Сын [Нгуен Нгок] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Нгуен Нгок Сын

Нет, никогда еще Нгуен не встречал такого ребенка.

Бывают, бывают, мягко говоря, не очень-то хорошие дети — непослушные, дерзкие, лживые, испорченные. Но, каковы бы ни были их изъяны, вглядитесь-ка им в глаза. И поверьте, глаза эти, широко раскрытые, ясные, бесхитростные, рассеют мучительную вашу тревогу, и в душе у вас забрезжит надежда. Потому что никакие провинности и кары не в силах сломить безотчетную и такую притягательную гордость, свойственную лишь детскому возрасту, — не заставят ребенка склониться, как сникаем мы, взрослые, под бременем неурядиц и бед. И, глядя на детей, мы часто утешаем себя: пускай мы согнулись, сломались — придет их черед, и они не дрогнут, не опустят головы.

Вот почему, увидав ребенка сломленного, потерянного, утратившего — как это бывает со взрослыми — всякую веру, со страдальческими морщинами на лбу, чувствуешь, будто попрана твоя собственная гордость и твои надежды рухнули, рассыпались в прах.

Но Нгуен встретил именно такого ребенка. Потом он узнал: мальчика зовут Чан, и ему только что исполнилось семь лет.

Он встретил Чана в такое время, когда и ему самому было несладко. Нгуен — командир роты в воинской части, отведенной сюда, на Север, из Южного Вьетнама. На угловатом смуглом лице его морщин мало, но они глубокие, резкие — какие бывают у человека, упорно подолгу размышляющего о чем-то. Поперек лба протянулся длинный шрам, точно прилипшая к коже лоснящаяся полоска слюды. Шрам не портил его лица, но придавал ему какое-то настороженное, тревожное выражение. Словно для наблюдений и раздумий ему не хватало двух темных чуть раскосых глаз и понадобился третий — посреди лба, всегда открытый, недремлющий, серьезный. В этом году Нгуену исполнилось тридцать лет, была у него жена и трехлетняя дочка. Он получил отпуск на десять дней; казалось бы, что может быть лучше для солдата. Наконец-то вернешься домой, ноги едва не пустятся в пляс у бамбуковых ворот, через которые не хаживал ты лет пять или шесть. Кинется навстречу жена. Прижмешь к груди маленькую дочку, дашь ей потрогать звезду на своем шлеме, позволишь засунуть ноги в карманы кителя. Потом она поднимет полненькую ручонку и проведет пальчиком вдоль шрама на лбу… Одних лишь мыслей об этом достаточно было, чтобы разбередить душу Нгуена. Конечно, о поездке домой он и не думал, ведь семья его осталась на Юге. А здесь, на Севере, не было у него ни родных, ни близких. Вот уж третий год у себя в части считался он лучшим ротным командиром. Поговаривали даже, будто его представили к ордену. Рота заменила ему дом и семью, он привязался к солдатам, как к родным братьям. О жене и дочке, оставшихся на Юге, он почти не заговаривал. А когда заходил разговор на эту тему, старался всегда отойти в сторонку. И вообще предпочитал уходить с головою в дела, за что и прослыл сухарем. Но он не обращал на это внимания и иногда только говорил себе: «Надо забыть… Надо, надо забыть…»

Хотя сам понимал прекрасно: ничего-то он не позабыл и никогда не забудет. В позапрошлом году, месяцев пять спустя после того, как попал на Север, он заехал по делам в городок; рядом — пыль столбом — громыхал карьер, где добывали строительный камень. Среди молотобойцев, коловших щебенку, увидал он земляка, работавшего раньше в их общинном комитете. Тот, заприметив Нгуена, вдруг выронил молот и застыл, ошалело глядя на ротного. Нгуен подошел поближе, земляк медленно поднял руку и положил ее Нгуену на плечо. Лицо его при этом, заметил Нгуен, почему-то побледнело. Наконец земляк заговорил. Жену Нгуена, сказал он, схватили каратели, и она пропала без вести. Что с дочкой — тоже неизвестно…

Вернувшись в часть, Нгуен никому не сказал ни слова. Скрытая в сердце рана горела днем и ночью. Чтоб заглушить боль, он и вовсе зарылся в работу, усердствуя чуть не до исступления. Он похудел. Беспощадное солнце на плацу и на полигоне сожгло дочерна и тело его, и лицо; беловатый играм на лбу стал еще приметней. Странно, конечно, но он очень редко мысленно представлял себе жену и дочь. Чаще всего — непонятно почему — виделось ему бледное лицо земляка, повстречавшегося у карьера. В такие дни его политрук Нян решал, что он нездоров. Иди, говорил он ему, отлежись. Нгуен и сам считал себя больным. По прежнему опыту — они тогда дрались в горных лесах — он знал: если чувствуешь приближение приступа лихорадки, единственное спасение — приналечь на дела. Если ляжешь передохнуть, проваляешься не день и не два. Вот и сейчас он весь ушел в работу. И все обошлось…

Оп отдавался служебным делам с таким неистовством, что, получив отпуск на десять дней, буквально оторопел, как бегун, налетевший вдруг на препятствие. Ему показалось, будто у него оборвалось дыхание и леденящий ветер разом остудил тело. Он совершенно не представлял себе, куда отправится на отдых. К кому поедет? Что станет делать целых десять дней? Но и не отдохнуть тоже нельзя. Он понимал, что долго работал через силу и ему нужна разрядка — физическая и душевная. Нет, отдыхать надо.

В конце концов он сел на попутную машину и поехал в Ханой. Послонявшись но столице, отправился дальше — в Хайфон: там, припомнил он, в школе-интернате для детей с Юга преподавала дальняя его родственница, вроде троюродная сестра.

В Хайфон он приехал на исходе дня. Пригревало солнце, с моря дул легкий ветер. На улицах покой и тишина. Он явился со своим вещмешком прямо в проходную у ворот интерната. Разволновавшись почему-то, он не обратил внимания на сидевших в комнате людей и стал разглядывать сновавших за дверью ребятишек и пересекавших двор девушек. Наверно, учительницы, решил он. Протянув старику дежурному свое удостоверение личности, он сказал:

— Позовите, пожалуйста, сестрицу Лиен. Она работает здесь учительницей.

И тут вдруг Нгуен словно воочию увидел Лиен, которую не встречал бог знает сколько лет. Он представил себе, как она вбегает в комнату и останавливается в изумлении, тараща на него глаза. А потом подбегает, хватает за руку: «О небо! Нгуен!.. Врат!..» На этот раз, решил он, расскажу Лиен про жену и про дочку. Вот уж два года, как схоронил он свою тайну на дне души. Но теперь, сам не зная почему, хотел заговорить о ней; ему не терпелось поделиться с Лиен. Может быть, признанье облегчит ему душу, и потом бы жилось как-то проще. Надо будет только дождаться темноты, чтобы Лиен не увидела слез на его щеках. Да, ему надо оплакать их, и он знал, что заплачет, рассказывая свою историю. Но плачущий мужчина, а тем более солдат — зрелище не из приятных.

Старик дежурный прижал пальцем к столу документ Нгуена, сдвинул на нос очки и, чуть наклонив голову набок, оглядел его с головы до ног.

— Вы, товарищ, которую Лиен-то спрашиваете?.. У нас их две, даже три…

— Мою сестру… Лиен… — точно очнувшись, пробормотал Нгуен. — Лиен из Биньдиня.

Старик снова проглядел его удостоверение, потом поднес бумагу поближе к глазам, проверяя печать.

— А вы, товарищ, — спросил он наконец, — кем, собственно, ей доводитесь?

Нгуен начал было сердиться и потому отвечал кратко:

— Братом.

На сей раз старик снял очки, снова оглядел Нгуена и покачал головой.

— Вы, наверно, только сейчас приехали издалека? — медленно спросил он. — Из Тханьхоа, не так ли?.. А у вас есть близкие здесь, в Хайфоне? Нет никого?.. Ай-яй-яй… Ну, ничего, поживите у нас денек-другой. Это можно… Сестра-то ваша, Лиен из Биньдиня, товарищ Нгуен Тхи Лиен, уехала учиться в Китай… Да-да, еще в прошлом году… Она вам ничего не сообщила?

«Поделом мне, — думал Нгуен, — не мог все узнать заранее!» Он почувствовал, что на лбу у него выступил пот, обернулся и увидел двух учительниц: они сидели позади него на скамье и глядели на Нгуена с явным сочувствием. Тут уж в нем взыграло самолюбие. Брошу, решил он, напоследок какую-нибудь фразу похлеще, повернусь и уйду. Но так и не сдвинулся с места.

— Да вы снимите свой вещмешок, — сказала одна из учительниц; судя по выговору, она тоже была из Биньдиня. — Присядьте, отдохните немного.

Голос ее звучал приветливо, ласково. Нгуен послушно снял вещмешок и уселся на скамью.

Через десять минут все та же учительница отвела Нгуена в комнату для гостей, указала ему свободную койку, объяснила, как опускается и поднимается накомарник и «уда положить пещи. Он рассказал ей, кем приходится Лиен, а она назвала свое имя — Лан.

На стоявшей рядом койке отдыхал мужчина, судя по виду — рабочий со стройки. Он радушно заулыбался, присел и, протянув Нгуену руку, сообщил, что приехал проведать племянника.

— У вас небось тоже здесь племянник? — спросил он.

— Нет, я к сыну, — улыбаясь через силу, ответил Нгуен.

Он и сам не понял, как с языка его сорвалась эта фраза.


* * *

Нгуен провел в интернате два дня. Он понимал: в отсутствие Лиен пребывание его здесь лишено всякого смысла. И все-таки не уезжал. Школьное начальство — все до единой женщины — жалели невезучего командира, ведь ему некуда было податься, а у человека как-никак отпуск. Они уговаривали его: оставайтесь, погостите еще. Но его удерживало другое — дети. Он был не так уж и чадолюбив. Когда последние несколько раз бывал дома перед уходом на Север, жена все пеняла ему: нет, мол, чтобы по-человечески взять дочку на руки. А он подержит ее на руках пять минут, и прямо невмоготу: малышка дергается, вертится, извивается — того и гляди вывалится на пол и вдобавок еще обмочит всего… Да и сейчас, у себя в части, редко когда заговаривал он с деревенскими детишками. И они почти не водились с ним. Он понимал, что не может найти общий язык с детьми, привлечь их к себе, и потому они не любят его, в отличие от прочих однополчан. Случалось, он переживал и мучился из-за этого. Здесь, в интернате, повторилось то же самое. Несколько раз, намереваясь свести знакомство с малышами, подходил он к ним во время игры. Они тотчас, как по команде, умолкали, настороженно глядя на него. А он терялся, не зная, с чего начать. Как-то он положил одной девочке руку на плечо. Она, дернув плечом, выскользнула: рука упала как плеть. Смешавшись вконец, он улыбнулся неловко. Никто из детей не улыбнулся в ответ. Один за другим они отошли в сторонку. Он вернулся в комнату, раздосадованный, угрюмый. Однако, чувствовал он, из глубины души его, покуда еще несмело, поднимается какое-то смутное чувство — мягкое, ласковое, но отравленное горечью. Он приехал в Ханой в воскресенье и, гуляя по берегу Озера[1] видел: вокруг полным-полно земляков с Юга. И почувствовал, как в сердце иглами впивается боль; душевному равновесию его пришел конец. А здесь, в Хайфоне, увидал он тысячи детей с Юга, совсем еще несмышленышами оторванных от родителей, от дома, от родины. И с пронзительной ясностью вдруг понял, какая страшная рана рассекла надвое страну. Что за взгляд у этих детей: удивленный, неприкаянный, словно они ищут глазами нечто такое, чего никак не увидишь…

На третий день познакомился он с восьмилетним мальчуганом. Тот, присев рядом, долго разглядывал часы Нгуена, потом вдруг спросил его:

— Дядя, а дядя, когда же Юг и Север объединятся?

Нгуен вздрогнул. Потом, улыбнувшись, ответил не то шутя, не то всерьез:

— Ты сейчас ходишь в третий класс, так ведь? Вот кончишь семилетку, потом — десятый класс. Тогда уж точно объединятся…

Мальчик встал и поглядел прямо в глаза Нгуену. Нгуен тоже поднялся со скамьи и, избегая его взгляда, пошел прочь. Ему казалось, он открыл в себе нечто дурное, недостойное и не вправе общаться с этим мальчуганом…

Во время уроков он ходил около классных комнат и тайком наблюдал через окна за детьми. Больше всего нравилось ему, когда кого-нибудь из них вызывали к доске. Смущенные, растерянные, увлеченные физиономии, едва достигающие середины черной доски пальцы с белым мелом… И голоса — то уверенные, то сбивчивые, виноватые… Этот южный говор, такой привычный для слуха! Чей голосок, знакомый и близкий, звучит вдруг в его ушах? Да, это она, Нгок, доченька… Он поспешил в комнату для гостей и, не раздеваясь, лег на кровать… В памяти всплыло лицо дочери. Маленькие пухлые губы ее раскрылись, она звала его: «Па… па…»

Он уткнулся лицом в вещмешок, поставленный в изголовье, и заплакал. Рядом, за стеной, какой-то малыш учил наизусть басню. «Важная мышь… э-э… Важная мышь… э-э… — твердил он. — Пошла далеко, на базар… э-э…»

Не раз и не два за эти дни Нгуен готов был уложить вещи и уехать, но так и не решился. Дети… Дети удерживали его здесь, бередили душу…

В субботу, под вечер, он зашел в проходную и присел на скамью. Там было полно детей. Сидя в углу, он наблюдал, как отцы с матерями, сестры, братья, пришедшие навестить малышей, разбирали их и уходили гулять в город. Вот в дверях появилась женщина в рабочей одежде, и тотчас из толпы стрелой вырвался мальчуган и, приплясывая, кинулся ей навстречу. Он обхватил мать ручонками, прильнул к ней. Она погладила его по голове, поправила повязанный на шее красный галстук и заморгала, стараясь сдержать набежавшие было от радости слезы. Нгуен с беспокойством и ожиданием поглядывал на дверь — точь-в-точь как стоявшие рядом дети. И появление каждого нового гостя, забиравшего с собою ребенка, немного успокаивало его. Но вскоре он снова начинал тревожиться: он опасался — вдруг к кому-нибудь из детей никто не придет.

Тут-то он и увидел Чана. Тот стоял, прислонясь к двери, и глядел на улицу. Сама его поза сразу насторожила Нгуена. Маленькая фигурка казалась поникшей, надломленной, как у бесконечно усталого, отчаявшегося взрослого человека. С первого взгляда было ясно: этот мальчик никого не ждет. Он стоял не двигаясь, не слыша, не замечая ничего вокруг. Тоска изрезала непривычными морщинами его маленький лоб, омрачила глаза. Под ними темнели большие круги. Непосильное бремя пригнуло к земле худенькие плечи его и шею, не давало распрямиться, под пять голову.

Нгуен встал, к горлу его подкатил горький ком. Нет, он должен подойти к мальчику и положить руку ему на плечо или вовсе уйти отсюда. Глядеть на него у Нгуена не было больше сил. Он повернулся и зашагал к дому. Да-да, этот мальчик там, в дверях, никого не ждет. Который уж раз — наверно, каждую субботу в течение двух лег — он стоит в дверях и глядит на дорогу…

После ужина Нгуен отправился на поиски Лан. В субботний вечер интернат был почти пуст. Лап рассказала ему историю мальчика. Когда кончилась война, ему только-только исполнилось четыре года. Мать его погибла во время бомбежки, когда неприятель высадил десант в Куиньоне[2]. Потом наши снова освободили эти места: отец — он тащил мальчика за спиной — явился с просьбой к командиру батальона. «Я остаюсь здесь, — сказал он, — и готов вынести любые тяготы и лишенья. Но сын… Я хотел бы отправить его на Север, к дядюшке Хо…» Так Чан оказался на Севере вместе с солдатами. Здесь они определили мальчика в интернат для детей с Юга. И с тех пор каждую субботу — всю вторую половину дня — он простаивал у дверей экспедиции, ожидая отца. Он ждал дотемна, а потом начинал плакать, и Лан приходилось утешать его всю ночь. Однажды он никак не мог успокоиться, и у Лан нечаянно вырвалась фраза: «Не плачь, малыш… Командир скоро даст папе отпуск, и он придет к тебе…» Могла ль она думать, что случайные слова ее обернутся ему во вред. Уж она корила себя и каялась. Нет, Чан больше не плакал. Он по-прежнему ждал отца. Только весь ушел в себя и стал все больше походить на маленького старичка. Считая себя виновной в случившемся, Лан чего только не придумывала, чтоб растормошить, отвлечь его. Самым, по ее мнению, опасным симптомом было то, что мальчик перестал плакать. Со временем по глазам его стало видно: нет, он больше не ждет и на ни что не надеется. Он по привычке приходил к дверям, но не ждал никого…

Лаи давно ушла, время было совсем позднее, но Нгуен все не мог заснуть. В полночь он привстал и уселся под опущенным накомарником, голова у него горела. Лежавший на соседней кровати рабочий со стройки повернулся к нему лицом и, вздохнув, спросил:

— Что, не спится? Да, в этакую жарищу…

— Да, в этакую жарищу… — безотчетно повторил Нгуен.

За дверями светилась каким-то вялым желтым светом электрическая лампочка. Лишь перед самым рассветом Нгуен забылся сном. И приснилось ему, будто он ведет свою роту на ученья и жара стоит невыносимая. Хлопотный вроде сон, но Нгуен успокоился и расслабился.

Наутро он снова встретился с Лап у нее в комнате. Она с огорченьем взглянула на его ввалившиеся глаза. «Наверно, хорошо бы, — мелькнула у нее мысль, — предложить ему переписываться с кем-нибудь из наших учительниц. Все будет хоть какое-то развлечение для души. Он ведь здесь совсем одинок».

— Хорошо ли спалось ночью? — спросила она.

Он не ответил на ее вопрос.

— Послушайте, Лан… — начал было он.

И почувствовал себя как человек, которому нужно перепрыгнуть через высоченный барьер.

— Послушайте, Лан, — повторил он, собрав все силы. — А может… Вы прикиньте, возможно ли это?.. Я бы… В общем… Что, если я… усыновлю Чана?

Ну, пронесло — барьер позади. Он тяжело дышал и был бледен. Лап никак не ожидала такого поворота дела. Долго стояла она, уставясь на Нгуена, пока до нее дошел наконец смысл его слов.

Руководство интерната ответило Нгуену согласием.


* * *

Наверно, он не запомнил всего в этот самый достопамятный и необычный день его жизни.

Он сидел один в комнате и ждал. Ожидание было пе-долгим, но почему-то уж очень волнительным. Он беспокоился и, стараясь взять себя в руки, растревожился вконец. Тут появилась Лан, она вела за руку Чана. Мальчик остановился у двери и, опершись о косяк, уставился на Нгуена. Выглядел он немного испуганным. Нгуен почувствовал, что и его самого пробрала дрожь. Он словно отключился от происходящего. Потом он услышал голос Лан:

— Да ты заходи, Чан… Видишь, папа приехал из армии проведать тебя… Подойди же к отцу…

Опа улыбнулась через силу. Сердце Нгуена гулко заколотилось. Он вдруг испугался, что слова Лан не пробьются сквозь заскорузлую скорлупу отчаяния к живому сердцу ребенка. Чан не поверит ей и будет расти и вырастет не плача, не смеясь, не улыбаясь. О, как хотел он разрушить, взорвать это холодящее душу спокойствие мальчика. Глянув прямо ему в глаза, Нгуен позвал негромко:

— Сынок… Иди сюда!

Тот все стоял, словно застыв на месте. Потом глаза его вдруг широко раскрылись и стали совсем круглыми от изумления. Он, казалось, заколебался, шагнул вперед и подошел к Нгуену. «Вот сейчас, сейчас, — думал Нгуен, — он прильнет ко мне». Но Чан остановился рядом и снова замер. Наконец он поднял руку и положил ладошку на колено Нгуену. Это был жест доверия. Потом он поднял голову и взглянул на Лаи. Нгуену почудилось, будто из улегшейся на колено ладошки но всему его телу пробежал какой-то холодящий ток. Он понял — мальчик оперся на него потверже. Значит, поверил. Он легонько погладил его по волосам. Из всех троих заплакал только одни человек — Лан. Опа быстро встала и вышла из комнаты, чтобы Чан ничего не заметил.


* * *

Нгуен остался в интернате еще на три дня. Каждый день они с Чаном гуляли по городу. Нгуен купил ему книжку с картинками и цветные карандаши. Вернусь в часть, решил он, и оформлю на парня аттестат, буду переводить ему две трети жалованья. С каждым днем он убеждался: да, Чан поверил, что он его отец. А он, сам он, пожалуй, не до конца еще разобрался в своих чувствах. Как-то он усадил Чана к себе на колени. Мальчик поднес палец к его лбу и, указав на шрам, улыбнулся:

— Папа, а это что?

Нгуен стиснул зубы, чтоб не заплакать. Нгок, бывало, тоже тыкала своим кругленьким пальчиком в шрам у него на лбу. И Чан… Сердце его обожгла боль. Нет, долгожданный покой не приходил. Теперь, когда появился Чан, воспоминания о дочери, о жене сильнее прежнего бередили ему душу.

Но главное — плечи Чана распрямились, голова его больше не висела понуро.

Нет, ни в коем случае нельзя допускать, чтобы беда согнула, заставила отчаяться семилетнего ребенка.


1957 г.



БИБЛИОТЕКА ВЬЕТНАМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ


БИБЛИОТЕКА ВЬЕТНАМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ


РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:

В. А. Сластененко

Н. Т. Федоренко

П. И. Никулин

А. А. Клышко

Т. П. Редько

М. Н. Ткачев

И. П. Зимонина

НГУЕН НГОК

СТРАНА ПОДНИМАЕТСЯ

Роман


РАССКАЗЫ



НГУЕН МИНЬ ТЯУ

ВЫЖЖЕННЫЙ КРАЙ

Роман


Перевод с вьетнамского


МОСКВА «РАДУГА» 1983

Редактор Е. РУДЕНКО


Нгуен Нгок, Нгуен Минь Тяу

Н 37 Страна поднимается. Выжженный край: Романы / Пер. с вьет. Предисл. М. Ткачева и Нгуен Динь Тхи. — М.: Радуга, 1983. — 511 с. — (Библиотека вьетнамской литературы)

И (Вьет)


Эти романы, написанные один в 1955, другой в 1977 г., объединяет тема борьбы вьетнамского народа против иноземных захватчиков. Оба произведения отличает не просто показ народного героизма и самопожертвования, но и глубокое проникновение в судьбы людей, их сложные, меняющиеся в годину испытаний характеры.

В книгу вошли также рассказы Нгуен Нгока.


© Составление, предисловие и перевод на русский язык, кроме обозначенного в содержании знаком *, издательство «Радуга», 1983


Н 70304-066 101-82

006 (01)-83


4703000000

НГУЕН НГОК

Страна поднимается

Рассказы


НГУЕН МИНЬ ТЯУ

Выжженный край


ИБ № 642


Редактор Е. Г. Руденко

Художник Л. М. Чернышов

Художественный редактор А. П. Купцов

Технические редакторы Е. В. Колчина, Е. В. Мишина

Корректор Г. Я. Иванова


Сдано в набор 14.06.82. Подписано в печать 22.11.82. Формат 84×108/32. Бумага типографск. Гарнитура «Обыкн. нов.» Печать высокая. Условн. печ. л. 26,88 0,1 печ. л. вклеек. Уч. — изд. л. 27,28. Тираж 50 000 экз. Заказ № 407. Цена 3 р. 50 к. Изд. № 35912


Издательство «Радуга» Государственного комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, 119021, Зубовский бульвар, 17


Ордена Октябрьской Революции и ордена Трудового Красного Знамени Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, М-54, Валовая, 2 8


Отпечатано в Ордена Трудового Красного Знамени Московской типографии № 7 «Искра революции» Союзполиграфпрома Государственного Комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва 103001, Трехпрудный пер., 9. Зак. 0555.

Примечания

1

Имеется в виду озеро Возвращенного меча, находящееся в центре Ханоя.

(обратно)

2

Куиньон — город и морской порт на юге Центрального Вьетнама.

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***