче, чем верблюду пролезть сквозь игольное ушко.

Как подойти, как привязаться, как страховаться?

Диспозиция такова: вначале на «Тигрис» бросят с теплохода буксирный трос, потом мотобот отвезет домой капитана с помощником, сменит экипаж и вернется, и мы вновь к нему прицепимся, чтобы он был между нашей лодкой и кораблем.

Пишу «мы», «нашей», а мне в этих эволюциях уже не надлежало участвовать. Тур распорядился, чтобы я переселился на «Славск» для координации действий и связи.

Приказы не обсуждают, хотя уходить с «Тигриса» очень не хотелось. Подумал: если уж идти, то лучше с кем-нибудь вдвоем. С тем же Карло — пусть, коль представилась возможность, примет пресный душ и сменит на ноге повязку.

Тур согласился, и мы вчетвером — Усаковский, Гарас, Карло и я — перелезли в мотобот, меж тем как дау, приняв мзду и вернув Рашада, исчезла в ночной мгле.

Последние метры достались чуть ли не трудней, чем все предыдущие. Волны гуляли в два человеческих роста, еле-еле сумели прижаться к борту «Славска», который нависал высоченной отвесной горой, и вскарабкались по штормтрапу в добрых традициях приключенческих фильмов. Мотобот поднимали около часа, до того трудно было взять его на тали и подтянуть.

Кстати, сразу обнаружилось, что мотобот опасно использовать в качестве промежуточного демпфера: на подобные нагрузки конструкция не рассчитана, и мотобот может разорвать пополам, — во время гонки за дау матросы не раз ждали, что это вот-вот случится.

Вызвал по радио Тура, объяснил, придется обойтись без амортизатора. Договорились, что буксирный конец будет удлинен до двухсот пятидесяти метров. Тур просил держать минимальную скорость, я советовал ему держаться в кильватер «Славску», прятаться за теплоходом от ветра. И с отвращением наблюдал себя со стороны: сбежал в тепленькое местечко и дает рекомендации. Щекотливое положение — а что делать?

Следующая радиограмма, отправленная мной, предназначалась гораздо более дальнему адресату.

«Москва, Министерство морского флота, министру Т. Б. Гуженко.

Уважаемый Тимофей Борисович! Лодка «Тигрис» с международным экипажем на борту испытывает большие затруднения в проходе Персидского залива из-за неблагоприятных метеоусловий. Приняв сигнал бедствия, к нам на помощь подоспел экипаж черноморского теплохода «Славск», что помогло избежать посадки на рифы. В настоящее время «Славск» буксирует «Тигрис» в безопасный район. Для его достижения требуется около двух суток — плавание осложняет сильный встречный ветер и волнение. Убедительно прошу Вас разрешить капитану теплохода «Славск» продолжить буксировку. Искренне Ваш Юрий Сенкевич».


СКОРО УТРО

Тихая каюта, широченная мягкая постель… Сейчас я все-таки в нее заберусь, иначе завтра — сегодня — я не работник. Перечитал написанное. До чего на бумаге все гладко. Ничего существенного, кажется, не упустил. Двое суток — и столько событий, целая эпопея.

Твержу себе, что на «Тигрисе» тоже тихо и что никаких неприятностей с ним не случится.


БЕДА

Вот и не верь предчувствиям. В семь утра меня разбудил Игорь Антонович: «Начинаем охоту на «Тигриса». Оторвался буксир».

Вылетел на палубу. Где «Тигрис»?! Вот «Тигрис»! Какой же он жалкий, маленький, и как его качает и колотит! Волны трехметровые, ветер штормовой в семь-восемь баллов, лодка неуправляема, ее может разнести по соломинке буквально на наших глазах!

Здесь Игорь Антонович Усаковский снова доказал, что он мужественный моряк и верный друг.

Он решил передать буксирный трос прямо с борта «Славска» — операция не только рискованная, но и невероятно сложная. Представьте себе громоздкое судно, которому надо маневрировать вокруг крошечного суденышка, причем так маневрировать, чтобы держаться достаточно близко для метания выброски и достаточно далеко для ударов в борта.

Кто кого ударил бы, «Славск» «Тигриса» или наоборот, роли не играло. Переиначивая старинную пословицу: железом ли о солому, соломой ли об железо, одинаково плохо соломе.

С «Тигриса» спешно спускали надувную лодчонку — в семибалльный-то шторм! Детлеф и Асбьерн, храбрые ребята, погребли поближе к «Славску», чтобы прибавилось шансов поймать канат шкерт. И они его поймали! Но корабль отнесло, пришлось отцепиться. Новый заход «Славска», у Детлефа ломается весло, гребут оставшимся — бросок! На этот раз маневр увенчался успехом. Закрепили конец на «Тигрисе» — и снова в путь, против ветра, против течения, медленно-медленно — к Бахрейну.


ВБЛИЗИ, НО ВДАЛИ

Пришла телеграмма:

«Борт т/х «Славск», Усаковскому. В связи с просьбой экипажа «Тигрис» разрешаю продолжить буксировку до безопасного района. Желаю экспедиции во главе с выдающимся ученым Туром Хейердалом благополучного плавания, успешного выполнения задуманного эксперимента. Гуженко».

Сомнения в таком ответе не было, и все же спокойней, когда он получен. «Славск» возится с нами уже третьи сутки и еще столько же провозится, а ведь он — в живой очереди судов, ожидающих входа в порт Басры, и наверняка уже эту очередь потерял. Как теперь будет с планом, с графиком?

Усаковский вежливо успокаивает: «Наверстаем».

Буксирный конец удлинен, на корме — постоянный вахтенный наблюдатель, по недостатку людей привлекли даже доктора. В машинном отделении

вахта усиленная, двойная, на мостике все начеку, рация на связи — корабельная жизнь полностью подчинена интересам «Тигриса», о «Тигрисе» заботится каждый член экипажа. И только мы с Карло — бездельники.

Карло грех упрекать, он нездоров, а со мной — хуже.

Встретился с частью команды, свободной от дежурства, рассказал о Хейердале, о «Ра», о «Тигрисе» — вот и вся моя работа.

Вечером в очередной раз говорил с Туром по радио, странно было слышать его голос в наушниках и воображать себе «Тигрис» среди волн, в темноте, еще более кромешной оттого, что рядом, в четверти километра — кондиционеры, камбуз и электричество.

Они — там, а я — здесь, и ничего не попишешь. Вернее, как раз попишешь, одно это и остается — марать бумагу. Или перелистывать вышеупомянутую книгу Хельмута Ханке, которую скоро поневоле выучу наизусть.


ХАНКЕ ИНФОРМИРУЕТ

В этой книге, среди прочих полезных сведений, обнаружилось следующее.

Существуют, оказывается, два понятия: оказание помощи и спасение. Если какое-либо судно выручит другое судно из беды, поможет, к примеру, сняться с камней или с мели — налицо «оказание помощи». Помощь считается оказанной, даже если спасатель, придя на радиопризывы, просто продержится некоторое время до устранения аварии вблизи терпящих бедствие.

«Спасение» — акция более серьезная. К ней прибегают, когда команда полностью утратила власть над своим кораблем и самостоятельно не может предотвратить катастрофу.

За то и другое полагается платить. О цене договариваются перед началом операции, флажными сигналами или по радио.

Максимальный размер вознаграждения равен трети стоимости корабля и груза. Из этой трети владельцы спасательного судна получают половину, капитан — четверть и экипаж — четверть.

Сказанное относится лишь к материальным ценностям; спасение людей — акт гуманности и производится в первую очередь, безо всякой торговли, хотя, как правило, спасенные находят способ отблагодарить спасателя приватно.

Таковы международные нормы, освященные вековыми традициями.

Спроецируем на них наш конкретный случай.

Мы определенно терпели бедствие и радировали об этом на всю округу. Допустим, речь шла пока не о «спасении», но уж об «оказании помощи» мы взывали откровенно. Шкипер дау, требуя платы, не нарушил морских законов: грабительская сумма, им названная, все же намного уступала максимальной.

Получается, что клеймить кувейтскую шхуну не за что и реплики насчет «пиратства» и «корсарства» — демагогия чистейшей воды. Есть установленный порядок, и есть чуждые сентиментальности морские волки, непреложно и обоснованно убежденные в том, что в море всякий отвечает за свои ошибки сам.


ВОЛЧОНОК

Ф. рассказывал: был у него приятель Славик, худощавый, низкорослый, с рыжеватой бородкой.

Славик был человек со странностями. Переменил за свои сорок лет массу занятий, работал и молотобойцем, и матросом на торговом судне, и воспитателем в детском доме, коллекционировал холодное оружие, сочинял повесть о знаменитом советском писателе-фантасте.

О жизни своей рассказывал туманно, намекал, что он потомок легендарных корсаров. Не пил, не курил, в компаниях держался замкнуто, отношения строил по принципу: «Мне — никто, и я — никому». Подарки тут же подчеркнуто отдаривал, пунктуально возвращал случайные копеечные долги.

В любительском яхт-клубе в устье Невы у Славика стояла яхта, старый, купленный по случаю звездник по имени «Пассат».

С ранней весны до глубокой осени Славик пропадал на «Пассате», неделями жил на нем, запасшись хлебом, салом и чесноком. Спускал кораблик на воду, оснащал его и надолго пропадал в Финском заливе, навещая то Петергофскую гавань, то острова под Выборгом, то сумрачные, необитаемые кронштадтские форты.

Яхтсменом он был превосходным, опытным, осторожным, «Пассат» слушался его, как резвая лошадка слушается своего бывалого седока.

Однажды Славик ночевал на форту. Пришел в лагуну заблаговременно, не спеша устроился и приступил к блаженному отдыху. А за полночь корпус его звездника вдруг загудел, как мандолина, по крыше рубки затопали чужие ноги — две другие яхты из того же клуба, неосмотрительно припоздавшие, неумело и суматошно становились в темноте на ночевку.

Их экипажи долго не могли угомониться и своим галденьем, гитарными переборами, хоровым исполнением песен Высоцкого изрядно досаждали дисциплинированному Славику. Но он не вмешивался, справедливо полагая, что он здесь такой же хозяин, как другие.

Проснулся он на рассвете — и наметанным глазом, по многим явственным признакам установил, что приближается изрядная непогода и надо убегать.

Он поднял стаксель и грот и сноровисто отшвартовался. На соседних яхтах еще спали, моряки, по всему видать, там собрались зеленые, никудышные, пижоны, а не яхтсмены. Отходя, Славик видел, как из рубки краснодеревой красавицы «Лены» высунулась чья-то всклокоченная голова…

Славик вернулся в город благополучно, на час опередив до сих пор не забытый ленинградскими старожилами августовский шторм. А «Лене» не повезло: спустя двое суток ее привели, ободранную и полузатопленную, на буксире.

Никакой вины за собой Славик не чувствовал. В море каждый отвечает сам за себя. Капитанам нечего лезть друг к другу с советами. Расторопен — молодец, нет — тебе же хуже.

Через год в сухопутном учреждении, где служил Славик, сложилась критическая ситуация. Возникла проблема выбора, и потомок корсаров, верный букве традиций, выбрал, струсил, предал друга…


НЕ БЫСТРЕЙ ПЕШЕХОДА

Только что повторил беседу о Хейердале для тех, кто в прошлый раз был на вахте.

Живу неприкаянно. В основном бью баклуши — то ли полпред «Тигриса», то ли лектор, то ли связной.

Игорь Антонович смеется: «Ты — заложник. Выйдут из строя машины «Славска» — выдам тебя разъяренной команде».

Шутка, если разобраться, не очень веселая.

Наш «Тигрис» не приспособлен для современных скоростей, буксировать его — значит плестись еле-еле. Так на «Славске» и поступают. Однако судовые двигатели рассчитаны на совсем другой режим, при 25 оборотах в секунду они глохнут, при 32 — вибрируют, вот и задача — держать не менее 27 и не более 32, интервал узок немыслимо, не говоря уже о там, что полного сгорания топлива в таких условиях не происходит и потом придется машину если не ремонтировать, то всю насквозь чистить и промывать.

Это мне объяснил Дед, то бишь старший механик «Славска» Николай Николаевич Умрихин. Объяснил, вздохнул и пошел в машинноеотделение — проверять, какой ценой достается интервал.

Держу достоянную связь с Туром, сообщаю на «Тигрис» координаты, сводку погоды, обмениваюсь новостями. Похоже все это на телефонные звонки в соседнюю комнату или на кадры из «Волги-Волги», где гражданин Бывалов кричит из окна кучеру: «Гараж, я вам звоню, возьмите трубку!»

Поговоришь, выйдешь на корму, а «Тигрис» вот он, переваливает с волны на волну, и фигурки видны на палубе, и можно различить, кто чем занимается. Близок локоть, да не укусишь.

Сегодня уже 7 декабря. Вернее, не «уже», а «еще»: приблизимся к Бахрейну раньше, чем предполагали.


РАССТАВАНИЕ

8 декабря. Борт «Тигриса». Минувшее уже кажется сном.

Было условлено, что «Славск» подтянет нас к северной части острова, а дальше надо вызывать портовый буксир и идти за ним к островной столице Манаме.

В Манаме нас ожидали киносъемщики и эмиссары Би-би-си. Я попросил корабельного радиста Романа Липского вызвать их в эфир и от имени Хейердала передал наши планы. Нас заверили, что все будет в порядке, и предупредили, что судам под флагом СССР вход в порт запрещен.

Мне стыдно было глядеть в глаза Роману, как будто это я сам столь чудовищно негостеприимен и неблагодарен, хотя и ему, и всем остальным было ясно, что экспедиция тут ни при чем. Опять нам напомнила жизнь, что мы — не в сказочном блистающем мире, где единственными определяющими категориями являются дружба и доброта.

Подошел катер береговой охраны. «Славск» остановился, спустил мотобот, и через десять минут мы с Карло были у себя дома. Вернулись, как после долгой разлуки, даром что все эти дни терлись почти борт о борт. А «Славск» стоял по-прежнему рядом, он был уже далек, недоступен и как бы чуточку уже нереален.

На его палубах толпились, провожая нас, люди, и мне казалось, что я различаю знакомые лица: вон боцман Сергей Подолян, спасший нам плавучий якорь, рядом — Липский, ловец наших «SOS», по соседству — «дед» Умрихин, которому долго еще расхлебывать последствия не предусмотренной инструкциями буксировки. С нами прощались те, кто надрывался, вращая шлюпочный винт, пытаясь подтянуть нас к бую, кто сваривал для нас верпы взамен потерянных, кто снова и снова заводил рвущиеся буксирные тросы…

Чем отблагодарить их за это?

Ушла по двум адресам, в Министерство морского флота и в Черноморское пароходство, радиограмма: «Разрешите от имени интернационального экипажа камышовой лодки «Тигрис» выразить вам искреннюю благодарность за содействие по оказанию нам помощи советским теплоходом «Славск». Мы хотим выразить нашу глубокую признательность капитану Игорю Усаковскому и его героическому экипажу за сердечную теплоту, смелые, решительные действия и морскую выучку, проявленные во время оказания помощи нам в труднейших условиях. Тур Хейердал».

В судовой библиотеке осталась книга Тура о плаваньях «Ра» с прочувственной надписью, а на 54-й странице вахтенного журнала мое десятистрочное «спасибо».

Остались в записных книжках телефоны и адреса, в залог того, что когда-нибудь непременно свидимся.

И все…

«Славск» погудел и стал удаляться. Катер потянул нас в гавань острова Бахрейн.


ТРИ КАПИТАНА

Теперь, когда в моем присутствии завяжется беседа о том, что такое истинный морской характер, я знаю, что мне припомнится.

Внешний рейд Басры, ветреный промозглый день, три судна, сведенные судьбой в общую точку встречи, и на каждом, естественно, — капитаны.

Первый, на диковинном островке из камыша, — седой мальчишка, неисправимый мечтатель. Он полон наивной рыцарской веры в то, что люди планеты — братья, что их объединяет гораздо большее, чем разъединяет. Своим дерзким плаваньем он бросил вызов политиканству, косности и обывательской слепоте.

Рядом, на соседнем корабле, изящном, стремительном, словно сошедшем с обложки приключенческой повести, — другой капитан. Преемник легендарных кормчих, прокладывавших здесь когда то торговые пути. Профессионал, мастеровой моря — сейчас он покажет свое искусство, только прежде досчитает купюры: не обманул ли спасаемый? Море — морем, а дело — делом.

И третий. Командир огромного теплохода, которому вообще нельзя находиться здесь, в стороне от фарватера, близ камней, среди мелей. В любую минуту он может сам оказаться в бедственном положении, знает это — и молча позволяет своему судну подползать ближе, пока есть хоть какая-то возможность, пока в запасе под килем хотя бы метр.


ПОСТСКРИПТУМ

Позже я узнал, что произошло на борту «Славска» вскоре после того, как мы с ним расстались.

Теплоход, лишенный права перевести дух в Манамском порту, спокойно осмотреть и проверить машины, собирался лечь обратным курсом на Басру. И тут капитану доложили: на судне тяжелое заболевание, желательна госпитализация.

«Славск» сообщил о несчастье на берег, с берега ответили: госпиталь Бахрейна, в крайнем случае, согласен принять больного, но чтоб никаких сопровождающих. Даже о том, чтобы сам капитан лично отвез его, не может быть речи.

Отправлять члена своего экипажа фактически в неизвестность Усаковский не рискнул. Течение болезни позволяло потерпеть — и «Славск» на полной скорости устремился к Кувейту, где местные законы менее дискриминационны к советским морякам. В кувейтской больнице была сделана операция, и матрос вернулся на «Славск». Теперь его здоровье — вне опасений.










Глава V Бахрейн

ТРИДЦАТЬ СТРОК О БАХРЕЙНЕ

Эмират Бахрейн включает в себя острова — большой и несколько маленьких — у побережья Аравии приблизительно на полпути между Ираком и Ормузским проливом. Общая площадь — 598 квадратных километров, население — более четверти миллиона человек, политический строй — конституционная монархия.

Карта Бахрейна пестрит изображениями буровых вышек. Здешние нефтеочистительные сооружения — самые мощные на Среднем Востоке.

В столице Бахрейна Манаме — множество торговых агентств и банковских контор, международный аэропорт. Имеются интересные памятники архитектуры, средневековой, в основном — военной (португальские и исламские форты), и древней.

Независим Бахрейн с 1971 года; до того в разное время находился под властью Персии, Португалии, материковых арабов, калифов Дамаска и Багдада. С 1871 по 1971 год британский протекторат. Все это относится, так сказать, к его новейшей истории, хотя и охватывает период в десять-пятнадцать веков.

То, что было раньше, — предмет особого разговора.


ПЛАВУЧИЙ АРГУМЕНТ

Датский археолог Джеффри Бибби, ведя на Бахрейне раскопки, обнаружил под слоем песка останки стариннейших городов.

— Представляете, он отодвинул истоки мировой цивилизации более чем на тысячу лет! — восторгался Тур еще в Эль-Курне. — Трехтысячный год до новой эры — и могучее государство, остров-ярмарка посреди Персидского залива! Из Омана туда везут медь и золото, из Африки — слоновую кость, из долины Инда — кремни и сердолик!

В клинописных документах Двуречья часто упоминается Дилмун, богатая страна за морем, с которой торговали шумеры: обменивали шерсть на металлы. Не Дилмун ли отыскал Бибби? Возможно. Многие ученые уверены в этом. Но есть неясности, по поводу которых они спорят до сих пор.

На каких судах месопотамские купцы могли совершать свои путешествия? На камышовых? К ним, как помните, скептики относились недоверчиво: не выдерживают длительных морских переходов, вряд ли хорошо управляются.

В этом смысле визит «Тигриса» на Бахрейн должен послужить серьезным аргументом в пользу мнения Бибби и его коллег. Недаром Джеффри специально прилетел в Манаму, чтобы повидать нас и осмотреть нашу лодку.

— Вижу бороду! — рапортовал Туру Карло, предупрежденный о внешнем облике Бибби. Мы подходили к пристани, где в ожидании нас собралась порядочная толпа…


ОТЧЕТ

Утром следующего дня, отмывшись и отоспавшись, мы заседали в салоне фешенебельного отеля «Залив».

Заседание носило парадный характер. На нем присутствовали сотрудники Би-би-си, эмиссары консорциума, жаждавшие уведомления о положении дел.

Тур держался великолепно. Он походил на директора акционерного общества, который информирует пайщиков о блестящих дивидендах. Доклад его был исполнен весомости и оптимизма.

Совершается экспериментальный рейс. Его задачи никак не связаны ни с твердыми сроками, ни с жестким маршрутом. Не доказать что-либо, а выяснить, понять, испытать — такова цель, и с-этой точки зрения переход из Басры на Бахрейн удался стопроцентно.

Мы испытали камышовое судно на морской волне и убедились в его остойчивости и непотопляемости. Выяснили, что конструкция рулей и гуар в принципе верна и нуждается лишь в незначительном усовершенствовании. Поняли, что размеры паруса малы, а конструкция не позволяет лавировать; это мы предполагали априори и рады, что опыт наши прогнозы подтвердил.

Теперь на очереди, как и планировалось, — консультации с местными навигаторами по поводу паруса и замена его, а также — совместно с археологами — сухопутные научные изыскания, после чего — снова в дорогу.

Велика сила слова! Слушая Тура, я все более убеждался в том, что плавание проходило как по маслу и тяготы возникали для того только, чтобы нам их одолевать.

Поведал Тур и о «Славске», подробно, объективно, отозвавшись о мужестве его экипажа с искренним восхищением. Правда, из его версии чуточку следовало, что «Славск» упорно предлагал свою помощь, а он, Тур, изволил соглашаться. Деликатная тактика Усаковского осталась неразгаданной (или — якобы неразгаданной), к чему, впрочем, капитан «Славска» и стремился.

Бурную реакцию вызвал рассказ о том, как героическому советскому теплоходу указали от портовых ворот поворот. Слушатели возмущались негостеприимством бахрейнских властей, извинялись и твердили, что чувствуют себя крайне неловко.


КАЛИФА НА ДЕСЯТЬ МИНУТ

Посреди беседы в салон вошел молодой араб в белоснежных благоухающих одеждах. Его представили как специалиста по парусным делам. Позже я узнал, что он владелец кинофотокомпании и яхтсмен-любитель. Зовут его Калифа.

Калифа был осведомлен о наших заботах и сказал, что вопрос о парусе надо обсудить всесторонне и что он «отел бы взглянуть на «Тигрис», прежде кем что-нибудь предлагать. Единственное, о чем он может заявить сразу: косой дау-парус, объект наших вожделений, действительно превосходен, разрешает осуществлять любые маневры, мы бы с ним горя не знали, но для него требуются соответствующая оснастка и мачта.

Решили, что через день свидимся на борту лодки и не спеша во всем разберемся, а затем, поскольку парусных мастеров на Бахрейне не имеется, с надлежащими инструкциями командируем Детлефа в Гамбург.

Шурша одеждами, Калифа удалился, удовлетворенные слышанным акционеры выразили докладчику свое одобрение, и мы отправились к пристани.


НИША

Бедный наш «Тигрис» жался к огромному пирсу в окружении океанских гигантов. Нас волновало состояние подводной части его корпуса. Еще с палубы «Славска» мы с Карло заметили, что с носом лодки происходит неладное — при ударе о волну, когда нос задирается, видны какие-то лохмотья.

Герман нырнул и надолго пропал, а вынырнув, поманил меня и шепнул: «Катастрофа».

Надел маску и ласты, прыгнул — и тоже в первый момент испугался. В носу, вернее, уже «груди» корабля чернела ниша глубиной в локоть, а шириной и высотой — со шкаф.

Вот что натворила бешеная гонка за дау, когда спасатели тащили нас, как чурку, не внимая просьбам быть осторожнее.

Спасибо машинистам «Славска», если бы не их старания, беда могла стать и вправду бедой. Сейчас, однако, паниковать не стоило. При ближайшем рассмотрении выяснилось: основные снопы не пострадали, нарушился лишь верхний покров, «кубьерта», искусно сплетенный арабами камышовый ковер, — волны разорвали его и вымыли из корпуса камыш, проложенный между оболочкой и главными сигарами. Чисто поверхностное повреждение — можно лечить.

Только что отсовещались по этому поводу — чем день начался, тем и кончается. Наметили последовательность работ: уточним объем ниши, из берди — у нас есть ремонтный запас — навяжем снопиков и заполним ими расщелину, а сверху натянем брезент.


ТРЕТИЙ ТУР

Речь о Хейердале, а почему «третий», сейчас объясню.

До обеда толкались на «Тигрисе» и никак не могли раскачаться. Вялость напала. Только и сделали, что собрали белье в стирку.

Затем появился Тур.

С утра он отсутствовал, ездил с Джеффри Бибби на раскопки, и вернулся совсем другим Туром, непохожим на позавчерашнего и вчерашнего.

Следа не осталось от хмурой усталости, показушно-бодрый давешний тон тоже был оставлен. Энтузиазм, обаяние, молодой блеск в глазах — таким, вероятно, помнят его друзья по «Кон-Тики», таким я знал его в лучшие дни «Ра» и такого ценю и люблю чрезвычайно.

Он вскочил в надувную лодочку, сплавал к нише — ее верхняя часть виднелась над водой — и сияющий возвратился.

— Ничего страшного. Залатаем. Заметно было, что ему ужасно хочется о чем-то рассказать.

— На другой стороне острова я видел плетеные лодки.

— Плетеные? Из чего же?

— А! — таинственно воскликнул он. — Камыш здесь никогда не рос. Но здешние жители плели — и плетут! — лодки из стержней пальмовых листьев. Сверлят в стержнях отверстия и сквозь них пропускают веревки. Отличная конструкция!

— А воду она впитывает?

— Да, впитывает. Ночью на этих лодках ловят рыбу, днем они сохнут. Что удивительно: подобное же я видел в Новой Зеландии! Там из пальмовых стержней строят целые корабли, гигантские! Два месяца строят, два дня плавают, потом сушат!

Все это он выпалил скороговоркой и заключил:

— Я договорился с мастерами, они заготовят для нас материал, и мы используем его вместо брезента, когда заполним промоину камышом.

Тур исчез так же внезапно, как и возник, — недоговорил, недорадовался, недоспорил с Бибби, — а заряд его энергии передался нам. Лени как не бывало. Принялись разгружать нос, перетаскивать с него грузы на корму, чтобы максимально его приподнять.

Вечер застал нас за этим занятием.


КАЛИФА НА ЧАС

У каждого нашего дня есть центральное событие, вокруг которого скромно группируются остальные. Сегодня таким событием стало посещение «Тигриса» Калифой.

Он прибыл с европейской точностью, долго с пирса разглядывал нашу лодку, изучал оснастку, выслушивал объяснения и вальяжно кивал. Наконец, прошествовал на борт, и совещание открылось.

Если мы хотим иметь дау-парус, нам необходимы стандартная одноногая мачта и вдоволь свободного пространства перед ней, для перебрасывания длинного рея, — Калифа излагал это медленно и с некоторой печальной торжественностью, ибо понимал не хуже нас, что одноногая мачта «Тигрису» противопоказана органически, ее на соломенном корпусе, где в помине нет ни кильсона, ни степса, попросту не укрепить, что размахам рея помешала бы носовая хижина, а коль ее убрать, то — обеденный стол, а коль и его убрать, то — форштаг и ванты, от которых вовсе уж не избавишься, так как именно они держат мачту.

Короче говоря, камышовое судне не дау и любые попытки превратить его в дау обречены на провал.

Ладно, хорошо, пусть не в дау, не можно же нам что-то придумать для хождения галсами? Норманн поделился; замыслом сшить парус-универсал: загну угол, и трапеция трансформируется треугольник. Еще кто-то предложи. заменить грот двумя косыми полу гротами по обоим бортам: ветер слева — поднимай правый, ветер справа — на оборот. Калифа внимал участливо вежливо постарался, чтобы эти бредовые идеи умерли легкой и как бы естественной смертью.

Он честно хотел нам помочь, не eго вина, что мы порой теряем чувство реальности.

Истек час, и Калифа «прекратил дозволенные речи», приложил руки ко лбу и сердцу и отбыл. А мы остались со своими мечтами о бейдевинде, с Hecбыточным желанием превратить плавучий стог в яхту и то и дело повторяемым Норманом словечком «Саутгемпто»


ВОТ ПРИЕДЕТ АРНЕ…

У нас радость. Даже сразу три радости.

Во-первых, на Бахрейн приехали дочери Тура, Марианна и Беттина, и это уже подарок всем нам, а шефу, естественно, в особенности.

Во-вторых, Марианна и Беттина привезли обещанный «Зодиак», надежную, еще на «Ра» испытанную надувную лодку с транцем для подвесного мотора, — теперь дадим отставку прежней посудине, к которой, несмотря на ее добросовестную службу в заливе, доверия ни у кого нет.

И в-третьих, они принесли желанную весть: завтра здесь будет Арне Хартмарк, старина Арне, наш давний и верный друг.

Хартмарк был шкипером судна, снаряженного Хейердалом на остров Пасхи, в края аку-аку. Под руководством Хартмарка оснащались оба «Ра». Жаль, что обстоятельства не пустили его в Эль-Курну — мы и при оснащении «Тигриса», несомненно, избежали бы многих лишних хлопот.

Для Тура, да и не только для него, присутствие Хартмарка само по себе некий талисман, аку-аку, залог того, что дальше наконец-то все пойдет хорошо. И форма грота отыщется, и размеры, и возможность острых курсов станет явью — что ж, не исключено. Вполне не исключено! Мы порядочно запутались в своих такелажно-рангоутно-парусных изысканиях, нам нужны трезвая оценка ситуации и непредвзятый взгляд.

Одним словом, почти по Некрасову: вот приедет Арне, Арне нас рассудит. До завтрашнего дня думы о парусе выброшены из головы. Продолжаем перетаскивать на корму и на берег багаж, готовясь к ремонту носа, меж тем как операторы консорциума, тоже собираясь работать, расставляют на пирсе свою аппаратуру.


РАЗНОЦВЕТНЫЕ ТАБЛЕТКИ

Детлеф облачился в гидрокостюм, включил глубиномер, сделал кинематографический жест рукой — и… погрузился по макушку.

Карло толкнул меня в бок: «Гляди, какой Ихтиандр». Молчу, не встреваю, хватит и того, что вчера сорвался.

Вчера за ужином, при гостях, Детлеф вдруг начал язвить: доктор Юрий покинул «Тигрис», обретался на «Славске» три дня, а на всех его медикаментах русские надписи и неизвестно, как ими пользоваться. Удар явно ниже пояса: я не по своей охоте перешел на «Славск», по первому зову вернулся бы, а кроме того, уходя, оставил подробные инструкции, правда, по принципу «сено — солома»: если кто затемпературит, для того красного цвета таблетки, и так далее.

— Красное от всех болезней, — хихикнул Детлеф.

Вот тут меня по-настоящему взяло зло.

— Почему же от всех, есть у меня и желтые, и белые, и, кстати, черные. Но коричневых — будь уверен — никогда не держал.

Секундная тишина — и громовой хохот. Карло возопил: «Вива ля Руссиа». Детлеф побагровел. Не надо бы, вероятно, так жестоко, а не лезь. Не нарушай границ дозволенного.

Итак, Детлеф позировал перед кинокамерой, остальные перетаскивали груз, и в этих занятиях минул очередной день, третий бахрейнский.


ДЕБАТАМ КОНЕЦ

Под парусной дискуссией подведена черта. Вчера, пожалуй, был пик дискутирования. Арне Хартмарк, хоть и ехал на Бахрейн не навещать нас, а по своим делам, отнесся к нашим затруднениям очень серьезно и подготовился к ним фундаментально. Он захватил с собой кучу проспектов и каталогов, и на какое-то время мы очутились вроде бы в холле блистательного ателье мод. Все парусники мира предлагали нам на выбор свое вооружение. Полотнища прямые, косые, модели бермудские, гафельные, райковые, шпринтовые… Увы, мы — слишком прихотливые клиенты, а если продолжать аналогию, фигура у нашего «Тигриса» все-таки чересчур не стандартна.

— Вы хотите невозможного, — грустно изрек участвовавший в консилиуме Калифа.

Постепенно выяснилось, что лучше первоначального фасона, того, который не удовлетворил Нормана в Эль-Курне (и тем заставил его взять в руку ножницы), не придумаешь ничего. Надо просто сшить заново то, что разрезано, восстановить утраченный еще до начала плаванья грот. Как он будет работать, неизвестно, или, точнее сказать, известно лишь теоретически, но во всяком случае у нас появится парус не хуже того, что есть. А это необходимо, мы ведь пока что даже без запасного, нам повезло, что не встретились в заливе с хорошим штормом, быть бы нам тогда вообще с голой мачтой.

Проблему теперь можно было считать решенной. Однако Норман полагал иначе. Опять зазвучало сакраментальное «Саутгемптон» — оно произносилось полушепотом, персонально для Тура. Хейердал и Бейкер уединились с карандашом и бумагой, корпели, вдохновенно поминая «шкаторину», «рифовые точки», «кренгельсы», «галсовые углы». Что в результате родилось, мне, да и остальным, не совсем было ясно. Но Детлеф улетел, имея задание заказать не один, а два паруса: подобный тому, что испорчен, и совершенно новый, небывалый, согласно уникальным чертежам.

Авторы намекают, что задумано совершенно чудо, с различными сюрпризами, например при надобности оно должно легко складываться в конверт.

Сегодня 13 декабря, вторник, вернется наш посланец из Гамбурга предположительно 20-го. Значит, на ремонт корпуса и рулей у нас неделя.

Пишу утром. Сейчас позавтракаем и на пристань.


БИТВА У ПИРСА

Опытные моряки говорят: «В непогоду не бойся моря — бойся берега». Только что мы на собственной шкуре убедились в их правоте.

Явились к лодке, Эйч-Пи, я и Рашад собрались как следует заняться пробоиной и не сразу заметили, что ветер крепчает, а волны разгуливаются.

«Тигрис» стало бить о пирс.

Будто и прибой небольшой, но лупит и лупит, поперечинами, на излом — прилив, вода высоко, и ребра «Тигриса» как раз вровень с бетонной площадкой.

Не осознав еще серьезности положения, попросили на соседнем судне автомобильные покрышки, приспособили в качестве кранцев, как это часто делается. И убедились, что кранцы-амортизаторы не выручают, поскольку бьет не строго по горизонтали, а с вращением: приподнимет, навалит и бросит.

Осталось амортизировать руками. Держим пятнадцать минут, полчаса — чем дальше, тем хуже, болтанка усиливается, бежать за подмогой нельзя: пока бегаем, корпус вконец размолотит.

Еще благо что прилив — перепад уровней здесь велик; при малой воде лодка колотилась бы тремя метрами ниже края пирса — как бы мы тогда ее удерживали?

Хуже всего тут не физическое напряжение, хотя плечи и заломило, а чувство полной беспомощности: пока не кончится, жди и держи.


Ф. РАССКАЗЫВАЛ

Однажды на Финском заливе яхта с не очень умелым экипажем спряталась от непогоды в абсолютно не приспособленной для того бухте.

Первая ошибка была в том, что решили прятаться, — в открытом море штормовать безопасней.

Вторая ошибка — не раскрепились как должно, навыков не хватило и не позволила обстановка.

Третья ошибка — канаты оказались как на подбор пеньковые, ветхие, не канаты, а колодезные веревки.

Стемнело, волны перекатывались через жалкое подобие мола, яхту трясло и дергало. Со звуком лопнувшей струны оборвалась одна из веревок, через двадцать минут — другая.

На судне завели мотор. Знали, что сейчас перетрется и лопнет последняя, и знали, что ничем ничего предотвратить нельзя. Так, наверно, чувствует себя кролик перед удавом или обложенный волк за секунду до выстрела.

Если бы еще успеть врубить ход и чтоб двигатель не заглох — такое с ним порой и в тихую погоду случалось.

Хлопнуло, ударило, застрекотал винт, и яхта понеслась по дуге, к берегу, на камни, где ей суждено было выситься памятником самой себе неделю, пока латали дырки, приподнимали корпус домкратом, подсовывали брусья, — это было нескончаемо, постыдно, изнурительно, однако это уже было работой, и как тяжко ни приходилось, те бездельные минуты, проведенные в ожидании неизбежного, ни с каким авралом даже в отдаленное сравнение не шли.

Но я отвлекся.


БИТВА У ПИРСА (ОКОНЧАНИЕ)

Приехали Карло и Герман, ахнули, стали помогать. Но теперь-то нас было больше, теперь мы могли попробовать сопротивляться стихии активно. Эйч-Пи забрался в новенький «Зодиак» и завез якорь метров за сто от пирса. Нос «Тигриса» был таким образом оттащен от пирса, лодка повернулась к бетону кормой — корму продолжало бить.

Привязали к корме двухсотметровый нейлоновый канат, подарок моряков «Славска», и побежали на дальний конец причала, туда, где он загибается буквой «г». Там обмотались вокруг здоровенной кнехтины, выбрали каната сколько надо, наложили шлаги — и облегченно вздохнули. Избавили корабль от беды. А всего-то и требовалось — заранее раскрепить…

Случись ветерок не утром, в нашем присутствии, а ночью, кто знает, в каком состоянии мы бы застали свой «Тигрис» и не оказался ли бы для него Бахрейн финальной стоянкой. Суша положительно нам мешает. Уж такое вроде бы обязательное правило — оставлять ночного дежурного на судне, — а и то забыли соблюсти. Отныне решено категорически: на «Тигрисе» — круглосуточная вахта.

Приступаем к врачеванию полости. Разбились на три бригады: Тору и Герман — под водой, Карло — на воде, я — на пирсе.


МАРШ-АРАБ

Вокруг громоздятся камышовые вороха. Вяжу снопы — не серийно, а штучно, на заказ.

Мне говорят: «Нужен сноп такой-то толщины и длины». Подбираю пучки сухих желтых стеблей и укладываю валетом, комлями наружу, раздвигая по требуемой мерке. В середину добавляю стебли покороче. Выравниваю, чтоб вышла аккуратная цилиндрическая кипа.

Кое-чему, оказывается, я научился у Гаты в Эль-Курне. Рекламаций с последующих звеньев конвейера к «марш-арабу» — «болотному арабу» — не поступает.

Завершив сноп, бросаю его прямо в воду, к «Зодиаку», на котором восседает Карло. Карло вязанку подбирает, заправляет под веревки, а Герман и Тору ее снизу подхватывают и запрессовывают окончательно.

Первые три-четыре снопа были в человеческий рост, теперь идут поменьше. Сколько я их уже наделал, не счесть. Ниша, по-видимому, бездонна. Камыша заметно поубавилось — так, глядишь, и запасов не хватит.

Мастерю свои снопики, а неподалеку высится крупнейший в мире сухой док: он только что построен, и на днях состоится его «крещение». Этакое корыто, чуть ли не полукилометровое, с поднимающимися из-под воды стенами, для ремонта океанских танкеров.


РАЗГОВОР

Вообще на Бахрейне многое строится, и многое из того, что строится, удивительно.

Например, неподалеку отсюда, на дне Персидского залива, запланировано сооружение подводной гостиницы. Туристы смогут через иллюминаторы любоваться фантастическими пейзажами. Глубина защитит постояльцев от зноя.

Проект гостиницы — французский, строить будут французы и англичане. Вышеупомянутый док тоже возводили заграничные компании, на свои средства, своей техникой, для своих судов.

Мне кажется, я слышу, как супермодерный док и наш допотопный «Тигрис» разговаривают.

— Лапоть, — брюзжит док, — У тебя даже трюма нет. Баловство.

— Ваша правда, — почтительно соглашается «Тигрис».

— Никакой прибыли, сплошной убыток. Хоть бы рекламными плакатами обвешался…

— Ваша правда.

— Понимать надо, не куда-нибудь пришел, на Бахрейн. Мы все здесь ловкие, практичные, добычливые.

— Я — не на Бахрейн. Я — в Дилмун.


ДИЛМУН

Совершили экскурсию по археологическим объектам. Опишу ее коротко, по методу «что я видел».

Видел древние могильники, разной величины холмы, они рассеяны на довольно большом пространстве, их более ста тысяч. Все, разумеется, давным-давно разграблены.

Есть предположение, что Бахрейн в старину был не только островом-ярмаркой, но и островом-кладбищем, куда жители окрестных материковых поселений свозили своих мертвецов.

Возникновение могильников датируется приблизительно вторым тысячелетием до новой эры. К тому времени, по материалам раскопок, на острове уже тысячу лет существовала оседлая жизнь.

Когда-то, оказывается, Бахрейн не знал, что такое жажда. Судя по остаткам древнего водопровода, по следам» прудов у пересохших родниковых ключей, здесь имелись пресные источники, озера и даже реки.

Трудно в это поверить сегодня, когда обсуждается возможность регулярной доставки на Бахрейн питьевой воды из Новой Зеландии. Но, между прочим, Персидский залив у берегов острова до сих пор двуслоен: сверху — соленая вода, ниже — пресная. Не оттого ли и Бахрейн зовется Хабрейном (в переводе — «два моря»)? Однако, видимо, эксплуатировать «нижнее» море дороже и сложней, чем покупать воду за океаном и везти сюда в пластиковых литровых пакетах.

Прерываюсь. Зовут.


ИНТЕРВЬЮ

Только что говорил по телефону с Кувейтом. Советских журналистов, как и моряков, на Бахрейн не пускают, а читатели «Правды» и «Известий» хотят хоть что-то о нашем путешествии знать.

Рассказал Владиславу Задяеву и Вадиму Кассису о благополучном прибытии «Тигриса» в Манаму, о ремонте промоины, о многострадальных рулях. Дерево для новых уключин, кстати, еще не найдено. Попались на местном рынке два подходящих бруска, полтора метра в длину, пятьдесят сантиметров в ширину и десять в толщину. Торговец запросил за них — как вы думаете, сколько? Две тысячи долларов!

На другом конце провода ахнули.

Поведал о консультациях с Калифой и Арне Хартмарком, о парусе, который шьют для нас в Гамбурге, о здешних пальмовых плетеных лодках. Доложил, что настроение бодрое, и поздравил земляков с наступающим Новым годом. Где-то мы его встретим?! Надеюсь, что уж, конечно, не здесь.

Вернусь к описанию экскурсии.


ДИЛМУН-II

Итак, что же я еще видел?

Видел руины старинного (XVI век) португальского форта. Фундаментом для него, как часто бывает, служила мегалитическая кладка гораздо более древних сооружений. Джеффи Бибби раскопал некоторые из них. Нас провели по городским улицам, расчищенным от песка, к воротам, открывавшим путь на некогда шумную, многолюдную пристань.

Именно здесь, возле ворот, углубившись ниже уровня улицы, Бибби и его коллеги откопали россыпи рыболовных крючков, печаток, слитков меди и прочего, завезенного на Бахрейн со всех концов света.

В каменных строениях дилмунцев, по уверениям Бибби, имелись даже туалеты. Четыре с половиной тысячи лет назад здесь уже ценили комфорт.

Затем мы оказались на морском берегу и увидели те самые лодки, которые так поразили и вдохновили Тура. Лодки и вправду были ладно скроены и крепко сшиты, веревки, искусно пропущенные сквозь дырочки в прутьях, не бросались в глаза, и корпус выглядел совершенно монолитным. Местный рыбак продемонстрировал, как держится лодка на воде, довольно лихо отплыл, сделал круг и вернулся.

На берегу сушилось еще несколько лодок, одна — совсем новая.

— Модель тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, — определил наблюдательный Карло. Пригляделись и обнаружили, что под пальмовым покрытием спрятан пенопласт.


СДЕЛАНО НА БАХРЕЙНЕ

Четыре дня не записывал. Некогда было, да и о чем писать? Будни, мелочи, непрестанная возня на борту и около — и, как в домашнем хозяйстве, всего не переделаешь никогда.

А сегодня оглянулся и понял, что марку «Сделано на Бахрейне» ставь кое на чем хоть сейчас.

Прежде всего, на отремонтированном корпусе. Расселина в носу перестала существовать. Снаружи ее надежно защищает панцирь из стержней пальмовых листьев.

Этих стержней привезли на пирс целую гору, мы дружно скоблили их ножами, очищали от череночков и просверливали, чтобы было куда продернуть веревки. Потом Карло, Герман и Тору по прежнему методу — один на «Зодиаке» над водой, двое в аквалангах под водой — принялись заправлять прутья под канаты, и сразу выяснилось, что никаких отверстий не надо и веревок не надо, стержни и так прекрасно держатся, заплетенные подобно ивовой лозе в стенках грибной корзины.

Теперь у «Тигриса» здоровая, крепкая грудь.

Перечисляю далее. Впереди носовой хижины, на баке, у нас появился палубный настил. Над ним трудился Рашад — уложил и привязал небольшие доски, там же установил ящик для различных деревяшек, для клиньев в частности, — их на лодке уйма, созданы дополнительные запасы: нет против ослабших узлов лучшего средства, чем клинья.

Далее. Норман доставил на пристань новые уключины. Не уключины пока — заготовки: две тяжелые великанские лопаты из красного дерева, невероятно твердого (и ломкого!) и дорогого. Предстоит выбрать в их торцах полукруглые наклонные пазы, дабы рулевые весла лежали как влитые и с их вращением не было впредь хлопот.

Что еще? Да, Норман сообщил также, что заказал для будущего грота рей. За рей с Тура содрали столько, что неудобно называть цифру. Причем цельного пятнадцатиметрового куска отыскать не удалось, будут соединять два: рей, таким образом, ожидается составной.

Далее. Страничка кончилась. Перевернем страничку.


ЗАЛОГ МАНЕВРА

Когда в зеркально гладкой воде скользит яхта и парус ее как бы удвоен отражением — сверху треугольник и снизу треугольник, — красивая эта картина намекает на суть принципа, благодаря которому эта яхта движется почти навстречу ветру, будто бы опровергая житейский здравый смысл.

Дело в том, что у нее действительно сверху парус и снизу «парус». Только нижний, подводный, испытывает напор не ветра, а воды и, сопротивляясь ей, не дает судну дрейфовать лагом и опрокидываться, помогает рождению тянущей равнодействующей.

Этот «парус наоборот» называется килем. Судно может маневрировать, ходить под острыми углами к ветру именно в результате функционирования системы «парус плюс киль».

Наша затаенная мечта, повторяю еще раз, — чтобы «Тигрис» был поворотлив и легко управляем, как яхта.

Сплошного массивного киля у нас нет и не может быть. Есть две выдвижные доски — гуары, подобие выдвижных же килей-швертов на швертботах.

«Шверт» значит «меч». Два меча, носовой и кормовой, с овальными отверстиями-рукоятками, как у пилы-ножовки, торчат над палубой, готовые опуститься в колодцы-ножны и рассечь под «Тигрисом» глубину.

Переход по Персидскому заливу показал, что помощь гуар действенна, но недостаточно эффективна. Для такого судна, как наше (и для такого паруса, как наш будущий), двух досок маловато.

Мы решили увеличить их число. К гуарам прибавить четыре боковых дополнительных киля — по два с каждого борта.

Навесим на «Тигрис», в дополнение к мечам, четыре шестиметровых кинжала — работать, впрочем, будут одновременно лишь два, то с одной стороны, то с другой, в зависимости от направления ветра.

Надеемся, что система «парус плюс гуары плюс боковые кили» позволит, наконец, «Тигрису» ходить галсами.


ВЕСЛА НА ПИРСЕ

Двадцать первое декабря. Прилетел Детлеф с парусами. Неожиданность: я, оказывается, по нему соскучился. Значит, все мы, при неизбежных трениях и взаимных недовольствах, в основном сжились и — выражаясь официально — сплотились в коллектив.

Возвращение Детлефа как бы завело наш предстартовый хронометр, и хронометр затикал: часовая готовность, получасовая, пятиминутная…

Пока что объявлена двухсуточная. Двадцать третьего, если ничто не задержит, стартуем.

Зеваки удивляются: через сорок восемь часов старт, а мы не только не снаряжаем лодку, а напротив, продолжаем ее разбирать. Сегодня сняли с «Тигриса» рулевые весла. Пришел черед ставить драгоценные краснодеревые уключины — над ними на славу потрудились Тур с Эйч-Пи. Сперва насверлили у торцов отверстий, затем скололи лишнее стамеской — сделали пологую выборку, наклонные пазы — и обтянули кожей.

Сняли весла, вынесли краном на пирс, а из лопастей струями льет вода. Видимо, продолжают внутри расслаиваться. Тур, поглядев на это, стал страшно озабоченным. Попробуем, как сможем, подклеить и промазать — и уж во всяком случае хорошенько просушить.

Еще причина Туру сердиться: оказалось, что ремонт носа «Тигриса» не попал на пленку. Герман кивал на Норриса, Норрис на Германа, оба кого-то желали видеть в кадре, кого-то не желали, подстраивали друг другу мелкие козни — в итоге нет ни кадра, кроме снятых сторонними операторами из Би-би-си. Вот к чему приводит конкуренция.


ТЯНЕМ-ПОТЯНЕМ

Сегодняшний день ушел на привязывание уключин.

Писать о них и то надоело.

Перво-наперво уточнили, куда их привязывать, и до поту колотили обухом и кувалдой, выравнивая поперечины, смещенные во время шторма, когда «Тигрис» било ребрами о причал.

Втащили на борт неуклюжие тяжеленные лопаты, уложили их на опоры капитанского мостика.

И началось.

Привязать нужно крепко, не надставляя веревки, одним цельным куском. Пространства мало, повернуться негде — отыщешь щелочку, продернешь и тянешь, будто пуговицу пришиваешь десятиметровой ниткой. Раз за разом — Карло продевает, я тяну, фиксирую, чтоб не слабло, — нет, не найти мне подходящих слов, не выразить, как это муторно. Верхние вилки разболтались, значит, придется заново перевязывать и их.


ЕЩЕ СУТКИ СПУСТЯ

Готовность та же. Стартуем двадцать шестого — если успеем.

Сегодня многое сделано. Водворили на место рули и принайтовали их начерно. Норман, свободный от забот о рее, поскольку устрашающей протяженности бревно привезено и лежит на пирсе, весь день просидел с дрелью на верхушке мачты, приспосабливал блочки для паруса — не для грота, а для маленького, «носового платочка» (восемнадцать квадратных метров), сшитого руками Эйч-Пи.

Несколько неприятных минут доставили боковые кили. Мы хотели их укреплять по образцу гуар, вдевая в дощатые ножны. Но увидели, что конструкция получается безумно громоздкой и тяжелой. Переиграли решение на ходу и заменили ножны как бы газырями, петлями из реек и проложенных между ними калабашек. Петли — или кармашки без дна, не знаю, как без чертежа объяснить понятнее, — примонтировали к основному канату и к окружающей корпус браге. Этим занимался Детлеф.

Рашад украшал гамбургскую обнову — рисовал на необозримом полотнище эмблему экспедиции: ступенчатую пирамиду-зиккурат на фоне солнечного диска. Зачислял новобранца в штат.

Завтра покидаем гостиницу и окончательно переселяемся на «Тигрис». Денек будет жаркий, вероятно, про-авралим до позднего вечера.

А нынче у нас вечер тихий, бездельный, благостный. Нынче — Рождество.


УЖИН

Герман объявил, что на самом деле он не Карраско, а Санта-Клаус, и раздал подарки: специально вез из своего музея в Мехико образцы керамики индейцев-майя. Фрагменты рельефных табличек, детали амфор, изображения людей и животных — подлинность удостоверяется документом, IV век н. э. Очень неожиданно и трогательно.

Я достал из космических рационов индейку, а из собственных тайников — шампанское.

Настроение у всех было лирическое и немножко грустное.

Вспоминали рождественские обычаи у разных народов. Карло предложил: «Оставим на ночь на пирсе башмаки, пусть утром в них окажется сюрприз». Тур в ответ: «Да, одиннадцать пар башмаков, и в каждом — лоцман».

Лоцманская проблема вроде бы и решена: отыскано дау, подписан контракт, большего не придумать и не сделать. А тем не менее тревожно: слишком уж беспокойный впереди поход.

Несколько дней назад нас пригласили в гости на танкер японской постройки, принадлежащий американской компании «Тексако», обслуживаемый итальянским экипажем. И на протяжении всего застолья капитан танкера нас жизнерадостно пугал:

— На скорости 18 узлов мой тормозной путь равен пяти морским милям. Если я вас замечу на своей дороге за две мили — свернуть уже не смогу…












Глава VI Муравей на шоссе

ХРОНИКА

26.12. 10.30. Прощай, Бахрейн.

При отплытии, как всегда, без приключений не обошлось. Прицепились к дау, вытащили якорь, а про кормовой швартов забыли. Вернее, не забыли — парень на берегу замешкался и не отдал конец вовремя. Хорошо Эйч-Пи подоспел, выхватил нож и перерезал веревку, иначе оторвали бы буксир.

На выходе нас едва не затащило на волнорез. Но это тоже детали.

Хуже, что вилка левого рулевого весла шатается, пришлось в качестве полумеры весло приподнять. Чтобы понять, отчего сразу не заладилось, надо рассказать про вчерашний день.

Вечно я стартую как бы позже всех: пора описывать дорожные впечатления, ветер дует, ходят волны, а дневник не пускает, в нем пробелы.

Итак, о вчера.


НА ОХОТУ ЕХАТЬ…

Предполагалось отдать день окончательным сборам. Список дел выглядел внушительно и взывал к динамизму. С утра переселились из гостиницы на «Тигрис», разделили обязанности и приступили. Эйч-Пи готовил якоря, их куплено еще два в дополнение к подаренным на «Славске», — решили, что не станем их по-дилетантски держать на баке и юте, а пусть оба, как принято у бывалых моряков, будут на носу. Норман опять залез на мачту, возился с маленьким парусом. Детлеф взял на себя функции стивидора: вместе с Асбьерном и Рашадом распределял по палубе груз и закреплял его, обкладывая досками и перетягивая канатом.

Герман занялся кухней. Упаковывал яйца, которые перед тем всю ночь пролежали в оливковом масле, — Карло утверждает, что таким способом можно сохранять их в течение месяцев.

Требовалось также скомплектовать приблизительные суточные рационы, чтобы не перерывать потом из-за банки консервов весь запас. Жесткого меню

на «Тигрисе» нет, фантазия коков поощряется, но элементарный порядок не помешает.

Нам же с Карло — штатным привязывалыцикам — выпало завершать работу с веслами. И очень скоро мы увидели, что весла в уключинах лежат плохо, поворачиваются с трудом: наклон паза выбран неверно.

Винить товарищей, которые в поте лица сверлом и стамеской выбирали для рулей полукруглые ложа, было не в чем. При такой операции всегда нужна подгонка по месту. Но нам от того разве легче? Рулипоставлены, привязаны кожаные накладки, теперь — все снимать, отдирать кожу, обрабатывать скос рашпилем. А потом продергивать, затягивать, фиксировать — отсылаю к предыдущим страницам, где эта процедура описана более подробно.

Причем надо — не помню, упоминал ли об этом, — так привязывать, чтобы весла были вплотную прижаты к корпусу, иначе напором воды их может сломать.

И вот здесь мы с Карло, видимо, просчитались — поторопились или попросту не угадали, словом, не попали в яблочко. Левое весло слишком далеко от борта, болтается. И до ближайшей стоянки ничего не поправишь.


ХРОНИКА

16.30. Дау продолжает буксировку. Там, на шхуне, нашим связным — Рашад.

Великолепно могли бы идти сами, залив на диво пуст, ветер северный, лучшего и желать нельзя, но мы как назло должны держать курс на восток, поскольку путь на юг преграждает полуостров Катар.

К нам в гости упорно напрашивался альбатрос, четырежды пытался опуститься на борт и с пятого захода сел. Карло поймал его, взял на руки, но птица фамильярности не терпела, принялась клеваться, ее отпустили. Поняв, что народ здесь бестактный и назойливый, альбатрос улетел.

17.00. Стемнело, справа показались огни — это Катар. Идем довольно быстро, то есть не мы, а дау.

Асбьерн страдает морской болезнью, поэтому лампу вместо него на верхушку мачты подняли мы с Детлефом.

Какова-то будет ночь?

Желая стать для встречных-поперечных судов более приметными, поставили парус. Только не вновь приобретенный, а прежний. Почему? Вернусь на полсуток назад.


АКЦИЯ «ПАРУС»

Сегодня утром проснулись в шесть ноль-ноль, позавтракали и начали готовиться к выходу. Все, что не уместилось на нашей лодке и в чем меньше нуждаемся, сгрузили на дау. Там на палубе сейчас добрая половина нашего запаса воды и множество деревяшек.

Большой парус лежал на пирсе, привязанный к огромному рею, и мы побаивались к нему подступаться. Но дошла очередь и до него. Обернули вокруг рея, взялись, как за штангу, в шестнадцать рук — и почувствовали, что двести килограммов не шутка.

Чуть-чуть пронесли, бросили и задумались. Допустим, взгромоздим обмотанную жердину на «Тигрис», уложим вдоль борта, но как ее потом использовать? Как ее ворочать в океане? Чтобы втащить на мачту эту громадину, нужно ее переместить на нос, развернуть поперек, пронести над хижиной. Но предположим, мы и с этим справились. Рей вздернут. При мало-мальски серьезном шквале он обрушит на такелаж всю свою тяжесть, порвет, как нитки, ванты, вывернет саму мачту из гнезда.

В общем, после долгих споров и нескольких гениальных озарений (Карло, к примеру, предложил уложить парус на крыше обеих хижин) мы дружно подхватили прогибающийся рей и погрузили его на дау. Пусть плывет пассажиром. Виват парусным мастерам.


ХРОНИКА

18.30. Стою на мостике. Только что беседовал с Туром.

Тур мужественно признал, что рей неуклюж, а парус велик и, очевидно, так они и останутся на дау. Нам сейчас лучше прекратить экспериментировать, а попытаться как можно быстрее выйти в океан. И, не останавливаясь, идти на юг, к Мадагаскару, а там посмотрим. Возможно, пристанем, сделаем новый рей, починим рули, уберем по совету Калифы носовую хижину, чтобы не мешала гроту, и тогда попробуем двинуться еще куда-либо дальше.

Лишь бы лодка позволила. За шесть недель на плаву мы погрузились на четверть метра, стало быть, у нас в резерве еще месяца три. Кабы не уключины, не рули, не бесконечные просчеты Нормана — тут, как по уговору, мы замолчали.

19.00. Тур ушел ужинать, а я вдруг заметил, что «Тигрис» рыскает. Подумал, что рулевой дау халтурит, но на шхуне заглушили мотор. Значит, что-то случилось. Так и есть. Лопнул буксир.

На мостик прибежал Карло, вдвоем, налегая на кормило, вернули лодку на стезю. Карло остался наверху, я пошел на нос помочь доставать оборванную веревку.

Она перетерлась там, где была надставлена, о край металлического ковша.

Веревку вытащили, а возвращаться на привязь не стали. Если уж оторвались, лучше идти самостоятельно. Надоело быть буксируемой экспедицией. Изменили немного позицию паруса, опустили гуару, опустили по правому борту вертикальные кили — двинулись медленно сами.

22.00. Распределены часы вахты. Мне — с двух до четырех, на пару с Норрисом. Первая ночь на фарватере… Впечатления ожидаются яркие, надо к ним подготовиться. Иду спать.


НОЧЬЮ

Спал, против ожиданий, крепко, снился очередной из «камышовых» снов, на этот раз — что ворошу копну сена.

Вахту договорились нести посменно, меняясь у румпеля каждые полчаса: один рулит, другой рядом наготове.

Волны довольно большие, ветер умеренный, светит луна. Лодка идет хорошо, слушается, а ведь управляем лишь правым веслом, левое в фиксирующей повязке. И все равно легко, только рука затекает — высоковато расположен румпель, рулевой рычаг, похожий на рог.

Таращили глаза, вострили уши — вот-вот сейчас налетят и раздавят. Но никто не налетал и не давил. Постепенно напряжение улеглось, успокоились, разговорились.

Норрис рассказал о путешествии, в котором участвовал, — с Гавайских островов в Полинезию. Была построена ладья — катамаран по типу древних полинезийских. Реконструкция получилась удачная, если не считать материала: искусство выдалбливать лодки из цельных древесных стволов утрачено совершенно, и судно склеили из фибергласа.

В ладью сели восемнадцать человек — и пошли без компаса, без карт, по солнцу и звездам, так, как ходили в старину островитяне.

Штурманом был приглашен полинезиец, последний из могикан, помнящих старинное ремесло. Он вел лодку, пользуясь одному ему известными способами навигации, по какой-то немыслимой дуге — и дуга привела к цели.

Плавание было чрезвычайно интересным, но жутким по взаимоотношениям в экипаже. Все перессорились, причем без сколько-нибудь веских мотивов, и Норрис привез в Штаты многие сотни метров синхронной пленки скандального содержания.

— Зритель это любит, — извиняющимся тоном объяснил Норрис. Он явно оправдывался в специфике своего репортерства, сейчас, посреди фосфоресцирующей воды, тихой волшебной ночью ему искренне хотелось быть честным и благородным. Дай бог. Но все-таки камера его — бесцеремонная, соглядатайская камера — и сейчас на нашем борту…

Да, еще он упомянул о том, что на Таити они встретили супругов Папазовых, и с восхищением отозвался об этой чете отважных болгарских яхтсменов. Кстати, на стоянке в Манаме мы получили от Папазовых приветственный телекс.


ДАУ ПРОТЕСТУЕТ

Явился к завтраку последним и узнал, что ночью не обошлось-таки без события, а я его мирно проспал!

На рассвете, оказывается, возникла проблема о дау. Ее капитан предъявил претензию: он-де подряжался нас буксировать, а не сопровождать. Наша малая скорость его не устраивает, двигатель перегревается, в трюме много воды, и вообще надо спешить.

Около получаса Тур беседовал со шхуной по игрушечной рации «воки-токи». Он напомнил — через Рашада — капитану, что в контракте сказано именно «сопровождать» и что при нынешней погоде, при нынешней волне нам быть на буксире опасно. Капитан упирался, но дал себя убедить.

Нам сейчас дау вроде бы совсем не нужна, однако это лишь пока ветер попутный. А пройдем колено, где залив изгибается, и этот же ветер из попутного станет встречным, затем — после следующего колена — вновь попутным. Конечно, идеально было бы, чтобы он в унисон нашим нуждам дважды поменял направление. Только услышит ли нас аллах? Полагаю, что нет. Поэтому надо иметь в запасе дау.

ХРОНИКА

12.30. В десять ноль-ноль заместил на руле Тура и простоял вплоть до обеда, добрых два с половиной часа. Со времен «Ра» повелось: дневная вахта не считается делом, днем у всякого свои заботы, кто спит, кто фотографирует, о смене забывают, а сто пятьдесят минут у румпеля, да еще на солнце, все же многовато.

Но в целом мы уже гораздо внимательнее друг к другу, чем прежде. Это проявляется во многих мелочах: например, в том, с какой любовью собирали посылку на дау, Рашаду, — он там, бедняга, скучает, но что поделать, необходима связь. Отправили ему спальный мешок, сладости и фрукты.

15.00. Спустили на воду «Зодиак» и снимали «Тигрис» со стороны. Асбьерн наслаждался, он любит плавать в надувной лодочке.

Хорошо, что нас не тянут, что идем своим ходом. Это и психологически действует на нас благотворно.

Гуары служат отлично, прекрасно работают и боковые кили. Напишу о них поподробней.


КИЛЬ ЗА ПОЯСОМ

Кили, как упомянуто, крепятся у нас по бортам, продетые в жесткие, из реек и чурочек, щели. Это — в опущенном, рабочем состоянии, в нерабочем они лежат поперек палубы, высовываясь за борт наподобие трамплинов. В воду с них не прыгаем, но умываться рискуем.

Опустить киль нелегко. Сначала его нужно подтянуть на блоке и поставить торчком, а затем продеть в щель между рейками. Занимаются этим трое, один держит, двое продевают, как иголку в ушко другой иголки. Сравнение, правда, неудачное, масштабы не те: «иголка» шириной в сорок сантиметров, толщиной — в четыре и в пять метров длиной.

Чтобы кили в воде стояли ровно, не ерзали, они сверху раскреплены веревками, привязанными врастяжку к обеденному столу и к мачте. Целая система, надежная, но довольно путаная.

Детлеф, Норрис и Тору сегодня долго пытались эту систему усовершенствовать. Усовершенствовали настолько, что один киль сломали.

Убеждайте меня как угодно, но если мы уверенно идем под прямым углом и даже более того, под острым — 75°— к ветру, то заслуга здесь не паруса, а этих заткнутых за пояс «Тигриса» кинжалов.


ХРОНИКА

16.10. Сижу под кухонным навесом, как на барабане, на массивном рулоне туалетной бумаги — ее подарили нам парни с шаттэльарабского бумагоделательного комбината; весьма полезная вещь при мытье посуды. Ногами уперся в ящик с провизией, спиной — в продуктовую полку, так удобнее писать, ибо покачивает.

Детлеф рядом мудрит над обломками киля, Герман ему помогает. Пришел Эйч-Пи, расставил рядком три наших примуса, принялся их чистить.

Любопытно: мы все время норовим сбиться в кучку, облюбованный кем-нибудь уголок мгновенно превращается в кают-компанию. Пора поисков уединения еще не настала.

Явился Асбьерн, присматривает, чем бы заняться, веселый после прогулки на «Зодиаке» и от того, что исчезла тошнота.


ПАЦИЕНТЫ

Болезнь Асбьерна, честно сказать, у меня особенных тревог не вызывала. Кормил драмамином и ждал, когда оморячится. Хуже с Карло. К его прочим болячкам прибавился тонзиллит, воспаление миндалин, — лечу камфоменом, мадрибоном и полосканиями. И у Нормана желудок не в порядке, значит — ломотил.

Ломотил в экспедиции пользуется особенным спросом, дальше так пойдет — никаких запасов не хватит. Меня тоже не миновала чаша сия. Вчера вдохновенно вещал своему лекарскому помощнику о гигиене, вспоминал подходящие случаю изречения, а сегодня, застав меня за глотаньем таблетки, он радостно завопил: «Врач, исцелися сам!» Выучил на свою голову…

Карло приготовил на ужин отменный суп из риса и консервированного языка в желе. «Специально для твоего живота», — сказал он мне доверительно, чем очень меня растрогал.

С удовольствием повторяю: многие показатели за то, что полегоньку возрождается животворная атмосфера «Ра», где каждый о каждом думал и ненавязчиво заботился. Море влияет, судовой режим, общие переживания — и поведение соседей, конечно. Это ведь как цепная реакция — стоит лишь ее запустить.


ЭСТАФЕТА

Ф. рассказывал: путешествовал он когда-то в очень плохой, недружной походной группе. Старики выламывались, новички комплексовали, ни шуток, ни песен, вечные взаимные окрики и придирки, только что не клали друг другу кирпичей в рюкзаки.

И вот в этой самой группе обнаружились двое, муж и жена, а может, чужой муж и чужая жена, не в том суть. Суть в том, что всем видом своим, всем поведением они декларировали, как пронзительно прекрасно им быть вместе.

Они вовсе не помышляли о показухе, более того, вряд ли вообще кого-нибудь вокруг замечали, до того были полны собой. Но от них исходили некие круговые волны — и климат в группе стал меняться. Прорезались рыцарство и лиризм. У вечерних костров собиралось все больше народу.

Кончилось тем, что, расставаясь, походники уже считали дни до следующего отпуска, когда они снова пойдут в одной туристской цепочке.

Кажется, они действительно через год списались, созвонились, встретились и пошли. Тех двоих не было с ними — за зиму они рассорились. Но значения это уже не имело.


ХРОНИКА

19.20. С наступлением темноты ветер поутих и залив стал спокойнее. Справа на горизонте зарево — это остров Халила. Детлеф сияет, как именинник, — он еще в полдень, произведя штурманские расчеты, предупредил, что к ночи придем в данную точку.

Наша скорость в среднем — 3,3 узла, за сутки прошли целых 79 миль. Правда, нам здесь помогает течение.

Ветер умеренный, теплый — не переменил бы он направление. Рано ему меняться. До места, где мы должны свернуть, еще далеко.

За ужином разговорились о парашютных прыжках. Испытавших это удовольствие четверо: Эйч-Пи, Норман, Тур и я. Запишу, как самый интересный, рассказ Тура.


ПРЫЖОК

Вторая мировая война застала Хейердала в Америке. С первых ее дней он — двадцатишестилетний — рвался в бой с фашизмом. Выбравшись из Штатов, откуда по денежным и некоторым иным обстоятельствам ему было не так просто выбраться, он вступил в британскую армию. Из него принялись готовить десантника-диверсанта.

Готовили ускоренно, по сокращенной программе. Но прыжков, конечно, из программы не исключили. Тур прыгал налегке, с полной выкладкой и — в завершение — с ручным пулеметом.

Пулемет он возненавидел, потому что в воздухе он бил по спине. В метре-двух от земли его полагалось отвязывать и выпускать из рук, чтобы не мешал посадке. Тур проделывал это с чувством величайшего облегчения.

Начались ночные прыжки. Земли не видно, как определить, сколько до нее — метр или два? Тур боялся пропустить момент, решил, что недосол лучше, чем пересол, и отвязал пулемет, что называется, по наитию.

Иначе говоря, он его просто выбросил с довольно большой высоты, искал затем всю ночь и нашел только утром.

Слушающие хохотали, даже Детлеф, который к любым воспоминаниям о войне относится заранее настороженно. А я подумал: неспроста, наверное, в устах фронтовиков — заслуженных фронтовиков — война порой становится чередой забавных приключений. Война — горе, война — подвиг, но она и больше, чем другое что-либо, стесняется пафосных пышных слов…


ХРОНИКА

19.40. Стою на вечерней вахте с Норрисом. Обо всем потолковали и молчим. Через двадцать минут нас сменят Асбьерн и Тору.

У Тору болит плечо, он ушиб его еще на пути из Эль-Курны в Басру. Ему трудно управляться с румпелем; завтра начну делать ему массаж.

Никак не отключиться от разговоров за ужином. Переживаю заново собственные парашютные прыжки. Их было шесть, самый лихой — последний.


ЕЩЕ ПРЫЖОК

Прыгал с заданием приземлиться на двух куполах, основном и запасном. Не в каждой инструкции это рекомендуется, но задание было именно такое.

Открывая запасной парашют, важно направить его строго по ветру. А на мне была куртка с капюшоном, и оттого казалось, что ветер дует со всех сторон одинаково. Кое-как приблизительно сориентировался — и слегка не угадал. Стропы закрутило, раскрывшийся маленький купол потянуло под большой. Большой затрепыхался.

Вытянуть полностью запасной из-под основного я не мог, сил не хватало, — с грехом пополам удерживал его на полпути.

Упал, поволокло, погасил куполы и лежал на снегу, отдыхал. Подъехал «газик», из него выскочил инструктор. Бледный, он шел на меня, как на медведя с рогатиной. Если бы парашюты оказались один в другом, маленький лишил бы воздуха большой, а большой, смяв маленький, вывел бы из строя и его тоже.

Вечером мы подняли рюмки за то, что я родился во второй раз.


ХРОНИКА

03.00. Ночная, точнее, предутренняя вахта.

Ветер вопреки опасениям не изменился, стал крепче и нагнал крутую волну.

Однако волна здесь не океанская, она идет часто и беспорядочно, и нас болтает. А в остальном — небо чистое, звезды яркие, высоко над кормой луна — чем не жизнь?

Пока что страхи насчет небывалой оживленности Персидского залива не сбываются. Плывем себе и плывем. Неужели повезет и проскочим? Справа на горизонте — огни нефтяных вышек, слева — гигантский факел горящего газа и силуэты кораблей на его фоне. Да, залив качает свое черное золото денно и нощно. Пусть он пока притих, затаился — все равно он громадный заводской двор, автострада, шоссе с караванами грузовиков, с зеленой волной светофоров, с воспаленными глазами шоферов.

А наш «Тигрис» — как муравей на том шоссе.


К ОСТРОВУ СИРРИ

Проснулся от чудного запаха. Тур из своего мешка тоже принюхивается.

— А?! — сказали мы друг другу.

— Давай быстрей, определенно пахнет блинами.

В самом деле, Эйч-Пи и Норрис на двух примусах варганили блины, к великой радости нашей и особенно главного навигатора. «Норман, тебе не повредит? Ты что, выздоровел?» Он заулыбался и закивал.

За столом обсуждали новость: на дау сломалась помпа, они намерены подойти к ближайшему острову и там чиниться. Естественно, за ними следом надо идти и нам.

Карло утешает: «Я бывал на здешних островах, они прекрасны».

Справились по карте. Ближайший остров на нашей дороге — Сирри. На дороге, да не совсем: чтобы подойти к нему, нужно рулить на северо-восток, почти под 95° к ветру, а для «Тигриса» и 75° — достижение.

Все же попытались, перенастроили парус, но, судя по бую, который у нас за кормой, попытка ни к чему не привела. Хотя грот стоит косо и наполнен ветром, по-прежнему дрейфуем к юго-востоку.

Будем держать, как держали. Приблизимся к Сирри с юга, войдем в его ветровую тень, а дальше дау нас подтянет.


ХРОНИКА

9.00. Рулю. Тур — рядом. Детлеф, Норман, Эйч-Пи, Норрис, Асбьерн — целая рота! — возвращают грот на место. Карло и Тору закрепляют брезент на платформе над хижиной — прибивают обойными гвоздиками, «точь в точь как у древних шумеров».

— Что вздыхаешь, Тур?

— Хорошие они ребята, Норман и Детлеф, но — не моряки.

Посмотрел в направлении его взгляда, вперед и вверх. Ага, вон оно что.


ГРОТ И ФОРШТАГ

Форштаг — такелажная снасть, канат, соединяющий нос корабля и верхушку мачты. Он держит мачту, не дает ей завалиться. При соответствующей проводке на форштаге может быть поднят носовой треугольный парус — стаксель или кливер.

Ни того, ни другого на «Тигрисе» не имеется. Наш форштаг исключительно для крепежа. Но с главным парусом — гротом — у него отношения сложные.

Есть два варианта подъема грота: перед форштагом и позади. Два положения. Какое лучше?

На «Ра-1» грот был позади. Мы убедились, что это плохо: форштаг зажимает парус между собой и мачтой, мешает ему как следует надуться. Поэтому на «Ра-2» изменили проводку — парус оказался перед форштагом: труднее ставить и убирать, зато работает без помех. Нам думалось, что оптимальное решение найдено, и когда мы на «Тигрисе» выходили из Эль-Курны, грот был как на «Ра-2». Но на Бахрейне Норман почему-то вновь переместил рей. И теперь даже при небольших маневрах парус прижимается к форштагу, трется об него.

А ведь любое трение на лодке, где все держится на веревках, крайне опасно.


ХРОНИКА

10.00. Дау развернулась и направилась к нам. Мы встревожились: что еще приключилось? Но с ее палубы полетел на нашу здоровенный свежий тунец — затем и подходили, — и тигряне возликовали, особенно Герман, которому предстоит готовить обед.

11.00. Тур меня сменил, я оделся полегче — теплеет — и устроил себе туристский час. Прошелся по лодке с фотоаппаратом, поснимал Карло и Тору с их гвоздиками, Германа на кухне, Эйч-Пи, мастерящего удочку, Детлефа, который отпиливает конец обломанного бокового киля.

Норрис в хижине разбирает киноснаряжение. Норман и Детлеф взглянули на часы, встрепенулись, кинулись ловить солнце и определять координаты. Пусть выйдет не хуже, чем вчера, — вчера они сработали очень точно.

12.00. До Мадагаскара — по прямой — 2400 миль, 50–60 суток пути. Неужто наступает блаженное время, когда мы в океане обретем свободу воли и сможем идти, куда хотим? До сих пор выбора у нас не было: река, залив — мы словно еще подбираемся к выходу на оперативный простор, к линии своего истинного старта.


НЕВЕЗУЧАЯ ВАХТА

Почему-то несчастья всегда выпадают на мою долю. Впрочем, вероятно, не одному мне так кажется…

После обеда стоял у руля, вдруг раздался хруст, и левая уключина треснула вдоль. Хорошее дерево, драгоценное, красное, но, увы, очень ломкое, нас об этом предупреждали.

Молниеносно образовалась аварийная команда. Натащили клиньев и забили их между уключиной и палубными брусьями, с большим трудом приподняли весло — и Тур, стоявший у румпеля, пока мы шуровали внизу, почувствовал, что управлять теперь нелегко. Курс перестал быть стабильным, так как руль, закрепленный неподвижно, теперь работал как дополнительный киль.

Вернулся на мостик. Норман, по обыкновению тщательнейшим образом, накладывал на уключину шину, щедро расходуя клинья. Заодно он укрепил и правое весло.

Оставалось приспособить к новому режиму гуару. Точность требовалась ювелирная: чуть недоподнимешь или переопустишь — и рулить тяжело. Тору и Норрис без конца бегали на нос. «Ну, как?» — «Мало, еще». — «А сейчас?» — «Много, обратно». Время за этими экспериментами бежало незаметно, я удивлялся, чего это у меня руки отваливаются, и сообразил, что уже четыре часа я у кормила.

Возгордился, но и разозлился — и минут через двадцать попросил Тура распорядиться о смене.

Тур ахнул: «Я-то думал, ты ставишь опыт!» Ладно, согласимся, что опыт. Его результаты показали, что править не напрягаясь можно никак не более двух часов, дальнейшее уже через силу и нежелательно.


ХРОНИКА

19.00. Погода испортилась, ветер баллов на семь, качает нещадно. Пользуюсь тем, что Эйч-Пи на вахте и забыл у своего изголовья зажженную керосиновую лампу, лежу на наших двух матрасах и пишу. Тур и Карло улеглись спать, Герман храпит в углу. С потолка на меня смотрит Ксюша.

Забыл упомянуть: перед ужином состоялся примечательный разговор с Туром и Норманом. Сейчас его изложу.


ОПЯТЬ ПАРУС?!

Норман объявил, что все же намерен испытать гамбургский грот и что завтра, когда прибудем на Сирри, он с нашей помощью этим займется.

Ему бы радоваться, что грот-громадина вместе с великаном-реем плывет себе тихо-спокойно на борту дау, что вспоминают о нем все реже, что есть реальная надежда замять неудачу, — так нет, неймется ему.

Тур был настроен благодушно, в полемику ввязываться не стал, мягко заметил, что надо бы вначале испытать теперешний парус вкупе с дополнительным верхним.

Что тут испытывать, ясно, что от «носового платка» хода не будет. Тур явно предпринимал отвлекающий маневр. Однако Норман не замечал, что его щадят, и упрямо обострял ситуацию: «Хорошо, а потом поменяем теперешний на новый».

Неужели он серьезно считает, что мы в силах менять паруса на ходу?

— Норман, а как же мы успеем проверить твой грот, если собираемся пробыть на Сирри один день?

— Остановимся еще раз, например в Омане, в Маскате.

Безжалостный человек, знает, что в Оман заходить не планируем, что Тур об этом молчаливо жалеет, и сыплет соль на раны.

— Мало тебе было семнадцати дней на Бахрейне для экспериментов?

Съязвил и подумал: зря, теперь обидится. Но Норман не обиделся, а разрядился длиннющей тирадой о теории паруса. Заключил, как водится, «Саутгемптоном» и ушел довольный.

— Итак?.. — взглянул я на Тура.

— Да… Звучит все убедительно, а попробуй управься с такой махиной на нашей лодке…


ХРОНИКА

19.30. До вахты сорок минут. Приведу в порядок постель, дабы потом не возиться, и соберусь помаленьку. Отстоим с Норрисом два часа да еще два часа под утро, и ночь позади.

Основательно качает. И — тихо. Затишье перед бурей.


НОРРИС — ШУМЕР

Четвертый день пути, рассвет. Тревожные предчувствия снова нас обманули. Дежурство прошло безмятежно. Вокруг полыхали зарева, пролетело несколько самолетов, но кораблей не показывалось, и угрозы столкновения не возникало.

Норрис открыл удобный метод судовождения. Вместо того чтобы следить за компасом, картушка которого имеет солидную инерцию вращения, лучше выбрать ориентир на небе, взять его в створ с какой-либо деталью корпуса или надстроек и править на луну или на звезду.

— Патентуй, Норрис!

— Боюсь, что опоздал. Лет этак тысячи на три бы раньше…

На компас все же взглядывать приходится. Стараемся держать 70°, в надежде подойти прямо к острову Сирри. Остров, по рассказам Карло, крошечный, на нем деревня, будет шанс увидеть, как живут арабы, еще не испорченные цивилизацией. Тур полагает, что провести там денек очень даже неплохо. Отличная черта характера — из любой превратности судьбы уметь извлекать радость.


ХРОНИКА

9.15. Еще черта, весьма мне в Туре приятная: умение отвлекаться. Вот он сидит и вдумчиво строгает какую-то штуку.

— Чем ты занят?

— Хочу сделать доску объявлений, как на «Кон-Тики».

Доска будет выглядеть так: по вертикали, как на шкале градусника, часы вахт, а с боков отверстия. В них вставляются палочки-шипы с именами, их можно тасовать как угодно, и всегда видно, кто, когда и после кого на вахте.

Проходивший мимо Норман сказал: «Только не делай для меня квадратный шип в круглую дырку». Это, оказывается, жаргонная идиома: так говорят в Штатах о человеке, которому не приспособиться к жизни, о недотепе, неприкаянном, хроническом неудачнике.

Век живи — век учись. Теперь знаю, что скажу, вернувшись из плаванья, одному своему приятелю. Он, как обычно, начнет плакаться, а я скажу: «Хватит быть квадратным шипом в круглой дыре».

9.30. Вокруг нас во множестве плавают морские змеи. Они разной величины, пятнистые, похожи на куски веревки. Тур сообщил, что здесь их около сорока видов и контакт с двенадцатью для человека смертелен, противоядия от укуса нет… Но они не агрессивны. Сын Тура был в этих местах, изучал загрязненность моря и рассказывал, что рыбаки, вытаскивая змей заодно с рыбой, запросто выбрасывают их из сетей руками.


БЕДНЯГА КАРЛО

Карло долго охотился на змей с фотокамерой и заснял несколько. Потом уселся на носу и подставил свою больную ногу солнцу, поливая рану морской водой. Я подошел посмотреть — рана почти затянулась. Вот что значит облепиха. Хорошо, что ее в моих запасах еще немножко осталось. С Бахрейна я послал телекс в Москву, друзьям в институт, просил организовать посылочку с облепиховым маслом и мумие, специально для Карло. Посылка нагонит нас где-нибудь впереди, однако надобность в ней, если заживление не замедлится, будет уже не столь велика.

Устремился к Туру, думал — порадую новостью о Карловом здоровье, но попал в ворчливую минуту. Тур на Карло сердит, ибо тот начал день с того, что выбросил за борт две плетеные корзинки для сыра и хлеба.

— У нас сплошной пластик, а корзинки красивые, и я хотел сохранить их на память о путешествии!

— В корзинках было полно насекомых, — вступился за Карло Эйч-Пи.

— Ну и пусть насекомые! — Тур не мог утешиться, было в его огорчении что-то ребячье. И Эйч-Пи заступался по-детски. И совсем как нашкодивший мальчишка, помалкивал Карло. Короче, все бы ссоры на борту были столь же «серьезны», как эта.


ХРОНИКА

10.00. Прохлаждаемся на подветренной завалинке. Тур точит свои деревяшки, Ганс Питер строчит перышком, я — тоже. У остальных занятия не менее кропотливые и уютные.

Сплошные тишь да гладь.

Но погодите, чем занят Асбьерн?

Асбьерн на крыше носовой хижины связывает из бамбуковых полочек каркас. На каркасе будет натянута особая металлизированная ткань, приспособлен мочальный хвост — и над «Тигрисом» взовьется на бечевке летучее сооружение, мишень для радиолокаторных лучей.

Потому что покой наш — предгрозовой и душевная безоблачность — кажущаяся. Потому что с каждого утра мы начинаем ждать ночи, думать о ней с тревогой и готовиться к встрече с ней.

Пойду крепить провизионные ящики, они безобразно разболтались.


ОСТРОВ, ДА НЕ ТОТ

В полдвенадцатого Норман закричал: «Земля!» Все выскочили на палубу, в том числе и я, перемазанный ящичной водоупорной смолой, как черт. Прямо по курсу маячил остров Сирри. Вышли на него точно-преточно. Ай да штурманы!

До острова оставалось еще часа два с половиной пути. На исходе второго часа — я как раз стоял на вахте — дау описала циркуляцию и подошла к нашему борту. И мы увидели в пяти шагах физиономию Рашада, радостную, но и растерянную.

— Произошла ошибка, — переводил Рашад. — Они хотели идти к острову Сир-Абу-Нуайр. А на Сирри они идти не хотят, он принадлежит Ирану, а у них нет иранского флага.

Флага у них нет! За что же, спрашивается, мы боролись? Шли-шли, мучились на крайне неудобном курсе, и пожалуйста!

— Они предлагают свернуть на юг, к материку, — продолжал Рашад. И добавил от себя: — По-моему, это глупо.

Конечно, глупо, нам на юг не надо, мы теперь легко пойдем на северо-восток, прямо к Ормузскому проливу — зачем терять завоеванное с таким трудом преимущество? Поспорили чуть-чуть и порешили, что дау выберет место где-нибудь у пролива, дальше, а сейчас — вперед.

Итак, мы отвернули от острова Сирри.


ХРОНИКА

18.30. Темнеет. Льет дождь. На Бахрейне — Норман связывался по радио — он зарядил с утра, теперь и нас догнал. Карло, который здесь уже проплывал, когда странствовал по маршруту Марко Поло, говорит, что конец декабря здесь, как правило, ненастный. Неудачно мы подгадали.

Асбьерн запускал свое воздушное чудище, ничего не получилось, змей взмывал, запутывался в снастях и падал на палубу. На экранах локаторов мы невидимы и наверняка таковыми же останемся. Развесили на вантах и на мачте ленты фольги, они развеваются, как пиратские вымпелы. «Тигрис» похож от этой фольги на новогоднюю елку. Кстати, послезавтра Новый год.


СЦИЛЛА И ХАРИБДА

С двадцати двух до полуночи стояли с Норрисом на вахте. Ветер очень сильный, небо в тучах, ни звезд, ни луны, штурвалить по-древнешумерски нельзя.

Детлеф, сдавая дежурство, предупредил, что вскоре справа должен показаться остров с маяком, а слева — буй с мигающим огнем и наша задача держать точно между.

Злосчастные, пресловутые «между» — доймут они нас. Теперь они наполнились конкретным, угрожающим смыслом. Извечные опасности моря плюс опасности, рожденные современным мореходством, два грозных чудовища — и «Тигрис», упрямо норовящий проскочить посередке.

Справа на фоне зарева возникло нечто горбатое, без всяких маяков, дальше виднелся еще горб, слева открылся огонь, наблюдался он за пеленой дождя смутно и явно не давал проблесков. Где мы? Разбудили Детлефа, потом Нормана, а чем они могли помочь, если на карте одно, а в жизни другое? Старались держать на норд-ост. В полночь передали румпель Асбьерну и Тору.

Снилось мне, что наталкиваемся в темноте на дредноут. Проснулся — парус хлопает, Тур кричит: «Скорей к левому веслу!»

Вахтенный загнал судно почти на север, и менять курс было очень сложно. Парус бешено полоскал, я взобрался в чем мама родила на перила мостика, расфиксировал руль и повернул его. Лодка не желала разворачиваться. Ветер зверствовал, волны по три-четыре метра и более шли с кормы и с левого борта. Черное в белых разрывах небо, белая с черным вода — остальные краски исчезли. И — совершенно неправдоподобные, из другой цветовой шкалы — иллюминации встречных танкеров, эстакад, вертолетных площадок — вот оно когда началось!

— Гляди, Детлеф!!

— Парус вниз!!

Рей прогнулся, а снасть между брасом и основным фалом лопнула. Еще секунда, и мы окажемся в положении спортсмена, у которого на слаломной трассе сломалась лыжа.

Норман кинулся на корму отвязывать плавучий якорь. Но тут, к счастью, то ли ветер стих на мгновение, то ли волна подыграла — «Тигрис» вернулся на курс.


ИНТЕРМЕДИЯ

Завтракали быстро и по очереди. Норман залез на верхушку мачты и занялся починкой оборванных снастей.

— Норман, ты не видишь, где наша дау?

Дау развила ход и пропала. Бросили нас? А как же Рашад?

Тур нервничает. Почему не предупредили, что уходят? Как найдут нас? Не дай бог пронюхают газетчики — представляете, что они о нас напишут?

Уж если некая газета в ФРГ сообщила, что Тору-сан съеден акулами, а некая английская — что дно у «Тигриса» стальное, можно предвидеть, как они разрезвятся, узнав, что экспедиция разрознилась, и каково от их сенсаций придется нам всем, и нашим родственникам, и Туру в первую голову.


ХРОНИКА

13.15. Тору заметил на горизонте горы. Берега дальше, по сути, нет, обрывистые скалы и рифы.

14.00. Ситуация критическая. Нас несет на скалы. Только если рули совершат чудо, проскочим, и то впритирку. Перефразируя поговорку: «Поживем? Увидим».

15.00. Сменил у румпеля Карло. Он взял свой кофр с фотокамерой: «Иду наверх, встретимся завтра вон на той вершине».

Горы совсем близко, в тринадцати милях. Рулим в четыре руки, выжимаем мельчайшие доли румба, лишь бы проскочить.

Справа скалы, слева фарватер. Сцилла и Харибда! Уже несколько кораблей промчалось мимо. Норман пытался связаться с ними, дать знать о себе: «Осторожней, рядом «Тигрис»!» Безуспешно. Нарушил радиоправила и вышел в эфир в минуты молчания, когда разрешено радировать только «SOS»: «Я «Тигрис», я «Тигрис»!» Вроде бы кто-то услышал, но тут же исчез. Что с нами будет ночью?!

19.45. В хижине натянули по стенам радиоконтрастную пленку. Подняли мигалку на клотик.


АПОГЕЙ

Полночь, стою на мостике. Вахта тройная: двое рулевых и штурман, то Норман, то Детлеф, они поделили ночь пополам.

Извлечены из воды боковые кили, переставлен парус, ибо теперь уже идем на юго-восток, следуя изгибу колена.

С правого борта груды нагроможденных друг на друга камней, с левого — корабли, десятки кораблей, больших и маленьких. Стоит рулевому на одном из них чуть-чуть зазеваться, отвлечься, срезать угол — ни умение, ни интуиция, ничто не спасет, только случай!

А мы летим, как мальчишки, по лестнице, едва касаясь ступеней, — не свернуть, не остановиться, лишь бы голова уцелела, а синяки сосчитаем потом!

Славный ветер, славная скорость! Славная ночь!


ФИНАЛ

Разбудила нас тишина.

Ветра почти нет, яркое солнце, горы отступили и приветливо желтеют вершинами. Ормузский пролив позади. Мы в Оманском заливе, то есть в Аравийском море, то есть в Индийском океане. Ура!

Глава VII Оман море

СПЛОШНЫЕ РАДОСТИ

Последний день года — день удач.

— Дау! — крикнул Детлеф, и действительно в утренней дымке виднелась шхуна, она приближалась, неспешно постукивая мотором, Рашад махал нам с борта, и вскоре он был среди нас, и все очень радовались, а Рашад больше всех!

На дау, как выяснилось, забарахлила не только помпа, но и рулевая система, поэтому они вчера срочно свернули в Рас Эль Шейх, маленькую деревню на берегу. Там они ремонтировались и ждали нас! А мы же не знали, что нас ждут, и пролетели мимо, да и как бы мы могли остановиться ночью, в кульминационный момент перехода?!

Хорошо, что экипаж «Тигриса» опять в полном сборе. Хорошо, что дно лодки, гуары, носовая заплата в добром здравии — Герман и Тору сплавали в аквалангах и установили это с абсолютной точностью.

Хорошо, что в 15.00 Норман установил связь с моими земляками и я поговорил с Ксюшей!

Решили укрепить капитанский мостик, он сильно расшатался, и проделали эту работу удивительно быстро. Все удавалось нам в этот день.

Ганс Питер колдует на кухне — готовит праздничный ужин… Вымылись, переоделись. Управлять почти не нужно, практически безветрие — медленно дрейфуем, подгоняемые изредка порывами норд-оста.


НОВЫЙ ГОД

Стемнело. Стали готовить праздничный ужин. Посреди стола водрузили Ксюшину, хранимую с Эль-Курны елку.

Тур хотел стать на плавучий якорь, чтобы вообще никому не дежурить на мостике, но Карло — был час его вахты — благородно воспротивился: вдруг шквал? А стол наш сиял огнями, мерцали свечи внутри пластиковых бутылочных абажуров, сверкали над головами, как солнца, киносветильники Норриса. Полюбовался я на эту красоту и понял, что без Карло праздник не праздник.

Пошел и категорически объявил ему это.

Карло — «Дьявол с вами» — покорился коллективу. Живо выбросили за борт маленький парашютик, и вот уже все одиннадцать за столом.

Тур поднимает бокал за уходящий год. Норрис оделяет каждого смешной игрушкой — кого слоном, кого лягушкой, кого крокодилом.

В девять часов дружной развеселой толпой отправились на корму — вытаскивать сообща якорь.

Ждали, что это будет, как всегда, невероятно трудно, однако получили от Деда Мороза новый подарок: якорь вытащился с великой легкостью, чуть не одной рукой. Сие хоть подарок, но и предостережение: очевидно, полюсное отверстие в нашем парашютике слишком велико и пользы от него (парашютика), значит, мало.

На вахте остались Норман и Рашад, остальные залегли. Нынче мы с Германом стоим с двадцати двух до полуночи. Опять-таки удача, ибо я должен выпить под бой курантов — так условлено с Ксюшей — и прочесть ее письмо, которое со старта берегу запечатанным.


ЕЩЕ ДВАЖДЫ НОВЫЙ ГОД

До половины двенадцатого было спокойно. Герман слушал по радио испанскую музыку, возле нактоуза, освещенные керосиновой лампой, ждали своего часа два стакана и бутылка с коньяком.

Вдруг ветер окреп и парус заполоскал. Пока его укрощали, время шло; глянул на часы — без пяти! Переключил приемник на Москву, подстроился и услышал голос Левитана — последние торжественные фразы, сейчас ударят куранты, — а парус вновь, как нарочно, требовал внимания. В общем, Новый год для нас с Германом наступил минут семь спустя, мы чокнулись, обнялись, пожелали друг другу счастья. После этого я растолкал Детлефа и Эйч-Пи: второй год стоим, мочи нет, сменяйте.

Передавали вахту негладко, грот капризничал, чуть-чуть поавралили, а когда добились, чего хотели, и взяли ветер, он, разумеется, стих.

Не сразу пошел спать, посидел на завалинке, прочел милое Ксюшино письмо и погрустил немножко о ней, о маме, о Коле с Дашей, о доме на Ленинском проспекте, на который, вероятно, сейчас падает снег.

Год был емкий, ничего не скажешь. Думал ли я в прошлом декабре, что буду сидеть здесь, на камышовой палубе, и внимать ее шуршанию и скрипу?

Мимо бесконечной чередой шли корабли, ярко расцвеченные, неопасные — у них своя дорога, у нас своя, — шли быстро и деловито, нагоняя мелкую волну, которая ощутимо раскачивала «Тигрис». Пылала оранжевая луна, слева, где Иран, темнели горы, фантастика, а не ночь.

Друзья мои, где бы вы ни были, — здоровья вам, творчества и любви! С Новым годом!


ОПЯТЬ НА ПРИВЯЗЬ

Утро первого января ознаменовано ужасно противной качкой, резкой, частой, будто по булыжнику едем. Все трещит, болтается и ломается. Левая уключина, уже расколотая, раскололась по новой. Вколотили клин и зафиксировали весло накрепко, так же, как и правое. Теперь у нашего «Тигриса» оба плеча в гипсе.

Ветра нет, почти не движемся, дрейфуем в сторону иранского берега — и трясемся, трясемся. Жуткая зыбь, опасная, изнурительная, — то, что называется «толчея», или сула, у поморов.

В сущности, очередной этап нашего эксперимента закончен. Мы прошли под парусом Персидский залив, благополучно миновали Ормузский изгиб — и доказали тем самым, что подобная мореходная задача могла быть по силам и древним шумерам. Им, наверное, было даже легче, чем нам, на их пути не возникало ни сухогрузов, ни танкеров, — если уж мы уцелели, то они могли уцелеть и подавно.

А сейчас — в ближайшие дни — нам доказывать нечего. И мы со спокойной совестью возвращаемся на буксир, по крайней мере пока не появится ветер. Вышеизложенное в кратких словах сообщил нам Тур. Возражений не последовало. В полвосьмого утра дау взяла нас на привязь.


МАСТЕРА НА ВСЕ РУКИ

Зона толчеи осталась позади, вода гладкая, как в озере. Разбрелись по лодке кто куда и занялись необязательными делами.

Я, например, шью сумку из брезента, хочу подвесить ее к стенке хижины и держать в ней аптечку. Сумка получается, по моему разумению, красивая и после плавания сгодится для Ксюши или Даши.

Рядом со мной на крыше кубрика устроились Герман и Детлеф. Первый читает, второй смотрит в карту и нажимает кнопки карманного компьютера.

С компьютером этим — или с его близнецом? — в Эль-Курне произошла забавная история. Детлеф на минутку отлучился со стройплощадки, оставив машинку на бревне, а вернувшись, застал ее вскрытой. Смуглолицый красавец араб с восхищением рассматривал разноцветные кишочки.

— Зачем ты это сделал?! — вскричал Детлеф.

— Цифирки выскакивают, — поделился араб своей радостью.

Справедливости ради добавлю, что, утолив любознательность, он надел крышку столь же ловко и аккуратно, как и снял, и цифирки не прекратили выскакивать.

Вернусь на борт. Норман по каналу Би-би-си пытается связаться с Бахрейном, слышимость плохая, он диктует по буквам, как райкинский персонаж, и Асбьерн с Эйч-Пи его передразнивают.

Тур продолжает любовно отлаживать дырочно-шиповой «вахтограф». Точно такой же, с «Кон-Тики», хранится сейчас в музее в Осло, вместе с не менее знаменитым «носометром» — древнеегипетским секстаном — и еще с одним изделием Тура, самым, пожалуй, пикантным.

Именно на это изделие воззрился при своем посещении музея норвежский король. «Что это?» — спросил он Хейердала, остановившись перед длинной деревянной трубкой с раструбом. Свита, более осведомленная, с живейшим интересом ждала объяснений и гадала, как Тур выпутается. Но Тур выпутываться не стал и правдиво разъяснил, что трубка представляет собой собственноручно изготовленный руководителем экспедиции для экипажа «Ра» бортовой писсуар.


ОРЕХИ

Сели ужинать, ели не торопясь, приканчивали вчерашние сладости — и вспомнили про грецкие орехи. Притащили, естественно, и молоток, но Тур презрительно спросил: «А кулак на что?» Вдарил кулачищем и разбил скорлупу вдребезги. И началось. Дурные примеры заразительны: окажись на лодке посторонний, он бы решил, что мы спятили, — одиннадцать мужиков напропалую молотили по столу. Шестидесятитрехлетний Тур был внеконкуренции, он разбивал орех с первой попытки. У Детлефа долго не получалось, а когда получилось, он закричал: «Понимаю, дело не в силе, а в умении!»

Орехи привели к разговору о каратэ, и Тур поведал об ужасном происшествии, свидетелем и жертвой которого он несколько лет назад явился. Гостя на вилле Хейердала, незабвенный Жорж Сориал светски развлекал дочерей Тура и взялся им показать, что такое настоящий каратист. Огляделся, схватил попавшиеся под руку кирпичины и с маху ребром ладони их разрубил. А это были античные римские кирпичи, которые Тур берег как зеницу ока.


ЗЕМЛЯ БЛИЗКА

Детлеф кончил штурманские расчеты. Если мы пойдем на Сейшелы, то при средней скорости 2,5 узла путь займет 22 дня, если на Мадагаскар — 38 дней и т. д. До Антарктиды можем добраться за 80–100 суток. Что нам стоит? Планета в нашем распоряжении, куда хотим, туда плывем.

В реальной действительности мы даже не плывем, нас тянут. Весла в нейтральном положении, рулевые вахты отменены, дежурный на мостике изнывает от безделья.

Залетала на борт чудесная птичка, остаться, правда, не пожелала. Видели большую стаю дельфинов — две-три сотни, они резвились, играли.

Опять прилетела птица, по определителю — так называемый королевский рыбак.

Приметы близкой земли…

Земля никуда не исчезла, она все время рядом, и скоро, по-видимому, на нее ступим. Не через восемьдесят дней, не через тридцать восемь и не через двадцать два, а гораздо раньше. Выбора у нас нет. Уключины нуждаются в срочном ремонте. Идем к Маскату, в Оман.


НЕСКОЛЬКО СТРОК ОБ ОМАНЕ

Султанат Оман занимает юго-восточную часть Аравийского полуострова. Граничит с Саудовской Аравией, с Народно-Демократической Республикой Йемен, с Объединенными Арабскими эмиратами. Площадь — 212,4 тыс. кв. км. Население — 790 тыс., по оценке ООН (1976 г.).

Столица — Маскат с портом Матра на берегу Аравийского моря. От Маската тянется к северо-западу неширокая плодородная долина, в целом же рельеф Омана гористый, а климат — весьма разнообразный: у моря жаркий и влажный, во внутренних областях жаркий и сухой, в горах умеренный. На юге нередки муссонные дожди.

Основные занятия оманцев, согласно справочнику, — сельское хозяйство, рыболовство и коммерция. Главный предмет экспорта, разумеется, нефть.

С июля 1970 года страной правит Его Величество султан Кабус.


ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО

У нас на «Тигрисе» есть книжица об Омане «Нация строит будущее». Издана она в Англии и роскошно. С удовольствием ее перелистываю.

На каждой — буквально — ее странице упоминается Его Величество, полностью или сокращенно «Е. В.». О чем бы ни шла речь, о школах, здравоохранении или полицейских силах, Е. В. тут как тут. Е. В. во все вникает, всех вдохновляет, и светлым своим грядущим оманский народ будет обязан исключительно лично ему. Очевидно, прежде также писали о его папаше, которого венценосный сынок, дабы освободилось место, просто прирезал.

Вышеупомянутое грядущее Е. В. стремится приблизить (судя по сведениям, в книжку не попавшим) интенсивной европеизацией султаната, распродажей национальных богатств, привлечением в страну крупных сумм иностранного капитала, львиная доля которых оседает в сокровищницах дворцовой элиты и Е. В. персонально.

Один из разворотов книги посвящен путешествующему Кабусу. Вот он в аэропорту (собственном), вот на красном ковре под балдахином произносит речь, вот у камина в Белом доме беседует с президентом — здесь почему-то вид у него слегка напуганный.

Открывается книжка страничным официальным портретом: Кабус в военной фуражке, орденские планки, загорелое бородатое лицо. Чем-то он смахивает на своего заморского, ныне покойного венценосного соседа.


ПРИМЕЧАНИЕ НА ПОЛЯХ

Теперь, год спустя, когда я готовлю к печати эти строки, положение в Омане уже иное. В Иране аукнулось — в Омане откликнулось. Революционное иранское правительство отказалось исполнять жандармские функции, отозвало из султаната войска. Их место заняли египетские наемники, срочно присланные Кабусу Садатом.


ВЗЯТЫ НА МУШКУ

На рассвете, вскоре после того как Норрис сменил меня на дежурстве — я не успел еще улечься, — раздались громкие вопли и рев мощного мотора. Оказывается, нас атаковал катер береговой охраны. Пулемет на нем был расчехлен.

Рашад долго и подробно объяснял, что мы мирные путники, никого не трогаем. На катере настороженно внимали. И удалились, на прощание довольно злобно стукнув нас кормой.

Пока шли «переговоры», дау ждала с застопоренной машиной, а мы по инерции продолжали двигаться, и буксирный трос провис. Когда же он снова натянулся, то зацепился в воде за переднюю гуару и дернул, гуара, завалившись верхним концом назад, чуть не опрокинула носовую хижину. Вездесущий Рашад пронзительно закричал. Дау сбросила газ.

Пустяковое происшествие, но поскольку оно связано с предыдущим, то впечатления от обоих слились в одно, не слишком приятное.

Пошли дальше.

Весь день была чудесная погода, море гладкое, без единой морщинки.

С утра до вечера работали. Ремонтировали капитанский мостик — опять шатается — и скамейки вдоль хижины. Карло и Герман подтягивали ослабшие веревки леерного устройства. Вот о нем я, кажется, еще не писал.


«КРАСПИЦА»

Слово взято в кавычки, потому что с настоящей краспицей, распоркой на мачте, у данной конструкции сходства почти нет.

В один из предстартовых дней на Бахрейне, заручившись разрешением Тура, я взял из запаса наших гребных весел (не рулевых, гребных, просьба не путать!) четыре штуки и просунул их между крышей кубрика и платформой на ней, так, чтобы они торчали по обе стороны.

Торчащие жерди я переплел бамбучинами. Вышло нечто вроде навеса, карнизика, на который стало возможным класть — прикрепляя, конечно, — разные обиходные вещи. А на сами жерди мы оттянули ванты (отсюда и «краспица»), сделав таким образом устойчивее мачту.

Подобное же сооружение было и на «Ра». Кстати, еще одно проявление нашей бессознательной уверенности: что на «Ра», то свято. Но «краспица» вправду нам полезна — в частности, и тем еще, что от бамбучин к бортам Карло зигзагами протянул веревку, смастерив ограждение, защитную сетку между нами и водой. «Остается посадить плющ, — изрек Асбьерн, — совсем как в старинных усадьбах». Плющ не плющ, а без лееров в океан не полагается выходить.


РЫБАЧЬЯ СЕТЬ

По правому борту берег заметно приблизился, видны даже большие деревья. Дау вдруг подтормозила, мы подумали, что снова что-то сломалось. Но они просто заметили рядом сеть. Вытащили ее, взяли десятка два рыбин, завернули в пластиковый пакет деньги, привязали пакет к сети и вернули ее на место.

Тур, наблюдая это, расчувствовался: «Как удобно, и честно, и никаких посредников, люди обмениваются плодами трудов рук своих». Карло добавил: «Жаль, что все-таки деньги, — пусть бы уж прямо поменяли рыбу на рубаху или штаны». — «И пусть бы не было вокруг пулеметов», — продолжил я, не забывший свидания с полицейским катером. Тур, однако, не принял шутки, взглянул на нас печально, и на секунду у него появилось сходство с Альбертом Эйнштейном на знаменитом фотопортрете.

Добрый, славный Тур. Неколебима его вера в человека, а любовь к себе-подобному неистребима. И пусть у иных его активность во имя Мира вызывает ухмылку снисхождения: дескать, что за идеалист-утопист — собрал на лодке людей из разных стран, поднял флаг ООН и хочет решить проблему. Скептикам Тур противопоставляет свою Веру, свою выстраданную и выкованную убежденность. Да, идеи его не грешат голым прагматизмом, но если бы мир состоял из Хейердалов, не было бы проблемы Мира и Войны.


К ОСТРОВАМ СУАДИ

Вчера мы попросили наших шефов на Бахрейне, чтобы они добились для нас разрешения на заход в Маскат. Сегодня с утра Норман продиктовал в микрофон список экипажа с анкентыми данными, причем от меня потребовались более подробные. Бахрейн заверил, что вопрос решится, но не сразу.

На горизонте тем временем показались острова Суади. И Тур загорелся идеей: пока вопрос решается, подойти к ним, стать на якорь и поснимать «Тигрис» на кинопленку.

Есть в этой идее мягкий нажим нежданного визитера: ничего, ничего, не беспокойтесь, собирайте на стол, а я погуляю по садику. Но есть и практический смысл. Зачем нам терять сутки даром?

Норман вновь говорил с Бахрейном, и нас известили, что к островам подойти можем, но на берег высаживаться — ни в коем случае. Ну и прекрасно.


НА РЕЙДЕ

Пообедали и приступили к съемкам. Снимали отменные виды, с пальмами и пеной прибоя. И как падает в волну якорь. И как матросы «Тигриса» купаются.

Вода здесь довольно прозрачная, но замусоренная, плавают какие-то банки, деревяшки, обрывки полиэтилена. Много рыб и медуз, маленьких, фиолетовых, — позавчера такая медуза обстрекала Тору до волдырей. Чтобы неприятность не повторилась, несу спасательную службу: наблюдаю с мостика и кричу: «Слева медуза, справа медуза». И вспоминаю пионервожатого, который когда-то нервничал у озера в Юнках, пока мы — младший отряд — плескались. Теперь, мне кажется, я лучше его понимаю.

Из медицинских «новостей»: у Карло — порез на пальце, Асбьерну — после новогодних излишеств — прописан пресловутый ломотил.

Наш ковчег становится воистину ноевым. На корме завелся сверчок, в хижине — летучие муравьи. Зато, хвала аллаху, мухи пропали, а на Бахрейне их было несметное количество.

Разговаривал по радио с Ессентуками, с радиолюбителем Валерием Агабековым. Регламент коротковолновых сеансов жесток, и объем сообщаемой информации скуден. «У нас все в порядке». В каком направлении идем и где собираемся остановиться, сказать нельзя; наши подрядчики расценили бы это как нарушение контракта.

Мысли отрывочны, не сосредоточиться ни на чем. Дремота. От погоды, вероятно, и от всеобщего расслабления.

Тур вскричал: «Аврал!» Зачем, что случилось? Бегу.


ГАЛЕРА ПИРАТА СЭМА

Ничего не случилось. Решили попробовать гребные весла. До сих пор они праздно лежали на палубе, и число их постепенно уменьшалось. Из четырех сооружена «краспица», пятое распилено, шестое погнуто. Но остальные восемь в полной готовности. Укрепили их по четыре с каждого борта. Детлеф прочел лекцию об искусстве гребли. Потом он, я, Эйч-Пи и Норман уселись на палубе в затылок друг другу и навалились. Лодка, сверх ожиданий, пришла в движение и развернулась. Норрис вел съемку. Тур стоял на мостике и лихо командовал.

Я сказал: «Для полноты картины тебе надо завязать глаз и бить в барабан. Чем не галера пирата Сэма?» Он в ответ возопил: «Сто акул вам в глотку, почему на бакборте никого?!» — и сам же поспешил исполнить свое приказание. Взялись за весла уже восьмером, с обоих бортов. Герман и Тору сновали вокруг на «Зодиаке» с кинокамерами, Карло щелкал камерой с мостика и подруливал. Лодка медленно подвигалась вперед.

Вскоре мы почти уперлись носом в дау, откуда невозмутимо следили за нашими забавами.

Тур счастлив: «Вон насколько продвинулись, а ведь ветерок встречный и течение тоже. Шумеры при нужде могли помогать себе веслами, обходить препятствия, делать повороты!»

За этими занятиями нас застали сумерки. Завтра съемки продолжатся, снимем отход от острова под парусом.


ПОДГРУППЫ

Вечером торжественно отметили рождение Норриса. Зажгли свечи, притащили вино, я достал заветную космонавтскую клубнику. Как выражается мой ленинградский друг, посидели хорошо.

Для отчета по психологии: период становления для коллектива на борту «Тигриса» миновал. Сложилась классическая малая группа с лидером — формальным и неформальным — Хейердалом. Внутри нее, как и следовало ожидать, образовались подгруппы. Тур, Норман, Детлеф, Норрис — первая, связанная общностью иерархической (судовая «аристократия»); Карло, Герман, я — другая, слегка иронизирующая и фрондирующая; Эйч-Пи, Асбьерн, Рашад — третья, «новички».

Если прикинуть, к кому ближе молодежь, к первой подгруппе или ко второй, окажется, что они все же тяготеют ко мне и к Карло, хоть он их порой и шпыняет.

Тору — нейтрален, держится особняком.

«Антипар», несовместимых психологически, видимо, две: Карло и Норрис, я и Детлеф. Существенного влияния на общий климат их трения не имеют.

В итоге, грех жаловаться. Лишь бы и дальше так было.

Сейчас три часа ночи, легкий ветерок и легкая качка. Рядом маячит остров, скрипит во сне дау, мы тоже поскрипываем. Надо будить Норриса — и на боковую.

Не забыть записать: говоря по радио с Бахрейном, Тур подробно объяснял причины нашего визита в Маскат. О мелочах вроде неисправных рулей не упоминалось. Посещение Омана запланировано с самого начала. Цель — знакомство с памятниками древней арабской культуры.


ОМАН-МАКАН

Вплоть до последних лет сведения о древнем Омане в мировой науке были отрывочны.

Среди достославных деяний Е. В. султана Кабуса бен Сайда числится соизволение вести на территории Омана археологические раскопки. Раскопки едва начались, но уже и сейчас приносят кое-что интересное.

Они подтверждают: в древности, в третьем тысячелетии до новой эры и чуть позже, Оман являлся частью региона Макан, объединявшего Аравийский полуостров и долину Инда. Расположенный на ключевых позициях африкано-азиатских торговых связей, Оман торговал с шумерами и их индийскими партнерами, посредничал, перевозил и поставлял лес, медь, диорит.

Легендарные медные рудники Макана — о них масса упоминаний в шумерских документах — были, почти наверняка, в Омане.

Мог ли Тур, готовя экспедицию, забыть про Оман?

Он еще в Эль-Курне прожужжал нам о нем уши, особенно после того, как поверил неким слухам — не буду, впрочем, о них распространяться, потому что, похоже, поверил он им зря.

Словом, у Хейердала было большое желание заглянуть в Оман. Он разжигал его в себе и лелеял. Но…

Аварии на Шатт эль-Арабе, лишняя неделя на Бахрейне, возня с веслами, с парусом, а дни бегут, а корпус «Тигриса» намокает, и нужен, наконец, автономный длительный переход — Тур замолчал об Омане. Собрался пройти мимо. Пожертвовать частью ради целого. Тем более, повторяю, что некие слухи на девяносто процентов не подтверждались и сенсационный мотив посетить Оман отпал.

Так бы и, случилось. Прошли бы мимо. Кабы не отказали рули.

Представьте, до чего везуч Тур! Везуч даже в передрягах. Даже их он заставляет себе служить.


ОТ СУАДИ К БАРКЕ

4 января проснулись рано. Пока мылись и чистили зубы, подошла рыбачья шаланда, а в ней — три араба: двое пожилых, с библейскими лицами, и мальчик. Коммерция не знает границ! Запаслись рыбой, вытащили якорь, подняли парус, благо ветер попутный, и в путь.

Через полтора часа — едва кончили съемки — ветер пропал, и дау привычно взяла нас на буксир.

Хотим теперь постоять у деревни Барка. Если Судан по отношению к Маскату «садик», то Барка уже «крыльцо». А хозяин дома все еще не сказал ни «да», ни «нет».

Бахрейн волынит, как секретарша, выручающая прогульщика-шефа: «Позвоните попозже», «Отбыл в буфет», «Вызвали в министерство». Ох, неспроста это.

От нечего делать возобновил шитье, укоротил плавки, сметываю сумку, она выходит ультрамодной. Тур объявил, что его дочери пришли бы в восторг, увидев такую. Карло же, вновь застав меня с иголкой в руке, застонал: «Когда ты бросишь это женское дело?»

Опять из хижины слышатся взыванья Нормана: «Бахрейн, я «Тигрис», — как в анекдоте: «Як вам по тому же поводу». Карло, кивнув в сторону рации, изрек доверительно:

— Крепко ты им насолил.

— Что, выяснилось что-нибудь?

— Шучу, шучу.

Шутка-то, глядишь, обернется пророчеством. Нежелательный я для султана элемент. Да! Мир копит не только технические достижения, но и глупость.

Одно неприятное известие уже есть. Эмиссары Би-би-си предупредили, что средства консорциума на исходе. Полет в Гамбург влетел в копеечку и прочее тоже. Тур потускнел и помрачнел.

В Барке не остановимся, идем прямо в Маскат, и будь что будет.


АТАКА

Вскоре после обеда нас нагнал большой катер, как и в прошлый раз, полицейский. Подошел близко и сопровождал минут пять, а потом ни с того ни с сего ударил нас носом. Перекладины затрещали, мы с проклятьями выскочили из хижин, стали отталкивать невежливую посудину и с трудом оттолкнули. Так мы и не поняли, чего им от нас надо. Наверно, рулевой бросил штурвал от изумления, завидев в родных территориальных водах плавучий стог сена.

Кстати, хорошо, что мы — стог сена, это нас и спасло, а то бы наверняка получили пробоину.

Полисмены удалились, зло перекрикиваясь со своими соплеменниками на дау. Негостеприимно встречает нас Оман, и не расположен он вообще нас встречать.


ЗА ТРЕХМИЛЬНУЮ ЗОНУ

Норман вновь вышел в эфир. Ему ответили, наконец, членораздельно: вопрос прорабатывается и решится завтра утром.

Я решил поговорить с Туром напрямик.

Сказал ему, что, видимо, из-за моего присутствия на борту планы экспедиции под угрозой и надо искать выход. Хватит дипломатических умолчаний.

Тур, к моему удовольствию, и не собирался отмалчиваться. Я не застал его врасплох, он ждал разговора и внутренне к нему готовился.

— Обсудим ситуацию спокойно. Самое худшее, что нам грозит, — это запрещение лично тебе, Юрий, сходить на сушу. На борту ты экстерриториален и защищен флагом ООН, а на берегу — увы. Давай думать, что делать.

— Известно что. Надуем спасательный плот, вы меня отбуксируете в море за трехмильную зону, и там я поживу на свободе, пока вы знакомитесь с памятниками древней арабской культуры.

— Это бы можно, — задумался Тур. — Но там глубины около шестидесяти метров. Как стать на якорь? И кто гарантирует, что тебя не протаранит какой-нибудь корабль?

Заведомо ироническое предложение он рассматривал всерьез! Да что ж это, мы же оба знаем, как в таких случаях по морской этике должен поступать капитан! Он должен категорически отказаться от захода в порт! Неужели чувство товарищества столь гибко и растяжимо?

Взглянули в глаза, он мне, я ему — и расхохотались. Оба разыграли друг друга, причем он меня куда тоньше.

— Не волнуйся, — подвел Тур итог. — «Галф-компани» достаточно могущественна.

Эта компания, опекающая нас, ведет все корабельные дела Омана, с ее мнением власти не могут не считаться.

— Иди шей свою сумку. Вполне вероятно к тому же, что загвоздка вовсе и не в тебе.


НОРМАН — ХОРОШИЙ АКТЕР

Через некоторое время, сидя за столом, я услышал, что Норман начинает очередной сеанс связи. Почему-то его голос доносился не из хижины — наверно, вытащил аппаратуру на палубу, так как вечереет и внутри кубрика темновато.

Голос Нормана звучал чрезвычайно отчетливо: «Итак, вы говорите, что сложность в русском члене экипажа?»

Вот и наступила ясность. «Слышишь? — Тур поблизости скреб ножом «вахтограф». — Определилось. Решай, капитан».

Тур ухмыльнулся: «А ты пойди посмотри, что они там делают».

Перед входом в хижину в наушниках, с микрофоном в руках расположился Норман. На него уставилась стеклянным глазом кинокамера Норриса.

Творилась обыкновенная съемочная показуха. Норман имитировал радиоконтакт и болтал, что в голову взбредет. Мне одновременно стало и обидно — нашли о чем трепаться, — и радостно: не пришло еще время переселяться в спасательный плот.

Как бы то ни было, а положение мое щекотливое пока что.


МАТРА ВЕЧЕРОМ

К закату оказались на траверзе Маската, миновали город и вошли в порт Матру, то есть действовали по принципу «а Васька слушает, да ест». Мол, не сомневаемся, что впустите, не сегодня, так завтра. На берегу, очевидно, полагают так же, потому что никто нас не задержал.

Удобная гавань, огражденная молами. В гавани полно гигантских кораблей и дау. Мы стали среди дау на якорь. В 23 часа подошел полицейский катер, с него осведомились, все ли у нас в порядке, и предупредили, что навестят наутро в 8. Заботливость с привкусом гласного надзора. Бог с ними, в чужой монастырь со своим уставом не лезь.

За ужином разговор вертелся вокруг фашизма и антифашизма. Тур рассказывал о своем собрате по «Кон-Тики» Кнуте Хауглянде, радисте-подпольщике, о его достойных Клосса и Штирлица подвигах. Все, кроме Детлефа, внимали с живым интересом.

Не спится. Включил приемник, настроился на московскую волну, и во владениях его султанского величества вполголоса звучит наш «Маяк».


СНОВА МАТРА ВЕЧЕРОМ

Продолжаю спустя сутки. Тот же залив, та же гавань. Берега живописны, город окружен скалистыми холмами, на вершине одного из них — старинная португальская крепость, вроде «Ласточкина гнезда» в Крыму, только побольше.

Весь день прождали разрешения на визит. Бумагу должен подписать собственноручно султан, а Е. В. не до нас. У него высокий гость из Сомали и неприятности на границе с Народно-Демократическим Йеменом. Поэтому получить пропуск для гражданина социалистической страны особенно затруднительно.

Регулярно наведывалась полиция, подплывал представитель «Галф-компани» и обнадеживал.

Утром распрощались со шхуной, сопровождавшей нас. Действие контракта истекло. Перегрузили с их борта на наш канистры с водой и запасы дерева. И настал час окончательно решать, что делать с великаном-парусом: выбрасывать или брать?


ПАРУС И РЕЙ

Напоминаю: вес паруса — более ста килограммов, четырнадцатиметровый рей — еще тяжелей.

Мнения разделились.

Мы с Карло были категорически против. Норман и Детлеф убеждали Тура, что парус необходим.

Немного расчетов. Площадь грота — 80 кв. м. Наш маленький (60 кв. м) и совсем маленький (18 кв. м) в сумме дают 78 кв. м, иначе говоря, почти то же самое. Если же поставим аль-курненский, распоротый и заново сшитый (72 кв. м), и добавим «носовой платок», получим целых 90 кв. м. Зачем, спрашивается, огород городить? Зачем мучиться с тяжеленной парусиной и неподъемным реем? Зачем рисковать мачтой?

Все это мы высказали Туру, подчеркнув, что сейчас у нас нет права на риск. Экспедиция слишком долго раскачивалась. Из двух — округленно — месяцев на плаву мы фактически плыли меньше двух недель, не прошли и тысячи километров. Корпус лодки погрузился за последнюю декаду по крайней мере сантиметров на десять — спешить надо, плыть, а не в судостроителей играть.

После долгих размышлений вслух Тур принял соломоново решение: парус отвязываем от рея и берем на борт, а рей оставляем на память о себе на дау. Коль на Мадагаскаре представится возможность, сделаем новый легкий рей и все-таки проведем испытания.


КОКОС И СИЗАЛЬ

Герман побывал в воде и обнаружил огорчительное: кокосовые веревки, которыми скреплены палубные поперечины растянулись. Тур не мог этому поверить намокший кокосовый канат не растягивается, а наоборот. Сиганул за борт Норман, следом — я. Что правда, то правда: между сигарой и веревками можно просунуть ладонь. Только растянулись не кокосовые, а сизалевые, те, что употреблялись при наращивании.

Вот уже три крупных дела предстоят: канаты подтягивать, рулевые весла чинить, уключины латать. Давно пора засучивать рукава, а мы топчемся у порога.


ВСЕ ЕЩЕ ЖИВОЙ

В сумерках пришла долгожданная весть: повелением Е. В. нам разрешено пришвартоваться у пирса, а также сходить на сушу, с семи утра до семи вечера.

Явился все тот же катер, привязался с правого борта и потащил нас к пирсу. И долго не мог выбрать, куда тащить, а когда выбрал, на радостях так разогнался, что мы со всего маха ткнулись в бетон боком и кормой. Поперечина заскрежетала и сместилась вправо. Четвертое дело! Тур негодовал, полиция улыбалась, представитель «Галф-компани» разводил руками.

Поздно вечером, когда мы ужинали на норвежском корабле «Тур-I», этот представитель сказал, что я, по-видимому, первый коммунист, который сошел на берег Омана не в кандалах. «И все еще живой», — в тон ему добавил я.

Глава VIII Оман суша

ДЕТСКИЙ САД НА ПРОГУЛКЕ

Представьте себе базар, по-здешнему «сук», — улочки, где троим уже трудно разойтись, крошечные кельи-лавочки, гомон, разнообразие красок — нет, как бы ни были похожи один на другой восточные базары, привыкнуть к ним, заскучать на них невозможно.

И представьте себе бледнолицых, хотя и довольно загорелых людей, проталкивающихся сквозь шумную толпу.

У бледнолицых важная цель — запастись картошкой, яйцами, луком, но все их отвлекает и все поражает и поминутно вынуждает сворачивать в стороны.

Они останавливаются у лотка и глазеют на изделия из серебра, на чаши, перстни, браслеты, на оружие в инкрустированных ножнах. Прекрасная работа, высокое мастерство, но цены!! Впрочем, один из чужеземцев, увалень с яркой повязкой на голове, раскошеливается и за сто монет становится владельцем роскошного оманского кинжала, наподобие тех, что изображены на государственном гербе, — кривого, острого и обильно украшенного.

Далее их внимание привлекает базарный брадобрей, внешностью и осанкой похожий на ветхозаветного пророка. Он весь в белом, подпоясан серебряным кушаком и на животе у него опять же кинжал. Увалень с повязкой желает испытать сильное ощущение и садится перед брадобреем на стульчик. Ему мылят щеки. Позднее он расплатится за эту экзотику раздражением кожи.

Есть в компании чужеземцев двое озабоченных. Первый, увешанный аппаратами, то и дело вскидывает кинокамеру и тут же безнадежно ее опускает. Второй — судя по активности, главный — многократно и безуспешно призывает остальных держаться гурьбой, пытается собрать их в кучу или даже построить в пары — он как мама-наседка, чей выводок вдруг вышел из повиновения. Это очень сердит главного чужеземца, потому что у него идея снять Посещение Базара на пленку, но Базар есть, а Посещения не получается, ибо никак не поймать всех сразу в кадр.

Наконец, это удается, возле лавки торговца орехами, где на чашках весов лежат камешки-разновесы. Бледнолицые набрасываются на орехи, а кинокамера тем временем жужжит вовсю.


ОБРАТНАЯ ТОЧКА

А теперь сменим ракурс и представим себе другую картину, на которой экзотичность и будничность как бы поменялись местами.

Порт Матра, бетонный пирс. К нему пришвартовано забавное чудище, соломенная ладья с двугонной мачтой.

Добрые жители Матры толпой стоят и глазеют, забыв о своих житейских повседневных делах.

Вот с ладьи переносятся на берег огромные лопаты, и с лопат этих льются водяные струи. Вот, восклицая «Ых! Ых!», лупят кувалдой по торцам опорных брусьев, будто пытаясь своротить палубу с надстройками набок.

То, что наблюдают почтенные жители Матры, для них не менее поразительно, чем для пришельцев — базар. Подойти бы поближе, потолкаться у сосудов, рядком выставленных на бетон, потрогать диковинные весла, но хитроумные чужеземцы отгородились барьером из металлических решеток, и остается наблюдать снаружи, издали, что оманцы и делают, исполненные любопытства и радости, — разве только кинокамерой никто из ни> не жужжит.


ПЕРЕЧЕНЬ

Демонтированы рулевые устройства Состояние их плачевное. Все наклееное вспучилось, надо отдирать, сушить думать, как быть дальше.

Пополнены запасы воды. 53 канистры по 30 литров каждая, более полутора тонн, — на два месяца должно хватить

Кое-как, насколько возможно, смягчены последствия удара при швартовке Вправить скособоченное не удалось Привязали справа по борту канатный кранец, чтобы сместившемуся рулю было во что упираться.

Обстругиваются и склеиваются уключины, одна уже поставлена обратно и зафиксирована. Узлы тверды, как дерево, Тур не устает удивляться: «Юрий, Карло, откройте секрет!» В ответ даем потрогать ладони, они у нас как подметка на сапоге.


ПО НОТу

Жарко, как в сауне, пот катит градом, мышцы сводит, руки саднит. Но дело сдвинулось ощутимо, мы всего два дня в Матре и уже приступили к сборке. В Бахрейне так не было. Приобрели опыт.

Опыт, в частности, и в том, чтобы не толпиться скопом вокруг одного бревна, а разделять обязанности. Организация труда явно возросла. Взять сегодняшний день: Эйч-Пи, Детлеф, Рашад и Асбьерн обдирают и сушат лопасти рулей, Норман шлифует тело весла, Герман приводит в порядок провизию, Тору готовится к съемкам. Никто не подгоняет и не упрекает в безделье. Тур, как истинный начальник, уверенный в своем коллективе, отбыл в город — и вернулся, кстати говоря, подавленный: финансы тают, еще пара походов в банк — и все.

У меня же, напротив, есть повод радоваться: пришла из Москвы посылка с мумие, облепихой и с письмом от Ксюши. И мне перед печальным Туром немного даже неловко.

Когда работа спорится, неохота ее прерывать. Но приказ командира — закон; побольше бы, впрочем, таких приказов. Тур заботится, чтобы и об этой стране мы потом судили не понаслышке, — и вот чужеземцы откладывают свои топоры, стамески и кувалды, выходят из-за барьера и вновь превращаются в экскурсантов.


ВЫЛАЗКА

Утром 9 января встали рано. Нас сопровождали двое немцев-инженеров из ФРГ. Предстояло проделать приблизительно двести пятьдесят километров в глубь материка и обратно.

Оман, дугой вытянутый по краю Аравийского моря, по природным условиям делится на несколько зон: прибрежную, гористую, пустынно-каменистую и песчаную. Дорога, по которой мы ехали, соединяет берег с зоной камней — новая отличная дорога, вполне европейский автобан, построенный совсем недавно иностранцами.

Горы, долины — серое и зеленое, в основном пальмы.

На вершинах и склонах немало крепостей, вернее, сторожевых башен. И деревни тоже — как крепости.

Побывали в одной такой, именуемой Фрак.

Высокие глинобитные стены, двухэтажные дома, между ними башни — все это огораживает довольно большую территорию, тихую, тенистую. Войдя туда, чувствуешь: время остановилось. Журчит вода в арыках, солнце пробивается сквозь перистые кроны. Трава, грядки и бесконечные ряды финиковых пальм.

Раньше в этой деревеньке процветал промысел индиго, но сейчас он заглох, оставив по себе на память великанские кувшины-амфоры, в которых варилась краска.

Дома обязательно с плоской крышей, входная дверь — капитальная, резная, окна с решетками и только на втором этаже.

Все бы хорошо, если бы не настроение Тура. Он хочет, чтобы мы ходили стадом, а Норрис нас снимал. Тот, как назло, оставил камеру в автобусе, пока он бегал за ней, мы разбрелись по деревне и всю ее осмотрели, а затем предстояло делать вид, что видим все впервые, уже специально для съемок — великая вещь документальный кинематограф.


НАЧАЛИ МОЛИТЬСЯ!

Ф. рассказывал: лет двадцать назад в Ленинград приехал с Востока высокий государственный гость. В программе его пребывания значилась и мечеть.

Войдя в мечеть, гость и свита притихли и сосредоточились. Хроникер-оператор, приставленный к ним для ведения кинопротокола, оперативно нажал гашетку.

Оператор по лентам кинохроники знал, как ведут себя в мечетях мусульмане. Но гости почему-то медлили, не кланялись и не воздевали рук, а пленка в кассете расходовалась. И тогда оператор, потеряв терпение, зычно скомандовал: «Начали молиться!»

Норрис принес камеру, и мы «начали молиться», делать так называемые «проходы», причем Тура наши актерские способности не устраивали, он жаждал добиться правды жизни, заставлял снимать дубли, нервничал и ворчал.

Потом мы сели в автобус и поехали дальше, в Ницву.


АУКЦИОН

Форт Ницва — самый большой на Аравийском полуострове, с башней двадцатичетырехметровой высоты, окруженной соответственно высоченными стенами.

Внутри стен — городок, с автономным водоснабжением, с узкими, как водится, улицами и непременным базаром — суком. Придя на сук, мы стали свидетелями любопытного зрелища — овечьего аукциона.

Под развесистым деревом сидело кружком человек двести, образуя собой как бы арену. По арене бегали продавцы, таскали на руках ягнят, тянули на веревках коз и овец и галдели. Окружающие тоже галдели. Писарь что-то строчил на бумажке, видимо, регистрировал цены.

У режиссера Тура загорелись глаза. Норрис, поймав их блеск, встрепенулся — и помчался к машине, как ошпаренный: он опять забыл камеру на сиденье.

Никак он не может понять, что здесь не студия, с ее пробами и репетициями, здесь репортаж, охота навскидку.

Пока он бегал, Тору снимал, что мог, но — внемую, а звук тут был чуть не главное. Хейердал выходил из себя, гневно апеллировал ко мне, Карло, Норману: «Кого мы с собой взяли?!»

Сопровождающие с интересом вслушивались и запоминали: будет о чем посплетничать — на «Тигрисе» скандал! Наконец, синхронная камера появилась, однако, к сожалению, накал страстей на аукционе уже шел на спад.


АТМОСФЕРА НАКАЛЕНА

Автострада, диктовавшая нам маршрут, обрывалась в деревне Эль-Хамра.

В Эль-Хамре мы опять побывали на базаре, и ситуация вновь повторилась: дружелюбные, приветливые хозяева, гиды с ушками на макушке — и раздраженные, публично выносящие сор из своей избы гости.

Вернулись на «Тигрис» усталые и злые.

Мне кажется, я догадываюсь, что выбивает нашего шефа из колеи. Нерасторопность Норриса — да, денежные затруднения — да, но есть и еще одно, что грызет здесь, в Омане, его душу: горечь обманутых надежд.

Следует, видимо, рассказать подробнее о том, на что я лишь намекнул в предыдущей главе.


ЛЕГЕНДА О ЗИККУРАТЕ

Отправимся мысленно назад, в минувший ноябрь, в Эль-Курну, в суматошные предстартовые дни.

В те дни, как помните, вокруг нас толклось множество корреспондентов. И вот один из них, репортер журнала «Квик», необычайно рослый, необычайно нахальный, рыжий, с усами столь длинными, что их было видно даже со спины, сообщил Туру нечто, от чего тот чуть не подпрыгнул.

Блестяще подтверждались прогнозы сторонников концепции древних шумеро-аравийских связей. Плавание «Тигриса» приобретало дополнительное, волнующее обоснование.

По сведениям, полученным сотрудниками багдадского музея истории (усатый корреспондент извещал Тура по их просьбе), при раскопках на территории султаната Оман якобы только что обнаружена ступенчатая башня пирамидальной формы.

— Какой формы?! Зиккурат?!


ПРИМЕЧАНИЕ НА ПОЛЯХ

«Зиккурат (аккадское), культовое сооружение в древнем Двуречье, представляющее собой сырцовую башню из поставленных друг на друга параллелепипедов или усеченных пирамид (от 3 до 7), не имевших интерьера (исключение — верхний объем, в ком находилось святилище). Террасы 3., окрашенные в разные цвета (гл. обр. черный, красный, белый), соединялись лестницами или пандусами, стены членились прямоугольными нишами. Рядом с 3. обычно находился храм. 3. сохранились в Ираке (в древних городах Борсиппе, Вавилоне, Дур-Шаррукине, все — 1-е тыс. до н. э.) и Иране (в городище Еога-Зембиле, 2-е тыс. до н. э.)». — БСЭ. М., 1972, т. 9, с. 530.

Как видно из приведенных строк, зиккураты по планете, как черепки, не валяются. Немудрено, что Тур потерял сон.


ЗНАМЕНИТЫЕ ЗИККУРАТЫ

«Лучше других сохранился много раз перестраивавшийся зиккурат в Уре, воздвигнутый в 22–21 веках до н. э. Он состоял из трех массивных башен, сооруженных одна над другой и образующих широкие, возможно, озелененные террасы, соединявшиеся лестницами. Нижняя часть имела прямоугольное основание 65 на 43 м, стены доходили до 13 м высоты. Общая высота сооружения достигала в свое время 21 м (что равняется пятиэтажному зданию наших дней). На верхней террасе, где помещалось «жилище бога», происходили религиозные мистерии; оно же, возможно, служило одновременно обсерваторией жрецам-звездочетам». — «Всеобщая история искусств». М., Искусство, 1956, т. I, с. 51–52.

«В отличие от древнего зиккурата Ура хорсабадский состоял из семи ярусов: нижний ярус имел 13 на 13 м в основании и 6 м в высоту, последующие, уменьшаясь в размерах, завершались небольшой часовней. Можно предположить, хотя зиккурат дошел до нас в развалинах, что общая высота здания равнялась примерно десятиэтажному дому». — Там же, с. 62.

«…На некотором расстоянии от первого дворца находился главный храм Вавилона, посвященный богу Мардуку, так называемый «Э-сигала». Рядом с храмом помещался знаменитый в древности зиккурат, носивший название «Этеменанки». Вавилонский зиккурат был грандиозных размеров: 91 на 91 м в основании и высотой 90 м. Именно он дал повод для сложения библейского сказания о Вавилонской башне». — Там же, с. 67.

Теперь, похоже, к этому списку должен был прибавиться Оманский, знаменитый уже тем, что его нашли там, где ничего подобного не подозревалось. Вот они, черты общности легендарных цивилизаций!


КОНЕЦ ЛЕГЕНДЫ О ЗИККУРАТЕ

Случилось так, что связаться с багдадскими учеными и расспросить их как следует Хейердалу не удалось. Мы отчалили. Проплыли Басру. Взяли курс на Бахрейн.

Тур с нетерпением ждал Бахрейна и встречи с Джеффи Бибби, чтобы подтвердилась информация, в истинности которой он не сомневался.

Однако Бибби пожал плечами. И другие археологи, которых Тур на Бахрейне расспрашивал, тоже пожимали плечами: «Не слышали, нет, вряд ли…»

Возможно ли, чтобы буквально рядом, в соседней стране было совершено масштабное открытие, а коллеги-специалисты о нем не знали?

Радостная новость оборачивалась вздорной уткой. Тур недобрым словом помянул репортера журнала «Квик».

В дальнейшем он избегал бесед об Омане, не очень уже, как помните, пылал желанием его посетить. Но все-таки, не по научным, так по житейским причинам, мы в Оман попали, и чаяния Тура вспыхнули с новой силой. Опять он принялся за поиски и расспросы. В ответ получал одинаковое: «Зиккурат в Омане? Унвар-шайнлих. Невероятно».

Сейчас поздний вечер. Сижу и пишу, а Тур, одинокий, мрачный, в сотый раз, наверное, листает тощую книжечку «Оманский музей, справочник для посетителей» — портрет Кабуса, фотоснимки кувшинов и ожерелий, чертежи старинных судов, репродукции магометанских трактатов. Того, что он ищет, там нет.


ДЕНЬ БЕЗ НАЧАЛЬСТВА

Экипаж поднят на заре. Командир сухо объявил: назавтра стартуем, и потому надлежит закончить дела с веслами, погрузить воду и провиант. Этим заниматься Юрию, Гансу Питеру, Асбьерну, Детлефу и Рашаду. Герману — снимать на улицах Матры жанровые сцены. Остальные отбывают в выездную киноэкспедицию.

Пришпорили автобус и умчались. А мы, оставшиеся, засучили рукава.

Уключины уже обе стояли на местах. Проложили их пазы кожей. Прошкурили рулевые лопасти, развели клей. Намазывали отставшие куски дерева, зажимали струбцинами и ждали, пока схватит, а тем временем готовили следующую лопасть. Проклеив, покрыли лопасти смолой, попросили подъемный кран и перенесли весла на борт.

Планировалось еще сделать дополнительные румпельные рукоятки, пониже прежних и несколько иначе развернутые, но работа эта кропотлива и деликатна, требует отдохнувших рук, и решили — ладно, в крайнем случае доделаем на ходу.

Вот и все описание дня — уместилось в два абзаца.

В 19.00 пробил наш «комендантский час». Герман вернулся в последнюю минуту, сияющий от удачи: удалось запечатлеть Его Величество, проехавшее в автомобиле мимо.

— А сигарет купил, Герман?

Забыл. Прекрасно. Что теперь с нами будет? Завтра отплывем, а сегодня сходить на сушу нам запрещено.

К счастью, рядом оказался Джим, портовый представитель администрации неизвестно по какой части, он постоянно рядом, нужен или не нужен, все равно. Дали Джиму задание, он съездил в город и привез сигареты, батареи для фонарей и прочие мелочи.

Между тем основная киногруппа не возвращалась. Мы стали беспокоиться: хоть и с провожатыми, а не наткнулись ли на султанский патруль? Не хватало нам в Омане осложнений…

Отправились в гости, как было с утра договорено, к Барри, начальнику порта, — смывать сухопутный пот. Принимали душ, ужинали, вели беседы — и волновались.

Где путешественники?

Они приехали часом спустя, пропыленные и голодные, во главе с командиром, помолодевшим за день лет на десять.

Нижеследующее — по их рассказам: исчерпывающей полноты не гарантирую, суть обязуюсь не упустить.


ХЕЙЕРДАЛ И КОСТА

До недавних лет ни на какие памятники старины в Омане никто не обращал внимания. Разве что средневековая крепость в Матре была реставрирована.

В последние годы начались археологические изыскания. Переживают они период младенчества, но и это уже лучше, чем ничего.

Раскопкам на севере Омана руководит итальянец Паоло Коста.

Тур повидался с Коста. Осторожно, боясь показаться смешным, зондировал почву — как сапер щупом:

— Чем же вы сейчас заняты, дорогой Паоло?

— Исследуется древняя ирригационная система, связывавшая когда-то побережье и медные рудники.

— Те самые, известные по шумерским летописям?

— Да, вполне возможно, что это знаменитая «медная гора» и есть.

— А не обнаружено ли там в окрестностях каких-либо сооружений из камня?

— Торчит вроде башня, ступенчатая. А что?


ТРИУМФАЛЬНЫЕ АРКИ

Поехали на плато, плоскую, как стол, равнину с развалинами храмов и странными стрельчатыми воротами — ни домов, ни стен, лишь ворота посреди чистого поля, одни, другие, третьи, множество.

Здесь когда-то высилась гора, видная далеко с моря. По ней сверяли курс капитаны спешащих в Оман камышовых судов.

Суда спешили за медью. Гора-маяк целиком состояла из медной руды.

Рудокопы врубались в гору. Прорывали в ней норы-туннели. Дырявили, обрушивали, вгрызались — и за много веков сровняли гору с землей. Полностью переплавили в слитки.

Но входов в туннели почему-то не тронули. И стоят они как монументы в честь былого месторождения, как памятники циклопического труда.

Не менее циклопично то, что под ними, в недрах, под пластами грунта. Невидимое, как воздух. Глубинное, как артерии. Речь идет о «фаллах».


«ФАЛЛАХ»

В большей части Омана система «фаллах» — главный источник ирригации и водоснабжения.

На горном склоне роются шахты. Верхняя — до гидрослоя, остальные — не обязательно.

Шахты соединяются у дна галереями. Получается подземный канал.

По каналу самотеком струится вода. Ближе к долине она выходит на поверхность. Преодолевает по сифонам русла высохших рек. Снова прячется в галереи. И так — до деревень, до полей, иногда — за многие километры.

Даже в самое жаркое время года уровень воды в системе «фаллах» мало меняется, поскольку дебит питающих ее запасов не зависит от колебаний климата.

Постройка и эксплуатация «фаллах» требует величайшего искусства. Жители Омана владеют этим искусством издавна. Возраст многих каналов и галерей — две, две с половиной тысячилет, встречаются еще гораздо более древние. Их и наметил к изучению Паоло Коста. У него четкие задачи и планы. Водопровод — прежде всего. Что ему до примелькавшейся полуразрушенной башни, заурядной, по плечи засыпанной песком?


АПОФЕОЗ ЛЕГЕНДЫ О ЗИККУРАТЕ

Верно говорил академик Павлов: «Нет в голове идей — не увидишь фактов». Будь эти руины найдены в Ираке, их сочли бы зиккуратом, в Египте — пирамидой. А здесь — башня, башня, и все.

Столько людей равнодушно прошло мимо нее, по крайней мере за последние годы!

Груда глыб, сложенных уступами, ориентированная по странам света, около шести метров высотой над поверхностью, а сколько еще в глубине, никто не мерил. Ни цветности, ни масштабности — скучный холм с нечеткими от выветривания контурами.

Холм, который даже сфотографировать трудно: Карло не без причин опасается, что слайды будут крайне невыигрышны и дадут пищу сомнениям и кривотолкам.

Отснять, кстати, все не успели, дорога слишком длинна. Решено отложить старт на день, с 11 января перенести на 12-е.

Вновь, как на Бахрейне, после поездки в древний Дилмун, Тур счастлив. Распрямился, ходит гоголем, куда девались озабоченность и брюзгливость.

До чего он везучий все же. На Маканском руднике, возле арок, наклонился — и подобрал крошечный слиток меди. Кусков шлака там полно, а вот чтобы медь!.. Слиток гуляет из рук в руки, им завистливо любуются, удивляются: «Как заметил?» — «Заметил, потому что смотрел».

Да, смотреть и видеть — далеко не одно и то же.

На этом, в минуты величайшего Турова торжества, позволю себе кончить рассказ о найденном, потерянном и снова найденном зиккурате.


ЛИШНИЙ ДЕНЬ

Для шестерых из нас утро наступило в половине шестого. Тур, по-моему, и вообще не ложился. Все, что есть на борту «Тигриса» жужжащего, щелкающего, разнофокусного, — в автобус и в путь!

А мы пятеро, к объективам и пленке профессионального отношения не имеющие, не спеша встали, позавтракали и потихоньку принялись за работу.

Укрепили заново весла в верхних и нижних вилках-уключинах. Соорудили блочный механизм для подъема рулей, дабы не мучиться, как раньше. Смастерили румпельные рукоятки и просверлили для них в теле рулей отверстия — с таким расчетом, чтобы при максимально допустимом повороте весла румпель упирался бы в перила мостика и не пускал руль крутиться дальше.

Внушительный список ремонтно-погрузочных дел сокращался волшебно. По-видимому, нам предстоял блаженный бездельный вечер, но, пророча это друг другу, мы забыли постучать по дереву, и бортовые гномы нам отомстили. Эйч-Пи уронил рукоятку в воду, пришлось ждать, пока она высохнет, мокрое на клей не посадишь.

А в принципе можем стартовать хоть сейчас. Вернутся «туристы» (от слова «Тур»), и поехали.

«Туристы» вернулись к ужину, как пишут в детских книжках, усталые, но довольные. Недоволен был лишь Норрис. Мало сказать — недоволен. Растерян, огорчен, удручен — сломалась кинокамера. Бедняга! Ладно еще что шеф, настроенный благодушнейше, совсем его не ругал.


НЕ ОПЕРЕТТА

Последняя ночь в Матре. Хочется как-то подытожить впечатления. Впечатления, надо признаться, противоречивые.

Однажды прошлой весной, затащенный приятелем, я попал — не удивляйтесь — на заседание энского литературного объединения.

Читалось — и пелось частично, под рояль, — либретто музыкального спектакля на злободневную тему.

Время действия — двадцатый век; место действия — вымышленное крошечное восточное государство.

Герои — злой и жадный придурковатый эмир; жены его, дерущиеся подушками и пляшущие танец живота; хитрый консул иностранной державы, желающий прибрать к рукам чужие нефтяные богатства.

Лирическая пара: местный офицер прогрессивных взглядов и столь же прогрессивная танцовщица из кабаре. Каскадная пара — толстяк-солдат и вострушка-служанка.

Колдуны, водоносы, интервенты, повстанцы — лихо было закручено. Смеялся. А сейчас вспомнил — и не смешно.

Даже зло берет на весельчаков-драматургов.

Хотя, впрочем, какое у меня право на злость? Сам-то далеко ли ушел? Что я, побывавший в Омане, видел здесь, кроме причалов и базаров?

Давайте я тоже по примеру эстрадников чуть-чуть пошучу.


СКОЛЬКО ЭР У ОМАНА

Когда сто с лишним тысяч лет назад, в каменном веке, на территории нынешнего Омана возникло первое поселение, старшина племени мог сказать:

— Наступает эра благоденствия. Поздравляю, друзья!

Века и века спустя, на гипотетическом торжественном открытии Маканского рудника, приветствие уже звучало так:

— Все, что раньше, — чепуха, предыстория. Да здравствует эра бронзы. Ура, Оман-Макан!

Еще десяток-другой веков минул. «Птенец мудрости, высиженный в Медине, вылупился в Басре и полетел в Оман» — страна одной из первых приняла учение Магомета и стала его мощным оплотом. Началась эра магометанства, по уверениям мулл, славнейшая из эр.

В шестнадцатом веке с огнем и мечом пришли португальцы — опять «эра», правда, только с их, португальской точки зрения. Выгнали португальцев — снова «эра».

23 июля 1970 года родилась Эра процветания и развития (цитата!). На престоле воцарился Кабус.

Рисовать на него карикатуры проще всего. Но, между прочим, Его Величество, распродающий национальные богатства и строящий автострады, открывающий больницы и преследующий патриотов, — фигура вовсе не фарсовая.

Прощай, Оман. Не мне обоснованно судить о тебе. Я мало и поверхностно тебя знаю. Но мне кажется, и надеюсь на это, нынешняя твоя «эра» — не окончательная.


ОТГРЕБАЕМ

Тур разбудил нас еще в полутьме. «Мы должны стартовать не позже восьми, — объявил он, — пока безветрие или легкий бриз, потому что дневной ветер постарается прижать нас к берегу и помешает нам отойти».

Отходить решили на веслах — силы имеются, сноровка есть, покажем провожающим класс.

Привязали гребные весла с правого борта, Асбьерн на «Зодиаке» завез якорь метров на сто, мы, снявшись со швартовов, к нему подтянулись и развернули лодку носом к морю.

Еще четверть часа ушла на установку весел слева, и затем Тур с капитанского мостика скомандовал: «Начали!»

Дружно в восемь пар рук наваливаемся. Гребем стоя, как гондольеры. Слева — Норман, я, Асбьерн, Норрис. Справа — Эйч-Пи, Детлеф, Герман, Рашад. Тору и Карло ведут съемку с портового буксирчика. Делаем кинематографические лица, мужественно улыбаемся. Весла тяжелые, лодка — тоже, но движемся. Проползаем мимо кораблей, они гудят, сигналят, на палубах солнечные искорки от направленных на нас объективов — редко доставляемое Матре зрелище.

Проходит тридцать минут. Гребем. Пот застилает глаза, руки деревенеют — гребем. Поворот, другой, вон уже выход из гавани, справа — гористая гряда, слева — мол: бетонные болванки выстроились на манер противотанковых ежей.

Тур кричит: «Ну, еще немного!» Наваливаемся. Вторим Норману хором: «Готов — пошел! Готов — пошел!»

«Немного» растянулось почти на час. Вышли наконец. Быстро поднимаем парус — порыв ветра, и нас несет прямо на бетонные ежи. Что будет? Страшно представить. 40 метров, 30 метров, 20 метров — к счастью, буксирный катерок рядом. Норман бросает им конец, взревел мотор, и мы вне опасности.

Буксир оттащил нас метров на двести, а там пошли самостоятельно. Ветер был южный, слабый, ему помогало течение — берега медленно удалялись.

Когда они покрылись дымкой, провожатые покинули нас, приняв на борт кассеты с отснятой лентой. Все. Больше никаких лоцманов и буксировщиков не предвидится. Мы действительно в море одни.











Глава IX Петля с хвостом

УВЕДОМЛЕНИЕ

Прошу внимательно отнестись к моим словам. Сегодня шестнадцатое января 1978 года. Четыре дня мы как вышли из Маската — и сейчас находимся от него в двадцати милях.

То есть фактически не сдвинулись с места, хотя все четверо суток двигались без остановки.

Как это получилось?

Расскажу последовательно. То, что будет дальше, — уже не совсем дневник, а нечто — хочу надеяться — целостное, сотканное из разорванных черновиков.

Для разговора повторяю последние строки предыдущей записи: «…все. Больше никаких лоцманов и буксировщиков не предвидится. Мы действительно в море одни».

Аравийское море — открытое, незамкнутое: окраина океана с чисто символической южной границей. Можно считать, оно уже сам океан. Океан требовал от нас особых забот. Каких? Перечисляются ниже.


КОНТРОЛЬ ЗА ВОДОЙ

До сих пор мы питьевую воду не экономили, потому что впереди постоянно маячила перспектива скорого захода в порт. Теперь положение изменилось. Любой ресурс — продовольственный, питьевой ли — подлежал учету.

Определил для начала потребности. С утра налил каждому в индивидуальную флягу по 700 граммов. Восьмилитровую канистру наполнил водичкой с вишневым сиропом. Еще двадцать литров вмещает кухонная канистра с краном.

Вечером произвел смотр. Вишневый напиток выпит до капли, на кухне вода еще есть, личные фляжки почти у всех не тронуты.

Следовательно, тридцати литров — теоретической дневной нормы — нам хватает с лихвой. Правда, сейчас не очень жарко.


ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

Следующая проблема, давно назревшая.

Пока мы шли по внутренним водным путям, нам все казалось, несмотря на вполне серьезные передряги, что настоящее плавание впереди. Чувствовали себя на пороге, в преддверии и соответственно себя вели. К сожалению, это касалось и соблюдения правил техники безопасности: спасательные жилеты валялись где попало, спасательного круга на мостике не имелось, страховочные фалы никто не носил.

А между тем суровая формула, известная еще с «Кон-Тики»: «Человек за бортом — навсегда за бортом» — уже действовала.

И вот за обедом Тур объявил, что надо обговорить систему страховки и спасения.

Новизной его речь не отличалась. Сперва — подробный рассказ о том, как на «Кон-Тики» Герман Ватцингер прыгнул с борта за смытым спальным мешком и как лишь по счастливому везенью его спас Кнут Хауглянд. Затем — «Пусть штурман вспомнит!» — сигнал Норману, чтобы поведал жуткую историю: однажды на крейсере шестеро было потеряно из-за несоблюдения морской дисциплины.

Слушал, вспоминал точно такой же инструктаж на «Ра» и старался сохранять заинтересованный вид. В конце концов, то, что нам, «старикам», ясно, далеко не ясно новичкам, а их на «Тигрисе» — большинство. Тур совершенно прав, что повторяет на пару с Норманом давнишнюю лекцию.

Прежде всего — экипажу постоянно страховаться фалами. Второе — привести в состояние «товсь» круги. Сейчас на их отвязывание нужно по крайней мере две минуты, а это — как если бы их совсем не было. Пусть Юрий займется ими персонально.

Но, предположим, кто-нибудь из нас все-таки выпал. Что ему делать? Сохранять спокойствие, не забывать о буе, который тянем за кормой, и пытаться за него уцепиться.

Этот буй, кстати, на «Ра-2» выручил Жоржа Сориала, прыгнувшего за борт в погоне за деревяшкой. Что поучительно: буй был брошен в воду всего десятью минутами раньше! Вот что значит совпадение! И на подобных совпадениях, удачных и неудачных, держится в океане жизнь каждого.

Оставалось, не откладывая, подать пример дисциплины: укрепить два крючка у мостика, слева и справа по борту, и развесить спасательные круги. Помогал мне притихший — ненадолго — Асбьерн.


ВАХТУ НЕСУТ ВСЕ

Еще одна «океанская» задачка, подлежавшая безотлагательному решению.

Идти нам теперь предстояло невесть сколько. Идти значит управлять. Управлять значит единоборствовать с ветром и течением.

Как бы хорошо ни вращались рули, каким бы удобным ни стал румпель, дежурить на мостике — труд, и достаточно тяжелый.

Труд — в смысле физических усилий — одинаков, что днем, что ночью. Но отношение к нему — я уже упоминал об этом — разное. Ночная вахта соблюдается свято, от дневной всегда найдутся охотники отлынить: у кого съемка, у кого постирушка, и смена не всегда приходит вовремя.

Между тем расчет простой: нас одиннадцать, если каждый будет точно знать, что днем он обязан — не волен, а обязан — отстоять на руле час, то в сумме часы как раз и составят все светлое время.

На каком-то из первых после отплытия обеденных совещаний мы, наконец, четко договорились об этом.


КУДА ПЛЫВЕМ?

Пришло время принимать решение.

В Шатт эль-Арабе, в Персидском заливе выбирать не приходилось, шли как по шоссе. Теперь перед нами целина или, коль угодно, джунгли. Куда прокладывать тропу?

Определилось, что единомыслия в экипаже нет. Борются два различных взгляда.

Взгляд Карло: «На восток, к полуострову Индостан».

Взгляд Нормана: «На юг, на Мадагаскар и, может быть, далее».

Собственно «взгляд» Нормана не им придуман, это была наша неофициальная, тайная задумка. Тур, очевидно, подспудно подумывал и о цели более далекой после Мадагаскара — обогнуть мыс Доброй Надежды и выйти в Атлантику.

Идея Карло возникла совсе недавно. Колоссальный опыт путешествий, а главное, восхождений приучил его оценивать обстановку, реально рассчитывать время и выбирать оптимальный маршрут. Но ни я, ни Норман Карлову идею поначалу не поддерживаем, она кажется нам слишком простой и малоэффективной.

Тур между тем помалкивал и мучительно думал. Оба маршрута — возможный путь древних, но какой из них выбрать?

Спорили, прикидывали так и сяк, вперялись орлиными взорами в карту, а некто слушал и молчаливо посмеивался: давайте, давайте, ребята. Имея в виду, как нетрудно догадаться, истинное — Его Величество Океан.

60°—180°—150°

Уже за начальные сутки пути трижды меняли курс, причем по собственной воле — ни разу.

От Маската взяли к северо-востоку, направление безусловно выгодное — уходим от суши и приближаемся к древнешумерским трассам. Предстояло, правда, пересечь трассу современную, столбовую дорогу танкеров и сухогрузов. Таково уж наше везение — это должно было произойти ночью. Подготовились к ней старательно — зажгли фонари и подняли на мачту мигалку.

В разгар вахты Детлефа и Эйч-Пи нам наперерез выскочило судно, близость его становилась угрожающей. Эйч-Пи отчаянно засигналил ручным прожектором — они резко свернули, обогнули нас с кормы, долго держали «Тигрис» в луче, наудивлялись вдоволь и ушли.

Далее ночь нас щадила. На рассвете ветер переменился, изменили позицию паруса и двинулись на юг, а затем на юго-восток, как бы повторяя изломы береговой линии.

Никак было не войти нашей лодке на оперативный простор. Все она словно примеривалась. Мы ее не торопили, терпеливо доверяли ей — и с радостью ощущали, что вновь вернулись в стабильную колею бортовой повседневности.


НАШЕ УТРО

В шесть — полседьмого обитателей «Тигриса» будит колокол: завтрак на столе. Разведенное порошковое молоко, пшеничные или кукурузные хлопья, одно-два вареных яйца, бутерброды с маслом, джемом и сыром — как правило, это собрано и приготовлено Карло, он обычно встает первым. Сегодня, однако, расстарался Асбьерн — сварил овсянку, разбавив питьевую воду морской.

Овсянка получилась специфическая, не из-за морской воды — ее в смеси с пресной пить можно, — а из-за сахара: сладкое плюс соленое — гм, — в общем, кашу съедаем, запиваем ее кофе.

Разливаю дневные рационы в индивидуальные фляжки, наполняю расходную хозяйственную канистру.

Личные свои ложки, миски, кружки моем сами, качая забортную воду небольшой помпой в пластиковую ванночку. Общественную посуду драит очередной кухонный мужик, в данном случае — Эйч-Пи.

Желающие — пишущий в их числе— приступают к бритью.

На «Ра» я брился безопасной бритвой, теперь у меня электрическая, на батарейках. Бритье доставляет большое удовольствие, освежает и помогает сосредоточиться. Все наши «гениальные» мысли, несомненно, рождены в процессе бритья.

Утро кончено, день начат. Как муравьи, расползаемся по кораблю.


НАШ ДЕНЬ

Заботы разнообразны, и всех дел не переделать никогда.

Сегодня, к примеру, надо вычистить щель между крышей хижины и платформой на ней. В щели скопилось множество всяких вещей, засунутых «на минутку», они продавливают камыш, и в дождь крыша потечет. Требуется вынуть лишнее. Этим занят Карло. После того как он с этим справится, он намерен отбыть на рыбалку.

Детлеф стоит на мостике, в девять ноль-ноль я его сменю. Его с помощниками ждет работа долгая и тяжелая: ставить между бортом и веслом из толстого куска каната амортизатор. Седло «Тигриса», как помните, перекошенное, вдруг вернулось на место — волны сильнее кувалд, — и теперь правый руль прижат к корпусу вплотную, а левый прогибается и в принципе может сломаться.

Эйч-Пи забрался на мачту и распутывает фал паруса.

Норман вышел на связь с Бахрейном.

Тема переговоров животрепещущая, а для одного из членов экипажа просто по-настоящему больная. Сломалась кинокамера Норриса, та самая, с потаенным микрофоном, единственная звуковая на борту.

Норриса преследуют несчастья. Оманское творческое фиаско, нынешняя поломка, и почему-то все запасные части оставлены на Бахрейне. Пытаемся вынудить Би-би-си организовать нам посылку с мыса Эль Хадд на катере или на вертолете. Мыс от нас в шестидесяти милях, надеемся пройти его завтра, к полудню.

Погода пасмурная, небо в тучах, довольно прохладно. Мимо спешат танкеры, вероятно, от Суэца к нефтяным берегам.

Лодка заметно погрузилась, волны захлестывают, особенно справа на корме и слева по носу. Ветер слабеет. Готовится сменить направление? Посмотрим.

Вот после обеда и посмотрели. Ветер уже гонит нас курсом 180°. На берег.


НАШИ СУМЕРКИ

Поменяли с Карло веревку в левой верхней уключине. Поговорил с Москвой, сообщил домой краткое «Все в порядке» и принял ответ — через посредников-радиолюбителей — таковое же.

С мостика окликнул Тур:

— Поднимись-ка.

— Что, уже виден Индостан?

— К дьяволу Индостан. Тащит на юг. И не определиться, солнца нет.

— Что же делать?

— Прежде всего подумать о дополнительном парусе. Он даст возможность увеличить скорость и маневренность.

Передал распоряжение Тура Норману, он тут же вышел на мостик. И началась дискуссия.

Есть три возможности: а) развить скорость и на всех парусах мчать вперед — авось славируем и пронесет; б) выбросить плавучий якорь, лечь в дрейф и ждать; в) развернуться и пойти на север, обратно.

Тур, похоже, склонялся ко второму варианту. Норман настоял на первом — и полез на мачту. Эйч-Пи, Норрис, Рашад спешно готовили к подъему «носовой платок» и ждали команд. Норман молча спустился, скрылся в хижине, и вдруг — истошный вопль. Я в испуге бросился оказывать помощь, но это он просто уронил в воду свою финку. Выкрикивая проклятия, полез на мачту снова, через четверть часа в полутьме спустился, и стало ясно, что парус мы сегодня не поднимем. Из трех возможностей не реализовано ни одной — плывем, куда гонят ветер и волны.

Карло разворчался: «Уж не знаю, демократизм это или мягкотелость. Где единоначалие?!» Трудно с ним не согласиться.


НАШ ВЕЧЕР

Тура подменил на мостике Герман, Германа — я: рулил, а трое главных навигаторов выбирали сколько-нибудь оптимальный курс — подсвечивали кормовой буй и распоряжались: «Держи 140°… 150°… 160°… 170°…» Остановились на 165°, ушли ужинать. Вскоре Герман, перекусивший наскоро, вернулся и отправил меня к столу.

Сладковатая каша, обозванная рисовым пудингом, кофе, сыр, хлеб — обязательные разговоры. Россказни. Байки. За ужином мы добреем и размягчаемся. И взбадриваемся, как бы ни был тяжел день.

Сегодня в центре внимания — отсутствующий за столом Герман.

Кто-то пошутил, что миллионер добрую половину дня продремал и вряд ли «Тигрис» поможет ему сбавить вес, если он на это рассчитывает. Шутка была беззлобная, но Тур почувствовал себя слегка уязвленным и поведал о нескольких Германовых подвигах.

Повествование открылось историей, которую я слышал еще в Эль-Курне: о том, как Герман фотографировал девочку в стране болотных арабов. Далее рассказывалось, как Герман провел Тура на осмотр только что открытой в Мексике пирамиды, провел, невзирая на правительственный запрет, мимо вооруженной охраны, представившись шурином президента.

— Знаете, что было в этом предприятии самое трудное? — спросил Тур.

Мы, конечно, не знали.

— Самое трудное было потом, когда мы получили официальное приглашение, делать вид, что обозреваем сокровища пирамиды впервые.

Действие следующей байки развертывалось на границе двух не очень дружественных государств. Герман в репортерском раже забрел куда не следовало, и его повели на заставу, обвешанного камерами, с поднятыми руками. Перепуганная спутница Германа бросилась к пограничникам улаживать конфликт, но Герман крикнул ей: «Что же ты! Снимай!» — и еще более гордо вскинул руки.

Ужин затягивался. Гремел хохот. Сверху, с мостика, к его раскатам наверняка завистливо прислушивался недоужинавший Герман.

«Забыл про меня?» — спросил он с обидой. «Забудешь, как же, битый час тебя воспевали». Тут его огорчение мгновенно испарилось, он с достоинством передал мне вахту и пошел пить кофе.

Это вечерняя вахта. Ночная еще впереди.


НАША НОЧЬ

Просыпаюсь оттого, что тянут за большой палец ноги — излюбленная манера Эйч-Пи. Минуты три уходит на то, чтобы определить в темноте, где перед у трусов, брюк и рубашки. И — мостик.

Рукоятка руля, отполированная усилиями коллектива. Колышущаяся, тускло светящаяся красным, как кроличий глаз, картушка компаса.

Возобновляются привычные поиски равнодействующей между ветром, течением и кораблем.

Это похоже на то, как напряжение в электросети непрестанно скачет, а ты ручным прибором его выравниваешь. Или перезаписываешь магнитофонную пленку с колоссальными разбросами громкости. Но больше всего это похоже — и по форме, и по сути, я заметил это еще на «Ра» — на работу с гомеостатом.

Гомеостат — инструмент для исследования слаженности малой группы. Несколько человек крутят верньеры, стараясь загнать общую стрелку на «О», и при этом неминуемо мешают друг другу. Побеждают те, что наилучшим образом используют в своих целях действия соседей.

Здесь партнеры сильные, с неиссякаемым запасом энергии: ветер, океан, инерция корпуса лодки. Они тянут в разные стороны. «Тигрис», влекомый лебедем, раком и щукой, не остается возом, который и ныне там. Он — пусть хотя бы приблизительно — движется, куда нужно. Если не зазеваешься и не позволишь парусу хлопать. А позволил, зазевался — аврал.

Детлеф, отправляясь спать, сказал, что мы уже пересекли фарватер (и верно, огни судов теперь слева от нас) и продолжаем дрейфовать на юг.


НЕСЕТ НА БЕРЕГ

Примерно в полшестого утра по правому борту возникло зарево — явно населенный пункт. До него миль двадцать. Плохо дело.

День начался и длился как обычно. Занимались кто чем. Совершили две поимки. Детлеф поймал солнце, определился и выяснил то, что и так ясно: курс ведет к опасности. Эйч-Пи же изловил на спиннинг корифену. Она сорвалась было, но тут лее попалась снова, уже Асбьерну, — первая рыба, пойманная на «Тигрисе», прекрасный повод для застольного торжества.

Что бы мы, однако, ни делали, приближающийся берег сидел в наших мыслях цепко.

Уже видны были высокие горы. А рифов там, наверное! А отмелей!

Тур без дискуссий приказал спустить парус и бросить плавучий якорь. Все наперегонки бросились выполнять приказ — соскучились по четким командам. Парус лег на палубу между хижинами, ушел в воду тормозной парашют, но дректов его не натянулся: нас волокло не ветром, а течением.

Опять, как на рейде Басры, овладевало нами чувство беспомощности и безнадежности.

Показалось неподалеку судно, небольшой норвежский сухогруз под названием «Брюнет». Сделал круг, приветственно посигналил и ушел. Ему на смену явился другой сухогруз. На его борту было написано: «Академик Стечкин», Одесса».


ЗЕМЛЯКИ

Со «Стечкина» спросили в мегафон:

— Юрий Александрович, не нуждаетесь ли в чем? Если да, то поднимите руку.

— Невероятно! — воскликнул Норман в полном изумлении.

Передал вопрос Туру. «Координаты и сводку погоды», — сухо ответил он.

На «Стечкине» засуетились, спустили мотобот. Вскоре он подошел к нам, и с него передали бутылку коньяка и ящик боржома. И метеорологические сведения, неутешительные: в ближайшие сутки серьезных изменений не ожидается.

Детлеф сказал: «Попроси их оттянуть нас от берега миль на шесть». Я вопросительно взглянул на Тура, но Тур будто не слышал, хранил гордое молчание и даже не спустился с мостика. Вообще он вел себя при этом визите крайне официально. Видимо, огорчался, что помочь нам догадался «Стечкин», а не вышеупомянутый «Брюнет».

Через час, впрочем, шеф получил возможность отыграться. Погода прямо на глазах вопреки прогнозам стала меняться, и Тур взглянул на меня с укоризной, вот они, мол, твои земляки.

Дул зюйд, весьма свежий: поднимись он раньше, мы возблагодарили бы его, мы смогли бы, лавируя с грехом пополам, лечь на выгодный нам курс, а сейчас, рядом с берегом, единственно возможным для нас направлением было северное. Опустили боковые кили, развернулись, поставили грот и верхний парус.

Уже в темноте вешали на верхотуру сигнальную лампу с мигалкой. Опять предстояло пересекать фарватер, за последние дни — в третий раз.


СТРАШНЫЙ СОН

Эту ночь и эту вахту никогда не забуду. Случилось то, чего мы опасались, чего ждали и чего надеялись избежать.

Хлестал ливень, ветер усиливался, и мимо нас безостановочно, беспрерывно шли суда. Они проходили так близко, что нас обдавало теплом их машин. С них не отвечали на наши сигналы, на стальных палубах ни души, — огромные молчаливые роботы, летучие голландцы двадцатого века. Их форштевням безразлично что разрезать, волны так волны, «Тигрис» так «Тигрис». Тупой чудовищной механической силой веяло от них.

Два судна проскользнули буквально борт о борт с нами. Возникли третье и четвертое, одно слева, другое справа, хоть бы проскочить, но огни быстро перемещались, сдваивались, это не два судна, это одно, гигантский танкер с надстройками на носу и на корме, и он пересекает нам дорогу.

Мы с Карло, не владея собой, завопили, что есть силы замахали фонариками, из хижины выскочил полуодетый Тур — гул двигателей, море света, надвигающаяся стена, жар и что-то чудовищное, пролетевшее в десятке шагов. Разминулись… Не потому, что кто-то принял меры, — просто курсы чуть-чуть не совпали.

Потом, позже, глядя на карту с навигационной обстановкой этого района, я понял, куда мы попали в ту ночь. Два узких коридора, и по ним круглосуточное движение, караванами, составами, по автоматически соблюдаемой колее, а мы пешеход между экспрессами, и ладно еще, что между!

Капитан танкера, на котором мы гостили в Бахрейне, лирически рассказывал, как однажды утром обнаружил на палубе клочья паруса, неизвестно чьего, — словно крылья бабочки на лобовом стекле скоростного автомобиля…

Пять раз в ту ночь мы были на грани катастрофы! Пять раз! Извините за обилие восклицательных знаков.

Сменившись, долго не мог заснуть. В хижину задувало, с потолка капало, тренировочный костюм, засунутый, как обычно, за матрац, к стенке, подмок. Пришлось облачаться в морской водозащитный, желтый с красным капюшоном. В них мы похожи на цыплят.


СЕВЕР — ЮГ, ЮГ — СЕВЕР

Итак, мы недалеко от Маската. За четыре дня описали в Оманском заливе петлю и вернулись в исходную точку.

Стихия есть стихия.

Тур утром сказал, что нет нужды теперь править на север, и мы развернулись на юг. Но скоро обнаружилось, что нас несет на берег, и вновь развернулись. А еще через три часа опять повернули к югу, так как Норман принял радиограмму: судно из Матры вышло на рандеву.

Погода по-прежнему плохая, пасмурно, прохладно, все сырое. Идем к Маскату.

И снова поворачиваем на 180°: опускается темнота, и встреча с кораблем нынче не состоится.

Разбирали промокшее барахло, убирали лишнее с крыши. Привязали к брезентовой двери в хижину толстую палку, чтобы не развевалась на ветру.

Перед сном сидели с Туром на «завалинке» и заново переживали прошлую ночь. Да, «Тигрис» был на волоске. Это чудо, что посиживаем в холодке и видим, как из каюты льется неяркий уютный свет керосиновых ламп.

Тур признался, что, когда выскочил на наши вопли, ему померещилось, будто лодка уже выброшена на палубу черной громадины, а палуба — с доброе футбольное поле.

О размерах этих суперколоссов можно, кстати, судить по тому, что у них лифты высотой в одиннадцать этажей.


ВПЕРЕД В СМЫСЛЕ НАЗАД?

17 января прошло без событий. Продолжали двигаться на север; ежели ветер не переменится, быть нам скоро снова в Ормузском проливе вместо Индостана.

Тур берег нервы обычным своим способом: рукодельничал. Пришивал к брюкам внутренний карман и бубнил, что в случае чего всегда подработает как портной.

Я последовал его примеру: вытащил почти доделанную сумку и приспособил к клапану плетенный из веревочек силуэт «Тигриса». «Лучший сувенир на память о лодке», — оценил мою работу Тур.

Норман запросил Бахрейн, почему не состоялась вчерашняя встреча. Ответили: буксирное судно не смогло к нам подойти из-за непогоды.

Тут начались шутки: «Представляете, стальной корабль не встретился с соломенным из-за непогоды, ха-ха-ха!» Шутки звучали невесело. Норрис уныло молчал.

Дождик не дал нам даже нормально пообедать, разбежались от стола кто куда и доедали на корточках, прикрывая миски грудью. Но в них все равно лилось, и Эйч-Пи похвастался: «Видите? Не успел доесть, а уже помыта».

Дождем попорчено много продуктов из тех, что хранятся в ящике под мачтой и под столом. Клеенчатый мешок с моими драгоценными сухарями разорвался, перенес его под кухонный полог. Жаль, если сухари раскиснут.

Все меня сегодня раздражает. И что беспорядок в каютах, особенно в носовой, у молодежи. И что долго пришлось искать вахтенную куртку, ее место в хижине, а нашли с трудом наверху, на платформе, и не дознались, кто ее там бросил.

Говорил по радио с Ксюшей. Очень большая радость, но видел, что ребята завидуют и ревнуют, и оттого опять же раздражался, хотя не понять их и не извинить нельзя.

У всеобщей нервозности причина ясная. Часы экспедиции пущены в обратную сторону. Океан не желает нас принимать.

Не придется ли вновь просить оманские власти о прибежище? Или уж прямо — в Бахрейн?

Вахта у нас с Германом собачья, с полуночи до двух ночи.


ВПЕРЕД!

Стал к румпелю, взглянул на картушку. Дождались, черт побери, идем на восток, даже на юго-восток, как раз то, что надо.

Утром, правда, свернули к югу, и не начат ли новый замкнутый виток? Но настроение повысилось резко.

Выдвигаются прожекты посетить сперва Пакистан, потом Африку, потом еще что-нибудь. Легко человек забывает неудачи, и немногое нужно, чтобы в нем возродилась надежда.

Координаты наши приблизительны, вчера не удалось взять солнце. Сегодня Герман пытается реконструировать вчерашний путь задним числом. Делается это так:

— (С мостика). Норрис!

— Я.

— Какой курс ты держал?

— Сто двадцать.

— Какая была скорость?

— Приблизительно ноль-пять узла.

— На сколько градусов сносило?

— ?! (Асбьерн подсказывает: «Скажи — 150»). Сто пятьдесят.

— О'кэй.

«Невиновен», — добавляю я, и все смеются. Манера спрашивать у Нормана чисто прокурорская.

Подобному же допросу подвергается Тур, затем Карло и так далее. Норман, по обыкновению, подчеркнуто озабочен и злится, что мы хохочем. Что делать, мы как воробьишки, которых пригрело солнышком. Солнышко, впрочем, холодноватое и ветер прохладный, — но попутный.

Единственный несчастный на борту — Норрис. Жалко его. Отснято мало, камеры нет, а если рандеву с посланцем «Галф-компани» вообще отменится? Не найдут нас в море, и все!


РАНДЕВУ

Около двух часов дня на горизонте показался буксир. Выслали ему навстречу «Зодиак» и в два рейса переправили на борт новую камеру и запасные части к ней. Норрис только что на них не молился.

Представитель компании Лейв Торвелл нанес нам визит. Держа в руке бокал с вином, он объявил торжественно, что у них на судне припасена бутылка шампанского (я чуть не сказал «спасибо», но успел прикусить язык) и что они теперь ее разопьют, ибо разыскать «Тигрис» было совсем нелегко. Кстати, они сначала обнаружили нас визуально, а потом уже засекли радаром, хотя мы специально вывесили на мачте здоровый кусок радио контрастной фольги. Надейся после этого на электронику.


ВПЕРЕД!!

В помощь большому парусу поставлен маленький. Ход прибавился, управлять легко и, главное, курс верный.

У нашей «петли» вырастает, наконец, хвостик.

И пусть многое нас на лодке заботит, пусть веревки трутся о деревяшки, на корме иногда появляется вода — мы радуемся.

В Индию, в Пакистан ли — только бы двигаться, а не топтаться на месте.

Ветер дует ровно, волн совсем нет, «Тигрис» послушен малейшему движению рулей, за ним кипит приличный бурун — чем не жизнь?!

— Да, — откликается Тур, — не то что сидеть в кабинете и сражаться с тремя телефонами.

— Жаль только, что чисто мужская компания, — подает голос с мачты Норман.

И разговор переходит на извечную проблему экспедиций…

Отправил с буксиром Ксюше весточку: «Все в порядке».


ГЕРМАН ПРИНИМАЕТ КРЕЩЕНИЕ

Ночью был аврал. В какой-то степени по моей вине. Наша с Германом вахта начиналась в два. Собираясь, я слегка замешкался (где перед у брюк?), напарник заступил в одиночку и почти сразу призывно закричал. Упустил момент, шляпа! На компасе вместо ста двадцати — девяносто. Скорей выруливать. Бросился ко второму рулю, но поздно, оба паруса неистово полоскали и хлопали, лодку продолжало заваливать влево. Норман высунулся из хижины и заорал «Все наверх!» самым противным голосом, на какой был способен.

В свете луны на палубе замелькали обнаженные тела.

Трудно сейчас сказать, кто где был и за что тянул, но вскоре курс выправился. А бешеный галоп продолжался: паруса гнутся вперед, выпученные, как беременные животы. Высоченные волны догоняли нас, подкатывались под днище и убегали вперед, вырывая румпель из рук. Править при такой скачке нелегко, но приятно: играешь в честную игру и стараешься победить.

Стоял до половины третьего, а рядом маялся и переживал бедный Герман, он думал, что лишен доверия, и не осмеливался предложить помочь. Успокаивал его, как мог: на «Ра» похожие ситуации бывали нередко, катастрофы не случилось, и вообще не он, а я виноват. Герман возражал, казнился и вопрошал с надеждой: «Я ведь перестану когда-нибудь быть новичком?..»


СТАБИЛЬНОСТЬ

Хвост «петли» удлиняется. Идем курсом 120–130° в направлении, примерно отвечающем нашим планам.

О том, что режим стабилизовался и настроение экипажа вошло в норму, можно судить по специфическим признакам.

Если Эйч-Пи удит, Герман спит, а Тур рассуждает насчет долины Инда, значит, душевное состояние их безоблачно. Воркотня Карло тоже, как ни парадоксально, свидетельствует об уравновешенном состоянии его духа.

Норман, как только чрезвычайные происшествия перестают его отвлекать, возвращается к своему любимому коньку — рассуждениям по поводу гамбургского паруса, который так и едет с нами бесполезным грузом.

Сегодня, поймав за пуговицу Тура, он в который раз принялся тревожить тень саутгемптонского эксперимента, взывать к авторитету какого-то Энди, проводившего опыт.

На спальном мешке были разложены листки машинописи, схемы, снимки, раньше не попадавшиеся мне на глаза. «Дай взглянуть!» Взглянул, осмыслил — мама моя!


КОНЕЦ «САУТГЕМПТОНА»

Энди и его собратья — молодцы. Бравые парни. Потрудились на славу.

Построили и пустили в бассейн модель камышовой лодки, испытали ее с различной парусностью и выдали соответствующие рекомендации, скрепив их подписями и обосновав документами.

Эти рекомендации стали для наших навигаторов Библией или, если хотите, Кораном: клясться — сколько угодно, толковать допускается, сомневаться — ни-ни.

Резали и сшивали парусину, мудрили с центром тяжести, созывали на совет знатоков — почему «Тигрис» не лавирует, почему он не яхта? И потрясали бумагами: глядите, как все в них, ясно и гладко.

А там, в бумагах, содержалось крохотное незаметное «но»: изящный лабораторный двухметровый «Тигрис» был не камышовым, а пластмассовым!

Сравните поверхность, к примеру, телефонной трубки и соломенного жгута!

Рецепты, найденные в условиях идеальной обтекаемости, выписывались для шероховатого, не подлежащего шлифовке корпуса, опутанного к тому же по спирали толстой веревкой. О какой ламинарности могла идти речь, о каком принципе самолетного крыла? При любом парусе, при любом положении рулей и килей острые курсы для нашего стога недостижимы, да и скорость выше шести узлов тоже, ибо его гасят турбулетные завихрения!

Тратили время и деньги, возмущались, что теория расходится с практикой, винили все на свете, а разгадка — вон она, на глянцевых фотолистах.

Тур пожимал плечами: «Очень странно. Солидный научный центр, и такой пассаж». Норман медленно краснел.

Вероятно, я здорово подпортил кое-кому путешествие. Может, надо было обставить этот разговор как-то деликатней, но я не успел сманеврировать. Слишком велика была неожиданность. Авторитеты лопнули. Кончился злосчастный «Саутгемптон».


ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ

19 января 1978 года. Завтра — семидесятый день с момента спуска лодки на воду. Около пятидесяти ушло на стоянки, ремонт и прочее, три недели — в общей сложности — идем по маршруту.

Ветер то стихает, то усиливается, движемся толчками, но — по прямой.

Из мелких событий: поймана корифена, поджарена в фольге и подана на стол под японским (Тору-сан — дежурный кок!) соусом «Тысяча островов». Подштопана нижняя кромка грота — перетерлась-таки о форштаг. Заново сделаны петли для боковых килей по правому борту, поскольку старые испортились.

Событие покрупнее: говорил с Москвой, давал интервью Вадиму Белозорову — и предложил организовать радиоконтакт «Тигриса» с орбитальной станцией «Салют-6». Это было бы прекрасно — беседа «прошлого» Земли с «будущим». Во мне зашевелился телевизионный журналист…

Тетрадка на исходе, подытоживаю. Эль-Курна — Басра — Бахрейн — Оман. Пристрелочный круг по Аравийскому морю. Сейчас на юго-восток. Настроение бодрое. Все в порядке.

Не знаю, какая судьба ждет эти странички, эту тетрадь, обтрепанную, замусоленную по обрезу.

Когда возвращался из плаваний на «Ра», тоже было смутное ощущение от дневников: уйма сведений, масса материала, который нуждается не столько в обработке, сколько в стороннем осмыслении, в своеобразной режиссуре, — и что дальше?

Сидел в гостях у тогдашнего главного редактора журнала «Костер» В. Торопыгина. Раздался звонок, и вошел бородатый человек в штормовке, с кинокамерой на боку. Это и был Ф.


КТО ТАКОЙ Ф.

Пора расшифровать этот инициал. В нем нет ничего таинственного. Феликс Нафтульев, ленинградский журналист — над книгой о «Ра» мы работали с ним вместе.

Он хочет, чтобы про «Тигрис» я писал сам. Попробую, но надеюсь, что он не останется совсем в стороне.

Сядем, как бывало, разложим по столу эти тетрадки, рассортируем стопками слайды, вставим кассету в магнитофон.

И не сразу приступим к делу — поговорим сперва «о Шиллере, о славе, об любви», о документальном кино, о незабываемом «Костре» шестидесятых годов.

Бывают отношения, при которых люди встречаются редко, тем более что живут в разных городах, — и тем не менее это дружба.

Листки, написанные моей рукой, покроются вычерками и знаками вопроса. То, что сейчас кажется ужасно значительным, тихо уйдет, то, что вроде бы куда уж как ясно, потребует подробных дополнений.

Снова, день за днем, повторится в памяти одиссея «Тигриса» — и теперь уже это будет общая наша одиссея. И, звоня мне в Москву, ленинградский мой товарищ станет поторапливать: «Время отплывать из Омана. Ты готов?»

Глава X Неделя, как день

С КРАСНОЙ СТРОКИ

Просыпаюсь, потягиваюсь — все нормально, я дома. Камышовые стены просвечивают оранжево, словно залез внутрь грибной корзины или карнавального фонаря. Пора из фонаря выбираться. Снаружи тоже домашнее. Вправо, к корме, — мостик, на нем высится фигура в свитере — айюба, браток, как дежурилось? Влево, к носу, — кухня, там звякают кастрюли, шипит примус, из-под крана расходной канистры журчит вода.

Утренний колокол еще не звонил. Спит мирок, который мы сами себе создали и в котором нам долго-долго обретаться.

Кто-то заметил: на парусных судах не ходят, на них живут. Плавание становится весомым отрезком существования. В эпоху Магеллана и капитана Кука в три-четыре путешествия вмещалась порой целая жизнь.

Надо уметь радоваться мелочам. Сейчас, например, обновлю дневниковую тетрадь — чем не праздник? Тетрадка толстенькая, аккуратная. Как всегда бывает, поначалу следишь за почерком, размышляешь над словом и фразой. Жаль, что это старание — до первой помарки.


ЧЕРЕДОВАНИЕ ПЛАНОВ

В Москве перед отъездом мне случилось перелистать несколько знаменитых экспедиционных дневников. Поражал лаконизм записей сподвижника Крузенштерна, командира корабля «Нева» Юрия Федоровича Лисянского: «Жестокий ветер с северо-запада принудил нас простоять на якоре шесть дней». Почти неделя в одной строке. Неужто ничего, кроме норд-веста, не заслужило внимания? Не поленился ли автор? Но нет, уже через десяток страниц, читая доскональные описания мыса Тенерифа и острова Пасхи, убеждаешься: отсутствием прилежания славный капитан «Невы» не страдал.

Просто он умел отличать важное от несущественного, владел тем, что спустя сто с лишним лет стало в кинематографе именоваться монтажом общих и крупных планов: об ином подробно, с деталями, о чем-то вскользь, панорамой или вовсе титром: «Прошел год».

Мне этому мастерству, видно, еще учиться. Не могу соблюсти мерупристальности. Теряюсь: что достойно забвения, а что — скрижалей. Впрочем, не мне и не нынче это решать.

Буду, не мудрствуя, писать, как пишется. 20 января 1978 года. Аравийское море. Оманский залив. Курс — по возможности в направлении Индостана.


ТАК, ДА НЕ ТАК

Вчера мы с Карло занимались уключиной, перевязывали ее заново, натягивали веревки со страшной силой.

Со времен Эль-Курны мы возились с ними, наверно, в тридцатый или в пятидесятый раз. Привычная, на зубок вытверженная технология. Но если бы мы — вчерашние — взглянули бы на нас — сегодняшних, то сразу бы увидели, что теперь работаем по-другому.

Начать с того, что мы не удивились ни капли, заметив, что веревки ослабли, а на стапеле, если помните, были этим обескуражены. Мы тогда не изведали еще на практике свойств сизаля, подсунутого «Тигрису» вместо манилы. Сизаль в сырости набухает и съеживается, а подсохнув, делается мягким и вялым. Любой дождик ему не на пользу. Вообще качество веревок у нас совсем не то, что на «Ра».

Дальше. Прежде чем налаживать уключину, надо приподнять рулевое весло. Когда-то по этому поводу объявлялся всенародный аврал. Теперь, после стоянки в Матре, у нас удобный подъемный механизм, канат с блоком, и странно, как мы раньше без него обходились.

Вдвоем, без особого труда, вынули весло из уключины, зафиксировали — опять же с помощью блоков — уключину у борта, вдели руль на место, обвязали, стянули — и загнали под веревки клинья, до которых тоже, как известно, дошли своим умом и не вдруг.

С точки зрения общечеловеческого опыта мы, конечно, изобретаем велосипед. Но такова уж судьба всякого Робинзона: исхитряться, открывая давно открытое. А мы тем более не профессиональные корабелы.


ПРОПЕЛЛЕРЫ

Детлеф отмерил десять метров от носа до кормы, бросил в воду деревяшку, засек время. Деревяшка проплыла дистанцию за девять секунд. Значит, наша скорость — четыре километра в час, то есть приблизительно два узла.

Вернее бы, естественно, использовать настоящий лаг, но он испортился, а скорость надо же как-то измерять. И пусть данный способ рутинен, примитивен и домотканен — мы ему рады и поздравляем Детлефа как первооткрывателя.

Голь на выдумки хитра. Бортовая качка расшатывает стены хижины, хижина ерзает и качается, сегодня ночью даже упала с потолка Ксюшина фотография — и вот рождена еще одна роскошная идея. Из угла в угол каюты натягиваются двойные тросы, между ними вставляется рейка, рейка закручивается, как винт авиамодели, тросы напрягаются, и возникает подобие жесткого винтового каркаса.

Такие же винты натянуты крест-накрест за капитанским мостиком. «Тигрис» обрастает пропеллерами — глядишь, полетит.

Возможно, завтра-послезавтра нам покажется, что пропеллерные талрепы — неотъемлемая часть конструкции «Тигриса», что никто их не изобретал, поскольку они имелись всегда.


ТРАДИЦИИ

Складывается неписаный кодекс «Тигриса». Его параграфы — сплошь увещевательны: «Заметишь неисправность — чини сразу, не откладывая», «Не отлынивай от дневальства», «Не загоняй лодку к ветру», «Не пищи».

Эйч-Пи, вызывая на мостик ночную вахту, молча тянет меня за ногу. Это его традиционный метод побудки. А я не менее традиционно взбрыкиваю спросонья и сержусь.

Вошли в привычку дружные неспешные трапезы, с фантастически прихотливым меню, в котором морковный суп соседствует, скажем, с жареной акулой.

Акула перед тем сутки вымачивалась в морской воде, она сдобрена томатно-луковым соусом, и Асбьерн, взяв вилку, философствует: «Лучше уж мы ее, чем наоборот».

А после ужина наступает час Тура. Третий месяц почти без перерывов длящийся его бенефис.

Если бы шеф знал, что его баек ждут, как в доме отдыха регулярных киносеансов, он, наверно, удивился бы. А может, и нет, может, это сознательно проводимая им психотерапия.

О чем только в его новеллах речь не идет.

Они бесчисленны, разрастаются в крону, объединяются в циклы, они неотделимы от облика рассказчика, от его усмешки, от интонации и вряд ли поддадутся письменной передаче. Но попробую. Итак, однажды…


«ИМЕНА»

Однажды Тур-младший читал лекцию по проблемам защиты окружающей среды. Стремясь подогреть интерес публики к молодому ученому, устроители объявили: «Перед вами выступит Хейердал, сын Хейердала, которого…» и т. д. и т. п. Тур-младший терпеливо слушал, как перечисляются дела отца, а затем встал и сказал: «Дамы и господа, меня представили не совсем полно и точно. Я не только Тур Хейердал, не только сын Тура Хейердала, но и внук Тура Хейердала, и отец Тура Хейердала, и, вероятно, в будущем дед и прадед Тура Хейердала, если, конечно, позволит окружающая среда». Потому что в роду Хейердалов старшие сыновья все носят имя Тур.

Еще анекдот с именами. На светском приеме Хейердала знакомили с некой юной леди. «Тур Хейердал», — отрекомендовался Тур. Леди рисовала себе знаменитого путешественника совсем иначе, не ожидала его на данном рауте встретить и решила, что джентльмен шутит. «Агата Кристи», — отплатила она ему той же монетой. И долго потом Хейердал рассказывал друзьям, что познакомился с самой Агатой Кристи и что писательница выглядит удивительно молодо для своих преклонных лет.


СЕБЕ НА УМЕ

Балагурство заразительно. Моноспектакль превращается в массовку. Словно снежный ком катится с горы — Детлеф под общий хохот вспоминает о своем первом переходе экватора, Карло излагает притчу «Санта-Лючия», трудно переводимую с итальянского. Разгорается стихийный конкурс острословов, и с живейшим интересом, с нескрываемым удовольствием следит за его перипетиями тот, кто пустил по склону изначальный камешек, наш Джером-Джером и Дюма, наш главный Шехерезада.

Шехерезада, однако, себе на уме. Посмешив и дав порезвиться, он потихоньку направляет беседу в научно-познавательное русло. И героем повествования вдруг становится личность не анекдотная, Христофор Колумб.


КОЛУМБ И БУДДА

По мнению Тура, Колумб был одним из образованнейших людей своего времени, много читал и многое знал. В отчетах Марко Поло он вычитал, что на востоке имеется суша, чья береговая линия загнута к северо-западу, а в записях викингов, плававших на запад от Исландии, обнаружил строки о береге, вытянутом на юго-восток. Сопоставив то и другое, Колумб — как считает Тур — предположил, что венецианец и скандинавы с разных сторон подошли к одному и тому же континенту. Он не подозревал о существовании Америки, но верил, что на пересечении встречных маршрутов своих предшественников обязательно достигнет материка.

— География всегда требовала глобального мышления. История тоже. Нет отдельной истории Африки, Азии, Старого и Нового Света. Кто не понял этого, тот вязнет в куче неистолкованного, пригревается и складывает лапки. Зиккурат похож на пирамиду случайно, перуанский культ на вавилонский — случайно. Будда на рельефе длинноух, как знатный ацтек, опять же случайно. Мир объяснен. Незачем суетиться, ломать копья, плыть на клочке соломы из какой-то там Шумерии к каким-то протоиндийцам.

Норрис слушал, слушал про длинноухого Будду, принес камеру и распорядился, чтобы Тур повторил рассказ специально для съемок, а мы чтоб с энтузиазмом задавали вопросы. Что и было исполнено, дисциплина в киногруппе на высоте.


НА ПУАНТАХ

О том, что мы — киногруппа, нам принципиально не дают забывать.

Трудолюбивый Эйч-Пи разложил по палубе куски каната и палки и с наслаждением принимается нечто важное из этих веревок и палок мастерить. Возникает Норрис: «Стоп, отличный кадр! Встань туда, пройди сюда, повернись, изобрази, улыбнись!»

В результате праздник труда скомкан, заготовки валяются брошенные, Эйч-Пи куда-то сбежал. Норрис, довольный, отправляется менять кассету.

Уточняем на мостике оптимальный курс: является Норрис.

— Чудная композиция! Пусть Карло рулит, Юрий рулит, Детлеф командует, Тур вглядывается в горизонт.

— О'кэй, маэстро. Маэстро медлит:

— А не пригласить ли Нормана, как вы считаете?

Карло крякает. Этой фразы он дожидался.

Прибегает Норман, в берете, сдвинутом набекрень для красоты. Становится рядом с Туром и скрещивает на груди руки. Камера жужжит. Карле шепчет: «Посмотри вниз». Гляжу под: ноги и вижу: Тур и Детлеф стоят нормально, а Бейкер — на цыпочках, чтобь казаться выше ростом. «Норман, попробуй стань на пуанты!» Реплика непредвиденная, и Норрис тотчас же выключает камеру и микрофон.

Они здорово спелись, режиссер и его звезда. Недавно мы притворялись перед объективом, что обсуждаем ход путешествия. Норман солидно, как подобает штурману, вещал насчет оснастки «Тиг-риса». Карло злился. Улучил момент и атаковал Нормана не по сценарию: «В чем ошибка саутгемптонского опыта, где большой грот, на который возлагалось столько надежд?» Интервью приобретало остроту, но тут аппарат заело, весьма для штурмана вовремя.

Зря Карло нервничает. Против рожна не попрешь. Фильм определенно будет назван «Норман Бейкер и остальные».


ОСТАЛЬНЫЕ

Нас на борту отнюдь не одиннадцать, ковчег изрядно населен. Главным образом кузнечиками. Ночью они упоенно стрекочут. Асбьерн изловил одного. Матерый кузнечище позировал, ползал по столу, взобрался на ростр и улетел.

Вечерами навещают птички. Сядут на нос, на крышу хижины, развернутся, как флюгеры, клювами к ветру и качаются в такт судну, засыпая.

Чайки и днем сопровождают нас, умудряются даже присаживаться на спасательный буй, хотя это для них цирковой номер, потому что шар скользкий и крутится непрестанно.


ЧТО ЗА БОРТОМ

За бортом океан и рыбы. Мы на них охотимся. Карло подцепил корифену на крючок спиннинга, Рашад подстрелил вторую, третья поймана вчера. Тур сказал, что больше удить пока не разрешает, нет нужды брать у океана лишнее, не будем усугублять ошибок, допущенных человеком в отношениях с живой природой.

Здоровенные рыбины словно поняли, что на их ловлю наложен запрет, и водят хоровод вокруг лодки. Корифена удивительно красива — мощная высоколо-бая голова, каплевидное тело, золотисто-изумрудно-голубоватое, и стрела хвоста.

Вытащенная на воздух, корифена сперва отливает золотом, но очень быстро как бы покрывается патиной, становится серо-зеленой. Питается она в основном летучими рыбами, поэтому лихо хватает блесну, если та скачет по поверхности воды. Мясо корифены — деликатес.

Видели вдалеке кита. Иногда к лодке подходят дельфины и шумно дышат.

Только что объявились до того не подплывавшие рыбки, сантиметров тридцать в длину, чрезвычайно доверчивые — берут корм прямо из рук. Их визит меня насторожил: где прилипалы, там и их хозяева. Действительно, показались коричневые акулы, они шли строем, впереди двухметровый вожак, за ним четыре поменьше. Я потребовал у Тура вернуть ныряльщиков на палубу, и они вылезли с явным неудовольствием.


РУЛЮ ПО-НОВОМУ

То важное и полезное, что Эйч-Пи, несмотря на «козни» Норриса, все же построил, представляет собой великанское подобие верши: конус, образованный тремя стойками, канатным кольцом внизу и треугольной деревянной рамой вверху.

Ожидается, что конус этот, опутанный веревочной крупноячеистой сетью и опущенный с борта торчком, позволит с комфортом принимать ванну, а также вести подводные съемки. У Асбьерна при взгляде на вершу лицо вытянулось:

— Теперь нас запрут в эту штуку и запретят купаться.

Успокоил его: где тот злодей, который подменил бы океан лягушатником, да еще одиночным?

Акул, кстати, больше не видно, они рыщут, как правило, в свежую погоду, а у нас затяжной курортный штиль. «Тигрис» превратился в солярий, и обитатели его сигают за борт под любым предлогом и без предлога.

Автор этих строк нес предобеденное дежурство, при безветрии, на двадцатишестиградусной жаре, изныл, заскучал и прыгнул без зазрения совести в воду, такую же теплую (градус разницы), как воздух. В воде он встретил Тура. «А вахта?» — выдохнул Тур. «Формальность», — фыркнул вахтенный. «Закрутит!» — «Вырулим». Подплыл к веслу, взялся за лопасть и повернул ее, подплыл к другому и сделал то же. «Гениально!» — восхитился Тур и скушал доброго огурца.


ГОМЕОСТАТ

Объявил час психологических тестов и вынес из хижины ящик с верньерами, похожий на приемник старинной марки.

Принцип его устройства объяснен в дневниках «Ра». Поскольку лучшего объяснения мне не придумать, я, пожалуй, его повторю.

Представьте себе несколько душевых кабин, трубы которых соединены последовательно. Пусть в кабины войдут люди и, манипулируя кранами, попытаются создать себе подходящую температуру для мытья. Нетрудно догадаться, что сосед будет мешать соседу, пока, наконец, действия всех не согласуются.

Говорят, именно в душевой профессору Федору Дмитриевичу Горбову пришла мысль о приборе, на котором можно моделировать групповые взаимосвязи.

Названный гомеостатом, от греческого «гомеостасис» — «имитирую состояние», прибор имитирует, условно говоря, состязательную дележку общего пирога.

Ты должен вращением ручки вывести стрелку своего потенциометра на нуль. Но такие же потенциометры и у твоих партнеров, они выполняют ту же задачу и мешают тебе, отнимая ток. Значит, выбирая тактику, наступай, отступай, выясняй свой характер: кто ты — лидер или ведомый?

Тур, узрев гомеостат, обрадовался ему, как старому знакомому. Норрис встрепенулся: «Надо заснять». На здоровье, снимайте. Эйч-Пи с Асбьерном крутили ручки, стараясь вовсю, к ним подсел Карло, молниеносно вывел стрелку на «О», подтвердив тем самым свое право на лидерство. Ему помогло, правда, то, что он сталкивался с гомеостатом не впервые и сразу нащупал нужный алгоритм.


ПАЛЕЦ ГЛАВСТАРШИНЫ

В записках американского подводника Уильяма Андерсона говорится о забавном случае, происшедшем на борту атомной лодки «Наутилус».

Психиатры проверяли, как растет у матросов «Наутилуса» нервное напряжение, и сконструировали машинку: коробка с отверстием, испытуемый сует в отверстие палец, палец дрожит, касается датчика на кромке, и электронный регистратор фиксирует степень тремора.

И вдруг обнаружились чудеса: чем дольше длилось плавание, тем меньше у главстаршины Джона дрожал палец. Получалось, что нервы в походе не шалят, а наоборот, успокаиваются. Что не лезло ни в какие ворота.

Специалисты пришли в растерянность. А фокус объяснялся просто. Джон (или Джек, не помню) недолюбливал медиков и рад был им насолить. На первом обследовании он тряс пальцем так, что показания регистратора подскочили до астрономической цифры, а потом день за днем держал руку все более спокойно и таким образом путал экспериментаторам карты.

Проделка не родилась бы, блюди ученые конспирацию. Психологические исследования, как никакие другие, требуют чистоты методики, ибо чрезвычайно уязвимы в смысле артефактов. Поэтому большинство тестов рассчитано на одноразовое использование, подобно ребусу или головоломке.

О гомеостате этого не скажешь, у него несколько режимов работы, несколько вариантов коммутации, которые психолог может менять. И все же, повторяю, победа Карло должна была быть признана чистой.

Хотя, конечно, в принципе он — бесспорный лидер, активно влияющий на поведение группы. Жаль, что ему, при его волевых качествах, недостает гибкости. Ругается, когда эффективней шутить.


ШУТКИ

Формируя экипаж, Хейердал выдвигал наличие чувства юмора как один из главных критериев и был совершенно прав.

В обстоятельствах, предполагающих длительный сильный стресс, периодическая разрядка целительна, как живая вода. Недаром люди, связанные с риском профессий — моряки, летчики, склонны к розыгрышам, порой весьма изобретательным.

Член экипажа «Аполлона» Вэнс Бранд перед полетом в космос попросил свою дочь с подругами записать кое-что на магнитную пленку. Пока «Аполлон» и «Союз» взлетали, стыковались, кружили вместе по орбите, пленка ждала своего часа. Но вот корабли разошлись. Бранд вызвал Леонова и Кубасова по радио и включил перед микрофоном магнитофон. Послышались женские голоса, смех и взвизгивания на фоне льющихся струй. «Мы здесь принимаем душ, — сказал Бранд. — А вы что делаете?»

Нередкая тема экспедиционных розыгрышей — вариации на мотив «Чего мы лишены», и тут не всякому удается соблюсти меру. Кончалось кругосветное плавание подлодки «Тритон». Офицеры собрались к обеду. Кто-то подосадовал: «Эх, выпить бы стаканчик мартини!» Командир, ожидавший реплик в этом роде, подал тайный знак — и вестовой внес в кают-компанию поднос, на котором стояли фужеры с янтарным напитком, с маслиной на дне, проткнутой соломинкой.

Все словно ощутили запах вермута. Радость длилась до той секунды, когда самый нетерпеливый выпил залпом свой фужер холодной, искусно подкрашенной воды.

О дальнейшем — запомнил дословно — командир Эдвард Бич пишет: «Только что поднявшееся у офицеров настроение снова как будто упало. Я так и не понял как следует, была ли моя шутка уместной или нет».

Полагаю, что нет, и не поощрял бы подобных сюрпризов на «Тигрисе». Они у нас, к счастью, не в ходу. Мы частенько посмеиваемся друг над другом, подначиваем друг друга, но дураков друг из друга не строим. Тон, установившийся изначально на судне, — при всех исключениях — радушный, товарищеский, располагающий к искренности тон.


ВЕРХНЯЯ КОЙКА

Упомяну еще раз американских подводников.

Истории, которые я пересказал, почерпнуты из книжки «Вокруг света под водой», вышедшей в 1965 году в Воениздате. Книжка интересная, читал ее с увлечением. Походы «Наутилуса» и «Скейта» к Северному полюсу, всплытия и погружения в разводьях, многодневные подледные рейды «Сидрэгона», кругосветка «Тритона» — все это требовало недюжинной отваги, а иногда и настоящего героизма.

Но больше всего потрясло и удивило меня в этой книге другое.

Заболел матрос. Нужна срочная госпитализация. Командир, к его чести, принимает гуманное решение: прервать поход, подвсплыть, рискуя, что рекорд длительности пребывания под водой не будет засчитан, и передать больного на крейсер. Но до рандеву с крейсером не меньше суток.

Командир направляется в жилой отсек.

«Несмотря на все услышанное… я был совершенно поражен, когда увидел Пула. Опираясь на локти и колени, и спрятав опухшее лицо в подушку, он корчился от мучительной боли. Его койка была верхней, и забираться на нее надо было по приставному алюминиевому трапу. Трап был приставлен к койке, и санитар стоял на нем так, чтобы подхватить Пула, если во время очередного приступа боли тот случайно выпадет из койки.

Несколько подвахтенных матросов, занимавших соседние койки, испытующе смотрели на меня: «Неужели вы не можете сделать еще что-нибудь, чтобы облегчить его страдания?»

Как вы понимаете, потрясло меня в этой ситуации то, что никому из «испытующе смотревших» не пришло в голову уступить Пулу место на нижней койке.


КСТАТИ, О ПАЦИЕНТАХ

Не сглазить бы, но серьезные недуги нас обходят. Моих врачебных заслуг тут нет: здоровый климат, физические нагрузки, устоявшийся режим делают свое дело.

Что-то, конечно, регулярно случается: то ссадина, то порез. У самого — был грех — разболелись однажды горло и голова. Карло мучается с ногой по-прежнему, ладно, что не становится хуже. А теперь еще Герман.

Герман не вышел к началу вахты, я не будил его, на мостике двоим сейчас заниматься нечем. Через час он появился.

— Сладко спал?

— Какое спал, в ухе стреляет.

У него не в порядке барабанные перепонки, повредил при ныряниях и постоянно носит с собой капли. Но за борт лезет, и вот — обострение.

Трудно обследовать пациента, стоя на качающемся мостике, да еще если пациент управляет лодкой и крутит головой. Ничего толком при свете фонарика не разглядел, условились, что завтра утром осмотрю досконально и закапаю сильнодействующее из своей космонавтской укладки.


УКЛАДКА

В чемодане, обитом для амортизации рифленой кожей, в строгой системе размещена масса нужных вещей.

Там в пеналах, как патроны в газырях, рядком лежат ампулы-шприцы. В страничках блокнотиков из фольги запрессованы таблетки. В тубах — аэрозоли, от кашля, от насморка и особая — от ожогов и ран: попрыскаешь на пораженное место, и оно тут же покроется защитной бактерицидной пленкой.

Витамины. И скальпели. И всякого рода мази, жгуты, трубки. Ко всему этому приложена инструкция, пункты которой телеграфно лаконичны:

«Боли за грудиной — нитроглицерин — 1 т. — пенал «4».

«Невралгия — перцовый пластырь — наложить — карман-панель».

«Заболевания носоглотки — аэрозоль-камфомен — орошать — правый отсек вкладыша».

Похоже на рекомендации из старинных лечебников: «То-то врачуй тем-то». Но в такой якобы примитивности имеется непререкаемый смысл. Бортового врача на «Союзах» и «Салютах» нет, космонавт сам должен в случае чего быстро оказать помощь товарищу и себе. И медики позаботились о том, чтобы лечение проводилось как можно проще: взять из пенала, из кармана, из вкладыша, проглотить, впрыснуть, ввести.

Есть, правда, и более сложные рецепты. Фурункул предлагается вскрыть и обработать («набор хирургического инструмента — панель «3»), при потере сознания — делать искусственное дыхание («V-образный воздуховод — крышка») в сочетании с закрытым массажем сердца. Космонавты проходят перед полетом соответствующий инструктаж.

Хорошо, кабы не пришлось извлекать из ремешков эту самую воздуховодную трубку. Строгость предстартовых медицинских осмотров известна. Вероятность ЧП ничтожна. Ничтожна, но — наличествует.


ПРИМЕЧАНИЕ НА ПОЛЯХ

Как выяснилось на пресс-конференции в сентябре 1979 года, третьей основной экспедиции «Салюта-6» снился не только шум дождя. Валерию Рюмину: привиделось, что у него ноет зуб, и он j даже во сне испугался. А проснувшись, испугался еще больше, потому что зуб действительно ныл. К счастью, помогло лекарство и до «вскрытия и обработки» («стоматологической инструментарий — панель 2») дело не дошло.

Но возвращаюсь назад. На календаре январь-78, и в космосе еще не Ляхов и Рюмин, а Романенко и Гречко, с которыми очень хотелось бы обменяться десятком-другим слов.


ЧУТЬ-ЧУТЬ О КОСМОСЕ

Хотелось-то хотелось бы, но, видимо, ничего не получится. Прямой сеанс связи «Салют» — «Тигрис» натолкнулся на организационно-технические препоны. Московские собеседники, когда возвращаюсь к этой теме, отвечают уклончиво, надеются, что в конце концов пойму сам.

Ну и пусть. Все равно мы — орбитальная станция и камышовое судно — из одной упряжки. Не сочтите бахвальством, имеются в виду не масштабы, не мировой резонанс, а суть. Мы не слышим друг друга, не видим друг друга — есть, допустим, вероятность заметить над собой неспешно плывущую белую точечку, но уж нас-то оттуда наверняка не различат. Маршруты различны и конкретные задачи различны, а цель сближает нас и с антарктическими зимовщиками, и с вулканологами Камчатки, и с добровольцами, подвергнувшими себя длительному заточению в сурдокамере. Проникнуть в непознанное, отодвинуть предел человеческих возможностей на следующий рубеж — этим озабочены сейчас и Герой страны Георгий Гречко, и мало пока кому известный инженер Дмитрий Шпаро, готовящий лыжный марш на Северный полюс. Масштабы, повторяю, несхожие, суть одна.

В последнее время много пишут о том, что экипажи «Салюта» стали впрямую выполнять народнохозяйственные задания: ведут геологическую разведку, сообщают об ураганах и лесных пожарах, высматривают рыбные косяки. Несомненно, объем подобных работ с каждым полетом будет увеличиваться, и это прекрасно.

Только никогда все же не сведется роль космонавтов к несению пожарных, метеорологических и прочих утилитарных вахт.

Взаимоотношения теории и практики гораздо сложнее, чем о том порой толкуют в научно-популярных лекциях, — и знаем ли мы сегодня, чем, как, в какой области послужит людям тот же «Тигрис», скромный, каботажный, совершенно уж непрактичный его поход?


«АКАЛИ»

Шесть лет назад, в мае, от африканких к американским берегам отправился трехкилевой понтонный плот. Стартовала экспедиция «Акали», которую организовал мексиканский антрополог

Сантьяго Хеновес, наш сотоварищ по «Ра».

«Наша цель связана не с этнографией, не с медициной, не с установлением какого-либо рекорда. На борту «Акали» мы собираемся наблюдать и изучать самих себя».

Команда плота состояла из пятерых мужчин и шестерых женщин. Сто один день, гонимые мощным северным экваториальным течением, они прожили на восьмидесяти четырех квадратных метрах бок о бок, фиксируя свои ощущения, вплоть до интимных — им уделялось особое внимание, — в графах несчетных опросников. Остряки-газетчики обзывали «Акали» «плотом секса», на шаржах он красовался с бюстгальтером на мачте вместо флага.

Я не из тех, кто при слове «секс» скалит зубы. Любовь ничуть не меньше всего другого заслуживает изучения.

Что, однако, меня смущает: зачем для этого изучения грузиться на понтон и плыть из Лас-Пальмаса к острову Косумель?

Одно из двух: либо любовь в океане та же, что на суше, и тогда идея эксперимента беспредметна. Либо — не та же, а тогда опять-таки в чем идея? Человечество не собирается жениться и разводиться на плотах.

У нас на «Тигрисе» тоже ситуация достаточно искусственная, и мы тоже наряду с прочими занятиями «наблюдаем и изучаем самих себя», однако проблемы наши, ей-ей, жизненней, хотя прозаичней.


СЪЕДЕННЫЕ ОРЕХИ

Герман проверял запасы провизии, глянул в коробку с кокосами в шоколаде и обнаружил, что из двадцати штук осталось три.

Жестких продовольственных норм на борту нет, едим вволю, исчезла не еда, а лакомство, — и тут уже настораживает моральный аспект.

Несколько дней назад, помню, слышал возглас именно насчет них, кокосов, — пора, мол, прикончить, а то протухнут. Постановили дождаться, пока за стол соберется вся компания, чтобы пир был общим, — и благополучно про коробку забыли. А кто-то, выходит, не забыл. Выбрал момент и пороскошествовал втихомолку.

Тур попросил меня пожурить ребят без него, пока он будет на вахте. Я пожурил. Ребята возмутились, особенно Детлеф, но не повинился никто. Жаль. Беда не в конфете, а в характере отношений.

А сейчас выскажу крамольную мысль: с определенной точки зрения эпизод с кокосами меня устроил. Он явился для меня — бортового психолога — важным сигналом: на «Тигрисе» перестали друг друга стесняться, сняли, так сказать, галстуки и крахмальные воротнички.


БЕЗ ВОРОТНИЧКОВ

На «Ра» тоже первое время был «фестивальный» период, когда каждый старался повернуться к спутникам исключительно парадной стороной. Затем настали будни, мы знали, что они наступят, с тревогой ждали и заранее опасались их прихода, но боялись, как выяснилось, напрасно. Пусть без трений не обошлось, но в них-то и начали рождаться и закаляться истинные связи.

«Полюбите нас черненькими», — восклицал некий персонаж «Мертвых душ». Вот мы и становимся «черненькими», вернее, в крапинку, домашними, не прячущими ни достоинств своих, ни изъянов. Медовый месяц минул. Теперь примемся притираться всерьез.

Чтобы уж закончить о еде — большим спросом пользуются черные сухари. Тур не перестает удивляться тому, как это они хранятся, не плесневея, столь долго. Секрет прост: не давать сухарям подмокать.


ЧЕМ ЗАНИМАЕМСЯ

Погода в основном штилевая, ветерок то проснется, то стихнет, и мы без конца поднимаем и спускаем парус. Делаем это до того часто, что жизнь на борту похожа на сплошное парусное учение.

Манипулируем с гротом поменьше, с гротом побольше, починенным в Гамбурге после Нормановых портняжных упражнений, с топселем, фамильярно называемым в обиходе «носовым платком». Ставим тот, этот, по очереди, оба сразу. Распяливаем парусину на кустарном, из гребного весла, гике, дабы улавливалось и слабое дуновение. Когда дуновения исчезают, бросаем плавучий якорь и дрейфуем.

Весь вечер проспорили, убирать или не убирать на ночь «носовой платок», вроде бы надо, ветер оживает, но наверху перепутались веревки и карабкаться на мачту неохота. Ладно, не будем убирать. Но после ужина Норман вдруг нахмурился и полез воевать с канатами. «Не понимаю, — вздохнул Тур, — пока было светло, прохлаждались, в темноте — давай работать». Веревки были перерезаны, топсель упал — и тотчас, будто в насмешку, улегся ветер.

Закрепляем руль в позиции «на поворот», чтобы он обуздывал жгучее желание «Тигриса» свернуть вправо, — откуда это упрямство, не понять, так, видимо, складываются силы, действующие на корпус, парус и надстройки.

Перевязываем — с великими трудами — ножны боковых килей, вспомнив, что по советам саутгемптонских мудрецов они должны быть позади мачты.

А в промежутках — как на любом дрейфующем судне — экипаж благоденствует, капитан бдит и ищет, чем бы команду занять.


ЗАВТРА — ГРЕБЛЯ

Играли с Норманом и Асбьерном в шахматы (двое играли, третий маялся над душой). Подошел Тур, окинул доску хозяйским оком.

— У меня предложение. Оказалось, он придумал нам забаву

похлеще прочих. Если завтра ветра не будет, попробуем грести.

— Что врач по этому поводу думает?

— Врач думает, что это полезно для здоровья и для съемок неплохо, а для остального — ерунда. Помнишь, как мы гребли в Омане? За полтора часа — чуть больше полукилометра. И это в закрытой гавани!

— Ветер мешал.

— Да, на последнем кабельтове, а до того?

— И все-таки, если грести восьмером и подменяться, за день наверняка продвинемся миль на девять-десять.

Представил себе: целый день — «Пошел! Пошел!», — и мне стало грустно. Соседи тоже радости не испытывали. Тур же увлеченно развивал идею. Мол, эта акция имеет также научную ценность, потому что древние шумеры гипотетически гребли.

Я сказал: «Гипотетически они заставляли грести рабов».

Ничего себе открывалась назавтра перспектива…

В сумерках мне показалось — не ручаюсь на сто процентов, — что суровый материалист Карло, отрицающий суеверия, исподтишка постукивает по дереву мачты, колдует, вызывая ветер.

И он его накликал! Задуло ровно и сильно, мы лихо бросились поднимать паруса, и главный, и вспомогательный. Ветер не прекращался до утра и против обыкновения не утих и утром. Герман хлопал себя по животу и подпрыгивал, распевая: «Гребли не будет, гребли не будет!»


ЖЕЛАННЫМ КУРСОМ

Человек, севший в поезд, в первые минуты путешествия с любопытством глядит в окно.

Потом — раньше или позже — он открывает книжку, забирается на полку дремать, заводит знакомства, обследует вагон-ресторан — и даже забывает порой о том, что едет.

Я поймал себя на сходной забывчивости.

Неделя минула, как сплошной солнечный день. Мы возились с парусами и такелажем, купались, играли в гомеостатные игры, делали все описанное на предыдущих страницах — и одновременно мы двигались. То быстрее, то медленнее, рыская, встречая волну скулой, двигались — и притом куда нужно.

Четверо суток назад, проснувшись, я узрел солнце в правом дверном проеме, где ему не полагалось бы быть.

— Мы свернули? — спросил я Тура. — Какой курс?

— Ха, постарайся угадать.

— Неужели норд?

— Норд-ост. Держим 60°.

— Значит, и впрямь — к Инду?


ПЛЫВИ, МОЙ ЧЕЛН!

Океан, наконец, объявил свою волю. Не Мадагаскар, не Африка — долина Инда. Тур сиял и важничал, словно это он сам заставил небесную канцелярию обеспечить нам выгодный маршрут.

В дальнейшем, как не раз упомянуто, ветер капризничал, исчезал, возникал, но одному хранил верность: направлению. Был попутным, им и остался.

Сегодня, 26 января, мы на широте Карачи, в четырех-пяти десятках миль от побережья и идем вдоль него на восток.

Тур послал радиограмму — через Бахрейн в Норвегию — с просьбой получить для нас разрешение на визит в Пакистан. Ответ пришел быстро. Нам дозволяется посетить любой пункт пакистанской территории. Также сообщена сводка погоды: в Аравийском море — ветер северо-восточный, пять — тринадцать метров в секунду, видимость из-за песчаных штормов — одна миля.

Все точно, если не считать того, что в действительности ветер юго-западный, песчаных бурь нет в помине и остров в восьми милях от нас отлично виден.

Остров называется Астола. Теперь уже недалеко и до полуострова Ормара, с городком, который, по справочнику, славен фабрикой переработки акульего мяса. Астола же мал и необитаем, на нем нам смотреть совершенно нечего, как, впрочем, честно говоря, и на Ормаре тоже.

Мы ступим на землю близ устья великого Инда, там, где причаливали некогда камышовые прапращуры «Тигриса», откуда стартовали, возможно, и прародители шумеров, отправляясь заселять и цивилизовать Двуречье.

Далее наш путь продолжится посуху, в глубь материка, к занесенному песками, сенсационно обнаруженному, таинственному, когда-то многолюдному, доарийскому, протоиндийскому… а к чему именно, надеюсь рассказать в следующей главе.

Глава XI Четыре дня как неделя

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

На заре, труся по палубе в трусиках, я заметил, что вода за бортом как будто изменила цвет, но не осмыслил этого факта, забыл о нем и юркнул в хижину досыпать. Вскоре, однако, услышал, что Карло зовет с мостика: «Детлеф, Детлеф!» — натянул джинсы и вылез снова.

Прямо по курсу чернела огромная гора, слева вздымались скалы, между скалами и горой открывался вход в глубокую бухту.

Переложили руль, стараясь отвернуть в океан, но парус хлопал и грозил выйти из-под контроля.

Поставили боковые кили — словно выпустили, торопя вираж, закрылки.

Нас было трое на спящем корабле. Мы работали синхронно, без суеты, с кивка понимая друг друга. «Тигрис» плавно чертил дугу, пока еще слишком пологую, успеть бы с маневрами.

Тут выскочил Норман. Он мгновенно впал в состояние «Я-За-Вас-Отвечаю». Завращал глазами, закричал истошно, как для сотенного экипажа: «Лево руля! В лагуну! Быстрей!»

— Что ты кричишь? — зло спросил Карло. — Мина тебе приснилась?

Норман разорялся вовсю, и чего больше было в его воплях, паники или игры в капитанство, я не мог, как всегда, разобрать.

К заспанному Туру он бросился с возгласами типа «Пожар».

— Мыс не обогнуть! Там камни! Влево, влево!

Почему влево, откуда камни, где он их нашел?

— Я вчера прочел в лоции.

Так бы и сказал сразу, без лишнего шума. А лучше предупредил бы с вечера, по-штурмански: будьте начеку.

Карло чертыхался, разрушая сделанное. Убрали кили, сняли с мачты топсель и повернули.

Втягивались помаленьку в каменный мешок: горы слева, горы справа и песчаная равнина посередке. Равнина была обитаема, виднелись домики, пальмы. Нас обогнала, треща мотором, дау. С нее махали руками, но не отзывались ни на английские, ни на арабские фразы.

Карло произнес, ни к кому не обращаясь:

— Взяли бы нас на буксир.

— Ни в коем случае. Никто не должен говорить, что нас втащили в Пакистан на веревке.

— Есть, сэр! — гаркнул Карло. — Вахту сдал! — и демонстративно ушел в хижину. В таком раздражении я, пожалуй, его еще не видел.

Берег медленно приближался. Детлеф и Асбьерн сели в «Зодиак», промеряли по нашему курсу дно; когда лот показал пять метров, решили бросать якоря.

Бросили, опустив грот, оба якоря, они поволоклись и зацепились. Нас тут же развернуло кормой.

Отвязали рулевые весла, приподняли их, подняли гуару, боясь, что поскребем днищем по мелководью. Якоря, кажется, держали крепко.

Огляделись.

Стоянка не очень удобная, в стороне от деревни, в полукилометре от берега, — куда принесло, там и встали. Тур, видимо, жалел, что не послушался Карло, но отступить пытался с почетом: события развиваются согласно плану, переход завершен самостоятельно, теперь возможна и корректировка. Надо ехать на берег, связываться с местными властями и договариваться о буксире. Пусть этим займутся Норман и Рашад.

Делегация отчалила, мы остались в настроении неопределенно-ожидательном, как пассажиры самолета, когда аэродромная команда медлит подать трап.

В хижине работало радио. Бахрейн извещал, что норвежское консульство в Карачи предлагает выслать навстречу «Тигрису» корабль; подтвердить получение информации мы не сумели, мы слышали, а нас — нет. Сказывалось отсутствие Нормана.

Через полтора часа, благополучно проводив делегатов, вернулся перевозчик Асбьерн, пообедал и опять уплыл — встречать.

Прошло еще полтора часа. И еще три.

В бинокль берег выглядел обжитым, но сонным и каким-то архаичным. Если не брать во внимание нескольких грузовиков, проползших вдали, то можно было подумать, что ты перенесся во времена шумеров: овцы пасутся, бредет караван верблюдов, люди одеты в экзотические одежды. Они, несомненно, видят нас, но не выражают эмоций: соломенная ладья вписалась в привычную им действительность, и только.

Ни катера, ни лодочки, и товарищи запропали, а уж вечер скоро.

Асбьерн возвратился на закате, сердитый. Не хотят — как хотят, перебьются, не маленькие. Начертал им на песке записку.

— А они прочтут ее в темноте? — сухо спросил Тур.

Пролетела к морю огромная стая черно-розовых фламинго, сплошным облаком закрыла солнце, и мы стали готовиться к ночи. Засветили лампы, проверили якоря, а ветер крепчал, и волны накатывали, и якорные канаты звенели, как струны.

Тур предупредил, что мы должны спать не раздеваясь, дежурить по двое и уложить самое ценное в водонепроницаемые мешки. Три варианта возможны: якоря начнут пахать грунт, и мы наедем на отмель, либо канаты оборвутся, и на ту же отмель вылетим с размаха, либо не случится ни того, ни другого, и безаварийно переживем эту штормовую прибрежную ночь.

Тревожила пропажа Нормана и Рашада. Не случилось ли чего с ними на незнакомой земле?

Но замерцали огоньки, не там, откуда мы ждали, а с моря, и затарахтел движок, и послышались голоса. К нам шла дау, с ее борта кричали, чтобы мы скорее ловили буксир, и Норман, конечно, размахивал руками и устраивал всеобщий аврал.

Как прилипчив ажиотаж! Не успев сообразить, что и для чего мы делаем, мы бросились привязывать трос, дергать якоря, они не поддавались, требовалось подтянуться кормой, с кормы дау зайти не могла — полчаса толкотни в темноте, криков, усилий, и капитан шхуны покинул нас, обещав навестить утром.

Рашад и Норман накинулись на еду и с набитым ртом выкладывали новости. Полуостров похож очертаниями на лопату. Штык ее — гористое плато, вдающееся в океан, а рукоятка — перешеек. Его ширина — около мили, по ту сторону — поселок, а в поселке рынок, смесь почты и полицейского участка и прочие блага. Туда они и сговорились буксироваться! Вокруг мыса, ни больше, ни меньше!

Норман, гордый проявленной инициативой, повествовал и ждал похвал, а нам открывалось, какую горячку пороли мы только что и какой опасности избежали.

Представим себе: шхуна тащит «Тигрис» вдоль скал, а ветер прижимной и волнение семибалльное. Трос обрывается, как это уже было в истории со «Славском». Нас выбрасывает на рифы, молотит, помощи ждать неоткуда. Вот и конец путешествию.

Хороши бы мы были, не окажись якорное железо умнее нас.

Карло в трапезе не участвовал, глядел волком, молча отправился на мостик, подальше от всех. Чуть выждав, я присоединился к нему.

Посидели, понаблюдали луну в рваных тучах.

— Уйду я от вас, ребята. Прямо в Карачи и уйду.

Заявление не содержало неожиданностей. Еще утром Тур сообщил по секрету, что у Карло намерения, печальные для «Тигриса» и губительные для него самого. Не впервой ему конфликтовать со спутниками, подобное же случилось в альпинистском лагере в Гималаях, на маршруте по следам Марко Поло он перессорился со всеми, включая собственного сына. Налицо линия поведения, о которой уже возникает крайне нежелательная для Карло молва.

Я слушал Тура и прикидывал, что можно сделать. Стресс есть стресс, так или иначе пар из котла вырвется. Попробую отжать предохранительный клапан. Скорее бы ночь.

— Чудак ты, Карло. Кто тебя обижает?

Хлынул ливень обвинений. Норман груб и некомпетентен, Норрис его поддерживает, Детлеф пляшет под их дуду Тур им троим потакает.

Терпеливо давал выговориться, сочувствовал, поддакивал и пытался исподволь внушить, что не надо возводить мелочи в принцип и брать в голову пустяки.

Не думаю, что убедил его; может быть, от чего-то отвлек, чем-то рассмешил, а в чем-то он, правда, со мной согласился.

Поживем — увидим.

Повторю неоднократно сказанное: стоянки для нас — горе. Взрыв неспроста произошел сегодня, накануне высадки, близ суши. «Береговая болезнь» — так бы я это назвал.

Написал и понял, что назвать — не значит объяснить. Да, действительно, на берегу мы другие, чем на воде, — а почему?

Может, потому, что в плавании наша жизнь монотонней? Меньше событий? Меньше ситуаций, когда надо быстро принять решение?

Что, в самом деле, вывело нынче Карло из себя?

Утренние вопли Нормана; отказ Тура от финишной буксировки; пропажа гонцов; чудом не состоявшаяся авантюра ночного похода.

Целый букет бестактностей, оплошностей, недомыслия и прямого безрассудства. Такой уж выдался день. Но, ежели вдуматься, волею судеб это был День поступков, день, в который морякам «Тигриса» не однажды и не дважды пришлось проявлять инициативу, действовать на свой страх и риск.

Свернуть, не свернуть? Пристать, не пристать? Спешить, не спешить? Совещаться некогда, даешь мгновенный выбор.

Отсюда — издержки.

Карло не намерен их прощать.

Карло придумал себе модель идеального экипажа, где каждый каждому брат, где немногословные парни, отважные и сентиментальные, поют хриплым хором и делятся последним куском.

«Мы спина к спине у мачты, против тысячи вдвоем…»

О том его тоска и мечта. Порой ему кажется: мечта начинает сбываться. Это — когда мы сообща, натужившись, тянем брасы и дружно хохочем над застольными россказнями.

Но путевая стабильность обрывается, возникает прибрежное, непредвиденное, пусть не столь грозное, как шторм или шквал, но непредвиденное, — и обнаруживается, что мы, увы, не ангельский сонм.

Нет у нас за спиной крылышек. Мы нервничаем. Ошибаемся. Снизойди, Карло!

Не снисходит. Не замечает, что сам точно так же не бог.

И прекрасные его душевные качества, иной раз взглянешь, словно бы поражены артритом: требовательность, закостенев, обернулась придирками, критицизм — брюзжаньем, юмор — ядом.

Воистину наши недостатки суть продолжение наших достоинств.

На днях — забыл, в связи с чем, — спросил Тура, насколько доверяет он познаниям Нормана после того, как онкрупно нас подвел.

— Доверяю, как раньше, — ответил Тур. — Норман заблуждался, но в поисках лучшего. Его просчеты — просчеты специалиста, каковым он, несмотря ни на что, является.

Возьмем, к примеру, тебя самого, — продолжал он, вдохновляясь. — Ты можешь, не дай бог, напутать в диагнозе, но из этого не следует, что в лекарском ремесле ты разбираешься хуже, чем я.

Аналогия меня не убедила. Промах промаху рознь. Если Норман — лекарь, то чем считать пресловутый гамбургский грот: неудачной операцией аппендицита? Мышьяком, прописанным вместо касторки?

— Случай, что говорить, тяжелый, — отшутился Тур, — но не смертельный.

Неколебим он — в чем? В благодушии? — нет, все-таки напишу: в доброте.

Медленно шла к рассвету эта невеселая ночь. Ветер стал тише, туч стало меньше. Вдали переливались огни, там, здесь, островками. Сколько таких островков рассеяно по свету? Один из них — наш кораблик, наш обособленный и непростой мир.


ДЕНЬ ВТОРОЙ

Утром волны успокоились, ветер прекратился. Вчерашняя дау сдержала слово, вернулась, мы легко с ее помощью снялись с якорей и оттянулись от берега туда, где поглубже.

А затем произошло непонятное: на дау то ли запамятовали за ночь, о чем договаривались, то ли не поняли этого накануне. Как ни пытались мы растолковать, что нам нужна другая сторона полуострова, они улыбались, пожимали плечами и, отцепив буксир, ушли.

Спасибо им и на том.

Нынешняя стоянка безопаснее, чем предыдущая. Она мористее почти вдвое.

Асбьерн возобновил зодиачную переправу, отвез на сушу Тура и Германа, следующим заходом — Норриса и Карло. Ожидающие очереди коротали время кто как. Норман, настроенный с корабля не съезжать, сел к рации. Бахрейн по-прежнему нас не слышал и вещал на авось. Норвежское посольство рекомендует «Тигрису» связаться с местной береговой охраной. Мысль удачная, но где она, охрана? Залив точно вымер.

Третью пару пассажиров «Зодиака» образовали Тору и я.

Плыли минут двадцать и приплыли. Между скалами и морем узкая песчаная полоса, ступили на нее, не замочив ног. И оказались в царстве известняка и вулканической лавы. Вода и ветер проделали в камне фантастические щели, пещеры и ниши. Полное безмолвие, пахнет йодом — ощущение такое, будто лишь слегка опоздал к сотворению мира.

Тору остался с кинокамерой ждать высадки Детлефа и Эйч-Пи, а я побрел по песку в деревню.

Деревенька жалась на прибрежном карнизе; несколько хижин, словно слепленных из серого папье-маше. Хижины одинаковы — сарай размером чуть больший, чем гараж, с двускатной крышей и дверным проемом, без окон, покрытый пальмовыми циновками. Рядом — совсем уже типа шалаша — хлев. То и другое огорожено плетеным забором.

Скот пасется тут же; что он ест, непонятно — кроме колючек, на песке ничего не растет.

Гуляют куры, мелкие, как цыплята. Под акацией возле перевернутой лодки возятся люди, обмазывают ее корпус какой-то ваксой.

Подошел поближе — в нос ударил острый запах рыбьего жира: они растирают печень акулы и олифят ею доски.

«Салям алейкум!» — «Алейкум салям», — и протянутые радушно руки. «Америка?» — «Россия». — «А, гуд» (не вру, точно, как в газетах пишут). Угощаю сигаретами, в ответ получаю два сырых яйца величиной с небольшую сливу и тут же их выпиваю.

Словарный запас исчерпан, стоим, смотрим друг на друга, улыбаемся. Затем они возвращаются к прерванному делу.

Через сотню-другую шагов начали попадаться приметы двадцатого века: армейские палатки, здания с антеннами и метеоплощадками. Но по-прежнему тянулись вдоль дороги серые заборы, за ними скучали ишаки, кое-где возлежали верблюды.

Меня догнал симпатичный парень и спросил на ломаном английском, куда иду. «На ту сторону перешейка, там мои друзья». — «Я провожу». Пошли вместе. Навстречу шел еще один парень, тоже сказал, что проводит. Пошли втроем. Потом вчетвером — к нам присоединился мужичок постарше, его величали сержантом. Свита росла на глазах, со стороны уже могло показаться, что меня конвоируют. Но спутники были — сплошное дружелюбие и гостеприимство.

Поселок стал цивилизованным, каменным, однако усадьбы совершенно того же типа, что и циновочные: дом, подсобное помещение, дворик, забор.

В один такой дворик меня завели, я было решил, что мы у цели, ан нет, рано радовался. Хозяин, говоривший по-английски сносно, предложил мне стул, выслушал, закипел: «Друзья, друзья!» — объяснил что-то провожатым, и мы двинулись дальше.

Подошли к дому, выглядевшему солидней прочих. Двор, коридор, поворот, комната. Первое, что я увидел, — кровать. На ней сидел человек в форме, весь в мухах. Воздух был насыщен мухами, как парился паром. В жужжащей атмосфере восседали еще три джентльмена: пакистанец, Герман и Тур. Они пили чай из стаканов, сплошь облепленных мухами. Завидев меня, они приветственно замахали руками, послав на меня тучу мух, я тоже приветственно замахал, отсылая мух назад.

На шее у меня висел фотоаппарат: тот, кто в форме, спросил: «Удалось сделать снимки?» — «Да!» — с гордостью воскликнул я. Тур и Герман расхохотались, пакистанцы — полицейский и начальник рыбного промысла — им вторили. Берег— запретная зона, и появляться здесь иностранцам, а тем более фотографировать не дозволяется. Но пленку никто не отбирал, не засвечивал, хозяева были настроены добродушно.

— Есть паспорт? — весело осведомился полицейский.

Протянул ему визитную карточку. Начальник рыбной конторы попросил и себе такую же, поблагодарил и бережно спрятал.

Тур торжествовал: по мнению здешних знатоков, наша стоянка в заливе — лучше не надо и перебазироваться куда-нибудь нет никакой нужды. Завтра утром в Карачи пойдет дау с грузом соленых акул и сопроводит нас. Обстоятельства складываются прекрасно.

Вышли на улицу и услышали треск мотоцикла. Кто это катит в клубах пыли? За рулем — офицер, а за ним — вот встреча-то — Карло! Бродя по поселку, он попал прямо в руки начальника береговой охраны, которого мы разыскиваем.

Отправились все вместе в обратный путь, к деревеньке, к палаткам; они — это я заметил, когда еще шел сюда, — стоят как раз на траверзе «Тигриса». Неужели не уследили за его приходом? Хотя да, была пятница, выходной день, и бдительность слегка притупилась. Зато в остальные дни — ох, рано встает охрана!

Рядом с палатками — небольшой домик, вроде сторожки, в нем нас ждали Эйч-Пи, Детлеф, Норрис, Тору, мы обрадовались им, они нам, словно век не виделись. Состоялась краткая процедура паспортной регистрации — наши имена и прочие данные были зафиксированы на бумаге.

Далее компания, только что собравшаяся вместе, вновь разделилась. Карло, Тору, Детлеф поспешили к «Зодиаку», возле которого уже, наверное, соскучился Асбьерн. А для оставшихся обещал организовать транспорт главный рыболов.

Но прежде он ушел договариваться об аренде завтрашней дау и отсутствовал минут сорок. На часы мы, правда, избегали смотреть и всячески старались скрыть нетерпение.

Вернувшись, пакистанец объявил, что дело в шляпе, что дау отправляется с противоположной стороны перешейка и мы туда должны добираться своим ходом. Лицо Тура на мгновение вытянулось, но он справился с эмоциями и выразил сердечную благодарность.

Четверть пятого, а на три назначался радиосеанс. Давным-давно пора домой. «Да, да», — соглашались хозяева, улыбались, шутили и не ударяли палец о палец. У берега не виднелось ни катера, ни мотобота, на песке обсыхали весельные каноэ. Очевидно, какая-то из них и послужит транспортом. «Это ж по меньшей мере еще час», — шипел Тур.

Явились лодочники и занялись спуском каноэ на воду.

Спускали ее, перекладывая от кормы к носу четыре деревяшки с желобом для киля. Пять шагов — и пауза. Три шага — и пауза.

Наконец, нас пригласили садиться.

Усаживались на дно, как при академической гребле, только лицом вперед, тесно, чтоб уместиться. Кроме нас пятерых, село еще восемь человек: двое на веслах, один правит, двое — начальники, прочие просто так.

Лодка пошла, и Тур завопил, как оглашенный: «Утопим камеры! Норрис, сядь по центру! Юрий, держись!»

Норрис никак не мог просунуть свои длинные ноги под банку, мне не хотелось хвататься за борта, так как ладони прилипали к акульей смазке, а схватиться подмывало, ибо лодка качалась и норовила опрокинуться. Но спутники наши чувствовали себя превосходно. Зря мы, видимо, опасались: длинные шесты-весла с деревянными кругами на концах служили по мере надобности ауттригерами, гребцы опирались ими на воду и убирали крен. Все же и при понимании этого ощущение, что сидишь на плечах канатоходца, не исчезало.

Работяжка «Зодиак» успел сбегать к «Тигрису», разгрузиться, вернуться на берег за последним пассажиром и нагнал нас на полпути, как ту черепаху из басни. Мы передали с борта на борт, от греха подальше, аппаратуру и длинноногого Норриса. Норрис, оценив картину со стороны, заржал и вскинул камеру. Я представил себе, как торчат из пироги наши головы: моя — в белом картузе, Тура — в кепи, Германа — в индийской повязке, Эйч-Пи — без ничего, белобрысая, и разделил Норрисово веселье, а товарищи с готовностью разделили мое, так что мы вправду чуть не перевернулись — от общего хохота.

Третий челночный рейс, уже совсем коротенький, Асбьерн сделал специально для нас. И мы с Эйч-Пи не без удовольствия перелезли на «Зодиак», оставив Тура и Германа допивать чашу экзотики до дна.

Что касается вещественной чаши, то вскоре по прибытии на корабль она заходила по кругу. Семь пакистанцев воздавали должное араке, кофе и печенью. Восьмой нес вахту в каноэ, удерживал ее у борта и тоже не был обнесен.

На «Тигрисе» нас ожидало известие, полученное Норманом: из Карачи вышел буксировщик, следовательно, нужда в дау отпадает. Тем не менее — огромное спасибо добрым ормарцам, не пожалевшим для нас хлопот.

Мы тепло попрощались с ними, и лодочка-эквилибристка, шустро взмахивая лапками, засеменила прочь.

Вечер и ночь прошли спокойно, без происшествий, кроме того, что ветер посвежел.


ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Проснулся от чудного запаха, в реальность которого не сразу поверил. Попросил Тура — он славится обонянием — угадать, что на завтрак. «Чую блины», — подтвердил он и, довольный, крякнул.

Творец пиршества Асбьерн под удары в колокол последовательно извещал, что до приема пищи восемь с четвертью минут, пять и три четверти и — ура! — ровно две с половиной секунды. «Доброе утро», — сказал я по-русски, садясь за стол, и услышал в ответ: «Гу моррен», «Гутен морген», «Гуд морнинг», «Буэнос диас», целую гамму разнообразных «добрых утр».

Так у нас заведено: здоровается каждый на родном языке.

За едой обсуждали программу дня.

Тур предложил до прихода буксира форсировать киносъемки. На пленке нет пока ни верблюжьих караванов, ни деревенского быта, ни — в должном количестве — пейзажей. Важно, чтобы снятое не имело абстрактно-этнографического характера. Фильм прежде всего о путешествии «Тигриса». Пусть оператора сопровождает кто-нибудь из экспедиции, готовый, когда нужно, дополнить своим присутствием кадр.

Задача ясная. Но ее вдруг запутал Норман. Он взял слово и произнес длинную, набитую терминами речь о документалистике, о скрытой камере, о методах репортажа. Мы сперва не понимали, к чему он клонит. А клонил он к тому, что надо послать на сушу не двоих, но троих-четверых, и детально инсценировать (он выразился: «Восстановить событие») вчерашние приключения, визит в поселок, знакомство с местным начальством и т. д.

Норрис одобрительно поддакивал, и нас осенило: суть не в каньонах и верблюдах, до них ли, если сам Норман не запечатлен на пакистанской земле! Эпопее «Бейкер на «Тигрисе» грозит идейно-художественный ущерб, и на это нам прозрачно намекают.

В бой рвался Карло, сейчас наговорит резкостей, и вспыхнет скандал. Но Карло меня порадовал. Спокойно и доказательно он объяснил, что ормарский эпизод нуждается лишь в досъемках, доснимать следует монтажно, с учетом имеющегося материала. Странно будет, если на экране в «Зодиак» усядется Эйч-Пи, а выпрыгнет из «Зодиака» Рашад. К сожалению, Рашад и Норман не сходили вчера с корабля, значит, и сегодня придется обойтись без них.

Норрис — он как-никак профессионал — признал правоту оппонента, Норман умолк.

Итак, на съемки отправились оператор Герман и статист Асбьерн. На Асбьерна пал выбор потому, что он лучше других управляется с «Зодиаком», киногеничен, спортивен и по скалам лазает ловко, а лазать предстояло, Герман предвкушал грандиозные ракурсы.

— Полтора часа и не более, — повторял Тур, провожая киногруппу. — Помните, шлюпка у нас одна!

Они уплыли, арестовав экипаж «Тигриса» на рейде, лишив с берегом всяческих контактов. Как всегда бывает, контакты тотчас же после их отъезда остро понадобились.

Бахрейн сообщил по радио, что никакой буксир к нам не идет и не собирался идти, кто-то, неизвестно кто, напутал. Тур вскипел. Надо немедленно мчаться на сушу, извиняться, бить челом, срочно организовывать новый эскорт, так как дау, с которой договаривались, уже ушла в Карачи. А мчаться не на чем, шлюпки нет.

Мы успокаивали шефа: полтора часа ничего не решают. Мы упустили из виду, что, когда Герман начинает работать, он забывает обо всем…

Час за часом тянулся в нервном ожидании. Берег сквозь стекла бинокля так близко! Кажется, различаешь даже две крошечные карабкающиеся в гору фигурки. Но привлечь их внимание мог бы разве что дым сигнального костра.

Вновь и вновь Тур связывается с Бахрейном. Диалоги осложнялись тем, что ни единого слова не произносилось впрямую. Тур мялся, недоговаривал, разводил дипломатию — он хотел получить буксировщик не по просьбе, а в виде подарка, который мы соизволили бы принять. Он боялся, что экспедицию сочтут неспособной обойтись без чужой помощи.

Бояться же, в сущности, было нечего.

«Тигрис» благополучно прибыл в Пакистан, Ормара или Карачи, не столь уже важно. Имей мы, скажем, в распоряжении вертолет, мы могли бы оставить корабль в этой бухте и слетать на два-три дня в любые нужные нам пункты страны.

Пилот не перестает быть пилотом оттого, что последние плиты аэродромной полосы проезжает за тягачом. В такси или на метро добирался с вокзала пассажир — все равно он только что с поезда.

Буксировка, ни в чем нас не компрометируя, желанна экономией драгоценного времени. Состояние корпуса «Тигриса» свидетельствует: полжизни он уже прожил. За восемьдесят дней на воде (сегодня ровно восемьдесят) он погрузился примерно на метр; еще метр в запасе, но теперь, когда камыш намок, скорость погружения увеличится.

Допустим, впереди месяца полтора, до того, как сядем на палубу. За эти шесть недель хорошо бы сплавать подальше, вернуться от Азии к Африке, пересечь экватор, спуститься к Мадагаскару — планов хватает. И жалко тратить лишние сутки на бессмысленную перекочевку из одного пакистанского порта в другой пакистанский порт.

А похоже, что это нас и ожидает.

К тринадцати часам на судне воцарилась молчаливая паника. Никто ни с кем не заговаривал. Каждый читал мысли другого: пошли в каньон, полезли наверх, сорвались, разбились.

Детлеф забрался на мачту с биноклем и доложил: «Зодиак» на суше, вокруг ни души.

Самое ужасное в жизни, по-моему, — неопределенность и сознание собственного бессилия, невозможность вмешаться. Хоть плот сооружай из пустых канистр, но против ветра на нем не выгребешь.

Так мы прокуковали, в тоске и в неведении, до пятнадцати часов, покуда Норрис не углядел в тот же бинокль обоих гавриков на пляже.

Что им сказал Тур после их возвращения, опускаю, ибо цитата слишком приземлила бы облик нашего знаменитого лидера. А приехали они довольные, без угрызения совести, с кучей любопытных находок, в основном обызвествленных ракушек.

Таким образом, бесповоротно определилось, что сегодня нам отсюда не сдвинуться. День пропал. Дабы не проворонить завтрашнего, принято решение командировать в деревню делегацию с ночевкой. Задача — обеспечить киносъемку местного населения и — в который раз уже — ангажировать дау до Карачи.

Делегаты — Карло и Рашад.

Они отчаливали опять же под роскошные запахи — Эйч-Пи стряпал пиццу с рисовым пудингом. Но ждать ужина не пожелали — были полны энергии и решимости не подкачать.

Ночные вахты нынче отменились: ветра нет совсем и волнение нулевое.


ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Встали затемно. Тур и Детлеф, доглатывая куски на ходу, бросились к шлюпке — будить послов и спрашивать с них отчета.

Путешествие на «Зодиаке» туда и обратно занимает сорок пять — пятьдесят минут. Эйч-Пи — он за перевозчика — вернулся с информацией: Карло и Рашад времени не теряли, шхуна найдена и зафрахтована, деревенский учитель обещал ближе к вечеру организовать народное гулянье.

Отбыли с судна Тору и Асбьерн: Тору — снимать пейзажи, Асбьерн — сниматься на их фоне.

Спустя пятьдесят минут «Зодиак» вновь у борта. Очередная информация от Эйч-Пи: шеф распорядился уволить на берег всех желающих. Дежурить, приплыв с последним рейсом, будет Рашад. Он сухопутным гостеприимством сыт по горло, мало спал и киснет.

Сели в шлюпку Герман и Норрис. Следующая очередь — наша с Норманом.

Упаковал сумку со своими аппаратами в пластиковый мешок, взял немного воды, хлеба, сыра и был готов. Подогрел вчерашний обед и кликнул напарника к столу.

Забыл написать: как утром Тур ни спешил, Норрис успел втянуть его в крошечный конфликт. Речь шла о том, что для съемок нужно переставить корабль иначе по солнцу, то есть привязать рулевые весла, поднять парус, извлечь из грунта якоря, развернуться — маневр для «Тигриса» совершенно нереальный в узкой бухте. Однако Норрис настаивал

безапелляционно, как режиссер в павильоне: «Этот прибор туда, а тот сюда». Тур даже растерялся под его натиском.

— Удивительные вы с Норманом ребята, — не выдержал я. — Вчера один вдруг взял на себя роль киномэтра, сегодня второй метит в капитаны.

Норман услышал, промолчал, но запомнил. И сейчас, наедине со мной, за тарелкой спагетти дал волю словам.

Разговор коснулся прежде всего отношений с Карло. К изумлению моему, в адрес Карло высказывалось абсолютно то же, что Карло говорил в адрес Нормана. Оба сетуют на одинаковое: на некомпетентность и бестактный тон.

Что ж, болезнь общая — пусть и рецепт общий. Любому на «Тигрисе» надлежит быть терпимым, не чваниться, не превышать полномочий… и осекся.

На меня глядели глаза искренне огорченного человека, настроенного не шуметь и оправдываться, а разбираться, что к чему.

Он отнюдь не нападал на противника, он стремился — потрясающе! — его оправдать: да, у Карло болит нога, да, его ущемленность можно понять, на «Ра» он был единственным репортером, а здесь их четверо.

Он извинился за свою вчерашнюю эскападу. Извинился за Норриса: парень с фанаберией. И открыл наболевшее:

— Я тоже не полновластный штурман, как на «Ра». Каждую цифру бегут проверять к Детлефу. Разве не обидно?

Меня жег невыразимый стыд.

Подумал ли я хоть раз, что самонадеянный, кичливый Норман испытывает душевный дискомфорт?

Выстроена удобная схема, определены амплуа: тот — субъект, этот — объект. Норман давит, Карло страдает. Но ведь рядом со мной не марионетки, не шахматные фигуры. Рядом со мной люди.

Беспардонный крикун Норман… Именно он, если надо, лезет с ножом на верхушку мачты, что-то там связывает, развязывает, висит над бушующей бездной.

Мы браним его за ляпсусы, а за ежедневную возню его с рацией, за голоса наших знакомых и близких в эфире кто-нибудь его поблагодарит?

Да, он ошибается, но там, где он действует, мы наблюдаем! Мы злословим насчет испорченного паруса, а сами давно ли узнали, чем отличается от спинакера грот?!

Помню, я умилялся, читая в книге Крузенштерна «Путешествие вокруг света», в первой ее главе, как командир отстранил от похода матроса, который «перед тем за 4 месяца женившийся, сокрушаясь о предстоящей с женой разлуке, впал в глубокую задумчивость». Представляете, «за глубокую задумчивость» отстранил! И разглядел эту «задумчивость» в предстартовой суматохе, безошибочно обнаружил среди служителей того, «в коем приметно были уныние», и понял, что «принуждения делать не надо»!

Нас на «Тигрисе» всего одиннадцать, я медик; о чем же у меня должна голова болеть, как не о том, чтобы у моего десятка не нарушалось «спокойное и веселое состояние духа»?

Вот сидит передо мной мой товарищ, печальный, незащищенный, на себя непохожий. И неловко мне за избитые словеса, какими мнил я отделаться. Прости меня, Норман. Вряд ли вы с Карло за оставшиеся недели подружитесь, вряд ли Норрис перестанет форсить, но дай нам, как говорится, бог беречь друг друга, уважать друг друга, дай нам бог подавлять наполеончика внутри. Он и во мне таится, тщеславный, заносчивый, нет-нет и мелькнет над лысиной бонапартова треуголка. Се ля ви! Куда денешься?

А Тур между тем, рискуя прослыть бесхарактерным, равно щадит и Норманову амбицию, и Карлову пристрастность, и Асбьернову инфантильность… Тур верен главному: тому, что нас объединяет, а не наоборот.

Мы закончили вконец затянувшийся полузавтрак, полуобед. «Зодиак» задерживался. Я пошел мыть миску и увидел, что к нам движется мотобот, а в отдалении маячит судно странных очертаний, с лебедкой. На борту мотобота надпись: «Язон».

Судно — спасательный буксир — было норвежской приписки. Молодой капитан по фамилии Хансен радостно нас приветствовал.

С подобной вестью медлить негоже. Через минуту мотобот нес меня к берегу. Норман остался ждать шлюпки и Paшада.

Рашад маялся на кромке пляжа, с опухшим лицом и затуманенным взором. Ночь выдалась для него бурной. Вероятно, нажевался бетеля или другой какой-нибудь дряни.

— Что с тобой?

— Устал.

— Болен?

— Устал. — И прячет глаза. Попросил норвежцев переправить его на «Тигрис», поскольку «Зодиак» отсутствовал, неугомонные съемщики уплыли на нем, наверно, в каньон.

От палаток береговой охраны быстрым шагом спешил Тур.

— Говорите по-английски? — крикнул он капитану еще издали.

— Хансен, Берген, — ответил тот. Тур расхохотался.

Они моментально условились, что «Язон» проводит нас до Карачи и, если понадобится (обязательно понадобится: заверил мысленно я), возьмет на буксир. Капитана не смутила задержка из-за кинопраздника, он вообще предложил отойти завтра утром. Выкраивались полсуток откровенно туристских, без хлопот.

На «Ролексе» слегка за полдень, до гулянья два с половиной часа. Прикинул: дай схожу в поселок, побываю на базаре и взгляну, как здесь принято выражаться (в лоции тоже так написано), на «акулью индустрию».

Пакистанец, который все время старался держаться к нам поближе и показывал свое очень секретное удостоверение, вызвался меня сопровождать.

Шли знакомой дорогой, он без умолку болтал на смеси английского и урду. Когда навстречу показывались женщины, он громко предупреждал о чужаке, они сворачивали, садились на землю и закрывали лица.

Базар представлял собой несколько кривых улиц с лавочками, где имелись различные, усеянные полчищами мух, товары. Продавцы и покупатели изумленно на меня глазели.

Осмотрев базар, пошли к акулам. Индустрия давала о себе знать уже на дальних подступах — острой вонью и ручейками мутной жижи, сочившейся из-под забора.

Площадка, огороженная пальмовыми циновками; на воротах, как вывеска, — громадный акулий хвост и челюсти, сквозь которые я свободно бы пролез.

Внутри ограды кучами лежит мелкая свежая рыба, а рядом, в ямах, обмазанных глиной, по колено в багровой жидкости стоят люди и перебирают акулье мясо.

Я не очень брезглив, случалось и перекусывать в анатомическом театре, но тут стало тяжеловато.

Надо еще упомянуть о невероятном количестве (мухи — само собой) кошек и собак, причем последние в большинстве своем тощие и облезлые, очевидно из-за отравления витамином А, так как они жрут акулью печень.

Провожатый настоятельно приглашал в чайную, но я отказался.

На обратном пути встретили Германа. Герман фотографировал верблюда, а вокруг покатывалась от хохота толпа ребятишек, для которых Герман был таким же зрелищем, как для Германа верблюд.

У палаток нетерпеливо прохаживался Тур:

— Подите поглядите на пирамиду!

— ?!

— Ну, не пирамида, скорей пирамидка, ступенчатая, не древняя, но ориентирована по странам света.

Мистический человек Тур — куда ни ступит, там непременно отыскиваются пирамиды. После двухчасовой прогулки под палящим солнцем археология, каюсь, меня не прельщала. Чуть-чуть обиженный Тур увлек за собой Германа, а мы с Карло улеглись в палатке на койки и расслабились.

Затем состоялся деревенский праздник. Парни и мальчишки стучали в барабан из акульей кожи, плясали и пели, устроили борьбу. Педагог-устроитель распоряжался, вел программу, суетился больше всех и посматривал на гостей — довольны ли.

Мы, правду сказать, не были довольны. Жалели, что затеяли эту съемочную показуху. Унылым и натужливым выглядело веселье по заказу, возле нищих домишек, на усыпанном рыбьей чешуей песке.

Тур хмурился. Возможно, он вспоминал свою Фату-Хиву, остров, где его мечты о первобытном блаженстве развеялись в дым. Но и Фату-Хива по сравнению со здешними местами рай земной.

Сюда питьевую воду и ту возят в цистернах за пятьдесят километров. Откуда, в каком виде явится сюда цивилизация? Как ее воспримут люди, смысл жизни для которых в простейшем: утолить голод, жажду, оставить потомство?

Рашад сказал, что хотел бы вновь приехать сюда на долгий срок. Его порыв трогателен. Только где, когда миссионерство и благотворительность что-либо меняли по существу?

Поблагодарили хозяев, спрятали в кофры аппаратуру и, отменив ночевку, снялись с якорей.


ДОПОЛНЕНИЕ

Ветер юго-восточный, волны нет. Идем на восток со скоростью три с половиной — четыре узла и скоро должны прибыть в Карачи.

Состоялся радиоконтакт с Москвой и доставил мне огромную радость, у микрофона собрались все мои: мама, Ксюша, Даша и Коля.

Тур в тревоге: он узнал, что ни в Англии, ни в Норвегии, ни в ФРГ не напечатано ни одного его репортажа, хотя отправлено целых восемь. Мальчишки из Би-би-си что-то мудрят.

Но в основном настроение приподнятое. Мы осуществили очень важную часть плана, самостоятельно пришли из Аравии к Инду и теперь как бы едем с пристани на такси.

Карло посвистывает, Герман дремлет. Я подшил джинсы и сел за дневник. Описывая то, что вы прочли выше, я сызнова переживаю бесконечно длинные дни, проведенные, как заявил Тур по радио, «весьма содержательно в изолированной области Пакистана, обычно закрытой для иностранцев».

Глава XII В долине Инда (Мохенджо-даро)

ИЗВИНИТЕ

Но глава эта далась мне с особым трудом, во-первых, оттого, что в дневнике об этой части экспедиции написано очень мало. Во-вторых, как увидит читатель, я затрагиваю здесь вопросы, в которых разбираюсь весьма слабо, и пытаюсь пользоваться дополнительными источниками. В результате глава получилась излишне фрагментированной и, пожалуй, сумбурной. Однако те, кто предпочитает морские путешествия сухопутным, могут приступить сразу к главе 13-й, хотя, быть может, интересно будет узнать…


КАК ШВАРТОВАЛИСЬ

Два дня назад пришли на привязи за «Язоном». Издалека увидели длинную очередь судов на разгрузку. Порт гигантский, причалов много, пристать негде. Нас долго таскали по акватории и поставили на рейде, прицепив к бую. Опять, как у Ормары, мы на отшибе. Чтобы покинуть корабль, надо подзывать проходящую мимо лодочку и просить подвезти либо прислать с прогулочной пристани мотобот.

«Зодиак» не выручит, его не оставишь на берегу без присмотра. Портовые власти сохранности не гарантируют.


КТО ВСТРЕЧАЛ

Никто не встречал — из тех, с кем жаждал встретиться Тур. Зато первый же катер доставил тех, с кем отнюдь не жаждал, — журналистов.

Для меня это была радость: журналисты оказались советскими корреспондентами «Правды» и ТАСС. Сразу после объятий я их предупредил: «Братцы, вы не из консорциума, сейчас вас отсюда могут погнать». Но Тур излучал любезность, не мешал расспросам и даже сам дал подобие неофициального интервью, но чувствовал себя явно неловко, как пай-мальчик, к которому нагрянули со двора озорники-сверстники, а взрослые вот-вот вернутся.

Взрослые, сиречь эмиссар Би-би-си, явился на борт чуть погодя. Тут уже пошли разговоры другого толка.


ЧЕМ НАС «ПОРАДОВАЛИ»

Полумиллиону долларов, отпущенному на экспедицию, практически крышка. Дальнейшие расходы — пожалуйста, из собственного кошелька.

Правда, «крышка» — понятие растяжимое, в Омане тоже была крышка, а ничего, перебились. Но теперь, похоже, настала «крышка крышке».

Кроме специально экспедиционных денег, у консорциума планировались особые суммы на производство съемок. Тур из них до сих пор не получил ни цента. Однако упоминать о киношных долларах наши импресарио почему-то избегают.

Тур осведомился о судьбе репортажей. «Публикуются», — заверили его. Где, в какой стране? Назвали скандинавский ежемесячный журнал, о котором ни один из нас не слыхивал. Почему именно в нем? Потому что туда запродали. «Имеем право, загляните в контракт».

Мы-то мечтали, что отчеты о нашем плавании будут появляться в крупнейших изданиях мира…

Питер Кларк — юрист консорциума, который прибыл к нам на борт и уютно расположился на обеденном столе, потягивая лениво пиво из банки, чувствовал себя все более и более неуютно. Окруженный нами со всех сторон, он был буквально подвергнут перекрестному допросу.

— Я посылаю репортажи еженедельно, — говорил Тур, — они идут как бы «с продолжением», разве можно было отдавать их журналу, который выходит раз в месяц, мизерным тиражом и только в Норвегии?

— Да, это, пожалуй, ошибка, но ее уже не исправишь.

— Но ведь вы — консорциум — более нас заинтересованы в рекламе, вам это необходимо, прежде всего для будущего фильма.

— Да, но…

— Вы запрещаете нам давать какую бы то ни было информацию о плавании, о событиях на лодке по любительскому радиоканалу.

— Да, это так.

— Но ведь это глупо. Мы должны подогревать интерес к экспедиции, а не гасить его.

— Об этом заботится консорциум…

— Нам надоело долдонить по радио одно и то же: лодка находится в Индийском океане и плывет в нужном направлении. В результате о нас либо совсем не пишут, либо пишут заведомую чушь, вроде того, что кого-то съели акулы.

— Я не могу изменить условия контракта.

— Но ведь в рекламе нуждаетесь прежде всего…

Разговор становился бессмысленным. Питер все равно ничего не мог решить или изменить.

Тур, поняв это и увидев, что мы свирепеем, распорядился о приготовлениях и поездке в город.

Я махнул рукой и пошел в хижину, чтобы прочитать письма из Москвы, которые привез с собой Кларк. Каково же было мое изумление, разочарование и негодование, когда я, вскрыв пакет, обнаружил там свои собственные письма, которые я отправил из Омана в Москву (через Би-би-си)! На конвертах я написал по-английски лишь фамилию, остальную часть адресов по-русски, решив, что для работников почты это будет проще, секретарша же консорциума решила, что письма пришли из Москвы.

Питер только развел руками, но не упустил случая напомнить, что я должен приготовить и упаковать для отправки в Би-би-си отснятые мной фотопленки.

— Вас это тоже касается, — кивнул он Карло и Герману, которые слушали наш разговор.

Карло наклонился ко мне и пробормотал тихо по-итальянски хорошо понятную нам, но, к счастью, неизвестную Питеру фразу; Герман, увидев, что Кларк отвернулся, прибегнул к международному жесту, который составляется при помощи правого предплечья и левой ладони.

Все это, однако, лирика, главное, что мы в Пакистане.

«Исламская республика Пакистан. Государство на северо-западе Южноазиатского субконтинента. Площадь — 803,9 тыс. кв. км. Население — около 65 (по переписи 1972 г.) миллионов человек». Страна сложной истории и трудной судьбы, в перипетии которой предпочитаю не вдаваться. В конце концов мы здесь по приватной надобности и ненадолго.


ГДЕ ГОСТИМ

Гостим, как сказано, на рейде, в затоне. До берега по прямой не так уж далеко, но до дебаркадера, куда и откуда нас возят, — ровно полмили.

Вид на все четыре стороны замечательный: море, город, суда, форт с пушками и радиолокационными установками.

С территории военно-морской академии, что прямо напротив, судя по солнечным зайчикам, нас разглядывают в бинокли. Тоже, наверно, получают удовольствие.

Регулярно подходят катера и мотолодки с доброжелателями и любопытными. У кого-то к нам дело, у кого-то нет, но все обязательно таранят «Тигрис», отшвартовываясь, и Тур ворчит: «Скоро нам не на чем будет отсюда отплывать».


СКОЛЬКО ПРОГОСТИМ

«Сколько потребуется», — твердо сказал Тур, пресекая всяческие толки по поводу финансового кризиса.

Догадываюсь, чего ему стоит эта твердость.

Он — не бизнесмен, он из тех, у кого денег или вагон, или ноль, промежутка не существует. Прыжок от авиавояжей Бахрейн — Гамбург — Бахрейн до экономии на спичках совершается мгновенно.

Видимо, прыжок уже сделан. В беседах с лицами, от которых зависит наша пакистанская программа, зазвучало презренное до того словечко «почем».

Почем то, почем это? А дешевле? Ну, конечно. Так-так…

Прямо кожей ощущаешь, как хочется ему оборвать торг, обрубить якорные канаты — ив океан, где ни счетов, ни касс, где ветер даровой и за макароны в ящике давным-давно уплачено.

Но в долину Инда ему хочется попасть еще больше.


КУДА УШЛИ ДВА ДНЯ

На хозяйственные и организационные заботы. Постирали в прачечной белье, за что уплатили аж пятьдесят долларов. Запаслись питьевой водой. Наняли караульных — охранять «Тигрис», пока будем отсутствовать.

Арендовали для сухопутного путешествия транспорт.

Да, вот еще: мы же посетили Национальный музей! Тур спешил туда, как на праздник. С восторгом глядел на стеатитовую статуэтку древнеиндийского жреца. Искал в экспозиции длинноухого Будду. Цитировал Страбона, греческого историка: в здешнем краю живут племена «с ушами до ног, так что они и спят на ушах», — не отголосок ли это того, что в давние времена в долине Инда, как и Мексике и на острове Пасхи, процветал культ оттянутых ушных раковин? [3]

В целом же музей не то чтобы разочаровал Хейердала, но ничего особенно нового для себя он там не обнаружил — и укрепился в стремлении скорее покинуть Карачи.

Чуть-чуть о Карачи.

«Расположен в ста километрах от впадения Инда в Аравийское море. Возник в начале XVIII века на месте рыбачьего поселка белуджей. Некоторое время был столицей страны. Сейчас — главный ее порт и самый большой город, промышленный и культурный центр». (Из справочника.)


ЧЕГО В КАРАЧИ МНОГО

Жителей (по данным десятилетней давности) четыре с лишним миллиона человек. Предприятий: треть крупной промышленности Пакистана сосредоточена здесь; недалеко от Карачи — атомная электростанция. Магазинов, в частности ювелирных (золото, серебро, оникс). Автомобилей. Реклам. Красивых зданий, современных (отель «Интерконтиненталь»), старинных и «современных под старину».

И шума. И пыли. И чумазых ребятишек, как в любом азиатском городе.

И — нищеты.


КАК СПЯТ В КАРАЧИ

Увидеть не проблема: у стены супермаркета, под сенью сверкающих витрин, женщина расстелила на тротуаре покрывало, уложила на него двоих детей, легла возле, завернулась с головой и заснула.

Если у пакистанского бедняка есть резная деревянная раскладная кровать, он уже человек состоятельный. Возит ее днем на тележке, а ночью — где удалось приткнуться, там ему и приют.

«Карачи называют ночлежкой под открытым небом», — сказал мне Александр Королев.


ПРО АЛЕКСАНДРА

А. Королев — корреспондент советского телевидения в Пакистане. Едва мы познакомились, он взял надо мной — и, следовательно, над экспедицией — действенное шефство.

Он — спасибо ему — предложил свою машину и себя в качестве водителя для поездки в нужный нам район. Этим он нас здорово выручил, потому что нанятый микроавтобус совсем маленький и трястись бы нам в неудобстве и тесноте. А ехать — ни много, ни мало, полтыщи километров в один конец.


МАРШРУТ

На северо-восток, по провинции Синд, вдоль берега знаменитого Инда.

«Инд, Синдзу, на языке пушту Абба-Син, в буквальном переводе — Отец Рек. Истоки — в Тибете, на высоте около 5300 м. Длина — почти 3200 км, площадь — более 980 000 кв. км.

В нижнем течении достигает двухкилометровой, а в периоды разливов и двадцатикилометровой ширины. Орошает свыше одиннадцати миллионов гектаров земель. Одна из самых величественных рек мира». (Справочник.)


ДОРОГА

За Хайдарабадом (он куда меньше своего индийского тезки и меньше Карачи, но в нем тоже есть и отели, и рестораны, и даже университет) города на пути кончались. Настала очередь городков и селений.

Шоссе, и без того узкое, вдруг резко суживается, и въезжаешь прямо на базар. Гам, суета, торгуют чем угодно, что-то жарят, машина с трудом продирается сквозь толкучку. Сто-двести метров — и вновь шоссе под колесами, местами хорошее, местами плохое.


САЛОННАЯ ЖИВОПИСЬ

Обгоняем попутные автомобили. Некоторые, впрочем, обгоняют нас.

Автомобили в Пакистане выглядят диковинно.

Их здесь принято украшать, особенно грузовики и автобусы — те же грузовики, но с кустарными кузовами-салонами. Мчит такой автобус: везде бубенцы, погремушки, на дверцах узоры, выхлопная труба выведена наверх, дымит, как паровоз. И обязательно на задней стенке салона — панно. Вроде тех, что продавались у нас на барахолках, — лебеди в круглом пруду, олень, изо рта у него клубы пара, или пейзаж с горами и дворцом и, конечно, красотки. Едешь словно по передвижной картинной галерее, где одна картина чудней другой.

Все это я пишу на вынужденном привале. Лопнула шина, и запаска тут же полетела. Саша пошел в соседнюю деревню за подмогой.

Ландшафт: великолепно возделанное кукурузное поле, шелковичные заросли и — сквозь них — серебряный блеск реки.

Мимо проносятся грузовики. Катятся повозки. Бредут люди.


КОЧЕВНИКИ

Кажется, весь Пакистан стронулся с места. Нескончаемо тянется, обтекая нас, молчаливый людской поток.

Идут охотники с собаками, похожими на борзых, но с короткой шерстью. Вряд ли они собрались на беззаботный пикник.

Идут странники-одиночки, толкая перед собой тележку со скарбом.

Идут семьями: дети на осликах, на осликах же — сложенный шатер, узлы, ведро привязано сбоку, женщины несут грудных младенцев, замыкает шествие патриарх с посохом.

Куда идут, что ищут? Земли? Работы? Без толмача не спросить.

Веет от этих процессий чем-то тоскливым, будто народ, спасаясь от неприятеля, бросил домашние очаги.

Скрипят колеса телег, цельные, высеченные из камня диски, — точно так же они скрипели и тысячи лет назад.


НАШЕСТВИЕ

Три с половиной тысячи лет назад, сюда, в зеленый благодатный оазис, огражденный с запада горами Белуджистана и с востока пустыней Тар, хлынули воинственные племена ариев.

«С ариев началась история Индии. Арии дали диким, погрязшим в жалком варварстве аборигенам письменность. Обучили их ремеслам. Основали культуру, которой спустя века и века дивился (и сегодня дивится) мир».

Такая примерно картина вырисовывалась перед учеными, когда они столетие назад проникли в смысл древнеиндийских текстов, написанных на греческом языке санскрите.

Санскрит исследователей изумил. Он был похож на все европейские языки сразу, в нем содержалось множество английских, германских, латинских корней. Само название священных книг — «Веды» — напоминало о славянском глаголе «ведать», «знать».

Более того, обнаружилось, что боги, которым поклонялись арии, походят на античных. А сказания об арийских героях в чем-то предвосхищают Гомера.

Получалось, что у цивилизаций Азии, Западной и Восточной Европы (и Африки!) — общие истоки. Что везде постарался один и тот же коллектив — этакий орден странствующих рыцарей прогресса.

Откуда же, коль не из Атлантиды (возникала и эта версия), рыцари явились? Из Причерноморья? С Балтики? С Балкан или с острова Крит?

«С Рейна», — заявили — весьма бездоказательно — гитлеровские идеологи. И провозгласили себя — немцев-фашистов — прямыми наследниками и продолжателями дела ариев: во имя высшего порядка колонизовать низшие расы.

Как фашистская Германия к этому приступила и что из этого вышло, хорошо известно. Разумеется, реальные ведические арии, жившие за двадцать веков до новой эры, ни в коей мере не ответственны за нацистские бредни. Но и с ними, с ведическими, — давно замечено, — не все гладко.


НЕУВЯЗОЧКИ

Великий арийский бог Индра в «Ведах» именуется «разрушителем крепости». Какие, однако, крепости он помогал завоевателям разрушать, если они действительно пришли в первобытную страну, где люди не умели ни пахать, ни сеять, ни строить?

И откуда бы взяться в дикарской стране купцам — купцам, чьей хитрости, оборотливости, чьему богатству чужаки-арии ужасно, судя по тем же «Ведам», завидовали?

Дальше — больше. Подвергли углубленному сравнительному исследованию индоевропейские языки, семитские, алтайские, чукотские и вымерший шумерский. Выяснилось, что изначальность, исключительность санскрита — миф. Он не глава рода, а лишь один из сыновей (или внуков, или правнуков) общего предка.

Выходит, не на пустое место явились арии. Не к дикарям, отсталым и безъязычным, а наоборот: не сами ли они были по отношению к коренным обитателям Индской долины дикарями?

Я не археолог, не филолог и не очень-то разбираюсь в этнографических проблемах. Но виденное только что меня потрясло. Приехали поздно вечером, переночевали в гостинице — и на утренней заре увидели город.


ГОРОД

Он огромен, прекрасно распланирован. Широченные улицы, мощенные кирпичом. Кирпичные дома. Бани, бассейны, под стать хоть бы и нынешним. Была даже подземная канализация и водопровод.

Этому великолепию — пять тысячелетий. И одновременно — около полувека. Потому что именно пятьдесят с лишним лет назад начались сенсационные раскопки в местности Мохенджо-даро.

«Мохенджо-даро (на языке синдхи — холм мертвых). Руины одного из главных центров Хараппской цивилизации. Открыты в 1922 году археологом Р. Банерджи. Исследовались в последующие годы Дж. Маршаллом, Э. Маккеем, Р. Уилдером. На основании изучения Мохенджо-даро былиустановлены основные этапы Хараппской цивилизации и ее характерные черты». (Из справочника.)


ПОЧЕМУ ХАРАППСКАЯ

В шестистах пятидесяти километрах севернее Мохенджо-даро, в Пенджабе, на реке Рави, лежит в развалинах город, условно — по ближней деревне — именуемый Хараппой.

Хараппе повезло. Ее раскопали чуть ли не на столетие раньше Мохенджо-даро.

Хараппе не повезло. Ее раскопали случайно, сооружая железную дорогу, и древние камни пошли на строительство полотна. Когда в Хараппу ринулись археологи, от поселения немногое оставалось.

Но и оставшегося оказалось достаточно, чтобы дать понятие о гигантском, древнейшем в этом регионе рабовладельческом государстве.

От плоскогорий до океана простиралось оно — и не уступало, видимо, по уровню развития современным себе государствам — Месопотамии и Египту. При раскопках в районе хараппской цитадели (она сохранилась лучше остального) были обнаружены мощные оборонительные постройки, зернохранилища, мукомольни и т. д.

Оно еще не знало железа, но искусно изготовляло и обрабатывало бронзу.

Оно торговало с заморскими народами. Славилось ремеслами.

Хараппу называют «северной столицей» этого государства, Мохенджо-даро — «южной».


ХОЛМ ЖИВЫХ

Идя по улице Мохенджо-даро, «Холма мертвых», ни о каком кладбище не помышляешь.

При чем кладбище, если как раз здесь, к примеру, изобретена та самая десятичная система исчисления, которой человечество пользуется до сих пор?

Хлопководство, льноводство, гончарное дело — во всем этом живет в наши дни опыт протоиндийских земледельцев и мастеров.

И многоликий, многорукий бог Шива родился здесь, а не в кочевых кибитках ариев, — его изображение есть на мохенджо-дарских печатях. И хатха-йога, столь сегодня модная. И даже некоторые развлечения, дожившие до наших дней, вроде боя петухов или игры в кости.

А астрономические сведения! А архитектура! А орнамент!

Свастика тоже, увы, дожила — сперва ее украли у протоиндийцев арии и сделали своим священным знаком, затем знак присвоили фашисты и опозорили уже навсегда.


КТО ОНИ?

Сказать «протоиндийцы» — значит ничего не сказать. Это все равно что сказать: «Те, кто был до индийцев». А кто именно? Что за народ? К каким нынешним народам он близок?

Три этнические группы составляют ныне население Индостана: индоевропейцы (потомки ассимилировавшихся ариев), мунда и дравиды. К кому из них протянулась ниточка от хараппцев?

А может, ни к кому? Может, создателями Хараппской цивилизации были переселенцы-шумеры? Выходцы с Кавказа? Пришельцы из Сибири?

Эффективный способ идентифицировать исчезнувший народ — узнать и понять язык, на котором он говорил. Язык меняется медленно, он — главное наследство минувших эпох.

К счастью, письменность древних обитателей берегов Инда до нас дошла.


что дошло

а) Надписи на стеатитовых и глиняных прямоугольных печатях с изображением какого-либо животного, чаще — быка-единорога. Печати, вероятно, служили амулетами, отгоняющими злых духов, и носились на шее. А также привязывались в качестве ярлыков к корзинам с хозяйственными учетными документами.

б) Пластинки, исписанные с двух сторон, — возможно, посвятительные надписи божествам.

в) Медные таблички с надписью и рисунком. Видимо, амулеты.

г) Процарапанные и надписанные краской черепки.

д) Штампы с именем владельца или гончара на керамике, надписи на бронзовом оружии и на жезлах из слоновой кости, одна надпись на камне и одна статуэтка в виде сидящей мужской фигуры, покрытая письменами сплошь.

Общее число надписей — более 2000: из Мохенджо-даро около 1350, из Хараппы — 900 и т. д.[4]


ПЛЯШУЩИЕ ЧЕЛОВЕЧКИ

Анализ показал: в протоиндийском «алфавите» (в кавычках, ибо это совсем не буквенный алфавит) приблизительно четыреста значков. Они варьируют в различных сочетаниях, с различной частотой. Одни представляют собой схематические, легко узнаваемые картинки: кораблик, рыбка, человек несет на плечах коромысло. Другие ни на что знакомое не похожи.

Билингвы — параллельного текста на известном языке — до сих пор не обнаружено. То есть ключа к шифру нет.

Ученые очутились в положении Шерлока Холмса, дедуктивными ухищрениями раскрывающего тайну «пляшущих человечков». С той разницей, что великий сыщик знал законы языка, на который переводил рисуночное письмо. А здесь именно эти законы предстояло выяснить.

Некоторую помощь, впрочем, холмская дедукция исследователям оказала: раз печати (предположительно!) относились к бухгалтерской отчетности, значит, много значков (предположительно!) должно быть связано с наименованием товара и мерой веса.


НАДО РАССКАЗАТЬ

1. Как определили, что тексты читаются справа налево или «бустрофедоном», «шагом быка по пахоте»: строка влево, строка вправо.

2. Как нашли словоразделы.

3. Как вскрыли иероглифический принцип.

4. Как догадались о смысле конкретных знаков.

Напишу об этом позднее, когда появится возможность работать с литературой.

Примечание. Вернувшись в Москву, решил от обещания отказаться. Слишком сложно и увело бы в сторону. Отсылаю желающих к научным источникам. Замечу лишь, что лингвисты не только справились со всем перечисленным, но даже попробовали надписи на печатях читать: «Скошенного зерна: мука: груз для одного носильщика». Хотя другие лингвисты тут же возразили: то, что вы считаете знаком «рука» (отсюда «косить»), в действительности знак «великий», а «муки» никакой в помине нет. Тяжек труд дешифровщика…

Примечание к примечанию. Из комментария Г. В. Алексеева к статье П. Мериджи «О письменности долины Инда»:

«…Интерпретировать… исходя в основном из того, что изображает тот или иной знак, не имея ни малейшего представления хотя бы о примерном порядке слов в предложении, — дело, на наш взгляд, довольно безуспешное. Возьмем для примера древнеегипетский иероглифический текст: «Соха (обозначающая «обрабатывать землю»), рот, цыпленок, хлеб, человек, который ест». Сразу же можно «вполне убедительно» интерпретировать: «Обрабатывающего землю рот будет иметь и птицу, и хлеб» («Работай в поле — будешь есть вволю»). На самом же деле это существительное «любовь». («Тайны древних письмен», с. 497).


И ВСЕ-ТАКИ!

Все-таки удалось выяснить чрезвычайно важное. Проведя кропотливейшие исследования, применив электронно-вычислительную технику, лингвисты пришли к выводу: ископаемый протоиндийский язык — по существенным грамматическим признакам — ближе всего к дравидским. Особенно к языку брауи, на котором сегодня говорят 225 тысяч дравидов Западного Пакистана.

Итак, предки нынешних дравидов — вот кто был основателем Хараппской цивилизации.


КТО КОГО ПОБЕДИЛ

История отмечает скупо: в середине второго тысячелетия до новой эры протоиндийская цивилизация подверглась вторжению пришлых племен.

Датировка и та, как видите, весьма округленная. Как шла война, как сопротивлялись и гибли города, как распоряжались колонизаторы захваченным добром, в подробностях неизвестно.

Известно, что постепенно победители растворились в среде побежденных, смешиваясь с ними, переняли их обычаи, верования, уклад.

Начали формироваться — и спустя тысячу лет сформировались — индо-арийские государства, такие, как Гандхара со столицей Таксилой, где жил согласно легенде мой достославный коллега медик Джавака.

И не однажды еще являлись на здешнюю землю завоеватели, и тех, кого народ не мог выгнать, он медленно ассимилировал.

На центральной площади Мохенджо-даро высится ступа, буддийская культовая постройка. А стоит эта ступа на пирамиде. Кирпичная, с двухэтажный дом, пирамида служит ступе фундаментом, поднимает ее на своих плечах.

Так и цивилизация — каждая служит пьедесталом для другой.

Идея такова: мы с Королевым, не дожидаясь остальных, садимся в его автомобиль и возвращаемся в Карачи. Саша торопится, у него дела, у меня тоже, а Тур совсем изволновался, следя, как бы посторонний журналист не попал вместе с экипажем «Тигриса» в кадр.

Прощай, Мохенджо-даро. Но прежде — о событиях последних двух часов.


ПЕЧАТКА С КОРАБЛИКОМ

В музее Мохенджо-даро собрано множество любопытного, добытого при раскопках. Блюда, кувшины, украшения, каменные гири, статуэтки, оружие — и сотни амулетов-печатей.

Тур шел по музею, как собака по следу. Потом он хвастался, что его вело предчувствие. Предчувствие не обмануло.

В витрине под стеклом лежала печатка, на которой различалось изображение плетеной лодки, с хижиной на палубе, с загнутыми кверху носом и кормой, — вылитый «Тигрис».


ЧТО ЗНАЧИТ ПЯТНИЦА

Тур, завидев кораблик, аж задрожал. Немедленно сфотографировать! Зачем же мы сюда ехали, коль не за этим.

Тут возникли сложности.

Печатка, повторяю, лежала в витрине, под стеклом. Стекло бликовало. Мешало съемке.

Мы попросили открыть витрину. Нам ответили, что это совершенно невозможно, категорически запрещено правилами.

Санкционировать нарушение правил мог только лично министр туризма, и никто иной. Позвонили в министерство. Министерство не отозвалось. Была пятница, выходной, о чем нам вежливо напомнили.

Тур произнес речь.

— Все прекрасное и ценное из того, что мы до сих пор видели, ничто для меня по сравнению с этой печатью, — заявил он работникам музея и нам, на случай, если кто-то вздумает штрейкбрехерствовать. — Я занимаюсь палеонавигацией и без хорошего фотоснимка отсюда не уйду.

В конце концов Хейердал в Мохенджо-даро — ситуация не совсем заурядная. Наши сопровождающие это понимали. Они посоветовались тихонько и сообщили свой план.

План заключался в том, что мы выходим из зала, а хранители открывают витрину и приближают экспонат к стеклу. Затем витрина вновь запирается, и нас приглашают снимать.

Тур, ободренный частным успехом, попробовал его развить: «Давайте мы заодно сфотографируем печать в ваших руках». Но здесь уже хозяева не уступили.

Мы покинули зал и через несколько минут вернулись. Печать лежала, прижатая к стеклу вплотную. Видно ее стало получше.

Карло вынул свои фотокамеры, специальные объективы, удлинительные кольца, фильтры для уничтожения бликов, и снимок был сделан. Тур торжествовал: одолел-таки бюрократизм.


ЗАБЫЛ НАПИСАТЬ

Когда мы еще сюда ехали, то остановились — мало ли зачем — у какого-то болотца, заросшего камышом.

— Узнаете? — заулыбался Хейердал.

Совершенно феноменально: иракский берди, один к одному! Способность Тура натыкаться на искомое поистине внушала мистический трепет.

— А может, камыш здесь исконный житель?

— То-то и оно, что нет. Берди, насколько помню, в долине Инда не растет.

— Что ж, ты хочешь сказать, что…

— Именно! Его сюда завезли. Высеяли ненароком или намеренно, и он прижился!

— И пять тысяч лет дожидался встречи с нами, — пробормотал скептик Карло, но ввязываться в полемику не стал.

Через сутки ему выпало удовольствие глядеть сквозь фотовизир на изображение кораблика, построенного, возможно, как раз из этого берди.

Позднейшее примечание. Оглядываясь на экспедиционные месяцы, не могу не дивиться обилию счастливых совпадений. Будто некий тайный покровитель, вроде капитана Немо на таинственном острове, подбрасывал нам новые и новые факты, чтобы укрепить во мнении: да, путешествие задумано верно; да, камышовые суда, очевидно, совершали океанские плавания; да, между Индостаном и Двуречьем существовали мореходные связи.

Последнее, впрочем, в аргументах не нуждается, ибо доказано давно.


ЧТО ПОДТВЕРДИЛ КОРАБЛИК

При раскопках древне шумерских городов найдено множество предметов явно индийского происхождения, а при раскопках древнеиндийских — месопотамского.

Санскритологи доказали: библейский царь Соломон, любуясь подаренными ему павлинами, обезьянами, изделиями из слоновой кости, именовал их «по-арийски», а точнее, как знаем сегодня, по-дравидски.

Масса наблюдений, археологических, лингвистических, палеоботанических и других, свидетельствуют в пользу того, что за двадцать столетий до Неарха, флотоводца Александра Македонского, флотилии, как сказали бы сейчас, под дравидским флагом пересекали Аравийское море от берегов Индии к устью Шатт эль-Араба.

Ни разу, по крайней мере по имеющимся в распоряжении сведениям, корабли эти не доставляли на себе воинов и оружия.

В обмене, кроме долины Инда и Месопотамии, участвовал, видно, и Древний Египет. Три великие цивилизации объединяли усилия. Египтяне, шумеры, дравиды — грандиозный треугольник, волшебнее Бермудского: если в Бермудском, по слухам, кое-что кое-когда исчезает, то здесь, наоборот, весьма многое возникало с тем, чтобы остаться достоянием человечества навсегда.


СНОВА ПРО ЭЛЬ-УБЕЙД

Вдруг показалось, что повторяюсь. Не поленился, перелистал первую тетрадку дневника и прочел, что там написано об эль-убейдцах.

Почти ничего не написано.

Эль-убейдцы (убаидцы?) — прото-шумеры, чьи следы найдены при раскопках в Двуречье, близ селения Эль-Убейд. Говорили они, как доказано, на языке, который отличался от языка потомков, но участвовал в образовании его основного словарного фонда. Например, географические названия Ур, Урук, Ниппур — слова не шумерские, шумеры получили их в наследство от пращуров. А на языке пращуров эль-убейдцев что они значат? Опять же просто названия, непереводимые. «Ур», и все тут. Ну, а по-дравидски? А вот по-дравидски «ур»— «поселение», «город». Наконец-то добрались до истока.

Так, может быть, эль-убейдцы, прародители шумеров, в свою очередь, произошли от дравидов? От переселенцев, приплывших из-за моря осваивать плодородные приидиглатские земли? Кстати, Идиглат — древнейшее имя реки Тигр — тоже восходит к эль-убейдскому и тоже переводимо по-дравидски: в дравидских языках похожие слова означают «вода», «река».


ТАЙНА НА ТАЙНЕ

Ученые считают, что дравидские языки ближе всего к языкам финно-угорской ветви (эстонский, венгерский, финский, марийский, вепсский и др.).

По антропологическим признакам дравиды близки к народам Кавказа, точно так же, как — установлено — эль-убейдцы и протоиндийцы.

Черепа бадарийцев, архаических обитателей долины Нила, очень похожи на дравидские черепа.

Здесь, в долине Инда, у развалин старинного города, особенно остро ощущалось: все мы на земном шаре — пусть порой недружная и даже склочная, но тем не менее одна большая семья.


ОТКРЫТИЕ КАРЛО

Карло вернулся от сувенирного киоска с открыткой.

— Угадай, что это?

На открытке красовалась фотография величественных руин, несомненно знакомых.

— Это, наверно, Ур, — почти твердо предположил я.

— Ха-ха! — обрадовался Карло и побежал с тем же вопросом к Туру.

— По-моему, Ур, — подтвердил Хейердал.

Тогда Карло перевернул открытку. Из надписи на обороте следовало, что данная ступенчатая пирамида обнаружена на территории республики Бангладеш.

Тур только развел руками: куда ни ступишь, везде зиккураты.

— Но в Бангладеш я не поплыву! — предупредил Карло тотчас же, заметив, что в глазах шефа появляется вдохновенный блеск.

Пишу на борту «Тигриса». Не прикасался к дневнику два дня и вообще думал, что на описании Мохенджо-даро мои пакистанские записи кончатся.


ДЕЛА ТЕЛЕВИЗИОННЫЕ

Поздним вечером мы с Сашей Королевым благополучно возвратились в Карачи, ночевали у Саши дома, наутро же, пригласив с собой телеоператоров, поехали к «Тигрису».

Репортаж для «Клуба кинопутешествий» снимался с разрешения Тура, но все-таки, чтобы не дразнить гусей, я на лодку никого приглашать не стал и сам не поднялся: стоял с микрофоном в лодочке на фоне «Тигриса» и рассказывал.

На ладье виднелись фигуры караульных; товарищам возвращаться было рано, я это знал и не беспокоился.

Побывал после съемки в консульстве, выступил перед сотрудниками, встретился с работающими в Карачи советскими специалистами, вечером сходил к Сашиным приятелям в гости.

Назавтра опять навестил «Тигрис», опять — насколько мог заметить, не приставая, — на нем не было ни единой экспедиционной души. Вечер провел у Королева.

Утром решил: ладно, вернулись не вернулись, подожду ребят на борту.

Ступив на палубу, сразу понял, что ждать не придется, экипаж прибыл, в хижине лежал путешественный багаж. «Когда приехали?» — спросил караульных. «Вчера ночью». — «Куда уехали?»— «В город».

В город так в город. Распрощался с Сашей, опечалился от прощания и сел на завалинку, прикидывая, чем бы заняться.

От берега шел мотобот, в нем был Норман.



















Глава XIII Оседлавшие «Тигриса»

8.02.78. БЕРЕГ НЕ ОТПУСКАЕТ

Отходили, как всегда, с приключениями. Волочась на буксире, запнулись о буй, отпихивались шестами, ногами и ободрали корму. Потом около суток болтались, ловя ветер, на внешнем рейде Карачи и даже выбросили плавучий якорь, чтобы не затащило обратно в порт.

На том буквальное расставание с сушей кончилось, а фигуральное длится до сих пор. Почему — объясню.

Норман мостит заново дорогу на клотик — затягивает веревки на перекладинах мачтовой лестницы. Веревки ослабли на стоянке.

Карло зажимает клиньями рулевую уключину. Асбьерн меняет амортизатор между рулем и бортом. Система расшаталась на стоянке.

Крепил на носу шкот, пропустил сквозь петлю конец и дернул — и тут же грохнулся навзничь, хорошо не о якорь, затылком. Оказалось, петля развязана, кем, зачем, неизвестно, — опять же на стоянке.

Чужой становится лодка после берега нет ощущения, что ты и она — единый организм.

Когда складывали на хранение грот, ткань, задубевшая от краски, надломилась по сгибу, и в центре, где эмблема, теперь три дыры. Предстоит штопать парус.

Все это, так сказать, материальный урон. Есть и моральный. Береговые впечатления не покидают нас, а среди них не каждое радужно.

Тур в который раз вспоминает, как мы заплатили пятьдесят долларов за стирку. «Грабеж, вот грабеж!» Для него сейчас это главная экспедиционная трата.

— Стоит ли расстраиваться? Мы же отыгрались на питьевой воде.

С водой, кстати, вышло удачно. Услышав на нее цену, мы до того единодушно ахнули, что продавец струсил: «О'кей, скостим вдвое». — «Как вдвое, почему не вчетверо?!» — принялись жестоко торговаться и одержали успех.

Плохо, когда карман пустой.

Помню, в Эль-Курне, узнав подробности договора с консорциумом, я удивлялся: не лучше ли было не спешить, подкопить ресурсы, отложить плавание до благополучных времен и ни от кого не зависеть?

— Ты забыл, сколько мне лет? — хмуро ответил шестидесятитрехлетний Тур.

В счастливые свои дни он и на пятьдесят не выглядит. Нынешние — не счастливые. Со вчерашнего вечера Тур болен.

Его свалил приступ почечной колики, третий за путешествие и самый сильный из трех.

Шприц отверг категорически, лег с грелкой — авось к утру полегчает. Не полегчало. Анализ мочи показал кровь и белок. Видимо, зашевелился камешек.

Тоже следствие берега: питаемся на стоянках кое-как, наспех, бесстрашно пробуем местную пищу, в результате как минимум диспепсия.

Тур лежит в хижине, ничего не ест, только пьет. Тревожит он меня крайне. Обещал ведь беречься — и сплоховал.


9.02.78. ОКЕАН ВЗРЕВНОВАЛ

Ночью подул ветер, и к утру стихия разыгралась. Пробную оплеуху получили за завтраком: волна выдала добрых двести килограммов воды прямо на стол. Следующие, не менее полновесные, въехали «Тигрису» поочередно в обе скулы.

Вахту несем по двое. Парус на грани заполаскиванья. Дважды за последние сутки объявлялся аврал.

Бежишь с юта на бак, в кромешной тьме, шаришь ощупью, за что уцепиться. Раньше хватался за ящик, теперь его нет, зато под ногами канистра, исчезла привычная веревка справа и т. д. — после берега все не так, а стихия не дает нам времени адаптироваться, разобраться с багажом, со здоровьем — Тур, к слову, очень трудный пациент. Любую таблетку пробует на зуб, выясняет, от чего ношпа, от чего бускопан и как он взаимодействует с левомицитином. Температура 37,7. К завтра не спадет — начну инъекции антибиотиков.

Норрис гнусавит простудно (и не принимает таблетки), чихает Эйч-Пи. Океан же не сочувствует, ярится, вбивает в нас моряцкий дух.


10.02.78. МОРЯЦКИЙ ДУХ

Свежая погода, крепкий ветер, отнюдь не попутный. Из тридцати двух румбов компасной картушки он разрешит нам лишь два — узкий сектор, для неуклюжей ладьи почти щелка. Но и в ней пытаемся маневрировать, ищем наивыгоднейшую щель в щели.

Повернем чуть-чуть, бросим с борта деревяшку, замерим по ней скорость; взглянем на буй за кормой, прикинем снос. И опять свернем, и опять — пока не поймаем сочетание максимальной скорости и минимального дрейфа.

Этот метод разработал Тур. Он по-прежнему на постельном режиме, но чувствует себя лучше — и капризничает, желает помыться, сменить белье и вообще функционировать. Мысли о береговых невзгодах его больше не посещают — не до берега сейчас ни ему, ни нам.

Карло опутывает румпель веревочными тягами, чтоб не надрываться, выруливая. Детлеф укрепляет на манер вертикальных килей (и вдобавок к ним) два гребных весла, чтобы не сносило. Насущные путевые заботы.

Прекрасно работает на руле Рашад, синхронно, четко.

Впереди, чуть сбоку, висит над горизонтом Южный Крест. Если взять его в створ с левой ногой мачты и так держать, можно не сверяться с компасом.

Зюйд-зюйд-вест, подальше от материка, на простор. А потом куда?

Вот и прозвучал вопрос, свидетельствующий, что неугомонный экипаж «Тигриса» снова в форме.


11.02.78. ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ…

Карло призывает посетить Красное море. Мне эта идея не нравится. Формулирую, почему.

1) Идти в Красное море — значит продолжать каботажное плаванье. Сам по себе каботаж весьма почтенен, любой моряк понимает, что у берегов плыть опаснее, чем в открытом море, но болельщик-обыватель иного мнения, и нам, увы, надо его уважить.

2) Вход в Красное море фактически закончит экспедицию, так как выйти назад в океан мы уже не сможем. А резервы живучести судна далеко не исчерпаны.

Куда заманчивей другое. Править к Экваториальной Африке, то есть, скажем, к Кении. Ниже — аргументы.

а) До Кении — около двух тысяч миль, при скорости сорок миль в сутки это пятьдесят дней. Неплохое автономное плаванье, выигрышное в смысле престижа.

б) Пересечь экватор — этап, событие. Путешествие сразу станет как бы трансокеанским. Снимем на пленку бортовой праздник Нептуна — наш фильм нуждается в чем-то веселом, комическом.

в) В Кении снимем роскошные пейзажи, интересных животных — также немаловажно.

г) Красное море отменяет Кению, но Кения не отменяет Красного моря. Останься лодка на плаву, а она наверняка останется, — пойдем из Кении куда угодно.

Дискутировали за едой. Тур к столу не вышел, покорно скучал в хижине. Я, как Фигаро, явился к нему с новостями. Из двух точек зрения шеф выбрал и одобрил мою, заметив, что в принципе спорить рано. От Карачи мы не удалились пока что и на двести миль. Курс, который держим, равно годится для обоих финишей, а позже посмотрим.

— Теперь, раз я тебя поддержал, хорошо бы помыться.

Что с упрямцем поделаешь? Полил из ведра и заставил сразу же лечь. Оба не ведали, что настоящее купание впереди.


11.02–12.02…А МОРЕ РАСПОЛАГАЕТ

Двадцать один — сорок пять. Одеваюсь, бужу Германа. Звезд не видно, блеснула в тучах ущербная луна и скрылась.

Управлять сперва несложно, однако вскоре ветер усиливается и начинает накрапывать дождик. Посылаю Германа проверить, все ли укрыто на кухне, и надеть непромокаемый костюм.

Герман ушел и пропал.

Дождь уже не капает, а льет. Мой ветрозащитный олимпийский хоть выжми. Герман, ты заснул?!

Наконец-то. Передаю румпель и сам бегу переодеваться.

Когда вернулся, ливень хлестал, Герман фыркал и отдувался, как морж. Засвистели снасти, значит, ветер штормовой. Рулевое весло заскрипело в набухших веревках.

Услышал из хижины вопль Тура:

— Меня заливает, прикройте брезентом!

— Откуда льет?

— От угла, где бамбучина! Бамбучин несколько, и по левой, и по

задней стене. Задние, кажется, все прикрыты, полез накрывать те, что по левому борту.

— Да не тут! — кричал Тур. Видно, здорово его промочило. Выскочил Карло и помог накинуть на угол кусок брезента.

Господи, что за ночка! Руль скрежещет. Лодка тяжело уходит вправо, затем, перевалив на 240°, срывается в запретные 270°, возвращай ее назад, но не дай уйти за 210°,— туда, сюда, слаломная гонка, бешеные качели. Море являет собой зрелище фантасмагорическое, кажется, что оно горит. Причудливые светящиеся змеи на гребнях валов ползут на судно и разбиваются о него миллиардами искр. Гигантские тусклые пятна возникают, взрываясь в глубине, меняют форму, мерцают, движутся. При вспышке зарницы мелькнул у борта зловещим призраком силуэт штурмующей дау. Шлепанье, ворчанье, урчанье — «Тигрис» ворочается, как кит.

— Ветер очень сильный! — ору выглянувшему из хижины Норману.

— Ладно. — Уходит на нос ослабить шкоты. Держу руку на румпеле: 240, 250, 270, пора! — жму рукоятку внутрь, и она проваливается, как в воздушную яму. Ветер изменил направление…

Взгляд на компас — стремительно катимся к 210, рукоятка свернута до

отказа, бесполезно: 200, 195, 190 — бегу к страховочному веслу, налегаю — 180, 175.

— Все наверх! Парус вниз!

Парус ползет не вниз, а вперед и вправо, сейчас он вырвется, улетит — страшный треск!

— Рей?!

Нет, верхушка мачты, самый кончик, трехметровый кусок.

Грот мечется перед лодкой, как сумасшедший непогашенный парашют. Гасим его кое-как, прижимаем к борту, комкаем, втаскиваем на крышу хижины. Все это в кромешной тьме.

Бросили плавучий якорь. Приладили на форштах брезентовое подобие аварийного стакселя. Сели и пригорюнились. Теперь мы беспомощны до утра.


12.02.78. «МОКРОКОСМ»

Тур кивнул на мою тетрадку:

— Не забудь записать — вчера полночи сражались за 210°, мучились, сломали мачту, а на рассвете, когда никого не было на мостике и лодка дрейфовала, компас показывал точно 210°.

Да, смешно, но именно таков океан, и неизвестно, что он преподнесет через десять минут.

В данную минуту он тих. И молчалив. И бескраен. Ни самолета, ни корабля на горизонте: мир состоит из воды, и мы в его центре.

У оси нашего «мокрокосма» сбит шпиль, навершие, проще говоря, стеньга. Освободили стеньгу из путаницы канатов, опустили на палубу и увидели вблизи хозяйство верхолаза Нормана: блоки, скобы, коуши, подъемные устройства грота и топселя.

Блоки снимем с обломка и переставим на здоровую часть мачты, поменяем на рее парус — вместо основного (он по нынешним меркам велик) привяжем запасной. Глаза боятся — руки делают.

За трапезой — мудрые и могущественные — решали судьбу мыши. На борту обнаружилась мышь, Эйч-Пи уверяет что встретился с ней носом к носу, и уже смастерил было на ее погибель мышеловку. Однако Тур очень серьезно вынес мышке оправдательный вердикт: она нужна и полезна, так как подъедает за нами крошки, а камыш и веревки наверняка по сытости не грызет. Кто-то спросил — что же она пьет? После долгой дискуссии решили, что мышка пьет росу.

Приятно с высоты своего величия даровать благо.

Подобно персонажу «Маленького принца», мы следим за тем, чтобы наша крошечная планетка, утлый наш, отсыревший насквозь «мокрокосм» содержался в разумном порядке. Обметаем его веником, заботимся о нем — всякий на свой лад.


13.02.78. АЛАЯ ПОЛОСА

Только что повздорил с Асбьерном.

Переливал в канистру из пластиковых бутылок воду «Эвиан»; обычно, опустошив бутылку, мы ломаем ее и бросаем за борт, я же предпочел морского дна не засорять, выбрасывал бутылки закупоренными — пусть плывут, вдруг кому-нибудь пригодятся. Асбьерн следил за мной с недоумением и давал советы. Я же его будто не слышал, и тогда он вдруг разразился тирадой насчет упрямых русских, вечно поступающих наоборот.

Слова и тон были такие, за которые в приличном обществе бьют канделябрами. В этом смысле я и ответил, присовокупив, что яйца курицу не учат.

Тут с мостика меня окликнул Тур:

— Что за дьявол, кто-то затыкает бутылки и превращает их в поплавки.

— Моя работа.

— Зачем?

— Считаю, что это лучше, чем замусоривать дно.

— Рад, что поступок не бездумный, но с его мотивами не согласен. Здесь глубоко, два километра, на дне обильной жизни нет, а возле берегов она процветает, и простительней сорить здесь, чем там.

Хотел возразить, что бутылка, выловленная в прибрежной зоне, уже не сор, а полезный предмет. Но события отвлекли от полемики.

Вдали показалась странная алая полоса. Она медленно приближалась. Запахло гнилью.

В воде, зачерпнутой с борта, плавали красновато-оранжевые частички.

— Мертвый планктон, — определил Тур. — Гибнет и от природных причин, однако чаще — от загрязнения.

Мы словно плыли в море крови. На рули, на корпус налипали нефтяные комки, точно такие, как наблюдались в экспедиции «Ра».

Спор о несчастной бутылке прекратился сам собой. Снявши голову, по волосам не плачут.


14.02.78. 12В СЛЫШИТ ВСЕХ

Сведения об участке повышенной загрязненности океана вошли в очередной радиорепортаж. Репортаж написан, но до сих пор не передан.

Норман без конца вызывает Бахрейн, Тур передразнивает его грустно: «Говорит 12В, уверен, что меня никто не слышит, я слышу всех».

Удивительна особенность рации, предоставленной нам Би-би-си. Прием устойчив, обратная связь отсутствует.

В каком-то смысле это символично.

Мир жужжит нам в уши о вооруженных конфликтах, о расовой розни, мы всем своим лодочным бытием протестуем, взываем, декларируем, доказываем жизненность идей сосуществования — и как в вату.

О нас в эфире самые немыслимые враки. Болтают, например, о том, что «Тигрис» переломлен пополам (шутка Тура: «Наверно, газета со снимком «Тигриса» была сложена пополам»), И ни слова о научной программе, о сплоченности экипажа, об антивоенном пафосе путешествия.

Ветер хороший, ровный — видимо, поймали муссон, вернее, он поймал нас. Правим 180°— на юг. Идем под запасным гротом и восстанавливаем мачту.

Высверлили (Эйч-Пи и Норман) из гнезда остаток сломанной стеньги. Рашад снял с гнезда пластилиновый слепок. Стесываем по слепку конец обломка с тем, чтобы посадить его на клей.

Работа — как в давнем фильме «Таинственный остров»: Сайрус Смит вяжет узлы, Пенкроф и Наб тянут канат, Спиллет несет бревно, Герберт раздувает горн — все вместе и под бодрую песню, и на лице каждого выражение: «Какие мы молодцы».

Мы вправду молодцы. Никто не сачкует, не отлынивает. Простуженный Герман презрел бюллетень. Тур, едва оправившись, самовольно вымыл посуду и выторговал себе полчаса дневной вахты.

Мы очень разные, любой по-своему привлекателен и по-своему прав. И мы ладим друг с другом — нет, зря сомневаюсь, наш эксперимент прекрасен, общественно значим и поучителен.


15.02.78. ЧАО, КЕНИЯ

Любопытная история происходит у нас с Карло. Снова и снова говорим с ним о варианте захода в Красное море. Он горячится, я помалкиваю и порой дипломатически поддакиваю. Но сегодня поймал себя на том, что доводы Карло меня понемногу убеждают. Капля камень точит. Может, и впрямь идти в Аденский залив логичнее, чем вдоль африканского берега неведомо куда?

Как нарочно, Тур кличет меня к себе на мостик.

— Ну, что же ты думаешь о наших дальнейших планах?

— Ты о чем?

— Вдоль Африки или в Красное море?

Пауза. Уклончиво:

— А что думает лидер? Рассмеялся:

— Лидер хочет выслушать врача.

— Мне кажется сейчас, что Карло прав. Оба предложения не идеальны, но из двух зол я бы выбрал наименьшее.

— Какое же наименьшее?

— Рассуди сам. С одной стороны — идти к экватору, зарабатывать престиж, побивать рекорды дальности и окончательно превращаться в киногруппу.

— Ас другой стороны?

— Отказаться от рекордов, но зато завершить круг: Месопотамия, Бахрейн, Оман, долина Инда, Египет. Подчинить маршрут логике научной, а не рекламной.

— Второе мне нравится больше.

Вот и гадай: только что перерешил? Или раньше? Или всегда был на стороне Карло и ждал, пока образумлюсь?

Так или иначе, мне урок: не торопись, оценивай позицию оппонента объективно и тщательно.

Умелый руководитель Тур.

Теперь, уверенный, что его поддержат по крайней мере двое, он проведет плебисцит — и курс на Красное море станет законом.

Появится долгожданный пункт Б, которого нам так не хватало. Неопределенность — что скрывать — плохо действует на нашу разношерстную компанию. В акции «Тигрис» главное — всем глядеть в общем направлении, а с улыбкой или без — дело десятое.

Решение принято. Очередь за ветром.

После обеда хваленый муссон пропал, и мы вновь едва ковыляем, дважды гребли, чтобы повернуть лодку, перенастроили парус — никакого прогресса.


16.02.78. МУРАВЬИШКИ

Проснулся от холода — задувает из правой двери. Качка бортовая. На мостике пасмурно и прохладно. Ветер с северо-запада, волны же точно с запада и бьют о борт.

Не просто бьют — захлестывают. Всю двухчасовую вахту наблюдал, как это происходит, в деталях.

Вал приходит, перелезает через камышовый планшир и устремляется в ложбину между ним и основной сигарой. Ложбина узкая, и вода там застаивается, стоит пять-десять секунд, пропитывая камыш, утяжеляя лодку по крайней мере на полтонны. Потом вода уходит» приходит опять, с каждым разом ее больше впитывается, и судно потихоньку оседает.

Пора браться за брезентовую защиту.

Полотнища для нее мы заготовили, вооруженные опытом «Ра», еще в Эль-Курне. Их у нас шесть — четыре длинных для бортов и два коротких для кормы и носа.

Растянули с Асбьерном первую загородку. Польза от нее очевидна: стенка отражает крупные волны и лишь немного пропускает мелкие. Кроме того, она защищает палубу от ветра.

Детлеф улучшает дифференцировку — перемещает кормовой груз с правого борта на левый. Как ни перемещай, ют чрезмерно загружен, и надо бы его облегчить за счет бака, но на баке носовая хижина, и если нос притонет, Асбьерн и Тору будут спать в болоте.

Продолжается починка мачты. Обновленную стеньгу подняли наверх (соорудив сперва нечто вроде башенного крана из гребного весла с блоком) и водрузили в высверленное дочиста гнездо.

Штатный грот вернуть на место не успели — стемнело. Мы, как муравьишки, трудимся с восхода до заката.

Вероятно, имела место и мутация, а, как вы считаете?

В такие минуты, растроганный, с живностью в руке, Тур почему-то напоминает мне главного героя Эффелевского «Сотворения мира» — только хитона и сандалий не хватает.

— Тур, что будем делать с черепахой? Съедим?

— Ни в коем случае! Отпустим! Обрадованная черепаха ринулась в глубь океана со скоростью корифены. Мы проводили ее благостными взглядами. Вдруг раздались сильные всплески, вода закипела, на мгновение Тортила вынырнула, будто кто-то мотанул ею. Одна совершенная тварь стала добычей другой.


17.02.78. ГАРМОНИЯ

Шел с носа на корму и увидел в воде здоровенную, с кулак, змеиную голову. Голова принадлежала не змее, а черепахе размером с таз.

Асбьерн, благо «Зодиак» бы на плаву, направился к черепахе и со второй попытки ее изловил.

Бедная Тортила рвалась из рук, она, очевидно, хотела только рассмотреть неведомый китообразный предмет, может быть, отдохнуть на нем, как на острове, но вступать с нами в тесные контакты не желала ничуть.

Разглядывая черепаху, мы вновь дивились тому, как совершенно и гармонично все в ней устроено.

Это чувство что ни день посещает нас.

Глядим ли, как мощно режет воду косым спинным плавником живая торпеда-акула, любуемся ли крошечным крабиком — глаза Тура светятся восторгом.

Особенно восхищают его и нас плавающие крабы. До чего изящный механизм, бронированный и гибкий одновременно. Суставы — шарниры с круговым радиусом вращения.

— Я, конечно, далек от идеализма и мистики, но ей-богу, когда смотрю на эту чудесную приспособленность, с трудом верю Дарвину. Наши знания об эволюции, мягко говоря, не полны, и не все, видимо, можно ею объяснить.


18.02.78. ВЕТЕР ПРОПАЛ

Солнце взошло с запада и осветило наши сонные лица с непривычной стороны. Это означало, что ночью лодка повернулась кормой вперед да так и осталась.

Утро дивное, тихое, море гладкое. Лоция, обещавшая бурную погоду в девяноста днях из каждых ста, явно врет.

Пробовали хоть каким-то способом двигаться, поставили парус наискось, по-яхтенному, ловя порыв случайного зюйд-веста. Зюйд-вест улегся сразу же, и правильно сделал, а то куда бы он нас поволок?

Объявлен безвахтенный режим. Из этого не следует, что наступило безделье.

Эйч-Пи и Норман полезли на мачту проверять, как верхушка приклеилась, и крепить ее распоркой. Рашад и Детлеф чинят брагу, обвисшую там, где за нее были засунуты гребные весла в помощь килям. Брага, как помните, опоясывает корпус лодки по ватерлинии (сейчас уже ниже ватерлинии), она привязана веревочками к основной спиральной веревке, и вот эти веревочки где-то порвались, где-то растянулись, где-то догнили. Их заменяют новыми.

Ловили рыбу с кормы, почти без результата. Ныряли под воду с кинокамерой, снимали крабиков, улиток, морских уточек и диковинных рыбешек, похожих на луну-рыбу. Они около тридцати сантиметров в длину, плоские, темно-сиреневые, в пятнышках. Движутся, работая спинным и брюшным плавниками, причем машут ими не синхронно, а вразнобой.

На рее уже прежний, большой грот. Возились с его возвращением долго, нужно было отвязать и привязать множество тросов, следя, чтобы они не пересекались, не перепутывались и взаимодействовали надежно.

Что касается меня, то я продолжил сооружение брезентовой стенки, закрыл полностью правый, уязвимый борт. Копался до вечера, согнувшись в три погибели. Теоретически операция не трудная: принайтовать нижний край ткани к камышовому планширу. Но планшир замусорен всякими балками, веревками, колобашками, все это на нем прижилось, все надо убирать. Здорово устал и прилично подпек лысину.

В кают-компании горят лампы. Рашад и Асбьерн режутся в нарды, двигая бобышки из-под кинопленки по узору, специально вырезанному прямо на столешнице. Герман сидит рядом в позе Будды и болеет (в переносном смысле; в буквальном — выздоровел). Норман и Карло спят. Пойду и я.


19.02.78. РЫБЕШКИ-РЫБИЩИ

Ситуация прежняя — нет ветра. Это уже становится несмешным.

Утреннее огорчение: рецидив колики у Тура. Вчера он три часа подряд дежурил на мостике (согнав оттуда остальных) и откушал пряного за обедом.

Снова объяснил ему, какой диеты придерживаться. Нарисовал картину: почка, мочеточник, пузырь, камень — и втолковывал, что к чему и какой может быть исход. В ответ — знакомые возражения: «Ощущаю себя лишним, если не работаю, как все».

Врач, исцелися сам! Ухитрился подцепить ОРЗ — не иначе от Германа. Голова тяжелая, нос заложен. Прыскаю в него нафтизин (мерзкий спрей, дерет, как рашпилем!), принимаю бруфен, мадрибон.

Единственная отрада для глаз — рыбьи пляски. Ничего подобного никто из нас не видел. Корифены ходят косяками, взметывая тучи летучих рыбок, и дружно выскакивают из воды на огромной скорости, совершая каскады прыжков по семь-восемь метров.

Наблюдали двух барракуд сантиметров по восемьдесят каждая. Барракуда великолепна. Стремительная, похожая на стрелу, телом напоминает щуку, окраской — как булатная сталь.

Определили, что это за вчерашние луны-рыбки. Тур порылся в справочнике и нашел: триггер-фиш. Живет обычно среди кораллов.

На воздухе триггер-фиш потемнела, а когда ее пустили плавать в ванночку для мытья посуды, опять стала сиреневой с белесыми пятнами. На спине у нее триггер — шип, которым она при необходимости намертво цепляется к кораллу.

Ловили и едва не поймали акулу-молот, гигантскую рыбину в три с половиной метра от пасти до хвоста. Охотничьих переживаний хватило потом до ночи: вспоминали, как она атаковала наживку, как цапнула, попалась, ушла под «Тигрис», сорвалась — и долго еще из-под лодки всплывали облака мути с ошметками камыша.

Норрис в продолжение всей эпопеи вел магнитофонную запись:

«ТУР. Сижу в туалете, размышляю, глянул вниз — чудовище! Аж подпрыгнул!

КАРЛО. А оно не обратило внимания на белое пятно?

(Хохот, шум, возгласы: «Тянуть», «Не тянуть».)

НОРМАН. Смотрите на компас! Акула разворачивает лодку!»

Приключение кстати, а то не обрасти бы жирком.

Крепчает эпидемия нард, осваиваются их модификации: «таули», «васкдаттоп». Победил — бурная радость, побежден — бурное отчаянье. Как в госпитальной палате, где все осточертело, суть к жизни становятся пустяки.


20.02.78. ТУР ГРУСТИТ

Глаза полузакрыты, мышцы расслаблены, осанка — вопросительный знак. Сажусь рядом. Молчим.

— Что ты скажешь? Будто нарочно! Понимаю, что он имеет в виду: штиль, болезнь, неудачный радиоконтакт с семьей.

— Тебе не следует думать об этом. Мы не в силах ничего изменить. Перемелется.

— Да, пожалуй! — соглашается из вежливости.

Можно ли вырвать из души гвоздь, если он там сидит крепко? Внушить страждущему от жажды в пустыне, чтобы забыл о воде? Заставить замерзающего не вспомнить о костре, к которому просятся скованные холодом руки?

Когда Даша была маленькой и капризничала, отец меня поучал: не дави ребенку на психику, не морализируй, действуй методом отвлечения. Наверно, этот метод годится и здесь?

— Ну что, порадовала тебя встреча с тезкой?

Три дня назад у нас состоялось мимолетное свидание с бело-серым красавцем «Тур-I».Имя досталось ему по наследству, от корабля, перевозившего в 1947 году «Кон-Тики» из Полинезии в Норвегию.

— Свиделся с молодостью… — Взгляд по-прежнему тусклый.

Зайду с другого боку.

— Послушай, мы ведь участники искусственной ситуации, сами ее создали и знаем, что она скоро кончится. Вот и скажи себе: это игра.

Молчит.

Какая же игра, когда опасности реальны, поступки обусловлены, переживания искренни? Если это игра, тогда и весь мир — игра. Причем гораздо более неразумная.

В отличие от тех, кто на сухопутье, мы понимаем, что наш арсенал невелик и деваться некуда, единственный выход — дружба. Посадить бы некоторых политиков на лодку вроде нашей, покатать по океану — что-то они бы уразумели, наверно.

Пусть по малости своей наш мирок легче управляем. Но и планета не беспредельно велика. Парни, которые крутятся по орбите над нами (недавно нам передали от них привет), ежечасно убеждаются в этом.

Возник намек на ветер, и мы слегка движемся по гладкому озеру с нежной рябью на поверхности.

А с Ксаной разговор тоже сорвался…


21.02.78. ШЕФ ОЖИЛ

26° в тени, волны и ветра ноль.

Нас сопровождает группа небольших коричневых акул. После рыбы-молота они для нас забава. Герман нырнул, акулы тут же пошли к нему, а он, нимало не смущаясь, снимал их.

Индийский океан богаче живностью, чем Атлантика. Корифены следуют за нами, как почетный эскорт.

Завтракали летучими рыбками, подобранными на палубе в количестве тридцати пяти штук. И долго не вставали из-за стола: Тур наконец-то разговорился.

Он рассказывал о битвах с оппонентами во времена «Кон-Тики», о газетных заголовках: «Бальса — ха-ха-ха», о том, как посрамили противников путевые записи и фильм, снятый на плоту, а в особенности позднейшая книга «Американские индейцы в Тихом океане».

— Ни одна книга не отняла у меня столько энергии, как эта. Теперь иное в ней кажется лишним, ненужным, а тогда я дрался буквально за каждое слово! Парус у индейцев — кто нынче усомнится?! Очевидная истина! А мне для ее доказательства пришлось перерыть гору литературы, уличить ученых мужей в непоследовательности, столкнуть их лбами…

Похоже было, что вспоминает он неспроста: мобилизуется, собирается с силами, предчувствуя грядущие схватки.

Зашла речь о Кокосовых островах, где Тур бывал с небольшой экспедицией. На этих островах, вопреки их названию, в наши дни не так уж много кокосовых пальм; растут они группами, посреди джунглей, вдали от берега, а берег скалист и обрывист. Значит, стихийным, естественным путем кокосы на острова попасть не могли.

— Опыт «Кон-Тики» доказал: попав в морскую воду, кокос сгнивает очень быстро. Так что пальму распространял человек, и Кокосовые острова — острова заброшенных культурных плантаций. Интересно, убедительно, а главное, с огнем, с напором — да здравствует ставший прежним Тур!


22.02.78. СКОРО ФИНИШ

Брошены в тесто для блинов последние яйца. Не сегодня-завтра съедим последний картофель. Арахисовому маслу, столь любимому нами, тоже приходит конец.

Явные признаки того, что путешествие завершается.

Еще признак: у всех желание менять напарников по вахтам. За ночное дежурство о чем только не поговоришь — а мы вдруг спохватились, что не все еще узнали друг о друге и друг от друга.

Вчера Асбьерн рассказывал мне о своих родителях, отец — преподаватель математики и мать — библиотекарь, о маленьком городке близ Копенгагена. Сегодня попробую расшевелить Тору, а то он все молчит, и сам развлеку его чем-нибудь. Завтра побалагурим с Эйч-Пи.

Перед ужином читали вслух сценарий будущего фильма, написанный до экспедиции Туром и режиссером Ленардом Эренборгом. Сценарий толковый, но сколько деталей вписала в него жизнь. Кто бы, например, предусмотрел заранее кадры с новорожденным «Тигрисом», застрявшим у Тигра, с моряками «Славска», с тщедушными плясунами Ормары!

Эренборг, по радиосведениям, приступил к работе, осмотрел киноматериал и считает, что четыре телевизионные серии хоть сразу в эфир. Отрадно: и в смысле Эренборга (преодолел свои несчастья), и в смысле картины.

Да, что бы нас впереди ни ждало — плавание состоялось. Лодка испытана, научная добыча хороша. Единственное, что огорчает: топчемся на месте. Все равно что отправились в горы и провели долгое время в ущельях, не штурмуя вершину. Ущелье, может, и труднее покорить, но с обывательской точки зрения слишком ординарно. Нам позарез нужна вершина, однако она где-то там, за горизонтом, за облаками, и, вероятно, там и останется.

Скоро финиш.

Опасно думать о нем. Нужно, наоборот, настроить себя на бесчисленные дни впереди. И ночи.

В такого рода экспедициях, пожалуй, лучше все же участвовать холостякам. Забот меньше и поводов для волнений. Рашад, когда сегодня в разговоре с ним я спросил, не хочет ли он домой, удивился: «Почему? Здесь так хорошо, спокойно, тепло».

Пока писал эту страницу, несколько раз приходилось подниматься и подбирать с палубы трепещущую летучую рыбку. Бросаю их в кастрюлю оводой, чтобы сохранить до завтра. Вокруг полно рыбы, за кормой лодки буквально толпой идут корифены: куда ни направишь фонарь, всюду блестят продолговатые серебристые капли.


23.02.78. ДОМ ОТДЫХА

Совершаем обычный ритуал вставания — выползаем, кто быстро, кто медленно, из хижины, становимся в шеренгу по борту, определяя по пузырькам на воде, с какой скоростью мы плывем.

Далее некоторые чистят зубы (остальные сделают это после завтрака), иные бреются, их немного: мы с Эйч-Пи (через день) и Норрис (реже). Прочие лишь слегка подбривают щеки, Тур ограничивается подстриганием усов.

Завтрак, мытье посуды, уборка на кухне — и расходимся кто куда, читать, писать, чистить или чинить что-либо, причем стараемся, когда работа позволяет, заниматься ею в одиночестве.

Одиночество на «Тигрисе» вполне возможно. Тур как-то начертил схему: один член экипажа на носу, двое по бокам носовой хижины, четвертый на крыше, пятый над обеденным столом и т. д. — действительно окажемся не видны друг другу, ежели будем сидеть неподвижно.

Самое же лучшее — уплыть на «Зодиаке» метров за двести и провести там полчаса-час.

Тяга к уединению, которую мы испытываем, вовсе не означает, что становимся нелюдимыми. Когда дневная доза самоизоляции принята, взаимный интерес возобновляется. Встречаешься с товарищами, как после долгой разлуки.

Частенько беседуем с Карло, вспоминаем с ним старое доброе время на «Ра». Воспоминания, естественно, окрашены в розовый цвет. Будем, однако, справедливыми: нам и на «Тигрис» грех жаловаться. Живем, в общем, дружно, последний отрезок маршрута нас особенно сблизил. Может быть, помогает предчувствие скорого окончания экспедиции, а может, легче оттого, что точно знаем, куда идем. Да и быт наш наладился, стереотип поведения определился.

Режемся в нарды. Герман азартен и агрессивен, стремится выиграть во что бы то ни стало. За минувшие сутки едва прошли четырнадцать миль — курам на смех. До Красного моря еще полторы тысячи.

Сегодня ровно три месяца с момента нашего старта. Повод? Повод. Карло готовит дивные спагетти, Тур лезет в личные закрома за икрой.

В центре стола — блюдо с пудингом. Эйч-Пи объявил: конечно, пудинг для одиннадцати маловат, но если добавить в него коньяк, он вырастет. Взял бутылку и полил пудинг. Тот начал приподниматься, из него показался воздушный шар, который рос, рос, стал огромным и лопнул со страшным треском. Эти разбойники, как выяснилось, просверлили в столе дыру, пропустили через нее трубку, соединенную с баллончиком со сжатым воздухом, и надули шарик.


24.02.78. ЗАКРУГЛЯЕМСЯ

Поднялся попутный ветер. Он гонит нас к югу. Мы на шестнадцатом градусе северной широты с минутами, а вход в Аденский залив — на пятнадцатом. Пора сворачивать к юго-западу, срезать угол, а то не пришлось бы потом ползти в полветра.

Покончив с обедом, все остались за столом. Норман и Детлеф принесли навигационные карты, Норрис — кинокамеру. Тур открыл совещание. Заявил (для будущих кинозрителей, поскольку для нас это давно не секрет), что «Тигрис» берет курс на Красное море. И попросил штурманов изложить свои соображения.

Слово взял Норман. Он сказал, что мы движемся по кривой, которая выведет прямо к цели: течение у берегов Африки поднимет лодку в более высокие широты, а потому сейчас надо зайти пониже — запастись пространством для маневра.

Тотчас обнаружилось, что единства взглядов у наших навигаторов нет. Детлеф доложил: на немецких картах течение, на которое надеется Норман, не показано.

Норрис выключил камеру, как он всегда делает, когда его соотечественника принимаются щипать.

Спор шел о том, что и меня, и Карло заботит, — пора или не пора закруглять дугу. Тур старался примирить спорщиков, говоря, что разница между 240° и 250° (именно о десяти градусах возник торг) не так уж велика. И тут Норман, неуступчивый Норман, догматик Норман доказал, что жизнь на «Тигрисе» его чему-то научила.

— Если курс 250° поможет моим оппонентам стать счастливее, то не возражаю.

Норрис моментально нажал гашетку, стремясь запечатлеть столь невероятную мягкость и терпимость, но птичка уже вылетела, и кадр остался не снятым.


25.02.78. ХВАЛЮ КОЛЛЕКТИВ

Разговаривали с Туром. Он удивлялся покладистости Нормана и признался, что никак не ожидал ее, думал — штурман поставит на своем. И Карло, со своей стороны, вел себя деликатно. Мы определенно добреем.

Я согласился: у нас сейчас неплохой микроклимат.

— Ты, конечно, заметил — мы перестали нервничать по мелочам, прекратились подначки и насмешки. Теперь уже не бывает так, что вахтенный ждет по часу, пока подменят, и приходит к пустому столу. И прежде чем взять добавку, каждый предлагает поделиться.

Тур кивал удовлетворенно: модель мирного сосуществования оказывалась жизнеспособной.

Меня этот разговор взволновал и настроил на размышления. Полез в свои старые записи, перечитывал характеристики, которые я давал своим спутникам перед стартом, огорчался собственной непроницательности. Хорошо, что люди на самом деле интереснее и сложнее.

Вот, к примеру, Детлеф. Я спервоначалу относился к нему сдержанно, а он работяга, прекрасный моряк, и присутствие его на «Тигрисе» — особенно рядом с Норманом — просто неоценимо.

Или сам Норман. У Нормана масса неприятных привычек. Он не блестяще воспитан. Стоит послушать, как он за обедом командует, ни к кому конкретно не обращаясь: «Сахар, пожалуйста, соль, пожалуйста!» — точно хирург операционной сестре. Но вместе с тем он никогда не съест последнего куска, не преломив его с кем-нибудь. И когда он торчит на мачте, раскачиваясь, что-то прибивая, привязывая, — забываешь о том, что он сегодня забыл сказать тебе «Доброе утро».

Насчет же навигационных ошибок Нормана, о которых я немало писал и которые продолжают иметь место, — легко их коллекционировать, пребывая поодаль.

В общем, пусть себе и дальше, ради бога, играет в начальство и наряжается перед съемками.


26.02.78. САНЧО-МИЛЛИОНЕР

Напишу страничку о Германе.

Рядом с сухощавым Туром он выглядит увальнем: Дон Кихот и Санчо Панса. Так же, как Санчо, Герман любит поесть, попить и поспать.

Спать он умудряется даже на мостике: приляжет грудью на крышу хижины и задремлет минут на пять, проснется, топ-топ ко мне, глянет на компас, топ-топ обратно. Забавный мужик.

Карманы у него вечно набиты конфетками, сигаретами, жвачкой. Всех он угощает, всех зовет к себе в гости в Мексику, но никогда никого всерьез.

Наш фабрикант не так прост, как кажется. В Ормаре, например, он сориентировался мгновенно — охмурил местного парня, одарил пачкой сигарет, и бедняга всюду следовал за Германом как носильщик.

— Брат мой, — говорил Герман, — мне нужно туда-то. Возьми мой чемодан, и пошли.

Карло, таскавший, несмотря на больную ногу, свои камеры и объективы сам, высмеял Германову предприимчивость. До сих пор то и дело на борту слышится: «Герман, ты мой брат, принеси мне попить (или передай тарелку, или приготовь бутерброд)».

Герман не обижается — или не подает виду. Понимает, что посреди океана его чековые книжки ничего не значат.

А покупать услуги он привык, в житейских мелочах выгадывает изобретательно: не успеешь сообразить, а уже попался.


28.02.78. «ИКС-ВРАГ»

«Тигрис» сотрясают дискуссии. Ведутся они о чем угодно: о демократии, о национальной политике, о социалистическом содружестве, о том, одолели бы мы Гитлера без помощи Штатов или нет. Сегодня, например, произошел следующий занимательный эпизод.

За обедом сосед сказал соседу:

— Передай кастрюлю с овсянкой, кое-кто еще не ел.

— Кое-кто — это ваш покорный слуга, — уточнил я, только что спустившийся с мостика.

— Зря объясняешь, — развеселился Эйч-Пи. — Знаем, что ты. В армии на учениях мы называли предполагаемого противника «Икс-Союз», а все понимали, что имеется в виду Россия.

Эк куда его метнуло от овсянки; не успел, однако, ни удивиться, ни рассердиться, как Тур потребовал тишины:

— Мне думается, что молодежи следует быть осторожными в выборе выражений. Им надо бы знать, что так называемый «Икс-Союз» освободил их родину от фашизма, что на территории Норвегии похоронены тысячи русских солдат, что, вернув свободу Норвегии, русские отвели войска за границу и не посягают на независимость страны. Я воевал рядом с русскими и помню, что это за парни. Мне стыдно, что наши генералы обо всем этом забыли.

Эйч-Пи, бедняга, замигал, покраснел — выходило, что он получает выговор за поведение государства, чьим гражданином — но никак не полномочным представителем — он является. Столь принципиальная постановка вопроса даже меня — обиженного — изумила. Но Тур был прав: на борту «Тигриса» — все мы полпреды.

Между тем Эйч-Пи извинялся: Норвегия ничего против Советов не имеет, термин «Икс-Союз», очевидно, автоматически возник в результате участия Норвегии в НАТО.

— Зачем же вы вступили в НАТО?

— Мы издавна дружны с США, ведь там живут три миллиона норвежцев.

— Почему же тогда освобождали вас не американцы, а мы?

Трудно ему на это ответить. Дом его родителей стоял сто лет назад и стоит поныне. И ему вдалбливают с малолетства, что за рубежом — большая земля с агрессивным населением, что оттуда в любой момент готовы напасть на маленькую Норвегию, но спасибо добрым людям за океаном, они держат агрессоров в узде.

Инцидент исчерпался, да и какой там инцидент, сболтнул остряк, не подумал, но Тур долго еще волновался и повторял, что «враг» — понятие ответственное и нельзя им бросаться, нельзя жонглировать им.


ПРИМЕЧАНИЕ НА ПОЛЯХ

Эйч-Пи проходил военную службу на советско-норвежской границе и привез домой потрясающую историю про старинную деревянную церковь. Стоит церковь как раз на рубеже, переоборудованная в ресторан, в ресторане позволено бывать вашим и нашим, и «майоры Пронины» за водкой и икрой выведывают у доверчивых норвежских офицеров всяческие секреты.

— Что за чушь!

— Ну да, ну да, я знаю, ребята рассказывали.

После экспедиции мне случилось беседовать со сведущим человеком, он дал мне информацию, которой я на «Тигрисе» не имел. Церковь Бориса и Глеба действительно существует, она вправду на границе, недавно отреставрирована как памятник архитектуры — остальное на совести дружков Эйч-Пи.

И я послал Эйч-Пи фотографию церкви: вот он, твой «ресторан».


1.03.78. ПО ДУГЕ

Проснулся оттого, что солнце светило в лицо, зажмурился, отвернулся, но какая-то мысль мешала дремать, скользила в глубине сознания, пытаясь вынырнуть и напомнить о чем-то знакомом.

Вспомнил. Точно так же начиналось утро на «Ра» — солнце будило, и ветер на мостике обдувал справа и сзади. И компас показывал те же 260°.

Тогда мы пересекали Атлантику, теперь всего-навсего стремимся войти в Аденский залив.

В этот раз мы, видимо, так и не привыкнем к настоящему океану. Чуть ветер посильнее и волны повыше, нам уже кажется, что это серьезно. А на «Ра» маленьких волн и слабого ветра совсем почти не было. Здесь у вахтенного спичку задует — событие, а там мы пользовались спичками специальными, так как обычные вообще не годились.

Даем примерно 2,5–3 узла. Развесили в различных местах — под гротом, между мачтой и крышей носовой хижины — куски брезента, дополнительные паруса. Даже задрали и привязали к мачте полог кухни.

К ночи парусность уменьшаем, вахту несем вдвоем: один у главного весла, другой у дополнительного, готовый страховать, чтобы не развернуло, и меняемся через полчаса.

Дуга, описываемая нами, медленно загибается к западу.


2.03.78. ГИПОКИНЕЗИЯ

Мышцы потягивает. Хочется размяться, побегать, попрыгать. Каждый устраивает себе разминку на свой лад. Тур и Детлеф регулярно гребут, натирая мозоли на глютеусах. Асбьерн смастерил из пальмовых стеблей обруч, приделал к нему сетку и пытается изловить корифену, но они настороже, их, наверно, в рыбьей школе обучают беречься сачка.

Потом он полез в воду чинить амортизатор, а я с палубы длинной бамбучиной отгонял стаю небольших акул, можно сказать, пас их.

Состоялась крупная охота на плавающих крабов. Коленопреклоненный Детлеф с носа «Зодиака» указывал Асбьерну направление, Асбьерн греб; они ухитрялись загнать краба в пластиковый дуршлаг и прикрыть кожаной перчаткой, бросали добычу в лодку, и тут оба охотника принимались визжать и приплясывать, ибо краб норовил схватить их за ногу. У этих тварей удивительно крепкие и острые клешни, не клешни, а кусачки, они даже толстую резину прокусывают насквозь.

После ужина, как правило, игра в нарды. Столько раз давал себе зарок не играть, но Герман меня постоянно соблазняет и большей частью выигрывает, причем ликует до противности бурно. Думаю, что развлечения такого типа вряд ли полезны. На зимовке в Антарктиде, случалось, партнеры по домино надолго ссорились.

Карло пошел спать, Тур и Норман шепчутся, Норрис и Детлеф распознают на небе зодиакальные созвездия, а пособием им служит колода карт со знаками зодиака.

Сижу и соображаю: отчего мне грустно? Неужели вправду оттого, что опять проиграл? Дефицит впечатлений. Гипокинезия души…


3.03.78. ОСЕДЛАВШИЕ ТИГРА

Когда-то журнал «Иностранная литература» опубликовал роман из индийской жизни. Герой романа «оседлал тигра» — сжег за собой мосты, дерзко овладел обстоятельствами, вступил с ними в бескомпромиссную схватку.

«Тигр», «Тигрис» — каламбур напрашивается. Очерк о нас, напечатанный в «Комсомольской правде» в ноябре

прошлого года, назывался почти так же, как роман: «Оседлавшие «Тигриса».

Мы его тогда еще не оседлали — едва начинали взнуздывать. Теперь это название представляется мне гораздо более многозначительным, чем раньше.

Оседлавший тигра не может с него, передумав, соскочить. Решился — отступления нет, держись за холку и мчись; кто сильнее, будущее покажет.

Три с лишним месяца длится наша скачка.

Мы оседлали «Тигриса» — и кого нам бранить за штормы и штили, за болезни, за разлуку с близкими? Мы знали, что все это будет. Мы на это шли. Зато мы оседлали «Тигриса». Сбросит он нас или не сбросит, зависит от судьбы и от нас.


4.03.78. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Разбудило пение. У постели ребята хором выводили в вольном переводе «Многая лета». Асбьерн держал поднос с двумя блинами и чашкой кофе.

Они потребовали, чтобы я это тут же съел; подсунули мне под спину свернутый матрац, сидели вокруг улыбающиеся, я даже смутился: «Не по правилам!» — и стал наделять всех кусочками блина с джемом.

Эйч-Пи, как обнаружилось, со вчерашнего дня стряпал. Муки у нас нет, яиц тоже, и он долго протирал овсяные хлопья, смешал их с яичным порошком и поджарил на противне, сбил что-то вроде крема с фруктовым сиропом, и к обеду был готов великолепный торт. Кондитер придал ему форму пирамиды, на вершину ее водрузил щепку с клочком бумаги, на котором было начертано «Русский флаг».

Что эта символика означала, объясню ниже, о том история отдельная.

Рашад принес баночку маринованной летучей рыбы — невероятно нежная и вкусная получилась селедка, я разрезал вяленую корифену, открыл коробку с марципаном, сбереженную с рождества.

Не обошлось без спиртного: «Столичная», виски, вино, бутылочка потрясающе вонючей китайской водки — дар Германа.

Опять пели «Счастливого дня рождения».

День был прекрасным, поистине праздничным. Приятно, когда тебя любят.

А главного подарка — из эфира — я и не дождался.


5.03.78. ЧЕРТОВ ЭФИР

О чем мечтал вчера, сбылось сегодня. Но лучше бы совсем не сбывалось, чем так.

Слышимость отвратительная, не разобрал и трети того, что Ксюша пыталась мне сообщить. Дальний-дальний родной голос — и никто не в силах его приблизить.

Ночь тихая, спокойная. Справа — Полярная звезда, слева — Южный Крест, позади всходит луна, носатая, как наш «Тигрис». За кормой идет косяк корифен.


6.03.78. О ПИРАМИДЕ

Несколько дней назад Туру по радио сообщили, что в норвежских газетах напечатано известие о якобы найденной на юге СССР древней пирамиде.

Через Валерия Агабекова и его среднеазиатских друзей-коротковолновиков удалось навести справки. Действительно, в Туркмении, в ста тридцати километрах юго-восточнее Ашхабада, близ городка Каахка, открыто монументальное сооружение. Четырехступенчатая башня типа вавилонских зиккуратов, из сырцового кирпича, приблизительный возраст постройки — четыре тысячи лет.

Если ничего не напутано, Туркмения — по Терминологии «Туманности Андромеды» — отныне подключена к Большому Кольцу. К общности легендарных цивилизаций.

Меня, естественно, поздравляли. И не только меня.

— Как ты сказал? — переспросил шутник Асбьерн. — Туркмения? Это в честь кого же?

Тур торжествующе улыбался. Куда на карту ни взглянешь, везде зиккураты.

Народам Земли с давних пор привычно общаться, обмениваться опытом и дружить.


7.03.78. «…И ДРУЖИТЬ»

Эмиссары Би-би-си с Бахрейна предупреждают настойчиво, чтобы мы не вздумали приближаться к Сомали. Там сейчас крайне сложная обстановка. Подходить к берегу просто опасно. Известны случаи захвата рыбацких судов и яхт.


8.03.78. АКУЛЫ ПОБЛИЗОСТИ

Начали появляться корабли, сегодня утром видели два, и три прошли недалеко ночью. Вскоре, видимо, от них покоя не будет.

— Учти, опасность подстерегает нас тогда, когда мы ее меньше всего ждем.

Сказанное (цитирую Тура) относится к большой акуле, я заметил вдалеке ее плавник и все же полез купаться, чем навлек на себя неудовольствие шефа: акула крупная и явно охотится.

Эти создания, как я заметил, собираются на звук. Постучишь веслом о воду — они тут как тут. Норман гребет для моциона, а возле лопасти — штук восемь, и не боятся ведь схлопотать по носам.


9.03.78. НОРМАН НЕ ОШИБСЯ

До середины дня ветра не было, зато потом он подул, как по заказу, — хороший, ровный норд-ост. Правим 220°. Дуга вырисовывается красивая, будто на чертеже, — сперва вовремя свернули к западу, а теперь течение, предсказанное Норманом, исправно сносит нас на норд.

Да, течение не оказалось мифом, пишу об этом как бы жирным шрифтом. Многие из нас (я — прежде всего) ругали штурмана за упрямство, упрекали в невежестве. Жизнь рассудила. Ошибок Бейкера не забываем — запомним и его правоту.

Видимо, ничто нам уже не помешает войти в Аденский залив по линии, проходящей северней африканского рога.

24.00 я сменил на мостике Детлефа и Норриса и решил обойтись без напарника — пусть Карло поспит. Управлять легко. Самая удачная комбинация: гладкая вода и свежий ветер.


10.03.78. НЕДОВОЛЕН СОБОЙ

Ветер крепкий, на море — гребни с белыми барашками, скорость судна — не менее трех узлов.

Надоело писать, аж пальцы ручку не держат, а прерваться нельзя. Это вроде платежей в рассрочку: пропуск очередного взноса аннулирует предыдущие.

Помню, едва обосновавшись на антарктической станции «Восток», засел за сочинение книги. Предполагалась толстая, страниц в тыщу.

Мучился над слогом, излагал во вступительной главе зарубежные впечатления — дорога к шестому материку вела через чужие страны, — а между тем давно уже длились экспедиционные будни, с лютыми морозами, с нелегкой работой, с мелочами быта. «Успеется», — отстранял я их свысока.

Надо было, не мудрствуя, вести скромный дневник. Возможно, из него со временем получилась бы и книга. Но я творил эпопею, витал в облаках изящной словесности — и спохватился, когда стало поздно. Подробности утратились, детали стерлись из памяти. С трудом наскреб материала на куцый очерк.

На «Ра» поступал осмотрительней. Здесь тоже стараюсь. Пускай десяток строк, но конкретных — и ежедневно.

Ночью разминулись с двумя кораблями. Утром огромный танкер обогнал и приветливо посигналил.


11.03.78. БОЛЬШОЙ СОВЕТ

Освободили стол для бумаг и разместились за ним все, кроме Германа (он на вахте). Тур формулирует преамбулу: четыре месяца лодка на воде, состояние ее нормальное, проделан интересный путь, и экспедиция идет к финишу. Отсюда — три подлежащих обсуждению важных вопроса.

Вопрос первый. Все ли намерены

финишировать вместе или кто-нибудь желает покинуть судно до срока?

Карло первый отрицательно покачал головой, остальных не нужно было и спрашивать.

— Спасибо, — торжественно сказал Тур. — Вопрос второй. На нашем пути, близ входа в Красное море, государство Джибути со столицей Джибути. Разрешение на визит есть. Заходить или не заходить?

Принялись взвешивать «за» и «против».

Зайти, разумеется, заманчиво: помыться, постричься, постирать, отдохнуть. С другой стороны: потеря темпа, лишние расходы, угроза заболеваний — лучше не заходить. Но, с третьей стороны, у нас отсутствуют навигационные карты района, кинопленка на исходе, желательно закупить овощи, фрукты, обновить запасы воды — значит, все-таки заходить?

Можно, впрочем, выбрать среднее. Устроить рандеву с каким-либо зафрахтованным кораблем, милях в пятидесяти от Баб-эль-Мандебского пролива, с тем, чтобы нам подвезли необходимое и заодно провели бы через пролив, ибо он узок, а судов в нем много и велика опасность столкнуться.

Пожалуй, это — оптимальный вариант. Будем связываться с Би-би-си. Не помогут — делать нечего, причалим в Джибути.

Засим Тур объявил антракт. Обсуждение последнего вопроса перенесено на вечер.


12.03.78. ДОЛЛАРЫ И МИЛИ

День без происшествий. Доскажу о вчерашнем совещании.

Заключительный пункт его повестки касался уточнения координат реального финиша. Пришла пора определить, в какой конкретной точке закончим поход.

Красное море на карте похоже на рыбу. Там, где у рыбы жабры, в пятистах километрах за проливом, на территории Эфиопии стоит приморский город Массауа.

Неподалеку от него рождается Нил; земли вокруг некогда входили в древнеегипетское царство; именно на них заготовлялся недавно папирус для «Ра-1» и «Ра-2».

Более подходящего места нам на побережье не найти: Массауа достаточно крупный транспортный центр, из которого удобно разъезжаться и разлетаться. Итак, решено? Все согласны?

Не все. Норман возражает.

Он требует идти дальше, к нынешнему Египту. Приводит доводы: путешествие, начатое в стране зиккуратов, должно закончиться в стране пирамид, иначе кольцо маршрута не замкнется.

Он говорит об изяществе научной идеи и чистоте эксперимента, он, похоже, уже больший ревнитель теорий Тура, чем Тур.

И тут же проговаривается:

— Если финишируем в Массауа, получится, что мы прошли всего три тысячи девятьсот миль, а нам нужны хотя бы четыре тысячи, для круглого счета.

Вон оно в чем дело.

— Ты зря, Юрий, улыбаешься. Ты плохо знаешь психологию нашей публики. Недаром цены у нас никогда не бывают с нулями. Три доллара девяносто девять центов — это не четыре доллара, это, уверяю тебя, гораздо меньше!

Правильно. Беспроигрышная система. Поступим, как она нам советует: переведем морские мили в сухопутные, а лучше в километры, нет, в сантиметры: более семисот миллионов — ошеломляющая цифра, так, Норман?

Серьезно, мы же не спортивный рекорд ставим и не для будущих лекций стараемся.

До Массауа, между прочим, еще добрая тысяча миль (простите, тысяча восемьсот пятьдесят два километра), и не рано ли делить шкуру неубитого медведя?


13.03.78. МЕЛКИЕ РАДОСТИ

Играл с Германом в нарды и ободрал его как липку — мелочь, а приятно.

Детлеф совершил подвиг — загарпунил вручную (без ружья!) корифену.

У него насчет возможности этого уже месяц как спор с Германом, заключено тысячедолларовое пари. Герману теперь придется раскошелиться, но он, бродяга, заявил, что прошло слишком много времени и пари недействительно. Как бы там ни было, завтра мы корифену съедим.

Несколько слов о лодке. Мы по-прежнему сидим в воде неглубоко, но корма и нос сильно опустились, создается впечатление, что лодка выгнулась посредине. В носовой хижине ребята спят головой к корме, так как иначе задираются ноги. Мало уделяем внимания бакштагам и форштагу, редко их подтягиваем. Наша с Карло вина.

Гребной клуб функционирует регулярно, его завсегдатаи — Норман, Детлеф и Тур. Физические упражнения всем троим пока на пользу.

Асбьерн, с зубом мудрости которого я воевал неделю, выздоровел. С тихой радостью пишу в лекарском дневнике: больных на борту нет.

Сейчас вечер. Кают-компания освещена. Эйч-Пи за столом напротив меня вычисляет курс, работает с таблицами. Он молодец, навигацию практически освоил. Рядом Детлеф, тоже времени зря не теряет и листает свои учебники. На мостике Карло и Герман беседуют по-испански. Чирикает сверчок. Благодать.


14.03.78. ОПЯТЬ АВРАЛ

В нашей жизни радости, как правило, чередуются с огорчениями. Огорчения минувшей ночи я, каюсь, проспал.

Слышал сквозь сон какую-то возню, беготню, чувствовал, что качает больше обычного, но думал — снится. А события развивались не в нашу пользу. Сначала ветер совсем пропал, а затем подул с северо-запада, сделался встречным. Тур, Норман, Детлеф и Асбьерн долго перенастраивали парус, носились взад и вперед вдоль лодки, и Тур даже рассек себе лоб о поперечную бамбучину на крыше носовой хижины.

Утром, вылезши на палубу, первое, что я увидел, — горы по курсу. Горы Сокотры.

Глава XIV Сказка про Сокотру

МЕЧТЫ ОБ ОСТРОВЕ

Сокотра (Socotra), группа островов (самый крупный — о. Сокотра) в Индийском океане, к В. от мыса Гвардафуй (Африка). Входит в состав Нар. Демократической Республики Йемен. Пл. 3,6 тыс. кв. км. Сложены в основном кристаллическими породами. Выс. до 1503 м (на о. Сокотра). Климат тропический, сухой. Средняя температура января 21 °C, июня — 28 °C. Осадков 250–300 мм в год. Растительность полупустынная, на В. и в горах рощи ксерофильных деревьев. Выращивание финиковой пальмы. Разведение мелкого рогатого скота. Рыболовство. Население около 20 тыс. (БСЭ. М., 1976, т. 24, кн. II, с. 138.)

Людям свойственно мечтать о несбыточном. Репортеру снится гениальный роман, которого он вовек не напишет, тихий семьянин скучает по жестокой любви, домоседа тянет в далекие страны.

Такой мечтой для части экипажа «Тигриса» в последний месяц была Сокотра.

Она виделась нам неким волшебным Буяном, оперным Леденцом, средоточием сказочных чудес. «Водопады, каньоны, пальмы», — перечислял Тур.

Заход на нее не предполагался. Более того, при первоначальном, экваториальном варианте маршрута он означал бы, что мы попросту сбились с курса. 12 марта в моем дневнике записано: «…если не сумеем свернуть влево (на юг), нас вынесет на остров Сокотру, что нежелательно».

Позже, когда победил вариант Красного моря, от координат Сокотры мы танцевали, как от печки: «Надо описать дугу на юго-запад и войти в Аденский залив немного севернее острова». И еще: «Мы уже на шестнадцатом градусе северной широты с минутами, а Сокотра — на пятнадцатом. Пора сворачивать».

Свернули и шли то быстро, то медленно, и дуга на карте все теснее прижималась к малому пятнышку суши. Это пятнышко значило для нас не больше, чем ограждающий знак, веха на фарватере: «Оставь меня слева», — но все-таки 2 марта Тур спросил:

— Юрий, как считаешь, не запастись ли на всякий случай разрешением зайти на Сокотру?

Отчего не запастись. Отправили через Москву ходатайство в Народно-Демократический Йемен. Хотя сознавали, что вряд ли разрешение пригодится. Зачем нам Сокотра? Потеря времени, прерванный марафон… У нас своя дорога. Увидим на горизонте голубые, как на полотнах Рериха, горы — и то ладно.

И вдруг случилось незапланированное. Горы выросли. Из голубых превратились в буро-зеленые. У их подножия сверкала, искрясь, акватория глубокой бухты.

В каком-то кинодетективе, кажется, польском, героиня попадает из арбалета в десятку. Ее восхищенно поздравляют. «Спасибо, — смущается она. — Я, правда, целилась в соседнюю мишень…»

Мы тоже целились в соседнюю мишень, но ветер и течение внесли поправку — словно подсмотрели наши тайные сны.

Что же мы, радовались?

Да, конечно, — как радуются роскошному пейзажу за вагонным окном. Дергать стоп-кран никто не помышлял. Любовались Сокотрой, как мимолетным виденьем, не ведая, что нам ее дарят. И тогда нас потихоньку стало к ней подталкивать, переводить с магистральных на местные, подъездные пути.

Ветер давал две возможности: ходить взад-вперед галсами, без надежды обогнуть близлежащий мыс, либо свернуть в прибрежные воды. Мы же уперлись в третью — верили, что проскочим, и спешно фотографировались на фоне острова, который якобы вот-вот уйдет за корму.

Убедившись, что не понимаем намеков, ветер откровенно затих.

Он затих в ту самую минуту, когда по радио из ФРГ сообщили: заход на Сокотру чреват осложнениями.

Вечерело. Взошла луна, окруженная гигантским кругом тумана. На берегу вспыхивал одинокий огонек: мигнет и погаснет. «Заметили нас и затаились», — делал предположение Тур.


ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ МИЛЬ

В тот вечер мы праздновали размен четвертой тысячи миль. Резвились, болтали, трунили над Норманом с его навигационной кривой, которая вон куда вывезла, но в нашем веселье было что-то от веселья мальчишек, без спросу залезших в чужой сад.

Утром берег маячил километрах в пятнадцати. Хорошо различались пальмы и поселок с коробками типовых зданий. Мы посмеивались: в какой из них нашим женам придется носить передачи?

Притворялись друг перед другом, что безмятежны, объявили выходной, ныряли, запечатлевали на пленке плавающих крабов, ловили без особого успеха корифен.

Бахрейн регулярно извещал, что ничего в наш адрес из Йемена не поступило. Мы в ответ докладывали: до берега семь миль… шесть миль… пять…

Стеснительно, как бы для смеха, примерились, нельзя ли улепетнуть. Гребли, ставили вспомогательные паруса, пытались — даже неловко вспомнить — буксировать «Тигрис» «Зодиаком», заранее зная, что шестью лошадиными силами нашу махину не колыхнуть.

Подул сквознячок от острова, но сразу спохватился, переменился и вновь принялся втягивать нас в бухту.

На закате увидели по борту, на краю неба темную полосу с островерхими пиками. За ближним мысом нас подстерегал дальний, за ним, наверно, еще — мы в ловушке, отогнать судно от суши в силах только южный ветер, а с юга горы, мы в их тени.

С темнотой поселок засиял огнями.

Развесили на вантах керосиновые лампы в знак того, что не прячемся. Мирно стрекотал бортовой сверчок. С плеском выпрыгивали из воды рыбины, крутили в воздухе бочку и падали на бок, плашмя, — метали икру. Три кита прошли между сушей и нами, большие и грациозные.

Не исчезало чувство тревоги.

На рассвете 16 марта палуба огласилась шутейными восклицаниями: «Как, ты еще на свободе?!» Берег был в трех

милях. Он доверчиво открывал нам все, что имел: хрупкую кружевную строчку прибоя, лимонную ленту песка. Ни рифов, ни отмелей, нас принимали по высшему разряду, а мы пугливо топтались в прихожей и оглядывались на дверь.

За завтраком Тур распорядился: фотоаппараты и кинокамеры — в ящики, ничего не снимать, дабы не лишиться того, что заснято. Начали сочинять слезную радиограмму моим московским шефам — помогите, разузнайте, поторопите, мы же никак в своих действиях не вольны! Эпистолярные упражнения прервал вопль Рашада:

— Корабль!


ПРИЧАЛИВАТЬ ИЛИ НЕТ?

Корабль шел к нам справа, со стороны океана. Приближаясь, он в соответствии с причудами морской оптики уменьшался в размерах и вскоре превратился в моторную лодочку типа дау. С лодочки несколько негров приветливо махали нам. Рашад и Эйч-Пи отправились навстречу на «Зодиаке», побеседовали, качаясь борт о борт, вернулись и доложили, рыбаки радушны, приглашают в гости, уверяют, что не возникнет никаких проблем.

Тур оценил обстановку мгновенно: Рашаду и Юрию пересесть на моторку, отбыть на берег и разведать ситуацию. «Есть, капитан!» Я ринулся в хижину собираться, Рашад поплыл к рыбакам уславливаться — и задал загадку: возвратился, отпустив лодочку восвояси.

Почему?!

Темно по сей день. Кто-то кого-то не понял.

Хуже всего, что из-за невразумительного поступка Рашада пришедшая было решимость опять нас покинула. Дау жужжала шмелем, удаляясь, а на мостике пылали дебаты: следует причаливать или нет?

Тур высказывался за берег.

Норман и Карло высказывались против берега.

Тур утверждал, что обстоятельства на диво благоприятны: гавань удобна, погода прекрасная, в кутузку, видимо, не посадят. Норман и Карло твердили в один голос: «Приставать не хотим».

Тур объяснял, что так или иначе без посторонней помощи нам отсюда не выбраться, надо фрахтовать буксир. «Хватит буксиров, — возражал Карло. — Древние шумеры буксировкой не пользовались».

Трудно одному спорить с двумя. Норрис отмалчивался, молодежь, напуганная ажиотажем Нормана, — подавно. Герман нес нечто дипломатически-несусветное, и нашим, и вашим, — дескать, теперь уйдем, а потом вернемся на Сокотру специально. Я — стыдно признаться — как воды в рот набрал. Удивительное безразличие владело мной. Если уж Карло на стороне штурмана, пусть будет как будет.

— Мы вызовем сюда судно с Бахрейна, — выкладывал Тур козырного туза. — Здесь идеальный пункт для рандеву с Би-би-си. Нам ведь нужны светильники для Красного моря!

Норман смеялся:

— Желаешь и Великобританию втянуть в международный скандал?

Вероятно, Мойры — богини судьбы— скорбно прислушивались к перепалке. И, вероятно, с отвращением молвили: «Глупцы! Мы дали им редчайший шанс встретиться с чудом, поднесли чудо на блюдечке, а они понапрасну чешут языком. Леший с ними!»

И поднялся крепкий северо-восточный ветер, именно такой, чтобы провести нас вдоль острова. Ветер нагнал волну, прибой разыгрался, пляжи стали негостеприимными — Сокотра запиралась на засовы.

— Так и пойдем, — удовлетворенно сказал Норман, хозяйским глазом окинул палубу, потрогал брасы и отправился надевать наушники.

В радиограмме, спустя четверть часа принятой им, значилось: «Разрешение пришло. Как насчет рандеву? Готовы следовать к Сокотре? Рой Дэвис, Питер Кларк».

Вот когда забушевали страсти!

Детлеф разразился тирадой в духе знаменитого пушкинского «Мы ленивы и нелюбопытны». Я напирал на утрату свидания с Би-би-си. Рашад, Эйч-Пи,

Асбьерн скопом клялись в любви к водопадам и каньонам, но было это маханье кулаками после драки. Счастливый момент миновал, удачное сочетание метеоусловий распалось. Остров, разочарованный, выпускал нас из своих объятий.


ЗАХОД ОТМЕНЯЕТСЯ

— Пока обстановка позволяла, никто не поддержал меня, — резюмировал Тур горько. — Прошу уведомить Бахрейн: заход отменяется. Благодарю за внимание. Все свободны.

Держали приличную скорость, шли выгодным курсом — вест-норд-вест. Буксир не требовался. Так же легко, как привел к нам Сокотру, океан ее уводил.

И уже брала обида на Тура: почему играл в демократию, почему по-капитански не настоял на своем? Иждивенческая обида. Нечестная. Не знаю, как остальные, а я себе казался не выдержавшим испытания.

Чего мы, в сущности, опасались? Из-за чего нервничали? Мы же не злонамеренно, не по своей воле явились сюда, нас занесло стихией — кто решится это отрицать?

Не рискнули. И доказали тем самым, что мы — благонамеренные, законопослушные граждане и поздновато нам, пожалуй, дружить со сказкой.

Два часа простоял на вахте с Туром. Норман поднимался на мостик, пеленговал береговые ориентиры и гордо уходил. Скользнула по горизонту мачта дау. Рядом с «Тигрисом» плыли клочья грязно-серой пены — какой-нибудь супертанкер промывал в окрестностях емкости.

Говорили, естественно, о происшедшем.

ТУР. Всю оставшуюся жизнь мы будем жалеть о том, что не посетили этот остров. Как прекрасно было бы провести здесь неделю, отдохнуть, полазать по горам…

Я. Зато ставим интересный эксперимент. Находиться совсем рядом с Сокотрой, внутри бухты, и самостоятельно уйти от берегов — это, наверно, великолепно.

ТУР. Без сомнения.

Сменили тему и с облегчением порассуждали о тройной ухе, о разнице между скандинавскими и славянскими языками. Вдруг Тур рассмеялся:

— Причаливать, не причаливать, лавировать, не лавировать, бросать якорь, не бросать! А мы не на корабле, мы на плоту, которому прочили неделю жизни! Стог сена, гора сухой травы — и все, когда спорили, напрочь забыли об этом!

Абсолютно точное наблюдение. Молодчина Тур — кто из нас бортовой психолог, я или он?

За ужином вновь подтвердилось, что сердцевед из меня неважный. Я ждал коллективного, как по уговору, молчания вокруг общей ошибки, но в застольных репликах Сокотра склонялась на все лады, каждый бестрепетно влагал персты в раны соседа и в свои собственные. Асбьерн слушал, слушал и изрек:

— Экипаж делится на холостых и женатиков. Женатые провалили стоянку, потому что торопятся по домам.

Он явно предлагал окрасить инцидент, коль уж он случился, в юмористический колер, снять напряжение смехом — не худший выход. Норман, однако, не принял игры:

— Мое семейное положение ни при чем. Меня заботила научная значимость экспедиции.

— А начистоту? — встрял Тур. — Безостановочный марш? Километраж? Рекорд?

— И рекорд, а что? Мы с Карло считаем…

— За меня не выступай. У нас разные побуждения. Если бы не угроза буксирования…

— А начистоту? Не терпится к финишу? Скорей-скорей?

Дальше — больше, погромыхало в итоге основательно. И не раз еще громыхнет, пока туча разрядится.

Искал разрядки в писанине. Начертил таблицу: слева плюсы, справа минусы. Остановка на Сокотре давала отдых — плюс, крала время — минус, позволяла сменить питьевую воду — плюс,вынуждала нанимать буксир — минус. Плюсов оказалось больше, что, безусловно, не звучало открытием.

Составил схему развития дискуссии, анализировал оттенки позиций Карло и Нормана, формулировал глубокомысленные выводы о лидерах и ведомых — и спешил зачем-то успеть со всем этим к вечерней вахте, как школьник, жаждущий исправить отметку.

— Весьма любопытно, — одобрил Тур мои изыскания. — Итак, мы обосновали, что двое могут навязать свою волю девятерым.

Рулили на северо-запад, правее мыса, хорошо видного в лунном свете. Это не последний мыс, который нам предстоит огибать. Но в результате, кажется, удастся пройти мимо острова — редкое везение, большая удача.

Сказка про Сокотру кончалась. Вы, кто читает сейчас эти строки, не оттолкните мечты, ставшей явью. Не измеряйте синюю птицу канцелярской линейкой. Не предавайте своей Сокотры.

Глава XV Ha подходе

ОТРЫВКИ

Утром 17 марта стало ясно, что Сокотра — безвозвратно за кормой. Норман оповестил нас об этом и поздравил с успешным развитием эксперимента.

— Успешно развивается твоя погоня за рекордом, — внес я поправку.

Слово за слово — вспыхнула ссора. Норман оправдывался, я нападал. Высказывал то, чего не сказал раньше: отход от острова — чистая авантюра, изменись ветер — были бы на рифах. Причем рисковать продолжаем и теперь — от свидания с Би-би-си отказались, навигационных карт Аденского залива нет — сплошная безответственность.

Погода тихая, небо ясное, тепло.

Герман только что шепнул мне тайком: «Молодец, утер нос американцу». Похвала, от которой нерадостно. Скоро на вахту, а заснуть не могу. Вряд ли стоило лезть на рожон и устраивать публичную потасовку.

С Карло второй день почти не общаюсь.

Дорого ты нам обходишься, Сокотра — «Сайкотра», как назвал тебя сегодня Тур, намекая на английское «Сайно-моджи».

Все путешествия, когда-либо предпринятые людьми, совершались в конечном счете за информацией.

Ветшало золотое руно, стиралась чеканка пиастров и дублонов, исчезали бесследно лунные камни, а повествования оставались: о Сцилле и Харибде, о стране Чипанго, о земле Санникова, и вновь надувались экспедиционные паруса.

История географических открытий буквально пронизана чередой замечательных документов, от «Хождения за три моря» до книги Дарвина с «Бигля», от прощальных строк капитана Скотта до дневников Папанина и Бомбара.

Удивительно их общее свойство: в них всегда сказано больше, чем сказано. Содержательны лексикон, интонация, даже помарки[5]. Почерк Гагарина в бортовом журнале «Востока» — самом, кстати, лаконичном из мне известных — говорит о встрече с невесомостью ярче, чем многие и многие фразы.

Вернемся, однако, к заведомо более скромным категориям.

Мартовские заметки судового врача «Тигриса» сравнимы с перечисленными разве что по принципу контраста. Они ужасающе пространны и, мягко говоря, поверхностны. На три четверти состоят из сведений касательно того, кто что съел и кто с кем дежурил.

Но и в них кое-что просматривается между строк.

Во-первых, просматривается, что пишущий, как и его собратья, духовно устал — от качки, от тесноты, от постоянного чувства опасности и монотонности впечатлений.

Во-вторых, из данных заметок явствует, что, утратив желание наблюдать и размышлять, по крайней мере остатков воли пишущий не утратил. Ни дня без строчки — это что-нибудь да значит, не правда ли?

Большая уборка начинается с маленькой.

Тур долго и ожесточенно мыл посуду[6], разгреб кухонные тайники и обнаружил кучу грязи, которая скопилась под палубным настилом. Кто там только не ползает! И тараканы, и муравьи, и крошечные мушки. Принялись вдвоем воевать со всей этой живностью, к нам тут же присоединились Рашад, Герман, Карло — сам собою получился дружный аврал. Словно нашли, наконец, чем заняться, и обрадовались.

Надо отметить, что творческая активность экипажа за последнее время снизилась. Кинооператоры и фотографы снимают гораздо меньше, я забросил гомеостат.

Корифена ловила летучую рыбку, рыбке удалось удрать — всеобщая радость.


ОДА ПЕРУ И БУМАГЕ

Из дальнего плавания возвращалась ладья. Фортуна ее покамест баловала, но мало ли что могло еще приключиться, а штормовать на старте или у финиша — не одно и то же.

— Упакуйте ценнейшее, — приказал предусмотрительный кормчий. — Уложите сокровища в водонепроницаемые мешки.

Штурман, кок, лекарь, матросы кинулись исполнять приказ. Осмотрели багаж, выбрали то, с чем никак нельзя расстаться. И оказалось, что у каждого в аварийном тючке одинаковое: отснятая пленка и исписанная тетрадь.

Вот что примечательно: заставив себя сесть за дневник, пишущий не в силах от него оторваться. По трижды, по четырежды в сутки обращается он к тетради. Зачем? Затем, что бумагомаранье — средство отвлечься, ощутить иллюзию деятельности, побеседовать — пусть с самим собой — на родном языке.

Вникать в эти психологические тонкости вам не придется. Экономлю ваше время. Глава, чтением которой вы заняты, соткана из отрывков, объединенных лишь хронологией.

«Что, лекцию читал?» (фэ, выраженное Карло в мой адрес после того, как мы с Норрисом ночью вернулись с мостика). Извинился: «Забыл, что у нас коммунальная квартира», — и подумал, что раньше мы спали крепче и голоса друзей нас не раздражали.

Впрочем, возможно, я вправду слишком возвысил голос. Рассказывал Норрису о «Клубе кинопутешествий» и увлекся.

А Карло к тому же ревнует?


ОТРЫВКИ

Рашад соорудил из сетки гамак, подвесил его между опорами мачты, сверху сделал тент из арабского ситчика, и получилось роскошное место для отдыха. Герман тут же взгромоздил себя в это сооружение, лежал и покуривал, а мы его фотографировали, приговаривая: «Мексиканский миллионер на собственном плоту в Индийском океане».

Плот наш ощутимо погружается, кренясь на правый борт. Сейчас отчетливо видно, что просел нос: крыша передней хижины сильно наклонилась, стала покатой и уже не может служить Асбьерну и Норрису солярием. Но месяц, думается, мы еще проплаваем спокойно.

Разговаривали с Тору. Он поведал, что был во Вьетнаме в качестве кинокорреспондента и что, разумеется, война — это ужасно. Вспомнили вторую мировую, поделились детскими впечатлениями, которые во многом совпали: голод, бомбежка, убежища. Поскорбели о страшной судьбе Хиросимы и Нагасаки.

18 марта, День Парижской коммуны. Подошел с конспиративным видом Тур и сунул записку. В записке, нацарапанной Туром же, сообщалось, что вчера вечером он долго говорил с Норманом. Норман чувствует себя виноватым и хочет выяснить отношения.

— Может быть, лучше потолковать нам троим?

Тур отрицательно мотнул головой.

Признаюсь, инициатива Нормана меня обрадовала. Не считаю себя абсолютно и безупречно правым. Надо мириться. Победителей не судят — идем сейчас с хорошей скоростью, в нужном направлении, и штурмана не в чем упрекать[7].

Совместная работа пользительней дипломатии. Я и Карло обошлись без посредников, отношений не выясняли: взялись за общую веревку и стали тянуть. Укрепили оттяжкой форштаг, провели от мачты к носу четыре дополнительных каната. Теперь, надеемся, бак и ют перестанут отвисать.

Слева и впереди показался маленький остров — скалистый бугорок посреди океана. Называется он Каль Фарун. А острова Абд-аль-Кури мы не увидели, так как он остался южнее.

В 17.30 нас нагнали два одинаковых небольших судна. Поняв, что рандеву неминуемо, Тур скомандовал:

— Снимите куртки!

Речь шла о подаренных мной куртках с московской олимпийской эмблемой.

Суда проходили, одно по штирборту, другое по бакборту, — типовые советские СРТМ, «Анапский» и «Ачуевский».

— Наденьте куртки! — распорядился Тур.

Он попросил: «Если есть возможность, попробуй их остановить, нам нужны навигационные карты и овощи». Я усиленно замахал «Ачуевскому», на нем застопорили машину, вернее, перевели на «самый малый» — и мы с Асбьерном сплавали к ним на «Зодиаке».

Привезли, кроме карт Аденского залива, мешок картошки, несколько буханок хлеба, здоровенного морского окуня и огромный пакет замороженных шеек лангустов. Тур и остальные только ахали, принимая подарки.

Мне очень приятно, что вновь наши моряки на высоте.

В кубрике «Ачуевского» минут пятнадцать рассказывал команде о путешествии — и поймал себя на том, что хотел бы рассказывать дольше. Немало мы за эти месяцы повидали. Хотя приключений, таких, чтобы у слушателей дух захватывало, как будто и не было.

Ночью на мостике Герман с восторгом вспоминал встречу: «Поразительно, лишь русские корабли останавливаются и помогают нам!» Ценное признание из миллионерских уст.

19 марта. Больных нет.

Вчера капитан траулера предупредил, что в заливе нас ждет безветрие и влажная жара. Судя по всему, начинается то и это: мы уже совсем недалеко от Африканского Рога.

Скорость наша упала, и все же мы побили свой собственный рекорд! Прошли за минувшие сутки 65 миль. Значит, нас активно тащит течение.

День отмечен знаком обжорства. Рыбина и лангусты могут испортиться, а выбрасывать такое лакомство — преступление. Эйч-Пи зажарил шейки в масле и приготовил дивный соус. После обеда все едва-едва двигались. На ужин предполагается жареный окунь с картошкой.

Был радиоконтакт, он меня расстроил — дети нездоровы, Ксюша, видимо, устала и нервничает. Чувство такое, будто позвонил с юга, с курорта, и не вовремя — дома как раз забот полон рот и люди с ног сбились, а ты им про красивые восходы и закаты.

Действительно, со стороны взглянуть, мы здесь блаженствуем, но ведь это совсем не так. Нам бы лучше сейчас крепкий ветер или шторм и тяжелый физический труд. Безделье ни к чему не приводит.

Спать не хочется, очень тоскливо. Вышли на траверз Рога.


ОДА РАДИО

За окном — московская осень. Снимаю с полки коробку с надписью: «Тиг-рис-2В». Достаю из коробки ленту. Ее мне вручили на память друзья-коротковолновики.

Трески, шорохи. «Пожалуйста, все помолчите, и кто настраивается, помолчите». — «Слабо принимаем». — «О'кей, Костя, он вышел на батареях, поскольку у него генератор не работает».

Валерий Агабеков — в Ессентуках, Константин Хачатуров — в Москве. Оба — мастера высокого класса, призеры международных соревнований. Держат, как атланты, радиомост на плечах.

Вот и мой голос пробился сквозь шумы:

— Добрый день. Отлично, что вы в эфире. У нас все хорошо.

Последняя фраза будет, варьируясь, многократно повторяться. Главное — успокоить: нам — их, им — нас.

— Ксения Николаевна слышит вас, но очень слабо.

— Юрочка, дорогой, здравствуй! Схема связи такова: борт «Тигриса» — Кавказские предгорья — столичный радиоклуб — Ксюшина телефонная трубка.

— Юра, все у нас хорошо! Дома — хорошо, на работе — хорошо, у бабушек — хорошо!

Читает по бумажке — бережет эфирное время. Перечисляет знакомых: у того-то большой успех, у того-то большая радость. Привет от тех-то, тех-то и тех-то — целый список, как в деревенском письме: «А еще кланяется…» Важно никого не пропустить, чтобы человек знал, что его помнят. Совсем не смешной обычай.

— Звонили со «Славска» из Басры, интересуются делами на лодке, передают привет и лучшие пожелания. Не волнуйся ни о чем, у нас все хорошо!

— Прекрасно понял, прекрасно понял. Все хорошо.

Шумы, трески.

— Юрий, ответьте на вопросы журналистов. Чем заниматься приходится? Кем себя больше чувствуете — врачом или матросом?

— Делаю то, что делают остальные. Все — матросы, включая Тура.

— Самое яркое впечатление со дня выхода в океан?

— Мы еще не в океане.

Это давняя запись, январская. Шли из Омана к пакистанским берегам, и я конспирировал, связанный запретами консорциума: «63° восточной долготы! Как поняли? Идем по градусу и завтра-послезавтра упремся в берег!»

«В Карачи идут, в Карачи идут», — делились догадкой Ессентуки и Москва.

— Лекарство получили?

— Да, получили, спасибо!

Заказать для Карло облепиху и мумие, уточнить метеопрогноз, переправить весточку на орбиту космонавтам, попросить помочь с транзитными визами — как бы мы жили без Валерия и Кости! Просто не представляю!

— Тур и Карло просят позвонить в Италию и сообщить, что все хорошо. Ксюша, диктую номер. Лекко — Леонид — Елена — Константин — Константин…

Трески.

— Юрий, передайте Норману: тысячи людей каждый день просятся на частоту.

К концу плавания у нас насчиталось 350 собеседников из 43 стран. Не так уж мало.

— 73, Юрий, от всех нас.

— Вас понял, 73. Будем заканчивать. Надо ставить парус, ветер поднялся. Все хорошо!

— Все отлично!

Как заклинание, как припев с обеих сторон.


ОТРЫВКИ

К утру 20 марта ветер усилился, движемся довольно прилично, соответственно нас и качает.

Окончательно решено остановиться в Джибути.

Тур строит планы, как бы войти в порт Джибути поэффектнее. Его идеи крутятся вокруг весел. Пусть Би-би-си пригласит человек двадцать гребцов, они разместятся вдоль бортов, и зрелище получится, как на древнеегипетских фресках.

Герман планирует слетать из Джибути в Мексику, привезти оттуда компрессор и подводные светильники, которые сам же с Бахрейна в Мексику и отослал.

Курс — вест-зюйд-вест. Моя вахта с двух до четырех ночи. Вместе с Карло.

Поговорили, мирно, спокойно, потом замолкли, думая о своем. Звезды, луна, волны и парус настраивали на молчание, а скрипы лодки и стрекотание сверчков создавали музыкальный ненавязчивый фон.

Мне кажется, что, реконструируя судно древних, маршрут древних, мы параллельно совершаем еще одну реконструкцию. У нас на борту моделируется способ мышления тех, чей путь пробуем повторить.

Восприятие мира становится конкретным, предметным, как у погонщика верблюжьего каравана: что вижу, о том и пою.

Отчего нас упрямо сопровождают одни и те же рыбы? Мы уже знаем их, как говорится, в лицо, они пересекли вместе с нами Аравийское море, прошли около двух тысяч километров без отдыха, без сна — что их влечет? Непонятно.

Чем мы интересуем акулу-молот, которая кружит поодаль, боясь приблизиться?

Почему в три часа ночи юго-восточный ветер затихает, а в шесть утра поднимается сильный северо-восточный?

Почему, наконец, сгнила кокосовая веревка, крепящая подмачтовую поперечину с левого борта? Эйч-Пи дернул ее случайно, и она разлезлась в клочья.

В последнем как раз загадки нет. В этом месте мы выливаем воду после мытья посуды, вот веревка и сопрела. Но если подобное же по другим каким-то причинам случилось и на остальных поперечинах — тогда беда. К поперечинам привязаны мачта, мостик, уключины, хижины, все надстройки «Тигриса» покоятся на них, как на фундаменте. Нужно найти возможность канаты проверить.

Делаем около трех узлов. Извлекли из воды носовую гуару, дабы не мешала управлять: сбиться с курса на такой скорости значит либо потерять парус, либо поломать мачту и рей.

Вахта в ночь с 21-го на 22-е была настоящей штормовой вахтой. Работали оба рулевых, на основном руле и на страховочном. Ветер не унимается до сих пор. Волны трехметровые. Аденский залив значительно больше похож на океан, чем сам океан.

«Именно такая погода нужна «Тигрису»!» (Жизнерадостное восклицание Тура.)

Радиограмма от Би-би-си. Все для нас подготовлено, даже лоция, которую мы не просили, судно сопровождения зафрахтовано. Но рандеву назначено на 31 марта, до него девять дней, а Джибути — при нынешних темпах — в пяти шагах!

«Куда нас несет, мы же не торпедный катер!» (Восклицание Тура, совсем не жизнерадостное.)

Нам обязательно нужна встреча, без эскорта мы не подойдем к гавани, навигационная обстановка ее района нам совершенно неизвестна. А подождать, притормозить мы не в силах, мы словно ступили на эскалаторную ленту: поймают нас — хорошо, не поймают — проскочим мимо.

Ушло слезное послание на Бахрейн.

Сроки передвинуты. Рой Дэвис прибудет в Джибути 26-го. Это нас устраивает: при пятидесятимильных (в среднем) суточных переходах у нас впереди шесть с половиной суток пути.

Кстати, все были удивлены, узнав, что со вчерашнего дня мы прошли только пятьдесят шесть миль. «Только» — а давно ли радовались, что проходим двадцать пять или тридцать?

Но, действительно, почему пятьдесят шесть, когда мчимся, как бешеные?

У берегов Аденского залива — два морских течения. То, что у южного, идет на запад, то, что у северного, — на восток, нам в лоб. Не оно ли препятствует? Не слишком ли мы удалились от южного берега?

Говорил об этом с Норманом.

Ночью мимо прошло не менее пяти кораблей, утром — еще три. Судовой ход пролегает на севере залива — да, явно мы плывем не по своей стороне.

Штурман поймал солнце и определился. Реальная скорость «Тигриса» — не больше полутора узлов, вместо трех кажущихся. Метр вперед — полметра назад. Будь ветер слабей, нас вынесло бы из залива. Зря опасался Тур — слишком ранний приход в Джибути нам не грозит.

Перед обедом — очередные научные изыскания. Тур давно хотел попробовать грести при неспокойном море. Час на пару с Детлефом ворочал веслом и остался доволен: «Тигрис» лучше приспособлен для гребли в непогоду, чем шлюпка. Правда, он упустил из виду, что мы идем под парусом и что грести в таких условиях — просто опускать и поднимать весла. Но я уж не стал его разочаровывать.

Гребля снималась на пленку; для этой цели был спущен на воду «Зодиак», на котором Асбьерн покатал Норриса, Тору, Эйч-Пи и, наконец, Германа.

Не обошлось без приключений.

Мотор «Зодиака», ушедшего довольно далеко, вдруг стал давать перебои. Моторист и пассажир сперва испугались, но потом поняли, что топливо на исходе и при задранном носе не поступает из бака. Пришлось Герману взять бак в руки и наклонить. Добрались до спасательного буя и уцепились за него, а затем подтянулись к «Тигрису».

Норман укоризненно ахал. Мы были на волосок от серьезной неприятности: «Зодиаку» без двигателя нас нипочем не догнать, оставалось бы спускать парус и поворачивать против ветра.

Не забыть выбранить Детлефа: во время гребли они с Туром непрерывно болтают. Детлеф никак не может понять, что Туру не двадцать шесть лет и гребля для него — нагрузка, и немалая.

24 марта. Вода — 27°, воздух — 27°. Ветер дует слева, оттуда же идут волны и захлестывают палубу, а также хижину и постели.

Полдня мастерили с Рашадом и Асбь-ерном брезентовую стенку, на манер той, что у нас давно уже справа. Растянули полотнища от кормы до торца хижины и от носа до обеденного стола. В промежутке остались незагороженными метра два, там, где нависают над водой, как трамплины, запасные боковые кили (сидя на них, мы моемся) и где укреплена помпа.

Теперь у «Тигриса» почти сплошной фальшборт.

Делая стенку, обнаружили, что брага продолжает отвязываться. В свое время ее чинили, но недочинили — помешали акулы. А скоро нас возьмут на буксир, и тогда без браги не обойтись. Рашад нарезал хлопковых веревочек, надел резиновый костюм и сейчас полезет ремонтировать порванное.

Чувствую себя не очень хорошо, какая-то слабость, может быть, из-за качки, хотя явных проявлений морской болезни нет. Тур говорит, что бортовая качка его раздражает и злит. Я испытываю то же самое. Любопытно.

В 17.30. стали свидетелями полного лунного затмения. Мы не знали, что оно предстоит, и поэтому, когда Герман заметил на луне странную тень, заспорили, что это. Споры разрешила лоция, в которой о затмении предупреждалось.

Луна постепенно скрылась в тени земли, и на ее месте образовался красивый красновато-коричневый шар. Особенно красив он был при наблюдении в бинокль.

Тур сказал: «Чего только мы с вами не насмотрелись! Арабский Восток, Индия — и даже затмение!»

Итоги дня.

Главное огорчение — поломка генератора радиостанции. Генератор забарахлил во время сеанса[8]. Норман пытался исправить его сам, ничего не вышло. Умелец Асбьерн, вернувшись из киносъемочных поездок на «Зодиаке», заглянул генератору в нутро и объявил, что движок тянет нормально, а по электрической части он, Асбьерн, не мастак.

Отныне нам придется туго — сможем в основном слушать и лишь изредка отвечать, чтобы экономить батареи.

Главная удача — по-моему — работа Рашада. Стянутый поверх «калипсо» монтажным поясом, швыряемый течением, он болтался за бортом и привязывал брагу к корпусу (точнее, к спиральной веревке). За час сделал всего четыре узла, а вернее сказать, целых четыре.

Завтра празднуем рождение Карло.

Встал в полшестого, умылся и пошел на кухню — готовить для Карло японский деликатес из нарочно на этот случай сбереженных запасов. Но только запалил примус — является виновник торжества. Ему, видите ли, приспичило фотографировать на рассвете луну — и плакал мой сюрприз. Ограничился поздравлением и некулинарным подарком.

О кулинарии: вчера Рашад поймал радужного бегуна почти метровой длины, а сегодня — будто специально для Карло — двух корифен. Вяленая рыба, про которую Тур говорит, что она — второе по значимости мое достижение после брезентовой стенки, тоже готова. Стол будет ломиться. Тору колдует на кухне, стряпая нечто немыслимое. А Карло, тем не менее, не в духе. Странный он человек: казалось бы, все отлично, все тебя любят, уважают, через три дня увидишь свою Бертиллу (она прилетит в Джибути) — нет, обязательно что-то не так.

Два дня Эйч-Пи приставал ко всем: «Давайте сфотографируемся на память!» — и допек. Крышу большой хижины привели в порядок. Укрепили на нактоузе аппарат. Тур, Норман и Карло сидели и стояли на крыше, остальные расположились на мачте. Мне поручалось взвести автоспуск камеры, поставить лодку на ветер так, чтобы она секунд двадцать шла без управления, отпустить румпель, нажать кнопку и бегом присоединиться к группе.

Эту операцию я проделал раз пятнадцать, а потом Тур решил, что фотографирование надо заснять на кинопленку, и еще пришлось побегать с мостика к мачте и обратно.


ОДА БРОМИСТОМУ СЕРЕБРУ

На цветной пленке все выглядит нарядней, чем на самом деле. Небо слишком голубое, море слишком синее, и люди слишком похожи на рекламных красавцев.

Поэтому — пусть и хороши экспедиционные слайды, пусть и люблю их рассматривать (и показывать) — мне больше по сердцу черно-белые снимки, где вместо ярких красителей скупая гамма потемнений бромистого серебра.

Как ни удивительно, черно-белая фотография зачастую точнее соответствует натуре. Она не взывает: «Любуйтесь!» — а скромно свидетельствует: «Так было».

Жизнь на «Тигрисе» не была ни пестро раскрашенным праздником, ни демоническим поединком с театрально яркой стихией. Она была жизнью, а то, что проходила в экзотических условиях, в принципе неважно. Человек везде остается собой.

В своих набросках я пытался избегать преувеличенно насыщенных красок. Возможно, впадал в противоположную крайность. Если вам покажется, что в моем изображении Норман чересчур однотонно занудлив, Карло обидчив, Герман расчетлив, Тору скрытен, — вините в этом мое слабое перо. Мы — разные, изменчивые, противоречивые, но при всем том обыкновенные. Все обыкновенные, включая уникального Тура.

О пишущем эти строки что и говорить. Я свое житейское несовершенство отлично сознаю: где-то недальновиден, не всегда обязателен, коллективист из меня порой весьма средний: приятель мучается над очередным узлом, а я брюзжу ему в уши, что недоволен предыдущим.

Трудно, впрочем, судить о себе.

Набирая экипаж, Хейердал не сравнивал наших коэффициентов интеллектуальности, не проводил экзаменационных тестов. Он ограничился минимумом требований, словно искал попутчиков для воскресной рыбалки. В сущности, он запустил руку в лотерейный барабан и вытянул случайные десять шаров — ну, не десять, элемент целевого выбора, конечно, имелся, но пять из десяти — это уж точно.

Он взял с собой в океан отнюдь не суперменов, экстрамужественных, ультраумных и сверхделикатных. Опыт, поставленный им, демократичен. И он увенчался успехом. Обыкновенным людям, при всей их несхожести, можно ужиться на обыкновенной воде.


ОТРЫВКИ

Итак, генератор вышел из строя, сразу после того как мы сообщили на Бахрейн, что с кораблем сопровождения нам удобнее всего встретиться у острова в Аль-Муша в десяти милях от Джибути. Если радиограмма понята правильно, она вполне может остаться последней; если же нет — надежда на изрядно подсевшие батареи.

Рашад вновь за бортом. Обдирая ладони, зафиксировал брагу еще в пяти точках — и сообщил, что в одном месте перетерлась спиральная веревка.

Напоминаю: спиральная веревка — наш позвоночник, она обвивает многими восьмерками сигары корпуса, без нее «Тигрис» был бы просто тремя кучами соломы.

Детлеф испуганно стал говорить о том, что веревку надо немедленно связать (на ходу, кстати, сделать это при всем желании невозможно). Успокоил его: сигары набухшие, тесно сжатые, витков не один десяток — доплывем. По крайней мере, сию секунду не развалимся. На «Ра» корму и нос обрезали, и то ничего.

Асбьерн ловит рыбу. Каждая поимка сопровождается дикими криками восторга. Будь здесь посторонний, он подумал бы, что случилось что-то ужасное или что на борту спятили.

Вообще наши манеры заведомо опростились: например, когда жарко, все, кроме, пожалуй, шефа, разгуливают в полном неглиже, и Туру приходится предупреждать: «С «Зодиака» снимают, надень плавки».

26 марта. Утро солнечное, редкие облака, ветер дует очень хорошо.

Сегодня опять поменялись партнеры по вахтам (инициатива Норриса). Теперь Норрис будет рулить с Норманом, Асбьерн с Эйч-Пи, Детлеф с Рашадом, а я со всеми по очереди, подменяя кухонных мужиков.

Всякий раз, возвращаясь из воды, Рашад приносит огорчительные известия. Его наблюдения сегодня: порваны четыре кокосовые веревки, крепящие фундамент надстройки. На ходу их ни связать, ни заменить.

Перечень ремонтных работ в Джибути растет: генератор, стяжки поперечных балок, ревизия спирального каната по всей длине, включая центры его восьмерочных пересечений, а как мы к ним подберемся, в глубь сигар, — дело темное.

Норман вышел в эфир на батареях, коротко говорил с Бахрейном, дал наши координаты и предупредил, что у места встречи зажжем на верхушке мачты мигалку.

Рандеву, по предварительным расчетам, состоится утром послезавтра.

Расчеты ошибочны. Только что Норман доложил: из пройденных за сутки пятидесяти миль все ушли на снос. Бежали в одну сторону, а дорога — навстречу нам в другую.

Решили держать правее, 280–285°. Курс малоприятный: на нем сильно валяет с борта на борт, поскольку идем наперерез волнам и под углом к ветру.

Все чувствуют, что путешествие близится к концу, и наша временная обитель становится нам дороже и дороже.

Ночная вахта с Эйч-Пи. Разговоры совсем уже сухопутные: кто чем будет заниматься после окончания экспедиции. Эйч-Пи собирается наняться на буровую установку в Атлантике: «Там хорошо платят, а ведь я живу сейчас в долг: правительство дало мне кредит на время обучения, и я обязан вернуть эти деньги».

Думал, слушая: вот и разбегаемся кто куда и через какое-то время спохватимся — полно, был ли «Тигрис»?

Из продолжения разговора с Эйч-Пи: — Теперь я, наверно, плавать не брошу. У друга парусная лодка, а потом когда-нибудь куплю свою — и в море.

(Озабоченно.) Только нужна гипотеза.

Нет лишней гипотезы?

Смеемся. Оба знаем, над чем.


ОДА ЧИСТОТЕ ЖАНРА

Парень катит носом по асфальту орех. Чем ты занят, парень?! «Исследую предел возможностей человека».

То есть перед вами не бездельник, а экспериментатор, творческая личность, извольте отнестись к его забавам всерьез.

Фраза насчет предела возможностей стала расхожей, универсальной, как столовский соус. Простоял неделю на одной ножке — исследование, съел полцентнера макарон — тоже исследование.

Обиднее всего, что спекуляция идет на исконном, благородном стремлении человечества активно познавать мир и себя.

По «Клубу кинопутешествий» я знаком со многими отличными ребятами, изобретателями, спортсменами, организаторами смелых, подчас рискованных предприятий. Одни на мотоциклах по льду пересекают Байкал, другие сами строят подводные лодки, третьи конструируют диковинные «семимараны» и дельтапланы.

Примечательно: никто из них не подводит под свои замыслы псевдонаучной базы. Разумному замыслу подпорки ни к чему. Они нужны там, где есть неуверенность. Предположим, некто в свободное от службы время обожает стоять на голове. Он жаждет славы, но справедливо полагает, что не так-то легко ее добьется. И объявляет: отныне, стоя на голове, обязуюсь, к примеру, изучить цветение незабудок[9].

Ни к спорту, ни к научному подвигу сие не имеет отношения. Налицо верблюд с рогами, ублюдочный гибрид.

Нельзя смешивать жанры.

Вполне допускаю ситуацию, при которой люди без всяких палеоисториче-ских теорий вышли бы в океан покататься на камышовых вязанках. Это был бы экстравагантный, повышенной сложности туристский поход, достойный определенного уважения.

Но тот же поход выглядел бы просто неумной погоней за дешевой сенсацией, если бы проводили его, скажем, под флагом анализа влияния Южного Креста на насморк.

Всякий эксперимент — детище концепции. Пирамида, на острие которой — наш «Тигрис», долгие годы возводилась по камешку, по мере того как складывались научные воззрения Хейердала и формировалась его гражданская позиция. «Тигрис» — следствие, а не причина. И потому он, как ни парадоксально, не более экзотичен, чем молоток в руке геолога или скальпель в руке хирурга. Метод определен целью, не наоборот[10].

Дорогие любители переплывать Ламанш в моторизованной ванне, не разделяю вашего энтузиазма, но допускаю, что человек волен развлекаться, как может. Хоть на коньках к полюсу! Хоть на велосипеде на Эверест! Однако учитывайте: чтобы стать Хейердалом, недостаточно «Тигриса». А Хейердал и без «Тигриса» — Хейердал.


ОТРЫВКИ

Утром 27 марта нас посетил первый посланец суши. Забравшись на мостик, я увидел, что Карло фотографирует дивную тропическую птичку с длинным тонким носом и красивым гребешком-хохолком.

Птичка пуглива и несколько раз вспархивала, когда мы подходили слишком близко. В конце концов она покинула нас.

Утром же наблюдал пиршество крабиков. На лодке их множество, они совсем маленькие, 4–5 сантиметров в диаметре, очень шустрые и любопытные. Днем они греются на солнышке, выползают на палубу или сидят на борту. Двое живут на корме. Я прозвал их Федя и Маша, они трогательно дружные и всегда вместе. Видимо, любимое их время — полдень, они дремлют в тени от спирального каната (представляете их величину, если канат дает им тень!), ветер их обдувает, внизу плещет море, и они счастливы.

За ночь на борт залетело не меньше десятка рыбок, и крабики их с аппетитом едят.

В хижину влетел Норман. Он совершал омовение и натолкнулся на что-то вроде медузы, и это «что-то» обстрекало его. Полил его нашатырем. Заодно по-врачевал и руки Рашада, который сегодня опять плавал у бортов и привязывал брагу. Ладони у него сплошь изрезаны. Обработал их спиртом и пластизолем, замечательным спреем, застывающим бактерицидной пленкой.

Вечером возник встречный корабль, двигался он курсом, для нас опасным. Надо было срочно зажечь носовой фонарь, но крепление для него оказалось разобранным: Эйч-Пи и Асбьерн мудрили над стойкой для дополнительного паруса и не довели дело до конца. Корабль меж тем приближался. Взял лампу, пошел на нос и стоял там, как статуя Свободы, пока не разминулись.

До Джибути в полдень было 69 миль, сейчас, наверно, около 50 — весь день шли довольно лихо. Норман размечтался вслух и рисовал картины нашего триумфального прибытия: как мы, обойдя Аль-Мушу, самостоятельно, без буксировки, свернем влево и войдем в гавань. А скорость тем временем уменьшалась и упала до узла: сглазил штурман.

28 марта. Ночь выдалась необычайно влажной, все деревянные части корабля покрыты росой, постель отвратительно липкая.

За завтраком Тур сказал, что не исключена возможность визитеров и надо привести лодку в порядок. Начался всеобщий аврал, мы стали чистить, мыть, убирать лишнее.

Детлеф слазал в воду и доложил, вернувшись, что обнаружил еще один обрыв спиральной веревки. Положительно, мы расползаемся по частям. Если спиральная веревка сгнила — это катастрофа, развалимся при первом же шторме. А нам еще плыть да плыть, Джибути — не финиш.

Тору стоял у борта и вглядывался. «Не кажется ли тебе, что видна земля?» — спросил он. Я всмотрелся — да, земля. Это же подтвердил с мостика Норрис. «Ура, Тору увидел землю!» — «Не просто землю, — уточнил я. — Тору увидел Африку». — «Ха-ха, — не поверил Норрис, — это не Африка, это Аравия». Взяв, однако, азимут, мы убедились: исторический момент настал. 28 марта 1978 года, в 12.40 «Тигрис» достиг берегов Африки.

Вскоре мы увидели и соседнюю Аравию. И пролив между двумя материками. Теперь уже до Джибути рукой подать.

Глава XVI «Тигрис» горит

ВПЛЫВАЕМ В ВОЙНУ

Услышали шум мотора. С правого борта очень низко и на большой скорости приближался самолет. Он прошел бреющим полетом над самой мачтой. Лодка мгновенно превратилась в муравейник — все бросились за камерами. Тур кричал: «Снимайте незаметно!» Самолет был военным, противолодочным разведчиком, с французскими опознавательными знаками. Трижды облетел нас и скрылся в направлении Джибути.

Прострекотал вертолет, военный, американский, за ним — другой, французский, тоже военный.

Выскочил из-за горизонта «Мираж», спикировал на «Тигрис» и буквально с трехсот метров взмыл свечой. Норман, бывший летчик с «Каталины», аплодировал: «Великолепно, браво, пилот!»

Особой радости мы не испытывали.

Мы входили в зону, где выглядели так же неуместно, как скрипучая телега на военном параде. В Сомали — переворот, в Эфиопии — революция. Конкретной политической обстановки мы, понятно, не знали. Знали только, что, несмотря на ее напряженность, нам надо где-то пристать.

Две страны соглашались дать нам приют. В Народно-Демократический Йемен мы могли идти хоть сейчас, но Аден уже остался в стороне, и неспроста: Аравия не годилась, для завершения путешествия требовалась Африка. Значит, в соответствии с планом, — Джибути. Во всяком случае — как промежуточная остановка, на которой сможем оглядеться и что-то решить.


ВОСЕМЬ СТРОК О ДЖИБУТИ

Республика Джибути со столицей Джибути — государство на северо-востоке Африки. Площадь — 22 тысячи квадратных километров, население — по данным 1976 года — 220 тысяч человек. Независимость — с 1977 года. Горы, полупустыни. Вывоз — живой скот, кожи, соль, ароматические смолы. Главный торговый партнер — Франция. С 1978 года — дипломатические отношения с СССР. В столице — аэропорт международного значения, завод по производству жидкого газа, судоверфь.


ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР

На судне росло возбуждение — члены экипажа суетились, как пассажиры в вагоне перед прибытием на крупную станцию.

Каждый нервничал на свой лад. В ответ на невинную реплику Тура Карло вспылил. Асбьерн и Эйч-Пи менее ловко, чем обычно, подшутили над Германом — и Герман гораздо более резко, чем они заслуживали, их оборвал.

Собрались за столом, и вдруг парус начал полоскать, лодка закачалась — Норман нарочно загнал ее против ветра и как ни в чем не бывало уселся трапезовать. Вахтенный Норрис, бедолага, должен был возвращать «Тигрис» на прежний путь, не справился, объявили аврал — ужин был испорчен.

Эксперимент Нормана, как он объяснил, преследовал благие цели: репетировалось торможение судна. Мы шли слишком быстро, даже с убранным топселем, и возникала опасность проскочить точку встречи до того, как туда придет яхта.

Зажгли на мачте мигалку.


ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

Под крупным дождем втягивались в заливчик Таджура (на карте Аденского залива он как щербинка). Слева вдали сияло зарево Джибути, справа — фонари города Обок. Они виднелись ближе, чем полагалось, — зюйд-ост, пусть и слабый, явно прижимал нас к противоположной обочине.

Из отсыревшего спального места вылез Детлеф, за Детлефом — Тур, к Туру, позевывая, присоединился Норман — целый совет капитанов собрался на мостике. Вахта получалась хлопотливой. Брали пеленги, вглядывались, где Аль-Муша с его рифами, не напороться бы, спорили о курсе: 250° правильней, 270° безопасней. Неуютно жилось в этой дождливой ночи, среди проблесков, мерцаний и перемигиваний, между многих огней, на пороге чужого дома.

Скользнули мимо тенями эсминцы, один, второй, третий, не обратив на штатскую букашку ни малейшего внимания.

В шесть утра показалась яхта.


ПРИЕХАЛИ

Встретились без сантиментов. Подали на яхту канат, подаренный «Славском», и спустили грот, на диво четко, со щегольством бывалых мореходов — даже сами поразились своей сноровке.

Открылся порт, и мы поняли, что попали не куда-нибудь, а на военно-морскую базу. Корабли, плавучие доки, все серое, стальное, устрашающее, снуют рассыльные катера и десантные боты.

Официальных торжеств по поводу нашего визита не устраивалось. Пришвартовались у стенки, где нам указали, и гостеприимный норвежский консул забрал нас к себе. Вымылись у него по очереди в ванне. Стали размещаться на постой.

Фешенебельные отели нам были не по карману. Трое — Тур, Карло и Герман — поселились в небольшой гостинице, шестеро — в местном спортклубе, в кирпичных одноэтажных башенках-бунгало.

Меня с Норманом пригласил в свой дом Петрос Рейсян.


ПЕТРОС

Он — армянин по рождению, здешний старожил, коммерсант. Торгует запасными частями к автомобилям. Отводит душу в радиолюбительстве.

Рейсян давно нам знаком по эфиру. Едва курс «Тигриса» пролег на Джибути, он вызвался представлять здесь наши интересы. Посредничал между нами и Би-би-си, помогал фрахтовать яхту.

Гостей он выбрал по корпоративному признаку: Нормана — как собрата-радиста, меня — потому что собрат Агабеков просил: «Приедет мой друг, ты уж о нем позаботься».

Нам было хорошо у Петроса. До того хорошо, что мучила совесть — катаемся, как сыр в масле, а ребята, обделенные, на отшибе. Забегая вперед — назавтра мы попытались во имя солидарности перебраться в бунгало, но темпераментный Петрос устроил скандал: «Обижаете, да? Обижаете?» — а кроме того, обнаружилось, что не так уж ребята мыкаются в своих башенках, у них там и кондиционеры есть, — и мы перенесли вещички обратно.


СНОВА О НОРМАНЕ

То, что мы с Норманом оказались вместе, обоих радовало. Давно ощущалась потребность поговорить, еще с той ссоры близ Сокотры, с записки, переданной Туром, — и вот теперь, наконец, возможность представилась. Вернулись с приема у английского консула, уединились — и полночи провели в беседах.

Прежде всего извинились друг перед другом. Сейчас, на расстоянии, спустя время, наши раздоры не стоили выеденного яйца.

Опять убедился: Норман наедине — совсем не тот Норман, в чей адрес трудно не злословить. Он обезоруживающе искренен, наивен и незащищен.

За исключением Хейердала, нет, пожалуй, в экспедиции человека, для которого плавание значило бы больше, чем для Нормана Бейкера.

Ради «Тигриса» он круто изменил жизнь, на полгода бросил свою строительную контору, поставил на карту благосостояние семьи — и, естественно, хотел крупно выиграть. Думал о паблисити, о бестселлере, о лекционных турне. И дабы все это блестяще осуществилось, усиленно старался обеспечить путешествию успех.

Излишнее старанье порой вредит. Тот, кто стремится выверить каждый шаг, неминуемо спотыкается чаще.

Между прочим, так ли часто он спотыкался? Да, Саутгемптон, да, парус, но радиосвязь держалась надежно, и в любую намеченную нами точку мы приходили, в общем, точно и в срок. Хвалю, допустим, Рашада за единолично починенную брагу, горжусь умением своим и Карловым завязывать узлы, а идет ли это в сравнение с работой Нормана, сложной и повседневной?

Характер — что ж. Характер не переделаешь.

Карло как-то сказал: «Норман — из тех, на ком можно вешать бирку: «Made in USA».

Выяснение отношений закончилось, мы давно уже просто толковали о том о сем, и не покидало меня чувство, что Норман, крикливый и педантичный, упрямый и покладистый, амбициозный и сговорчивый, несмотря на разницу наших взглядов, все-таки мне дорог.

И еще одно чувство меня не покидало: подводим итоги. Хотя по плану впереди неблизкий путь.


НЕ ПЛЫВЕМ НИКУДА

Утром 30 марта пришел на «Тигрис». Залез в хижину и увидел Эйч-Пи. Он сидел и думал о чем-то.

— С чего начнем? С проверки веревок?

— Вряд ли в этом нуждаемся. Похоже, завершили экспедицию здесь.

— Не понял. Как завершили?

— Ни в Эфиопию, ни в Северный Йемен нас не зовут. Не могут гарантировать безопасность.

Позже, вспоминая, спрашивал себя: явилось то, что я услышал, для меня неожиданностью? Нет, не явилось. Изумление, растерянность были секундными. В сущности, мы ждали того, что произошло.

Сколько ни утешаться перспективой экскурсий в массауанские папирусные болота и подводных съемок в Красном море, с поворотом «Тигриса» в Аденский залив плавание необратимо устремилось к финалу. Это понимал Карло, предлагая северный вариант, понимал я, отказываясь от южного, — экватор, Мадагаскар, Кения, все чудесно, однако путешествие пора прекращать.

Чересчур поздно оно началось, чересчур долго готовилось — загорали на Шатт-эль-Арабе, сидели на Бахрейне и попали в океан под занавес, на исходе сроков, да еще в межсезонье, когда у ветров и течений стабильности нет.

Надо было, по лоциям, стартовать в сентябре, но кто виноват, что для лодки нужен именно августовский камыш, а климат ранней иракской осени тяжек для индейцев с высокогорной Титикаки?

Возможно, стоило, построив «Тигрис», закрыть его на стапеле брезентом и отложить старт на год. Или — в августе срезать камыш, а лодку строить следующей весной, чтобы отплыть в середине сентября. Но как быть тогда с повседневной, житейской занятостью любого из нас?


МЫ — НЕ ШУМЕРЫ

Реконструируя мореходные маршруты древних, а вернее, критикуя их реконструкцию, мы забываем, что древние не спешили. Они не работали в конторах и в институтах, не подписывали соглашений с консорциумами — странствовали себе потихоньку, с женами, детьми, со скарбом, и странствие было для них не командировкой, не отпуском — жизнью.

Главная же разница между нами и ними даже не в том.

Предположимневозможное. Мы тоже никуда не торопимся. Отказываемся, к примеру, от помощи «Славска». Выбрасываемся на мель, синдбады на дау за соответствующую мзду нас с нее рано или поздно стаскивают, устанавливается погода, меняется ветер, идем дальше.

Далеко ли уйдем?

Ночью на капитанском мостике «Славска» я видел, как на экране локатора вспыхивают бесчисленные всплески. Это нефтяные вышки — «Славск» во тьме лавирует среди них, как слаломист среди флажков. А «Тигрис» как бы пробился вслепую через этот частокол?

В древности не было вышек. Не было на Шатт-эль-Арабе мостов, под которыми не пройдешь, пока не разведут. Танкерного шоссе в Ормузском проливе не было.

И вот уж это изменить мы не властны.

Хотя и здесь в принципе выход есть.

Задним умом хорошо его различаю. Вывезти «Тигрис» на каком-нибудь сухогрузе за пределы внутренних водоемов, к тому же устью Инда, и оттуда стартовать.

«Во времена шумеров не знали сухогрузов». Правильно. Но мы-то не шумеры и все равно не убежим от сегодняшнего дня никуда.


ТОЛЬКО МАТЕРИАЛ

Хейердала часто упрекают в непоследовательности, в неисторизме. Плывет на бальсовом плоту — и пользуется рацией. Спускает на воду папирусную ладью — и запасается примусом. Выводит в море камышовый корабль — и не возражает, когда его берут на буксир.

Противоречие очевидное, если не учитывать, что Хейердалу инкриминируют идеи, к коим он не причастен.

Тур никогда не желал моделировать чье бы то ни было путешествие как таковое. Моделировалось лишь судно, не более того, и не столько судно, сколько материал, из которого оно сооружено.

Материал «Тигриса» блестяще оправдал ожидания.

«Планируем что угодно: где причалить, где отчалить, но совершенно не беспокоимся, способны ли плыть», — радовался Тур после Сокотры.

Честно сказать, иногда беспокоились: в моем дневнике случаются тревожные строки: «Погружаемся, захлестывает», — это, как теперь понимаю, образ полузатопленного «Ра» маячил перед глазами. Но камыш не папирус, и «Тигрис» не «Ра». У него и сейчас, в Джибути, метр, если не больше, от воды до палубы. Ввести его в док, поставить на стапель, подремонтировать, подсушить, и гуляй хоть в Австралию. Может, так следующим летом и поступим?


ВЗРЫВАЕТСЯ БОМБА

Отправились в гостиницу, где остановился Тур и где он назначил команде встречу. Встреча задерживалась — капитан был на приеме у президента Джибути.

Часов в одиннадцать он появился. Нашли удобное место в тени под тентом, уселись вокруг стола, и Тур сказал:

— Мы совершили большой путь, чтобы доказать, что в древние времена люди могли плавать из Месопотамии в Дилмун, Макан, долину Инда и оттуда в Африку, и готовы этот путь продолжить. Лодка в прекрасном состоянии, и, пока мы в море, у нас нет проблем.

Стоит, однако, свернуть к берегу, как начинаются сложности, мы вынуждены добиваться разрешения, власти не ручаются за нашу безопасность. Джибути — единственное более или менее тихое пристанище в огромной зоне, но первое, что мы увидали здесь, — военные геликоптеры, самолеты, суда, скопление вооруженных людей.

Нам твердят об опасностях, которые подстерегают нас, и это опасности особого рода: не штормы, не рифы, это угроза быть подбитыми снарядом или ракетой.

Можем идти через Баб-эль-Мандеб в Красное море, но что там делать? Где пристать? Где завершить экспедицию? Мы сейчас как бездомные бродяги, как изгои, которым нет места под солнцем, и все это устроили те, кто бесконечно разглагольствует о мире и одновременно разжигает войну.

Я воевал с гитлеризмом и любую агрессию категорически не приемлю. Сегодня ночью, получив очередное сообщение из очередной страны о нежелательности нашего визита, я принял очень тяжелое для меня решение.

Я решил закончить экспедицию здесь, в Джибути, и решил сжечь «Тигрис».

Выведем «Тигрис» из гавани и уничтожим его. Этот акт будет символизировать наш протест против варварства. Я хочу еще раз напомнить людям о том, что уничтожение — бессмысленное и противоестественное деяние.


ЛОРД

Забрали с лодки свои личные вещи, выгрузили оборудование, предназначенное для музея «Кон-Тики». День отдыхали, катались на яхте, купались. О «Тигрисе», как по уговору, не вспоминали. Бродили с Норманом по вечерним улицам Джибути. Возле нас вился мальчишка, предлагал что-то купить, куда-то сходить. «Вон еще американец гуляет!»— показал на верзилу в высоком белом кепи, похожем на котелок. Сбегал и привел.

— Из Штатов, парни?

— Кто из Штатов, кто из России.

— Очень приятно. А я из легиона. Я — Лорд.

Разговорились и услышали историю, за подлинность деталей которой не ручаюсь. Передаю так, как, вернувшись к Петросу, наспех ее записал.

Лорду тридцать три года. Семнадцать лет из них он в армии. Сперва служил в Америке, надоело. Завербовался и поехал в Африку, в Родезию. Воевал. Надоело.

Надо было что-то придумывать на дальнейшее. Ничего другого, кроме как быть солдатом, он не умел.


ВСТУПАЙ В ЛЕГИОН!

Если ты силен и здоров и не знаешь, куда податься, зайди в любой полицейский участок на территории Франции и произнеси слово «Легион».

Тебя поведут в особую комнату, накормят, вдоволь напоят. Отберут документы, и ты лишишься имени, фамилии, прошлого. Взамен получишь карточку, где, скажем, обозначено: «Лорд, капрал французского иностранного легиона», а рядом — на фото, смахивающем на тюремное, — ты сам, бритый наголо, на шее дощечка с кличкой.

Вместе с кличкой у тебя появится номер счета в банке, швейцарском или в том, какой назовешь.

Платить будут на ранг или на два ранга выше, чем в обычной армии: ефрейтору — по-сержантски, лейтенанту — по-капитански.

Контракт заключается на пять лет. Затем имеешь возможность продлить его еще на пять лет. И еще на пять. Выдержишь — значит, обеспечил себя на всю оставшуюся жизнь.


«ПЛЮСЫ» И «МИНУСЫ»

Легионер может безнаказанно убить, угнать машину, изнасиловать — за лагерными воротами никакой прокурор его не достанет.

Это, как вы понимаете, «плюс».

Легионера муштруют нещадно, испытывают на выносливость, на беспрекословное послушание, учат всем существующим способам ведения боя. Тоже «плюс», но с натяжкой. Муштра и головорезам не сладка.

Воспитательных бесед с легионером не ведут. При малейшем нарушении дисциплины отправляют в каменоломню махать киркой от зари до зари, с перерывом на полуденное пекло. На ночь запирают в карцер с бетонным полом, бросают на пол одеяло и напускают сантиметра на три воды.

Это уже несомненный «минус». Два месяца карцера человек выдерживает редко.

— Скоро сбегу, — сказал Лорд, которому и в легионе за три года надоело.

— И что тогда будет?

— Будет погоня. Не повезет — преградят дорогу и скомандуют: «Руки вверх». Подниму руки — два месяца карцера. Не подниму — убьют.


ЗА ЧТО ПЛАТЯТ

Задача легиона — поддерживать порядок в стране, в чьих пределах он расквартирован. В чем суть порядка, знает начальство. Легионер этого знать не обязан.

Он обязан ехать, куда скажут, и стрелять, в кого прикажут. В экстремистов. В забастовщиков. В бандитов. В безработных.

Легионеры не выясняют, кто прав, кто виноват, а уничтожают правых и виноватых разом. Там, где они побывали, — всеобщая тишина и пустота.


ПОНЕДЕЛЬНИК, ТРЕТЬЕ АПРЕЛЯ

При речи Тура о сожжении «Тигриса» присутствовали представители Би-би-си.

Они поставили условие: все до последнего момента должно остаться тайной. Консорциум не желал конкуренции. Закабалив «Тигрис» при жизни, он намеревался стричь купоны и с его похорон. Надо бы заупрямиться: путешествие кончилось, договор утратил силу, дальше действуем как хотим, но мы не упрямились. Слишком были подавлены. Слишком свыклись с мыслью, что мы подневольны.

Предупредил Ксюшу по радио: «Пожалуйста, будьте внимательны, завтра передам очень важное сообщение». И не имел права намекнуть, о чем.

Петросу сказали с чистыми глазами: «Идем на киносъемки». Подняли парус, отдали швартовы и пошли. Недалеко, за пять миль. К островам Аль-Муша, куда несколько дней назад так стремились.

Возле островов яхта, сопровождавшая нас, взяла «Тигрис» на буксир.

Выбрали в заливчике место, поставили лодку на два якоря. На берег сошли кинооператоры, Норрис, Герман и Тору. Заняли позиции, каждый для своего ракурса, изготовились. За фото отвечал Карло. Остальным заниматься съемкой Тур запретил.

Облили горючим палубу, разложили по ней тряпки, одеяла, полотенца. Много времени потратили, не хотелось спешить. Солнце садилось, когда мы переправились на островок и стали на его кромке.

Последним на «Зодиаке» приплыл Эйч-Пи. Он выполнял обязанность пиротехника — закладывал в хижине взрывное устройство.

Был куплен таймер, часовая машинка вроде будильника, с рычагом. Рычаг, срываясь со взвода, замыкал контакты батарейки. Ток сжигал спирали лампочек с расколотыми колбами. Искра воспламеняла пары бензина.

Так должно было это произойти.

Мы стояли и ждали.


АУТОДАФЕ

Через пятнадцать минут вспыхнуло. Грохнуло. Поднялся огненный столб. «Тигрис» запылал.

Он горел долго, долго, долго. Горел мостик, где мы сражались с веслами и

компасом. Горела хижина, на потолке которой когда-то я прикрепил Ксюшин портрет. Горела корма — обиталище крабиков Феди и Маши.

И обеденный стол горел, с вырезанной Рашадом доской для нард. И завалинка, на которой Эйч-Пи рассказывал мне смешные добрые сказки.

Долго держалась мачта, непонятно на чем. Она рухнула, когда «Тигрис» начал изнутри светиться.

И вот уже не было ни мостика, ни хижин, ни мачты. Над водной гладью залива Таджура горел стог сена, ярко и жарко, как способна гореть сухая трава.

Мелькнула мысль: боже мой, мы ведь и не подумали ни разу, что на судне может случиться пожар!

Понемногу огонь утихал, тьма сгущалась. И к лучшему. Нам всем в эти минуты нужна была темнота.


«СУДЬБА ЭКИПАЖА НЕИЗВЕСТНА»

Сели на яхту, вернулись в порт. По пирсу метался Петрос. Он был вне себя.

— Юрий, что вы со мной делаете, я чуть не получил инфаркт, это же ужасно, почему вы ничего мне не сказали? Я сидел со своей Мими возле дома, любовался закатом, и вдруг я увидел этот огромный столб дыма, и взрыв какой-то, и пламя, и сразу радио Джибути передало, что «Тигрис» горит и судьба экипажа неизвестна! Представляете, что я пережил?!

Что я мог ему сказать? «Петрос, прости».

Сели в машину, поехали к нему. Он говорил: «Ты понимаешь, Валерий на связи, спрашивает, что у вас там и как, скоро ли придешь, ты же обещал дать ему какое-то важное сообщение, а я не соображаю, как ответить, тем более что на связи и твоя жена!»

Немедленно вышли в эфир. Я сообщал о событиях, которые произошли, диктовал открытое письмо Тура генеральному секретарю ООН Курту Вальдхайму, и Валерий в Ессентуках все это записывал, и записывал Костя в Москве, и Ксюша слушала. Они быстро обработали запись, так быстро, как могли, и Ксюша поехала в ТАСС. А там от нее шарахались, прятали глаза, ибо джибутийская версия уже попала в агентство Франс Пресс, а оттуда по всему миру.


ПОЖАР ГАСЯТ НЕ ТАК

Сейчас ясно, что мы совершили большую глупость.

Нам надлежало послать Би-би-си к чертям. Широко разрекламировать акцию. Звать газетчиков, журналистов, трубить во все трубы: мы против войны, мы идем сжигать «Тигрис», приезжайте посмотреть. Вот что нужно было сделать! Тогда мир воспринял бы случившееся иначе. Но мы, повторяю, были настолько затулмужены, усталы, растеряны, настолько потрясены прощаньем с «Тигрисом»…

Консорциум не спешил раскачаться. Дал себя обогнать и корреспондентам Франс Пресс, и какому-то расторопному репортеру, подскочившему к Аль-Муше на следующий день. Мы растаскивали остатки лодки, а репортер, оказывается, нас снимал. И продал пленку в двадцать стран, с текстом, что, мол, камышовая ладья терпит бедствие.

Получалась совершенная невнятица.

Открытое письмо Тура так никто и не открыл. Когда я потом уже, позже, приехал в Норвегию, обо мне в газетах писали: «Сенкевич прибыл защищать Хейердала», — и допытывались, что я думаю по поводу бесславного финала экспедиции. Я отвечал: «Об этом четко заявил Хейердал. Где у вас опубликован его документ? Где ваша свобода печати?»

Существуют различные точки зрения на то, как бороться с войной. Я — среди тех, кто полагает: пожаром не погасишь пожар (хотя, кажется, такой метод при некоторых обстоятельствах и применяется). Солидаризироваться с буддийским монахом, сжигающим себя на центральной площади в знак возмущения происками Пентагона, я не согласен.

Но это не мешает мне относиться к нему с сочувствием.

Чем мог выразить свое отрицание милитаризма Тур Хейердал, не государственный деятель, не официальное лицо, а всего лишь руководитель маленькой экспедиции?

Он выразил его единственным доступным ему способом. Не оставил «Тигрис» гнить в окружении дредноутов на военно-морской базе.

Это был «протест по Хейердалу». Упрекайте его в наивности, в идеализме, в прекраснодушии — говорил уже и опять говорю: если бы земля была населена Хейердалами, она была бы прекрасна.


ОТЛЕТ

Охрана аэропорта в Джибути поручена сослуживцам Лорда.

Сдаешь багаж, оформляешь билет, едешь в автобусе на посадку. Недалеко от самолета автобус останавливается. Просят выйти. Перед тобой — гора чемоданов. Вокруг — кольцом — легионеры в шортах, камуфлированных куртках, касках с сеточкой. Стоят, расставив ноги, глядят поверх тебя, пальцы — на спусковых крючках автоматов.

Каждому предлагают опознать свои вещи. Опознанное грузят на тележку — и в самолет. Гора уменьшается. Чиновник ждет: не окажется ли чемодана, хозяин которого раздумал лететь. Предосторожность против воздушного терроризма.

Таким запечатлелось в памяти расставание с Джибути: камуфляж, каски, каменные легионерские лица, стволы, направленные тебе в живот.

На высоте зрение обостряется — странный эффект, его первыми заметили космонавты. По линейкам автострад ползли танки. Из шахт высовывались остроносые головки ракет. Клубились пробные облачка ядовитого газа.

Но видел я в иллюминатор и другое. Танкам преграждали путь демонстранты. Стаи голубей сбивали ракетам прицел.

Человечество смыкало ряды. Где-то в общем строю, на краю горизонта, крошечной яркой звездочкой пылал наш «Тигрис».


ПИСЬМО В ООН

«Генеральному Секретарю Курту Вальдхайму.

Организация Объединенных Наций.

Поскольку многонациональная команда экспериментального камышового судна «Тигрис» сегодня заканчивает испытательное плавание, мы благодарим Генерального Секретаря за разрешение плыть под флагом ООН и с гордостью докладываем, что двойная задача экспедиции выполнена к нашему полному удовлетворению.

Мы предприняли путешествие в прошлое, чтобы изучить мореходные качества судна, построенного по древне-шумерским образцам. Но это было также путешествие в будущее, с целью показать, что люди, стремящиеся к общему выживанию, могут мирно сосуществовать даже на самом тесном пространстве. Нас одиннадцать человек, представляющих страны с разными политическими системами. Вместе мы прошли на маленьком судне-плоте из хрупких стеблей и веревок более шести тысяч километров от республики Ирак, с заходами в Бахрейнский эмират, Оманский султанат и республику Пакистан, до недавно родившегося африканского государства Джибути. Рады доложить, что, несмотря на разные политические взгляды, мы, живя в стесненных условиях, в полном взаимопонимании и дружбе, плечом к плечу боролись с штормами и штилями, постоянно сохраняя верность идеалам Организации Объединенных Наций: сотрудничество во имя совместного выживания.

Ступая в ноябре прошлого года на борт нашего камышового судна «Тигрис», мы знали, что вместе утонем или вместе выживем, и это сознание скрепило нашу дружбу. Разъезжаясь ныне, в апреле, по домам, мы испытываем глубокое уважение и симпатию к странам каждого из членов экипажа, и наше послание обращено не к какой-нибудь одной стране, а к современному человеку вообще. Мы показали, что в создании ранних цивилизаций земного шара древним жителям Двуречья, Индской долины и Египта, вероятно, помогали взаимные контакты на примитивных судах, которыми они располагали пять тысяч лет назад. Культура развивалась благодаря разумному и полезному обмену идеями и товарами.

Сегодня мы сжигаем наше гордое суденышко с абсолютно целыми парусами, такелажем и корпусом в знак протеста против проявлений бесчеловечности в мире 1978 года, в который мы возвратились из открытого моря. Нам пришлось остановиться у входа в Красное море. В окружении военных самолетов и кораблей наиболее цивилизованных и развитых стран мира, не получив разрешения на заход от дружественных правительств, руководствующихся соображениями безопасности, мы были вынуждены высадиться в маленькой, еще нейтральной республике Джибути, потому что кругом соседи и братья уничтожают друг друга, пользуясь средствами, предоставленными теми, кто возглавляет движение человечества по пути в третье тысячелетие.

Мы обращаемся к простым людям всех индустриальных стран. Необходимо осознать безумные реальности нашего времени, которые для всех нас сводятся к неприятным заголовкам в новостях. С нашей стороны будет безответственным не требовать от тех, кто принимает ответственные решения, чтобы современное оружие не предоставлялось народам, которых наши деды корили за их секиры и мечи.

Наша планета больше камышовых бунтов, которые пронесли нас через моря, и все же достаточно мала, чтобы подвергнуться такому же риску, если живущие на ней люди не осознают неотложной необходимости в разумном сотрудничестве, чтобы нас и нашу общую цивилизацию не постигла участь тонущего корабля.

Республика Джибути, 3 апреля 1978 года».

Генеральный секретарь ООН ответил очень теплым посланием, от души поздравив команду с успешным завершением эксперимента и заверив, что ее призыв не пройдет незамеченным в ООН.

















Примечания

1

В дни, когда книга уже была в типографии, меня постигло глубокое горе: из Италии пришло сообщение о скоропостижной смерти Карло Маури — одного из самых близких моих друзей. Он умер в горах, где готовился к очередной экспедиции в Южную Америку. После экспедиции на «Тигрисе» Карло много доброго написал о нашей стране, о Стране Советов, которую он искренне и глубоко полюбил. В этой книге я ничего не стал менять, чтобы Карло остался таким, каким он был на «Тигрисе», но мой долг — рассказать об этом удивительном человеке, и я это непременно сделаю.

(обратно)

2

По срезу стебля, доставленного в нашу страну со строительства «Тигриса», специалисты определили это растение как рогоз узколистный, который в обиходе называют иногда «камышом».

(обратно)

3

В 1928 г. чешский лингвист Ч. Лоукотка опубликовал работу, в которой сопоставлялись знаки протоиндийского письма и письма кожау ронго-ронго. Далее исследования продолжил венгр Хевеши. По его мнению, чуть не половина иероглифов там и здесь совпадает, то есть у письменности долины Инда и острова Пасхи много общего. Мировая наука отнеслась к выводам Лоукотки — Хевеши весьма сдержанно.

(обратно)

4

Перечень сверен и выправлен по книге «Тайны древних письмен». М., Прогресс, 1976, с. 506.

(обратно)

5

Эти документы чаще бы публиковать факсимильно!

(обратно)

6

В симпатичной повести Пола Гэллико «Дженни» кошка говорит другой кошке: «Когда тебе трудно, мойся. Если ты ошибся, или расстроился, или обиделся, мойся». (Приписано позднее.)

(обратно)

7

За сутки прошли 59 миль — самый длинный суточный переход после отплытия из Карачи.

(обратно)

8

Не впервые, но решительно и окончательно.

(обратно)

9

Обратный вариант: специалист по незабудкам, дабы вырваться из ряда вон, объявляет, что намерен заниматься незабудками, стоя на голове. Такое иногда случается с вдумчивыми учеными. Бес тщеславия силен. Вспомним путешествие Хеновеса на «Акали».

(обратно)

10

К сожалению, съемки фильма для консорциума порой отвлекали нас от древних шумеров. Жанр чуточку замутнен.

(обратно)

Оглавление

  • Юрии Сенкевич В океане "Тигрис"
  •   Глава I Что сделано. Что осталось сделать
  •   Глава II Тигрис» идет в Тигр
  •   Глава III Четыре старта
  •   Глава IV Капитаны и корабли
  •   Глава V Бахрейн
  •   Глава VI Муравей на шоссе
  •   Глава VII Оман море
  •   Глава VIII Оман суша
  •   Глава IX Петля с хвостом
  •   Глава X Неделя, как день
  •   Глава XI Четыре дня как неделя
  •   Глава XII В долине Инда (Мохенджо-даро)
  •   Глава XIII Оседлавшие «Тигриса»
  •   Глава XIV Сказка про Сокотру
  •   Глава XV Ha подходе
  •   Глава XVI «Тигрис» горит
  • *** Примечания ***