Все свободны [Екатерина Юрьева] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Екатерина Юрьева Все свободны!

Глава 1

Утро было далеко не ранним. А звонок — так и вовсе нежданным.

— Алло, Вася? Привет. Лева Багдасаров.

— Какими судьбами? На культурку потянуло? Или денежный поток хочет срулить в тихий омут культурной заводи?

— Денежный поток хочет «сделать» культуру.

— Во как!

— Есть дело, Елизарова. Пойдем, съедим что-нибудь, поболтаем.

— Это приказ?

— Коммерческое предложение. Помнишь тихий уголок напротив нашего офиса? Часов во сколько?

— Через час. Пойдет?

— Привет.

«Во, класс! Ловко получилось, — подумал Лева. Он и не предполагал, что договорится так быстро. — Это у меня, дурака, все расписано в дневничке, как у отличника. И шаг в сторону рассматривается как побег. Только по начальству позволительно так скоро строиться. А некоторые… Свободные люди, е-моё, в свободной стране». И тяжело вздохнул, поглядев на часы. По своему начальству он сейчас и строил свою подружку Ваську, точнее, Василису Елизарову, которая трудилась культурным обозревателем на радио «Точка».

…Тем временем, докуривая очередную утреннюю сигаретку, зрелая девушка Вася поняла, что ей опять ничего не хочется — ни вставать с дивана, ни натягивать шапку, погружаться в слякоть по самую щиколотку (улицы по-прежнему чистили плохо). И еще больше не хочется двигаться в сторону творческой деятельности под названием работа, которой она занималась уже лет… и не скажем сколько. Все занималась и занималась. Занималась и занималась.

Собрав умишко в кулачок (куда он весь ловко поместился), Вася следовала в тихий уголок на свидание со своим однокурсником Левой. Интрига в этом свидании все-таки была. Встреча намечалась явно деловая, а вовсе не обычный обед — ужин — потанцуем. Что-то нужно было ушлому Багдасарову, и, вероятно, это что-то лежало в области культуры и науки. И такое случается. «Вот радость-то какая!» — съёрничала Вася. Настроением своим она была довольна, хотя зачем оно в кругу древних друзей? Не придется же ей производить на Леву впечатление, честное слово.

Взглянув в зеркало, пока несли номерок в гардеробе, Вася увидела себя и никаких изменений не обнаружила. Ее волосы были странного цвета, скорее более светлого, нежели темного, не короткие и не длинные. Поэтому она часто заправляла их за уши, и тогда ей казалось, что уши оттопыриваются и стоят торчком. Кивком она сразу же стряхивала обратно «прическу», и та падала на лицо, а потом снова возвращалась за уши. Глаза у Васи были подвижные. Не в том смысле, что все время бегали по кругу, просто пытались еще кое-что отражать. Иногда они даже становились с поволокой, что усиливало блеск и придавало томности. Не замерзшие, в общем, глаза. Сама же Вася казалась не только весьма привлекательной дамочкой, но и вполне живым существом.

Итак, заглядевшись на себя в зеркало, Вася подумала: «Что-то надо с этим делать. С такой писаной красотой». И вспушила прическу. Самоирония всегда придавала ей шарма, но сейчас эту мысль развивать она не стала и решительно вошла в зал.

Лева махнул ей из угла.


Лева Багдасаров был однокурсником и другом Василисы. Закончив журфак, поначалу он тихо сидел на иновещании. Это такое радио, которое по-прежнему рассказывает о нашей прекрасной жизни зарубежному любознательному слушателю. Когда заела нищета, Лева пустился в околорекламный бизнес. Что-то капало. И вдруг неожиданно он сделал карьеру, став начальником пресс-службы одной крупной, даже совсем крупной компании — что-то там по металлу или по сырью. Вася никак не могла сообразить, что способствовало такому быстрому и блестящему взлету. Кроме вполне развитого ума и бешеной работоспособности, которыми в полной мере обладал ее однокурсник. Фамилия, конечно, могла сделать свое дело — плановость, в том числе национальная, всегда звучала на столичных просторах. Были у нее догадки о неизвестных подружках (что тоже уже, пожалуй, каменный век), содействовавших столь очевидному прогрессу. О влиятельных дружках Вася и думать не хотела, надеясь, что все ее приятели — породистые люди и если уж и пользовались подобными льготными пропусками на «вышку», то в последнюю очередь. Так или иначе — получилось, что ее дружок возглавлял пресс-службу одного из крупнейших концернов в России.

Что они там делали, для нее было тоже секретом. Не то чтобы это тщательно скрывалось. Наоборот, Левина пресс-служба очень старалась, чтобы простые люди знали как можно больше о том, что им нужно понимать в сырье и металле. Просто Вася никак не могла запомнить, выплавляют они железо, чугун или алюминий. Может, и сталь катали, но немаленький домик в центре столицы, где Лева пересиживал работу, назывался в народе «оловянным скворечником», что давало основание думать — они там еще и с оловом развлекались. По смешному стечению обстоятельств, владел всем этим богатством человек созвучной прозвищу домика фамилией Скворцов. Он же, соответственно, был хозяином как Левы, так и оловянно-металлического сектора нашей экономики.

Однако пользы от всей этой багдасаровской красоты для Васи не было никакой. Вероятно, расширив свое затуманенное сознание, Вася смогла бы справиться, принять во внимание оловянную туфту, которую ее сокурсник регулярно и упорно ей втюхивал, но это никак не помогло бы жить лучше и веселей. Наладить встречные потоки интересов она была не в состоянии. При наличии такого дружка Вася на своем радио не могла выговорить о нем ни слова, потому что просто занималась культурой, тусовкой и их обеих достижениями. И любой металлический звук, выпавший из ее хрустальных уст, был бы немедленно услышан в рекламном отделе и закончился бы вызовом на ковер и предложением поделиться.

Словом, все эти коммерческие проблемы Васю не интересовали — легкие деньги редко шли ей в руки. А если вдруг и шли, то становились такими тяжелыми, что не оправдывали и не вознаграждали ее усердия. Поэтому она старалась не курить бамбук в рекламном отделе. Она помнила, что в таких местах опасно даже пассивное курение. Дым вообще вреден для здоровья.


Вася бросила рюкзак на стул.

— Что выпьем?

— Я на работе, — заулыбался Лева.

— ? А я выпью, хоть и на работе — будем считать это моей работой. Будоражит мозг, знаешь ли, а также рождает образное восприятие. Выпью я виски, потому что беспокоюсь, что это тебя, действительно, потянуло на куль-турку? Или еще кого? Благоприятный ли это синдром? — вот что я еще думаю.

— Принеси, — приказал Лева мальчику, который незаметно терся у колонны.

— Ты же не сказал что.

— Он все знает. Про наш вкус.

— И даже что ты не всегда пьешь днем?

Мальчик принес виски, кофе черный и… печеных креветок. Вася была удивлена. Она бы сроду не нашла своей любимой закуски в меню. Впрочем, в таком бардаке, как ресторанный справочник, не каждый способен разобраться.

— Ну ладно. Не ешь, не пьешь. Тогда дело говоришь. Я, конечно, никуда не спешу, но ты-то всегда торопишься.

— Дело на сто миллионов.

— Ко мне? Неожиданно. Что будем пиарить? Слушай, вы что, начали производить оловянные ложки с клеймом Фаберже?

— Интересная мысль. Пожалуй, впишу в план для очередных предложений начальству.

— А что вне очереди?

— Представляешь, — будешь смеяться — открылось, что наш, — и Лева показал пальцем вверх, — книжки читает.

— Засада, — согласно сыронизировала Вася. — И надо немедленно об этом сообщить радиослушателям? Но, в общем, я тебе скажу, это и так понятно было — ваш в телевизоре всегда говорил грамотно. Значит, вполне начитанный. А давай оформим ему подписочку на толстые журналы. Я похлопочу. Или — бери круче — на чье-нибудь собрание сочинений его подпишем. Правда, надо навести справки, кто у нас из занимательных полностью собранным в последнее время выходил. А может, ему консультант нужен? Так я готова. Много не попрошу — компания уж очень респектабельная. Правда, надо будет немного подтянуться, старых авторов пересмотреть новыми глазами, озаботиться свежими именами. Запущенно у нас так все. Запущенно.

— Не знаю, на какой перекладине тебе подтягиваться, но околоконсультант нужен. Короче. Захотел мой возлюбленный шеф познакомиться с некоторыми писателями. Это же твоя креатура?

— Моя, моя. И как он это себе представляет?

— Хочет познакомиться в приятной обстановке. За ужином, например. Потрещать о том о сём непринужденно.

— И еще чтобы приглашенный не знал, с кем он сидит, инкогнито так сказать? — влезла Вася. — Чтоб не жаловался особенно на плохую жизнь и денег не просил на развитие души.

— Составить себе представление, понять обстановку, — не обращал на нее внимания Лева, которому важнее всего было быстро оформить задачу. — Создать, так сказать, картину.

— Слушай, а с режиссерами он не хочет? А? У меня в запасе имеются.

— Пока нет. Действительно, денег еще станут просить на кино, — отмахнулся Лева, — книжки-то дешевле.

— Хорошо, писатель так писатель. Но возникает вопрос — зачем? Странно, чтобы такой человек хотел просто так приятно удавить вечерок. Как будто ему делать совсем нечего. Ну говори, говори, что он еще хочет? Может, от этого моя жизнь зависит?

— Знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Сам не пойму. Думаю, хочет просто пообщаться с приятными людьми.

— Писатели — приятные люди? Интересно. Кто-то его неправильно информировал.

— Как он думает, приятными людьми. Может, услышать их идеи, настроения хочет. Он же, в общем, не жлоб полный.

— Только наполовину.

— Может, он и правда денег потом на что даст…

— Да ты че? Еще и денег давать начнет? Неслыханная щедрость. Понятно, но сначала нужно напитаться, напитаться…

— Шутки — в сторону, — пресек Лева, он ведь был на работе. — Хватит. Не наезжай на моего кормильца. Может, он и твоим станет.

— Идея нравится еще больше. Не поняла только, что за это отработать?

— Да ничего, — облегченно вздохнул Лева. — Буквально ничего. Выбираем приличный ресторан. Организовываем легкий ужин. Ты пригоняешь своего, я своего… Усаживаем их за накрытый стол. Побренькают-потренькают. Вот, собственно, и все. А ты получишь комиссионные за услугу и компанию.

— С твоим понятно, а кто такой вот этот мой, я интересуюсь? Будто бы я с каждым водку пью. Могу я знать масштаб своей разрухи?

— Сухов, — Лева заглянул ей в глаза.

— Ф-у-у, — выдохнула Вася. — Всего-то. Повезло твоему с моим раз в жизни, так ему и передай. С Суховым, так и быть, договорюсь. Хотя, с точки зрения бизнеса, дура я, надо было заламывать руки и рассказывать, как все это невозможно. А потом… блестяще справиться! Подвиги нынче дороги. Дура, дура…

— Ха-ха, конечно, так и надо было делать. Но не волнуйся. На этом материальном распределении я, и так получишь прилично. И еще премию от меня лично, если справимся с этим нетрадиционным поручением.

— А что, правда денег, что ли, дашь?

Лева посмотрел на Васю с интересом.

— А ты что, никогда не брала за знакомство? Тебе сколько лет?

— А какой сегодня год?

— Ладно, и так знаю — тридцать уже было.

— Видишь ли, никогда не думала, что на моих друзьях писателях-читателях можно что-то заработать. Кстати, мыто будем присутствовать на этом эпохальном мероприятии?

— А то.

— Тогда со мной, как всегда, еще четыре человека.

— В тебе, Васька, точно никакой предпринимательской жилки. За всех вместе оплата разовая. Так что разбей своих четверых на четыре группы и получи свои четыре…

— Так вот, «чисто конкретно». Слушай. А может, позвать твоего на какой-нибудь прием или культурный банкетик? Кое-где я могу пошуршать. А потом… И еще… — засмеялась Вася. — И вообще, есть комплексный план культурного развития крупного олигарха… Я тут, можно сказать, кое-что уже набросала. — Она принялась рыться в сумочке. Ничего похожего на планчик там, конечно, не было, и быть не могло. А были — запасная пачка сигарет, валидол, анальгин, нашатырный спирт и гигиеническая губная помада, а еще тампоны «Оби». «Хорош наборчик, — улыбнулась Вася. — Зубной щетки вот только не хватает. Какая нечистоплотность!» — О чем это я? — добавила она вслух. — Ах, да, планчик. Сегодня же вечером пришлю тебе по почте.

— Не зарывайся. Главное начать. Все зависит от организации и уровня твоего, подчеркиваю, твоего мероприятия. А оно легко может стать и одноразовым.

— Ну, знаешь ли, и один разок порой дорогого стоит.

— Как, кстати, виски?

— Как всегда, кстати.


Тетрадочка, куда записывались трудовые обязательства, была не только у Левы, но и у Васи. Вот сейчас, значилось там, ей надо было посетить конференцию в небольшом и, главное, недалеком городке Самоваре. Вася решила ехать на поезде — всего-то три часа разговоров.

В последние месяцы и даже годы многое упростилось, и, к примеру, билеты теперь покупали прямо перед отправлением, чего не так давно себе и представить было невозможно. Ранним утром Вася прибыла на вокзал. Весьма приятная для этого времени суток кассирша долго и обстоятельно объясняла ей, какие места в каких вагонах взять выгоднее, чтобы ехать с комфортом. Билеты продавались во всякие дали, даже в такие, куда Васе совсем было не надо. Но их наличие вдохновляло. Хошь — на север, хошь — на юг. Не то что раньше — хоть вверх ногами, лишь бы в поезд. И где тогда были все эти ныне свободные места? Вася слушала разговорчивую кассиршу, кивала, соглашалась, выбирала, она никуда не спешила. Хотя время было и весьма раннее, почти что девять утра, но на этот раз ей как-то удалось прибыть на вокзал заблаговременно.

Вася взяла место в плацкартном вагоне, чтобы потом сдать билет проводнику, которому тот был нужен для статистики, и отправиться по своим делам, например в вагон-ресторан. На близкие расстояния она обычно ездила именно в вагонах-ресторанах (выгодно и удобно), которые, кстати, тоже стало не узнать. Вася жалела, что не продают билетов сразу в ресторан. Как-то, притащившись в МПС по какому-то спонсорскому делу, она даже собиралась натолкнуть министерство, вернее, его чиновников на кардинальное решение о продаже вагонно-ресторанных мест «улучшенной комфортности». Было бы очень удобно для определенной категории граждан. Проводнику меньше возни с бумажками, а пассажир на сэкономленные деньги легко повысил бы выручку общепиту. Однако министерству нужны другие показатели — плано-перевозки, статистика и добрая привычка. Так до сих пор и ездят без Васиных нововведений по нашим дорогам недообслуженные российские пассажиры.

Итак, запасясь плацкартой, Вася проследовала мимо вокзальных ларьков в грязный тоннель — отнюхать бомжовую жизнь, которая сконцентрировалась в не тронутых цивилизацией вокзальных закоулках под низкими потолками с капающей водой, грязными разводами и качающимися лампочками, а также завывающим с голодухи псом. «Надо же, остались еще у нас такие вот богом посланные уголки. Чтоб заметить разницу. Не все же гулять по широким, мерцающим рекламой проспектам с радостными и красивыми лицами горожан, прикинутых в дорогую одежду. Общество радости и потребления, блин. А вот это общество отходов. Ну так что — утро, вокзал, наша родина. Спозаранку не каждый может похвастаться чистой красотой», — ворчала Вася, никогда не относившая себя к потребителям. И туманный свет вагона-ресторана, уже загоревшийся где-то в глубине ее существа, грел ей душу.

Рассчитавшись с проводником билетом и самой очаровательной улыбкой, на которую только была способна, Вася сразу двинулась в нужном направлении, минуя длинную череду тяжело хлопающих, рычащих и ухающих, заиндевелых и заледенелых, пышущих морозным паром дверей. Поезд еще не тронулся, а она уже добралась до места своего назначения.

В ресторане было чистенько, но первое, что бросилось в глаза, — плакатик со строгим объявлением: «Не курить! Штраф!» И это было удивительно. А что же здесь еще делать? И вообще, зачем в поездах ходят в ресторан? Не есть же, по правде говоря. А пить и курить. Стоя под этим неожиданным предупреждением, Вася почувствовала себя неуютно. Некомфортно, даже так можно сказать. Огляделась. Однако все-таки присела. Не идти же, право, обратно в плацкарт?

Ресторанный контингент был Васе хорошо знаком, она давно заметила, что клиентуру этих самых ресторанных вагонов составляют мужчины лет тридцати — пятидесяти. Сидят себе скромно с одной рюмкой, покачиваются в такт, грустят. И с такими лицами, как будто жениться едут. Такие вот неприкаянные, неустроенные мужчины передвигаются по просторам в поисках радости. Да что тут говорить…

Кроме упомянутых одиноких мужиков с обязательной стопкой в углу гуляло гулянство. Веселые толстые тетки и мужчинки помоложе и погрустнее с чуть спитыми, как тот чай, лицами. Сразу ясно — хозяева! И видно — сидят давно, с ночи, наверное. Когда поезд застучал колесами, одна, обтирая пальчики о кружевной фартучек и жуя алыми губами, двинулась-таки в Васину сторону.

— Чего изволите?

— Чай, если можно.

— Вот чай как раз и нельзя, — радостно сообщила тетка и почти захлопала в ладоши, сообразив, что появилась тема для беседы.

— Нет чая? Почему чая-то нет?

— А у нас титан сломался.

— Что, во всем поезде?

— Нет, только у нас, в ресторане.

— Какая прелесть. А что, нельзя принести из другого титана, ну из соседнего вагона?

— Можно, но только кто это понесет?

— Как это кто? Вы или кто-нибудь из ваших, хм, помощников. — Вася обернулась на веселую компанию. Один из молодцов игриво сделал ей пальчиками и заулыбался золотым ртом. Тетка тоже находилась в приподнятом настроении и, видно, уже подыгрывала своим.

— Мы завтракаем, понимаете ли. И потом — на улице мороз, побегай между вагонами, а болеть нам некогда, нам надо работать. Чаю, короче, никто не понесет, а все остальное — будьте любезны. Так чего изволите?

Оставалась только водка.

— Ну хорошо, — Вася оттягивала теперь хорошо понятную часть заказа, — принесите мне, пожалуй, лимончик… Есть?

— Есть.

— Далее, огурчики… есть?

— Есть.

— Маслинки с косточкой…

— Есть. Видите, у нас все есть, чего вы изволите. Есть даже чайничек. Мы можем его вам одолжить. Не украдете же — сразу видно. Кстати, если принесете кипяточку, может, еще кто захочет чаечку попить. А заварочки мы вам дадим, дадим. Вы не волнуйтесь. У нас есть и черненькая, и зелененькая, и красненькая…

— И беленькая… — легко согласилась Вася, уже входя в контекст. — Хорошо-хорошо, пока водочки.

— Вот это по-нашему. И сколько же?

— Бутылочку. Чтоб два раза не ходить.

— Вот и славненько. Все будет сей минут. И водочка холодненькая, как из морозильничка. На улице морозец, — напомнила тетка и весело удалилась за ресторанные кулисы добывать продукт.

Продукт на стол был доставлен мгновенно. «Научились же у нас работать все-таки», — Вася с удовольствием наблюдала, как трогательно тетка наливала тягучую водку в милую каждому сердцу общепитовскую стопку. Как стопка сразу аппетитно запотела, а бутылочка на глазах покрывалась ледком. Как славно блестели огурчики, и маслинки, и даже лимончики. Все было потрясающе. Вася аккуратно взяла рюмочку и отхлебнула маленький глоточек. Все-таки водка — самый приятный напиток. (Не станем считать это рекламой.)

Все неустроенные мужики, Вася вдруг увидела это, обалдело наблюдали за ней, также приподняв свои рюмки. Они смотрели с полным восторгом, не отрываясь, даже не мигая, и когда она отняла рюмку от губ, как будто выдохнули — за нее. Потом они начали улыбаться один за другим и по очереди поднимать свои емкости. Вася ответила, тоже улыбнувшись каждому, не пропустив ни одного взгляда, как велят приличные манеры. Авторитет был заработан. Легко и сразу. И действительно, какое еще впечатление могла произвести дамочка в ресторане поезда дальнего следования с бутылкой водки в 9.15 утра? Это было истинное мужское восхищение.

Словом, в утреннем ресторане оказалось почти приятно. И чувство не то чтобы дискомфорта, но неудобства организма перед собой и вечностью по вопросу утреннего пьянства потихоньку отступало, уступая место теплу и удовлетворению.

Вася взглянула на часы. Ехали всего минут пятнадцать или семнадцать. Да, три часика еще впереди, а все дела уже сделаны. Так и бутылочки не хватит, если по времени посчитать, а не по здоровью. И в следующие минуты своей увлекательной и перспективной поездки Вася принялась подробнее рассматривать публику. В противоположном от веселой компании углу ресторана сидел молодой человек, даже юноша — так казалось с высоты ею прожитых лет. Вася все чаще бросала на него уже затуманивающийся от удовольствия взгляд. Наконец она подняла рюмку (не пить же одной, честное слово), пригласив красавца в виртуальную компанию. Миловидный юноша понял ее буквально. Через мгновение он уже шел к столику — можно? — ох, эти символические взгляды.

— Привет, — другого ответа и не требовалось. Удавливать утречко вдвоем все-таки приятнее.

Паренек как-то сразу почувствовал себя свободно.

— А что, у вас действительно не курят? — широко повернувшись к хозяйскому столику, озвучил он общий интерес. Это было тонкое замечание. Покурить уже хотелось.

— А что, читать не умеем? — вопросом на вопрос ответила тетка, подтягиваясь к столику. Поговорить, клиентам угодить. И с этим она, в общем, справлялась. — Президент запретил курить в общественных местах. Указы читать надо. Неграмотные совсем, что ли? Так телевизор смотрите, радио слушайте. Короче, курить нельзя — штраф. Непонятно, что ли? — Разговор принимал все более игривый характер.

— Все сразу и понятно. Так бы сразу и сказали. — Улыбчивый юноша положил на стол купюру.

Тетка радостно призадумалась.

— Так это штраф? — И не дождавшись ответа, как фокусник, из фартука достала пепельницу и поставила на столик. — Ну с этого и надо было начинать. Заплатил штраф — кури на здоровьичко. Красавчики вы мои, — умилялась она уже совсем по-свойски. — Ехать-то, наверное, далеко? Помните еще, куда ехать-то? С нами до конца? А то поехали. Сутки — туда. Сутки — обратно. Одна нога — здесь. Другая — там. Еще и искупаться успеете в море Синем-чудесном, и назад. Сразу назад, — смеялась она.

— Позже, позже, — по-детски хихикая, отстранил ее от столика Васин новый приятель и, глянув вслед удаляющейся тетке, добавил: — Давай выпьем. За знакомство. Меня Сергей зовут.

— Вася.

— Тогда я Мася. Не шучу, это для близких и совсем своих.

— То есть я уже совсем своя? — не удивилась Вася. — Тогда буду звать тебя Масиком, так мне удобнее. — Наступал тот самый момент приятного обаяния выпивки. В такие мгновения главное не поддаваться куражу и поддерживать настроение, не добиваясь лишнего успеха.

— Да-ра-га-я Вася. — Масик тянул слова и вообще был плавным и податливым. Пластилиновым таким. — Знакомство в дорожных условиях сильно сближает. — Он обнял рюмку своими мягкими пальцами и поднял ее. — Ты куда? Действительно до Синего моря? Или куда поближе?

— Я в Самовар на конференцию.

— Это очень удачно. Я туда же, родню навестить. И друзей-товарищей, — заметил Масик. — Слушай, а на какую конференцию? Ты что, крупный ученый?

— Не произвожу впечатления?

— Да-ра-га-я Вася. В последнее время я верю во всякие преображения. Даже в свои собственные. — Масик налил еще по одной. — У меня и повод есть. Я сделал открытие. Вот только что официальные бумажки получил. Государственные…

— Так что за открытие? — поинтересовалась Вася. Все-таки дурацкая это профессия — журналистика. Все время всем интересуешься, даже когда тебе этого совсем не надо и не хочется. Частенько, в общем, непонятно зачем. Как будто бы без перерыва рассказываешь все эту ерунду в эфире. Потоки и склады ненужной информации. Правда, нередко Вася и попадала. То есть неожиданно нарывался полный эксклюзив. Было у нее чутье, что и говорить. И сейчас, это она чувствовала, за бутылкой надо было выведывать государственные тайны.

— …в оборонке. — Она поняла, что прослушала вступление, и попыталась сосредоточиться. — Так вот раньше его синтезировали, а оказывается, он существует в природе. — Говоря о своем деле, мягкий Масик словно затвердевал. А длинные ресницы его будто приклеивались к высоким бровям, и глаза как бы выкатывались. Удивительно, но в этом не было никакой противности, а была приятность, несвойственная юношеским взорам, и гипнотическое очарование, которому Вася легко поддалась. Масик снова подергал выпадающую попутчицу за руку. — Представляешь? Ты представляешь? И я его нашел. На Чатке.

— На Чатке можно найти и не такое. Помнится, я там нашла свою любовь… к природе.

— Назвал я его порфирий. По созвучию с такими вулканическими слоями. Но это тебе неинтересно и необязательно. Зато открытие, настоящее открытие!

— Кто такой Порфирий, прости, я прослушала.

— Да-ра-га-я Вася. Это минерал такой. Который я открыл.

— Ага-а. Нобелевскую премию дадут? А по-другому и разговаривать нечего.

— Теперь надо найти деньжат для разработки месторождения.

— Да, на Чатку не налетаешься. — Каждый размышлял о своем.

Васе опять страшно захотелось на Чатку — к природе и к красной икре. А Масику, вероятно, работать кайлом (промышленную добычу уникального минерала Вася себе не очень представляла), зарабатывать научный авторитет. И деньги.

— Слушай, — вдруг он сменил тему, — а надо бы нам действительно что-нибудь съесть. А то и вправду не доедем и до Синего моря. — Он махнул рукой куда-то в угол.

Тетка была на страже.

— Ну что, красавчики вы мои?

— Да-ра-ги-е. Съесть чего-нибудь захотелось. Простого и быстрого. Семга под соусом — как его там? Или пекинская утка отменяются.

В это время за спиной их тетки появилась вторая. Она была вдвое крупнее первой. И значительней. На ней не было фартучка, зато было много толстых колец на пальчиках, которыми она ловко держала сковородку с пышущей картошечкой.

— Ладно, Валька, давай поделимся с детишками. Пусть покушают. У нас ведь на кухне, кроме утки пекинской и семги, ничего простого не осталось, — она зычно рассмеялась. — Ребята, подставляй тарелочки. Для себя жарили свою картошечку со своего огорода. Сами садили, сами собирали. Сами едим. В ресторан-то нам ее не подвезли. Так на своем хозяйстве и живем, даже на работе.

— Как скажешь, Зин Иван-на. — Валька уже водрузила на их столик огромное блюдо с крупно нарезанными огурцами и помидорами.

— Кра-со-та. — Вася с Масиком потирали ручки.

— У меня сегодня день рождения, — продолжала Зин Иванна, явно директор ресторана.

Вася полезла в свою сумочку и где-то на дне отрыла безделушку — брелок с каким-то неведомым чудищем.

— Это вам. Поздравляем.

Зин Иванна растрогалась. Часто ли ей, простой русской труженице, дарили подарки?

— Симпатичный, — она по-детски улыбалась. — А вы не обижайтесь, ребятишки. Выпьем за здоровье и знакомство.

Все сдвинули рюмки.

— С праздничком.

— Свобода. Равенство. Братство. Ура!

Слава богу, в это время за окном в мерклом свете зимнего дня показались самоварные окраины. Паровоз въезжал в город. Масик с Васей радостно засобирались и, покачиваясь, двинулись к выходу под бравые крики ресторанных работников.

— Ну что, красавчики вы мои, может, останетесь?

— А на посошок?

— Красавчики!

— Может, махнем все-таки к Синему морю?

— Там тепло, там яблоки, — галдели все хором.

— На обратном пути. Все на обратном пути. — Масик легко расплатился за весь стол и теперь дружески размахивал ослабевшими ручками. — Всем спасибо. Всем спасибо.

На ледяном перроне и вправду подпрыгивали масиковские дружки, которых Вася не очень разглядела. Они аккуратно приняли их обоих в свои крепкие ручки.

— Мася, привет, дорогой. Красавец! Чесно слово, красавец! — Они вылупились на незнакомую им Васю, поняв в какой-то момент, что она тоже с ним. — А что ты, дорогой, со своей Тулой в Самовар ездишь? Сбой в программе, — все ржали.

— Это моя новая подружка. Да-ра-га-я Вася, — выговорил Масик, подталкивая ее вперед. — Усадим на лучшее место? Только все лучшее, — бубнил он. — А ка-а-ак мы подготовились к встрече? Во-о-т. Не каждый справится. — Почему-то на морозе его развозило.

— Да-да, — кивали приятели с пониманием. — Всю бы жизнь справляться с такими заданиями. Все мы мастаки. Вам куда? В гостиницу? Отлично.


Даже набив рот жвачкой, Вася старалась дышать в сторону, чтоб не очень сильно пугать гостиничных постояльцев. Она спустилась в холл и выяснила, где идет аккредитация. В списках почетных гостей с интересом узрела фамилию Сухова. «А ему-то что тут делать? Однако на ловца и зверь бежит». Она зашла в зал, где полным ходом катилась конференция. Сухова не было. Он никогда не прибывал первым. Изучила других собравшихся и поняла, что ничего особо интересного ее здесь не ждет. Вася давно и многое знала уже наизусть. Никаких сложных задач редакция перед ней на этот раз не поставила. Это она сама просто воспользовалась случаем, как часто делала, и отвалила из столицы — надоело торчать на глазах у начальства. Когда оно не видит лица, то на какое-то время забывает это лицо и не придумывает для него всякие дурацкие задания. Теперь задача ее была проста и совсем очевидна — заловить Сухова, взять интервью — он этого, правда, не любил. Ну и договориться об ужине с олигархом — это уже для себя, а не для дорогой редакции. Вася точно не знала, как Сухов отреагирует на такой необычный маневр. Конечно, спросит — зачем все это? Но, она была почти уверена, согласится. Не каждый ведь вечер ужинаешь с олигархом. Как ни крути, есть в этом какая-то интрига даже для видавшего виды писателя.

Словом, поглядев на собравшихся и угадав среди них нескольких знакомых, Вася раскланялась с ними, оставила околоколлег с их научной радостью, потихоньку выползла из зала и отправилась погулять — надо было проветриться.

Самовар городок маленький. Тихий и провинциальный. По нему ходили тихие провинциальные люди. В Самоваре Вася была не в первый раз. Все достопримечательности ей были хорошо известны, поэтому она решила кинуть их так же, как и конференцию. Она просто пошла вперед, приволакивая ноги. Снежный запах немного освежил. Местный Кремль стоял на своем месте, что тоже было добрым знаком. Вася улыбнулась, вспомнив славный утренний разгул. И смешного этого Масика. Конкретной пользы от него, конечно, никакой, но и вреда тоже пока незаметно. Частенько и так бывает — вроде сначала никакой пользы, зато потом одна сплошная. По крайней мере, не идиот, не жлоб, и ведь действительно что-то там открыл. Кстати, может, так под дурочку и удастся на Чатку съездить, если с ним подружиться как следует. Он же обещал. Вася давно холила и лелеяла эту мысль, но так далеко теперь не посылает даже начальство.

Темнело. Зазвонили колокола. И Вася, поклонившись храму, повернула в сторону гостиницы. Там в буфете она застала славную компанию в составе Масика и Сухова. Сухов уже знал, что Сережа Чернышов (то ли геолог, то ли физик, то ли химик) закончил аспирантуру геологоразведочного. А пока учился, ездил с экспедициями на Чатку и занимался проблемой выделения редкоземельных металлов из геотермальной воды. И вот он ездил, ездил, а потом между каким-то источником и каким-то вулканом обнаружил какие-то старинные пласты земельного сознания, где и отлеживался этот суперредкоземельный металл, который доселе в природе в такой чистой концентрации не встречался, а только в минимальных долях примесей. Это и был Порфирий. В общем, примерно так.

Виктор Викторович на удивление легко согласился дать Васе интервью. А вот приглашение поужинать с олигархом его немало удивило.

— Приглашает нас, говоришь? Зачем? На тебя, наверное, любоваться.

— На меня, конечно, любоваться — когда увидит. А вот с вами серьезные беседы беседовать.

— О чем?

— О главном, наверное. Откуда я знаю. Жаждет узнать, как и чем живет и дышит русская литература. «Я понять тебя хочу. Смысла я в тебе ищу».

— Ну, если только. Хозяин заводов, газет, пароходов? А кто таков?

— Тот, что льет на просторы нашей родины олово и алюминий.

— Во как! Да-ра-га-я Вася. А мне нельзя с ним встретиться? — ожил почти уже размазавшийся по столу Масик. — Это же мой. Мой клиент. Честно. Я не подведу.

Да-ра-га-я Вася не обращала на него никакого внимания.


В редком московском ресторане нынче получишь свое удовольствие. Все вдруг стали любить французскую кухню. Или итальянскую. Или китайскую. Такое трогательное пристрастие, вероятно, следствие развившихся в организме генов бумажной колбасы за 2.20, которой все переели в детстве, юности или зрелости — кто когда. Не любить Францию (Италию, Китай…) стало за столом дурным тоном. Такой новый модняк. И еще модняк — заплатив хорошие деньги, уйти голодным.

Для встречи, посвященной смычке бизнеса и культуры, Лева выбрал «Поэта», который точно не мог испортить вечер. Тут, по крайней мере, была нормальная еда — осетренки-поросенки, настоящий хренок, огурчики, пирожки с грибами-яблоками и много всякой «какдомашневой» ерунды. Скворцов такое любил, и Лева это знал.

Левиному шефу (Леве это казалось странным) вообще нравились простые рюмочные, то есть самые простые. Сохранившаяся привычка детских лет. Посещать их в последнее время, однако, не позволял статус. Не всегда было позволительно заходить и в украинские закусочные за салом и горилкой. Только тайком, чтоб не узнали. Вот жизнь пошла, слава богу.

Левочка прибежал к «Поэту» загодя. Указал столик — и тихий, и на виду. Чтобы каждый потом знал, что его начальник с писателями дружит. Леве показалось, что это красивый пиар. В частности, для этого, как он понимал, мероприятие и было организовано. Просмотрел меню. Непонятно зачем. Заказывать-то не он будет. Нервничал. Все смахивал пылинки со скатерти. Перекинулся шутками с официантами, каждого из которых в силу своих профессиональных занятий лично знал. Все подтянулись, хороший клиент, почетный. Ждали.

А вдруг все сорвется, вдруг этот Сухов передумает, заболеет, пойдет еще куда-нибудь… Напьется, в конце концов. Они же все непредсказуемые. Может, ему вовсе неинтересна встреча с великим человеком, каким Лева честно считал Скворцова. Хотя ровно этого он понять никак не мог. По его мнению, каждый должен быть счастлив такому знакомству. Высот выше «своего» он не видел. Лева набрал Васю на мобильнике.

— И охота некоторым деньги тратить, — пробубнила Вася. — Идем мы, идем. По бульвару уже.

Что можно ходить, чтобы куда-то двигаться, Лева давно забыл. И заволновался еще больше — все ли действительно в порядке?

Вася с Суховым ввалились, хохоча. Она расцеловала Леву. Представила классика. Лева затрепетал. Как всегда, он трепетал перед любым предметом, который ценил его шеф.

Сухов произвел суетное впечатление. Лева даже заподозрил, что тот уже успел хлебнуть где-то. Это его насторожило. Говорил Сухов просто, но как-то цепляя слова, которые как бы путались, и не всегда было ясно, что они значат — все эти знакомые слова, сложенные писателем в свои авторские фразы. «Если он так еще и пишет, как же это все понять? А уж если эта дружба с писателем вдруг наладится, придется все прочесть… И потом сдавать контрольную. Ужас! Но вообще-то Сухов этот забавен. И все-таки трезв, — облегченно резюмировал Лева. — А то бы пришлось звонить Юрию Николаевичу, чтоб тот тоже принял рюмашку и явился в той же форме. Оформленный, так сказать».

— Олигархи всегда задерживаются? — скромно поинтересовался Сухов, потягивая аперитив в виде виски.

— Да, понимаете, пробки. — «Хорошо, что все пьют одно и то же, может, так и общий язык найдут? Правда, еще непонятно на какую тему», — трепетно нервничал Лева. Все было очень волнительно — первый раз с высокой культурой.

— Ну да нам и так не скучно. Расскажите пока, Лева, что такое ваш шеф? Ну, кроме того, конечно, что мы иногда читали в прессе.

— Он хороший, — с придыханием начал Лева. Такой простой и неожиданный отзыв даже рассмешил. — Ну, правда, хороший. Платит хорошо и регулярно. — Все расхохотались абсолютно искренне.

— Ну что вы смеетесь, Василиса, право. Это очень важно, — поддержал Леву Сухов. — Кстати, зачем все-таки мы здесь? Какие идеи? Кроме поросенка с хреном, как я понимаю.

— Честное слово, не знаю, — затараторил Лева. — Честное слово. Сам в недоумении. Говорит, хочу пообщаться с людьми. С умными. Хотя несколько умных у него всегда и так были под рукой…

— Понятно, иначе бы как он один, даже сильно умный, себе такой капитал сколотил.

— А вы над чем работаете, Виктор Викторович? — Лева попытался переключить разговор, чтобы избавиться от, возможно, обидных комментариев.

— Этот ключевой ответ я готовлю для вашего шефа. Чтоб два раза не повторяться. Зайдет же, наверное, и об этом разговор?

В зал ворвался Юрий Николаевич Скворцов и стремительно двинулся к их столику. Рядом, стягивая с него пальто, семенил мэтр, бубня про свежих устриц. Поморщившись, Скворцов отмахнулся от этой темы, но благосклонно подхватил стакан с виски, который умело метнул ему в руку кто-то из официантов.

— Чего-нибудь простенького. Для простых людей. Хотя сейчас мы сами определимся. Я в восхищении от вашего последнего романа, — продолжил он без перехода, обращаясь к Сухову.

— И мне, знаете, нравится, — поддержал его Сухов.

Все пристально всматривались друг в друга. Возникла пауза. Юрий Николаевич был действительно хорошим, в смысле, если посмотреть со стороны. Проницательные глаза, как им и положено, меняли цвет по настроению. (Хотя последнее стало совсем понятно несколько позже.) Волосы, зачесанные назад, открывали ровный и красивый лоб. В меру тяжелый подбородок был в пропорции с прямым и в меру тяжелым носом. Все вместе было таким до неправдоподобности приятным, что Вася живо представила, как в минуты бешенства у Скворцова расширяются ноздри и из них валит дым. Тем временем глаза его светло открылись навстречу новым знакомым. Роскошный костюм был положен Скворцову по статусу, то есть по рождению. Но… запонки. Золотые запонки. Васю это потрясло, именно это. У нее была страсть к мужским украшениям. Кто как определяет мужчин. Кто по часам, кто по трусам. Вася — по запонкам. Такой мужчина был для нее человеком самого высокого класса. И нечасто встречающегося. Ну еще, может быть, булавка в галстук. Она тоже присутствовала. Но это уже баловство, вторичные признаки. У Васи прямо слеза навернулась от умиления. «Надо же, — мелькнула мысль, — какие глупости иной раз доводят до полного удовлетворения». Васино умиление не осталось не замеченным писателем. На запонки ему было наплевать, он в них ничего не смыслил, но умильная Вася имела значение для оценки ценностей. В конце концов, он не первый день ее знал.

— Юрий Николаевич, разрешите представить, — Лева привстал со стула, — Виктор Викторович и Вася.

— Вася? Это что у нас — унисекс? — засмеялся Юрий Николаевич, отбрасывая меню.

Даже Сухов округлил глаза и ухмыльнулся.

— Василиса, — поправился Лева. — А это Юрий Николаевич.

— Родился. Женился. Посадил дерево и построил дом, — продолжил Юрий Николаевич.

— Объемная картина. А сына родили?

— Дочь. Милая хорошенькая девочка, похожая на маму. Строгостью и прямотой.

— Говорят, у вас хороший бизнес?

— Мой масштаб сильно преувеличен. Но человек я состоятельный, не стану скрывать. Работаем.

— А что тогда так охраняем? — съязвила Вася, махнув головой в сторону двери, где притаился человек в черном, не отрывавший глаз от их столика.

— А стратегическое сырье, — улыбаясь и прихлебывая из стакана, ответил Юрий Николаевич. — Оно тоже входит в круг наших интересов. Но это вы, наверное, знаете.

Стол уже заметали выпивкой и закуской. Это сделали так быстро, что было понятно — все подготовили заранее. Знали здесь вкус Юрия Николаевича. Знали. И не подавали ведь, мерзавцы, сухой крошки на стол, преданно ждали скворцовского финиша в пробках.

— Юрец! Здорово, какими судьбами?

— Это вот ты какими, Санек? — Юрий Николаевич встал и, извинившись, отошел в сторонку с мужиком, который оказался крупным торговцем крупной недвижимостью. Об этом Лева нашептал Васе с Суховым, пока за их столом настала передышка. — Ты же не поклонник нашенской кухни.

— Да партнеры приехали из-за бугра. Захотели нашего национального, колоритного, так сказать. Вот я их сюда и приволок. Пусть закусывают. Только у них от нашей еды несварение обычно случается. Но это потом, — Санек заржал. — А пока пусть обжираются. Слушай, а ты с кем? Что-то у мужика рожа знакомая.

— Ты что? Это же Сухов.

— А Сухов — это кто?

— Русский писатель.

— Да ты что? И что он с тобой делает? Или ты с ним? Сразу скажи, ты придумал новую схему организации финансовых потоков? — Санек знал Юрца давным-давно и понимал, что просто так тот ничего не делает, даже минералку не пьет. — Ну-ка, ну-ка. Это становится интересным. О чем подумал, говори?

— О душе.

Санек прямо замер.

— Да, решил вот задуматься. Может, кто из умных подскажет направление потоков душевных. Такой вот у меня теперь эксперимент.

— Ну-ну. Вспомнил. О душе. Доложишь о результатах. Если потоки наладятся. Ну ладно, приятно посидеть.

— О'кей.

Юрий Николаевич вернулся к столу.

— Прошу прощения — смежный олигарх. Так, кажется, вы нас любите называть.

— А вы не любите?

— Я охоту люблю.

— Стреляете неплохо? — заметил Сухов, хотя и так видно было, что олигарх не промажет.

— Не в городе, на природе, — откомментировал Скворцов. — Люблю.

— Хорошо, что людей не любите, — засмеялся мастер слова. — Ну, за любовь.

Рюмки (уже лихо перешли на водку) стучали и стучали друг о друга, не уставая, и все потихоньку начали набираться.

Похоже, Скворцову действительно ничего было не надо. Он в самом деле искал приятную компанию. И ему нравилось. Это было заметно даже подвыпившим глазом.

— Да я ведь охоту как люблю? — продолжил он. — Как тот грузин те помидоры.

— А вы, оказывается, знаете жизнь, — попытался сыронизировать Сухов. Скворцов не обиделся.

— Жизнь знаете если только вы, Виктор Викторович. А мы только учимся. Я на охоту езжу часто совсем один, — не унимался олигарх. — В какую-нибудь деревню — африканскую, например. Тишину слышно. Если туземцы, конечно, в барабаны не бьют, чтоб слонов отпугивать. — Он все чаще улыбался. — Как-то даже день рождения отметил в туземном обществе. Они мне праздник закатили. Ну по заказу предварительному. Их барабаны и дудки имеют какой-то другой звук, не для нашего уха.

— Виктор Викторович, смотрите, а ведь он действительно людей не любит. Как и мы. Прелесть какая, — по-свойски дернула Вася Сухова за рукав.

— Богатые тоже люди, — Сухов ухмыльнулся. — Сделал вид, что скаламбурил, простите. Так просто ведь и слова не вставишь в вашсентиментальный монолог.

Прерии и саванны, как оказалось, редко заходили в жизнь Скворцова. И тот день рождения он припомнил лишь потому, что отвалил отсюда — слишком хотелось тишины, до тошноты хотелось. Оказывается, Скворцов любил ездить в лес или в поле — по поземке, листве, грязи и гонять зайцев, уток, кабанов. Все, что попадется. Пробираться по снегам и болотам — в сапогах и валенках. На лошади или пешком, в компании или в одиночестве. И компанию он предпочитал своеобразную — деревенских мужиков, то есть мужиков из той деревни, куда прибывал, хоть бы и заурюпинской. Любил он и посидеть у воды — большой или малой. Не всегда даже с удочкой, скорее без нее, или просто у костра с теми же мужиками, которые с душой пили его недешевую водку и повествовали о своих трудах праведных. Жаловались на дороговизну, толстых постаревших жен, проделки повзрослевших детей и местного руководства. Дальние поездки выпадали Скворцову часто, особенно в первые годы организации и становления собственного дела. Он ездил по рудникам и шахтам, дурил голову местному начальству, придумывал фантастические схемы, соединял финансовые нити, накрепко связывал их и потом скреплял снова и снова, затягивая в один большой узел, — строил империю. Такое вот рукоблудство. А тем временем все те же мужики все так же сетовали на заморозки и наводнения, на плохой приплод скотины и вымирающий лес. И одна была у них только радость — Скворцов обеспечивал хорошей охотничьей и рыбацкой амуницией. А кто он, собственно, их столичный друг, они так и не понимали. Видно только, что богатый и странный человек. А кто ж из богатых не странный? Им, в общем-то, это было все равно. Скворцов приезжал от случая к случаю пожить денек-другой, и даже лучшая водка, которой он аккуратно их снабжал, имела только прикладное значение — выпить за то, что все живы-здоровы, и он, Скворцов, не хворает. И «лучшесть» водочную мужики не ценили, водка — она, как известно, и в Африке водка.

Так незаметно Юрий Николаевич погрузился в народную природу и считал, что знает народ, что было отчасти верно. По правде говоря, знал он хотя и весьма специфические стороны народа, но лучше, чем знали их его коллеги и партнеры. К тому же (так, наверное, получилось в результате этой своеобразной деформации) он был из тех сегодня практически несуществующих персонажей, что чувствуют себя одинаково комфортно на мировом экономическом конгрессе и в избе у печки. Причем печку он любил больше. И даже не потому, что конгрессов было — хоть чем кушай, а потому что качественных печек в России отыскивалось им все меньше. История уходила в историю. Любил он печку и за то, что все реже удавалось греться у нее, слушая то ли треск поленьев, то ли шум дождя за мутными окнами.

Скворцов дожил до того, что даже не брал с собой в лес охрану, которая в какой-то момент — по требованию времени — у него появилась. Он вообще мало боялся. Кто за ним полезет в медвежий угол? Все и в столицах вполне досягаемы. Аппараты мести, сведения счетов и дележа давно отработаны и бьют, как часы на Спасской башне.

И вот наступил такой момент, когда ему захотелось не то чтобы поделиться — свои впечатления и чувства он и не фиксировал вовсе, — а найти и увидеть воочию кого-то похожего на себя. Живущего не в глуши, а якобы в цивилизованных условиях. Начитавшись книжек Сухова — веселых, незатейливых, глубоких, умных, чувственных и необыкновенно легких, он почуял, как ему показалось, родного человека. И заказал себе этого человека. И вот теперь родную душу можно было не только увидеть и потрогать, но даже и выпить вместе с нею. Это они и закрепляли сейчас в «Поэте», и ресторан с таким необычным названием вполне подходил для такого необычного случая.

Во встрече этой, весьма для Скворцова знаменательной и занимательной, не было философической глубины, но была приятность, неожиданное ощущение близости — даже с этой странной Василисой, которая эпатажно называла себя Васей. Что-то было такое во всем этом, на что он и рассчитывал, устраивая весь этот шалман.

— Юрий Николаевич, а давайте сделаем несколько сборников молодых провинциальных авторов? Вы же сами знаете, как там много способных людей, а наглецов, что умудряются выгрызать себе место здесь, — единицы, причем не лучшие дарования. Как бы это было красиво — устроить презентации, проехать по провинции, — Вася впадала в пьяную патетику.

— Пишите проект, — бодро отреагировал Юрий Николаевич. — Глянем.

Лева тяжело набрал воздух. Он понимал, что «глядеть» на все это безобразие придется ему. В провинциальных авторах, понятно, он не смыслил ничего.

— Хватит, Васька, приставать к занятым людям. Спасибо, внимание на нас обратили. И кто, скажи, будет этим заниматься, этими твоими провинциальными авторами? Мы с тобой, что ли? Мы только глупость придумать и способны. Смотри, еще ничего даже не случилось, а как Лева твой напугался.

Лева был благодарен Сухову за неожиданное понимание.

— Давайте все это — на трезвую голову, если не забудем. А вот пока не забыл — на пьяную. Помнишь, Вась, в Самоваре с твоим другом разговаривали, он про свое открытие что-то говорил. Воспроизведи картину. По-моему, Юре будет интересно.

— Да-да-да. Сейчас я сосредоточусь. Масик, наш друг, на Чатке открыл в каких-то слоях какой-то минерал, металл, камень… В общем, что-то такое, что раньше в природе не встречалось — в чистом виде. Ну, знаете, только на военных заводах выводили путем искусственного опыления в пробирках. Порфирий эта штука называется. По-моему, правильно, Виктор Викторович?

— Ну что-то примерно такое. И название похожее, смешное. Вы же, Юра, вроде как по металлам… Может, поможете мальчику…

Виктор Викторович осекся, заметив, как мгновенно протрезвел Юрий Николаевич и брови его, слетевшись, встали над сощуренными глазами. «Да, — подумал Сухов, — как быстро и качественно меняются души олигархов, когда речь заходит о новых прибылях. Хотя на то они и олигархи». Угадав реакцию Сухова на свою реакцию, Скворцов снова взял дружескую ноту. Но веер мыслей уже развернулся в его голове. Он слышал об этой уникальной находке, приказал своим проверить, потому что поверить в реальность этого, когда все уже давно открыто, изучено и закрыто, было практически невозможно. Он планировал, сам планировал этот ход. И вот так за легким ужином на другую тему тебе дарят, вот просто так отдают большой карман, на поношенной одежде твоего старого бизнеса новый карман, уже набитый доверху.

— Что-то слышал, что-то слышал я про это, — слукавил он. — А что, и вправду существует такой парень, и откуда же он взялся? — Голос его снова зажурчал.

— Правда-правда, я взяла его в ресторане южнонаправленного поезда, когда мы случайно совпали с ним по дороге в Самовар. Чудная была поездочка, — захихикала Вася. — Мы этого первооткрывателя с вами соединим, если пожелаете.

— С вас стакан, Юра, — пошутил Сухов, — за возможные доходы.

— Не волнуйтесь, Виктор Викторович, уж стаканами я вас обеспечу.

— Понимаю. А парень и правда смешной. А может, и перспективный. С вашей помощью, — закрыл тему Сухов. — Выпьем за успехи молодых.

Выпили.

— И за вас, Юра. Вы человек, не скажу — хороший ли, но живой.

Выпили.

— Виктор Викторович, а что-нибудь про сегодняшний вечер вы напишете? — полюбопытствовал Лева.

— А сегодня что-то произошло? Чудесное?

«Сухов очарователен», — мелькнуло у Юрия Николаевича. Хотя такое определение больше подходило женщине, например Васе.

— Давайте споем? — неожиданно для самого себя предложил Скворцов.

Лева выпучил глаза.

— Для этого надо выйти на улицу, — серьезно осмыслил ситуацию Виктор Викторович. — Там все-таки акустика лучше.

Вышли, обнявшись, и без репетиции затянули что-то про крыло и самолет или запах тайги и двинулись вниз по бульвару. Вася огляделась. Она привыкла присматривать за пьяными. Охраны, которая торчала в зале у дверей, она не заметила. Да и кому придет в голову, что двое пьяных, шатающихся по бульвару, классики — каждый в своем жанре, конечно. Лева тоже начал озираться, и тоже охраны не увидел. «Отпустил, что ли? Совсем нехорошо. — В непривычных ситуациях Лева всегда привык опасаться. — А где же его машина? Как же он домой поедет? На такси, что ли?» — металось в его голове.

— Всех отпустил, — крикнул Скворцов отставшему в задумчивости Леве. — Пешком пойду, мне недалеко. — Лева онемел. — Всех отпускаю! Все свободны! — доносилось из темноты.

«Бред какой-то», — подумал Лева. Так работать он не привык.

…Работа Васина, как и ее жизнь, была непростой, хотя многим и то и другое казалось мечтой. Почти каждый вечер возникала необходимость в посещении разнообразнейших светских мероприятий, выставок, концертов и других интеллектуальных развлечений. А потом нужно живо и весело об этом рассказывать заждавшимся слушателям. Сначала было не то чтобы забавно, но хотя бы интересно, потом скучно, потом просто тоскливо. На глазах некоторая часть якобы цивилизованной общественности деформировалась, часть деклассировалась, часть деморализовалась… В последнее время редкое знамение русской культуры производило на Васю впечатление. Она стала даже радоваться, когда действо оказывалось отвратительным — хоть что-то происходит. Невыносимо было смотреть, как культура зарастает графоманской порослью — графомания расцвела и процветала не только в литературе, но и на сцене, в кино, в телевизоре. И Васе было уже как-то неловко снова и снова изо дня в день рассказывать по радио о несуществующем культурном празднике, несуществующем не только для нее, но и для всех и каждого. Единственным отдохновением была, пожалуй, возможность повидаться с друзьями-приятелями, которые так же тащили в гору непосильный культурный продукт. Итак, на следующий день после славных посиделок у «Поэта» Вася, слегка подлечив голову, уже тащилась на очередную театральную премьеру. И на этот раз, прибыв в театр, она искала глазами в первую очередь вовсе не главных участников мероприятия — они и так обычно торчали на самом виду, а свою давнюю приятельницу, замечательную театроведку Ольгу, которая и заманила ее на эту премьеру.

Ольга ведала театрами, их проблемами и интригами. Это было главным ее достоинством в глазах крупного печатного издания, где она трудилась и куда регулярно калякала тексты. «Спектакль может посмотреть каждый, — было ее девизом, — а закулисье — не любой». Эту идею разделяло и ее руководство. Так и жила Ольга между кулисами и сценой, успевая воспитывать дочь, менять квартиры и все время быть замужем, что, кроме театра, стало ее хобби. В своих постоянных замужествах Ольга, однако, выглядела вполне органично. Сейчас она жила с подцепленным в закулисье актером Сашкой. Если бы не экономия паспортных страничек в разделе «Семейное положение» (не каждый брак она отмечала официально), ее подвиги давно были бы занесены в Книгу рекордов Гиннесса. При таком многочисленном количестве браков и, естественно, разводов, жизнь вокруг Ольги кипела, и ее саму это ничуть не смущало. Она легко сходилась и расходилась с партнерами (назовем их так). Легко находила приятных и симпатичных ей людей и смотрела на всех всегда свежими глазами. Это восхищало Васю, которая недоумевала, как можно так быстро ужиться с совершенно чужим человеком — пусть даже временно. Восхищало Васю и то, что в этом тусовочном кругу партнеры-партнерши в свою очередь легко перемещались, перемешиваясь между собой — без ссор и даже без сильных скандалов. Вокруг всего этого круговорота словно не было грязи, по крайней мере на первый взгляд. Это Васе тоже было симпатично. Порой за одним буфетным столиком собирались все бывшие и нынешние жены и мужья, мило обсуждали достоинства и недостатки друг друга, делились впечатлениями и буквально к следующему разу, который наступал достаточно быстро (премьеры шли косяком), ловко менялись парами (тройками и двойками, шутила Вася). Ну и ладно, никто же ни на кого не был в обиде. Все были радостны и даже счастливы немного. Да что удивляться — взять кого-то со стороны было неоткуда, потому что стороны не было — все сидели в одной банке. И все это называлось не свободой нравов, а просто внутренней свободой и удобством положений — так, по крайней мере, объяснялось наблюдающей публике.

— Привет, дорогая, — пропела Ольга, — столько новостей.

Вася вдруг заметила, что своей плавностью и особенно этим незатейливым «дорогая» Ольга страшно походила на Масика.

— Хочешь представить своего нового? — проявила смекалку Вася.

Ольга многозначительно закатила глазки.

— Пойдем присядем на балконе. Поглядим минут пятнадцать на прекрасное — и в буфет. Столько новостей. Ты себе не представляешь. Сейчас быстренько все увидим и сразу поймем. Как у вас в литературе — после первой странички уже все понятно.

Так и появлялись, кстати, тексты, без перерыва прославляющие одних и тех же и не принимавшие в эту прославленную компанию других, постоянно обруганных. Но и обруганные (это тоже достижение), будучи замеченными, уже имели свое место под солнцем. Не хотелось думать, как формировались, а затем форматировались эти компании — полностью успешных и публично неуспешных, какие рычаги и деньги включались в это непрерывное производство. На делании дутых репутаций некоторые, и Вася знала конкретные лица, состояния сколотили. Ныли скулы у микрофона. Поэтому она позиционировала себя как человека без мнения и всего лишь дружила, с этого и жила. Без состояния.

Они присели на балкончике с краю, но уже через пять минут Ольга потянула Васю из зала.

— Дорогая. Пойдем уже, я насмотрелась.

У нее свербело.

— Ну где он? Где? — Пыталась создать интригу Вася и наигранно озиралась.

— Он не из этой тусовки. Познакомлю позже. И потом я еще не успела избавиться от старого, — заметила Ольга.

— А как раньше избавлялась? Травила их, что ли?

— Да нет, — засмеялась Ольга. — Они как-то сами отпадали — по очереди. Знаешь же, свято место не пустовало, и правило это было святое. Ну ладно. Нам два чая, — сказала она в буфет и посмотрела на Васю, Вася на нее. — А ты-то что? С кем тусовалась, когда я тебе звонила вчера, чтоб сюда пригнать? Ты была очень весела. Кто тебя развлекал, рассказывай?

— Ужинала со Скворцовым.

— С каким еще Скворцовым?.. С тем самым? Вот это да… — Ольга даже поперхнулась.

— А что такого?

— Откуда ты его взяла?

— Из тумбочки. Ты же знаешь, у меня их там много.

Ольга была в смятении. Все ее славные партии и интриги померкли на фоне такого грандиозного прорыва. Каждая хотела Скворцова и его миллионы, но такая задача даже не ставилась — бессмысленно. Вася это заметила и успокоила подругу:

— Ты в таком восхищении, как будто это мое личное достижение. Как будто это мой собственный жаркий поклонник.

— А чей же? Дорогая, не может же у вас быть совместных дел, сама подумай.

— Скворцов поклонник Сухова. А я лишь украшала стол, как всегда. Подсказывала темы для разговоров, вела беседу как тамада. Шучу. А совместные дела как раз у нас могут возникнуть. — Вася вспомнила про Масика и подумала, что надо бы с ним созвониться.

— Ты меня пугаешь, Елизарова, — с непередаваемым восторгом выдохнула Ольга, неожиданно предав «дорогую Васю».

И опять Вася поняла, что не вкладывала такого смысла в собственный, в общем-то, обычный (напиться в ресторане — делов-то) поступок, который отразился таким восторгом на лицах добрых знакомых.


Прибежала в редакцию Вася рано. Хотелось, пока не началось столпотворение в монтажных, быстренько отмонтировать несколько записей, так же быстренько их сдать и быть свободной. Вернее, бежать дальше по трудовым делам.

Что такое радио вообще? То, что оно крутится в радиоприемнике круглосуточно, вовсе не означает, что всегда все крутятся в нем точно так же. Кто-то, наверное, крутится даже и быстрее, и дольше, но это не означает — осмысленнее. Великая иллюзия, что в тех стенах все поголовно бьются, рвутся и колотятся, а также бегают, сидят, лежат на работе. Бегать, конечно, может, кто и бегает, когда «колокольчики» или отбивка, или заставка, или еще какой-нибудь мажор, чтобы дырки в эфире не было. А сидят и лежат (такое случается) в основном начальники, а также те (есть и такие), что очень любят всем показать — работа больше, чем жизнь. Большинство же бьется и колотится какими-то сбивчивыми рывками. В редакцию это самое большинство ходит нерегулярно и вовсе не потому, что лениво. Просто работа у него другая. На журфаке, который заканчивало по-прежнему большинство работников, учили, что новости живут, где растут, и собираются только там, где происходят. Используя это простое знание, грамотные корреспонденты и пытаются находиться именно в этих самых благословенных местах и подальше от официального рабочего места. Что поопытнее, дружат с теми, кто новости эти поставляет или, того лучше, — делает. А дружба с «большими» — тяжкий труд, хотя со стороны, может, и выглядит заманчиво. Такое время — и энергопожиралово. А что? Иначе никак. Никуда без первых лиц не денешься, даже не лиц, а голосов, достать которые порой сродни подвигу. Хотя весело. Иной раз.

Добыванием этих элитных голосов и занималась (вполне успешно) Василиса Елизарова. Все «кино, вино и домино» было чаще всего у нее в кармане, где лежал магнитофон. Вот и сейчас она достала из этого самого кармана надыбанные накануне новости. Вася порадовалась, что пришла на дурацкую премьеру пораньше и что удалось записать режиссера до того, как Ольга утащила ее в буфет. Еще она успела отловить учредителя одной крутой премии, которую будут вручать на днях, и тоже была этим очень довольна. Вася любила потрудиться заблаговременно — все разузнать, всех записать и отправить в эфир в ту минутку, когда остальные только начинали все разузнавать и всех записывать. Мероприятие идет, у Васи (какая умница!) в эфире все плавает и летает, а сама она уже теряет к происходящему интерес, но освобождает время для очередного дружения дружбы.

Итак, она быстро понажимала компьютерные кнопочки, забросила записи выпускающему редактору на визу и пошла в курилку сплетничать. Не успев начать расспрашивать чаще ее посещавших редакцию коллег о перспективах выдачи заработной платы, она почувствовала вибрирующую в кармане телефонную трубку.

— Василиса Васильевна? — поинтересовался приятный мужской голос и, не дождавшись подтверждения, продолжил: — Вас беспокоит помощник Юрия Николаевича Скворцова. Меня зовут Игорь Викторович Иванов. Информирую вас, что в среду в пятнадцать часов у Юрия Николаевича назначена встреча с вами и вашим партнером Сергеем Чернышовым. Не забудьте напомнить партнеру, чтобы он присутствовал с полным пакетом документов по открытию и перспективной разработке месторождения порфирия с оформленными бумагами по официальной регистрации открытия в палате. А также со всеми идейными разработками.

««Вася и партнер» — ха-ха. Смешное название для новой компании. А еще лучше будет «Вася и Мася». Вообще обхохочешься», — успело мелькнуть у Васи в голове, а голос тем временем продолжал:

— А вы лично, Василиса Васильевна, приглашены еще на закрытый президентский прием, который состоится в Кремле сегодня.

— Простите? — начала она диалог с приятным голосом и заметила, что ее собственный голос подрагивал. Привычка работать в прямом эфире давно отбила у нее охоту волноваться. Так она думала. Оказывается, нет. Бывают еще поводы понервничать. Случаются ситуации. — Игорь Викторович, извините, а кто такой президентский прием — у президента компании?

— У президента России, Василиса Васильевна. — Голос начал улыбаться.

— Не поняла, это что — совещание такое у президента?

— Ну кто же вас на совещание к президенту пустит. — Игорь Викторович еле сдерживался, чувствовалось внутреннее его прихохатывание. — Это всего лишь традиционная выпивка накануне праздника, Василиса Васильевна. Помните, какой праздник на днях? Вот-вот. День Конституции. И президент каждый год наливает воротилам бизнеса («Словечко, конечно, подобрал не для помощника воротилы. Надо бы сделать замечание»). Традиция у него такая. — Голос уже откровенно ржал, Васин же дрожал по-прежнему.

— Понятно. А в каком качестве, простите, я?

— А вот это вы можете уточнить сами уже у нашего президента.

— Да? И как это сделать побыстрее? А то опоздаю на прием. — Вася брала себя в руки.

— А я вас сейчас с ним соединю. Только добавлю: оденьтесь, пожалуйста, по протоколу — вы понимаете, о чем я? И не забудьте паспорт. В Кремль, если вы не на экскурсию, без паспорта не пускают.

Вася хотела было отшутиться, что президентский прием и есть для нее экскурсия, потому что описание кремлевских красот — как раз работа, но не успела. В ухе заиграла бравурная музыка. Сердце вошло в ее ритм.

— Привет, Вася, — услышала она через небольшую паузу.

— Здорово. Вот позвали сегодня на прием к президенту. Собираюсь, — тараторила она, предупреждая встречные реплики. — Только вот не пойму, в каком качестве.

— Качество, Вася, имеет значение в других обстоятельствах. И таких, кстати, немало. О них и нужно беспокоиться. На сегодняшний вечер я могу предложить вам любое — на выбор. Но советую по-простому сопровождать меня в качестве консультанта по средствам массовой информации. Я как будто бы беру у вас советы. Устраивает?

«Хоть горшком назови, только в печку не ставь», — решила она, а вслух заметила:

— Но ведь советы дорогого стоят, Юрий Николаевич. И вы это знаете лучше меня. Вы что, действительно собираетесь мне платить?

— А почему бы и нет. Надеюсь, вы попросите сущие копейки.

«Болван», — нисколько не оскорбившись, Вася порадовалась за себя, что сумела-таки вкрутить и денежный вопрос, что было ей совсем несвойственно. Но надо же когда-то начинать.

— Вы, кстати, — продолжал Юрий Николаевич заботливо, — сможете рассказать о приеме вашим радиослушателям. В режиме реального времени. Нечасто они такое слушают.

— Да-да, — Вася уже сама думала, что надо быстро бежать к выпускающему и срочно заявлять вечерний эфир. «Чертова работа, жизни радоваться не поспеваешь!»

— Я понимаю, мы договорились? — резюмировал Скворцов. — Машину пришлю вам домой к шести.

«Домой, домой. Надо же еще переодеться… А что, жизнь налаживается».

В курилке Вася обнаружила себя уже одну. Она оглядела новыми глазами старое бытие — замасленные стульчики, продымленный потолок и отвратительную даже ей, суперкурильщице, гору окурков в цинковом ведре. Медленно повернувшись на каблуках, она чинно и размеренно двинулась в каморку выпускающего.

— Привет, Вадим. Слушай, сегодня прием у президента. Так я схожу и что-нибудь оттуда повещаю?.. — Вася делала безразличное лицо. — Договорились? Вся ерундистика начинается в семь, насколько мне известно. Значит, примерно в полвосьмого-восемь буду готова к выходу. — Вадим поднял на нее удивленные глаза. Было понятно, что ему не совсем понятно, о каком президенте толкует Вася. — Ну что уставился? Записывай эфир в сетку. Не каждый день рассказывают, как пьянствует и развлекается наш президент на своих закрытых приемах со своими дружками.

— Откуда про прием знаешь? По агентствам никакой информации не было.

— А это моя работа — все знать, и даже более, то, что никто не знает. И видишь, я с этим справляюсь. На зарплате только это никак не отражается. Точная, точная информация. Из первых рук, можно сказать. — Вася порадовалась стилистической находке.

— А что отдел политики?

— Бамбук курит, как всегда. Да их никто и не приглашал. Потому что неумные и некрасивые.

— Так, значит, отбиваешь хлеб у политобозов?

— Только масло.

— Хорошо, а ты-то что там будешь делать?

— Работать на радио «Точку», — съёрничала она. — А также пить, гулять и веселиться.

— Не сорви прием. И обязуйся и дальше доставлять информацию из первых рук.

— А это уже в отдел политики, — уже из-за двери бросила она.

По пути домой Вася начала нервничать. Все-таки президентский прием — прием из приемов. Зовут туда совсем не каждого. И именно там ставят главные крестики на перспективах твоей жизни. Или вовсе вычеркивают. Мысли метались в голове, как обезумевшие перед бурей птицы. У нее было несколько платьев для приемов. Классических — на все времена, чтоб не старели. Однако в последнее время, даже последние несколько лет, она ими не пользовалась вовсе. Как-то все потихоньку перестали наряжаться или просто начали прилично одеваться в обыденной жизни. На всяких парадных приемах на фоне этих просто хорошо одетых единичные очень хорошо одетые выглядели по меньшей мере странно.

«Что же надеть к скворцовским золотым запонкам? — Вася нашла точку отсчета. — Что же надеть? Пожалуй, подойдут золотые швейцарские часы. Но я и так их таскаю каждый день. Хотя при них уже не упадешь рожей в салат». Она порылась в шкатулке, куда десятилетиями все ее предки складывали дорогие безделушки, которые она вообще-то очень уважала и которыми часто пользовалась. С украшениями ей, конечно, повезло — в приличный Кремль бижутерию не пускали. Туда пускали только золото. Вася вспомнила про протокол, в котором это было начертано. Еще многое о том, как подобает одеваться и вести себя на разных высоких приемах, что там есть и как пить. Когда-то она ознакомилась с этим славным фолиантом. Никакой важной информации в голове не осталось. Там вообще редко обнаруживалось именно то, что необходимо в некую конкретную и важную минуту. После Вася вспоминала все, что было необходимо в ту миновавшую уже минуту и совершенно не было необходимо в эту, наступившую. Такая вот привычка была у Васиной головы. Однако Вася припомнила, что не так давно она где-то прочитала: в этот самый протокол внесены поправки, согласно которым протокольные правила должны были исполнять все… кроме журналистов. Она еще долго хохотала над заметкой, представляя, как является на какой-нибудь важный прием в трусах и в майке. На протокольные приемы журналистов, однако, звали не часто — профессия была другая. И это было для протокола, конечно, спасением. Сегодня же ему явно не повезло. Вася решила брать реванш. «В трусах, конечно, идти необязательно, но соригинальничать можно. Тем более что и Скворцова я сопровождаю, в общем-то, в пресс-качестве. Так что все правила будут соблюдены». Мерзко хихикая, Вася порылась в шкафу и обнаружила давно забытое ею маленькое кожаное платьице. Это была настоящая находка! Она прикинула, что из подъезда можно будет выйти прямо в туфлях и катиться уже в машинке, не выпачкавшись, по грязным улицам с несвежим ветерком. Подходящие туфли у нее тоже имелись, можно сказать, ни разу не надеванные. Все ненужное когда-нибудь пригождается.

Машина пришла вовремя и, стремглав пролетев по улицам уже с Васей на заднем сиденье, подкатила к сердцу нашей родины, а также ее столицы. Сердце было красивым — ему шла новая подсветка, не задаром поработали светохудожники. Водитель отрапортовал, что Юрий Николаевич уже подъехал и ждет ее где-то внутри. Вася немного померзла у контрольно-пропускного пункта, пока специальные сотрудники досматривали ее паспорт — проверяли зачем-то прописку и сличали фотографию с оригиналом. Наконец она прошла границу недоверия и двинулась дальше. Миновав еще один милицейский пост, зашла внутрь Кремлевского дворца и в группе хорошо одетых импозантных мужчин (впрочем, в Кремле плохо не одеваются и уродов туда тоже не зовут) сразу же увидела Скворцова. Он тоже заметил ее и, кивнув собеседникам, двинулся навстречу.

— Привет, давай помогу.

— Мы что, уже на ты?

— Так сейчас выпьем на брудершафт и все исправим. — Скворцов был явно в хорошем настроении. Он помог Васе снять пальто и с интересом уставился на ее нарядик. Вася же одернула свое стриптизное платьице и мигом подсчитала — драгоценностей на ней висело не больше тринадцати — так завещал протокол.

— Однако, Василиса, вы любите пошалить. Впрочем, это для меня уже не новость.

— Где ж еще шалить, Юрий Николаевич, как не в Кремле? А вот вы все справки обо мне уже навели?

— Навели. А как же? — Мягкость, даже вкрадчивость, никак не гармонировала со всем масштабом. — Ничего особенного за вами нет. Вы человек непростой, но и несложный.

Вася уже заметила, что из его уст почему-то многое звучало необидно. Она и не обиделась. И даже обратила на свою необиду особое внимание.

— Вы тоже неплохо выглядите. И главное — запонки на месте.

— Это главное, я понимаю. — Скворцов поправил манжеты.

Так они двигались в сторону зала и в сторону брудершафта.

— Итак, Вася, вино вы не любите.

— Не люблю вино.

— Напрасно. Встречается хорошее.

— Когда встретите, угостите.

— Прямо сейчас и угощу. — Скворцов уже наполнил бокалы и подал один ей. — У президента всегда достойное вино. Даже выбирать не стану.

— Что, здесь разрешается пить без президентского указа?

— Разрешается, только давайте спрячемся в тот угол и за колонну. У нас же брудершафт. Даже при нашей с вами, Вася, свободе нравов в чужом доме надо вести себя в соответствии с правилами этого дома.

Спрятались.

«Маразм», — подумали они одновременно и одновременно взглянули друг другу в глаза. Нескладно зацепившись руками, начали быстро-быстро пить, продолжая прятаться за колонной. Так же быстро и вполне скомканно поцеловались три раза в щеки. После, виновато улыбаясь и зачем-то взявшись за ручку, выдвинулись из своего угла в центр зала к публике. Ощущение у обоих все-таки было такое, что они сотворили что-то недозволенное. Вася даже поймала себя на том, что как будто отряхивает и одергивает свое платьице. «Сильное начало, и адреналина выделилось немало. Заводит. Вот так люди, наверное, и начинают заниматься бизнесом. И не дай бог еще и политикой, — покосилась она на смущенное (неожиданно) лицо спутника. — Хорошо, что я не вижу своего лица. Зато его видят все вокруг». Она тут же надела налицо улыбку.

Прием оказался шире заявленного. Вася приметила среди гостей пару режиссеров, актера и писателя, с которыми была знакома, и кивнула. По их глазам она поняла, что ее акции даже у них, недосягаемых и независимых, пошли в гору.

Сглаживанию внутренней неловкости способствовало и явление настоящего президента, которое ознаменовалось единым порывом. Заблестели глаза, повернулись головы, стать появилась в фигурах. Вася почувствовала, что тоже подтянулась. Гены державного подобострастия при всем декларируемом либерализме сыграли свое — все мы государевы люди. Президент взял бокал и сказал добрые слова. Вокруг зазвенело общее чоканье. Все расслабились. Президент пошел по столам поздравлять уже персонально. Праздник покатился.

— Слушай, — спохватилась Вася, — мне же надо в эфир выйти с живым рассказом.

— Выходи. Если не заблокировали телефон.

Телефон не заблокировали.

— А ты со мной выйдешь?

— Куда? В эфир? Возьми лучше президента. Видишь, он вполне досягаемый.

— Хватит шутить.

— Ну подумай, Васечка, — Вася растрогалась, — что же я могу сказать народу? Про успехи бизнеса? Кому это надо? Только президент.

— А почему нет? И вы, Юрий Николаевич, вполне известная персона.

— Не будем торговаться. Давай трубку.

— Захотел. Прямо сразу и давай. Сначала я позвоню, сама скажу пару слов про настроение, про то да сё. Перескажу государеву речь. А потом ты…

— А он что-то сказал дельного? Все, не злись, все понял, все скажу. Только быстрее. Коротко работаем, длинно отдыхаем.

Васе понравилась эта идея, она мгновенно соединилась с редакцией. По счастью, ее так же мгновенно соединили с режиссером, который сразу дал подслушать обратку (то, что несут в микрофон ведущие). И в общем можно было уже докладывать о президенте, только от такой скорости Вася совершенно забыла, что хотела сказать. И понесла, что первое пришло в голову — про красоту заснеженного Кремля. Скворцов откровенно давился хохотом. И тут она ловко перекинула ему телефон, на лету успев представить его и пригласить к разговору. На удивление быстро Юрий Николаевич обрисовал картину кремлевских посиделок, определил настроение президента как хорошее и спрогнозировал рост акций нескольких российских компаний. «За последнее забьют ногами», — мелькнуло у Васи, пока телефон летел к ней обратно, быстро что-то вякнула опять про заснеженный Кремль, из которого… так хорошо все видно. Скворцов ржал. Она отключилась.

— Дурак! Меня уволят.

— Брось. А работать кто будет? И потом лично мне как радиослушателю понравилось.

— Если б ты был единственным радиослушателем, моя жизнь сложилась бы иначе. А вообще-то у тебя неплохо получилось — для первого раза. Надо будет использовать тебя почаще, чтоб не расслаблялся.

— От меня больше пользы в других делах. Хочешь, секрет открою?

Вася потянула к нему ухо. Склонившись к ней, он зашептал:

— По большому секрету и только для тебя — нас запеленговали… — И задержал паузу.

— Я думала — дурак, а оказалось — полный идиот.

Вася забыла, когда в последний раз так хохотала — весело и честно. Окружающие обратили на них внимание, и она увидела, как в их сторону направились два солидных товарища.

Обменялись рукопожатиями.

— А что это вы такие радостные? Как будто мухоморов наелись, — поинтересовались скворцовские знакомые.

— Если только вместе с вами, — парировал Скворцов. — Разве вы не в курсе, что на кремлевской кухне что-то всегда в еду добавляют, чтобы у всех гостей было хорошее настроение?

Мужики засмеялись, подтвердив тем самым, что чего-то наелись точно. Скворцов был явно в ударе. «А может, он всегда такой, — очарованно подумала Вася. И разочарованно додумала: — Не может».

— Это мои друзья-приятели («таких друзей… а тем более приятелей…» — продолжил Скворцов для себя). Игнат Петрович руководит российской автопромышленностью, вернее, ее имеет, а точнее — он ее хозяин, целиком и полностью. Семен Семенович хлоп, гоп, стоп (или как там ты называешься правильно?) — словом, менеджирует еще одну промышленность, тоже, кстати, пока отечественную. — Такое представление звучало вполне вызывающе. — Подает тепло, воду и еду в наши сирые и убогие домишки. Обогревает и согревает. И вы познакомьтесь. Василиса Васильевна Елизарова, культурный обозреватель радио «Точка».

— Приятно, очень и очень, — как ни в чем не бывало заулыбались товарищи.

Второй раз за день ее называли Василисой Васильевной. «Ну вы даете, Василиса Васильевна, — она восхитилась собой. — А что? Буду теперь Василисой Васильевной. Вот так вот», — решила Вася. И эта мысль ей понравилась. Тем временем Юрий Николаевич продолжал, пресекая ее дурацкие мысли:

— Вася, и ты быстренько улыбнись дядям.

— А что, вы уже успели на брудершафт выпить? — Семен Семенович отвратительно пожевал губами. Он жевал губами всегда, когда чего-то хотел. Как будто бы уже это самое кушал. Но Васе это было еще неизвестно. — Успели, значит.

— Успевает тот, кто никуда не торопится. И ты, Семен Семеныч, знаешь это лучше меня. Так вот, Василиса Васильевна иной раз, от случая к случаю, будет давать мне журналистские советы.

— У вас проблемы с прессой, Юрий Николаевич?

— А чтоб их и не было. Пойдемте лучше поедать кремлевскую еду.

Все отправились к столам.

— Скажи, Юра, а откуда ты девчонку взял? Она ведь не из нашей компании, — снова зажевал Семен Семенович, увлекший Скворцова чуть вперед.

— Не из вашей. — Скворцовский голос пожестчел, и он сверкнул глазом на собеседника. — Это точно.

— Уступишь?.. Чисто поработать.

— Пошел сам знаешь куда и как быстро… Понял? — Юрий Николаевич вдруг широко улыбнулся.

— Юр, ты что, напился?

— Не понял? А ну на х… бегом марш. — Скворцов и сам не ожидал от себя такого выступления. — Я не шучу.

И Семен Семенович это понял.

Он испугался.


Вася все помнила, но память ничего не объясняла. Самочувствие было чудным, а голова прекрасной — от легкости необыкновенной. И это неудивительно — напиться в Кремле так и не удалось, было все-таки не очень уместно. Никто не хулиганничал и не плясал на столе. Словом, даже посуда осталась не бита. Но к удавленному накануне вечерку идеально подходило только — погуляли, баньку сожгли, потому что очередное Васино утро началось где-то в ближнем пригороде, в маленьком домике одного из крутых пансионатов. Крутизна была видна и с закрытыми глазами — по качеству постельного белья и удобству кровати. Что же теперь делать со всей этой ерундой — не думалось. Но делать что-то было надо. Быстро — тоже не хотелось. Даже ерзать было лениво. И потом Вася хотела сначала услышать, если не увидеть, движения рядом, чтобы понять, как и куда ей двигаться дальше. А пока она попеременно мигала глазами падающим за окном снежинкам. И ей показалось, что снег падает откуда-то снизу.

Мурашками по ее позвоночнику двинулись пальцы. Тело само выгнулось и повернулось. И близко-близко она увидела веселые глаза и почему-то тоже вместе с ними засмеялась. Уже знакомые ей губы поползли по ее лбу к носу. В носу защекотало.

Сомнений не было, рядом с ней был мужчина, о реальном существовании которого буквально несколько дней назад она догадывалась только из выпусков новостей.

— «И он припал к ней нежными губами», — прочитали бы мы в бульварном романе.

— Не так: «Губы их слились в едином порыве», — начертано там.

— «А зубы впились… друг в друга…»

— «Как будто бы они не ели сутки и проголодались». Так должно быть написано?

— Ку-ку. Ку-ку, — донеслось откуда-то.

— Это что — будильник? Мы опаздываем на работу?

— Нет. Мой телефон. — Вася спрыгнула на теплый пол и начала шарить по вещам и карманам в поисках беспокоящего.

— Слова в простоте не скажешь, по телефону не позвонишь. Все у тебя с причудами.

— Только я сама несложная, согласно вашей характеристике. Алё.

— Вася? — заговорила трубка. — Привет. Лева Багдасаров.

«Какая прелесть». — И одними губами Вася проартикулировала в сторону кровати:

— Лева.

Юрий Николаевич сморщился и закрыл глаза рукой.

— Слушай, Вась, а что там с нашими делами?

— Наши дела отдыхают. Лев, сегодня же суббота.

— А как твой друг поживает?

Вася напряглась, ей показалось, что за ними подглядывают и подсматривают.

— Сергея Чернышова я имею в виду, — пришел ей на помощь Лева.

— А я думала, ты имеешь в виду другого. Надеюсь, Масик поживает хорошо, а будет поживать еще лучше. Мне вчера звонил Игорь Викторович. Скворцов назначил встречу на среду. Велел явиться со всеми документами. Я Масику уже позвонила. Он складывает бумажки в новый кожаный портфель.

Вася стояла, вытянувшись вдоль косяка. А в это время, наблюдая голую Васю, болтавшую с его подчиненным о его делах, Юрий Николаевич размышлял: «Интересно, это фитнес или какие другие физ- или культурные упражнения делают женскую фигуру привлекательной? Или только сама фигуристая женщина? Боже, о чем это я?»

— Ну не знаю, Лева, что ты так волнуешься, договорились, мне кажется, до всего. И потом я все же на связи, в зоне досягаемости. — Она через плечо улыбнулась в сторону кровати и, дурачась, сложила губы бантиком, послала поцелуй, а потом показала язык. Снег в окне по-прежнему валил снизу.

— Хорошо, скажи, а как сам? — было слышно, как Лева замер у своей трубки.

Васин деловитый взгляд снова побежал по углам в поисках реальной камеры — точно подсматривают.

— В каком смысле?

— Ну Юрий Николаевич как? — не отступал Лева.

— А что с ним? — Делать из себя дурочку ей было не привыкать. Жизнь с культурой научила ее и этому.

— Да ничего. Вы же вчера на прием ходили. Я просто хотел узнать, как все прошло. — Лева понял, что переборщил. Авторитет Скворцова для него был неоспорим.

— Все прошло хорошо. Пьяных не было. Кремлевской охране не пришлось трудиться. А что, по телевизору уже передали?

— Нет. Пока только по радио «Точка», — отшутился Лева. — Все понял. Целую. Пока.

Вася смотрела в окно на поднимающийся снег, необыкновенно белый и необыкновенно легкий. Ее повело, и она навзничь упала в кровать.

А дальше — он припал к ней нежными губами… И потом — губы их слились в едином порыве… А зубы впились… друг в друга… Как будто бы они не ели сутки и проголодались… В общем, все как в том бульварном романе.


Второй раз за одни сутки она обнаружила себя на той же кровати, но только за окном было уже совсем темно. Рядом лежал тот же мужчина (слава богу), и почему-то ей казалось, что лежали они так всю жизнь.

Надо было, однако, подниматься и разбирать разборку. В смысле, наконец понять — кто они и откуда.

Единственное, что было очевидно, — все происходит в каком-то эйфорическом бреду. Иначе нельзя объяснить такие резвые экспромты двух, в общем, взрослых людей.

— Что мы имеем на выходе? — Вася присела за столик, распечатав мини-бар.

— Работы над ошибками не будет.

«Строг. Но справедлив». Стало весело и свободно. Так всегда начинаются романы.

— У вас, Юрий Николаевич, нет ли ощущения странности происходящего?

— Есть. И это не странно. Думаешь, со мной каждый день такое случается? — поддержал он Васино настроение.

— Думаю, каждый день ты сгораешь на работе.

— Вот именно. Но знаешь, мне понравилось. Что-то есть во всем этом, такое «разверзнись плечо».

— Даже мои туфельки куда-то улетели с этого широкого плеча. По сугробам лазить они не привыкли.

— Вместо туфель валенки уже выдали. Тебе же понравились?

Вася благодарно пропустила валенки мимо ушей.

— А не боишься, что о наших проделках знает уже пол-Москвы. Мне-то что, — она немного лукавила, — а вот ты, пожалуй, заинтересуешь всю нашу желтизну. Вижу, уже пена взбивается. — Она размахивала ручками, как бы взбивая пену. — И из нее выплывает…

— Чудо в перьях — это ты.

— Нет. Ты — развратный монстр…

— Хватит. Не дождешься этого. Я не один год в этом, так сказать, бизнесе. И умею себя защитить.

— А я ничего и не жду. — Васе вдруг страшно захотелось обнять этого развратного монстра. Хотя, в общем-то, и не монстра, и даже, пожалуй, не развратного. В том, что и как произошло между ними, не чувствовалось привычки. Она готова была, пожалуй, честно поверить, что и для него все произошедшее не было делом обычным. Про себя-то она это знала точно. И не понимала — как это все? Жесткая и решительная, как ей казалось, Вася вдруг почувствовала, что в ее жизни как раз и не хватало этой самой жесткости и решительности, которую, в общем, так элегантно вдруг показал Юрий Николаевич.

Между тем со Скворцовым такие истории тоже происходили не часто, вернее сказать, такие — не случались вовсе. И он ощущал: это — сумасшествие в полный рост.

Вообще-то Юрий Николаевич жил вполне свободно. Это был не первый, скажем так, роман в егожизни, но все они совершались продуманно и концептуально. Сначала он присматривался. Потом находил время. Потом предмету подавался знак. Словом, заранее все готовилось и планировалось. Покупались красивые подарки, заказывались дорогие номера. И всегда рядом, среди женщин и подушек, валялись записные книжки и рабочие бумаги. И подушки его волновали в той же степени, что и бумаги. Его возлюбленными становились в основном партнерши по работе или около того. А где ж еще их было взять? Тройку раз — может, и больше — он брал женщин с улицы. Точнее сказать, заказывал в дорогом заведении, чтоб без проблем. Было забавно и любопытно. Но делал он это ради большего развития, что ли. Скворцов вообще был любознательным.

Семья, вернее, жена его Лена никак не реагировала на эти милые забавы, да он и сам на них, в общем, не реагировал. Лена, казалось, даже одобряла всякие мелкие шалости (кстати, он никогда не задумывался почему). Он знал, что и у нее случались увлечения, но это почему-то тоже никогда не доставляло беспокойств. Они жили хорошо и дружно, любили и ценили друг друга и теплые отношения, которые строились всю их совместную жизнь. Так она и катилась эта жизнь — в комфортных рамках семейного быта.


Скворцова вовсе не беспокоили соображения о всеобщей или частной загубленной жизни и утраченной душе, у него была масса других занятий. Но откуда взялась эта дурацкая идея знакомства с Суховым? Он и сам не очень понимал. Неужели именно книжки сбили в голове какую-то резьбу? И в образовавшуюся дырку хлынул воздух, щемливый воздух простоты и свободы. Он раздувал изнутри голову, которая, как воздушный шарик, легко наполнялась всей этой бредятиной. Зачем-то хотелось увидеть Сухова, узнать, как он живет — так ли, как пишет, и можно ли так, и как можно, если не так. (Впрочем, не так — уже было его собственной жизнью, и он знал, как это.) И как все-таки правильно. Тьфу-тьфу — еще об этом думать.

Долгожданная встреча с Суховым — и совершенно незаметно для окружающих все уже летело в тартарары. Откуда-то сама собой явилась мысль позвать в Кремль эту суховскую Васю, в общем-то, милую и симпатичную, но тоже вполне бессмысленную и непонятно откуда явившуюся к нему и зачем. И не суховская она вовсе, а самоотдельная, но как раз из другой, не его жизни. А шарик на его плечах тем временем гудел и вибрировал. Лопнул он во время игры с Васей в брудершафт. И когда Скворцов выходил из-за колонны, он услышал этот звон, и разноцветные искорки разлетелись по всему залу и поскакали по кремлевским уголкам — золотой лепнине, хрустальным люстрам, белым скатертям, бриллиантам, парадным маршальским звездам, сверкая и звеня. «Вот как, оказывается, сыплются искры из глаз». Юрий Николаевич уже двигался, как в разряженном горном воздухе, когда с непривычки даже трудно дышать, а движения замедляются. И мозг радужно тормозил, не узнавая своих собственных решений.


Скворцов прекрасно помнил, как они договорились с Семен Семенычем и Игнат Петровичем после кремлевской елки прокатиться куда-нибудь дальше — пообщаться. Но почему-то к своим машинам, которых на стоянке был целый автопарк, не пошел. Дальше началась настоящая клиника. Зачем-то они с Васей — в общем, в трезвой памяти — спрятались от всех за джипами, потом выбежали в какой-то проулок, полезли через какой-то сугроб, где теперь навсегда остались Васины туфли. Вероятно, поэтому (хотелось для себя хотя бы формальных объяснений), схватив ее, босоногую, на руки и закинув на плечо, он принялся ловить такси. Уже в машине Скворцов жутко ругался с охраной по телефону, сначала послал, а потом уволил ее начальника, который, однако, лихо организовал этот чудесный домик и направил таксиста по нужному адресу. У высокой ограды, на которой было интригующе начертано «Сказка», их уже встречал ключник — рослый малый в свитере и меховой шапке набекрень. В руках он держал пару маленьких валенок и деньги, которыми надо было расплатиться с водителем. Интересно, что у Юрия Николаевича наличных денег с собой не было ни копья. (На скворцовскую службу безопасности все-таки можно положиться: в таких необычных случаях она принимала необычные решениях. Так приучил всех сам Скворцов.) В домике выпили настоящий брудершафт…

И сейчас, пока все эти ясные образы проплывали в скворцовской заторможенной голове, искорки по-прежнему плавали перед глазами. Ими была наполнена уже и эта комната, они летали от стенки к стенке, собираясь в какие-то пучки, клубки или стаи, развиваемые движениями Васи, ходившей по гостиной и что-то ставящей на стол. Более того, они перли и из самой Васи и ее веселых глаз. Все вокруг звенело.

Юрий Николаевич живо представил себе свой кабинет, наполненный этим дурацким фейерверком, а также головы членов совета директоров, над которыми эти искорки роятся. Картина была завораживающей. Он улыбнулся.

— Ты о чем? — спросила Вася.

— Пытаюсь вспомнить, как мы сюда попали.

— И что скажешь? — Она старалась не показывать лишнего любопытства.

— Аван-туризм.

Стало окончательно понятно, что их ведет какая-то одинаковая дурь.

— А почему у тебя телефон не звонит?

— Он звонит только, когда я этого хочу. Да и все остальное делается только по моему желанию.

«Да, — заключила Вася, — если не захочешь, мало не покажется».

— А ты домой позвонил, кстати? — На удивление, мысль о его семье далась ей легко.

— Моя семья не должна тебя беспокоить. Никогда. И ты ее тоже.

Вася все поняла. Семья ее почему-то и не беспокоила. Она доставала чистые бокалы, тарелки, сухой паек из холодильника, там же обнаружился и макси-бар.

Юра вышел на крыльцо. «Семье пошел звонить», — совсем не зло отметила Вася, зажгла свечи и выключила свет.

Снег затих, и теперь над головой возникли звезды, а вокруг появились новые звуки — все скрипело и шуршало: снег, веточки, засохшие на них листочки. Пробежала собака и тоже заскрипела замерзшей дорожкой. «А весной еще услышишь, как почки распускаются. А летом — радостно, как комары жужжат. Так еще и в человека превратишься». — Он зачерпнул снега, тихонько проник в темный домик, подкрался к Васе сзади и вывалил на нее этот сугроб… Она не дрогнула, только все сыпало и сыпало перед глазами — не зря же говорят: «снег на голову».

Юрий Николаевич сел за стол, свет свечей падал на лица, бликовал на стенах, оконном стекле и совсем гасил улицу.

— Знаешь, я зиму в первый раз увидел в Кутии, когда в армии служил. До этого тоже вроде зимой на лыжах катался и баб лепил снежных. Иногда мы ездили с папой в Сокольники погулять. Когда я был совсем маленький и дачи еще не было. И вот первый снег выпадал, у нас это называлось «бабский праздник». Смешное название, детское такое. Приезжали в Сокольники, захватив с собой морковку. Катали снежные комы — или как это по-русски? — ставили их друг на друга. Получалась красавица баба. Однажды стащили у бабушки фартук и нарядили нашу бабу, и стала она такой домработницей. Хотя тогда такие понятия и не были в особом ходу. Были же времена… Да. Надо же. Так все и было. Бабушка тогда очень ругалась. Но вот настоящую зиму — так, чтобы небо развернулось и светил снег — в Кутии.

— А ты в армии служил?

— Не похоже? — засмеялся он. — Да, офицером, когда институт закончил. Тогда, ты не помнишь, наверное, счастливчиков-выпускников оттуда, где не было военной кафедры, отправляли шуршать офицерскими погонами по закоулкам родины. Там я эту родину изучать и начал. Думаешь, откуда про разработки, месторождения и всякие прииски и поиски знаю. Оттуда. От скуки этим занялся. А потом оказалось — как бы специально. Там и в тундру ездить привык. К охоте пристрастился. Я и сейчас частенько на охоту езжу.

— Ты говорил. Только не очень себе представляю.

— Меня с ружьем?

— Нет. Охоту.

— Охотник ведь, как грибник. Кто грибы есть любит, а кто — собирать. А некоторые, я, например, любят по лесу шататься. Простое переключение внимания. Помогает, когда сильно устаешь.

— Понятно. А я ведь тоже стреляю хорошо, — продолжила Вася. — И одно время все рвалась с кем-нибудь. Поохотиться. Никто не брал. Слава богу, женщина на охоте — дурная примета.

Юра улыбнулся.

— Для некоторых и женщина в постели — примета дурная.

— Смешно. Только мне не очень нравятся шутки на эту тему.

— А я встречал женщин с ружьем в разных местах. — Он сделал вид, что не заметил замечания. — Охотницы, они, знаешь ли, очень красивые! Это раньше в лес только по необходимости ходили, чтобы с голоду не помереть. А теперь модняк, такие тетки на снегоходах. Или на лошадях. Тебе хорошее ружье, пожалуй, тоже будет к лицу. Может, подарить?

— Ружье — ладно. Только снегохода не надо. Мне его ставить дома некуда.

— Васечка, а что, кстати, тебе подарить на Новый год?

— Ты так далеко загадываешь. Может, в новом году мы и здороваться не будем.

— Будем. Куда ж мы теперь денемся?

— Да туда, где и раньше были, все эти годы.

— Назад дороги нет.

— Да не парьтесь вы, Юрий Николаевич. Я человек без глобальных запросов. И новые валенки меня вполне устраивают. Если б они еще шелком расшиты были, цены бы им не было.

— Валенки — это от заведения. Хотелось бы и от себя лично. Но в первый раз вижу, чтоб так упорно отказывались.

— Часто приходилось расплачиваться?

— Приходилось, но за другое.

— Тогда и за это не начинай.

— Я скоро поеду за Горы по делам. Поедешь со мной? Прокатишься, проветришься.

— Я вообще-то еще не протухла. И в каком опять качестве?

— И что это качество тебя так беспокоит? Не волнуйся, там про твое качество никто не спросит.

— Зато спросят в редакции — за каким лысым чертом мне туда. Прямо так и спросят. Не постесняются.

— А ты скажешь, что я черт не лысый вовсе.

— Да уж. Если еще узнают, что с тобой — жаба задушит, нолики в глазах закрутятся, забегают, заскачут. Ты и сам такое видел часто. Думаю.

— Их нолики в их глазах нас с тобой совершенно не интересуют. Мы занимаемся только своими. Запомни это. Я прикажу там своему человечку, он для тебя все организует — театр там, кино, что тебе надо еще? Доложит мне. Видишь, все просто. Ты пишешь заявку своему начальству, я лично люблю бумажки с инициативой с мест. Оно ее рассматривает и отправляет…

— …меня с тобой.

— С радостью. По крайней мере, моей.

— Ты меня не слышишь. Если узнают, что с тобой, никогда не отпустят. Ну ладно, попробую, только пусть твой человек мне все доложит, и побыстрее, а я что-нибудь постараюсь придумать.

— Ты самостоятельна. И очаровательна. — Наконец и это определение заняло свое место.

Она вдруг представила, как они, старичок и старушка, вот так же сидят через сто лет, живые и в меру здоровые, и также беседуют. Смешные, наверное, из них получатся старички. Картинка выходила вполне умильная.

— А подари мне оловянное колечко, — вдруг неожиданно даже для самой себя попросила она. Встала и начала было собирать посуду. Юрий Николаевич поднялся, просто взял ее за руку и подтолкнул в спальню.


Вася любила ездить в метро. Монотонное покачивание задавало ее организму определенную ритмику и ту скорость, с которой он и существовал потом в течение дня. Пассажиры ее обычно не раздражали. Более того, каждый день люди, окружавшие ее в вагоне, несли ей свое настроение. И всякий раз — разное. Причем в одном настроении подбирался весь вагон. Так как-то собирались попутчики. То они все улыбались, то зло скалились, то тосковали, то морщились в похмелье. Она заметила, что их самочувствие не то чтобы ей передавалось, нет, но день складывался в прямой зависимости. А сейчас, привычно трясясь с ними вместе, она никак не могла попасть в их ритм. Ничего не ловилось, и окружение было каким-то рваным. Хотя публика вроде попалась вполне приятная и вполне неприятная — как обычно. Вася наблюдала за людьми словно через стекло, поэтому их лица представлялись ей немного деформированными. Она даже начала сама чуть подпрыгивать на сиденье для утряски сознания. Комок мыслей при этом, правда, растворился, превратившись в муть, поднявшуюся, будто в стакане. Взвесь эта тоже была не противная, но странная. А по стеклу, казалось, можно было постучать снаружи палочкой, и стук получился бы глухой и тупой.

С этим стаканом, нахлобученным на голову («Пожалуй, именно стакан и есть мое прямое соответствие в данную минуту», — решила Вася), она зашла в свой кабинет. Присела на стульчик и, подперев руками донышко сосуда, уставилась в стену. Такие паузы были ей несвойственны. Она всегда старалась прибежать, пробежать и убежать. Быстро-быстро, чтоб не догнали. Сидеть, уставившись в никуда, все-таки уместнее дома.

Мысли, которые она так хотела собрать и выстроить в стройный ряд, все не появлялись. Как не нашлось их и дома, куда Вася была доставлена с почестями из пригорода и где провела ночь уже в одиночестве. На удивление, она мгновенно заснула. И заметила, что и одной ей тоже совсем неплохо, то есть вполне привычно. Существует, наверное, такая защита у организма — даже заснуть готов мгновенно, лишь бы не думать. Тем более когда есть о чем. Пусто-пусто. Тук-тук.


Вася не была ханжой, не страдала аскетизмом. Всякое в ее жизни случалось. Она вспоминала свое всякое. Но как-то получилось так, что отношения с мужчинами не складывались мгновенно. Может, просто случая не было. Они развивались постепенно. Нельзя сказать, что мучительно, наоборот, по плану, в рабочем порядке. Рабочий порядок, кстати, тоже не всегда неприятен. Работаем же мы иногда с удовольствием. Правда же, случается ведь и такое. Ровные плановые отношения, не лишенные, однако, приятности, вносили псевдоправильность в бытие, что тоже грамотно. Так уходили и приходили разные мужчины в ее жизнь. Не толпой, но поодиночке. Они были последовательными, но не параллельными. Оставляли цветы и подарки, а также, в общем, приятные впечатления. Но. Она не боялась спать одна.

Однако любую работу, советуют психологи, иногда надо менять. Также порой случается, что на смену частному порядку вдруг приходит общий беспорядок. И сейчас, было совершенно ясно, организм вошел в ступор, ударился вразнос, да так, что и сам от себя ничего подобного не ожидал.

Вася подозревала в Скворцове внутреннюю уравновешенность, стабильность, и ей это было симпатично. Она была права в общем, но ошиблась в частности. Вернее, в их случае получилось не совсем так. Его компьютер тоже дал сбой, но никому пока это не было известно доподлинно. Пожалуй, ее намного больше интересовали изменения в Скворцове, а они были очевидны, хотя знала она его пока, скажем правду, очень недолго. Она чувствовала что-то происходящее у него внутри по смущенной растерянности — в лице и движениях, в общем стиле. Вася всегда старалась смотреть правде в глаза и понимала, что не только она тому причина. Она скорее следствие. И что дальше? Было ясно, что понять, а тем более решить она ничего не в состоянии, потому что не в состоянии залезть в его голову. А если б и смогла, что толку? Вася совершенно не разбиралась в тонких компьютерных материях.

Юрий Николаевич тоже не очень понимал, чего вдруг именно сейчас он, как перезревший мальчишка, набросился на это новое, Васино, тело. Он знал толк в женской красоте и статности и получал ее, когда хотел. И именно потому не придавал связям никакого значения. Ему было все равно, потому что это всегда было и так под рукой. Оттого, наверное, он легко смыл из сознания все ощущения, кроме чувства необычайной радости, с которой намеревался жить и дальше, решив наплевать на то, откуда эта радость на него упала.


Выдохнув тяжкие размышления, Вася отправилась к начальству.

— Привет завсегдатаям президентской компании! — Вадим широко улыбался. — А ничего, кстати, со Скворцовым вышло. И главное, сегодня все его предсказания о торгах на бирже оправдались.

— Дураков не держим, — довольная собой, пробубнила она. — Заведите рубрику «Скворцов на проводе». Может, экономика пойдет вверх вместе с вашими рейтингами.

— Без вас разберемся! — Вадим мог повысить голос. — Что сегодня будем сдавать кроме «первых новостей»?

— Как всегда, Тяпкина-Ляпкина, что я еще могу вам всем сдать? Опять — театр у микрофона. Через часок «звук» тебе перекину.

— А что, Васька, Скворцов теперь твой новый дружок? — Вадим отстраненно рылся в бумагах. Но вопрос из его уст звучал вызывающе.

Она как будто вынырнула из пустоты:

— И откуда дровишки?

— Каждый знает, что эфиришь ты почти всегда с дружками. Либо со старыми, либо… с новыми.

— Прямо вся страна припала к радио «Точка».

— Ладно. Посмотри вот, — продолжил Вадим, — анонс пришел. Завтра какой-то памятник открывается. Дуськину-Пуськину. Не вчитывался. На бумажку, изучи. Съездишь, расскажешь. Ставлю тебя в сетку.

«Ну конечно. Я съезжу, я расскажу. Не ты же, честное слово». Хотелось ехать только домой, прилечь, обняв ручками свой новоприобретенный стаканчик, который когда-то был ее головой. И тихо лежать, лежать. Вася почувствовала, что уже свыкается с жизнью головы внутри этого пустого сосуда, и это показалось ей самым продуктивным времяпрепровождением. Быстро сдав обещанные интервью, она исчезла из редакции.


Утром, когда Вася уже собиралась выезжать на открытие памятника, неожиданно позвонил Вадим. Звонки с работы редко доставляют радость и всегда внушают беспокойство.

— Ты помнишь, что через час открывается памятник? Ты на месте?

— Пока нет, но уже подъезжаю, — соврала Вася. На самом деле она только надевала ботинки. — А что ты такой беспокойный?

— Абрамыч (святой человек Борис Абрамович числился главным редактором радио «Точка») звонил, интересовался, кто поехал. Будет слушать.

— Зачем?

— Приедешь и спросишь сама. Если тебе, конечно, интересно.

«Классно, что все взяли моду звонить на мобильники. Так невзначай подбежишь к телефону дома, и все сразу поймут, что никуда ты еще не едешь, даже если и собираешься».

В эти ее глубокие размышления вмешался какой-то необычный звук. Вася огляделась, но ничего особенного не заметила. Она отправилась в сторону кухни. Звук усилился, но шел явно не оттуда. В ужасной догадке она приоткрыла дверь ванной… Из трубы мерно и весело бежала вода. Ее уже скопилось достаточно, чтобы коврик мог свободно плавать.

Вася швырнула в лужу тряпки и быстро подставила тазик, как будто делала это ежедневно. Затем бросилась к телефону звонить в ЖЭК. Там она на удивление быстро нашла понимание, и дежурная (Вася это услышала), прикрикнув на мастеров, сказала, что «щас идут». В это время, зажав трубку плечом, Вася уже отжимала тряпки, опорожняла тазик.

Пока сантехники маршировали к ее квартире, она придумывала, что врать в редакции. Не вралось ничего. Ведь, по рабочей версии, она уже подъезжала к монументу — нельзя было, чтобы даже такой мелкий обман открылся. «Еще Абрамычу зачем-то приспичило эту муристику слушать, блин, как будто это памятник его дедушке. Неспроста все это. Неспроста. Какое-нибудь особо почетное открытие намечается. Кто же там может работать?» — лихорадочно соображала Вася и уже звонила Толику, который всегда болтался со своей камерой на такого рода мероприятиях. Догадка была верной — Толик действительно был там. Это было спасение! Везет так везет.

— Дорогой, любимый, золотой, у меня тут наводнение. В прямом смысле. Фонтан в ванной. А я уже руководству доложила, что на месте, представляешь? Что там происходит, расскажи. Подожди, сейчас я запишу, надо же что-то трепать радиослушателям. У меня прямой эфир. И главное — главный зачем-то решил припасть ухом к приемнику. Представляешь, какая засада? Выручай, милый, хороший, талантливый.

— Зачем столько эпитетов. Сразу бы объяснила. Не знаешь, чего происходит, что ли? Толпа зевак, подъехало московское начальство. Из справочника мэрии возьмешь все верхние фамилии. Вполне понятно, почему это сборище у твоего начальства на заметке. — Толик был нетороплив и размерен.

— Нужны подробности. Давай скорей. Как вся эта ерунда выглядит? — В дверь позвонили. — Так, подожди, сантехники в дверь ломятся, сейчас открою. Мужики, проходите в ванную, в ванную… Да, говори, слушаю, запоминаю. Какие шарики? Цветные? Куда полетят? Заходите, не стесняйтесь — вот там водопад ниагарский, ключей никаких нет, разводных тем более. — Вася вылила очередную порцию воды из тазика. — Кто там из почетных гостей? Пофамильно — весь список. Всех, кого вспомню, называть? Не промажу, говоришь? То есть полный сбор.

— А еще водка на морозе… — заверещал мобильник.

— Так, мужики, тишина. Гробовая! — скомандовала Вася. — Начальник звонит. Почти что ЖЭКа.

Она не ошиблась.

— Вадим, дорогой, — пела она в ухо выпускающему, — чего такая суета? Конечно, я уже на месте. Шарики бело-красно-голубого цвета. Как наш флаг, помнишь? Водка на улице. Мэр забирается на трибуну. — Ретранслировала она из одной трубки в другую только что узнанную информацию. — Собиралась прямо сейчас вам набирать, копила впечатления.

Страшный грохот потряс квартиру. Вася кинулась в ванную. Труба оторвалась окончательно, но мужики (молодцы, честное слово!) успели перекрыть воду.

— Вадим, не знаю, что за грохот. Салют, наверное, репетируют. Сейчас сбегаю, узнаю все. Не отвлекай от работы. Поняла. Через минуту эфир. — Она отключилась от Вадима.

— Толик, слышал, эфир через минуту. Что там еще, салют будет? Правда, что ли? Супер. Все поняла. Гонорар пополам? Какой гонорар. Его тебе на полстакана не хватит. А с меня тебе аж целых два.

— Три, — резюмировал Толик. — Успехов.

— Целую.

Вася побежала к мужикам.

— Так, мужики, сейчас мне в эфир выходить, — мужики переглянулись, не поняв задания, — три минуты тишины. Короче, без лишних идей и предложений.

Она уже набирала номер студии.

— Алё, гараж. Я это, я. Почему слышно хорошо? — «Потому что с обычного телефона звоню, а не с мобильника. Идиоты», — сама себе все пояснила Вася. — А это разве плохо? Да, связь налаживается, как и жизнь.

Из ванной послышалось тревожное шуршание, но руководить процессом она не могла, потому что уже дали обратку, она услышала голос ведущего, который, что-то вякнув неразборчивое, представил ее. Вася привычно затараторила, пересказывая толиковские наблюдения, дополнив их словами мэра о важности происходящего. Она ходила по комнате, как тот безумец, размахивая руками для собственной убедительности. Из ванной опять послышался шум, он усиливался. В комнату ворвались мужики:

— Хозяйка, там шкафчики опрокинулись.

«Уроды!!! Просила же по-человечески. Сверху денег не получат». — Вася грозила им кулаком и зажимала рот, показывала все, что могла в эту минуту.

— И вот вы слышали сейчас, как дружно зрители приветствуют сотни и тысячи шариков, которые взметнулись в небо, — пыталась Вася из последних сил оправдать происходящий в ее доме бедлам.

Мужики решили, что она спятила, подбежали и пытались трясти за плечо.

— Хозяйка, куда шкафчики перетащить? — Они явно хотели как лучше. У нее не было слов. Но говорить что-то было надо. И могла она это делать только в одну сторону. «Все, закрываю лавочку».

— Сейчас грянет салют, — брякнула Вася и поняла, что это заявление будет оправданно, если она вдруг с грохотом кинется в обморок, но упорно продолжала, — а у поклонников замечательного мастера Дуськина-Пуськина появилось еще одно место паломничества. Там и встретимся. Пока, — выдохнула.

«Да, чего только не брякнешь, пока летишь с десятого этажа».

— Мужики, вы чё, охренели? Сказано же было — три минуты тишины.

Мужики поняли, что Вася в порядке, и тоже успокоились.

— Хозяйка, за шлангами сбегай. Магазин тут за углом. Пока мы тут то-сё. — И, увидев ее круглые глаза, добавили: — Не волнуйся, сейчас мы тебе на бумажечке напишем, какие надо.

Васе было все равно. Она позвонила Вадиму.

— Что, салют грянул? — пошутил он.

— Вот, жду.

— Удачи. Пока.

«Вот они, трудовые будни». — Вася (или кто она там на самом деле была) натягивала валенки, чтобы бежать за шлангами. Бумажку сжала в потной ручке. Она шла и прикидывала, во сколько ей обойдется сегодняшнее водное представление.

— Ни сна, ни покоя. — В кармане трепыхался телефон. Номер был ей незнаком.

— Васечка! — «Простенько, но со вкусом, — Вася узнала Скворцова, — вот все сумасшедшие и в сборе. Тебя только мне и не хватало». — Привет. А что за мужик у тебя к телефону дома подходит? — «На хрен эти уроды еще и к телефону подбегают? — Вася не давала им такого поручения. И тут она забалансировала над сугробом и, раскинув руки, упала прямо в его центр. — Нехристианскую мысль, наверное, подумала», — подумала она, копошась на коленях в снежной куче.

— Ё-моё!.. — выругалась и попыталась натянуть на валенок слетевшую с него калошу. Сил ни ерничать, ни миндальничать ни со Скворцовым, ни с кем бы то ни было не было никаких, но пришлось. — Потому что он мой временный секретарь. Непонятно разве? У меня сантехники захватили дом, — пояснила она, отряхиваясь. — Трубу прорвало.

— Сочувствую. А ты тогда где?

— Горю на работе.

— Тогда не буду мешать.

— Не мешаешь. Вся работа уже сделана.

— Быстро же вы работаете.

— Но длинно отдыхаем. — Не шутилось, но хамилось. — А чего хотел? — В это время Вася уже подошла к прилавку, тыча влажной бумажкой в продавца. Скворцов понял, что она не в духе, не обиделся, но голос его приобрел обычную строгость.

— Что хотел — узнаешь от помощника. Пока.

— Извините, Юрий Николаевич, — засуетилась она, — а тот номер, что у меня тут высветился — ваш? Я могу использовать в случае крайней необходимости?

— Ко-нэ-ч-но, Василиса Васильевна. — Скворцов по слогам выговаривал слова. Веселость снова вернулась к нему.

Продавец в это время уже упаковывал шланги. Вася достала кошелек. Открыла. И он разорвался прямо у нее в руках. Бумажные деньги вывались на прилавок, а мелочь зазвенела по полу. Она расплатилась, сдачу сгребла в ладошку.

Вася давно усвоила (этому некогда научил ее их Абрамыч), что за все в жизни надо платить. Она подумала про Скворцова: «Да, Юрий Николаевич, пока от вас одни убытки».


В результате с сантехниками Вася даже подружилась. Они работали на удивление быстро и слаженно. И уже зажурчала снова вода по починенным трубам. Она записала телефончики, чтоб, ежели что, сразу к ним. С сантехниками нынче дружат по мобильникам. И смахивала скупую слезу, закрывая за ними дверь.

— Удался денек. — Она направилась к телефону, который посылал ей звуковые сигналы.

— Добрый день, Василиса Васильевна. — Она услышала голос скворцовского Игоря Викторовича и заметила, что стала не только узнавать, но и сживаться с его людьми.

— Игорь Викторович, здравствуйте.

— Хочу напомнить, что на завтра на пятнадцать назначена ваша встреча с господином Скворцовым.

— Я в курсе, только не думала, что это моя встреча. Была уверена, что мой партнер Чернышов встречается с вашим президентом. А я — так, на всякий случай. Скажите, Игорь Викторович, в счет будущей дружбы, — Вася обнаглела, — зачем я там?

— Так распорядился президент. Но если вы спрашиваете мое частное мнение, Юрий Николаевич хочет иметь перед глазами всю цепочку. Ведь это была ваша идея представить ему вашего партнера?

«С каких это пор я представляю президентам своих партнеров и откуда бы они вдруг взялись?»

— Даже и не знаю, что вам сказать — про идеи встреч и знакомств, Игорь Викторович.

— А ничего не говорите. Меня не интересует лишняя информация.

— И чудесно. Но ведь завтра в пятнадцать я могу быть занята.

— Василиса Васильевна, я вас очень прошу, рассчитайте время так, чтобы освободиться. К пятнадцати. Вы меня очень обяжете.

«Сильно…»

— Буду стараться, и только для вас, Игорь Викторович.


Спалось, как ни странно, опять хорошо. Прямо вот так легла Вася в кроватку и заснула сразу же. И проснулась в чудесном настроении. Умылась, причесалась и решила в редакцию не ходить. «Там все и так сдано на несколько дней вперед. Лучше прозвоню дружков-товарищей, простучу, что у нас с событиями». Так и сделала. Поработала — и славно.

Масика Вася тоже решила не беспокоить, он и так нервничал уже несколько дней, бумаги готовил. Прибежит как миленький — не опоздает.

Время еще было. Позвонила Ольге.

— Салютики. Как жива-здорова, дорогая? — Ольгин голос оживился. Она увидела жертву для своих откровений. — Попьем кофейку?

— Готова — прям сей минут.

— Давай через час в нашем месте.

— Вот это я и хотела сказать. Целую.

Радостные лица приветствовали Васю в метрополитене. «Это хорошо. Может, сегодня не поколотят».

Ольга уже ждала ее с очевидным нетерпением.

— Я прямо в недоумении, дорогая. Они, мои мальчики, у меня просто одновременно, — она запела Песню о своем, о главном.

— Смотри не надорвись.

— А ты опять со своими глупостями, честное слово. Не знаю, что и делать, как разводить — в первый раз в такой переделке.

— Да ладно, справишься. — Вася регулярно отслушивала все эти Ольгины бредни. — Лучше расскажи, откуда ты взяла эту свою очередную ерунду? Интересно же. — Было неинтересно.

— Не поверишь. В кафе познакомилась. — Ольга была перевозбуждена. — Неделю назад зашла чаю выпить. Бизнес тире мен. У него несколько магазинов. Одеждой занимается.

— И что, он сразу сделал тебе предложение? — Любовные истории вгоняли Васю в тоску.

— Зачем же сразу? С двух раз, — засмеялась Ольга. — Сидели за соседними столиками. Он там ланчевал. Перекинулись парой слов. Оставила ему визитку. Он позвонил и, представляешь, в театр позвал. Я хохотала.

— Да, ты только театра еще не видела.

— Нет, просто мальчик с юмором. На визитке же написано, кто я и зачем.

— Действительно, разумнее было бы тебя раскрутить на театр — для друзей и близких родственников — жен, детей.

— Он развелся.

— Это очень удачно вышло. Молодец, заранее побеспокоился. Знал, знал, что тебя, неотразимую, встретит.

— Ну, в общем, повстречаться не успели, — Ольга продолжала трещать свое, — погуляли, поцеловались, пое…лись. А он уже ко мне въезжать собрался.

— Это твое любимое развлечение — мужики с чумаданами — туда-сюда, туда-сюда, отбыли срок — и снова туда-сюда, туда-сюда, — веселилась Вася. — Так и что? Все, по-моему, чудесно. А он вообще — как? Тебе нравится? Забыла спросить.

— Да, нравится. И старое на новое сменить готова я, — заговорила стихами Ольга. — Но старое-то еще дома на диване валяется.

— Ну если бы не твоя замечательная дочка, поселила бы одного в одной комнатке, другого — в другой. И славненько бы все получилось. Прямо красота какая-то. А как, кстати, Катька-то твоя на все реагирует? Замечает смену командного состава?

— А ей-то зачем? Не она же с ними живет. Сидит в своей комнате, уроки учит.

— Комнату занимает, короче.

— Да хватит тебе. Что делать лучше скажи?

— Ну не обижайся, ты же знаешь, я не специалист в твоем жанре… И откуда ты их всех берешь, своих поклонников? И главное, зачем?

— Зачем, зачем? Спать я боюсь одна. Страшно одной в кровати, понимаешь ты?

Вася обалдела. Она давно знала Ольгу, но такого не ожидала.

— В каком смысле?

— В таком.

— Что ж ты на всех фестивалях одноместные номера себе выбиваешь? Я-то думала, чтоб компанию приятную собирать, а оказывается, для того чтобы спать бояться.

— Все веселишься. А я серьезно. Я когда без никого, все мне кажется, что ходит кто-то. Или в ванной моется. Нервничаю. Не высыпаюсь.

— Сходи к психоневрологу. У меня отличный доктор есть. Я тебе пришлю телефончик.

По лицу Ольги было видно, что она выдала страшную тайну. Между тем Вася тоже была растеряна. Она и представить себе не могла, что вся эта суета вокруг дивана только из-за того, что страшно. Вот это да! Самой Васе, наоборот, было страшнее, когда кто-то оказывался в ее постели. Она недоумевала, что дальше-то с этим делать, наутро. И никогда не могла понять. Видимо, в этом была ее проблема. Она заметила разницу.

Васю осенило. Когда даме страшно одной в постели (решим, что это болезнь или такое недомогание), мужчина читает это славное послание на ее лбу. Там это все нарисовано. И готов сразу и быстро (что с мужчинами нечасто случается, но, видимо, буквы горят очень выразительно, призывая к поступку) составить компанию той даме, и даже не одноразовую, потому что ему-то тоже надо где-то ночью спать. А так он еще и спасает человека. Целый подвиг получается. Если же предположить, что некоторым мужчинам самим страшно спать в одиночестве, получается — чистое здоровье. Прелесть просто получается. Счастье какое-то выходит. А вот у некоторых дам на лбу написано обратное — страшно, что потом со всей этой ерундой делать. То ли белье с удовольствием сдавать в прачечную, то ли радостно начинать завтраки готовить, придумывая, о чем же разговаривать за этими завтраками. Текст тоже ярко высвечивается на женском лбу, и мужчиной считывается. Таким образом потенциальный поклонник, будучи человеком грамотным, понимает, что в этом непростом случае сложно будет найти понимание, а затем еще и дружбу, и любовь. Придется работать над вопросом. Долго и серьезно. А делать это лениво. Да и времени жаль. Вот так вот все и получается.

— Ну ладно, ладно. Все я да я. Разберусь как-нибудь. А ты-то как? Давай, рассказывай. Что Скворцов? Колись.

У Васи свело скулы.

— А что говорят? — слукавила она.

Ольга расстроилась. Она рассчитывала, что Вася, в свою очередь, сама выложит ей все и сразу («старая интриганка»). Ей же, всматривающейся в Васины глаза, вдруг показалась ее собственная суета, как та приговаривала, вокруг дивана такой мелкой и ненадежной. Если, конечно, она правильно почувствовала про Васю со Скворцовым. А чутье у нее было, как у той собаки.

— Что? Рюмку выпьешь? — Молодец, Ольга всегда умела нажать на больное.

— Не-а — нельзя.

— Ты что, беременна?

— Тьфу-тьфу. Чего только ты не придумаешь. Переговоры.

— Пойдешь в «оловянный скворечник»?

— В «оловянный скворечник», — не скрыла Вася. — И откуда вы все знаете?

— Видишь ли, дорогая, и в нашей тусовке случаются эксклюзивные новости. — Ольга была явно довольна собой. — И мы их очень ценим.

— Скажи еще — раскручиваем. — «Вот и славно. Зачем думать? От широкой общественности и узнаю, что со мной происходит. На самом деле. А мне останется только вспоминать в мемуарах. Если память не откажет, конечно». А вслух продолжила: — Это вовсе не то, что все вы думаете, это совсем другая история. Я иду туда с Масиком представлять его проект. Помнишь, я тебе про него рассказывала?

— Об этом я тебя не спрашиваю.

— Мне нечего добавить.

— Ну и хорошо. Тогда я побежала. Извини. Через полчаса полосу сдавать.

Ольга была разочарована, но знала наверняка, что это только начало разработки приисков.


Без пяти пятнадцать Игорь Викторович проводил Васю в переговорную комнату, где уже нервничал Масик, трясясь на стуле. Васино появление не прибавило ему задора. За столом был и Лева — также звено в их цепочке. Если что — со всех спросят, всем мало не покажется.

Ровно в пятнадцать вошел Скворцов.

— Добрый день, кого не видел, господа. И дамы. — Он кивнул Васе. — Хорошо, что все в сборе. Никто не опоздал. К делам. Сергей Борисович, вы у нас сегодня главный докладчик, я понимаю. Бумаги подготовили?

Трясущимися руками Масик пытался открыть свою папку. Папка не поддавалась. Ситуация почему-то рассмешила Скворцова. Он встал.

— Вот что мы сделаем. Василисе Васильевне вряд ли будет интересен наш многочасовой интим. Пойдемте ко мне в кабинет, Сергей Борисович, пойдемте.

Масик, поднимаясь, чуть не повалил стул. Скворцов, наоборот, чувствовал себя вполне уверенно. Пробегая за спиной Игоря Викторовича, он приставил ему сзади рожки и захохотал, глядя на Васю.

Лева… почти упал со стула. Васе даже померещилось, что она увидела его ноги, торчащие над столом. Но это ей только померещилось. К счастью.

— Игорек, подъем. Пойдешь с нами. Пошуршим бумагами. А ты, Лева, развлечешь даму. Только недолго. Василисе Васильевне тоже надо, наверное, спешить.

Лева сидел как каменный.

— Ты что… Вы что… с Юрием Николаевичем… — заикнулся он.

— Тихо, — она приложила палец к его губам, — здесь все прослушивается и просматривается. — Лева об этом знал и поэтому заснятое всеми камерами шутливое движение шефа, которого он глубоко боялся, потрясло его еще больше.

— Секунду. — Он приоткрыл дверь и крикнул: — Виски! Шеф приказал развлекать, — добавил он самому себе — для уверенности.

Голос его дрожал. Лева начал понимать. Он догадывался, он заметил неладное сразу… Это пьянство, песни с Суховым, эти приглашения в самый Кремль… И слава богу, пока он еще не очень представлял размер всего полотна. На жизни Скворцова для всех стояло вето.

Пришло виски. Лева поднял стакан.

— Ну что. За тебя. — Коротко, но емко.

Они выпили.

— Проводишь? — спросила Вася. — А то заблужусь.


В лифте ее снова затребовал телефон. Номер теперь был ей уже знаком. Лева отвернулся. У него возникло желание заткнуть уши и так провалиться в шахту лифта.

— Это я, — сказала Вася.

— Поедешь к себе, — услышала она не вопрос, но утверждение.

— Больше некуда.

— Хочу посмотреть, как ты живешь.

— Так себе.

Трубка уже гудела. Он был очень строг. Ее новый мужчина.

И еще она поняла, что попала в тиски, которые будут сжиматься бесконечно.

На крыльце Вася с Левой расцеловались, но какое-то неловкое замешательство скользнуло между ними.

— Помни, Лева, все снимают, — пошутила она, подняв глаза к небу. Леве было не до смеха, он и так был напуган. Он все никак не мог уложить в голове увиденное, не подсмотренное, а продемонстрированное специально и всем. Над этим надо было хорошенько подумать. Местом своим он очень дорожил. В этих нервных размышлениях не заметил даже, что уже прямо на лестнице к Васе подошел человек.

— Пройдемте сюда, Василиса Васильевна. — И буквально под белы ручки провел ее к машине, усадил и быстро захлопнул дверь. Затем оглянулся. Запахнул пальто. Сел за руль. Это был скворцовский начальник охраны. Сам. Вася приметила его еще в «Поэте», весь вечер он простоял у дверей, и хорошо запомнила, когда они со Скворцовым, скрываясь от всех и от него в первую очередь, форсировали сугробы, выбежав из Кремля. Это именно он заслал их в ту самую «Сказку».

— Куда? — спросил он.

— Сами знаете.

Машина тронулась. Он действительно знал многое. А про нее — уже вообще все.

— Я рада, что вас не уволили. — Ласково она погладила его по плечу.

Он усмехнулся. Просто у него теперь появилась еще одна охраняемая точка.


Дома Вася сразу ринулась к телефону — Масику звонить. И не добилась его. Поэтому пока мыла посуду и разметала пыль по углам. Он позвонил ей сам.

— Масик, ну что, как дела? Рассказывай.

— Супер, Васька, да-ра-га-я. Супер. Обо всем договорились, все решили. Я даже и представить не мог, что такое бывает. Мы уже подписали договор о намерениях. Сейчас скворцовский экономический отдел что-то там просчитывает. Скоро еду на Чатку строить империю моему порфирию. Там тоже будет работать специальная группа.

— Ну вы размахнулись.

— Министерство обороны, то да сё, — небрежно продолжил Масик. — Такие дела. Раз-два — и готово.

— Тяп-ляп — и сделано. Не забывай, Скворцов так просто ничего не дает. Он поимеет тебя по полной.

— Может, я этого только и жду. Да-ра-га-я.

— Будь осторожен, Масик. Ты такой дурак все-таки, раз таких простых вещей не понимаешь. Говорят, он страшный человек. Мне бы и в голову не пришло тебя туда подставить. Это случайно вышло, честное слово.

— Это лучшая из подстав в моей жизни. Больше просто не под кого подставляться.

— Без эйфории. Масик, он чудовище. Говорят. — Вася намеренно гнала волну. И сама не понимала, откуда у нее взялись эти слова, такие некрасивые и этим человеком перед ней вовсе незаслуженные. Но не могла остановить поток собственного безумия. — Он монстр, понимаешь. Чудовище. Скушает, косточки не останется. На могилку некуда ходить будет. — Вероятно, она уже сама себя пугала.

— Не нуди. Я счастлив — дело двинулось с мертвой точки. В первых числах января уже вылетаю в Павлопетровск, а дальше на Бердючный. Ну туда, где вся эта ерунда хранится, которую я нашел. Скворцов сказал, что тоже приедет. Надо будет подготовиться к торжественной встрече.

— Ну ладно, Масик, а ты помнишь, кстати, что я твой партнер?

— Не волнуйся, да-ра-га-я, обо всем этом сам Скворцов помнит. И его люди. А это главное. Да тебе и так воздастся. А что ты на Новый год делаешь? Меня тут мои друзья в один клубешник приглашают.

— Просьба меня с собой не брать.

— Почему?

— Масик. Как ты себе это представляешь? Полночи как минимум пить водку в компании твоих сомнительных дружков. И подустав от отвращения, даже не упасть в салат. Потому что непочтенно. И еще думать, как домой ехать. Кучу денег такси стоит. Я не говорю про ту кучу, что уже будет оставлена в твоем дурацком клубешнике. То ли дело дома на диване.

— Когда ты такая скучная стала?

— Масик, опомнись. Откуда ты знаешь, какая я? Как будто мы с тобой всю жизнь прожили.

— Так еще проживем. Да-ра-га-я.

— Ладно, позвони еще. Но изысков просьба не предлагать. Тошниловка.

Примерно так и развлекалась Вася до того, как услышала звонок в дверь.

— Живешь ты и правда — так себе. По подъезду видно, — с порога заявил Юрий Николаевич.

Она не стала спорить. Как будто потеряла внутренний стержень. Какая-то чужая воля набирала обороты помимо воли всех участников. Вася не возражала.

— Только ничего, пожалуйста, в подъезд не покупай для украшения. — Вася была уверена — чем больше возьмешь, тем больше спросится. А отдавать она хотела ровно столько, сколько хотела.

— Прости. Не посоветовался. Не знал про такой строгий запрет. Привез вот туфли — вместо тех, что в сугробе сгинули.

Она открыла коробку. Туфли были шикарные. «Не знаешь, куда теперь и надеть. Под такие, пожалуй, придется обновить гардероб». На Скворцова, конечно, можно рассчитывать — в этом смысле. Но отлуп ему был уже дан.

— Стремглав лечу на содержание, — вздохнула она.

— Содержания, кстати, тебе еще никто не назначал.

— Ты ж не жадный.

— Нет. Обсудим?

— Нечего обсуждать. Ничего не надо. Ты надолго?

— Чаю выпью и уйду.

— Правда, что ли? А к чаю ничего нет — сладкого.

— Я виски прихватил. Чай с травой полезен для здоровья. — Тут она заметила, что из кармана пиджака торчит горлышко бутылки. — Оздоровимся?

— Завтра на работу рано, — заметила Вася.

— Рано на работу завтра мне.

Вася с ужасом подумала, что, если он останется, вставать ей еще раньше, да еще и завтрак готовить, наверное. Эта идея ей не понравилась. Мысль про белье и стирку она не успела начать думать.

— Ястараюсь не завтракать дома. Если только ты меня не приучишь. Но с завтра не станем начинать.

— Ты жить, что ли, тут собираешься?

— Вот еще. У меня есть свой дом.

— Не сомневаюсь. Тогда о чем речь? А кстати, ты там частенько ли бываешь? — обнаглела Вася.

— Я сам знаю, где бываю. И это я тебе уже объяснял.

— Что переговоры? Что скажешь? — Она ловко переключилась. Вася уже успела усвоить: он не любит, когда лезут в его дела. Между делом она поставила на журнальный столик что бог послал.

— Что скажу? Скоро все поедем на Чатку икру жрать.

Вернуться на Чатку было давней Васиной мечтой. Она просто подпрыгнула на диване. Но постаралась сделать это незаметно.

— Там так классно, — она задохнулась, — тебе понравится. А может, меня не отпустят, — занудела опять она о своем.

— Брось ты, благодарность выпишут. Когда они туда без тебя доедут?

— Сухова возьмем. Его ты любишь. И я тоже, кстати.

— Масика твоего я уже туда почти сослал. Пусть вкалывает. Помчится на ракете сразу после Нового года.

— Да, всем с Масиком поперло. Скажи, что Масик золотой? Ну, скажи?

— Порфириевый он. А что у вас, кстати, с Масиком? Он тоже про тебя трещал без умолку. Забыл про дела. Для дел, правда, у него есть я. Так что с ним? — взял безразлично-деловой тон Юрий Николаевич.

— А что у меня может быть с Масиком кроме великой любви?

— Да что ты? Так он же из голубых.

— Какая проницательность. А я их как раз и люблю, голубых. Не всех, конечно. Но от них часто больше пользы, чем вреда. Вот как от Масика.

— И когда же ты все это поняла — про любовь?

— Да мы ж с ним в Самовар вместе ехали, в поезде водку пьянствовали. Я же тебе рассказывала. Потом Сухова встретили в гостинице…

— Опять пьянствовали. И ты все сразу поняла. А что это, Васечка, ты так оправдываешься? — Ему явно нравилось всех держать в ежовых рукавицах. — Пьянствовали и хорошо. И с Масиком нам поперло. Видишь, какие удачные совпадения. Я люблю, когда все гладко складывается.

— Никаких совпадений не бывает никогда. Бывает только закономерность.

Он запомнил.

— Мой человечек, кстати, из-за Гор, все там уже для тебя организовал.

— А куда именно мы поедем? Или все Горы уже построились по росту?

— Тебе не все равно? Вообще-то в Железобетонск.

— О! Говорят, очень культурный городишко.

— Мне лично надо будет еще сгонять там в одно местечко, нагрянуть с неожиданной проверкой.

— А твой человечек мне в это глухое местечко доставит и театр, и кино, и художественную галерею… А также массу интересных талантливых людей. Знаешь, как это называется? Фестиваль.

— Ну вот эти проблемы я в голову брать не буду точно. Как все назвать, сама на месте разберешься. Я хочу потом уже, когда сам освобожусь, отвезти тебя на одну заимку. Лес, избушка, баня. И люди приятные. На самом деле.

— А мы вместе с ними на медведя пойдем с рогатиной… по лесу пробираемся… нам страшно… а ему весело… смотреть на нас, дураков… из своей берлоги…

Вася скрючила ручки, сложила из пальчиков очечки и, выглядывая из них, вертя головой и всем телом, изображала то ли медведя, то ли белку на сучке. Скворцов встал, перегнулся через столик, подхватил ее. И Вася, не заметив, как это случилось, обнаружила себя уже у него на коленях. Он ткнулся носом в ее ухо. И терся-терся о ее щеку, то прикусывая мочку, то скулу…

— Не оставляй меня, Васечка… С медведями одного… Пожалуйста… Не оставляй…

— Ты что, Скворцов, влюбился? — Вася искала его губы, но не находила, они уходили куда-то к шее, к плечу. Но возвращались обратно, ускользая снова.

— Не-а.

— Почему?

— Влюбиться… Полюбить… Любить… Мне, Васечка, только радость великая открылась. Как глаза. И мне чихать, откуда она. Я сейчас как будто балансирую, стою на одной ножке и двинуться боюсь… Оступиться… Отступиться… Васечка, не оставляй меня…

И сквозь эти целомудренные ласки Вася вдруг увидела сильного и беззащитного человека.

— А почему ты меня не целуешь?

— А поговорить? — Он улыбнулся. — Двинем за Горы на Рождество?

— Двинем… — Воля ее отсутствовала.

— Тогда готовься. Включается режим «нон-стоп».


Удивительно, но Васины затеи с поездкой за Горы в редакции никого не напугали. Абрамыч, узнав, что платить командировочных не надо, порадовался — вот так на халяву появятся провинциальные сюжеты. При отсутствии денег на рассылку корреспондентов по городам и весям в эфире постоянно крутилось только Садовое кольцо и его окрестности.

— Поезжай. Недельки хватит? Событий на праздники много не предвидится, поэтому делать тебе здесь особо нечего. Только закрой пленками все дни. И поезжай. С богом.

— Прополю розы, переберу фасоль… — пробубнила она.

Вася привыкла, что за инициативу надо платить больше, чем за ее отсутствие. В результате получалось, что еще и платишь за то, что работаешь. Вот как сейчас. Но в этом случае она была готова выпрыгнуть из штанов. И помчалась выпрыгивать — прочесывать все мероприятия в надежде сделать побольше праздничных записей, чтобы забить ими свое отсутствие.

Уже дома она принялась разбирать пачку пригласительных билетов, которую захватила из редакции. Хотела набросать жесткий план жизни на ближайшие дни. Налила чай. И разглядывала приглашения. Вася надеялась, пыталась в этом скоплении всякого барахла («Какое всё говно, однако») найти что-нибудь чудесное. Столица была наполнена клубами, как клубами смрадного дыма. Все было совсем отвратительно. Буквально неделю назад ей так еще не казалось. То ли в считанные дни город поменял ориентацию, то ли у нее сместился угол зрения. Наконец ей повезло. Один из конвертов был из Пушкинского музея. Приглашали на вернисаж. «Классно! В Пушкинском под Новый год всегда открывают что-нибудь забавное». Вася нажала кнопку, трубка загудела, потом коротко откликнулась.

— Перезвони позже.

Этого она не ожидала — в основном потому, что только сейчас сообразила, чей номер набрала. Такая большая и широкая ее жизнь вдруг вошла в какой-то жестко очерченный круг.

Перезванивать по тому номеру она не стала, зато названивала и названивала всей округе в надежде разведать еще хоть что-нибудь стоящее. Кое-что вырисовывалось. И делалось это только потому, что очень хотелось Васе той поездки.

Скворцовский номер высветился в ее мобильнике уже пару раз. Вася не откликалась.

— Фигушки. Нет меня. Занята, — тихо самоедничала.

Упившись собственным самолюбием, она все-таки перенабрала Скворцова.

— Извини, не мог говорить — люди сидели на голове. А ты что шифруешься? — весело наехал Юрий Николаевич.

— Да я тут по редакции носилась, а телефон в комнате оставила. Вот сейчас пришла и вижу — действительно звонил.

— Да ладно врать. Тебя в редакции давным-давно нет. Дома сидишь, бумажки перебираешь.

— Ты что, установил подзорную трубу в доме напротив? — И Вася действительно подошла к окну и выглянула из-за занавески.

— Мои дела.

— Что тогда на домашний не позвонил?

— Не хотел ставить в неловкое положение, — он явно издевался. — Чего хотела?

— Ловкого положения, наконец. А для этого приглашаю тебя на вернисаж в Пушкинский. Там под праздники случаются славные приемчики. Картинки хорошие покажут, и публика без обносков. Пойдем?

— А я в каком качестве?

— Ну как же? Моего финансового советника. Хочу составить приличную коллекцию. А вы, Юрий Николаевич, будете корректировать вложения.

— Согласен.

— За репутацию не волнуетесь?

— Она у меня безупречна.

…Пушкинский собирал эстетов. Считалось грамотным встретиться в этих святых стенах под Новый год и попрощаться со старым. Банкет всегда накрывался в Греческом зале, так называли завсегдатаи между собой Итальянский дворик. Там стоял Давид, слывший в народе Аполлоном. Пошел этот анекдот после того, как лет сколько-то назад в этом зале впервые накрыли столы. Тогда дружно вспомнили Аркадия Райкина — про того самого Аполлона и Греческий зал. Так старые образы и приросли по-новому. Все быстро привыкли. Но правда было забавно барражировать мимо холеной публики и старинных статуй с водкой и селедкой.

Вася сразу же встретила своих приятелей с телевидения, веселых и юморных ребят — корреспондента Мишу и оператора Костю, с которыми она часто путешествовала по фестивалям. С ними у Васи была своя отдельная жизнь. Ребята, как всегда, обшучивали высокие слова директора об открытии новой экспозиции и впечатлениях, которые ожидают всех гостей. И когда радушный хозяин торжественно пригласил всех в залы за новыми открытиями, опасливо скосившись на Скворцова, шепотом — для Васи — откомментировали:

— А тем, кто желает этих открытий незамедлительно, надо сразу спуститься вниз по лестнице и повернуть налево. — И сами, руководствуясь своими же указаниями, быстро покатились в Греческий зал к Аполлону, по пути поцеловав ее в обе щеки, а Вася махнула им вслед рукой — позже догоню.

— Хорошие мальчики, — заметил Скворцов.

— Ты еще не понимаешь до какой степени. Все впереди. — Вася знала, о чем говорила.

Выставка была действительно прелестной. Они прошлись по залам.

— Ты заметил, что художники, взрослея, видят ярче. Смотри, краски другие и движения шире, свободней. — Вася тыкала пальцем в картинки, сравнивая творческие периоды именитых авторов.

— Да, с возрастом обостряется зрение. Представляешь, в какой красоте мы увидим друг друга в старости?

Тем временем почитатели прекрасного, наполнившись художественными впечатлениями, постепенно сливались к банкету — вниз по лестнице и налево, наполняться напитками. В гостевой толпе не только Вася, но даже Скворцов встретил знакомых.

— Семен Семеныч…

— Юрий Николаевич, не замечал раньше, что вы поклоняетесь искусству. Очень приятно, — Семен Семенович поцеловал Васе руку мокрыми губами, — видеть рядом с вами советника, как это, по средствам… э-э-э… информации. Куда это вы пропали тогда из Кремля? Мы вас искали. Да-да.

Вася вдруг поняла, что прошло-то с того момента недели две — не больше.

— Мы срочно отъехали по делам.

— Представляю себе каким, — зажевал Семен Семенович. Его щеки лоснились.

— Вот именно. — Скворцов не реагировал на его вычурную едкость.

— Так какими судьбами здесь, Юрий Николаевич?

— А я теперь Василисе Васильевне даю экономические советы — по художествам, так сказать, — шел ва-банк Скворцов.

— Угу-угу. И платите, уверен, исправно.

Васе захотелось дать ему в морду. Но ее кавалер никак не реагировал, наоборот, улыбаясь, взял под руку Семена Семеновича и двинул его в сторону.

— Васечка, — у Семена Семеновича вскинулись брови. — Васечка, — настойчиво подчеркнул Юрий Николаевич. — Мы оставим тебя ненадолго. Ты же не будешь скучать? Я вижу здесь твоих друзей. — Он кивнул в сторону, и Вася заметила нарисовавшегося Сухова.

— Нет-нет, — подыграла Вася, нюхом почувствовав, что дела серьезные, иначе бы он так не подставлялся. — Виктор Викторович, — заулыбалась она Сухову.

— Привет, дорогая. — Быть у Сухова «дорогой» было делом приятным. Они расцеловались.

— Классная выставка, правда? По-моему, событие на фоне общего развала. Кстати, отличная новость. К концу зимы может организоваться поездка на Чатку. Мы приглашены.

— Скворцовым? А что, они-таки сговорились с Масиком? Я рад. — Чокнулись. — Но вижу, есть еще одна — главная — новость.

Вася с интересом глянула на него.

— Смотрю, вы со Скворцовым склеились посерьезке. — Тонкий человек все-таки Сухов.

— Вы тоже по радио слышали?

— Почему по радио?

— Да мы с ним из Кремля с президентского приема в эфир выходили. Теперь все пристают с глупостями.

— То есть дело дошло до Кремля? Быстро у нас живет молодежь. Нет, дорогая, радио я не слушаю. Я только наблюдал за вами, и этого мне вполне достаточно. — Он сделал ударение на «этом». — Скворцов что, теперь не дорожит репутациями? Это, кстати, тоже новость. Раньше он вроде только людьми не дорожил.

Васе хотелось прижаться к Сухову и рассказать ему все-все. Все, что было на самом деле. Особенно про упавшую, по версии Скворцова, с дуба радость. Спросить, что это, что с ней обычно делают? Причем, что теперь делать именно ей, Васе, на которую тоже что-то подобное упало. Она поняла, что, в общем-то, ей не с кем посоветоваться. По-взрослому. Вдруг она увидела, что все ее друзья-подружки, при всем их за тридцатилетнем, не юном возрасте, при всех своих браках и детях, сами были детьми, причем не большими, а маленькими: и дела у них по-прежнему были на уровне дележки конфетных фантиков на переменке.

Она взглянула на Сухова, и по глазам его, добрым и отеческим, поняла, что он понял.

— Что ты хочешь услышать? Дают — бери, а бьют — беги, вот что я скажу тебе, девочка моя. Поживем-посмотрим. А в Павлопетровск я с удовольствием полечу. — Он поцеловал ее в лоб, и они разошлись в разные стороны.

Вася было двинулась к Скворцову, но на пути ей встретился Мишка, который уже успел поднабраться. Оператор Костя в такие творческие моменты обычно был очень собран.

— Вася, помоги вразумить бездыханное тело. Ему еще стенд-ап записывать. А он уже ничего не волочет.

— Идиот! Тридцать секунд в стенд-апе я продержусь в любом состоянии.

— Это правда, — поддержал своего друга Костя — больше для Васи, хотя она и так все это знала прекрасно. Не один же год они были знакомы. Мишка икнул. — Так, не разлагайся. Давай быстро запишемся и по коням. Надо же еще всю эту муристику в эфир гнать. А на дорогах пробки.

— Какие, блин, пробки, Кость. Глухая ночь. Че пристал? Нам же наутро сюжет сдавать. Еще успеем с Васькой насандалиться. Правда, Васька? — Миша обнял ее скорее для опоры. Он не очень уверенно стоял на ногах.

— Миш, давай, правда, заканчивай эту бадью, чтоб Костик не волновался. — Миша закивал. — Кость, куда надо его поставить, на фоне чего? Что он вещать собирается, ты в курсе?

— Ладно, только для тебя, Васька, чтоб ты не колотилась. А ты у меня, — Миша потряс кулаком перед носом оператора, — чтоб снял все красиво. Понял?

Миша двинулся в сторону Давида-Аполлона. Шаг за шагом походка его становилась все увереннее, но полной трезвости добиться пока не удавалось. Подойдя к мраморному гиганту, Миша поставил недопитый стакан на постамент, припрятав его между голыми ногами статуи. А сам стал на этот постамент взбираться. Залезть туда ему никак не удавалось. Поэтому находчивый Миша на постамент прилег. Можно сказать, кинул себя прямо к ногам обнаженного мужчины.

— О, Костька! Отличный ракурс. Давай быстро, а то упаду. — Он и вправду начал сползать. — Васька! Васька! Скорее! Ноги подержи, а то упаду на записи. — Вася присела у постамента и прихватила Мишкины ноги. — Идиот! Быстрей снимай. Упаду же щас. — Костя уже наезжал с камерой.

— Вася, двинься чуть влево. — Костя показывал ей, куда отклониться, потому что та попадала в кадр. Тем временем она, крепко держась за Мишкины ботинки, принялась из кадра вылезать, руководствуясь Костиными отмашками, и совсем присела уже на пол. — Придурок! Ты слова забыл, что ли? Быстро говори текст — уже снимаю, — спокойно кричал Костя.

Миша, вальяжно подперев голову рукой, вдруг абсолютно трезво и очаровательно, с совершенно чистым лицом и чистым голосом начал рассказывать о прекрасной выставке и прелестном банкете в Греческом зале, который завещал всем Аркадий Исаакович. Напоследок он еще раз обворожительно улыбнулся в камеру… Костя, выдохнув, ее опустил. Миша рухнул на пол с постамента, накрыв грязными ботинками Васину голову. Публика, собравшаяся вокруг, зааплодировала.

Костя разгреб запутавшиеся друг в друге тела. Миша не вязал лыка, но свой стаканчик из-под ног Давида добыл быстро. Костя тоже налил себе.

— И я наконец выпью. А то с этим идиотом…

— Ладно, идиот. Сам идиот. Кто тебя везде водит — по приятным местам выпивать. Сидел бы в редакции на глазах у начальства и фотографировал бы новости, как все твои дружки. Идиот, он говорит. — Миша вовсе не обижался. С Костей они были сиамскими близнецами, и сколько Вася помнила, друг без друга не жили, а тем более не работали. — Ну что, Васька, за наш творческий труд! — Он высоко поднял стакан.

— Да, Вась, спасибо. — Костя повернулся к Мише: — Ну че? Ставь стакан уже. Собирайся быстро. Сам до машины дойдешь или водителя на помощь вызывать? Давай-давай. Мы побежали, Васечка, пока. Созвонимся. Целуем тебя. — И он поцеловал Васю.

— Я тоже, — Миша набросился на нее. Костя ловко оттащил его и поволок к выходу, держа в одной руке камеру, в другой — Мишу.

— Ха-а-арошие мальчики… — Вася посмотрела им вслед. Она и правда любила Мишку с Костей. Вася огляделась и увидела, что Юрий Николаевич по-прежнему стоял рядом с Семеном Семеновичем. В их стоянии ей почудилось противостояние, и она решила пройти мимо и послушать, клонится ли разговор к финалу. Было тревожно.

— Ты понял, мы против тебя подключим оборонку, — улыбаясь, изрекал вальяжный Семен Семенович. — Мы не любим, когда нам переходят дорогу.

— А я не перешел, а перебежал на красный свет. Я всю жизнь так бегаю, Сеня, привычка такая, но никто меня, представь, пока не поймал со штрафом.

— Так я те быстро объясню, как проезды закрывают. — Семен Семенович закрыл рот стаканом.

Вася прошла незамеченной. Все услышанное ей не понравилось, что тоже было нормально. Она не хотела напрягаться. Тем более что та ее часть, которая еще могла напрячься, уже была напряжена и натянута как струна.


Так, натянутая, она шла по залу, улыбаясь и кивая знакомым и перспективным знакомым, пока не уткнулась в известную всей столице барышню Надежду Петровну. Пожилая дама — пожила. Была женой министра, прокурора — это, как говорится, еще при Петре Первом, то есть при Сталине. Потом режиссера, затем художника и теперь актера, который был лет на десять моложе, а выглядел лет на двадцать старше. Хотя самой ей было уже лет сто. Она, однако, считалась завсегдатаем всех светских мероприятий. Без нее любое собрание можно было считать несостоятельным. Всегда про всех все знала. Выпивала обязательную рюмочку хорошего коньяку — не больше и вполне адекватно реагировала на происходящее. Вероятно, потому что давно парила над ним.

— Здравствуйте, душечка. — Васе даже нравились такие образные чудачества. — А кто этот импозантный мужчина, который бросил вас на время, я надеюсь? — Они расцеловались.

— Наденька Петровна, это же Виктор Викторович Сухов. Вы же его хорошо знаете, — начала косить под дурочку Вася.

— Душечка, смею вас заверить, Витеньку я знаю даже лучше вас. И люблю его, как и вас, Васенька. Я имею в виду другого импозантного мужчину.

— Наверное, Наденька Петровна, какой-то случайный знакомый. Не пойму, о ком вы?

— В миниатюрном размере этой выставки, душечка, случайных знакомых не бывает, — резюмировала Наденька Петровна, подняв глаза к господу богу, а получилось, что к Скворцову, который стремительно шел к ним. — Ой-ой, не стану вам мешать, душечка. — Она кокетливо сморщилась и сощурила глаз. Глаз ее был недобрый, как у дамы пик. «Не доживете», — зло подумала Вася. Юрий Николаевич приближался.

— Пойдем.

— Давай еще потусуемся. Неприлично так вот сразу…

— Извини, я в твоей якобы тусовке и с правилами не знаком. В нашей — уходят. Легко.

— Что, даже без перестрелки? — Вася пыталась шутить. — А что случилось?

Скворцов взял стакан с буфетного столика.

— Сеня хочет отнять у нас Масика — живого или мертвого. Говорит, что они пасли его, а мы теплого взяли.

— Так что ж они не брали?

Он пожал плечами.

— Жалко. Я уже с Суховым договорилась, что он поедет с нами в Павлопетровск.

— Да поедет, Вася, поедет. И мы поедем, и все будет хорошо. Они будут брать все потом, когда мы организуем там быт и все другое. Вот так-то, — Юрий Николаевич был расстроен.

— Ну пойдем тогда. Пока у нас есть время. Скрыться от преследования. — Вася потянула его к выходу.

Подавая ей пальто, он небрежно заметил:

— Кстати, что-то ты скромно сегодня вырядилась. Совсем не как в Кремль.

— Я новые туфли берегу, и потом мы же не собираемся сегодня штурмовать сугробы?

— Не собираемся. Поедешь с Максимом.

— Это твой любимый охранник. Не поеду. Я поеду на метро.

— Хватит с меня на сегодня идиотизма!

— Хорошо, поеду на такси, этот общественный транспорт скоро станет моим любимым. Только чтоб тебя порадовать. Но пройдусь немного.

— Доедешь — позвонишь.

— Куда? Домой? — Это слово было явно лишним.

— Не зли меня.

— Целую. — И действительно поцеловала его в щеку. И виновато отправилась в сторону бульваров.

Взять и скомкать весь вечер. Причем начала все Наденька Петровна, нюхом почувствовала жареное, которое любила более всяческих диетических продуктов.

Рядом с бредущей вдоль бульвара Васей притормозила машина. Открылась задняя дверь:

— Садись.

У Васи уже совсем не было сил спорить. И она влезла внутрь.

— Ты маньяк? Никакой свободы. Даже перемещения.

— Я просто подумал, что увижу тебя только после Нового года — ведь так? И решил удовлетворить хотя бы маленькие желания перед наступлением вечности. Только поцелую — и все пройдет. Я тебя поздравляю, — он убрал ей волосы со лба, — с наступающим.

Вася потянула губы. Она поняла, что он, как всегда, был прав. И уже завтра она будет тоскливо смотреть в окно в сумрачной надежде, что за ней приглядывает хотя бы подзорная труба из дома напротив.


Новый год надвигался, однако, и Вася собиралась встретить его дома, со своего дивана наблюдая за ходом праздника и его участниками. Более того, к ней собиралась приехать питерская подружка Юлька. Они давно договаривались повидаться, и вот он повод — Новый год.

Словом, надо было идти за какой-то праздничной едой в магазин, а этого Вася не любила. Она вспомнила, что ее Юлька любит икру и шампанское. Это значительно упрощало задачу. На днях соседка, которую Вася встретила в лифте, рассказывала о том, что недалеко от их замечательного дома открылся винный магазин специального назначения — для гурманов. Туда свозились вина со всех бывших сторон нашего отечества, а именно: Армении, Грузии, Абхазии, Крыма. И Вася отправилась туда.

Неуклюже ковыляя в валенках, она двигалась по заснеженному бульвару, где ветки кустов и деревьев склонялись, тяжело пригибаясь, к земле. Погода и вправду стояла новогодняя. В проблесках солнца, однако, по-прежнему не намечалось проблесков сознания.

Сначала Вася решила завернуть за красной икрой. Продукты такого рода она старалась покупать не на рынках, которые любила, и даже не в обычных магазинах, а в супермаркетах, которые только и годились для сомнительных покупок. По пути как раз был один из таких торговых центров. Прихватив на входе маленькую железную корзинку, Вася отправилась в поход по витиеватым тропинкам, проложенным между горами съестного. В самых популярных местах, у плантации винных продуктов, образовались даже пробки. Главное столпотворение обнаружилось около небольшого прилавка, с которого толпившиеся сметали что-то в свои корзинки и тележки. Вася пробилась к полочкам — скорее из любопытства — и увидела, что это та самая красная икра в маленьких зеленых баночках, так необходимая ей. Специальный человек не успевал пригоршнями выкидывать заветные жестянки из коробок. Икру брали по десять, а некоторые по двадцать банок. И Вася, поддавшись общему порыву, также схватила сразу три банки, а потом еще докинула одну — чтоб было.

Преодолев это испытание, она отправилась к кассам, по пути прихватывая что-то из тех мест, где людей было поменьше. Шпроты, уксус, колбасу. С кассами тоже неожиданно повезло. Толпа пока билась в торговых залах. Вася подумала, что надо взять чего-нибудь еще и впрок. Она вспомнила, как в прошлом году зашла в магазин совсем накануне праздника, а именно 31 декабря, и застала не просто пустые полки, то есть полки абсолютно пустые, но горы рваных коробок, мятых фруктов, разбитых бутылок и обезумевших продавцов с обезумевшими глазами, забывших о том, что надо не только все прибрать, но и еще добежать до дома, чтобы успеть чокнуться шампанским. Тогда единственное, что удалось приобрести Васе — и надо сказать с удовольствием, — так это подделанный под нашу елочку маленький кипарисик, запыленный белой бумажной стружкой. Он еще долго простоял у нее на тумбочке, вжился просто в обстановку. Васе в какой-то момент показалось даже, что он живой и растет прямо у нее на глазах да еще и распускается. Однако к лету кипарисик зачах — от жары, наверное, и тут же стал чужим и малонужным. Впрок брать она ничего не стала.

Так приблизительно готовясь к торжеству, двинулась Вася в винную лавку. Доплетясь наконец, она поняла, что замерзла, и сердце ее замерло в надежде, что в такой славной торговой точке должна быть и разливочная. Многие заведения, торговавшие вином, вдруг стали называть дегустационными залами. Вася с удовольствием, особым и непередаваемым, юркнула в подвал, где этот чудесный магазин и находился. Действительно, торговые площади потрясали количеством сосудов с давно забытыми, почти древними названиями. «Лыхны», «Псоу», «Эшери» — это с одной стороны, а с другой — вся Массандра, весь Инкерман, Коктебель, а также шампанское «Новый Свет», лучше которого — если про шампанское, — по Васиному скромному весьма вкусу, ничего не бывает. К тому же этот шипучий напиток она пила один, всем хорошо известный, раз в году. Были там и другие невиданные звери. Сорокалетний коньяк «Кутузов» поразил ее фантастической ценой, и Вася припомнила, как когда-то пробовала его на коньячном заводике под Коктебелем вместе с главным технологом, который его тогда изготовлял с любовью, можно сказать, собственными ручками. Но и в те давние годы напиток не произвел на нее должного впечатления. Она любила что попроще. И поэтому легко променяла одного знаменитого «Кутузова» на несколько бутылочек ординарного коньяка — чтоб сто раз потом не бегать.

Цены в магазинчике тоже, к радости, оказались реальными. Васе, небольшому любителю вин, вдруг захотелось купить всего, ну если не всего, то уж большую часть запасов этого славного винного погребка. Сверять желания с возможностями кошелька она, однако, не стала, но заметалась взорами-молниями по полкам, составляя свою мифическую винную карту, ту, что могла бы сложиться у Васи, вино предпочитающей, со вкусами Васи, вино не пьющей. Любезный юноша вмешался в ее творческие поиски:

— Вам чем-нибудь помочь? — поинтересовался он.

— Помогите запаковать три бутылочки «Нового Света» — классического.

— Ваш набор вы найдете у кассы. Что-нибудь еще для вас?

— Рюмку коньяку.

— Пройдите. — Юноша указал ей верный путь.

Вася направилась по лабиринту, приближаясь (она почувствовала это по запаху) к заветному. По пути она расслышала беседу группы эстетов о каком-то коллекционном напитке 1936 года и даже увидела запыленную бутылочку в руках одного из них. Она постаралась быстро миновать пугающие цифры. Очаровательная девушка уже поставила на стойку настоящую коньячную рюмку. «Смотрите-ка, как у них все устроено». Девушка вопросительно посмотрела на Васю.

— Чего-нибудь несложного. — Девушка аккуратно налила пятилетнего (или пятигодовалого?) «Кара-Дага».

— Оплатите на выходе, — улыбнулась она.

— Может быть, еще что пожелаете? — услужливый малый опять был тут как тут.

— С вашей чудесной коллекцией только в другой жизни.

Вася расплатилась, аккуратно уложила упакованное шампанское в рюкзачок и по крутой лесенке выбралась на улицу. Окончательно вышло наконец мутное зимнее солнце. Легко забросив рюкзачок за плечи, она подняла голову к свету и улыбнулась. «Жизнь удалась!» — правильно некогда просветил всех один замечательный автор.


Перед самым праздником началась настоящая суета. Юлька, отложив покупку билетов на последний день, их явно не доставала. И звонила как бешеная каждые пять минут с безрадостным докладом, как будто Вася могла ей чем-нибудь помочь. Приходилось выслушивать тирады вокзальной брани, исходившей из Юлькиных девичьих уст. Билет все не давали.

Нарисовалась взбудораженная Ольга.

— Я к тебе приеду на Новый год. Ты же дома будешь? — добавила осторожно.

— Да, жду Юльку из Питера. Но, понимаешь, ее все еще нет. Может, утренним стартанула. В любом случае приезжай. Я никуда не собираюсь, и закусочка кое-какая заготовлена.

— Скворцов прислал? — Фамилия Скворцов стала не просто притчей во языцех. Она уже стала нарицательной.

— Пока прислал мой собственный кошелек. Ты не забыла, что он у меня еще есть? А кстати, — пикироваться было Васиной манерой, — ты что, все не можешь разобраться, с кем из своих мужей встречать рассвет новой жизни?

— И не пытайся меня обидеть. Это отдельная история, — глухо сказала Ольга в трубку и тут же захихикала: — Живем по классике — три девицы под окном…

Юлька по-прежнему телефонировала с вокзала, голос ее от раза к разу становился все веселее. Звонили еще какие-то люди. Куда-то звали. Куда-то ехали. Чего-то хотели. Не от Васи даже — от жизни. Праздника, наверное.


К вечеру подкатила Ольга. При всей своей страсти к семейной жизни и умении ее себе организовывать без перерыва, Ольга не очень любила семейный быт, а с готовкой еды и совсем не справлялась.

— Ну как дела? — бодро сказала она уже в дверях, живо оглядывая хорошо знакомые ей скромные апартаменты. Как будто кто-то здесь прятался от ее зоркого глаза. — Какие новости, дорогая?

— Новый год на носу, и нос чешется.

— Ну что, тогда нальем поварские?

— Ты сначала что-нибудь хоть приготовь.

В четыре руки, однако, они быстро накидали на стол чего-то съестного.

— Ну рассказывай, как ты докатилась до жизни такой? Замужняя, можно сказать, двумужняя, женщина и встречаешь семейный праздник здесь и сейчас? Это тоже, конечно, хорошо. Но интересно.

— Да веришь или нет. Актер Сашка уехал на съемки. Позвонил и говорит: слушай, а что мне туда-сюда мотаться? Первого все равно надо выезжать обратно. Один пустой пробег. Я и спорить не стала, скандал закатывать, наоборот, потерла ручки, сказала, что найду себе занятие. А в это время бизнесмен Валера, сообразив, что тоже может оказаться за околицей праздника, прыгнул буквально на лету в самолет с дружками, ухватив горящую путевку в южные страны. Обещал радостно подарок привезти. Вот так затейливо, Вася, и складывается жизнь. — Ольга махом выпила рюмку водки. — Буду пить сегодня водку, не возражаешь? Тяжелый напиток в тяжелые дни.

— Пей, водки залейся. И напиток это легкий и приятный. Надо только привычку иметь.

В разговор ворвалась Юлька, уже совсем пьяная, которая все еще торчала в Петербурге, и, судя по всему, ей уже не было дела до Васиного праздничного стола. Юльке было уже так хорошо, что она потеряла связь времени с событием. Правда, немного беспокойно было за ее праздник, который уже наступил и явно был ей симпатичен. Ничего не поняв из потока переполненного спиртным Юлькиного сознания, Вася отсоединилась.

— Судя по всему, и трех девиц сегодня не получится.

— Видишь, как хорошо, что мои уроды отвяли, а то бы вообще сидела одна-одинешенька.

— Ну и сидела бы, что не сделаешь, Ольга, чтоб тебя порадовать.

— Добрые мы все-таки девчонки, Вася. — Ольга снова махнула рюмку, видимо, очень ей хотелось догнать Юльку в том ее настроении. Впрочем, за старое, за старый год и принято пить горькую, которой Ольга считала водку.

В дверь позвонили. Они переглянулись. Вася отворила.

— Вот это да!

На ее возглас в коридор выбежала заинтригованная Ольга. В дверях стоял огромный букет из елки и цветов. И из-за него выглядывала умытая и причесанная голова Левы Багдасарова. «Прямо и к столу нечего подать такому человеку». — На этой Васиной мысли Лева, шагнув через порог, зычно отрапортовал:

— Ни бэ. Я на минутку. Поздравить только и бегом дальше. — Потрясенная Ольга прижалась к стене, пропуская елку в комнату. — Я на дачу еду к приятелям. Вы оказались по пути, решил поздравить. Вот.

— Согласно указаниям начальства? — завистливо брякнула Ольга, не заметив даже — или как бы ненароком, — что подставила сразу всех. Про Васю мы и не говорим — невелика сошка. Но совершенно необязательно было выказывать перед Левой свою осведомленность возможными делами Скворцова, делами высшего перед низшими. Лева тоже сконфузился. Конечно, главной задачей его визита было убедиться в том, что он практически видел собственными глазами, которым не верил — существует или нет этот фантастический роман. Но с другой стороны, и сейчас он это понял со всей очевидностью, из всей старой жизни, из всех тех дядек и тетек студенческой молодости у него осталась одна только Вася, и за нее тоже хотелось по-человечески держаться.

— Не-а, Оль, у них в компании просто принято бежать впереди паровоза. Ихнему начальству нравится инициатива с мест. Правда, Лев? Так вот, доклада наверх не будет, так и знай. — Что хотел, однако, Лева понял — роман был. — Да, Багдасаров, до чего ты докатился, а так красиво начинал.

Лева еще больше засмущался оттого, что Вася все поняла про него — теперь скрытного очень и прожженного, но тоже единственного сохранившегося у нее «оттуда» человека.

— Да вы че, девчонки? Ладно, Васька, наговаривать лишнего. Во мне иногда просыпаются чисто дружеские чувства. — Это был единственно верный ход, который и сработал на сентиментальную Васю. Она заулыбалась. — Мы же с тобой все-таки не одну собаку вместе съели, когда были помоложе да порезвее. — Между тем, стесняясь, он совал ей какие-то духи. — Я ж не вру?

Лева, в общем, не врал, и скажем больше — был честен. На факультете и после они дружили и частенько вместе и пьянствовали, и гулянствовали. Лева не был жлобом, и когда у него появлялись деньжата, даже в бедные студенческие времена умел налаживать красоту. Отлично знала это и Ольга, которой пару раз тоже привелось поучаствовать в Левиных многодневных и массовых загулах. Только сейчас его поступок выглядел странновато, вернее, совершен он был и от души тоже, но как бы и не просто так, а впрок, что ли, в счет будущих доходов. Так казалось. Хотя, вероятно, было обманом зрения. Лева хорошо замаскировался.

С елкой, которой не было в доме, и духами, которых была батарея, Лева по-джентльменски привез хорошего коньяка.

— Девчонки, давайте выпьем. Васька, где сосуд? — Лева налил и поднял рюмку. — С наступающим! — И закинул в рот маслинку.

Лева был грамотным выпивальщиком. Не то чтобы многие, почти все убеждены в неправильном — считается, что коньяк, как, впрочем, и шампанское закусывают фруктами, шоколадом или, того хуже, конфетами со сладкой начинкой. На том же коньячном заводе, где Вася предпочла ординарные коньяки «Кутузову», ее давно и правильно научили (а потом подтвердили этот факт на заводе шампанских вин), что заедать все вышеназванные напитки нужно и даже необходимо чем-нибудь соленым, лучше рыбой или икрой — желательно не икрой минтая. Хотя можно и ею, сейчас легко и такую найти весьма приличного качества. Если коньячок простенький, закуска тоже может быть несложной. А фрукты с шоколадом пригодны лишь для изготовления десертов.

— А хотите, поедем все вместе? — предложил Лева в искреннем порыве. Щедрость его не знала пределов. Судя по всему, его действительно тронули собственные воспоминания.

Подниматься с дивана Васе не хотелось. Ольга потупила взор.

— Ну ладно, девчонки. С вами хорошо, но ждут меня великие дела.

— Веди себя прилично! И Скворцову привет передавай! — крикнула Вася уходящему Леве. Он вжал голову в плечи.

Вася отправилась на балкон за шампанским — по телевизору с поздравлениями выступал президент. Хорошо, что в доме еще остались недобитыми старые бокалы именно для шампанского — было красиво. Вася не любила покупать посуду. Она возникала в доме как подарочная — с банкетов и презентаций, из редакций и производств (чаще все-таки сувенирных), куда и ее тоже иногда загоняла судьба. Шампанское удалось открыть легко. Вообще это великая иллюзия, что мужчины лучше женщин справляются с открыванием бутылок. Если только не идет речь об откупоривании пива глазом. На двенадцатом ударе Вася с Ольгой сдвинули бокалы, поглядели друг другу в глаза, буравя так, будто смотрели в глаза мужчинам, от которых чего-то хотели, даже больше — от которых зависела жизнь. Чокнулись, покричали «ура!», выпили залпом.

После торжественного выпивания торжественного напитка они поняли, что остались довольны встречей Нового года. Правда, можно было еще развлечься прослушиванием раскатов салюта, ударившего на улице. В Москве стало принято салютовать по разным, порой весьма глупым поводам. Один из поздравительных телефонных звонков сообщил голосом пьяного Масика, что он едет к Васе поздравить ее с их знакомством в ушедшем году. Он также готов поздравить неизвестную ему еще пока Ольгу со знакомством в году новом. Два тоста уже были готовы.

— Ну а как твой? — полюбопытствовала Ольга, долго готовясь.

— Ты знаешь, а ведь он неплохой мужик… — неожиданно для самой себя призналась Вася.

Ольга насторожилась. Такого признания из Васиных уст она ещё не слышала. До того все ее поклонники были просто — ничего.

— Неплохой мужик имеет разное звучание.

— Отвянь вообще. Ты и так много знаешь. И прошу тебя не сообщать это через газету. Все-таки это информация не для «Афиши».

Вася уже поняла, что погорячилась. И что, собственно, было скрывать? Ясно, что отношения со Скворцовым завязались не на полчаса. И надо было как-то жить. Жить с Ольгой. С редакцией. С жизнью. Со всем этим, с чем она совсем недавно еще жила припеваючи. Одна.

К счастью, приехал Масик — и быстрее, чем его ожидали. Распевая песни про упоительные вечера и что-то там про Новый год, который примчится и случится (все вдруг научились петь — не дурной ли это знак?), он ворвался веселым вихрем в дамскую паузу. Масик был абсолютно счастлив, поэтому подбежал к столу и лихо с мороза махнул без закуски сразу пару рюмок — в счет тех двух тостов, что еще сумел произнести по телефону. Тепло и радость разморили его, он упал в кресло, где сразу и задремал.

— Слушай, а как это тебе удалось так влезть к нему? Так плотно и так быстро? — продолжила неутомимая Ольга.

— К Масику? — не поняла Вася.

— К какому Масику! — раздражилась та. — С ним все как раз предельно ясно. Все пьяницы — твои лучшие друзья. Я о главном. О таком же все тетки мечтают.

— О чем мечтают все тетки? — придуривалась Вася.

— О красивом, умном, богатом. Слова можно менять местами — по вкусу, — язвительно парировала Ольга.

— Мечтают о человеке или о денежном мешке? Шитом еще и золотом — для красоты, да еще со специальным устройством внутри, которое иногда, когда захочется, говорит комплиментарности и интеллектуальности? Тетки, по-моему, мечтают о любви. А некоторые еще и о свободе.

— Нет, Вася. Они, конечно, о любви, может, и мечтают. Но еще и о мешке, общественном статусе — да-да, — а также о приличной жизни, приличном уровне, который снимает проблемы… Обо всем этом мечтают тетки. Ну и о человеке, наверное. Может быть. Точно не знаю. Но о месте под солнцем, дорогая, не забывает никто и никогда.

— Но это же смешно, когда все женское население убого делит места под солнцем, радуется новым купальникам и синтетическим пенисам. А отдыхать когда? Когда, я спрашиваю. Под солнцем, Ольга, тела быстро сгорают, купальники, видишь ли, линяют или выходят из моды в следующем сезоне. Биться за новую смену белья? Легче его постирать. Но если лениво, можно поспать и в чужой постели, красивой, конечно.

Пламенный Васин монолог внезапно прервался. Ольгу призвал к себе телефон и щебетать та отправилась на кухню, чтобы не разбудить Масика. Или чтобы не подслушивали… Оттуда и доносился ее милый смех.

Васин мобильник тоже закукукал. Не глянув на номер, Вася приложила аппарат к уху.

— Привет, Васечка. — Этот голос, скворцовский, Васечка никак не ожидала услышать. — Поздравляю тебя, дорогая («трогательно»), с Новым годом. — Ей хотелось поздравлять и поздравлять в ответ, говорить и говорить, и она слышала, как заколотилось ее сердце в такт словам, желавшим выплеснуться наружу.

— …и всего этого тебе желаю. И знаешь почему? Потому что многое из этого могу тебе просто дать («самоуверенно»).

— И еще пожелай мне маленький денежный мешочек, — хихикала она, вспомнив минувший жаркий спор.

— Это самое простое. Посмотри, он уже в тумбочке.

— Только вот пока в чужой. А почему связь прерывается? Ты куда-то пропадаешь.

Левым глазом Вася увидела входящую Ольгу, которая тут же скривила улыбку. — «Неужели так все видно по моему дурацкому лицу?»

— Связь прерывается, — услышала она, — потому что я еду с горки.

— Между елками — на попе?

— На лыжах. Пока. Но поеду на попе, если будешь меня смешить своими глупостями. И пожеланиями дурацких и бессмысленных мешочков.

— А что ты там делаешь — среди елок на горке?

— Новый год встречаю. Стало скучно в клубе. Фраки, декольте. Решил проветриться. Надел лыжи, поднялся на гору, увидел звезду и позвонил тебе рассказать об этом. Потом тебе ее покажу.

— Ты оригинал.

— Нас таких здесь несколько. И абсолютная тишина. А у вас что?

— А у нас Новый год. Представляешь, тоже снег. — Вася выглянула на улицу. — Елка. И — слышишь? — бесконечная пальба — столица салютует. — На улице и правда грохотало.

— Слышу, слышу. Сумасшедшие русские празднуют победу нового года над старым. Кстати, ты помнишь, что Рождество обещала мне?

— Когда?

— Где. Мы же едем за Горы.

— Горы? Да, да. Да, это будет Рождество?

Юрий Николаевич не любил долго разговаривать.

— Ну, значит, помнишь. Пока, — резюмировал он.

— Поздравляю, — поспешила ответить она, но уже в пустоту.

— Мило. — Ольга немного нервно отхлебнула водки.

— У каждого, знаешь ли, свои заморочки. А скажи, и почему мы так не можем радоваться чужой радости? Я тебя поздравляю.

— Тоже. — Они расцеловались. — А не пойти ли лучше спать?

— Кстати, что будем делать с этим бездыханным телом? — примирительно улыбнувшись, Ольга указала на Масика.

— А что с ним делать? Не выбрасывать же собакам. Пусть тут валяется до утра. Если захочет, само переползет на козетку. Оно способное.

Они расхохотались.


Как и все обычные люди, Юрий Николаевич тоже встречал Новый год. С семьей он отправился в знаменитую гористую страну, что славится во всем мире еще и часами. Его жена Лена любила заграницу с рождения, потому что за границей родилась — папа ее был немелкий дипломат и верно служил отечеству за его рубежами. Там же она и выросла под чутким руководством мамы, которая всеми силами прививала девочке все европейское. С чем успешносправилась. Врожденная Ленина память частенько звала и манила ее на европейские просторы, где она только и чувствовала себя хорошо. Такой же, как она считала, элитный вкус Лена пыталась воспитать и в дочери Лизе. Обучала языкам, читала импортные сказки, показывала зарубежные мультики. Юрий Николаевич старался радовать Лену и часто отпускал ее за границу с дочерью. К тому же Ленина работа — она была дизайнером — также требовала регулярного присутствия на зарубежных аукционах и выставках. Приятное совмещалось с полезным. Скворцову нравились собственные успехи супруги.

Новый год был особым праздником, поэтому заранее, высвободив время для отдыха, они заказали билеты и отель. Получалось только, что Юрий Николаевич мог побыть с семьей несколько дней, за что и так все были ему благодарны. Лена с Лизой оставались там еще на некоторое время.

Приехали они за пару дней до Нового года и все время проводили на горе, загорая и катаясь на лыжах. Юрий Николаевич тренировал маленькую Лизу, которая демонстрировала очевидный прогресс, и получал от этого огромное удовольствие. Он обожал Лизу и очень любил Лену.

Лена его понимала. Как ни странно, он прислушивался к ее советам, хотя прибегал к ним не всегда и даже редко. Чаще, когда дело касалось налаживания отношений и выбора форм общения. Вообще советоваться он не любил, вернее, не считал нужным это делать. Он все решал сам.

В канун торжества они весело прошлись по магазинам, купили всякие-разные вещицы, вечерние платья для Лены и Лизы. Выпили глинтвейна. И на время расстались — надо было выбрать подарки друг другу.

Праздник здесь было принято отмечать в клубе, где уже был зарезервирован столик. На этот раз они решили взять с собой и Лизу. Впервые она должна была, как большая, сидеть вместе с ними за столом и даже глотнуть шампанского. Лиза об этом знала и готовилась серьезно.

Скворцовы прибыли в клуб часа за полтора до полуночи.

— Ну а теперь подарки. — Лена полезла в красный пакет.

— А что, Дед Мороз теперь приносит подарки заранее? — поинтересовалась Лиза. Она хоть уже и пошла в школу, но оставалась еще наивным ребенком.

Лена улыбнулась.

— Иногда он присылает их специальной почтой, когда боится опоздать. А если приходит вовремя, все радостно встречают его самого.

— Ну хорошо, давайте.

Лена передала дочери коробку, в которой оказался фотоаппарат. Лиза мечтала именно о фотоаппарате, она тоже стремилась к независимости. Ей хотелось что-то делать самой, тем более если дело касалось ее развлечений. Лиза радостно крутила новую игрушку в руках, быстро перебирая кнопочки. Дети легко стали справляться с техникой. Лена получила очередное ожерелье. Юрий Николаевич — очередные запонки.

Лиза полезла под стол и вытащила из своего пакетика два картона.

— Это вам, — она протянула их родителям. — Я нарисовала ваши портреты. Маме — папин, папе — мамин. И подписала. Чтоб вы не скучали, когда не встречаетесь.

Работы были детские, но вполне умелые. Лена серьезно занималась с Лизой рисунком. Странным здесь было одно — почему ребенок не нарисовал родителей вместе. Чтобы не скучали — смешное объяснение. Тем временем Лиза соскользнула со стула и, крутя в ручках аппарат, побежала к другим детям — хвастаться и упражняться.

Родители выпили вина.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — начала осторожно Лена.

— А что, это так заметно?

— Заметно — по нездоровому блеску в твоих глазах.

— Знаешь, у меня успехи в делах. Откуда-то из воздуха вдруг упал мальчик, который поможет нам в новых разработках — на Чатке. Он открыл минерал, который очень интересен оборонке. Мы их всех перебьем.

— Перебьем? Ты не заметил, ты сказал двусмысленность? И вот это меня уже беспокоит. И потом, ты же знаешь, что все это непросто. Но решай сам.

— Не волнуйся, не в первый же раз. Пролетим. Надеюсь. Пока только на старте. За успех. — Они выпили.

— И еще считаю нужным сообщить. У меня появился интерес.

— К женщине?

— К жизни. Да, и связан он с женщиной.

— Вот как? Ты раньше не брал себе за труд докладывать о своих любовных победах.

— Это другой случай.

— Даже так? Она хорошенькая?

— Не знаю. Честно не знаю. И пока больше сказать ничего не могу. — Он поднял на жену светлые глаза. — Не скрываю, просто, понимаешь, в голове не все уложил. И еще хочу попросить тебя встретиться с ней.

— Это совсем ново.

Он не заметил реплики.

— Во-первых, сама составишь впечатление. И потом нам теперь как-то придется жить вместе. Не в одном доме, естественно, но вместе.

— Хорошо, когда? — Лена не выпускала себя из рук.

— По приезде. Я ее тоже предупрежу. Ей это будет, пожалуй, сложнее понять. Она ведь ко мне не очень привыкла. Хотя, по-моему, способная.

— Ты с ней едешь за Горы?

— Да. У меня там дела, а Вася любит провинцию.

— Вася? Так ее зовут? Забавно. Ты умеешь найти нечто нетривиальное. Может, она и правда ничего. — Лена стряхнула с вилки салат.

— Мама, папа, смотрите, я вас сфотографировала. — Лиза показала картинку. Они выглядели неплохо.

— Как дети быстро всему учатся. — Лена заправила Лизин локон за ухо. И это сразу напомнило Скворцову о Васе. — Беги к ребятам, Лизонька. Мы с папой разговариваем.

— Что-то душно. — Юрий Николаевич встал. — Пойду проветрюсь на горе.

— Вернешься?

— Нет. С Новым годом — наступающим, дорогая. Не скучайте. С Новым годом, Лизонька! — Он махнул дочке.

Причуды мужа были Лене не внове. Она давно привыкла ко многому. Снова подбежала удивленная Лиза:

— А куда папа ушел?

— У папы дела, детка. Привыкай.

Лиза вздохнула:

— Я и привыкаю. — Она смотрела вслед уходящему отцу.

Юрий Николаевич поднялся на гору и позвонил Васе.


Ранним утром в сонную и почти семейную жизнь Васи, Ольги и Масика ворвалась Юлька. Она была в полувменяемом состоянии.

— Всем прывет! С Новым годом! — Было странно, что она вообще что-то могла сообразить. — Девчонки! — Она набросилась на них с объятиями. — Как я вас люблю! По-честному. Ну не смотрите так. Праздник же. — Ой, а это кто такое? — Юлька подпрыгнула — случайно она присела на козетку, где примостился Масик. — Ой, какой ха-аро-шенький. Эй, ты, просыпа-айся. — Масик пьяно щурился на мир, воскресающий перед его глазами. — Встава-ай, ты кто?

— А ты кто?

— Юлька из Питера.

— А я тогда кто?

Вася выползала из кухни, держа в руках тарелочки с закуской. А Юлька с Масиком, уже обнявшись, пили из горлышка пиво. Видно было, что эти двое сразу нашли друг друга.

— Подключайтесь. Из Питера захватила специально. Все для вас. — Язык ее заплетался, но заплетался весело. Она размахивала пивной бутылкой.

— И этот человек всю жизнь нам рассказывал, что пьет только шампанское. Ужас. — Ольге, хотя ханжой она вовсе не была, все это не очень нравилось. — Я, пожалуй, домой поеду, — сказала она, пробежав пальчиками по не очень свежему лицу, отразившемуся в зеркале. У Васи же выхода не было. Все происходило в ее доме.

— Оль, ты куда это? Я вам щас расскажу. Такого Нового года в моей жизни не было, — продолжала кричать праздничная Юлька.

— Представляем себе. Закуси.

— Я не завтракаю.

— Это не еда. Это закуска. Масик, давай. — Масика уже снова закачало.

— Да ладно. Ерунда это все. Такие люди мне попались чудесные в поезде. Они всегда встречают Новый год в поездах, представляете?

— Надеюсь, ты не будешь теперь каждый год шататься с ними.

— Не-а, не буду. Надо будет что-нибудь новенькое. Изобразить. Но есть же еще время. Це-е-елый го-о-од. — Юлька пьяным пальчиком водила перед носом. Настали проблемы с фокусировкой, и она уже видела два собственных пальчика, и это даже ее удивило. Она тыкнула одним из них в свой нос, попадая, однако, не в самый его кончик.

— Ну что, алкаши, целую-обнимаю. С праздничком. — Ольга, уже одетая, выглядывала из коридора. — До будущих встреч. Я пойду потихоньку.

Вася закрыла дверь. Что-то надо было делать с этими пьяницами. Вернее всего было уложить их спать. И она попыталась справиться с задачей, что неожиданно быстро у нее вышло. Помогло ей, вероятно, только то, что ночь у обоих удалась. На славу.


Васино тихое счастье продолжалось недолго. Чуть поспав, оба двое — Юлька с Масиком — поняли, что действительно обрели друг друга. Слава богу, их быстро удалось вытряхнуть из квартиры, их общая душа — можно было вести разговор уже и об этом, — требовала воздуха. Захлопнув дверь, Вася почувствовала, что ей стало грустно, впервые, наверное.

«И действительно, как мне удалось так вляпаться? Ольга права — как-то совсем быстро и плотно. Не думалось и не мечталось. Так обычно говорят, да?» Никогда ничего особенного Васе, в общем-то, не было нужно. Она не то чтобы боялась, но опасалась подобных сюжетов и пыталась их благополучно избегать. То ли не хотела, то ли просто не чувствовала сил. Словом, она не владела навыками выживания в условиях, приближенных к боевым. В условиях, которые для нее были не только экстремальными, но еще и неведомыми. Хотелось чего-то попроще, что, кстати, не всегда бывало понадежнее. И даже взрослые финансовые игры, рядом с которыми она вдруг так ловко оказалась, не пугали ее, скворцовская охрана, теперь часто висящая на хвосте, становилась привычной. Она поняла, что не готова к отношениям, которые неожиданно упали на ее голову.

Жизнь Васи проходила, однако, не только в созерцании окрестностей собственной жизни. Сладкий дуэт Масика с Юлькой снова замаячил на пороге ее квартиры, и она смирилась с этим.

— Мы катались с горки, — небрежно отряхиваясь в прихожей и создавая грязные лужи, оправдывались две ввалившиеся в квартиру снежные кучи. («И катание с горок станет, наверное, хитом этого сезона».) Все это было уже совершенно невыносимо.

— Масик, хватит уже, слушай. И когда Скворцов наконец ушлет тебя на Чатку? — заворчала Вася.

— Кто есть Скворцов? — Юлька, хоть и сильно веселая, не теряла бдительности.

— О! Это целая история! Это наш с Васечкой новый партнер.

Юлька поперхнулась.

— Не понял? У вас что — шведская семья?.. Интересно…

Она и не подозревала, что попала почти в самую точку. Так обычно и делают пьяные. У Васи вырвалась улыбка.

— Слушай, Масик, — пригрозила веселая Вася. — Если ты будешь себя так вести, вообще никуда не поедешь, понял? Я мигом распоряжусь. И Скворцов, кстати, чтоб ты знал, не работает с алкашами.

— Во как! — Юлька была в восторге от того, что почти ничего не понимала.

— Я и не алкаш, у нас же праздник, Васечка… Да-ра-га-я.

— Юрий Николаевич доложил, что самолет тебя уже заждался. А ты еще здесь сидишь. И пьянствуешь.

— А когда это он все успел сказать? Я не слышал.

— В новогоднюю ночь, когда ты тут без признаков жизни валялся. А трезвый Скворцов тем временем беспокоился о твоем светлом будущем. — Вася не стала говорить, что Скворцов, конечно, хоть и трезвый, но безумец тоже тот еще — под бой часов катиться с горки.

— Он что, правда звонил? — Глаза Масика чуть сфокусировались, а ресницы словно приклеились к бровям. — Зачем? — голос стал строгим.

— Как зачем? Тебя с Новым годом поздравить! Зачем же еще? Прости, не могла добудиться. — Вася хлопнула рюмку.

— Меня?.. — Повисла пауза, во время который раскачивающийся маятником Масик стал останавливаться. — А-а-га, — протянул он. — Меня, значит?.. Теперь мне понятно, все понятно, почему так все быстро со мной решилось. — Вообще Масик, как и почти все Васины дружбаны, хоть и был пьяницей, но соображал вполне быстро и качественно.

Вася, однако, утомилась слушать откровения о всеобщих чудесных догадках по поводу вещей, для нее очевидных.

— Так, надоели оба. Быстро в кровать! А завтра я отправляю тебя обратно в Питер. Это приказ, — тыкнула Вася в Юльку.

— Ой, напугали, до завтра еще дожить надо. — Тут Юлька была права. — А как нам спать? Вместе?

— Спите как хотите.

При масиковских вкусах девушки могли спать с ним, совершенно не беспокоясь за свою невинность.


Утром решено было отправлять Юльку в Петербург. Вася вызвала на помощь Ольгу. По пути на вокзал все-таки решили зайти в ресторанчик Дома кино («Пока его еще не продали, надо запомнить, как все бывало», — грамотно заметила Юлька) выпить на посошок. Масику, чтоб себя вел хорошо, как обычно теперь, пригрозили Скворцовым, который стал единственной на него управой. Посошок обошелся без особых потерь. После тихо двинулись к вокзалу, билет купили тоже быстро и на дневной поезд, который почти сразу же еще и отправлялся. (И почему, собственно, Юлька не могла сутки выехать из Питера?) Потом потолклись на перроне. Юлька на морозе пританцовывала и напевала, приглашая всех в круг. Ольга же с Васей понимали, что ее как-то надо было бы привязать к полке в купейном вагоне поезда, чтобы она без особых приключений достигла конечной станции, своего родного города Петербурга. Юлька достала фляжечку и протянула дружкам-подружкам.

— По глоточку. Видите, как я ловко в домкине ее наполнила, вы даже не заметили. А то бы не разрешили еще.

— Все бы мы тебе уже разрешили. Тебе все можно.

— Понятно, — скривила губки она. — Вам бы только побыстрее от меня избавиться.

— А вот и нет, а вот и нет, — оживился было Масик и потянулся к фляжке, но строгая Вася, указав пальцем наверх, опять задействовала ключевое слово «Скворцов». Масик встал в общий строй. В это время паровозик загудел, они ловко подхватили под ручки свою питерскую подружку и подсадили в вагон. Проводница быстро задвинула ее в глубину тамбура. Юлька еще пыталась выпрыгивать оттуда, что-то крича и размахивая фляжкой. Проводница стояла камнем, то ли исполняя свой профессиональный долг, то ли войдя в их положение.

— Пока-пока, — делали ручками Ольга и Вася. Масик прятался за ними.

— Слава богу, — вздохнула Ольга. — Пять минут отдыха наступили. Я нас поздравляю.

Она еще не знала, как была близка к истине. Друзья было смешались с толпой, валившей с перрона. И в этой толпе, показалось, мелькнуло знакомое лицо.

— О, смотри, — первая сообразила Ольга. — Это ж Колька Виноградов.

— Точно. Колька, Колечка! — закричала Вася Виноградову, который тоже рванул навстречу.

— Привет, девчонки. Николай, — кивнул он Масику, но не дождался ответа. — С праздничком. — Все расцеловались, так было принято в артистической среде, откуда был Колька Виноградов, модняк-актер, самый популярный ныне и, пожалуй, один из немногих — талантливый, очень талантливый, даже так. Он был еще и неплохим мужиком, без звезды во лбу, что для артистов тоже большая редкость. Об этом свидетельствовали все, кому удавалось пообщаться с ним поподробнее. Таковых было немного, общаться подробно Колька не любил. На удивление, и Ольга, и Вася нашли с ним общий язык, правда, еще в те позадавние времена, когда они все втроем только вступали на свои профессиональные подмостки и были совсем простыми ребятами. — Щастья-радости, понятно, вам желаю. А что вы тут делаете? Я вот своих дружков питерских обратно провожал. Надоели — слов нет. Я и сам выпить не дурак. Но это что-то… То ли им у себя дома не наливают, то ли им приятно здесь на моей голове отрываться. Не понимаю. Причем они чудесные, я их люблю, но сейчас прямо еле-еле засунул в поезд. Ужас просто.

— Это наш случай. Мы тоже подружку к этому самому поезду транспортировали. Одной рукой слезу смахивали, а другой — крепко дверь держали, чтоб не выпрыгнула, — поделилась впечатлениями Вася. Все засмеялись. И только Масик смотрел на них, как завороженный. — Как бы они не встретились там часом, наши дружочки в этом питерском поезде. Но бог с ними, это уже не наша проблема.

— Девчонки, — обратился ко всем веселый Виноградов, — а давайте отметим нашу временную свободу, ну и Новый год? Приглашаю.

— Куда пойдем? — Все взбодрились.

— А пойдем в домжур — по старинке. Сто лет там не был. Он вообще работает? Кто знает? Ну что? Принимается?

Глупо было отказываться провести денек-вечерок с Виноградовым. Профессия уже звала обеих. Ну и общее настроение.

— Пойдем. Надо же хоть праздник отметить как-то по-человечески. Без всех сумасшедших.

— Это точно.

— Эй, парень! — Наконец Колька обратил свое внимание на Масика. — Ты что молчишь, глухонемой, что ли? Он с нами вообще? Тебя как зовут?

— Сергей, — Масик неожиданно вспомнил свое настоящее имя и потянул свою узкую ладошку.

— Ты че смущаешься, братан? А?

Все увидели, как у Масика сперло дыхание и почти навернулись слезы на глаза.

— Минуточку, — резво скомандовала Вася, взяла Масика под руку и отвела в сторонку. — Масик, что случилось?

— Виноградов… Это Виноградов… — Масик почти уже всхлипывал.

— И что? — начала догадываться Вася.

— Он мой любимый мужчина. Я всю жизнь…

— И мой, представляешь, Масик? Но я как-то держу себя в руках. — Она еле сдерживалась, чтоб не расхохотаться, пока у нее на глазах разворачивалась целая трагедия. — Давай, Масик, и ты возьми себя в руки, и пойдем, нас ждут.

— Я не могу… Я всю жизнь… Мечтал рядом постоять…

Вася возвела глаза к небу. Масик понял это прямо.

— Юрий Николаевич и правда будет недоволен. Извини, я не поеду. Мне надо быстро собираться. Скажи, что я плохо себя чувствую.

— Да и выглядишь неважно. Сегодня — не кавалер.

— Вот-вот. Извинись, пожалуйста. — Масик смущенно помахал ручкой Виноградову и поплелся к метро.

— Что с Масиком? Что-то случилось? — встретила ее озабоченная Ольга.

— Да ничего страшного, обычная мужская истерика. — Вася прикрыла ладошкой лицо, чтоб его никто не видел. — Чувствует себя неважно. Извиняется. Побежал работать на Скворцова, — делала она противоречивые доклады. Да и что тут скажешь? Масик был хорошим несчастным человеком. И она отнеслась к нему с пониманием.

Виноградов тем временем поймал такси и довольно ловко, без задержек, к которым давно привыкли столичные автолюбители, они добрались до Арбата. Домжуровский ресторан был на спецобслуживании. Но работал буфет. Столпотворения там не наблюдалось. Это их порадовало.

— Что выпьем, девчонки? Возьмем бутылочку коньячка, пойдет?

— Не-нет-нет, — Ольга активно возражала. — Давайте скромнее. Будем пить рюмочками, а не бутылочками, хорошо?

— Хорошо, — засмеялся Колька. — Заметано. Ну я пошел к стойке?

— Закусить не забудь чего-нибудь. На свой вкус.

У стойки, и девчонки почувствовали это спинами, активизировалось шебуршение, и послышался дружный шепот.

— Рады, рады. Кино про вас смотрим. Все сделаем в лучшем виде. Присаживайтесь.

Буфетчицы (удивительно, в праздники почему-то всегда работают женщины), узнав своего кумира, сразу превратились в жарких поклонниц.

— Все в порядке, сейчас все будет. — Колька, сверкнув еще раз для стойки своими актерскими зубами, уже присаживался за столик.

Не успел он это промолвить, как под торжественную музыку (хорошо не выключили свет для пущего эффекта) от буфета гордо двинулась главная, видимо, буфетчица с высоко поднятым подносом. Когда поднос опустился на стол, Ольга с Васей онемели. Весь он был буквально усыпан рюмками с коньяком…

— Вы же просили не бутылками, а рюмками, — смеялся Виноградов. — Вот.

— Сколько… здесь? — Ольга начала заикаться.

— Двадцать четыре.

— Почему?

— Потому что делится на три. А вы еще кого-то ждете? Если ваш друг подъедет, дозакажем.

Хотелось упасть в этот поднос до того, как придется все это выпить. Правда, выпить все удалось на удивление быстро. Но буфетчицы были в восторге, они успели получить автографы, да еще новогодние пожелания, начертанные рукой любимца на календарях с виноградовской фоткой из последнего фильма, что висели теперь в каждом буфете. Гости же дорогие получили обслуживание и скидку на все дозаказанное, а дозаказывали без перерыва.

— Все-таки хорошо пройти по местам боевой славы. Иногда. Отлично, посидели, пора и честь знать. Спасибо этому дому, пойдем к другому.

Сюжет захода в домжур закончился братанием в буфете, коридоре, гардеробе и холле, а также слезами и объятиями. Не отпускали их до самого выхода. Вырвавшись наконец на свежий воздух, весьма потрепанная провожающими компания обнаружила в своих карманах пирожки (потом выяснилось, что с грибами), аккуратно завернутые в льняные салфетки. А у Васи в рюкзачке, который исполнял роль дамской сумочки, оказалась бутылка коньяка.

Развеселая группа решила охладиться на бульваре. Они заметили, что уже наступил вечер и по бульвару слонялось лишь несколько собачников. Быстренько накрыли стол на лавочке. Виноградов ловко извлек из кармана рюмку, притыренную в буфете — единственное, что взяли без разрешения. Под аплодисменты журналистской публики налил по глотку («Будем экономить») и поднял тост.

— Девчонки! Дед Мороз, которым я работал, как и все артисты, с рождения, то есть я — добрая примета и, если вы меня встретили, значит, удача ваша и наша на пороге. За тот порог! — Он лихо захлебнул свой глоток и смачно надкусил пирожок. — Да, не зря пирожки с грибами в домжуре фирменное блюдо, вот что я вам скажу.

Девчонки бодро последовали его примеру.

— По-моему, мы уже достаточно проветрились, — продолжил Колька. — У меня тут за углом — чего только не вспомнишь в пьянке, честное слово, — приятели живут хорошие. В подвале. Пойдем к ним?

— Художники, что ли?

Виноградов заржал.

— Можно сказать, художники. Сами увидите.

Девчонкам было уже все одно и радостно. Подвал действительно обнаружился за углом. Но ступеньки как будто кто-то отгрыз и налил для надежности кипятка, чтобы замерзли побыстрее. Вдобавок не горел свет, только патрон от лампочки качался на ветру. С виртуозными пируэтами им все-таки удалось преодолеть эту славную, искусно созданную горку для любителей острых ощущений. Они оказались перед большой железной дверью. Виноградов начал тарабанить и кричать:

— Эй, Серега, эй, Рамаз, открывай давай — дед Мороз пришел!

Наконец замки заскрипели, дверь приоткрылась, и они увидели помятое полумраком лицо кавказской национальности. Переглядываться не имело смысла, выражения глаз было не разглядеть.

— О, Никалай, дарагой, радост-та какая! Серега, Ни-калай пришел, гастэй привел. Иди встречат гастэй дара-гих. А ты что малчыш-та за двэрью, нэ гавариш, што эта ты. Стучит и не гаварит. Хитраванец какой.

— Я говорю, что это я, Дед Мороз, Рамаз, дорогой.

— Ты не так гавариш. Сразу бы так и сказал — эта я. Захадытэ, дэвочки, захадытэ.

Девочки зашли. В подвальном полумраке они увидели поднявшегося им навстречу человека, тоже вида околокавказского. В центре комнатки стояли деревянные ящики, аккуратно застеленные газетой. Такой импровизированный кавказский стол. На нем в тарелочках порублены красивые овощи, сыр, прикрытый разноцветной зеленью, и еще какая-то ерунда, трудно было разобрать, что именно. Но, в общем-то, культурно.

Колька не терял праздничного настроя.

— Прошу любить и жаловать — это лучшие перья и голоса России, а также мои подружки Ольга и Василиса. А это мои товарищи — тире Коллеги из Грузии Рамаз и Сергей. Очень приятно. Сначала служили в театре в Тбилиси, а теперь временно работают здесь, охраняют товары народного потребления, а именно винные изделия.

— Мама моя родная! — с ужасом выдохнули девочки пары уже выпитого.

— Девочки, нам сегодня невероятно везет. Одних друзей проводили, — весело продолжал Дед Мороз, выставив уже ополовиненную ими бутылку коньяка, — других встретили.

— Дамы, какое будэм пыт выно? — подхватили его инициативу товарищи и бывшие коллеги.

— Уже все равно — чтобы отполировать все выпитое и сразу умереть… отполированными до полной красоты. — Вася заметила, что с трудом выговорила фразу.

— Харашо шутыш. Гастей прынымат надо. Выпьим — за лубов.

Серега с Рамазом оказались ребятами добродушными и веселыми, как все кавказские люди, доброго происхождения. Ольга с Васей расспрашивали про Тбилиси, в котором бывали еще в начале студенческой жизни, то есть сто лет назад. Правда ли, что нищета и разруха. Восстановили ли проспект Руставели после войны и пожара. По-прежнему ли стоят уличные кафе по-над Курой, льют ли вино в погребках из бочек и хорошо ли оно так, как было до войны. И возят ли, как раньше, жертвенных барашков в Мцхету. Интересно, что рассказывал про все это больше Виноградов, который в Тбилиси часто мотался. Оказалось, что ребята и сами не были там давненько и даже получали передачки с родины из Колиных надежных рук. Поэтому они больше вспоминали благословенные древние времена, чем рассказывали о новых. О том, как они тоже на стипендию еще ездили в советскую столицу кутить, удивляя русских девушек щедростью и размахом. А с грузинами здесь всегда случались истории, которых навспоминали…

— Серега, а помнишь, вы с братом рассказывали, как он приезжал в наш университет защищаться? Девчонки, обхохотаться история, — провоцировал Виноградов.

— Да. Грузины же все джигиты и князья. Вы же знаете. — Серега говорил по-русски значительно лучше Рамаза, поэтому его истории были более понятны. — И принято у нас, грузин, было здесь бывать и звания получать. Если уж до званий доходило. И вот приехали мы с братом на его предзащиту. Он звонит одному старичку-академику, с которым договорились, что он напишет отзыв, что ли, не помню. Ну звонит он, а нищета у вас тогда была страшная. Ой, девчонки, вы в те годы еще и не родились, наверное. У нас вся семья скинулась, как обычно. Как же — дети в столицу едут. Так что кое-какие денежки были — на то да сё. Звонит, короче, брат старичку этому. Договаривается и мягко так намекает: «Может, вам привезти чего, Иван Иваныч?» Иван Иваныч дураком не был и говорит: «Привези, Ладо, дорогой, если тебе не сложно, перловки». Мы не сильно удивились. У вас тут почти голод был. «Сколько, — брат говорит, — Иван Иваныч, вам перловки привезти надо? Кило или два?» Иван Иваныч помялся, но отвечает: «А побольше можно? Если есть такая возможность, конечно?» Культурный старичок. У какого ж грузина нет возможности? Перловки-то академику достать, чтоб он отзыв правильный написал. «Ну что, десять — пятнадцать кило, что ли?» Дедушка опять мнется. Короче, дошли до двух мешков. Но чё-то не понимали. Два мешка — объестся старичок, заворот кишок получит, даже если его старушка ему помогать будет и в три горла кушать. Короче. Перерыли всю столицу, достали два мешка перловки этой. Загрузили в такси. Едем. Уже город закончился, пригороды какие-то пошли. Жил он у черта на рогах. Добрались. Еле нашли. Затаскиваем эти мешки на какой-то там этаж, на последний. Чуть не надорвались, честно. Открывает нам старичок, и старушка рядом, правда. Он хлопает в ладоши, нас с мешочками увидав, и кричит: «Маша! Маша! Мальчики перловку привезли. Два мешка, как обещали. Ставь лестницу скорее. Я прямо сейчас на крышу полезу!» «Зачем, — спрашиваем, — Иван Иваныч, вам на крышу? Может, мы залезем? Все-таки помоложе. Если что по хозяйству помочь надо». «Никогда! — говорит. — На своей крыше своих голубей перловкой я всегда сам кормлю из своих рук». Вот так вот, поняли?

— Ну, хватэт балтат. Дэвочки, может кофэ?

Рамаз во время всего этого жизнеутверждающего рассказа крутил ручку старинной кофемолки. Только у некоторых эстетов осталась привычка к такому рукоделию. И всегда эту симпатию имели люди восточные. Наверное, и по сей День на их кухнях и во двориках разносится кофейный аромат, который сейчас сгустился в этой маленькой каморке. Рамаз поднялся с ящика, зажег в углу плитку и поставил на нее древнюю турку. И вскоре из чашечек поднимался кофейный пар.

— Дэвочки, вам кофэ с пах-пахом ылы бэз пах-паха? — улыбаясь в усы, поинтересовался Рамаз.

Девочки переглянулись.

— А как это? С пах-пахом? — на минуту сосредоточилась Ольга.

— Давайте с пах-пахом. Интересно же, — встряла Вася.

— Харашо.

Рамаз поставил чашки перед дамами. Поклонился, скрестив руки на груди. И потом, подпрыгнув, два раза хлопнул в ладоши.

— Пах-пах! — завершил он обряд.

Все помирали со смеху, хотя пьяным, конечно, только палец покажи.

— А што эта вы, дэвочки, нэ пиётэ выно нычэво? А? — заметил он.

И все покатилось по новой.

Потом туманно вспоминалось, как выбирались из подвала, по скользкой горке карабкаясь вверх. На углу играл какой-то музыкант — все это тоже помнили. Помнили и то, как отнимали у Виноградова трубу, на которой тот, выхватив ее у музыканта, пытался сыграть марш. Словом, опять все оказались у Васи. Тут благоразумие все-таки взяло верх, и решено было выпить очередной кофе — для очередной бодрости. Все остальное у них уже было. Неожиданно Николай схватил карты, давным-давно забытые Васей на холодильнике, и, как фокусник, вполне профессионально стал перекидывать колоду из руки в руку.

— Что, сыграем? — Никто ему не ответил. — Я вам сейчас погадаю, хотите? — И ответа ждать уже не стал. — Сразу всем нам вместе, чтоб коротенько, не затягивая. Я отлично гадаю, кстати. В Грузии научился.

— Какие таланты в тебе еще таятся, Виноградов?

— А вот карты говорят, что вы многое про меня еще узнаете, про эти самые таланты. Странно — мы с вами будем жить счастливо и… очень долго. И совсем близко… жить будем… — Он сам удивленно смотрел на картинки и явно втягивался в их движение. Заметно было также, что он потрясен увиденным, и поэтому как-то начал зажевывать свой рассказ. — А пока мы живем отдельно… ну так, не совсем вместе… в разных концах города. Вот Ольга живет, например, сразу с двумя мужиками. Оба ничего, но один не совсем твое будущее, а с другим тебе можно (даже нужно) поработать. Причем она живет с ними периодически в одной квартире. А Васька тусуется с мужиком, который, правда не в одной квартире, живет с двумя тетками, то есть еще с одной, кроме нее. А мужик этот, Васька, очень богатый и перспективный для тебя, если, конечно, ты будешь вести себя грамотно. Хороший, в общем, мужик, но тя-я-яже-е-елый. Очень тяжелый. Но не только для тебя. Для всех вокруг — на работе и дома, так сказать. Это тоже успокаивает. — Он смеялся, но как-то натужно, неуверенно и даже истерично и, Вася заметила, быстро отложил в сторону ту часть карт, в которой увидел какую-то еще именно их будущую жизнь, упомянутую только вскользь. — В общем, очень все запутано, но интересные вы, девчонки. — Он наконец скомкал и лихо засунул карты себе в карман. — Простите, девчонки, имен-фамилий ихних не скажу. Да вы и сами знаете, по лицам вижу. Ну что, правда?

— Похоже на то, — протянули Ольга с Васей.

— Вот-вот. Я и говорю — мы с картами никогда не врем.

Вася вдруг увидела, что Виноградов был бледен, абсолютно трезв и потрясен.

— Давайте выпьем. — Отказываться уже не было никакого смысла. Только и надеялись все, что это будет уж точно последняя рюмка. — Итак, на посошок, за встречу. Так просто не встречаются, вы это и сами знаете, не бывает так просто. И я это знал, и карты вот то же говорят. — Он похлопал себя по карману и не поднял глаза. Затем быстро чокнулся, мгновенно выпил, так же, с закрытыми глазами. — Спасибо, что не брали интервью. Но если что — обращайтесь. По старой дружбе все отдам. Карты так говорят. И в театр, кстати, ко мне приходите, скоро премьера. Жду всех, жду с нетерпением, — тараторил он. — Все, пошел домой, даже, можно сказать, побежал. Просыпаться в собственной кроватке все-таки приятнее, вот что я вам скажу. Особенно когда находишься в раскладном состоянии, в котором мы дружно окажемся утречком, то есть совсем скоро. — Виноградов уже стоял одетый и открывал дверь. — Все поняли, девчонки? Не подкачайте. Целую, Васечка, целую, Ольга. Ну все, пока. Побежал. А то на такси опоздаю.

— Слава богу, уехал домой, а то непонятно, что со всем этим было делать. Слушай, а что он имел в виду про нашу близкую жизнь, как ты думаешь? — спросила Вася.

— Я не думаю, я знаю, что тяжелая у нас с тобой работа, — ответила Ольга, падая в кровать.


Звонил будильник, и абсолютно непонятно, для кого он, собственно, это делал. В доме у Васи живых просто не было. Наконец сама она с трудом отлепила голову от подушки, тыркнула в кнопку светильника, и оказалось, что часовая стрелка показывает семь — утра или вечера? За окном было темно. Вася давно пользовалась мобильником для побудки и уже позабыла, как заводить обычный будильник. Вроде она и не ставила его накануне. И почему, собственно, такое странное время? Цепляясь в темноте коридора за стены, она прибрела в кухню, выпила воды из-под крана и увидела, нагнувшись над раковиной, что под эмалированным чайником, что стоял на плите, светился огонек. Сам же чайник безнадежно поскрипывал. Воды в чайнике, как понятно, давно не было. Она заглянула под чайник — действительно, пламя яростно выбивалось из конфорки. Галлюцинаций не было. Еще постояла, также нагнувшись над плитой и покачиваясь, в задумчивости. Не было сил даже выругаться. Наконец Вася чайник выключила. Вернулась в комнату, также припадая к стенам — качало. И тихо прилегла. «Спасибо большое!» — подумала она куда-то наверх. Судя по самочувствию, было все-таки утро.

К полудню развиднелось. Ольга с Васей пили чай, и Вася даже не стала рассказывать подруге об утреннем приключении с чайником. Та убила бы на месте. Хотя так и осталось загадкой, кто поставил не только чайник (это еще хоть можно предположить — по пьянке кто-то), но и будильник, звонок которого таким чудесным образом помог избежать неприятностей. Сгоревшая посудина уже валялась в мусорном ведре, но тяжелая Ольга даже не стала интересоваться, почему кипяток в чайные чашки Вася наливает половником из кастрюльки, которая так и норовила выскочить из непослушных Васиных ручек.

Наконец Ольга отъехала в сторону дома, а Вася прилегла на диван, включила телевизор. Позвонил Игорь Викторович и строго напомнил, что завтра — уже завтра? — Вася едет в Железобетонск. Он сообщил номер поезда и вагона, а также вокзал, с которого этот вагон этого поезда отправляется. Билет прямо на перроне должен был передать «наш сотрудник» — так выразился Игорь Викторович. Вася порадовалась, что отъезд наметили не на утро, а все-таки на дневное время, и она еще успевала собраться, спокойно и размеренно. В данную минуту двигаться она была не в состоянии.

Тут Вася вспомнила и про дорогую редакцию. Она набрала номер Вадима.

— Вадим, привет. С Новым годом. Да-да, чтоб был не хуже старого. Вы там помните, что я отваливаю? Да, Абрамыч разрешил бросить вас аж на недельку. Да, неслыханная щедрость. Ну я найду, что мне там столько времени делать. Не волнуйся. Не-а, в редакции не появлюсь. Что я вас всех не видела, что ли? Слушай, ну вы не забыли, что я вам материальчики оставила? У тебя в компьютере, посмотри, пожалуйста. Ну да, зачитываю. — Вася расправила перед глазами ладошку, изображая лист бумаги для собственной убедительности. — Правильно, Иванов, Петров, Сидоров. Я вам еще позвоню оттуда. Мало ли что в этом славном Железобетонске — прелесть что за городок, да? — может быть интересного. Ладно, Вадим, некогда, еще надо с билетами решать, — соврала она. — Целую. До будущих встреч в эфире.

Вася провела остаток вечера, медитируя у телевизора. Бездарно, но с удовольствием.


Своя польза от телевизора тоже была. Из него Вася узнала, какая погода приблизительно ожидает их в солнечном поселке с милым названием Железобетонск. Там было холодно. Там была настоящая зима, которую, как оказалось, так любит Скворцов и которой в помине не было в хмуром городе, где они пока находились. А было только бесконечное месиво грязи, снега, льда, а также антигололедных реагентов — это всегда к нашим услугам.

Наутро Вася покидала теплые вещички в сумку, сходила в магазин. Она сообразила, что неглупо было бы взять с собой какой-нибудь вкусной еды, которая могла бы напомнить старинные путешествия на юг в поездах с родителями — с курицей в замасленной бумаге и вареными яйцами. Все эти трогательные воспоминания так, оказывается, и оставались в повзрослевшем якобы сознании. Вася решила прихватить с собой именно курицу и яйца — хоть посмеяться можно будет от души. Она уже начинала чувствовать, чем порой можно сильно развлечь Скворцова. Жизнь потихоньку возвращалась к ней.

Глава 2

Минут за пятнадцать до отправления Вася была на перроне. Аккуратный «сотрудник» поджидал ее с билетом. Передал его и, откланявшись, ушел. Она покурила у поезда. Никого не было. Потом залезла в вагон. Вагон был СВ. Вася закинула сумку с вещами под полку и принялась метать на стол припасы. Получалось красиво. Поезд тронулся, а Скворцов все не шел. Вася не волновалась: она терпеливо привыкала к экстриму.

Минут через десять в дверях купе появился-таки Юрий Николаевич — бодрый и веселый.

— Привет, Васечка. Не соскучилась?

— Да нет — выпиваю-закусываю тут в одиночестве. Хотя не очень люблю пить одна. — Вася сделала вид, что надулась.

— Слушай, какая прелесть! Посмотри-ка. Огурчики — о-о, класс! — бочковые. Курочка жареная, яйца. Такие детские воспоминания о южно-детских поездах. Правда?

— Правда. На то и был расчет — что только ты и оценишь. Смотри, что я тебе покажу, тебе понравится. — Вася, интригующе улыбаясь, достала спичечный коробок, перетянутый аптечной резиночкой. Аккуратно сняла ее, открыла коробочку. Там оказалась соль. Юрий Николаевич засмеялся. И вообще веселье вместе со Скворцовым мгновенно проникло в их купе. Умел он и настроение организовывать, оказывается.

— Ну что, приступим? — Он потер ручки, достал из своей сумки водку, стаканчики и разлил. — Видишь, я тоже подготовился. За нашу поездку.

В процессе дегустации, между водкой и огурцами, продолжая восхищаться закуской, он невзначай бросил:

— Скажи, Васечка, ты тоже заметила, что я спятил?

— А это еще кто-то заметил?

— Я тебя обожаю.

— Юр, а почему мы на поезде едем?

— Тебе не нравится разве? Знаешь, в поездах не ездил лет сто, ну с тех самых кур и яиц, наверное. Все самолеты да вертолеты. Слушай, а правда вкусно.

— А то.

— Вспомнить решил, как все было на самом деле. Потом наслушался твоих глупостей про поезда и поездки. Про Масика, например, мне понравилась история. Может, и я кого здесь встречу, подумал. Ну не делай такого лица. Не стану никого встречать, мне и тебя пока хватает. И вообще, почему бы не растянуть приятное время такой необычной обстановкой. В общем, так решил.

— Ну и молодец. А что опоздал тогда?

— Я не опоздал, хотя опаздывал. Прыгнул в последний вагон на ходу.

— Так ты специально ждал, когда поезд тронется?

— До такой чистоты стиля я еще не дошел. Кстати, хорошо, билет с собой был, а так бы вообще не пустили.

— Ну, делов-то. С Максимом бы на машине нагнали где-нибудь на полпути.

— Тоже верно. Зато прогулялся вот по всему поезду. Поглядел на людей. Ты права, в вяло движущемся транспорте есть своя свобода. Но думаю, в плацкарте бы все-таки не очень понравилось. Когда вдвоем.

— Ну если только. А вообще тоже ничего. Можно ездить.

Поезд продолжал двигаться на восток. За окном пробегали среднерусские пейзажи. Заснеженные деревеньки, домики, кое-где с дымком из трубы. Где-то, беззвучно лая, метались привязанные к своим будкам собаки. Затем наступала белая бесконечность полей с черной вязью кустов и деревьев, столпившихся в оврагах. Смеркалось.

— Журфак я закончила по недоразумению, но с отличием. Это, я тебе скажу, было пять лет чистой радости. Правда. Как учились, я не очень помню, но чему-то научились все-таки. Наши выпускники и дворниками могут работать, и президентами. Только до президентов, по правде говоря, пока не доросли. А вот президентский пресс-секретарь на несколько лет пораньше меня факультет заканчивал. И от него, честно говорю, была и для меня какая-то польза. Он очень помог однажды с закрытыми президентскими архивами — мои приятели снимали какое-то кино. В общем, везде есть люди-человеки. И в твоей конторе тоже. Твой пресс-секретарь, кстати, вообще учился со мной на одном курсе.

— Да что ты? Лева? А мне ничего не сказал. Значит, мое важное поручение познакомить нас было для него не таким сложным. А я-то думал, что он сделал невозможное.

— Во-первых, ты не просил познакомить тебя со мной. Ты хотел Сухова. Так что он проявил недюжинную выдумку. Лева хороший вообще. И очень лихой. Был во всяком случае. Не знаю, что ты из него сейчас сделал. Или работа твоя. Он постоянно устраивал какие-нибудь праздники, украшавшие наш скромный студенческий быт. Очень это дело любил, как только деньги заводились. От гонораров ли, от дежурства в моргах.

— Как интересно. Лева производил на меня другое впечатление. Хотя санитарами и грузчиками в свои годы работали все.

— Даже ты?

— А что такого? Принято было. И потом — в Питер с девушкой смотаться или в Сочи на две ночи… Но Лева? Такой выхоленный мальчик…

— Он тебя боится. Все просто.

— И ты боишься?

— Боюсь. Иной раз. Кто ж тебя, Скворцов, не боится?

Они лежали на узкой полке, обнявшись, и не двигались. А за окном все мелькали и мелькали темные уже поля, огоньки деревенек, а белый дым так же поднимался к темному небу. Только этого уже никто не видел.


В Железобетонске их встретила большая группа на мощных машинах. Оказывается, и в дальних уголках некоторые стали жить хорошо. Сам же городок из окна автомобиля произвел на Васю очень приятное впечатление, аккуратное. Там же, в машине, ей доложили о ее рабочих планах в этом городе. Их было громадье.

Скворцов по-честному представил Васю как советника по СМИ. Их посадили в разные машины и поселили в разные номера. И это ей тоже понравилось. Гостиница была частной и очень приличной. Вася только успела принять душ, а в номер уже вломился сопровождающий, один из тех самых человечков, которых напрягал Скворцов для составления Васиных творческих планов. Его тоже звали Вася.

— Василиса Васильевна, — начал он, — машина ждет. Юрий Николаевич уже улетел на прииск, будет вечером. Просил держать его в курсе. Предлагаю посетить музей народных достижений и фантазий, потом театр некоммерческого искусства, режиссер ждет, вечером, если захотите, можно посмотреть спектакль. Следующее, у нас сейчас проходит конференция по экологии и проблемам жизнедеятельности малых народов, вас там тоже будут рады увидеть. И еще где-то в тайге снимают какой-то эпизод для сериала.

Рассчитано все было буквально по минутам. Причем как-то так ловко рассчитано, что уже к вечеру она, пробежав галопом по всем достопримечательностям, где ее ждали их хозяева со своими докладами, вполне могла и совсем освободиться. Словом, надо работать в жестком режиме. Что ж, было не привыкать.

— Ну что, тронем?

Театр Вася не любила. Но в провинции ходить туда бывает приятнее, чем в столице. Режиссер оказался теплым человеком, и театр его был теплым. За кофе они поболтали о том, что, слава богу, бизнес стал помогать культуре. Покрайней мере, в театре сделали хороший ремонт и зал стал действительно прекрасным. Сцена с массой новых технологических затей. Акустика. Начали с удовольствием ездить знаменитости. Появилось чем платить. Кстати, на неделе из столицы приедет антреприза. Дадут один спектакль. В главной роли знаменитый Виноградов. «Вот и в театр к Виноградову схожу. Смешно записать интервью с ним в этой якобы глуши», — радовалась сама себе Вася. Она узнала, что деньги на развитие поступали от разных инвесторов. Это, конечно, заслуга и директора театра, который был, по всей вероятности, еще и жук. В театре его, правда, не оказалось. Он по привычке рылся в деньгах.

Для музея тоже нашлись свои инвесторы. И там было еще чудесней. Кроме традиционных живописи, костюмов и других природных ископаемых сотрудники вытащили на свет божий все мифы и суеверия загорского народа. Народов там оказалось много, и несколько музейных комнат были наполнены колдунами и колдуньями, шаманами и шаманшами. Их ступами, метлами, колами, куклами, их зельями, талисманами и знаками отличия. Все их тайные предания и знания являлись из музейного пространства под их удивительную музыку и ритуальные словосложения. Вася была в восторге! И хлопала в ладоши. Она нахватала в сувенирной лавке тучу всякой ерунды — от дурного глаза и дурного гостя, для похудения и хорошего настроения. Надо же привезти подарки из далекого и такого милого Железобетонска.

С малыми народами разговор был короткий, проблемы общеизвестны. На съемки решено было не ездить и время не тратить, тем более что путь туда вообще лежал неблизкий. Лучше уж поглядеть потом на Виноградова, на то, как он смотрится в провинциальном пейзаже. Вася уже кайфовала от этой мысли. Билеты на спектакль были заказаны.

Вася решила обойтись без еды и питья, пока не завершит всю железобетонскую картину, и теперь картина эта была нарисована. Широкими мазками. Она выдохнула. Так с ней случалось всегда, когда накинувшийся жесткий режим откидывался.

— Василий, съедим что-нибудь?

— Съедим, Василиса.

Они зарулили в ресторанчик при гостинице. Там было тепло и горел камин. Вася выбрала столик у огня.

— Василий, вы пьете на работе?

— Ни в коем случае.

— Тогда работа для вас сегодня закончилась. Я вас прикрою. И для меня, кстати, тоже. А что Юрий Николаевич? — изучая меню, поинтересовалась она. — Будут ли у нас с ним совместные творческие планы?

Василий пытался соединиться со своим начальством, которое находилось в группе сопровождения Скворцова. Связи не было. Вероятно, все еще летали.

— Вообще-то они никогда так рано не возвращаются, — заметил он.

Вася понимала всю серьезность скворцовских дел и, естественно, влезать в них ни под каким видом не собиралась. Ей, однако, хотелось понять, как ей жить дальше, что делать. Из ее работы оставался только неожиданно возникший Виноградов, но и он должен был явиться только через три дня. Можно попроситься в баню, в пригород, оглядеть окрестности. Стоило только вымолвить слово, и все это появится вмиг. Но ведь и с Юрой они что-то там собирались делать, куда-то ехать. И знал об этом только он один. А она уже скучала.

Василий, прибывший от стойки бара, где брал им по стаканчику, сообщил, что ему удалось связаться с конторой. Там доложили, что Скворцов действительно где-то там еще летает, хотя на улице был уже полный мрак, и движется по общим подсчетам все-таки в сторону города. Но Василий не сказал, что у них что-то там на дороге произошло с вездеходом. Да он и сам толком не понял.

— Да вы не волнуйтесь, Василиса, у нас отличные летчики, все будет хорошо.

— Я знаю про летчиков в экстремальных условиях все. Мне довелось пожить на Чатке. И мы много летали на вертолетах. Там есть такие местечки, куда ни зимой, ни летом дороги нет вообще. Однажды кружили над Долиной Гейзеров, было очень красиво. С нами летел оператор, он все это снимал для какого-то своего фильма. И мы все заходили и заходили над Долиной. И медведей на рыбной ловле сняли, и выхлопы гейзеров. А потом развернулись над одной сопкой, вся в снегу была верхушка, хотя на дворе и лето. Вертолет завис над ней так низко и как-то боком, и оператор, командирский дружок, высунул руку в иллюминатор, зацепил снег, скатал снежок и бросил прямо в мою радостную физиономию. Представляете? Веселились они сильно, пока я умывалась. Это у них, оказывается, трюк такой любимый был перед заходом домой и примета добрая. Вот так те летчики там развлекались. А сейчас и не знаю…

— Признаюсь, такого я не видел.

— Какие ваши годы. — Вася вдруг почувствовала, что устала. — Пойду, пожалуй. Спасибо за все. С утра созвонимся, сверим программу. Если не будет ничего важного, я бы прогулялась.

— Спокойной ночи, Василиса. Жду ваших указаний. До завтра.

— Пока.

В номере было хорошо. Вася приняла ванну, включила музыку — кроме ТВ и видео здесь была и такая услуга — и прилегла с книжкой. Ближе к полуночи дверь ее номера широко распахнулась и ввалился Скворцов. Он был в шубе, другая была у него под мышкой. Ее он бросил на кресло.

— Это тебе. Чтоб не мерзла, когда будем шататься по заимкам. Что делала? Не скучала? — Он растянулся в кресле и начал, цепляя ногу за ногу, стягивать унты.

— Только по тебе. Раздевайся. Давай помогу. Позвонить в ресторан? Позвоню, попрошу принести какой-нибудь еды. — Вася радостно металась по комнате.

— Прикури сигаретку лучше. И виски чуть налей. Пожалуйста.

— Слушай, ты так и пьяницей станешь, как мы. — Она уже наливала и прикуривала.

— Не груби. — Юра устало улыбнулся. — Позвони и правда в ресторан. — Он залпом выпил, затянулся пару раз и бросил сигарету в пепельницу. — Пойду в душ.

Спина болела. Он потянулся и сделал несколько упражнений под струей горячей воды. Тело неприятно вспоминало, как летело, кувыркаясь в узком и замкнутом пространстве вездехода, кренящегося и куда-то тоже неумело летящего. В ушах звенело, как тогда, когда все наконец замерло и остановилось. Люди стали шевелиться, проверяя наличие различных частей своих тел.

На дороге от шахты до вертолетной площадки, по которой, спеша, мчался скворцовский вездеход, рванула хлопушка и полетела гусеница, после чего полетел и вездеход. С крутого косогора, вместе с Васиным возлюбленным. Но полетел он не кувырком, потому что ловушку ставил мастер, а всего лишь сполз, дрожа и громыхая, боком в низину, поэтому все отделались только легким испугом и синяками.

— Да, умелец работал. Чтоб чуть-чуть, для запаха, — говорили пассажиры злополучного вездехода, обходя место аварии. Было неприятно. И особенно неприятно было, что хлопушку именно поставили, хотя и оказалась она легкой и рассчитана была на легкую поломку. То есть сделано было это специально. Ведь сначала подумали, что какой-то козел по пути на шахту просто растерял их, эти хлопушки, которые предназначались специально для взрывных работ. Подкатил второй вездеход с работягами — для уборки территории.

— Разобраться. И завтра подробно доложить на совещании. В десять. — Скворцов залез в машину и двинулся дальше.

«А ведь действительно супермастер — точно все рассчитал. Думал, сучара, поколбасить». — Скворцов злился и глотал урывками падающую сверху воду. Пройдя по минному полю раннего русского бизнеса, он уже мало чего боялся и не покинул это поле, но методы битвы с конкурентами стали более изощренными. И опять запахло старыми заморочками. И это было уж совсем нехорошо, в смысле того, что в таком неожиданном месте стали образовываться профессиональные подрывники скворцовского бизнеса. И Скворцов это прекрасно понимал.

Вася по телефону сделала заказ и с нетерпением ждала. Юрий Николаевич вышел, присел на кровать.

— Облетели, что могли. Работа закончилась. Практически.

В дверь постучали, Вася побежала открывать официанту, радостно вернулась с подносом и увидела, что Юра спит.

Поставив на стол теперь уже завтрак, не ведающая беды, Вася подсела к нему на кровать и погладила по щеке, еще раз, еще…

— Хорошенький такой… — Он не реагировал. — Оловянный… — Она увидела огромный синяк на его плече и поцеловала.

Вася поняла, скольких усилий стоила ему она сама и ее дурацкие развлечения и фокусы. А также вся его собственная жизнь.

В каких-то скворцовских вещах зазвонил телефон. Никто не ответил.


Когда Вася открыла глаза, Юрий Николаевич уже завтракал вчерашним ужином. Был одет и выбрит.

— Привет. Я тут вчера не очень хулиганил?

— Может, и хулиганил бы очень, да уснул.

— Какой негалантный, честное слово. Прости урода. А что, неплохая еда. Ты все свои делишки переделала? Какие планы?

— Все планы зависят только от тебя. А что это за синяк на плече у тебя?

— Да в пещере вчера споткнулся. Не страшно.

Скворцов ответил по телефону.

— Да, Игорек. Привет. Я знаю, где я и где телефон, который к тебе не подходил. Слушай, не могу сейчас говорить… Да, дело интимное… в душе я, в душе. Ага, тебе еще шум воды изображать. Все, перезвоню сейчас.

— Значит, живем так. — Он уже ласково смотрел на Васю. — У меня сейчас совещаловка в местной конторе. Освобожусь в обед. Дальше — полная свобода. Тебе есть чем заняться?

— Меня развлечет твой чудесный Василий. Мы с ним договорились.

— Вот и славно. Только ты мне с ним не сразу изменяй. — Он поцеловал ее в щеку и вышел.

Уже в гостиничном коридоре Скворцов снова соединился с Игорем Викторовичем.

— Да, Игорек, правда. Подорвали. Слегка. Да ничего страшного — пугалка. Видали и не такое. Но хорошего мало. Сеня вчера меня искал? Даже звонил мне? Сам? Да что ты? Значит, это он, козел, зубы показывает. Хотел послушать, как мы дрожим, словно осиновый лист. Не доживет. — Юрий Николаевич понимал, что Семен Семенович, как и обещал, начал объяснять ему в такой вот незатейливой форме, как закрывают проезды, полагая, что он хозяин на дорогах. — Да, на шахте все в порядке. Ну не считая того, что юный подрывник у них там окопался, как оказалось. Да, еду в контору, надаю всем по рогам. Потом к Володьке полечу. Вы там тоже не ленитесь. Подумай, как нам от Сени замаскироваться. Хотя бы фрагментарно. Давай. Пока.

Он уже сидел за длинным столом и обводил присутствующих своим тяжелым взглядом.

Вася, лениво потягиваясь, взяла телефон и позвонила Василию. Договорились встретиться в ресторане, куда она и явилась в назначенное время. Прибежал радостный Василий. Он был счастлив, что ему так повезло, и он сидит здесь, в ресторане, пока в конторе Скворцов отрывает головы всем его коллегам.

Выпив кофе, Василиса и Василий отправились гулять. Городок и вправду был очень мил. Местная администрация не пожлобилась взять хорошего архитектора. Небоскребов не наблюдалось, но было много новостроек, очень грамотно вписанных в чуть холмистый пейзаж. Лес еловый не повырубили, как в других местах, и его темная зелень на фоне чистой белизны несла прозрачный и холодный свет, который как бы отливался в чудесных постройках этого городка. Он будто бы распускался в этом свете.

— А вон наш офис. — Василий указал на стеклянную конструкцию, чем-то отдаленно напоминающую столичный «скворечник». Ему показалось, что он видит, как за тонированными стеклами мечутся молнии, и он молча снова порадовался за себя, потому что его не было внутри в эту минуту. Но Василий немного ошибался.

— Что касается вчерашнего инцидента… — Скворцов оперся руками о стол и чуть привстал. Проснувшаяся от страха муха зажужжала под потолком. — Прощаю. Все свободны. — Он встал и вышел. Опешившие люди остались сидеть за столом. Он прекрасно понимал, что все в поисках виновного и так уже перепрыгнули через голову по нескольку раз. И подумал, что такое неожиданное его благородство, пожалуй, заставит всех служить ему преданнее и усерднее. Но в другое время никогда бы не спустил с рук. Просто у него было хорошее настроение.

Вася ни о чем и не догадывалась. Ей стало холодно. И она уже собралась было начать ныть, что хочет в тепло и уют ресторана, музея, театра, цирка или чего там еще могло быть теплого. Василий тем временем после коротких телефонных переговоров сообщил, что их, вернее ее, уже ждут. И практически сразу радостно сбыл ее из своих рук в надежные руки Скворцова. Вася еле сдерживалась, чтобы не наброситься на него с поцелуями и не задушить от радости.

— Ну что, всех уже потиранил?

— Да, тиранить всех — главная цель моей жизни. Так что и ты не расслабляйся. Сейчас же собираемся и летим. Вещи можешь оставить здесь. Нам ничего не понадобится. Только оденься потеплее. Все надень, что вчера принес. Нас ждут. У тебя пять минут. Рождество. Ты забыла?

Вася, очевидно, не успевала за жизнью. Но она уже бежала в номер, из номера, прыгала в машину, пересаживалась в вертолет. И только потом поинтересовалась:

— А куда мы все-таки летим?

— Тебе не все равно? Ну ладно, едем к моим старым друзьям, должен и я тебя с кем-нибудь из них познакомить, не только с Семен Семенычем.

Вася сморщилась.

— А можно я посижу немного на месте штурмана? Это мое любимое место. Ты пробовал? Глупый. Все в жизни потерял. А еще вещал, что облетался на вертолетах. — Вася потянула Скворцова в кабину. — Видишь, там, внизу, как бы в полу стекло. Особый кайф, когда взлетаешь или садишься. Вертолет будто зависает и покачивается. И ты сидишь, покачиваешься и вниз смотришь. Ощущение такое… Супер, попробуй сам. Ну попробуй. Не бойся. — И он легко поддался, тем более что уже снижались. Вертолет действительно завис, заметая внизу снежную пургу. Потом закачался, и ощущение в самом деле возникло…

Тем временем открыли дверь и бросили лестницу. На улице мужик, закутанный в шубу с головой, уже принимал от летчиков мешки и ящики с каким-то барахлом. Люди тоже спрыгнули вниз, и Юрий Николаевич обнялся с мужиком, что-то прокричал, показывая на вертолет, а потом на ящики, которые размещали на санках. Но ничего не было слышно. Летчики уже задраили дверь, и вертолет, именно покачиваясь, завис и отчалил. Звук постепенно удалялся, а поднявшаяся было пурга затихла. Упала тишина. Прибывшие двинулись в сторону огоньков, обозначивших жилье, и по-прежнему орали, пытаясь перекричать исчезнувшую давным-давно уже летающую машину.

— Спасибо, Юра, спасибо.

— Да не за что. Привез, что ты просил. Это же и мой интерес. Как Маша, как дети?

— Да сам все сейчас увидишь.

— Хорошо. Нам сообщили, ты не один? — Мужик наконец повернулся в Васину сторону.

— Это Вася. Моя подруга.

— Понятно.

Скворцов заржал.

— Ни хрена тебе непонятно, раз мне самому непонятно ни хрена. — Он похлопал мужика по плечу. — Вась, что ты там стесняешься. Иди сюда. Познакомься, мой друг Владимир. А мы, кстати, на охоту-то пойдем? Ты готов?

— Как Гагарин и Титов.

Володя оказался мужчиной вполне приятной наружности с каким-то очень породистым лицом. Его жена Маша тоже была симпатичная. Особо хороши были дети — Соня, Любочка и Матвей.

Васе сразу же налили чай — с мороза и дороги, а Володя и Юра отправились выручать доставленный груз, что-то припрягать — собак к санкам или снегоход. Вася точно не поняла. Маша говорила, как пела:

— Как хорошо, Васенька, что вы приехали. Мы так рады видеть и вас, и Юрочку. Он нам так помогает. Столько всяких гостинцев всегда привозит, одежду, книги детям. Они же здесь учатся. — Говор у нее был какой-то мягкий, но непровинциальный. — Володя у Юрочки теперь работает. Вот новую технику привезли наблюдать за какими-то слоями в лесу. Тут же на сто километров никого. А Юрочке очень нужны эти наблюдения.

— Так это Юрий Николаевич вас сюда сослал?

— Нет, что вы, Васенька, он только помогает нам здесь выжить. Мы же у вас в столицах жили, мы ж столичные, вы не знали? Я искусствовед, работала в Третьяковке. Теперь образование и пригодилось, детей учу вот сама. А Володя инженером работал, вполне успешным. И награды у него были, и звания, а также премии. Детки старшие заболели — Матвей-то здесь уже родился. Володя сам роды принимал — в речке в нашей. Сейчас, говорят, так рожать модно — многие так делают, а мы ж по необходимости, чтоб не умереть, когда доктора нет. Вы речку-то не увидите, она ж подо Льдом вся. Вот хорошо, пришлось в лето рожать. Нельзя нам стало в том, ну вашем, климате жить. А только здесь и можно. Тут свое давление и ветер. Вот мы все бросили и приехали. Володя стал начальником заимки. Охота, лес — вот только наша еда. С непривычки — ой странно все было, Васенька, странно. А потом я и сама уже одна на охоту ходила, когда Володя при смерти с воспалением легких лежал. Чтоб с голоду дети не померли, куда ж не пойдешь. А у вас нет детишек? Так будут, будут. Радость такая. — Маша тем временем ловко накрывала на стол. — А Юрочка тоже приезжал сюда по своим делам. Нашел Володю. Оказалось, ему именно тут такой работник нужен. Наши-то завтра, наверное, на охоту пойдут. Они всегда в лес уходят. — Она искристо засмеялась, и тут они увидели Юру, который, похоже, уже давно стоял тихо, облокотившись на косяк, и любовался этой идиллией.

— Ладно-ладно, Машенька, — он обнял ее за плечи, — я прямо прослезился, честное слово. Вся моя ерунда не стоит и слезинки твоей чистой радости.

С грохотом в дом ворвался Володя.

— Ну что, добры люди. К столу, к столу.

— Подожди. Васька, иди сюда. Я тебе одну вещичку покажу. Шубу накинь только. — И потащил ее на мороз. — Смотри, специально для тебя припас. Он поднял руку в небо. Видишь, звезда взошла. Рождество сегодня.

Они вернулись в дом. Стол наполнился какой-то дивной снедью. Невиданные грибы и ягоды, лосятина и медвежатина — засоленная, запеченная, засушенная, заквашенная, какая-то удивительная рыба и какие-то пироги чудесные.

— Какие вы молодцы, на Рождество приехали. В такой благословенный день. Вы специально так подгадали или случайно вышло?

— И так и эдак, — засмеялся Юрий Николаевич. — Тут твоя жена рассказывала историю вашего здесь поселения. Я прямо прослезился.

— Юрочка, ну что я такого сказала? — застеснялась Маша. — Да что все про нас и про нас. А вы, Васенька, про себя расскажете?

Васе было просто нечего сказать. В этом глухом лесу, в этом теплом доме, с этими чудесными людьми она чувствовала себя полной дурой. Абсолютной. Бессмысленной и набитой.

…На завтрак подавали блинчики с творогом. Оказывается, они здесь все делали сами — и творог, и сметану, и сыр, и даже хлеб пекли. Все это и было на столе, только мужчин за столом не было. Маша рассказала, что с самого утра — и что не спится? — они укатили в лес на снегоходах. То ли проветриться, то ли пострелять. Маша уже подоила корову.

— А бог их знает, у них, у всех этих мужчин, такие странные фантазии. А мы тут сейчас пельменьчиков налепим к их приезду. Баньку вам на вечер истопим. Все успеем. Мы теперь, Васенька, вас слушать будем по радио. Володенька настроит наш приемник на вашу «Точку». И будем слушать. Вот как будет хорошо.

Что они могли от нее услышать? О чем она могла им рассказать?

Тем временем лепили пельмени с лосятиной. Васины руки совсем не слушались, и ее пельмени получались то кривенькие, то косенькие, то попросту дырявые, а Маша все рассказывала ей разные рецепты пельменей и всяких других глупостей, с помощью которых, как все знают, мостится широкая и удобная дорога к сердцу любого мужчины… Васе вдруг захотелось научиться готовить вкусную еду. Но она понимала, что никогда не справится с такой задачей. Для этого нужно если не чутье организма и необычная органика души, то, по крайней мере, талант.

Кроме рецептов Вася узнала, что летом здесь отличная рыбалка, и опять ей захотелось научиться рыбачить, чего никогда не приходило в голову. Приехать сюда и тихо сидеть с удочкой у реки. Сидеть и сидеть. Сидеть и сидеть. И тут она поняла, что для этого нужно внутреннее равновесие, которого у нее сроду не бывало.

И ей показалось, что, может быть, именно в поисках этого самого равновесия она и попала сюда. Но прежде — к Юрию Николаевичу.

— А знаете, Васенька, Юрочка изменился. Очень изменился. После встречи с вами. — Она не поднимала глаз от стола. — Это очень заметно.

Васе нравилась такая ее прямая простота. Да и что им было скрывать? Они здесь просто жили.

— Вы его не оставляйте. — Вася поняла, что где-то это слышала. — У него нет уже прежней жизни, и пути назад тоже нет. Ему без вас плохо будет, я все вижу.

Помолчали.

— Ну вот и банька у нас сама собой истопилась.

Вполне свежие Володя и Юра вернулись наконец из своего леса.

— Ну что вы тут поделываете? Баню натопили? Чай поставили? О, молодцы, вы тут на хозяйстве. Может, и Вася чему научится. Будет забавно посмотреть в нашем далеке на эти ее, так сказать, успехи. Ну что, чайку или в баньку? — Скворцов хитро переводил глаза с Володи на Машу, на Васю. — Чайку или в баньку? Ну раз все молчат, тогда мы с Васькой в баньку.

«То ему чайку, то баньку». — Однако Вася покорно поднялась.

Кайф был в бане непередаваемый. Эйфорические пары какой-то неизвестной травы воскресили их задолбанные жизнью члены. И в конце концов только снежный сугроб, растопленный сожженными попами, вывел из затмения. Неузнаваемые даже для себя, оказались они снова за столом, где застали счастливых хозяев. И уже снова слушали певучую Машу:

— А мы тут подарочек, Васенька, вам подготовили. Мы с детишками иной раз, от зимней тоски прячась, рукодельничаем. Вот и сплели туфельки из бересты. Возьмите, пожалуйста, от всей души.

Вася уже влезала в берестяные башмачки. И они ей были в самый раз.

— А что, Юрий Николаевич, на прием пойти в Кремль? С вами. Хоть есть теперь в чем. Доложим президенту о развитии народных промыслов.

— Юрочка, а как тебя Васенька порой называет славно — Юрий Николаевич, ведь есть в этом какая-то особенная симпатия.

— Надеюсь, ты не будешь всех нас больше травить своей охотой, — включился в беседу Володя.

— Действительно, охота и охота. Будто кушать нечего. — Маша была прагматична. Охота у нее соединялась только с голодом.

— Вы дикие люди. Я, может, только на охоте и отдыхаю.

— Дурак. Поспал бы лучше лишний час.

— Понимали бы чего. Это ж целая психологическая наука. Охота требует особой концентрации, и это единственное, что выбивает из моего мозга все говно, которое сидит в нем, не вылезая. Там другая форма сосредоточения. Клин клином.

— Ну тогда я вот лично отдыхаю только в кресле у зубного врача. Ни о чем другом думать не могу, кроме как о нем, любимом, — встряла Вася.

— А вы шутница, — засмеялся Володя.

— За это я ее и полюбил. — Юрий Николаевич, обняв Васю за плечи, притянул к себе.

— На охоту так на охоту, Юрий Николаевич. Куда скажешь, туда и пойдем, — выговорила Вася с отчаянием.

— Горжусь собой — вот оно, воспитание. Спать сейчас пойдем. А завтра все решим по-новому.

На следующий день все опять искрило и мелькало. Катались на снегоходах. Никого не стреляли. Горело солнце, освятив окрестные красоты и лица новоявленных спортсменов. Потом валялись в снегу. И вдруг, гоняясь друг за другом по полю, они увидели насмерть напуганную лису, выбежавшую на поляну. Лиса была совсем не огненно-красная, как ее обычно описывают в книжках или рисуют, а такая линяло-потасканная. Выпучив глаза, она в ужасе смотрела на незнакомый мир, который так неожиданно ворвался в ее тихое бытие средь зимнего затишья. Она напряженно стояла на краю поля, пытаясь понять — снится ли ей все это, или, может, она проснулась уже на другом свете. Тряхнув головой, чтобы отвязаться от дурных мыслей, и решив, что обезумела, лиса ринулась обратно в лес — от греха подальше, под радостные крики действительно спятивших от свободной радости людей. Они любили эту лису.

Оказалось, что отдыхать можно не только на охоте или в кресле у дантиста. Опять слушали певучую Машу, ели грибы и ягоды. Влюбленно смотрела на всех Вася. И скрывать здесь, а это было одним из немногих мест в жизни, стало нечего. Это было честным счастьем, и не очень понятно становилось, где находится их реальная жизнь. Такой далекой казалась она. Такой и была, что уж говорить.


— Хочу назад, — нудила Вася. — Хочу обратно.

— Да ладно, Васечка, будем живы, приедем еще. — Гладил ее по голове, как ребенка, Юрий Николаевич.

— Хочу там жить. Не хочу жить не там, — гундосила она снова.

Это развеселило Скворцова.

— Васечка, ты ж жить там не сможешь. Что ты говоришь?

— А вдруг смогу. Я и стрелять даже умею, — обиделась Вася и отвернулась к иллюминатору. Так и просидела всю дорогу, расплющив нос о ледяное стекло.


В железобетоновской гостинице Васино воображение грело только место у камина в ресторане. «После заимки есть совершенно не хочется». Она спустилась в зал, там никого не было. И Вася заняла этот столик. Закурила. Курила она много, и сейчас в очередной раз об этом подумала. Но делать с этим, как и многие заядлые курильщики, ничего не собиралась. Такой способ потери времени. Пока она вертела перед глазами огонек, гоняя мысли об особом значении курительных палочек в жизни и возможной пользы их для здоровья, Юрий Николаевич уже распоряжался у барной стойки.

— Знаешь, что-то после заимки есть совершенно не хочется.

«Ну-у. Мы уже и думать начали одними словами», — безнадежно подумала Вася.

Он ловко поджег свою сигаретку, и огонек заиграл в его хитрых глазах. Вася тоже засветилась.

— Я заметил, ты любишь древние безделушки. — И протянул коробочку. — Получай свое оловянное колечко. — Вася коробочку открыла. Там было очень маленького размера — старое, по цвету золота и качеству огранки камня такое всегда видно, с черным квадратным сапфиром кольцо. Оно годилось ей только на мизинец. Но именно это и было мечтой всей ее жизни. Такое маленькое колечко с черным сапфиром на мизинец. — Сказали, что еще из демидовских. Нравится?

Можно было и не спрашивать. Вася была в полном восторге. Она вскочила и с криком:

— Юрочка, дорогой, спасибо, любимый! — набросилась на него, болталась на шее. И висела, висела, целуя куда попадало. — А что у меня есть, а что у меня есть! Смотри скорее! — И показывала ему оттопыренный пальчик.

— А все туда же. Ничего не покупай, ничего не дари, — довольный, передразнил он ее. — Ну, Васечка, успокойся, сядь. — Сесть она могла только к нему на колени. Туда и плюхнулась. — Вася, может, тебе воды?

— Шампанского! — закричала она, сделав рукой широкий жест, тот именно, что принято делать, заказывая шампанское.

— Кто же его будет пить, дорогая? — Скворцов уже давал в бар отбой, тоже отмахивая рукой.

Вася схватила из пепельницы скворцовскую сигаретку, зажала ее между пальцами — средним и безымянным — и, любуясь колечком, вертела мизинцем и всей своей милой ручкой. Новая пластика ей нравилась.

— Я, честно говоря, не ожидал такого откровенного порыва. Сядь, пожалуйста, на свой стульчик — вон он стоит, и угомонись. Мне нужно с тобой поговорить.

Она перебежала к стулу напротив, по-прежнему вертя перед глазами окольцованной рукой.

— Слушаю тебя. Внимательно и с интересом.

— Я решил познакомить тебя с Леной, — залепил он прямо в лоб. Так Скворцов делал всегда в вероятно проблемных ситуациях.

— Лена у нас кто? — Васю как ушатом воды окатили. Она все поняла.

— Моя жена.

— Ты же говорил, что твоя семья не будет меня беспокоить. Вернее, я не буду беспокоить твою семью, — поправилась она. — Мне не изменяет память?

— Правильно. Познакомитесь и не станете друг друга беспокоить.

— Она уже знает обо мне? И согласна встречаться? — Вася, сосредоточившись, говорила ровно, будто брала простое для себя интервью. — Расскажи, а вы давно женаты?

— Всю жизнь. Мы вместе школу заканчивали в Англии. У нас родители там работали — в дипмиссии. Женились в институте. Жили всегда отдельно — от всех этих родительских причуд. Слава богу. Потом меня услали в Кутию, но это ты знаешь.

— И она поехала? — Он кивнул. — Молодец.

— Сейчас она дизайнер по тканям, вполне успешный, кстати.

Дальше Вася узнала, что еще тогда, в тех нетронутых просторах собирала Лена коллекцию национальных особенностей — фасонов, покроев и украшений и бог знает там чего еще. И до сих пор они были у нее в ходу. С тех кутских времен Лена не любила провинцию, которой и до того не особо восхищалась. Среди бесконечного снега и льда она впадала в депрессию и в самые жуткие зимние ночи покидала любимого супруга на пару-тройку месяцев.

— Перебарывала холод пустыни, так сказать, вместе с родителями в более солнечных краях. С того времени и депрессий у Ленки не было. И альпийский снег ее тоже не раздражает. Вот так вот бывает. Представляешь?

— Как интересно. Ты ее любишь? — Беседа действительно была увлекательной.

— Да.

— Ты с ней спишь?

Глаза его стали не столько проницательными, сколько пронзительными.

— Да. Регулярно и с удовольствием. — Юрий Николаевич был беспощадно откровенен.

— У нее есть любовники?

— Были какие-то романчики. В основном рабочие. Не для работы, а по работе. Общие интересы объединяли, так сказать, любовников. Меня они никогда не интересовали — не было необходимости шлифовать сущность.

— Еще бы. Это ж не твои романчики.

— У меня тоже были любовницы. И что?

— И для меня это не секрет. По меньшей мере, одна и сейчас есть. — Вася имела в виду себя, сидящую здесь, совершенно живую и конкретную. — Но мне это тоже неинтересно. Извини. Ну и что ты чувствовал, когда узнавал об ее увлечениях?

— Да ничего я не чувствовал! — Юрий Николаевич начал откровенно злиться. — Повторяю, эта глупость меня вообще не интересовала. В моей семье и в постели всегда была стабильность. Вот и все. Все! Понятно?

Вася собой восхищалась. Довести Скворцова до такой нервичности удавалось, наверное, мало кому. Значит, разговор этот имел какое-то значение. Вот только куда он вел?

— Хорошо, скажи мне, пожалуйста, а если бы твоя женщина, именно твоя, с кем-то, и не просто с удовольствием, так сказать в рабочем порядке, а с великой радостью? И ты бы об этом узнал? Что сделаешь? Знаешь?

— Такого никогда не будет, — отрезал он.

— А я знаю — закопаешь.

Скворцов вдруг плавно выдохнул сигаретный дым через нос. Вася все именно так себе и представляла.

— Да ладно напрягаться. Шлифуем сущность. — Она сама удивилась, как легко переживала этот разговор. И даже ту, которую он — с удовольствием. Ей было наплевать. Более того, вдруг Васе показалось, что и многоженство — не порок. В нем даже могла крыться какая-то неведомая прелесть. По крайней мере, в этом случае. («Неужели он до такой степени для меня хороший, что я… Да, женщины стоически переносят всякие испытания».) — Юрочка, не грусти. Все вышло как вышло. Все останется, как останется.

В горле у него пересохло. Какие-то невероятно новые ощущения забились внутри. В горле у него пересохло. Может, так захватывает дух? Он вдруг понял, что довести до крайности и потом легко подхватить на этом краю Вася может любого. И ему невероятно повезло.

— Знаешь, что-то в этом во всем есть. Сюжетность, что ли. Мне даже нравится. И другая версия наших отношений меня, пожалуй, даже бы напрягла. — Вася говорила правду.

— Ты просто не любишь обязательств. — Это было главное слово, которое найти мог не каждый. «И все-таки он меня зарыл», — подумала Вася, а вслух произнесла:

— Важно, что ты любишь. (А хотелось сказать, что она просто не боится спать одна.) Юр, скажи… а вы венчались?

— Я не ханжа.

— А Лена?

— Она европейский человек.

— Понятно, — протянула Вася, наблюдая, как он залпом выпил полстакана виски. — Эй, дружок, — она дернула его за руку и засмеялась, — ты не расслабляйся. Нам ведь еще в театр. Моя очередь знакомить тебя со своими приятелями. Сегодня это Виноградов. Знаешь такого? Знаменитый актер.

— Твой любовник?

— Только обещает дружную старость. — Вася теперь все обращала в шутку. — И кольцо замечательное. Спасибо большое. — Она чмокнула его в ухо. — Пойдем потихоньку. Опоздаем.


Виноградов был хорош как никогда. Хоть театр Вася и не любила, но любила отдельных персонажей в этом театре. Среди них особое место занимал Коля Виноградов. Он радовал ее не только мастерством и талантом, энергией и красотой. Он интриговал необыкновенной способностью закрывать свою частную жизнь от широких слоев населения. И это в результате, пожалуй, даже стало его фишкой. Он ловко напускал на эту самую частную жизнь такой плотный флер, что она в общественных глазах приобретала уже какую-то даже очаровательную аномальность. Никто, вообще никто не знал, с кем, когда и по какому поводу он живет или, по крайней мере, спит. Ощущение было, что не спал он ни с кем вовсе, что вряд ли было возможно для здорового мужчины. Не был Коля и из меньшинств, об этом бы узнали мгновенно от обиженных им любовников, которые в отличие от любовниц совсем несдержанны и не хранят тайны. Артистки, коим посчастливилось разыгрывать с ним любовные сцены, рассказывали, что и здесь он демонстрировал полный аскетизм. При этом они же восхищенно поговаривали, что он знает толк в поцелуях. Но якобы это свое умение использует тоже крайне редко, по особому требованию режиссера, исключительно когда снимали крупный план. Таких неконкретных россказней было нагромождено столько, что с трудом уже верилось во всю эту латынь.

Так или иначе, в постановке, что так неожиданно для Васи приехала в Железобетонск, Виноградов был хорош. И Вася в очередной раз поняла, за что его так любят зрители, а особенно почти все женщины страны, от которых в основном он и скрывался с помощью своих изощренных маневров. В спектакле он играл сначала юношу, а потом и старичка. И она увидела, что в своей юности, которой она не знала, он был неплох, но и в старости тоже будет очень и очень. Вася, ухмыльнувшись, опять вспомнила про карты. И подумала, что старость их может стать, пожалуй, действительно красивой.

Скворцову Виноградов понравился, и он с удовольствием согласился познакомиться с ним. Тянуло его к культуре, тянуло. Виноградову тоже было интересно повидать Юрия Николаевича. Посмотреть вблизи на этого известного, но не своего человека. Скворцов был для Николая одним из немногих как бы чужих предметов, но несущих, как и он сам, что было их общим принципом, интригу собственного бытия. Словом, все вместе они встретились все в том же ресторане той же гостиницы, где остановился и Виноградов.

Скворцов был в восторге от искрометного рассказа о последней встрече Васи и Коли. Он хохотал от души, когда она под общие аплодисменты показывала вынос двадцати четырех рюмочек коньяка в буфете Домжура, а также лихое бульварное пьянство. Он смешно щурился, вспоминая, вероятно, и свои подвиги, на которые вдруг подвигался ради этой женщины. С этой женщиной.

— Я в вас всегда верил. — Скворцов поднялся, обнял Васю, поцеловал. А потом посадил к себе на колено. Сцена выглядела вполне вызывающе, и Виноградов даже смутился. В ресторане на этот раз было довольно много людей, зашедших туда после спектакля. За соседними столиками сидели и сотрудники скворцовской компании, и местные журналисты, которые уже успели ко всем поприставать. Все они обернулись. Для Юрия Николаевича этот жест был публичным заявлением собственности, а он свою собственность тяжело добывал, ею гордился и никогда не скрывал. Но и не афишировал. И эпатаж этот, как показалось Васе, адресовался скорее Коле. Именно он способен был оценить демонстративную открытость таких искренних порывов. Но восхитился сейчас Виноградов в первую очередь именно Васей — как она ловко организовала этого недосягаемого человека. Коле понравилась и непередаваемая естественность этого их общего движения. Он тоже вспомнил карты, которые и вправду все угадали. Вася жила с человеком, который жил еще и со своей женой. Не мог же олигарх быть холостым, честное слово.

— Я в восхищении, Николай. Как вам удалось так сохраниться в профессии? — комплиментил Скворцов. — В такой свободе и прелести?

— Как и вам.

— Ну, знаете, — Юрий Николаевич умел быть самокритичным, — на мой счет у вас могут быть иллюзии. Я ведь редко бываю так прост и досягаем.

— То есть, Коля, догадываешься, как нам повезло? — вставила Вася, не поднявшись со скворцовского колена, но понимая, что это чистая правда. — Таким Юрий Николаевич бывает нечасто, а может, и вообще не бывает, кстати. Он же просто фантом какой-то, а не человек вовсе. Представляешь, как мы должны быть счастливы, а? Запомним сегодняшний день.

И вдруг Вася увидела перед собой не двух симпатичных ей мужчин, а два больших камня, две неприступные скалы, взгромоздиться на которые способен был либо очень искусный альпинист, либо совсем отчаянный везунчик. Гладкие и отполированные снаружи, по виду они были абсолютно недоступны: даже глазом не за что было зацепиться — ни щербинки, ни пылинки. Однако внутри каждого кипели и копились нешуточные страсти, которые, вырвавшись наружу, сметут все, но прежде восхитят красотой действия. Если только представится случай.

— Вот так вот, Николай, она меня всегда шпыняет. — Юрий Николаевич опять открыто потрепал Васю по щеке, чем снова поставил Виноградова в неловкое положение. На Скворцова захотелось равняться. — Так что не заводите себе женщину.

— Правильно. Заведи мужчину, Коля. Может, хоть тогда кому повезет. — Вася вспомнила Масика и еле сдержалась, чтоб тут же при всех не ляпнуть о его трогательной привязанности к Коле. Но этот секрет она оставила только для Юры.

— Выпьем за везение. За тебя, дорогая Васечка, потому что повезло нам с тобой. Правильно, Николай? — Выпили. — Вы ведь тоже не с каждым сидеть считаете для себя позволительным. И не с каждым берете за труд общаться. Верно?

— Кстати, к вопросу об общении, — резюмировала Вася. — Коль, помнишь, ты мне обещал интервью? — И она достала магнитофончик!

— И что, оно вот настало? Прям щас?

— А почему нет? Обстановка непринужденная, время есть. Ну давай, Коленька, ну, пожалуйста, — начала канючить Вася.

— Уговорила.

— Ну хорошо. — Юрий Николаевич поднялся. — Тогда я вас брошу. Не стану мешать. Было очень приятно. — Он уже тряс Колину руку. — Спектакль замечательный. Не обижайся, Васечка, — среагировал он на Васино вопросительное лицо. — Ты же не рвешься участвовать в заседаниях совета моих директоров. У каждого своя работа. — Он раскланялся.

На самом деле Вася была даже этому рада. Теперь можно было спокойно потрещать с Виноградовым по-свойски.

— А он ничего, твой Скворцов, — заметил тот. Прямота скворцовского поведения, его неожиданная открытость, пожалуй, понравились Коле больше всего. Он оценил его в полной мере, оценил, потому что сам постоянно скрывал всю жизнь. Коля вдруг понял, как заврался, заврался даже самому себе и заблудился в своих трех соснах. Но на время выкинул из головы этот свой пролесок. Виноградов страшно удивился бы и порадовался за себя, узнав, что для Скворцова все эти его открытые жесты были таким же откровением.

— Очень даже. Хотя с первого взгляда не догадаешься, да?

— Да. И тебе это кольцо, кстати, очень к руке. Это его подарок?

— Ты проницательный.

— Не понять этого невозможно. Небось наследство самого Демидова? Впрочем, меньшее было бы для него просто неприлично, — прокомментировал Коля сам себя. — Ну ладно, к делу, что там у тебя? Спрашивай.

И дальше они трепались о театре, кино и любимых книжках известного актера Виноградова. Уже глухой ночью покинули ресторан и двинулись к номерам. В холле Васю остановил администратор.

— Василиса Васильевна, вам записка.

Вася взяла листок, развернула. Почерк был мелким и бисерным. Так она увидела руку олигарха. Послание также было кратким.

«Дорогая Васечка. Улетел домой. Твой самолет отправляется туда же завтра днем. Билет заказан. Василий проводит. Максим встретит. ЮН».

— Что-то случилось?

Вася показала листок бумаги.

— Юра улетел. А я завтра. Билет уже заказан. — Вася вздохнула. — А вот так вот он меня шпыняет, Коля.

— Да. Он оригинал, твой Скворцов.

— Пожалуй. Но привыкаем.

— Бог в помощь. Не грусти. Я лечу тоже завтра, наверное, тем же рейсом. Хотя бы будет не скучно.

Попав в кровать, одинокая Вася обнимала подушку и почти плакала.

«Камни, камни бездушные. Ни растопить вас, ни искры из вас не выбить. И сколько ни колоти, только кулак о вас разобьешь. Или голову. Одолеть вас невозможно, но… пусть будут. — Она хлопнула по подушке — предусмотрительно легко, ладошкой, — проверила мягкость. — Вот и хорошо». — Положила голову на мягкое и заснула.


Утром позвонил Василий, и после позднего завтрака они с Виноградовым загрузились в роскошный джип, который транспортировал их в аэропорт.

— Да, живешь ты не по средствам, — заметил Коля, когда у входа в аэропорт ее подхватили под ручки, выдали билет и повели через какие-то закрытые проходы сразу же к самолету. Услышав замечание, Вася еле успела схватить за рукав потерявшегося было Колю. В салоне сон сморил обоих. Они действительно засиделись в ресторане, и теперь это стало понятно.

На выходе из зала прилетов в столичном порту уже стоял Максим. Он ловко подхватил Васину сумку.

— С приездом, Василиса Васильевна.

Василиса Васильевна почему-то так обрадовалась Максиму, что чуть не набросилась на него с поцелуями, как на родного. Он тоже дружелюбно улыбался.

— Максим, привет. Подожди, подожди. Это с нами. — Вася опять достала почти задвинутого широким максимовским плечом Виноградова. — Это Николай Виноградов. Познакомьтесь. Подбросим его?

— Как скажете, Василиса Васильевна. Извините, — откланялся Максим Виноградову.

Смущенный, каким редко бывал, Виноградов залез в джип еще более шикарный, чем прежний, и пробубнил:

— Не по средствам, не по средствам, Василиса Васильевна. Теперь вас так надо величать, я понимаю?

— Хватит издеваться. — Окраинные новостройки уже летели мимо.

— А он к тебе, пожалуй, и правда привязан, — с этими словами Виноградов выходил у своего дома в центре города и собирался прощаться с Васей.

— Кто, Максим? — Не сразу поняла Вася.

— И Максим тоже. Ну, пока. Целую. Позвони, когда себя слушать. Брошу все, припаду к радио «Точка». — Он засмеялся и помахал рукой.

Уже дома, разбирая вещички, Вася разложила на столике кучу дурацких талисманов, волчью шубку повесила на вешалку, а берестяные туфельки поставила в шкаф. Все это были железобетоновские гостинцы. На мизинце светилось чудесное колечко. Она его поцеловала.


По приезде Вася позвонила Ольге, которая из всех ее знакомых была, пожалуй, единственная в курсе всей этой невероятной заварухи.

— Привет, дорогая, как будто тебя не было вечность. Рассказывай. Как идут дела с нашим мальчиком?

— А как они могут идти? — Когда дело доходило до дела и нужно было рассказывать правду, Васе почему-то становилось не по себе. — Дела у Скворцова идут хорошо, — опятьзавредничала она.

— Ну они хотя бы движутся? — Ольга была настойчива.

— Какие у нас с ним могут быть дела? Так, делишки. — Вася злилась. Дела уже заехали в такую даль… — Ну ладно, — примирительно сказала она. — Ты в редакции? Я к тебе заеду. Кофейку попьем.

— О'кей! Жду тебя. Пропуск спущу на вахту.

Надо сказать, что и у самой Васи тоже свербело, и она подумала, что, может быть, все-таки справится и сумеет все поведать подруге так, как сама хотела. А поведать она хотела. Поэтому, не растеряв еще собственного пыла, Вася сразу и отправилась к Ольге.

В Ольгиной редакции не так давно открыли маленький буфетик, и это очень способствовало трудолюбию сотрудников. Те стали засиживаться на работе. Подружки поднялись туда, где уже дымилась почти вся редакционная жизнь. Они втиснулись за единственно свободный столик между двумя уже весьма веселыми компаниями.

— Вот тебе, чтоб не худела… Прости, чтоб поправилась… Извини… — Вася ржала. Она достала маленького глиняного колобка с гвоздиком вместо носа. Ольга улыбнулась. — Короче, не могу сформулировать — талисман для похудения из таежных лесов. Хотя там никто за фигурой не следит. Наоборот, надо, чтоб тетка толстой была, чтобы с голоду не померла вместе со своими детишками. Ну ладно, не обижайся, я же любя. — Вася протянула Ольге колобка. — Тебе, кстати, большой привет от Виноградова.

— А его-то ты откуда взяла? — удивилась Ольга искренне. — Как у тебя все так получается — ты успеваешь и рыбку съесть, и на карусели прокатиться?

— Да, невероятная удача. Он в этот славный Железобетонск со спектаклем приезжал. Представляешь?

— Представляю. Если уж везет, так в каждой жопе. Ты там сидишь, а сам Виноградов к тебе приезжает, да еще и от безделья интервью дает. Не ломается.

— Угадала.

— Пруха. Пруха, я же говорю. Как спектакль, кстати?

— Знаешь, мне понравился. Хотя это редкий случай.

— Не удивляюсь, с твоими теперешними восторженными глазами… А что все-таки Юрий Николаевич?

— Он мне тоже понравился. — Прическа упала Васе на лицо, скрыв его выражение. — Он хороший… Правда. — Она, усмехнувшись, вспомнила Леву, он когда-то так же отозвался о своем шефе, которого тогда никто и знать не знал. Вася закурила, и тут Ольга наконец увидела ее новое кольцо. Схватила руку, поднесла к глазам — в буфете было несветло. — Ни фига себе. Это… — Она посмотрела в Васины честные глаза. — Ни фига себе, — снова с восторгом проговорила она. — А сколько же оно может стоить? Да, дела зашли… — Ольга продолжала рассматривать камень. — Скажи, а как это все? А дальше? Что его семья?

— Мне предложили не беспокоиться.

— В смысле — побоку семья? — Ольга давила на правду.

— Без смысла. Расслышь слово. Не беспокоить — себя. Филолог, блин, хренов. Как-то будем жить все вместе. Так я это понимаю.

— И что, тебя это не смущает?

— Не-а. Понимаешь, меня это почему-то даже устраивает — на сегодняшний день.

— Думай о завтрашнем.

— Да не хочу я ни о чем думать. Хочу жить одним днем, пока еще такая радость позволительна.

— Но все-таки я не очень себе представляю. Извини, как это? И у тебя ничего не встает?

— Ни-че-го. В том смысле, о котором ты спрашиваешь. А во всех других и не садится… Скажу тебе больше, только не падай со стула, — Вася наконец вошла в режим откровенности, — скоро мне предстоит встретиться с Леной. Которая жена.

Ольга выпучила глаза и была права в своей реакции.

— Она же вырвет тебе последние волосенки…

— Не так грубо. Мы же все интеллигентные люди…

— Ё-моё. О чем вы будете разговаривать — любовница с женой?

Вася по правде это тоже не очень понимала.

— Прямо как будто бы совсем не о чем поговорить любовнице с женой? Но пока думать над текстом не собираюсь. За меня теперь думает Скворцов. Я передала ему свой мыслительный аппарат. И знаешь, успехами довольна.

— Как он тебе задурил мозги. Но у тебя же должна быть какая-то своя позиция? Я не понимаю.

— У него все равно получится лучше, не сомневайся. И потом я поняла, что при нем лучше играть в открытую. Если не выиграешь, то и не продуешься точно. Он придумал эту встречу, он и будет отдуваться.

— Ты что, все исполняешь, что он хочет?

— Что приказывает, — уточнила Вася. — И знаешь, это, оказывается, классно. А также мне глубоко наплевать на его жену, в том смысле, что она меня не беспокоит.

— Ты, конечно, всегда была оригиналом… — перевела дух Ольга. — И как ты можешь все это выносить?

— Ну ты же как-то живешь с двумя мужиками. И не жужжишь. И я легко, Оля. Помнишь анекдот. Человека спрашивают: «Мужик, ты куришь?» — «Не-а», — говорит он. «Пьешь?» — «Не-а». — «Наркотиками балуешься?» — «Не-а». — «Женщин имеешь?» — «Не-а». — «Мужик, слушай, а как ты расслабляешься?» — «А я не напрягаюсь», — отвечает мужик. Так и я. И потом, кто мне, кстати, вещал всю жизнь про внутреннюю свободу и удобство положений? Знаешь, создалась такая обстановка приятная, я бы сказала, атмос-фэра. А все остальное — глупость. Послушай, что ты говоришь? Своя позиция. Позиция принципиальная. У всех особенная гордость, у всех особенная стать. Говно это все.

— Да, взял он тебя в оборот, в жесткие свои ручки…

— А ручки у него, кстати, очень даже мягкие. И нежные, — парировала Вася, но понимала, что, по правде говоря, подруга ее права.

— Да-а-а, — протянула опешившая Ольга. — Как же ты будешь жить теперь, Вася дорогая?

В это время атмосфера соседнего столика уже сгустилась полностью, что стало заметно даже им, увлеченным собственными судьбами. Оттуда доносился стук кулачков по фанерной стенке и крики:

— Зарезали, такую девчонку зарезали!.. И что? Никто ни за что не отвечает. Зарезали, и все…

Вася даже чуть отодвинулась.

— Не обращай внимания. Ерунда, — объяснила Ольга. — Это наш урод, обозреватель из политики, притащил в редакцию свою новую блядь, пристроил в информацию. А зав информацией все ее тексты режет и режет. — Ольга хихикнула в ладошку. — Режет и режет. Может, конечно, потому что она ему не дает. Утром разборка была на летучке, чуть не закончилось рукопашной. Вот жаркий поклонник и напился.

Резьба по дубу за соседним столиком для Васи выглядела уже не так воинственно.

— Хрен с ними. Вот у нас тут дела, я понимаю, — продолжила Ольга. — О чем же вы будете говорить? Ну с женой его? О сексуальных достоинствах тире недостатках? Обмениваться опытом? Делиться впечатлениями?

— Ну уж не о том, как откачать денег или их поделить. Это точно. Я во всяком случае.

— Все равно, Вась, не очень представляю, как вы будете делить это тело.

— Да ведь мы уже его делим, Оля! Не забывай.

— Хорошо, что тело попалось здоровое. Но об этом, прости, я могу только догадываться.

— Не надейся — лично не узнаешь никогда. — Вася заметила жесткие скворцовские нотки в своем голосе.

— Ты даже так в себе уверена?

— Не в себе.

— Пожалуй, картина, достойная пера.

— Все достойные картины давно висят в Пушкинском музее. И мы там, кстати, уже их видели. Вот что я скажу тебе, дорогая.

— Завидую, — без горечи сказала Ольга. — Оне еще и в музеи ходют.

А за соседним столиком пьяный обозреватель сидел уже с не менее пьяным обидчиком своей классной девчонки, зав информацией.

— Ну что ж ты, сучья морда, все режешь и режешь. Красавицу такую…


Еще не успев закрыть входную дверь, Вася услышала звонок.

— Где болтаешься? Я обзвонился. Только прилетела, куда-то тебя понесло. Хоть бы позвонила.

— Тебе же все Максим доложил. Но если ты такой беспокойный, есть же мобильник.

— А я, может, дома тебя стерегу.

— Тебе что, делать нечего? А почему, кстати, ты уехал? Как-то так странно, Юрочка. Ты ж не собирался? Что-то было не так?

— Уехал и уехал. Захотел. Завтра встречаешься с Леной. — Вася в минуту забыла про свои мелкие претензии. — У тебя какие планы?

— В дорогую редакцию пойду, — замямлила с дрожью она. — Ну, наверное, смогу выскочить днем или постараюсь освободиться пораньше.

— Не боишься?

— После тебя уже ничего не страшно. И чего бояться? Я чиста и непорочна.

— Тогда завтра жди звонка.


Звонок раздался, и Вася получила инструкции о времени и месте этой весьма своеобразной встречи. В редакции ей как-то быстро удалось все необходимое переделать. Правду Ольга заметила — пруха так пруха. И монтажные были свободны, и начальством радостно и легко приняты, просто «на ура» и сразу поставлены в сетку все привезенные записи, что тоже случалось не каждый раз. Обычно приходилось долго доказывать и объяснять важность и необходимость. А тут вдруг был оценен колорит, необычность подхода и тематики. У Васи даже закралось ощущение, что у всех просто поехала крыша, и сослуживцы ее как-то разом сменили ориентацию и, мягко скажем, точку зрения. Хотя с глазами если у кого и случилось что, так это у нее.

Вася так быстро адаптировалась к этой новой легкости, что уже и подвоха перестала ждать. А напрасно. Вот теперь она уже собиралась упорхнуть совсем, но забежала к выпускающему, просто чисто для развлечения.

— Васька, отлично, что ты здесь, хотел тебя выписывать, видишь, уже сижу с трубкой в руке. — Вадим был из тех невозмутимых людей, у которых крыша крепко была прибита к голове.

— Зачем?

Вадим сделал удивленное лицо.

— Работать. Зачем же еще? Ты и так разбаловалась. Что хочу, то и ворочу. И все в эфире. Разбаловалась, да! — подчеркнул он еще раз. — Для тебя это прям какой-то игорный дом, твоя работа. Как будто ты играешь в работу. А есть — работа, понимаешь — работа. — Это была выволочка тайного завистника. Скучно ему было на одном стуле сидеть целыми днями и крышу свою стеречь. — Короче, сейчас придет одна молодая писательница… Побеседуешь с ней.

— Вадим, но у меня дела, планы, я не могу отменить. — Вася вспомнила про встречу с Леной, к которой надо было кроме того что подготовиться еще и не опоздать. — Вадим, короче, не могу я. Не могу и все. Что, корреспондентов других нет? Вон, полная редакция бездельников.

— Во-первых, ты у нас по писателям. А во-вторых, это тяжелый случай. Олеся Медведева.

— Кто?! Она же идиот! Сколько за нее денег дали?

— Спроси у Абрамыча.

— Нет, Вадим, я не могу.

— А я слушать ничего не желаю. — Он заткнул уши.

— И потом я книжку ее даже в руках не держала.

— Ага, а оценочку уже дала. А вот тебе и книжка, вот, подержи. В руках своих с брюликами. — Он зыркнул на Васин мизинец. — Может, это молодой талантливый автор? И кому кроме тебя еще с ней разговаривать — про брюлики, кстати? Сама она минут через пятнадцать прибудет. Успеешь подготовиться.

— Но я так не умею. Разговаривать с идиотами.

— Учись.

— Вадим, но у меня действительно важная встреча.

— Успеется. Раньше сядешь, раньше выйдешь. И пойдешь себе на ту свою встречу другим человеком, с отполированными… — он зевнул в сторону, — …брюликами.

Выхода на волю, кроме как через записную студию, у Васи не было. Она это поняла. И с тревогой взяла в руки книгу. Книга была напечатана крупными буквами, как букварь. И белые поля занимали пол-листа — находка дизайнера. Произведение начиналось проходом главной героини по кладбищу, а заканчивалось африканскими пейзажами. Вася прошуршала страницами, и взгляд ее не упал ни на одну строчку вдохновенного текста. Из аннотации удалось узнать, что книга эта описывает скромное бытие молодой и богатой вдовы. Вдова казалась вундеркиндом. Иначе откуда бы взялись такие красота и талантище, а также богатство, оставленное ей нечаянно покинувшим ее мужем. Вася уже слышала про эту Олесю — жену-вдову, короче, элитную блядь.

Олеся Медведева оказалась серой мышью с претензией на слона. Единственное, что в ее облике бросалось в глаза и запоминалось, — силиконовый ротик, любовно разрезанный косметическим хирургом, чтобы растягивался умело под самые ушки.

— Здравствуйте, Василиса. — Ушки ловко соединились с ротиком. — Вот я вам сейчас книжку подпишу…

Вася тоже поздоровалась.

— Олеся, давайте сразу к делу, а потом все остальное. — И затянула ее в студию.

— Я девушка простая… — начала было опять Олеся («Я тоже несложная…»), — поэтому…

— Режиссер уже дал нам отмашку, Олеся. Уже работаем. Итак, Олеся…

Очень трудно совместить слушателя с читателем, а литератора с корреспондентом. Это совсем разные работы. Но чтобы хоть как-то был понятен их тяжелый труд и для полной картины Васиного усердия и мастерства — черным из белого подчеркнем, что оставила Васина добрая рука от судьбоносного разговора с Олесей, то есть то, что потом поехало в эфир. Только так, подглядев сейчас вполне открыто банальный редакторский фокус, рядовой читатель сможет понять тайну журналистской ворожбы. И в полной мере оценить всю ее трудоемкость. Вероятно, этот прием раскроет профессиональные секреты, зато, может быть, наконец станет понятно, что на самом деле мы порой слушаем и читаем. Впрочем, даже самые великие иногда бывают косноязычными.

— Итак, Олеся, события, мастерски описанные вами в книге, приводят героиню в Африку. — Вася увидела круглые глаза молодой писательницы.

— Вы в этом уверены? — в задумчивости спросила та.

Вася была не уверена.

— Давайте вместе поглядим. — Они открыли книгу, и Олеся вперилась в нее с интересом.

— Действительно… Смотрите-ка… Действительно в Африку… Ой, вы понимаете, столько написано уже мною. Всего и не упомнишь. И мне бы не хотелось опять обсуждать… Я вот уже второй роман заканчиваю, он скоро выйдет в свет. Я вам пришлю. — «Ё-моё». — Поэтому полностью заключила себя в новую сюжетную канву. Понимаете? — Простая Олеся говорила затейливо, будто шпарила наизусть. («Да, у нее есть чему поучиться».)

— И что же в канве?

— Я бичую социальные язвы общества… — «Ё-моё». В чем-то она, однако, была права — социальные язвы в виде жизни ее самой и ее близкого окружения, расположившиеся на здоровом теле общества, перли, наверное, с каждой страницы ее прелестных произведений.

— Простите, я была уверена, что социальные язвы надо залечивать…

Ответа не последовало. Олеся была почти в обмороке. Вася только услышала, как заскрипели ее фарфоровые зубки — вероятно, от напряженной работы мозга.

— Олеся, вы только не волнуйтесь, у нас же не прямой эфир, — Вася искренне этому порадовалась, — а запись. Можно легко оговориться, даже сказать что-то лишнее, потом подрежем. — Она пыталась быть услужливой. — Какого плана ваши книги, с точки зрения литературного стиля?

— Я человек классический, придерживаюсь экзистенциальной направленности. — «Ё моё». Тут у Васи выпучились глаза сами собой. До знакомства с этим шедевром Вася знала только двух чистых классиков экзистенциальной направленности — Джойса и Пруста. Серьезный разговор явно отменялся. Если дело так пойдет и дальше…

— А как вы пишете свою экзистенциальную прозу?

— Как? Я же предлагала книгу вам подписать. Вы бы и увидели, как я пишу. — «Красиво». Вася, однако, теперь не была полностью уверена, что Олеся на самом деле умеет писать. Она зашла с другой стороны:

— Олеся Медведева. Фамилия у вас русская, но не совсем русское имя… славянское…

— Да, это псевдоним. Я вообще француженка. — «Ё-моё». — К тому же во Франции мое настоящее имя хорошо известно. — «Представляю себе, в каких кругах». — Просто, понимаете, я русская в душе и пишу для русских, и поэтому хочу быть русской. — «Логично». — И потом меня издатели научили, что надо быть русской, когда пишешь для русских. — «Без комментариев». — А так я человек мира.

— Конечно. То есть вас научили, что надо говорить с читателем на одном языке?

— Угадали. Именно — надо говорить на одном языке с ними. — «Ё-моё. Она — и они. Кто эти люди? Надо бы спросить».

— И кто они, ваши читатели? Как вы себе их представляете?

— Мои читатели — женщины. Неуютные женщины. На плохой кухне. С плохими продуктами. Поэтому я и зову их к красивому.

— Да, ваш читатель вас понимает… И как вы это делаете? Как вырабатываете с ними ваш общий язык?

— Мы часто собираемся с подружками, говорим, чаще получается у меня, в моем доме. Дом у меня большой и хороший, от мужа остался. А у них мужья еще… и всякое такое… О чем я?

— С подружками собираетесь, и что…

— И… едим блины…

— И что?

— А какие блины без сметаны?.. Это ж классика! Это так по-русски! А мы вот часто про сметану забываем, — захихикала она и замолчала.

— Поэтому?

— Поэтому… — она призадумалась, — мы отправляем мою домработницу в супермаркет. — Она, казалось, сама почти уже хлопала в ладоши своей собственной сообразительности.

— Хорошо. — Вася воспитывала волю из последних сил. — А блины вы едите в Масленицу, ведь правда? — подсказывала она. Во что бы то ни стало надо было добыть каких-то подробностей про блины кроме сметаны и домработницы.

— Да, в России у нас ведь принято есть блины в Масленицу. Это классика. Это Россия. Правильно? — Вася кивнула. — Я ее люблю. — Ее организм продолжал выплевывать какие-то несуразные звуки.

— Хорошо, Олеся, ну представьте же, как мне интересно узнать, человеку не вашего круга, что же вы делаете потом, после блинов?

— А после созерцаем…

— Что?

— Василиса, вы что, издеваетесь? — Пожалуй, впервые она попыталась войти в контекст, но Васю в первую очередь беспокоило другое, ей надо было спасаться — не было текста, Олеся ничего не говорила. Вася в своей голове уже пыталась монтировать весь этот вздор — уже не по словам, а по буквам. У нее ничего не получалось — общеизвестных букв явно не хватало для здравого и понятного смысла. — Мы созерцаем окрестности. Из окна. — Она опять замолчала.

— И что там?

— Ой, — Олеся оживилась, — ой, а там мой сосед, сумасшедший народный артист, певец, вы же его знаете, кошек выгуливает, со второго этажа хорошо видно. Хобби у него такое. Он их обожает. У каждой свой поводок — красненький, зелененький… Красота! И такая прелесть. Кошечки у него смешные, пушистые и все разные. — Вася боялась вставить слово, чтоб не сбить этот наметившийся поток. — А сам он вообще старый дурак. Хотя милый, как все старики. Представляете, все время репетирует, ну то есть поет какое-то говно, классику всякую. Оперы там, балеты. Так орет, представляете, почти каждый вечер, хочется «тампаксы» в уши вставить. — Васе хотелось сделать то же самое. — Это у нас такая шутка! Ха-ха-ха. — Олеся вовсе не засмеялась, а так и сказала — «ха-ха-ха».

— Но хорошо поет? — Васе надо было выдавить из нее как можно больше приличных слов, чтоб потом при монтаже ими как-то жонглировать.

— Красиво… Наверное… Тонус поднимается. Но отдыхать совершенно невозможно. Так и живем. — С артистом было тоже покончено. Понятно, что больше из него ничего не выжать.

— Мне часто говорил мой муж Петр… — тем временем продолжала Олеся.

— Простите, а вашего мужа разве звали Петр? У него тоже был оперативный псевдоним?

— Да. Он работал под прикрытием, — не моргнув глазом, отрапортовала Олеся. Такой гонки полной туфты Вася еще не слышала никогда. В этот чистый поток бреда уже можно было бы и поверить.

— Не станем его и теперь раскрывать, этот секрет. — Вася подумала, что все бы слушатели попадали в обморок, услышав, кто на самом деле был мужем Олеси — его имя стало образом русского бандитизма, им пугали маленьких детей. — Так что, Олеся, говорил вам муж?

— Ой-ёй-ёй… Василиса, вы очень любопытны… — Олеся смеялась и грозила Васе пальчиком, и опять засунула уголки своего ротика в ушки.

Вася была в полной растерянности, она не знала, что бы еще спросить. Не такого уж прямо! А самого простого, о чем могла бы легко рассказать эта чудесная молодая писательница.

— Так что же велел вам ваш муж? — продолжила настаивать она.

— Уходя от меня навсегда, на кладбище, — веселость на минуту покинула ее, уступив место слезе, — он мне привиделся… муж завещал мне выйти замуж…

«Ё-моё». — Вася уже не помнила других слов.

— По любви?

— Да. Он сказал: люби, всех люби, кошечек, собачек… — Вася услышала, как искренняя слеза просочилась в Олесин голос. — Людей люби… — Та сама не понимала, что говорила. — Жизнь… люби… Олеся.

Это была Васина победа! И любви, конечно.

— Итак, на этой трогательной ноте мы ставим в нашем разговоре точку. И конечно же в эфире радио «Точка» вскоре представим с удовольствием новую книгу Олеси Медведевой, в которой и увидит читатель ее неземную любовь. — И после этого на последнем издыхании брякнула от себя лично. — Московское время шесть часов тридцать копеек. — Только так и можно было завершить этот великий диалог. — Ё-моё, — не стесняясь, она добавила также вслух.

Вася наконец поняла, что очень далека от этих русских всей душой. И как она их всех любит. Олеся подскочила на стульчике и весело — слез как будто не бывало на ее чистом лике, — забыв мгновенно про пророческое завещание мужа, трагически покинувшего ее, весело затрещала:

— Василиса, Василиса! Как мне понравилось. Я ведь никогда не была в студии. А это микрофон? Мы в него говорили? Да? Я своим подружкам расскажу. Они описаются от зависти. — «Была б ты так говорлива пять минут назад», — злилась Вася.

— Как мне понравилось! Я буду к вам чаще приходить. — «Боже упаси!» — Будем разговаривать с вами, разговаривать — без конца. У нас же такой хороший разговор получился. — «Ё-моё», — опять вспомнила Вася ключевую фразу интервью. — Давайте-давайте скорее книгу, я вам все подпишу. Не стесняйтесь.

Вася протянула книгу в надежде еще проверить Олесино правописание. Олеся крупно начертала: «О.М.» — «Прямо бесплотный Б.Г. какой-то», — печатными буквами и поставила рядом росчерк, похожий на крестик. Вася была разочарована. Сославшись на срочную работу — надо же было монтировать все вышесказанное, — она сдала этот ценный раритет Вадиму, который в своей каморке даже изловчился и начал делать кофе гостье дорогой.

Вася села к компьютеру. Но, вместо того чтобы быстро понажимать кнопочки, трагически обхватила голову руками. Если бы она была совсем оригиналом, она бы сделала следующее — одним махом стерла всю ерунду, что записали, а оставила только свой внутренний голос, что вырвался последней фразой. Пожалуй, и монтажа совсем не потребовалось бы. Получилось бы непрерывное — ё-моё! ё-моё! ё-моё! Чем, собственно, не слова великого автора? Но совсем оригиналом она пока еще не была.

Перед Васиными глазами на экране плыли синусоидами волны разговора, записанные умным компьютером, из которого весело бренчал Олесин голос. Набор звуков не нес никакого смысла. Что-то с этим надо было делать, и Вася безжалостно приступила к резьбе. Как вы уже поняли, в новом, Васином, варианте интервью начиналось с «Олеси», а заканчивалось «неземной любовью». И вмещало целых триста три слова с учетом союзов и предлогов, естественно. А также с учетом Васиных слов, пока они у нее были. Туда вошел и милый кошатник-писатель, что разминал свой голос за Олесиной лужайкой, и его кошки, и экзистенциальная направленность, и Масленица, и русская душа, и, конечно, завещанная любовь — без учета собак и кошек. Оказалось, триста три слова — это вообще-то и не так мало, потому что у самой Васи после этого интервью, как помнится, осталось только два, и те не совсем литературные.

Вот так просто все было на самом деле. И Вася отправилась сдавать готовый материал.

— На, получай в эфир, что просил. Вадик, ты послушай этот шедевр, только послушай.

— И не собираюсь даже. Мне всё равно — про всё уплочено. — Вадим, однако, тыкнул в запись. — Голосок Олесин опять разлился по комнате.

— Шедевр. Честно, Вась, шедевр. Абсолютно искусный бокс. Аплодирую. Я же слышал, как вы беседовали. Да и сам тут поимел целый заряд. Полный маразм, а смотри, получилось вполне живенько. Хотя я бы всю эту помойку в эфир выдал без монтажа. Один раз правду народу сказать хочется.

— Да еще с комментарием, кто она и кто есть еёйный муж. Вернее, был.

— А получилась умница-красавица. Это работа, Вася, я тебя предупреждал, что работа — не праздник, как ты себе представляла. Все. Ведь можешь же, когда хочешь.

— Ладно, просветительские лекции закончились? Все? Я свободна?

— Видишь, никуда ты и не опоздала, оказывается. Хотя так хотелось.


Вот так ловкая Вася высвободилась из редакционных пут. Впереди у нее было еще одно невероятное приключение — знакомство с еще одной женой, но уже скворцовской. До знаменательной встречи с Леной время еще оставалось, и Вася решила прогуляться. Она прошлась по проулочкам, и как-то само собой ей выбрелось к небольшой церквушке. Вася зашла. Хоть и днем — почему-то пели. Наверное, была спевка. Она встала в уголок и слушала. Напротив был образ Святителя Николая. По лику полз солнечный луч. Она повернулась к окну и увидела непроглядную мглу в его раме. Луч на лике не исчезал. Она поклонилась и написала записку — молебен Святителю Николаю за путешествующих. И потом приписала: за путешествующие души. Поставила свечку и вышла.

Приближалось время X. И Вася двинулась к назначенному месту — небольшому кафе на Прудах, тихому и неприметному, но вполне стильному. Вася зашла, огляделась и, не увидев Скворцова, принялась пристраивать на вешалку свою курточку. Пока она копошилась, к ней подбежал мальчик, помог справиться и, прихватив за локоток, зашептал:

— Простите, вас, по-моему, ожидают. — Он кивнул в зал. Вася увидела, что из-за столика навстречу ей поднялась женщина. Она была красавица. Васе захотелось убежать. Улыбаясь и демонстрируя всяческую приязнь, та протянула руку:

— Здравствуйте. Елена.

Елена была похожа на актрису, и Вася даже знала какую, и собственная близость к богеме чуть придала ей сил. Вася тоже подала свою ладошку, которая сразу вспотела, и назвалась.

— А что, Юрий Николаевич задерживается?

— А он и не собирался. Это вас удивляет?

Такого подвоха Вася, конечно, не ожидала. Но и в Елене тоже ворошилось смущение. Они обе какое-то время ерзали, усаживаясь на стулья.

— Интересно, — начала Лена, — почему в наших кафе всегда такие стулья неудобные?

— А мне мой брат объяснил. Он дизайнер. Все очень просто, оказывается. Чтоб гости не засиживались. Кофе попили, поерзали, как мы с вами, и валите — освободите место следующему. Так регулируется пассажиропоток. Если б диваны были, так многих и не выгнать до закрытия. — Вася уставилась в меню.

— Я заказала себе виски. И вам рекомендую, — Лена уже махнула в бар, — а вы ничего.

— Вы тоже.

— У мужа всегда был хороший вкус, — продолжила она, не заметив вызова. Хотя вызова, собственно, и не было.

Было неуютство. Васе также показалось, что Лена сделала ударение на «мужа» — имела право. Но в такой ситуации вообще могли возникнуть любые миражи.

— Скажите, Лена, а как это, когда муж не приходит домой ночью? — сделала попытку смело начать Вася.

— А никак. У нас несколько домов, а я чаше живу за городом. Поэтому многое может происходить совершенно незаметно. И то, что я узнала про вас, — это только. Юрина добрая воля. Раньше он никогда не сообщал мне о своих любовных приключениях, — Лена подняла брови, — из чего я делаю вывод, что роман у вас не совсем диванный. Скажу вам, для меня это откровение. — Она показала на Васин черный сапфир. — У вас красивое кольцо, и редкое. — Вася разозлилась опять и Нервно повернула камень вниз. — Юра подарил, — констатировала Лена. — Да не стесняйтесь вы, честное слово. — Она явно пыталась работать человеком. — Действительно красивое. Вы старину любите? А я, знаете ли, предпочитаю новодел. — Тут Вася заметила, что красивые Ленины руки унизаны кольцами, но только крутых современных ювелирных домов. — А вы не боитесь, Вася, что чужое несет некую историческую энергию, которая может и не совпасть с вашей? Хотя, впрочем, может и совпасть. Расскажите лучше, как вы так совпали с Юрой? — Она перестала называть его мужем. — Честно сказать, я его таким — благостным, что ли, — никогда не видела.

— А я другим не видела. — Вася все не могла взять верную интонацию.

— И вы знаете, таким он мне нравится. Мы же с ним вполне близкие люди. Ведь не обязательно постоянно быть вместе, чтоб чувствовать. Мне и так это было известно — виртуально, но теперь стало просто и очевидно. Я смотрю на вас, и, признаюсь, меня не раздражает ваш с ним сюжет. Особенно после того, как я вас действительно увидела. Все выходит не так страшно. Хотя, конечно, события, которые произошли со всеми нами, рядовыми не назовешь. Я Юру люблю и уважаю, и мне будет, может быть, даже приятно, что именно вы иной раз будете с ним, когда он мотается по своим отечественным далям неоглядным, которые я не люблю, а вы любите. А иной раз он будет со мной где-нибудь на европейских просторах, которые терпит, только чтобы сделать мне приятное. А вы заметили, Вася, что Юра вообще любит делать приятное? — Вася заметила.

— Боюсь, что не смогу присматривать за Юрой именно в поездках. У меня свои обязательства.

— Работу вы имеете в виду? Ерунда, не берите в голову. Он найдет официальный способ вас откупить. Да не реагируйте вы так. Я понимаю вашу независимость. За это он вас и оценил. А кстати, не хотите ли вы поменять квартиру? У вас ведь небольшая? Всем было бы удобнее.

— У меня нет средств.

— А любовник вам зачем? — Она попыталась внести легкую иронию в важный разговор.

— Думаете, финансовые вложения искупают другие издержки?

— Покрывают. Вы же не станете, Вася, у меня мужа отбивать, право? Вижу, не станете. Вы не сделаете дурного. И не ловите, Вася, скепсиса в моем тоне. Его нет. Это мой обычный тон.

— Вы с мужем похожи.

Лена улыбнулась.

— Знаете, собаки всегда становятся похожими на хозяев.

— Скажите, Лена, а вы с ним спите, с вашим мужем?

— Конечно, сплю. И вы все сами прекрасно знаете, но вопрос не в этом. Более того, я не считаю всю вашу историю его изменой семье. Просто сейчас речь идет о том, что как-то меняются формы нашего существования. Я вдруг подумала, смешно, правда? — Вася увидела, что Лена вполне искренне улыбается. — Что мы с вами похожи на жен из ханского гарема. И, удивительно, это выглядит вполне органично. Во всяком случае, за себя скажу. — Вася вспомнила, что она тоже уже размышляла о многоженстве. И ее это тоже позабавило. — Я буду старшая жена. Извините, так уж вышло. Это объективный факт. Давайте только не станем соревноваться, кто любимая. Тогда никто не проиграет.

Они сдвинули стаканы. Васе стало весело. Она живо представила себе, как они, любовница с женой, теперь по субботам, например, будут пить кофе в этом кафе на Прудах, или в каком другом, и обсуждать мелкие хозяйственные хлопоты. Картина выглядела вполне жизненной. Лена тоже смеялась, и Вася ничуть не удивилась бы, если вдруг узнала, что и та представила себе то же самое. Они тоже совпали — любовница и жена.

Лена ответила по телефону.

— Да, дорогой. Угадай с трех раз. Виски пьем, правильно. Все нормально. От Васи привет, — она кивнула Васе, — кольцо очень красивое. Да, позавидовала, подумала — не перейти ли и мне на антиквариат. Да-да, — она смеялась, — мы еще посидим, не беспокойся. Да-да, нам есть о чем поговорить кроме тебя, любимого. Юра спрашивает, — Лена обратилась к Васе, — когда прислать Максима?

— Пойду пешком. Пусть отстанет от Максима.

— Вася любит ходить пешком, ты что, забыл? И действительно, отстань наконец от Максима. Отпусти его на вечер, пусть с детьми погуляет или уроки проверит у них. Раз в год, честное слово. А то его жена еще решит, что вы любовники — все время вместе и вместе. Ладно-ладно. Ты задерживаешься? А знаешь, сегодня мы тебя и не ждем. Да-да. Привет тебе. Целуем. — Она положила телефон на столик. — Извините, Вася, что он мне позвонил, я все-таки старшая жена. Так получилось.

«Как он все подстроил, — думала Вася, — как такое вообще могло быть». Но оно было — со всей невероятной очевидностью.


Тем же вечером Юрий Николаевич заехал к Васе. И Васе показалось, что хотел он только посмотреть ей в глаза, потому что они не врут. Вероятно, он даже готов был получить по физиономии за свои придумки. Но по физиономии не получил, и глаза ее не врали — она была ему очень рада. Притянула голову и уткнулась носом в волосы, в которых почему-то не растаяли снежинки.

— Снег? Откуда? Ты что, пешком пришел?

— Нет, Васечка. Просто снег очень сильный. И я еще немного постоял у подъезда… — Но не договорил, а уже сполз на пол, обхватил ее голые подгибающиеся колени.

— Боялся, что ли? — Вася шутила, чтоб не упасть рядом.

— Вы меня правда простили? Обе?

Вообще создавшееся положение — двойной жизни — для Юрия Николаевича было отчаянным. Он, изначально человек очень прямой, теперь действительно шел напролом. И не то чтобы не ожидал, но, по крайней мере, сомневался, что две его тетки так просто договорятся. Для этого не было никаких разумных резонов. Но то ли с тетками ему повезло, то ли время изменилось, то ли пространство совсем уже деформировалось. Но кривое зеркало, вставшее неожиданно перед ним, наконец выровнялось. И он мог жить дальше.

— Тебе обязательно надо поехать домой? — Вася накручивала его волосы на свои пальчики, пока он валялся на полу перед диваном со стаканчиком в руках.

— Обязательно, Лена завтра улетает. Там какая-то выставка у немчуры. — И Вася поняла, что не скоро сбудется, наверное, ее фантазия о субботних кофепитиях со своей новой подружкой — скворцовской женой. — Как славно, что меня не будет в этом их Берлинске или еще каком-нибудь…инске, — продолжил он опасливо, — я буду кайфовать здесь, а Ленка будет кайфовать там и опять без перерыва говорить на немецком, английском, французском… Странно, знаешь, она почему-то не может не говорить на этом своем немецком, английском, французском. Такое — не могу молчать! Как ей это все нравится, не понимаю.

— Тебе не стыдно? Может быть, дело в том, что ты просто плохо понимаешь свою жену?

— Ну, знаешь ли, это моя жена. Как хочу, так и понимаю. — Юрий Николаевич с интересом посмотрел на нее. — И вообще, создается впечатление, ты за нее беспокоишься даже больше, чем за меня.

— Просто она хорошая, и я хочу, чтоб всем было хорошо. — Получится ли все так на самом деле, никто не мог еще знать достоверно. Хотя надежда уже родилась.

— Вот она, женская дружба. Ее метаморфозы. Против меня дружить станете?

— А почему нет? Может, все-таки останешься и завтра с утра поедешь?

— Не подвигай меня на подвиг. Я его, когда надо, и так совершу.

— И действительно, — Вася подпустила в голос ласки, — какая разница — сегодня вечером или завтра утром? А?

— Иногда бывает разница. А в общем, никакой. Но ты совесть имей тоже.

— Да, жизнь у тебя пошла Скворцов — везде поспевать. Мы-то теперь будем сообщать дружка дружке о каждом твоем шаге. Чтоб никуда не делся от нас. Понял?

— Правда, что ли? — Он наигранно оживился.

— А ты как думал? И тебя дурачить.

«Эти две, пожалуй, могут действительно задурачить насмерть». — Но эту мысль Юрий Николаевич не стал разворачивать.

— Слушай, я вот что хотел спросить. Не хочешь ли ты мне ключ дать? Ну от своей квартиры.

— Ключ тебе от квартиры? Обчистить меня задумал?

— Вась, я все-таки здесь бываю… И как-то хотя бы какие-то виртуальные права…

— Ты что, собираешься тут без меня бывать? Ха-ха. Жене сказал, что у любовницы, любовнице, что у жены, а сам работать, работать, работать… Ой, не могу. Это ж точно про тебя. Лучше не придумаешь.

Юрий Николаевич расстроился.

— Ладно, не грусти. Вот, бери ключики. Только помнишь ли ты еще, как самому двери отпирать, какими ключиками какой замок? Или Максиму показать?

— Хватит издеваться. Я пойду, ладно?

— Иди, иди. И Лене привет.

— Обязательно. И вот что еще, забыл про главное. Поедем на выходные в сказку?

— А мы разве еще не там?

— Ну в «Сказку», в «Сказку». Ты что, забыла уже?

— А горку там залили?

— Зальют.

— Тогда поедем.

Юрий Николаевич словно прилип к Васе и все не мог от нее оторваться, пока она сама не выпихнула его за дверь.

— Иди уже. Пока. Целую. И Лену поцелуй, не сачкуй, пожалуйста.

— От тебя.

Над всем этим можно было, наверное, обхохотаться. Если бы все не было правдой.


Когда Скворцов пришел к Лене, голова его была опять заснежена. Он прогулялся по двору загородного дома и выкурил сигарету на воздухе.

И той ночью Лена любила его, как никогда. Или очень давно так любила, в далекой юности, когда жизнь только сулила им радостные открытия. Желание ее было истовым и очень личным. И все безумство происходило даже не в пику сопернице, которую она знала теперь в лицо, и не по ревности. Классическая ревность не проявлялась вовсе. И это не то чтобы пугало. Но было странным, наверное, с точки зрения здравого рассудка.

«И откуда у него столько сил?» — только подумала Лена и сама удивилась, что раньше это не приходило ей в голову, хотя не помнила случая, чтобы он подводил.

— Сколько тратишь, столько и возвращается — закон сохранения энергии, — пояснил Юра. — А иногда, кстати, даже больше. Это его нарушение.

— Скажи, с ней так же хорошо? Что я говорю? Так не может быть, а так же сильно хорошо?

— Свободно — с ней. И с тобой свободно, но по-другому.


Утром Скворцов поехал провожать Лену в аэропорт. Такого давно не случалось. Тоже, пожалуй, с тех самых времен, когда она летала то ли отдыхать с институтскими подружками на полуостров, то ли в столицу из солнечной Кутии. И ему было почему-то приятно. Как, наверное, бывает приятно вспоминать давние победы и подвиги со старинными друзьями за кружечкой хорошего пивка. Да и пиво он уже не пил лет сто, кстати. И они его, этого пива, как раз выпили в одном из буфетов, что наоткрывались в аэропорту. Хорошего пива. С удовольствием.

— Не грусти, — на прощание сказала Лена.

— Сама не грусти.

— Ты же знаешь, я там отдыхаю. Мне там хорошо. Это мой мир. Тот мир — мой. Пока.

Он выбежал на стоянку, прыгнул на ходу к Максиму, и они газанули к центру города.

— Максим, скажи, — Скворцов прикурил сигаретку и хитро улыбнулся, — ты не заметил у меня раздвоения личности?

— У вас, Юрий Николаевич, под одной крышей два чердака.

— Так все просто, да?

Максим вздохнул. Он любил Лену. Но Вася ему тоже нравилась. В этой ситуации крыша ехала и у самого Максима. Тем временем, жестко переключив раздвоенное сознание, Скворцов зашел в свой «оловянный скворечник», который строил всю жизнь и где только в последнее время и был единым целым.


В порту Берлинска Лену встретил Герберт — ее давний друг, коллега, партнер, фрагментарный любовник, один из тех самых, которых знавал Скворцов лично, и бог весть кто еще. Он встречал ее всегда. На этой территории все оставалось незыблемо. Герберт был из наших эмигрантов первой волны и хорошо знал по-русски. Лена же, и здесь Скворцов не врал, трещала только по-немецки. И ей было, правда, в кайф. Коллега довез ее до гостиницы, и они расстались ненадолго, договорившись вскоре встретиться в баре. Так и сделали.

Взяли кофе — Герберт спиртное не предпочитал, — и он доложил общую обстановку. Выставка открывалась на следующий день и имела вполне щадящий режим работы. В Берлинске было неожиданно очень тепло. Поэтому можно было запланировать легкий отдых, к примеру, поездку за город на озеро.

— Ты что, стал моим мужем работать? Это он меня всегда тянул куда-то в поля, леса и озера. Боже упаси.

Герберт был покладистым, как большинство европейцев, и согласился просто погулять где ей захочется. Ну, словом, все можно, что приспичит, но без суеты и спешки. Герберт держал дизайн-студию. Как партнер, он рассказал, что дела у него идут, идут неплохо, что заключено уже несколько солидных договоров, где пригодится и ее опыт. Поэтому Лене желательно остаться после выставки в Берлинске еще на какое-то время. К тому же она, умная и толковая женщина, должна встретиться с его новыми партнерами, он на это очень рассчитывает. Дела всегда должны идти лучше и лучше. Словом, он обстоятельно нарисовал гармоничную картину тихой и спокойной жизни. Лена смотрела на нее отстраненно.

— А что у вас? — поинтересовался Герберт наконец более для поддержания разговора.

— У нас зима. А у моего мужа любовница.

— Вот еще новости. Как будто в первый раз.

— Но теперь я ей представилась.

— Интересно, — Герберт поправил очки, — и как?

— Нормально. Видишь, лицо радостное. Новая жизнь, новое лицо. — Светлая радость Лениного лица в такой щекотливой ситуации действительно показалась Герберту странноватой.

— Ну не разводиться же из-за такой глупости, дорогая? — Он начал мять ее ручку в своей.

— Ты не понимаешь, это не глупость. В том-то и дело, что все серьезнее. Но разводиться никто не собирается. Словом, решили жить втроем.

— Я слышал такие истории, но не думал, что это может произойти с нами.

— Со мной, — поправила его Лена.

— Извини. И как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Хорошо. Правда, хорошо. Как давно не чувствовала. Не веришь мне? А зря. Пройдемся?

«Какие-то уроды странные», — уже по-русски думал Герберт, пока они выходили из бара на улицу.

— Но как же так? Я все-таки не совсем понимаю. Вы так славно жили. Такая пара. Любили, наверное, даже друг друга. Не стану обсуждать эту тонкость, конечно, — дежурно размышлял Герберт. — Что говорить, и ты была не без греха. — Здесь он имел в виду себя. — Бывали, наверное, увлечения или, не знаю, как там еще назвать — ветреность, — в волнении он опять перешел на русский, — но ведь и у Юры случались забавы.

— Случались. Некоторые я тоже видела — издалека. Ну и что? Догадываюсь, что он и к блядям ходил. Но это давно было. И я думаю, зная его, в общем, неплохо, только для интереса. В блядях ведь тоже можно найти пользу, если правильно взглянуть.

История с проститутками Герберту совсем не понравилась. В каком-то смысле он был чистоплюем. За Юрием Николаевичем, которого глубоко уважал, он такого не знал.

— Правильная ты какая. И давно такой стала?

— А вот вчера и стала. А потом еще сегодня ночью достала окончательно.

— Но мы с тобой можем же иногда любить друг друга, как бывало? — осторожно начал он, попытавшись прижаться.

— Но, может быть, только иногда. Хотя вряд ли. Не хочу тебя.

Он не оценил ее честность и прямоту. А только понял, что она отказала ему от постели. Махом. Не то чтобы совсем, но как-то разрушалось привычное его существование. Он даже возмутился:

— А кого, его, что ли, хочешь? С его блядями?

— А хоть бы и так. Я с тобой спала для развлечения, а с ним — для радости. Вот и все резоны, Герберт.

Герберт все не понимал, не верил в происходящее.

— А как же мы? Как у нас…

— А у вас трусики не лопаются, брюки не спускаются, и ничего не получается, пока не поможет коридорный. И несерьезно все это.

— Ты спятила. Раз такие странные вещи прямо укладываютсяв твоей башке.

— Герберт, это чувство, которое либо есть, либо нет. Вот и все.

— Да что ты? А вот это действительно новость. Послушай, любая симпатия все равно закончится — так или иначе, если не противоречит моральным устоям, — изрек Герберт, более желая продемонстрировать свое знание жизни, чем это знание имея.

— Я об этом и говорю. То, что Юра любит — допускаем это слово — двух женщин одновременно, якобы противоречит вашим моральным устоям. Именно поэтому я и вижу здесь неожиданную правду жизни. И знаешь, даже мораль. Аморально было отказаться, потому что зачем тогда все это? — Она обвела рукой дома вокруг площади, в центре которой стоял бронзовый мужичок, сложивший руки в бронзовые карманы. В ее жест попало уличное кафе с единственным посетителем. Маленький садик. А также старичок со старушкой, которая подпирала себя палочкой. Дети с мячом. И девочка с мальчиком, чуть старше, тискающиеся под деревом.

— Чтобы любить, — неожиданно для самого себя отрапортовал Герберт.

— Вот именно, — улыбнулась Лена. — Молодец. У тебя появляются шансы…

Пот пробил лоб Герберта. «Уроды. Я, конечно, знал. Но до такой степени…»


Масик тем временем уже тусовался на Чатке. Он получил от Скворцова огромные полномочия, средства и пожелания — все надо было делать очень быстро, почти мгновенно. Это единственное, что он усвоил из напутственных слов. Все остальное, деловые детали и подробности, Масик был уверен в этом, он знал лучше других. Еще бы, столько лет торчать на этом краю света и не знать!

Масик выписал себе в помощники своего другана Валеру — для своих просто Леру, с которым учился-женился. У Леры была масса преимуществ. Во-первых, он был совсем своим, семейным человеком, которому Масик доверял, как себе. Во-вторых, Лера был профессионалом, и долгие годы они работали вместе, таскались по всем этим вулканам и долинам. И только буквально в последнее время Лера немного отвалился от Масика. Ему просто надоела вся эта романтика рюкзаков и спальных мешков, которая до сих пор приводила Масика в восторг. И потом, он не верил в чудеса, не верил в открытия и перспективы. Невиданными красотами он тоже накушался. Масик же, наверное, и действительно не замечал, когда оказывался на рабочей точке, ничего вокруг, всего этого неустроенного быта и непосильного труда — с кайлом, в прямом смысле этого слова. В общем, Лера устал и оставил Масика. Нашел себе непыльную работку — трудился в какой-то конторе менеджером среднего звена. На вечеринки в клубах, которых он был лишен столько времени, вдыхая туманы и запахи, ему хватало. Но Масик выиграл. Причем выиграл, как только Лера уехал от него в столицу. Лере почему-то даже казалось, что вот прямо на следующий день после его отъезда Масик нашел эту свою ерунду. Потом, правда, долго делали анализы и экспертизы, подтверждали, опровергали, но было понятно — Масик победил. Он, и только он один, сделал это чудесное и невероятное открытие. В какой-то момент Лера даже почувствовал себя дурной приметой в масиковском пути, только задним числом почувствовал. Но первым, о ком вспомнил Масик, когда надо было набирать команду, был Лера. И тот снова дал слабину. Он все-таки любил Масика и ради него опять бросил все. Ему снова захотелось взглянуть в глаза вечности.

Друзья радостно обзвонили всех своих работяг и сообщили им, что вернулись, и тем тоже надо собираться к трудам. Работяг они за годы творческих командировок навидались и теперь взяли себе лучших. Все лучшее, начиная с денег, с появлением Скворцова потекло к ним в руки. Практически в собственность они получили и вертолет. Это для них была фантастика на уровне самого масиковского открытия. Скворцовская команда тоже быстро построила на месте своих людей. Кто-то специально прилетел из других регионов в долгосрочную командировку. Кто-то из местных подкрутился в разовую помощь. Скворцову помогать было престижно и выгодно. Когда Масик и Лера встречались с губернатором, возникло ощущение, что это не они пришли к нему со своими проблемами, а он к ним, правда тоже не без проблем. Но его проблемы должны были решать скворцовские люди, которые будут сидеть в городе и страховать. Обязанности каждого были четко распределены.

С первым залетом Масик с Лерой отправились на Бердючный. Все необходимое должно было подлетать следом и достаточно быстро, в том числе жилые вагончики и баньки. А также, Масик только заикнулся для смеха, специальное приспособление типа лебедки, чтобы соорудить подъемник для горнолыжных развлечений. Масик был потрясен, когда увидел в списке самых первоочередных поставок именно этот славный механизм. Любовь Скворцова к людям не знала границ. Масик, однако, догадывался, что сам Скворцов, который обещал вскоре приехать с проверкой, попросту тоже любил прокатиться с горы. И сделано это было, конечно, скорее для себя самого, нежели для них с работягами. Но было приятно. Помнится, раньше они с Лерочкой таскались на высоченный вулкан своими ножками, да еще и с лыжами на плече. Катнуться за день успевали полтора раза, но, правда, так, как ни в одном другом месте. И высота, и пространство. И белое безмолвие.

Душа Масика рвалась туда. И вот они уже выпрыгивали из вертолета и орали на работяг. Когда вертолет махнул им винтом, все бросились разбирать мешки и коробки. Из строений на острове был только один вполне приличный домик, который когда-то, во времена первых освоений этого места, соорудили они же на средства Академии наук. Им он теперь и предназначался. Поэтому работяги уже разбивали лагерь для себя — жить им предстояло в палатках, пока не прилетят жилые помещения. А Масику страшно захотелось подняться на вулкан. Он подговорил Леру, и они, вместо того чтобы руководить, потащились в гору. Сотни раз они карабкались по этим кручам, и, кажется, каждый следующий шаг был известен уже лучше предыдущего. Лере даже почудилось, что ноги идут как бы сами, зная путь и чувствуя заваленную снегом тропинку, помня камушки на своем прошлом пути. Это удивило его, потому что он, в отличие от Масика, все-таки давненько не бывал в этих местах. Несколько часов они двигались вверх, поднимаясь к облакам, а жизнь уходила все ниже, как бы опускаясь, оседая под тяжестью высоты, которую они набирали. И наконец вышли на плато, на котором всегда останавливались и надевали лыжи. И потом… катились. Ехали. Плыли. Летели. Любое слово, как и все они, сложенные вместе, не объяснят того, что с ними случалось потом.

Масик открыл рюкзачок и достал оттуда бутылку шампанского. Лера восхитился, а он-то думал, зачем этот идиот тащит за плечами ненужный груз. На каменный выступ, который они всегда использовали под столик, Масик поставил стеклянные стаканчики — из стекла все-таки пить значительно приятней, литровую баночку красной икры, которой в этих краях было залейся, черный хлеб и масло. Лера опять позавидовал неленивости Масика. На высоте шампанское открывалось немного не так, как на земле. В горах наблюдалось другое давление, которое по-иному совмещалось с давлением в бутылке, запущенным туда на заводе. Продукт не предусматривал высотного использования. И новички всегда накалывались. Игристое вино почти полностью пеной вылетало на воздух. Здесь нужны были особые мастерство и сноровка, но и с этим Масик справился легко.

— Давай, Лерочка, за нашу победу!

— За твою, Мася. Чисто твоя победа.

— За наше триумфальное возвращение. — Масик поднял глаза к солнцу и даже не зажмурился. — За эту чистую радость.

Допив бутылку, они собрали мусор в рюкзачок, надели лыжи. Возвели руки к небу, как делали всегда только здесь, на этом маленьком обрыве счастья.

И оттолкнулись.


Семен Семенович про Масика, то бишь Сергея Чернышова, все знал, к тому же давным-давно. Он его пас и матросил всеми подручными средствами. Сам же, можно сказать, строгал палки и собственноручно вставлял в колеса той телеги, которую Чернышов в гордом одиночестве пытался двинуть по цивилизованной дороге. Семен Семенович радостно наблюдал, как тот не умеючи, поэтому долго, оформлял свидетельство. Потом сдерживал инвесторов, которых тот искал — дурачок какой, честное слово. Интриговал, формировал политику, секретил возможные и свои доходы, чтоб в нужный час заморенный и несчастный Масик согласился на все его условия, да еще за счастье почтя, отправился работать на него, как негр на плантации.


И вдруг это неожиданное и необъяснимое явление Масика пред светлыми очами счастливчика Скворцова, который мгновенно и без глупостей хапнул все семенсеменычево, как тот себе это понимал. Юрий Николаевич в свою очередь был спокоен и считал, что такой подарок ему от судьбы вполне заслужен. За хорошую работу. Но понимал, что получил он его вполне случайно. Расскажи кому, не поверят, что пьянствовали-де в «Поэте» с писателем Суховым. Тот неожиданно вспомнил какой-то еще один пьяный разговор, который произошел после какой-то пьяной опять же поездки. Это был тот редчайший (хотя не первый на его памяти) случай, когда пьянство способствовало делу. И Скворцов сработал по этому делу практически в один день.

Юрий Николаевич прекрасно понимал, что Сеня был в бешенстве и, конечно, имел на это право. И в первый раз это не забавляло Юрия Николаевича. Знал он и то, что тот не отступится, а предпримет изощренные меры в широком диапазоне своих возможностей. И, конечно, в первую очередь подключит любимую оборонку, с которой он и сам уже было собирался сговориться. Со своей оборонкой Сеня дружно шел по жизни вообще и собирался дружить в перспективе, и на Чатке в частности. Кроме того, Сеня рассчитывал на поддержку профильных министров. Он готовил к запуску госмашину и понимал, что если Скворцов уже опередил его, то будет впереди и дальше. А золотой порфирий нужен был не только в оборонке. Он мог пригодиться и в других жанрах промышленности — и не только отечественной. Эта дурацкая примесь как-то все очень сильно меняла в технологиях, и Семен Семенович уже имел список заинтересованных зарубежных компаний, а параллельно подсчитывал доход.

На собственных глазах Сеня не только терял приличный кусок пирога, уважение деловой общественности, но и монополию на продукт, борьба за любую из которых стала в последние годы его хобби. Он давно уже считал себя полноправным, то есть по полному праву, хозяином всего, что принадлежало государству. Ему нравилось рулить на таких просторах.

Теперь же все так усложнилось. Нужно было на всю эту историю напускать дым государственной тайны и брать в партнеры службу госбезопасности. Делиться не хотелось. Хотелось всех переубивать. И хваткие Сенины ручки чесались и тянулись к пистолету.

Все пропало. Из-за каких-то пьяниц, которые встретились где-то ночью на столбовой дороге. И главное, узнали друг друга. (Семену Семеновичу уже составили справку об истории отъема у него его смысла жизни…) Вспомнил он и эту девку которая была со Скворцовым в Кремле. Скворцов не так прост, чтоб шататься по Кремлям с ненужными предметами. Еще тогда Семен Семенович удивился, вдруг увидев его с какой-то блядью. Ловок, очень ловок этот молодой ранний скворец. К ногтю его, и девку его туда же. Хотя что взять с дуры-тетки? Пусть живет.


Сам Юрий Николаевич тоже часто рисковал, и часто собственной головой. Но было это по молодости его бизнеса, на первых шагах сбора первых, самых дорогих денег. В последнее время он нашел способ для вырабатывания адреналина иными средствами и, немного расслабившись, переключался на них.

Теперь вдруг Скворцов увидел, оглядевшись вокруг, что друзей у него не осталось. Некоторые, правда, перешли в разряд деловых партнеров, которым, как понятно, за переменой статуса не всегда можно было довериться. Более того, рисковать головами близких он уже не собирался точно — ни по дурости, ни по незнанию.

Обо всем этом ни Лена вообще, ни Вася даже в частности, в полном объеме не догадывались. Но Скворцов знал, что бывает, когда Сеня идет вразнос. Ходила легенда, что еще в советские времена, а Сеня вырос из той номенклатуры, он покалечил своего заместителя, в ярости запустив в него стулом. В суд тот не подал, Сеня откупился. И Скворцов уже чувствовал, что Сеня начал его колбасить. Юрий Николаевич почему-то был почти уверен, что с его тетками Сеня бодаться не станет. Непочтенно как-то все-таки. И потом в руках у Сени козырей не было — кроме жупела, конечно. Поэтому Скворцов все-таки решил на всякий случай быстро отправить Лену с Лизой в Каталанию, там, в тихом провинциальном городке, жили его старые друзья, уехавшие после первой волны заработков и помнившие еще тот давний страх и ужас. Он уже позвонил им, и они готовы были его поддержать. Лена обрадуется, она давно просилась жить туда и поэтому ничего не заподозрит. В Каталании был приличный климат, приличный дом, приличная работа для Лены и приличная школа и детская компания для Лизоньки.

Васю Юрий Николаевич держал при себе или передоверял Максиму. Больше всего беспокойства обещал ему Масик. Умный и работоспособный, Масик, с одной стороны, был кремнем. С другой — мягким и податливым, в силу характера и физиологии. И если Сеня об этом узнает, а он узнает об этом обязательно, то ударит именно по этой цели. Что делать с Масиком, было совершенно непонятно. Он приказал своим людям присматривать, но это не было решением вопроса. Сеня не дурак и нащупает способ надурачить, если все скворцовские партнеры, участники этой производственной драмы, не сговорятся и не встанут одной стеной. Словом, надо было вести себя грамотно. Скворцов твердо решил как можно скорее лететь на Чатку. Но сначала надо было все-таки вывезти отсюда жену и дочь.


Крепко зажав в руке свой мобильник, Юрий Николаевич постукивал им по столу. Наконец он отложил трубку в сторону, тыкнул в кнопку селектора и распорядился. Почти мгновенно телефон загудел.

— Семен Семеныч! Дорогой. Скучал без меня. Я понял. Ты звонил? Хотел узнать, как я жив? Твоими только молитвами. Отъезжал я, да-да. Да-да, все дела, затеи. Да, надо бы поболтать. Занят ты? — Скворцов любил этих занятых людей, к числу которых сам тоже принадлежал. Одни сплошные дела. И ни одного главного. Он понимал, что Сеня, как и он, отменит все ради этой встречи, и ничем он вовсе не занят, потому что именно этот разговор и был самым важным делом, за которое они так сшиблись. — Брось. Давай сходим в рюмочную, вспомним старые добрые времена? А, понятно. Вся охрана, конечно, туда не поместится. Да, раздобрели мы. — Скворцов был мил и ласков. — Так и в офисах та же загвоздка, если все наши мальчики соберутся. Давай с тобой поскромнее устроим мероприятие. На какой-нибудь незатейливой полянке. Хорошо. Я понял, где это. Не водочки, так кофейку.

Скворцов швырнул трубкой в аппарат. Она сразу встала на рычажки. «Вот и славно». Он отправился на встречу с Семеном Семеновичем. В какое-то кафе, зачем-то тому удобное. «Записывать, наверное, разговор собрался. Идиот».

Скворцов пришел первым, но приметил уже Сениных ребятишек. Осторожен. Очень хорошо. Сам же Юрий Николаевич только водителя оставил в машине. Ему было море по колено.

Сеня явился очень строгий.

— Расслабься. Будто ты собрался гору съесть.

— А то нет.

Юрий Николаевич посмотрел на своего занятого Сеню и даже расстроился. Расхотелось ему интриговать, и он сразу вмазал тому в лоб:

— Сеня, а давай все попилим поровну.

Сеня обалдел. И весь — от головы до пят — мгновенно покрылся испариной.

— Что? Вообще все? — Сеня по обыкновению жевал.

Юрий Николаевич тоже не ожидал от него такой прожорливости.

— Ну ты сказал. Все. Кто ж тебе все отдаст. Рожа треснет еще, не дай бог. Сеня, попилим Чатку — полюбовно. — И замер. Сейчас на Сенин ответ он ставил много.

— Хорошо, мне половину вместе с мальчиком.

— А мальчик тебе на что? Ты что, пидер, что ли?

— Пригодится. И потом он мне дорого обошелся. Я в него вложился.

— Ну это ты слегка заврался. Сеня, давай пилить не по-живому. Масик это Масик, и его я тебе не сдам.

— А тебе-то он зачем?

— Мне? Дорог как память. Чатка — чистый мой вариант, и ты это знаешь. Я понимаю, ты тоже вложился, хотя и виртуально, конечно. Я тебе ведь хорошо предлагаю. Ну не крути кишки в носу. Давай попилим. Я… тебя… прошу… Первый раз как человека прошу, Сеня. Ну пойми, недосуг мне с тобой сейчас колбаситься. Сеня, у меня сейчас другая жизнь. Я все себе заработал. Мне ничего не нужно. Хочу просто по дорожкам ходить спокойно и соблюдать правила движения. Ничего больше не хочу. У меня все другое сейчас, понимаешь, Сеня. Давай так тихо и попилим. Я тебя прошу. Давай. Попилим. И все, — он говорил быстро-быстро и очень тихо, склонившись над столом.

— Хорошо. И девок твоих попилим. Поровну.

— ?

— Ну просто ты так захватывающе про пилку рассказываешь. Захотелось что-нибудь еще с тобой попилить. Ты сам-то их как попилил? А? Скажи, вы все вместе спите?

— Сеня, что с тобой? Ты заболел, что ли? Мы не об этом.

— Почему это? Жаль мне только, Юрка, в партком сейчас нельзя сбегать, заложил бы всех вас с чистой совестью, — продолжал он, улыбаясь. — И как ты так ловко устроился? Так вы в одной кроватке все помещаетесь? Расскажи. Или у тебя специальная имеется? Поделись секретом. Себе такую же сколочу. — Слюна скопилась в уголках Сениных губ. И Скворцов начал серьезно подозревать у того признаки бешенства. — И что, твоя красавица не душит тебя волосами по ночам? Из ревности. А эта твоя, Васька, что ли, по радио слушаю все время, тьфу, таким голосочком, как для тебя, любимого, все рассказывает. Прямо песню поет. Приятно, наверное. А? Скажи?

— Хочешь, Сеня, мы и тебе песню поставим. Специально для тебя — по радио. Сеня, соглашайся. Я тебя прошу. — Разговор приобретал непредсказуемый характер.

— Я ваше радио и сам куплю — со всеми песнями. На хер оно мне только надо. Песню она мне будет петь. Пусть только разденется догола сначала. Прям что ни день, так и хочется врезать по этому твоему радиоприемнику. Да вот только машину жалко портить. Дорогая сильно. А приемник встроенный. — Сеня ослабил узел на галстуке. И выдохнул. — Что, напугался? — Скворцов действительно насторожился, но виду не подал. — Скажи тогда, какая лучше? — Он снова взялся за свое. — А то не знаю, какую выбрать. Половину.

— Ну какая, Сеня, тебе разница? Я тебе про дело, а ты про фигню.

— Это, братец, не фигня. Для тебя, по крайней мере.

— Может быть. Ну ты меня насмешил, однако. Ты что, за одну мою девку свою половину сдашь?

— Ты сдашь.

Скворцов опешил.

— Я, может, тебе просто завидую.

— А-а-а. Так с этого и надо было начинать. Успокоил. А я и правда было испугался. Ну что девки? Ну дуры. Ну щебечут, ну подпрыгивают вокруг. Ну что с них проку? Пусть живут. Да купишь ты себе и не такого… Давай я тебе помогу. У меня способности, честное слово. Подберем что-нибудь вместе. Тебе понравится. — Скворцов, подыгрывая Сене, нес такую околесицу, которую уже и сам не понимал. Как будто это другой голос говорил. И другой человек. И человека этого он не узнавал. С Леной и Васькой Сеня вообще здорово придумал, и Юрий Николаевич, конечно, восхитился бы им. В другое время. Он-то думал, что битва развернется только за Масика. Теперь вообще не знаешь, чего ждать. На самом деле Скворцов держался из последних сил.

Сеня, конечно, не хотел никаких скворцовских девок, хотя Скворцову и правда завидовал. Он хотел просто извести его. Чтоб его вообще не было.

— Ну ты, умный и красивый, за какую сдашь? За Ленку или за Ваську? — Скворцов не собирался делить их ни сам с собой, ни тем более с кем бы то ни было еще. — Так вот, дружок, в прежней жизни я б с тобой, может, и попилился. А теперь жизнь у тебя — другая, и я ее тебе попорчу.

Юрий Николаевич вдохнул побольше воздуха, но сделал это как спортсмен, совершенно незаметно.

— Сеня. Я долго терпел. И столько тебе предлагал. И вот теперь что я скажу. Если ты такой козел, ничего тебе не отдам — ни кусманчика, ни кусочка, ни горсточки пыли, ничего от меня не получишь — от моей жизни. Про девочек моих вообще забудь, у тебя и своих-то больше никогда не будет. И жизни у тебя не будет тоже, раз ты такая скотина. О мальчике не мечтай, не сдам, хоть ты еще тот пидер. Потому еще и не сдам, что пидер ты настоящий. — Он бросил на стол деньги. — За кофе заплати. Кстати, в партком и на тебя бумажки найдутся. И на чай не забудь оставить. Дружок.


В «Сказку» Васю привез Максим, с которым она почти уже сроднилась. Они попили чаю и даже включили телевизор. Юрий Николаевич все не ехал.

— Смотри, — Максим указал на окно, где что-то мелькнуло. Скворцов уже влетал в гостиную.

Максим поднялся и проворчал:

— Ну вот наконец доставили раздвоенную личность.

Юрий Николаевич криво улыбнулся.

— Ты тоже, оказывается, шутник. Не замечал. Везет мне на них, однако.

— Кто еще шутил сегодня? — Главный охранник начал строгий допрос и имел на это право.

— Сеня. — Максим насторожился. — Ладно, не бери в голову. Пока что. Я тебя сам загружу, когда придет время. — Ситуация на самом деле уже была более чем серьезная, и Скворцов просто не хотел портить себе выходные.

— А что оно, время это, уже идет, Юрий Николаевич?

— Идет, идет, Максим Юрьевич. Обсудим еще. — Он прижал Васю к себе. — Привет, дорогая. — И глаза его наконец снова посветлели. — Ты еще здесь? — повернулся он к Максиму. — Чего торчишь? Одежду теплую привез? Молодец. Ступай домой. Извини, что задержал. Быстро домой, я сказал, быстро. — Максим все терся в дверях.

— Юрий Николаевич, я тут соседний домик снял. Своих решил вывезти, отдых им тоже дать. Извините, что не предупредил. Мы вам мешать не станем. А мне и за вас спокойнее будет.

— Дурак, что раньше не сказал. Знал бы, Лизу бы взял, с твоими поселил. Ну ладно, проехали. Что еще?

— Василиса Васильевна, можно вас попросить, вы, когда с Юрием Николаевичем пойдете с горки завтра кататься, возьмите моих сорванцов — для компании.

Скворцов повернулся и с изумлением посмотрел на Максима. Тот прикрыл глаза.

— Максим, ты прелесть, я тебя обожаю, — хохотала Вася.


Вася кормила Юрия Николаевича виноградом. Он ловко зацеплял языком ягоду за ягодой с ее ладошки.

— А ты, Юрочка, оказывается, ручной. Слушай, а откуда ты взял Максима? Расскажи.

— Из армии. Он же кадровый офицер. Я уже год прослужил, а Максим приехал, вернулся из Афганистана. Там у него погибла жена. Это был страшный человек. Не в смысле внешности. А с судьбой страшной.

Максим окончил военное училище. В те годы считалось престижным быть офицером. И зарплаты хорошие, и звездочки на погонах светили девушкам в глаза. В военные рвались все провинциальные мальчишки. А его Марина работала медсестрой в нашей полковой санчасти. Говорят, красивая была. Поклонников у нее была тьма, и все офицеры. А тут на место службы прибыл Максим, молодой-зеленый, но все решил в два счета. Конкуренты отступили. Ну наш Максимка-то, кто с ним справится. Понятно. А тут его в Афганистан заслали. И Марина погрустила одна, потосковала и завербовалась туда, к нему. Это было сделать тоже несложно, медсестры на войне всегда нужны. Приехала, добилась, чтоб ее к нему в часть направили. Так они и служили вместе. Срок максимовский подходил уже к концу. Марина, конечно, и деньжат скопила, чтоб хватило на взнос в кооператив. Мечтали детей нарожать, наверное.

И вот Максиму в очередной раз приказали куда-то там ехать в горы. Приехали они в какую-то деревню, где, по слухам, засели духи. А духов нет, но где-то они были рядом. Он с группой отправился в горы, на разведку, что ли. А в это время как раз и напали на деревню, а там только несколько человек остались и его жена. Ну наши услышали пальбу. Ну ломанулись назад, и все видели, весь этот расстрел, пока с горы спускались, но ничего сделать не могли. Погибли все. Мне об этом рассказывал паренек, который приехал с ним оттуда, сопровождал.

В общем, домой Максим вернулся один. Он был не человек. Пил страшно. Я навсегда его таким запомнил. Мы познакомились, и стоило немалых усилий, скажу тебе, как-то адаптировать его к жизни. Он и сейчас порой впадает в транс при воспоминании… Марину свою, судя по всему, он обожал, даже боготворил. Есть и такое слово. Думаю, и сейчас любит.

Ну вскоре служба моя закончилась, и я уехал, а потом и его к себе выписал. Хотя он уже и там, когда я по таежным тропкам мотался, мою задницу от чужого ветра прикрывал. Это его сильно отвлекало от той одинокой жизни. Ой, когда в столицу Максим приехал, смешной сначала был такой! Я хохотал без перерыва. По-моему, он до сих пор в метро боится ездить. Слава богу, сразу за руль сел. Так вот Максим смог жениться только через много лет и тоже на медсестре, но зовут ее Таня. Не думаю, что он так же может ее любить. Но он счастлив, у него двое чудесных мальчиков, ты увидишь. — Он взял телефон, набрал номер. — Максим, слушай, вот что я подумал. Давай завтра часиков в десять на горке, присылай малышей и сам тоже приходи. Будешь кататься, я сказал. Мало ли что тыщу лет не видел горки. Я, может, вообще ее никогда не видел и что? Надо себя заставлять. Я вот беру себя в руки и иду. А тебе дети горку покажут, если сам не узнаешь. Ладно, все, договорились. Не опаздывай.

Ровно в десять все были на месте. Максим привел Сашку и Сережку. Мальчики, как все дети, были очень хорошенькие и совсем на него не похожи. Убедиться в том, что они копии его жены Тани, не представлялось возможным. Оказалось, она уехала в город еще накануне вечером. У нее было дежурство, и она только привезла ребят в «Сказку». Так что Максим с детьми был один, что тоже придавало ситуации обаяния. Он сумел добыть где-то финские санки и дощечки для катания, которые тоже очень пригодились. В результате больше других всем играм радовался именно Максим. Вася никогда не видела у него такого задорного лица. К живому Юриному лицу она уже привыкла. Максим поначалу смущался. Вернее, его смущал начальник, с которым он уже как-то отвык общаться непринужденно. Они были близки, но субординация существовала. И последние годы деловой круговерти немного отдалили их. У обоих была масса производственных проблем, стало недосуг доставать из чуланов прошлого сознания сентиментальные воспоминания. Да и не по чину. И вот сейчас они будто снова сблизились, как в той другой, их полковой жизни, где умирающего от горя Максима и подобрал Юра когда-то. Подобрал и поволок дальше по жизни, заодно к ней возрождая. Ведь именно Скворцов вытащил Максима из того ада, когда тот ничего не видел, не помнил, никого не узнавал, а только пил и пил. Именно Скворцов притащил его сюда, вручил серьезное дело. Именно Скворцов настоял на его женитьбе, почувствовав, что обязан наконец сдать его в женские руки. И Максим это помнил. А вот теперь его огромная радость, его обожаемые мальчишки, которые бегали вокруг, забрасывая взрослых снежками, очистили его душу. Максим мог смотреть на мир и видеть его. Не только через прицел.

Горки, катания и дружное веселье, как известно, быстро сближают. Чуть поправив свежим воздухом здоровье, решили его тут же попортить. Максим признался, что приметил маленький деревенский ресторанчик на трассе, когда ехали сюда. И они сразу же отправились туда всей гурьбой.

Ресторанчик оказался рубленой избой, выстроенной на обочине шоссе. За ней стоял темный лес, и сама избушка напоминала ту сказочную, на курьих ножках. Так и хотелось ее попросить по-сказочному: встань к лесу залом, ко мне передом. Вход, правда, и так был перед ними. Они и вошли. Внутри было совершенно замечательно. В углу камин трещал дровами, которые симпатичный мальчик, тот же, что подавал потом еду, постоянно подбрасывал огню. Взбодренная отдыхом и воздухом компания сразу приказала подать водки, которая через секунду оказалась на столе в мутном графинчике. Выпили по рюмке, как на морозце, и принялись размеренно думать, что бы такого еще и съесть. Дети сразу же заказали себе мороженого — за хорошее поведение. И почему дети всегда требуют своего мороженого? Может, потому, что взрослые всегда хотят своей водки? Вася заметила, что чем больше в детстве люди едят мороженого, тем больше на них потом уходит спиртного. Взрослые же заказали солянки, жареной рыбы и всяких глупостей из закусок, чтоб только быстрее принесли.

— Максим, Вася спросила, откуда я тебя взял, слышишь меня? Я рассказал.

— А что скрывать?

— Ну тогда давайте выпьем за тех, кого нет с нами.

Максим, выпивший уже несколько рюмок и чуть захмелевший, изменился в лице. Глаза его словно обратились внутрь своего существа. Дети примолкли. Он же смог только мигом махнуть стопку. И тут же тяжело поднялся.

— Так, все съели? Тогда подъем, — приказал он Сашке и Сережке. — Засиделись вы за взрослым столом. Пойдем-пойдем. Быстро оделись. — Сам же стоял, замороженный и разомлевший одновременно. Ребята тихо сползли со стульев и закопошились. Они старались побыстрее натянуть куртки, но то руки в рукава не попадали, то шапки падали, то варежки терялись. Они смущались своей нескладности, и от этого делали все еще нескладней. Наконец Максим выпихнул их на улицу и вышел сам — в одном свитере, оставив вместо себя только клубы морозного пара.

— Зачем ты это сделал?

— Не знаю, как-то вдруг вспомнилось, как жили…

Максим вернулся. Он был весь в снегу. Будто упал в сугроб и там долго валялся. Даже в волосах его застряли снежные комья. Он улыбался.

— А там хорошо. Приказал своим нас охранять у избушки. Дал важное задание. Что с нами-то торчать? Пусть побегают на воздухе. Правильно? Теперь взрослые могут и выпить спокойно (как будто до этого им кто-то мешал). Ну что? За подарок судьбы? Такой день может быть только подарком.

Выпили. Звонок отвлек их от прекрасного.

— А, Игорек, привет. — Скворцов поднял глаза на Максима. — Че ты волну гонишь? Ну разговор и разговор. Мне он не понравился, разговор. Да. Не волнуйся, я за городом. Со мной Максим. А вот так ловко сговорились. Должны же и у нас с ним быть семейные тайны. Ну конечно, да, брошу все дела и приеду с тобой перетирать. Еще успеем. Нет, Игорек, не приеду и пораньше. Что ты такой беспокойный? Максим? Нормальный. Нормальный, я сказал. Отдыхаем. Не доложим состав компании. Не скажу, где я. Максим знает. И ты не приезжай. Дай нам пять минут отдыха. Без тебя. Какой, право, настойчивый. — Он отключил телефон. — Вот вы все такие. Все кишки через нос вытащите, пока своего не добьетесь.

— Так ты ж нас сам к этому и приучил. Вася, не подражайте дурным примерам — не добивайтесь своего.

— Ну ты, дурак пьяный. Не слушай его, Васечка. А ты — слышишь меня? — не пей пива после водки — Шариковым станешь.

Максим нежно щурился.

— Вот так всегда. Упреки, подозрения. Очень тяжелый, Василиса Васильевна, человек — этот ваш Юрий Николаевич. — Он смеялся. В это время вбежали дети. — О-о-о! Идите быстро сюда. Мальчишки мои любимые. — Максим пьяно целовал ребят, что выглядело особо трогательно. Раздевайтесь. Замерзли? Нет? Тогда мороженого! — Дети были счастливы.

Наконец все вместе они вытряхнулись на улицу. Максим достал ключи и полез было к рулю.

— Ты пьян. Сам поведу. — Юрий Николаевич выхватил ключи. Максим действительно был сильно пьян, но как настоящий профи быстро сосредотачивался, что было заметно.

— Сам ты пьян. — И в этом Максим был абсолютно прав. — И потом ты уже разучился ездить за рулем. Самостоятельно. — Они толкались у двери. Вася подсаживала детей в машину, на заднее сиденье, пока взрослые бились за переднее.

— Уволю, понял? Дерзить мне еще. — Скворцов все-таки сел за руль.

— Ой, напугал. А жить-то как без меня станешь? Как вы, Василиса Васильевна, управляетесь с таким упрямым уродом, я просто не понимаю. — Максим наконец оставил поле битвы. — Самодур чертов. Вы очень терпеливая женщина.

Кое-как, споря про повороты и покрикивая друг на друга, добрались до «Сказки».

— Максим, завтра сам повезешь ребят домой. Мою возьми машину. Она большая и красивая. Детям такие нравятся. А для нас вызови кого-нибудь. — Он бросил ключи Максиму. — Пока. Спокойной ночи, малыши-карандаши. Алкаши.

Под утро Вася вдруг проснулась и поняла, что лежит одна. Она увидела свет, который пробивался через щелку под дверью, встала и вышла в гостиную. Юра сидел в кресле и курил. В пепельнице окурков скопилась целая гора.

— Ты что? — щурясь, присела к нему на колени.

— Думаю.

— О чем?

— О Семен Семеныче, о чем же еще? — Он улыбнулся.

— В пять утра?

— Да, а ты иди, ложись спать. Давай я тебе колыбельную спою, хочешь? Спи, и все будет хорошо.

Вася действительно задремала довольно быстро, даже не задремала, а провалилась в чудную негу, и чуткое тело ее само двигалось за трепещущим ощущением, поворачивалось, догоняя точку чувственной прелести, всплывало. В какие-то моменты она будто вываливалась на миг из забытья, улыбалась склонившемуся над ней Юре и снова уходила в приятное помутнение, и опять следовала внутри себя за своим телом. А он все водил рукой по ее прелестным движущимся изгибам. Скворцов при всем своем извращенном уме никак не мог уяснить, как он жил раньше без этого тела. Не тела прямо физического, а всего в нем, что теперь для него называлось Васей. Он ощущал, как в ней бродили какие-то странные токи, которые включались вдруг, даже не дожидаясь нового возбужденного прикосновения. Чувствовал, как на тело это накатывало, как перекатывало, как оно двигалось дальше в своем бессознательном пути. Вася, чуть очнувшись, ответила ему, и ему стало совсем уже нехорошо.

— Представляешь, а Масик твой сейчас с лопатой по пояс в снегу гребет на своем острове, звонкий металл добывает. Бедный. Маленький.

— Жалко его. Он хороший, Масик.

— Кто же спорит? Один его этот порфирий чего только стоит.

Говорил Юрий Николаевич как-то неживо, неуверенно, как будто думал еще о чем.

— Юра, что-то случилось?

— Да, Сеня нас опять начал напрягать. Помнишь, я тебе уже говорил?

— Помню, что говорил, но не помню что.

— Да тебе и в голову брать не надо. И для нас это обычные дела. Хотя они вообще-то непростые и просто не делаются.

— А какой Семен Семенович говнюк. Ты подумай.

— Сука он, наш Семен Семенович. Все прибрать хочет к своим государственным ручонкам. Столько нервов перепортил по жизни. Но тогда я еще помоложе был. И нервничал. Потом перестал. А сейчас прям даже глаз дергаться начал. Сам не пойму. Хочет, сучья морда, чтоб мы разведку провели, а потом стратегический запас родины с помощью Министерства обороны себе захапает.

— А не проще ли и разумнее отнять все, после того как ты деньги вложишь и производство ему наладишь?

— Дело в том, дорогая, что потом только труднее. Когда у нас в руках будут все бумаги на целевую разработку, мы оформим собственность. А пока все как бы бесхозное. Понятно? Только Масик имеет эксклюзивные права на право первой ночи, так сказать. Он сам выбирает, с кем договариваться. Пока.

— Не отдашь Масика?

— Да нет, что ты. Успокойся.

Вася успокоилась.

— Да, с этим государством вообще шутки плохи. Все своровали, а теперь еще и доворовывают, подворовывают. Средь бела дня. А скажи, я тебя раньше никогда не спрашивала, вы все такие говнюки, состоятельные люди? Ведь вы даже не знаете, кто такие деньги и сколько их бывает. У вас их как будто бы и вовсе нет, потому что так много. Одни потоки. Вы такими камнями стоите, а вокруг потоки омывают вас ласково. Так все?

— Ну иной раз и водовороты случаются.

— Да ладно, водовороты. Вам понятно только, когда нулики в очередь, чтоб ими, нуликами, легче было манипулировать. Ну ладно еще частный собственник, олигарх какой-нибудь, что ли, ты например. Сам себе режиссер, в своих нулях сидишь — имеешь право, хотя тоже противно. А вот государевы люди, как твой Семен Семеныч? Государственные нули у них как собственные. И им тоже непонятно, как и тебе, сколько это, когда конкретно. Смешную историю мне тут приятельница рассказывала, она в околоденежном министерстве работает. Пришел к ним новый министр на работу. Ходит-гуляет по коридорам, экскурсию себе проводит. Ну и спрашивает: а какая у вас зарплата? Ему отвечают: две-три тысячи у среднего звена (это было сколько-то лет назад). А что, говорит, хорошая зарплата, не понимаю, на что вы все жалуетесь. С начальством не поспоришь, раз оно считает зарплату хорошей, значит, она хорошая. Но дело не в этом. Через три-четыре месяца этот самый министр вдруг понял, что зарплата две-три тысячи рублей, а не долларов. Вот был конфуз.

— Смешно. Правда. Но я понимаю, когда немного. Ты же видела, я сам могу даже в деревенском ресторане расплатиться. В купюрах разбираюсь — знаю, как они выглядят. Но нечасто, ты права, такое случается. Да и зачем мне? Я и правда не знаю, сколько у меня денег. Мне это не нужно и неинтересно — с точки зрения организации своего быта. Мои бытовые потребности невелики. Количество — это весьма абстрактное понятие. Вот денежная масса — совсем другое дело. Ее можно модулировать, ею можно манипулировать, ее можно развивать. Наличие именно этой массы не сушит мои мозги. Понятно?

— Понятно, такая полная потеря причинно-следственных связей. Так вы все такие — да? Ты мне так и не ответил.

— Не путай меня. Это одно — это другое. У вас как будто нет потерь в ваших творческих мозгах.

— А кто говорит, что нет. Может, еще поболе вашего будет. Только другие порядки ценностей. И в ином жанре. Например, тебе тоже понравится, как наши творческие мозги фонды и гранты делят. Во-первых, всё делается только за откат, поэтому и получают их одни и те же — надежные. Второе, чем виртуальнее проект, тем больше шансов получить деньжата, потому что их пользование не проверишь. А чтоб хоть копейку получить и во что-то конкретное вложить, памятник какой, например, поставить, даже не проси. Потому что если что материальное производить станешь, на это ведь все и уйдет. А жить тогда на что? Вот так вот. Понимаешь?

— Понимаешь. Бизнес есть бизнес, даже если он литературно-художественный. Но не знал, что ты хоть чуть-чуть искушенная в финансовых делах.

— Да ладно, искушенная. Издеваешься? Правда, тут у меня — сама, кстати, смеялась — не так давно нестыковочка вышла. Моей любимой шуткой был проект под славным названием «Изучение шага лошади путем визуального наблюдения». Представляешь, какая прелесть. И эта история меня страшно забавляла долгие годы. А что оказалось, ты думаешь? Оказалось, что сто лет назад какие-то англичане или американцы действительно фотографировали, как лошадь ходит. Зачем-то им это было надо. Физиологию лошадиную, может, изучали. А потом стоп-кадры склеили. Так и родился кинематограф. Тема-то вполне достойной оказалась. Я расстроилась.

Скворцов смеялся:

— И на старуху бывает проруха.

…Максим вез детей домой. Машина мчалась по шоссе, сигналя мигалкой перед постами ГАИ, чтобы служаки выбегали на обочину из своих теплых убежищ и брали под козырек. Мальчишек это очень веселило. Сашка с Сережкой, хулиганя, помахивали ручками козыряющим гаишникам и хохотали, валяясь по всему заднему сиденью, и даже падали на пол. Устав бузотерить, они затихли и уставились в окна, каждый в свое. Потом вдруг одновременно взглянули друг на друга и засмеялись, вспомнив, как играли в «слонов». Это когда надо было забираться на спину и плечи — они забирались на папину строго поочередно. А потом бодаться с этой Васей, которая не слезала — и они ей завидовали — со спины папиного начальника дяди Юры. Падали в снег, впрочем, все одинаково часто. И папа, и дядя Юра все вставали и вставали мужественно из сугробов. И снова шли друг на друга, неся на себе каждый свою ношу.

Дети никогда не видели папиного начальника так близко. Как-то мама показала им его в телевизоре. Там шла программа про какую-то стройку, и они ничего не поняли. Тогда больше порадовал папа, которого они там тоже увидели. Они вскочили, подбежали к экрану и, тыча пальцем в него, кричали друг другу: «Папа! Папа! Смотри! Смотри!» С тех пор дети всегда старались смотреть новости, чтобы увидеть именно его, папу, с которым виделись крайне редко. Каждый день с ним был для них необыкновенной радостью. Ребята думали, и даже как-то признались друг другу, что, пожалуй, любят папу больше мамы, которая все время заставляла есть кашу, проверяла уроки, ругалась, что поздно пришли с прогулки, да еще по обыкновению порвали куртку или джинсы, да так порвали, что теперь надо покупать новые. Словом, от мамы был один вред, а с папой — всегда весело. Сейчас ребята вдруг поняли, что папин начальник — вовсе не страшный какой-то олигарх, как врала мама, когда папа не приходил с работы или приходил глухой ночью, что для них значило одно и то же. А просто — дядя Юра. И еще они увидели, что их папа, такой большой и сильный, начальника своего не боялся, как они думали раньше. Верно, он его просто уважал. И даже, может быть, любил немного. Потому что дядя Юра и не был уродом каким-то, а тоже, как и они, человеком. И именно с этого раза ребята стали папиного начальника называть просто — дядя Юра.

В тот момент когда так легко решилась судьба Юрия Николаевича в душах двух мальчишек, он и Вася подъезжали к ее дому. Она почувствовала, что как-то подустала от активного отдыха, и подумала, что неплохо было бы оказаться дома одной, завалиться в ванну, чтобы не надо было опять шуршать на кухне, и загрустила о несбыточности своей мечты. Они уже остановились у ее подъезда.

— Проводишь меня? — спросила она вполне вяло, без лишней инициативы.

— Сама дойдешь.

Машина уже разворачивалась к шоссе.

Зайдя в квартиру, Вася бросила сумку в темноте и все никак не могла нащупать выключатель. Его не было на том месте, в которое она тыкала тысячи раз многие годы. В кармане куртки она нащупала зажигалку, но делала все с каким-то странным чувством, словно была не у себя дома. Огонек осветил часть незнакомой стены, где Вася не нашла и следов выключателя на его прежнем месте. Перенеся зажигалку к другой стене, она заметила кнопочку именно там, где ее отродясь не бывало. Не совсем понимая, что происходит, она на эту кнопочку нажала. Квартира была действительно не ее. То есть та же типовая квартира, в которой она давно существовала, но не ее. Вася вышла на лестницу и посмотрела на табличку с номером, прибитую к двери. Дверь была ее, и номер тоже соответствовал. И ключи были от ее квартиры, она знала даже, как, проворачиваясь, они крутятся в замке. Зашла обратно. Все совпадало, кроме содержания.

В комнате выключатель был на своем месте, но выглядел тоже иначе. Она им воспользовалась. Свет открыл ее глазам комнату. Вася зашла и присела на диван, который все-таки был ее, любимый, с серым пледом в клеточку и не покинул своего места. Вася узнала еще старинный сервант, тоже почему-то ей очень дорогой, посуду в нем, наетую и напитую хозяйской энергетикой. Все остальное было новое — занавески, столики, тумбочки, зеркала. Ковер с высоченным ворсом валялся с таким видом, будто всю жизнь тут прожил. Он был особенно вВасиной стилистике — у нее было принято сидеть на полу. То же происходило и в других концах квартиры. Некоторые вещи буквально вцепились в свои углы, но незнакомым предметам тоже удалось отбить себе места. Стены, пол и потолок потрясали чистой новизной.

— Тук-тук, — услышала Вася из коридора. — Вася, ты дома? Вася!

Ввалилась соседка.

— А я иду, вижу, дверь открыта, испугалась, решила проверить, кто тут. О! Да ты ремонт сделала! Красотища, слушай. И когда успела. Я все тоже собираюсь, да все сил нет и денег. А ведь главное начать, да, Вась? Дурные примеры заразительны. И мастера хорошие, слушай, сразу видно. — Соседка поскребла стены и пол. — Ты как договаривалась? Телефончик дашь?

— Вот телефончик дам точно, — выдавила из себя Вася. — Но позже. Давай потом все обсудим, я устала.

— Я тебя понимаю. Забегу на днях, ладно? Рюмашку нальешь?

Вася закрыла дверь. И набрала тот самый телефончик. И вместо гудков сразу же услышала хохот.

— Ты сошел с ума?

— Я думал, тебе это как раз и нравится.

Вася поняла, что не может больше бороться с сумасшедшими, засмеялась тоже и смахнула слезу.


В редакции Вася получила грустную Марусю, главного знатока всех самых светских сходок в столице. Воспитанная мамой, светской львицей тех годков, что уже далече, Маруся стала лишь светской кошкой — люди мельчают. И выражалось это в том, что у нее было куда меньше породистости и, соответственно, разборчивости. Поэтому и скакала Марусина жизнь по ухабам, чересполосицей. В деле она, однако, была сообразительна и отличалась хваткостью. Маруся никогда не скрывала своих побед и поражений, что придавало ее имиджу некоторый шарм в ее якобы респектабельном кругу. Вообще женщины с репутацией на многих производят сильное впечатление. Вася давно это заметила.

Сейчас Маруся опять попала в жопу. Она бросила последнего вполне приличного мужа ради сомнительного любовника, который бросил ее ради — смех, да и только — эффектного жеста. Марусин жест был, конечно, эффектнее, но ей было этого не понять. Об этом уже говорила вся редакция и все просвещенное сообщество под названием «светская тусовка».

Маруся вперлась в Васин кабинет, когда та договаривалась с Ольгой о встрече в доме кино — там давали импортную премьеру.

— Говно наверняка. Но надо посмотреть, чтобы было о чем разговаривать в обществе, — поддакивала Вася Ольге и показала Марусе на кресло. Та села, закурила. Выглядела она так себе — недельные мешки под глазами, впалые щеки и чуть дрожащая с сигареткой рука.

— Слушай, Вась, а возьмите меня тоже. Надо развеяться.

— Может, тебе лучше отдохнуть, но если хочешь, пойдем. — Васе совсем не хотелось брать Марусю, но еще больше не хотелось слушать жизнеутверждающую историю Марусиной любви. — Если не лень, быстренько собирайся. Мы с Ольгой уже договорились встретиться в буфете.

Они стартанули.

— Ольга, привет. Рада тебя видеть, — вымолвила безумная Маруся. — Но буфет, пожалуй, мне сейчас больше к лицу, чем кинематограф.

Вася радостно сдала Марусю к винному прилавку, подхватила Ольгу и отвела ее в рюмочную на другом этаже.

— Прости, не могла отбиться от Маруськи.

— Да, все говорят…

— Бог с ним, Ольга, как твои дела? Что нового-интересного? — Вася почувствовала вкус к милым сплетням, но частным и личным, например, к делишкам многомужки Ольги, которыми сроду не интересовалась.

— А что у меня? Сашка все на съемках. Приезжал на пару дней и опять — ту-ту. И с Валерой все по накатанной. — Лицо Ольги было кисловатым. — Знаешь, как-то все вроде и хорошо, но вяло.

— А тебе все перцу подавай? — Вася заржала. — Тебе же как раз все такое, вялотекущесемейное всегда и нравилось. Размеренность. Аккуратность.

— Нравилось, да разонравилось. Странные ощущения меня стали навещать. Старость, что ли, пришла? И страсть вроде есть, и куражу хватает, а…

— Помнишь, Ольга, мою любимую шутку от журнала «Красная бурда», мальчики такие в Екатеринбурге были. Может, и сейчас есть. Так вот, объявление в газете: «Внимание! В магазинах появились фальшивые елочные игрушки. Выглядят они совсем как настоящие, а радости от них — никакой». Так это про тебя.

— У тебя прямо про каждого свой анекдот имеется, — зло заметила Ольга. — Пойдем лучше в зал, а то еще и мест не будет.

В середине фильма все стало ясно и понятно. К этому времени актеры уже успели создать все образы, а режиссер их заснять и показать. Подружки, потолкав друг друга — для полного понимания, вышли из зала и поднялись в ресторан. Только они присели за столик, буквально им на руки упала уже совсем невменяемая Маруся с пол-литрой, зажатой под мышкой.

— Снова здорово! Догадались сюда прийти. А что, кино уже закончилось? И отлично. Сейчас будем выпивать.

Судя по всему, со всеми остальными в ресторане Маруся уже выпила. Вечер терял всякий смысл. Решили как-то транспортировать Марусю домой к Васе, чтоб она проспалась наконец. К себе домой ехать та категорически отказалась. Не устраивала ее, видишь ли, обстановка воспоминаний. В таком виде бросать Марусю тоже не хотелось. Она точно попадет в какую-нибудь дурацкую историю или заснет на улице, что тоже с ней уже случалось. И не то чтобы Марусина судьба их очень беспокоила, но ее было жаль. Уговаривать Марусю не пришлось, ее душа требовала движений — любых и в большей степени бессмысленных. В такси загрузились довольно быстро. И вот уже Вася крутила ключом в замочной скважине, левым глазом заметив тень, скользнувшую на следующий этаж.

— Не пугайся, — предупредила она Ольгу, — не успела тебе сказать в этой суете… Там у меня небольшая перестановка… Ну сама увидишь.

Войдя в коридор, Ольга обомлела. Вася обомлела тоже — она увидела свет в дальней комнате. Хорошо чувствовала себя только пьяная Маруся. Она как будто прожила у Васи всю жизнь, без спроса ломанулась на кухню и тут же залезла в холодильник — вообще-то закусить ей было бы нелишне.

— Там кто-то есть, — зашептала Ольга, тоже заметив наконец свет.

— И я даже догадываюсь — кто, — шепотом же ответила Вася.

Ольга быстро отступила в кухню к Марусе. Сама Вася уже твердым шагом шла на заклание. Теперь она ясно поняла, почему не любила всего этого долгосрочного совместного проживания. Придешь вот домой в полном непотребстве, а тут такая засада — встретишь неожиданно кого-нибудь. Близкого. И огорчишься. Расстроишься.

Тихо войдя в комнату, Вася увидела, что и ожидала: за столиком у компьютера Юрия Николаевича. Он был без пиджака, в рубашке навыпуск. Так распущенно себе сидел. Заколка и запонки аккуратно лежали на галстуке у клавиатуры. И Вася опять подумала, что все-таки любит запонки.

— Прости, Васечка, не стал звонить и беспокоить. Я тут покопался в компьютере немного, чтоб не скучать, пока тебя не было. Ты где задержалась?

— Юрочка, прости, но я не одна.

— Надеюсь, не с мужчиной?

Вася облегченно выдохнула.

— Нет. О чем ты? С подружками. Одна еще и не в кондиции…

— Ну и хорошо. Ты же свободный человек. А заодно и подружкам меня покажешь. Когда-нибудь это должно было произойти. Я тут, Вась, еще привез пару костюмов, рубашки, чтобы были на всякий случай. Скажешь потом, куда повесить. Я понимаю, должен был предупредить…

Вася была в таком состоянии, что даже не могла анализировать такое важное событие, как приезд чужих вещей в ее дом. Скворцов же был абсолютно спокоен. Он демонстрировал удивительную терпимость даже в этой ситуации, которую сама Вася уже терпела с трудом.

— Ну пойдем на кухню. Давай, давай, Вася, бери себя в руки. Ничего страшного.

В руки надо было брать себя не только Васе. Ольга практически свалилась в обморок, увидев Васину «перестановку», намека на которую не было буквально неделю назад. А теперь она узрела заходящего в кухню живого Скворцова. Он вышел, так рубашку свою и не заправив.

— Привет, девчонки. Юра меня зовут. — Он поцеловал дамам ручки. Дамы представились. В отличие от выпучившей глаза Ольги, Маруся чувствовала себя вполне комфортно, и Вася заметила, что на самом деле она не так пьяна, как представлялась раньше. — Ольга, Маруся, дорогая Вася, давайте выпьем за знакомство. Васечка, там в холодильнике посмотри, я привез чего-то закусить. Простите, что бог послал. Гостей не ждали. — Вася напряглась: «Кто это они такие, которые не ждали каких-то гостей?» Обсасывать эту мысль не было времени.

В ситуацию вмешалась Маруся:

— Очень-очень приятно. Скажите, Юра, а лицо у вас такое знакомое. — Юрий Николаевич подумал, что тоже где-то ее видел. — Вы, случайно, не артист? Вася у нас любительница артистов.

Скворцов не обратил внимания на это хамство.

— Именно артист, — подхватил он. — Как телевизор включаете, так я все время там торчу. Почти что в каждом сериале. Тяжелая работа, я вам скажу. — Юрий Николаевич поставил пустую рюмку на стол. — Ну ладно, Ольга, Маруся, — и он каждой заглянул в глаза, — я вас покину — дела. Надо репетировать. Приятно было с вами выпить. Не то что одному. — И ушел.

— Я понимаю, нам надо вытряхиваться? — первой сообразила Маруся. — Пойду умоюсь перед дальней дорогой.

— Давай быстро выпьем еще по одной, — предложила Вася, — мы ж сегодня явно недопили, а день удался…

Они налили, зацепили ложками икру из банки. Выдохнули. К Ольге только возвращалось сознание. Она перевела дух.

— Сильно. — Ольга выдохнула. — Ну и взглядик у него. Как ты выдерживаешь? Вася, он же убивает все вокруг, как удав кролика.

— Спокойно, Ольга. Спокойно.

Уже в шубе ввалилась Маруся.

— Ольгусик, давай-давай, — абсолютно трезво организовывала она процесс выхода. — Дай людям пожить личной жизнью. А ведь у нас были такие планы — напиться, проспаться. Все в тартарары. Ну ладно, в другой раз. Пошли давай.

Они вышли, но Ольга вернулась уже с лестницы, быстро налила себе еще рюмку, залпом выпила, даже не закусив.

— Сильно, — выдохнула снова.

…Скворцова Маруся узнала мгновенно — таких не забывают. Их родители когда-то работали вместе. И детишки частенько встречались — либо под столом, за которым пьянствовали взрослые, либо на новогодней елке в зимние каникулы, куда ее отправляли с Юрой Скворцовым, который был постарше и за ней приглядывал. Маруся помнила и красавицу Лену, ставшую скворцовской женой. Ручки Марусины сами собой мерзко потирались друг о друга, и потирались они все время, что она ехала до дома на такси.

Маруся была не только светским репортером и пьяницей, она была любимой дочкой своей матери, которая в свое время была главной интриганкой в высших эшелонах. Ее молитвами строились и рушились судьбы и репутации. И Маруся чему-то у нее все-таки научилась. Судьбами она не вершила — пришли другие времена, но нагадить иной раз себе позволяла, чтоб не утратить семейную традицию. Это было Марусино наследственное. Чтоб навести тень на плетень, ей не требовалось подключать СМИ. Она знала более верные ходы. Маруся понимала, куда отстучать, чтобы вызвать эффект покруче любого телевидения. И неблагодарно было перетерпеть все сегодня увиденное — Скворцова и его официальную любовницу, свою коллегу Васю. Это было для Маруси сделать просто невозможно.

Вся мозаика сложилась в ее голове.


— Смешные у тебя подружки, Васька. Интересно, Максим их там на лестнице не заарестует?

— На какой лестнице?

— На твоей.

— На моей? Почему Максим на лестнице?

— Максим на лестнице? Почему? — передразнил он ее.

— Юра, не придуривайся.

— А я и не придуриваюсь. Ты же прекрасно знаешь, что у меня возникли некоторые осложнения, поэтому Максим, а это его работа, предпринимает дополнительные меры.

— Он что, всю ночь будет курить на лестнице? Позови его сюда. Пусть на кухне чай пьет.

— Как ты себе это представляешь? Все мы вместе тут, в твоей квартире? Мы в комнате е…ся, а Максим на кухне. Чай, блин, пьет. Вася! Никогда не сажай за хозяйский стол обслугу, я тебя уже учил.

— Максим тебе не обслуга! И ты знаешь это лучше меня. Он на лестнице будет околачиваться — на смех всему подъезду. Всем алкашам, которые по ночам сползаются домой. Да? И потом — что такого? Не хоромы тут, конечно, но комнатка для Максима найдется. Пусть поспит, даже лучше, чем чай пить. Ты его и так замордовал, он же тоже человек.

— Вася, ты бредишь. Как это все будет выглядеть? Я, ты, Максим… Херня.

— Тогда вытряхивайся. Я не шучу. Продукты, кстати, можешь и оставить. В твоем доме такого все равно не едят, да нынче и некому. Я не шучу, ты понял? Собирай манатки. Быстро. — Вася входила в раж. — И Максим заодно выспится на своей кроватке, она же у тебя для него есть? На лестнице он будет стоять. С ума сойти! Что ты развалился? Поднимайся. И вали!

Юрий Николаевич ловко поймал Васю за ногу, когда она в ажитации пробегала мимо дивана. Он вообще был ловким.

— А знаешь, что-то в этом есть. Максим! Максим! Пожар, горит! Не начать ли мне тебя ревновать к Максиму? Это будет заводно. — Он ухмыльнулся, дергая ее ногу и наблюдая, как Вася неловко подпрыгивает на другой. — Но знай, у Максима жена на мою совсем не похожа. Она тебе быстро глазенки-то повыцарапывает. — Он оскалился. — И понимай, что это — его работа! — Скворцов наконец выпустил ее и вскочил: — Работа — стеречь меня в каждой дыре, куда я попадаю. Понимай это! — он тоже уже орал.

— А ты понимай, что он шатается под моей дверью по твоей нужде!

Юрий Николаевич резко шагнул в коридор и широко открыл входную дверь:

— Максим! — гаркнул он. Темная фигура замаячила на лестнице. — Заходи!

Максим неловко протискивался по узкому Васиному коридору.

— Ты разговариваешь прямо как боевой генерал. Привет, Максим, раздевайся. На кухне можешь сделать чай. А хочешь, поспи. Постелить тебе? — Вася неловко улыбалась. Прикурила. Руки ее тряслись.

Бедный Максим выпучил глаза и не понимал, чего ему еще ждать.

— Максим, не волнуйся, — Юрий Николаевич уже смеялся. — Проходи, наше семейное положение еще более усложнилось. Теперь мы живем еще и вместе с тобой. Вася так захотела.

— Надеюсь, хотя бы в разных комнатах, — ворчал Максим по пути на кухню. Он осваивался.

Глава 3

Маруся сработала быстро и выше всяких похвал. Она вдула все сногсшибательные новости в нужные уши. И пошел такой шорох орехов! Все семьи, чьи успехи и благосостояние начинались еще в советские времена, закреплялись в постсоветские, зиждились на родительских авторитетах и деньгах, просто захлопали в ладоши. От Скворцова никто не ожидал столь очевидной глупости. И такого наплевательства на корпоративные вкусы и интересы. Мнение старших по-прежнему имело значение в этом кругу — большее или меньшее, даже в делах, а в частной жизни — первостепенное. Любовные проколы любили и в былые годы — как не порадоваться чужой неудаче или бестолковости. А сейчас тем более такие истории развлекали. И не то чтобы мораль требовала своего места в их душах. Они и сами многого добивались через постель, и даже чаще, чем за рабочим столом. Но никто как будто бы об этом не знал, хотя все были якобы в курсе. Они были виртуозами, их было не поймать за руку. В таком деле ценилось отдельное мастерство. А тут — не последние люди страны. И такой конфуз! Смех, да и только. Во всех загородных поместьях раскалились телефоны. Скандал вышел не публичный, а кулуарный, а кулуары Маруся ценила выше всего.

Причем события развернулись так быстро, что даже проницательный Юрий Николаевич не заподозрил ничего дурного, когда ему позвонил отец и приказал срочно явиться на родительскую дачу. И хотя тон его был странен, Скворцов решил, что тот просто неважно себя чувствует. К тому же он вспомнил, что и так давненько не навещал стариков.

Старшие Скворцовы жили за городом в ныне ставшем совсем модным поселке. Жили на своей старой даче, выстроенной еще в конце пятидесятых. Участок был немаленький, в те годы землю не экономили. Позади дома наблюдался лес, а перед ним — сад. Вишня и слива красиво цвели по весне. Летом в лесу водились грибы, которые, им повезло, не переводились и нынче на их гектарном пятачке. Старички часто прогуливались там, собирали урожай. Как-то Юрию Николаевичу, который застал родителей за этим занятием, показалось, что они совершенно впали в детство и что это два одуванчика, которые только на то и способны, чтобы получать удовольствие… И слава богу. Еще создавалось впечатление, что все здесь, на этой родительской даче, было вечным. Рождались мысли о бессмертии.

Дача была генеральской еще до того, как они туда въехали. Отец получил ее в наследство от своего начальника, тоже генерала, убежденного коммуниста и холостяка. Поэтому наследников на горизонте не наблюдалось. Так вот повезло. И сразу же после новоселья Николай Николаевич и Светлана Петровна нашли в этой загородной жизни необыкновенную прелесть. Более того, сейчас они как будто законсервировались в ней и жили точно так же, как много лет назад.

Первый хозяин, хотя и был одиноким, дом размахнул по своим средствам — были гостиная, гостевые и детские. Дом получился в русском стиле (в те годы не знали других фасонов), поэтому был рубленым и пах деревом. Здание было очень большим, грамотно организованным — сначала архитектором (зря думают, что все строительство было типовым), а впоследствии и усилиями Светланы Петровны. Здесь заключалась вся ее жизнь, вернее, вся лучшая половина ее жизни.

Так вот, у дома было дивное резное крыльцо, веранда, сплетенная из коры и прутьев. Розовый мраморный пол в кухне, который потом сделали теплым. Гостиная с персидским ковром и камином с коваными старинными причиндалами типа совка и кочерги. И когда камин протапливали, легкий деревенский дымок расплывался по гостиной, порой залетая и в спальни. Он напоминал жильцам о далеком прошлом, тех самых приятных годах, когда они еще были маленькими и жили в постоянной гари, дыму и копоти, источаемых плохо сложенными в бараках печами. И именно этот запах детства навеки заволок сознание, а с годами становился, может, даже самым приятным воспоминанием.

Наверное, поэтому Светлана Петровна категорически запрещала курить в доме, даже себе — случалось, и она баловалась папироской. Все здесь делалось, чтоб не заглушить ароматы памяти. Фантазии хозяйки со временем нагромождались, она заполонила весь дом душными травами и сухими цветами, которые, как шутя подозревал Юрий Николаевич, возвращали ей вкус луга или сена, где она впервые валялась с каким-нибудь мальчишкой.

Несколько лет назад Скворцов-младший придумал застеклить веранду и устроить там зимний сад. Сделал он это, правда, скорее от собственной нужды — уж очень противно стало курить на морозе. Вот так красиво ему удалось единожды обмануть родную мать. А больше он и не пытался.

Юрий Николаевич взошел на крыльцо, потрепал по ушам Котю, русскую борзую, которая целыми днями гоняла по участку, абсолютно счастливая в своей бессмысленности. Поцеловал родителей. Мама пошла на кухню налить воду в вазу, чтобы поставить цветы, а он уже понял — они были чем-то очень недовольны. Напряженность буквально висела в воздухе, переплетясь с неловкостью. Все сели. Налили чай. Обсудили здоровье, перепады давления и никчемную экономическую политику нового кабинета министров. Гроза все не разражалась, хотя Юрию Николаевичу было очевидно, что она грянет вот-вот. Только никак он не мог понять, откуда и какой ветер надул ее в эту тихую заводь. Разные мыслишки крутились в его голове, но ни одна не могла стать главной претенденткой на правду.

Разборки в семье, независимо от их порядка, обычно начинал папа. Он, генерал, серьезно и конструктивно докладывал диспозицию. Если не следовало объяснений, а того хуже раскаяний, истеричную ноту включала мама.

— Итак, что мы имеем? — отец наконец приступил к делу.

— В каком смысле? — Юрий Николаевич по-прежнему ничего не понимал.

— А я скажу, мы имеем скандал и любовницу. Скандал страшный, Юра. Догадываешься?

Скворцова осенило, он понял, кто такая Маруся, а также почему она показалась ему знакомой. И вся выложенная ею мозаика мгновенно отразилась в его голове. Но даже если бы он вспомнил эту гадость тогда, проблему бы это уже не решило. Комар подточил-таки свой нос. «Какая глупость! И старики, конечно, страшно расстроились. А главное, ведь им ничего не объяснишь, они не увидят ничего, кроме измены родине и мезальянса». Он искренне огорчился.

— Догадываюсь, па. Страшный скандал — на всю вашу деревню. — И демонстративно замолчал.

— Ну что ты молчишь, скажи что-нибудь.

— А я никак не могу понять, что вы хотите услышать?

— Правду. Хотим услышать правду! — в разговор включилась мама. Это означало, что беседа уже входила в кульминацию — ведь папа не добился подробного отчета.

— Опуская мелкие частные подробности, — Юрий Николаевич попытался отшутиться, хотя понимал всю бессмысленность этого действия, — есть все-таки понятие приватной жизни, так вот у меня действительно есть любимая женщина, и это моя жена. Вы ее хорошо знаете. Есть теперь и другая, которая мне не меньше дорога. К этому нечего добавить.

— Да, какая-то сомнительная женщина, к которой ты официально таскаешься домой. Официально, — папа попытался вернуть себе инициативу. — Не будет преувеличением, если скажу, даже официально живешь. Содержишь. Но дело здесь не в деньгах, как ты понимаешь.

— В репутации. Я понимаю. В вашей репутации. Мне жалко, что так все получилось, па, ма. Честно говоря, я не собирался объявлять об этом на всю округу и не стану демонстрировать наших отношений впредь, но и скрывать их не намерен. По крайней мере, от вас. Тем более что вы и сами уже оказались в центре событий.

— Что он говорит? Я не слышу никакого раскаяния, — заливалась Светлана Петровна. — Хотя бы объяснений.

— А я и не раскаиваюсь. Я счастлив. Говорю это открыто. И буду так жить дальше и делать все, чтобы сохранить этот хрупкий мир, возникший в моей душе и моей семье.

— В твоей семье — скандал!

— Значит, это в вашей семье — скандал, а в моей семье, повторяю, — мир, лад и отличное настроение. И этого я никому не позволю испортить.

Серьезных бесед по семейному строительству у них не случалось с тех самых пор, как Юра с Леной женились. Тогда состоялась последняя, которая заключалась лишь в напутственном слове — все были счастливы и довольны выбором. И тут такое…

— Как это все выглядит, ты хотя бы подумал?

— А мне плевать. — Юрий Николаевич по обыкновению двинулся напролом. — Все вы небезгрешны, посмотрите в свои собственные глаза.

Николай Николаевич тут же спрятал взгляд за очками. Было понятно, что он хочет дистанцироваться от этой щекотливой темы. Юрий Николаевич и раньше предполагал, что карьеру отцу и всю их непрерывную заграницу сделала именно мать, но не позволял обсуждать эту идею даже самому себе с самим собой. Потому что способы, какими родители окрепли в номенклатуре, когда дедушка уже вышел на покой, были хорошо известны в узких кругах. Пожалуй, он был прав в своих догадках и сейчас почувствовал это. Она — блестящая переводчица со своим папой, стремглав летящим вверх по партийной линии, и он — простой офицер, специалист по маскировке из провинциального полка. «Кстати, папу как главного маскировщика в семье я для себя никогда не позиционировал. Замаскировались хорошо». Эта простая до глупости мысль вдруг и совсем не вовремя посетила его и показалась забавной. Он улыбнулся.

— Коля, смотри, он смеется, он над нами издевается. — Мама начала заламывать руки.

— Да, ма, твой сын вовсе не ангел с рождественской елки. Так получилось, извини. Сами могли бы догадаться и раньше. Мне сорок три года, и я давно уже не маленький мальчик. И строю свою собственную жизнь.

— Хорошо, — Николай Николаевич сделал еще одну попытку ввести беседу в конструктивное русло. — У тебя прекрасная семья. Чудесная жена, которую — я не ослышался? — ты только что сам сказал, ты любишь. Как все это может быть, или я чего-то не понимаю? Как ты, — он выделил это слово, — ты посмотришь ей в глаза и что скажешь?

— А я смотрел ей в глаза, она все знает. Лена удивительная женщина и поняла меня.

— Что она поняла?! — хором выкрикнули старики.

— Она поняла, что теперь мы будем так жить — я в двух домах. С ней и с другой женщиной. Скажу больше, они встречались, и это решили сами. Так мы все решили. Да. — Юрий Николаевич бил правдой наотмашь. Он добивал этой правдой и понимал это, но другого пути уже не было.

Светлана Петровна была близка к обмороку.

— Коля! Коля! Ты слышишь, что он говорит? — Коля слышал. — Коля! Звони Ганнушкину. Вызывай перевозку. Юра сошел с ума. Он спятил, Коля. Надо сказать, чтобы захватили смирительную рубашку. Он опасен. И его замечательную, хорошую Лену, нашу дорогую Лену, туда же следует отправить, если все это правда, что он сказал. Счастье еще, что Лениных родителей бог уже забрал к себе и они не видят этого ужаса. Кто бы знал, что на старости лет нас застанет такое несчастье… сумасшедшие дети… — Светлана Петровна возвела руки к небу и зарыдала. Между ними по гостиной от одного к другому, заливисто лая, металась Котя, что делало драму нестерпимой. «Правду говорят, что русские борзые самые глупые собаки, хоть ноги у них длинные. И зачем завели такую дуру?» — Скворцов представил себе того беднягу, у которого такая же, как Котя, жена или хотя бы любовница. Это соображение его чуть; развлекло и придало сил.

Крупно Скворцовы ссорились, в общем, редко. Но, как в каждой семье, у них был свой сценарий. К финалу мама обычно кричала, плакала и размахивала ручками, сжатыми в кулачки, а также топала ножками. Папа сидел тихо, он опасался таких сцен. Юру все эти сюжеты не то чтобы не волновали, просто, на его вкус, все это не имело жизненного значения. Драмы их были не так уж и велики. Не трагедии. Он сам даже потакал порой небольшим маминым истерикам — нужно же было родителям общение, участие в жизни детей. К тому же следовало соблюдать традиции. Но если уж доходило до рыданий, сцену такого класса следовало заканчивать так — под мамины вопли выбежать за дверь и ею как следует хлопнуть. Обстановка сразу разряжалась. Правда, в последние годы Юрий Николаевич выбегал вон, а возвращался обратно только через несколько дней. Но это получалось не из-за неуважения к родителям, а от его чрезмерной занятости. Некогда было выслушивать упреки и раскаяния, лившиеся потом рекой несколько часов кряду, и выдерживать трогательное, но очень долгое поглаживание по голове. На все это уже совсем недоставало времени. Родители тоже перестали обижаться — то ли устали, то ли привыкли.

Сейчас же был нестандартный случай. И Юрий Николаевич уже побежал было к двери, чтобы потом ею хлопнуть. Но вернулся.

— Па, у нас есть выпить?

Николай Николаевич бодро вскочил и побежал к бару. Он нашел себе занятие. Мама рыдала и требовала Ганнушкина уже для себя. Отец принес виски и три стакана.

— Ма, приехало лекарство. Выпей. Травки успокаивают.

— Какие травки… Это ж натуральный самогон. — Светлана Петровна опять всхлипнула, подходил отходняк. Она взяла стакан с виски и отхлебнула, зубы застучали по стеклу.

— Ма, можно мы здесь покурим? — Это был, пожалуй, точный тактический ход.

— Делайте что хотите. — Светлана Петровна махнула рукой, и сама налила себе еще. — И мне уже давайте. У тебя что? — Она потянулась к сыновней пачке.

Тем временем Николай Николаевич радостно побежал на веранду. Там на подоконнике он оставил припасенные сигары, которыми иногда баловался. Он был почему-то уверен, что сигары лучше сохранялись на свежем воздухе. Вскоре он прибежал, причитая. Оказалось, что сумасшедшая Котя в приступе истерики, которую считала самым важным в жизни семьи, набрасывалась на что попало, а сейчас это были папины сигары, и рвала на мелкие кусочки. Николай Николаевич, чуть не плача, держал в руках обрывки табачных листьев.

— Па, совсем забыл, вы на меня так набросились, — Юрий Николаевич опять выкрутил так, что виноваты все, кроме него, а прав он один, хотя этого никто и не понимает, — я же привез тебе подарок. — Он достал коробку с сигарами. Видишь, как вышло кстати. Только не клади больше их на веранду. В коробке надежнее, и сохраняются они лучше.

Николай Николаевич достал одну понюхал, помял в руках, отрезал кончик и сладостно затянулся.

— И правда хорошие. Светочка, а как замечательно все-таки курить дома на диване. Скажи?

Светлана Петровна только отмахнулась. Юрий Николаевич взял инициативу в свои руки.

— Лена задерживается в Берлинске — по делам. И потом я хочу их с Лизой быстро отправить за границу — подальше и на подольше. Так складываются мои обстоятельства, уж не стану вас, извините, посвящать. По-моему, я поступаю правильно и разумно.

— Наверное. Тебе виднее. Привези только Лизоньку попрощаться. — Про Лену Светлана Петровна не понимала, что ей сейчас говорить. И ей действительно было уже все равно, если уж она сама курила в своем доме. Отец же взялся поддержать семейный разговор шуткой.

— Ходить налево, сынок, вообще нехорошо, но случаются необходимости. — Он почесал нос, но решил все-таки не посвящать сына в семейные тайны, поэтому только улыбнулся, — И когда ты все успеваешь?

Юрий Николаевич не воспринимал свою связь с Васей как поход налево, но спорить не стал.

— Выкраиваю время, па. Выкраиваю. Но тяжело-о-о…

— Я тебя понимаю. Но на важные дела всегда можно найти минутку-другую.

— Ну что ты, Юрочка, не мог ты как-нибудь — поаккуратней, что ли? Ведь большой, действительно, мальчик вырос. Как я теперь буду смотреть всем в глаза? — Присказка про глаза была любимой у родителей.

— А ты не смотри. Пусть они все тебе смотрят. Хотите, — он был потрясен своим благородством, — я познакомлю вас с Васей. Мы приедем и…

Мама в ужасе прикрыла рот ладошкой и закачала головой.

— С каким еще Васей? Юрочка, бог с тобой, ты что, живешь с мужчиной?

— Ма, дорогая, если такое когда-нибудь случится, ты узнаешь об этом первой. — Он понял, что полный напряг закончился. — Давайте еще выпьем. Я не прошу полного понимания, я прошу просто понимания. За ваше понимание. — Он поднял стакан.

После этого, сославшись на дела, Юрий Николаевич быстро уехал.

Светлана Петровна затушила очередную сигарету. Вообще она как-то расслабилась — выкурить подряд несколько штук, да еще («Боже!») в доме. Но сегодня все было можно. Она представила, что ее нелепая догадка о сыне, живущем с мужчиной, — правда. И это предположение мгновенно затмило его последнее любовное приключение, а оно было не первым, она это знала. Ужас воображенного вернул ее к реалиям, и весь его романчик с неведомой пока Васей («Назовут тоже родители»), казавшийся только что самым страшным в жизни, стал вполне симпатичным и приемлемым — у кого не бывает увлечений, в самом деле? Пустое. Она положила голову на плечо мужа:

— Коленька, скажи, ты что-то понял?

— Светочка, пусть живет как хочет.

— И я так думаю.

…Лена была счастлива. Наконец-то она вместе с дочерью поедет не на недельку-другую, а жить — в Европу. Долгие годы она уговаривала мужа отпустить ее отсюда, из этой России, где она все время мерзла, а также вынуждена была постоянно ходить по грязным улицам и смотреть на Кремль. Скворцов был непреклонен. И зачем-то все время настаивал, чтобы дочка Лиза знала какую-то там родину. Сама Лена, родившаяся и выросшая за ее рубежами, вовсе не считала себя обделенной. К счастью, волею судеб много времени ей приходилось проводить именно вне родины юридической на родине фактической. Юра же с маниакальной настойчивостью заставлял сначала ее одну, а потом и вместе с Лизой ездить то к отечественному морю, то к отечественным горам, что перетерпеть было тоже тяжело. Слава богу, такое случалось все реже. Когда Лиза подросла, он придумал девочке отечественное образование. Школа и вправду была неплохой, тут особо не поспоришь. Лиза там легко и с удовольствием, что особо радовало Лену, занималась на всех языках, с рождения обученная многоязычию мамой. Гувернантка им тоже досталась хорошая. Она перешла к ним в хозяйство от приятелей, чьи дети уже выросли. Лиза у Скворцовых была не ранним ребенком. В общем, со стороны все выглядело вполне респектабельно, и даже Лене особо не к чему было придраться. Кроме того, что все это раздражало и не нравилось ей лично. И теперь Юра пришел вдруг и приказал собираться и отъезжать в Каталанию к их старинным приятелям Шварцам, которых Лена очень любила и не чаяла уж, что упадет такая радость жить с ними на одной улице и пить кофе по утрам в одном кафе. Она уже представляла себе, как будет рисовать в знаменитом парке или на бульварах или просто гулять по кривеньким улочкам любимого ею каталанского городка. В школу Лиза будет ходить с младшим сыном Шварцев. Старший уже учился в университете.

Лена была так увлечена своей радостью, что мысль — почему вдруг, ни с того ни с сего, ее возлюбленный супруг вполне спешно отправляет (или отпускает) их отсюда, не посетила ее светлую голову. Она с таким азартом взялась за сборы, что опять не заметила спешки, с которой Юра уже устроил им дом рядом со Шварцами, а Лизу определил в школу, хотя это сделать собиралась она сама.

Лена принялась названивать зарубежным клиентам и партнерам, друзьям, которые в одночасье сделались ее соседями. Она снова и снова планировала поездки, и так у нее расписанные на год вперед. Только ездить теперь ей будет ближе и, как она себе внушала, комфортнее. Интересовалась погодой и всякими другими глупыми мелочами, которые ей были отлично известны.

В душевной суете и радостных размышлениях миновала та неделя, что была положена на сборы, и в результате Лена решила вообще не брать с собой никаких вещей. Зачем надрываться, когда там можно без проблем купить все? Все новое, как новая жизнь. Юра обещал приезжать почаще, и она была уверена, он сдержит слово, потому что очень любит Лизоньку, да и их собственная связь в последнее время тоже обострилась в сторону первородного напряжения. Лена знала, что причина — в появлении Васи в их жизни и даже семье. Оно и придало такой странный эффект влюбленности и даже страсти их устоявшимся добрым и нежным отношениям.

Буквально накануне отъезда Юра рассказал о разговоре, который состоялся у него с родителями. Лена немного расстроилась. Не понравилась ей и история с Марусей, которую она тоже припомнила. Лена была вполне скрытной и не радовалась лишней осведомленности даже близких людей. Все свое она оставляла в себе и для себя.

— Знаешь, я подумала, что мои, если б были живы, вряд ли бы так вяло, как твои, отреагировали на всю эту нашу ерунду. — Она засмеялась. — Они бы всего этого просто не пережили. Смешные…

Юра понимал, что это правда. Пожалуй, Ленин папа гонялся бы за ним, собственным зятем, а потом за ней, собственной дочерью, по поселку с обрезом, страшно матерясь и даже постреливая в воздух. А Ленина мама от ужаса, наверное, захлебнулась бы в собственной ванной, из которой эта любительница чистоты в последние годы на сушу выходила крайне редко. Он представил себе это настолько живо, что понял — Ганнушкина, пожалуй, и вправду пришлось бы вызывать.

— Надеюсь, мои старички не устроят тебе такой разборки, когда вы с Лизонькой поедете к ним прощаться? — Он улыбался, лаская любимую жену. — Хватило с них и нашего мордобоя. — Они целовались. — Леночка, прости, я, конечно, понимаю весь идиотизм ситуации, которую создал…

— Не бери в голову. Я и так знаю, что меня ты никогда не обидишь. Живи и радуйся. — Волнуясь в Юриных руках, Лена сама себе удивлялась. Раньше такого благородства она, пожалуй, себе бы не позволила. А сейчас эта странная свобода ей стала даже симпатична. И почему-то вовсе не коробила ставшая такой необычной ее личная жизнь. Этого ведь и не придумаешь, пока оно само собой не выпадает из колоды.

Лена собрала себя в дорогу и, к собственному удивлению, была спокойна и счастлива. Неожиданно оказалось, что в этом городе даже попрощаться ей было особенно не с кем, что ее не расстроило нисколько. Потому что здесь она любила только своего Юру.

Они присели на дорожку, как положено по местному обычаю, и Лена, вздохнув, поднялась и направилась к двери. Максим уже перетащил пару сумок, что все-таки сложились в путь, в машину и ждал, прогревая двигатель. Было очень холодно. Лена опять порадовалась, что буквально через несколько часов сменит колючий холод родных пенатов на тепло близких ее душе краев. И надеялась, что надолго.

Юра летел с ними. Ему хотелось как-то хотя бы начать обустраивать своих девочек. Взрослые были возбуждены, и только Лиза немного грустила. Она совсем не понимала родительских настроений. Потому что, в отличие от них, не делала разницы — здесь или там. Для нее это было единое пространство ее жизни. Она спокойно устраивалась и существовала в разных мирах, куда помещали ее мама с папой вместе или каждый в отдельности, и никогда не думала, что миры эти такие разные — как понимали это ее родители. Лиза грустила, потому что ей показались странными баба с дедой, которые почему-то чуть не плакали, провожая ее с дачи, хотя ведь до того она с мамой — часто, реже — с папой, уезжала, и в этом не было ни новости, ни расставания. Теперь втроем они гуляли по лесочку, где в снегу были расчищены тропинки, и деда вспоминал, какой огромный белый они нашли под елкой прошлым летом. А баба все утирала глаза платочком, комкая его в нервных руках, и причитала почему-то: бедная девочка. Светлана Петровна думала, что, бог даст, также ее внучка будет когда-нибудь здесь прогуливаться уже со своими внуками и рассказывать им о том, как когда-то выносили стол к сиреневым кустам и пили чай с клубничным вареньем, которое ее бабушка варила по старинному, еще своей бабушки рецепту. И в этой затянувшейся прогулке была странная тоска, которую их маленькая внучка пока не понимала.

Лизонька грустила еще и потому, что, как и папа, любила зиму, мороз, ранние сумерки и не очень рвалась уезжать от сугробов и снеговиков, которые и так скоро растают. Она не понимала, почему их так спешно и бессмысленно надо бросать именно сейчас. Но девочке, как и ее маме, нравились теплое море, сладкие фрукты, цветы, пальмы и разные ракушки, которые горами валялись потом у нее в детской.

Она чувствовала мамино эйфорическое волнение и возбужденное папино беспокойство. Лиза, ребенок впечатлительный и тонкий, ощущала уже новую нить, которую начала выплетать ее жизнь. И это будоражило детские чувства. Она смотрела в иллюминатор, и когда самолет оторвался от земли, улыбнулась уходящему от нее снегу.


Шварцы встречали Скворцовых в аэропорту. И ожидание их было лихорадочным. Аркаша, Юрин старый приятель, понимал, как и его жена Ксения, что теперь на их хрупкие плечики, которые они еле спасли, убежав из нищей России в девяностых от страха расправы и прихватив с собой надерганное впопыхах и разборках состояние, взвалена новая ноша и ответственность. Они были рады принять Лену и Лизу. С удовольствием хотели повидать и Юру, который, ссылаясь на дела, редко заглядывал к ним. Шварцы не сомневались, что этот переезд — такой мгновенный — не случаен. Что-то произошло или происходит у Юры весьма неприятное. Аркаша не припомнил, чтобы в те, самые тяжкие для него самого времена, когда он ломанулся из России не раздумывая, Скворцов так беспокоился о безопасности своей семьи. Чтобы вот так выслать жену и дочь оттуда практически в один день. Все эти несвязно и бессознательно бурлящие в голове соображения и рождали лишнее возбуждение.

Скворцовы тоже были взбудоражены, но оба по-разному. И поначалу Аркаша не обратил на это особого внимания — перелеты, даже частые, не приносят покоя. Из машины через стекло Лена радостно оглядывала улочки и уголки любимого ею городка. Юра тоже любил Каталанию. Он был уверен, что, пожалуй, только каталанцы более других похожи на русских. По лихости и залихватству. По умению видеть и слышать. Ими рулила та же художественная фантазия. Поэтому даже их архитектура и живопись были близки ему. Словом, каталанцев он понимал и даже чувствовал. И очевидно, что если уж куда-то когда-то поехал бы надолго, так только сюда. И сейчас был искренне рад, что снова попал в Каталанию, хотя действительно давненько уже не выбирался.

Сделав кружок по городу, они подкатили к небольшим пригородным особнячкам, запрятанным в садики. И вошли в другую жизнь.


На следующий день решили прогуляться и первым делом отправились к знаменитому собору, который не менее знаменитый архитектор построил как будто бы из песка. И весь мир расположился вокруг, словно та песочница. Сверху смешно было наблюдать, как внизу копошились человечки, как они кружили и, словно в воронку, затягивались внутрь. А потом, выбиваясь струйками, разливались в маленькие улочки и растекались по городку.

— Смотрите, смотрите, шарики к нам летят. — Лиза потянулась к вырвавшимся из рук неловкого продавца цветным гроздьям воздушных шаров. Поднятые ветром безумные зайчики и птички, абсолютно одинаковые хоть в Америке, хоть на Чукотке, миновали Лизины ручки, промелькнули мимо песочных башенок, откуда все так же тянулись к ним, и унеслись. Тянулись к шарикам и ручки от земли, и, хотя люди были далеко внизу, вздох восторга, радость общего движения передавались в воздухе и быстро набирали высоту. Когда шары, сделавшись крошечными, унеслись в самую высь, все восторженно замерли, как бы застыли в единой молитве, едином призыве, порыве к чуду. Скворцов, которому чудес хватало и в жизни, надел солнечные очки, но тоже следил за болтающимися в этом нестерпимом солнце шариками. Он обнял и прижал к себе свою любимую девочку. Лиза тоже обхватила его, а затылок засунула под мышку, по его телу почти что судорогой прошла теплота.

Они спустились и вышли в улицы, подхваченные туристическим потоком, двинулись навещать другие творения того же архитектора, на которые прибывают поглазеть со всего мира. В парке фантастические звери из цветной керамики купались в брызгах воды, рвущейся их омыть или напоить. Фантастические деревья, стволы которых были сложены из камешков, стояли, словно слоновьи ноги. Бесконечно спускаясь и поднимаясь по террасам парка, они блуждали в лабиринтах красоты, и не хотелось разговаривать, пока стояли вокруг это совершенство, покой и тишина. Скворцов понял, что именно этого покоя все недостает его организму, хотя он и стал заплывать туда изредка и даже потихоньку обустраиваться, вытесняя суетность. Но какой путь еще предстояло прошагать навстречу гармонии, не было известно никому. В том числе и самому Скворцову, который много чего уже познал и освоил в этой жизни.

Выходя из парка на площадь, они вдруг увидели шарики, наверное, те самые, что утром так легко пролетели у собора, — не могли же все продавцы шариков в городе вдруг стать такими неловкими. А сейчас ветренаясудьба запутала их в деревьях, и они беспомощно болтались в цепких ветках. Шарики всё дергал и дергал принесший их сюда ветерок. И чуть дальше за рвущимися надувными игрушками, указующими направление взгляда, открылась им речка. А за речкой они увидели веранду и проследовали к ней. Хотя и было не совсем тепло, на огромной веранде по-над рекой, освещенной солнцем, расположились влюбленные парочки и мамы со своими детишками. Приметили и группу пап с малолетним потомством, они потягивали, развалясь, пивко или местную горькую наливку. Лена и Юра почувствовали себя вдруг теми влюбленными парочками, теми же мамами и папами с детишками, всеми сразу. Присели и, попивая винцо, принялись наблюдать за шумным течением реки, что клокотала под ногами, и солнечным светом, выпадавшим из зенита. Горластыми собаками, отстаивающими свои местечковые интересы, и возней голубей из-за хлебной крошки. Они будто впали в забытье и ничего не слышали, потому что все уже произошло.


Вечером отправились к Шварцам. Об этом договорились еще накануне. Идти в общественные питейные заведения никому не хотелось. К тому же Ксения обещала накрыть былой стол. Чтобы вспомнить, как все когда-то бывало. По пути супруги зашли купить что-нибудь к этому столу. И Скворцов окончательно понял, что, хоть и пытался захаживать в супермаркеты в последнее время, нигде не справлялся с этим хорошо, ну кроме покупки дорогих подарков в бутиках, конечно. Вася была права, в остальном Максим, несомненно, был надежней. Прогуливаясь теперь вдоль иностранных витрин, наполненных изысканной выпивкой, Юра все не мог сообразить, что бы такое купить, чтобы развлечься. И придумал абсент, никогда им не любимый. Он не понимал всей его прелести, про которую слышал и читал. Тот самый абсент, якобы взрастивший всю европейскую культуру первой трети прошлого века. В общем, с этим путаница, потому что легенды сочинили обитатели Канского приморского бассейна, вообще претендовавшие на культурное первенство. Но, по слухам, особо полюбила этот питательный продукт все-таки русская эмиграция. Как и сигареты «Житан». (Говорить надо в нос.) Потом, вероятно, с напитком — или с людским сознанием — что-то приключилось, и целебный нектар перестал производить впечатление на умы и души его почитателей. Но произошло это уже к концу века. Поэтому, наверное, у Скворцова, которому всегда требовалась немедленная отдача, мгновенный эффект, так сказать, и не прижился целебный абсент.

Возникшая перед ним Лена застала его с пустыми руками.

— Ты что, совсем разучился покупки делать самостоятельно? Хорошо еще с подарками кое-как справляешься, — засмеялась она. — Итак, пришла помощь, что ты надумал?

— Знаешь, проблема выбора меня погубит. Я хотел абсент купить. Это все-таки чисто их примочка.

— Была. Ты точно выпал из контекста. Здесь абсент давным-давно запрещен законом. В баре где-нибудь еще не попроси паче чаяния, попадешь в полицию.

— Почему?

— Признали наркотическим и галлюциногенным средством. Поэтому.

— А почему тогда у нас его навалом. Говорят.

— У нас же всегда всякого говна навалом. И потом, как я предполагаю, этот наш абсент — уже как бы облегченный вариант, хотя крутят его как питейную легенду. Все желают попробовать то, о чем можно потом, за отсутствием, с грустью вспомнить. Словом, глюков абсент уже тыщу лет не дает. Выхолощенный синтетический продукт. Поэтому тебе абсент и не понравился. Вот так, дорогой. Ты же предпочитаешь все натуральное.

— Слушай, а ты, оказывается, отлично разбираешься в крепких напитках. Не замечал за тобой этого раньше. А что тогда возьмем?

— Если ты хочешь удивить чем-то чисто местным людей, которые живут здесь сто лет как сомелье, рекомендую вспомнить, что здесь очень неплохой бренди. Помнишь черненьких бычков, что рекламируют его вдоль дорог? А также Ксения шампанское любит. В Каталании производят лучшее в Европе — ты же должен еще что-то помнить из далекой юности. Кстати, полетишь на родину, в дьюти-фри не забудь Ваське в подарок этот бренди купить. Она оценит.

— Ты очень заботлива.

Тут удалось поскандалить с Лизой, которая требовала себе каких-то кукол, наполненных дурацким мороженым, а потом еще пирожков и пирожных, понимая, что только расслабленных родителей можно смело брать в свои руки.

— И еще колы. Я хочу кока-колы, папа, — капризно голосила девочка.

Юрий Николаевич поморщился. Почитатель всего естественного и натурального, как метко заметила его жена, он был категорически против этих «новых» продуктов, тем более когда речь шла о привычках его дочери.

— Лизонька, — он присел перед ней на корточки, — слушай и запоминай. Если когда и пить колу, то только с ромом в коктейле. Лишь в таком виде я позволю тебе эту дрянь, когда вырастешь, девочка моя. Поняла? — Понурый ребенок потащился вслед за веселыми родителями.

Итак, выбор был сделан. Покупки оплачены. И вот Скворцовы уже вваливались к Шварцам. На столе наблюдалась рыба и всякая другая морская ерундистика, которая в изобилии водится в местных водах. У Шварцев было хобби. Они регулярно ездили на морской рынок, где ранним утром с корабликов и крошечных рыбацких шхун сгружали огромные открытые контейнеры, усыпанные льдом, со всяческой нечистью — тушками, телами и ракушками. Еще живая нечисть копошила загадочными частями своих тельцев, хватала воздух ротиками, жабрами и другими дырочками, выпучивала глазки, таращась, вероятно, в первый, и точно уж в последний, раз на солнечный свет и невиданных чудовищ — людей, что подняли ее из родных пучин. Шварцы все это обожали. Они обожали выбирать все это своими ручками, болтать с рыбаками, присоленными морем и тяжелой жизнью на этом море и слушать их завиральные рассказы о фантастическом улове или фантастической рыбине, попавшей в сеть, или фантастическом спасении во время шторма, а того хуже и интересней — кораблекрушении. Вот оно, настоящее море. Вот она, настоящая жизнь. Да и кому, скажите, такое не понравится?

Словом, когда явились Скворцовы, все приобретенные Шварцами морские глупости, в том числе и рассказы, были уже готовы. Дети шуршали в детской, Лиза рассказывала Женьке, младшему Шварцу, про его родину, которую тот видел только на фотках и видео. Она выливала, а он впитывал все ее хоть и детские, но настоящие живые впечатления.

Его родители в силу обстоятельств давно забыли дорогу назад и даже на экскурсию не желали отвезти туда сына. Он получал письма и картинки от братьев — троюродных и четвероюродных, с которыми был не только знаком, но и подружился, потому что те регулярно прибывали к ним на каникулы. Ему нравились и их рассказы, и фотографии, но он никак не понимал, не видел всей прелести и очарования той страны, родины, которыми наполнялись, сильно напившись, даже его родители. Они хоть и боялись далекой и брошенной впопыхах земли, но хотели ее и ее настроения. Видимо, что-то тянуло туда, как тот незапамятный доисторический интерес, что подогнал Адама к Еве, а писателя к бумаге. И большой уже Женька смотрел в рот маленькой Лизе, пытаясь найти разгадку, наполняясь странным возбуждением, которое все шло из нее до раннего утра, потому что их развеселые родители совершенно о них забыли.

Взрослые так же щебетали, как и их чада, вдохновляясь друг другом. Так щебетали, как бывало в их доперестроечных квартирках. Для этого и собрались эти русские в этих особняках в таком ожиданном месте.

— Слушай, Юр, а что ты так быстро сваливаешь? Побыл бы недельку-другую, — предложил Аркаша. — У тебя же там, в общем, все налажено. Не зря же столько лет вкалывал.

— Аркаш, все не так просто.

— Тогда и правда, вали быстрее. Быстрее соскучишься.

— Скучать он там будет. Смешной ты, Аркаша. У него там женский тыл. Васечка. Эмигрирует с ней в свою загорную ссылку или чатскую — я запамятовала. Ты, Юрочка, про нас только там не забывай. Мы ведь тоже скучаем. — Лена засмеялась. Шварцы переглянулись.

Запасшись выпивкой, мужчины удалились в кабинет. Скворцов, не скрывая, пересказал Аркаше без утайки все перипетии с Сеней. Юра очень доверял Аркашиной интуиции, хотя в последние годы как-то успешно обходился и без нее. Аркаша не был доволен услышанным. Он знал, что в запале Сеня способен на многое и впопыхах может натворить всяческих чудес. Он понимал, что высокая волна, если погонят, может докатиться и сюда. Хотя пока общая канва этого не диктовала. Поэтому и до полных чудес, он надеялся, еще может быть далеко. Словом, все сказанное ему не понравилось. Аркаша отмахнулся от дурных мыслей.

— Бог с ними уже с делами. Разделаются как-нибудь. А что, скажи, за женщина у тебя? — любопытствующий Аркаша поправил очки. — На что вы там так активно намекали?

— Не намекали вовсе, а говорили прямо. Да ты не бери в свою голову, пока она у тебя еще одна. Вот мне Максимка — помнишь моего охранника? — сказал, что у меня уже два чердака под одной крышей. Смешно, правда? — И Скворцов в трех словах объяснил Аркаше свое новое положение. А также положение Лены и Васи. Аркаша, как и все немногие, знавшие историю скворцовской семьи вообще, был немало удивлен. Пожалуй, впечатление даже можно было назвать сильным — как все порой услышанное или случившееся под раннее и нетрезвое утро, когда особо обостряется восприятие. В какой-то момент Юриного повествования Аркаша даже подумал, что тот просто напился и не то что бредит, но гонит лишнего. Все было как-то невероятно. Вообще говоря, скворцовский семейный либерализм ему никогда не нравился. Он мог дать сам себе свободу, да и то не очень хотел, но чтобы его Ксения так же свободно, как скворцовская Лена, всю жизнь гуляла по окрестностям… Поэтому Ксения строго сидела дома под замком. Аркаша даже не успел представить себе, что такое — хотя такого-то никогда, но хоть подобное — могло бы произойти в их семье, потому что еще сильнее его изумила Ленина позиция, которая, по всему видно было, ей самой казалась здравой. Он, конечно, понял, увидел это, она чуть ревновала мужа, но ревновала как-то добродушно. Как будто это была не ее жизнь, а чужая игра. Колыхания благостного настроения шли от нее. Не было похоже, чтоб она смирилась, — Лена вообще была не из смиренных. Он заметил другое, и это теперь его потрясло, ей все это явно нравилось. Аркаша находился в полном смятении.

— Юр, слушай, и как ты сам-то себя чувствуешь? — Аркаша искренне не понимал Юриного состояния и сделал попытку вернуть друга к каким-то реалиям, по крайней мере, ему самому понятным.

— А представляешь, Аркашка, я чувствую себя отлично. И не очень помню, как жил раньше — буквально пару месяцев назад. Понимаешь меня? Нет?

— Тогда у тебя не только два чердака под крышей, у тебя еще и башня сверху была, но ее снесло. Вот что я тебе скажу. Впрочем, — заметил он, — о душе нам пора подумать.

— Вот-вот, и я об этом же.

Аркаша знал, что спорить, обсуждать с упертым Скворцовым — даже душевные смятения — не только бесполезно, но и бессмысленно, поэтому и не стал ставить ему никаких дополнительных вопросов.

— Пойдем спать. Утро вечера мудренее. Так говаривали на нашей родине.

— Теперь говорят — мудрёнее.


Они вышли в гостиную. Лена и Ксения сидели в креслах и курили.

— Дети спят?

— Только уложили. Заболтались и совершенно о них забыли, — женщины смеялись. — Еще родителями называемся. Если б они сами не пришли воды попросить… Тут-то мы и глянули на часы… Правда они и не сопротивлялись.

— Даже дети устают. А представляешь, дорогая, — Юра присел на ручку кресла, в котором помещалась Лена. — Аркаша предположил, что у меня снесло башню.

Аркаша насупился. Ему почему-то не хотелось сейчас обмусоливать все, что он сам сказал и что услышал от Юры. Тем более то, что касалось скворцовской новоприобретенной личной жизни, потому что у него не было позиции, которую Аркаша привык иметь как старый консерватор. Не очень ловко себя почувствовала и Ксения, которая тоже поняла, что что-то произошло, что-то изменилось, а она так и не узнала об этом, потому что Лена ничего не рассказала, даже не упомянула, даже не намекнула. Ксения решила было, что и рассказывать особо нечего — ну подумаешь, любовница появилась у мужа. Неприятно, наверное, сама она таких чувств не ведала, но не смертельно же. Мужей и жен все-таки скрепляют узы иного порядка. Но теперь, когда мужчины вышли из кабинета, по их лицам, и в частности по лицу собственного мужа, немного даже растерянному, Ксения увидела, что оказалась не в центре событий, где, в силу отсутствия экстравагантных происшествий в своей жизни вообще, ей вдруг оказаться захотелось.

— Башню? Не печалься, дорогой. Видимо, она не была твоим украшением. — Лена повернулась к Ксении: — Лизонька останется у вас, хорошо? Вы все мужские секреты обсудили? Надеюсь, Юра ничего не утаил? — Она игриво посмотрела на Аркашу. — Тогда пойдем, дорогой. До утра не так много времени, а я по тебе очень соскучилась.

Они вышли, оставив Шварцев в недоумении.


Лена вышла из душа и упала на кровать. Юра лежал тихо. Она взяла книжку, лениво полистала и отбросила в сторону. Откинулась на подушку.

— А знаешь, как-то мне все стали неинтересны.

— И давно?

— Не так давно. Я и тебя поэтому поняла лучше.

Юра живо повернулся и облокотился на заломленную руку.

— Да что ты? И как же тебе это открылось? И кто эти все? Ты меня интригуешь.

— Я провела маркетинг своего рынка. И рынок мне не понравился.

— Что так?

— Скушно. Я же говорю.

— Слушай, не пугай меня. Когда же ты успела обскакать пол-Европы с проверкой своих дивидендов? И я этого не заметил причем.

— А ты вообще мало что замечаешь. Но я ленива и никуда не скакала, а провела виртуальное исследование. Все так смешно, оказывается. И просто. Подивилась только, зачем напрягалась, ну не то чтобы напрягалась, но не сопротивлялась, не возражала, не воздерживалась… Лучше б энергию экономила, на твоем диване лежа.

— Ну как же ты не понимаешь зачем? Чтобы сейчас было что обсудить. — Он приподнялся на локте. — Очень интересно. Расскажи, пожалуйста, подробности своих изысканий. Полагаю, что я многого не знаю. Кто эти скучные люди и какие они? Почему? Мне тоже интересно, ведь я об этом никогда не думал, вернее — о тебе в этом ключе, дорогая.

— Скажи, ты с Васькой тоже подолгу беседуешь в постели?

— Ты думаешь, с ней не о чем поговорить?

— Я вовсе не это имела в виду.

— Ты ревнуешь.

— Нет, я радуюсь, что всегда имела лучшее. — И Лена сама, не дожидаясь его инициативы, уже накрыла любимое ею лицо своими разлетевшимися волосами, в которых Юра как-то быстро задохнулся, захлебнулся. Запутался в руках и ногах. А она не оставляла никакой возможности для маневра. Да, собственно, он и не маневрировал, а отдался естественному чувственному наплыву. И лежал потом наполненный простой нежностью собственной жены.

— Ты скоро вернешься? — Лена любовно отвела волосы с его лба.

— Хочу, чтобы ты поняла. Жить я буду там, а сюда — только приезжать. Поэтому вопрос некорректен. Приеду — при первой возможности. Я же очень скучаю и люблю вас.

И уже в тот же день Юрий Николаевич наблюдал из иллюминатора, как песчаные башни величественного собора буквально на его глазах рассыпались в облаках. «А не моя ли это, собственно, башня?»


Васина трудовая деятельность тем временем плавала и летала. В редакции по-прежнему все легко и быстро подписывались на ее глупости и не оспаривали ее подвиги, что было особенно удивительно. Но вероятно, для этого были определенные причины, о которых она и не догадывалась.

Теперь перед ней стояла очередная задача, которая также была не из простых. Вася должна была подговорить главного Абрамыча всей страны снова отпустить ее в стороны далекие, аж в сам Павлопетровск-Чатский. Она заготовила аргументы и факты… Но все они могли рассыпаться в ловких руках опытного кадрового руководителя. А Абрамыч был тоталитарным начальником. И исключительно он один знал всегда, что именно нужно дорогой редакции, когда, почем и сколько. Сотрудники злились, сплетничали, возмущались, но понимали, что только, пожалуй, его связями, нескончаемыми авантюрами, в том числе и финансовыми, беспрерывной говорильней с якобы великими мира сего, с которыми сначала учился, потом работал, а пьянствовал всю жизнь, они и получают в определенный день и час небольшую, но гарантированную зарплату в зеленых купюрах, аккуратно уложенных в белые конверты. Поэтому о политкорректности в редакционных отношениях не могло быть и речи. И многие подчинялись этому малоприятному правилу. Остальные, несдержанные, не только увольнялись, но вообще не попадали на работу на радио «Точка». Порой же Борис Абрамович проявлял немыслимое великодушие, причины которого были также неведомы никому. Вася понимала, что, в общем, он был неплохим главным редактором, но порой даже человеком работал.

Знаменательным событием в Васином творческом становлении еще на самой заре ее службы в редакции стала поездка в загородный пансионат, где она неожиданно побраталась с главным. В пансионате этом оказалась небольшая группа сотрудников после празднования очередного редакционного юбилея. Борис Абрамович полулежал на диванчике в своем номере люкс, где пьянство уже завершалось. Почему-то кроме них в номере никого в тот момент не оказалось. На столе толпились полупустые бутылки разного формата и качества, недопитыми громоздились стаканы и фужеры (меньшими дозами редакционные праздники отмечать вообще не принято), остатки закуски, которые буквально через несколько минут, после полного заветривания, можно было бы назвать объедками. Абрамыч устало прикрыл глаза рукой. Васе хотелось спать, но было неправильно покинуть его, совсем грустного, в этот момент, когда из праздника возвращаешься не только к будням, и даже не к размышлениям о неправильно прожитой жизни, но в первую очередь о здоровье. Вася встала, захотелось как-то подвигаться, хотя бы подойти к окну, выглянуть — что там? Ничего там не увидев, она вдруг услышала:

— Не уходи, Елизарова. Посиди еще пять минут. Давай покурим.

— А я, Борис Абрамович, и не собираюсь. Только хотела смахнуть чуть-чуть со стола.

— Вот и правильно. Смахни. Тоже, Елизарова, любишь перемены блюд? Я там кое-чего заныкал, посмотри в холодильнике. Для почетных гостей. Так нам и накрывай.

Как сказано, так и сделано. Вася смахнула со стола все, что на нем стояло, прямо в мусорное ведро, которое обнаружилось в коридоре. В холодильнике она действительно нашла массу всяческого добра. В те годы она была вполне неумеха — с точки зрения накрывания стола, но именно тогда и поняла, что творить чудеса — если есть материальные возможности — может каждый: стать поваром, звездой, космонавтом. Космонавтом, пожалуй, сложнее. Надо еще немного здоровья иметь. А все остальное — с полпинка. Словом, Вася быстро справилась с задачей, разлила напитки и уже снова выпивала с Борисом Абрамовичем. Таким образом она произвела благоприятное впечатление на главное начальство, что, как известно, решает многое. Абрамыч запомнил Васю. Потом он помнил о ней, и не всегда только затем, чтобы обругать, иной раз умел и похвалить. И еще на работе и вне ее существовал он как два разных человека. Но, по сути своей, был Абрамыч все-таки тиран и деспот — по плоти и крови. А как же еще?

— Где твои ключи? — потянулся он в кресле.

— Какие?

— Ну твои ключи. От номера твоего. Да не бойся, что ты рожи строишь? Надо мне — глупостями болтать. Хочу выспаться. Пойду к тебе спать, а ты здесь перекантуешься. Кровать большая в спальне. Все же утром в люкс припрутся тусоваться, хозяйкой будешь. Закуска в холодильнике. Ну давай ключи быстро. Устал.

В то давнее утро первым тусоваться в люкс прибыл как раз сам Борис Абрамович — все остальные боялись по номерам. Потребовал себе кофе и внимания.

— Ну че Елизарова? Клево тебе? Только вот очереди из поклонников не вижу. Ну ладно-ладно, не грусти. Поехали прокатимся лучше по окрестностям — погода отличная. Я уже водителя вызвал. — Абрамыч все делал для себя любимого и собственного развлечения.

Погода и вправду была дивная. И между какими-то деревнями он приметил фанерный сарайчик-магазинчик, прибившийся к дороге. Тетка в грязном халатике подавала им какие-то банки с бычками в томате, которые Борис Абрамович заказывал для смеха. Шуток его тетка не понимала, но поддерживала. Как мошенник с колпачками, она будто все время путалась в банках, бутылках и купюрах, передавая их и недодавая. Когда наконец вышли из ларька, денег в руках у Абрамыча оказалось вдвое меньше, чем должно было оказаться. Вася, возмутившись, хотела вернуться в магазин скандалить с продавщицей. Но твердая рука остановила ее.

— … в машину быстро.

— Но вас же обманули…

Борис Абрамович свернул пробку с водочной бутылки. Отхлебнул прямо из горлышка и засмеялся. Он как-то сразу захмелел от воздуха и выпивки.

— За все в жизни, Вася, надо платить. Запомни это. И сегодня я отделался минимальной платой. — Он выпил еще и протянул Васе. Отказываться было не принято.

— Я запомнила. — И не соврала. Всегда потом она примерялась к этому грациозному размеру.

Они поехали дальше. Было так же солнечно и волшебно.


Вася шла к Борису Абрамовичу. Толстая секретарша — Абрамыч порой любил совок — шепотом доложила, что весь день главный буйствовал.

— Ну, зайди, попробуй его угомонить. У тебя иногда получается. — Она с выражением, но скептически посмотрела в закрывающуюся за Васей дверь.

Когда буквально на задних лапках, чтобы производить впечатление доброй и пушистой, Вася вкралась в кабинет, Абрамыч, радостно распахнув руки, чуть не выпрыгнул из начальственного кресла через стол ей навстречу.

— Василиса, дорогая. Какие люди и без охраны. — На этот раз его шутка не показалась Васе совсем глупой, она вспомнила про Максима. — Есть ли идеи, предложения? Может, выпьем по рюмашке? А? — Борис Абрамович иной раз позволял себе пригубить вечерком. Случалось и такое, когда после тяжелого изнурительного дня или редакционного дежурства Вася заходила к нему с отчетным докладом и задерживалась на часок. Было приятно сидеть на ковре, скрестив ноги, со стаканчиком. В такие моменты Борис Абрамович даже разрешал ей и себе курить в кабинете — до утра проветрится. Вася никогда не использовала эти, так сказать, моменты близости для решения своих (и чужих тем более) производственных проблем. Новые должности она получала за работу. Борис Абрамович четко делил труд и отдых и ценил человеческие отношения, тем более в рамках такой организации, как творческий коллектив. Редакционные интриганы также вполне быстро сообразили, что от Васи здесь проку никакого, и быстро отстали со своими сплетнями.

— Так что приперлась? Не выпить же на самом деле? — Посерьезнел он, наливая.

— Борис Абрамович, есть идея съездить… на Чатку. И главное, как вы любите, абсолютно бесплатно для редакции.

— У тебя что — появился богатый спонсор?

— У меня появилось желание работать лучше и делать эфир интереснее, — отшутилась Вася.

— И такие возможности, да?

— Только вы всегда и знали правду про нашу тяжелую жизнь, Борис Абрамович.

— Езжай, ты всегда выпрашивала, что хотела. Что-нибудь там придумаешь интересненького, я знаю. Ладно, что темнить? Буду откровенен — твой спонсор немного помог и нам.

Вася вспомнила Лену, когда они сидели в кафешке у Прудов, и ее слова.

— Он что, откупил меня? — растерялась Вася.

— Зачем же так грубо? Откупил! Работать ты будешь лучше прежнего. Я тебя знаю. А он помог немного техникой, у нас новую систему монтируют, ты разве не заметила? Ах да. Ты же все в поездках.

— Понятно, и я, и ваша любовь ко мне стоим вместе пары компьютеров.

— Компьютеров значительно больше, и еще новая система звукомонтажа. Мы переходим на новый уровень вещания!

— Я всегда думала, что уровень вещания зависит от уровня сотрудников, их работы, другими словами — качество от квалификации.

— Ладно, Елизарова, мне предложили, я не мог отказаться. Ты же знаешь, в каком мы серьезном финансовом положении. — Откуда Васе было это знать? Но она кивала покорно головой. — Денег нет. Налоги душат. Старую технику после перемонтажа сдадим в музей истории каменного века. Благодаря тебе, между прочим. Я это понимаю, заметь. И ценю. Но и ты свою зарплату получать вовремя ведь тоже не забываешь, с другими захребетниками? А? Ну взял-взял, а у твоего и не смылится. Подумаешь. — Абрамыч умел доехать по чужим костям. Вася почти плакала от обиды. Вот и за нее стали платить деньги, и это надо было как-то понимать. Он же присел рядом на пол и погладил ее по голове, которая склонилась уже на грудь. — Ну-ну, что ты? Взял, а что было делать? А про тебя ни слова. Ни слова не сказал. Веришь — нет? И люди его тоже молчали. Не он же ко мне сам приходил. Это оне к тебе лично ходют. А мы — скромные и маленькие. Я сразу понял, что по твою душу, когда эти людишки пожаловали. Но молчал. Веришь — нет? Молчал как рыбка. — Вася взглянула на эту акулу. — Ты еще мне здесь расплачься. Этого мне еще не хватает. Давай-ка, Василиса, не будем грустить. Собирайся и поезжай на рога к своему черту. И помни — на госконкурс, ну чтобы премии по итогам года получать, нашей редакции совершенно нечего выставить.

— Год не так давно начался, Борис Абрамович. — Вася сделала усилие и проявила улыбку.

— Вот именно. Поэтому работать надо начинать. И работать больше.

— Куда больше?

— Туда-туда. — Абрамович сделал неприличный жест. — Над собой. — Он заржал и протянул рюмку. Она ответила.

— Дурак вы, Борис Абрамович.

— У тебя учусь. Все, надоела. Проваливай в свою Чатку, пока отпускаю. Командировку сама оформишь. И без икры не возвращайся! — кричал он уже ей вслед.

Глава 4

Если вы не бывали на Чатке, и не езжайте. Это такая маленькая дверка, которая открывает выход в космос. Быстро впадете в зависимость. И вот, пристегнувшись ремнями, они уже взлетали в серое столичное небо. Самолетов Вася не боялась. Более того, когда случалось лететь, она часто просилась в кабину к пилотам и летала с ними, посматривая на мир уже в их окошки. Кстати, организовать себе такую радость было плевое дело. Во всяком случае — раньше. Надо было просто попросить стюардессу, передав ей свое служебное удостоверение — для весомости, чтобы та спросила у экипажа или командира — не возражают ли. Никто не возражал. Наоборот. Сразу радостно предлагалось проследовать за особую дверку. Зачем все это надо было экипажу, Вася никогда не задумывалась. Скучали, наверное. Вот и все. А ей целое развлечение. Люди попадались самые разные, но в основном очень милые и живые. Особенно штурманы, которые почему-то всегда сыпали анекдотами.

Вася вспомнила, как однажды летела из большого города Кутска в маленький Ледовск, на Ледовитом океане. Самолет был тоже маленький — типа Ана или старенького Ту. Ну, словом, из тех, что еще с винтами вместо двигателей. Всегда страшно на них смотреть из иллюминатора, как они крутятся и кряхтят. В салоне рядом с ней оказался довольно симпатичный мужик, правда, очень активно косивший под простака. Он сразу же предложил выпить и достал вполне элегантную фляжку, наполненную коньяком. Фляжка — это всегда хороший тон. Вася уважала фляжную публику, потому что этот забавный предмет быстро сближал. И она не отказалась. А мужик уже весело рассказывал, что он едет из отпуска с подарками и как работается ему инженером на какой-то шахте. Потом он подустал, потому, вероятно, что не в первый раз и не в первом самолете рассказывал эти побасенки. Чтобы добраться от теплого моря, откуда он якобы следовал, оставив новых подружек, до холодного океана, куда направлялся порадовать подружек старых, требовалось немало времени, денег и попутных самолетов, которые не всегда ждут такого ценного пассажира с нетерпением на взлетной полосе. Словом, сосед быстро устал и закемарил. Вася, напротив, взбодренная спиртным, развеселилась совсем и поняла, что пришло время приставать к стюардессе. Так и сделала. Она передала экипажу привет, добрые пожелания и свое удостоверение, которое было ключом ко многим дверкам. Скоренько стюардесса, ласково улыбаясь, сообщила, что командир приглашает ее в гости к экипажу. Вася проследовала за дверку и попала сначала в предбанник, есть такой перед кабиной, где сидит экипаж. В предбанничке этом порой толпятся стюардессы в минуты затишья. Но тогда там сидел тоже чуть подвыпивший мужичонка. Он вскочил и радостно набросился на Васю с поцелуями и объятиями.

— Тебя-то я и ждал. Вот повезло. Садись. Где у нас тут стаканчик. Выпить не с кем. Понимаешь? Где стакан, куда подевался? Только вот сию минуту был же. — Ребята, в смысле экипаж, дружно повернулись — она больше увидела, чем услышала, что что-то происходит — шум в кабине стоял страшный. Командир широко улыбнулся и заорал:

— Наконец-то Петька нашел себе достойного собутыльника, — донесся до Васи обрывистый крик. Ребята заржали. Они были замечательными, эти ребята, северные летчики.

Вася присела. На какой-то приступочке на белой бумажке лежали аккуратно нарезанные всякие вкусные рыбки и поломанный черный хлеб. Петька уже налил Васе водки полстакана.

— Возьми скорее, я тебе закусочку сочиню пока. Давай-давай. Не задерживай. Догоняй. Штрафная. Тебе рыбки? Рыбки, рыбки, я вижу. Все вы рыбку нашу любите, столичные штучки. И откуда вас только сюда заносит? — Вася посмотрела на себя, как на штучку, — со стороны. Штучка была, конечно, с ручкой и со стаканом в ней. — Попробуй омуля. А вот и нельмочка. А может, муксуна? Слыхала про такого? Пальчики оближешь. Хлебушка возьми, ломаный хлеб всегда вкусней. Ты знала? Молодца. Давай-давай. Не задерживай. — И он уже лихо наполнял стакан снова. Вася подумала, что если дела пойдут с такой скоростью, то и тела бездыханного от нее не останется, чтобы выгрузить на конечной.

— Петь, тормозни, здесь, конечно, распивочная, но не до такой степени. — Штурман снял наушники и присел к ним. — Не бойтесь, девушка, мы вас в обиду не дадим. Вы же все-таки у нас в гостях. И Петьку нашего не шугайтесь. Он вообще-то хороший летчик, мы его поэтому и взяли, безбилетника, чтоб рулить помогал. — Все экипажи обычно подсаживали своих на халяву — это было даже правилом. Глупо же получать место в кассе — даже со скидкой. Чтобы потом все равно весь полет торчать в кабине. — Он безобидный, просто в отпуск летит, проводы в диспетчерской, то-сё, не может остановиться. — Вася радостно кивала спасителю.

— А можно мне на вашем месте посидеть пока? Я тихонечко, честное слово.

— Посиди. А я чайку попью. Оленька! — Как по мановению волшебной палочки вошла улыбчивая Оленька. — Оленька, принеси чайку, пожалуйста.

— А вашей гостье? — поинтересовалась стюардесса. Видно было, что быт в бригаде налажен.

— Видишь, у нее перерыв. От Петьки отдыхает. — Штурман, смеясь, кивнул на Васю, присевшую в его кресло.

Оленька уже подавала чай и какие-то печеньица. Вася послушно кивала, улыбалась, потому что слышно было плохо, вернее, слышно не было ничего, и по выражению лиц, приятных и даже благостных, она поняла, что ее не ругают, а даже поощряют в скромных действиях.

Вася с интересом принялась изучать кабину. До того она летала с экипажами только в больших самолетах. Перед ее взором развернулась панель управления. Были одни приборы-приборы-приборы. Большая часть круглых и квадратных — все со стрелочками и делениями — красными и белыми, а иногда зелеными. Они ничего не показывали. Стрелки молчали, и даже серьезная тряска, всегда сопутствующая полету легких и старых лайнеров, не трогала их с места. Они как примерзли. Лампочки, где предполагались, тоже не жили. Более того, приборная доска, казалось, немного запылилась. Вася все пыталась где-то между скоплением этой массы безделушек найти окна, но не находила. Она ерзала, вглядывалась — тщетно. Покрутив головой, оглядела наконец всю кабину и приметила небольшие полузапотевшие окошки (опять пьяных везут), которые больше напоминали форточки. Она с удивлением подергала командира за рукав.

— Простите, пожалуйста, а что это — у вас окон, что ли, нет?

— Ну как же нет? Вот же они. — Командир, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону форточек.

— Простите, пожалуйста, я ничего не понимаю, а приборы что, не работают?

— Ну как же нет? Все работает. — И он тыкнул в две мигающие друг другу — красную и зеленую — лампочки.

— И что?

— Что — что? Все работает. Вот и с топливом все в порядке. — Он снова указал на единственную, как показалось Васе, живую стрелку. — Полет проходит в нормальном режиме. Вас это беспокоит? — Командир засмеялся.

— Простите, пожалуйста, — Вася замялась, — а как вы видите, куда лететь?

— Как вижу? В окно смотрю и вижу.

— Но я-то не вижу.

На это он припал к боковому окошку и, ловко изогнув шею, как бы выглянул чуть вперед. Вася встала и попыталась сделать то же. Землю она увидела, но вот куда они двигались, ей было неясно по-прежнему.

— Но все-таки, скажите, как вы понимаете — куда? Где направление-то?

Командир опять засмеялся и лихо, широким жестом руки указал общее направление — махнул на панельную доску, но получилось у него как-то даже не на доску, а вперед, куда-то вообще вперед.

— Туда и летим. Мы же знаем куда нам, правда? — обратился он уже к подошедшему к ним штурману.

Тот тоже улыбался, а Вася начинала понимать, что ее разыгрывают, хотя все очень похоже было на правду. Во всяком случае, она бы не удивилась, если б они так и летели — по направлению руки, которое сверяют, выглянув в форточку.

— Да вы не волнуйтесь, — подключился к разговору штурман. — У нас же автопилот.

— А-а-а… А вы тогда что делаете? — удивилась Вася.

— Как что? — шутнику-командиру явно нравилась беседа. — В картишки перекидываемся. Вы что, не поняли сразу? Давайте лучше выпьем. — Командир встал. — Я чаю, а вы водки — за знакомство. Меня Саша зовут, а вас?

— А меня Вася, — сразу призналась Вася. Обычно в затейливых рабочих ситуациях, чтоб людей не пугать, она представлялась Василисой.

— Хорошее имя. И главное редкое. — Все присутствующие захохотали. Попривыкнув, и Вася стала лучше слышать, узнавая каждое слово даже в этом шуме.

Оленька уже несла чай командиру Саше, который оказался высоким непожилым человеком с уставшим и чуть жуликоватым лицом. Петька, радостно взбодрившийся, снова наливал Васе водки. Все чокнулись. Штурман, щурясь, покивал им от форточки — мол, и я с вами. Вася расстроилась — в кабине был все-таки страшный шум, и если бы она даже включила магнитофон, в записи получился бы брак. А было бы здорово все это записать и дать в эфир. Был бы высший пилотаж. Ну, конечно, чуть ниже, чем сейчас демонстрировали эти славные ребята, пилотирующие день и ночь где-то по краям света наши утлые воздушные суденышки.

Вася принялась было развлекать тоже летчика Петьку, но когда он немного угомонился и задремал, снова отправилась к окошкам. Выглянула наружу. Внизу была снежная земля, которая отражала солнце странной мутной дымкой. На Васин вопрос, где они находятся, командир четко произнес какие-то цифры и буквы, таким образом демонстрируя наличие работающих приборов, по которым он легко ориентировался. Вася ничего не поняла. Она смотрела вниз на недвижимую гладь, и вдруг глаз ее, вероятно привыкнув кровному однообразию, начал примечать, что местами земля будто расчерчена на квадратики, которых становилось все больше, пока они, размножившись, не превратили в квадратики все пространство. А потом она заметила и домики, занесенные по крышу снегом, но все-таки различимые с высоты. Как в том кино, когда уставшие путешественники вдруг обнаруживали какую-то избушку среди снега и льда. В таких избушках киногерои почему-то всегда находили покойников.

— Это сталинские лагеря. Долго еще будут стоять как живые, — предупредил ее вопрос командир Саша. Вася все смотрела и смотрела, и глаз ее все не находил конца расчерченной снежной пустыне, уходящим из поля зрения квадратикам. А сзади опять шумел Петька, перекрикивая даже шум винтов.

Тем временем начали заходить на посадку, что, однако, не принесло успокоения. По-прежнему ничего не было видно, кроме снежных торосов, оставалось непонятным, куда они будут садиться и куда вообще летят — признаков устроенного жилья все еще не наблюдалось. Васю усадили рядом с Петькой и попросили тихо посидеть, потому что действительно надо было приземляться.

Петька свернул скатерть-самобранку. Оленька вышла в салон. Экипаж занял свои места, у ребят зашуршала работа. Кто-то неведомый нашептывал им что-то в наушнички, а они отвечали в микрофончики этому, неведомому, на каком-то птичьем, непонятном Васе языке. К тому же шум, как ей показалось, снова стал немыслимым. Вдруг что-то громыхнуло, началась тряска, болтанка, Вася вцепилась в какие-то крючки, что попали под ее ручки. Она сидела в голове самолета, а хвост как будто бы стал ее собственным хвостом и вытягивал все тело. Он начал широко ходить — вправо-влево, увеличивая амплитуду. Хвост носило и возило из стороны в сторону. Ребята вцепились в свои рулики — наверное, чтобы не упасть. Вася с Петькой просто распластались вдоль предбанничка, упершись ногами в дверку. Самолет еще подпрыгивал, как будто скакал по кочкам, замерзшим на болоте, но уже потихоньку останавливался, по-прежнему виляя задом. Когда он почти замер, а Вася с Петькой только пытались пошевелиться, с грохотом отворилась железная дверка в салон, и с жуткой, известной не каждому школьнику бранью в кабину ворвался Васин сосед по салону. В дверном проеме возникла и испуганная Оленька. Продолжая раскидывать по кабине ругательства, гость пробежал почти по Петькиной и Васиной головам, не узнав в них людей, а предполагая, вероятно, недвижимый груз. Мужик размахивал красной корочкой и орал как резаный. В глазах его был ужас.

— Встать! Командир! Сдать оружие! Всех арестую! Я майор ФСБ! — Ребята поднялись. — Девку пустили самолет сажать! Всех под суд. Я майор ФСБ. — Все недоуменно переглянулись. Да и сам орущий стал понемногу тормозить, потому что обещанной девки у самолетного руля не оказалось. Он оглянулся. Петька вставал и отряхивал свитер.

— Ты че, козел, в первый раз, что ли, на голый лед садишься? Хорошо — не голой жопой. А еще майор ФСБ. В штаны, что ли, написал? Приходи ко мне, когда я полечу, я тебя молитве научу, чтоб не боялся.

Ситуация стала немного разряжаться. Вася боязливо выглядывала из-за Петькиной спины, которая очень кстати оказалась широкой.

— Извините, ребят, — залепетал новоиспеченный майор, который еще два часа назад представлялся инженером. — Не понял. Сразу. Выпивал с девицей этой и до этого выпивал, видимо, лишнего. Заснул. Извините, ребят. Потом девочка ваша, стюардесса, говорит, что соседка моя к вам ушла. А тут затрясло и занесло. Я и подумал, что ей позволили самолет сажать. А она ведь тоже выпивала… Ну я и ломанулся к вам. Извините, ребят. Будем дружить. — Он протянул руку. — Замначальника ФСБ по этому району, в который, слава богу, благополучно присели. Заступаю на службу. Теперь, если что, — милости просим. И молитву к вам прибуду выучивать. На всякий случай. — Он жал всем руки, а Васе даже поцеловал. — Бражников.

— Говорящая у вас фамилия.

— Я с ней и карьеру делаю. — Все улыбались.

— А я Курилко. Петр Курилко. Правда. Хотите, паспорт покажу. — Петька снова потянул пятерню почти уже родственнику. Бражников ее также радостно схватил.

— Понятное дело. Компания отличная сколотилась. — Командир кивал. — Ну что, тогда выпьем за знакомство. У меня тоже с собой было. — Саша достал фляжку из портфельчика. — Настойка на хрене. Хреновуха, по-русски говоря. Очень рекомендую. Детвора, подставляй стаканы.

Из самолета Вася выходила в обнимку с экипажем. А бдительный фээсбэшник, которого встречали на машине, даже подбросил ее до гостиницы, хотя городок был таким маленьким, что могла бы и пешком пройтись, освежиться. Всюду она потом моталась ножками, а служака Бражников весело кивал ей из своей машинки. Выпивать больше, правда, не предлагал.

Вася улыбалась.

— Ты что вспомнила? Как самолетом рулила?

— А ты откуда знаешь? — Она, смеясь, схватила Юрия Николаевича за грудки. Он тоже был доволен произведенным впечатлением.

— Я тебя знаю. Ты же больше ничего делать не умеешь.


Когда летишь или движешься над выгнутым шариком, горизонт тоже выгибается. Они летели. Далеко внизу в ночной темноте белела земля. Впереди и сзади краснело. Но по-разному. Сзади, где закат, с сиреневым отсветом, а впереди, на рассвете, с розовым. И в этой почти мгновенной паузе ночи между двумя выпуклыми горизонтами замер маленький самолетик с их маленькой жизнью, теплящейся внутри.

Большая жизнь распахнулась снаружи, и Вася смотрела на нее сверху. Порой редкими всполохами включались там города, и становилось понятным, как все мы далеки друг от друга. Как всего много и как мало в масштабе даже одного этого земного шарика.

Солнце вставало по времени, и по времени с заданной скоростью навстречу рассвету мчался самолет. Уже подлетали, и вулканы вздыбились толпой. Они высоко светились макушками и были и вправду большими. Некоторые даже курились по древней привычке. Струились дымки. Где из самых вершин, а где вытекали откуда-то сбоку. И вся картина не впечатляла, а содрогала восторженным ужасом, от которого вряд ли можно было оторваться самостоятельно. Весь вздыбленный полуостров оказался совсем не таким уж большим, каким представляется, если заглянуть в карту. Между высоченными горами, что шли грядами, сменяя друг друга, начал вырисовываться город. Как бумажный, самолетик падал на игрушечную полосу, казалось, почти зигзагом вписавшуюся между возвышенностями. Зимнее солнце отливало льдом, отражаясь от маленькой механической машинки, зависшей между сопками, этими божьими значками, что указывали путь на расчищенную полосу. На трапе колючий воздух свободы защипал в ноздрях, а глаза ослепли.


Скворцову, однако, надо было лететь к Масику. Он предложил Васе остаться в городе — должен был прилететь Сухов, и она могла его достойно встретить. Намечался целый цикл культурных мероприятий. Собирались потом еще все вместе полетать по экзотическим местам, что было обещано Васе, да и Скворцову уже страшно хотелось побывать там самому, он подсаживался на чатскую игру. Юрий Николаевич никогда не бывал на Чатке, и с интересом смотрел на заторможенную Васю, которая теперь передвигалась с бесконечно блуждающей улыбкой, странно-мягко по-пантерьи, как бы крадучись. Она будто находилась под гипнотическим воздействием. Скворцов и сам стал что-то такое странное в себе ощущать. Он открывал для себя Васю — хотя раньше полагал, что и так ее чувствует. Пожалуй, он чувствовал ее, какникого другого, поэтому и склеился так быстро и неожиданно с этим, в общем-то, незамысловатым, но трогательным существом. Однако нет пределов совершенству. Похоже, надо было слипаться еще больше, и он влипал.

Как в человеке волевом, в нем, конечно, была заложена большая прочность, запас сопротивления, но и он, Скворцов, это чувствовал, иссякал. И только воля из последних своих сил привязывала его к делу, которое надо было выиграть.

Вася строго заявила, что тоже полетит на Бердючный. Ей не терпелось увидеть Масика в рабочей радости, о которой она только слышала. К тому же она и правда соскучилась по его бесшабашности, открытости и чудесной игре в легкую приятную жизнь. Скворцова тоже надо было поддержать, хотя он и так был неслабым человеком. К тому же, будучи, в общем, эгоисткой, она просто хотела воспользоваться новыми возможностями для приятных путешествий. Словом, Вася отправилась со Скворцовым к Масику, хотя там делать ей было абсолютно нечего. Она почувствовала благодарность Юрия Николаевича за это нетрудное для себя решение. И подумала, что, пожалуй, тоже не совсем проникает в глубины его сознания, в закоулках которого гнездилось что-то милое и легкое или громоздкое и нескладное, что ему нужно как-то перераспределить или разделить с кем-то, пусть даже с ней, раз уж она так невероятно оказалась рядом. Так складывалась жизнь.


Чтобы попасть к Масику, следовало отлететь на вертолете на самый юг полуострова, преодолев немалое расстояние. Виляя между вулканами вместе с вертолетом, пассажиры пытались зацепить глазом хоть что: не живое, так движущееся, но только их общая тень следовала за ними, не отставая, только сопки и заснеженная тайга преследовали их. И даже медведики, летом иной раз выбегающие махнуть лапой неизвестному чудищу, посланному им сверху для развлечения, зимой крепко спали в своих нагретых берложках. Наконец это белое молчание сменилось ребристой темной водой под названием Тихий океан, из которого начал вставать белый остров Бердючный. Он рос от минуты к минуте, поднимаясь из черного страшного океанического омута, чистый, светлый и солнечный.

С погодой фартило. Оставалось удачно приземлиться или приостровиться в этом знаменитом теперь месте, где Масиком уже был разбит скворцовский лагерь и, по сообщениям, шла полным ходом работа по подготовке к разработке месторождения и добыче порфирия. («Назвал же этот дурацкий Масик так же по-дурацки свое Дурацкое детище», — иной раз подумывал Юрий Николаевич. С именами собственными ему в последнее время вообще везло.) Работу гнали, требовался скорый результат, необходимый для оформления собственности, которая имела хоть и тоже сомнительное, но значение.

…Подлетали. Из вагончиков и домика посыпали люди, и чем ниже спускались, тем яснее было видно, что люди эти бегают с автоматами в руках. Вася озадачилась. Скворцов наблюдал за развернувшимся внизу действием и безмолвствовал. Наконец Вася увидела Масика, который бежал в сторону от лагеря с красным флажком, как тот революционер. Масик указывал место, куда лучше сесть вертолету. Тем временем вооруженные люди куда-то быстро подевались, а к вертолету уже бежали мирные геологи, вулканологи, бурильщики и еще бог знает какие масиковские работяги. Только один, самый огромный, так и остался стоять у домика с автоматом наперевес.

Целовались и обнимались, радостно подпрыгивая. Летчики, заглушив двигатель, тоже выпрыгивали из машины и следовали к импровизированному поселку.

— Да-ра-га-я Вася, ты такая молодец! Как я рад! — Масик ее лобызал.

Он пожал руку Скворцову и поволок их к домику, который был здесь единственным среди вагончиков и выглядел почти цивилизованно. Сразу было видно, где искать начальников, если какой-нибудь заблудившийся на необитаемом острове лыжник вдруг вырулит из леса на опушку.

— Пойдемте-пойдемте скорее все к нам, мы там вам с дороги приготовили легкий отдых. — На пороге стоял все тот же угрюмый мужик. Его автоматом оказалась простая русская двустволка. Внутри было тепло и вполне уютно. — Вы здесь, Юрий Николаевич, с Васечкой будете жить, мы решили. А мы с Лерой пока переселимся к мужикам в вагончики. — Из-за занавесочки, которая, судя по всему, определяла кухню, вышел мальчик с полотенцем на бедрах, как у половых. Мальчик был очень миловидным. — «А у нашего Масика хороший вкус», — подумала Вася (тут же привиделся и Виноградов) и украдкой взглянула на Юрия Николаевича. По сдавленной его улыбочке она поняла, что он подумал то же самое.

— Познакомьтесь, это Лера, мой заместитель. — Все дружелюбно закивали друг другу и пожали руки. — Мы с ним, между прочим, здесь пол-острова пропахали. Просто, на пузе прямо. — Масик был взволнован.

— Да-да, — поддакнул Лера. — Только клад оказался на другой половине, которую Мася прополз в совершенном одиночестве. Вы проходите, пожалуйста, что ж в дверях толпиться. — Как гостеприимная хозяйка, он уже переставлял табуреточки, выбегал на мороз, видимо, за продуктами. На столе, как Масик любил — ох уж эти эстеты, — аккуратненько на салфетках были расставлены пластмассовые приборы и тарелочки. Громоздились какие-то консервные банки, тоже любовно завернутые в разноцветные салфеточки — для красоты. В домик уже заваливали летчики. Страшный мужик вошел с докладом, что груз перетаскивают в хранилище. Масик действительно умел организовывать себе жизнь, хотя на первый взгляд не производил такого впечатления.

— Масик, слушай, там в разноцветном ящике мы вискарика немного привезли и еще какой-то ерунды.

Масик открыл дверь:

— Бориска, ящик цветной сюда давай. — И повернулся к столу, за которым все уже почти что расселись и наблюдалось только последнее мелкое волнение. — У нас, правда, сухой закон здесь, Юрий Николаевич. — Лицо Васи отразило общее изумление. Редко кто видел Масика трезвым за исключением тех случаев, когда тот встречался со скворцовским аппаратом. — Мы с Лерой первую и последнюю (до окончания работы, конечно) бутылочку шампанского выпили в день приезда. Залезли на ту сопку, — он указал в окно, — подняли стаканы, сказали слова, а потом с нее на лыжах съехали. Вот и все.

Бориска втащил ящик.

— Сергей Борисович, куда? — Масик указал в угол.

— И доставай сразу, что там есть. Лера, помоги. Давайте быстренько на стол сюда.

— Я думал, что они тебя тут тоже Масиком кличут, — бросил Юрий Николаевич.

— У нас тут все строго, как у взрослых. Но за глаза, конечно, кличут, — добавил Масик. — Лер, достань стаканчик мой. Васечка любит пить из стекла. Все для тебя, дара-гая. — Он поставил перед Васей граненый стакан.

— А на Юрия Николаевича всем наплевать, да? — по-честному обиделся Скворцов. — Из чего он будет пить?

Лера принялся было передавать свой стеклянный стакан Скворцову. Но его остановила Вася.

— Наплюешь тут на тебя. Только соберешься, так ты сразу же и с замечанием. Слюна во рту застревает. — Вася залезла в рюкзачок и выудила оттуда серебряный стаканчик. — Вот, получай и помни — ты тоже человек.

— Что это? — Юрий Николаевич взял стаканчик так аккуратно, как будто это был императорский фужер.

— Подарок. Чтоб всегда было из чего пить в походных условиях. Будем считать приложением к фляжке. Масик, иди сюда. — Она опять залезла в рюкзачок. — На и тебе такой же. Ты оценишь. В память об этом дне.

Масик уже оценил, вертя в руках забавную вещицу:

— Трогательно.

— Извините, — Вася виновато посмотрела на всех за столом. — Не знала, что столько людей соберется. Да и денег бы все равно не хватило.

Юрий Николаевич скосил глаза на Васю, а все присутствующие — на Юрия Николаевича. В его присутствии такие высказывания выглядели, пожалуй, забавными.

— Ну хорошо. Вы не пьете и молодцы. А мы вот выпьем. — Скворцов встал. Все поднялись вместе с ним, прямо как на президентском приеме. — За кадровое омоложение и финансовое оздоровление науки! За вас.

Чокнулись. Масик подставил нос Васе.

— С носиком, дорогой.

— Какая любовь, какие отношения. Масик, а тебе, кстати, Виноградов привет передавал, — сказал Скворцов как можно более равнодушным тоном.

— Да ладно, вам, Юрий Николаевич… — Масик чиркнул взглядом в Лерину сторону. Тот сидел отвернувшись. Вася замерла.

— Слушай, Масик, — как ни чем не бывало продолжил Скворцов. — А что это вы со всеми пулеметами повыпрыгивали нас встречать? Думали, птица такая большая к вам залетела, хотели подстрелить к обеду? — непринужденно затевался серьезный разговор.

— Тому есть объяснения, Юрий Николаевич.

— И полагаю, серьезные?

— К сожалению.

— Ну хорошо. Подъемник наладили?

— А как же.

— Тогда прокатимся.

— Бориска! Лыжи давай! — крикнул Масик.

Гости затолпились у выхода и потом как-то очень быстро растворились между вагончиками. А Масик со Скворцовым уже стояли в дверях с лыжами на плечах.

— Бориска, останешься здесь за девушкой приглядывать и развлекать. — Масик захихикал.

Вася потянулась к масиковскому уху и прошептала:

— Масик, а он кто?

— Он все. И ничего не бойся. Он мой папа. — И на вопросительный Васин взгляд шепотом ответил: — Названый.

На улице у домика в ряд выстроились работяги. Юрий Николаевич с Масиком спустились по лесенке и двинулись вдоль строя. Вася вышла и стояла наверху, и ей вдруг почудилось, что мужики снимают шапки и кланяются…

— Что стоим? Все за работу. Давайте быстренько с грузом разбирайтесь. Лера! Погляди там, все проследи, чтоб не попутали. Черный, пойдешь с нами. Бориска! Гляди в оба. И тетка чтоб не скучала. Понял? Все. Мы на переговоры. — Масик развернулся и зашагал к горе.

Васе послышались скворцовские интонации в масиковском голосе. Она такого даже не предполагала в мягком его существе. Юрий Николаевич не без удовольствия отсмотрел все это представление. Масик оказался быстро обучаемым.


Скворцову, пожалуй, и правда захотелось покататься. Таких совсем диких горок он на самом деле еще не пробовал. То ли подъемник, то ли лебедка, словом, некоторая конструкция для водружения лыжников на горку, она же вулкан с тем же названием, что и остров, была буквально в трех шагах от лагеря. Они тихонько двинулись. Черный с автоматом через плечо плелся поодаль.

— А что твой Черный с пестиком?

— Вдруг птица к обеду прилетит?

Юрий Николаевич даже приостановился.

— Че, совсем х. ня?

— Х..ня, Юрий Николаевич. Ваши московские люди налили в уши нашим. Наши взбодрились. Дел-то у них других нет.

— А подробнее? Только короче.

— Короче. Прилетела птица-погранец. Целая группа и полковник во главе. То да сё. Разборки, распальцовки, кто главный. Денег хотели, но деньги — это их собственная инициатива была. Факультатив, так сказать. Хозяева указаний таких не давали. Еще, блин, и денег! Если б ими только все решалось, мы бы с вами, я думаю, раскошелились, правда? Эти же уроды себе лично бабла придумали накарманить, а потом нас опять во все места… А у нас все только по любви. Такое правило. Мы цивилизованные люди. Правда? Правда. Мы это поняли и их послали. Они не обиделись, потому что отработка у них другая была. Ну сели за бумаги. У нас все с бумагами в порядке — вашими молитвами. Допуски, пропуски, хрен с горы. Есть? Есть. Ни подрыть, ни подкопаться, мы официальная контора, все официально делаем. Правда? Правда. Они все сидят и сидят. Спать моим работягам не дают, честное слово. В конце концов мои даже стенкой встали с пестиками — классная фенька, кстати, Юрий Николаевич. Пестик. Так эти уроды там под сопочкой лагеречек свой разбили. Типа учения устроили.

У невозмутимого в деловом процессе Скворцова даже брови поднялись.

— Они и сейчас там? Может, смотаемся? Погостим?

— Не-а. Вчера слились. Вы же на подлете сюда уже были. Они и драпанули. Так, на всякий случай. А что мы можем сделать? Имеют право. У нас свой участочек колышками застолблен. А у них весь остров. Государственная граница, блин. В гости к нам приходили. На лыжиках я с этим их начальничком катался. Неплохой, кстати, мужик. Но у каждого своя служба. Все понятно.

— Что-нибудь сдал?

— Не-а. Да и без него все ясно. Прессинговать всех будут. С разным напором, но точно. Кстати, за Васечкой приглядите, ей хоть и слегка, но тоже может отломиться.

— Без тебя знаю.

— Знаете и хорошо. Плохо, что в погоне за сменой наших фамилий в бумагах, наших с вами фамилий, Юрий Николаевич, — Масик сделал здесь ударение, — они могут эти фамилии и вовсе стереть. Или частично. Так что получается, что мы теперь партнеры — по жизни. Вот такие вот дела.

— Ладно, как этой херовиной пользоваться? — Скворцов, уже, на лыжах, пытался разобраться с подъемником. — Эй, Черный, помоги!

— Спасибо, Юрий Николаевич, вам за подъемник. Кайф покататься после трудов праведных.

— Не благодари. И запомни. Для себя, любимого, ничего не жалко.

Когда поднялись наверх, Масик показал Скворцову место дислокации погранцов — вытоптанное серое пятно на белоснежной равнине, какие-то обломки-обрывки. И почему-то возникло неприятное чувство, что сюда еще вернутся. Юрий Николаевич брезгливо отвернулся.

— Все могут загадить. — Он посмотрел в другую сторону и увидел у подножия горки Черного, который делал какие-то упражнения, тренировал удары. — Слушай, Масик, а Черный — это что за странная кликуха?

— Не знаю — кликуха как кликуха, по-моему. Я же не филолог.

— И Бориска у тебя колоритный. Он кто?

— Беглый. Из тюрьмы.

— Охренеть… — Скворцов поднял очки и присвистнул. — Ну, Масик, ты даешь…

— Ох, Юрий Николаевич… — Масик посмотрел на шефа, как на ребенка. — Поживите тут с наше.

— А вообще-то, здесь хорошо.

— А то.

Скворцов начал понимать Масика — зачем тот толокся здесь годы, зачем долбил и долбил свои камни, собирая их и разбирая. И почему перед его маниакальным рвением отступила даже природа. За любовь и преданность все ему открылось — как легкое дыхание.

А теперь Масик просто получал удовольствие.

— Первым поеду. Вы за мной, след в след. — Юрий Николаевич тоже стал узнавать в голосе Масика свои собственные нотки. — Я здесь каждый камешек знаю, — пояснил он уже мягче.


Бориска тем временем принялся развлекать Васю. Сначала она не могла понять, что бы ей такого сделать, но Бориска быстро соображал и предложил соорудить из деревянных настилов что-то похожее на шезлонг. И как-то ловко, Вася даже не успела включиться в спор, справился. Вытащил какие-то шкуры, одеяла, и получилась настоящая люлька, в которую он ее аккуратно уложил.

— А что я буду делать?

— Как что? Лежать. Вам глинтвейн сварить? Я сейчас, — басил Бориска.

В этом был, конечно, колорит. Валяться так практически на Северном полюсе. Солнце было ярким. Казалось, что даже можно загореть. Вася закурила. Взяла кружку с горячим напитком из черных зататуированных рук Бориски. «Да, всюду жизнь», — мелькнуло у нее в голове.

— Все хорошо? — спросил Бориска.

— Отлично. Только вот моря нет.

— Море есть, даже целый океан. До него, правда, далековато. Но не печальтесь, он сейчас все равно холодный.

— Бориска, а вы всегда так… интеллигентно разговариваете?

— Я умею разговаривать по-разному.

— Я понимаю…

— А вы вообще — кто?

— Вор в законе.

Вася поперхнулась.

— Осторожней, Василиса Васильевна. Не встречались еще с ворами в законе?

— Ну почему же? Один мой знакомый батюшка, сейчас представитель патриарха в одной из кавказских республик, тоже был вором в законе.

— Да. Все к Богу придем. Что смотрите? Надоело мне сидеть и руководить в тюрьме, захотелось поработать, вот я у охранников и отпросился. На время, конечно.

— Вы что, сбежали?

— Куда? Откуда? Мы же свободные люди. Вот заработаю денег, приеду — подарков им привезу.

— Шутите?

— Скушно мне, Василиса Васильевна. Вот лет…цать назад было весело. Здоровый был, на плавбазе работал. Там другое. Работать полгода скушно, на берегу два месяца — весело… Плохо помню даже сейчас, что там, на берегу… — Он засмеялся и почесал нос.

— Я помню, я помню, — оживилась Вася и даже подпрыгнула на своем троне. — Я тоже лет, как там…цать назад здесь практику проходила. Когда рыбаки на берег сходили, начинались такие гулянки в городе… А еще любили подраться, да? Рассказывали, что в галантерее они покупали такие квадратные перстни за рубль — с цветными стеклянными камнями, надевали на каждый палец по штуке и в сильном угаре колотили друг дружку с огромным удовольствием. Ха-ха.

— Вы просвещенная дама. Так все и было, Василиса Васильевна. Кастеты запрещены же, поэтому кольца и покупали. Менты за них. Не имели права сажать, как за оружие. И рестораны все гудели. Правду говорите. — Бориска улыбался и качал склоненной на грудь головой. — А жаль, мы тогда с вами не встретились, — он чиркнул взглядом по Васе. — Я бы, пожалуй, за вами приударил.

— А сейчас?

— Сейчас книгу пишу.

Вася взбодрилась. «Охренеть».

— О тяжелой судьбе?

— О судьбе. О радости. У меня уже одна книжка вышла. А что вы ерзаете? Замерзли? Еще принести вам напитка что ли? — Он отложил двустволку, которую до того не выпускал из рук, и поднялся в домик.

— Бориска, Бориска! Магнитофончик принесите. Там где-то в рюкзачке, — кричала Вася ему вслед, суча закутанными ножками. — Супер, супер. Вот материал получится.

Он принес еще кружечку глинтвейна, которая ей была не лишней. Приволок и магнитофон. Она его включила.

— Для чего вам все это?

— Для памяти.

— Ну разве что. А вообще все просто. Утром встал — надо страничку написать. И все остальное отпадает — дела-проблемы, когда о литературе думаешь.

— А что такое литература?

— Святое. Что у меня есть в жизни, то я и пишу.

— Для себя?

— Ну не для себя. — Бориска засмеялся. — Вот сейчас для себя напишу и поставлю на полочку. Для людей, конечно. И мне кажется, что это им надо знать — то, что я знаю. И надо знать, для кого пишешь. Я часто слышу, что для себя пишут. Да врут все. На самом деле все хотят, чтобы прочли. Понимаешь ты? Не для себя, а чтобы людям показать, чтобы люди это приняли. И здесь не надо лицемерить — чтобы опубликовалось, прочиталось и оценка была. Может, я ненормальный, но хочу, чтобы понравилось. Как воспримет это читатель, человек — я о нем думаю. И даже писателям скажу, чтобы о читателе думали — не только о себе.

— А о чем же ваши тексты?

— Я думаю, о православии, о вере. Слово есть Бог. Литература — это слово, согласны? И нужно говорить о хорошем. Мне часто говорят — напиши о тюрьме. А честно сказать, о тюрьме писать неинтересно. Понимаешь ты? Мне охота писать о душе, о том, что человек переживает, пусть в тюрьме. Не о быте тюремном, а об изменении души, как она это переживает — в холоде, в голоде, но душа и сердце. Я думаю о сердечности, о нравственности, и кажется, в моих произведениях они есть. Да, уголовник в прошлом — хочу писать о нравственности. Вам это удивительно? Не надо, чтоб кто-то еще туда попал, куда я попал. Хотя я уголовный мир люблю, между прочим. Не так — я его понял.

— А что там хорошего?

— Мне, например, больше нравилось в изоляторе. Сидишь десять суток — день ешь, день не ешь. Хлеб, кипяток и все. Понимаешь ты? Конечно, в карцер всех сажать не нужно, ни в коем случае, но мне чем понравилось? Сказать? — Он опять заулыбался. — Я стал очищаться, мысли стали появляться, мысли чистые. Полуголодные мысли, кстати, всегда отличные. Я вот сейчас мало ем (не потому, что нечего), и мне так лучше. Насиловать нельзя — кто не хочет, пусть не голодает. Но мне тогда в тюрьме было хорошо, так получилось. Смешно?

— Вы мало едите, а выпиваете?

— Такой грех случается. Но я тихий, никого не трогаю, начинаю копаться в своих рукописях. Но трезвый я больше делаю. Пьянство и курение — это не дело. Понимаешь ты? Никаких дел в таких состояниях делать не надо, ничего не выходит хорошего — ни по литературе, ни по жизни. И для семейной жизни нужна трезвая жизнь.

Кстати, я очень любил коноплю покурить. Покуришь, и такие мысли — опа! И вот пишу, записываю — вознесся уже, куда не знаю. Потом же прочитать невозможно, и не из-за плохого почерка, а понять нельзя, о чем это ты… Покурил, и дурак дураком делаешься — это вот точно. Это такое измерение ненормальное. И очень обманчивое. Ну я решил, что литература важнее, и сжег все запасы. Понимаешь ты? Тоже была история. Приехал друг, привез очень много конопли, и мы с ним курнули. И он говорит: я вот рубаху продал, купил это дело, к тебе приехал. Я говорю: ну и хорошо, давай сожжем. Он подумал, что я шучу, как обычный обкуренный. А я действительно сжег, и он очень обиделся. Но с того раза я больше к траве не притрагивался. Что задумались? Вам история не понравилась?

— Ничего история. А что, часто вы с дружками своими старыми общаетесь?

— Встречаюсь, когда на материке. Здорово-здорово — и пошел. Знаете, поговорить особо не о чем. Только прошлое вспоминаем — как мы сидели, как нас клопы жрали, как чифирили, а нельзя было. Раньше ведь за чифирь — сразу в карцер. Понимаешь ты? Говорят, что сейчас и магнитофоны в камерах, и телевизоры — пожалуйста. Я диву даюсь, что в тюрьме делается. Что это за тюрьма?

И вот недавно искал деньги на книгу. Это до того, как Масик, простите, Сергей Борисович приехал. Пришел к своим старым друзьям — как принято говорить, к бандитам. А мы давно не виделись. Книжки им подарил. Потолковали. Говорю: ну что, братва, надо книгу. Они: запросто. И прямо дают деньги наличкой. Я говорю: мне так не надо, я не хочу так брать деньги. Я так рассуждаю: ведь они завтра могут воли лишиться за эти же самые деньги, которые мне на книгу сейчас отстегивают. Понимаешь ты? Не надо, говорю, вы за эти наличные деньги свою свободу подставляете. Я лучше приду к вам с письмом от издательства, с просьбой дать деньги на книгу, как положено, официально. Атак не хочу, потому что это их собственные деньги, а когда официально — это деньги другие.

— А в дело не зовут?

— Не-а. Они же знают, что я теперь писатель. И потом, я уже отстал от жизни. Все по-ихнему делать разучился. И о бандитах — вот тоже интересно. Их предприятие в городе считается бандитским. Вот я к ним пришел, а они знаете чем занимаются? Сидят и разбирают, как сделать, чтобы их столовая, где обедают рабочие, была лучше, чем у соседей. Не идут туда, не поджигают, а думают, что нужно сменить повара и дать ему большую зарплату, чтобы соседи к ним ходили, потому что у них кормить должны лучше. И это бандиты нашего города! Понимаешь ты? Вот. А может, они и не бандиты уже вовсе? И мне их так жа-а-алко ста-а-ало, потому что им бандитское клеймо поставили. И они меня не тянут никуда, а, наоборот, говорят: пиши, хорошее дело делаешь, и чтобы был на воле. Но денег все-таки дали — на мелкие расходы. Я на такси тогда проехал в первый раз за последние годы. Машину, кстати, тоже предложили. Зачем мне машина? Чтоб я опять разбился? Было уже и такое. И потом ведь надо будет с ними общаться. Постоянно же — надоедим друг другу. Вот такая ерунда, Василиса Васильевна. Тюрьма ведь — как шрам на лице. Видно.

— Я не заметила.

— Вы привыкли.

— А Масик?

— Что Масик? Нравится мне Масик. Он чистый.

«В каком-то смысле — да», — подумала Вася. В домик просочился Лера.

— И где эти уроды наши, интересно?

— Да уж не заблудятся. — Бориска встал, дав понять, что разговор закончен.

В это время на темнеющем горизонте появилась группа спортсменов. Бодрые и веселые, они обнаружили кайфующую Васю, трогательно запеленатую заботливыми борискиными руками.

— Ну что поделывали? Не скучали?

— Мы вспоминали молодость, — созналась Вася.

— Да что вы? И как?

— Была хороша. А мы были красивы.

— Бориска к тебе не приставал?

— Он за мной ухаживал, — мечтательно протянула Вася. Скворцов бросил лыжи, распеленал ее и, подхватив, занес в домик. Лера уже организовал стол и ужин.

С мороза в тепле Васю не разморило, наоборот, на нее напала неописуемая живость. Она сама хлопнула водки, никому не предложив.

— Масик, ты знал, ты знал! Ты все знал.

— Да, знал. — Масик был собой доволен.

— Ты все подстроил?

— Подстроил.

— Вы о чем? — Скворцов тоже выпил один. Компания пьяниц как-то здесь не составлялась.

— О Бориске. Он гений. Так и хочется его обнимать и целовать. — И она действительно подбежала к Бориске и действительно поцеловала его в лысую голову. — Юрочка, я тебе потом все-все расскажу. Все. Ты не поверишь. Он мне столько рассказал. Столько интересного там на магнитофончике. Как бандиты стали бизнесменами и жизнь людям налаживают, и все такое. — Все сделали вид, что «бандитов» не заметили. — Налей скорее, надо за него выпить. — Она тараторила, как всегда в сильном возбуждении.

Бориска застеснялся.

— Пойду проверю, как там все устроились. — И вышел.

— Юрочка, это такая прелесть, ты не поверишь.

— С тобой я верю во всякие истории.

— Масик, скажи, а откуда у уголовника такой русский язык? — Вася успокаивалась.

— Он филфак закончил. Потом — судьба-индейка. Стал бомжом. Завербовался сюда. Плавал. С рыбаками. Страшное дело, между прочим. Путины-фигины. Сыр-бор. Взятки-гладки. Суд да дело. Это коротенько.

— Я прямо заслушался, — встрял Скворцов. — Что ж — это наша родина. Полна чудес. Давайте за нее и выпьем. Жаль, Масик, ты не пьешь.

— Я потом свое возьму.

— Масик, слушай, а где ты их таких берешь обычно? Таких чудесных? — Вася настаивала.

— Там же, где и ты.

— Не скромничай, Вась, — Лера подал тихий голос с другого конца стола. — Ты нашла Масика. А он тебе все остальное.

— Ага, в том числе и Юрия Николаевича, — пошутила Вася.

— Я сам нашелся. — Скворцов обиделся. — Один на всех, между прочим.

Васе даже пришлось его поцеловать в ухо:

— Сам, сам. Ты находчивый.

— Ладно, Вася, садись. Все счастливы, что ты счастлива. Масик, слушай, ты мне все рассказал, когда на лыжах катались? Что-то ты затемнил, по-моему. — Юрий Николаевич, как всегда быстро, закрыл Васину самодеятельность.

— Как вы все чувствуете, Юрий Николаевич? Нет, не все рассказал. Хотел досказать здесь, чтобы вместе с Лерой.

— Это такая же гадость, как та?

— Не такая. В смысле — другой специфики.

— Ну? Вася, угомонись наконец, — Скворцов спихивал ее с колен, — не видишь, что ли, серьезный разговор? Выпила — веди себя прилично. Сядь, ляг, поделай что-нибудь. Вон, посуду помой, чтоб у мальчиков не копилась. Давай, проваливай на кухню. Ну что еще? Или это к Лере?

— Все равно. Короче. Мы собрали первые образцы для начальной экспертизы и отправили на базу.

— Ну?

— Они пропали.

— Как? — Скворцов опешил.

— А вот так. Украли их. Наши конкуренты. Чтобы первыми подать документы в экспертизу, используя наши пробы, между прочим.

— Козел! Что ж ты сразу не сказал?

— А это ничего уже не меняет.

— Это меняет все! Мы завтра можем закрывать эту лавочку. Ну ладно, пару дней еще покатаемся на лыжах. Черт! — Скворцов бегал по комнатке, запустив руки в волосы. Вася на кухне пела песенку. — Ну ты и довалил до кучи. Это же все, все меняет. Все.

— Не-а. — Масик торжествовал. Он медленно налил себе минералки, выжал туда привезенный Скворцовым лимон и закинул ногу на свободный табурет. — Не меняет. Образцы мы отправили, да не те отправили. Говна какого-то накидали в пакетики. А те улетели на день раньше. Оформили как вывоз мусора.

— Правда, что ли? — Юрий Николаевич не верил своим ушам.

— Правда-правда. А там дружбаны как раз Леркины все это богатство и приняли.

— Какая прелесть… — Из-за занавески торчала Васина голова. Она подслушивала.

— Но теперь для вас задачка. Надо все это очень аккуратно забрать, чтоб ребят не подставлять. И потом очень аккуратно. Очень. Вывезти, чтоб погранцы не задержали.

— Ха-ха. — Скворцов выдохнул. — Ха-ха. А эти конкуренты следят теперь, значит, за движением нашей руки.

— Они еще об этом не знают. Экспертиза только у нас прямо на месте организована. У них она — в столице, чтоб здесь перед нами не подставляться.

— А я ничего никуда и не повезу. Зачем? Я все экспертизы здесь сделаю — нагло и открыто! А повезу уже бумаги. Не хрена козлам прыгать в чужой газон! Молодцы! Горжусь знакомством. Сверху всего получите по машине, когда вернетесь.

— С нашими производственными фантазиями в конце командировки у нас будет целый автопарк. — Лера вдохновился.

— Надо — будет!

— Ладно, Юрий Николаевич, на самом деле не такие уж мы и умные. Пошутить просто хотели. И бах — очко!

— Фигли разница. И потом — просто ничего не бывает. Все сложно. Разве просто ты в вагон-ресторан приперся и Ваську снял? Не водки же нажраться? Хотя со стороны всем кажется, что именно нажраться. Пусть так все дураки и думают. А мы-то знаем правду — чтобы здесь сейчас сидеть. Ха-ха. Черт, на брудершафт даже не выпить с тобой, Масик, за родственные связи. Что за дела?

— Со мной выпей, — выступила вперед Вася.

— С тобой? Ну иди сюда. — Он привлек ее к себе. — Даже и пить не стану, водку на тебя еще переводить. Сразу целоваться.

И до края их сознания донеслось:

— Мы к мужикам в вагончик. До завтра. Пока. — И хлопнула дверь.


В маленькой комнатке-спальне была одна большая кровать.

— Смотри. Одна кровать, как-то все это странно. — Вася раскидывала руки по ее краям, измеряя ширину.

— На двух им, что ли, ютиться? Все же люди, честное слово.

— И что они там с мужиками делают?

— А ты не знаешь, что делают с мужиками?

— Не-а.

— Сейчас я тебе покажу.

— Мама дорогая…


Когда открылись Васины глаза, они увидели незанавешенное окошко.

— Смотри, а вдруг за нами подглядывали?

— Бог с тобой. Кто? И что мы им могли показать такого новенького?

— А что? — Вася удивилась.

Юра посмотрел на нее с неподдельным интересом.

— А зачем ты Масику про Виноградова сказал?

— Сказал и сказал.

— Ты всегда так делаешь, ты больно делаешь. Ты испытываешь…

— Ну ладно, Вась, хватит лечить. Просто посмеяться захотел. Ну глупость сделал.

— Смотри, чтоб над тобой никто не посмеялся — наверное, тоже есть над чем. Вот бы все вокруг покатывались со смеху.

— А ты вот так не шути. Это я тебе советую.

Вася, затаившись, взгляд его выдержала. Струйка дыма, вдруг вырвавшаяся из ее рта, запуталась в его щеке, и она увидела щетину. Провела рукой по ней. Щетина затрещала.

— У тебя щетина.

— Побриться?

— Не надо. Тебе идет. И потом есть в ней, — она хмыкнула, — какой-то шарм. Оставь, пожалуйста.

— Правда?

— Я всегда правду говорю.

— Тогда скажи мне, дорогая Вася, — глаза его сузились и мгновенно утратили мягкость, — а почему так получается, сколько мы с тобой знакомы, а ты ко мне ни разу не… пристала? — Вася попыталась освободиться, но у нее ничего не вышло. — Почему? Я спрашиваю.

— Отпусти, больно. Синяки будут. Что значит — не пристала? Что ты гонишь? По сто двадцать раз за раз — тебе мало? Давай больше…

— Давай! Только ты в глаза смотри! Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Все время хочу я, а ты мне только уступаешь, не отказываешь.

— И что, и что? Разве это плохо?

— Ты, и только ты, получаешь… Ты позволяешь — и не вкладываешься! — Он уже впал в остервенение. — Чувства не всегда взаимны. Отношения — взаимны всегда. Понятно объясняю?

— Давай пристану.

— Давай! Только не врать.

— Мне страшно, я боюсь тебя. Пусти!

— А ты не бойся.

— Я уже изгладила каждый бугорок… — Вася пыталась как-то вертеться.

— Не каждый.

— Не хочу. Не буду.

Но ее уже никто не спрашивал. Железные руки сжали ее голову, и лицо ее пропахало по всему его телу, и только последней из разумного мелькнула Ольгина правда о жестких его руках. И кто был кем, Вася уже не понимала и не помнила.


Скворцов прошелся по домику.

— А они тут хорошо устроились. Смотри-ка, душ, даже стиральную машину поставили. Гриль. О, магнитофончик. Что там Масик слушает по ночам, интересно? — Ровная постельная музычка тихо заиграла из уголков спальни. — Молодцы. Европейский сервис. И кровать, кстати, удобная. Чтоб я так жил.

Он достал ледницу, нагреб льда, бросил в свой серебряный стаканчик, плеснул виски.

— Ты будешь? — И, не дождавшись ответа, налил Васе и бросил лед.

— А что ты болтаешься голый? Вдруг кто войдет. Дверь-то в дом не заперта.

— А кто посмеет?

— Медведь. Он в своей берлоге от спячки проснулся, как ты тут вопил. Юрочка, ты совсем несдержанный. Оказывается.

— И что в этом плохого? — Юрий Николаевич ничуть не смутился. — Видишь, сколько неожиданных открытий за такое короткое время. — Он присел на край кровати и поставил ледяной стакан на ее голый живот. — Испытываю, говоришь?.. — Живот дрогнул, но выдержал. Она отхлебнула и отставила стакан, подползла поближе и обвила его шею. — Не подлизывайся. Очередь теперь моя — для приставания. — Вася уже не могла вырваться, она опять попала.

— Видишь, ты и сам мне не даешь никакой возможности. Тебя любить. Ты маньяк.

— Н-н-нда. И тебе это нравится.

…Утро для них началось глухим днем. Никто и вправду не посмел зайти в дом. Даже его хозяева. Вася жевала бутерброды, запивая кофе, — и то и другое Юра приносил ей прямо в постель. Вставать она не собиралась. А зачем? Она даже и до душа-то за ночь не добралась, ее снова и снова закидывали в кровать. Там она и решила благополучно пребывать.

Вася вовсе не обиделась на своего любовника за ночные постельные разборки. Во-первых, потому что ей действительно (как бы это ни выглядело — наплевать) нравилось с ним с любым. А во-вторых, он был абсолютно прав — она эгоистка и все время их связи или отношений, хотя и исполняла беспрекословно все его глупости и капризы, только эксплуатировала его. Так или иначе. И то, чего Юра теперь просил, было вовсе не плата, а всего лишь некоторое внимание к себе, которое он, конечно, заслужил.

И еще додумала эгоистка Вася, что если уж теперь она будет, как это по-скворцовски, к нему приставать, то пусть он за ней ухаживает еще больше. Он сам, без подсказки, все понял и уже исполнял. Поэтому она валялась нагло.

Скворцов стоял одетый, в шубе и шапке волчьей, той, что заимел в Железобетонске. Вася тоже ходила в той же железобетоновской шубе и тех же валенках из «Сказки». Они как-то прижились.

— Пойду пройдусь. И так все утро коту под хвост. А то скоро уже стемнеет. Масик уже, наверное, все глаза просмотрел в твое окошко. Ты будешь валяться? Принести что-нибудь — выпивки-закуски? Хочешь?

— Хочу приставать. — Вася подпрыгнула на кровати. — Хочу приставать.

— Хулиганить ты хочешь, а не приставать. Хватит. Сломаешь мальчиковое ложе. А приставать — позже. Будет время. Собирай силы. Давай. — Он легко шлепнул ее по попе, и она увидела в его глазах нежное сочувствие. — Я пошел.

Весь вечер Вася болталась в кроватке — из конца в конец. Не встала даже, когда притащились Юра с Масиком и Лерой. Они долго перетирали что-то, сидя за столом, она не вслушивалась. Чертили какие-то схемы, составляли планы. Периодически Юрий Николаевич приносил ей чай, а Масик конфетку. Ее полусон поставлял ей чудесные видения. Наконец зашел Масик поцеловать ее перед уходом. Потом появился Юра. Он вошел стремительно, раздеваясь на ходу.

— Ну?!

Вася мгновенно вжалась в стену.

— Забыла, что хотела? Используй свой исторический шанс. — Ее затрясло.

— Я боюсь, — прошептала Вася. И это была правда.

— Что, опять? — Он уже хватал ее за ноги. — Ну и дура досталась, честное слово. А ведь был богатый выбор. Придется отрабатывать в кредит. Ну успокойся, дай руку. Потрогай, я и бриться специально не стал.

— Ты хороший… — И щетина его была уже там, куда он сам весь хотел поместиться.


На следующее утро всем лагерем провожали их обратно в город. Юрий Николаевич давал последние указания, которые Масик и так знал наизусть. Вася повисла на Бориске и клялась ему в вечной любви. Он гладил ее по голове, как папа. Наконец Масик оторвал ее:

— Васька, слушай, когда в Долину Гейзеров полетите на дымки посмотреть, к шаману обязательно зайдите. Он там зимует обычно. Привет от меня передай.

— Мась, туда ж не попадешь. Я не знаю, но очень хочется. Правда, Юрий Николаевич обещал…

— Не боись, хазаин бабки даст. Все решабельно. Будет тебе, да-ра-га-я Васька, классный подарок на Восьмое марта. — Масик панибратствовал.

Скворцов дружелюбно похлопал его по плечу:

— Даст, даст хазаин бабки. Все будет. — Вася увидела, что они как-то уже побратались. — А вам, Масик, я пушку из города пришлю, чтоб палить по воробьям. Или лучше пестиков?

Они обнялись.


В городе их встретил Максим, которого на остров не взяли ввиду отсутствия необходимости. Так решил Скворцов — он порой испытывал не только окружающих, но и судьбу, чаще, правда, чужую. Максим доложил, что приехал Сухов и что есть уже договоренность о поездке в заповедник — в Долину Гейзеров. Более того, им разрешили лететь на своем вертолете — в виде исключения. Полеты в этот прелестный уголок давно уже были переведены на коммерческую основу. Раньше, чтоб оказаться там, надо было дружить с местной администрацией, директоратом и заповедника, и научного института, который высылал своих сотрудников в Долину на лето, на разные изыскания. (Ох, и чего только не придумывали, так сказать, научные сотрудники, чтобы попасть в этот экзотический край.) Можно было обаять летчиков, вулканологов, киношников, что тоже полюбили посещать эти изящные места, и еще бог знает каких проходимцев, случайно протыривающихся в запретную зону. Сейчас же все решали только деньги. Это, наверное, упрощало задачу, если, конечно, деньги были.

И зимой, и летом попасть в заповедник можно было только по воздуху. Дорог никаких по тайге никогда не прокладывали. Это, кстати, и спасло самую настоящую писаную красоту от полного захламления. Жили в заповеднике только лесники на базах, по одному-два человека. Весьма специфическая публика, кстати, любители полной чистоты и одиночества. Вездеходы, которые ходили по всей Чатке, даже на самом крайнем севере, по болотам и тундре, в эти места тоже не захаживали, потому что здешние болота были южнее и поэтому получались совсем непроходимыми. По заповеднику гуляли только пешком — сотню километров отмахать, чтоб попить чайку с соседом, — плевое дело. Продукты лесникам тоже сбрасывали с воздуха. Вася припомнила, как некогда во время очередной воздушной прогулки по заповеднику, в которой она участвовала, компания по случаю оказалась на какой-то заимке. С каким неподдельным удивлением глядели ее хозяева на них, с неба спустившихся людей! Муж с женой, что жили там уже несколько лет, с радостным ужасом семенили к вертолету. Мужчина суетливо жал руки прилетевшим. Жена его вынесла ведерко удивительных, прежде невиданных Васей ягод. Хотя никакой необходимости в таких дарах не было. Под ногами ягод было столько, что зеленой травы не было видно вовсе, и вся земля была покрыта плотным и разноцветным ягодным слоем. Люди эти почему-то мало и односложно говорили — разучились, что ли? Они только улыбались и кивали, явно не понимая смысла этого шумного и многолюдного нашествия. И когда наконец вертолет снова поднялся в небо, стояли у своей избушки, тихо обнявшись. А женщина, приложив руку ко лбу как козырек, глядела против солнца на удаляющуюся от них жизнь.

Бывало, что экстремалы выбрасывались на берег с моря, с кораблей. Потом по непролазной тайге они преодолевали те же сотни безлюдных верст, встречаясь в пути только с разными животными, от птичек до мишек, самых больших, кстати, в мире — метра под три, если на задние лапы встанут. В заповеднике проверяли системы выживаемости.

Ныне все изменилось. Дорог в заповедник по-прежнему не было. Но сейчас даже ученые попадали туда с милостивого разрешения арендаторов. При этом за деньги тебе организовывали не только доставку тела, но и развлечения — по вкусу и настроению. Можно было все!

Словом, с коммерсантами договорились, пропуск у группы уже был, и теперь экскурсантам, имеющим еще и свой транспорт, оставалось ориентироваться только на погоду. Правда, надо еще было пережить встречу Скворцова и Сухова с местным губернатором. Вернее, Сухова и Скворцова. Об этом славном мероприятии договорилась, конечно, команда Юрия Николаевича, но для усиления позиций — смешные же бывают истории — очень пригодился именно классик. Может казаться невероятным, но культура иной раз создает ауру доверительности даже вокруг больших денег.

Губернатор не то чтобы боялся Скворцова и его новых затей на своей территории, но явно опасался. Он был убежден, что спокойней жить пусть и с меньшим достатком, но с теми, с кем жить привык. Это ему стало абсолютно ясно после донесений о погранинспекции на Бердючный, где столичный олигарх раскинул свои дела. И неожиданной артиллерией, поддержавшей новые начинания Скворцова в губернии, выступил именно Сухов, которого испокон веку высоко чтили живущие на полуострове интеллигентные люди. Сам губернатор знакомство с Виктором Викторовичем считал для себя особой честью. Шестидесятники — что ж с них взять?

После дежурных приветствий в официальном кабинете, вполне радостных и трогательных, хозяин потянул их в заднюю комнатку, где уже от яств ломился стол. Везде принято и почетно выпивать с именитыми гостями. И ни один губернатор никогда не упускал случая познакомиться со знаменитостью.

Сухов сразу достал свою последнюю книжку и написал хозяину добрые слова на память. И пока растроганный губернатор пролистывал странички, любуясь посвящением, как-то ловко обосновал олигархические тенденции и идеи, поразмышлял о создании новых рабочих мест и новых налогах, которые потекут в местный бюджет. Скворцову просто некуда было вставить слово. Согласившись с экономическими доводами, губернатор, правда, намекнул на то, что не собирается отмазывать их, если речь пойдет о делах государственной важности. Тут он многозначительно посмотрел на Скворцова, но ничего не добавил и не убавил. Юрий Николаевич кивнул. В конце концов, начальник Чатки, получивший уже и книжку с автографом, и все другие материальные гарантии, дал понять, что на какое-то время закрывает глаза на новое дело. Словом, встреча прошла весьма конструктивно.

Раскланявшись с губернатором после долгих рукопожатий, Сухов, Скворцов и Вася как-то быстро оказались в местном ресторане, что находился в подвале гостиницы. Присели за столик, усыпанный хлебными крошками, которые оставили их предшественники для мышей. В зале уже буйствовали люди. А на небольшой сцене вовсю голосил вокально-инструментальный ансамбль. Картина выглядела вполне провинциальной.

— Что ж они всегда так орут? — задал риторический вопрос Сухов. — Чтоб не слышать друг друга, что ли?

— Я давно заметил, что наши люди не могут долго находиться в тишине. Нужно, чтоб все время был какой-то звук. И желательно большаягруппа соплеменников. Где бы ни были, тут же включают магнитофон или приемник. Вместо того чтоб Бога слушать. — В этом месте Сухов с опасением глянул на Скворцова. — А пойдемте-ка отсюда в номера. А то у людей праздник, а мы его портим своими неформатными физиономиями. У нас даже Вася еще не в танцевальной кондиции.

Они быстро перетекли в скворцовский люкс и засели там тихо и по-семейному. Юрий Николаевич не уставал восхищаться Суховым, который так ловко вызволил его, воротилу, из возможного и вполне близкого, учитывая случившихся на острове гостей, завала.

— Видишь, и я тоже могу поучаствовать в конкурсе на красноречие. — Сухов сиял.

— Не можете, Виктор Викторович. Вы давно уже все выиграли и на постаменте. До вас и не допрыгнуть.

— Ладно, Юр, только цветов не возлагай. Примета дурная. А так — разочтемся. Чего ты колготишься, словно не олигарх какой. Лучше расскажи, как тебе здесь? Ты же кое-что успел повидать.

— Ну совсем кое-что, — завилял Юрий Николаевич. — Васька, как всегда, мешала. Что сказать? Остров красив. На лыжах покатались, снег здесь другой, я такого не пробовал. Кайф. Лыжни нет, зато какая свобода в скольжении.

— Ну в этом я ничегошеньки не понимаю. А я тут был тыщу лет назад. Странный такой городок вечной радости. Здесь ведь даже обычные горы по-другому называются. Вулканы, сопки. Хотя какие же они обычные. Ну за то, что все мы сюда добрались, и нам всем хорошо.

— А скажите, Виктор Викторович, — начала Вася допрос с пристрастием, — ведь здесь же есть в воздухе такая странная магнитная энергия, магнитное поле, что ли? Просто оно очень сильное и большое, потому что вулканов тут очень много и все они работают. На нашу психику. Поэтому здесь все так счастливы. Вы чувствуете?

— Особенно когда не делаешь ни хрена, — вставил Юрий Николаевич.

— А ты, Скворцов, всегда все испортишь всякой ерундой.

— Не волнуйся — жизнь испорчу, а старость украшу, — пошутил он.

— Хватит бодаться. Как дети, честное слово. Про магнитную энергию я не знаю. Это надо у вулканологов спросить. Меня другое занимает. Любопытно вот что — если про энергию и поля. — Сухову понравилась эта тема. — Действительно, бывает, что вдруг образуется какое-то поле деятельности, и туда более чем подсознательно устремляется человеческий гений. Так в разные времена осваивались месторождения. Ведь это и по вашей части, Юрий Николаевич? Место-рождения. Которые, по-видимому, носят онтологический характер. Так возникла музыка — вдруг на рубеже семнадцатого — восемнадцатого веков. Открыли и стали тут же музыку писать, насколько она сразу в голову приходила. Вивальди, Бах. Про Моцарта все известно — такое количество произведений человек написать не способен. И это вовсе не трудолюбие. Значит, это место-рождение. И сложно представить, что от Вивальди и Баха до Моцарта все укладывается меньше, чем в век.

Так же, кстати, произошла и русская литература — в традиционном классическом понимании, от Пушкина до Блока. Это тоже едва сто лет — и все уже написано. Настолько написано, что пора и революцию делать, чтобы открывать новые поля для описания и для освоения.

Получается так, что к определенному моменту некое это поле деятельности открывается как место-рождение. — Помолчав, Сухов продолжил: — Есть, кстати, еще такая странная логика, существующая на уровне метафоры, очень уже устаревшая и одряхлевшая, — век молодой и век старый. По крайней мере, на нашем опыте, более обозримом — восемнадцатого, девятнадцатого, двадцатого веков мы это можем проследить.

— И что, — получается, что Пушкин молодой, а Достоевский — старый? — заинтересовалась Вася. — Серебряный век тогда — молодой, а кто же был старый в двадцатом?

— Подъем литературы второй половины прошлого века, на мой взгляд, связан с вступлением поколения, преодолевшего Вторую мировую. Сначала были люди, успевшие повоевать, — молодые воины той войны, потом те, кто хотя бы детской памятью зацепил войну. И все время, что они набирали силы и писали, была пауза, пропуск, во время которого получался только ложный ритм трагизма и пророчества, авангарда разрушения и академизма.

— Это же и называется литературный процесс.

— Я скажу вам, что за литературным процессом следят только те, кто его организует, потому что просто нет такого явления, его не существует — литературного процесса. Но на нем кормится огромная промышленность, она и создает видимость этого течения.

То, что происходит сегодня, неизвестно никому. Сколько бы ни было гласности и всего остального, неизвестно пока, кто «сегодня» напишет и в каком виде. Между прочим, скорее всего в виде романа. А потом это окажется — вдруг. Роман пишется очень часто — потом.

— То есть вы считаете, что именно роман и есть наиболее емкое отражение происходящего сегодня?

— Что может называться современной литературой — это другого рода усилие, вовсе не соответствие той или иной парадигме художественного стиля или жанра. Это усилие схватить картину мира в ту минуту, когда она есть. А в эту минуту она не существует ни для кого, поэтому и становится такой невероятной новостью. История пишется задним числом. Эта несуществующая категория — описательная в отношении к тому, что прошло и явно закончено. И в каждом человеке, и в общей тенденции социальной и политической жизни все время есть это — мы живем в прошлом, а усилие делаем в настоящем. Такой никогда не подтягиваемый хвост. Ну а будущее всегда существует только для спекуляции и пропаганды. — Сухов отхлебнул водки. — Таким образом, дорогие друзья, мы и получаем, что искусство развивается только от усилия сформулировать настоящее. И усилие это бесконечно необходимо, по-видимому, всему этому человеческому муравейнику, который думает, что искусство нужно для роскоши. Потому что искусство — это абсолютно необходимая функция общечеловеческого организма, а не только украшение. И снова и снова возникает и осуществляется это усилие сформулировать настоящее. Не новое, а настоящее.

— Но любое усилие ведь требует энергии? Это как раз о чем я говорила — про магнитные поля, которые стимулируют.

— Пожалуй. Значит, существует какая-то невероятная метафизика текста, в которую запечатывается энергия, именно энергия времени. Потом почему-то это оказывается либо шедевром, либо непревзойденным кусочком исторической мозаики. Для того, чтобы запечатлеть энергию современного состояния в тексте, нужно действительно очень большую энергию потратить. А вот как ее набрать и почему она может быть вызвана в том или ином человеке — опять тайна сия велика есть.

— А может такое быть, Виктор Викторович, что энергию присылают откуда-то извне для поддержания?

— Вот это и есть место-рождение, когда люди с помощью врожденного дарования, усилий окружающих, в смысле воспитания, образования и культуры, а потом еще в силу исторической необходимости начинают дотягиваться до нового способа грабежа онтологии. (А онтологические слои, чтобы было понятно, хотя это тоже очень грубое уподобление, — вода, небо, лес, воздух.) Там дальше есть, по-видимому, куда еще прорваться. Это сделать непросто — ни за что вам пайку сверху не скинут. До нее надо как-то дотягиваться. Когда дотянулись, очень жадно и быстро набирают. Потому что скоро кончится и потом не будет.

— Это снова про Скворцова. Весь вечер ты на арене.

— Да я тихо сижу, внимаю. Дай послушать умного человека. А скажите, Виктор Викторович, раз уж такой разговор — существуют ли категории успешности?

— Успешности вообще? Сомнительно. Хотя вот в литературе, на мой взгляд, успешность, направления — ничего не значат. Поэтому я не верю, честно говоря, и в профессию в литературе. Русская литература до сих пор была непрофессиональной. Ей достаточно было быть гениальной. И новой внутри себя. Сейчас возникает профессиональная литература, она есть уже. И есть успешные авторы. Но это другая область. Я не знаю, как сравнивать хлеб и вино, которое употребляли ученики Иисуса на тайной вечере, с тем хлебом и вином, которое мы покупаем в соседнем магазине. А когда действительно из настоящего текста, который переломишь, как хлеб, потечет кровь, что-то делается с душой человека, который этот хлеб вкушает.

Но все это, друзья мои, в полной мере имеет отношение и к жизни, и к любой другой форме существования — не только литературного существования, я имею в виду. Ну, вы понимаете. — Он засмеялся. — А магнитофон-то, Васька, ты и не включила.

— Да и хрен же с ним, Виктор Викторович, с магнитофоном. Он у меня и так сильно умный.

— Ну что, молодежь, пойду посплю часок. Уж и так ночь глухая.

— Вась, проводи Виктора Викторовича. А я тут пока приберу.

— Ты? Сам? Ну давай. — Вася была искренне удивлена. Юрий Николаевич часто помнил, что надо сделать — принести, достать, организовать. (Может, конечно, за него это помнил Максим или еще кто.) Но никогда не брал в голову, что потом надо все еще и разгребать. Чудеса прямо, да и только. В этом Павлопетровске. Вот и не верь после этого в магнитные поля, что деформируют сознание.

Вася с Суховым вышли в тускло светящийся гостиничный коридор и направились к его номеру.

— Что, Василиса, любишь его?

Вася пожала плечами.

— Не знаю, Виктор Викторович, что это такое — любовь. Какие у нее приметы? Вот объясните мне, вы же умный?

— Ой, Вася. Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Ну давай, девочка моя, иди, а то твой скучает. Он и вправду ничего. Хочет, хочет быть живым человеком.

…Все вместе летели в Долину к гейзерам. Даже Максима взяли с собой, чтоб он тоже красоту посмотрел. Не все же ему, бедному, таскаться по сереньким и невзрачным улочкам Павлопетровска, городка, однако, чудесного. А то получалось, что, промахав вею страну, он только одни пригородные вулканы здесь и увидел.

В Долине приземлились на главной базе, где, собственно, собирались пожить немного в лубяных избушках. Коммерсанты не особо вкладывали деньги в развитие хозяйства — скорее всего из жадности. Но объяснялось это необходимостью сохранения колорита места. В этом, может, и была какая-то логика. Но, на цивилизованный взгляд, конечно, сомнительная. Чатка не достигла еще такого уровня сервиса вообще, чтобы можно было уже его понижать — по многочисленным просьбам сумасшедших. Словом, домишки выглядели развалюшками, ровно такими, какими Вася застала их, когда давным-давно бывала здесь. Однако они были вполне теплыми и даже немного уютными.

В доме, куда их привели, старенькая печка грела, как новенькая, и даже лучше. У нее была отличная тяга, огонек живо горел за чугунной заслонкой. Пол был честно выскоблен служителем, что круглогодично присматривал за хозяйством. В центре комнаты, она же была и кухней, стоял огромный розоватый стол — скорее всего сосновый. Его окружали стульчики из больших ошлифованных пней — в полметра шириной. Спинки сплетены из древесных сучков и кореньев. На стульчики были накинуты шкуры, и хотелось взгромоздиться на них с ногами. Одно сиденье оказалось так велико, в смысле широко, что на него даже можно было и прилечь. Оно напоминало маленькую козетку. Это была такая парадная зала. В домике обнаружилось еще несколько каморок, совсем крошечных, с малюсенькими окошечками под потолком. Словом, в них могла только кровать и поместиться. Причем там, куда смотритель указал идти Васе с Юрой, сообразив, что они будут спать вместе, кроватка стояла пошире, но занимала всю комнатенку — от стенки до стенки. В постель надо было падать сразу от входа. И сверху тоже валялись шкуры.

— Смотри, Юр, как смешно — свалиться на пол невозможно. Зато побиться о стеночки — легко.

— А ты не крутись, когда спишь. Но вообще-то вполне мило. Правда?

Смотритель сразу предупредил всех, чтобы без него не шатались по окрестностям:

— Слой земельный очень тонкий. Провалиться можно. А там внизу кипяток. Смертельный случай может быть — сваритесь.

Вася с Суховым, которые уже здесь бывали, подтвердили сказанное. Все принялись толпиться группой. А Вася, завидев тропинку, виляющую между сугробами, вспомнила, что здесь где-то залег шаман, которого упоминал Масик. Предупредив, что пройдется по тропинке, где не опасно вовсе, отправилась туда. Не успела она сделать и нескольких шагов, как почувствовала, что заболели глаза. Снег всегда действовал на них плохо. Вася достала из кармана черные очки, нацепила их на нос и двинулась дальше. В глазах, правда, сразу потемнело и замелькали мушки. Вася спихнула очки на самый кончик носа и попыталась понять, как же лучше. Солнца не было, но снег сочился странным светом — как будто изнутри, из-под поверхности откуда-то выступал. Вася стояла на узенькой тропинке в задумчивости.

— Это нестрашно, деточка. Это вечность отражается, — донеслось до нее. Какая-то тетка в огромном пуховом платке поверх шубы, прошмыгнув буквально между Васиных ног, выскочила вперед и, не оборачиваясь, поскакала дальше. Тетка была с авоськой и будто бежала из булочной за углом. Вася сняла очки окончательно и последовала за теткой, которой уже и след простыл. Она увидела дымок, курившийся из сугроба, тропинка вскоре привела ее к заваленной снегом избушке. Дверь была приоткрыта.

— Добрый день! — крикнула Вася и звучно стукнула кулаком об косяк.

В дверях появилась красивая женщина лет сорока. То ли бурятка, то ли калмычка. Ничего не напоминало в ней тетку с авоськой, закутанную в платок, которую Вася только что видела на дорожке. «Мистика какая-то».

— Здравствуйте-здравствуйте. А вы к нам? — Ее длинные глаза лучились радостью. — Заходите. Милости просим. Не каждый день у нас гости дорогие.

— А что, еще кто-то здесь живет?

— Нет-нет. Только мы с мужем зиму пережидаем. — «Нашли ближайшее местечко, честное слово».

Вася шагнула в сени и потом оказалась в небольшой комнатке, наполненной шкурами, рогами и копытами. В углах висели пучки сухих цветов и охапки дикой травы, сплетенные в какие-то странные фигуры. Дымились, источая странный запах, свечки-светильники.

— Хорошо тут у вас. — Вася, не раздеваясь, присела на край скамьи.

— Странно у нас, — виновато заметила женщина. Чувствовался необычный говор, который Васе слышать не доводилось. — Да вы только не смущайтесь. Коля жжет разные смеси — для здоровья. Что-то прихворнул. Это вы сегодня прилетели? Я видела вертолет. На прогулку или по каким делам? — Она с нескрываемым удовольствием и даже каким-то странным превосходством изучала посетительницу.

— И на прогулку, и по делам.

— Как все, как все. Тут красиво. А к нам с Колей по каким делам?

— Даже и не знаю. Мне рассказывали, что тут шаман зимует. Вот пришла узнать, правда ли и как его найти?

— Правда-правда. Коля — шаман как раз и есть. Только он спит сейчас. У вас к нему какие-то вопросы есть или…

— Пожалуй, просто праздный интерес.

— Бывает-бывает. Понимаю. К нему часто приходят. Даже я уже привыкла. — Она смотрела на Васю улыбающимися глазами, прекрасно понимая, что производит впечатление. — Может, вам чайку? Коля заварил оч-чень-о-очень специальный. — Она слегка ухмыльнулась. — Вашему мужу понравится. Ведь вы здесь с ним? Ой, простите, я же про вас ничего не знаю. — Она смущенно отвернулась, чтоб действительно не показать лишнего знания, если таковое было.

— Пойду я, а то мои заждались. А приходите к нам вечерком, посидим, поболтаем? Там смешная компания приехала. Правда.

— А что? Придем. Коле моему нравится, когда гости приезжают. Между нами, он стал любителем поговорить. — Она чуть смутилась. — Он хоть и приболел, но такого случая не упустит. А когда ж приходить?

— Да как поднимется, так и приходите. Меня Васей зовут. — Женщина ничуть не удивилась. — А вас как?

— Ан-на.

Вася уже стояла в дверях. Вышла на снег в очках, чтобы сразу подготовиться к встрече с вечностью. Отойдя несколько шагов, она обернулась. Анна стояла в дверях в легком платье, отражая этот снежный свет, и улыбалась.

— Анна, а скажите, трудно быть женой шамана?

Та подняла глаза:

— Он же тоже человек. — Она засмеялась. — Как поднимется, так и придем. Обязательно-обязательно придем, Вася.


Радостная Вася ворвалась в домик, где за столом уже сидела вся честная компания.

— Ну что, пьяницы! — кричала она, подпрыгивая. — Я такого… Я вам такого…

— Успокойся, что случилось, расскажи нормально. Интервью, что ль, какое в лесу взяла? Только это тебя может так возбудить, — заметил Сухов. И добавил: — Насколько я знаю.

— К черту интервью. Хотя нет, не к черту. Это позже. Дураки! Вы тут сидите, а к нам в гости сейчас шаман придет. Настоящий. Представляете, шаман…

— Где ты его добыла в такой глуши? — Сухов был заинтригован.

— А они, Виктор Викторович, — Вася обняла его и принялась тискать, — как раз в такой глуши от нас всех и прячутся. Но я его добыла. Я его добыла. Ну его самого пока что сама я тоже не видела, — она скинула шубу и зашвырнула ее куда-то в угол, — только с женой его познакомилась. Очарова-а-тельная женщина. Она обещала, что скоро придут. — Вася была как будто пьяна. Она подпрыгивала и подскакивала.

— Да-а, Вася, — протянул Скворцов, — ты нам так когда-нибудь и Господа Бога в гости приведешь.

— И приведу. Может, рай себе вымолили бы. И другим бы немножко досталось. А почему мне, собственно, никто водки не наливает? А, не надо, я у тебя, самого умного, и возьму. — Она лихо схватила скворцовский серебряный стаканчик и мигом выпила. — Смотрите, Виктор Викторович, правда, классный рюмец. Это я Юрочке подарила. Ну, правда же, классный! — Максим уже разливал всем по следующей.

— Ну что, Васька-добытчица, за тебя. — Все встали.

— И правда, Масик, я припоминаю, что-то говорил про шамана, — Скворцов хрустел огурцом, — привет еще просил ему передать. А Масик-то откуда его знает? Не пойму.

— Ворожил, наверное, на свое открытие, — вставила Вася.

— А мне что ничего не сказали? — Сухов обиделся.

— А зачем, Виктор Викторович? У нас же Васька есть. Она нам всю культурную жизнь и так устроит.

— Эт-т-а правда. — Сухов ласково поглядел на нее.

В избушку аккуратно постучали. Все повернулись, но никто не отважился отозваться. Дверь отворилась, и на пороге, топая и отряхивая снег с унт, появился мужик — тоже то ли бурят, то ли калмык.

— Можно? Аль не приглашали?

Все засуетились.

— Будьте добры. Проходите. Шубку давайте приму.

— Николай, — представился мужик, щуря свои хитрые глазки. — Это моя жена Ан-на.

— Очень приятно, — загалдели все в один голос. Супругу сюда посадим, стульчик тут удобный.

— Спасибо-спасибо, — заговорила с акцентом Анна. — Нам везде удобно.

— А вы, я вижу, культурно собрались, — заметил Николай, плотно сев к столу и обозрев присутствующих и закуску.

Все начали представляться, а Максим даже впопыхах подал шаману руку через стол. Николай ее с удовольствием пожал. Когда дело дошло до Сухова, Николай совсем прижмурился, как тот кот.

— Писатель, что ли?

— Вы читали? — загордился Виктор Викторович. — И как?

— Читал. Я и в школе учился, и институт заканчивал. А вы как думаете? — Все засмеялись. — А вот все равно странно — сидишь здесь на краю света, — он скромничал, — сидишь и вдруг — бах! А тут Сухов. Как живой. Не верь потом в чудеса. Я вам после книжку принесу, подпишете?

— Вот уж действительно — чудеса, — заговорил растроганный Сухов, — приезжаешь на край света, в прямом смысле, и вдруг бах! — сидит шаман, как живой. Да он и не только тебя читал, да еще и книжку твою сует на подпись. Для авторизации.

Все хохотали.

— Ну тогда предлагаю выпить за знакомство. — Николай явно чувствовал себя хозяином. Он достал из-за пазухи бутылку. — Очень рекомендую. Сам делал — на корнях да сучьях. Вдохновляет. — И Анна первая протянула ему свою рюмку.


Николай был одет в обычные джинсы и свитер. И никаких знаков избранности не было видно — ни бус, ни перьев, ни краски на лице. Всего того, что нам, обученным только кинематографом, представляется первыми и главными чертами шамана. Ничего удивительного никто не заметил и в одежде, внешности и поведении шаманской жены. Словом, выглядела эта пара вполне светски. Интриги, однако, хватало и без этого. Сухов как самый уважаемый всеми взялся вязать застольную беседу.

— Николай, скажите, а вы и вправду настоящий шаман?

— Да, я шаман настоящий. Но здесь нет ничего страшного.

— И как же обращаются к шаману?

— Учитель. Как к духовному лицу. Шаман — это ведь священник, образно говоря. — Николай был пока немногословен. Это противоречило докладу его супруги о том, что он стал любителем поговорить.

— И что, шаманить — это призвание? Или, может быть, свыше благодать?

— Возможно, призвание. Возможно, благодать. Просто я попадаю в такие ситуации, когда способен подсказать человеку, что изменить в жизни.

— Это же только Богу известно, что людям нужно изменить в жизни. А вы-то откуда знаете?

— Я вижу это по количеству страдания. Сами люди часто хотят от чего-то избавиться, но не умеют успокоить свое тело, сознание. Успокоить душу. И все равно таскают в своем сердце этот груз.

— И что, есть рецепты успокоения?

— Главное — найти причину беспокойства в прошлом. Бывает, когда в человека входит негативная энергия, а он не совсем понимает это. В жизни ведь часто случаются неприятности. Эти мгновенные недовольства как будто бы не помнятся, а сознание их не забывает, потому что на нем оставлен знак, след, если хотите. И тело живет под действием сознания — под волной сознания. От этой отметки необходимо избавиться. А люди сами не могут, потому что как бы забывают — не помнят, не понимают, а телу недостает сил.

— И вы действительно думаете, что можно направить на человека негативную энергию извне и лишить его здоровья, успехов — всего хорошего?

— Да. Это можно. Часто главная причина лежит в нашем быту. Мы не умеем общаться друг с другом, не знаем, как это делать. Порой даже не можем наладить отношения в собственной семье, понять собственных детей. Что говорить тогда про работу, коллег, все ведь сегодня работают. Правда? А общество? Да что там. Кстати, политическая жизнь — отдельный поток негативной энергии. Но все, все это люди хотят освоить. Так и рождается дисгармония.

— Это понятно. А есть все-таки рецепты? Как помочь?

— Вылечиться можно только радостью, которую надо нести друг другу. — Николай играл жуликоватым глазом. — Этого можно добиться и произведя ритуальное действие. Тогда человек освобождается и действительно начинает летать. Летать в смысле творческого сознания.

— Это все здорово. Но как же вот простому человеку, нам, например, защититься от дурного влияния? — перебила его Вася.

— Очень редко случается, чтобы человек был уравновешен во внутренней и внешней жизни. В первую очередь я советую всем, — он отхлебнул водки, — быть очень внимательными друг к другу. Внимание свойственно только тем людям, которые движутся вперед в своем духовном развитии. Эта духовная культура и есть эволюция сознания человека. Мне нравится, когда люди набирают духовные силы. Кстати, только в такой гармонии и рецепт долголетия. — И он похлопал Сухова по колену.

— А наколдовать радость, счастье можно? — настаивала Вася.

— Да. Но надо сначала объяснить, понять, что такое счастье, что такое любовь и как ценить эту радость. Обычно люди просто знают эти слова — «любовь» или «радость». Но глубже не вникают. Когда они начинают думать, вникать и жить, постоянно жить в радости, появляется их духовный путь. Если эти простые вещи непонятны, то ничего не изменить в жизни.

Николай как будто бы не то что давал ответы, но размышлял именно о том, что больше всего беспокоило всех собравшихся за столом. И как-то очень угадывал каждую мысль каждого присутствующего, предвосхищая многие вопросы. Анна тихо и преданно смотрела на него. Васю же, наоборот, все это очень разволновало.

— Николай, скажите, вы колдуете — так, да, это называется? — с помощью каких-то звуков, знаков, движений? Ну как это все происходит?

— Да. Без ритуала очень трудно. Но сначала я должен все-таки определить причину страдания человека. И только после этого сам создаю ритуал — всегда разный. Однако проведение ритуала — это лишь начало пути, некий старт в будущее. Многие уверены, что, пройдя через ритуал, уже совершили что-то, получили результат. Но это только точка изменения состояния сознания и открытие перспектив на будущее — собственных возможностей изменения, но не само изменение. И каждому человеку необходим свой ритуал, чтобы изменить состояние его сознания.

— Послушайте, Николай… — Сухов тоже оказался весьма любопытным. Да, собственно, и грех было не воспользоваться таким уникальным случаем для собственного просвещения. Тем более писателю. — У сибирских народов есть легенды о превращении людей в животных, и наоборот. Много этих фантазий мы видели в кино, в книжках. Это правда? Такое действительно случается?

— Если люди такого изменения хотят. Я это очень почувствовал, когда начал петь. Рычать медведем, волком выть — изменения начинаются от звука. Если постоянно «тренироваться», то сознание, безусловно, потребует и существования животного внутри себя.

— И что, станешь волком или медведем?..

— Да.

— И вы видели такое? — Вася даже привстала. Николай засмеялся.

— Нет, такого я не встречал. Но я замечаю многих людей, которые внутри давно уже животные. Но в нашем народе по поверью медведь — добрый знак. Считается, что хорошо стать медведем в другой жизни.

— Вот все говорят о смерти. Так придумано. Кем-то. Кто-то ловко сообразил, что этим надо заняться. — Сухов взялся себе самому что-то разъяснить. — Но вот попробуй возьми и умри. Ничего не получится. — Он даже немного развеселился. — Ну никак невозможно. Правда же? И от одной этой мысли можно сойти с ума гораздо быстрее, чем от страха смерти. То есть умереть в эту секунду невозможно. Значит, в эту секунду возможно только жить.

— Конечно. Только жить. И еще — вам будет интересно — откуда и это узнал Николай? — мужчина и женщина у нас считаются полубогами. А когда они начинают любить друг друга, они становятся целым. Целым Богом. Понимаете? — Вася украдкой посмотрела на Юру, он сидел с полуоткрытым ртом. — Бога создают мужчина и женщина — будущего человека, будущего Бога. Создают своим ритуалом, своим усилием — этой силой они передают прошлое в будущее, чтобы продолжалось человечество. Так человек становится Богом. Но так все создано в природе, что мы ищем и ищем Бога, и не замечаем, что на самом деле мы живем, мы существуем, как Боги. Поэтому нам необходимо, всему человечеству, найти единого Бога во Вселенной. Это будет наша эволюция.

У всех как будто дыханье сперло. Находчивость проявил только натренированный жизнью Максим. Он снова разлил по рюмкам водку. Все молча выпили, как за покойника. И Николай, ничуть не смутившись, вдруг запел. Это было очень красиво. В песне его, даже и песней это не назовешь, не было, конечно, никаких слов. Это был звук — то протяжный, то рваный и рычащий. Очень странный звук — чужой и нечеловеческий. Иной, как теперь говорят, ментальности. Но почему-то очень гармоничный. Глаза Николая были закрыты. И хорошо — непонятно, что можно было бы в ту минуту в них увидеть. Когда звук затих, он как ни в чем не бывало открыл глаза и снова потянулся к рюмке. Все по-прежнему молчали, и Николай спокойно заполнил паузу рассказом про свое новое увлечение. Оказывается, он пристрастился петь с джазовыми музыкантами. И даже ездил на джазовый фестиваль и возил Анну к морю. Все потихоньку расслаблялись.

— Когда вы поете, что это — тоже ритуал? — отважился Сухов.

— Для меня это превращение, переход в иной мир. — Все это только что видели собственными глазами. — Это ведь даже не песня, это выход энергии, прошедшей через весь организм. Звук, выпущенный из себя. Я освобождаюсь от своего тела и овладеваю звуком. Балансирую между пространствами и ощущаю эту энергию, которая выходит к людям. Если долго буду петь, то начинаю даже плакать и теряю внутреннее равновесие. Такого напряжения человек долго не выдерживает.

— Интересно, а можно ли шаманить научиться?

— Я сам себе и школа, и храм. — Николай опять заулыбался. У него явно было хорошее настроение. — Многому, конечно, можно научиться, но моя наука идет не от книг, а от наблюдения. Я просто изучаю — концентрированно и целеустремленно — людей и их характеры, изучаю самого себя, свои слова, свою переданную людям энергию. Кстати, в последнее время ко мне стали проситься на занятия. И есть очень способные, которые буквально после второго-третьего урока уже могут медитировать со звуком.

— Я слышал, что шаманы используют специфические вещества или напитки во время проведения ритуалов? Это правда? — Скворцов дождался своей очереди.

— Нет. Лично я использую только можжевельник. Он и есть символ очищения. Горящий можжевельник помогает человеку расслабиться и открыться. Это начало для духовной работы. Но самое сильное лекарство — все-таки мои слова.

— Скажите, вот мы сидим и выпиваем водку, да? Значит, шаману можно пить? — подключилась Вася. — А есть ли у шаманов вообще запреты — можно ли пить, курить, употреблять наркотики? Или, например, нельзя, категорически запрещено что-то есть? Ну чтобы не сорвать сеанс колдовства.

— Я для себя не придумаю закона. Те, кто придумывает такие законы, — отупевает от них. Раз «нельзя», значит, я не знаю об этом, мне это ощущение неизвестно. А что я скажу людям, которые это могут — пить, курить, любить — и хотят знать объяснение? Я не делаю для себя запретов и буду употреблять то, что предлагают мне люди. Это мое испытание для себя. Если предлагают водку, я пью водку. Выпьем? — Все чокнулись, но даже не пригубили. — А потом я ощущаю, как я должен вести себя с человеком, который пьет водку. Вот с вами. — Он демонстративно выпил. — Я должен изучать себя и использую для этого все возможности.

— Но ведь Кастанеда рекомендовал наркотические вещества для расширения сознания? — Скворцов неожиданно оказался знатоком Кастанеды. (Или расширения сознания?)

— Эти вещества дают только усиление цветовых эффектов, насколько я понимаю. Но все-таки я стараюсь чистым сознанием работать. Ритуал разный бывает. Чаще я предлагаю взглянуть на прошлую жизнь, на свои деяния. Ввожу в транс, пою. И за звуком надо идти. Тогда начинает расслабляться, рассасываться эта точка, которая оставлена на сознании. Уходи, куда доходит этот звук, и увидишь просветление. И люди начинают плакать или смеяться над своей жизнью. Потому что прошлые их поступки им смешны.

— Вот уж чего совсем бы не хотелось, — пробубнил Юрий Николаевич. — А вот мы сидим с вами, да? И вы выглядите вполне цивильно. У нас же детские забавные образы такие, что шаман всегда обязательно как-то экзотически одет, раскрашен…

— А зачем бы мне вас шокировать? Иногда я так одеваюсь, как вы нарисовали, но в узком кругу. Главное — хорошенько подготовить сознание человека. А не показаться — мол, какой ты красивый или страшный. И главный секрет шамана — всегда быть спокойным.

— Слушайте, Коля, а есть ли очередь к шаману? — Скворцов, сам того не замечая, по-серьезному включился в беседу. — Многие действительно желают переосмыслить прошлое и даже изменить свою жизнь?

— Представьте — да.

— И что, шаман сегодня хорошо зарабатывает?

— Пока я шаман, значит, я бедный. Богатый шаман — не шаман.

Такой, может, немного и забавный вывод из разговора тоже требовал закрепления. Тем более что Николай в плане выпивания выглядел вполне на уровне. И еще полночи все они рассказывали друг другу о главном, хотели выявить, понять это главное — откуда оно и кто такое.

Вася же усвоила только то, что усвоила. Шаман Николай, оказывается, родился в глухой тувинской деревне. Шаманить научился у матери. И вообще шаманство все-таки передается по наследству. Но сам Николай считает, что особо одаренных можно кое-чему научить. У него жена, все наделали ей комплиментов и выпили за нее даже пару раз, и уже четверо взрослых детей. Он любит путешествовать и часто покидает свой дом, чтобы мир посмотреть, а также рассказать желающим о тайнах шаманских ритуалов. И этот случай был для него, вероятно, именно таким.


Наконец все разбрелись по своим пенальчикам.

— И что ты лежишь недвижим? Скажи, пожалуйста?

— А что надо-то?

— И Сухов еще сказал, что ты живой человек. Причем второй раз уже сказал. Это большой комплимент. Не оправдываешь нашего доверия.

— А ты? Про тебя он что сказал?

— Он сказал: Вася живой человек — априори.

— Может, ты и априори, а я наливки перепил.

— А мне ведь шаманская жена рассказала по секрету, что наливка возбуждает. Обманула, наверное, — вздохнула Вася. — А давай, Юр, можжевельник зажжем? Я видела его там в комнате.

— Ты что? Это же самое гипнотическое средство и есть.

Вася радостно подпрыгнула.

— Слушай, дай полежать спокойно. — Скворцов смотрел в темноту потолка, пока она крутилась и вертелась, и думал, откуда один за другим стали появляться в его жизни все эти экзотические персонажи, которые почему-то уже знают про него все, о чем он сам только начинал догадываться. И сколько еще им про него известно такого, что он про себя и предположить не может? И как будто собрались они все вместе, чтобы легкими и безболезненными, а может, даже и приятными процедурами фиксировать его собственное открытие себя.

— Ну ты что — не хочешь быть полубогом, что ли? — Вася снова толкала его в бок.

— Падай с неба в кровать. Полубог. Тоже мне. — Она обиженно отвернулась. — И не пыхти.


В какой-то из дней путешественники наконец покинули свои пенальчики, потом избушку, молчаливого служителя и шамана Николая с его женой Анной, оставили далеко кратеры, озера, дымы и местные радости. Потом они покинули казавшийся теперь большим и уже суетным город, который мелькнул россыпью огоньков где-то внизу, опять закопавшись в сопках, и вышли на прямую, что вела их и связывала с реальностью. Вот так летишь, летишь. Едешь, едешь. А потом жизнь твоя меняется. Уже изменилась твоя жизнь.


Дома Вася стала как замороженная. Так часто случается с впечатлительными людьми после непростых поездок, каковой и была последняя. Надо было все попробовать понять. Но если по-хорошему — что именно понимать? Все примитивно донельзя. Такое можно только помнить.

Васе надо было куда-нибудь двинуть мозги, чтобы хотя бы на время отогнать от себя всякую чушь и неразобранные впечатления. И именно поэтому она с тупой радостью отправилась к Ольге. Они договорились встретиться в ресторане Дома кино, единственном (пока) оставшемся в столице так называемом корпоративном творческом месте. Давно уже погибли для писателей их Дом на Большой Никитской, для архитекторов — на Никитской Малой и даже знаменитый Домжур на Никитском бульваре — для журналистов. Все эти Дома стали околочастными, но главное, их покинул дух и постоянные посетители, пьяницы и бузотеры, создававшие месту колорит. Все живые еще творческие единицы теперь стекались именно в Дом кино, хотя он тоже начал уже разбавляться посторонней публикой, которая хотела быть хоть чуть причастной к великому. Но вряд ли получала здесь особые впечатления именно в силу своей непричастности. Ну кроме, пожалуй, лицезрения толкающихся по буфетам известных всей стране лиц.

Давно грозили прикрыть и эту богадельню. Завсегдатаи грустили, что скоро закончится их лафа в этом благословенном столичном уголке, но пока все было по-прежнему — и меню там оставалось таким же, как в старину, и манеры посетителей. Словом, заведение под названием Дом кино было вполне совковским, но своим. Именно там и договорились встретиться Ольга и Вася.

— Привет, дорогая. Выглядишь прекрасно. Даже загорела. Может, ты на курорт летала, а вовсе не на холодный наш и близкий Дальний Восток? Но если не хочешь, не признавайся.

— Да нет, Ольга. На восток. Там же снег, солнце, горы, лыжи и загар.

— Ты что, научилась кататься на горных лыжах?

— Боже упаси. Ты же знаешь, это не мой спорт.

К ним подбежал шустрый официант.

— Добрый вечерок. Что будем сегодня кушать? И будем ли пить?

— Пить будем обязательно. Водку.

— Вась, может, вина? — Ольга жалобно посмотрела на официанта, но поняла, что поддержки у него не получит. — Ну ладно. Водку.

— Ну раз пить водочку будем, тогда все остальное, как обычно?

Ресторан Дома кино, как, впрочем, раньше и Домжур, и ЦДЛ, был хорош еще и тем, что официанты прекрасно знали всех без исключения постоянных посетителей и помнили их вкусы, а также причуды. Здесь правильно резали лимоны пополам — перпендикулярно, что невозможно было объяснить ни в каких элитных забегаловках — хоть ты бейся головой об тот лимон. Ни в какую не желали понимать этого вышколенные на какой-то свой лад подавалы. И заказы в Доме кино делать тоже не было необходимости. Все и так принесут в лучшем виде. Только очень удивятся и даже вскинут брови, если кто-то из классических пьяниц закажет вдруг не водки, как обычно, а вина, впрочем, как и наоборот — встречались же среди завсегдатаев и вино предпочитающие. За такое внимание можно было простить многое.

— Ес-сес-сно. Водку сразу. И лимончик только не забудьте сразу принести.

— Девочки, сейчас все будет. Если чего пожелаете особенного, все исполним. Только подмигните.

Девочки закурили.

— Сто лет, слушай, не виделись, как в другой жизни. Давай рассказывай в подробностях, как съездила? Какие новости?

— Новостей, Ольга, нет. Одни только старости. Даже и рассказать нечего. Все одно и то же. — Вася подумала, что не соврала, потому что невозможно назвать новостями возникающие без перерыва ее новые жизни — положения и впечатления. — Поэтому ничего рассказывать тебе не стану.

— Вась, а ты зажралась. И надо же, как быстро… Ну да ладно. А в редакцию ты ходила? Что там, какие у нас планы?

— Не-а, не ходила. И не пойду — в ближайшее время. Там все и без меня тип-топ. — Вася говорила как-то вяло, как будто сама себя не понимала или не верила себе. Но скорее, ее все это действительно не интересовало. — Скушно в редакции, Ольга. Все скушно. Еще не была, но уже все знаю. Все пустое.

— Я тебя понимаю — на фоне фонтанирующей жизни…

— И на этом фоне тоже.

— Но ты же не собираешься бросать работу, правда? А ваш Абрамыч, хоть и неплохой мужик, каждый знает, не спустит наплевательства.

— Ну и что — знаю. Но меня это не волнует. Понимаешь? — Вася затушила сигаретку. — Скворцов меня откупил у него.

Ольга поперхнулась дымом.

— Как это?

— Он откупил меня у нашего главного редактора. Что непонятно?

— Классно тебе.

— Думаешь?

— Сколько же это стоило?

— Думаю, для Скворцова немного. Какое-то оборудование. Новая система звукомонтажа, что ли. Мне Абрамыч сам рассказал перед посылкой на Чатку. Я поняла, что теперь могу не сильно беспокоиться. Какое-то время, по крайней мере. Видишь, новости все-таки нашлись. Ладно, Ольга, не обращай внимания — у меня что-то с головой. Тормоз. Я еще, наверное, не совсем приехала. Извини. Лучше я послушаю. Ты-то тут как без меня?

— Я отлично. Решила пересмотреть свою жизнь и освежить ее, так сказать.

— И что ты сделала?

— Сразу скажу, что своим принципам не изменила. — Вася только сейчас заметила, что глаза у Ольги стали какие-то новые, с новым выражением. «Не влюбилась ли часом? А я все со своей ерундой», — подумала она. — Я, Вася, поглядела на тебя, а потом на свою рутину и решила ее отредактировать. Во-первых, я поняла, что собственную квартиру надо иногда проветривать. Сашка сам дематериализовался, все на съемках он где-то. А Валеру я пока к себе не пускаю.

— Ты что — отказала ему от тела?

— Не совсем так. Я его то ли мариную, то ли дополнительных усилий от него ожидаю, но не провоцирую. Дальше будем посмотреть.

В якобы новом Ольгином сюжете Вася пока не заметила ничего, кроме вероятного утомления старым. Сама же Ольга была свежа и как-то даже самодостаточна.

— Ты становишься психологом. Но что-то все-таки скрываешь, по-моему?

— Абсолютно ничего. — Ольга цвела. — Стала хотя бы ездить за город, воздухом дышать, а не сидеть дома, как ты говоришь, со своими чумаданами или на чужих, что еще хуже. Тут ходили на коньках кататься. Мы с Катькой и Валерка. Я, конечно, больше времени провела в буфете, коленки берегла, но здорово! Ты давно каталась на коньках? Пойдем с нами?

— Уж и не помню. Так ведь весна, и льда нигде нет хорошего.

— Дурочка, есть же крытые катки. Там можно и летом кататься. Ну, пойдем?

— Кого-кого, пожалуй, можно было бы подговорить, так это Скворцова. — Вася тоже начала заряжаться Ольгиным настроением. И потом, выпитое уже вправляло голову.

— Вот видишь, даже Скворцова! — Ольга подняла палец вверх. — А мы все сидим. И плюшками балуемся. Я тебе еще набросаю списочек из выставок. — Вася посмотрела на нее с ужасом. — И не пугайся. Я знаю, как мы относимся к культуре, но сейчас и правда парочка суперклассных есть.

— Ты меня так уговариваешь жить, как будто я больная какая.

— Да нет. Это я выздоровела. — Ольга сияла. «Что-то с ней произошло. Это очевидно». — А что я еще делаю, как ты думаешь?

— Вот это интересно.

— Изучаю конъюнктуру рынка. Мужского и человеческого.

Вася наконец расхохоталась.

— Ну, блин, ты ее не знала! Конъюнктура эта изменится, если только осколок в глаз попадет, как тому Каю.

— Знала, но теперь смотрю другими глазами. И что, ты думаешь, я поняла?

— Что? Подожди, надо выпить. Сейчас еще закажем. — Вася махнула официанту. — Нам еще водочки…

— По пять капель?

— По шесть и горячее уже можно. Только на углях, пожалуйста. — Официант понимающе улыбнулся и побежал на кухню. — Так что, говоришь, ты поняла — из того, что не знала раньше?

— Надо выйти за наш круг. Но это пока секрет. — Ольга приложила к губам палец. — Я пойду по олигархам. У нас уже есть успешные примеры. Правда же? Кроме твоего ведь кое-какие еще остались.

— Они уроды.

— Отнюдь.

— Душевное беспокойство им несвойственно.

— Мы и про Скворцова так раньше думали, а на поверку оказался — человек. Не станешь же ты с этим спорить?

— Это случайное обстоятельство, и то…

— А у меня другое мнение. Я тут одного приметила — не древнего старичка еще, но о-очень состоятельного. Все время сидит в первом ряду на одном и том же спектакле. Это о чем-то да говорит? И мне, раз он такой театрал, с ним скучно не будет. А что, запишусь на прием, придумаю там что-нибудь потрепаться. Покажу интеллект. Да в любой редакции хорошую беседу с олигархом о театре с руками оторвут! И нам весело — если уж и не догоним, так согреемся.

— Пожалуй, так. — Вася закинула прядь волос за ухо. Шутка с интеллектуальными олигархами ейпоказалась удачной. Может получиться забавный тренажер. — Удивительно, как мы с тобой раньше до этого не дотумкали? А то бы развлекались уже несколько лет кряду.

— Копили силы, развивали ум.

Вася поняла, что изменилось — Ольга стала хохотушкой. В широком смысле. Она теперь весело смотрела на жизнь.

— Я тебе в качестве шефской помощи набросаю списочек, к кому ходить точно не следует. Со Скворцовым посоветуюсь — так незатейливо.

— Буду премного благодарна. Ну что, пойдем на каток? Для разминки?

— Юра сейчас опять в Европу куда-то сваливает по делам. И потом он своих сослал в Каталанию жить. Я тебе не говорила? И туда заедет, наверное.

— Ну и хрен с ним. Мы ж все равно при мужике, при Валерике. Ему что две тетки, что три — чистое здоровье.

— Восторгаюсь твоей неутомимостью.

За это и выпили. Вася искренне восхитилась. Такие передвижения в жизни без чужого пинка, пожалуй, ей самой были не по силам.

— Дамы, вам десерт. — Перед ними стоял улыбчивый официант с бутылкой шампанского. Он поставил ее на стол. — Прислали.

— Кто? — Вася с Ольгой разом обернулись, но не увидели никого знакомого.

— Уже ушли. Только что. Два странных молодых человека. — И добавил: — И мне, кстати, совершенно незнакомые.

— Спасибо некому сказать. — Ольга уже вполне туманно посмотрела на Васю. — Видишь, мы уже неплохо выглядим.

— Ага. На бутылочку шампанского.

— Брось! Главное — начать, и жизнь подстроится под тебя. — Ее энтузиазм сегодня не знал границ, и Вася подумала, что стоило бы запомнить это настроение. Чтобы потом, когда понадобится, вытаскивать друг друга из полной задницы на каток. — Вот только что мы будем с ней делать, с этой бутылочкой?

— Естественно, ты отнесешь домой. У тебя же на днях у Катьки день рождения. Не водку же ты детишкам на стол поставишь?

Они поднялись, ресторан уже закрывался, и обслуга начала мигать светом засидевшимся.

— И почему мы никогда не можем уйти непоследними и не допивать всего, что на столе? — Покачиваясь, Ольга шла к выходу. Бутылка явно перевешивала. — Слушай, тащить ее еще.

— Ну не выбрасывать же собакам? А мы вообще набрались. — Вася тоже почувствовала, что качается.

— Имеем право. Я, Васька, на такси, наверное, поеду.

— А я точно на метро. Ты же знаешь, я люблю воспитывать волю. — Они расцеловались, и Ольга уже катила к дому, а Вася плелась к ближайшей станции. Она совершенно забыла, что обещала Максиму, когда он ее подвозил, вызвать машину, и только под это честное слово была отпущена в ресторан одна.


В вагоне, несмотря на поздний час, пустынно не было. «Вот столица живет. А еще пели когда-то — «Засыпает Москва…» Когда ж она сейчас засыпает? Впору вводить круглосуточное обслуживание пассажиров в метрополитене». С Васей на станции в вагон вошло человек десять. Девушки и юноши вполне раскованно, но не развязно и не противно толкались, прижимались друг к другу, хохотали, что-то треща, сдергивали шапки и кидались ими через проход. Вдруг Вася сквозь смех услышала: «Горько!» Слово повторялось и превратилось в дружный гул.

Одна из девиц как-то ловко сбросила платок и на голове ее оказалась маленькая смешная и помятая фата. Это была настоящая свадьба.

— Горько! — подкрикивал уже весь вагон. Молодые долго и вдохновенно целовались. Вагон аплодировал и вразнобой считал: — Раз, два, пять, семнадцать… — Но судя по всему, среди пассажиров сильно трезвых не нашлось, поэтому со счета быстро сбились.

«Красивые. — Вася залюбовалась. — Жаль, шампанское Ольга взяла. Классно было бы сейчас подарить. А ведь свадьба — дурная примета. — И сама на себя разозлилась: — Тьфу, какая гадость. Чтоб типун на языке вскочил».

Поезд затормозил и оторвал молодых друг от друга.

— Нам выходить… Скорее… Чего встали… Дверь держи… Держи, скорее! — Ребята, хохоча, выскочили на платформу и, подпрыгивая, махали руками всем оставленным ими в вагоне. Поздние пассажиры тоже улыбались и кивали неожиданно встреченному чужому счастью.

Вася оглядела попутчиков усталыми глазами. Невдалеке по диагонали от нее сидели два не очень приятных типа, и когда она встретилась глазами с одним из них, то увидела одни только зрачки, огромные, черные, страшные зрачки. Даже кровяные красные белки не так напугали. И получалось — у него не было глаз. По крайней мере, было впечатление, и очень неприятное, будто бы он никуда не смотрел, но все видел. Вася вспомнила, кто-то рассказывал — у наркоманов, что-то сложное употребляющих, бывают именно такие глаза. Парень просто сидел, развалясь. Но стало не по себе. Мыслишки в дурной голове начали передвигаться. Вася отметила, что денег у нее осталось всего рублей пятьсот или шестьсот, и это не деньги. Украшений сегодня она не надевала — кроме Юриного кольца, которое она теперь просто не снимала. Это ее немного обеспокоило. Она засунула руку в карман брюк. Парень следил за ее движениями. Вася сделала вид, что роется в кармане, и большим пальцем сдвинула кольцо с мизинца. Оно осталось внутри, а рука вынырнула из брюк с носовым платком. Отлично. «Может, все еще не так страшно. Что волну-то гнать?» Тем временем вагон пустел. Наконец поезд остановился на Васиной станции. Она вышла. Неприятная пара последовала за ней. Платформа тоже была пуста. Специально заплетая ноги, чтобы идти медленнее, Вася двинулась к выходу, ее никто не обгонял. Порывшись в карманах куртки, она нащупала пачку сигарет, проходя через двойные стеклянные двери, затормозила, с чувством достала сигареты и прикурила. Парни от неожиданности прошли вперед. И тот, что был без глаз, зыркнул на нее и неприятно выругался. Вася временно выдохнула. И дым ударил ей в лицо, отлетев от стекла, через которое она смотрела вслед уходящим. В глазах защипало. Надо было идти, и Вася отважно толкнула стеклянную дверь. Засада была в том, что предстояло пересечь площадь и взобраться на огромный мост, который покрывал железную дорогу, что, конечно, добавляло приятности всему маршруту в целом и нынешней Васиной прогулке в частности. Мост этот надо было пройти весь, до конца. Или преодолеть на машине, поймав ее на дороге. Вот такие были у Васи нелегкие задачки.

Парни никуда не делись и по-прежнему маячили впереди. И больше никого — площадь была пуста и чиста. «И где же люди? И куда они все подевались?» Ее попутчики заметили, что она появилась наконец на горизонте и двинулась в их сторону. Вероятно, они были мало знакомы с женской логикой, особенно пьяной, а может, с ними что-то еще произошло, но парни потеряли бдительность, поднялись вдвоем по лестнице на мост, перегородив телами единственный путь, и встали там, защелкав зажигалками. Добыча шла к ним прямо в руки. Тем временем Вася двинулась под мост. Вдруг ей вспомнилось (спасибо большое), что под мостом тоже был проход, который вел на другую сторону моста (куда ей, собственно, и было надо). Проход был бомжеватый и вполне страшный — грязный, замусоренный. Мало кто пачкал там свои ботинки, но сейчас было уже не до чистоты, и Вася отважно вошла в коридор, в темнотище которого можно легко поломать не только ноги, но и голову. Правда, беречь все это хозяйство было некогда. Вася неожиданно для себя бодро добежала до конца и стремглав взлетела по лестнице. Уже наверху краем глаза она увидела, что парни, свесившись с перил, изучают площадь в поисках дематериализовавшегося объекта и никак не могут понять, куда она подевалась с их подводной лодки. Тем временем Вася, раскинув руки, бросилась на машину, которая, не чуя беды, без превышения скорости следовала по шоссе. Водитель резко затормозил, и она буквально упала на капот. Компаньоны, обернувшись на звук, увидели свою пропажу. Поняли ли они, что произошло, так и осталось неизвестным, но парни ломанулись через трассу и добились бы своего, потому что машин больше не было и никто не мешал им быстро двигаться поперек дороги. Водитель тоже заметил лишнюю суету, но оказался мужиком — быстро открыл дверь, и не успела Вася запрыгнуть внутрь, как он газанул.

— Спасибо вам большое. Спасибо. — Вася задыхалась и на ходу захлопывала дверцу.

— Что, ненужные ухажеры?

— Совершенно ненужные. — Она уже улыбалась.

— А зачем таскаешься по ночам? Денег, что ли, нет.

— Да вышло так. Да и деньги у меня есть. Немного, конечно.

— Да не дрейфь ты. У меня дочка — такая же дурища. Тебя куда? К подъезду подвезу.

Через пять минут они уже подкатили к дому, и Вася еще долго всучивала водителю какие-то рубли, которые тот категорически отказывался брать.

— А как вас зовут? — спросила она, уже выйдя из машины.

— Юрий.

— Спасибо, Юрий. — И добавила про себя: «Спасибо, Юрий Николаевич. Только бы с тобой самим теперь ничего дурного не случилось». — Я завтра за вас свечку поставлю. Богатых вам пассажиров.

Она захлопнула дверцу машины и поплелась к подъезду.

Дома Вася сразу же набрала Максима и все ему честно рассказала. У Максима даже не было сил орать по поводу ее идиотизма. И потом он живо представил, как будет орать Скворцов и, конечно, будет прав, потому что это его, максимовская, недоработка. Именно Максим должен был быть рядом с Васей. Он же знал, что всякая возня началась вокруг скворцовских дел. Но, пока они ехали, Вася убедила Максима, что будет осторожна и осмотрительна. Ничего не случится, потому что ничего по определению случиться не может. И что действительно может произойти в Доме кино на глазах у удивленной публики, пока Вася с подружкой будет обсуждать всякую ерунду?

— Ну, Максимчик, — лепетала она тогда, — ну пойми, зачем ты там нужен? Что, ты будешь сидеть с нами и слушать нашу дурацкую болтовню? Или, еще того хуже, за соседним столиком и подсматривать? Как я буду себя чувствовать? Скажи?

— Ладно. Обещай мне тогда, что позвонишь, когда домой поедешь, я пришлю кого-нибудь тебя отвезти.

— Клянусь. Клянусь.

Словом, она была убедительной, и он отпустил ее в ресторан одну. Не верьте женщинам. Но сейчас Максим решил, что своенравная Вася все это сделала специально, назло. Она же, хоть и никогда не позвонила бы Максиму насчет машины, даже и не вспомнила об обещании.

Вася уже сварила себе кофе, легла на диван и завернулась в плед. Ее трясло. Было страшно. Казалось, что кто-то залез в квартиру и ходит по кухне. Она отважно отправилась туда, включила свет. Никого, конечно, не было. В комнате тоже горел свет. Вася вдруг не к месту вспомнила Ольгу, которая включала электричество во всей квартире, когда оставалась одна, потому что боялась. Это смешное соображение освежило Васины чувства. «Неужели и я теперь не могу быть одна?» Снова позвонил Максим. Она вздрогнула от звонка.

— Я завтра утром приеду, отвезу куда тебе надо.

— Максим, мне никуда пока не надо, — лепетала кругом виноватая Вася.

— Никуда не ходи. Хватит. Ты хоть понимаешь, что это не случайность, не простые наркоманы или хулиганье какое с большой дороги? Хотя это тоже само по себе не очень-то здорово. Это заходы на твоего идиотского любовника, — впервые Максим выругал Скворцова этим словом.

— Ну, Максим, миленький, с чего ты это взял? Мало ли какая пьянь болтается везде по ночам? Я например. Сама я идиот, надо было просто на такси ехать, и все. Я уже поняла, я учту, обещаю. Больше я тебя не подведу.

— Ладно, скажу тебе, может, это тебя немного отрезвит. Я знаю, что среди Сениных уродов есть один такой безглазый. И ты с ними уже встретилась. Ты хоть понимаешь, что я буду обязан рассказать Юрию Николаевичу обо всех твоих проделках?

— Максим, давай я все сама расскажу. Так лучше будет, честно, — канючила Вася, зная, что Юра по-любому наподдаст им обоим.

— Конечно, тебя он, по крайней мере, не укокошит, — продолжил Максим ее мысль.

— Ну вот я и говорю, Максим, что я лучше все устрою, — щебетала она, еще не совсем понимая, как на самом деле они будут выкручиваться.

— Ты выпила?

— Максим, я пьяна. Была пьяна.

— Это хорошо, — как можно более добродушно заметил Максим. — Бога благодари, только с пьяными ничего не случается.


Наутро Вася пошла в церковь и заметила у подъезда незнакомую машину. Все свои, то есть соседские, автомобили были ей хорошо известны. Ей показалось, что за рулем этой незнакомки сидел тот самый — с глазами, ну или без глаз. Она поставила свечки за обоих Юриев, Максима, Масика, Ольгу, за себя и всех, кто в последнее время оказывался рядом. А еще — за здоровье Сени. Говорят, если сильно любить врага, то пакости его на тебе не отразятся.

На обратном пути Вася зашла в магазин и опять увидела ту же машину с тем же водителем. Ей даже привиделось, что он ей подмигнул. Вася быстро побежала домой.

— Максим, Максим, — шептала она в трубку, наверное, чтоб за дверью никто не слышал, — он опять здесь.

— Ну я же просил тебя по-человечески никуда не ходить. Уроды вы упрямые. Посмотри, сейчас подъехали?

Вася аккуратно отодвинула занавеску и выглянула в окно.

— Сидят уже.

— Васечка, не бойся. Ничего не случится. Это Сеня тебя просто попугать попросил. А когда пугают, то просто пугают. Больше ничего не делают, понимаешь? Не бойся, сейчас приеду.

— Не надо, Максим. Я уже не боюсь, раз такое простое дело. Всего-то попугать. — И она, раздвинув шторы, сделала водителю ручкой. — Я ему даже ручкой помахала. Мы же с ним как бы знакомы теперь, правда?

Максим понял, что время сжимается.


Скворцов тоже чувствовал себя беспокойно. Напряженно было и на просторах его европейского бизнеса. Причем никто из его директоров объяснить вразумительно не мог ничего, потому что все было в норме. И Юрий Николаевич грешным делом подумал, что именно он привносит свою нервозность в их рутину. Решив, что враги сюда доскачут только на оленях, и случится это не очень скоро, далековато будет, он быстро скомкал дела и оставил доруливать Игоря Викторовича, предоставив тому отдых от указаний, то есть от себя. А сам отправился к своим в Каталанию. Думал, что там, может, придет к нему какое-то отдохновение.

Каталанский покой принес очередное беспокойство. Позвонил Максим и поведал о Васиных приключениях. Ругаться было бессмысленно — раз пошел такой разбор, ему и только ему завершать как-то эту бодягу. Он расстроился, но понимал, что до его приезда ничего круче уже не случится. Юра позвонил Васе, не показывая, что он в курсе событий, призвал ее к осторожности и порядку, а Максиму приказал держать ухо востро, пригрозив в случае чего это ухо отрезать, и несколько дней провел в семье. Находясь в тревожных размышлениях, он из последних сил изображал веселого и прилежного отца, проверял уроки у Лизы, даже прогулялся в школу, где ему понравилось, потому что дочку очень хвалили.

На родину он полетел в ночь, чтобы уже ранним утром начать ворочать проблемами. Самолет приземлился на рассвете, и Юрий Николаевич решил по пути заехать к Васе — бросить сумку. И потом, вот странно — он даже соскучился. Как-то получилось так (Скворцов и сам этого не заметил), что он вдруг обнаружил всю свою жизнь в ее доме. Он сделался персонажем, не просто заезжающим провести вечерок, а спокойно и постоянно лежащим на ее диване с газетами или сидящим у компьютера. Ему нравилось, что ее не было рядом, когда ему не хотелось, но она тут же появлялась, как только мысль о ней начинала пульсировать в его воспаленном мозгу. Он стал все реже бывать в собственном доме, потому что не было необходимости стряхивать с мебели пыль, зато там его сразу же напрягало Васино отсутствие, набрасывались дискомфорт и одиночество. Отдельно уже как-то не лежалось и не сиделось. Хотя раньше именно в своем одиночестве он и находил особый кайф. Уходил далеко к себе в кабинет и не ждал, не хотел никого и ничьего участия. Словом, он как-то так быстро привык ко всей этой истории с Васей и даже забыл (что странно для компьютерной программы, что была вделана в его мозг) размышлять, что это и откуда. И уже его мама Светлана Петровна звонила ему к Васе домой, заодно мило щебеча с ней о своем богатырском здоровье.

Он не задумывался о том, как Вася переживает его падение в ее постель и присутствие, постоянное его присутствие на своей голове. Все это волновало очень мало, потому что ему было хорошо, и этого вполне достаточно, чтобы всем тоже было классно.

Уже совсем рассвело, когда Скворцов подъехал к Васиному дому. Открыл дверь. Было тихо, Вася, естественно, еще спала. Юра прокрался в комнату, подошел к кровати и нагнулся над ней, прижавшись прохладной щекой к теплой. Она потянулась, чуть приоткрыла глаз и быстро-быстро обхватила его шею:

— Как хорошо, что ты приехал. — Она мягко о него потерлась. — Я так скучала без тебя, что мне сегодня ночью даже президент приснился. Представляешь? Что это значит? Не знаешь?

— Какой еще президент?

— Ну наш, российский, естественно. Какой же еще? Снимай пальто скорее.

— Наш президент — всегда хорошая примета. Когда во сне. Ну, Васечка, отпусти, я на секундочку, только тебя поцеловать и ехать…

— А я буду приставать. — Она взялась за ремень брюк и принялась его дергать.

— Ты что делаешь? Всему свое время. Отпусти сейчас же. Меня Максим внизу ждет. Мне надо… — Он резко встал, но Вася, уцепившись за его шею, поднялась над кроватью вместе с ним. Она ничего не слушала, а ухватилась покрепче одной рукой за шею, другой же принялась спускать бретельку со своего плеча…

— Я лучше знаю, что тебе надо. — Бретелька уже упала, освободив плечо и грудь. Майка, будто сговорившись с хозяйкой, смело ползла вниз. — Ты просил соблазнов — вот и получи. Быстро соблазняйся. Быстро. Мало времени. — Юра замешкался то ли с бретелькой, то ли с открытой грудью, к которой уже прижимался губами…

— Вот так совсем другое дело. — Вася, по-прежнему висевшая на его шее, уже лихо расстегивала ремень и брюки.

— Это ужас какой-то… — только и успел простонать он.


— Слушай, — Вася хохотала, болтая ногами, когда он поднялся с кровати, — ну у тебя и видок…

Видок у Скворцова был действительно тот еще. Он стоял в пальто. Рубашка расстегнута и растерзана. На шее болтается спущенный галстук. Штанов на нем нет. Вася вытаскивала их откуда-то из-под своей попы — абсолютно мятые и жеваные.

— Хватит ржать. — Сам он тоже смеялся. — Я же специально костюм рабочий надел, чтобы сразу руководить ехать. Вечно ты устроишь какую-то фигню. Честное слово. — Он сбросил пальто, потом и пиджак. — Пойду посмотрю, во что переодеться.

— А я чайник пока поставлю. — Даже ничего не накинув, Вася вышла в кухню и зажгла газ, а потом отправилась в комнату, где Юрий Николаевич выбирал себе свежий костюмчик.

— Что ты там делаешь? — Скворцов копошился в шкафу. — Ты уже разделся? Вот и славненько. Так даже удобнее. Знаешь, мне все больше нравится к тебе приставать.

— Ты с ума сошла… Ва-а-ся-я-я… — Он даже не заметил, как вся она снова оказалась в его руках. На кухне заверещал чайник. Затем он надрывно свистел, раздраженно и неровно визжал. Но никто этого не слышал. Потом, утомившись призывать хозяев к порядку, чайник с грохотом выплюнул свой свисток на плиту, пустив столб пара, и затих.

— Слушай, Юр, а если б мне сегодня ночью не наш президент приснился, а американский? Что бы было? А?

— Дурак бы родился…

— Пожалуй. Слушай, а как же ты такой потерзанный трудиться поедешь? После тяжелого перелета, я имею в виду.

— Вот именно.

— Ну ничего. Ну опоздаешь немножко. Сейчас я кофейку тебе сварю, станешь снова огурцом в пупырышках. — Вася с трудом из-под него выползла. — И потом — можешь и задержаться немного. В конце концов, ты начальник или кто?

— По-моему, уже — или кто… Никаких сдерживающих центров… Это я вслух сказал?

— Это не я сказала. — Смеясь, она вышла.

— Кто я? Как меня зовут? Где я? Как я сюда попал? — Он уткнулся лицом в пол и кричал уже на всю квартиру: — Как я влип в эту историю? Кто мне скажет? И что это вообще за история? Что это такое? Что?

Вася снова вошла, будто ничего не слышала.

— Смотри, вот я тебе приготовила костюмчик, вчера специально погладила. Помнила, что приедешь. И хватит орать, ты не на острове! — строго прикрикнула она. — Сойдет, по-моему. Вставай давай быстро. Завтракать — и в контору. В приемной уже очередь. Все заждались. Ну поднимайся, Юрочка. — Она гладила его по голове, целуя в макушку. — Ну что ты на самом деле? Все будет хорошо. Мы будем жить долго и счастливо.

Скворцов поднялся.

— Пойдем и правда съедим что-нибудь. Тоска в желудке.

Вася налила кофе и поставила на столик тарелку с бутербродами. Это был тот момент, когда надо было признаваться в содеянном. И она призналась, и раскаялась, и просила не обижать Максима, потому что он не виноват.

— Ну-ну, ладно, заступница тоже мне. Все равно ведь все получат на орехи. — Скворцов был настораживающе мил и покладист. — Да-а. А я-то думал, ты ко мне по любви приставала, а ты по Максимкину душу.

— По твою, по твою душу… — залепетала было Вася.

— Ладно. Дурак ведь сегодня не родился, значит, будет хороший день.


В «оловянном скворечнике» Юрий Николаевич сразу же собрал весь свой ареопаг. Солидные дядьки не без волнительного труда разместились за столом. Скворцов дождался полной тишины. Все подняли на него очки. Приготовились внимать. Игорь Викторович докладывал о текущих делах, периодически поглядывая на шефа в поисках одобрения. Тот же никак не реагировал, а развалился в кресле и, закинув руки за голову, изучал потолок. Вдруг его мобильник затрещал перед ним на столе. Юрий Николаевич встряхнулся. Номер высветился незнакомый. Он было хотел сбросить вызов и прилечь обратно, но решил-таки узнать, что за неизвестный наглец смеет беспокоить его по номеру, известному всего нескольким людям.

— Что надо? — Скворцов принял боевую стойку, но лицо его мигом поменяло выражение. — Масик? Ты че, охренел, звонить не по времени? Где ты? Идиот! Придурок! — Подчиненные, задремавшие было, вскинули головы и оживились. Такого ора на совещаниях никто не помнил. Тем более никогда не было и в помине никаких масиков, идиотов и придурков. — Какого черта! Масик, сказано было сидеть до приказа. Какие дела, блин! Какая Академия наук! — Скворцов уже бегал вдоль стола. — Отняли телефон? Пригрози нарушением закона. Хорошо. Скажи: приедем, заплатим. Да. Сколько надо, чтоб связь была. Отдают? Хорошо. Теперь сиди с телефоном и молчи, как заяц. Что-то будем решать сейчас. Масик, ты не идиот. Ты полный идиот! Все! Сейчас перезвоним.

Юрий Николаевич нажал кнопочку связи с секретаршей.

— Юрий Николаевич?

— Максимку — срочно! Масика — номер мобильного — срочно! Ваську найти!

— Простите, Юрий Николаевич?..

Он понял, что все эти кликухи здесь были никому неизвестны.

— Это вы меня простите, — спокойно начал он снова. — Начальника охраны ко мне. Срочно найдите номер мобильного Чернышова. Елизарову искать уже не надо. Я сам.

Он сел и обвел взглядом настороженные лица.

— У нас проблемы? — подал голос Сергей Петрович, отставной генерал-кагэбэшник. В «скворечнике» он отвечал за связи с органами.

— Проблемы у вас, Сергей Петрович. И серьезные. — Он уже снова прогуливался вдоль стола за спинами сотрудников, которые невольно съеживались и прятали головы в плечи, готовясь к страшному обрушению сзади. — Именно у вас. Я предполагал, что вы серьезный человек! Объясните мне, какого хера ваши бывшие дружбаны из охранки задерживают моих людей? А? На каком основании они угрожают моим людям? А? Преследуют моих людей? Какого хера я плачу вам зарплату? Чтоб вы своей задницей протирали здесь дорогую обивку на моих стульях? Не позволю!

— Простите, Юрий Николаевич, — генерал встал, — а я не позволю так со мной разговаривать…

— Сидеть! Я вашего позволения и не спрашиваю! Понятно?! — Он оглядел присутствующих и вцепился пальцами в спинку пустующего стула. Стул оторвался от пола. Игорю Викторовичу почудилось, что сейчас Скворцов, как легендарный Сеня, запустит им в своего зама, и выдохнул только, когда тот отпустил стул и прошел дальше. — Сейчас вы все уеб. тесь отсюда и через несколько минут доложите ситуацию и выход. Понятно? — Все сидели. — Понятно, я спрашиваю? — Попы на стульях осторожно зашуршали. — Все свободны. Игорь Викторович закончит с вами в своем кабинете. Игорек, ты вот еще что — реши там с Васькой, сам знаешь с кем — бессрочный творческий отпуск. Понял? Давай, — уже на усталом выдохе добавил он.

Все буквально выбежали из кабинета. Скворцов действительно их сильно напугал. Немногие видели его в приступе бешенства, он был слишком хорошо воспитан. В дверях появился Максим.

— Х..ня, Максим. Садись. Чернышова задержали в аэропорту пограничники. Причем, не там, а здесь. Сидит в кутузке. Отобрали документы по экспертизе. Он в Академию наук ехал с ними — что-то там для себя и для нас, наверное, оформлять. Говорят, секретные материалы, государственная тайна.

— А что Сергей Петрович?

— Мудак он. Что? Послал его разбираться. Мы отобьемся, мы правы по всем позициям. Максим, подключайся, надо вытащить Масика.

Громкая связь голосом секретарши объявила:

— Юрий Николаевич, Семен Семенович на проводе.

Скворцов подошел к аппарату и нажал кнопку:

— Сеня, пошел на х..! — И отключился. — Вот так, Максим, и будем жить. Вечером поеду в «Националь», там юбилей у великого режиссера — родительского друга. Они очень просили поздравить.

— Юрий Николаевич, — опять заговорила невидимая секретарша. — Семен Семенович просил передать, что вечером, около десяти, заедет к вам поговорить. Не один.

— Так, — продолжил Скворцов, — в «Национале» скорее всего будет и Васька. Ты ее оттуда заберешь. Хватит с меня и той вашей истории. А я вернусь сюда плевать Сене в харю. Иди к Петровичу, разбирайтесь с Масиком. — Он нажал кнопочку к секретарше. — Игорь Викторович, когда освободится, пусть подберет мне все документы по Бердючному, какие есть и каких нет — тоже. Когда освободим Масика, — он опять повернулся к Максиму, — делай что хочешь, но чтобы тут даже его запаха не было. Ушли, куда хочешь, если надо — закопай! Мне все равно, но чтоб задница его здесь не маячила. Ни в каком виде. Вот так примерно, Максим.


С букетом цветов Юрий Николаевич поднялся по лестнице «Националя». Администраторы, стоявшие на каждом повороте, улыбаясь, указывали путь. Наконец, он попал в нужный зал, где праздновал свой юбилей знаменитый режиссер. На пороге Скворцов огляделся. За столом на подиуме, видный отовсюду, сидел юбиляр и принимал поздравления и подарки от прибывающих. По всему залу были беспорядочно разбросаны столики, Можно было присесть, а можно и перемещаться. Едой заполнили огромный длинный стол вдоль стены. С другой стороны бармены разливали крепкие и прохладительные напитки из разных городов и стран мира. Играл джаз. Людей было много, но как-то они распылились по большому помещению, не заполняя его полностью. В одной из компаний Юра увидел хохочущую Васю, приметил рядом с ней Виноградова и почему-то очень ему обрадовался.

Скворцов двинулся к режиссеру. Тот подпрыгнул.

— Не ждал, не ждал, Юрочка, спасибо, не забыл.

— Поздравляю вас, дядя Володя. Ма, па привет передают, тяжело им стало из хижины выбираться. Но приветы и поздравления шлют с энтузиазмом.

Появились телевизионщики и фотографы. Режиссер умело развернул Юрия Николаевича к камерам, ему льстило, что не только весь русский бомонд прибыл на его праздник, но и русский бизнес. Такое с нашей культурой случается нечасто.

— Представляете, ребята, — ребята его, правда, ни о чем не спрашивали, но случаем воспользовались. Редкий кадр — великий режиссер в обнимку с великим олигархом, — я его, можно сказать, на коленке качал. — «Если б еще ты прямо сейчас покачал его на своей коленке снова, цены бы вам обоим не было», — думали ребята, продолжая снимать. — Хороший такой мальчик был. — Казалось, по морщинистой щеке уже катится старческая слеза.

— Дядя Володя, как будто я сейчас плохой?

— Не спорь со старшими — был совсем хороший, потому что маленький, а сейчас просто хороший. Ладно, что со мной стариком тут… — На самом деле режиссер просто заметил, что в дверях появился еще один почетный гость. — Иди потусуйся — вон с молодежью. Знаешь тут хоть кого? Ну разберешься, ты способный.


— Смотри, Васька, смотри. Скворцов. — Виноградов показал на толпу «телевизоров» около юбиляра. Там, защелканный камерами, действительно стоял Скворцов и целовался с дядей Володей.

— А что это он тут делает? — Вася набрала номер. Юрий Николаевич завершил целования и приложил трубку к уху.

— Ты что тут делаешь? — спросила она. Он уже уступил место следующему желающему и повернулся ровно в их сторону.

— Как что? К тебе иду. — Он и правда шел через зал. — Не видишь, что ли?

Подойдя, он обнял Васю, открыто и, не скрываясь, поцеловал.

— Привет.

Даже она, судя по неловкости движений, этого не ожидала и как-то смущенно отодвинулась. Откуда ни возьмись выпрыгнули «фотики» и взвели камеры, но не успели нажать на свои отвратительные курки. Как из-под земли вырос Виноградов. Он редко позировал перед камерами, вернее — никогда, поэтому светские хроникеры не были разочарованы. Николай мгновенно закрыл обворожительной улыбкой и широкой спиной личную жизнь Васи и Юрия Николаевича. Скворцов, оторвавшись от Васи, вошел в ситуацию и легко присоединился к Виноградову, так же оскалив зубы.

— Спасибо, — шепнул он, продолжая улыбаться.

— Приходите еще, — также шепотом отозвался Николай. У него открылось трепетное чувство к Скворцову.

Они пожали друг другу руки, обнялись, очаровывая собравшихся своим близким знакомством. Для тусовки это было новостью.

— Господин Виноградов, что вас может связывать с «денежным мешком»?

— Личная дружба. Господин Скворцов просвещенный человек, и у меня была возможность в полной мере в этом убедиться, — не убирая зубов с лица, внятно проартикулировал он и дал понять, что готов еще реагировать на прессу.

— Господин Скворцов, вы действительно видели Николая Виноградова на сцене?

— Действительно. Причем в замечательном месте, в далеком провинциальном городке Железобетонске. Виноградов великий актер, — по толпе прошел шепот, — и тут я нисколько не преувеличиваю. — Он опять отразил на своем лице виноградовскую улыбку. Похлопал Колю по плечу, и они продолжили демонстрировать приязнь.

Спрятавшаяся за ними, Вася внутренне аплодировала.

— Господа, а что вас вдруг так соединило?

Скворцов хотел было пошутить, что любовь, но Виноградов, угадав, опередил олигарха:

— В отличие от вас, господа, мы много ездим по провинции. Всем спасибо. — Он помахал ручкой непрекращающимся вспышкам и повернулся спиной к репортерам.

— Юрий Николаевич, с этой публикой не стоит шутить. Назавтра вы увидите в газетах свои репризы с переставленными не в вашу пользу словами.

— У вас тут смешные правила, и вы, Коля, их освоили в полной мере.

— У меня сегодня тоже почти дебют. Всю жизнь я избавлял себя от этого участия.

— Надо же когда-то и начинать, правда? За это и выпьем.

— Пожалуй, вы правы. — Они чокнулись.

Камеры не уставали. Юрий Николаевич заметил Марусю и подошел к ней.

— Дорогая Маруся, как приятно вас видеть снова. — Он поцеловал руку. — То, что вы сделали, конечно, дурновкусие. Но я вам очень признателен. Вы наконец навели полный порядок в нашей семье. Теперь у нас царит мир и понимание. Заметьте, я абсолютно искренен. Да, и вы неплохо выглядите. Привет родителям. — Он отвернулся, оставив Марусю с открытым ртом.

— А что она сделала? — Виноградов Марусю ненавидел, вернее испытывал чувство брезгливости — после встреч с ней ему почему-то всегда хотелось помыться.

— Ничего особенного. Она доложила всем друзьям моих родителей, а их, старых кадровиков-маразматиков, поверьте, немало, о моих отношениях с Васей — во всех подробностях. Но с другой стороны, я думаю: ну кто бы это еще сделал? — Скворцов рассмеялся.

— Вы философ.

— А что еще остается?

— Юрий Николаевич, — Вася дернула его за рукав, — разрешите вам представить. Мой любимый, хоть и «телевизор», Миша. Помните, мы встречались в Пушкинском.

— Да-да. Очень приятно. На следующий день я восхищался вашим репортажем.

— Вы правда видели? — Миша засмущался. — Юрий Николаевич, а может быть…

Виноградов сморщился. Все это он не любил.

— Чем ты недоволен, Коля? — Вася и его дернула за рукав.

— Я счастлив. Подойду позже. Сейчас же Скворцова будут иметь в виду. — Виноградов, которого на прием могло привести, вероятно, только очень глубокое почтение к юбиляру, скрылся.

Миша тем временем рассказал захватывающее продолжение истории с тем знаменитым репортажем. На следующий день после того, как сюжет с корреспондентом, то есть им, Мишей, возлежащим у ног Давида в Итальянском дворике и произносящим текст: «Ах, Аполлон, ах, Аполлон, в Греческом зале, в Греческом зале», вышел в эфир по центральному каналу, автора вызвали на большую летучку. Миша считал, что никогда еще не был так близок к увольнению. Однако главный редактор объявил ему благодарность за неординарное освещение рядовых событий и выписал премию. Все смеялись.

— Юрий Николаевич, простите, ну, можно вас все-таки попросить рассказать на камеру, — Миша сладостно улыбался, — про нашего юбиляра несколько слов.

— Ищете неординарных решений? Олигарх о режиссере — занимательно. Скажу. Эфиру меня уже Вася научила. И потом, я же знаю его с детских лет и люблю.

— Ищу эксклюзива и нахожу его. Давай быстро. — Миша уже руководил оператором Костей. — Мы вас красиво снимем. Свои люди своих людей не подставляют.

Виноградов сделал кружок-другой по залу, еще раз поздравил классика и собрался было уходить, как вдруг увидел, что Скворцов в центре зала танцует с Васей. «Он точно сумасшедший», — подумал Коля и опять восхитился. Николай подошел к танцующим со словами: «Дамы меняют кавалеров», зачем-то отодрал Васю от Скворцова, который спокойно отпустил свою даму и отправился к старичку проститься.

— Что ты там такую суету устроил с прессой? — Старичок смышлено улыбался. — Правильно говорят — ищите женщину, ты что, ее уже нашел?

— Вы такой древний, дядя Володя, что всегда можете сказать что-нибудь новенькое.

— Ладно-ладно. — Мастер, шутя, похлопал Юру по плечу, лукаво посматривая снизу вверх. — Не прибедняйся. Слышал все про тебя уже, про твои подвиги. А Виноградов-то не отобьет? Он такой. Смотри. — Он был проницательным, этот старичок. — Ладно, не обижайся, нашли, действительно, о чем разговаривать — о женщинах. Спасибо, что пришел. Родителям привет. — Они расцеловались.

Танец закончился, и Скворцов подошел к Виноградову. Вася уже ушмыгнула к Мише выпивать.

— Коль, извини, что напрягаю, но, честно говоря, больше не к кому обратиться. Я сейчас должен убежать, у меня небольшие проблемы. Можно тебя попросить, буду обязан, там внизу моя охрана ждет Васю. В этом, поверь, есть необходимость. Если будет сопротивляться, заламывай руки. Разрешаю. Я серьезно. Но чтоб уехала она только с Максимом. Буду обязан.

Они жали друг другу руки, смотря в глаза. А потом вдруг обнялись, как родные, правда, как-то нескладно, и Коля, похлопав Скворцова по плечу, отправился сопровождать Васю.

— Коль, а где Юра?

— Уехал. У него дела.

— А мы тогда что? Делать уже нечего.

— Пойдем домой. Юра приказал сопроводить тебя хотя бы до Максима.

— Сопротивляться бесполезно. Идем.


Скворцов ждал Сеню, и Сеня пришел. И пришел он, как обещал, не один, а со своим дружком генералом, начальником всех погранвойск, чтобы сделать картину более увесистой.

— Семен Семеныч, дорогой! — Юрий Николаевич раскинул руки, как будто хотел заключить того в объятия, но из кресла даже не поднялся. — Вы теперь служите в погранвойсках? Поздравляю. Не знал. Не знал. — Скворцов цинично изображал добродушие. Семен Семенович сделал вид, что не заметил тона.

— Юрий Николаевич, вы же знакомы с Геннадием Викторовичем? Так вот коллега попросил содействия…

— Коллега? Ах, о чем я? Все мы коллеги до какого-то момента. В основном, правда, по пилке дров. Так что двух коллег привело ко мне? Какие важнецкие делишки? — Скворцов откровенно издевался.

— Ваши люди работают на Бердючном, — начал издалека Геннадий Викторович, — они ведут разведку нового месторождения. — Скворцов кивал. — То, что они там ищут, в перспективе будет считаться стратегическим сырьем. Поэтому нас не могла не заинтересовать эта ситуация. Вы меня понимаете?

— Я не понимаю. Если все так серьезно, почему вы не захватили с собой еще и коллегу из ФСБ? Ну да ладно. Это ваши корпоративные разборки. Думаю, сейчас все быстро разъяснится. — Скворцов нажал кнопку вызова секретарши. — Все бумаги по Бердючному. Мне виски, а гостям — коньяку. Вы же по-старинке коньяк пьете, не ошибаюсь? — Он поднял брови на гостей.

— Юра, ты начал пить на работе? Я удивлен. — Семен Семенович не мог остаться не у дел.

— Сеня, так я работу заканчиваю. Так вот, Геннадий Викторович, дело в том, что стратегическое сырье там давно никто не ищет. Оно уже найдено. Получен патент. Вот он, — Скворцов бросил ему бумагу. — Официальный документ, между прочим. И обратите внимание — двухголовенькая печаточка на нем имеется. Герб, флаг и гимн, так сказать. Там же разрешение на дополнительную разведку. Сейчас идет работа по экспертизе образцов. Вот разрешение на ее проведение. — Еще одна бумажка полетела к генералу. — Более того, ваши люди приезжали туда с проверкой, никаких нарушений не нашли. Вот их писулька. Жаль, меня не застали, ведь я там тоже своих проверял. У меня все под контролем, все мои люди. Как у вас — ваши. Более того, сегодня утром вы незаконно задержали моего сотрудника Чернышова…

— Он вез документы, составляющие государственную тайну. Мы их изъяли. — Генерал ловко достал масиковские документы из своего портфеля. Ему понравилось, видимо, как Скворцов жонглирует бумагами.

— Не гневите бога, Геннадий Викторович. Это результаты экспертизы, которые молодой ученый вез в Академию наук для подтверждения открытия. К тому же у вас дубликат, вы можете его прибрать подальше. Оригиналы у меня — вот они. — Следующая пачка полетела в генерала. — И когда придет время, вы понимаете, они от нас, без сомнения, попадут на экспертизу в ФСБ. Но только когда придет время. А вы или ваши люди, может быть, они проявили излишнее рвение или самодеятельность имела место, не знаю, при задержании нарушили закон. Но, слава богу, обстоятельства быстро разъяснились, и я готов закрыть глаза на этот инцидент. Таким образом, вы попросту сбились со следа. Или вас ввели в заблуждение? Я вам открою секрет. Один ваш кол-л-лега в серьезных государственных делах частенько предпочитает технологии шапкозакидательства. Но это ведь неправильно. Потому что на каждый конец в наших вверх стоящих органах всегда найдется другой конец. Вот такие дела, генерал. — Юрий Николаевич привстал и продолжил с угрожающим видом: — Но это все фигня, детский уровень, на котором мы сейчас с вами имеем честь разговаривать. Если вы не спешите, я готов показать вам еще массу взрослых документов. Видите, у меня их целая папка. — Скворцов блефовал. — Хороший коньяк, правда? — И он, весело улыбаясь, сел и повернулся к Семену Семеновичу: — Сеня, ты зарапортовался, дружок.

Все поднялись. Юрий Николаевич проводил гостей до двери и, когда генерал вышел, шепнул Семену Семеновичу:

— Сеня, я ничего не понимаю. Я ж те сказал, чтоб ты пошел на х…, а ты сюда пришел…

Скворцову, конечно, повезло, что у Сени в эту минуту не было стула под рукой. И уже вслед он крикнул:

— Сеня, и не хлопай дверью. Не надо. Мир тесен. От всего идут волны. — И захохотал, да так, что вбежала испуганная секретарша.

— Вам нехорошо, Юрий Николаевич?

— Все хорошо, — веселья как не бывало, — машину мне, быстро.


Коля с Васей в сопровождении Максима прибыли к ней домой. Сели пить чай. Максим ушел на кухню, чтоб не мешать.

— А что случилось, Вась? Откуда такие предосторожности? Чушь какая-то, честное слово.

Вася рассказала Коле про ночное происшествие в метро.

— Ну ты, конечно, идиотка полная. Но все равно — бред. Наркоши это были. Понятно же. Почему Юра решил, что это какой-то на него наезд?

— Ему, Коль, видней. Я в голову не беру в последнее время.

— Тоже правильно.

— И потом, знаешь, я начала во всю эту ерунду верить, когда он мне по буквам разложил, кто как себя вести станет. И все точно сбывается. Как с твоими картами, когда ты все про нас рассказал. Как же после этого не верить? Ну, бог с верой моей. Главное, он своих — жену и дочку — в Каталанию отвез. Все-таки не так волнительно стало.

— Тебе-то вообще чистое здоровье. Он ведь только с тобой теперь живет. Не с кем соревноваться. Любая такому раскладу позавидует.

— А ты, Виноградов, злой. Я с его женой не соревнуюсь. И живет он с ней так же, как и жил. Она славная. Мы заключили дружеское соглашение.

— Иди ты? И его делите? Ты не так проста.

— Это ты все не совсем так понимаешь. — Она замялась. — И не наговаривай на меня. Не обидишь. Юра их очень любит.

— Я восхищаюсь. Не тобой. Я им восхищаюсь. Кто бы мне раньше рассказал про такую смелость, что такое бывает, не поверил бы. Я б смеялся, честное слово. — Он потупился. — А теперь только об этом и думаю. Ты знаешь, Вась, а ведь у меня тоже дочка есть…

Вася обалдела. Она не ожидала от Виноградова ни такой откровенности, ни такой оглушительной новости.

— Что вылупилась? А ты думала, я импотент? — Пожалуй, это представить Васе было бы проще. — Не веришь? — Он кивнул. — И правильно. Я так специально свою жизнь построил, чтоб никто про нее, мою жизнь, даже не догадывался.

Вася все не могла вымолвить ни слова. Молча встала, достала из бара бутылку, показала Виноградову, тот кивнул, одобрив ее выбор, поставила стаканы и налила. После глотка у нее восстановился голос.

— Как же тебе это удалось, все так скрыть? Где ты их прячешь? Не понимаю… — Вася все не могла опомниться. — И главное — зачем? Ведь все равно когда-нибудь откроется? Вот как сейчас.

— Они живут в Грузии. — Вася вдруг сообразила, откуда у Коли столько грузинских друзей. С двумя она ведь даже познакомилась, когда пьянствовали после Нового года в каком-то подвале. И почему это раньше, даже во время той знаменитой пьянки, не приходило в голову, что Виноградов не просто так постоянно болтается в Грузии? Это ведь не было никаким секретом. Все думали, что он просто мотается туда зарабатывать. — Дочку мою зовут Нино. Это чтоб легче было ее адаптировать в России, если понадобится, конечно. А ее маму — Тамрико. Она журналистка.

— Понятно теперь, почему ты всех нас, журналистов, так не любишь. А почему говоришь — мама Нино?

— Потому что Тамрико — мама Нино, но не моя жена. Мы подписали контракт. Они не будут жить здесь, а я —там. Так всем удобнее получается.

— Конечно. Получается, что здесь ты еще и свободный мужчина? Даже жениться можешь. — Вася начала издеваться. — А там — примерный семьянин.

— Не совсем так.

— То есть еще и не семьянин?

— Теперь ты все не так понимаешь. — Коля пожалел, что завел эту беседу, но надо было ее как-то разводить. — Ну как это все объяснить. Я вовсе не собираюсь здесь жениться, и мне больше особенно никого не надо и, вероятно, я ее действительно люблю. И всю эту ерунду я себе устроил там, чтобы не устраивать здесь. Потому что все это…

— Мама дорогая… Такты боишься… — Она не стала добивать, развивая мысль, а вовремя подобрала нейтральные слова: —…просто обязательств. — Вася вдруг все поняла, и не в обязательствах здесь, конечно, было дело. И надо было спасать Виноградова, который совсем сник от осознания собственного ничтожества. — Не грусти. Это я, я боюсь обязательств. Юра мне об этом говорил. И он прав. И я такая же извращенка, как ты. — Ей как-то и за себя стало легче, когда она наконец все это озвучила. — И еще у меня масса других недостатков такого же свойства. Посмотри, как живу я. Полегчает. Может, поэтому мы как-то… сидим сейчас вместе. — Коля посмотрел на Васю с надеждой.

— Тебе раз в жизни повезло, — сказал он, — причем в очень неожиданном месте. Возможно, ты еще исправишься. А вот я?

Они услышали, как открылась дверь. Пришел Скворцов.

— И снова — здравствуйте. Ну, вам хорошо? О чем беседа?

— Коля рассказывает, что репетирует. Очень интересный спектакль получается. Приглашает на премьеру.

— Действительно, замечательная пьеса. Приходите, Юр.

— Если Вася позовет. И время будет. — Он был не то чтобы не в настроении, но явно уставший. Совсем не тот человек, что пару часов назад в «Национале». — Вась, мы завтра-послезавтра уезжаем. Не возражать. Твой творческий отпуск уже оформлен.

— Вот так, Коля, всегда. А куда, если не секрет, и надолго ли?

— Пока не знаю. Но светиться тебе здесь совершенно необязательно.

— А тебе? Ладно, как скажешь. Я понимаю. Юр, а сошли меня в Михаиловское к Пушкину. Меня там не найдут.

— Может, и сошлю. После разберемся, у нас гости. Подогрей, Вась, чай. Устал я что-то.

— Юр, скажи, не могу никак тебя понять, — начал Виноградов, когда Вася вышла на кухню. — Зачем ты эпатируешь это общество? Тебе это надо?

— Я всегда так делаю.

— Я понял. Не боишься?

— А мне с некоторых пор мало что страшно.

— С каких пор?

— Коля, видишь ли, только за неординарные действия получишь поощрение. Это так всегда и везде. Да ты и сам все знаешь.

«Только вот где эта неординарная грань?» — мелькнуло у Виноградова. Вошла Вася с чайником.

— Юрочка, а знаешь, Коля гадать умеет на картах. Нам с Ольгой в прошлый раз всю правду рассказал.

— Не всю. — Виноградов осекся. — В смысле всей правды я и сам не знаю.

— А посмотри, Коль, что будет?

— Как захотим, так и будет. И потом я же карты тогда с собой увез. Чтоб больше соблазна не было. И вообще засиделся. Буду прощаться. — Он встал.

— Максим, отвези Николая, пожалуйста, и поезжай домой. Не возражать. Сегодня уже все случилось. Ждем завтра. Отдыхай.

Вася закрыла дверь.

— А что случилось-то?

— Да сам не знаю что.

— Тогда отвечай, будешь сегодня еще соблазняться?

— И не надейся. Ладно-ладно, не обижайся. Не до того сейчас, Васечка, правда. — Он погладил ее по щеке. — Но спасибо за внимание и заботу. Иди. Поздно уже. А я пока подумаю, куда поедем.

— Мы как будто бежим, Юр?


Скоро поехали. Куда, Вася так и не поняла. Куда-то. При всей ее любви к дорогам и неожиданной радости, связанной со свободой от трудовой деятельности, которую так вдруг организовал ей ее любовник, она почему-то, пожалуй впервые, не рвалась в путешествие. Но решила не сильно волноваться. Рядом был Юрий Николаевич, и впутывалась она все-таки в историю с ним, а значит, и отвечать ему за нее, а ей за него. «Жена декабриста, блин». Скворцов же решил, что прокат по глухой провинции принесет хоть временный покой. Он тешил себя надеждой, что во время его физического отсутствия все как-то рассосется. Надо только переждать, пока выйдет пар из всех перегревшихся котлов. Но все связи и ниточки Скворцов по-прежнему держал в своих руках, и дергал за них только он. А кто б еще отважился? Юрий Николаевич постоянно сидел при компьютере и нескольких телефонах, порой раскаляющихся от количества желающих дергаться.

Наблюдая за собой, Вася удивлялась, что ей почему-то было очень комфортно без работы. Хотя раньше, ругая ее и даже порой матерясь, с трудом представляла, что вдруг не будет бегать как угорелая по городу, совать дудку — так называли микрофон — в рожу каждому встречному-поперечному, потом пьянствовать с ним же и т. д. и т. п. Все, что она так ненавидела, она все-таки иногда любила. И еще более удивительно было то, что сейчас скучно ей без пресловутой дудки вовсе не было.

Тем временем Скворцов обдумывал запасные варианты. Например, отослать Васю куда-нибудь вслед отъехавшей семье, если его обстоятельства дадут слабину. Можно было даже подогнать туда ее подружек, где развлечения. Он был вполне щедр, хотя не всегда еще великодушен.

Но пока они все ехали и ехали. Вася умело делала вид, и это Юрий Николаевич оценил, что ничего особенного не происходит. Беспокоило ее только одно — полное отсутствие Масика. Юра рассказал, что тот неожиданно без предупреждения и совсем не вовремя прирулил в столицу, но даже сам Скворцов с ним так и не встретился. А только разгребал масиковские «успехи». Обмолвился он и о том, что приказал Масику исчезнуть, пропасть, чтоб не нашел никто и никогда. Очевидно было и то, что Юрий Николаевич был на Масика страшно зол. Максим на вопросы не отвечал вовсе, а только отмахивался и отправлял к шефу, с которым за бессмысленностью она уже и разговоров не заводила. Зато сама телефонировала Масику без перерыва в надежде как-то отловить в этой жизни, а он все был вне досягаемости. Масштаба скворцовской разрухи Вася, конечно, себе не представляла, и потому вела себя глупо. В ней расцветали сентиментально-женские желания. Она очень хотела поблагодарить Масика за чудный прием на необитаемом острове. В его владениях ей было очень хорошо, и она это помнила. Потом, Вася просто соскучилась, не терпелось потрендеть с ним и выпить водки, наконец. Вася как-то быстро сроднилась с Масиком, и для нее он стал уже близким родственником. Как и Юрий Николаевич. Словом, тотальное отсутствие Масика Васю настораживало, а он попросту дематериализовался.

Наконец, устав от путей-дорог, прижились невольные экскурсанты в каком-то красивом местечке где-то в лесу. Гулять было невозможно, вокруг все таяло. Дороги развезло, да еще лил без перерыва мутный весенний дождь, поэтому они просто сибаритствовали, говоря по-русски, разлагались. Вася так просто пухла от безделья.

— Тебе не кажется, — приставала она к Юрию Николаевичу, — что я стала точной копией девушки с домиком вместо головы. — Вася захихикала. — Помнишь, в музее я тебе показывала. Тышлер наваял таких девчонок целую стайку.

— Тебе идет. Только у тебя не домик, а скворечник. По-моему.

— О-о. Как мы о себе думаем, посмотрите. Нет, я девушка с домиком, как у Тышлера, — настаивала она.

— Не-а, не похоже на домик ничуть. Выражение лица, прости, резьба фасада — не та. Не та. Не катит. Стиля в тебе нет.

— Да и ты не Тышлер.

— И слава богу.

Они валялись в постели и выпивали. И дурная Вася опять рискнула пристать к Юрию Николаевичу с Масиком.

— Знаешь ли, да-ра-га-я Вася. Когда ты вяжешься с этими глупостями, мне хочется тебе как следует врезать. Не до грибов, понимаешь ты? — Он отвернулся — мол, разговор этот закончен. Ее же, наоборот, возбудила его идея надавать ей по шее. Такое происходило впервые. Вероятно, это желание — ее поколотить — возникало в нем от случая к случаю, она догадывалась, но Юра никогда не позволял себе такой откровенности. И Вася стала нарываться, тем более что выпито уже было немало, но когда начала выступать, сама не понимала, что произнесла, и ужаснулась собственному вопросу.

— Скажи. Ты не убил… одного человека?..

Он повернулся, его глаза плыли куда-то вдаль.

— Да. Я. Убил. Не одного человека… Вася.

Вася даже растерялась.

— Так это ты убил Масика? Ты что… убийца?

— А ты как думала?

— А-а-а… Что… Как же твоя жена Лена? — наконец промямлила она очередную нелепость. — Как она могла жить с убийцей?

— Поэтому она моя жена, а не ты. Поняла наконец?

Сказать, что Вася была шокирована, — ничего не сказать. Зная Юрин характер, она, конечно, надеялась, что, скорее всего, он просто дурит, но никак не понимала, не чувствовала правды.

— Ты это что — серьезно? — Она встала, покачиваясь.

— А почему нет? Если ты серьезно.

Вася покралась в коридор, открыла платяной шкаф…

Юра вскочил, догнал ее. Казалось, она пролетела по воздуху вверх ногами через всю комнату, не задев чудом люстры, и рухнула на кровать.

— Лежать!

Вася поджала ноги.

— Лежать, я сказал!

Скворцов раскинул ее руки и лег поверх тихого замершего тела. Вася совсем занемела. Она думала только о том, куда ее теперь закатают — в какой конкретно асфальт, и вдруг почувствовала трепет Юриного тела и своего, начавшего подчиняться. Дрожание его усиливалось, и она отвечала ему — легко и искренне. И распластавшись на кровати, лишь стонала, и плыли Юрины безумные мутные глаза, словно отражение ее собственных. Когда дрожь их мелко унялась, он придавил в запястьях ее безвольно раскинутые руки. И так и лежал сверху камнем.

— Пусти. Тяжело.

— И не думай. Я пролежу так всю ночь.

— Мне больно, — она врала, поглаживая его икры.

— Не приставай. Бесполезно. Будешь лежать так. Хотя бы до утра.

Вася дождалась, когда он отключился. И как-то ловко выползла из-под. (…)

«Бедный Юрочка, а ведь тебя же никто никогда не обманывал ночью. Либо ты платил хорошо, либо любили тебя». Вася оделась. Заглянула в скворцовский бумажник, взяла пятьсот долларов. Завернулась в шарф и тихо выползла в коридор. Надо было миновать Максима. Это было самое неприятное, но ей удалось. В максимовской комнате было тихо. Она выскользнула из дома, чтоб не дай бог ни с кем не столкнуться, через баню — в дверь, которую предусмотрительно сделали там для любителей выскакивать из парной в снег. Пьяные порой бывают очень сообразительными.

До ближайшей железнодорожной станции было всего километров пять. Ерунда — меньше часа ходу. Волки не выли. Страшно не было. Вася быстро шла, разбивая ботинками чуть примерзшую к асфальту грязь.

Как так могло случиться, что она, одинокая пьяная дура, сейчас маршировала по безлюдному лесу? Зачем? Шагала она, однако, бодро, чтобы не упасть и не заснуть — от безысходности. Хотя упасть и заснуть было бы сейчас, пожалуй, разумнее всего. Причем лучше в теплую постель. С другой стороны, все теплые постели куда-то подевались с глаз долой, да и глупо укладываться, они были просто вымараны идиотическим происшествием. Все рассыпалось. И причина такого мгновенного завала не вытягивалась на поверхность, она затерялась, как затерялись в темных закоулках мозга и Юра, и Масик, и она сама, как будто это были совершенно несвязанные и неблизкие друг другу люди. И Васе захотелось уничтожить себя в этом фантастическом ряду. Самостоятельно. Не дожидаясь, пока это сделает Скворцов. Хрустя молодым льдом, она продолжала двигаться и все не понимала, что ею руководило. Ею руководило ничто.

Ночь вдруг стала чистой, и звезды посыпались Васе навстречу. Значит, все делалось правильно. Она довольно скоро добралась до станции. Посмотрела в расписание и, ничего не поняв, постучала в кассовое окошко. Заспанная тетка после долгого молчаливого копошения с фанерной доской, которой была прикрыта решетка на окошке, наконец, недовольно ворча, выглянула через прутья.

— Куда поедем?

— На первый проходящий.

— Поняла. Куда?

— До конечной.

— Мы продаем только плацкарту. И без мест.

— Давайте-давайте. То, что нужно.

— А деньги-то у тебя есть? — Вася открыла кошелек, перебирая у тетки на глазах российские и иностранные бумажки. — Хорошо. Значит, один билетик — к Синему морю. Получите — распишитесь.

— Где расписаться?

Кассирша засмеялась.

— В ведомости о сдаче денег. Вот твой билетик. Может, и нижняя полочка еще попадется. Мест много — не сезон. — Кассирша пересчитывала купюры. — Все правильно.

Вася отошла покурить. Ее качало. «Пить надо все-таки меньше», — совершенно не к месту подумала она и выдохнула. Захотелось писать. Туалета, понятно, на горизонте не наблюдалось. Как только она начала изучать задворки и оценивать их возможности, появился милиционер. «Ну все, как мы любим. Не спит наша родина ни в глухую ночь, ни на глухом полустанке. Горжусь. Жалко Скворцова нет, ему бы понравилось», — тоскливо вспомнила она Юрия Николаевича.

— Ваши документики?

— Пожалуйста. — Вася протянула свой загранпаспорт. — Извините, за границу едем.

— А что это так среди ночи — и за границу?

— Да вот настроение пришло.

— И где отдыхали?

— Тут недалеко — забор большой, высокий.

— Что, выгнали, что ли, и теперь — домой?

— Пожалуй, и так, — согласилась Вася.

— А там, я видел, какие-то крутые приехали. Везде охрана. А девок вот так с улицы берут. Интересно, — рассуждал мент, обращаясь скорее к кассирше.

— Да-да, — поддакнула та, выглядывая из окошка, — отстань от девчонки уже. Слава богу, вот и поезд. Ждать хоть не пришлось. Езжай, дочка, с Богом.

Вася направилась к перрону.

— А паспорт-то российский. И девка приличная, хотя и выпивши. — Кассирша беседовала со своим ментом, с тоской глядя Васе вслед.

— А толку-то. На ней, Никитична, не заработаешь.


Юра проснулся. Вдруг. Даже не проснулся, а подпрыгнул на пустой кровати. Васи не было. Он все понял. На ходу натягивая трусы, чуть не падая, он выбежал в коридор, заглянув по пути в пустую ванную.

— Вася, Васечка. Где ты? — И уже в коридоре: — Максимка, вставай, идиот! — И принялся колотить в дверь. — Васька пропала. Сбежала Васька.

Выскочил сонный Максим.

— Спокойно, Юрий Николаевич. Спокойно. Разберемся.

— Машину быстро.

— Юра, спокойно. Ты никуда не поедешь. — Максим уже застегивал брюки. — Я все улажу, Юра. Ты не в том настроении. Сегодня.

— Что ты уладишь? Что?

— Молчать, — спокойно сказал Максим. И в первый раз за всю историю службы и дружбы размахнулся и… дал Скворцову в зубы. Тот отлетел в глубь комнаты.

— Спасибо.

— Вот и славно. Какая теперь у нас диспозиция? Только не тараторь, Юра. Спокойно.

Скворцов, утираясь, схватил валявшийся на полу бумажник.

— Денег даже не взяла. Дура! Я идиот…

— Что идиот — понятно. Ты еще и бредишь.

— Слушай, Максимка, слушай, у этой идиотки фенька есть — купить билет на первый проходящий поезд, и в плацкарт обязательно. Здесь же станция недалеко. Может, она еще там околачивается.

— Успокойся. А куда она еще денется? Сиди здесь и не пей. Понял?

— Кто поедет?

— Сам.

— Вернуть, приковать, выпороть, распять, — бубнил уже себе под нос Скворцов.

— Отдыхай. — Максим хлопнул дверью.


Максим подъехал к станции и увидел хвост удаляющегося поезда. У кассы мотался мент.

— Служивый, скажи, девчонку тут не видел? Высокая такая…

— Елизарова. Я у нее паспорт проверил, там все в порядке, — с готовностью доложил мент. — А что, натворила что-нибудь? Я так и знал. Обворовала, наверное? Я сразу заподозрил. Я говорил тебе, Никитична. Я говорил.

Кассирша прильнула к решетке.

— И вправду, украла что? Точно. У нее ж в кошелке целых пятьсот долларов было. Я успела посчитать.

— Короче. Где девчонка, спрашиваю?

Мент понял, что все беседы отменяются.

— Да уехала твоя девчонка. Только что, на этом вот поезде. К Синему морю, да, Никитична?

— Какая следующая станция? Как проехать? — Максим сунул менту купюру. Тот засуетился, стал показывать и объяснять дороги и повороты.

— На вашей машине вы мигом догоните, вашблгрдие, — кивал мент, резво засовывая стольник в карман мундира.

Максим уже захлопывал дверь.

Кассирша смотрела вслед улетающей машине.

— Молодец, девчонка! — порадовалась она. — Так им, козлам, и надо! Мало еще взяла. Пятьсот долларов. — И захлопнула окошко.


Минутку посидев на своей нижней полочке и дождавшись отправления поезда, Вася пошла в ресторан. Она решила допиться до белой ручки, чтобы потом сесть на камушек у моря и как следует подумать, потому что сейчас думалки не было совсем. Поэтому она быстро выгнала погулять все мысли, которые еще могли толкаться в ее пьяной башке. В ресторане сидели парочки, в дальнем углу она заметила одинокого парня и, подойдя, спросила разрешения присесть. Потом заказала немного водки и яичницу — надо было начинать закусывать. Она поняла, что давно не ела и проголодалась. Парень, на вид ее ровесник, оказалось, служил научным работником на филологическом факультете в университете и ехал на какую-то чеховскую конференцию. Васе все это было хорошо знакомо. Она и сама моталось по таким забавным мероприятиям. А что, собственно, не прокатиться на халяву в теплые края, даже если там еще вполне прохладно. Все равно приятно морским воздухом подышать, от ерунды всякой отключиться. Вася рассказала ему, что работает на радио «Точка» — движет культуру к потребителю. Они быстро нашли общий язык, тем более что у обоих он заплетался. Дима, так звали ее нового знакомца, тоже набрался, хоть и сидел в ресторане один. «От скуки», — так он объяснил Васе свое поведение. Она его прекрасно понимала. Дима ехал в СВ в одиночестве, потому что его коллега приболел и в последнюю минуту от поездки отказался. Билет сдать не успели.

— А я в плацкарте. Иногда люблю, знаешь ли. А ехать — так вот просто приспичило.

— Бывает. Хочешь, поедем вместе. Все равно же койка пропадает. У меня и у моря отдельный номерок-с заказан. А что, отдохнем вдвоем? Не возражаешь? — маслено улыбаясь, Дима взял ее ладонь в свою руку.

Вася сквозь пьяную дымку посмотрела на себя и этого Диму. «И почему же я не встретила его, вполне милого, раньше и не подружилась с ним, а встретила Масика? И сидела бы сейчас тихо со своим Димой дома, а не металась бы ночью по лесам, как бешеная волчица. Или того лучше — сидела бы без своего Димы. Что тоже совсем неплохо у меня получалось не так давно. И вот зачем нужна мне сейчас в этом поезде и в этом угаре вся эта правда жизни?» Делать с правдой и правда было нечего. Очевидно, однако, было одно — жить Вася не могла теперь ни с кем, даже с собой.

— Ты же там и сама можешь ак-к-кре-дито-ваться, — спотыкаясь, продолжал Дима. — Слышь, Вась? Поработаешь заодно. — Васе не хотелось думать ни о работе, ни об аккредитации, но раз уж она так свернулась с резьбы, то и выпутываться надо было быстро и желательно с меньшим напряжением. В общем-то, ситуация шла в руки. Она согласилась. И они продолжили с Чеховым.


К станции Максим подлетел, когда поезда еще не было и в помине. Поставил машину у ментовской будки, договорившись с дежурным, и пошел в кассу. Он тоже припомнил Васькины байки про ее поездки, понял, что искать ее разумно, наверное, все-таки в ресторане, и, выяснив у проводника номер питейного вагона, отправился прямо туда. Приоткрыв дверь из тамбура, он сразу же увидел Васину спину. Она была с каким-то парнем, который сидел к Максиму лицом и показался вполне симпатичным, но очень пьяным. «Уже мужичонку какого-то сняла. Сучья морда! Ты подумай! И как Юра все это терпит?» — Максим был страшно зол на Васю и расстроился за Скворцова, на которого тоже был, впрочем, зол. Не вдаваясь, однако, в подробности, он набрал его номер:

— Я ее нашел. Она в поезде, в ресторане, с каким-то мужиком. Нет, я его не знаю. Хорошо.

Максим, войдя в ресторанный предбанник, поймал за пиджак официанта, который, не чуя беды, пробегал мимо. Дал денег и приказал узнать, что за мужик с той теткой (он указал) и о чем они там беседуют. Официант покрутился у Васиного столика, делая вид, что что-то подносит-прибирает, и довольно быстро вернулся обратно. Но отправился он сначала в подсобку, где с блокнотиками и счетной машинкой Зин Иванна и Валька подбивали бабки.

— Мамки, там какой-то торчок… за нашей… э-э-э… следит… ну, за этой… ну, тогда… мамзинин день рождения… точно… точно… — глотая слова, размахивая руками и указывая в стену, за которой в зале ресторана Вася с Димой, прикованные к стульям, обсуждали горы и возвышенности, а также температуру воды в Синем море, ну и Чехова, конечно.

— Ничего не поняла. — Зин Иванна вышла из каморки и уперлась в стенку под названием Максим. Стенка ей не поддавалась. И если бы не это насилие, Зин Иванна, наверное, прикрикнув на не в меру беспокойного помощника, села бы обратно, нацепила на нос очки и, ворча, продолжила бы расчеты. Но стенка ей как-то не понравилась. Она была уж очень холеной, к тому же в нос Зин Иванне сразу шибануло дорогущим одеколоном, а дорогие запахи она не выносила, потому что предпочитала исчезающую «Красную Москву». И вообще, Зин Иванна не любила гладких мужиков с одеколоном. Решительно отодвинув преграду со своего пути, она вышла в зал. «Мент поганый». В воображении Зин Иванны «мент поганый» был вовсе не ментом, с которыми она дружила по работе, а неким собирательным образом. В зале она увидела Васю и сразу узнала ее. Подаренная на день рождения Зин Иванны страшилка на брелоке и сейчас болталась над рабочим столом в ее каморке. Зин Иванна вернулась в подсобку.

— И правда. Помнишь, Валька, ну, бёсди справляли моё и девчонка с мальчишкой. Ну еще она подарила мне этого урода. — Она бросила взгляд на скачущее над столом чудище. Мужичонка, скалясь золотыми зубами, часто кивал. — Вот-вот. Мент поганый. Не нравится мне это. Вот что, Валька. Отнеси-ка ей писульку, только незаметно. — Зин Иванна села за текст. — Мент поганый.

Валька сунула бумажку в лиф, вышла в зал. К Васиному столику она подходила уже, раскинув руки, как в танце с выходом:

— А-а-а, красавчики вы мои! Попались! Которые кусались! — «Молодец». — Глядела на нее Зин Иванна. Официант уводил Максима в тамбур — для доклада. Вася от неожиданности чуть не упала с банкетки. Но тут узнала Вальку. — Решили-таки ехать к Синему морю? А че, закусить, что ли, нечем? Такие пьяные? — Валька кинула взгляд на пустой стол. — Может, вам еще чего? Зин Иванна распорядилась, — голосила Валька на весь ресторан, потом обернулась, увидела, что «мент поганый» отсутствует, обняла Васю и зашептала: — Послушай, тебя мамка предупредить просила…

Вася не слышала. Она радостно кричала:

— Валька! Валька!

— Да Валька я, Валька! Слышь меня? Дура. Записочку от мамки в карман тебе кладу. — Она незаметно сунула бумажку в карман ее куртки. Вася вдруг, в секундном прозрении поняла, что толстая Валька-то по сути ее ровесница, хотя думать надо было совершенно о другом. Но секунда закончилась, и больше Вася не могла сообразить ничего. Валька отлепила от себя пьяное тело и усадила его на место. — Ты записочку прочти. Не забудь, — прошипела и отправилась обратно. — Так что еще чего захотите — так мы мигом, красавчики вы мои! — Пройдя мимо возникшего с телефоном возле уха Максима и задорно улыбнувшись ему, Валька вернулась в подсобку, села напротив Зин Иванны и тяжело посмотрела в окно. Там болталось Васино чудовище.

— Юрий Николаевич, мужика зовут Димой. Они беседуют про Чехова. Почем я знаю, откуда Чехов здесь взялся? Вот такое черте что. Да. Не знаю я, где она их берет, тебе лучше знать. Там же, где и тебя, наверное. Вас, идиотов, там у нее много, — надерзил Максим. Он увидел из своего закутка, что интересная ему пара, сильно шатаясь — и от спиртного, и от качки, — направилась к выходу. — А, вот встали, пошли, перезвоню тебе. Ладно.

Он потихоньку двинулся следом.

Вася с Димой свернули в купе. В конце концов, она сама попросилась к нему, тоска стояла в горле. Когда вошли, он прикрыл дверь и поднял рычажок, который приделан в поездах на купейных дверях специально, чтоб дверь не открывалась нараспашку. Васю уже не качало, а носило. Она присела. Дима сел рядом и принялся стягивать с нее свитер. Она не сопротивлялась, вернее даже сказать — не реагировала. Как-то неожиданно быстро (Дима был вполне ловок, хоть и пьян), она оказалась уже в койке с задранными ногами, не ощущая, однако, ни стыда, ни отвращения.

После Вася натянула на голову простыню, Дима увидел распахнутые ноги и снова накрыл ее своим телом. Он держался за дверную ручку, дверь приоткрылась, но рычажок еще придерживал ее. Образовавшаяся щель скрипела и стучала. Показалась тень — в коридоре стоял Максим. Вася его не видела.

Максим вышел в тамбур и закурил. Он видел, как из купе вышла босая Вася, обмотанная простыней, и поплелась, хватаясь за стенки, в противоположную от него сторону. Злоба отпустила, и Максим чуть было не кинулся за ней следом. Ему хотелось схватить ее, завернуть в простыню и в одеяло, чтобы не замерзла, и вынести скорее из вагона, из поезда — от всего этого стыда. Вася скрылась в туалете.

В зеркале она не отражалась. «Э-э-э, нет… Все не так просто. — Вася никак не отставала от себя, и что-то начало выстраиваться в ее ряду. — А вот почему я не встретила этого Диму вместо Масика тогда, потому что это уже не имело никакого значения. Тогда нужно было бы не знать и Сухова, ради которого и возник Скворцов. — В голове причудливо раскручивался серпантин. — И не дружить столько лет с Левой. А чтобы не учиться с Левой, надо было всего лишь не поступать в университет. Интересно. Все было давно известно и расписано по нотам. И чтобы не случилось всей этой ерунды, мне, Васе, всего-то не надо было родиться… — Это было слишком виртуозно для распавшегося сознания. — Ага. Вот оно что».

Она нагнулась над унитазом. Тошнило и не тошнилось. Вася опять заглянула в зеркальную раму и увидела красные белки и огромные, во все глаза, пустые черные зрачки. Убедившись, что превратилась в монстра, вышла и, еле-еле передвигая ноги, двинулась обратно. Она смотрела прямо в Максима, у которого зашевелились волосы на голове. Смотрела и не видела.

— Что делать, Юра?

— Ты что, сам все это видел? Собственными глазами?

— Собственными, собственными. Не твоими же, блин, глазами. Я это видел.

— Ты видел, как она?.. (…)

— Что делать, Юра? — Максим услышал страшный грохот. Юрий Николаевич запустил бутылкой в сервант.

Вбежал охранник.

— Все вон!!!

— Юрий Николаевич… — За спиной охранника возникла дежурная.

— Заплати, — он бросил (…) бумажник.

— Юра! — орал Максим. — Юра! Черт с ним! Что происходит, Юра? Что мне делать?

— Ты… Ты собственными глазами? (…)

— Юра, только спокойно. Я тебя умоляю.

— Перезвоню, — услышал Максим.

Вася закрыла за собой дверь, легла на койку и уставилась своими черными дырками в потолок. Сверху с грохотом упала вешалка и хорошенько дала ей по лбу. Она застонала. Из упавшей вместе с вешалкой куртки выскочила (…) на грудь какая-то бумажка. Вася вспомнила, что Валька в ресторане совала ей что-то в куртку. А она и забыла совсем. Развернула и прочла: «Дочка! Будь осторожна. Мент поганый тебя пасет. С Богом. Мама Зина».

— Максим… Максимчик… Где ж ты?.. Где ж ты был?.. Или меня не было, — шевелились губы. — И буду ли я когда еще? А Юра будет?.. — Она запрокинула голову, и волосы свесились с полки. В полосе света вверх ногами должен был качаться Максим… Васина голова с этим образом, так и не отразившимся в глазах, продолжала болтаться в такт колесам. Из динамиков заиграла музыка. В поезде наступило утро.

Скворцов уже не метался по комнате. Он спокойно подошел к тумбочке и вмазал по стеклянной дверце. Та рухнула. Все загрохотало снова. В дверях появилась взволнованная дежурная.

— Вон отсюда! Я за все уже заплатил! — Юрий Николаевич набрал Максима.

— Что, Максимка, жив, курилка? Завтра на охоту поедем.

— Что?

— Ты же спрашивал, что делать? Я тебе отвечаю. — Юрий Николаевич был абсолютно спокоен.

— На какую охоту?

— Тебе же лучше знать, на кого сейчас охота открыта и где.

— А здесь… Что?

— Что — здесь?

— Юра, что делать? Не понял.

— Что ты не понял?

— Мне — что делать?

— Не понял он. — Скворцов засмеялся. — Свободны. Все свободны.


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4