Амулеты [Ричард Селзер] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Ричард Селзер. Амулеты.[1]

Жила себе Одри. И жил себе Ленард. До тридцати двух лет Одри не выходила замуж. Не потому, что не хотела, а просто никто ей не делал предложения. Но все годы она не теряла надежды, так что когда появился Ленард Блейксли, она потянулась к нему так естественно, словно увидела перед собой заморское лакомство, один вид которого привлек ее своей необычностью. Она только спросила: «А ты будешь меня любить?», и за все последующие годы он ни разу не давал ей повода усомниться в его любви. О своей бездетности они поначалу сожалели, но потом примирились. Это было даже удобно.

Ленард был антрополог. Периодически он уезжал на Новую Гвинею изучать культуру и быт папуасов. Супруги расставались только на время его поездок. Когда муж бывал в отъезде, Одри чувствовала себя как полчеловека. И Ленард тоже, как писал он в одном из писем (Одри хранила их все): «мне всегда хочется, чтобы ты была со мной рядом, где тебе и подобает быть, моя дорогая». Одри очень понравилось «где тебе и подобает быть». От этого веяло старинной изысканностью. Когда Ленард отходил от этой темы, письма его приобретали чисто этнографический характер, описывали папуасское племя асматов, их язык (словарь которого он составлял), обычаи, нравы и религиозные верования, а также новые пополнения его коллекции. Все это Одри читала и перечитывала с любовью и неподдельным интересом. В разговорах со своей сестрой Вайолет она любила со снисходительной улыбкой вставить «мой Ленард со своей коллекцией». Одри нельзя было назвать красавицей. Никому, кроме Ленарда, и в голову такое не приходило. Но что у нее было, то было: мужа своего она обожала.

Было у нее сейчас и другое: киста размером с кулак на правом яичнике. Врачи не могли сказать с уверенностью, злокачественная это опухоль или нет, а поэтому надо было ее удалить. Слава Богу, подумала Одри, что Ленард сейчас не в отъезде.

Пятнадцать лет назад, когда Одри было 42 года, ей пришлось вырвать все верхние зубы, когда Ленард был на Новой Гвинее.

— Пиорея, — сказал зубной врач, и голос его звучал сурово. — Все зубы нужно удалить. Они все гнилые и вот-вот начнут сами выпадать.

Приговор ошеломил Одри.

— Я должна подумать, — заколебалась она. — Муж сейчас в отъезде. Он на Новой Гвинее.

Она не могла забыть высокомерной усмешки врача. По дороге домой она сказала сестре:

— Но Ленард....

— Ленард антрополог, а не стоматолог, — возразила Вайолет.

И вот через несколько дней Одри лишилась зубов. Едва покинув кабинет врача, она поняла, что сделала ужасную ошибку. Домой ее везла Вайолет. Полулежа на заднем сиденье машины, ощупывая онемевшие губы и раздутые тампонами щеки, Одри думала о том, как посмотрит на это Ленард, как он к этому отнесется. Однажды она слышала, как он по какому-то поводу сказал одной своей студентке: «Никто не может лишить вас вашего достоинства. Только вы сами можете это сделать, никто другой, только вы сами». Вспомнив это, Одри твердо решила, что Ленард ничего не должен знать о происшедшем.

— Как ты там? — спрашивала Вайолет, останавливаясь перед красным светом и оглядываясь на сестру.

С первого же дня Одри отказывалась вынимать искусственные зубы изо рта, какую бы боль они ни причиняли. Они натирали ей десны, она шепелявила. Но решимость ее не слабела. Через два месяца должен был вернуться домой Ленард. Благодаря своему упорству, Одри уже за две-три недели до его возвращения сжилась со своим «протезом», как выражался врач. Совсем сроднилась с ним.



Да, конечно, сперва ей приходилось брать себя в руки, когда новые зубы нужно было снимать, чистить и снова вставлять. Но она сама удивлялась своему спокойствию. Хладнокровно, даже с любопытством она вертела челюсть в руках, рассматривала. Напоминает розовую подкову, думала она, и поздравляла себя с тем, что отказалась от белоснежных зубов, посчитав это пошлым. Цвет слоновой кости выглядит гораздо естественнее. Слоновая кость не стареет, она оправдывает доверие. Со временем нёбо Одри приспособилось к протезу, верхняя десна прочно и уверенно улеглась в розовую канавку. Никогда, ни за что Одри не снимала и не будет снимать этих зубов нигде, кроме запертой ванной комнаты. И ночью не будет расставаться с ними. Она не верила, что на ночь их лучше снимать. Сравнительно скоро она перестала сожалеть о том, что сделала. Новые зубы стали для нее как бы символом ее собственного достоинства, чем-то вроде папуасских амулетов из коллекции Ленарда, обладавших чудодейственными свойствами, только этот имел отношение к тому, что для нее было главным в жизни: к Ленарду.

— Это не обман, — говорила она Вайолет.

— Счастье твое, — отвечала Вайолет, — что ты принадлежишь к людям, которые улыбаются, не разжимая губ.

Когда наконец приехавший Ленард влетел в комнату, заключил жену в объятия и расцеловал, она заулыбалась от сознания своей победы и от счастья.