Секреты прошлого [Кэти Келли] (fb2) читать онлайн

Кэти Келли Секреты прошлого

Глава 1

Если улица может выглядеть гостеприимной, то Саммер-стрит была как раз такой. Пожалуй, она бы выиграла конкурс на звание самой гостеприимной улицы.

Кристи Девлин уже тридцать лет жила на Саммер-стрит в маленьком, но очень уютном домике из красного кирпича. Фундамент дома, словно ожерелье, опоясывала кладка из цветного камня.

В этом месте Саммер-стрит делала плавный поворот, позволявший разглядеть всю левую сторону с рядом красивых домов и ухоженных газонов. Через дорогу от дома Кристи располагалось кафе, стены которого когда-то были выкрашены в сочный цвет клубничного мороженого, но теперь потускнели и стали пыльно-розовыми.

Стоило Кристи Девлин увидеть домик из красного кирпича, приветливо глядевший на проезжающие по изгибу Саммер-стрит машины, как она немедленно в него влюбилась, и это чувство не ослабло за прошедшие тридцать лет. Проезжая часть отделялась от участка пестрыми кленами, склонившимися к калитке, словно старые тетушки к любимому племяннику, а дом поблескивал всеми окошками, как будто подмигивал и приглашал войти.

Кристи сразу поняла, что лучшего дома для нее и Джеймса вовек не сыскать.

Тридцать лет промелькнули так быстро, словно кто-то перемотал на видео старую кассету. Об этом думала Кристи, затеявшая апрельским утром генеральную уборку. Поднятая пылесосом пыль танцевала в воздухе, поблескивая в солнечных лучах, и весь мир казался воплощением гармонии.

День выдался погожим, на небе не было ни облачка. Кристи с утра разбирала содержимое шкафа, и ей казалось, что дом так же доволен происходящим, как и она. Кристи взяла выходной и была рада передышке. Она работала учителем в старшей школе Святой Урсулы, и работу свою любила, однако школьные будни здорово выматывали.

Тилли и Рокет, карликовые таксы, которые в прошлой жизни, очевидно, были истинными королевскими особами, почивали в прохладе кухни. Они так разоспались, что пропустили утреннюю прогулку. На заднем плане негромко мурлыкало радио, старая стальная кофеварка предсмертно чихала, сообщая, что кофе вот-вот будет готов. Все было как обычно.

Да-да, все было как всегда, кроме одной странной вещи. Кристи чувствовала смутное, ничем не обоснованное беспокойство. Оно засело где-то в подсознании с того самого момента, как Кристи открыла глаза — это случилось около шести утра, — и никак не уходило. За окном уже громко гомонили ранние птахи, солнышко ласково щекотало лицо, а Кристи лежала на спине и пыталась разобраться в своих ощущениях.

Беспокойство было с ней, когда она протирала пыльные полки и поливала цветы, оно раздражало и внушало недоумение, нарушая привычную гармонию уютного мира.

Кристи попыталась вспомнить свои ощущения при пробуждении…

— С годовщиной, — пробормотал четверть часа спустя проснувшийся супруг, нащупывая рукой пикающий будильник.

Он повернулся к Кристи и обнял за плечи теплой рукой. Однако притянуть жену к себе так и не смог: вмешалась суетливая Тилли. Собака буквально ввинтилась между их телами и принялась потягиваться и жевать одеяло. У обеих такс были свои лежанки на полу, однако упрямицы предпочитали хозяйскую постель.

Джеймс поднял шумный, повизгивающий комок шерсти и опустил с кровати на пол. Пока место Тилли не заняла Рокет, он притянул к себе жену и чмокнул в щеку.

— Мы живем в этом доме ровно тридцать лет, а я все еще не закончил пол в мансарде.

Кристи, лежавшая на спине и напряженно глядевшая в потолок, отогнала странные мысли о неизвестной катастрофе, грозившей ее миру, и выдавила смешок. Все было как обычно, у нее просто разыгралось воображение.

— Надеюсь, к концу недели ты уложишь оставшуюся плитку, — строгим учительским тоном сказала Кристи, словно давала наставление нерадивому ученику. По правде сказать, таковых среди ее подопечных не было. Увлеченная своим делом, Кристи умела увлечь им и других.

— Будьте снисходительны, миссис Девлин, — притворно-испуганно заныл Джеймс. — Вы слишком много задаете на дом. И потом… собака съела мой дневник, так что двойку ставить некуда.

При этих словах Тилли умело забралась на кровать и снова попыталась втиснуться между хозяевами. Когда ей это не удалось, она принялась устраивать себе гнездышко в одеялах.

— Да уж, эта собака способна на многое, — хмыкнул Джеймс, отпихивая упиравшуюся Тилли.

Кристи засмеялась и принялась заботливо укрывать мохнатое тельце.

— Порой мне кажется, что ты любишь своих собак больше, чем всех членов нашей семьи, вместе взятых, — поддразнил ее муж.

— И ты совершенно прав, — усмехнулась Кристи. Она прекрасно знала, что Джеймс и сам без ума от двух непосед, деливших с ними кров. Он частенько таскал собакам лакомства и почесывал за ушком, когда полагал, что его никто не видит. — Дети вырастают и создают собственные семьи. И если начистоту… ты ведь не увиваешься вокруг моих ног, стоит мне пересечь порог.

— Ого, какие у тебя фантазии! — Джеймс принялся по-собачьи поскуливать и даже пару раз тявкнул. — А если я буду увиваться вокруг твоих ног, ты станешь почесывать мне животик и кормить вкусностями?

Кристи посмотрела на мужа и хмыкнула. Волосы Джеймса, когда-то роскошного медового оттенка, давно поседели и стали редкими, вокруг глаз залегла частая сетка морщин, однако взгляд был ясный и, когда Джеймс улыбался, в глазах поблескивали озорные искорки. Даже спустя годы муж умел поднять Кристи настроение.

— Почесывать? — Она сделала вид, что задумалась. — Пожалуй, такое возможно.

В этот момент в спальню ворвалась гавкающая Рокет и пулей взлетела на постель. Она жаждала присоединиться ко всеобщему веселью.

Джеймс охнул, когда по его животу пробежала такса, однако Рокет не обратила на это ни малейшего внимания. Она была занята тем, что облизывала хозяйке ухо.

— Надеюсь, мне удастся переродиться в одну из твоих собак после смерти, — заметил Джеймс, вставая с постели и направляясь в ванную.

Кристи виновато наморщила нос.

— Не надо так говорить. Можно подумать… — Сообразив, что разговаривает с закрытой дверью, она умолкла.

Это же надо! Они с Джеймсом живут здесь уже тридцать лет! Как быстро пролетело время…

— Мне нравится, — сказала Кристи мужу, глядя на дом номер тридцать четыре по Саммер-стрит. Она была беременна вторым ребенком, Шейном, поэтому их семье требовалось жилье побольше.

Тридцать четвертый дом был единственным на всей улице, который Девлины могли себе позволить. «Нуждается в ремонте» — именно так описал его смущенный агент.

— Ты уверена? Может, развалюха в стиле эпохи Тюдоров, что мы видели семь улиц назад, все-таки лучше? — уточнил Джеймс, державший за руку маленького Итона.

Любимым развлечением мальчика, считавшего себя ужасно взрослым в три с половиной года, были прыжки на кровати и падения в самых невероятных местах, обычно заканчивавшиеся разбитыми коленками.

Кристи подняла темную бровь, изумленная словами мужа. Она знала, что Джеймс шутит: упомянутый дом был самой настоящей развалюхой, хотя и имел большой внутренний двор. По двору ходили две крупные собаки, смотревшие на гостей достаточно враждебно, словно охраняли невесть какое сокровище. Одно из окон верхнего этажа здорово напоминало бойницу, и Джеймс насмешливо спросил агента, пролезет ли в него дуло АК-47, чтобы можно было отстреливаться от назойливых продавцов. Агент поглядел на Джеймса в ужасе, а Кристи расхохоталась.

— Зови меня старомодной, — пропела она, глядя на домик из красного кирпича, — но мне нравятся такие жилища. И Саммер-стрит мне тоже нравится.

Несмотря на общую обветшалость, в тот день каждый кирпичик дома номер тридцать четыре весело поблескивал в солнечных лучах, словно подмигивая гостям. Многочисленные окошки в стальных витых рамах казались Кристи воплощением вкуса, крылечко так и манило взлететь по невысоким ступеням, провести ладонью по полированным перилам.

От калитки была видна вся Саммер-стрит в обоих направлениях, лениво изогнутая, такая гостеприимная в обрамлении пестрых кленов. Бордюры, выкрашенные в бело-голубую полоску, четкая белоснежная линия разделительной полосы, стеклянная остановка в отдалении. Напротив дома номер тридцать четыре, сразу через улицу, располагалось кафе, возле которого под навесом теснились белые же стулья и три маленьких стола, накрытые синими скатертями. Общая картина — такая сине-белая, немного морская — была похожа на открытку: вид с балкончика в Сорренто.

Дом номер тридцать четыре окружали жилища совершенно разных стилей: сначала восемь уютных деревянных коттеджей с террасами и резными наличниками, затем шел ряд кирпичных домиков в два-три этажа, сменявшийся, в свою очередь, пятью бунгало в стиле пятидесятых и, наконец, одноэтажными каменными домишками с массивным фундаментом. Противоположная сторона Саммер-стрит была застроена магазинчиками и бистро, небольшая аллея змеилась вдоль проезжей части между кленов и цветочных клумб, вдалеке находились старый железнодорожный вокзал в виде круглого павильона и парк с фонтаном. Каменную статую посреди фонтана облюбовали голуби, и городские службы не успевали отчищать ее от экскрементов.

Кроме ярких изящных кленов, Саммер-стрит обрамляли аккуратные кустарники, цветники и лавочки. Каждая калитка была выкрашена сочной, броской краской — от золотисто-медовой до небесно-синей и алой.

— Мне кажется, я влюбилась в этот дом и эту улицу, — призналась Кристи, чувствуя, как сжалось горло.

Джеймс сделал шаг к ней и обнял за плечи свободной рукой.

— Значит, мы будем здесь жить, — уверенно сказал он.

А ведь они даже не заглянули внутрь дома.

Когда Кристи рассказывала друзьям и знакомым, что они с Джеймсом подписали документы о покупке дома, даже не пересекая его порога, на нее смотрели довольно странно. И всякий раз она принималась объяснять, что интуитивно почувствовала «свое место». Для Кристи жилище всегда означало нечто большее, чем просто стены и крышу.

— Думаю, вы не ошиблись в выборе, — вынес вердикт брат Джеймса. — Это же кирпичный дом, а не какой-нибудь деревянный коттедж! Ему не страшно время, а хороший ремонт сделает из него конфетку.

Но Кристи полагала, что дом номер тридцать четыре по Саммер-стрит — уже конфетка, она полюбила его сразу и безо всяких условий. Он напоминал ей элегантную даму средних лет, которая знавала времена и получше, но не утратила былого достоинства. Эта дама каждый день надевала чистое платье с крахмальным воротничком и тщательно прибирала волосы, хотя на деле едва могла наскрести денег на чашку молока.

Самым лучшим было то, что Джеймс и Кристи были единодушны в своем отношении к дому. Им обоим было плевать на запустение и разруху внутри, потому что это был «их дом». Он взывал к ним из-за симпатичной ограды, он ждал только их, и они откликнулись на его призыв.

Переезд состоялся через месяц. Девлины стали счастливыми обладателями четырех обветшалых спален с одной-единственной ванной комнатой, кухней, непригодной к готовке и хранению пиши, а также чудесного садика, в котором летом порхали бабочки.

В те годы у жильцов подобных домов не возникало особенных проблем с парковкой, поскольку обычно в семье была всего одна машина. Почти все жители Саммер-стрит оставляли машины у обочины или у ворот парка, который через несколько лет превратился в огромную детскую площадку, наполненную криками и скрипом качелей.

Когда-то Кристи водила Итона и Шейна в парк на прогулку. Теперь туда же она водила Тилли и Рокет. Они обходили площадку по периметру, Кристи спускала собак с поводка, и обе таксы принимались носиться по аллеям, размахивая ушами, словно бабочки крыльями. Сашу и Фифи, своих внуков, Кристи тоже водила в парк и на площадку. У Саши была пластмассовая машина, на которую она взбиралась, словно ковбой на лошадь, и принималась с громким урчанием загребать гравий ногами. Точно так же когда-то делал Итон, думала Кристи, наблюдая за девочкой.

Итон всегда был непоседой. В нем был неистощимый запас энергии, порой выплескивавшийся через край. Едва научившись ходить, он принялся испытывать свое тело на прочность, обдирая колени и ладони и постоянно разбивая нос и лоб. Итон обожал Саммер-стрит.

— Думаю, стоит купить газонокосилку, — изрек Джеймс, оглядев в день переезда задний двор тридцать четвертого дома.

Сад настолько зарос травой и бурьяном, что маленький Итон почти целиком утопал в зарослях. Его местоположение можно было определить только по мелькавшей то тут, то там светлой макушке да по веселому детскому смеху.

Девлины взяли в аренду фургон, чтобы перевезти вещи, и теперь он стоял на улице. Двое приятелей Джеймса предложили свою помощь, и пока они возились с вещами, семья Девлин осматривала сад без свидетелей.

— Здесь настоящие джунгли, — засмеялась Кристи и оглянулась на дом. Ее взгляд выхватил внешнюю стену со стороны кухни. Один кирпич начисто отсутствовал, дыра была забита каким-то мусором, очевидно отсыревшим, поскольку торчавшие неаккуратные куски были покрыты плесенью. — Господи, только грибка нам не хватало, — простонала она. — Придется вызвать ребят из санитарной службы — пусть обработают весь дом. Нам нужны борцы с плесенью и клопами, а не дизайнер!

— Думаешь, есть риск быть заеденными до смерти в супружеской постели?

Кристи рассеянно улыбнулась мужу. В высоком бурьяне раздался веселый выкрик: «Червяк!» — и мелькнула светлая макушка Итона. И все-таки сад был хорош! Несколько яблонь, пара кленов, симпатичная оградка, солнечные блики на сочной зелени. Кристи внезапно ощутила то удивительное чувство удовлетворения и покоя, какое снисходит на человека, когда он достиг желаемого.

Подумаешь, плесень на стене!

— Думаю, с клопами мы разберемся своими силами, — сказала Кристи. — Мне кажется, Итона надо выручать. Он успел подружиться с червяком, а подобная дружба до добра не доведет. Иди спасай своего сына. — Она толкнула мужа в плечо. — Или мне поднимать свое огромное пузо и лезть в джунгли?

Кристи легко носила первого ребенка, не набрав ни одного лишнего килограмма за всю беременность. Многие не подозревали о ее положении вплоть до родов, потому что и живот был маленьким. Вторая беременность преподнесла Кристи немало сюрпризов. Утренняя тошнота, слабость, лишний вес и огромных размеров живот уже на пятом месяце превратили ее в измученную гусыню, раскормленную для приготовления фуа-гра. Оставалось надеяться, что прежние формы вернутся после родов.

Сестра Кристи, Эйна, как-то сказала, что это синдром второго ребенка, когда организм говорит: «С меня хватило и первого раза» — и резко сдает позиции. Кроме того, положению помогали и огромные порции мороженого, булочки с джемом и крекеры, которые Кристи уплетала, словно борец сумо перед соревнованиями.

— Ладно уж, пойду разлучу сына с червяком, раз наша Большая Мамочка не в силах сделать ни шагу. — Джеймс прищурился и положил ладонь на живот Кристи. — Я не хочу, чтобы ты вымоталась прежде, чем мы… окрестим новый дом в нашей новой спальне. — Он хитро подмигнул жене.

Кристи хохотнула. Вес собственного тела так выматывал, что к вечеру у нее едва оставались силы доползти до постели. Она частенько ложилась в девять и засыпала сном праведника как раз в тот момент, когда муж начинал приставать к ней с сексом.

Все афродизиаки мира были бессильны против постоянной усталости беременной женщины.

Кристи поглядела на Джеймса и увидела в его глазах мольбу.

— Ладно, — уступила она. — Но сначала массаж спины.

Удивительно, но во время второй беременности спина и зона позвоночника превратились в настоящую эрогенную зону, и только хороший массаж служил достойной причиной пренебречь сном.

— Договорились! — тотчас кивнул Джеймс.

Как оказалось позже, внутренняя отделка дома была столь ветхой, что Итон мог целыми днями рисовать на стенах, а результаты его художеств все равно потерялись бы среди кусков побелки и обрывков обоев. Кристи то и дело отнимала у сына различные находки, среди которых были сухие насекомые, куски ватина и прочий хлам. После длительного разбора завалов Девлины расставили подержанную мебель по дому, и Итон смог вернуться к любимому занятию — прыжкам на старом продавленном диване.

Казалось, пройдет целая вечность, прежде чем Кристи и Джеймс смогут поесть за нормальным столом из нормальной посуды, не опасаясь, что в еду упадет кусок штукатурки.

Теперь, спустя эту самую вечность, Итону исполнилось тридцать три, Шейн отпраздновал тридцатилетие, а Кристи успела дважды стать бабушкой.

Длинные темные волосы, которые она много лет носила собранными в хвост, теперь были отрезаны и завиты с помощью химии, их серебристый блеск чудесным образом подходил к оливковой коже и темным бровям вразлет.

Кристи все еще пользовалась подводкой для глаз и тональным кремом. В молодости она проводила кисточкой широкую черту над линией ресниц, а теперь черта эта превратилась по моде в тонкую ниточку. Вместо кисточки и флакона подводка превратилась в изящный карандаш, и Кристи находила нововведение удобным. Она вообще любила новинки из мира косметики, потому что они позволяли женщине выглядеть моложе своего истинного возраста.

Кухня в доме тоже выглядела моложе, точнее, новее, чем была на самом деле, и Кристи нравились перемены. Это была третья реинкарнация кухни, все еще не законченная. Прежде здесь было много ярких цветов и мебель из состаренной сосны, однако новый дизайн предполагал сдержанные тона и шкафчики из клена. Вид из окна во двор тоже переменился. Когда-то здесь была простая зеленая лужайка с несколькими яблонями и кленами, по которой могли носиться дети. Теперь, когда Итон и Шейн выросли и в газоне не было нужды, Кристи разбила в садике пестрый цветник, пристанище пчел и бабочек. Пьянящий аромат лаванды висел в воздухе и окутывал дом, словно уютное одеяло.

Последние дни апреля таяли, готовясь уступить место теплому маю. Розовый кустарник, на который Кристи потратила немало сил, увивал беседку вперемежку с плющом, и среди зеленых листьев уже мелькали мелкие белые бутончики. Почему-то розы у Кристи всегда начинали цвести на целый месяц раньше, чем положено, и теряли лепестки позже, чем вяли розы соседей. Было так здорово смотреть на цветник через открытое окно, стоя у раковины и моя посуду! В такие моменты Кристи начинала думать, что все в ее мире находится в равновесии.

Вот и сейчас, пытаясь отодрать от тарелки какие-то намертво прилипшие крошки, Кристи нет-нет да и бросала взгляд на беседку. Все было правильно и чудесно… все, за исключением смутного беспокойства, которое точило ее подсознание, словно червячок корни векового дуба.

Наверное, виной всему была тридцатая годовщина… годовщины и дни рождения всегда вызывают сомнения и печаль, и чем солиднее дата, тем сильнее эти чувства.

А ведь Кристи совершенно не о чем было жалеть. Ей везло все эти тридцать лет. Везло по-настоящему, словно за спиной постоянно стоял ангел-хранитель. За всю совместную жизнь брак Девлинов всего один раз был на грани катастрофы, но и тогда Кристи поймала падающий хрустальный бокал раньше, чем он разлетелся на миллион осколков. Она предотвратила несчастье, а крохотная трещинка давно затянулась и почти канула в небытие. Ни одна живая душа не знала о том, что произошло, поэтому и Кристи старалась не вспоминать.

Но ведь не мрачные воспоминания беспокоили ее все утро?

Нет, точно не они, подумала Кристи уверенно, составляя тарелки в сушку.

Да, удача определенно была с ней. Джеймс был хорошим мужем, и его характер совершенно не испортился за годы брака — скорее даже улучшился. Они словно срослись в единое существо, а не разобщились, как многие другие супруги. Кристи знала много людей своего возраста, которые жили вместе просто по привычке и в доказательство взаимной любви могли предъявить разве что пыльные свадебные фотографии. Они ругались по каждому поводу или же, наоборот, почти не замечали друг друга, и оттого окружающим было немного неловко в их компании. Кристи и Джеймса минула чаша сия.

И почему люди, чей брак давно рухнул, продолжают цепляться за обломки? Отчего не разойтись и не пойти каждому своей дорогой? Уж лучше быть счастливыми поодиночке, нежели несчастными вместе. Распадись их брак, полагала Кристи, они с Джеймсом не станут отравлять друг другу жизнь, а разведутся, сохранив достоинство и теплые отношения.

— Думаешь, можно запланировать, чем именно кончится супружеская жизнь? — рассмеялась Эйна, сестра Кристи, услышав как-то столь радужный прогноз.

Они целый вечер пили вино на террасе, и беседа плавно перетекла в русло, называемое «а что, если».

— А ты считаешь, что мирный конец невозможен?

— Ха! — Эйна сделала глоток вина. — Сохранить достоинство? Поверь мне, ни о каком достоинстве и речи не будет. Хорошо, если ты не порежешь своего драгоценного Джеймса садовым секатором, когда осознаешь, что впереди пустота. Держу пари, что и этого тебе будет мало! Сначала ты его придушишь подушкой, потом сожжешь на костре, а пеплом удобришь свои драгоценные азалии.

— Ах, Эйна, — вмешался Джеймс, который выглядел оскорбленным, — Кристи никогда бы так не поступила! — Он с нежностью посмотрел на жену. — Азалии удобряют совсем иначе, и пепел свел бы на нет все усилия Кристи. Скорее всего, придушив меня подушкой, она закопала бы меня в том дальнем углу двора, а на могилке развела альпийскую лужайку, на которой позже наплакалась бы всласть.

— Вы оба не правы, — заявила Кристи и хитро взглянула на Рика, мужа Эйны. — Я бы не стала удобрять пеплом азалии и плакать на могилке. Я бы тайно похоронила мужа под яблоней и убежала бы в светлое будущее с красавчиком Риком.

— Утешает то, что в этом случае ваш дом достанется мне. А вы можете бежать в светлое будущее с голым задом. — Эйна ухмыльнулась.

Все рассмеялись, а Кристи с любовью окинула взглядом дом.

Это и раньше был лучший дом на Саммер-стрит. Теперь, после внутренней отделки, он стал совершенным.

— Жаль, отец не может видеть ваш дом. Он бы умер от зависти! — сказала Эйна, когда сестры прощались в холле.

— Он и без того умер, дорогая, — грустно улыбнулась Кристи.

На стенах висели черно-белые снимки родителей, перемежаемые акварельными изображениями ирисов. Всего было шесть картин, и все были сделаны рукой Кристи. Когда-то их было значительно больше, но Девлины распродали большую часть, чтобы оплатить ремонт дома.

— Все равно жаль, что он не может оценить твои труды, — хмыкнула Эйна.

— Да уж, папу хватил бы удар. Он терпеть не мог подобную отделку. Небось завопил бы: «Что за художник-пердежник оформлял комнаты?»

— Точно, он был бы в ужасе! — подхватила сестра, которая была на шесть лет моложе Кристи. — А ведь родительский дом в Килшандре был куда проще.

В Килшандре Кристи и Эйна провели детство. Это был маленький городок, дома которого вытянулись вдоль магистрали. Машины проносились мимо Килшандры, останавливаясь только ради заправки.

— Да уж, в Килшандре было убого, — согласилась Кристи. Она особенно гордилась тем, что ее маленький особняк лучше отцовского дома…

Воспоминания о прошлом усилили беспокойство, и Кристи даже помотала головой, пытаясь их разогнать. Не следовало ей думать о былом.

— Надо отвлечься, — пробормотала она, протирая влажной губкой стол.

Собаки, лежавшие в углу кухни, подняли головы при звуке ее голоса. Она кивнула им и включила кофеварку. Подождав, пока вода согреется, налила себе кофе и вышла в сад с чашкой и блокнотом, чтобы на свежем воздухе составить список дел на день. Холодильник почти опустел, несколько счетов ждали оплаты, отправить пару писем, позвонить сестре и в школу… список был длинным, хлопот предстояло немало. Кристи как раз записывала, какие продукты должна купить в супермаркете, когда у нее странным образом сжался желудок. Неприятное ощущение пронзило все тело, словно внутри принялась разворачиваться, меняя позу, холодная скользкая змея. Кристи замерла, испуганно прислушиваясь к себе. Если прежде ею владела смутная тревога, то теперь ощущения были близки к панике.

Кристи уронила чашку прямо на край грядки с нарциссами. Обе таксы, устроившиеся у ее ног, бросились в разные стороны, обиженно засопев. Усевшись чуть в отдалении, они взволнованно глядели на хозяйку, их желтые бровки на черных мордах сочувственно нахмурились.

Красивая китайская чашка с большим маком на боку развалилась на две части, ударившись о камешки, которыми клумба была выложена по периметру. Тихо выругавшись, Кристи наклонилась подобрать осколки. Тилли и Рокет бросились к ней.

— Кыш, кыш, не порежьте лапы, — шикнула она на собак. — Идите на кухню.

Всю жизнь Кристи видела и чувствовала то, чего не видели и не чувствовали окружающие. Это был странный дар, потому что озарения никогда не происходили по воле хозяйки, порой случаясь совершенно не к месту. Подобные всплески интуиции были редкостью, и Кристи всякий раз оказывалась к ним не готова.

Например, иногда она могла буквально читать в душе другого человека, ощущать то, что ощущал он, разгадать его тайные желания и страхи. Бывали и другие озарения. Будучи ребенком, Кристи думала, что подобным даром обладают все остальные, но опасалась делиться своими предположениями с набожными родителями. Впрочем, набожность эта была довольно странной, если не сказать, ханжеской. Когда случались несчастья, отец истово молился всем святым, однако немедленно забывал о существовании Бога, если дела шли хорошо. Он терпеть не мог цыган и с неприязнью отзывался о гадалках, поэтому Кристи и в голову не пришло рассказать ему о своих озарениях. Мать была очень зависимой женщиной и не могла ступить и шагу без совета мужа. Все, что не одобрял отец, она также не одобряла. Поэтому о своем даре Кристи помалкивала.

Она вообще росла очень тихим ребенком. Шестеро старших братьев и маленькая сестра были слишком крикливыми и непоседливыми, чтобы хотелось делиться с ними своей тайной. Став старше и сообразив, что дар предвидения дается далеко не каждому, Кристи была рада, что не болтала языком зря.

Как бы она объяснила Макговернам, откуда знает, что их сарай сгорит дотла? И как бы поступил после этого признания Макговерн, который (это Кристи тоже знала) сам устроил поджег ради страховки?

Впервые Кристи намекнула постороннему человеку на свой дар, когда ее лучшая подруга Сара решила, что голубоглазый Тед, похожий на Стива Маккуина, — самая подходящая партия.

— Он любит меня и хочет жениться! — как-то воскликнула девятнадцатилетняя Сара, сверкая глазами.

— У меня чувство, что он нечестен с тобой. Твой Тед… словно носит маску, — выдавила Кристи. У нее было озарение: голубоглазый ангел обманывал Сару, а обещание жениться давал уже не в первый раз.

— Не верю! Ты просто завидуешь моему счастью! — яростно воскликнула подруга.

Кристи только вздохнула. Верно говорят: доносчику — первый кнут.

Спустя месяц вскрылась правда: Тед встречался с девушкой из богатой семьи, свадьба с которой должна была поправить его финансовое положение.

— Откуда ты знала? — спросила Сара, три дня проревевшая в подушку.

— Сложно объяснить. Просто знала, и все, — пожала плечами Кристи.

Но чем ближе к Кристи был человек, тем более размытыми были образы, связанные с ним. Насчет себя самой она не сделала ни единого предсказания. Возможно, это было к лучшему.

И только теперь — Кристи чувствовала — озарение было связано непосредственно с ней, и от этого на душе сгущались тучи.

В уютной кухне, где с потолка свисали сушеные букеты приправ и где Кристи обычно чувствовала себя лучше некуда, на этот раз ей не было покоя. Паника заполнила все ее существо.

Семья. Что-то ужасное должно произойти с близкими! Как остановить надвигавшуюся катастрофу? Столь мощных дурных предчувствий у Кристи еще не было. И насколько ужасной должна быть эта катастрофа, если прежде все неприятности близких она предчувствовала лишь в виде смутного беспокойства?

Однажды тринадцатилетний Шейн сломал ключицу, упав с дерева, когда Кристи с учениками была на экскурсии в музее. Она как раз что-то объясняла детям, когда ей на секунду стало нехорошо. Чувство пришло и ушло, не оставив следа, а ведь с Шейном случилась настоящая беда! Зачем нужен дар, с помощью которого нельзя обезопасить своих родных?

Теперь же надвигалось нечто ужасное, черное, бесформенное, и это страшное знание душило Кристи.

Она схватила трубку и принялась звонить детям. Оба сына были рады слышать ее голос, а она сообщила, что сегодняшний гороскоп предупреждает о грядущих неприятностях, и просила быть осторожными.

Затем Кристи позвонила Джеймсу, с которым попрощалась всего два часа назад, когда он вылетел из дома, опаздывая на поезд. Ему предстояла важная встреча в Корке.

— Все в порядке, милая? — спросил он заботливо.

— Да, нормально, — ответила Кристи легким тоном, не желая передавать ему свою панику. — Просто… немного нервничаю. Гроза надвигается, на горизонте сверкают молнии. — Это была неправда. Небо оставалось голубым, как бирюза, и совершенно безоблачным. — Я люблю тебя, Джеймс, — искренне добавила она. В этот же момент зазвонил мобильный мужа, связь прервалась, оставив в душе Кристи еще больший осадок, чем прежде.

Она попыталась перезвонить Джеймсу на мобильный через несколько минут, но на звонок не ответили. Вздохнув, Кристи наговорила на автоответчик послание:

— Я в порядке, не волнуйся. Пойду за покупками, так что дома меня не будет. Позвони, прежде чем поедешь домой, чтобы я знала, когда тебя ждать. Целую, пока!

Джеймс работал в правительственной организации и прошел длинный путь по служебной лестнице. Ему приходилось много ездить по стране, и Кристи беспокоилась, что это отнимает у мужа слишком много сил и нервов. Однако Джеймсу, похоже, нравилась его работа, равно как и постоянные командировки. Он говорил, что после них приятно вернуться домой.

В десять часов Кристи шагала вдоль Саммер-стрит с пакетами в руках, пытаясь оттеснить страх на задворки сознания. Трижды в неделю она выходила из дома за калитку и сворачивала налево, в сторону школы Святой Урсулы. Сегодня же Кристи свернула направо и пошла в направлении кафетерия.

День был приятным — не слишком жарким, солнечным и неветреным. Машин на дороге почти не было, клерки уже разъехались по своим офисам, и Саммер-стрит принадлежала лишь жителям окрестных домов. Многие соседи, с которыми Кристи когда-то делила улицу, давно перебрались в другие места, но кое-кто остался, и с ними Девлины поддерживали теплые приятельские отношения.

Одними из таких «долгожителей» были Магуайеры, Деннис и Уна. Они сменяли одну подержанную машину на другую и жили в счастливом неведении относительно дурных мыслей соседа напротив. А меж тем этот самый сосед считал, что ржавым консервным банкам не место рядом с его новенькой блестящей «БМВ».

У Магуайеров была дочь Мэгги, очень милая, воспитанная и застенчивая девочка с густыми морковно-рыжими локонами. Она никогда не посещала уроков Кристи, и все же ее было трудно не заметить. Как и все остальные девочки Саммер-стрит, Мэгги была по уши влюблена в Шейна. В этом не было ничего удивительного: светловолосый парень с открытой, немного девчачьей улыбкой оказывал магнетическое действие на противоположный пол. Он был на несколько месяцев старше Мэгги, и Кристи вдруг с удивлением подумала, что соседской дочери теперь тоже около тридцати лет.

— Просто поздоровайся с ней, — убеждала когда-то Кристи сына. — Неужели ты не понимаешь, как для нее это важно?

— Ой, мама, отстань! Я с ней поздороваюсь, а она, чего доброго, решит, будто нравится мне. Спустись на землю!

— Спуститься на землю? В каком смысле? — возмутилась Кристи. — Я ведь не прошу тебя сделать что-то невероятное. Только поздоровайся, прояви вежливость, Шейн. Ведь для тебя это не составит труда, а Мэгги будет приятно.

— Ладно, — сквозь зубы пробурчал Шейн, уверенный, что поставит себя в неловкое положение, проявив внимание к долговязой рыжей девице, пожиравшей его глазами. — Я скажу ей «привет» и отвернусь. А то полезет с разговорами!

— Только улыбнись ей, не надо делать такое мрачное лицо, как сейчас, хорошо?

— Может, мне еще ей и предложение сделать?

Теперь Мэгги жила в Голуэе. Последний раз Кристи видела дочь Магуайеров много лет назад. Кстати, спустя пару лет после того, как Шейн поздоровался с Мэгги, девочка за одно лето из гадкого утенка превратилась в прекрасного лебедя. Ее волосы потемнели до медного оттенка, подчеркнув белизну кожи и кобальтовую синеву глаз. Как-то сразу стали заметнее полные губы и крупные белые зубы. Но даже удивительное преображение не придало Мэгги уверенности в себе — она по-прежнему чуть сутулилась и опускала глаза, если на нее смотрели в упор.

— Она у меня молодец, — говорила Уна Магуайер всякий раз, когда Кристи интересовалась, как поживает ее дочь. — Встречается с хорошим человеком. Он читает лекции в колледже, а Мэгги работает в библиотеке, в отделе редких книг. Они просто созданы друг для друга! Живут душа в душу уже три года в квартире на Эйр-сквер. Правда, никак не поженятся, но ведь современная молодежь перестала уважать институт брака.

— Это точно, — всякий раз соглашалась Кристи. Похоже, Уна не все знала о дочери, но пыталась убедить саму себя и окружающих, что читает у Мэгги в душе.

Кристи на собственном опыте убедилась в том, что некоторые тайны должны оставаться тайнами. Секреты должны быть похоронены, а скелеты лучше оставить в шкафах. Поэтому она больше не пыталась открывать людям глаза на правду.

В десяти метрах впереди Кристи из калитки владения номер тридцать два выскочила Эмбер Рид. Ее длинные, выкрашенные в золотой оттенок волосы были только что уложены и распространяли аромат модных духов. Эмбер исполнилось семнадцать, она училась в последнем классе школы Святой Урсулы и была лучшей из всей параллели. Кристи гордилась своей ученицей: Эмбер прекрасно рисовала карандашом и маслом. За последние несколько месяцев девушка создала целый цикл картин, на которых запечатлела воображаемые пейзажи со странными домами, нисколько не напоминавшими земные жилища. Эмбер была девушкой активной и живой, и это выделяло ее на фоне остальных учеников.

Плотная, невысокого роста, с высокой грудью и полными бедрами, а также с круглым личиком, Эмбер едва ли могла сравниться со школьными королевами красоты, этими длинноногими скуластыми Барби, однако легкий нрав и отрытая улыбка придавали ей особый шарм, и художник внутри Кристи примечал это. Серые глаза делали взгляд девушки пронзительным, ярким, а живость натуры влекла своей невероятной энергетикой. Наверное, фотограф никогда не смог бы подчеркнуть ее красоту, но рука талантливого портретиста, безусловно, сумела бы.

Видеть Эмбер на улице в такой час было удивительно, поскольку уроки в школе Святой Урсулы еще не закончились. Девушка шагала по улице, цокая высокими каблучками, и пестрая легкая юбка разлеталась от ее бедер, обвивая ноги. Этот наряд очень шел Эмбер и здорово отличался от школьной формы, юбка которой уродовала фигуру, словно грубый мешок.

Эмбер говорила по мобильному так громко, что Кристи слышала каждое слово.

— Я вышла из дома. Кто-нибудь заметил, что меня сегодня нет? Маквити не перекосило от гнева, что ее лучшая ученица отсутствует на уроке?

Миссис Маквити была учителем математики, и Кристи здорово сомневалась, чтобы Эмбер — типичный гуманитарий — выказывала какие-то особенные успехи в этой дисциплине. Как правило, учителя любили Эмбер за то, что она внимательно слушала объяснения и всегда выполняла домашние задания, но вряд ли миссис Маквити назвала бы ее лучшей ученицей.

Наверное, Эмбер говорила с Эллой О'Брайан, с которой частенько сидела за одной партой. Видимо, Элла сообщила, что математичка не заметила отсутствия «лучшей ученицы».

— Дорогая, если кто-нибудь спросит, скажи, что вчера вечером я плохо себя чувствовала. Наври, что мне стало хуже. Можешь даже сказать, что я отравилась и целую ночь провела над унитазом, так достоверней. — Эмбер расхохоталась. — Мне надоело каждый день таскаться в школу!

Кристи стало любопытно, знает ли Фей, мать Эмбер, что дочь пропускает уроки. Фей Рид рано овдовела и воспитывала ребенка одна. Она никогда не пропускала школьных собраний и всегда знала, какие оценки Эмбер таскает из школы. Кристи редко пересекалась с Фей вне школы, хотя жила с ней по соседству. Вдова была молчаливой, носила скучные, давно вышедшие из моды вещи, по улице ходила, низко опустив голову, хотя с родительскими обязанностями справлялась отлично. Дочь всегда была опрятна и хорошо одевалась, и не нужно было обладать даром Кристи, чтобы сообразить: Фей добровольно принесла себя в жертву на алтарь материнства.

— Это одна из самых одаренных учениц нашей школы, — сказала Кристи матери Эмбер пару лет назад на одном из школьных собраний. — Факультет искусствоведения любого колледжа будет счастлив принять ее под крылышко.

Лицо Фей тогда озарил самый настоящий восторг. Лица некоторых людей улыбка меняет до неузнаваемости, и это был тот самый случай. Совершенно бесформенная фигура и серое лицо без особого выражения — такой была Фей Рид, и лишь улыбка, которую Кристи довелось увидеть однажды, хоть как-то роднила ее с дочерью. Рядом с Фей Эмбер выглядела красоткой.

Кристи не раз задавалась вопросом: как могла женщина, которой было не больше сорока, превратиться в серую мышку и жить только ради ребенка? Фей никогда не встречалась с мужчинами, не ходила на прогулки в парк, не сплетничала с подругами в кафе. Кристи даже хотелось воспользоваться своим даром, чтобы заглянуть соседке в душу, но у нее складывалось впечатление, что душа эта была упрятана за семью печатями, словно ее и не было вовсе.

Лишь на том собрании, когда она так хвалила Эмбер, внутренний мир Фей чуть приоткрылся ей, но так и не показал ничего конкретного.

— Спасибо, миссис Девлин, — сказала Фей Рид, опуская глаза. — Я всегда считала дочь талантливой, но опасалась, что это родительская любовь застит мне глаза. Ведь каждая мать мечтает вырастить Моцарта или Пикассо, не так ли?

— Совсем не каждая, — вздохнула Кристи, думая о тех родителях, которые по какой-то странной прихоти природы, давшей им, наверное, дефектный ген, считали своих детей серыми посредственностями, даже если у них рос истинный гений.

Должно быть, ее ответ расстроил Фей, потому что открытая улыбка на ее лице померкла, уступив место привычному потерянному выражению.

— Да, вы правы, — кивнула она. — Встречаются такие люди, которым плевать на успехи детей. Наверное, тут не помогут и годы психотерапии…

Эмбер, постукивавшая каблучками впереди, пропела «пока» в трубку и захлопнула крышечку телефона. Кристи понимала, что, как учитель, должна окликнуть девушку и спросить, почему она не в школе. Пока она колебалась, Эмбер внезапно бросилась бежать, каблуки зацокали чаше, и девушка исчезла из виду раньше, чем Кристи успела что-то предпринять.

Она пожала плечами. Эмбер была примерной ученицей и редко нарушала правила. Она не была замечена в дурных компаниях, поэтому едва ли вдруг решила пойти по кривой дорожке. Стоило ли совать нос в ее жизнь?

Быть может, именно сегодня Эмбер отправилась на свидание. А что, такое возможно. Кем надо быть, чтобы помешать юной девице встречаться с возлюбленным? Школа — еще не все, в классе жизненного опыта не наберешься.

И снова Кристи захлестнули воспоминания. Дом в Килшандре, жалкий, мрачный, с ободранными обоями и облупившейся побелкой… Кристи мечтала скорее вырасти и снять собственное жилье.

Съемная комнатушка на Данвилл-авеню, куча новых друзей, бедная, но беззаботная жизнь без родительского надзора.

И наконец, Саммер-стрит, где случились самые лучшие в жизни Кристи вещи.

Она была такой юной, когда переехала сюда! Длинные темные волосы, стянутые в узел, изящная фигурка, вернувшаяся и после вторых родов, джинсы и обтягивающие майки. Какой счастливой она была после всех злоключений! Любящий муж, никаких серьезных долгов, обожаемые дети. Сладкие, дорогие сердцу воспоминания…

А ведь были в ее жизни и моменты, о которых хотелось забыть навсегда.

И снова странное чувство приближающейся беды накатило на Кристи. Она поежилась, несмотря на теплое утро.

Глава 2

Эмбер Рид так торопилась попасть на автобус, что не увидела миссис Девлин, шагавшую вдоль Саммер-стрит следом за ней. И хотя Эмбер очень желала остаться незамеченной, она даже не подумала оборачиваться.

«У нас пикник с учителями и одноклассниками», — собиралась сказать Эмбер любому, кто спросит, почему она не в школе.

На самом деле объяснение это было спорным: до выпускных экзаменов оставалось всего ничего, поэтому ни о каком пикнике и речи быть не могло. Да и кто надевает лучшие туфельки из металлизированной кожи и на высоком каблуке, шелковую блузку и юбку клеш ради того, чтобы печь в углях картошку и резать овощи для стола, накрытого клеенчатой скатертью? А уж зачем вешать на шею старинный кулон-брелок, если будешь петь песни под гитару и отгонять веткой комаров?

Кстати, брелок Эмбер обнаружила совершенно неожиданно. Она не могла понять, откуда взялась крупная подвеска с тигровым глазом в шкафу матери, всегда носившей скучные вещи и пренебрегавшей украшениями. Кулон настолько не вязался с образом Фей, что Эмбер терялась в догадках. Спросить напрямую она бы ни за что не решилась, ведь мать поинтересуется, зачем дочь рылась в ее вещах. И все же Эмбер испытывала неловкость: обычно они с матерью всем делились.

Нет, не всем.

Эмбер смущенно вздохнула, потому что с недавних пор у нее появились секреты. А сегодняшний секрет был самым секретным из всех, и она никак не могла посвятить в него мать.

Элла позвонила как раз в тот момент, когда Эмбер выскакивала за дверь.

— Позвони потом и расскажи, как все прошло! — взмолилась подруга.

— Хорошо, обещаю.

— Надо было и мне прогулять школу за компанию. — Элла вздохнула. — Через десять минут начнется история, а я до сих пор не закончила сочинение о Гражданской войне. Прямо в голову ничего не лезет!

— Прости, я должна была отдать тебе свое, — виновато сказала Эмбер. — Я-то свое написала, хотя и не собиралась на урок.

Она любила историю. Если требовалось написать сочинение, слова сами собой стекали на бумагу, Эмбер даже не приходилось напрягать для этого мозги. Однако каким образом ей удалось написать о Гражданской войне накануне вечером,было загадкой, потому что ей было совсем не до истории.

Попрощавшись с подругой, Эмбер пустилась бегом в надежде, что никто из соседей не высунет в окно любопытный нос. Минуту спустя девушка была уже на Джесмин-роу и успела вскочить в отходящий автобус. Тяжело дыша, она села на свободное место и стала с нетерпением ждать, пока автобус дотащится до города. Она ехала к Карлу.

Карл… Эмбер произнесла имя шепотом, затем повторила еще раз. Звуки перекатывались во рту, словно сочные леденцы, и от этого сладко сжималось сердце. Карл и Эмбер. Эмбер и Карл.

Сочетание двух имен звучало так естественно, так правильно! Ошибки быть не могло: они созданы друг для друга.

Эмбер не верила в знаки судьбы. По крайней мере до недавнего времени. Все изменилось несколько дней назад, за месяц до выпускных экзаменов и ее восемнадцатого дня рождения.

Когда Элла решила прочесть вслух гороскоп на ближайшую неделю, Эмбер слушала прогноз вполуха. Она не воспринимала гороскопы всерьез. Мама часто говорила: нет ничего хуже, чем полагаться на чужое мнение и строить свою жизнь по прихоти посторонних людей. Астрологи получают за свою работу деньги, а насколько правдивы их прогнозы, узнать невозможно.

Мама также настаивала на том, чтобы Эмбер шла в жизни своим путем и избегала дорог, проторенных толпой баранов. Эмбер всегда следовала этому совету, и он еще ни разу ее не подводил.

— Для Тельцов всегда пишут одно и то же, — посетовала Элла, пробежав глазами свой гороскоп. — «Взвесьте шансы, но не позволяйте энтузиазму угаснуть». Ерунда какая-то! Как это понимать? Почему нельзя написать более точно? Например, «…чтобы написать контрольную по математике, повторите тригонометрические функции». Такое предсказание мне по душе!

Они доедали остатки ленча на крыше спортивного зала. На самом деле это было запрещено, но десятки учеников день за днем нарушали правило. Запретный плод всегда сладок, каким бы он ни был. Можно было прогуливать уроки, списывать на переменах и сидеть на крыше — все эти маленькие нарушения позволяли не утонуть в скучных школьных буднях, не потерять себя и не превратиться в зануду «ботаника». Так по крайней мере говорила Элла.

— Твой гороскоп куда интересней! Вот послушай: «Близнецов закрутит водоворот страсти. В конце недели вы можете влюбиться без памяти». Каково, а?

— Влюбиться без памяти? В кого? В парней на дискотеке футбольного клуба? — Эмбер рассмеялась над самой идеей. — Как можно влюбиться в того, кого знаешь всю жизнь? Глупость какая-то. Откуда там взяться водовороту страсти?

— Может, Патрик?

— Очень мило. Ходить, держась за руки, и рассуждать о предстоящей свадьбе? Где тут страсть?

— А Грег?

— Помнишь, он обозвал меня Пирожком пару лет назад? Не пойдет!

За эту пару лет Эмбер вытянулась почти на десять сантиметров и растеряла детскую пухлость. Ее фигура оформилась и стала женственной, золотистые волосы с легким мелированием выглядели роскошно, и мальчишки, смотревшие на нее когда-то как на младшую сестру, все как один сделали стойку. Эмбер замечала перемены в их поведении, внимание льстило ей — но не больше того. Она желала чего-то большего, чего-то незабываемого, потрясающего. Она хотела вырваться из узкого круга «школа — футбольный клуб — дом».

— Ты становишься чересчур избирательной, — заметила Элла. — В прошлом году Грег тебе нравился.

— Это было в прошлом году.

— Экая придира… — Она помолчала. — Слушай, может, мне тоже добавить в волосы цветных прядей, чтобы они заиграли? — Элла вытянула перед носом один локон и придирчиво его осмотрела. — Твое мелирование выглядит потрясающе. А мои волосы кажутся тусклыми и желтыми. Почему они не играют?

— Тебе надо купить специальный шампунь для осветленных волос, — посоветовала Эмбер. — Я только им и пользуюсь.

— Мне это не по карману. Думаю, твоя мамочка с легкостью покупает тебе такой шампунь, на какой ты укажешь. — Элла расстроенно вздохнула.

Она выросла в многодетной семье, и все заработки родителей уходили на то, чтобы прокормить трех сыновей и дочь. Элла была младшим ребенком, любимым, но не слишком балуемым, поскольку на это не хватало денег.

— Если хочешь, я отолью тебе немного своего шампуня, — предложила Эмбер. Она знала, что ей повезло в жизни, поэтому всегда чувствовала себя немного виноватой перед подругой. Однако на что нужны друзья, если они не способны делиться? — А теперь вернемся к завтрашней ночи. — Ее глаза блеснули озорством. — Нам следует развлечься, а дискотека футбольного клуба для этого не подходит.

— Ну… — Элла прищурилась. — Есть и другие варианты.

— Любопытно какие? Хочется сделать что-то… дурное. — Эмбер даже поежилась от удовольствия. — Вот бы просочиться в клуб для совершеннолетних! Через пару месяцев мы окончим школу и при этом останемся единственными девчонками из класса, которые ни разу не развлекались на всю катушку. Остальные хотя бы раз пробирались в клубы, в которые нам заказан вход. А мы с тобой такие правильные, такие умницы, что даже тошнит! Честно говоря, мне здорово надоело жить по правилам.

Умницей и послушной девочкой удобно быть лет в тринадцать: тебя обожают учителя и хвалят родители, рассуждала про себя Эмбер. Однако оставаться такой же занудой почти в восемнадцать как-то нелепо. Девчонки, которые никогда не выполняли домашнее задание и посредственно учились, имели за плечами опыт веселых вечеринок и дискотек. А отличницы-зубрилы не получали от жизни ничего, кроме блестящего аттестата.

— Признаться, мне тоже надоело жить по правилам, — откликнулась Элла. Ее глаза сверкали. — И кажется, я знаю, как мы проведем завтрашний вечер!

Эмбер ахнула:

— Как?

Чувство неудовлетворенности преследовало подруг много недель. Они часто обсуждали свою скучную жизнь, но никогда от разговоров не переходили к действию. Напряженная атмосфера, царившая в школе и связанная с выпускными экзаменами, здорово изматывала, а придумать себе разрядку не удавалось.

Большая часть карманных денег уходила на одежду и оплату мобильной связи, так что на развлечения средств не оставалось. Некоторые девчонки отводили душу курением, но сигареты были слишком дорогим удовольствием, чтобы спускать на них все деньги. Конечно, можно было достать алкоголь, травку и даже экстази, но у матери Эмбер был острый нюх на запахи — не хуже, чем у ищейки в аэропорту, да и странный взгляд расширенных зрачков немедленно навел бы ее на подозрения. Узнав о недостойном поведении дочери, Фей была бы оскорблена в лучших чувствах и стала контролировать каждый ее шаг. А Эмбер не желала падать в глазах матери, потому что ценила ее уважение.

Такова оборотная сторона жизни вдвоем с матерью: ты получаешь все, что пожелаешь, однако живешь словно под микроскопом, в который за тобой наблюдают как за насекомым.

Выходило, что Элла, не избалованная деньгами и родительским вниманием, была все-таки в более выгодном положении, нежели Эмбер, на чьи хрупкие плечи была возложена большая ответственность. Она была просто обязана оправдать надежды любимой и любящей матери. Отец и мать Эллы понимали, что восемнадцатилетним молодым людям свойственна тяга к экспериментам и жадное любопытство. А Фей Рид, судя по всему, наивно полагала, что ее дочь будет жить с ней до старости.

— Так каков план? — нетерпеливо спросила Эмбер. — Куда отправимся веселиться? Надеюсь, подальше отсюда? Тут только парочка пабов и кафешек для стариков.

— Точно! Забудь о пабах и кафешках. — Элла усмехнулась. — Завтра вечером Марко собирается в один клуб, а мы пойдем с ним, так что нас даже проверять не будут.

Марко — средний брат Эллы — был единственной надеждой девчонок. Старший брат давно остыл к ночной жизни, а младший и сам до нее не дорос. А вот двадцатитрехлетний Марко, который вел собственное вечернее шоу на радио, частенько по работе бывал в самых крутых заведениях города. Он брал интервью у певцов и диджеев, поэтому для него были открыты все двери.

— И куда он пойдет? Что это за клуб?

— На Седьмой улице.

— Боже! Да туда пускают лишь тех, кто старше двадцати одного! — разочарованно протянула Эмбер. Надежды не было. В таких заведениях охранники столь бдительны, что не пускают даже по поддельному удостоверению. А у Эмбер с Эллой и поддельных удостоверений не было! — Нас вышвырнут раньше, чем мы успеем моргнуть глазом.

— Ты не все знаешь. Завтра вечером там выступает какая-то новая группа, а Марко будет брать интервью. Его внесли в список гостей, так что он пройдет через черный ход, прямо в гримерную. Ну а мы проскользнем вслед за ним как сопровождающие.

— Вот это да! — Энтузиазм Эмбер вернулся. — А ты хитрая бестия, Элла. Остается одна сложность. Как мы заставим Марко взять нас с собой?

— Уговорами и шантажом. — Элла многообещающе покивала. — Мы выкрутим ему руки, так что он даже не пикнет.

Марко выглядел точно так же, как Элла: темные глаза, бледная кожа и такие же темные волосы, какие были у Эллы, пока она не открыла для себя перекись водорода. Услышав просьбу сестры, он насупился и скривился:

— Ага, мечтайте!

— Вот как? Полагаю, мама совсем не обрадуется, узнав, что ты закатил вечеринку в доме, когда мы с родителями уезжали в Керри на Рождество, — пропела колокольчиком Элла и сделала невинное личико. — Помнишь, о какой вечеринке речь, братец? Тогда еще соседи вызвали полицию, потому что вы слишком шумели! Полагаю, родители сделают из тебя ливерную колбасу, если об этом узнают. Они очень не любят ссориться с соседями…

— Откуда ты узнала? — прошипел Марко, округлив глаза, и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. — Черт! Ты не знала, так? Просто угадала, а я себя выдал!

— Нет, Марко, мы знали о вечеринке, — вмешалась Эмбер. — Правда, насчет полиции… это была догадка. Какой-то парень забыл куртку под кроватью Эллы. А еще там была пустая банка из-под «Хайнекена» и презерватив.

Марко побледнел.

— Я ни разу не пила «Хайнекен» дома, — заметила Элла невинно.

— Мы вообще пиво не употребляем, — хихикнула Эмбер. — Все больше водку или портвейн. — Она снова засмеялась, полагая, что удачно пошутила.

— А почему бы вам не пойти на дискотеку футбольного клуба? — с надеждой спросил Марко.

Он никак не прокомментировал замечание насчет водки и портвейна. Ему было здорово не по себе: еще совсем недавно сестра со своей неразлучной подружкой рыдали над могилкой морской свинки в дальнем углу двора и ругались из-за кукол, а теперь шантажируют его, как заправские уголовницы.

— Считай это расплатой за провинность, — предложила Эмбер. — И не волнуйся за нас, мы не попадем ни в какую беду. Просто проведи нас в клуб и забудь об этом. Нас не надо опекать, хорошо? Мы сумеем за себя постоять.

— Типа, вы такие опытные семнадцатилетние девицы? — с сарказмом поддел Марко.

— У меня синий пояс по карате, — сказала Эмбер.

На самом деле синий пояс она получила лет в десять, да и то по настоянию матери. Фей считала, что девочке никогда не будет лишним обучиться приемам самообороны. С тех пор Эмбер ни разу не стояла на татами.

Марко протяжно вздохнул.

— Можно подумать, что парни в клубе вызовут тебя на поединок. Вас могут поджидать опасности совсем иного рода, Эмбер. Неужели это непонятно? — Он строго оглядел обеих девчонок. — Надеюсь, вы не заявитесь домой в два часа ночи, а? Не хотел бы я отвечать перед родителями, где всю ночь шлялась моя сестра. А уж связываться с Фей Рид мне и вовсе не охота. Твоя мать, Эмбер, мне все ребра пересчитает.

Марко всегда немного нервничал в присутствии Фей. Видимо, она умела смотреть на парней суровым взглядом, вызывающим трепет.

— Слушай, мы уже не малые дети, — фыркнула Эмбер. — Мы идем в клуб, и точка! Ты проведешь нас внутрь, а остальное тебя не касается.

— И предупреждаю: никаких коктейлей, — сказал Марко, уже понимая, что проиграл схватку. — Есть любители подсыпать девчонкам в Коктейль разных порошков. Потом очнетесь в темном углу без одежды и без… — Он вздохнул.

— Ты очень заботлив. — Элла с улыбкой пихнула брата кулачком в плечо.

— Только давайте сразу договоримся: это одноразовое соглашение. Больше никакого шантажа! И ведите себя прилично!

— Разумеется, — закивала Эмбер, которая меньше всего на свете собиралась вести себя прилично. Она и так слишком часто делала это на дискотеке футбольного клуба.

Самой сложной частью плана был обман Фей Рид. Она не должна была узнать, куда собралась ее дочь, поэтому Эмбер и Элла решили сказать ей, что идут на местную дискотеку, а потом заночуют у Эллы. Поскольку такое случалось и раньше, хитрость должна была сработать.

— Мама обязательно проверит, пришли ли мы домой, — торопливо говорила Элла. — Я напихаю под одеяла подушек, и она решит, что мы спим.

Эмбер подумала, что ее мать ни за что не попалась бы на такую уловку. Фей обязательно присела бы на край кровати, чтобы погладить дочь по волосам и расспросить, как она повеселилась. Они ведь всегда делились всем на свете!

Эмбер почувствовала вину. Если бы мама не была настолько с ней близка, возможно, врать бы не пришлось. Но ведь времена меняются, заметила про себя Эмбер. Она взрослеет, а у взрослых свои секреты. По здравом размышлении ее мать согласилась бы с этим утверждением. Ведь согласилась бы?

Они без проблем добрались до Седьмой улицы, и все прошло так, как и предсказывала Элла. Эмбер всю дорогу нервничала и кусала губы, однако их быстро пропустили в клуб, а квадратный охранник на входе даже не взглянул в их сторону.

Они обе ужасно волновались, спускаясь по ступеням на нижний этаж, туда, где располагались бар и сцена. Одно дело — украдкой выкурить пару сигарет или прогулять урок, и совсем другое — пробраться в ночной клуб для взрослых с целью развлекаться всю ночь напролет. Все-таки Элла и Эмбер были домашними девочками и никогда прежде не вторгались на запретную территорию, поэтому были возбуждены и напуганы собственной смелостью.

Зал оказался довольно темным и прокуренным, его стены едва заметно вибрировали от громких басов, танцплощадка была заполнена молодежью, двигавшейся в едином ритме. Пахло смесью духов и пота, к букету примешивался острый запах марихуаны — ошибиться было невозможно, так как ребята из футбольного клуба тоже иногда покуривали травку и подруги знали, как она пахнет.

— И чем вы будете заниматься? — спросил Марко, чувствуя себя неловко. Он радовался, что Элла и Эмбер не выглядят малолетками по сравнению с другими посетителями клуба, однако предпочел бы, чтобы их вообще не пустили внутрь. Сколько нервов он сэкономил бы!

— Не волнуйся за нас. Мы разберемся сами, — легким тоном заявила Эмбер.

— Ага, иди к своим друзьям и забудь о нас! — добавила Элла в такой же легкомысленной манере.

Марко пожал плечами, но на его лице читалось облегчение. Меньше всего ему хотелось всю ночь носиться с сестрой и ее подружкой.

— Ну раз вы настаиваете…

— Настаиваем, настаиваем, — закивали обе девицы.

Эмбер сканировала взглядом зал, танцующих, сидящих за столами. Ее тело двигалось само собой, отзываясь на музыку. Элла последовала ее примеру. До брата ей уже не было дела. Он выполнил свою часть уговора.

— Ладно, — буркнул Марко. — Если что, звоните или пишите эсэмэс. — И он растворился в толпе.

Оставшись вдвоем, подруги немного поутратили энтузиазм, хотя и делали вид, что чувствуют себя словно рыба в воде. Музыка грохотала, люди сновали вокруг, не обращая на них внимания.

— Итак, все прошло благополучно, — хихикнула Элла нервно.

— Нужна боевая раскраска! — крикнула Эмбер почти ей в ухо.

Они нашли туалет, где можно было прихорошиться. Эмбер обвела глаза серым карандашом и растушевала контур так, как учили в женских журналах. Эффект был потрясающим: красивые глаза словно распахнулись еще шире, взгляд стал поистине гипнотическим.

— Ух ты! — восхитилась Элла и, завистливо вздохнув, принялась мазать губы блеском. — Ты и правда выглядишь на двадцать один!

Женщина, мывшая руки над соседней раковиной, бросила на них странный взгляд.

— О, спасибо, — хмыкнула Эмбер. — Конечно, мне тридцать два, но никто не дает этих лет, потому что мой пластический хирург творит чудеса.

Женщина снова взглянула на них, торопливо вытерла руки и вышла. Подруги расхохотались, довольные произведенным эффектом. Они ощущали себя дерзкими и смелыми.

Денег хватало только на два напитка, которые предстояло потягивать всю ночь. Элла и Эмбер заказали две водки с тоником и встали у бара, потягивая коктейли и разглядывая происходящее на танцполе с таким видом, словно бывали в ночных клубах каждую неделю.

Эмбер старалась выглядеть расслабленной, однако за спокойным фасадом была возбуждена до предела. Она смотрела во все глаза, впитывала взглядом каждую деталь, запоминала лица и ситуации, словно смотрела хорошо срежиссированный спектакль.

В некотором отдалении, в нише у стены, стоял большой стол, отгороженный бархатной веревкой. Там сидело человек десять, весело болтая и потягивая шампанское. Они наслаждались вечером и общением. Судя по их непринужденным позам, это были завсегдатаи клуба. Красивая брюнетка в потертых джинсах, украшенных вышивкой, что-то рассказывала остальным, размахивая рукой. Собеседники смотрели на нее с явным одобрением и даже восторгом.

На долю секунды Эмбер захотелось стать такой же, как эта девушка. Стать частью действа, а не простым зрителем, следящим из-за кулис.

Один из сидевших за столом парней заметил взгляд Эмбер и уставился на нее в упор. У него были темные, коротко стриженные волосы, тень щетины на лице и голубые пронзительные глаза. Взгляд этих глаз был почти мучительным, и Эмбер торопливо отвернулась. Ей было неловко от того, что она невежливо пялилась, а ее застукали.

Еще пару минут она смотрела по сторонам, старательно избегая возвращаться взглядом к компании за столом в VIP-зоне. Но все ее мысли были только о парне, поймавшем ее на недостойном подглядывании. Никогда прежде Эмбер не ощущала такого странного внутреннего волнения, этого чувства узнавания, словно давно знала темноволосого парня. Вдруг и он ощутил такой же странный толчок, встретившись с ней взглядом?

Она одернула себя. Что за глупости лезут ей в голову? Возможно, парень уже через секунду забыл о ее существовании, а она теперь будет придумывать невесть что! А может, он еще и посмеялся про себя, сообразив, что стал объектом изучения для какой-то малолетки!

— На нас даже внимания не обращают, — пожаловалась Элла.

— Пока рано. Будь уверена, нас заметят, — отозвалась Эмбер, жалея, что сама не верит в то, что говорит.

Что, если Марко был прав и им стоило пойти на дискотеку футбольного клуба, вместо того чтобы торчать у бара с выдохшимися напитками и ждать манны небесной?

Но мысль о мальчишках-ровесниках не вызвала ни малейшего энтузиазма. Рядом с брюнетом из VIP-зоны все они казались глупыми несмышленышами, прыщавыми подростками, тащившими на себе груз юношеских комплексов.

— Ищешь кого-то? — спросили откуда-то сбоку.

Эмбер обернулась. Парень с темными волосами, о котором она только что думала, стоял у барной стойки и улыбался ей одной. Его глаза оказались не голубыми, а синими, как небо над морем, и Эмбер едва не утонула. Ее словно заморозили, тело стало непослушным, стоило огромного труда оставаться невозмутимой.

— Ищу? Вовсе нет. — Она пожала плечами и откинула назад волосы.

— Не ищешь? Ты уверена? — спросил парень. У него был совсем не юношеский, а глубокий, завораживающий голос.

Эмбер качнула головой.

— А мне показалось, что ты искала меня. — Он улыбнулся. — И ты меня нашла.

Она просто смотрела ему в лицо, забыв дышать.

Если с ней пытались знакомиться, то для начала всегда спрашивали, в каком она классе. Так поступали все школьники, и это казалось естественным. Однако брюнет повел себя нестандартно, и Эмбер совершенно растерялась. Она постаралась расправить плечи и чуть подалась навстречу, инстинктивно пытаясь быть ближе.

— Я тебя не искала, — сказала она спокойно, сама удивляясь тому, что способна хоть как-то увязывать слова между собой. — Я разглядывала посетителей. Видишь ли, я художник, мне нравится наблюдать за людьми.

— Рисуешь, значит…

Удивительно, но парень ни на секунду не подверг ее слова сомнению. Это польстило Эмбер, и она стрельнула глазами из-под ресниц так, как неоднократно делала в спальне перед зеркалом, тренируясь.

— Если человек кажется мне интересным, я мысленно делаю набросок, а позже могу нарисовать портрет, — сказала Эмбер спокойным тоном.

— Что скажешь обо мне? Ты находишь меня интересным? — спросил парень.

Было шумно, и Эмбер придвинулась чуть ближе, словно для того, чтобы разобрать его реплику. У него было очень красивое лицо с редкими, четкими чертами: прямой нос, скулы чуть вразлет, гладкий широкий лоб и такой чувственный рот, что скульптору эпохи Ренессанса потребовался бы месяц, чтобы передать камню его красоту. Волосы были коротко острижены и чуть волнились, тонкая рубашка облегала крепкий торс и была, похоже, сшита на заказ. Эмбер жадно разглядывала нового знакомого, пытаясь запомнить наизусть каждую незначительную деталь его мужественного образа.

— Да, ты кажешься мне очень интересным, — выдохнула она, уже не в силах скрывать влечение.

Парень улыбнулся, при этом его губы изогнулись немного асимметрично, и на одной щеке показалась ямочка. В полумраке мелькнули белые ровные зубы, и Эмбер забыла обо всем на свете. Внезапно ей до боли в пальцах захотелось прикоснуться к нему, пробежать по сильным плечам, чтобы позже набросать портрет. Губы начало колоть при мысли о том, как должен целоваться такой удивительный мужчина. У Эмбер закружилась голова, и она качнулась ему навстречу. «Это любовь с первого взгляда, не иначе», — подумала она в полузабытьи.

Оказалось, что парня зовут Карл. Он играл в группе, ради которой Марко приехал в клуб. Эмбер представила Карла Элле, и тот провел обеих в VIP-зону. Элла сжала руку подруги, давая знать, что в восторге от происходящего, но все внимание Эмбер было целиком отдано Карлу, поэтому она даже не почувствовала этого.

Оказалось, что члены группы тоже находятся за столом. Они недавно выпустили альбом и теперь давали концерты в разных клубах.

— «Церера»! — воскликнула Элла, когда поняла, с кем ее знакомят. — Конечно, я слышала о вас! Мой брат Марко приехал сюда взять интервью, он работает на радио. Значит, у вас будет турне по стране? — Она в восторге округлила глаза.

На нее тотчас принялись высыпать различные истории о жизни в турне, о фанатках и бессонных ночах. Элла хлопала в ладоши и хохотала.

Эмбер едва ли понимала, о чем говорят за столом. Она всем телом ощущала близкое присутствие Карла, и только он один владел ее вниманием.

— А какова твоя роль в группе? — спросила она негромко.

— Да я и есть группа. — Карл пожал плечами, словно это было очевидно. — Я пишу песни, пою и играю на гитаре. Группа — это я.

— Значит, ты тоже художник, на свой лад, — засмеялась Эмбер. Она взяла его за руку и погладила тонкие пальцы. — Я хотела бы сделать твой портрет.

— А я хочу написать о тебе песню. — Карл коснулся ладонью ее щеки.

Их лица были так близко, что чувствовалось сбивчивое дыхание. Эмбер взглядом впитывала его черты, Карл чуть насмешливо улыбался, но эта улыбка была какой-то нервной, чуть ранимой, словно и он не понимал, что с ним творится.

— Ты такая сексапильная, — шепнул он, разглядывая линию ее шеи, затем опуская взгляд на грудь и ниже.

И впервые под взглядом парня Эмбер не втянула живот, чтобы он казался более плоским, не приподняла одну ногу, чтобы бедро казалось стройнее. Рядом с Карлом ей совсем не хотелось притворяться. Он считал ее привлекательной и без всякого женского лукавства. У нее кружилась голова, словно она залпом выпила пару бокалов шампанского.

— Эй, здесь есть личные кабинеты! Можете уединиться! — крикнул кто-то из компании, и все засмеялись.

Эмбер и Карл даже не оторвали друг от друга взгляда. Тяжелые басы сотрясали стены и пол, но пара существовала в своем собственном коконе, где главным ритмом было биение сердец. В какой-то момент рука Карла легла Эмбер на талию, и прикосновение было сродни ожогу. Но девушка не успела даже охнуть, потому что в следующий момент ее рот оказался во власти губ Карла. Это был очень странный для Эмбер поцелуй: жадный, глубокий, такой не похожий на неумелые попытки парней из средней школы. Пальцы Карла перебирали ее волосы, гладили шею, а ладони Эмбер касались широких плеч, запоминая.

И лишь спустя несколько долгих минут, в которые уместилась целая Вселенная, Карл оторвался от губ Эмбер, а она с отчаянием и восторгом поняла, что по уши влюбилась.

Автобус медленно полз по дороге, и Эмбер, сидевшая в полупустом салоне, думала о том, что в ее жизни многое изменилось за последние две недели. Если раньше она была всего лишь подростком, то теперь превратилась во взрослую барышню, способную любить всем сердцем.

Взрослую барышню со взрослыми отношениями, так будет точнее!

На самом деле отношения должны были перейти в финальную стадию довольно скоро. Эмбер собиралась встретиться с Карлом, чтобы вместе вернуться к ней домой. Впереди ждал длинный день, и этот день принадлежал только им.

В квартире, которую Карл делил с пятью другими музыкантами группы, влюбленной паре совершенно не было покоя. Другое дело спальня Эмбер в доме на Саммер-стрит!

На секунду в голове Эмбер мелькнула ужасная мысль, как она станет оправдываться перед матерью, если та внезапно вернется домой пораньше, однако мысль эта тотчас была вытеснена другими, более приятными. Она будет решать проблемы по мере поступления. Подумаешь, скрыла кое-что! Ведь у каждого свои секреты.

Глава 3

Последние полгода Фей Рид дважды в неделю завтракала пораньше и ходила пешком в бассейн, расположенный в спортивном комплексе примерно в километре от офиса. Она торопливо проходила мимо зеркальных витрин, не задерживая взгляда на своем отражении. Ей нравилось плавать в энергичном темпе — это помогало хоть ненадолго забыть о бесконечных телефонных звонках, терзавших ее уши весь рабочий день. Фей работала в рекрутинговой компании, и общение с людьми изрядно ее утомляло, поэтому она и ходила до спортивного комплекса пешком, слушая плейер и следя глазами за полетом чаек.

Сегодня в наушниках звучал голос Билли Холидей. Пара песен напоминала Фей о мужчине, который исчез из ее жизни много лет назад. И сколько бы раз она ни слушала эти песни, было легко представить, что она захлопнула дверь за последним мужчиной в своей жизни только что и все еще слышен щелчок замка.

Фей обожала музыку. Она познавала мир через звуки, а не через краски, как ее дочь. Каждая песня, которую знала Фей, навевала воспоминания о конкретном моменте жизни. Она узнавала знакомые песни по первым нотам и могла талантливо их спеть, хотя никто из нынешних знакомых об этом не знал. А ведь в юности Фей постоянно мурлыкала себе что-то под нос, не заботясь о мнении окружающих.

Впрочем, кроме радости, музыка могла приносить Фей Рид и боль. Некоторые композиции навевали далеко не светлые воспоминания, и Фей их не слушала. К счастью, к песням Билли Холидей это не относилось.

— Мамуль, ты слушаешь качественную, но занудную музыку, — сказала Эмбер, надув губки, в прошлые выходные. — Она нагоняет на меня тоску. — Речь шла об одной джазовой группе.

— Кое-какие песни действительно нудноваты, — согласилась Фей, попытавшись взглянуть на предмет разговора глазами дочери.

Стояла теплая апрельская суббота, мать и дочь вышли на задний двор. Эмбер сидела, запрокинув лицо вверх, потому что надеялась немного загореть. Она уже протерла пыль во всем доме и теперь отдыхала.

Фей считала дисциплину превыше всего, поэтому домашние обязанности были распределены поровну. Привыкшие жить вдвоем, по субботам мать и дочь дружно пылесосили и мыли полы, протирали окна и расставляли вещи по местам. Только в садоводстве Эмбер отказывалась принимать участие, поэтому Фей ковырялась в земле одна, тщетно пытаясь вырастить цветы. Увы, за много лет она так и не научилась отличать семена одних цветов от других, а четкое следование инструкции приводило к тому, что на клумбах вырастало нечто невразумительное.

Фей немного завидовала Кристи Девлин, которая создала перед домом великолепный розарий и несколько альпийских лужаек. На заднем дворе дома номер тридцать четыре был настоящий ботанический сад, но Фей никогда его не видела и могла только догадываться о его красоте и ухоженности. Почему ей никогда не удавалось вырастить ничего толкового?

В ту субботу на Фей была надета старая растянутая футболка, из-под которой торчала бесформенная оранжевая юбка в зеленых маках, превращавшая женщину в хиппи. Она разглядывала лежавшие в лоточке семена и пыталась вспомнить, из каких именно пакетиков их высыпала. Они все казались одинаковыми. Всходы, недавно показавшиеся на грядке, подозрительно походили на ростки марихуаны, и Фей гадала, что же из них получится. Вот уж удивятся соседи, подумала Фей с иронией, если у нее во дворе появятся заросли конопли!

Впрочем, соседи ничего не заподозрят, даже если она выйдет на крыльцо и начнет сворачивать из марихуаны здоровенный косяк. Кто заподозрит чопорную миссис Рид в культивировании нелегальной травки? Даже подростки будут ходить мимо в полной уверенности, что за забором покачиваются на ветру стебли крапивы или иной бурьян. Образ вдовы, матери и неприметной серой мышки не разрушит даже марихуана во дворе.

Что ж, Фей потратила немало сил, чтобы стать такой, какой стала. Она усвоила, что одинокая женщина с ребенком воспринимается соседками как угроза их собственному семейному благополучию. Но разве можно заподозрить в недостойном поведении такую скучную клушу, как она? Ни в коем случае!

— А мне нравятся песни, в которых говорится о самоуважении. Например, я люблю Бейонсе! — Эмбер, загоравшая на траве, поболтала в воздухе голыми пятками. Она лежала на животе и пыталась выучить скучный параграф из учебника биологии. — А все эти нюни, которые ты слушаешь… — Она вздохнула и повернулась на бок. — В них поется об упущенных возможностях. Мол, меня бросили и больше никогда в моей жизни не будет счастья.

Фей забыла о семенах и посмотрела на дочь.

— Не забывай, Эмбер, старые джазовые композиции и песни в стиле ритм-энд-блюз создавались в те годы, когда у женщин не было таких возможностей, как у нас. — Она вытерла руки о юбку и убрала со лба выбившуюся прядь.

Фей не заботилась о волосах, и они росли беспорядочно, без намека на стрижку. Никаких укладочных средств или окраски — простая резинка, и все дела.

— Каких еще возможностей?

— Ну, тогда никто не говорил о контрацепции, а о равных правах можно было только мечтать. Всего не перечесть! Для тебя эти песни депрессивны, но для своего времени они звучали вызывающе. Пожалуй, петь в джазовых группах могли лишь родоначальницы феминизма, поскольку это считалось не женским делом. Поверь, твоя Бейонсе и в подметки им не годится.

— Знаю, мама, знаю. Но я не совсем о том! Неужели это самое важное в жизни — дождаться своего мужчину? Жить ожиданием, откладывая радости на потом? — Эмбер так быстро захлопнула учебник, что стало ясно: учеба ей надоела. — Выходит, что главный приз в жизни женщины — принц на белом коне? Она ждет его во всех старых песнях и старых фильмах. Пассивно ждет, мама, словно наличие белого коня автоматически превращает принца в идеального мужчину! А если этот принц растопчет твои чувства и пойдет дальше? Кому нужен такой мужчина? Стоит ли такой принц ожидания? И вообще, в пассивном ожидании есть что-то гадкое.

— Вам с Эллой не стоит скупать все женские журналы подряд, — простонала Фей, хотя на губах мелькнула улыбка. — Читаете всякую ерунду! О чем ты думаешь, Эмбер? Ты вроде художник, а не психоаналитик.

— Очень смешно! Некоторые люди всю жизнь ждут, что появится кто-то, кто спасет их и решит все проблемы. Но в жизни так не бывает! Нельзя плыть по течению, надо подгребать руками в нужном направлении.

У Эмбер было такое упрямое выражение лица, что Фей почувствовала стеснение в груди и беспокойство за дочь. Эмбер росла энергичной и очень целеустремленной. Это могло принести ей удачу, а могло стать проклятием.

Что, если однажды, несмотря на все попытки Фей защитить дочь, кто-то жестокий разрушит ее веру в себя?

— Ах ты, моя маленькая суфражистка…

Эмбер польстил этот эпитет.

— Суфражистка? Ну разве что в современном понимании. Просто нельзя всю жизнь двигаться по накатанной колее. Неплохо выбирать и нехоженые пути. Ты и сама так говоришь, хотя мы принадлежим к разным поколениям.

Фей промолчала. Да и как объяснишь семнадцатилетней девчонке, что людская несправедливость и подлость одинаковы во все времена независимо от эпохи?

Она уселась на коленки перед клумбой и отерла лоб тыльной стороной ладони. Копаться в земле ей уже надоело, а еще предстояло выполоть сорняки, которые проклюнулись на грядке наравне с цветочными всходами. Как определить, что относится к сорнякам, а что к цветам, Фей решительно не знала.

Ее домик был самым маленьким на всей Саммер-стрит, он стоял первым в линии коттеджей и имел симпатичную террасу, делавшую его похожим на иллюстрации к книге о Викторианской эпохе. Входная дверь была выкрашена в ярко-синий цвет, квадратные окошки сверкали чистотой. Фасад дома с красной черепичной крышей напоминал детский рисунок — настолько был симпатичным, но незатейливым.

Большинство домов владельцы расширили, частично использовав пространство заднего двора. Фей последовала их примеру, и кухня стала больше почти вдвое, к тому же появилась возможность поставить еще один шкаф в спальню Эмбер в мансарде. Правда, задний двор превратился в маленький прямоугольник, где оставалось лишь место для скамеечки, трех кресел, крохотной лужайки и пары клумб, но Фей об этом не жалела.

— Что-то плохо представляю бабушку в ожидании принца на белом коне, — сказала Эмбер. — А ведь она выросла как раз в те годы, когда это считалось нормой. Она способна починить машину без помощи механиков, даже не просит об этом Стэна. Я восхищаюсь бабулей. Когда девчонки в школе слышат мои рассказы о ней, то просто визжат от восторга. Кстати, они и тобой восхищаются, мам! Подруги считают, что ты клевая, потому что никто не может навешать тебе на уши лапши и заставить плясать под свою дудку.

— Да уж конечно! — хмыкнула Фей, хмурясь.

Она подумала, что высказывание дочери можно положить в основу эпитафии для ее могилы. «Здесь лежит Фей Рид, которой никто не мог навешать на уши лапши!» Она предпочла бы что-нибудь более жизнеутверждающее. Впрочем, жизнь нынешней Фей Рид, в которую она превратилась, как нельзя лучше подходила под эту эпитафию.

А ведь когда Фей было столько же, сколько Эмбер, ей хотелось быть гламурной и восхитительной женщиной, кружащей головы мужчинам и идущей по жизни с улыбкой на губах. Юношеские мечты представляются забавными с высоты прожитых лет, не так ли? Едва ли Эмбер могла предположить, что ее мать когда-то была одержима теми же идеями, что и она. Перемены случились незадолго до ее рождения. Фей превратилась в наседку, наплевавшую на свой облик и вложившую всю душу в ребенка.

— И бабушка всегда была женщиной независимой, как ты, — продолжала рассуждать Эмбер. — Большинство ее ровесниц совсем не такие! Например, бабка Эллы — ужасная стерва. Она заставляет близких прыгать вокруг себя, словно она королева, а все остальные — прислуга. После операции на сердце она притворяется совершенно немощной, чтобы ей все приносили на подносике. Эллу ужасает сама мысль, что ее бабка будет жить еще много лет, терроризируя родных. Она говорит, что в этом случае все они сойдут в могилу раньше старой карги. Хорошо, что моя бабушка не такая!

Мать Фей, Джози, рано овдовела, а повторно вышла замуж совсем недавно, тоже за вдовца. Новый муж быстро сообразил, что за двенадцать лет одинокой жизни Джози привыкла к независимости, и не стал связывать ее путами. Учитель на пенсии, человек с безграничным терпением, Стэн казался воплощением спокойствия на фоне порывистой, активной супруги.

— Твоя бабушка так долго жила одна, что научилась управляться со всем своими силами, — задумчиво сказала Фей.

— Как и ты.

— Да, как я.

— Я тут подумала, — Эмбер, лежавшая на животе, скрестила ноги и принялась жевать травинку, — насчет папы и дедушки. Они оба умерли, а теперь Джози вышла замуж за Стэна… Как ты думаешь… бабуля, попав на небо, останется с нынешним мужем или вернется к деду? Вот представь, дедушка умер, Стэн тоже умрет, значит, они оба будут ждать Джози на небесах, так? И кого она выберет? На уроках по религиоведению такие темы не обсуждают, а зря! Говорят, что в раю все счастливы, но как такое возможно?

— Кажется, твоя бабушка пока не собирается умирать, — заметила Фей изумленно.

— Я понимаю это и совершенно не тороплю время. Ты же знаешь, как я люблю Джози. — Эмбер пожала плечами. Она обожала свою бабку. — Но все равно вопрос-то остается открытым. Вот смотри: ты решаешь выйти замуж, живешь счастливо с другим мужчиной, но на небе тебя ждет мой отец. И по какому критерию ты сделаешь выбор, когда придет время? И потом, ты можешь умереть, скажем, в девяносто пять, а отец попал на небеса в полном расцвете сил. И вот появляешься ты, старая женщина, вся в морщинах, с радикулитом, а отец по-прежнему молод и хорош собой. Захочет ли он воссоединиться с тобой? Мне кажется куда более логичной идея реинкарнации. В этом случае нет необходимости всей толпой торчать в раю, разбираясь, кто с кем будет жить.

У Фей появилось неприятное ощущение в районе желудка, возникавшее всякий раз, когда речь заходила об отце Эмбер. Для девочки отец был всего лишь мистическим образом, человеком с фотографии, никогда не совершавшим дурных поступков, заведомо правым. Он ни разу не накричал на свою дочь, не отругал и не лежал перед телевизором с банкой пива, и это делало его образ безгрешным.

— И все равно мне приятно думать, что папа терпеливо ждет тебя, глядя на нас сверху. — Эмбер улыбнулась. — Однажды вы сможете воссоединиться в гармоничную пару, как персонажи «Титаника». Помнишь, в конце фильма старушка снова возвращается на судно, такая же прекрасная, как в юности. Она снова Кейт Уинслет в объятиях любимого человека. Если на небесах все мы выглядим в лучшем виде, ты сможешь вернуться в свои двадцать пять лет, и отец будет счастлив. Звучит убедительно, да?

Фей хмыкнула. Она была готова поддержать разговор о «Титанике», который никогда ее особо не впечатлял. Лишь бы не обсуждать ожидающего ее «на небесах» отца Эмбер. Нигде он ее не ждал. Ожидание вообще не относилось к сильным чертам его характера.

С каждым годом врать взрослеющей дочери было все труднее и труднее. Люди с легкостью нагромождают одну ложь на другую, пока дети не слишком вникают в подробности и принимают слова родителей за чистую монету. Однако то, что Фей когда-то сочла ложью во спасение, с годами превратилось в пудовый камень, лежавший на ее сердце.

— Думаю, все эти неувязки с раем возникают потому, что люди слишком мало знают о загробной жизни, — продолжала рассуждать Эмбер. — Ты обязан верить в то, что никак нельзя подтвердить фактами.

— Такова вера, детка, — ответила Фей. — Она не терпит соседства с логикой, потому что далека от науки. — Она чувствовала, что ступила на зыбкую почву. — Ты ведь веришь мне без оглядки. И тебе не нужны факты, подтверждающие мои слова. — Чувство вины накатило на нее, и она добавила торопливо: — Порасспроси о религии Стэна. Он же изучал теологию.

— Считается, что главное в жизни — найти свою половинку. А если твоя половинка, не дай Бог, умирает раньше тебя? Ты встречаешь другого человека и строишь с ним отношения… но ведь он не может быть твоей половинкой, правда? Религия говорит, что существует только одна душа, которая дополняет твою душу до единого целого. Все это так нелогично. — Эмбер снова уткнулась в учебник.

Прошло несколько минут, в течение которых Фей рассеянно выдергивала из земли сорняки. Она думала об отце Эмбер. Правильно ли она поступила, создав столь идеальный образ? Не принесет ли это однажды беду?

— На днях Элла сказала странную вещь, — снова открыла рот дочь.

— Да?

— Она сказала, что ты слишком независима и это отпугивает мужчин. Что если ты будешь в их представлении более слабой и ранимой, им захочется тебя поддержать и у тебя сразу появятся ухажеры. Как ты считаешь? Глупость, верно? Зачем притворяться? Я сказала, что нет ничего лучше, чем быть самой собой. — Эмбер говорила тоном умудренной жизненным опытом матроны, и со стороны это выглядело забавно.

— Странное заявление для Эллы. — Фей знала подругу дочери так, словно воспитывала ее с пеленок. Элла была сообразительной, милой и ответственной девочкой, с которой никогда не было проблем. — Что на нее нашло?

— Все дело в новой девице Джованни. Ее зовут Дании, представляешь? С двумя «и» на конце! Она промывает Элле мозги. Говорит, у нас нет парней, потому что мы слишком умные, а мужчины избегают умных женщин. И что с того? Нам начинать хлопать ресницами и с восторгом заглядывать парням в рот, когда они несут чушь? — Эмбер презрительно фыркнула.

Младший брат Эллы, Джованни, с детства был привлекательным мальчиком и сейчас учился на втором курсе. В последнее время она достаточно часто слышала о новой пассии парня, чтобы сообразить: Джованни нравился Эмбер. Он был наполовину итальянцем, как и его младшая сестра, и девчата сохли по нему еще в школе. Разумеется, Эмбер уверяла, что считает парня занудой, но слишком часто упоминала его имя в разговоре. Впрочем, Джованни нравился и Фей, поэтому она не имела ничего против подобного увлечения. Если бы первым парнем Эмбер стал кто-то вроде Джованни, сердце матери было бы спокойно.

— Насколько я знаю, эта Дании — красотка, — задумчиво сказала Эмбер. — Но она постоянно лезет к Элле с подобными разговорами. Меня это бесит! Дании учится в школе бизнеса, а значит, с головой у нее все в порядке. Однако рядом с Джованни она превращается в полную дуру, словно ей внезапно отключают мозги. А ведь в школу бизнеса идиоток не берут, правда, мам? Кого она пытается обмануть? И зачем притворяется? — Эмбер раздраженно выплюнула изжеванную травинку. — А Джованни, кажется, попался на эту удочку. Идиот какой-то! И знаешь что? Эта Дании постоянно твердит Элле, что Джованни сексуален. Ужас! Разве можно говорить такое сестре своего парня? Младшей сестре! Бе! Отвратительно!Наверное, она все-таки дура.

Фей какое-то время молчала, чуть заметно улыбаясь. Она радовалась, что разговор об отце Эмбер окончен и забыт.

Похоже, она умудрилась повыдергивать все, что проклюнулось на клумбе! Не только сорняки, но и всходы цветов! На ее взгляд, они все были одинаковыми за исключением того, что цветы выскакивали из земли легко, а сорняки приходилось тянуть изо всех сил.

— Если прикидываешься дурочкой, парень западает на внешность, — сказала Фей дочери. — Все остальное он не может оценить, и это должно быть обидно.

— Именно это я и сказала Элле! — воскликнула дочь. — И ведь как это, должно быть, утомительно: постоянно помалкивать в тряпочку или нести очаровательную чепуху! Элла точно так не сможет. Она же говорит что думает. А голова у нее варит отлично, она же лучшая в классе.

Вспомнив об учебе, Эмбер с тоской уставилась в учебник.

— И все-таки если парня интересует только внешность, это нельзя назвать любовью, — буркнула она. — Любовь подразумевает полное слияние. А внешность обманчива. Те, кто любит глазами, обманывают сами себя, правда?

Это был даже не вопрос, а утверждение.

— Целиком согласна. — Здесь Фей ступала на твердую почву, потому что много лет втолковывала дочери именно это. — Тебя должны любить такой, какая ты есть, со всеми достоинствами и недостатками. Вы с Эллой уже успели познакомиться с кем-нибудь? — спросила она весело. Она знала, что Эмбер ни за что не признает своего интереса к Джованни, но ей нравилось думать, будто она все знает о собственной дочери.

— Нет, — торопливо ответила Эмбер.

Если бы ее мать не была так занята своими мыслями, ее насторожила бы подобная поспешность и последовавшее за этим молчание. Однако Фей ничего странного в ответе дочери не заметила, разрыхляя почву грядки пластиковой вилкой. Румянец, малиновыми пятнами покрывший щеки Эмбер, тоже ускользнул от ее внимания.

— Знаешь, на Саммер-стрит нет никого, кто подходил бы нам с Эллой по возрасту, — сказала девушка, сообразив, что опасность миновала. — И у Эллы тоже нет подходящих соседей. Тут вообще живут одни толстяки с пивными брюхами. Они смотрят в свои кружки и попивают пивко, когда мы идем мимо.

Грубо, но в точку, подумала Фей, смеясь.

Ее дочь и Элла были привлекательными девушками и вместе составляли потрясающую пару. Густые медовые волосы Эмбер в сочетании с удивительными глазами и яркие итальянские черты лица Эллы заставляли оборачиваться даже пенсионеров. Фей радовалась тому, что дочь не делала культа из внешности, иначе малышка давно бы ходила задрав нос. Все-таки ей удалось вложить в голову девочки нужные знания. Фей с детства объясняла Эмбер, каких ошибок в жизни следует избегать. Единственное, о чем не знала дочь: какие жизненные уроки научили саму Фей осторожности.

— Сорок второй дом выставили на продажу, — сменила она тему. — Кто знает, вдруг туда въедет приятная семья с парнем твоего возраста?

— Сомнительно. — Эмбер вдруг засмеялась. — Пусть лучше въедет вдовец с сыном. Было бы здорово! Ты могла бы завести роман с отцом. А вечером ты приходила бы со свидания и рассказывала мне, как все прошло.

Фей так сильно воткнула пластиковую вилку в землю, что едва ее не сломала.

— Вот черт, — пробормотала она. — Детка, это вряд ли.

— Но почему? — Эмбер села и поглядела на мать. Ее лицо стало серьезным. — Я знаю, как много сил ты отдала мне, но ведь я уже большая. Скоро я поступлю в колледж и уеду, а ты сможешь заняться собой. Разве ты не хочешь устроить свою личную жизнь?

Фей стало не по себе от подобных разговоров. Она принялась с удвоенным рвением рыхлить землю. Бессмысленно было отрицать очевидное: дочь должна учиться дальше, а значит, их пути на время разойдутся. И все-таки Фей было больно сознавать это.

Если дочь говорит о том, что мать должна заняться собой, значит, считает ее совсем безнадежной, и узнавать об этом болезненно. Когда-то мать Фей пыталась читать ей нотации, но не достигла успеха.

— Ладно тебе, Фей, — говорила она годы назад, — тебе пора пожить для себя. Чего ты себя хоронишь?

После того разговора в отношениях Джози и Фей пролегла трещина.

— Оставь меня в покое! — кричала Фей матери в гневе. — Ты постоянно твердишь, что я похоронила себя заживо, но это не так! Я буду жить так, как хочу!

Она так и не простила матери те слова. Джози совершенно ее не понимала. Разве Фей хоронила себя заживо? Она была счастлива все эти годы, пока жила с Эмбер. Разве для счастья обязательно нужен мужчина?

— Просто подумай о том, что я сказала, — продолжала Эмбер. — Я уеду, но буду постоянно за тебя переживать. Тебе нужно как-то встряхнуться, начать выходить в люди, понимаешь? Познакомишься с кем-нибудь. Наверняка бабуля начнет сводить тебя с сыновьями своих подруг. Конечно, большая часть окажется идиотами — так часто бывает, но ведь может и повезти. Я была бы рада, если бы у тебя случился роман.

Сказав это, она снова уткнулась в книгу. У Фей защемило сердце. Они с Эмбер поменялись ролями: теперь дочь читала лекции матери.

Слова Эмбер не шли у Фей из головы с самой субботы.

Поднимаясь по ступеням в спортивный комплекс, она думала о том, каким все-таки простым и понятным видится мир подросткам. «Я уеду, а ты закрути роман». Почему дочь так внезапно завела этот разговор? Какая подо всем этим подоплека?

Фей вошла в женскую раздевалку, выключила плейер и торопливо переоделась в скромный синий купальник. Она привыкла двигаться быстро и всегда везде успевала.

— Экономная, аккуратная и пунктуальная, — говорила о ней Грейс, начальник рекрутинговой службы, в которой работала Фей. Грейс ценила аккуратность и пунктуальность в своих подчиненных превыше всех остальных черт.

— Аккуратная до маниакальности, — обычно добавляла Фей с усмешкой.

Она проводила собеседования с соискателями и с легкостью составляла о них впечатление по мелочам в речи и внешнем виде. Ее рабочий стол был образцом аккуратности: каждый предмет имел свое место и никогда его не покидал. Фей считала, что бардак на рабочем месте означает бардак в голове. Но иногда она спрашивала себя, не означает ли маниакальная аккуратность наличие еще более серьезных проблем в голове, нежели обыкновенный бардак.

Переодевшись, Фей повесила юбку и пиджак на крючки, чтобы они не измялись. Она никогда не смотрелась в зеркало, проходя в душевые, в отличие от остальных женщин, старательно убиравших волосы под шапочки и поправлявших лямки купальников. Эти женщины обеспокоенно спрашивали друг друга, не полнит ли их черная лайкра и не пора ли им заняться эпиляцией ног. Фей находила всю эту суету высосанной из пальца.

К сорока годам она успела понять, что зеркала ничего не говорят об истинной человеческой сущности. Они лгали, превращая озлобленных стерв в длинноногих красоток и уродуя жирными складками добродушных матрон и идеальных матерей.

Приняв короткий холодный душ, Фей быстро прошла к бассейну, погрузилась в воду, проплыла до средней дорожки и поплыла к противоположному бортику.

Пожалуй, ни один тренер, пестовавший чемпионов для Олимпийских игр, не пригласил бы Фей в сборную, однако всего за полгода плавания она достигла серьезных результатов. Проплывая за занятия шестнадцать бассейнов, она с каждым днем наращивала темп, не обращая внимания, насколько профессиональны ее движения. Конечно, Фей гордилась тем, что поддерживает себя в форме, но это не было единственной причиной для походов в бассейн.

В бассейне она могла побыть наедине с собой и своими мыслями. Даже когда дорожки были заполнены до отказа и каждый взмах рукой отправлял волны в лицо плывущего рядом, Фей чувствовала в душе мир и покой.

Вода бассейна была ее крепостью, которую никто не мог разрушить.

Шесть месяцев назад, оплачивая абонемент, она с удивлением поняла, что способна делать нечто, никак не связанное с Эмбер. А ведь вся жизнь Фей так или иначе крутилась вокруг дочери. Даже ее плейер когда-то принадлежал Эмбер — девочка купила его на карманные деньги.

Конечно, потраченные на бассейн деньги можно было использовать как-то иначе — отложить на учебу Эмбер в колледже или оплатить абонемент на посещение картинных галерей. Но бассейн взывал к ней, обещая уединение и покой.

— Жаль, я плохо плаваю, — как-то посетовала Грейс, узнав, что Фей ходит в спортивный комплекс.

Грейс и ее муж Нил открывали рекрутинговое агентство вместе, но начальница часто повторяла, что без Фей им не удалось бы раскрутиться. Конечно, Нил, почти не появлявшийся в офисе, но давший деньги на аренду помещения, считал успешную работу компании только своей заслугой.

— Говорят, те, кто много плавает, почти не набирает вес, — мечтательно рассуждала Грейс. — Можешь есть пирожные, плавать и худеть.

Фей улыбнулась, думая о том, насколько разные мотивы заставляют людей заниматься спортом.

— Как считаешь, плавание полезней, чем бег? — продолжала допытываться начальница. — У меня слабые коленные суставы, поэтому я больше не бегаю по утрам, а вес все растет. Думаю, бассейн поможет.

— Тебе станет скучно уже через неделю, — ответила Фей.

Грейс была болтушкой и обожала общение. Она начинала изнывать от скуки, если рядом не было по крайней мере четырех подруг, с которыми можно обсудить последние сплетни. Она постоянно звонила кому-то по телефону и зависала на линии по полчаса, игнорируя все прочие звонки.

— Ты так считаешь?

— В бассейне даже не пообщаешься. Просто опускаешь голову в воду — и поплыла до противоположного бортика. При этом ничего не слышишь и почти ничего не видишь.

Плавание похоже на медитацию, хотела добавить Фей, но удержалась. Грейс решила бы, что она ненормальная.

— Ничего не слышишь? — ужаснулась начальница. — Наверное, из-за шапочки. А в бассейне есть симпатичные спасатели?

— Не замечала, — сухо ответила Фей.

— Впрочем, плевать на спасателей. Им только и нужно, что мышцами поиграть.

Грейс была довольна своим браком, но частенько в ее фантазиях возникали мускулистые красавцы в плавках, кидавшие на нее сластолюбивые взгляды. Она всегда удивлялась, почему одинокая Фей, почти семнадцать лет живущая с дочерью, совсем не способна поддержать беседу о мужчинах, словно совершенно в них не нуждалась.

А для Фей существовал только один достойный мужчина — драгоценный плейер, напевавший любимые песни. Все остальные мужчины ассоциировались с проблемами. Опыт — странная штука. У каждого он свой.

Рекрутинговое агентство называлось «Литл айленд». Во время ленча в нем начинался наплыв клиентов. Клерки вырывались из тесных объятий своих офисов и шли плакаться на свою нелегкую долю в надежде сменить место работы, но рассчитывая в случае неудачи вернуться без проблем на рабочее место.

Однако когда Фей пришла в офис из бассейна, довольная, с влажными волосами и слегка ноющими мышцами, посетителей не было, только Джейн скучала за конторкой.

— Привет, Фей, — улыбнулась она и протянула ей несколько розовых листков с записями. — Держи сообщения.

Офис был оформлен в стиле хай-тек — хозяева считали, что это должно впечатлять потенциальных клиентов. Работникам было видно, кто поднимается в стеклянном лифте, черные мраморные полы были отполированы до блеска, картины современных художников украшали стены приемной. Фей всегда думала, что изображенные на них большие серо-голубые пятна сильно напоминают выброшенных на золотистый берег китов. На них можно было заглядеться и растянуться на скользком полу. Фей не одобряла подобную живопись, но, имея дочь-художницу, понимала, что самовыражение может принимать и такие странные формы.

— Люди ничего не понимают в современном искусстве, — сказала Грейс, разглядывая картины, которые на тот момент еще не развесили по стенам.

— И это вполне объяснимо. Чему могут научить подобные произведения? — буркнула Фей себе под нос. — Впрочем, что-то в них есть, — тотчас добавила она, не желая огорчать начальницу.

— Они действительно слегка… подавляют, — признала Грейс. — Однако эти картины вписываются в интерьер. А помнишь, в какой развалюхе мы начинали дело?

Конечно, Фей помнила. Лет десять назад она в очередной раз оказалась без работы и постоянно брала какую-то подработку, чтобы прокормить себя и дочь. Даже мыла посуду в ночном баре. Поэтому предложение Грейс показалось Фей манной небесной. Она совершенно не разбиралась в подборе персонала и была признательна за оказанное доверие. Фей сделала все, чтобы начальница ни разу не пожалела о своем выборе. Никто в «Литл айленд» не работал так усердно, как Фей Рид, поэтому Грейс с Фей отлично ладили.

— Бывшая посудомойка и бывшая работница банка, — хохотала Грейс, вспоминая прошлое. — Кто бы мог подумать, что у нас все сладится?

— Да уж, мы молодцы, — улыбалась в ответ Фей.

Грейс входила в число редких людей, которых Фей впустила в свою душу. Начальница производила впечатление легкомысленной особы, которая вышла замуж за редкого зануду с кучей комплексов, но не перестала порхать по жизни, однако Грейс твердо стояла обеими ногами на земле. Добрая, великодушная, честная, она умела вести дела железной рукой и целиком доверяла помощнице. Фей тоже доверяла Грейс, поэтому их дружба год от года только крепла.

— Посудомойка подыскивает работу безнадежным болванам, а работница банка считает дивиденды, ха!

— Не посудомойка, а администратор по уборке, — поправляла Фей, криво улыбаясь. — Я бы не унижалась, если бы не необходимость содержать в одиночку ребенка.

Грейс знала, как тяжело приходилось подруге в те годы. Она знала многие секреты Фей, но далеко не все.

Фей пробежала глазами все записки, прошла в свой закуток и приготовилась к ежедневному наплыву посетителей.

В три часа дня по понедельникам и средам в «Литл айленд» проводились организационные собрания. Грейс полагала, что отчеты перед начальством держат сотрудников в тонусе. Агентство успешно продержалось девять лет и не собиралось сдавать позиций. Работать в «Литл айленд» было престижно.

— Мы отлично работали всю неделю, — каждый раз говорила Грейс на собрании. — Держим марку, ребята! — Как раз в этот момент секретарша приносила яблочный чай с корицей и кексы. Грейс любила метод кнута и пряника. — А теперь перейдем к главным вопросам.

Она принималась постукивать безупречными гелевыми ногтями по столу. Ее ногти были произведением искусства, каждые две недели новый аквариумный дизайн, привлекавший взгляд. Подчиненные считали, что идея собраний дважды в неделю принадлежала этой холеной женщине с роскошным маникюром. На самом деле идея принадлежала Фей. Грейс четко осознавала, насколько ей повезло с подругой. Конечно, агентство было создано на деньги Нила, а вся финансовая отчетность лежала на плечах Грейс, но именно Фей незримо держала фирму и сотрудников в тонусе, именно благодаря ей в нем ни на секунду не замирала жизнь. Ее предложения всегда были рациональными и своевременными, что помогало выйти из кризиса всякий раз, когда конкуренты зажимали «Литл айленд» в тиски.

И на этот раз девятнадцать сотрудников собрались за большим столом в конференц-зале. Составлялось расписание встреч и звонков, распределялись обязанности на неделю. Несколько соискателей никак не могли найти работу, пара предложений от работодателей простаивала. В городе было три компании, в которых постоянно менялись кадры, причем ни один из предложенных кандидатов никогда не устраивал этих капризных клиентов. Работники бежали от них словно от огня, и их приходилось пристраивать на другие места. Самой большой занозой в заднице для «Литл айленд» был Теренс Брукс, привередливый работодатель, который отшивал соискателя за соискателем.

Всякий раз, когда звонил Теренс Брукс, его звонок переводили со словами «Наш VIP-клиент», при этом заводя глаза под потолок. Это было проще, нежели шепотом сообщать: «Звонит этот козел из «Брукс стокброкинг», опять кого-то уволил».

Теренс Брукс, управляющий директор, снова искал личного ассистента женского пола. Это был уже третий случай за последние полгода, не считая поиска других сотрудников. Две предыдущие помощницы продержались два с половиной и три месяца, сбежав без оглядки.

Фей лично разговаривала с последней сотрудницей, когда та подала заявление об уходе.

— Это ужас, Фей, — жаловалась девушка устало. — Конечно, мистер Брукс хорошо платит, но я все равно ухожу. Он натуральная скотина, понимаешь? Впрочем, что я? Обозвать его скотиной — значит оскорбить всех животных мира.

— В списках не осталось ни одного подходящего соискателя, — тоскливо сказала Филиппа, проглядывая файлы на компьютере. — Нашего VIP-клиента никто не устроит. На прошлой неделе мы подобрали двух девушек, провели с ними интервью. Они оказались специалистами высокой квалификации, очень аккуратными и внимательными к своим обязанностям. А он развернул их еще на пороге! Я совершенно не понимаю, что его не устроило. Кого он хочет найти?

— Известно кого. Ему подавай Шарлиз Терон, только с навыками печати, оформления всевозможных видов документов, которая будет бегать по разным поручениями и радостно отвечать по телефону, когда начальник позвонит в три часа ночи и потребует привезти забытые им на работе бумаги. — Фей покачала головой. — Ах да! Еще требуется наличие извращенного чувства юмора, чтобы подобострастно хихикать над его дурацкими шуточками.

— Да если на свете есть подобная девица, она не станет работать на жирную лысую свинью, которая сама не знает, чего хочет, — с чувством сказала Филиппа. Она ненавидела Теренса Брукса всеми фибрами души.

Наверное, единственным человеком, который мог найти подход к Бруксу, была Фей. По крайней мере при ней этот деспот как-то съеживался и начинал вести себя почти пристойно. Филиппа жалела, что не умеет смотреть на мужчин тем стальным взглядом, каким умела смотреть на них Фей Рид. Возможно, именно из-за этой способности вокруг Фей никогда не было мужчин.

— Однако это весьма престижная вакансия, — заметила Фей мягко. — Мы немало заработали на дурном нраве мистера Брукса, так что заинтересованы в том, чтобы он оставался нашим клиентом. Конечно, он мерзкий тип, но подыскивать ему ассистента все равно придется.

Подбор персонала — вещь тонкая и деликатная. Найти подходящего сотрудника не так уж сложно, однако неверный подход сводит успех на нет: сотрудник не проходит испытательного срока или быстро увольняется по собственному желанию. Всему этому Фей научилась не сразу. Со временем она поняла, что идеальное резюме при подборе кадров — фактор не главный. Например, серьезный человек искал серьезную работу, однако мог не сойтись характерами с боссом. А творческая натура частенько страдала в жестких рамках новой должности, душивших новые идеи. Иногда человека увольняли только за то, что на его галстуке замечали каплю от кофе. Иные бросали работу потому, что переоценивали свои возможности. Кое-кто из работодателей считал, что высокая зарплата позволяет ему распоряжаться подчиненными словно рабами.

— Думаю, идеальный кандидат для Теренса Брукса все-таки существует, — сказала Фей, листая пачку резюме. — И мы найдем этого кандидата.

— Подошел бы японский робот, исполнительный, услужливый и отполированный до блеска, — буркнула Филиппа. — Правда, у робота нет крепких ягодиц, по которым можно шлепнуть.

— А что, Брукс шлепнул кого-то по заду? — Фей впервые об этом слышала. Одно дело — капризный клиент, и совсем иное — сексуальное домогательство.

— Хм… — Филиппа помолчала. Она жалела, что ляпнула лишнее. Однако последняя личная помощница VIP-клиента звонила ей поздно вечером в слезах.

Фей вперила в Филиппу неподвижный взгляд.

— Рассказывай все без утайки.

Филиппа, вздохнув, выложила подробности случившегося. Холодный взгляд Фей стал просто ледяным.

— Поговоришь с ним? — спросила Грейс, заметив, как изменилось лицо коллеги.

— О да.

Женщины, сидевшие за столом, заулыбались. Мистеру Бруксу давно полагалась выволочка, и никто не справился бы с заданием лучше Фей.

После собрания Фей сделала себе кофе и прикрыла дверь в свой закуток.

Она любила свою работу. Ей нравилось подбирать персонал, она словно заполняла пустоты в окружающем мире, и это гармонировало с ее взглядами на жизнь. Она с удовольствием общалась с потенциальными работниками, порой предлагая им нестандартные решения, которые приводили к наилучшему результату.

— Меня всегда поражало, как ты можешь понять, кто перед тобой сидит, задав всего десяток вопросов, — восхищенно говорила Грейс.

— Важно не то, сколько задашь вопросов, важны сами вопросы. Для каждого соискателя они разные. — Фей гордилась тем, что разбирается в людях. Странно, что она быстро добилась успеха в деле, к которому когда-то не имела ни малейшего отношения. Она видела то, что скрывается за внешним фасадом, заглядывала постороннему человеку в душу с той легкостью, с которой однажды ошибочно приняла маску за истинное лицо. Когда-то Фей совершенно не разбиралась в людях.

— Не так уж и трудно разглядеть человека, если он тебе никто, — продолжала Фей. — Одиночка, эгоист, рубаха-парень, командный игрок… все это лежит на поверхности, достаточно чуток копнуть. Куда труднее разгадать тех, к кому неравнодушен, кого не способен воспринимать безусловно.

В первый год работы агентство занималось только подбором секретариата, потому что для этого не требовались специальные навыки. Позднее Фей поняла, что не обязательно иметь ученую степень по биологии, чтобы найти увлеченного своим делом биолога, или разбираться в автомобилестроении для подбора мастера цеха. Клиентов у агентства становилось все больше, и вместе с тем росло число «проблемных» клиентов вроде Теренса Брукса. Рекрутинг — маленький бизнес, в котором все друг друга знают.

Фей позвонила знакомым из других агентств, чтобы собрать побольше сведений о Бруксе. Пятнадцать минут спустя она положила трубку, зная о клиенте куда больше, чем до этого.

Еще через пару минут она набрала знакомый номер «Брукс стокброкинг». Ее немедленно соединили с шефом, который, очевидно, ждал, что ему предложат очередную «Мисс мира».

— Ну? — рявкнул он в трубку. — Нашли кого-нибудь?

— Полагаю, вам следует обратиться в другое агентство, сэр.

— Что?

Фей легко представила, каким малиновым стало лицо собеседника. Немногие агентства так запросто откажутся от солидного клиента.

— Как вы знаете, мы работаем также с Дэвидсоном и Маршалом Макгрегором. — Фей назвала имена боссов двух фирм, которые легко могли выкупить «Брукс стокброкинг», если бы того пожелали. — У нас прекрасные отношения с этими клиентами, а вот с вами никак не можем прийти к соглашению, мистер Брукс.

— Да, я требую многого, — фыркнул тот презрительно, — но и плачу немало. А вы присылаете мне каких-то убогих девиц, совершенно неспособных выполнить элементарные поручения.

— О да, мы знаем, о каких «элементарных поручениях» идет речь, мистер Брукс, — ледяным тоном продолжала Фей. — Полагаю, вас не обрадует новость, что против вас может быть выдвинуто обвинение в домогательствах?

— Да как вы смеете! Да я вас… — Собеседник задохнулся от гнева.

Наверное, ни один человек в мире не позволял себе говорить с мистером Бруксом таким тоном, каким говорила с ним Фей Рид.

— У нас отличная репутация, которую мы не желаем портить. Однако до нас дошли сведения, что вы позволяете себе некоторые вольности по отношению к персоналу. Конечно, до обвинений в харассменте пока не дошло, однако мы не желаем, чтобы на нас пала тень вашего недостойного поведения.

— К чему вы ведете? — взревел Брукс. — Да я подам на вас…

— Возможно, вы знаете, что благодаря нам несколько талантливых адвокатов получили работу в крупной адвокатской конторе? — холодно осведомилась Фей. — Думаю, мы всегда сможем попросить у них помощи, если придется обращаться по каким-то вопросам в суд.

На этот раз собеседник не проронил ни слова, только хрипло дышал.

Когда Фей говорила об адвокатской конторе, она имела в виду «Стэнли». Фирма принадлежала свекру Теренса Брукса, властному человеку, души не чаявшему в своей дочери. Даже крохотный слушок о непристойном поведении зятя вызвал бы настоящую бурю, так что меньше всего Теренс Брукс был заинтересован в огласке своих шалостей.

— Давайте сделаем вид, что этого разговора не было, мистер Брукс. Мы продолжим наше сотрудничество, если вы этого хотите. Однако должна предупредить вас, что мы несем ответственность за каждого нашего соискателя. Надеюсь, тот, кого вы наймете, сможет рассчитывать на уважительное отношение? Уверена, вы прислушаетесь к нашему совету, мистер Брукс, поскольку он стоит того, чтобы к нему прислушались.

— М-мм… — пробурчал Теренс Брукс невнятно. — Договорились. — У него был такой голос, словно кто-то пытался его придушить.

— Всего доброго. — Фей повесила трубку.

Что ж, одной проблемой меньше, удовлетворенно подумала она, откидываясь на спинку кресла. Она понимала, что использовала не самый честный аргумент в борьбе с противником, однако иного выхода не было. Конечно, Грейс подслушивала разговор по параллельному телефону и мысленно ей аплодировала, но сама Фей не гордилась своим поступком. Она терпеть не могла мараться о человеческую грязь, однако приучила себя принимать мир таким, какой он есть. Она умела быть жесткой, когда это требовалось, и в такие моменты глупо было думать об этике.

Окружающие частенько принимали Фей за женщину без сердца, но это было не так. Она просто привыкла полагаться на свои силы и всячески защищала ту крепость, которую выстроила вокруг себя и своей дочери. Фей пыталась воспитывать Эмбер в том же духе.

— Ты должна быть ответственной, — повторяла она как мантру. — Глупо следовать тем же путем, каким следуют все остальные, человек не обязан быть овцой в стаде. Мозг дан нам на то, чтобы осмысливать реальность, прогнозировать события и нести ответственность за свои поступки. Сделай веру в себя и в свои силы жизненным кредо.

— А мама Эллы говорит, что главное — быть воспитанной и не нарушать общепринятые правила — например, не разговаривать с незнакомцами, не бросать фантики от конфет на тротуар и не жевать жвачку на уроках, — говорила Эмбер, когда была маленькой. — Но мои одноклассницы считают, что твои убеждения гораздо круче. Прикольно быть хозяйкой самой себе. Элла тоже так думает, мам. Я сказала ей, что ты убежденная феминистка и никому не позволишь собой руководить. Я думаю, ты стала такой после папиной смерти. Тебе пришлось заботиться о нас обеих, и это сделало тебя жесткой…

Фей еще час потратила на то, чтобы разобрать бумаги, написать несколько электронных писем, а когда у нее устали глаза, прилегла на кушетку и полежала пару минут, прикрыв веки. День выдался утомительным, хотя соискателей было не много. Возможно, виной тому была бессонная ночь: примерно в два часа Фей проснулась, услышав возню в комнате Эмбер.

— Не буду, не буду, — твердила во сне дочь чуть слышно. Она ворочалась в постели, то скидывая одеяло, то снова натягивая его до подбородка.

Фей минут десять стояла у двери в спальню дочери, полагая, что той снится кошмар. Эмбер несколько раз твердо повторила «нет», затем удовлетворенно вздохнула и утихла, провалившись в глубокий сон.

Конечно, ни одна педагогическая книга не посоветует брать ребенка с собой в кровать, но в детстве Фей, сумасшедшая мамаша, переносила Эмбер в свою спальню всякий раз, когда той снился дурной сон. Она укладывала ее рядом с собой и заботливо укрывала одеялом, шепча милые глупости. Фей была готова защищать дочь от любых невзгод, даже тех, что приходили в кошмарах. Эмбер, по ее мнению, заслуживала всего самого лучшего, и Фей была готова расшибиться в лепешку, лишь бы обеспечить дочери уют и довольство.

— Мама, — чуть слышно бормотала сонная девочка, пока Фей подтыкала одеяло. На губах малышки на долю секунду появлялась улыбка. Поутру она всегда удивлялась: — Как я очутилась в твоей кровати, мам?

Они принимались щекотать друг друга или устраивали драку подушками. О ночных кошмарах Фей никогда не рассказывала дочери. Конечно, теперь, спустя годы, Эмбер редко разговаривала во сне, разве что перед экзаменами или трудными контрольными работами, а иногда принималась перечислять оттенки цветов, которые использовала для последнего наброска.

— Пурпурные клены… небо синее… синее… а вдали индиго, даже маренго… туча…

Фей счастливо вздыхала, слушая это бормотание из своей спальни.

Но сегодняшняя ночь была другой. Это строгое «нет, не буду» вызывало тревожные ассоциации. Что снилось Эмбер? Возможно, она тревожилась из-за предстоящих выпускных экзаменов? До них оставалось не так уж и много времени.

Могло ли что-то иное беспокоить дочь? Фей морщила лоб, пытаясь догадаться. Она бы точно знала, если бы у Эмбер были проблемы.

Впрочем, порой прочитать в сердце незнакомого соискателя куда проще, нежели разгадать все загадки собственной дочери.

Глава 4

В трехстах милях от Саммер-стрит Мэгги Магуайер недоумевала, что заставило ее направиться домой, вместо того чтобы пойти в тренажерный зал. Что это было? Предчувствие? Карма? Ленивый перст судьбы, проткнувший реальность этого мира и угодивший прямо в нее?

Мэгги освободилась раньше обычного, и это давало возможность пробежаться по магазинам Голуэя, прежде чем пойти на курсы пилатеса. Она уже предвкушала, как будет перебирать вешалки с новинками, когда какая-то незнакомая сила подтолкнула ее совершенно в ином направлении. Мэгги проскочила мимо ярких витрин, богемных бутиков, не взглянула на здание фитнес-центра, куда ходила трижды в неделю, и быстро зашагала в направлении дома. Ей хотелось немедленно вернуться в квартирку, которую они делили с Греем и которую она собственными руками декорировала в синих и белых тонах.

— Ты что, и плинтусы покрасишь? — посмеивался Грей, когда Мэгги открывала очередную банку краски.

Она сидела на полу и изучала инструкцию. Грей стоял рядом и смотрел сверху вниз. У него были длинные прямые ноги, гибкий торс и сильные руки. Он обладал особой мужской грацией, которая заставляла женщин смотреть ему вслед. Светлые льняные волосы, зачесанные назад, сильное патрицианское лицо и умные пронзительно-серые глаза сводили Мэгги с ума.

— Покрашу, — кивнула она, поправила очки и тряхнула волосами.

Волосы у нее были рыжие, кудрявые и ужасно непослушные, пушившиеся завитками вокруг лица. Даже если бы Мэгги использовала в качестве укладочного средства цемент, какая-нибудь упрямая прядь все равно выскользнула бы на свободу, чтобы нахально залезать в глаза или в рот.

Грей говорил, что без ума от ее волос. Неуправляемые, непредсказуемые, прекрасные — вот как он их называл. Он считал, что волосы Мэгги очень соответствуют ее натуре.

За пять лет совместной жизни она научилась доверять Грею. Даже в том, что касалось ее волос. Конечно, до нее в жизни Грея были и другие женщины: все как одна изящные блондинки, словно сошедшие со страниц гламурных журналов. Они носили стрижки каскадом, облегающую одежду, лифчики с эффектом пуш-ап и никогда не расставались со шпильками. В шкафу Мэгги преобладали ковбойские сапоги и кроссовки, к тому же она в любую погоду предпочитала джинсы. Худощавая, плоская, словно подросток, она одевалась в топы и футболки, а для лифчиков пуш-ап ей не доставало округлостей. В Мэгги не было ничего гламурного, зато у нее были ярко-синие глаза, распахнутые, похожие на луговые васильки, а на миловидном лице всегда можно было прочесть то, что творилось в голове.

Мэгги не противилась своей натуре, хотя в глубине души желала быть хоть немного похожей на какую-нибудь кельтскую богиню-воительницу, и столь редкая внешность выделяла ее из толпы одинаковых барбиподобных красоток.

— Осталось разобраться с кладовкой, — сообщила Мэгги Грею, открывая банку и заглядывая внутрь, словно желая убедиться, что в банке действительно синяя, а не бежевая краска.

Раньше бежевым в квартире было все — от пола до потолка. Предыдущие хозяева питали нездоровую любовь к этому цвету, и Мэгги жаловалась Грею, что чувствует себя в бежевой квартире словно в кастрюле с грибным супом-пюре. Она выросла на Саммер-стрит, и ее спальню любовно декорировал папа. В тот период он как раз увлекся астрономией, поэтому выкрасил потолок в глубокий синий цвет, поверх которого изобразил звезды. Мэгги лежала в кроватке и смотрела в потолок, на котором в бледном свете ночника были рассыпаны белые и бледно-желтые точки. Она особенно любила ковш Большой Медведицы.

Кладовка в квартире в Голуэе была последним помещением, до которого еще не добралась со своей кистью Мэгги. Она выбрала любимую синюю краску, но не столь насыщенную, какую использовал ее отец, а оттенка морской волны. Наличники и различные выступающие детали она покрасила белым, следуя морской тематике. Именно такой декор был в ресторанчике на Сейшелах, где Мэгги с Греем провели чудесную неделю. Это был незапланированный отпуск, но оба слишком устали, чтобы противиться желанию отдохнуть. Мэгги до сих пор помнила в мельчайших подробностях, как ласково по утрам касалось щеки солнце, как обжигал и щекотал пальцы горячий песок.

Вот бы снова уехать к морю, думала она, поднимаясь в лифте на нужный этаж. Уехать подальше от пустой болтовни студентов в библиотеке, от раздраженных читателей, которые ворчат, не обнаружив нужную книгу, требующуюся для эссе по греко-римским традициям захоронения и прочим специфическим темам.

Грей вел семинары по политологии, а Мэгги работала в библиотеке при колледже. Ей нравилась ее работа, потому что она считала книги бесценным наследием человечества, содержавшим знания из абсолютно разных сфер жизни, от медицины до литературы. Бывали, правда, моменты, когда она начинала тайком ненавидеть читателей, приходивших за знаниями — например, незадолго до экзаменов и защиты дипломов. В такие дни библиотека была переполнена, воздух становился спертым, а беготня между бесконечными стеллажами оставляла без сил. Посетители злились, писали заявки, чего-то требовали, словно Мэгги и шесть других библиотекарш нарочно не выдавали им необходимые книги.

— Она нужна мне прямо сейчас! — возмущалась этим утром симпатичная брюнетка. Ее лицо было малиновым, тонкие пальцы дергали и крутили прядь волос.

Мэгги со вздохом подумала, что даже столь бесцеремонное обращение не мешало волосам девчонки выглядеть безупречно.

— Простите, но этой книги нет в наличии. В библиотеке всего два экземпляра, и они уже на руках. Если хотите, можно поискать электронный вариант, но для этого вам придется работать в читальном зале.

— Вот уж спасибо! — хмыкнула девица с сарказмом. — Лучше не придумать — торчать целый день в библиотеке! — Она развернулась, взмахнув волосами, и, цокая каблучками, пошла прочь.

— Всем не угодишь, — буркнула коллега Мэгги, Шона. — Ей, видите ли, лень торчать в библиотеке! Так пришла бы пораньше, вместо того чтобы трясти задом на дискотеке, когда другие заказывают книги.

— Шона, это грубо, — сделала ей замечание Мэгги. — Не все любят хоронить себя в четырех стенах, как мы.

— Зато здесь столько книг! Я перечитала всю Даниэлу Стил. — Шона помолчала. — Конечно, я работаю тут только для того, чтобы получить степень. К сожалению, все остальные варианты мне не подходят. Если бы можно было переспать с каким-нибудь деканом ради ученой степени, я бы запросто! Разумеется, деканы у нас не ахти какие красавцы, не то что парни в женских романах. Читаешь про таких, и мурашки по коже бегут, честное слово. — Шона вздохнула.

Она была замужем, но флиртовала с каждым мало-мальски привлекательным посетителем библиотеки, вопреки расхожему мнению, что типичная библиотекарша — синий чулок и книжный червь, чуждый всего мирского. «Если я не заказываю главное блюдо, это не значит, что мне нельзя почитать меню» — таково было жизненное кредо Шоны.

Своего мужа, Пола, она обожала и никогда ему не изменяла. Это был очень спокойный и разумный человек, не имевший ничего против невинного флирта жены.

— Да ты посмотри на наших профессоров, — частенько рассуждала Шона. — Думаешь, студентки с ними спят? Разве что в их собственных воспаленных фантазиях. Возьмем, к примеру, профессора Вольфовица. Умен, ничего не скажешь, просто гениален! Однако представь его в постели с женщиной. Бе-е-е! Из растительности на голове остались только брови, да и в тех по три волоска. Порой мне хочется посоветовать ему трансплантацию волос. Может, будет толк?

Мэгги принималась смеяться.

— Эх, подружка, — вздыхала Шона, — я верное дело говорю. У лысых мужчин проблемы с тестостероном. Ему не нужен секс со студентками и практикантками, у него в голове одна статистика. Вот ты, хорошенькая мордашка, чудесные кудри, а он ни разу не взглянул на тебя. Поди считает старой грымзой в роговых очках. И все это из-за недостатка тестостерона.

Мэгги с улыбкой качала головой. Она уже привыкла к высказываниям Шоны. Они быстро сдружились, несмотря на разные характеры.

— Может, я просто не в его вкусе.

— Да брось, ты симпатичная. Даже в этих своих дурацких ковбойских сапогах. — Шона подмигнула Мэгги. — Барби тоже носят ковбойские сапоги.

— Это я-то похожа на Барби? Ты на себя посмотри!

— А что, я очень даже. — Шона довольно усмехнулась. — Слушай, давай махнемся сменами, а? У меня завтра дела, а я работаю. Ты ведь сегодня до шести? Давай поменяемся. Уйдешь пораньше, а завтра меня подменишь? Пораньше сходишь на свой нелепый пилатес, а потом пробежишься по магазинам. — Шона как-то раз сходила с Мэгги на одно занятие и теперь без устали повторяла, что пилатес — нелепый вид спорта.

— А что у тебя за планы на завтра? — полюбопытствовала Мэгги. — Идете с Полом в ресторан?

— Увы, нет. Мне придется поработать жилеткой, по которой будут размазывать слезы и сопли. Росс и Джон расстались.

Росс, парикмахер-гей, живший этажом ниже Шоны и Пола, оказался идеальным соседом. Шона частенько спускалась к нему, чтобы освежить прическу и посплетничать, в то время как ее парень смотрел очередной футбольный матч. Обычно разговоры Росса и Шоны сводились к тому, до чего вредные и несносные создания эти мужчины.

— Мой голубой друг безутешен, — пояснила с иронией Шона. — Он и раньше жаловался на то, что Джон — бесчувственный чурбан, который не разделяет его вкусы. Последней каплей стало заявление, что Нуриев — вонючий кусок шерсти. Этого Росс вынести не мог.

Нуриев. Такое звучное имя носил карликовый кролик, любимец Росса. У него были трогательные ушки и крохотный задранный хвостик. Нуриев жил в эксклюзивной клетке от «Луи Вуиттона», а на его ошейнике болталась подвеска с кличкой, выложенной настоящими бриллиантами. Вряд ли кролик осознавал, насколько внимательный и заботливый хозяин ему достался, но жизни животного можно было позавидовать. Кстати, Нуриев был приучен к лотку с наполнителем, так что заявление Джона относительно вони было изрядным преувеличением.

— Росс пребывает в расстроенных чувствах, — поделилась Шона. — Он собирается надраться в стельку, празднуя освобождение от «гнета тирана», как он обозвал Джона.

— Надраться в стельку? В среду?

— Какая разница когда? Был бы повод, — отмахнулась Шона с усмешкой. — Мы пойдем пьянствовать в бар.

— А кто же будет приглядывать за Нуриевым?

— Росс оставит включенным канал «Дискавери». Говорит, кролик обожает цикл передач про морских свинок.

Мэгги все еще посмеивалась, представляя, как кролик сидит на дизайнерском диване и таращит круглые глазки в телевизор, когда подошла ко входной двери и достала из сумки ключи.

Дверь оказалась запертой только на один замок. Должно быть, Грей вернулся домой пораньше, подумала Мэгги с улыбкой. Ее порадовала возможность провести с ним целый вечер. Все-таки она правильно сделала, пропустив занятие в тренажерном зале. Вместо растяжки на матах ей предстоит приятная растяжка в постели — лучшая альтернатива фитнесу. Грей знал такие позиции, о которых инструктор по пилатесу мог лишь догадываться.

Удивительно, почему Грей не на совещании? Должно быть, встречу отменили.

— Я немного задержусь, — предупредил он Мэгги днем по телефону. — У тебя ведь сегодня занятие по пилатесу, правда? Удачное совпадение, никто никого не будет ждать. Я закажу на дом тайской еды, поужинаем вместе, когда вернемся.

Войдя в квартиру, Мэгги скинула туфли и уже направилась в гостиную, когда услышала какие-то звуки из спальни. Должно быть, Грей смотрел телевизор. Бросив пиджак на спинку стула и оставив сумку на полу, она подошла к двери в спальню и толкнула ее, намереваясь пропеть «сюрприз».

Слово застряло в горле, словно ледяная сосулька. Мэгги застыла на пороге.

Грей лежал на постели совершенно голый, сверху на нем восседала девушка, тоже голая и влажная от пота. Она ритмично подпрыгивала, ее длинные волосы шелковой волной скрывали плечи и часть спины, голова была немного откинута назад, полные груди третьего размера вызывающе торчали вперед, руки Грея лежали на тонкой талии. У девушки была типично модельная внешность.

Двое на постели внезапно заметили вторжение и замерли в ужасе. Мэгги таращила глаза, ничего не соображая. В голове было пусто, как во время сложного теста в кабинете психолога. Тебе показывают картинку и спрашивают, что не так с изображением. А ты смотришь, смотришь и никак не можешь понять, отчего картинка кажется столь нелепой и неправильной.

«Мне кажется, доктор, что-то не в порядке с нашей спальней. Вроде бы все нормально, но есть… кое-какие странности. Вот раскрытая книга корешком вверх — это я оставила ее на тумбочке утром. Рядом фото Грея на фоне собора в Барселоне… А вот какая-то неизвестная мне блондинка верхом на самом Грее. У нее прекрасное тело и удивительного оттенка волосы. Пожалуй, именно в ней-то и вся загвоздка. Еще утром, когда я уходила, ее здесь не было».

Вот так все просто и очевидно, и оттого даже более гадко…

— Мэгги, мне так жаль, что ты застала нас… я не хотел, чтобы все раскрылось таким… некрасивым образом. Я не хотел ранить тебя, детка…

Грей дернулся всем телом, и девица почти рухнула с него на постель и пискнула жалобно, ударившись локтем.

Мэгги молчала. В голове вихрем пронесся поток мыслей, но язык отказывался ворочаться в пересохшем рту. Мэгги просто стояла и таращилась на парочку в постели. Слова, которые произносил Грей, казались дурацкими и почти смешными. Он пытался выкрутиться, пытался сделать вид, что ему не все равно! Какаяпотрясающая политкорректность! Должно быль, этому учат на курсе политологии наравне с новыми постельными позами, которые следует отрабатывать со студентками дневных факультетов.

Едкая горечь поднималась в горле, все выше и выше, пока Мэгги не зажала рот рукой и не шагнула назад, прочь из спальни. Она бросилась в ванную, ту самую, которую декорировала с такой любовью и которой очень гордилась.

Студентка! Да, наверняка девица была одной из студенток Грея. Она слушала его лекции затаив дыхание, а потом обжималась с ним в подсобках. Наверняка она не раз бывала в библиотеке, получала книги из рук Мэгги и втайне радовалась, что моложе и красивее своей соперницы. Должно быть, она недоумевала, зачем вообще Грею нужна тридцатилетняя баба с непослушными, похожими на метлу волосами, когда рядом есть она, юная, стройная, с волной роскошных белокурых локонов.

Студентки постоянно западали на Грея. Это было неисчерпаемым предметом для шуток в их семье. Даже колкие замечания Шоны, что до добра подобное поклонение юных красоток не доведет, не трогали Мэгги. Грей был хорош собой и выгодно выделялся на фоне пузатых профессоров с их выпирающими брюшками, протирающимися на локтях рукавами пиджаков и лысеющими головами. Женское внимание было вполне оправданным, но Мэгги не видела в этом ничего дурного.

Она встретила Грея пять лет назад, когда только приехала в город, и долго не могла поверить, что этот холеный красавчик — профессор политологии. Подтянутый, улыбчивый, лишенный рассеянности, свойственной ученым мужам, которые способны надеть разные носки или трижды на дню потерять очки, он выгодно выделялся среди своих собратьев на всякой университетской вечеринке. Грей носил джинсы и футболки, на шее — кожаный шнурок с обсидиановой подвеской. Мэгги слышала, что в городке живет блестящий политолог, заполучить которого в свои ряды мечтали все существующие партии, но который неизменно отказывался от подобного сотрудничества. Она знала, что профессор Грей Стэнли выпустил несколько книг, одна из которых считалась своего рода хрестоматией новейшей политологии, однако и представить не могла, что автор сих трудов так хорош собой.

Они столкнулись на одной из университетских вечеринок. Грей коснулся непослушных волос Мэгги и улыбнулся.

— Эй, Рыжая, хочешь, принесу тебе стаканчик красного уксуса, который здесь именуют вином?

Мэгги, похожая на мальчишку-сорванца, только с длинными волосами, привыкла к тому, что мужчины никогда не видят в ней женщину, поэтому любой намек на флирт встречала враждебным, мрачным взглядом. Однако в этот раз она изменила этой привычке — уж слишком красив был Грей Стэнли. У нее даже дыхание перехватило, стоило ей сообразить, что в глазах собеседника сквозит неподдельный интерес.

В тот день на ней была надета свободная черная туника с вышивкой, контрастировавшая с ее белой как мел кожей. Как у всех прочих рыжих, кожа Мэгги не загорала и сквозь нее светились тонкие голубые венки. При этом Грей смотрел на нее так, словно белая кожа с голубыми сосудами и копна рыжих кудрей — лучшее, что могла изобрести природа. Вечеринка проходила в кампусе, зал был забит приглашенными, и Мэгги недоумевала, почему из сотни интересных людей, чей ай-кью приближался к заоблачному, Грей выбрал именно ее. Позднее Шона уверяла, что Грею чертовски повезло заполучить такую красотку, однако ее доводы казались Мэгги смешными. Возможно, в тот вечер ей просто улыбнулась Фортуна…

— Мэгги…

Она захлопнула дверь ванной и подперла ее спиной. Грей был совсем рядом, за деревянной перегородкой. Он звал ее и просил выйти. Теперь он почти не называл ее Рыжей. Должно быть, потому, что она перестала быть той Рыжей, в которую он когда-то влюбился, независимой, ни в ком не нуждавшейся, плевавшей на условности. Она утратила самостоятельность, но так и не превратилась в красотку из модного журнала. Ей больше нечем было привлечь Грея Стэнли. Наверное, она напоминала Грею тигра в клетке, поскучневшего с утратой свободы. Мужчины не любят плененных птиц, если те не рвутся прочь, а весело щебечут и клюют зерно, достающееся без усилий.

Мэгги вновь почувствовала приступ тошноты. Она склонилась над унитазом, и ее вырвало. Глупая, наивная Мэгги, полагавшая, что Грей, окруженный вниманием красоток модельной внешности, юных и не отягощенных моральными принципами, будет хранить ей верность вечно! Теперь она сидела в ванной, жалкая, раздавленная, неуверенная в собственном будущем, как годы назад. Словно вновь вернулась в те времена, когда над ней издевались одноклассницы, а одноклассники зло подшучивали, не принимая ее независимость.

Мэгги легла на холодный кафель и прижалась к нему разгоряченной щекой. С этого неожиданного ракурса ванная комната казалась еще лучше, залитая светом галогенных лампочек, с бордюрчиком в виде синих рыбок и пузырьков воздуха. Даже Грей, совершенно не интересовавшийся дизайном, прочувствованно сказал, что в Мэгги погиб талантливый дизайнер.

— Ты понапрасну растрачиваешь себя на библиотеку, — засмеялся он, окинув взглядом готовую ванную. — Могла бы работать декоратором и даже открыть собственную фирму. «Мы беремся за самые безнадежные проекты» — это был бы твой рекламный слоган. Ты способна сделать конфетку из любой гадости. Взяла бы себе в помощники собственного отца. — Грей видел усыпанный звездами потолок детской на Саммер-стрит.

«Мило», — оценил он тогда потолок, когда отец Мэгги ткнул пальцем вверх в процессе ознакомительной экскурсии. Позже Грей сказал, что у Мэгги занятная родня, даже эксцентричная.

Родители Грея были адвокатами и уже много лет не жили вместе. Однако их брак продержался ровно столько, чтобы сын мог вырасти в атмосфере роскоши, среди антикварной мебели и прислуги. Мэгги знала, что отец Грея, в неизменном френче идеального кроя и с дорогими часами на запястье, ни за что не стал бы самолично рисовать Млечный Путь на потолке детской. Неудивительно, что Грея так изумил креативный декор потолка. А мать Грея! Эта холеная блондинка с идеальным загаром, дважды в месяц делавшая мелирование в элитном салоне, превосходно разбиравшаяся в драгоценностях и рынке акций, была неспособна тискать ребенка в объятиях и печь ему печенье по утрам.

— Должно быть, мои родители кажутся тебе странными людьми, но они просто очень открытые, — пыталась защитить своих близких Мэгги.

— Не надо ничего объяснять, милая. У тебя чудесная родня, — говорил Грей.

Но Мэгги знала, что он считает ее родителей чудаковатыми. Они были немного не от мира сего, воспринимали все немного наивно и доверчиво. Любимую дочь они воспитывали в том же духе. Мэгги слепо доверяла людям, за что постоянно расплачивалась.

Как и в этот раз.

Она попыталась взять себя в руки. Представила горящую свечу и сосредоточилась на язычке пламени. Спокойствие не приходило.

Из холла послышались удаляющиеся шаги, приглушенный разговор, затем хлопнула входная дверь. Чуть позже совсем рядом раздался голос Грея:

— Мэгги, выходи, я прошу тебя. Давай поговорим.

Она ничего не ответила. Грей не пытался открыть дверь, но она все равно порадовалась, что заперла щеколду. Трудно было представить, чем кончилось бы дело, предстань Грей перед ней.

Примерно с полчаса было тихо, затем Грей вновь приблизился к двери ванной. Теперь его голос звучал более настойчиво. Так мог бы говорить строгий лектор, а не кающийся бойфренд.

— Я схожу за тайской едой, у нас ничего нет на ужин. Ты же не будешь сидеть в ванной всю ночь?

— Буду! — взвизгнула Мэгги истерично. Как он мог говорить таким будничным тоном, словно за ним и вовсе не было вины?

— Ладно, хочешь ночевать возле унитаза — пожалуйста, — терпеливо произнес Грей. Теперь у него был тон, каким на лекциях объясняют трудные моменты туповатым студентам. — Сиди там сколько захочешь, но тебе все равно нужно поесть. Я скоро вернусь.

Опять хлопнула входная дверь.

«Наверно, пошел звонить своей любовнице, — зло подумала Мэгги. — Успокоит перенервничавшую бедняжку, уверит, что сожительница возьмет себя в руки и все вернется на круги своя».

«Только встречаться придется в твоей квартире, а не в моей», — расстроенно скажет Грей своей блондинке.

О, как ему будет противно заходить в студенческую общагу! Грей терпеть не мог обшарпанных комнат и общих душевых. Он предпочитал комфорт и уют, личную ванну с подставкой для головы, деревянные полы, по которым не ходили сотни ног, широкие кровати с белоснежным бельем… До встречи с Греем Мэгги и слыхом не слыхивала о том, что существуют простыни из длинноволокнистого египетского хлопка, собранного вручную. Она-то полагала, что простыни бывают только мягкими или грубыми.

Приподнявшись, Мэгги приложилась ухом к двери и прислушалась. Тишина. Она открыла дверь, вышла из ванной и огляделась. Любимая квартира перестала казаться райским местечком и домом мечты. Всего лишь жилище, тщетно пытающееся выглядеть приличнее и элегантнее, чем любое другое.

Все, что она так любовно выбирала и покупала: кофейный столик в африканском стиле, марокканское покрывало на диване, занавески, сделанные ее собственными руками, — все теперь казалось смешным и наивным. Предметы интерьера, купленные Греем, дорогие и вычурные, никогда не вызывали в ее душе такой нежности, как мелочи, выбранные с любовью. Мэгги была совершенно немеркантильной, предпочитая в жизни совсем иные ценности: любовь, преданность, надежность. Она так старалась сделать свой дом средоточием этих ценностей, центром своей маленькой вселенной! Какая чудовищная трата времени и денег! Да-да, и денег, потому что Грей, несмотря на все свои ученые степени, зарабатывал весьма немного.

Впрочем, в библиотеке платили и того меньше, но Мэгги привыкла довольствоваться малым с самого детства. Слово «экономия» она знала не понаслышке, однако детство ее было счастливым. Пусть другие девочки щеголяли в обновках на каждой школьной вечеринке, пусть в их портфелях лежали фирменные карандаши и пеналы, а в волосах сверкали дорогие заколки, Мэгги никому из них не завидовала. Она ценила семейное счастье, взаимопонимание и домашний уют. Став старше, она постаралась свить любовное гнездышко, в котором будет комфортно ей и Грею. Наивная дурочка!

Мэгги устало села на низкий пуфик и вздохнула. Что делать дальше? Устроить разнос, кричать и махать кулаками? Рыдать? Уйти из дому? Но почему уходить должна она, если во всем виноват Грей? Пусть он и уходит!

Она знала, как поступит Грей. «Ты ведешь себя как ребенок», — скажет он.

Мэгги могла с легкостью представить лицо Грея, когда с его губ сорвутся эти слова. Менторский тон с налетом разочарования, словно папочка ругает дочь, не оправдавшую надежд.

«Да ты сама себя послушай, детка, — будет выговаривать он. — Чего ты добиваешься? Не следует отдаваться на волю эмоциям, это удел истеричек. Подумаешь, секс! Не придавай значения подобной ерунде».

Подумаешь, секс… Мужской пол мог бы написать целый научный труд на тему «Как оправдать случайную связь» или «Три главные причины сделать ЭТО». Причина первая: ваша любовница — красотка. Причина вторая: если вы будете аккуратны, никто ничего не узнает. Причина третья: если ваша подруга — дура, вы все равно сможете выкрутиться.

Перед глазами Мэгги опять промелькнули отвратительные детали сцены, которую она застукала. Голый торс Грея… идеальная грудь его любовницы… ее прекрасные волосы. Наверняка блондинка выгибается дугой, кончая, а Грей при этом шепчет как заведенный: «Да, детка… да, детка… да-ааа». Он повторял эти два слова всякий раз, когда занимался любовью с Мэгги. И судя по всему, не только с ней.

И хотя желудок был уже пуст, Мэгги затошнило с новой силой.

Нельзя дожидаться, пока Грей вернется и найдет нужные слова, чтобы сломить ее сопротивление!

Схватив сумку, которую оставила на полу, когда вернулась домой, Мэгги вышла из дома и захлопнула дверь. Если бы каждая мелочь в квартире не напоминала ей о Грее, она бы не сбежала словно трусливая мышь. Заметив в отдалении автобус на Солтхилл-Бич, Мэгги вприпрыжку понеслась к остановке.

Глава 5

Солнце купало Саммер-стрит в своих ласковых лучах. Задний двор дома Кристи Девлин, превращенный в прекрасный сад, был залит светом. Солнечные зайчики плясали на листьях, прыгали по травинкам, касались бархатистых лепестков чайных роз. Кристи обожала такие дни.

Джеймс позвонил сообщить, что успел на ранний поезд, а потому появится дома в семь, а не в девять, как предполагал. Почтальон принес свежие каталоги с новинками техники, которые Кристи любила проглядывать перед сном. Иногда она даже заказывала кое-что для дома, если позволяли средства. Обе собаки, разморенные жарой, отказались от прогулки и теперь лежали на пороге кухни рядышком, как две смешные колбаски с лапами, и дремали. Их уши и кончики хвостов иногда подрагивали во сне.

Кристи сидела на террасе с чашкой ледяного чая. На коленях у нее лежали тезисы к будущей лекции, но она никак не могла сконцентрироваться на делах.

Ласковое солнце, раннее возвращение мужа, уют кухни — ничто не имело значения. Только страх, который закрался в грудь, словно скользкая змея, готовая обвить горло и задушить. Беда приближалась.

Через двенадцать домов от Кристи Уна Магуайер стояла на стуле и, поднявшись на цыпочки, выискивала среди баночек на холодильнике ту, в которой хранился пекарский порошок. Уна собиралась испечь к церковной службе свой фирменный пирог «Виктория». Ей хотелось угостить выпечкой прихожан.

— Деннис, ты опять переставил банки с крупой? — крикнула она мужу.

Она, конечно, пошутила. Деннис Магуайер совершенно не разбирался в стряпне, поэтому ни за что не стал бы шарить среди банок с крупой. Единственной его обязанностью по дому было мытье посуды. Он даже не знал, куда ставить влажные тарелки, и Уна сама помещала их в сушку. Раньше мытьем посуды и частично готовкой занималась Мэгги, но с тех пор прошло немало лет, дочь Уны повзрослела и жила теперь отдельно от родителей.

— Ничего я не переставлял! — обиженно буркнул Деннис, заканчивавший в гостиной модель истребителя «спитфайр», над которым корпел целых две недели. Самолет был точной копией настоящего, Деннис специально уточнял детали в «Справочнике воздушных судов».

— Уверена, ты поменял местами муку и яичный порошок! — пропела Уна. — Наверное, хотел испечь шарлотку к воскресной мессе, — хихикнула она.

Позади банок с рисом и сушеным горохом мелькнул красный бочок коробки с пекарским порошком.

— Вот ты где! — Уна еще немного приподнялась на цыпочках, опасно балансируя на краю стула, и попыталась поймать пальцами коробочку. Со странным всхлипом ножка накрененного вбок стула скользнула по полу. Секундой позже, не успев охнуть, Уна очутилась на светлом кафеле. Левая нога была подогнута под неестественным углом.

Боль пронзила тело с такой силой, что Уна захрипела. В бедро словно воткнули острый нож.

— Деннис, — слабо позвала она, теряя сознание. — Деннис, скорее сюда…

А в доме номер восемнадцать, в уютной спальне, Эмбер лежала в объятиях любимого, счастливая, как никогда в жизни. Она услышала отдаленный звук сирены — по Саммер-стрит пронеслась «скорая», но Эмбер было плевать на происходящее снаружи. Она даже не приподнялась с постели, чтобы выглянуть в окно, хотя врачи точно приехали к кому-то из соседей. Внешний мир не существовал для нее. Ничто не имело значения, кроме близости Карла.

— О чем ты думаешь? — спросила его Эмбер.

Эмбер ощущала себя единым целым со своим возлюбленным и знала, что им владеют те же эмоции. Ей хотелось слиться с ним в одно существо, всегда быть рядом, и любовь заполняла каждую клеточку ее тела.

— Ни о чем. Ты очень красивая. — Карл закинул ногу ей на бедро, словно поймав в ловушку.

Эмбер почувствовала новую волну желания. Оказывается, на свете нет ничего более волнующего, чем прикосновение обнаженной кожи к обнаженной коже. Лежать рядом, касаясь, трогая, гладя — одно это заключало в себе все радости рая.

Она провела пальцами по груди Карла, при этом мускулы чуть напряглись и снова обмякли. Маленькие мужские соски, похожие на ее собственные, но при этом совсем другие, оказались очень чувствительными к ласкам и поцелуям.

Эмбер и раньше видела обнаженное мужское тело… Но то были мраморные изваяния или подражания, запечатленные кистью на холсте. Однако настоящее тело, живое, горячее, гибкое, оказалось в сотни раз прекраснее, пусть и не обладало идеальными пропорциями. А это ощущение, когда мужчина проникает внутрь тебя? Могла ли Эмбер хоть на секунду предположить, что это совершенное слияние так прекрасно? Мир взрослых желал уберечь детей от СПИДа, нежелательной беременности, болезней, поэтому утаивал сакральное знание: секс — лучшее, что придумано людьми.

— Пора собираться, — сказал Карл. — Уже седьмой час. Скоро придет твоя мать.

Эмбер предупреждала, что ее мама возвращается в половине седьмого. Фей придерживалась строгого графика во всем и никогда не уходила из офиса до окончания рабочего дня. Разразись мировая война, начнись землетрясение — она все равно накроет на стол ровно в семь, словно не происходит ничего особенного.

Раньше Эмбер нравилась эта ежедневная рутина и предсказуемость. Дом казался оплотом постоянства, крепостью, за которой всегда можно укрыться от невзгод. Не то чтобы в жизни Эмбер случались неприятности, но ей нравилось сознавать, что под крылом матери она всегда найдет убежище.

Однако в последнее время Эмбер все чаще говорила Элле, что будет жить без расписания, когда покинет Саммер-стрит. «Жизнь не терпит рутины», — вещала она, чувствуя себя не по годам мудрой. Ей все меньше хотелось быть рабой времени, обстоятельств и бытовых мелочей. Раз в неделю мыть окна? Каждый день в один и тот же час ходить за продуктами? Каждый месяц в один и тот же день разбирать счета? Какое унылое, предсказуемое существование! Эмбер желала получить хорошее образование и стать востребованным специалистом, который найдет работу в любой точке страны и не будет привязан к одному месту.

Вот только сейчас, в свете новых событий, захвативших все ее мысли, учеба казалась самым скучным из всех рутинных дел. Она знала, что мама никогда не одобрит Карла, который всем своим существом символизирует свободу. Возлюбленный Эмбер словно разделил пополам тесный мир, в котором так долго существовали мать и дочь, но Эмбер нисколько не сомневалась, в чью пользу сделать выбор.

Она прижалась к Карлу всем телом, чуть потерлась грудью о его грудь.

— Нет необходимости спешить. У нас еще куча времени. — Она ласково улыбнулась любимому.

В запасе оставалось около двадцати минут. Целая вечность, но они найдут чем ее заполнить.

— Даже если представить, что мама вернется раньше, ты сможешь вылезти в окно и спуститься по крыше кухни — она не очень покатая.

Фей до сих пор погашала кредит за пристройку кухни, и каждый месяц ее лицо привычно омрачалось, когда она разбиралась со счетами. Эмбер не любила думать о деньгах, точно так же как о предстоящих экзаменах. Теперь она была спокойна за свое будущее: Карл станет известным музыкантом, и у них будет куча денег. Они с Карлом выплатят все долги мамы, а затем станут покупать все, на что только упадет взгляд. Наконец она будет относить вещи к кассе, не заботясь о том, какая цена указана на бирке! О, как прекрасно тратить и не испытывать чувства вины перед близкими!

— А если соседи заметят незнакомца на крыше дома и вызовут полицию? Меня поймают прежде, чем я успею натянуть штаны где-нибудь на заднем дворе. — Карл нежно сжал руками талию Эмбер, в очередной раз поражаясь тому, какая она тонкая.

Эмбер гордилась своей талией. Ладная фигура досталась ей от матери. По счастью, Эмбер не унаследовала также и полное равнодушие Фей к собственному внешнему виду. Мать никогда не носила ничего, хоть каплю похожего на одежду дочери, вроде винтажных топов в ярких зигзагах, модных в семидесятые, джинсов на низкой талии и туфель на высоком каблуке. Фей не считала одежду фетишем.

Эмбер потянулась всем телом, пальцы Карла прогулялись по обрисовавшимся под кожей тонким ребрам. Она не хотела покидать объятия любимого и теплую постель.

— Никто тебя не увидит. Соседки заняты готовкой, а их мужей интересует разве что телевизор. Местные люди совершенно не подозрительны, им и в голову не придет выглядывать из-за занавесок в ожидании сенсации.

На всей Саммер-стрит лишь один человек знал, что Эмбер отпросилась из школы под предлогом недомогания: Кристи Девлин. Вот уж кому не стоило видеть Карла выходящим из дома Эмбер.

Девушка восхищалась миссис Девлин, невзирая на то что та была зрелой дамой и любила копаться в земле. Все прочие школьные учителя казались Эмбер скучными, пыльными стариками независимо от возраста, забывшими, каково быть молодыми и радоваться жизни. А Кристи Девлин, статная, седовласая, словно умела заглянуть Эмбер в душу. Это удивляло и пугало одновременно. Возможно, учительнице хватило бы пары секунд, чтобы понять: ученица вовсе не приболела, а весь день занималась сексом.

Занималась сексом, потеряла девственность…

Эмбер была близка к потере невинности еще полтора года назад. Счастливчиком едва не стал симпатичный, но глуповатый Лиам, приятель младшего брата Эллы. Хорошо, что Эмбер вовремя одумалась и успела сказать «стоп». Парень уже вовсю шарил пальцами в ее трусиках, когда она решила, что глупо делать что-то просто из любопытства и желания узнать, что там, за чертой.

Мама всегда говорила, что женщина имеет право отказать в любой момент, как бы далеко при этом не зашел ее партнер.

— Что значит, ты не хочешь? — опешил Лиам. — Только что хотела, а сейчас вдруг передумала? Что значит «нет»? — Похоже, он не разделял убеждений Фей на предмет женских отказов.

— Я сказала «нет». «Нет» означает «нет», — твердо произнесла Эмбер.

И хотя с тех пор Лиам перестал с ней разговаривать, она радовалась, что ей хватило силы воли вовремя ему отказать. Всю жизнь жалеть, что отдала девственность столь скучному типу, как Лиам, вместо того чтобы предаваться воспоминаниями о первом сексе с прекрасным Карлом? Ха!

Да, секс оказался восхитительным занятием, а сам Карл — великолепным и чутким любовником. Только рядом с ним Эмбер видела свое будущее. Они будут вместе познавать жизнь, путешествовать и делить все радости и невзгоды. Впрочем, какие невзгоды? Их жизнь будет светлой и легкой, потому что только такой должна быть жизнь двух любящих сердец. Через три недели, как раз перед экзаменами, Эмбер исполнится восемнадцать, и она сможет делать все, что пожелает, не оглядываясь на чужое мнение.

— Поедешь с нами? — спросил Карл, перебиравший ее волосы. Он вернулся к теме, которую они с Эмбер обсуждали до того, как занялись любовью. — Продюсер зовет нас в Нью-Йорк, предстоит много работы. Меня не будет полгода, а то и больше. Разлука невыносима, Эмбер. Едем с нами!

— Хорошо.

Эмбер знала, что это настоящее чувство, Любовь с большой буквы. Любовь текла по венам, заполняла все существо, и не было ничего на свете чудеснее, чем быть рядом с любимым мужчиной. Она поедет в Америку вместе с Карлом, сомнения прочь! Карл нуждается в ее поддержке. Он сказал: «Ты — моя муза» — и признался, что с момента первой встречи написал больше песен, чем за прошедший год.

Муза…

Эмбер, которой всю жизнь повторяли, что она талантлива, умна и красива, верила Карлу. Она знала: они созданы друг для друга.

«Неотложка», подвывая, увозила Уну Магуайер и ее испуганного мужа в больницу, а Эмбер не отрываясь смотрела на возлюбленного. Ее сияющие глаза и блуждающая на губах улыбка лучше слов говорили о том, что она чувствует.

Конечно, мама будет шокирована, когда узнает, что Эмбер больше не собирается поступать в колледж. Но разве она обязана отчитываться в каждом своем шаге? Фей не заметила, что дочь повзрослела, а зря! И разве не сама Фей годами твердила, что Эмбер вольна делать выбор по собственному усмотрению?

Выбор сделан. И даже тяжелое чувство, что придется ранить маму, не способно повлиять на этот выбор. Маме придется смириться.

Фей ушла с работы довольно рано, и у нее осталось время, чтобы заскочить на обратной дороге в магазин. Она купила рис басмати, который так любила за насыщенный аромат, а еще утром выложила размораживаться пакет с овощами, поскольку собиралась сделать на ужин вегетарианскую корму.

Для блюда требовался только басмати, любой другой не подошел бы, и Фей радовалась, что успела в магазин до закрытия.

Возле кассы она пару минут изучала обложки журналов и газет. Фей нравились издания, посвященные дизайну интерьеров, но большинство идей требовали слишком больших капиталовложений, поэтому такие журналы оставалось разве что листать, не воплощая советы в жизнь. Однако этим вечером Фей решила непременно купить свежий номер. Дочь весь вечер будет готовиться к экзаменам, а она тем временем полистает журнал.

Фей протянула руку за журналом «Ваша спальня», когда заметила заголовок на первой странице одной из газет. «Договор подписан: 25 домов на месте парка, что на Саммер-стрит», — гласила статья.

— Должно быть, какая-то ошибка. Ведь речь не о нашем любимом парке? — озадаченно спросила Фей у кассира. За аппаратом сидела не Гретхен, имя женщины Фей не знала, но они всякий раз здоровались при встрече, так как постоянно пересекались.

— Увы, пишут как раз о нем! — вздохнула кассир, считывая штрих-код с упаковки риса. — Жалко парк. Застройщикам плевать, где возводить жилье, а нашему мэру лишь бы денег побольше! И все-таки странно, столько дебатов было в правлении! Единственное зеленое пятно на плане города — и того хотят лишить.

— Но парк такой крохотный… — Фей изумленно покачала головой. — Двадцать пять домов… как они себе это представляют? Неужели никто не опротестует это решение? Пробейте и газету, пожалуйста.

Уложив рис и газету в бумажный пакет, она расплатилась, вышла из магазина и села в машину. Не заводя мотор, пробежала статью глазами. Павильон в центре парка находился в плохом состоянии, сообщал автор. Реконструкция требовала больших затрат, поэтому мэр почел за лучшее продать землю застройщику. Пол-акра земли! В ответ на это застройщик обещал разбить парк на пустыре, в миле от нынешнего, а заодно и возвести на входе торговый центр.

«Так что парка нас никто не лишит, — заверял представитель мэрии. — Просто он будет немного сдвинут в сторону. Нынешний павильон представляет угрозу безопасности жителей Саммер-стрит, поскольку может в любой момент рухнуть».

Фей покачала головой. Упомянутый пустырь был вдвое меньше парка на Саммер-стрит, а новый торговый центр наверняка займет большую часть территории. Где будут гулять дети?

Фей гневно швырнула газету на пассажирское сиденье и завела машину. Она знала, что Эмбер тоже будет расстроена новостью. Малышка любила гулять по парку и даже делала там наброски. Какие же все-таки идиоты сидят в правлении!

Мэгги покинула пляж и села в автобус до города, когда по набережной уже вовсю гуляли парочки, а из ночных заведений звучала музыка. Автобус был полупустым, и Мэгги заняла место перед группкой школьниц в форме.

Вполуха прислушиваясь к их болтовне, Мэгги слепо таращилась в окно. Она так ничего и не решила окончательно, мозг отказывался мыслить логически, а в памяти то и дело всплывали какие-то несущественные детали — например, о том, что следующий день придется работать за Шону. Или о том, что в доме кончился кофе. А следует ли сходить с Греем на новый мультфильм студии «Пиксар»?

Разная чепуха лезла в голову, старательно вытесняя ужасный образ: роскошная блондинка верхом на любимом мужчине Мэгги.

Откуда-то из недр большой сумки раздалась бравурная мелодия: звонил мобильный. Словно на автопилоте, Мэгги выудила аппарат, увидела на экране лицо отца и ответила:

— Привет, пап. — Ее мир рухнул, разлетелся вдребезги, а она говорила спокойным тоном, словно ничего не случилось. Не стоило тревожить отца. — Как дела?

— Здравствуй, детка… у меня плохая… — Голос прервался, отец откашлялся. — Мама в больнице. Она сломала ногу.

Мэгги шумно выдохнула. Оказывается, она задерживала воздух в легких, опасаясь дышать, а теперь он вырвался наружу, словно из надувного шарика.

— Ты меня напугал: я решила, произошло нечто гораздо худшее, судя по твоему тону. — Мэгги потерла переносицу, чувствуя облегчение.

— Все не так просто. Твоя мать настояла на более детальном исследовании. Выяснилось, что у нее остеопороз. Врач говорит, удивительно, как она не ломала кости раньше. — Отец ненадолго замолчал, шмыгнул носом. — У нее оказалась совсем хрупкая костная ткань. Не знаю, что и делать. Знаешь ведь, как спокойно принимает неизбежное твоя мать, но в этот раз… говорит, что все хорошо, а сама только и делает, что ревет. Мама плачет, понимаешь? Она плачет…

У него был такой потрясенный голос, будто произошло нечто совершенно невероятное. Впрочем, так оно и было. Уна Магуайер была из тех людей, которые считали стакан наполовину полным и умели видеть добро даже в самых ужасных вещах. «Что бы ни случилось, улыбайся» — таков был ее девиз, и семья никогда не видела слез на ее лице.

— Мэгги, я понимаю, что это не вовремя, но не могла бы ты приехать на пару дней домой?

Мэгги представила, как отец вышел из здания больницы, чтобы поговорить с ней по мобильному. Таковы были правила, и отец подчинялся им беспрекословно, даже если все окружающие считали это нелепым. Бедный, растерянный папа, стоящий у подъезда с трубкой в руке! Наивный, совершенно не приспособленный к жизни человек, впервые увидевший, как плачет жена, и не умевший утешать.

— Приеду завтра, — сказала Мэгги. — Я обо всем позабочусь.

Пожалуй, это было лучшее решение из всех возможных.

«Ты предпочитаешь просто сбежать под удобным предлогом», — возмутился внутренний голос, но Мэгги упрямо стиснула зубы. Внутренний голос очень походил на голос Шоны, когда она принималась за нравоучения. Шона обожала передачи с участием доктора Фила, частенько цитировала любимого «врача» Америки и считала его выводы применимыми к любой жизненной ситуации.

Правильно ли ты поступаешь? Что бы ты посоветовала подруге, окажись она в похожем положении? Бегство не решит проблему. Вот что сказал бы Фил, случись ему пообщаться с Мэгги.

Конечно, побег ничего не изменит, но он даст необходимую передышку, поможет собраться с мыслями, проанализировать свои ошибки и бог знает что еще!

За свою недолгую жизнь Мэгги именно на собственных ошибках смогла составить свод правил, которым беспрекословно подчинялась.

Никогда не набивай лифчик ватой, чтобы выдать нулевку за второй номер. Возможно, мальчишки не заметят подлога, зато противные девчонки из команды поддержки разнесут сплетню по всей школе и ты на месяц превратишься в «Мисс Набитая Ватой».

Парни, которые шепчут на ухо фразы вроде «я никогда не встречал таких, как ты, искренних, ни на кого не похожих», возможно, совсем не врут. Они лишь вкладывают в свои слова не тот смысл, какой улавливаешь ты.

И так далее и тому подобное. А сегодня к нерушимому своду правил прибавилось еще одно: если пребываешь в сомнениях, скройся там, где сможешь хорошенько поразмыслить. Возможно, ситуация не улучшится, зато ты сумеешь взглянуть на нее со стороны. Кто знает, к чему это приведет? А если еще и утаить свои проблемы от окружающих, то никто не ткнет пальцем в свежую рану.

В маленьком интернет-кафе возле дома Мэгги заказала чашку латте и вошла в сеть. Проглядев расписание самолетов на Дублин, она нашла подходящий рейс. Самолет вылетал в середине следующего дня, и у Мэгги оставалось время собраться и взять небольшой отпуск в библиотеке. Забронировав один билет, она устало посмотрела в окно. Оставалось нерешенное дело — разговор с Греем.

Как можно попрощаться с тем, кого любишь?

«Пока, Грей, я улетаю, мы разбегаемся в разные стороны, так что найди себе жилье, пока меня не будет».

Слишком сухо, так все равно не получится.

«До свидания, Грей. Я улетаю в Дублин, мне нужно время на размышления. Ты двуличный сукин сын!»

Слишком эмоционально и болезненно.

Может, лучше оставить записку, чтобы вообще не разговаривать?

Когда она пришла домой, Грей ждал ее в гостиной с остатками тайской еды. От запаха Мэгги замутило, есть не хотелось вовсе. В голове, словно в барабане стиральной машины, постоянно вращались слова вроде «лжец», «подлец» и «изменник».

— Ну, здравствуй, — сказала она устало.

— Милая… — Грей вскочил с места и бросился к Мэгги. Однако его остановил ледяной взгляд.

Они стояли в паре шагов друг от друга, на лицах читалась растерянность.

— Мне так жаль… — У него был жалкий, потерянный вид.

«Возможно, ему действительно жаль», — подумала Мэгги. Жаль, что изменял своей девушке с потрясающей красоткой? Или жаль, что застукали в неподходящий момент? Ублюдок!

— Я же люблю тебя, детка. Ты можешь не верить, но это так.

— Тогда почему? — спросила Мэгги. Она не собиралась задавать вопросов, но слова соскользнули с языка сами собой. Ведь она хотела просто поставить Грея перед фактом, что уезжает!

Грей не отвел взгляда.

— Сам не знаю, — выдавил он. — Просто она была рядом, доступная, я не смог устоять… Господи, как нелепо звучит! Мэгги, поверь, я люблю только тебя! Ты не такая, как все, ты особенная!

В ее голове по-прежнему крутился барабан стиральной машины с набором горьких, злых слов. Сказанное Греем не желало усваиваться, казалось бессмыслицей, полной чушью. Грей разбил ей сердце, а вместо целительного бальзама пробует усыпить ее бдительность словами о несуществующей любви?

— Значит, она просто была рядом, вся такая доступная, да? И это, по-твоему, тебя извиняет? Она, черт ее дери, была рядом?! Какая ж я особенная, если ты тащишь в постель любую, кто рядом? Я даже молчу о том, что ты трахался с ней в нашей постели! В нашей постели, Грей!!

Он отшатнулся в ужасе: Мэгги никогда прежде не кричала.

— Но ведь это был… просто секс… банальный трах… Ведь у нас с тобой любовь, а это просто…

— О! — взвизгнула Мэгги, приходя в ярость. — Только не надо этих соплей. Я, значит, особенная, и у нас, значит, любовь! А трах — это просто банальный трах, да? Как здорово придумано! — Она ни разу не видела, чтобы Грей выпутывался так неловко, словно хитросплетение слов не было его специальностью.

— Возможно, я как-то неправильно объясняю…

— О нет, очень даже правильно, Грей! Просто ты у нас весь такой логичный, а я — клуша, которая не может запомнить пин-код собственной кредитки и не ориентируется в меню мобильника! Мы оперируем в жизни разными понятиями, и твои идиотские объяснения никогда не будут мне доступны! — Мэгги истерично расхохоталась. — Даже странно, что за время моего отсутствия ты не придумал более стройную версию в свое оправдание, ведь ты у нас мастер логических построений. И что предлагаешь мне делать? Мне, такой особенной и удивительной? Если я такая особенная, с чего тебе вообще захотелось тащить кого-то другого в постель, а? Мы мыслим разными категориями. Когда мы съезжались, я видела перед собой моногамию и верность, а у тебя совместное проживание означает просто общий быт. А может, ты даже упоминал, что будешь мне изменять, просто я по тугоумию пропустила это мимо ушей? Или ты врал, что я самая желанная женщина на свете, а тупые блондинки тебя больше не возбуждают?

— Я совсем не врал, я хочу быть верным и моногамным, честное слово, — беспомощно пробормотал Грей, дергая себя за волосы, как делал в минуты сильнейшего напряжения.

У него были длинные тонкие пальцы, как у пианиста. Грей в свои годы все еще был красивым и интересным мужчиной, словно, погрязнув в науке, он просто забыл состариться и усохнуть. Мэгги, постоянно имевшая дело с ученым миром, находила удивительной эту смесь живого, пытливого ума с сокрушительным обаянием и внешней привлекательностью. Конечно, блондинка с восторгом улеглась в постель такого мужчины! Умный, сильный, красивый, да еще и прославленный политолог! Сокровище в подарочной упаковке!

Только про верность в этой характеристике ни слова.

— Если я люблю, то ни на секунду не задумываюсь о других мужчинах, — сказала Мэгги устало. — Меня интересуешь только ты, и только ты кажешься мне сексуальным. Даже если бы ко мне лично приставали Брэд Питт, Джордж Клуни и Уэсли Снайпс, я бы ни на секунду не задумалась об измене. Ни на секунду, Грей.

— Я… я знаю, и мне так стыдно, так гадко, Мэгги.

Длинные пальцы снова вцепились в шевелюру, прочесали ее, словно гребень, и на мгновение Мэгги представила, как эти пальцы перебирают роскошные светлые волосы любовницы. Так же как перебирали непослушные волосы ее, Мэгги. Ее затошнило.

Когда мама, Шона или другие подруги говорили, что Мэгги привлекательна, она смеялась и не верила. Друзья и родители просто любят ее, и оттого видят в особом свете. Но когда Грей говорил, что Мэгги красива, она верила безоговорочно, как самой себе. Она доверяла ему во всем.

Грей полностью владел ее мыслями и побуждениями, она строила свою жизнь с учетом его потребностей и собственной потребности в его близости. Теперь Мэгги ощущала страшную беспомощность, словно ее внезапно лишили опоры. Она вновь становилась той девочкой, которая постоянно ждала предательства и не верила в себя. Ей было так больно, что хотелось ранить и своего обидчика.

— Ты лжешь! Тебе нисколечко не стыдно, ты не раскаиваешься! Это просто слова! Тебе жаль лишь, что я вернулась слишком рано и разрушила твой удобный мирок, в котором были одновременно уютная клуша и красотка с сиськами и задницей! Ты трахал ее в нашей постели и не видел в этом ничего такого! Это грязно и гадко! И ты зовешь это любовью, Грей? — Она прищурилась, рот кривился. — С кем еще ты мне изменял?

На мгновение по лицу Грея прошла тень, такая мимолетная, словно ничего и не было, и только влюбленная Мэгги успела заметить; сердце ее ухнуло вниз от отчаяния.

— Ни с кем, — твердо ответил Грей.

Мэгги не поверила.

Внезапно на нее навалилась такая слабость, что подкосились ноги. Мэгги рухнула в кресло, подтянула колени к подбородку, обхватив их руками, и уставилась в пол. Поза, означавшая «оставьте меня в покое».

Были и другие женщины, она была уверена, и это новое знание окончательно добило Мэгги. Мама попала в больницу, она плакала от бессилия — в этом Мэгги была уверена, отец просил о помощи, при этом спасать надо было ее, Мэгги. Она была раздавлена.

— Ответь на один вопрос. Неужели хранить верность так трудно? — прошептала она еле слышно.

Ответ был ей известен.

Она сама во всем виновата. Случившееся лишь подтверждало аксиому: такие, как Грей, не влюбляются в таких, как Мэгги. А если и влюбляются, любовь эта не может быть всепоглощающей и постоянной. Ей просто повезло, пусть и ненадолго. Наверное, Грей мог хранить верность кому-то другому, потрясающей женщине вроде сегодняшней блондинки, но только не ей, Мэгги, наивной дурочке и дурнушке. Она не годилась на роль единственной дамы сердца, она была лишь передышкой в череде прекрасных красоток в стиле Барби, ради нее нельзя было поступиться свободой и инстинктом охотника. Все дело в ней, а не в Грее.

И снова демоны неуверенности, с которыми Мэгги жила столько лет, захватили ее душу. А может, они никуда и не девались, просто затаились и ждали, когда правда жизни возьмет верх над наивностью и радужными мечтами.

— Прости меня, Мэгги, милая. Не закрывайся от меня, я сделаю все, чтобы мы были счастливы. Это никогда не повторится, клянусь! — Грей смотрел с мольбой, но Мэгги не видела его взгляда, потому что варилась в собственном маленьком аду, вспоминая свои поражения.

В юности Мэгги ненавидела воскресенья. Воскресенье знаменовало начало новой недели, открывало путь понедельнику, когда Сандра и ее подпевалы снова принимались насмехаться над Мэгги, делая все, чтобы уничтожить в ней чувство собственного достоинства. Мэгги Магуайер никогда никого из них не задевала, и их не по-детски злые насмешки были лишь следствием бедности внутреннего мира, однако откуда об этом могла знать она? В те времена Мэгги была уверена, что причина в ней самой, а насмешки и шутки вполне заслуженны. Ежедневные словесные пытки она сносила, словно они были обязательной частью жизни такой девчонки, как она.

— Мне так жаль, Мэгги, — повторял как заведенный Грей. Мне нет оправданий, я знаю. Но все же дай мне шанс. Я не хотел причинить тебе боль.

— Правда? — Она горько усмехнулась.

Зачем Грей врал, зачем притворялся, что ему не все равно? Пусть лучше бы сказал правду: его любовь недостаточно сильна, потому что Мэгги недостаточно хороша для него.

— Ты особенная, детка, — снова завел Грей, повторяя свою ошибку, не зная, что Мэгги слышит в его словах издевку. Он присел перед ней на корточки, обнял ее колени, надеясь на ответное объятие. — Я правда люблю тебя. И мне очень, очень жаль. Неужели ты не можешь меня простить?

Мэгги отбросила его руки, однако Грей уткнулся ей в колени лицом, умоляя, словно верный пес. Было бы так просто и легко обнять его в ответ, сделать вид, что все позади, все забыто, и жить дальше, как будто ничего не случилось. Поехать вместе в отпуск, продать квартиру, где живут теперь гадкие воспоминания, найти другую и свить гнездышко уже в ней. Мэгги почувствовала, как ладонь сама тянется к голове Грея в попытке погладить густую шевелюру.

Брак как крайняя мера, попытка склеить осколки, наложить швы на глубокую рану? Попытка связать по рукам и ногам? Мама будет счастлива, если дочь выйдет замуж за Грея.

Бедная мама, наивно ждущая хеппи-энда для единственной дочери!

Грей никогда не заговаривал о браке. Должно быть, Мэгги была недостойна стать его женой.

Ладонь замерла в дюйме от головы Грея. Простить? Мэгги могла простить Грею все, что угодно, если бы была уверена, что предательство не повторится. Но она знала: блондинка не станет последней в списке побед Грея. Такова расплата за право быть рядом с ним. И почему Мэгги раньше не думала о Грее как о драгоценном трофее, обладание которым требует великих жертв?

Она отдернула руку. Жертва была чрезмерно велика.

Внезапно мысль о побеге показалась желанной до дрожи в мышцах. Даже дома, в тишине Саммер-стрит, где прошли детские — не самые счастливые — годы, ей будет лучше, чем рядом с Греем. Дома можно зализать раны. Шона не права: бегство лучше мучительной агонии рядом с предавшим тебя любимым человеком.

Кристи приготовила гуляш, выключила плиту и принялась резать пирог, когда вдвери заворочался ключ. Джеймс вернулся домой.

Готовить гуляш Кристи научила Ленкия, подруга из Словакии, которая частенько повторяла: «Все мужские раны врачуются на кухне». Они не виделись почти сорок лет, в те годы Кристи едва умела сварить яйца и залить кипятком овсянку.

— Кухня — сердце дома, это место, где всецело властвует хранительница очага, — говорила Ленкия с сильным словацким акцентом. Это был такой удивительный акцент, что даже чтение телефонной книги Ленкия могла превратить в прекрасную сказку — так мягко звучал ее голос.

Квартира Ленкии располагалась прямо под квартирой Кристи в доме на Гарвилл-авеню. Почти все дома в том районе делились на крохотные комнатушки под съем, аренда была невысокой, как раз такой, какую могли себе позволить девушки.

— Хранительница очага? Боже! — ворчала юная Кристи. — Доверь мне врачевать мужские раны на кухне, и скоро меня посадят по подозрению в умышленном отравлении.

Тогда у нее были темные волосы, и когда она с Ленкией отправлялась в магазин в миле от дома, прохожие частенько принимали двух худеньких, с тонкими талиями и туго завитыми кудрями девушек за сестер.

— Тебе следует научиться готовить, — назидательно говорила Ленкия. Сама она умела состряпать кучу разных блюд из горстки овощей, кусочка мяса и разнообразных приправ, запас которых регулярно пополняла. — И запомни: только специи делают мешанину продуктов блюдом. И как вышло, что ты не умеешь приготовить даже самую простую еду? В моей стране женщины с молоком матери впитывают эти священные знания: выращивать овощи, следить за скотиной и птицей, разделывать птицу и мясо… — Ленкия сделала жест руками, словно сворачивала цыплячью шею. — Если хочешь есть, готовить учишься быстро.

— В нашей семье все хозяйство лежало на маминых плечах. Она готовила для отца, шестерых моих братьев, сестры и меня. Мама никого не подпускала к кухне, — пожимала плечами Кристи.

Кухня была единственным местом, которым управляла ее мать, во всем остальном она была серой мышкой, жившей в тени властного мужа. И только за плитой Мора была хозяйкой и королевой. Кристи было любопытно, не приходила ли матери в голову мысль отравить своего нетерпимого, жесткого супруга.

Джеймс лишь однажды столкнулся с Ленкией и даже удостоился чести сидеть с ней за одним столом и поглощать приготовленный ею ужин. С тех пор он произносил это словацкое имя с неизменным трепетом и уважением. С того самого дня Кристи и дала себе обещание, что научится готовить не хуже Ленкии. Со временем она поняла, что пища, приготовленная с заботой и любовью, действительно способна исцелять душевные раны, как крепкий куриный бульон с сухариками укрепляет силы ослабленного болезнью человека. Брак Кристи не имел ничего общего с браком ее матери; она готовила не потому, что это давало ей призрачную власть над событиями, а потому, что получала от этого наслаждение.

— Привет, милая. — Джеймс крепко обнял жену обеими руками. Он пах поездом, пыльными улицами и чужими сигаретами. У него был усталый вид человека, которому необходим долгий крепкий сон.

— Трудный день, да? — Кристи подняла с пола портфель мужа и приняла из его рук слегка измятый пиджак. Ей хотелось затолкать его в спальню, укрыть одеялом, задернуть шторы и заставить спать не меньше суток.

— Да обычный день, — отмахнулся Джеймс, снимая ботинки и надевая тапочки, стоявшие на второй ступеньке лестницы. — Куда больше изматывает дорога, просто всю душу вытаскивает. Даже не понимаю почему, ведь я не сижу за рулем, не давлю на педали. Просто сижу в удобном кресле вагона в ожидании нужной станции.

— Дорога в любом случае утомляет. Есть разница между креслом в собственной гостиной и креслом вагона. Торопиться, пытаясь успеть на нужный поезд, выскочить на верной остановке, да еще тяжелый портфель в руках. И эти бесконечные собрания, встречи!

— Ну скажешь тоже, бесконечные! — улыбнулся Джеймс. — Я же не Дональд Трамп.

— У Трампа лимузин с личным водителем и целый штат помощников. — Кристи подала мужу стакан холодного чая. — Наверняка за ним даже портфель таскает специально нанятый человек. Ну как прошла встреча? Успешно?

— В общем, финансовый директор улетел в командировку, а его заместитель заболел, и это при том, что партнеры хотели обсудить новые денежные вливания! — рассказывал Джеймс. — Представляешь, как они обозлились, когда ни одна из шишек не явилась, а они принесли кучу документов на подписание. Теперь предстоит все начинать сначала, весь сбор бумаг!

— Какой ужас! — воскликнула Кристи, полная сочувствия. — Следовало отменить встречу, а не бросать тебя на баррикады.

— Ну ты же знаешь, как строится наш бизнес: сплошная бюрократия. Прежде чем отменить запланированную встречу, надо столько всего согласовать! Так ведь гораздо проще: заткнуть дыру кем-то пониже рангом, пусть набивает шишки. В департаменте полно бумагомарак, без подписи которых даже чашку кофе себе не закажешь. Мир погубит не глобальное потепление, это сделает бюрократия.

Они прошли на кухню, где Джеймс сел на низкий табурет и принялся почесывать собак. Те уже целых пять минут изнывали от недостатка хозяйской любви и всем видом это показывали. Обычно Джеймс садился на корточки, чтобы потрепать любимчиков по загривкам, но на этот раз предпочел табурет. Видимо, решила Кристи, его снова беспокоило бедро. В отличие от большинства мужчин Джеймс не любил жаловаться на болячки до тех пор, пока они не загоняли его на больничную койку. Подруги часто жаловались Кристи, что их мужья стонут и прикидываются умирающими при температуре тридцать семь и легком насморке. С одной стороны, стоическое терпение Джеймса восхищало ее, но вместе с тем и внушало опасения. Даже если бы у супруга случился сердечный приступ, он скорее всего и не пожаловался бы на боль. А мужчине нужна забота.

— А как прошел твой день? Что-нибудь случилось? — спросил Джеймс, когда Тилли наконец перестала тереться возле ног, а Рокет прекратила вылизывать ему ладони и направилась к ботинкам, чтобы выяснить, где именно хозяин ходил весь день.

— А что могло случиться? — Кристи сделала вид, что вопрос ее удивил.

— Ну, ты позвонила мне, едва я вышел за порог.

— Да просто позвонила, и все, — пожала плечами Кристи, кинув осторожный взгляд из-под ресниц и вздохнув. — Прости, но я весь день была сама не своя, с самого утра. Меня преследовало очень нехорошее предчувствие.

Джеймс потянул жену за руку и усадил к себе на колени. Собаки едва не взвыли от зависти: у них украли хозяйское внимание! Тилли даже закрутилась волчком от возмущения.

— Тебе не тяжело? — заволновалась Кристи о бедре мужа.

— Да чтобы я не мог выдержать вес собственной супруги! — возмутился Джеймс. — Я люблю тебя, моя наседка, слышишь? Ты так обо мне печешься!

— А я люблю тебя, упрямый ты тип, — ответила ему в тон Кристи. — Я же знаю, что ты будешь терпеть боль, даже если она будет сводить тебя с ума.

— Бедро просто немного потягивает…

— Не верю. Думаешь, твой стоицизм делает тебе честь? Наверняка боль мучительна…

— И вовсе не мучительна!

— Тебе нужна операция на шейке бедра, а сажать меня к себе на колени не лучшая мысль.

Джеймс прижался лбом к щеке жены.

— Если я когда-нибудь стану не способен выдержать твой вес, лучше сразу пристрели меня, чтобы не мучился.

— Я не смогу тебя пристрелить, ты вымирающий вид.

— Как птица додо, что ли?

— Птица додо уже вымерла, а ты пока жив, к счастью для меня. Ты вроде амурского тигра, редкий и прекрасный.

— Ты такая милая, постоянно меня хвалишь. Не жена, а находка, — шепнул Джеймс Кристи на ухо.

— Но тебе все равно нужна операция. Врач же сказал, что одними болеутоляющими здесь не обойтись. Лапароскопия сделала хирургию малотравматичной. Раз, и все!

— У меня не столь плачевное состояние, чтобы ложиться под скальпель. Это бедро служило мне шестьдесят три года, и еще на несколько лет его вполне хватит. И потом, я ненавижу больницы! А анестезия! Возможно даже, полный наркоз!

— Ты невыносим, — вздохнула Кристи и чмокнула мужа в макушку. — Я приготовила гуляш и пирог.

— По рецепту Ленкии? Обожаю! — Джеймс спихнул жену с коленок, слегка шлепнул по ягодицам и сел за стол. — Ты не знаешь, как она сейчас? Столько лет ни ответа, ни привета. Помнишь, в последний раз она была в городе вместе с Эйной, та еще влюбилась в художника и специально приезжала на его выставку на Доусон-стрит? Когда это было?

Кристи открыла рот, но ответить не успела: запиликал телефон.

Звонила хозяйка кафе на Саммер-стрит с новостями о неудачном падении Уны Магуайер. Оказывается, бедняжку увезла «скорая».

— Я подумала, что ты должна быть в курсе. У бедного Денниса с утра все валится из рук! — Это был мягкий способ сказать, что муж Уны Магуайер совершенно не способен сам справиться с происходящим. Соседи частенько посмеивались, что даже при чистке зубов Деннису необходимо помогать держать щетку.

— Сейчас он в больнице?

— Пока да.

— Тогда я оставлю в двери записку, что он может позвонить мне, если нужна помощь, а к Уне заеду утром, узнаю, как она. — Кристи говорила, как всегда, спокойным тоном, и ее собеседница повесила трубку, уверенная, что соседка обо всем позаботится.

— Видимо, твое дурное предчувствие было обоснованным, — заметил Джеймс, когда они сели ужинать. Он откупорил бутылку красного вина, хотя до выходных было еще несколько дней, а пили Девлины обычно только по субботам.

— Да, ты прав, — задумчиво отозвалась Кристи. Она думала о том, что Деннису нелегко будет взять на себя непривычную роль крепкого плеча и опоры. — Конечно, ты прав.

Она сама не верила в то, что говорит. Тяжелое предчувствие, словно облако, нависшее над ней, касалось лишь близких людей. И это облако росло с каждым часом.

А затем Джеймс внезапно вспомнил имя художника, ради выставки которого Эйна и Ленкия приезжали в город.

— Кэри Воленский, точно! Вот как его звали!

Кристи почувствовала, как по спине пробежал внезапный холодок. Она не верила в совпадения и считала, что у всех событий есть своя первопричина. Катастрофа близилась, разрастаясь как снежный ком, Кристи ощущала ее приближение. Сначала ее дурное предчувствие, а теперь еще упоминание о человеке, которого она так старалась забыть.

Неужели тайна из ее прошлого готова была напомнить о себе? Но почему именно теперь?

Глава 6

На следующее утро Мэгги стояла у ленты транспортера. Два ее стареньких чемодана и сумка выглядели жалко рядом с чьим-то роскошным багажом из кожи. К девушке подскочил носильщик с намерением помочь, но она смущенно пробормотала: «Спасибо, я сама» — и сдернула один чемодан с ленты. Сумка и второй чемодан поехали по следующему кругу.

Настроение у Мэгги было ужасное, на глаза то и дело набегали слезы. Наверное, выглядела она не лучшим образом, с опухшими веками и красным носом. Носильщик скорее всего просто пожалел ее, решив, что у нее личные проблемы. Уж лучше бы подумал, что у нее приступ аллергии!

Мэгги не терпела, когда ее жалели, ей хотелось слиться с толпой и стать неприметной для чужих глаз.

Чемоданы были очень тяжелыми. В первый Мэгги умудрилась запихнуть всю свою одежду, и его малиновые бока раздувались, словно толстые щеки, готовые лопнуть. Второй чемодан, грязно-рыжего цвета, на скрипучих колесиках, и без содержимого весил, казалось, целую тонну. Грей часто шутил, что этот чемодан с крепким тяжелым каркасом создавался на века, а значит, переживет даже внуков Мэгги. Как-то в аэропорту он даже сказал: «Если наш самолет разобьется, уцелеет только этот рыжий монстр».

Воспоминания о Грее были мучительны, но кружились вокруг, словно мухи над вареньем. Мэгги часто путешествовала с Греем. Где они только не побывали! В Греции, на Сейшелах, во Флориде, в Брюсселе…

Им не суждено больше путешествовать вместе, увы. Мэгги знала, что отныне не сможет доверять мужчине, который ей изменил, будет ревновать его к отдыхающим красоткам в ярких купальниках, официанткам, стюардессам, случайным попутчицам. Муки ревности сожрут ее с потрохами. Она будет дурой, если снова ему поверит.

Разговор накануне оборвала сама Мэгги, понимая его бессмысленность. Она боялась, ужасно боялась, что сдастся, что позволит себя уговорить, поэтому предложила сделать передышку.

— Поговорим спокойно, когда я вернусь, — использовала она последний аргумент.

— Выгонишь меня на диван? — понуро спросил Грей.

Ей хотелось крикнуть: «Нет, ложись со мной, обнимай меня всю ночь, сделай так, чтобы я забыла всю боль!» Увы, забыть было невозможно, поэтому Мэгги собрала волю в кулак и тихо ответила:

— Да, тебе придется спать отдельно. — После этих слов ее затопило такое бесконечное одиночество, словно она осталась одна на всей планете. Казалось, в воздухе даже звенит эхо: «спать отдельно… отдельно…»

Мэгги мечтала сбежать, грезила побегом, пугаясь одной мысли о том, что может остаться. Шаг назад, даже короткая остановка — все грозило поражением, поэтому бежать следовало немедленно и без размышлений. Оставшись, она потеряла бы себя, перестала быть той Мэгги, которую в себе уважала.

Снова глаза наполнились влагой, Мэгги бросилась к чемодану, проезжавшему по второму кругу, закинула на плечо сумку и потащила багаж за собой. Ей не нравилось, что носильщик провожает ее долгим взглядом. Почему людям всегда есть дело до посторонних, почему они так любопытны, почему чужое несчастье вызывает столь неподдельный интерес?

Мэгги закинула вещи на стоявшую поодаль тележку, сначала чемоданы, а сверху сумку, сделанную в форме банана. У сумки перетиралась ручка, но еще какое-то время она могла послужить. Мэгги уныло покатила тележку к стеклянным дверям. В былые годы, еще до встречи с Греем, она частенько ездила с подругами то в Грецию, то в Италию. Всякий раз они везли с собой запрещенное количество спиртного — бренди «Метакса» или что-нибудь в этом роде, — невзирая на то что лишний алкоголь могли изъять. Только Мэгги — единственная из всех — законопослушно провозила разрешенный литр спиртного, и, увы, именно ее багаж таможенники неизменно выбирали мишенью досмотра. В этом была какая-то чудовищная несправедливость, но Мэгги всякий раз покорно выворачивала наизнанку каждый чемодан.

Однако сегодня ей повезло — таможенники за стеклянными дверями даже не удостоили ее багаж взглядом. В зоне прилета царила ужасная неразбериха. Люди с плакатами вставали на цыпочки, стараясь не упустить прибытие тех, кого должны были встретить, громко переговаривались, выкрикивали вслух фамилии. Какая-то веселая компания с воздушными шарами и цветами долго изучала Мэгги, спешившую мимо, и она невольно втянула голову в плечи. Ее никто не встречал, потому что единственный человек, который не поленился бы приехать с цветами в аэропорт к прибытию самолета, всего сутки назад изменил ей с роскошной блондинкой.

Взгляды незнакомых людей нервировали Мэгги, и она испытала секундную благодарность к мобильному телефону, когда тот внезапно зазвонил, давая ей шанс отвлечься.

— Мы дома, — радостно поделился отец. — Нас отпустили из больницы. Где ты, детка? Уже близко, да? Поставить чайник? Мама ждет тебя с нетерпением.

Мэгги выслушала «поток сознания», несущийся из трубки. Мама что-то возразила, отец ответил. Мэгги ощутила смесь нежности и раздражения. Самолет только приземлился, и отец знал время прибытия, поэтому его вопросы про чайник были совершенно не к месту. Даже если бы сам Кларк Кент выскочил из дорогих трусов «Лайл энд Скотт» и на сверхзвуковой скорости доставил ее прямо на Саммер-стрит, едва ли Мэгги смогла бы оказаться дома раньше чем через час.

— Я только что получила багаж, папа, — терпеливо объяснила она. — Так что ставить чайник рановато.

— Значит, ты приедешь через… — Отец задумался.

— Не раньше чем через час, — вздохнула Мэгги. — Скоро увидимся, пока.

Она захлопнула крышечку телефона и пихнула его в карман джинсов. Ей показалось, что стены раздвигаются, случайные прохожие становятся выше ростом, а она сама превращается в маленькую девочку, выросшую на Саммер-стрит. Девочку, которой нужно было оказаться дома ровно в девять вечера, и ни минутой позже, иначе отец упадет с ударом, а мама будет глядеть с упреком.

Словно и не было пяти лет, проведенных в Голуэе, вдали от родителей. И эти пять лет жизни уместились в двух чемоданах и сумке, которые она катила перед собой на тележке! Добро пожаловать домой, скиталица…

В голове пронеслась череда различных «а если бы…». А если бы Грей не изменил ей… а если бы она не застукала его с любовницей… а если бы он осознал, что ему не нужен никто, кроме его маленькой Мэгги… а если бы она вообще не влюблялась в Грея, мужчину, не способного хранить верность.

Жаль, что они встретились. Жаль, что она влюбилась в Грея без памяти, что доверяла так слепо и наивно. Во всем виновата она сама, глупая, глупая Мэгги. Умная женщина должна была знать заранее, что интересный, красивый Грей однажды оступится. Умная женщина смогла бы заранее расставить акценты: изменишь — потеряешь навек. И ради умной женщины Грей даже мог согласиться на такие условия.

Но не ради Мэгги, нет! Ее единственным достоинством в глазах Грея оказалось то, что она «не такая, как все». Наверное, это означало «просто дура». Если бы за этими словами скрывалось нечто иное, Грей не стал бы тащить в постель ту блондинку.

Оставалось решить, под каким соусом подать ситуацию родителям. Если повезет, дорога домой окажется не слишком нервной, а значит, будет время все взвесить. У мамы серьезные проблемы, не стоит загружать ее еще и своей бедой.

— …короче, эти политиканы просто не понимают, что подорожание бензина сказывается на наших тарифах. Они ратуют за снижение ставок за перевозки, эти идиоты, а что прикажете делать нам? Возить пассажиров бесплатно?

— Да-да, это ужасно.

Рот таксиста не закрывался ни на минуту. Он ругал платные дороги, цены на недвижимость, жвачку, приклеенную кем-то к сиденью, а теперь вот принялся обвинять во всем нефтяных магнатов. Мэгги только кивала и порой вставляла пару реплик. Заткнуть фонтан красноречия она была не в силах, да и воспитание не позволяло. Мама не одобряла тех, кто умел вежливо, но твердо ставить людей на место. Наверное, именно поэтому Мэгги выросла столь безотказным существом. К ней приставали уличные торговцы, ей жаловались на свои бесконечные проблемы незнакомые старушки, а ученые мужи в читальном зале делились наболевшим. Мать учила Мэгги быть доброй и отзывчивой.

— …Вот так я и сказал этому проклятому юристу. Сказал, что, если он не разделяет мою точку зрения, пусть больше в моем такси не ездит, — продолжал разглагольствовать водитель. — Логично, да? — Это был риторический вопрос — уже, наверное, сто сороковой за последние десять минут, — и паузы на ответ не последовало. — Конечно, логично, скажете вы, мисс, я знаю. Эти политиканы думают, что им все позволено, лепят свои законы как бог на душу положит, а нам страдай. И все предпочитают помалкивать. Ха! Все, только не я!

Машина свернула на Саммер-стрит, проехала мимо кафе, где за столиками сидели люди. У них был такой вид, словно им было плевать на все, как курортникам во время долгожданного отпуска. Мать и отец Мэгги любили вот так же сидеть возле кафе, лениво слушая сплетни. Мэгги представила, как мать начнет вываливать на нее информацию о соседях, словно она уезжала всего на неделю и ей было дело до соседей.

Мэгги едва знала людей, которые снимали жилье в том же доме, что и она с Греем, и, похоже, совершенно не знала самого Грея, зато благодаря телефонным звонкам матери всегда была в курсе жизненных перипетий соседей по Саммер-стрит. Например, что миссис Джонсон, которая часто «заливала за воротник», «наконец получила свое» — положительный тест на алкоголь надолго лишил ее водительских прав. Мама рассказывала Мэгги о Фей Рид. Эта кроткая неприметная женщина всю душу вложила в дочь Эмбер и не ленилась печь печенье для благотворительных вечеров в церкви. Эмбер собиралась стать художницей, и, по словам Кристи Девлин, у нее был настоящий талант. А ведь Кристи, женщина умная, ошибается редко.

Мать Мэгги была настоящим кладезем информации. Она знала, что морковные маффины в кафе на Саммер-стрит теперь делают на сахарозаменителе и что Джейн и Генри, хозяева кафе, наняли официанткой юную китаянку, у которой был симпатичный узкоглазый малыш.

«Ее имя Сюй, но мы зовем ее Сью, потому что так удобнее. Представляешь, девушка приехала из Китая одна, никого здесь не знала. Смелая, правда? — делилась сведениями Уна с дочерью по телефону. — Когда знакомишься с теми, кто так легко может сменить место жительства, невольно проникаешься уважением. А Сью еще и работу сразу нашла, а английский учила еще в Китае! Каково, а? Наверняка поначалу ей было очень тоскливо в чужом окружении».

Мэгги всегда поражала любознательность матери. Уна любила общаться с людьми, заводить новых знакомых, участвовать в их жизни. Когда-то и Мэгги была такой же, но совместная жизнь с Греем словно наложила на нее невидимые путы. Мэгги начисто утратила интерес к внешнему миру и даже не сознавала, насколько ограниченным стало ее существование. Удивительно: Мэгги была всецело поглощена одним-единственным человеком, Греем, однако проглядела очевидное — для него она вовсе не одна. Как будто любовь ослепила и оглушила ее, сделала лоботомию.

Поглощенная своими горькими мыслями, Мэгги не слушала болтовню водителя и совершенно не обращала внимания на проносящиеся за окном клены Саммер-стрит. Из задумчивости ее вывели слова таксиста:

— Вы же сказали, сорок восьмой дом, да?

Мэгги поняла, что такси остановилось, а мужчина смотрит на нее в зеркало заднего вида.

— О, простите! Все верно.

Она принялась рыться в сумке в поисках кошелька.

— Соберитесь, дорогуша, — посоветовал шофер. — А то что-то совсем скисли. К таким кислым удача не заглядывает.

— Э… благодарю вас. — Мэгги выдавила улыбку. Ее навязчивый собеседник был по-своему прав.

— То-то! А то с мрачными дамами частенько происходят неприятности, — продолжал мужчина.

— До свидания. — Она не стала доводить до его сведения, что неприятности с ней уже произошли.

Выбравшись из машины, Мэгги повернулась к дому. Номер сорок восемь. Родительский дом, бунгало в стиле тридцатых годов, белое с темными оконными рамами. Половина дома была завита ядовитым плющом, частым персонажем фантастических фильмов. Отец постоянно боролся с этим сорняком, вооружившись секатором и толстыми рукавицами, но плющ год за годом выигрывал каждое сражение.

Мэгги вздохнула. Словно и не прошло стольких лет! Не то чтобы она вновь ощутила себя ребенком, зато все детские проблемы и комплексы, потаенные, давно запрятанные в подсознание, вновь вернулись ее мучить.

Отец встречал, стоя у калитки. Он был одет в синий пиджак, брюки и галстук, уже несколько потрепанные и почему-то выглядевшие по-домашнему, хотя отец явно наряжался для поездки в больницу. Он раскинул руки, и Мэгги бросилась в объятия, словно маленькая девочка, хотя переросла собственного отца.

— Как хорошо, что ты приехала, — с чувством произнес Деннис. — Спасибо, что сразу откликнулась. Ты отзывчивая дочь.

— Да что ты! Разве я могла не приехать? — Мэгги торопливо отстранилась, чувствуя, как увлажнились глаза и ресницы. Стоило позволить пролиться хоть одной слезе, и водопад окажется неиссякаемым. Она боялась расспросов о Грее и собиралась поведать новости позже, когда возьмет себя в руки.

— Как мама?

— Сегодня лучше. — Лицо отца просияло. — Уна просто была в шоке. Все произошло так быстро, сама понимаешь. Минуту назад твоя мама носилась по кухне, потом какой-то стук — и все. Она успела меня позвать и отключилась. — У Денниса задрожал голос. — Я так напугался: решил, что она умерла. — У него стал несчастный вид, словно у потерявшегося ребенка, и сердце Мэгги сжалось от сочувствия.

— А где она сейчас?

— Попробуй угадать…

Царством Уны Магуайер и сердцем дома всегда была кухня, расположенная в задней части дома. Отделка не менялась с тех самых пор, когда не существовало понятия «дизайнер», а главным предметом гордости для хозяев было наличие большого количества сосны. Именно такой всегда и была кухня Магуайеров.

В большом кресле возле стола (соснового) с загипсованной ногой, заботливо уложенной на табурет (сосновый), сидела мать Мэгги. Перед ней на тумбе (разумеется, из сосны) стоял переносной телевизор, на столе лежал частично разгаданный кроссворд.

Высокая худощавая женщина, Уна Магуайер сильно походила на свою дочь, только рыжие волосы изрядно поредели и перемежались с седыми прядями. Лица Мэгги и Уны тоже были похожи: безупречный овал со светлой кожей, удивительными глазами оттенка кобальта и узким подвижным ртом. Только улыбка, трогавшая губы Уны, всегда была яркой, уверенной, тогда как ее дочь улыбалась сдержанно, словно опасаясь слишком открыться перед посторонними людьми.

Теперь Уна сидела в кресле какая-то поникшая, словно сломала не одну ногу, а все кости. Она казалась очень усталой. Заметив дочь, она отложила в сторону ручку.

— Здравствуй, детка. А я вот разгадываю кроссворд. Как всегда, самое сложное оставила твоему папе.

Это была привычная ложь. Деннис никогда не был особо силен в разгадывании кроссвордов и ребусов. Чемпион по собиранию кубика Рубика, он был страшно расстроен, когда это повальное увлечение мальчишек вышло из моды. Жена пыталась поддержать его, создавая видимость, будто он преуспел не только в логических играх. Но увы, Деннис не дружил со словами. Даже необходимость подписать рождественскую открытку для жены или дальних родственников повергала его в пучину неуверенности. «Подкинь умную мыслишку», — обращался он к дочери, потешно сводя вместе брови.

«Милая Уна, поздравляю с праздником, люблю, целую, твой муж», — неизменно отвечала Мэгги.

«Люблю…» Мэгги вздохнула про себя. Ей безумно хотелось услышать сейчас эти слова от Грея…

— Ты все такая же тощая, Сардинка, — мягко улыбнулась мать.

Мэгги звали Сардинкой все родственники с тех пор, как однажды так ее нарекла двоюродная сестра Элизабет. Даже в Интернете Мэгги всегда брала в качестве ника это смешное слово. Кстати, саму Элизабет, такую же длинную и худую, все звали не иначе, как «наша мисс Элизабет», — наверное, потому, что у нее в отличие от Мэгги, кроме тощих мослов, была полная грудь и прочие женственные изгибы.

Пока Деннис относил чемоданы дочери в комнату, Уна поведала, что ее болезнь зашла довольно далеко.

— Остеопороз, милая, он самый, — тоскливо говорила она. — Врачи изумились, узнав, что у меня до сих пор не было ни одного перелома — вот как все серьезно. Говорят, я могла сломать руку, подняв тяжелую сумку, или сразу обе ноги, споткнувшись на ровном месте.

Мэгги зажала рот рукой, но быстро опомнилась.

— Мама, это… ужасно. Папа упоминал про остеопороз, однако не говорил, что болезнь зашла так далеко.

Они услышали шаги Денниса.

— Ему не надо знать, — торопливо сказала Уна дочери. — Это прибавит ему беспокойства, а толку будет чуть.

— Но он имеет право знать.

— Ради чего? Представь, какая это нагрузка для его сердца! Всякий раз, когда я стану что-то поднимать, Деннис будет сходить с ума, волнуясь за меня.

Отец Мэгги вошел в кухню.

— Итак, что приготовим на ужин? — громко спросила его жена, натягивая улыбку. — Твой отец, Сардинка, очень старался что-нибудь придумать, но ему под силу только сварить бульон. Может, сделаем ростбиф? Я голосую за говядину.

— Ростбиф? Неплохо. А мясо есть?

Уна побледнела, беспомощно глядя на холодильник.

— Не знаю, детка… посмотри сама. А если нет… может, съездишь в магазин? Машина возле дома.

Сердце Мэгги упало. Все было куда серьезнее, чем она полагала.

Отец относился к тому типу мужчин, которые совершенно не способны о себе позаботиться и во всем полагаются на женщину. Он никогда в жизни не готовил, понятия не имел о том, какие кнопки нажимать, чтобы заставить работать стиральную машину и утюг, не умел выбирать продукты. Все домашние обязанности лежали на плечах — увы, теперь слишком хрупких — его жены. Теперь опека над отцом и матерью переходила к Мэгги. Она должна была приготовить еду и съездить за продуктами в супермаркет. И какое имело значение, что у нее никогда не было машины? Водительские права она получила в юности и с тех пор ни разу не сидела за рулем.

— Мам, я же не умею водить машину, — тихо сказала Мэгги. Ей было неловко, что от нее так мало пользы. — Я… проверю холодильник.

На полках стояла пара банок консервированного супа, полпачки масла и четыре яйца. Холодильник оказался почти пуст.

— Я кое-что покупал по дороге, — беспомощно развел руками отец. — Когда ездил в больницу.

Мэгги уныло окинула глазами банки с супом, проверила морозилку — та оказалась пуста — и захлопнула дверцу. Ей предстояло стать плечом и опорой для родителей, но она была совершенно не готова к новым обязанностям, всегда являвшимся прерогативой матери.

— Ты ведь сможешь купить продуктов, детка? — спросила Уна, трогательно глядя на нее снизу вверх.

Они поменялись местами — заботливые родители и дочь. И выбора у Мэгги попросту не было.

— Думаю, для начала сойдет небольшой супермаркет на углу, — кивнула она. — Сбегаю и куплю самое необходимое. Машина не понадобится.

Магазинчик «Спиди» на Джесмин-роу работал круглосуточно с тех самых пор, как восьмилетняя Мэгги ходила туда покупать мороженое. Цены там были выше, чем в других магазинах, зато «Спиди» располагался совсем рядом и там никогда не было очередей. Гретхен, владелица супермаркета, была подтянутой строгой дамой, которая при этом обожала поболтать и обслуживала посетителей со скоростью черепахи. Сотрудники побаивались начальницу, поскольку она требовала от них дисциплины на грани муштры. Гретхен редко не улыбалась, а если это происходило, на ее лице не появлялось ни единой морщинки, словно оно целиком было накачано ботоксом. Конечно, ботоксом там и не пахло, поскольку Гретхен не считала заботу о внешности выгодным капиталовложением.

Хозяйка сидела за кассой, когда подошла очередь Мэгги оплачивать продукты. В корзинке у нее лежали кусок говядины, готовый яблочный пирог и банка мороженого для пудинга.

— Мэгги Магуайер, — возвестила Гретхен, окидывая ее строгим взглядом. На секунду ее губ коснулась скупая улыбка. — Давно тебя не было. Кажется, ты живешь у черта на рогах? Замужем?

Мэгги поразило, как много фраз вылетело из поджатого рта Гретхен. Она не знала, что ответить на последний вопрос, поэтому с трудом подыскивала слова.

— Я приехала на несколько дней, — уклончиво ответила она.

— А твой муж?

Мэгги подумала, что Гретхен видит ее насквозь, видит, в каком жалком состоянии она пребывает, и ей захотелось провалиться сквозь землю. «Интересно, удивится ли Гретхен, если я скажу, что Грей мне изменил и я сбежала к родителям зализывать раны?»

— Я пока не замужем. Просто живу с… одним человеком. — Мэгги упрямо вздернула голову. Ей не хотелось, чтобы ответ прозвучал жалко. Пусть лучше Гретхен думает, что гражданский брак — ее собственный выбор.

— Ясно. — Гретхен принялась сканировать товары, которые вынимала из корзинки Мэгги. — Помнишь мою Лоррейн? Вы учились на одной параллели. Она теперь живет в Ницце, вышла замуж за французского пилота, Жака, у них уже трое малышей. С ними даже нянька живет, потому что дом огромный, с джакузи, бассейном и биде в каждой ванной комнате. — Несмотря на восхищенный тон, Гретхен продолжала взглядом изучать Мэгги, словно говоря: я не купилась на твою историю, хотела бы семью, давно была бы замужем и родила бы троих детей. Вот, мол, послушай про мою Лоррейн, вот уж кто устроился как у Христа за пазухой! Прекрасный муж, дети, богатый дом, уйма денег. И уж Лоррейн не приползет домой, поджав хвост, чтобы покупать родителям готовый пирог! Девке тридцатка, а она все еще не пристроена!

— Рада за вашу дочь, — вымученно улыбаясь, пробормотала Мэгги, кидая на ленту транспортера большую шоколадку — чтобы позже утешиться. — Лоррейн всегда крепко стояла на ногах. — Она быстро распихала покупки по пакетам.

Лоррейн была весьма наглой особой с большими запросами. Она никогда не работала, считая это занятие недостойным, а на мать смотрела с изрядной долей презрения. При этом Лоррейн не считала зазорным списывать домашнее задание и прогуливать уроки в компании таких же лоботрясов, как она сама.

— Всего доброго, Гретхен, мне пора, — сказала Мэгги, торопясь уйти. Она кляла нежданную болтливость обычно сдержанной женщины.

По пути домой Мэгги таращилась по сторонам и пыталась припомнить, кто обитает в соседних домах. Кое-кто съехал, но некоторые жили здесь уже несколько десятилетий. Например, Райаны, которые выращивали бирманских котов. Дети со всех округи сбегались потискать маленьких котят цвета спелых абрикосов. Или миловидная старушка, миссис Сирхан, которой легко можно было дать восемьдесят, еще когда Мэгги была маленькой. Уна Магуайер упоминала, что старушка все еще жива. Должно быть, она выглядит теперь на все сто, думала Мэгги, и до сих пор заходит в День конституции в кафе, чтобы выпить чашечку «Эрл Грея» с лимоном.

На воротах парка висела какая-то табличка, и Мэгги подошла прочесть. «Спасем наш парк!» — было написано нестройными буквами на куске картона. Мэгги удивилась: от какой такой угрозы понадобилось спасать старый парк? От владельцев собак? Или от высадки инопланетян? К сожалению, автор воззвания поленился оставить подробные объяснения.

Древний павильон, когда-то служивший железнодорожной станцией и вокзалом, нравился Мэгги больше всего. В детстве она часто воображала, что к перрону вот-вот подкатит, пыхтя, большой паровоз и дамы в длинных платьях с кринолинами и с зонтиками в руках станут рассаживаться по вагонам. Увы, старинный паровоз давно здесь не ходил, а рельсы вообще сняли десятилетия назад. Прошлое ни для кого не представляло ценности, равно как и банальная история предательства Грея. Лет через сто его измена ничего не будет значить, ни для кого.

Мэгги рухнула в постель, когда часы на первом этаже пробили десять. Она уткнулась в подушку и вновь погрузилась в отчаяние. Мобильный весь день пролежал в сумке, и теперь в нем хранилось семь сообщений от Шоны, текст которых сводился примерно к одному и тому же: «Ты где?» Два неотвеченных вызова и сообщение от Грея: «Прости. Ответь на звонок».

Прочитав SMS Грея, Мэгги гневно стерла его. Всего два звонка и пара сухих слов! Вот чего стоила его любовь! Ярость и раздражение на Грея были приятнее жалости к себе, и Мэгги довольно долго упивалась ими, прежде чем снова ощутила тянущую тоску. Одиночество приняло ее в свои ледяные объятия.

Лежа в постели, Мэгги протяжно вздохнула, затем включила ночник и взяла с тумбочки шоколадку. Плитка была достаточно большой, чтобы зажевать ею уныние и попытки предаться самобичеванию. Мэгги решила позвонить единственному близкому человеку, который мог разделить ее горе, — кузине Элизабет. Несмотря на то что именно Элизабет придумала прозвище Сардинка, Мэгги питала к ней самые нежные чувства.

Высокая, подтянутая, Элизабет была капитаном баскетбольной команды, ее очень любили в школе, к ней тянулись, ее уважали. Мэгги тайно завидовала кузине и желала ходить с ней в одну школу, чтобы урвать хоть кусочек ее славы. Возможно, популярность Элизабет защитила бы Мэгги от нападок сверстниц.

Теперь Элизабет работала бухгалтером в крупном модельном агентстве, где начинала моделью. Несмотря на принадлежность к миру моды, кузине Мэгги были чужды заносчивость и капризность.

В Сиэтле было на восемь часов меньше, и Элизабет как раз принялась за обед. Собственно, горсть орехов и кураги трудно назвать полноценным обедом, но Элизабет по-прежнему держала себя в строгих рамках, не желая набирать вес.

— Привет, как дела? — спросила она, энергично жуя, отчего голос звучал невнятно.

— Да так, нормально, — уклончиво ответила Мэгги. — Слышала о том, что случилось с моей мамой?

— Да, папа рассказал. — Отец Элизабет приходился братом отцу Мэгги. — Какой-то у тебя нехороший тон. Ты точно в порядке? — с подозрением спросила Элизабет.

Она была отличным психологом, а во время телефонного разговора безошибочно могла определить, какое настроение владеет собеседником, даже если разговор был сугубо деловым.

— Ммм… — помялась Мэгги.

— Выкладывай, в чем дело.

— Я и говорю, у мамы…

— Кроме мамы! — потребовала Элизабет.

— С чего ты вообще взяла…

— Дорогуша, я половину своей сознательной жизни общаюсь с людьми по телефону и давно собаку съела на всех этих вздохах и полутонах. Знаешь ведь, мне постоянно приходится звонить всяким моделькам, вытаскивать из них клешами сведения вроде того, не травят ли они себя кокаином, не болеют ли анорексией, спят ли с агентами и прочее. Я чую фальшь в твоих ответах, Сардинка!

— Я застукала Грея с другой женщиной.

В трубке повисло молчание, после которого Элизабет воскликнула:

— Вот гад! Говнюк чертов!

— Не знала, что в Америке все еще законны ругательные слова, — невесело усмехнулась Мэгги. — Не боишься, что случайные слушатели затаскают тебя по судам? Это в Ирландии можно обматерить прохожего, а он лишь обматерит тебя в ответ.

— Подобную ситуацию можно прокомментировать еще более хлестким выражением, так что я еще сдержалась. — Элизабет хмыкнула и повторила с чувством: — Говнюк чертов!

— Полностью согласна.

— Он все еще жив?

— Даже все его зубы при нем.

— Надо было выбить каждый с особой жестокостью и сделать из них ожерелье.

Мэгги рассмеялась, впервые за целый день искренне. У Элизабет был особый дар, она могла превратить любую, даже самую ужасающую, ситуацию в нелепый комикс, достойный смеха. У Мэгги немного отлегло от сердца, потому что она смогла разделить беду на двоих.

— Возможно, стоило врезать ему покрепче, но бедняга был так занят своей четырнадцатилетней любовницей — боюсь, не заметил бы комариного укуса!

— Четырнадцатилетней! — ахнула Элизабет.

— Это я для красного словца. На самом деле ей около двадцати. И она дьявольски хороша! Понимаешь, окажись она уродиной… или будь у нее обыкновенная, среднестатистическая внешность, мой ужас был бы не так силен. — Мэгги судорожно вздохнула. — А так это не только предательство, но и удар по самолюбию, да еще какой!

— Ох, Мэгги… — В голосе Элизабет было море сочувствия. Она много сил приложила для того, чтобы ее рыжая кузина поверила в себя и прониклась самоуважением, но борьба была тщетной. А гадкий поступок Грея сводил все усилия на нет. — Жаль, что я сейчас так далеко от тебя, Сардинка. Я бы обняла тебя! Крепко-крепко. — Она помолчала. — Ну и что ты намерена делать?

— Папа позвонил и сообщил о том, что мама в больнице. Так что у меня появился отличный предлог для поспешного бегства. Ты же знаешь, бегать я умею.

— Родители знают?

— Нет. Я бы не выдержала их сочувствия.

Мэгги услышала какие-то посторонние голоса в трубке — ее кузину позвали по имени.

— Прости, мне пора. Созвонимся завтра?

— Хорошо.

Мэгги нажала «Отбой» и рассеянно посмотрела на багаж, по-прежнему ютившийся у двери. Ей совсем не улыбалось потрошить содержимое чемоданов и раскладывать вещи по полкам старой детской, с которой было связано столько нехороших воспоминаний. Еще достать из кладовой кукольную голову, которой можно делать прически и наносить макияж, и она снова вернется в свои одиннадцать лет!

Будучи маленькой девочкой, Мэгги много читала, пытаясь укрыться в вымышленных мирах от суровой действительности. С тех пор прошло много лет, но она по-прежнему жила в царстве фантазий, где в конечном итоге добро торжествовало над злом, а упорная, терпеливая женщина находила своего принца. Увы, книги не предупреждали о том, что и принц способен на предательство, а девичье сердце, которое он держит в ладонях, представляет для него не большую ценность, чем охотничий трофей.

Мэгги жевала шоколад, не обращая внимания на то, что перепачкала им пальцы. Сложись все иначе, сейчас она сидела бы рядом с Греем в гостиной их общей квартиры, ела пиццу и не думала ни о чем плохом.

Да-да, она делилась бы с Греем новостями, рассказывала в лицах, кто и какую литературу выбрал, а Грей бы смеялся, повторяя, что в ней погибла великая актриса. Такой простой сценарий, ежедневный, почти рутинный вечер в компании Грея казался теперь финалом удивительной сказки, несбыточной мечтой, и у Мэгги сжималось сердце при мысли об этом. Каково будет проснуться среди ночи и не ощутить рядом теплое тело любимого, такое знакомое, такое родное? Каково чистить зубы без ощущения, что соприкасаешься с Греем локтями, не смеяться, разбрызгивая изо рта на зеркало зубную пасту? Каково не натягивать вечерами футболки любимого, пропитанные знакомым запахом?

Привычные мелочи, такие не важные в прошлом, теперь казались огромными, наполнялись особой значимостью. Мэгги вспомнилось даже то, как она развешивала на радиаторах рубашки Грея, чтобы они побыстрее высохли. Все осталось в прошлом. Ее предали, ею пренебрегли как ненужным человеком, на мнение которого можно плевать.

Она снова лежала на своей детской кровати и чувствовала себя так, словно вообще ничего не добилась в жизни.

Глава 7

Уроки художественного мастерства, которые вела миссис Девлин, разительно отличались от всех остальных. Для начала сама Кристи Девлин совершенно не походила на стандартного учителя, хотя давно не была юной практиканткой. Что бы она ни носила: простые джинсы с рубашкой или блузки с длинными шелковыми юбками, широкие ремни, сапожки на каблуках или простые кроссовки, причудливые украшения, — все ей невероятно шло. Даже миссис Хипсон, красотка, выбиравшая элегантные брючные костюмы и яркий макияж, казалась на фоне Кристи Девлин просто расфуфыренной цыпочкой в безвкусных тряпках. Кристи обладала безупречным вкусом и умела сочетать несочетаемое, ее наряды были полны какого-то богемного шика.

Но манера одеваться не шла ни в какое сравнение с умением подать себя и свое видение мира. Кристи никогда не пыталась унифицировать учеников, не навязывала никаких стандартов, считая, что каждый из них по-своему уникален. В отличие от других учителей она не любила «уроки для галочки», всякий раз умело удивляя ребят и подталкивая к размышлениям.

Вот и первого мая, всего за неделю до выпускных экзаменов, миссис Девлин обратилась к ученикам с просьбой «навремя забыть про зубрежку и нарисовать древнюю богиню Майю».

— В язычестве Майя покровительствовала весне и буйству пробуждающейся жизни. Она дала имя месяцу маю, как вы могли догадаться, — говорила Кристи. — Сегодня первое мая, так что лучше времени для фантазий на тему «Какой я вижу Майю» не придумать.

Она добавила пару фраз о том, что рисунок снимет излишнее напряжение, владевшее ребятами в последнюю учебную неделю.

— Пройдет лет десять, и вы поймете, как нелепо тратить нервы на столь обыденную вещь, как выпускные экзамены. Во всем нужна мера, — рассудительно добавила Кристи.

Это мнение шло вразрез с заветами всех остальных учителей. Подобные высказывания прибавляли ей очков в глазах учащихся, но отнюдь не преподавательского состава. — Мы отлично поработали в этом году, поэтому заслужили передышку. — Кристи ходила между рядами. Она редко сидела за столом, предпочитая заглядывать в работы учеников, поощряя и давая советы. — Так что сегодня у нас творческое задание: отрешиться от забот и пойти на поводу у воображения. Креативность — основа искусства, не забывайте об этом! Ну как, согласны?

Класс, вернувшийся с литературы, где ему пришлось подробно разбирать очередной кусок «Над пропастью во ржи», активно закивал головами. В последние дни единственный креатив, который был позволен ученикам, — разноцветные маркеры для подчеркивания особо важных заданий, поэтому на предложение Кристи Девлин они откликнулись с энтузиазмом.

— Майя — самая прекрасная и самая древняя из семи звезд, которые называют Семь Сестер, или Плеяды, — рассказывала Кристи. — Плеяды — часть созвездия Тельца, для тех, кто интересуется астрологией. Звезда Майя в пять раз больше нашего Солнца.

Утро выдалось ярким и погожим, солнце заливало классную комнату, и в его теплых лучах купались, танцуя в воздухе, мириады пылинок. Высокие окна с широкими подоконниками смотрели во двор школы Святой Урсулы. Во время перемен на этих подоконниках сидели нарушители школьных правил, заядлые курильщики, выдыхавшие дым вверх, и серые облачка уползали в открытые фрамуги.

— Насколько вам известно, художники часто изображали весну с куда большим вдохновением, нежели иные времена года. Часто это было буйство красок, танец страсти и пробуждение чувств. — Кристи обвела класс взглядом. — Кто может припомнить работы, выполненные в подобной манере?

— Многие работы Боттичелли, — отозвалась Эмбер Рид.

Кристи кивнула. Ей снова стало любопытно, куда так спешила ее любимая ученица накануне. То, что Эмбер сказалась нездоровой, было вполне объяснимо: лучшего предлога для прогула не найти. Однако наряд девушки, выпорхнувшей из дома перед носом Кристи, говорил о том, что спешила она на очень важную встречу.

— Да, Эмбер, это прекрасный пример. Как вы понимаете, творцы тех времен не имели возможности смотреть телевизор, как мы с вами, и черпали вдохновение из окружавшего их мира, такого, какой он есть, без прикрас. Их потрясали события, свидетелями которых они были. Войны, нищета, природа, религия… на прошлой неделе я рассказывала о влиянии церкви на художественный замысел. Вспомните, как датские школы воспевали пуританство, но все их творения несли в себе тайные послания, доступные посвященным. Сегодня первое мая, кельты отмечали в этот день Белтейн, праздник огня. Поэтому ирландцы называют Майю Белтейн, а отмечая этот праздник, они воспевают весну и цветение, рождение нового и смерть старого. Это означает также и возбуждение всех человеческих чувств, эмоции, бьющие через край, что не могло нравиться церкви, ратовавшей за сдержанность во всем. Но Майя, покровительница плотской любви и зачатия, она же Белтейн, стала частью истории, и умалчивать о ней из уважения к церковным канонам несправедливо. Итак, можете приступать к работе. Если потребуется моя помощь, обращайтесь.

Ученики молчали, обдумывая услышанное. В школе Святой Урсулы редко говорили о страсти и радостях плоти, поэтому ими владело некоторое смущение. Даже на уроках полового воспитания о сексе говорилось исключительно чопорно и академически, так что оставалось удивляться, как род человеческий вообще не зачах, если для его продолжения требуется заниматься столь скучным делом, как секс.

— А правда, что Тициан работал лишь с теми натурщицами, с которыми спал? — внезапно спросила Эмбер, сверкая глазами.

И так же внезапно Кристи посетило одно из ее видений: Эмбер в объятиях опасного незнакомца занимается совсем не детскими вещами на детской постели. Кристи стало ясно, с кем именно встречалась ее подопечная и чем занималась, сказавшись больной. В ее глазах словно тлели угли, вся поза являла собой вызов. Чтобы изобразить Майю, Эмбер достаточно было нарисовать автопортрет.

На мгновение Кристи стало жаль бедную Фей, которая, должно быть, и понятия не имела о важных переменах в жизни дочери. С сыновьями гораздо проще, мелькнула торопливая мысль. За сыновей не приходится переживать, опасаться, что их доверие обманут, что ими воспользуются и бросят, что они «принесут в подоле».

— Этот факт биографии Тициана не доказан, — осторожно сказала Кристи. — Рисуй, Эмбер. Поменьше разговоров, побольше дела.

— Мужчины — похотливые свиньи. А миссис Девлин притащила бы на урок голых натурщиков, если бы это было разрешено, — шепнула Ниам на ухо Эмбер.

Она жалела, что не выбрала курс экономики вместо уроков миссис Девлин. Ниам совершенно не умела рисовать и лепить и не представляла, как можно изобразить богиню плотской любви, если ни разу не видела ее хотя бы на картинке. Лучше бы им предложили нарисовать натюрморт из пары пластиковых яблок и вазы!

— Я бы не возражала против голых натурщиков, — тихо ответила Эмбер. — Разве можно научиться лепить человеческое тело, если видишь его только в одежде?

Хорошо, что в колледже не действуют пуританские правила, по которым живет школа Святой Урсулы, подумала она. Хотя бы там можно будет рисовать обнаженных людей, глядя на натурщиков.

Эмбер нахмурилась, вспомнив, что о колледже теперь не может быть и речи. Она уедет в Нью-Йорк с Карлом прежде, чем закончатся выпускные экзамены. Да еще предстоит трудный разговор с матерью!

— Ниам не нужны голые натурщики, — хихикнула ученица, сидевшая справа от Эмбер. — Она уже не раз видела раздетого мужчину. Ниам, ведь ты целый год встречаешься с Джонни. Сомневаюсь, что он держит свои боксеры при себе!

Ниам ухмыльнулась:

— Да уж, там есть что нарисовать! — Она подмигнула одноклассницам. — Можете мне поверить, у Джонни штука побольше, чем у статуй Микеланджело!

Раздалось тихое хихиканье, которое тотчас прекратилось под строгим взглядом миссис Девлин. Ее седые волосы служили превосходным прикрытием. Юные девы считали, что седина неразрывно связана с глухотой, однако Кристи Девлин обладала довольно острым слухом. Шуточка про «штуку Джонни» не ускользнула от ее ушей, и пожилая учительница украдкой улыбнулась, хотя и глянула строго. Подобные шутки она слышала еще в те годы, когда сама училась в школе.

Молодежь всегда думает, что секс и страсть придуманы именно ими, что их поколение первым заговорило об эротике вслух, но цикличная история могла посмеяться над их самоуверенностью. Кристи коснулась пальцами ожерелья из золота и окаменевших скарабеев, которое купил ей Джеймс на рынке в Каире. Когда человек разменивает седьмой десяток, мало кто верит его словам о смелых юношеских выходках, оставшихся в прошлом. В лучшем случае собеседник подумает, что речь идет о пинте пива в баре, выпитом под косыми взглядами и пересудами благовоспитанных матрон. А ведь и Кристи в молодости получила свою долю страсти, и долю немалую. Да что там говорить! У них с Джеймсом до сих пор был секс, и секс отличный!

Они оказались в Каире во время трехнедельной поездки (дикарями в целях экономии) по Египту. Еще бездетные, юные, они чувствовали себя свободными и невероятно счастливыми. Джеймс и Кристи стонали от восхищения над экспонатами каирского музея, а по ночам — в объятиях друг друга, в номере дешевого отеля, где вяло махал лопастями потолочный вентилятор. Он был бессилен в борьбе с духотой и едва разгонял горячий сухой воздух, но влюбленным было плевать на подобные мелочи, они занимались любовью каждую ночь, извиваясь на простынях, пахнущих восточными специями.

В последний день каникул Джеймс и Кристи лежали на кровати, широко раскинув руки и ноги, липкие от пота, удовлетворенные. Джеймс сказал, что египетский воздух пропитан сексом, а жара — лучший афродизиак.

— Это потому, что мы на отдыхе, милый. Жить в жаре круглый год ужасно, — заметила Кристи, дотрагиваясь пальцами до ожерелья, три подвески которого лежали между ее грудей. — Спасибо за подарок. Мне очень нравится.

— Дело даже не в жаре. Дело в тебе. Стоит мне задержать на тебе взгляд, как приходит желание сорвать с тебя всю одежду.

— Даже в магазине? — игриво спросила Кристи. — Например, как сегодня?

— Да. Пришлось сдержаться. Я боялся помять авокадо. Ты так эротично прижимала их к груди.

— Не знала, что ты так быстро заводишься, — продолжала подтрунивать Кристи. — У меня предложение. Давай придумаем тайный знак. Когда я надеваю ожерелье, ты должен как можно скорее заняться со мной сексом. На поиск подходящего места отводится не больше часа.

Джеймс лениво улыбнулся:

— Звучит заманчиво. Согласен…

Кристи с улыбкой обвела взглядом склоненные головы учеников. Молодые привычно считают всех, кто старше их лет на пятнадцать — двадцать, глубоко пожилыми людьми, и не подозревают, насколько ошибочны их убеждения. Юность вообще не видит будущего после сорока лет, как будто жизнь кончается с морщинками у глаз. Что ж, только время в силах расставить все по местам.

После урока Кристи отправилась в учительскую, чтобы проверить тесты по истории искусств и оценить работы учеников. Учительская в школе Святой Урсулы представляла собой просторную комнату, по сравнению с которой большие классные комнаты казались тесными каморками. Здесь с сороковых годов ничего не менялось: поскрипывали петли тяжелых деревянных дверей, прогибались под тяжестью шагов доски паркета, в толстые стены было невозможно вбить ни один гвоздь, поэтому все доски с объявлениями просто к ним прислоняли. За пятнадцать лет работы учителем Кристи привыкла приходить сюда для проверки работ.

С половины девятого утра можно было укрыться в прохладе учительской, так как ее окна смотрели на запад, а окна классных комнат заливало солнце. Кристи заваривала себе зеленый чай и садилась за большой дубовый стол. Через пятнадцать минут помещение заполняли учителя, зевающие, иногда раздраженные. Они делали себе убийственно крепкий кофе, выпивали его залпом и разбредались по классам.

После уроков те же учителя, еще более раздраженные и измученные, заходили в учительскую, брали свои вещи и спешили домой. Как правило, к четырем часам в школе оставались лишь те, кто по разным причинам не мог проверять работы дома.

Кристи редко пила кофе, предпочитая чай, и с сочувствием смотрела, как устало фырчит старая кофемашина. Однажды учитель итальянского, которого все звали просто Джанни, не выдержал и принялся возмущаться:

— Это не кофеварка, а развалюха. И варит не кофе, а пойло! — с сильным акцентом воскликнул он. — Если бы у нас была приличная кофемашина, мы бы получали по утрам гораздо больше удовольствия!

Похоже, Джанни знал толк в удовольствиях. У него был такой вид, словно он только и думает, как бы завалить какую-нибудь девицу в постель под предлогом «отточить итальяно». Джанни нравился женщинам.

Кристи, которая — одна из немногих — оставалась равнодушной к итальянскому мачо и редко пила кофе, заметила:

— Чай бодрит не хуже кофе, в нем много танина и кофеина. Да и для здоровья полезней! Лучше купить в учительскую небольшой телевизор.

— Надеюсь, не для совместного просмотра «мыльных опер»? — проворчал мистер Суитман, учитель английского.

— А что вы имеете против «мыльных опер»? — тотчас встряла мисс Ленокс, учительница французского.

— У нас не так много времени, чтобы смотреть сериалы, — негромко указала Кристи. — Я имела в виду новости.

Мистер Суитман тотчас поддержал предложение купить телевизор, сказав, что современный человек должен быть в курсе событий, творящихся в мире. Остальные, поразмыслив, согласились. Так в учительской появился телевизор, ставший центром школьной вселенной. Мысли о кофемашине остались в прошлом.

Однако смотрели учителя совсем не новости. Фаворитом стала передача «Кто хочет стать миллионером». Мистер Суитман как минимум четыре раза смог ответить на последний вопрос, а миссис Джонс, учитель физики и прикладной математики, сделала то же самое дважды.

Однако когда Кристи вошла в учительскую первого мая, телевизор оказался выключен. В помещении находилась только Лиз, преподаватель по двум предметам — экономике и биологии. Кристи кивнула коллеге, села за стол и придвинула к себе стопку тестов. По расписанию у нее было всего два урока с утра, но она уже устала, потому что плохо спала ночью. Кристи трижды просыпалась от кошмаров. Один из них был особенно неприятным, в нем ей приснились гигантские пауки, от прикосновения к которым человек сгорал заживо. Кристи часто видела пророческие сны, но трактовать видение с пауками не получалось. Бессмыслица полная, решила она.

После третьего кошмара Кристи отказалась от дальнейших попыток выспаться и просто лежала на кровати, задумчиво глядя в потолок. Пожалуй, она могла бы представлять определенный интерес для психиатров. Некоторые люди вносят в завещание пункт о передаче своих органов медицинским учреждениям. Иногда Кристи подумывала завещать науке свой мозг.

— Ты чего не спишь? — спросил Джеймс в половине пятого, когда жена, которой надоело размышлять о психиатрии и предчувствиях, соскользнула с постели и принялась натягивать джинсы.

— Бессонница. А ты спи, — шепнула Кристи, выворачивая футболку.

Она оделась и поправила одеяло мужа.

Ночные кошмары Джеймса по большей части были связаны с потерей работы и неспособностью обеспечить семью. Кристи давно решила не посвящать мужа в подробности своих видений и снов — уж слишком путаными и оторванными от реальности они были.

— Ты как, Кристи? — услышала она женский голос и очнулась. Лиз, юная учительница, плюхнулась на стул напротив Кристи и уставилась на нее через стол. У нее было такое выражение лица, словно ее все достало. — Гляжу, проверяешь тесты…

Лиз явно надеялась, что Кристи поболтает с ней. Ей было около тридцати, кудрявые темные волосы обрамляли миловидное лицо, пухлый ротик часто складывался удивленной буковкой «о», стоило на горизонте появиться хоть чему-то любопытному. Лиз заняла свою должность в прошлом сентябре, сменив миссис Кунифф, преподававшую в школе Святой Урсулы двадцать лет. Миссис Кунифф отказывалась заходить в учительскую, поскольку боялась микроволновки. Она утверждала, что слышала о мужчине, по неосторожности зажарившем в микроволновой печи голову. Нет нужды объяснять, что человеку, верившему в подобные мифы, не следовало преподавать экономику. Так в школе появилась Лиз.

— Думаю, мне требуется небольшой перерыв, — сказала Кристи, давая понять, что готова уделить собеседнице пару минут. — Как дела?

— Нормально… — Лиз умолкла и внезапно шмыгнула носом. — Нет, все плохо! — Ее глаза вдруг покраснели. — Прости, я не собиралась вываливать на тебя…

Кристи сунула руку в сумку, порылась в вещах и достала упаковку бумажных платков.

Выяснилось, что Лиз запуталась в отношениях с парнем, который испугался ее натиска и предложил сделать «передышку».

— Говорит, ему нужно время, чтобы все обдумать, — вяло промямлила девушка. — Мы встречаемся уже год. Зачем ему передышка? Кристи, я люблю его! Как мне быть? Сестра говорит, его поведение оскорбительно, и советует послать его подальше. Но она всегда его не одобряла, считая, что я могу найти себе парня получше. — Лиз высморкалась в салфетку. — Он сказал, что все-таки пойдет со мной на свадьбу кузины, словно мы по-прежнему вместе. Значит, еще не все потеряно, как думаешь?

«Нет ничего сложнее, чем отвечать на самые простые вопросы», — подумала Кристи.

— Полагаю, ты сама знаешь ответ. Мое мнение или мнение твоей сестры — все это не имеет значения.

— Но я не знаю…

— Закрой глаза и прислушайся к себе. Что чувствует твое сердце? — Кристи через стол коснулась груди Лиз.

Девушка послушно зажмурилась, и ее лицо внезапно утратило напряженность, плечи устало упали.

— Думаю, это конец. Он идет на свадьбу, чтобы не обижать меня и не выставлять в дурном свете перед друзьями и родней… Но все кончено. Все кончилось в тот момент, когда я сказала, что хочу ребенка. — Лиз открыла глаза и посмотрела на Кристи.

— Значит, все кончено. — Кристи мягко улыбнулась, пытаясь приободрить бедняжку. — Но ведь это не конец жизни. — Она не пыталась увидеть, что лежит у Лиз на сердце, а лишь позволила ей взглянуть в лицо своим страхам.

— Я обманывала себя, да? Думаю, я с самого начала знала, что эти отношения не продлятся долго. — Она тоскливо вздохнула. — Я пыталась выдать желаемое за действительное. Мне следовало вести себя совсем по-другому, если хотела получить…

— Не надо оглядываться назад, — прервала Кристи. — Нет ничего хуже сожалений об ушедшем. История не знает сослагательного наклонения. Мысли о том, как все было бы, если бы мы поступили иначе, выматывают душу и убивают желание бороться за счастье. Опыт бесценен, даже такой, как у тебя, Лиз…

— Ты такая добрая, — шепнула девушка, вставая. — И очень умная. Должно быть, ты никогда не совершала ошибок. Ты тщательно взвешиваешь каждый шаг, да? А я пру как танк, даже не задумываясь, верно ли выбрала направление. — Она неуверенно улыбнулась. — Ты мудрая, так все говорят. Теперь я вижу, что это правда.

В учительской стали появляться люди. Лиз взяла чашку с кофе, папку с тетрадями, вздохнула и вышла. Кристи осталась сидеть на своем месте, глухая к разговорам. В голове ее вертелись слова Лиз.

Она мудрая? Тщательно взвешивает каждый шаг? Кристи чувствовала, как щемит горло.

Нет, нет и нет! Случались в ее жизни моменты, когда она отдавалась эмоциям, подавляя в себе рациональное начало. Один такой момент едва не загубил ее жизнь. Глупый, необдуманный поступок, о котором она будет жалеть до конца своих дней!

Она думала, что загнала тот день в самый дальний уголок подсознания, похоронила под грудой светлых, приятных воспоминаний, надеялась, что он никогда больше ее не потревожит. А теперь те события всплывали на поверхность сами собой, все чаще и чаще, и забыть о них было очень трудно.

Давно ли Кристи стала той мудрой женщиной, которой восхищаются юные учительницы с разбитым сердцем? Когда-то мир был совсем другим, и она тоже была другой.

Шейн позвонил днем, когда она вошла в дом.

— Мам, у меня есть новости, — сказал он после нескольких дежурных фраз.

И хотя солнце стояло в зените, заливая ярким светом Саммер-стрит, Кристи показалось, что на мир набежала черная тень.

— Да? — У нее пересохло во рту при мысли, что любимый сын попал в беду.

— Джанет беременна. Мы не хотели никому сообщать, пока не пройдет первый триместр. Собирались позвонить неделю назад, но Джанет положили на сохранение, был риск выкидыша. К счастью, теперь все позади. Мы счастливы, мам! — В голосе Шейна слышалась гордость.

Кристи показалось, что с ее плеч сняли тяжеленный груз. Это рассасывался страх, заставивший пригнуться под своим весом.

— О, Шейн, я так рада за тебя! За вас обоих! — Она привалилась спиной к стене, потому что ослабели ноги. Взгляд ее был устремлен в сторону парка, где гомонили маленькие детишки и лаяли собаки. «Спасибо тебе, Господи», — подумала она с облегчением. — Это самая прекрасная новость за последнее время. Как самочувствие Джанет? Рассказывай скорее!

— Она так боялась потерять ребенка, мам! Ужасно волновалась, много плакала…

Кристи вспомнился тот день, когда тревога нарастала с каждой минутой и ей не было никакого логического объяснения. Предчувствия не обманули Кристи. Ее внук едва не погиб, хотя даже не успел появиться на свет.

— Джанет сделали УЗИ. Мы попросили размножить фотографию малыша, чтобы у вас с отцом тоже был экземпляр. Так что сможете увидеть своего третьего внука в черно-белом варианте. Можно нам приехать на выходные в гости?

— О, разумеется. Большего я и желать не могла, Шейн! — Кристи счастливо вздохнула. — Хочешь, я позвоню Джеймсу и сообщу новости?

— Я расскажу ему сам.

Шейн в этот момент так напомнил Джеймса: этакий горделивый папаша в ожидании чуда. У Кристи нежно сжалось сердце, когда она представила его с младенцем на руках.

— Давай пригласим Итона и Шелли с дочерьми. Можно позвать и твою тетю Эйну. Соберемся всей семьей в выходные, устроим пикник по этому случаю. А если ты считаешь дурным знаком праздновать окончание первого триместра, то просто поужинаем и поболтаем от том о сем. Как думаешь, Джанет не будет против? — Жена Шейна любила бывать в гостях у Девлинов, но из-за беременности могла предпочесть остаться дома.

— Она будет только за, — усмехнулся Шейн. — Мы приедем в следующую пятницу. В эти выходные нас позвали на свадьбу, отказаться было бы невежливо. Ах, мама, знала бы ты, как нам хотелось рассказать всему миру, что у нас будет ребенок! Но мы хранили секрет, потому что боялись сглазить. Конечно, Джанет сообщила своей матери, ты же знаешь, как они близки. Мне жутко неловко, что я молчал…

— Дорогой, не надо оправдываться. Девочки рассказывают матерям больше, нежели мальчики. Такова природа. — Кристи села в кресло. — Послушай, давай пригласим на выходные твою тещу. Думаю, Джанет будет рада. — Жена Шейна была единственным ребенком, к тому же ее мать рано овдовела и жила одна. — Что скажешь, сынок?

— Ты здорово придумала, мам, — ответил Шейн. — Кстати, мы рассчитываем, что ты будешь иногда сидеть с малышом.

— Правильно рассчитываете, — тепло сказала Кристи.

Через полтора часа Кристи уже складывала в корзинку приготовленное для Уны и Денниса Магуайер угощение. Она еще не слышала о том, что Мэгги вернулась в город, поэтому очень переживала, как Магуайеры будут справляться. Рассчитывать на помощь Денниса было бессмысленно: в ожидании чудес можно умереть с голоду. Поэтому Кристи зажарила целого цыпленка с приправами, сварила говяжий бульон, подсушила для него гренки и испекла около дюжины небольших кексов с изюмом. Накрыв корзинку пестрым платком, Кристи отправилась навестить подругу.

— Кристи, как хорошо, что ты пришла! — воскликнула Уна, когда Деннис провел гостью на кухню.

— Я тоже рада тебя видеть. — Кристи поставила корзину на стол и присела рядом с Уной. — Как ты? Долго будешь носить гипс?

— Шесть недель, — горестно сказал Деннис, сортировавший газеты, которые собирался сдать в переработку. Обычно этим делом занималась Уна, часто ворчавшая, что у мужа руки растут не из того места.

— Осталось всего пять с половиной недель, — поправила Уна. — Врач сказал, я скоро поправлюсь и буду порхать, как раньше.

Кристи поняла, что это было сказано для Денниса, вздыхавшего над стопкой газет. Внезапно она почти физически ощутила, как хрупки кости подруги: словно тонкая паутина вместо прочного каркаса. В голове мелькнула картина: блестящие спицы больших колес, подлокотники инвалидного кресла. Кристи мысленно взмолилась о том, чтобы ее видение представляло лишь один из множества вариантов будущего. Ей не хотелось подобной судьбы для Уны.

Кристи погладила ее руку, желая подбодрить.

— Деннис, я чувствую сквозняк. Наверное, я неплотно закрыла входную дверь. Ты не проверишь?

— Хорошо. Заодно вынесу мусор к контейнерам. Не знаешь, машина еще не приходила?

— Обычно мусор забирают по утрам, — ответила Кристи.

Удивительно, что за столько лет жизни на Саммер-стрит Деннис не знал элементарных вещей.

— Что, моя ложь настолько очевидна? — тоскливо спросила Уна, когда муж вышел из кухни.

— Только для меня, дорогая. Что на самом деле говорят врачи?

— Жаль, у меня нет твоего дара, — вздохнула Уна. — Наверное, это здорово — предвидеть события и иметь время к ним подготовиться. Если бы я знала, что упаду, не полезла бы так высоко. — Она кивнула на свою загипсованную ногу.

— О каком даре ты говоришь? — искренне удивилась Кристи. Она скрывала свой талант почти от всех и точно не посвящала в тайну Уну Магуайер. Слишком уж часто люди пугались чужих странностей, а Кристи не желала потерять подругу.

— Ты ведь иногда предвидишь события, да? У мамы была приятельница с подобным даром. Когда я была моложе, бегала к ней гадать на картах.

— Я не гадаю на картах. Мой дар… несколько иного рода, чем ты думаешь. Я вообще предпочитаю скрывать его, потому что церковь и люди не слишком терпимы к тем, кто отличается от большинства. Я действительно вижу больше, чем должна, но это… не предвидение. Что-то вроде предчувствия, смутные образы. К тому же чем ближе находится человек, тем труднее мне прочитать в его сердце, — добавила Кристи торопливо, опасаясь лишних расспросов о будущем.

— Но ты чувствуешь, когда человек лжет, да? — допытывалась Уна.

Кристи кивнула.

— Это скорее интуиция, чем предвидение. Я поняла, что твои дела не так хороши, как ты говоришь, и что ты желаешь скрыть это от мужа. Так что говорят врачи?

— Остеопороз, причем сильно запущенный. У матери тоже были хрупкие кости в пожилом возрасте, поэтому я настояла на обследовании. Оказалось, мои кости не многим прочнее стекла. Лечащий врач удивился, как я умудрилась ничего не сломать раньше. В общем, придется жить очень осторожно, иначе постоянно буду таскать на себе гипс и бинты, — сказала Уна.

— Как Деннис справляется с новыми обязанностями?

— Так к нам же Мэгги приехала! — оживилась Уна.

— Так скоро? — Кристи улыбнулась. — Молодец! Как у нее дела?

— Все в порядке, — гордо ответила подруга. — Мэгги пошла за продуктами. Если бы ты пришла чуть раньше, ей не пришлось бы идти в магазин. Ты столько всего принесла! — Уна кивнула на корзину. — Ах, Мэгги такая отзывчивая девочка! Она прилетела утром. Деннис позвонил ей и рассказал о нашей беде. И Мэгги тотчас все бросила и приехала. Умница, правда? Хоть бы она побыстрее устроила свою жизнь, как твои дети. Впрочем, хоть Мэгги и не замужем, она вроде счастлива. Это самое главное, правда?

— Правда, — подтвердила Кристи. Момент был неподходящий, чтобы рассказывать о беременности невестки. — Давай я заварю свежий чай… — Она указала на керамический чайничек, стоявший возле плиты.

— Да, ты очень добра, — кивнула Уна. — Лучше чай с молоком, чем все эти таблетки с кальцием, на которые меня посадили. Все равно в нашем возрасте кальций усваивается плохо. Кристи, тебе тоже надо сделать обследование. К сожалению, за климаксом всегда подкрадывается остеопороз, такова наша женская участь.

— Увы, это так. — Кристи сполоснула чайничек и ошпарила кипятком. Засыпав в него ложку заварки, она бегло взглянула на те газеты, которые не забрал Деннис. Достаточно свежие номера были перемешаны со старыми, двух- и даже трехмесячной давности.

Ожидая, пока заварится ароматный жасминовый чай, Кристи принялась аккуратно складывать газеты в стопку, пока один из заголовков не привлек ее внимание. Бог знает почему это случилось: статья была маленькой, шрифт — мелким, однако для Кристи он на мгновение словно окрасился в багровые тона. Уна продолжала что-то говорить, но Кристи не слышала ни слова. Она выронила газету из рук, и та спланировала на пол. Наклонившись, Кристи подняла ее.

«Польский художник впервые за 25 лет выставляется в Ирландии», — гласила статья.

Кристи вцепилась пальцами в край столешницы. Заметка была крохотной, но ее содержание означало для Кристи настоящую катастрофу, взрыв из прошлого. «Кэри Воленский открывает выставку в следующем месяце. Экспозиция включает в себя серию «Темная леди»…»

Кристи замерла, услышав позади шаги вернувшегося Денниса.

— Я сам переберу прессу, — сказал он, легонько похлопав ее по плечу. — Уж с этим я как-нибудь справлюсь.

Он взял стопку газет и вынес из кухни, а Кристи продолжала стоять, держась за столешницу и вперив взгляд туда, где только что лежала газета.

Кристи думала о Кэри Воленском, который едва не уничтожил ее брак. Он снова возвращался из небытия. Возвращался как наваждение, от которого не удалось избавиться.

Теперь Кристи знала, что ее предчувствия были связаны вовсе не с беременностью невестки.

Глава 8

Материнство требует от женщины больше сил, нежели брак, думала Грейс, глядя на великолепное портфолио, заказанное за огромные деньги бедняжкой Фей к восемнадцатому дню рождения дочери. Брак позволяет отступать от правил, искать компромисс, даже нарушать правила, когда они начинают душить. Быть матерью — значит вечно играть одну и ту же роль. Постылый брак можно разрушить, а материнство исключает эгоизм. И трата недельной зарплаты на подарок дочери вполне укладывается в эту схему.

— Ей очень понравится, — сказала Грейс, подумав, что если бы она позволила себе купить столь дорогую вещь, то это была бы потрясающая сумка от Шанель. Впрочем, Грейс умела баловать себя, тогда как Фей тратила все до последнего цента на Мэгги. — Думаю, любой студент художественной академии убил бы за подобный подарок.

— Ты действительно так думаешь? — взволнованно спрашивала Фей.

Портфолио — большая кожаная папка на ремне, ужасно дорогая вещь, купленная в «Тодс», — было роскошным. Фей выбирала подарок мучительно, желая угодить единственной дочери. Она знала, что Эмбер нравится кремовая кожа, но не была уверена, что ее вкусы не изменились. Молодость так непостоянна! Что, если Эмбер мечтает о черной папке?

У юной художницы уже было портфолио, громоздкое, пластиковое, потрескавшееся по углам. Оно вполне могло послужить еще пару лет, однако Фей хотела, чтобы у дочери было все самое лучшее.

Ах, лишь бы Эмбер одобрила цвет! Последнее время она стала такой капризной.

— Больше не собираюсь ужинать после заката, — сказала она как-то на днях, отодвигая тарелку с недоеденной телятиной. — Теперь мой ужин будет легким и ранним. На пустой желудок легче спится.

— Но, милая, если соблюдать строгую диету, недалеко и до гастрита, — попыталась образумить ее Фей.

— При чем здесь диета? Я просто решила следить за питанием. Буду ужинать до шести.

— До моего прихода? — расстроилась Фей. Ей нравилось садиться за стол вместе с дочкой, обсуждать прошедший день. Впрочем, решила она, не стоит приставать к девочке, у которой голова забита выпускными и вступительными экзаменами.

В последние дни Эмбер выглядела усталой, под глазами залегли тени. Никогда прежде она не занималась так усердно, не садилась за учебу сразу после занятий и не просиживала до десяти вечера, запершись в своей комнате. Иногда Эмбер ложилась спать, даже не спустившись вниз пожелать матери спокойной ночи. Подобное упорство восхищало и беспокоило Фей. Никогда в жизни Эмбер не была так от нее далека: они почти не разговаривали, ограничивались дежурными фразами, словно экзамены встали между ними невидимой стеной. Эмбер как будто жила в собственном мире, куда не желала впускать родную мать. Должно быть, она боялась завалить экзамены.

— Прекрати изводить себя сомнениями, — донесся до Фей голос Грейс. Она очнулась, едва не выронив портфолио из рук, и заметила, что подруга качает головой. — Это прекрасный подарок. Если Эмбер не оценит его, можно считать ее неблагодарной малолетней…

Грейс оборвала фразу на полуслове, чтобы не ляпнуть грубое слово. Это было одиннадцатое правило ее жизненного кодекса: не критиковать чужих детей и манеру воспитания. Кстати, правило двенадцать гласило: не лезть со своим уставом в чужой монастырь. Критика вообще вещь неблагодарная и зачастую приносит проблемы самому критикующему. Глядя на Фей, на ее робкие попытки стать незаменимой для своего отпрыска, бескорыстное желание положить всю себя на алтарь материнства, Грейс радовалась тому, что так и не решилась завести ребенка.

За десять лет знакомства с Фей Грейс успела хорошо изучить коллегу. Фей была умна, но никогда не выставляла этого напоказ, умела решать деликатные ситуации, была хорошо воспитана и легко усваивала новые знания. Из всех подруг Грейс только Фей не была одержима идеей найти подходящего спутника жизни и, должно быть, именно поэтому не страдала навязчивыми фобиями об ускользающей молодости. Ахиллесовой пятой Фей были отношения с дочерью, которую та возвела в ранг святых. Грейс виделось нечто глубоко неправильное в этой одержимости материнством. Большинство ее подруг, нарожавших детей и успевших выпустить их в жизнь, ни за что не согласились бы стать добровольными придатками к собственным отпрыскам. Жизнь Фей была бедна на впечатления, но бедняжка даже не замечала этого.

— Думаешь, ей понравится? — с надеждой спросила Фей.

— Послушай, такая кожа подходит ко всему. Это классика, — уверенно ответила Грейс.

* * *

Эмбер потянула раму и, когда створка окна подалась внутрь, беспрепятственно забралась обратно в комнату.

Уже несколько вечеров девушка вылезала через окно на крышу, а возвращалась за полночь, одетая в черное, чтобы не заметили соседи. Странно, почему так много воров попадает в тюрьму, если проникнуть незамеченной в дом так просто, думала Эмбер. Ни разу никого из соседей не привлек ее темный силуэт на фоне крыши, никому не было дела, что за человек перелезает через забор, воровато оглядываясь на освещенные окна кухни. Даже родная мать не решалась войти в ее спальню, связанная обещанием не отвлекать Эмбер во время занятий.

— А ты оказалась изобретательной штучкой, — сказала как-то Элла перед уроками.

Эмбер была измотана и непрерывно зевала, прикрывая рот ладонью. Вставать по утрам было все труднее.

— Ох, надо смазать оконные петли, они так скрипят, — простонала она.

— И как твоя мать ничего не подозревает? — Элла хихикнула. — Ну, чем на этот раз тебя удивил твой любвеобильный дружок?

— Перестань так его называть, — буркнула Эмбер.

На самом деле ей даже нравилось это прозвище, но вызывало раздражение чрезмерное любопытство подруги. К тому же ей была невыносима мысль, что она день за днем обманывает мать.

— Я зову его так, потому что он доставляет тебе удовольствие каждый вечер. Я обычная школьница, у которой на носу экзамены. У меня нет любовника, и я завидую тебе… Когда ты успеваешь делать домашнее задание?

Эмбер заполняла тесты второпях, кое-как, но пока ей везло и небрежность не сказывалась на результатах. Все ее мысли были об их будущем с Карлом. Она до сих пор не призналась Элле, что собирается уехать в Нью-Йорк с любимым. Причин для такой скрытности не было, подруга скорее всего одобрила бы подобную дерзость. И все-таки Эмбер молчала, удивляясь сама себе.

Вечером пятницы Фей неторопливо шла домой по Саммер-стрит. Она бросила взгляд в сторону парка и мысленно улыбнулась. Для детишек было поздновато, зато по аллеям носились собаки, а за ними едва поспевали выбивающиеся из сил хозяева. Возле клумбы с незабудками стояла Кристи Девлин, элегантная, с великолепной, словно у балерины, осанкой. Две ее очаровательные таксы носились кругами, путаясь в поводках и гулко лая. Мистер Райан, бодрый старичок, выгуливал троих мопсов. И хозяин, и его питомцы вышагивали с достоинством, близоруко щурясь на прохожих. Собаки вообще очень похожи на своих хозяев.

Когда Эмбер была маленькой, Фей часто водила ее в парк. Пока девочка возилась в песочнице, она читала на скамейке книгу или смотрела, как ребята гоняют мяч. Теперь Фей видела парк только со стороны, когда шагала по Саммер-стрит в магазин или на работу. У нее почти не было свободного времени, чтобы просто сидеть на лавочке в тени деревьев и наслаждаться покоем и свежим воздухом. А ведь совсем скоро парка не станет, подумала Фей и ощутила глухую тоску.

Она понимала, что нелепо оплакивать место, куда никогда не заходишь, но парк имел право на существование, а жители Саммер-стрит имели право проводить свободное время на его зеленых аллеях. Если бы у Фей было время (и, пожалуй, желание) бороться, она могла составить петицию, собрать подписи соседей, подать жалобу в городской совет, в суд… но у нее не было времени на бумажную волокиту. Ей хватало бюрократии на работе. Пусть кто-нибудь другой составляет петицию, а она, Фей, с радостью внесет свое имя в список несогласных с решением властей.

Когда Фей переступила порог дома, сразу стало ясно, что Эмбер еще не вернулась. Видимо, зашла в гости к Элле. Фей подумала, что удача на ее стороне: есть время приготовить предпраздничный ужин для любимой дочери. Ну и пусть день рождения Эмбер наступит лишь завтра, подарок можно вручить и накануне. А высокая стопка печенья сделает вечер особенным. Эмбер с детства обожала печенье.

Эмбер пришла домой после семи, снова странно возбужденная, с пылающими щеками и странным, ускользающим взглядом. В руках у нее был пакет с учебниками.

Портфолио ждало ее на столе, упакованное в золотую бумагу и перевязанное красивой алой лентой. Эмбер уставилась на золотой сверток в недоумении, затем ощутила досаду. Похоже, мать не стала дожидаться дня рождения, решила вручить подарок заранее. Как некстати! Эмбер весь день обдумывала, как рассказать Фей о Карле, поделиться своими планами, мучительно решала, какие детали стоит скрыть, на какие рычаги надавить… и вот мать все испортила! Разве можно принять подарок, а потом завести такой трудный разговор?

«Мама, мне плевать на экзамены — и вступительные, и выпускные. Я уезжаю в Нью-Йорк с парнем, которого люблю и у которого намечается контракт с известным продюсером. Да, кстати, спасибо за подарок».

— Милая, я не стала дожидаться дня рождения…

У Фей был взволнованный вид, на губах блуждала улыбка.

Эмбер заметила печенье на широком блюде. Она любила его в детстве, а теперь была к нему абсолютно равнодушна. Но мама испекла печенье специально для нее…

Эмбер попыталась заглушить растущее чувство вины, и это лишь усилило раздражение. Почему мать все еще пытается обращаться с ней как с маленькой? Печенье, постоянная опека…

«Не задерживайся допоздна. Не забудь сделать уроки. Захвати пакетик с сандвичами. Надень шарф, на улице ветер. Даже если курить будут все, тебе запрещается». И так далее и тому подобное!

Конечно, Фей желала дочери только добра, но ее удушливая забота, напоминавшая квохтанье наседки, уже давно мучила Эмбер. Она не ребенок, а мать продолжает видеть в ней младенца. Пора заметить, что младенец вырос и способен совершать вполне взрослые, осмысленные поступки!

Внезапно Эмбер поняла, что никакие здравые доводы не помогут ей предотвратить ужасный скандал: известие о Карле и скором отъезде приведет мать в ужас, какими словами ни донеси новость. И печенье с подарком совершенно ни при чем. Лучше оборвать все нити сразу, нежели дергать по одной.

— Открой, — улыбнулась Фей.

Она ощутила странную напряженность в лице дочери, во всей ее позе. Почему малышка не бросилась к подарку сразу, не разорвала нетерпеливо ленту, как делала обычно?

Эмбер искоса взглянула на мать, подошла к столу и принялась аккуратно разворачивать упаковочную бумагу.

— Ну, что скажешь? Нравится?

Эмбер покусала губу. Портфолио оказалось великолепным и стоило, должно быть, уйму денег. Это был подарок не по средствам, и он был Эмбер совсем без надобности. Хуже того: она даже подумала, что предпочла бы получить подарок деньгами, которые были необходимы ей на первое время в чужой стране, в незнакомом городе. Да и билет до Америки стоил немало. За перелет Карла и его группы платила музыкальная компания, а Эмбер предстояло разбираться с финансовыми затратами самой.

Подарок оказался как раз в стиле Фей: запредельно дорогой, купленный с единственной целью — дать дочери все самое лучшее. «Какая бессмысленная трата денег!» — с досадой думала Эмбер. Ей было горько и стыдно.

— Да, очень красиво, — выдавила она.

— Правда?

Эмбер показалось, что ее душат.

— Конечно. Мне очень нравится. Потрясающее портфолио. — Но совершенно бесполезное! Во всяком случае, пока. Возможно, через пару лет она и задумается об учебе, но не сейчас.

От Фей не ускользнуло, что брови дочери сурово сведены к переносице, словно она чем-то недовольна.

— Я никак не могла выбрать цвет. — Она подошла ближе. — Если захочешь, можем сходить в магазин и обменять на черный. Или на бордовый?

Руки Эмбер, державшие кожаную папку «Тодс», словно налились свинцом. Ей хотелось отбросить ненужную вещь. Почему мать продолжает лезть к ней с расспросами? Пусть уймется, пока не поздно!

— Мне нравится этот цвет, — выдавила она, повернулась к Фей и быстро поцеловала в щеку. — Спасибо большое. Слушай, у меня столько заданий, я пойду к себе…

— А ужин?

— Я не голодна. Поела у Эллы, — отрывисто бросила Эмбер, которой хотелось одного — бежать.

— Детка, я знаю, что ты очень серьезно настроена в отношении экзаменов, но… — начала Фей, пытаясь как-то втянуть дочь в разговор.

И тут Эмбер прорвало:

— Да не в экзаменах дело! Пошли они к черту! — крикнула она. — Ты ничего не понимаешь!

Лицо Фей застыло, словно превратилось в маску. Через мгновение рот повело в сторону, но она постаралась справиться с собой.

— Эмбер, что с тобой, что случилось? Мы всегда обсуждали проблемы вместе. В чем дело?

— Ни в чем! Тебе все равно не понять! — рявкнула дочь. — Ты всю жизнь была осторожной, никогда не рисковала, жила словно мышь! Я другая, понятно? Мне нужна свобода, а ты душишь меня. Ты хочешь, чтобы я прожила такую же жизнь, как ты!

— Ничего подобного… — Фей было так больно, что у нее едва ворочался во рту язык. Она положила всю жизнь на то, чтобы Эмбер не повторила ее ошибок, была осторожной и умной. Почему дочь набросилась на нее с такими странными обвинениями? — Я всегда желала тебе счастья.

— Нет! — крикнула Эмбер. В ней говорили страх и чувство вины. Она видела боль в глазах матери, и от этого ей было гадко, она чувствовала себя предательницей, но остановиться уже не могла. — Ты не мне счастья желала, а себе! Ты хотела сделать из меня свое подобие. А я так не хочу! Я не желаю закончить, как ты!

— Милая, послушай…

— Я не стану ничего слушать, мама. Я взрослый человек. Впереди вся жизнь, и я проживу ее так, как захочу. И тебе того же желаю. Ты не живешь, ты существуешь. Ты застряла в одном бесконечном дне, где ничего неменяется, кроме деталей. Ты постоянно вспоминаешь отца, но с его смертью жизнь не кончилась! Ты похоронила себя заживо, мама! А у тебя есть право жить дальше.

Эмбер захлебнулась эмоциями, отвернулась к окну. Начало было положено: теперь мать знает, что дальше их пути разойдутся. Она, Фей, найдет в себе силы двигаться вперед. Конечно, о Карле не было пока сказано ни единого слова, но матери стоит сначала принять тот факт, что ее не будет рядом. Мать достаточно умна, чтобы понять, о чем речь.

Фей молчала. Она смотрела на дочь во все глаза, и со стороны могло показаться, что на всем лице ее остались только глаза — ошеломленные, полные ужаса. Эмбер, сунув портфолио под мышку, направилась к себе в комнату.

Оставшись одна, Фей окинула потерянным взглядом стол, печенье, плошку с сыром фета, который так любила Эмбер, слоеный пирог, смятую оберточную бумагу.

Что она сделала не так?

Впервые за долгое время Фей не стала убирать кухню, прежде чем пойти к себе. Как правило, она долго мыла стол и посуду, оттирала их со всевозможными средствами до блеска. Но не в этот вечер. Фей прошла в свою спальню и прикрыла за собой дверь.

Это была чудесная комната, очень женская, по-своему шикарная, любимый будуар и островок покоя, глядя на который никак нельзя было догадаться, что здесь живет Фей Рид. Если в офисе она придерживалась минимализма, предпочитала четкую геометрию и идеальный порядок, в который не вносил диссонанса даже фикус с полированными воском листьями, то спальня была совсем другой. Здесь было уютно, свет приглушали бархатная обивка и абажуры светильников, на кровати покоилось роскошное покрывало с бледными чайными розами на бежевом фоне, плотные шторы занавешивали окно.

Не зная, куда себя деть, Фей села на край постели, бессильно уронив на колени руки. Из нее выпустили воздух.

— И что делать? — произнесла она вслух. Внутренняя сила, питавшая ее, как будто внезапно истощилась.

Фей любила читать о женщинах, прошедших через тяжкие испытания и нашедших в себе силы жить дальше, совершенствовать себя. Они словно несли некое знамя, означавшее принадлежность к клубу сильных женщин. Фей нравилось думать, что она одна из таких женщин.

Как оказалось, она черпала свою силу в одобрении и любви Эмбер, она опиралась на нее, цеплялась, как хрупкий стебель цепляется за мощный ствол, и лишь потому могла тянуться вверх, к свету. Лишенная привычной опоры, Фей была готова сломаться. Почему Эмбер переменилась так внезапно? Откуда эта агрессия, желание ужалить, оттолкнуть? Милая, нежная, талантливая Эмбер разговаривала с матерью словно с посторонним, неприятным человеком, и от слов ее веяло холодом.

Фей сидела на кровати очень долго, вслушиваясь в шаги дочери наверху. Наконец Эмбер включила музыку — «Скиссор систерс», и Фей грустно улыбнулась. Она считала, что эта группа возвращает современное поколение к рок-музыке семидесятых, хранила стопку виниловых пластинок из той эпохи. Они пылились в шкафу много лет, вместе со старыми фотографиями.

Прошлое пряталось в большом нижнем ящике гардероба, скрывалось под стопкой простыней и пледов.

Фей встала и открыла гардероб, несколько минут смотрела на ручку нижнего ящика, затем потянула за нее, сунула руку внутрь, сдвинув в сторону пледы и простыни. «Новые наволочки», — гласила надпись на коробке. Кто бы полез инспектировать ее содержимое? Уж точно не Эмбер, хотя в детстве девчонка любила искать свои подарки, перерывая комнату матери вверх дном. Она мазалась мамиными кремами, надевала туфли на каблуке, мерила бусы, но никогда — никогда — не совала свой нос в коробку с надписью «Новые наволочки». Знай Эмбер, что у матери есть секреты, возможно, она проявила бы большее любопытство. Но Эмбер считала мать предсказуемой и «правильной». Проще говоря, скучной. Какие тайны могут быть у скучной женщины? Неоплаченные счета? Семнадцать лет Фей пыталась стать другим человеком, и ей это удавалось, она сделала удачный выбор. Вернее, так ей казалось до сегодняшнего дня.

Она много лет не доставала коробку, а теперь вынула из ящика и перенесла на кровать. Сделав глубокий вздох, Фей открыла крышку.

Сверху лежала большая цветная фотография девушки с огромными смеющимися глазами и рассыпавшимися по плечам темными волосами. Сходство с Эмбер было необычайным. Девушку окружали улыбающиеся люди, замершие в своем довольном, безмятежном состоянии.

Фей не помнила всех имен, зато ей тотчас вспомнилась атмосфера вечера, веселая и слегка расслабленная. Играла какая-то композиция из «Лед зеппелин», что-то тягучее, медленное, вишнево-бархатистое. Песню поставил Джимми…

Интересно, что с ним стало? Когда-то давно Джимми был неплохим парнем с густым ежиком волос и несчастной мордахой, словно у потерянного щенка. Сейчас его, должно быть, и узнать нельзя. Наверняка работает в офисе, носит кожаные лоферы, белую рубашку с галстуком, аккуратно, с помощью геля, зачесывает назад непослушные волосы. Уж в нынешней Фей Рид, скучной, «правильной» мамаше, никто бы точно не узнал ту девчонку, что постоянно искала неприятностей в юные годы. Тогда Фей умела сексуально двигаться под музыку, строить глазки и хохотать, откинув назад голову и выставив на обозрение изящную шею.

Фей вынула стопку фотографий из коробки. До нее донесся сладкий, чуть удушливый запах духов. «Опиум» Ива Сен-Лорана. Закрыв глаза, она вдохнула забытый аромат и попыталась представить, что вернулась в те годы, когда слово «благоразумие» еще ничего не значило, а жизнь казалась бесконечно прекрасной. Вместе с «Опиумом», казалось, ноздрей коснулись и остальные запахи того времени: запах сигарет, острый запах марихуаны, металлическая нотка виски «Джек Дэниелс», сильных запах юношеского пота. И возбуждение, витавшее в воздухе, пронизывавшее все вокруг. Жизнь была непредсказуемой и оттого возбуждала.

Той девушки больше не было, она растворилась в небытии много лет назад, но Фей не суждено было ее забыть. Та девушка символизировала главную трагедию ее жизни и вместе с тем торжество этой самой жизни. Секрет, который навеки останется погребен вместе со старыми пластинками и фотографиями.

Утаить тайну своего прошлого от Эмбер… это стало для Фей настоящим наваждением. Она знала, что дочь никогда не поймет ее, никогда не простит…

Впрочем, куда катилась их совместная жизнь? Фей окружила себя и дочь высокой стеной для защиты от внешних врагов, однако кирпичики все чаще выпадали, а стена постепенно рушилась. Могло ли все сложиться иначе, если бы Эмбер с самого начала знала правду?

Глава 9

«Привет, Шона. Как дела на твоей планете? Скучаю по тебе, Полу, Россу и вашему умению весело проводить время».

Мэгги вздохнула. Удивительное дело: человек начинает ценить друзей лишь тогда, когда их нет рядом.

«…У меня никаких новостей. Сижу в спальне, печатаю это послание на старом папином ноутбуке. Так и кажется, что от неосторожного щелчка по клавиатуре он развалится на части. Странные вещи творятся с моим сознанием, подружка. Например, каждое утро, просыпаясь в своей детской постели, я с ужасом думаю, что наступил понедельник и мне пора в школу! Если бы еще повторили какой-нибудь утренний подростковый сериал тех времен, сходство было бы полным. Такое ощущение, что ничто не изменилось со школьных времен.

Я тебе говорила когда-нибудь, что мечтала стать такой, как Дженнифер Харт? Быть красивой, доброй и умной. Выйти замуж за красавчика, никогда не делать домашнюю работу… В детстве это казалось вполне достижимой мечтой. Я думала: вот вырасту, на мне женится потрясающий миллионер, который будет возить меня в открытом белом «мерседесе», а мои потрясающие светлые волосы будут развеваться на ветру. Я даже думала, что в будущем у меня могут измениться волосы, ха! И почему на мою долю не нашлось ни одного вшивенького миллионера при белом «мерседесе», а?

Став постарше, я поняла, как нужно цеплять миллионеров — об этом писали все женские журналы. Надо следить за походкой, наращивать ногти и волосы, покрывать губы сверкающим блеском и хлопать ресницами. Ах да! Еще надо искренне смеяться над глупыми шутками выбранного в качестве цели миллионера. Через пару лет к списку необходимых качеств прибавились упражнения для тонкой талии, силиконовая грудь и постоянная диета: рыба, приготовленная на гриле, и кабачки, а после шести — только орехи. Список требовавшихся достоинств рос, а миллионеров поблизости все равно не было. Так я стала есть много шоколада и совсем махнула на себя рукой.

Да и ради кого стараться? Ненавижу мужчин. Кроме Росса и Пола, конечно, но они не в счет. Ах да, еще кроме папы. А вообще на меня западают одни уроды. Не то чтобы на меня многие западали, но те, кто западал, точно уроды. Мужчины не обрывают мне телефон, не поют под окнами серенады. Ну и ладно! Зато я могу есть шоколад в неограниченных количествах, ходить в любой обуви (а не только в балетках, потому что «мужчины не любят, если женщина выше их»), и мне даже не обязательно красить ресницы.

Здесь, на Саммер-стрит, вообще не для кого выпендриваться. Тут такая особенная зона, где живут только старики. Их дети и внуки давно свалили подальше и приезжают лишь на праздники, да и то ненадолго.

Знаешь, Шона, при желании и тут можно найти мужчину. Какого-нибудь одинокого вдовца, папиного ровесника, которого интересует лишь, не пора ли записаться к кардиологу. Честное слово, вот уж улов!

Эх, умираю от скуки…»

Элизабет несколько раз звонила из Сиэтла, спрашивала, как дела, давала советы.

— Только не надо этих дурацких речей в стиле «клин клином», — стонала Мэгги. — Думаешь, лучший способ забыть одного мужчину — лечь под другого? Я уже слышала эту премудрость от Росса. Он утверждает, что если бы у него был слишком длинный простой между партнерами, он и его кролик давно умерли бы от тоски.

Мэгги мутило от одной мысли, что когда-нибудь (когда-нибудь!) придется заниматься сексом с другим мужчиной. То магнетическое притяжение, которое существовало между ней и Греем, едва ли было возможно с другим партнером. Она очень хотела быть с Греем, но понимала, что это невозможно.

— Я даже не думала предлагать тебе замутить с другим парнем, — оскорбилась Элизабет. — Это устаревший вариант. Тебе сейчас надо на время вообще позабыть, что на свете есть мужчины. Ходи с коллегами на выставки, занимайся спортом, выбирайся с друзьями на пикник, веселись по максимуму. Новые хорошие впечатления вытеснят из памяти старые.

Мэгги подумала, что хорошие впечатления ей пока получить неоткуда.

«…Кстати, Шона, забыла тебе сообщить: начальство дало мне два месяца за свой счет, чтобы я пожила у родителей, помогла им. А потом я либо должна вернуться, либо меня рассчитают. Даже не знаю, что хуже. Мысль о возвращении в колледж вызывает ужас и отвращение, но искать новую работу…

Мамина подруга (старший библиотекарь в местной библиотеке) предложила мне подработку. Одна из ее девочек скоро уйдет в декрет, а сейчас работает на полставки, у нее сильные боли в спине, поэтому нужны свободные руки. И знаешь, я с радостью откликнулась на это спасительное предложение! Конечно, дома неплохо, но моя комната напоминает мне склеп для упокоения прошлого, а мрачная атмосфера сводит с ума. В том нет вины моих родителей, но дома меня мучает клаустрофобия.

Меня просили поработать в отделе детской литературы. Это здорово: дети такие любознательные! Только не вздумай называть мена наседкой! Наверное, дети, которые ходят в библиотеку, какие-то особенные. Они говорят забавные вещи, у них на все свой взгляд, свой подход. Помимо этого, у меня появилась возможность работать с книгами, которые я любила в детстве. Сейчас перечитываю «Хроники Нарнии». Даже странно, что я так давно не брала эту серию в руки.

Ты видела Грея? Нет, не отвечай!

Впрочем, лучше ответь, все равно буду мучиться от неведения. А если встретишь в коридоре блондинку, с которой он спит, то незаметно приклей ей на спину надпись «белокурая стерва»! Лучше быть тем, кто вырывает страницы из казенных книг, чем уводить чужих парней.

Ладно, забудь, это все бред больного сознания. Я даже не знаю, как зовут эту подлую девицу. Какая-нибудь Виолетта или Незабудка. Сука ей имя!

Мне горько, Шона. Горько и обидно, но я держусь. Время лечит. Моя наивность дорого мне обошлась, но я потерплю.

С любовью, Мэгги».

Мэгги отправила послание. Ей действительно было горько и обидно, тоска по Грею становилась невыносимой.

Она провела дома целую неделю, жизнь постепенно превращалась в череду одинаковых дней. Мэгги плыла по течению, думать о будущем ей не хотелось. Родители, такие любимые, такие беспомощные и такие навязчивые, стали частью этой жизни. При всем желании сблизиться с ними снова Мэгги ощущала свою инородность в отчем доме. Детские простыни с мишками, куклы на комоде, розовые заколки с цветочками — все это когда-то принадлежало ей, а теперь вызывало острое чувство неприязни. Она так часто плакала в школьные годы, лежа на своей постели, что простыня с мишками ассоциировалась лишь с унижением и болью.

Мэгги и теперь плакала часто, и пусть причина была другая, подсознание вкрадчиво нашептывало: «Вот видишь, ты ничего не добилась за эти годы, ни капли не поумнела, ничему не научилась…»

— Сардинка! — закричал папа с первого этажа. — Мы едем в кафе, будем пить латте и есть пирожные. В пятницу утром всегда самая лучшая выпечка. Пойдешь с нами? Мы каждую пятницу ходим в кафе!

С каких это пор у родителей появилась такая традиция? Мэгги внезапно еще сильнее ощутила собственную чужеродность. Она помнила, как каждую субботу мама пекла пироги — с яблоками или ягодами. Но кафе по пятницам? Жизнь каждого человека — даже ее родителей — менялась, и только она, Мэгги, оставалась все такой же никчемной и жалкой!

Впрочем, латте и пирожные все-таки лучше четырех стен, украшенных пыльными детскими рисунками.

— Сейчас! — крикнула Мэгги отцу.

Она избегала долгих разговоров с матерью и отцом. Первый же вопрос о Грее — и она пропала. Ей будут сочувствовать, жалеть, она превратится в маленькую девочку, плачущую в объятиях родителей. Только не это! Оставалось надеяться, что поход в кафе не закончится подробными расспросами о личной жизни.

— Уже спускаюсь! — крикнула Мэгги, накидывая кардиган.

Завтрак в кафе на Саммер-стрит означал пир чревоугодников: сначала яйца, которые готовили здесь по-всякому: вкрутую, всмятку или пашот, затем целое море выпечки. В кафе делали заварные пирожные, пекли пирожки, штрудели, сооружали сандвичи в булке чабатта. Кроме выпечки здесь можно было заказать обед.

Когда Магуайеры прибыли на место, Генри проверял списки продуктов. Первой в кафе вошла Уна, неторопливо передвигавшаяся на костылях, за ней, готовые в любое мгновение подхватить ее под локти, Мэгги и Деннис. Деннис нес сумку жены, а дочь бросилась отодвигать для нее стул.

— Генри, дорогой, как дела? — спросила Уна.

Генри, лысеющий мужчина в брюках и бежевой майке, улыбнулся и даже слегка поклонился Магуайерам. Уна и Деннис были постоянными клиентами.

— Нормально. Как твоя нога, Уна?

— Болит, но терпеть можно. Если это самое ужасное испытание, уготованное мне в этой жизни, то я счастливый человек.

Семья устроилась за столиком у окна, чтобы можно было смотреть на улицу. Уна, кряхтя, пыталась сесть поудобнее, она успела изрядно вспотеть. Сюй, маленькая китаянка, работавшая официанткой, появилась как-то незаметно и беззвучно положила на стол меню. Уходя, девушка улыбнулась, и Мэгги улыбнулась в ответ. Как эта хрупкая девушка не побоялась поехать в незнакомую страну с малышом на руках? Сюй не производила впечатления человека, сожалеющего о необдуманном поступке. Видимо, Ирландия пришлась китаянке по душе. Возможно, жизнь, которую девушка вела в родной стране, была труднее жизни официантки в Ирландии. Мэгги прониклась невольным уважением и решила улыбаться Сюй почаще.

— Ну, Генри, что новенького в меню? — прищурилась Уна. — Мы вот привели к тебе Мэгги в надежде немного откормить. А то, чего доброго, Грей решит, что мы морили ее здесь голодом. — Уна понизила голос: — Грей — парень нашей дочери.

Мэгги выдавила вежливую улыбку. Неужели мать постоянно упоминала Грея, когда сплетничала со знакомыми?

— Сегодня суп-пюре с шампиньонами, — доложил Генри. — Это новинка, Джейн пробует готовить по старинной книге рецептов, которую нашла в книжном магазине. Сюй тоже внесла свою лепту, дала пару дельных советов.

— Прекрасно! — обрадовалась Уна. — Мы обожаем, когда твоя жена экспериментирует на кухне. — Она улыбнулась дочери.

Мэгги снова выдавила вымученную улыбку. Ей так хотелось чувствовать себя комфортно рядом с собственными родителями, радоваться тем же вещам, что и они, однако в душе стояла кромешная тьма, которая сгущалась с каждой минутой.

Не в силах больше бороться с отчаянием, она приняла решение во всем сознаться. Уж лучше выслушать многословные соболезнования, нежели играть жизнелюбие на фоне черной депрессии.

— Мы с Греем расстались, — выпалила она.

Мать побледнела.

— Сардинка, милая, — охнула Уна. — Ну почему ты молчала, детка? Бедная моя малышка, мы так тебя любим! Ты скрывала правду, а мы терзали тебя расспросами!

Вот они, те самые слова, которые должны произнести в подобной ситуации заботливые родители: «Мы любим тебя, мы на твоей стороне. Не важно, останешься ли ты старой девой до конца своих дней, все равно ты наша единственная ненаглядная дочь».

— Я не хотела плакать, — пискнула Мэгги, всхлипывая. Она ненавидела себя за слезы, но они все равно потекли из глаз. — Мы расстались как раз перед тем, как ты сломала ногу, и я не стала прибавлять к вашим заботам еще и свои личные неурядицы… У нас с Греем… ничего не вышло. — Мэгги не могла рассказать про блондинку. Не могла, и все! Правда была слишком унизительной.

— Он был тебя недостоин, — заявил отец, хмурясь. — Он должен был жениться или не морочить тебе голову. Я сразу сказал: этот Грей не пара нашей девочке, — правда, Уна? Парень пять лет живет с тобой, но даже не делает попытки сделать законной женой!

— Деннис, — проворчала Уна, — для таких рассуждений не самое подходящее время.

— Скажи, что я не прав! — не унимался отец. — Нынешнее поколение совершенно не настроено на брак, поэтому не считает ни один союз незыблемым. Этот Грей наверняка даже не задумывался о том, что пора жениться и заводить…

— Деннис!

— Мам, пап, да все нормально. Можете обсуждать, мне не больно, — соврала Мэгги. — У нас просто не сложилось, но мы расстались… как цивилизованные люди. — Она порадовалась, что не упомянула о блондинке.

— Он тебе наскучил? — Деннис внимательно вглядывался в лицо Мэгги. — Так ему и надо! Ты просто перешагнула через него, этого подлого типа! Ты же умница. Ты всегда знаешь, как лучше поступить.

У Мэгги сжалось сердце. Отец ошибался — она всегда поступала наугад, никогда не была уверена, правильно поступает в той или иной ситуации или нет. Она пыталась постичь эту науку в школе, набила кучу шишек, однако так ничему и не научилась. Но по какой-то удивительной причине отец Мэгги придерживался противоположного мнения.

Утром следующего дня Мэгги приступила к работе. Она протирала пол и стульчики внутри игрового домика, когда ее окликнули.

— Мэгги! — Это была Тина, второй библиотекарь детского отдела. — К тебе пришли.

Для высокого человека забраться в игровой домик, с его крохотной дверцей и низеньким потолком, было весьма непросто. Выбраться было еще труднее, поэтому Мэгги решила, что посетитель — кто бы он ни был (ведь вряд ли к ней заглянул какой-нибудь Билл Клинтон с кучей политиков) — вполне может подождать, пока она протрет маленький столик, заваленный книжками с картинками.

— Мэгги, — снова позвала Тина.

— Погоди, тут такой бардак… — Мэгги ударилась локтем, выругалась и зажала рот ладонью.

Хватило одного дня работы в детском отделе, чтобы усвоить: дети тотчас докладывают родителям, если библиотекарь скажет грубое слово. «Мама, а та тетя сказала «дерьмо». Мам, значит, это не ругательное слово?» Работникам детской секции приходилось постоянно следить за своей речью.

Мэгги сложила в стопочку «Приключения Тома Сойера», «Голодную гусеницу» и парочку других книг, чтобы позже расставить их по полкам. Дети постоянно брали книги в домик, хотя это запрещалось.

Она высунула голову из домика, дунула вверх, пытаясь избавиться от упавшей на нос пряди волос. Прямо перед ней стояла смущенная Тина, а рядом… рядом был Грей собственной персоной. Он имел нахальство выглядеть до неприличия хорошо в строгом деловом костюме, рубашке и галстуке. Мэгги залилась краской.

Она успела забыть, какое сокрушительное воздействие оказывает он на окружающих. Конечно, Грей, как и все прочие мужчины, порой разбрасывал по полу носки, храпел по ночам и с отвращением жевал по утрам овсяную кашу, однако вне дома был потрясающе красивым мужчиной без единого изъяна.

— Здравствуй, Грей…

— Привет, Мэгги.

Они пялились друг на друга. Мэгги умирала от желания броситься к нему на шею, если бы не воспоминания о блондинке в ее постели.

Мэгги принялась неловко вылезать из игрового домика.

— Как дела? — спросил Грей проникновенно. — Я ужасно соскучился.

На мгновение Мэгги показалось, что они вовсе не в библиотеке, а дома. И что Грей сейчас признается ей в любви, скажет, что, кроме нее, ему никто не нужен, позовет замуж…

Мэгги едва не застонала от бессилия.

Они в библиотеке, рядом стоит коллега, а Грей никогда не изменится.

Тина переводила взгляд с Мэгги на Грея, словно присутствовала на любопытном представлении.

А если бы изменил не Грей? Если б изменила она, Мэгги? Какова была бы его реакция? Бешенство, ненависть? Так откуда в ней эта слабость, это настойчивое желание простить и поверить?

Куда подевалась ее гордость? Она не позволит играть со своими чувствами!

— Что ты делаешь в Дублине? — спросила она таким тоном, словно ответ ее совершенно не волновал.

— Приехал к тебе. — Грей вздохнул. — Я хочу забрать тебя домой.

«Лучше не бывает, — подумала Мэгги. — Вот тебе пример мужского видения вещей». Они не общались неделю, она нашла новую работу и собралась обосноваться на новом месте, начать новую жизнь, а он взялся решать за них обоих! Да как он посмел!

В Мэгги боролись гнев и женская слабость. Гнев взял верх.

— Как ты меня нашел? — буркнула она не слишком любезно.

— Пол подсказал. Случайно, — тотчас добавил Грей. — Он ужасно испугался, что выдал секрет. Сказал, что Шона его прибьет. А затем прибьет меня. — Он хмыкнул, словно посмеиваясь над этой угрозой.

Еще бы, женщины никогда не злились на него подолгу! Он умел очаровывать.

— Я занята, — холодно сказала Мэгги. — Мне не до болтовни.

— Может, позже? — тотчас предложил Грей. — Скажем, за ленчем.

Мэгги с трудом удержалась от кивка.

— У меня другие планы, — сказала она с видом человека, у которого назначено как минимум с десяток деловых встреч.

Внутренний голос (очень похожий на голос Шоны) велел держаться с достоинством и не сдаваться без боя. «Если ты вернешься к Грею, — заявила подруга, — я перестану с тобой разговаривать. Ты заслуживаешь большего, знай себе цену».

Грей небрежно оперся плечом о книжный стеллаж, и Мэгги заметила, что Тина посмотрела на него с восхищением. А ведь она была старше на десять лет и жизненный опыт должен был предостеречь ее от глупого любования привлекательным мужчиной. Красота внешняя не всегда идет под руку с внутренним достоинством.

Ах, если бы Грей умел хранить верность!

— Тогда назначь время сама, — предложил он. Казалось, Грей даже не замечал присутствия постороннего человека.

— После работы. Я заканчиваю в пять. — Мэгги раздраженно тряхнула волосами. — Скажем, в половине шестого. — Она злилась на свою податливость. — Знаешь кафе на Саммер-стрит? — Мэгги осеклась. Дом родителей находился совсем близко от кафе. Ее и Грея могли увидеть и доложить отцу с матерью. Однако другого варианта не было.

— То симпатичное здание на повороте? С розовыми стенами?

Мэгги вспомнила, что уже водила Грея в кафе на Саммер-стрит, как раз перед знакомством с родителями. Она показывала ему город, чувствуя себя гидом, водила по тем местам, где прошло детство, хотела, чтобы Грей проникся и тоже полюбил Саммер-стрит и ее обитателей. Он улыбался и кивал, хотя по лицу было ясно, что местечко кажется ему провинциальным и немного скучным. Еще бы: главная улица, парк и несколько переулков, где все друг друга знают. Для Грея единственной улицей в мире, жизнь которой имела значение, был какой-нибудь элитный район в предместьях Вашингтона. Место, где вершатся судьбы, где политики принимают законы, а их секретарши (все как одна длинноногие блондинки) носят кофе на серебряных подносах. Там вряд ли говорят о маффинах и судьбах китайских официанток.

В тот раз Мэгги потеряла счет людям, которые заходили в кафе и восклицали с энтузиазмом: «Мэгги, малышка! Давненько не виделись! Как поживаешь? — А затем с любопытством шептали на ухо: — Кто этот красавчик?»

— Да, это именно то кафе, — ледяным тоном сказала Мэгги Грею. — У меня будет полчаса свободного времени. Думаю, этого хватит.

Грей шагнул к ней и помог выбраться из игрового домика. Предплечье Мэгги словно прошило молнией. Она отшатнулась и едва не уронила книги. Тина взяла их у нее.

— На другой стороне улицы открылся новый салон красоты, — проинформировала она растерянную Мэгги. — У тебя скоро обед, можешь потратить это время с пользой. Взгляни на свои волосы! Если задержишься, я тебя подменю.

Мэгги улыбнулась. Ее словно вернули на землю, и она сразу вспомнила, сколь неприглядно выглядит по сравнению с таким красавчиком, как Грей.

— Считаешь, мне необходима укладка?

— Не помешала бы. — Тина подмигнула. — Пусть твой герой гадает, с кем ты обедала и ради кого сделала прическу.

— Боюсь, он сразу поймет, что я ходила в салон ради него.

— Да какая разница, что он подумает! Мужчины всегда оценивают женщин по внешнему виду. Пусть знает: пока его нет рядом, ты ходишь по салонам, ублажаешь себя и отлично выглядишь. А если решишь окончательно послать его сегодня вечером, то хорошая прическа придаст тебе твердости. Когда порвешь отношения с парнем, надо быть уверенной в собственной неотразимости.

— Хороший ход, — вынуждена была признать Мэгги. Но затея коллеги все же ей не нравилась.

Тина прищурилась:

— Ты точно решила его послать? Какая кошка между вами пробежала?

Мэгги тяжело вздохнула. Проще было поделиться наболевшим, чем в очередной раз уходить от ответа.

— Я застукала Грея… с девицей. Красивой стройной грудастой блондинкой. Это был ад кромешный… рядом с ней я выглядела уродиной.

— Ты тоже стройная и красивая, в чем дело? Откуда эти комплексы?

— Я очень худая. — Мэгги опустила голову. Девицы, чьи параметры не укладываются в тридцать второй размер, всегда считают худобу главным мерилом женской красоты. Увы, далеко не всем мужчинам по нутру кости, обтянутые кожей без всякого намека на выпуклости. А белая кожа, не способная воспринимать ультрафиолет? А рыжие волосы? Кто польстится на такую?

— Худая? — Тина придвинулась, заглядывая Мэгги в лицо. — Не знаю, в какие зеркала ты смотришься, но тебе стоит посмотреть на себя другими глазами. Ты не просто худая, ты яркая и необычная. И если твой Ромео ни разу не говорил тебе, что ты особенная, значит, он слеп как крот. И ты должна сегодня же вычеркнуть его из своей жизни навсегда. В этом случае он просто энергетический вампир, питающийся твоими соками и отбирающий уверенность.

Мэгги хотелось закричать Тине, что ее философия — очередной способ самообмана, но она молчала. Грей был единственным человеком в мире, рядом с которым Мэгги чувствовала себя привлекательной, сексуальной и грациозной. Разрыв с ним неизбежно возвращал ее назад, в прошлое, где она всегда чувствовала себя дурнушкой и неудачницей. Возможно, восхищение Грея означало как раз то, что он все-таки слеп как крот, но это не имело никакого значения. Только рядом с ним Мэгги, увы, была счастлива.

Днем, буквально вывалившись из дверей салона, с тугими кудрями, краснея под свист дорожных рабочих, Мэгги устремилась к зданию библиотеки. Она напряженно размышляла над тем, что сказала ей Тина. И Шона. И Элизабет.

«Ты достойна большего, — говорила каждая. — Грей не заслуживает тебя. Ты слишком хороша для такого негодяя, как он».

Мэгги слушала подруг, но не принимала их слова всерьез. Ведь это была обычная болтовня, дежурные фразы, которые говорят, чтобы поддержать и утешить. Тина, Шона и Элизабет пытались залечить ее раны, не больше того.

И все же что, если она ошибалась? Вдруг Грей действительно не заслуживал ее любви и преданности?

Он никогда не заговаривал о браке и детях, а ведь их отношения длились целых пять лет. Разве свадьба и симпатичный карапуз — не логичное продолжение серьезного романа двух любящих людей? Грей не реагировал даже на намеки Шоны, когда та говорила, что пора бы взять быка за рога. Мэгги была подружкой невесты на свадьбе Шоны и Пола, белый букет в рюшечках угодил прямо ей в руки (Шона умела точно прицелиться), но Грей никак не отреагировал на это. Он не посмотрел как-то особенно, не улыбнулся, подтверждая, что еще одна свадьба не за горами.

— Ах какой чудесный был вечер! — восхищалась Мэгги уже в номере отеля. — Такая красивая свадьба! — Они с Греем сидели на террасе и пили коктейли. На Грее был бежевый костюм изо льна, а Мэгги все еще не сняла зеленое платье асимметричного кроя. В этом платье и с цветами в волосах она была похожа на лесную нимфу.

— Да уж, — пожал плечами Грей. — Наверное, торжество обошлось новобрачным в кругленькую сумму. — Он затянулся сигарой и выпустил изо рта облако ароматного дыма.

Коробку сигар Грею подарил отец Шоны, большой ценитель хороших сигар. Со стаканом виски, в котором позвякивали кусочки льда, и толстой сигарой Грей походил на персонажа новеллы Скотта Фицджеральда. Мэгги смотрела на своего мужчину с затаенным восхищением.

— Праздники вроде этой свадьбы всегда стоят огромных денег. Примерно столько же обойдется внести первый взнос за приличный дом. — Грей смачно пососал сигару, секундой спустя воздух снова пропитался острым ароматом табачного дыма. — Это так по-ирландски: пригласить на свадьбу всех друзей и родственников до седьмого колена, заказать самые дорогие закуски и напитки, снять за баснословные деньги помещение, нанять оформителей… наверное, это национальная черта. Широкий жест, который должен потрясти всех и вся… но ради чего? Я мог бы написать целый научный труд на эту тему, — задумчиво проговорил Грей.

Теперь, год спустя, стоя между библиотечными стеллажами, Мэгги внезапно ощутила досаду и раздражение, вспомнив рассуждения Грея. Отсутствие чуткости, даже черствость и тогда показались ей неприятными, но ни разу она не рассматривала слова Грея как проявление обычного эгоизма. А ведь она была в восторге от свадьбы подруги. Что стоило ему поддержать ее? Нет, он взялся анализировать то, что анализировать не следовало!

— А разве плохо отметить такой праздник в присутствии всех, кому ты дорог? — спросила в тот вечер Мэгги.

Ее мать была бы на седьмом небе от счастья, случись ей заниматься организацией свадьбы любимой дочери. Папа несколько месяцев разучивал бы проникновенную речь, полную нежности и гордости. Но даже от миллиона повторений эта речь не утратила бы своей искренности, и отец стал бы вытирать слезу платком, накрахмаленным специально по случаю свадьбы.

Да-да, Мэгги думала о слезах счастья и речах, тогда как Грей видел в свадьбе очередной способ пустить пыль в глаза многочисленной родне. Даже не сделав предложения, он заранее подсчитывал, в какую сумму выльется подобное торжество. Он принадлежал к миру академиков, способных понять теорию хаоса, но чуждых простых человеческих эмоций. Грей избегал разговоров о свадьбе, потому что совсем не планировал жениться на Мэгги.

А она так боялась потерять его, спугнуть эту редкую птицу, залетевшую в ее чахлый сад, что даже не пыталась форсировать события или заводить откровенные разговоры.

Мэгги не знала, на кого больше злится: на Грея или на саму себя.

Кажется, никогда еще Саммер-стрит не была так многолюдна, как перед встречей Мэгги и Грея в кафе. Словно жители всех окрестных домов выбрали именно этот день и этот час для прогулки и вывалили наружу, чтобы таращиться на них. А ей так хотелось остаться незамеченной!

Переходя улицу, Мэгги едва не налетела на седовласую женщину, показавшуюся ей смутно знакомой.

— Здравствуй, Мэгги! — воскликнула та.

— Эм-мм… Добрый вечер, — промычала Мэгги, силясь улыбнуться. Она понятия не имела, с кем разговаривает. — Как ваши дела?

— Все хорошо, — активно закивала незнакомка. — Все мои в порядке, помаленьку, так сказать. А ты? Как ты? Слышала о несчастье с твоей мамой, просто ужас! А у меня ни одной свободной минутки, чтобы заехать к ней и посочувствовать: курсы девочек-скаутов отнимают силы и время.

Девочки-скауты! Это же руководительница курсов по выживанию в условиях дикой природы, осенило Мэгги. Миссис Кук жила в конце улицы и вечно куда-то спешила. Правда, занятия с девочками отнимали у нее совсем не так много времени, как визиты к соседям и болтовня с приятелями на улице. Даже удивительно, что миссис Кук еще не навещала мать Мэгги. Должно быть, узнала о травме каких-то пять минут назад.

— Я позвоню ей сегодня же, — настойчиво сказала женщина.

— Боюсь, маме сегодня не до визитов, — поспешно ответила Мэгги. — Папа возил ее на процедуры, а это так утомляет. Ей надо лечь пораньше, чтобы набраться сил. Вы же понимаете, что ей необходим здоровый сон.

— О да! — тотчас закивала миссис Кук, закатывая глаза. — Тогда забегу на следующей неделе. Думаю, к тому времени твоей дорогой маме станет лучше. — Она приветливо кивнула и поспешила по своим делам.

К тому моменту как Мэгги подошла к кафе, она успела поздороваться и обсудить здоровье матери еще с двумя знакомыми. Вот уж действительно: место для встречи выбрано немноголюдное!

Кафе на Саммер-стрит всегда служило центром местной вселенной, Мэгги совершила гигантскую ошибку, согласившись увидеться здесь с мужчиной, которого ее родители теперь желали придушить. На Генри и Джейн можно было положиться: владельцы заведения и словом не обмолвятся Уне и Деннису, даже если их дочь будет целоваться за столиком с Кинг-Конгом, однако любой другой знакомый Уны Магуайер не преминул бы сообщить ей «благую» весть.

Именно эти невеселые мысли крутились в голове Мэгги, когда она толкнула дверь кафе и оглядела зал. К ее величайшему облегчению, Грей был единственным посетителем.

Он занял лучший столик, у самого окна, где теперь сидел, небрежно откинувшись на спинку стула. Перед Греем стояла чашка с дымящимся кофе и блюдце с круассаном, который он надкусил и отодвинул подальше. Как это по-мужски, подумала Мэгги уныло, съесть ровно столько, сколько хочется, а от остального избавиться без сожалений. Женщина даже под страхом ожирения запихала бы в себя лакомство целиком.

— Привет, — буркнула Мэгги, садясь на стул.

— Мэгги! — дружелюбно пропел Генри, подлетая к столику и не давая Грею открыть рта. — Что тебе принести?

— Кофе. Черный… — почему-то ляпнула Мэгги, хотя всегда пила с молоком и сахаром.

— Какое-нибудь пирожное?

— Маффин. На сахарозаменителе. — Мэгги решила быть последовательной.

— Шоколадный, лимонный или морковный? — уточнил Генри.

У Мэгги словно пропал дар речи: вести столь длинный и содержательный диалог оказалось довольно трудно.

— Э… лимонный.

Теперь затея с тугими кудрями казалась ей невероятно нелепой, точно такой же, как жалкие попытки заказать себе кофе с маффином. Разве можно выглядеть независимой и гламурной, если с трудом увязываешь слова в предложения?

Генри испарился, и Грей с Мэгги уставились друг на друга.

— Ну? — спросила она с неприязнью.

— Я рад, что ты все-таки пришла, — тихо сказал Грей, на лице которого было написано нечеловеческое смирение. — Я скучал по тебе. Ты даже не представляешь, как сильно я скучал! — Внезапно он перегнулся через стол и схватил ее за руку.

Мэгги подпрыгнула на месте, отдергивая пальцы.

— Прости, я поторопился, — пробормотал Грей.

— Это точно.

Они помолчали.

— Как поживаешь? — наконец выдавил Грей.

— Нормально.

— По тебе не скажешь.

— О, спасибо за откровенность, — скривилась Мэгги.

— Я не в том смысле… «Нормально» — дурацкое слово. Ты потрясающе выглядишь — значит, у тебя все отлично, а не просто нормально. — Он снова потянулся к ее руке, однако вовремя остановился. — То есть… ты всегда потрясающе выглядишь.

— А я уж было решила, что тебе больше по душе блондинки с буферами, — выпалила Мэгги прежде, чем прикусила язык. В ее словах сквозили горечь и боль, а Грею не следовало знать, как гадко у нее на душе.

Генри выбрал именно этот момент, чтобы возникнуть рядом с чашкой кофе и маффином. Однако если он и слышал фразу Мэгги, то притворился совершенно глухим.

— Знаешь, Генри, я передумала. Этому кофе не помешает большая шапка из взбитых сливок.

— Сию минуту. — Генри улыбнулся и снова исчез. Видимо, за тридцать пять лет работы в кафе он привык к тому, как легко женщины меняют свое мнение.

— Мне вовсе не нравятся блондинки, — с нажимом произнес Грей. — Я предпочитаю рыжих с яркими синими глазами, которые преследуют меня даже во сне.

— О, Грей, перестань! Не вешай мне лапшу на уши. Нравятся тебе блондинки или нет, ты все равно тащишь их в постель. И что бы ты сейчас ни сказал, сделанного не воротишь.

— Знаю.

— Давай лучше решим, как поступить с квартирой, — добавила Мэгги. Это был хороший ход, этакий удар под дых, грозивший нокаутом. Она не желала больше быть плаксой Мэгги, готовой терпеть унижения ради любви эгоиста!

— Я приехал не для того, чтобы делить жилье. Вернись домой, и с квартирой ничего не придется делать.

— Да? Я уехала неделю назад, а ты только сейчас притащился со своей благородной миссией! Ты торопился вернуть меня? — раздраженно ответила Мэгги.

— Я дал тебе время подумать, успокоиться, — признался Грей, глядя на нее с собачьей преданностью.

— Успокоиться? Подумать? Да о чем здесь можно думать? Ты предал меня! Вытер об меня ноги! — не выдержала Мэгги. — Я всем сердцем любила тебя, пять лет верила тебе словно самой себе, а ты растоптал мои чувства, затащив в постель какую-то шлюшку. И ты предлагаешь мне успокоиться, подумать и… может быть, простить тебя?

— Мэгги, я очень сожалею о том, что сделал. — Грей одарил ее улыбкой, которая сводила с ума всех женщин.

Мэгги почувствовала, как в животе стало горячо, и обругала себя за слабость. Она пришла в кафе не для того, чтобы вновь подпадать под обаяние Грея, а для того, чтобы сказать ему об окончательном разрыве отношений.

Генри вновь принес кофе.

— Ты в порядке, детка? — спросил он у Мэгги. Видимо, не сдержался, увидев, какое у нее расстроенное лицо.

— Да, вполне, спасибо за беспокойство.

Генри посмотрел на обоих, улыбнулся и пошел на кухню.

— У тебя есть полное право злиться на меня, — продолжал Грей, словно их и не прерывали. — И я не знаю, как исправить ситуацию, хотя, видит Бог, я готов на все, чтобы вернуть твое доверие. — Он поколебался. — Та сцена, свидетельницей которой ты стала… это было в первый раз, клянусь! Знаю, ты не веришь, но это правда. Это был единичный случай, и я ругаю себя за это. Понимаю, простить такое нелегко, но я хочу, чтобы ты хотя бы попыталась, Мэгги. Ведь нас столько связывает. Я не хочу, чтобы мы так вот запросто отказались от этого.

— Это не я отказалась! — задыхаясь от бешенства, прошептала Мэгги. — Это ты отказался от нас, от наших отношений, от всего, что у нас было!

Они смотрели друг на друга, как пара гладиаторов в центре Колизея: один готовый атаковать, а другой — защищаться.

И вновь Мэгги припомнился тот момент, когда Грей столь цинично рассуждал о свадьбе Шоны и Пола. Журналы твердили, что для современной девушки совсем не зазорно спросить давнего бойфренда, не пора ли им пожениться, если ситуация никак не сдвинется с мертвой точки. Она, Мэгги, была, по-видимому, совершенно несовременной. Она не заговаривала с Греем о развитии их отношений, а всего лишь позволила себе восхититься чужой свадьбой.

Быть может, она напрасно молчала так долго?

— Почему ты не делал мне предложение? — неожиданно спросила она. — Я хотела, чтобы мы поженились. А ты знал об этом, но всячески избегал этой темы.

— Я… э-э… — Наверное, впервые в жизни доктор Грей Стэнли не нашелся с ответом.

Мэгги пристально смотрела на него. Она читала мысли на его лице словно открытую книгу. И внезапно ей стало ясно: дело не в том, что Грей ей изменял — возможно, тот инцидент с блондинкой действительно был единственным, — а в том, что он вовсе не собирался на ней жениться.

— Ты не хотел жениться, да? — спросила она, глядя на свой кофе. Смотреть на Грея стало невыносимо.

— Да, — тихо ответил он. — Это правда, я не хотел жениться. Мне казалось, у нас уже есть все, что нужно для счастья, а брак может все испортить. Зачем чинить то, что и не думало ломаться?

— Теперь сломалось. И это твоя вина.

Он поник головой.

— Ты не представляешь, как мне жаль, Мэгги. Я так скучаю, мне так плохо без тебя. Вернись ко мне, милая! Я не должен был тебя отпускать в то утро. Все твердят, что я идиот, и они правы. Ты и так была слишком хороша для меня, а я все испортил! Кретин! — Грей невесело усмехнулся.

Мэгги ощутила удовлетворение, что кто-то из их общих друзей сказал Грею, что он идиот.

— Ты поэтому приехал? Потому что кто-то из твоих коллег сказал тебе, будто я лучше той светловолосой красотки?

Грей бросил на нее странный взгляд:

— Красотки? Это ты про ту… блондинку? — Он сухо сглотнул. — Она ничто рядом с тобой. Ты красива не только внешне, но и внутренне. Пойми, другие женщины… вся их красота наносная. Парикмахер, косметика, дорогая одежда, манеры, за которыми они тщательно следят, — это же просто маска! А ты… даже когда ты сидишь на диване в драных джинсах и своей любимой растянутой кофте и смотришь мелодраму, кусая ногти от волнения за героев… тебя нужно фотографировать, так ты красива! — Грей вздохнул. — Ухоженные блондинки хороши лишь тем, что знают себе цену. А ты не ценишь себя, Мэгги. — Он снова наклонился вперед и взял ее за руку. — Умоляю, вернись ко мне. Я люблю тебя, неужели ты не веришь?

— Верю, — пискнулаМэгги, которая едва не умерла от счастья, когда их пальцы соприкоснулись. Желание расстаться навеки, такое твердое поначалу, все больше таяло. — Но что ты вкладываешь в эти слова, Грей? Нет ничего проще, чем сказать «я люблю», но для каждого эта фраза означает свое. Мне нужна не только твоя любовь. Я хочу быть уверена, что мне не придется тебя с кем-то делить. Это убьет меня.

— Давай обручимся, — предложил Грей. — Назначим дату. Если хочешь, можем пожениться хоть в этом месяце. Видишь, я настроен серьезно!

Предложение было таким соблазнительным! Как это было бы легко: вернуться и выйти замуж. Свадьба… Но если Грей делал ей предложение, то выбрал не лучший момент. Что она скажет друзьям и близким? «Я выхожу замуж, потому что таким образом мой жених хочет извиниться за измену»?

— Сейчас не время говорить о браке, — твердо сказала она, отнимая руку.

Свадьба! Она мечтала о свадьбе с того самого дня, как Шона и Пол принесли друг другу клятвы верности. Но оставался еще один вопрос, ответ на который Мэгги хотела услышать.

— Я хочу знать, были у тебя другие женщины или нет. Ты сказал, что тот случай единственный, но отчего-то меня терзают сомнения. — Она уже задавала этот вопрос незадолго до отъезда к родителям, и страх, мелькнувший в глазах Грея, многое сказал ей. Однако теперь его подбородок был упрямо выдвинут вперед, взгляд казался искренним.

— Клянусь тебе, — произнес он с чувством, — что та измена — единичный случай. Она пришла ко мне в кабинет и стала вести себя… не знаю, что на меня нашло. — Горло Грея нервно дернулось, взгляд стал умоляющим. — Так глупо — попасться на эту удочку, да? Она ведь просто студентка, причем не самая интересная. Ведь у меня есть ты, умница и красавица, такая взрослая, глубокая, а я запал на банальную тактику — прижалась невзначай грудью, потерлась бедром… Господи, зачем я тебе это говорю! Наверное, тебе больно слышать об этом. Какой я идиот!

Словно со стороны, Мэгги оценила, как умно и правильно выстроен монолог Грея. Он говорил все то, что необходимо слышать оскорбленной женщине в подобной ситуации, но именно это точное соответствие казалось чрезмерным, тщательно спланированным. Мэгги чувствовала, что Грей любит ее, и сама хотела быть только с ним, однако колебалась.

— Единичный случай, говоришь? — еще раз спросила она.

— Да, честное слово! Если быть до конца честным, у меня не раз возникал шанс… поразвлечься на стороне, но я противостоял искушению. Помнишь, мы обсуждали, как некоторые студентки западают на преподавателей? Для этих девиц я все еще не стар. — Грей вцепился пальцами себе в волосы, но тотчас отпустил их, словно почувствовав театральность этого жеста. — Ты же знаешь, мужчинам льстит женское внимание. К тебе в библиотеку заходят студенты, они флиртуют с тобой, улыбаются, а потом ты приходишь домой сияющая, словно черпаешь в их улыбках силу. Ведь это так по-человечески! И все равно это пустое, ничего личного. Если ты флиртуешь с незнакомцем, это не значит, что ты меня разлюбила, правда? То же и со мной, Мэгги. Я люблю тебя, а та девица ничего для меня не значит. Она — никто.

— Даже не знаю, что хуже… — пробормотала Мэгги. Перед ее взором снова возникла отвратительная сцена, которую она застала в собственной спальне, и мысли о воссоединении разлетелись на тысячу осколков. — Эта девица ничего для тебя не значит… мило, конечно. Только в этом есть что-то особенно гадкое: тащить в постель кого-то, кто для тебя ничего не значит.

Грей подался вперед, глаза заблестели, как бывало всегда, если он напряженно думал. Мэгги знала, что Грей умен. Его мозг уже обрабатывал запрос и готовился выдать идеальный вариант ответа.

— Должно быть, я не так выразился. Мои слова не означают, что я отношусь к женщинам как к вещам, если ты об этом…

— О, ради всего святого! — оборвала Мэгги. — Ты не на политическом митинге! А я не психованная феминистка, которую надо убедить, что твоя партия уважает права женщин! Мне не до политической корректности, когда речь идет о девице, которую ты трахал в нашей постели! Но то, что ты тащишь в постель тех, кто тебе, по сути, безразличен, многое о тебе говорит, Грей.

Он открыл было рот, но затем снова его закрыл.

— Знаешь что? Наша сегодняшняя встреча была ошибкой, — прошептала Мэгги сдавленно. Она не могла вернуться. Ей требовалось больше времени на раздумья. — Зря ты приехал. А я зря согласилась прийти сюда. Слишком мало времени прошло. Мы могли поговорить по телефону или е-мейлу. Я оказалась не готова к этой встрече. У меня куча проблем, включая здоровье мамы, а твой приезд… он еще больше все усложнил.

Незадолго до похода в салон красоты Мэгги задумалась о том, что за неделю совершенно не успела свыкнуться с мыслью об измене Грея. Ей не становилось лучше день ото дня, как обещала Элизабет. Нет, жизнь с каждой минутой становилась все беспросветнее, и все труднее было скрывать свою боль от окружающих. Это было сродни медленной агонии: отчаяние, гнев, жалость и презрение к себе слились в один тугой комок, камнем лежащий на сердце.

Глупо принимать решение в таком состоянии.

— Давай перенесем этот разговор на пару недель. Подожди, пока я приеду в Голуэй.

— Нет, — решительно сказал Грей. — Мы должны обсудить все прямо сейчас, а затем навсегда закрыть эту тему. Я должен знать, есть ли у меня шанс. Неопределенность мучает меня, Мэгги.

— О, так теперь ты у нас пострадавшая сторона? — возмутилась Мэгги. — Сначала трахаешь первую попавшуюся девицу, неделю выжидаешь, пока все утрясется, а потом требуешь дать тебе незамедлительный ответ? Мол, пожили чуток врозь, и хорош? Давай по-быстренькому все разрулим и вернемся к обычной жизни, да? Нет уж, доктор Стэнли, легко хотите отделаться.

— Умоляю. — Грей схватил ее руку, сжал изо всех сил, и Мэгги словно пронзило током.

— Отпусти, — слабо пискнула она, хотя тело молило совсем о другом.

— Я люблю тебя, Мэгги. Вижу, ты хочешь, чтобы я ушел, и я не стану испытывать твое терпение. Просто знай, что я безумно люблю тебя. Да, я совершил ошибку, оступился один раз, но умоляю о прощении! Мы можем пережить этот момент, мы справимся. А я сделаю все, чтобы искупить вину.

Грей выпустил руку Мэгги и коснулся пальцами ее щеки, при этом его собственная щека нервно дернулась.

— Я люблю тебя, милая. Прошу, поверь мне.

Он встал и вышел из зала.

Мэгги медленно взяла ложечку и принялась смешивать кофе с белой шапкой сливок. Затем она высыпала в чашку пару пакетиков сахара и сделала глоток. А что еще оставалось?

Какая-то часть ее личности кричала в отчаянии, что надо броситься вслед за Греем, обнять, прижаться и покончить с этой историей раз и навсегда. Однако вторая половина все еще слишком страдала, чтобы настолько утратить гордость. Предательство любимого мужчины надломило в Мэгги какой-то внутренний стержень, и теперь она словно лишилась крепкой опоры.

Как бы ни сложились дальнейшие отношения с Греем, думала Мэгги, им никогда уже не быть прежними.

Недоверие… червячок, способный подточить даже самую крепкую связь. Что, если Грей будет изменять и дальше?

Глава 10

Дверные ручки блестели, сверкали отполированные перила лестницы, на полу не было ни пятнышка, всюду витал запах свежей выпечки.

Фей любила дом, в котором выросла, но иногда ей начинало казаться, что она не оправдала надежд матери. Та смогла устроить дочь и сына, Майлза, хотя мало зарабатывала и получала крохотную пенсию как вдова военного. А ведь в те годы мало кто из детей получал высшее образование.

В Линдене, с его лабиринтами улиц, мелким воровством и развивающейся сетью наркоторговли, детям было трудно не пойти по кривой дорожке. Однако Джози Хеффернан держала детей в ежовых рукавицах, поэтому Фей смогла получить место в художественном колледже, а Майлз с успехом сдал выпускные экзамены, чтобы впоследствии поступить на экономический факультет в Тринити-колледж.

Теперь Майлз взлетел очень высоко, заняв солидный пост в крупной банковской корпорации. И хотя Фей редко виделась с братом, о чем сожалела, она знала, что удача сопутствовала Майлзу не только в бизнесе, но и в личной жизни. Любящий муж и заботливый отец, он много работал и упорно двигался вперед. Рядом с ним Фей казалась себе неудачницей. Она не смогла сдержать ни одно из данных себе обещаний.

Поздним воскресным утром в доме Джози оказалось, как обычно, полно гостей, прихожан церкви Святого Михаила. Мать Фей была из тех, кого зовут «душа компании», она всегда участвовала в делах церковной коммуны.

В этот день, как обычно, Джози созвала самых активных прихожан к себе домой, и те устроились на кухне. На тряпичной подставке стоял пузатый чайник, остатки сандвичей и пирожков с домашним джемом ютились на большом металлическом блюде.

— Привет, милая, — кивнула мать и поднялась с табурета, чтобы обнять Фей.

Миниатюрная, как Фей, Джози никогда в жизни не имела проблем с лишним весом. Эмбер частенько хихикала на эту тему: мол, у бабушки шило в одном месте, откуда там взяться жиру? Джози постоянно участвовала в делах прихода, мыла полы в церкви Святого Михаила, готовила еду для малоимущих и собирала вещи для детских приютов.

Стэн Стак, отчим Фей, просматривал в гостиной свежую почту. Как он умудрялся читать газеты в столь шумной обстановке, долгие годы оставалось для Фей загадкой.

— А когда отец Шон разрешил ей кормить ребенка грудью прямо в церкви, она воскликнула: «Вот и славно!» — и тотчас вывалила наружу обе груди. Честное слово, я едва не расхохоталась! — говорила женщина в безупречном синем костюме самого благопристойного покроя.

— Отца Шона подобный фокус не смутил, однако, — усмехнулась Джози. — Где он только не побывал с миссионерскими проповедями! И не такое видал!

Джози восхищалась отцом Шоном, считая самым сдержанным и благородным мужчиной на свете.

— Меня потрясла не голая грудь, — пояснила женщина в костюме. — Вы видели татуировку возле соска? Сердечко, а внутри надпись «Робби навсегда». А ведь муженька-то зовут Томом! Каково?

— Может, речь о Робби Уильямсе? — предположила одна из женщин, надкусывая пирожок. — А что? Он неплох.

— Могла бы убрать лазером.

— Робби Уильямса?

— Татуировку. Несолидно уже: жена, мать семейства, и чужое имя на груди.

Все закивали.

Когда последние гости сочли, что съели достаточно пирожков, и разошлись по домам, мать и дочь остались на кухне вдвоем. Помещение казалось тихим и унылым без шумной толпы гостей.

— Как дела у Эмбер? — спросила Джози, смахивая крошки со стола.

— Нормально. — Голос Фей прозвучал напряженно.

Мать ничего не сказала, но ее взгляд стал подозрительным.

— Ладно-ладно… — Фей вздохнула. — Не нормально. — Джози в любом случае вытянула бы из нее информацию. В допросах ей не было равных. — Эмбер в дурном настроении, даже ужинает у себя в комнате. Мы почти не пересекаемся.

Джози кивнула.

— Она отдаляется от меня.

— Теперь ты знаешь, как это больно, — мягко заметила Джози.

Фей в изумлении подняла глаза. Ей показалось, что на лице матери отразилась давняя затаенная боль. Почти двадцать лет назад Джози настолько ранил поступок единственной дочери, что до сих пор воспоминания занозой сидели в сердце. А ведь два десятилетия назад Фей даже не заметила, насколько задела чувства матери. Все-таки Джози всегда была примером для подражания. Фей посмотрела на мать с благодарностью и улыбнулась.

— У нее появился мужчина?

— Не думаю. Она не слишком увлекается мальчиками. Эмбер и Элла настроены на учебу — ты же знаешь, как современная молодежь хочет построить карьеру. Современные девушки с юности знают, чего хотят.

— Ну, если ты в этом уверена… — Окончание предложения повисло в воздухе.

— Уверена. — Фей расправила плечи, словно в доказательство своей правоты.

Не могла же она пропустить момент, когда в жизни ее маленькой Эмбер появился парень.

— А где она сейчас?

— У Эллы, готовится к экзаменам. — Фей вздохнула. — Ох уж эти экзамены. Эмбер просто на них свихнулась. Уверена, когда учеба закончится, все вернется на круги своя.

— Конечно, — кивнула Джози. — Я и Стэн поедем в Хаут на ленч. Разумеется, на поезде. Хочешь с нами?

Фей улыбнулась:

— С удовольствием.

Однако мысли о разногласиях с дочерью не покидали ее до самого вечера.

Яркое солнышко, чудесная еда и близкие люди, приехавшие издалека, чтобы провести выходные вместе… разве это не счастье?

Воскресенье выдалось щедрым на тепло, и семейство Девлин отмечало зарождение новой жизни, которая едва не оборвалась так внезапно. Кристи раскладывала еду по тарелкам и пристраивала салатники на подносе, намереваясь вынести их в сад. Она готовила блюда с особой любовью и нежностью, как учила Ленкия, а близкие уже расселись за столом на свежем воздухе.

Ленкия уехала из Ирландии много лет назад, но Кристи частенько вспоминала дорогую подругу, у которой брала уроки ведения хозяйства. Первое время они часто писали друг другу письма, а затем настал момент, когда послание Кристи осталось без ответа, да и следующее письмо постигла та же участь. И все же Кристи надеялась, что Ленкия счастлива в своей новой жизни.

Сегодня Кристи вложила в приготовление пищи всю любовь, которую испытывала к своей семье, шептала молитву над каждым блюдом, словно желая превратить его в талисман для мужа, детей, а также рожденных и нерожденных внуков.

Кристи надеялась, что ее любовь защитит родных ото всех надвигающихся бед. Она старалась не думать о Кэри Воленском. Человек из прошлого не мог разрушить уют семейного очага и праздник единения.

На тарелках лежали нежные палочки куриного кебаба на шпажках, охлажденный салат из авокадо, помидоров черри и оранжевой дыни, сладкой, как гречишный мед. Половинки картофелин, запеченных с розмарином и политых сливками, делили блюдо с ребрышками ягненка и тонкими ломтиками помидоров из садика Кристи. В плетенке горой был навален теплый хлеб с семечками подсолнуха.

— Это что, наш последний в жизни ужин? Впереди апокалипсис? — недоуменно вопрошал накануне Джеймс.

Недоумение было связано не с количеством блюд, а с тем фактом, что за готовкой Кристи пропустила любимое телешоу. Джеймс вошел на кухню, огляделся и чмокнул жену в шею. Она как раз поставила ягненка в духовку и отерла рукой лоб, испачкав его мукой.

— Дорогой, ты мне мешаешь.

— Если впереди ядерная война или ураган, лучше будет укрыться в подвале, чем готовить на месяц вперед, — продолжал веселиться Джеймс.

— Ты же знаешь, я люблю готовить для родных, — улыбнулась Кристи.

Это была чистая правда. Джеймс был избалован хорошей стряпней, потому что Кристи постоянно пробовала новые рецепты. Готовка была ее терапией, способом самоутверждения и самоуспокоения. А в трудные моменты жизни Кристи готовила с особым остервенением.

Рука Джеймса потянулась к чашке с тестом для домашнего хлеба. Кристи усмехнулась, позволила одному пальцу тронуть тесто, и только после этого хлопнула по ладони мужа.

— Оно не сладкое, глупый!

— Зато в нем семечки и орешки. Ты сделаешь мне гуакамоле? — Джеймс с вожделением взглянул на очищенные авокадо, лежавшие на столе.

Муж Кристи был любителем обильных застолий, но соус гуакамоле был явным фаворитом. Пожалуй, с ним Джеймс мог, не морщась, съесть даже дохлую крысу.

— Как видишь, я как раз собиралась сделать твой любимый гуакамоле, — засмеялась Кристи и погладила ладонью щеку мужа, перепачкав мукой.

Каждая женщина знает, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, но только для Джеймса путь был вымощен соусом гуакамоле. Залог счастливой семейной жизни, думала Кристи с иронией.

Джеймс обнял жену и чмокнул в нос и губы. Кристи закрыла глаза, прижимаясь к его груди. По телу разлилось умиротворение…

— Мама, ты просто волшебница, — причмокнув, похвалил Итон, сидевший на стуле с полосатой обивкой. У его ног устроились обе собаки, перед ними поставили две тарелки с едой.

— Очень вкусно, — подтвердила Джанет, несколько более бледная, чем обычно, но с довольным блеском в глазах. — Я ем за двоих. Удобное оправдание собственного обжорства, правда?

— Оставь место для десерта. — Жена Итона, Шелли, с улыбкой покачала головой. — Насколько мне известно, нас ждет чизкейк и шоколадный пудинг. Ты же не откажешься от сладкого?

Итон и Шейн помогли матери убрать со стола (дети Девлинов были прекрасно воспитаны), и Кристи отправилась на кухню за десертом.

Собаки лениво потащились за ней, вывалив языки и переваливаясь с лапы на лапу, словно две колбаски на неудобных подставках. Похоже, им досталось слишком много подачек.

Джеймс аккуратно составил грязные тарелки в посудомоечную машину. Шейн вынул из шкафа фарфоровый сервиз.

— Ты так хорошо готовишь, мам, — сказал он и, подмигнув, вышел в сад.

— Не знаю, может, я немного перебрал с вином, но у меня такое чудесное настроение, — заявил Джеймс, помогая жене нарезать чизкейк. — Нам ведь очень повезло, правда, милая? У нас благодарные дети, уютный дом, солидный счет в банке, неплохое здоровье и крепкий брак. Повезло, правда?

— Думаешь, мне это не приходило в голову? — откликнулась Кристи. Она тоже выпила бокал вина за едой, и напряжение последних дней внезапно покинуло ее. Она перестала думать о Кэри Воленском. Кто он такой, чтобы тянуться к ней из прошлого и портить жизнь? — Я каждый день благодарю Бога за то, что он нам дает.

Снаружи слышались звуки веселья, Шейн что-то говорил жене, маленькая Саша пищала от восторга, пытаясь поймать воздушный шарик. Кристи забеспокоилась, как бы внучка не искололась о кусты роз «Мадам Помпадур». Да и шарику близкое знакомство с шипами не пойдет на пользу.

Кристи отчетливо представила (не было даже нужды выглядывать наружу), как сын улыбается — от уха до уха, — глядя на дочь. Он весь день улыбался так, как когда-то улыбался Джеймс, глядя на него. Гордость молодого папаши, не иначе!

— Я тоже каждый день благодарю небо за то, что у меня такая семья, — сказал Джеймс. Он помолчал задумчиво. — Тебя никогда не посещала мысль, что однажды равновесие может стронуться… гармония будет разрушена… — Он помялся. — Страшно, что каждое мгновение рискуешь потерять все, что дорого.

Кристи пристально посмотрела ему в лицо. Джеймс был типично земным человеком, и его редко посещали фантазии. Даже бокал вина не мог настроить его на философский лад. Тогда что?

Внезапно Кристи стало не по себе. А вдруг Джеймс подозревает? Или узнал что-то, о чем знать не должен? Но ведь это невозможно!

— Потерять все, что дорого? — холодея, спросила она. — О чем ты?

— Да так… сам не знаю. Все как-то слишком хорошо. Иногда мне просто страшно, что одна мелочь может сломать этот идеальный механизм и наша жизнь станет кислой, как недозрелое яблоко.

Напряженный взгляд Кристи искал на лице мужа признаки, отчетливо свидетельствовавшие о том, что он знает, но признаков не было, и она стала успокаиваться. Возможно, Джеймсу просто передалось ее тревожное состояние?

— И это все? — на всякий случай уточнила она. — Сомневаюсь, что наша жизнь станет кислой. У нас все хорошо, и совсем не обязательно, что это должно измениться. Ты ждешь неприятностей?

— Нет, забудь. — Джеймс замахал рукой, словно пытаясь отогнать дурные мысли. — Я говорю глупости. Наверное, мужской вариант менопаузы.

— Поздновато для кризиса среднего возраста, не находишь? — Кристи хихикнула. — Да и климакс не все переносят тяжело. Если ты помнишь, я вообще никаких проблем не ощутила. И не сбежала с каким-нибудь юным студентом, забыв прихватить мозги.

— Случись такое, я бы вас нашел. — Тон Джеймса внезапно стал серьезным. — И убил бы твоего любовника. С особой жестокостью.

— Ох, мне здорово повезло, что у меня нет любовника, — улыбнулась Кристи, хотя внутри у нее все похолодело. И зачем она вообще завела эту тему? Глупый, необдуманный выбор темы. — Поверь, нашему браку ничто не угрожает. Зачем мне юный студент, если у меня есть надежный, любящий муж? — Она обвила плечи Джеймса руками, они поцеловались. Этот набор нежностей, такой привычный и уютный, немного успокоил разволновавшуюся Кристи. — Ладно, давай поговорим о делах, — сказала она, положив голову на плечо мужу. — Джанет и Шейн… думаю, мы должны поддержать ребят финансово. Они в трудном положении, а тут еще ребенок. Едва ли им известно, как дорого сейчас завести малыша.

— Я тоже об этом думал. Придется перезаложить дом.

— Не самый лучший выход, — вздохнула Кристи. — У меня другая идея. Я снова возьму учеников. Что скажешь? Пара вечеров в неделю — неплохая прибавка к учительскому окладу. Джанет и Шейну хватит на первое время.

Кристи и раньше давала частные уроки тем учащимся, кто желал впоследствии поступить в архитектурный или художественный вуз. Когда у Джеймса были не лучшие времена на работе, дополнительный доход оказывался весьма кстати.

— Не может быть и речи! — твердо сказал Джеймс. — Ты и так устаешь, школа и домашняя работа выматывают тебя. Тебе вообще пора на пенсию, а ты вздумала репетиторствовать! Найдем какое-нибудь другое решение проблемы.

— Вы чего такие грустные? — спросила Эйна, заглянувшая на кухню, чтобы взять новую бутылку вина. — Такой прекрасный вечер, а вы нашли повод для споров. У нас же праздник!

— Просто зацепились языками, — ответила Кристи легким тоном. — Милый, ты не достанешь из холодильника пудинг? А я пока порежу чизкейк. Эйна, а ты возьми кексы, которые я испекла для детей, — на них рожицы из орехов и изюма, малыши будут довольны. — Кристи выкладывала физиономии гномов в шапочках часа два, стараясь, чтобы они вышли дружелюбными.

— Буду рада помочь, — откликнулась сестра. У нее немного заплетался язык.

Кристи и Джеймс обменялись короткими взглядами поверх ее головы: прежде Эйна никогда не налегала на вино, однако в этот вечер у нее словно отказали тормоза.

— Давай, я тебе помогу с кексами. Их так много, — предложил Джеймс, ловко забирая из рук Эйны поднос. — А ты захвати ложечки для пудинга.

Кристи осталась в кухне одна. Зажав в руке нож для торта, она рассеянно смотрела за окно. Итон возился с маленькой Сашей, помогая ей собирать мозаику. Шелли и Джанет мирно беседовали — очевидно, о детях и беременности, поскольку Джанет бессознательно поглаживала свой животик. Ее мать, Марджери, бросала мячик Фифи. Джеймс поставил поднос на стол и помогал смеющейся Эйне усесться в плетеное кресло.

Кристи смотрела на свою семью и истово желала увидеть будущее. Почему образы и предчувствия возникали так редко, если речь шла о родных людях? Джеймс был прав — им здорово повезло. Но дело было не только в удаче. Нельзя прожить вместе тридцать пять лет и не столкнуться с трудностями. Кризисы брака неизбежны, а преодолевать их помогает способность обоих супругов идти на компромисс. И все-таки… и все-таки таких кризисов в семье Девлин было не много, гораздо меньше, чем предписано общепринятой статистикой. Кристи выросла в атмосфере постоянных проблем, напряжение висело в отчем доме практически постоянно, и ей страшно не хотелось копировать брак родителей. Она ненавидела скандалы и ссоры, так же как и не выносила холодного противостояния. Отец слишком часто ругался или произносил тирады, полные недовольства всем на свете, и оттого Кристи всю сознательную жизнь старалась избегать столкновений с подобными ораторами. Эту любовь к миру и покою, желание оберегать семейный очаг она пыталась передать и детям. Поэтому ее крепкий брак зиждился не только на удаче, но и на постоянной кропотливой работе по укреплению стен семейной крепости.

И вдруг Джеймс заговорил о возможной утрате семейного благополучия. Почему?

Глава 11

Эмбер ощущала, как беспокойно бьется сердце. Во рту все пересохло, хотя Карл купил ей целых два больших «Южных комфорта» с «Коуком» и она выпила их до капли.

Она нашла удачное местечко на большом ящике сбоку сцены, откуда было все видно, но где можно было оставаться незамеченной. На уровне ее груди, на углу сцены, торчала здоровенная рампа с несколькими цветными лампочками.

Из-под ног во все стороны разбегались толстые кабели и тонкие провода. По сцене и за кулисами топтались с два десятка дюжих парней с татуировками и в ботинках на толстых подошвах. Они таскали реквизит и ставили барабаны, непрерывно переругиваясь. Два здоровенных парня с рациями раздавали указания, сверяясь с какими-то списками, а заодно пытались загнать за кулисы группу танцоров. Похоже, у каждого была своя роль: кто-то монтировал оборудование, кто-то пытался в этих неудобных условиях репетировать, кто-то заперся в гримерной и переодевался.

— Ты пока выйди, малявка, — велел ей с четверть часа назад новый менеджер Карла, Стиви. Эмбер зашла просто поддержать любимого. Не успела она даже открыть рот, чтобы спросить Карла, почему с ней так разговаривают, как ее выставили вон, захлопнув перед носом дверь. Пока Эмбер хлопала глазами, Стиви вышел к ней и, бесцеремонно ухватив за локоть, повел по коридору к сцене, а затем нашел для нее укромное местечко. Похоже, здесь никому не было дела до того, что Эмбер не просто любопытная поклонница, а девушка солиста группы — почти невеста — и его единственная муза. Ах, сколько, должно быть, таких же блондинок сидели с краю сцены и взволнованно ждали выхода своего кумира! Эмбер почувствовала себя ненужной и шмыгнула носом. Она знала, что это выступление очень важно для Карла, а значит, и для нее оно имело первостепенное значение, однако настроение дало крен.

Приглашение поучаствовать в крупном музыкальном конкурсе достал для группы противный Стиви. Продюсеры, представители звукозаписывающих компаний и прочие известные люди собрались в зале, чтобы выбрать из заявленных исполнителей самого лучшего. Первое место открывало немало дверей, одна из которых могла привести счастливчика на музыкальный олимп. И хотя судьба Эмбер отныне была навеки связана с Карлом, она не могла заставить себя радоваться прослушиванию.

Вынув из кармана подвеску-брелок с кошачьими глазами, который таскала уже несколько недель, Эмбер покатала его в ладонях. Она нашла брелок в столе у матери и потихоньку присвоила. Касаясь гладкого камня, Эмбер тотчас обретала спокойствие. Брелок напоминал о доме и о Фей.

Однако сейчас эти воспоминания лишь усилили беспокойство. После ужасной пятничной ссоры, когда мать подарила ей ненужное портфолио, Эмбер чувствовала себя не в своей тарелке. Конечно, она и раньше ругалась с матерью, но никогда не позволяла себе говорить жестокие вещи. В субботу она даже подумывала извиниться, но так и не сделала этого. Ей предстоял еще один разговор с Фей, куда более неприятный, чем пятничный.

«Мама, я уезжаю с музыкантом в Нью-Йорк, экзамены сдавать не буду и в колледж поступать не собираюсь…»

В выходные Эмбер сделала все, чтобы не пересекаться с Фей, потому что не могла взглянуть ей в глаза. Стена, выросшая между ними, казалась железобетонной.

Карлу о ссоре с матерью Эмбер не сказала ни слова. Он был так взволнован предстоящим конкурсом, что даже не заметил встревоженного лица любимой, и она решила не нагружать его своими проблемами. А теперь Карл настолько забыл о ней, что позволил противному Стиви вытолкать ее вон из гримерки! Более того, он не вышел вслед за Эмбер, чтобы узнать, где она устроилась.

Эмбер поставила ноги на ящик и подтянула колени к подбородку. Ей было некомфортно среди незнакомых людей, гор реквизита и проводов. Она чувствовала себя одинокой.

Перед группой Карла выступали еще три ансамбля. Эмбер внимательно вслушивалась в слова, постукивала пальцами в такт музыке, пытаясь определить, насколько верно выбрана песня, завидовала каждой удачной ноте и надеялась, что любимый мужчина выступит лучше всех.

Когда Карл и его ребята появились на сцене, Эмбер едва не задохнулась от восторга. Все парни были хороши собой, но рядом с Карлом их смазливые мордашки просто блекли. Любимый был прав: без него группа бы не существовала. От него словно исходили невидимые магнитные волны, некое сияние, не позволяющее отвести глаза. Карл держал микрофон обеими руками с какой-то особой нежностью, словно лицо любимой женщины, готовый прижаться к губам губами.

Сердце Эмбер сжалось от нежности. Эту песню Карл написал для нее. «Лунатик»…

— Ты вдохновила меня, детка, — сказал он как-то днем, обнимая любимую за плечи.

Они лежали в постели, среди растерзанных одеял. Эмбер должна была сидеть на лекции по истории, но предпочла провести это время с Карлом.

Он напел ей песню, и Эмбер едва не расплакалась. Она и не представляла, что это так прекрасно: быть музой для любимого мужчины.

Да, ради такого момента — весь зал слушает песню, написанную для нее, — можно было стерпеть и противного менеджера Стиви, и свое незавидное место за сценой. И пусть Стиви смотрел на нее словно на глупую малолетку, на кусок мяса в витрине магазина, кто он такой, чтобы портить ей настроение? Менеджер знаком с Карлом всего неделю, а потому просто не в курсе его личной жизни. Ничего, пройдет время, и Стиви начнет относиться к Эмбер с уважением.

Когда отзвучали последние аккорды третьей песни, Карл поднял руки вверх, и зал взорвался овациями. Выступление было принято на ура, и Эмбер вскочила с ящика, бешено хлопая в ладоши. В этот момент Карл взглянул на нее и улыбнулся той особой улыбкой, которую берег лишь для нее.

Он увидел ее, несмотря на ослепляющий свет рамп! Значит, Карл поинтересовался у Стиви, где она сидит!

Однако уже через мгновение Карл обводил взглядом зал, и улыбка на его губах была та же самая — завораживающая, интимная. Сердце Эмбер ухнуло вниз. Она уныло глядела, как любимый мужчина машет публике рукой напоследок и удаляется за сцену ленивой кошачьей походкой. Карл прошел всего в паре метров от того места, где стояла Эмбер, но даже не повернул головы. Он вовсе не видел ее, да и улыбался он совсем не ей. Больше его завораживающая улыбка не принадлежала Эмбер. Она принадлежала всем.

Эмбер снова потеребила брелок матери в поисках душевного равновесия, но бессознательный жест был тщетным. Равновесие было нарушено.

Спустя час группа собралась в частной зоне ресторана, готовясь отпраздновать успех. Эмбер хотела присесть на низкую банкетку рядом с Карлом, но ее опередил Стиви. Он ужом проскользнул за ее спиной и плюхнулся на банкетку, оставив Эмбер стоять и растерянно моргать.

— Как мой лучший солист? — воскликнул менеджер, сверкая белыми зубами и обнимая Карла за плечи. Узкий кожаный френч сидел на Стиви колом, на руке блестели какие-то нелепые часы совершенно женского вида.

— Все путем, — откликнулся Карл. — Мы задали всем жару, правда, парни?

— Мы классно выступили, — подхватил Лу, ударник, придвигаясь к солисту и притягивая к себе свою подружку, застенчивую девушку по имени Ниам.

— Да уж, — ухмыльнулся клавишник Кенни Ти, хлопнув себя ладонями по коленям.

— Во-во, — буркнул Сидни, бас-гитарист.

Девушка Сида была в отъезде, поэтому пропустила вечер его триумфа. Весь вечер парень был мрачен и накачивался пивом, словно пытался залить большое горе.

Он единственный взглянул на стоявшую поодаль Эмбер, словно узрев в ней родственную душу. Она так и не села, а Карл даже не заметил ее смущения, увлеченный разговором с менеджером и первыми поклонниками, которые поминутно совали ему блокноты для автографа.

— Мы здесь самые крутые. Нас ждет огромный успех, — прорицал Стиви, и парни кивали, завороженные его речью. — Уж я-то знаю, о чем толкую! Уже через неделю у нас на руках будет миллионный контракт!

Эмбер умудрилась найти себе стул и теперь сидела чуть поодаль, прислушиваясь. Ее брови были сведены на переносице, губы поджаты. Стиви был ей неприятен. Неужели Карл и его друзья не видели, что Стиви насквозь фальшив? Все шутки менеджера были злыми, комментарии — либо сладкими (если речь шла о Карле), либо едкими (когда он говорил обо всех остальных).

— Знаете, как звать ударника без подружки? — весело спрашивал Стиви, кивая на Лу. — Бездомный, ха-ха-ха!

Лу смеялся вместе со всеми, хотя это была отнюдь не шутка, скорее гадкая констатация факта. Именно на зарплату Ниам, работавшую учительницей, ударник группы снимал себе квартиру.

Для Эмбер ужасный вечер показался бесконечным, и она была счастлива, когда он подошел к концу. Они с Карлом сели в такси, где ее любимый тотчас задремал, положив голову ей на плечо.

— Ты доволен вечером? — робко поинтересовалась Эмбер.

— Угу, — сонно пробормотал Карл. — Слушай, останься у меня на ночь. Прошу, это ведь особенный день для меня. Первое, что я увижу утром, будет твое прекрасное лицо. Разве не здорово?

Дыхание Карла все еще отдавало сладким апельсином после выпитой рюмки «Куантро». Пили все участники группы — коктейли, шампанское, ликеры, поскольку Стиви велел «привыкать» к вечеринкам, которые будут устраиваться после каждого выступления.

— Вас ждет успех! — восклицал менеджер нетрезвым голосом, не забывая щипать официанток.

По крайней мере официантки мгновенно раскусили Стиви, думала Эмбер, поглаживая Карла по волосам. Девчонкам были противны его знаки внимания, они кривились и наполняли его бокал чаще других в надежде, что он упьется в стельку и упадет лицом в закуски. Эмбер мысленно подталкивала официанток плевать Стиви в кофе.

— Ты останешься? — повторил вопрос Карл, поднимая голову.

Эмбер никогда не ночевала у него. Не приехать домой означало во всеуслышание заявить, что она спит с Карлом. Фей всегда заходила по утрам разбудить дочь перед школой. Отсутствие Эмбер может довести ее до истерики, ведь по легенде она учится до полуночи, а потом спит без задних ног.

Пальцы Карла принялись расстегивать пуговки ее блузки, забрались под лифчик и чуть сжали грудь. Он уже знал, как именно надо ласкать Эмбер, чтобы доставить ей удовольствие. Она застонала чуть слышно, опасаясь, что водитель такси посмотрит в зеркало.

— Я хочу, чтобы ты осталась до утра, милая. Ты словно сон, а я лунатик… — шептал Карл строки из песни.

Эмбер приняла решение. Какая разница, что подумает мать? Рано или поздно она все узнает, так пусть узнает уже этим утром! Жизни Карла и Эмбер сплелись воедино, и никакие уговоры и истерики Фей не способны помешать их любви.

— Я останусь, милый, — пробормотала она нежно. — И пусть все летит к чертям…

Фей проснулась рано. Начинался понедельник, а вместе с ним стартовала новая неделя. Фей изо всех сил надеялась, что отношения с дочкой наладятся. В самом деле, сколько можно быть в ссоре? Всю прошедшую неделю Эмбер избегала общения, даже глаз не поднимала, проходя мимо, а вчера ушла к себе в шесть вечера — учиться, сказав, что спустится только утром.

После того как хлопнула дверь Эмбер, Фей на цыпочках поднялась по лестнице и некоторое время стояла, прислушиваясь к звукам, доносившимся из комнаты дочери. Эмбер включила музыку, как делала последние дни, готовясь к экзаменам. Фей очень хотелось войти и ласково обнять дочь, но она опасалась, что это приведет к очередному скандалу.

По утрам Фей просыпалась рано, успевала неторопливо сварить себе кофе, вернуться в постель и посидеть в подушках с чашечкой крепкого напитка и книгой. Но этим утром она не находила себе места, поэтому решила сделать кофе не только себе, но и дочери, отнести наверх дымящуюся чашечку с парой печенюшек. Наверняка Эмбер успела раскаяться в своих злых словах и готова попросить прощения.

Впрочем, Фей могла обойтись и без извинений. Она знала по опыту, что из бытового скандала совсем не обязательно выйти победителем. Куда важнее сохранить душевное равновесие и самоуважение.

Постучав в дверь комнаты Эмбер, Фей сразу же вошла, ожидая увидеть задернутые шторы и дочь, спящую без задних ног.

Но шторы были отдернуты, окно оказалось распахнутым, постель была застелена. Тихо бормотало невыключенное радио. Эмбер не ночевала дома!

Чашка выскользнула из рук, и кофе пролился на ковер, но Фей даже не заметила этого.

— Господи, что это значит? — слабо пискнула она, растерянно озираясь. — Где ты, Эмбер?

Сбежав по лестнице вниз, Фей схватила мобильный и набрала номер дочери. Механический голос предложил ей оставить сообщение.

— Эмбер, деточка, где бы ты ни была, срочно перезвони, умоляю! Мы поссорились, но это не повод наказывать меня так сурово, милая! Я понимаю, что ты вся на нервах перед экзаменами, но ведь я твой близкий друг. Позвони, прошу тебя!

Фей не знала, что делать дальше. Не идти же на работу, когда пропала единственная дочь? Паника завладела всеми ее чувствами, колени подогнулись, и Фей упала на пол и стала молиться: «Господь милосердный, я редко обращаюсь к тебе за помощью, но прошу, прошу тебя, помоги мне найти дочь!..»

Телефон Эллы тоже не отвечал. Возможно, подруги провели ночь вместе. Например, Эмбер отправилась ночевать к Элле, разозлившись на мать.

Эта мысль показалась Фей утешительной. Только бы с Эмбер все было в порядке! Маленькая напуганная девочка, поругавшаяся с мамой и сбежавшая из дома… С ней могло случиться все, что угодно!

Фей пролистала записную книгу и принялась звонить Элле домой. То, что часы показывают шесть сорок пять, значения уже не имело.

Ответил мужской голос.

— Марко, это Фей Рид. Твоя мать или Элла дома?

— Одну секунду, — быстро ответил парень, сообразив по тону собеседницы, что дело серьезное.

Фей услышала приглушенные голоса, затем трубку взяла мать Эллы.

— Это Трина. Что случилось?

— С Эмбер беда. Я зашла утром в ее комнату, а кровать застелена. Моя дочь не ночевала дома! — Фей едва не всхлипнула. — Господи, Трина, мы поссорились и не разговаривали несколько дней. Она могла обидеться и убежать из дома. Трина, спроси Эллу, что ей известно. Она дома?

— Да-да. — В голосе Трины слышалось тщательно скрываемое облегчение от того, что уж она-то знает, где ее дочь. — Элла принимает душ.

— Спроси ее, прошу, — взмолилась Фей. — Спроси, что она знает. Они же делятся всеми секретами.

Прошло долгих три минуты, прежде чем Элла пробормотала в трубку жалкое «Здравствуйте».

— Элла, вы же лучшие подруги, — начала Фей дрожащим голосом. — Скажи мне, где Эмбер.

— Не могу, миссис Рид. — Слова Эллы звучали совсем тихо. — Думаю, я знаю, где она и с кем, но не уверена до конца. Вам лучше спросить у нее самой, миссис Рид. Я дала слово, что не расскажу…

— Не расскажешь о чем? — с подозрением спросила Трина. — Если тебе что-то известно, лучше сразу выкладывай. Ты хотя бы представляешь, как волнуется Фей?

— Эмбер убьет меня, если я проболтаюсь, — зашептала Элла.

— А если не проболтаешься, то тебя убью я, — раздался шепот Трины.

— Так где она? — взвизгнула Фей.

Элла вздохнула.

— Его зовут Карл, он музыкант. Его группа называется «Церера». Мы познакомились с ним в ночном клубе. Они встречаются уже несколько недель. Думаю, Эмбер у него на квартире, но я не знаю адреса.

Обе матери с шумом выдохнули. В трубке зашуршало, и раздался голос Трины:

— Фей, мне очень жаль. Я и понятия не имела, — виновато произнесла она. — Тебе нужна помощь?

— Нет, спасибо, — непослушными губами шепнула Фей в трубку.

Она была уверена, что Элла уже вбежала в свою комнату и торопливо строчит сообщение для Эмбер, предупреждая об опасности. Что-нибудь вроде «мать в курсе, готовься к порке».

— Что ты будешь делать?

— Наговорю ей на автоответчик сообщение и стану ждать ее возвращения. Разве у меня есть выбор?

Фей чувствовала себя полубольной от беспокойства, ее даже слегка подташнивало. На работу она так и не пошла, поскольку неразрешенная задача висела над ней дамокловым мечом. Не найдя иного способа снять напряжение, Фей принялась мыть шкафы на кухне.

Эмбер явилась домой лишь в половине двенадцатого, по-прежнему одетая во вчерашнюю одежду, с заспанными глазами и осунувшимся лицом, свидетельствовавшим о бессонной ночи. И о сексе, Господи, о сексе, подумала Фей, слабея. Ее дочь всю ночь напролет занималась сексом, обманывала любящую мать, которая пребывала в неведении уже несколько недель.

— И кто такой этот Карл? — решительно спросила Фей.

— Я люблю его. И мы вместе едем в Нью-Йорк, — заявила Эмбер тоном, не терпящим возражений. Предупрежденная сообщениями верной подруги и обеспокоенной матери, она успела приготовиться к битве, пока шла домой. Она успела здорово накрутить себя, так что ступила на порог, зло поджимая губы и стискивая кулаки.

Мать не помешает ей уехать с Карлом! Ни в коем случае!

— Что ты сказала? — не веря своим ушам спросила Фей. — Да ты едва его знаешь! С чего ты взяла, что это любовь? Никуда ты с ним не поедешь!

— Я прекрасно знаю Карла, и мы уедем в Нью-Йорк, хочешь ты того или нет.

— И давно вы… вместе? — Фей все еще не могла поверить в происходящее. Быть может, Элла и Эмбер задумали пошутить над ней так жестоко?

— Мы встречаемся целый месяц. Он музыкант, поет в группе. Раньше они звались «Церерой», но название скоро сменит продюсер. Карл сам пишет песни, и они гениальные, — с нажимом сказала Эмбер. — Я люблю его.

— Любишь? Вы едва знакомы! Всего месяц, дочка! И о каком отъезде речь?

— Повторяю, я люблю Карла, и я прекрасно его знаю! — рявкнула Эмбер. — Где, по-твоему, я проводила все ночи напролет? Уж точно не корпела над учебниками!

Внезапно Фей стало холодно. Так холодно, словно кухня превратилась в гигантский промышленный морозильник. Мурашки пробежали по рукам и спине, волоски на шее встали дыбом. Ничто в прошлом Фей — а она видала всякое — не оставляло столь острого ощущения предательства, как поступок родной дочери. Дочери, ради которой она была готова на все.

— Ты лгала мне… — прошептала Фей. Ее зрачки расширились, словно у человека, пребывающего в глубоком шоке. — Эмбер, но это безумие! Неужели ты вот так просто возьмешь и уедешь с малознакомым парнем? А экзамены? Если ты бросишь учебу, тебя не возьмут в колледж, и тогда…

— Да плевать мне на экзамены, поняла? И на колледж тоже! — завизжала Эмбер. — Мне не нужна учеба, я еду с Карлом. И ты не сможешь удержать меня! Ты сама это знаешь!

У Фей было такое лицо, словно дочь дала ей пощечину.

Эмбер это еще больше разозлило. Почему мать изображает оскорбленную добродетель? Почему неспособна взглянуть на мир ее глазами?

— Ты не сможешь меня удержать, не имеешь права! Я уже взрослая. Я не пойду в колледж, ясно? Ты всегда твердила, чтообразование важнее всего… с чего ты это взяла? Главное в человеке — талант, мама. Я умею рисовать, зачем тратить годы, таскаясь с мольбертами, а? Я хочу жить, а не существовать. Тебе известно, что такое жить полноценной жизнью?

О, сколько боли и разочарований принесла Фей такая «полноценная жизнь» без самоограничений. Она надеялась, что Эмбер пойдет иным путем. Она черпала силы в своей маленькой дочери. Эмбер стала смыслом ее нынешней жизни, а теперь все рассыпалось в прах.

— Думаешь, побег с музыкантом — это полноценная жизнь? — мягко начала Фей. — Ты ошибаешься. — Она тяжело вздохнула. — Уж я-то знаю.

— Да ни черта ты не знаешь! — рявкнула Эмбер. — Откуда бы?

— Я ходила этим путем…

— Да уж, конечно!

Прекрасное лицо Эмбер было искажено гневом, в словах звучала горечь. Она никогда не смотрела на мать с таким презрением, никогда не говорила таких жестоких слов, раня в самое сердце.

— Господи, почему все так вышло? — растерянно пробормотала Фей, закрывая лицо руками.

— Потому что ты навязывала мне образ жизни, который мне не близок, мама, — раздельно, почти по слогам отчеканила Эмбер. — Я не такая, как ты, я другая. И тебе меня не переделать по своему образу и подобию.

Фей горько засмеялась. Эмбер и понятия не имела, насколько точно копирует собственную мать. Следовало гораздо раньше рассказать дочери свою историю, мелькнуло в голове у Фей. Возможно, это уберегло бы малышку от ошибок, сделанных матерью.

Получилось, что Фей всю жизнь держала свое единственное дитя в коконе неведения, словно в вате, надеясь, что это защитит ее от разочарований. Однако кокон треснул сам собой, выпуская во внешний мир прекрасную и упрямую бабочку, спешащую к обжигающему пламени. Фей потерпела сокрушительное поражение.

— Я уеду, хочешь ты того или нет, — бросила Эмбер торжествующе. В потерянном лице матери ей виделся выброшенный врагом белый флаг. — Я не хотела ранить тебя, поверь, но у меня своя жизнь и я могу распоряжаться ею по собственному усмотрению. А у тебя, мама, своя, отдельная от моей, жизнь. Ты не можешь жить моей жизнью!

— По-твоему, я живу твоей жизнью? — тихо спросила Фей.

— А разве нет? — фыркнула Эмбер и разгоряченно взмахнула руками. Ей казалось, она досконально изучила мать. — Я буду звонить.

— Ты хочешь уехать прямо сейчас? — обмирая от ужаса, спросила Фей. Она молитвенно сложила ладони на груди, словно надеясь отсрочить неизбежное. — Не глупи. Отчего ты торопишься? Приводи своего парня, мы познакомимся. У тебя через пару недель экзамены, Эмбер! Не торопись с решением…

— Я уже все обдумала, — покачала головой Эмбер. — Я уезжаю, и ты меня не остановишь. Через несколько дней мне исполнится восемнадцать. Когда тебе восемнадцать, можно голосовать на выборах и ехать куда угодно. Согласие родителей не требуется, ясно?

— Не уезжай, не надо! — Лицо Фей перекосилось, стало одновременно растерянным и обезумевшим.

Зрелище почти напугало Эмбер. Она никогда не видела свою сдержанную, самоуверенную мать такой.

— Ты думала, я вечно буду рядом? — Она прищурилась. — И знакомиться с Карлом тебе не стоит. Ты заранее настроена против него, так что ничего хорошего из вашей встречи не выйдет. Мы только снова поругаемся.

— Карл… — горько произнесла Фей. — Но я бы хотела взглянуть на него, Эмбер. Ты говоришь, он замечательный, так что же он скрывается? Или он просто очередной неудачник, который много из себя строит?

— Он замечательный, — отчеканила Эмбер. — Я его люблю. С ним я живу по-настоящему, а не существую, как ты. — Она не могла позволить критиковать Карла даже собственной матери. Мать не понимала ее, так же как и Элла. Никто не понимал, кроме Карла! — Я иду собирать вещи, — заявила она ледяным тоном.

Фей беспомощно уронила руки. Она думала о том, как много должна была узнать от нее дочь, но так и не узнала, потому… потому что Фей боялась осуждения, боялась потерять уважение единственного человека, мнение которого ценила. Узнав постыдный секрет матери, Эмбер возненавидела бы ее, вне всяких сомнений!

Но чего она добилась своим молчанием, своим стоицизмом?

Эмбер взбежала вверх по лестнице и застыла у открытой двери в свою комнату. Она не знала, что именно ей может понадобиться в новой жизни, поэтому чуть растерянно оглядывала белый пузатый комод, две тумбочки и шкаф, которые однажды в порыве вдохновения разрисовала порхающими бабочками. Мама целую неделю восхищенно охала над росписью, хвалила ее вкус и предрекала ей великое будущее.

Эмбер распахнула створки шкафа. Девчоночьим шмоткам в Нью-Йорке не место, решила она и снова закрыла шкаф.

Пара книг, дневник, несколько картин — вот и все, что ей требовалось в новой жизни. Разве что еще брелок матери. Он лежал на кровати, куда Эмбер швырнула его, скидывая кофту. Конечно, это была просто побрякушка, но брелок напоминал о доме, а Эмбер подсознательно чувствовала, что он ей пригодится.

Где чопорная Фей могла купить этот брелок? Что ее подтолкнуло? Эмбер покачала головой, не представляя, чтобы мать могла войти в магазин с аксессуарами и ткнуть пальцем в столь неподходящую ей вещицу.

«Я ходила этим путем…»

Что, черт возьми, она имела в виду?

Добропорядочная Фей точно не могла совершить в жизни ничего предосудительного!

Мэгги быстро шагала вдоль улицы, минуя один коттедж за другим, как вдруг увидела женщину, с потерянным лицом стоявшую у калитки. Невзрачного вида одежда и затянутые в пучок волосы делали ее похожей на скучную серую мышку, и Мэгги прошла бы мимо, если бы не широко распахнутые глаза женщины, залитое слезами лицо и красный словно помидор нос. А уж в том, как странно покачивалась незнакомка, угадывалось что-то и вовсе не нормальное.

Лицо женщины казалось смутно знакомым, однако имя никак не шло на ум и Мэгги поначалу едва не прошла мимо, но остановилась. Она гадала, удобно ли будет предложить помощь.

— Что с вами? — осторожно спросила она, наплевав на этикет. Если незнакомка пошлет ее к черту, так тому и быть. Мэгги была не из тех, кто способен отвернуться от чужого горя. — Вам плохо?

— Да, — сипло ответила женщина, даже не взглянув на Мэгги. — Она уехала, а я даже не сделала попытки остановить. Это было бесполезно, но я должна была попробовать. А теперь ее нет… ее нет… — Женщина раскачивалась все быстрее, словно пытаясь попасть в такт своим словам. — Ее нет… ее нет… что мне теперь делать? — По бледным щекам текли слезы.

Дела были плохи. Мэгги огляделась и заметила вдалеке Кристи Девлин. Та вела собак вдоль белого забора на другой стороне Саммер-стрит, направляясь, очевидно, в парк. Если кто и мог помочь заплаканной незнакомке, то только пожилая учительница, знавшая всех в округе.

— Миссис Девлин! — позвала Мэгги. — Миссис Девлин! Мне нужна ваша помощь. Прошу вас, подойдите!

Вместе они отвели податливую Фей в дом Кристи, где усадили в старое кресло в уютной гостиной. Выяснив, какая беда стряслась с Фей Рид, миссис Девлин решила, что несчастной не стоит возвращаться в свой пустой дом, где каждая деталь обстановки напоминает о сбежавшей дочери. Мэгги нашла на кухне Фей сумку и ключи, заперла входную дверь и вернулась в дом учительницы. Собаки Кристи путались у всех под ногами и так и норовили подпрыгнуть повыше, чтобы лизнуть плачущую Фей в лицо. Ее горькие слезы ужасно нервировали животных.

— Простите меня, простите, — повторяла женщина, шмыгая распухшим носом. — Моя Эмбер, моя умница… она уехала… сбежала с парнем, о котором я впервые узнала этим утром… а я и не пыталась остановить малышку! Я даже не знаю, куда она направилась!

— Трудно удержать того, кто все давно решил, — мягко сказала Кристи. — Вы только зря потратили бы силы. Эмбер уже взрослая, Фей, по крайней мере по нашему законодательству. Законы не берут в расчет личностную зрелость.

— Вот именно, — всхлипнула Фей и принялась поскуливать, чем едва не довела собак до неистовства. — Она еще маленькая! И так мало знает о жизни! Мне следовало сказать ей правду, а я молчала! Я думала, что уберегу ее от беды, но это дало обратный эффект. Эмбер считает меня занудой и трусихой. Она думает, что я боюсь жить… но единственное, что меня пугает, так это опасности, которые ее подстерегают. Я не смогла защитить мою деточку!

Кристи с болью смотрела в искаженное лицо Фей. Ей казалось, она видит, как рушится могучая крепость, как оседают вековые сторожевые башни, поднимая облака пыли. Наверное, никто и никогда не видел Фей Рид такой — слабой, потерянной, беззащитной. Это было ужасное зрелище.

Конечно, Кристи знала, что Фей вложила в дочь всю душу, была ее опорой и зашитой. Мать и дочь были очень близки… до тех пор, пока в их отношения не вмешался мужчина… третий лишний. Кристи вспомнился тот день, когда она видела Эмбер, спешившую на автобусную остановку. Она была права: девушка торопилась на свидание с парнем и даже решилась прогулять школу. Что ж, третьим лишним в результате осталась несчастная Фей.

Конечно, Кристи осуждала Эмбер за бессердечие, но в глубине души находила ее торопливому бегству от плачущей матери оправдание. Подавляющее большинство людей предпочитают не решать проблему, а бежать от нее. Кристи и сама когда-то поступила точно так же.

— Останься с Фей, — шепнула она Мэгги, — а я заварю чай с мятой. Бедняжке необходимо успокоить нервы.

Девушка робко улыбнулась:

— Теперь я понимаю, почему вы дружны с моей мамой, миссис Девлин. Она тоже считает, что за чаем можно решить все проблемы этого мира.

— За чаем с печеньем. — Кристи кинула на нее косой взгляд и неожиданно подмигнула. — Печенье — обязательный атрибут любого чаепития. Конечно, выпечка не решит всех проблем, зато сделает жизнь немного слаще. И не зови меня «миссис Девлин», а то я чувствую себя старухой. Ты же не моя ученица, так что для тебя я Кристи.

Она вышла на кухню. Мэгги задумчиво посмотрела ей вслед. При разговоре с Кристи совершенно пропадало ощущение, что говоришь с человеком старше твоих собственных родителей. Именно поэтому, наверное, Кристи Девлин легко находила общий язык и с ровесниками, и с собственными учениками. Мать Мэгги не раз говорила, что многому желала бы научиться у своей подруги. Стоило в жизни Уны Магуайер возникнуть трудностям, на ее столе тотчас возникали пузатый заварочный чайник и блюдо с бисквитами, словно они могли стать решением любой проблемы. Однако утешитель и помощник из Уны был никудышный, она все больше болтала о своих делах и заботах. Кристи в отличие от нее была сдержаннее в словах, слушала внимательно и вставляла реплики только в нужных местах.

Если бы Кристи была ее матерью, с внезапной болью подумала Мэгги, от ее внимательного взора не ускользнули бы личные проблемы дочери. О трудностях в общении со сверстниками — постоянном спутнике Мэгги в школьные годы — Уна Магуайер даже не подозревала, как и о многих других деталях ее жизни. Даже когда маленькая Мэгги вернулась домой в изодранной юбке, с оторванной лямкой портфеля в руке, приглаживая растрепанные волосы, мать решила, что дочь просто заигралась. Ей и в голову не пришло, что Мэгги могли побить одноклассницы.

А вот Кристи обо всем бы догадалась, была уверена Мэгги. Если бы они даже состояли в дальнем родстве, она выросла бы куда более уверенной в себе личностью.

— Ты чего, Мэгги? — прошептала Кристи, положив холодную ладонь девушке на плечо. Мэгги даже не заметила, как Кристи вошла в гостиную и пристроила на столе поднос.

Мэгги улыбнулась и покачала головой. Кристи улыбнулась в ответ. Пламенные волосы и немного грустные глаза, аккуратный носик и задумчивый взгляд делали Мэгги даже более привлекательной, чем была Уна тридцать лет назад, когда Кристи только с ней познакомилась. Но Мэгги отличалась от матери не только внешне. Уна всегда была энергичной, фонтанировала идеями и, словно хамелеон, подстраивалась под любые условия.

А в Мэгги чувствовалась какая-то внутренняя неустроенность, словно девушка нигде не ощущает себя комфортно. Она нервно ежилась, даже если не было холодно, часто смотрела из-под ресниц, словно опасаясь показаться навязчивой, улыбалась лишь мимоходом, хотя улыбка ее была прекрасна.

Кристи украдкой вздохнула, наливая заварку в чашки. Не только у Фей были свои секреты.

Между тем Фей приняла чашку со светлым мятным чаем, вдохнула аромат, сделала глоток и ненадолго зажмурилась. Всхлипывания понемногу затихали.

— Наверное, ты считаешь меня плохой матерью, — сказала она после долгого молчания и посмотрела на Кристи. — Я не видела, что творится под самым носом, жила иллюзиями. Психологи говорят, что дети часто скрытничают, не ведут с родителями доверительных бесед, не делятся секретами. Но Эмбер и я всегда были близки. Она рассказывала мне обо всем… и вдруг такое.

— Никто не считает тебя плохой матерью, — заверила Кристи. — Как раз наоборот ты отличная мать. А ведь это тяжелый труд — быть матерью. — Она усмехнулась. — Ты бы попробовала найти общий язык с двумя мальчишками. Они просто не принимают мать в расчет, потому что она женщина. Часто кажется, что все о них знаешь, но на деле это самообман. Каждый ребенок — личность, а у личности всегда есть секреты.

Фей кивнула, шмыгнув носом.

— Но мы были так близки… мне очень тяжело. — Она взглянула на Мэгги. — Мы едва знакомы с вами, но ваша мама, должно быть, рассказывала вам о моей Эмбер. Это чудесная девочка.

— Говорите мне «ты», а то как-то… неловко. — Мэгги смущенно улыбнулась. — Мама говорит, Эмбер хорошо рисует.

— Верно, она талантлива. — Фей выглядела польщенной, как все любящие матери, когда делают комплимент их детям. Но ее лицо вновь исказилось, стоило вспомнить, с какой легкостью Эмбер загубила свое будущее. Бросила школу, наплевала на колледж, сбежала с малознакомым парнем… — Может, позвоним в полицию?

Мэгги видела сочувствие в глазах Кристи, когда та мягко погладила плечо Фей и ответила:

— Твоя дочь имеет право ехать, куда ей вздумается. Ведь ей уже есть восемнадцать?

— Исполнится в четверг, — ответила Фей, сухо сглотнув.

— И она, конечно же, прихватила с собой паспорт. У Эмбер есть паспорт?

— Есть. Не знаю, правда, взяла ли она его… я не проверяла. Но Эмбер собралась в Америку. Без визы туда не попадешь, правда? — Лицо Фей озарила надежда. — Может, ей откажут в визе и она вернется?

— Если она поедет с ребятами из группы, им могут сделать рабочую визу на всех через компанию звукозаписи, — предположила Мэгги. — Это облегчает прохождение формальностей.

Фей какое-то время обдумывала эту информацию.

— Значит, я должна смириться? Эмбер уже восемнадцать, и я не смогу помешать ее отъезду. — И она снова принялась плакать, закрыв руками лицо.

— Фей, милая, — сказала Мэгги, беря Фей за руку, — ваша Эмбер — девочка неглупая, это все говорят. Уверена, она сумеет о себе позаботиться. Эмбер росла рядом с вами, видела, как вы справляетесь с трудностями, и наверняка многому от вас научилась. Этого опыта ей хватит, чтобы не наделать ошибок. И парень может оказаться не таким уж и плохим. Возможно, вам следует больше доверять ей.

Фей подняла взгляд, полный боли.

— Мне следовало научить ее кое-чему еще, а я упустила шанс. В этом все и дело. Я слишком опекала свою девочку. Мир жесток, мужчины обращаются с нами как с грязью, и вряд ли парень Эмбер — исключение. Он побоялся встретиться со мной, подтолкнул малышку на бегство из родного дома! Он такой же, как и все остальные. Я знаю, о чем говорю. Мой личный опыт был слишком горек, и я желала дочери лучшей доли.

— Но вы ни о чем не рассказывали Эмбер, да? — предположила Кристи. — Вы скрыли от нее какую-то правду?

— Да, я много лет лгала моей девочке. Я стыдилась того, что творила в прошлом. Я надеялась, что смогу уберечь ее от боли и зла и она не пойдет тем путем, каким когда-то пошла я…

И внезапно Кристи увидела яркую картину, полную деталей. Настоящая Фей растворилась, ее внешний фасад стек с лица, словно размокшая под дождем глина, пропали морщины, взгляд обрел прежнюю дерзость, губы сложились в капризную улыбку.

Словно сквозь слой ваты, издалека, доносился до Кристи голос Фей сегодняшней:

— Но именно это и сделала Эмбер… она пошла тем же путем, что и я. Она выпорхнула во внешний мир, ничего не зная о жестоких законах, царящих в нем. Вместо того чтобы вооружить мою деточку, я не дала ей даже элементарного щита для самообороны…

— Музыка, — начала свой рассказ Фей. — Вот от чего я сходила с ума, будучи подростком. Музыка и любовные романы. Я тратила на пластинки все до последнего пенни, и мы с Шарлоттой, подружкой из школы, слушали любимые песни, читали романы и предавались мечтам. Я обожала обложки, на которых суровые мачо держат в объятиях красоток, глядя на них с обожанием и затаенной страстью. — Взгляд Фей затуманился, словно она мысленно возвращалась в те времена. — Я мечтала, что у меня все будет именно так: мужчина, который будет сходить по мне с ума и исполнять любой мой каприз. Я хотела стать такой же прекрасной, как героиня книги. Мне представлялось, как мой мужчина зовет меня самой красивой и удивительной женщиной на свете. Выросла я в Линден-Эстейт, а это не то местечко, где исполняются мечты романтически настроенных девушек. Однако всегда можно найти способ убежать от скучных будней. Помню, мы с Шарлоттой вырядились как взрослые и отправились на пристань. Я тогда уже училась в колледже, и пристань была одним из мест скопления молодежи. Там часто давали концерты начинающие музыканты, играли в клубах вживую, и мы решили немного, как сейчас говорят, потусоваться. Организаторы сняли одно заведение, выкрасили стены алым и понатыкали зеркал. У дальней стены была невысокая сцена, слева — барная стойка с рядом крутящихся серебристых стульев, на которых можно было часами сидеть, слушая музыку и потягивая коктейли. В общем, мы с Шарлоттой приложили немало усилий, чтобы привлечь внимание противоположного пола: сделали прически, накрасились, приоделись… увы, мужчины не бросились лобызать наши туфли, да и вообще на нас не обращали внимания. Шарлотта не пришла в восторг от нашего выхода, а вот мне все нравилось, так что я принялась каждый вечер таскать подругу с собой. Мне следовало готовиться к семинарам, но я забросила учебу. Я предпочла учиться жизни на живых примерах, нежели по книгам. Мы пропадали в клубе каждый вечер, я смогла стать своей среди официанток и местной публики, меня пускали за сцену…

Фей едва заметно улыбнулась. Ее глаза были так похожи на глаза Эмбер, словно с каждой секундой они обретали краски. Кристи с удивлением вглядывалась в серые зрачки с янтарной окантовкой, сиявшие в обрамлении угольно-черных ресниц. Она почти видела, какой красоткой была ее соседка в юности. Наверняка у Фей были длинные роскошные волосы и такое же гибкое тело, как у ее дочери.

Кристи взяла Фей за руку, но та, кажется, даже не заметила прикосновения чужих пальцев. Она была во власти воспоминаний…

— Ти-Джей… он всегда был в клубе… он стал неотъемлемой частью клуба. В те годы с работой было туго, и люди стояли в очередях в надежде пройти собеседование. Многие уезжали в Лондон или Нью-Йорк в поисках лучшей доли. Они надевали свои лучшие костюмы и отправлялись в путь, однако многим все равно не везло. Ти-Джей никогда не стремился найти работу, потому что терпеть не мог подстраиваться под других. Он даже не остриг длинные волосы, словно они были для него символом протеста против требований социума. Конечно, Ти-Джея едва ли можно было сравнить с героем любовного романа. Вместо белой рубашки он носил кожаный пиджак, собирал волосы в хвост, что подчеркивало аристократическую худобу его лица, у него было тренированное тело, наводившее на непристойные мысли, а в глазах светился ум.

Ти-Джей часто поглядывал на Фей, и она замечала это, чувствовала, что нравится ему, и это ей льстило. В клубе нередко появлялись девушки из колледжа, которые пытались привлечь к себе внимание Ти-Джея, но парень словно не замечал этого. Фей давно стала своей в клубе, привыкла к тяжелому дыму табака и травки, висевшему в помещении. Клуб стал для нее вторым домом.

— Сильвер, детка, — как-то сказал ей Ти-Джей, — твое фото стоит повесить на двери заведения — так часто ты тут бываешь.

Он звал ее Сильвер, как и все остальные в клубе. Серебристая, Сильвер… отличный псевдоним для той, чьи волосы отливают серебром в свете софитов, думала Фей с гордостью. Ей нравилось новое имя.

В клубе играли рок, и низкое уханье басов давно стало привычным звуковым фоном для ушей Фей Рид. Иногда в клубе на набережной выступали довольно известные группы вроде «Стоунз», фаворита Ти-Джея. Фей тоже любила «Роллингов», их песни проникали в самую душу, были полны боли, нежности, любовного экстаза, а голос Мика, казалось, звучал только для Фей.

— На, затянись… — Ти-Джей протянул ей толстый косяк. — Тебе понравится. — Он прижимал Фей к себе, его ладонь поглаживала и сжимала ее грудь под тонкой майкой. Тем самым Ти-Джей словно показывал остальным мужчинам в заведении, что красотка принадлежит только ему.

Так Фей впервые попробовала травку. Ею овладело странное ощущение: она, студентка колледжа, лучшая ученица школы, сидит в прокуренном баре и затягивается здоровенным косяком. Тяжелый, острый запах щекотал ноздри, горло нещадно драл дым, проникая в легкие и заставляя кашлять. Запретный плод, сладкий дурман…

Эффект проявился незамедлительно. Фей встала и пошла танцевать, а Ти-Джей остался за столиком потягивать свой «Джек Дэниелс» и смотреть на ее слегка заторможенные движения. На губах Фей играла блаженная улыбка, ладони гладили тело.

Чуть позже Ти-Джей отправил Фей за напитками.

— Мария, сделай четыре порции виски, «Коук» и три двойных водки безо льда, — сказала она барменше.

В тот вечер за стойкой была Мария, грузная дама лет сорока или чуть больше. У нее были пережженные волосы рыжего цвета с вечным начесом и рот заядлой курильщицы со множеством морщинок. В черных джинсах и подростковой футболочке, с татуировкой в виде бабочки на плече, она не выглядела так, словно годилась Фей в матери, но говорила с девушкой так, словно лично произвела ее на свет.

— Милая, ну зачем тебе все это? — спросила Мария, разливая напитки по рюмкам. — Ведь ты не такая, как они. Тебе сколько? Девятнадцать? Двадцать? Это место не для тебя.

— Почему же? — с вызовом спросила Фей.

— Тот парень пользуется тобой, неужто не ясно? Они смеются над тобой, милая. — Мария видела, как в глазах Фей мелькнуло недоверие. — Я волнуюсь за тебя. Это не твой мир, не твоя компания. Беги, пока не поздно.

— Вы не правы, — процедила Фей. — Никто мной не пользуется.

Мария наклонилась ближе:

— Ты знаешь, что они зовут тебя Сильвер?

— Конечно. Дело в моих волосах. — Фей тряхнула гривой и улыбнулась.

— Нет, — печально покачала головой Мария. — У Ти-Джея был старый седан, который давно покоится на свалке. Он звал его Сильвер. Тебя зовут точно так же, потому что он на тебе ездит. Он объездил тебя, милая. Сел и ножки свесил…

— Что такое, Сильвер? Ты не рада меня видеть? — спросил Ти-Джей, когда Фей с отсутствующим взглядом вернулась к столику. Ему не нравилось, когда о нем забывали. Исключение составляли те, кто был укурен в хлам, потому что на укуренных торчков Ти-Джею было плевать.

— Все нормально. — Фей натянуто улыбнулась, выпила половину порции водки и протянула руку за косяком. На душе у нее было паршиво.

Следующее утро началось с тяжелого похмелья. Фей села в постели и огляделась. Вокруг нее были спящие люди, множество людей. Кто-то спал рядом, кто-то лежал вповалку на полу. Спертый воздух пропитался кислым табачным дымом, повсюду валялись пустые бутылки и горы окурков. На Фей была майка, кроссовки оказались на месте, зато джинсов не было.

Она подтянула колени к подбородку, пытаясь унять дрожь. Где-то в соседней комнате играла композиция Джимми Шелтера, но никто ее не слушал.

Вот что значит быть объезженной Ти-Джеем.

Один из парней, калачиком свернувшийся на полу, приподнял голову.

— Привет, Сильвер. Покатаемся? — невнятно промычал он. Голова с низким стуком ударилась о ковер, парень захрапел.

Сильвер… Все, кроме Фей, знали, что означает ее прозвище. Старая железная развалюха, гниющая на свалке. Кобылка, которую объездили.

Хватило одного слова, чтобы разрушить все надежды и чаяния Фей Рид.

Она с трудом помнила, чем закончился вчерашний день. Кажется, они с Ти-Джеем занимались сексом… Фей поморщилась.

Точно! Они трахались прямо на кухонном столе, а вокруг ходили люди, толпы людей. И никому не было до них дела. Угол холодильника с силой упирался Фей в спину, и с каждым толчком давление усиливалось.

Новый мир, полный ярких красок, свободный от условностей, особенный. Кошмарный морок, иллюзия, подменившая собой реальность. С ней, Фей Рид, студенткой колледжа, умницей и красавицей, обращались словно с вещью, а она позволяла этому происходить, даже приветствовала такое отношение с восторгом.

На душе у Фей было так гадко, что ее едва не вырвало. Она соскользнула с постели и принялась искать джинсы. Ти-Джея нигде не было — должно быть, развлекался с очередной дурехой.

Никто и не заметил, как Фей открыла входную дверь и вышла за порог.

— Оказалось, что я беременна. — Фей подняла несчастный взгляд на Кристи и Мэгги. Те сочувственно покачали головами; собаки, устроившиеся под столом, заскулили. — Наверное, это случилось той ночью, когда я прозрела, не знаю. Ребенок был зачат на кухонном столе, посреди толпы незнакомых людей… гадость и стыд… — Фей вытерла слезы. — Незамужняя и беременная… не могла же я пойти к Ти-Джею и заявить, что жду ребенка. «Когда покупаем коляску, папочка? Ты готов не спать ночами?» — Она горько усмехнулась. — В общем, я бросила колледж и вернулась домой. Моя добрая мать приняла меня без лишних слов, заботилась и обо мне, и, позже, о внучке. Она сидела с маленькой Эмбер, а я работала в три смены. Стояла за барной стойкой, принимала заказы в «Макдоналдсе», мыла там же полы. Я так тщательно их мыла, что можно было есть бургеры прямо с пола, верите?

— А что потом? — тихо спросила Кристи.

— Наконец мне повезло, я получила приличную работу, и мы с Эмбер переехали на Саммер-стрит. Я хотела начать жизнь с чистого листа, но… в этом месте есть что-то безнадежное, вы не находите? Я с самого начала это почувствовала. — Фей заглянула в лицо Кристи, а потом Мэгги. — И все равно я надеялась, что жизнь наладится. Я решила стать другим человеком, матерью, которой можно гордиться. Моя история… прежде я никому не рассказывала о своем прошлом. Даже матери я ничего не говорила об отце Эмбер. Мне было слишком гадко и стыдно вспоминать об этом человеке. Мать всю жизнь трудилась, желая нам лучшей доли, и брат оправдал ее надежды, а я… целый год прожила в алкогольном угаре, спала с негодяем, которому было на меня плевать, забеременела после косяка с травкой. Какой дурой я была, Господи!

— Ты была слишком юной и не разбиралась в людях, — сказала Кристи, глядя на Фей с сочувствием. — Ты совершила типичную ошибку многих женщин — перепутала секс с любовью. Но нельзя казниться до бесконечности, ты заслужила прощение.

— Надо было все рассказать дочери, — блекло произнесла Фей, словно не слыша Кристи. — Но ведь каждая мать хочет, чтобы ее уважали. А я не заслуживаю уважения, это факт. Но не могла же я сказать Эмбер, что ее отец — редкая мразь, которой плевать на свою дочь!

— Так он знает о существовании Эмбер? — спросила Мэгги.

— Как-то раз я принесла ее в клуб. Ей было полгода…

К тому моменту Фей уже смогла влезть в старые джинсы и на нее снова стали оборачиваться мужчины.

Эмбер была хорошенькой, в крохотной розовой шапочке, из-под которой выглядывали каштановые кудряшки, с носиком-пуговкой и пухлыми щечками. При этом у девочки был пронзительный, какой-то взрослый взгляд, отметавший всякие мысли о сюсюканье. Малышку просто невозможно было не полюбить. Фей всерьез рассчитывала, что в Ти-Джее проснутся отцовские чувства.

В клубе ничто не изменилось; даже люди, толкавшиеся у стойки, выглядели точно так же.

— С детьми нельзя! — взревел бармен.

— Почему это? — спросила Фей.

— Ладно, черт с тобой. Только не начинай гундеть о пассивном курении.

— А где Ти-Джей?

— За сценой.

Где еще ему было находиться? За сценой располагались гримерки, в них можно было всласть накуриться или пообщаться по душам.

Фей застала компанию сидящей за столом, некоторые лица были новыми. Парня по имени Джимми среди тусовщиков больше не было. Фей надеялась, что он тоже убрался из клуба подобру-поздорову в свою приличную жизнь, забыв о ежевечерних пьянках. Они с Джимми симпатизировали друг другу.

Собравшиеся уже были навеселе, во главе стола сидел Ти-Джей, на коленях у него пристроилась незнакомая девица. Ти-Джей почти не изменился, только лицо еще больше осунулось, а под глазами залегли серые тени.

— Привет, милая, — улыбнулся он. — Присоединишься?

Внезапно Фей поняла, что Ти-Джей ее даже не узнал.

Она стояла напротив с его ребенком на руках, а он даже не узнал ее!

— Ти-Джей, это я, — громко сказала Фей, но в глазах парня не мелькнуло даже искры узнавания. Взгляд накуренного наркомана был устремлен даже не на нее, а куда-то в глубь себя.

И тут Фей заметила на руке Ти-Джея следы от уколов. Кожа в сгибе локтя была синеватой, прозрачной. Прежде Ти-Джей никогда не кололся. Конечно, он много пил и постоянно курил травку, иногда мог понюхать кокаина, но героин избегал. Многие в клубе кололись, но Ти-Джей считал героин русской рулеткой, в которую не выигрывает никто.

Вовремя, о, как вовремя она сбежала!

— Да это ж Сильвер! — вдруг сказал кто-то.

Джеки, гитарист одной из местных рок-групп, вспомнил Фей. Джек мог выпить три бутылки бурбона кряду, нещадно курил папиросы без фильтра и марихуану. Он был старше Ти-Джея, и его лицо напоминало заброшенный песчаный карьер — до того было изрыто ямами оспин.

Джеки поднял стакан:

— Клевый ребенок. Это чей?

— Мой, — сказала Фей и так сильно прижала к себе дочь, что едва задремавшая девочка проснулась и захныкала.

— А ты чё ребенка-то притащила, Сильвер? Весь кайф сломала. С ребенком не повеселишься, это точно!

— Я хотела… поговорить с одним человеком. — Фей вздохнула. На лице Ти-Джея не было признаков узнавания. — Но мы разминулись.

И она, не оборачиваясь, вышла из клуба. Теперь Эмбер стала смыслом ее существования — маленький воркующий комочек, который она нежно прижимала к груди.

— Больше я его не видела, — сказала Фей. — Даже не пыталась увидеть. А Эмбер рассказала, что отец родился в Шотландии, но погиб в автокатастрофе еще до ее рождения. Сказала, что мы не были женаты, хотя собирались, так что я лишь отчасти вдова. Кстати, я взяла себе девичью фамилию матери, но всегда добавляла «миссис», чтобы случайные знакомые не клеймили меня. Да, еще я сказала, что после смерти мужа общение с его семьей сошло на нет, а затем его родители умерли, а другой родни не осталось. Ложь, ложь и еще раз ложь. Я так боялась, что Эмбер узнает правду и попытается найти Ти-Джея. Вдруг он все еще жив, все еще употребляет наркотики? — Фей содрогнулась всем телом. — Но скорее всего он умер. Девять из десяти героинщиков умирают. Вот и все. Меня можно принимать в члены клуба неудачников…

Мэгги расхохоталась:

— А можно и мне в этот клуб?

Фей посмотрела на Кристи, ожидая увидеть в ее глазах осуждение, но соседка смотрела с симпатией.

— Тебе надо дать медаль, как лучшей матери района, — сказала Кристи. — Эмбер — умница и отличница. А тебе совершенно нечего стыдиться. Наоборот, ты должна гордиться. Вырастить ребенка в одиночку, создать теплую семейную атмосферу без отца — такое не каждому по плечу. Но Эмбер заслуживает того, чтобы знать правду.

Кристи умолкла и поджала губы.

Знать правду. Гораздо проще сказать, нежели жить по этому принципу. Она и сама слишком долго существовала во лжи, чтобы поучать других.

— Мы все совершали поступки, которых теперь стыдимся, — осторожно сказала она. — Я тоже кое-что скрываю от своей семьи и молюсь Богу, чтобы правда не выплыла наружу. Но эта правда подтачивает меня изнутри, отнимает силы.

— Но как я могла рассказать Эмбер такую… гадость? — простонала Фей. — Рядом с моей ложью правда выглядит еще более мерзкой.

— Думаю, у тебя нет иного выхода. Откладывать признание дальше бессмысленно и опасно. Эмбер знает, что ты прекрасный человек, ты вырастила ее ответственной девочкой, она умеет отделять зерна от плевел, просто ей недостает опыта. Фей, перестань думать о том, что и кто о тебе подумает. Прости себя, ведь ты была неразумным подростком. Поставь других на свое место! Каждый мог ошибиться дорогой, но не всем суждено выбраться из тупика. Ты должна гордиться собой, а не казниться. Открой Эмбер правду. — Кристи казалось, что она разговаривает не с Фей, а с собой, убеждая посвятить близких в секреты прошлого.

Мэгги, ловившая каждое слово Кристи, смотрела во все глаза. Она сама никогда не смотрела правде в лицо, предпочитая бегство от реальности. Она хоронила свои страхи, запихивала их в самые темные шкафы, но страхи все равно приоткрывали скрипучие дверцы и пытались поймать ее своими цепкими пальцами.

— Но если Эмбер не вернется? Как я смогу с ней поговорить? — Фей умоляюще взглянула на Кристи, словно в ее ответе могла почерпнуть силы и уверенность.

Кристи попыталась увидеть будущее. Она никогда прежде не делала этого намеренно, все чаще заглядывая в прошлое. Но теперь, глядя в несчастное лицо Фей Рид, в эту маску скорби, она попыталась. И будущее поддалось, позволило прикоснуться на мгновение. Это было чем-то вроде интуитивного прозрения.

— Тогда тебе придется найти ее.

Глава 12

Эмбер ожидала цветов и вина. Может быть, пива. В конце концов, она разругалась с матерью и ушла из дома, порвав с прежней уютной жизнью. Она совершила Поступок с большой буквы.

Настроение у Эмбер было довольно гадким, но она гордилась собой. Она была… словно героиня романа, сбежавшая от жестокой матери с женихом (разумеется, благородным графом) навстречу счастливому будущему.

Жаль, Карл не смотрел мелодрам и не читал романов, поэтому его видение ситуации было несколько иным.

Встретив Эмбер на остановке, он помог ей выйти из автобуса, обнял, забрал чемодан и пошел вперед, болтая о пустяках. В его речах не было страсти, он не благодарил пылко за то, что его невеста бросила все ради любви.

— Женщины, — скривился Карл, косо взглянув на чемодан. — Не могут без миллиона вещей! Ну как одна маленькая женщина может нуждаться в целом чемодане шмоток? Или это украшения и косметика?

Эмбер понимала, что любимый просто ее дразнит, но была не в настроении для шуток. Больше всего она хотела услышать слова поддержки, почувствовать нежные объятия, прижаться к груди любимого, а не плестись сзади, уныло шмыгая носом. Где заверения в вечной любви, где знаки внимания?

Впрочем, ей не следовало требовать слишком многого. Ведь они с Карлом не герои мелодрамы.

— Я взяла лишь самое необходимое, — коротко пояснила Эмбер. — Все, что нажила за восемнадцать лет жизни. — Она захватила даже четырех ниточных мишек, которые обычно сидели на спинке дивана.

— Как знаешь, детка. Просто я не представляю, где ты все это разместишь. У нас с ребятами маленькая квартира.

Они уже стояли у двери в подъезд. Карл протащил чемодан по вонючему коридору и поднялся по лестнице к синей двери, которая была распахнута настежь.

— У нас совещание, — объявил он, втаскивая чемодан в прихожую и пиная ногой дверь, чтобы она закрылась.

Бросив чемодан возле груды обуви, Карл провел Эмбер в комнату, где сидела куча народу. Помещение являло собой воплощенный кошмар команды уборщиков: всюду валялись смятые бумажки, растерзанные журналы, на полу тут и там стояли стопки грязных тарелок и стаканов, на диване была свалена одежда, пыль покрывала все, чего касался взгляд. Кенни Ти растянулся поверх одежды, Сид развалился в кресле, Лу сидел прямо на полу у журнального столика, где в распахнутой коробке сиротливо ютились остатки пиццы.

Увидев Эмбер, ребята приподняли руки в приветственном жесте и заулыбались. К своему стыду, девушка внезапно расплакалась. После кошмарной ссоры с матерью ее сердце было тронуто тем, что ей радовались совершенно посторонние люди.

— Не плачь, не надо, — сказал Карл, обнимая Эмбер.

— Но мы так сильно поругались. Я никогда не говорила с мамой в таком тоне, — жалобно пробормотала она, шмыгая носом ему в плечо. — Мы всегда были очень близки, но теперь между нами словно пролегла пропасть. Мама совсем не понимает меня, и никогда не поймет! Ты бы только слышал ее, Карл! Она ненавидит меня, пойми!

— Твоя мать справится с собой, все пройдет. Моя тоже злилась, — признался Сид с улыбкой. — Считала, что в жизни нет ничего важнее учебы и экзаменов. Она надеялась, я стану адвокатом. Боже, ребята, представьте меня в суде, в костюме и при галстуке!

— Разве что в камере для обвиняемых, — хохотнул Лу.

— Ты теперь с нами, Эмбер. Мы вроде как твоя семья, — покивал со значением Кенни Ти. — Надеюсь, ты научишь Карла стирать трусы. А то самые чистые у него те, что он подбирает с пола!

— Это ты подбираешь с пола мои трусы, кретин, — отшутился Карл беззлобно.

Эмбер отерла со щек слезы и попыталась смеяться вместе с остальными. Странно, но ей было даже приятно, что ее воспринимают своей в доску, словно старого приятеля. И пусть квартира музыкантов была далека от совершенства, она собиралась прибраться и научить ребят поддерживать порядок.

Эмбер шмыгнула носом и упрямо вздернула подбородок. Пусть рядом нет мамы, она способна стать матерью шалопаям из группы. Она докажет Фей, что способна заботиться не только о себе, но и о других. К черту книги и тетради, в жизни есть вещи и поважнее!

— Пицца кончилась, а у нас только аппетит разыгрался, — заметил Сид.

— Лу собирался сгонять за жратвой, — пояснил Карл. — Но раз уж ты тут, может, приготовишь на всех еды? Давно не ели домашней пищи.

— У нас есть курица, — добавил Лу.

— Ты вчера забыл убрать ее в холодильник. Она уже попахивает, — предупредил Сид.

— После того как ее сварить или пожарить, вонь пройдет, — заявил Карл. — Верно я говорю, Эмбер?

Вся компания уставилась на нее, полагая, что женский пол лучше разбирается в готовке.

Внезапно Эмбер со стыдом осознала, что на кухне всегда царствовала ее мать, а сама она лишь убирала еду в холодильник, разогревала что-нибудь в микроволновке и составляла списки продуктов, которые следует закупить при походе в супермаркет.

— Ты прав, Карл, — все же ответила она, торопливо прикидывая, сможет ли пожарить курицу.

В холодильнике воняло почти нестерпимо, и Эмбер с трудом подавила приступ рвоты. Она брезгливо достала курицу — несло именно от нее — и тотчас выбросила в мусорное ведро. С ней уже ничего не сделаешь. Не хватало подхватить в первый же день сальмонеллу!

На полках грудились коробочки и банки, но большая их часть оказались пустыми, а некоторые с серой плесенью на стенках. Полным был лишь пакет апельсинового сока, но как давно его открыли, было неизвестно. Дверца морозилки примерзла, и даже нож не смог проделать в этой обороне брешь.

В шкафу обнаружились коробки с хлопьями (везде было понемногу) и растворимые каши, а также множество бутылок, на дне которых плескались остатки спиртного. В двух красных банках цилиндрической формы нашлись горстка риса и пучок посеревших от времени спагетти.

Эмбер вернулась в гостиную.

— О курице можно забыть, — объявила она. — Я иду в магазин, куплю продуктов. Но мне нужны деньги.

— Да, мэм, — кивнул Карл и велел ребятам сброситься.

Эмбер улыбнулась. Конечно, на ее плечи ложились непривычные обязанности, но эта ответственность за других людей… она была приятной. Еще на прошлой неделе Эмбер была школьницей, жившей в детской спальне с кружевными подушками на постели, а теперь начинала новую жизнь, жизнь с мужчиной, которому нужно готовить и который удовлетворял ее в постели.

Прогресс налицо, не так ли?

Однако уже через несколько часов Эмбер вновь была на грани слез.

— Может, позвонить бабушке? — чуть слышно всхлипывая, спрашивала она совета у Эллы.

— Зачем? — удивилась в трубу подруга. Любая бабушка всегда принимала сторону матери. По мнению Эллы, ничего, кроме ругани и упреков, такой звонок дать не мог. — Звони уж сразу маме. Разве не мать дает дочери уроки кулинарии?

— Она думает только о моей учебе, — горько сказала Эмбер. — Я не оправдала ее ожиданий, но ведь экзамены не самое главное в жизни! Нелепая система распихивает людей по тесным коробочкам, не оставляя выбора. Им кажется, что это и есть свобода, но свобода оставляет право выбора. Я не хочу быть частью такой системы.

Для девушки, большую часть жизни проведшей над книгами и перед мольбертами, Эмбер слишком легко подбирала аргументы против своих прошлых увлечений. Она не знала, как обстоят дела с учебой у троих членов группы, но Карл, сдавший выпускные экзамены, постоянно твердил, что опыт — лучший в мире учитель. А Карлу Эмбер верила безоговорочно.

— Значит, твои ребята экзаменов не сдавали? Небось провалили, просто стыдятся этого, — предположила Элла.

— Карл сдал экзамены! И не тебе судить его друзей! — возмутилась Эмбер.

— Да откуда тебе известно, что он их сдал? Натрепал небось, а ты и веришь.

Но Эмбер знала правду: Карл сдал экзамены и даже поступил в университет. Правда, после второго курса ее любимый решил идти другой дорогой, но это уже не имело значения.

— Перестань сомневаться в Карле, — возмутилась Эмбер. — Ты на чьей вообще стороне?

— В том-то и дело, что на твоей. Предположим, твой ненаглядный музыкант экзамены сдал — значит, он считал, что это важное дело. Так чего ж он тогда отговаривает от учебы тебя? Ведь тебе осталась пара недель, не зря же ты училась столько лет? Если Карл не готов подождать две недели, значит, он тебя не заслуживает. Одним словом, он просто эгоист.

— Он любит меня! — воскликнула огорченная Эмбер. Ей не нравились аргументы подруги. — Чего ты на меня взъелась?

— Не на тебя, а на Карла. Ты же знаешь, я всегда говорю, что думаю.

— Карл и рад бы меня подождать, но ребята должны быть в Америке уже к началу июня.

— Так пусть подождет в Америке. А ты сдашь экзамены и приедешь к нему. Или ты просто боишься, что за эти две недели он найдет себе другую музу, которая будет согревать его постель?

Шпилька достигла цели. Хорошо, что Элла не могла видеть лица подруги. Увы, Эмбер была не до конца уверена в любимоммужчине. Такой красивый и талантливый парень, как Карл, был окружен женским вниманием. Если бы не мысли о его возможной неверности, Эмбер осталась бы с матерью до конца учебного года и лишь потом отправилась бы в Америку.

А если Карл уедет и они больше никогда не увидятся? Как ей жить дальше?

— Мы любим друг друга, — сказала Эмбер в трубку ледяным тоном. — Тебе просто не понять…

— Да где уж мне! Раньше ты прислушивалась к моему мнению, а я всегда спрашивала у тебя совета. Твой Карл… он словно черная кошка, которая может нас рассорить. Теперь я для тебя ломоть отрезанный, — горько сказала Элла. — Спасибо, подружка, спасибо большое. Не ожидала.

— Ой, Элла, когда же ты повзрослеешь? Ты рассуждаешь как ребенок, у которого отняли игрушку, — фыркнула Эмбер. — Будто пришел соседский мальчик и забрал твоего любимого маленького пони.

Элла решила, что с нее хватит.

— Что ж, извини, но ты мне больше нравилась с маленьким пони под мышкой! Где Эмбер Рид, моя лучшая подруга, разумная и трезво оценивающая события? Ты забыла все свои принципы, плюнула на все свои планы и готова рисковать будущим ради сомнительного парня, который играет в третьесортной группе. Он бросит тебя, можешь не сомневаться. А потом ты вернешься домой да еще будешь спрашивать меня, почему я тебя не удержала. Так запомни: я сделала все, что было в моих силах. Прощай, подружка, надеюсь, в твоей новой жизни ты не свихнешься от отчаяния.

Эмбер повесила трубку и жалобно всхлипнула. Теперь ей было еще более одиноко, чем до звонка подруге.

Почему ее никто не понимает?

Любовь меняет людей, по-новому расставляет приоритеты… разве это так плохо?

Так ли необходимо выбирать между старыми друзьями и любимым? Неужели нельзя получить все?

Глава 13

Это был обычный картонный прямоугольник кремового цвета с нарисованным от руки сердечком посередине и надписью, сделанной четким, уверенным почерком Грея.

«Люблю. Скучаю. Вернись ко мне».

Мэгги еще раза три перечитала открытку, внимательно вглядываясь в каждую букву, словно она могла содержать какое-то дополнительное, тайное послание. Если бы Грей купил обычную открытку, где слова любви были бы напечатаны бездушным типографским шрифтом, послание не тронуло бы ее. Но этот простой кусочек картона с аккуратно нарисованным сердечком, эта мольба о прощении вызвала неприятное, тянущее чувство в сердце.

Мэгги думала о том, что час назад сказала Кристи Девлин. Она думала о словах учительницы, пока шла домой, и они эхом отдались в голове, когда Мэгги обнаружила небольшой конверт на столике в прихожей. Грей был настойчив.

Не надо заботиться о том, что подумают окружающие. У каждого своя дорога и свои жизненные ценности. Вот о чем говорила Кристи. И в этих словах была заключена какая-то простая, но очень глубокая мудрость.

Мэгги хотела вернуться к Грею. Хотела, как ничего прежде за всю свою жизнь. Что ей до мнения других, до осуждения друзей и родных, если важнее Грея нет никого на свете? Плевать на гордость, на неизбежные сомнения в том, что любимый мужчина сумеет хранить верность! Время сомнений наступит позже, и с ними придется бороться, но кто способен предсказать будущее? Она стала сильнее и осторожнее, она изменилась, а значит, суждено измениться и их с Греем отношениям.

Часы показывали половину восьмого вечера — в это время Грей уже бывал дома. Мэгги отчаянно захотелось с ним поговорить.

Она набрала номер их общей квартиры, но в ухо лились бесконечные гудки. Через минуту включился автоответчик, предложивший ее собственным голосом оставить сообщение. Мэгги повесила трубку, так и не сказав ни слова. Предстоящий разговор следовало вести не по телефону.

Мэгги набрала мобильный Грея, но тот оказался отключен.

Она выругалась. Желание поговорить хоть с кем-нибудь стало нестерпимым.

— Привет, это я, — сказала она, услышав голос Шоны.

— Здорово! — прокричала в трубку подруга.

На заднем плане орал телевизор, пытавшийся, в свою очередь, превзойти в уровне шума стереопроигрыватель. Шона и Пол были из тех, кто не любит сидеть в тишине, а на мнение соседей предпочитает плевать.

— Захотелось поболтать, — призналась Мэгги.

— Разговор серьезный или как?

— Ну, не совсем. — Мэгги задумалась. — Все-таки скорее серьезный.

— Выключи музыку! — крикнула Шона Полу. — Выкладывай, что произошло, — велела она, как только на заднем плане остался лишь звук теленовостей. — Он приволокся к тебе, признался, что влюблен без памяти, и пообещал никогда впредь не изменять?

— Откуда ты знаешь? — обалдела Мэгги. Она не рассказывала подруге о визите Грея.

— Значит, так оно и было? Дорогая, это же стандартный набор действий нашкодившего парня. Предсказуемо до боли в зубах.

— А вот я и не предполагала, что Грей приедет.

— Очень зря, дорогая, очень зря. Подумай сама: мужчина тащит в вашу постель другую девицу, потом не может найти нужных слов, поэтому позволяет тебе уехать к родителям. А потом он собирается с мыслями, наносит визит и произносит заготовленную речь на тему «без тебя жизнь не мила, осознал вину, готов смыть кровью». Еще бы он не приехал! В квартире небось бардак, сухомятку жевать надоело, в раковине гора посуды! — Шона хмыкнула. — А если на факультете узнают о причине твоего отъезда, такое начнется! Представляешь, как скомпрометирует безупречного Грея роман со студенткой? То-то и оно! Только не думай, что слухи поползли бы от нас с Полом. Мы — могила! Но кто-то мог знать о делишках Грея. А твой с ним разрыв — наилучшее доказательство того, что слухи о романе со студенткой не пустая болтовня.

Мэгги стало противно. Вариант, изложенный Шоной, звучал так гадко! В нем не было ни капли той романтики, которую успела нарисовать себе Мэгги, получив карточку Грея. Но ведь Шона не присутствовала при их разговоре в кафе, она не слышала, как ласково и проникновенно звучал голос Грея…

— Он сказал, что любит меня, — жалобно запротестовала Мэгги. — Он не врет, Шона. Думаю, что не врет. Он сказал это в присутствии посторонних, в библиотеке. Знаю, ты считаешь его подлым лжецом, но если бы ты только…

— Боже, ты уже попалась на крючок, дорогая, — вздохнула Шона с неодобрением. — То, что твой Грей произнес в библиотеке пафосную речь, ничего не значит! Ты же знаешь, как он любит публичные выступления. И чего он не подастся в политику — этот парень отлично смотрится на сцене, а по убедительности с ним никому не сравниться. После разговора в библиотеке тебе следовало разразиться аплодисментами — это поставило бы финальную точку в его выступлении. Грей любит внимание, поэтому он любит трахать восхищенных студенточек… Внезапно речь Шоны оборвалась.

— Что означает твое последнее заявление? — взвизгнула Мэгги. — Лично одну восхищенную студенточку я видела, но ты так говоришь, будто их было множество. Что тебе известно?

Пауза затянулась. Мэгги почти визуально представила, как крутятся шарики в голове Шоны в поисках выхода из трудной ситуации.

— Правду, Шона, — с силой сказала Мэгги. — Я хочу слышать правду. И уж лучше бы кто-то открыл мне глаза раньше.

— Ох, милая, — вздохнула Шона с таким очевидным сочувствием, что Мэгги внезапно затошнило. — Я собиралась рассказать. Я же твоя близкая подруга, поэтому после вашего с Греем разрыва я стала собирать сплетни. И выяснила, что та смазливая блондинка была не единственной, кто прослушал приватную лекцию. У Грея явная тяга к молоденьким студенткам.

— О… — На большее Мэгги не хватило.

Словно час назад она выяснила, что Земля все-таки круглая, а — вот поди ж ты! — нашлись доказательства того, что она плоская.

— Прости, дорогая, но тебе следовало это знать.

Если бы новости донесла не Шона, Мэгги наверняка убила бы доносчика. Она бы просто не поверила. Но подвергать сомнению слова лучшей подруги было нелепо.

— Рассказывай в деталях, — велела Мэгги.

— Ты уверена?

— Да. В малейших деталях.

— Пол! — рявкнула Шона. — Выруби телик и сделай мне коктейль. У нас с Мэгги трудный разговор.

Мэгги услышала далекую реплику Пола:

— Надеюсь, ты не сведения о том ублюдке выкладываешь?

— Как раз именно этим я и занимаюсь. Девочке следует открыть глаза.

Шона выяснила, что у Грея было еще как минимум четыре романа. Все девицы учились на одном факультете, и это показалось Мэгги самым гадким. Грей так много проповедовал на тему морали, а сам предпочитал барахтаться в грязи. Он трахал тех, кому читал лекции, чьи рефераты проверял, чьи работы оценивал.

— Единственная хорошая новость: ни один из романов не длился долго, — саркастически сказала Шона. — Можешь утешаться этим, детка. В смысле Грей по-своему любит тебя, а студентки — это просто секс. Поверь, я постаралась накопать побольше, так что в последнем даже не сомневаюсь.

— О да, это его здорово оправдывает! — крикнула Мэгги с горечью.

— Не ори! — приструнила ее Шона. — Я вовсе не издевалась. Просто не хотела, чтобы ты снова принялась винить во всем себя. «Я недостаточно хороша для него» и тому подобное. Да твой бывший — первоклассный кусок дерьма, но он не так умен, как пытается показать, потому что в первую очередь думает не головой, а членом.

— Точно! — крикнул издалека Пол. — Моральный урод, одним словом.

— Он делал это в нашей постели, — всхлипнула Мэгги. — Зачем? Другой постели не нашел? Может, он хотел, чтобы я его застукала? — с затеплившейся надеждой спросила она. — Может, надеялся тем самым разрубить узел и порвать с…

— Ты переоцениваешь примитивный мужской мозг, милая. Грею неплохо жилось, пока ты ни о чем не догадывалась. Сомневаюсь, что его тяготили измены. Тяготить может первая измена, но не четвертая. Твоему Грею просто было некогда искать другую постель. Ты была на работе, а потом собиралась на пилатес, а девчонка уже сняла трусы. Все же ясно как божий день!

— Он умолял меня вернуться, — с кривой усмешкой сообщила Мэгги.

Всего пять минут назад ее переполняли совсем другие эмоции: надежда, любовь, почти счастье. А теперь ситуация стала еще более гадкой и мучительной, чем прежде.

— Еще бы он тебя не умолял…

— Он даже предложил пожениться. — У Мэгги запершило в горле. — А ты говоришь, он напропалую изменял мне последние… сколько? Пять лет? Зачем жениться, если хочешь трахаться направо и налево?

— Это риторический вопрос, Мэгги. Главный вопрос всей жизни.

— Какой именно? — заинтересовался Пол.

Шона его просветила.

— А я думал, главный вопрос: есть ли жизнь на других планетах, — хмыкнул Пол.

— Нет, это третий вопрос. А второй: почему все хорошие парни встречаются с другими парнями?

Внезапно Мэгги хрипло расхохоталась.

— Какой чудесный звук, — похвалила Шона. — Не позволяй мистеру Траху разрушить твою жизнь, Мэгги. Ты романтик, хотя и пытаешься это скрывать. Тебе нужна сказка, а Грей, увы, не умеет их рассказывать.

— А говорят, что переход к моногамии — важный шаг в развитии личности, — вздохнула Мэгги. — Мне нужны были серьезные отношения, а Грей так хорошо вписывался в образ серьезно настроенного мужчины. Может, я старомодна? Может, все кругом крутят роман и мне давно следовало завести любовника?

— Шутки в сторону. Никаких любовников, ты не из тех, кому это сходит с рук. Один раз сходишь налево, потом еще повесишься в связи с невыносимым чувством вины. Ты любишь всем сердцем, а Грей… он просто иначе устроен. Если бы он обещал, что больше никогда не станет изменять, потому что ты дорога ему, может, ему следовало поверить. Но ведь он не обещал ничего подобного, да? Он просто извинился за ту пташечку в твоей постели. Кстати, о пташечке! Поговаривают, у девочки отобрали читательский билет, да и на дом больше литературу не дают, — поделилась Шона. — Конечно, дурочка может обратиться в деканат, но вряд ли постановление декана способно обжаловать решение всего трудового коллектива библиотеки. Мы за своих стоим горой!

Мэгги улыбнулась:

— Ах, Шона, спасибо, но я просто не знаю, что делать. Собиралась вернуться и бросить все силы на строительство отношений с нуля, а теперь… не вечно же мне жить с родителями, правда?

И все же на Саммер-стрит Мэгги чувствовала себя комфортно. Мама и папа оказывали ей всестороннюю поддержку, на которую она никак не рассчитывала. Хотя Мэгги сказала родителям, что разрыв с Греем был обоюдным решением, они возлагали всю вину на несостоявшегося зятя. Отец постоянно скрежетал зубами, стоило упомянуть Грея, и обещал «намять негодяю бока», а мама время от времени произносила обличительные речи на тему неблагодарных мужчин, которые не умеют отличить бриллиант от подделки. Мэгги была бесконечно признательна родителям за то, что они сразу приняли ее сторону. В родном доме она нашла защиту и любовь.

Мэгги даже успела привыкнуть к своей старой спальне. Разглядывая обои с детским рисунком, она принималась бессознательно улыбаться и даже ненадолго забывала, что давно выросла и всерьез обожглась во взрослой жизни. Словно и не было Грея, его любовницы и гадкого чувства унижения, которое она испытала, увидев их вместе. Преданная любимым человеком, старомодно наивная Мэгги, попадая в свою детскую спальню, переставала испытывать боль и горечь разочарования.

Ей нравилась местная библиотека, коллектив подобрался дружный и приятный, и работа доставляла удовольствие. Но Мэгги не хотелось прятаться. А именно этим она и занималась все последнее время: пряталась от проблем.

— Не знаю, вернуться ли в Голуэй или остаться здесь, — вздохнув, призналась она. — Я совершенно не способна принять четкое решение, мечусь из стороны в сторону. И знаешь, я совершенно запустила себя, если не считать одного бессмысленного похода в парикмахерскую.

— Ты недалеко ушла от меня, милая, — страшным шепотом сказала в трубку Шона. — Корни отросли безобразно, половина ногтей отвалилась, на ногах — настоящие джунгли, а у меня нет ни секунды, чтобы забежать в салон. У нас недавно было новое поступление, привезли столько книг, что мы с ног падали от усталости, пытаясь все зарегистрировать. Так что у всех дела, милая. Не пытайся принять решение немедленно, возьми перерыв. У тебя осталась неделя отпуска. Забудь о Грее, он тебе не нужен. Проведешь еще недельку с родителями и подумаешь, где тебе лучше. «Голуэй» вовсе не синоним слова «Грей».

Мэгги закусила губу. «Забудь о Грее». Легко сказать! Она завидовала твердому характеру подруги. Уж Шона точно не стала бы неделями распускать нюни, оплакивая развалившиеся отношения. Шона слишком любила себя, чтобы долго носить траур. У них с Полом были равные партнерские отношения, но они могли обходиться друг без друга, как все самодостаточные люди. Мэгги, увы, самодостаточной не была, она не знала, как и чем будет жить дальше без поддержки и любви Грея.

Возвращение в Голуэй виделось в черных красках. Впрочем, Мэгги нигде не было комфортно. Даже родительский дом и Саммер-стрит напоминали об обидах прошлого.

Может, следовало рассказать Шоне о школьных годах, о том, как трудно найти общий язык с теми, кто тебя недолюбливает, как тяжело быть жертвой издевок, чувствовать себя белой вороной? Возможно, тогда бы Шона поняла, по какой причине Мэгги цепляется за старые отношения и боится остаться в одиночестве? Конечно, подруга знала, что у Мэгги всегда найдется пара теплых слов для тех, кто в беде. Но то, что ей самой на протяжении жизни мало кто говорил теплые слова, Шоне известно не было. Самооценка Мэгги валялась где-то в районе плинтуса, и отсутствие веры в себя было главной ее проблема.

И что бы ни говорила Кристи о необходимости взглянуть в лицо правде, держать скелетов в шкафу было проще и удобнее.

Глава 14

Если бы было возможно заставить телефон звонить усилием мысли, мобильный Фей разрывался бы на части все утро. Рабочий телефон звонил каждые три минуты, однако маленькая «Моторола» в пластиковом чехле молчала. Эмбер могла позвонить только на мобильный.

Фей окружали коллеги и клиенты, с ней консультировались, ее о чем-то просили, но даже среди этой суеты Фей чувствовала себя страшно одинокой.

Прошло чуть больше суток с момента бегства Эмбер, но и этого короткого промежутка хватило, чтобы все в жизни ее матери встало с ног на голову. В доме воцарилась мертвая тишина, он казался пустым и гулким, как похмельная голова. На работе Фей тоже не находила себе места. Даже общаясь с клиентами, она раз за разом прокручивала в голове ссору с дочерью и ругала себя за неверные слова.

Вечер накануне этого вторника Фей провела в доме Эллы. В разговоре с девочкой и ее матерью она тщетно пыталась выяснить, как будет действовать дальше малышка Эмбер. Увы, оказалось, что Элла не знает о планах подруги.

— Если бы мне было известно хоть что-то, — говорила она взволнованно, — сразу рассказала бы вам, миссис Рид. Я считаю, что Эмбер совершает глупость. Я даже сказала ей об этом. Мы поругались, представляете? — добавила Элла, словно кто-то мог усомниться в ее попытках удержать подругу от ошибки.

— Не понимаю, что произошло, — сказала Трина, мать Эллы. — Эмбер всегда была умницей и уважала старших.

Обе матери частенько обсуждали, насколько им повезло с дочерьми. Эмбер и Элла не доставляли проблем, хорошо учились и никогда не попадали в неприятности. Трина и Фей верили, что причиной тому строгое воспитание. Сейчас же все трещало по швам.

— Когда Эмбер вернется домой, придумай ей хорошее наказание, — посоветовала Трина.

Элла и Фей переглянулись. Дело слишком далеко зашло, чтобы помогла крепкая порка или домашний арест.

Утром, когда Фей собиралась на работу, позвонила Кристи.

— Просто хотела узнать, как дела, — мягко сказала она. — Помни, ты не одинока, рядом есть люди, готовые оказать поддержку.

— Спасибо, — ответила Фей.

— Как спала?

— Ну, если лежание на постели и слезы в подушку можно назвать сном, то да, я отлично поспала.

— Я принесу тебе успокаивающего травяного чая, — предложила Кристи. — Покупаю на развес в маленькой лавке на Камден-стрит. Называется «Чай, дарующий крепкий сон». Очень расслабляет.

— А нет «Чая, уносящего тревоги и возвращающего домой блудных дочерей»? — криво улыбнувшись, спросила Фей.

— К сожалению, нет. Я бы и сама не отказалась заварить пакетик «Растворителя секретов прошлого», но их сняли с производства. На работу идешь?

— Конечно.

Мысль не ходить в офис даже не приходила Фей в голову. Напротив, работа была единственной возможностью отвлечься от черных мыслей. Работа спасала всегда, когда-то она заставила Фей забыть о трудностях, о людях, которые обращались с ней, словно она была игрушкой, бездушной вещью. Работа приносила чувство удовлетворения, собственной нужности, позволяла уважать себя за достижения. В общем, Фей нравилось ходить на работу.

Сегодняшний день стал исключением. Чем бы Фей ни занималась, сконцентрироваться не удавалось.

Она тонула в отчаянии, думая о дальнейшей жизни без любимой дочери. Не представляя, как вернуть Эмбер домой, Фей жалела о каждом сказанном и несказанном слове. Она-то полагала, что правильно воспитывает единственного ребенка, обеспечивая уют в доме, упирая на важность хорошего образования и веры в свои силы. Кажется, она все делала правильно, подкопаться к ее методу воспитания было просто невозможно. Однако результаты ошеломляли: Эмбер словно пыталась повторить ее жизнь, скопировать ее ошибки. Ах если бы Фей вовремя рассказала дочери свою историю! Вместо этого Эмбер выросла с ощущением, что ее мать — женщина с безупречной репутацией и идеальным прошлым, жесткий, самоуверенный человек, неспособный отдаваться во власть эмоций.

Эмоции… как далеко они способны завести наивного человека!

В офисе ни единая живая душа не знала о побеге Эмбер. Фей предпочитала не сближаться с коллегами, держать их на расстоянии. Это приносило чувство спокойствия и защищенности. Вчера Кристи и Мэгги и без того слишком глубоко влезли ей в душу — глубже, чем кто-либо другой за последние годы. Фей до сих пор не знала, хорошо это или плохо.

В районе одиннадцати в дверь сунулась голова Грейс. Только голова — тело осталось за дверью. Начальница всерьез считала, что эта позиция позволяет не увязнуть в длительном диалоге и ограничиться лишь несколькими фразами.

— Хочу, чтобы ты кое с кем пообщалась. Это консультант по имиджу и планированию жизни. Короче, она копается у клиента в мозгах, а затем с нуля лепит новый облик и стиль поведения. Думаю, она поможет нам с проектом «Женщины-матери», как считаешь? Клиентки будут приводить себя в порядок перед выходом на работу. По-моему, отличная идея. Что скажешь?

Проект «Женщины-матери» был детищем Фей. В его рамках рекрутинговое агентство помогало найти работу тем женщинам, которые несколько лет сидели дома и ухаживали за детьми. Для них подыскивались курсы повышения квалификации и психологические тренинги, а затем подбиралась работа. Грейс проект одобрила, подобрала варианты тренингов, начала поиск кандидатов. В общем, начальница была в восторге от идеи Фей Рид, проект пользовался успехом, набирал обороты и приносил неплохую прибыль. И все же существовали и проблемы.

— Сама знаешь, современные мамаши боятся остаться не у дел, повышают квалификацию, но все равно переживают — материнство оставило на них свой отпечаток, — добавила Грейс.

Фей кивнула.

— Они расплываются, запускают себя, плюют на внешность, а через три года спохватываются и понимают, что давно не в курсе модных тенденций. Даже те, кто занимает высокий пост, волнуются о свой репутации. Ты бы положилась на мнение топ-менеджера с неухоженными ногтями и волосами? — Грейс усмехнулась. — И все-таки мы, женщины, слишком много волнуемся по пустякам. Мужчинам живется проще: щеки побрил, брюхо ремнем подобрал и пошел на работу. Ты можешь себе представить Нила переживающим за свой имидж?

Фей не знала, что на это ответить: Нил вовсе не занимал топовую позицию. Однако она кивнула, чтобы Грейс поняла: ее мнение разделяют.

— Значит, планируешь заняться имиджем соискателей? Прическа, маникюр и высота каблуков? — уточнила она.

— И это тоже. — Грейс все же просунулась в дверь целиком, не отворяя ее широко, словно кто-то стоял у нее за спиной, намереваясь ввалиться следом. — В общем, Рита помогает женщинам обрести уверенность в себе. Она чудесная, вот увидишь. Сейчас она сидит в моем кабинете, ждет тебя. Вам надо пообщаться. — Грейс подмигнула. — Рита и моим имиджем займется.

Несколько дней назад Фей с удовольствием пообщалась бы с этой Ритой, но не сегодня. Она была не в состоянии радушно улыбаться и кивать с энтузиазмом, слушая чужие рассуждения. Даже ее детище — проект «Женщины-матери» с исчезновением Эмбер отодвинулся на задний план.

— Грейс, уж тебе-то консультации по имиджу не нужны. Ты уверенная в себе женщина, тебе идет то, что ты носишь, у тебя отличный макияж. Что даст тебе твоя Рита?

— Ну, я хочу понять, пойдут ли мне длинные волосы, — задумчиво сказала Грейс, взъерошив свой короткий светлый ежик. — Ты бы знала, какой у Риты наметанный глаз в вопросах внешности! Мой парикмахер утверждает, что у меня идеальная прическа, но так ли это? Щелк-щелк ножницами, и все дела. А мне хочется новизны, понимаешь? В общем, поговори с Ритой.

— Ладно, но у меня много дел. Десяти минут, думаю, хватит, — вздохнув, сказала Фей. Она жалела, что вообще пришла на работу. Лучше бы сказалась больной и взяла отгул. Как можно вести вежливую беседу о женском имидже, когда тебе так плохо?

Фей вошла в кабинет Грейс через пять минут. Она надеялась, что разговор с Ритой не займет много времени.

— Добрый день. — Она выдавила вежливую улыбку. — У меня всего пара минут, поскольку…

— Присядь, — оборвала ее лепет Грейс голосом, не терпящим возражений.

Фей послушно села на диван, все еще надеясь побыстрее отделаться от навязанной собеседницы.

— Познакомься с Ритой.

Фей ожидала увидеть высокое самодовольное создание с широкой улыбкой и надменным разворотом плеч. Так выглядели все стилисты, с которыми ее сталкивала жизнь. Ни одному консультанту по имиджу совершенно не требовался личный стилист, потому что они хорошо знали свое дело.

Рита оказалась совсем другой.

Это была женщина средних лет, средней полноты, в неброской, но весьма элегантной одежде. Юбочный костюм сидел идеально, несмотря на далекую от эталона фигуру, светло-серая ткань подчеркивала глубокий серый оттенок глаз, смотревших в самую душу, мягко, но настойчиво. Что-то такое было в Рите, что заставляло остановить взгляд и втайне восхититься.

— Здравствуйте, — сказала Рита, протягивая руку. У нее был тягучий, низкий голос, который приятно слушать. — Рада знакомству, Фей.

Несколько минут они обсуждали чисто деловые вопросы, и Фей думала, что аудиенция скоро будет окончена. Деталями и согласованиями занималась, как правило, Грейс.

Грейс… раскованная, яркая, требовательная. Начальница предпочитала подчеркивать свою сексуальность, одевалась почти вызывающе, носила каблуки и декольтированные наряды. Примерно такого же стиля когда-то придерживалась и Фей.

Но только до того момента, когда у нее открылись глаза на мир мужчин. С тех пор Фей предпочитала прятаться за неброским фасадом и не стремилась привлечь внимание противоположного пола. Много лет назад она обещала себе, что ни один мужчина больше не назовет ее Сильвер или Деткой.

— Ну, мне пора, — сказала Фей, выбрав подходящий момент.

— Всего доброго, Фей, — кивнула с улыбкой Рита. Ее взгляд вцепился в лицо собеседницы, словно лейкопластырь.

«Должно быть, примеривает на меня яркий макияж», — мелькнуло в голове Фей. Ей было все равно, как оценит ее стиль консультант по имиджу Рита. Кому нужны прически, яркие шмотки, помада? Людям плевать на окружающих, каждый заботится лишь о себе. И если находится тот, кому ты небезразличен, он станет оценивать тебя отнюдь не по внешнему облику.

И почему люди такое большое значение придают внешности? Богатый внутренний мир гораздо важнее.

Даже если мир этот перевернулся с ног на голову.

В пяти милях от Фей ее дочь Эмбер сладко потянулась в кровати Карла. Ей было тепло и уютно, хотя несвежее постельное белье попахивало сыростью. Часы на стене показывали одиннадцать утра, а она еще и не думала вставать. Могла бы сидеть на уроке истории, слушать нудную лекцию, думала Эмбер не без удовольствия. Странно было сознавать, что одноклассники все еще заняты мыслями о предстоящих экзаменах, волнуются, посещают занятия, тогда как в ее жизни все так круто переменилось. Она, Эмбер Рид, лежала на разворошенной постели в обнимку с любимым мужчиной, который должен был вскоре проснуться и ласково поцеловать ее. О, как сладко будет заняться с ним любовью, наплевав на все запреты!

Эмбер представляла, как пройдет их с Карлом день. Они встанут и плотно позавтракают, никуда не торопясь и расхаживая по квартире босиком. На ней будет только футболка Карла, асам он будет сгорать от желания весь день, глядя на ее нескромный наряд. Они станут смотреть романтические фильмы, жевать поп-корн и наслаждаться жизнью.

Эмбер любила смотреть фильмы вместе с мамой, особенно черно-белую классику. Самое лучшее время для подобного времяпровождения — хмурый зимний день, когда по стеклам стучит дождь, а дома уютно и тепло.

Она не хотела думать о матери, потому что откуда-то из глубин сознания все чаще и чаще поднималось чувство вины. Эмбер твердила себе, что в недавней ссоре виновата мать. Ее строгое следование общественной морали, боязнь сделать шаг в сторону, деление мира на черное и белое раздражали. Так и представлялось, что Фей говорит: «У тебя нет отца, и соседи могут дурно подумать о нашей семье. Веди себя безупречно, чтобы не дать ни единого повода для сплетен…»

Фу, гадость какая!

Да какая соседям разница, куда делся отец Эмбер Рид? Давно прошли те времена, когда люди прятали за высокими заборами свои аморальные секреты, никому нет дела до жизни окружающих. Мама продолжала жить древними заповедями, нелепыми до безобразия.

Мама настолько волновалась о том, что подумают соседи, что даже не заметила перемен, происходящих с дочерью. А столкнувшись с противостоянием своей убогой морали, даже не попыталась понять его истоков.

Впрочем, к черту эти мысли! Теперь имела значение лишь их с Карлом совместная жизнь. Эмбер отключила мобильный из опасения, что мать станет звонить и уговаривать ее вернуться домой. Или плакать и жаловаться на сердце. Эмбер не привыкла видеть мать несчастной и растерянной, ее сведенные к переносице брови, упавшие вниз уголки губ, казалось, принадлежали другому, незнакомому лицу. Мать Эмбер, Фей Рид, была сильной женщиной и тем самым заслужила уважение дочери.

— Привет, детка, — пробормотал Карл, просыпаясь. Он пару секунд смотрел на Эмбер, затем повернулся на другой бок и снова засопел.

Эмбер с нежностью погладила его по шее, надеясь, что любимый проснется и ласками отвлечет ее от мрачных воспоминаний. Однако сопение стало еще интенсивнее. Карл уснул.

«Может, позвонить бабушке? — подумала Эмбер. — Попросить ее приглядывать за мамой, которая ничего никому не рассказывала». В том, что Фей сохранила их ссору в тайне, Эмбер была уверена на все сто.

Позвонить бабуле, объяснить ей детали ситуации, попросить как-то повлиять на мать. Может, все устаканится, мама перестанет психовать, смирится и даже прилетит через несколько месяцев в Нью-Йорк повидаться с Эмбер и Карлом, к тому моменту обустроившимися и начавшими новую жизнь.

Эмбер замечталась об этой самой новой жизни. Возможно, звукозаписывающая компания предоставит Карлу дорогую квартиру неподалеку от студии, с балконом… нет, лучше с террасой на крыше и двумя ванными комнатами.

А может, целый дом? Ведь Карл не единственный член группы, хотя, безусловно, самый талантливый. Да, большой светлый дом на побережье — например, в Хэмптоне. Вот это было бы здорово! В таком доме можно принять маму и Эллу во время летних каникул, если обе признают свою вину и напросятся в гости.

Эмбер представила себе просторный двухэтажный особняк с огромными окнами, в которые видно прибрежный песок и зеленую воду. Она сладко поежилась, думая о будущем, которое представлялось безоблачным.

Конечно, на все нужно время. Близкие должны смириться с ее отъездом.

Эмбер набрала номер бабушки, но трубку поднял Стэнли. У него, как обычно, был расслабленный, всем довольный тон, словно он знал секрет, как сделать жизнь прекрасной. Наверное, Стэн действительно его знал.

* * *

Элла и Эмбер недоумевали, на какой почве сошлись бабуля и Стэн, учитывая разницу в характерах. Джози (так ее звали обе подруги) была темпераментной, активной, ей вечно не сиделось на месте, а уж слова сыпались из нее почти без остановки. Стэн же мог часами сидеть в кресле и слушать, слушать и кивать, не вставляя ни реплики. Элла говорила, что для деда он очень неплох, и Эмбер всегда соглашалась. Своего настоящего дедушку она не помнила.

— Что-то тебе не везет с родственниками мужского пола, верно? — заметила как-то Элла. — Дед умер рано, отец умер рано, родню его ты никогда не знала. Странно, правда?

— Отец родился в Шотландии, а в Ирландии просто работал, я же рассказывала. — Эмбер раздражали вопросы подруги. — В общем, запутанная история.

Итальянская кровь Эллы взывала к родственным чувствам, ее семья дорожила своими корнями и знала наперечет, где какие родственники живут и чем занимаются. Нежелание Эмбер узнать побольше о семье отца удивляло подругу.

— То, что у тебя большая семья, не дает тебе права судить тех, кто не рвется устанавливать тесные отношения с троюродными племянниками двоюродных дедушек, — говорила Эмбер.

— Но ведь так здорово, если семья собирается за столом на праздники! Ах, тебе не понять! — поддевала Элла с хитрой ухмылкой.

— Прекрати, меня раздражает, когда ты так говоришь. Между прочим, справлять праздники с мамой ничуть не хуже, чем с кучей дальних родственников, которые не всегда хорошо воспитаны и приятны в общении, — заметила Эмбер.

На самом деле она часто задавалась вопросом, почему родня отца совершенно не интересуется ею, его дочерью. Какая кошка пробежала между гордыми шотландцами и ее матерью? Фей почти ничего не рассказывала о своем муже, и его образ в сознании Эмбер был слеплен из крупиц информации и плодов богатого воображения. Несомненно, думала она, отец был благороден и строг, но только по делу. Как отец Эллы, который в душе был мягким и любящим родителем и мужем.

Об отце молчала не только мама, но и бабуля Джози. Конечно, он любил Фей, но их роман оказался недолгим, отец рано умер.

«Мы оба очень хотели ребенка, — говорила мама. — Но отец не дождался твоего появления на свет. Он погиб в аварии, ты же знаешь. Это было ужасно!»

Наверное, недолгие отношения мамы и папы не позволили всей семье сблизиться. Вот бы взять и разыскать однажды папину родню!

— Бабушка на кухне, печет пирог с клюквой, — просветил Эмбер Стэн. — Снова какое-то собрание прихода, ее просили испечь угощение.

Эмбер поморщилась. Ее раздражала эта церковная возня. Как будто пирожки и чай для прихожан обеспечивали дорогу в рай! И мама, и бабушка — обе буквально свихнулись на дурацких канонах церкви.

— Сейчас я ее позову, — сказал меж тем Стэн.

— Привет, милая, — раздался через минуту голос Джози. Эмбер почему-то представила ее сидящей на стульчике возле аппарата, в клетчатом фартуке и с руками, выпачканными мукой. У бабули был старинный телефонный аппарат с высокими золотистыми рычагами и большим диском с цифрами. — У меня мало времени, пора ставить в духовку пирог. Сама знаешь, у пирога получается хрустящая корочка лишь тогда, когда начинаешь печь при определенной температуре. Как твои дела, детка? Разве ты не должна быть в школе? Ты не заболела?

— Нет, я в порядке. Бабуль, дело в том… — Внезапно Эмбер словно онемела, произнести простую фразу оказалось не так-то просто. — Я… словом, я ушла из дома…

— Ушла из дома? — Тон бабули почти не изменился, но в нем явственно добавилось стальных ноток.

— Да, — сказала Эмбер. Задача оказалась более трудной, чем ей виделось. — Ушла, потому что влюбилась, а мама отказалась признавать за мной право выбора. Мы с ним едем в Америку. А позвонила я… чтобы попросить: приглядывай за мамой, она не в своей тарелке.

— Не в своей тарелке? — Теперь тон бабули стал ледяным, и Эмбер сжалась всем телом. — Всякая мать почувствует себя не в своей тарелке, если дочь уйдет из дома с намерением свалить в Штаты с каким-то парнем. Когда это случилось?

— Вчера.

— Я не о том. Когда ты успела влюбиться?

— Мы вместе около месяца. — На словах срок казался коротким, но Эмбер знала, что у них с Карлом все всерьез и надолго. Ну, как у Ромео с его Джульеттой. Или у Кейт Уинслет с Лео в «Титанике». Раз и навсегда! — Карл — музыкант, и очень талантливый, бабуля. Ты бы пришла от него в восторг. Он любит меня, сильно-сильно. Бабуля, ну постарайся понять! Мне так нужно, чтобы хоть кто-то был на моей стороне. Мама пришла в ужас, сама же знаешь, какая она упертая. Даже слушать ничего не хотела. Мы сильно поругались вчера.

— Погоди. Начни с самого начала, — велела бабушка.

Эмбер послушно выложила свою историю, опустив лишь ту часть, где они с Эллой тайно пробрались в ночной клуб. Про секс, впрочем, она тоже не распространялась. Вместо этого она поведала бабуле, что они с Карлом созданы друг для друга, какое счастливое будущее их ждет, о том, что Карл написал для нее песню, что она — его муза, о том, что он безумно, нечеловечески красив. Эмбер также добавила, что высшее образование никуда не денется, что поступить она успеет через пару лет, а пока станет рисовать в Америке. Что касается экзаменов… да кому нужна бумажка с оценками? Она же не собиралась становиться врачом или учителем. А рисовать можно где угодно и когда угодно. И разве это справедливо — подгонять всех под одну гребенку? Нелепые экзамены, учеба, работа… люди загнаны в клетки, из которых нет выхода. Зачем стремиться к большему, если имеешь все, о чем мечтал?

Эмбер умолкла, чтобы перевести дух. Ей казалось, ее умозаключения безупречны и продвинутая бабуля точно сочтет их рациональными. Однако в трубке повисла тяжелая пауза, и Эмбер стало не по себе.

— Ты слушала меня, бабуль? — спросила она неуверенно. — Ведь ты не ушла ставить в духовку пирог?

— Я слушала. — В голосе бабули отчетливо сквозил холод. — В свете новых данных пирог как-то отодвинулся на задний план. Я все пытаюсь понять, почему нельзя любить мужчину, быть его музой, но не ломать свою жизнь. Можно закончить школу, а потом уж нестись за ним вслед. И по крайней мере проявить уважение к своей матери, заранее ознакомив ее со своими планами, а не доводить до крайнего срока, а потом позорно сбегать с поля боя.

Даже слово «муза» в бабушкином варианте прозвучало как-то пренебрежительно, почти как ругательство, словно речь шла о непунктуальном доставщике пиццы или назойливом уличном продавце.

— Я вовсе…

— Все эти высказывания, Эмбер, совершенно не в твоем духе. И твой поступок выглядит гадким по отношению к матери. Ты же знаешь, что она очень тебя любит.

Этого Эмбер слушать не желала.

— Бабуля, я позвонила не потому, что мне потребовались наставления. Я лишь прошу тебя приглядеть за мамой, только и всего. Со мной она вряд ли захочет говорить.

— Это вряд ли, деточка. Скорее всего Фей раз за разом набирает твой номер, который — что-то мне подсказывает — отключен.

Эмбер вспыхнула до корней волос. На автоответчике мобильного скорее всего были десятки сообщений от мамы, но она нарочно не включала аппарат, опасаясь услышать слезы в ее голосе.

— Бабуль, это не…

— Эмбер, я лишь скажу следующее: хочешь быть взрослой, учись ответственности. Кидаясь в омут с головой, не разбивай матери сердце. Ты много лет училась в школе совсем не для того, чтобы бросить ее в последние две недели. Осталось немного, не пори горячку.

— Да вы все с ума сошли с этими экзаменами! — не выдержала Эмбер. — Это моя жизнь, и решать мне! Разве не этому вы с мамой учили меня столько лет? Быть ответственной, самостоятельно принимать решения, не следовать за толпой?

Конечно, бабуля и мама были готовы отказаться от собственного учения теперь, когда его результаты повернулись против них.

Бабуля вздохнула.

— Твоей матери, — осторожно сказала она, — пришлось растить тебя без отца. Это нелегко, Эмбер.

— Да, но я не просила ее целиком жить только мной, — запальчиво сказала она. — Мама сама выбрала такую судьбу! Почему я теперь должна отвечать за ее выбор? Не надо давить на чувство жалости, это нечестно. И мне ничуть не жаль. Мне не стыдно, бабуля!

Это Карл сказал ей, что стыдиться в данной ситуации нечего. «У тебя своя жизнь, а у нее — своя», — сказал он твердо.

— Эмбер, приезжай ко мне в гости. Позвоним Фей, вместе попьем чаю и обсудим сложившуюся ситуацию. Быть может…

— Нет, — твердо сказала Эмбер. Она не собиралась рисковать и испытывать свою решимость. — Я совершила ошибку, позвонив тебе, ба. Я думала, ты хотя бы попытаешься понять меня, взглянешь на ситуацию моими глазами. Я все равно уеду, понятно?

— Позвони матери, прошу, — взмолилась Джози. — Она хотя бы знает, где ты? Дай ей шанс объясниться. Ты многого о ней не знаешь, Эмбер! Пусть она расскажет. Обещай позвонить.

— Я не могу.

— Прошу тебя, Эмбер, прошу! Она хотела, чтобы у тебя была счастливая жизнь, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Ты росла без отца, она вложила в тебя всю душу, девочка! Фей заслуживает того, чтобы ее выслушали!

— Пока, бабуля, — оборвала Эмбер резко и сразу нажала на кнопку отбоя.

Ее слегка трясло. О чем говорила бабушка? Что такое скрывала мать? Рецепт идеального маффина? Секрет выведения пятен с нержавейки? Чему еще могла научить такая женщина, как Фей Рид? А если и было что-то важное, отчего мама не поделилась секретом раньше? Может, это был просто предлог, попытка принудить к разговору с матерью?

Точно! Глупый, неудачный предлог! Бабуля старалась зря, решение давно принято, и она не собирается его менять.

Старшее поколение слишком боится новизны, перемен, смелых шагов. Ах, учитесь, детки, на наших ошибках! Да кто из родителей вообще совершал настоящие Поступки с большой буквы? Уж точно не Фей Рид! Мать Эмбер никак не могла наделать ошибок, потому что всегда действовала осторожно. Мисс Совершенство не может иметь пятен на репутации.

— Детка, ты где? — позвал Карл.

— Здесь, — сказала Эмбер, радуясь звуку любимого голоса.

Карл вошел в кухню, заспанный, взлохмаченный и потрясающе красивый.

— Я хотела приготовить завтрак. — Эмбер натянуто улыбнулась, пытаясь прогнать воспоминания о гадком телефонном разговоре.

— Завтрак — это клево, — согласился Карл. — Что собираешься готовить? — Он присел на табурет и уставился на Эмбер голодным взглядом.

— Пока не знаю. — Она умела готовить овсянку и тосты. Даже яйца варила Фей. — Может, омлет? — Она видела, как мама делает яичницу и омлет.

— Омлет? Пойдет. — Карл сладко потянулся.

Эмбер распахнула холодильник. На полке сиротливо лежало единственное яйцо. А ведь накануне яиц было четыре штуки!

— Ой, осталось всего одно яйцо, — пискнула она.

— Можем сходить в магазин, — предложил Карл, притягивая ее к себе и целуя в живот. — А можем вернуться в постель и еще часок поваляться. Магазин подождет.

Эмбер закрыла глаза, в очередной раз думая о том, что объятия любимого мужчины куда лучше, нежели лекция по истории.

— Магазин точно подождет, — пробормотала она.

Вежливо простившись с Ритой, Фей вернулась на свое рабочее место, где провела еще полчаса. Голова наливалась свинцовой тяжестью. Дочь убежала из дома, не отвечала на звонки и находилась неизвестно где. Ужасная, чудовищная ситуация!

Выбравшись из-за стола, на котором аккуратными стопочками лежали бумаги, Фей пошла в туалет. В агентстве была отличная дамская комната — просторная, светлая, с большим зеркалом, перед которым сотрудницы поправляли макияж. У стены стоял небольшой диванчик, на который можно было высыпать содержимое сумочки в поисках помады или сигарет.

— Я работала в куче мест, где был ужасный, тесный туалет с крохотной угловой раковиной и малюсеньким зеркалом, — призналась Грейс однажды. — А наша компания ориентирована на женщин, поэтому туалет должен быть настоящей уборной, а не обычным санузлом.

Одна из кабинок была занята. Фей прошла к раковинам и поплескала в лицо холодной водой. В сумочке нашлись обезболивающие таблетки, и она проглотила сразу две. Впрочем, Фей не столько донималаголовная боль, сколько боль сердца, от которой таблеток еще не придумали.

В прекрасном многоваттном освещении лицо Фей, глядевшее из зеркала, казалось бледным, с зеленоватым отливом.

Дверца кабинки распахнулась.

— Здравствуйте опять.

Рита. Фей ощутила досаду. Рядом с ней стилист выглядела безупречно, а ее кожа сияла здоровьем. Она подошла к раковине и слегка побрызгала себе в лицо водой. Удивительно, но она не стала наносить помаду или покрывать волосы лаком, поправляя пряди. Рита выглядела превосходно безо всяких женских хитростей. Темные волосы до плеч, ухоженные и блестящие, невероятно шли ей. У Риты был уверенный, довольный вид. Она казалась вполне счастливой. А вот Фей выглядела несчастной, словно побитая собака или деревенский житель, заблудившийся в большом городе.

— Да, здравствуйте, — на автомате ответила она и мрачно пихнула в сумку пластинку аспирина.

С минуту Рита молчала, задумчиво глядя на Фей через зеркало.

— Как вы?

— Нормально, — насупилась Фей. — Только голова болит.

— Только голова? — прищурилась Рита.

Фей опешила от подобного нахальства.

Пожалуй, стилистов изначально обучают искусству лезть не в свое дело, решила она.

— Слушайте, со мной все в порядке. У меня просто… личные неприятности. И все.

Фей бросила взгляд на свое отражение и едва не отшатнулась. Ее волосы выглядели так, словно она только что их взъерошила и забыла пригладить. Торопливо прочесав их пальцами, она забрала их в хвост.

— Я ведь тоже такой была, Фей, — вдруг сказала Рита. — Неприметной. Мне казалось, что меня никто не замечает, и от этого мне было комфортно. Так ведь гораздо проще, правда?

Руки Фей замерли возле головы.

— Что вы…

— Я не спрашиваю, почему вы сделали такой выбор, — продолжала Рита. — Просто я вижу знакомые сигналы, я вижу в вас себя прошлую. Измученную, невзрачную. Вам больно, да? Живя так, вы не убегаете от проблем, вы лишь усиливаете боль.

— Грейс посвятила вас в мои проблемы? — возмущенно спросила Фей.

— Ни во что она меня не посвящала, — отмахнулась Рита. — Но я умею распознавать болезнь, потому что знакома с симптомами. В вас та же внутренняя безнадежность. Один человек вызволил меня из клетки, научил бороться за себя, и я смогла двигаться дальше. Позвольте мне помочь вам. Я хочу выплатить свой долг.

— Думаете, пара дорогих шмоток, побрякушки и тонна косметики изменят мою жизнь? — фыркнула Фей. — Ни черта вы не знаете! Я не из тех, кого меняют вещи.

— Дело не в вещах и не в прическе. Я вижу боль в глазах. Большинство не видят, а я вижу, потому что узнаю эту боль.

Фей с вызовом смотрела на Риту через зеркало. Ее сердце стучало так же часто и болезненно, как пульс в голове.

— Мне кажется, вы неверно представили то, чем я занимаюсь, — мягко сказала Рита и улыбнулась. — Я здесь не для того, чтобы хорошенько подзаработать, говоря женщинам, какой тон помады им к лицу и какая высота каблуков оптимальна. Внешность — всего лишь отголосок внутреннего мира. Жизнь не улучшится, если сделать химию и натянуть белую блузку, она меняется только тогда, когда в душе царит равновесие. А моя задача — помочь женщинам достичь этого равновесия. Здесь вы занимаете управляющую должность наряду с Грейс, но, увы, Фей, вы совершенно не управляете собственной жизнью. — В глазах Риты была такая убежденность, что Фей внезапно утратила желание спорить. — Поверьте, я не желала вас обидеть или больно уколоть. Но я была такой же, как вы, и смогла преодолеть собственную слабость и беспомощность. Однажды на мои плечи лег слишком тяжелый груз, но нашелся человек, сумевший мне помочь. Я счастлива теперь, и дело вовсе не во внешнем виде или наличии спутника жизни. Все это вторично, можете мне поверить. — Рита тряхнула волосами. — Если когда-нибудь захотите поговорить на эту тему, я готова помочь. Надеюсь на сотрудничество.

Она выскользнула за дверь, оставив намек на аромат жасмина и ванили. Фей тяжело опустилась на диван, раздосадованная, злая. Слова Риты задели за живое, оставили горькое послевкусие.

Незаметная… невидимая. Разве не этого добивалась Фей каждым своим поступком? Неброская внешность, четко выверенные слова, холодность, почти чопорность в отношениях с мужчинами — именно так она и действовала.

Но ради чего? Ради кого? Фей верила: все, что она делала в жизни, она делала для дочери. И что в результате? Ее стиль воспитания привел к полному фиаско, а добровольная жертва была отвергнута как нечто лишнее, ненужное. Теперь, когда Эмбер ушла из дому, Фей открылось истинное положение вещей.

Она сидела на диване, прямая как струна, бледная, но с пылающими щеками, и смотрела в зеркало, где отражалась лишь ее голова повыше хромированного крана.

Она так долго лгала себе, выдавая за материнскую одержимость обычный страх — страх поддаться эмоциям, угодить в знакомую ловушку. Она маскировалась словно хамелеон, пытаясь слиться с окружающей средой, лишь бы не быть замеченной мужчинами. Фей годами твердила себе, что представители противоположного пола жестоки и вероломны, изо дня в день внушала это себе и дочери, как если бы мужчины были варварами, способными насильно ворваться в ее жизнь и разрушить выстроенную крепость. Бедная Эмбер! Какой конфликт она поселила в душе дочери! Образ идеального отца и собирательный образ мужчины-разрушителя не могли ужиться вместе.

Фей требовала от дочери невозможного. Она хотела, чтобы Эмбер укрылась от мира мужчин, так никогда и не столкнувшись с ним в реальной жизни.

А она, Фей Рид, гордая и независимая женщина, мать-одиночка и ценный работник, была всего-навсего трусихой, заковавшей себя в цепи из опасения снова наступить на знакомые грабли.

Фей закрыла лицо руками, сильно надавив пальцами на прикрытые веки. Она пыталась сдержать слезы. Возможно, Эмбер не нуждалась в своей матери, но она, Фей, нуждалась в своей.

Подхватив сумку, она направилась в кабинет. Натянув пиджак и взяв телефон, Фей сбежала вниз по ступеням и прокричала через плечо Джейн, сидевшей за конторкой:

— Спешу по делам. Если кто будет спрашивать, скажи, отлучилась по семейным обстоятельствам. Пусть на звонки отвечает Филиппа.

— Что-то случилось? Нужна помощь? — спросила Джейн, привставая с места.

— Нет, спасибо. Я сама.

Дверь распахнулась, едва Фей нажала на звонок. Джози выскочила на порог и крепко обняла ее за плечи.

— Я все знаю, — шепнула она на ухо.

— Откуда?

— Она звонила совсем недавно.

— Господи! — возопила Фей. — Где она? Что с моей девочкой? Она хочет вернуться?

— Нет. Она по-прежнему собирается с ним в Америку. — Джози погладила дочь по плечу. — Заходи, поговорим.

Рассказав друг другу новости, женщины умолкли. Они сидели на кухне.

— Что будешь делать? — спросила наконец Джози.

— Поеду за ней, — вздохнула Фей. — Найду и расскажу правду. Пусть решает сама.

— Тебе следовало рассказать много лет назад, — заметила Джози без малейшего упрека в голосе, просто констатируя факт. Она неоднократно просила дочь рассказать Эмбер свою настоящую историю, а не придуманную сказку. Материнская любовь заслуживала правды.

— А как… — Фей запнулась и опустила взгляд. — Каково тебе было тогда? Ну… когда я бросила колледж и связалась с той компанией? — Они с матерью давно похоронили события тех лет, но прошлое догнало их на повороте, а из шкафа один за другим стали вываливаться пыльные скелеты.

И двадцать лет назад Фей знала, что мать сильно переживала за нее, боялась, как бы она не загубила свою жизнь, однако не слушала ее увещеваний — совсем так же как теперь Эмбер.

— Я… считала себя плохой матерью, — признала Джози. — Друзья советовали дать тебе шанс, позволить самой выбрать свой путь. Они говорили, я сделала все, что могла, но мне по-прежнему казалось, будто твои ошибки — моя вина. Будь я хорошей матерью, ты бы не бросилась в омут с головой, думала я.

— Это не так! — Фей теперь смотрела Джози в глаза. — В случившемся не было твоей вины, мама! Ты не смогла бы удержать меня, как бы ни пыталась.

— А ты не можешь удержать Эмбер, милая.

По лицу Фей словно прошла судорога. Она не хотела верить в то, что все потеряно.

— Тут другое. Ведь ты никогда не лгала мне. Ты была честна со своими детьми, понимаешь? А я… я строила отношения на лжи. Если бы я рассказала дочери о том, через что прошла, она знала бы, что парни вроде ее Карла — фальшивка. — Элла описала ей любовника дочери. Самовлюбленный красавчик, пустышка с привлекательным лицом. Такие парни думают только о себе, а не о тех, кто рядом.

— Тебе лишь кажется, что есть разница. На самом деле история повторяется. Сейчас тебе очень больно и кажется, что никто и никогда на свете не страдал, как ты. Но это не так, Фей! Наши ситуации похожи как две капли воды.

Слезы застили Фей глаза, лицо Джози казалось размытым и оттого выглядело моложе. Странно: они с Эмбер были так близки, но дочь без сомнений предпочла ей малознакомого парня, пустив под откос собственную жизнь.

— Тебе кажется, что Эмбер бросила тебя, променяв на другого человека? Это немного похоже на двух любовников, в отношения которых вмешался кто-то третий. Но Эмбер восемнадцать, не осуждай ее выбор слишком строго — ты ведь знаешь, что это за возраст. Она оттого и ушла так стремительно, не оборачиваясь, что боялась передумать: слишком мала на деле ее уверенность в собственной правоте.

Фей припомнился разговор с Кристи. Наверное, у каждой женщины есть свой секрет прошлого, если все они способны сопереживать и понимать других.

— Когда я бросила колледж и выбрала ту компанию… — начала Фей. — Ведь ты поняла, что не виновата в моем выборе?

— Не сразу, но поняла. Поначалу я винила во всем себя, потом своих родителей. Бессмысленно искать виноватого. Это не облегчает боль, поверь моему опыту. Винить других слишком просто, винить себя — разрушительно. Семья закладывает основы, но человек сам делает выбор, причем каждый день новый. На чужих ошибках, увы, не научишься, хотя они, видит Бог, неплохое подспорье в процессе самовоспитания. — Джози улыбнулась. — Этому меня научил Стэн. Не хочу сказать, что твой отец был глупей Стэна, но он был человеком конфликтным и никак не мог достичь гармонии с самим собой и близкими. Стэн говорит, человек меняется каждый день до самой смерти. И выбор, который он делает каждый день, не является заслугой его родителей.

— Наверное, это правда. Но нельзя недооценивать семейное воспитание. Если восемнадцать лет держать ребенка в вате, он выходит в жизнь совершенно не приспособленным к трудностям, наивным и самоуверенным. Я так не хотела, чтобы Эмбер пошла моим путем, но она полностью копирует меня, бедняжка! Этого следовало ожидать, ведь она моя дочь.

— Если бы ты открыла ей глаза раньше, она могла пойти тем же путем из упрямства. Или из любопытства. Ведь чужой опыт и собственный — далеко не одно и то же. — Джози взяла дочь за руку. — Если тебе станет от этого легче, расскажи ей правду. И не надо так переживать за Эмбер, она девочка неглупая. Я верю в нее и тебе советую верить. Она может совершить глупость, но сумеет постоять за себя в сложной ситуации. Вот увидишь.

Однако Фей, которая думала о наркотиках и алкоголе, а также о современном уровне преступности, было не так-то легко успокоить.

— Я вроде тоже не была дурой. Но моя наивность могла стоить мне даже жизни. Я до сих пор расплачиваюсь за свою ошибку. Посмотри на меня, мама! Видишь, какой я стала?

Джози крепко сжала ее руку, глаза блеснули.

— Вижу. И я горжусь тобой.

Глава 15

Возраст — штука странная, думала Кристи. Когда тебе шесть, одиннадцатилетние кажутся пришельцами из космоса. В шестьдесят пятилетней разницы в возрасте не замечаешь вовсе.

Когда-то между Кристи и ее сестрой Эйной лежала пропасть в пять лет. С годами пропасть сужалась, пока не исчезла вовсе и женщины не стали «почти одногодками».

И все же материнские чувства, которые Кристи испытывала к младшей сестре, никуда не делись. Она защищала Эйну, если отец злился, а мать делала вид, что ссора не имеет к ней отношения. Она водила сестру на прогулку и учила читать.

Именно поэтому воспоминания о Кэри Воленском были столь мучительными. Когда Кэри появился в жизни Кристи, мысли о сестренке отошли на второй план. Она до сих пор не могла простить себя за это.

Теперь, увидев имя художника в газете, Кристи пришла в невероятное возбуждение и не находила себе места. От этого она чувствовала себя виноватой. Эйна, позвонившая на неделе и предложившая встретиться, лишь подлила масла в огонь.

— Я хочу сделать сюрприз Рику на день рождения.

У Эйны был такой взволнованный голос, словно сюрприз предполагался совершенно невероятный.

— Увидимся в три в кафе на Саммер-стрит, — предложила Кристи.

Они заняли стол у окна, взяли кофе и маффины. Снаружи сидела компания старшеклассниц из школы Святой Урсулы. Девчонки заметили Кристи и принялись махать ей руками. Она улыбнулась, представляя, как они ругаются сквозь зубы, совсем не радуясь ее появлению. Одна из девочек пыталась спрятать под столом сигарету, остальные торопливо распихивали пачки по рюкзакам. Кристи знала, что кое-кто из старшеклассниц курит, и, хотя и осуждала их, никогда не лезла с советами. Юные создания в голубой форме и длинных полосатых шарфах, с ухоженными волосами и наращенными ногтями выглядели куда старше, чем в свое время Кристи и ее сверстницы.

Среди девчат Кристи заметила Эллу. У девочки был немного потерянный вид, как будто в отсутствие подруги она чувствовала себя не в своей тарелке.

Где сейчас Эмбер? И как справляется с горем Фей Рид?

Со дня побега Эмбер прошло несколько дней. Каждый вечер Кристи и Мэгги заходили к ее матери, чтобы узнать, как она справляется без дочки. Они пили чай в гостиной Фей и болтали.

Утром Фей улетала в Штаты. Она по крупицам вытянула из Эллы всю информацию о группе Карла и постаралась сложить полную картину.

— Ты знаешь, какая студия берется их раскручивать, но этого недостаточно, — качала головой Мэгги, поражаясь решимости Фей. — Не маловато ли фактов?

— Я знаю, в какой город ехать, — твердо ответила мать Эмбер. — Я найду дочь, можешь мне поверить.

Кристи радовалась, что Фей оклемалась и полна энергии. Давать ей советы она больше не пыталась. Собственная постыдная тайна не позволяла взять наставнический тон. Ей и самой требовался дельный совет. А может, с иронией думала Кристи, помогла бы лоботомия, которая делает любые проблемы несущественными.

Она никак не могла обрести покой. Выставка Кэри Воленского, о которой она прочла в газете, сводила ее с ума. Оставалось затаиться и выждать, пока художник укатит восвояси, а пласт воспоминаний, поднявшийся из темных глубин, вновь уляжется на место.

— Здесь так уютно, — сказала Эйна, размешав сахар в кофе и облизав ложечку. — Очень по-домашнему. Жаль, такой кафешки не было в Килшандре, скажи? На Саммер-стрит все друг друга знают, часто общаются. Это так здорово.

Хорошо, что соседи по Саммер-стрит не знали, где они с Эйной выросли. На них смотрели бы с жалостью, если бы подробности детства сестер Маккензи были преданы огласке. У отца был скверный, конфликтный характер, от вспышек его гнева страдали не только жена и дети, но и посторонние люди. Соседи сочувствовали Море, Эйне и Кристи, понимая, что ужиться с деспотом не просто. «Ваш отец… человек с тяжелым нравом» — вот самое мягкое высказывание соседей о главе семейства.

Эйна была слишком мала, чтобы разбираться в происходящем, и принимала грубые крики отца как должное. Кристи, еще слишком юная, чтобы дать отпор, но уже сообразительная, страдала от сочувственных взглядов соседей. Переехав на Саммер-стрит, она постаралась забыть о Килшандре и своем невеселом детстве.

Внезапно Кристи вспомнила о Мэгги Магуайер, хотя не увидела в этом особой логики. На ее памяти Мэгги никогда не сидела в кафе с хихикающими сверстницами, пряча под столиком сигареты, хотя кафе находилось совсем рядом со школой Святой Урсулы и ее домом. Была ли Мэгги замкнутой? Кристи совершенно не помнила деталей. С кем она общалась? И почему с неохотой возвращалась на Саммер-стрит, словно родной дом навевал печальные воспоминания?

— На самом деле, — начала Эйна, — я вовсе не собиралась обсуждать день рождения Рика. Это был предлог. — Ее щеки пылали. — Я хочу поделиться с тобой секретом. Только с тобой, понимаешь?

По спине Кристи прошел холодок, и она бессознательно вцепилась в фарфоровую чашечку, готовясь к дурной новости.

— Ты ведь никому не расскажешь? Особенно Джеймсу? Знаю, у тебя нет секретов от мужа, но тут такое дело…

— Договорились, — просипела Кристи.

— Речь о Кэри Воленском. — От этой фразы Кристи бросило в жар. — Я упоминала, что он будет в городе с выставкой. Так вот, я позвонила в отель, в котором он остановился, и оставила сообщение. Все так странно… — Эйна опустила глаза, став совершенно пунцовой. — В том смысле, что… очень необычное ощущение, когда ждешь встречи с бывшим парнем. Конечно, Рик не стал бы препятствовать нашей встрече, потому что уверен во мне и знает, что Кэри Воленский остался в прошлом. Но я не стала ничего ему рассказывать. Вдруг он расстроится?

— Думаю, он точно расстроится, — согласилась Кристи.

— Короче, я скрыла, что звонила в отель, а теперь чувствую себя неловко. Наш роман с Кэри кончился до появления в моей жизни Рика, но ведь это были серьезные отношения. Обманывать Рика нехорошо, но и обижать его не хочется. Что скажешь на это, сестричка?

Кристи сидела прямо, словно кол проглотила, и молча смотрела на Эйну. Ей было очень, очень плохо. Словно именно теперь страх, постепенно накрывавший ее в последний дни, достиг своей кульминационной точки. Пожалуй, страшные события, которые она предчувствовала, все же нашли ее, и теперь от них было не скрыться.

— У Кэри, конечно, были другие женщины с тех пор, как мы расстались, — продолжала Эйна. — Я, знаешь ли, следила за его жизнью по газетам и новостям. Понимаю, в этом есть… что-то преступное, ведь я люблю Рика. Наш с Кэри роман был с самого начала обречен: он был старше, опытнее, жестче. И искусство для него значило, увы, больше, чем я. Пожалуй, Кэри куда больше подходил тебе, нежели мне! — Эйна нервно хохотнула. — Вы оба помешаны на искусстве, а я даже фамилию Пикассо впервые услышала от Кэри. И веришь, подумала, что он говорит о марке машины!

Кристи медленно кивнула.

— Ах, но ведь следить за судьбой того, кто был тебе дорог, так интересно! — воскликнула сестра. — Понятное дело, Кэри всегда искал встречи с женщинами моложе себя. И как мужчинам это удается? Вот я даже представить себя не могу с молодым парнем лет тридцати. А ты? Да все бы смеялись и тыкали пальцем. Почему мужчинам можно, а нам нельзя, а? — Эйна перевела дух. — Кэри даже был женат. На какой-то польке. Она похожа на тебя в молодости: длинные темные волосы, чуть раскосые глаза — словом, красотка.

Эйна схватила нож и посмотрела на свое отражение в узком зазубренном лезвии, внимательно изучила глаза, словно желая убедиться, что сеточка морщин не слишком заметна. Внешностью она пошла в отца с его бледно-серыми глазами, светлой веснушчатой кожей и пепельными волосами. В отличие от сестры Кристи унаследовала черты бабушки, которая умерла задолго до ее рождения.

— Как думаешь, ботокс поможет? — спросила Эйна внезапно. — Я вся в морщинах, словно мопс. Никакие возрастные кремы не действуют. Я использовала самую дорогую косметику годами, скупала тоники, лосьоны, сыворотки, увлажняла и мазала кожу век исключительно безымянным пальцем, стирала косметику на ночь, спала на спине… и погляди на меня! Я хуже мопса. Я шарпей!

Несмотря на комок в горле, Кристи рассмеялась.

— Никакой ты не шарпей, Эйна! Ни капельки не похожа, хотя они очень и очень милые существа. Хочу завести одного, но, боюсь, мои девочки не потерпят конкуренции. — Кристи знала, что Тилли и Рокет — ужасные собственницы. Даже незнакомые люди в доме вызывали у них настороженность, а то и враждебность, что уж тут говорить о собаках. — Ты очень хорошо выглядишь для своих лет, милая. — Кристи привыкла утешать сестру. Она старалась внушить ей уверенность, потому что Эйна постоянно была недовольна собой. То она была слишком толстой, то слишком костлявой, а теперь вот внезапно стала старой.

— Я позвонила в отель и наговорила сообщение, — снова вернулась к оставленной теме Эйна. — Как считаешь, это было глупо?

Кристи хотелось закричать, что сестра совершила чудовищную ошибку. Она с трудом взяла себя в руки.

— Скорее всего он не перезвонит, — осторожно сказала она, моля Бога о том, чтобы Кэри Воленский и думать забыл о существовании сестер Маккензи.

— А вот и нет. — Эйна покусала губу. — Мне позвонила его помощница, сказала, что Кэри хочет встретиться и поболтать о прошлом. Но к сожалению, у него такой плотный график, что трудно найти свободное окно. Она сказала, Кэри позвонит, как только выберет время. Но он хочет встретиться! Он ничего не забыл!

Эйна проводила Кристи до дома и отправилась к себе. У нее был такой счастливый вид, что от дурных предчувствий у Кристи ныло сердце.

Она налила себе большой бокал вина и вышла в сад. Джеймс был бы изумлен, увидев ее с выпивкой в столь ранний час. Кристи могла сказать, что просто решила посидеть на солнышке и порефлексировать с бокалом прохладного шабли, но это была бы наглая ложь. Ей требовалось привести в порядок эмоции, расслабиться и затолкать поглубже в подсознание страх, острыми иголочками коловший мозг. Кэри Воленский вновь бесцеремонно вторгся в ее жизнь. Столько лет ушло на то, чтобы похоронить связанный с ним секрет! А он с легкостью возродился из пепла, словно все было только вчера.

Все последние месяцы перед своим тридцать пятым днем рождения Кристи была ужасно занята. Она как раз начала работать на полставки преподавателем искусств в школе Святой Урсулы для девушек да еще, желая побольше заработать, рисовала акварелью натюрморты, которые ее друг продавал на рынке. Джеймс много работал над проектом по защите окружающей среды, допоздна задерживался в офисе и постоянно говорил лишь о делах.

Кристи обожала Итона и Шейна, ценила каждый момент, проведенный с детьми, и жалела, что не может уделять им больше внимания. Порой она чувствовала, как остро щемит сердце, когда смотрела на занятых играми мальчишек.

— Нельзя быть такой сумасшедшей мамашей, — сказала она как-то сестре. — Меня пугает, как сильно я их люблю. Стоит прочесть в газете о катастрофе или несчастном случае, я тотчас примеряю трагедию на себя, на своих детей. И веришь, переживаю с такой силой, словно все взаправду. Боль при этом почти физическая!

Эйна, работавшая в администрации больницы и как раз переживавшая очередной роман с каким-то врачом, вкалывавшим в две смены, только вздохнула. Ее приятели работяги были слишком ограничены во времени, чтобы уделять ей достаточно внимания.

— Хотела бы я испытывать столь сильные эмоции. Мне кажется, я вообще не найду себе мужчину, достойного отцовства, и останусь бездетной. За последние три года у меня не было ни одного романа, который продлился бы дольше трех месяцев. Словно у меня на лбу стикер «Девяносто дней — максимум!». Через три месяца все они сбегают, промямлив: «Ты прекрасная женщина, но…» Варианты концовок разные, однако смысл один: я требовательна, а у врачей нет времени на женские капризы. Все, больше никаких медиков! Мне надо чаще выбираться в город и знакомиться с людьми, а то загнусь в этой больнице.

Кристи почувствовала себя виноватой. Зря она завела разговор о детях с сестрой, мечтающей стать матерью. Следовало найти другого собеседника, а не травить душу бедной Эйне. Во всем была виновата страшная занятость Джеймса, с которым Кристи в последнее время говорила мало и только о работе. Все, что не укладывалось в тему «Загрязнение окружающей среды», превратилось едва ли не в табу.

— Я так устал, — вяло говорил Джеймс, стоило Кристи сделать попытку его разговорить.

— Я устаю не меньше твоего, — бурчала она обиженно.

— Тогда пойдем спать, — предлагал муж.

— Ты встретишь подходящего парня, вот увидишь, — попыталась утешить сестру Кристи. — Ты же красавица и умница, Эйна! Всему свое время. Просто ты не там ищешь. Действительно, почаще выбирайся в люди, ходи в музеи, на выставки, вечеринки. Наслаждайся жизнью, а о мужчинах забудь. И нужный человек сам найдет тебя, вот увидишь! Счастливые встречи происходят, когда их совсем не ждешь.

О как она жалела о данном совете годы спустя!

За сутки до дня рождения Кристи сказала Джеймсу, что идет с сестрой в галерею. Эйна хотела представить ей своего нового парня, какого-то польского художника, который был старше ее и, похоже, в скором времени тоже собирался сказать ей: «Ты прекрасная женщина, но…»

После выставки сестры хотели поужинать и отметить тридцать пятую годовщину Кристи.

— Прости, дорогая, я так закрутился… — виновато сказал Джеймс. — Совсем забыл о дне твоего рождения. Что тебе подарить?

— Внимательного мужа.

— Что ты болтаешь, у тебя уже есть один.

— Вроде есть, а вроде бы и нет, — вздохнула Кристи. — Мы с мальчишками почти не видим тебя. Ты помешался на работе, Джеймс! Я готовлю, убираю, приглядываю за детьми и работаю на двух работах. А ты даже о дне рождения забыл! Я не устраиваю сцен, пойми, но твое невнимание обидно. Мне не нужен дорогой подарок, но хотя бы открытку ты мог подарить. Ведь ты даже не подумал об открытке?

— Могу сделать открытку своими руками, — смущенно предложил муж.

— Ты ужасно рисуешь. — Кристи была расстроена. — И потом, ты немного опоздал.

Она внезапно подумала о браке родителей. Зачем было выходить замуж? Достаточно родить ребенка и жить без мужчины. Должно быть, мужчины и женщины сделаны из разного теста и не способны уживаться вместе. Мужчины находятся в вечном поиске, словно древние завоеватели и охотники, тогда как женщина всегда стремится обрести стабильную гавань, поддерживать очаг и заботиться о детях.

Кристи грустно посмотрела на мужа, а затем в пыльное окно автобуса. Они с Джеймсом ехали в город по делам, и Кристи надеялась, что муж зазовет ее в ресторан, где давно заказал столик. Увы, он не просто не планировал сюрприза, но и вовсе забыл о дне рождения.

Художник, роман с которым переживала Эйна, выставлялся в галерее «Бамбу». Кое-что зная о нем, Кристи заранее была настроена против него.

— Ну… — решился прервать затянувшееся молчание Джеймс. — Расскажи мне об этом парне.

Кристи, увлеченная искусством, была наслышана от знакомых о Кэри Воленском, его сокрушительном очаровании и диком, необузданном темпераменте. Художник бросал женщин, едва его интерес к ним начинал угасать, и то, что Эйна выбрала столь ветреного мужчину, беспокоило ее.

— Думаю, он совершенно ненормальный, — раздраженно пожала плечами Кристи. — Чем талантливей художник, тем он больший псих.

— Ты тоже талантлива, но ты не псих, — подольстился Джеймс.

— Я неплохой преподаватель искусства и посредственный художник, — вздохнула Кристи. — Мне далеко до гения, именно поэтому в моей крови нет гена безумия. И слава Богу!

— А если этот Воленский не так уж плох? Может, это лучший мужчина в жизни Эйны?

— Сомнительно. Если он бросит мою сестру, я оболью его полотна кислотой, — мрачно сказала Кристи. — Я всю жизнь опекала Эйну, особенно от психов с манией величия. Защитить ее от Кэри Воленского — мой долг.

На то, что польский художник гениален, указывало все: толпы людей, бесновавшихся у входа, счастливчики, уже посетившие выставку и выходящие на улицу с одухотворенными лицами.

— Выше всяких похвал! Какой талант! — неслись отовсюду восторженные возгласы.

Кристи и Джеймс влились в толпу страждущих, и уже через десять минут им удалось пробраться внутрь галереи, где со стен на них смотрели картины Воленского, наводящие на мрачные размышления. Кристи любила искусство в различных проявлениях, но работы в стиле темного абстракционизма, как правило, не вызывали у нее восхищения.

Однако произведения поляка потрясали и даже подавляли. Да, здесь чувствовалась рука гения: точные мазки, удивительно глубокая палитра подняли в душе Кристи бурю эмоций, настоящее торнадо. Картины были такими энергичными, емкими, что от них нельзя было оторвать взгляд.

В коллекции были и портреты, но люди на них казались холодными, отстраненными и заносчивыми. Кристи не любила таких портретов, ей по душе были нежные, теплые краски гогеновских женщин, а не хрусткий, почти ощутимый лед на лицах, изображенных Воленским.

Но похоже, Кристи оказалась единственной, кому творчество поляка пришлось по душе не целиком. Большая часть картин уже была продана, если судить по ярким стикерам на рамах. Да уж, Кэри Воленскому не требовалось работать на полставки учителем в школе Святой Урсулы, чтобы оплачивать аренду.

Ощущение, что мужчина, творивший в столь суровой, мрачной манере, никак не может составить гармоничную пару с Эйной, усиливалось с каждой минутой. Человек, писавший картины с такой яростью, почти ненавистью к окружающему миру и своим зрителям, вряд ли мог когда-либо стать хорошим отцом. Такую силу нельзя обуздать и контролировать, нечего даже и пытаться. Страшно даже представить, какой из Кэри Воленского вышел бы муж. Второй отец Кристи и Эйны, это точно!

— А вот и ты, моя драгоценная сестрица! — воскликнула Эйна, выныривая из толпы. — Заранее не поздравляют, так что о дне рождения пока не будем. Как добрались?

В честь праздника Кристи уложила волосы на прямой пробор, а концы накрутила горячими бигуди. Теперь роскошные пряди кольцами вились по ее плечам словно причудливые змеи. На ней было бархатное платье сливового цвета с высоким горлом и открытыми руками, подчеркивавшее фигуру.

— На свои сорок ты не тянешь, — подшутила Эйна, и Кристи рассмеялась своим густым, низким смехом.

Рядом с Эйной неожиданно оказался мужчина, который уставился на гостью неподвижным взглядом. Внезапно Кристи ощутила странное волнение, даже дурнота накатила. Чувство, будто она все знает об этом человеке, заставило ее сделать шаг назад.

От Кэри Воленского исходила почти физически ощутимая мощь, у него была та же энергетика, что у его картин, ему хотелось доверять и подчиняться. Он оказался выше Кристи, которая отнюдь не была коротышкой. У поляка было худое, гибкое тело и густые непослушные черные волосы. Его глаза смотрели гипнотически, вбирая каждую деталь, без тени смущения. Вокруг сновали люди, очень разные, яркие, но мрачная демоническая фигура Воленского все равно выделялась в толпе, словно все они были просто бледным фоном.

— Рад встрече, — сказал Джеймс.

Кэри кивнул и улыбнулся. Мрачное выражение спорхнуло с лица, уступив место приветливости.

Несколько человек подошли ближе, чтобы выразить свое восхищение, а подруга Эйны, Хлое, пригласила всех на вечеринку по случаю открытия выставки.

— Будут все! — воскликнула она, пожирая взглядом художника. — Приезжайте, это на Харрингтон-роу. Такой здоровенный особняк с бассейном.

— Мы не сможем, потому что запланировали ужин в ресторане, — покачала головой Кристи. — Так что ничего не получится. — Ей все больше хотелось сбежать.

— Почему? Отличная возможность совместить приятное с полезным, — возразил Джеймс. — Гости, музыка, напитки… отличная возможность забыть о том, что тебе тридцать пять.

— Я вовсе не стремлюсь об этом забыть, — сказала Кристи. — И мне не хочется тащиться на Харрингтон-роу.

— Если кто-то не хочет ехать, заставлять бессмысленно, — сказал Воленский. Художник впервые заговорил, и Кристи удивилась тому, до чего его акцент похож на акцент Ленкии, полный мурлычущих звуков. «Язык любви», — почему-то мелькнуло в голове Кристи, и она смутилась, но не отвела взгляда.

Они с Воленским смотрели друг на друга, безучастные к окружающему. Кристи чувствовала, что сможет нарисовать лицо поляка даже годы спустя — так остро западала в память каждая черта.

Кэри смотрел на нее так, словно тоже сожалел, что рядом нет холста и красок. Кристи коротко взглянула на его пальцы и почему-то сразу представила, как они ощупывают ее лицо, запоминая детали, затем двигаются вниз, вдоль линии подбородка, по шее и ключицам, забираются под бархатное платье.

— Он очарователен, правда? — выдохнула Эйна восхищенно, хватая сестру под локоть. — Думаю, я нашла того, кто мне нужен, — шепнула она уже на ухо.

Кэри по-прежнему сверлил ее взглядом, и Кристи поняла, что должна сейчас же, немедленно отвернуться, иначе всем и каждому станет ясно: польского гения и замужнюю Кристи Девлин с невероятной силой тянет друг к другу.

— Воленский, ваша выставка — настоящее событие. — Коренастый толстяк с сигарой в зубах схватил Кэри за руку и энергично встряхнул.

Богатый коллекционер, вспомнила Кристи. Знакомство с такими людьми много значило для любого художника, поскольку давало пропуск в мир денег и славы. Взгляд Воленского оторвался от лица Кристи. Он уставился на коллекционера.

Кристи перевела дух и напомнила себе, что давно замужем. К тому же Кэри Воленский был мужчиной ее сестры. Между Кристи и поляком не могло быть никакого притяжения! Ни-ка-ко-го притяжения!

— Давайте я покажу вам лучшие картины, — предложила Эйна.

— Да, отличная мысль, — с готовностью поддержала Кристи.

Вместе с сестрой и мужем Кристи сделала круг по широкому залу, где возле стен кучками толпились люди, восторгавшиеся шедеврами мистера Воленского. Эйна объясняла, почему та или иная картина носит такое название, а Джеймс вежливо кивал и приподнимал брови. Обычно Кристи хихикала, когда муж делал что-либо из вежливости (уж больно серьезный у него становился вид), шептала на ухо чепуху вроде «здесь изображен не рассвет, а малиновое ухо натурщицы». Однажды она искренне согласилась с Джеймсом, что собаки, играющие в покер, — вершина современного искусства, потому что у мастифов были уж очень потешные морды.

Но в этот раз у нее не было сил подначивать мужа. Картины с каждой минутой нравились ей все больше и больше. Они были полны невиданной энергетики, и скучающее лицо мужа едва ли не раздражало.

Кристи чувствовала обжигающий взгляд Воленского и боялась обернуться. Ей казалось, он видит ее насквозь, словно рентгеном просвечивает каждую трясущуюся от напряжения косточку. Она вела себя так, как ведут себя все, кто знает, что за ними наблюдают: смеялась, держала плечи прямо, шагала по-кошачьи, стараясь придать себе привлекательности. Даже зная, что подобное поведение постыдно, запретно, Кристи ничего не могла с собой поделать.

Они-таки поехали на вечеринку.

— Какая разница, где веселиться? — убеждал Джеймс. — Мы обещали вернуться к двенадцати, а сейчас лишь половина десятого. Можем позвонить по дороге Фионе и сказать, что в ресторан не поехали, но все равно собираемся задержаться.

Фиона, сидевшая с детьми, была студенткой и жила на Саммер-стрит с родителями. Ее мать была медсестрой, и этот факт неимоверно радовал Кристи. Ведь если что-то случится с мальчишками (Господи, отведи!), мать Фионы окажет необходимую помощь, поскольку живет совсем рядом.

— Ну, не знаю. Это же чужая вечеринка, — капризно тянула Кристи, втайне надеясь, что ее примутся уговаривать.

— Да хватит уже ныть! — внезапно взорвался Джеймс. — То ты была недовольна, что никто не организовал для тебя вечеринку, а теперь вот отказываешься от прекрасного шанса повеселиться. Ты сама не знаешь, чего хочешь!

Если бы они не поругались на предмет забытого подарка, если бы Кристи не чувствовала себя такой одинокой последние месяцы, если бы ее день рождения не совпал с вечеринкой в честь Кэри Воленского, они никуда бы не поехали. И это не положило бы начало целой цепи судьбоносных событий.

Особняк на Харрингтон-роу оказался огромной постройкой в викторианском стиле, с палевыми стенами и полами, великолепно подходящими для любителей украшать жилище картинами и скульптурами. Правда, для шумных вечеринок дом подходил едва ли, но это не заботило хозяев. Кристи чувствовала себя старой в окружении друзей Эйны, которые пританцовывали под музыку и шумно общались. Эйна сделала неудачную попытку вытащить сестру на импровизированный танцпол.

Джеймс все еще почти не разговаривал с Кристи и позволил какому-то мужчине увлечь себя разговором у окна. Позже выяснилось, что это был давний приятель родного брата Джеймса.

Кристи чувствовала себя покинутой и никому не нужной до тех пор, пока чья-то рука не схватила ее под локоть и не потянула через огромную кухню в коридор, затем через три лестничных пролета наверх, в просторную мансардную комнату, украшенную картинами.

— Здесь хозяин хранит свои сокровища, — с усмешкой сказал Кэри, не выпуская ладони Кристи. — Самые ценные картины, гордость коллекции. Кстати, среди них две мои.

Они были одни, стояли рядом, соприкасаясь плечами, и хотя разум Кристи велел ей убираться прочь, она не могла сделать ни шагу. Она обожала Эйну и искренне любила мужа, но даже серьезные обязательства перед близкими людьми оказались бессильны перед той волной желания, которая овладела Кристи. Ей казалось, что если Кэри Воленский не прижмется к ней всем телом немедленно, она просто сойдет с ума и лишится чувств. Кристи даже дышать боялась, опасаясь, что из горла вырвется животный хрип.

— Ты тоже это чувствуешь? — негромко сказал Кэри. Он смотрел на пальцы Кристи, зажатые в его руке, изучал форму ногтей, касался другой рукой ладони, словно пытался прочесть по линиям судьбу. — Я знаю, ты чувствуешь. Безумие какое-то…

— Ничего я не чувствую, — сказала Кристи чужим голосом. — Я замужем. — Как если бы замужество было талисманом, способным уберечь от беды!

Кэри по-прежнему гладил ее пальцы.

— Значит, брак уберегает от греховных желаний? Но разве это так?

— Для католиков брак священен. — Кристи хотела бы, чтобы в ее голосе было больше твердости. — Я придерживаюсь принципов моногамии.

— Моногамию придумали мужчины, чтобы удержать женщин в узде. Сами они редко следуют собственным правилам. Нельзя прожить всю жизнь, храня верность единственному человеку.

— Думаю, можно, — возразила Кристи и даже сделала слабую попытку отнять руку. — Я люблю мужа, верите вы в это или нет! — Это была правда, но за ней нельзя было спрятать главное: Кристи трясло от малейшего прикосновения пальцев Воленского.

Если она искренне любит мужа, откуда это мощное влечение к другому мужчине? Откуда это предательское дрожание коленей, этот ком в горле?

Кристи чувствовала: стоит художнику сделать хотя бы один шаг, и она тотчас отдастся ему, прямо среди дорогих картин, на чужой вечеринке.

Однако Кэри выпустил ее руку и отступил, глядя теперь ей в лицо.

— Я позволю тебе уйти, раз так, — мягко улыбаясь, сказал он. — Но сначала дай мне коснуться твоего лица. Мне нужно запомнить черты.

Должно быть, сияющие глаза Кристи ответили «да», хотя с губ не сорвалось ни звука. Ладони художника легли ей на щеки, пальцы принялись гладить высокие скулы, скользить вдоль подбородка, трогали мягкие губы, послушно приоткрывавшиеся в ответ.

Кристи не двигалась до тех пор, пока пальцы Кэри не скользнули по ее зубам. Сама того не ожидая, она довольно сильно прикусила их, словно делая предупреждение.

— Ты вовсе не овечка, а львица, — сказал он с усмешкой.

Кристи разжала зубы и чуть отстранилась.

— Замужняя львица, — уточнила она. — Мне пора, мистер Воленский. Рада была знакомству.

И она ринулась прочь, к лестнице.

— И это все? — крикнул вслед художник.

— Все, — бросила Кристи через плечо.

Оказавшись на кухне, она налила себе стакан холодной воды и залпом осушила его, надеясь, что вскоре перестанут пылать щеки, которых касались руки Воленского.

Вернувшись в главный зал, Кристи поискала Джеймса. Он все еще сидел на банкетке у окна и смеялся над чужой шуткой.

Кристи несколько минут стояла в отдалении и смотрела на человека, с которым ее столько связывало. У них с Джеймсом были общие дети, крепкая семья и стабильные отношения. Почему, почему демонический Кэри Воленский заслонил собой светлый образ мужа? И почему мужчина, который вызывал такие яркие эмоции, страсть, о какой Кристи мечтала лет пятнадцать назад, появился в ее жизни так поздно, когда место в сердце давно занято?

В такси, по дороге домой, Кристи крепко держала мужа за руку. Она не собиралась давать Кэри Воленскому шанс. Любовь к Джеймсу должна была победить неразумную, пагубную тягу к польскому художнику.

Джеймс очень устал и рухнул в постель, едва ушла няня. Кристи задержалась на кухне, чтобы помыть посуду. Она была так возбуждена произошедшим, что незаметно помыла и плиту с духовкой, а затем принялась скрести раковину. Сообразив, что энергия бьет через край, Кристи решила пустить ее в полезное русло и приготовила яблочный пирог, обожаемый мужем. Обычно она чистила яблоки наспех, да и тесто месила миксером, а не последовательно сбивала вместе ингредиенты венчиком, но в этот раз пекла его с особой любовью и нежностью, словно пытаясь замолить грехи.

По пути в спальню Кристи заметила горку стираных детских вещей и схватилась за утюг. Гладила она тоже тщательно, аккуратно отутюживая каждый крохотный кармашек и рукавчик. Но и эта физическая нагрузка не помогала забыть о Кэри Воленском.

Кристи чувствовала его ладони на своей груди и бедрах, его сильное, гибкое тело прижималось к ней, губы впивались в губы. Ощущения были настолько реалистичными, словно все происходило наяву.

Что бы она ни делала, чем бы ни занималась, все было тщетно. Кристи Девлин не могла противиться проклятому желанию заняться с Кэри Воленским самым безумным сексом в своей жизни.

Глава 16

На пятый день с момента побега Эмбер из дома в гости к Фей пришла Мэгги. Они сидели в саду и слушали Джули Лондон. Джули пела на полную громкость, оповещая всю Саммер-стрит, что бросивший ее мужчина еще поплачет.

Мэгги и Фей пили розовое вино и опустошали коробку «Ферреро Роше». Стол был завален золотистыми обертками от конфет. Кристи тоже собиралась зайти, но не нашла для этого времени.

Через сутки Фей улетала в Штаты. Она ждала отлета с нетерпением.

— Может, убавим звук? — спросила Мэгги. — Вдруг соседи недовольны?

Соседом Фей был довольно вспыльчивый холостяк, у которого не было не только детей, но даже животных. Из всех доступных звуков мира он предпочитал звук теленовостей. Едва ли он пришел в восторг от завываний Джули Лондон. Когда Эмбер слишком громко слушала музыку, Фей всегда просила дочь убавить звук.

— В задницу соседей, — хмыкнула Фей. — Если у мистера Дорка проблемы с ушами, пусть скажет мне об этом лично.

— Тогда ладно, — кивнула Мэгги. Она понимала, что старшая подруга готовится к битве, поэтому набирается смелости.

Все пять дней, прожитых без дочери, Фей плакала и была не в своей тарелке. Однако теперь Мэгги замечала в ней изменения. В ней словно бурлила невиданная доселе энергия, искавшая выхода. Должно быть, это одна из фаз тоски по родному человеку, думала она. Сначала неверие и ужас, затем ощущение безнадежности, а чуть позже — гнев и желание действовать.

Мэгги и сама через это прошла.

— Знаешь, в нашей с тобой ситуации помогает физическая нагрузка, — как бы между прочим сказала она. — К примеру, я занимаюсь пилатесом. Правда, не слишком-то он помогает. Думаю, от бокса было бы больше толку. — Мэгги помолчала. — Ужасно раздражает, когда лезут с советами, да?

Она жалела, что Кристи не пришла. Ей казалось, что она неспособна сказать ничего дельного. Да и откуда в ее голове взяться мудрым мыслям? Парень изменял ей несколько лет, а она даже не подозревала об этом. Это не делало чести ни ее наблюдательности, ни жизненной практичности.

Фей очень ласково улыбнулась Мэгги:

— Спасибо. Мне нравится твой совет про бокс. — Она задумчиво съела очередную шоколадную конфету. — Тебя тоже доставали с советами?

Фей рассказала Грейс об исчезновении дочери, и теперь лучшая подруга не оставляла ее в покое ни на минуту. Она желала обсуждать дальнейшие действия Фей не только во время рабочего дня, но и по телефону вечерами.

— Родители, подруги — все знают, как мне поступить, — поделилась Мэгги. — Одна я ничего не знаю. В голове полная каша.

— Грейс велит мне звонить ей каждый час. Наверное, боится, как бы я не сунула голову в духовку. — Фей криво усмехнулась. — Конечно, она просто хочет помочь, но ей меня не понять. Ведь у Грейс нет детей, откуда ей знать, что со мной творится. Черт, я зря так говорю! — с досадой воскликнула она, засовывая в рот еще одну конфету. — Совсем не обязательно быть матерью, чтобы искренне сочувствовать. Просто я рассказала Грейс не все. Я утаила от нее факты прошлого, как утаила их от дочери. Ох уж эти секреты! Надо было давно рассказать Грейс правду, ведь мы работаем и дружим столько лет! Я боялась, что она осудит меня, будет смотреть свысока… Уж она-то точно не попадала в подобные ситуации. А я даже не вдова, как всем говорю.

— Когда чего-то стыдишься, начинаешь врать всем и каждому, пытаясь приукрасить историю. А потом пирамида вранья становится слишком неподъемной и может погрести под собой, — задумчиво сказала Мэгги.

Фей смотрела заинтересованно, и Мэгги решилась продолжить:

— Когда у меня случаются проблемы, мне тяжело это признавать. Я никому не рассказываю о своих слабостях. Родителям, например. — Она удивлялась собственной смелости, но Фей смотрела, казалось, с пониманием.

— Ты говоришь о Грее? Разве твои родители не знают о разрыве отношений? Или о его изменах?

— Я говорила о том, что было до Грея.

— Но ведь… — Фей умолкла, увидев слезы в глазах Мэгги. Искренность давалась ей нелегко. — Постой, значит, родители знают об изменах Грея? И что твой отец? Небось обещал его покалечить?

Мэгги рассмеялась и вытерла слезы.

— Обещал.

— Как именно?

— Боюсь, для этой пытки еще не придумали названия.

— Хотя бы анестезия предусмотрена?

— Предусмотрена пара увесистых кирпичей и грязный ржавый нож, — сказала Мэгги и вздохнула. — Но я не говорила отцу об изменах Грея. Просто сказала, что мы расстались. Папа уверен, что во всем виноват Грей, потому что не сделал мне предложение. «Моя дочь, — говорит он, — слишком хороша для такого самовлюбленного олуха».

— Настоящий отец, — кивнула Фей. — Отцу Эмбер повезло, что моего родителя не было рядом, когда я забеременела. Что касается Грея… он обманывал тебя, а это подло.

— Ты так спокойно отнеслась к тому, что он мне изменял. Даже для вида не стала охать и ругать его на чем свет стоит. Неужели ты столь невысокого мнения обо всех представителях противоположного пола?

— У меня был хороший учитель, — скривилась Фей. — Надо же, у каждого свои секреты. Мы все считаем их гадкими, постыдными и очень, очень серьезными, тогда как окружающие придерживаются иного мнения. Не странно ли это?

Женщины помолчали.

— Знаешь, твой Грей не так уж плох, — вдруг сказала Фей с задумчивым видом. — Измена не самый страшный мужской проступок, к тому же Грей извинился. Понимаю, это не снимает с него ответственности. Ты же не примешь его обратно?

— Я хотела. Дура, правда? Думала, мы созданы друг для друга, наивная! Мне так нравилось с ним жить, возвращаться домой вечерами, вместе ужинать…

— Вот только блондинка в твоей постели помешала.

— Угу. Гадость какая!

— Так ты готова забыть Грея и жить дальше?

— У меня просто нет выбора. Я не смогу жить в сомнениях.

У Мэгги не оставалось выбора, с тех пор как Шона рассказала ей о других любовницах Грея. Ей следовало радоваться, что правда все-таки открылась, но эта мысль не приносила облегчения.

Грей солгал ей, глядя прямо в глаза. Он сказал, что блондинка была единственной. А еще он сказал, что любит, но это, наверное, тоже была ложь.

А предложение пожениться в свете открывшейся правды выглядело кощунством!

Грей звонил по нескольку раз на дню, но Мэгги, увидев знакомый номер, не брала трубку. Она была не готова к разговору, боялась расплакаться или, хуже того, растерять всю решимость. Она хотела набраться твердости и говорить с изменником холодно и зло, чтобы каждое слово било наотмашь, как пощечина.

— Шона уверяет, клин клином вышибают, — задумчиво сказала Мэгги. — Но я не готова кидаться с головой в этот омут. Мне не по силам ходить на свидания, улыбаться малознакомым парням, притворяться, будто у меня все отлично. Я вечно подстраиваюсь под окружающих, пытаюсь оправдать их ожидания. — Она передернула плечами. Мэгги делала все, лишь бы нравиться Грею, и вот к чему привело это раболепное поклонение. Прошлое пугало Мэгги, но рядом с Греем она хотя бы чувствовала себя в безопасности. Она пряталась за его спиной, так и не пытаясь узнать, кто такая на самом деле Мэгги Магуайер и чего она хочет от жизни.

— Подстраиваешься под окружающих? — переспросила Фей. — Забавно, когда-то и я была такой. Вела себя так, как мне было несвойственно, что-то из себя строила, изображала… Нужна недюжинная смелость, чтобы быть самой собой.

Повисла тишина. Композиции на компакт-диске закончились, плейер отключился. Лишь в отдалении где-то истерично лаяла собака.

— Ты должна рассказать Эмбер каждую деталь, — внезапно сказала Мэгги. — Малейшую деталь, понимаешь?

Фей кивнула. Она много думала на эту тему и пришла к выводу, что детали сделают правду достовернее.

Стилист Рита заглянула ей в самую душу, увидела то, чего не видели все остальные: попытку стать незаметной серой мышкой, укрыться от проблем за полным их отрицанием. Отрицание было плохим выходом. Пора было выйти из тени и встретить проблемы лицом к лицу. Эмбер, непослушное дитя, была истинной дочерью Фей, такой же своенравной и непослушной в юности. Ложь преступна сама по себе, думала Фей. Пришла пора открыть секреты.

— Я так и сделаю, расскажу Эмбер все-все, — сказала она. — Я думала, что оказываю дочери услугу, оберегаю ее от бед, но только приблизила беду чрезмерной опекой. Я пыталась вырастить из нее уверенного человека, надеялась, она никогда не столкнется с мужчиной наподобие своего отца, а если и столкнется, пройдет мимо с гордо поднятой головой. А что в итоге? Эмбер вцепилась в первого попавшегося неудачника, даже не пытаясь осмыслить свой выбор. — Фей сделала глоток вина. — Все мое воспитание было попыткой самообмана.

— Мы все обманываем себя. По крайней мере ты нашла силы идти своим путем, после того как споткнулась.

Мэгги думала о том, что ее судьба не так уж сильно отличается от судьбы Фей Рид. Она всегда считала, что не стоит своего избранника, удивлялась тому, что из всех красоток Грей выбрал именно ее, прятала свою застенчивость и лгала сама себе. Она жила во лжи и чувствовала себя счастливой! Смешно, если взглянуть со стороны.

— Одна ложь влечет за собой другую, вранье нагромождается друг на друга, и уже нет пути назад, только врать, врать, врать дальше. — Фей подняла усталый взгляд на Мэгги. — Нелегко будет сделать признание.

— Эмбер поймет, не бойся. Ведь ты врала во спасение, желая защитить дочь.

— Думаешь, поймет? Но моя ложь уходит корнями в такое далекое прошлое! Представь, к примеру, каково ребенку узнать, что его усыновили. Хорошо, если он растет с этим знанием… а если родители никак не могли выбрать подходящий для признания момент? Иногда бывает поздновато для признаний, ты так не считаешь? Если рассказать об усыновлении ребенку трех лет, это удивит его, но он быстро смирится, ведь родители выбрали именно его, такого исключительного. Но если упустить момент… «кстати, забыли сказать, ты не наш сын, мы взяли тебя из приюта». Представляешь, какой это шок для подростка? Это немного похоже на мою ситуацию. Все так далеко зашло! Я обожаю свою девочку. Мне страшно подумать, что она может от меня отвернуться. Все, что я делала последние восемнадцать лет, я делала ради нее! Если Эмбер возненавидит меня, я сойду сума.

Мэгги порывисто обняла Фей, и та с готовностью прижалась к ней.

— Я так хочу, чтобы она вернулась. Пусть наберет мой номер. Господи, ведь это так просто! Я хочу сказать моей девочке, что люблю ее, что она важна для меня. — Фей всхлипнула и судорожно вздохнула. — Прости, Мэгги, я не должна плакать, а ты не обязана меня утешать.

— Не говори ерунды! — Мэгги похлопала Фей по спине. — Ты думаешь, только у тебя есть секреты прошлого, которые стоит так оплакивать?

— А что, у тебя тоже есть секрет? — Фей подняла на свою юную подругу покрасневшие глаза. — Вряд ли такой постыдный, как у меня, правда? Может, поделишься тайной, а? Мне станет намного легче, если окажется, что я не единственный житель Саммер-стрит, который притворяется не тем, кем является.

Мэгги рассмеялась:

— Думаю, мы все в той или иной мере притворяемся. И жители Саммер-стрит не исключение. То, что нам неизвестны чужие секреты, не означает, что жители улицы — люди с кристально чистым прошлым. Или ты думаешь, за белыми заборами и цветными дверями живут идеальные роботы, никогда не совершавшие ошибок? Конечно, нет! Если бы ты была знакома с моей матерью, ты бы знала все о жителях Саммер-стрит. Вот уж кто коллекционер сплетен со всей округи!

— Серьезно? — удивилась Фей.

— О да, — покивала Мэгги, многозначительно улыбаясь. — Моя мать — кладезь информации обо всех и обо всем на свете! Иной раз задаешься вопросом, откуда к ней поступают сведения. Словно мама обладает разветвленной сетью шпионов, честное слово! Во многом здесь заслуга нашего кафе: мама с папой ходят туда раз в неделю и по крупицам собирают информацию. Ты не подумай плохого: мама вовсе не разносит свежие сплетни по умам, она копит их для себя, как величайшую ценность. Она, видишь ли, весьма любопытна. — Мэгги съела конфетку. — Наша Кристи тоже много знает, да?

— Это не потому, что она собирает информацию. Просто Кристи очень мудрая женщина. Жаль, что мы не познакомились раньше. Так, здоровались в магазине или на улице. — Фей с досадой хлопнула ладонью по столу. — Это еще одна моя фобия: сближаться с людьми. Я думала, если мы с Эмбер будем держаться отстраненно, никто не полезет к нам в душу, не станет задавать вопросы и жить будет легче. Лучше бы я сдружилась с Кристи годы назад. Она могла подсказать правильную линию поведения с Эмбер. И я, возможно, не совершила бы роковой ошибки.

— Это плохой взгляд на вещи, — покачала головой Мэгги. — Никто не должен делать выбор за нас, это наша обязанность — выбирать. Поэтому и ответственность нести нам. Я рада, что однажды влюбилась в Грея, человека, считающего меня, наверное, самой глупой гусыней на свете, раз меня можно было столько лет водить за нос. Я не жалею ни о чем, потому что это был мой выбор. И никто не сможет сделать за меня следующий шаг. Решать только мне!

— Нет, самая глупая гусыня на свете — это я, — пошутила Фей. — Я бы даже сказала, курица-наседка.

— Ты пытаешься отнять у меня заслуженные лавры!

— Слушай, а как именно ты ушла от Грея? — поинтересовалась Фей. — Отрезала рукава на его пиджаках? Облила краской машину?

— Да что ты! Куда мне! Я же слабая, жалкая гусыня. Меня не хватило на подвиг. Я просто сбежала, потом вернулась и даже позволила Грею меня утешать. Мне казалось, что все может наладиться, когда пройдет боль.

— Ох, — вымолвила Фей сочувственно.

— Вот именно. Ох. — Мэгги шумно хлебнула вина. — Слабая, жалкая гусыня. Конечно, в ту ночь Грей спал на диване, а утром я уехала, но в душе допускала возможность, что все может наладиться, понимаешь? Наверное, стоило отрезать рукава от его пиджаков, но Грей не носит костюмов, предпочитает простую одежду. Этакий свой парень.

— Можно было отомстить иначе. Сказать всем, что у него заразная венерическая болезнь.

— Представь себе, моя подруга Шона предлагала такой вариант. — Мэгги расхохоталась и едва не подавилась вином. — Она из тех, кто умеет плести интриги. Уверена, через три дня даже ректор был бы в курсе, что Грей мучается гонореей. Но я отказалась от этой затеи: не умею бить под дых и не пользуюсь подлыми методами.

Фей ухмыльнулась:

— А я бы не отвергала такой вариант мести. Каков соперник, таково и орудие защиты. Ах, ты спишь со студентками? Ну так получай гонорею, о которой узнают все, до последней уборщицы. Отличная месть.

— Возможно. Но моя главная цель сейчас не отомстить обидчику, а достичь равновесия в душе. Сначала надо позаботиться о себе, а потом уже об изменнике. Да и мстить можно по-разному.

— Конечно. Ты такая современная и политически корректная, — хмыкнула Фей. — Но зачастую равновесие достигается путем наказания обидчика. Чем хуже ему, тем лучше тебе.

— Не знала, что ты такая кровожадная. — Мэгги косо посмотрела на Фей, изображая ужас на лице. Они обе расхохотались. — Я накажу Грея, не волнуйся. Я скажу ему, что он мне больше не нужен.

— Тоже хороший вариант, — одобрила Фей.

Мэгги принялась разворачивать последнюю конфету.

— Позвоню ему вечером. Чего откладывать? Я готова.

— У меня на кухне припрятаны шоколадные бисквиты. Обожаю их, а ты? Могу принести.

— Конечно, неси. Шоколад куда безопасней мужчин. И приносит несравненно больше удовольствия.

* * *

Простившись с Фей, Мэгги неторопливо побрела по Саммер-стрит в сторону парка. Его высокие железные ворота закрывались через полчаса, но по аллеям по-прежнему бродили люди. Кто-то всегда сидел на скамейках, выгуливал собак или учил ребенка кататься на велосипеде.

В кронах деревьев пели птицы, группа девочек хихикала в отдалении, на площадке играли малыши. Жизнь шла своим чередом, как будто и не случилось никакой трагедии.

Мэгги вытащила из кармана мобильный и одной кнопкой вызвала знакомый номер.

Грей взял трубку после первого же гудка.

— Мэгги, детка, здравствуй, — нежно сказал он.

— Привет, Грей, — невыразительным тоном отозвалась Мэгги. Она не чувствовала злости. Гнев опустошил ее, и единственными доступными эмоциями оставались досада и грусть. — Я не вернусь к тебе. У нас ничего не получится.

— Что?

— Все кончено. Я не вернусь.

— Но, Мэгги, я не смогу без тебя! Я люблю тебя, а ты любишь меня, и это важнее всего, детка! Мы переживем этот нелегкий момент, мы справимся вместе. Ведь можно пойти к семейному психологу, так многие делают.

У Грея был взволнованный голос, и Мэгги криво улыбнулась. Семейный психолог, надо же! Должно быть, ее слова здорово напугали умника Грея, если он готов раскрыть душу постороннему человеку. Он придерживался мнения, что третья сторона не помогает разрешить конфликт, а лишь оттягивает развязку. Грей презирал тех, кто не мог обойтись без психоаналитика.

— Мне не нужен семейный психолог. Я предлагаю продать квартиру и разбежаться. Если хочешь, можешь просто выкупить мою долю. Это хорошая квартира, но мне она не нужна. Не думаю, что когда-либо вернусь в Голуэй.

Жаль было рвать связь с друзьями, но для полного исцеления от раны, нанесенной Греем, требовалось держаться подальше от Голуэя и его жителей.

— Но ведь можно начать сначала, — взмолился Грей. — Можно сменить жилье, пожениться… — В его голосе звучала настоящая паника, и тоска Мэгги усилилась. Как умело Грей лгал! Как легко с его языка слетали обеты, не стоившие ни цента. И с какой готовностью она ему верила!

— Я хочу быть с человеком, которому можно доверять. И этот человек точно не ты, Грей. Мне нелегко проститься с тобой, а забыть будет еще сложнее, но я приняла решение и дороги назад нет. Я потратила пять лет жизни на то…

— Пять лет, Мэгги! — воскликнул Грей в отчаянии. — Не сдавайся так легко. Не обрывай все концы!

— Мне не потребовалось обрывать концы, Грей. Ты сделал это за меня. Ты соврал, что блондинка была единственной. Мне известно, что это не так — были и другие женщины. И не пытайся отрицать! — повысила Мэгги голос, когда Грей попробовал возразить. — Для меня невыносимо жить во лжи. Так что наш разрыв целиком на твоей совести. Спать с другими женщинами — твой выбор, а не мой.

В трубке повисла тишина. Мэгги ждала затаив дыхание, что скажет Грей. Сознается или вновь примется врать? Как истинный политикан, он должен выкручиваться до последнего.

— Я идиот, Мэгги, — выдавил Грей. — Мне нет оправданий, знаю. Но поверь, это никогда не повторится. Я обещаю, что буду верен тебе, детка. Умоляю, вернись. Ведь я так люблю тебя.

Мэгги часто заморгала, слезы побежали по щекам горячими струйками.

— Ты недостаточно любишь меня, Грей. Я никогда не соглашусь на второе место, прости. — Она шмыгнула носом. — Ты пока реши вопрос с квартирой, а я позже позвоню. Только не пытайся меня переубедить, все решено окончательно. Так что побереги свои силы и мои нервы.

И не дав Грею шанса что-то сказать в ответ, Мэгги отключилась.

Птицы по-прежнему щебетали в кронах деревьев, дети копошились в песке под деревянным грибком, девушки хихикали в отдалении. Никому не было дела до Мэгги, оплакивавшей свой неудачный роман. Наверное, для птиц куда большее значение имела хорошая погода, девушки все еще верили в любовь, а малышня была занята своими важными детскими делами.

Быть может, все они были по-своему правы. У каждого свой путь и свой опыт. На чужом, увы, не научишься.

Когда она пришла домой, отец с матерью смотрели на кухне фильм. Мэгги узнала «Европейские каникулы семейки придурков» и покачала головой. Идиоты сносили все на своем пути с самыми серьезными на свете лицами.

— Присядь, Сардинка, — весело сказал отец и отер со щек слезы веселья. — Такое забавное кино! Тебе понравится.

Мэгги поставила стул поближе к родителям и села.

— Ты еще не ужинала? — поинтересовалась мать.

— Я поела в гостях, — соврала Мэгги. У нее не было ни малейшего желания набивать живот.

— Тогда я заварю нам чай, — сказал отец, похлопав дочь по плечу. — Зеленый с жасмином или черный? Как в старые добрые времена, правда? — приговаривал он, наливая кипяток в заварочный чайник. — Вся семья смотрит телевизор и пьет чай, правда, Уна?

— Да, — счастливо вздохнула мать.

Мэгги с нежностью посмотрела на родителей. Конечно, не так она представляла свое тридцатилетие: в родительском доме, с отцом и матерью, без мужа, даже без парня и с разлетевшимся на осколки чувством собственного достоинства.

И все-таки… разве не говорят, что все в мире имеет свои причины? Должно быть, разрыв с Греем тоже не является случайностью. Фей Рид улетала в незнакомую страну в поисках дочери, желая исправить ошибки прошлого. А что же она, Мэгги?

Пришла пора разобраться в себе, чтобы без страха смотреть в будущее.

Глава 17

В самолете Фей досталось место на самом проходе. Она крутила головой по сторонам, разглядывая попутчиков. На коленях лежал толстый журнал, но происходящее вокруг увлекало гораздо больше.

Пара пожилых людей медленно шла по салону, у обоих на лицах застыла тоска по поводу предстоящего полета. Школьницы в спортивных костюмах (видимо, группа поддержки), оживленно общаясь, рассаживалась по местам, неловко пихая друг друга локтями.

— Девочки, занимайте места согласно билетам, — сказала женщина, сопровождавшая группу, — очевидно, учитель или член родительского комитета. У нее было озабоченное лицо человека, осознавшего, что взвалил на себя непосильную ношу.

— Ой, малыш! Такой милый! — пискнула одна девчонка, заметив через проход женщину с младенцем на руках.

Женщина устало улыбнулась, радуясь тому, что ей достались терпимые соседки. Не всякому придется по нраву плачущий ребенок во время трансатлантического перелета.

Фей не летала самолетом много лет. В нынешнем ее поступке было нечто волнующее, несущее свободу. Не нужно было думать ни о ком, кроме себя самой. Никто не доставал по телефону. Никто в ней не нуждался, и даже это было здорово. Впервые за все дни с исчезновения Эмбер Фей принимала свое одиночество с благодарностью.

Рано или поздно дочь должна была покинуть дом, как всякий взрослый человек. Такова жизнь, и страшиться неизбежного глупо. Конечно, все произошло слишком быстро, слишком рано, и Фей оказалась не готова к переменам. Ее жизнь, весь ее мир был связан с дочерью, но подобные путы, как оказалось, душили Эмбер.

Фей смотрела телевизор, ела принесенную стюардессой еду, слушала музыку через наушники — ей нравилось все, что сопровождало полет. Устав, она надела мягкую маску для глаз, наполненную сухой лавандой. Это был подарок Кристи, сделанный ее руками. Вдохнув поглубже обволакивавший запах, Фей задремала.

Гостиница, к которой ее доставило такси, была забронирована заранее и ничуть не напоминала те люксовые отели, фотографиями которых пестрели журналы в аэропорту. Местный консьерж едва ли протирал специальным составом каждый ключ от номера и с готовностью бронировал для гостей билеты на премьеру бродвейского мюзикла. Однако холл оказался светлым и чистым, что сразу подняло Фей настроение.

Номер, который ей достался, состоял из крохотной спальни, такой же крохотной кухни и миниатюрной ванной комнаты. На кухне разместились кофеварка, тостер, микроволновка и раковина — все это на площади меньше двух квадратных метров.

Заперев дверь на два замка, Фей разделась и забралась под одеяло с намерением поспать еще пару часов.

Проснувшись около двенадцати дня, она подошла к окну и стала смотреть на город. Вид был довольно ограниченный, но за крышей здания напротив виднелись отдаленные башни небоскребов.

Фей была в Нью-Йорке, в другой стране, на другом континенте. Уже не жертва обстоятельств, а человек, способный выбирать свой путь. Здесь, в Нью-Йорке, она перестала быть самой собой, консервативной серой мышью, синим чулком с затравленным выражением лица. Или, наоборот, она наконец была самой собой.

Спустившись в холл, Фей нашла телефонный автомат. Звонить из номера было слишком разорительно, а Фей все еще не знала, сколько ей потребуется денег на жизнь и как долго она пробудет в Америке.

Она сделала около семи звонков по карте, прежде чем выяснила номер звукозаписывающей компании, с которой собиралась работать начинающая группа «Церера».

После долгих гудков трубку снял парень, назвавшийся секретарем продюсерского центра. Фей пустила в ход всю свою настойчивость, чтобы выяснить, когда именно группа Карла будет на студии.

— Это частная информация, которую я не уполномочен предоставлять посторонним лицам, — твердил парень. — Откуда мне знать, может, вы сумасшедшая поклонница.

— И много сумасшедших поклонниц ищет информацию по начинающим группам, которые едва подписали первый контракт? — спросила Фей. — С вами говорит мать Эмбер Рид, девушки Карла Эванса. У меня к ней важное дело.

Секретарь долго молчал, затем процедил сквозь зубы:

— У них вчера был концерт в «Таверне О'Рейли». Больше я ничего не знаю. Надеюсь, это вам поможет.

— Но ребята записывают на вашей студии альбом. Неужели я не могу оставить для них сообщение?

На самом деле Фей планировала свалиться дочери как снег на голову, но не собиралась посвящать в это секретаря.

— Хотели записывать, — поправил парень. Было слышно, что он листает страницы распечаток. — Но больше не хотят. Детали мне не известны, но в списках на этот месяц «Цереры» больше нет. — Снова шелест страниц. — И в следующем месяце тоже нет.

— Это очень странно, — удивилась Фей.

— Слушайте, тут ведь всем правят деньги. Не можешь платить, получай пинка под зад, — просветил секретарь. — Видать, у парней что-то не заладилось с руководством. Если бы они были гениальной группой, Слай или Макси записали бы с ними альбом бесплатно, а потом забрали часть гонорара. А так… видать, ваши мальчики не слишком талантливы.

— Какой ужас, — прошептала Фей. — Какой ужас…

Видимо, ее потрясение передалось парню на том конце провода, поскольку его голос смягчился.

— Ладно, я вам помогу немного. Ребята остановились в отеле «Аризонская рыба». Только не проговоритесь, что я слил вам информацию!

— Благослови вас Господь, — сказала Фей с чувством, все еще не придя в себя после вести о том, что студия отказалась работать с группой.

Еще больший ужас испытала Фей, увидев здание отеля «Аризонская рыба». Гостиница, в которой она остановилась днем раньше, едва ли была роскошной, но рядом с «Аризонской рыбой» казалась настоящим дворцом. Вывеска почти перегорела, читались лишь пыльные буквы «рыб», стены были обшарпанными, окна не имели занавесок, крыльцо покосилось.

В холле было невероятно грязно, стены покрывал грибок, плачевного положения не скрывала даже старинная мебель, весьма расшатанная, и яркие, психоделические картины в стеклянных рамах.

Замерев на входе, Фей испытала острое чувство дежа-вю. Она словно вновь оказалась в клубе, где прошла ее бурная молодость. Там было так же грязно и запущенно, однако разноцветные лампы прожекторов и приглушенный свет маскировали общее убожество. Иногда в клубе выступали неплохие группы, но по большей части там зависали музыканты, не пробившиеся наверх. Они зарабатывали себе на еду и наркотики, которые имели свойство быстро заканчиваться.

Фей нравилось в клубе. Ее не смущали грязь и отсутствие ремонта. Для нее клуб был олицетворением свободы и легкости бытия. Должно быть, именно такой видела свою новую жизнь Эмбер. После Саммер-стрит, где, как оказалось, все ее душило, грязные отели и забегаловки Нью-Йорка виделись ей обретенным раем. Увы, протест против набившего оскомину мира приобретает порой совершенно гипертрофированные формы.

Фей до сих пор мысленно благодарила женщину-бармена, годы назад открывшую ей глаза на творящееся вокруг безобразие. Кто знает, как бы закончила Фей свою жизнь: спилась, умерла от передозировки? В юности беззаботно ходишь по краю пропасти, не задумываясь о том, как велика опасность соскользнуть вниз.

Фей хотела уберечь свою дочь от страшной судьбы. Она поклялась, что найдет Эмбер и откроет ей глаза. Если для этого требовалось остаться в Нью-Йорке навечно, Фей была готова к жертве.

Эмбер смотрела на таракана, а таракан спокойно смотрел на нее. Он даже не сделал попытки сбежать. Размерами насекомое могло сравниться с крысой, но выглядело куда гаже. Эмбер предпочла бы делить комнату с крысой, нежели со склизким, чешуйчатым тараканом.

Она попятилась вон, минуя Карла и мужчину в грязной короткой майке, обнажавшей волосатое брюхо.

— Я тут спать не буду, — помотала она головой, оказавшись в коридоре.

Мужчина вошел в номер и потопал ногами. Эмбер показалось, что она слышит шелест тысяч ног, разбегающихся прочь.

— Он удрал, — объявил мужчина, победно улыбаясь. — Можете заходить.

— Куда удрал? — Эмбер опасливо сунула голову за порог и оглядела комнату. — В какой-нибудь угол, к миллионам собратьев? И все они станут ждать, когда мы уляжемся спать, а потом придут к нам на одеяло и станут плясать джигу?

— Плясать джигу? Это вряд ли, — заверил мужчина благодушно и почесал брюхо. — Скорее, они с голодухи вас сожрут. Входи, располагайся.

— Это все, что мы можем себе позволить, — со вздохом сказал Карл и потащил в комнату свой чемодан.

Вещи Эмбер он перестал таскать еще в аэропорту, сославшись на то, что большая их часть никому не нужна. Когда они с группой выезжали из «Аризонской рыбы», Эмбер волокла свои пожитки сама, кряхтя и отирая грязной ладонью пот.

Даже странно, что еще недавно отель «Аризонская рыба» показался ей убогой дырой. Эмбер тяжко вздохнула. К тому моменту она еще не сталкивалась с настоящими дырами. Конечно, в «Аризоне» по углам валялись шарики серой пыли, окна были грязными, с облупленными подоконниками. Зато здесь, в этой помойке без названия, пыли почти не было. Наверное, ее подъели голодные тараканы и мокрицы. На потолках расплывались желто-черные влажные пятна, двери номеров неоднократно выносили, поэтому вместо замков на них были задвижки. Увы, ничего лучше Карл и Эмбер позволить себе не могли.

Группа путешествовала по Америке во взятом напрокат фургончике. Это был самый дешевый способ передвижения по стране. Ребята ночевали в недорогих мотелях и давали концерты в местных питейных заведениях, пытаясь заработать на жизнь. Группа направлялась в Лос-Анджелес в надежде вытянуть свой счастливый билет.

— К черту Стиви, — говорил Сид каждый день, забираясь в фургон. Машина была раздолбанной и тряслась на ухабах словно припадочная.

— А мне нравится путешествовать, — подхватывал барабанщик Лу с довольной ухмылкой.

— У тебя луженый желудок. Лично меня в этой развалюхе укачивает, — огрызался Сид.

Когда парни из звукозаписывающей компании отказались выпускать альбом «Цереры», Стиви тотчас потерял к группе интерес. Он быстренько купил билет до Дублина и сделал ребятам ручкой, сказав, чтобы связались с ним, когда вернутся в Ирландию.

— Я поищу для вас другие варианты, — обещал он, роясь в кармане в поиске билета.

«Церера» в полном составе, а также Эмбер смотрели на него несчастными глазами, словно брошенные дети.

— Он кинул нас, — процедил Сид, глядя в спину удаляющемуся продюсеру. — Козел!

Оформляя визы, ребята оплатили также и обратные билеты до Дублина, но по прибытии в Америку обменяли их на деньги.

Стоило парням вернуться в отель, к ним немедленно заявился менеджер и потребовал оплатить жилье вперед или немедленно съехать. Карточка Стиви, которой был оплачен номер, улетела в Ирландию вместе со Стиви.

— Мы не можем приползти домой поджав хвосты, — гневно заявил Карл. — Лично я остаюсь в Америке. Это страна больших возможностей. Я мечтал об этом столько лет! Мне не нужны ребята вроде Стиви. А если вы решили свалить — скатертью дорожка. Я пробьюсь сам, в одиночку.

Эмбер ждала, что после этой страстной речи Карл обнимет ее и скажет, что пробиваться вдвоем все-таки проще, но он даже не взглянул на нее. Он обращался только к ребятам из группы.

— Пойду погуляю, — тихо шепнула Эмбер и выскользнула из комнаты. Карл нагнал ее возле лифта.

— Не уходи, детка.

— Ты говорил так, словно меня рядом не было. — Губы Эмбер жалобно задрожали, глаза наполнились слезами. Она отерла их рукавом, не желая плакать.

— Мои слова касались группы, а не тебя. Ты нужна мне, детка. Ты ведь не бросишь меня?

У него был такой взволнованный вид, словно она на самом деле могла его бросить.

— Конечно, нет. — Эмбер с облегчением улыбнулась и прижалась к груди Карла. И как она могла подумать, что ничего для него не значит? Ох, ей пришлось расстаться со всеми близкими людьми — мамой, бабулей, Эллой… и все ради Карла. Если Карл однажды решит, что ей нет места в его жизни, значит, все жертвы напрасны.

— Давай сходим в ресторан, а потом завалимся в какой-нибудь клуб танцевать? — спросил Карл.

— А это нам по карману? — уточнила практичная Эмбер.

— Все, что угодно, ради тебя, детка.

* * *

Тот вечер вышел самым романтичным из всех, что у них были в Америке, думала Эмбер, втаскивая чемодан в сырую комнату, пахнущую плесенью. Отель находился на отшибе, в паре километров от какого-то вшивого городишки в штате Юта.

Медленно, но верно ребята двигались в Лос-Анджелес. За день они проезжали около пары сотен миль, давали концерты в захолустных забегаловках и ночевали в придорожных мотелях.

Эмбер частенько вспоминала американские фильмы о подростках, решившихся на путешествие по стране. Увы, эти фильмы имели мало сходства с реальностью: у подростков на экране всегда были деньги, а группа Карла перебивалась жалкими подработками.

Мобильные телефоны не работали, даже продвинутая модель Сида, которую ему подарила подружка. Он бился над ней целые сутки, пока трубка попросту не заблокировалась. Теперь это был бесполезный кусок пластика с кнопками.

Карл был непреклонен в своем желании достичь Лос-Анджелеса в кратчайшие сроки.

— Чем меньше потратим на мотели, тем больше останется на жизнь в Городе ангелов, — твердил он.

Именно поэтому группа ночевала в самых дешевых гостиницах, а порой и в фургоне, вповалку. На осмотр достопримечательностей, встречавшихся по дороге, Карл также не оставлял времени. Его словно вела некая миссия, он был как одержимый, потому Эмбер и парни из «Цереры» не осмеливались спорить…

— Я скорее мертв, чем жив, — признался он, свалившись мешком на неопрятную кровать. — Четыреста пятьдесят миль за день — это рекорд.

Эмбер не ответила. Она разглядывала пятна на ковре, гадая, кто или что их оставило. Ей дьявольски хотелось воспользоваться пылесосом или пятновыводителем.

Ах какая глупость! Подобные мысли свойственны чистюлям и ханжам вроде ее матери! До чего она докатилась!

— Слушай, здесь так грязно, — заметил наконец и Карл, перекатившись на бок. — Достань антисептические салфетки из моей сумки.

Эмбер с мамой редко выезжали за город на праздники или выходные, но в такие моменты Фей всегда брала с собой все необходимое. Антисептические салфетки входили в список, потому что позволяли протереть те предметы, чистота которых вызывала сомнение.

Воспоминание вызвало спазм в горле.

Как весело они с мамой проводили вместе время! Так много смеялись, делились секретами. Если мама мыла пол на кухне, можно было есть прямо с пола — такой он становился чистый.

Эмбер зашла в ванную и закрыла за собой дверь. Ванны не было, только навесной душ и занавеска. Вода стекала прямо на пол и убегала в дыру, забранную ржавой решеткой. Пластиковая шторка была коричневой от грязи. Эмбер присела на краешек унитаза и закрыла руками лицо.

Она рассчитывала на другую жизнь, убегая из дома. Ей казалось, она взрослеет с каждым днем, но не так, как того хотелось.

Жизнь на колесах, нищета, голод и грязь… Если бы Карл сходил по ней с ума, все это казалось бы несущественным. Но увы, он жил своей жизнью, рядом, но словно на расстоянии.

Карл давно не называл ее музой. Все было очень, очень плохо.

Эмбер беззвучно заплакала.

Глава 18

Через день после отъезда Фей Кристи вернулась домой из школы и обнаружила на автоответчике тревожное послание:

— Добрый день, меня зовут Хайди Ментон, я звоню по поручению Кэри Воленского. Он хочет найти Кристи Девлин с намерением пригласить ее на закрытый показ своей новой выставки, которая откроется на будущей неделе в Дублине. К сожалению, мистер Воленский не уверен, что миссис Девлин все еще проживает по этому адресу. Если она переехала, просим предоставить информацию о ее нынешнем местонахождении. Заранее спасибо…

Невыразительный женский голос продиктовал телефонный номер в Лондоне, и Кристи наконец позволила себе выдохнуть. По крайней мере Кэри пока не было в стране.

— Со следующего понедельника мистера Воленского можно будет найти по телефону в Дублине…

Пока женщина диктовала номер, Кристи часто-часто дышала. Облегчение сменилось тихим ужасом. Воленский вот-вот объявится в Ирландии, что может быть хуже? И что, черт возьми, ей делать?

Как человек, принимавший непосредственное участие в любых событиях, связанных с Саммер-стрит, Уна Магуайер не могла пройти мимо факта, что ее любимый парк сровняют с землей, и развернула кампанию под девизом «Спасем наш парк!».

— Нельзя позволять застройщикам уничтожить павильон и аллеи, — заявила Уна мужу и дочери. — Они несут разрушение и зло, — добавила она, словно застройщики состояли в прямом сговоре с дьяволом, а на месте павильона собирались устраивать сатанинские оргии. — Понастроят бетонных коробок! Этим дельцам плевать на историю.

— Но ведь ты сейчас не в состоянии собирать голоса, дорогая, — робко возразил Деннис. — Не забывай, у тебя сломана нога.

— Ай, да забудь ты о переломе! — отмахнулась Уна. — Лучше уж заниматься общественными делами, чем сиднем сидеть дома, переживать за свою бедную ногу и гадать, как скоро врачи навеки усадят меня в инвалидную коляску.

Мэгги бросила предупреждающий взгляд на мать, но та ничего не заметила.

— Кто-то же должен бороться с несправедливостью общественного устройства и произволом власть имущих, — вещала Уна. Лозунги сыпались из нее как из рога изобилия. — Я устрою всеобщее собрание жильцов Саммер-стрит. Нет, всего района! — Она угрожающе потрясала кулаками.

— Да, мамуль, покажи им, — поддержала Мэгги. Она решила не отговаривать мать: та сейчас была слишком ранима, ей требовалась поддержка. — Хочешь, помогу?

Она могла заказать в типографии флайеры для приглашенных жильцов, штук сто. Это обошлось бы совсем недорого, да и мать хотелось порадовать. К сожалению, типография была Мэгги не по пути, пришлось бы взять машину.

— Тебя отвезет папа, — просияла Уна, выслушав предложение дочери. — Вы же ненадолго, так?

Мэгги нахмурилась. Оставлять мать одну она не хотела. Вдруг ей понадобится в туалет или в гости зайдет кто-то из соседей?

— Папа останется с тобой. Думаю, что как-нибудь справлюсь с машиной, — сказала Мэгги с показной уверенностью.

Если она собирается стать сильной женщиной, пора научиться принимать четкие решения и следовать им. Сесть за руль, переборов давний страх, — чем не первый шаг? Пока она будет вспоминать назначение педалей и выкручивать руль, ненадолго забудется личная драма, предположила Мэгги. Она слишком много думала о Грее и недавнем разговоре с ним. Следовало переключить мозг на что-то более продуктивное.

— Водить машину нетрудно, ты вспомнишь, — просветлел отец.

— Я тоже так думаю. Ведь когда-то мне выдали права — значит, я не совсем безнадежна.

— Точно, Сардинка. Ты у нас умница, для тебя любое дело — раз плюнуть.

Родители смотрели на нее с гордостью: очевидно, искренне верили в то, что говорили. Мама и папа полагали, что интеллект дочери если и немного уступает интеллекту Эйнштейна, то уж Кондолизе Райс точно даст сто очков вперед.

Мэгги благодарно улыбнулась. Собственно, она не давала родителям поводов для подобной гордости, они верили в нее лишь потому, что очень любили. Быть может, им не хватало некоторой чуткости, чтобы понять — дочь переживает трагедию в личной жизни, но отец и мать точно ее любили!

Всем прочим маркам семья Магуайер предпочитала «вольво». Отец считал, что в один прекрасный день «Вольво» останется единственным автозаводом в мире, утерев нос всем этим «Мерседесам» и «Хондам».

— Эта машина заслуживает доверия, она абсолютно надежна, — утверждал Деннис.

— Даже если собьешь взрослого лося, на ней не останется ни царапины, — добавляла Уна. — Усиленный каркас или как там?

Мэгги устроилась на водительском сиденье и с тоской оглядела педали и кнопочки. Она истово молилась, чтобы в этот день ни один лось не пострадал.

Старенькая машина, как это ни удивительно, завелась с первого оборота ключа и тронулась с места, стоило убрать ногу со сцепления. Взгляд на обороты, добавить газу, сцепление, переключиться на вторую передачу. Здорово! Мэгги торжествовала, сообразив, что некоторые навыки никуда не деваются даже годы спустя. Она вела машину! Сама! И пусть Грей удавится, лживый изменник!

Автомобиль довольно резво катился по улице, Мэгги поглядывала по зеркалам и крутила руль. Добравшись до типографии, она без особых проблем припарковалась на пустой стоянке. Заказ на флайеры был оформлен в течение получаса, и Мэгги вернулась в машину.

По дороге домой она заехала в супермаркет и купила продуктов. Радуясь собственной самостоятельности, решила заодно заправить «вольво» и проверить масло. Ведь уверенная в себе молодая женщина способна засунуть заправочный пистолет в горловину бака?

И почему раньше ей не приходило в голову купить машину? Это же так удобно! Чувство свободы окрыляет.

Очень аккуратно Мэгги подъехала к бензоколонке, заглушила мотор и выбралась наружу. Открыв люк и вытащив пистолет из держателя — он оказался легче, чем она себе представляла, — Мэгги попыталась засунуть его в горловину бака. Пистолет входил с трудом, и часть бензина пролилась на землю. Мэгги поднажала, и пистолет вошел в отверстие. Она уже прикидывала, какой чудесный ужин приготовит для родителей, когда ее взгляд зацепился за надпись на распахнутом люке. Дизельное топливо…

Судорожно обернувшись, Мэгги с ужасом уставилась на колонку, возле которой стояла. Бензин, 92, и мелькающие циферки в окошке. Она только что заправила бензином машину с дизельным двигателем!

Родители ездили на дизельном «вольво»! Мэгги в шоке глядела на торчащий из горловины бака пистолет. Улыбка медленно сходила с лица, уголки губ ползли вниз.

Что же делать? Ведь можно как-то слить бензин из бака, да? Высосать специальным прибором? Отсасывать до тех пор, пока…

Мужчина у соседней колонки обернулся. По его округлившимся глазам Мэгги поняла, что говорила вслух.

— Я… я залила вместо дизельного топлива бензин, — забормотала она, пряча взгляд. — Такое с каждым может случиться… — Ей не хотелось признаваться, что машина принадлежит родителям, а сама она не сидела за рулем много лет, поэтому и в мыслях не держала, что в машине дизельный двигатель. — Я… я просто… это случайность.

Случайность… Как легко слово слетело с губ! А ведь с ней, дурнушкой Мэгги Магуайер, постоянно выходили такие вот нелепые… случайности.

Она боялась, что люди на заправке начнут смеяться над ней. Ей хотелось зажмурить глаза и оказаться дома, в своей уютной комнате со звездным небом. Как вдетстве.

Однако никто не смеялся, и Мэгги решилась поднять взгляд. Мужчина у соседней колонки одарил ее выразительным взглядом в стиле «Ох уж эти женщины» и «Еще избирательное право им предоставили, идиоткам», затем повернулся спиной и закрыл люк бензобака своего пикапа.

— Постойте, — раздался женский голос сзади. Мэгги обернулась. — Ведь носик пистолета не должен был войти в отверстие.

— Точно, — подхватил кто-то. — У них разный диаметр.

Лицо Мэгги покрылось малиновыми пятнами.

— Я… думала, что просто неправильно засовываю, — пробормотала она, думая о струйке бензина, пролившейся на землю. — Пихала, пихала, и он влез…

Мужчина у соседней колонки снова выразительно посмотрел на Мэгги. Она шмыгнула носом и приказала себе не раскисать. Ситуация требовала вмешательства профессионалов.

Мэгги подошла к кассиру за прилавком.

— Вы не поверите, что я сделала, — пискнула она, неуверенно шаря по бесстрастному лицу женщины взглядом.

Пока она рассказывала, что произошло, кассир моргнула всего однажды. История не вызвала у нее сочувствия.

— Спросите Айвана, он в гараже. Может, он занят, но это единственный человек, который решит вашу проблему.

Мэгги бросилась к воротам гаража, стараясь не смотреть в сторону брошенного «вольво» и очереди из машин, выстроившейся к колонке с девяносто вторым бензином.

Она вбежала в приоткрытую воротину и огляделась. Здесь была пара разобранных машин и еще пара целых, вдоль стены высились груды деталей и железного хлама, пахло краской. Где-то бормотало радио, настроенное на местную станцию, но оно не могло заглушить грохота гаража.

Единственным человеком, не занятым ремонтом, был румяный парнишка с кружкой чаю в руке. Он стоял у свежеокрашенного бампера, снятого с какой-то машины, и разглядывал его.

— Мне нужен Айван, — сказала Мэгги.

— Он там, внизу.

Мэгги проследила за рукой в грязной перчатке. Из-под огромного джипа торчали два огромных сапога. У них были толстые набойки и совершенно круглые носы, размер казался слоновьим.

— Здравствуйте, — крикнула Мэгги, наклоняясь к ногам. — Вы Айван? Прошу вас, помогите мне. Я… — Боже, Мэгги чувствовала себя полной дурой, — я заправила «вольво» родителей девяносто вторым, а оказалось, что в машине дизельный двигатель. Боюсь, если никто мне не поможет, толпа просто линчует меня! — Она едва не плакала. — Очередь все длиннее, и мне страшно возвращаться к машине. Может, у вас есть какой-то насос, чтобы откачать бензин? Или вы поможете мне как-то его… отлить?

Огромная лопатообразная рука, выпачканная маслом, появилась из-под днища джипа, ухватилась за край бампера и согнулась в локте, подтягивая тело. На свет божий выехала небольшая тележка, на которой лицом вверх лежал гигант, глядевший на Мэгги с великим интересом. Видимо, услышанная история повеселила механика.

Его лицо было перепачкано черным, черная шевелюра прилипла к коже — видимо, от пота. Впрочем, у висков волосы были с явной проседью.

Улыбавшийся механик поначалу понравился Мэгги. Его квадратный подбородок не выпятился упрямо, выражая нежелание помогать глупой женщине, глаза не прищурились раздраженно. У Айвана был крупный нос, чуть приплюснутый, словно был сломан на ринге прямым хуком, а также открытая, очень задорная улыбка.

Поднявшись с каталки, мужчина навис над Мэгги словно башня. Он был примерно одного возраста с Греем, только в лице не было аристократической утонченности. Безусловно приятный внешне, Айван совершенно чудесно улыбался.

— Вы хотите отлить? — пошутил он беззлобно. У него оказался густой бас, словно у медведя. Отерев тыльной стороной ладони пот со лба, Айван хмыкнул.

— А что, бензин не отливают? Его… отсасывают? — смущенно спросила Мэгги. Она еще надеялась, что ее ситуацию легко решить на месте. Вот бы вернуться домой вовремя и избежать настойчивых расспросов родителей.

— Эй, Джек! — крикнул Айван парню с кружкой чаю. — Где у нас отсасыватель бензина?

Джек согнулся пополам от смеха.

— Хочешь сказать, ты не в курсе, где наш отсасыватель? — весело продолжал Айван. — Но без него невозможно отлить, парень! И за что я вам плачу, ребята? Мик?

Из-под старого «ситроена» появилось чье-то грязное лицо.

— А? Ты про отсасыватель? У, это ж убойная штука!

До Мэгги начало доходить, что над ней потешаются.

— Вижу, вам смешно, — дрожащим голосом произнесла она. — Бензин нельзя отсосать, да?

— Да за такой техникой надо обращаться на дойку, — заржал Мик. — Может, вам там повезет, леди!

— Да вы… — Голос Мэгги дрожал все сильнее.

Айван больше не смеялся, улыбка покинула его лицо, но темно-карие глаза весело блестели, он разглядывал Мэгги с любопытством натуралиста, обнаружившего новую особь бабочек. Губы механика подрагивали, готовые расплыться в улыбке, но, очевидно, Айван опасался ее обидеть.

«Ну и пусть мне не везет, — хотелось крикнуть Мэгги, — пусть я несуразная и глупая, это еще не повод для издевательств!»

— Хватит ржать! — Она изо всех сил стукнула кулаком по капоту джипа, из-под которого недавно выбрался механик Айван.

Наверное, смех рабочих стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. Грей в объятиях крепкозадой блондинки, бегство домой под крылышко родителей, мамина травма, жалость и презрение к себе — вся досада и раздражение на череду неудачных событий слились воедино и выплеснулись на Айвана и остальных механиков. Мэгги принялась молотить кулаками по капоту, почти не сознавая этого.

— Мне просто требовалась помощь! Почему всем плевать на чужую беду? Смешно вам, засранцы, да? Наверное, я слишком многого от вас ожидала, и только так ваш ограниченный мозг мог отреагировать на мою ситуацию!

Айван перехватил ее руки своей мощной лапой и опустил вниз.

— Вы можете пораниться. Это была шутка, леди, не более того, — пояснил он. — Мне жаль, что я задел ваши чувства. Я просто хотел…

— Хотел поржать над очередной обезьяной с гранатой в руке, да? — крикнула Мэгги, вырвала руки из стальной хватки и выбежала из гаража.

Она добежала до машины, выдернула пистолет из бака, распахнула дверь и упала на водительское сиденье. Слезы застили глаза. Мэгги завела машину, не думая о последствиях, и рванула с места.

Проехав несколько метров, «вольво» издал ужасающий скрежет, похожий на рев умирающего животного, и замер.

— Ужасная машина, ужасная! — разревелась Мэгги. Она уронила голову на руль и принялась сотрясаться в рыданиях. У нее ныли кисти — наверное, она все-таки слишком сильно лупила кулаками по капоту джипа.

Дверь машины распахнулась. Айван присел на корточки рядом и дотронулся до локтя Мэгги, глядя снизу вверх. На его лице было написано раскаяние.

— Не стоит на ней ездить. — Он помог Мэгги выбраться из «вольво», поддерживая, словно заспанного ребенка, за плечи, затем вытащил из зажигания ключ. — Я отвезу вас домой вместе с вашими покупками. О машине мы с ребятами позаботимся.

— Ничего вы о ней не позаботитесь, шутники чертовы, — пробормотала Мэгги и шмыгнула носом. — И я сама отвезу домой покупки.

Айван заглянул на заднее сиденье, заваленное пакетами.

— Уверены? — уточнил он с сомнением.

— Уверена.

Она выволокла наружу пакеты и бросила их на тротуаре.

— Я приеду завтра. Просто почините машину, хорошо? — сказала Мэгги.

Айван кивнул и размашисто зашагал к воротам гаража. Мэгги достала мобильный и набрала номер такси. Вот вам и самостоятельная женщина, способная с легкостью решать проблемы!

Пачка листовок, призывавших окрестных жителей к борьбе с захватчиками, привела Уну в невероятный восторг. Общее собрание было назначено на восемь вечера через два дня. К великому облегчению Мэгги, родители отнеслись к происшествию на заправке с пониманием, не стали смеяться или упрекать ее в невнимательности.

— Даже думать боюсь, что придется возвращаться туда за машиной, — вздохнула Мэгги. — Надо, конечно, но мне так стыдно. Придется завтра отпроситься с работы.

— Не волнуйся, Сардинка. — Отец похлопал ее по плечу. — Мастерская совсем рядом с отделением хирургии, куда я поеду завтра за новым рецептом для мамы. Так что убью одним выстрелом двух зайцев — вернусь на машине.

— Ты уверен? — с надеждой спросила Мэгги, безуспешно напоминавшая себе о том, что собиралась стать сильной и уверенной в себе женщиной, способной решать проблемы. Но при всем желании она не могла — не могла, и все — посмотреть в глаза механикам из мастерской, особенно тому здоровяку с руками-лопатами. — Я могу заскочить за машиной после работы…

— Отец слишком засиделся дома, пусть прогуляется еще и до заправки, — заявила Уна твердо, видя сомнения дочери.

Ясное дело, в качестве ответной услуги с Мэгги потребовали распространить листовки по округе. Почти весь следующий день она провела, отпихивая от себя не в меру дружелюбных соседских собак, подсовывая листовки под двери, распихивая их по ящикам и расклеивая на деревьях. Последней точкой маршрута должно было стать кафе на Саммер-стрит, где ее уже ждали любопытные Генри и Джейн, жаждавшие подробностей о предстоящей битве с застройщиками.

— Ой как умно, как хлестко! — взахлеб говорили хозяева кафе, читая текст флайера. Они передали одну листовку Сюй, застенчивой официантке из Китая.

Девушка улыбнулась, тряхнув черной челкой, но говорить ничего не стала. За все свои визиты в кафе Мэгги ни разу не слышала голоса Сюй. Однако китаянка много улыбалась, показывая ямочки на щеках.

— Твоя мать — молодчина, — похвалил Генри. — Очень умная женщина. Сразу видно, в кого ты пошла характером!

— О… — Мэгги, польщенная, покраснела.

— Не смущайся. Современные дети редко заботятся о родителях, а ты примчалась по первому зову, — продолжал Генри. — Наверное, ты ужасно устала, занимаясь распространением листовок. Хочешь капуччино или латте за счет заведения?

— Это так приятно, — умилилась Мэгги. — Я действительно вымоталась. Если можно, старый добрый кофе со сливками.

Сюй принесла чашечку на блюдечке и поставила перед ней.

— Огромное спасибо, — вежливо поблагодарила Мэгги.

Официантка кивнула и улыбнулась.

Ей очень одиноко здесь, подумала Мэгги с внезапным сочувствием. Что-то ей подсказывало, что у Сюй почти нет друзей. Конечно, Генри и Джей — чудесные люди, но едва ли подходящая компания для молодой девушки.

Затея Уны Магуайер увенчалась успехом. К восьми вечера со стороны Саммер-стрит и прилежащего к парку района потянулись вереницы людей. Они здоровались между собой и выспрашивали детали предстоящего митинга. Прогулки в парке пользовались успехом, равнодушных не нашлось.

Мэгги весь день работала в библиотеке. Она даже не знала, что на уме у матери, поэтому вечером ее несколько разочаровала новость, что единственным орудием борьбы с застройщиками Уна видит петицию, обращенную к совету и подписанную всеми жителями района.

— Наши голоса услышат! — сказала Уна Магуайер, стоявшая перед толпой на костылях.

Она выглядела воинственно, костыли напоминали пластиковые копии автоматов. Мэгги и не подозревала в матери такой склонности к публичным выступлениям. Кто бы мог подумать?

— Петиция — слишком мелкая мера! — прокричал мужчина из толпы. Мэгги мысленно согласилась с ним. — Совету плевать на бумажки с подписями. Нам следует придумать меру посущественней.

— Вроде чего? — Уна вцепилась в мужчину взглядом. — Предложения приветствуются. У нас общая проблема — значит, и решать ее надо сообща.

Толпа заволновалась, послышались крики. Кто-то посоветовал мужчине не лезть с комментариями, советчика принялись бранить те, кому высказывание мужчины не понравилось.

— Для начала и петиция сойдет!

— Вам бы только петиции слать!

— Власти прислушаются…

— Черта с два они прислушаются!

— Вы еще предложите вооруженный конфликт!

Начался полный хаос, Уна встревоженно глядела на толпу, чуть покачиваясь на костылях.

— Может, у кого есть знакомые в совете? — внезапно, перекрывая гул, спросил мужчина, который высказывался первым.

Мэгги оглядела людей, надеясь, что кто-то поднимет руку. Было бы неплохо, окажись среди присутствующих человек со связями или хотя бы имеющий представление о том, как функционирует совет. Увы, еще минуту назад бурлившая толпа умолкла. Все хотели спасти любимый парк, но никто, кроме Уны, не был готов положить на алтарь борьбы свои силы и время.

Веяние времени — всеобщее равнодушие, частенько говорила Уна Магуайер. Люди всегда слишком заняты собственными проблемами, чтобы заниматься еще и общественной деятельностью на добровольных началах.

— Послушайте, — начала Мэгги, желая помочь матери, — я работаю в библиотеке, а значит, могу найти нужную нам информацию. Ведь юриспруденция знает много примеров борьбы с системой.

Не успели ее слова отзвучать, как толпа снова заволновалась, по ней прокатился одобрительный гул.

— Молодец, отлично придумано!

— Какое самопожертвование!

— Гениально! Знание — сила!

И вдруг мужчина, который первый взял слово, сочтя петицию недостаточной мерой борьбы, заявил:

— Это вы хорошо придумали. — По его широкому лицу расплылась улыбка, рыжие усы встопорщились. — Давайте выберем ее нашим председателем!

И внезапно Мэгги, которая никогда и ничего в жизни не возглавляла (кроме команды девочек-волейболисток в течение одного учебного дня в школе), была избрана председателем комитета «Спасем наш парк».

— Я так тобой горжусь, — проникновенно сказала мать по пути домой.

Вслед за избранием председателя было выбрано еще несколько членов комитета. Людей воодушевила добровольная жертва Мэгги Магуайер, а также надежда на то, что она возьмет на себя всю черновую работу.

— Спасибо…

— Ты всегда знала, каким путем идти, Сардинка, — продолжала Уна. — Помнишь, Деннис, я как-то сказала… э-ммм… если нашу деточку сбить с пути, она сама найдет верную дорогу? Помнишь, дорогой?

— Да, — счастливым голосом подтвердил отец Мэгги. — Твоя мама, Сардинка, считает тебя очень, очень умной. Думаю, она права — ты способна на многое!

— Кстати! — воскликнула Уна. — Устроим вечеринку прямо в парке! На том месте, где все началось.

— Постой-ка, — сказала Мэгги. — Ничего не началось! Это просто… попытка откусить больше, чем дозволено простым смертным. Мы можем проиграть эту войну. — Она была в ужасе от того, как быстро разворачивались события. Ее избрали председателем комитета по борьбе с власть имущими! Нелепость какая-то! Председатели гораздо умнее, жестче и хитрее, чем Мэгги Магуайер. Они такие… такие, как Шона, например. Разве может быть председателем жалкое существо, брошенное парнем и залившее бензин в дизельный двигатель?

Ох, если бы только представился шанс улизнуть, как-то остановить безумную борьбу, в которую она ввязалась!

— Мне нравится, как ты говоришь «война»! — всплеснула руками Уна. — У тебя такое решительное лицо, Мэгги! Я знаю, что мы выиграем войну, милая. И это случится благодаря тебе! Ты способна на многое.

* * *

— Мама сошла с ума. Такое ощущение, что она сломала не ногу, а голову, — пожаловалась в трубку Мэгги. Она говорила с Элизабет по мобильному, шагая вдоль Саммер-стрит.

— Твоя мать всегда была сумасшедшей, — деловито сказала Элизабет. В ее офисе было людно и шумно.

— Я не про ее идею с парком и комитетом, — возразила Мэгги. — Я о другом: мама считает, что я способна на многое. Как будто я могу горы свернуть, понимаешь?

— Она всегда это говорила, разве ты не помнишь? — удивилась Элизабет. — Когда-то это страшно меня раздражало. Твоя мать только и говорила, что о твоем уме, великих способностях и грандиозном будущем. Она постоянно хвалилась твоими школьными отметками, а моя мать мрачнела и срывала на мне зло. Было обидно.

— Правда? Она хвалилась? — удивилась Мэгги. Она не помнила о школьных годах ничего, кроме растоптанного чувства собственного достоинства. В школе Мэгги приходилось тяжко, но это был ее секрет, которым она поделилась только с Элизабет. — В любом случае мама меня переоценивает.

— Послушай, Сардинка. — Голос кузины стал жестким. Так она, наверное, говорила с глупыми моделями. — Я вся в работе, у меня куча незаконченных дел, так что времени на пустую болтовню у меня нет. Я собираюсь сказать тебе то, что надо было сказать очень давно… только прошу, без обид! Мэгги, перестань жалеть себя. Ты постоянно страдаешь и плачешься, думаешь, что твои проблемы — самые большие в мире, а ты — самая большая неудачница. Так вот, это не так. Ты словно застряла в школьных годах, а жизнь давно сдвинулась вперед, понятно?

Мэгги сдавленно пискнула.

— Думаю, ты обиделась и больше не собираешься со мной разговаривать, да? Дело твое, Сардинка. Но запомни: ты умница и красавица и действительно способна на многое. Перестань ныть и займись делом. Ты бросила парня, который тебе изменял, ты нашла новую работу и новое занятие. Живи полной жизнью, чего ты все время пытаешься спрятаться в раковину? Тетя Уна права: ты очень способная. И ты единственная, кто в это не верит. — В трубке зашуршало. — Все, мне пора. Пока!

Мэгги потребовалось около тридцати секунд, чтобы прийти в себя и убрать трубку от уха. Элизабет всегда поддерживала ее и никогда не разговаривала в таком тоне. Ее шокировал внезапный поворот их беседы. Только кузина знала о беде, постигшей Мэгги в школе, а теперь она использовала эту информацию против нее.

Медленно, словно ноги стали деревянными, Мэгги брела вдоль белых заборчиков и пестрых кленов, не сознавая, где находится. И вдруг произошло нечто странное. Сквозь жалость к себе и к своей незавидной судьбе пробился крохотный росток гордости. Окружающие считали, что она, трусишка Мэгги Магуайер, на многое способна. Не могли же все они ошибаться?

Однако поздно вечером Мэгги снова овладела паника. Это было связано с возложенной на нее ответственностью. Председатель комитета! Ужас какой! Ну и работка ей предстоит!

— Я даже не знаю, что входит в мои обязанности, — простонала она в трубку во время разговора с Шоной. — Да я даже на институтских семинарах боялась выступать.

— Ах, не волнуйся, — пропела Шона, — это совсем не сложно. Ты же видела, как работают комиссии и комитеты в университете, знаешь, как все происходит. Люди сидят в кабинете, спорят, обсуждают насущные темы, ругаются, машут кулаками. Иногда они прерываются на чай с тортом, а в конце заседания приходят или не приходят к консенсусу. А потом назначают дату и время следующего заседания и, счастливые, расходятся по домам. Все просто!

— Да уж, — простонала Мэгги. — Но я так всего этого не хочу. Нужно спасти парк, а не заседать целыми днями с чаем и тортами. За болтовней можно упустить момент, когда застройщики пригонят в парк экскаваторы и сровняют павильон с землей.

— Отлично! — одобрила Шона. — В тебе есть явные задатки организатора. Гляди, как тебя цепляет эта тема с парком. Сразу видно, что тебя не зря избрали председателем. Пол! — заорала Шона в сторону. — Мэгги выбрали председателем комитета, представляешь? Ребята полны энергии. С чего ей начать?

Пол работал в отделе по связям с общественностью одной крупной компьютерной фирмы. В его подчинении находилось с десяток человек, так что его можно было смело считать экспертом по организационной работе.

Мэгги услышала шуршание бумаги. В семь вечера ей легко удалось представить Пола, пришедшего с работы после трудного дня и устроившегося в кресле с газетой и пультом от телевизора.

— Здравствуй, Мэгги, — сказал в трубку Пол. — Мой тебе совет: напиши цель комитета на большом плакате, возьми его с собой на первое заседание и повесь на стену. Народ должен знать, за что борется. Публичные лозунги придают работе смысл. Психологи доказали: если написать свою цель на бумаге, ее станет проще достичь. В чем смысл вашей деятельности?

— Мы хотим не допустить уничтожение парка. Совет продает часть земель под застройку.

— Итак, для начала тебе надо подать официальную жалобу в совет, затем поговорить с местными политиками…

— И с журналистами! — выкрикнула Шона.

— Ага, — сказала Мэгги, торопливо записывая наставления в блокнот. Она чувствовала внезапный прилив вдохновения. — Думаю, стоит найти факты из истории города, связанные с парком. Застройщики положили глаз на землю, занятую старым павильоном. А ведь это здание Викторианской эпохи, имеющее, возможно, историческую ценность.

— Вот именно, — с удовлетворением сказал Пол. — Свяжи их официальной жалобой до судебного рассмотрения, а кое-кто из политиков, метящих в совет, может оказать тебе поддержку. Очень скоро застройщики поймут, что проще найти другую землю, чем связываться с тобой. Кстати, не забывай о газетчиках. Они умеют поливать коммерсантов грязью, а пятно на репутации понравится не всем. И помни главное, Мэгги… — Пол сделал красивую паузу, — руководить комитетом — то же самое, что играть в театре. Зрители не должны догадаться, что тебе страшно.

Местом сбора было выбрано кафе на Саммер-стрит. В восемь вечера следующего дня Генри закрыл двери для всех, кроме членов комитета «Спасем наш парк».

Присутствующие расселись за двумя сдвинутыми столами, Мэгги оставили место во главе. Она заранее прикупила себе элегантный, но не слишком строгий синий пиджак, который надела с джинсами и бирюзовой блузкой. Волосы она стянула в пучок, заколов непослушные пряди парой невидимок. Вооруженная блокнотом и ручкой, Мэгги старательно подавляла в себе волнение: остальные члены комитета годились ей в родители, но их не смутила ее молодость. Ее выбрали председателем, и она собиралась с честью выполнить возложенную на нее миссию.

— Сегодня мы должны сделать первый шаг, — начала Мэгги. — Мы поставим перед собой задачи. Мы собрались не потому, что любим публичные выступления или обожаем потрепать языком. — При этой фразе какой-то мужчина сначала открыл рот, затем щелкнул зубами, так ничего и не сказав. — У нас есть цель, и вся деятельность комитета будет направлена только на ее достижение.

Она строго оглядела сидящих людей. Мужчина, так и не выступивший с возражениями, хмурился. Очевидно, подбирал слова для громкой речи. Пол предупреждал: среди инициативной группы всегда найдется хотя бы один человек, который ходит на собрания ради того, чтобы насладиться звуком собственного голоса или блеснуть недюжинным умом. Мужчина, который хмурился и беззвучно шевелил губами, словно золотая рыбка, великолепно подходил под это определение.

— Мы хотим спасти то, что чрезвычайно дорого всем нам. Парк на Саммер-стрит — наше общее достояние. И наш комитет не станет одной из множества организаций, которые создаются ради галочки. Мы не будем спорить с пеной у рта и писать сотни бумажек. Мы выработаем четкий план действий, согласно которому у каждого будет своя роль.

Девять пар глаз не отрываясь смотрели на Мэгги, ловили каждое слово и кивали, и она с удивлением поняла, что обладает ораторскими способностями. Внутри у нее все трепетало от восторга и страха, но, к счастью, присутствующие об этом не ведали.

— Я составила список заданий, которыми мы займемся в первую очередь. У каждого будет свое дело, а через какое-то время мы снова соберемся, чтобы обсудить результаты наших трудов. Сразу хочу оговориться: я новичок в данном вопросе, поэтому любые свежие идеи и предложения приветствуются. Нам нужна сплоченная команда, или идея со спасением парка обречена на провал.

Следующие полтора часа промелькнули яркой вспышкой, но Мэгги успела распределить задания и назначить дату новой встречи. Сама Мэгги собиралась пообщаться с местными политиками.

Когда все разошлись, Мэгги и Сюй, которые остались прибраться, принялись носить на кухню грязные чашки.

— Наверное, это собрание показалось тебе ужасно скучным, — сказала Мэгги.

Теперь, когда они остались вдвоем, она надеялась разговорить китаянку.

— Почему? Было любопытно. — У Сюй оказался низкий, воркующий голос, говорила она на чистейшем английском. — В нашей стране голос общественности имеет слишком малый вес. Если власти решили снести здание, это неизбежно произойдет. У вас все иначе.

Мэгги села на край стула.

— Расскажи, — попросила она. — Расскажи, как тебя занесло в такую даль. Как живут люди в твоей стране? Мне очень интересно.

До этого момента Сюй всегда улыбалась сдержанно, словно на автомате, но теперь ее рот растянулся в широченной улыбке, приоткрыв ряд очень мелких белых зубов.

— Раньше я не пыталась заговорить с тобой, потому что боялась смутить, — пояснила Мэгги. — Но меня восхищала твоя смелость. Ты приехала в незнакомую страну, одна, безо всякой поддержки, да еще с ребенком.

— В Китае единственный путь выбиться в люди — быть смелым, — пожала плечами Сюй. — Моя мать куда смелее меня. Знала бы ты, что ей пришлось пережить во время «культурной революции». А мне всего-то и пришлось сделать, что выучить язык и сесть в самолет. Я надеюсь поступить здесь в колледж. А вот маме пришлось нелегко. У меня был выбор, а у нее — нет.

— Почему бы ей тоже не перебраться в Ирландию?

— Как бы это сказать… она истинный патриот Китая. Ей кажется, что отъезд — это предательство. Я очень хочу позвать маму в гости, но не уверена, что она примет приглашение. И английского она не знает.

— А ты не думала вернуться домой?

— Нет… не знаю. Пойми, я люблю свою страну, но мне комфортно и в Ирландии. Я скучаю по маме. Китайцы очень ценят семейные узы, так же как и ирландцы.

— У тебя потрясающий английский! Когда ты начала его учить?

— Примерно девять месяцев назад, — сказала Сюй без кокетства.

— Девять месяцев назад? Да ты полиглот, выходит! Даже не представляю, как такое возможно!

Сюй расхохоталась, черная челка весело запрыгала, приоткрывая брови.

— Китайцы очень работоспособные.

Они проговорили целый час, пока Сюй не сказала, что ей пора домой.

— Да, меня тоже, должно быть, заждались, — согласилась Мэгги. — Маме не терпится узнать, как прошло заседание. Слушай, не хочешь как-нибудь зайти в гости? Попьем чаю, фильм какой-нибудь посмотрим?

— О, с удовольствием, — улыбнулась китаянка.

На обратном пути Мэгги размышляла о том, какой нужно быть смелой, чтобы отправиться в незнакомую страну в поисках лучшей жизни. Так стоит ли бояться начинать все с нуля в городке, который знаешь с самого рождения? Со школьной поры прошли годы, ей давно следовало повзрослеть.

— Ну, выкладывай скорее! — возбужденно теребила дочку Уна Магуайер.

Она и сама собиралась на заседание, но, увы, как не совсем здорового человека, ее не выбрали в члены комитета.

— Все прошло гладко, — поделилась Мэгги, с удовольствием осознавая, что ничуть не преувеличивает. Ее речь имела успех, слушатели приняли ее план. Она не просто не опозорилась… она провела грандиозное заседание! — Люди предлагали различные решения проблемы, я все записала и принесла тебе.

— Ах! Ты такая умница! — обрадовалась Уна. — Я расстроилась, что не могу присутствовать на собрании. Чувствую себя бесполезным инвалидом.

— Бесполезным? Но ведь это ты дала ход всему делу, мама! Так что не надо принижать свои заслуги. Тебе просто надо подлечиться.

— Ты не представляешь, как я мучаюсь от безделья, Сардинка! Мне так хочется быть полезной.

— Ты можешь быть полезной. Я собираюсь встретиться с тремя политиканами. Можешь составить мне компанию. Твой острый ум, наблюдательность и осведомленность будут мне полезны.

К тому же в компании матери не так страшно вести деликатную беседу с людьми, наделенными властью, думала Мэгги.

— Вот это здорово! — воскликнула довольная Уна. — Надо погладить мой лучший костюм. Не могу же я заявиться в государственное учреждение в мешковатых портках и растянутой кофте!

Глава 19

Утром телефон Мэгги разразился оглушительной трелью. Кристи звонила пригласить ее на кофе.

— Расскажешь, как прошел ваш митинг, — сказала она. — Жаль, меня не выбрали в комитет по защите парка, но раз уж председателем назначили тебя, дело в шляпе.

Мэгги засмеялась.

— Безумная затея, безумный председатель, — сказала она. — Заскочу обязательно. Кофе — это здорово.

Кристи распахнула дверь и заключила Мэгги в объятия. Сделав гостеприимный жест в сторону кухни, она поспешила к плите, чтобы проверить, пропеклись ли пирожки.

Мэгги задержалась в холле, разглядывая развешанные по стенам картины, нарисованные изящными, но тонкими мазками. Все они были акварельными, полупрозрачными, но оттого цветы и травы не становились менее реалистичными. Больше всего Мэгги привлекло изображение огненно-красных цветков бергамота на фоне голубого неба и увядающих ромашек. О некоторых цветах на картинах она даже не слышала, но все они были такими живыми: и дымчато-сиреневый стебель лаванды, и розовые шарики клевера с кружащимися вокруг пчелами, и метелки тимофеевки в густых зарослях чертополоха. Казалось, даже запах бурьяна витал в воздухе.

— Вы очень талантливы, — сказала девушка в сторону кухни, где Кристи хлопотала у стола. — Такие удивительные картины!

— Это лишь часть моих работ. Мой «цветочный период», как я их называю. Мне нравятся растения, поэтому я много рисую на природе. Я не слишком увлекаюсь натюрмортами с вазами, больше люблю растения в полях или садах. Особенно лекарственные. Мы мало о них знаем, хотя они таят в себе невероятную силу. Жаль, что большинство древних рецептов утрачено, но я стараюсь изучать старинные книги, связанные с целебными травами. Даже выращиваю некоторые в саду и добавляю в пищу. Тот, кто никогда не пробовал чай с фенхелем или лимонным бальзамом, многое упустил.

Мэгги улыбнулась. В доме Девлинов все было пропитано заботой и уютом — это ощущалось при взгляде на каждый предмет обстановки, обивку мебели, изящно подвязанные шнуром занавески, абажуры торшеров, рамки картин. Каждый предмет буквально дышал заботой Кристи, запахом ее духов — цитрусом, белым чаем и маслом розы. Но дело было не только в хозяйке дома, нет! Особняк Девлинов был воплощением семейной гармонии, которой так часто не хватает в иных, элегантно обставленных и вполне уютных домах. Здесь все говорило о том, что хозяева много лет счастливы вместе.

Наконец Мэгги вошла в кухню. Рядом семенили, цокая когтями по полу, коротколапые собаки. Кристи успела сварить кофе и выложить пирожки на серебряное блюдо.

— Отнеси пирожки в сад, — велела она. — А я пока разолью кофе по чашкам.

В последнее время Кристи много думала о Мэгги и Фей. Этим утром она сразу вспомнила, что дочь Уны Магуайер должна была накануне приступить к обязанностям председателя общественного комитета. Мэгги ужасно боялась этой должности, тряслась как осиновый лист и совершенно не знала, с чего начать. Пожалуй, она заранее настраивала себя на провал в любом деле, которое начинала. Кристи никак не могла понять, откуда родом эта неуверенность в себе.

И вот сегодня, когда Кристи передавала Мэгги из рук в руки поднос с пирожками, ее вдруг посетило видение.

Милая, очаровательная умница Мэгги должна была, по логике вещей, вырасти уверенной в себе, гордой особой, но, увы, превратилась в забитое, испуганное существо с кучей комплексов. А все оттого, что ее ненавидели и доводили собственные одноклассницы.

Накануне, лежа в постели рядом с посапывавшим Джеймсом, Кристи размышляла о прошлом, но не о своем. Из головы не выходила тайна, которую скрывала ото всех Мэгги Магуайер. Ведь куда проще думать о чужих секретах, нежели о том, что делать со своими собственными, не так ли? Кристи всеми силами старалась забыть о Кэри Воленском, но он все равно незримо присутствовал поблизости, где-то на грани сознания, и страх перед будущим рос с каждой минутой.

Поэтому Кристи сосредоточилась на мыслях о Мэгги Магуайер, новоиспеченном председателе комитета «Спасем наш парк». Она вспомнила, что Мэгги поступила в школу Святой Урсулы больше семнадцати лет назад. Застенчивая, неуклюжая, постоянно спотыкавшаяся на ровном месте, однажды девочка упала с лестницы и сильно разбила себе нижнюю губу. Мэгги оказалась старательной ученицей, ей неплохо давалось большинство предметов. К тому же она была смешливой и отзывчивой, поэтому учителя недоумевали, откуда в некоторых ученицах эта враждебность по отношению к девочке. Сестра Акинас, занимавшая в те годы должность директора, переживала за Мэгги, но отвергала предложения других учителей поговорить с компанией нахалок, которые выбрали Мэгги целью своих насмешек.

— Надо понаблюдать за их действиями, — говорила сестра Акинас, которая верила, что спешка никогда не доводит до добра. — Особенно за их заводилой, юной Сандрой Броди. Но лезть в их отношения не стоит, уверяю вас.

Сестра Акинас много лет преподавала в африканской глуши и, вернувшись в Ирландию, стала ярой сторонницей политики невмешательства. Она полагала, что ирландские девочки — в отличие, разумеется, от африканских — слишком изнеженны и не в состоянии постоять за себя. Свобода выбора и ежедневный труд, говорила сестра Акинас, способны превратить хрупкую барышню в сильную леди.

Поначалу Кристи вся эта история касалась мало: Мэгги не бывала на ее уроках по истории искусств, поэтому они были едва знакомы. Даже в столовой Кристи почти не встречала Мэгги, все чаще она видела ее в укромных уголках школы, где можно было посидеть с книжкой, оставшись не замеченной одноклассницами. Постепенно Кристи стала все чаще обращать внимание на нелюдимую девочку, недоумевая, почему столь хорошенькое создание не хихикает с подружками, обсуждая наряды и мальчиков.

Когда Мэгги перешла в пятый класс, заводила самой вредной компании в школе, Сандра Броди, перевелась в другое заведение, а компания сама собой распалась. Причин этого события Кристи не помнила.

Но очевидно было главное: непоправимый урон уже был нанесен. Конечно, в мире полно тихих, застенчивых людей, но Мэгги немного отличалась ото всех, ей подобных, это было ясно с первого взгляда. Складывалось ощущение, что Мэгги с детства выбрала одну-единственную стратегию поведения, которой собиралась придерживаться всю жизнь: держи язык за зубами и не высовывайся. Как если бы это был единственный способ выжить!

Кристи вынесла в сад две чашки и кофейник на подносе, налила горячего напитка себе и гостье, кивнула на пирожки:

— Пробуй, должны быть вкусными.

— Спасибо. — Мэгги улыбнулась и обвела взглядом сад. — Здесь очень красиво! — Она чувствовала, что Кристи позвала ее к себе не случайно. Возможно, готовилась сказать нечто важное или поделиться новостью. Было ли это связано с деятельностью комитета или поездкой Фей в Америку, Мэгги не знала. Первый вариант ей нравился больше. Будучи отличным психологом, Кристи могла дать ей дельный совет по организации различных мероприятий.

Поэтому вопрос Кристи явился совершенной неожиданностью:

— В школе Святой Урсулы над тобой издевались?

Мэгги резко подняла голову, с лица сошли все краски.

— Что? Вы знали?

— Нет, не знала. Ведь ты не ходила на мои уроки, — сказала Кристи. — Просто снизошло откуда-то… Это и есть твоя тайна, не так ли? Тот самый секрет прошлого, который все еще мучает тебя?

Мэгги молча кивнула. В горле у нее стоял ком.

— Мне так жаль. Ведь я все время была поблизости, но ни о чем не догадывалась. — Кристи развела руками. — Могла бы помочь… Твоя мать ничего не знает?

На этот раз Мэгги потрясла головой, закусив губу. У нее было такое лицо, словно она с трудом сдерживала слезы. К подобному разговору она оказалась совершенно не готова, и теперь земля буквально уходила из-под ног.

— Я ей не рассказывала, потому что…

— Тебе казалось, что любящая мать обо всем догадается сама?

— Вроде того.

Тилли подобралась к ногам Мэгги, сделала пару кружков, пихнув в лодыжку пухлым боком, и рухнула рядом, удовлетворенно вздохнув. Мэгги наклонилась и потрепала мягкое ушко, благодарная за этот знак внимания. И вместе с этим прикосновением ее покинуло чувство жалости к себе, которое всегда приходило при воспоминании о школьных годах.

Кристи перегнулась через стол и дотронулась до горячих пальцев гостьи, и этот жест придал Мэгги еще больше уверенности.

— Знаешь, делиться наболевшим нормально. К сожалению, близкие не всегда способны уловить происходящие с нами перемены, потому что сосредоточены на собственных делах. Они могут не узнать, что у нас беда. Мы думаем, что родные все знают и понимают, но они всего лишь люди, а не телепаты. А мы начинаем винить их в черствости и равнодушии, хотя следует просто поделиться проблемой.

Мэгги кивнула. То, что мать ничего не видела и не слышала, заставляло Мэгги переживать свою беду еще острее. Борьба в одиночку изматывала и отбивала желание бороться. Дом не стал спасительной гаванью, где можно укрыться от проблем. Чем дальше, тем больше Мэгги казалось, что родителям нет до нее никакого дела, что они интересуются только своими собственными делами. Любящие и добрые, но совершенно ненаблюдательные, Деннис и Уна не замечали, как отдаляется единственная дочь.

— Твои родители не виноваты, — сказала Кристи задумчиво. — А вот вина учителей очевидна. Нельзя мириться с дискриминацией в рамках школы. Виновата система образования. И Сандра. — Она заметила, как вздрогнула Мэгги, услышав имя своего мучителя.

— А я винила себя! — выпалила Мэгги. — Раз меня дразнили… раз издевались, значит, была причина. Меня считали странной, слабой.

— Ерунда это, — отмахнулась Кристи. — Мы все немного со странностями. А уж слабых людей вообще больше половины населения. Просто тебя выбрали козлом отпущения, мишенью для издевок, и ты идеально вписалась в роль жертвы. Но это не извиняет обидчиков. С тех пор ты не видела Сандру?

— Нет. Но я много раз представляла нашу встречу. — Мэгги вздохнула. — Всякий раз я видела себя красоткой с устроенной жизнью, а ее — жалкой неудачницей. Но теперь, встретив тебя и Фей, я как-то пересмотрела свое отношение к проблеме. Быть может, она не стоит того, чтобы думать о ней спустя столько лет?

— Может, и не стоит. Но встреча была бы не лишней. Ты посмотрела бы в глаза своим страхам.

— Вряд ли возможно ее найти теперь, как думаешь? — Мэгги не могла произнести имя обидчицы вслух. — Не может же она появиться в моей жизни только потому, что я сочла возможную встречу полезной?

— Ты будешь удивлена, — задумчиво произнесла Кристи, — но жизнь полна сюрпризов. Проснувшись поутру, никогда не знаешь, кого встретишь вечером. Иногда прошлое вторгается в настоящее, переворачивая все вверх дном. Ведь ты готова ко встрече с давним врагом. Поверь, некие силы чувствуют это. Все в жизни происходит по какой-то причине, с какой-то целью. Иногда предугадать будущее не так уж сложно.

Мэгги собиралась просидеть в библиотеке допоздна в поисках материалов по делам, связанным с исками общественности к властным структурам. Она договорилась с коллегами, что придет к двенадцати дня, но задержится до десяти вечера.

Мысли Мэгги постоянно возвращались к разговору с Кристи. Воспоминания о Сандре Броди все еще казались ей мучительными, но в глубине души она уже была готова к переменам. Ее избрали председателем комитета, доверили важное дело, за беготней она почти забыла о своей боли по поводу расставания с Греем и была благодарна матери за затею с комитетом «Спасем наш парк».

Казалось, Мэгги была готова встретить лицом к лицу любую напасть, но… только не Сандру Броди.

Глава 20

Кристи вошла в здание школы и, оказавшись в прохладе холла, облегченно вздохнула. Еще вчера коридоры были полны бегающими девчонками, преподаватели помоложе порхали из класса в класс, те, что постарше, собирались в учительской и распивали чаи. Всего за сутки атмосфера в школе Святой Урсулы изменилась до неузнаваемости. Июнь заглядывал в окна, до экзаменов оставались считанные дни. Оттого и ученицы, и их учителя стали серьезнее, на лицах читалась озабоченность. Три недели мучений и страданий приближались семимильными шагами, и их тяжелую поступь нельзя было отменить или даже отсрочить.

— Это сродни головной боли, — говорил с досадой мистер Суитман. — Вроде бы не сам сдаешь экзамены, а переживаешь не меньше, чем ученицы. Господи, шестой класс и полкниги «Гордость и предубеждение» не прочел! Как они будут выкручиваться? Да большинство девочек просто посмотрели фильм, даже не заглядывая в текст!

— Ах, вы правы! — вздыхала мадемуазель Леннокс, учитель французского. Она даже во сне цитировала Мопассана, которого проходили сейчас ее любимые пятые классы.

— Прекратите, — стонала мисс Ни Раталли, преподаватель по спортивной подготовке. — От ваших жалоб у меня начинается мигрень. — Ей было нечего волноваться: ее девочки из баскетбольной команды выиграли местный чемпионат, и можно было расслабиться.

— Пф, мигрень! Да у меня каждый день мигрень в преддверии экзаменов! — заявила мадемуазель Леннокс, поджав губы.

Все остальные посмотрели на них, затаив дыхание и гадая, кончится ли перепалка серьезной стычкой. Только Кристи никак не могла сосредоточиться на разговоре, потому что она беспрерывно думала о Воленском. Ей хватило ума не отвечать на звонок секретаря художника, а автоответчик Кристи вообще отключила на случай, если Джеймс вернется раньше и найдет продублированное сообщение. Она надеялась, что Воленский, а заодно и его настырный секретарь отступятся и забудут о ее существовании.

Самой ей забыть о Воленском не удавалось. Газеты пестрели его именем, на столбах были расклеены афиши, даже местное телевидение показало накануне репортаж о выставке, но Кристи немедленно переключила канал.

Утренняя газета вышла не только со статьей о Воленском на первой полосе, но и с фотографией трех его картин. Хорошо хоть, журналисту не пришло в голову поместить в газету фото самого Кэри! Кристи просто скончалась бы на месте, если бы с газетного разворота на нее уставились пронзительные глаза поляка. Зато на картины Воленского она нагляделась сполна. Одна была исполнена в типичной манере художника, которая и принесла ему всемирную славу: агрессивные краски, дикий пейзаж, полный мощи и первозданной ярости. Две другие картины оказались совсем иными и внушили Кристи трепет и ужас. Первая изображала темноволосую женщину, лежащую возле хищно ощеренного каменного льва, украшающего вход в полуразрушенный греческий храм. На второй та же женщина стояла посреди турецких бань, заполненных невнятными силуэтами других женщин — болтающих и совершающих омовения. Женщина стояла в центре и смотрелакуда-то вдаль, полуобнаженная, недоступная, с волосами, скрывающими частично один глаз, нос и скулу. Узнать женщину на обеих картинах было едва возможно — настолько неуловимыми были черты лица.

«…в те годы Воленский нашел новый способ поразить своих почитателей, — восхищался автор статьи. — Его картины всегда были энергичными и эмоциональными, но цикл «Темная леди» поднял творчество художника на новый уровень. Это настоящие шедевры современного искусства. Никогда прежде никому не удавалось изобразить столь загадочное существо, как прекрасная муза Кэри Воленского».

Кристи бросило в пот. Символизм в искусстве был одной из самых любимых ее тем. Загадочные женщины, лишенные индивидуальных черт, во все времена означали несбыточные мечты, то, до чего так и не удалось дотянуться. Кэри специально не обнародовал внешность своей музы, потому что не желал выставлять ее на всеобщий суд. Только он знал имя своей «Темной леди».

Как и она, Кристи, знала.

Ее обнаженное тело было изображено детально. Оно было женственно и изящно, без показного нахальства, без вульгарного привлечения внимания к деталям. Груди не были идеально круглыми, на животе едва заметно змеился след от кесарева сечения. Свою первую картину из цикла «Темная леди» Кэри написал еще двадцать пять лет назад, и женщина на картине вовсе не была плодом воображения, как полагали критики.

«В те годы, — говорилось в статье, — Воленский жил в Ирландии, и мы можем по праву гордиться тем, что собирательный образ на картинах из загадочного цикла создан под влиянием на художника красоты ирландских женщин. Сегодня Воленский вернулся в Дублин, чтобы вновь…»

«…Чтобы вновь внести хаос в мою спокойную семейную жизнь», — думала Кристи с болью. Господи, Кэри находился всего в нескольких милях от нее, дышал тем же воздухом, думал, возможно, о том же…

Если бы Кристи могла заглядывать в будущее по собственному желанию, возможно, она могла бы как-то повлиять на ситуацию, подтасовать факты, отсрочить непоправимое. Быть может, лучший выход — рассказать все Джеймсу и ждать его вердикта? Только бы знать заранее, что это единственный способ избежать беды!

Неведение убивало ее изнутри.

Эйна больше не упоминала о Кэри Воленском, но Кристи все равно мучила совесть. Много лет назад она предала одновременно двоих: мужа и сестру — и жила теперь с пятном на совести.

Сидеть в учительской и выслушивать чужие стенания становилось невыносимо, и Кристи пораньше отправилась в свой кабинет. Ей хотелось хоть пару минут посидеть в тишине до начала урока.

В коридоре с синими стенами прямо на полу кто-то рассыпал бумаги. Кристи огляделась, пожала плечами и принялась собирать листы в стопку. Один лист, меньшего формата, чем остальные, выскользнул из стопки и закружился в воздухе, планируя вниз. Он был похож на белую бабочку в цветных крапинках.

Кристи посмотрела на собранные бумаги. В основном это были лекции и распечатанные тесты для самоподготовки. Наклонившись, она подняла упорхнувший листок. Это оказалось приглашение на ярмарку, которая должна была состояться в выходные.

«У нас вы найдете все! — гласила листовка. — Цветочные горшки ручной лепки, книги, вещи домашней вязки, кофейные наборы, посуду и мебель. Приходите, не пожалеете! Также вам предоставляется уникальная возможность узнать свою судьбу благодаря дару нашей талантливой предсказательницы!»

Кристи аккуратно свернула флайер. Все в жизни имеет свои причины — так она сказала Мэгги. А если это был перст судьбы, указатель на распутье, возможность отвлечься от мучительной проблемы?

Кристи положила флайер в карман, решив воспользоваться приглашением.

Тем вечером они с Джеймсом собирались на вечеринку к соседям. Хендерсоны жили на Саммер-стрит уже пятнадцать лет, так что это было давнее знакомство, не омраченное ссорами из-за чужих спиленных деревьев и громкой музыки после одиннадцати. Томми Хендерсон был заядлым мотоциклистом, даже участвовал в любительских гонках. Хотя Джеймс ни разу не катался на мотоцикле, ему нравилось пить с соседом пиво в его гараже и обсуждать достоинства байков перед машинами. Томми полностью перебрал старый «БМВ», сделав из него конфетку, и Джеймс не уставал восхищаться его достоинствами.

Кристи неплохо ладила с женой соседа, Лори. У Хендерсонов было три сына возраста Шейна и Итона, что тоже сближало обе семьи. Неудивительно, что Том Хендерсон в числе первых гостей пригласил на празднование своего шестидесятилетия именно Девлинов.

— Если честно, мне не хочется идти, — призналась Кристи, когда они с Джеймсом одевались в спальне.

— Погоди, тебе еще может понравиться, — заверил Джеймс. — Будет весело, вот увидишь. Сможешь пообщаться с кучей знакомых.

— В том-то и дело, — еле сдерживая раздражение, ответила Кристи. — Мне не хочется видеть старых знакомых. Мы и так бесконечно пересекаемся то в кафе, то в магазине, то на улице.

Джеймс бросил попытки завязать галстук, подошел к жене сзади и принялся массировать ей плечи и шею. Впервые его заботливые прикосновения не принесли облегчения.

— Ты так напряжена. Все в порядке, дорогая? Может, голова болит?

— Нет, — почти сварливо ответила Кристи. — Ничего не болит. Я просто устала, вот и все.

Устала… самая лучшая отговорка на свете, верно? Усталостью можно оправдать раздраженный тон, резкое высказывание, даже откровенную грубость. «Прости, милый, я не хотела разбивать о твою голову тарелку, просто устала на работе… Простите, ваша честь, я не собирался красть миллион, просто так устал от нищеты… Прости, дорогой, я не хотела спать с другим мужчиной, просто устала от нашей совместной жизни…»

Кристи вздохнула и повернулась к мужу:

— Извини, что разнылась. Все нормально. Простишь меня?

— Ничего, я не в обиде, — обрадовался Джеймс. — Поедем, будет весело. Ты купила букет?

— Да.

— Сейчас принесу вино, и выходим.

Джеймс торопливо завязал галстук (это потребовало около семи минут) и выскочил на кухню за бутылкой. Кристи осталась сидеть за туалетным столиком. Она смотрела на свое отражение, и ей казалось, что на ее лице большими буквами написано: «Виновна».

* * *

Они чуть припозднились, и веселье уже было в разгаре.

— Так вы все же изволили появиться! — воскликнул Томми, распахнув дверь. — Эй, народ! Их высочества явились!

Разумеется, он шутил. Том был душой компании и никогда никого сознательно не обижал. Он обнял Кристи и Джеймса так порывисто, что едва не столкнул их лбами.

— Рад, что вы пришли.

— Только ради бесплатной выпивки и закуски, — рассмеялся Джеймс.

— Бесплатной выпивки? Вы что, свою не принесли? — шутливо нахмурился Том. — Не думайте, что вам удастся поживиться в нашем доме! Наглые, жадные гости!

Мужчины с довольными ухмылками похлопали друг друга по плечу и направились в глубь дома, не переставая сыпать остротами. Выяснилось, что родные подарили Томми на юбилей новый байк, и по этому поводу виновник торжества так и сиял.

— Уж лучше бы подогнали мне молоденькую любовницу! — ворчал он шутливо. — Всем известно, что к шестидесяти годам мужчине все труднее находить любовниц самому. Так что подарок был бы кстати. Супруга, кстати, со мной согласна. — Том громогласно расхохотался. — Она на все согласна, лишь бы не выполнять свой супружеский долг.

Джеймс, смеясь, оглянулся на жену. Кристи кивнула и улыбнулась. Том ей нравился, и обычно она искренне веселилась над его грубоватыми шутками, но не в этот вечер.

Стол с закусками установили на заднем дворе. Казалось, там собралась половина жителей Саммер-стрит. Они болтали, смеялись, пили, ели куриные крылышки, обсуждали цены на недвижимость и делились методами воспитания детей. Чаще всего возникала тема сноса павильона и участи парка.

— Я была на собрании, — делилась одна женщина. — Уна Магуайер предложила написать петицию в совет, но собравшиеся решили, что этого мало. Решение совета не отменить, если ограничиться лишь бумажкой с сотней подписей! Тогда дочь Уны, Мэгги, выбрали председателем комитета по защите нашего парка. Комитет так и назвали — «Спасем наш парк», представляете? А эта Мэгги такая умница. Я всегда знала, что дочь Уны ждет большое будущее. Жаль, что малышка разошлась со своим парнем, жаль…

Кристи подошла ближе. Ей понравилось, что соседка так хорошо отзывается о Мэгги, но последняя фраза заставила насторожиться. Еще не хватало досужих сплетен о Грее! Как можно трясти чужим бельем в присутствии такого количества народа!

Должно быть, по поводу ссоры Фей и Эмбер тоже ходят многочисленные слухи, один другого чудовищнее. О том, что консервативная Фей Рид знать не знала, как развлекается по ночам ее дочурка. О том, что под маской воспитанной девицы скрывалась редкостная оторва, способная бросить школу и родную мать ради вшивого музыканта.

Кристи пробралась в толпу сплетничавших соседок. Она с легкостью представила, как будут обсуждать ее саму через пару-другую недель: «Вот уж учудила наша старушка Кристи! Предала такого хорошего человека, как Джеймс. Я всегда говорила, что он слишком хорош для нее. И заметьте, эти двое никогда не ссорились! В одном этом уже есть нечто подозрительное. А мыто считали ее мудрой и воздержанной дамой! Пф! Старая дура, а туда же! Вы слышали про польского художника Воленского? Да-да, того самого! Это ее он нарисовал голой! Вы могли себе представить такой разврат! Никогда не знаешь, кто живет в соседнем доме…»

— Кристи, как я рада! — От группы гостей отделилась Лори.

Кристи раскинула руки, обнимая хозяйку дома. Лори относилась к тому редкому типу людей, которые совершенно не делают тайны из своей жизни. Она была вся нараспашку, добродушная, отзывчивая. Уж Лори точно не стала бы сплетничать о романе Кристи и Воленского, знай она правду.

— Прости, что задержались, — сказала Кристи. — Я немного вымоталась и никак не могла собраться. Все копалась, копалась, пока Джеймс не выволок меня за шкирку из дома.

— Ничего страшного. Признаться, я и сама провозилась с закусками, а большинство гостей припозднились. Так что все вышло как нельзя лучше. — Лори взяла Кристи под локоть. — Давай я познакомлю тебя со своей сводной сестрой Бетти. Или вы встречались? Бет преподает в школе, а также ухаживает за школьным садом. Так что у вас много общего. Поболтаете?

Кристи благодарно улыбнулась подруге и кивнула. К счастью, сводная сестра Лори преподавала не искусство, так что не пришлось поддерживать беседу о «талантливом польском художнике и его загадочной темноволосой музе». Сводная сестра Лори оказалась учителем английского, так что женщины провели целый час за беседой, посвященной особенностям преподавания в современной школе. Бетти сетовала, что нынешние школьники ведут слишком свободный образ жизни, а Кристи отвечала, что терпеть не может экзаменов, потому что нервничает не меньше своих учеников.

— Ой, смотри! — воскликнула Бет.

Лори вывезла из задней двери сервировочный столик на колесиках. На нем громоздился гигантский многоярусный торт. Количество свечей не поддавалось пересчету. Вероятно, их было шестьдесят, и даже астронавты из космоса могли видеть их яркое горение. Лори не смогла ограничиться одной свечой в форме числа шестьдесят и, должно быть, угрохала немало сил, зажигая крохотные фитильки.

— Смотрите, сколько свечей! — воскликнул кто-то. — Похоже, нашему Томми стукнуло девяносто!

— Вызовите «неотложку», — подхватил другой гость. — Когда именинник задует все свечи, ему потребуется врачебная помощь.

— Поможем парню, народ! — призвал третий голос. — Наберем в легкие побольше воздуха и дунем. Один Томми не справится. У него же все силы уходят на любовницу.

— Том! — возмутилась Лори, уткнув руки в бока. — Это же наша семейная шутка, зачем ты всем рассказал? Что люди подумают?

— Ах, Лори, милая, — счастливо улыбнулся ее муж, — люди знают, как я тебя обожаю. Я трачу на тебя столько времени и сил, что ни на какую любовницу уже не остается.

Все засмеялись. Кристи нашла взглядом Джеймса, и тот поманил ее рукой к себе. Кристи мотнула головой и кивнула на толпу, плотным кольцом окружившую именинника, его жену и роскошный торт, как бы говоря, что ей не пробраться. Послав мужу воздушный поцелуй, Кристи почувствовала себя предателем. На самом деле ей не хотелось стоять рядом с любимым супругом и выкрикивать поздравления еще одному счастливому супругу, для которого жена не поленилась зажечь шестьдесят свечей. Ей казалось, это будет убогим фарсом изображать довольство и спокойствие, когда в душе бушует черная буря.

Именинник хорошенько вдохнул, прикрыл глаза, загадывая желание, и принялся дуть во все легкие. Кристи тоже зажмурилась и пожелала никогда больше не пересекаться с проклятым Кэри Воленским. Каждый человек совершал в молодости ошибки. Некоторые спотыкаются и в более солидном возрасте. Но большинство проступков уходят в прошлое, забываются и не имеют последствий. В жизни Кристи все сложилось иначе: ее ошибка до сих пор напоминала о себе, а теперь и вовсе грозила разрушить ее семейную жизнь до основания. Ей было безумно страшно.

На той же неделе Кристи отправилась на рынок, в ту его часть, где, согласно найденному флайеру, ждала посетителей гадалка. Сам по себе рынок находился под обширным навесом. Раньше здесь продавали только цветы, но со временем количество рядов увеличилось, а ассортимент товаров разросся. Теперь тут можно было найти всякую всячину, от саженцев до одежды на выход.

Кристи быстро нашла нужные ряды и теперь брела по одному из них с большой хозяйственной сумкой в руке. Она не планировала найти что-то конкретное, просто гуляла по рынку и разглядывала товары. В одном месте Кристи едва не приобрела банку витаминов и целый пакет экологически чистых овощей, однако передумала. Тащить тяжеленную авоську желания не было. Куда лучше было бы найти подарки к будущему Рождеству для дальних родственников.

Кристи упорно пыталась убедить себя, что пришла сделать покупки. Увы, медленно, но верно она шагала к голубому шатру вдали, где золотистыми буквами было написано «Предсказание судьбы». Если бы Кристи довелось встретить на рынке кого-нибудь из знакомых, она бы без зазрения совести ответила, что хочет приглядеть пару плетеных кресел в сад, хотя это было совсем не так. Даже себе Кристи опасалась признаться, что она, истинная католичка, хочет услышать предсказание судьбы. Собственного дара предвидения было недостаточно. Кристи срочно требовался кто-то, кто сможет дать дельный совет, пусть даже вследствие нетрадиционного взгляда на веру.

Не решившись сразу отправиться к предсказателю, Кристи сделала круг по рынку, купила органических грибов, все еще перепачканных черной землей, банку черного ароматного чая и мед из цветов акации. Джеймс обожал чай с медом.

Очень скоро Кристи вновь оказалась недалеко от голубого шатра. Приблизившись, она огляделась. Вход в шатер был завешен обычной белой тканью, а вовсе не бархатными шторами с тяжелыми кистями, как она ожидала. Внутри стоял небольшой столик с двумя простыми стульями, за которым высилась старая ширма, оклеенная постерами в стиле французского черно-белого кино. Наверное, за ширмой и прятался предсказатель, не желавший сидеть за столом в отсутствие посетителей.

Кристи снова огляделась, желая убедиться, что поблизости нет знакомых, и нырнула в шатер. Здесь она сразу села на один из стульев и приготовилась ждать.

Просидев в одиночестве несколько минут, она едва не решила уйти, но тут из-за ширмы раздались какие-то звуки. Кристи нервно обернулась. Трудно сказать, кого она ожидала увидеть: чернявую цыганку или сухонькую румынскую старушку в платке, — но точно не тридцатилетнюю женщину в светло-голубой блузке и черных брюках, с длинными светлыми волосами, забранными в низкий хвост. Подобная особа смотрелась бы куда уместнее за конторкой солидного банка, но уж точно не в шатре предсказателя.

Кристи выругала себя за то, что мыслит стереотипами.

— Хотите узнать судьбу? — спросила женщина с едва уловимым шотландским акцентом.

— Да, пожалуй, — кивнула Кристи.

Женщина накрыла стол тяжелой скатертью и села на соседний стул.

— Зачем вы здесь? — Она вдруг внимательно посмотрела на Кристи.

— В каком смысле? — опешила та.

— В том самом. — Женщина прищурилась. — Зачем вы пришли?

— Я… хотела узнать судьбу. Вы ведь гадалка.

— Да, — кивнула женщина. — Но и вы тоже.

Кристи схватилась рукой за горло. У нее занялось дыхание.

— П… простите?

— У вас есть Дар, не так ли? — Женщина произнесла это слово так, будто оно писалось для нее только с большой буквы. — Я чувствую ваш Дар.

Кристи ожидала от своего визита всего, но только не подобного поворота событий.

— Меня зовут Кристи.

— А я Розалинда. — Женщина улыбнулась. — Рада встрече.

Они пожали друг другу руки над столом, накрытым плотной скатертью. Подобная формальность казалась странной в столь необычных условиях. Входя в голубой шатер, Кристи здорово сомневалась в том, что поступает верно, и оттого чувствовала себя нелепо. Однако теперь, познакомившись с проницательной Розалиндой, она поняла, что может говорить откровенно, не скрывая правды.

— Вы правы. У меня есть некоторый… дар. Я предвижу события. Вернее, не сами события. Я словно ощущаю колебания, которые от них исходят, и могу делать выводы об источнике этих колебаний. Это странный дар. Я не могу управлять им. Просто порой на меня снисходит нечто вроде озарения. Однако предчувствия редко связаны со мной или близкими мне людьми.

Розалинда кивнула:

— Такое часто бывает. Мои родственники по материнской линии почти все обладают Даром, подобным вашему. Но всякий Дар можно развить. Вы не можете предвидеть события, связанные с собой, не потому, что не способны на это. Просто вы этого не хотите. А может, боитесь. К примеру, я не могу предвидеть будущее своих детей — боюсь увидеть что-то неотвратимое, то, на что не смогу повлиять. С подобным знанием было бы нелегко жить, правда?

— А в чем состоит ваш дар? И как вы о нем узнали? — заинтересовалась Кристи.

— Я вижу будущее с помощью карт. Они говорят со мной, выпадают в нужных сочетаниях, чтобы я могла их прочесть. — Женщина помолчала. — Еще у меня есть способности медиума, но я редко ими пользуюсь. Это очень тяжелый труд, знаете ли. Буквально выкачка сил.

Кристи содрогнулась.

— К счастью, мне не требуются услуги медиума. Я бы хотела знать будущее моей семьи.

— Это возможно, — кивнула Розалинда. — Вы смелая женщина, Кристи. Большинство людей боятся предсказаний. И тех, кто способен делать предсказания, люди боятся. Я столкнулась с неприятием моего Дара еще в детстве. У мамы были сильные способности медиума и предсказателя, Дар передался мне по наследству. Но это не только большая удача, но и проклятие.

— Я понимаю, о чем вы. — Кристи думала о том страхе, в котором жила последний месяц. — Предчувствия приходят сами собой, когда их не просишь. Иногда это знание тяготит, особенно если не можешь ни с кем его разделить…

— Вы увидели то, что видеть не желали? — внезапно перебила Розалинда.

Кристи кивнула.

— Мне никогда не открывалось мое собственное будущее. И это к лучшему. Мне было знакомо чувство волнения, страха за других, за тех, в чье будущее я случайно заглянула. Но недавно… я испытала страх за свою семью. Одновременно с этим в мою жизнь вернулся один человек…

— Мужчина, — подсказала Розалинда. Теперь у нее был деловой тон, словно она пыталась быть бесстрастной. — Ваши судьбы уже однажды пересекались, а теперь он вновь возник на горизонте. Тогда вы уже были замужем, но испытали мощное потрясение. А теперь боитесь контакта, боитесь все разрушить.

— Откуда вы знаете? — У Кристи на руках встали дыбом волоски. И все же она ощущала облегчение, поскольку перестала быть единственной хранительницей тайны.

— Откуда? Оттуда, откуда к вам приходят видения. Вы никогда не пытались развить свой Дар? Никогда, я права?

— Меня растили в другой атмосфере. Да и время было другое, — объяснила Кристи. — Отец был человеком глубоко религиозным. Он счел бы мой дар шарлатанством. Если бы я сказала, что мне явилась Дева Мария, он куда охотней поверил бы этому.

— Но Дар не возникает сам по себе. У него есть источник, он дается в наследство. Хотите узнать, откуда у вас Дар?

Внезапно Кристи, учитель искусства, шестидесятитрехлетняя женщина, почувствовала, что вот-вот расплачется. Она впервые говорила о своих странных способностях с тем, кто понимал. Почему ей раньше не пришло в голову найти себе подобных?

— Вы не знали свою бабушку, да? — Теперь Розалинда говорила медленно, почти по слогам, как будто слова давались ей с трудом. — Я имею в виду мать вашей матери. Нет, вы точно ее не знали.

Кристи кивнула, закусив губу:

— Мы не встречались. Она была на четверть француженка…

— И умерла до вашего рождения. Она происходила из большой семьи, в которой было… Боже, семь дочерей! Ваша бабушка была седьмым ребенком, так же как и ваша мать. А вы… вы ведь тоже седьмой ребенок?

Розалинда смотрела в упор. Кристи безмолвно кивнула. Она уже ничему не удивлялась.

— У вашей бабушки был Дар. Она предвидела события. Если бы она была рядом, когда вы подросли, она рассказала бы вам, что делать. Кстати, сейчас она рядом. — Розалинда говорила все медленнее. — Она в этой комнате.

Кристи охнула.

— Я не хочу… знать об этом!

— Хорошо. Но вы унаследовали Дар именно от нее, от вашей бабушки. Ей жаль, что у вас не было шанса пообщаться. Кстати, у вашей матери тоже были способности, но брак с религиозным человеком заставил ее затаиться. Ваш отец знал о том, что жена видит будущее. Он сходил с ума от страха и непонимания, поэтому запрещал вашей матери даже говорить о своем Даре. Полагаю, ваш отец был весьма властным мужчиной.

Кристи печально улыбнулась. Розалинда попала в самую точку.

— Но поверьте, — продолжала предсказательница, — в способностях, подобных нашим, нет ничего предосудительного. Ваша бабушка была очень доброй женщиной, помогала тем, кто нуждался в ее Даре. В те годы предсказателям приходилось несладко. Религия и предвидение выступали антагонистами, поскольку считалось, что лишь Господу дано знать будущее.

— Я никогда не хотела видеть слишком многое, — сказала Кристи. — Мне хватало и того, что приходило в моменты прозрения. Я отговаривала людей от необдуманных поступков, объясняя свою позицию с точки зрения логики, хотя на самом деле просто знала, куда эти поступки могут завести. Друзья и знакомые считают меня мудрой, а на самом деле эта мудрость основана не только на опыте, но и на способности видеть дальше, чем остальные. Но семья… я боюсь видеть события, связанные с родными. Возможно, именно поэтому я их и не вижу. Мне кажется, я могу узнать о чем-то, что не смогу предотвратить.

— Узнаете вы о них или нет, они все равно произойдут. Или не произойдут. А предвидение помогает избежать ошибок. Подсмотренное будущее — всего лишь возможное будущее. Не надо думать, что оно предопределено. Каждую секунду жизни мы совершаем выбор, и те, кто предвидит последствия выбора, держат в руках козырные карты.

— Тогда почему люди боятся тех, кто наделен даром? — спросила Кристи, думая об отце. Теперь его страх и ненависть к предсказателям судьбы, гадалкам на ярмарках были вполне объяснимы. Он ненавидел их, потому что его собственная жена умела предвидеть будущее и читать в его душе. Бабушка могла знать, что брак не принесет дочери счастья, и отговаривала ее от замужества. А это бьет по мужскому самолюбию.

— Люди боятся всего, что им чуждо, всего, что они не способны объять своим ограниченным умом, — вздохнула Розалинда. — Но мы все равно существуем, хочет ли остальной мир верить в нас или нет. И в высшей мере неразумно отказываться от величайшего Дара небес ради того, чтобы влиться в социум, состоящий из трусов.

Кристи качнула головой:

— Вы так убеждены в том, что говорите. Но я всю жизнь скрывала свои способности, мне трудно перестроиться.

— Вы сильная, и справитесь, — сказала Розалинда. — Не случайно вас считают мудрой женщиной. Дело не только в ваших способностях. Но даже тем, кто обладает Даром, иногда требуется помощь. Этот мужчина… — Она коснулась пальцами руки Кристи. — Почему вы боитесь его возвращения?

— Потому что оно чревато последствиями. Если он как-то даст знать моим близким о том, что между нами было много лет назад, это может разрушить мою семью. Я чувствую бессилие, поймите! Он возвращается, а с ним возвращается страх потерять самых дорогих мне людей.

Розалинда кивнула.

— Я могла бы раскинуть для вас карты, чтобы дать какой-то толчок к действию, но это не обязательно. Вы и сами знаете, что должны делать. Просто вам страшно.

— Не понимаю, — пробормотала Кристи.

— Нет, вы понимаете, — жестко сказала предсказательница. — Загляните себе в душу. Просто закройте глаза и прислушайтесь.

Кристи вспомнила сцену в учительской, когда велела расстроенной Лиз закрыть глаза и прислушаться к своему внутреннему голосу. Пожалуй, сама того не подозревая, Кристи позволила другому человеку воспользоваться своим даром, помогла найти ответ, который лежал на поверхности, но оставался до поры до времени незамеченным.

Закрыв глаза, она подумала о Кэри Воленском и о том, как много он для нее значил когда-то. Его возвращение могло повлиять на судьбы многих людей: Эйны, Итона, Шейна и Джеймса. Особенно Джеймса.

Кристи открыла глаза. Ответ был найден.

— Я встречусь с ним и попрошу больше не беспокоить меня. Кэри не часть моей жизни, хотя между нами и существует некая странная связь, неразрывная нить, почти не ослабевшая за много лет. — Она вздохнула. — И я расскажу обо всем Джеймсу. Он имеет право знать. Пусть решает сам.

Кристи поежилась, произнеся эти слова. Ей было страшно пойти на столь рискованный шаг, но выбора не оставалось.

Розалинда не стала комментировать выбор Кристи.

— Быть может, вы зайдете ко мне, когда обретете покой? — спросила она. — Я погадаю вам на картах.

Кристи вымученно улыбнулась. Пока ей было странно даже думать о том, что она обретет покой.

— Спасибо вам. Сколько я должна?

— Нисколько. — В голосе Розалинды зазвучала сталь на случай, если Кристи примется возражать. — Никакой оплаты. Те, кто владеет Даром, не берут денег с таких же, как они сами.

— Вы уверены?

— Конечно. И прошу вас, приходите еще.

* * *

Как странно, думала Кристи, пробираясь между торговыми рядами к выходу. В сердце царила легкость, какой она не ощущала уже давно. Она и не заметила, как страх стал ее постоянным спутником, наложив отпечаток на повседневную жизнь. И вдруг словно ее прекратила преследовать мрачная тень польского художника. Опасность все еще была здесь, совсем близко, но уже не пугала до дрожи в коленях.

Кристи слишком долго жила под прессом вины, однако никогда ей и в голову не приходила мысль покаяться перед любимым мужем. Она настолько боялась разрушить семью, что предпочла жить во лжи. Но пришла пора найти в себе смелость во всем сознаться. Ее идеальный брак мог лопнуть как мыльный пузырь, но Кристи не собиралась отступать. Пришло время собирать камни.

Присев на скамейку возле супермаркета, она набрала номер отеля, в котором остановился Кэри Воленский. Хайди, помощница художника, взяла трубку, едва на нее перевели звонок.

— Это миссис Девлин, — твердо сказала Кристи, хотя внутри у нее все трепетало от страха. — Вы пытались найти меня по просьбе мистера Воленского.

— О, он будет рад, что вы вышли на связь, — с энтузиазмом пропела Хайди.

— Я не смогу посетить выставку, потому что буду в отъезде, — солгала Кристи. — Есть ли шанс встретиться с мистером Воленским лично?

— Уверена, что да. Он очень хотел вас увидеть.

После этих слов Кристи едва не повесила трубку, но заставила себя быть твердой.

— Я свободна в пятницу утром, — заявила она. — Это единственный день.

— Он очень занят в пятницу, но я отменю пару встреч. Как насчет одиннадцати? Сможете подъехать в отель?

— Одиннадцать меня устроит. Благодарю вас.

Кристи нажала «Отбой» и медленно выдохнула. Что ж, она сделала первый шаг, перестала прятаться от прошлого. Однако это не принесло облегчения, а только наполнило ее паникой.

Уж не совершила ли она самую чудовищную ошибку в своей жизни?

Глава 21

В тысячах миль от Саммер-стрит Эмбер задавала себе точно такой же вопрос.

Ребята совершенно не ожидали попасть в ночную пробку на шоссе, ведущем в Город ангелов, и теперь осоловело таращились в окна, удивляясь длинному хвосту огней, тянущемуся в бесконечность. Пришлось волочиться с черепашьей скоростью в череде автомобилей. Кондиционер в фургоне не работал с самого начала, но попутный ветер неплохо охлаждал салон, однако теперь от жары не было спасения, и ребята разевали рты, словно выброшенные на берег рыбы.

Не выдержав пытки, компания остановилась возле придорожного бара, перед входом в который разлилась вонючая, невесть откуда взявшаяся лужа.

Ребята ввалились в помещение и огляделись. Денег на выпивку особо не было, но языки прилипли к гортаням от жажды и хотелось ледяного морса (желание Эмбер) или пива (желание ее спутников).

В баре было достаточно народу, но новичков никто не удостоил и взглядом. Даже на Эмбер никто не обратил внимания, и отчего-то это здорово ее обидело. Ведь она была далеко не уродиной! Конечно, она дня три не мыла волосы, много потела, мало спала и давно не пользовалась кремом для лица. Эмбер ужасно устала за последние дни, и этот факт здорово ее удивлял. Ну как можно устать, если только и делаешь, что сидишь в фургончике и таращишься в окно на скучные пейзажи? Но увы, она была страшно измучена. Кожа рук и лица стала шелушиться, на лбу повылезали прыщики. Ногти приходилось грызть, поскольку Эмбер не догадалась взять из дома ножнички. Неудивительно, что местные забулдыги даже не взглянули на нее!

Компания подошла к стойке и заказала напитки. Меркантильность сдалась под натиском жажды.

— Сам садись за руль, — буркнул Сид Карлу. — А я выпью холодного пивка.

— Настоящий америкос, — хохотнул Лу.

— Ага, точно, — без тени улыбки откликнулся Сид.

Накануне вечером он признался Эмбер, что скучает по своей подружке, оставшейся в Ирландии. Лола и без того много разъезжала по работе, поэтому долгое турне по Америке не входило в ее планы.

— Без мобильного совсем тоска, — делился Сид, сидя на продавленной кровати вонючего мотеля. — Даже не могу ей позвонить!

Эмбер хлебнула колы и задумчиво проследила взглядом за колечком дыма, которое выпустил изо рта Сид.

— Лола не побоялась отпустить тебя одного? — спросила она, вспоминая, как сама вцепилась в Карла словно клещами.

— Нет, — засмеялся. Сид. — Мы очень близки, поэтому разлука нам не страшна.

Затем, словно внезапно осознав, что именно ляпнул, Сид торопливо пробормотал:

— Ну, все люди разные. Лола слишком занята, чтобы таскаться за мной хвостом. У вас с Карлом все иначе?

— Да, точно, — кивнула Эмбер скованно.

Ей стало горько. Подруги из школы Святой Урсулы, должно быть, сдавали экзамены и предвкушали студенческую жизнь, а она сидела в тесной комнатке мотеля, похожего на трущобы, только потому, что не была уверена в чувствах любимого мужчины.

Эмбер вспоминала, сколько раз ей довелось сидеть на экзаменах рядом с Эллой и мучительно перетряхивать в голове знания, усвоенные за целый учебный год. На всех занятиях девочки тоже сидели за одной партой. Элла всегда таскала с собой леденцы и с громким хрустом жевала их во время уроков, заставляя хихикать соседок. Эмбер предпочитала жевательную резинку, потому что не желала портить зубы.

Кто теперь занимал ее место рядом с Эллой? С кем делится переживаниями единственная подруга?

От мыслей об Элле она перешла к мыслям о матери. Она часто вспоминала ее растерянное лицо, и острое, болезненное чувство вины начинало терзать Эмбер изнутри, становясь день ото дня все мучительнее. Всю свою жизнь Фей Рид положила на то, чтобы обеспечить дочери уют и комфортное существование, и чем дочь отплатила ей за труды?

Ужасная, жестокая, гадкая! Эмбер сильно зажмурила глаза и сжала зубы, чтобы не разреветься. Наверное, мама ненавидит ее теперь. Какое у нее было лицо в тот, последний, день… потерянное, несчастное… Сможет ли когда-нибудь мама простить ее за столь чудовищный поступок?

— Все утрясется, — сказал Сид.

— Что? — переспросила Эмбер, не понимая, о чем он. — Ты о группе? Вы талантливы, а талант пробьет себе дорогу. Я уверена, вы станете звездами.

Сид некоторое время смотрел молча, словно прикидывая, стоит ли повторять то, о чем он говорил раньше.

— Да… я о группе… именно об этом. Будет и на нашей улице праздник.

Карл поднялся с места и направился к телефонному автомату, заявив, что собирается узнать у Стиви, нет ли каких новостей.

Сид снова посмотрел на Эмбер.

— Что тебе взять?

Обычно она выпивала пару бутылок легкого пива, поскольку не слишком любила алкоголь. Вот бы Элла посмеялась: Эмбер сидела во взрослом баре и могла заказать любой взрослый напиток, а выбирала обычные подростковые!

— Даже не знаю, — протянула она. — Что-нибудь покрепче, раз уж мы гуляем.

На лице Сида мелькнула кривая ухмылка.

— Знаю, что подойдет!

После третьей текилы Эмбер с удивлением осознала, что ей больше не грустно. Даже мысли о школе, подругах и родном доме не казались болезненными, а обрели некий романтический ореол.

— Классная штука эта текила. — Она счастливо улыбнулась и принялась так и эдак менять местами пустые рюмки. — И чего я раньше ее не пробовала?

— А она была нам не по карману, — хмыкнул Кенни Ти.

— Нам и сейчас текила не по карману, — добавил Лу. — Вот взбесится Карл, когда вернется и увидит все эти рюмки с ободками из соли.

— А что, Карл у нас главный босс? — возмутился Сид. — Если Эмбер хочется выпить рюмку «Куэво голд», пусть пьет. Кстати, и я выпью одну!

Когда Карл наконец расстался с телефонным автоматом, выкурил дешевую сигарету и вернулся к компании, Эмбер уставилась на него затуманенными и совершенно влюбленными глазами. Ей было легко и комфортно, а Америка казалась райским местечком. Впереди маячил прекрасный особняк и вечеринки со знаменитостями, а жизнь рисовалась полной удивительных перспектив. Когда Карл и его группа станут всемирно известными, у них будет море денег, а поклонницы станут завидовать Эмбер, даже не подозревая, что когда-то эта ухоженная красотка мыкалась по дешевым мотелям!

— Текила? — спросил Карл, пристально оглядев пустые рюмки.

— Ну, мы хотели маленько взбодриться, — пролепетал Сид.

Удивительно, но на лице Карла не отразилось ни грамма раздражения или осуждения.

— Представляете, у меня отличные новости. Стиви постарался!

— Постарался и чего? — спросил Лу.

— Он-таки дожал продюсера местной компании. Парня зовут Майкл Левин, Стиви говорит, он очень крутой. В общем, этому Левину понравилась наша демозапись. — Карл едва не подпрыгивал на месте от возбуждения. — Короче, завтра у нас прослушивание. Что я говорил, а? Наша взяла!

Нетрезвые любители текилы взревели от радости.

— Как здорово! — Эмбер бросилась Карлу на шею. — Нам повезло! То есть все дело в вашем таланте… в твоем таланте, Карл! Я люблю тебя! Я так тебя люблю! Ты невероятный, умный, краси…

— Угу, — кивнул Карл, отворачиваясь от ее нетрезвого дыхания. — Не надо было пить текилу, Эмбер. От тебя разит на километр.

— Но мы хотели… маленько взбодриться, — пробормотала она, оглядываясь на Сида, словно искала у него поддержки. Ей было очень обидно, что такая мелочь испортила радость от потрясающей новости.

— Ладно, ладно. — Карл усадил ее на стул и устроился за столом напротив. — У меня есть план…

Он основательно подготовился, пока курил возле телефона-автомата, успел разработать тактику, продумал, что и как каждый должен делать в кабинете продюсера.

— У него каждый день прослушивание. Мы должны отличаться от других. Зеленые юнцы с некачественным звуком в Лос-Анджелесе никому не нужны.

Эмбер молча смотрела на своего любимого мужчину. Все внутри замирало от обожания. Карл был бесконечно красив, умен и талантлив, это правда. Конечно, в последнее время он стал менее внимательным и нежным, но виной тому тяжелые походные условия, в которых оказалась группа.

Теперь все наладится. Все будет чудесно!

На ночь ребята сняли комнату в мотеле поблизости от бара, комната оказалась душной и пахла краской. Под окнами часто проносились машины с мигалками: рядом, как выяснилось, находилось полицейское управление. На улице то ругались пьяные, то орала кошка. Эмбер уснула с больной головой, недобрым словом поминая текилу и местную жару. Предместья Лос-Анджелеса оставили в ней смутное ощущение беспокойства, этот город заранее рождал в душе смутные страхи. Залитые ярким светом улицы, вечный шум и гам, не смолкающий даже ночью, и никаких чудесных пальм вдоль дорог, которые видела Эмбер на картинках.

Где же великолепные асиенды? Где уютные кафе и дорогие бутики, по которым ходят звезды, где голливудский гламур? Только большие черные джипы с мордоворотами за рулем, слушающими странную музыку, от мощи которой дрожал асфальт. Только тощие девицы с осунувшимися лицами и густо подведенными глазами, в развязных позах стоящие вдоль улицы под витриной напротив. Никто никому не улыбался, люди избегали смотреть прохожим в глаза, словно опасаясь получить по физиономии.

Засыпая, Эмбер молилась о том, чтобы остальной Лос-Анджелес оказался другим, более чистым и красивым, чем тот, в котором поселились они.

Утреннее солнце было таким типично калифорнийским, ярким, что в его лучах улицы перестали пугать Эмбер. Подумаешь, грязные тротуары! Всего лишь некачественная работа уборщиков!

— Вернись в постель, — позвал Карл, зевая, из-под одеяла.

Эмбер стояла у окна в стрингах, солнечные лучи золотили кожу, и Карл невольно залюбовался стройной фигуркой подружки.

— Ты зовешь меня в постель? — игриво спросила Эмбер, оборачиваясь. — А я тебе по карману, малыш? — Она подошла ближе, чтобы Карл мог дотянуться рукой, и тряхнула волосами.

— Даже не знаю, — сказал Карл, хватая ее за руку и притягивая к себе. — Конечно, пока я на мели, но вскоре в моих карманах будет куча бабок. Может, пока возьмешь чек, детка?

Эмбер обняла Карла.

— Только ради тебя, малыш.

Всего через полдня их судьба совершила крутой вираж, жизнь изменилась до неузнаваемости. Все решил один-единственный визит к продюсеру. Это был тщедушный человечек с пронзительными черными глазами, которые буквально просканировали каждого члена группы. Он сказал, что остался доволен демозаписью команды, предложил сразу подписать контракт и посоветовал адвоката на случай, если какие-то пункты договора покажутся ребятам спорными.

Услышав последнее заявление, Эмбер удивленно подняла брови: составитель контракта предлагал услуги собственного адвоката на случай возникновения спорных моментов? Разве это не называется «конфликт интересов»? Следует искать стороннего юриста, который станет отстаивать интересы группы, потребует более высоких процентов и комфортных условий работы. Однако ребята ни секунды не сомневались в словах продюсера.

Результатом переговоров стал небольшой аванс, выданный Майклом Левином, а также вселение в отель такого класса, какой до этого момента группе был не по карману. Всего пара часов, и вот уже ребята переносили свои пожитки в четыре прекрасных сьюта в гостинице «Санта-Анджелина», у парадного входа которой росли высокие ухоженные пальмы. Коридорный, провожавший ребят до номера, посмотрел на них с жалостью. Наверное, они целиком провоняли, подумала Эмбер, бросаясь в душ. Перед глазами все еще стояли ужасные ванные комнаты с треснутыми раковинами и потеками бурой ржавчины в унитазах, с облупленной плиткой и тараканами, приходившими на водопой к непросыхавшим лужам на полу. Поэтому Эмбер не терпелось поскорее оказаться в прекрасной мраморной ванной с золочеными кранами, понежиться в теплой пене, а затем вытереться пушистым белым полотенцем, какие предлагала гостям «Санта-Анджелина».

— Вот это местечко! — воскликнул Сид, осматривая номер Карла и Эмбер.

— Никогда в таких не бывал, — согласился Лу.

— Расслабьтесь, парни, — сказал Карл, пытаясь выглядеть непринужденно. — Скоро привыкнете к подобной роскоши.

Эмбер ощутила секундную вспышку раздражения: какого черта Карл изображал из себя крутого? Всего пару часов назад закончилась ужасная двухнедельная эпопея с путешествием по стране, во время которого они питались дешевой китайской лапшой и спали на продавленных диванах с грязными простынями. Да от них все еще разило потом и грязью, а Карл уже принялся выпендриваться! Конечно, парни легче переносили лишения — даже в грязных майках и потертых штанах они выглядели круто, тогда как у нее волосы стали сальными и висели жалкими прядками, обветрились губы и болели в туфлях опухшие ноги.

Утром Эмбер постучала в номер Сида. Приятель открыл дверь, замотанный в полотенце, с сигарой в одной руке и пультом от телевизора в другой. На огромном экране позади него мелькали кадры остросюжетного боевика, на столике лежали остатки сандвича, высился бокал с шампанским.

— В чем дело, детка? — спросил Сид, улыбаясь.

— Ты прекрасно вписался в интерьер, — усмехнулась Эмбер.

Странно, но в последние дни она чувствовала себя более комфортно в компании Сида, нежели наедине с Карлом.

— Мне по душе такая жизнь. Хотя привыкать к роскоши не стоит, ты это верно подметила. Никогда не знаешь, куда выведет кривая.

— Я знала, что у нас все получится, — пожала плечами Эмбер. — Даже не сомневалась, что нас ждет успех. Но жизнь непредсказуема, правда? Сегодня спишь в компании тараканов, завтра ешь золотыми приборами, а послезавтра можешь очутиться на помойке. Я просто стараюсь быть реалистом.

— Знаю, Эмбер. — Сид втащил ее за руку в свой номер. — Тебе роскошь тоже к лицу. Расцвела, глаза сияют.

— Еще бы! Я чувствую себя ухоженной и чистой, — расхохоталась Эмбер. — А то мне уж начало казаться, что я никогда не отмоюсь. Вот только надеть нечего.

— О, шопинг! Это у вас, девушек, в крови. Лола точно такая же — постоянно ноет, что ей нечего надеть. Полный шкаф шмоток, а ей надеть нечего! Конечно, в твоем случае все иначе… — Сид порылся в сумке, валявшейся на диване, и достал несколько купюр. — Здесь околосотни баксов. Не много, конечно, но у меня больше нет. Напишем альбом — деньги будут! А пока возьми это.

— О, ты чудо! — Эмбер порывисто обняла Сида и похлопала по спине.

— Да ладно, детка, — засмеялся тот. — Будешь так бросаться на шею, Лола спинным мозгом почувствует беду и начнет названивать с вопросами, не завел ли я себе другую.

— Да уж конечно! — Эмбер погрозила Сиду пальцем. Она знала, что он скучает по своей подружке, оставшейся в Ирландии. — Только Карлу не говори о деньгах, ладно?

— Договорились. Я все понимаю.

Спускаясь в лифте на первый этаж, Эмбер продолжала размышлять над последними словами Сида. Что именно он понимал? То, что трещина между ней и Карлом становилась все шире? Что она не может просто так подойти к любимому мужчине и попросить у него деньги на одежду? Что именно Сид имел в виду?

В Нью-Йорке Фей уже была готова смириться с поражением. Ей было одиноко. Дочь ни разу не позвонила на мобильный или домой. Фей неоднократно проверяла автоответчик, но все было напрасно. От этого желание проверять его становилось все навязчивее, доводило до исступления.

Все чаще Фей преследовала мысль, что она больше никогда не увидит любимую дочь. От этого ей было так паршиво, что хотелось выть. Она держалась из последних сил.

Когда Джози позвонила узнать о ходе поисков, Фей едва не заплакала.

— Полагаю, тебе она тоже не звонила? — спросила она у матери с затаенной надеждой.

— Нет, — ответила та. — Думаю, Эмбер чувствует себя виноватой, поэтому и не звонит. А мне особенно! Знает, как я умею полоскать мозги.

— Не смей ругать ее, если она позвонит! — воскликнула Фей. Резкая отповедь Джози могла спугнуть девочку.

— Послушай, Фей, — негромко, но очень жестко сказала Джози, — Эмбер здорово провинилась перед тобой, и она заслуживает ментальной порки. Так что я отругаю ее, хочешь ты того или нет. Я знаю, что ей всего восемнадцать, что в крови бурлят гормоны, а в сердце поет любовь, но все это не дает Эмбер права идти по головам своих близких. Она виновата перед тобой, но и ты, моя милая, виновата перед своей дочерью. Ты лгала ей!

Фей жалобно пискнула и закрыла рот рукой.

— Ты состряпала прекрасную сказку о принце на белом коне и принцессе, которая хранит верность покойному герою. Но это всего лишь легенда, которая скрывает гадкую правду. В бегстве Эмбер есть и твоя вина, Фей. Но и это не дает твоей дочери права вести себя эгоистично. Ты вкладывала в нее душу, терпела лишения, выбивалась из сил, чтобы обеспечить, и чем она отплатила тебе? Я люблю Эмбер, Бог свидетель, но она заслуживает хорошей выволочки.

— Ох, мама…

— Я уже черт-те сколько мама, но это ничего не меняет. Если в ближайшие три дня ты не найдешь следа Эмбер, а Грейс здесь не накопает полезной информации, тебе лучше вернуться домой. Твоя дочь уже взрослая, она выживет и без твоей опеки. — Джози вздохнула. — В ее венах течет твоя кровь, Фей, а искусство выживания у нашей породы в крови. Побольше веры в свою девочку!

— Ты действительно считаешь, что она выпутается? — Фей беззвучно заплакала, так чтобы мать не слышала.

— Конечно, она сейчас захвачена подростковыми эмоциями, страстью к этому музыканту, но она точно не дура, — с гордостью сказала Джози. — Она так похожа на тебя, дочка, а это комплимент, можешь мне поверить. Плоды твоего воспитания еще проявятся.

— Хотелось бы верить, что они проявятся в самом лучшем своем варианте.

Джози была права: какой смысл обшаривать каждый захолустный отель Нью-Йорка, если Эмбер давно могла покинуть город? Она может оказаться где угодно, в любой точке страны, и в этом случае терпеливые поиски Фей обречены на неудачу. А если малышка позвонит домой? Что она почувствует, когда ей ответит автоответчик?

Какое-то внутреннее чутье Фей подсказывало: дочь позвонит домой. Обязательно позвонит.

В модных журналах сплошное надувательство, думала Эмбер полтора часа спустя. Статьи о том, что в магазинах Лос-Анджелеса полно красивой одежды и винтажных вещей, оказались враньем. Здесь не было платьев от Диора и Шанель, которые Эмбер мечтала увидеть. Бутики были забиты той же ерундой, что и в Ирландии, какими-то бесформенными тряпками, подростковыми майками и джинсами крохотного размера. Джинсы у Эмбер уже были. К тому же в Лос-Анджелесе все, от мала до велика, носили джинсы. Их носили с простыми кедами или дорогими шпильками от Маноло Бланик, бриллиантами от Шопарда и дорогими клатчами из крокодильей кожи. Бриллиантов у Эмбер не было, но таскать джинсы, как все, она не желала. Эмбер хотела купить платье.

Наконец ей повезло: в крохотном комиссионном магазинчике на Мелроз, так плотно завешанном одеждой, что тяжело было даже дышать, а не только двигаться, Эмбер нашла то, что искала. Это было платье в стиле тридцатых, похожее на скромную ночную рубашку, из зеленого шелкового атласа, с тоненькими лямочками и кружевом по низу. Оно сидело на Эмбер так, словно было сшито именно на нее, облегало в нужных местах, подчеркивало кремовый оттенок кожи и шелк волос. Короче, платье было потрясающим и, что не менее важно, стоило всего шестьдесят долларов. На оставшиеся деньги Эмбер приобрела вязаную тонкую шаль с окантовкой, которую можно было набрасывать на плечи, и блеск для губ с искрящимися частицами. Теперь она соответствовала Городу ангелов на все сто.

Карл сидел на огромной кровати и перебирал струны гитары, когда Эмбер вышла из ванной в новом наряде. Ее глаза сверкали.

— Ух, какая ты! — восхитился Карл. — Иди сюда.

Словно и не было никакой натянутости, которая висела между ними последние дни. Карл начал целовать Эмбер, и она тотчас забыла об ужине, который им предстоял. Карл развел лямки зеленого платья в стороны, и они скользнули по плечам, а затем и все платье поползло вниз и оказалось на полу.

— Ты прекрасна, моя муза, — выдохнул Карл. — Без тебя я бы не справился.

Это были как раз те слова, которые Эмбер жаждала слышать. Они занялись любовью, и Карл был нежным и страстным, как в первый раз. Жизнь снова расцветилась яркими красками.

Они немного задержались, и по лестнице отеля бежали бегом, но водитель лимузина даже глазом не моргнул.

— Где вас черти носили? — сварливо спросил Кенни Ти. Он и ребята уже добрых десять минут сидели на заднем сиденье и ждали своего лидера. Парням не терпелось оказаться на шикарном приеме.

— Нигде, — ответил Карл и коротко взглянул на Эмбер. Его губы расплылись в ленивой ухмылке, которая лучше всяких слов говорила, где именно носили черти его и Эмбер.

Сид незаметно подмигнул ей, а она благодарно кивнула в ответ. Эмбер все еще было неловко, что она забрала у друга последние деньги, постеснявшись попросить у собственного парня. На ней было платье, купленное на чужие средства, а Карл даже не спросил, откуда оно взялось. Впрочем, разговор мог привести к ссоре, а Эмбер старательно избегала ссор.

Лос-Анджелес поражал контрастами, особенно в том, что касалось нарядов. Шикарный ресторан, куда прибыли ребята, был не исключением. Половина гостей была одета так, словно приехала перекусить после вручения премии «Оскар», а вторая половина как будто только что сдала смену в магазине, где торгуют бакалеей. При этом и те и другие носили дорогие аксессуары, сверкали жемчугами и стразами на обуви — как женщины, так и мужчины, и все были одинаково загорелыми и подтянутыми.

Однако даже в своем платье из секонд-хэнда Эмбер не чувствовала себя чужеродным элементом. Она знала, что прекрасно выглядит, к тому же идет под руку с самым красивым мужчиной в мире, талантливым Карлом Эвансом. Видимо, продюсер тоже оценил красоту музыканта (по манерам было ясно, что Майкл предпочитает внимание мужского пола), поэтому целый вечер болтал только с Карлом. Они обсуждали имеющийся музыкальный вариант, возможные поправки в аранжировке и будущее сотрудничество с другими авторами. Карл, который терпеть не мог, когда ему пытаются навязать какой-то стиль, а уж тем более не желавший петь чужие песни, почему-то кивал как заведенный. Он был искренне увлечен перспективами, которые рисовал ему продюсер.

Эмбер откровенно скучала. Никому не было до нее никакого дела. В своем удивительном зеленом платье, в чудесной кружевной шали Эмбер словно не существовала для богатого мира Лос-Анджелеса.

Она почувствовала себя точно так, как когда-то на прослушивании в клубе, когда группа играла на сцене, а она просто торчала в углу, среди проводов, как простая фанатка. Менеджер Стиви обрадовался бы, покопавшись в ее душе: Эмбер Рид была подружкой звезды, чья роль сводилась к тому, чтобы украшать звезде жизнь. Она была привлекательна, сексуальна и чудовищно нетребовательна. И почти все время молчала.

Официантки, не иначе как начинающие актрисы, подтянутые, с высокими бюстами, полными губами и белыми зубами, подливали вино так часто, что Эмбер не могла определить, сколько выпила. Поначалу она пыталась вести счет глоткам, но скоро сдалась и запивала салат «Цезарь» вином словно водой. Карл сидел за одним с ней столом, но между ними размахивал руками Майкл, оживленно говоривший о будущих барышах. Два его помощника без перерыва кивали, что-то писали в блокнотах и отвечали на звонки мобильных.

— Я обожаю Роберта Джонсона, — донесся до Эмбер голос Карла. — И Хендрикса, разумеется.

— Кое в чем ты перенял их манеру, — вставил один из помощников продюсера. — Есть какое-то неуловимое сходство.

— О да, ты удивительно талантлив, — подхватил Майкл. — И твои ребята тоже.

Эмбер стало противно. При первой встрече продюсер произвел на нее впечатление искреннего человека, но теперь заливался соловьем, нахваливая группу и солиста, чем здорово напоминал Стиви. Карл купался в комплиментах, словно саламандра в огне, посылал во все стороны лучезарные улыбки и хохотал над глупыми шутками Майкла. Похоже, ему нравилась откровенная лесть.

Эмбер отодвинула тарелку и откинулась на спинку стула. Ей нравился климат Лос-Анджелеса, чувство свободы, витавшее в воздухе, дорогие машины, пролетавшие по улицам. Но здесь все дышало фальшью, каждое слово, каждый жест были неискренними, ненастоящими. Все, что здесь говорилось, было куском дерьма, завернутым в красивый фантик, и Эмбер чувствовала смрад отовсюду. Лос-Анджелес душил, словно удав.

Ей вспомнились чудесные городки Ирландии с их простыми, честными жителями. Даже Гретхен из супермаркета неподалеку от родного дома казалась роднее, чем притворные улыбки жителей Города ангелов.

От мыслей о Гретхен Эмбер перескочила к мыслям о маме. Простит ли ее мама когда-нибудь? И заслуживает ли она прощения?

Уголки губ поползли вниз, но Карл, мельком взглянувший на Эмбер, только кивнул, не заметив, какое несчастное у нее лицо. Он не улыбнулся, не спросил, что с ней, и от этого она почувствовала себя еще хуже.

Напротив Эмбер сидела младший продюсер, молодая худощавая женщина с оливковой кожей, одетая в эксклюзивное платье кораллового цвета, облегавшее тело как перчатка. Она разговаривала с Сидом и Кенни Ти.

Даже Лу, который был скорее замкнутым, нежели общительным типом, оживленно болтал с одним из помощников Майкла. Он часто отхлебывал вино и отчаянно жестикулировал.

До Эмбер никому не было дела, и ей здорово не нравилось такое положение вещей. Конечно, она не ребенок, чтобы ее развлекали, но полное равнодушие пугало. Подняв бокал, она некоторое время смотрела сквозь его малиновое содержимое на людей в ресторане, затем сделала большой глоток и снова подумала о маме. На запястье висел мамин кулон на цепочке — Эмбер носила его, почти не снимая. Какой эгоисткой она была! Поссорилась с единственным человеком, для которого что-то значила, наговорила гадких, несправедливых слов и сбежала с поля боя, словно трусливая девчонка.

Какое у мамы было лицо!

А те странные слова бабули? Что-то вроде «мама расскажет тебе правду»? Как это понимать? И о какой правде речь? Бабуля никогда не бросала слов на ветер, ей была не свойственна пустая болтовня. Эмбер хмурилась, размышляя над последним разговором с Джози. Неужели мама умалчивала о чем-то таком, что могло помешать бегству в Нью-Йорк с Карлом?

— Как вам салат? — спросила официантка.

— Отличный, — охотно откликнулась Эмбер, радуясь, что хоть кто-то обратил на нее внимание.

— Но вы едва к нему притронулись…

— Просто я не голодна.

Когда компания принялись за кофе, к столу подошли еще какие-то люди. Майкл бросился представлять всех друг другу, а Эмбер мрачно давилась горьким крепким напитком. Какой сахар? Какой десерт? В Лос-Анджелесе не принято употреблять сладкое! Только фрукты и куриную грудку, приготовленную на гриле!

Эмбер бросила в кофе пару таблеток сахарозаменителя. Напиток стал приторным.

Одна из вновь прибывших, очень красивая женщина, чья кожа прямо-таки светилась здоровьем, а тело супермодели было обтянуто узкими джинсиками и коротким топиком, присела за стол и с самым счастливым выражением лица расцеловала Майкла Левина в обе щеки. Губы не просто чмокали воздух, они смачно размазывали розовый блеск по щетинистым скулам продюсера.

— Восходящая звезда, — прошептал один из помощников Майкла. — Мы выпустили первый альбом, и он выстрелил! Первые места всех хит-парадов страны.

— Она еще и поет? — изумилась Эмбер, во все глаза таращась на потрясающую красотку.

Вот бы нарисовать это яркое лицо, отразить в красках невероятный оттенок кожи и блеск глаз! Но как передать изящество движений, удивительную грацию лани?

— О, она не просто поет! У нее голос в четыре октавы! — шептал сосед. — Можешь поверить, эта дива задержится на звездном небосклоне надолго. А какое сценическое имя! Венеция! Это Майкл придумал. Венеция станет популярнее Бейонсе, вот увидишь.

Венеция. Даже имя звучало загадочно и сексуально. Эмбер мысленно улыбнулась, подумав о том, что у Майкла неплохое воображение.

Внезапно она заметила то, что ускользнуло от ее внимания раньше. Майкл представил Венецию не всем, сидевшим за столом, а только Карлу, которого так тщательно обрабатывал. Певица соблазнительно поводила плечами и вовсю стреляла глазами, и Эмбер стало не по себе. Официантки принесли еще несколько стульев, и Венеция придвинула свой к столу так, чтобы оказаться между продюсером и Карлом. Теперь они болтали втроем, но глаза Венеции смотрели только на музыканта, а ее ладонь то и дело касалась его плеча, словно они были знакомы целую вечность. Эмбер не слышала, о чем говорят эти трое, и страдала от мучительной ревности, помноженной на приличное количество алкоголя.

— Ей нужен хороший автор текстов, — поделился с Эмбер сосед. — Венеция и сама неплохо пишет, но не блестяще, поэтому ей нужна помощь. Майкл считает, что Карл — сильный автор, и пара его песен прекрасно подойдет Венеции.

— Но Карл не пишет песни для других, — с нажимом сказала Эмбер. — Он пишет только для себя, и только о том, что сам переживает.

Помощник продюсера насмешливо посмотрел на нее:

— Карл производит впечатление неглупого парня. А если он неглуп, то будет делать все, чтобы удержаться в музыкальном бизнесе. Будет писать для себя и для других, сменит имидж, если потребуется, даже музыкальный стиль. Олимп — гора крутая, на нее так просто не взобраться. У Венеции есть шанс оказаться на вершине, поэтому для Карла будет полезным, если его имя станут ассоциировать с ее именем.

Эта фраза остро резанула слух Эмбер. Ей не хотелось, чтобы Карл имел хоть какое-то отношение к восходящей звезде. Она залпом допила вино и отодвинула бокал, чтобы ей больше не подливали. Вечер совершенно не задался, и Эмбер собиралась вернуться в отель вместе с Карлом.

Да, они сейчас встанут, попрощаются со всеми остальными, поблагодарят за чудесный (ха-ха!) вечер и удалятся. Венеция останется ни с чем! Ей придется убрать руку с коленки Карла и смириться с тем, что у красивого музыканта есть подруга жизни!

Эмбер встала, нетрезво покачнувшись, и принялась озираться в поисках сумки. Каким-то образом та оказалась под столом — видимо, туда ее запинали ногами. Пришлось наклониться, чтобы поднять сумку. Выпрямляясь, Эмбер изо всех сил приложилась головой о край стола.

— Ай! — взвизгнула она, хватаясь за затылок.

— Очень больно? — спросил Сид.

— Пройдет, — заверила его Эмбер с оживленной жестикуляцией пьяного человека. — Все в порядке. Но я еду домой… то есть мы с Карлом едем. Мы устали.

— Давай я тебя провожу, — предложил Сид, поднимаясь.

— Нет-нет, не нужно. Меня проводит Карл. В смысле мы вместе пришли, вместе и уходим. Он же мой парень. А я его муза, — заявила Эмбер достаточно громко, чтобы ее услышали все. Или почти все: Карл, Венеция и Майкл продолжали разговор.

Эмбер гордо расправила плечи, откинула назад волосы и не слишком твердой походкой прошествовала вокруг стола к Карлу. Положив ему руку на плечо, как недавно красотка Венеция, она проворковала:

— Дорогой, я устала и хочу домой. Ты готов?

Карл поднял глаза:

— Нет, я еще посижу. А ты иди, не жди меня, детка, раз устала.

Майкл сделал какой-то еле уловимый жест рукой, и вот уже кто-то из его команды подхватил Эмбер под локоть и увлек к выходу.

— Но я жду своего парня… — пробормотала она невнятно.

Оглянувшись, она увидела его за столом. Карл не смотрел на Эмбер. Зато на нее смотрела Венеция, этими своими удивительными кошачьими глазами, в которых плескалась жалость. Не ревность, даже не торжество победителя, а банальная жалость.

Это было последнее, что запомнила Эмбер, прежде чем ее усадили в лимузин и повезли обратно в отель, в роскошный, дорогой и пустой номер.

* * *

Когда она осознала себя, сквозь закрытые веки в глаза пытался пробиться яркий солнечный свет. Он почти причинял боль своей назойливостью.

Эмбер не сразу вспомнила, где находится, а затем воспоминания об ужасном вечере обрушились на нее словно кузнечный молот.

Карл. Где он? Как он мог так поступить? Ну и получит же он! С трудом разлепив веки, Эмбер сделала над собой усилие и села.

Голова болела нещадно. И она была в номере одна. Огромная кровать, настоящее ложе поистине императорских размеров, была пуста.

Отбросив одеяло, Эмбер встала и прошлась босиком по номеру, заглянула в ванную. Карла нигде не было. Схватив телефонную трубку, она стала звонить ребятам.

— Боже, Эмбер, еще так рано! — простонал Лу жалобным голосом.

— Половина двенадцатого! Почти полдень.

— Но мы поздно легли. Притащились из клуба часов в шесть утра, обошли несколько дискотек. Местные умеют веселиться.

— Вы пошли на дискотеку?

— И не на одну! Ух как мы зажгли! Зря ты так рано ушла, Эмбер, много потеряла. Карл, кстати, тобой недоволен. Он терпеть не может сцены ревности.

— И вовсе я не ревновала! — возмутилась Эмбер. То, что даже такой не слишком проницательный парень, как Лу, понял, в чем дело, ужаснуло девушку. Неужели все было так очевидно?

— Ревновала, ревновала! У тебя только искры из глаз не сыпались. Я думала, ты вцепишься Венеции в волосы. — Лу задумчиво причмокнул. — А она клевая птичка. Я бы посмотрел женский бой без правил с ее участием.

— Спасибо, Лу, ты мне очень помог, — с сарказмом сказала Эмбер и повесила трубку.

От Сида толку было не многим больше, говорил он с трудом, еле разлепляя губы. Видимо, сказывалось полнейшее обезвоживание организма.

— Честно, я не знаю, где он, — сказал Сид. — И рад бы сказать, да не знаю.

— Но вы хотя бы вместе вернулись домой? Может, он взял еще один номер, чтобы не будить меня? — спросила с надеждой Эмбер, хотя даже ей самой подобная версия казалась неправдоподобной.

— Послушай, Эмбер, это ваши с Карлом дела. Не надо меня впутывать, ладно? — взмолился Сид. — Ты ведь знаешь, каково мне!

Эмбер совершенно не знала, каково Сиду, но пробормотала «да» и нажала «Отбой». Почему ее единственный друг так быстро свернул разговор? Означало ли это, что Карл закрутил с Венецией?

Умирая от ужасных подозрений, Эмбер поплелась под душ, где добрых двадцать минут терла себя жесткой мочалкой, желая стереть все следы унизительного чувства предстоящей утраты.

Вытершись мягким полотенцем, она заказала завтрак. Не потому, что была голодна, просто где-то слышала, что кофе и плотная еда способны избавить от похмелья. Затем Эмбер вышла на балкон и стала смотреть во двор, где у бассейна люди завтракали за столиками с деловыми партнерами и пили свежевыжатый сок. В шезлонгах лежали, красиво изогнувшись, великолепные женщины с загорелой кожей, в шляпках и модных купальниках. Почти половина бикини были белоснежными — этот цвет оттеняет шоколадный загар, и еще процентов тридцать потрясали радужной палитрой в стиле Пуччи. Все, чего касался взгляд Эмбер, кричало о больших деньгах.

Странно, но за свое путешествие по Америке ребята увидели как самую настоящую нищету, так и невероятную роскошь. Словно среднего просто не существовало и большую часть населения Штатов не составлял средний класс.

Не в деньгах счастье, тоскливо подумала Эмбер и горько засмеялась. Свое счастье она видела не в роскоши и излишествах. Ей хотелось одного: чтобы Карл был нежным и заботливым, чтобы ей не приходилось бороться за его внимание и любовь. Но увы, ее спутником все чаше был не любимый мужчина, а одиночество наедине с ним. По сути, в Америке Эмбер чувствовала себя более одинокой, чем дома, когда жила лишь предчувствием любви. А теперь к одиночеству примешивалось еще и все возраставшее чувство вины перед мамой.

Не выдержав мучений, Эмбер тоже вышла к бассейну и устроилась в шезлонге с книгой. Читать не позволяла трещавшая голова, поэтому Эмбер закрыла глаза и задремала.

— Вот ты где! — раздался знакомый голос. — Я всюду ищу тебя, а ты валяешься под солнышком!

У Карла был такой вид, словно он вовсе не «клубился» до утра, а крепко спал всю ночь. Разве что легкая тень щетины на щеках и чуть растрепанные волосы — не более того! Поразительно! Глаза сверкали. Эмбер уже знала этот взгляд, полный триумфа и довольства собой. Такой взгляд у Карла становился, когда он чувствовал себя победителем. Такой взгляд говорил: «Я только что пел перед целым стадионом, и все хотели меня, все тянулись, все восхищались мной».

— Видимо, не слишком старательно искал, — горько сказала Эмбер, приподнимаясь на локте. — Я всю ночь была в отеле. И весь день. А где был ты?

— Гулял, — бросил Карл, глядя на нее с легкой неприязнью, словно смотрел на что-то, что ему не слишком нравилось.

— Гулял? — Эмбер повысила голос. — С кем, интересно знать?

— С Майклом. Я занимался своей карьерой. Разве не для этого мы притащились в Лос-Анджелес? Я таскался по клубам с известным продюсером, заводил полезные знакомства. В отличие от тебя я не собираюсь валяться в шезлонге, подставляя бока солнцу.

— Я валяюсь в шезлонге только потому, что у меня нет ни цента, и потому, что я не хочу куда-либо идти без тебя. Я ждала тебя, Карл! Я волновалась, не знала, где ты, что с тобой!

Лицо Карла тотчас смягчилось, стоило ему узнать, что за него переживали. Он улыбнулся, снова превращаясь в того самого Карла, которого так любила Эмбер.

— Ах, детка, тебе совершенно не стоило нервничать. Прошлый вечер, да и последующая ночь… все было так прекрасно, великолепно, едва ли не сказочно! Мы с Майклом постоянно говорили о музыке, он такой умный и так хорошо разбирается в различных течениях и стилях. — Он присел на край шезлонга, заслонив от Эмбер солнце. Его лицо было таким восхищенным, мальчишеским. — Ты не поверишь, с какими людьми довелось поработать Майклу! Просто какой-то праздник для меломана, понимаешь? Половина альбомов из моей коллекции выпущена его звукозаписывающей компанией. Эти имена, которые я произносил с таким пиететом… для Майкла это конкретные люди, близкие друзья и партнеры! Просто не верится, что я могу называть этого крутого парня по имени!

— И это все? — осторожно спросила Эмбер. — Вся ночь была посвящена разговорам о музыке?

— Ну да! Прости, мне следовало позвонить, но даже как-то в голову не пришло, что ты переживаешь. Мы ездили на дискотеку, потом отправились к Майклу домой. — Глаза Карла сверкали. — О, видела бы ты его дом! Просто роскошный особняк, окна от пола до потолка, все так и кричит об огромных деньгах. Майкл сказал, пришлось заново перестраивать весь дом после грязевых селей, зато теперь это настоящий дворец.

— Я слышала, у него много картин, — еле смогла вклиниться в этот монолог Эмбер. — Кажется, он коллекционер?

— Ну, я не слишком разбираюсь в искусстве, ты же знаешь. Но в доме Майкла действительно множество картин, самых разных. И скульптуры какие-то, и какие-то вазы в шкафах с подсветкой. Думаю, да, у него большая коллекция. Ты увидишь сама, когда будешь в гостях. — Карл улыбнулся. — Слушай, давай пообедаем в ресторане. Только ты и я, ребят звать не станем.

— А нам это по средствам?

— Вполне. Майкл выдал нам аванс, причем уже второй. Говорит: «Гуляйте, ребята, пока не приступили к работе». Так что мы можем себе позволить хороший обед. У нас завелись деньжата, детка.

— Только давай выберем какое-нибудь… не слишком пафосное заведение, — робко попросила Эмбер. — У меня по-прежнему нет нарядов для дорогих ресторанов, в которых обедают звезды. Только то платье, что было на мне вчера.

— А что на тебе было вчера? — озадаченно спросил Карл.

— Ну, то зеленое платье, помнишь? Оно тебе понравилось. Такое… с шалью.

— А, ну да. Надевай его, оно сойдет.

Консьерж посоветовал им небольшой ресторан, в котором подавали морепродукты. Карл поймал такси, и они с Эмбер забрались на заднее сиденье. Всю дорогу пара держалась за руки, словно это было первое свидание. Эмбер тыкала пальцем в окно, когда мимо проплывало красивое здание, а Карл восхищался дорогими казино и магазинами.

Небольшой ресторан оказался крохотным заведением с достаточно аскетичной обстановкой, но отнюдь не аскетичными ценами. Эмбер и Карл жили в слишком роскошном отеле, чтобы консьерж мог посоветовать им что-то более демократичное.

— Может, сразу пойдем? — прошептала Эмбер, просмотрев меню. — Все такое дорогое!

— Не волнуйся, денег хватит, — со снисходительной улыбкой пропел Карл. — У нас есть наличка, забыла?

Эмбер подумала, что хорошо было бы наконец получить хоть что-то на карманные расходы. Гардероб нуждался в пополнении, поскольку вещи, взятые из дома, в Лос-Анджелесе смотрелись жалко. Пестрый купальник, который так здорово выглядел в закрытом бассейне на Саммер-стрит, здесь казался куском половой тряпки, которому придали форму.

— Ты мне дать денег на одежду? Мне совершенно нечего надеть.

— Конечно. И чего я раньше не подумал об этом?

Карл достал из кармана пухлый бумажник, совершенно новый, сделанный из тонкой лайки темно-зеленого цвета. Когда он успел обзавестись новым бумажником? Когда раскрылось отделение для купюр, Эмбер успела заметить толстый пресс новеньких банкнот. Карл достал несколько купюр и протянул их Эмбер как раз в тот момент, когда к столику подошла официантка.

Умирая от смущения, Эмбер выхватила деньги и торопливо спрятала в сумочку. Она чувствовала себя проституткой, которой решили заплатить именно в ресторане, несколько раньше, чем она окажет все необходимые услуги. Но ни Карл, ни официантка и глазом не моргнули, словно ничего особенного не произошло. Единственным человеком, чьи щеки пылали от стыда, была Эмбер.

Внезапно она почувствовала себя ужасно несчастной. Конечно, она искренне радовалась, что группа напала-таки на золотую жилу в виде успешного продюсера, а отношения с Карлом вернулись в привычную колею (пусть даже любимый человек несколько изменился). Но видимо, давала о себе знать кровь Фей Рид, гордой, независимой женщины, которая твердила, что женщина должна уметь обеспечить себя сама.

Эмбер оказалась в Лос-Анджелесе в роли приживалки, чье материальное положение целиком зависит от настроения мужчины. Без образования, без работы, без планов на будущее она внушала самой себе только презрение.

Глава 22

Мэгги всегда посмеивалась над теми, кто считал академический мир гламурным. Увы, преподаватели получали слишком мало, чтобы позволять себе жить в роскоши, и их единственным сокровищем всегда были знания.

Конечно, существуют в мире учебные заведения, где обучение стоит больших денег, преподаватели (к примеру, юристы или врачи) имеют отличную практику, но их обеспеченность и здесь зависит вовсе не от количества прочитанных лекций.

Точно в таком же положении, как выяснилось, находился и мир политиков (разумеется, местечковый, а не национального масштаба). Для того чтобы в этом убедиться, хватило одного-единственного визита к городскому советнику.

Мэгги сидела в приемной мисс Элизабет Глоуб вместе с матерью. Удивительно, но, кроме них, в просто обставленном кабинете (один диван, два продавленных кресла и металлический шкаф) никого не было. Единственный посетитель, мужчина средних лет, который пришел чуть раньше и сидел на краю кресла с мятой газеткой в руках, которую нервно листал, уже вошел к мисс Глоуб. Мэгги скучала, разглядывая плакаты, развешанные на желтых стенах. С плакатов улыбались подтянутые мужчины с выбеленными зубами. Надписи обещали светлое будущее для Ирландии и ее жителей. На одном плакате была и сама мисс Глоуб.

— Как жаль, что у них нет низких табуреток, — пожаловалась Уна, силясь устроить больную ногу на принесенном специально для нее пластиковом стуле.

Мисс Глоуб была первым политиком, которого Мэгги довелось увидеть. Войдя в кабинет и осторожно ввезя кресло, в котором сидела мать, она приветливо улыбнулась советнику. Мисс Глоуб оказалась совершенно не такой, как ее собственное изображение на плакате в приемной. Никакой тяжелой косметики и пышной прически. Под глазами отчетливо виднелись темные круги, а блузка и пиджак производили впечатление изрядно заношенных.

— Итак, в чем дело? — не слишком любезно осведомилась советник сразу после приветствия. — Павильон и парк на Саммер-стрит? Знаю этот проект, голосовала против, но ничего не добилась. У меня тоже есть дети, которые любят парк, но мой голос ничего не дал. К вашему сведению, павильон никогда не являлся частью парка. По всем документам он собственность городского совета. Так что не уверена, что вы можете здесь чего-то добиться.

— И что же, местные жители не имеют права голоса? — резко осведомилась Уна.

— Жители уже отдали голоса за политиков. Считается, что с момента выборов политики представляют собой глас общественности, — так же резко ответила мисс Глоуб. Вежливая маска слетела с лица.

— Какая чушь! — возмутилась Уна.

Мэгги предостерегающе посмотрела на мать.

— Поверьте, я на вашей стороне, только…

— Все так говорят, когда баллотируются в совет. А потом даже дела с нами иметь не желают!

Мэгги выступила вперед, загородив мать спиной.

— Если вы на нашей стороне, — сказала она с мягкой улыбкой, — помогите нам. Скажите, что нам делать? В каком направлении двигаться?

Мисс Глоуб, прищурившись, смотрела на девушку.

— Если вы не собираетесь сдаваться, начните с Харрисона Митчелла. Он возглавляет партию зеленых и ратует за сохранение зданий, представляющих архитектурную ценность. Если по документам павильон имеет историческую ценность, Митчелл ваш. Он любит заниматься безнадежными случаями — ведь если ему везет, он попадает в газеты. А Митчелл любит появляться на страницах газет, можете мне поверить!

— Значит, слава для него важнее исторической справедливости? — уточнила Мэгги.

— Мир политики продажен, — скривилась советник. — Харрисон Митчелл тщеславен, как юная старлетка. Можете сыграть на этой его слабости. Удачи.

Харрисон Митчелл вовсе не горел желанием сотрудничать с комитетом по спасению парка на Саммер-стрит. У него оказались куда более важные дела: правительство как раз затеяло грандиозный проект по строительству лодочной станции на месте старинного замка, и это событие имело большой резонанс в прессе. Разумеется, сточки зрения тщеславного Митчелла, борьба с правительством была куда интереснее, нежели с местечковыми застройщиками.

— Мне очень жаль, — вежливо прощебетала секретарь в телефонную трубку, когда Мэгги позвонила в приемную Митчелла в третий раз. — Он по-прежнему очень занят. Увы, мистер Митчелл не может уделить вам время.

Внутри Мэгги внезапно поднялась буря протеста. Накануне она прогуливалась по парку с отцом. Они беседовали о мире, о людях, о красоте природы и архитектуры. Странно и страшно было сознавать, что через несколько месяцев им с отцом негде будет вот так бродить и лениво болтать о том о сем. Мэгги готовилась к настоящей схватке. Слишком много раз за свою жизнь она проигрывала битвы, а порой сдавалась еще до начала боя. Но не в этот раз!

Некоторое время назад Мэгги взяла в библиотеке книгу, учившую уверенности в себе. Поначалу все аффирмации, которые она произносила перед зеркалом, казались смешными и нелепыми, но со временем пришло осознание, что в словах заключается огромная мощь. Если день за днем твердить себе, что ни на что не годишься, можно прожить всю жизнь, не совершив ни единого стоящего поступка. Достаточно поверить в себя и перестать постоянно критиковать — это уже хороший задел для новой жизни.

— Что ж… — мягко протянула Мэгги, как бы взвешивая все «за» и «против». На самом деле она прекрасно знала, какие именно слова произнесет, потому что целый вечер практиковалась перед зеркалом. — Тогда передайте мистеру Митчеллу, что завтра в своем интервью газетчикам я, несомненно, упомяну об отсутствии у него интереса к застройке территории парка. Я также выскажу предположение, что мистер Митчелл занимается лишь теми проектами, которые вызывают общественный резонанс, и совершенно равнодушен к тем, что никогда не попадают на страницы прессы.

— Не нужно так быстро переходить к выводам… — залепетала секретарь.

— Нет, нужно, — жестко сказала Мэгги. — Мистер Митчелл не удостоил вниманием три звонка, поступивших к нему в приемную с разницей в сутки, а это о многом говорит. И газетчикам, смею заметить, также. Так что можете передать ему всего хорошего. — Она повесила трубку.

Стоит ли удивляться, что в плотном расписании мистера Митчелла очень быстро нашлось окно для встречи с Мэгги Магуайер.

— О, уже завтра утром? — поразилась Уна. — Но я не смогу пойти с тобой, в это время я буду у врача. Тебе следует взять с собой кого-то из комитета для моральной поддержки.

— Ерунда! — отмахнулась Мэгги, чувствуя прилив веры в свои силы. — Я справлюсь без помощников.

Кабинет мистера Митчелла располагался в подвальном помещении трехэтажного особняка, чьи архитектурные особенности так и кричали об исторической ценности. Удобно защищать памятники архитектуры и входить в состав городского совета, подумала Мэгги.

В отличие от приемной мисс Глоуб эта была выложена мрамором, а элегантная лепнина под потолком и на стенах не была изуродована желтой краской. Здесь были зеркала и большие кашпо с цветами, в шкафчиках вдоль стен был полный порядок, бумаги на столе секретаря лежали аккуратными стопками, канцелярию поставляла известная фирма.

— Простите, что не сразу смог вас принять, мне очень жаль, — сказал советник Митчелл, лично открывая перед Мэгги дверь своего кабинета.

Мэгги видела Митчелла на страницах газет, которые изучала в библиотеке накануне. Перед ней был высокий статный холеный мужчина средних лет в дорогом костюме. От него пахло хорошим парфюмом, щеки были гладко выбриты. Держался Митчелл с достоинством короля, взошедшего на трон. Губы улыбались, а глаза изучали Мэгги, словно пытаясь разгадать, что перед ним за птица.

Мэгги расправила плечи и посмотрела на Митчелла, приподняв одну бровь.

— Мне тоже жаль, — холодно сказала она. Начинать надо так, чтобы собеседник сразу понял, зачем ты к нему пришел. Мэгги пришла за победой.

Почти десять минут беседа крутилась вокруг парка на Саммер-стрит. Советник Митчелл всеми силами пытался выпутаться из неудобной для него истории, сохранив лицо. Эта игра быстро надоела Мэгги. Она потихоньку теряла задор, и с этим требовалось что-то делать.

— А вы сноб, мистер Митчелл, — внезапно вклинилась она в безупречно выстроенный монолог советника. — Вас интересуют лишь те проекты, которые соответствуют вашим критериям. Каким именно, вы и сами знаете. На все, что выходит за рамки этих критериев, вам совершенно наплевать. Подумаешь, местечковые войны!

— Это не так! — возмутился Митчелл.

— Нет, так, — твердо сказала Мэгги и бросила на стол подшивку газет. — Я работаю в библиотеке, так что данных у меня предостаточно. Наш комитет не соответствует вашим высоким требованиям, но вы рискуете упустить выгодное дело. Нам нужна ваша помощь, мистер Митчелл. Мы планируем связь с газетчиками, уже назначено несколько интервью. — Она блефовала: до сих пор все звонки в прессу были безответны. Однако участие Митчелла могло склонить весы в пользу комитета. — Вы же знаете, что о вас говорят — вам нужна только слава. Но если вы, мистер Митчелл, возьметесь за наш случай, такой мелкий, с вашей точки зрения, это остановит подобные кривотолки.

Повисла пауза. Мэгги, спокойно глядевшая на собеседника, внутренне умирала от страха. Она только что позволила себе такие речи, на какие ни за что бы не осмелилась еще месяц назад. Ответа Митчелла она ждала словно вердикта суда.

Тот смотрел задумчиво, прищурив глаза. Ему пришло в голову, что рыжая девица отлично будет выглядеть в кадре рядом с ним.

— Я согласен. Но все переговоры с прессой веду я, — произнес наконец Митчелл.

— Простите, но нет, — покачала головой Мэгги, мысленно торжествуя победу. — Это моя кампания, значит, с прессой мы будем общаться вместе.

В глазах советника она увидела блеск уважения.

— Хорошо, мисс Рид. Это ваша кампания, вам и общаться с прессой. Вы босс.

«Это точно, — подумала Мэгги с восторгом, внешне позволив себе лишь скромную улыбку. — Я босс».

Она брела вдоль Саммер-стрит со стороны парка, все еще вспоминая и взвешивая детали недавней встречи с советником Митчеллом. Было уже половина восьмого, подкрадывались сумерки. Мэгги так задумалась, что не заметила мужчину, выбравшегося из машины возле ее дома.

— Возвращаетесь с курсов психологической поддержки для тех, кто не умеет обращаться с автомобилем? — спросил он низким голосом, заставив Мэгги вздрогнуть.

Она сразу узнала голос. Большой, похожий на медведя человек, невоспитанный и нечуткий к чужой беде — вот кто ждал ее у дома! Тот самый человек, который, уперев в боки ручищи с грязными ногтями, велел своим ребятам искать «отсос» для бензина в гараже.

Мэгги обернулась. Если бы не голос, она бы ни за что не поверила, что смотрит на того же мужчину, который высмеял ее в сервисе. Теперь он приятно пах, грязный комбинезон сменился джинсами и футболкой, приоткрывающей внушительные бицепсы, лицо и руки были чистыми. Мэгги могла бы войти в дом, почти коснувшись мужчины плечом, но так бы и не узнала в нем автослесаря Айвана, если бы он не заговорил этим своим низким, густым голосом.

Все-таки у него были приятная улыбка и синие глаза. Вообще-то Мэгги никогда не увлекалась мужчинами подобного типа, огромными, с мощными шеями и плечами, но с намечающимися брюшками, предпочитая более спортивных парней. Однако от Айвана веяло какой-то мощью, настоящей мужественностью, которую не раздобыть в спортзале, и это придавало ему определенную привлекательность.

— Нет, я возвращаюсь с курсов подготовки к космическим перегрузкам, — ответила Мэгги. — В самом ближайшем будущем весь женский род планирует покинуть Землю, чтобы больше никогда не пересекаться с мужчинами.

— Особенно с теми, кто работает в гараже и отпускает грубые шуточки? — уточнил Айван.

— Со всеми без исключения.

— Возвращаетесь на Венеру, должно быть? А какая участь ждет нас?

— Мы выкачаем с Земли весь кислород. До последней молекулы, — буркнула Мэгги. Она пыталась быть враждебной, но выходило не слишком хорошо. Трудно смотреть сверху вниз на того, кто значительно выше тебя.

Значительно выше… Механик Айван был выше Мэгги, а такие встречи в ее жизни случались не часто. А еще он улыбался, так легко и беззаботно, словно словесная пикировка доставляла ему несказанное удовольствие.

— Значит, вы обрекаете человеческий род на вымирание? — Айван выглядел чрезвычайно позабавленным.

— Под человеческим родом вы подразумеваете мужской пол? — буркнула Мэгги, но, не выдержав паузы, внезапно улыбнулась. Да и трудно не улыбнуться, когда на тебя смотрят с таким умилением.

— Я приехал, чтобы извиниться, — внезапно сменил тему здоровяк. — Я хотел приехать еще вчера, но подумал, что после того разговора в гараже попаду под горячую руку. Я предпочел отсидеться в укрытии… как всякий мужчина, которому дорога его шкура, разумеется. — Еще одна лучезарная улыбка. — Я хочу извиниться и пригласить вас сходить куда-нибудь. Кстати, а сколько мужскому полу осталось наслаждаться жизнью, прежде чем его лишат кислорода?

— Извиниться и пригласить куда-нибудь сходить? Оригинальный способ просить прощения, — хмыкнула Мэгги, сочтя предложение за очередную шутку.

— А что, вы постоянно готовитесь к полету? Или выдаются свободные денечки? Можно рассчитывать на свидание, или идея заранее обречена на провал по причинам, обусловленным программой НАСА?

Эта забавная игра все больше нравилась Мэгги. Она подбоченилась и скептически подняла бровь.

— На эти вопросы мы уполномочены отвечать только разумным формам жизни.

— Ах вот как! Что ж, простейшие тоже не лишены любопытства, — шепотом поделился Айван. — Так как насчет свидания? Следующая суббота, в два часа дня. Сходим на свадьбу моей двоюродной сестры?

— На свадьбу? Мы только познакомились, а вы уже зовете меня на семейное торжество? — изумилась Мэгги. Затем она с подозрением прищурилась: — Бьюсь об заклад, вас бросила подружка, поэтому вы спешно ищете новую спутницу! Она кинула вас из-за ваших дурацких шуточек! — Она осеклась, сообразив, что несколько перешла границы дозволенного.

Однако увалень Айван был не против.

— Нет, она бросила меня, потому что ей надоело, что от ее спутника вечно разит машинным маслом. На каждый праздник я неизменно получал набор дезодорантов и душистого мыла, но они не способны смыть с моих рук позорный запах гаража.

— Да ладно придумывать! — рассмеялась Мэгги. — Тоже мне, причина для разрыва! Признавайтесь, почему вы готовы тащить на свадьбу кузины малознакомую женщину? Ваша родня не придет в восторг от такой неразборчивости.

— Вы плохо знаете мою родню. Они все немногоненормальные. Думаю, родители будут счастливы, если я вообще хоть кого-то приведу. — Глаза Айвана задорно блеснули. — Это большая удача — уговорить на свидание разумную женщину. Для такого простейшего, как я, — добавил он.

Мэгги смутилась.

— А мы пойдем… на всю свадьбу? В смысле, и в церковь, и за стол, и на танцы? — пробормотала она. — Просто я… не ношу платьев. Ну почти. Я предпочитаю джинсы и майки. В платье я чувствую себя неуклюжей.

— Да я тоже как-то не привык разгуливать в смокинге. Правда, для этого случая хотелось сделать исключение, как-то приодеться… — Айван пожевал нижнюю губу. — Может, прикупить новые носки? А что, повод достойный… — Он окинул взглядом наряд Мэгги, ее простые джинсы, блузку и закинутый на плечо пиджак, купленный специально для встреч с политиками. — Вам и не нужно платье. Будьте самой собой.

Мэгги засмеялась:

— «Будьте самой собой»? Обычно так говорят из вежливости, подразумевая что-то вроде «купи себе приличный наряд».

— Вы зря так говорите, — вполне серьезно сказал Айван. — Будьте самой собой. Зачем притворяться?

Внезапно Мэгги подумала о том, как часто ей приходилось в жизни притворяться, играть какую-то роль, что-то из себя изображать. В школе она пыталась стать невидимкой, чтобы никто ее не замечал и не доводил своими издевками. Затем она выбрала иной путь — стала вести себя вызывающе, почти враждебно, пряча за резкостью ранимую душу и нападая раньше, чем успевали напасть на нее. Когда на горизонте появился Грей, Мэгги снова сменила тактику, превратившись в мягкую, уравновешенную женщину и хозяйку дома, какой хотел ее видеть любимый мужчина. Она отрастила волосы и готовила только то, что нравилось ему, говорила то, что он хотел слышать, общалась с теми, кого одобрял он. Ей казалось, что наконец она стала самой собой, но это была очередная роль, удобная для окружающих.

Лишь недавно Мэгги стала прилагать усилия, чтобы жить для себя, по своим правилам. Быть самой собой… может, стоило попытаться?

— Хорошо, я пойду с вами, — кивнула она Айвану. — Только это будет не свидание, идет? Мы просто сходим на свадьбу.

— Идет. Просто сходим на свадьбу, — легко согласился Айван.

Эта легкость вызвала у Мэгги подозрения, но она не стала лезть с новыми вопросами. Выяснить, зачем Айвану так нужна спутница, она успеет позже.

— Можете заехать за мной без пятнадцати два.

— Договорились. Без пятнадцати я буду у вашей двери.

— Отлично. И учтите, шляпок я не ношу.

— В этом ваш огромный плюс.

* * *

Для человека, который дал слово прийти на свадьбу в джинсах и майке, Мэгги слишком тщательно продумывала наряд. Ее пригласили на свадьбу незнакомой пары, родителей и друзей жениха и невесты она не знала, а собственного спутника видела всего два раза в жизни!

В пятницу вечером Мэгги и ее мать сидели на кровати и обсуждали варианты наряда.

— Может, маленькое платье? — спросила немного раньше Шона по телефону. — Без претензий, скромно, но все-таки не так банально, как джинсы. Или у тебя нет платьев?

— Ты же наперечет знаешь все мои шмотки, — простонала Мэгги. — Свое последнее маленькое платье я надела, когда мне стукнуло четыре. Может, мама до сих пор хранит его на чердаке, но вряд ли оно на меня налезет.

— А как насчет платья подружки невесты, которое ты надевала на мою свадьбу?

— Оно слишком вычурное, чтобы надевать его на свадьбу к незнакомым людям. Может, мой спутник натянет клетчатую ковбойскую рубаху, а я надену платье с кружевом. У меня будет нелепый вид!

— Тогда не знаю, — простонала Шона. — В общем, вытащи и шкафа все более-менее пристойное, перезвони, и я дам тебе совет.

— И как ты это сделаешь, если не будешь видеть, о каких вещах речь? — засмеялась Мэгги.

— Боже! Значит, надень джинсы и сделай боевой макияж. Он отвлечет взгляды от непритязательного наряда.

— Ну, у меня есть не только джинсы. Не забывай о брюках.

— Единственные красивые брюки идут в комплекте с пиджаком, я помню, — вдруг осенило Шону. — Собираешься надеть костюм?

Мэгги хотела знать и мнение матери. Она надела шелковую блузку, костюм, а шею обвила ожерельем из сверкающих стразов.

— Костюм выглядит неплохо, — вынесла вердикт Уна. — Но блузка лучше всего. Может, попробуем и другие варианты?

Мэгги принялась вытаскивать из шкафа вешалки и снимать с них одежду. Нашелся потрепанный вельветовый пиджак, затертый на локтях до блеска, какие-то коровьего размера малиновые штаны и несколько пар джинсов разных фасонов. С удивлением Мэгги обнаружила еще один костюм, какого-то невероятно бурого цвета, быстро надела его и повернулась к зеркалу.

— Золушка, — сказала она кисло. — До того как прилетела добрая фея и превратила наряд в роскошное платье.

— Ты слишком самокритична, — вмешалась мать. — Если подкрутить волосы, надеть туфли на каблуке и сделать накладные ногти, будет не так уж плохо.

— Мама, ты же вроде только ногу повредила, а не мозги, — вздохнула Мэгги.

— Так говорит твой отец, — засмеялась Уна. — Ладно, снимай… А как насчет этой юбки?

Она показала на единственную юбку Мэгги, которую та надевала всего раз. Это была юбка-карандаш строгого серого цвета с небольшим разрезом сзади, купленная под влиянием момента. Когда Мэгги принесла покупку домой, Грей поначалу одобрил обновку, но после похода к друзьям, когда пара его приятелей целый час не сводила с Мэгги глаз, хмуро сказал, что «юбка не очень». С тех пор она ни разу ее не надевала.

— Ты про эту? — Мэгги задумалась. — Но у меня слишком узкие бедра…

— Чушь. Для такой юбки бедра не могут быть слишком узкими. Надевай!

Пока Мэгги снимала с себя бурый костюм и натягивала юбку, Уна успела сходить на костылях в свою комнату и теперь протягивала дочери кучу блузок.

— Я слишком раздалась для них, а тебе будет в самый раз.

— Белую?

— Нет, ты будешь похожа на чопорную секретаршу. Нужно больше цвета. — Уна порылась в куче блузок. — Вот, попробуй с этой.

Она протягивала дочери ярко-синюю рубашку с отороченными кружевом кармашками.

— Это как-то слишком, — покачала головой Мэгги. Ее смущал столь яркий наряд. Сначала узкая юбка, потом такая бросающаяся в глаза блузка… она будет совершенно не похожа на саму себя! — Господи, что же надеть?

— Жаль, ты так редко видишься с Элизабет. Она работает с дизайнерскими вещами; было бы из чего выбрать наряд. А если бы ты поддерживала отношения со школьными подругами, могла бы одалживать вещи у них.

— Угу, — буркнула Мэгги, бросая синюю блузку на кровать.

— Ты зря упрямишься. Тебе очень подойдет эта рубашечка. К твоим-то рыжим кудрям! Я дам тебе свое жемчужное ожерелье с серьгами. Айван будет сражен наповал!

— Он пригласил меня просто потому, что сбежала его подружка, — возразила Мэгги. На самом деле она и сама не знала, почему Айван позвал ее с собой, но именно вариант с побегом изложила родителям.

— Слушай, прекрати все время спорить! — строго сказала Уна. — Ты наденешь синюю блузку с юбкой. И Айван будет сражен наповал! А будешь упрямиться, отдам тебя этому идиоту Грею, который совершенно не разбирается в женской красоте. С ним ты превратилась в серую мышь. А он просто неудачник, понятно?

Мэгги благодарно улыбнулась матери.

Утро субботы Мэгги провела в библиотеке. Работы было так много, что у нее почти не выдалось шанса поволноваться о том, как сложится ее визит на чужую свадьбу. И все же на вопрос о том, что она делает после обеда, Мэгги отвечала: «Иду на свадьбу», — и это было невероятно здорово. Как если бы у нее внезапно появилась личная жизнь.

Уж лучше необычное свидание с мужчиной, похожим на неповоротливого медведя, чем целый день просидеть в библиотеке среди пыльных книг, а затем отправиться домой ужинать и спать до обеда воскресенья.

«Буду весь вечер горевать о том, что меня бросил парень и жизнь не удалась» — ну разве это приятная перспектива? Все-таки насыщенная социальная жизнь увлекает куда больше личных страданий.

Этим утром Мэгги встала пораньше, вымыла и уложила волосы с помощью фена. Получилась просто шапка кудрей вместо привычной спутанной рыжей мочалки.

— Тебе очень идет, — одобрительно сказала Рита, когда Мэгги появилась в секции детской книги. — У тебя вечером свидание? Не с тем ли красавчиком из Голуэя? Вы помирились?

— Нет, нет и нет, — пропела Мэгги. — Свидание будет. Только вовсе не с Греем.

Рита прижала руки к груди.

— Ох, а ты прыткая особа! Рада за тебя. Надеюсь, на этот раз ты сделала правильный выбор. Тот парень, Грей, был хорош собой, но… — Она осеклась.

— Но?.. — потребовала продолжения Мэгги.

— Ну, он показался мне слишком самовлюбленным типом. Будто каждую секунду любовался собственной персоной. — Рита хмыкнула. — Такие мужики считают, что никто не оценит их так, как они ценят себя.

Мэгги горько усмехнулась.

— Тут ты попала в самую точку, Рита. Самолюбование естественно, если речь о женщине, но мужчину подобное поведение не красит. Я слишком долго жила с Нарциссом.

— Хорошо, что все закончилось благополучно, — поддержала ее Рита.

«Благополучно». Мэгги удивил выбор слова. Забавно, как по-разному люди смотрят на вещи. Опыт — штука индивидуальная. Но можно ли считать благополучным окончание романа, когда оно спровоцировано изменой одной из сторон? Или все-таки можно? Ведь такие отношения лучше порвать, прежде чем станет слишком поздно. Например, после свадьбы. Или когда появятся дети. Если Грей вообще рассматривал перспективу отцовства.

Выпив кофе в крохотном кафетерии у входа, Мэгги возвращалась за свою стойку, когда краем глаза заметила знакомую женщину. В библиотеку зашла Билли Шерри, одна из тех девиц, что издевались над ней в школе, превращая каждый учебный день в ад.

Конечно, Билли было не сравниться с заводилой компании, Сандрой Броди, но ее появление моментально вернуло Мэгги на пятнадцать лет назад, наполнив животным страхом и ощущением собственной беспомощности.

Билли вела за руку маленького мальчика и, похоже, даже не заметила прошмыгнувшую мимо нее Мэгги. Ее прическа и выражение лица были совершенно такими же, как годы назад, когда она потрошила рюкзак Мэгги и швыряла его Сандре, хохоча, как голодная гиена.

Не справившись с собой, Мэгги спряталась за выступающий угол шкафа. Сердце билось часто и неровно, дыхание стало сбивчивым.

— Ну, малыш, — сказала Билли мальчику, — через пять минут мы уходим. Выбирай поскорее книгу. Не можем же мы весь день торчать в библиотеке, нас ждет папа. Ты же знаешь, он злится, когда мы задерживаемся. — На секунду высунув голову, Мэгги успела заметить, какое потерянное у малыша лицо. — Ну же, выбирай! — Голос Билли стал жестче. — Скорее!

Зная, что прятаться нелепо, глупо, смешно, Мэгги продолжала стоять за шкафом. Она снова вернулась в свои детские годы, полные унижения и страха. Даже теперь она не могла объяснить, что пугает ее больше: вкрадчивый голос Билли, так легко менявшийся на жесткий и раздраженный, или чувство собственной никчемности. Когда Сандра придумала игру, заключавшуюся в том, чтобы потрошить ее рюкзак, Мэгги впервые задумалась о самоубийстве как выходе из создавшегося положения. Смерть положила бы конец ежедневным издевательствам, свидетелем которых становилась вся школа.

Окончив школу, Мэгги не раз читала статьи о школьных хулиганах. Увы, журналисты писали статьи от третьего лица, ни один из них не становился объектом издевательств лично. Они повествовали так, словно школьные обидчики отбирали завтраки и деньги по утрам да порой ставили подножки в коридорах. Чем не рай по сравнению с армейской дедовщиной и тюремными буднями? Журналистам было невдомек, каково это, быть вечным посмешищем в глазах тех, кто мог бы тебя любить и уважать, как тяжело жить под постоянным прессом, в вечном ожидании чужой подлости.

— Мэгги, — громко позвала Рита, — подойди, пожалуйста, а то я говорю по телефону.

Мэгги пару секунд интенсивно дышала полной грудью, а затем почти бегом припустила за конторку. Она принялась на автомате ставить печати в абонементах и вкладышах книг, улыбаться детям, приговаривая что-то вроде «"Хроники Нарнии"… отличный выбор, до сих пор люблю эту книгу». Малыши застенчиво улыбались, дети постарше говорили «спасибо» с самым серьезным выражением лица, а их родители рассыпались в благодарностях.

Рита подошла лишь на секунду, объявила, что обзванивает читателей, сделавших предварительные заказы, посетовала, что до сих пор не вернули Жаклин Уилсон, и снова вернулась к телефону. Очередь перед конторкой становилась все короче, Билли с сыном неумолимо приближалась.

Мэгги исподтишка разглядывала старого врага. Да, Билли почти не изменилась, она все еще красила волосы в платиновый цвет и завивала спиральками. Возможно, теперь она делала это в салоне, потому что концы перестали так ужасно сечься, однако цвет по-прежнему не подходил к землистому цвету лица, а в прическе было слишком много искусственного. На веках Билли по-прежнему рисовала длинные жирные стрелки — она и Сандра всегда пользовались подводкой, даже когда директор строго-настрого запретила косметику в стенах школы. Компания Сандры вообще плевала на правила, считая, что они создаются только для того, чтобы их нарушать.

Одежда, правда, на Билли была другого стиля: кофточка с длинными рукавами и бледно-серые брюки прямого кроя. В подростковом возрасте Билли предпочитала рваный подол и миллионы стразов. В те годы было очень модно носить обтягивающие светло-голубые джинсы, драные майки с блестками и ботинки на мощных платформах. «Панковский шик», — называла такую одежду Китти, подруга Мэгги. Поэтому сама Мэгги за глаза звала Сандру и ее девиц «панкушками», а Китти хохотала как ненормальная. Это давало Мэгги ощущение собственной власти, такое редкое и непривычное в те годы. Жаль, что семья Китти переехала в другой город.

— Ну, Джимми, отдай книжку тете. Пусть поставит печать, и мы пойдем.

Мэгги молча приняла книгу, просканировала штрих-код, поставила отметку в абонементе. Затем, так же молча, протянула книгу обратно малышу.

— Спасибо, — сказала Билли. — Джимми, поблагодари тетю.

Мэгги прищурилась. В юности такое слово, как «спасибо», не входило в словарный запас Билли Шерри.

— Спасибо, — пробормотал ребенок послушно.

Ему было восемь или девять, прикинула Мэгги, а значит, Билли забеременела почти сразу после школы. На секунду ей стало любопытно, как приняла ее бывшая обидчица перемены в жизни. Должно быть, Билли пришлось нелегко. Впрочем, к черту жалость! Билли Шерри не заслуживала ее сочувствия.

— Пошли, Джимми, нам нужно спешить. — Не бросив на Мэгги ни взгляда, Билли крепко ухватила сына за руку и потащила прочь.

Мэгги почти рухнула на низкую табуретку, стоявшую позади. Прошло не так много времени с памятного разговора с Кристи Девлин, и вот уже ее посетил один из давних призраков. Совпадение? Время перемен?

Билли сделала вид, что не узнала ту, чью жизнь планомерно превращала в кошмар. Сделала вид или действительно не узнала? Но как можно не узнать человека, на судьбу которого оказал такое мощное влияние? Как можно существовать дальше, заниматься повседневными делами и говорить «спасибо» тому, кому едва не сломал жизнь? Это не укладывалось у Мэгги в голове.

— Рита, мне что-то нехорошо. Мне надо в дамскую комнату. Поработай за меня, ладно?

Коллега повесила трубку и кивнула. Мэгги торопливо направилась в туалет, где села на стул со сломанной спинкой и закрыла лицо руками. У нее пылали щеки и уши. Такое происходило всякий раз, когда в коридоре школы возникала Сандра с подругами.

Мэгги чувствовала гнев, жалость к себе и полное бессилие. Не так-то просто избавляться от демонов прошлого.

Но почему именно сейчас, именно в этот день?

Мэгги поправила тушь, которая, как оказалось, немного растеклась из-за слез в туалете библиотеки, припудрила лицо и нанесла на скулы пару мазков бронзовыми румянами. У ворот просигналила машина Айвана.

— Привет! — сказал он дружелюбно, окинув взглядом ее наряд. — Удачный выбор. Тебе очень идет.

Сам Айван выглядел неожиданно — на нем был костюм с галстуком, совершенно преображавший его.

— Спасибо, — коротко поблагодарила Мэгги. Она уже успела изучить книгу о том, как следует принимать комплименты.

«Спасибо» всегда лучше, чем «Ой, да это старье, достала с антресолей!» или «А я думала, этот наряд меня полнит».

Мэгги села на пассажирское сиденье машины Айвана. Автомобиль был старый, возможно даже, восстановленный, и очень подходил по стилю своему хозяину. Мэгги никогда не интересовалась марками машин и датой схода с конвейера, но эта машина была похожа на экспонат выставки раритетов, уже не модный, но все еще невероятно шикарный. В салоне играла классическая музыка — кажется, Дворжак. Когда-то Мэгги занималась музыкой, так что мелодия была ей знакома.

— Вот уж не думала, что ты слушаешь классику, — заметила она.

— Правда? — Айван усмехнулся. — А что ты думала? Считала меня поклонником «Ганз энд роузиз»? Думала, я хожу на рок-концерты, где трясу шевелюрой и пью дешевое пиво?

Поскольку Мэгги думала как раз в таком ключе, ей стало немного не по себе. Она смущенно пожала плечами.

— Не совсем так, — пробормотала она. — Но согласись, классическую музыку слушает весьма небольшой процент людей.

— Моя мать преподавала в музыкальной школе, учила игре на фортепиано, — заметил Айван. — Так что я вырос на классических произведениях. А Дворжак поднимает настроение.

— Мой отец какое-то время увлекался классической музыкой. Прошел через три стадии. — Мэгги рассмеялась. — У него было много увлечений, и каждое проходило три стадии: интерес, восторг и угасание. Он изучал звездное небо, слушал Бетховена, покупал диски с оперой. Кстати, тоже училась игре на фортепиано, но надолго меня не хватило, хотя папа был в восторге от моих успехов — кстати, довольно сомнительных. А сейчас он увлекся конструированием. Мастерит корабли и самолеты.

— Отличное хобби, смею заметить. Я ведь когда-то тоже собирал модели самолетов. Могу поделиться коллекцией.

С Айваном легко разговаривать, подумала Мэгги. Совсем не требуется что-то придумывать, изобретать интересные темы, чтобы выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле. Достаточно быть самой собой. Достаточно просто сидеть рядом на пассажирском сиденье и позволять беседе литься. Общение с Айваном ничего особенного не требовало от Мэгги, и это было удивительное чувство — чувство гармонии с собой и окружающим миром. С Греем все было совсем по-другому. Отношения с ним требовали постоянного самоконтроля, ставшего в конечном итоге нормой жизни.

— Ты сегодня… не в своей тарелке, — осторожно заметил Айван, чуть убавив музыку.

— В каком смысле? — удивилась Мэгги.

— Ты плакала.

Она посмотрела на свое отражение в маленьком зеркальце. Никаких потеков туши, разве что глаза казались уставшими, чуть покрасневшими.

— Большинство мужчин ничего бы не заметили, — хмыкнула Мэгги.

— Я не такой. Не из большинства.

— Да, — сказала она. — Это верно.

Мэгги все еще пребывала в растерянных чувствах. Встреча в библиотеке с заклятым школьным врагом здорово выбила ее из колеи. Самое ужасное, что при виде Билли она снова испытала все те эмоции, что испытывала всякий раз в школе, встречаясь с компанией Сандры. Словно и не было всех этих пятнадцати лет, которые должны были придать ей уверенности в своих силах и излечить от давней боли. Увы, ничто не изменилось. Только решительные действия могли дать Мэгги свободу от демонов прошлого. Но какие именно?

Это была вполне современная свадьба, не предъявлявшая особых требований к нарядам и оформлению, но, видимо, об этом знали не все гости. Женщины, утопавшие в пышных платьях из кружев, в шляпках, с крохотными шелковыми сумочками, недоуменно взирали на юных девиц в мини-юбках и открытых кофточках. Невеста и жених также предпочли классическому черно-белому сочетанию кремовый и серый цвета.

На невесте был светло-бежевый костюм такого простого кроя, словно его сострочила на своей древней машинке «Зингер» мать Мэгги. При этом он сидел так безупречно, как сидят лишь очень дорогие вещи, сшитые по личным меркам.

Жених выбрал светло-серый костюм с белой рубашкой и выглядел чуть более броско, чем невеста. На шафере и его помощниках были точно такие же костюмы, только рубашки были бледно-розовые. Подружки невесты все как одна облачились в кремовые шелковые платья, в руках у них были букеты из мелких розовых розочек. Выглядела вся процессия невероятно элегантно.

— Отличные цветовые сочетания, — пробормотала Мэгги, озадаченно разглядывая молодых и их гостей.

— Но где же шлейф невесты? — простонала женщина, стоявшая рядом. На ней было длинное платье с глубоким декольте, открывавшим конопатую грудь. — Где фата? Где букет, который бросают незамужним подругам? Одна сиротливая розовая роза! Куда это годится? Большая часть девиц приходит на свадьбу лишь ради того, чтобы поймать букет!

Невеста действительно держала в руках одну розу, хотя Мэгги никак не могла назвать ее сиротливой. Видимо, это был какой-то особый сорт, полузакрытый бутон был размером с мужской кулак. А уж сентенция о том, с какой целью посещают свадьбу незамужние девицы, поразила Мэгги до глубины души.

— Но ведь это их свадьба, им и выбирать оформление, — заметила она.

— Ты слишком дипломатична, — фыркнул Айван. — Терпеть не могу снобов и зануд. А розовые рубашки вообще сразу запали мне в душу.

— О, не подозревала, что ты такой модник, — хихикнула Мэгги. — А я думала, ты разбираешься только в рабочих комбинезонах и средствах по отмыванию машинного масла с ладоней.

— В этом я просто ас, — ухмыльнулся ее спутник, показывая ей идеально чистые руки.

Мэгги ухватила его за руку и потрясенно уставилась на вычищенные ногти.

— Как тебе это удается? У меня был знакомый механик, так у него вечно были черные ногти. Что он только с ними не делал! Какое средство ты используешь?

— Секрет фирмы, — ответил Айван. Мэгги задумчиво провела пальцем по его гладкой ладони. — Но если будешь такой нежной и впредь, поделюсь секретом и с тобой.

Она тотчас выпустила его руку.

Их усадили за стол вместе с многочисленными кузинами и кузенами. Брат Айвана, Леон, окинул Мэгги заинтересованным взглядом. Он был очень похож на Айвана, только выражение глаз было более нахальным, а рот вместо улыбок выдавал хищные волчьи ухмылки.

— И где только мой братец прятал такое сокровище? — сверкнув глазами, спросил Леон.

— Отстань от нее, — дружелюбно отмахнулся Айван. — Леон всегда отнимает у меня все самое дорогое — то солдатиков, то машинку с пультом…

Мэгги хотела резко ответить, что вовсе не принадлежит Айвану, однако что-то ее остановило. Возможно, тот факт, что никто и не собирался ее обижать. Просто она слишком привыкла ждать нападок со стороны малознакомых людей.

Разговорившись с одним из кузенов, семнадцатилетним парнишкой, сидевшим напротив, она узнала, что он привел с собой подружку, но она ужасно смущалась и постоянно отлучалась в дамскую комнату, чтобы проверить, не поехал ли чулок и не вылезли ли на всеобщее обозрение лямочки бюстгальтера.

Мэгги чувствовала себя веселой и непринужденной. Обычно она терпеть не могла свадьбы, через пару часов общения с родней и друзьями молодоженов у нее начиналась чудовищная мигрень, но на этот раз все было совсем иначе. Гости веселились кто во что горазд. Пара дальних родственников мужского пола, какие-то дядюшки, которые не виделись добрый десяток лет, выдавали такие кульбиты на танцполе, что все сбежались посмотреть на это удивительное действо. Затем дородная женщина в алом открытом платье выхватила у диджея микрофон и призвала всех танцевать стриптиз под песню Джо Кокера. Три молодые девицы пытались петь караоке.

— Какой бедлам, — бурчала женщина, которая высказывалась насчет наряда молодоженов. — Что подумают соседи?

— Они подумают, что здесь очень весело, — тихо шепнула Мэгги, услышав этот комментарий.

— А ты чего не идешь танцевать стриптиз? Зовут же, — весело шепнул ей на ухо Айван.

Он стоял позади Мэгги, и отчего-то у нее мурашки побежали по спине. За столами почти никого не осталось, основная масса гостей перебралась на танцпол.

— Я вообще плохо танцую, — призналась она. — Так и не смогла выучить самых простейших движений.

— В самом деле? — не поверил Айван.

— Правда-правда. А ты? Танцуешь как бог?

— В последний раз я танцевал лет десять назад. — Айван мечтательно улыбнулся. — А в школе наша компашка часто ходила на дискотеки, тайком проносили пиво под одеждой.

Судя по лицу Айвана, школьные годы не оставили в нем дурных воспоминаний в отличие от Мэгги. Ей тоже было что вспомнить, но, увы, похвастаться было нечем.

— Мы, наверное, танцевали под разную музыку, — заметил Айван. — Ведь я несколько старше тебя. Скоро стукнет тридцать семь.

— Ого! — Мэгги хитро прищурилась. — Наверное, биологические часики тикают все быстрей? Именно так говорят о женщинах, которым исполнилось тридцать шесть.

— Не забывай, я работаю механиком. Если что-то где-то тикает или постукивает, я немедленно устраняю неполадку.

Он потянул ее за руку на танцпол. Мэгги согласилась только потому, что играла быстрая музыка, а значит, не требовалось топтаться рядом, прижиматься друг к другу и чувствовать собственную неуклюжесть.

И еще… Мэгги пугала необходимость соприкасаться с Айваном телами. Не то чтобы с ним было что-то не так. Наоборот! Он казался Мэгги все более и более привлекательным, от коротко стриженных волос до кончиков начищенных ботинок. На него поглядывали и другие женщины, не только одинокие. Возможно, кое-кто из них не отказался бы побыть на месте Мэгги. Впрочем, у них были все шансы, Айван не принадлежал Мэгги. После того, что случилось с Греем, ей не хотелось связывать себя отношениями с мужским полом.

— Надеюсь, тебе понравилось, — сказал Айван, когда они подъехали к дому Магуайеров.

Мэгги подняла сумочку, лежавшую у нее под ногами.

— Да, очень. Спасибо, что позвал с собой.

— Я спросил, потому что у меня сложилось впечатление, будто мысленно ты все время находилась где-то в другом месте, — мягко сказал Айван. — Надеюсь, все в порядке? Может, тебе требуется какая-то помощь… поддержка?

Мэгги стало неловко от того, что он такой внимательный, так легко подмечает детали, которые не подмечает никто другой.

— Все в порядке. Я не хотела портить тебе вечер, — пробормотала она.

— Ты не портила. Ты украсила вечер, — улыбнулся Айван. — И ты всем понравилась.

— Кому это?

Внезапно его улыбка переменилась, стала похожей на волчий оскал братца Леона, и от этого переменилось все лицо. Неудивительно, что столько женщин смотрели на Айвана с вожделением! Порой мягкость и вальяжность большого медведя уступали место хищной повадке огромного тигра, и это придавало Айвану особую привлекательность.

— Всей моей родне, — просветил он Мэгги. — Разве ты не видела, как тебя разглядывают? Не заметила надписей на лбу «Мечтаем женить Айвана на девице вроде этой»?

Она рассмеялась:

— Перестань. Неужели обо мне действительно все так хорошо подумали?

Айван сделал вид, что задумался.

— Кажется, все остались довольны. Вот только брат интересовался, отчего мы так мало целовались и почему ни разу не танцевали медленных танцев.

Мэгги опять почувствовала смущение, сразу по многим причинам.

— Но мы ведь пришли не как пара, правда? — напомнила она. — Мы же заранее договорились…

— Знаю, знаю, — проворчал Айван. — Но разве родным это объяснишь? Стоит на горизонте появиться хорошенькой женщине, меня тотчас начинают сватать. Ты и сама сказала, что мои биологические часики тикают.

— Ой, замолчи! — засмеялась Мэгги. Не давая себе ни секунды на раздумья, она потянулась к нему и торопливо чмокмула в щеку, а затем быстро выпорхнула из машины. — Созвонимся! — сказала она, закрывая дверь.

Айван не отъезжал от дома до тех пор, пока Мэгги не вбежала на крыльцо, трясущимися руками не достала из сумочки ключ и не вставила в замочную скважину. Он не попытался выйти из машины с намерением напроситься на чашечку кофе, но подождал, пока она войдет в дом, желая убедиться, что на нее не нападет какой-нибудь маньяк. «Настоящий джентльмен», — подумала Мэгги с благодарностью.

Она поднялась к себе в спальню и стала готовиться ко сну.

Между ней и Айваном могла завязаться крепкая дружба.

Да, именно дружба.

К большему Мэгги не была готова.

Глава 23

Накануне визита к Кэри Воленскому Кристи приготовила самый лучший ужин за всю свою супружескую жизнь. Она поджарила, сварила, запекла и замариновала все то, что любил муж, щедро приправив блюда травами из сада и собственной любовью.

Тилли вертелась под ногами весь вечер, поскуливая «погладь, погладь» и «дай ням-ням, дай ням-ням». Порой Кристи наклонялась погладить собачку и угостить чем-нибудь вкусным. Тилли была ее любимицей, несмотря на всю нежность к Рокет. Тилли отвечала взаимностью, выделяла хозяйку из всей семьи. Кристи видела что-то волшебное в том, что есть на свете существо, которое любит ее безо всяких условий, просто потому, что это она и что она рядом.

Занимаясь готовкой, Кристи чувствовала себя чуть-чуть колдуньей, потому что пыталась сотворить нечто фантастическое. Конечно, в супермаркет она не летала на метле, а ездила на машине, вместо печи использовала духовку, а зелья заменила приправами, и все равно ощущение волшебства никуда не делось. Кристи не знала, чем закончится предстоящий визит к художнику, но заранее чуть-чуть колдовала, пытаясь призвать на помощь удачу.

— Чем это так потрясающе пахнет? — поинтересовался вернувшийся с работы Джеймс. Войдя на кухню, он поставил портфель на стол, обнял и нежно поцеловал жену в щеку и только потом наклонился к плите.

— Решила немного побаловать близких.

— Это, случайно, не минестроне с острыми колбасками? — спросил Джеймс, приоткрывая крышку кастрюли. — Ты же говорила, что с ним слишком много возни.

— Так оно и есть. Но сегодня меня посетило вдохновение, так что я решила приготовить все, что обычно готовить избегаю.

— Чудесный день, светит ласковое солнышко, а дома витает запах густого минестроне. Вот это и есть счастье! И что на тебя нашло, дорогая? Аж страшно пробовать.

— Если не доволен, можешь не есть, — засмеялась Кристи.

— Что ты, я жду ужина как манны небесной. — Джеймс ослабил галстук и снял пиджак. — Ты не представляешь, что творится у нас в офисе. Если мы не закончим отчет к концу недели, проще сразу уволиться.

Он присел за стол и достал из портфеля газету, открытую на развороте с кроссвордом.

— Смотрю, совсем заработался. — Кристи со смехом указала ложкой на газету.

— Купил на станции, разгадывал в поезде, — принялся оправдываться муж. — Почти все разгадал, но застрял на одном слове. Сейчас… одиннадцать по вертикали. Красный знак в повести Натаниела Хоторна. Знаешь?

— «Алая буква», — тотчас откликнулась Кристи, вспомнив, как несчастную героиню Хоторна вынудили носить алую метку на груди.

— Вот как? Хорошо, что у меня такая умная жена! — воскликнул Джеймс.

— Да, я очень умная, — скромно потупив глаза, согласилась Кристи. Наверное, ей было не суждено понять, как иные замужние дамы способны изменять своим любимым мужьям и не умирать от стыда и презрения к себе.

Она накрыла стол во дворе, и к ароматам пищи примешался тонкий, сладкий запах роз. За первым блюдом, густым минестроне с острыми колбасками, последовал краб в соусе, еще один фаворит Джеймса. Краба Кристи также готовила редко, потому что он стоил недешево.

— Уж не собираешься ли ты меня бросить? — спросил шутливо Джеймс, когда перед ним появилось крем-брюле, еще один абсолютный фаворит.

— Нет. — Кристи выдавила улыбку. Она выпила два бокала розового вина, чтобы вести себя непринужденно. — Просто я хотела отметить окончание учебного года. Экзамены кончились, уроков больше нет, впереди каникулы и солнечные деньки. Разве не повод для праздника?

— Так мы отмечаем конец учебного года?

— Ну конечно! — воскликнула она так, словно это было очевидно. — И потом, разве я не могу приготовить роскошный ужин просто так, без особого повода? Ты же знаешь, как я люблю возиться на кухне. Или во все остальные дни ты ешь сухари с плесневелым сыром, раз хороший ужин сразу наводит на подозрения? — Кристи засмеялась.

— Нет, милая, прости за беспочвенные обвинения, — смутился Джеймс. — Это была просто шутка. Я очень люблю тебя. Надеюсь, я достаточно часто говорю тебе это? А то за тридцать лет совместной жизни можно превратиться в отвратительного, всем недовольного брюзгу. Я еще не успел тебе надоесть? Дорогая, я каждый день благодарю провидение, которое свело нас вместе.

— Ах, перестань, — отмахнулась Кристи, у которой внезапно на глаза навернулись слезы.

— Я серьезно, милая, — со значением произнес муж.

Поужинав, они еще какое-то время сидели в саду, допивая вино и наблюдая за тем, как темнеет небо. Розы пахли оглушительно. Кристи чувствовала себя невероятно счастливой и несчастной одновременно. Затем они с Джеймсом поднялись в спальню.

Кристи обожала спальню. В детстве она делила ее с сестрой, и это была очень унылая комната с голыми стенами бледно-голубого цвета. Отец терпеть не мог, когда в девственно-гладких крашеных стенах остаются дырки от гвоздей, поэтому решительно запрещал вешать на них даже полки. О постерах и картинах не шло и речи. Занавески на окнах были простыми квадратами серой ткани, на большее попросту не хватило денег, шкафы также выполняли сугубо практическую роль, поэтому внешне напоминали сосновые гробы, которые поленились даже покрасить. В спальне не было ни одной вазы или горшочка с цветами, которые могли немного разбавить этот крайний аскетизм.

В противовес своей детской спальню в новом доме Кристи отделала со всей любовью, какую только была способна вложить в дизайн, а также с безупречным вкусом художника. Здесь каждая деталь — от деревянных масок на стенах до драпировок окна из шелка и тафты — несла свою смысловую нагрузку. В центре стояла огромная кровать, на которую было наброшено пестрое бежево-оранжевое одеяло. Здесь когда-то она кормила грудью кроху Шейна и складывала пазлы с Итоном, здесь они всей семьей играли в скрабл, поедая из огромной вазы чипсы и орешки. И здесь они с Джеймсом занимались любовью.

Иногда Кристи что-то меняла в интерьере спальни, убирала какие-то мелочи, вносила новую струю. Муж соглашался с любым вариантом и постоянно говорил, что у нее превосходный вкус. Вот и сейчас в спальне добавилось осенних красок, на стене появилась картина из кусочков ткани, изображавшая листопад, в вазах возникли яркие пятна сухих листьев клена, собранных и проглаженных утюгом еще прошлой осенью.

Джеймс потянул Кристи за руку к кровати. Она редко плакала во время секса, хотя относилась к тому типу женщин, которые близки к слезам в самые эмоциональные моменты жизни. Но в этот раз каждый поцелуй, каждое прикосновение приносило такие острые ощущения, что под закрытыми ресницами постоянно дрожала предательская влага. Кристи всем своим существом чувствовала, что эта совместная ночь может оказаться для нее и ее любимого мужа последней.

Джеймс ласкал ее с особой нежностью, словно что-то тоже чувствовал, нежно сжимал ее грудь, когда-то высокую и полную, но теперь, после стольких лет и двоих детей, потерявшую форму, но все еще привлекательную для него. Кристи снова и снова едва сдерживала слезы, когда губы мужа касались ее тела. Она знала каждое его движение наизусть, как Джеймс знал, что именно доставит ей удовольствие. Она знала, как именно меняется его лицо в момент оргазма, словно это было ее собственное лицо.

Кончив, Кристи все-таки разрыдалась, потому что у нее больше не осталось сил сдерживать слезы. Ужасное чувство, что все произошло в последний раз, не покидало ее ни на секунду.

— Что с тобой, милая? — взволнованно спросил Джеймс.

— Все в порядке, — прошептала она. — Просто мне было очень хорошо… безумно хорошо. — Прижавшись всем телом к мужу, она словно пыталась удержать этот прекрасный момент, который постепенно таял и отдалялся. Когда дыхание Джеймса стало более глубоким и шумным, Кристи поняла, что он спит.

Осторожно, стараясь не разбудить его, она выскользнула из-под одеяла и прошла с ванную, чтобы умыть лицо. Из зеркала на нее смотрела женщина, у которой было все, о чем было можно только мечтать. И эта женщина не заслуживала того, что имела. Кристи принялась плескать в лицо ледяную воду, ненавидя саму себя.

Утром она вышла из дома, полная решимости.

Иногда повседневная рутина душит и хочется променять ее на все, что угодно, лишь бы вырваться из цепких объятий однообразия. Поэтому в молодости так тянет на экстравагантные поступки, так хочется свершений, подвигов. С годами все больше понимаешь, что за каждый поступок рано или поздно придется отвечать, и чем он экстравагантнее, тем страшнее могут быть последствия. Та рутина, которая мучила в юности, в зрелом возрасте кажется уютной гаванью, несущей покой и дарящей комфортное существование.

Увы, призраки прошлого могут настичь и в этой гавани, вызвав настоящее цунами, способное разрушить все до основания.

Никогда еще Кристи не представлялись такими желанными повседневные дела — мытье посуды, поход в магазин за продуктами, — как этим утром. Но увы, у нее не было выбора. Она шла на встречу с Кэри Воленским. Она брела по Саммер-стрит чуть медленнее обычного, потому что надела босоножки на высоком каблуке. Несмотря на все доводы разума, Кристи все же подчеркнула свое главное достоинство — красивые ноги. На ней было легкое платье кораллового цвета, обрисовывавшее достоинства и умело скрывавшее недостатки. Кристи, как любой другой женщине, хотелось выглядеть привлекательно. Интересно, что подумает о ней Кэри Воленский? Что она по-прежнему хороша собой или что время неумолимо?

— Эй, Кристи, как дела? — крикнула Уна Магуайер из своего сада. Она сидела в инвалидном кресле на крыльце и давала указания Деннису, который ковырялся в земле. Несчастный муж Уны совершенно не разбирался в садоводстве, однако ползал чуть ли не на коленях, выпалывая сорняки. Вид у него был такой, словно он чувствовал скорую смерть. — Куда собралась? В город, на шопинг?

— Да, пробегусь по магазинам, — откликнулась Кристи, замедлив шаг. Отвечать что-то иное было бессмысленно: уж слишком не вязался ее наряд с утром буднего дня. Даже для шопинга высокие каблуки казались нелепой задумкой, но иного объяснения на ум не шло. — А как твоя нога? — Кристи остановилась у калитки Магуайеров, не планируя заходить внутрь, но и не желая показаться невежливой.

— Гораздо лучше, — покивала Уна, бросив косой взгляд на мужа. — Не успеешь оглянуться, как я стану прыгать кузнечиком.

Кристи снова ощутила привычное чувство проникновения в чужое сознание, уже однажды принесшее ей знание о хрупкости костей Уны Магуайер. Теперь она сомневалась, что соседка когда-либо встанет с инвалидного кресла.

— Тебе нужна забота, — твердо сказала она.

— У меня для этого есть Деннис. Он обо мне заботится, — улыбнулась Уна. — Правда, дорогой?

Ее муж с энтузиазмом покивал головой.

— А как Мэгги? — спросила Кристи, прекрасно понимая, на ком на самом деле лежит забота обо всей семье Магуайер.

— Она молодец! Ты не представляешь, как много работы с этим комитетом. Наша девочка организовала поддержку прессы и совета. Думаю, дело пойдет!

Помахав друзьям рукой, Кристи направилась дальше. Когда она проходила мимо кафе, у нее засосало под ложечкой. Захотелось сесть за пластиковый столик, выпить чашечку кофе и съесть пирожное. И никуда, никуда не идти, не вести трудную, мучительную беседу, не бороться с собой, не оплакивать свою мирную жизнь, которая уже никогда не будет прежней.

Она редко бывала в центре Дублина и никогда не бывала в холлах роскошных отелей вроде того, где остановился Кэри Воленский. Ей казалось, что все на нее смотрят и задаются вопросом, что она здесь забыла.

— Могу я вам помочь? — спросила молодая женщина за стойкой, вежливо склоняя голову.

— У меня назначена встреча с мистером Воленским, — спокойным тоном ответила Кристи, очень надеясь, что поза и лицо не выдают ее нервозности. Она предпочла бы, чтобы ее приняли за коллекционера, а не за женщину с прошлым. — Моя фамилия Девлин. Миссис Кристи Девлин, — добавила она со значением, чтобы исключить всяческие подозрения.

— Ах да! Мистер Воленский ждет вас в номере «Махараджа». Вам нужен сопровождающий? — В глазах женщины заплескалось подобострастие. Видимо, Воленский числился в списке самых дорогих гостей. Или же он все еще был так же хорош собой, как годы назад, когда под его сокрушительное обаяние подпала Кристи.

— Да, мне нужна помощь, я не знаю, где находится номер «Махараджа», — ответила Кристи холодно, словно предстоящий визит не заставлял ее ужасно нервничать, а был простой повседневностью.

Парень в униформе проводил Кристи до лифта. Они поднялись на пятый этаж, где портье провел ее мимо нескольких дверей в дальний конец коридора. На стенах висели неплохие картины в массивных рамах, ворс ковровой дорожки щекотал пальцы ног в босоножках. Когда Кристи оказалась перед дверью с надписью «Махараджа», портье открыл ее своей карточкой и предложил пройти внутрь.

Кристи оказалась в просторной комнате, декорированной в восточном стиле.

— Чай, кофе? — спросил парень в униформе. Кристи качнула головой. — Может, коктейль?

— Тогда уж лучше кофе, — сдалась Кристи. Почти тотчас в номер впорхнула молчаливая горничная и подала ей чашечку с крепким напитком.

Присев на краешек мягкого кресла, Кристи огляделась. Обстановка была богатой, вычурной и очень восточной. Здесь были такие ткани, какие Кристи ни за что не смогла бы себе позволить купить, если бы пожелала. Тяжелые драпировки на окнах с воланами и золотыми кистями нельзя было назвать безвкусными, но Кристи никогда не выбрала бы для себя такой номер. Как же ее жизнь отличалась от той, какую вел Кэри Воленский!

И вдруг дверь справа открылась, и художник возник рядом с ней.

— Здравствуй, — сказал он. Его голос был прежним, и он все так же оказывал какое-то магическое воздействие на Кристи, но лицо сильно изменилось.

Он постарел. Роскошные черные волосы стали почти седыми и поредели. Черты лица потеряли былую резкость, вокруг рта и глаз залегли глубокие морщины,овал лица стал нечетким. Видимо, Кэри не удалось заключить контракт с дьяволом, по которому старел бы его портрет, а не он сам.

— Здравствуй, Кэри, — откликнулась Кристи, чувствуя, как глупо звучит эта фраза. Двадцать пять лет воспоминаний и ожидания, шесть недель сумасшедшего страха и возбуждения, и все, что она смогла выдавить, — это «здравствуй». — Красивый номер. — Она встала и прошла к окну, чтобы хоть чем-то себя занять, однако совершенно не видела улиц внизу.

— А ты совсем не изменилась, — сказал Кэри.

Кристи, стоя к нему спиной, почувствовала, как по шее и рукам пробежали мурашки.

Она повернулась к Кэри, решив, что так будет безопаснее.

— Конечно, изменилась, Кэри. Я стала старше и мудрее, как, надеюсь, и ты сам. Расскажи, как ты жил эти годы.

Она присела на диван в стиле Людовика XIV и улыбнулась Кэри как старому другу, которого не видела много лет и с которым ее связывают добрые воспоминания. Кристи отчаянно желала, чтобы их беседа не выходила за рамки дружеской болтовни, не скатывалась к опасной теме любви и похоти, которая обуяла их когда-то.

— Ты так странно разговариваешь, — сказал Кэри, присаживаясь рядом, — Что за тон? «Расскажи, как жил»! Словно мы на официальном приеме. Как будто мы незнакомцы.

— Ты всегда отказывался играть в игры, придуманные для соблюдения условностей, — вздохнула Кристи.

— А ты хочешь, чтобы я притворялся, будто мы просто старые приятели, которые встретились ради чашечки кофе? — хмыкнул он. — Я никогда не играл по правилам, тут ты права. И меняться не собираюсь.

— Иногда прямота граничит с грубостью, — заметила Кристи.

— Уж лучше прослыть грубияном, нежели лжецом, который всю жизнь носит маску, — презрительно сказал Кэри. — Это твой путь. Ты выбрала ложь, отказавшись от того, что нас связывало.

— А ты, я вижу, плевать хотел на чужие принципы. — Кристи внезапно осознала, что повышает голос. — Взгляни, всего пять минут в твоем обществе, и все маски слетели словно шелуха. — И она внезапно рассмеялась.

— Вот эта твоя черта мне всегда нравилась, — улыбнулся Кэри. — Ты тоже никогда не умела притворяться. А если и пыталась, то хватало тебя ненадолго. Поэтому ты сбежала так скоро.

— Наверное, ты прав, — задумчиво сказала Кристи. Она подняла взгляд на Кэри и несколько секунд смотрела не отрываясь ему в лицо, затем спросила напрямик: — Зачем ты вернулся? Зачем искал меня?

Именно ради этого вопроса она и пришла.

— У меня в Дублине выставка. Разве ты не знаешь?

Кристи впилась взглядом ему в лицо. Когда-то давно Кэри мог скрыть от нее свои мысли, но теперь она стала старше, умнее и умела читать в чужом сердце.

— А вот теперь ты играешь в игры, — сказала она внезапно. — Ты лжешь. Зачем ты приехал?

— Я хотел тебя видеть.

Она знала, что услышит именно это. Двадцать пять лет Кэри Воленский не покидал ее мыслей, жил на задворках памяти, тревожил воспоминаниями. Похоже, и он не забывал ее все эти годы.

— Ах, Кэри, Кэри, — вздохнула она. — Еще тогда я просила тебя исчезнуть из моей жизни. Я заклинала тебя всем, что для тебя свято, оставить меня в покое. Зачем ты возник на горизонте теперь?

— Я хотел тебя видеть, — упрямо повторил он. — Хотел убедиться, что ты все так же прекрасна, что по-прежнему имеешь надо мной власть. И убедился в этом. Ты видела мои картины, Кристи?

Она кивнула.

— На всех картинах я изображал тебя, мою Темную Леди, мое наваждение.

— Я догадалась. И меня это напугало. Я боялась, что меня каким-то образом узнают, что правда выплывет наружу.

— Ведь я не рисовал лица…

— Да, знаю. Спасибо тебе за это.

— А ведь я мог нарисовать тебя открыто. Мог рассказать всему миру о нашем влечении. Мог разрушить твой брак несколькими мазками кисти. — В голосе Кэри сквозила настоящая боль, и Кристи захотелось обнять его, но она не двинулась с места. Первое же прикосновение разрушило бы стену, которой она себя окружила. Кэри Воленский до сих пор оказывал на нее странное воздействие, кровь медленно бурлила в венах, густая, словно мед, внизу живота тлели горячие угли. Поздно было что-то менять в себе; видимо, Кэри был ее проклятием, на его близость откликалось темное начало Кристи, и оставалось только сопротивляться изо всех сил, чтобы не поставить на карту все.

Она снова взяла в руку чашку с кофе, отпила немного, размеренно глотнула, стараясь унять дрожь.

— У нас в любом случае ничего бы не вышло. Тебе не нужна была жена да еще двое чужих детей в придачу. Для художника подобное ярмо означает конец карьеры. А я думала о детях, об их будущем. Я хотела, чтобы они ходили в одну школу, чтобы у них были семейные праздники. Если бы мы с тобой стали жить вместе, мои сыновья не узнали бы как следует Джеймса, но и тебя бы они тоже почти не видели. Твоей единственной настоящей любовью было и остается искусство.

Лицо Кэри выражало печаль.

— Так было когда-то. Но все могло сложиться и по-другому. Ради тебя я мог наплевать на искусство, на карьеру. Я любил тебя больше, чем свои картины, Кристи. Мы могли быть вместе…

— И всю жизнь ты был бы несчастлив. Несколько лет счастья, а затем полное разочарование. Ты бросил бы меня, пойми. Это было неизбежно. — Кристи вздохнула. — У нас был единственный выход, и мы сделали верный выбор. Мы пошли каждый своей дорогой.

Повисшая пауза вместила в себя все «если», которые рождались и умирали все последние двадцать пять лет.

— Зачем же ты пришла сегодня? Неужели только для того, чтобы это сказать?

— Я пришла… — У Кристи перехватило дыхание при мысли, что ее слова сейчас положат конец многолетнему кошмару, оборвут ниточку, связывавшую ее с прошлым, сожгут его дотла. Это было прекрасно и ужасно одновременно. — Я действительно пришла, чтобы расставить точки над i. В прошлый раз я попросту сбежала, потому что не нашла сил для разговора. Теперь они у меня есть. И я хотела убедиться, что ты не причинишь боли и вреда мне и моей семье теперь, двадцать пять лет спустя, из чувства досады или мести.

— Не хочешь выпить? — спросил Кэри, вставая и направляясь к стеклянному шкафу с бутылками и бокалами.

«Какой роскошный выбор напитков», — как-то отстраненно отметила Кристи.

— Нет. Я ничего не хочу, спасибо.

Кэри налил себе в стакан чего-то красно-карамельного, затем смешал коктейль для нее. Видимо, отказ ничего для него не значил. Он поставил стакан перед Кристи.

— Значит, ты все же следила за моей карьерой?

— Нет, — солгала Кристи, пытаясь убедить его, что все эти годы вовсе не думала о нем, а забыла спустя короткое время.

— Это неправда, — качнул головой Кэри. — Я всегда мог определить, когда ты врешь. Твое лицо выглядит совершенно искренним, но твой взгляд — нет. Зрачки немного расширяются, если ты пытаешься обманывать. Вот как сейчас. Впрочем, так можно вычислить почти любого лжеца, это удобно при игре в покер. Я ведь теперь играю в покер, ты в курсе?

— И часто приходится блефовать? — почти враждебно спросила Кристи.

— Случается. Но сейчас я говорю вполне искренне. Так ты следила за моей карьерой?

— Да, — сдалась она. — Ведь я преподаю искусство. Я не могла рассказывать своим ученикам о современных художниках, не упомянув Кэри Воленского.

— Но ты ведь не рассказывала им, кем является Темная Леди, которую он изображает на своих картинах?

— О, ради Бога, хватит! — почти с раздражением сказала Кристи. Она схватила стакан и сделала глоток коктейля. Напиток оказался крепким и явно содержал коньяк. Глоток прокатился по пищеводу и обжег его, словно расплавленный свинец. Кристи поняла, что больше не в состоянии сдерживать рвущиеся наружу эмоции. — Или мне стоило рассказать девочкам, сидящим за партами, что именно меня рисовал голой известный художник? Наплевать на приличия, на свою карьеру учителя, на мужа и детей?

— Мне нравится, когда ты злишься, — прошептал Воленский с улыбкой. Кажется, впервые с начала разговора он начал получать от него удовольствие. — В тебе столько страсти, Кристи! Как тебе удавалось столько лет ее скрывать? Мы стали бы идеальной парой.

— Нет, не стали бы. Мне есть что терять, и поверь, я ценю то, что у меня есть.

— Прости, — внезапно сказал Кэри. По его взгляду было понятно, что извинения искренни. — Я не хотел мучить тебя. Просто мне требовалось… увидеть тебя еще раз. У меня есть твои фотографии, но они не умеют улыбаться, а их глаза не сияют, как твои. Я хочу и дальше рисовать тебя, а для этого мне было необходимо оживить воспоминания. — Он помолчал. — А твой муж? Он видел мои картины? Не замечал сходства?

— К счастью, мой муж далек от искусства. Я не хотела, чтобы он знал. Мне важен наш брак. Я люблю мужа, пойми. И всегда любила.

— Но если ты его любила, что же было между нами?

Этот вопрос Кристи задавала себе не раз, просыпаясь ночами после жарких, страстных снов о художнике, мучительно искала ответ, но не находила. Как можно любить одного Джеймса, обожать своих сыновей, но почти пожертвовать ими ради сомнительного романа с таинственным художником, о котором она совсем ничего не знала? Ответа на этот вопрос не было, как не было ответа на вопрос, почему идет дождь или почему светит солнце.

Просто так сложилось… да, так сложилось.

— Говорят, женщины моногамны, — печально сказала Кристи. — Но либо это неправда, либо я отношусь к исключениям. Я люблю Джеймса, но я люблю и тебя. Ты открыл другую меня, открыл Кристи, которой нечего терять, которая способна бросить все ради страсти. Но выбор между Джеймсом и тобой… был слишком нелегким. Ведь у меня уже тогда были дети, а это склонило чашу весов в сторону Джеймса. Я выбрала семью, и не жалею об этом. Пойми, я пришла не для того, чтобы ранить тебя или обижать. Да ведь и ты знал не всю Кристи, а лишь ее темную сторону.

Ей хотелось объяснить, как трудно было уйти, как трудно было жить дальше, словно ничего не случилось. Она сделала выбор, но он дался ей дорогой ценой: всю дальнейшую жизнь образ Кэри Воленского был рядом, не покидая ни на миг.

Кристи смотрела ему в лицо, пытаясь свыкнуться с мыслью, что больше его не будет в ее жизни, что вот-вот она простится со своим личным адом, освободит свою душу. Наверное, на месте воспоминаний о Кэри останется черная, зияющая яма, но это лучше, чем вечные сомнения, отравляющие существование, и неизбывный страх, что правда выплывет наружу.

— Если бы жизнь можно было разделить надвое вдоль и пойти двумя дорогами одновременно, по одной из них я шла бы вместе с тобой, — сказала Кристи.

Она пересела ближе к нему, больше не чувствуя страха при мысли, что может случайно соприкоснуться с ним руками. Магнетизм Кэри Воленского больше не был для нее проклятием. Да и Кэри не стал бы мучить свою Темную Леди, пытаясь вновь и вновь соблазнить. Их странный роман длиной в двадцать пять лет подходил к концу.

Кристи накрыла ладонью руку Кэри и удивилась, что его кожа вовсе не кажется ей горячей, как расплавленное олово, а через кожу не переходят электрические токи. Кожа была просто тонкой и сухой, как бумага, словно Кристи коснулась руки старика. Да он и был уже почти старик, пусть и по-прежнему весьма привлекательный внешне.

— Мне так жаль, Кэри, что ты столько лет жил иллюзией, будто у нас есть будущее. Я и сама жила в мучениях, но никогда не думала о продолжении нашего странного романа. Каждый раз, вспоминая о нас, я испытывала угрызения совести, а вовсе не восторг и желание все повторить, как тебе могло казаться. Я сполна расплатилась за все и хочу забыть о том, что между нами было, Кэри. Я хочу жить свободно, пойми.

Он коснулся рукой ее лица, и Кристи закрыла глаза. Его пальцы проследили линию бровей, скул, дотронулись до век и губ, до подбородка, как когда-то, годы назад, когда она едва не кричала от желания.

— Ты все так же прекрасна, Кристи, — с тоской сказал Кэри. — Возраст не имеет власти над твоей красотой, потому что дело не только во внешности. Лишь теперь я понял, что меня влекла к тебе не красота тела, а красота твоей души. Ты умна и благородна, и над этими качествами не властно время. Я встречался со многими женщинами, и большинство из них так или иначе походили на тебя внешне. Но они не были тобой, ни на мгновение их глаза не озарялись тем светом, каким озарялись твои. Годы шли, и разочарование становилось все горше. Я приехал в Дублин не ради выставки. Меня зовут в разные города, и я имею право дать согласие или ответить отказом. Я приехал, чтобы в последний раз увидеть твое прекрасное лицо.

— Почему ты так странно говоришь — «в последний раз»? — встревоженно спросила Кристи. — В этом есть какая-то фатальность…

И внезапно, с шоком и ужасом, она прозрела.

— Ты же видишь сама, цыганка, — усмехнулся Кэри. — Я болен, и я умираю. Мне нельзя пить, мне нельзя волноваться. Врачи запретили мне летать самолетом, но я все равно полетел. Если бы не лекарства, я давно был бы мертв, медицина шагнула вперед. Но и она бессильна отменить приговор природы.

Кристи не хотела знать, от чего именно он умирает.

— Сколько тебе осталось?

— Несколько месяцев. Надеюсь, что у меня есть в запасе полгода, но я могу и ошибаться. — Кэри грустно улыбнулся. — Я приехал не для того, чтобы внести смуту в твою жизнь. Я приехал попрощаться.

— Ой, Кэри. — Кристи крепко сжала пальцы, касавшиеся ее лица. — Ведь ты был счастлив? Ты прожил хорошую жизнь?

— Да. Пожалуй, да. У меня ведь была ты. Даже когда мы разошлись в разные стороны, ты осталась со мной. Ты вдохновляла меня в моем творчестве, а воспоминания о тебе согревали мои дни. Ты так много дала мне.

— Ты тоже дал мне немало. Благодаря тебе я поняла, что во мне есть страсть, о которой я не подозревала. Благодаря тебе я поняла, что дорожу своей семьей, — честно призналась Кристи. — Быть может, эти слова ранили тебя, но я все равно благодарна тебе. Я хотела забыть тебя, но, боюсь, уже не смогу…

Некоторое время они смотрели друг на друга, затем Кэри отвел взгляд.

— Хорошо, что мы смогли проститься, — сказал он уже совсем другим, официальным, тоном.

Внезапно Кристи порывисто обняла его. Под хорошо скроенным пиджаком тело Кэри было худощавым и хрупким. Кристи чувствовала приближение его смерти. В запасе у Кэри не было полугода. У него не было и пары месяцев, она знала это. Наверное, он и сам это чувствовал.

— Не надо жалости, — сказал он и запечатлел на ее лбу прохладный поцелуй. — Не жалей меня. Я хочу, чтобы ты запомнила меня таким, каким я был раньше.

— Понимаю. — Кристи встала.

— У меня есть для тебя подарок. Возможно, ты никому не сможешь им похвалиться, но он будет дорог тебе, я уверен. — Кэри вытащил из-за кресла старую коробку, потертую, словно ее долго возили с собой в разных поездках, прежде чем решились вручить. — Портье поможет тебе донести коробку до машины. Прощай, Кристи. — Он отвернулся, вставая, слишком поздно, и Кристи успела увидеть слезы в его глазах. Кэри вышел из комнаты в ту же дверь, в которую вошел.

В лифте Кристи не отрываясь смотрела на коробку, которую нес в руках портье. Она не хотела открывать ее в отеле. Парень проводил Кристи до машины и аккуратно пристроил коробку на пассажирском сиденье рядом с ней. Только когда он ушел, она сняла потертую крышку. Откинув оберточную бумагу, Кристи увидела небольшой альбом для набросков, очень старый и потрепанный. В нем были карандашные наброски и фрагменты различных картин, идеи, которые вынашивал Кэри Воленский, прежде чем перенести их на холст.

Первые листы содержали наброски, типичные для мистера Воленского, мрачные, но невероятно притягательные. Дальше шли незаконченные портреты женщины, которой могла быть только Кристи. Это были наброски к циклу картин «Темная леди».

Кристи листала страницы, и перед ней представали все новые и новые наброски и фрагменты ее собственного тела, все более и более живые, настоящие. Здесь были рисунки карандашные и выполненные углем, некоторые нарисованные пастелью. Это был дорогой подарок, настоящее сокровище, и у Кристи сжималось сердце, когда она представляла пальцы художника, склонившегося над альбомом.

Еще ниже был новый слой оберточной бумаги, и Кристи дорожащими руками раздвинула шуршащие листы. Под ними оказалась небольшая картина, миниатюрная копия самого известного полотна художника из цикла «Темная леди». Женщина на портрете лежала на диване в мастерской художника и смотрела на него, но лицо ее не было скрыто волосами. Копия молодой Кристи Девлин, словно живая, смотрела на нее с картины.

Ошеломленная, несколько минут Кристи смотрела вглубь на портрет, не в силах отвести взгляд, думая о человеке, который так много для нее значил и который был обречен.

А потом она заплакала.

Глава 24

Мэгги нравилась тишина библиотеки. Когда-то в детстве отец рассказал ей, что в читальном зале нужно вести себя очень тихо, дабы не потревожить старые книги и не помешать другим людям наслаждаться чтением. С тех пор ей нравилось бывать в библиотеке, где единственными шумами были приглушенный шепот и шелест страниц. «Книги стоят на полках тихо-тихо, — говорил отец. — Они ждут, пока ты возьмешь их и начнешь читать. С этого момента и для книжки, и для тебя начинается увлекательное путешествие».

Вспомнив эту притчу отца, Мэгги поделилась ею с группой малышей, которые пришли в библиотеку за книжками. Они вытаращили на нее изумленные глаза, не зная, верить или нет.

— Это что, значит, Спот ждал меня на полке? — спросила маленькая девочка в круглых очках с неровно подстриженной челкой (видимо, слишком вертелась в кресле парикмахера).

— Ну да. Он ждал, когда ты придешь и возьмешь книгу, — кивнула Мэгги со значением. Ее позабавило, что и новое поколение с готовностью верит в сказки.

— Ух ты! — воскликнул мальчик в клетчатых шортиках.

— Ого! — подхватил его приятель с рюкзачком за плечами.

Когда Мэгги пила кофе в комнате для персонала и разговаривала по мобильному с Шоной, на экране высветился параллельный вызов.

— Погоди, Шона, у меня еще один входящий.

Звонил Айван.

— Как твои дела? — спросил он деловито.

— Нормально. Я на работе.

— Я знаю. У тебя ведь перерыв с половины одиннадцатого до десяти сорока пяти, правда?

— Правда, — подтвердила Мэгги, изумленная феноменальной памятью Айвана.

— Значит, я тебя не отвлек. Как насчет кино сегодня вечером?

— Этим вечером?

— Да, прости, что не предупредил за неделю, — весело поддел Айван. — У современных женщин такой плотный график, что дни расписаны на месяц вперед, а тут я… такой внезапный! А ведь тебе надо еще уложить голову, сделать эпиляцию ног, накрасить ногти, обзвонить подруг и встретиться с парой претендентов на место близкого приятеля, правда? Но ведь ты меня знаешь, я всегда сваливаюсь как снег на голову. Так что насчет кино?

Мэгги рассмеялась:

— Ты уникальный парень, Айван.

— Мне об этом говорили, хотя это не всегда был комплимент. А уж в устах моей бабушки это вообще звучит страшным оскорблением.

— Наверное, впервые она назвала тебя уникальным, когда ты наступил на ее очки, — предположила Мэгги. — Что касается кино… я склонна принять твое предложение. Волосы у меня уже уложены, а эпиляцию ног я сделала вчера. Так что никаких особых планов на вечер у меня нет. А что показывают?

— О, пока не знаю, — признался Айван. — Давай, я заеду за тобой в семь, и мы решим вместе, на что идти.

— Отлично. Так даже интереснее, — призналась Мэгги. — До вечера. — Она переключилась на Шону. — Прости, Айван позвонил. Пригласил в кино.

— Айван пригласил в кино? — изумилась Шона. — Тот самый Айван-механик, у которого грязные ногти, здоровенные плечи и руки-лопаты. Который выставил тебя посмешищем перед кучей других механиков и искал для тебя «бензиновый отсос», или как там было? Ты же хотела нанять киллера, чтобы отстрелить этому хаму бошку!

— И который приглашал меня на чудесную свадьбу сестры. Да, тот самый Айван. — Мэгги засмеялась. — Киллер отказался принять заказ «два в одном», сказав, что согласен убить или Грея, или Айвана, но не двоих сразу, так как это слишком неудобно. Они же живут в разных городах. Кстати, Айван не так уж плох, когда узнаешь его поближе. И ногти чистит каким-то чудодейственным средством. А еще у него отличное чувство юмора.

— Да я просто пошутила, не надо так рьяно бросаться на защиту своего механика. Надеюсь, он купит билеты на последний ряд и в поцелуе высосет у тебя последние мозги. Тогда ты будешь глупая и счастливая. — Шона засмеялась. — Слушай, а это его гараж, или он наемный работник?

— Шона, ты неисправима. Во-первых, мы просто друзья, поэтому билеты возьмем в середину зала. А даже если бы речь шла о романе, меня мало интересовал бы гараж, в котором Айван работает. Есть вещи поважнее денег, понятно?

— Да-да, так утешаются те, у кого их нет. Если уж быть несчастным, то лучше в богатстве, а не в нищете. Конечно, деньги не главное. Но их наличие всегда приветствуется.

— И не надо надеяться, что мои отношения с Айваном зайдут дальше, чем дружеский поход в кино. Я совершенно не настроена на новый роман, ясно тебе? С меня и Грея хватило. Сначала надо привести в порядок свои мозги, а уж потом начинать что-то новое.

— Это что, очередной совет нашего любимого доктора Фила?

— Нет, это мое новое жизненное кредо. Секрет успеха от Мэгги Магуайер, если хочешь. И я собираюсь жить в строгом соответствии с этим кредо.

Мэгги провозилась на работе до половины седьмого, а когда взглянула на часы, охнула и засобиралась домой.

— Пап, мам, привет! — крикнула она, взбегая по ступенькам наверх, чтобы переодеться из офисной одежды в более комфортные джинсы и майку.

— Ты чего носишься как угорелая? — поинтересовался Деннис.

— Мы с Айваном идем в кино, он вот-вот заедет за мной. Не возражаешь?

— Ничуть, — крикнул снизу отец. — Кстати, сегодня приходил посыльный, принес листовки для комитета. Если что, их забрала мама. Она в восторге от качества печати. Ворота парка на фоне зеленых деревьев выглядят чудесно! Да еще эти многоэтажки, что лезут как грибы со всех сторон. Ребята отлично поработали! Кстати, одна листовка лежит у тебя на столе.

Прыгая по комнате в одной брючине, Мэгги подскочила к столу.

«Помоги спасти кусочек детства!» — гласила надпись на листовке. Такому призыву нельзя было противиться. Хотелось немедленно побежать и внести свою лепту. По крайней мере именно на такую реакцию рассчитывала Мэгги, делая заказ.

Харрисон Митчелл оказался весьма полезным человеком и просто кладезем информации. Он выдал Мэгги координаты местных журналистов, с которыми сотрудничал чаще всего. Она собиралась встретиться с одним из них в ближайший день за завтраком. Следовало сделать несколько фотографий.

Мэгги спустилась вниз с листовкой в руке.

— Великолепные, правда? — спросила Уна с такой гордостью, словно лично рисовала листовку.

— Фантастические, — кивнула Мэгги. — Теперь в совете будут говорить только о нас. Мы заставим этих толстокожих политиканов заметить нас.

— На какой фильм идете? — спросила Уна.

— Не знаю. Какая разница? Я сто лет не была в кино, так что мне совершенно все равно, какой будет фильм.

— Он хороший парень, этот Айван, да? — затаив дыхание спросила мама.

— Так, не начинай, — предупредила Мэгги. — Мы просто друзья.

— Понимаю, милая, — с готовностью кивнула мама и бросила многозначительный взгляд на мужа. — Но я рада, что ты снова улыбаешься.

Удивительная машина Айвана подъехала к дому практически беззвучно.

Мэгги помахала в окно рукой, чмокнула мать в щеку, схватила банан из вазы и выбежала на улицу. Она и в самом деле бессознательно улыбалась счастливой улыбкой. Даже странно, что всего пару недель назад ей казалось, будто рана на сердце никогда не затянется. Процесс исцеления шел своим чередом, но в потоке повседневных дел Мэгги даже не заметила этого.

— Можем поехать в мультиплекс, — предложил Айван, когда они оказались в фойе крохотного кинотеатра и обнаружили, что опоздали сразу на три сеанса. Единственным фильмом, который должен был вот-вот начаться, была какая-то классическая французская лента с субтитрами.

— А может, пойдем на этот? — Мэгги ткнула пальцем в название французской ленты. Если бы она пришла с Греем, то только ради того, чтобы посмотреть классику. Грей терпеть не мог современные блокбастеры. Чем популярнее они были, тем более пренебрежительно он о них отзывался. А вот французская классика с субтитрами — то, что надо!

— Как скажешь, — пожал плечами Айван.

Именно это Мэгги в нем и нравилось. Айван ни к чему не принуждал ее, не навязывал свое мнение, хотя оно у него, безусловно, имелось, не испытывал навязчивого желания демонстрировать свой интеллект.

— Ты уверен?

— Ну, если мадемуазель предпочитает классику, я готов принести себя в жертву.

Он подошел к окошку кассы.

— Нет, дай мне заплатить, — попыталась настоять Мэгги.

Айван бросил на нее красноречивый взгляд.

— Ладно, — тотчас пискнула Мэгги. — Тогда давай пополам?

— Я пригласил тебя в кино, мне и платить за билеты.

Зал оказался полупустым, Мэгги и Айван нашли два свободных места на последнем ряду, потому что их собственные были заняты.

— Обожаю задний ряд, — прошептала Мэгги. — Посредине зала все могут видеть твою макушку, да еще эти перешептывания позади…

— Как-то сразу пришла мысль о местах для поцелуев, — хмыкнул Айван. — Ты ходила в кино в школе?

— Ага, и всегда брала билеты на последний ряд.

— Небось была заводилой в своей компании? — поддразнил он.

— Ох, если бы, — вздохнула Мэгги. — Ты не поверишь, насколько далек от истины.

В зале стояли старые мягкие кресла с широкими подлокотниками, и как-то само собой получилась, что Мэгги оперлась именно о тот подлокотник, что разделял их с Айваном кресла, плечи соприкоснулись, и Айван обнял ее за плечи. В этом не было ничего надуманного, все вышло совершенно естественно, и Мэгги, утверждавшая, что видит в Айване только друга, с готовностью положила голову ему на плечо.

Главное, подумала она, не слишком ломать голову над тем, что происходит.

А затем вдруг, точно таким же естественным жестом, Айван притянул ее к себе за подбородок, коснулся пальцем скулы и виска. Их губы встретились, и уже через пару секунд они целовались, жадно и страстно, забыв о фильме и сидевших рядом людях. Пальцы Айвана вплетались в густую шевелюру Мэгги, ласкали шею и открытые плечи.

— Мне не интересен этот фильм, — прошептал он, почти не отрываясь от ее рта губами.

— И мне, — сдавленно ответила Мэгги. — Пошли отсюда.

Взявшись за руки, они почти побежали к машине. Всю дорогу Айван рулил одной рукой, а свободная рука, огромная, как медвежья лапа, гладила и сжимала бедро Мэгги через джинсы. Оба молчали и ни разу не посмотрели друг на друга, но и без того в салоне висело нечеловеческое напряжение.

Странно, всего десять минут назад Мэгги совершенно искренне видела в Айване хорошего приятеля, и вдруг весь мир перевернулся с ног на голову. Она чувствовала себя оглушенной свалившимися на нее эмоциями. Айван с самого начала не был для нее приятелем, что бы она там себе ни думала. Он был сексуально притягательным мужчиной, и она хотела его так, как никогда никого не хотела. Даже Грея… да-да, даже Грей не будил в Мэгги таких мощных эмоций.

Машина пронеслась мимо нескольких переулков, проскочила перекресток на красный свет (благо он был пуст) и с визгом покрышек затормозила у небольшого дома. Айван вышел из машины, решительным шагом обошел ее спереди, распахнул пассажирскую дверь, за руку вытащил Мэгги и повел за собой. Стоило им оказаться внутри, они стали неистово целоваться и трогать друг друга везде, путаться в одежде, пытаясь одновременно стащить ее с себя и подняться в спальню на втором этаже. Мэгги даже не успела заметить обстановку, дизайн, огромный камин, выложенный из кирпича и кусков гранита. Единственное, чего она хотела, — это оказаться в постели, где можно будет заняться сумасшедшим сексом.

Постель была гигантской, и при виде ее Мэгги испытала настоящий восторг. Полусидя-полулежа они с Айваном продолжили стаскивать друг с друга одежду. Мэгги даже постанывала, предвкушая дальнейшее развитие событий. Впервые в жизни она не чувствовала себя нескладной, потому что рядом с Айваном сама себе казалась хрупким созданием, цветочком, который он может сломать одним неосторожным движением. Она была возбуждена так, что без стеснения принялась расстегивать ремень и пуговицы его джинсов, пока он стаскивал с нее брюки.

Айван нежно погладил тонкий шрам на ее бедре.

— Нам надо чаще ходить на французские фильмы, — засмеялась Мэгги, ощутив вдруг внезапную неловкость.

— Не надо. — Айван приложил ладонь к ее губам, заставив умолкнуть. — Не пытайся маскировать смущение под шутку. Часто ты так делаешь?

Она кивнула.

— Ты милая, — улыбнулся он и прижал Мэгги к себе. — С тобой очень комфортно, но мне не хочется, чтобы ты пыталась от меня защищаться привычными способами. Я не желаю укладываться в стандартную для тебя схему. Просто будь собой, во всем. И не надо меня стесняться.

— Прости, — виновато прошептала она Айвану на ухо. Его пальцы принялись перебирать густую шевелюру Мэгги.

Прикосновения проносили невероятное удовольствие.

— Мне трудно справиться с собой. Я всегда думала, что боль проще всего замаскировать шуткой. Это превратилось в привычку, — сказала она.

— Я понял. Стоило взглянуть на тебя один раз, я все понял.

— Неужели это так очевидно?

— Может, только для меня. Ведь я с первой встречи решил, что ты будешь моей.

От этих слов у Мэгги внутри что-то сладко сжалось, а затем так же сладко расправило крылья.

— Ноты… высмеял меня. — Она подставила губы для поцелуя.

— Прости. — Айван осторожно пососал нижнюю губу Мэгги, двинулся вниз, к шее. — Когда я увидел девушку своей мечты, я просто опешил. Наверное, я был не в себе.

— А если бы я тебя не захотела? — спросила Мэгги.

Он осторожно убрал волосы с ее плеч и принялся их целовать.

— Я бы подождал. Рано или поздно ты стала бы моей.

Проснуться в чужой постели было так необычно, что Мэгги не сразу сообразила, где находится.

Рядом, вытянувшись во весь рост и обнимая ее, лежал Айван. Даже во сне он крепко прижимал ее к своему боку, словно опасался, что она сбежит. Мэгги понимала, что не должна сравнивать, но все равно сравнивала Айвана с Греем. Ее бывший любовник спал в одной с ней постели, но отодвигался как можно дальше, оберегая свое личное пространство. Он объяснял это тем, что спать в обнимку слишком жарко, однако на своем конце кровати старательно натягивал одеяло до самого носа, а иногда даже накидывал поверх плед. Айван предпочитал тесное сплетение тел, от которого затекали руки и ноги, но которое давало чувство уюта.

Мэгги сладко потянулась и снова прильнула к Айвану. Он повернулся к ней, не открывая глаз, и крепче прижал к себе. Кое-что резко ткнуло Мэгги в бедро: крепкими у Айвана были не только объятия. Она снова повозилась, чувствуя, как растет весьма определенная часть мужского тела.

— Если не любишь утренний секс, лучше не ерзай, — предупредил Айван ворчливо.

Мэгги пискнула от неожиданности, рассмеялась и прижалась еще теснее. Ей нравилось власть над Айваном, то, что даже невинные прикосновения будят в нем желание обладать ею.

— Я предупреждал, — прорычал Айван почти угрожающе, приподнялся и перекатился на нее, нависнув сверху, словно огромный медведь. Его глаза блестели, губы изогнулись в кривой усмешке. — Предупреждал или нет?

— Но я думала, по утрам ты ходишь на работу, — пролепетала Мэгги в притворном ужасе. Жар растекался у нее внизу живота, и она приподнимала бедра, желая, чтобы между ними как можно скорее скользнуло орудие Айвана.

— Работа подождет, — коротко ответил он, начиная с поцелуев.

Его ванная была типично мужской: никаких упаковок с душистым мылом, никаких баночек с кремами. На полочке стоял тюбик зубной пасты, стаканчик со щеткой, ополаскиватель для рта, шампунь и гель для бритья. Не было даже лосьона после бритья, которым Мэгги могла бы стереть вчерашнюю тушь.

— У тебя совсем нет косметики, — проворчала она.

Коллекция Грея была почти такой же обширной, как ее собственная, штук пять баночек и тюбиков из мужской линии «Клиник». Если у Грея заканчивалось какое-то средство, он без зазрения совести брал косметику Мэгги.

— Ты предпочла бы, чтобы полки ломились от лосьонов и помад? — удивился Айван.

— Точно не помад! — рассмеялась Мэгги. — Хотя кое-какую косметику оставляют женщины. Неужели ни одна твоя подружка не оставила ни одного крема? Ну же, расскажи! Или ты сразу выбрасываешь вражеского агента в помойное ведро? Ведь здесь гостили женщины? Давай колись! Я же рассказывала тебе о Грее!

— Рассказы о Грее я готов слушать часами, — заметил Айван, и у него на подбородке дернулся мускул.

— Ничего ты не готов, — помотала головой Мэгги. Грей ушел в прошлое, и ей не хотелось о нем вспоминать.

— Нет, готов. — Айван взял с полки гель для бритья. Он успел принять душ, и теперь его бедра были обмотаны черным махровым полотенцем.

Мэгги любовно провела пальцами по его голым плечам, таким широким и мускулистым, что хотелось прижиматься к ним щекой или покрывать поцелуями. Жаль, что женщинам куда сложнее сохранить загадочный и привлекательный вид, едва выбравшись из постели. У самой Мэгги под глазами были темные круги от расплывшейся туши, кожа казалась бледной, а для душа требовалась шапочка, чтобы волосы не превратились в огромную бесформенную копну сена.

— Грей был частью твоей жизни, и частью немалой, — не слишком радостным тоном произнес Айван, нанося на щеки пену. — И я хочу быть уверен, что с ним покончено.

— Конечно, покончено, — нетерпеливо сказала Мэгги. Ей не хотелось вспоминать об унижениях, через которые она прошла по вине Грея. Новая, более уверенная в себе и своих силах Мэгги только распускала лепестки, и она боялась помешать этому рождению, вспоминая бывшего любовника. — Но я тоже хочу больше знать о тебе. Когда мы были на свадьбе твоей сестры, никто из родни не упоминал ни о какой бывшей подруге, с которой ты мог прийти вместо меня. Ты что, велел им всем держать язык за зубами?

— Да, в моей жизни были женщины, — кивнул Айван, — но мало кто из них оставался ночевать в моей спальне. И уж точно ни одна не оставляла здесь зубную щетку.

— Не любишь делиться своим домом? — подколола Мэгги.

— Не любил до недавнего времени. Но все меняется.

Мэгги вытащила из стаканчика зубную щетку Айвана и принялась чистить ею зубы.

— Раньше никто не пользовался моей щеткой, — хмурясь, сказал Айван.

— Все меняется, — улыбнулась Мэгги.

— Это точно.

Она сняла полотенце и забралась в ванну, но прежде чем успела задернуть занавеску, Айван сказал довольно резко:

— Покажи бедро.

Мэгги послушно выбралась из ванны и присела на краешек унитаза, подстелив полотенце.

Айван опустился на колени и осторожно коснулся пальцами белых шрамов. Их было несколько, все достаточно тонкие, разной длины и на разных уровнях. Накануне на вопрос, откуда взялись шрамы, Мэгги пролепетала что-то про давнюю аварию. Эту историю она придумала еще до того, как познакомилась с Греем, и в случае с бывшим любовником она отлично сработала.

— Это не похоже на шрамы от стекла, — хмыкнул Айван.

— Но я попала в автокатастрофу…

— Я слышал твою версию. — Айван покачал головой. — Она не слишком убедительна. Что произошло на самом деле?

Мэгги насупилась и поникла плечами.

— Я не хочу об этом говорить.

Айван легко, словно перышко, поднял ее с унитаза и посадил себе на пояс. Мэгги ничего иного не оставалось, как сплести ноги у него на ягодицах.

— Я хочу знать о тебе все, Мэгги Магуайер, — сказал он. — Все, до последней мелочи, понятно? Поэтому я хочу узнать, откуда взялись эти шрамы.

В конце четвертого класса в школе Святой Урсулы не сдавали экзамены, поэтому учениц привлекали к игре на сцене. Заучивая тексты пьес, девочки узнавали классическую драматургию — учительский совет считал полезным сочетание игры и учебы. В тот год, когда Мэгги заканчивала четвертый класс, ставили «Герой-мужчина — гордость Запада» Синга. Из шестидесяти девочек параллели на прослушивание пришли двадцать пять, мечтавших об актерской карьере, и между ним развернулась нешуточная борьба.

Мэгги, которая полюбила пьесу с первой же страницы, тоже решила участвовать в пробах. Она была готова отдать правую руку, лишь бы играть в постановке. Премьеру спектакля назначили на Рождество, а все сборы собирались передать на благотворительные цели.

— Я хочу, чтобы на пробы пришли все шестьдесят две девочки, — говорила мисс О'Брайен, преподаватель актерского мастерства. Она искренне считала зрительские овации самым прекрасным действом на свете и удивлялась, почему на пробы пришло так мало учениц. — Нам будет очень весело, играть на сцене так здорово! Мэгги, ты самая сильная ученица в английском и отлично знаешь пьесу. Будешь помогать девочкам учить тексты, я уверена, что ты справишься. Договорились?

— О нет! — простонала Мэгги. Всю свою школьную жизнь она только и делала, что пряталась за чужими спинами, терялась в массовке, на вторых ролях. Впервые она нашла смелость заявить о себе, пожелать чего-то большего, чем быть невидимкой, но судьба уготовила ей разочарование. — Я не могу… — сдавленно пробормотала она.

— Эй, дылда, тебя как зовут? — спросила девица с длинными прямыми волосами и слишком взрослым для двенадцатилетней девочки взглядом.

— Мэгги Магуайер, — ответила Мэгги, не сочтя слово «дылда» обидным.

— Дылда Мэгги, — сказала девица с удовольствием, словно смаковала прозвище. Ее подружки подобострастно заржали.

Мэгги тоже засмеялась, частично из смущения, частично для того, чтобы показать, что не обиделась.

В этот момент за девочками пришла классная руководительница. Это был первый день в новой школе, и всюду царило возбуждение. Мэгги привел в восторг кабинет с большими окнами и зеленой классной доской, а одноклассницы показались весьма приветливыми.

На другой день она летела в школу словно на крыльях, желая как можно скорее окунуться в этот новый чудесный мир. На уроке английского она заняла первую парту и приветливо здоровалась с девочками, входящими в класс, пока не появилась Сандра с компанией.

— Наша Дылда Мэгги села на первую парту, как все «ботаники», — пропела Сандра, остановившись напротив. Затем она продефилировала мимо Мэгги, резко задев рукой аккуратно разложенные учебники и тетради и свалив их на пол. — Ах, прости, я така-аая неловкая!

Малиновая от стыда и унижения, едва сдерживая слезы, Мэгги опустилась на корточки, чтобы собрать вещи. Ей так хотелось, чтобы за нее вступились, чтобы хоть кто-то бросил сочувственный взгляд, но у нее не оказалось союзников. Девочки сидели на своих местах, опасливо глядя на заводилу Сандру.

Сандра изводила не только Мэгги, она наметила несколько жертв и планомерно их унижала. Чем старше становились она сама и группа поддержки, тем гаже были их издевки. Мэгги привыкла прятаться и старалась быть незаметной. Если она входила в класс после Сандры, а выскакивала первой, проклятая девица не опускалась до банального преследования. Так Мэгги достигла совершенства в искусстве мимикрии, она научилась сливаться с окружающими миром, когда требовалось спрятаться от Сандры.

Даже любимая игра Мэгги, баскетбол, оказалась под запретом. А ведь ей так нравилось касаться ладонями грубой поверхности мяча, чувствовать, как он выскальзывает из пальцев, стремительно взлетая вверх, к корзине. Но стоило поблизости оказаться Сандре с компанией, и с Мэгги начинало твориться что-то невообразимое. У нее нарушалась координация движений, она постоянно теряла мяч и никогда не попадала в корзину. Лучше было вообще отказаться от баскетбола, чем настолько зависеть от чужого присутствия в зале.

— Гляньте, Дылда Мэгги снова уронила мяч. Вот клуша! — заливалась смехом Сандра, а вместе с ней и все ее подружки.

Обладая совсем крохотной грудью, Мэгги заслужила обидное прозвище Плоскодонка и всеми возможными способами старалась сделать так, чтобы грудь смотрелась пышнее. Она подкладывала вату, покупала лифчики со вкладками, но все было тщетно. Оставалось делать вид, что собственная фигура ей глубоко безразлична.

Иногда Мэгги пыталась убедить себя, что причина вредного характера Сандры — личные проблемы. В книжках, которые читала Мэгги, все отрицательные персонажи становились отрицательными исключительно по причине личных проблем. Но после нескольких лет унижений и издевательств со стороны Сандры и компании Мэгги поняла одну простую истину: далеко не в каждом человеке личные проблемы вызывают к жизни стервозность и желание самоутверждаться за чужой счет. Сандра просто была врединой, а остальной компании нравилось купаться в лучах ее дурной славы.

Китти, пожалуй, лучшая подруга Мэгги, имела свою теорию на этот счет.

— Только не говори мне, что Сандра — жертва обстоятельств. Она просто гадина. Ей нравится мучить других, потому что она питается чужими страхами, понятно? Она вампир, вот и все.

Китти была маленькой умной девочкой, которая носила очки и туфли на плоской подошве. Она была идеальной жертвой для Сандры. Китти и Мэгги сошлись не только на почве любви к книгам. Подруг объединил общий страх, их постоянный школьный спутник. Они никому не рассказывали о том, каково быть мишенью для издевок, но об этом все равно знала вся школа, включая учителей.

Странно, но учителям как будто было плевать на страдания учениц. Даже когда выяснилось, что Сандра отнимает деньги у девочек из младших классов, дело ограничилось приватным разговором с родителями. Два дня Сандра не ходила в школу, но не успели ее жертвы вздохнуть с облегчением, как она вернулась, такая же стервозная, как и прежде. Она с новой силой принялась терроризировать младшие классы и отличниц вроде Мэгги. Пожалуй, ее поведение стало даже более ужасным, чем прежде. Казалось, компания Сандры и вовсе перестала бояться наказания.

Девочки из первого и второго классов старались не попадаться ей на глаза в коридорах. Увы, третьеклассницы были лишены такой возможности.

— И почему взрослые говорят, что школьные годы — золотая пора жизни? — мрачно вопрошала Китти. — Это неправда! В школе ужасно. Я не могу дождаться, когда покину эти стены. Они душат меня, ограничивают мою свободу.

По крайней мере Китти могла излить душу дома. У нее была старшая сестра, которая училась в колледже и, в отличие от родителей, все еще не забыла, каково быть маленькой ибеззащитной. А вот Мэгги приходилось туго: отец и мать думали только о хороших отметках в дневнике и мало интересовались тем, находит ли дочь общий язык со сверстницами.

— Посмотри, еще одна пятерка! — восклицала Уна, листая тетради. — И еще одна, даже с плюсом! Доченька, ты такая умница! Я права, Деннис? — щебетала она.

Да, Мэгги была прилежной ученицей, но в ее дневнике каждый месяц появлялась новая запись школьного психолога, сообщавшая, что девочка слишком закрыта и стеснительна. Впрочем, Уну и Денниса стеснительность дочери совершенно не беспокоила.

— Я тоже была застенчивой в школе, — говорила мать Мэгги. — И вообще, эти психологи ничего не понимают!

Дома Мэгги всегда была веселой и жизнерадостной, и Уна попросту не верила записям психолога. Она считала, что в школе дочь просто более серьезна и настроена на учебу. Да, дома Мэгги действительно становилась сама собой, чувствуя невероятное облегчение, что школьный день наконец закончился.

Иногда девочка хотела пожаловаться родителям, сказать, что у нее больше нет сил ходить в одну школу со своим заклятым врагом. Больше всего она ненавидела вечер воскресенья. Чем меньше оставалось времени до кошмарного понедельника, тем больше портилось ее настроение. Собирая портфель, проверяя школьную форму на наличие пятен, Мэгги чувствовала себя французским аристократом на пути к виселице.

В ночь с воскресенья на понедельник она почти никогда не могла уснуть, а все ворочалась и ворочалась в постели, глядя на звездный потолок и думая о том, если ли на других планетах иные, более справедливые миры.

«Плейбой западного мира» по окончании четвертого класса многое привел к общему знаменателю. Мэгги, Китти и еще паре тихонь мисс О'Брайен поручила помогать юным актрисам со сценарием. Те, кто получил пятерки по изобразительному искусству, рисовали декорации к спектаклю, но большие стенды еще предстояло скрепить между собой при помощи молотка и гвоздей.

— Тогда ты могла бы помочь с декорациями, — предложила мисс О'Брайен, когда Мэгги наотрез отказалась репетировать с актрисами текст. — Что скажешь? Жаль, конечно, что ты не хочешь работать с пьесой, ведь только ты успела выучить его наизусть. Мне хочется, чтобы в работе над ней принимали участие все ученицы. Это так сближает, правда?

Мэгги нравилась преподаватель актерского мастерства. А как было бы здорово сесть рядышком с мисс О'Брайен и рассказать о своих чувствах. «Вы не понимаете, я хотела бы участвовать в постановке, но в качестве актрисы, а не работника сцены, — могла поведать девочка. — Знаю, что кажусь вам слишком застенчивой, но это только из-за Сандры и ее подружек. Я могла бы раскрыться в роли, найти свое истинное лицо…»

Мэгги смотрела в пол и молчала. Она знала, что участие в пьесе подписало бы ей смертный приговор, учитывая, что даже Сандра не прошла пробы.

Преподаватель какое-то время ждала ответа, не дождалась и кивнула сама себе.

— Ну, будем считать, что мы договорились. Будешь крепить декорации, если не хочешь учить тексты с актрисами.

Оказалось, что быть работником сцены не так уж и плохо. В команде собрались самые забитые и запуганные Сандрой девочки, не желавшие светиться в постановке. Здесь Мэгги была своей. Резать картон и скреплять куски фанеры было не таким уж сложным занятием.

Мэгги, Китти и остальным выдали ножи «Стэнли», крепкие и достаточно острые, чтобы легко взрезать куски картона.

— Только будьте осторожны, — предупредила мисс О'Брайен. — Не хочу, чтобы кто-нибудь из вас ненароком порезал палец.

— Не волнуйтесь, мисс, — заверила ее Китти, — мы будем очень осторожны.

Единственным, кто умудрился порезаться, была Мэгги. Она двигала нож не от себя, как другие девочки, а к себе и случайно провела ножом себе по бедру. Острый нож для резки картона легко прошел сквозь ткань юбки и оставил тонкий порез на коже.

— Ой! — взвизгнула Мэгги.

— Черт, что такое? — испугалась Китти.

Мэгги задрала юбку. Порез не выглядел страшным, просто тонкая, как ниточка, полоска, заполненная кровью. Боль, которую причинила рана, отчего-то не была мучительной. Скорее, она несла чувство удовлетворения, даже облегчения. Конечно, Мэгги ощущала боль, но физические страдания оказались куда более понятными, чем моральные, вызванные издевками Сандры, а кроме того, физическая боль поддавалась контролю.

— Тебе надо к медсестре, — сказала Китти.

— Нет, я в норме, — пробормотала Мэгги. — Все в порядке, честно. Наложу пластырь, у меня есть в портфеле пара пластинок. Ерунда.

Она вышла в туалет, прихватив с собой не только портфель, но и нож. Запершись в кабинке, она снова задрала юбку и после секундного колебания провела ножом по бедру рядом с порезом. Боль, причиненная ножом, казалась почти сладкой, исцеляющей. Ее интенсивность заставляла забыть о кошмаре, царившем в голове и на сердце.

Мэгги уже несколько лет не испытывала такого удовлетворения от собственных поступков. Она знала, что никто не обратит внимания на ее порезы: учителям было плевать на забитых отличников, а родителей интересовали лишь оценки в аттестате.

Никто не заметил, что один из ножей пропал. Никто и предположить не мог, что теперь он хранится в спальне Мэгги Магуайер, которая порой достает его из тумбочки и делает новый надрез на собственном бедре. Не часто, лишь в моменты крайнего одиночества и отчаяния. Некоторые надрезы проходили без следа, некоторые оставляли тонкие розовые шрамы. Никто не замечал этих отметок, никого не интересовало, чем занимается рыжая Дылда Мэгги. На физкультуре девочки носили длинные брюки, юбка школьной формы скрывала порезы, а бассейна в школе не было.

Опасаясь занести инфекцию, Мэгги купила в аптеке медицинский спирт и протирала нож, а затем и порезы. Острая боль становилась нестерпимой и оттого еще более целительной. Нож стал символом борьбы за свободу выбора, приносил ощущение контроля над собственной жизнью.

Как-то вечером, когда юные актрисы должны были примерять новые костюмы, Мэгги и Китти ожидали конца репетиции в одной из гримерок, когда вдруг туда вошла Сандра со своими девицами. Во время репетиции можно было не носить форму, поэтому на Мэгги были джинсы и флисовая рубашка. Одна нога казалась толще другой, поскольку под тканью скрывалась толстая повязка из бинтов, но никому не было до этого дела. Шрамов и порезов становилось все больше, но Мэгги было наплевать. Впервые в жизни она чувствовала себя уверенной в собственных силах.

— Приве-еет, Плоскодонка Мэгги. Отличная рубашка, — пропела Сандра, одетая по последней моде. — Где ты ее откопала? На свалке? — Ее осветленные волосы были рассыпаны по плечам, глаза были обведены синей подводкой. Под нахальным взглядом бедро Мэгги неприятно запульсировало, словно требуя новой дозы истязаний. Она бессознательно нащупала в кармане джинсов нож, который уже пару дней носила с собой. Сжав его пальцами, Мэгги почерпнула в этом уверенность.

Внезапно в ней вскипела такая злость и ненависть, накопленные за годы унижений, что перед глазам поплыли алые круги.

— Отвали, сука, — прошипела Мэгги и выпрямилась во весь свой уже не маленький рост. Пальцы сильнее стиснули нож в кармане джинсов и ткнули им в бедро, причиняя сладкую боль.

Глаза Сандры округлились от неожиданности.

— Что?

— Не смей больше приближаться ко мне или Китти, или я заставлю тебя пожалеть об этом, — сквозь зубы сказала Мэгги.

И Сандра, впервые в жизни получившая отпор, вдруг попятилась, а на ее лице появилось растерянное выражение.

— Как знаешь… — пробормотала она.

— Скажи это, дрянь, — шипела Мэгги, наступая. Ее подруги, как и подруги Сандры, стояли вокруг и просто пялились в изумлении. — Я хочу слышать, как ты это скажешь! Говори: «Я больше не стану вас трогать». Говори, сучка!

— Я… я больше не стану вас трогать, — послушно повторила Сандра. — Только успокойся, хорошо? — Она снова стала пятиться, все быстрее и быстрее, и, только оказавшись на безопасном расстоянии, выкрикнула: — Психованная дура!

Компания задир выскочила из гримерной, словно их окатили для скорости кипятком. Тотчас подружки Мэгги окружили ее кольцом.

— Ты… ты была такой… — заговорили они почти одновременно. — Ты ведь не блефовала? — Мэгги усадили на стул.

— Нет, я не блефовала, — подтвердила девочка. Теперь все ее тело обмякло, словно она внезапно превратилась в тряпичную куклу.

— Если бы ты играла роль, тебя точно бы номинировали на «Оскар», — сказала Китти. Она заметила рукоятку ножа, торчащую из кармана джинсов подруги. — Если бы ты решила изрезать Сандру на кусочки, я была бы последней, кто высказал бы хоть единое возражение. Но не стоит садиться в тюрьму из-за этой сучки, можешь мне поверить.

Мэгги выдавила из себя короткий смешок.

— Самой не верится, что я это сделала.

— Я рада, что ты смогла. — Китти счастливо улыбнулась.

— И я, — пискнул чей-то голосок из толпы девчонок. — Сандра медленно, но верно превращала мою жизнь в кромешный ад.

— А теперь пришел спаситель с кинжалом в руке, — хихикнула Китти.

Все рассмеялись, и напряжение спало.

Мэгги подняла взгляд на Айвана.

— Наверное, ты считаешь меня ненормальной, — грустно сказала она. В ее глазах блуждало беспокойство.

Айван улыбнулся:

— Вовсе нет. Я считаю тебя очень смелой. И я горжусь тобой, Мэгги Магуайер. Такой поступок требует невероятной смелости.

— Скорее, невероятного безумия. Я была не в себе, когда угрожала Сандре.

Большая ладонь Айвана накрыла тонкие белые шрамы на бедре Мэгги.

— Ты больше себя не режешь? — мягко спросил он.

Она мотнула головой.

— Когда Сандра оставила меня в покое, в этом отпала необходимость. Жизнь расцветилась новыми красками. А в конце года родители перевели Сандру в другую школу. Это было такое облегчение. Компания распалась, и хотя девицы по-прежнему вели себя мерзко, нас с Китти не трогали.

— Моя воинственная принцесса. — Айван обнял Мэгги. — Ты сокрушила врагов.

— Мне так казалось, но… — Она шмыгнула носом и отвела глаза. — В тот день, когда мы ходили на свадьбу, в библиотеку зашла одна из бывших подруг Сандры. Я едва не сошла с ума от страха, представляешь? Словно вновь вернулся весь тот ужас, тот ежедневный кошмар, с которым я прожила четыре года. Словно я вернулась в детство.

— Со временем это пройдет. Шрамы души тоже рубцуются, — сказал Айван.

— Я так не хочу. Я не могу ждать вечность. Придется самой победить эти страхи. Кристи Девлин советует мне встретиться с Сандрой лично. Думаю, она права.

Айван притянул Мэгги к себе, положив ее голову на свое плечо.

— Если ты пойдешь к ней, я отправлюсь с тобой. Позволь мне быть твоим телохранителем.

Мэгги потерлась носом о его ключицу.

— Спасибо, но нет. Я должна пройти через это сама.

Больше всего сведений о жителях Саммер-стрит хранилось в памяти Гретхен, владелицы супермаркета и его бессменного кассира. Дочь Гретхен, Лоррейн, которая вышла замуж за французского пилота, когда-то входила в состав компании Сандры. Если кто и знал, где теперь живет главная хулиганка школы, то это была Гретхен.

Поэтому уже вечером Мэгги зашла в супермаркет с конкретной целью, и целью этой не были покупки.

— Здравствуй, Мэгги, — хищно глядя на гостью, прокаркала Гретхен. — Как поживаешь?

— Отлично, — легко ответила Мэгги. Она говорила абсолютно искренне. — Как дела у Лоррейн?

— Чудненько, — ответила Гретхен, слегка опешив.

— Она все еще поддерживает отношения с Сандрой Броди?

— Ты имеешь в виду Сандру Макнамар? Скорее нет, чем да. Ведь моя дочь живет на юге Франции, а ее муж…

— Да, я помню, — прервала Мэгги, не желая слышать очередную хвалу в адрес Лоррейн. — Но ведь они с Сандрой были так близки в школе. Помните их компанию?

Гретхен неловко замялась.

— Ну, Сандра была… не слишком хорошей девочкой, да?

— Не слишком хорошей? — Мэгги притворилась несколько озадаченной.

Гретхен смущенно прятала взгляд.

— Ну, она плохо влияла… на подруг. В частности, на мою дочь. Мы все радовались, когда Сандра перешла в другую школу.

— Правда? Что-то не припоминаю… — Мэгги заметила, как головы покупателей стали поворачиваться в их с Гретхен сторону.

— Сандра… была задирой. С ней девочки вечно влипали в неприятности. Моя Лоррейн была не такой, как Сандра. Я волновалась, как бы такая дружба не довела до беды.

Мэгги пристально посмотрела Гретхен в глаза. Повисла ледяная пауза.

— Вы правы, Сандра была занозой в заднице, — внезапно сказала она. — Вы, случайно, не знаете, где ее можно найти?

— Ну… иногда она заходит сюда. — У Гретхен был вид человека, который не чает избавиться от сложной проблемы. Она принялась со скоростью света сканировать товары покупателей.

— Она изменилась, как вам кажется? — спросила Мэгги настойчиво. — Или она по-прежнему заноза в заднице?

— У нее уже дети, — буркнула Гретхен нелюбезно. — Тут уж кто угодно остепенится.

— Значит, изменилась?

— Можно сказать и так…

— А чем она занимается?

— Кажется, сидит дома с детьми. У нее двое, а муж неплохо обеспечивает… С вас семнадцать восемьдесят, — сказала Гретхен покупателю.

— Что ж, удачного вам рабочего дня, — сказала Мэгги. — И передайте привет Лоррейн; думаю, она меня вспомнит.

— Да-да, разумеется, — пробурчала Гретхен.

Мэгги брела вдоль Саммер-стрит по направлению к своему дому. Она явно достигла определенного прогресса. Оказывается, Сандра пугала не только своих одноклассниц, но даже их родителей. Она, Мэгги Магуайер, вовсе не была параноиком с манией преследования, как ей казалось все эти годы. Она ничуть не преувеличивала, вспоминая о Сандре, хотя спустя годы сама себя стала называть выдумщицей и трусихой. Значит, все были в курсе, все обо всем знали, просто закрывали на творящееся безобразие глаза.

Мэгги нашла адрес своего заклятого врага в телефонной книге. Тони и Сандра Макнамар жили всего в паре миль от нее, в новом районе.

Какой стала Сандра Броди, взявшая фамилию Макнамар? Добропорядочной мамашей? Осталась стервой, которую интересуют только собственные проблемы? Способна ли она, как прежде, вызывать дрожь одним своим презрительным взглядом?

Мэгги вспомнила, как Сандра курила за школой и стряхивала пепел на головы зазевавшимся жертвам. Как она «случайно» гасила окурок о портфель или одежду Мэгги, а затем всякий раз рассыпалась в фальшивых извинениях.

— Я иду гулять, мам! — крикнула Мэгги. — Если позвонит Айван, скажи, что скоро вернусь.

— Хорошо, — донесся голос Уны из кухни.

Мэгги вскочила в автобус, который шел в сторону нового района. Она могла взять машину, вызвать такси или попросить Айвана подбросить ее до дома Сандры, но не желала совершать столь важный шаг при свидетелях.

Сандра и Тони Макнамар жили в доме номер тринадцать, и когда Мэгги заглянула за невысокий забор, то увидела две машины. Одна из них была типичным универсалом, в котором удобно возить детей и кучу всякого барахла.

Дети… Мэгги попыталась представить Сандру матерью, но не сумела. А если кто-то из детей будет присутствовать при разговоре? И как повела бы себя Сандра, если бы какой-то хулиган обижал ее малышей? Мэгги не желала пугать детей, даже если их мать в детстве была истинной стервой.

Она стояла на тротуаре перед забором дома номер тринадцать и никак не могла набраться храбрости, чтобы толкнуть калитку. Неожиданно входная дверь отворилась и появился мужчина. У Мэгги сердце едва не выскочило из грудной клетки, она повернулась и торопливо зашагала по улице.

Кто это был? Муж Сандры? Мэгги даже не успела его разглядеть.

Пристыженная, она почти бежала по улице и остановилась лишь тогда, когда перехватило горло.

Домой Мэгги вернулась ни с чем.

* * *

Полночи она лежала в своей детской кровати без сна, глядя в потолок, усеянный звездами. События прошедшего месяца крутились в голове, поворачивая то одним, то другим боком. Мэгги пережила измену любимого мужчины, смену работы и круга знакомых, она занялась общественной деятельностью и встретила хорошего парня. Она стала сильнее, увереннее в своих силах, но спасовала перед призраком прошлого, словно он мог одним движением разрушить все то, чего она достигла.

Причина неудачи была очевидна: Мэгги слишком долго играла роль жертвы, и взять жизнь под контроль оказалось непросто. Ведь быть жертвой гораздо проще, нежели брать на себя ответственность за свой выбор. Куда удобнее винить в своих ошибках посторонних людей, не так ли? Взглянуть в лицо своим страхам, объявить им войну гораздо сложнее.

Сразу после завтрака Мэгги взяла машину родителей и поехала в тот район, где жила Сандра Макнамар. Она дождалась, пока Сандра вернется из школы, куда отправилась проводить троих детей.

Теперь с Сандрой был лишь самый младший из ребятишек. Он сидел на пассажирском сиденье, а его мать пыталась что-то ему втолковать. Мэгги захлопнула дверцу своей машины, подошла к серебристому универсалу и постучала в стекло костяшками пальцев.

— Привет, Сандра. Помнишь меня?

Сандра обернулась и опустила стекло. Она по-прежнему была блондинкой, но теперь носила каре, жирная подводка исчезла — Сандра больше не использовала косметику, и ее кожа казалась землисто-серой, под глазами залегли тени. Простая футболка и джинсы делали ее совершенно плоской и бесформенной.

— Нет, простите.

Голос был точно таким, каким был в кошмарах Мэгги. Даже странно, что при столь гигантской внешней разнице голос давнего врага совершенно не изменился.

— Ты действительно меня не помнишь? — уточнила Мэгги.

— Да нет же! А должна?

— Мы обе ходили в школу Святой Урсулы, пока в четвертом классе ты не перешла в другую.

В лице Сандры не было признаков узнавания, в глазах не мелькнул характерный огонек, взгляд оставался бесстрастным.

— Простите, но я вас не помню.

И она действительно не помнила.

Мэгги смотрела во все глаза, не понимая, как такое возможно. Человек, испортивший ей самые лучшие годы детства, мучивший ее изо дня в день, отравлявший существование, как ядовитое облако, совершенно выбросил ее из памяти. Как можно творить зло и благополучно забывать об этом, словно речь идет о сущей ерунде?

— Ты… живешь поблизости? — вежливо поинтересовалась Сандра.

— Я живу на Саммер-стрит. Меня несколько лет не было дома, и по возвращении я решила найти старых знакомых. Людей вроде тебя. В школе я была забитой отличницей, а ты возглавляла шайку хулиганок.

Теперь на лице Сандры проступили признаки понимания. Она осознала, что это не случайная встреча. Ее искали намеренно.

— В детстве мы совершаем много глупостей, правда? — оживленно проговорила она и затравленно оглянулась на ребенка. — Все имеют право на ошибку.

— Едва ли твое поведение можно было назвать глупостью, — сквозь зубы сказала Мэгги. — Ты вела себя гадко, ты унижала и мучила тех, кого считала слабее себя.

— Все подростки проходят через стадию, на которой хочется обидеть слабого. Это типично для переходного возраста, — бормотала Сандра.

— Не все. Я никогда не обижала слабых. А ты превращала мою жизнь в постоянный кошмар. Из-за тебя я боялась ходить в школу, а утро понедельника представлялось страшной пыткой. Я ненавидела себя за слабость, а тебя за жестокость. Страх стал моим неизбывным спутником. Четыре года страха, Сандра! Ты хотя бы представляешь, что это такое?

Сандра выскочила из машины и захлопнула дверь, оставив малыша внутри.

— Послушайте, дамочка, я не помню вас. И я совершенно не представляю, о чем вы здесь толкуете!

— Я тебе не дамочка. Меня зовут Мэгги Магуайер.

— О…

Теперь Сандра прозрела. Она смотрела на Мэгги в ужасе.

Неудивительно, что она не узнала свою давнюю жертву. Мэгги раскрылась и похорошела, а в последнее время еще и обрела привычку ходить, широко расправив прежде ссутуленные плечи.

— Теперь ты узнала, я вижу. Узнала Плоскодонку, Дылду Мэгги, да? Странно, что тебя так легко подводит память, Сандра. А вот мне вовек тебя не забыть. Конечно, для тебя мои мучения были частью обыденной жизни. Это для меня каждая твоя гадость становилась событием дня, новым кошмаром в копилке кошмаров. Попробуй представить, каково было таким, как я!

Сандра молчала, да Мэгги и не ждала ответа. По сути, она разговаривала не с ней, а с собой. Она высказала все то, что лежало на сердце, и словно камень упал с него, позволив вдохнуть воздух свободы. Сандра стояла напротив, поникшая, с затравленным выражением лица, и это ее было впору жалеть.

Мэгги взглянула в лицо собственному демону, и на поверку он оказался совсем не таким страшным, как ей представлялось много лет.

— Прости, хорошо? — бормотала Сандра тихо. — Знаю, что в школе я была невыносима, но у меня была куча проблем. Я защищалась от них таким странным способом, понимаешь? Прости, мне очень жаль… прости, ладно? И уходи, прошу. Не хочу, чтобы нас услышали. — Она нервно огляделась, словно желая убедиться, что любопытные соседи не приникли ушами к дверям и не выглядывают из-за занавесок.

Мэгги мысленно улыбнулась. Сандру можно было пожалеть, но она внушала не жалость, а отвращение. Как будто по странной прихоти судьбы жертва и палач поменялись местами.

— Беспокоишься о своем имидже? — насмешливо спросила Мэгги. — Волнует чужое мнение? А раньше ты плевать хотела на условности. Что с тобой стало, Сандра? Может, ты даже ходишь на чай к соседям и изображаешь из себя добропорядочную мамашу в песочнице? — Сандра вспыхнула. — Ответь на один вопрос: как ты можешь извиняться, если даже не помнишь, в чем именно виновата?

— Я помню… — сдавленно сказала Сандра.

— Удивительно. — Мэгги добродушно улыбнулась. — А если кто-нибудь станет мучить твоих детей в школе? Если над ними будут издеваться? Тушить об них сигаретные окурки? Какой будет твоя реакция, если твоя дочь вернется домой и признается, что ее унизила сверстница?

— Думаешь, я сразу брошусь лупить обидчицу? — прорычала Сандра своим прежним, раздраженным тоном, который так хорошо помнила Мэгги.

— Ах нет? А что ты сделаешь? Пустишь все на самотек? Едва ли, ты ведь сумасшедшая мамаша, разве нет? Или ты пойдешь в кабинет директора с жалобой? И тебе не будет стыдно обвинять других детей, хотя в детстве ты сама была такой же? Любопытно, что творится в классе твоей старшей дочери. Ты не знаешь? Уверена, что не упускаешь самого главного?

— Послушай, у меня мало времени, — торопливо сказала Сандра. — Давай встретимся в городе. Я позвоню, мы сядем в каком-нибудь кафе, попьем кофе, пообщаемся…

— Это вряд ли, — покачала головой Мэгги. — Наш разговор уже окончен. Я рада, что нашла в себе силы противостоять тебе в четвертом классе. Жаль, что я не сделала этого в первый же день.

— Прости… и уходи уже! Скорее! — Сандра рванула на себя дверцу машины, быстро села и завела мотор, готовая ехать куда угодно, лишь бы оказаться подальше от Мэгги.

— Прощай, Сандра, — почти с грустью сказала Мэгги.

Она повернулась и пошла к своей машине. Главное было сказано. Возможно, ее слова как-то повлияют на Сандру, заставят задуматься, украдут ночной сон… А может, Сандра тотчас забудет о том, что к ней подходила Дылда Мэгги Магуайер. Может, единственное, что ее волновало, — мнение соседей. Это было уже не важно.

Мэгги чувствовала себя победителем. Она гордилась собой, своей решимостью.

Припарковав машину у дома родителей, она достала мобильный и набрала номер Айвана. Как сильно изменилась ее жизнь за последние недели! Раньше при любой возможности Мэгги звонила Грею, надеясь услышать желанное одобрение в его голосе. Впрочем, будь она и теперь девушкой Грея, она никогда не встретилась бы с Сандрой Броди, ныне Макнамар. К тому же Грей понятия не имел о том, что в жизни Мэгги были черные дни.

Судя по деловому тону, Айван был очень занят. Однако сообразив, что звонит Мэгги, он тотчас забыл о работе.

— Привет, Мэгги. — Айван никогда не звал ее «милая» или «детка», как Грей. — Все в порядке?

— Даже лучше. Ни за что не поверишь, с кем я сейчас встречалась!

— Не с Греем? — напряженно спросил Айван.

— Нет, не с Греем, — торопливо заверила его Мэгги. — Я ездила к Сандре Броди. Помнишь, я рассказывала о ней?

— Ты с ней говорила? — мягко поинтересовался Айван.

— Да, — гордо ответила Мэгги. — Я с ней говорила.

Глава 25

Можно ли вообще быть уверенным в том, что знаешь любимого человека? Что знаешь, какие демоны копошатся в его сознании, когда он лежит рядом с тобой в постели под покровом ночи?

Именно такие мысли тревожили Кристи после первой встречи с Кэри Воленским, во время которой она узнала о себе так много нового.

Будучи ребенком, она была свидетелем того, как медленно, но верно рушится брак ее родителей. Между ними не было места нежности, едва ли они вообще когда-либо были близки по-настоящему, но с годами это вылилось почти в равнодушие, отчужденность.

Отец обращался с детьми словно с малолетними слугами, желая полного повиновения. Мать выбрала тактику защиты, заключавшуюся в том, что она никогда не встревала в стычки между дочерьми и мужем. Кристи сочувствовала матери, которая жила словно в скорлупе, опасаясь выглянуть наружу. Однако отстраненность матери делала существование детей еще более печальным и одиноким.

Родители прожили вместе всю жизнь, но едва ли эту жизнь можно было назвать совместной. Кристи хотела, чтобы ее брак сложился по совершенно другому сценарию.

И брак с Джеймсом сложился именно так, как она хотела. В нем присутствовали близость, уважение и честность. Кристи брила ноги и осветляла пушок над верхней губой в присутствии мужа, не стеснялась жаловаться на менструальные боли и просила принести таблетки, если начиналась мигрень. В ответ на эту заботу Кристи вытирала пот со лба Джеймса, когда у него был жар, и выносила тазик, если ему случалось опорожнить желудок после попойки.

Джеймс присутствовал при родах обоих сыновей, однако после этого не перестал желать Кристи, что опровергало заявления многочисленных женских журналов. Он знал, над какими именно сценами в фильмах и моментами в книгах могла расплакаться Кристи, и то, что она предпочитала белые розы всем остальным цветам.

И вдруг сознание Кристи заполнили мысли не о родном человеке, не о любимом муже, а о постороннем мужчине, художнике Кэри Воленском.

Долгие годы, которые прошли с момента их встречи, она пыталась забыть. Ей казалось: если никто не знает о ее грехе, можно притвориться, что его и вовсе не было. Но память отказывалась повиноваться, вновь и вновь возвращая Кристи к давним событиям.

И вот теперь на руках у нее оказалось неоспоримое доказательство давнего прегрешения: прекрасная картина с обнаженной Кристи в студии Воленского. Она спрятала картину и альбом в старой детской Шейна, но постоянно доставала наброски, разглядывала их, словно вновь и вновь наказывала себя за давний проступок. Здесь были эскизы картин, которые весьма ценились частными коллекционерами и продавались за баснословные деньги с аукционов, но Кристи торопливо перелистывала их, чтобы добраться до набросков к серии «Темная леди».

Подаренная картина, спрятанная в детском шкафчике, прекрасная и ужасная одновременно, словно тяжелое ярмо, заставляла Кристи сутулить плечи и мрачнеть с каждым днем. Она уже знала, что должна сделать, но никак не могла найти в себе силы, чтобы решиться на этот крайний шаг…

…На следующий день после ее тридцать пятой годовщины Кэри Воленский позвонил Кристи и сказал, что нашел ее номер в записной книжке Эйны.

Кристи интуитивно знала, что он позвонит. Знала и то, что должна сказать в ответ на предложение о встрече. «Приятно было познакомиться с вами, мистер Воленский, но не думаю, что есть смысл продолжать отношения».

Увы, знать, что нужно сделать, и сделать это — вещи разные. Едва услышав голос художника, глубокий, низкий, тягучий, словно густой мед, Кристи дала согласие на встречу.

Что ж, одна встреча, короткий разговор — в них едва ли таится опасность, решила она с тяжелым сердцем. При свете дня, когда вокруг не будет странных картин Воленского, а настроение не будет испорчено ссорой с Джеймсом, чары художника окажутся бессильны. Кристи чувствовала, что обманывает себя, но все равно двигалась по течению, словно снулая рыба.

Но вдруг ей удастся противиться странному обаянию Воленского? Разве это не будет величайшим подтверждением того, что она способна противостоять любому соблазну?

Несмотря на тянущее чувство вины, Кристи сумела убедить себя, что встреча с Кэри Воленским в его студии ничуть не опасна. А что? Свидетелей не будет, никто не увидит, как Кристи будет твердо и уверенно просить оставить ее в покое, а Кэри извиняться за то, что пытался приударить за замужней женщиной с детьми. Они расстанутся без чувства неловкости и больше никогда не увидятся. Ни Джеймс, ни Эйна не пострадают.

Для начала Кристи тщательно продумала свои действия. Она отвела мальчишек в школу и сад, на случай форсмажора договорилась с подругой по имени Антуанет, чтобы та забрала их домой.

Когда Кэри открыл обшарпанную дверь, которая вела в огромную, заставленную картинами и рамами студию, Кристи поняла, что он точно такой, каким она его запомнила, а ее собственная на него реакция ничуть не изменилась, став даже более сильной, непредсказуемой. Энергетика, исходившая от художника, была такой интенсивной, что ею можно было, казалось, осветить целый город.

— Не знал, что ты придешь сегодня, — произнес Кэри, пристально глядя Кристи в глаза.

— Я обещала прийти сегодня, и сдержала слово, — сказала она, чувствуя, как тает ее уверенность под этим настойчивым взглядом.

— Хочу написать твой портрет.

Кристи слышала это и по телефону. Собственно, именно это Кэри выбрал в качестве предлога для встречи. В том, что это был только предлог, Кристи была уверена.

— Я работаю наверху, — добавил художник, отступая назад, чтобы она могла войти.

Кристи послушно поднялась по деревянной лестнице на второй этаж, спиной чувствуя близость Воленского. От этого по телу бежали электрические токи, волоски на руках вставали дыбом. Это возбуждало и пугало одновременно.

Студия Воленского оказалась точно такой, как все студии, в которых Кристи случалось бывать: лишенной тепла и элементарного уюта. У стены стояли целые баррикады картин и испорченных холстов, пол оказался изрядно заляпан краской. В уголке, служившем кухней, торчал кособокий стол с грязными тарелками, в многочисленные окна лился болезненный серый свет. Наверняка художнику даже в голову не приходило прибраться, если на него снисходило вдохновение.

— Тебе нравятся мои работы? — спросил Кэри, когда Кристи принялась перебирать картины. Она даже не спросила разрешения, словно они с Воленским знали друг друга целую вечность и отказа бы в любом случае не последовало.

— Они великолепны, — призналась она. — Мне непонятно лишь твое желание писать мой портрет. Ты никогда не работал в этом жанре.

Кристи обернулась и увидела, что Кэри стоит совсем рядом. Он подошел беззвучно, словно большой кот. В нем было что-то хищное, дикое. Похоже, Воленский привык брать все, чего ему хотелось. При мысли об этом кровь быстрее побежала по венам Кристи, сексуальное желание снова заполнило все ее тело и мысли.

— Я раньше писал портреты. — Акцент Кэри углубился, глаза изучали черты лица Кристи.

Он не касался, но ощущение прикосновения было таким реалистичным, словно не взгляд, а ладони скользили по скулам, шее, груди. Кристи специально не стала забирать волосы заколкой, словно желая повторить тот образ, в котором впервые предстала перед Воленским.

— Я не сказала, что согласна позировать. — Она шагнула назад.

— Но ты пришла ко мне, верно?

— Я хотела взглянуть на твои картины. — Кристи помолчала, понимая, что ее объяснение звучит плохим предлогом. — А какой именно портрет ты хочешь?

— Обнаженную натуру, — ответил Воленский таким тоном, словно это само собой разумелось.

Кристи промолчала.

Возле одной из стен стояла узкая тахта, поверх было наброшено лиловое бархатное покрывало. Художники всех времен любили писать бархат, текстура которого требует особого мастерства. На ширме возле кровати висел прозрачный пеньюар из поблекшего шелка.

— Можешь переодеться за ширмой, — сказал Кэри, кивнув на тахту.

Кристи снова растерянно взглянула на тахту, попыталась вообразить, что лежит на лиловом бархате голая, едва прикрытая прозрачным пеньюаром, а Воленский смотрит на нее своим пронзительным взглядом. Одна мысль об этом, ужасная, дерзкая и прекрасная одновременно, сводила Кристи с ума. Словно речь шла вовсе не о ней, замужней даме, матери двоих детей, а совершенно о другой женщине, чье тело — сосуд желания. Замужняя Кристи Девлин не могла ответить согласием на предложение художника, но та, другая, женщина… да, она могла.

Словно во сне Кристи зашла за ширму, сняла одежду и накинула пеньюар. У него оказались широкие рукава на манер кимоно, в расцветке было нечто восточное.

— Что я должна делать? — спросила она робко.

— Ложись на тахту, голову клади на подушки, руку вытяни вдоль тела, — с каким-то отсутствующим лицом сказал Кэри.

Он уже выставил в центр мастерской мольберт с холстом, приготовил краски. Как будто он действительно был способен думать о ней, только как о модели, подумала Кристи недоверчиво. Пожав плечами, она легла на лиловое покрывало.

— Нет, закинь вторую руку за голову! Дальше! Вот так… теперь волосы.

Кэри торопливо подошел к тахте, и Кристи каждой клеточкой разгоряченного тела потянулась к нему, но он просто поправил несколько прядей, один локон бросив на грудь. При этом его пальцы мимолетно коснулись напряженного соска, но ни один мускул не дрогнул на лице художника.

— Вот так, — одобрительно кивнул он, глядя на нее с полным удовлетворением. — Так лучше.

Кристи лежала в неудобной позе минут сорок, пока у нее не начало стрелять в занемевшей руке. После учебы в художественной академии она знала, что художник способен рисовать модель часами, совершенно не думая о комфорте позирующего человека.

Больше мучиться она была не в состоянии, поэтому потянулась, встала и принялась растирать ноющее запястье, которое стали прошивать электрические токи.

Кэри выругался и раздраженно бросил кисть.

— Мне нужно минут пятнадцать, — сказала Кристи, завязывая пеньюар.

Она прошла к столу, чтобы налить себе чаю. Ровно через пятнадцать минут она без единого слова вернулась на тахту. Еще через полчаса снова встала, собираясь уходить.

— Мне пора. — Ей дьявольски хотелось увидеть результат своих мучений, но она не стала просить показать незаконченную картину. Опыт подсказывал, что художник никогда не представит ей то, что еще далеко от совершенства.

— Хорошо. — Кэри придирчиво оглядел холст. — Думаю, ты найдешь выход. До завтра, так ведь?

Кристи ничего не ответила. Она знала, что вернется. И будет возвращаться ровно столько раз, сколько потребуется.

Год повернул к зиме, золотая осень сменилась слякотью и промозглым ветром, прежде чем Кэри Воленский закончил портрет Кристи. Его студия, и без того не особо уютная, в холодном декабрьском свете стала еще более мрачной. Позируя обнаженной, Кристи всякий раз ужасно мерзла, и по коже ее волнами проходили мурашки.

Она уже привыкла позировать, тело само принимало нужное положение, руки на ощупь раскладывали локоны правильным образом. Кристи позировала уже более двух месяцев, приходила в студию несколько раз в неделю. Даже дома перед телевизором она ложилась именно так, как хотел Кэри Воленский.

Она так и не рассказала Джеймсу и Эйне о том, что поляк пишет ее портрет. А зачем? Разве их встречи не носят вполне… невинный характер? Кэри почти не разговаривал с ней, даже ни разу не коснулся с того первого дня. Так что в их отношениях не было ничего непристойного, убеждала себя Кристи. Как если бы лежать голой на чужой постели и позволять малознакомому мужчине ощупывать взглядом каждый миллиметр твоего тела не преступление! Кристи ужасно запуталась. Всякий раз, когда Воленский отодвигался от холста, она надеялась, что он подойдет к ней и примется ласкать, сводя с ума, но ничего подобного не происходило, и это было только к лучшему.

Когда ноябрь подошел к концу, Кристи поняла, что пора заканчивать эти странные, ни на что не похожие отношения. Чувство вины росло внутри словно грозовая туча. Она не ощущала его наедине с художником, но все остальное время вина была с ней, не оставляя ни на секунду.

Приближались последние числа ноября, а с ними и день рождения Джеймса. Муж упоминал, что хочет взять несколько отгулов, чтобы устроить себе небольшой отпуск. Кристи знала: окажись она с Джеймсом наедине, без детей, на столь длительный период, вина съест ее целиком.

Она чувствовала себя гадко, потому что обманывала не только мужа, но и сестру. Маленькая трогательная Эйна, которой она была словно мать, и представить не могла, на какое ужасное предательство способна Кристи. К счастью, отношения Эйны с Кэри постепенно сходили на нет.

— Он так увлечен своей работой! — возмущалась сестра. — Просто наваждение какое-то! Он едва замечает меня. Разве это любовь? Мы с Кэри такие разные. Как думаешь, разрыв сильно ранит его?

Узнав, что Эйна готова бросить художника, Кристи пришла в ужас. Она отчаянно боялась, что, исчезни одно из препятствий для романа с Воленским, она бросится к нему в объятия, забыв о муже и детях. Следовало закончить эти странные отношения как можно скорее. Случись между ней и Воленским секс, и Кристи ни за что не простила бы себя.

Холодным ноябрьским утром она приняла решение, что позирует художнику последний раз.

Он достаточно успел изучить ее тело и запомнить детали, чтобы дорисовать портрет по памяти, думала Кристи. Возможно, Воленский знал черты ее лица, текстуру волос и оттенок кожи куда лучше, чем она знала себя.

Она дождалась перерыва в работе, встала размять затекшие мышцы и сделала себе горячего чаю. На улице было холодно, и Кристи мерзла в студии. Она сжала чашку обеими руками, стремясь согреться.

— Прости, Кэри, но больше я не приду, — сказала она, глядя из окна студии на крыши ближайших коттеджей.

Главное было сказано. По телу прошла волна неконтролируемой дрожи.

— Но почему? — В голосе Кэри отчетливо сквозил ужас.

Воленский возник у Кристи за спиной — она кожей почувствовала его близость — и взял за плечи горячими руками. Она охнула и едва не уронила чашку.

— Это должно прекратиться, — пробормотала Кристи, пытаясь контролировать себя, чтобы не прижаться спиной к горячей груди Воленского. Он сам прижал ее к себе, и Кристи с облегчением закрыла глаза. — Ты сам видишь, что происходит…

— Ничего я не вижу. Ты вдохновляешь меня. Я знаю, что чувствую, знаю, что чувствуешь ты. Но почему мы должны прекращать наши встречи?

Кристи вздохнула, не открывая глаз.

— Потому что все это неправильно. Я люблю мужа и детей. И Эйну тоже. Я не должна была приходить в твою студию. Ты даже не представляешь, какая это пытка для меня! Я мучаюсь здесь, под твоим взглядом. И я мучаюсь везде, где нет тебя, потому что у меня проясняется сознание и я начинаю думать о тех, кого предаю. Только представь, что было бы, узнай Джеймс и Эйна, что происходит.

— Эйна очень хорошая, но мы с ней чужие люди. И она сама понимает это. Я с самого начала предупреждал ее, что наши отношения обречены, но она ужасно упряма. Она стала встречаться со мной, желая доказать, что я не прав. Ей нужно найти милого доброго парня, с которым можно завести семью и детей. А я вовсе не милый и не добрый.

— Найти такого, как мой муж, например? — хмыкнула Кристи. — Ведь Джеймс не заслуживает того, чтобы его предавали. Боже, все это так неправильно! Все, начиная от этой тахты и заканчивая тем, что я чувствую при твоих прикосновениях!

— Но почему неправильно? — Пальцы Кэри сильнее сжали ее плечи. — Я могу соблюдать осторожность, держать себя в рамках. Ведь за все это время я ни разу не коснулся тебя, не сказал ни одной двусмысленности, правда? Я страстно хотел тебя каждую секунду, проведенную вместе, но ни к чему не принуждал тебя, держался на расстоянии. А теперь ты говоришь, что больше не придешь. Почему?

Кэри осторожно развернул Кристи к себе, и она уставилась в его черные глаза. Между ними существовала какая-то странная связь, некая близость, которая не исчерпывалась сексуальным влечением, как если бы они были знакомы прежде, в какой-то другой жизни, в другом мире.

Говорят, некоторые люди предназначены только друг для друга, они обречены встречаться во многих жизнях, находить друг друга среди миллионов людей до тех пор, пока не осуществится неведомый высший промысел. Был ли Кэри Воленский таким человеком для Кристи Девлин? Христианская вера не позволяла ей верить в это, но интуиция подсказывала, что Воленский идеально дополнял ее, превращая в целое.

Кэри забрал у нее чашку и поставил на захламленный стол. Затем он нежно сжал ее лицо чуткими пальцами и прижался губами к губам. И Кристи поняла, что пропала.

Глава 26

Все еще находясь во власти воспоминаний, Кристи отперла входную дверь.

Было очень тихо, но она знала, что Джеймс дома. Она знала это, потому что собаки не выскочили торпедами в прихожую, чтобы покрутиться под ногами, как случалось, если они скучали в одиночестве.

Ботинки Джеймса стояли в углу, на столике лежал портфель, пиджак висел на вешалке.

Все выглядело вполне нормальным, но все было не так. Прошли всего сутки со встречи Кристи и Кэри, и жизнь страшно, бесповоротно изменилась.

Она прошла в кухню, и собаки поприветствовали ее, поднявшись с пола и завиляв хвостами.

Джеймс не встал из-за стола, чтобы обнять жену. Он сидел и слепо смотрел на небольшую картину, принадлежавшую кисти Воленского. Старый альбом лежал чуть в стороне, раскрытый на одном из портретов серии «Темная леди».

— Я и не знал, — сказал он, не поднимая головы.

Кристи увидела картину его глазами: в ней не было ничего романтичного и прекрасного для любящего мужчины, только грязный пол и неопрятная тахта у грубо сколоченной ширмы. Серость и пыль контрастируют с прекрасным отрезом бархата и изящной женской фигурой, раскинувшейся поверх него. Только настоящий мастер способен передать богатые отливы бархата. И только настоящий мастер способен изобразить женское тело и женское лицо так живо, словно это вовсе и не картина.

— Ты спала с ним? — спросил Джеймс, неотрывно глядя на картину. — Я должен знать, Кристи. Ты с ним спала?

Кристи поколебалась. Она много лет размышляла над тем, что сделала. Что было большим предательством по отношению к Джеймсу — секс, физическое действие, или измена духовная, единение сознаний? А может, сама тайна, которую она хранила столько лет?

Если бы Кристи поменялась с мужем местами, что именно она сочла бы самой страшной изменой? Секс с другой женщиной — например, робкой и скромной секретаршей Вероникой из его офиса, которая давно и тайно была влюблена в шефа, но никогда не осмелилась бы на первый шаг? Или же сильные эмоции по отношению к этой другой, душевная нежность, желание делиться самым сокровенным, всегда быть рядом, словно тень?

Для нее, Кристи, ответ был очевиден: ее ранила бы куда больше измена души, нежели измена тела. С высоты прожитых лет и Джеймс должен был увидеть ситуацию теми же глазами.

— Не это важно, пойми, — начала она. — Не секс…

— Неужели? — ядовито спросил Джеймс. — Ты спала с ним или нет?

— Да, — тихо ответила Кристи. — Я говорю тебе об этом, потому что не желаю, чтобы между нами оставались какие-то секреты. — Она села за стол напротив мужа.

Он выглядел осунувшимся, резко постаревшим. Как он был не похож на того жизнерадостного человека, что уходил из дома утром!

— Прости меня, — сказала Кристи, чувствуя бессмысленность этих избитых слов. Они были слишком ничтожными по сравнению с ее проступком. — Следовало рассказать тебе обо всем давно. — Она горько усмехнулась. — Но ты сам знаешь: только тот рассказывает об измене, кто хочет очистить свою совесть.

— Тогда зачем ты оставила картину и альбом на столе? — хрипло спросил Джеймс. — Ты дала мне понять, что спала с другим, потому что тебя совесть замучила, да? Или ты нарочно хотела причинить мне боль?

Кристи содрогнулась. Три часа, которые она бродила по улицам, ожидая, когда Джеймс вернется домой и обнаружит неопровержимые доказательства ее измены, были похожи на мучительную пытку. Она выложила картину и альбом на самом видном месте, на кухне, и сама ушла в парк, где бродила по аллеям слово лунатик.

Сознаться в давнем преступлении, найти в себе смелость поставить на кон собственный брак… пожалуй, это было самое трудное решение в жизни Кристи.

— Я не собиралась прятать картину. Я всю жизнь боялась, что ты узнаешь правду и она разрушит нашу семью. Я жила в постоянном страхе.

— Ты неплохо скрывала свою грязную тайну, — почти прошипел Джеймс. Его пальцы сжали рамку картины с такой ненавистью и силой, что побелели ногти. — А что скажешь про Эйну? Она знает, как поступила ее дорогая сестра? И зачем ты рассказываешь мне теперь?

Кристи и сама не могла объяснить, почему раскрыла свой секрет. Она знала лишь то, что желание распроститься с недомолвками и ложью оказалось непреодолимо сильным. Это не было рациональным желанием.

— С Эйной… проще. Она никогда его особо не любила. Это было просто увлечение. Ей хотелось найти себе мужчину, и в тот период она цеплялась за любого, а потом разочаровывалась и пускалась на новые поиски.

— Я помню это, — мрачно сказал Джеймс. — Именно ты подталкивала ее к новым знакомствам, водила по выставкам и музеям. Именно так она встретилась с ним! — Он не смог пересилить себя и произнести имя Воленского. Пожалуй, войди Кэри в комнату, Джеймс в ту же секунду порвал бы его на части. — Ты еще сказала, что он Эйне не подходит. Сказала, что он жесткий, властный безумец!

— Я помню, — прошептала Кристи. — Мое мнение о нем не переменилось. И он действительно не подходил Эйне.

— А тебе, значит, подходил? — скривился Джеймс.

— Нет… — вздохнула она.

Раньше Кристи никогда не видела мужа в таком состоянии, его лицо казалось незнакомым; боль, презрение, ужас и гнев смешались на нем воедино.

— Эйна не любила его, — твердо сказала она. Уж в этом можно было не сомневаться: когда Кэри уехал из Ирландии, сестра Кристи грустила не больше трех дней, быстро встрепенулась, стала знакомиться с парнями, а затем встретила Рика, величайшую любовь своей жизни.

— Так ты ей расскажешь?

— Нет. Думаю, ей не обязательно знать.

— А мне было обязательно? — В голосе Джеймса звучало такое бешенство, что Кристи инстинктивно подалась назад.

— Да. Тебе следовало знать. Когда стало ясно, что Кэри возвращается в Ирландию, я пришла в ужас и решила, что ты должен узнать правду.

— Какую правду? — горько спросил Джеймс. — Что твой любовник приехал забрать тебя в свою исключительную, яркую жизнь?

Его лицо было перекошено гневом, Кристи никогда прежде не видела мужа в таком состоянии. Сила его эмоций потрясала. Джеймс чувствовал себя раздавленным, преданным любимой женщиной, и Кристи беспомощно искала слова, которые были способны смягчить удар.

— Вчера я была у него, — сказала она полушепотом. — Он отдал мне картину и альбом. Пойми, я не собираюсь сбегать от тебя. Об этом никогда не было даже речи!

— О, как радостно слышать! — ядовито прошипел Джеймс.

Все шло совсем не так, как представляла себе Кристи.

— Джеймс, я хотела, чтобы ты узнал о моей давней ошибке, но она никак не связана с настоящим. Пойми, все в прошлом, возврата к которому нет. Много лет я жила под постоянным страхом, что мое прегрешение откроется, что наша жизнь страшным образом изменится.

— Правда? И теперь ты поняла, что больше нет сил заниматься самобичеванием? Ты решила облегчить свою совесть, втоптав меня в грязь? И теперь я знаю, что мой счастливый брак был фальшивкой. Тридцать лет я жил во лжи!

— Это не так. Наш брак и был счастливым, в нем не было фальши, пойми, — взмолилась Кристи. — Роман с Кэри Воленским был ошибкой. — Она видела, как дернулся муж при этом имени. — Это было какое-то наваждение, момент слабости, которую я не смогла преодолеть. Я… это невозможно объяснить.

Действительно, как можно было объяснить Джеймсу, что Кэри принадлежал к одному с ней миру — миру искусства, ярких эмоций, животной страсти. Что порой Кристи приходилось подавлять в себе свою истинную сущность, прятать второе лицо, чтобы сохранить брак. Что если бы Кристи не встретила Джеймса и не родила от него двоих детей, то ее встреча с Воленским могла закончиться длительной связью, которая, возможно, сделала бы ее самой счастливой женщиной на свете. Но Джеймс, Итон и Шейн стали частью ее судьбы гораздо раньше, чем Воленский, а потому только с ними она могла идти дальше.

— Я люблю тебя, Джеймс. И всегда любила, — сказала Кристи устало. — Я с самого начала знала, что роман с Воленским — ошибка, но…

— Но ты согласилась ему позировать голой, — почти выплюнул Джеймс. — Он и позже рисовал тебя, я видел всю серию «Темная леди» в Интернете. Он думал, что, скрыв лицо, сможет всех обмануть. Особенно меня, ведь я не интересуюсь живописью. И твой любовник был прав: твой постыдный секрет был в безопасности. Если бы я раньше увидел эти наброски, я бы узнал свою жену, даже не видя лица.

Кристи шмыгнула носом.

— Да, тебя было несложно обмануть. Ты отнесешься к моим словам с сарказмом, но я молчала, потому что боялась потерять твою любовь, твое доверие…

— Доверие? О каком доверии может идти речь! — воскликнул Джеймс. — Я думал, что наш брак идеален! Все эти годы я боялся потерять тебя, а оказывается, я потерял тебя давно! Скажи, чем я хуже его? Слишком уравновешенный, слишком скучный? У меня слишком предсказуемая жизнь и нудная работа? Ты хотела жить иначе, да? Все эти годы ты ждала, когда же вернется твой удивительный Воленский и позовет с собой, в свой удивительный богемный мир? Он звонил тебе раньше? Звонил, да? Отвечай!

— Нет! — выкрикнула Кристи. — Я не слышала о нем тридцать лет! И я не ждала его, не искала встреч. Если бы я хотела прожить жизнь с другим мужчиной, я бы ушла к нему сразу, как только он это предложил.

— Так ты отвергла предложение великого художника ради меня и моей скучной жизни? Я польщен! — Теперь тон Джеймса был ледяным. Он встал, глядя на жену так, словно перед ним сидел чужой человек. — Я не знаю, что тебе сказать, Кристи. Я пару часов разглядывал эти наброски, изучал их под всеми возможными углами. Их рисовал человек, который видел то, что имею право видеть только я. Может, в нашем возрасте нельзя принимать измену так близко к сердцу, может, следует быть выше подобной суеты. Только знаешь что, Кристи? Мне, черт возьми, не все равно! И мне очень, очень больно. — Джеймс с силой стукнул кулаком по своей груди. — Не уверен, что смогу простить тебя или его. Где он сейчас?

— Не надо, не преследуй его. Он отдал мне альбом и картину потому, что умирает. Это был способ сказать «прощай», — торопливо произнесла Кристи, опасаясь, что Джеймс в гневе бросится искать своего соперника. — Кэри смертельно болен. Я боялась, что он появится и разрушит мою жизнь, но у него была другая цель — попрощаться. Я боялась, ужасно боялась, Джеймс, что мое признание навсегда оттолкнет тебя и я тебя потеряю.

— Я полон сочувствия, — скривившись, произнес Джеймс. — Жаль, но ты все-таки потеряла меня. Я ухожу и не собираюсь возвращаться в этот дом. Твой любовник, этот Воленский, может приходить к тебе когда пожелает, помех больше нет. Ты ведь этого хотела? Кстати, с детьми придется говорить тебе, мне слишком больно обсуждать эту тему.

— Не надо ничего говорить Итону и Шейну, — взмолилась Кристи. — Это их не касается. Это только между тобой и мной. Давай не будем их втягивать!

Разве можно пережить позор, если его свидетелями становятся также и твои дети? Они станут смотреть на Кристи с укором и презрением, осуждая за то, что она много лет обманывала их отца.

Она подумала о Фей, о том страхе, который испытывала соседка при одной мысли, что должна рассказать дочери секрет своего прошлого. Что может быть ужаснее отвращения в глазах любимого ребенка, который еще недавно смотрел на тебя с нескрываемой гордостью?

— Прошу, не рассказывай детям!

— Я не собираюсь никому ничего рассказывать. Мне нужно время, чтобы прийти в себя. Возможно, поеду на рыбалку.

Джеймс уже много лет не рыбачил. Кристи даже представления не имела, где теперь искать снасти и резиновые сапоги. Впрочем, едва ли подобные детали имели значение: скорее всего муж и вовсе не собирался ловить рыбу.

— Понимаю. И мне очень жаль, Джеймс. Даже словами не выразить, насколько жаль, — прошептала Кристи. — Я совершила ошибку, чудовищную ошибку. Но я люблю тебя, и только это должно иметь значение. Он звал меня, но я осталась с тобой. Для меня это был даже не выбор, я с самого начала знала, что останусь с тобой.

— По-твоему, я должен чувствовать себя благодарным за подобную супружескую лояльность? Прости, но ничего подобного я не чувствую. Я в бешенстве, в отчаянии, у меня едет крыша, но я точно не чувствую благодарности.

— Ты позвонишь сообщить, что добрался до места? — спросила она жалобно, страшась мысли, что Джеймс может вести машину на огромной скорости, играя со смертью.

— Нет. Для меня невыносимо с тобой разговаривать, Кристи. Я должен побыть один.

— Я не хочу, чтобы наш брак распался!

— Не могу сказать то же самое про себя.

Он стремительно вышел из кухни, и собаки не бросились за ним, как бы бессознательно выбирая из двух разбитых половинок ту, что когда-то была их жизнерадостной хозяйкой. Они лежали на полу, уткнув морды в лапы, и тоскливо глядели на Кристи, словно улавливая часть ее боли.

— Знаю, малыши, знаю, — пробормотала она. — Хозяин расстроен, но ему просто нужно время. — Она говорила с ними как с детьми, утешала их, хотя утешать требовалось на самом деле ее саму.

Кристи не знала, куда приведет их с Джеймсом выбранная дорога. Она пыталась заглянуть в будущее, но ощущала только пустоту. Как ей хотелось взять в руки какой-нибудь магический шар, сосредоточить взгляд и увидеть добрый знак. Например, увидеть, как муж возвращается домой, протягивает к ней руки и говорит, что прошлое — всего лишь прошлое, которое нужно отпустить.

Она сделала то, что, как ей казалось, было самым правильным шагом. Жить в страхе дальше казалось немыслимо, однако откровенность могла обойтись слишком дорого.

Но чего она добилась? Страх, что однажды Джеймс узнает об измене, сменился страхом, что он больше никогда не вернется домой. Неужели она все-таки совершила ошибку?

Глава 27

Фей также чувствовала себя потерянной и одинокой, сидя в отеле Нью-Йорка. Ее поиски зашли в тупик, и куда двигаться дальше, она не знала. Каждый вечер она звонила Элле в надежде, что Эмбер связалась с подругой и оставила хоть какую-то информацию о своем местоположении. Увы, ей по-прежнему не везло. Эмбер словно исчезла с лица Земли. Приняв решение порвать с родными и друзьями, она четко следовала поставленной цели. Да, упрямства девочке было не занимать! Сама того не подозревая, она целиком пошла в мать. Когда-то и Фей не желала признавать авторитетов, пошла свой дорогой, не оглядываясь назад и по сторонам, считала свое мнение единственно верным. Ей следовало ожидать, что эту черту унаследует и Эмбер.

Оставшись наедине с незнакомым городом, Фей вдруг осознала, что впервые за долгие годы у нее появилось время на себя. Она никогда не была шопоголиком, поэтому равнодушно проходила мимо магазинов, возле которых та же Грейс начала бы биться в припадке восторга. Фей куда больше интересовали достопримечательности, поэтому именно ими она и решила заняться.

Для начала она посетила мемориальную площадку, открытую на месте Всемирного торгового центра, где простояла почти два часа, чувствуя себя отвратительной эгоисткой. Здесь погибли сотни людей, чьи родственники все еще оплакивали утрату, а она, Фей, была жива и здорова, равно как и ее пропавшая дочь. Однажды Эмбер сама устанет от своего добровольного отшельничества и вернется домой — в этом Фей почему-то была уверена. А вот у семей погибших больше не было возможности увидеть своих близких.

Фей поняла, что проявляла слишком мало активности в поисках дочери. Она поставили себе новую цель и решила действовать немедленно — с каждой минутой, проведенной на площадке, план вырисовывался все четче. Но это была лишь одна часть прозрения, которое снизошло на Фей. Второе касалось ее самой. Эмбер была права: пришло время пожить для себя. Заглянув себе в душу, Фей осталась недовольна тем, какое жалкое и скучное существо там увидела.

Вернувшись в отель, первым делом она позвонила Грейс и наговорила на автоответчик послание:

— Грейс, это Фей. Мне нужна твоя помощь. Как только прослушаешь сообщение, сразу же позвони мне в отель. Это срочно.

Грейс позвонила в восемь по ирландскому времени.

— Поздновато ты возвращаешься, — заметила Фей.

— Еще бы! Моя правая рука свалила в Америку, и кто-то обязан разгребать неподъемную кучу накопившихся дел. Но ближе к делу… какая конкретно помощь тебе требуется?

— Мои поиски зашли в тупик, — призналась Фей. — Очевидно, продюсер бросил команду и ребята решили найти нового. Элла — это подруга моей дочери — сказала, что Карл, парень Эмбер, жаждет славы и денег. Не думаю, что такие легко сдаются. Я тычусь вслепую в разные углы, но для меня мир музыки совершенно незнаком. Может, у тебя есть друзья, которые владеют нужной информацией?

Круг знакомых Грейс был очень обширным, причем каждый считал себя по фоб жизни ей обязанным. Политики, бизнесмены, прачки, стоматологи, художники и профессора — кого только не было среди ее друзей. Если кто и мог помочь в поиске Эмбер, то только Грейс.

— Сообщи мне все известные тебе детали, и я подниму на уши всю Ирландию, — заявила Фей подруга.

Уже три часа спустя она перезвонила.

— Кажется, я напала на их след. Пиши адрес…

— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросила Эмбер у Карла.

Они сидели за столиком и завтракали. Остальные ребята тоже были рядом, ели салат и сандвичи, запивая кофе. Все были бодрыми и свежими, хотя наручные часы Карла показывали всего половину восьмого утра. Больше группа не пила спиртное до глубокой ночи и не тусовалась на дискотеках, жизнь вновь изменилась до неузнаваемости. Последние фи дня ребята записывали альбом, целыми днями пропадая на студии. Эмбер никогда не сомневалась в работоспособности Карла, но таким целеустремленным и зацикленным на работе она его еще не видела. И он был полностью счастлив в этом своем состоянии. Конечно, она была рада, что ее любимый мужчина счастлив, но то, что счастье это никак не связано с ней, казалось обидным и несправедливым. Она была никому не нужна и чувствовала себя бесконечно одинокой.

— И что же сегодня за день? — деловито осведомился Карл, поднимая голову от нотной записи. Он успел загореть и теперь совершенно не отличался от истинного калифорнийца. Хотя все дни торчал на студии, его смуглой коже хватало и получаса на солнце, чтобы схватить немного загара. Карл стал другим. Эта разница была едва уловимой, но Эмбер ощущала ее так, словно между ними внезапно выросла каменная стена.

— Вот именно, — с нажимом сказала она. — Ты знаешь, какой сегодня день?

— Ну… не знаю. Наверное, четвертый день новой жизни, да? — Теперь Карл все измерял по этой новой шкале — шкале новой жизни. Остальное, казалось, просто-напросто потеряло для него смысл. — А что сегодня за день?

— Сегодня начинаются каникулы. Экзамены кончились, — вздохнула Эмбер.

В далекой Ирландии было три часа ночи; Элла, конечно, еще спала. Спала сном праведницы, успешно сдавшей экзамены и готовой к новой жизни, в которой не было калифорнийского солнца, зато было головокружительное чувство свободы выбора. Как часто они с Эллой мечтали, что наступит этот день — день последнего звонка. Девчонки из школы Святой Урсулы, должно быть, готовились к выпускному балу, обсуждали наряды и музыку, которую будет ставить диджей. Эмбер представляла, как это будет, последние пару лет, особенно в холодные зимние дни, когда тащилась из школы домой с тяжелым рюкзаком за спиной.

— Я знаю, чем займусь, когда кончатся экзамены, — мечтательно говорила Элла. — Я вернусь домой, залягу в постель и буду несколько дней есть апельсины, смотреть телик и листать журналы. А еще буду лежать в пенной ванне, потом красить ногти и накручивать волосы, придумывая все новые прически. И пойду по магазинам в поисках новых заколок и цветной туши для ресниц. Надо же когда-то осуществлять свои планы.

— А я буду рисовать до одури. И танцевать под любимую музыку до тех пор, пока не подкосятся ноги. Господи, когда же мы закончим школу?

Теперь Эмбер ела изысканный завтрак в окружении высоких пальм и красивых людей. У нее не было никаких дел, и можно было наслаждаться жизнью, но отчего-то ей было ужасно тоскливо. Рай, в котором она волей случая очутилась, предназначался совсем не для нее. Через полчаса ребята должны были отправиться на студию, оставив Эмбер в одиночестве.

Никогда у нее не было такой прорвы свободного времени. Всю жизнь рядом с Эмбер кто-то находился: мама, Элла, девочки из школы, — а теперь она почти все время была одна, наедине со своими невеселыми мыслями. Куда может деть себя девчонка ее возраста в незнакомом городе, в чужой стране?

— Небось ты рада, что не пришлось сдавать экзамены, — хмыкнул Карл и взял с тарелки еще один маффин с клюквенным джемом. — Сейчас бы лежала пластом на кровати, выжатая как лимон, с головной болью, правда? Кому нужна эта волокита с экзаменами, если можно наслаждаться жизнью? А здесь экзаменам до нас не добраться, — заявил Карл с тем самодовольством, которое давно прокралось во все его высказывания. Вскоре группу должны были снимать для обложки крупного издания, и это еще сильнее удобрило ростки самовлюбленности, проклюнувшиеся в сознании Карла. Если раньше он делился планами и надеждами на светлое будущее только с Эмбер, сидя в обнимку на диване, то теперь не нуждался в ее поддержке. Увы, теперь его веру в себя не требовалось подпитывать лестью влюбленной подруги. Даже Сид, этот голос разума, с восторгом впитывал каждое слово лидера, а затем повторял их с тем же выражением лица и тем же уверенным тоном.

— Я вот что подумала, — выпалила Эмбер. — Лучше бы я осталась дома и сдала экзамены вместе со всеми. А потом приехала к вам. Несколько недель не сыграли бы роли, верно? Как раз сегодня я садилась бы в самолет, а уже завтра была бы здесь.

— Но так ты пропустила бы все веселье, — возразил Кенни Ти.

— Во-во! — подхватил Лу, запихивавший в рот омлет с кусочками бекона. В Лос-Анджелесе обычно заказывали омлет без желтков, и уж точно никто не брал бекон, так что официанток выбор Лу потряс до глубины души.

— Вы уверены насчет бекона? — уточнила официантка, округляя глаза. Она явно уже рассчитала, сколько лишних калорий хочет потребить клиент.

— Уверен. Омлет из двух целых яиц с беконом, — радостно заявил Лу. Наверное, это был его способ бессознательного протеста против идеальной жизни калифорнийцев.

— Только подумай, мы столько вынесли вместе, — напомнил Лу.

Эмбер посмотрела на него. Похоже, Лу заново переписал в своем сознании воспоминания о поездке через половину Америки. Но Эмбер помнила ее такой, какой она и была: жалкой, тяжкой, полной грязи и тараканов.

— Да, мы вместе двигались к сегодняшнему успеху, — подхватил Кенни Ти. — Останься ты в Ирландии, ты не стала бы частью нашей истории. Я имею в виду историю группы.

— Когда о нас напишут в «Роллинг стоунс», — заявил Сид, коротко глянув в сторону Карла, — мы расскажем, как шли к славе. О том, как впятером ехали навстречу судьбе, которая ждала нас с Лос-Анджелесе. Впятером, понимаешь? Четверо парней и их верная подруга.

«Верная подруга, часть истории», — с горечью подумала Эмбер. Да, она была частью истории, но, увы, уже не частью настоящего и тем более будущего. Совместно пережитые ужасы нищеты не сделали Эмбер полноценной участницей группы. Она всего лишь «верная подруга», что-то вроде поклонницы, готовой таскаться за звездой по городам и странам.

Она взглянула на Карла, надеясь, что он скажет что-то важное, что-то такое, что заставит ситуацию выглядеть иначе, как-то приукрасит действительность. Например, что без Эмбер группа уже не будет той, что прежде, а ее присутствие помогло группе поймать удачу за хвост. Что она его муза, без которой невозможно творчество. Но Карл даже не слушал, снова погрузившись в нотную запись.

Над головами пролетел вертолет, на несколько секунд разорвавший прекрасную тишину ревом мотора. Подняв голову, Эмбер успела заметить ослепительный блеск лопастей над кронами пальм, а вслед за этим вновь наступили тишина и покой. Это в самом деле был рай. Жаль лишь, принадлежал он не Эмбер. Он принадлежал Карлу и группе, а Эмбер была просто приживалкой, в которой больше нет нужды, но прогнать которую никто не осмелится. Или осмелится?

Карлу было плевать, рядом его муза или нет. Он давно перешел на следующий уровень, а она, Эмбер, застряла на предыдущем, не в силах его догнать. И Карл совершенно не оценил ее жертвы, даже не понял, от сколького отказалась «верная подруга» ради него и его дерзкой мечты.

Ребята весело обсуждали стати великолепной блондинки, лежавшей в шезлонге поодаль. На ней был открытый купальник белого — конечно, белого! — цвета, едва прикрывавший самый выдающийся бюст на свете. Бюст, разумеется, был рукотворным, но парней из группы это совершенно не смущало. А может, им и в голову не приходило, что они откровенно восхищаются двумя силиконовым имплантами невероятного объема.

Странно, но Эмбер на этот раз не испытала привычного приступа ревности, только некоторую досаду, что Карл так открыто таращится на другую женщину. Пожалуй… ей на это было почти наплевать, и беспокоило ее главным образом то, что она сидит без дела уже несколько недель.

Эмбер встала:

— Ну, парни, увидимся ближе к вечеру?

— Ага, — кивнул Сид. — Увидимся.

— Пока! — сказал Кенни Ти.

— До вечера, — улыбнулся Лу.

— Угу… — Карл даже не поднял головы от нот.

Эмбер поплелась обратно в номер. Ей не следовало бросать все ради Карла. Когда Эмбер осознала это, ею овладело глубокое чувство утраты. Слишком многое было возложено на алтарь, питавший самолюбие Карла.

Как много мостов она сожгла! Даже восемнадцатый день рождения, который можно было провести с мамой и подругами, Эмбер встретила в дешевом пабе Дублина. Глупая, наивная Эмбер! Хорошо, что на ошибках учатся.

Ей было над чем подумать.

Тем же вечером Майкл повел группу на очередную вечеринку, призванную познакомить ребят с очередными нужными людьми. На подобных частных вечеринках пили мало и расходились не позднее двух ночи: Лос-Анджелес призывал к воздержанности и соблюдению режима. Гости приходили пообщаться и обновить связи, а не ради выпивки и безудержного веселья.

Эмбер полтора часа провела в тренажерном зале отеля, затем много плавала, поэтому чувствовала себя изрядно измотанной, готовясь к вечеринке. Она вновь надела свое зеленое платье, только в этот раз украсила шею ожерельем из ракушек, купленным в небольшом бутике. Она тоже успела чуть-чуть загореть. Конечно, в Калифорнии такой загар считался бледным, но по меркам Дублина Эмбер была вполне смуглой.

Особняк, к которому гостей привезли в целом конвое «Гранд Чероки», размерами не уступал приличному отелю. Это было большое здание с многоярусной крышей, утопавшее в разнообразной зелени и окруженное множеством прудиков с золотыми карпами. Оказавшись внутри, Эмбер почувствовала себя так, словно вошла в магазин интерьера.

Не то чтобы здесь было пафосно, скорее наоборот. Элегантная сдержанная обстановка и светло-кремовые тона придавали помещениям легкость и воздушность, но каждая мелочь была подобрана с той тщательностью, что сразу выдают руку талантливого дизайнера. В качестве музыки хозяин выбрал джаз, из спиртного были легкие коктейли, по большей части безалкогольные, а также шампанское и соки.

Через полчаса после прибытия Карл покинул Эмбер, и уже через пять минут она заметила, что он беседует с Венецией. Певица была так же хороша собой, как и в их первую встречу. Легкие льняные брюки и белая шелковая кофточка невероятно шли Венеции и подчеркивали шоколадный оттенок ее кожи.

Эмбер не почувствовала ревности, хотя едва ли могла объяснить почему. Венеция была настолько ей не ровней, что даже сравнения были нелепы. Эта красотка принадлежала к другому миру, и это делало ревность глупой и бессмысленной. Сверкающие глаза, длинные изогнутые ресницы, пухлые губы, полные обещания, — разве могла Эмбер тягаться с подобной красотой?

Лу подошел сзади и осторожно взял Эмбер под локоть.

— Как дела, малышка? — спросил он, а когда она не ответила, проследил за ее взглядом. — Она очень красива, — заметил Лу, кивнув в сторону Венеции с тяжелым вздохом. Он тоже понимал, что Венеция ей не ровня. Затем Лу спохватился и улыбнулся Эмбер. — Конечно, ты тоже красивая, малышка.

— Да я не обиделась, приятель, — усмехнулась она.

Вечер оказался совсем не так плох. Эмбер странно было встречать вокруг людей, которых прежде видела только по телевизору или на обложках журналов. Их можно было исподтишка разглядывать, даже перекидываться с ними короткими фразами, но этим общение и ограничивалось. Не так-то просто влиться в компанию, к которой не имеешь никакого отношения.

В конечном итоге Эмбер и ребята (за исключением Карла) оказались в зале для отдыха на втором этаже. Они сидели в роскошных кожаных креслах и пили коктейли, глядя на снующих вокруг гостей. Эмбер заворожили искры, которые плясали в огромном камине. На каминной полке стояли свечи, по стенам двигались причудливые тени.

Сид, успевший познакомиться со многими людьми на прежних вечеринках, взялся просвещать Эмбер, кто есть кто.

— Видишь тех двоих в простых джинсах и льняных рубашках — мультимиллионеры. Заметь, какие у них на руках часы! Такие не во всяких ювелирных коллекциях встретишь. Вон их телохранители у стены жмутся, на всех зыркают.

Лу хохотнул:

— И не подумаешь, что эти люди могут спать на золотых слитках, правда?

Эмбер засмеялась. Ей нравились шутки Лу, единственного верного друга во всей Калифорнии.

Она скучала по старой подруге. Попытка дозвониться до Эллы не увенчалась успехом, сработал автоответчик. На записи голос подруги звучал таким счастливым и довольным жизнью, что Эмбер нажала отбой и едва не разрыдалась. Она чудовищно скучала по дому.

Кроме нее, никто не скучал по родным и близким. Кенни Ти и Лу органично влились в новую жизнь, Карл и вовсе ощущал себя в Лос-Анджелесе как рыба в воде. Конечно, Сид часто вспоминал свою Лолу, но его грела надежда, что однажды они снова будут вместе.

Ребята хорошо относились к Эмбер, как относятся к домашнему животному любящие хозяева. А Карл… Карл двигался вперед, думая о славе, и ему было плевать, тащится ли за ним прицеп по имени Эмбер Рид.

Больше она не звонила Элле. Она попросту трусила. Раньше они с Эллой никогда не теряли связи; даже когда подруга уехала на каникулы в Италию, они созванивались каждый день. Элла еще здорово получила от матери за солидный счет за международную связь.

Как же Эмбер не хватало болтовни с лучшей подругой! Было бы здорово обсудить, как поживает старая перечница из дома напротив Эллы, что сказал ее старший брат по поводу женской логики и куда поехать отдыхать на каникулы.

Она попыталась сосредоточиться на своем настоящем. Всюду гости разбивались на группы и обсуждали светские сплетни. Некоторые мигрировали от группы к группе, стараясь обзавестись знакомствами, кто-то часами вел беседу с одними и теми же собеседниками. Ослепительные женщины, элегантные мужчины и совершенно бесполые существа сновали вокруг Эмбер, словно это была пестрая ярмарка.

У нее даже зачесались ладони — так захотелось взять в руки карандаш и бумагу. Эмбер торопливо встала и принялась за поиски. Карандаш и пачка бумаги нашлись на кухне. Схватив несколько листов, она вернулась в гостиную, но ее место на диване оказалось занято. Встав возле камина, Эмбер прислонилась спиной к стене и стала делать торопливые наброски. Рука тряслась от невероятной энергетики, и порой штрихи выходили неточными, но Эмбер продолжала увлеченно рисовать. Как же давно она не ощущала этого зуда! Именно так она и видела мир: глаза передавали образы рукам, и с пальцев они перетекали на бумагу. Только так люди становились объемными, а мир обретал реалистичность. Красивое становилось обыденным, а простота обретала неповторимость. Может, именно поэтому Эмбер ошиблась в Карле? Она видела его глазами, но ни разу не пыталась запечатлеть образ на бумаге. Возможно, получившееся лицо с самого начала оттолкнуло бы ее и жизнь сложилась бы иначе.

К Эмбер подошел высокий мужчина в простой бежевой рубашке навыпуск и брюках-хаки. В его руке был бокал с красным вином.

— Я наблюдаю за вами уже полчаса, — сказал он. — Вы нас рисуете? — Взглянув на очередной набросок, он удивленно поднял брови. — Очень неплохо. Нет-нет, это здорово!

Эмбер вежливо улыбнулась.

Мужчина смотрел на нее с неподдельным любопытством.

— Вы художник?

Эмбер подняла на него свои удивительные карие глаза.

— Да, я художник, — негромко, но с достоинством ответила она. — И честно говоря, я не совсем понимаю, что именно здесь делаю.

— С кем ты пришла? — поинтересовался мужчина.

— С группой. Притащилась хвостом, словно прилипала, — скривилась Эмбер.

— С какой это группой?

Мужчине было около сорока, он был немного похож на отца Эллы.

— «Церера». — Эмбер указала пальцем на Карла, сидящего на диване с Венецией и Майклом. Их она не рисовала, увлеченная изображением других гостей.

— Это их солист? Или он и есть вся группа? — прищурился мужчина. — Он твой парень?

— По сути, он и есть группа, — усмехнулась она. — И он мой парень.

Мужчина никак не прокомментировал это заявление, но с минуту изучал Карла издалека.

— А вы кто? — спросила Эмбер.

— Соул. Я хозяин этого дома. Эго моя вечеринка.

— Эмбер. Рада знакомству. Там, откуда я родом, люди знают, в чей дом они приходят тусоваться. А если и не знают, их сразу представляют хозяину, и они благодарят за гостеприимство. Здесь все иначе.

— Ты из Ирландии, угадал? Из страны духов и прекрасных дев, танцующих на распутье дорог?

— Точно, — криво усмехнулась Эмбер. — Ирландия именно такая, как вы описали. А Лос-Анджелес как раз такой, каким его представляют ирландцы: город-сказка, в котором прекрасные женщины и мужчины живут прекрасной жизнью и в котором исполняются любые мечты.

— Туше, — без тени улыбки сказал Соул.

— А я похожа на прекрасную деву, танцующую на распутье дорог?

— Хм. Не в этом платье.

— Вот и хорошо. Я бы и не хотела. — Эмбер добавила несколько штрихов в последнем наброске. — Впрочем, быть прекрасной женщиной из дивного Лос-Анджелеса мне что-то тоже не хочется. Такое ощущение, что этот город высасывает из людей душу, лишает индивидуальности, превращает в идеальных клонов.

Соул рассмеялся, показав восхитительные белые зубы.

— У вас роскошные зубы, — добавила Эмбер. — Как и у всех остальных в Лос-Анджелесе. Когда смеется целая компания, создается впечатление, что попал в рекламу зубных протезов.

— У тебя тоже хорошие зубы, — заметил Соул. — И ты не только рисуешь хорошо, Эмбер. Тебе следует быть писателем. У тебя необычный, едкий стиль.

— Увы, искусство — моя первая и единственная любовь.

— А я думал, твоя первая любовь сидит на том диване.

— Туше, — усмехнулась Эмбер, не чувствуя обиды. — Я из тех поклонниц, которые таскаются за своими кумирами, помогают им воплощать в жизнь мечты, отказываясь от собственных.

— Распространенная история, частый сюжет мелодрам, — кивнул Соул. — Мальчик встречает девочку, мальчик говорит девочке, что безумно влюблен, и увлекает девочку за собой в опасное путешествие. Они переносят трудности вместе, и это сближает влюбленных. Но чем меньше становится трудностей, тем больше отдаляется мальчик. Он теряет девочку, девочка уходит. Затем мальчик осознает вину и бросается вдогонку, но шанс упущен. Он остается наедине со своим разочарованием. На каком ты сейчас этапе? На том, где мальчик отдаляется, или на том, где мальчик теряет девочку?

— Думаю, где-то посередине, — задумчиво сказала Эмбер. Она смотрела на Карла, рука которого почти касалась руки Венеции. На его лице было то самое выражение, которое теперь она часто видела: он выглядел так, словно весь мир стал игрушкой в его руках, послушный, как кусок пластилина. Карл был прекрасен и отвратителен одновременно. — Нет, скорее, мы на этапе, где девочка уходит.

Она помолчала. Этап, на котором мальчик бросается вдогонку, был не про них с Карлом, но это не имело значения. Фильмы и реальная жизнь редко имеют похожие сюжеты.

— Надеюсь, ты не собираешься красиво плеснуть ему в лицо свой коктейль? — спросил Соул.

Эмбер грустно улыбнулась:

— А какой в этом смысл? Разве что дать гостям повод для веселья? Ведь я верная подруга группы. Подруги прощают прегрешения и на многое закрывают глаза, потому что такова их роль. Они знают, что музыканты — люди творческие, верность им не свойственна. Внешняя красота, талант и гитара в руках снимают ответственность. Я знаю свое место.

Соул смотрел с уважением и сочувствием одновременно.

— В этом городе мало кто знает свое место. Люди лезут на вершину по чужим головам, но скатываются еще ниже. Мало кто способен осознать истинное положение вещей, трезво оценить свои возможности.

— О, я тоже не сразу оценила, — сказала Эмбер. — Но теперь я знаю правду и не собираюсь ломиться в закрытые двери.

— Ты очень умная девушка, — заметил Соул.

— Мама тоже так думала. Она всегда говорила, что я способна идти в жизни своим путем, не следовать за толпой, реально судить людей по их поступкам.

— И поэтому ты здесь? С группой?

— Да, наверное. Я действовала в обратном направлении, совсем не так, как хотела мама.

— Я всегда считал, что лучше учиться на чужих ошибках, потому что учиться на собственных жизни не хватит.

— Я не из таких, — улыбнулась Эмбер. — Такие, как я, совершают ошибки сами.

— Что будешь делать дальше? Останешься в Лос-Анджелесе? Здесь прекрасная природа, холмы и пальмы.

— Пока не знаю, — задумчиво сказала она. — Это правда. Я еще ничего не решила.

— Но с группой ты больше тусоваться не будешь?

Эмбер посмотрела на Карла и Венецию. Певица наклонилась к Карлу, почти сев ему на колено. Примерно так сидела с ним и сама Эмбер в далекой Ирландии целую вечность назад. Кто из них был наивным и глупым, рассуждая о любви и совместной жизни, она или Карл?

— Я пока ни в чем не уверена, — пробормотала она. — Еще ничего не решено. — Ей было страшно вернуться домой ни с чем, приползти, поджав хвост, чтобы зализывать раны.

Эмбер не стала говорить Карлу, что уходит, потому что для него это было не особо важным. Соул помог ей найти попутчика до отеля, и она тепло попрощалась с хозяином дома. Проснувшись поутру, Эмбер не обнаружила рядом Карла, но совершенно этому не удивилась. Возможно даже, ее бывший возлюбленный ночевал у Венеции, может, они уже считались парой в глазах общественности. Карл побоялся рассказать об этом своей подружке, ну и что?

Ничего страшного, у Эмбер хватит смелости на двоих, она способна разорвать отношения, которые стали обузой обоим.

Звонок с ресепшен сообщил, что внизу Эмбер ждет букет цветов. Прощальный подарок Карла с прикрепленной запиской «Нам не по пути»? Она едва не засмеялась, подумав об этом. Белые розы и прощальная открытка — жест вполне в духе Карла.

Эмбер натянула джинсы и футболку, надела шлепки и спустилась вниз. Она уверенно шагала к ресепшен, когда краем глаза уловила знакомое движение. На гостевом диване сидела, удобно откинувшись на спинку, ее мать. Лицо не казалось встревоженным или измученным, на нем отражалась уверенность в собственной правоте.

— Эмбер, — улыбнувшись, произнесла Фей, — я так рада видеть тебя, дочка.

Повинуясь первому порыву, Эмбер бросилась к матери в объятия. Как прекрасно было вновь обнять родного человека! У Эмбер выступили слезы на глазах, и она торопливо утерла их рукой.

— Ох, мама, — пролепетала она в плечо Фей.

— Детка, я так рада встрече…

— Я тоже! Прости меня. Прости, что все вышло так гадко, — бормотала Эмбер.

— Тише, дорогая, тише. Это уже не имеет значения. Как же я по тебе скучала!

— И я, мама! Я тоже очень скучала по тебе. — Эмбер шмыгнула носом, спохватилась и потянула мать за руку. — Пойдем в номер, закажем завтрак на террасе. Сейчас только заберу букет…

— Это я его принесла. — Фей указала на огромную связку диких цветов, уложенную в корзину.

— Боже, какие красивые! — восхитилась Эмбер, хватая корзинку со столика. — Как раз такие, как я люблю. — Ее глаза снова наполнились слезами.

— Я знаю. Поверь, это был единственный способ уговорить портье позвать тебя вниз. Я сказала, что обязана доставить букет лично в руки. — Фей вздохнула. — Конечно, у меня не было уверенности, что ты захочешь со мной увидеться.

Эмбер смутилась.

— Прости меня. — Она снова потянула мать за собой. — Пойдем наверх, поговорим.

Они устроились на террасе за ротанговым столиком. Им принесли заказанные булочки, кофе и два фруктовых салата, но ни Фей, ни Эмбер почти не притронулись к еде, захваченные разговором.

Фей слушала, лишь изредка задавая вопросы, а из Эмбер информация сыпалась, словно спелые горошины из стручков. Она описывала ужасные отели, в которых ей довелось ночевать, мучения в машине без кондиционера, грязь, нищету и голод, а затем удивительные вещи, случившиеся с группой в Лос-Анджелесе. Единственным, о чем не упомянула Эмбер, была глубокая пропасть, которая пролегла между ней и Карлом. Для подобных признаний она была слишком гордой.

— Это чудесный отель, — сказала Фей, оглядев красивый дворик внизу и отметив легкие шелковые занавески на окне. После жутких гостиниц, в которых довелось останавливаться ее дочери, эта казалась просто раем. — Ты не представляешь, как я переживала. Мое воображение проигрывало тысячи различных сценариев, один другого кошмарнее. Я постоянно вспоминала… — Фей запнулась, но продолжала: — все те гадости, которые прошла сама, когда была в твоем возрасте.

Эмбер с любопытством смотрела на мать. Разговор принимал необычный поворот.

Фей заметила невысказанный вопрос в глазах дочери. Эмбер выглядела свежей, загоревшей и очень самостоятельной. Она здорово повзрослела за последние недели. Возможно, для признаний было поздновато, но Фей давно приняла решение раскрыть дочери свой секрет.

С того самого дня, как Грейс нашла информацию о местоположении «Цереры», Фей прикидывала, какими именно словами должна предварить свой рассказ. Она надеялась, что разговор пройдет в более романтичной обстановке: не за изящным столиком отеля, а, например, на берегу моря, когда она и дочь будут брести босиком по песку. Рядом с бесконечностью океана никакая исповедь не покажется страшной и мучительной.

Но теперь, глядя на синеву бассейна внизу и на прекрасные тела отдыхающих в белых и пестрых купальниках, Фей поняла, что обстановка не имеет значения. Важно лишь желание высказаться и искренность.

— Для начала я хочу извиниться перед тобой, — начала она, чем удивила Эмбер. — Я приехала сюда вовсе не для того, чтобы тащить тебя домой.

— А для чего же ты здесь?

— Ты уже слишком взрослая, чтобы мне что-либо решать за тебя. Ты сказала перед отъездом, что имеешь право выбора. Я согласна с этим. Слишком долго я относилась к тебе как к ребенку. Я увлеклась ролью наседки и упустила момент, когда мой птенец вырос. Теперь мне ясно, что ты не могла уйти постепенно, в нашем случае единственным верным выбором было обрубить все концы одним ударом. Помнишь, что я сказала, когда ты уходила?

— Многое было сказано, — вздохнула Эмбер, которую переполняло чувство вины.

— Я сказала, что ходила этим путем. Но ты не поверила мне.

Эмбер неоднократно вспоминала это заявление матери, но со временем убедила себя, что это был обычный блеф, призванный удержать ее от побега.

— Я лгала о твоем отце, — выпалила Фей. — Мы не были влюблены до безумия, и он не погиб в аварии. Это был просто парень из клуба, с которым я встречалась в самый дикий период моей молодости. Мне было стыдно рассказать тебе об этом.

Эмбер смотрела во все глаза. Ее рука застыла на чашке с кофе.

— Прости, дорогая. Понимаю, такое нелегко принять после восемнадцати лет обмана. Я должна была рассказать раньше, но не могла решиться. С каждым годом страх только возрастал, поэтому я молчала.

— Чего же ты боялась? — выдавила Эмбер.

— Что ты возненавидишь меня.

— Я бы никогда тебя не возненавидела, — произнесла Эмбер.

— Как можнопредсказать чужую реакцию на подобное откровение? Я лгала тебе о твоем отце, о твоем рождении, о своей жизни до твоего рождения… — Фей осеклась. Выходило, что она лгала дочери обо всем. Это было отвратительно. — Я хотела, чтобы ты выросла смелой и была честной с собой и близкими, а сама лгала на каждом шагу. Получается, я вырастила тебя во лжи. Боже, я себя ненавижу!

— Как именно все было? — спросила Эмбер.

Фей сделала глоток из маленькой чашечки, хотя совершенно не хотела кофе.

Эмбер сидела напротив и слушала невероятную историю, которую рассказывала мать. То есть история была довольно банальной, хотя и грустной, но тот факт, что это была история жизни Фей Рид, делала ее невероятной. Словно речь шла о какой-то другой женщине.

— Я совершенно не уважала себя, не ценила свою жизнь, — объясняла Фей. — Болталась с шайкой бездельников и позволяла вовлекать себя во всяческие авантюры, которые могли встать мне слишком дорого. Я делала то же самое, что и окружающие люди, ни разу не попытавшись понять, нужно ли мне так поступать или нет. Я хотела влиться в тусовку, а когда влилась, не заметила, как потеряла себя. Если мне предлагали выпивку, я послушно принимала ее и брала следующий стакан. Я делала то же, что и все. Вот почему я старалась тебя удержать от подражания толпе. — Фей сухо сглотнула и подняла взволнованные глаза, которые до этого смотрели в чашку. — Ты шокирована?

— Нет. — Это была ложь. Эмбер никогда в жизни не бывала так потрясена чьими-то словами. Как будто ее мать больше и не была ее матерью, а превратилась в совершенно незнакомое существо. Внешне она осталась прежней: забранные в пучок волосы, скромная кофточка с крохотным вырезом, капля бесцветного блеска на губах, — но это уже была не Фей Рид, которую так хорошо знала Эмбер. У этой новой Фей были иные глаза, сверкающие, живые, и это полностью меняло все лицо.

— Мне трудно представить, что ты могла быть чьей-то игрушкой, — сдавленно пробормотала Эмбер. — Что ты жила без цели…

— Я была не просто игрушкой. Я позволяла обращаться с собой как с тряпкой. Об меня вытирали ноги, Эмбер! И теперь мне стыдно и гадко вспоминать о своих унижениях. Я жила как растение, а считала себя исключительной личностью. Господи, какой стыд!

Эмбер старалась не выдать того потрясения, которое перенесла. Всю жизнь она считала мать образцом консерватизма и строгости, даже не задумываясь над тем, что консерватизм и строгость могли быть следствием горького жизненного урока.

— Я молчала о своем прошлом, потому что боялась твоего осуждения. Я боялась, что ты станешь презирать меня или, еще хуже, пойдешь моей дорогой. Поэтому я создала новую себя, недоступную, уверенную в себе, холодную. Я надеялась, что ты станешь такой же и это защитит тебя от горя. Прости, Эмбер. — Фей начала плакать. — Прости, что лгала. Прости, что теперь открываю правду, разрушая тем самым иллюзию о любящем отце и идеальной матери…

Эмбер становилось все сложнее держать себя в руках. Слезы матери — это было уже слишком.

— Он знает обо мне? — оборвала она поток горьких слов Фей.

— Нет. — Теперь она могла рассказать всю правду, без прикрас. — Вскоре после твоего рождения я пришла к нему, хотела вас познакомить. Но он почти ничего не соображал, настолько был не в себе. Твой отец подсел на серьезные наркотики, на героин. Короче, я ушла и больше не возвращалась. Я поняла, что хочу для тебя иной судьбы.

— Значит, ты не знаешь, жив ли он? — спросила Эмбер холодно. Странно, но она чувствовала какую-то отстраненность, словно речь шла вовсе не о ее родном отце. Впрочем, она все равно росла без отца, так что новая потеря не казалась такой уж болезненной.

В отдалении раздался щелчок замка. Эмбер поняла, что вернулся Карл.

Она вскочила и вбежала в комнату, чтобы его поприветствовать.

— Здравствуй, милый, — прощебетала Эмбер, широко улыбаясь.

Карл удивленно уставился на нее. В последние дни они просто жили в одном номере, будто случайные попутчики водном купе, и столь радостный прием показался Карлу подозрительным.

— Приехала моя мать, — торопливо прошептала Эмбер ему на ухо. — Притворись, что мы все еще вместе. Сделай это ради меня, пожалуйста. После этого мы сможем пойти каждый своей дорогой.

— Как это? — опешил Карл. — Что значит «своей дорогой»? — Его лицо побледнело.

— Черт, Карл, не держи меня за идиотку. Думаешь, я ничего не понимаю? Завтра же ноги моей не будет в этом номере, но мне нужно, чтобы мама уехала в полной уверенности, будто мы идеальная пара. Ради тебя я принесла немало жертв, а долг платежом красен. Ну же, притворись! — И Эмбер сделала вид, что прильнула губами к его щеке.

— Хорошо, как скажешь. Она на меня злится? — забеспокоился Карл.

— Должна бы, — хмыкнула Эмбер. — Но ей сейчас не до разборок. Давай натяни улыбку на лицо, постарайся, сукин сын.

Она повернулась к матери с улыбкой.

— Мама, познакомься с Карлом.

Парень оказался точно таким, каким его себе представляла Фей: красивым, сексуальным и очень самовлюбленным. Эта самовлюбленность сквозила во всем — в жестах, в походке, в надменном изгибе брови. На сцене Карл, должно быть, был и вовсе неотразим. Фей поняла, почему Эмбер не устояла.

— Рада встрече, Карл, — сказала Фей, входя в комнату и протягивая ладонь для пожатия. Она пыталась быть вежливой, хотя на деле хотела вцепиться в горло негодяю, бесцеремонно укравшему ее дочь. Но она была готова принести свои эмоции в жертву материнской любви. Оставалось надеяться, что Карл ценит сокровище, попавшее ему в руки. — Нам давно следовало встретиться.

Пока Карл принимал душ, Эмбер увлекла мать к бассейну, где они устроились под зонтиком. В простой белой кофточке и бежевых брюках Фей чувствовала себя неуютно посреди гламурных женщин Лос-Анджелеса. Ее разглядывали исподтишка, и это не укрылось от ее взгляда. Впрочем, стоило ли забивать себе голову подобной чепухой. Она приехала к дочери, она нашла свою драгоценную беглянку, и только это имело значение.

Они поговорили о Саммер-стрит, об Элле, которая была безумно рада окончанию экзаменов.

— Я виделась с ней, — рассказывала Фей. — Она передавала привет и просила как можно скорее связаться с ней по телефону или электронной почте.

— Обязательно позвоню ей, — пообещала Эмбер со смутным чувством вины. — Понимаешь, мне было стыдно даже набрать номер, ведь я наговорила ей гадостей и пропала на несколько недель. Как считаешь, она меня простит?

— Ну конечно! — воскликнула Фей. Она принялась рассказывать, что внезапно сблизилась с Кристи Девлин и Мэгги Магуайер, председателем комитета «Спасем наш парк».

— Они хотят разрушить павильон ради строительства многоэтажки? Безобразие! — возмутилась Эмбер. Ей нравилось делать наброски в парке, изображать гуляющих вдоль дорожек людей, копошащихся в песке детей. То, что в ее отсутствие кто-то успел посягнуть на старинный павильон, ужасно ее расстроило. Но Эмбер тотчас сменила тему, опасаясь, что разговоры о доме разбудят ностальгию. Она не хотела размышлять о том, вернется ли в Ирландию и станет ли пересдавать экзамены. Фей также избегала разговоров о будущем. Словно они с Эмбер приняли негласное соглашение не трогать самую болезненную тему.

Только вечером, когда спустились сумерки и мать с дочерью вышли поужинать в маленькую мексиканскую тратторию, Фей решилась задать вопрос о возвращении домой.

— Ты останешься здесь? — робко начала она. — Или группа вернется в Ирландию, когда запишет альбом?

Эмбер весь день чувствовала себя меж двух огней. Равнодушие бывшего возлюбленного, с одной стороны, и шокирующее признание матери — с другой. Она мучительно боролась с подступающим нервным срывом, и вопрос матери повис над головой словно дамоклов меч. Эмбер так ничего и не решила, совершенно не представляя, куда ей двигаться дальше. Ее мысли рвались одновременно в разные стороны, словно крохотная лодочка в бушующих волнах.

Карл оказался совершенно не тем человеком, каким она его представляла. По сути, она никогда его и не знала. Но и мать, самый родной и близкий человек, как выяснилось, была не той, за кого себя выдавала.

Эмбер ощутила непреодолимое желание закричать во все легкие.

— Мама, не надо на меня давить! — рявкнула она. — Я сама решу, куда и как мне двигаться. И я не уверена, что хочу вернуться домой. Мы можем общаться, только не надо стоять у меня над душой, жить поблизости и ждать, когда я все-таки одумаюсь и вернусь. Позволь мне самой выбирать!

Этот гнев предназначался не только Фей, но и Карлу, но за его отсутствием только мать ощутила его силу.

— Прости, — прошептала она, затравленно глядя на Эмбер. Какое-то время она надеялась, что дочь приняла ее исповедь легко, но, видимо, ошиблась. Просто Эмбер весь день успешно маскировала свое потрясение. — Я и не собиралась болтаться поблизости. Я уеду домой, в Ирландию, и буду ждать там. Я хочу дать тебе немного денег. — Она вытащила из сумочки конверт и положила на стол. — Знаю, ты сочтешь это подачкой, но не отказывайся. Возьми деньги на всякий случай. Мало ли что может случиться.

Эмбер непослушной рукой взяла конверт.

— Мам, идея с ужином была неудачной. Нам лучше уйти отсюда. Ребят позвали на вечеринку, я пойду с ними. Сначала хотела отказаться, но теперь пойду. — Она была рада, что нашелся предлог расстаться.

Они вышли на улицу и остановились на тротуаре в метре друг от друга. Повисло тяжелое молчание.

— Я люблю тебя, дочка. — Фей осторожно коснулась плеча Эмбер. У той едва не подогнулись колени. Словно почувствовав это, Фей отдернула руку. Ей хотелось обнять дочь, прижать к себе и никуда не отпускать, но она знала, что должна оставить Эмбер право выбора. — Прости, что столько лет лгала. Знай, наш дом всегда ждет твоего возвращения. Если потребуется помощь, достаточно просто позвонить.

— Спасибо. — Эмбер неловко чмокнула мать в щеку и тотчас отстранилась. Она чувствовала, что должна бежать как можно быстрее, пока силы совсем не оставили ее и она не рассказала матери все без утайки. На душе было так гадко, что даже подташнивало. — Мне пора идти. Счастливо, мама. — Она развернулась неловко, всем телом, и зашагала прочь.

Фей смотрела ей вслед до тех пор, пока Эмбер не скрылась из виду. Ей казалось, что у нее из груди достали сердце, чтобы разорвать надвое. Пожалуй, теперь ей было еще хуже, чем в тот день, когда Эмбер сбежала из дома. В тот раз дочь не знала всей правды.

Фей чувствовала, что случилось самое страшное: Эмбер никогда не простит ей восемнадцати лет обмана. Единственной возможностью снова обрести доверие дочери была полная капитуляция. Дав Эмбер свободу, Фей обретала призрачный шанс на ее возвращение.

Глава 28

Шона рывком открыла дверь и порывисто обняла подругу.

— Мэгги, как же я скучала! — завизжала она, прыгая на месте как мячик.

Мэгги расцеловала ее в обе щеки. Подруги вошли внутрь.

— Я тоже скучала. — Она обвела взглядом уютную гостиную, где еще недавно бывала так часто. — Новые шторы? — спросила она, тотчас заметив, что тяжелые коричневые занавески сменились воздушными бежевыми воланами. — И не только шторы, как я погляжу. Покрывала тоже новые. — Диван и кресла теперь были задрапированы мягкой кремовой тканью из ангоры. — Какая красота!

— Сразу видно, что ты давно тут не была, — хмыкнула Шона, польщенная комплиментом. — Погоди, ты еще в кухне не была. Рол разрисовал фасады, а мы с Россом вставили в дверь витражи в китайском стиле. У нас столько перемен, подружка!

Зато сама Шона ничуть не изменилась, подумала Мэгги с нежностью. Ее бывшая коллега и близкая приятельница оставалась такой же порывистой и энергичной, как и в те дни, когда Мэгги еще жила в Голуэе. Узнав, что Мэгги приезжает забрать остатки своих вещей, Шона радовалась как ребенок.

— Ночуй у нас, — предложила она.

— Да, спасибо, — улыбнулась Мэгги. Жутко было представить, что она может лечь спать в ту же кровать, на которой Грей занимался сексом с другой женщиной. Может быть, даже не с одной. Уж лучше ютиться на диване в квартирке друзей.

Оценив перемены на кухне, Мэгги забралась на высокий барный табурет, и они с Шоной стали пить чай с рассыпчатым печеньем. Мэгги рассказала подруге про Айвана, о своей работе в библиотеке и успехах в социальной деятельности.

— Хочу поговорить с опытным юристом насчет продажи своей доли квартиры, — поделилась она. — Причем как можно скорее. Квартира — последнее, что связывает меня с прошлой жизнью, и я хочу отсечь прошлое с помощью этой нехитрой хирургической операции.

— Мне будет тебя не хватать, — напомнила Шона. — На работе без тебя скучно. Да и по вечерам не с кем пообщаться, с тех пор как ты уехала в Дублин.

— Понимаю, — вздохнула Мэгги. — Я тоже буду скучать, но ведь это не эмиграция, правда? Я не улетаю в далекий космос. У нас есть почта, телефон и дешевые внутренние перелеты.

Шона кивнула с таким видом, словно собиралась возразить, но вовремя одумалась.

— Ладно, забыли, — сказала она. — Давай выберемся в город и хорошенько его встряхнем. Недалеко отсюда открыли новую французскую булочную. Там продают шикарные шоколадные тортики.

Подруги забежали на секунду к Россу, жившему этажом ниже. Из-за двери несся рев музыки.

— Что играет? «Я буду жить»? — спросила Мэгги. Росс всегда включал самую знаменитую песню Дайаны Росс, когда расставался с очередным другом.

— Боюсь, что так, — вздохнула Шона. — Говорит, так трудно найти хорошего парня. Все грозится эмигрировать туда, где никто не посмотрит косо на гея, который носит розовый цвет и целуется на улице.

— То есть в Сан-Франциско? — усмехнулась Мэгги.

— Кажется, в Эдинбург. Я пыталась объяснить Россу, что в Эдинбурге геи не носят розовый цвет и не целуются прилюдно, но все бесполезно. Росс говорит, что в зимней одежде выглядит привлекательней, поэтому Эдинбург ему подходит.

Подруги помолчали, восхищаясь странной логикой приятеля. Из-за двери неслись вопли Дайаны Росс.

— Странные вещи происходят с теми, кто переживает разрыв отношений, — заметила Шона. — Неужели я потеряю и Росса? Вы оба сбежите из Голуэя, а я останусь здесь… ужасно, да?

— Не думаю, что Росс уедет. Он же не оставит Нуриева. Как думаешь, легко кролику получить ветеринарный паспорт?

— Не знаю наверняка, но не думаю, что это станет проблемой. Ведь если Нуриев не сможет уехать с Россом, он оставит его нам. Знает ведь, подлый тип, какие мы ответственные люди.

— И вы согласитесь взять кролика? Он же будет всюду писать!

Шона хмыкнула.

— Зато у него такие крохотные лапки. И такой трогательный хвостик, — заметила она. — С ним можно возиться как с малышом.

Мэгги косо взглянула на Шону.

— Как с малышом, да? — переспросила она. Ей не понравилось, каким мрачным стало лицо подруги. Неужели Шона узнала, что не может иметь детей? Конечно, они созванивались, но порой трудно выложить дурную новость по телефону. — Ты расстроилась? Я не хотела тебя…

— Да все в порядке, — пробурчала Шона. — Просто хотела выбрать для признания более подходящий момент. — У Мэгги замерло сердце. — Я беременна. Пол и я станем родителями! У нас будет малыш! И кролик, возможно, тоже!

— Господи, как здорово! — взвизгнула Мэгги, чувствуя облегчение. — Я так за вас рада! — Она бросилась обнимать подругу, но тотчас отстранилась.

Они обе посмотрели на живот Шоны.

— Знаю, он все еще плоский. Представляешь, я была в магазине для беременных, так вот, у них там есть специальные накладки на живот, имитирующие пятимесячную беременность, чтобы можно было покупать на будущее. Наверное, я всех продавцов там достала — уже третий раз прихожу и надеваю эту накладку. Мне так нравится видеть себя с животиком!

— Так пошли туда сейчас же! — воскликнула Мэгги. — Мне тоже не терпится увидеть тебя с животиком.

Отказавшись от идеи дозвониться в квартиру Росса, где орала музыка, подруги торопливо спустились по лестнице во двор.

— Я не знала, как рассказать тебе о беременности, — говорила Шона. — Ну, сама понимаешь: у нас с Полом такое счастье, что хоть пой, а у тебя личная трагедия. Мы, кстати, прозвали Грея ублюдком года, если тебя это интересует.

— Ублюдок года? Отличный титул. Уверена, Грей пришел бы в восторг, он любит во всем быть первым, — хмыкнула Мэгги.

— Ты улыбаешься! — не поверила своим глазам Шона.

Они пересекли улицу, направляясь к французской булочной.

— Еще бы! Ведь я так рада за вас с Полом. И как можно не радоваться, если у вас впереди новая жизнь?

— Ну… — Шона потянула на себя тяжелую дверь булочной и скользнула внутрь. Подруги оказались во власти ароматов свежей выпечки. — У тебя тоже новая жизнь, однако старая все еще тянет обратно, правда? Я боялась рассказывать тебе о беременности, пока у тебя все не устаканится. Тяжело радоваться за других, если у самой сплошные неприятности.

Мэгги задумчиво села за столик. Ей требовалось взвесить новую информацию. Долгие годы она считала Шону и Пола недостаточно серьезными для того, чтобы стать родителями. Пожалуй, они и сами несколько задержались в детстве: закатывали вечеринки, ездили в Диснейленд, спускали деньги на сущую ерунду.

— Знаешь, я действительно рада за вас. И как ты могла подумать, что разрыв с Греем повлияет на мою способность радоваться за других? Только не вычеркивай меня из своей жизни, когда родится малыш. Ведь я твоя подруга, и хочу ей оставаться. Кстати, я подрабатывала няней, так что могу иногда сидеть с ребенком.

— О, спасибо! — со слезами на глазах воскликнула Шона. — Мы с Полом очень счастливы. Это была незапланированная беременность, я даже бросила попытки зачать до полного обследования, и вдруг такая новость! И когда Пол сказал, что он вне себя от восторга, что он мечтал стать отцом, я разрыдалась. Я хотела сразу же позвонить тебе, но передумала. Боялась, что ты не сможешь оценить мою новость адекватно, потому что плачешь по Грею. И ведь ублюдок года не хотел иметь детей, и я испугалась, что ты проведешь какие-то параллели…

— Мы с Греем никогда не говорили о детях, даже вопрос о браке почти не поднимали, — произнесла Мэгги неприязненно, вспоминая последний разговор со своим бывшим. — Но я знала, что отцовство не входит в его планы. Впрочем, теперь это совершенно не имеет значения. Конечно, часики тикают, но я очень рада, что не завела с Греем детей. Что бы я сейчас делала, только подумай!

— Ужас… — прошептала Шона, нервно теребя буклет с изображением пирожных. — Знаешь, я специально избегала говорить с тобой о детях, потому что… — Она ненадолго умолкла. — В общем, мы с Полом мечтали о ребенке, а у вас с Греем даже разговора об этом, как ты сама сказала, не заходило. Я боялась…

— Что я сразу почувствую разницу между собой и тобой, да? — подхватила Мэгги. — И разницу между нашими романами. Вы с Полом с самого начала считали, что мы не пара, так? — с горечью спросила она. Ей было тяжело осознать, что самая близкая подруга держала при себе свое мнение о Грее и ни разу им не поделилась. Быть может, выскажись Шона прямо, она бы раньше очнулась от грез.

— Эй, прекрати выдумывать! Мне нравился Грей, ведь этот подлый тип умеет быть душкой. Он красив, сексуален и умеет себя подать. Вот Полу Грей никогда особо не нравился, но я велела ему не лезть не в свое дело. Ведь ты наша подруга, Мэгги. Парней своих подруг полагается любить. — У Шоны стало умоляющее лицо. Мэгги подумала о том, сколько раз они выбирались в город вчетвером — в бар или в кино. Значит, Пол общался с Греем просто из вежливости? — Ты ведь не думаешь, что Пол был в курсе интрижек Грея? Это не так! Просто он считал Грея напыщенным и самовлюбленным индюком. Пол не любит снобов и умников, ты же знаешь. Он считает, что Ницше — известный астронавт.

Мэгги прыснула от смеха.

— А разве Ницше не дизайнер одежды? — подхватила она. — Знаешь, я рада вернуться в Голуэй. Давай закажем пирожных и устроим пир.

Наутро Мэгги проснулась около семи, тихо позавтракала, оделась и отправилась на свою бывшую квартиру. Она прошла пешком пару кварталов, дошагав до маленького университетского кафе, в котором любила завтракать вместе с Греем. Студенты, забегавшие в кафе перехватить чашечку чаю или сандвич, подходили к доктору Стэнли поздороваться и пожелать удачного дня. Грей отрывал взгляд от газеты и с улыбкой кивал в ответ. Ему нравилось быть у всех на виду, тогда как Мэгги смущалась всякий раз, когда к ним кто-то приближался.

Мэгги не хотела звонить и сообщать Грею о своем визите заранее, чтобы дать шанс подготовиться и отрепетировать речь. Она взяла целый пакет документов у своего нового адвоката, нанятого накануне вечером, и теперь собиралась продать свою часть квартиры.

Войдя в здание, Мэгги поднялась по лестнице в кафе. Грей сидел за любимым столиком, в одной руке он держал белую чашечку, в другой — свежую газету. У него был вид человека, полностью довольного жизнью.

— Здравствуй, Грей, — сказала Мэгги.

Он поднял глаза и замер, как кролик перед удавом.

— Мэгги! — В голосе отчетливо слышалось облегчение. — Я так рад тебя видеть!

Судя по тому, как зашарил по ее телу его взгляд, радость была вполне искренней. Мэгги тщательно спланировала каждую деталь своего наряда: легкая струящаяся юбка с разрезами, открывавшими ноги, и голубая кофточка с кружевными вставками на животе и спине, позаимствованные у Шоны, удачно подчеркивали фигуру. Мэгги редко удавалось выглядеть настолько хорошо, когда она встречалась с Греем.

Допивая свой кофе поутру, она прослушала в наушниках пару уроков по самодисциплине, так что на встречу пришла во всеоружии. Давно пора было доказать миру, что она вовсе не сестра Квазимодо.

— Можно присесть? — спросила Мэгги.

— Пожалуйста. — Грей тотчас забрал с соседнего стула две другие утренние газеты.

Мэгги села, чувствуя себя на удивление комфортно. Как ни странно, Грей вовсе не выглядел расслабленным. Он даже нервно взглянул на часы, словно внезапно вспомнил о времени. Или он ждал прихода другой женщины? Мэгги обдумала этот вариант со всех сторон, пытаясь понять, задевает ли ее факт, что Грей может встречаться с другой. Выяснилось, что совершенно не задевает, и Мэгги поздравила себя с новой победой. Они расстались не так давно, а она уже успела пережить потерю и выкинуть ее из головы.

— Не думал, что ты появишься так внезапно, — сказал Грей. — И не думал, что вернешься в Голуэй.

— А как бы я смогла забрать свои вещи из нашей квартиры? — деловито спросила Мэгги.

— Я думал… это сделает Шона.

— Ты думал, у меня не хватит духу переступить порог квартиры?

— И это тоже. Мэгги, мне так жаль… — начал Грей.

— Хорошо, что тебе жаль. Но давай на этом и покончим с извинениями. Ты так часто просишь прощения, что это уже превратилось в моветон. Между нами все кончено. Наш роман оборвался в тот момент, когда ты впервые мне солгал. Жаль лишь, я не знаю, когда именно это произошло.

— Да уж, это единственное, чего не смогла разнюхать твоя Шона, — горько сказал Грей. — Этой женщине место в Интерполе, а не в библиотеке.

— Это называется «блюсти интересы подруги», — заметила Мэгги. — Шона понимает, что я не выйду замуж за того, кто изменяет и врет на каждом шагу. Может, у наших отношений и был шанс, но ты не способен быть честным. — Она на секунду задумалась, наморщив лоб. — Нет, у наших отношений не было ни шанса. Я никогда не смогла бы тебе верить, даже если бы та блондинка была единственной. Как это вообще возможно: любить одну, а другую просто использовать, как кусок мяса? Это же неуважение к обеим.

— Значит, обратно пути нет?

Мэгги покачала головой.

— Вернешься в Голуэй окончательно?

— Не думаю. У меня начинается другая жизнь в другом месте. И времени на разъезды нет.

— Это заметно. Я видел тебя и твою мать в газете, вы стали героинями своего городка.

Мэгги ухмыльнулась, не чувствуя совершенно никакого смущения. «Они выбрали отличный снимок, — радовалась Уна Магуайер. — Ты получилась роскошно, да и я не кажусь старой калошей».

Тогда Мэгги здорово изумилась, что мать назвала ее фотографию роскошной, и долго вглядывалась в черно-белое изображение, силясь найти изъян. Изъянов не нашлось, и Мэгги поняла, что ей есть чем гордиться.

— Прекрасная фотография, кстати, — продолжал Грей. — Ты с мамой на ступенях исторического здания.

— Маме тоже понравилась фотография, — задумчиво сказала Мэгги. — Она даже вырезала ее и вставила в альбом.

— Ты очень красивая, — сказал Грей. Почему-то он выглядел жалко. — Журналисты любят помещать снимки красивых женщин на страницах своих изданий. И ты… выглядишь счастливой. — Он неловко кашлянул. — Счастливей, чем со мной.

— Потому что я чувствую себя счастливой. — Мэгги улыбнулась, так как ей вдруг расхотелось делать суровое лицо. Одна мысль об Айване поднимала настроение. — Он умный, добрый, красивый и очень сексуальный, — добавила она. Пусть Грей знает, что его способности в постели уступают способностям иных мужчин. — И кстати, он старше меня на несколько лет.

— Это намек на то, что я предпочитаю малолетних студенток? — проворчал Грей.

— Вроде того.

— Значит, это он делает тебя счастливой? — У Грея был такой вид, словно он мысленно молится об отрицательном ответе.

— Да, с ним я счастлива, — мягко ответила Мэгги. — С ним я могу быть сама собой.

— А со мной ты кем была?

— Кем угодно, только не собой. Я была такой, какой ты хотел меня видеть. Я делала то, что могло понравиться тебе, потому что хотела осчастливить тебя. В этом нет твоей вины, Грей, я сама выбрала неверный путь. Но именно поэтому тебе было так комфортно со мной: я идеально вписывалась в роль идеальной девушки мистера Стэнли.

— Я любил тебя, — мрачно сказал Грей.

— Видимо, не слишком сильно, раз любовь не помешала тебе завести сразу четырех любовниц, — резко ответила Мэгги. — Это не любовь, Грей, это эгоизм, который ты умело маскировал. Если искренне любишь, третий может быть только лишним.

— Какое клише, — раздраженно буркнул Грей. — Не понимаю, с чего женщины ведутся на подобную романтическую чушь! Вам всем подавай любовь до гроба, белое платье и розовые слюни. Настоящая жизнь отличается от женских романов.

— Не всегда. Настоящая жизнь такова, какой мы сами ее делаем. В моей жизни все будет иначе, чем в твоей, Грей. И мне вовсе не так уж нужна любовь до гроба, мне нужна любовь здесь и сейчас, причем такая, чтобы я ее чувствовала. Уж лучше быть одной, чем с мужчиной, который тебя не уважает…

Грей уже не слушал. Он смотрел, вытаращив глаза, словно полусонная золотая рыбка, куда-то в сторону. Мэгги обернулась и увидела стоящую чуть позади худенькую светловолосую девчушку лет двадцати.

— Э… м-ммм… — пробубнил Грей. Его рука дернулась, и кофе разлился на стол. Он принялся судорожно промокать его салфеткой, одновременно пытаясь улыбнуться девушке.

— Расслабься, — усмехнулась Мэгги. — Теперь ты свободный художник, Грей. Встречайся, с кем захочешь. — Она встала, достала из сумки бумаги и протянула Грею. — Надеюсь, ты подпишешь документы как можно быстрей.

Он вяло пожал протянутую руку. Мэгги обернулась к блондинке:

— Привет. Я ухожу, так что он полностью ваш.

И она вышла из кафе с гордо поднятой головой. Через пятнадцать минут ей предстояла встреча с Шоной в магазине для будущих мам. Мэгги не хотела опоздать на важнейшую встречу дня.

Глава 29

Офис выглядел точно так же, как и в день отъезда Фей. Не только предметы обстановки, но даже бумаги, казалось, лежали на тех же местах, что и несколько недель назад.

Шпильки Грейс звонко процокали по кафельному полу. В своем светло-коричневом костюме со светлой строчкой и золотистыми пуговицами она являла собой образец делового стиля.

— С возвращением! — воскликнула Грейс радостно. — У тебя прекрасная прическа!

Фей засмеялась и обняла подругу.

— Меня не было около двух недель, я прошла через кучу испытаний, и первое, что ты заметила, — это состояние моих волос! — хохотнула она.

Но прическа действительно была совсем другой. Вечный хвостик сменился градуированным бобом длиной до подбородка.

— Но тебе невероятно идет!

— Боже, Грейс, это всего лишь прическа, — рассмеялась Фей, впрочем, весьма польщенная.

Решиться на стрижку оказалось не так просто. Это было вроде выхода во внешний мир, от которого Фей пряталась за толстой скорлупой.

— Ты так изменилась! — продолжала восхищаться Грейс. — Надо пригласить Риту, пусть подберет тебе новый гардероб.

— Грейс… — проворчала Фей, хмурясь, — мне нравится моя одежда, и я позволяю тебе говорить о моем стиле одежды только потому, что ты моя близкая подруга.

— Прости, прости, — засмеялась та. — Просто твоему костюму уже лет сто, а в универмаге сейчас распродажа.

— Намек понят.

— Вот и славно! — Грейс хлопнула в ладоши. — Я так рада, что ты вернулась, даже если… — Она умолкла.

— Даже если Эмбер не со мной?

— Извини, я не хотела вот так влезать тебе в душу. Хотелось бы как-то помочь, но я не в силах. Хорошо хоть, что ты нашла дочь и поговорила с ней. Это уже что-то. — Грейс не стала спрашивать, вернется ли Эмбер в Ирландию. При всей ее говорливости Грейс нельзя было назвать бестактной. Она считала, что разговор Фей и Эмбер должен остаться между ними. Однако перемены во внешности подруги явно говорили о том, что она смогла взглянуть на события под другим углом. Дело было не только в прическе.

Да, Фей выглядела другим человеком. Не то чтобы довольным жизнью и собой, ведь Эмбер не было рядом, но из облика и манер Фей исчезла скованность, уступив место открытости. Как будто с ее плеч сняли тяжелый груз, позволив выпрямиться в полный рост.

— Мы все по тебе скучали, — сменила тему Грейс. — И в плане работы, и по-дружески. Без тебя «Литл айленд» влачил жалкое существование. Надеюсь, ты не собираешься брать отпуск?

— Хватит с меня безделья. — Фей задумалась. — А вот в сентябре можно смотаться ненадолго в Америку, навестить дочь.

Она не обсуждала свои планы с Эмбер, потому что не могла предсказать ее реакцию. Однако решение было твердым и отказываться от поездки Фей не собиралась. Если Магомед не идет к горе, и все такое.

— Ну, если в сентябре, то ладно, — проворчала Грейс. — Сходим на ленч вместе? Столько всего надо обсудить! Нил сводит меня с ума, Филиппа от него в бешенстве. Ты знаешь, как он умеет достать, если на него возложить ответственное дело.

Муж Грейс, Нил, не относился к породе людей, которых можно назвать прирожденными менеджерами. Он упрямился по пустякам, спорил со всеми и каждым и никогда не признавал своих ошибок.

— Ленч вдвоем — предел мечтаний, — согласилась Фей.

Когда Грейс оставила ее в кабинете одну, Фей огляделась. Так странно, что каждая вещь осталась на своем месте, словно хозяйка никуда и не уезжала. На столе было по-прежнему прибрано, степлер, скрепки и остро заточенные карандаши лежали справа, телефон стоял по центру, бумаги были вложены в папки и аккуратно пристроены друг на друга.

«Господи, да я просто зануда, — вдруг подумала Фей с ужасом. — Откуда во мне эта маниакальная аккуратность? Не потому ли в кабинете и дома такой идеальный порядок, что его нет в душе?»

Фей торопливо поменяла местами телефон и стопку папок. Затем вытащила из пластиковой коробочки горсть цветных скрепок и просто насыпала их на стол. Небольшой беспорядок поднял ей настроение. Фей не могла предсказать, куда заведет еще жизнь, но теперь ей совершенно не хотелось предугадывать события.

Эмбер оглядела свой новый дом, крохотную квартирку-студию в западном Голливуде, и скривилась. По сравнению с отелем это был настоящий гадючник, однако после дешевых гостиниц с продавленными диванами и толпами тараканов здесь было даже уютно. Небольшая уборка и пара милых сердцу мелочей — и квартирка преобразится. На память пришел арсенал чистящих средств, которыми так часто пользовалась мама, и Эмбер усмехнулась.

В квартире была кое-какая мебель, в подъезде сидел пожилой консьерж, лифт исправно скрипел вверх-вниз, так что жаловаться было не на что. Малюсенький балкончик смотрел на соседский бассейн, кухонный уголок включал также и микроволновку.

Переезд не занял много времени. Одежда да пара бесплатных шампуней из отеля — вот и все пожитки Эмбер. Она составила список вещей, которые предстояло купить, таких как элементарные продукты, туалетная бумага, чистящий порошок, мыло и пара горшков с цветами, чтобы оживить обстановку. Оставалось найти магазин недалеко от дома.

Найти квартиру Эмбер помогал Сид. Только ему она сказала, что рассталась с Карлом.

— Неужели теперь ты…

— Перееду? Сид, ну конечно. Неужели я буду мотаться за вами словно назойливая муха? У меня есть какая-никакая гордость.

— Это мне известно.

Именно Сид поговорил с Майклом Левином и попросил помочь Эмбер найти работу и квартиру. Карл со своей стороны не шевельнул и пальцем. После ухода Фей он едва перемолвился с Эмбер парой слов.

Карл вернулся домой утром и обнаружил, что его бывшая девушка собирает вещи.

— Уезжаешь, — сказал он так, словно просто констатировал факт.

— Нет смысла оставаться, — пожала плечами Эмбер, даже не обернувшись.

— Что собираешься делать?

— Встану на углу бульвара Сансет, — едко ответила она. — Ты обращаешься со мной словно с проституткой, так что я уже имею кое-какой опыт. Может, меня подберет какой-нибудь Ричард Гир, как в «Красотке». Ах да, я и забыла! Ведь меня уже подобрал один Ричард Гир. Словно рыцарь, ты спас меня из моей скучной жизни, чтобы подарить настоящий рай. Так что вряд ли мне повезет во второй раз. Слишком мала вероятность.

— Эмбер, зачем ты говоришь в таком тоне? — удивился Карл. — Просто так сложились обстоятельства. Я должен думать о группе прежде всего…

— Ты думаешь только о себе, Карл, — отрезала Эмбер. — Как всегда. Ты же у нас «номер один»! Пока я была музой и приносила пользу, на меня можно было обращать внимание, а теперь от меня какой прок? Будет и другая муза, а меня можно отправлять в утиль. Надеюсь, кто-нибудь предупредит Венецию, как легко ты шагаешь по чужим головам, и она не повторит моей ошибки, не бросит ради тебя все. Впрочем, с ней ты продержишься дольше, ведь от нее больше пользы, чем от меня.

— Все совсем не так. Не надо сарказма, Эмбер. В тебе говорит досада. Никто не заставлял тебя бросать все и ехать за нами.

— Неужели?

— А что, я держал у твоего виска пистолет? Тащил силком в аэропорт Дублина? Нет! Так что не надо перекладывать с больной головы на здоровую.

Эмбер только вздохнула. Какой смысл спорить? Карл все равно ничего не поймет.

— Ладно, проехали. Я во всем виновата, я должна была думать головой, — кивнула она. — В другой раз буду умнее…

Эмбер старалась экономить деньги, оставленные матерью. Через пару дней она устроилась администратором в салон красоты в «Беверли-центре». Конечно, ее зарплата была гораздо ниже, чем разовые чаевые, которые оставляли иные клиенты любимым мастерам. И все равно это была настоящая работа, за которую платили деньги. Коллектив оказался неплохим — по крайней мере Эмбер приняли дружелюбно. Сид поддерживал связь, часто приглашал ее на вечеринки, чтобы она не закисла, а также постоянно подкидывал денег.

— Ты же часть группы, — грустно говорил он. — Мне стыдно за Карла, за то, как он к тебе относился. Черт побери, я знаю его много лет, мог бы заранее предупредить тебя! Правда, я думал, что с тобой у него все будет иначе. Он никогда прежде не выбирал таких, как ты… умных девушек.

— Ого, похоже на неловкий комплимент, — смеялась Эмбер.

— Я просил Карла не тащить тебя с собой, позволить тебе окончить школу, но ведь он такой упрямый. Хочет получать все здесь и сейчас.

— Ты просил его не тащить меня с собой? — удивилась Эмбер.

— Да. Образование очень важно, — серьезно сказал Сид.

— И почему ты не втолковал мне этого раньше? — вздохнула она. — Но ведь я все равно бы не послушала…

Джеймс отсутствовал неделю. Кристи, всегда считавшая любимых собак лучшими компаньонами, поняла, что ласковые псы Тилли и Рокет ужасно ей наскучили. Они с мужем так редко расставались, что теперешняя его отлучка казалась бесконечной. Конечно, Джеймс иногда уезжал на несколько дней порыбачить, но это случалось редко и всегда заканчивалось бурной постельной сценой. Теперь же Кристи совершенно не была уверена в счастливом финале.

Шейн и Итон по-прежнему ничего не знали, и Кристи была этому рада. Она была благодарна мужу за то, что он скрыл позорный факт ее биографии от сыновей. Впрочем, если Джеймс не собирался возвращаться, Шейн с Итоном неизбежно начнут задавать вопросы. Что страшнее: разрыв с мужем или факт, что дети узнают страшную правду и перестанут ее уважать? Ответа Кристи не знала.

Как-то к ней заехала Эйна, веселая и довольная жизнью, рассказать, куда именно они с Риком планируют поехать во время отпуска. Открыв сестре дверь, Кристи крепко обняла ее, остро ощущая вину за давнее предательство. Как бы изменились ее отношения с сестрой, если бы Эйна узнала правду? Только не это! Потерять мужа и сестру одновременно — что может быть ужаснее?

— Рик говорит, нам надо переехать в другой район, — говорила Эйна, пока они брели вдоль Саммер-стрит в сторону кафе. — Дом и в самом деле велик для нас, но я никак не решусь на обмен. У нас ведь так уютно. А какой сад! Конечно, он не идет ни в какое сравнение с твоим, но все равно хорош. Я не могу переехать в какую-нибудь безликую коробку, сама понимаешь. И на переезд нужно столько денег!

Кристи повесила сумочку на спинку стула и заказала кофе с маффинами. Во рту у нее все пересохло от волнения.

— Ты… ты виделась с Кэри Воленским после вашего расставания? — спросила она наконец, когда Эйна сделала паузу.

Эйна улыбнулась — точь-в-точь как в детстве, нежно и мечтательно. На щеке появилась очаровательная ямочка.

— Нет, — ответила она. — И это к лучшему, я считаю.

— Но он в городе. Ты не хочешь с ним встретиться?

— Зачем? Нам нечего сказать друг другу. Прошло почти тридцать лет, мы здорово постарели. Я видела фотографию в газете: Кэри выглядит лет на сто, не меньше. — Она задумчиво покачала головой. — Нам всем нравятся мужчины, которые нас бросают. — Эйна задумчиво откусила от маффина. — Но Кэри дал мне неплохой совет.

— Какой именно? — спросила Кристи как можно беззаботнее.

— Что мне пора перестать искать мужчин, похожих на отца. В смысле, грубых, властных. Он сказал, что мне подойдет мужчина мягкий, заботливый и способный оценить меня по достоинству. Забавно, ты говорила мне то же самое, но я не слушала. А когда совет прозвучал из уст Кэри, я задумалась. — Эйна засмеялась. — Вот такая я упрямая. В общем, совет застрял у меня в голове, и вскоре я встретила Рика. Я любима и люблю. И я счастлива. Много ли людей наших лет могут сказать о себе то же самое? Разве что вы с Джеймсом, конечно.

Школа Святой Урсулы закрылась на время каникул, готовить вкусный ужин в отсутствие мужа было незачем, а поговорить оказалось совершенно не с кем. Не представляя, чем себя занять, Кристи устроилась на террасе с мольбертом. Она собиралась нарисовать очередную картину с цветами и травами, на этот раз сиреневые ирисы и орхидеи, но никак не могла сконцентрироваться на предмете. Возможно, Кристи рисовала цветы лишь тогда, когда чувствовала себя счастливой.

Сдавшись, она принялась бездумно водить кистью по холсту, размышляя о совершенных ею ошибках. Кисть и краски всегда были лучшим видом терапии.

У нее и Кэри Воленского было лишь два дня любви. Два дня страсти, два дня сладости запретного плода. Они занимались диким, почти животным сексом, а потом Кэри курил папиросы без фильтра, которые предпочитал сигаретам и которые терпеть не могла Кристи.

В те два дня она жила словно во сне, двигалась вперед, повинуясь велению тела, а не рассудка, воспринимала мир как иную реальность, где возможно все. Здесь не было места чувству вины и воспоминаниям о доме.

— Ели бы я был твоим мужем, давно бы начал следить за своей женой. Который день ты отсутствуешь дома, — заметил Кэри, выдыхая облако тяжелого дыма.

— Боюсь, мой муж даже не замечает, что меня нет, — горько сказала Кристи. — Как будто меня и вовсе не существует. Он так увлечен карьерой, что я стала для него бойцом невидимого фронта. Я слежу за детьми и за домом. Вот и все.

— Ты поэтому здесь? — спросил Кэри настойчиво. — Чтобы отплатить за невнимание?

— Нет, — покачала она головой. — Не поэтому. Просто здесь меня видят, меня хотят.

Когда слова прозвучали, Кристи стало не по себе. Выходило, она предала мужа лишь потому, что он был слишком занят.

Но ведь дело было не только в занятости, разве нет?

— Нам надо поговорить, — сказал Кэри. — В следующем месяце я еду в Лондон. У меня важная выставка и встреча с одним коллекционером. Если все сложится, я стану богатым. — Его лицо стало напряженным, взгляд впился в Кристи. — Поехали со мной. Возьми детей и уезжай со мной в Лондон. Я смогу полюбить твоих детей, ведь я люблю их мать.

Именно разговор о будущем разрушил сладкую иллюзию, в которой пребывала Кристи. Будущее… жизнь без Джеймса, дети, лишенные отца, предательство, ненависть и непонимание мужа и сестры.

В голове Кристи словно щелкнул невидимый замок. Как будто навечно закрылась какая-то дверь. Чувство вины стало непереносимым.

— Нет, Кэри. — Она встала и принялась собирать разбросанную одежду с пола. — Я не смогу. Наш роман был ошибкой. И мне… мне надо идти. Прости, но я больше не стану приходить к тебе. Мне очень жаль, что так вышло.

Туфли, где, черт возьми, ее туфли?

Кристи ничего не видела из-за плотной пелены слез.

— Ты ведь это несерьезно? — испугался Кэри. Он вскочил и притянул Кристи к себе. Его объятие было желанным и удушливым одновременно. — Ты должна уехать со мной! Ведь это не просто секс между моделью и художником, правда? Это настоящая страсть, это любовь, Кристи! Я никогда никого так не любил. — Он отступил, потрясенный собственными словами, и пробормотал почти растерянно: — Ты не можешь уйти.

— Могу! — выкрикнула Кристи. — Я должна уйти. На кону стоит слишком много, Кэри. Я не могу потерять близких, пойми!

Она нашла наконец туфли, неловко надела их, торопливо набросила на плечи пальто и направилась к двери. Уже взявшись за ручку, Кристи нашла в себе силы обернуться. Воленский стоял у разворошенной кровати, голый, изумленный, с широко распахнутыми глазами, прекрасный, как самый прекрасный из мужчин.

— Прости меня, — шепнула она.

— Ты вернешься, — мрачно заявил он.

— Не вернусь.

Прошла неделя после разговора с Джеймсом, а от него не было ни единого звонка. Кристи была почти уверена, что ее брак обречен.

Ее рука летала над холстом, добавляла все новые и новые штрихи. Кристи работала увлеченно, с каким-то злым весельем.

Внезапно из глубины дома раздались звуки какой-то возни, потом частый топот собачьих лап, взволнованное тявканье Рокет, повизгивание Тилли. У Кристи замерло сердце, когда она услышала голос мужа. Похоже, Джеймс ласкал собак, почесывая за ушками.

Кристи не шелохнулась. Она боялась заходить в дом. Возможно, Джеймс не желал ее видеть. Он мог просто зайти за вещами.

— Кристи? — позвал он с кухни.

— Я в саду, — откликнулась Кристи, не зная, чего ожидать. Осторожно отложив кисть, она опустилась в плетеное кресло, так как боялась, что ноги откажутся ее держать.

Джеймс вышел на крыльцо и остановился. Между ним и креслом Кристи стоял мольберт.

— Как ты? — спросила Кристи слабым голосом. Ее взгляд словно приклеился к лицу Джеймса в поисках ответа. Муж выглядел усталым и бледным.

Он взглянул на нее, но по глазам было сложно прочесть, что у него на сердце.

«Пожалуйста, — молилась Кристи, — пожалуйста…»

— Я много думал, — сказал Джеймс.

— Я тоже, — торопливо отозвалась Кристи.

— Думал о том, как мы тогда жили. О том, как много я работал, о том, сколько приходилось работать тебе. Наверное, это было непросто: мириться с моей занятостью, заботиться о детях, работать и следить за домом… У нас не было времени друг на друга.

Кристи медленно кивнула. Она даже не моргала, опасаясь, что из глаз потекут слезы. Они были лишними сейчас.

Джеймс не сказал, что пришел за вещами, и это давало робкую надежду.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть о том, что ты была с ним. — Он снова не решился произнести имя. — Но я… попытаюсь.

— Попытаешься? — переспросила Кристи и шмыгнула носом. — Ты попытаешься?

Джеймс кивнул.

— Я люблю тебя, Кристи. В тебе вся моя жизнь. Именно это и больно: сознавать, что когда-то я не был для тебя всем, не был самым главным, самым важным на свете. Гадко думать, что мы жили во лжи.

— Но это не так! — Кристи умоляюще сложила ладони. — Это длилось всего несколько дней. Глупая ошибка, о которой я буду жалеть всю оставшуюся жизнь. Тот роман… он не отменяет нашу любовь, нашу общую жизнь, наших детей…

— Я знаю. Но от этого не легче, — признался Джеймс мрачно. — Все эти дни меня преследовал один и тот же образ: ты в его объятиях. Когда я увидел те наброски, ту картину, я решил, что ты показала их мне в назидание. Чтобы сказать: «Вот взгляни, как меня любили и любят». Словно моя любовь не стоит ни гроша. Ведь я никогда не принадлежал к миру искусства.

Кристи чувствовала боль Джеймса, ощущала ее почти физически, словно в сердце сидела острая игла. Ничего ей так не хотелось, как броситься к мужу в объятия. Но для прикосновений было слишком рано. Джеймс имел право высказаться.

— Мне было так больно. Я думал, что ты причинила мне эту боль намеренно. И что ты хочешь снова быть с ним. А когда ты сказала, что это не так, что он умирает и прочее… в общем, я не поверил. И мне до сих пор кажется, что ты хотела меня унизить, рассказав о том романе.

— Я не хотела тебя унизить. Просто мне казалось, что наши отношения заслуживают полной откровенности. — Кристи беспомощно уронила руки на колени.

— Я не был на рыбалке. Мне требовалось время на размышления. И я решил, что прошлое не способно уничтожить наш брак. Мы сильнее того, что осталось позади. — Джеймс вздохнул. — Ты во всем призналась потому, что всю жизнь была честной. Думаю, твой проступок мучил тебя все эти годы. И ты могла промолчать, а я жил бы в неведении. Но ты рискнула, потому что верила в наш брак, в то, что наша любовь выдержит любые испытания. Именно поэтому я и женился на тебе. Не могу сказать тебе спасибо за твою откровенность, но та давняя история… этого слишком мало, чтобы разрушить нашу семью.

— О, Джеймс, — простонала Кристи, вставая.

Он обнял ее с готовностью, в его объятиях не было ничего искусственного или неискреннего.

— Спасибо, милый, спасибо, — шмыгала она. — Я боялась звонить, боялась быть назойливой. И я не хотела причинять тебе боль: ни сейчас, ни тогда, годы назад. Просто время секретов истекло. Я жила в страхе, что наш брак может рухнуть в любой момент, но наша крепость оказалась надежным укрытием.

Джеймс молча гладил жену по волосам и плечам.

— Я скучал, — произнес он наконец. — Когда одиночество стало невыносимым, я вернулся. Знаешь, ведь я представлял наше раздельное будущее. Пришлось бы продать дом, купить по крохотной квартирке в многоэтажке и вместе встречаться с детьми по большим праздникам. И все потому, что тридцать лет назад один из нас оступился. Не глупо ли? Кэри Воленский едва не украл у меня самое дорогое, но больше ему тебя не забрать. Ты принадлежишь только мне.

Кристи молча молилась тому, кто смотрел сверху и простирал над ними свои крылья. Они с Джеймсом стояли в обнимку так долго, что собаки успели утомиться, лечь на ступенях и засопеть носами. Это было такое уютное и долгожданное ощущение — прижиматься к собственному мужу, — что Кристи не хотела разрывать объятий.

— Что рисуешь? — спросил Джеймс.

Кристи чуть отстранилась и отерла рукой глаза.

— Я начала рисовать цветы. — Она шмыгнула носом и высморкалась в протянутую мужем салфетку. — Но по какой-то причине сосредоточиться никак не удавалось. В последние дни я вообще ни на чем сосредоточиться не могла, просто ждала, когда ты придешь. В общем, я бросила рисовать цветы и начала рисовать нас. Даже специально нашла старую фотографию.

Кристи и Джеймс подошли к мольберту. На холсте был нарисован семейный портрет: все еще молодые лица Кристи и ее мужа, детские лица сыновей. Шейн и Итон сидят на диванчике, а позади них, улыбаясь и держась за руки, стоят родители. Кристи удалось передать какую-то удивительную атмосферу снимка, семейный уют и взаимопонимание. Снимок, послуживший образцом, был очень старым и потрескался.

— Семейный портрет, — улыбнулся Джеймс.

— Нет ничего важнее семьи, — сказала Кристи. — И нет никого важнее тебя.

Джеймс обнял ее за талию.

— Теперь я это знаю, — сказал он.

Глава 30

Осень медленно шагала по Саммер-стрит. Проезжая часть, усыпанная по бокам желтой и красной листвой, приветливо изгибалась из стороны в сторону, словно стремясь похвалиться пестрыми деревьями и симпатичными домишками. Во дворе Уны Магуайер японский клен приоделся в багрово-малиновый наряд, привлекая к себе взгляды прохожих. Нежные белые розы в саду Кристи Девлин все чаще терял и лепестки и пахли по-осеннему остро. Остальные цветы продолжали цвести, но все кругом говорило о том, что пришло бабье лето и вскоре оно сменится холодными днями.

Жители Саммер-стрит больше не лежали в шезлонгах, загорая и попивая лимонад, детишек для прогулок в парке одевали чуть теплее. Все словно замирало потихоньку в ожидании нового старта. Каникулы окончились. Пришла школьная пора.

В доме номер тридцать два Кристи Девлин готовилась к очередной лекции по искусству. Она решила, что этот учебный год будет для нее последним в ее карьере.

— Ты уверена, что хочешь на пенсию? — спросил Джеймс в первый учебный день. — Не отказывайся от работы только ради меня.

— Дело не только в тебе, — улыбнулась Кристи. — Теперь я готова уйти на пенсию. Мир такой большой, а мы и сотой доли его не видели. Мы можем столько увидеть и сделать вместе.

Хотя Джеймс имел право работать еще два года с момента выхода на пенсию, он решил этого не делать. Так что в грядущем году и он, и Кристи собрались оставить работу.

Джеймс уже собрал море туристических брошюр, чтобы за год тщательно обдумать приоритетные направления. Кристи горячо поддержала идею насчет Индии, хотя Итон и Шейн мать не поддержали.

— На целый месяц? — уточнил Шейн, с подозрением разглядывая глянцевый проспект. — За такую низкую цену вам вряд ли предложат жить во дворце махараджей. Разве что халупу какую-нибудь, — с сомнением протянул он. — А как же пища? Что вы будете есть? А как в Индии с медициной? Вдруг вы отравитесь и вам потребуется помощь врачей?

Джеймс и Кристи переглянулись и расхохотались.

— Потребуется — значит, потребуется, — легкомысленно заявил Джеймс. — Возьмем с собой большую аптечку с лекарствами на все случаи жизни. Сынок, мы взрослые люди, как-нибудь выкрутимся. Хотя приятно, когда дети опекают родителей. Просто не надо так быстро списывать пенсионеров в утиль.

— Да я совсем не то имел в виду, — вздохнул Шейн.

— Знаю, знаю.

— Но почему именно сейчас? — спросил Шейн. — У вас за плечами столько отпусков, проведенных дома. Почему теперь вы хотите путешествовать по незнакомым местам?

Джеймс и Кристи обменялись таинственными взглядами.

— Просто пришло время, — сказала Кристи. — Дети живут своей жизнью, можно пожить и для себя. Приятно иногда побыть эгоистами.

— А если нам потребуется помощь? Посидеть с ребенком, например? — надулся Шейн. Он и сам сразу стал похож на капризного ребенка, а не на взрослого мужчину с беременной женой. — Вдруг он родится, не дай Бог, слабеньким, будет много болеть? — в ужасе спросил Шейн.

— Он родится крепким и здоровым, — улыбнулась Кристи. Она уже встречала будущего младенца в своих видениях, забавного мальчишку со страстью к кислым яблокам и синим машинкам. — Мы будем сидеть с внуком, возвращаясь из очередной поездки.

— Не знаю, — хмыкнул Итон недоверчиво. Он по-прежнему считал идею родителей бредовой. — Ну и старики пошли! Едут к черту на кулички! Что, будете носить сари и писать электронные письма о пользе вегетарианства? — пошутил он.

Все рассмеялись.

— Мы снова впадаем в детство, — кивнул Джеймс. — Старческий маразм, понимаешь ли… — И он весело подмигнул жене.

В доме номер сорок восемь Уна Магуайер снова встала на ноги и теперь старательно брала уроки йоги.

— Гибкость — основа молодости, — повторяла она всем и каждому, кто готов был слушать. — Если бы я занялась йогой лет двадцать назад, то могла вообще не сломать ногу. Мы с мужем поспорили насчет позы лотоса. Я сказала, что смогу сесть правильно уже к Рождеству, но он в меня не верит. Но он еще увидит, что я права!

Мэгги смеялась, кивая. Она всячески поддерживала мать, полагая, что при большом желании человек способен добиться великих успехов. Ее мать была из той породы людей, которые никогда не сдаются. Каким бы тернистым ни был путь, Уна Магуайер умела преодолевать препятствия и никогда не теряла хорошего настроения. Сама Мэгги перестала наконец бесконечно задаваться вопросом, почему она так не похожа на мать.

Она выросла больше похожей на отца. Тихая, застенчивая, но все же унаследовала силу и задор матери, просто проявлялись они лишь в те моменты, когда это было действительно необходимо. Застройщики, собиравшиеся уничтожить павильон в прекрасном парке на Саммер-стрит, познали на собственном опыте, каково это — столкнуться со столь мощным отпором.

Наступление лета ознаменовало финальный этап борьбы застройщиков и комитета по защите павильона. Тот факт, что ни один бульдозер не въехал в парк под покровом ночи, чтобы сровнять историческое здание с землей, был целиком заслугой Мэгги. Она дала столько интервью газетчикам и радиостанциям, что могла цитировать некоторые свои высказывания наизусть. И похоже, газетчикам нравилось размещать ее фото на первой странице.

— Возможно, павильон дышит на ладан и требует огромных капиталовложений для реконструкции, но это очень красивое здание, — сказал как-то Айван, листая местную газету со своей любимой статьей. Под броским заголовком стояла фотография Мэгги и Уны Магуайер на ступенях павильона. — Две красивые женщины на одном снимке… успех вашей затее был гарантирован.

— Шона сказала так же, — засмеялась Мэгги.

Айван по нескольку раз на дню повторял, что Мэгги прекрасна, и она не спорила, потому что спорить с Айваном не хотелось. Постепенно она обретала самоуважение и гордость, которые приказали долго жить еще в школе. Глядя на свои снимки в газетах, Мэгги стала понимать, что люди вовсе не льстили ей, называя яркой и уникальной личностью.

Она по-прежнему не верила в то, что красива, хотя научилась смотреть на себя в зеркало без смущения. Слишком уж много лет она жила, считая себя гадким утенком. И все же с каждым днем она все больше ощущала растущие за спиной крылья, расправляла плечи, подбирала новую одежду и аксессуары, даже приобрела купальник-бикини.

Айван предложил поехать в октябре на неделю в Дубровник, чтобы позагорать и приобщиться к истории Хорватии. Мэгги с радостью согласилась.

Кстати, это было не единственное значимое событие в ее личной жизни. Айван предложил Мэгги переехать в его дом. Точнее, он предложил ей пожениться, но она обещала подумать.

— Это чудесное предложение, Айван, — улыбаясь, ворковала Мэгги, сидевшая у него на коленях. — Но к чему спешка? Не надо торопить события. Такое решение принимают с полной ответственностью.

— Я целиком и полностью сознаю, что делаю, — твердо сказал Айван, для убедительности чмокнув ее в нос. — Но если не хочешь, можешь пока не давать ответ. Я согласен подождать. Ты все равно будешь моей.

— Спасибо за понимание. И за то, что так меня любишь. Я тоже люблю тебя, Айван.

— Сильно?

— До потери пульса.

И чтобы доказать это, Мэгги прижалась губами к его губам.

В доме восемнадцать Фей Рид приняла решение, что глупо экономить на всем, когда в банке скопилась весьма солидная сумма. Поэтому она наняла ландшафтного дизайнера для ухода за садом.

— Мне так у тебя нравится, — говорила она, сидя в саду Кристи Девлин. — Эти твои розы и ирисы… от них веет таким покоем. А беседка, увитая плющом! Просто чудо! Как тебе удается содержать сад в таком идеальном порядке? Ни травинки не выбивается там, где не надо. — Она вздохнула. У меня в этом смысле руки пришиты не тем концом. Разобью лужайку — обязательно залью водой, и вся трава сгниет, сажаю цветы — семена все перепутаю, рыхлю землю — выдираю все ростки. Один раз вместо маргариток у меня взошла крапива.

— Прекрасная мысль — растить крапиву, — восхитилась Кристи. — Это очень полезное растение, только потом избавиться невозможно.

С помощью дизайнера и советов Кристи Фей удалось немного облагородить сад. В дальнем углу появились кусты малины, а вдоль дорожки Фей высадила многолетние пионы. Зацвести они могли лишь в следующем году, но начало было положено. Дизайнер устроил симпатичные клумбы, а Фей посадила на них покупные анютины глазки и душистый табак.

— Пока сойдут и готовые цветы, — говорила Кристи. — Начинать надо с простого. Кстати, возле малинника устроим грядки для приправ. Большая часть растет без особого ухода. А в будущем году вместо анютиных глазок высадим бархатцы и астры.

Дизайнер выложил большинство клумб круглыми плоскими камешками разного оттенка. Вышло довольно нарядно, но без лишних претензий.

— Слушай, а у тебя тоже уютно, — похвалила Кристи, взглянув на окончательный вариант сада. В ее руке был бокал красного вина.

— Да, теперь здесь симпатично, — согласилась Фей и чокнулась с Кристи бокалом. — Буду загорать и вдыхать аромат цветов. Настоящий рай по сравнению с тем, что здесь было.

— Вот тут я согласна на все сто!

Женщины расхохотались.

— И почему я раньше этого не сделала? Все экономила, экономила! Откладывала на будущее Эмбер, знаешь ли… — делилась Фей.

Теперь она много и совершенно открыто говорила о дочери с Мэгги и Кристи. И если поначалу родное имя сразу вызывало слезы, постепенно они иссякли. Эмбер так и не вернулась домой. Конечно, теперь у нее были деньги на мобильную связь и время от времени она звонила матери, но Фей было этого мало. И все же время для слез прошло. Фей обещала себе, что не будет тратить остаток жизни на сожаления.

Жить ожиданием было глупо, теперь она это знала. Если когда-нибудь Эмбер вернется домой, едва ли она обрадуется постаревшей и еще более запустившей себя матери, которая станет внимательно следить за каждым ее движением. Нельзя стать счастливым, живя чужой жизнью, — уж эту-то истину Фей усвоила хорошо!

— Эмбер понравится, что я сделала с садом, — сказала она, посмотрев на Кристи и Мэгги. — Она всегда спрашивала меня, на что я коплю деньги и почему так мало трачу. Я говорила, что у меня маленькая зарплата, что нам не по карману многое из того, что могут себе позволить другие. Но я… лукавила. Я просто копила ей на будущее. Накопления превратились в навязчивую идею, накопления ради накоплений. Я хотела дать дочери все, но не дала самого главного — свободы.

Кристи похлопала ее по ладони:

— Она вернется домой, Фей. Я уверена в этом.

— Хотела бы и я быть уверена в том же самом.

Всего в миле от трех подруг Эмбер сидела на заднем сиденье такси, застрявшего в небольшой пробке. Она слушала вполуха болтовню водителя, решившего вывалить на нее все известные ему факты из жизни города. Узнав, что девушка отсутствовала дома целых три месяца, он извергся буквально вулканом новостей.

— Ужасно, — рассеянно отреагировала Эмбер на сообщение, что у власти теперь стоят «воры и мошенники». Чувствовалось, что у таксиста здорово наболело на душе.

Она гадала, какой прием ее ждет на Саммер-стрит. Болтовня таксиста немного отвлекала, но у Эмбер все равно дрожали колени. Обнимет ли ее мама так, как обняла тогда, в Лос-Анджелесе? Будет ли рада встрече? Или прохладное, торопливое прощание обидело гордую Фей Рид? И как тогда Эмбер следует извиняться? Что, если Фей нашла в себе силы жить дальше без дочери и считает ее отрезанным ломтем?

Что ж, на случай ледяного приема у Эмбер было заготовлено подходящее объяснение приезду в Ирландию: ее американская виза истекла и требовала продления, а получить вид на жительство слишком сложно. Но если — если! — мама бросится обнимать ее и целовать, Эмбер была готова признать, что ужасно скучала и чувствовала себя в Лос-Анджелесе одиноко.

Быть может, гораздо позже она будет готова рассказать близким людям о том, какую ошибку совершила, уехав с Карлом в Америку в разгар экзаменов. Но пока ей не позволяла сделать это гордость.

— Приятно было пообщаться, — сказал водитель, вытаскивая чемодан Эмбер из багажника. — Современная молодежь редко интересуется тем, что творится вокруг, их волнуют только личные переживания. Вижу, вы не из таких безголовых.

— Спасибо. — Эмбер протянула чаевые и усмехнулась.

По крайней мере теперь у нее были деньги. Она приложила много усилий, но смогла не только заработать на жизнь, но и восполнить ту сумму, которую оставила ей, уезжая домой, мать. Их она привезла для Фей, чтобы можно было чуток приукрасить дом. Также Эмбер планировала сдать экзамены, как только позволят учителя.

Дотащив чемодан до входной двери, Эмбер прислушалась. С заднего двора доносились звуки музыки и смех. Изумленная этим, Эмбер бросила чемодан на пороге и пошла вокруг дома по выложенной камнем тропинке. За углом ей открылся вид на сад, потрясающий своей элегантностью и совершенно неузнаваемый. У дальней стены начинали зеленеть какие-то кусты, красивые клумбы были усажены пестрыми цветами, лужайка оказалась идеально зеленой и тщательно подстриженной.

На террасе сидели миссис Девлин, мама и красивая рыжеволосая девушка, которую Эмбер не сразу узнала. Судя по цвету роскошной шевелюры, это была дочь Уны Магуайер, Мэгги.

Никто даже не заметил, как Эмбер вышла из-за угла и замерла в нерешительности. Музыка — обожаемая мамой Билли Холидей — играла довольно громко, но ее перекрывал смех женщин.

Эмбер сразу отметила, что мать сменила прическу. И она выглядела совсем другим человеком, более счастливым и полным планов на будущее. Внезапно в глазах Эмбер вскипели слезы: родной дом и родной человек так сильно изменились. Что, если мама начала новую жизнь, в которой ей просто нет места?

— Эмбер! — Фей вскочила. Она не верила глазам: всего в десяти шагах от нее стояла ее дорогая девочка. — Эмбер!

Мэгги и Кристи с улыбками смотрели, как обнимаются мать и дочь.

— Мамочка!

— Эмбер!

Они кричали, шмыгали носами и постоянно просили друг у друга прощения.

Кристи поднялась.

— Думаю, мне пора, — шепнула она Мэгги.

— И мне, — подхватила та.

Они прошмыгнули через дом, и их исчезновение осталось незамеченным.

На землю и на Саммер-стрит опускался чудный сентябрьский вечер. Он купал дома в оттенках розового, заставлял сверкать алым чисто вымытые стекла, ветерком перебирал желтую палую листву. Дети все еще носились по аллеям парка, отказываясь идти домой в такую прекрасную погоду, собаки гонялись друг за другом по газонам, носили любимым хозяевам палочки и рыли ямки, пожилая пара сидела на скамеечке возле древнего павильона и держалась за руки.

Кристи медленно брела домой по Саммер-стрит и благодарила Бога за то, что живет в таком удивительном месте.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30