Роковые мечты [Мари Кордоньер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Мари Кордоньер Роковые мечты


Твоего я не вижу лица в этой мгле.
Я не знаю, кто ты, но все мысли мои о тебе.
Шекспир. «Ромео и Джульетта»

Глава 1

В то холодное сентябрьское утро я еще не знала, что навсегда прощаюсь со своим детством. Полная каких-то странных предчувствий, я решила нарушить заведенный распорядок дня в замке Кардуфф, хоть это и грозило мне наказанием, убежала от всех и поднялась на надвратную башню замка. Какой глупой и легковерной девчонкой я была, восставая против установившихся традиций!

Я оперлась о каменную кладку между зубцами башни и посмотрела вниз. Диск солнца, которое толькотолько поднялось над горизонтом, просвечивал сквозь стелющийся туман. Все эти дни стояла холодная ясная погода — в такую погоду хорошо собирать хмель, — и солнце, конечно, разгонит туман через несколько часов.

Но сейчас моим глазам открывалась удивительная картина: клубы тумана представлялись моему воображению одетыми в пышные платья дамами, которых я видела на бережно хранимой мною в шкатулке — вместе с портретом матери — газетной вырезке, и я представила, как вместе с другими семью девушками знатных фамилий несу шлейф платья королевы Виктории на ее коронации в Вестминстерском аббатстве, состоявшейся всего два года назад.

Мне нравилось отождествлять себя с королевой Великобритании, потому что мы родились в один и тот же день, 24 мая 1819 года, и потому что наши судьбы были отчасти похожи. Как и она, я была единственным ребенком; ее отец, принц Эдуард, умер через год после ее рождения, мои родители погибли в дорожной катастрофе, когда мне было два года; ее воспитывала мать, принцесса Саксен-Кобург-Готская, я же воспитывалась в доме своего деда, лорда Уильяма Фредерика Верна, маркиза Кардуфф. Сэр Уильям принадлежал к одной из самых знатиых фамилий Великобритании — его далекие предки служили еще Вильгельму Завоевателю, — так что я могла бы по праву быть одной из тех девушек, которые несли шлейф платья королевы. Моя мать, Августа Верн, была младшей дочерью маркиза, но мой отец, Джордж Друфф, был не знатного рода.

Сходство наших судеб не простиралось слишком далеко, потому что я целых восемнадцать лет прожила в замке на берегу Медуэя, а королеве Виктории, конечно, удалось повидать свет. Мои мечты нарушил сердитый женский голос:

— Куда это она запропастилась?

По крутым ступенькам, ведущим на смотровую площадку башни, пыхтя, поднималась горничная, Лили Брэдшоу, доверенное лицо моей бабки, леди Мери, и я не ожидала от ее появления ничего хорошего. Поднявшись на площадку и даже не поздоровавшись со мной, она сказала:

— Только что с постели и уже на башне! Не девушка, а какой-то сорванец! А между тем бедный Эдвард волнуется, почему мисс Валерия не пришла к нему в назначенное время читать книжку.

Лили Брэдшоу в своем черном платье с накрахмаленным передником очень напоминала столб худобой и отсутствием каких-либо округлостей. Между нами давно установились враждебные отношения, так что, разговаривая со мной, она всегда смотрела поверх моей головы и обращалась ко мне в третьем лице, как бы подчеркивая мою никчемность. Разумеется, я не обращала на это внимания, и, как я заметила, слуги в замке делали то же самое.

— И надо же тому случиться, — продолжала она, — что именно сегодня приезжает новый учитель, который будет заниматься с Эдвардом. Новое лицо в его окружении, конечно, еще больше подействует ему на нервы. Как жаль, что никто не хочет этого понять!

— Какую чепуху вы несете, Брэдшоу! Эдварду решительно все равно, появится ли перед ним новый учитель или сам лорд Мельбурн. Если бы вы не носились вокруг него как потревоженные куры, он, наверное, меньше бы нервничал. Впрочем, можете сменить кислую мину на своем лице на что-либо более приличное — я сейчас же иду к нему.

На желтых щеках Лили Брэдшоу, словно на тронутых заморозком кленовых листьях, появился яркий румянец; из ее горла вырвалось что-то похожее на клёкот, но я опередила ее и бросилась вниз по лестнице.

Эта маленькая победа очень подняла мое настроение.

Прежде чем идти к Эдварду, я взглянула на себя в зеркало. Я знала, что миловидна, но мои прямые черные волосы приводили меня в отчаяние. Как бы я хотела, чтобы над моим лбом вились, как у королевы Виктории, кудрявые завитки! Моему горю могла бы помочь завивка, но прибегнуть к услугам Брэдшоу я, конечно, не могла. Поэтому я немного взъерошила свою прическу, так что одна прядь упала мне на лоб. Впрочем, эту попытку обратить на себя внимание не заметили бы ни дед, ни сэр Генри, отец Эдварда, которые, самое большее, лишь мирились с моим существованием. Это могло только вывести из себя мою бабку, леди Мери, и без того недовольную моими постоянными нарушениями распорядка дня и разного рода вольностями в одежде и манерах, которые, по ее мнению, были не к лицу настоящей леди.

Жизнь в замке Кардуфф текла размеренно и скучно. Никто из соседей не бывал у нас, единственным развлечением было воскресное посещение церкви. Такое времяпрепровождение, очевидно, раздражало сэра Генри, и он иногда исчезал на несколько недель, говоря, что у него есть дела в Лондоне.

Наверное, и я бы страдала от невыносимой скуки, если бы не многочисленные поручения и обязанности, к которым теперь прибавилось утреннее чтение Эдварду.

Когда я вошла к нему в комнату, будущий маркиз сидел на полу и горько рыдал, потому что служанка, принесшая ему завтрак, наступила своей толстой ногой на герцога Веллингтона, и героя Ватерлоо постиг бесславный конец.

Леди Мери, как ни пыталась, не могла его утешить. Она расхаживала по комнате и наносила подолом своей черной юбки еще больший урон войскам обеих сражающихся армий, что, конечно, только пуще расстраивало бедного Эдварда. В самый последний момент я нагнулась и спасла от гибели Наполеона.

— Бабушка, — сказала я, — если ты оставишь Эдварда в покое, он сразу же перестанет плакать.

— Валерия! — обернулась ко мне бабушка и, кажется, только теперь заметила мое присутствие. — Ты неизвестно где пропадаешь, а бедный ребенок никак не может без тебя успокоиться. Что это ты сделала со своей прической? Зачем эта глупая прядь на лбу?

За те восемнадцать лет, что я провела в замке Кардуфф, я научилась выслушивать читаемые мне нотации с самым покорным видом, разумеется, не принимая ничего всерьез. Если бы жива была моя мама или ее старшая сестра, тетя Сара, которая умерла в родах и которая была, по отзывам слуг, добрейшим и самым отзывчивым существом в целом свете, меня бы, конечно, очень расстроили их замечания, но всю эту сухую риторику я пропускала мимо ушей.

Я присела и обняла за плечи плачущего Эдварда.

— Не надо плакать, Тедди, — сказала я. — Герцог Веллингтон, как отважный полководец, получил ранение на поле боя и теперь отправится в лазарет, где врачи помогут ему опять встать в строй. Я попрошу у Бейнса немного клея, и думаю, что уже завтра герцог будет опять командовать своими солдатами.

Всхлипывания вдруг прекратились, и Эдвард обеими руками обнял меня за шею, так что я потеряла равновесие и повалилась на пол.

— Вэл, только ты одна не обижаешь меня! — сказал будущий маркиз, которому шел двадцать третий год, но умственное развитие которого находилось на уровне пятилетнего ребенка.

Всякий раз, когда я смотрела в его голубые глаза, видела его большое, неповоротливое тело, меня охватывало острое чувство жалости.


Выйдя из комнаты Эдварда, я встретила служанку, которая спешила во флигель сообщить сэру Генри, что в замок прибыл учитель. От нее-то я и узнала об этом волнующем событии.

Сэр Генри, отец Эдварда, муж тети Сары, старшей дочери сэра Уильяма, маркиза Кардуфф, уединялся во флигеле, чтобы писать историю рода Вернов, который насчитывал уже восемь веков. Узнав недавно об этом, я подумала, какую все-таки злую шутку подстроила судьба, если этот род закончится на слабоумном Тедди.

Мне очень хотелось посмотреть, каков из себя этот новый учитель, потому что ничто не могло бы так нарушить застойное бытие обитателей замка, как появление свежего человека. Кроме того, я была убеждена, что очень важно знать, как выглядит этот человек, еще до того, как удастся с ним поговорить. Ведь он согласился заниматься со слабоумным молодым человеком, играющим в солдатики.

Я пробралась в галерею и, присев за перилами, смотрела на молодого человека, стоящего в холле и явно нервничающего, потому что никто пока не приглашал его пройти в гостиную или библиотеку, как об этом пишут в романах. Рядом с ним на мозаичном полу стояли два чемодана. Наконец по главной лестнице в холл спустился сэр Генри.

Они приветствовали друг друга наклоном головы, причем поклон учителя скорее смахивал на полупоклон. У учителя был приятный, в меру высокий баритон, но я не слушала, что он говорил, а старалась рассмотреть его, насколько это позволяли резные стойки перил, за которыми я скрывалась.

Александр О'Коннелл — так назвал его сэр Генри — был молодой человек высокого роста и атлетического сложения, которому были очень к лицу хорошо сшитый костюм из сукна бутылочного цвета, черный жилет и того же цвета галстук небольших размеров. Лучи полуденного солнца золотили его светлые волосы, и сэр Генри в своем бархатном фраке цвета красного бургундского вина с золотыми галунами показался мне глупым павлином, который почему-то оказался рядом с героем прочитанных мною романов.

С тех пор как я научилась складывать из букв слова, я прочитала массу книг из библиотеки деда, к которым никто до меня не прикасался, а также читала книги, которые бабушка выписывала из лондонской библиотеки, обслуживающей загородных читателей. Никто не интересовался тем, что именно я читаю. В общем-то никаких причин для беспокойства и не было: мне попадались описания разных путешествий, ученые сочинения и книги классиков.

Тем не менее прочитанные мною книги иногда ставили меня в тупик, и тогда я обращалась с вопросами к старенькой гувернантке, мисс Муллингфорд, которая занималась со мной вплоть до моего восемнадцатилетия. Как правило, она не умела ответить на мои вопросы и смотрела на меня с самым искренним удивлением.

Среди тех книг, которые присылали по почте бабушке, я больше всего любила романы, где храбрые красивые мужчины влюблялись в прекрасных дам. И точно так же, как героини этих романов, ждала я появления сказочного принца, который сразу бы превратил мою унылую жизнь в замке Кардуфф в сказку любви.

Глядя на стоявшего в холле Александра О'Коннелла, я сразу решила, что предо мною сказочный принц, а не скромный учитель.

Глава 2

Спустившись с галереи, я столкнулась с сэром Генри, который сказал мне, чтобы шла к Эдварду. Я потом узнала, что все то время, пока я была с Эдвардом, — вероятно, не меньше часа, — сэр Генри беседовал с новым учителем в библиотеке.

Когда я вошла в его комнату, Эдвард топтал ногами своих солдатиков, приговаривая при этом: «Капут! Капут! Всем смерть!» Потом он вдруг так разбушевался, что оттолкнул меня, и я больно ударилась о шкаф с посудой. Пришлось позвать Питерса. Вдвоем мы связали его и, влив ему в рот успокоительное, прописанное доктором Бэнкхёрстом, уложили в постель. Вскоре он забылся тяжелым, беспокойным сном.

В последнее время эти буйные припадки повторялись все чаще и чаще. Достаточно было какого-нибудь пустяка — неосторожного слова или проигрыша, — чтобы Эдвард вышел из себя. Я не хотела говорить об этом ни сэру Генри, ни бабушке, потому что они считали Эдварда не способным причинить кому-либо телесные повреждения. Оставалось только ждать, когда случится самое худшее — Эдвард поранит себя или меня, или Питерса, — чтобы они убедились в обратном.

Когда я вошла в столовую, то нашла там, к немалому своему удивлению, которое постаралась никак не обнаружить, Александра О'Коннелла. Очевидно, сэр Генри решил представить за обедом нового учителя остальным обитателям замка. Все время, пока мы были за столом, я не отрывала глаз от сидевшего напротив молодого человека. Там, на галерее, у меня не было возможности рассмотреть его хорошенько. Да, я знала, что старенькая мисс Муллингфорд осталась бы недовольна моим поведением («Юные леди не должны таращить глаза на незнакомых мужчин!» — сказала бы она), но как бы я иначе узнала, что у Александра О'Коннелла глаза темно-синего цвета? «Почти как небо в грозу, — подумала я, — и совсем не голубые. Вот что значит смотреть издали».

Александр О'Коннелл изредка бросал на меня взгляд, и тогда мне почему-то казалось, что ему хочется раздеть меня, снять мое прекрасное кремовое платье из шелкового муслина с голубыми лентами на груди.

— Мистер О'Коннелл теперь будет обедать вместе с нами, — сообщил вдруг сэр Генри после довольно продолжительного молчания, — так что мы сможем услышать от него, как продвигается вперед обучение моего сына Эдварда. Между прочим, мисс Валерия, кузина Эдварда, в очень хороших с ним отношениях, и вы можете узнать у нее о всех особенностях характера вашего воспитанника, мистер О’Коннелл.

То, что произошло дальше, по-видимому, удивило не одну меня: новый учитель поднял руку, словно хотел прервать речь сэра Генри, и спокойно сказал:

— Прошу прощения, сэр! Это возможно, если у вашего сына есть определенные способности, но, как я уже сказал вам во время нашей беседы, всякие необоснованные ожидания бессмысленны.

К опешившему от удивления сэру Генри наконец вернулся дар речи.

— Я уверен, что с вашими прекрасными способностями вы преодолеете все трудности, мистер О'Коннелл, — сказал он, как бы ставя точку в конце дискуссии.

Я давно заметила, что дедушка терпеть не может своего зятя, сэра Генри, и постоянно старается поставить его в смешное положение. Возможно, именно этим объяснялся постоянно надутый вид и срывающийся на крик тон сэра Генри.

Несмотря на свои семьдесят семь лет, дедушка был еще очень крепок, и пронизывающий взгляд его черных глаз вселял не в одну только мою душу неподдельный страх. Я была почти уверена, что на его тонких, плотно сжатых губах ни разу не появлялась улыбка. Во всяком случае, я не смогла ни разу увидеть ее во время его разговоров со мной, которые представляли собой просто выговоры ввиду моего плохого поведения.

Дедушка уже перебрался в свое любимое кресло с высокой резной спинкой, поближе к горящему камину, и сидел, опираясь на эбеновую трость с набалдашником из слоновой кости. Видимо, независимый тон нового учителя задел его, и он, повернув к нему свое длинноносое худое лицо с обвисшими на высокий стоячий воротник щеками, сказал хриплым голосом, похожим на звук, который издает лед, когда идешь по замерзшей луже:

— Мы не ждем от вас никаких чудес, молодой человек. Достаточно того, что вы научите Эдварда ставить свою подпись на бумагах и понимать, что от него хотят, когда к нему обращаются. Если сэр Генри не сумел вам этого объяснить, то сейчас вопрос решен исчерпывающим образом. Надеюсь, теперь вам все понятно, молодой человек! Мери, подай мне наконец чашку чая!

Я никак не могла привыкнуть к тому, что пожилая, страдающая ревматизмом женщина — пусть и моложе деда на десять лет — должна срываться с места и выполнять любое его желание. Ведь это мог сделать и слуга! Но, видимо, мне не дано было понять силу традиций доброй старой Англии.

Воспользовавшись тем, что бабушка занималась своим делом, я пересела на диван и, проходя мимо кресла О'Коннелла, сказала:

— Не хотели бы вы пересесть на диван, мистер О'Коннелл?

Он подчинился и сел в другом углу дивана, пристально и, как мне показалось, с презрением глядя на меня. Но я тотчас отбросила эту мысль, потому что пока не совершила ничего такого, что заслуживало бы презрения.

— Не хотите ли чаю? — спросила я. — Как вам больше нравится: с молоком или с сахаром?

— Вы очень добры, миледи, — ответил он. — Я люблю чай с молоком и сахаром.

Я подала ему чашку чая и опять села на диван.

— Вы ведь приехали к нам из Лондона, Александр О'Коннелл? — спросила я самым непринужденным тоном. — Вероятно, ваши ученики теперь занимаются в Итоне?

— Валерия! — вмешался вдруг в наш разговор очень недовольный мною сэр Генри. — Уж не знаю, чему тебя научила твоя гувернантка, но устраивать допрос мистеру О'Коннеллу ты не имеешь никакого права. Смею тебя заверить, что у него прекрасные рекомендации.

Мне показалось, что я не заслужила этого выговора: ведь я вела себя как светская дама, пытаясь завести разговор с новым человеком, и, обиженная, я не проронила больше ни одного слова.

Сэр Генри между тем стал читать вслух газету, где сообщалось о том, что Палата общин отклонила петицию чартистов. Разумеется, дедушка не мог сочувствовать чартистам, но ему доставляло огромное удовольствие во всем противоречить сэру Генри, которого он считал полным дураком. Одна из дедушкиных реплик была настолько оскорбительной — я заметила, как у бабушки покраснели щеки, — что сэр Генри положил газету на стол и вышел из комнаты.

— Еще один слабоумный, — проворчал дед и, повернувшись, посмотрел на нового учителя так, словно увидел клопа на белоснежной простыне, Он фыркнул и сказал: — Не пора ли вам, молодой человек, заняться вашим воспитанником?

Не ожидая ничего хорошего от дальнейшего развития событий, я вскочила с дивана и сказала:

— Идемте, мистер О'Коннелл, я провожу вас. Боюсь, что сами вы не найдете путь в нашем лабиринте.

Я стремительно вышла из столовой и спустилась вниз по лестнице. Как я и ожидала. следом за мной спустился и новый учитель. Не знаю почему, я вдруг расхохоталась. Каково же было мое удивление, когда я услышала и его смех! Немного смутившись, но не подав виду, я сказала:

— В обед семейные трения всегда обостряются, зато ужин проходит спокойно — у дедушки к этому времени разыгрывается аппетит, и он уже не обращает внимания ни на меня, ни на сэра Генри. Ну, идемте же.

Моя гувернантка, мисс Муллингфорд, то и дело твердила мне, чтобы я старалась держать свой длинный язык за зубами, но как я могла удержаться, если шла рядом с красивым молодым человеком.

— К сожалению, — говорила я, идя по переходу, — вы сможете познакомиться с вашим воспитанником только завтра. Вы скоро сами убедитесь, что он очень милый и послушный мальчик, который любит играть со своими игрушечными солдатиками. Его слуга Питерс рассказал ему про Ватерлоо. С тех пор герцог Веллингтон стал его кумиром. Но сегодня утром Эдвард очень сильно расстроился, поэтому его пришлось уложить в постель.

— Уложить в постель, дав ему сильно действующее успокоительное, — прервал меня О'Коннелл.

— Мы даем ему успокоительное лишь в исключительных случаях, когда он бывает сильно возбужден, — ответила я и замолчала, потому что поняла: сэр Генри не сообщил учителю, в каком опасном состоянии находится его сын и как бесконечно мала надежда на то, что удастся облегчить его положение. Но я бы ни за что на свете не сказала Александру О'Коннеллу, что все его усилия будут напрасны. Вместо этого я заметила:

— Конечно, вначале он будет испытывать страх перед вами, ему будет неприятен строгий распорядок дня. Но я думаю, он к этому привыкнет, вы сумеете завоевать его доверие, и дело пойдет на лад.

Удивительно, что он мне ничего на это не ответил! Наконец мы пришли в большую светлую комнату, где Эдвард играл в солдатики. Питерс уже навел в ней порядок, убрав все следы утреннего разгрома.

— Эдвард завтракает в девять часов, — сообщила я, — а затем он поступит в ваше распоряжение. Думаю, что вам придется построить его обучение по не совсем обычному плану…

— Мисс Валерия, — прервал он меня, — я очень благодарен вам за советы, но надеюсь, что мне будет позволено выполнять мою работу так, как я считаю это нужным. Интересно, где я могу найти этого Питерса?

Вот вы, оказывается, как заговорили! Ну что ж, посмотрим, как вам удастся наладить отношения с Эдвардом без меня! Подумав все это про себя, я пожала плечами и сказала:

— Если его не окажется в комнате, вы можете вызвать его, дернув вон тот шнур. — Я показала рукой на витой шнур, висевший рядом с дверью. — Может быть, вы хотите посмотреть учебники, по которым будете заниматься, если, конечно, вы не привезли с собой другие?

Я вложила в свои слова столько иронии, сколько мне позволяли мои возможности. В темно-голубых глазах мистера О'Коннелла блеснула искорка смеха, но сразу погасла, и я услышала:

— Не сомневаюсь, этим учебникам столько же лет, сколько и стенам замка.

Это было возмутительно, потому что учебники покупала мисс Муллингфорд. Я сделала два решительных шага и открыла дверцы книжного шкафа.

— Можете лично убедиться, — сказала я, — что это новые учебники, мистер О'Коннелл. Но дело не в них, потому что, несмотря на все старания ваших предшественников, Эдвард до сих пор никак не может освоить алфавит. Я помню, мне было четыре года, а Эдварду почти восемь, когда началась вся эта морока. Она продолжается до сих пор, хотя доктор Бэнкхёрст твердо заявил, что Эдвард так и останется в своем умственном развитии на уровне пятилетнего ребенка, потому что у него неизлечимая болезнь мозга. Но сэр Генри продолжает приглашать к Эдварду учителей, потому что не согласен с приговором врачей, и бедный Эдвард опять и опять испытывает напрасные мучения.

Как я ни старалась сдерживать себя, все-таки высказалась!

— Доктор Бэнкхёрст — лечащий врач Эдварда? — пристально посмотрев на меня, задал вопрос Александр О'Коннелл.

— Он домашний врач семьи Верн, — ответила я, — но его мнение поддерживают и другие врачи, которые осматривали Эдварда.

— Я могу поговорить с доктором Бэнкхёрстом? — спросил Александр О'Коннелл.

Только теперь я поняла, в каком неприятном положении оказалась: ведь сэр Генри, конечно, догадается, откуда учителю стали известны такие подробности; вполне возможно, что и дедушка будет этим недоволен.

— Вам лучше всего, — сказала я, — обратиться сначала к сэру Генри. В конце концов, ему решать, что хорошо, а что плохо для его сына.

Александр О'Коннелл помолчал, подошел к книжному шкафу и стал рассматривать корешки книг. Потом достал лежавший на верхней полке альбом с моими рисунками и стал его перелистывать. Я давно забыла о существовании этого альбома, так как считала, что у меня нет таланта к рисованию, хотя мисс Муллингфорд была противоположного мнения.

— Странно, но эти рисунки не могут принадлежать умственно отсталому молодому человеку, — сказал мистер О'Коннелл.

— Вы, по-видимому, не обратили внимания на подпись, — пояснила я. — Эти рисунки сделаны моей неумелой рукой.

Я была близка к тому, чтобы вырвать у него из рук переплетенный в черный сатин альбом, но потом, подобно дедушке, гордо подняла голову и заносчиво посмотрела на него.

— Напротив, чувствуется уверенность и мастерство, — сказал Александр О'Коннелл и подошел к окну, чтобы получше видеть. — Эти рисунки полны какого-то странного настроения. Замок, например, очень смахивает на тюрьму. Вы так сделали намеренно или это чистая случайность?

Не веря своим ушам, я подошла к нему и посмотрела на свой рисунок. Мне показалось, что зубцы башни нарисованы криво, а сам замок чересчур массивен и приземист. «Уж не издевается ли он надо мной?» — подумала я, но тем не менее заставила себя как можно натуральнее рассмеяться и сказала:

— Вы видите в этих рисунках то, чего в них нет, мистер О'Коннелл. Это всего-навсего жалкие попытки как-то убить время. Вам еще предстоит убедиться, какая невыносимая скука жить в замке Кардуфф!

Но он мне не ответил, продолжая рассматривать рисунки. Я обратила внимание на его длинные пальцы с хорошо ухоженными ногтями. Странно, у домашнего учителя были руки аристократа. Я посмотрела ему в лицо и вдруг залилась краской — он смотрел не в альбом, а на меня, и взгляд его темно-голубых глаз был каким-то странным, точно он что-то забыл и пытается вспомнить.

— Все, что вам нужно, вы узнаете у Питерса. Извините, но мне надо идти, — пролепетала я и опрометью выбежала из комнаты.

Прибежав в свою комнату и успокоившись, я решила, что Александр О'Коннелл вряд ли оценит мои умственные способности выше, чем способности моего кузена Эдварда.

Глава З

Прошло две недели, но я все еще не могла привыкнуть к тому, что теперь в замке Кардуфф живет красивый молодой человек. Мне все еще казалось, что он только что приехал. Я постоянно думала о нем, и у меня было при этом такое чувство, словно я парю в облаках. До его приезда я мечтала о том, как, одетая в роскошное платье, я сяду в карету и поеду на бал, где буду танцевать с красивыми молодыми людьми. Я все время вспоминала королеву Викторию и безнадежно завидовала ей, потому что у нее было все то, чего не было у меня. Но теперь передо мной каждый день появлялся Александр О'Коннелл, и я с трепетом и восхищением смотрела на него, потому что он был живой человек, а не выдуманный герой моих грез.

Впрочем, наши встречи происходили лишь за столом да во время моих посещений комнаты Эдварда. Причем всякий раз, как я там появлялась, мне казалось, что Александр О'Коннелл очень этим недоволен. Эдвард, наоборот, радовался, увидев меня, как ребенок бросался на шею и горячо обнимал, так что я всегда боялась, что он помнет мне платье.

— Это хорошо, что ты рад приходу мисс Валерии, — говорил Александр О'Коннелл, — но надо заниматься делом, Эдвард. Покажи мисс Валерии свою тетрадку. Пусть она посмотрит, какие красивые буквы ты пишешь.

Эдвард, показав мне тетрадку, говорил диктаторским тоном:

— Вэл должна остаться! Я хочу, чтоб она была тут!

Вообще, с ним за это короткое время произошла большая перемена: он стал послушнее, спокойнее, меньше капризничал.

У меня было всего три платья, так что я не могла, как королева Виктория, каждый день появляться в новом наряде, но я старалась произвести на своего кумира впечатление тем, что прикалывала к платью новую брошку или повязывала свои непокорные волосы красивой лентой и, конечно, затягивала свой корсет так, что моя талия была как у осы, и мне даже трудно было дышать.

За столом я сидела всегда напротив Александра О'Коннелла. Слева от меня сидел сэр Генри, справа от учителя — бабушка, а во главе стола сидел дедушка, сэр Уильям, маркиз Кардуфф. Мы молча ели, и лишь иногда разговор заходил об успехах Эдварда. Вопросы задавал сэр Генри или дедушка, а учитель отвечал на них почтительно, но с большим достоинством. Мне иногда казалось, что его взгляд на какую-то долю секунды вдруг загорается ненавистью и презрением ко всем нам. Но я тотчас прогоняла эту мысль, потому что она казалась мне просто нелепой. Я считала, что это я вызываю ненависть и презрение нового учителя.

Какой глупой и наивной девушкой я была! Но ведь это было связано с тем, что все мои знания о мужчинах были вычитаны из книг, где романтические герои всегда выходят победителями в борьбе со злом и наградой им служили рука и сердце прекрасной дамы, которую герой вызволял из беды. Прекрасным же дамам, по мнению авторов книг, не оставалось ничего другого, как только страдать и надеяться, вздыхать и проливать слезы, и ждать счастливого конца, когда все козни врагов и соперниц будут разрушены. Нет ничего удивительного, что в той замкнутой и уединенной жизни, которую я вела, эти книги были моим единственным учителем.

В тот ясный холодный октябрьский день я должна была после обеда вышивать метки, но мне быстро наскучило это: день за окном был так великолепен, что я бросила работу и пошла в сад, накинув на плечи кашемировую шаль.

В саду я нашла Эдварда и его нового учителя, который объяснял ученику разницу между деревьями и плодами на примере яблони и яблока. Эдвард слушал учителя, уплетая за обе щеки большое красное яблоко. Увидев меня, он закричал:

— Вэл, иди скорей сюда! Хочешь яблоко? — и подбежал ко мне.

Я покачала головой, взяла его за руку и сказала:

— Дорогой Тедди, ты не должен отвлекаться. Ты должен внимательно слушать все, что говорит мистер О'Коннелл.

— Я его слушаюсь, — ответил Эдвард. — Он сказал мне, что я могу съесть яблоко, вот я его и ем.

Увидев меня, сидевший на белой садовой скамейке Александр О'Коннелл встал и поклонился мне. Я тоже поклонилась ему. Мне показалось — ведь он даже не улыбнулся, увидев меня, — что он не рад моему приходу. Но мне было все равно, и я подошла поближе. Не знаю, как долго стояли бы мы молча друг против друга, если бы не крик Брэдшоу:

— Мисс Валерия, леди Мери хочет поговорить с вами.

— Иду! — ответила я и повернулась, чтобы уйти, как вдруг услышала:

— Почему вы позволяете обращаться с вами этой карге так, будто вы простая служанка? Вам надо больше бывать на свежем воздухе, вы очень бледны.

От неожиданности этих слов я потеряла дар речи, но потом сообразила, что я небезразлична ему, раз уж он замечает, какой у меня цвет лица. Сердце у меня подпрыгнуло от радости, но я сухо сказала:

— Бабушка ждет меня, извините, я должна идти, мистер О'Коннелл.

— Вы так хорошо воспитаны, так послушны, что я нисколько не удивлюсь, если непременно сбудется все, о чем вы мечтаете, — сказал мистер О'Коннелл.

У меня не было никакого сомнения, что он хотел уколоть меня, но что он имел в виду? Что я не в меру послушна или что-то другое? Мне очень хотелось задать ему вопрос, но в этот момент кружившаяся возле Эдварда оса ужалила его. Он издал истошный вопль, и к нему бросились О'Коннелл и Брэдшоу. Я повернулась и пошла по тропинке в дом.

В красной гостиной, где обычно проводила время после обеда бабушка, в камине весело потрескивали дрова. Бабушка сидела у своего бюро и писала письма. Увидев меня, она наморщила лоб, словно пыталась вспомнить, зачем она хотела меня видеть. Бабушка строго посмотрела на меня, и я сразу поняла, что она будет ругать меня. «Наверное, за то, что бросила вышивать метки на белье», — подумала я.

— Господи, пошли мне терпение! — тяжело вздохнула бабушка. — Я просто не знаю, что мне с тобой делать! Ты вечно витаешь в облаках, твоя голова постоянно занята какими-то пустяками. Ты точь-в-точь как твоя мать.

— Простите, бабушка, но я…

— Не смей перебивать меня! Все, о чем я сказала, конечно, скверно, но гораздо хуже то, что ты как завороженная смотришь на учителя и ловишь каждое его слово, будто он пророк. Он всего лишь один из наших слуг, сидит с нами за одним столом по нашей милости, и ты не должна вести себя подобным образом.

Краска залила мне лицо. Неужели они обо всем догадались?

— Но… я… Каким образом… — начала лепетать я как ученица, не выучившая урок.

— Дедушка очень недоволен тобой. («Вот почему она такая сердитая», — догадалась я.) Ты ведешь себя так же глупо и легкомысленно, как твоя мать. Верно говорят в народе: «Долог волос, да ум короток».

Странно, она второй раз упоминает мою мать, и каждый раз в ее голосе звучит явное неодобрение своей младшей дочери.

— Своевольная девчонка, которая красивые глаза и полные глупой лирики речи предпочитает блестящему положению в обществе. — Бабушка явно вышла из себя. — Неужели тебе не ясно, что вся Англия от Брайтона и до Клайда полна молодыми людьми, которых называют охотниками за приданым? Неужели тебе не ясно, что учитель — один из них? Дедушка указал бы ему на дверь, если бы не те успехи, которые сделал под его руководством Эдвард.

Мысли одна за другой вихрем пронеслись в моей голове: дедушка, значит, хочет выдать меня замуж за богатого человека и поэтому боится, что учитель, к которому, как он заметил, я неравнодушна, один из охотников за приданым; если это так, то почему же он не ввел меня в лондонское общество — сейчас как раз начались светские приемы, — где бы я могла познакомиться с моим будущим мужем?

Бабушка встала и перешла в кресло, стоящее у камина.

— Запомни, — сказала она, — что ты должна впредь избегать встреч с учителем! Мы не хотим, чтобы в нашей семье еще раз произошло что-то похожее на то, что сделала твоя глупая мать!

Слова «что-то похожее» как обухом ударили меня по голове.

— Какое ты имеешь право делать какие-то гнусные намеки! — закричала я. — Что она сделала плохого?

— Я не знаю, что может быть хуже, — гневно ответила мне бабушка, — как тайно обвенчаться с каким-то мелкопоместным дворянином, у которого за душой ни гроша! Дочь маркиза Кардуфф выходит замуж за какого-то Джорджа Друффа — что может быть скандальнее! Дедушка запретил мне упоминать ее имя и не отвечал на ее письма. Когда она и ее муж погибли, мы вдруг узнали, что у них есть ребенок. Мне стоило немалого труда убедить дедушку взять тебя. Теперь ты должна отплатить нам добром за добро. Это твой долг.

— О каком долге ты говоришь? — пролепетала я, ошеломленная всем, что только что узнала.

— О долге по отношению к роду Вернов, — веско сказала бабушка. — Ты не должна вести себя так, как твоя мать. Глупое упрямство и вечное витание в облаках ни до чего хорошего не доведут. Твой долг быть во всем послушной. Именно это я пытаюсь тебе втолковать.

Я молча смотрела на сидящую в кресле женщину, мою бабушку, мать моей матери, и думала, как могла она быть такой безжалостной и бессердечной?

Видимо, приняв мое молчание как знак того, что я осознаю свою вину, бабушка смягчилась и уже спокойным тоном сказала:

— Надо быть в жизни умной и осмотрительной. — Она взяла мою руку и погладила ее. — Ты ведь больше не будешь встречаться с этим учителем? Пойми, ты наша единственная внучка, и нам хочется, чтобы твоя жизнь была устроена наилучшим образом.

«Наилучшим, значит, так, как этого хочет дедушка», — подумала я. Сейчас я вдруг поняла, почему он все время бранил меня, даже когда я была совсем маленькой девочкой: наверное, я ему очень напоминала его непослушную дочь.

— Интересно, каким? — спросила я.

— Разумеется, самым простым, — ответила бабушка. — Ты должна выйти замуж за приличного человека.

— Замуж? — повторила я. — Но я в свои двадцать лет ни разу не была в свете: попасть в лондонское общество для меня все равно что попасть на луну. Где, интересно, я найду этого приличного человека?

— Ну, это не твоя забота, — улыбнулась бабушка. — Мне, например, нашли мужа мои родители. Это самый обычный путь в семьях нашего круга.

«Веселенькая перспектива выйти замуж за человека, который будет так же безжалостен, черств и злобен, как мой дед!» — подумала я и тотчас вспомнила об Александре О'Коннелле.

— А что если я поступлю по-своему? — тихо проговорила я, точно боялась, что дед находится где-то рядом.

Бабушка заметно побледнела и, подняв вверх руки, словно она хотела защитить себя, так же тихо, как и я, сказала:

— Да поможет тебе Бог, Валерия!

Глава 4

В следующую неделю я много думала над тем, что сказала мне бабушка. Мне было больно от того, что мое положение в замке Кардуфф на самом деле немногим отличалось от положения воспитанницы или приживалки, которую можно грубо отчитывать, как это часто делал дед, и которую даже бабушка — я ведь считала, что она меня любит, несмотря на свой сварливый характер, — просто терпит скрепя сердце, потому что выгнать на улицу родную внучку было бы не по-христиански.

Однажды ночью я вдруг проснулась и не могла больше заснуть. Я лежала и слушала, как воет ветер в нетопленом камине — дед считал, что отапливать надо лишь те комнаты, в которых жил он, — как ухает где-то сова и как потрескивают дубовые балки потолочных перекрытий. Чувствуя, что, сколько ни ворочайся с боку на бок, все равно не заснешь, я отдернула занавес своей старинной деревянной кровати под балдахином и спустилась по деревянным ступенькам на холодный каменный пол. Подошла босая, в одной рубашке, к окну.

Туман, поднимавшийся от реки, совершенно скрыл от взора деревья в парке, и теперь казалось, что замок — это корабль, который плывет по волнам тумана. Мне и раньше приходило на ум это сравнение, но сейчас оно только усилило во мне чувство тревоги и неуверенности. Ведь этим кораблем управлял холодный, черствый человек, для которого все, кто плыл на корабле, были всего лишь послушные его воле марионетки, как сэр Генри или леди Мери. Что могла я противопоставить этому сильному и безжалостному человеку?

Сама не знаю зачем, я вдруг открыла окно и выглянула наружу. Холодный поток воздуха сразу вызвал у меня дрожь, и я хотела закрыть окно, как вдруг услышала пронзительный крик. Я тотчас догадалась, что это кричит Эдвард, которому, наверное, приснился какой-то кошмар. Бедный, бедный, Эдвард!

К нему, конечно, бросились Питерс, который всегда был рядом, и Александр О'Коннелл, которого сэр Генри также поместил в комнате неподалеку, чтобы тот мог прийти на помощь Питерсу, — ведь с Эдвардом один Питерс не справится.

Я подумала о том, не накинуть ли мне пальто и не пойти ли посмотреть, что там происходит, но я вовремя вспомнила, что я ни под каким видом не должна больше видеть Александра О'Коннелла.

У меня не попадал зуб на зуб, когда я залезла опять под одеяло. Я долго не могла согреться, а когда наконец согрелась, меня охватило такое отчаяние, что слезы ручьем потекли у меня из глаз…

Я проснулась, услышав громкий возглас вошедшей в комнату служанки, которая принесла таз и кувшин с горячей водой.

— Господи! Силы небесные! Вы, наверное, превратились в ледышку, мисс Валерия. Зачем это вы оставили окно открытым? — Служанка с силой захлопнула створки, и этот громкий звук вдруг помог мне осознать, что у меня словно железным обручем стянута голова. — Уж не разболелись ли вы? Может быть, позвать мисс Брэдшоу?

— Ни в коем случае, — сказала я и, сев, начала массировать свой лоб, который действительно был холоден как лед. Я подумала, что сейчас была бы очень кстати чашка горячего чая, которую подавали в постель леди Мери, но так как моя просьба была бы расценена как наглая выходка, я решила потерпеть до завтрака.

Я быстренько проделала свой туалет и стала одеваться. Надела темно-красное шерстяное платье и такого же цвета связанную мной шерстяную кофту.

Подходя к столовой, я еще на лестнице услышала, что там уже в разгаре очередная перепалка между сэром Генри и лордом Уильямом. Войдя в комнату, я поклонилась им обоим: лорд Уильям с большим аппетитом ел почки в сметанном соусе, сэр Генри был явно расстроен и едва прикасался к еде; оба сделали вид, что не заметили моего прихода. Я села за отдельный столик, спиной к ним, и, как голодный зверь, накинулась на горячую пищу.

— Мне дела нет до того, что говорит этот учителишка, — ворчал лорд Уильям. — Нам лучше знать, как надо обходиться с Эдвардом. Главное, чтобы у него было все, в чем он нуждается, и чтобы он не выходил из себя…

— Валерия имеет на него такое большое влияние, — сказал сэр Генри, — и очень жаль, что леди Мери приказала ей быть при ней, чтобы помогать по хозяйству. Между прочим, Эдвард впадает в буйные припадки всякий раз, когда делают что-либо противное его привычкам. Не подумайте, что я ставлю вам это в упрек…

— Ты глуп как бревно, Генри! — оборвал его дед. — Не понимаю, как тебе удалось скрыть это от моей дочери. Но вести себя как истеричка — это уж слишком! — Он вдруг сделал паузу. — Что же касается вас, мадемуазель, то вы будете ухаживать за вашим двоюродным братом так же, как и прежде. Если же я обнаружу, что вы ведете себя неподобающим образом, то моя палка пройдется по вашей спине. Вам это понятно? — (Кусок застрял у меня в горле при этих словах, я поперхнулась и закашлялась.) — Раз уж ты живешь под одной крышей с нами, то обязана вести себя скромно, как подобает отпрыску из рода Вернов. Достаточно того, что такое ничтожество, как твоя мать, нанесло мне оскорбление своим поведением. Ты обязана загладить этот позор.

Я встала из-за своего столика и поклонилась. Голубые глаза деда не мигая смотрели на меня. Если приглядеться, то они были не совсем голубые, а имели оттенок стали. И я вспомнила недавний разговор с бабушкой. Теперь я поняла, что она хотела сказать.

Как бы там ни было, я была безумно рада тому, что снова могу увидеть учителя. Я заглянула на кухню, чтобы взять для Эдварда сладкий пирожок, и поспешила к нему.

Сидевший за партой Эдвард, увидев меня, бросил ручку — так что перо оставило на тетради кляксу и ручка, покатившись, упала на пол, — захлопал от радости в ладоши и, выхватив у меня из рук пирожок, начал жадно его есть. Я посмотрела на Александра О'Коннелла, ожидая, как обычно, увидеть скучную мину на его лице, но он, не взглянув на меня, поднял с пола ручку и, потрепав Эдварда по волосам, сказал:

— Жуй хорошенько, Эдвард, пища от этого становится только вкуснее.

Меня очень растрогало его простое, братское отношение к Эдварду, и я тихо, чтобы тот не услышал, спросила:

— Что произошло сегодня ночью?

— Очередной нервный припадок, — ответил учитель. — Мне кажется, вам должно быть известно, что вашему кузену лучше находиться в больнице для душевнобольных под постоянным наблюдением врачей. — Мужественные черты его лица словно обострились при этих словах, и мое сердце дрогнуло, так красив он был в эту минуту. — Интересно, что думает обо всем этом ваш доктор Бэнкхёрст? Бедный юноша никогда не сможет даже в малой степени приблизиться к нормальному состоянию, и полная нелепость ожидать, что это может быть достигнуто. Вы должны объяснить это вашему деду, потому что вы его внучка. Нельзя допустить, чтобы он осуществил свои планы!

Я почти не вдумывалась в смысл его слов, меня завораживал сам его голос и интонация.

— Почему вам так не нравятся планы моего деда? — спросила я. — Вы думаете, что Эдварду будет лучше, если его поместят в больницу? Ведь здесь он среди тех, кто его любит, а там он окажется среди совершенно чужих ему людей. Что касается врачей, то дедушка достаточно богат, чтобы пригласить в качестве консультанта любого знаменитого врача. Мне кажется, самое лучшее, если Эдвард будет оставаться здесь.

Он вдруг опустил руку мне на плечо и, больно сжав его, потряс меня.

— Вы считаете, что ваш дедушка делает это из добрых побуждений? Понимаете ли вы, чем все это может кончиться?

От этого прикосновения я покраснела как рак, мое сердце забилось так сильно, что я боялась, он услышит его удары.

— Я… н-не совсем… п-понимаю, что… — пролепетала я.

— Эдвард тоже хочет поиграть вместе с вами, — сказал Эдвард, уже съевший пирожок. Он встал и попытался втиснуться между нами.

Я вдруг заметила, что учитель тоже смутился. Он опустил руку, потом зачем-то провел ею по своим темно-каштановым волосам и, взяв Эдварда за руку, сказал:

— Это была небольшая пауза, Эдвард.Садись опять за парту и продолжай писать буквы.

Эдвард послушался, а я отошла от них, села в кресло у окна и задумалась: «Что могло вывести из себя этого уверенного в себе человека, — размышляла я. — Почему он так хотел, чтобы я все понимала?»

Из прочитанных мною романов следовал простой и ясный ответ: любовь. Но я уже догадывалась, что жизнь и романы совершенно разные вещи. Это-то как раз и разжигало мой интерес к жизни. Как, например, найти ответ к такой загадке: допустим, Александр О'Коннелл готов ответить на мою любовь, но тогда почему он все время пытается скрыть от меня свое чувство? Самый простой ответ был таким: он знал, что я внучка маркиза и привыкла жить в роскоши, что простой учитель мне не пара, потому что он не сможет обеспечить мне те условия жизни, к которым я привыкла.

Ах, если бы он только знал, что я готова отдать все кружева и бархатные платья за одну только его улыбку! Если бы я только знала, что он меня любит, я, не задумываясь, стала бы женой простого учителя, чтобы постоянно быть с ним, видеть его улыбку, чтобы быть обыкновенной миссис О'Коннелл.

Такому умонастроению очень способствовали уроки моей бывшей гувернантки, мисс Муллингфорд, которая постоянно защищала несколько необычный тезис о том, что даже девушкам из аристократических семейств необходимо разбираться не только в нарядах и танцах, но и в смысле жизни.

Если бы я стала женой обыкновенного учителя, чем бы я могла ему помочь в его работе? Мне очень хотелось, чтобы он стал директором собственной школы. Я нисколько не сомневалась, что об этой школе вскоре узнала бы вся Англия.

Но все эти мечты могли осуществиться лишь при одном условии: Александр О'Коннелл попросил бы моей руки и сердца. Как сделать так, чтобы это произошло, я не имела ни малейшего понятия. У меня не было родителей, которым я могла бы во всем признаться и попросить совета; бабушка была заодно с дедом, от которого я не ожидала ничего хорошего, — так что мне не оставалось ничего другого, как действовать на свой страх и риск, трезво и осторожно, выбросив из головы всякие фантазии.

Я подняла голову и посмотрела на Александра О'Коннелла. Наши взгляды встретились, и я вдруг увидела, что в его взгляде нет ни ненависти, ни презрения, а какое-то странное чувство — не то раздумье, не то жалость. Мне вдруг стало жарко в моем шерстяном платье. «Любит! Он меня любит!» — сказал мне внутренний голос, и я улыбнулась ему. Он вдруг сильно покраснел и резко отвернулся, чтобы посмотреть на каракули Эдварда, а во мне все возликовало от радости.

Глава 5

Пришел ноябрь с его непрерывными дождями и туманами, когда каждый день проходит без солнца и когда уже после обеда приходится зажигать свет; плохой погоде словно аккомпанируют дымящие камины и сквозняки.

Бабушка слегла в постель от приступа подагры, так что я стала чем-то вроде ее адъютанта и сбилась с ног, выполняя многочисленные поручения. К вечеру, добравшись наконец до постели, я валилась от усталости, ни разу не вспомнив об Александре О'Коннелле.

За два дня до праздника Святого Мартина мне наконец удалось вырваться из этого круга обязанностей. Дело в том, что к этому дню были приурочены заботы о фамильном склепе Вернов на деревенском кладбище около церкви: необходимо было собрать опавшую листву, почистить мрамор, ограду, положить цветы на могилы.

Плохая погода мешала сделать это, но вот наконец выдался ясный денек, и мне было поручено привести все в порядок. Постоянное бегание вверх-вниз по лестницам надоест кому угодно, и я с радостью согласилась поехать на деревенское кладбище, потому что находиться под опекой бабушки и Брэдшоу стало для меня почти невыносимо.

Рад был этому и Джимми, которому часто попадало от конюха. Он-то и повез меня в церковь. Ветер разогнал облака, и мне было приятно проехаться по свежему воздуху.

Деревенская церковь, до которой мы добрались через полчаса, представляла собой небольшой храм без каких-либо украшений и четырехугольную колокольню в виде потемневшей от времени башни. Верх ее украшали каменные зубцы и две стоящие одна на другой башенки. В этой церкви я бывала каждое воскресенье и знала в ней каждую щель в стене, каждую почерневшую балку на потолке. Единственным ее украшением был запылившийся от времени трехстворчатый витраж над алтарем.

Кладбище простиралось справа, слева и позади церкви. Его окружала каменная стена выше человеческого роста, которая была разрушена в левом заднем углу. В этом углу и находился фамильный склеп Вернов, который представлял собой купол со стоящими у входа колоннами из черного мрамора. Между колоннами была двустворчатая резная чугунная решетка, закрытая на тяжелый висячий замок. Джимми достал из кармана большой ключ и с трудом повернул его в замке, который с пронзительным скрипом наконец открылся. С таким же скрипом открылись и створки чугунной решетки. Джимми стал смазывать петли маслом, подметать опавшие листья и собирать их в мешок.

На мне была темно-синяя шерстяная юбка и теплая куртка, верх которой и рукава были из замши. Перед тем, как войти в склеп, я постояла снаружи. Ветер обрывал с деревьев последние листья. Они кружились и летели по ветру. Один из них коснулся моей щеки, потом упал на землю. Я вошла в склеп и прошла мимо надгробий из черно-серого мрамора, на которых были выбиты покрытые позолотой имена. На последнем в ряду камне было имя моей матери: Августа Верн и 1798–1821, она прожила двадцать три года. Всего на три года старше меня. Она в моем возрасте уже имела рядом с собой горячо любящего мужа и дочку. Короткая, наполненная радостью и смыслом жизнь. Глядя на этот надгробный камень, я подумала: где же могила моего отца? Видимо, деду удалось разлучить любящих лишь после их смерти.

— Решили поклониться праху героических предков, — услышала я вдруг знакомый мужской голос и увидела стоящего перед входом в склеп Александра О'Коннелла.

— Мистер О'Коннелл, вы меня напугали, — сказала я.

— Простите, мисс Валерия, но это произошло ненамеренно, — ответил он. — Я увидел, что вход в склеп открыт, и решил посмотреть, кто там.

— Что вас привело сюда?

— Вы ведь знаете, что отец моего воспитанника занят написанием истории рода Вернов. Я решил заглянуть сюда, чтобы убедиться в том, что — как говорит сэр Генри — тело каждого, кто принадлежит к роду Вернов, покоится в этом склепе и что генеалогия покоящихся здесь членов рода простирается по крайней мере на триста лет.

«Все, кроме моего отца», — подумала я с горечью и сказала:

— Войдите и убедитесь. Но этот дворец мертвых весьма мрачное место. Когда я была ребенком, то очень боялась, что кто-нибудь из мертвецов откроет гробовую плиту и утащит меня под землю.

Александр О'Коннелл сделал несколько шагов и встал со мною рядом. Он был без шляпы, в табачного цвета пальто и сапогах, на которых были следы грязи. Вероятно, он прошел весь путь от замка до церкви пешком.

— Вы, наверное, чувствуете себя одинокой в огромном, мрачном замке, — сказал он. — Несчастный юноша и трое взрослых — вот все ваше общество. Не представляю, как вы все это выдерживаете?

Его слова глубоко тронули меня, но я не подала виду и, чуть пожав плечами, весело сказала:

— Я живу в своих мечтах, и мне не бывает скучно. В моих фантазиях существует множество друзей, с которыми я веду веселые разговоры.

Мы стояли так близко, что я чувствовала терпкий запах его одеколона.

— Александр, — сказала я и, сняв с руки перчатку, дотронулась до его пальто, сразу почувствовав колючий ворс сукна.

— Валерия! — воскликнул он, и я вдруг очутилась в его объятиях.

В романах я читала, что объятия заканчиваются нежным поцелуем. Поцелуй Александра О'Коннелла был страстным, а объятие по-мужски сильным и грубым. Если бы я могла, то вырвалась бы из его рук, но где-то в глубине души я была рада тому, что произошло: ведь период неуверенности и безразличия закончился.

— Так вы этого хотели, мисс Валерия? — тихо спросил он, оторвав свои губы от моих. — Вы преследуете меня с того самого дня, как я оказался под крышей вашего дома. Знаете ли вы, что я не деревянный паяц, а человек из плоти и крови?

В этих сильных, как тиски, руках я впервые почувствовала себя всего лишь слабой женщиной, но в ту же секунду меня охватил приступ гнева, и я нашла в себе силы оттолкнуть его.

— Как вы смеете вести себя таким образом? — выпалила я. В данную минуту я до глубины души ненавидела Александра О'Коннелла.

Не знаю, чем бы это все кончилось, но мы услышали шаги возвращающегося Джимми.

— Здравствуйте, мистер О'Коннелл, — сказал он. — Хороший нынче денек выдался. Погода словно дожидалась, когда вы придете в гости к священнику. Он мне сказал, что давно вас поджидает.

— Вот как, — сказал учитель, смахнул с рукава пальто воображаемую пылинку и сделал вежливый поклон в мою сторону. — Извините, мне пора. Желаю вам приятно провести время. До свидания, мисс Валерия! Будь здоров, Джимми.

Это его спокойствие, этот наглый взгляд, говорящий, что ничего особенного не случилось, были так возмутительны, что я не задумываясь влепила бы ему пулю в лоб, если бы это было возможно. Взяв себя в руки, я спокойно сказала:

— Желаю и вам хорошо отдохнуть от трудов. Не забывайте только, что вас ждут в замке, и постарайтесь не опаздывать.

Он поклонился мне еще раз и, повернувшись, быстро пошел прочь. Я смотрела ему в спину, шепча про себя, чтобы этот наглец провалился в тартарары.

— Я захватил ведро воды, — сказал Джимми, — и сейчас начну протирать плиты. Наш священник был рад, что нашел партнера для игры в шахматы. Ведь с сэром Генри он в ссоре, а сэр Лайонел Брюстер так стар, что путает фигуры.

Лайонел Брюстер был одним из наших соседей, но так как дед предпочитал жить в полном одиночестве, а с некоторыми из соседей — в том числе и с Брюстером — имел споры относительно границ земельных владений, то о наших соседях слуги знали больше, чем мы, господа.

Я раскладывала цветы и еловые ветви и плохо слушала, что говорит Джимми, — он говорил, как грубо обращается с ним конюх, для которого лошади важнее людей, — но когда он вдруг заговорил об учителе, о котором вот уже два месяца судила и рядила вся прислуга, я навострила уши.

— Кухарка поспорила с камердинером милорда, что учитель не продержится здесь больше месяца. Если она проиграет, то будет жарить ему бараньи котлеты…

Джимми замолчал, вероятно ожидая, что я поддержу разговор, но я молчала, словно набрав в рот воды, потому что у мисс Брэдшоу было полно осведомителей среди прислуги и мои слова наверняка дошли бы до бабушки.

Я положила ветку на плиту с именем моей матери и подумала: где может находиться ее портрет? Портрет ее сестры Сары, матери Эдварда, находился в кабинете деда. Вероятно, тогда же был написан и портрет младшей дочери, которая, по словам бабушки, была гораздо красивее своей сестры. У меня был только медальон с ее изображением, но мне, конечно, хотелось увидеть ее лицо более крупным планом. Я решила постараться разыскать его: если он написан, то, значит, хранится в какой-нибудь заброшенной комнате замка.

Я уже разложила все ветви по плитам. Джимми тоже заканчивал свою работу, и я сказала ему, что буду ждать его в бричке, предупредив, чтобы он запер на замок решетку.

После сумрака склепа мне пришлось прикрыть рукой глаза от яркого солнца. Холодный свежий ветер гнал по голубому небу белые с чернотой внизу облака, опавшие листья кружились в хороводе между могил, и мне вдруг почему-то стало весело, хотя в таком месте, как это, не принято радоваться.

Кружение желтых листьев напомнило мне модный танец, о котором писали в дамском журнале. Этот танец назывался вальс. Мужчина во время танца держал в одной руке руку женщины, а другую руку клал на ее талию, так что получалось что-то вроде объятия. Это-то и возмутило мою бабушку. «Женщина в объятиях чужого мужчины! Какое бесстыдство!» — сердилась она.

Я вспомнила объятие Александра О'Коннелла и подумала, что он совсем не похож на безупречного героя прочитанных мною романов. «Неужели он всего лишь бесчестный соблазнитель?» — подумала я и посмотрела на домик священника. Мне легко было пойти и, вызвав его, потребовать объяснений, но я не сделала этого, — пришел Джимми, и бричка тронулась в путь. Вскоре я увидела вдали башню и приземистое здание замка, и иллюзия свободы, которой я жила эти несколько часов, совершенно исчезла.

Глава 6

— Представь себе, Валерия, — говорила мне бабушка, спускаясь по лестнице и опираясь на мою руку, — наша королева обручилась со своим кузеном, принцем Альбертом Саксен-Кобург-Готским.

Эта новость, которую мы узнали из газет, присланных по почте вместе с письмами и книгами из библиотеки, взбудоражила весь замок — даже слуги говорили только о помолвке королевы. Именно эта новость заставила бабушку покинуть постель и спуститься в столовую.

— Выходит замуж за какого-то немчуру, — ворчал дед, — как будто она не могла найти себе мужа среди молодых отпрысков старинных английских родов. Я всегда говорил, что от женщины на троне не жди ничего хорошего.

— Как ты можешь так говорить, Уильям, — возразила бабушка, которая противоречила ему чрезвычайно редко и лишь в тех случаях, когда считала себя задетой за живое. — Леди Норли пишет мне, что королева без ума от этого красивого молодого человека, который ее тоже очень любит. Теперь они обвенчаются, а затем, глядишь, появится и наследник трона. Между прочим, свадьба состоится в феврале.

«Еще одно торжество, на которое меня не пригласят», — подумала я. Мне стало нестерпимо скучно слушать нудный разговор сэра Генри и деда о политических последствиях этого брака.

Как странно, что королева Виктория влюбилась в своего немецкого кузена как раз тогда, когда влюбилась и я. Разве это не доказывало, что между мной и ею есть какая-то мистическая связь? Во всяком случае, это известие придавало мне больше уверенности в себе.

— Валерия! Опять ты витаешь в облаках, — услышала я голос бабушки, — и не слышишь, что я тебе говорю. Поди принеси мою кашемировую шаль, мне холодно.

— Сейчас, бабушка, — сказала я, поставила чашку на блюдце и вышла из столовой.

На выдвижной доске бюро лежало письмо леди Норли, и я не смогла удержаться от искушения пробежать его глазами, потому что увидела среди строчек свое имя и имя моей матери. Вот что писала ближайшая подруга моей бабушки:

«…Валерия, как мне известно, сверстница королевы. Пришло время и ей подумать о том, чтобы найти себе достойного избранника. Я уже писала тебе, что с радостью приму ее в своем доме, тем более что обязана это сделать в память об Августе, ее матери. Она так похожа на свою красавицу-мать и имеет такое хорошее приданое, что найдет себе мужа без труда. Да что я говорю, все лондонские денди будут на коленях просить ее руки. Что же касается того старого скандала, то о нем все давным-давно забыли. В конце концов, во всем виноват сэр Уильям, который даже не пожелал принять Джорджа Друффа. Что же здесь такого, если его дочь приняла молодого человека в своей спальне чуть раньше, чем это принято. Ведь потом они обвенчались…»

Мне показалось, что по коридору кто-то идет. Я положила письмо, взяла со спинки кресла шаль и поспешила к двери. Так и есть — у двери стояла мисс Брэдшоу. Мне так хотелось дочитать это письмо, что я предприняла безнадежную попытку перепоручить доставку шали ей.

— Отнесите эту шаль в гостиную, Брэдшоу, — сказала я возможно более убедительно, точно хотела загипнотизировать эту старую ведьму.

Мисс Брэдшоу, как всегда, посмотрев поверх моей головы, сказала своим скрипучим голосом:

— У меня хватает своих дел, мисс Валерия. Насколько я понимаю, это поручено вам, значит, и исполнить поручение вы должны сами.

Ничего не поделаешь! Как ни хотелось мне дочитать письмо, пришлось уходить. Я была уверена, что Брэдшоу знакома с его содержанием. Приглашение леди Норли было очень заманчиво, но дед, конечно, не согласится отпустить меня в Лондон. Я подивилась тому, как странно совпала моя влюбленность в Александра О'Коннелла с тем новым, что я узнала о своей матери. Оказывается, она была совсем не робкого десятка, если решилась на такое дело. Как жаль, что я не могу посоветоваться с ней! Я была бесконечно признательна леди Норли за то, что она считала меня очень похожей на мать.

Я накинула шаль бабушке на плечи и села опять за стол, чтобы допить уже остывший чай. Мне очень хотелось скрыться от всех в своей комнате и привести в порядок противоречивые мысли, которые роились у меня в голове. Но об этом нельзя было и думать: до ужина у меня была масса дел по хозяйству.

За ужином я, как всегда, сидела напротив Александра О'Коннелла, который сегодня был как-то особенно серьезен и, мне показалось, даже мрачен. На вопрос деда, как идут дела, он ответил с предельной ясностью:

— Ваш внук делает то, что он может, милорд. Но смею заметить, осмыслить символическое значение букв он просто не в состоянии. Для него они лишь соединение каких-то линий, своего рода картинки.

— Ваша задача научить его этому, мистер О'Коннелл, — резко сказал лорд Уильям. — Если она вам не по плечу, то вам надо уйти. Понятно?

Я с интересом ждала, что ответит учитель.

— Не в моих правилах бросать дело, которое я начал, — ответил он тоже довольно резко.

Дед буркнул в ответ что-то неразборчивое, и вскоре между ним и сэром Генри завязался спор о политике кабинета лорда Мельбурна и о том, как на эту политику повлияет предстоящий брак королевы. После ужина дед и сэр Генри перешли в библиотеку, чтобы продолжить свой спор за рюмкой доброго старого портвейна. Александр О'Коннелл, встав из-за стола, вежливо поклонился бабушке, слегка кивнул мне и ушел к себе.

— Какой сумасшедший день сегодня! — вздохнула бабушка. — Поди скажи на кухне, чтобы мне приготовили мой отвар, Валерия. Попроси Брэдшоу, чтобы она проследила за этим и принесла его мне в спальню.

Отвар этот приготовлялся из каких-то трав, и тайна его приготовления была известна лишь кухарке да Брэдшоу. Я однажды попробовала его и с тех пор зареклась этого никогда не делать — такой горькой и противной была эта жидкость.

Брэдшоу, конечно, сказала, чтобы я сама несла бабушке отвар. Я пошла на кухню. Кухарка попросила меня посидеть и подождать, когда отвар немного остынет. Потом я взяла стакан с отваром и пошла к бабушке в спальню. Там уже была Брэдшоу, которая согревала бабушкину постель, кладя в нее завернутые в тряпки горячие кирпичи. Бабушка взяла у меня стакан с отваром и сделала несколько маленьких глотков.

Обычно я читала бабушке перед сном главу из Библии, но сегодня она отпустила меня, сказав, что очень устала. Я поцеловала ее в сухую, как пергамент, щеку и с такой скоростью выбежала из бабушкиной спальни, что моя юбка застряла в двери: поэтому я задержалась, вытаскивая конец юбки. Скрипучий голос Брэдшоу привлек мое внимание, и я прильнула ухом к двери.

— Леди Норли пишет в письме, которое вы дали мне прочитать, что о старом скандале все давно забыли.

— Со стороны так оно, наверное, и есть, но я до сих пор никак не могу опомниться. Моя дочь в постели с мужчиной! Разумеется, Уильям выделил ей лишь часть приданого, когда этот Друфф все-таки обвенчался с ней. Они поселились в каком-то маленьком домике и даже не смогли нанять гувернантку для своей дочери.

— Что было, то прошло, миледи!

— Валерия так похожа на свою мать, что я боюсь, как бы все не повторилось вновь. Вот почему я согласна с Уильямом, что ее ни в коем случае нельзя отпускать в Лондон. Пусть она остается здесь под нашим строгим присмотром. Но и здесь мне нет покоя, потому что она как кошка влюблена в этого учителя!

— Пейте отвар, миледи, и забудьте, хотя бы на время, все неприятности!

— Ах, Брэдшоу, как я рада, что ты меня понимаешь!

У меня затекла шея, но я ни за что на свете не оторвала бы ухо от двери: а вдруг узнаю что-нибудь еще о самом для меня важном?

— Не надо расстраиваться, миледи, — продолжала лить свой скрипучий елей Брэдшоу. — Мисс Валерия всего лишь невоспитанная девчонка. Если обходиться с ней пожестче, она приучится к дисциплине и порядку и уже не будет доставлять вам неприятности.

Если бы вы знали, как мне хотелось, услышав все это, открыть дверь и сказать им, что я о них думаю. Если моя сверстница, королева, выходит замуж по любви, то я не позволю обращаться с собой, как с сопливой девчонкой, которую можно даже выпороть!

Сняв туфли, я пошла босиком до лестницы.


Закрыв дверь своей комнаты, я дала наконец выход кипевшему во мне раздражению. Относиться ко мне как к вещи, которую можно поставить здесь или там или даже забросить на чердак, — нет, это уж слишком! Я должна доказать им, что я взрослый и свободный человек, который поступает так, как считает нужным.

Я вспомнила вдруг тот утренний, страстный поцелуй на кладбище. Ведь страсть — это спутница любви, — так, кажется, пишут в романах? Но что мне романы, когда моя мать впустила к себе в комнату мужчину! Это ли не доказательство страсти!

Здесь я остановилась, потому что не знала, что могут делать мужчина и женщина, лежа в одной постели. Наверное, они сначала целуются, но почему после этого бывают дети и почему мужчина, если он, конечно, не подлец и не коварный соблазнитель, обязан жениться, — этого я не понимала.

Мне почему-то казалось, что Александр О'Коннелл не может быть ни подлецом, ни соблазнителем. Значит, я тоже могла бы… Я не закончила свою мысль, потому что она мне показалась несерьезной. Однако эта мысль вернулась вновь, и я сказала себе: почему нет? Кого мне бояться? Бабушки, деда, сэра Генри? Что меня ждет, если я буду послушной? Брак, подобный тому, который соединил тетю Сару с сэром Генри? Не знаю, была ли она счастлива в этом браке, но я бы ни за что не вышла замуж за сэра Генри. Но ведь дед, быть может, найдет для меня человека в тысячу раз неприятнее и скучнее, чем сэр Генри!

Мне вдруг почему-то стало весело. Я села перед зеркалом, распустила волосы и стала их расчесывать. Обычно Брэдшоу подстригала их в начале года, но сейчас они спускались ниже плеч. Мне казалось, что с распущенными по плечам волосами я очень красива.

Я расчесывала волосы и думала: «Когда в доме все стихнет, когда не будут спать одни только мыши, я…»

Глава 7

Я осторожно постучала в дверь комнаты, и она почти тотчас же открылась.

— Мисс Валерия! Что-то случилось с Эдвардом? — удивленно и озабоченно спросил Александр О'Коннелл и, выглянув, посмотрел, есть ли еще кто-нибудь в коридоре. Потом пропустил меня в комнату и закрыл дверь.

— Ничего не случилось, просто мне надо поговорить с вами, — ответила я, чувствуя на себе его пристальный взгляд.

На столе горела свеча и лежал лист бумаги, на котором было написано несколько строк, — очевидно, он писал кому-то письмо. Здесь же стояли фляжка и серебряный стаканчик. Только теперь я сообразила, что кисловато-горький запах, который я сразу же почувствовала, войдя в комнату, — это запах виски. Александр О'Коннелл был в белой с открытым воротом рубашке, черных брюках и домашних туфлях.

— Мне кажется, вы выбрали для разговора не очень подходящее время, мисс Валерия, — сказал он. — Через несколько минут наступит полночь.

— Разумеется, я знаю, который сейчас час, — ответила я, — но поскольку вы не спите, мы могли бы поговорить. — И я замолчала, потому что мне нечего было больше сказать.

Он протянул руку и, взяв меня за подбородок, посмотрел прямо в глаза.

— Хотелось бы мне знать, что ты из себя представляешь? — сказал он, и я не знала, радоваться мне или бояться этому переходу с «вы» на «ты». — Глупа ты или умна? Бес ты или ангел? Понимаешь ли ты, что делаешь, или тебе это безразлично? Почему преследуешь меня? Что вам от меня нужно, мисс Валерия?

Эти вопросы еще ускорили тот вихрь мыслей, который кружил в моей голове. Конечно, у меня не было на них ответа, и я почувствовала, что меня покидает та уверенность, с которой я шла сюда. Словно догадавшись об этом, он как-то криво и недобро усмехнулся.

— Вам так наскучило ваше одиночество, мадемуазель, — сказал он, — что вы решили развлечься со мной? В таком случае, я могу отбросить ненужные колебания, не так ли?

Странно, что тогда до меня не дошел простой и ясный смысл этой фразы. Впрочем, мне уже было не до размышлений, потому что горячий, страстный поцелуй обжег мои губы. Я почувствовала, как его правая рука обнимает меня за талию, а левая теребит мои волосы. Мне было так хорошо, что я прижалась к нему.

— Так ты, значит, на меня больше не сердишься, — сказал он, целуя мои полуопущенные веки.

Я поняла, что он говорит о нашей утренней встрече на кладбище. Эта мысль мгновенно погасла, потому что от его объятий у меня начала кружиться голова и я не ощущала сейчас ничего, кроме сильных рук и горячего мужского тела.

— Ах, Александр! — прошептала я имя, которое так часто произносила во сне.

— Ты восхитительна, моя прекрасная ведьмочка, — говорил он, покрывая мое лицо поцелуями. — Я умирал здесь от скуки, и вдруг судьба делает мне такой дорогой подарок!

Я не заметила, как он развязал пояс моего темно-коричневого фланелевого халата и как я осталась в одной ночной рубашке.

— Теперь ты похожа на монахиню! — воскликнул он восхищенно и страстно поцеловал меня в губы. — Монахиню с чувственным ртом и глазами куртизанки. Сейчас ты узнаешь, что такое любовь, ты станешь опытной и разумной.

Я плохо соображала, что он говорит, потому что кровь стучала у меня в висках, от его поцелуев меня бросало то в жар, то в холод. Когда он развязал шнурок рубашки и стал гладить мою грудь, а потом наклонился и начал целовать ее, в это мгновение свет померк в моих глазах и единственной мыслью, промелькнувшей у меня в голове, была та, что, наверное, такие же чувства испытывала моя мать и что ради этого можно пожертвовать даже жизнью. Сейчас мне хотелось только одного: чтобы этот красивый молодой человек с крепкими мускулами и загорелым телом, виднеющимся в прорезях рубашки, гладил мое тело, целовал его, мял, как воск, в своих руках, чтобы страстное желание, которое, как пожар, бушевало в моей крови, наконец погасло.

— Послушай, Валерия, — услышала я его страстный шепот, — если ты сейчас же не уйдешь, я не ручаюсь за себя.

— Ни за что! — так же страстно прошептала я. — Я хочу быть все время с тобой!

— Я схожу от тебя с ума, Валерия! — шептал он. — Ты покорила меня сразу, как я тебя увидел. Никогда еще я так не желал ни одной женщины!

Он взял меня на руки и отнес на кровать. Развязав шнурки на запястьях рубашки, он снял ее с меня. Я отвернулась и закрылась руками, но он повернул меня к себе и отнял мои руки.

— Я хочу тебя видеть, — сказал он, — ты так прекрасна…

Он быстро разделся. Я с восхищением смотрела на его нагое тело, и страстное желание обнять его и прижаться к нему было сильнее моего разума.

Он лег со мной рядом, и его горячие руки коснулись моих грудей, потом бедер… Мне было стыдно и хорошо. Все мое тело дрожало от желания, и я чувствовала, как эта дрожь передалась и ему.

Александр лег на меня и поцеловал. На этот раз его поцелуй был совсем особенный: я чувствовала, как его язык вторгся в мой рот. В тот же миг я почувствовала, как что-то твердое и горячее пытается вторгнуться между моими бедрами. Не знаю почему, я вдруг всхлипнула, и слезы потекли у меня по щекам.

Александр вдруг словно окаменел, а я в каком-то страстном порыве обвила его своими ногами, и вдруг острая, жгучая боль пронзила меня. Я закричала от этой сжигающей все мое тело боли. Затем мягкая, точно бархат, тьма окутала мое сознание, и я с наслаждением погрузилась в нее.

Глава 8

— Послушай, Валерия! Тебе пора уходить!

Эти слова разбудили меня. Я открыла глаза и вдруг поняла, что я лежу не в своей постели, что это не моя комната.

— Да проснись же наконец! — говорил Александр О'Коннелл, тряся меня за голое плечо.

Он сидел на краю кровати уже в рубашке и брюках. Его каштановые, темно-золотые волосы были в беспорядке, темно-голубые, как небо в грозу, глаза смотрели озабоченно.

В одно мгновение я вспомнила все, что было этой ночью, и рассмеялась от счастья.

— Я люблю тебя, Александр! — сказала я.

— Поскорее одевайся и иди к себе. Тебе нельзя здесь долго оставаться, — сказал он.

Я села и, протянув руку, нежно погладила его по лицу. «Как чудесно, — думала я, — что у меня есть человек, которого я люблю».

— Послушай, Александр, когда мы с тобой поженимся? — весело спросила я.

— Поженимся?!

Я почувствовала, что ему с трудом удалось произнести это слово.

— Конечно, — сказала я. — Каждый джентльмен обязан жениться на женщине, если он провел с ней ночь, как ты со мной.

Лицо Александра вдруг исказила гримаса, и он грубо расхохотался.

— Какие глупые идеи посещают иногда головы прекрасных женщин, — сказал он, кончив смеяться. — Спустись на землю, красавица. Ты искала приключений и получила удовольствие. Ни о каком браке не может быть и речи.

— Приключений? — повторила я, совершенно ошеломленная тем, что он этим словом называет проведенную со мною ночь. — Как ты можешь так говорить, Александр! Ведь я пришла к тебе потому, что люблю тебя. Ты показался мне таким гордым и недоступным, что я решила сама прийти к тебе. Если ты меня не любишь, то как же ты мог… — Тут мой взгляд упал на смятые простыни, краска стыда залила мое лицо, и я натянула на себя одеяло, пытаясь прикрыть свое нагое тело.

— Как плохо ты знаешь мужчин, дорогая! — сказал он так сухо и холодно, что у меня сжалось сердце. — Ведь я уже говорил тебе, что я не деревянный паяц. Ты прекрасна, твое тело, как античная статуя, и я был бы круглым дураком, если бы не взял то, что ты мне отдала сама. А теперь поскорее одевайся и иди к себе, пока слуги не спустились вниз.

Плохо сознавая, что делаю, я надела рубашку, встала с постели и, подняв с пола свой халат, стала надевать его. Мой взгляд упал на письмо, по-прежнему лежавшее на столе, и я пробежала глазами несколько строк:

«…обо мне, пожалуйста, не беспокойся. О моем расследовании пока никто не догадывается. Я подружился с местным священником и благодаря ему пришел к выводу, что справедливость скоро восторжествует: маркизу Кардуфф недолго осталось наслаждаться своим богатством. Можешь быть уверена, моя милая, что я ув…»

Итак, это письмо было адресовано женщине. Отчаяние охватило меня, потому что только теперь я поняла, что наделала.

— Ты прогоняешь меня? — Я понимала, что унизительно задавать этот вопрос, но не могла иначе.

— Конечно, — сказал он, избегая смотреть мне в глаза. — Я не вижу никакой своей вины в том, что случилось. Вам не так уж мало лет, мисс Валерия, чтобы вы не знали, чем все это могло кончиться. Кто знает, быть может, впоследствии вы будете мне даже благодарны. По крайней мере, вам удалось познать, что такое страсть.

«Он стремится поскорее выпроводить меня, потому что не хочет, чтобы меня нашли у него. Ведь он, оказывается, шпионит за дедом и наверняка собирается шантажировать его. Именно так надо понимать фразу о богатстве из его письма».

Не знаю, где я нашла силы, чтобы дойти до двери. Все мои розовые мечты были жестоко растоптаны, и при этом оказывалось, что во всем виновата я сама, потому что нет ничего более безумного, чем броситься мужчине на шею.

— Мне так тяжело, Валерия, — сказал он, когда провожал меня до порога комнаты. — Мне так хотелось бы, чтобы ничего этого не было.

«Жалкие слова, их даже нельзя считать извинением», — думала я, идя по темному коридору второго этажа, где были комнаты слуг. Я повернула направо и стала спускаться по покрытой ковром деревянной лестнице. Мне оставалось пройти только несколько ступеней, как у меня подвернулась нога, и я загремела вниз.

Из комнаты, находившейся в нескольких шагах от лестницы, выскочил сэр Генри и, увидев меня, замер, точно перед ним было привидение.

— Валерия! — воскликнул он.

Я бы, наверное, рассмеялась, видя это удивленное лицо, эту ермолку с кисточкой на голове, этот шелковый зеленый халат, если бы не боль в лодыжке и не ужас, который охватил меня.

— Валерия! — повторил он уже совсем тихо, и я поняла, что он заметил мои опухшие от поцелуев губы.

Дальше я помню, как он, схватив меня за руку, потащил за собой. Открыв дверь какой-то комнаты, он рывком толкнул меня вперед, и я упала посреди комнаты на колени.

— Полюбуйтесь, лорд Уильям, на эту юную потаскушку, — сказал он, и я увидела перед собой деда в халате и ночных туфлях.

Дед сделал несколько шагов и, схватив меня за волосы, посмотрел мне в лицо.

— Отвечай, сучка, где ты шлялась! — прошипел он.

Я смотрела снизу вверх на искаженное злобой лицо деда, ставшее из пергаментного малиновым, и меня вдруг охватил такой страх, что я почти забыла про боль.

— Отвечай, где ты была! — закричал он. — Где и с кем ты была? Будешь мне отвечать или нет?

Я, конечно, молчала, хотя в моей душе не было ничего, кроме ужаса и отчаяния. Он отпустил мои волосы, и я закрыла лицо руками.

Я слышала, как дед открыл дверцы шкафа и, достав что-то оттуда, снова подошел ко мне. Жгучая боль, как кинжал, пронзила мое тело. Я закричала и кричала уже не переставая, потому что удары плетью градом сыпались на мои плечи.

Я обхватила себя руками и сжала зубы. «Поскорее бы умереть!» — повторяла я про себя десятки раз.

— Ради Бога, перестаньте! — услышала я словно бы очень издалека голос сэра Генри. — Вы забьете ее до смерти.

Как хорошо умереть и встретиться там, на небе, со своей дорогой мамой! Она обнимет и приласкает свое бедное, измученное дитя, и я наконец узнаю, что такое настоящая любовь и нежность…


— Вам нельзя двигаться, мисс Валерия! Вы должны лежать все время на животе. Постепенно раны заживут благодаря мази из трав. — Этот скрипучий голос не спутаешь ни с кем. Конечно, это Брэдшоу.

— Расскажите, что со мной было? — прошептала я и не узнала своего голоса, слабого и хриплого.

Итак, я осталась в живых, хотя, возможно, мне лучше было бы умереть. Но, может быть, страдают и мертвые?

Прикосновения Лили Брэдшоу к моей спине обжигали как пламя, но мазь приносила моей истерзанной коже прохладу и успокоение.

— Ваша бедная бабушка, — сказала Брэдшоу, не отвечая на мой вопрос, — слегла с той самой ночи, и вот уже три дня не встает с постели. Милорда можно понять, мисс Валерия. Его гнев и возмущение были так велики, что он обезумел от ярости.

Разумеется, Лили Брэдшоу воспринимала все случившееся как вполне заслуженное наказание. Я от нее и не ждала ничего другого.

— Ведь это же светопреставление, когда благородная леди оказывается в постели какого-то учителишки. Негодяй должен считать за счастье, что его выгнали из дома, а не отрубили голову, как поступали с такими людьми двести лет назад.

Я нисколько не обрадовалась тому, что Александр О'Коннелл тоже был наказан. Разве его наказание можно было сравнить с моим?

— На простыне были пятна крови, — продолжала Брэдшоу. — И всем стало ясно, что яблочко от яблони недалеко падает. Это гены, и ничего тут не поделаешь!

Я старалась, чтобы эти гадкие слова, сказанные противным голосом, прошли мимо моего сознания. В конце концов, какое мне дело до того, что думает обо всем этом горничная моей бабушки? Мне есть над чем задуматься. Например, как мне жить в этом замке дальше?

— Милорд, между прочим, отказался вызывать к вам врача, — продолжала Брэдшоу. — Если бы не бабушка и сэр Генри, вы бы лежали на кладбище, мисс Валерия. Возблагодарите Бога и их за то, что вы живы.

Я должна быть благодарна человеку, который не пошевелил пальцем, чтобы прекратить истязание женщины. Я горько усмехнулась.

— Придется еще немного потерпеть, — сказала Брэдшоу, которая мою гримасу сочла за выражение боли от ее прикосновения. — Денька через два открытые раны заживут, и вы сможете лежать на спине, мисс Валерия.

Я подумала, какие интересные повороты делает иногда жизнь. Вот я, например, осталась в живых, хотя мой дедушка, лорд Уильям, пришедший в ярость от мысли, что я сделала то же, что и моя мать, хотел меня убить.

Брэдшоу закончила втирать мазь, и я снова погрузилась в сон.

Глава 9

Когда я встала наконец с постели, шла уже вторая неделя декабря. Я опять заняла свое место за столом, хотя мне совсем не хотелось есть. Сэр Генри пододвигал мне тарелку, на которой лежал кусок яичницы с беконом, говоря:

— Вы ничего не едите, Валерия. Вы так похудели, что скоро будете как тень. Неужели вы не видите этого в зеркале?

Проглотив два-три кусочка, я отодвигала тарелку. Интересно, что дед избегал сидеть со мной за одним столом. Конечно, я смотрела на себя в зеркало, но то, что я там видела, лишний раз убеждало меня, как сильно я изменилась: вместо легкомысленной, глупой девушки на меня смотрела молодая женщина с грустным худым лицом, которая, по-видимому, разучилась улыбаться.

— Может быть, вы больны? — спрашивал сэр Генри.

— Нет, — отвечала я, — просто у меня нет аппетита.

— Кто плохо питается, — авторитетно заверял сэр Генри, — тот может заболеть. Если же вы опять заболеете, кто будет заниматься с Эдвардом, который ждет не дождется, когда вы к нему вернетесь?

Бедный Эдвард спрашивал, конечно, не только обо мне, но и об Александре О'Коннелле. Он был единственным, кто мог себе это позволить, потому что его имя было запрещено произносить. «Вероятно, — думала я, — так бывало и во время других скандальных происшествий в семействе Вернов. Очевидно, мое имя тоже было бы предано проклятию, если бы я умерла».

Сэр Генри в последнее время очень старался показать свое сочувствие. Например, он сумел убедить бабушку, что мне надо обязательно сшить новое платье к Рождеству. Была приглашена портниха, которая сняла с меня мерки. Сэр Генри несколько раз говорил мне, что все в конце концов уладится. Я благодарила его, он кивал мне в ответ головой и улыбался, и я вдруг впервые заметила, как похожа его улыбка на улыбку Эдварда. Но я не принимала все эти знаки внимания всерьез, потому что знала: ему нужна нянька для Эдварда.

Когда я впервые после болезни вошла в его комнату, Эдвард сидел, как всегда, на полу и играл в своих солдатиков. Увидев меня, он вскочил и, закричав «Вэл пришла!», бросился ко мне, не обращая внимания на деревянные фигурки. Он повис у меня на шее, потом схватил меня за руки, и мы закружились по комнате в каком-то диком танце.

Сегодня повторилось то же самое, с той лишь разницей, что в последние дни я заметила за ним желание потискать меня. Конечно, мне это было неприятно, и я попросила его оставить меня в покое.

— Эдвард не может, — сказал он. Потом помолчал, выдвинув вперед нижнюю губу, и закончил: — Он тебя любит.

— Я тоже тебя люблю, Эдвард, — сказала я. — А теперь садись за парту и давай писать буквы. Ты ведь это уже умеешь, да?

— Это я буду рисовать с Александром! — сердито ответил мне Эдвард.

— Александра больше нет! — Я отрезала путь к отступлению. — Нам придется обходиться без него. Ты ведь уже большой мальчик и справишься с этим сам.

— Не справлюсь!

«Попробуем поискать какой-то обходной путь, чтобы одолеть его упрямство», — подумала я.

— Когда он вернется, ты покажешь ему, как хорошо учился без него…

Эдвард наморщил лоб, пытаясь выразить свою мысль.

— Эдвард, надо писать, — сказал он наконец, и я облегченно вздохнула.

Как и Эдвард, я, конечно, не могла забыть Александра О'Коннелла. Разум говорил мне, что он гнусный соблазнитель и негодяй, а сердце говорило, что я по-прежнему люблю его и вряд ли смогу забыть, что я ввела в искушение молодого человека, который, естественно, не смог справиться с собой, и что, наконец, если бы я пробиралась в свою комнату осторожно, как кошка, то и дедова плеть не прошлась бы по моей спине, — короче, я ясно видела собственную вину и свою величайшую глупость.

Следя за тем, как Эдвард выводит пером на листе бумаги каракули, я вспомнила горящую свечу, бегущие по листку бумаги строчки и среди них два слова «моя милая». Меня мало волновало то место, где говорилось о богатстве деда, но я была бы очень рада узнать, кто эта женщина.

Потом я вспомнила, как я гордилась тем, что родилась с королевой в один и тот же день, и мне стало невыносимо грустно от того, что я придавала такое огромное значение совершенно случайному факту. Впрочем, не будь у меня этой иллюзии, мне вряд ли удалось бы вынести скуку жизни в замке Кардуфф. Теперь я должна была жить без иллюзий и ждать, когда деду заблагорассудится найти мне мужа.

— Не могу больше! — завопил вдруг Эдвард и, размахнувшись, бросил перо в стену перед собой. Он опустил низко голову, и я заметила, что из правого уголка рта у него течет слюна. Я погладила его по голове.

— Отдохни, Эдвард. Сейчас Питерс принесет тебе чашку горячего шоколада, а потом ты поиграешь в солдатики, хорошо?

У него вдруг затряслись руки, и я поняла, что надо бежать за Питерсом. Когда мы вернулись, он уже катался по полу и кричал. После отъезда Александра О'Коннелла припадки повторялись все чаще и становились все более продолжительными, но сэр Генри наотрез отказывался пригласить доктора Бэнкхёрста.

Мы с трудом уложили его в постель, и я, дрожа всем телом, опять вернулась в классную комнату. Подойдя к окну, я вдруг почувствовала, как хрустнуло перо под моей ногой.

Я стояла у окна и думала: дед, возможно, радуется тому, что такая грешница, как я, должна ухаживать за слабоумным молодым человеком и выполнять все его желания. Может быть, в его намерения входит свести и меня с ума. Нет, только не это! Надо будет серьезно поговорить с сэром Генри — ведь он стал ко мне очень хорошо относиться — и попросить его, чтобы Эдвард находился под постоянным наблюдением врачей. Как жаль, что я не могу это сделать уже сегодня: сэр Генри уехал по своим делам в Лондон.


Тянулись один за другим безрадостные дни. Встав с постели и одевшись, я должна была напрячь всю свою волю, чтобы спокойно выслушивать язвительные замечания, грубые приказания и терпеливо сносить постоянный гнет. Как ни странно, это помогало мне держаться днем.

Но как же невыносимы были для меня ночи! Я часами лежала, глядя в темноту, и слезы текли по моим щекам, когда передо мной вставали картины моего счастья и моих мучений. И душой и телом стремилась я к своему любимому, который был для меня безвозвратно потерян. Зажили нанесенные плетью раны, но та, что была нанесена в самое сердце, кровоточила, — тот, кто мог ее залечить, был очень далеко. Оставалось только ждать, когда время сотрет в моей памяти его черты, его чудный голос, его темно-синие, как небо в грозу, глаза.

Но вотнаступало утро. Я вставала с постели и сейчас же чувствовала прилив тошноты. Поборов его, я одевалась, кое-как заплетала косу и уже собиралась идти по своим делам, как вдруг чувствовала, что меня снова тошнит, и едва успевала добежать до таза. Другим симптомом моей, как я думала, болезни были моменты, когда я ни с того ни с сего начинала обливаться потом.

Я была настолько наивной, что мне и в голову не приходило поискать истинную причину моей «болезни». И вот однажды утром я неожиданно вспомнила о работавшей на кухне молоденькой посудомойке Бесси, которая забеременела от одного из помощников конюха. Ее тоже ужасно тошнило, и я помню, как Брэдшоу говорила, что это Бог наказывает ее, потому что она совершила ужасный грех.

Я вдруг поняла, что жду ребенка. Ребенка от Александра О'Коннелла. От кого же еще? И что будет, если об этом узнает мой дед, лорд Уильям?

В это утро я ясно осознала, что мне надо скрывать мою беременность решительно от всех, как от господ, так и от слуг. Ведь о том, что со мной случилось, знала каждая поломойка, и догадайся кто-нибудь из слуг, сплетня скоро дошла бы до ушей деда, потому что слуги любят сплетничать о своих господах.

Меня, как всегда, стошнило, и я, открыв окно — на улице шел проливной дождь, — выплеснула содержимое таза на траву перед домом. За завтраком я выпила чашку чая и съела кусок сладкого пирога — такое сочетание нравилось моему желудку, и он вел себя вполне пристойно. Потом мне надо было идти к бабушке, которая не вышла сегодня к завтраку.

Она сидела на постели, подперев спину подушками, и читала письмо, которое тотчас спрятала под одеяло, увидев меня.

— Наконец-то ты пришла, Валерия. Садись за мое бюро и, пожалуйста, проверь мои расчеты по хозяйству. Не понимаю, зачем надо столько перца, чтобы приготовить жаркое? И почему надо столько свечей для классной комнаты? Неужели там даже днем горит свет?..

Одно лишь упоминание о мясе вызвало у меня тошноту, но, к счастью, все обошлось. Я не очень спешила с арифметическими выкладками, стараясь как можно дольше оттянуть тот момент, когда мне надо будет идти на кухню, где предстоял неприятный разговор с кухаркой, которая будет, конечно, возмущена этими урезываниями. Но больше всего мне не хотелось идти в спальню Эдварда и видеть, как Питерс будет освобождать его от ремней.

Я вдруг задумалась, и в моем воображении возник маленький мальчик с лучистыми голубыми глазами и вьющимися темно-золотистыми волосами. Сын Александра — единственная теперь память о нем! И слезы навернулись мне на глаза.

Глава 10

На следующий день выпал снег. Хлопья закружились в воздухе и вскоре покрыли все белой пеленой. Никто не был так рад этому незначительному событию, как Эдвард. Открыв окно, я собрала с карниза немного снега, и у меня получился снежок, который я потом бросила в горящий камин. Там он почти мгновенно растаял. Увидев это, Эдвард долго и громко смеялся.

На другой день Эдвард заставил меня опять бросить снежок в камин, и вскоре мне это ужасно надоело, потому что повторялось каждый день. И вот однажды, держа в руке снежок, я встретила в коридоре сэра Генри. Я поздоровалась с ним и приветливо улыбнулась.

— Мне кажется, ты чувствуешь себя гораздо лучше? — спросил он, тоже улыбаясь и беря мою мокрую руку в свою. — Я вижу, на щеках опять появился румянец. Очень рад этому. Мне хочется поблагодарить тебя за привязанность, которую ты питаешь к Эдварду.

Я ответила, что мне приятно слышать его похвалу, а сама пыталась понять, куда это он клонит?

— Снег! — завопил Эдвард, когда мы с сэром Генри вошли в классную комнату, не обращая внимания на отца. — Эдвард хочет снег!

— Ты получишь столько снега, сколько захочешь, — сказал сэр Генри, — но сейчас я вынужден забрать у тебя Валерию. Нам надо поговорить с ней об одном очень важном деле.

Конечно, до его сознания дошло только то, что я ухожу, поэтому в классной комнате раздался дикий рев, едва сэр Генри закрыл за нами дверь. Мне казалось, что у меня есть прекрасная возможность обратить внимание сэра Генри на состояние, в котором находится его сын, и я немного смущенно начала:

— Мне тоже надо с вами поговорить, дядя Генри. Ведь Эдвард…

— Конечно, конечно. Но сначала пройдем в библиотеку, где нас ждет твой дедушка.

У меня внутри что-то оборвалось, едва я это услышала, и сэр Генри добавил, очевидно догадавшись о моем настроении:

— Ничего страшного. Обсудим некоторые семейные дела. Если ты будешь послушной, то о твоей ошибке быстро забудут и все прекрасно уладится.

«Моя ошибка скоро выйдет наружу, — подумала я, — и я не знаю, как это можно будет уладить».


Дед сидел перед горящим камином, опираясь на свою палку. Когда мы вошли, он повернул голову и посмотрел на нас, особенно долго задержав взгляд на мне. Я не прочла в нем ни злобы, ни презрения, ни гнева, а только ледяную пустоту, от которой у меня чуть не подогнулись колени.

— Садись, Валерия, — сказал сэр Генри и пододвинул мне кресло. Он помолчал, покачиваясь с носков на пятки, так что его модные башмаки неприятно заскрипели. Он был в новом, сшитом на заказ костюме с жилетом канареечного цвета. — Дело идет о твоем браке.

Итак, дед нашел для меня какого-то разорившегося лорда, который готов закрыть глаза на мой позор, потому что для него важнее всего приданое.

— Я был в Лондоне, — продолжал сэр Генри, — чтобы собрать все необходимые документы для твоего замужества.

Внутри меня бушевала буря возмущения: какое они имеют право распоряжаться моей судьбой, словно я марионетка или подопытное животное, с которым можно делать все что угодно!

— В связи с теми неприятными обстоятельствами, — слышала я противный голос сэра Генри, — причиной которых ты была сама, твой дедушка твердо решил осуществить план, давно им обдумываемый. Короче, ты должна выйти замуж за Эдварда. Я полагаю, это лучшее решение всех неприятных вопросов, которые имели место.

— За Эдварда?! — вскрикнула я, и меня охватил вдруг такой ужас, какого я еще никогда не испытывала.

— В результате этого брака, — невозмутимо продолжал сэр Генри, — ты получаешь титул маркизы Кардуфф, причем состояние нашей семьи совершенно не пострадает, так как не надо будет давать тебе приданое.

Мое возмущение было так велико, что я вскочила и стала расхаживать взад-вперед перед камином, ни на что уже не обращая внимания.

— Эдвард — душевнобольной, — кричала я, — ему нельзя жениться. Он должен находиться под наблюдением врачей. Брак с душевнобольным — это преступление!

— Ты будешь делать то, что я тебе прикажу! — резко и грубо прервал меня дед. — Ты потеряла всякое право на уважение, ты позорное пятно на чести нашей семьи, и потому тебе не остается ничего другого — я выброшу тебя из дома, если ты откажешься, — как выйти замуж за Эдварда. Ты родишь от него ребенка и продолжишь линию нашего рода. Этим ты загладишь свой позор и выполнишь свой долг!

Дед сидел в своем кресле неподвижно, точно статуя, и, хотя я знала, что ничто не может поколебать принятое им решение, все-таки громко заявила:

— Никто не сможет заставить меня выйти замуж за душевнобольного. Дети, о которых вы говорите, могут оказаться также душевнобольными, если только у Эдварда могут быть дети.

— Возможно, Эдвард немного туповат, — сказал сэр Генри, — но в остальном он вполне здоровый молодой человек, и ты в этом скоро сама убедишься. Он имеет официальное разрешение получать домашнее образование и не посещать колледж. Так что никто не считает его слабоумным. Это ты должна принять во внимание.

— Ему нужен не колледж, а больница для душевнобольных. Его место в Бедламе! Во время припадков он становится опасен, и Питерсу приходится связывать его ремнями.

— Твой долг выполнять все, что прикажет лорд Уильям, — продолжал сэр Генри, словно не слыша моих слов. — Близится Рождество, и будет очень удобно заключить брак во время праздников. Откладывать это дело не имеет смысла. А теперь ты свободна, можешь идти в свою комнату.

Я вышла из библиотеки и побрела в свою комнату, с трудом переставляя ноги. То, что произошло, походило на кошмарный сон, но будущее было гораздо ужаснее. Что делать? Как освободиться от этого кошмара? Где искать помощи? От решения этих вопросов зависела моя судьба.

Конечно, я сразу подумала о бабушке. Она делает все, что угодно ее мужу; она допустила, чтобы ее дочь была навсегда изгнана из родного дома. Но ведь она женщина. Неужели она лишена чувства сострадания и может спокойно смотреть, как ее внучку хотят бросить в постель душевнобольного? Неужели она не понимает, какую гнусность задумал ее муж?

В последнее время у Эдварда появилась скверная привычка хватать меня руками. Когда это случилось в первый раз, я попросила его больше так не делать. Он послушался, но потом все началось снова. Я была уверена, что его этому научили и учителем был его отец, сэр Генри. Конечно, я могла позвать на помощь Питерса, сильного, добродушного мужчину. Но что если ему прикажут не вмешиваться в это дело? Насколько я знала, его семья в долгах, а за покрытие долга он мог согласиться на что угодно, не только на такой поступок. Неужели бабушка не поймет, в какой я нахожусь опасности, и откажется помочь мне?

Я постучала и, услышав «Войдите!», открыла дверь красной гостиной. Бабушка сидела, закутавшись в шаль, в кресле с прямой спинкой у горящего камина. Она занималась вышиванием. Сколько я себя помню, она до глубины души была предана этому бесполезному — законченная вышивка убиралась в шкаф, и бабушка начинала следующую, — но чисто женскому занятию. Несмотря на обезображенные артритом руки и на то, что каждое движение вызывало боль, она стоически продолжала свое благородное занятие. Бабушка подняла голову и посмотрела на меня. Сердце мое екнуло, таким отстраненным и холодным был ее взгляд. Мне подумалось: верно говорят, муж и жена с возрастом становятся одинаковы. Нашла у кого просить помощи!

— Почему ты не у Эдварда? — удивленно спросила она и, увидев, что я едва держусь на ногах, воскликнула: — Что случилось, Валерия?!

— Они хотят, чтобы я вышла замуж за Эдварда, — сказала я.

— Что за чушь ты несешь! — рассердилась бабушка. — Ты только посмотри на себя: непричесанная, платье в мокрых пятнах. Как я ни старалась сделать из тебя настоящую леди, я вижу, мне это не удалось.

Я так была занята своими мрачными мыслями, что, конечно, не обратила внимание на платье.

— Это вода от тающего снега, бабушка. Она скоро высохнет. — Я до боли закусила губу, чтобы не разрыдаться. — Лорд Уильям и сэр Генри объявили мне, что я и Эдвард обвенчаемся во время рождественских праздников. Сэр Генри привез из Лондона все необходимые документы…

— Возьми кресло и сядь. На тебе лица нет, ты бледна как полотно.

Я пододвинула кресло и упала в него. Я была близка к обмороку.

— Послушай, ты ничего не напутала? — услышала я голос бабушки словно издалека.

— Нет, они говорят, что я обязана выполнить свой долг, должна продолжить линию рода… что у меня должен быть ребенок от Эдварда, — выдавила я из себя и залилась краской, представив себе, что вместо Александра со мной будет спать Эдвард.

Бабушка убрала прядь волос под чепчик, и я заметила, что у нее дрожат руки. Видимо, желая скрыть это от меня, она сцепила пальцы, и клубок ниток упал и покатился по полу.

Мы молча смотрели друг на друга. Вдруг дверь гостиной отворилась, и на пороге появился лорд Уильям.

— Я вижу, ты уже все знаешь, любовь моя. — Его лицо скривилось в циничной ухмылке. — Это необходимо сделать в целях продолжения рода. А вам, юная леди, я советую быть послушной, не то моя плеть еще раз пройдется по вашей спине.

— Как ты можешь, Уильям!..

— Могу! — зарычал он, и я поняла, что ему доставляет радость видеть мои мучения. — По крайней мере, теперь мы гарантированы от скандалов в нашем семействе. Я считаю торжеством справедливости, что ты, — он посмотрел на меня, — загладишь свою вину и вину своей распутной матери. А теперь можешь идти, я хочу поговорить со своей женой.

Итак, все было кончено. Погас последний слабенький луч надежды. Меня могло спасти только чудо. Но я уже могла убедиться, что суровая действительность несовместима с чудесами.

Глава 11

Декабрь стоял необычайно холодный, и я постоянно дрожала от холода, несмотря на несколько юбок и шерстяное платье. Я думаю, эту дрожь вызывал не только холод на улице, но и адский холод, который заморозил мою душу.

Однажды утром я обнаружила, что, несмотря на все усилия, не могу надеть корсет и что свободное когда-то платье не сходится на груди. Я открыла комод и стала искать платья и юбки, которые подошли бы к моей расплывающейся фигуре. «Скоро самый невнимательный человек, — думала я, — заметит, в чем дело».

Все было так мрачно, что я иногда не видела другого выхода, как подняться на башню замка и броситься оттуда вниз. Через секунду все было бы кончено. «Как ты можешь такое думать? — почти тотчас же спрашивала я себя. — Ведь ты носишь под сердцем ребенка от человека, которого любишь!» Конечно, я никогда не смогла бы покончить с собой, потому что не имела права распоряжаться жизнью моего ребенка. Иногда я завидовала Эдварду, завидовала его упрямству, непроходимой тупости, буйным припадкам, когда он в ярости топал ногами.

Говорят, что утопающему сгодится и соломинка, вот и я ухватилась за Эдварда. «Что если его настроить против брака со мной?» — думала я. Конечно, я знала, как трудно заставить Эдварда делать самые простые вещи, но другого выхода я не видела, тем более что до Рождества оставалось всего десять дней.

В то утро Эдвард, как обычно, сидел за партой и старательно выводил в тетради какие-то каракули. Я, закутавшись в шаль, полудремала в кресле под шум дождя, который начался на рассвете и с тех пор шел не переставая. Я уже не стояла возле парты и не следила за Эдвардом. Моему будущему супругу предстояло расписаться на брачном контракте, и было бы величайшей глупостью научить его этому. Теперь-то я наконец поняла, зачем сэру Генри понадобилось учить Эдварда чистописанию; поняла я также и то, что сэр Генри вожделенно ждал минуты, когда сможет распоряжаться моим приданым.

— Урок чистописания окончен! — сказала я. — Можешь поиграть в солдатики, Эдвард!

У Эдварда до ушей расплылся в улыбке рот. Он сел на покрытый ковром пол и стал расставлять солдатиков. После чистописания, которое Эдвард всей душой ненавидел и которое только Александру О'Коннеллу удалось сделать привлекательным, он самозабвенно отдавался игре.

— Пушки стреляют! — кричал он. — Всех солдат убивают!

— Простите, мисс Валерия, — подошел ко мне Питерс, — можно я отойду на несколько минут? Пойду принесу дров для камина. Мне кажется, Эдвард сегодня в очень хорошем настроении. Он всю ночь спал спокойно.

— Идите, Питерс, — сказала я, обрадовавшись, что я остаюсь с Эдвардом одна. — Ну, как идет сражение, Эдвард? — спросила я.

— Бум! — ответил мой будущий супруг. — Ты падаешь, Валерия, ты убита!

Я нагнулась и толчком в спину опрокинула французского полководца.

— Скоро Рождество, — сказала я. — Ты любишь праздники, Эдвард?

— Праздник — это хорошо. — На лице Эдварда появилась дурацкая ухмылка, и в углу рта заблестела слюна. — Праздник вместе с Валерией. Валерия всегда будет со мной. Прекрасно!

Мурашки поползли у меня по телу. Выходит, сэр Генри уже опередил меня.

— Я ведь и так с тобой каждый день, — тихо проговорила я и грустно опустила голову.

— Папа говорит, что ты всегда будешь со мной и никуда от меня не уйдешь. Ты будешь спать со мной. Это хорошо! Я хочу, чтоб так было всегда!

Мне стало очень страшно, потому что я знала: если какая-то мысль понравится Эдварду, ее уже ничем нельзя вышибить из его глупой головы.

я так глубоко задумалась, что не заметила, как Эдвард подошел ко мне. Опустившись на колени, он обхватил меня руками. Дрожь пробежала по моему телу, и я попыталась оттолкнуть его.

— Оставь меня в покое, Эдвард! — сказала я. — Ты делаешь мне больно!

— Ты принадлежишь мне, как мои солдатики! Мне все можно! — сказал он и, потянув меня за шею, приблизил свои губы к моим.

Чувство отвращения, охватившее меня, было так велико, что я с силой оттолкнула его. Он, падая, ухватился за мою юбку, и я слышала, как она с треском разорвалась.

— Смотри, что ты наделал! — не на шутку рассердилась я. — Теперь моей юбке капут!

— Капут! — идиотски повторил за мной Эдвард, потом перевел взгляд на стоящих на ковре солдатиков и, схватив одного из них, с хрустом сломал его, сказав:

— Капут! Какой прекрасный капут!

Итак, еще одна моя идея спасения была уничтожена, как эта деревянная фигурка. Я вдруг вспомнила свои детские мечты о сходстве с королевой, но теперь у меня возникла мысль, что королева — женщина, которая правит страной, приказы которой, конечно, обязательны и для лорда Уильяма. Что если я обращусь к королеве с просьбой запретить брак между мной и Эдвардом? Да, я знаю, королева сама выходит замуж за двоюродного брата, но ведь он здоров, а не болен, как Эдвард. Но как я смогу передать свою просьбу королеве, если все письма проходят через руки лорда Уильяма?

— Солдаты бегут! — услышала я крик Эдварда. — Веллингтон победил!

Игрушечные битвы, которые вел Эдвард, всегда заканчивались тем, что он бросал вражеских солдат в огонь, так что предусмотрительный Питерс поставил перед камином ширму, чтобы спасти французское войско от полного уничтожения.

— Ты тоже бежишь, Вэл! — визжал Эдвард. — Давай! Я приказываю тебе бежать!

Я сделала вид, что убегаю, и спряталась за креслом. «Какая же я глупая! Ведь это же самое простое. Немедленно бежать отсюда!» — подумала я. Почти тотчас же я решила, что отправлюсь в Лондон и брошусь к ногам королевы.

Странно, но я при этом ни разу не вспомнила, что жду ребенка. Вероятно, я подсознательно надеялась, что в будущем решится и этот, конечно, главный вопрос. Сидя за креслом, я соображала, какие вещи возьму с собой в дорогу, хотя не имела ни малейшего представления, как выберусь из замка и поеду в Лондон, если у меня в кармане не было ни пенни. Но ведь и Веллингтон не знал, чем кончится предстоящее сражение. Многие, между прочим, предсказывали, что он будет побежден. Он проявил решительность и твердость, он не струсил перед врагом и в конце концов победил.

И я решила, что тоже буду действовать решительно и смело.

Глава 12

Я сидела за столом и вышивала кайму на скатерти. Делала я это машинально, потому что обдумывала план своего бегства.

Во время моей «болезни» — так называли мое пребывание в постели после избиения — я не могла, конечно, сидеть со всеми за столом. Но и после выздоровления я не выходила из своей комнаты к ужину, так что можно покинуть замок как только стемнеет. Хорошо, что сейчас дни короткие, — я смогу оказаться на дороге, ведущей в деревню, не очень поздно. Ближайший город, где останавливались почтовые дилижансы, был Мереворт. Во что бы то ни стало мне надо было до него добраться. Но как?

Еще будучи девочкой, я упала с пони и сломала ногу. В дальнейшем я панически боялась лошадей, и хотя дед настаивал, чтобы я научилась искусству верховой езды — благородная леди должна уметь ездить на лошади, — видимо, животные чувствовали, что я боюсь их, и сбрасывали меня с седла, — всадницы из меня, как ни бились, не получилось. Да и как я могла сесть в седло, если на мне не сходился корсет! «Ты просто жалкая трусиха, — выругала я себя. — Оставайся и выходи замуж за Эдварда!»

От этой мысли у меня затряслись руки, и я уколола иголкой палец. Я вскрикнула и сунула палец в рот.

— Положи скатерть, запачкаешь. О чем ты думаешь, Валерия? — сказала бабушка, сидевшая вместе со мной и Брэдшоу за одним столом.

— Ты еще спрашиваешь?! — вырвалось у меня похожее на стон восклицание.

Во взгляде бабушки я прочла столько тоски и печали, что у меня уже не оставалось сомнений: она на моей стороне! Действительно, она отдала Брэдшоу какое-то поручение и, подождав, когда за ней закроется дверь, сказала:

— Ты должна немедленно бежать отсюда, Валерия. Нельзя допустить, чтобы этот брак состоялся. Я вижу, ты удивлена, почему я решила тебе помочь. Видишь ли, Валерия, я всю свою жизнь была примерной женой, делая только то, что хотел муж. Я родила ему двоих детей, вела хозяйство, разделяла с ним его досуг. Признаюсь, мне часто бывало трудно, но я всегда и во всем поддерживала Уильяма.

Впервые я не согласилась с ним, когда он настоял на браке Сары с Генри, который ей приходится двоюродным братом. Я убеждена, что болезнь Эдварда связана именно с этим. Такие случаи бывали и раньше, когда заключались браки между близкими родственниками. Теперь он хочет, чтобы ты вышла замуж за Эдварда. Тогда я все-таки согласилась с ним и пожертвовала своей дочерью; но сейчас я не хочу, чтобы моя внучка выходила замуж за душевнобольного ради продолжения рода. Пусть прекратится род, но этого не будет!

— Бабушка! — воскликнула я, и слезы побежали у меня по щекам.

— Я не поддерживаю его жестокости, — продолжала она, — проявленной по отношению к тебе. Но пойми, Валерия, ты поступила безрассудно, против всех правил морали, связавшись с этим смазливым учителем. Меня очень беспокоит твое легкомыслие, и я пришла к единственному, как мне кажется, разумному решению: ты должна оставаться под опекой моей приятельницы, леди Норли. Я ей о тебе писала, и она ждет тебя. Обещай мне, что ты больше не сделаешь ничего плохого!

Я кивнула головой, не зная, плакать мне или смеяться: я столько раз молила Бога о чуде, и вот чудо совершилось! А впереди меня ждала встреча с женщиной, в доме которой я буду жить. Интересно, какая она? Наверное, милая и добрая. Но я тотчас одернула себя, потому что уже несколько раз видела крушение своих надежд, и сказала:

— А что если леди Норли меня не примет?

Не ответив на мой вопрос, — наверное, она посчитала его бессмысленным, — бабушка достала небольшую шкатулку и вынула из нее сложенный вчетверо лист пергамента, потертую дамскую сумочку из темно-синего бархата и почтовый конверт. Положив передо мной листок бумаги, она сказала:

— Здесь написан адрес одного лондонского адвоката, который много лет занимается делами нашей семьи. До твоего бракосочетания он будет заниматься и твоими делами. Моя старшая сестра, умирая, завещала твоей матери небольшое наследство. Так что ты сможешь экономно жить на доходы с него, если дед лишит тебя наследства. В сумочке двадцать фунтов. Постарайся, чтобы этих денег хватило на дорогу. Больше я тебе дать не могу. Потом ты попросишь денег у леди Норли или у адвоката. Письмо передай леди Норли, в нем я написала ей, что произошло.

Я взяла дрожащими от радости руками сумочку и бумаги и упала перед бабушкой на колени.

— Бабушка, ты спасла мне жизнь! Я буду вечно тебе благодарна.

Она погладила меня по голове.

— Я буду молиться за тебя, Валерия! Рано утром тебя разбудит Брэдшоу, и ты в пролетке — кучером будет Джимми — поедешь в Мереворт. Для отвода глаз, ты едешь к священнику, чтобы отдать ему одежду для бедных. Но Джимми сначала отвезет тебя, а потом поедет к священнику. В сундук, где будет одежда, ты положишь свою дорожную сумку. Прощай, Валерия. Я думаю, мы больше не увидимся. Благослови тебя Бог!

Я поцеловала ее и в слезах выбежала из комнаты.

Никто, к счастью, не заметил, как я возвращалась к себе из красной гостиной. Мои слезы, мое волнение, конечно, обратили бы на себя внимание. Я заперла дверь на задвижку, спрятала сумочку и бумаги под подушку и бросилась на кровать.

Избавление от ужаса пришло именно тогда, когда мне казалось, что нет другого выхода, кроме смерти. Я хотела броситься к ногам королевы, но бабушка решила все проще и лучше: пролетка, деньги, рекомендательное письмо, даже Брэдшоу, которая разбудит меня утром и которая из врага превратилась в друга.

Я долго не могла уснуть, вспоминая все, что со мной было за годы, проведенные в замке Кардуфф. Прощай, замок! Прощай, детство! И вдруг перед моим взором возник Александр О'Коннелл, возник так ясно, что мне захотелось дотронуться до него рукой. Слезы потекли у меня из глаз, потому что рана, нанесенная им моему сердцу, не хотела заживать…

В трубе выл ветер. Наконец в камине погасли последние угольки, и вокруг стало тихо и темно…


Меня разбудил стук в дверь. Думая, что это Брэдшоу, я вскочила с постели и открыла дверь. На пороге стоял Питерс.

— Мисс Валерия, я пришел за вами. Эдвард хочет вас видеть. Идемте скорей к нему.

— Не могу, Питерс, — ответила я, не впуская его в комнату, потому что он мог увидеть мою дорожную сумку и обо всем догадаться. — Бабушка посылает меня по своим делам в деревню.

Я чувствовала, что мой кузен доставит мне еще неприятности.

— Вы ведь знаете, мисс Валерия, как он сердится, когда вы к нему не приходите, — настаивал Питерс.

— Дайте ему успокоительное, — сказала я твердо, хотя мое сердце забилось в тревоге: неужели что-нибудь помешает моему бегству?

Питерс поклонился и ушел, очень недовольный. Несколько минут я провела в страхе. Неистовый вопль Эдварда мог разбудить сэра Генри, а тогда прощай свобода. В нетерпении я стала расхаживать по комнате.

В этот момент в дверь чуть слышно постучали. Я бросилась к двери и радостно вздохнула — это была Брэдшоу.

— Наденьте-ка еще накидку, — приказала она. — Деньги и бумаги взяли?

Я показала ей на сумочку, которую держала под мышкой.

— Хорошо, — сказала она, — тогда идемте.

Мы вышли из комнаты, и я увидела стоящую около двери большую плетеную корзину. Брэдшоу положила в нее мою дорожную сумку и взялась за ручку.

У подъезда уже стояла пролетка, на облучке которой сидел Джимми. Он поставил корзину рядом с другими вещами — алиби было полное, — и я села в пролетку.

— Прощайте, мисс Валерия! Да будет все, как повелел Господь! — тихо проговорила Брэдшоу и замолчала.

Я тоже молчала, не зная, что сказать на прощание горничной моей бабушки.

— Прощайте, Брэдшоу! Трогай, Джимми, — сказала я.

Декабрьское небо было еще темным, и на нем виднелись звезды. Наконец стало светать. Я ни разу не оглянулась назад, чтобы бросить прощальный взгляд на замок Кардуфф.

Глава 13

— Вы так бледны и напуганы, моя дорогая, что я не ошибусь, если скажу, что вы в первый раз едете в Лондон. Верно? — так говорила, смотря мне в лицо, некая миссис Коппланд, сидевшая рядом со мной на сиденье дилижанса.

Мне не хотелось отвечать этой любопытной особе, и я промолчала.

— И вас никто не сопровождает, — констатировала она, и в ее тоне прозвучало явное удивление, почему довольно хорошо одетая молодая леди едет в Лондон без служанки.

— Моя горничная внезапно заболела, и я оставила ее у знакомых в Мереворте, — ответила я по возможности тем немного высокомерным тоном, каким иногда разговаривала бабушка. Мне кажется, это подействовало.

Миссис Коппланд вздохнула.

— На слуг сейчас ни в чем нельзя положиться. Вы еще сами в этом убедитесь. Я вот тоже еду одна. Моя партнерша осталась дома. Она не любит ездить в дилижансах, ее всегда укачивает. Ничего, будем помогать друг другу, верно?

Я промолчала. Мы приближались к Лондону, потому что пригородные деревни смыкались одна с другой. Только тогда, когда проехали таможню, я поняла, что мы уже в Лондоне.

Шум, запах гари, толпы людей на улицах — все это так подействовало на мои нервы, что у меня разболелась голова. К тому же за последние сутки у меня во рту не было маковой росинки. Наконец карета въехала в ворота гостиницы и остановилась.

Я так боялась выйти наружу, что миссис Коппланд, взяв за руку, упрекнула меня:

— Что это вы, моя дорогая, так нервничаете! Насколько я понимаю, вы приехали к своим родственникам. Верно?

Я спустилась по ступенькам на вымощенный булыжником двор гостиницы и вдруг поскользнулась. Я бы, конечно, упала, если бы не твердая мужская рука, которая меня поддержала в последний момент.

— Благодарю вас, сэр! — сказала я. — Вы были так любезны, что помогли мне.

— Не стоит благодарности, — улыбнулся незнакомец, показав свои черные от табака зубы, и скрылся в толпе.

И в ту же секунду я почувствовала, что у меня уже нет под мышкой сумочки из темно-синего бархата.

— Помогите! Меня обокрали! — закричала я и обернулась, ища глазами миссис Коппланд, но та как сквозь землю провалилась. Я поняла, что она и этот незнакомец — воры-сообщники и что я лишилась денег, документов и рекомендательного письма. Я попросила кучера достать с верха кареты мою дорожную сумку и рассказала ему о своем горе.

— Эх, барышня! — махнул он рукой. — Эти висельники спят и видят, как бы обобрать какого-нибудь недотепу. Они особенно любят приезжих из провинции. Советую вам, мисс, обратиться в полицию.

Кучер посоветовал мне оставить у хозяина гостиницы дорожную сумку, в которой было платье на смену, белье, медальон с портретом мамы и кое-какие безделушки и сувениры моего детства. Шатаясь от страха и усталости, я пошла в гостиницу.

Войдя в гостиницу, я сразу попала в зал трактира. От мужских голосов, от запаха табачного дыма и пива у меня закружилась голова. В зале было очень светло от газовых светильников, о которых я только читала, но никогда не видела. Сначала мне показалось, что тут одни только мужчины, но потом я увидела за стойкой молодую женщину. Она разговаривала с рослым мужчиной. Мужчина, увидев меня, прервал разговор и подошел ко мне. Вытерев руки фартуком, который висел, как занавес, на его огромном животе, он сказал:

— Вы хотели бы заказать отдельный кабинет, мадам?

— Н-нет… н-нет… — начала я заикаться. — Я только что приехала… и меня обокрали. Мне нужно…

— Вы ошиблись адресом, мадам. Это трактир, а не полицейский участок.

Я поняла, что мне надо уходить, но запах свежевыпеченного хлеба и жаркого вызвал такую бурю в моем желудке, что я решилась обратиться к трактирщику с просьбой.

— Не могли бы вы дать мне попить… и что-нибудь поесть, — сказала я жалобно.

— С удовольствием, — ответил он, — если вы за это заплатите. Но ведь вы только что сказали, что вас обокрали. Не так ли?

Я вышла на улицу, держа в руке дорожную сумку. «Вот как встречает Лондон провинциала», — подумала я и посмотрела на небо, которое стало темнеть.

Как я ругала себя за то, что не выучила наизусть адрес леди Норли. Если бы я знала его, кэбмен отвез бы меня к ней. А я лишь запомнила, что бабушкина приятельница, леди Норли, живет на какой-то улице, недалеко от Гроссвенор-сквер.

Не зная, что делать дальше, замерзшая, усталая и голодная, брела я по начинающим темнеть улицам. Мимо меня шныряли туда-сюда люди, разговаривающие между собой на всевозможных диалектах английского языка; вокруг меня стояли дома, по высоте превосходящие башню замка Кардуфф; мне то и дело попадались торговцы жареными каштанами или горячими пирожками, а я все шла и шла куда-то, мучительно напрягая свой мозг, стараясь найти в нем хоть какой-нибудь намек, какую-нибудь завалящую мысль, чтобы с ее помощью побороть невыносимый ужас, который мешал мне думать.

Не в силах идти дальше, я вдруг остановилась. Неожиданный толчок в спину так напугал меня, что я выронила сумку. Столкнувшийся со мной уличный продавец апельсинов, вместо того чтобы извиниться, разразился бранью. Шедший навстречу мне молодой человек в щегольских голубых панталонах и светло-зеленом плаще остановился и сказал продавцу апельсинов:

— Пошел прочь, кретин! Считаешь, если леди не может поколотить тебя, то ее можно оскорблять? Иди, пока цел. — Улыбка просияла на его лице, когда он повернулся ко мне. — К вашим услугам, миледи! Что я могу для вас сделать?

Черты лица молодого человека ясно показывали, что он ведет беспорядочный, если не распутный образ жизни.

От него довольно сильно попахивало спиртным. Как я уже поняла, юную леди на лондонских улицах подстерегали одни лишь опасности, и поэтому не ожидала от этой встречи ничего хорошего. Но, подумав, я решила с его помощью узнать, где находится контора адвоката, про которого мне говорила бабушка. В моей памяти промелькнули строки записки, написанные ее рукой.

— Это недалеко от Бедфорд-стрит, прекрасная незнакомка, — сказал потасканный щеголь. — Не понимаю, зачем вам понадобился этот старый крючкотворец? Быть может, нам лучше пойти в кафе, где вы расскажете мне, что привело такую красавицу в наш город!

Не отклоняя его предложения, я все-таки попросила подробно объяснить, как добраться до конторы адвоката. Снисходительно и в то же время высокомерно, словно кот, играющий мышью, он рассказал мне, как туда дойти. Видимо, считая, что это предлог, чтобы от него отвязаться, он пошел за мною следом. Когда я, отворив дверь конторы адвоката Натаниела Пейна, обернулась и увидела непритворное удивление на лице своего сопровождающего, я впервые за весь этот грустный день улыбнулась.

Приемная, куда я вошла, была освещена газовыми светильниками. Один из писарей встал из-за стола и спросил, что мне нужно. Узнав, что я хочу видеть мистера Пейна, чтобы обсудить свои семейные дела, он сказал, что мистер Пейн примет меня, как только освободится, и попросил присесть. Я села на узкую деревянную скамью справа от двери в кабинет адвоката и поставила на пол рядом с собой сумку. Судя по тому, как высокомерно, словно только что назначенный архиепископ, этот писарь посмотрел на мою накидку, уже запачканную грязью от экипажей, и на мое бледное, измученное лицо, я могла прождать очень долго. Я думаю, он принял меня за какую-нибудь бедную просительницу.

Меня раздражал газовый свет, к которому мои глаза еще не привыкли; у меня болела голова, и я закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться, чтобы не выглядеть при разговоре с адвокатом глупой гусыней.

Меня вернул к действительности мужской голос, громко проклинающий потемки и вещи, которые суют ему под ноги. Сначала я никак не могла понять, где я нахожусь, потом сознание вернулось ко мне, и я увидела лицо, которое мне было чем-то знакомо, которое я где-то видела.

Дверь кабинета приоткрылась, и клерк, похожий на архиепископа, спросил, в чем причина шума. Мужчина, споткнувшийся о мою сумку, стал извиняться, все время поглядывая на меня. Теперь его лицо было освещено гораздо лучше. «Эти резкие черты лица и темно-синие глаза я точно где-то видела», — сказала я себе, но мне было так нехорошо, что я не захотела напрягать свою память.

Мужчина и клерк еще о чем-то пошептались, и я вдруг услышала, что мистер Пейн давно поджидает мистера Верна и тотчас его примет.

Я встала со скамейки, и вдруг лицо, которое было мне чем-то знакомо, начало от меня отдаляться. Стена, возле которой стояла скамейка, накренилась и должна была вот-вот меня задавить. Затем свет померк в моих глазах, и наступила ночь.

Глава 14

Первым моим ощущением было то, что я лежу на диване под теплым одеялом. Я слышала, как красивый женский голос спрашивал: «Как она добралась до Лондона? Сколько ей, наверное, пришлось пережить, бедняжке!» Женщине ответил мужчина: «Я прямо остолбенел, когда ее увидел. И вот когда я хотел открыть рот и спросить ее, как она тут оказалась, она возьми и упади в обморок. А этот клерк из конторы Пейна был так глуп, что закричал как зарезанный. Подождем, она, наверное, скоро придет в себя…»

Я чуть-чуть приоткрыла глаза. Мужчина был тот самый человек, которого я видела в приемной адвоката, и теперь мне стало ясно, почему его лицо показалось мне знакомым: это был несомненно Александр О'Коннелл, только немного похудевший. Его бронзовое от загара лицо немного побледнело. Надо мной наклонилась женщина. У нее были черные, как ночь, волосы с редкими серебряными нитями и огромные голубые глаза. Морщинки вокруг глаз говорили о том, что она не молода.

— Как вы себя чувствуете, моя дорогая? — с нежностью сказала она и взяла мою руку в свои. — У вас ничего не болит?

Я покачала головой и отвернулась, потому что мне нечего было сказать. Взгляд мой упал на стоящего у камина Александра О'Коннелла. На нем были табачного цвета панталоны и желтовато-коричневый сюртук, сшитый, очевидно, на заказ у искусного портного. Черные лакированные туфли, замысловатый галстук и кремового цвета жилет довершали костюм бывшего учителя, превратившегося, словно по мановению волшебной палочки, в лондонского денди. Чтобы окончательно убедить меня в этом, он достал из кармана сюртука табакерку, взял из нее двумя пальцами щепотку табака и втянул табак сначала в одну ноздрю, потом в другую. Заметив, что я смотрю на него, он кивнул головой, и я покраснела от новой обиды, так высокомерно-снисходителен был его поклон.

— Я попросила приготовить для вас бульон, — сказала женщина и подала мне чашку. — Выпейте, моя дорогая, это подкрепит вас.

Я вдохнула в себя ароматный парок, идущий от чашки, сделала несколько глотков и через каких-нибудь пять секунд сильный спазм в желудке заставил меня свеситься с дивана: все, что я только что выпила, вылилось из меня на цветы, вытканные на ковре, которым был покрыт пол в комнате. Я откинулась на подушку, и слезы потекли у меня по щекам — мне было стыдно за себя.

— Бедняжка больна! — сказала женщина. — Распорядись, Алекс, чтобы немедленно послали за доктором. И скажи Молли, чтобы она приготовила постель для мисс Валерии. Мы поместим ее в комнате для гостей. Да что же ты стоишь, Алекс! Делай, что я сказала!

Видимо, приказы этой женщины выполнялись быстро и неукоснительно, потому что уже через несколько минут я лежала в белоснежной постели, одетая в пахнущую лавандой ночную рубашку, а еще через полчаса симпатичная горничная ввела в комнату доктора и мою гостеприимную хозяйку.

Горничная пододвинула доктору кресло к моей кровати. Он сел и достал из своего похожего на коробку портфеля сверкающий инструмент. Потом он вставил трубочки в свои уши и, приложив к моей груди предмет, очень похожий на печать, попросил глубоко дышать.

— В легких прослушиваются шумы, — сообщил он стоящей у изголовья кровати женщине.

Попросив меня немного опустить сзади рубашку, он уже собирался приложить предмет к моей спине, как вдруг остановился. «Вероятно, доктор заметил шрамы», — подумала я. Кончив меня выслушивать, доктор положил свой блестящий инструмент в портфель и, повернувшись к женщине, сказал:

— В общем ничего страшного. Сильное истощение, по-видимому связанное с плохим питанием. Но в связи с тем, что ваша гостья беременна, это может привести к некоторым осложнениям и повлиять на здоровье ребенка. Я выпишу вам лекарство, которое улучшает тонус и аппетит. Его надо принимать три раза в день. Чтобы не было приступов тошноты, надо принимать пищу через небольшие интервалы и маленькими порциями. Кроме того, необходим полный покой, крепкий сон и калорийная, здоровая пища.

— Простите, доктор, — сказала женщина, — вы твердо уверены в том, что она беременна?

— Я врач, мадам, — сказал доктор, — и кое в чем хорошо разбираюсь. Кроме того, приступы тошноты и обмороки — типичные симптомы беременности.

Обменявшись взглядами, женщина и доктор молча посмотрели на меня. Я закрыла глаза, потому что мне не хотелось говорить. То, что я беременна, скоро узнает весь свет, а вот то, что я беременна от Александра О'Коннелла, я не скажу никому.

Доктор встал. Моя хозяйка улыбнулась мне и пошла проводить доктора до двери, говоря:

— Мы все сделаем так, как вы советуете, доктор, — и вышла вместе с ним из комнаты.

Только теперь, когда я наконец пришла в себя, я задала себе вопрос: кто эта женщина и кем она приходится Александру О'Коннеллу?

Она прекрасно одевается, живет в богатом, полном слуг доме; судя по тому, как они доверительно между собой разговаривают, между ними близкие отношения. Может быть, она одна из тех богатых пожилых дам, которые покупают любовь молодых людей?

Решив, что на эти вопросы все равно не найду ответа, я повернулась набок и хотела заснуть. Но, странно, новые вопросы начали тревожить меня, и я уже не могла заснуть. Почему Александр привез меня в этот дом? Что ему было нужно в конторе Пейна? Что будет, если он узнает, что я жду ребенка, его ребенка?

Дверь отворилась, и в комнату снова вошла хозяйка.

— Случилось то, чего я так боялась, — сказала она, — вы никак не можете заснуть, потому что вас мучают разные вопросы. И первый, конечно, как вы здесь оказались. Я угадала?

Она села на край кровати и взяла мои руки в свои. Ее любезный тон и обезоруживающая улыбка разбили последний тонкий лед, который был между нами, и я улыбнулась ей, как родной.

— Меня зовут Эйми О'Коннелл, — сказала она. — Александр, которого вы знали как учителя вашего двоюродного брата, мой старший сын.

— Сын? — повторила я, и глупое выражение моего лица заставило ее весело расхохотаться.

— Кроме него, — сообщила она, — у меня еще есть две дочери, которые уже замужем, и сын Майкл. Они остались дома с мужем, а я приехала вместе с Александром. Я вернусь к мужу, как только Александр уладит свои дела. Но довольно обо мне, давайте поговорим о вас. Что привело вас в Лондон? Что было нужно в той гадкой конторе, где вас встретил Александр? И что случилось с вашей спиной? У меня такое впечатление, что вы побывали в руках какого-нибудь отвратительного надсмотрщика над рабами.

Я была поражена умом и наблюдательностью этой женщины и молчала, собираясь с мыслями. Эйми О'Коннелл терпеливо ждала, когда я наконец заговорю.

— Я убежала из замка Кардуфф, — начала я. — Когда почтовый дилижанс, на котором я ехала, прибыл в Лондон, у меня украли сумочку. В ней были деньги и рекомендательное письмо к приятельнице моей бабушки. Я вспомнила адрес адвоката, который ведет дела нашего семейства, и пошла к нему, чтобы попросить о помощи.

— Значит, вы тайком скрылись из замка? — спросила она, и в ее тоне прозвучало удивление, смешанное с восхищением.

Я промолчала. Мне хотелось хорошенько обдумать все, ею сказанное. И вдруг передо мной возникла картина: горящая свеча на столе и листок бумаги с бегущими по нему строчками.

— Александр оказался в замке под видом учителя, — сказала я, — затем, чтобы каким-то образом лишить моего деда его состояния. Не так ли?

— Почему вы так думаете, моя дорогая?

— Я случайно прочла несколько строк в его недописанном письме.

— Да, это было его последнее письмо. Он мог бы и не посылать его, потому что маркиз внезапно разорвал с ним договор.

Хотелось бы мне знать, под каким предлогом дед это сделал? Мне казалось, что причиной было нарушение фамильной чести. Интересно, сообщил ли Александр своей матери об интрижке, которая завелась у него с глупенькой кузиной его ученика? Вместо всего этого я только спросила:

— Ваш сынискал какие-то доказательства?

— Он искал ответ на вопрос, который не дает покоя нашей семье вот уже много лет. Но мне кажется, вы устали и вас не следует больше волновать. Давайте возобновим наш разговор завтра, когда у вас будет больше сил…

Она мило мне улыбнулась и, взяв со столика бутылочку с наклеенной бумажкой, налила из нее микстуру в столовую ложку.

— Выпейте вот это, дитя мое. Доктор сказал, что от этого вам будет лучше.

Я доверчиво проглотила лекарство. Оно пахло мятой и еще какими-то непонятными травами. Мой желудок отнесся к нему вполне благосклонно, и я улыбнулась Эйми О'Коннелл, которая продолжала сидеть рядом со мной. Она пристально и немного печально смотрела на меня. Это было последнее, что я помню.


— Все еще спит!

— Говори, пожалуйста, потише. Я вижу, ты волнуешься. Ты словно боишься, что она, открыв глаза, посмотрит на тебя. Я угадала, Алекс? Между прочим, у нее очень красивые глаза.

— Я волнуюсь, потому что она проспала целые сутки. Разве это нормально? Наверное, надо вызвать опять врача.

— Не говори чепухи! Сон полезен и ей, и ребенку. Когда она проснется, у нее будет такой зверский аппетит, что… Да что с тобой, Алекс? На тебе лица нет!

— Ребенок! Ты хочешь сказать, что она ждет ребенка? Но доктор сказал мне, что она очень утомлена и истощена. О ребенке не было ни слова.

— А он и не должен был тебе об этом говорить. Разве ты отец ребенка или ее муж? О Валерии ему известно только то, что она наша гостья.

Я с замиранием сердца слушала этот разговор, боясь пошевелиться. Меня волновало только одно: как поведет сейчас себя Александр О'Коннелл? Неужели он так и не снимет с себя эту отвратительную маску совратителя?

Из его груди вырвался не то рев, не то стон. Его темно-синие глаза метали молнии, а лицо стало злым и неприятным. Я поняла, как сильно он ненавидит меня, и вдруг почувствовала такую боль, какую не нанесла мне даже дедова плеть.

— Я так и знал, что она спутается с этим ненормальным! — выкрикнул он. — Мне до самого последнего момента казалось, что сэр Генри и маркиз обманывают меня. Ведь это же неслыханная вещь — выдать замуж за ненормального здоровую и красивую девушку! Но ты теперь сама видишь, что бывает, когда в семье царит дух чистогана. Только теперь мне стало ясно, в какую историю я вляпался!

— По-твоему, она ждет ребенка от Эдварда? Это было бы ужасно! Родить еще одного ненормального, какой ужас!

— Лишь бы был наследник. Лорд Уильям не знает, что такое этика, мама. Он не побрезгует никакой мерзостью, лишь бы она увеличивала его доходы!

— Как мне жаль ее!

— Прибереги это чувство для себя! Она с самого начала знала, на что идет. И, видимо, там произошло что-то ужасное, если она вынуждена была бежать в Лондон… Она, кажется, просыпается…

— Это ты разбудил ее своим криком. Будет лучше, если ты уйдешь.

— Нет, пусть останется, — сказала я и не узнала своего голоса, таким он был хриплым и надорванным. — Итак, ты думаешь, что я обвенчалась с Эдвардом и позволила ему… позволила ему…

Нет, я не могла выговорить это слово!

— Могла! — закричал он. — Они мне говорили, что это было решено, еще когда ты и он были маленькими. — Между прочим, ни я, ни он не заметили, как перешли на «ты». — Моя задача состояла в том, чтобы он выучил слова, которые говорят во время обряда венчания. А его отец должен был научить его, что он должен делать с тобой в постели. Ты представляешь, каково мне было знать все это! Я каждый день думал: вот сегодня соберусь и уеду!

— Почему же ты не уехал?

— Сначала я думал… Черт побери, теперь уже все равно! Скажи мне, чего ты этим добилась? Жить в Лондоне? Хорошо одеваться? А ты подумала о том, что твой ребенок будет копией отца? Что жестоко обрекать его на те муки, которые его ожидают?

Нет, это уж слишком! Ко всем моим несчастьям прибавилось еще то, что человек, которого я любила и которому отдалась, говорил мне самые оскорбительные вещи.

— Спасибо за сострадание к моему ребенку, — сказала я, сдерживая рвущуюся из груди ярость. — Верно, как не пожалеть малыша, если отец у него идиот, да еще к тому же и отвратительный повеса. Мне стыдно, что его отец отъявленный эгоист и бессердечный человек. Я никогда не скажу своему ребенку, кто его отец, потому что уж лучше ему прожить жизнь без отца, чем знать, что у него такой отец.

Александр сделал ко мне несколько шагов. Мне показалось, что он довольно сильно смущен.

— Ты бежала из замка, потому что поняла бессмысленность своего поступка? — спросил он.

Я бессильно откинулась на подушки и, закрыв глаза, тихо сказала:

— Думай что хочешь! Если б ты только знал, как я тебя ненавижу!

Он молчал. Потом я услышала шаги и звук закрывающейся двери.

Когда я открыла глаза, то встретила устремленный на меня взгляд Эйми О'Коннелл, в котором я не прочла упрека за то, что так грубо разговаривала с ее сыном, но в котором была задумчивость, словно она наткнулась на какое-то непонятное место в книге.

— Ради Бога, простите меня, — прошептала я. — Бабушка все время говорила, что настоящая леди никогда не должна повышать свой голос.

Моя хозяйка села со мною рядом и провела рукой по моим волосам.

— Мой сын способен и настоящую леди вывести из себя, потому что он бывает временами нестерпимо самолюбив и горд. Жизнь еще не научила его, что лучше быть смиренным, чем гордым.

— Я вас не понимаю, миссис О'Коннелл, — сказала я, совсем сбитая с толку.

— Со временем вы все поймете, дитя мое, — ответила она.. — А сейчас я хочу вас накормить куриным бульоном.

— Я… — Я хотела сказать, что не хочу есть, но в этот момент мой желудок так заурчал, что это услышали мы обе. Миссис О'Коннелл рассмеялась и сказала:

— Ну вот и отлично! Подождите, я сейчас вернусь. Еще хотела вам сказать, Валерия, что не надо волноваться. Все, что ни делается, — к лучшему!

Я не стала спорить с этой милой женщиной, хотя и была с ней совершенно не согласна.

Глава 15

Спустя два дня миссис О'Коннелл разрешила мне встать с постели. Я отдохнула, поправилась и теперь боялась, что мое платье на меня не налезет. Но горничная принесла мне новое ярко-голубое муслиновое платье с поясом под грудью, сшитое из дорогого материала по старой моде. Надев это платье, я увидела, что в нем моя полнота не заметна.

Я посмотрелась в зеркало, отметила хороший цвет лица, но мне не понравился взгляд моих больших голубых глаз. В нем были беспокойство и отчаяние, которые последнее время не покидали меня. Горничная миссис О'Коннелл расчесывала и заплетала мне волосы, а я думала о том, что как ни любезна и гостеприимна моя хозяйка, но мне все-таки надо уезжать из ее дома. Эта умная женщина скоро поймет, если уже не поняла, что я по уши влюблена в ее сына, и мне не хотелось терпеть новые унижения от Александра О'Коннелла.

Я прошла в гостиную и сказала миссис О'Коннелл, что должна поехать по делам.

— Куда же вы поедете, дитя мое? — удивилась она.

— Туда, куда я собиралась с самого начала, — в контору адвоката Пейна. Он распоряжается моим небольшим наследством, которое поможет мне встать на ноги.

— А что если ваш дед запретит ему иметь дело с вами? Что тогда?

Эта мысль приходила и мне самой в голову, но я все равно решила надеяться только на себя.

— Мне не хотелось бы обременять вас лишними хлопотами, — сказала я. — Я и так уже достаточно долго пользуюсь вашим гостеприимством.

— Вы так думаете? — Она на несколько секунд замолчала. — Давайте лучше поговорим о том, что через неделю Рождество, что скоро нужно шить пеленки для вашего маленького, покупать кроватку…

Это было предложение жить в ее доме и дальше, и, вероятно, она была права: ведь мой ребенок был ее внуком. Но я не могла оставаться под одной крышей с Александром О'Коннеллом.

— Как только я вступлю в права наследства, — сказала я, — сразу все уладится. Я могу какое-то время пожить у леди Норли, адрес которой, наверное, знает адвокат Пейн.

— Вы говорите так, словно вам не терпится покинуть мой дом, — сказала миссис О'Коннелл.

Я покраснела, потому что она — я этого очень боялась — обо всем догадалась.

— Вы так много сделали для меня, миссис О'Коннелл, — тихо проговорила я, — что я вам всегда буду благодарна. И все-таки будет лучше, если я уеду.

— Вы хотите уехать, потому что вам неприятно видеть Александра. Я угадала? Но почему, скажите мне ради Бога!

Краска бросилась мне в лицо, я в отчаянии стиснула руки на коленях.

— Ах, не спрашивайте меня ни о чем! Позвольте мне уехать! — взмолилась я.

— Давайте договоримся о том, что вы еще немного поживете у меня, — продолжила миссис О'Коннелл. — Я извещу мистера Пейна, что вы хотите его видеть, и завтра утром вы сможете обсудить с ним, как обстоят ваши дела.

Мое глупое упрямство толкало меня возразить ей, но в это время открылась дверь гостиной, и я узнала шаги Александра О'Коннелла.

Он вежливо поклонился матери и кивнул мне. Он казался безукоризненно любезным, и только я знала, как глубоко он презирает меня.

— Как хорошо, что ты пришел, Александр! — посмотрела на него миссис О'Коннелл. — Ты знаешь, Валерия хочет покинуть наш дом. Она собирается жить отдельно на те средства, которые ей поможет получить адвокат Пейн.

— В самом деле?

В двух этих словах было столько издевки, что я едва сдержалась, чтобы не заплакать. Гнев помог мне обрести относительное спокойствие.

— Мне надо уехать, — обратилась я к миссис О'Коннелл, — чтобы спокойно обдумать свои ошибки и решить, что делать дальше.

— Тут и думать не о чем, — вмешался Александр, — вы ведь замужняя женщина — за вас думает муж. Вы подарите маркизу Кардуфф долгожданного наследника и продолжите безупречную линию рода Вернов. Впрочем, ребенок может оказаться девочкой. Интересно, согласились бы вы выдать вашу дочь за слабоумного кретина, леди Валерия?

Да, Александр О'Коннелл хорошо владел искусством причинять боль. Дед хлестал мое тело плетью, потому что его душила злоба, Александр О'Коннелл хотел ранить мою душу, потому что презирал меня.

— Ты забываешься, Александр! — рассердилась миссис О'Коннелл. — Ты ведешь себя как самый настоящий хам! Помни о том, что тебя воспитывали как джентльмена.

— Прошу прощения, мама!

— Тебе надо просить прощения не у меня, а у мисс Валерии! Это расследование, очевидно, повлияло на твой характер. Ты стал груб и несдержан. Мне кажется, пора вызвать сюда отца. Валерия, дитя мое, не обращайте на него внимания! Скажите ему, что чепуха, которую он несет, совсем вас не задевает.

«Нет, это не чепуха! Это страшное оскорбление, за которое Александр О'Коннелл непременно попадет в ад, где его будут жарить черти!» — вот какая мысль пронеслась у меня в голове.

— Простите, миссис О'Коннелл, я, видимо, еще рано встала с постели. Пойду к себе и прилягу. Словам вашего сына я не придаю никакого значения.

Я встала с кресла и пошла к двери. Сделав несколько шагов, я вдруг почувствовала, что падаю, — каблук зацепился за край ковра, и я споткнулась.

Сильная мужская рука подхватила меня и не дала упасть. Только во время той ночи наши глаза были так близко. Видя эти темно-синие, как небо в грозу, глаза, я опять сгорала от любви и желания, но, странное дело, в моей душе бушевало также пламя ненависти, которое придавало мне силы.

Я почувствовала, как он отнял руку. Пожав плечами, я сказала:

— Как бы мне хотелось умереть, чтобы никогда вас больше не видеть, Александр О'Коннелл!

Закрыла за собой дверь и пошла в свою комнату. Думая о том, что сейчас произошло, я никак не могла решить, сказала я эту фразу вслух или только подумала об этом.


Пришедший сухой и чопорный адвокат, конечно, не принял бы бледную, истощенную, запачканную грязью девицу. Совсем другое дело, когда симпатичная горничная ведет вас в гостиную, где вас ждет прекрасно одетая леди, и я опять убедилась, как умна и проницательна миссис О'Коннелл. Глядя на него, я вспомнила бабушкины уроки и решила вести себя с ним как настоящая леди.

Адвокат сел в кресло и, раскрыв папку, в которой были какие-то бумаги, сказал:

— В связи с вашим наследством, мисс Друфф-Верн, я могу сообщить, что разрешение на право пользования им вы можете получить либо от сэра Уильяма, либо от вашего будущего мужа, если вы выйдете замуж. Разумеется, эти деньги принадлежат вам, но воспользоваться ими по своему усмотрению вы можете только с разрешения сэра Уильяма.

— Получается, что я не могу взять ни пенни из той суммы, которая мне принадлежит? — сухо спросила я.

Адвокат Пейн заерзал в кресле.

— Вы преувеличиваете, потому что не знаете всех обстоятельств дела. В принципе, вы могли бы назвать любого другого человека вместо маркиза Кардуфф, но сейчас возникли некоторые сложности…

Адвокат вдруг замолчал и нахмурил брови. Я тоже молчала, обдумывая свой следующий ход.

— До сих пор, — продолжал адвокат, — мы исходили из того, что ваш дед, Уильям Фредрик Верн, маркиз Кардуфф, является законным обладателем земель и имущества движимого и недвижимого.

— Мне это хорошо известно, мистер Пейн. Если я вас правильно поняла, то вы хотели сказать, что он не имеет на это права? — очень удивилась я.

— Дело в том, что ваш дед является младшим сыном лорда Аластера Верна. У вашего прадедушки был сын восемью годами старше Уильяма. Братья, как это часто бывает, между собой не ладили. Однажды спор между ними закончился такой крупной ссорой, что они взялись за пистолеты. Прозвучали выстрелы. Затем Александр Верн, уверенный в том, что он убил родного брата, скрылся из Англии, и через некоторое время было решено считать его погибшим. Александр Верн скончался в 1802 году в Америке, оставив письменное признание в убийстве своего брата. По свидетельству родственников, именно чувство вины было основной причиной его сравнительно ранней смерти.

— Да как это вообще возможно, — взорвалась я, хотя эта запутанная, но интересная история меня совершенно не касалась, — ведь они могли отправить письмо моему деду и установить, что он жив!

— Действительно, такое письмо было отправлено. В ответ было получено письмо — мне была дана возможность с ним ознакомиться, — написанное рукой леди Мери, в котором сообщалось, что ее супруг убит.

— Отсюда следует, — продолжила я, потому что адвокат сделал паузу, — что мой дед заставил ее написать такое письмо, чтобы сохранить за собой имущество, землю и титул.

— Именно так, — сказал адвокат. — Один из представителей старшей ветви рода Вернов, живущий в Америке, обратился ко мне с просьбой провести необходимое расследование. Согласно закону, лишь старший сын, или соответственно старший внук Александра Верна, имеет право владеть имуществом и титулом, тогда как внук старшей дочери лорда Уильяма такого права не имеет.

— Какая невероятная история! — совершенно искренне удивилась я. — Дед знает об этом?

— Пока еще нет. Я как раз сегодня еду в замок Кардуфф, чтобы на месте во всем разобраться. Теперь вы понимаете, почему вопрос о получении вами права распоряжаться наследством не может быть решен до тех пор, пока не будет установлено, кто является главой рода. Только этот человек имеет право дать мне указание, что вы можете пользоваться вашим наследством.

Такого оборота дела я, конечно, не ожидала: если раньше я зависела от деда, то теперь буду зависеть от какого-то родственника из Америки, и еще вопрос, кто из них хуже!

— Моя бабушка, — попыталась я найти выход из тупика, — говорила мне, что я могу располагать теми средствами, которые наследую по ее линии. Эти средства не имеют никакого отношения к имуществу маркиза Кардуфф, мистер Пейн!

Оказалось, что по существующему законодательству женщина не может сама распоряжаться принадлежащими ей средствами, а только лишь с разрешения отца, мужа или других родственников. Получалось, что все, чем я могла владеть безраздельно, были лишь тряпки и безделушки!

— Хозяйка дома сообщила мне, — сказал адвокат, когда я провожала его до двери гостиной, — что вы можете и в дальнейшем пользоваться ее гостеприимством. Подождите, пока я вернусь из замка Кардуфф. Лишь тогда я смогу сказать вам что-то более определенное, мисс Друфф-Верн.

После этого разговора я долго не могла успокоиться, расхаживая по гостиной мимо шкафа с красивыми фигурками из фарфора, мимо окна и обратно.

Было очевидно, что появление адвоката предусмотрено миссис О'Коннелл и имеет своей целью продлить мое пребывание в ее доме. Зачем ей это нужно? Что ей нужно от девушки, которую ее сын сделал женщиной и которую затем подобрал с пола в конторе этого крючкотвора?

Я уже не верила ни в добрые чувства, ни в милосердие, а лишь твердо знала: у каждого есть свой интерес. Есть он и у Эйми О'Коннелл. Мне нужно было собраться с мыслями, чтобы понять, в чем он.

Глава 16

— Вы в самом деле хотите вернуться в замок Кардуфф? Вы забыли, как с вами там поступили? — спрашивала меня сильно взволнованная Эйми О'Коннелл, которая до этого еще ни разу не теряла самообладания. — Не рассказывайте мне сказок, что шрамы на вашей спине — следствие падения с лестницы. Эти шрамы могли появиться только от ударов плетью, причем они зажили совсем недавно. По отношению к вам была проявлена неслыханная жестокость!

Напоминание об испытанном мною унижении вызвало краску на моем лице, но я все равно стояла на своем.

— Сейчас у деда хватает своих забот, — ответила я, — чтобы думать обо мне. Я ему больше не нужна. Род Вернов будут продолжать потомки его старшего брата.

Я храбрилась, а на сердце у меня скребли кошки: ведь я не знала, что ждет меня впереди. В кармане у меня не было ни пенни, я жила из милости у Эйми О'Коннелл и пока не видела выхода из этого положения. Может быть, именно поэтому так страдала моя гордость.

После разговора с адвокатом я твердо решила вернуться в замок Кардуфф. Теперь, после появления законного владельца замка, жизнь его обитателей должна была круто измениться. Мне ничуть не было жаль ни лорда Уильяма, ни сэра Генри, но я не хотела, чтобы бабушка оставалась в такое время одна.

— Раз вы хотите туда вернуться, значит, Алекс ошибся — вы не обвенчались с Эдвардом Верном. Не так ли? — пытливо посмотрела на меня Эйми О'Коннелл, но я гордо подняла вверх голову и сделала вид, что не желаю отвечать на ее вопрос.

— В конце концов я возвращаюсь к себе домой, в этом замке я выросла. Кроме того, в моей помощи сейчас нуждается бабушка!

— Леди Мери? — Меня покоробило, как презрительно произнесла она эти два слова.

— Да, леди Мери. Она всегда только выполняла приказы своего мужа. На ней нет вины.

— Один из таких приказов явился причиной ранней смерти невинного человека. — Я почувствовала в ее словах такую горечь утраты, которая бывает только тогда, когда лишаешься близкого человека.

Вдруг в один миг из разрозненных фрагментов, которые до этого я никак не могла понять, сложилась полная, ясная картина, и я тихо проговорила:

— Мне кажется, ваш сын носит имя Александр не случайно?

Леди Эйми пристально на меня посмотрела и потом сказала:

— Конечно, нет. Ведь Верн моя девичья фамилия. О'Коннелл фамилия мужа. Мой муж очень уважал моего отца и не мог понять, как такой умный, обаятельный человек может являться убийцей собственного брата. Только Александру пришла в голову мысль поехать в Англию и выяснить все обстоятельства этого дела. Узнав, что маркиз Кардуфф и не думал умирать, он воспользовался возможностью занять место учителя в замке, чтобы познакомиться лично с его обитателями.

Опять перед моим взором встали строчки недописанного письма, и слова об имуществе, которые я до этого совершенно не понимала, наполнились смыслом.

— Он отправился на разведку, — сказала я с горькой иронией, — которая должна была закончиться вступлением во владение замком. Как я и думала — он ни на йоту не отличается от лорда Уильяма.

— Как вы несправедливы к нему, Валерия! — обиделась она. — Он сделал это из любви к деду, а не ради корысти. Он хотел только справёдливости. Ему надо было доказать лорду Уильяму, что она все-таки восторжествовала, несмотря на его козни.

— Как это благородно, — сыронизировала я, стараясь отплатить Александру той же монетой. — Как бы там ни было, я все равно поеду в замок Кардуфф.

Она шагнула ко мне и, пытливо всматриваясь в мои глаза, сказала:

— Что все-таки произошло между вами? Вы так открыто выражаете свою ненависть, Валерия, что я не ошибусь, если скажу, что дело тут совсем не в наследстве или продолжении рода. Разве я не права?

Если бы вы знали, как трудно скрыть свои мысли и чувства от проницательного человека!

— Почему бы вам не спросить об этом вашего сына, миссис О'Коннелл? Простите, забыла, я должна теперь говорить: леди Эйми.

Она не обратила внимания на мою шпильку.

— После возвращения из замка мой сын сильно изменился. Он раздражителен, озлоблен и замкнут. Даже ко мне он относится так, как будто я ему чужая. Я не знаю, что произошло в замке Кардуфф между вами, потому что он молчит об этом. Но и вы, Валерия, так же не доверяете мне, как и он. Поймите, я не хочу ничего другого, как только помочь и ему, и вам. И неужели вы не видите, что он вас любит? Каждое его движение, каждый взгляд говорят об этом!

— Да это просто смешно! — вспылила я. — Я для Александра всего лишь ничтожество, которое ради титула и богатства продаст свое тело кому угодно. Вы ведь сами слышали, что он ни на секунду не сомневается в том, кто отец ребенка. Мне лучше всего уехать и не видеть его больше.

— В вашем положении всякая поездка представляет определенный риск, — сказала миссис О'Коннелл. — Подумайте о здоровье будущего ребенка.

— Я думаю, все будет хорошо.

— Почему вы не хотите дать моему сыну возможность исправить ошибки, Валерия? Я знаю, он виноват перед вами, но ведь мужчины часто делают вещи, в которых потом раскаиваются.

— Потому что он видит во мне только плохое. Уверена, что он думает, будто я хочу подцепить его потому, что он богатый наследник.

— Какие у вас странные мысли, Валерия!

— Я знаю, он считает меня дрянью из дряни!

— Ну, хватит об этом! Давайте поговорим о чем-ни-будь другом! Мне не хочется отпускать вас, Валерия, потому что я стосковалась по женскому обществу…

Мне тоже было хорошо с этой на редкость умной и чуткой женщиной. Было большое искушение остаться в ее доме, где было тепло и уютно и где не надо думать о будущем, но я сказала себе: опять ты строишь воздушные замки, которые разрушает действительность; она ведет себя так потому, что заботится о здоровье своего внука.

— Еще раз благодарю вас за все, что вы для меня сделали, — продолжала я гнуть свое. — Сейчас я хочу попросить вас о последнем одолжении — дать мне немного денег на дорогу. Я верну их вам, как только приеду в замок.

— Господи, до чего же вы упрямы! Упрямы, как мексиканский мул! — не на шутку рассердилась такая обычно сдержанная хозяйка. — Вы знаете, что вас там ждет? Быть всю жизнь сиделкой при вашем несчастном кузене. Неужели вам не жаль вашего ребенка, который будет расти без отца?

Оставив ее последний вопрос без ответа, я сказала:

— Будущее Эдварда меня действительно начинает беспокоить. Теперь, когда он уже не богатый наследник, о нем некому позаботиться, кроме меня. То же я могу сказать и о бабушке.

— Хорошо, вы почти убедили меня в том, что вам надо ехать. Но зачем такая спешка? Давайте проведем рождественские праздники вместе, побываем на концертах, в опере, встретим вместе Новый год, можно даже нанести визит леди Норли.

Я вспомнила сказку о Золушке, которой фея подарила хрустальные башмачки, и упрямо помотала головой, потому что я ждала ребенка от своего принца и пока не видела от него ничего, кроме издевательств. Нет, лучше уехать отсюда и никогда больше его не видеть!

— Благодарю за очень лестное предложение и за все, что вы для меня сделали, но я хочу завтра же уехать. Праздники я проведу в замке. Простите, я не могу иначе.

Я сделала книксен и хотела уйти, но она удержала меня.

— Я вижу, вы непреклонны в своем решении, моя дорогая. Пусть будет по-вашему. Я велю Александру нанять карету, и завтра мы отправимся в замок Кардуфф.

Я растерялась от неожиданности, и она, догадавшись об этом по глупому выражению моего лица, рассмеялась и сказала:

— А вы думали, что я отпущу вас одну в это логово тигра? Кроме того, мне надо познакомиться с бытом английской аристократии, чтобы рассказать об этом в Америке.

Итак, я возвращаюсь в замок Кардуфф не в набитом пассажирами почтовом дилижансе, а в богатой карете. Чем не Золушка?

— А как же концерты и опера? — решила я не сдаваться до конца.

— А ты действительно штучка! — блеснув глазами, сказала Эйми О'Коннелл. — Видимо, поэтому Александр без ума от тебя. Кстати, ты первая девушка, которая оказала ему сопротивление, не поддавшись его чарам. Прекрасный урок для него! Я скажу сейчас горничной, чтобы она начала упаковывать твои вещи, а ты иди приляг — ты все еще бледна, Валерия.

Только придя к себе в комнату, я вдруг вспомнила, что наш разговор закончился переходом на интимное «ты». Эйми О'Коннелл была так очаровательна, что я с радостью выполнила бы любое ее приказание. Я с удовольствием поехала бы с ней хоть на край света. Но ведь она сказала «мы», не так ли? Это означало, что я еду в одной карете с Александром О'Коннеллом, которого я презирала после того, как отдалась ему на его узкой кровати домашнего учителя. Впрочем, теперь он уже не учитель, а владелец замка Кардуфф. И мне почему-то стало жалко моего деда, лорда Уильяма.

Глава 17

Мы выехали из Лондона в сочельник, рано утром. Не знаю, во что обошлась Александру О'Коннеллу карета, запряженная четверкой лошадей, но, думаю, очень недешево: вряд ли кучер согласился бы ехать за обычную цену в такую погоду — ночью небольшой мороз сменился вдруг порывистым ветром с сильным дождем.

Внутри кареты были мягкие сиденья, но изо всех щелей несло холодной сыростью, и хотя наши ноги были укрыты меховыми покрывалами, а плечи укутаны в пледы, я не раз говорила себе, что страдаю из-за своего упрямства. Карета была дорогая, на двойных рессорах, но все равно на выбоинах трясло так, что мы подпрыгивали чуть не до потолка. Сидевший на козлах кучер не скупился в таких случаях на простонародные выражения.

Я смотрела на струйки дождя, бегущие по оконному стеклу, и изнывала от тоски и скуки, потому что в течение нескольких часов мы не обменялись ни единым словом. Либо я, либо Александр отводили глаза в сторону, если наши взгляды случайно встречались. Леди Эйми дремала, закрыв глаза, и открывала их лишь при сильной встряске.

— Долго нам еще ехать? — спросила она Александра после очередного ухаба, недовольно посмотрев на него.

— Приблизительно час, — ответил он. — Я понимаю твое недовольство, мама, но ведь ты сама настаивала, чтобы мы отправились в путь именно сегодня.

Леди Эйми посмотрела вдруг на сына озорными глазами.

— Хотя ты совсем недолго работал учителем, у тебя появилась неприятная привычка поучать всех, как будто ты сам непогрешим. Тебе так не кажется, Александр?

«Не в бровь, а в глаз!» — подумала я и расхохоталась. Александр поджал губы и уставился на забрызганное дождевыми каплями окно кареты. Леди Эйми, подмигнув мне, тоже весело рассмеялась и коснулась своей рукой моей.

— У всех мужчин есть одна интересная особенность, — сказала она, — они никогда не признают своих ошибок. Мой муж, например, прекрасный человек, настоящий мужчина, но он прямо весь из себя выходит, если считает, что с ним поступили несправедливо. А вот то, что причина этой несправедливости — его собственный поступок, он понять не в состоянии.

За пеленой дождя мы не увидели флаг, поднятый на башне замка. Наконец карета остановилась.

— Приехали! — сказал Александр и, не дожидаясь, когда кучер опустит ступеньки, спрыгнул на землю.

Я наблюдала, как тремя шагами он преодолел широкие ступени крыльца и взялся за дверной молоток. Ему почему-то долго не открывали. Наконец из двери выглянул дворецкий. Увидев Александра и стоящую у крыльца карету, он очень удивился, но после нескольких слов, сказанных Александром, вынес большой зонт и помог нам выйти из кареты.

Мне сразу бросилось в глаза траурное убранство большого зала. Кто-то умер. «Неужели бабушка?» — подумала я и почувствовала, как у меня сжалось от боли сердце.

Я очень обрадовалась, увидев, что она идет нам навстречу. За ней, как тень, следовала Брэдшоу. Бабушка была вся в черном, даже седые волосы были покрыты черными кружевами.

— Здравствуйте, бабушка! — сказала я. — Кто-то умер? Неужели Эдвард?

— Здравствуй, Валерия! — сказала бабушка. — Хорошо сделала, что вернулась. Почему ты мне сразу не сказала, кто он? — Она показала глазами на Александра, и я подумала, что бабушка напрасно считает меня такой проницательной. — Когда я увидела вас впервые, молодой человек, — сказала бабушка, обращаясь к Александру, — вы сразу напомнили мне моего деверя, портрет которого висит в какой-то из заколоченных комнат. Я поделилась своими мыслями с мужем, но он сказал, что это игра моего женского воображения.

Александр взял за руку свою мать и подвел ее к бабушке.

— Позвольте представить вам мою мать, леди Эмабел Верн, — сказал он.

Бабушка и леди Эйми обменялись поклонами, но не сказали друг другу ни слова. В зале была такая тишина, что можно было услышать, как пробежит мышь. Вдруг распахнулась дверь библиотеки, и из нее, дыша как загнанная лошадь, вывалился сэр Генри. Одет он был необычно скромно: простой черный сюртук и брюки.

Я вспомнила, каким попугаем он выглядел совсем недавно, и едва удержалась от усмешки.

— Наконец-то мы имеем честь видеть пред собой вас, леди Верн! — сказал он визгливым высоким голосом, каким говорят истеричные женщины. — А этот молодой человек, конечно, один из наших многочисленных американских родственников…

— Дорогой Генри, этот молодой человек, — оборвала его бабушка и спокойным холодным тоном продолжала дальше: — находится у себя дома, тогда как мы у него в гостях! Вы, кажется, решительно ничего не поняли из того, что говорил адвокат Пейн. Брэдшоу, — повернулась она к своей верной помощнице, — распорядитесь, чтобы леди Эмабел хорошо устроили. Мы покинем этот дом после похорон, — заключила она.

Леди Эйми быстро подошла к бабушке и взяла ее за Руку.

— Не надо волноваться, дорогая моя, — сказала она. — Мы не захватчики и приехали сюда только потому, что сопровождали Валерию. Мы не собираемся ничего менять, пусть все остается по-старому. Но, ради Бога, скажите мне, о чьих похоронах вы говорите?

— О похоронах лорда Уильяма, мадам, — вмешался сэр Генри, — который скончался два дня назад. — Я обратила внимание, что он не признавал за ней титула леди. — Вскоре после посещения адвоката с ним случился удар, и он умер спустя несколько часов, не приходя в сознание.

Сэр Генри шагнул к бабушке и, отстранив леди Эйми, взял ее под руку. Я видела, как покраснело от гнева лицо Александра, как сжались его губы. Был ли вызван гнев невежливостью сэра Генри по отношению к его матери или невозможностью свести счеты с лордом Уильямом — этого я не могла понять. Как бы там ни было, лорд Уильям должен был предстать перед Божьим Судом, и людское мнение уже не имело никакого значения.

— Мы глубоко сочувствуем вашему горю, леди Мери, — сказала Эйми О'Коннелл, которая теперь стояла рядом с Александром, взявшим ее под руку. — Мой сын хотел лишь торжества справедливости!

— Вы можете говорить все, что угодно, — громко заявил сэр Генри. — Между прочим, хотелось бы знать: те ли вы люди, за которых себя выдаете?

— Перестань болтать, Генри! — оборвала его бабушка почти тем же самым тоном, каким это очень часто делал лорд Уильям.

Краска сошла вдруг с лица сэра Генри, и он не проронил больше ни слова.

— Я с удовольствием предоставлю вам возможность ознакомиться с документами, — сухо заметил Александр О'Коннелл, — но в данный момент было бы желательно немного согреться после дороги хотя бы чашкой чая.

Сэр Генри кивком головы пригласил его пройти в библиотеку.

— Валерия, проводи, пожалуйста, леди Эмабел в красную гостиную. Побудьте пока там. Сейчас я скажу, чтобы вам принесли что-нибудь поесть.

Мне было приятно снова выполнять приказы бабушки, и я повела леди Эйми в гостиную, которая была поистине святилищем моей бабушки.

В камине весело потрескивали поленья, на покрытом скатертью столе горели свечи. Я заметила, что леди Эйми с неподдельным любопытством осматривает комнату.

— Мне кажется, смерть мужа так сильно расстроила вашу бабушку, Валерия, что она довольно сухо приняла вас, — сказала леди Эйми, снимая перчатки.

— Думаю, — ответила я, — она расстроилась бы гораздо больше, если бы Брэдшоу предупредила ее, что нашла себе другое место. Она очень уважала деда, но ей всегда были неприятны его несправедливость и стремление властвовать. Я думаю, что она воспринимает его смерть как освобождение. И, к своему стыду, признаюсь, что разделяю с ней это чувство…

Леди Эйми поглядела на меня и кивнула головой, видимо, соглашаясь со мной.

— Валерия, — сказала она озабоченно, — тебе надо немедленно переодеться.

— Сейчас, — ответила я. — Пойду только взгляну, как там Эдвард. Надеюсь, Питерс по-прежнему заботится о нем.

«Пока разжигают камин в моей комнате, я успею поздороваться с ним», — говорила я себе, идя по коридорам и переходам замка. Всюду царила необычная тишина — слуги покинули замок после смерти деда.

Я заглянула сначала в классную комнату, потом в спальню — там никого не было. Кровать была убрана, на ней, очевидно, никто не спал. Где же Эдвард? Я вернулась в классную комнату, подергала за шнур, но Питерс почему-то не приходил. Возможно, уволился или его уволили. Меня вдруг передернуло — такой холод стоял в комнате. На камине я увидела медный подсвечник с тремя восковыми свечками и коробку спичек. Я зажгла свечи и, взяв подсвечник, пошла искать Эдварда. Ведь должен же он где-то быть?

Я обошла все комнаты второго этажа, так нигде и не найдя его. В раздумье стояла я в коридоре, соображая, что делать дальше. По деревянной лестнице можно было подняться на мансарду. Но стоило ли это делать? Я знала, что там давно никто не живет.

Держа в руке подсвечник, я стала медленно подниматься по крутой грязной лестнице. Нити паутины цеплялись за мои волосы, облепляли мне лицо. Открывая двери комнат, я шла по низкому — потолок над самой головой — коридору. И вот в одной из таких комнат с наклонным, затянутым паутиной потолком и до того грязным чердачным окном, что через него ничего не было видно, мой взгляд упал на деревянные нары, под которыми стоял ночной горшок. На нарах лежал Эдвард. Он был привязан ремнями, во рту торчал кляп.

— Что они с тобой сделали, Эдвард! — крикнула я и бросилась к нему.

Поставив подсвечник на табуретку, одиноко стоявшую посреди комнаты, я попыталась развязать ремни. Глаза Эдварда были закрыты, и я подумала, что он лежит здесь уже несколько дней. Я нащупала кончиками пальцев пульс на его запястье.

— Жив, — вздохнула я.

Ломая ногти, я развязывала ремни, все время спрашивая себя, кому понадобилось заключить бедного юношу в эту грязную комнату, похожую на тюремную камеру. Деду? Сэру Генри? Очевидно, либо тот, либо другой хотели избавиться от него и нашли этот способ наиболее подходящим.

Я с трудом вытащила из его рта кляп и стала легонько хлопать по щекам, чтобы привести в сознание.

— Эдвард! Дорогой! Очнись! — повторяла я десятки раз, как вдруг он, не открывая глаз, сказал:

— Пить! Надо пить! — и, повернувшись, столкнул меня с края нар на пол.

Я еще не успела встать на ноги, как пронзительный, раздирающий душу крик заставил меня закрыть уши руками.

Эдвард сидел на нарах и широко открытыми глазами смотрел на меня, очевидно, не узнавая. Из его раскрытого рта по подбородку текла слюна, зрачки расширились, почти заполнив радужку.

Мурашки поползли у меня по коже: передо мной был не человек, а чудовище.

Я вскочила с пола и бросилась к двери.

Глава 18

Я бежала по коридору по направлению к залу. Позади меня слышались бормотание, выкрики и вой.

Мне казалось, что я могу спастись, если поднимусь на галерею, с которой всего несколько месяцев назад смотрела на только что приехавшего в замок Александра О'Коннелла.

Давным-давно на этой галерее играли музыканты, внизу танцевали участники бала. Я могла спастись, если задняя дверь на галерее не заперта.

Я оглянулась. Тени, пробегавшие по лицу Эдварда от колеблющегося пламени свечей, делали его лицо похожим на какую-то страшную деревянную маску. Я остановилась, потому что была не в силах бежать дальше.

— Эдвард! Пожалуйста, успокойся! — проговорила я, задыхаясь от бега.

Он стоял передо мной, загораживая проход в зал, и смотрел на меня. Это был взгляд загнанного зверя, в котором не было ничего человеческого. Вдруг он громко закричал, и его крик спустя секунду перешел в вой, затем в визг. Не знаю, как я догадалась, что этот крик означал мое имя — «Валерия».

Я преодолела страх и, дотронувшись до его руки, сказала:

— Да, я вернулась к тебе, Эдвард. Пожалуйста, успокойся! Не надо кричать, Эдвард!

Он протянул руку, державшую подсвечник, вперед, к моему лицу, так что я почувствовала жар, и провел другой рукой по моим волосам. Я как завороженная смотрела в эти страшные глаза, не в силах двинуться с места. Вдруг я почувствовала, что он схватил меня сзади за волосы.

— Эдвард, ты делаешь мне больно! Отпусти меня, пожалуйста!

Он опять что-то забормотал. Пламя свечей приблизилось к самому моему лицу, и я в ужасе отшатнулась. Почувствовав страшную боль в голове, я вырвалась и бросилась вверх по лестнице.

Его большому телу было тесно на узкой лестнице, и все-таки он настиг меня и схватил рукой шаль, покрывавшую мои плечи. В тот же самый миг он споткнулся, и подсвечник упал на коврик, покрывавший ступеньки. Пламя тотчас перекинулось на шаль, и Эдвард отбросил ее от себя, смотря не отрываясь, как разгорается пламя у его ног…

Сухое столетнее дерево галереи вспыхнуло как порох. Я смотрела сквозь языки пламени на стоящих внизу Брэдшоу и Александра, который что-то кричал мне.

В какие-нибудь две-три минуты зал превратился в настоящий ад: на стенах горели портреты и панно, горела старинная мебель…

Я сидела, обхватив колени руками, у двери, которую безуспешно пыталась открыть, и, закрыв лицо подолом юбки, чтобы меньше вдыхать дыма, думала, как безжалостна судьба ко мне и моему ребенку. Я чувствовала, что через десять минут все кончится; галерея обрушится в бушующее внизу пламя. Как сквозь сон до меня доносились удары какого-то тяжелого предмета по дереву и сильный треск. Больше я ничего не помню…


Не знаю, через сколько времени я наконец пришла в сознание.

— Доктор Бэнкхёрст считает, — услышала я приятный мужской баритон, — что ребенок должен родиться здоровым.

— Почему бы и нет, — услышала я голос бабушки. — Ее родители были здоровые люди, да и вас, молодой человек, хоть вы не в меру горды и упрямы, с вашим румянцем во всю щеку, ростом и силой никто за больного не примет.

— Меня? В каком смысле… — Александр смущенно замолчал, и если бы у меня только были силы открыть глаза, мне было бы приятно видеть, как с него слетело его всегдашнее самодовольство.

— Вы ведь не будете отрицать, что перед вашим отъездом из замка вы провели с нею ночь? — прямо спросила бабушка. — Когда она возвращалась от вас, то наткнулась на моего мужа, и была до полусмерти избита плетью. Она целую неделю пролежала в постели, а когда встала, то ее бледность и плохой аппетит считали следствием тяжелых побоев, а не обычными признаками беременности.

— Так, значит, это мой ребенок?

— Александр, ты слеп, как все мужчины, — в разговор вступила леди Эйми. — Я догадалась об этом давно. Она не пожелала выйти замуж за Эдварда и потому должна была бежать из замка. А сэр Генри, очевидно поняв, что она беременна, хотел как можно скорее обвенчать ее со своим сыном.

— Раз уж вы, молодой человек, принадлежите к роду Вернов, — опять заговорила бабушка, — то обязаны знать, как должен вести себя джентльмен в подобных случаях.

Она замолчала. Неожиданно для себя я снова погрузилась в глубокий, как колодец, сон.

Когда я опять проснулась, была уже ночь. На столике возле моей кровати горели свечи. Свет резал мне глаза, и я подняла руку, чтобы прикрыть их.

— Выпей, Валерия, вот это, — сказал Александр и подал мне стакан с какой-то приятно пахнущей жидкостью.

Я сделала несколько глотков, потом спросила:

— Где я? — И не узнала собственного голоса, такой он был хриплый и сухой.

— Ты сейчас в доме доктора Бэнкхёрста. Во время пожара замка ты пережила сильное нервное потрясение и отравление дымом. Мы все боялись за твою жизнь, но теперь, кажется, опасность миновала.

Он сел в кресло рядом с моей кроватью и, взяв мою руку в свои, нежно погладил ее. Он был бледен, небрит, с припухшими от недосыпания глазами.

— Ты помнишь о том, что с тобой было? — спросил он, посмотрев мне в глаза.

Я отрицательно покачала головой, хотя, конечно, никогда бы не смогла забыть подбиравшиеся ко мне языки пламени. Но мне очень хотелось послушать рассказ Александра, потому что нервное потрясение стерло в моем сознании разницу между бредовым кошмаром и кошмарной действительностью.

— Это хорошо, что ты ничего не помнишь. — Он опять погладил мою руку. — Пожар бушевал всю ночь и затих только днем. Замок Кардуфф сгорел дотла. Когда совсем поправишься, ты должна будешь рассказать местному констеблю все, что знаешь об Эдварде. Ведь ты была последняя, кто видел его живым. Но это совершенно не к спеху. Эдвард и его отец лежат в земле.

— Что с ними произошло?

— Помолчи, тебе вредно много разговаривать. Я все сейчас расскажу.

То, что я узнала от Александра, почти полностыо совпадало с картинами, которые сохранила моя память. Я только не видела, как загорелась одежда Эдварда и как он бросился бежать, забыв обо мне. На его крик из библиотеки выбежали Александр и сэр Генри. Александр, рискуя жизнью, пробрался на второй этаж, который уже был охвачен пожаром, и, взломав дверь, спас мне жизнь. Сэр Генри тоже хотел спасти сына, бросился следом и погиб вместе с ним в пламени и дыму пожара.

— Зачем вы спасли мне жизнь? — спросила я человека, который так долго ненавидел и презирал меня. — Может, было бы лучше, если бы погибло существо, которое вечно все путает и само не знает, чего хочет.

— Тебе нельзя разговаривать! — сказал Александр и прикоснулся указательным пальцемк моим губам. — Кроме того, ты несешь ужасную чепуху. Сейчас тебе надо поскорее выздороветь, чтобы я смог повести тебя под венец. Твоя бабушка уже потребовала, чтобы ее внук был рожден в законном браке.

Я вспомнила подслушанный мною разговор и решила наконец высказаться по этому вопросу.

— Я не хочу выходить замуж!

Александр нахмурился, потом, проведя ладонью по лбу, сказал:

— Когда ты встанешь на ноги, тогда и поговорим. А пока выпей-ка вот это.

Я выпила лекарство и вновь забылась сном.


Когда я опять открыла глаза, в комнате было уже светло. Я увидела сидящую в кресле леди Эйми и сказала ей, что очень хочу есть. Она ненадолго вышла и вернулась с подносом, на котором стояли чашка мясного бульона, омлет и стакан чая. Когда я кончила есть, леди Эйми улыбнулась мне и сказала:

— Ты не представляешь, как я рада, что ты пошла на поправку. Доктор Бэнкхёрст считает, что через пару дней тебе можно будет встать с постели. Ты ведь правда лучше себя чувствуешь?

Я пожала плечами, потому что мне действительно нечего было ей сказать. В моей душе что-то перегорело после того, что случилось, и я пока не ощущала в себе ни малейшей радости от того, что осталась в живых.

— Александр просиживал все ночи у твоей постели, — продолжала леди Эйми. — Он очень волновался за тебя…

Я вспомнила вчерашний разговор, но не хотела с ней соглашаться.

— Спасибо за все заботы обо мне, — тихо проговорила я, — но хочу, чтобы в будущем меня оставили в покое. Я как-нибудь и одна…

— Валерия, дитя мое! — Леди Эйми пересела на кровать и нежно провела рукой по моей щеке. — Мне становится больно, когда я думаю, что пришлось тебе вынести. Все они — твой дед, твоя бабушка, дядя и, конечно же, мой сын — только и делали, что мучили тебя. — Я отвела глаза в сторону. — Но когда мой сын вдруг увидел, что может потерять тебя, только тогда он понял, как ты ему дорога. Ты знаешь, девушки то и дело вешались ему на шею, но они никогда не забывали о своем интересе. Он не мог себе представить, чтобы девушка сама пришла к нему и отдалась без всяких задних мыслей, только потому что она не могла побороть своей любви к нему.

— Мне не важно, что он обо мне думает. Я не хочу выходить замуж. Ни за кого и никогда!

— Что ты говоришь, Валерия!

Я отвернулась к стене и лежала так, дожидаясь, когда она уйдет из комнаты.

Глава 19

Я опять стояла в фамильном склепе Вернов и смотрела на три новых мраморных плиты, только что здесь установленных. Имена еще троих членов рода Вернов были выбиты на камне и покрыты позолотой. «Это все, что от них осталось», — подумала я, и мне вдруг стало зябко в дорогом, подбитом мехом пальто, которое купил мне Александр, так как вся моя одежда сгорела при пожаре.

Александр стоял со мной рядом и молча смотрел на плиты.

— Пойми, Валерия, — сказал он неуверенным голосом, точно извинялся передо мной, — я был в полном неведении относительно того, что происходит. Между прочим, лорд Уильям сообщил мне, что именно ты настаиваешь на моем увольнении. Я был в ярости, мне казалось, что ты просто играла мной, что после любовного приключения хочешь освободиться от меня.

— Все это уже в прошлом, — тихо сказала я и пошла к выходу.

— Нет, не в прошлом! — Он вышел за мной следом и схватил за руку. — Так не должно быть! В прошлом мы вели себя как неразумные эгоистичные дети, которые любят, когда других наказывают за их ошибки, и не любят, когда наказывают их самих. Но ведь можно же постараться не делать ошибок. Я это понял, когда увидел тебя на галерее, объятой пламенем.

— Есть ошибки, которые уже нельзя исправить, — сказала я. — Ведь если бы я была умней, я могла бы догадаться, что сэр Генри спрятал своего сына на чердаке, чтобы не нарушать пышности похорон лорда Уильяма. Но я пошла, развязала его, и начался весь этот ужас.

— Глупости! — резко сказал Александр и, обняв меня, повернул к себе. Капюшон упал, и волосы рассыпались по плечам. — Вина за это лежит не на тебе, а на лорде Уильяме и сэре Генри, которые должны были поместить его в лечебницу для душевнобольных, но вместо этого вынашивали далеко идущие планы.

Порыв ветра растрепал мои волосы, и Александр, шагнув ко мне, закрыл меня от ветра.

— Глядя на подбирающиеся к тебе языки пламени, я вдруг понял, что мое прошлое до встречи с тобой, в сущности, мелко и тщеславно и что, потеряв тебя, я потеряю все.

Я молчала.

— Мой дед столько раз рассказывал мне о замке Кардуфф, что я ехал туда почти как к себе домой. Когда я прожил в замке месяц, с этой иллюзией было покончено. Нет, замок не мог быть моим родным домом. Пожар замка, Валерия, — это возмездие. Теперь я понимаю: встреча с тобой была напоминанием о том, что у меня существует связь с домом моих предков. Я не хочу, чтобы эта связь порвалась. Я хочу быть связанным с тобой всю мою жизнь. Прошу тебя, будь моей женой, Валерия!

Его голос дрожал от глубокого чувства, в темно-синих глазах я прочла такую искреннюю, горячую мольбу, что сердце мое дрогнуло и я хотела прекратить сопротивление и сдаться, чтобы не искушать судьбу, но почему-то вместо этого сказала:

— Когда я утром уходила от тебя и спросила, что со мной будет дальше, ты мне ответил, что взрыв страсти, бросивший нас в объятия друг друга, не накладывает на тебя никаких обязательств. То, что я после этого забеременела, ничего не меняет.

— Валерия, мне было трудно разобраться в том, что происходит. Когда ты отдалась мне, я решил, что ты просто искательница приключений. Ведь мне было хорошо известно, что брак между тобой и Эдвардом — дело давно решенное. Мысль, что такая красивая девушка, как ты, может быть такой циничной, вызвала во мне ярость, мне хотелось показать тебе, что я не игрушка…

— Я же не знала, что дед хочет выдать меня замуж за Эдварда. Я думала, что он собирается найти мне какого-нибудь богатого старичка. О том, что моим мужем будет Эдвард, я узнала через две недели после твоего отъезда.

— Я потерял рассудок, когда узнал, что ты беременна. Ведь я думал, что ребенок от Эдварда.

Я подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

— Когда я поняла, что жду ребенка и что меня хотят выдать замуж за Эдварда, я не видела другого выхода, как броситься с башни замка вниз. Лишь мысль о том, что я не имею права распоряжаться жизнью ребенка, остановила меня…

— Прости меня, Валерия! — прошептал он и горячо обнял меня.

Мне было так хорошо в его объятиях, что я забыла обо всем на свете. И вдруг я ощутила легкое движение внизу живота. «Это живет и движется наш ребенок. Как же я могу не любить его отца?» — подумала я.

— Обниматься и целоваться на кладбище! Это совершенно неприлично, мисс Валерия! — услышала я скрипучий голос Лили Брэдшоу.

— Никто не может запретить мне обнимать и целовать мою невесту и будущую жену, мисс Брэдшоу, — ответил ей Александр, и в его голосе прозвучали те самые, хорошо мне знакомые нотки, которые я так часто слышала в голосе лорда Уильяма. — Вместо того чтобы делать ненужные замечания, вы могли бы пожелать нам счастья.

И он снова обнял меня. Его поцелуй был долгим и страстным, и я вдруг забыла все свое упрямство и помнила лишь о том, что для меня нет никого в мире дороже Александра.

Когда мы уже подходили к дому доктора Бэнкхёрста, я сказала:

— Лили Брэдшоу, наверное, никак не может понять, почему такая грешница, как я, не попала в ад.

— Ты прожила в аду почти всю свою жизнь! — возмутился Александр. — Лишь теперь перед тобой открывается путь к счастью. И пусть эта старая карга не путается у тебя под ногами.

— Давай не будем говорить о ней! Лучше скажи мне, какие у тебя планы на будущее? Как ни гостеприимен доктор, но мы живем у него уже месяц, и пора подумать о собственном доме, — сказала я.


Мы отпраздновали свадьбу в тесном семейном кругу. В июле у нас родился сын, которому дали имя Джордж-Александр. Он весил немного меньше нормы, что, по-видимому, объяснялось теми волнениями, которые мне пришлось пережить в первые месяцы беременности. Александр развил за это время бурную деятельность: он отремонтировал наш дом в Лондоне, начал восстанавливать замок Кардуфф и был таким энергичным, удачливым бизнесменом, что я только диву давалась.

В начале сентября вся наша семья собралась в Лондоне, в нашем фамильном особняке. Из Америки приехали мой свекор и деверь.

Бабушка и леди Эйми то и дело брали на руки Джорджа-Александра, который за эти два месяца сильно прибавил в весе и сиял, как вербный херувим.

Мой свекор иногда так выразительно смотрел на открытые плечи и грудь леди Эйми, что у меня закралась мысль, от которой я невольно покраснела. Это заметил сидевший рядом со мною Александр.

— Скажи-ка мне, отчего ты раскраснелась, как пион, — прошептал он мне на ухо и обнял меня за талию.

— Не скажу, — так же тихо ответила я, потому что, глядя на леди Эйми и ее мужа, я подумала: неужели она все еще ощущает то счастье и радость, которые охватывали меня, когда Александр был рядом?

— Посмотри, мой дорогой, — обратилась к мужу леди Эйми, державшая на руках Джорджа, — на эти темно-синие глаза, на этот носик. Какое поразительное сходство!

— Пусть только этим сходство и ограничивается, — прошептал мне Александр на ухо. — Я не хочу, чтобы Джордж унаследовал дурные черты моего характера и совершал те же ошибки.

— Будет жаль, — ответила я шепотом, — если он не будет так же горяч, как ты.

Рука Александра, все еще лежавшая на моей талии, вдруг сильно притянула меня к нему, и горячая волна желания пробежала по моему телу.

В этот момент хлопнула пробка шампанского, и слуга разлил вино по бокалам.

— Я поднимаю этот бокал, — сказал отец Александра, — за Джорджа-Александра, наследника маркиза Кардуфф.

Я поднесла бокал к губам и вдруг задумалась. Как интересно распоряжается нашими жизнями судьба: мой сын продолжает род Вернов, а бедный Эдвард лежит в земле.

Я заметила у Александра странную способность угадывать мои мысли.

— Выпьем за наше с тобой будущее, Валерия, — сказал он. — Не стоит ворошить прошлое.

— Теперь давайте выпьем за будущего наследника престола, — сказала бабушка, когда лакей еще раз наполнил наши бокалы.

— Послушай, Валерия, — обратился ко мне Майкл, брат моего мужа, — говорят, что ты родилась в один и тот же день и год с королевой Викторией?

Я по его лицу видела, что он не на шутку поражен этим совпадением.

— Ты и она обвенчались в один и тот же год. Ваши первенцы родились в один и тот же год. Не кажется ли тебе, что между тобой и королевой есть мистическая связь, что звезды расположились одинаковым образом над вашими колыбелями?

— Какие фантастические мысли посещают твою голову, Майкл, — весело расхохоталась я. — Пока меня не приглашали ко двору и, думаю, не пригласят.

Странно, что именно Майкл напомнил мне о моих детских мечтах. За прошедший год я много раз думала, что надо мной тяготеет рок, но теперь мне не в чем было винить судьбу.

— Как бы там ни было, — продолжал Майкл, держа в руке поднятый бокал, — желаю тебе, Валерия, чтобы твой муж никогда не огорчал тебя, как огорчают королеву ее подданные.

Майкл намекал на тот ужасный случай, когда безработный официант год назад выстрелил в королеву из пистолета. Правда, это только увеличило ее популярность во всех слоях общества.

— Не кажется ли тебе, мой дорогой брат, — сухо заметил Александр, — что твое замечание совершенно неуместно?

Майкл широко улыбнулся, показав красивые ровные зубы.

— Я хотел бы только добавить, что я с радостью открою Валерии дверь, когда ей надоест твой противный учительский тон.

— И не надейтесь! — Я обняла мужа за талию. — Я ведь полюбила его именно за то, что он учитель!



Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава З
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19