Земля обетованная [Дэвид Хьюсон] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Девид Хьюсон Земля обетованная

Вторник

Колеса каталки перестают скрипеть. Я осмеливаюсь открыть глаза. Вижу кого-то нового. У него лицо кукольного Энди Уорхола — стеклянный блеск ярких глаз, стоящие дыбом белые волосы. Лошадиные желтые зубы застыли в улыбке. Искренности в ней не больше, чем у продавца, пытающегося втюхать дешевое средство после бритья.

— Привет! — радостно произносит он, глядя на меня. — Добрый день, сэр. Хороший денек. Солнышко. За окном птички поют.

Старомодная речь не соответствует экстравагантному облику. Я помню такие голоса… там, в той жизни. Скучающая, желчная интонация человека, вынужденного каждый день за зарплату исполнять рутинные обязанности.

— Очень громко, я бы сказал.

Он делает театральную паузу, словно дожидаясь ответа. Я не слышу ничего, кроме воя кондиционера и писка флуоресцентных ламп. Этот дурацкий шум звучит в моих ушах двадцать три года, три месяца и четыре дня.

Тем не менее пытаюсь заговорить. Слова выходят неполные, скомканные. На речь подействовал седативный укол, который мне вкатили, прежде чем привязать к качалке.

— Да, да, да…

Он сердится. Не нравится, что его перебивают.

— Я тоже люблю птиц. Ну а кто их не любит? Прошу не разговаривать. Между прочим, некоторые из нас здесь работают. Или пытаются работать.

Меня ослепляет яростный свет хирургической палаты. На мгновение белые волосы превращаются в нимб, вырастающий из тонкой, почти девичьей шеи.

— Меня… зовут… Мартин. — Человек в зеленом комбинезоне произносит эти слова очень медленно и отчетливо, словно говорит с идиотом. — Зови меня Мартин-медик. Зови Богом. Называй, как угодно. На самом деле я твой добровольный спутник в коротком, но важном путешествии. Это работа, приятель. Кто-то должен ее делать.

Вижу, как он достает что-то снизу, вне моего поля зрения. На тележке среди аккуратно выстроившихся в ряд инструментов и готовых к использованию склянок стоит серебристый сосуд в форме почки.

Мартин-медик поднимает правую руку. В ней шприц, длинный, блестящий и пока пустой.

— Деньги на пиво, неполный рабочий день, понимаешь? — говорит он.

Нагибается и глубоко втыкает иглу в мою правую руку. Ищет вену, находит ее и, оставив иглу на месте, закрепляет ее пластырем.

— Я имею в виду работу по убиванию людей, — добавляет Мартин и нажимает на иглу, так что становится больно. Весело вскрикивает: — О! — Сверкает желтыми зубами. — У нас с тобой есть нечто общее.

Я снова что-то мямлю, но не слышу слов. Мартин убирает шприц и берет несколько ампул. Разговаривает сам с собой. Выходит, что я подслушиваю.

— Тиопентал натрия.[1] Проверяем! Физиологический раствор. Проверяем!

Двумя тонкими женственными пальцами прикасается к моей руке и промокает место укола ватным тампоном.

— Старая фельдшерская привычка. Глупо, сам понимаю. К чему я тут со своей гигиеной? Словно это сейчас имеет значение.

Он берет две ампулы и проводит ногтем по наклейкам.

— Пятьдесят кубиков панкурония.[2] Пятьдесят кубиков хлористого кальция.

Он выглядит довольным. Стеклянные голубые глаза снова уставились на меня.

— Послушай, приятель. Это важно. Это последняя важная вещь, которую ты услышишь. Сначала я вколю тебе панкуроний, и ты уснешь. Сразу, как младенец. Сон у них не всегда приятный. Когда-то ты был отцом. До того как… Ну, а стало быть, и сам знаешь. — Он подносит склянку к глазам. Близоруко щурится. — Сейчас промою катетер. И после этого — панкуроний.

Он поднимает новую ампулу, так чтобы я видел, а потом поворачивается и показывает ее другим людям. Я смутно вижу их слева от себя за стеклянной перегородкой. Едва различаю темные костюмы и суровые лица — так уж заведено в подобных случаях, хотя добрая половина этих людей думает, что в такой день следует бросать в воздух шляпы и, забравшись на крышу, визжать от радости.

Мартин демонстрирует им склянку, ведь для этого они и собрались. В каком-то смысле эта вещь принадлежит им.

Медик снова поворачивается ко мне и говорит быстро, деловым тоном:

— Возможно, тебе это уже известно: панкуроний — серьезное средство. Он парализует диафрагму, легкие. Быстро, чисто. Считай, тебе повезло. Это гораздо лучше электрического стула. Намного гигиеничнее. Открою тебе один секрет. Хочешь знать, что происходит, когда людей поджаривают? Они обделываются. Все до одного.

Мартин вздыхает.

— Где, спрашиваю вас, человеческое достоинство? Если мы должны делать эту работу, а, глядя на тебя, я вижу, что должны, то лучше соблюсти внешние приличия. Согласен?

Кажется, что в горло мне засунули ватный тампон. Я не смогу закричать, даже если постараюсь.

— Смотри!

В его руке снова шприц и другая ампула. Я вижу на наклейке название фармацевтической фирмы, которое мне кажется смутно знакомым. Когда-то, очень давно, в другой жизни, мы покупали Рики лекарство от кашля. На тех бутылочках был тот же логотип. Лекарство было сладким на вкус. Сыну оно так нравилось, что он притворялся, будто кашляет, и мы его покупали.

— Так… — бормочет Мартин. — Тиопентал в тебя закачан, а панкуроний его догоняет. Ты не слишком хорошо дышишь, но ты еще не умер. Понятно?

Еще одна склянка. И знакомый брэнд на бумажной наклейке.

— Так… набираю физиологический раствор. А теперь наконец хлористый кальций. Слушай, — когда с тобой разговаривают!

Что-то в этот момент всплыло в памяти: в тот раз Рики подхватил простуду. В мозгу возникла картина: маленькая комната. Мы отдали ее в распоряжение сынишки, едва он научился говорить. Обои с мультяшными персонажами. Кровать, слишком большая для малыша, но Рики сам ее захотел. Мы уступили. На пятый день его рождения я припер ее по старым ступеням дома на Оул-Крик.[3] Стоял рядом с сыном, держал его за руку, а Мириам стелила постель: белые хлопчатобумажные простыни, плотные, замечательные. Кровать поставили у окна. В комнату заглядывала цветущая яблоня.

Кровать. В мозгу вспыхивает еще одно воспоминание. Мы вдвоем между сбившихся простыней. Я не уверен, хочет она этого или нет. И вдруг Мириам улыбается и говорит: «Иногда хорошо, когда медленно. Иногда — когда быстро. Сегодня…»

Рики сейчас исполнилось бы двадцать восемь. Может, у нас были бы внуки. Из пыльной темноты поднимается еще одна картина.

— Слушай меня! — приказывает Мартин и больно крутит иглу катетера в моей руке, он старается привлечь мое внимание.

Воспоминание — пятилетний мальчик в кровати. Я читаю ему сказку Доктора Зюсса,[4] еще не сняв полицейской формы. Воспоминание тонет в темноте, а мне больше всего на свете хочется вернуть его из глубин потерянного, затуманенного мозга.

Ампула прямо перед моими глазами. Я вижу, что логотип на ней изменился. Тот, что я видел на бутылке с детским лекарством, был гораздо ярче.

— Это, — с расстановкой говорит Мартин-медик, — тебя убьет. Скоро, секунд через тридцать, произойдет остановка сердца. Ты потеряешь сознание. Не будешь чувствовать ничего. Печально. Думаю, мы смотрим на…

Он смотрит на свои часы. Подделка под «Ролекс». Слишком толстые и блестящие для настоящих, и металлический браслет чересчур громоздкий. Я вижу секундную стрелку, бегущую быстрее, чем следует.

— Мм… осталось две минуты. Максимум три. Я пойду завтракать, а тебя вымоют для ящика. Никаких изысков. Платить никто не захочет. Сам понимаешь. Ты просто топливо, Бирс. Не больше и не меньше.

Мартин прикладывает палец к ямочке на подбородке и о чем-то задумывается.

— Апельсиновый сок. И фрукты. Манго и что-нибудь из цитрусовых. Надо следить за здоровьем. Есть вопросы?

Я снова пытаюсь заговорить, но мешает снотворное. В голове тяжесть и бесформенные, ускользающие мысли.

Медик смеется.

— Нет, нет, нет. Это риторический вопрос. Я слышал его миллион раз. Ты понимаешь. Есть ли жизнь после смерти? Хочешь знать мое мнение? Людям, которые задают этот вопрос, следовало бы подумать: а была ли жизнь перед смертью? Честно…

Он берет второй шприц, вставляет длинную иглу в ампулу и проверяет уровень.

— Есть и еще один вопрос, который я постоянно выслушиваю. Хочешь знать, сколько мне платят за это скромное маленькое профессиональное задание?

Мартин качает головой, словно и сам не может в это поверить.

— Сто пятьдесят в час, минус налог. Немного, мой друг.

Примолкает. Яркие глаза больше не блестят.

— И все же позволь тебе кое-что сказать, — говорит он.

Игла приближается, перед моим лицом серебряная стрела. В руке, которая ее держит, ни дрожи, ни малейшего колебания.

— Я сделаю это бесплатно. Я сам готов заплатить. Это…

У него безупречная кожа. Бледная и слегка загорелая.

Чувствую, как он сжимает катетер в моей руке, тверже, чем раньше, поворачивает его, поднимает иглу, плотно прижимая ее к внутренней стенке вены.

Я набираю воздух для крика, для слова. Тяжелый груз наркоза давит на меня, смирительная рубашка в крови парализует, но боль не приглушает.

— …за твою жену и ребенка.

Возможно, это мое разыгравшееся воображение, а может, мотнув в отчаянии головой, я краем глаза замечаю за стеклом человека, поднимающегося со стула.

Никакой надежды. Все ушли, не к кому взывать, перекрыты все каналы к возможности выжить. За исключением простого акта милосердия. Последнего, что могут даровать человеку по имени Бирс.

Боковым зрением вижу, как игла входит в катетер.

Мартин-медик склоняется надо мной, заглядывает в мои глаза и говорит:

— Мне было приятно работать с вами, сэр.

По руке поднимается беспощадный холод. В затылке слышится звон, похожий на отдаленный бой колоколов на старой китайской церкви в полумиле от дома.

Надо мной лицо Уорхола. Я ощущаю его зловонное дыхание. Он снова улыбается. Улыбка стала другой — алчной и голодной.

— «Какие сны, — шепчет он, и я вижу его блестящие желтые зубы, мокрые губы, алчные голубые глаза, сосредоточенные на своей работе, — в том смертном сне приснятся?»[5]

Пауза. Улыбка. Жаль, что у меня нет времени и сил — сказать ему, что я думаю о неуместном цитировании Шекспира. Беда в том, что мне и не слишком это важно. Все неважно.

Появилась новая боль. Острый химический скальпель вспарывает мне позвоночник — снизу вверх.

Я ору. И слышу себя. Напрягаю мышцы, стараясь вырваться из-под тугих хирургических ремней, напрягаю тело.


Мы в кухне, ее окна выходят в сад. Это то последнее лето. Кусты шиповника с трех сторон окружают сад. Из колючек выглядывает желтая душистая жимолость. Это два барьера — один сладкий и ароматный, другой защитный и колючий — между нами и мрачными темными домами.

На столе письмо.

Снова.

Я хочу избавиться от него. Снова.

Ее пальцы касаются моей руки, мягкие теплые губы на мгновение прижимаются к щеке.

— Ты думаешь, что от всего застрахован? — тихо поддразнивает она меня.

Этот голос я впервые услышал, когда в новенькой форме впервые пришел к ее школе.

— Думаешь, что подобные вещи случаются где-то с другими людьми? Что с тобой все по-другому? У тебя все будет хорошо? Так, Бирс?

Я ее почти не слушаю. Вижу в саду тень. Вижу ее сейчас и думаю: «Она настоящая или нет?»

Прищуриваюсь. Кашляю в кулак. Делаю то же, что и всегда, когда решаюсь на что-то. Открываю глаза. В этот раз все тяжелее, чем раньше.


Это не сад. Это кусочек рая возле дома, нашего дома. Там была семья, тепло и согласие. А тут комната смерти в унылой аккуратной тюрьме и скалящий зубы Мартин-медик. Он улыбается, подмигивает, совершает пируэты возле стола и поет песенку, которую я не слышу из-за страшного шума в ушах. Он посылает воздушные поцелуи фигурам за стеклянной перегородкой, извивается, как вошедший в раж танцор, звезда маленького шоу. Кланяется публике.

Сейчас я вижу их всех. Четыре ряда мужчин и женщин. Темные костюмы, серьезные лица. Они смотрят на меня, ждут моей смерти, ждут, когда я их освобожу.

Никто не двигается. Даже и та фигура, которую, как мне показалось, я узнал: темноволосый человек в тесном черном костюме, со знакомым длинным лицом, тяжелой челюстью, мрачными глазами и волнистыми волосами. Он выглядит гораздо старше, и вид у него очень жалкий.

— Стэплтон, — пытаюсь я завопить.

Я не слышу звука собственного голоса. Не могу поверить, что последним словом в моей жизни будет имя полицейского-мошенника, которого я перевоспитал в той, другой жизни.

— Я видел…

Что я увидел?

Не могу вспомнить. В том-то и проблема. Это всегда было проблемой. Но не сейчас.

Я видел тень в саду.

Что-то вспыхнуло в мозгу, некая дикая составляющая ворвалась в сознание и с бережностью отбойного молотка принялась лупить по живым клеткам, убирая все на своем пути.

Человек в черном костюме сидит совершенно неподвижно, даже пальцы не двигаются. А на меня обрушилась тьма. Грубое присутствие вещества, введенного в вену, принялось уничтожать последний огонек жизни, с теплящимися в нем слабыми, увядающими воспоминаниями о Мириам.

Я боюсь.

Чувствую облегчение.

Так было всегда. Всегда.

— Бирс? — спрашивает ее мертвый голос.

Сердце бешено колотится. Этот звук сейчас — самая теплая вещь на свете, и я знаю, что за ним — пустое бесконечное пространство.


Снова Оул-Крик, и я знаю, какой это день. Мне даже не нужно смотреть на лежащую на столе неоткрытую газету.

Четверг, 25 июля 1985 года. Памятный месяц, запечатлевшийся в памяти. Его события, словно застывший в янтаре скорпион.

Многое произошло за тот месяц в мире. «Кока-кола» создала новый сорт колы. Французы бомбили «Рейнбоу Уориор»[6] в Новой Зеландии. Джордж Буш-старший, стоя рядом со счастливой учительницей Кристой Маколифф, объявил, что она станет первой женщиной, взошедшей на борт космического челнока, который называется «Челленджер». Через шесть месяцев, в телевизионной комнате Гвинета,[7] я увижу, как челнок превратится в огненную стрелу. После этого перестану смотреть новости. Требуют введения смертного приговора. Спустя семь месяцев этого добиваются, и после долгого двадцатидвухлетнего моратория все началось.

Собственно, сейчас это уже неважно. Важно другое. В тот день мой пятилетний ребенок собирался пойти с мамой в кино на «Большое приключение Пи-Ви». Но этого не случилось по неизвестной мне причине.

Нелепые идеи преследуют тебя, когда умирают любимые люди. Одна мысль грызла меня годами. Мне хотелось, чтобы вместо фильма, который они собирались посмотреть, было что-то более достойное.


Мужчины в черных костюмах, белых рубашках с пристегивающимся воротничком и в аккуратно повязанных галстуках перебегают из офиса в офис по широким деловым улицам Вестмонта. Они похожи на жуков, спасающихся от солнца. Поглядывают на хорошеньких девушек в коротких платьицах, но и те и другие слишком измотаны жарой, чтобы флиртовать. На холмах Эдема, старого квартала с обветшалыми домами и закрытыми магазинами, живет разноязыкое население. Визжат на древних рельсах железные колеса полупустых трамваев. Транспорт исправно останавливается на станциях, названия которых ничего уже не значат: Прекрасная лужайка, Кожевенный двор, Божий акр, Тихая улица. Из вагонов выходят несколько бедных стариков, катающихся от нечего делать.

Лето — зеркальное отражение холодного декабря и января. Яхты отправляются в голубые дали на несколько коротких месяцев. Единственное зеленое место в Эдеме — Уикер-парк. Туда приходят семьями отведать итальянского мороженого, посмотреть на уток и гусей в пруду и попытаться представить себе запах моря, что трудно, потому что над городом висит смог. Виной тому транспорт и судостроительный завод. Безжалостная жара не щадит никого, не различая ни цвета кожи, ни состояния: все изнывают от жары. Воздух неподвижен.

В июле всегда так, спасает самообман. Никто не покидает город. Если надумаете, то в северном направлении вас ожидает долгая, скучная дорога на всю длину полуострова. Три часа будете ехать мимо бесконечных хвойных лесов, и лишь после этого на горизонте появится другой город. Если взять курс на юг, через мост Де Сото, понадобится почти столько же времени, прежде чем вы доберетесь до цивилизации. Поедете мимо заброшенных прибрежных деревушек и мертвых рыболовецких портов и под конец увидите город — такой же, какой оставили позади.

На западе, в стороне от побережья, раскинулась мертвая бросовая земля, пустынный район, где пытаются выжить несколько фермеров. Число их каждый год сокращается, потому что дети тянутся в города, ищут работу на фабриках, в офисах, в ресторанах быстрого обслуживания и в торговых центрах. Все это время они мечтают, что произойдет чудо, и они вырвутся из скучной и тяжелой жизни и получат то, к чему всегда стремится молодежь: славу, положение в обществе, деньги.

У нас никогда не было денег на путешествия, хотя, сказать по правде, это не имело значения. Под конец вы всегда оказываетесь там, откуда начинали: место, где богатые, бедные и средний класс борются друг с другом за право пойти вечером домой и пережить еще один день. Если повезет, они сохранят немного достоинства.

Мы семь лет не выезжали из города, с тех пор, как поженились. Не было ни времени, ни денег. Иногда это ее раздражало. Но не слишком. Она прожила здесь большую часть своей взрослой жизни. Она знала, что этот город вызывает мутацию в крови.


— Бирс? — спросила Мириам в то последнее утро, будто откликнувшись на мои мысли, как умела только она.

У меня в руке чашка кофе. В этот раз он не получился у нее таким вкусным и успокаивающим, как обычно.

Я взглядываю на Мириам, наслаждаясь интимным моментом. На ней длинное свободное хлопчатобумажное платье с глубоким вырезом. Обнаженные руки покрылись загаром, ведь она много времени проводит в саду с ребенком. Такие платья она обычно носит дома. Ее лицо, смуглое и красивое, испанского типа, совершенно безмятежно. Глаза — цвета дорогого шоколада, прекрасные глаза. В них столько интереса, внимания, а в ее присутствии — любви. Мириам — на редкость привлекательная женщина. Ни разу не бывало, чтобы мужчины на улице не проводили ее взглядом. Она не верит, когда я говорю ей, что прежде всего обратил внимание на ее глаза. В тот раз я шел в школу, чтобы разобраться с мелкой кражей. Ей показалось забавным, когда я вызвал ее из класса, чтобы поговорить об этом.

Неважно, верит она мне или нет, но это правда. Я готов вечно смотреть в ее глаза.

Мой взгляд устремлен в сад. Он выглядит красивее, чем когда-либо. Мы въехали сюда, взяв ипотечный кредит, который едва могли себе позволить. Это был первый городской район в Эдеме. Мириам нашла дом в списках агентства и упросила администрацию спасти его от сноса, договорилась о ссуде. Мы долго расплачивались. Это время казалось бесконечным, нас выжали до капли. Когда наконец мы стали владельцами, она рассмотрела каждый уголок дома. Его построили в середине девятнадцатого века. Она отреставрировала дерево и штукатурку, сняла современную краску, вернула дому скромный первоначальный облик особняка среднего класса. Протекающий здесь ручей дал название тупику, в котором и стоял наш дом.

Оул-Крик.


В ту последнюю ночь в большой спальне мне показалось, что я слышал сову. Она ворочалась, скрежетала длинным клювом; ухала на крыше. Аборигены Покапо говорили, что птицы — все птицы — предвестники смерти, курьеры между нашим и загробным мирами. Применительно к совам я и сам готов был в это поверить. Позже той ночью я слышал, что птица вернулась с какой-то добычей, маленьким животным, взвизгнувшим, когда сова порвала его и проглотила живьем в нескольких футах над нашими головами. Мы лежали на большой железной кровати, на мягком матрасе, прикрытые тонкой простыней, потому что ночь была жаркая.

Иногда хорошо, когда медленно. Иногда — когда быстро. Сегодня…

Мириам ничего не слышала. Это сон. Наверняка сон. В наши дни нет никаких сов. На Оул-Крик только наш дом. В тридцати футах отсюда — брошенный склад. Там тридцать лет ничего не хранят. По другую сторону стоит маленькая двухэтажная фабрика. Днем на ней работают иммигранты, в основном нелегалы. Они шьют дешевую одежду и сумки, которые продают на местном рынке в Сент-Килде. Никто из них не смотрит мне в глаза, хотя я их не трогаю. И все же они знают. Все знают. Такая наша работа. Анонимно копом быть нельзя.

Первые несколько месяцев с заднего двора я тачками вывозил хлам — металлолом, старую ванну, сгнившую мебель. Мириам возвращала к жизни старые растения. Казалось, у нее волшебные руки. Пока я работал, она смастерила качели для ребенка, сделала маленький увядший городской участок своим садом.

Спустя три года августовским утром терпеливая работа по излечению старых растений дала плоды: Мириам поставила на стол яблоки в новой вазе из оливкового дерева. Она купила ее у иммигрантов. Рики был еще маленьким и не мог есть сырые фрукты, поэтому она сварила их и протерла. Сидя на высоком стульчике у кухонного стола, мальчик со счастливым смехом съел их. Яблоки впитали в себя городской запах, их не удавалось от него отмыть. Впрочем, вслух об этом никто не обмолвился. Дом и сад были нашим миром, хотя за сто пятьдесят лет окружающее пространство совершенно изменилось.

Ручей течет теперь в подземной трубе, его вода испорчена промышленными стоками. В результате бесконтрольного, беспорядочного строительства поля и сады за Оул-Крик исчезли (уцелела лишь наша старая яблоня). В районе выросли уродливые многоэтажные дома и низкие, мрачные помещения, мастерские и пивные, из дверей которых выглядывают наркоторговцы в поиске клиентов.

В саду за яблоней какое-то движение. Что там такое? Обзор закрывают тяжелые ветви с зелеными, набирающими силу, но пока еще кислыми мелкими яблоками. Плоды похожи на игрушки, свешивающиеся с рождественской елки.

— Где Рики? — спрашиваю я.

Молчание. Так у нас бывает перед ссорой. Я в недоумении.

— Ты никогда меня не слушаешь.

— Ну пожалуйста, — говорю я в изнеможении. — Где Рики?

Я смотрю на нее — она не отвечает. Мириам не похожа на себя. И комната тоже какая-то другая.

В саду движется тень. Сейчас я вижу ее яснее. Похоже на человека. Должно быть, он перелез через высокий проволочный забор, через шиповник и жимолость и пробрался в наш маленький рай.

— Оставайся здесь, — говорю я и встаю из-за стола.

Палец нечаянно цепляет кофейную чашку. Жидкость выливается мне на руку. Она не горячая и не холодная.

Я отворяю толстую деревянную дверь. Современную. Настоял на этом: безопасность необходима. Выхожу из дома и оглядываюсь по сторонам.

Сад кажется роскошнее, чем когда-либо. Яблоня вся в цвету и в крошечных плодах размером с вишню. Вокруг зеленый папоротник и фенхель, на грядках, в конце забора, рядом со старой стеной и упрятанным в бетонную трубу ручьем, поднимаются остроконечные артишоки.

Я иду вперед и на мгновение останавливаюсь возле трубы. Слышу, как внутри ревет вода. Я озадачен, что-то меня тревожит. Споткнувшись, стараюсь удержаться на ногах и оглядываю сад, дом, все вокруг.

Кто-то, возможно, вошел внутрь, пока я не видел. Такие оплошности бывают непоправимы.

Почувствовав недоброе, — оглядываюсь. Дверь кухни открыта нараспашку.

Я никогда ее так не оставляю.

Поднимаю глаза ко второму этажу, комнате Рики, где стоит его большая кровать с белоснежными простынями. Ее окна выходят в сад, потому что здесь меньше шума. Наши окна смотрят на главную улицу Де Вере, и спальня сотрясается, когда посреди ночи по улице проходит тяжелый грузовик и набирает скорость перед горой, поднимающейся к северу от Сент-Килды.

Двойные окна открыты. Любимая игрушка Рики — пластиковые дельфины, танцующие на голубых картонных волнах, — тихонько покачивается в незаметном бризе. И пока я на нее смотрю, игрушка начинает вдруг крутиться, быстрее и быстрее.

Я закрываю глаза и пытаюсь дышать. Ветра нет. И воздуха почти нет, лишь пыльный городской смог. Невозможно поверить, что в нем есть кислород.

Снова смотрю на дом, стараюсь включить мозги, проклинаю себя за медлительность. В кухне никого нет. Это странно. Она была там, а Рики спал наверху в кровати. Она бы его не побеспокоила, если бы на то не было причины.

Впервые я ощущаю настоящую тревогу. Кровь стынет в жилах, зубы стучат от страха.

Мне становится холодно, страшно холодно под жарким солнцем. Впрочем, это не имеет значения: Мириам поднялась наверх, и это странно. И я слышу: это не стон, не зов о помощи. Это кричит Мириам, и ее голос полон ярости, гнева, какого я не слышал за всю совместную жизнь.

Она кричит изо всех сил. Я не представлял себе, что она может так кричать.

И уж если она так кричит на кого-то, то только на меня.

Я побежал по направлению к кухне. Когда я оказался на полдороге к двери, что-то упало, что-то очень тяжелое, и обрушилось всей своей массой на мою голову. Оно падало и падало, пока не дошло мне до горла и не ударило по телу.

Я свалился на колени и беззвучно всхлипнул от боли, от страшной, жестокой, нестерпимой боли. Мгновение я думал только о себе, а не о них.

Мгновение.

Я вытянул руку. Увидел на ней кровь, густую и красную. Она капала с запястья на кончики пальцев.

— Мириам… — говорю я.

И больше ничего, потому что сверху послышались другие звуки, другие шумы.

Стоны и медленные, тупые удары, что-то твердое и тяжелое, бьющее по плоти и костям. Голос Рики, ее голос. Я хочу подняться с земли, я полон ненависти и жажды мести. Если бы только я мог двинуться, если бы у меня были силы спасти их.

Голос Мириам становится тоньше, громче, достигает крещендо и умолкает.

В поле моего зрения попадает кровавый ручей, кровавое пятно спускается на меня с невидимого неба.

Я опрокидываюсь назад, беспомощный, обнаруживаю, что лежу на полу в старой кухне, на керамических плитках, которые она собрала на свалке, а потом, возмущаясь человеком, который их выбросил, терпеливо выложила на кухонном полу.

Я смотрю в потолок, а он — безупречно белый — смотрит на меня. Мириам белила его сама, но сейчас я смотрю на него сквозь кровавую пелену, застилающую мне глаза.

Все закрывает нога, она обрушивается мне на лицо, снова и снова, возле глаз.

Я ничего не чувствую. Ни о чем не думаю, слышу лишь отчаянный крик сверху…

— Папа, папа, папа!

Сейчас я хочу умереть. В голову пришла сумасшедшая мысль.

Их трое.

Мысль новая. Все долгие годы заключения я пытался извлечь хоть какие-то воспоминания из черного болезненного прошлого, однако напрасно копался в пустом колодце незнания. Сомневался сам в себе.

Мое поведение приводило их в ярость — судью, присяжных и даже бывших друзей.

Я не хотел признаться сам себе, я себя наказывал. Не мог спать ночами. Закрывал глаза и видел их лица такими, какими они были, когда я собрался с силами и приполз по лестнице наверх. Лежал, собирая силы. Не мог добраться до телефона. Не знаю, сколько времени прошло, когда к дому, гудя сиренами, подъехали полицейские автомобили. Полиция высадилась в наш тупик между заброшенным складом и маленькой фабрикой на окраине новорожденного города.

Я не мог рассказать им, что произошло, потому что я просто не знал. Я не знал, жертва ли я или исполнитель, как думали они.

— Вас трое, — бормочу я, а мои отекшие и пересохшие губы едва шевелятся. — Трое…

— «Вас трое». Что, скажите на милость, это означает?

Я по-прежнему лежу на твердом плоском хирургическом ложе, в том же белом медицинском одеянии, которое носил в камере смертника. Это место было другим. Здесь есть окно, в него заглядывает летнее солнце. Я вижу высокий забор и караульную вышку с тремя воронами на крыше. В отдалении, со стороны Вермонта, что-то вроде небоскребов и сверкающих башен. Они не такие, какими я их запомнил. Ведь в тюрьме Гвинет я провел двадцать дна года, в отделении, предназначенном для людей, осужденных на смерть. Я и понятия не имел, как выглядит сейчас город.

Ломаная линия монолитных офисных высоток с логотипами различных фирм, похожая на поставленные вертикально могильные плиты, исчезла, как только я начал припоминать низкие, закопченные офисные здания, которые, как мне казалось, должны были стоять на этом месте. В поле моего зрения вошел чернокожий человек в темно-синем костюме. Он склонился надо мной и отстегнул ремни, привязывающие меня к столу.

Его голос показался мне знакомым.

— Стэплтон? Неужто ты?

В горле болезненно пересохло. Голова кружилась. Я не знал, сплю я или нет, и как мне это выяснить.

— Что? Ну а кто еще? Кто, кроме меня, вляпается в такую работу? Ну что ты там бормочешь? Соберись.

Ремни упали. Я приподнялся и уселся на край кровати. В руках пульсировала боль. Я взглянул. Катетера больше не было. Все, что видел, — след от укола на вене и желтый синяк вокруг него. Мартин-медик с белой шевелюрой и яркими голубыми глазами, должно быть, не доделал свою работу, пока я был без сознания. Рядом со мной был Стэплтон, человек, который когда-то ездил рядом со мной на полицейском мотоцикле, худой черный человек из Сент-Килды. У него за плечами — темное прошлое, но он постарался заработать авторитет на службе. В результате его повысили, и перевели от нас.

— Долго я был в отключке?

Стэплтон глянул на свои часы.

— Три часа. Тебя не развязывали, чтобы ты ненароком не упал и не разбился.

— Если бы это случилось, я никогда бы не проснулся.

— Ты на свою беду всегда был слишком быстр. Они просто хотели сделать все, как следует. Эти ребята обучены убивать людей, а не оживлять. Поэтому им требовалась помощь специалиста.

Я сильно ущипнул его за руку.

— Эй! — заорал Стэплтон. — Что ты делаешь?

— Проверяю: снишься ты мне или нет.

— С тебя станется. Такие, как ты, могут засунуть таких, как я, в свои дурацкие сны.

— Ты меня даже не поприветствовал, Стэп.

— Заметил?

Вид у него был грустный. Впрочем, веселым он никогда и не был.

— Что я делаю здесь. Что?…

Стэплтон яростным взглядом заставил меня замолчать.

— Говорю я, а ты слушай. Тебе чудом выпал второй шанс, чтобы выпутаться. Вероятность невелика, но она есть. Мне плевать, как ты на это посмотришь. Сейчас я тебе кое-что скажу, а потом уйду. Решение за тобой. Поведешь себя умно либо окажешься в дураках. В любом случае никому, кроме тебя, до этого нет никакого дела.

Он вынул из кожаного кейса пачку документов. Я заинтересовался. Стэплтон, которого я знал до того, как он оставил службу, никогда не носил кейс. Бумаги он возил в полиэтиленовом мешке. Сейчас он отобрал несколько листов, просмотрел их, подал мне и уселся на металлический стул возле окна.

— Подпишешь и можешь уйти отсюда сегодня. Свободен. Это — замечательная сделка. Лучшее, что тебе может выпасть.

Он постарел. Сильно. «Все мы постарели», — подумал я, хотя в те редкие моменты, когда я смотрел в пластиковое зеркало в тюремных душевых, больших перемен я не видел. Тюрьма остановила мои часы во многих отношениях. Когда я сюда попал, мне было двадцать девять, сейчас — пятьдесят два. Остальной мир занимался своими делами, не зная меня, не интересуясь мною, становился старше, в то время как я проходил через все круги предсказуемых эмоций: непонимания, гнева, страха и наконец тупой покорности. Возможно, последнее чувство меня до какой-то степени и сохранило. Стэплтон был на год моложе меня, однако в его некогда черных полосах появились седые пряди. Длинное печальное лицо обрюзгло. Под грустными глазами повисли мешки. Он был примерно моего роста, чуть ниже шести футов, высокий, мускулистый, подтянутый. Иной раз, когда мы дежурили с ним на дороге в полицейской форме, то путали куртки, у нас был один размер. Мне нравился этот человек. Мы работали с ним вместе два года, прежде чем его сделали детективом, и тогда он совсем от нас ушел. Кажется, и он хорошо ко мне относился.

Но это было тогда. Раньше. Сейчас мы с ним одеждой бы не обменялись. Он располнел, над ремнем выпирал живот. Грудь, напротив, провалилась, как это бывает у стариков. Когда он взглянул на меня, я заметил в его глазах зависть. Не думаю, что он старался ее скрыть.

У нового Стэплтона появилась еще одна причина ненавидеть меня.

— Я думал, меня признали виновным, — сказал я.

— Это закон, Бирс. Не справедливость. Улавливаешь разницу? Ты сам меня учил этому. Помнишь?

Стэплтон брал взятки от наркоторговцев, которых мы должны были привлекать к ответственности. Однажды я застал его на стоянке в доках Йонге. После видел, как тип, который ему платил, покидал место преступления в блестящей новенькой спортивной «тойоте». Я прочел ему короткую лекцию, подкрепляя слова действиями, о честности, о том, что такое настоящий коп, даже если большинство тех, кто нас окружает, не соответствуют этому высокому статусу. Тогда я его пронял. Это не было трудно. В нем сохранилось то, к чему можно было пробиться, и в этом я убедился.

Я взял у него бумаги и посмотрел на них. Страница за страницей юридической белиберды, словесная игра абстрактного и действительного, через которую нам каждый раз приходилось продираться, прежде чем отправиться в суд.

На трех страницах мне надо было поставить свою подпись.

— Что это?

— Отказы. Документы, в которых ты отказываешься от своего права подавать на кого-либо жалобу — на мэра, начальника полиции, судей, юристов, тюремщиков, на меня, на всех — в обмен на возможность выйти отсюда.

Я смотрел на бумаги, стараясь вникнуть в детали.

— Зачем?

У Стэплтона дернулся кадык. Он поднялся. Если бы не живот, то он бы не выглядел толстым. Ему было заметно не по себе. Вопрос был неизбежным, но отвечать на него ему не хотелось.

— Что значит «зачем»? Неужели тебе трудно засунуть свою гордость куда подальше, принять подарок и уйти?

— Нет. Если я помню правильно, это был твой способ действия. Пока я тебя от него не отучил.

— О господи! Неужто ты опять прочтешь мне лекцию? И это после всего, через что прошел? После статьи, которую на тебя повесили? Прошу покорно.

Он встал передо мной.

Я крепко взялся за лацкан его пиджака. Материал был намного лучше, чем в то время, когда мы с ним вместе работали на улицах.

— Мне нужно знать, — сказал я очень осторожно.

В ответ получил взгляд, который двадцать лет назад научился понимать, и он ясно говорил: «Да ведь ты уже знаешь, подлец, брось прикидываться».

— Что, продолжим прежние игры? — пробормотал Стэплтон. — Скажу прямо, я здесь не для того, чтобы тебя уговаривать. Не для того, чтобы убеждать тебя в том или в другом. Я просто курьер от людей, которые по неизвестным мне причинам прониклись к тебе сочувствием. Это ясно?

— Да, — сказал я. — Надеюсь, что никогда более не увижу твою противную морду.

Его рот немного скривился. Я вспомнил, что в нем не так. У Стэплтона раньше над верхней губой были тонкие усики. Сейчас на этом месте топорщилась грубая седоватая щетина.

— Полагаю, из твоей предположительно поврежденной памяти не выпало воспоминание о Фрэнки Солере?

Имена. Лица. Иногда они быстро приходят на память. Иногда кажется, я в жизни их не слыхал. Это имя оказалось знакомо.

— Наркоман, — сказал я. — Мы взяли его летом восемьдесят третьего года. «Мы» — это ты и я. Вооруженное ограбление совместно с Тони Моллоем. Мы гнались за ними по мосту Де Сото, пока у них на хайвее не кончился газ. Они не оказали сопротивления, насколько я помню. Двенадцать месяцев условно.

Солера и Тони Моллой работали сплоченной командой. Они входили в один из отрядов контрабандистов, промышлявших на верфи наркотиками и прочим товаром. Когда представлялся случай, они действовали вдвоем.

— И что?

— Позавчера Солера умер в госпитале. Рак прямой кишки, если тебя это интересует. Он помучился, так что, возможно, Бог существует. Мы с ним говорили. О том, что случилось на Оул-Крик. О других вещах. Мы думали, что, возможно, ты и он…

Я просто посмотрел на его больное лицо. Стэплтон понял.

— Ты говорил, что их было трое, — напомнил он.

— Ты сам сказал, что я бредил. Сколько мне еще повторять? Ни черта не помню.

«Почти», — добавил я про себя.

— Да, ты это говорил. Тем не менее он сознался. Сказал, что это был он.

— А Моллой? Он на воле или в тюрьме?

— Не знаю! Думаешь, нам нечем больше заняться? К чему гоняться за призраками прошлого?

— Я и не знал, что у тебя появилась привычка бросать дела.

— Не надо со мной умничать, Бирс. Иначе я уйду, а ты здесь сгниешь заживо. Солера сказал, что больше никого не было. Потом умер. Я ему, конечно, не поверил. Ни на секунду. Впрочем, неважно. Все решает судебная процедура, которую никто, кроме юриста, не понимает. Так что лучше нам прийти к частной договоренности. Если хочешь.

Стэплтон сверкнул на меня глазами. Я увидел в них сомнение, а возможно, и ненависть.

— Почему ты? — спросил я. — Почему юрист не пришел?

Он криво улыбнулся.

— Скажу тебе, если не знаешь. Я после осматривал дом. И хотел бы посмотреть на тебя, когда ты вышел оттуда, думая, что остался безнаказанным.

Я заинтересовался.

— Ты тогда в полиции уже не работал?

— Ты еще думаешь об этом! Я нет! Отвечаю: это не твое дело. Кем бы я ни был, дом я видел и скажу: один человек такой бедлам не устроит. Так и криминалисты сказали. Здравый смысл то же самое подсказывает. Но мне никто не заплатит за мои умозаключения.

— За частные сделки тоже не платят. Что случилось с законом?

Он помолчал. Видимо, не решался сказать то, что было у него на уме.

— Тебе нужно кое-что понять, Бирс. Повторяться не стану, просто хочу предупредить. Хотя вряд ли это что поменяет. Ты упрям, как черт, и таким останешься. Все же выслушай. Жизнь изменилась. Сильно изменилась, как и все правила, которым ты следовал… Так что не будь дураком. Глупость — это единственное, в чем ты не был замечен.

Я потер руки. Кажется, в них возвращалась жизнь.

— Есть ли какое-нибудь свидетельство, связывающее Солеру с домом? — спросил я.

— Да какая разница? Тебе-то что?

— Там были моя жена и сын.

Стэплтон снова пихнул мне бумаги.

— Если это что-нибудь значит, Солера сказал, что в квартире у него тот нож. Этот слабоумный все годы держал его у себя в качестве трофея. На нем была ее кровь. И кровь Рики.

Я подумал о том, что он сказал. Подумал и о сне. Какая ирония, что укол снотворного, предназначенного для введения меня в транс перед казнью, высвободил воспоминания, запертые на долгие годы.

— А мою кровь ты на нем нашел?

— Нет! — гаркнул в ответ Стэплтон. — Ты прекрасно знаешь, где мы нашли твою кровь. Под ногтями Мириам. Ты ведь был когда-то полицейским. Как, думаешь, она туда попала?

— Понятия не имею, — ответил я. — И это правда.

— Правда, — пробормотал он. — Да мне это и неинтересно. Это странные времена, и забывчивость — одна из странностей. Так ты подпишешь бумаги или нет?

За разговором я их просматривал. Юридическая терминология не могла скрыть жесткости условий.

— Из этих бумаг не следует, что я невиновен, — заметил я. — Решение откладывается. Это — просто условное освобождение.

— Послушай меня, — сказал Стэплтон. — Виновен ты или нет, главное — выйдешь отсюда. И заберешь четыреста шестьдесят тысяч наличными как компенсацию за время, проведенное в тюрьме. По двадцать тысяч в год за двадцать три года.

— На службе я больше бы заработал.

Он улыбнулся.

— Если б выжил. Чтобы все это получить, подпиши бумаги и иди спокойно, держи рот на замке, не ссорься с юристами, да и с остальными тоже. И соблюдай ограничения, которые относятся к бывшим заключенным. Оружие тебе не положено, иначе — снова тюрьма. Это, кстати, обсуждению не подлежит и идет в наборе со спокойной жизнью мухи-однодневки. Соглашайся сейчас или навсегда все потеряй. Если выйду отсюда без твоего имени на документах, разговор окончен.

Он вынул из кармана золотое перо и положил на стол.

— Может, сначала стоит с кем-то посоветоваться? — спросил я.

— Исключено. Только так и не иначе. Подпиши и верни себе остаток жизни. Сейчас выдам аванс. Нарушишь условия, и в ту же секунду окажешься снова в Гвинете. До конца жизни будешь глядеть на стену. Согласен?

Он сунул руку в карман и вытащил толстую пачку бывших в употреблении купюр. Швырнул деньги на стол. Пачка выглядела внушительно.

— Здесь двадцать тысяч. Остальное переведем на счет, как только ты его откроешь. Если будешь упертым дураком, останешься в одиночке до конца жизни. Без условного освобождения. Это твой выбор. А если вздумаешь вызвать юриста и начнешь вникать в это дело, то позволь мне тебя просветить. Эти бумаги… — Стэплтон помахал ими перед моим лицом. — …не существуют. Они пришли из частного сейфа и уйдут обратно, как только ты подпишешь. Или будут уничтожены, если не согласишься. Все это происходит вне юрисдикции суда, Бирс. Заруби это себе на носу. Если вздумаешь возражать, то разговоры затянутся на годы; и в конце концов ты проиграешь. Подумай об этом. У нас найдется немало возможностей использовать признание Солеры. Скажем, что он назвал тебя своим сообщником. Вспомни ногти Мириам. Я-то не забыл.

Я покачал головой.

— Похоже, я тебя ничему не научил? Ты имеешь дело с законом. Нельзя заключать такие сделки, Стэп. Так не полагается.

Он вздохнул.

— Сколько можно тебе говорить? Сейчас другие времена. С ними лучше не спорить. Это неконструктивно. И еще… — Он погрозил мне пальцем. — Мы с тобой больше не знакомы. Если встретимся на улице, не обращай на меня внимания. Я уж точно тебя не замечу. Если столкнемся по служебной необходимости — хотя для твоей же пользы этого не должно случиться, — то я — агент Стэплтон. Пользуюсь авторитетом.

Я улыбнулся.

— Агент? Прими мои поздравления. Думаю, ты рад, что я не стал предавать огласке то дело со взяткой. Ты остался в полиции и сделал карьеру.

Он рассмеялся. В утомленных глазах на мгновение вспыхнул огонек.

— Господи, Бирс!

Он понизил голос до шепота. Нервно оглядел комнату.

— Сейчас я мог бы стать комиссаром. Сейчас другие времена. Запомни.

И этот человек когда-то был моим другом. Неужели, все прошло?

— Ты всерьез веришь, что это я их убил?

Улыбка мигом слетела.

— А ты можешь уверенно сказать, что не делал этого?

В этом и была проблема. Я сказал им правду. Что еще мог я сказать? Они нашли меня без сознания, а мою жену и сына — наверху, забитыми до смерти. Все физические свидетельства указывали на то, что Мириам боролась, прежде чем умереть. На кувалде, которой были совершены убийства, остались моя кровь и отпечатки пальцев. А я не помнил ничего, ни единого момента событий, приведших к убийствам. Фактов убийства я не отрицал, потому что не мог. Все, на что я мог полагаться, это — собственные чувства, которыеговорили мне абсолютно точно, что я не мог совершить убийство, в котором меня обвинили. Это был единственный честный ответ, но принять его суд не мог.

Прошлое не переписать, надежда одна — понять его.


Итак, я взял ручку и трижды расписался, пообещав с настоящего момента помалкивать, не давать интервью журналистам, не нарушать закон и быть порядочным гражданином. На мой взгляд, я всегда таким и был. Четыреста шестьдесят тысяч долларов — это больше, чем я имел за всю свою жизнь. Теперь надо решить, что делать дальше.

Мое имя странно выглядело на бумаге. Давно я ничего не писал.

— Я договорюсь о транспорте, — сказал Стэплтон. — Куда хочешь поехать?

— Домой.

Наступила короткая пауза.

— Ты имеешь в виду Оул-Крик?

— Я имею в виду Оул-Крик. Другого дома у меня нет.

Я не позволил им продать его, даже когда мой адвокат, красавица Сюзанна Аурелио, очень меня упрашивала. Заставить меня не удалось. По странной иронии судьбы, страховщики автоматически оплатили ипотеку до того, как я попал в тюрьму. Сюзанна думала, что они потребуют с меня деньги, поскольку я осужден. По какой-то причине они этого не сделали. Это был еще один вопрос, над которым я раздумывал. Но недолго. Об этом позаботились бесконечные дни в Гвинете. Оул-Крик стал на сто процентов моим за два месяца до того, как мне вынесли смертный приговор, обвинив в убийстве Мириам и Рики. Официально все это время дом оставался в моей собственности, хотя я, как осужденный, не рассчитывал снова его увидеть.

— Этот дом пустовал двадцать три года, Бирс. Я дал тебе денег, так почему бы тебе на несколько дней не найти приличный отель?

— Потому что я хочу домой.

— Ладно, — отрезал он. — Я предполагал, что ты так ответишь. Пусть пока будет так, хотя я серьезно советую тебе подыскать более здоровое место. Это не годится для такого одинокого человека, как ты. Я наведу справки. В наших с тобой интересах держаться подальше от журналистов. Их уже предупредили. Но надо ясно им показать, что информации не будет.

Я задумался. Его слова не казались мне искренними.

— Предупредили? Как можно было об этом предупредить?

— Это делается сплошь и рядом. Сколько раз можно повторять: времена изменились. Запомни. Уж постарайся, тебе же на пользу.

Он встал и взял меня за руку. На долю секунды мне показалось, что я увидел в его глазах сочувствие.

— Улетай отсюда в другой конец страны. Или мира. Туда, где никто ничего о тебе не знает. Пока ты здесь, ты в заключении, а тюрьма не то место, где человеку приятно находиться.

Я кивнул. Я знал, как себя вести, когда чувствовал правоту.

— Подумаю об этом. А что это на тебя нашло?

— Не понял.

— Солера умер два дня назад. Он тебе сознался. Сегодня утром ты видел меня на столе, и я готовился к смерти. — Я указал на документы на столе. — Если бы ты чуть запоздал с ними… Бумаги подоспели вовремя. Что скажешь, агент Стэплтон?

Он взял документы, проверил подписи и положил бумаги в пластиковую папку, которую убрал потом в кейс.

— О! Ты имеешь в виду это? — спросил он, саркастически уставившись на меня. — У меня они были уже вчера. Я просто попросил их отложить на время. Все-таки куда ты поедешь?

Я невольно сжал кулаки. Давно я никому не давал в морду.

Стэплтон взял в тонкие черные пальцы мою правую руку, потянул вниз и слегка улыбнулся.

— Послушай. Однажды ты меня кое-чему научил. Теперь моя очередь. Это важно, мой друг. Подумай об этом. Есть люди, которым очень хочется немного тебя помучить. Они хотят, чтобы ты понял, как устроен мир. В этом случае есть надежда, что в будущем ты поведешь себя, как надо.

Он кивнул на деньги, лежавшие на столе.

— Не знаю, сработает ли это. Часть денег отдам: пусть купят одежду, прежде чем за тобой придет машина. После вернешься к себе.


Было темно, когда автомобиль подкатил к узкому тупику на Оул-Крик. Стэп был прав. Судя по тому немногому, что я смог увидеть, красивее тут не стало, как на то надеялась Мириам. Большую часть пути я проспал, потому что до сих пор находился под воздействием наркоза. Без снов. Проснулся, когда автомобиль затрясло: мы въехали на разбитый асфальт тупика. Машина остановилась перед входом в дом. Склад с левой стороны выглядел еще более ветхим, чем я его помнил. Теперь в нем не было ни дверей, ни окон. С заднего сидения автомобиля я видел внутреннее помещение склада: разбитые стены, выломанный пол. Мы не разрешали Рики здесь играть, и он нас слушался. Он всегда был послушным. Фабрика напротив, кажется, не изменилась. В одной из комнат на втором этаже горел свет, единственная голая желтая лампа, и был виден силуэт человека, работающего за столом. Остальные помещения, судя по всему, пустовали.

Я вышел из машины и посмотрел на единственный уличный фонарь напротив дома. Он едва светил. Мне показалось, я слышу уханье совы, но, возможно, мне это только почудилось.

— Спасибо, — сказал я шоферу, человеку в штатской одежде, которого пригласил Стэплтон.

— Не ходите здесь по ночам, — предупредил шофер.

Двигатель он не выключал. Я едва его слышал.

Я стоял, смотрел на дом и чувствовал, как он снова входит в мою жизнь — с хорошими и плохими воспоминаниями. Но по большей части с добром. Так уж устроены люди. Во всяком случае, нормальные люди. Несмотря на годы, проведенные в заключении, несмотря на наркоз, который засадил в меня утром Мартин-медик, я чувствовал себя в здравом уме.

До двери всего несколько шагов по разбитой дорожке. Я видел тяжелый заржавленный полицейский замок и цепь. Она была разорвана и болталась. Возможно, недавно кто-то побывал внутри. Стэплтон отдал мне мою старую связку ключей. Она лежала в мешке с вещами, хранившимися в полиции двадцать три года. Одежды, разумеется, не отдали. Вместе с пятнами крови она была отправлена в качестве вещественного доказательства. Только ключи и кошелек с водительскими правами и полицейским удостоверением внутри. Удостоверение я оставил Стэплтону на память, однако сейчас не мог не думать о том, что он мне сказал. Я мог бы поехать куда-нибудь еще, в какой-то неизвестный отель, впервые зарылся бы головой в удобную подушку и позабыл бы о прошлом. Беда в том, что, по моим ощущениям, у меня не было выбора. Этот дом, с его щербатыми бревнами и покрытыми паутиной окнами, выглядел старым и мертвым, но я смотрел на него прежними глазами. Здесь когда-то жила моя семья, и мы были счастливы. Один ужасный день не может уничтожить семь лет нормальной жизни.

— Я запомню это, — сказал я и поднялся на деревянное крыльцо.

Снял разбитую цепь, взял старый ключ и удивился тому, что пальцы помнили его. Отворил дверь, преодолев сопротивление ржавого замка. Глубоко вдохнул и ощутил запах смога, океана, откуда-то пахнуло канализацией, ко всему этому прибавился легкий аромат цветущей яблони. Я вошел.


Здесь не пахло ни старьем, ни мертвечиной. Дом сохранил запах, который я запомнил с первого нашего дня: пахло старым деревом — полами, ступеньками, широкими деревянными подоконниками. Может, это был кедр или другое дерево, обладающее сильным запахом. Я так никогда и не выяснил.

Инстинктивно потянулся к выключателю. К моему удивлению, он работал. Удивительно: ведь дом все это время пустовал, и счета оставались неоплаченными, за исключением городских налогов. Но сейчас наступил новый век. Я явился в новый мир. «Многое меня еще удивит», — подумал я, стоя в месте, которое было домом для единственной моей семьи, которую я любил. Все, что имело значение, было тогда и с ними. Может, так и останется до конца жизни.

То, что я увидел, одновременно было и чужим, и знакомым. Во время моего заключения дом оставался в неопределенном положении: его нельзя было продать или сдать в аренду. Сюда приходили только юристы и полиция. Повсюду висела паутина, лежала серая пыль. Желтая полицейская лента загораживала вход на лестницу. Я подошел и сдвинул ее в сторону. В это мгновение в памяти что-то всплыло. Вспомнилась служба. Прикосновение пластиковой ленты, далекое, но такое знакомое ощущение, вызвало в памяти дело, которое вел много лет назад. Лента и убийство девушки. Ее нашли на каменистом, покрытом водорослями берегу возле моста Де Сото. Мы со Стэплтоном первыми там оказались. Я вспомнил ее скорченное изувеченное тело, запахи, шум волн, набегающих на обросшие водорослями камни. Помню, как Стэп отбежал в кусты. Его вырвало, и он жаловался, говорил, как несправедливо, что это происшествие выпало на его дежурство.

Убийцу девушки мы так и не нашли, тем не менее память осталась.

Я посмотрел на деревянную лестницу и подумал: «Пока не надо».

Повернулся, прошел по комнатам первого этажа. Медленно, методично пытался восстановить ментальную карту, хранящуюся в дальнем закоулке памяти.

Окна гостиной выходили на улицу. Я вошел. Здесь ничего не изменилось. Подошел к пианино, стоявшему у стены, поднял крышку и взял аккорд соль минор септиму, тот, что запомнил после двух месяцев обучения. Мой любимый аккорд — грустный, смиренный, но не лишенный надежды. Инструмент был страшно расстроен и прозвучал фальшиво. Я прошел через вестибюль, мимо лестницы, отворил дверь столовой. Здесь включилась только одна лампочка. Она резко высветила большой стол из красного дерева. Возле него, словно ожидая гостей, по-прежнему стояли восемь стульев с высокими спинками.

Мы шутили, что восемь гостей у Бирсов бывали только на Рождество, когда на нас сваливалась маленькая, вечно спорящая семья Мириам. В остальное время нам трудно было наполнить дом, пока не появился Рики, и тогда нам все это стало неважно.

Я провел пальцем по пыли и паутине на столе. Появилась блестящая дорожка — Мириам отполировала дерево, после того как мы обнаружили стол в жалком, полуразрушенном состоянии на свалке в Сент-Килде.

Я вспомнил, как мы ели последний раз вместе. С ума сойти! У меня закружилась голова, и я почувствовал дикую усталость. Возможно, после той дряни, что вкачали мне в вены, я склонен к галлюцинациям. Страшно хотелось лечь и уснуть. Но только не наверху. К этому я еще не готов.

В гостиной стояла софа, под окном, выходящим на улицу. Сойдет.

Эти две комнаты уцелели от вандалов. Сердцем я понимал, почему сначала пришел сюда. Но самообманом я никогда не занимался, а потому направился в заднюю половину дома, французские окна выходили в большой сад. Поскольку было темно, сад едва подсвечивался размытыми огнями близлежащих домов.

Флуоресцентные лампы вспыхнули как ни в чем не бывало. Я увидел то, что и предполагал увидеть. Тем не менее перехватило дыхание, я боролся с подступавшей дурнотой. Сердце сжалось от болезненных воспоминании. Снова почувствовал удары незнакомой руки.

Криминалисты оставили на полу метки, сделанные голубым мелом. Я быстро через них перешагнул. Керамическая плитка под пленкой пыли утратила теплоту. Эти пятна трудно будет отчистить.

В саду я разглядел силуэт яблони. Большое, раскидистое дерево с тяжелыми низкими ветвями. Мириам каждую весну аккуратно его обрезала, придавала красивую форму. Яблоня ждала человеческих рук. Как и многого другого. Возможно, я займусь этим, и через пять или шесть лет все будет выглядеть, как прежде. Или — эта мысль меня не оставляла — возможно, последую совету Стэплтона и сбегу навсегда. У меня есть деньги. Я мог бы пойти в Де Вере, взять такси, поселиться в чистом, светлом месте, не вызывающем воспоминаний. Ночью мне ничто не помешает уснуть. Утром поехать в аэропорт, сесть на первый самолет и улететь, не важно куда.

Все это было возможно. Мысли крутились вхолостую, словно двигатель в автомобиле, у которого внезапно кончился бензин.

Наверху послышался звук. Кто-то ходил там, мягко, легко, как кошка.


Я задумался на мгновение, вернулся в холл, взялся рукой за теплое дерево перил и пошел вверх, перешагивая через две ступени.

Добравшись до площадки, снова услышал этот звук: голые деревянные доски, некогда натертые, скрипели под легкой поступью. Шаги женские, не детские.

На площадке были следы. Я попытался не наступать на них, но нет: слишком много голубой пыли. Я пытался представить, как здесь все было. В общих чертах помнил, а подробности ускользали. В этот дом мы вросли, он стал членом нашей семьи. Беспорядочное собрание комнат, начиная от подвала, где Мириам устроила маленький уголок для себя, и до этой спальни. В доме была нелогичная путаница коротких лестниц и заканчивавшихся тупиком коридоров. Для домашних работ я не был приспособлен. Всем занималась Мириам, либо нанимала кого-нибудь. Она приняла дом таким, каким его задумали, не стала его перестраивать. Эта часть дома удивляла меня больше всего. Здесь были три спальни — наша, Рики и третья — для редких гостей, а также ванная и туалет. У торцовой стены — крошечная каморка. Эта стена выходила на участок, поросший диким кустарником. Там всегда было темно, потому что с обеих сторон его окружали высокие стены.

Я нажал на выключатель. Лампочка перегорела. Эта часть дома — спальня Рики, гостевая спальня, кладовка — осталась в темноте.

Шагнул вперед и произнес, как я полагал, спокойным, ровным голосом:

— Кто здесь?

В темноте послышались быстрые, легкие шаги. Мелькнула тень и так быстро исчезла, что я не сумел понять, откуда она вышла и куда ушла.

Сердце замерло. Во рту пересохло. Обычные физиологические симптомы, доказывавшие, что я жив. Такого со мной давно не случалось.

Я видел достаточно, чтобы разобрать, что на ней платье, возможно, алое, свободное, с низким вырезом. Как и все платья, что покупала Мириам: в них ей было комфортно переносить летнюю жару.

Она и умерла в таком платье. Никогда не забуду фотографий. Бендинк, детектив с мрачным лицом, проводивший расследование, похоже, с особенным удовольствием швырнул мне их в лицо, даже в госпитале, когда я едва мог открыть глаза. Эти снимки, снятые с разных точек, беспощадные в брутальной честности, останутся со мной навсегда. Цвета крови и ткани были почти одинаковы.

Я прошел вперед, свернул налево, в комнату сына, и зажег свет. Захотелось заплакать. Кровать стояла на своем месте. Постельное белье снято. Мультяшные зверьки на обоях застыли в прыжке, на бегу. Они делали то же, что и мультяшные люди: действия, которых в реальной жизни мы не совершаем. Многие были отмечены заметками криминалистов, их перья и мелки прошлись повсюду. В некоторых местах на бумаге была тонкая полоска. В памяти вспыхнула фраза: «Брызги крови».

Голубые меловые линии расчертили пол, стены, шкафы и низкий столик, за которым Рики склонялся над книгой с карандашом в руке.

Подобно тонким извивающимся змеям, они выбегали наружу от очерченного мелом силуэта маленького, скорчившегося на полу тельца. Одна рука, защищаясь, поднята над головой. Казалось, она вычерчена здесь единой, непрерывной изогнутой линией.

Здесь умер Рики. Голубой контур на голых досках — единственное физическое свидетельство того, что у нас был сын. Этот момент навсегда выхвачен из человеческой жизни и прибит к полу. Он означал одно: «Здесь».

Я прикоснулся ногой к нарисованному силуэту. Остановился. Здесь было так много голубого мела, что одним движением удалить его я не мог.

Сзади снова послышался звук. Я вернулся назад, на площадку, стараясь найти его источник в темноте, сгустившейся в углу. Свет лампы туда не доставал.

Я знал, откуда донесся тот звук. Из спальни. Больше неоткуда. Пока я смотрел, что-то проскочило в дверь — туда и обратно, словно дразня. На долю секунды мелькнули алое хлопчатобумажное платье, гибкая голая нога, вытянутая голая рука. Мелькнули и исчезли в темноте.

У нее было много таких платьев. Она постоянно их покупала. Они были, словно форма, словно вторая ее кожа.

Я прошел вперед, мимо гостевой комнаты, мимо кладовки. Голубые линии на полу напоминали боевой раскрас на лице дикаря. Глубоко вдохнул и решительно вошел в спальню.

Возле викторианской металлической кровати, на которой мы спали, что-то трепетало, пытаясь ожить. До меня дошел запах, сухой, противный, горелый. Я вгляделся и увидел огромного мотылька, запертого под абажуром настольной лампы, которая стояла на тумбочке. Мотылек пристал к стеклу и бил крыльями, стараясь освободиться.

Она танцевала в углу.

Платье кружилось, мелькали длинные грациозные ноги, голые, загорелые.

Взлетали блестящие, каштановые волосы. Я видел ее тонкую смуглую шею.

На полу — еще один голубой силуэт, больше, чем в детской. Согнутое в агонии тело. Я перешагнул через силуэт и направился к танцующей фигуре, стараясь не дрожать.

Она запрыгала вокруг меня, вокруг кровати, мимо зеркала. Взлетали длинные волосы, тонкие пальцы совершали театральные жесты.

Звучала знакомая песня. В тюрьме я на некоторое время раздобыл эту кассету, пока ее у меня не изъяли за какое-то правонарушение.

Мягко рокотало фортепьяно Брюса Хорнсби и тихий, печальный голос пел:

Это не прощание,
Будь уверена, я вовсе не хочу прощаться.
Я старался вспомнить название, проклинал испорченную память. И тут песня подсказала мне его.

Это моя лебединая песня. Я умер, умер.
Я подошел к изголовью кровати, нажал на кнопку «стоп» и на клавишу удаления кассеты. На пластике наверху дешевой шариковой ручкой — такие нам выдавали в Гвинете — было нацарапано моим почерком: «Собственность Бирса. Укради меня и умри».

Алая фигура двинулась к дверям. Рука моя дернулась, но не нащупала ничего, кроме паутины, свисавшей со старого вентилятора в потолке над железной кроватью. Паутина упала. Пружины скрипнули. Этого звука я не слышал более двадцати лет, и он наполнил меня отчаянием и грустным желанием.

«Иногда хорошо, когда медленно. Иногда — когда быстро».

Тихим голосом, исполненным страха и гнева, которого и сам не ожидал, я пробормотал:

— Кто ты?

Прыгнул вперед, ухватил алую ткань, потянул ее и нащупал тело, настоящее тело.

Мантия каштановых волос опустилась. Она стояла ко мне спиной. Я положил руки на ее обнаженные плечи и повернул ее к себе.

На меня уставились зеленые незнакомые глаза.

— Привет.

Девушке было около двадцати пяти. Стройная, красивая, овал лица выдавал восточное происхождение. Над глазом маленький горизонтальный шрам. Она улыбнулась: белые ровные зубы и серебристая булавка в кончике языка.

Стояла, изогнувшись, словно танцовщица в дешевом кабаре Сент-Килды.

— Кто вы такая, черт побери?

Лицо девушки вытянулось, но привлекательности не утратило.

— Похоже, вы мне не рады.

В речи слышался явный местный выговор, он не совпадал с чужеземной внешностью.

— Быстро снимите платье моей покойной жены, — сказал я. — И убирайтесь из моего дома.

Она притронулась к алой ткани.

— Здесь их так много. Они ведь ей больше не понадобятся.

— Убирайтесь, — сказал я, однако взбешенным себя не чувствовал.

Кто-то послал ее сюда, и, если она из тех женщин, которым можно приказывать, нетрудно угадать все остальное.

— Послушайте, Бирс. Не будьте ханжой. Почему бы здесь кому-то не поселиться? Больше ведь и нет никого. Как думаете, кто платил за электричество, воду и газ? Кто вымыл некоторые предметы, чтобы они не пахли? Я. Вот кто. В большом доме нужна женщина.

Она дотронулась до моей руки, погладила ее. Почти нежно.

— Меня зовут Элис. Если позволите остаться с вами, не пожалеете.

— Вон, — сказал я, и сам услышал, как неуверенно это произнес.

Я чувствовал изнеможение после наркоза Мартина-медика и последующих событий. Я был жив, но не ощущал этого.

К тому же я не мог отвести от нее глаз. Тело девушки было так похоже на тело Мириам. Такое же тонкое, гибкое, как у гимнастки, и немного надломленное. Если бы и не видел ее лица, то мог бы представить…

— Вам нужно платье, — сказала она. — Возьмите.

Легко и непринужденно она нагнулась и через голову стащила алую тряпку, потянув вместе с ней и волосы. Затем встала передо мной, слегка ссутулившись. Рот искривился гневом и обидой.

Она сунула платье мне в руки. Я почувствовал мягкое прикосновение ткани, ощутил его свежесть, такую знакомую. Когда-то это была часть ритуала, начинавшегося и заканчивавшегося здесь. Иногда мне казалось, что в этой комнате мы будем жить вечно, заключив друг друга в объятия, не двигаясь, едва дыша, ощущая восторг людей, сделавшихся одним целым. Мы так много находили друг в друге, что ничто в мире за оконными ставнями больше не значило.

Я разжал руки. Платье скользнуло между пальцев и упало на пол. Она смотрела, как оно легко опустилось на старый ковер, затем подняла его осторожно и кинула на кровать. Взглянула на меня, изогнув стройное бронзовое тело, как в танце. У нее была маленькая грудь с темными, почти черными сосками. Треугольнику волос над длинными стройными ногами была придана геометрическая форма, напоминавшая изогнутый астрологический символ. В нижней части живота — тату в виде маленького красно-зеленого дракона.

Она погладила меня сквозь дешевые брюки, которые мне выдали в тюрьме.

— Думаю, здесь нужно поработать, — прошептала девушка без всякой уверенности.

«Почти застенчиво, — подумал я. — И неохотно».

Это не выглядело как предложение, даже если она подумала, что от нее чего-то ждут.

— У меня много работы, — сказал я, повернулся и пошел вниз по лестнице.

Прикосновение ее пальцев разрушило чары. Вместе с этим пришло воспоминание.

В саду было нечто важное.


Два из четырех прожекторов зажглись, словно маленькие серебряные солнца. Сад, огороженный с трех сторон высокими стенами, стал неузнаваемым.

Трава и сорняки на лужайке вымахали высотой по пояс. Шиповник задушил жимолость. Я увидел заросли колючек и белые цветы сорняков, клонившиеся к земле.

Широкая кривая тропинка из разбитого булыжника вела к стене, и старая деревянная дверь, выходившая на пустырь, была едва различима за сорняками и полевыми цветами. Затем — дерево. За ним не ухаживали более двадцати лет, и оно превратилось в монстра с тяжелыми ветвями, клонившегося на одну сторону под тяжестью зеленых яблок. Старый, кривобокий великан.

Несмотря на отсутствие ухода, все цвело и плодоносило. Оказывается, небрежение не всегда плохо.

Я услышал подле себя какой-то звук и оглянулся. Это была девушка, Элис. На ней были джинсы и дешевая футболка. Теперь она выглядела более естественно.

— Я сюда еще не заходила, — сказала она спокойно и остановилась подле меня. — Никогда не жила в доме с садом. Зачем он?

Я подошел к плодоносящей стороне дерева и снял два яблока. Они были такими же, как те первые, которые сорвала для меня Мириам. Зеленые с розовым бочком. Я протянул одно девушке. Она недоверчиво смотрела на меня. Я потер блестящую кожуру рукавом рубашки и откусил. Она сделала то же самое, не отрывая от меня глаз.

Они все еще немного пахли смогом. Вкус у них был не слишком кислый и не слишком сладкий. Я не был в претензии. Все же это лучше того, что я ел в Гвинете.

— Сады существуют для того, чтобы напомнить тебе: в мире есть что-то еще, кроме зданий, автомобилей и денег.

Она рассмеялась.

— В самом деле?

Воспоминание было ярким. Впрочем, это может подождать.

— Я бы хотел ключи, — сказал я.

Зеленые глаза сверкнули немного обиженно.

— Отдайте.

Ключи оказались у нее в кармане. Они были новыми, с ярлычком из мастерской, в которой их выточили.

— Вас прислал сюда черный мужчина? Стэплтон? Пожилой. Седеющие волосы. Под носом щетина?

Она кивнула.

— Его фамилии я не знаю, но похоже, что он. В таких случаях вопросов не задаешь. Я просто услышала, что им нужен человек, который устроил бы радушную встречу. Они наняли меня накануне. Сказали, чтобы я вымыла самые загаженные места. Позаботилась бы об электричестве и прочих коммунальных услугах.

Она сложила на груди руки и неловко продолжила:

— Со мной договорились, что, когда вы придете, я сделаю то, что вам понравится. Думаю, он хотел сделать вас счастливым. Извините, я не думала, что расстрою вас.

— Вы меня не расстроили, — искренно сказал я.

— Они дали мне пятьсот долларов, Бирс. Это большие деньги.

Разумеется, сумма не была большой. Даже и двадцать три года назад.

— Вы могли бы их получить от двух клиентов в Вестмонте, — сказал я.

— Что? Я не проститутка.

Ее лицо гневно вспыхнуло, в нем проступили ум и благородство.

— Кто же вы тогда?

Она подумала, прежде чем ответить.

— Я человек, который зарабатывает себе на жизнь. Вернее, старается. В наши дни многим приходится этим заниматься. Кроме того, у меня на то есть свои причины.

Я взял ее за запястья, повернул к себе руки и внимательно вгляделся. Следов уколов не было.

— Что это за причины?

— М-м?

Они всегда держали это при себе. Я похлопал по карманам ее тугих джинсов, не обращая внимания на сопротивление. Коричневый пузырек оказался в левом кармане. Я вынул его и помахал перед ее лицом. Фармацевтический ярлычок. Что-то не так.

— Это от сенной лихорадки, болван. — Она вывернулась из моих рук. — Правильно говорят: бывших копов не бывает. Могу я забрать свое лекарство? Да что же это такое?! Я у вас и проститутка, и наркоманка. Не много ли обвинений для меня одной? Как вам удалось жениться? Может, приворожили?

Забавно: Мириам говорила что-то в этом роде. После нашей близости меня клонило в сон, а она становилась разговорчивой.

«Скажи, в чем твой секрет, Бирс? Приворот?»

Секрета ей я так и не открыл.

Я посмотрел на ярлычок и открыл флакон. Он был до середины наполнен белыми безобидными на вид пилюлями. «Должно быть что-то, — подумал я. — Настоящая причина».

— Спасибо за яблоко, — сказала она, отвела назад руку и швырнула огрызок так далеко, как смогла.

Огрызок мелькнул в ярком свете прожектора, перелетел через высокую стену и упал за бывшим складом. Хороший бросок. Мощный.

— Вы правы. Мне лучше уйти.

— Это Стэплтон дал вам запись Хорнсби? Ту, что вы поставили в спальне.

— Так это был он? У стариков встречаются неплохие мелодии.

Я заморгал.

— Какие старики? Это восьмидесятые годы. Начало восьмидесятых. Все это время я сидел в одиночной камере, и ничего другого у меня не было.

Элис облизнула губы, не решаясь сказать то, что было у нее на уме.

— Бирс, это старая музыка. И вы старый.

Я взглянул на свои руки. Оглядел себя.

— Я ничуть не изменился. И не чувствую, что стал другим.

— О'кей, — согласилась она. — Вы не изменились, изменился мир, что одно и то же.

— Он попросил вас присматривать за мной?

— Нет.

— А о чем он вас попросил?

— Ни о чем. Я же сказала. Он хотел, чтобы вы почувствовали себя счастливым. Вот и все.

— И что же, за такую сумму вы соглашаетесь провести ночь с человеком, осужденным за убийство собственной жены и ребенка? В доме, где, как полагают, он и совершил это преступление?

Она покраснела.

— Что до платья, то это была моя идея. Я уже извинилась. Иногда… — Она скривилась. — Послушайте. Физический контакт — самый легкий способ общения с большинством мужчин. Так можно избежать неловких вопросов. Это все равно что поздороваться.

Я искренне рассмеялся, и даже сам удивился неожиданности этого.

— Для того чтобы поздороваться, есть множество способов.

Она смотрела на меня с тревогой.

— Двадцать три года? — спросила она.

— Плюс сорок семь дней, — уточнил я. — И просто, для вашего сведения, я не попадаю и никогда не попадал в категорию «большинства мужчин».

— О боже, да вам еще столько нужно узнать! Вы сказали, что не убивали их.

Я кивнул в сторону высокой стены в конце сада.

— Скажите об этом тем людям.

— От меня ничего не требуют. Во всяком случае, это ничего не значит. Они не знают, кто вы такой, Бирс. Им плевать.

Ей не понравилось, как я на нее посмотрел.

— Кроме того, — добавила она, — вас выпустили. Виновных ведь не выпускают. Помните?

— Нет, — честно сказал я. — В этом-то и проблема.


Я пошел к невысокой южной стене, в том углу мы держали садовый инвентарь. Рядом с граблями стояла ржавая лопата. Я выдернул ее из виноградных зарослей, прошел сквозь высокую траву к концу сада, к цементной трубе. Там когда-то бежал настоящий ручей, а не воображаемая линия на карте.

У большинства городских полицейских имелись собственные боеприпасы. Когда в спальне пальцы Элис ощупали меня, я вспомнил, где хранил свое оружие. Я держал его у цементной трубы возле птичьей кормушки, заказанной Мириам.

Это была неплохая задумка. В случае тревоги я бежал в сад к кормушке и нащупывал маленькую ручку в цементном блоке.

Сейчас все заросло: густая трава затянула металлический крючок, за который я поднимал крышку. Я убрал лопатой землю, нашел то, что искал, сильно потянул и заглянул в маленькое прямоугольное отверстие, которое много лет назад вырыл в твердой глинистой земле.

Оказалось не совсем так, как я помнил: немного глубже. На дне стоял металлический ящик. Он проржавел и стал менее заметным, чем раньше. Сверху нападали листья и мертвые жуки. Сюда более двадцати лет никто не заглядывал. Я нагнулся, сунул в яму правую руку и вытащил ящик. После уговоров Элис со стоном дала мне монету. Я поковырял ею, открыл водонепроницаемую крышку и сунул в ящик руку. Там по-прежнему лежал уже заряженный служебный револьвер и три коробки с патронами. Хранить оружие было запрещено, тем не менее большинство офицеров нарушали запрет, раздобыв ствол, и держали его дома на всякий случай.

— Ого! — воскликнула Элис. — Вы уверены в том, что у вас проблемы с памятью?

— Провалы есть, — ответил я и взял в руку револьвер.

Странное ощущение.

— В наши дни есть закон, — заметила она. — Если найдут у вас оружие, на которое нет лицензии, прямиком пойдете в тюрьму. Без разговоров. Если только друзья не выручат. При влиятельных друзьях можете делать что угодно. Да вы и сами, наверное, знаете.

«В этом случае я из тюрьмы уже не выйду. Надо будет запомнить».

— У вас есть машина? — спросил я ее.

— У меня мотоцикл. «Кавасаки» 1993 года. На вид развалина.

Она улыбнулась. По-настоящему. Улыбка ее преобразила.

— На самом деле мотоцикл хороший, — добавила Элис. — В прошлое лето на дороге, той, что идет к югу от моста, я делала на нем сто сорок миль в час.

Она призадумалась.

— Вы что-то хотите предложить?

— Пятьдесят в день. Наличными. За переработку — сто.

— А что именно?

— Назовем это персональной помощью. Мне нужен транспорт. И в случае необходимости — небольшой совет.

Она усмехнулась.

— Что смешного?

— Вам нужен совет. Кажется, так обычно говорят алкоголикам? Осознание необходимости — первая ступень на пути к выздоровлению.

— Вы ведь меня совсем не знаете, — грустно сказал я.

В этот момент я и сам себя не знал.

— Вы их не убивали, Бирс, — снова сказала она убежденно.

Она казалась очень уверенной. Это выглядело нелепо.

— Я благодарен вам за доверие.

Помолчав, она произнесла:

— Это не то. Моя мама работала в той мастерской. — Она показала рукой куда-то назад. — С другими нелегалами горбатилась на жулика в Чайнатауне.

— И что?…

— Она вас видела. Каждый день, когда сидела за своей дурацкой швейной машиной и молилась, чтобы ей не отхватило половину руки, как это бывало с другими. Вы удивляетесь, почему я делаю то, что делаю?

Я покачал головой.

— Вы не сказали, чем занимаетесь.

— Не притворяйтесь. Она видела, как вы возвращаетесь домой на большом блестящем мотоцикле. Она думала, что вы смельчак, раз работаете в таком районе. И еще…

Она шагнула вперед и посмотрела мне в глаза.

— Она вас видела с ними. С вашей женой. Красивой маленькой женщиной. Моя бабушка, Лао Лао, рассказывала мне об этом много раз. Мама видела и вас, и вашу жену, и вашего мальчика, и она думала… Когда-нибудь и у меня так будет. Я добьюсь этого для себя. У меня будет такая семья. Такой дом. И все это будет моим.

— О! — сказал я.

Причина была где-то здесь.

— Почему ваша бабушка так часто обо мне говорила?

— Она меня воспитала. Она хорошая женщина, даже если и думает, что я недочеловек, потому что моя мама связалась с белым парнем, который сел на поезд, как только увидел, что тестовая полоска окрасилась.

— Ну ладно, Элис. Назовите вашу фамилию.

— Лун. Не просите ваших друзей из полиции наводить обо мне справки. Я у них не числюсь. Ничего интересного обо мне не найдете.

— Хорошо. Кстати, в полиции у меня друзей нет.

Я протянул ей руку для рукопожатия. Она взяла ее и рассмеялась.

— Можно вас попросить за эти деньги сделать еще и небольшую уборку? — спросил я.

— За эти деньги я сделаю, что…

— Нет.

Я не хотел, чтобы она говорила это. Даже в шутку.

— Уберите мел, хорошо? Отовсюду. Чтобы нигде не было полицейской разметки. Это дом, а не площадка для телешоу.

Мириам никогда не жила прошлым. Она считала это грехом. Тогда мне казалось это сумасбродством. Человека делает опыт, иногда, правда, ломает. Только теперь я ее понимаю.

— Никаких голубых линий, — настойчиво сказал я.

Мои веки были тяжелыми, как свинец. Голова болела. Я мечтал о спокойной ночи на большой мягкой софе на нижнем этаже.

— Никакой пыли. Никакой паутины. Сегодня я восстал из мертвых, Элис.

— Что? — спросила она, изумленно раскрыв зеленые глаза.

— Это — личная шутка. Когда-нибудь я ее объясню. Куда вы?

Я видел, как она бросилась в кухню, и подумал, что это могла быть Мириам. Увы! Это была отчаявшаяся молодая женщина, которую Стэплтон принудил делать то, что, возможно, ее не слишком интересовало.

Зачем? Этого я никак не мог понять.

Она остановилась и оглянулась на меня через плечо. Мириам никогда этого не делала. Она всегда поворачивалась к человеку лицом. Эти женщины были разными. Да и нет на планете двух одинаковых людей.

— Вам понадобится подушка, Бирс. Даже на такой софе, как эта.

Лицо ее выразило неуверенность.

— Вы не станете возражать, если я буду спать наверху? — спросила она. — В большой комнате? Если вам это неприятно…

— Нет, не возражаю.

— Привидений я не боюсь, — сказала она и исчезла из виду, оставив меня возле цветущей яблони.

В ярком свете прожекторов звенели в танце комары.

Когда вошел в дом, подушка лежала на софе. Я так устал, что ничто в мире не могло бы заставить меня бодрствовать.

Я ошибся.


Проворочавшись около часа, поднялся по знакомым скрипучим ступенькам. Что-то случилось. Обошел этаж, прежде чем войти в спальню. Меловые метки исчезли вместе с полицейской лентой. Элис Лун поработала, прежде чем пойти спать. По правде говоря, этого я не ожидал. Стало быть, она еще не успела снять свои джинсы и футболку. Я вошел в нашу старую комнату.

Она стояла возле моей старой двуспальной кровати, оглядываясь на меня и держась руками за пояс. Она была озадачена.

— Это могло подождать до завтрашнего дня, — сказал я. — Но все равно — спасибо.

— Я должна была раньше это сделать. Не сообразила.

— Нет, что ты…

— Я хотела, чтобы вы проснулись завтра для нового дня, — прервала она меня.

— Спасибо. Почему тебя воспитывала бабушка? — спросил я.

— Запоздалый вопрос.

— У меня тогда другое было на уме. Так почему?

Элис Лун уселась на кровать и посмотрела на меня. В этот момент она была похожа на подростка.

— Должна ли я рассказать это сейчас, Бирс?

— Да.

— Почему?

— Потому что ты в моем доме, и это важно.

Должно быть, в моем голосе появились интонации полицейского, и это ей не понравилось.

— Пожалуйста, — прибавил я.

Она сложила руки. Они были тонкими, но и сильными.

— В тот день, когда кто-то убил твою семью, убили и мою маму. Бабушки тогда не было дома, она работала. Мама тогда отпросилась с работы, потому что я то ли простудилась, то ли голова у меня болела…

— Прошу прощения, — сказал я. — И?

— Кто-то забил ее до смерти кувалдой. Так же, как здесь. Она, похоже, знала, что это произойдет. Мне было три года. Она затолкала меня в шкаф и приказала молчать, даже не дышать, пока она не скажет, что все нормально.

Элис сделала глубокий вдох.

— Я прислушивалась, а потом крепко зажала уши руками. Просидела в шкафу три часа. Так сказала бабушка. Я не кричала, пока она не пришла и не нашла меня. Я мало что помню, а то, что помню… не знаю, было это на самом деле или нет.

— Мне очень жаль.

Элис поднялась и встала передо мной. Она и в самом деле была миниатюрной и юной, младше своих двадцати шести лет.

— Ты уволена, — сказал я.

— Что?

— Ты слышала. Я нанял тебя для уборки дома и для того, чтобы ты одолжила мне мотоцикл. Я не хочу, чтобы кто-то совал нос в мои дела, думая, что личные причины дают ему на это право.

— Бирс!

— Ты можешь переночевать. Утром я хочу, чтобы ты ушла.

— Послушай…

Она покачала головой, подыскивая слова. На ее глаза избежали гневные слезы.

— Ты самодовольный динозавр. Тебя не было в нашем мире более двадцати лет. Ты понятия о нем не имеешь. Ты чужой.

Я развел руками.

— Это мой город. Я здесь родился. Я знаю его.

— В самом деле?

Она вышла на лестничную площадку, приблизилась к кладовке, которую мы использовали для хозяйственных надобностей, перешагнула через коробки на полу. Я следовал за ней, смотрел, как она раздвигает занавески. Молча ждал, и тут у меня перехватило дыхание. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дрожать. В это время думал только об одном: как было бы хорошо вновь оказаться в Гвинете, в той же камере, десять на двенадцать, находившейся в нескольких шагах от операционной Мартина-медика.


До сих пор помню вид из окна, когда были живы Мириам и Рики. Окна смотрели на зеленую лужайку, остаток пастбища старого Эдема. Да ведь это было не так уж давно. В окрестностях города паслись коровы. На лужайку падали тени: с одной стороны — от высоких стен склада, с другой — от какой-то хозяйственной постройки. Тем не менее там была трава, настоящая трава, и позади нее не было ничего, кроме одноэтажных домиков и сараев.

Трава исчезла. Моргая, я смотрел на море огней. Они уходили в небо, этаж за этажом, — жилые дома, офисы. Массивные стены из стекла и камня там, где не было ничего, кроме кустов и ребятишек, гоняющих мяч.

Элис вернулась от окна и ткнула в меня пальцем.

— Я нужна тебе, Бирс.

— Меня поздно переубеждать. Мой ответ — нет.

— Тот, кто убил твою семью, убил и мою мать, — сказала она.

— Заяви об этом в полицию.

— Полиция знает! Им и тогда это было неинтересно. Так с какой стати они сейчас заинтересуются? Всем плевать. Мы для них просто животные.

Должно быть, существует какая-то причина, по которой меня выпустили. Часть меня — думающая часть — кричала, что я должен сосредоточиться на этом. Найти виновного. Другая часть предупреждала, что нужно быть осторожным с Элис Лун. Возможно, все это игра. Стэплтон нанял ее с какой-то целью.

Мне неважно было, что со мной произойдет, лишь бы кто-то поплатился за Мириам и Рики, если этот «кто-то» еще жив. Но других трупов на совести мне не надо.

— А что, черт возьми, по-твоему, я могу сделать? — спросил я.

— Я хочу знать, кто они. Если они до сих пор живы. Хочу посмотреть им в глаза и спросить: почему? Разве ты этого не хочешь?

Я на мгновение закрыл глаза и подумал об этом доме в счастливые времена. И о большой черной дыре в моей памяти. Незнание может свести с ума, но убить не может.

— Я знаю, что мои жена и сын мертвы. Знаю, что я к этому не причастен.

Элис стояла в тени, и я не видел ее глаз. Она спросила:

— Ты уверен в этом?

— Да.

Мой ответ прозвучал не слишком убедительно.

— Ты это знаешь. А помнишь ли, что это был не ты?

Я не хотел подобных вопросов: их задавали мне в тюрьме более двадцати лет.

Огни меня раздражали. Я задернул занавеску, но они были такими яркими, что светили сквозь ткань.

— Знаю. И этого достаточно.

Я врал ей. И себе — тоже. Иногда, когда до смерти устанешь, трудно говорить.

— Сомневаюсь, — спокойно сказала она.

Элис Лун не была проституткой. Теперь я это знал, однако она отдалась бы мне сегодня ночью, если б понадобилось. Элис вышла на площадку.

Я ждал, прислушиваясь к шагам по скрипящим доскам. Дверь спальни закрылась со знакомым стоном. Воспоминания резанули по сердцу.

Спустился в гостиную, лег на софу и закрыл глаза.

Двадцать три года. Сменилось поколение за то время, пока я бился головой о стену в вонючей камере Гвинета. Мне пятьдесят два. Много ли у меня шансов?

Среда

Когда мы впервые переехали на Оул-Крик, мертвецов к телеграфным столбам еще не прибивали. Не занимались этим и в худших местах Сент-Килды, где бездомные коты, стараясь держаться в тени, крадучись пробирались от одной помойки к другой.

Я живу в меняющемся мире. Об этом мне несколько раз напомнили Элис Лун и человек, которого я все еще мысленно называю Стэпом. И все же ни он, ни она не подготовили меня к тому, что я увидел утром в первый день свободы, когда автомобильный клаксон разбудил меня кошачьим воем и заставил выскочить из дверей.


Было светло, так светло, что глазам стало больно после долгих лет, проведенных в застенках. Я увидел полицейский автомобиль, более грязный и побитый, чем тот, что сохранился в памяти. Две сутулые обезьяны в мешковатой полицейской форме топтались возле телеграфного столба, справа от заброшенного склада. Вспомнил, как Рики, загибая пальчики, включал этот столб в перечень, когда учился считать.

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор…»

Входная дверь числилась у него под десятым номером.

Воспоминания возвращались медленно, по собственной, неведомой мне воле.

Это был мой первый день после двадцатитрехлетнего сидения в одиночной камере. Я отметил, что утро замечательное. Впрочем, летом так и положено. С океана долетал прохладный бриз. Соли и озона в нем было достаточно, чтобы перебить запах заводских труб. Это был вкус свободы, и душа не осталась к нему безучастна.

К телеграфному столбу (в перечне Рики он значился под номером, один) был пригвожден мертвый человек. Я подошел поближе. Несколько людей проводили меня взглядом, однако у них явно не доставало энергии двинуться или сказать что-либо. Через щиколотки и ладони мертвеца был пропущен ржавый металлический штырь, удерживающий человека на черном деревянном столбе. Он висел в забрызганной кровью футболке и бесформенных джинсах. Мясистый подбородок опущенной головы лежал на серой, костлявой, волосатой шее. На голове — черный капюшон, похожий на бархатный мешок. Такие мешки надевали на людей перед повешеньем, во всяком случае в кино. В наши дни этого уже не делают. В современном цивилизованном мире эту функцию исполняет Мартин-медик.

Тем не менее в этом было нечто новое. Как и голос, отложившийся в закоулках моей памяти. Это был голосРики, и он пел:

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор, мертвый человек, копы, мертвый человек, копы, мертвый человек, копы…»

«Помолчи, Рики, — попросил я. — Не мешай папе думать».

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор, мертвый человек, копы, мертвый человек…»

«Ну не надо. Ты ведь тоже мертвый. И твоя мама — тоже. Может, это я убил тебя. Может, не я».

«Столб, шиповник, мусорный контейнер…»

А если не я убивал, то кто это сделал? В голове пустота. Не помогла и долгая ночь, проведенная в доме после двадцатитрехлетнего отсутствия. Воображение охотилось за фактами, стремилось заполнить черную дыру. По правде говоря, уверен я был только в том, что произошло после странного спектакля, устроенного в операционной Гвинета. Стэп вел себя так, словно делал то, что было ему ненавистно. Он и меня ненавидел по неведомой мне причине. Деньги, однако, передал и домой отправил.

Ясно вспоминались лишь неприятные, досадные мелочи. Каждая из них была незначительной сама по себе, но, связанные воедино, они вызывали дрожь, похожую на ту, которую я должен был бы испытывать в операционной, когда Мартин-медик выискивал место в вене, куда ввести иглу.

Я вспомнил себя лежащим на стальной кровати в ожидании смерти, увидел в своем воображении огромные желтые зубы Мартина… Умирать мне было не страшно: за два с лишним десятка лет я к этому подготовился. В некотором роде это было естественно. Кто-то, возможно, почувствовал бы разочарование, если шоу отменят.

Но сейчас…

Сейчас мне было страшно.

Я слышал, как мой ребенок распевает у меня над ухом смеющимся тонким голоском, звучащим над могилой, которой я не видел.

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, мертвый человек, мертвый…»

В моем доме находилась хорошенькая молодая женщина, наполовину китаянка, по имени Элис Лун. Явилась неизвестно откуда, предложила мне свое тело и неправдоподобную историю о маме. Кивнула, как собачонка, когда я ответил отказом. Хорошо, что смыла мел, очертивший силуэты скорченных трупов моей жены и ребенка.

Я чувствовал себя голым и глупым, самым глупым человеком на свете, болваном с мишенью на груди. Меня мог обмануть всякий, кто оказался бы у меня на пути, будь то Стэп, Элис или какой-нибудь злобный подонок, которого я еще встречу в странном и незнакомом мире.

К тому же — это было самым ужасным — впервые за двадцать три года я увидел мертвого человека. В тюрьме покойников убирали в мешки и относили в морг, как мусор, который надо убрать. Когда я носил полицейскую форму, вид трупа был не таким уж редким явлением. Покойники, разумеется, не лежали на улице, никто о них не спотыкался, тем не менее иногда они становились частью пейзажа. Мертвецы лежали, устремив в небо незрячие глаза. Я читал в них немой вопрос: за что?

Но здесь, на убогой улочке, рядом с моим домом… это было неправильно. Свой дом я обязан защищать. Город никогда не был добрым или сочувствующим. И все же он держался в рамках, а прибивание тел к столбам из этих рамок выбивалось.

Я взглянул на несчастного, на эту боль, кровь и агонию, и снова увидел нечто оттуда, нечто болезненное. Прислушался…

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, мертвый человек, мертвый…»

…и увидел пригвожденным самого себя в тот жаркий день. Мне придали такую позу, чтобы я все видел и взял на себя вину за то, чего, возможно, не делал.

Я закрыл глаза и увидел себя на столбе, а рядом — Мириам. Она смотрела на меня молча, а выражение ее лица говорило: «На этот раз ты действительно попал».

Это была правда. Я «попал». И всегда буду попадать. Лучше бы они в Гвинете вкололи мне нужную ампулу, потому что в каком-то смысле я уже умер. Все, что произошло после… голоса, воспоминания, Элис Лун, Стэп и безобразные копы, пыхтящие возле зловонного трупа, прибитого к старому столбу, все это было… неважно. Меня интересовало только одно. Я хотел знать, что случилось. Что я сделал или чего не делал. Может, я что-то могу исправить.

Все остальное значения для меня не имело.

Я посмотрел на полицейских и сказал:

— Добрый день, господа. Чудесный солнечный денек. Не могли бы вы не шуметь? Спать невозможно.


Копы были одной комплекции: оба толстые, с одинаковыми пустыми злыми лицами и мертвыми, усталыми глазами. Возможно, на операционном столе хирургическим путем кто-то убрал то немногое очарование, ум, душу, отпущенные им природой, а взамен не оставил ничего, кроме тика, скривившего на сторону рты, так что лица их застыли в постоянной гримасе, словно бы вопрошавшей: «Чего?»

В современном мире — я узнал это в тюрьме в те немногие моменты, когда удавалось поговорить с вновь прибывшими заключенными — вопрос этот обыкновенно был риторическим. Я знавал таких людей и в прежние дни. Они не задавали вопросов. Ждали, что ответы свалятся на них с неба с криком: «Смотри на меня! Смотри на меня!»

Забавно, что тик, поразивший их лица, был симметричным: один рот кривился на левую сторону, другой — на правую.

На них были толстые черные кожаные ремни. Такие носят электрики, обслуживающие линии высокого напряжения, правда, у этих людей были большие пистолеты, баллончики с каким-то нехорошим содержимым, рации и другие предметы, которые я раньше не видел. Все это висело на аккуратных зажимах. Раньше так подвешивали молотки и отвертки. Прогресс. Мне захотелось поскорее вернуться домой, войти в спальню и залезть под одеяло. Правда, там уже была Элис Лун.

— М-м?

Полицейский с правым тиком зол был не на меня. Он был зол на все, что его окружало.

— Здесь жилой дом, — сказал я. — Помнится, я читал, что по правилам вы можете включать сирены и мигалки, когда едете на помощь к живым людям. А здесь…

Я посмотрел на тело, прибитое к столбу. Пятна крови высохли и почернели. Тело застыло. Шел девятый час утра. Рассвет наступил задолго до семи. Он провисел здесь, как пугало, при свете дня добрых полтора часа, прежде чем кто-то — лица, выглядывавшие из разбитых и пыльных фабричных окон, подсказали мне, кто это был, — вызвал полицию.

— Я не являюсь экспертом в таких вопросах, но что-то подсказывает мне, что этот парень мертв.

Они едва смотрели на человека, прибитого к столбу. Складывалось впечатление, что они привыкли к таким вещам.

— О'кей, — сказал я. — Я только что приехал, и тут такая история. Это не моих рук дело, клянусь честью. Могу ли я теперь идти?

Полицейский с левым тиком хлопнул толстой рукой по жезлу. Показалось, что он сейчас меня им ударит. В это жаркое утро, при свете дня я вдруг почувствовал, что дрожу.

— Неплохая идея, — пробурчал он. — Мы как раз ждем титиктивов…

Слово «детективы» он произнес как маленький ребенок.

— Вам нечего скрывать?

— Господа, — сказал я, разведя руками, — если бы я был тем самым человеком, вышел бы я сюда говорить с вами?

Они переглянулись.

— А почему вы здесь? — спросил полицейский с правым тиком. — Говорите правду. Мы все равно выясним.

Я улыбнулся, стараясь казаться безобидным простаком.

— Я прожил спокойную жизнь. Ни разу не видел мертвеца. Во всяком случае, убитого человека, но здесь — мне подсказывает инстинкт — человек вряд ли сам себя пригвоздил к столбу.

Оба кивнули.

— Сказать правду? — продолжил я. — Может, вы подумаете, что это патология. Но мне хочется подойти поближе, чтобы как следует все рассмотреть.

— Это понятно, — пожал плечами полицейский с левым тиком.

Я поморщился.

— Дело в том…

Они все еще недоумевали.

— Этот капюшон… такие капюшоны я видел в кино для взрослых. Он провоцирует. Просто ужасно.

Полицейский с правым тиком покачал головой и замел по-детски монотонно:

— Он хочет видеть мертвеца, он хочет видеть мертвеца, он хочет видеть…

Он выразительно помусолил пальцами воображаемые купюры и алчно улыбнулся.

Последним полицейским, который делал это при мне, был Стэплтон. Четверть века назад. Очень скоро ему пришлось об этом пожалеть.

На этот раз я полез в карман и вынул, как идиот, пачку. У меня не получилось отделить мелкие купюры, и я отдал пятьдесят долларов.

— Пожалуйста, — сказал я. — Будьте добры.

Полицейский с левым тиком снял что-то со своего ремня. Это было похоже на швейцарский армейский нож. К нему крепились два болтореза. Бритвы, сверла и другие приспособления скрывались в его квадратном маленьком корпусе. Коп щелкнул толстыми пальцами, и, откуда ни возьмись, явились крошечные ножницы. Затем с большей аккуратностью, чем можно было ожидать, разрезал левую половину капюшона, на мгновение задержался, глянул на мертвые руки, соединенные длинным острым штырем, и продолжил свою работу с другой стороны.

Пришлось немного потянуть. Кровь приклеила ткань к лицу. Судя по всему, человека сильно ударили по губам.

Мы все уставились на мертвое лицо. За свою жизнь я достаточно насмотрелся на убитых и знал, как они выглядят. Я сказал это вслух.

— Кажется, что он спит.

— Кажется, что он мертв, — пробормотал полицейский с левым тиком.

Это замечание так развеселило его партнера, что тот от смеха схватился за толстый живот.

То, чего я не мог им сказать, было следующим: Тони Моллой всегда казался мертвецом, даже когда был жив, дышал, работал на верфи. У него была та же серая, угреватая кожа, те же крашеные черные волосы, кустистые брови и толстый нос, чуть более рябой, чем раньше. Кривой рот (в подростковом возрасте в него всадили нож) таким же кривым и остался. Он просто выглядел более мертвым, чем обычно, и это меня сильно обеспокоило, потому что из всех людей, с которыми я хотел поговорить, Тони Моллой был одним из первых.

Стэп мгновенно догадался бы о моей заинтересованности. Любой, кто знал меня и мое дело и обладал бы минимальным уровнем IQ, понял бы это.

Мне стало интересно и грустно.

Бывший партнер человека, якобы сознавшегося в убийстве Мириам и Рики, был мертв. Его убили рядом с моим домом в тот же вечер, в который я вышел из тюрьмы. Последовательность явившихся мне событий начала обретать слишком личную окраску. Две амебы в полицейской форме понять это были не в состоянии.

Слишком много совпадений, и совпадения не в мою пользу. Возле моей кровати лежало украденное огнестрельное оружие с тремя приобретенными также незаконно коробками с патронами.

— Приятно, что в нашей полиции служат столь достойные офицеры, — сказал я.

Полицейские молча уставились на меня.

— Вероятно, господа, вы хотите, чтобы на некоторое время я никуда не уходил. Дождался бы детективов.

Правый Тик усмехнулся, глядя на меня.

— Тут бандитские разборки, приятель. Они убивают друг друга просто так, для удовольствия. Татуировок у тебя нет. К тому же ты белый.

— Банды, — сказал я, подняв палец. — Прошу прощения. У нас их нет.

— Где, черт возьми, «у нас»? — осведомился полицейский с левым тиком. — На луне, что ли?

— На востоке, — ответил я быстро, словно это все объясняло.

Они снова переглянулись и пристально уставились на меня.

— Странно, — прорычал Левый Тик. — Но тебе придется поговорить кое с кем. Если только…

Его пальцы повторили красноречивый жест.

— Те деньги уже потрачены, — пояснил Правый Тик.

— Да, понимаю. Всего хорошего, господа, — ответил я и слегка поклонился, после чего пошел к дому.

Элис не спала. Она оказалась умна и наблюдательна. Скорее всего, она давно проснулась. Элис осторожно выглядывала из-за занавески в гостиной. В руках она держала тряпку.

С уборкой, похоже, придется подождать.


Возможно, все дело было в китайских генах, но мне казалось, что Элис Лун умеет читать чужие мысли. Когда я вошел в дом, она уже собрала сумку и готовилась уйти. Сверху лежал револьвер.

— А что там еще? — спросил я. — Револьвер — это единственное, что у меня есть.

Ее руки так и летали. Я подумал, что у нее выработался профессиональный навык убегать от закона.

— У тебя неприятности, судя по невинному виду, который ты напустил на себя, разговаривая с теми двумя идиотами, и я ухожу. Стэплтону я назвала вымышленное имя. Так и должно поступать с людьми, которые тебе платят. Я не хочу отчитываться перед ним и объяснять, куда ты подевался.

Это была плохая идея. Вернее, идея была отличной, но я не хотел ей следовать.

— Нет, нет. Послушай меня. Там к столбу пригвожден мертвец. Я его не знаю. Некоторые скажут, что я — первый в списке, кто за это сядет.

Зеленые глаза гневно сверкнули.

— Хочешь сказать — дураки? Кто выставит напоказ труп перед собственным домом? Может, устроишь рекламную кампанию? У тебя есть веб-сайт?

Я недоуменно покачал головой.

— Что?

Она проверяла содержание сумки. Я увидел, что у нее тоже мало пожитков.

— Ты был в тюрьме, Бирс. Не в коме.

Я собирался сделать заявление.

— Послушай, — сказал я, видя, что она подхватила сумку и готовится идти. — Я был человеком, когда вошел в тюрьму. И намерен оставаться человеком. Все эти современные штучки меня не волнуют. Когда я говорю с другим человеком, я хочу смотреть ему в глаза.

Элис Лун окинула меня испепеляющим взглядом.

— В таком случае иди туда, откуда пришел, и садись в полицейскую машину. Они затопчут тебя, Бирс. Они тебя убьют. И меня тоже, если захотят. Такой сейчас мир. Мир, в котором мы живем, а не тот, какой у тебя в голове. У них есть… приборы.

— Какие приборы?

— Приборы, которые определят твое местоположение! Приборы, которые последуют за тобой, только потому что ты воспользовался банкоматом.

— Чем?

— О господи! Сейчас не 1985 год. Ты не можешь жить так, как тогда. Тебе нужны деньги.

Я сунул руку в карман и помахал оставшимися сотнями.

— И это за два дня, — воскликнула она. — Нам нужна информация.

Я об этом думал уже и включил в список неотложных дел.

— Как насчет библиотек? Ты говоришь, их больше нет?

— Господи! — Она тяжело вздохнула. — Ты — настоящий ребенок. Или пещерный человек.

Я щелкнул пальцами.

— Ключи. Я не сломаю мотоцикл. Обещаю. Во всяком случае, по своей вине.

Она сложила на груди руки.

— Ты не готов, пещерный человек.

— На мотоциклах я добывал себе пропитание. В полиции. К тому же ты не знаешь, куда я направляюсь.

— Скажи!

— Ключи…

— Нет! И я выцарапаю тебе глаза, если посмеешь их отобрать. Я пришла сюда не просто так. У нас с тобой одна и та же проблема. Если б я знала, что ты эгоистичная, грубая, отсталая свинья, осталась бы дома. Стэплтон видел меня. Если за тобой придут, можешь быть уверен, что придут и за мной. Меня не оставят в покое. Понял?

Я протянул руку.

— Понял. Но я же сказал: я знаю, куда мы едем, и это место, которое ты никогда не найдешь. Ключи.

Она заколебалась.

— Поверь мне, — взмолился я.

— В этом веке, — сказала она, — мужчины говорят так, прежде чем исчезнуть.

— Это твой век, не мой.

Я чуть отодвинул занавеску. Увидел, что там появились новые машины. Два полицейских автомобиля и два других, без опознавательных знаков.

Она сунула руку в карман, достала связку старых ключей и протянула ее мне. Я посмотрел. Если это называется ключом, то мотоцикл я мог бы завести и канцелярской скрепкой.

— Это мой мотоцикл, — сказала Элис Лун. — Поедешь сзади или останешься здесь.

Я увидел двоих людей, идущих к дому. Мужчины в темных костюмах. На дураков они не были похожи.

— Послушай меня. — Элис взяла сумку и швырнула ее мне. — Держись крепко.


В гараже стоял побитый и ржавый синий «кавасаки». Он прислонился к подпорке, словно пьяница, пытающийся удерживать равновесие. Когда я увидел его, то почти обрадовался, что буду сидеть сзади.

Проблема была очевидна для нас обоих. Если мы откроем двери и с ревом пронесемся по улице мимо двойняшек Тиков, то через несколько минут встретимся с дорожной полицией. Даже в восьмидесятые годы я не уехал бы далеко. Тем более теперь у них есть эти новые игрушки…

Нам надо было проехать пять миль, но я понятия не имел, что нас ждет в конце пути. Младший брат Мириам, Шелдон, был неудачником. Он держал маленькую авторемонтную мастерскую главным образом для людей слишком бедных, чтобы управлять транспортным средством легально. Мастерская находилась за доками, на берегу грязного, отравленного устья реки Покапо. Этот район я знал с детства. Я был уверен, что он до сих пор там, потому что раз в год он посылал мне письмо. Содержание в нем отсутствовало, за исключением жалоб на жизнь.

Шелдон ни разу не посетил меня в тюрьме, тем не менее я знал все эти годы, что он — единственный человек на земле, который верит, что я не убивал его сестру и племянника. Даже у моего адвоката, красивой, холодной и совершенно бесполезной Сюзанны Аурелио (она предпочитала девичью фамилию, возможно, потому, что за двадцать лет моей отсидки успела в пятый раз выйти замуж), время от времени появлялось в глазах сомнение.

Сюзанна доставляла мне ежегодное послание Шелдона. Мысль о нем всплыла в моей голове, когда я смотрел на мотоцикл, раздумывая, как быстро эта штука может передвигаться. После того как мой мозг освободился от одуряющего воздействия тюремной камеры, я вдруг подумал о странности союза Шелдона и Сюзанны. С профессиональной точки зрения мало что могло связывать известного адвоката с таким мелким человеком. В социальном отношении они были людьми с разных планет. Она делала свою карьеру в Гринпойнте благодаря богатым мужьям. Холостяк Шелдон, у которого даже и девушки никогда не было, трудился в своей мастерской рядом с вонючим серым ручьем, в который со временем превратилась Покапо.

— Бирс! — прошипела сквозь зубы Элис, и я спустился на землю.

Кто-то молотил по входной двери. Нет, я ошибся: кто-то бил по входной двери молотком. Это было и невежливо, и зловеще. Даже и в странном новом мире копы наверняка прежде нажимали на кнопку звонка.

Я снова задрожал: возможно, то был побочный эффект воздействия наркотика, которым меня угостил Мартин-медик. Прошел вперед, отворил заднюю дверь гаража, бросил последний взгляд на сад.

— Видишь ворота? — спросил я.

Они были гнилые, едва держались на петлях, внизу росла густая трава. У нас даже не было времени распахнуть их, впрочем, это не имело значения. Еще при жизни Мириам и Рики воротами почти не пользовались. Мотоцикл легко пройдет через них.

— Куда они ведут? — осведомилась Мириам.

Я задумался, и тут в затылке зазвучал колокольчик… Это было тогда.

— Там пустырь, — сказал я с фальшивой уверенностью. — Мы можем выехать на заднюю дорогу. Доверься мне. Я тебе покажу.

Если нам улыбнется удача — а, исходя из статистики, я чувствовал, что пора судьбе сыграть в мою пользу, — мы сможем доехать до Сандертона по второстепенной дороге.

Я подошел к скамье, сдул пыль со своего старого шлема, надел его. Он оказался почему-то слегка велик, и застежка плохо фиксировалась. Когда я повернулся, Элис уже сидела на мотоцикле в шлеме, со скрещенными руками.

Я вынул из мешка револьвер, проверил его, сунул за пояс, рассовал по карманам патроны и уселся позади нее.

Мотоцикл завелся с первого толчка, хотя звук был нестабильным. Элис медленно вывела байк из гаража в яркое утро. Кто-то в доме начал кричать. Я слышал, как открылось окно. Затряслась задняя дверь.

Она была заперта.

Она была крепкой.

Они стучали кувалдой.

Элис повернулась и испуганно посмотрела на меня.

— Ну… — сказал я.

Лучше бы она позволила мне сесть за руль.

Элис нажала на газ.

Девушка оказалась права: мне нужно крепко держаться. Старый японский байк, словно дикий зверь, выскочил из гаража так быстро, что я поспешно ухватился за сидевшую впереди меня тонкую фигурку. Элис врезалась в ворота, и на нас обрушились цветущие ветки.

Элис закричала, и я тоже. Земля убегала от нас, но этого не должно было случиться: прежнего пустыря не было. Мы прорвались сквозь старую дощатую дверь и оказались на вершине крутого холма. Под колесами ревущего мотоцикла исчезла земля.

Я перегнулся, посмотрел вниз. В голове вихрем неслись мысли… Все, что нужно сейчас сделать, это — приземлиться среди брошенных холодильников и других предметов, разбросанных на мертвой земле, однако земля эта оказалась на тридцать или сорок футов ниже, чем когда-то.

Закричал кто-то еще, послышались и другие голоса.

Среди них — детские.

Мотоцикл взлетел в воздух. Я приподнялся на подножках, взял Элис за хрупкие плечи и посмотрел вниз. Перед нами было море лиц. Дети не старше пяти или шести лет. Их были сотни… Нет, со второго взгляда понял: самое большее — дюжина.

Мой мозг сделал то, что обычно бывает в подобных случаях: свернулся в клубок, где понятия «быстро» и «медленно» не значат ничего, они просто сталкиваются друг с другом, снова и снова. Не помогло и то, что теперь я разглядел окрестности. С тем же успехом это мог быть Марс. Улицы и дома, фабрики и низкие серые административные здания разбежались во всех направлениях. В «мое время» здесь не было ничего, кроме бесконечных пустырей и редких нелегальных сараев.

Мы взлетели, рассекая воздух. Я видел маленькие качели, игрушки: кукол, зверюшек, настольные игры. Возле песочницы выстроились в ряд голубые ведерки.

Но главное, что бросились в глаза, — это дети: мальчики и девочки, в шортах, футболках. Они весело играли в своем крошечном мире, в мире, где могут жить только дети, и в этот момент с неба на них стали падать двое сумасшедших на ревущем мотоцикле.

Кто-то превратил мертвую землю в детский сад и не догадался предупредить об этом меня.


Более благоразумные рассыпались по сторонам.

Элис кричала, вцепившись в руль. На пути следования мотоцикла стоял толстый ребенок, человеческая мишень. Должно быть, не понимал, что на него мчатся сотни фунтов металла и человеческой плоти со скоростью сорок миль в час.

Кричать «прочь с дороги, толстяк» было бессмысленно. Я вспомнил о трюках, которые выкидывал много лет назад на берегу Покапо. В тысячную долю секунды подумал, что делал это ради бравады. Пассажиров со мной тогда не было.

Не было и перекормленных младенцев, вросших в землю. Никто не стоял в нескольких футах от меня, раскрыв рот.

Я резко наклонился вправо, положив мотоцикл набок. Услышал визг Элис. Она не хотела, чтобы мотоцикл перевернулся. Правда, и выбора у нее не было.

«Кавасаки» наклонился к земле под углом в сорок пять градусов. Грязь разлетелась во все стороны. Я притянул Элис левой рукой за талию и держал крепко, а сам подался вперед и ухватился за руль. Правой ногой надавил на тормоз. При торможении шлем слетел с головы и выкатился в песочницу.

Мы пролетели под углом футов десять, и байк наконец остановился, не задев ни одного ребенка, что удивило их не меньше, чем меня.

Это удивительное событие Элис отметила тем, что полетела головой вперед через руль и свалилась на пыльную землю в кучу пластмассовых блоков и игрушечных зверюшек. Она вскрикнула от боли и обернулась ко мне. Выражение ее лица было непередаваемым, я не сразу понял, что с ней случилось.

— О господи, Бирс! — воскликнула она и схватилась за левую руку.

В ее глазах стояли слезы.

— Я сломала запястье. Ты сломал мне запястье.

Благодаря чуду я остался сидеть на мотоцикле. Мотор продолжал рокотать подо мной. Толстый мальчик подошел ко мне. Он оказался чуть старше, чем я подумал. Возможно, ему было семь лет.

Мальчик протянул руку и сказал:

— Круто! Меня зовут Тим.

— Тим! — сказал я, погрозив пальцем. — Никогда так не делай. Понял?

Я взглянул на Элис. Она поддерживала левую руку и смотрела назад, на стену. Я тоже обернулся. Там был какой-то человек в костюме. Он пробирался сквозь створки разрушенных ворот. Вид у него был разъяренный. В его правой руке угадывался пистолет.

Времени на обсуждение не было. Я пересел на переднее сидение, взялся за руль и нажал на газ. В этот момент я был далеко не уверен, что смогу ехать на этой машине после столь длительного перерыва. Впрочем, и выбора у меня не было.

— Ты идешь? — спросил я быстро. — Или останешься поиграть с детишками?

Она произнесла несколько слов, которые Тиму лучше было бы не слышать, вскочила на заднее сидение и вцепилась в меня здоровой рукой.


Все выглядело непривычно. И ощущения были другими.

Элис вопила. То ли это была реакция на мое ужасное вождение, то ли из-за того, что мы оказались теперь так тесно связанными, ей передалось мое потрясение от нового мира. Я был на незнакомой земле, которая когда-то была моей, а теперь принадлежала другим. Этих людей я не знал, знал лишь, что вряд ли полюблю их.

Я оглянулся и ощутил, как в душе поднимается чувство, спавшее два десятка лет. Я узнал его и вспомнил, как оно называется — гнев.

Человек в темном костюме стоял в толпе детей, повернув в нашу сторону руку с черным пистолетом. Я услышал громкий хлопок и детский визг.

Впервые за долгие годы в меня кто-то стрелял. В душе зашевелился страх. Я испытывал его в прежней жизни, потея в тесной униформе на городских улицах.

Накатило бешенство.

— Бирс! — завопила Элис и вжалась в мою спину. — Мы когда-нибудь выберемся отсюда?

«Да, конечно, — подумал я. — И оставим детей с вооруженным маньяком». Но рассудок подсказывал мне, что, судя по всему, этот маньяк — переодетый полицейский.

Я снял с ремня свой старый револьвер. Элис схватила меня за рукав. Ее рука была в крови.

— Ты что, станешь стрелять? — закричала она. — Когда рядом столько детей? Тебе легче станет?

Человек в костюме бежал к нам. Видна была профессиональная выучка. Пистолет по-прежнему был повернут в нашу сторону.

— Нет, — ответил я Элис и сунул револьвер за ремень.

Нажал на газ — мы вылетели из узкого проулка у детского центра. Впереди должна быть дорога. Оказалось, что прежнее мастерство не забывается. Удаляясь от полицейского, я заново открывал былые водительские навыки. Мотоцикл мчался в неизвестность. Я был на незнакомой планете.


Какая это была улица, не знаю. Мы неслись под гору мимо низких промышленных зданий, напоминавших блоки детского конструктора. Я лишь предполагал, что улица идет в сторону Сандертона, потому что в моем воспаленном мозгу ничто на ней не пробуждало воспоминаний — ни дом, ни залитый асфальтом двор. За спиной прозвучал выстрел. Элис снова завизжала и вцепилась в меня еще крепче. Я нажал на газ. Через четыреста ярдов дорога свернула, и детский сад исчез из виду. Как только мы повернули, я немного сбросил скорость. Понял, что не могу остаться незамеченным, поскольку меня выдают два обстоятельства.

На голове у меня не было шлема, а в городе, ставшем для меня чужим, это, скорее всего, было серьезным нарушением. К тому же при свете дня бросалось в глаза оружие, висевшее у меня на поясе.

Правда, в настоящий момент некому было обратить на нас внимание. Я не видел ни домов, ни людей. Одни офисные здания и припаркованный фургон для доставки продуктов. Я чувствовал, что мы близко от Сандертона. Впереди показалось что-то смутно знакомое — перекресток, где местный фермер торговал когда-то фруктами и овощами на прилавке у дороги. Теперь здесь был видеомагазин, но я увидел вывеску, и, когда мы наконец подъехали к перекрестку, я уверенно повернул налево, думая, что взял правильное направление. Тут могли возвести новые здания, проложить новые дороги, изменить названия улиц. Но реки жили дольше людей, и эта дорога должна была привести нас к Покапо. Там я собирался бросить мотоцикл и скрыться на территории, которую всегда знал и помнил.

Последняя успокоительная мысль и треск мотора утихомирили внутреннюю дрожь. Я перестал думать о будущем. Оглядевшись вокруг, понял наконец, что имела в виду Элис Лун, называя меня динозавром.

Мой Сандертон был длинной, прямой, пыльной улицей. На ней стояли низкие одноэтажные дома без претензий — простые коробки для простых рабочих. У каждого домика — заборчик, а за ним — крошечная лужайка с побитым автомобилем.

Этого места больше не было и, судя по всему, давно, хотя и не верилось, что за двадцать лет произошли такие большие изменения. В мое время здесь еще можно было обнаружить признаки Эдема — маленькие кварталы с магазинами для взрослых и барами для девушек. Теперь это был другой Сандертон. Совсем другой. Я видел зеркальное отражение одинаковых одноэтажных магазинов и офисов, вытянувшихся в линию по обе стороны дороги. Бросались в глаза аляповатые кричащие вывески: ломбарды, оружейные магазины. На продуктовых лавках, напротив, вывески были незаметными.

Большинство заведений закрыли окна решетками, из-под металлических дверей пробивались узкие полоски света. Было десять часов утра, пора бы им всем открыться, но, должно быть, боялись. Все здания были грязными: специфическая грязь, свойственная дешевым, недавно построенным конторам.

Бетонная череда неряшливых строений тянулась в обоих направлениях, но все же я смотрел и вперед, и назад, стараясь отыскать в новом мире хоть что-то хорошее. А что, если теперь весь город так выглядит? Или весь мир? Я был чужаком в месте, которое когда-то знал, в котором вырос. И снова мне захотелось перенестись в Гвинет, в камеру размером десять на двенадцать шагов. По крайней мере, там я знал, где нахожусь.

Я включил четвертую передачу и поехал на скорости около 40 миль в час. Элис ослабила хватку, я почувствовал, что она усаживается поудобнее. Нужно потерпеть немного, прежде чем найдем место, где сможем укрыться. Все же я не мог оторвать глаз от странного мира, вытеснившего идиллические домики, стоявшие здесь двадцать лет назад. От них ничего не осталось. Мимо проносились автостоянки, мастерские, магазины, торгующие электроникой. В этой технике я уже точно не разберусь. Пока меня не было, кто-то спустился с небес, убрал сады и маленькие разноцветные крылечки и выкрасил всю округу в шестнадцать оттенков серого цвета.

Люди тоже меня удивили. Я чуть сбросил скорость, чтобы проверить собственные ощущения.

Улыбались ли мы в восьмидесятых?

Думаю, да. Возможно, не часто. Не без причины. Но все же улыбались и шли с поднятой головой, смотрели по сторонам, время от времени заговаривали с незнакомцами, смотрели им в глаза. Общаться я умел, и не только потому, что это входило в мои обязанности. Разговоры с людьми всегда казались мне неотъемлемой составляющей живого человека. В Гвинете я утратил эту способность, но память осталась.

Теперешние люди выглядели так, словно всегда хранили молчание, даже когда шли по улице парами. Они смотрели себе под ноги и, похоже, ни о чем не думали. Время от времени кричали что-то в маленькие черные телефоны, держа их у виска. Казалось, ничто вокруг их не интересовало. Короткий телефонный разговор был гораздо важнее, чем пара простых слов, обращенных к другу или незнакомцу, встреченному на пути.

Я неторопливо ехал по Сандертону, стараясь не слишком пялиться на прохожих, и пытался перестроить в своем мозгу план некогда знакомого городского района. Надо быстрее добраться до Покапо, потому что копы обязательно скоро объявятся. У них новые электронные игрушки, которые я не надеялся обмануть.


Подумав об этом, я прибавил скорость. Чувствовал себя еще более далеким от мира, в котором оказался. Доехал до следующего перекрестка, увидел красный сигнал светофора и прикинул: может, оставить здесь байк, а вместе с ним и Элис Лун, взять такси, поехать обратно в Гвинет и попроситься в свою камеру.

Элегантный мужчина, лет около тридцати, в хорошо сшитом хлопчатобумажном костюме цвета хаки, вышел на дорогу. Я нажал на клаксон. Голос у «кавасаки» — как у детеныша тюленя, зовущего мать.

Телефон у молодого человека висел на поясе в красивом кожаном футляре. Уши заткнуты маленькими белыми наушниками. Таких я еще не видел. От них отходил тонкий белый проводок, подсоединенный к крошечной белой коробочке, прицепленной к груди наподобие значка.

Он неуклюже пританцовывал в ритме буги-вуги под мелодию, которую слышал только он один. Это обстоятельство делало музыку еще более драгоценной, потому что, когда вы смотрели на него, то думали, что в уши ему вливается самая лучшая музыка, настолько прекрасная, что ему и на дорогу смотреть не стоит: вряд ли он ожидает, что на красный свет выскочит идиот из прошлого века и сшибет его на асфальт.

Я что есть силы ударил по тормозам. Элис ткнулась мне в спину и выругалась. Байк замер в десятке сантиметров от щеголя в хаки.

Парень уставился на меня. Возмущение его было так велико, что он выдернул из ушей белые штучки и заорал, используя слова, совершенно не соответствовавшие стилю его одежды.

Подъехала еще одна машина, и пижон отпрыгнул. Это был низкий ярко-красный спортивный автомобиль, похожий на севший после стирки «феррари». Машина скрипнула тормозами; из выхлопной трубы повалил дым, защекотавший в носу.

Хороший запах. Я встрепенулся.

Мужчина в хаки глянул на автомобиль, мгновенно перестал ругаться и в ужасе метнулся на тротуар. Белые наушники болтались на груди.

Странно.

Я взглянул на красную машину. Двухместная; тесное пространство за приборной доской заполняли мужчины.

У водителя были белые волосы и лошадиные желтые зубы. Теперь он не улыбался, а оскалил рот в гневной гримасе. Опустил окно и высунулся наружу. Он был зол, насколько может быть зол человек в прекрасное августовское утро.

Один взгляд на него вызвал в памяти медицинский запах и боль в руке.

— Мартин, — спросил я любезно и крепче взялся за руль. — Чем обязан? Не желаете ли предпринять вторую попытку?

Он улыбнулся. Зрелище не из приятных.

— Если не прижмешься к обочине, обязательно, — ответил он и повел дулом пистолета в мою сторону. — Жди меня там, — приказал он.

Обычно я слушаюсь людей с оружием. Что было на уме у Мартина, не знаю, но вряд ли он собирался стать почетным эскортом в моем путешествии в новый мир.

— Да, разумеется, — сказал я и сжал пластмассовую ручку так крепко, как мог, отпустил рычаг сцепления и поставил «кавасаки» перед капотом красной машины, что давало нам выигрыш в две секунды.

Во всяком случае, в моем веке.


К тому моменту, как я долетел до очередного перекрестка, молясь, что бы оттуда все еще можно было добраться до грязных берегов Покапо, мы опередили Мартина и его невидимого компаньона на двести ярдов. Беда заключалась в том, что местность не была приспособлена для побега, скорее для преследования: ровная, открытая территория, просматриваемая во всех направлениях. Душу терзало предчувствие: какими бы недостатками ни обладал севший после стирки «феррари», Мартин в конце концов нагонит старый байк.

Я взял влево, к реке. Ехал быстро. Дивился тому, что маленький мотоцикл оказался более мощным, чем можно было ожидать. Мне мешал солидный возраст и утраченные навыки вождения. Элис что-то испуганно кричала мне в спину. Мартину удалось скомпенсировать двухсекундное замешательство. Его машина двигалась быстрее, чем я предполагал. В новом мире все было по-другому. То, что я видел впереди, оптимизма не внушало: все те же мертвые, открытые взгляду улицы, никаких узких переулков, в которые втиснулся бы байк, а четырем колесам дорога была заказана.

Элис приникла ко мне. На повороте я немного выиграл, однако чувствовал, что долго так не продлится. Ноги ломило, кисти рук болели от непривычного напряжения. Если бы я мог повернуть время вспять, стать прежним собой, если бы подо мной была моя старая машина, тогда возможно…

Что-то шевельнулось позади меня. Я рискнул оглянуться. Элис сняла шлем и швырнула его в преследователя. Шлем стукнулся в ветровое стекло и отлетел, не причинив машине никакого вреда. Единственным видимым следствием стало то, что Мартин снова помахал из окна пистолетом.

— Поздравляю, — заорал я. — Может, посидишь спокойно и насладишься ездой? Дай мне самому во всем разобраться.

— Бирс! — закричала она. — Кто, черт возьми, эти люди в «хюндае»?

Может, во мне давно все это сидело, или, может, наркотик Мартина-медика сделал что-то с моей головой. Какая бы ни была причина, слова могут привести к странным ассоциациям.

Эта дорога заканчивается тупиком. Там должен быть тупик. Длинная, прямая, шириною в четверть мили дорога вдоль Покапо начинается где-то впереди. Новый век не мог пожрать реку, не оставив следа. Увидев на расстоянии высокий металлический забор, я сообразил, где она должна находиться.

— Это «хюндай»? — спросил я, не вполне ей доверяя. Она прижалась еще плотнее. Оглянувшись через плечо, я мельком увидел ее лицо.

— Что? Будем автомобили обсуждать?

Нет. Не совсем. Я имел в виду ее странный век. Люди нынче ходили, глядя под ноги, с белыми наушниками в ушах, с телефонами, пристегнутыми к поясу брюк и, похоже, считали себя бессмертными. Сандертон, бедный потерянный Сандертон, спокойный район, в котором жили старики-пенсионеры, отработавшие на сталелитейном заводе или железной дороге, превратился в грязный и опасный пригород, в серое, пыльное ничтожество.

У всякого терпения есть пределы, и я почувствовал, что достиг своего. Покапо стремительно приближалась. Если я помнил правильно, чтобы оказаться на ее берегу, надо спуститься с двадцатифутовой высоты.

Мартин со своим «хюндаем» район явно не знает. Иначе эти двое не терзали бы по асфальту шины в азартной погоне.

Я ударил по тормозам и неловко развернул байк. Должно быть, порвались тюремные ботинки, так как ступни прошила резкая боль. Сделав круг и остановившись, я снял руки с руля, повернулся к приближающемуся спортивному автомобилю, вынул револьвер и тщательно прицелился — так, как учили в полиции. Подумал, что сейчас мы напоминаем толстого мальчика из детского сада: неподвижная мишень против массы металла, несущейся сквозь пространство прямо на тупиц, вставших у нее на пути.

Накренить спортивный автомобиль, высунувшись из окна, невозможно, даже если такая мысль и промелькнула в тот момент в голове Мартина.

Я увидел белые волосы и руки, вцепившиеся в руль.

И тут я выпустил из револьвера все шесть пуль, пер вые — в капот, ближе к тому месту, где должна находиться эмблема автомобильной фирмы, остальные — в сторону колес. Стрелять в людей не входило в мои планы.

Вылетело облачко дыма. Блестящий красный автомобиль наклонился и, выйдя из-под контроля, начал медленно заваливаться. Я видел, как Мартин отчаянно крутит руль. Тот, кто сидел на пассажирском месте, благоразумно скользнул под приборную доску, исчез из виду и, возможно, вообразил себя человеческой мишенью в Корее.

«Достаточно», — подумал я и включил двигатель.

Плохо. Двигатель чихнул и замолчал.

Элис высказалась насчет неуклюжих мужчин.

Я нажал на стартер. Он рявкнул и притих. Я пошарил в поисках ножного стартера. Двинул по нему со всей силы, при этом больно ударился ногой о раму. Никакой реакции.

«Хюндай» вырос в моих глазах, а по поведению «кавасаки» я понял, что мы никуда не едем.

Времени на разговоры не было. Я выпустил руль, повернулся, схватил Элис и чуть ли не волоком потащил ее прочь от металлического зверя. Мы оказались в зарослях низкого кустарника возле проволочной ограды. Спортивный монстр Мартина-медика наткнулся на рытвину, подпрыгнул раз, подпрыгнул другой, перевернулся на бок. Посыпались искры, повалил дым, и машина подлетела к краю утеса.

— Мой мотоцикл! — первое, что вырвалось у Элис, когда мы выбрались из колючего кустарника.

«Хюндай» задел лежащий на земле «кавасаки», и его отбросило к дальней стороне хлипкого забора. Мотоцикл сшиб в полете одинокий эвкалипт, сделал сальто-мортале и полетел в реку. Раздался громкий плеск воды и скрежет металла.

Я, впрочем, не присматривался. Старался разглядеть, что происходит в машине. Под приборной доской что-то взорвалось. Две большие белые подушки вызвали смутное воспоминание о хитром изобретении. Я прочитал о нем в тюремной библиотеке, когда меня туда еще пускали. Я не вполне понял, что такое надувные подушки.

«Мартин и его пассажир останутся в живых, — подумал я, — а это значит, что нам нельзя терять время».

— Надо идти, — сказал я и повел Элис по пыльной каменистой тропе.

Несколько десятилетий назад дети протоптали ее из тупика к речному берегу.

Тропа показалась чем-то знакомой. Здесь существовали проходы, по которым можно срезать дорогу. Возможно, я не раз пользовался ими во времена далекой юности. Похоже, мы недалеко от устья. Вода была чистой и живой, хотя в ней и дымился умирающий «кавасаки».

Элис взглянула на мотоцикл со слезами на глазах. С тех пор как Мартин-медик сунул мне в вену иглу, хуже я себя еще не чувствовал. Ноги подкашивались, и я рухнул на землю. Не знаю, были ли причиной тому нервное истощение, наркотик Мартина или воздух незнакомого нового мира. Но в этот момент я был слаб, как младенец, и готов разрыдаться не хуже Элис Лун. Нет, это не мой мир.

Мое настроение подействовало на нее: я никогда не умел скрывать свои чувства.

— Черт! — сказала она тихо и уставилась в землю.

Я не знал, относилось ли это ко мне или к чему-нибудь другому.

Она уселась рядом со мной. Я постарался взять себя в руки и взглянул на ее рану. Она, как ребенок, позволила себя осмотреть. От локтя к запястью тянулась ссадина. Начал наливаться большой синяк. Но когда я осторожно сжал нетронутую кожу, стало ясно, что ничего не сломано, хотя заметно было, что Элис испытывает сильную боль. Я оторвал нижнюю часть рукава своей рубашки, замотал порез и аккуратно завязал.

— Постарайся не занести грязь, — сказал я. — Все не так плохо, как кажется.

Она смотрела на мои действия с удивлением, граничившим с благодарностью. Не думаю, что Элис Лун видела в своей жизни много мужчин, которые бы с ней так обращались. Может, их и вообще не было.

Тропа у реки была закидана мусором. Возможно, он пролежал здесь сорок лет. Фантики от конфет, старые газеты, рыболовные лески, окурки. Были и предметы, которых я раньше на берегу Покапо не видел. Я заметил два шприца и использованные презервативы. Над рекой лениво летела цапля. Она была похожа на тонкую серую стрелу. От поверхности воды ее отделяло лишь два фута. Птица искала добычу.

— «Как прекрасен род людской, — пробормотал я себе под нос. — О дивный новый мир, где обитают такие люди».[8]

— Что? — спросил она, мотая головой.

— За два десятка лет я увлекся чтением.

«Хюндай» ушел на вечный покой — застрял между двумя деревьями на низкой скале над нашими головами. Я слышал разговор. Знакомый голос звучал вполне бодро.

— Нам нужно идти, — сказал я, вошел в воду, снял с мотоцикла сумку, открыл ее и рассовал по карманам патроны. Я собирался перезарядить револьвер.

— Куда? — спросила она.

— В хорошее место. Тут неподалеку.


Когда мне было десять лет, родители уехали на машине и не вернулись. Какой-то лесовоз растерял свой груз на узкой двухполосной дороге, а они, к несчастью, следовали за грузовиком. Ехали они, кстати, в «хюндае». Мойотец не любил дорогие автомобили и обгонять — тоже. «От этого все неприятности, — говаривал он. — Лучше терпеливо дождаться, и все будет нормально». Ему попался водитель, не закрепивший как следует груз, и теория об обгонах себя не оправдала.

Если бы я тогда не слег с гриппом (за мной присматривал дружелюбный сосед), то меня тоже давно бы не было.

Я не был примерным приемным ребенком. Плохим меня тоже никто бы не назвал. Просто я не выказывал приемным родителям слишком много любви. Я считал, что любовь не обретешь по желанию. Невозможно ее включать и выключать, как лампочку. Эмоции контролю не подлежат. Они возникают помимо воли.

Во всяком случае, так мне казалось в десятилетнем возрасте. Тогда два копа в униформе пришли ко мне и сказали, что мои родители «ушли». Они сделали это с таким спокойным сочувствием и умением, что я до сих пор помню их лица. В результате я не задерживался ни в одной приемной семье, хотя вел себя безупречно: был вежлив, помогал, убирал со стола посуду и мыл автомобиль.

В те годы сильно помогла река. Где бы я ни жил, всегда мог доехать до нее на велосипеде. Я проводил часы возле медленно текущей воды — смотрел, ждал, думал. Отец брал меня на рыбалку, едва я научился ходить. Мы просиживали там целые дни, хотя улов был невелик. Со временем я стал ловить гораздо лучше его, так что к восьми годам именно я стал приносить домой форель. Родители так радовались, что даже слезу роняли.

Я все еще помню запах рыбы, жарившейся на сковороде. Мама и сам отец смеялись над тем, каким он был беспомощным в быту, в отличие от меня. Это моим делом стали все починки в нашем маленьком мире.

И дело было не в рыбе. Река объединяла нас: мы разговаривали, смотрели на воду, на дикий зеленый берег, который не изменился за сотни лет. Люди, жившие в то далекое время, непременно узнали бы его сейчас, если бы грубое наступление города и современного мира не стерло их, словно садовых вредителей.

Отец любил музыку. Фрэнка Синатру, Мела Торме, Пери Комо, всех из этой эпохи. У него самого был хороший голос. Однажды мы засиделись допоздна, на небо выкатились звезды. Помню, как он запел — прекрасные слова, прекрасная мелодия: «У ночи тысяча глаз», — он спел всю песню, включая маленькую джазовую импровизацию в середине, пока мы упаковывали рыболовные принадлежности и двух больших рыб.

Я не сказал ему в тот раз, что песня мне не понравилась и слова — тоже. Я был еще ребенком, что бы он ни думал, и мысль о глазах в черном бархатном небе, как бы это красиво ни звучало, меня страшила.

Произошло это за три недели до его гибели. В первой приемной семье был диск с этой песней. Я проигрывал ее снова и снова, пока хозяин дома не взбесился. Он обратился в попечительский совет и попросил, чтобы меня забрали.

Пока мы шли, я немного рассказал об этом Элис. По двум причинам. Во-первых, чтобы она прекратила задавать вопросы. Во-вторых — и это было главным, — я хотел, чтобы она рассказала о себе. Я услышал о причине, побудившей ее прийти ко мне накануне. Она думала, что гибель Мириам и Рики как-то связана с гибелью ее матери. Я все еще считал идею невероятной, но не был готов сказать об этом.

Мы шли по берегу на восток, в сторону океана и промышленной зоны, которая наверняка скоро поглотит побережье, поскольку никому не приходило в голову строить жилые дома на грязной серой земле, даже в наше смутное время. Через час мы оба проголодались.

— Ты ешь рыбу? — спросил я.

— Когда могу себе это позволить.

— Найди хворост для костра. И подожди меня здесь.

Я снял порванные ботинки, закатал брюки и вошел в реку. Это был трюк, которым я дразнил отца. Большую часть времени он не мог поймать ничего даже с удочкой, крючком и наживкой. Он бесился, оттого что я знал, как нужно стоять в медленном холодном течении реки, пока форель не примет меня за часть пейзажа. Тогда я хватал рыбу руками и выбрасывал на берег, а отец быстро оглушал ее свинцовой плашкой, прикрепленной к короткому стальному прутку.

Я стоял в реке, не думая ни о Мартине-медике, ни о Стэпе, ни о ком-то другом, потому что они были городскими людьми из двадцать первого века. Им и в голову не придет то, что мы пойдем по узкой тропе через заросли тростника и камыша. Маленькие водовороты закручивались возле моих ступней и щиколоток. Я снова почувствовал себя молодым и голодным.

Первая темная тень двинулась ко мне минут через пятнадцать. Я выхватил ее из реки обеими руками и швырнул на берег. Элис танцевала вокруг нее, хихикая и пиная рыбину ногой, пресекая ее попытки запрыгнуть назад в воду. Я с удовольствием смотрел на нее. Она даже забыла о боли в руке. В этом отношении, по крайней мере, я все сделал правильно.

— Что мне теперь делать, Бирс?

— Убей ее! — крикнул я в ответ и переключил внимание, потому что еще одна толстая тень сдуру метнулась в мою сторону.

— Я не могу ее убить. Нечем.

— Подожди меня…

Вторая форель подплыла совсем близко, и я повторил свой трюк. Рыбина пролетела по воздуху и ударила девушку в грудь. Я вылез из реки, подобрал извивающуюся добычу и дважды стукнул рыбьими головами по земле.

Она смотрела на меня так, как смотрят женщины: в ее глазах я был зверем, а не человеком, добывшим столь нужное нам пропитание. Я улыбнулся в ответ, поняв две вещи. Мне нравилась Элис Лун. Тем не менее интуиция подсказывала не доверять ей, потому что часть ее истории вызывала у меня сомнения.


Неодобрение уступило место голоду. Оказалось, что у Элис в сумке есть перочинный нож. Такой предусмотрительности я от нее не ожидал. Мы выпотрошили рыбу, Элис вынула зажигалку, сказав, что намерена бросить курить. Мы насадили серебристых рыб на сучки и красиво поджарили их над маленьким костром. Запах вернул меня в кухню — единственное место, которое я считал своим домом. Это приятно волновало.

— Ну я же говорила — пещерный человек, — проворчала она, пока мы поворачивали рыбу над огнем, чтобы на ней со всех сторон образовалась золотистая корочка.

— Да, — согласился я. — Ты меня классифицировала, прикрепила табличку и выставила в музейной витрине. А как насчет тебя?

— Ты о чем?

— Кто ты такая? Чем занимаешься?

— Ну что ты заладил, Бирс?! Мне нечего сказать.

— Рассказывай.

Я отодвинул рыбу от огня и изобразил внимание.

— Ну что обо мне говорить? Перебиваюсь кое-как случайными заработками. Если в магазине потребуется человек на неполный рабочий день, Элис к вашим услугам. Нужна официантка, умеющая хорошо одеться и нравиться солидным мужчинам, зашедшим в бар по пути домой? Будет сделано, при условии, что они не станут распускать руки. Как, думаешь, я услышала разговоры копов?

— И все же не понятно, — сказал я очень серьезно, — почему именно тебе удалось услышать эти разговоры. Расскажи.

— Ну вот еще. Ты угрохал мой байк. Фактически ты меня похитил. Почему я должна тебе верить?

— Это ведь ты ко мне пришла.

Она уставила на меня палец.

— Мне двадцать шесть лет.

— Выглядишь моложе. Впрочем, это всего лишь наблюдение, ничего больше.

— Я говорю правду. К тому же я живу — вернее, должна жить — в квартире с двумя другими женщинами. Они работают в барах, в которые я бы не пошла. К ним подошел черный коп и спросил, не может ли кто-нибудь из них оказать гостеприимный прием бывшему заключенному, тайно выпущенному из тюрьмы. Он не слишком распространялся о том, что от них потребуется. Я устроила импровизацию. Откуда мне знать, что пещерный человек блюдет моральные устои?

— Моральные устои — это то, что человечество выработало в процессе эволюции? — спросил я, стараясь разрешить эту загадку для себя.

— Дарвин, — сказала она. — Видишь, не только ты читаешь книжки.

— Я никогда не верил в эволюцию. В принципе звучит неплохо. Но чем больше людей встречаешь, тем больше понимаешь, что теория расходится с практикой. Это просто…

После двадцати лет в тюрьме странно встретить неглупого человека, готового вступить с тобой в спор. Самыми долгими разговорами у меня были перебранки с тюремщиками, запиравшими туалет.

— Что «просто»?

— Мысль о человечестве, постепенно становящемся умнее и добрее, не выдерживает критики. В тюрьме я читал книги людей, умерших две тысячи лет назад. Так вот, они гораздо умнее большинства идиотов, пишущих статьи для нынешних крупных газет. И социальные темы… Брак. Что это? В половине случаев все заканчивается неприятием и даже ненавистью. Если в социальном плане мы постоянно развиваемся, то почему не становимся лучше?

— Становимся-становимся, — возразила она. — Реже вступаем в брак и посылаем подальше подонков, когда они больше нам не нужны.

— Ну и молодежь! — сказал я.

Элис подцепила форель. Правильно сделала: рыба готова. Я снял с нее ту почти чистую газету, которую удалось найти на берегу, и мы поели. Самая лучшая еда, которую я когда-либо пробовал. Впервые после долгого отсутствия я вспомнил: еда может быть вкусной, и наиболее вкусная — простая здоровая еда.

— Кстати, — продолжила она, утирая рот, — ты был женат. Счастливо. Так в чем проблема?

— Возможно, проблемы нет, — солгал я. — Почему ты думаешь, что смерть твоей матери и убийства Мириам и Рики каким-то образом связаны?

Она ссутулилась и помрачнела.

— Не знаю. Они должны быть связаны. Тут и время, и орудие убийства…

— Возможно, что время — простое совпадение, а молоток можно найти в любой скобяной лавке. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что молотком можно воспользоваться не по прямому назначению.

— Она тебя знала!

Это меня удивило.

— Ты этого не говорила. Ты сказала, будто она видела, как я возвращался с работы.

— Ей казалось, что она тебя знает. И она работала на фабрике рядом с твоим домом. Опять совпадение, правда? Ты — коп. Я думала, что ты сможешь в этом разобраться.

— Был копом.

Она, кстати, дело говорит.

— Как ее звали?

— Все звали ее Мэй. По-китайски звучит красивее, но и Мэй сойдет.

Мэй Лун. Нет, колокольчики не прозвенели. Даже самые маленькие.

— Так ты не знаешь, почему ее убили? До сих пор?

Она осмотрела рыбные кости, поковырялась в них.

— Нет.

Элис произнесла это, не сводя глаз с серебристой рыбьей головы, которую держала в руке.

— Что-нибудь забрали?

— Думаю, нет. Все, что я знаю… — Она отложила рыбу. Разговор испортил ей аппетит, и я винил себя за это. — Произошло это не быстро. Мне тогда было всего три года, но я помню. Все тянулось долго. Они не быстро ее убили.

— Они?

Элис заглянула мне в глаза. Из-за упрямства этой женщины люди нарывались на неприятности.

— Два голоса. Два человека. — Она произнесла это спокойным голосом. Лицо утратило всякое выражение. — Судя по крикам, они ее долго мучили.

Я тоже потерял аппетит.

— Помнишь, о чем они ее спрашивали?

Элис покачала головой.

— Не уверена. Может, мне все приснилось. Не знаю, Бирс.

— Скажи.

Она колебалась, и это показалось мне странным.

— Они спрашивали ее о сестре дракона. Я не знаю, что это значит. А ты?

Я был рад, что между нами костер: ей не было видно, что мои руки дрожат, как листья, подхваченные быстрым течением Покапо.

— Нет, — ответил я, и это было лишь отчасти правдиво.

Я понятия не имел, кто или что такое «сестра дракона», но когда-то я слышал эту фразу. Она прозвучала, как колокол из пустоты, как алое платье на гибкой фигурке Элис, как вкус красно-зеленого яблока из нашего сада. Это что-то важное… если бы только я мог это понять.

— Возможно, я все придумала, — пробормотала она, и я с этим тут же согласился.

— Послушай, — сказал я. — Это нелепо. Мои проблемы не имеют к тебе никакого отношения. Это серьезные проблемы. Может, настолько серьезные… Ты видела, что тогда происходило. Ты не похожа на девушку, в которую надо стрелять.

— Я тебе не «девушка».

— Скажи тогда, как тебя называть. Сути это не меняет.

— Ты снова меня увольняешь.

— Не помню, чтобы я тебя нанимал.

— Ты украл мой байк. Похитил меня.

Я вынул странный подарок Стэпа и положил пачку возле костра.

— Я хочу, чтобы ты их взяла. Можешь тратить. Я не считал, но здесь должно быть двадцать тысяч. Можешь купить себе несколько новых байков. А умнее будет взять билет и уехать отсюда. Поезжай куда-нибудь. Начни новую жизнь.

Элис уставилась на деньги. Судя по всему, столько денег она никогда не видела.

— У меня уже есть жизнь, — сказала она.

Я начал терять терпение.

— Постарайся ее сохранить. Скажу жестче. Есть люди, с которыми мне придется иметь дело. Они не станут сюсюкать с непрофессионалами. Да и со мной тоже, если обстоятельства так сложатся. Думаю, в этом ты уже убедилась.

Она и бровью не повела.

— Нет, я не бросаю мужчин, даже если они мне не нравятся. Это они меня бросают. Так уж заведено. К тому же ты обозлился, когда я заговорила о браке.

— Что?

— Я видела, как у тебя скривилось лицо, когда об этом зашел разговор. Что ты задумал? Избавишься от меня и надеешься, что все пройдет?

— На что я надеюсь?

Элис снова взяла рыбину, отломила кусочек, сунула в рот. Она была явно довольна собой.

— Меня всегда это удивляло, — сказала она с набитым ртом. — Я несколько раз ходила в библиотеку и читала судебные материалы. Они были не слишком подробными. Мне казалось, что дело о местном копе, убившем жену и ребенка, заслуживает большего внимания, чем половина колонки на тридцать третьей странице.

Я заинтересовался.

— И это все, что обо мне написали?

— Шесть абзацев. И все. Никаких улик. Там лишь вскользь упомянут мотив.

— Мотив?

— Там написано, что Мириам закрутила роман и ты об этом узнал.

— Вот как, — сказал я, у меня неожиданно закружилась голова. — Мотив.

Я взял остатки рыбы и швырнул ее в реку. Форель — каннибал. Мне об этом отец рассказывал.

Снова вошел в воду, вымыл руки и остался стоять в реке, глядя на течение. Смотреть было не на что.


— Мне жаль.

Видно было, что ей и в самом деле немного жаль. Я заставил ее прождать десять минут, а времени у нас не было. К этому моменту Мартин-медик и его неизвестный спутник должны были догадаться, где мы находимся.

— Я не должна была ворошить это дело. Всегда удивлялась тому, что они взяли тебя при отсутствии улик. Им нужен был мотив. Причина, по которой ты совершил это злодеяние. — Она помолчала. — Это правда, Бирс? Она тебе изменила?

— Я в самом деле не знаю, — сказал я честно. — Не помню, чтобы у Мириам был любовник.

— А в тот день?

— О том дне я ничего не помню.

— А если бы ты ее застал? Если то, что они говорили, правда…

— Я все равно остался бы в неведении. Они назвали его имя? В документах?

— Нет. А ты его знаешь?

И внимательно на нее посмотрел.

— Я помню имя, которое назвали мне во время допросов. Кайл Маккендрик. Мелкий городской чиновник. Однажды я арестовал его за то, что он покупал проститутку в Сент-Килде. Ему удалось уйти от наказания, возможно потому, что он имел влиятельных друзей. Больше ничего о нем не знаю.

Ее загорелое лицо слегка побледнело при упоминании этого имени.

Настал мой черед удивляться. Кайл Маккендрик никогда не входил, в мою жизнь, за исключением короткого эпизода в полицейском участке, а это имя я услышал во время допросов, где не мог ни о чем думать, кроме того, что я потерял. Маккендрик меня не интересовал, как бы ни пытались уверить меня в том злобные следователи.

— Ты о нем слышала? — спросил я.

— Кайл Маккендрик? Разве ты в тюрьме не читал газеты?

— Нет, двадцать лет в руки не брал. Зачем? Я ведь не должен был выйти на свободу.

Она все еще не смотрела мне в глаза.

— Бирс… Кайл Маккендрик — главное лицо в городе. Он владеет всем, так или иначе. Газетами. Телевидением. Много лет назад приватизировал весь сервис. Транспорт. Здравоохранение. Несколько тюрем и полицию.

— Тюрьмы? — поразился я.

— Сейчас эра предпринимателей. Да, даже тюрьмы. Зачем лишать заключенных права пользования тарелками с логотипами фирмы?

— У меня не было тарелок с таким логотипом.

— Ты уверен?

Я не был уверен. Я не обращал внимания. По какой-то причине меня переселяли из одной одиночной камеры в другую. Добрые пятнадцать лет жизни слились для меня в размытое пятно. Я знал, что меня заключили в Гвинет. Предполагал, что вышел оттуда, хотя теперешний вид из окна моего дома меня все еще удивлял. Все выглядело странно: ведь они могли сделать со мной в тюрьме что угодно, и я бы никогда ничего не узнал.

— Да, — промямлил я.

— Сомневаюсь. Итак, они думали, что Маккендрик спал с твоей женой и поэтому ты ее убил?

— Так мне сказали. А что, этот парень действительно такая шишка?

— Он у нас царь и бог. Большой семейный человек. Если он не владеет чем-то сам, значит, этим владеет кто-то из его детей. Маккендрик мог в два счета освободить тебя из тюрьмы.

— Зачем бы ему это понадобилось?

— Не знаю. Ему и убить тебя ничего не стоило.

— О, — протянул я. — Значит, царь и бог? Как в старые времена?

— Вежливые и благоразумные люди предпочитают это не обсуждать.

Я вынужден был задать этот вопрос.

— Как думаешь? Может… он знал твою мать?

— Ну как он мог ее знать? Китаянку, мать-одиночку, работающую нелегально по двенадцать часов в день?

— Должно быть, она была красива.

— Я тебя умоляю…

— Я просто высказываю предположение. Ищу связи. Вот и все.

Ее лицо выразило разочарование.

— Я думала, ты хороший коп.

— Хороший — то есть «приличный»? Или высокопрофессиональный?

— И то и другое.

Я пожал плечами.

— О господи, — простонала Элис. — Ты и этого не помнишь.

— У меня по этому поводу возникли некоторые соображения. Понимаешь, если это Маккендрик, то он не мог действовать один.

— Не поняла.

— Кто-то меня освободил. Возможно, это сделано для того, чтобы снова упрятать меня за решетку. Во-первых, двадцать тысяч долларов наличными уже вызывают некоторые подозрения. Но если это Маккендрик, то зачем сегодня утром он пригвоздил Тони Моллоя к столбу возле моего дома? И что за люди сидели в «хюндае»? На копов они не похожи. Скорее, на…

— На кого?

Элис явно заинтересовалась.

— Не знаю. Меня же здесь давно не было, забыла? Кто-то хотел убрать меня из тюрьмы. Дал деньги. Он знал, что я буду на Оул-Крик, и надеялся что-то узнать. С другой стороны, возможно, другие люди хотят, чтобы я…

«Умер», — подумал я, сам не зная почему. Не знаю, произнес ли я это слово вслух.

— Ergo[9]… — продолжил я.

— Пожалуйста, без заумных слов. Ты много читал. Я это уже поняла.

— Ergo, мне нужна точка, с которой начать. Стало быть, я должен выяснить, действительно ли Маккендрик и Мириам были любовниками.

Я не сказал ей о своем шурине Шелдоне и его маленькой автомастерской, которая, возможно, находилась в полумиле отсюда, в бедном промышленном районе, который, как я надеялся, до сих пор существовал. Решил, что лучше будет промолчать об этом до поры.

— Поняла, — сказала она. — А теперь прошу меня извинить.

— В чем дело?

— Туалет. Или проще сказать — кусты.

Я приложил руку к виску, отсалютовав ей по-военному, и она исчезла. Здесь буйно росли шиповник и бузина. Из зарослей с писком вырвались четыре зеленых вьюрка. Шумные птички.


Элис Лун бескорыстно стремилась узнать то, что хотела, какая бы правда ей ни открылась и к каким бы последствиям это ни привело. Именно поэтому я не желал иметь с ней дела.

Когда она скрылась из виду, я вынул из пачки две сотенные купюры на возможные расходы, а остальные деньги положил ей в сумку. Затем очень быстро нашел ручку и лист бумаги и написал: «Пошел туда…». Стрелкой указал направление — вниз по течению, к серому устью и мысу Блю-Ойстер.

Может, она поверит. Может, и нет. В любом случае проведет здесь минуты две, раздумывая, блеф это или двойной блеф. Такая уж эта Элис Лун. Она сначала вникала в суть дела и только потом принимала решение. А вот меня разумные ограничения никогда не останавливали.

Хотя я ей и не говорил, эту часть реки я знал очень хорошо, именно поэтому здесь и остановился. Здесь мы рыбачили, когда я был ребенком, и здесь папа пел «Ночь с тысячей глаз», глядя на заплутавшую в звездном лабиринте луну. Его не стало, но это место по-прежнему было моим любимым. Я ходил сюда один или с лучшим другом, Микки Карлуччо. Его отец был владельцем городского рыбного рынка, и время от времени я подрабатывал там на карманные расходы. Потом эта связь оборвалась, и я долгие годы не вспоминал о Микки. Не было повода. Со временем воспоминания начали приходить. Некоторые из них оказались полезны.

Я легко поднялся на берег, цепляясь за низкие ветви кустов, росшие на красной глинистой почве. Наверху была еще одна тропа. Она, как и раньше, вела к промышленной зоне, только с тех пор промзона выросла. Настолько выросла, что до ближайшего здания оказалось рукой подать. Я смог добраться туда менее чем за минуту.

Часов у меня не было, но я догадывался, что сейчас послеполуденное время. Шелдон, должно быть, дремлет за первой банкой пива.


Рики исполнилось три года, когда он дал прозвище своему дяде. Дело было на пляже. Мириам тайком от меня поглядывала на красивые дома Гринпойнта. Должно быть, мечтала когда-нибудь там поселиться. Она думала, что я ничего не замечаю, но я-то видел. В этих мечтах не было ничего дурного. Рики строил большой и сложный песчаный замок. Скорее, это была крепость. Даже тогда было заметно, что он пошел в папу. Вдруг он оторвался от своего занятия, указал на Шелдона и сказал: «Таинственный Мамфорд! Как сандвич с арахисовым маслом».

Мириам вынуждена была дать мне пояснение. Я не смотрел днем телевизор, да и вечером тоже.

Но на следующий день я уселся вместе с сынишкой, и мы целый час смотрели «Улицу Сезам». Оба радостно визжали, когда на экране появлялся таинственный Мамфорд, очень похожий на Шелдона Джея Седжвика.

Длинные черные грязные волосы были немного фантастичнее, лысина отчетливее и усы неопрятнее, но, судя по всему, трудно отразить все эти реальные подробности в кукле, сделанной из фетра и картона. И все же сходство было велико. С этого момента Шелдон стал Мамфордом, хотя Мириам как-то отвела меня в сторонку и попросила перестать использовать это прозвище, потому что Шелдон наконец-то набрался смелости и пожаловался ей.

Такой уж он был человек, робкий, но исполненный достоинства. Он совершенно не был способен заниматься настоящей работой, однако верил в то, что его маленькая автомастерская, которую он завел после того, как его выгнали из колледжа, когда-нибудь принесет ему состояние.

Шелдон — я перестал называть его Мамфордом, хотя до сих пор ассоциирую его с этим персонажем — жил в мире, который существовал лишь в его голове, и, насколько могу судить, он был в нем вполне счастлив. Жил он в комнате над мастерской: так дешевле. У него были постоянные клиенты. Они не могли позволить себе отремонтировать транспортные средства нигде, кроме как в этом месте, где для решения проблемы — большой или маленькой — использовалась главным образом простая грубая сила. Друзей у него почти не было — особенно женщин, потому что человеческий контакт внес бы в его жизнь неудобства.

Он был единственным человеком, который писал мне в тюрьму. Кто бы мог подумать?


За то время, что я был в тюрьме, город мог измениться, но только не автомастерская «Шангри-Ла Мотор». Во дворе стояло шесть выпотрошенных автомобилей. Они ржавели, то ли потому, что владельцы не заплатили, то ли потому, что не пришли за машинами. Возможно также, что Шелдон, обладавший весьма скромными познаниями в механике, попросту не справился с ремонтом. Половина неоновой вывески, которую Шелдон приобрел за большие деньги, не горела.

В то время, когда он собирался совершить эту покупку, я отговаривал его, поскольку работал он только днем, да и то не всегда, и неоновая вывеска являлась ненужной роскошью. Мириам мне возразила: советовать что-либо Шелдону было бесполезно. Они с Мириам не были близнецами, но их отец, чудесный человек, фермер с полуострова Пейтон, видел в них смысл своей жизни. Его жена умерла, когда дети были совсем маленькими. Отец обожал своих отпрысков, что понятно в отношении Мириам и разорительно в отношении Шелдона. К тому времени, когда Седжвик умер, Шелдон истратил семейные накопления, а позже заложил ферму. Я знаю это из письма, присланного в тюрьму, в котором он единственный раз сообщил мне что-то конкретное. Письмо это говорило о Шелдоне больше, чем он сам сознавал. Он был не просто праздный, ненадежный и одинокий человек. Он хотел, чтобы все об этом знали.

Я протиснулся мимо полуобгоревшего «фольксвагена» и «вольво» (у этого автомобиля был такой вид, словно в багажнике у него поселились крысы). Из мастерской не доносилось ни звука, и это меня ничуть не удивило. Двери были раскрыты настежь — любой вор мог свободно войти и взять то, что обладало хоть какой-то ценностью. Сразу за дверью висели часы. Я решил, что они идут правильно, потому что стрелки указывали на начало четвертого, а это, по моим ощущениям, соответствовало действительности.

Если Элис Лун проявила благоразумие, то она должна быть сейчас на полпути к аэропорту. По дороге она придумает, куда лететь. Я на это надеялся. Но с другой стороны, считал, что это маловероятно. Эти размышления и радовали меня, и огорчали. Элис рассказала мне лишь половину истории, а может, и того меньше, но я не знал, хочу ли узнать остальное и понять скрытый смысл того, что произошло.

Где-то работал телевизор: знакомые звуки, стоны и вздохи. Я повернул за угол, в контору, и там нашел Шелдона. Он сидел, положив ноги на стол, заваленный бумагами, на многих из которых был текст, отпечатанный кричащим красным цветом. Он держал банку пива и пялился на экран, где показывали порнофильм. Две силиконовые женщины орудовали пластмассовыми членами. В «Улице Сезам» такого не показывали.

— Как сандвич с арахисовым маслом, — сказал я и нажал на кнопку выключателя на грязном маленьком переносном телевизоре, стоящем на шатком шкафу для документов.

Немытое, в жирных пятнах, лицо Шелдона исказилось от страха и растерянности.

— О, черт, — пробормотал он и глотнул из банки, при этом большая часть пива полилась по замызганному синему комбинезону. — О, черт…

И снова поднес банку ко рту.

Он потолстел и, к моему удивлению, потерял так много волос, что остались лишь тонкие черные пряди, прилипшие к нижней части блестящего черепа. Они напоминали свиные хвостики, прикрепленные канцелярскими кнопками. Усы стали больше и уродливее, но не настолько велики, чтобы скрывать дряблое лицо Шелдона.

Он выглядел ужасно. Старый, толстый, больной. А теперь еще и напуганный.

— Какого черта ты здесь делаешь, Бирс? — спросил он наконец.

Захотелось увидеть единственного оставшегося в живых родственника. А чего еще ты можешь ожидать от человека, только что выпущенного из тюрьмы?

— Выпущенного? — изумился Шелдон. — Когда, черт возьми, это случилось? Как?

Я стряхнул крошки пиццы со второго стула (в комнате их было только два), принес его к столу и уселся напротив Шелдона.

— Разве ты не следишь за новостями? — спросил я.

— Какими новостями?

На столе — надо отдать ему должное — лежала газета. Я взял ее, посмотрел передовицу и местные новости. Заглянул во вчерашний номер. Ничего.

— Они вчера выпустили меня из тюрьмы. Фрэнки Солера сознался. Ты слыхал о нем?

— Фрэнки Солера?

Он покачал головой. Жидкие пряди беспорядочно замотались.

— Нет, — твердо сказал он. — Никогда.

— Сегодня утром возле своего дома я увидел человека, пригвожденного к столбу. Это был мертвый Тони Моллой.

Шелдон глотнул пива и закашлялся.

— Поскольку Тони Моллой каким-то образом был связан с Фрэнки Солера, с человеком, которого ты не знаешь, — продолжил я, — думаю, что тебе он тоже незнаком.

— Тебя выпустили?

— Потому что я невиновен, Шелдон. Я думал, ты это понимаешь. Думал, что поэтому ты и писал мне раз в год.

К его чести, он отставил банку.

— Я писал тебе, потому что не верил в то, что ты сделал это, Бирс. Но я так и не понял, почему ты им ничего не доказал. Я считал, что у тебя все получается.

Я промолчал.

— Я подумал, — добавил он, — что ты сам себя в этом не убедил.

— Интересное наблюдение.

Я оглянулся по сторонам. Один телефон. Кипа счетов. Работы не видно. Дешевое порно по телевизору.

— Итак, — спросил я, — как дела в «Шангри-Ла»?

— Затишье перед бурей, — сказал он, перегнулся через стол, взял отвратительную на вид беспроводную компьютерную клавиатуру и затыкал в нее толстыми пальцами.

Что-то начало появляться на крошечном плоском экране. Что-то не имеющее отношения ко мне.

— Понимаешь, сегодняшний бизнес требует знаний. Надо быть на шаг впереди. То, чего не знают бездельники в больших автомастерских, убьет их. Помнишь вторую серию спортивного «Фольксвагена-поло GTI», хэтчбэк, 97-2001?

— В ожидании исполнения смертного приговора ни о чем другом мы и не говорили.

Он что-то набрал и указал на экран монитора.

— На него больше нет гарантии. Но есть проблема с верхними клапанами. Об этом мало кто знает. Нужно понимать, где искать информацию. Изготовитель не отремонтирует его даже за большие деньги. Необходима модификация, а для этого нужно обращаться в Германию. Если только…

Он снова отхлебнул пива и широко улыбнулся. Стало заметно, что регулярное посещение дантиста Шелдона не слишком заботило.

— …ты меня знаешь. У меня есть запасные части. Я обладаю информацией. Когда эти машинки начнут кашлять, чихать и разваливаться, люди будут обивать мой порог. Большие деньги.

Я оглядел пустую мастерскую.

— Когда прольется золотой дождь?

Он нахмурился.

Через шесть недель. Самое большее, — через восемь. Парень, что продал мне запасные части, говорит, что проблема созреет при перемене погоды, когда жара сменится холодом. К концу сентября улицы заполнятся мертвыми «фольксвагенами», и некому будет их чинить. Владельцам придется выложить огромные деньги такому человеку, как я.

В углу офиса были составлены восемь картонных коробок с корейскими и японскими надписями. Картинка с изображением автомобиля казалась нарисованной рукой трехлетнего ребенка.

— Ты это купил на распродаже или получил как непроданный товар?

— Что?

— Ничего. Послушай, Шелдон. Мне нужно…

— У меня нет денег.

— Деньги мне не нужны. — Я посмотрел на ступеньки, ведущие на чердак. Там находилась квартира Шелдона, с тех пор как он оставил ферму. В отчаянных обстоятельствах… — В аэропорту «Рамада» неожиданно много народу. Мне нужно где-то остановиться. Всего на одну ночь. К тому же я хочу кое о чем с тобой поговорить.

Он встревожился. Открыл еще одну банку пива, но не подумал предложить мне.

— Кое о чем? — нервно пискнул Шелдон.

Об этой его особенности я уже и позабыл.

Я сразу перешел к делу.

— Мы были счастливы, Шелдон?

Он поерзал на стуле.

— Откуда я знаю? Это был твой брак.

— Мы выглядели счастливыми? Я имею в виду Мириам.

— Да, — ответил он, кивая. — Я никогда не видел ее такой счастливой, как в день вашей свадьбы.

— А после?

— Она и после казалась счастливой. Мы с ней мало говорили. Кажется, ей хотелось, чтобы ты побольше бывал дома. Чтобы больше зарабатывал. Седжвики всегда любили деньги. Семейная черта.

Он огляделся по сторонам.

— Мириам знала, что я растранжирил отцовское наследство. Это ее злило. Она не раз давала мне понять.

Мы с Мириам несколько раз говорили об этом.

— Дело было в тебе, Шелдон. Не в деньгах.

— Нет, — возразил он. Казалось, он осторожно подбирал слова. — И в том, и в другом. У Мириам были идеи, Бирс. Может, ты не заметил, но у нее были идеи.

Я покачал головой. Это не совпадало с картиной, запечатленной в моем мозгу. Картина эта была во многих отношениях ясная, поскольку я отполировал ее, сидя в душной камере Гвинета.

— Что за идеи?

— Обыкновенные. Большой дом. Большой сад. Возможно, бассейн и вид на море.

— Она не мечтала поехать в Гринпойнт и выйти замуж за копа? К тому же за честного?

— Нет. — Он снова заговорил осторожно. — Думаю, не мечтала.

— Может, она мне изменяла?

— Конечно, нет! Что за?…

Он бросил в мою сторону недопитую банку. Для Шелдона это было проявлением страшного негодования.

— Я не потерплю, чтобы ты оскорблял память моей бедной сестры. Понял?

— Мне нужно было спросить. Ты знаешь, какие намеки делают в суде.

— Я ни разу не был в суде. И ни слова не читал об ном в газетах. Не мог. Папа к тому времени заболел. Ты, наверное, не знаешь об этом. Я просто…

Он опустил голову и вздохнул.

Я просто хотел быть рядом с ним.

— Вопрос о наследстве, — сказал я и возненавидел себя за то, что сказал это.

— К тому времени денег уже не осталось, — сказал он уныло.

— Мне говорили, что она меня обманывала. Ты, должно быть, слышал это.

— Слышал, но ничего не хочу об этом знать.

— С одним прохвостом по имени Кайл Маккендрик. В суде его не упоминали, но на допросах говорили.

Он вздрогнул и взял газету.

— Могло это быть правдой, Шелдон?

Он сложил пополам одну из страниц и отдал мне. Там была напечатана длинная статья о неком благотворительном фонде и о пожертвовании, которое этот фонд передал в одну из городских больниц. Я внимательно прочитал текст. Снова Кайл Маккендрик. Я помнил лишь, как в Сент-Килде привлек его к ответственности, когда заметил, что он сажает в свою «хонду» дешевых проституток.

Статья описывала Маккендрика как «городского миллиардера и филантропа». Его фонд пожертвовал больнице двадцать миллионов на новую детскую палату. Тут же была и фотография — мужчина среднего возраста с ухоженными седыми волосами и лицом падшего ангела, молодого и одновременно старого. Он передавал чек хорошенькой молодой медсестре. Я удивился тому, что опубликовано именно это фото. Передавая чек, мистер Маккендрик откровенно заглядывал сестре в декольте. Может, у фотографа было чувство юмора?

— Кажется, он стал достойным человеком, — заметил я. — Порядочным, щедрым.

Шелдон хмыкнул.

— Он может себе это позволить. Единственное, чем в нашем городе не владеет Кайл Маккендрик, так это церквями и кладбищами. Не удивлюсь, если в эту минуту он ими и занимается. Ты знаешь, кому я плачу ренту? Если плачу.

— Ему лично?

— Нет! Он богат, Бирс. Богатые люди так прямо не действуют. Деньги поступают в компанию его дочери, на один из Карибских островов, а потом — прямиком к нему. Я тебе вот что скажу.

Он помолчал, кажется, пожалев о своих словах.

— Да, я слушаю, — сказал я.

— Все в конце концов приходит к Кайлу. Все. Руки у него загребущие. Ничего не пропускает. Ему не о чем беспокоиться. Все в его власти.

— Понимаю. Значит, правда то, что мне сказали? О Мириам?

— Почем я знаю?

На столе лежала телефонная книга. Вещи выглядели сейчас по-другому. Судя по тому, какой толстой была эта книга, сюда переписали телефонные номера всех жителей планеты.

— Как мне ему позвонить? Нам надо поговорить.

Шелдон вскочил и выхватил книгу из моих рук.

— Ты не в своем уме?

— Возможно. Тем не менее мне бы хотелось поговорить с этим человеком. Нужно кое-что выяснить. Ты, наверное, и сам понимаешь?

— Нет, нет и еще раз нет. Ты не будешь звонить Кайлу Маккендрику. Не вздумай к нему приближаться. Я не знаю, как тебе удалось выйти из тюрьмы, но он тотчас отправит тебя обратно, так что не успеешь и вопроса ему задать.

Люди постоянно говорят подобные вещи, и это меня раздражает.

— Может, пока я был в тюрьме, законодательство изменилось? А как же «независимое правосудие»? Это теперь анахронизм?

— Это ты анахронизм. В нашем мире все решают деньги. Если они у тебя есть, делай, что хочешь. Нет денег — помалкивай и радуйся тому, что прожил день. Мы всего лишь мелкие блохи, поедающие одна другую и отдающие часть добычи другим блохам, потому что те крупнее. Так вот, Кайл Маккендрик — самая крупная блоха.

— Как это все произошло? — недоумевал я.

Шелдон покачал головой.

— Не знаю. В самом деле не знаю.

— Так почему ты соглашаешься?

— Потому что так все устроено! Послушай, я не хочу, чтобы ты носился с глупыми идеями. Я знаю, какой ты упрямец, а потому, шурин, скажу: ты не прав. Знай, что пик цивилизации пришелся на весну 1985 года, а с тех пор мы катимся под уклон…

— Как красноречиво ты излагаешь…

— Да перестань! Какими мы были, такими и остались. Просто некоторое время этого не понимали.

— Цинизм не к лицу мужчине. Может, предложишь мне наконец пива?

Оказалось, это была последняя банка. Вот почему он так суетился.

Шелдон, вздохнув, швырнул ее мне. При попытке открыть я потерпел неудачу. Послышалось ругательство.

— Дай сюда! — заорал Шелдон, поднялся из-за стола и вырвал банку у меня из рук.

Он вдруг рассвирепел. Из-за банки? Или из-за меня?

— Если ты даже банку не можешь открыть, на что надеешься?

Я пригляделся. В мое время крышки открывались полностью. При этом требовалось проявлять осторожность, потому что острые как бритва края могли порезать пальцы. Сейчас надо было лишь потянуть на себя язычок, и он повисал, мягкий и гладкий.

— Прогресс, — сказал Шелдон и уселся. — Видишь?

— Да, — согласился я. — Травмы можно не опасаться.

Сделал глоток. Пиво было теплым, но замечательным. Первый алкогольный напиток после двадцатитрехлетнего перерыва.

— Пойду еще достану, — сказал Шелдон.

— Хорошо бы чем-нибудь закусить.

— Твои пожелания?

Я подумал.

— Хлеб. Прямо из пекарни, чтобы пахло. Ростбиф. Яблоки. Салат, только чтоб свежий, ароматный. На, держи…

Я протянул ему деньги. В этот момент почувствовал к нему расположение. Должно быть, хорошее пиво так на меня подействовало.

И вдруг, неожиданно для самого себя, спросил:

— Говорит ли тебе что-нибудь название «Сестра дракона»?

Шелдон задумался. Я его не торопил, потому что, произнеся эти слова, почувствовал, что в голове что-то шевельнулось. Должно быть, алкоголь сдвинул камень, застрявший в мозгу. Под этим камнем обнаружилось убеждение в том, что «Сестру дракона» я запомнил только потому, что во время допросов меня о ней часто и безуспешно спрашивали. Правда, было что-то в контексте — моем контексте, в ситуации, в которой задавали вопрос. В эти минуты я пугался так же, как и во время рассказа Элис. Если это и был допрос, то уж точно необычный.

— Хочешь сказать, что никогда туда не ходил? — спросил Шелдон.

— Куда не ходил?

— На Гумбольдт-стрит. Двадцать лет назад это место закрыли. Неожиданно. Ночью, словно там случилось что-то нехорошее. Долго не работали, но… открыли отличный коктейль-бар. Вначале все было хорошо, по-честному. Правда, скоро испортилось. Что поделаешь, такова жизнь. Танцы, стриптиз, представление с участием зрителей… если догадываешься, что я имею в виду.

В моей памяти ничто не шевельнулось.

— Меня туда водила Мириам! — продолжил Шелдон. — Помню, мы с ней заказывали «Маргариту». Хорошие коктейли.

— Мириам? «Маргарита»?

Я не помнил, чтобы жена пила что-нибудь, кроме вина, да и то очень умеренно.

— Да. Она вроде бы знала владельцев. Не помню. Это ж давно было. Она должна была и тебя туда водить, Бирс. В этом месте она чувствовала себя как дома.

— Может быть, — согласился я, уверенный в том, что никогда не переступал порог бара со стриптизом под названием «Сестра дракона».

— А почему такое название? — поинтересовался я.

— Должно быть, связано с женщиной, владелицей бара. Впрочем, кто его знает? Двадцать лет ведь прошло. Больше. Да какая разница?

— Скорее всего, никакой. Купи мне цветов. Белые розы.

У меня заболела голова. Слишком много информации.

— Цветы?

— Я просто хочу их понюхать. Разбуди меня, когда вернешься. И спасибо.

Я поплелся на чердак, стараясь не думать о том, какая, должно быть, там холостяцкая берлога.

Оказалось, он не такой уж плохой малый. На полу его каморки лежал матрас, стояли коробки, набитые беспорядочно сложенной одеждой, лежали журналы. Мерзкие, как я и предполагал.

«В мире, возможно, есть шурины и похуже», — подумал я, ложась спать на полу на мятых простынях. Мне снилась река Покапо, но не из моего детства, а такая, как сегодня, с шприцами и презервативами. Я видел серебристую форель и Элис Лун, улыбающуюся, довольную, потому что я стоял перед ней, волнуясь как мальчишка, и протягивал букет белоснежных роз.

У нее был такой вид, словно до сих пор никто не дарил ей цветов, что, конечно же, ужасно и немного неправдоподобно. Потом я увидел у нее маленький и очень настоящий пистолет, его дуло было повернуто в мою сторону. Когда посмотрел ей в лицо, понял, почему она улыбается. Ей приятно снова меня увидеть, но такую новость нельзя назвать хорошей.


Несмотря ни на что, я был счастлив в своем сне, пока меня не разбудили. С туманом в голове и с пивной отрыжкой во рту я открыл глаза.

Против меня на стуле сидел человек с серебристыми волосами. На нем был дорогой костюм, возможно шелковый, белая рубашка и красный, туго повязанный галстук. Так любят одеваться бизнесмены. Рядом с ним сидел чернокожий парень с телосложением и мускулами борца. Он втиснулся в почти такой же костюм, хотя и поскромнее, чем у седовласого бизнесмена. У чернокожего борца в руках был мой служебный револьвер, и он разглядывал его, словно антикварную вещицу. Позади этой пары стоял серьезный человек, похожий на врача. Он крутил в руках темную кожаную сумку. Глаза на выкате нервно щурились за толстыми стеклами очков без оправы.

Шелдон тоже был здесь. Он нервничал еще больше очкастого доктора.

— Ты с-с-казал, что хочешь видеть мистера Маккендрика, — заикаясь, выговорил этот лживый предатель. — Надеюсь, это самое… ты… это самое…

— Ох, Шелдон… — К своему удивлению, в этот момент я испытал скорее разочарование, чем гнев. — А кто во время моего заключения убил грамматику? Могу ли я прочитать приговор?

Он повесил голову и пробормотал слово, которое я связывал с ним на протяжении всей его печальной маленькой жизни.

— Извини. — Он судорожно сглотнул. — Эти части не были…

— Какие части? Что не было?

— Запасные части. Я их купил не на распродаже.

Вечно меня подводит мой глупый язык.

Доктор держал в руке шприц, совсем как мой дружок Мартин. В этот момент он вставлял его в ампулу и поглядывал на меня.

Кажется, я перестал испытывать детский страх перед уколами.

— Могу ли я чем-то помочь вам, джентльмены? — спросил я.

— Ради твоего же блага, — сказал Маккендрик низким хриплым голосом, не вязавшимся с серебристыми волосами и шикарным костюмом, — надеюсь, что сможешь.

— Так вот, Кайл, — сказал я дружелюбно, — больше двадцати лет назад я оштрафовал тебя за уличных проституток вСент-Килде. Чем теперь занимаешься?

Маккендрик сунул руку во внутренний карман и вынул маленький блестящий пистолет.

Затем повернулся к Шелдону и спокойно выстрелил ему два раза в грудь.

Шурин повалился назад. Лицо его выразило гнев и шок. Сквозь комбинезон проступили два темных блестящих пятна. Они были цвета старого масла.

— Вот такими делами, когда мне этого захочется, — сказал Маккендрик, глядя на Шелдона. Тот привалился к стопке журналов «Плейбой», закрыл глаза и сделался неподвижен.

Я разумный человек, особенно когда вижу перед собой оружие и шприцы. К тому же меня крепко привязали к стулу нейлоновой веревкой, которую эти люди предусмотрительно прихватили с собой.

Сначала я посмотрел на неподвижного Шелдона, затем на Кайла Маккендрика и сказал:

— Я готов отвечать на твои вопросы.

Маккендрик смотрел на меня как на идиота.

— На вопросы? А мы чем занимались все это время?

Я покачал головой.

— Извини. Не понимаю.

— Сэр.

Очкастый доктор произнес это нерешительно, словно боялся сказать что-то не то.

— Что?

— Он не вспомнит, — сказал доктор.

— Что не вспомню? — спросил я. — Вы все время говорите загадками. Как я вам помогу, если не знаю, чего вы от меня хотите?

Маккендрик выпрямился и посмотрел на меня. Потом приложил палец к щеке, как это делают в телевизионных сериалах, когда хотят изобразить задумчивость.

— С кем еще ты говорил, с тех пор как они тебя выпустили?

— Они? Ты имеешь в виду судью?

— Никто из моих судей тебя из тюрьмы не выпускал.

Мне показалось это странным.

— Ты хочешь сказать, что я сбежал?

— Можно и так сказать.

— Наверное, я ушел во сне. Как лунатик. Мне показалось, что кто-то из судей пришел, освободил меня, дал денег и привез домой. А затем…

Интересно, чего хотел Стэп? При нем были бумаги, но он мне их не показал. Вроде бы и деньги были. У меня не было никакого доказательства того, что я вышел из тюрьмы на законных основаниях.

— Что затем? — спросил Маккендрик.

— Затем кто-то пригвоздил к столбу рядом с моим домом грязный мешок по имени Тони Моллой. Похоже, полиция преследует меня, словно сбежавшего из тюрьмы преступника.

Он молчал.

— Ну ладно, — сказал я. — Выходит, я беглый преступник. А человек, пригвоздивший к столбу Тони Моллоя, это ты.

— Нет, я, — вмешался в разговор чернокожий парень и ткнул себя в грудь пальцем.

— Выходит, Фрэнки Солера не сознавался в том, что убил мою жену и ребенка?

— Ну конечно же, этот идиот сознался! — прорычал Маккендрик. — Кто бы подумал, что подонок окажется религиозным?

— На смертном одре всякое случается.

— Тебе лучше знать, Бирс.

— Ловлю тебя на слове. Значит, ты говоришь, эти двое убили Мириам и моего мальчика?

Кайл Маккендрик вздохнул.

— Ты все еще разыгрываешь невинного, Бирс? И не надоело? Так и хочется тебя придушить. И что она в тебе нашла?

Их было трое, а я человек, не склонный к фантазиям. Тем не менее мне хотелось сбросить с себя веревки и одним движением снести им башки.

— Ты и Мириам?… — спросил я, на самом деле не желая знать ответа.

— Где она спрятала это? — спросил он.

— Что спрятала?

Очкастый доктор снова осмелился вмешаться.

— Он на самом деле не помнит, — сказал он. — Мы много раз пытались узнать.

— Может, он с самого начала не знал, — проворчал чернокожий парень. — В таком случае зачем понапрасну тратить время?

Маккендрик прикрыл глаза. Обычно так делают люди, общаясь с детьми.

— Потому что мы не знаем наверняка. А может, он сказал об этом кому-то другому. — И снова обратился ко мне: — Ты с кем-нибудь еще разговаривал?

— Я поехал домой. За мной начали охотиться. Тогда я явился сюда и поговорил с шурином на семейные темы. Вы его застрелили. Что еще я могу вам сказать?

Чернокожий парень свирепо уставился на меня.

— Один человек сказал, что на байке позади тебя сидел кто-то еще.

— Этому человеку нужно проверить зрение. Я не выходил из тюрьмы двадцать три года. Сколько, по-вашему, у меня здесь друзей?

— Ничего, — пробормотал Маккендрик. — Снова ничего. Одно и то же…

Вид у него был разъяренный. На его пути возникло препятствие, и такая ситуация была ему в новинку.

— Может быть, — предположил чернокожий парень, — они его все еще ищут. Давайте его прикончим, да и дело с концом.

Маккендрик обхватил руками голову и выругался виртуознее, чем уличный хулиган четверть века назад. Я не слишком часто вращался в кругах миллионеров, но таких слов от них не ожидал.

— Господи, — простонал Маккендрик. — Меня окружают одни идиоты. Он знает, придурок. Я немного трахался с его женой. Может, поэтому он и не хочет делиться.

Я поерзал в веревках. В голове было пусто: ни страха, ни гнева.

— Если пояснишь, что я должен знать… — сказал я.

— Мириам взяла то, что было для меня важно, — сказал Маккендрик. — Я хочу это вернуть.

— И что это?…

Маккендрик вздохнул.

— Вколи ему, — сказал он очкастому доктору. — Я не могу больше возиться с этим подонком. Мне надо успеть на открытие школы. На половину пятого у меня назначена встреча в рекламном агентстве. Это дает мне окно в час сорок пять минут. Постарайся, чтобы он его заполнил.


От травы исходит чудесный свежий запах. Это награда мне за утомительную работу по подстриганию газона. Рики бегает по саду, гоняя мяч. В ветвях яблони кто-то сидит. Может, кот, а может, более крупное животное.

Я присматриваюсь. Существо похоже на птицу, серую и бесформенную, с длинным острым клювом и очками без оправы. Из-за стекол на меня смотрят два холодных черных глаза. В лапах птицы зажат шприц. От шприца, через цветочную клумбу с аккуратными рядами лилий и белых роз, тянется провод к ножке стола и дальше к моей руке.

Птица слушает. Я знаю, что она может услышать.

В моих венах кипит кровь. Мозг мчится со скоростью миллион миль в час, отыскивает что-то, копается в поврежденной памяти.

— Не обращай на него внимания, — сказала Мириам.

На ней просторное алое платье, и это странно, потому что сейчас день. Руки загорели больше обычного. Ее лицо выглядит усталым, на щеках морщинки.

— Тебе легко так говорить. Ты мертва. Или только мне подыгрываешь. А может, и то и другое.

Она улыбается. Такую печальную улыбку я у нее редко видел.

— Знал ли я тебя по-настоящему? — спрашиваю я.

— Как ты можешь это говорить? Мы с тобой семь лет женаты.

— А последние несколько месяцев ты трахалась с городским чиновником. Я его оштрафовал в Сент-Килде за то, что он охотился за проституткой.

Она складывает на груди руки и окидывает меня холодным разочарованным взглядом.

— Ты меня лучше о другом спроси. Эти два факта — чистое совпадение. Надеюсь, ты понимаешь. Все дело в тебе.

Ее руки выглядят тоньше, чем я помню. На них следы. Царапины. Руки кажутся старыми и нездоровыми.

— Что ты хочешь сказать? — с обидой говорю я. — Я как раз и спрашиваю. Спрашиваю о нас. Ведь мы с тобой женаты.

Я смотрю на Рики. Но он вовсе и не Рики. Его черты размыты и незнакомы. Это просто слегка окрашенная тень, бегающая по подстриженной траве. Он похож на мультяшного персонажа.

— И все остальное, — добавляю я.

Она убирает с груди руки. Дотрагивается до меня. Я вижу, но самого прикосновения не чувствую.

— Нет, Бирс. Я не это имела в виду. Я говорила только о тебе. Ты же и сам понимаешь?

— Немного.

Частично я понимаю то, что она хочет сказать. Я уже не в саду на Оул-Крик, не в 1985 году. Я на чердаке дома Шелдона Седжвика. Он в двух ярдах от меня, возможно, мертвый. Рядом со мной человек в очках без оправы, похожий на птицу. Он колет мне в руку какой-то наркотик, чтобы я вспомнил то, что исчезло в день гибели жены и Рики. Их убили Фрэнки Солера и Тони Моллой, возможно, по приказанию Кайла Маккендрика, хотя кто знает?

Может, существо в очках без оправы — это Мириам. Впрочем, нет, вряд ли. Скорее всего, она — часть меня, и она задает мне вопросы обо мне. Она бросает их в темную яму моей памяти, пытаясь найти ответы. Очкастый доктор хочет достать их из меня с помощью иглы и наркотика.

— Я думал, что понял бы, — говорю я.

— Понял бы что?

— Что у тебя роман на стороне.

— Ох уж эти копы, — пожимает она плечами. — Ты столько времени проводишь, вглядываясь в жизни других людей, что не замечаешь, что творится у тебя под носом. Ты так мало бываешь дома, Бирс. Ты об этом даже не задумывался, я знаю. Понимаю, ты не специально пренебрегал мной. Но тебя не было. Дни и ночи.

Я пытаюсь сжать ее руку, стараюсь понять, сохранила ли она тепло.

— Итак, ты ходила в бар «Сестра дракона».

— И в другие места — тоже.

— Где в это время был Рики?

Она смотрит на мальчика. В этот момент он — мой сын. Наш сын. Я вижу это в его лице.

— Он мечтал увидеть пингвинов, — говорит она спокойно. — Мечтал…

— Они умеют летать.

Рики неожиданно попадает в фокус. Голос, правда, не его. Это мой голос, он исходит из юного невинного рта, и я чувствую себя ужаснее, чем за всю свою долгую жизнь. Я словно украл дыхание из легких моего ребенка и поместил туда свое.

— Они могут летать, я знаю.

— Пингвины, — говорит Мириам с интонацией учительницы, которой она когда-то была, — не могут летать. Мы говорили об этом сто раз.

— Это только потому, что ты их не видела… — возражает Рики, а может, я.

— У них слишком короткие и толстые крылья, — говорит Мириам. — Существуют физические законы, и то, что ты их не видел, не означает, что они могут летать. Разве только в земле обетованной. Здесь этого нет. Так устроен мир. Это…

Она смотрит на меня. Зрачки ее глаз черны, словно бездонные пруды.

— Их удерживает гравитация. Копы не преуспевают в жизни. Пингвины не летают. Дети верят фантазиям, пока не узнают правду. Затем они превращаются в нас.

Она машет Рики, чтобы тот ушел.

— Есть такие люди — бэби-ситтеры. По-моему, я тебе о них говорила.

— Значит, пока Рики был с бэби-ситтером, ты трахалась с человеком по имени Кайл Маккендрик? Не понимаю.

— Да, — произносит она ровным голосом. — Не понимаешь. Я это сознаю.

— Я так и не понял? Ни разу?

Мириам закрывает глаза. Теперь это точно она, даже если на самом деле она соткана из воспоминаний, разбуженных очкастым доктором и его ассистентом, мистером Наркотиком.

— Да, ты так и не понял.

— Но я узнал, верно? В тот вечер, когда… все случилось. Ты мне тогда сказала.

— Думаю, да.

В моей памяти нет ничего, что поддержало бы вопрос, который я задаю:

— И мы подрались? Ты стала драться со мной, а не наоборот. Поэтому они нашли мою кожу под твоими ногтями?

Мне очень нужно это знать. Она понимает это и молчит.

— Почему?

Это говорю не я. Это спрашивает то существо под деревом. В его голосе звенит металл. Если бы я мог двинуться — провод, идущий из шприца в мою руку, удерживает меня на месте, — то я бы встал и свернул эту толстую, покрытую перьями шею, не обращая внимания на длинный острый клюв.

— Что «почему»? — спрашивает она у меня, а не у человека-птицы.

— Почему мы подрались? — вмешиваюсь я, потому что это мой сон, а не его. — Из-за Маккендрика?

— А ты как думаешь, Бирс? Как бы ты среагировал, если бы подумал, что я сплю с другим мужчиной? Что, возможно, я полюбила другого человека?

Она очень ясно дает мне почувствовать разницу. Это меня удивляет. В любом случае я пришел бы в отчаяние. Я бы сидел там, у побитого деревянного стола, смотрел бы на сад, хотел бы вернуть все с начала, искал бы способ все исправить.

У меня до Мириам были женщины, но ни одна из них не стала такой близкой. Она была… единственная. Мне казалось, что она испытывает ко мне такие же чувства. Я ошибаюсь, но даже сейчас, когда я знаю, это ничего не меняет. Если ты выбираешь любовь, то никакая это не любовь. Что еще можно сказать?

— Где ты это спрятала? — каркает человек-птица.

— Спрятала что? — спрашивает она.

— Ты знаешь.

Она смотрит на меня, и мы говорим в один голос:

— Знаю?

Что-то происходит в моей руке. В отверстие врывается холодный химический поток. В затылке что-то звенит — то ли колокол, то ли шмель. Звучит одна нота, звук, который я не узнаю.

— Ты знаешь, — повторяет серая очкастая птица.

— Скажи мне, — прошу я Мириам.

В ее глазах слезы. Это не горе. Гнев. Она гневается сама на себя.

— Я не верю в привидения, Бирс. Ты — тоже. Подумай об этом. Либо ты понимаешь, либо нет. Некоторые вещи ты можешь делать только сам.

— Тогда помоги мне.

Она пожимает плечами.

— Как?

Она берет в свои руки мои пальцы, крутит их. У нее и раньше была такая привычка.

Мириам, мертвая Мириам, Мириам из моего сна… она не спускает с меня глаз. На мгновение я завидую ей. Мне хочется оказаться в том месте, где она сейчас находится.

— Все, что есть, это твое. Ты — единственный человек, который может найти это. И произойдет это не под воздействием химии, или удара по голове, или другого искусственного средства. Ты найдешь это сам. Другого пути нет. — Потом она добавляет, все так же не сводя с меня глаз: — Если ты действительно этого хочешь. Некоторые вещи лучше не трогать.


— Бирс, — слышится другой голос, — это…

Она начинает завывать. Прикладывает руки к своим ушам, и — странная вещь — я не слышу ни звука.

Очкастая птица сваливается с дерева на твердую землю. Роняет шприц. Она орет что-то, но умение читать по губам меня оставляет. Все, что я слышу, это — Мириам. Она кричит, кричит и кричит, крепко прижав руки к своей — моей? — голове, и звук ее голоса остается внутри меня, заполняет меня целиком, каждый уголок, каждый темный проход.

Я говорю что-то, но не слышу звука собственного голоса.

Снова смотрю на дерево. Очкастая птица исчезла.

С Мириам тоже происходят изменения, и, хотя я понимаю, что это — воздействие наркотика, мне хочется плакать. Я вижу ее не так отчетливо. Она медленно исчезает, ее печальные глаза, блестящие от слез, уходят туда, откуда явились, — в глубину моего подсознания.

Голова начинает кружиться, меня увлекает пропасть, разверзшаяся под садовым столом.

Ощущения ужасные. Я не могу сидеть прямо. Хочу посмотреть на нее, но не вижу ничего, кроме яркой пыли, крутящейся под воображаемым ветерком.

Звучит голос мужчины, однако сам он не попадает в поле моего зрения. Должно быть, очкарик что-то орет, но слов я не понимаю. Никак не могу избавиться от желания вцепиться ему в горло.

— Бирс? — слышу я отдаленный женский голос, но у меня нет сил повернуть голову, чтобы посмотреть, откуда он исходит.

— Не знаю, о чем ты говоришь, — мямлю я. — Если когда-то и знал, то забыл. И на память ничего не приходит. Так что лучше убей меня. Какая разница, в конце концов?

— Бирс!

— Перестань орать. Я ничего не знаю.

Я пытаюсь отыскать птицу, но ее не видно. И дерева больше нет. Есть жалкая комната с жалкой мебелью, на стопке журналов лежит тело, которое вроде бы мне знакомо. Очкастый доктор снова стал человеком. Он валяется на матрасе Шелдона. Разбитые очки лежат у него на груди. На широком лбу большая красная рана. И вновь женский голос:

— Послушай, динозавр, быстро уходим отсюда. Пока никто не вернулся. Ты меня слышишь? Можешь двигаться? Бирс!

Ее фигура перестает вращаться. Из космического пространства выплывает длинная тонкая рука цвета увядшей чайной розы и больно бьет меня по щеке.

— Уходим. Немедленно. А это кто?

Рука указывает на Шелдона. Его глаза открыты. Оказывается, он в сознании и дышит. Я ему завидую.

— Шурин. Чертов предатель.

— Пусть и он уходит, — говорит она и рывком ставит меня на ноги.

От этого движения моя голова валится на плечо и смотрит на свободное место на полу, между пивными банками и порнографическими журналами. Похоже, ей хочется скатиться с туловища и немного полежать.

Элис Лун смотрит мне в глаза.

— Поможешь поднять родственника, — приказывает она. — Внизу четыре машины и миллион ключей. Что-то здесь назревает. Твой шурин нам понадобится.

Очкастый доктор стонет и произносит что-то цветистое.

Моя стройная подруга подходит к нему и бьет по голове гаечным ключом. Такого большого инструмента мне еще не приходилось видеть. Доктор больше не шевелится.

Я выдавливаю улыбку.

— Я пытался купить тебе цветы, — говорю я виновато и еще больше ненавижу Шелдона за то, что тот их, скорее всего, не купил.

— Ты самый добрый человек на свете, — отвечает она. — Бери его за ноги. Уходим.


В отличие от алкоголя наркотики действуют недолго. Мне хотелось так думать, и я пытался себе это внушить.

Мы выехали из промышленной зоны Покапо в древнем коричневом «вольво истейт», который я заметил, когда ехал к шурину. Грызуны его успели покинуть. Элис выбрала автомобиль из маленькой флотилии транспортных средств, которыми пренебрегли их владельцы. Я сидел очень прямо в пассажирском кресле. На меня напала болтливость, вызванная воздействием вколотого наркотика. Шелдон валялся на заднем сиденье, стонал. Элис Лун сидела за рулем. Если бы гнев можно было измерить, то он бы достиг у нее десяти баллов по шкале Рихтера.

— Куда мы едем? — спросил я.

— Выкину твоего приятеля возле больницы. Затем отвезу тебя в тихое место.

— Когда мы там окажемся?

— Заткнись, Бирс. Я на тебя зла.

Я бросил попытку натянуть на себя ремень безопасности и уставился на нее.

— Почему?

— Да ведь ты меня бросил! Не успела я отлучиться в кусты. Что ты за человек после этого?

— Возможно, я человек, который не хочет подвергать тебя опасности. К тому же оставил тебе деньги. Разве не так?

Навстречу нам ехал серебристый «мерседес» с уже знакомой черной фигурой за рулем.

— Ух! — выдохнул я и быстро нырнул под приборную доску.

Когда снова поднял голову и оглянулся, увидел, что «мерседес» движется в сторону «Шангри-Ла».

— Чертов ублюдок Маккендрик трахался с моей женой, — пробормотал я себе под нос.

— Что? — громко спросила Элис.

— Ты слышала.

— Ты набит дрянью, которую в тебя вкололи. Почему бы тебе не помолчать? Поспал бы лучше.

— Не могу. Думаю. Кстати, может, он и с твоей матерью баловался?

Она ударила по тормозам. Мы остановились возле газетных щитов, искалеченных вандалами, учившимися писать.

— Хватит. Выметайся. Живо!

— Я серьезно! Скажи ей о «Сестре дракона», Шелдон.

Тот вопил, как сумасшедший, на заднем сиденье. Кровотечение у него, впрочем, было не слишком сильное. Даже находясь под воздействием наркотиков, я был совершенно уверен в том, что Шелдон Седжвик будет жить и по-прежнему ловчить и врать.

— У меня огнестрельное ранение, — ныл он.

— Подумаешь! Всего-то две крошечные пули из дамского пистолета. Ничего страшного они не сделали, иначе ты бы там не квакал.

— Меня подстрелили, — снова заныл Шелдон.

— Не беспокойся. У тебя толстая жировая прослойка. Мы высадим тебя возле больницы. Тебе сделают переливание чужой крови, и на час-другой ты будешь приличным человеком, а потом твоя дрянная сущность снова проявится.

Элис выругалась, завела двигатель и снова выехала на дорогу.

— Как ты мог меня продать, Шелдон?! — спросил я патетически. — Меня, твоего шурина! Я пришел к тебе за помощью, дал тебе денег на пиво и на цветы.

— На цветы? — удивилась Элис.

— Да. Цветы. Я их так и не получил. Как ты мог так поступить со мной, Шелдон?

Он оторвал окровавленное тело от сиденья, нагнулся и ткнул в меня пальцем.

— Я не знал, что они это выкинут. Иначе и не подумал бы ничего им говорить.

— Если ты продолжишь так изъясняться, я сам тебя застрелю. О шурин, почему?

— Сегодня утром звонил арендатор. Просил сообщить, если ты объявишься. Обещал, что месяц не будет брать с меня плату.

Я скинул с себя его руку. Он повалился на сиденье.

— Чудненько, — пробормотал я и глянул на Элис. — Выходит, я для тебя источник дохода. Это все объясняет. А ты?

Она гневно глянула на меня.

— Я?

— Да. Ты кто такая?

— Что ты имеешь в виду? Я — человек, который спас тебе жизнь.

— Но почему?

Она сунула руку в сумку, вытащила пачку, которую я ей оставил, и швырнула в меня.

Шелдон громко вздохнул. Наличие рядом с ним такого большого количества денег могло серьезно угрожать его здоровью.

Я все еще не мог понять, кто я такой — умник или глупец.

— Мне не нравится, когда меня бросают, — добавила Элис. — И не нравится, когда меня опекают. Что, черт возьми, ты имел в виду, когда оставил мне деньги?

Голова у меня плохо соображала. Я потряс ею, словно это могло помочь.

— Что?

— Я о маме. И о Маккендрике.

— О!

До меня дошло не сразу.

— Скажи ей, Шелдон. О «Сестре дракона».

Он ничего не ответил. Икал. А может, его рвало. Или и то и другое. В нем как-никак сидели две пули. Ему требовалась медицинская помощь.

— Ладно, — сказал я. — Сам скажу.

Я попытался взять себя в руки и посмотрел на нее. Она глянула на меня немного нервно. Дело оборачивалось не слишком хорошо для нас обоих, и Элис Лун это уже поняла.

— «Сестра дракона» — это нехороший коктейль-бар на улице Гумбольдта, — сказал я очень четко. — Его потом закрыли. Я этого не знал, но, оказывается, моя жена ходила туда, прежде чем забраться на заднее сиденье «тауруса», принадлежавшего Кайлу Маккендрику.

— О господи, Бирс. Ну откуда ты это можешь знать?

— Знаю. Можешь мне поверить. Маккендрик сказал мне об этом. О таких вещах не лгут.

Она поморщилась.

— Извини.

Я махнул рукой.

— Ничего. В душе я это уже знал. Просто не хочется поднимать всю муть, которая во мне сидит.

— Погоди… — сказала она.

Мы доехали до какой-то больницы. Там стояли две машины «скорой помощи», а в окнах здания ходили люди в белых халатах.

Шелдон, — сказала Элис, — пора тебе познакомиться с радостями частной медицины.

Я обернулся. Глаза у шурина были мутными. Заднее сидение вымазано кровью.

— У? — простонал он. — У меня нет полиса. Не оставляйте меня. Они разрежут меня на органы.

— Нет. — Я будто со стороны услышал собственный голос. — Они сделают это, только если ты окажешься таким же, как мы.

Затем Элис помогла ему выйти и посадила на мусорный бак возле входной двери. Белые халаты внутри здания ничего не заметили. Они словно прилипли к компьютерным экранам.

Элис завернула за угол, я ее не видел. Примерно через минуту вернулась. По крайней мере, Шелдона с нами больше не было.

— Поехали, — сказала она.

Она позвонила по телефону. Я заметил, что на обратном пути она убрала в свою сумку крошечный розовый пластмассовый телефон. Если бы получше соображал, сказал бы об этом. Но я не сказал, и поэтому она, наверное, подумала, что это может ей сойти с рук.

— Какая эффективная беспристрастная забота, — сказал я. — Ты и сама могла бы работать в медицине.

Элис медленно отъехала. Казалось, она не знает, куда направиться. Вид у нее был неуверенный, и меня это почему-то утешило.

— Итак, — сказала она, — твоя жена ходила в коктейль-бар и трахалась с Маккендриком? И ты ничего не знал?

— Не совсем, — возразил я. — Моя теперешняя сущность этого не знала. Но это не значит, что прошлая моя сущность тоже не знала. Ты меня понимаешь?

— Стараюсь. Как себя чувствуешь, Бирс? Может, чего-нибудь тебе купить?

Я задумался.

— Я бы выпил коктейль «Лонг-Айленд айс ти», съел бы ведерко попкорна и стейк тартар. Похоже, это означает, что чувствую я себя хреново. Лучше раздобудь мне нормальной еды и воды. Но прежде…

У нее были очень красивые глаза, зеленые, как камни в дорогих перстнях. Заметил я и кое-что еще, когда она приоткрыла рот. В языке у нее больше не было булавки. Еще одно нововведение двадцать первого века. Люди втыкали себе в рот металлические булавки точно гвозди, а когда вынимали их на следующий день, дырок не было видно.

— Что «прежде»?

— Прежде мы посетим бар «Сестра дракона» или как он там теперь называется. Я хочу просто посмотреть. Может, что-то вспомню.

Она покачала головой.

— Я не знаю улицу Гумбольдта. Она длинная? Если не помнишь номера дома, нам придется спрашивать.

Я ничего не ответил и ссутулился в пассажирском кресле. Маленькое заведение — с металлической решеткой и табличкой с предупреждением о сигнализации — находилось с правой стороны улицы. До того места было меньше мили.

— Трогай, ладно? — сказал я. — Мне нужно положить в рот кусочек сахара или что-нибудь еще.

Она немедленно послушалась.

Я вытащил из кармана денежную купюру и вошел в дверь. Мне сразу понравилось это место. На глаза навернулись слезы умиления, которые бывают только у наркоманов или пьяниц. Показалось, что за двадцать пять лет здесь ничего не изменилось. Только цены да камеры наблюдения, берущие под прицел каждого входящего.

Подойдя к прилавку, я посмотрел на конфеты со знакомыми названиями, картофельные чипсы и закуски.

Отобрав то, что мне приглянулось, я положил покупки перед мужчиной, стоявшим за прилавком. Это был маленький пожилой человек, южанин. Позади него висела большая клетка с зеленым попугаем. Птица произносила непристойные греческие слова.

— Наслушался, — сказал продавец и рассмеялся.

— Да…

Я не заметил вновь вошедшего посетителя. Он встал за мной и приготовился платить. Только сейчас я на него посмотрел. Он был моего роста, в знакомой форме дорожного полицейского. У него были короткие светлые волосы и солнечные очки, сдвинутые на лоб, как у копа из телевизионного мыльного сериала.

Он оглядел меня с ног до головы и улыбнулся.

— Не сердитесь на птичку, — посоветовал он.

Слова он произносил с растяжкой.

До сегодняшнего дня не знаю, шутил он или нет.

Если копы меня разыскивают, то даже этого детину должны были предупредить. Хотя те, кто меня ищет, не станут расхаживать с полицейским значком на груди.

— У вас есть цветы? — спросил я. — Белые розы.

Продавец в раздумье закатил глаза.

— Есть, на улице, — сказал он и снова взглянул на меня, словно размышляя, можно ли оставить меня наедине с конфетами и чипсами. «А, здесь коп. Можно не беспокоиться».

Он вошел в маленькую дверь, что была за его спиной. Мы с полицейским обменялись скучающими взглядами.

Я указал на камеры наблюдения, натыканные повсюду, на предупреждающие объявления, замки с часовым механизмом и прочие штуки, в которых не разбирался.

— К чему катится мир! — сказал я. — Куда подевались моральные ценности?

Он кивнул.

— Думаю, экономии ради, сэр, вам бы лучше обратиться в большое заведение, например в супермаркет. Мистер Танатос скидок не делает.

Я закрыл глаза. Мне хотелось заплакать.

— Это просто маленький совет, — добавил коп.

Когда продавец вернулся, я заметил, что розы чуть подвяли по краям. Я заплатил то, что он спросил, хотя и подумал, что цена сильно завышена, потом спросил:

— Кто-нибудь из вас слышал о месте под названием «Сестра дракона» на улице Гумбольдта? Оно закрылось двадцать лет назад. Это был коктейль-бар. Мне один человек сказал, что туда стоило зайти.

Лицо полицейского было бесстрастно. Продавец окинул меня недобрым взглядом.

— Это был бордель, — сказал он наконец. — Ну у вас и приятели.

— Это была женщина. Вы случайно не знаете адрес? Она сейчас монахиня. Я подумал, что забавно будет послать ей фото.

— На углу улицы Вайн, южная сторона, — ответил он.

— А что там сейчас?

Он пробормотал что-то невразумительное и добавил, словно ставя точку:

— Доброй ночи.


В автомобиле Элис уставилась на розы, потом взяла два шоколадных батончика.

— Что же ты? Таких плохих цветов я в жизни не видела.

— Ограниченный выбор. Прости.

— А зачем?

— Зачем я туда пошел? Проголодался. И хотел знать, слышал ли кто-нибудь о баре «Сестра дракона».

Она заинтересовалась. Даже находясь под воздействием наркотика, я обратил на это внимание.

— И?

— Мне дали адрес. На углу Вайн и улицы Гумбольдта. Южная сторона.

— Может быть, завтра?

— Нет. Сейчас.

Она рассмеялась.

— Я еду на краденом автомобиле, Бирс, а ты не в состоянии на чем-то настаивать.

Она включила двигатель. Я твердо положил руку на руль.

— Нет, Элис. В состоянии. Я хочу увидеть это место, подумать о нем. Хочу знать правду.

Элис Лун вздохнула и посмотрела на меня.

— Ты устал, не оправился после укола, плохо соображаешь.

— Все верно, но два часа назад я был в форме, и вот что тогда я подумал. Ты сказала, что они спрашивали твою маму о «Сестре дракона». Возможно, это правда, возможно — нет. Но я кое-что соображаю. Я два года отработал в Чайнатауне. У меня там были друзья. Я ходил на вечеринки и праздники. И я помню.

Она отложила шоколадку. Вид у нее был юный и встревоженный.

— По-китайски слово «дракон» звучит как «лун». Тебе это известно. Ты говорила, что тебя воспитала бабушка-китаянка. Так почему кто-то спрашивал твою мать о «Сестре дракона»?

— Скажи мне, умник, — пробормотала она.

— Потому что все не так. Я умножаю два на два и получаю пять с половиной. Вот что я думаю. Твоя мама знала Мириам и Рики не потому, что работала на Оул-Крик. Она знала их по бару. Возможно, они с Мириам были подругами. Может, она сидела с ребенком, когда я был на работе. А может, бар назвали по имени человека, который им управлял, и это мне кажется наиболее вероятным, поскольку тогда в моду начал входить эгоцентризм.

Элис не ударила меня, не сказала «нет».

— Поэтому делаю вывод: бар назвали «Сестра дракона», потому что управляла им твоя мать. А если это правда, тогда можно сделать очевидный вывод: бар назвали «Сестра дракона», потому что человек, который владел им, был ее братом. Твоим дядей.

Я внимательно на нее посмотрел.

— Он тоже умер?

Она ничего не сказала, вид у нее был растерянный.

Я поднял цветы. Они упали на пол.

— Я выйду из машины, если хочешь. Оставлю тебе деньги. Мне все равно.

— Нет! — Она покачала головой.

Я подумал о том, что сказал продавец в магазине.

— Сейчас он вроде бы называется «Старбакс». Ты знаешь, что это такое?

— О господи, Бирс… Тебя нельзя выпускать на улицу. Это кофейня. Их миллионы.

В голове зазвенел приятный колокольчик.

— Кофе? — сказал я. — Было бы неплохо.

«Да, — подумал я, — и кофе заодно».


Я не знаю, что такое двойной латте мокко с мандарином или как там его. Но никакой это не кофе. Я сидел в стерильном помещении на улице Гумбольдта, втиснутом между прачечной и книжным магазином, и мне казалось, что я попал в мечту подростка о том, какой должна быть жизнь взрослого.

Разноцветные подушки, бессмысленные картины на стенах, тихая незапоминающаяся музыка, чашки размером с баварскую пивную кружку. Люди пили галлоны теплого сладкого молока и жевали крошечные пирожные по цене обеда двадцатилетней давности. В перерыве между глотками тыкали в клавиши портативных компьютеров, лежавших у них на коленях, говорили по крошечным телефонам. Увидев молодую пару, занятую разговором, я подумал, что это галлюцинация. Посетители, все без исключения, казались здоровыми, сильными и благодарными судьбе за то, что избежали опасностей внешнего мира. Я даже задался вопросом, уходят ли они домой?

Я улыбнулся молодой девушке за стойкой, пытавшейся заинтересовать меня непонятными блюдами.

— Прошу прощения, английский — единственный язык, который я знаю. Мне говорили, что раньше в этом месте находилось кафе со стриптизом под названием «Сестра дракона». Сомневаюсь, что здесь остались люди, которые могли бы мне это подтвердить.

На мгновение мне показалось, что она расплачется. Потом повернулась ко мне спиной и прибавила звук музыкального фона.

Элис повела меня к единственной свободной софе. Я утонул в мягкой плюшевой пене.

Пригубил жидкость в чашке и почувствовал легкую тошноту. Невозможно было поверить, что напиток приготовлен из кофейных зерен. Задумался, как он отреагирует на то, что до сих пор гуляет в моих венах. В моей крови гремучий коктейль очкастого доктора и не ушедшего еще зелья Мартина-медика. Добавлять двойной латте вряд ли разумно. С другой стороны, это всего лишь теплое молоко.

— Думаю, тебя следует показать доктору, — сказала Элис.

— Хороший ночной сон — вот и все, что мне нужно. Если утром я буду еще плох, поступай, как знаешь.

Она вздохнула. Элис Лун была сообразительной девушкой. Она знала, что спорить со мной бесполезно.

Сейчас она смотрела по сторонам.

— Трудно поверить, правда? — сказала она.

Я тоже посмотрел. Окна, должно быть, расширили. Я представил их в прежнем виде — маленькие, квадратные: в мое время так было положено в питейных заведениях. Бары всегда были окружены магией. Чем больше людей туда входило, тем больше казалось помещение. Пустое помещение выглядело крошечным. Когда туда втискивались пятьдесят жаждущих посетителей, возникала интимная обстановка. Подозреваю, что позади общего зала были и другие комнаты. Вероятно, сейчас там хранятся миллионы одноразовых кофейных чашек и аэрозоли.

Сказать с уверенностью не могу: для этого нужно туда войти. Когда Элис припарковала старый «вольво» — она сделала это, даже не оглядевшись по сторонам, — я вдруг вспомнил, что Мириам никогда не ходила со мной в этот бар, наверняка у нее были на это причины.

— Трудно во все поверить, пока не начнешь разбираться, — сказал я в ответ на замечание Элис. — Так что давай приступим. Сначала твой дядя. Имя у него было?

— Все звали его Джонни. Это, разумеется, не настоящее его имя. Но здесь не так много людей говорят на кантонском диалекте.

Я кивнул.

— Джонни Лун. Джонни Лун. Некоторое время я работал в Чайнатауне. Проходил стандартное обучение для молодого полицейского.

— И?

Она знала, что я собираюсь сказать.

— Слышал имя Джонни Луна один или два раза. Он был мошенником. Не крупным. Таких людей ставят для прикрытия, чтобы спрятать настоящего владельца.

В этом отношении моя память была крепка.

— Он владел — или утверждал, что владеет, — рестораном в Эдеме. Некоторые полицейские ходили туда на ленч и обед. Потому что дешево.

— Наверное, бесплатно. Ты тоже ходил? — спросила она.

Я решительно покачал головой.

— Нет, я плачу, как положено. Или вообще не ем.

— Должно быть, это отрицательно влияло на полезные знакомства.

— Может быть. Так что из этого? Я чем-то навредил Джонни?

Ее зеленые глаза гневно сверкнули.

— Мне было три года, когда он исчез. Когда умерла моя мама. Откуда мне знать?

Я положил ей на колени розу.

— Элис, — сказал я, — если мы будем действовать заодно, придется быть честными друг с другом. Если этого не будет, ничего не сложится. Мы не узнаем, что случилось с твоей матерью и с моей семьей. И ничего другого тоже.

Она недоуменно посмотрела на меня.

— Чего «другого»? Не принимай того, что случилось в твоем доме, за что-то реальное. Я просто пыталась привлечь тебя на свою сторону.

— Нет, нет. — Я мысленно отругал себя за свою глупость. — Я вовсе не это имел в виду. То, что я пытаюсь сказать, это… то, что мы должны доверять друг другу. Чтобы искренно разговаривать. Альтернативы у нас нет.

Она не сплоховала и задала мне прямой вопрос.

— Значит, ты не будешь больше совать мне в сумку деньги и сбегать?

— Нет, — сказал я и перекрестился. — Обещаю. Теперь твоя очередь. Расскажи мне о своей семье, пожалуйста.


Это была типично иммигрантская история с одним значительным отступлением. Луны приехали в шестидесятых годах из Гонконга, нищие, как и большинство людей, оказавшихся в таких же обстоятельствах, но намеревавшихся работать и день и ночь, чтобы исправить положение. В Чайнатауне они трудились, где только можно — и в ресторанах, и на маленьких фабриках, производивших сувениры для туристов. Заработанные деньги старались посылать домой.

Необычным было то, что старик Лун с ними не поехал. По неизвестной Элис причине он остался в Гонконге и умер там от рака легких, когда ее мать была еще молода.

— Выходит, твоя бабушка осталась в чужом городе одна, с двумя детьми, и постоянной работы у нее не было?

— Да. У Лао Лао и родственников не было. Время от времени она что-что рассказывала. Ей не хотелось об этом говорить. Должно быть, все было ужасно. Люди этого поколения не думают о прошлом. Сейчас у нее все в порядке. Есть маленькая квартира. И денег хватает. Это ее больше не беспокоит, а что до остального — не знаю.

— Вряд ли, ведь она потеряла двоих детей. Это были ее единственные дети?

— Да, — осторожно сказала Элис. — Откровенно я с ней никогда не говорила. С Лао Лао я на это бы не осмелилась. У нас не такие взаимоотношения.

— Значит, это и все, что ты узнала за эти годы?

— Да.

На самом деле можно было узнать куда больше. Джонни Лун был типичным малолетним хулиганом. Дети становятся такими в отсутствие отца, который мог бы приучить их к дисциплине. Мэй Лун, мать Элис, была менее склонна к общению с преступными элементами. Она водилась с последними ребятами поколения хиппи, поселившимися на восточной стороне Сент-Килды. Флирт с красивыми парнями привел ее в госпиталь, где она лечилась от героиновой зависимости. После случайной связи с человеком, которого Элис так и не узнала, родила дочь.

Материнство, кажется, направило Мэй на правильную дорогу. Так иногда бывает. Она вернулась домой, к Лао Лао. Начала учиться в колледже на медсестру, и на нее стали смотреть как на добропорядочную гражданку.

Элис замолчала.

— А потом? — спросил я ее.

— Ей нужна была работа, чтобы оплачивать обучение. И тут пришел Джонни и сказал, что у него есть идея. Бар. Здесь. Он хотел, чтобы мама им заправляла. Джонни хотел нанять много красивых женщин. Это должен был быть такой бар.

— То есть?

— То есть бар с красивыми женщинами! Мама не была проституткой. Я знаю это, Бирс.

— А я знал, что моя жена была моей женой и никогда не смотрела на другого мужчину. Я ошибался. Может быть…

— Нет! — заорала она так, что парень за соседним столиком в ужасе оглянулся и вставил в уши белые штучки, такие же как у идиота, что выскочил сегодня передо мной на дорогу.

Нужно время, чтобы принять такие новости. Я в конце концов смирился. Я увидел Кайла Маккендрика и понял, что, несмотря на то что тот был уродливым, лживым убийцей, в этом случае он говорил правду. Не было причины ему не верить.

— Что случилось? — спросил я.

Она закрыла глаза, и мне показалось, что я заметил слезы.

— Через четыре дома отсюда есть бар. Настоящий бар. Чтобы рассказать, нужно выпить. Ты согласен?


Я не притронулся к своему пиву из опасения перед последствиями. Элис выпила половину коктейля «Кровавая Мэри» и отставила стакан. Мы были здесь единственными посетителями. Меня это не удивило. В баре пахло дымом, пролитым пивом и подгоревшим жиром. Бармен по большей части сидел в задней комнате, гонял на музыкальном центре рок семидесятых годов — «Дуби Бразерс» и другие записи, которые я помнил лишь частично. Я словно очутился дома.

— Насколько могу судить, — начала Элис, — бар работал всего несколько месяцев. Я проверяла. Лицензию выдали 13 мая 1985 года и 29 июля отозвали в связи с банкротством.

— Через четыре дня после этого твою маму и мою семью убили. Недолго они ждали, верно?

— Я наводила справки. Служащие говорят, что лицензии отзывают, как только кто-то заявляет, что бизнес развалился.

Я хотел было задать вопрос.

— Нет, записи о том, кто сделал заявление, у них не сохранилось.

— На чье имя оформлена лицензия? На Джонни?

— На маму.

Элис уловила что-то в выражении моего лица.

— Это важно?

— Джонни привлекали к ответственности?

— Это мне неизвестно.

— Итак, он предпочел не светиться. Значит, деньги были не его, и он не хотел, чтобы знали источник. Если он оформил лицензию на твою маму, то она стала еще одним препятствием для людей, проявлявших любопытство.

Мне показалось, что она и сама пришла к такому выводу.

— Маму дважды привлекали за употребление наркотиков.

— Значит, у Джонни были влиятельные друзья. Не знаю, какие сейчас правила, но тогда любое осуждение лишало человека лицензии.

— Понятно, — оскорбилась Элис. — Ты хочешь сказать, что мама и дядя были мошенниками.

— Это не так уж страшно, Элис, — заметил я. — Миллионы людей прибегают к небольшому обману.

— Сейчас это не имеет значения. Важно то, что произошло 25 июля. Твоя семья погибла. Мама умерла. И мой дядя исчез. Умер, должно быть. Трудно представить что-то другое.

Я бы соврал, если б сказал, что не предполагал этого.

— Мне пять лет понадобилось на то, чтобы обдумать все это, — сказала Элис. — Лао Лао никогда в это не вникала. У меня сложилось впечатление, что эта идея с самого начала была ей ненавистна. А это значит, что она для нее просто не существовала. В газетах найти ничего не удалось.

— Что, никаких историй о пожаре? О драке или скандале?

— Нет, Бирс! Я не смогла отыскать ничего в газетах о маме и о дяде. Знаю, что ее убили. В тот момент я пряталась в шкафу. Лао Лао видела ее тело. Потом пришли люди, назвавшиеся детективами. Они унесли тело мамы. Вымыли помещение. А после этого…

Она допила свою «Кровавую Мэри». Я отмахнулся от бармена, надеявшегося, что она попросит повторить заказ.

— И что после этого?

— Ничего. Ни слова в газетах. Ни слова от полиции. Похорон не было. Траура — тоже.

Это казалось невероятным.

— А что же детективы?

— Мы их больше не видели. Когда Лао Лао наконец-то пошла в полицию, они отрицали, что это вообще случилось. Просто сказали, что записали мою маму и Джонни в список «пропавших людей». Думаю, они до сих пор там числятся.

— Я же работал в полиции. Такие вещи спрятать невозможно.

— Черт возьми, Бирс! Они спрятали. Если ты не понял: моя мама и Джонни родились в Гонконге. Они были нелегалами, то есть не вполне людьми. Об этом и говорить нечего. Лао Лао до сих пор нелегал, во всяком случае она сама себя такой считает. На людей ее поколения амнистии не распространяются. Они всегда боятся, что кто-нибудь придет посреди ночи и убьет их. Поэтому не осмеливаются задавать вопросы. — Она ткнула пальцем в мою сторону, словно я был врагом. — Но не я, — добавила она. — Я родилась здесь. Со мной они ничего не смогут сделать.

Я начал осознавать чудовищность того, о чем она говорит.

— Они — кем бы они ни были — могут тебя убить. Думаю, мы оба с тобой это понимаем.

— Может быть, но у них есть слабые места, верно? Если приходится убивать хорошую белую семью, где муж работает в полиции, они не могут этого скрыть.

— Нет, — согласился я, — и они обвинили в убийстве меня.

— Я в это не поверила.

— Спасибо. Ты знаешь, в какое время они пришли убивать твою мать?

Она набрала в грудь воздуха. Я догадался, что Элис Лук никогда не говорила об этом с другим человеком, и мне показалось это очень интересным.

— Я уверена, что это было днем, в половиневторого. Я ходила в бесплатный детский сад для детей иммигрантов, чтобы мама могла работать. И могла это проверить. Сад работал в будние дни с десяти утра до восьми вечера. По субботам закрывался в полдень, мама меня забирала, и мы были с ней дома. Помню, что в саду я бывала подолгу, значит, маме так требовалось. Лао Лао каждый день до пяти часов работала в китайском магазине, торгующем лекарственными травами. Время от времени она и сейчас там работает. Так что это произошло после полудня.

Она немного нервно на меня посмотрела.

— В судебных отчетах сказано, что полиция пришла в твой дом после того, как кто-то позвонил около семи часов вечера по телефону и сказал, что услышал крики.

— Верно, — согласился я. — До четырех часов я был на дежурстве. Мне нужно было еще написать отчет, а потому раньше шести часов я бы не вернулся.

— Что ты помнишь?

Я посмотрел на кружку с пивом. Маленький глоток не помешает.

— Последнее, в чем я уверен, так это в том, что ушел с работы. Вроде бы поставил машину в гараж. Думаю — хотя, возможно, это всего лишь воображение, — что видел на Оул-Крик чужой автомобиль. Современный и блестящий. Поскольку там стоит только наш дом, это могло показаться странным. У соседних промышленных зданий есть собственные стоянки. Но я ни в чем не уверен. Беда в том, что, когда сильно стараешься вспомнить что-то, в голове прокручиваются события и ты не знаешь, что из них реальное, а что — воображаемое. Следующее, что я твердо помню, это то, что проснулся в госпитале, окруженный людьми, которых до той поры считал друзьями. Они смотрели на меня как на монстра.

Элис положила ладонь на мою руку.

— Ты рассказал об этом очень непринужденно, — заметила она. — Думаю, об этом полезно поговорить.

— Было бы полезнее, если б я больше помнил. А ты, с другой стороны…

Я сжал зубы. Мы оба знали, что это нужно сказать.

— Скорее всего, — продолжил я, — сначала они явились к твоей маме, выбили из нее что-то о Мириам, убили, а затем пришли за нами. Думаю, ты сама давно до этого додумалась.

— Они три часа убивали мою маму, Бирс. Она нелегко сдалась.

— Я ее не осуждаю. Я так устроен, что от меня можно узнать что угодно. Если б я знал, чего хотят от меня Маккендрик и те, другие, тут же сказал бы им об этом и сбежал бы из города.

Элис рассмеялась.

— Это уж точно.

— Нет. В самом деле. Просто выбора у меня нет. Они хотели что-то узнать у твоей мамы и били ее, пока она им это не сообщила. Потом они добивались чего-то у Мириам. И не узнали.

— Твой маленький сын… — Ее зеленые глаза осторожно на меня посмотрели. — Ни одна мать не станет держать что-то при себе, если это угрожает ребенку.

Я покачал головой.

— У нее не было выбора. Я много раз читал отчеты о вскрытии тела, пытаясь понять, что произошло. Тут было не так, как с твоей мамой. Мириам они убили быстро. Слишком быстро. Думаю, она умерла, прежде чем ублюдки предложили ей выбор. Рики оказался свидетелем. А я был удобным козлом отпущения.

Что-то сверкнуло в моей памяти. Что-то неприятное. И не хотел думать об этом и уж тем более обсуждать с Элис Лун.

— Было нетрудно создать видимость, будто она ударила меня, защищаясь. От некоторых вещественных «доказательств» несло на всю округу, но к тому моменту, как я понял это, мне было все равно: мне не за что было бороться.

Она заказала себе еще один напиток. Неожиданный доход вызвал улыбку на лице бармена. Я тоже ощутил сильную жажду. Выпил маленькую кружку пива и тут же заказал большую.


Когда бармен отошел, я повернулся к ней и сказал:

— Тебе нужно как следует подумать об этом, Элис. О том, что ты слышала, когда пришли за твоей мамой. Я знаю, тебе будет больно, но это — единственное свидетельство, которое у нас есть.

Она посмотрела на мое пиво, взяла кружку, перегнулась через прилавок и вылила в раковину три четверти объема. Бармен в ужасе смотрел на это, но промолчал, не помог испытывающему жажду человеку.

— Я пыталась. В самом деле пыталась. Я лишь помню, что они все время повторяли эти слова — «Сестра дракона».

— Они говорили по-китайски?

— Нет. По-китайски не было ни слова. Я думала…

Элис покачала головой. Длинные волосы мягко закачались по плечам. Похоже, она тоже устала.

— Они все время спрашивали: «Где это? Где это?» Я думала, что они имеют в виду место. Разумеется, я ошибалась. Если они пришли к маме, то знали, где находится бар. Выходит, у нее было то, что ей принадлежало. Или они так считали. Думаю, она, должно быть, сказала, что это находится в твоем доме.

Она по-прежнему что-то от меня утаивала.

— Почему ты думаешь, что она знала Мириам? Ты сказала, что тебе об этом сообщила бабушка. Потом сказала, что о баре она совсем не говорила. Как-то это все не сходится.

Элис нахмурилась, и вид у нее был виноватый.

— Я солгала. Так получилось. Лао Лао и в самом деле ничего мне не говорила, но время от времени я жила у нее, когда не могла позволить себе снять комнату. Когда ее не было дома, я смотрела по сторонам. Даже китайские бабушки хранят фотографии. Я нашла фотографии мамы вместе с Мириам и твоим мальчиком. На фоне ясного солнечного дня бар со свежевыкрашенной вывеской. У мамы и Мириам такой вид, словно они — владелицы бара.

Еще одна связь с прошлым. Элис просто кладезь информации.

— У тебя сохранились эти фотографии?

— Они у Лао Лао в маленькой комнате, которую она держит для меня. Она не знает, что я их видела. Она бы с ума сошла.

— Мне бы хотелось… — начал я.

— Знаю. Они такие же твои, как и мои. Может, и больше. Бирс, мы не можем целый вечер сидеть в баре. Нам нужно найти место для ночлега. Есть дешевые мотели. Что будем делать?

Мне хотелось еще что-то узнать.

— Ты уверена в том, что эти люди тебя не выследят?

— Можешь не сомневаться. Тот фальшивый коп думает, что меня зовут Дженни Вонг и что я живу в трейлерном парке на полуострове Пейтон. Я же не дура.

— Да я в этом и не сомневался, — сказал я и осторожно спросил: — Может, Лао Лао пустит нас переночевать? Я буду спать на полу. Где скажут. Мне хочется увидеть эти фотографии. Если я поговорю с ней…

Она неудержимо рассмеялась. Такой я ее еще не видел. Мне страшно захотелось, чтобы у меня были сейчас приличные цветы.

— Ты не можешь называть ее Лао Лао, — сказала она, нахохотавшись. — Это означает «мамина мама». Я могу так к ней обращаться, а ты — нет.

— Как мне ее называть?

— Не знаю. Я туда мужчин не приводила. Может, «бабушка»? Если в твою сторону полетят ножи, будешь знать, что ошибся.


Мы ехали по пустынным улицам, мимо пустых дребезжащих трамваев, в неоновые джунгли Эдема, превратившегося в Чайнатаун, и мне пришла в голову еще одна мысль.

— У меня вопрос, — сказал я, глядя на лениво ползущий в парк пустой трамвай. — Как ты меня нашла?

— Пиво тебе лучше не пить, Бирс. Я это уже говорила. Одна из моих знакомых девушек в баре слышала, что они кого-то разыскивают.

— Нет, я хочу понять, как ты сегодня меня отыскала. У Шелдона.

Должно быть, я показался ей чересчур подозрительным.

— Ах это…

Она сунула руку в сумку и вытащила что-то. Мне это показалось похожим на одну из странных маленьких коробочек нового века. Из этих коробочек торчат провода с наушниками. Я начал привыкать к ним. Когда-нибудь выясню, что они собой представляют.

— Это просто. Ты можешь купить эти штуки в аптеках. Они незаметны. Я прицепила одну из них к тебе, когда ты пошел к реке, потому что мне не понравилось хитрое выражение твоего лица. Я знала, что теперь ты от меня не скроешься. Сегодня. Завтра. В остальные дни. Ты теперь от меня не уйдешь, Бирс. Никогда.

Я принялся отряхивать свой дешевый костюм, кляня современный мир на все лады. Проклятого жучка найти не удалось. Я страшно завелся.

Затем заметил, что она снова смеется.

— Хорошая шутка, — рявкнул я.

— Ты сам напросился, — пожала плечами Элис.

— Спасибо. Ну и как же?

Мы оказались в глубине Чайнатауна. В одном из мест, в которые белые люди ходят не часто, и не потому, что опасно, а потому что местные рестораны подавали еду — куриные лапки, тысячелетние яйца, — такой еды добропорядочные белые люди сторонились.

— Послушай и учись, — сказала она и припарковала автомобиль. — Я знала, что ты ехал в этот промышленный район, потому что вниз по течению реки больше ничего нет. Вот и отправилась сюда, постучалась в несколько домов. Спросила, не видел ли кто человека, похожего на актера массовки из эпизода «Досье детектива Рокфорда». Недолго искала.

— Ах вот оно что. А я об этом и не подумал.

— Со временем бы догадался, — сказала она.


Трудно было сказать, сколько лет бабушке Элис Лао Лао. Это была маленькая, кругленькая женщина с крошечными глазами, сиявшими на лице в форме увядшей дыни. Черные волосы казались скопированными с головы Дэйви Джонса из рок-группы «Манкиз». Квартира находилась на верхнем этаже трехэтажного здания. Дом покосился. Первый этаж пропах сушеными змеями и аэрозолями.

На бабушке было темное старое платье с цветочным рисунком и ярко-розовый передник из полиэфирного волокна.

— Очень любезно с вашей стороны, бабушка, — сказал я и протянул руку с оставшейся поблекшей розой. — Я — мы — очень вам благодарны.

Она осмотрела меня с ног до головы и произнесла с сильным акцентом:

— Никакая я тебе не бабушка, подонок. — Голос, казалось, проходил сквозь несколько пачек табака. Затем обратилась к Элис: — И почему с тобой каждый раз подонки? Не можешь, что ли, найти себе нормального человека?

Она бросила в мою сторону неодобрительный взгляд.

— Этот к тому же и старый. О гос-споди…

По-видимому, момент для поцелуя в щечку и легкой болтовни о прискорбном состоянии мира еще не пришел. Глаза у меня закрывались сами собой, поэтому я лишь хмыкнул что-то неопределенное и спросил, где можно прилечь.

Комната была размером с обувную коробку. В ней стояла всякая дребедень, шкафы с китайскими книгами и крошечными картинами. Скрипучая двуспальная кровать, рядом, на полу, вытертый коврик.

Элис последовала за мной и затворила дверь.

— Можно мне посмотреть фотографии? — вспомнил я.

— Тебе не терпится?

— Я ждал двадцать три года.

Она тихонько выругалась и взяла конверт из пластиковой коробки.

— Вообще-то в душе я терпеливый человек.

Она молчала — и правильно делала.

Всего было шесть фотографий. Мириам и Мэй Лун стояли возле бара с яркой вывеской «Сестра дракона». На лице матери Элис не было косметики. Она стояла, улыбаясь перед камерой. Простая, элегантная красота, не нуждающаяся в искусственной помощи. Мириам тоже была красива, но это я и сам знал. На женщинах была одинаковая одежда. Яркий блестящий шелк, расшитый цветными змейками. На Мэй розовое платье, на Мириам — белое. У платьев был разрез на боку. На двух фотографиях женщины демонстрировали ноги. На одной фотографии я увидел Рики, он был немного смущен. Немудрено. В нашем доме таких платьев никогда не было. Мириам не покупала ничего китайского. Никогда она не позировала так перед фотокамерой. Снимал их, должно быть, Джонни Лун. Фотографии вызвали во мне чувство неловкости.

Я сидел на коврике скрестив ноги и смотрел на фотографии так долго, что потерял счет времени. Элис вернулась в ночной рубашке и принесла мне длинную голубую хлопчатобумажную пижаму, большое пушистое полотенце, одноразовую бритву и крошечный одноразовый набор для чистки зубов. Я отложил фотографии, а она отвела меня в ванную, я привел себя в порядок, и, вернувшись, снова уставился на снимки.

Внизу Лао Лао смотрела по телевизору китайский канал. Звук она включила на полную громкость.

— Я буду спать на полу, — сказал я. — Это полезно для моей спины.

— Бирс, — позвала она тихо с кровати.

— Нет, Элис. Пожалуйста. Я устал, расстроен, разбит после пива и бог знает чего, что в меня вкололи. Хочу закрыть глаза и провалиться в небытие.

В моих ушах снова зазвенели слова Мартина-медика.

«Какие сны в том смертном сне приснятся?»

Кайл Маккендрик, разумеется, не баловал собеседника цитатами из Шекспира. Я это понимал и импровизировал, когда сказал Элис, что в этой игре участвуют две команды. Однако чем больше думал, тем больше в этом убеждался. Одну сторону представлял Кайл, другую — Степ, старый, добрый Стэп.

Был и третий участник. Копы. Даже в этом новом мире они должны были проявлять интерес к осужденному убийце, незаконно, по их мнению, вышедшему из тюрьмы.

Я поднял глаза и посмотрел на Элис, молодую, настрадавшуюся Элис. Она напоминала человека, у которого по непонятной причине земля постоянно уходила из-под ног.

Интересно, в какой из этих трех команд она работает?

— Бога ради, — сказала она сердито. — Это не последняя ночь. Нам нужен хороший сон. Кто знает, с чем придется иметь дело завтра?


— Бирс? — снова прошептала она.

— О господи, — простонал я. — Кто говорил о хорошем сне?

— Я просто хочу, чтобы меня кто-то держал за руку, и все, а кроме тебя здесь больше никого нет.

— Ты мне льстишь.

Я положил на нее руку да так и оставил. Она придвинула ко мне голову. Вот и все. Мы лежали так целомудренно, потому что других мыслей у нас не было. Могу сказать это совершенно честно. Двадцатишестилетняя Элис была сильной женщиной, но не такой сильной, как думала, поэтому ей требовался простой физический комфорт.

От ее волос исходил восхитительный свежий запах. Я давно забыл, как пахнут женские волосы. Некоторое время спустя я почувствовал кое-что еще, вызвавшее воспоминания: на мою шею скатилась слеза.

Она плотнее прижалась к моей груди. Я крепко закрыл глаза и постарался представить ночь в Гвинете: крики в коридоре, грохот металлических засовов, стоны избиваемых людей.

— Бирс, — снова прошептала она, так близко, что я невольно обнял ее хрупкие плечи и крепко прижал к себе.

Не знаю как — клянусь, понятия не имею, как это случилось, — древние пружины кровати предательски заскрипели.

В ту же минуту по двери забарабанил крепкий кулачок Лао Лао. Она громко кричала:

— Не смейте этого делать. Слышите? Не смейте этого делать!

Мы лежали, не смея говорить. Хихикали, как школьники, которых застукали в коридоре.

Затем, не в силах остановиться, я поцеловал Элис Лун в лоб. Очень легко.

Она удивилась этому не меньше меня. Хотя и не протестовала.

Ее кожа под моими губами была нежной и мягкой. Она не отстранилась, и мне показалось, будто меня кто-то вытащил из могилы и вдохнул воздух в мои старые усталые легкие. Возможно, это было недалеко от истины.

Голова распухла от смеси противоборствующих эмоций: вины и гордости, уверенности и смятения, надежды и отчаяния.

Так больше оставаться не могло. Я знал это. Что может быть проще?

Четверг

Когда я проснулся, в окно струился солнечный свет. Пожалуй, слишком желтый. Такое солнце бывает при умирании дня, а не при его рождении. На крыше громко ворковали дикие голуби. За окном грохотал транспорт, в этом шуме я улавливал раздражение людей, возвращающихся домой.

Я посмотрел на часы, стоявшие у кровати. Четыре часа дня. Я один. Под воздействием наркотика и капли алкоголя проспал, должно быть, около семнадцати часов.

На мне была чистая хлопчатобумажная пижама, за что я был благодарен. Снизу доносился громкий звук телевизора, английский канал, и там, к моему смятению, упоминалось мое имя.

«Ох!» — подумал я и пошел вниз по скрипучим ступеням.

Они обе сидели перед маленьким телевизором. У Элис было испуганное выражение лица. Лао Лао квохтала, словно старая глупая курица.

Выпуск новостей подходил к концу.

— Мне не послышалось? — спросил я.

Лао Лао окинула меня злобным взглядом, взяла пульт и, к моему удивлению, вернула телевизионную программу к началу, словно на магнитофоне.

— Как это вам удалось? — изумился я.

Она в отвращении покачала головой.

Через две секунды начали читать новости. Это была местная станция. Основной новостью была казнь бывшего полицейского, приговоренного к смерти двадцать три года назад.

На экране появилась красавица Сюзанна Аурелио, мой адвокат. Она говорила из места, названия которого я никогда не слышал, — «коррекционное заведение Маккендрика». На глазах Сюзанны были слезы, она качала головой и говорила что-то о жестокости смертного приговора.

— Но офицер Бирс убил свою жену и пятилетнего сына, — возразил ей журналист. — Разве такой человек не заслуживает смерти?

Сюзанна промокнула глаза платочком. Она выглядела как на оперной сцене: шелковые одежды, жемчуг, всхлипывания.

— Многие так думают, Брюс. Но я видела, как этот человек пошел сегодня на смерть. Слушала его признание. Он так раскаивался. Вы видели эти последние мгновения…

— Разумеется, — прервал ее с усмешкой журналист. — Здесь мы должны закончить. Ну а теперь об Ассоциации промышленных рекламодателей…

Лао Лао взяла другой пульт дистанционного управления — коллекционирует она их, что ли? — и отключила телевизор.

— Вот это новость! — сказала она, глядя на меня и качая головой. — Новый ухажер не только старый подонок. Он к тому же и мертвый старый подонок.


Находиться вне мира живых — не такая уж плохая новость. Теперь я знал, что копы — настоящие копы, такие как близнецы Тики и белокурый полицейский из бакалейного магазина — уже не станут в поисках меня рыскать по улицам. Теперь мне надо будет бояться только людей Маккендрика и Стэпа. Первые, в чем я успел убедиться, хотели меня убить. Последние, скорее всего, освободили меня незаконно, надеясь освежить мою память в отношении событий, происшедших двадцать три года назад, либо повесить на меня новое преступление.

Казалось невероятным, что я одержу победу над этими двумя командами. Ведь у меня не было никакой поддержки (за исключением помощи), не было информации, настоящего оружия. Я мог истратить двадцать тысяч долларов на «узи» или другую подобную игрушку и начать жизнь по образцу киношных персонажей Клинта Иствуда. Но это было неправильно. Не мое. Более того, мне стало казаться, что я привыкаю к новому веку. Нынешние люди не сильно отличались от прежних. Они просто стали чуть более жалкими и трусливыми. И излишне полагались на неодушевленные предметы и туманные процедуры, подсказывавшие им, как поступить. Когда я был копом и слышал, что кто-то совершил правонарушение, все было просто. Я ехал в тот дом, стучал в дверь, смотрел преступникам в глаза и громко спрашивал: «Ну?»

Все это я уже обсудил с Элис. То, что она сказала, подтвердило мои впечатления. В этом мире, прежде чем приступить к работе, включали компьютер, искали нужную информацию и слепо ей следовали. Думать не надо, делайте, как написано. Поступайте, как вам укажут. Мне показалось, что это девиз нового века, и я подумал, что мне повезло: осталось маленькое пространство, в которое пещерный человек может бросить зажженный фитиль. У предсказуемых людей имеются предсказуемые слабости, и этим надо воспользоваться.

Была и другая отличная новость. Элис сказала, что никому не ведомо, кто она такая. Ясно, что она права. Если бы Стэп или Маккендрик знали адрес Лао Лао, то явились бы сюда, пока я спал, с оружием. Даже почтальон не приходил, жаловалась Лао Лао своей внучке.

Правда заключалась в следующем. Здесь, на третьем этаже тесной квартиры бабушки Лун, пропахшей мертвыми лягушками и бог знает чем еще, доносившимся из китайской аптеки, мы были в безопасности.

Возможно, Элис и тот, кто стоял за ней, хотели, чтобы мы здесь оставались. Я изо всех сил старался понять, доверяю я ей или нет. Проще всего было бы сказать: нет. Она так медленно рассказывала свою историю, что я знал: многое еще не сказано. Была ли причина для такой сдержанности, этого я не знал. Может, в жизни Элис есть куда больший секрет? Я не мог отделаться от факта, что в ту ночь на Оул-Крик она чувствовала себя как дома и ко всему была готова, а ведь прошло всего несколько часов с тех пор, как меня выпустили из Гвинета. Или, если выразиться точнее, из «коррекционного заведения Маккендрика».

Мой отец всегда говорил, что не следует волноваться из-за проблем, которые ты не в состоянии решить. Он был прав. Надо было мне его больше слушать. За прошедшие три дня в меня стреляли, инсценировали казнь, а теперь по телевидению публично объявили мертвым. Через некоторое время человек становится невосприимчивым к таким вещам. Элис спасла меня от иглы очкастого доктора. Увезла от людей Маккендрика с Оул-Крик. Какие бы секреты ни были спрятаны в этой умной молодой головке, я не хотел подвергать опасности ни ее, ни старенькую Лао Лао.

А для этого придется поработать.


Еще раз посмотрев новости с помощью волшебной серебристой коробочки Лао Лао, я пошел в спальню — якобы подумать. Пока я спал, Элис сходила в магазин и купила мне одежду: хлопчатобумажные штаны, две рубашки и другие практичные вещи, о которых не забудет любая женщина. Я оделся, посмотрел на себя в зеркало и удивился тому, что увидел: на меня смотрел мужчина среднего возраста, не толстый, но и не худой, ничем не примечательный, одетый так, как и положено в двадцать первом веке. Мой вид не бросался в глаза, и Элис, умная, красивая Элис, все для этого сделала.

Через некоторое время я спустился вниз и присоединился к ней. Было шесть часов вечера. Из крошечной кухни, притиснутой к ванной комнате, доносился восхитительный запах китайской еды. Лао Лао суетилась около котелка. Вскоре она пришла с двумя тарелками лапши, мясом и овощами, поставила их перед нами и сказала:

— Даже мертвые люди хотят есть. Мне сейчас надо спуститься вниз, поработать. Я нужна старому Фреду.

Я попробовал еду и на мгновение лишился дара речи. Вкус был полон всеми оттенками и ароматами, которых меня методично лишали в тюрьме. Мне хотелось положить еду в коробку и унести ее с собой, чтобы понюхать, когда станет жалко себя. Впервые подумал, что новый век не такой уж и плохой.

Когда голос ко мне вернулся, я сказал:

— Люди. Она назвала меня «люди». Не подонком. Я делаю карьеру.

Элис кивнула. Она успела сбегать в парикмахерскую и подстричься. Женщины часто это делают, когда им нечем заняться.

Или — я возненавидел сам себя за новое подозрение — либо когда тайно встречаются с боссом.

— Она не такая плохая. Вырастила меня, когда всем остальным не было до меня дела.

— Как же это случилось? Ты умна, красива.

— Бирс…

— Я в самом деле так считаю.

На Элис была свежая белая полотняная рубашка и бежевые слаксы. Почти деловая одежда. Со стороны ее можно было принять за гида или за администратора. При разговоре вы повысили бы ее статус до аспирантки. Волосы были чистыми и блестящими, продолговатое лицо интриговало восточной изюминкой. Такой интересной женщины я давно не видел. Что-то случилось с Элис Лун, и мне хотелось узнать, что именно.

— Откуда приехал твой отец? — спросил я.

— На корабле.

Непреклонный взгляд сказал мне, что ничего другого она мне не скажет.

Я указал на маленький шрам над ее левым глазом.

— А это?

— Что «это»?

— Шрам.

— А… шрам. Подралась. С мужчиной, естественно. Я не опущусь до драки с женщиной.

Я ждал подробностей. Когда она увидела, что эту тему я не оставлю, то развернулась и пошла наверх, в спальню, и вернулась с еще одной фотографией. Она была сделана не так давно. Я повернул снимок и увидел на обороте дату: пять лет назад. Снимок запечатлел подростка на берегу. Похоже, в Гринпойнте. Океанская вода прекрасного синего цвета. Такими же синими были ее полосы, хотя не сказал бы, что это красиво. Я узнал Элис Лун, другую Элис, хотя, возможно, в ней до сих пор жил этот подросток.

Она была страшно худой: из-под потрепанной футболки выступали ребра, джинсы висели на костлявых бедрах. Жесткость была везде — в бровях, ушах, носу. Хуже всего то, что она смотрела в камеру с выражением лютой ненависти. К самой себе, естественно, ни к чему другому.

Я положил фотографию на стол лицом вниз.

— С прошлым покончено. Удивляюсь, что ты не наделала тогда себе больше татуировок.

— Ненавидела иголки, — сказала она. — Поэтому сделала только одну.

— Знаю, — заметил я.

— Ох!

Похоже, она забыла, что разделась передо мной в спальне на Оул-Крик в ту первую ночь. Да мне и самому казалось, что это было давно.

— Так что изменилось?

— Повзрослела. Надоело просыпаться больной, холодной и бедной. Что до бедности, то здесь мало что изменилось. Но, по крайней мере, могу работать, хотя это всего лишь работа за стойкой бара в мини-юбке.

— За последнее время ты сделала немного больше.

Она улыбнулась и ловко подцепила палочками лапшу. Лао Лао предусмотрительно положила мне вилку и ложку.

— Да, Бирс. Мне помогла бабушка. Пришла ко мне под конец. Наплевала и на то, что дело зашло далеко, и на плохую компанию, и на мое глупое, эгоистичное и агрессивное поведение. Забрала меня из больницы и взяла на поруки.

— Значит, теперь она твоя семья, а ты — ее. Выбора у нее нет.

— Почему же? У нее был выбор! В том-то и дело. Она могла меня бросить.

Зеленые глаза гневно сверкнули.

— Она не то, что ты.

— Нет, — сказал я мягко. — Я тебя оставил. Думал, что это в твоих интересах.

— Ты по-прежнему так думаешь?

— Не знаю, — ответил я честно. — Не думаю, что у меня теперь есть выбор. Ты должна понять, что случилось с твоей мамой. И я должен узнать, что пошло не так между мной и Мириам.

— Спасибо.

— На здоровье. К тому же я знаю: если у нас не получится, то пять лет спустя я буду бродить по улицам Чайнатауна, а ты — стоять, привалившись к стене. У тебя снова будут синие волосы и железное лицо. Этого я не хочу.

Она кивнула.

— Я постараюсь. Что будем делать сейчас?

Большой вопрос.

— Мне бы хотелось поговорить со своим старым другом Стэплтоном. Человеком, который тебя во все это втравил. Однако он не сообщил мне ни номера телефона, ни адреса.

Она покачала головой.

— Как ты собиралась получить остальные деньги?

— Он сказал, что оставит их в баре, где работают мои друзья. Я должна была поверить ему на слово.

Ответила она без задержки, не задумываясь.

— И ты говорила с ним в баре? Ни в каком другом месте?

— Да. Он не был похож на копа. Обычно полицейских я сразу узнаю. В наших местах это всякий умеет. Он совсем не был похож на копа.

Мы перестали работать как партнеры за полтора года до убийства Мириам и Рики. Он уволился из отделения. Должно быть, переехал в другой район, а может, вступил в организованную преступную группу с быстрыми автомобилями и солнцезащитными очками фирмы «Рэй-Бэн». На некоторых полицейских так действует «Полиция Майами».

Хорошо, я попытаюсь отыскать его другим способом. Но все равно, нам нужно с кем-то поговорить.

— С кем? — пожала плечами Элис.

На это я знал только один ответ.

— Пора встретиться с моим адвокатом.


Когда я в последний раз видел Пеликан-Бэй, это была маленькая защищенная бухта, втиснутая между южной оконечностью Гринпойнта (там проживала элита) и пустынным каменистым берегом, подступавшим к мосту Де Сото. Мы часто брали туда с собой Рики. Он играл и смотрел на птиц и тюленей. Думаю, с той поры и появилась у него тяга к пингвинам. Там была единственная стоянка, рассчитанная на сто пятьдесят автомобилей, сторожка охранника, где можно было бесплатно взять брошюры с описанием дикой природы. Там же находилось кафе, работавшее только летом по выходным. Можно было выпить кофе и съесть мороженое.

Сюзанна Аурелио жила здесь с мужем номер пять. Место вроде бы называлось «Оушн-виста гарденс». Смеркалось, когда Элис, сидя за рулем «вольво», съехала с холма на новенькую частную автостраду, идущую к берегу. Я видел сверху, что место переменилось. На улицах горели фонари, окна домов светились в произвольном порядке, и это говорило о деньгах. Когда строят для бедных, улицы идут строго по прямой, и дома похожи один на другой, как близнецы. Богачи желают убедить себя в том, что отличаются от других. Даже от таких же преуспевающих соседей. Я понятия не имел, откуда начать, где живет Сюзанна. Ее адрес Элис нашла с помощью компьютера в каком-то юридическом справочнике.

— Сначала спустись к берегу, ладно? — попросил я. — Я сто лет не ходил по песку.

— Как романтично. К сожалению, это невозможно. Пляж в частной собственности. Я же тебе говорила.

Она повела рукой. Мы приблизились к большой полукруглой сторожке. Она была похожа на будку тюремного охранника. Со всех сторон торчали камеры слежения. Человек в темной форме внимательно смотрел на нас и готовился выйти из будки. За решеткой я видел лунный свет, бегущий по темным океанским волнам, и блеск отличного песка, на котором мы так часто сидели, вдыхая соленый морской воздух.

— Что за чертовщина? — спросил я, рассердившись.

— Это территория квартала. Сейчас здесь живут богатые люди. Так может жить любой, были бы деньги.

— За решеткой?

— Похоже, что так.

— Пляж! Я хочу походить по пляжу.

— Не можешь. Это территория принадлежит жителям квартала. Их собственность.

«Никто не может владеть пляжем, — подумал я. — Это неприлично».

А я-то думал, что пройдусь пешком по улице Сюзанны, посмотрю названия домов — ее дом назывался «Белладжио», — нажму кнопку звонка и подожду, когда служанка ответит. Зря надеялся. К нам шел человек в униформе. У него были дубинка и пистолет. Его легко можно было принять за полицейского.

— Это что, частная охрана?

Она кивнула.

— Они повсюду могут расхаживать с оружием?

— Они могут делать все, что им заблагорассудится. Это у простых людей нет оружия. Богатые нуждаются в защите.

— А мы не нуждаемся? — спросил я. — Можешь не отвечать: это риторический вопрос. Я все улажу. Лучше, чтобы тебя никто не видел. Поезжай, кино посмотри. Я позвоню, когда закончу.

Она улыбнулась мне немного снисходительно.

— И как ты это сделаешь?

— Э…

Элис сунула руку в сумку и вытащила маленькую пластмассовую коробочку, похоже, что телефон. Дамская модель, того же противного розового цвета, что и тот, которым она пользовалась раньше, только чуть больше.

— Положи это в карман, — приказала она. — Если через два часа не позвонишь, позвоню тебе сама. Если понадоблюсь, просто нажми на кнопку, пока не зазвонит. Это мой номер.

Я поблагодарил и быстро вышел из машины. Фальшивый полицейский был уже близко, и я не хотел, чтобы он увидел Элис. Она уехала не слишком быстро, но и не слишком медленно.

Я улыбнулся охраннику и сказал:

— Мне бы хотелось увидеть Сюзанну Аурелио, сэр. Может, знаете, дома ли она сейчас?

Это был самоуверенный парень лет двадцати пяти, явно довольный тем, что ему выдали и форму, и оружие. Телосложение у него было такое же, как у Маккендрика: жир переходил в мускулатуру.

— Она вас ожидает?

— Нет. Хочу устроить сюрприз. Я ее кузен, с восточного побережья. В школе вместе учились. Пять лет друг друга не видели. Мой рейс задержали, вот я и подумал… — Я улыбнулся. Оказалось — напрасно. — А ее муж? Тоже дома? — спросил я.

Он повернулся к сторожке, вероятно, ожидая, что я последую за ним.

— Можете позвонить ей по видеотелефону, — сказал он, не ответив на мой вопрос. — Если она разрешит, вы войдете. Если не узнает вас, у нас состоится интересный разговор.

Сюзанна появилась на экране. Прекрасна, как всегда. На мое лицо упал свет.

Я заорал:

— Сюрприз!

Она завизжала.

Охранник сурово на меня посмотрел.

— Я же предупредил, что будет сюрприз, — улыбнулся я.

Понадобилось две минуты. Мне нужно было убедить Сюзанну, что я не призрак. Зачем бы призраку пользоваться видеотелефоном?

Наконец ворота зажужжали, и я вошел в «Оушн-виста гарденс», следуя указаниям охранника.

Здесь было хорошо, зелено. Пахло олеандром, над блестящим голубым зеркалом бассейна поднимался туман. Там, где когда-то мы смотрели на пеликанов, выстроили виллы, сад каждой из них охраняла металлическая ограда.

Охранник звонил кому-то, и я не мог не обратить на это внимания.


Она встречала меня у дверей, одетая словно для торжественного случая: длинное с глубоким вырезом вечернее платье из синего шелка, плотно обнимающее ее по-прежнему безупречную фигуру, двойная нитка жемчуга на лебединой гладкой шее. Я познакомился с Сюзанной Аурелио, когда ей исполнился двадцать один год. Студенткой юридического факультета она ходила по городским судам: подыскивала адвоката, любого адвоката, который «взял бы ее под крыло».

Она была хороша нежной, невинной красотой. Внешность кинозвезды — короткие блестящие темно-рыжие полосы, великолепная белая кожа, блестящие чувственные глаза. Когда она с тобой говорила, казалось, что, кроме тебя, в мире для нее никто не существует. При этом обладала умом, таким острым, что им можно было вскрывать пакеты с вещественными доказательствами. Сюзанну часто и охотно «брали под крыло». Ей не исполнилось еще и двадцати пяти, а ходили слухи, что со спинки ее кровати свешиваются скальпы судей, коллег-адвокатов, городских и государственных политиков, а также кинозвезд и известных рок-музыкантов.

Моего скальпа там не было, хотя она и старалась. Это обстоятельство дало мне возможность вникнуть в любовную технику Аурелио. Я явился в ее маленькую квартирку под предлогом работы. Незаконно показал вещественное доказательство, которое надо было предъявить в суде. Дело касалось подростка, которого обвиняли за распространение наркотиков. Подросток был невиновен. Его подставили, потому что кому-то не нравились ни его лицо, ни происхождение. Ни на том ни на другом не было отпечатано слово «белый». Адвокату не потребовалось тащить меня в постель, чтобы узнать это. Я так ей и сказал и не мог понять, была ли она этому рада или оскорблена тем, что нашелся человек, который ее отверг.

Мне, впрочем, было все равно. Множество дел, которые вела Сюзанна, были хорошими принципиальными делами, она выступала в защиту бедных людей, которые, вполне возможно, были невиновны. Тем не менее это не останавливало ее от использования незаконных трюков. Прекрасным делом для Сюзанны — молодой Сюзанны — являлось такое, которое обличало бы социальную несправедливость и в котором вещественные доказательства, собранные против подсудимого, с помощью финансовых махинаций и продуманного применения секса чудесным образом исчезали в комнате судьи.

Вот на таких опорах и строятся юридические карьеры.

— Ох, Бирс, — прошептала она, покрывая поцелуями мое лицо и шею. — Что случилось? Входи, входи…

Дом можно было назвать «особняком», если бы он был чуть поменьше. С обеих сторон большого холла поднимались две полукруглые лестницы, далее шли многочисленные комнаты. Двери повсюду были открыты, так что можно было в них заглянуть.

Пол сиял. Похоже, средиземноморская терракота или что-то в этом роде. На стенах картины, маски, фарфоровые декоративные тарелки. Множество столиков из темного, почти черного дерева, на них — вазы с букетами роз и лилий. В конце — длинное внутреннее окно, из него посетители могли видеть парк с бассейном, теннисным кортом, статуями. Парк раскинулся до самого пляжа. Когда-то моего пляжа.

Я почувствовал себя не в своей тарелке.

— Где твой муж, Сюзанна? — спросил я.

— В Карибском круизе, трахается с младшим партнером, — сказала она.

Ее волосы не утратили огня (возможно, не без помощи краски) и по-прежнему спускались на стройную шею. Я смотрел на ее невинное лицо и дивился тому, что она ничуть не изменилась. Правда, гардероб стал гораздо дороже.

— Пусть погуляет. Когда увидела тебя, отпустила на ночь слуг. Решила, так будет лучше.

— Слуги мертвецам ни к чему.

Она смотрела в мои глаза с такой любовью, что мне стало неловко.

— Ох, бэби, — проворковала Сюзанна и снова притронулась к моим щекам мягкими ладонями. — Все эти годы я мечтала вытащить тебя из этой ужасной, вонючей тюрьмы. И не получилось. А теперь ты здесь. Что случилось, Бирс? Сюда…

Она взяла меня за руку и провела в гостиную. Там стояла софа, на которой свободно улеглась бы семья из шести человек, и плоский телевизор, размер которого не уступал экрану частного кинотеатра.

— Выпьем, — предложила она.

— Спасибо, не надо.

— Никаких возражений.

— Тогда, может, пива?

Она пошла в кухню и вернулась с двумя бокалами. В моем было что-то экзотическое и иностранное. От ее бокала пахло водкой со слабой примесью тоника.

Я предложил за нее тост. Она потянула меня к софе и уселась очень близко.

— Салют, — пробормотала она. — Я никогда еще не приветствовала привидение.

— Да и сейчас ты этого не сделаешь. Это я, Сюзанна. Во плоти.

— У меня есть глаза, — сказала она тихо, но отчетливо.

— И все же… я должен спросить.

Вопрос был трудный и необычный.

— Давай.

— Сегодня днем я видел телевизионную передачу. Ты говорила, что видела меня мертвым и все такое.

Сюзанна сделала большой глоток, поставила бокал на стол и посмотрела на меня.

От этого взгляда мне стало не по себе. Так же она смотрела на меня много лет назад в крошечной эдемской квартире, когда только начинала. Охотилась за вещественными доказательствами с помощью самого легкого способа, который знала.

— А, — сказала она, словно только что вспомнив, — это…

— Начнем с самого начала, — сказал я. — Когда я увидел тебя по телевизору, ты стояла на улице возле дома, который назывался коррекционным заведением Маккендрика. Где, черт возьми, он находится и какое отношение имеет ко мне?

— Шутишь? Ты пробыл там последние полтора года.

В моей голове что-то сдвинулось.

— Думаю, я бы это заметил, Сюзанна.

— Они тебя переселили туда из Гвинета. Прошел слух, что тебя кто-то хочет убить. Копов в тюрьме не жалуют.

«Нет, нет, нет», — надрывался в голове тонкий голосок.

— Меня поместили в одиночную камеру в Гвинете двадцать с лишним лет назад, — настойчиво сказал я. — И все эти годы я оставался там в крыле для смертников. Никто меня убивать не собирался. Государство не позволило бы лишить себя такой привилегии.

Сюзанна пожала плечами.

— Я адвокат. Не специалист в области смертных приговоров. Это то, что мне сказали. Ты не возражал.

— Я не знал! Бога ради…

Видно, я сказал что-то не то. Сюзанна ждала, когда я успокоюсь.

— В Гвинете тебя усыпили. Для твоей же пользы. Я была свидетелем. Ты был страшно расстроен. На протяжении многих лет. Мы боялись за твое душевное здоровье.

— Меня, невинного человек, посадили в тюрьму за убийство жены и ребенка и приговорили к смерти. Как, думаешь, я мог себя вести? Распевать песни из «Оклахомы»?

Ее глаза увлажнились. Она смотрела в свой бокал. Я почувствовал себя подонком.

— Извини, — сказал я.

Трудно было поверить, что Сюзанне под пятьдесят. Она выглядела на тридцать пять. Но этого мало. У нее и манеры, и непринужденность были под стать.

— Последние два дня мне пришлось нелегко.

Она вздохнула и положила руки мне на колени. Возле меня закачалось дорогостоящее ароматное облачко.

— А каково было мне? Я знаю, что ты не убивал. А убедить в этом других мне не удалось. И ты не помог. Ну что ты говорил? «Я не могу ничего вспомнить». И все равно я всегда верила, что в конце концов вытащу тебя.

Многое нужно было узнать. Я перегнулся к столу, взял бокал, отхлебнул глоток иностранного пива и сказал:

— Я знаю, все так и было. И ценю это. А теперь расскажи, почему ты сказала, что видела меня утром мертвым. Потому что, клянусь жизнью — извини меня, — я это пропустил.


История была такова. Накануне, в одиннадцать вечера, ей позвонил домой представитель коррекционного заведения и сказал, что все пути к подаче апелляции исчерпаны. В восемь часов утра меня умертвят с помощью укола. Это было, конечно, через двадцать часов после того, как меня оттуда увезли.

Сюзанна, естественно, всю ночь названивала судьям и другим влиятельным лицам. В этот раз никто не пошел ей навстречу. Смерть и все тут. Не осталось ни одной нитки, за которую можно было потянуть, ни одного бывшего любовника, которого она могла бы обернуть вокруг своего тонкого пальчика.

Итак, в семь утра она поехала в частную пенитенциарную, а по совместительству убойную фирму Маккендрика, надеясь что-то сделать на месте, например заявить о моей невменяемости или сказать, что я чем-то заболел и надо повременить с казнью, пока мне не станет лучше. Она всегда была изобретательной женщиной. Я начал верить в то, что она испытывала искренние угрызения совести от надвигающейся казни, хотя трудно сказать, горевала ли она обо мне или гневалась из-за того, что проиграла дело.

Она замолчала. Ее бокал опустел. Сюзанна пошла в кухню и вернулась со свежими напитками для нас обоих. Я согласился, поскольку не каждый день человек слышит описание собственной смерти.

— А потом? — нетерпеливо спросил я.

— На шоссе у меня лопнула шина. Можешь ли ты в это поверить? Машина обошлась мне в четверть миллиона. Считается лучшим спортивным итальянским купе. А тут на тебе!

— Ты опоздала на мою казнь, Сюзанна? Как ты могла?

— Я старалась, Бирс. Они не имели права проводить без меня экзекуцию.

— Может, думали, что ты попытаешься их обмануть.

Она похлопала меня по коленям и быстро, по-деловому, чмокнула в щеку.

— Умный мальчик. Именно это и сказал мне ублюдок Йохансон, когда я наконец-то туда приехала. Заявил мне с самодовольной улыбкой на гнусной роже: «Ты слишком поздно приехала».

— Йохансон?

— Он был губернатором. Ты его знаешь. Наверняка знаешь. Он был там, когда я к тебе приезжала. Одиннадцать месяцев назад.

— Я был в заведении Маккендрика?

— Да! Нам надо было поговорить. О деньгах. Все это, иметь ли, недешево.

Я покачал головой.

Я ничего не помню.

Это было, — настаивала она. — Ты подписал бумаги. При свидетелях.

— Какие бумаги? Нет. Нет. Об этом потом. Я увидел тебя по телевизору, Сюзанна. Ты стояла и говорила, что я мужественно ушел из жизни и все такое.

Она кивнула.

— Да.

— Ты что же, вышла перед камерой и все сочинила? — спросил я, стараясь, чтобы голос не слишком дрожал.

— Ну а что, по-твоему, я должна была говорить? — обозлилась Сюзанна. — Я пропустила казнь своего клиента, потому что у меня лопнуло колесо? Будь реалистом, Бирс. Насколько я знала, ты был мертв. А у меня карьера.

Теперь я увидел прежнюю Сюзанну.

— А ты не попросила показать тело?

Она посмотрела на меня как на дурака.

— С какой стати мне смотреть на труп? Я же адвокат. Представляю людей, которые пока дышат. Я что, вампир, бегающий за труповозкой и пытающийся выжать деньги из мертвеца?

Она окинула взглядом комнату.

— Похоже все это на то, что может получить за работу вампир?

У нее были свои стандарты. Просто они отличались от стандартов нормальных, цивилизованных человеческих особей.

— Тыговорила, — заметил я, — что я испытывал угрызения совести.

Она отставила бокал, взяла мои руки и заглянула в глаза.

— Бирс, — пробормотала она, прибавив в голосе низких тонов, он звучал искренно и сексуально. — Я знаю: ты не убивал Мирам и ребенка. Но много лет назад мир уже пришел к заключению. Не в твою пользу. Я ломала голову: что скажу всем этим людям. То, что ты кричал о своей невиновности вплоть до самой казни? Нет, этим бы я никого не убедила. Я поступила так из уважения к тебе. Если люди решили, что под конец ты раскаялся, то некоторые из них подумали, что ты не так уж и плох. Если бы сказала, что ты до конца кричал о своей невиновности, они бы решили, что ты осел. Так что бы ты предпочел?

— Правду, — сказал я, не задумываясь.

Она рассмеялась и снова взяла бокал.

— И что это за правда? — спросила прекрасная защитница и выдохнула в мою сторону облачко дорогой водки.

В ее словах был смысл. Мне хотелось найти слабые места в ее рассуждениях, но не удалось.

— Твоя очередь, — сказала она.

Я рассказал ей столько, сколько хотел, и увидел, как расширились прекрасные глаза.

Самое забавное, что, когда я закончил, она не задала ни единого вопроса.

— Человек, которого я видел перед тем, как выйти из Гвинета… то есть заведения Маккендрика, как там оно называется… Его имя Стэплтон. Ты его знаешь?

— Стэплтон, Стэплтон, Стэплтон… Хочешь сандвич или что-нибудь еще? Черт, не надо было мне отсылать слуг.

— Стэплтон. Или Стэп. Одно время был детективом. Потом ушел куда-то еще. Может, в секретную службу.

Она покачала головой.

— Не знаю. Ты говоришь, он положил на твой счет деньги?

— Немного. Четыреста шестьдесят тысяч. Они уже должны там лежать.

Могу проверить, если хочешь, — сказала она, словно это была самая простая вещь на свете.

Как, черт возьми, ты можешь проверить мой банковский счет?

Она почти пожалела меня в эту минуту.

— Бедняжка. Похоже, они много в тебя закачали этой дряни. Как защитник я имела право отслеживать все твои активы и занималась этим много лет. Я могу заглянуть в твой счет онлайн. Фактически я — владелец дома на Оул-Крик. Дом находится на условном депонировании.[10] Почему, по-твоему, тебя не лишили права пользования? Служащим ипотеки пришлось бы тогда иметь дело со мной.

— Мой дом?

— Мы ведь с тобой это обсуждали. В прошлый раз, когда я была у тебя в заведении Маккендрика. Ты подписал бумаги.

— Я отказался от дома?

— Не волнуйся, Бирс. Никто у тебя ничего не отбирает. Я не такая жестокая. Главное — ты жив.

— Мой дом… — сказал я опять.

— Сначала выясним, что с деньгами, — прервала она мои причитания. — Затем я кое-куда обращусь, чтобы выяснить, где сейчас этот Стэплтон. Согласен?

Я совершенно искренно согласился.

— В таком случае пойдем наверх. Я работаю в спальне. Это — единственное место, где мой придурочный муж меня не беспокоит.


В спальню Сюзанны Аурелио мог бы войти весь первый этаж Оул-Крик, и осталось бы еще место для трех «джакузи». Здесь стояла огромная кровать. Одеяло гостеприимно откинуто. Две софы. Большой камин — подделка под стиль Адама, зато мрамор настоящий. Над камином великолепный портрет владелицы, разумеется ню. К спальне примыкает маленькая кухня. Отсюда же дверь в ванную, сияющую фарфором и мрамором, словно украденным из дворца арабского принца.

Из комнаты можно было пройти на веранду. Я отворил двери. Увидел террасу с несколькими столами, стульями, большим телескопом. Несколько ступеней спускалось в сад. Бассейн освещался подводными лампами. В конце сада серебристая полоса пляжа и море, лениво покачивающееся в лунном свете.

— Вот что я называю спальней хозяйки, — гордо сказала Сюзанна.

— Ты хочешь сказать, что спальня хозяина поменьше?

— Разумеется. Впрочем, скоро и она будет моей. Когда Фрэнк вернется с островов, я подготовлю бумаги. А после…

Она подошла ко мне и быстро притронулась к моей пояснице.

— …я буду доступна.

— Понятно, — сказал я и отодвинулся. — Ну а теперь выясним насчет Стэплтона.

Лицо Сюзанны вытянулось. На одно или два мгновения она стала выглядеть на свой возраст. Такая женщина, как она, не привыкла, чтобы ее отталкивали. К тому же я сделал это дважды. Она подошла к длинному сверкающему столу, стоявшему рядом с кроватью, нажала на выключатель в алюминиевой коробочке. Поднялась крышка, обнажила экран.

Сюзанна нажала на кнопку клавиатуры, и экран ожил. На нем были фотографии, по большей части хозяйки. Сюзанна на подиуме. В телевизионной студии. Сюзанна вручает призы. Она прошла долгий путь от маленькой квартирки, где пыталась соблазнить меня за пакет документов из папки прокурора.

— Его имя? — спросила она.

— Рэдли, — сказал я. — Или, возможно, Ридли. Запамятовал. Давно это было.

— Неважно. Редкое имя. И то и другое. Что хорошо. Напечатала что-то. Очень быстро.

— Здесь есть Рэдли Стэплтон. Радист, служит на флоте. Нет, не годится. Он сейчас за границей.

— Так что? — спросил я.

— Потерпи, Бирс. Я еще не сдалась.

Она снова что-то набрала.

— Не могу найти в «Гугле» ни одного Ридли Стэплтона. А это значит, что такого человека нет в природе.

— «Гугл»? Что за место ты упомянула?

— Вообще-то есть еще одно место, которое может сделать больше, чем «Гугл». Сейчас попытаюсь.

Я смотрел на нее как неандерталец, встретившийся с Эйнштейном.

— Ничего, — сказала она, после того как постучала по клавишам.

— Ну и как мне теперь быть? — вздохнул я.

— Ты сказал, что он обещал тебе деньги?

Интересно, подумал я, что мозг Сюзанны повернулся не к тому, что осужденный убийца, возможно, нелегально выпущенный из тюрьмы, стоит сейчас в ее спальне, а к золотому тельцу.

— Он дал мне наличными двадцать тысяч. Сказал, что утром положит в банк на мой счет еще четыреста шестьдесят тысяч.

— Сейчас посмотрим…

— Но…

Я едва не закричал. На экране появился мой банковский счет. Вернее, наш счет, поскольку мы с Мириам все делали вместе, с тех пор как поженились.

Мы сидели в грандиозной спальне Сюзанны Аурелио. Ее пальцы порхали по клавишам, и на экране компьютера появились надписи.

— Нет. — Она ткнула в пустяковую цифру. — У тебя на счету меньше трехсот долларов. И так было все двадцать три года. Если бы было побольше, набежал бы процент…

— П-п-постой! У нас набралось больше восьмидесяти тысяч, до того как я попал в тюрьму. Я откладывал каждый месяц. Собирал на колледж для Рики. На будущее. Было тяжело. Мириам сердилась на меня за это.

Сюзанна развернула кожаное кресло и серьезно на меня посмотрела.

— Ты действительно хочешь поговорить об этом?

— Да! Где, черт возьми, мои деньги?

— О'кей. — Она пожала обнаженными плечами. Потянула за жемчужное ожерелье и снова застучала по клавишам. — Они не хранят сведения о восьмидесятых годах. Но поскольку я твой адвокат, то собрала все, имеющее отношение к твоему делу. Стандартная практика. Так I поступаю со всеми клиентами. Вот…

На экран выскочило что-то еще. Это было похоже на перечень банковских счетов. Я узнал документ. Он был из того, реального мира.

Однако такого не могло быть.

Я увидел, что со счета снято восемьдесят тысяч. Судя по дате, это было сделано в среду, 24 июля 1985 года. Все, до последнего цента, снято с нашего общего банковского счета за день до убийства Мириам и Рики.

Этого не может быть, — сказал я, качая головой. — Я не мог бы об этом не знать. Почему мне никто не сказал? Почему, черт возьми, ты мне ничего не сказала?

— Потому что я старалась сохранить тебе жизнь, Бирс! — рявкнула Сюзанна. — В этом и состоит роль адвокатов.

Я замолчал. Сюзанна не выходила из себя без причины.

Она снова забарабанила по клавишам. На экране появился еще один документ.

Я смотрел и не в первый раз подумал, что мне это снится, что виной тому последняя игла Мартина-медика.

На экране появились два документа. Первый документ показывал, что восемьдесят тысяч долларов с нашего общего счета перешли на частный счет, который я завел в свои холостые дни. Документы были подписаны нами обоими, как и положено в таких случаях. Наши совместные сбережения, переведенные на второй счет, тут же перенеслись на другой счет, о котором я никогда не слышал.

— Это подделка, — сказал я. — Я никогда не подписывал этих документов. К тому же подпись Мириам совершенно не похожа. Если я помню правильно.

Сюзанна кивнула.

— Я провела почерковедческий анализ. Эксперты сказали, что твоя подпись на девяносто процентов подлинная. Ее подпись подлинна только на десять процентов.

— Да это смешно! Зачем бы мне понадобились эти деньги?

— Могу тебе объяснить. Ты пытался перевести их за границу. На втором чеке требовалась лишь твоя подпись.

Она показала мне письмо из банка в Лихтенштейне. Я увидел на документе мифическую птицу с остроконечными крыльями и головой дракона.

— Деньги туда так и не поступили. Они заморозили перевод в понедельник после убийства и взяли деньги в качестве компенсации понесенных расходов.

— Где, черт возьми, этот Лихтенштейн? Что такое Лихтенштейн?

— Это маленькое княжество в Европе. Между Швейцарией и Австрией. В восьмидесятых годах люди отмывали там деньги.

Я ткнул пальцем в экран. Она уставилась на палец, пока я его не убрал. Плохие манеры, понимаю.

— Я не снимал денег с нашего общего счета. Не пытался перевести их в другую страну. Я о ней даже не слышал. Кто-то подделал мою подпись, Сюзанна. Ты же знаешь это.

Она кивнула.

— Я бы оспорила, если бы это было необходимо. Почерковедческий анализ — серьезная вещь.

— Так почему не оспорила?

— О господи, Бирс! Не заставляй меня повторять одно и то же! Я пыталась сохранить тебе жизнь, и то, в чем тебя обвиняли, было чрезвычайно серьезно. Неужели ты думаешь, что это я представила в банк документ, согласно которому ты снял с семейного счета все деньги и перепел их за границу за день до убийства? Подумай сам.

Я подумал. Она была абсолютно права.

— Я старалась представить тебя как хорошего, ответственного мужа и отца, — продолжила Сюзанна. — Но говорить об этом перед судом присяжных — значит внушать им сомнения, которых и так было уже в избытке. Кстати, если бы даже они поверили в то, что эти подписи подделка, что бы это тебе дало? Это был настоящий банковский счет. Кто-то открыл его. Если я не ошибаюсь…

Она снова забарабанила по клавишам. Что-то выскочило на экран. Я снова увидел логотип с фантастической птицей и ряд цифр.

— Это до сих пор здесь.

Даже финансовый кретин вроде меня мог прочитать то, что было на экране. 2 июля 1985 года, за три недели до гибели моей семьи, я, оказывается, открыл счет и положил на него двести долларов. С годами эта сумма уменьшилась до тринадцати долларов и пятидесяти центов. Думаю, Лихтенштейн или как там его до сих пор надеется.

— Это означает, что нас кто-то заказал.

— Кто? — спросила она.

— Не знаю! В этом должны были разобраться копы!

Слова выскочили сами собой.

— Ты сам был копом, — напомнила она. — Если кто-то и способен был предотвратить это, так это ты. Прав ты или нет — думаю, что прав, — но я почувствовала, что нам бы это принесло больше вреда, чем пользы.

Она пробуравила меня глазами.

— Кстати, ты действительно не хочешь знать, что мне лично пришлось сделать, чтобы вывести это из судебного рассмотрения? Это было за пределами чувства долга. Даже для меня.

Я чувствовал себя жалким дураком. Подошел к кровати, сел на краешек, положил руки на колени и постарался понять хоть что-то из того, что она мне сказала. Сюзанна всегда видела правду и скрывала ее от меня ради моего блага. Кто-то вырвал сердце у моей семьи и сделал это методично, расчетливо, нагло, прямо у меня под носом.

Она подошла, села рядом со мной.

— Не сдавайся, дорогой, — сказала она. — Это было тогда. Сейчас по-другому.

— Я заметил, — сухо сказал я. — Получается, я сбежал из тюрьмы. В то же время я казнен.

Она кивнула.

— Все так. Я могу с этим работать. Если правильно это разыграем, все будет хорошо.

Я покачал головой.

— Что случилось в это утро, Сюзанна? Почему им понадобилось объявить меня мертвым?

— Может, потому, что они хотели скрыть факт твоего освобождения. Другой причины я не вижу.

— Нет… Стэплтон сказал, что Солера сознался. И судья при этом присутствовал.

Она взяла мое лицо в свои руки и тихонько покачала мою голову.

— Не думай об этом, Бирс. Взорвешься. С тех пор как я виделась с тобой в прошлом году, никто со мной о твоем деле не заговаривал. Его не выносили в суд. То, что они тебе говорили, ложь от первого до последнего слова. Я имею в виду… четыреста шестьдесят тысяч долларов. Если тебя упрятали за решетку на двадцать три года по ложному основанию, мы смогли бы запросить с них куда больше. — Она поправилась. — Мы запросим с них гораздо больше. Обещаю.

— А сейчас?

Она улыбнулась. Сюзанна временами выглядела такой невинной, исполненной сочувствия и понимания, что невозможно было поверить в то, что в этот момент она думает о ком-то другом. Во всяком случае, меньше всего о себе.

— Со мной ты будешь в безопасности. Завтра мы поедем на юг, в мой дом. Он находится за государственной границей, так что, если кто-нибудь начнет подавать иск, я утопию их в бумагах с безопасного расстояния. Если даже они найдут тебя, в моем распоряжении будет год, а возможно, и два, прежде чем они доведут дело до суда. Я тебя не выдам, Бирс. Это я обещаю. При любых условиях.

Я кивнул. Мне и в самом деле хотелось остаться и делать то, что она предлагает.

— А теперь, — сказала она, — я пойду, принесу что-нибудь поесть и выпить. А ты присмотри в гардеробе Фрэнка что-нибудь приличное. Тебе не идет вид изгоя.


В спальне чуть поменьше хозяйкиной я осмотрел одежду Фрэнка и выбрал безупречно отглаженные голубые хлопчатобумажные слаксы и белую рубашку с воротником поло. Принял душ, прежде чем переодеться.

Вода помогла: голова снова стала работать. Во всяком случае, мне так показалось.

Я вернулся в спальню Сюзанны, приготовив несколько вопросов.

Сюзанна была там с пустым бокалом. Судя по выражению ее лица, пить она больше не собиралась.

Она похлопала подушку рядом с ней на софе и сказала:

— Знаешь, ты единственный мужчина, который меня отверг.

Сделала паузу и заметила:

— Кроме моего дяди Джо, хотя он не в счет.

— Мне льстят столь интимные признания. А как насчет Кайла Маккендрика?

Безупречные черты Сюзанны сморщились от отвращения.

— Я тебя умоляю! Дамам такие вопросы не задают. Но что касается этого подонка… нет, у меня есть стандарты. Может, они были недостаточно высокими для тебя в то время…

— Я был женат, — напомнил я.

— Да уж, это многих мужчин остановило.

— Счастливо женат.

Во всяком случае, я так думал.

— Сейчас-то ты не женат. И двадцать три года не знал женщин. Тяжело было?

Она снова похлопала по софе. Я покачал головой и не двинулся с места.

— Я об этом не думал.

— Да что ты говоришь!

Что-то зашумело и завибрировало. В моем кармане.

Я вынул розовый телефон. Тот, что дала мне Элис. Кнопки я не увидел и не знал, как поступить. Сюзанна с изумлением смотрела на меня. Ее поразила моя неспособность справиться с таким простым устройством. В конце концов мне удалось нажать на нижнюю часть корпуса. Телефон открылся, словно раковина. Я услышал голос.

— Да? — сказал я.

— Не хочу тебя волновать, — встревоженно сказала Элис. — Но, очевидно, я дала промашку. В квартиру Лао Лао пришли какие-то люди. Она сейчас в безопасности, неподалеку. Нам нужно ее забрать. К тому же…

Видно, ей не очень хотелось продолжать.

— Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, я видела твоего чернокожего полицейского. Он проехал в автомобиле в твою сторону. Минуты две назад. Я нашла стоянку возле дороги в конце пляжа. Выходи на берег, поверни направо, буду тебя ждать.

— Хорошо, — сказал я, не удивившись, и положил телефон в карман.

— Выходит, у тебя есть друзья, — пробормотала Сюзанна.

— Не в том смысле, в котором ты предполагаешь.

Я придвинулся к ней, легко поцеловал в щеку, взялся за теплую стройную шею и осторожно отстегнул нитку жемчуга. Сюзанна тихонько застонала.

Пока она прикрыла глаза в ожидании, я связал обе ее руки поясом, который снял с шелкового халата Фрэнка. Прежде чем она опомнилась, я стянул ей запястья, точно так, как делал когда-то, надевая пластиковые наручники на предполагаемых преступников.

Затем развернул свою прекрасную защитницу и посадил на софу, так удобно, как только мог. Сюзанна, должно быть, подумала, что это любовная прелюдия. Но молчание длилось недолго.

— Бирс! Бирс! — завопила она и яростно задрыгала ногами, пытаясь высвободиться.

— Извини…

— Ни один мужчина дважды мне не отказывал! — закричала она. — Ни один мужчина!

В этом была вся Сюзанна. Больше всего ее оскорбил отказ.

Зазвонил электронный колокольчик. Возле кровати зажегся маленький экран. Стэплтон — Ридли Стэплтон, я уже вспомнил, — появился там. У него было озадаченное и бешеное выражение лица.

Я подошел к экрану и посмотрел в линзу, укрепленную над ним.

— Стэп, — сказал я. — Мне очень нужна мужская компания, дружище. В твоем мире слишком много женщин. Давай встретимся завтра утром на пирсе двадцать семь. В восемь тридцать. Приходи один, или наша сделка сорвется.

— Какая сделка? — заорал он, бешено выкатив глаза.

— Ко мне вернулась память. Та сделка.

Он ничего не ответил.

— Кстати, — добавил я. — Теперь цена — миллион. Переведи на счет в Лихтенштейне. Возможно, ты знаешь номер.

Сюзанна все больше ярилась.

Вдруг послышался рев. Казалось, на крышу ее дома опускаются два огромных реактивных самолета. Они были совсем близко. В комнате все затряслось. Я чувствовал, как вибрирует моя кожа. Две картины сорвались с крючков и упали на пол.

Сюзанна немного испугалась. Я уже догадался, что она позвонила Стэпу, когда выходила из спальни. Меня не обманули невинно раскрытые глаза при упоминании его имени и игра с поиском его в Интернете. Вряд ли она ожидала, что в результате ее звонка в ночном небе появится вертолет.

— Знаешь, — заорал я, перекрывая грохот и указывая на монстра, зависшего в небе, — эта штука отбила у меня всякую охоту.

Я подошел к столу, отключил ноутбук и сунул его под мышку. Затем выскочил из французского окна и побежал к берегу.


Мне хотелось бы сказать, что я сбежал от Стэплтона и его летающей машины благодаря комбинации атлетических и интеллектуальных возможностей, но это было бы неправдой. Когда, задыхаясь, я добежал до бассейна Сюзанны, то осознал, что я не в форме или постарел, а может, и то и другое. Вертолет Стэплтона летел прямо над головой. Яркие лучи серебристого цвета осветили безупречно подстриженную лужайку. Из громкоговорителя доносились команды, которых я не понимал.

Я перемахнул через металлическую ограду сада, и здравый внутренний голос спросил: какого черта ты выбрал единственное место, в котором может приземлиться вертолет? И вдруг что-то произошло. Меня уже не обвевал горячий поток воздуха, исходивший от вращающихся лопастей. Исчез и удушающий запах авиационного топлива. По какой-то причине вертолетчик решил, что у него есть дела получше, чем гоняться за сбежавшим заключенным, задумавшим выбраться через стоянку частного рая в Пеликан-Бэй.

Я стоял на мягком песке под бахромой пальмы. Кашлял, хрипел, старался отдышаться. С изумлением услышал, что машина полетела к югу, в сторону от городских огней, видимо, на частную площадку, устроенную на пустынных плоских землях АПА.[11]

Преследователи ушли, и этому могло быть только одно объяснение. Их отозвал Стэп. То, что я сказал по видеотелефону, заставило его задуматься. Я знал. Потому он и отправил на постой жужжащую машину. Из этого следовало: вертолет прилетел не для того, чтобы с удобствами доставить меня на некий пустынный остров, дабы обсудить там мирские дела за коктейлями и канапе. Прилетел он навсегда забрать мою неуклюжую задницу и сделал бы это, если б я не заявил, что вспомнил то, что так хотели услышать мой бывший коллега и очаровательный мистер Маккендрик.

Я, конечно, солгал, хотя быстро пришел к заключению, что ложь и кража драгоценностей Сюзанны были маленькими грехами по сравнению с тем, что замышляли в отношении меня. Меня хотели убить, так что мелкую кражу и вранье я посчитал сущими пустяками.

У меня болела голова. Впрочем, не столько болела, сколько была в тумане. Мозг находился в пограничном пространстве между реальным миром, если я могу так назвать нынешнее странное место, и темным углом в моем воображении. Такое состояние я уже испытал после укола Мартина-медика. А тут еще укол очкастого доктора и пиво Сюзанны…

— Мне нужен отдых, — пробормотал я себе под нос и посмотрел на море.

Был прилив, вода медленно наступала на берег, полная луна освещала мелкие волны, и вдруг я почувствовал, как душа уходит в пятки и зарывается в песок.

Когда говорю, что увидел Мириам, стоящую в воде, то не утверждаю, что она действительно там была. Я еще не свихнулся. Просто часть моего мозга пыталась вернуться в прошлое и найти перспективу с помощью некоторых игр, которые могли мне помочь. Мириам вот уже двадцать три года была мертва. Живой она была лишь в воспоминаниях любивших ее людей. Несмотря на последние открытия, я все еще причислял себя к таким людям. Оказывается, она меня обманывала. Но были те, кто обманывал нас обоих, а как — это мне еще предстояло узнать. Они дали деньги Джонни Луну, чтобы он открыл бар «Сестра дракона». В качестве фасада выставили улыбающуюся маму Элис, каким-то образом пристегнули сюда Мириам, обрядили ее в вызывающее платье с разрезом на боку и приступили к бизнесу.

За это время моя жена, мать Элис и ее дядя что-то узнали, за что и поплатились жизнью. Рики, как говорят военные, стал «второстепенной потерей». Я не наивный человек. Когда Сюзанна показала мне эти чеки и банковский счет в некой отдаленной стране, название которой все не могу запомнить, я немедленно нашел одно возможное объяснение. Мириам и раньше подделывала на чеках мою подпись. Несколько раз. Это было необходимо: когда ей нужно было заплатить за что-то большое, одной подписи было недостаточно, поскольку счет у нас был общий, а я часто отсутствовал по делам службы.

Вполне возможно, что она поставила обе подписи на общем счете. За меня она подписалась хорошо, а за себя — плохо, на всякий случай, если возникнут осложнения. А потом она снова подделала мою подпись, чтобы снять деньги с моего персонального счета (там лежало две сотни долларов со времен моей холостяцкой жизни) и переправить их в офшор.

Но зачем? И откуда она получала помощь? Она была умной женщиной, но для переправки счетов в другие страны требовались знания, которых у нее заведомо не было. Уж не собиралась ли она сбежать от меня с кем-то, кого встретила в баре «Сестра дракона»? В этом случае мне пришлось бы отвечать на неудобные вопросы. Или, может, все это сделал человек со стороны, а она и не знала? А потом, когда правда вышла наружу, он убил ее, Рики и маму Элис?

— Ну? — спросил я у фигуры, стоявшей в волнах и придерживавшей алую юбку, чтобы ее не замочила вода. Она не выглядела мертвой. Она была красивой. Этого и стоило ожидать. Это была не Мириам, а моя память о ней, вызванная разнообразными химикатами, вколотыми в вену. Они и оживили память о давно покойной жене, потому что она была человеком, которого на данный момент мне больше всего хотелось увидеть.

Мириам, созданная моими воспоминаниями, посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:

— Не сейчас, Бирс. У тебя нет времени.

— Преварикация[12] — нехорошая вещь после стольких лет.

— Боже, да ты в тюрьме научился длинным словам. Выслушай короткое: беги.

— Послушай, Мириам, я хочу узнать, жив я или нет.

Любила ты меня или ненавидела… Я не знаю. А все, что ты говоришь…

Послышался звук. Много звуков. Крики. Некоторые доносились издали, но звучали громко.

— Беги.

Это был не ее голос, в этот раз я точно это разобрал. Рассердившись, поднял голову и увидел, что Мириам там нет. На черных волнах качалась белая лодочка. На сиденье транзистор передавал знакомую песню. С кормы, уткнувшись клювом в грудь, на меня грустно смотрел пеликан.

Странная вещь — музыка. Она побеждает время. Сидит позабытая в твоем сознании, а потом выскакивает из небытия, стоит только услышать две ноты на гитаре или мужской голос, пропевший лишь слово песни, о которой долгие годы не вспоминал. На этот раз это была группа «Флитвуд Мэк» с песней «Иди своей дорогой». Ее звучание вытащило меня из глупой ямы эгоцентризма, в которую я свалился и которой так хотел избежать.

В кармане моих штанов что-то завибрировало в тот момент, когда началось пение.

Она обожала этот альбом, проигрывала пластинку снова и снова, пока игла не протирала поверхность — мы были семьей, все еще не знавшей CD, — и мне приходилось покупать новый диск.

Я вытащил розовый телефон.

— Беги, Бирс, — кричала Элис. — Беги!


Справа от меня, там, где я договорился с ней встретиться, автомобиль мигал фарами. Слева услышал работающий двигатель. Я посмотрел. Это была огромная машина — джип. Он ехал по песку, освещая себе дорогу.

И побежал к Элис, думая о том, что увидел и что услышал за последние несколько часов.

— Пусти меня за руль, — сказал я, садясь в машину. — Я знаю здесь все дороги.

Бирс…

— Будь добра.

И бросил компьютер на заднее сиденье. Элис замолчала. Люди в джипе увидели нас, машина рванула в нашу сторону.

На этот раз споров не было. Элис подвинулась. Я завел двигатель старого «вольво». Слава богу, голова работает нормально, а значит, с вождением проблем не будет. Выехал с бетонной стоянки, прикидывая, когда нас смогут догнать. Разделяла нас в лучшем случае четверть мили.

За исключением Оушн-виста гарденс, местность совсем не изменились. Одноколейные дороги расчертили холмы. Отголосок времен, когда бедные поселенцы пытались из двух акров земли добыть себе средства к существованию. Я стал припоминать все случаи, когда мы блуждали здесь в поисках места для пикников, еще прежде, чем Рики появился на свет. Я смутно представлял, куда мы едем и в каком направлении двигаться. Немудрено запутаться в таком лабиринте.

По временам до нас доносилось злобное рычание джипа. Дороги были предназначены для лошадей, а не для мощных машин, и очень скоро джип перестал нам досаждать своим рыком.

Через пятнадцать минут медленной терпеливой езды мы выехали из Пеликан-Бэй. Элис все еще не сказала ни слова. Так дело не пойдет. Я вырулил на пустынную стоянку возле вершины холма, рядом с автострадой, выключил мотор и фары и взглянул на нее.

— Ну, в чем дело? — спросил я.

— Я сделала глупость. Позвонила в больницу — узнать о здоровье Шелдона.

— Что?

— Его подстрелили, мы его привезли. Значит, мы за него отвечаем, и нужно было о нем справиться.

— Шелдон — лживый предатель, злобное ничтожество. Он пытался продать меня Кайлу Маккендрику.

Элис сердилась, однако заметно было, что она говорит правду. Я начал разбираться в таких вещах. Можно понять по глазам: смотрит человек прямо или отворачивается. Простая вещь, я понимаю, но за долгое время одиночного заключения я отвык от человеческих лиц.

— Он пожалел о том, что сделал, как думаешь? — спросила она. — Мне сказали, что он идет на поправку, если тебя это интересует.

— Я знал, что с ним ничего не случится! Как думаешь, сколько подстреленных людей довелось мне увидеть за свою службу?

«Но в любом случае, мы не должны были засветиться».

— Как они узнали? — спросил я.

Она нахмурилась.

— Мне показалось, когда я позвонила и спросила, куда его забрали, их голоса звучали по-особенному. Я же тебе говорила, что это — частная больница. Им приказали обратить внимание на звонки насчет Шелдона.

— Частная? Ты хочешь сказать, что она принадлежит Маккендрику? — спросил я.

— Кому же еще? Думаю, у них стоит определитель номера. Лао Лао позвонила мне вскоре после того, как я тебя высадила. Она очень сообразительна. Работники аптеки, что на первом этаже, сказали, что ее кто-то спрашивает. Она спустилась по пожарной лестнице и отправилась к подруге, владелице бара. Нам нужно где-то остановиться, Бирс.

— Я думаю, — солгал я.

— Ну и хорошо.

Я никак не мог взять в толк, отчего она так на меня сердита.

— Что ты стала делать? — спросил я.

— После звонка бабушки? Поездила немного. Нашла дорогу к берегу.

Она помолчала.

— Прошла вдоль моря. Ночью пляж охраняют не слишком усердно.

— Да?

Это меня удивило. К этой части бухты трудно пройти по муниципальной дороге. Должно быть, чувствуют себя в безопасности в присутствии огромного количества электроники, напиханной повсюду.

— Твоя адвокатша не из тех, кто задергивает занавески, — заметила Элис. — А от тебя пахнет чем-то… ароматным. Прости, может, я не то говорю.

— А!

Если кто-то смотрел в открытое окно, зрелище, должно быть, было еще то.

— Ты и в тюрьме ее целовал?

Так вот почему она так на меня взъелась.

— Нет. Я пытался узнать у нее то, что мне было нужно, и убрался, прежде чем бандиты откликнулись на ее звонок. Вот и все. Сюзанна знает обо мне то, чего я сам не знаю, но хочу узнать.

Я рассказал ей о Гвинете, о возможном переезде в исправительное заведение Маккендрика, о том, что сказала Сюзанна о моей «казни», о пропаже денег, но ни слова о встрече, о которой условился со Стэплтоном.

Элис немного оттаяла.

— И что тебе посоветовала адвокатша?

— Ехать с ней на юг, пересечь границу. Там у нее еще один дом. Затеять долгие переговоры с государственной юстицией. Чего еще можно от нее ожидать? Но потом она вышла за пивом и позвонила Стэплтону. Остальное…

Я развел руками.

— Элис, — сказал я. — Жаль, что я не тот человек, за которого ты меня принимаешь. Я привязан к прошлому. И от этого мне не отключиться, как бы ни старался. К тому же у меня нет того, чем должны бы обладать современные мужчины. Ни манер, ни морали, ни обаяния. Вот, например…

Я сунул руку в карман и вытащил двойную нитку жемчуга.

— Я украл это вместе с компьютером Сюзанны. Хотел сделать тебе подарок. Теперь понимаю, какая дурацкая это была идея.

Она смотрела на сверкающие в темноте бусины.

— Они настоящие?

— Ты видела дом. Неужели думаешь, что у нее могут быть подделки?

Элис провела пальцами по жемчугу и убрала руку.

— Это не мое, Бирс.

— Да, — согласился я и немного обрадовался.

Если бы она с улыбкой приняла подарок, мне пришлось бы ей доверять. Так уж устроены и мужчины, и женщины.

— Я узнал кое-что у Сюзанны и ушел. А сейчас сижу и чувствую себя идиотом, у которого в мозгу сидит большая картина, но я никак не могу ее увидеть.

Я снова выкатил на дорогу дребезжащий «вольво». Надо подумать, где остановиться так, чтобы Ридли Стэплтон и Кайл Маккендрик нас не обнаружили.

Лао Лао ждала нас в гавайском баре в Эдеме, в трех кварталах от дома. Она захватила с собой полиэтиленовую сумку с пожитками. Перед старушкой стоял фруктовый коктейль с бумажным зонтиком. По лицу Лао Лао было видно: приятный вечер у камина с рюмкой хорошего коньяка в ее планах не значится.

— Спасибо, подонок, — пробормотала она, когда я помог ей сесть в машину.

Другого слова я от нее не дождался, даже когда мы пришли в мотель «Сивью». Лао Лао молча направилась в свой номер. Элис стояла в сторонке, пока я добывал из автомата безалкогольные напитки и закуски и думал о предстоящем разговоре.

По пути из Пеликан-Бэй мы каждый раз проезжали «Сивью». С детских лет я помнил правило: лучше всего прятаться в самом видном месте. «Они не станут нас искать в трех милях от особняка Сюзанны Аурелио», — подумал я. На самом деле я сомневался, что Стэплтон вообще будет меня искать. Ведь я назначил ему встречу на следующее утро. Будучи человеком со средствами — это доказывал вертолет, — Стэп, конечно же, думает, что встретится со мной, выслушает и, если понадобится, вытрясет из меня информацию, которая до сих пор оставалась нераскрытой. Возможно, так все и будет, хотя я намеревался избежать этой встречи.

Мотель «Сивью» был местом для подростков моего поколения. Парни приводили туда на несколько часов своих подружек. Можно было заказать номер на день или на вечер. Если подросток хотел проявить исключительную щедрость, то платил за ночь. Это, правда, случалось нечасто. Более тридцати лет назад я входил в это здание по служебной надобности. Пропавшего подростка я позднее нашел мертвым под мостом Де Сото. Больших изменений я не заметил. Тот же безвкусный красный бархат, пластмассовая мебель, дешевые гравюры с изображением Парижа и Рима. Даже в мое время все это не казалось экзотическим.

Я спросил три отдельных номера, что удивило неуклюжего парня, стоявшего за стойкой регистратуры. Не составило труда узнать у него, что на эту ночь мы — единственные постояльцы. Мне показалось, что в мотеле давненько не было клиентов, оплачивавших ночной постой, судя по тому, что он оставил нас дожидаться в вестибюле, а сам пошел проверить, готовы ли комнаты к человеческому обитанию.

Разумеется, они не были готовы, но спорить я не собирался. Мотель был в своем роде классическим: комнаты вытянулись в ряд по обе стороны от регистратуры. Ладно, сойдет.

— А в мотеле «Бейтс»[13] было много народу? — спросила Элис, когда мы направились к номерам.

Три комнаты были в левом ряду, крайний номер отдали Лао Лао. Мне страшно хотелось войти в комнату, какой бы она ни была, и уснуть.

— Культурная ссылка на двадцатый век, — заметил я. — Я поражен. Когда со всем этим будет покончено, я возьму тебя в «Оверлук»[14] или его аналог.

— Я не знаю этого отеля, Бирс. Не искушай судьбу.

Я вошел в первый номер.

— Ни в коем случае. Могу я попросить тебя на минутку?

Я показал ей компьютер Сюзанны.

— Интуиция подсказывает мне, что здесь для нас может быть что-то полезное. Возможно, в случае необходимости я свяжусь с внешним миром.

Она нахмурилась. Тощий администратор вышел из-за стойки и с подозрением посмотрел на нас.

Элис подошла к нему и спросила:

— У вас есть вай-фай?

Он посмотрел на нас с выражением, которому хотел придать твердость.

— Двадцать долларов в день. Наличными.

Я подал ему купюры и получил взамен мятый билетик.

Он зашаркал дешевыми кроссовками.

— Никаких веб-камер в номере. Это наше правило. Никакого живого порно. В прошлом месяце нас оштрафовали. Я не хочу неприятностей.

Я положил ему руку на плечо. Он вздрогнул.

— Обещаю. Никаких веб-камер.

— Если только, — добавил он, оглядывая Элис с ног до головы и облизываясь, — вы не хотите чего-либо за дополнительную плату. У меня есть опыт, если вы понимаете, что я имею в виду.

Она готова была его ударить, и этого было достаточно.

— Желаю вам удачи в вашей карьере, — сказал я, отворил дверь первого номера и пропустил Элис вперед.

— В хорошие же места ты водишь меня, Бирс, — проворчала она. — Удастся ли мне их забыть?

— Со временем забудешь, — сказал я и поставил компьютер. — У тебя двадцать минут на то, чтобы обучить глупого старика всему, что он должен знать, чтобы выжить в двадцать первом веке. После пойдешь в соседний номер и как следует выспишься. Согласна?

Оказалось, все и в самом деле просто. Надо просто кликать по значкам и набирать слова. Компьютер Сюзанны сразу выдал все секреты. А если не находил ответов, начинал искать и вытаскивал их из отдаленного аморфного места, о котором я даже в тюрьме слышал. Звалось оно Интернет, я попросил у Элис объяснений и через тридцать секунд махнул рукой, чтобы она помолчала.

Начали мы с моих финансовых дел. Как она сделала это, я никогда не узнаю, но Элис удалось отыскать все то, что Сюзанна мне показала, и даже немного больше. «В этой серебристой штуке, — сказала она, — спрятано все, вместе с бесчисленными другими письмами, файла ми и факсами…» Похоже, здесь сидела большая часть профессиональной жизни Сюзанны за прошедшие двадцать три года.

Элис в бешеном темпе стрекотала клавишами, возила пальцем по странной подушечке, каждую секунду орлиным оком взглядывала на экран.

Изумившись, я спросил:

— Как ты всему этому научилась? Это что, в школе преподают?

— Только старикам. Как ты научился пользоваться телефоном?

— Просто взял трубку и начал говорить.

— Как она может держать все это здесь, не защищая паролем?

Я этому не удивлялся.

— Сюзанна до неприличия богата. Она живет за большими чугунными воротами. Компьютер не покидает пределов спальни.

— Ловлю тебя на слове, — сказала она лукаво.

— Это психология, которую в твоем веке не берут в расчет. Богатые люди вроде Сюзанны верят в безопасность, поскольку за нее платят. Она знает, что в ее роскошный дом никто не проникнет и к компьютеру не притронется. Так к чему волноваться?

— Это — черта поколения, — возразила Элис. — Она примерно твоих лет, верно?

— Чуть помоложе.

— И очень красива. Судя по тому, что я видела по телевизору. Она часто появляется на экране.

— Да, — подтвердил я. — Она очень красива.

Пальцы Элис замерли на клавиатуре.

— Хорошо, — вздохнул я. — Я скажу и больше никогда не вернусь к этой теме. Очень красивая женщина не обязательно сводит мужчину с ума. Даже временно. Возможно, тебе трудно в это поверить, но многие мужчины так же устроены.

Ты мало с кем виделся за долгие годы, — покачала головой Элис.

— Заканчиваем тему Сюзанны Аурелио. Я никогда не захочу этой женщины. И никогда не хотел. Выбирай из двух вариантов: либо ты веришь, либо — нет.

Я снял ее руки с клавиатуры. Пальцы задрожали.

— Ну? — спросил я, заглядывая ей в глаза.

— Я знаю, ты ничего не делал. Просто… двадцать три года. У людей есть потребности.

— Согласен. У меня есть потребность: ты рассказываешь мне все об этой машине. Давай посмотрим материалы моего дела. Пожалуйста.

Она выругалась и снова принялась печатать. Я смотрел на экран. Он заполнился строчками на непонятном жаргоне.

— Ну и как мне прочесть эту белиберду? — проворчал я.

— Ты и не прочтешь. Это просто названия файлов. Списки документов, относящихся к твоему делу. Они все здесь. Смотри.

Она указала на названия.

— Показания свидетелей. Отчеты криминалистов. Доклады полицейских.

— Я слышал это в суде. Мне они без надобности.

— Тогда… что я могу сделать?

Меня до сих пор поражала одна вещь. Почему все они были так убеждены в том, что именно я убил Мириам и Рики? Банковский счет до суда не дошел. Все, что против меня выдвигали, это то, что я ничего не помнил о нападении. К тому же они обнаружили частицы моей кожи под ногтями Мириам и оставленные мной кровавые следы на полу и ступенях. Это же хлипкое основание для смертного приговора. Кожа могла попасть к ней множеством способов. Хотя бы во время интимной близости. Кровавые следы могли остаться, когда после избиения я полз наверх.

— Можешь ли ты сузить область поиска и перейти к отчетам окружного прокурора? До того, как завели уголовное дело?

Она сделала что-то магическое. На экране возникли три документа.

— Их должно быть больше, — сказал я. — Я работал над такими делами. Мы тонули в бумагах, когда нам удавалось убедить людей сделать заявление.

— В таком случае они отсутствуют, — сказала Элис. — Это же компьютер, Бирс. Им отсюда не вывалиться. Получается, это — единственные документы, в которых упоминается твое имя.

Нетрудно было догадаться, что я в них найду. Речь в них шла о снятии денег с нашего общего счета, переводе их в Лихтенштейн. Первые два отчета взволнованно заключали, что это — железное доказательство: я, мол, давно планировал убить Мириам, сбежать с деньгами, насладиться жизнью в Австрии. Очевидно ходил бы в коротких кожаных штанах и объедался бы колбасой. Ходатайства о приостановке дела были даже тогда. Слишком уж чистым был мотив. Какой-то аноним отмечал, что мы были любящей, преданной парой. Если они хотели придерживаться этой версии, им требовалось нечто, что разрушало бы такое впечатление. У них этого не было. Жаль, потому что мне очень хотелось узнать самого себя.

В любом случае все это стало не относящимся к делу. К моменту третьего отчета о деньгах почему-то забыли. Должно быть, сработали уловки Сюзанны. Это единственное, что меня заинтересовало.

Кто-то написал на полях, ближе к концу: «Мы также не можем воспользоваться звонком. Замечательная вещь — слежка!»

— Звонок? — спросила Элис.

— Понятия не имею. В телефонном юридическом справочнике есть адрес Сюзанны, потому что она работает вне дома. Там только номер рабочего телефона. Ты можешь найти ее личный телефон? Как узнать, разговаривала ли она в последнее время с Маккендриком?

— Да… — ответила она осторожно. — Но как-то ты не догоняешь, Бирс. Если позвонишь ей по мобильнику, который я тебе дала, или — еще хуже — с телефона мотеля, тебя выследят.

— Я знаю это. И Сюзанну тоже знаю. Доверься мне. Пожалуйста.

Она тревожно на меня посмотрела и, покачав головой, снова принялась печатать.


Номер она нашла за три секунды. Через минуту я увидел, что Сюзанна и в самом деле вела переговоры с Маккендриком, речь шла об общественной и светской жизни. Богатые люди любят такие вещи. Приглашения на публичные и благотворительные мероприятия. Я хорошо помнил Сюзанну, чтобы уловить ее тон. С Маккендриком она общалась отстраненно, даже прохладно.

Я воспользовался маленьким розовым телефоном и сразу же спросил:

— Я спрашиваю, зачем ты позвонила Стэплтону. Мне просто нужно это знать. Ты и Маккендрику звонила? Уж не его ли джип гонялся за мной по песку?

Трубка замолчала. Элис смотрела на меня сердито.

— Я не… Я никогда не позвонила бы этому человеку.

— Что ж, замечательно. Ты лишь распорядилась меня убить. Пожалуйста, не делай этого прямо сейчас, хорошо? Я скрываюсь в монастыре, среди монахинь, и стыдно будет тебе, если их уничтожит большой черный вертолет.

Трубка зловеще молчала. Элис смотрела на меня как на идиота.

— Бирс, — сказала наконец Сюзанна. — Куда ты опять вляпался? Как думаешь, что я должна делать в этих обстоятельствах?

— Посоветовал бы прислушаться к своему клиенту.

— Ты у меня не единственный. Иногда интересы клиентов противоречат друг другу.

Ага. Что-то щелкнуло.

— Я понятия не имела, что он подключит авиацию, — сказала она со своей особенной откровенностью. — Думала, он придет тебе на помощь. Джип не имеет к нему никакого отношения. Клянусь. Прошу тебя,поверь мне.

— Попытаюсь. Еще один вопрос. Когда ты убрала из дела вещественные доказательства о чеках, там было что-то еще. Кто-то написал на полях. Что-то о звонке. Что это был за звонок, Сюзанна?

На это было бы очень легко возразить… «Понятия не имею. Неужели ты думаешь, что я помню о каракулях на документе, составленном двадцать три года назад?»

Однако она сказала:

— Они мне так и не сказали, Бирс. Поверь, я спрашивала. Они мне много чего не рассказали. И знаешь что? Ты и сам мне многого не рассказал, хотя уверял, что ничего не можешь вспомнить. Разве не так?

— После стольких лет я действительно не знаю. И это чистая правда.

— Могу ли я все же помочь? — спокойно спросила Сюзанна. — Или я все испортила?

— Возможно, — сказал я и выключил телефон.


За двадцать минут я двадцать первый век не освоил. Но, благодаря терпеливому и умелому обучению Элис Лун, научился отыскивать документы, скачивать их и даже мог бы послать электронное письмо президенту Соединенных Шатов с адреса «Хотмейл».

После этого мы изучили все, что нашли среди частных файлов моего адвоката. Решили, что каракули на третьем отчете окружного прокурора не представляют большого интереса.

— Это просто машина, Бирс, — сказала Элис и зевнула.

Я не мог не заметить, что при этих словах она взглянула на кровать. Она заметила, что я заметил, и мы оба притворились, что этого не было.

Я вынул из кармана жемчуг и протянул ей.

Она посмотрела на ожерелье, в этот раз внимательнее. Должно быть, уже не ассоциировала его с Сюзанной, как тогда в «вольво».

— Красивое, — сказала она, не в силах отвести взгляд. Я надел его ей на шею. Ожерелье уютно легло на гладкую смуглую кожу.

— Оно в миллион раз лучше на тебе, чем на бывшей владелице, — искренно сказал я. — Оставь его себе, если захочешь.

Мы встали и посмотрели в щербатое зеркало мотеля. Элис выглядела изумительно. Умна, спокойна, уверенна. Рядом с ней я выглядел старым, неуместным, и это стало для меня шоком и разочарованием.

— Я подумаю об этом, — сказала она, проводя пальцем по блестящим бусинам. — Завтра…

Завтра у меня была назначена встреча.

— Поговорим об этом за завтраком, — сказал я. — А сейчас, Элис, мне нужно поспать.

В ее глазах снова мелькнуло подозрение, и она хотела, чтобы я это заметил.

— Ты останешься здесь?

— Где же еще?

— Не знаю. От тебя всего можно ожидать.

— Ну уж нет. Я старомодный человек, — сказал я. — Мне казалось, ты это заметила.

Я помедлил. Мне нужно было это сказать.

— У тебя есть пистолет, — сказал я. — Я увидел его в твоей сумке сегодня вечером. В «вольво». Раньше его там не было.

Она мигнула, сняла с плеча маленькую пластиковую сумку, открыла ее и вынула старый пистолет.

— Мне его дала Лао Лао, — сказала она. — Она подумала, что мне он может пригодиться.

— Боишься меня? Или кого-то другого?

Элис вздохнула.

— Сколько раз мне нужно будет спасти тебя, прежде чем ты выкинешь из головы эти фантазии? Если б я захотела застрелить тебя, то сделала бы это в первый же вечер.

Она убрала пистолет в сумку. По неизвестной причине я почувствовал страх. Элис в этот момент казалась такой беззащитной. У меня было ощущение, что она собирается что-то мне сказать, и я не хотел этого слышать. Не надо признаний. Не надо откровений. В моем поврежденном мозгу начал формироваться какой-то план, и совершалось это с таким трудом, что я не хотел, чтобы что-то — особенное и личное — могло помешать этому процессу.

— Ты не тот человек, которого я ожидала увидеть, — начала она. — Ты не…

Прежде чем она произнесла еще хоть одно слово, я поцеловал ее очень быстро, в щеку, а затем, еще быстрее, и полные розовые губы. Надеялся, что выразил тем самим свое расположение.

Спокойной ночи… — прошептал я, и, к моему облегчению, она ничего не сказала.

Я дождался, когда дверь соседней комнаты закроется, и только потом открыл компьютер, стараясь вспомнить все, что она мне сказала. Затем отыскал электронный адрес Маккендрика и начал медленно отыскивать нужные клавиши:

Кайл! Ты, подонок, выстрелил в моего жалкого родственника (он все еще жив, тебе следует взять уроки стрельбы).

Связался с моей женой! Как тебе это удалось? Клюнул на платье с разрезом? Нет? Это твой секрет. Держи его при себе. Я и понятия не имел, ни малейшего. Правильно говорят, что копы — тупицы. Еще одно. Мне плевать. Если Мириам захотелось обмануть меня, это ее право, а мое право сказать: черт с ней. Так ей и надо.

Все это в прошлом. Я — человек незлобивый. И я тебе все прощаю. Почти все. Сходи-ка в свое коррекционное заведение, поешь там, посмотрим, как тебе это понравится.

Главное то, что я жив, и хотел бы, чтобы так и осталось. Поэтому предлагаю тебе сделку, самую лучшую в твоей жизни.

Ты переведешь миллион долларов на мой счет в Лихтенштейне. Подробности сообщу тебе в конце этого письма. Сделаешь это с самого утра. Затем около полудня сообщу тебе маленький секрет, тот, которого ты от меня ждешь. Видишь ли, магический укол очкастого доктора подействовал. Если бы мне не подоспели на помощь, рассказал бы тебе все на чердаке авторемонтной мастерской «Шангри-Ла». Ты бы меня выслушал, записал и пристрелил, как Шелдона. Только лучше.

Такова судьба. Сейчас я снова почувствовал, что значит быть живым, и мне это понравилось. Я хочу от тебя гарантий: как только каждый из нас получит то, что хочет, никто не станет меня больше разыскивать с пистолетом, шприцем или чем-то еще в этом роде. Я узнал о твоем статусе из чудесной игрушки под названием Интернет. Ты, я вижу, человек известный. К тому же благотворитель, у тебя связи с ведущими политиками, ты присутствуешь на множестве скучных обедов. Желаю тебе удачи в твоих свершениях. Если ты нарушишь предложенную мной сделку, последует расплата. Как обычно. Появятся компрометирующие тебя документы, история о моей жизни. В мельчайших подробностях. Если со мной что-либо случится, все средства массовой информации в последующие десять лет будут кричать об этом.

Поскольку ты богат, в тюрьму тебя не упрячут. Но вот что плохо. Ты будешь парией. Подумай об этом. Не будет больше приемов, бесплатного шампанского. Не будет ложи в опере. Утром, открывая почту, ты будешь видеть не приглашения, а счета. Станешь таким же, как все мы. Ужасно, правда?

Я закажу столик в «Лумис энд Джейк» на половину первого (хочется поскорее забыть вкус тюремной пищи). Если проявишь сговорчивость, все будет кончено. Жди звонка.

Твой Бирс.
P. S. Омар за твой счет.

Я отправил письмо. Интересно, сколько времени понадобится на то, чтобы оно дошло до адресата? Сам ли Кайл открывает почту или секретарь читает ему вслух с компьютера?

Как бы быстро это ни происходило, я не думал, что в половине первого ночи он дожидается моего послания. У меня было время подумать и подготовиться.

Кайл Маккендрик вряд ли положит миллион долларов на банковский счет в Лихтенштейне. Прежде всего он мошенник, а уж во вторую очередь — бизнесмен. Если бы приоритеты сложились иначе, все могло быть по-другому.

Все же мне следует заручиться гарантией, что я и Элис Лао Лао безопасно покинем город, хотя даже сейчас эта идея меня не привлекала. Я никогда не жил где-то еще. Куда я поеду? К тому же я заслужил обед в «Лумис энд Джейк». Это место было связано с воспоминаниями, а реклама в ресторанном путеводителе, который я нашел в своем жалком номере, их оживила. Ресторан даже не сменил вывеску — плохо нарисованные омары и крабы. Реклама обещала лучшую еду в городе, приготовленную семьей, работающей здесь почти восемьдесят лет. Отец Микки Карлуччо, моего школьного друга, владел этим заведением наряду с городским рыбным рынком. Подростком я зарабатывал там себе на карманные расходы. У Карлуччо были и другие связи, о которых я узнал позже. Мы с Мириам ходили туда обедать еще до нашей свадьбы, когда с деньгами было получше. Один или два раза брали туда Рики, когда он немного подрос. Заказали ему его любимое чоппино, и он измазал себе лицо томатным соусом. Ресторан стоял на берегу более пятидесяти лет, из окон были видны лодки и паромы, тюлени и чайки. Невозможно представить себе наш город без «Лумис энд Джейк», для меня они, во всяком случае, связаны воедино. А когда со всеми неприятностями будет покончено, прежде чем решу, что делать дальше, устрою Элис Лун хороший дорогой обед.

На пути к этому имелось лишь одно препятствие.

Я не имел ни малейшего представления, чего так хотели от меня Стэп и Маккендрик. Почему готовы были убить за это кого угодно?

Завлечь Маккендрика в ловушку я надумал, вспомнив отца. Он говорил о бешеных собаках: никогда не вступай с ними в драку, не пытайся убежать. Просто найди такого же бешеного пса, и пусть сами между собой разбираются.

Такой совет я дал бы Рики, когда бы мальчик подрос. Отцам положено так поступать, хотя сомневаюсь, что в реальности кто-то последовал такому совету.

Были ли эти люди и в самом деле бешеными? Если нет, то можно ли отыскать логику в их поступках? А что, если они понравятся друг другу и объединятся против тебя?

В голове зазвучала песня Флитвуда Мэка, которую я слышал на берегу.

«Иди своей дорогой».

Это я и пытался делать. То, чего Стэп и Маккендрик не ожидали. У этих двух людей были деньги, за ними стояли организации, у них был доступ к оружию. Все то, что пещерный человек из восьмидесятых годов и вообразить себе не мог. Я не мог играть с ними по их правилам. Мне нужно было заставить их играть по моим.

И в этом все дело. Во многих отношениях я был плохим полицейским: не мог стрелять. Плохо проявлял себя в драке.

У меня был единственный талант: я умел говорить с людьми — высокопоставленными и из низов, большими и маленькими, честными и мошенниками. И это было существенным достоинством по очень важной причине. Когда я стал полицейским, то очень быстро заметил одну вещь. Пока люди говорят с тобой, они не стреляют. За оружие хватаются, когда разговору приходит конец.

Поэтому я постарался развить в себе способность убеждать. Пришло время проверить, не утратил ли я свой талант в тюрьме.

Вышел из комнаты с бьющимся сердцем. Подошел к ее номеру и дважды тихонько постучал, чтобы не разбудить соседей. Подождал.

Лао Лао отворила дверь. На ней была фиолетовая длинная ночная рубашка. В одной руке у нее была сигара, в другой — бокал с янтарной жидкостью.

— Чего явился? — пробормотала она и впустила меня в комнату.


— Вы верите в призраков? — спросил я.

— К чему такой вопрос?

— Да просто так, — пожал я плечами. — Могу я называть вас Лао Лао, как Элис? Мне так будет проще.

— Конечно, можешь. Я и сама хотела предложить.

— Вы хорошо говорите по-английски.

— Когда хочу. Полезно прикидываться тупой китайской старухой. А тебя как называть?

— Зовите Бирсом.

Она уселась на кровать, вытащила из-под матраса сумку, вынула бутылку дешевого виски и налила в пластиковый стаканчик, стоявший у стула.

Я вежливо отказался.

— Утром мне понадобится ясная голова. Большой день.

— Каждый день — большой день.

— Некоторые больше других. Вы не ответили на мой вопрос.

Она глотнула виски и поморщилась.

— Многие китайцы верят в призраков. Что до меня, то не знаю. Кто-то сказал: если верите в них, то они существуют. Если нет, они вас не побеспокоят. Почему спрашиваешь?

Скрывать не было смысла.

— Мне является жена.

Лао Лао с интересом на меня взглянула.

— Она что-нибудь говорит?

— Ничего полезного.

Старушка смяла вонючую сигару в раковине возле кровати.

— Элис говорит, что у тебя плохо с памятью. Может, это единственный способ ее улучшить.

— Я тоже об этом думал.

— Тогда прислушайся. Заставь ее говорить.

— Как?

Она подняла бутылку.

— В меня, Лао Лао, столько всего вкачали, что вы и представить не можете. Не помогло. И больше мне не хочется.

Она ссутулила спину и уставилась на свои колени.

— Что действительно поможет, — продолжил я, — так это информация.

— Я всего лишь старая женщина. Зачем ты мне это говоришь?

— Затем, что все, что случилось, началось в клубе, созданном Джонни и Мэй. В «Сестре дракона».

Она помахала сморщенным кулачком.

— Это только Джонни. Мэй тут ни при чем.

— Она была там. Лицензия оформлена на ее имя.

— Нет! Она лишь оказала услугу своему глупому брату. У нее было доброе сердце. Как и у ее дочери.

— Клуб убил ее. Убил их обеих. И мою жену. И моего сына.

По выражению лица Лао Лао я понял: она жалеет, что впустила меня в комнату.

— Чего ты хочешь от меня, Бирс?

— Того, что поможет мне понять: чего хотят эти люди.

— Они считают, что ты сам знаешь!

Мне стало ясно, что Элис сказала своей бабушке гораздо больше, чем дала мне понять. Либо… Я не хотел задумываться об альтернативе.

— Они ошибаются. А завтра я должен им что-то сказать. Не знаю что. Этому должен быть положен конец. Мы уедем отсюда, спрячемся и рассоримся друг с другом.

— Ты иногда бываешь неглуп, — сказала она, что, как я понял, было редким комплиментом.

— Я много лет провел в тюрьме за то, чего не делал. По-вашему, это умно?

— Ты бы видел подонков, которых она приводила домой. С моей внучкой что-то не так. Ты для нее слишком хорош.

— С ней все в порядке. У меня сейчас не то на уме. Мне нужна помощь.

Она поерзала на кровати. Видно было, что собирается сказать что-то неловкое.

— Ты должен запомнить, Бирс. Я приехала сюда нелегально сорок четыре года назад. Мэй тогда было два года, а ее брат — на два года старше. Я думала, что муж приедет следом через несколько месяцев. А этот дурачок взял да и помер. Я осталась одна, без всякой помощи. Ни от полиции, ни от родственников. Для меня это был хороший урок. Выучилась держаться в тени. Притворяться дурочкой перед незнакомыми людьми. Сделалась невидимкой.

— Я могу это понять, — согласился я.

— Да, а вот дети этого не понимали. Джонни и Мэй не считали себя китайцами. Думали, что они дома. Делали то, что хотели. Правда, они тоже были на нелегальном положении. Просто не знали этого. Притворялись теми, кем не были. Когда все пошло наперекосяк, у них ничего не осталось. За исключением матери, которая на них орала. Что еще я могла сделать?

Она отставила стакан. Лао Лао была интересной женщиной. Впрочем, это меня не удивило.

— Послушай, Бирс, говорю это единственный раз. Я пыталась наставить их на истинный путь. Затем сдалась. Когда твои дети идут по неправильной дорожке, можешь кричать на них, пока голос не потеряешь. Если ничего не получается, все, что остается, — это ждать и надеяться. Я не могла исправить Джонни. Неудачником был, неудачником и остался. Никогда ни для кого ничего не сделал. А вот Мэй — прекрасный ребенок. Всегда старалась выручить его из беды, а от него — ни слова благодарности. Ничего. Вот такой она была. Все ее любили. Она была бы хорошей, если бы выбросила из головы всю чепуху. Мэй очень исправилась, когда родила дочку. Элис вся в нее. Но несколько лет назад ты бы ее не узнал. Она была бездельницей и жила с бездельниками. Потом изменилась.

Я догадывался, в чем тут причина.

— Когда решила, что ей нужно узнать о своей маме? — спросил я.

— Ну вот, я же говорила, что ты неглуп.

— А если ей это не удастся?

Она снова взяла стакан с виски и посмотрела на меня.

— Элис не все мне рассказывает. В этом отношении удалась в мать.

Мне это тоже приходило в голову.

— У нее сейчас проблемы?

— Сейчас у всех у нас проблемы, разве не так?

— Вы знаете, что я имею в виду, Лао Лао. Ведь это Элис ко мне пришла, а не я к ней.

Она глотнула еще виски.

— Я тебе уже сказала, Бирс. Если ребенок не хочет с тобой делиться, его не заставишь. Не получится.

Этот путь был для меня закрыт, хотя Лао Лао прекрасно знала, о чем я говорю. Я попытался подойти с другой стороны.

— Кто дал деньги Джонни на клуб? — спросил я.

— Не знаю.

— Если вы говорите неправду, я никому не смогу помочь. Ни Элис, ни себе, ни вам. Будет слишком поздно.

Понимаете?

— У нас есть деньги. Можем куда-нибудь переехать.

— Но тогда Элис так ничего и не узнает. А люди, на которых она работает, совсем озвереют.

— Не запугивай меня, Бирс.

— Но это важно. Вы любите Элис. Она любит вас. Это важнее всего на свете.

— В самом деле? — взъярилась она. — Что ты любишь? А? Ты и себя-то не любишь. Куда все это тебя заведет? Исправь прежде себя, а уж потом исправляй всех нас.

— Я такой же, как Элис. Хочу знать, что случилось, — сказал я растерянно. — После… — На эту тему я, по правде говоря, не думал, но нельзя было позволить ей выгнать меня из комнаты, прежде чем не нажму на нее еще немного.

— Джонни связался с плохой компанией. Элис мне так сказала. Кто ему дал деньги на клуб? Местные преступники? Кайл Маккендрик?

Она рассмеялась.

— Кайл Маккендрик! Этот надутый белый господин в модном костюме. Я — китаянка, Бирс. У нас есть преступники. Настоящие бандиты. Эти люди могут схватить Маккендрика за ноги прямо сейчас и бросить в океан. А белые люди… хотят быть одновременно и мошенниками, и знатными господами. Китайские преступники знают, кто они такие. Им не нужны званые обеды с политиками, чтобы тешить собственное самолюбие.

Я понял, что Лао Лао пытается мне на что-то намекнуть.

Я работал в этой части города. Знал четыре соперничающие группировки, которые хотели управлять Чайнатауном. До сих пор помню их имена. Такие вещи не забываешь: Во Шин Во, Сан Йи Он, 14К-Хау и 14К-Нгаи.

— Значит, если ресторан открыт не на деньги белых мошенников, то, может, его открыли на деньги китайских мошенников?

— Это же Чайнатаун! Половина ресторанов и баров были открыты на деньги мошенников. Неужто думаешь, что меня это беспокоит?

Все мои предположения рассыпались.

— Сдаюсь. Что осталось? «Национальная стрелковая ассоциация»? «Опус деи»?[15] Бойскауты?

Она смотрела на свои старые с раздутыми суставами пальцы, и вид у нее был жалкий. Мне было стыдно давить на нее, но выбора не оставалось.

— Скажите мне, Лао Лао, сейчас, или я выйду из этой комнаты, навсегда уеду из этого города. У меня была жена, она меня обманывала. Я тогда этого не знал, но это нас всех и погубило. Стоило жизни и ей, и моему ребенку. Возможно, и Мэй убили за то же самое. Этого я не знаю. Знаю лишь одно: обмана я больше не потерплю.

Я уселся рядом с ней на кровать, взял ее старые руки и заглянул в лицо.

— Все так и будет, — сказал я.

Она вытащила свои руки и сгорбилась.

Затем взглянула на меня с горестью и облегчением, потому что было видно: Лао Лао сама не любила этот секрет.

— Это было правительство, — пробормотала она и налила себе еще виски.


Вид у нее был испуганный. По-настоящему испуганный. Это чувствовалось даже в ее речи, потому что она перешла на ломаный английский, который, по всей видимости, использовала в разговорах с белыми людьми.

Мне хотелось стукнуть себя по лбу. Лао Лао с самого начала пыталась мне это сказать. Она до сих пор считала себя нелегальной иммигранткой. Она и умрет с этим убеждением. Такая женщина, как она, плюнет вслед мошеннику, такому как Кайл Маккендрик. Возможно, она распивала чаи с женами и матерями главарей четырех китайских группировок. Слушала, как те жалуются: трудно, дескать, отстирать пятна крови с одежды их мужчин. Когда все другие возможности отпадают, следует посмотреть на самую невероятную.

— Расскажите, — попросил я.

— Да тут и рассказывать нечего! Я орала на Джонни, чтобы он не лез в это дерьмо. Он такой глупый. Словно не мой сын. Спит и видит себя большим человеком, который может делать все, что захочет. Однажды, когда я снова на него кричала, он посмотрел на меня как на идиотку и сказал: «Что ты знаешь, старая ведьма? Деньги мне дает правительство. Оно проводит секретную операцию, и, когда все будет кончено, я стану большим человеком. Таким большим, который не унизится до разговоров с жалкими иммигрантами, такими как ты».

Стакан опустел и снова наполнился.

— Через три недели Джонни исчез. Я пришла домой и вижу свою девочку мертвой на полу. Там было кровавое месиво, которое я не узнала, а ее полубелый ребенок ревет в шкафу.

Круглые черные глаза заблестели, и я почувствовал себя зверем за то, что вызвал в ней эти воспоминания.

— И это все, что я знаю, — добавила она. — Все, что он мне сказал. Я не могла объяснить это Элис. Она бы не поняла. Ведь правда?

— Возможно, нет, — согласился я.

— К тому же… — начала она и замолчала.

Был секрет, которым Элис ни с кем не хотела делиться, и это касалось меня.

Она сама дала мне ключ. Она не была иммигранткой. Она не приняла бы унижения, которое проглотила бы старая женщина с судьбой Лао Лао. Устроила бы шум. Сделала бы все, что могла.

— Скажите, Лао Лао, Во Шин Во по-прежнему большие люди в Чайнатауне? Или кто-то из трех других группировок их переплюнул, пока я был в тюрьме?

Она уставилась на меня и вдруг рассмеялась.

— Ну что ты за человек? Откуда ты знаешь таких людей?

— Я общительный. Со всеми разговариваю. С богатыми и бедными. С хорошими и плохими. Это мой единственный маленький талант.

— Маленький? — Она снова разволновалась, вопрос ее заинтересовал. — Во Шин Во по-прежнему большие люди. Никто их не переплюнул. К тому же они никого не трогают за пределами группировок. Во всяком случае стараются. У них это дело принципа. Они хотят нравиться людям.

Я кивнул. В мое время Во Шин Во были к тому же самыми большими импортерами наркотиков на верфях. Если они до сих пор в силе, вряд ли что изменилось. Сейчас мне было все равно.

— Вы до сих пор знаете некоторых из них?

— Давно не знаю, Бирс. С тех пор, как убили Джонни.

— Но вы можете к кому-то прийти?

Она покачала головой.

— Тебе никогда не справиться с правительством, Бирс. Никогда.

С тех пор, как покинул тюрьму, я перецеловал уйму женщин. Поэтому совершенно непринужденно запечатлел сыновний поцелуй на ее сморщенной, как орех, щеке.

— Нам не надо вступать с ними в борьбу, — сказал я. — Нужно узнать, в какие игры они играют.


Я вышел из комнаты, вернулся в свой номер. Подождал час, раздумывая, а потом тихонько выскользнул наружу.

Прогноз погоды, который нашла для меня в Интернете Элис, оказался точным. Подойдя к краю стоянки, я увидел длинную полосу тумана. Она ползла через бухту с севера. К восходу она накроет город. Завтра большую часть дня будет светить солнце. Оно попытается сжечь серый саван, поймавший в ловушку все районы, богатые и бедные. Те, кто вырос в нашем городе, знают этот туман с самого нежного возраста.

Жаль, что не оставил им пистолет, тот, что Лао Лао дала Элис. Он был очень старым, возможно, и стрелять не мог. Наверняка другого у нее не было. Но я отсчитал десять тысяч из своей пачки, остальное положил в конверт и, прежде чем уйти, подсунул под дверь Элис.

Возле компьютера оставил записку. В ней написал: «Верь, я тебя не покидаю. Постараюсь узнать то, что ты хочешь. Жди моего звонка».

За мотелем заметил велосипед. Он был таким побитым, что на него и замка не повесили.

Вскочил на твердое потертое седло. Мышцы натянулись: с подросткового возраста они не упражнялись в такой езде. Я выехал на дорожку, радуясь полнолунию. Серебристый свет изливался на хвойный лес, тянущийся до городской окраины.

Хорошо, что дорога шла под горку, и спать мне не слишком хотелось, но все же чувствовал я себя не в форме. Большую часть пути я старался ехать по инерции, сначала по безлюдным деловым улицам Вестмонта, затем по Эдему. Здесь все еще работали рестораны и казино, гремел по рельсам старый трамвай.

Сюзанна Аурелио и Лао Лао дали мне ответы на несколько вопросов, а они, в свою очередь, породили новые вопросы. Все, похоже, было подвешено на один крючок — в доме, где умерла Мириам, в доме, где впоследствии нашли меня. В нашей жизни произошло что-то критическое, непоправимое, а я этого и не заметил.

Вряд ли Стэплтон или Маккендрик сторожили Оул-Крик днем и ночью. Сейчас им это было ни к чему. Они договорились со мной о встрече и, будучи большими, важными людьми, понимали, что это все, что им нужно. Они придут с оружием и добудут то, чего хотят.

Вполне возможно, что так все и будет.

Я не имел ничего против. Инстинкт подсказывал мне вернуться на Оул-Крик. Когда въехал в тупик, улица была пуста. Ни автомобиля, ни человека. Никто за мной не следил, никто мной не интересовался.

Вошел в дом, включил фонарик, который купил в магазине, работающем круглые сутки. Набрался храбрости, поднялся в нашу старую спальню и в изнеможении улегся на матрас.

На полу все еще лежали несколько вещей Элис — дешевые платья и белье. В комнате сохранился запах ее духов, экзотический, но без изысков.

Мне ее недоставало. Хотелось сесть рядом и попросить ее сказать правду. Хотя вряд ли бы я чего добился. В ней тоже происходила внутренняя борьба.

«Ты не тот человек, которого я ожидала увидеть».

Кто-то ей обо мне говорил.


Попытался выкинуть эти мысли из головы. На Оул-Крик я вернулся, потому что ожидал найти здесь ответы. Посмотреть в глаза призраку, что жил внутри меня и спросить: почему?

Лег и уснул почти моментально, ожидая увидеть во сне Мириам.

Что мне сказала Лао Лао? Если веришь в призраков, они придут. Если не веришь, то и не увидишь.

В эту ночь Мириам не появилась, хотя, кажется, я все же ее искал. Мои странные сны мог бы изобразить на своих полотнах Дали.

Вдруг зазвонил телефон, тот розовый, что дала мне Элис. Он лежал возле кровати и жужжал, как сердитая оса.

Я вскочил. Рассвет еще не наступил.

— Да? — сказал я, не вполне проснувшись.

Кто-то визжал. Женский голос. Непрерывный визг без слов.

Так продолжалось минуту, а может, и больше.

Я похолодел. Почувствовал себя маленьким, глупым и беспомощным.

Вдруг крики прекратились, и я понял почему. Кто-то оттащил ее от телефона.

— Говорит Маккендрик, — послышался холодный голос.

— Доброе утро, Кайл.

— У меня твоя герлфренд. Постарайся осчастливить меня сегодня, Бирс. Не люблю отказываться от чего-то красивого.

Пятница

По моей просьбе ей дали телефон. Кайл Маккендрик был, как вы понимаете, профессионал. По крайней мере, в собственных глазах. К похищениям, пыткам и убийствам прибегал, только когда не было коммерческой альтернативы. Вероятно, считал себя успешным предпринимателем, умеющим опрокидывать традиционные венчурные предприятия и завоевывать власть и влияние.

Я послушал минуту-другую и попросил Маккендрика:

— Убей ее, Кайл, если это тебя заводит. Мы с тобой деловые люди. Я разочарован: ну зачем ты осложняешь дела? Между нами ведь ничего личного. Пожалуйста…

Он захлебнулся. С такими людьми, как он, лучше всего говорить и делать противоположное тому, что они ожидают. Кстати, что мне еще оставалось?

— Поговори с ней еще, — заорал Маккендрик, когда голос к нему вернулся. — А я послушаю.

Визг возобновился. Я не знал, действительно он слушает или нет. В первые минуты я не понял, что происходит. Потом оторопь пошла на спад. Я разобрался: в этом визге я услышал не страх, а ярость. Страшную ярость. Сейчас она была обращена на меня.

Ругань прекратилась, и она заорала:

— Что за игры ты устроил, Бирс?

— Я? Я? Ты ведь мой адвокат, Сюзанна, а вовсе не герлфренд. Почему ты ему это не объяснишь? Зачем все осложняешь? Кстати, что ты там делаешь?

— Пытаюсь разгрести твое дерьмо, придурок. Вот что я делаю.

Мне даже стало немного ее жаль. Совсем немного. Возможно, впервые в жизни Сюзанна Аурелио показала свое истинное лицо. Воркование ей сейчас не поможет. Сомневаюсь, что Маккендрика интересовало, одета она или нет. Все это, должно быть, больно ранило Сюзанну.

— Это ты его позвала? Или он сам явился?

— Номер два, — ответила она, чуть поостыв.

Я вспомнил о большом джипе, гонявшемся за мной по берегу. И о слишком любопытном охраннике. Еще один миньон на службе Маккендрика. Мне стало ясно, что он следил за Сюзанной. Раньше нужно было догадаться.

— Во что ты опять вляпался? — спросила Сюзанна.

Жизнь для нее состояла в рассмотрении правонарушений, тесно переплетающемся с взаимоотношениями между полами. Не было никакой связи между тем, что происходило сейчас, и изолированным существованием Сюзанны в ее роскошном особняке. Правда, так было не всегда.

— В собственное дерьмо.

— Весьма содержательно. Так чего ты хочешь?

— Кайл все знает. Я хочу пригласить его на ленч. Нет. Пусть он пригласит на ленч нас. Это меньшее, что он может сделать. Он что, хочет наплевать на Ассоциацию адвокатов? А как же тогда с вакансией в правлении оперного театра?

Сюзанна отошла от телефона. Я смутно слышал то, что происходит в комнате. Разговор шел на повышеных тонах. Надо отдать должное Сюзанне: храбрая женщина.

— Он не соглашается, — сказала она, снова взяв трубку. — Либо ты приходишь и приносишь то, что ему нужно. Либо…

— Либо что? Ну-ка дай ему трубку.

Через секунду-другую по ушам ударил голос Маккендрика. Я подождал, пока он сделает паузу, чтобы перевести дыхание, и вмешался.

— Тише. Ти-ше. Послушай. Зачем стращать убийством известного телегеничного адвоката? Если ты этого еще не понимаешь, тебе следует сменить своих пиарщиков. Ситуация простая. У меня есть то, что ты хочешь. Я назначил свою цену. Это как в торговле: спрос и предложение. Либо мы приходим к соглашению, либо — нет. В этом случае я найду другого покупателя. Вчера в джипе твои парни видели вертолет? Что, если Стэплтон тратит уплаченные тобой налоги? Если он может позволить себе это, то вполне может купить кое-что у меня. Как думаешь?

На мгновение в трубке наступила тишина. Затем…

— Как ты смеешь угрожать мне, Бирс?

— Кайл, Кайл, — сказал я обиженно. — Удивительный ты человек. Я провел в тюрьме лучшую часть своей жизни. Потерял жену и ребенка. Меня искололи иголками, накачали наркотиками. А сейчас, насколько могу понять, я, благодаря тебе, официально мертв. И что происходит? Я прихожу к простому и хорошему решению всех наших проблем, а ты капризничаешь. Джентльмены так себя не ведут.

— Бирс!

— Послушай меня. Нет такого закона, согласно которому я должен проиграть, чтобы ты выиграл. Или наоборот. Я предлагаю тебе выход из затруднительного положения. За него нас не будут преследовать по закону. Наши проблемы разрешатся. Ты получишь то, что хочешь. Я начну новую жизнь. Поздновато, правда, в пятьдесят два года, и все же лучше того, на что я мог рассчитывать несколько недель назад. Что в этом плохого?

Он не сразу ответил, и это было хорошим признаком.

— Ну? — спросил я осторожно, но твердо, стараясь уверить его в своей благонадежности. — Ленч состоится?

— У меня в половине первого нет окна! Думаешь, мне нечего больше делать, как идти и разбираться с этой чепухой?

— Окно? Окно? О чем ты толкуешь? Неужели те, кому ты назначил встречу, важнее для тебя, чем я? Отвечай!

— Да, — ответил он. — Важнее.

— И именно в это время?… Подумай хорошенько. Задай себе вопрос. Давно ли ты ходил в обычный ресторан, такой как «Лумис энд Джейк»? Клетчатые скатерти с пятнами, оставленными накануне. Официанты, проливающие твое пиво и осмеливающиеся тебе перечить. Свежеприготовленные омары и устрицы. Ничего изысканного. Мир такой, какой и всегда. Час отдыха, хорошая еда, приятный разговор и окончание дел. Полная безопасность. Ты даешь мне то, что я хочу. После я исполняю твое заветное желание.

Молчание.

— Ну… Что в этом дурного?

— Хорошо, закажу столик на двоих. Знай, на свой дурацкий банковский счет ты не получишь ни цента, пока не дашь мне то, что нужно.

— Согласен. Только закажи столик на троих. Купи Сюзанне что-нибудь хорошее. Договоримся на 12:15, — добавил я милосердно. — Столик на улице. Ты ведь любишь морской воздух?

— Не надо на меня давить, Бирс. Моему терпению есть предел.

«Как и у всех нас», — подумал я и закончил разговор.


По телефонному звонку он мог выследить, что я на Оул-Крик. Однако я не думал, что Маккендрик станет теперь об этом беспокоиться. Он был в таком же положении, как и его соперник, Ридли Стэплтон. Оба человека знали, что встретятся со мной. Оба были уверены в том, что получат то, чего хотят. Оба, должно быть, вознамерились прикончить меня по окончании сделки.

Мошенники изменились, пока я был в тюрьме. Такие, как Маккендрик, раздували щеки и притворялись приличными людьми.

Я взял часы и взглянул на телефон. Четыре пятнадцать. Деловые люди нынче работают в странное время.

Не в силах превозмочь себя, я позвонил.

— Где ты? — тихо спросила она.

— Надо было спросить: «Кто вы?»

— Может, приобретешь для меня определитель номера? Где ты?

— На Оул-Крик. Надо было. Не могу объяснить. Оставил записку у компьютера. Тебе нужно поговорить с Лао Лао.

— Поздно. Уже поговорила. Ты шумел, когда уходил.

— Единственное, что я умею делать, это говорить. Правда, сейчас я и в этом не уверен.

— Не сомневайся.

— Спасибо. Маккендрик прихватил Сюзанну Аурелио.

— О господи!

— Сначала я подумал, что это ты.

— Я бы пропала, если бы это случилось. С другой стороны, зачем Кайлу Маккендрику понадобилась бы официантка из бара, чье единственное приобретение в жизни — «кавасаки 500» 1993 года выпуска. К тому же его больше нет. Ржавеет в реке Покапо. Какой бы секрет он из меня выжал? Нам нужно выбираться отсюда, Бирс.

— Знаю.

— Как?

— Я сейчас над этим работаю. Поговори с Лао Лао. Позвони по телефонам, которые она тебе назовет. Дай мне знать, когда это сделаешь.

Она еще не положила трубку.

— Ты видел призраков? — спросила она.

— Ни одного, — ответил я. — Но ищу.


И я действительно искал. В саду. В сарае. В гараже и в подвале, где собирался построить Рики модель железной дороги на старом обеденном столе. Когда он подрастет или когда у меня будет время. Я порылся во всех шкафах в спальне, перетряхнул простыни и грязную одежду, за двадцать лет обросшую плесенью, заглянул в ящики с игрушками. На глаза навернулись слезы при воспоминаниях о семи годах семейной жизни.

Через сорок пять минут займется рассвет. Я покрылся пылью, исцарапался, проклинал все на свете. Осмотрел все, посмотрел во все углы, во все дурацкие закоулки, которые и привлекли Мириам на Оул-Крик.

Главное — я понятия не имел, что ищу. Добивало и то, что тень Мириам отказывалась материализоваться и сказать мне с самоуничижительной улыбкой: «А, это? Ты имеешь в виду вещь, из-за которой нас убили? Третий шкаф направо».

Пошел на кухню. В хороший летний день солнце, пройдя между толстыми узловатыми ветвями яблони, разрисовало бы помещение. Я бы распорядился спилить ветви.

Вышел в сад, сорвал два плода, вернулся, хрустя яблоком. Возле раковины стояла банка растворимого кофе. Элис принесла с собой. Насыпал его побольше в чашку, доел яблоко и смирился с тем, что озарения не произойдет.

Полоса тумана, которую я видел из мотеля «Сивью», вползала в город. Я уже чувствовал холодное влажное присутствие. Скоро он все накроет. Я вырос при такой погоде. Когда я был на дежурстве, это означало, что я мог поставить свой мотоцикл где угодно и сидеть невидимкой, даже в форме, слушать крики чаек, гром трамваев на узких улицах Эдема, звон колоколов, визг колес, старомодный скрежет металла о металл.

Туман — это хорошо. Приятель, если не друг. Я прожил с ним так долго, что он больше меня не беспокоил. Но для людей вроде Кайла Маккендрика и Ридли Стэплтона он представлял угрозу. Они считали себя лучше всех нас, непогрешимыми, другими. Но когда в город входил туман, мы становились ровней, двуногими животными, осторожно передвигавшимися в пространстве и не имевшими представления о том, что делается впереди.

Я кусал яблоко и пил кофе. Растворимый, какой пил, когда Мириам не было дома. Где она была? С Рики? Ходила по магазинам? А может, что-то еще?

Например, надевала платье с разрезом и уходила с Кайлом Маккендриком в заднюю комнату в баре «Сестра дракона»?

На краденом велосипеде я мог доехать до пирса минут за двадцать-двадцать пять. В такую погоду никто меня не увидит. Ни один коп не пожалуется на отсутствие света. Ни один жулик не заинтересуется тем, что везу: пачку денег в десять тысяч долларов, старый полицейский револьвер и немного старых боеприпасов.

Я был свободен. Вроде бы.

Кофе оказался вкуснее, чем я предполагал. Пожалуй, не хуже того, что пил здесь двадцать лет назад.

Туман наползал, толстое серое одеяло заполняло все щели.

Кухонная дверь по-прежнему открыта. Туман проник в дом.

— Это мне на руку, Мириам, — сказал я и выругал кофе.


— Кофе?

— Да, — говорит он. — Где ты его раздобыл? Такого хорошего у меня нет. Заметь…

Ридли Стэплтон бросает на меня взгляд, в котором я читаю: счастливчик.

— Я холостяк, живу один. Если бы у меня была красивая жена, которая покупала бы мне такие вкусности…

— Колумбийский, — прерываю его я. — Мы покупаем его на верфи. Я думал, Стэп, что кто-кто, а ты это знаешь. Ты ведь теперь служишь в «белках-агентах» в конторе, которую только что организовало правительство.

— «Белки-агенты»? — переспрашивает он. — Никогда не слышал такого названия.

На нем темный костюм, плотно облегающий фигуру, под носом усики, которые он, похоже, скопировал из фильма с плохим черным полицейским. Думает, что они ему идут.

— Так как нам теперь тебя называть? — спрашивает Мириам.

— Я — государственный служащий, — говорит он и кладет в рот кусок пиццы. — Подробности вам ни к чему. Просто доверяйте мне.

Конец апреля. Тот последний год. Мы пригласили гостей — коллег, друзей, несколько бывших соседей, с которыми подружились, когда жили в квартире-студии Мириам. Весна такая теплая, что мы устроились в саду. Двадцать взрослых и Рики с двумя приятелями. Дети гоняли на велосипедах вокруг яблони.

— «Белки-агенты»? — спрашивает она. — Поэтому ты пьешь кофе? Выходит, мы зря потратились и купили вино?

— Честно говоря, я при исполнении, — говорит Стэп. — Не могу поверить, что полиция не получила в этом году солидной прибавки. Как вы умудряетесь жить на такие деньги?

Я поднимаю бокал с белым пино гриджо, стараясь забыть, во что оно мне обошлось, и говорю:

— Беру взятки. Хотя надеюсь на оживление рынка мужской проституции.

— Но почему «белки-агенты»? — продолжает допытываться Мириам.

— Потому что, — вмешиваюсь я, — у них красивая шкурка и пушистые хвосты. И они прыгают с дерева на дерево, так что их не сразу заметишь. Подслушивают. Подглядывают. Правильно я говорю?

— Ты моего хвоста никогда не видел, — говорит Стэп, посмеиваясь, мне показалось, что он подмигнул Мириам. — О, прошу прощения.

Он достает что-то из кармана своего черного пиджака. Этот предмет размером с кирпич. Черный, с белыми кнопками и номерами.

Стэп отходит от нас и начинает в этот кирпич что-то говорить.

Я злюсь.

— В чем дело? — спрашивает она.

— Что за манеры!

— Это же телефон, Бирс. Говорят, у всех нас со временем будут такие.

— Только не у меня.

— А почему?

В ее голосе усталость и раздражение, близкое к гневу.

— Каждому человеку нужно место, где он может побыть один, — замечаю я. — Личное пространство. Место, где можно подумать.

— Каждому человеку нужны деньги. Как думаешь, сколько он получает на своей секретной службе?

— Понятия не имею. У нас ведь есть дом.

Она оглядывается на белый фасад и быстро меня целует.

— Милый пещерный человек. Когда ты начнешь таскать меня за волосы?

— Он что, этого еще не делает? — спрашивает Стэп.

Он закончил разговор. Он по-прежнему держит в руке черный кирпич.

— Только наедине, — отвечает Мириам. — Как ты обычно предпочитаешь?

Он улыбается, и от этой улыбки мне делается тошно.

— Иногда хорошо, когда медленно, — говорит он. — Иногда — когда быстро. Сегодня…

— Ридли! — говорит она смеясь. — Я имела в виду кофе.

Я не могу поверить в то, что слышу. Он знает ее интимную фразу.

— Дай мне это… — говорю я и пытаюсь вырвать телефон из его рук.

— Бирс… — взвизгивает Мириам.

— Дай мне это!

Я хватаю большой уродливый пластиковый аппарат и швыряю его на землю. Он подпрыгивает на мягкой траве. Рики с приятелями, по-прежнему на велосипедах, смотрят на это. В его глазах шок и недоумение.

Я пинаю телефон ногой и кричу. Остальные, незнакомые мне люди, замолкают. Они смотрят на меня в ожидании. Я держу что-то в руках.

Это — кувалда.

Я и не знал, что она у нас есть. Понятия не имею, откуда она взялась. Все же…

Взмахиваю ею. Она ударяет по бруску на нашей садовой дорожке, по тому месту, где сейчас лежит телефон. Над землей поднимается пыль и грязь, образуя маленькую грозовую тучу в неестественно теплом весеннем воздухе.

— Человек должен знать свое место, — слышится позади меня голос Стэпа.

Я смотрю на телефон. В этот раз кувалда не промахнулась. Телефон разлетается на миллион кусков. Дешевый пластик, провода, кнопки…

Забавно, что из покореженного аппарата брызгает кровь. Сливается в ручейки, маленькие реки. Я чувствую горячие липкие пятна на своем лице, ощущаю запах крови.

Останавливаюсь в изнеможении. На теле выступает холодный пот.

— Мириам? — бормочу я и закрываю глаза.

Когда снова их открываю, они исчезли. Все мертвецы пропали. В ушах звучит ее холодный голос.

— А ты думал, что знаешь меня? — спрашивает она, словно поддразнивая.


Я сидел в кухне, настоящей кухне. Передо мной в чашке холодный кофе. Я не прикоснулся к нему и не доел яблоко.

Я трясусь, мне страшно.

Звонит маленький розовый телефон. Смотрю на него. Жаль, что у меня нет сейчас кувалды.

Затем беру его в руку.

— Бирс? С тобой все в порядке?

— Лучше не бывает, — отвечаю я после долгой паузы. — А у тебя?

— Хорошо, — отвечает Элис. — Думаю, мы готовы. А ты?

В тени яблони я вижу какое-то движение.

Задерживаю дыхание. Большой серый кот спрыгивает с нижней ветки и хватает воробья, клюющего полусгнившее яблоко. Птица дергается в его острых когтях. Я вижу облачко мягких перьев, перепачканных кровью.

— Готов.


Я поехал сквозь туман. Передвигался по памяти и по звуку трамваев, прислушивался к клацанью железных колес, дребезжанью старых звонков на невидимых улицах Эдема. Выехал в Вестмонт… Огромные черные лимузины выпускали из своих недр чиновников, готовых распоряжаться городом и судьбами людей.

Эти улицы были когда-то моей жизнью. Здания из красного кирпича в викторианском стиле, длинные узкие переулки с деревянными жилыми домами и магазинами. Серое одеяло мешало мне что-либо увидеть, но я знал, что все изменилось. В Вестмонте высились темные монолиты, сквозь туман смутно просвечивали желтые огниофисов. Возможно, там вообще не спят. В мое время здесь росла трава, ходили коровы. Улица с двухрядным движением соединяла Эдем с портом. Там, где когда-то были стоянки и склады и куда не заглядывали здравомыслящие люди, сияли неоновыми вывесками магазины, торгующие видеотехникой, и кафе фастфуда.

Мимо меня проносились машины. Я был для них невидимкой. «На велосипедах теперь передвигаются только представители среднего класса», — подумал я. Работу они начинают поздно, а на пирсе сейчас будет совсем мало народу.

Изменения начались во времена моего детства. Верфи становились все беднее и опаснее. Город утрачивал свое «наследие». Профсоюзы теряли власть. Все больше кораблей прибывали из Японии и Европы, привозили груз в контейнерах. Это требовало меньше рабочих и меньшей территории. Тридцать семь пирсов стали не нужны. Поэтому от них избавились, оставили первые девятнадцать, снесли двадцатый и двадцать первый и построили на этом месте новый концертный зал. Назвали его «Пирсы».

Сюда подходили паромы, привозили рабочих с островов и пригородов. Остальную территорию отдали под развлечения туристам: рестораны, бары, ярмарки, магазины, торгующие всем — от китайских игрушек до русских мехов.

Только двадцать шестой пирс остался таким, как прежде. Он стоял здесь три четверти века, и рыболовные суда привозили сюда улов. В большом стеклянном зале рыбного рынка местные жители и приезжие покупали лосося и треску, моллюсков и устриц. Известность росла, и сюда начал поступать более экзотический товар — крабы с Аляски, омары из штата Мэн, южноамериканская тиляпия и красный люциан с Ямайки.

Я со школьных лет знал это место. Во время каникул приходил сюда по утрам подработать. Чистил моллюсков, вынимал мясо из только что сваренных крабов. Затем, по окончании работы, ждал вознаграждения. Это было рагу из морской рыбы с помидорами, чесноком и вином. Мама такого никогда не приготовит, а хозяева угощали тех, кто хорошо потрудился.

Меня каждый раз кормили, и я всегда зарабатывал деньги. Здесь у меня был лучший друг, он-то и привел меня в это маленькое сообщество, почти исключительно итальянское. Звали его Микки Карлуччо. Он был сыном владельца этой части города.

Семейство Карлуччо являлось вторым поколением семьи, приехавшей сюда из Саленто в Апулии, и этим они гордились. Они владели двадцать шестым пирсом и магазинами с конфетами и напитками для туристов.

Если вы хотели торговать на двадцать шестом пирсе, вам надо было встретиться с отцом Микки, Артуро, крупным улыбчивым мужчиной. Каждый раз при встрече он трепал меня по волосам.

А те, кто хотел торговать своим товаром в розницу, сбывая его приезжим, праздно шатающимся вдоль берега, тележку тоже нанимали у Карлуччо. Нарушение этих правил каралось тем, что вас немедленно выпроваживали. У Карлуччо был также ресторан «Лумис энд Джейк». Назван он был так в честь Лумиса, выкупившего его у партнера за карточные долги. Это было еще до меня, но все говорили, что еда здесь и раньше была отменная, но стала еще лучше, когда во владение рестораном вступили Карлуччо.

В тот месяц, когда стало известно о беременности Мириам, носильщик, пришедший за получкой, обнаружил Артуро за столом на пирсе двадцать шесть. Выстрелом в упор ему разворотило лицо. Прежде чем это случилось, кто-то отхватил ему пальцы громадным кривым ножом, которым Артуро обычно потрошил большую рыбу — тунца и палтуса. Артуро нравилось угождать покупателям.

В суд мы, естественно, не обратились. Ходили слухи, что одна из больших криминальных группировок, настоящая банда, потребовала, чтобы Артуро перевез на его судне партию наркотиков. У Артуро была семья численностью с маленькую страну. Возможно, с Лихтенштейн. Я помнил о нем немногое, но наркотики он обходил за милю.

Поэтому они отрезали ему пальцы, а потом выстрелили в лицо. Вспомнив это, я подумал, что в мое время тоже было не только солнце и лимонад.


Еще до тюрьмы я потерял связь со своим школьным другом Микки. Когда выбрал себе профессию, отношения охладели с обеих сторон. Но я позвонил ему после убийства Артуро Карлуччо и спросил, могу ли прийти на похороны. Я всегда любил его отца, особенно после того, как потерял собственного. Он был забавным. Живым и настоящим, как и большинство итальянцев с двадцать шестого пирса. Больших денег у них не было, а то, что зарабатывали, тратили на еду, выпивку и детей.

Микки сказал, что лучше мне не приходить. Я понял намек. Насколько нам в полиции было известно, никто не приходил к нему и не просил быть «крышей» операции по выявлению наркотиков. Если только Микки не сильно изменился с годами, он должен был послать их подальше, особенно после того, что случилось с отцом.

Никогда не угрожайте «салентини», сказал мне как-то Артуро после нескольких бокалов вина. Это бесполезно.

Ему было пятьдесят четыре, когда его убили. «Другое поколение», — думал я, подъезжая на велосипеде к порту.

Этот человек был двумя годами старше меня сегодняшнего.

У времени есть привычка подкрадываться незаметно.


Я прислонил велосипед к ржавой металлической ограде рынка и заглянул внутрь. Была половина восьмого утра. В это время здесь бывают только профессионалы: торговцы рыбой, рестораторы, пришедшие за лучшим товаром, пока его не раскупили другие, и стаи белых чаек, охотящихся за рыбными потрохами.

Запах сырой рыбы и моря ударил мне в лицо и отбросил на сорок лет назад. Если бы во мне была унция итальянской крови, пожалуй, устроился бы здесь на работу, под крылом Микки. И что бы тогда случилось?

Может, было бы еще хуже.

Вошел в ворота. Люди торговались у белых подносов с рыбой, морепродуктами и устрицами. Все было, как прежде. В углу, где готовили рыбное рагу, кто-то уже жарил помидоры и лук. Большой котел, черный и обугленный у основания, казалось, был тем самым, в котором Артуро когда-то тушил куски рыбы, он распевал итальянские песни, не выпуская из левой руки бутылку с дешевым вином. У меня невольно забурчало в животе.

Контора Карлуччо помещалась в том же самом месте: на первом этаже, высокие окна смотрели на двор. Интересно, что скажет Микки, когда человек, которого он не видел почти тридцать лет, войдет в дверь. Человек, которого он считает покойником.

Я все еще раздумывал, когда чья-то рука схватила меня. Эта грубая и твердая рука потащила меня за собой так быстро, что я даже не запротестовал.

Обернувшись, чтобы узнать, что происходит, обнаружил, что меня прижали к металлическому столбу. О такие столбы в прежние времена итальянцы зажигали спички, прежде чем закурить.

Человек, которого я не узнал, держал меня за горло. Он был старым, почти лысым, с красным, изрытым оспой лицом и водянистыми глазами. Тем не менее сильным и большим. Я не мог сдвинуться с места.

— Бирс? — спросил он, по-прежнему меня не выпуская.

— Микки?

— Кто ж еще?

— Извини. Столько…

— Да, давно не виделись.

— Вот именно. Знаешь, что меня поражает? — спросил я.

Он покачал головой.

— Почему все стареют? А я не меняюсь.

— Может, потому, что ты умер, — сказал он.

Он ослабил хватку, и я протянул ему руку.

— Разве не так? — спросил он.

— Да. Может наконец поговорим?


Через пять минут я сидел в конторе Микки Карлуччо. Передо мной стояла большая чашка с дымящимся капуччино. На тарелке лежал теплый хлеб чиабатта. На стене — портрет отца. Контора совсем не изменилась. Хороший кофе, хорошая еда и маленькая удобная комната остались такими же, как в моем детстве. Я мог бы остаться здесь до конца жизни.

Я рассказал Микки столько, сколько считал благоразумным. Он внимательно слушал, кивал головой, думал. Он тоже не изменился. Те же жесты, та же манера не перебивая выслушивать собеседника. Он просто постарел, только и всего. Это было особенно заметно на моем фоне. Я сохранил и волосы, и зубы, и фигуру. Возможно, благодаря тюремному режиму и регулярным медицинским проверкам. Думаю, они накачивали меня наркотиками по расписанию: им было важно понять, как я реагирую на нагрузки.

Микки жил все эти годы в реальном мире. Для него это означало два брака. Оба к настоящему моменту закончились. В этих браках он родил шестерых детей. Всех горячо любил. Сейчас у него была молодая подруга, работавшая менеджером в «Лумис энд Джейк». Я не спросил, как все случилось: встретил ли он ее на работе или потом взял к себе.

Когда я закончил, он допил кофе, покачал головой и сказал:

— Почему ты, Бирс? Вот чего я понять не могу. Из всех людей, которых я знал, ты казался самым правильным. Я думал, что ты выйдешь в отставку в пятьдесят пять, заживешь на хорошую пенсию и будешь радоваться внукам. Твоя жизнь казалась такой устоявшейся.

Пару раз мы с Мириам обедали вместе с ним и его первой женой.

— Не знаю, — честно ответил я. — Жил себе, думал: все хорошо, и вдруг…

Он перестал качать головой, встал, отошел от меня к высокому окну.

— Мне она никогда не нравилась, — сказал он, по-прежнему повернувшись ко мне спиной.

— Кто?

— Твоя жена.

Микки вернулся, сел и посмотрел мне в лицо.

— Она все время словно ждала чего-то. А ты для нее был чем-то вроде разогрева. Не знаю. Может, я глупость сказал. Я ведь ваших дел не знал.

— Нет, нет, мне интересно.

Я рассказал ему о том, что некоторые моменты моей жизни стерлись из памяти.

— Мы с ней часто ссорились? — спросил я.

Он энергично замотал головой.

— Нет. Ничего подобного. Должно быть, я что-то наплел, Бирс. Попроси меня заткнуться.

— Я не хочу, чтобы ты заткнулся. Был ли я когда-нибудь с ней жесток?

— Ты? Бог с тобой. Не помню, чтобы ты кого-то обидел. Не такой ты человек. Помню, когда нам с тобой было по десять-одиннадцать лет. Вокруг школы слонялись хулиганы. Я тогда был маленький. Не такой толстый, как сейчас. Ты меня защищал. И для этого тебе не надо было бить кого-то. Ты просто предупреждал: мол, им не поздоровится, если они не отстанут. Этого было достаточно.

Я порылся в памяти.

— Не помню.

— А я помню. По этой причине я с тобой и сдружился. И еще ты потрошил камбалу в два раза быстрее всех. Я эту работу терпеть не мог. И до сих пор не люблю.

Я невольно рассмеялся.

— А когда ты услышал о гибели Мириам и Рики?

Он заерзал в капитанском кресле, покачал его из стороны в сторону, поиграл авторучкой. Вылитый отец, хотя вряд ли он знал это.

— Ни одной секунды не верил в то, что ты мог убить ребенка, Бирс.

— А Мириам?

В этот раз ответ пришлось вытягивать.

— Как я и говорю, мне она не нравилась. Могу представить, что она способна свести человека с ума. Возможно, даже тебя. Она из той породы женщин, которые умеют красиво улыбаться, перед тем как разденут человека до нитки. Хочешь знать, что я думал?

— Да.

— Я думал, может, она что-то сделала с твоим ребенком. А то, что случилось после, явилось следствием. — Он вздохнул. — Это возможно?

— Не думаю. Нет, не думаю, что это возможно.

— Тогда… извини. Чего ты хочешь? Денег? Возможности уехать? Кто ты сейчас такой? Скрываешься или как?

Я пожал плечами.

— Я мертв. На бумаге. Так что если двое людей придут и сделают это по-настоящему, кто узнает?

— Это все, что мне нужно. Я тебя отсюда вывезу.

— Пока не надо, — спокойно сказал я.

— Бирс!

— Есть люди, которые знают, что случилось. Думаю, один из них в этом замешан. Я не могу этого оставить.

Он простонал.

— Что за люди?

— Половина из них бандиты, хотя представляются бизнесменами.

Микки Карлуччо выругался. Видно, знаком с этим не понаслышке. Интересно!

— А вторая половина?

— Какая-то правительственная группировка. Секретная служба, наверное. Люди, о которых никогда не слышишь, даже когда… дело доходит до суда. Они существуют. Не любят, когда кто-то становится у них на дороге.

Он примолк.

— Микки? — сказал я.

Он молчал.

— Ладно, — сказал я. — Понимаю. Глупо было с моей стороны приходить и надеяться. Глупо и грубо.

Я встал. Микки положил руку мне на плечо. Он был сильный человек.

— Не торопи меня, — проворчал Микки. — С нашей дороги тоже нужно кое-что убрать.

Вид у него при этом был не слишком счастливый.

— Знаю, ты думал, что моя семья была замешана в той истории. Все не так просто. Бандитом отец не был. Он едва коснулся этого. Ну кто он такой? Маленький человек, готовивший для людей хорошую еду. Он был при них шутом. Ничего серьезного не делал. Шутил и болтал лишнее, когда вино развязывало язык.

Микки посмотрел на фотографию на стене.

— Как-то раз два человека послушали его пьяную болтовню, явились сюда и спросили то, чего у него никогда не было. Разозлились и убили. У меня шестеро детей, две жены, подруга. Всех надо кормить. Я не хочу той же судьбы.

— Я это понимаю, — произнес я сочувственно. — Мне твоих денег не нужно. Просто хочу, чтобы ты немного помог. У меня скоро должен состояться разговор с очень важным человеком.

Я взглянул на часы.

— Точнее, через тридцать пять минут.

— Ого! Как мне нравится, когда меня предупреждают заранее!

— Я — мертвый человек, Микки. Хочу, чтобы этому разговору не помешали. Твои ребята могут это устроить. Особенно в такую погоду.

— Никакой стрельбы, — сказал он. — Никаких смертей.

— Это я тебе гарантирую. Если все пойдет хорошо, после половины девятого этого человека на твоей территории не будет.

— А если плохо?

— Тогда кто знает? Меня точно не будет. А китайцы болтать не станут.

Его глаза тревожно сверкнули.

— Китайцы! Они-то какое имеют к этому отношение?

— Пусть это тебя не волнует. Они что, такие плохие?

— Откуда мне знать? Зачем на нашу голову еще и китайцы? Ладно, пусть только выметаются побыстрее!

Он решительно на меня взглянул. Мне нравился нынешний Микки. Он стал властным и авторитетным человеком. Настоящим хозяином.

— А что еще?

Я развел руками.

— Что ты имеешь в виду?

— Не может быть, чтобы ради такой мелочи ты явился ко мне на рынок с самого утра. Уж больно вид у тебя виноватый и напуганный.

— Только ради этого. У меня запланирована встреча за ленчем в половине первого. «Лумис энд Джейк». Столик на троих.

— Да у тебя губа не дура. Я распоряжусь подать отличную еду. Вино из моего личного подвала. В магазинах ты итальянского вина не увидишь. Ленч за мой счет.

— За столом будут мужчина и женщина. О женщине можешь забыть. Мужчина — человек известный, и к нему нужен особый подход.

— Можешь быть спокоен, Бирс. Тебе положен бесплатный ленч и лучшее вино.

— Я хочу, чтобы твои ребята обеспечили защиту этого человека, похитили бы его, свели бы его с другим человеком, чтобы мы решили дело между собой.

Микки заерзал на стуле, потер лоб большим кулаком.

— Мне нужно, чтобы ты сделал еще кое-что, — добавил я.

Он не спускал с меня глаз.

— Что? После всего, что я сказал… — Он готов был немедленно вышвырнуть своего школьного товарища из комнаты. — После всего этого ты хочешь, чтобы я помог тебе украсть какого-то капо или как там его называют? Ты меня разве не слышал?

— У меня нет выбора, Микки.

Он вздохнул.

— Сочувствую. Ответ прежний: нет. Проси меня о чем-то другом, все сделаю, но только не это. — Он обвел глазами помещение. — Все это принадлежало нам семьдесят восемь лет. Двое моих взрослых сыновей не хотят этим заниматься. Один юрист, другой врач, можешь себе представить? Не хотят потрошить камбалу.

— Микки…

— Нет.

Я глянул на фотографию его отца на стене.

— Человек, о котором я говорю, был тогда начинающим политиком. Думаю, что люди, знавшие его, понимали, кто он такой на самом деле. Сплошные амбиции. Давил всех, кто вставал у него на пути. Ты знаешь, кто убил твоего отца?

— Знаю, — выпалил Микки. — Заканчивай разговор. Пошел вон отсюда! Или я позову одного из своих больших парней.

Он взялся за телефон. Разве будет Микки Карлуччо сам вышвыривать людей из своего кабинета!

— Человека, которого я пригласил на ленч, — добавил я, — зовут Кайл Маккендрик. Так или иначе, к вечеру он будет либо мертв, либо в тюрьме. Либо я, либо он.

Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, но положил трубку.

— Маккендрик?

— Думаю, это он распорядился убить Мириам и Рики. Он тогда строил большую империю. Не спрашивай меня, зачем он это сделал. Не могу тебе сказать. Я все думал…

— Не проси! — заорал Микки. — Не смей меня просить. Господи, Бирс, я полжизни старался пережить то, что случилось с моим отцом. Ты думаешь, это легко?

— У меня были жена и сын. Я знаю: нелегко.

— Ну, да! Да! Вали теперь все и на меня. Господи, ну за что мне все это? Ты выглядишь так, словно все это время тебя держали в холодильнике, а я — старый человек, Бирс! У меня обязанности. Я отвечаю за людей.

— Извини. Если бы у меня был другой выход…

— А ты найди! — заорал он.

— Не могу. Кроме того…

— Что еще?

— Когда убивают человека, которого любишь, нужно как-то все выяснить. Ты пытался это сделать?

Он молчал. Смотрел на фотографию на стене. По щекам потекли слезы. Он замотал головой, заскрежетал зубами, выругался.

Мне стало очень стыдно за себя.


— Знаешь, почему ему отрезали пальцы? — спросил Микки.

— Понятия не имею.

— Они сказали, что это — вопрос вкуса. На вечеринках он играл на пианино. Очень плохо. Это была шутка!

Микки грохнул кулачищем по столу. Счета, ручки, мобильный телефон и мелочь разлетелись по сторонам.

— Это была шутка, — сказал он тихо. — Маккендрик смотрел на то, как старый ублюдок Гверини резал папу. Через несколько лет Гверини нашли мертвым в машине, где-то на полуострове, и все досталось Маккендрику. Он сейчас владеет всем нашим городом.

— Это было после того, как меня посадили.

— Да. Гверини был шутом. Если бы кто-то вздумал вести историю всех этих событий, то написал бы, что главным человеком здесь был Маккендрик. Летописец бы написал, что все менялось, и люди, такие как мой отец, принадлежали к мертвому поколению, которое никогда этого не понимало. Сейчас не тот мир, в котором мы жили, Бирс.

— Я заметил.

— Жаль. Жаль, что туда не вернуться. Ни мне, ни тебе, никому.

— Я не хочу возвращаться, — убежденно сказал я. — Просто хочу поставить все на свои места. И вернуть память. Ничего больше.

Микки пожал плечами. Он снова владел собой.

— Это то, что я слышал, — сказал он. — Думаю, это правда, хотя утверждать не берусь. Могу лишь сказать, что Маккендрик — большой человек. Сейчас — особенно.

Я кивнул.

— Он — мошенник в шелковом костюме, — сказал я. — Обманывает сам себя, думая, что он нечто большее. Твой отец сказал бы, что это — верный признак слабости. Человек должен быть тем, что есть, а не тем, что он о себе воображает.

Микки скорчил гримасу, сунул руку в ящик стола и вынул две сигары. Я отклонил предложение, смотрел, как он зажигает свою сигару.

— Вроде мы пришли к общему мнению? — сказал Микки, слегка улыбнувшись.

— Надеюсь.

Он рассмеялся, выпустил облачко дыма над лысой головой.

— Почему это должен быть я, Бирс? У тебя что, нет больше ни одного друга?

— Ни одного, — солгал я.

Он поднялся из-за стола, выглянул из окна и посмотрел вниз, на рынок.

— Поговорим, — сказал он.


Элис была на улице, у ворот, рядом с прилавком, где торговали рыбным рагу. Дрожала в голубом китайском жакете. Туман был нешуточным. Над изогнутой крышей рынка я смутно различал серебристый диск солнца, пробивавшегося сквозь толстое серое одеяло. Тепла от него не было. Город мерз в такую погоду. Туристы выходили из гостиниц, полчаса тряслись на улице и в трамваях и бежали обратно — кто в отель, кто в кафе Эдема, стараясь согреться и думая, чем бы занять себя до наступления вечера.

Мне такая погода была только на руку. С паромов шел поток людей, приехавших на работу из пригорода. Они грустно смотрели на свои офисы в Вестмонте. Маленькая река гуманоидов текла в одном направлении, не желая, чтобы что-то встало у нее на пути. Стэп придет не один, потому что понимает, что я не дурак. А вот на вертолете ему сегодня не добраться. У меня были возможности и парочка заготовленных сюрпризов.

К тому же у меня была Элис и ее команда. Шесть китайских подростков стояли возле нее, принюхиваясь к рыбному рагу, хмурились на девушку, которая его варила, потому что еда пока еще не была готова.

Выглядели они не самыми лучшими людьми на планете, но в сложившейся ситуации мне было не до разборчивости.

Один, самый высокий, лет около двадцати, с длинным дерзким лицом и агрессивной манерой уличного панка, подошел ко мне и сказал:

— Деньги. Мистер Хо говорит, у тебя есть деньги. Я улыбнулся.

— Кто такой мистер Хо?

Он посмотрел на Элис. Та ответила ему злым взглядом.

— Босс, — лаконично ответил парень.

— Мистер Хо — хорошо информированный человек.

— Плати сейчас. Предоплата.

— Ты мне выдашь квитанцию? Это облагается налогом?

Он уставился на меня, не в силах переварить то, что я сказал.

Я взял его за руку.

— Рассчитаемся потом, э… я не расслышал твоего имени.

— Без имени.

— Хорошо. Рассчитаемся потом, Без Имени. Иди, работай.

Я вынул из кармана пачку и помахал перед его носом.

— Тебе заплатят. Если постараешься, прибавлю еще, а мистеру Хо об этом не скажу. Согласен?

Он посмотрел на меня снизу вверх, кивнул и пошел договариваться со своей бандой. Они не вернулись. Я воспринял это как знак согласия.

— Где ты выкопал этих людей? — прошипела Элис, когда они все еще перешептывались друг с другом.

— Я не выкапывал. Думал, что ты их нашла.

— Ты с Лао Лао договорился. Нечего меня обвинять.

Интересно. Я бы порасспрашивал, если бы у меня было время.

— Неужели Лао Лао знает таких панков? — недоуменно сказала Элис.

— Она кому-то позвонила. Может, этот человек позвонил кому-то еще. Кто знает?

Элис помахала пальцем перед моим лицом.

— Я этих ребят не знаю, Бирс. Заруби это себе на носу. Не знаю…

Ну вот. Снова. Еще один момент, когда я мог бы разрушить стоящую между нами стену.

Вместо этого я сказал:

— Все, что требуется для исполнения плана, это — небольшая физическая сила.

Она просветлела. Похоже, мы оба почувствовали облегчение. Она хлопнула затянутыми в перчатки руками.

— Выходит, есть план? Замечательно, а то я думала, что мы действуем наобум.

Я не стал ловиться на ее приманку.

— Можно ли поделиться со мной частью информации? — спросила она.

— Конечно. Сегодня я — мы, если тебе угодно, — похитим двоих людей. Подозреваю, что один из них, государственный чиновник, привлек Джонни, Мэй и Мириам к открытию бара «Сестра дракона». Второй человек — Кайл Маккендрик.

— Потому что… у него была связь с твоей женой?

— Нет. Потому что один из этих двоих приказал бандитам — Фрэнки Солере и Тони Моллою — убить твою маму и мою семью, чтобы они помалкивали о том, что там творилось.

Она кивнула.

— Кто из них?

— Не знаю. Здесь замешан и личный вопрос. Кто-то из них уговорил Мириам бежать с ним. Возможно, подготовил ей новую жизнь в Европе с деньгами, украденными с нашего общего счета и теми, что удалось прикарманить в баре «Сестра дракона».

Элис задумалась.

— А когда ты — мы — узнаем? Что тогда?

— Не знаю, — честно ответил я. — Может, у тебя есть предложения?

— Законных нет.

— У меня тоже, — согласился я. — Можно доверять этим китайским подросткам?

Элис улыбнулась и пожала плечами.

— Я всего лишь официантка из бара с нехорошим прошлым. Откуда мне знать?

— Ты понимаешь, что они говорят?

— Это кантонское наречие. Что-то улавливаю. Очень быстро говорят. Они бандиты. Думаю, таким был мой дядя Джонни.

По ее лицу скользнула тень.

— Поговори с Без Имени. Склони его на нашу сторону.

— Это потребует денег.

— Он их получит. Сколько захочет.

Она заколебалась.

— Ты действительно хочешь сделать все на Оул-Крик?

Разве это не первое место, куда они пойдут?

— Не такие это люди. Они станут пялиться в компьютеры, организуют несколько совещаний. Будем надеяться, что у нас все получится. Для этого понадобятся немного…

— Неандертальцев? — подсказала она.

— Это ты сказала.

— Неандертальцев, — повторила она и уставилась на океан, быстро исчезавший за серой стеной тумана.


Паром, выходивший из Стоунтауна в 8:35, был рассчитан для людей, поздно начинавших работу. Возможно, это были счастливчики, а может, бездельники. Но их было много. Мне пришлось продираться сквозь поток дрожащих, несчастных гуманоидов. Я шел к пирсу двадцать семь на встречу с Ридли Стэплтоном и оглядывался по сторонам: может, увижу, кто мной интересуется.

Если кто и интересовался, в глаза это не бросалось. Секретная служба свое дело знала, а я знал их проблему, когда был копом. Они жили внутри своего маленького мира, считая, что он реальный, а мы, остальные, были для них марионетками.

Они считали, что ничего не делается запросто. Сначала надо все проверить.

У меня на это времени не было. У Стэпа — тоже. Разница в том, что я это знал. Знал и почему пришел сюда. Не для того, чтобы договориться со Стэпом или убить его, во что он, вероятно, верил. Я намеревался похитить его под носом коллег. И в этом была моя сильная сторона. Агенты сосредоточили внимание на мне, а им следовало не выпускать из виду его.

На рынке я взял напрокат рыбачью куртку, натянул на глаза шерстяную шапку. Так же было одето много мужчин. Я ничем не выделялся.

Протолкавшись через толпу приезжих, медленно пошел к пирсу, остановился возле ржавых сходней, по которым спускались пассажиры. Хорошенько осмотрелся. На пристани были и мужчины, и женщины. Следующий паром до Стоунтауна уходил без двадцати девять, другой — пятью минутами позже — в Рэйнпорт, более крупный пригород. Кто-то из стоявших поблизости просто ехал домой не в час пик. Остальные, должно быть, люди Стэпа.

Естественно, я решил припоздниться. Стэпу не терпелось со мной встретиться. Если не объявлюсь, он подумает, что меня прихватил Маккендрик. Если опоздаю, он занервничает, а первое правило обращения с противником — заставить его почувствовать себя не в своей тарелке.

Послонявшись пять минут возле сходней, я и сам ощутил беспокойство. Увидел маленькую команду мистера Хо. Они стояли возле стендов и, казалось, разглядывали последние киноафиши. Паром готовился отойти. Стоунтаун чуть больше деревни, отъезжающих должно быть мало. Заревела сирена: паром собрался в десятиминутное путешествие к Стоунтауну.

И тут я увидел темную сутулую фигуру, пробирающуюся сквозь толпу.

«Вовремя», — пробормотал я, осторожно вынул из кармана старый полицейский револьвер, крепко сжал его в руке.

Паром готовился отойти. В любую секунду сходни должны были подняться.

Я кивнул банде мистера Хо. Они увидели человека. Я дождался, когда команда парома подойдет к канатам.

Выстрелил дважды в серый туман и заорал:

— Стэп, Стэп, ублюдок…

Сами можете вставить ругательства, которые знаете. Большинство обычных мужчин и женщин их не слышали, во всяком случае отчетливо. Потому что я орал их и несся так быстро, как только мог, убегая от берега.

По моим подсчетам, за мной гнались не менее пяти агентов. У одного из них были белые волосы, и он хромал. Похоже, автомобильную аварию Мартин-медик пережил не без урона для себя.

Увидев этого человека, вспомнив острые иголки, я выпустил в туман еще два выстрела и вернулся к прилавку с рыбным рагу. Элис громко меня звала. Старый «вольво» Шелдона пыхтел, готовясь отойти.

— Залезай, — вопила она.


Мы повернули на юг. Ехали минут пятнадцать, очень медленно и осторожно. К пристани Стоунтауна добрались чуть медленнее парома. Я позволил себе оглянуться.

Микки сделал все, как и договаривались. Казалось, весь народ на рыбном рынке вышел на верфь и сердито направился к узкому выходу, заблокировав дорогу.

С этой неожиданностью тайным агентам придется сражаться не меньше часа. Тут и маленькие силиконовые игрушки в их карманах не помогут. Я кое-что знал об их методах: прежде чем принять решение о следующих шагах, им необходимо устроить собрание, продумать цели и задачи, принять оперативный план.

В какой-то момент — хотя и не скоро в таком тумане и толчее — они обнаружат, что с ними нет Ридли Стэплтона. В какой-то момент сообразят, что маленькая группа китайских подростков прыгнула на паром, отходящий в Стоунтаун, и очень быстро взяла в кольцо ни о чем не подозревающего пожилого человека.

«Это, впрочем, не имело большого значения», — думал я, пока Элис осторожно подъезжала к пристани. Мы увидели, что паром причалил, команда курила, попыхивая сигаретами. Точно маленькие оранжевые маяки, они светили сквозь туман.

Возле пристани стоял ржавый красный фургон с китайской надписью на борту. Я оставил Элис, открыл дверь фургона, вошел. Там был Стэп со связанными веревкой руками.

Я заметил синяк под глазом и окровавленный рот.


— Эй, — обратился я к Без Имени. — Я же просил тебя не портить товар.

— Глупый старик стал сопротивляться, — пробормотал он и легонько хлопнул Стэпа по плечу.

Машина двинулась, неуклюже подергиваясь, как и все старые фургоны.

— Нехорошо, — сказал я, качая головой. — Его вещи?

Без Имени подал мне пистолет, мобильный телефон, рацию, наушники с проводом и висевшей на нем штуковиной, похожей на микрофон. И еще что-то, напоминавшее помятую видеокассету, сделанную из алюминия. Она была большой — в карман не положишь. У нее был экран, мигающий цветными картинками, и несколько серебристых кнопок.

— Что это такое? — спросил я его и не получил ответа.

— Наладонник, — ответил Без Имени.

— Что?

— Наладонник.

Он нажал на кнопку. На экране появилась карта улицы. По той дороге, по которой мы сейчас ехали, медленно двигалась красная звездочка.

— Что за штуки выдают вам нынче, Стэп? — спросил я.

— Ничего особенного, — вклинился Без Имени. — У моего дяди есть электронный магазин. Он торгует этим дерьмом. Дешево. Наладонники. Джи-эс-эм, джи-пи-эр-эс, джи-пи-эс. На них можно смотреть видео и эм-пи три.

Он снова хлопнул Стэпа по плечу.

— Когда твой босс захочет купить еще, приходи в Чайнатаун. Не прогадаешь.

— Вряд ли ты захочешь торговаться с правительством, — сказал я. — Это не твоя территория.

При упоминании правительства они примолкли. Я решил больше не употреблять этого слова.

Затем вытащил свой револьвер и приставил его к виску Стэпа. Китайские подростки еще больше напугались. Кто-то включил радио. Из динамиков зазвучала старая западная попса.

— Уж не сообщает ли твое магическое устройство, где мы сейчас находимся? Ради твоей же безопасности надеюсь, что это не так. Потому что, если нас побеспокоят, Стэп, клянусь, всажу тебе в башку пулю, а уж потом решу, что делать дальше. Усек?

Он указал пальцем на загадочный прибор. Я поднес его к нему поближе. Стэп нажал на что-то. Из прорези выскочила черная пластиковая карта размером с ноготь.

— А… — улыбнулся Без Имени и схватил ее. — Сим-карта. Правительство оплачивает телефонные переговоры.

Они рассмеялись.

— Куда мы едем? — спросил Стэп.

— Ну-ну, — я игриво потрепал его по плечу. — Ты меня разыгрываешь. Уж не хочешь ли сказать, что не знаешь?

— Чего ты хочешь, Бирс? — пробормотал он.

— Я хочу…

Радио очень громко играло. Знакомая мелодия.

В фургоне пахло старыми духами и китайскими травами. Я закрыл глаза. Она была здесь.

«Спой мне, Бирс».

Я не умею петь.

«Тогда притворись».

— Я хочу похоронить Мириам, Стэп. А ты не хочешь?


Работа и семья всегда имели для меня первостепенное значение. На все другое не хватало времени, и, если уж честно, и интереса не было. Подвал дома Оул-Крик принадлежал Мириам. Это была ее территория, без приглашения я туда не ходил. Она поставила там стол, старый телевизор и видеомагнитофон. Это пыльное и влажное помещение было длиной во весь дом, перегородки отсутствовали. В низкие узкие окна, расположенные вровень с землей, сочился скудный свет. Подвал всегда казался мне могилой с электрическим освещением. Рики тоже туда не ходил: боялся. В затянутых паутиной углах мерещились черти и привидения.

Возможно, поэтому она и облюбовала это место.

Мы проехали мимо припаркованного на улице «вольво» Элис, затем красный фургон юной гвардии мистера Хо вырулил на подъездную дорожку. Я выскочил, открыл ворота. Фургон задним ходом въехал в гараж и, благодаря удивительной планировке дома, построенного в 1890 году, нам удалось провести нашего пленника через боковую дверь гаража прямо в подвал.

Я был уверен, что никто нас не видел. Все прошло на удивление гладко.

Работали все лампочки. Неудивительно: я их проверил утром, две заменил. Элис принесла запасные в первый вечер, когда пыталась сделать дом жилым. Я приказал Без Имени привязать Стэпа к одному из шести старых кухонных стульев, окружавших старинный деревянный стол.

Обошел комнату, провел пальцем по толстому слою пыли на столе.

— Прошу прощения, — улыбнулась Элис. — Я и не шала, что это место существует.

— А ты? — спросил я у своего гостя.

Стэпа, похоже, наш разговор не интересовал. Веревка обхватила ему грудь, прошла под мышками. Руки тоже были связаны. Он казался напуганным.

— Ты перешел все границы, Бирс. Лучшее, что ты можешь сейчас сделать, это выпустить меня и молиться, что я проявлю к тебе милосердие, когда выйду из этой берлоги.

Без Имени отослал своих дружков обратно в фургон. Он ходил по подвалу с глупой улыбкой, поглядывал на стоящий здесь хлам — на стиральную машину, обогревающую печь, пишущую машинку, поставленную посредине кухонного стола. Нажимал на клавиши и посмеивался. По всей видимости, думал, что на машине времени перенесся в другую эпоху. Его еще и в утробе не было, когда я последний раз видел это место. Что ж, может, он и прав: это и в самом деле другой мир.

— Пойди-ка лучше посмотри, что делают твои приятели, — предложил я.

Он был на редкость противный парень.

— Нет. Мы сделали половину работы. Получили половину денег.

— Когда… — начал я говорить и замолчал.

Без Имени подошел к старому телевизору, устаревшему еще и в мое время. У него была механическая вращающаяся ручка, и изображение время от времени дергалось. Парень нажал на кнопки. Появилась картинка, яркая и хорошая. Черно-белое изображение, но жаловаться не на что. В те времена умели делать вещи.

Передавали новости. Главная тема дня — туман.

— Выключи, — приказал я. — Выключи.

Без Имени принялся шарить по кухонному столу. До меня не сразу дошло, что он ищет пульт дистанционного управления.

Я подошел к телевизору и нажал на кнопку. Рядом Мириам поставила видеомагнитофон. Это было незадолго до того, как все у нас рухнуло. Магнитофон по-прежнему стоял там, покрытый пылью.

В голове мелькнула неясная мысль.

Я вынул из кармана около тысячи долларов, показал Без Имени, что у меня есть и другие деньги, и сказал:

— Я человек не жадный. Но даю деньги только хорошим мальчикам, которые слушаются.

Он широко улыбнулся и взял деньги.

— Мне нравится наблюдать за тобой, Бирс. Ты интересный человек. Это лучше, чем рыскать по Чайнатауну. Я у тебя учусь.

— Да уж, после такой учебы ты кончишь тюрьмой. Элис?

Она взглянула на меня испуганно, потому что знала, что должно произойти.

— Отведи его наверх. Я скоро вернусь. Затем поедем на верфи.

— Меня это тоже касается, — сказала она.

— Нам нужно поговорить без свидетелей.

Я потрепал Стэпа по седой голове.

Он пробормотал что-то нецензурное.

Они ушли. Я вынул револьвер, покрутил его в руке, направил в сторону Стэпа.

— Как только солжешь мне в первый раз, Стэп, — пообещал я, — прострелю тебе колено. В следующий раз — пах. Третью и последнюю пулю выпущу в голову. Пусть между нами не останется недопонимания. Потому что такие вещи лучше прояснить сразу.


Я должен кое-что вспомнить. Ридли Стэплтон к этому моменту четверть века был секретным агентом. Почти столько же времени я просидел в Гвинете и в коррекционном заведении Маккендрика, потея и глядя на стены.

Бесконечная рутинная служба, рабочие совещания и суета выдавили из Стэпа хитрость и воображение, которыми он когда-то обладал. Он думал теперь, как робот. Напуганный, с моралью медузы, но тем не менее робот.

От меня требовалось нажать на правильные кнопки. По какой-то причине Стэп, мой старый напарник, человек, которого, мне казалось, я спас от коррупции, верил в мою виновность.

Мы начали с бара «Сестра дракона». Зачем секретная служба создала в Сент-Килде ночной клуб? Причин этому было не так много, и государственная приватизация в этот перечень вряд ли входила. Это была операция на живца. Агенты следили за кем-то. Легальным образом этого человека было не поймать.

Поэтому они сделали то, чем занимались умные агенты в восьмидесятых годах, да и после, насколько мне было известно. Создали ситуацию, в которой преступник мог раскрыться, и собирали доказательства, дожидаясь момента, когда можно было выскочить из засады и закричать: «Сюрприз!»

Этого, конечно же, не случилось. Случилось 25 июля, день, в который убили семьи Бирса и Лун. Стэп вспомнил об этом с горечью, надо отдать ему должное.

Ридли Стэплтон посмотрел на меня и спросил:

— Зачем мы вернулись к прошлому, Бирс? Разве это для тебя новость?

— Да. В том-то и дело. Как мне тебя убедить?

— Изобрети машину времени, — сказал он. — У нее под ногтями была твоя кожа. Через рукопожатие этого не бывает.

— Муж и жена не пожимают друг другу руки. А под ногтями Мэй Лун ты тоже нашел мою кожу?

Он вышел из себя и заорал:

— Это не только Мириам и Мэй!

Я растерянно заморгал. Мой старый партнер смотрел на меня, словно на дьявола во плоти.

— В тот день мы потеряли еще семерых. Какой-то ублюдок сдал наших людей Маккендрику. Хочешь увидеть? Вынь из моего кармана наладонник. Дай сюда.

Я вынул штуковину с уличной картой и вложил ему в правую руку. Веревка не помешала ему нажать на кнопки.

— Смотри. Это «Сестра дракона». Так выглядел бар.

Он показывал мне фотографии на маленьком экране. Такие сцены вы обычно видите в новостных передачах, рассказывающих о Бейруте и подобных местах. Повсюду тела и кровь. Раскинутые в неестественных позах руки и ноги мертвецов.

— Это что, тоже имеет отношение ко мне? — спросил я. — Я не знал никого из этих людей.

— В самом деле? Лишь двое наших оперативников не были тогда убиты — Мэй и Мириам, — сказал Стэп. — Их на тот момент не было. Впрочем, и для них ничем хорошим это не кончилось.

— Ты тоже спал с Мириам? — спросил я, хотя знать мне этого не хотелось.

Он закрыл глаза.

— Это были деловые отношения. Ничего больше.

Выражение его лица мне не понравилось. Я прислонил револьвер к его колену и положил палец на спусковой крючок.

Он зажмурился и закричал:

— О'кей! О'кей! Было, два раза. В этом чертовом клубе.

— Почему? — заставил я себя спросить.

— Потому что она была красивой. Потому что сама хотела этого. Потому что…

На лице Стэпа выступили капельки пота. Он испуганно замолчал.

— Потому что?… — подсказал я.

— Потому что это было в том месте. Не заставляй меня объяснять. Или извиняться. Ты все равно не поймешь. Мы создали этот клуб с тем, чтобы люди, назвавшись при входе, становились бы кем-то другим. Мы — надо отдать должное Мириам — делали это очень хорошо. Выходя оттуда, люди оставляли все позади.

Мне хотелось рассмеяться.

— Ты на самом деле веришь в это? — спросил я.

— Я спал с твоей женой дважды в маленьком секс-клубе на Гумбольдт-стрит. Она осталась довольна. Вот и все, что я могу сказать по этому поводу. Кроме того…

Он уже не боялся. Его переполняла ненависть.

— Это ты ее в это втравил, Бирс. Или у тебя выгорела память?

Я почувствовал, как взмок револьвер в моей руке. Я положил его на стол, вытер руку о штаны и снова взял. Захотелось пить.

— Ты хочешь сказать, что я пришел к тебе и попросил тебя спать с моей женой, потому что это понадобилось бюрократам, дергавшим тебя за ниточки?

Он кивнул.

— Вот именно.

— Я лично это сделал? Обговорил с тобой все за кружкой пива?

Он заерзал. Похоже, силился вспомнить.

— Нет. Ко мне пришла Мириам. Она сказала, что это — твоя идея.

Револьвер дрогнул в моей руке.

— Ну…

— Она сказала, что, по твоим данным, здесь идет подпольная деятельность. Что именно, она не уточнила. Я тоже не спрашивал. Когда мы разговаривали, было очевидно…

— Что именно?

— Ей было скучно. Невыносимо скучно. Она сказала, что и тебе это известно. Вы говорили об этом и решили, что немного… опыта не помешает вашему браку.

— Выходит, от меня ты этого не слышал? — спросил я.

— Мне это сказала Мириам! Чего ради она станет сочинять такие вещи? Почему ты… о господи, Бирс…

Я выпустил рядом с его ногой две пули. Они отскочили от каменного пола и со свистом разлетелись в разные стороны. Врезались во что-то деревянное. Я не смотрел: пусть их.

— Это не ложь! — воскликнул Стэп.

— Прошу прощения, — спокойно сказал я. — Это не твоя ложь. Это — ложь Мириам. Потому и промазал.

— Чего ты от меня хочешь? — спросил я. — Памяти? Кассеты? Фотографии? Чего?

Стэп вздохнул и покачал головой. Я снова поднял револьвер.

— Ты мне начинаешь действовать на нервы, — предупредил я. — У вас что-то пропало. Ты думаешь, что я знаю. Клянусь, понятия не имею.

— О'кей, — сказал он. — У нас там была установлена система наблюдения. Такой раньше никто не пользовался. Мы установили маленькие и большие камеры. Люди, за которыми мы следили, были не дураки. Тоже кое-что имели.

Он нахмурился. Воспоминания были не из приятных.

— Большим местным авторитетом на то время был Гверини. Маккендрик служил у него на побегушках. Но у него были амбиции.

Стэп уставился на меня.

— Гверини обтяпывал дела с выходцами с востока через постель. У нас была одна комната, оборудованная видеокамерами. Люди Гверини не смогли их обнаружить. Мириам и Мэй работали там с клиентами. Когда они ею не пользовались, туда шли люди Гверини и вели переговоры. Для нас это было очень полезно.

— И?

— Не делай скучного лица, Бирс. Мы говорим не о кучке заурядных местных рэкетиров. Все это должно было перерасти в нечто большое.

Я покачал головой.

— Куда податься маленькому человеку?

— Мы могли взять их всех. Гверини. Маккендрика. Подонков с востока. Наши агенты вели наблюдение, выжидали момент. Стоило нам отвернуться, как кто-то явился и поубивал всех до одного.

Он гневно смотрел на меня.

— Мы записали бойню на две пленки. Когда отмыли кровь, обнаружили, что записей нет. Вся наша работа. Все доказательства.

Он снова осуждающе посмотрел на меня.

— Это означает, — сказал Стэп, — они знали, куда смотреть.

— Понимаю, для вас это был удар. Не надо было отворачиваться.

— Пошел ты… — пробормотал он. — Мы все потеряли. Бандиты разбежались. Гверини вскоре убил его же подельник. Маккендрик сделался местным доном и городским благодетелем. Результат? У нас здесь настоящий Дикий запад, а никто не подозревает. Поезда и автобусы ходят по расписанию. Посмотришь вокруг и подумаешь, что с преступностью проблем нет. Да потому что все в их руках.

Это я и сам успел почувствовать.

— Итак, — сказал я осторожно, — если это я оказал им услугу, как получилось, что меня посадили в тюрьму, вынесли смертный приговор, кололи все эти годы иголками?

— Это ты мне скажи.

— Я не знаю.

— Сколько у тебя еще будет ко мне вопросов, Бирс?

— Только один. Получается, я хотел их подловить. Или кто-то хотел.

— Верно.

— С помощью записей?

Он не ответил.

— А если бы они у тебя сейчас были? — спросил я.

— Тогда люди посыпались бы отсюда до самой Атлантики. Маккендрик был бы самой мелкой добычей. Почему, ты думаешь, он держал тебя все эти годы живым? Ему все еще нужны эти записи.

В этот момент я, должно быть, поумнел. Задав следующий вопрос, подумал, что мог бы в свое время стать приличным детективом.

— А когда Фрэнки Солера перед смертью признался священнику в убийстве? — спросил я.

Рот Стэпа скривился в подобии улыбки.

— Тогда Маккендрик узнал, что ты выходишь. Это означало, что скоро ты умрешь. Он продержал тебя в тюрьме больше двадцати лет, старался выжать то, что хотел. Если он не смог добыть этого, а ты получил доступ к свободе, тогда…

Он нахмурился. Думаю, он не знал, сказать ли то, что было у него на уме.

— Полгода назад мы перевели тебя из Гвинета в подобие тюремной камеры. Есть у нас такое заведение в лесу, — продолжил он.

Эта новость меня глубоко ранила. Оказывается, я был совсем плох, раз ничего не заметил. Он продолжил:

— Вся эта чепуха по телевидению насчет казни была устроена Маккендриком. Он пытался замести следы. Мы тоже старались к тебе подобраться. Не получилось. Пока ты жив.

Мой старый партнер пожал плечами, словно врач, разочарованный тем, что прописанные им таблетки от кашля не помогли пациенту.

— Мы попробовали еще несколько способов. Не получилось. Тогда решили выпустить тебя домой. Посмотреть, что случится.

Он не сводил с меня слезящихся глаз.

— Ты всегда был умен, Бирс. На том банковском счете твоя подпись.

Я подумал о документе в компьютере Сюзанны Аурелио. И о записи на полях.

— Я кое-что увидел в судебных документах. Насчет звонка, который я будто бы сделал. Вы не смогли этим воспользоваться. Почему?

— Незаконное телефонное подслушивание. Я подумал, что это допустимо, потому что Мириам знала об этом. Она поставила жучок в твою линию.

— Нашу линию.

— Твою линию, — сказал он и снова взял свою маленькую игрушку. — Хочешь послушать?

— Конечно, — сказал я и по улыбке на его больном лице заключил, что, возможно, это — последнее, чего мне может хотеться.

Он стал нажимать на кнопки.

— Мы записали это через четыре часа после выстрелов в баре «Сестра дракона». Сразу после убийства Мэй Лун. Мы не знаем, откуда был сделан звонок. В те дни это не так просто было определить. Ты звонил Мириам, после того как понял, что она не собирается играть в твою игру.

Из крошечного микрофона его игрушки послышался скрежет, как от старой граммофонной пластинки. Это действительно был я. И я был зол. Очень зол.

— Мириам. Мириам!

Пауза. И затем:

— Бирс? Где ты? Что случилось? Пожалуйста, приезжай домой. Мы можем все решить. Я люблю тебя, милый. Я тебя люблю.

Ужас в ее голосе был реален.

— К черту твою любовь! — заорал я.

— Рики скоро пойдет спать, милый. Не буди его. Он очень не любит, когда мы ссоримся. Пожалуйста…

— Хватит врать! — заревел я.

Разговор неожиданно закончился. Похоже, что я бросил трубку.

Стэп молчал. Вид у него был довольный.

Подвал словно ожил. Я чувствовал всепроникающее присутствие жены, напоминающее сладкий влажный запах дерева, смешанный с пылью.


Работает телевизор. Она присоединила к нему видеомагнитофон. Это что-то новенькое. Большая блестящая видеокамера.

— Мириам! Мириам! Откуда это взялось? Мы не можем себе позволить такие вещи.

Камера стоит на треножнике лицом к комнате, большая и уродливая. Она присоединена кабелем к видеомагнитофону. Я понятия не имею, зачем она здесь. Рики в школе. Я пришел домой чуть пораньше. Мириам не было. Потом она появилась, и я увидел, что жена взволнована. Возможно, немного смущена.

Она потащила меня в подвал посмотреть на камеру.

— Я ее не покупала, глупый. Ты знаешь Кэтлин Сандерсон?

— Нет.

— Да знаешь, просто не хочешь вспомнить. Ее муж работает на фирму «Сони» или что-то в этом роде. У него есть такие штуки… Их вставляют в уши. Так вот, эти камеры они раздают, чтобы узнать мнение потребителей.

— Хочешь сказать, что это бесплатно?

— Бесплатно, — вздохнула Мириам. — Что за проблема? Смотри…

Она нажимает на кнопки видеомагнитофона. Мне показалось, что она что-то уже записывала, а потом прервала запись. В этих игрушках я ничего не понимаю, но Мириам, похоже, их обожает. В телевизоре появляется картинка. Рики корчит гримасы, ему скучно. Наконец, поет песню, что-то из «Улицы Сезам». У него смущенный вид.

— Смотри, какая прелесть, — говорит она. — Останутся воспоминания.

Я стучу себя по голове.

— Мне и этого достаточно.

— Ты из каменного века, Бирс. Смотри…

Она вставляет магнитофонную ленту, встает перед микрофоном, разлохмачивает волосы и изображает рок-звезду. Поет что-то лирическое.

Спустя минуту останавливается и смотрит на меня.

— Твоя очередь, — говорит она, указывая на камеру.

— Нет, нет.

Я не в форме. На мне обычная одежда, потому что я работаю на верфи под прикрытием. Занятие это такое скучное, что я даже пожаловался Мириам. Это на меня не похоже.

— Сделай это ради меня, — говорит она. — Мне так нравятся все эти новинки. Камеры и прочее. Так много можно сделать. Это как Голливуд.

— Голливуд — фабрика снов. Или ночных кошмаров.

— Он замечательный.

— Я не знаю, как с этим управляться.

— Не беспокойся. Я тебе помогу. Встань туда.

Меня ставят напротив камеры. Я смотрю в ее мертвый стеклянный глаз. Мириам перематывает вперед пленку. Слушаю писк. Затем вступает монотонный бой барабана, царапающие звуки банджо, дуэт мужского и женского голосов, пение такое совершенное и прекрасное, что я просто не представляю, как люди могут это исполнить. Слышатся взволнованные голоса.

— Спой, Бирс, — приказывает она.

— Я не знаю слов. Не умею петь.

— Пой!

Она приглушает звук магнитофона. Приглашает меня.

— Давай. Ради меня. Пожалуйста. Потом мы пойдем наверх, и я сделаю все, чего ты захочешь. Даже… Не знаю. Ты сам скажешь.

Это совсем на нее не похоже.

— Мириам…

Она приподнимает подол алого платья, он кружится вокруг длинных загорелых ног в такт музыке. Я моргаю. Под платьем нет белья.

— Сделаем так, — говорит она, — если не хочешь петь, просто скажи это. Представь, что я кинорежиссер или что-то в этом роде. Сыграй, Бирс. Притворись хоть раз в жизни. Сделай это ради меня. Пожалуйста.

Мне очень не хочется разочаровывать ее, хотя я и чувствую себя дураком. Но мы с ней в нашем пыльном старом подвале, где нас никто не видит. А после она спрячет эту запись в ящике за телевизором. Он стоит на столе экраном к стене, потому что передние ножки слишком слабые и неустойчивые. Это — единственное положение, из которого он не сможет свалиться.

Я бормочу рефрен. Эти слова исполнены отчаяния и ненависти.

— Сыграй, Бирс, — кричит она на меня. — Разозлись. Войди в роль.

— Не хочу, — жалуюсь я, как ребенок.

— Выдай мне чувство! Выдай бешенство, черт возьми!

Она подходит и сильно бьет меня по лицу.

Я смотрю в камеру и ору — громко, оскорбленно и зло. Рефрен песни отражает мои чувства.

— К черту твою любовь! Хватит врать!

Она выключает кнопку записи и песню. В комнате вдруг становится тихо.

— Молодец, — говорит Мириам. — Сейчас мы пойдем наверх и… Ох!

Она смотрит на часы.

— Извини. Поздно. Пойду заберу Рики.

Она быстро целует меня в щеку.

— Ты не обиделся?

— Нет, — отвечаю я вполне искренно.

Она показывает на камеру.

— Поиграй с ней, если хочешь.

— Нет, — говорю я твердо. — Это не по мне.

— Бедный Бирс, — говорит она и поднимается по ступенькам к гаражу. Вскоре я слышу громкий треск двигателя, и автомобиль с шумом выезжает на дорогу.


Стэп осторожно смотрит на меня и говорит:

— Через сорок минут после твоего звонка они были мертвы. Это были не мы. Не думаю, чтобы это был Маккендрик. Это был ты, Солера и Тони Моллой. Вы сделали это в клубе и в доме Мэй Лун. Вы пытались всех нас кинуть.

Мне показалось это интересным. Не то, что он говорил, но отсутствие паузы. Мне казалось, что я вышел из разговора на добрые пять минут. Для него все это случилось за мгновение. Должно быть, тюремные наркотики выкидывают со мной такие чудеса.

— В тот день я был на дежурстве, — спокойно говорю я.

— Вроде бы так. Мы проверяли. Ты работал под прикрытием. Несколько недель. Был один. Мог делать все что угодно.

Я прикрыл глаза и увидел Мириам, склонившуюся над магнитофоном. Она нажимает на кнопки, присоединяет провода, делает что-то непонятное, копирует записи — слова, картинки, звуки… Во всем этом я не разбирался.

— Мне нравятся технические новинки, — говорила она.

Я подошел к столу, нагнулся, нашел ящик. Со стороны его не было видно. В нашем доме столько мест, в которые можно что-то спрятать, а у агентов не было воображения, чтобы найти это. Кассета до сих пор лежала там, в картонной коробке. Я включил видеомагнитофон. Интересно, заработают ли эти вещи спустя двадцать лет. Вставил кассету в пыльную прорезь. Прошла минута, прежде чем что-то появилось на экране. Картинка была грубой. Вероятно, от пыли. Но я нашел то, что нужно.

Рики, мертвый Рики пел песенку из сериала «Улица Сезам».

Бедный ребенок не выглядел веселым. Сейчас, спустя двадцать три года, я увидел в его лице то, чего не замечал тогда, а ведь должен был. Несчастье. Неловкость. Страх.

Мой пленник завозился, спутанный веревками. Он был взволнован.

Я обнаружил, что плачу. Утер глаза рукавом рубашки, принадлежавшей мужу Сюзанны.

— Извини, — сказал я. — Не та запись.

Нажал на кнопку, отключил магнитофон и пошел наверх.


— Что-то случилось? — спросила Элис.

Я не ответил. Без Имени вскочил в фургон и сел за руль. Мы сидели впереди. Подельники болтались сзади. Автомобиль пропах ресторанными запахами.

— С ним все в порядке, — заявил Без Имени. — Я за ним наблюдаю. Этот человек ведет себя как надо.

Мы ехали по деловому району, центру Вестмонта. Высокие офисные здания, серые люди на серых тротуарах.

Я взглянул на Элис и сказал:

— Я продолжаю вспоминать. Так уж на меня дом действует.

Она осторожно взяла меня за руку. Я посмотрел ей в лицо: интересно, когда я узнаю, в чем она меня обманывает?

— Он тебе что-нибудь рассказал?

— Да так, ничего особенного.

Ложь, оказывается, заразительна.

Через несколько минут Без Имени остановил фургон возле склада. Микки Карлуччо был уже там, как обещал. Ресторан «Лумис энд Джейк» помещался за углом, на собственном маленьком пирсе. Из его окон можно было смотреть на морских львов и на чаек. Сюда не доносился запах с рыбного рынка.

Я проверил часы. У нас оставалось двадцать минут в запасе.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Элис.

Похоже, она волновалась.

Я подумал, как бы ей вежливо ответить, чтобы она поняла: этот вопрос мне не нравится.

— Чувствую себя голодным, — ответил я.


Микки приготовил нам стол снаружи, в конце маленькой пристани. Три больших газовых фонаря излучали тепло и свет. Стоило выйти из этого оазиса, и тебя пробирал холод. Туман над морем приподнялся, и я видел черные гладкие спины морских львов, развалившихся на камнях. На длинные пряди зеленых водорослей накатывал прилив.

Я с удовольствием пил томатный сок, приправленный соусом табаско, когда к моему столику решительной походкой направился человек с широченными плечами.

Его руки были глубоко засунуты в карманы серого костюма. У меня екнуло в груди, когда он вынул их, подойдя к столику.

— Мистер Бирс? — спросил, он, растягивая слова.

— Совершенно верно.

Я протянул ему руку.

— Чем могу служить?

— Меня зовут Пол, — сказал он. — Мистер Маккендрик будет здесь с минуты на минуту.

В одном ухе у него сидел наушник, провод от него тянулся к воротнику пиджака. У Пола было лицо младенца, и я невольно почувствовал к нему расположение. В его внешности не было ничего угрожающего. Не то что мускулистый парень, которого я видел накануне.

— Какую работу вы исполняете, Пол?

— Я у мистера Маккендрика служу распорядителем, сэр, — ответил он.

Я указал на его наушник и провод.

— А по этой штуке можете узнавать спортивные новости?

— Нет, сэр, — ответил он очень серьезно. — К сожалению, такая возможность здесь не предусмотрена.

— Жаль. Я и сам подумывал нанять себе распорядителя. Сколько такой человек, как вы, зарабатывает в наше время?

Он смущенно поежился.

— Думаю… тысяч тридцать.

— И только-то? При такой ответственности? Вы ведь оружие носите?

Он судорожно сглотнул. Для такого большого человека у него было несоразмерно маленькое адамово яблоко.

— Вы ведь носите оружие? Мы с Кайлом за долгие годы приобрели много врагов. Я надеялся, что вы и меня защитите.

Он кивнул.

— У меня есть оружие, сэр, — сказал он спокойно. — Легальное.

Бедный Пол. Он понятия не имел, зачем он здесь.

— Прошу прощения, я вас ненадолго оставлю, — сказал он.


Он пошел к пожарному выходу. Из него можно было спуститься к нижнему этажу. В двух футах оттуда располагался кухонный блок. Двойные деревянные двери сохранились со времен моего детства. Официанты выходили из них с подносами, на них дымились суп и рыбное рагу. Сейчас для этого было рановато. Из короткого разговора с Микки Карлуччо я узнал, что особое блюдо Кайла Маккендрика будет сегодня совсем уж особенным.

Я заканчивал пить томатный сок, когда явились они. Сюзанна казалась усталой, возможно, даже встревоженной. Маккендрик был зол. Он уселся, спросил водку и выразил неудовольствие тем, что нам дали столик снаружи. Зачем нам этот туман, гудки паромов, крики чаек, рассевшихся внизу на ограде?

— Я думал, тебе нужна приватная обстановка, Кайл, — сказал я, дождавшись конца тирады. — Можем пойти внутрь, если тебе так хочется.

— Нет, — огрызнулся он. — Разговор будет недолгим.

Явился официант. Это был сам Микки, в полосатой рубашке и голубом переднике. Всем своим видом он демонстрировал услужливость.

— Дай мне тарелку чего-нибудь горячего и бокал новозеландского совиньона.

— Знаешь, здесь подают великолепное рагу из морепродуктов, — сказал я. — Хозяева готовят его для нужных людей, когда работа закончена. Рыба, креветки, мидии, моллюски, помидоры, вино, чеснок…

— Да, да, да. Несите всем троим.

— Спасибо, — холодно сказала Сюзанна и отложила меню.

Я ей улыбнулся. Она мне не ответила улыбкой. По выражению ее прекрасного лица можно было подумать, что я организовал утреннее похищение.

— Приступим немедленно, Кайл, — сказал я, как только Микки ушел с нашим заказом. — Я не хочу никого сюда вмешивать. К Сюзанне это не имеет никакого отношения. К другим людям — тоже. Зря ты подозреваешь меня в переговорах с другими людьми, которых я встретил, выйдя из тюрьмы. Понял?

Он скорчил кислую мину. Из кармана его пиджака послышалось что-то вроде симфонии. Маккендрик вытащил серебристый телефон и заговорил в него так, словно мы находились на другой планете. Впрочем он тут же вернулся к нам, когда Микки принес напитки. Кайл опрокинул в себя водку, запил совиньоном и закинул в рот горсть арахиса.

— Послушай меня, Бирс. Это ниже меня. Ты ниже меня. Дай мне то, что я хочу. И больше не показывайся мне на глаза.

Сюзанна пригубила вино и сказала:

— Если хочешь знать мое мнение, то я скажу «да».

— Как тебе еще объяснить? — спросил он. — Соглашайся, и будешь жить. Если обманешь, отправлю тебя туда, к этим чертовым птицам. Ее тоже, если она еще раз встрянет в разговор, когда ее не спрашивают.

— Нет, — возразила Сюзанна. — Слушать это я не намерена. Я не вступлю в переговоры под давлением.

— Заткнись, — приказал Маккендрик.

— Заткнись, — повторил я.

Она заткнулась, но при этом окинула меня уничижительным взглядом.

— Деньги? — спросил я.

Он рассмеялся.

— Деньги. Деньги! Вот ты сидишь, ешь мою еду. У тебя ничего нет, никаких доказательств, и ты толкуешь о деньгах.

— Ты же не думаешь, что я принес тебе пленку сюда. Тех людей, которых застрелили в маленьком секс-клубе, ты и твои друзья использовали в своих целях. Давай, Кайл. Не будь дураком.

Он насупил брови, глаза гневно засверкали. Я подумал, что с людьми такого статуса, как он, нельзя делать одной вещи: называть их дураками.


Пришел Микки с тремя глубокими тарелками дымящегося рагу. Один только запах вызвал у меня желание взять тарелку, уйти в уголок, прихватить бутылку вина, есть, пить и забыться.

Микки ушел, мы остались одни. Маккендрик спросил:

— Так ты вспомнил?

Я рассмеялся.

— Ты неглуп. Я всегда это знал. Мириам — тоже. Она отдавала тебе должное, Кайл.

— Когда ты вспомнил? — спросил он. — В гараже того придурка?

Я покачал головой.

— Угадай.

— Мы что, с тобой в угадайку играем? — заревел он и перегнулся через стол.

При этом его движении разлетелись по сторонам помидоры и куски рыбы.

— Теперь понимаешь, — спокойно сказал я, — почему мы едим на улице.

Интересная деталь: Пол, его помощник, во время вспышки хозяина даже глазом не повел. Видно, знал свое место.

— Когда ты узнал? — повторил Кайл.

— Всегда знал, — ответил я. — С самого начала. Но что мне еще оставалось?

Он снова раскидал еду.

— Мы в тебя столько наркоты вкачали! Я даже перевел тебя в коррекционное заведение, чтобы там с тобой делали все, что не могли делать в Гвинете.

Сюзанна смотрела на меня широко открытыми глазами, с лестным сочувствием. Должен отметить, что без макияжа, с бокалом вина в руке она выглядела изумительно. В мои холостые дни я бы мечтал обедать в «Лумис энд Джейк» с такой женщиной, как она, особенно если за обед заплатил бы кто-то другой.

— Извини, — сказал я. — Поставь себя на мое место, Кайл. Если бы в тюрьме я тебе все отдал, то был бы сейчас мертв.

Он жадно ел рагу. Похоже, оно ему понравилось.

— Ну? — сказал я. — Я прав?

— Конечно, тебя бы не было, — подтвердил он.

— Поэтому я и держал это при себе.

— Врачи ведь в тебя вкачали столько дерьма…

— Ох уж эти врачи! Неужели ты им веришь? Я просто хотел жить.

И поднял бокал.

— А теперь я снова свободен. И хочу еще пожить. К тому же у меня была возможность проверить, остались ли записи там, куда я их положил. И в каком они состоянии. Зачем продавать подпорченный товар? Удовлетворенный покупатель — счастливый покупатель. Я хочу, чтобы ты был счастлив, Кайл. Что в этом плохого?

Он прорычал. В глазах Сюзанны я читал шок и тревогу.

— Деньги, — снова сказал я.

— Я положил на твой банковский счет тысячу, — сказал он. — Просто посмотреть, работает он или нет.

Он вдруг рыгнул. Громко.

— Ничего страшного, — сказал я. — И как, работает?

— Да, да, да. Миллиона ты не получишь, Бирс. Ты получишь… — Он снова рыгнул, и этот звук был еще ужаснее предыдущего. — Двадцать тысяч и твою жизнь, — слабым голосом закончил Маккендрик.

— Мне этого мало.

— Ладно, получишь пятьдесят и жизнь. И…

Он снова принялся рыгать.

Сюзанна похлопала его по руке.

— Кайл, дорогой. Что с тобой? Может, пойдешь в туалет?

— Вонючая рыба, — выдохнул он. — Глупые итальянцы, готовить не умеют.

Микки заметался вокруг стола.

— Что-то не так с едой, сэр? — спросил он, перебарщивая с угодливостью.

Кайл Маккендрик уже несся к дверям в кухню, схватившись за живот и выпуская за собой удушливую струю газа.

Микки последовал за ним. Я посмотрел на Пола. Он шаркал короткими ножками. Вид у него был потерянный. Я заметил, что он нажал на какую-то потайную кнопку в пиджаке. Это мне не понравилось.

— Бирс! — набросилась на меня Сюзанна. — Что, черт возьми, происходит?

Я взял ее за руку.

— Уходи тихонько отсюда, — посоветовал я. — Возьми такси и поезжай домой. Сиди там. Не пускай посторонних. Пока я не позвоню.

— Я еще не доела! — закричала она.

— Разве ты не видела, что случилось с нашим добрым другом Кайлом?

— Да, но только потому, что ты и твой итальянский дружок подложили что-то ему в тарелку. Может, Кайл — дурак и слепец, но я-то все вижу. Я не…

За дверями послышался шум.

— Все, я ушла, — сказала она, и к тому моменту, как я приблизился к Полу, ее и след простыл.


Он положил руку на маленькую скрытую кнопку. Я держал руку на револьвере.

— Прошу прощения, — сказал я и выдернул его наушник, сунул руку ему под пиджак и выхватил из кобуры револьвер.

Он был чистым и блестящим, как значок полицейского в первый день работы.

Пол глянул на мой револьвер, задохнулся, на шее медленно заходило крошечное адамово яблоко.

— Вы меня собираетесь застрелить, сэр? Должен вам сказать, у меня есть подруга. И мы надеемся начать семейную жизнь.

— Ну конечно же нет, Пол, — ответил я. — За какого человека вы меня принимаете?

— Не знаю… Иногда мистер Маккендрик встречает людей… Я совсем ничего не знаю.

— Вы звонили кому-то? Что у вас за наушник?

— Нет, — ответил он с грустной искренностью. — Если б я был порасторопней, то позвонил бы. Ведь мистер Маккендрик платит мне за работу.

Шум в соседнем помещении стал потише. Скоро Маккендрика посадят в фургон. Я надеялся, что рвота у него прекратится. Запах стоял ужасный.

Микки вышел из кухни, вытирая руки.

Посмотрел на Пола.

— Что будешь с ним делать?

— Может, здесь останется?

— Нет! У нас здесь не перевалочный пункт для бандитов.

— Он не бандит, — сказал я, прежде чем сам Пол успел возразить.

— Он не официант и не повар. Поэтому пусть убирается ко всем чертям.

— Ради бога, — пробормотал я. — Пол, вытяни руки.

Микки взял веревку, чтобы связать его.

— Что со мной будет? — спросил Пол, выставив вперед огромные ручищи.

— Отправишься в дорогу, — автоматически ответил я. Его большое лицо смертельно побледнело.

— Нет, Пол. Я не это имел в виду. Мы просто… кое-куда поедем.

Я приказал ему спуститься по черной лестнице. Мы обошли дом и сели в фургон.

Кайла Маккендрика там, слава богу, не рвало, но пахло все равно ужасно.


Через полчаса мы вернулись в подвал. Стэп, Маккендрик и Пол сидели связанные на стульях. Если честно, то я не хотел, чтобы Пол был с нами.

Элис смотрела на меня. Без Имени — тоже, он только что получил от меня вторую порцию денег и, похоже, ждал чаевых.

То, что Микки положил в рагу Маккендрика, окончательно вышло, судя по решительному выражению его рта. Он орал, употребляя слова, естественные для его лексикона.

Я посмотрел на Пола и пожал плечами. Даже он был немного смущен. Завтра он наверняка будет искать новую работу.

Сейчас я по-настоящему волновался. Передо мной были Стэп и Маккендрик. Кто-то из них послал Фрэнки Солеру и Тони Моллоя убить Мириам и Рики, а заодно и меня. Они сидели в нашем старом подвале, привязанные к стульям, и я чувствовал, что что-то здесь не так.

Они не выглядели виновными.

Злыми. Недоумевающими. Ожидающими. Ни тот ни другой не вели себя так, как я ожидал. Неужели они не прояснят события того дня?

Правильно сказала Элис: бывших копов не бывает. Я знал, как выглядят виновные люди. Они отводят глаза, ежатся, когда пытаешься их разговорить.

Виновные люди ведут себя так по единственной причине. Они думают: «Он в самом деле знает?»

А сейчас я этого сомнения не видел — ни в глазах Стэпа, ни в выражении лица бандита, притворяющегося великим бизнесменом.

Оставался один человек.

Я сам.


Маккендрик закончил очередную тираду и заорал:

— Да есть ли у тебя на самом деле эта чертова запись, Бирс?

Я не ответил.

Стэп тоже прожигал меня взглядом.

— Знаешь, — сказал он, — я тоже об этом думал. Рано или поздно мои люди найдут сюда дорогу. Тебя и твоих подельников осудят за похищение и сокрытие улик. Если бы у меня была эта пленка, возможно, я бы что-то для тебя сделал. В противном случае…

— Что с вами? — спросил я и кивнул головой в сторону Элис. — Один из вас убил ее мать. Мою жену, ребенка. Он, во всяком случае, был ни в чем не виноват. Возможно, и оба, если бы я был хорошим мужем.

— Я не приказывал их убивать, — сказал Маккендрик. — Возможно, если бы туман рассеялся и я выяснил, какими делами вы занимались в клубе, я бы и убил. Но не тогда.

Я подвинул стул, сел перед ними и посмотрел в лицо Маккендрику.

— Но ведь это ты послал Солеру и Моллоя в клуб… прибраться?

Он скорчил гримасу.

— И что такого? У нас свободная страна. Никто не хочет, чтобы правительство шпионило за собственными гражданами.

Стэп рассмеялся.

— Граждане! Позволь мне кое-что тебе сообщить, Кайл. Граждане — это люди, которые платят налоги, ходят каждое утро на работу и соблюдают законы.

— Знаю, — проворчал Маккендрик. — На меня многие работают.

— Тогда…

— Постойте, — вступил я. — Сейчас не время и не место. Я хочу знать: ты, Кайл, послал в бар двух убийц?

Он скорчил рожу и сказал:

— О'кей, послушай. Если бы ты получил анонимный звонок и узнал, что тебя снимают во время секса и секретных переговоров с друзьями, что бы ты сделал?

— Я попытался бы купить эти записи, — ответил я.

— Вряд ли бы ты так поступил. Ты попытался бы расправиться с ними. Вот тебе и ответ.

— После клуба ты пошел к Мэй Лун? — спросил я. — А потом сюда?

— Шутишь? Мы раскурочили это проклятое заведение и увидели, что записей нет. Нам надо было поскорее убраться из города. Зачем нам охотиться за двумя бабами? Никто из наших к ним не ходил.

— Но кто-то же это сделал! — заорал я.

— Мне кажется, — сказал Маккендрик, — тебе это надо у себя спросить.

Все они в этот момент смотрели в одну сторону. Даже Элис. Смотрели на меня.

— Ну уж нет, — воскликнул я, — не для того я пошел во все тяжкие, притащил вас в свой подвал, чтобы выслушать это. Элис, пойдем со мной, пожалуйста.

Я кинулся к лестнице.

— Куда ты? — спросила она.

— Хочу отдать им то, что они просят, — ответил я, оглянувшись через плечо, оттолкнул китайских тинейджеров, стоявших у меня на пути, и побежал в сад.

Я не мог не заметить, что Элис глянула на Без Имени и сказала ему что-то тихо по-китайски, похоже, это был приказ.


Было холодно. Единственное, что я услышал сквозь туман, были отдаленные крики голодных чаек. Я не мог даже различить силуэт яблони и очертания окружающих стен.

— Ты делаешь то, что нужно? — спросила она, нагнав меня.

— Больше мне ничего не приходит в голову, — ответил я. — Я думал, что меня здесь осенит, что это будет не просто, но очевидно, что я что-то почувствую.

Я оглядел сад и посмотрел на дом.

— Возможно, ответ находится здесь. Но что, если он не тот, что я ожидаю?

Элис дрожала. Если она сделает то, что я предложу, отдам ей все деньги, что у меня остались. Посоветую навсегда уехать из города. Но этого не будет, и я знал это, мы зашли слишком далеко.

Она положила ладонь на мою руку.

— Ты действительно знаешь, где находится то, что они просят?

— Думаю, что да.

— Это поможет?

— Понятия не имею. Но больше мне в голову ничего не приходит.

Выйдя из поддельной тюрьмы Стэпа, я пребывал в тумане. Он до сих пор не рассеялся. Оул-Крик проглотил меня, наслал странные сны. Были ли они ложью? Вряд ли. Они были частью большой правды, уродливой и более сложной, чем хотелось вспомнить.

Некоторые подробности оживали. Я вспомнил, например, о том, где хранился мой старый револьвер. Это был наш с Мириам тайник.

На память я никогда не жаловался, пока не получил по голове двадцать с лишним лет назад, к тому же меня долгие годы обкалывали какой-то дрянью. Осталось чутье. На людей, места, предметы.

Даже после двадцати трех лет чувствовалось что-то не то. Я взял свой старый полицейский револьвер. Элис не сводила с меня глаз.

— На!

Я подал ей блестящий маленький пистолет Пола. Показал, как снять его с предохранителя, отдал и маленький устричный нож, прихваченный из кухни «Лумис энд Джейк».

— Я и оружие Стэплтона тоже взял. Ты найдешь его под перевернутой фруктовой вазой на серванте рядом с Полом, телохранителем Маккендрика. Возьми его, когда вернешься.

Она посмотрела на пистолет в своей руке.

— У меня уже есть оружие.

— То, что дала тебе Лао Лао. Отнеси его в музей. Возьми это.

— Я не уверена, что он мне понадобится, Бирс.

Ну вот, опять. Тот же вопрос, на который я не знаю ответа: какова ее роль во всем этом?

— Очень благоразумно, но тебе нужно думать наперед. Если по какой-то причине страсти накалятся, весьма вероятно, что мы не сможем действовать заодно. Я хочу, чтобы ты сняла с Пола веревки и дала ему пистолет. Вот этот, блестящий. Поскольку это его оружие, он с ним лучше знаком. Я думаю, что он хороший парень. Он нам может понадобиться.

— Зачем?

Я разозлился.

— Прекрати задавать мне вопросы!

Элис вертела в руке пистолет. Глаза у нее потускнели.

— Бирс… — сказала она тихо.

Ну вот… Нашла время. Я не хотел этого слышать. Я обнял Элис. Она была напугана. По ее лицу я увидел, что она немного стыдилась чего-то.

— Я хочу тебе кое-что сказать.

— Нет, — сказал я и приложил палец к ее теплым, гладким губам. — Я не хочу этого слышать.

— Хочешь. Я не могу…

— Прошу тебя. Что сделано, то сделано. Меня это не волнует. Все, о чем я думаю…

И замолчал. Думал я о ней. Я испытывал к Элис те же чувства, что и когда-то к Мириам, а жена каким-то образом предала меня, загнала в черную бессмыслицу и поплатилась собственной жизнью.

Элис Лун смотрела на меня со спокойной уверенной мудростью, которую я быстро в ней оценил.

— Что, если это был ты? — спросила она. — Эти двое не выглядят виновными.

— Ты заметила?

— Так почему нам просто не уйти? Взять деньги. Купить мотоцикл. Если ты ничего не помнишь, ты уже не тот человек?

— Думаю, что так, — ответил я.

Она обхватила мою шею и с надеждой заглянула в глаза.

— Мы оставили бы их китайцам. Уехали бы куда-нибудь. Прямо сейчас.

— Как далеко мы бы уехали? — спросил я. Она задумалась и горько ответила:

— Навсегда.

Записи были где-то. Должны были быть. Забывчивой из нас двоих была Мириам.

— Это слишком далеко, — ответил я.


Мы пошли по дорожке мимо южной стены, подошли к раздолбанным воротам, которые мы с Элис два дня назад проломили, выехав на почившем ныне «кавасаки». В этот раз мне не понадобилась лопата. Я поднял цементную крышку за ржавый крючок, откинул на сторону и заглянул внутрь.

Там что-то лежало, под коробкой, в которой я держал свой старый револьвер. Хорошее место для тайника. Только двое людей знали о нем. Одного из них не было в живых.

Я встал на колени и сунул в яму правую руку. Наконец дотянулся пальцами до мягкого знакомого предмета, покрытого грязью и заплесневелыми листьями. Вытащил его наружу.

На лужайку упал старый школьный портфель Рики, синий с красным кантом. На момент его гибели в школе были каникулы. Поэтому портфель ему был не нужен.

Элис смотрела на меня, пока я отряхивал паутину и грязь. Затем я расстегнул пряжки.

Мириам уложила все в три полиэтиленовых мешка для мусора, чтобы внутрь не попала вода. Я быстро открыл их. Внутри в пластиковых пакетах лежали три видеокассеты.

— Ты знал? — спросила она, и мне не понравился тон ее голоса.

— Догадывался. По крайней мере… Ты знал.

Сколько раз задавали мне этот вопрос? С тех пор прошла почти четверть века. Знал ли я? А если не знал, то что теперь думает Элис?

— Как ты мог до этого додуматься? — допытывалась она.

— Дело в том, что, когда живешь с женщиной, начинаешь понимать, как устроена ее голова.

Даже когда она оказывается другим человеком, в открытом платье с разрезом.

Элис я не убедил. Если честно, я ее в этом не винил. Тем не менее она сказала:

— Ты не должен…

— Нет. Должен. Мы должны.

Я отнес находку в подвал. Элис последовала за мной. Стэп и Маккендрик сидели молча. Я поднял кассеты.

Без Имени по-прежнему был там, и по какой-то причине мне это показалось странным. Это было наше частное дело. Спокойный, озадаченный Пол мне не мешал. А вот Без Имени…

Я бросил ему еще денег.

— Это твои чаевые, — сказал я. — Иди на улицу. Послушай радио. Скажи дружкам, что я дам еще, когда мы уладим наш частный бизнес.

— Что за частный бизнес? — спросил Без Имени. Я показал ему кассеты.

— Частный бизнес. О'кей?

— О'кей.

Он пожал плечами и вышел.

На двух кассетах были проставлены даты. На третьей ничего не было написано. Не зная почему, я взял ту, что была без наклейки, вынул кассету, стоявшую в видеомагнитофоне, вставил новую и нажал на кнопку.

Элис была подле меня. Я смотрел на экран. Кажется, она сжала мне руку, хотя я не уверен. Спустя мгновение отошла от меня и встала в дальнем конце комнаты, за Маккендриком и Стэпом, рядом с напуганным, смущенным Полом.

Я был ей благодарен.

На экране появился клуб. Внизу дата, похожая на маленькую татуировку: 25 июля 1985, 12.52. Я вижу Мириам, свою жену. Она лежит обнаженная на какой-то кровати, лицом к камере, волосы разбросаны по подушке. Над ней мужчина. Они… занимаются любовью. Это — вежливое, но неправильное название. Они случаются. Грубо, как животные, и крики, исходящие изо рта Мириам, не те звуки, что знаю я. Я слышал тихие, любящие, взволнованные стоны. Сейчас я слышу рычание, в котором не удовольствие, не боль, а что-то среднее. Страсть, любовь в этом известном всем чуде полностью отсутствуют.

Я не могу понять, кто этот человек. Все, что вижу, лишь затылок. Темные волосы, бледная кожа. Изображение черно-белое. Это не помогает. Однако мне и не хочется его видеть. Такую Мириам я никогда не знал.

Меня охватывает дрожь. Я подхожу к видеомагнитофону и начинаю нажимать на кнопки. Ничего не работает.

Тем временем они доходят до апогея. Крики усиливаются. Она употребляет слова, которые с ней никак не вяжутся. Она орет и закатывает глаза.

Я отчаянно борюсь с машиной. Хочется выстрелить в экран.

Но тут изображение пропадает. На экране появляются прерывистые линии, слышится шипение.

— Это стоило миллион долларов? — спрашивает Кайл Маккендрик.

Я, сам не зная как, направляю в него дуло револьвера и еле сдерживаюсь, чтобы не отстрелить его уродливую голову.

Но на экране снова что-то появляется. Опять Мириам. Внизу время — 16:11. Незадолго до того, как я пришел домой, если то, что мне говорили в суде, верно. Ей и Рики остается жить около часа.

— Видишь, видишь… — шепчет она.

Ее лицо обращено к камере. Это где-то еще. Она напугана, страшно напугана. Волосы прилипли к голове. Она все время откидывает их назад дрожащими пальцами, чаще, чем следует.

— Послушай, — говорит она, — я не знаю, кто ты, посмотрит ли на это кто-то еще. Я хочу это спрятать. О'кей? Не знаю…

Она уходит от камеры. Мы видим подвал. Он чище. Немного. На столе вещи: одежда и другие предметы. В углу чемодан и дорожные сумки.

— Он скоро придет. Если повезет, мы с Рики уйдем. Знаю, я не должна…

Она делает паузу, снова нервно приглаживает волосы.

— Хочется, чтобы кто-то знал. Это был он. Бирс приказал мне делать это. Я не хотела…

Мириам останавливается. В ее глазах настоящие слезы. Похоже, она не владеет собой.

— Он заставил меня делать… эти вещи. С другими мужчинами. Мошенниками. Друзьями.

Ее рот болезненно кривится.

— Я не хотела этого делать, Бирс. Бога ради, зачем ты заставлял меня это делать? Мы не так уж нуждались. Я чувствую…

Она ломает руки и трясет ими, словно они у нее мокрые, а вода с них никак не сливается.

— Ужасно.

Она смотрит прямо в камеру. Серьезное выражение. Мириам говорит:

— Сейчас я возьму себя в руки.

— Он посылал меня к чиновникам. Приказывал делать то, что они скажут. Все.

Пауза. Волосы.

— Все. И ждать, ждать. Потому что в конце концов я узнаю что-то ценное, то, за что заплатят огромные деньги. Таких денег коп за всю жизнь не заработает. С этими деньгами он сможет делать все что угодно. Уехать за границу. Стать кем-то другим. Возьмет меня и Рики, и вдали отсюда мы будем жить в большом доме на морском берегу. Он говорит…

Она судорожно сглатывает.

— …мы продадим информацию тому, кто больше предложит. Бандитам. Правительству. Кому угодно. И…

Мириам вздыхает. У нее усталый, напуганный вид.

— Я ему больше не верю. И не должна была. Бирс сумасшедший.

Она движется к камере.

— Послушайте меня. Бирс сумасшедший. На вид и не скажешь. Все, кто его видит, думает, что он нормальнее всех. Но это не так. Вы не видите того, что вижу я. Здесь. В доме. Он сумасшедший, жестокий и… Думаю, что мы с Рики ему не нужны. Я не хочу уходить. Это нехорошо. Я…

Снова слезы. Трагически приоткрытый рот.

— Я делала это. В том месте… А сейчас я боюсь, что исчезну. Он может это сделать. Он может сделать все, что захочет, и никто не узнает.

Она останавливается. Откуда-то слышится шум, хотя сохранившаяся во мне крошечная частица здравомыслия подсказывает, что это она сама громко стучит ногой по полу.

— О господи. Думаю, это он пришел. Он сказал, что убьет этих людей. Он пугает меня. А теперь он здесь. Господи… Господи! Нам нужно где-то спрятаться. Спрятаться…

Экран темнеет. Старый динамик негромко шумит. По пустому темному экрану пробегают полосы.


Все смотрят на меня, каждый — по-своему.

Взгляд Стэпа говорит: «Я всегда знал, что это ты!»

В глазах Маккендрика читаю: «Скажите на милость!»

И Элис. Бедная, потерянная Элис.

Элис смотрит на меня из другого конца комнаты. Ее глаза блестят от слез и гнева, губы дрожат, она силится сказать что-то…

— Нет, нет, нет…

Это слово выскакивает из ее рта, соединяется в нескончаемую мучительную цепочку.

Я не слышу. Не хочу слышать.

И она кричит:

— Это неправда, Бирс! Скажи мне, что это неправда, и я поверю тебе!

Я подношу дуло револьвера к своему виску.

Бормочу то, что всегда бормотал. Слова выходят легко, словно они запрограммированы в моей голове.

— Не помню. Ничего не помню.

Все так просто. Легкое нажатие на теплый кусок металла под указательным пальцем, мгновенная агония.

И не будет больше такой вещи, как память. Не будет боли. Ничего больше не будет.

Я чувствую сильный удар по затылку. Старая боль, знакомая.

Открываю глаза. Падаю. Слышу голоса.

Надо мной стоит человек с оружием в руке. На рукоятке кровь.

Я смотрю на его китайское лицо и думаю: «Ага!..»


Лежа на полуподвале, оглушенный ударом, я наконец прихожу в себя. У этого лица есть имя. Два имени. А я — дурак, самый глупый человек на свете.

Поднимаюсь. Мой револьвер катится по полу. Вижу Без Имени и остальных китайских подростков. Они нервные и немного испуганные, потому что вся ситуация приняла оборот, которого они не ожидали в своих подростковых фантазиях. Кто-то должен умереть. Это пугает их и одновременно волнует.

Человек, стоящий надо мной, смотрит на Элис Лун. Она подошла ко мне и неуверенно наставила пистолет мне в лицо. Ствол дрожит. Китаец держит собственное оружие дулом вниз. Уверенно.

— Слушайся своего дядю Джонни, — слышу я собственный спокойный голос и вижу ужас в ее глазах. — Или мистера Хо. Уж не знаю, как ты его называешь.

— Ты знал, — говорит она, и это не вопрос. — Думаю…

Ее лицо тревожно, даже нерешительно.

— …думаю, ты умеешь прятать эти вещи, Бирс. Даже иногда от самого себя.

Это правда? Я понятия не имею. Все, что знаю, это то, что не могу оторвать глаз от стоящей рядом с ней фигуры китайца с худым, покрытым шрамами лицом и тощим телом в темной куртке с капюшоном. Своей улыбкой он может издали распугать детишек. Элис этого не видит: как-никак родственник.

Джонни слегка кланяется.

— Конечно, он знал, — говорит он. — Он не дурак. Я же тебе говорил, детка. Он давно это понял, много лет назад. Когда он убил твою маму и всех других людей.

Джонни подходит и бьет меня ногой под дых. Не так больно, как могло бы быть.

— Бирс знал, что я убежал. Я правду говорю? Он просто не ожидал, что я вернусь.

Сейчас я почувствовал сильную боль в животе. Это не самое худшее, что происходит в этот момент.

— Нет, — вздыхаю я. — Я его не знаю. Я никогда не делал ничего…

Я смотрю Элис в глаза.

— Я уверен. Этого человека я вижу впервые. Моя амнезия прошла. Должно быть, удар по голове так подействовал. Извини…

Ее пистолет, направленный на меня, больше не дрожит.

— Ни ты, ни кто-то другой в это не поверит, — добавляю я. — Я тебя не виню.

Я трясу головой, стараясь прояснить мысли, и хорошенько оглядываю китайца.

— Значит, ты убежал? А потом вернулся?

— Вот теперь правильно.

Он гладит себя по лицу.

— Получил это в Сингапуре. Нравится?

Джонни держит в руке небольшой тупорылый пистолет. Похоже, не знает, над кем посмеяться. Надо мной или над своей племянницей, которая, что нехарактерно для нее, не видит, что происходит. У Элис на глазах слезы, и мне кажется, что ей это нравится, потому что слезы смягчают гнев от открывшейся ей правды.

— Восхитительно, — говорю я. — Ты не возражаешь, если я встану?

— Конечно, — улыбается он. — Ты наконец-то нашел записи?

— Да, — говорю я и показываю на две оставшиеся кассеты. Они лежат на видеомагнитофоне.

Стэп пытается вмешаться в разговор. У него серьезное, деловое выражение лица.

— Я представляю федеральное агентство, — говорит мой бывший партнер. У него дребезжащий голос пожилого человека. Он пытается выглядеть достойно, несмотря на веревки. — Обещаю, мы можем заключить сделку. Деньги. Защиту свидетеля. Назовите ваши условия.

— Защиту свидетеля? — хохочет Джонни и снова пинает меня ногой.

Элис по-прежнему целится в меня. Джонни чувствует себя раскованно.

— Зачем мне эти глупости? — спрашивает он.

— Безопасность, сэр, — очень серьезно отвечает Стэп.

Джонни молчит. Выслушивать лекции о безопасности от человека, привязанного к стулу в чьем-то подвале, в комнате с группой вооруженных китайских подростков, готовых сделать, что им прикажут… Я могу его понять.

— Скажи им все-таки, — прошу я. — Пожалуйста. Сделайэто для меня. Нет. Сделай это ради Элис.

— Сказать им что, Бирс? — удивляется Джонни.

— То, что случилось, — говорю я, и от одних этих слов мне делается холодно и страшно.


Его улыбка делается еще шире, как у чеширского кота. Я представлял себе такого кота живущим на дереве, охотящимся на птиц. Кот толст, ему и жить-то лень.

— О! Что случилось?

Он слегка кланяется Элис.

— Послушай, Элис, — любезным тоном произносит Джонни Лун. — Ты — взрослая девочка. Хорошая девочка. Помогаешь своей семье. Значит, можешь выслушать взрослые вещи. Дело в том, что мы все были друзьями. Твоя мама, я, Мириам и Бирс. Хорошими друзьями. Иногда я трахал Мириам. Иногда Бирс трахал твою маму.

— Нет, нет, нет, — вскипаю я, но его пистолет поднимается, и я умолкаю. Не из-за пистолета, а из сострадания к боли на ее прекрасном лице.

— Мы вместе обтяпали это дельце. Мы работаем для этого человека. Берем его деньги. Получаем от него кое-что ценное. Продаем это. Только вот…

Он пожимает плечами.

— Только вот глупый белый подонок стал жадничать. Захотел все присвоить. Уничтожил людей. Убил твою маму. Убил Мириам.

— И Рики тоже, — вмешиваюсь я. — Его не забудь.

— Да. Он бы и меня убил, если бы я не сбежал.

Она смотрит на меня. Похоже, не знает, как к этому отнестись.

— Понимаешь? — спрашивает ее Джонни. — Я тебе говорил. С самого начала. Бирс — плохой человек. Убил бы нас всех, если бы смог.

Он кладет ей руку на плечо. Со стороны — заботливый дядюшка, желающий племяннице только добра.

— А сейчас? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Сейчас Элис знает.

Он смотрит на видеомагнитофон.

— Сейчас я хочу что-то продать.

Он смотрит на меня.

— Сейчас ты умрешь.


— Застрелишь этого подонка потом, — вмешивается в разговор Маккендрик. — Послушай, Лун. Выведи меня отсюда. Я дам тебе вдвое больше того, что предлагает федерал. И тебе не придется платить налоги.

— Куча денег за две кассеты, — говорит Джонни.

— Так и есть, — соглашается Маккендрик.

— Дело в том, — продолжает мой новый китайский друг, — что сегодня утром я говорил с людьми с востока. Им бы очень не хотелось, чтобы записи стали известны.

Маккендрик кивает, внимательно слушает, выражает готовность сотрудничать.

— Совершенно верно. Потому-то я и намерен очень щедро платить.

— Они говорят, что только полный придурок мог сначала потерять эти пленки, а потом не суметь их найти. Они платят лучше всех.

— Эй! — вопит Маккендрик, натягивая веревки. Его естество рвется наружу. — Хватит болтать, китаеза. Выведи меня отсюда! Обсудим сделку.

— Вот твоя сделка, — говорит Джонни и всаживает четыре пули в затянутый шелком торс Кайла Маккендрика.

В комнате наступает тишина. Лишь из угла слышатся тихие всхлипы Пола.

— Что случилось… — тихо повторяет Джонни и смотрит на Элис, а не на меня. — Что случилось?! Ты нас кинул, Бирс. У нас была сделка, а ты ее нарушил. Я тебя убью. Я долгие годы ждал этого.

Короткое черное дуло пистолета Джонни направляется в мою сторону. Там, по моему разумению, осталось две пули. Впрочем, на таком расстоянии мне и одной достаточно.

— Нет, — говорит он. — Элис?

Она смотрит на меня, и от ее взгляда мне становится хуже, чем когда-либо за прошедшие несколько дней.

— Он убил твою маму. У тебя все права. Ты его убьешь. Так будет справедливо. Мы возьмем наши деньги и будем делать с ними все, что захотим. Ты хорошая, умная девочка. Я давно за тобой наблюдаю. Мы многое сможем сделать.

Элис Лун не может отвести от меня глаз. Я вытаскиваю из-под стола старый пыльный стул, сажусь на него.

— Скажи что-нибудь, — бормочет она.

— Что, например? У меня нет ответов, за исключением очевидных. Это были Джонни и Мириам. Они все спланировали в постели или в каком-то другом месте. Возможно, хотели надуть и друг друга. Очень может быть, что Мириам собиралась кинуть его так, как кинула меня. Когда он обнаружил…

— Ты… — Элис запнулась.

— Я? Я вел себя как клоун на празднике. Что еще я могу тебе сказать?

— Слушай родственника, Элис! — говорит Джонни. — Ты думаешь, что я мог убить твою маму? Мою родную сестру? Каким же человеком ты меня считаешь?

— Да, слушай родственников, — говорю я. — Спроси Лао Лао. Спроси его родную мать. Знает ли она, кто такой мистер Хо? Знает ли, что пригласила сюда его шайку? Или это сделала ты?

Элис молчит и тем самым дает мне ответ.

— Знает ли она, что этот ее лживый кровожадный отпрыск еще жив? — спрашиваю я, усиливая свое давление.

Джонни подходит и сильно бьет меня по лицу. Я вытираю кровь со рта. Разбил губу. Я даже не почувствовал этого.

— Просто скажи мне, что ты этого не делал, — говорит она.

— Я не делал этого! Ничего не делал!

— Кассета, Бирс. Мы видели запись.

— Я не могу этого объяснить. Я же себя знаю.

Я задумываюсь.

Большой вопрос, самый большой, который люди задавали мне на протяжении двух десятилетий, формируется в ее мозгу. Я знаю это. Понимаю, что скажу.

— Ты знаешь, что не делал ничего подобного? — спрашивает она, и в комнате наступает тишина, потому что они понимают, и в том числе мертвый Маккендрик, каким должен быть мой ответ. Он всегда был таким.

— О господи, Элис, — шепчу я в изнеможении. — Сколько раз мне нужно повторять это? Людям, которых ненавижу. Людям, которых люблю. Не помню. Я не…

Закрываю глаза. Теперь уже все равно.

— Убей меня за мою глупость. За то, что ничего не подозревал. Но только не за убийство. Если не веришь мне, делай что хочешь. Правда…

Надо сказать что-то важное, хотя и не знаю что. «С последними словами, наверное, всегда так получается», — думаю я.

— Правда…

Я начинаю говорить, в мои ноздри вливается запах сухого дерева и крови Маккендрика. Запах этот такой сильный, что я начинаю дрожать.

— Правда, — повторяю я, и никто меня не слышит, даже я сам, потому что на меня обрушилась волна — быстрая, горячая и злая, ревущая и сокрушительная.


В мой мозг ворвался мир, без конца и без края. Его нельзя будет засунуть обратно, в тесное пространство моей головы, в котором он томился долгие годы.

Передо мной тот полдень. Я оставляю машину в гараже и иду в сад. Слышу голоса. Сердитые голоса. Спорят Мириам и Рики.

Жарко. Я устал. Чувствую себя дураком после долгих часов, проведенных у пустого здания. Бесполезная работа. Работа, которую я терпеть не могу.

Я вижу, как Рики бьет кулачками по ее коленям. Он орет, а я смотрю на них. Голова становится тяжелой: передо мной то, чего я раньше никогда не видел.

Это же моя семья, мы все любим друг друга. Такие вещи не могут происходить в любящей семье.

— Рики, — говорю я, и он перестает тузить кулаками, льнет к моим ногам, плачет.

Я смотрю на Мириам и вижу в ее лице то, чего не узнаю. Она в ярости. Злится на мальчика. И на меня — за то, что я вмешиваюсь.

— Ты почему так рано? — в ее голосе мне слышится осуждение.

Жена в пыли и в паутине. Должно быть, делала что-то в подвале. В последнее время она туда зачастила.

— Мне надоело попусту пялиться на дом. А что случилось?

— Плохая мама, мама плохая, — кричит Рики и снова пытается ударить ее маленькими тугими кулачками.

Я останавливаю его, оттаскиваю назад, нагибаюсь и заглядываю ему в глаза.

Вижу, что сынишка страшно разгневан. Это для меня новость.

— Она сказала, что мы пойдем в кино! — кричит он мне.

— Послушай, Рики, иногда взрослые обещают что-то, а потом откладывают. Такова жизнь.

— Она просила сказать тебе, что мы туда ходили.

— Знаешь, я…

В голове пусто. Не знаю, что сказать. Не понимаю, что происходит.

Мириам хватает Рики за волосы.

— Иди в свою комнату, ублюдок, — орет на него Мириам. — Марш в свою комнату. Живо!

Я моргаю. Она бьет его. Довольно сильно, по бледному личику. Рики снова заливается слезами, кричит, а потом пускается бежать по переросшей траве, мимо разбросанных игрушек, мимо велосипеда, купленного в секонд-хэнде, потому что денег на новый велосипед у нас не было. Он бежит в дом и плачет, плачет всю дорогу. Вбегает в кухню и устремляется вверх по лестнице.

Я поднимаю глаза. Занавески его комнаты быстро отдергиваются. На нее, а не на меня слетают злые, горькие слова. Затем наступает тишина.

На крыше птицы. На нас смотрят три вороны.


Это словно дурной сон. Или возвращение в место, которое выглядит как дом, пахнет как дом, и люди в нем вроде бы родные, но все не так, все чужое. Не так, как должно быть.

Она напряжена, вид усталый. Лицо осунулось. На ней белая рубашка и темные запылившиеся слаксы. Я невольно думаю: «Она одевается так, когда мы куда-то выходим». Это бывает нечасто, и мне становится стыдно от этой мысли. Волосы у нее в беспорядке. Это я тоже вижу нечасто.

— Ты сегодня рано, — снова говорит она. — Что, трудно было позвонить?

— Я живу здесь, — говорю я мягко.

— Я — тоже. Просто…

Она думает, что сказать.

— Я тоже думал, что вы с Рики пойдете в кино.

— Пи-Ви Херман,[16] — с презрением говорит она. — Я решила приберечь это приятное приключение для тебя. Хотя, когда ты соберешься, этот шедевр сойдет с экранов.

— Мириам…

— Не время. Мне нужно уйти.

— Куда?

— В одно место.

— Когда? Надолго? Зачем?

— Навсегда! — кричит она.

Я не знаю, что сказать и что делать.

— Мне скучно, Бирс. Ты что, так и не заметил?

Я качаю головой. Чувствую себя дураком.

— Не понимаю.

— Все кончено, — говорит она и поводит рукой. — Все. Я, ты, Рики. Оул-Крик. Все прошло и никогда не вернется. А знаешь главную новость?

Указывает на переросшую траву и рассыпанные игрушки. В ее глазах ненависть.

Я смотрю на нее. В голове ни одной мысли.

— Они все повесят на тебя. Я буду в другом месте, и имя у меня будет другое. Тебя посадят в тюрьму, а я наконец буду наслаждаться жизнью. Своей жизнью.

Она поворачивается. Я кладу ей руку на плечо. Она резко оборачивается и хватает меня за лицо. Я чувствую, как ее ногти вонзаются мне в кожу.

— Не трогай меня! Не смей ко мне прикасаться!

Я пытаюсь удержать ее, но она ушла в открытую дверь кухни, принялась искать что-то, рыскать по комнате. Я остолбенел.

Наконец пошел за ней, стал звать:

— Мирам. Мириам?

Ее там нет. Но есть кто-то еще. И не один. Двое. Возможно, и больше.

Я слышу, как закричал Рики. Громко, испуганно, а не гневно, как раньше.

Рики кричит, и наверху я слышу крик Мириам. Это ее голос, и от него у меня кровь стынет в жилах. За несколько секунд ее ненависть перешла в ужас.

В доме люди. Это убийцы.

Прежде чем я что-то успел сделать, на меня обрушивается что-то тяжелое, и я со стоном падаю на пол.

Переворачиваюсь, поднимаю глаза. Надо мной лицо, которого раньше никогда не видел, хотя что-то мне подсказывает: Джонни Лун.

— Она ждала тебя, — говорю я и чувствую кровь во рту.

— Глупая белая шлюха, — бормочет он. — Собиралась меня обмануть.

В его руке кувалда. На ней кровь. Много крови.

— Пошел к черту… — начинаю я говорить, но в глазах темнеет.

Голова вот-вот свалится с плеч.

Такое впечатление, что между моих ушей раскачивается самый большой в мире церковный колокол. Я хочу закричать и знаю, что все бесполезно.

Когда понемногу зрение возвращается, вижу, что он наклоняется и заглядывает мне в глаза.

— Где они? — спрашивает он.

— Мириам, — бормочу я.

— Она мертва. Не может сказать.

Я не могу дышать. Стараюсь превозмочь боль.

— Мертва, как и ты, — говорит он и заносит над головой кувалду.

«Нет!» — думаю я. Не говорю, потому что слова покинули мое горло, разлетелись, как чайки, покидающие побережье, когда на город наступает туман.

Катаясь по полу в ожидании смерти, я вижу его лицо и стараюсь удержать его в памяти. И я думаю…

Я помню все.

Четыре простые слова, в них вся вселенная. Эти мысли, и воспоминания, и фрагменты жизни… охватывают все. Они дают моим родителям видимость жизни. Позволяют мне задуматься о своем потерянном ребенке и представить, кем бы он мог стать.

Они заставляют меня задуматься также и о Мириам, о том, что я не оправдал ее ожиданий. Как получилось, что делал не так? Как позволил нашему браку развалиться и даже не заметил этого?

Открываю глаза, хочется произнести эти короткие слова, которые до сих пор не был способен сказать.

— Я никого не убивал, — бормочу я. — Я знаю, что я никого не убивал.

Что-то происходит.

Джонни Лун смотрит на свою давно потерянную племянницу и двумя руками держится за грудь, переводит взгляд на красную рану на своей груди.

Элис направляет на него пистолет.

— Ты, лживый подонок, — говорит она и стреляет еще раз.

Я пытаюсь привести мысли в порядок, потому что в комнате находится Без Имени и шестеро юных, но опасных китайских подростков. Они могут справиться с Элис Лун, несмотря на ее пистолет.

— Пол! — кричит она.

В дальнем углу комнаты я вижу большую фигуру в сером костюме. Мой пленник с лицом ребенка уже соскочил со стула, его блестящий пистолет направлен на Без Имени. Тот орет, катается по полу, схватившись за ногу, пятится к своей маленькой банде. Его лицо исказила гримаса боли и ярости.

— Слушать меня, — ревет на них Пол. — Слушать меня.

Думаю, что если инструктор из подготовительной школы посмотрел бы на этого молодого человека, то одобрил бы его действия, потому что шестеро подростком ползали в пыли, делали все, что он требовал от них: бросали ножи и оружие на каменные плиты, просили пощады.

Элис подошла к дяде Джонни и сильно пнула его ногой.

Я встал, отряхнулся и взглянул на него.

— Врача… — застонал Джонни и закашлял кровью. — Семья.

Элис снова взялась за пистолет. Я быстро его у нее отобрал. Она не возразила. Во всяком случае, не слишком сопротивлялась.

— Какая ты мне семья? — закричала она.

Он не слушал.

— Мистер Бирс? — спрашивает кто-то из другого конца комнаты.

Я моргаю. Меня давно никто не называл «мистером».

— Пол?

Он машет пистолетом в сторону Без Имени и его напуганных компаньонов.

— Что мне с ними делать?

Я смотрю на предводителя. Его бравада испарилась, по крайней мере на время.

— Слушай, Без Имени, иди. Не вздумай еще раз попасться нам на глаза. Никому ни слова о том, что видел здесь. Иначе…

Он дрожит и в ужасе кивает.

Пол смотрит им вслед. Они молча поднимаются по ступеням. Он явно расстроен: Кайл Маккендрик не повысит его в должности. Гнев на лице херувима заставляет меня задуматься.

Видно, я совсем не разбираюсь в людях.


Я смотрю в холодные зеленые глаза Элис.

— Ты не ожидала, что я скажу это?

— Что?

— То, что я не делал этого.

Она вздыхает.

— Бог с тобой, Бирс. Неужели я должна все объяснять?

Она качает головой, не в силах поверить, что я подниму этот вопрос — доверие друг к другу.

Элис смотрит на Джонни — тот стонет в луже крови на полу — и говорит:

— Я должна была выстрелить в кого-то. Лучше застрелить его, чем тебя. Достаточно объяснений?

— Д-да, — говорю я, чувствуя себя дураком.

— Я никогда не верила в то, что ты их убил, — добавляет она. — С того момента, как ты отказался спать со мной. Это просто…

Она злобно смотрит на поверженного дядю, и мне кажется, что она хочет еще раз пнуть ему в рану ногой.

— Иногда проще поверить в ложь, чем принять правду, — осторожно говорит она. — Потому что правда причиняет больше боли.

Сейчас не время для такого разговора. Я оборачиваюсь к своему старому коллеге. Должно быть, отвык от передовой: напуган, потеет. Похоже, в любой момент его может вырвать.

С этой мыслью в голове я оглядываюсь и вижу на столе маленький устричный нож из кухни Микки Карлуччо. Должно быть, Элис бросила его туда, когда освобождала Пола от веревок. Стэп крутится на стуле, хочет вызвать у меня сочувствие.

— Бирс… — говорит он.

— Заткнись и слушай.

Я указываю ему на видеомагнитофон и кассеты.

— Давай договоримся. Ты забираешь это и Джонни Луна. Можешь обсудить с ним, как поступать дальше. Все здесь уберешь. Никогда не будешь искать ни меня, ни Элис, ни Пола. Мы спасли тебе жизнь, и если ты проявишь хоть каплю неблагодарности, сильно пожалеешь об этом. Согласен?

Он подозрительно смотрит на пистолет в моей руке, тот, что я взял у Элис.

— Сколько? — спрашивает он.

Элис закатывает глаза.

— Ну же, говори, — подначивает меня Стэп. — Я должен знать. Ты имеешь дело с правительством. Нам нужно поднять бумаги. Это большие деньги — но я не говорю, что это невозможно, ты можешь получить их в рассрочку. В офшоре.

Я смотрю на Элис и говорю:

— Скажи ему.

К моему восторгу, Элис берет видеокассеты и бросает их ему на колени.

— Мистер, — говорит она, — мы бы вам заплатили, чтобы вы забрали с собой это дерьмо. Если бы у нас были деньги.

Он теряет дар речи. Кивает головой. Внутренний голос кричит мне, что я идиот, но я приказываю ему замолчать. Осталось сделать еще одну вещь.


Джонни Лун лежит на спине, задыхается от боли. Рана не смертельна. Впрочем, это можно поправить.

Я приставляю дуло своего большого полицейского револьвера к его лицу, между испуганных глаз, и говорю:

— Как ты узнал, Джонни?

— Что? — квакает он. — Вызовите мне врача, ради бога.

— Врач тебе не понадобится, если сейчас же мне не ответишь. Мириам считала, что все учла. Оставила свидетельство. Мою кровь под своими ногтями. Счет в банке. Все. Это развалилось, потому что ты обо всем узнал?

Он корчится, не хочет смотреть на револьвер.

— Как ты узнал? — повторяю я свой вопрос.

— Глупые бабы, — говорит он. — Она позвонила Мэй в клуб и сказала ей идти домой, притвориться больной, потому что что-то может случиться. Затем явились люди Маккендрика, всех перестреляли, но пленок не нашли. Я пошел домой, увидел Мэй. Солера и Моллой хотели больше денег, чем дал им Маккендрик. Поэтому мы в конце концов от нее все узнали. Она была очень упрямой. Кассеты пропали. Мириам ушла. Всегда была жадюгой. Бешеная шлюха. Нетрудно догадаться.

— А за это, — говорю я, чувствуя, как спусковой крючок стал горячим и липким, — ты забил до смерти собственную сестру? Мою жену и ребенка?

— Я очень был на них зол! — хрипит он. — О'кей? Мы договаривались быть партнерами, вместе продать эти записи! Что, плохо я ее трахал?

Я бормочу ругательство и нажимаю на спуск. Джонни Лун орет и окровавленной рукой закрывает глаза. Осечка. Я забыл, что выпустил четыре пули в туман, когда мы похищали утром Стэпа. Еще две пули Элис всадила в дядюшку, и они были последними. С арифметикой у меня всегда были нелады.

— Прошу тебя, — спокойно говорит Элис и забирает у меня револьвер.

Я все еще сомневаюсь, добить ли мне Джонни Луна, когда она решительно кладет ладонь на мою руку.

— Прошу тебя, — повторяет она.

В телевизоре слышится какой-то шум. Я оборачиваюсь.

Прерывистые линии исчезли. Снова появилась картинка.

Еще одна запись.


— Бирс?

Она снова на экране. Смеется. После всех этих заполненных событиями минут, после белого шума на экране Мириам снова в кадре.

— Не забыть, — говорит она голосом робота. — Нужно стереть конец записи.

Моя мертвая жена качает головой.

— Так много нужно успеть, а времени совсем мало.

Она закрывает глаза, сосредоточивается. И снова говорит…

— Послушай, я не знаю, кто ты и увидишь ли ты вообще эту запись. Я просто хочу ее спрятать. О'кей? Не знаю… О!

Я слышу ругательства. Когда-то она играла в любительском театре. Репетиции давались ей нелегко.

Мириам смотрит в камеру. В ее глазах сейчас настоящая глубокая грусть. Она рвет мне сердце.

— Сколько дублей мне еще нужно сделать, Бирс? Ты скоро придешь домой.

Она складывает руки. Ее обычный жест, когда она хочет сказать мне что-то серьезное. Во всяком случае для нее.

— Что б ты сделал, если бы я тебе сказала? Закричал бы? Завопил? Заплакал? Попытался бы остановить меня?

Она качает головой.

— Знаешь что? Я могла сделать с тобой что угодно. Могла бы поколотить тебя чуть ли не до смерти, и ты пальцем бы не пошевелил, чтобы остановить меня. Могла бы переспать со всеми мужчинами на верфи прямо на твоих глазах, а ты бы лишь недоуменно смотрел и ждал бы объяснений. Ты просто щенок.

Она поворачивает к камере пальцы, словно хочет кого-то исцарапать.

— Я исцарапаю тебя, а ты и не заметишь. Тебя осудят за убийство, даже в отсутствие трупа. Я все просчитала. Я кину тебя. Кину Джонни. Всех кину. Есть люди, которым очень нужны эти вещи…

Она держит в руке кассету.

— Забрала их я. Маленькая домашняя хозяйка. Мать твоего ребенка. Женщина, которая наполняет твой холодильник едой и гладит твои дурацкие рубашки хаки. Я их забрала, а потом позвонила Кайлу. Он знает мое тело вдоль и поперек, а вот голоса не знает. Я сказала, что друг хочет ему кое-что сообщить. Прощай, Джонни. Вряд ли ты узнаешь. Здорово, правда?

Она смеется. И снова становится серьезной. Все перемены совершаются в долю секунды.

— Это поинтереснее, чем жить на зарплату копа и мечтать об отпуске. А куда мы можем поехать? В какую-нибудь дыру, куда все ездят? Что у меня за жизнь? Каждый день возить ребенка в школу, каждый день привозить его домой. Ты не удивлялся, почему я больше никого не родила?

Она копается в сумке. Из нее что-то вываливается. Она бешено крутит этим перед камерой.

— Это называется пилюли, Бирс. Я принимаю их уже четыре года, а ты думал, что мы «стараемся». А ты и не заметил. Ты не из тех мужчин, кто роется в сумках жены и задает ей неудобные вопросы.

Я смотрю на мертвую женщину на экране и помню только ее хорошие черты, те, что навсегда остались в сердце. Это она и не она. Сейчас это незнакомка, полная ненависти.

Она приближает лицо.

— Знаешь, чего я хочу? Нет. Ты никогда не спрашивал. Я хочу поехать в Париж, когда вздумается. Хочу подцепить мужчину, переспать с ним, а проснувшись, увидеть, что он ушел. Я хочу все и сейчас, хочу что-то еще, когда мне станет скучно.

В этот момент из нее все уходит. Вся жизнь. Все чувства. Вся человечность.

— Я ненавижу тебя, Бирс. Ненавижу все то, что ты, и Рики, и эта проклятая жизнь сотворили со мной.

Она останавливается. Что-то изнутри душит ее. Я снова узнаю эту женщину. Я знал ее.

Ее глаза закрываются. Когда она снова их открывает, то становится той, которую я по глупости и лености считал «настоящей».

Затем она произносит почти в сторону:

— Пригляди за Рики. Он хороший ребенок, если ребенок — это то, чего ты хочешь. Так это и было. Ты хотел ребенка, а не меня.

Откуда-то раздается звук.

— Как бы не забыть, — говорит она чуть тревожно. — Нужно стереть конец записи.

Позднее

Туман у нас остается ненадолго. В то лето он уже не вернулся. Мы сидели за ленчем в «Лумис энд Джейк», за настоящим ленчем. Я имею в виду, что платила Сюзанна Аурелио и нам подали три блюда. Я бы не хотел в эти часы оказаться в каком-либо другом месте. Температура умеренная, можно ходить по улице, не испытывая никакого неудобства. Окрестности во всех направлениях просматривались на мили. На воде покачивались тысячи лодок, трепетали в слабом океанском бризе белые паруса, большие и маленькие. И компания была… интересной.

Во время первого блюда Сюзанна посмотрела вслед Элис (та отошла, чтобы позвонить), отодвинула тарелку с прекрасным омаром Микки Карлуччо и сказала:

— Она слишком молода для тебя, Бирс. У вас ничего не выйдет.

Я покачал головой.

— О нет. Ничего и не будет.

— Хватит заливать. Неужели ты всерьез хочешь сказать, что вы этого не делаете?

Я чуть не подавился палтусом.

— Делаем? Не твое собачье дело, но… нет, мы «этого не делаем».

Она мне подмигнула.

— Наверное, надеешься, что до этого недалеко.

— Хватит! Не слишком ли много предположений? Складываешь ты все верно, а для ровного счета прибавляешь что-то еще. В результате делаешь ошибку, которой не замечаешь.

— Это отрицание? Здорово! Настоящее отрицание. А то за четверть века я от тебя только и слышу: «Не знаю, но предполагаю».

— Я просто хотел сказать: «Какое тебе дело»? Понятно?

— Мне есть до этого дело. Я твой адвокат, забыл? Ближайший друг. Единственный верный союзник. Ты обошелся мне в четверть миллиона долларов. Поэтому у меня и личный интерес.

Оказывается, для ленча была причина.

— Пошли счет Стэпу. Скажи, что, если он не заплатит, я его засужу.

Сюзанна улыбнулась. На ней был красный деловой костюм и что-то золотое и тяжелое на шее. Она была довольна собой. Бумаги о разводе оформили два дня назад. Согласно истории в утренней газете, источником финансирования которой она, без сомнения, являлась, добрачный контракт — еще одно новшество, которое я до сих пор пытался понять, — был составлен ее фирмой. Это лето для ее мужа Фрэнка будет недешевым.

— Я люблю судебные процессы. Съела на этом деле собаку. Дай мне шанс. Если проиграю, отказываюсь от гонорара. За выигрыш попрошу 20 процентов, включая все судебные издержки.

Что ж? Заманчиво. Я забрал у нее Оул-Крик, в связи с тем что был неадекватен, когда подписывал бумаги. Она взяла тысячу, которую Кайл Маккендрик положил на банковский счет в Лихтенштейне. В результате у нас с Элис были лишь остатки от выданных мне Стэпом двадцати тысяч, и исчезали они со скоростью, в которую мне до сих пор трудно было поверить.

Сюзанна делала то, что и всегда. Настаивала.

— Что ты теряешь?

— Как насчет моего шанса вернуться в мир? Хотя это не мой мир, но другого не существует. Либо остаться здесь, либо сделаться отшельником. Либо…

Либо что? Я и сам не знаю. Полицейская форма и значок? Вряд ли сейчас это мне подходит. Мне пятьдесят два. Физически я был готов, и голова просветлела, но семнадцати лет никогда уже не будет. В будущее я заглядывал с сомнением.


Микки Карлуччо принес еще две тарелки с улитками и моллюсками соте. Хорошо бы так жить каждый день.

Он посмотрел на Сюзанну глазами знатока.

Когда Микки ушел, я сказал:

— Знаешь, владелец, похоже, положил на тебя глаз. Думаю, скоро даст отставку нынешней подруге.

Она шлепнула по столу салфеткой.

— Я на мелочи не размениваюсь.

Я кивнул в сторону рыбного рынка.

— Микки не мелочь. К тому же он кулинар. Как тебе его рагу? Он научился этому искусству от отца. Ты никогда не имела дело с шеф-поваром?

Она смотрела на меня как на марсианина.

— Одно только слово, Бирс. Рестораны.

Я не слушал.

Элис шла к столику, радостно улыбаясь. Сегодня утром она потратила часть убывающих денег на наряд специально для ленча. На ней была шелковая блузка кремового цвета. Она купила ее в Чайнатауне, а потому она обошлась ей намного дешевле, чем в магазине. Синие блестящие слаксы казались сшитыми на заказ.

Элис казалась счастливой. У нас обоих было для этого много причин. Стэп оказался верен своему слову. Никому из нас не было предъявлено обвинения. Я продолжил жизнь с чистого листа. Элис знала, что никогда более не вернется к синим волосам и цепочкам. А Джонни Лун, человек, ответственный за убийства, попал в руки людей Стэпа. Скоро ему должны будут вынести обвинение. Я не собирался присутствовать на суде. Я пришел в согласие с миром и одобрил его действия.


Элис села и объявила:

— Он на улице.

— Что на улице? — удивилась Сюзанна.

— «Кавасаки» 1993 года выпуска, — ответил я.

Моя адвокатша покачала головой.

— Это что, газонокосилка или что-то другое?

— Мотоцикл, — ответила Элис. — Не тот цвет, что предпочитаю я, но этот тоже годится.

— Ого! — изумилась Сюзанна. — Ты купил ей древний подержанный мотоцикл. Похоже, знаешь, как потрафить женщине. Вернемся к делу…

Она вынула из сумки папку.

— Мне нужно провести кое-какие предварительные исследования в отношении двух текущих дел. Я могла бы обратиться в обычные агентства. Но я хочу поручить это вам.

Она посмотрела на Элис.

— Вы оба на это способны. Найми ее себе в секретари. Что будете делать с деньгами, решать вам.

— Сюзанна… — залепетал я.

— Все легально. К тому же, пока вы работаете на меня, иск тебе я предъявлять не стану.

Она ослепительно улыбнулась.

— Это хорошая идея. Можешь поверить. У Элис был деловой вид.

— Вы серьезно предлагаете провести для вас исследования?

— Почему бы и нет? — спросила Сюзанна. — Послушай, детка. У нас миллион агентств с длинными названиями, красивыми офисами, а все, что они для меня делают, это смотрят в компьютер. При желании я и сама могу заглянуть в «Гугл». Вы двое представляете чудесную пару. Профессиональную. Ты умеешь обращаться с современной техникой. Бирс может разговаривать с людьми, с глазу на глаз. Это сейчас мало кто умеет.

Элис глянула на меня и принялась за еду.

— Может, позже обсудим? — сказал я.

Сюзанна недоуменно уставилась на меня.

— Когда будешь работать на меня, Бирс, скоро узнаешь, что в твоем лексиконе нет слова «позже».

Я подцепил с блюда улитку, переложил ее к себе на тарелку и повторил очень твердо:

— Позже.

Элис подняла глаза от тарелки, и обе они переглянулись. Не уверен, что мне это понравилось. Мне представились два хищника, договорившиеся о том, какого оленя из стада они будут есть.

— Офис, зарплата, гарантия шестимесячной занятости плюс страховка, — сказала Сюзанна.

Элис вздохнула и покачала головой.

— Нет. Инвестиция в размере двухсот тысяч долларов с меньшей долей в капитале, — сказала она. — Плюс гарантия работы, страховка и кое-что еще, но об этом я подумаю.

Сюзанна на мгновение задумалась, потом кивнула:

— О'кей.

Потом обе женщины уставились на меня. Немного рассерженно, потому что я встал из-за стола и приготовился уходить.

Обе пары глаз устремились на меня. Обе женщины хором, медленно и осторожно сказали:

— Бирс?

Я повернулся, улыбаясь, помахал ключами и пошел к выходу.

— Ты куда, черт возьми? — закричала Сюзанна на всю веранду.

Не имея понятия о том, что говорят или делают в таком случае пингвины, я ответил:

— Уинк, уинк, — и захлопал руками.

На улице было замечательно. Я сел на сиденье старого зеленого «кавасаки» и подумал об ожидавшей меня дороге.

Примечания

1

Короткодействующий барбитуратовый анестетик, применяемый для вводного наркоза. — Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Блокатор нервно-мышечной проводимости.

(обратно)

3

Название улицы переводится как «Совиный ручей» (англ.).

(обратно)

4

Доктор Зюсс — псевдоним известного американского писателя Теодора Гейзеля (1904–1991).

(обратно)

5

У. Шекспир. Гамлет. Перев. Б. Пастернака.

(обратно)

6

Парусное судно, принадлежавшее международной экологической организации «Гринпис».

(обратно)

7

Здесь и далее имеется в виду тюрьма округа Гвинет.

(обратно)

8

У. Шекспир. Буря. Перев. О. Сороки.

(обратно)

9

Следовательно (лат.).

(обратно)

10

Условное депонирование — передача банку на хранение ценностей, принадлежащих двум и более владельцам, с условием их возвращения на строго оговоренных и документально оформленных условиях.

(обратно)

11

Аэрокосмическая промышленная ассоциация.

(обратно)

12

Уклонение от прямого ответа.

(обратно)

13

Имеется в виду мотель из фильма Хичкока «Психо».

(обратно)

14

Отель часто упоминается в произведениях Стивена Кинга.

(обратно)

15

«Опус деи» («Божье дело») — международная католическая организация, созданная в 1928 г.

(обратно)

16

Псевдоним американского киноактера Пола Рубенса.

(обратно)

Оглавление

  • Вторник
  • Среда
  • Четверг
  • Пятница
  • Позднее
  • *** Примечания ***