Григорий Сковорода [Исай Аронович Табачников] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
И. А. Табачников Григорий Сковорода
А мой жребий с голяками.Г. Сковорода
Посвящаю спутнику моей жизни, другу, помощнику народной артистке УССР Полине НяткоГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Табачников Исай Аронович (1904 г. рождения), кандидат философских наук, доцент кафедры философии Киевского государственного педагогического института имени А. М. Горького. С 1930 г. ведет в высших учебных заведениях педагогическую и научную работу в области диалектического материализма и истории украинской философской мысли. Является составителем собрания сочинений Г. С. Сковороды («Твори», т. 1–2, Киiв, 1961), автором ряда статей о нем и исследователем рукописного наследия Сковороды; более двух десятков лет он работает над разысканием рукописей мыслителя; им найдено более тридцати рукописей, в том числе два новых, около двухсот лет неизвестных произведения Сковороды.
Вместо введения
История нашей отечественной философии богата материалистическими традициями. Ее характеризуют демократическая и гуманистическая направленность, освободительные и революционные устремления, оригинальность мысли. Произведения крупных представителей философской мысли — необходимые звенья в историко-философском процессе, в общей цепи интеллектуального развития человечества. Их мировоззрение, их теоретические концепции, занимаемое ими место в напряженной социальной борьбе отражали коренные социальные сдвиги в их странах в общей связи с мировым историческим процессом. Выдающиеся мыслители, внесшие крупный вклад в мировую цивилизацию, голос которых прозвучал набатным призывом против порабощения людей, не забываются, память о них не блекнет, напротив, она бережно сохраняется и приумножается; их творчество получает в последующих поколениях более точную, а потому и более высокую оценку, так как должное им отдается с позиций новых завоеваний, яснее становится их подлинное место в истории мировой культуры и цивилизации. Григорий Саввич Сковорода — мыслитель Украины второй половины XVIII столетия — принадлежит именно к этой категории людей. И чем более отдалялось его время, тем более возрастала его популярность, тем рельефнее вырисовывалось его место в истории философии народов СССР и мировой философской мысли. Эта тенденция сказалась и на публикации его произведений. При жизни автора они находились под строжайшим запретом церковной цензуры. Естественно, друзья и почитатели мыслителя могли получить их только в рукописях-автографах и списках. Невзирая на то, что их было для тех времен значительное число, они все же доходили лишь до узкого круга его сторонников. Но насколько широка была молва о нем, можно судить по тому, что некоторые списки его произведений попали в Румынию и Чехословакию. Сковороду знали и любили широкие народные массы не только на Украине, но и далеко за ее пределами. Странствуя по селам Украины, более тридцати лет он вращался в гуще народа, жил его интересами, страдал его муками; в своих произведениях и постоянных беседах на жизненно важные для простых людей темы он отразил то, что щемило их сердца, волновало их разум. Господствующие же классы — земельная и духовная знать — ненавидели, преследовали и травили Сковороду. После смерти мыслителя они пытались «замолчать» его творчество, его философские и общественно-политические взгляды. Лишь в XIX в., преодолевая жестокое сопротивление цензуры, в печати стали появляться первоначально отдельные его произведения, а затем их публикация возрастала[1]. Выход в свет каждого трактата Сковороды, а тем более сборников его произведений вызывал все более широкий отклик, усиливалась борьба различных лагерей вокруг мыслителя, литература о нем увеличивалась в огромной степени. Она была очень пестрой, марксистская же оценка взглядов мыслителя была дана только после Великой Октябрьской социалистической революции. В советское время стало возможным подготовить и издать двухтомное собрание сочинений и эпистолярного наследия мыслителя (см. 15, 16). В 1972 г. исполняется 250 лет со дня рождения Г. С. Сковороды. Советская и мировая общественность достойно отмечает значение выдающегося философа и поэта, демократа, просветителя и гуманиста в истории отечественной и мировой культуры. Философские взгляды Сковороды противоречивы. В его мировоззрении причудливо переплетались и боролись новые, прогрессивные идеи, выражавшие интересы передовых сил общества, с идеями устаревшими, с религиозными предрассудками. Буржуазные мыслители, церковники и националисты пытались замолчать гневную критику украинским мыслителем земельной и духовной знати, официальной религии и духовенства, их паразитизма и тунеядства. Они пытались использовать слабые стороны его учения, непомерно раздуть их, извратить его воззрения и представить философа юродствующим христианским проповедником и мистиком; стремились оторвать его от прогрессивной культуры украинского и русского народов, которая была животворным источником развития его взглядов, противопоставить украинского мыслителя русской философской и общественно-политической мысли в качестве носителя какого-то выдуманного ими мистического «украинского духа». Буржуазные либералы под видом «положительной» оценки мировоззрения Сковороды пытались обезвредить, обкорнать, выхолостить прогрессивное содержание его философских взглядов, разглагольствуя о его «высоких христианских качествах», о проповеди им «общечеловеческих идеалов», а «нравственном возрождении личности», и подобным «профессорским» пустословием они заполняли страницы газет и журналов, брошюр и монографий. Все они, невзирая на различие в оттенках, стремились оторвать жизнь, деятельность и философские взгляды мыслителя от социально-экономических условий и борьбы классов его времени, от украинских народных масс, задавленных крепостническим гнетом, из которых вышел философ, с которыми был кровно связан, которым посвятил свою жизнь, интересы и чаяния которых он своеобразно отразил в своем творчестве. Ныне, в эпоху резкого обострения идеологической борьбы, идеологи империализма выступают против марксизма, марксистской философии и вообще против прогрессивной демократической мысли настоящего и прошлых времен. Украинский мыслитель является одним из объектов их внимания. Они пытаются всячески извратить взгляды Сковороды, представить его надысторическим и надклассовым мыслителем, юродствующим христианским проповедником, трубадуром сектантства и масонства, глашатаем мистицизма. В творчестве Сковороды как в фокусе преломились сложные и весьма противоречивые условия жизни современного ему русского и украинского общества. И все же в его мировоззрении всегда брали верх подлинный демократизм, гуманизм, просветительство и воинствующий антиклерикализм. Он остро поставил основные, жгучие социальные вопросы своего времени, выступил против мертвой схоластики и догматизма ортодоксальной религии, против официальной церкви и духовенства, против диктатуры земельной и духовной знати в жизни общества. При рассмотрении философских взглядов Сковороды, как и любого философского явления, мы должны исходить из основополагающего положения В. И. Ленина о партийности философии, исходить из марксистско-ленинских принципов анализа истории философской мысли: дать объективную оценку взглядов философа, судить о мыслителе не по тому, что им не было дано сравнительно с современными достижениями философской мысли, а по тому, что им было дано сравнительно с предшествующим развитием философии, установить подлинное место его взглядов как необходимого звена в историко-философском процессе, его позиции в борьбе философских партий, выяснить социальную природу его мировоззрения, установить, чаяния и стремления каких классов и социальных групп отражала и выражала его философская и социологическая концепция, какие противоречия были свойственны его мировоззрению, каковы социальные и гносеологические корни этих противоречий, какую лепту он внес в познавательный процесс, развитие демократической мысли и освободительной борьбы.Глава I. Пора безвременья
Сознательная жизнь и деятельность Сковороды относится ко второй половине XVIII столетия, в течение которой произошли крупные сдвиги в экономической и политической жизни Украины, происходило интенсивное закрепощение крестьянских масс. Украина к началу второй половины XVIII в. не представляла единого целого. Ее правобережная часть стонала под гнетом польских магнатов, южная подвергалась постоянным опустошительным набегам турецкотатарских орд. Гетманщина, освободившаяся от ига панской Польши еще в середине XVII в., Запорожская Сечь и Слободская Украина входили в состав Российской империи и в этот период пользовались еще некоторой автономией. К концу XVIII в. правобережная и южная части Украины с помощью русского народа были освобождены от ига польских магнатов, султанской Турции и крымских ханов. После разгрома Турции к Российской империи присоединяются южные районы Украины, а после раздела панской Польши — и правобережная ее часть. Это было крупным прогрессивным событием в истории Украины, отвечавшим интересам широких украинских народных масс, которые выразили свою волю к единству с русским народом еще на Переяславской Раде в 1654 г. Царское же правительство использовало вековечное стремление украинских народных масс к единству с русским народом в целях своей колониальной политики. Сквозь всю историю Украины красной нитью проходит общность исторических путей и судеб украинского и русского народов, общность их экономики, социальных отношений, культуры и борьбы против социального гнета. Основным содержанием освободительного движения украинских народных масс была борьба против феодально-крепостнического гнета за свое социальное освобождение, за воссоединение Украины, за единство украинского народа с русским народом. Экономика Украины и России отличалась тем, что здесь капиталистические элементы стали вызревать намного позже, чем в Западной Европе. Переход от феодально-крепостнических отношений к капиталистическим протекал медленно и чрезвычайно мучительно для народных масс. В XVIII в. в России и на Украине зарождаются капиталистические отношения. Еще петровские преобразования дали мощный толчок развитию промыслов и мануфактур за счет усиления эксплуатации крестьянских масс. Наряду с огромным количеством распыленных промыслов, выдававших работу на дом, в России развиваются казенная, вотчинная и посессионная мануфактуры крупных размеров. Насколько широкий размах получило развитие промышленности к середине XVIII в., видно из того, что Россия к 1767 г. занимала вместе с Англией первое место в Европе по производству железа. На Украине в это время, особенно после отмены таможенных границ 1753 г., довольно быстро развиваются различные ткацкие, суконные, парусные, селитренные, деревообрабатывающие, стеклянные, шорные, гончарные, винокуренные, маслодельные и прочие мануфактуры и промыслы, принадлежавшие казацкой знати. Украинская казацкая знать и торгово-промышленные круги вели крупные экспортно-импортные операции с европейскими и среднеазиатскими рынками. Дальнейшее развитие мануфактур пришло в противоречие с феодальными отношениями. Эти противоречия обострились после екатерининского указа 1762 г., гласившего, что «отныне к фабрикам и заводам деревень с землями и без земель покупать не дозволять, а довольствоваться им вольными и наемными по паспортам за договоренную плату людьми» (43, № 11490). Этот указ выражал, с одной стороны, феодально-дворянскую сущность русской монархии, стремившейся сохранить за дворянством монопольное право владения крепостными, а с другой — исторически сложившуюся необходимость перехода к вольнонаемному труду в промышленности. Капитализм на Украине, как и в России, во второй половине XVIII в. не вышел из мануфактурной стадии развития: еще преобладали крестьянские промыслы, сохранялись все формы патриархальных отношений и патриархальная оседлость населения. Это не только характеризовало экономику и социальные отношения Украины XVIII в., но и обусловливало идейные процессы, ибо «переходный характер мануфактуры сказывается и здесь, так как преобразование духовного облика населения она только начинает, заканчивает же его лишь крупная машинная индустрия» (6, стр. 434). Преобразование духовного облика населения России и Украины в XVIII в. только начиналось. Начало этого преобразования на Украине нашло свое отражение в произведениях Сковороды. В России и на Украине в XVIII в. продолжал безраздельно господствовать феодальный способ производства. В России крепостное право юридически было оформлено «Соборным уложением» еще в 1649 г., на Украине — почти на столетие позже. Царское правительство начиная от указа Петра I 1701 г., затем указами 1738 г., 1748 г. и 1749 г. лишь юридически оформляло крепостничество, и, наконец, указ Екатерины II 1783 г, окончательно распространил на Украину общероссийское крепостное право, законодательно закрепив фактически давно установившиеся здесь крепостные отношения. Относительно этого указа К. Маркс говорил, что «одним росчерком пера, Екатерина II превратила в крепостных четыре или пять миллионов сравнительно свободных крестьян во вновь приобретенных западных и южных областях» (1, стр. 692). Весь политический строй русской монархии был «насквозь пропитан крепостничеством» (7, стр. 39). Украинские помещики гонялись за землями, крепостными, за дворянским званием, военными и гражданскими чинами. С ростом землевладения, увеличением числа крепостных, развитием мануфактур, промыслов и торговли возрастала роскошь в жизни казацкой знати. Царское правительство раздавало русскому и украинскому дворянству огромные земельные угодья на Украине. Процветали фаворитизм и казнокрадство. Казна являлась источником неслыханного обогащения дворян и наиболее крупных представителей торгово-промышленных кругов. Дворянско-феодальная сущность русского царизма сказалась также и в его колониальной политике. Царское правительство постепенно упраздняло жалкие остатки былой автономии Слобожанщины и Гетманщины. В 1775 г. ликвидируется Запорожская Сечь. Отменяется казацкое военно-административное устройство. На всю территорию Украины распространяется «Положение о губерниях», вводится двухстепенное административное деление — губернское и уездное, создаются наместничества. Подвергаются реформе все сферы административно-политической жизни, военного устройства, судебных установлений, законодательства, фискальной системы и т. п., упраздняются Магдебургское право и Литовский статут, ликвидируется неопределенность правовых норм и вводятся единые общероссийские законы и порядки. Старшинская знать, сращиваясь с русским дворянством и царизмом, наделяется дворянским званием, русскими военными и гражданскими рангами, добивается юридического оформления своего владения землей и сотнями тысяч крепостных. В результате все более усиливавшегося закрепощения крестьянства, перевода казаков в «посполитые» и их последующего закабаления происходили крупные социальные и классовые сдвиги, обострялась борьба классов, разрастались восстания в пикинерских полках, «голоты» в Запорожской Сечи; возникали и ширились восстания в Клищинцах (1761–1774 гг.), рядовых казаков и крестьян в Турбаях (1789–1794 гг.). Крестьянское антикрепостническое движение приобрело широкий размах и протекало в наиболее острых формах на Правобережной Украине, находившейся под властью польских магнатов и шляхты. Здесь крепостной гнет был более тяжелым, будучи во много крат усилен гнетом национальным и религиозным. Еще с середины XVII в. широкие крестьянские и казацкие массы во главе с Богданом Хмельницким ответили на шляхетскую кабалу, на политику окатоличивания и полонизации населения всенародным восстанием. С новой силой борьба крепостных крестьян и подневольных рядовых казаков вспыхнула в XVIII в. Широкое гайдамацкое движение 30-х, 50-х и 60-х годов вылилось в 1768 г. во всеобщее антикрепостническое восстание, вошедшее в историю под названием «Колиивщины». Это было самое крупное крестьянское восстание на Украине, явившееся одним из наиболее выдающихся событий во второй половине XVIII в. Проходило оно под руководством воспетых в сказаниях и думах народных героев Железняка и Гонты, славу которых увековечил в своих бессмертных произведениях великий кобзарь, гениальный певец крестьянской революции Тарас Григорьевич Шевченко. Колиивское восстание против польских и украинских помещиков, феодалов католической церкви и ростовщиков носило ярко выраженный классовый, антикрепостнический характер. Оно потрясало основы феодальнокрепостнического строя не только на Правобережье, но и на Левобережье. Классовая борьба разгоралась. С Колиивским восстанием стали смыкаться восстания крестьян и рядовых казаков («голоты» и «сиромы») Запорожской Сечи, Новороссийской губернии, Донецкого и Пикинерского полков, имея тенденцию охватить и другие районы Украины, Слобожанщины и России и перерасти, таким образом, в общенациональную войну украинских и русских народных масс против польских, украинских и русских крепостников-помещиков. Напуганные широтой размаха Колиивского восстания, господствовавшие классы Польши, Украины и России объединились для его разгрома. В третий раз, как и в 30-х и 50-х годах, польские магнаты и шляхта были спасены царскими войсками. Колиивское крестьянское восстание было подавлено с неслыханной жестокостью. Гайдамацкое движение сыграло огромную роль в исторических судьбах Украины. Оно закрепило традиции освободительной борьбы украинских трудящихся масс, вдохновило последующее развитие украинского народного творчества и революционной литературы. Оно предшествовало самой крупной крестьянской войне в России под руководством Емельяна Пугачева (1773–1775 гг.), войне, которая в свою очередь сыграла выдающуюся роль во всей последующей жизни Украины и в идейном развитии ее революционно-демократической мысли. Имена Пугачева, Железняка и Гонты, как и многих других, навеки вошли в память русского и украинского народов как имена народных героев, боровшихся за освобождение крестьянских масс от крепостной неволи. Крестьянские войны 1768 г. и 1773–1775 гг. явились одним из ярких проявлений общности исторического процесса, стремлений, чаяний и грядущих судеб русских и украинских народных масс, совместно боровшихся против крепостничества. В это же время Русское государство одерживает крупнейшие военно-политические победы на европейской арене. Оно превращается в мощную державу и начинает играть определяющую роль в европейских делах. Утверждение и укрепление русского централизованого государства было явлением прогрессивным, так как всякое крупное централизованное государство представляет «громадный исторический шаг вперед от средневековой раздробленности» (8, стр. 144). Вместе с тем Русское государство сложилось как военно-феодальная монархия, как государство помещиков и нарождавшегося класса торговцев. Таковы основные экономические процессы, социальные сдвиги и классовые битвы, происходившие во второй половине XVIII в., на протяжении которой протекала деятельность Сковороды. В своем произведении «De libertate»[2] Сковорода замечательно тепло отозвался о крупнейшем восстании украинских народных масс против польско-шляхетского ига и воспел Богдана Хмельницкого как вождя народного движения и борца за свободу народа. Как указывает биограф Сковороды — его ближайший друг Ковалинский, украинский мыслитель откликнулся и на внешнеполитические события, заявив в своей беседе с харьковским генерал-губернатором Е. А. Щербининым, что если бы он обладал призванием к воинскому делу, «то с сего же дня привязал бы… гусарскую саблю и, надев кивер, пошел бы служить в войско» (31, стр. 511). Как крупный мыслитель своего времени, он не мог не отразить в своих взглядах существенных сторон крестьянского протеста второй половины XVIII в. против феодальной кабалы. В мировоззрении Сковороды отражены не только общие противоречия социальных отношений его времени, но и главным образом противоречивость крестьянского движения против крепостничества. В этом социальная сущность взглядов украинского мыслителя. Все вопросы общественной жизни того времени упирались в необходимость ликвидации феодальной системы землевладения и крепостничества. На этой основе разгоралась классовая борьба крестьянских масс против помещиков. Противоречия во взглядах Сковороды, о которых ниже будет идти речь, не случайны, они — закономерное отражение объективных противоречий крестьянского освободительного движения и исторических условий жизни украинского крестьянства. Протест крепостного крестьянства, посполитых и рядового казачества против феодального гнета был глубоко противоречив: с одной стороны, он отличался мощью революционного порыва, стремлением уничтожить помещичье землевладение, крепостную кабалу, старые формы общежития и создать новые формы общественных отношений, основанные на равноправии мелких крестьян, о чем по-своему мечтал Сковорода, выражая их настроения и чаяния; с другой стороны, он отличался слабостью, распыленностью, закостенелостью предрассудков мелкого производителя и утопическими иллюзиями о тех формах общежития, о которых оно мечтало, наивностью представлений о путях перехода к ним, непониманием необходимости насильственного свержения не только «своего» помещика, но и царской власти и всего помещичьего землевладения в целом. Как мы уже говорили, эти противоречия вытекали из природы крестьянского движения, ибо, как указывает В. И. Ленин, если вся прошлая жизнь крестьянина научила его ненавидеть своих поработителей, то она не научила и не могла научить тому, где же искать ответы на вопросы, волновавшие угнетенное и эксплуатируемое крестьянство (см. 9, стр. 211). Это противоречие и отразил Сковорода в своем мировоззрении и деятельности. Он выступал в защиту «голяков», против безудержной погони господствующих классов за богатством, землями, крепостными, против тунеядства и паразитизма их, но выход он искал лишь в самопознании, в установлении «сродности», в том, чтобы каждый трудился в соответствии со своими дарованиями. Воспевая труд, он не понимал, что прежде всего труд необходимо освободить от сковывающих его социальных пут. Противоречивость крестьянского протеста заключалась также и в том, что объективные условия развития России и Украины во второй половине XVIII в. выдвинули крестьянство на арену более или менее самостоятельного исторического действия. Но крестьянство по своей природе не могло играть самостоятельную историческую роль. В лучшем случае его борьба против феодального гнета могла расчистить путь развитию капитализма и тем самым объективно способствовать продвижению общества вперед. Если меньшая часть крестьянства действительно боролась более или менее организованно против помещичьего строя и поднималась с оружием в руках на своих врагов, то «большая часть крестьянства плакала и молилась, резонерствовала и мечтала, писала прошения и посылала „ходателей“» (9, стр. 211). Крестьянство часто от крайних форм выражения своего протеста — вооруженного восстания переходило к унынию и пассивности. Известно, что судьбы крестьянства могли быть разрешены только с выходом на историческую арену рабочего класса — решающей и руководящей силы в революционной борьбе классов. В мировоззрении Сковороды отразились недостатки крестьянского движения, его ограниченность, политическая неорганизованность, несознательность. Философ был выразителем наболевшей ненависти крестьян не только к помещикам, но и к духовенству, церкви и религии как идеологии, освящавшей феодальные порядки, стремления широких крестьянских масс избавиться от духовной кабалы. Вместе с тем на взглядах Сковороды сказались их религиозные предрассудки. Сковорода выступал против официальной религии, Библии, духовенства и церкви, однако часто облекал свои новые взгляды, свой протест против церкви и религии в старую теологическую форму. И эта противоречивость объясняется тем, что «классовая борьба протекала тогда под знаком религии», и «если интересы, нужды и требования отдельных классов скрывались под религиозной оболочкой, то это нисколько не меняет дела и легко объясняется условиями времени» (2, стр. 360). Вскрытая Энгельсом характерная черта крестьянских войн выражает некоторые общие закономерности крестьянских антикрепостнических движений того времени и с учетом конкретных исторических обстоятельств может быть отнесена к рассматриваемому периоду крестьянского антикрепостнического движения на Украине. У Сковороды новые, материалистические идеи приходили в противоречие с идеалистическим решением основного вопроса философии, с идеями старыми, религиозными, дань которым он вынужден был отдавать в силу отсталости общественной жизни своего времени. Противоречия в философских взглядах мыслителя были следствием того, что философ вырос не только на определенной социальной почве, но и на почве определенного идейного материала. Украинский народ на пути своего исторического развития подвергался опасности порабощения со стороны турецко-татарских орд и польско-литовской феодально-католической агрессии. На протяжении нескольких столетий протекала тяжелая борьба украинского народа против султанской Турции и шляхетской Польши. Польские магнаты смотрели на украинское крестьянство и рядовое казачество как на «быдло», а на православную веру — как на «холопскую». Они проводили активную и жестокую политику полонизации и окатоличивания украинского населения. Поэтому классовая борьба крепостного крестьянства и рядовых казаков против польской шляхты часто облекалась в форму национальной и религиозной борьбы за свою независимость, свой язык и культуру. Так как эта борьба была по своему содержанию антифеодальной, антикрепостнической, то главная роль в ней принадлежала украинскому крестьянству, интересы которого самобытно отразил Сковорода в своей философии. Он обучался в Киевской духовной академии, и идейные процессы, протекавшие в ней, наложили свой отпечаток на мировоззрение мыслителя. Как в центре феодально-религиозной идеологии в ней господствовал дух схоластики и мертвой догматики. Историк высшей церковной школы профессор Ф. Титов вынужден был свидетельствовать, что «в риторике и поэтике преобладала форма над содержанием, в философии — царил Аристотель и в богословии — Фома Аквинат», преподавание всех наук вообще «было проникнуто духом схоластики» (54, стр. 113, 188). При этом необходимо иметь в виду, что «схоластика и поповщина, — как указывал В. И. Ленин, — взяли мертвое у Аристотеля, а не живое» (10, стр. 326), что «поповщина убила в Аристотеле живое и увековечила мертвое» (10, стр. 325). Отсюда не следует, что в Киевской духовной академии не было внутренней, исподволь происходившей идейной борьбы, отражавшей борьбу классов в украинском обществе XVII и XVIII вв. В академии были и прогрессивные тенденции. В ней шла борьба против схоластической рутины, мертвого религиозного догматизма, за освобождение человеческого разума от пут мистицизма и слепой веры. Самым крупным представителем этой прогрессивной линии и наиболее выдающимся мыслителем был Феофан Прокопович, ставший членом «ученой дружины» Петра I. Он выступал против схоластики и мистицизма, против слепой веры, обращаясь к живому, вечно ищущему человеческому разуму. Придерживаясь гелиоцентрической точки зрения и учения Коперника, он считал необходимым отделить религию от науки, утверждая, что Священное писание должно относиться к вере и не должно тормозить развитие науки. Сковорода находился под непосредственным влиянием прогрессивных тенденций в идейной борьбе, происходившей в Киевской духовной академии. В произведении «Брань архистратига Михаила со сатаною» он прямо ссылается на Феофана Прокоповича, приводя его стихи и песни (15, стр. 462–463). Но наибольшее влияние оказал на Сковороду великий русский мыслитель-материалист М. В. Ломоносов. Следуя за ним, украинский философ признал несотворимость и неуничтожимость материи и вечность природы в пространстве и во времени. Великолепно образованный человек, Сковорода в совершенстве знал многие древние и новые европейские языки, древнегреческую и римскую философию и литературу — Гераклита, Эпикура, Платона, Аристотеля, Сенеку, Лукреция Кара и других, неоднократно ссылался на них в своих произведениях, при этом часто критикуя их. Он стоял на уровне высших достижений науки и естествознания своего времени, следовал учению Коперника и признавал бесконечное множество миров. В песне 28-й Сковорода делает сноску, в которой пишет: «Коперник есть новейший астроном. Ныне его систему, сиречь план, или типик, небесных кругов весь мир принял» (15, стр. 51–53). Ф. Энгельс называл открытие Коперника «революционным актом», а его произведение — «бессмертным творением» (5, стр. 347), которым он «бросил вызов церковному суеверию» (5, стр. 509), «церковному авторитету в вопросах природы» (5, стр. 347) и дал «отставку теологии» (5, стр. 350). Сковорода не побоялся проповедовать учение Коперника, от которого «начинает свое летосчисление освобождение естествознания от теологии» (5, стр. 347), несмотря на то что синод в декабре 1756 г. еще раз подтвердил свои предыдущие указы «о запрещении во всей России писать и печатать о множестве миров» (49, стр. 19). Украинский мыслитель неоднократно ссылался во многих своих философских произведениях на Коперника, «коперникианские миры», «коперникианскую систему». Любовь к науке сквозит во всех произведениях и частной переписке Сковороды. В письме к М. Ковалинскому он писал: «Кто помышляет о науке, тот любит ее» (16, стр. 213). В другом письме философ ставит свое дружеское расположение к человеку в прямую зависимость от приверженности последнего к науке (16, стр. 245). Сковорода вышел далеко за пределы того, что дали его предшественники в украинской общественной мысли. Став на путь борьбы против мистицизма и суеверий, он обратился к реальной природе, обществу и человеку, но все же не смог преодолеть идеализма. В этом нет ничего удивительного, ибо в XVIII в. «наука все еще глубоко увязает в теологии» (5, стр. 349). Если Сковорода не смог окончательно порвать с религиозными предрассудками, то это было своеобразной формой выражения бытовавшей тогда позиции «двойственной истины», оправдывавшейся условиями того времени. В своей философской системе Сковорода и выразил этот дуализм истины, который объективно играл прогрессивную роль, ограничивал религию, предоставляя простор для разума и научного исследования природы. Выдающийся украинский революционер и мыслитель И. Франко, отмечая противоречивость взглядов Сковороды, писал, что судьба поставила его на грани двух великих эпох. Старая казацко-гетманская Украина политически умирала, подтачиваемая царизмом, истощалась и духовно, пережевывая старую киево-могилянскую схоластику, опережаемая в научном отношении столицами. Франко указывал, что из этих столиц (Петербурга и Москвы) шли новая культура, книги и газеты, а вместе с ними также новые идеи и взгляды, которые должны были со временем создать новое духовное движение. Характеризуя жизнь, деятельность, мировоззрение и взгляды украинского философа, Франко писал: «Сын простого казака-украинца, ученик Киево-Могилянской коллегии, сочетает в себе Сковорода оба этих противоречивых течения в одну весьма оригинальную и характерную целостность. Можно было бы сказать, что это старый мех, наполненный новым вином. Все в нем: похождения и образ жизни, характер, язык, форма письма — все это имеет двойственный характер, является помесью старой традиции с новым веянием» (57, стр. 79). У Сковороды это новое имелось и в содержании, и в форме — в простой народной речи, особенно там, где он подвергал критике социальные порядки, богатство, духовенство и Библию; в то же время старое оставалось еще не только в форме, но и в содержании, особенно когда он обращался к библейским текстам. Новые материалистические идеи у него боролись и переплетались с идеями старыми, отжившими, религиозными. Таковы социальные корни и идейные истоки мировоззрения Сковороды.Глава II. Жизнь и муки поисков
Кто грусть во утробе носит завсегда, тот лежит во гробе, не жил никогда.Жизнь украинского мыслителя и поэта сложилась особым образом, она полна коллизий, драматической напряженности, мук неустанных творческих поисков. Григорий Саввич Сковорода родился 3 декабря (22 ноября по старому стилю) 1722 г., в селе Чернухи Лубенской округи Киевского наместничества, в семье рядового малоземельного казака-подпомощника. Начальной грамоте он обучался в сельской школе, у странствующих дьяков. В 1733 г. он вступил в Киевскую духовную академию и пробыл там до 1741 г. Следует думать, что уже в то время Сковороду не удовлетворяли обстановка в академии и царивший в ней дух схоластики. Поэтому, как только ему представился удобный случай, он оставил академию. Во время пребывания русской императрицы Елизаветы в Киеве Сковороду благодаря его музыкальным и вокальным способностям включают в состав придворной капеллы. Юношу не привлекал двор, не соблазняли удобства жизни и комфорт, которыми пользовались находившиеся в капелле. Его влекло стремление шире познать мир, надежда многое получить от пребывания в столице. Однако жизнь при дворе претила мыслителю, она ни в какой степени не отвечала его внутренним запросам. Именно здесь перед ним обнажились пороки роскоши, он увидел, что от излишества рождается пресыщение, «от пресыщения скука, от скуки — душевное огорчение» (16, стр. 213), он возненавидел праздность, паразитизм придворной жизни. Почти трехлетнее (1742–1744 гг.) пребывание при дворе привело его к убеждению в том, что дворец — это вертеп обманов и преступлений (см. 16, стр. 218). В упомянутом письме Ковалинскому он писал, что испытал на собственном опыте, что представляет собой жизнь при дворце: «…я негодовал… и особенно, когда тебя приглашали во дворец», «я испытывал эти чувства потому, что видел, как недалек ты был от гибели, если бы ты стал учителем или официальным наставником иностранного языка при дворе» (16, стр. 219). В другом письме он говорил своему другу: избегай праздности, «пусть не трогают тебя дворцы, замки и храмы» (16, стр. 256). Возненавидев придворный образ жизни, Сковорода покидает дворец. Стремясь продолжить образование, он вынужден был возвратиться в Киевскую духовную академию, невзирая на господствовавший там дух схоластики. Пренебрежительное отношение к схоластике Сковорода высказывает в письме к своему другу Ковалинскому: «Не будем похожи на того напыщенного и напитанного дурною философией схоластика» (16, стр. 360). Но у жаждавшего знаний юноши выбора не было. В те времена высшими учебными заведениями в России и на Украине были только духовные. Любовь к наукам была единственной силой, побудившей его возвратиться в академию. На этот раз он пробыл в ней с 1744 по 1750 г. Однако ни схоластическая философия, ни духовная карьера не привлекали Сковороду. Духовенство неоднократно предлагало ему принять духовный сан и всегда в ответ оно получало категорический отказ. М. И. Ковалинский описывает следующим образом один из таких эпизодов: монахи Киево-Печерской лавры предложили Сковороде принять духовный сан, который откроет ему широкий путь к церковной карьере. «Ты…будешь столб церкви и украшение обители», — говорили монахи. Ответ Сковороды был предельно ясен: «Я столботворения умножить собою не хочу, довольно и вас столбов (неотесанных) во храме божием!» (16, стр. 510). В конце концов Сковорода оставил академию, как за полтора десятка лет перед тем оставил ее великий русский ученый М. В. Ломоносов. Как мы уже говорили, все лучшее, что было в академии, оказало благотворное влияние на Сковороду. Непосредственное воздействие оказал на него ученик Прокоповича Конисский, обучавший Сковороду и читавший в академии курс логики, этики, физики и «метафизики». В совершенстве изучив греческий, латинский, немецкий, древнееврейский языки, философию и литературу, Сковорода становится одним из образованнейших людей своего времени. Вскоре благодаря своим широким познаниям он был включен в состав посольской миссии генерал-майора Вишневского, направленной Елизаветой в Венгрию. Поездка в Европу вполне отвечала стремлению Сковороды побывать за границей. Он пешком обошел Венгрию, Австрию, Польшу, частично Германию, встречаясь с видными учеными того времени. Один из биографов и современников Сковороды — Гес де Кальве сообщает, будто украинский мыслитель обошел всю Германию, Италию и Польшу и якобы слушал Канта (см. 28, стр. VI). Другие биографы, правда, не подтверждают этого рассказа Гес де Кальве, но игнорировать это сообщение нет оснований. Пробыв за границей около двух с половиной лет, Сковорода в 1753 г. возвращается на родину и занимает вакантное место учителя поэтики в Переяславской семинарии. С этого времени на украинского мыслителя обрушиваются преследования за его прогрессивные взгляды и деятельность. Сторонник силлабического стиха Ломоносова, Сковорода ведет в этом же духе преподавание и пишет свою работу «Рассуждение о поэзии и руководство к искусству оной»[3]. На этой почве у него происходит крупное столкновение с Переяславским епископом Никодимом Стребницким (51, стр. 455). Епископ запрашивает Сковороду, почему он нарушает старые каноны силлабического стихосложения, приказывает изменить преподавание и вести его «по старому обычаю». На этот приказ, как сообщает Ковалинский, Сковорода отвечает епископу, что «он полагается на суд всех знатоков о том, что рассуждение его о поэзии и руководство, написанное им, есть правильное и основанное на природе сего искусства. Притом в объяснении прибавил латинскую пословицу: „Alia res sceptrum, alia plectrum, то есть: иное дело пастырский жезл, а иное — пастушья свирель“» (16, стр. 490). Этим самым Сковорода бросил вызов одному из магнатов церкви, указав на его невежество в вопросах поэтики, проявив при этом не только самостоятельность мышления, но и независимость характера. В результате по распоряжению епископа Сковорода вынужден был оставить Переяславскую семинарию. В 1754 г. Сковорода поступает домашним учителем к украинскому помещику-дворянину полковнику Степану Тамаре и обучает его сына Василия. Украинский мыслитель, столкнувшись с чванливым нравом помещика и его жены, вскоре вынужден был покинуть их. Тамара, поняв, кого он утратил, подавил свои замашки, возвратил Сковороду к себе в имение Ковраи и теперь уже обращался с ним как с равным. Сковорода, по природе своей очень добрый и чуткий человек, привязался к Василию и пробыл у С. Тамары до окончания обучения своего воспитанника около пяти лет — с 1755 по 1759 г. В эти годы начинается его литературная деятельность. Он пишет первый цикл «Сада божественных песней». В творчестве поэта и мыслителя отразились его мучительные идейные поиски. Воспитанник духовной академии, средоточия религиозных традиций, он все более осознавал глубокое противоречие между условиями жизни народа и христианским вероучением. Мыслитель жадно искал «истину» и «правду». Он один из первых в истории украинской общественной мысли обратился к разуму, объективной природе, общественной жизни, человеку. Он выступил с горячим протестом против официальной религии и церковной схоластики, которые подавляли человеческий разум и уводили его от реальной жизни в потустороннее царство мистических теней. Противоречие между феодально-религиозной идеологией и становлением наук, столь необходимых для дальнейшего развития общества, нашло свое выражение в идейных поисках Сковороды. Он отразил в своих взглядах объективную тенденцию общественного развития, но субъективно оказался на распутьи между верой и наукой, между отрицанием религии и отсутствием другого идейного оружия, которым можно было бы воспользоваться. Поэтому протест Сковороды органически вылился в протест против официальной религии, против ее мертвой догматики, нелепых библейских сказок, против духовной диктатуры церкви. Он ратовал за новую религию, религию сердец. Сковорода хотел подновить религию, дать новое, аллегорическое толкование Библии. Противоречивое отношение к религии вызвало у Сковороды идейные поиски, послужившие источником дальнейшего развития его взглядов. Эти поиски нашли свое выражение уже в «Саде божественных песней», сквозь которые проходят два основных мотива: религиозный и поиски «правды», «истины», «добродетели». Центральным вопросом всей системы взглядов Сковороды, волновавшим его на протяжении всей жизни, был вопрос о человеке, о счастье для человека и всего народа. Церковь, религия, Библия и духовенство предлагали народу искать счастье в потусторонней жизни, на «небесах». Мыслитель не мирился с этим, он считал, что «щастия нет в небе» (16, стр. 36). Он не верил в мнимое, потустороннее царство. Он утверждал, что счастье нельзя откладывать не только в несуществующий иллюзорный мир, но даже на завтра, даже на час, «будто прожитый час возвратится назад, будто реки до своих повернутся ключей» (16, стр. 40). Сковорода видел и то, что «щастия нет на земле» (16, стр. 36), народ живет в ужасающей нищете и стонет под тяжелым ярмом крепостничества. Вокруг себя он видел ненасытную погоню за богатством, тунеядство, роскошь, разврат феодалов земли и церкви. Еще Гес де Кальве, давший неправильную оценку философским взглядам мыслителя, вынужден был признать, что Сковорода заметил, как не у нас только, но и везде богатому поклоняются, а бедного презирают; видел, как глупость предпочитают разуму, как шутов награждают, а заслуга питается подаянием. В 10-й песне — «Всякому городу нрав и права», в которой автор подвергает беспощадной критике господствующие классы, особенно ярко развертывается публицистический талант Сковороды. Художественные достоинства песни, гражданские мотивы, нравственные идеи уходят в глубь украинского фольклора. Она отравила горе и печаль,гнев и мудрость народа, поэтому и получила всеобщее признание и широкую известность, вошла в быт, украинское народное творчество, литературные и драматические произведения писателей; ее распевали кобзари и лирники по широким просторам всей Украины, она вошла в собрание галицких песен Вацлава из Олеска и Жеготы Паули даже «без сознания самих собирателей, что эти песни сочинены Сковородою» (40, стр. 177). В этой песне автор бичевал помещиков, «стягивающих грунты», купцов, обманывающих, обсчитывающих, обмеривающих «при аршине», ростовщиков, опутывающих свои жертвы долговой кабалой, видящих свою жизнь «в процентах», чиновничий аппарат, трущийся в панских углах, услуживающий казацко-помещичьей знати, всеобщее стремление помещиков и купцов, ростовщиков и чиновников к роскоши. Все они строят «дом свой на новый манер», заводят «иностранный скот», собак для ловли, пиршествуя так, что хоромы их шумят «от гостей, как кабак», предаются разврату, «венериным амурам»; в то же время юристы узаконяют захват земли казацкой знатью; блудливые виршеплеты поют панам панегирики; «студенты» ведут пустые, схоластические диспуты, от которых «трещит голова», и т. д. и т. п. А народ стонет от произвола и бесправия, так как все «законы» защищают помещиков, богатеев, чиновников, белое и черное духовенство. Возраставшему произволу и беззаконию способствовало отсутствие на Украине единых законов и правовых норм. Тяжкое положение народа, безысходная нищета и бесправие привели ищущего истину к выводу — счастья нет на земле, оно не в богатстве: «…кажется, живут печали по великих больш домах» и «больш спокоен домик малый» (16, стр. 42). Страстные поиски путей, ведущих народ к счастью, были источником духовного напряжения Сковороды, мучительных раздумий, внутреннего драматического конфликта. Он видел, как христианские «проповедники» сеют ложь, обман, «поглаживают» и «усыпляют» народ сказками о счастье в загробном мире. Идейные искания нашли отражение в поэтическом творчестве мыслителя:Сковорода
(16, стр. 33).
Глава III. «Мир — что ты еси?»
…И тогда ж зачинается цыплионок, когда портится яйцо.Итак, Сковорода смотрел на людей, на народ как гуманист, страдал от того, что трагические противоречия раздирают человека и губят общество. Но что же такое человек, что такое общество?! Что такое мир? Божественного ли они происхождения? Конечно, нет! Он высмеивает теолога: «Нещасный книжник! Читал пророков, искал человека, да попал на мертвеца, и сам с ним пропал» (15, стр. 9). В человеке мыслитель искал естественную природу. Тем, кто сводил человека только к духовной сущности, он саркастически замечал: «Фу! Можно ль, чтоб был человек без плоти, крови и костей? Фу! Что се?» (15, стр. 11). Антропологический взгляд привел мыслителя к убеждению, что человек — часть природы. Но что такое природа, мироздание? Какое место в нем занимают общество и человек? Каким законам подчиняются мироздание и человек? Что такое духовная жизнь человека и в каком отношении она находится к его телесной природе, к его жизни в обществе, к общей системе мироздания?! Таков более широкий круг проблем, волновавших современную ему науку. Мыслитель столкнулся с коренными онтологическими, гносеологическими и социальными вопросами, ответ на которые он пытался дать и давал по-своему на протяжении всей своей жизни. Но ответить на эти проблемы нельзя было, не разрешив основного вопроса всей философии — об отношении духовного к материальному. А ответ на него как раз и оказался камнем преткновения его философской системы, источником коллизии его ищущего разума. Ответ на этот вопрос приобрел у Сковороды собственную оригинальную окраску и связан был с его теорией «трех миров» и «двух натур». Всю окружающую действительность Сковорода рассматривал как три взаимосвязанных мира: первый мир — это природа, «макрокосмос», или «мир обительный»; второй мир — это общество и человек, или «микрокосмос»; и, наконец, третий мир — это «мир символов», или Библия. В наиболее законченном виде эта теория излагается в произведении «Потоп змиин» (15, стр. 533–580). Здесь Сковорода пишет: «Первый есть всеобщий и мыр обительный, где все рожденное обитает. Сей составлен из безчисленных мыр-мыров и есть великий мыр. Другии два суть частный и малый мыры. Первый микрокозм, сиречь — мырик, мирок, или человек. Второй мыр симболичный, сиречь Библиа» (15, стр. 536). К теории «трех миров» Сковорода пришел не сразу. Правда, еще на заре своего творчества он считал, что человек — это целый «мирик», а Библия — «мир символов». Однако это был лишь первый набросок теории «трех миров». По мере дальнейшего развития взглядов философа все более четко вырисовывалась эта теория; ее смысл заключается в том, что естественная природа «макромира» преломляется и продолжается в «микромире», в человеке. Человек, микромир не сверхъестественный феномен, не нечто случайное и не продукт божественного творения, напротив, его «естество», «природа», «натура» есть закономерное продолжение «макромира», мира «обительного», общей природы вещей. Все неживое и живое на небесах и на земле подчиняется единым естественным законам. Противоестественное — выдумка праздных умов и лжецов. Обращаясь к реальной природе, человеку, отбрасывая церковную схоластику, мыслитель все же не в состоянии был расстаться с религиозными традициями. Поэтому он стремился найти место для Библии в своем представлении о мире. В результате он создает теорию так называемого «третьего мира», «мира символов», которым и является Библия. Желая видеть в Библии нечто рациональное, он пытался аллегорически толковать ее сказания. Он резко выступал против официальной религии и дословного понимания Библии. Он разоблачал библейские сказания о сотворении мира как «бабские сказки» и хотел придать Библии новое, «разумное», аллегорическое толкование. В этом случае она якобы может стать источником познания «макро»- и «микрокосмоса». Его противоречивое отношение к религии и Библии является одной из основных форм проявления противоречивости его мировоззрения, его колебания между идеализмом и материализмом. Эта противоречивость и колебание нашли свое выражение в теории «двух натур». Согласно этой теории, каждый из трех миров обладает «внешней», «видимой», «материальной» природой («натурой») и «внутренней», «невидимой», «духовной» природой («натурой»). Впервые теория «двух натур» была высказана Сковородой в одном из первых его произведений — «Начальная дверь ко христианскому добронравию»: «Весь мир состоит из двух натур: одна — видимая, другая — невидимая» (15, стр. 16). Эту мысль он далее развивает в произведении «Беседа, нареченная двое». Здесь он уже резко расчленяет весь мир на два мира: на мир внешний, материальный и мир внутренний, духовный: тот «глуп, кто двое нащитать не умеет», «нужно везде видеть двое» (15, стр. 171): «мир и мир, тело и тело, человека и человека, — двое в одном и одно во двоих, неразделно и неслитно же» (15, стр. 175). Двойственной природе мироздания он посвящает найденные мной произведения: «Беседа 1-я» и «Беседа 2-я». Материальное, плоть — это нечто внешнее, видимость, за которой таится внутренняя, истинная природа всего сущего и человека: «Каждый… человек состоит из двоих, противостоящих себе и борющихся начал, или естеств: из горняго и подлаго, сиречь, из вечности и тления. Посему в каждом живут два демоны или ангелы… ангел благий и злый, хранитель и губитель, мирный и мятежный, светлый и темный» («Беседа 2-я», л. 19, об.). Потому-то перед человеком всегда маячит «двоепутие»; Библия, как и все на свете, также обладает двоякой природой, и «от сих же источников рождается двойный вкус в Библии: добрый и лукавый, спасительный и погибельный, ложный и истинный, мудрый и безумный» («Беседа 2-я», л. 30). Отсюда и вытекало противоречивое отношение мыслителя к религии и Библии. Для Сковороды весь материальный мир во всем его многообразии — это лишь «видимая» натура, которой «также не одно имя, например: вещество, или материя, земля, плоть, тень и проч.» (15, стр. 16). Идеалистическое решение основного вопроса философии заключалось в том, что Сковорода считал первичным именно духовное начало, которое и есть сущность всех вещей. Все же материальное, внешнее или, как он говорил, «вся тварь» есть не что иное, как «рухлядь, смесь, сволочь, сечь, лом, крушь, стечь, вздор, сплочь, и плоть, и плетки» (15, стр. 15). В начале своей творческой деятельности мыслитель считал истинной сущностью вещей только их духовную природу. Если материальный мир он называл «тварью», то мир духовный, «невидимую натуру» называл «богом»; «Видимая натура называется тварь, а невидимая — бог» (15, стр. 16). В начальном периоде творчества мыслителя на первый план выступает идеализм, в последующем же развитии его взглядов все более проявляется и усиливается материалистическая тенденция. Следует, однако, отметить, что и в начале своего творчества Сковорода не стоял всецело на монистически-идеалистической точке зрения. Еще тогда у него имелась определенная материалистическая тенденция, находившая свое выражение также и в том, что, говоря о древних греках, мыслитель постоянно склонялся к древнегреческим материалистам и отдавал им предпочтение, особенно любимому им Эпикуру. Когда он говорил о «боге», то это ничего общего не имело с ортодоксально-религиозным пониманием бога. В его воззрениях проступала определенная пантеистическая тенденция. Она проявлялась в его понимании бога и в том содержании, которое он вкладывал в это понятие. Для него бог — это внутренняя сущность вещей, закономерность мироздания. Он говорил: древние мудрецы называли бога, или внутреннюю природу, «умом всемирным»; далее он продолжал: «невидимая натура» или «бог» имела различные имена, «например: натура, бытие вещей, вечность, время, судьба, необходимость, фортуна и проч… А у християн знатнейшия ему имена следующия: дух, господь, царь, отец, ум, истинна. Последния два имена кажутся свойственнее протчих, потому что ум вовся есть невеществен, а истинна вечным своим пребыванием совсем противна непостоянному веществу» (15, стр. 16). Тем самым «невидимая натура» или «бог» теряли свою сверхъестественную, мистическую сущность и выступали в качестве внутренней закономерности вещей. В главе 3-й «Начальной двери ко христианскому добронравию», озаглавленной «О промысле общем», он прямо называет «невидимую натуру» «всеобщим законом, или уставом» (15, стр. 17; подчеркнуто мной. — И. Т.). Таким образом, Сковорода один из первых в истории украинской общественной мысли выступил против ортодоксально-религиозного понимания бога, вытравливая из понятия «бог» мистическую сущность и наделяя его новым содержанием — закономерностью вещей. Проблема закономерности является одним из центральных вопросов всей философской системы мыслителя. Поиски закономерностей природы были новым, прогрессивным явлением. Хотя они и вызревали в старой, теологической форме, но стремление найти закономерность в природе объективно ломало ту устаревшую религиозную форму. Еще в начальном периоде своего творчества он ревизует религиозное понимание бога, утверждая, что «господен мир» не в боге и не за пределами действительного мира, а в самом мире и в человеке, ибо «бог, и мир его, и человек его есть то едино» (15, стр. 193). Отождествляя бога с миром и человеком, растворяя бога в мироздании и человеке, он считал, что «нового» человека и «новый» мир необходимо искать не в потустороннем царстве, а в самом человеке, «в плотской нашей тени» (15, стр. 196), так как «он в тебе, а ты в нем» (15, стр 195). Сковорода отрицательно относился к «материальному» не потому, что это нарушало сказки о божественном творчестве, а потому, что в «материальном» он видел лишь пошлое, связанное с богатством и стяжательством. Он не мог отграничить философский материализм от грубого, если можно так выразиться «житейского», материализма, который он связывал со «златожаждной» погоней за богатством, «грунтами», «людьми» и «чинами». Отрицательное отношение к безудержному материальному стяжательству мыслитель перенес на философское решение вопроса об отношении духовного к материальному. Один из либералов, Ф. А. Зеленогорский, понимал это и писал, что Сковорода «ратовал против материалистического направления жизни» (подчеркнуто мной. — И. Т.), но Зеленогорский придавал этому положению ложное толкование, стремясь затушевать и скрыть свойственную Сковороде острую постановку социальных вопросов. Зеленогорский сознательно останавливался на абстрактно истолковываемых категориях «добра» и «зла», разглагольствуя об «умственных» и «нравственных» запросах «человеческого духа» вообще, чтобы представить мировоззрение мыслителя в искаженном виде (25, № 3, стр. 198). Сковорода относился резко отрицательно не только к погоне за богатством и к грубо материалистическому образу жизни, но и к представлениям о сверхестественном, мистическом мире, отрицал его и считал пригодным только для «бабских сказок». Если философ враждебно относился к миру «видимому», «материальному», считал его «ложным» и не признавал мистического мира, то где же в таком случае было ему искать другой мир — «истинный мир»? Отсюда и вытекало раздвоение им существующего реального мира на два мира: мир «видимый» — материальный и мир «невидимый», духовный; «мир наш есть риза, а господень — тело» (15, стр. 192). В замечательном произведении «Разговор пяти путников о истинном щастии в жизни»[6] материалистическая тенденция в мировоззрении Сковороды приобрела более яркий характер. Хотя он по-прежнему делит мир на два мира и называет «невидимый» мир «божественной сущностью», эта последняя приходит в более резкое противоречие с его материалистическими утверждениями, а по мере эволюции его философских воззрений утрачивает божественный характер. Он пристально вглядывался в неразрешимый конфликт между библейскими легендами и естественными законами природы, во внутренние противоречия самой Библии. Если в ней он находил отступления от канонического толкования бога, то эти отступления его уже не устраивали: «В Библии бог именуется: огнем, водою, ветром, железом, камнем и протчими безчисленными именами». Но даже эти дезавуирующие бога имена не удовлетворяют Сковороду, и он идет значительно далее, левее и продолжает: «Для чего ж его не назвать (Natura) натурою? Что ж до моего мнения надлежит — нелзя сыскать важнее и богу приличнее имени, как сие. Натура — есть римское слово, по-нашему природа или естество. Сим словом означается все-на-все, что толко родится во всей мира сего машине, а что находится нерожденное, как огнь, и все родящееся вообще, называется мир» (15, стр. 213). Теперь он уже считает мир бесконечным и многообразным, а за богатством его проявлений он видит общее начало, имя которому «натура» или «природа». Явления и предметы мира временны и преходящи, а внутренняя, «раждающая» природа вещей остается вечной, никем не созданной, никогда не рождавшейся и не могущей погибнуть. Она не имеет ни начала, ни конца и бесконечна во времени и пространстве: «Она называется натурою потому, что все наружу происходящее, или раждаемое от тайных неограниченных ея недр, как от всеобщей матери чрева, временное свое имеет начало. А понеже сия мати, раждая, ни от кого не принимает, но сама собою раждает, называется и отцом, и началом, ни начала, ни конца не имущим, ни от места, ни от времени не зависящим» (15, стр. 214). Эти положения о природе рождающей и рождаемой перекликаются с известным положением выдающегося голландского материалиста и пантеиста Бенедикта Спинозы о природе порождающей (Natura naturans) и природе порожденной (Natura naturata) (см. 50, I, стр. 107). Далее Сковорода приходит к таким выводам: внутренняя природа вещей, природа «раждающая» — это «тайный закон», «правление», «царство», внутренняя закономерностьвещей, которая «всегда была», «всегда везде есть», «всегда будет». Эта рождающая природа или внутренняя закономерность, «как прекрасное, цветущее дерево, закрывается в зерне своем и оттуда ж является» (15, стр. 213–214). Мир бесконечно многообразен, ибо все «раждаемое» происходит «от тайных неограниченных ея (природы. — И. Т.) недр» (15, стр. 214). Если внешние формы проявления мира несчетны и вместе с тем временны и преходящи, то «раждающая» природа является единой, вечной и непреходящей. Сковорода заявляет: «Сия повсеимственныя, всемогущия и премудрия силы действие называется тайным законом, правлением, или царством, по всему материалу разлитым безконечно и безвременно, сирич нелзя о ней спросить, когда она началась — она всегда была, или поколь она будет — она всегда будет, или до коего места простирается — она всегда везде есть» (15, стр. 214). В «Разговоре пяти путников о истинном щастии в жизни» мыслитель говорит о вечности и бесконечности природы, о ее многообразии и единстве. Понимая, что это материалистическое положение противоречит принципам религиозного мировоззрения, он преднамеренно обостряет вопрос о «натуре», о «природе». Устами одного из беседующих лиц — Афанасия он бросает следующую реплику: «Постой! Сие слово, кажется, воняет ересью… Твоя натура пахнет идолопоклонством. Лучше сказать: бог открыл, не языческая твоя натура» (15, стр. 212). Реплика Афанасия не только литературнополемический прием, но и действительное обвинение, брошенное ему церковниками. Один из цензоров Московской духовной цензуры — В. Иванов сделал следующее заключение по поводу более раннего произведения Сковороды «Наркисс», или диалог «О познании самого себя»: «…второй разговор (из диалога: „О познании самого себя“) по содержащейся в нем наивеличайшей ереси, достоин сожжения и проклятия» (32, стр. 12). На это обвинение Сковорода (его взгляды изложены от имени Якова) язвительно отвечает: «Здравствуй же, олховый богослов! Естли я, называя бога натурою, зделался язычником, то ты и сам давно уже преобразился в идолопоклонника» (15, стр. 212). Таким образом, уже в этом произведении Сковорода отбрасывает ортодоксально религиозное понимание бога как негодное, языческое, идолопоклонническое. Бог для него — природа, да и не только природа, но и человек, и добродетель, и истина. В этом его пантеистическая тенденция. Но как известно, всем пантеистам свойственно противоречие (см. 3, стр. 589). Противоречия в последующем развитии философских убеждений Сковороды не снимаются, а развертываются дальше. С полевением взглядов мыслителя «внутренняя природа» рассматривается им не столько в качестве «духовного начала», сколько в качестве «закономерности», «естества», «натуры» вещей и всей природы в целом. В связи с обращением Сковороды к реальным условиям жизни народных масс, к природе, к объективному миру происходит дальнейшее развитие его философских взглядов. Это нашло свое воплощение в одном из лучших произведений мыслителя — «Иконе Алкивиадской» (15, стр. 371–402). Здесь философ формулирует ряд материалистических положений о природе: она бесконечна в пространстве, вечна во времени, неисчерпаема в своих проявлениях, она никем не была создана, никогда не погибнет. Природа — это бесконечное количество миров: «Взглянем теперь на всемирный мир сей, как на увеселительный дом вечнаго, как на прекрасный рай из безщетных вертоградов, будь то венец из веночков, или машинище, из машинок составленный» (15, стр. 381), а в харьковском автографе собственноручно добавляет: «ни местом, ни временем, не ограниченный»[7]. Вслед за Коперником и Ломоносовым Сковорода считал, что мир не ограничен Землею и планетами солнечной системы; он состоит из бесконечного количества материальных миров[8]. Еще до написания «Иконы Алкивиадской» он выдвигал материалистическое представление о мироздании, считал библейские легенды противоестественными, противоречащими законам материальной природы. В произведении «Кольцо», написанном им во второй половине 1773 г., которое, между прочим, наиболее засорено теологическими рассуждениями о «третьем мире» — «мире символов» (Библии), он все же говорил: «Возможно ль, чтоб Енох с Илиею залетели будто в небо? Сносно ли натуре, чтоб остановил Навин солнце? Чтоб возвратился Иордан, чтоб плавало железо? Чтоб дева по рождестве осталась? Чтоб человек воскрес? Кой судия на радуге? Кая огненная река? Кая челюсть адская? Верь сему, грубая древность, наш век просвещенный» (15, стр. 270). В «Иконе Алкивиадской» он развивает эту мысль и едко высмеивает библейские сказания, будто «летали Илиины кони», «при Елиссее плавало-де железо, разделялись воды, возвращался Иордан, за Иисуса Навина зацепилося солнце, за Адама змии имели язык человеческой» (15, стр. 373). Он называет «бабскими сказками» библейские сказания, будто «звезды спадут», «солнце померкнет», «свиется небо аки свиток», и разоблачает библейский «нелепый вздор», который давал повод думать, что «мир обительный когда-то погибнет». Все это «вздор историалный» (15, стр. 389), говорил он, и «речь сия никак не пристала ко вселенскому миру» (15, стр. 385). Сковорода спрашивает: а как с другими мирами? Кто их создал? Погибнут ли они? (см. 15, стр. 385). Он тонко иронизирует над библейским мифом о конце мира: «Скоро-де конец миру… бог знает, может быть, в следующий 1777 год спадут на землю звезды», и язвительно замечает: «…от бога вся возможна». Суеверы же упиваются этим, «бражничают и козлогласуют нелепую, объявляя неприятелями и еретиками всех несогласных». Затем ирония сменяется гневом, — это уже не детское мудрствование: «наглость» думать, будто натура «когда-то и где-то делала то, чего теперь нигде не делает и впредь не станет»; более того, философ считает, что «востать противу царства ея законов[9] — сия есть нещасная исполинская дерзость»; он с возмущением спрашивает: как это природа могла восстать против своих законов? такие нелепые мысли могут быть «в детских и подлых умах» (15, стр. 373–374), у тех, «кто угорел или в горячке, тот скажет: „…от бога-де вся возможна“» (15, стр. 375). Высказав ряд материалистических положений в общей теории мироздания, Сковорода пришел в противоречие с идеалистическим решением основного вопроса философии. Определяя свое отношение к Платону и к идеалистическому миропониманию, он говорил: «…в сем месте встречается со мною любомудрое слово Платоново[10] в такой силе: „Подлость не почитает за сущую точность“. Nisi quod [prix] teneat, сиречь кроме одно тое, что в кулак схватить может, а в кулак схватить можно одно осязаемое» (15, стр. 382). Платон утверждал, что признание материальности мира есть «подлость», считающаяся только с осязаемым «веществом». С точки зрения древнегреческого идеалиста, «вещество», материальный мир — это ничто, временная и преходящая тень вечно существующих «идей». Сковорода противопоставил платоновской линии в философии прямо противоположную, демокритовскую: «… как свидетельствует острое философских учеников речение: Unius interitus est alterius generatio — „Одной вещи гибель раждает тварь другую“» (15, стр. 381). Приводя указанное положение Платона, Сковорода говорил: «Если ж мне скажет, что внешний мир сей в каких-то местах и временах кончится, имея положенный себе предел, и я скажу, что кончится, сиречь начинается. Видиш, что одного места граница есть она же и дверь, открывающая поле новых пространностей, и тогда ж зачинается цыплионок, когда портится яйцо. И так всегда все идет в безконечность. Вся исполняющее начало и мир сей, находясь тенью его, границ не имеет. Он всегда и везде при своем начале, как тень при яблоне». И наконец, впервые в своей творческой деятельности без обиняков Сковорода говорит: «Materia aeterna»[11] (15, стр. 382). Таким образом, Сковорода стал на точку зрения вечности материи, объективности и реальности природы, ее бесконечности в пространстве и во времени, ее постоянного развития, неисчерпаемости форм ее существования, признания материальной субстанции и возникающих, развивающихся и сменяющихся явлений природы. В «Иконе Алкивиадской» Сковорода впервые с такой безапелляционностью говорит о материальности, вечности и бесконечности природы, мироздания. В его рассуждениях имеются и элементы диалектики. Эти материалистические положения закономерно пришли в непримиримое противоречие с его теорией «двух натур», согласно которой природа обладает двумя началами — материальным и духовным. Разрешить это противоречие, вызывающее производные противоречия, возможно было на основе либо последовательного материализма и атеизма, либо последовательного идеализма и теизма. Находясь под влиянием идейных традиций своего времени, он не смог справиться с этим противоречием. Он встал на путь примирения этих двух взаимоисключающих начал. Тем самым Сковорода не только сохранил свою теорию «двух натур», но и пришел к необходимости ее дальнейшего развития. Тот факт, что он не разрывал мир «внешний» и «внутренний», рассматривая их в органическом единстве, не спасал дела. Теория «двух натур» является ярким проявлением противоречивости философских взглядов Сковороды, его колебания между идеализмом и материализмом. Противоречие не только не снималось, но воспроизводилось на более расширенной основе. В «Иконе Алкивиадской» он говорит: «…вижу в сем целом мире два мира, един мир составляющия: мир видный и невидный, живый и мертвый, целый и сокрушаемый. Сей риза, а тот — тело; сей тень, а тот — древо; сей вещество, а тот — ипостась, сиречь: основание, содержащее вещественную грязь, так как рисунок держит свою краску» (15, стр. 381–382). Для него эти два мира не разгорожены непроходимой стеной, они едины в своем различии и различны в своем единстве. Положение это диалектично, однако высказано оно было на идеалистической основе. Вместе с тем сама диалектика этого положения неминуемо влекла его и к материалистическому его истолкованию. Поэтому в этом же произведении Сковорода придает новый оттенок своей теории «двух миров» и высказывает глубокую мысль о том, что между явлением и его сущностью нет тождества, как нет и непроходимой пропасти. Это положение рассматривается на материальных, естественных процессах, потому оно вполне материалистично и к тому же носит диалектический характер. Но так как оно связано с гносеологией Сковороды, то будет рассмотрено в соответствующем месте. В самой концепции Сковороды таилась возможность преодоления этого противоречия и потому, что он признал материальность, вечность, несотворимость и неуничтожимость мира, и потому, что он считал мир безусловно познаваемым. Теологическая же сторона его взглядов, дань прошлому, препятствовала превращению возможности в действительность. Только в последующем развитии прогрессивной философской мысли на Украине эта теологическая сторона была отброшена. Понимая, что его теория «двух натур» носит дуалистический характер, мыслитель субъективно стремился вырваться из пут дуализма и прямо заявлял: «Два кота в меху скорее, нежели два начала, поместятся в мире» (16, стр. 433). Он хотел найти единую субстанцию, «единое начало» во множестве миров: «А я вижу в нем единое начало, так как един центр и един умный циркул во множестве их» (15, стр. 381). Но объективно дуализм этим еще не преодолевался, напротив, он был перенесен в ту сферу, из которой Сковорода хотел изгнать дуализм, а именно в сферу субстанции. Если все мироздание состоит из двух натур, двух миров, «един мир составляющих», а единство его коренится в «начале» или «субстанции», то остается выяснить, какова же эта «субстанция», каково это «безначальное начало» — материально или идеально? Философ специально и неоднократно останавливался на различных гранях животрепещущего для него вопроса, в плену которого он оставался на протяжении всей своей творческой деятельности. Рассмотрим два главных для Сковороды аспекта этого вопроса — его формальную сторону и его существо. Если исходить из формальной стороны этого вопроса, из его чистой дефиниции, то «начало точное есть то, что прежде себе ничего не имело». Но такое определение Сковороду не устраивало, он считал его противоречащим даже формальнологической стороне, ложным, превратным, так как небытие не может предшествовать бытию и породить его: «ничто» не может породить «ничтось», «ничто началом и концом быть не может». В своем позитивном решении этого вопроса даже с формальной стороны он высказывает глубокие диалектические мысли: «Начало и конец есть… то же»; они — две стороны одного: «так, как в колце: первая и последняя точка есть та же, и где началось, там же и кончилось» (15, стр. 379). Вместе с тем критикуемое понимание «начала» он считал противоречащим не только логическому определению, но также и существу дела, самой природе реальных вещей. Это и есть второй аспект того же волновавшего Сковороду вопроса. Дело, конечно, не в признании или отрицании материального и духовного начала: философ не сомневался в их бесспорном существовании. Дело заключается в другом — какое из них первично и какое вторично, производно. Однако это лишь иная формулировка высшего вопроса всей философии, вопроса об отношении мышления к бытию, духа к природе. Назло церкви и вопреки ей этот вопрос принял «более острую форму: создан ли мир богом или он существует от века?» (4, стр. 283). Разве зоркий взгляд Сковороды не видел, насколько болезненно реагируют на этот вопрос теологи? Он это отлично понимал и потому острие своей полемики направлял главным образом против теологов, которых он называл «мистагогами», жрецами мистерий. Он преднамеренно обостряет этот вопрос: «Божественные мистагоги, или тайноводители, приписывают начало единственно точию богу. Да оно и есть так точно, естли осмотреться». Сковорода как будто соглашается с христианскими теологами, которые усматривали «начало» в боге. Однако он выходит далеко за пределы религиозного понимания бога, подменяет его понятием вечности и отождествляет его с вечностью: «Ничево нет ни прежде ея, ни после ея. Все в неограниченных своих недрах вмещает. И не ей что-либо, но она всему началом и концем. Начало и конец есть, по мнению их, то же. И точно так есть, если разсудить. Вечность не начинаемое свое и после всего остающееся пространство даже до того простирает, чтоб ей и предварять все-на-все. В ней так, как в колце: первая и последняя точка есть та же, и где началось, там же и кончилось» (15, стр. 379). Пытаясь разрешить вопрос о «начале» не по его формальному признаку, а по существу, мыслитель неизменно обращается к реальной природе, материальной действительности: «В самых тварях сие можно приметить: что тогда, когда согнивает старое на ниве зерно, выходит из него новая зелень и согнитие старого есть рождением новаго, дабы, где падение, тут же присутствовало и возобновление, свидетельствующее о премудром ея и всесохраняющем миростроительстве» (15, стр. 379; подчеркнуто мной. — И. Т.). Чтобы не оставалось сомнений, носит ли «начало» духовный или материальный характер, он прямо говорит, что оно представляет собой нечто цельное и твердое, и находит ему другие подобные определения: «Сие правдивое начало везде живет. По сему оно не часть и не состоит из частей, но целое и твердое, затем и неразоряемое, с места на место не преходящее, но единое, безмерное и надежное. А как везде, так и всегда есть. Все предваряет и заключает, само ни предваряемое, ни заключаемое» (15, стр. 379). Итак, перенеся решение вопроса о том, что же является первичным — материальное или идеальное, в область субстанции или «начала», Сковорода все же не освободился от дуализма: в одном случае начало для него вполне материально — это и природа, и закономерность, и вечность, и бесконечность, и, наконец, «бессмертная материя»; в другом случае оно идеально — это духовная субстанция, бог и т. п. Но знаменательно следующее: когда мыслитель идеалистически трактует «начало», он не находит необходимых красок для его характеристики, оно выступает как нечто весьма абстрактное, худосочное, бедное; когда же он трактует «начало» материалистически, тогда он находит огромное число разнообразных определений, характеризующих содержание «начала» богатством различных сторон. Не преодолев дуализма, Сковорода отошел далеко влево от последовательного идеализма в сторону материализма, но к материалистическому монизму он все же не пришел. Поэтому мы можем применить ленинскую оценку взглядов Аристотеля к Сковороде. Колебание между идеализмом и материализмом, между метафизикой и диалектикой — вот что характеризует его философские воззрения, причем эта борьба между двумя линиями в философии оказалась в рамках его философской системы источником ее внутренней противоречивости, непреодолимой коллизии. Историческая заслуга Сковороды состоит в том, что он стал на позиции воинствующего антиклерикализма, отошел от идеалистического монизма, все более склонялся к материализму, вопреки церкви выступил против религиозного понимания бога как творца Вселенной, растворил его в природе и в своей воинствующей критике религии и Библии, высказал такие положения, которые объективно носили атеистический характер. И действительно, Сковорода отождествлял бога и с «началом», и с «вечностью», и с «бесконечностью пространства», и с «природой», и с «естественной закономерностью», и с «внутреней пружиной», и с рядом иных понятий, каждое из которых приходило в непримиримое противоречие с официальной религией и теологией. Надо было обладать мужеством, чтобы во времена безраздельной духовной диктатуры церкви заявить, что бог есть «языческое название» (15, стр. 212) и кроме уже перечисленных понятий отождествить его с «любовью», «добродетелью», «истиной» и т. д. Наиболее законченный вид теория «трех миров» и «двух натур» получила в последнем произведении философа — «Потоп змиин» (15, стр. 533–580). В этой работе теория «двух натур» приобретает вид теории «материи и формы»: «Все тры мыры состоят из двох, едино составляющих естеств, называемых материа и форма», а эта последняя является внутренней движущей силой развития «материи», «натуры». «Форму» он называет «идеей», «богом»; «божие естество… есть форма», а весь материальный мир — это лишь тень божья. Его колебания между материализмом и идеализмом приобрели новый оттенок, материя выступает лишь тенью духовного начала: «… в сем мыре есть материа и форма, сиречь, плоть и дух, стень[12] и истина, смерть и жизнь» (15, стр. 539); «материя», плоть — это лишь стень, она олицетворяет смерть, а «форма» — это дух, истина, жизнь. С одной стороны, Сковорода говорил, что материя является вечной, никогда и никем не была создана и не может быть разрушена, а с другой — «плоть по природе враждебна духу» (15, стр. 548). И все же, невзирая на эту противоречивость, Сковорода склонялся к материализму, стремился к нему, заявляя, что материя «все места и времена наполнила», что она не исчезает, а лишь «в различныя формы преобразуется». «Младенческой ложью» является легенда, будто мир может быть разрушен. Все эти и тому подобные положения подтверждают его порыв к материализму и нередко приводят к тому, что «божественная» субстанция теряет всякий смысл в его объяснении природы. Итак, Сковорода не смог освободиться от противоречивости в своих философских взглядах. Чтобы преодолеть эти противоречия, нужно было отказаться от искусственного расчленения мира надвое и от несуществующей «духовной субстанции». Следует отметить, что поиски духовного начала вытекали у Сковороды из его морально-этического представления о борьбе двух начал — «доброго» и «злого». Он выступал с резкой критикой господствующих классов за их погоню за богатством, землями, крепостными, за то, что они предавались тунеядству, разврату и вообще низменным «материальным», «телесным» наслаждениям, за отсутствие у них возвышенных духовных интересов. Для Сковороды погоня за материальным — «зло», поиски духовного, возвышенного — «добро». Сковорода признавал внешний мир, считал его материальным, но так как все материальное было для него «тленным», «нечистым» и «мертвым», он стремился найти в окружающем мире некую духовную сущность, которая была бы возвышенной, отличной от «низменного», «материального». Поэтому он и называл материальный мир «мертвой внешностью», которая есть не что иное, как «сень, тень, краска, абрис, руга[13], маска, таящая за собою форму свою, идею свою, рисунок свой, вечность свою» (15, стр. 540). Морально-этический подход мыслителя к окружающему миру раскрывается в следующем его утверждении: «Все мыры состоят из двоих естеств: злаго и добраго» (15, стр. 551); все «материальное» — «злое», все «духовное» — «доброе». Духовное не является внешним, оно внутренне присуще материальному миру, оно «из ползущаго божественным, из ядовитаго делается спасительным, из мертваго живым» (15, стр. 559). Он говорил, что «вся система мыра сего есть земля и прах, вода текущая и сень псам преходящая» (15, стр. 560). Стремлению дворянства и духовенства к богатству Сковорода противопоставил «духовное начало», идейную возвышенность. Как уже было указано, это духовное начало он искал не в потустороннем, а в действительном, материальном мире. Поэтому он не разделял «мир материальный» и «мир духовный», но и не отождествлял их. Пренебрегающие «духовным миром» — стяжатели; пренебрегающие «материальным миром» — суеверы. В материальном Сковорода искал духовное. Он говорил, что «сии две половины составляют едино; так, как пищу — глад и сытость, зима и лето — плоды, тма и свет — день, смерть и живот — всякую тварь, добро и зло — нищету и богатство господь сотворил и слепил во едино» (15, стр. 567–568) Говоря о «добре» и «зле», он прямо связывает эти морально-этические категории с нищетой и богатством, с «материальным» и «духовным». Он призывает: «Ты только старайся, чтоб из твоей лживой земли блеснула правда божия» (15, стр. 578). Морально-этический подход к проблеме «материального» и «духовного» предопределил предпочтительное отношение Сковороды к духовному. В своем отношении к «материальному» и «духовному» он исходил не из онтологического решения основного вопроса философии, а из морально-этического отношения к «доброму» и «злому». Мыслитель не видел отличия между философским материализмом и философским идеализмом, с одной стороны, и «житейским» материализмом и возвышенными, духовными, идеальными стремлениями — с другой. Как известно, в то время вообще еще не было понимания того, что представляет собой философский материализм: признание первичности материи и вторичности сознания. Через полстолетия Фейербах сделал аналогичную ошибку. Как Фейербах, так и Штарке, писавший о нем, как известно, не помяли, что такое философский материализм. Энгельс говорил, что Фейербах «не может преодолеть обычного философского предрассудка, предрассудка не против самого существа дела, а против слова „материализм“» (4, стр. 286) потому, что «он, несмотря на „основу“, еще не освободился от старых идеалистических пут» (4, стр. 289); над ним тяготел тот предрассудок, согласно которому «вера в нравственные, то есть общественные, идеалы составляет будто бы сущность философского идеализма» (4, стр. 289). Этот «философский» предрассудок «возник вне философии» (4, стр. 289), в самой объективной, материальной деятельности людей, где «воздействия внешнего мира на человека запечатлеваются в его голове, отражаются в ней в виде чувств, мыслей, побуждений, проявлений воли, словом — в виде „идеальных стремлений“». В этом виде «идеальные стремления» становятся «идеальными силами» (4, стр. 290), которым сообразно с идеалистическими предрассудками придается самостоятельное значение. Все это относится также и к Сковороде. Он считал, что мысль человека есть «тайная в телесной нашей машине пружина, глава и начало всего движения ея» (15, стр. 238). Отсюда он делал вывод, будто мысль, «духовное начало», имеет самостоятельное значение, будто оно определяет действия «телесного начала» и стоит над ним. Сковорода считал, что человек не может жить без удовлетворения своих материальных потребностей, но при потере «меры» эти стремления, непомерно раздуваясь, превращаются в стяжательство. В этом случае «телесное начало» перерастает в «зло». Мыслитель считал, что мысль, «духовное начало», стоит над «телесным началом». Все «телесное» является «низменным», а «духовное» — возвышенным. Поэтому «идеальные стремления» приобретают характер самостоятельных и определяющих «идеальных сил». Этот предрассудок питался еще и тем, что Сковорода ставил идеальные стремления выше материальных. Именно в этом этическом, а не онтологическом понимании он отдавал предпочтение «идеальному началу». Таковы субъективные мотивы, определившие предпочтительное отношение Сковороды к духовному началу перед началом материальным. Эти мотивы вытекали не столько из сознательного отношения к вопросу об отношении мышления к материи, сознания к бытию, сколько из морально-этического подхода к решению основного вопроса всей философии. Сложность оценки философских взглядов Сковороды заключается в том, что, отдавая дань идеалистическим положениям, вместе с тем он без оговорок признавал вечность материи, ее несотворимость и неразрушимость, безграничность в пространстве и бесконечность во времени. Это безусловно материалистическое утверждение находилось в противоречии с идеалистическими предрассудками и служило постоянным источником его колебаний между идеализмом и материализмом. Как говорит Ф. Энгельс, XVIII в. вообще не разрешил «противоположности субстанции и субъекта, природы и духа, необходимости и свободы; но он противопоставил друг другу обе стороны противоположности во всей их остроте» (3, стр. 600). Сковорода своеобразно отразил эти противоречия общественной жизни Украины в XVIII в., причем обе стороны этого противоречия во всей резкости их противостояния и борьбы оказались в рамках его философских взглядов: «Великое противостратие, сиесть антипафиа, коликое между небом и землею… между сокрушаемым и вечным. Мысль или сердце есть то дух, владетель телу, господин дому» (15, стр. 429). Противоречивость философских взглядов Сковороды приняла форму пантеизма, но, как указывал Энгельс, «сам пантеизм есть лишь преддверие свободного, человеческого воззрения на мир» (3, стр. 594). Представители передовой русской и украинской мысли следующего, XIX столетия преодолели идеалистические заблуждения. Гениальность великого кобзаря Тараса Григорьевича Шевченко заключается и в том, что революционный демократизм сочетался у него с материалистическим мировоззрением. Т. Г. Шевченко, сын крепостного и сам крепостной, революционер-демократ и певец крестьянской революции, не мог пройти мимо противоречий во взглядах Сковороды, мимо его слабых сторон. Поэтому Т Г. Шевченко критиковал Сковороду за его идеализм, за наличие элементов мистицизма, за ограниченность его демократизма — критиковал его слева. Враги украинского народа — буржуазные националисты критиковали Сковороду справа, с реакционных позиций, за его ярко выраженную материалистическую тенденцию, за его демократизм, за его служение народу. Они делали акцент на слабых сторонах его философских и общественно-политических взглядов, на его идеализме. Они замалчивали социальный протест, красной нитью проходящий через все творчество мыслителя, затушевывали его непримиримую борьбу против официальной религии, церкви, духовенства, вытравляли его рассудок и непомерно раздували предрассудки, стремясь таким образом представить великого мыслителя и выразителя социального протеста юродствующим христианским проповедником. В действительности же Сковорода был выдающимся прогрессивным представителем своей эпохи, создавшим идейные предпосылки дальнейшего развития украинской общественной мысли, ее движения вперед. Поэтому любые попытки представителей реакционного лагеря извратить взгляды Сковороды, затушевать его истинную роль в истории классовой борьбы, философской и общественной мысли Украины представляют прямое искажение исторического процесса.Сковорода
Глава IV. «Тайна и ее изобличительная тень»
Природа есть первоначальная всему причина и самодвижущаяся пружина.Гносеологические взгляды украинского мыслителя вытекали из его теории «трех миров» и «двух натур» и из принципа безусловной познаваемости мира. Еще в начале своей творческой деятельности Сковорода считал, что макро- и микрокосмос познаваемы, но его гносеологические взгляды были настолько же противоречивы, насколько противоречивым было решение им основного вопроса философии. Противоречивость его гносеологии заключалась не в том, что он ставил под сомнение возможность познания мира либо ограничивал эту возможность. Он никогда не был агностиком и ничего общего не имел с гносеологическим скептицизмом. Более того, он высмеивал агностицизм как «смешные вздоры», «суеверные сказки», стремящиеся утвердить слабость человеческого разума. Украинский мыслитель был певцом могущества познавательных способностей человека, его разума; он считал беспредельными возможности человеческого познания. Противоречия в теории познания Сковороды, от которых он не освободился вплоть до последнего произведения — «Потоп змиин», коренились в иной плоскости, в плоскости противоречивого решения основного вопроса философии, в колебании между идеалистическим и материалистическим пониманием искомого им «начала». В соответствии со своей теорией «двух начал» он требовал познания обоих «естеств» — «духовного» и «материального»: необходимо «понять во всем два естества: божие и вещественное» (15, стр. 538), часто отдавая предпочтение «духовному» началу. Это и предопределило его колебание между отрицанием Библии и стремлением ее сохранить. Критикуя Библию и нелепые библейские сказания, он вместе с тем стремился найти ей место в познавательном процессе. Это закономерно вытекало из раздвоения им мира на мир «материальный» и мир «духовный». Сковорода наивно полагал, будто Библия, аллегорически понимаемая, представляет некий «третий мир» — «мир символов», в котором раскрывается «внутреннее», «духовное», «божественное» начало природы и человека, что познать себя — это значит познать бога, ибо «бог, начало, вечность, свет есть тожде» (15, стр. 542), а все «телесное», «материальное» является «стихийной грязью», «златожаждностью». В «самопознании» он искал «внутреннюю», «духовную» сущность человека, которая является «вечной» и «нетленной». Не освободившись от элементов мистицизма, он считал, что Библия есть средство такого познания, восхождения человека к «вечным мыслям», «от смерти в живот», «от материи к форме» (15, стр. 540), что она ведет «мысль нашу в понятие вечныя натуры» (15, стр. 536), и полагал, что в этом «пасха» (15, стр. 540), «воскресение» (15, стр. 572). В этой плоскости коренились противоречия и ограниченность теории познания Сковороды, именно это мешало ему выйти за пределы идеализма и преодолеть имевшиеся в его взглядах элементы мистицизма. И все же Сковорода стремился вырваться из пут идеализма и религиозного мышления. Это нашло весьма определенное выражение в его теории познания, которая претерпела такую же эволюцию в сторону материализма, как и вся его система философских воззрений. Создав свою оригинальную теорию познания с явно выраженной материалистической тенденцией, философ внес крупный вклад в развитие украинской философской и социологической мысли. Теория познания Сковороды приняла форму теории «самопознания», созданной им еще в начале творческой деятельности. Ей принадлежит определенное место в системе его философских и общественно-политических взглядов, по мере развития которых эта теория приобретала все более яркое социальное содержание. Своей теории «самопознания» мыслитель придавал определяющее значение, так как именно в этом он видел возможность познания человеком окружающей природы. Он исходил из того, что человек является составной частью природы и поэтому в нем, как в «микрокосмосе», преломляются и продолжаются общие законы всей природы, «макрокосмоса». Он утверждал: «Если хощем измерить небо, землю и моря, должны, во-первых, измерить самых себе… собственною нашею мерою. А если нашея, внутрь нас, меры не сыщем, то чемь измерить можем? А не измерив себе прежде, что пользы знать меру в протчиих тварях? Да и можно ли?» (15, стр. 41). Невзирая на то что в этом положении законы природы и человека отождествлялись, Сковорода неоднократно выступал против религиозно-библейской легенды о сотворении человека богом. Сковорода считал, что в «самопознании» человек должен познать себя как частицу общества, и переносил центр тяжести в своей гносеологии именно в эту область. В одном из ранних своих произведений («Наркисс») философ рассматривал вопрос о «самопознании» с позиций абстрактного гуманизма, в соответствии с общим своим подходом к вопросу о человеке и общественной жизни. В «самопознании» нельзя ограничиваться познанием «телесной» внешности — необходимо еще раскрыть свой внутренний «план», «сердце», «мысли», «духовный мир». В ярких красках он показал борьбу в каждом индивидууме двух начал — «злого» и «доброго». Погоня за «материальным» — проявление «злого» начала; стремление к возвышенному, к счастью людей — проявление «доброго» начала. Человек, раскрыв свою духовную сущность и борющиеся в нем начала «добра» и «зла», должен отказаться от всего «злого» и дать полное развитие всему «доброму», возвышенному. Именно в «самопознании» философ видел путь к достижению счастья, умножению «сопричастников» счастливой жизни и спасению общества от разъедающих его язв. Теория «самопознания» занимала у него одно из ведущих мест, так как она упиралась в центральную проблему его мировоззрения, в поиски путей, ведущих человека и все общество к счастью. Теория «самопознания» мыслителя в определенной мере была облечена в теологическую форму, ибо в самопознании он видел богопознание, в богопознании он искал «истиннаго человека», а «истинный человек и бог есть тожде» (15, стр. 47). Невзирая на эту теологическую форму, мыслитель уже тогда придавал весьма земное содержание своей теории «самопознания», так как «истинного» человека он видел в человеке высоких порывов, свободном от погони за богатством и вытекающих отсюда низменных страстей: «разврата», «татьб», «вражд», «убийств» и прочих пороков, из-за которых человек теряет свою человеческую сущность. Человек высоких идеалов — это «новый человек», именно такого человека он и обожествлял. Для него бог был не чем иным, как идеализированным человеком; но этим не только обожествлялся человек, но и очеловечивался бог. В подобном низведении бога к человеку было нарушение основных канонов церковной ортодоксии. В «самопознании» мыслитель видел лучшее средство отыскания «истины» и «правды». В другом произведении того же раннего периода творчества он писал: «Хощеш ли постигнуть гору? Узнай правду… Хощеш ли постигнуть правду? Узнай царство божие. Хощеш ли постигнуть царство? Узнай себе самого» (15, стр. 107). Однако так называемое «царство божие» уже тогда усматривалось не в чем-то мистически-потустороннем, а в самом человеке, в «правде», «истине» и «добродетели». Таким образом, в центре теории «самопознания» находится человек, а не бог. Вместе с тем, не понимая социальной сущности человека, мыслитель искал эту сущность в «духовном» начале, коренящемся в «сердце» и «мыслях» человека, т. е. в его возвышенных идеалах и благородных порывах. Поэтому понятие «бог» сводилось им к понятиям «человек», «сердце», «мысль», «правда», «истина», «добродетель» и аналогичным иным определениям. Однако философ считал, что одно лишь «самопознание» не может раскрыть истину во всей полноте. Недостаточно раскрыть внутренний «план» предмета, необходимо еще познать его предназначение. Он спрашивал: «Если бы ты в строении коего-то дома план узнал и силу стен его, довольно ли то к познанию совершенному онаго дома?» — и отвечал на этот вопрос отрицательно: «Не думаю. Надобно, кажется, еще знать и то, для которых советов или дел тот дом построен — бесам ли в нем жертву приносят или невидимому богу, разбойническое ли жилище или ангельское селение?» (15, стр. 43). Но дело в том, что так называемое «предназначение» выходит далеко за пределы внутренней природы или «плана» самого дома, оно упирается в социальную, а не естественную природу предмета. Это всего более интересовало Сковороду. Только в этом случае предмет раскрывается перед нами во всей полноте своих качеств. Отсюда философ пришел к необходимости наряду с раскрытием внутренней сущности человека, как и всех предметов вообще, раскрыть его предназначение, его роль в жизни общества и в общей системе мироздания — только в этом случае познание будет полным, истинным, всесторонним. Гносеологические воззрения мыслителя эволюционировали далее и в последующих произведениях привели его к утверждению, что в «самопознании» нельзя ограничиваться только собственным «я» и потому, что такое познание односторонне, а значит, неполно, и потому, что оно уподобляется самовлюбленности Наркисса, являя собой тщеславие, но не познание. Действительное знание он уже рассматривает как результат всестороннего раскрытия человеком своей естественной природы и своего места в жизни общества. Не удовлетворенный прежними поисками абстрактных начал «добра» и «зла», философ требует раскрытия определенной, конкретной природы человека, его естественных склонностей. Сковорода высказывает глубокие диалектические мысли о том, что у каждого индивида по-своему проявляются самые разнообразные способности человека. Такие воззрения вытекали из общей системы его взглядов, согласно которой в природе не существует тождественных явлений, все они отличны, индивидуальны, специфичны. В этом многообразие природы, она бесконечна не только во времени, и в пространстве, но и в неисчерпаемой разносторонности своих проявлений. Все предметы в природе, как и человек в обществе, рассматривались автором системы в их единичной неповторяемости, поэтому и выдвигалось требование познания всех явлений «отлично», «неслитно» с другими. Но наряду с этим в неповторяемости есть повторяемость, в отличии — сходство. Поэтому он выдвинул новое по тому времени требование: познать все явления в природе, как и человека в обществе, также и «слично», «слитно». Применив это положение к человеческому обществу, мыслитель пришел к выводу о неисчерпаемом богатстве человеческих дарований. Не отказавшись целиком от категорий «добра» и «зла», он все же отошел от абстрактно-гуманистического их толкования и придал этим категориям новое, более яркое социальное содержание. Морально-этическая сторона его гносеологии не только сохранилась, но и получила дальнейшее развитие. Теперь уже мыслитель требовал раскрытия природы человека с многих сторон. Человек должен раскрыть свою «природу», свое, как он говорил, «особство». Здесь проявился новый мотив в понимании природы человека. В «Разговоре пяти путников о истинном щастии в жизни» (15, стр. 207–247), «Кольце» (15, стр. 248–315) и «Алфавите, или Букваре мира» (15, стр. 316–370) и последующих произведениях философ рассматривал внутреннюю «природу» человека как «сродность», склонность, способность, предрасположение к определенному виду деятельности и труда и развернул в этих произведениях свою теорию счастья и служения народу. Особенно заостряется этот вопрос в произведении «Алфавит, или Букварь мира». В этом произведении автор подверг критике свое прежнее представление о самопознании, свойственное раннему периоду его творчества — периоду написания «Наркисса». Самопознание должно быть не таким, говорит он, какое было свойственно самовлюбленному Наркиссу, а совершенно иным, ибо всякая самовлюбленность есть не что иное, как «тщеславие», «пустоцвет», оторванный от собственной природы (15, стр. 358). Истинно лишь то знание, которое основано на раскрытии своей естественной «природы», «сродности», своей способности к тому или иному роду деятельности. Только тот, кто познал свою природу, может быть полезен «для себе и для братии» (15, стр. 324). От этого познания зависит выбор человеком своей роли в жизни общества. Выбор деятельности не может быть произвольным продуктом прихоти либо чужих советов «бессоветников»[14], он должен вытекать из природы и задатков человека. Деятельность, противоречащая внутренней природе человека, его «стати», «есть родный нещастия путь» (15, стр. 322). Но так как познание каждой из сторон природы человека мыслитель рассматривал в двух аспектах — «отличия», «неслитности» и сходства, «сличности», «слитности», то и внутреннее естество человека также рассматривалось им в этих же двух аспектах. «Труд», «делание» есть то, что свойственно людям и «сличает» их между собой, «отличая» от «глупомудрой мартышки», от животных. Между прочим, поэтому «истинный человек» не может и не должен быть тунеядцем. Но если труд, «делание» «сличает» людей, то склонность к определенному виду труда отличает их друг от друга. Эту мысль Сковорода выражает в своем положении: «сколько должностей, столько сродностей» (15, стр. 331). Обращение к труду как внутренней природе человека было ново не только в эволюции философских взглядов Сковороды, но и вообще в истории украинской общественной мысли. В этом также сказалась одна из черт демократизма мыслителя. Впрочем, подлинную, наиболее глубокую сущность человека Сковорода, конечно, не мог видеть, ибо для этого необходимо было открыть его социальную природу и подняться до уровня исторического материализма. Дальнейшее изложение теории самопознания выходит за рамки гносеологии и относится к области учения о человеке. Поэтому более подробно мы остановимся на этом вопросе в соответствующем разделе. Свою теорию «сродности» мыслитель распространил и на мир животных: то, что может делать орел, не может делать черепаха. Сковорода искал объективную закономерность, определяющую природу органического мира, отбрасывая религиозно-мистическую легенду о «божественном» происхождении мира, животных и человека. В этом проявилось его понимание общности органического и неорганического мира. Разумея, что между людьми и животным миром кроме общности существует еще и различие, философ стал искать то, что свойственно только людям.Если у животных «сродность» проявляется в их естественной природе, то у человека она таится в его склонности к определенному виду труда и гражданской деятельности. В поисках внутренней сущности явления и единой «природы» мироздания Сковорода подошел к проблеме «внешнего» и «внутреннего». Бесконечное разнообразие природы он относил к внешним формам ее проявления, а внутреннюю сущность — к «единому» началу. Правда, это «начало» оказалось у него не «единым». И все же Сковорода высказал замечательную мысль о том, что между явлением и сущностью нет тождества, что в познавательном процессе нельзя ограничиваться поверхностью явлений, а необходимо проникнуть в их внутренний «план», распознать их «начало», «натуру», «вечность», «закономерность». В произведении «Алфавит, или Букварь мира» он говорил: «Вексель не бумагою и чернилами страшен, но утаенною там обовязательностью. Бомба не чугуном опасна, но порохом или утаенным в порохе огнем» (15, стр. 341), а затем, обращаясь к собеседнику, заключал: «Видиш ли, друг мой Афанасий, что невидное сильняе есть своего виднаго и от невиднаго зависит видное» (15, стр. 342). Стремление остановить познавательный процесс на внешней стороне явлений он высмеивал как детское, мнимое познание: «Не тот мне знаток в корабле, кто перечол и перемерил каюты и веревки, но кто познал силу и природу корабля: тот, разумея компас, разумеет путь его и все околичности» (15, стр. 318). Останавливающийся на поверхностной стороне явлений «подобно как младенец рыдает о разбитом орехе, не понимая, что орешная сущая иста состоит не в корке его, но в зерне, под коркою сокровенном, от котораго и самая корка зависит» (15, стр. 48). Отрицательное отношение к поверхностному пониманию природы и познавательного процесса привело мыслителя к очень широкому и далеко идущему обобщению, а именно: «…хотя бы ты все Коперникианскии мыры перемерил, не узнав плана их, который всю внешность содержит, то бы ничего из того не было» (15, стр. 41). Только распознание внутреннего «плана», «натуры», «закономерности» есть истинное познание. Не отождествляя «видимое», «внешнее» с «сущей истой», «планом», философ вместе с тем не вырывал непроходимой пропасти между ними и считал первое внешней формой проявления второго. Он утверждал, что внутренняя закономерность предметов не может проявляться иначе, чем она проявляется. Формы проявления «сущей исты», «плана» не случайны, а закономерны. Из признания безусловной познаваемости мира закономерно следовал вывод, что всякая «тайна» имеет свою «истину», по которой она распознается и в которой проявляется. «Истиной» Сковорода считал сущность предметов, их «план», «натуру», «ипостась», «закономерность», «начало». Но как уже установлено, противоречивость его философских взглядов и решения им основного вопроса философии была перенесена именно в область «начала», так как в одном случае он считал «начало» «духовным», «божественным», в другом — вполне реальным, материальным, т. е. внутренней закономерностью материальной природы. Это нашло свое выражение в гносеологии мыслителя; в этом была ограниченность его теории познания, ее противоречивость, обусловившаяся колебанием мыслителя между идеализмом и материализмом. Сковорода понимал, что содержание, вкладываемое в искомое им «начало», было противоречивым, что высказанные им в одной фразе положения исключают друг друга. Одно положение, что мир есть «тень божия», было несовместимым и исключало другое его кардинальное положение, высказанное тут же: «…и давно уже просвещенный сказали весть сию: Materia aeterna — „вещество вечно есть“, сиречь, все места и времена наполнила. Един точию младенческий разум сказать может, будьто мыра, великаго сего идола и Голиафа, когда-то не бывало или не будет» (15, стр. 552). Далее он назвал это «младенческою лжею». Таким образом, с одной стороны, внутренняя сущность предметов есть не что иное, как «форма»: «Сии формы у Платона называются идеи, сиречь, видения, виды, образы. Они суть первородный мыры нерукотворенныя, тайныя веревки, преходящую сень, или материю, содержащия» (15, стр. 539), с другой — по поводу искомых закономерностей в природе он восклицал: «Закон же сей что есть, если не владеющая тлением господственна природа, названа у древних отцов… „трисолнечное единство и естество“? Сия единица всему глава, а сама безначальная ни временем, ни местом, ни полом не ограниченная, ни именем» (15, стр. 318). Такова была двойственность, противоречивость его понимания «начала». Однако, стремясь к материалистическому пониманию природы, он саркастически замечал по поводу идеалистического понимания «начала»: «Сие, душа моя, в одном разсуждении о боге возможное, а в натуре тварей нестаточное», так водится только в «символичном мыре», в Библии, «но сие в нашем великом мыре, есть небыль», только «в бозе и от бога — все возможное», но «не от тварей ни во тварях» (15, стр. 544; подчеркнуто мной. — И.Т.). Как мы уже говорили, субъективно Сковорода выступал против дуалистического понимания «начала» и стремился «ко единому началу», так как «едино начало» и «началная единость всю тварь предваряет» (15, стр. 557). Выход Сковорода нашел в том, что духовное начало он отдал компетенции Библии, а материальное — науке, ибо наука «есть дочь натуры» (15, стр. 350). Если отсечь это «духовное» начало и стремление аллегорически толковать Библию, то остается чистейший материализм. Но так как от духовного начала и Библии он не освободился, то ему пришлось по-своему пытаться преодолеть дуализм на путях пантеизма. Однако пантеизм, как известно, не преодолевает противоречия между материей и духом. Так получилось и у Сковороды: его преодоление противоречия было мнимым, иллюзорным; противоречие не устранялось, а сохранялось. Он не смог отказаться от бога. Отсюда ему пришлось и сохранить Библию как средство познания божественного начала и искать ей место в познавательном процессе. Так, во взглядах мыслителя в своеобразной форме выступала бытовавшая в то время теория «двойственной истины», согласно которой Библия имеет дело с богом, а наука с природой. В те времена теория двойственности истины имела прогрессивное значение. Сковорода занимает непримиримую позицию против теологов, заявляя, что при познании и самопознании «все богословския тайны превращаются в смешные вздоры и суеверные сказки» (15, стр. 318). Он высказывает глубоко диалектическую мысль о том, что истина столь же «безначальна» и «бесконечна», как и природа (15, стр. 316), что истина углубляется и расширяется вместе с развитием наших знаний и науки. Из признания принципиальной познаваемости природы он делал вывод, что познание мира «сегодняшнего» дает понимание его не только в настоящем, но и в прошлом и в грядущем. Эн говорил: «Аще кто видит днесь, той видит и вчера, и откровением единаго дня отверзается 1000 лет» (15, стр. 190). Познание закономерностей роста яблони из зерна дает познание «безчисленных садов миллионы», поэтому «уразумей едино зерно яблочное и довлеет тебе», ибо «едино в нем древо с коренем, с ветвами, с листами и плодами сокрылося». Более того, познание внутренней сущности предметов позволяет заявить: «…дерзаю сказать, и безчисленныя миры. Видиши ли в маленькой нашей крошке и в крошечном зерне ужасную бездну божия силы?» (15, стр. 193). Аналогичным был подход и к раскрытию сущности человека: «Если кто единаго человека знает, тот всех знает», так как «един в тысяще, а тысяща, как человек един» (15, стр. 190). Правда, здесь сказался в определенной мере антропологизм в оценке человека, но вместе с тем великая заслуга мыслителя заключалась в том, что во внутренней закономерности он усматривал непреходящее единство макро- и микрокосмоса, природы и человека. Уступка Сковороды Библии, когда он говорил, что познание должно раскрыть «божию силу», идет вразрез с заявлением, что оно устремлено к «своей госпоже натуре» (15, стр. 193), ибо «природа есть первоначальная всему причина и самодвижущаяся пружина» (15, стр. 323). Из всего сказанного видно, что, хотя Сковорода и называл «начало» всех вещей «богом», он все же искал во всех предметах и явлениях не какую-то сверхъестественную силу, а «натуру», «природу», действительную внутреннюю закономерность вещей и мироздания в целом, скрытую за внешними формами их проявления. Он всегда и во всем отдает ей предпочтение: «С природою жить и с богом быть есть то же; жизнь и дело есть то же» (15, стр. 328). Сковорода в своей аргументации исходил только из естественных закономерностей самой природы: «Если дана свыше твердость алмазу, прозрачна зелень смарагду, если сапфир родился с голубым, анфракс с блистательным, как огнь, сиянием, — назови, как хотиш, но естества его не тронеш» (подчеркнуто мной. — И. Т.). В конце концов мыслителю было безразлично, как назвать «естество», «существо» предмета; для него более важными были внутренняя природа предмета, его объективное существование, его реальность с вполне материальным содержанием: «Пустое имя без существа подобное виноградному гроздью, на стене живописью хитро изображенному» (15, стр. 357). Его интересовали не «рисунки», не отображение, а отображаемое, сами предметы, их естественная природа. Рассматривая принципиальный вопрос о возможности познания мира вообще, Сковорода утверждал, что непознаваемых вещей не существует, ибо «всякая тайна имеет свою обличительную тень» (15, стр. 344). «Тайна» вещи — это не нечто потустороннее, сверхъестественное, это ее внутренняя сущность, она раскрывается в естественных свойствах предметов. Источником же раскрытия этих свойств и их познания является только практика, именно в ней «корень» и «плод» истины. Правильная практика — это и источник познания, и его результат: «Во всех науках и художествах плодом есть правильная практика» (15, стр. 353). Сковорода резко выступал против отрыва теории от практики, так как только природа и естественные закономерности — подлинный источник всех наук и правильной человеческой деятельности, да и не только человеческой. Животное растет, развивается, и его естественная природа «учит» всем свойственным ему навыкам: «Природа превосходит науку. Вот кто его учит!», она есть «самый лучший учитель» (15, стр. 363), наука есть «практика», «дочь натуры» (15, стр. 350). Приоритет принадлежит естественным закономерностям и при познании человеком своих склонностей, и при оценке взаимоотношения науки и природы; наука без природы то же, что «без вкуса пища», «без очей взор, без кормила корабль, без толку речь, без природы дело… без размера строить, без закроя шить, без рисунка писать, а без такта плясать» (15, стр. 336). Признание определяющей роли практики и предпочтение, отдаваемое природе в познавательном процессе, было прямым выступлением против схоластики. Природа раскрывается перед человеком в различных проявлениях и может быть познана так же, как можно «распознать между дружеским и ласкательским сердцем» по наружной тени, которая «будьто изъяснительное штекло, и самые сердечные закоулки ставит в виду острым блюстителям» (15, стр. 344). На каждом шагу в произведениях мыслителя звучит его вера в неограниченное могущество человеческого разума, в познавательные способности человека: «Боже мой, чего не умеем, чего мы не можем!», нашим «любопытством», «рачительностью» и «проницательностью» мы «измерили море, землю, воздух и небеса и обезпокоили брюхо земное ради металлов, размежевали планеты, доискались в луне гор, рек и городов, нашли закомплетных миров неисчетное множество, строим непоиятныя машины, засыпаем бездны, воспящаем[15] и привлекаем стремления водния, что денно новые опыты и дикия изобретения» (15, стр. 222). Теория познания Сковороды отличается гносеологическим оптимизмом. В этом отношении он опередил своего великого современника Иммануила Канта, взгляды которого отличались агностицизмом. Однако веры в возможности познания и успехи наук еще недостаточно, если науки будут проникать в природу беспредметно, бесцельно; они должны служить народу, в этом их главное предназначение. Познание, оторванное от общественных нужд, превращается в праздное любопытство, становится бессмысленным. К сожалению, многие науки не свободны от этого порока. Людей, отрывающих науку от народных нужд, он называл «шайкой учоных» (15, стр. 320), такой «ученый проповедник без вкуса говорит» (15, стр. 328). Эти заявления отнюдь не означают, что Сковорода пренебрежительно относился к наукам, напротив, «я наук не хулю и самое последнее ремесло хвалю» (15, стр. 224), но «все сии науки не могут мыслей наших наситить» (15, стр. 222), если они не служат обществу. Так как самым главным вопросом в философской концепции Сковороды было его учение о счастье, то и свою гносеологию он подчинил поискам счастья. Он стремился найти в науке, познании и «самопознании» путь к достижению счастья человеком и людьми; он искал такую «науку», которая раскрывала бы народу путь к счастью. Науки изучают природу, ее многообразные проявления, изучают «математику», «медицину», «физику», «механику», «музику с своими буими[16] сестрами», но «чем изобильнее их вкушаем, тем пуще палит сердце наше голод и жажда» (15, стр. 222–223), ибо эти науки не раскрывают самого главного — где искать путь преобразования общества на лучших, более разумных основаниях. Мы все видим, все замечаем, но «не примечаем и не радим о удивительнейшей всех систем системе нашего тельника». Мыслитель считал, что «то хулы достойно, что, на их (прочие науки. — И. Т.) надеясь, пренебрегаем верховнейшую науку, до которой всякому веку, стране и статьи, полу и возрасту для того оттворена дверь, что щаcтие всем без выбора есть нужное, чего, кроме ея, ни о какой науке сказать не можно» (15, стр. 224). Истинное предназначение науки — служение народу, отыскание пути, ведущего народ к счастью. Сковорода говорил, что нельзя заменить науку о счастье какой-либо отдельной наукой; каждый из ее представителей «произносит сентенцию» о счастье, но не знает его сущности и путей к нему. Астроном может «странствовать по планетам», историк «бродить по векам», но это еще не значит, что они понимают, что такое счастье и в чем его «мудрость» (15, стр. 252). Незнание истинных путей преобразования общества создавало наивную иллюзию, будто такой наукой, ведущей к искомому счастью, является познание и «самопознание». Отсюда и вытекала связь гносеологии Сковороды с его этикой. Если познание раскрывает истину, то добродетель должна поставить ее на службу народным интересам. Особенно четко вопрос о единстве гносеологии и этики был поставлен им в произведении «Икона Алкивиадская», в котором (басня о пустыннике и госте) философ высмеивал тех, кто ищет «начало» мироздания, забывая об обществе и его нуждах, и тех, кто желает быть добродетельным и служить народу, но пренебрегает познанием всей окружающей действительности (15, стр. 378). Не понимая социальной природы человека и действительных законов развития общества, он не мог найти реальных путей преобразования общественной жизни, а потому его утверждение о том, что только то «самонужнейшее», что «необходимо для всенародного щастия» (15, стр. 225), повисало в воздухе и оставалось утопической мечтой. Искомое счастье он усматривал не в уничтожении эксплуатации человека человеком, не в ликвидации эксплуатируемых классов, а в абстрактном, надысторическом счастье, находящемся вне времени и пространства, везде и всегда, внутри самого человека (см. 15, стр. 267–268), а потому, собственно, нигде и никогда. Он искал счастье в «сердце человеческом», в «мире душевном» и считал, что именно здесь находятся «всех наук семена» и «их источник» (15, стр. 259). Сковорода жадно искал, как он говорил, «кафолическую», т. е. всеобщую, науку, которая объясняла бы сущность человека, общественной жизни и открыла людям путь к достижению счастья; он считал, что ни одна из частных наук не может удовлетворить этому требованию. В этом была правильная и прогрессивная постановка вопроса, но не более того. Известно, что законы развития общества могли быть поняты и объяснены только в результате той революции, которую совершили Маркс и Энгельс в истории философской и общественной мысли. Это не умаляет роли Сковороды в истории украинской философской мысли, того факта, что его творчество было крупнейшим явлением в истории развития отечественной прогрессивной философской и общественной мысли, вполне стоявшей на уровне мировой философской мысли XVIII в. Он поставил ряд важнейших философских и социальных вопросов и среди них вопрос о том, что общественная жизнь должна быть познана так же, как и вся окружающая действительность, что познание ее должно служить обществу, достижению всенародного счастья. Положительная сторона теории познания Сковороды состояла в том, что философ постоянно обращался к природе, к человеку и к обществу, считая их безусловно познаваемыми. Свою теорию познания он изложил в живой для своего времени, оригинальной и яркой форме, она наносила удар по официальной религии и средневековой схоластике, рвала путы духовного рабства. Морально-этическая сторона его гносеологии сыграла огромную роль в последующем развитии философской мысли, ибо она представляла демократизм взглядов Сковороды и требовала от науки служения народу, а от людей — посвящения себя обществу.Сковорода
Глава V. «Глагол божий или буйная ложь?»
Нет смертоноснее для общества язвы как суеверие.Из онтологических и гносеологических взглядов Сковороды вытекало и его отношение к религии и Библии. Оно было таким же противоречивым, как и все его философское мировоззрение. Это противоречивое отношение к религии являлось субъективным отражением противоречий общественной жизни того времени: народные массы стремились освободиться от всех форм кабалы, в том числе от духовного гнета — от религии, но они не обладали иными идейными средствами в борьбе против религии, как ее собственными. Это вытекало из уровня развития и характера жизни украинского общества, из состояния наук, образования и просвещения, которые в то время находились в монопольном владении духовенства и церкви. Выражая крестьянский протест, революционная мысль часто выступала в форме ересей, наносила удары по религиозной ортодоксии и иногда приближалась даже к атеистическим положениям. Ко взглядам Сковороды можно с полным основанием применить слова Энгельса о Мюнцере, указавшего, что у последнего «религиозная философия… приближалась к атеизму» (2, стр. 371). Во время безраздельного господства религии Сковорода бесстрашно восстал против официальной церкви и Библии и в борьбе против них порой доходил до утверждений, носивших объективно атеистический характер. Об атеизме Сковорода неодобрительно отозвался всего два-три раза (15, стр. 373, 376), в то время как все его произведения были направлены против официальной религии, схоластики, мертвого догматизма. Фальсификаторы Сковороды стремились ухватиться за его «христианскую словесную форму» и всячески раздуть ее, изъять из его взглядов прогрессивное, живое и оставить мертвое, консервативное. Противоречие в решении основного вопроса философии предопределило соответствующее отношение Сковороды к религии и Библии, принявшее форму теории «третьего мира» — «мира символов», которым якобы является Библия. К официальной религии и Библии Сковорода относился резко враждебно. Это вытекало и из его глубокого социального протеста против суеверия как «смертоносной для общества язвы» (15, стр. 374), разъедающей человеческий разум, и из его явно выраженной материалистической тенденции. Он объявил войну официальной религии и Библии, стремился вырваться из цепких пут их суеверий к живому разуму, природе, человеку, но не смог полностью преодолеть религиозного мышления. Став на путь аллегорического толкования Библии как некоего мнимого «мира символов», за которым якобы кроется реальный мир, он, следовательно, не избавился и от элементов библейской мистики. В силу логики вещей, логики противоречивого решения основного вопроса философии Сковорода рассматривал Библию, так же как и «макро»-, и «микрокосм», в аспекте своей теории «двух натур», «двоякой природы» — «внешней» и «внутренней». Субъективно Сковорода полагал, что наносит удар по «внешней», «материальной» стороне Библии, по ее суевериям, что путем «разумного», аллегорического толкования якобы сохраняет ее «внутреннее», «духовное», «божественное» содержание, являющееся источником мудрости и познания. Объективные же результаты его критики были иными. Так как Библия не обладает и не может обладать «разумным содержанием», то своей яркой и воинствующей критикой мыслитель наносил удары Библии и религии вообще. Он бил не только по ее «форме», но и по ее «содержанию» ввиду их единства и соответствия. Поэтому критика формы не могла не стать критикой содержания. Попытка же Сковороды сохранить за Библией «разумное» содержание была наивной и беспомощной, так как не имела под собой объективных оснований. Еще в начальном периоде своего творчества Сковорода подвергал критике официальную религию и Библию. По мере дальнейшего развития его взглядов эта критика усиливалась и приобретала все большую социальную остроту. Уже в первых произведениях, высмеивая библейские сказания о Христе, мыслитель называл эти легенды «плотским» пониманием и пытался придать им аллегорическое значение. Отрицая Христа как историческую личность, он искал, однако, его в духовной сущности человека: «Научились мы братью нашу судить по плоти: так и на Христа смотрым, одни толко пустоши на нем примечая, не на самого его» (15, стр. 4–5). В одном из ранних произведений («Асхань») Сковорода называет Библию «азиатской рекой», вьющейся «как змий», «угрюмой премудростью», «ужасной пещерой», «угрюмым обиталищем», «юродством», «подлостью» и т. п. (15, стр. 134, 135, 140). В последующих произведениях он с еще большим гневом и сарказмом клеймит Библию, говоря, что «Библия весьма есть дурною и несложною дудою», что она «бодущий терновник, горькая и невкусная вода, дурачество… или скажу лайно, мотыла, дрянь, грязь, гной человеческий» (15, стр. 265), «прах и персть» (15, стр. 280), «ложь», «буйство» (15, стр. 375), «шелуха», что вся «Библиа есть змий, хоть одноглавный, хоть седмиглавный» (15, стр. 400), ее «речь дышет гаданий мраком» (15, стр. 388), она «смерть, глад, яд и урод» (15, стр. 394). Сковорода говорил, что Библия состоит из «делания чудес божиих», «фабрика фигур его» (15, стр. 386), что в этом «природный штиль Библии», как и в том, чтобы «соплетать фигуры и символы» с «историалною или моралною лицемерностью», у нее «иное на лице, а иное в сердце» (15, стр. 388). Философ высмеивал библейские легенды о «сотворении мира», «отдыхе божием», «вылеплении из глины Адама», «вдуновении жизненного духа», «изгнании из рая», «пьянстве Лотовом», «всемирном потопе» и «столпотворении», «пешешествии чрез море», «лабиринте гражданских законов», «шествии в какую-то новую землю», «странных войнах и победах» (15, стр. 270) и т. д. и т. п. Всю библейскую писанину он называл «сенно-писменным мраком», который убивает сознание людей «баснословными бабскими историями» (15, стр. 436). Библия представляет не что иное, как собранные Мойсеем различные «басни»: Мойсей, «придав род благочестивых предков своих, слепил „Книгу Бытия“, сиречь мироздания… Сие заставило думать, что мир создан за 7000 лет назади» (15, стр. 384). Сковорода отрицал библейскую легенду о сотворении и конце мира как нелепый вздор: «Естли же обитаемым мирам несть числа, как ныне начали думать, и тут нелепый вздор: „Сие небо!..“ А другое ж, десятое, сотое, тысящное кто создал? Конечно, каждаго мира машина имеет свое, с пловущими в нем планетами небо» (15, стр. 385). Кто их создал? — иронически вопрошал Сковорода. Как с этими мирами — погибнут ли они? «Скоро-де конец миру… бог знает, может быть, в следующий 1777 год спадут на землю звезды» (15, стр. 373). Сковорода с возмущением говорил, что «отсюду речи пророков: „звезды спадут“; „солнце померкнет“; „свиется небо, аки свиток“ и протчая, — дали повод думать, будьто мир обительный когда-то погибнет» (15, стр. 389). Библейские сказания о сотворении мира Сковорода считал ложными, указывая, что «речь сия никак не пристала ко вселенскому миру» (15, стр. 385). Пусть такие нелепые мысли имеют место «в детских и подлых умах… и высоких фамилий людях», пусть «вкушают божию сию ложь и буйство дети и то до времени, а благоразумные да будут готовы к лучшему столу». Если же благоразумные не являются «причастниками лжи сея и буйства», пусть они тушат «факел» этих суеверий и «бражничествующаго раскола» (15, стр. 374). Самым вредоносным и губительным для человека и общества являются суеверия. Все суеверы бесятся из-за нарушения ритуалов, упиваются «потопными речами», «блевотиной змииной» (15, стр. 449), «родословиами пустыми» (15, стр. 436), поисками «тленнаго» рая, «исцелением», «воскресением», «спорятся о происхождении духа, о сакраментах[17], о вере, о церемониах, о ангелах, о муках, о блаженствах и протчая» (15, стр. 437). Суеверия привели не только к тому, что Библию во все века и у всех народов критикуют за ее «нелепыя враки и срамныя и небыль», за то, что она «во многих местах безстудно и вредно, без всякаго вкуса лжет» (15, стр. 551), но и к тому, что породили во всем мире расколы, споры, вражду, кровопролития и обезобразили братскою кровью парижские улицы[18]. Обрушивая свой гнев на «мрачные суеверия библейских сказаний», на официальную религию и ее догмы, Сковорода беспощадно бичевал духовенство и церковь как носителей суеверий и различных пороков[19]. Он заклеймил церковь как «мертвую храмину», а духовенство — как «идолопоклонников» и лжепророков. Церковные обряды для него лишь пустые церемонии, которые «как орех без зерна, пусты» (15, стр. 115); в них «лицемерная обманчивость», их может исправить «самый нещастный безделник» (15, стр. 25); на этих «церемониях» «во всех странах и веках» (15, стр. 115) все дело кончалось. Сковорода — борец за возвышенные идеалы и народное счастье — восклицает: «… так скажите, к чему они мне, а следовательно, и вам? Что с них?.. Столько уже веков мудрствуете в церемониях, и каков плод, кроме одних расколов, суеверий и лицемерий? Безделники прикрылися сим листом в наготе своей. Глупцы, основали на тени сей блаженство свое. Безразумныи ревнители породили раздоры раскольничии… Отсюда непримиримыи соседних земель вражды, ненависти, а нередко и кровопролитие». Все церковные обряды являются «пустошию и мерзостью» (15, стр. 116), «враками церемониалными» (15, стр. 119), «ежедневно, как на театре, представляемыми» (15, стр. 123), ядом и дурманом, угодным для тех, кто «засел на мясных пирах» (15, стр. 126). В то же время «весь мир спит… глубоко, протянувшись», народ бедствует, в обществе господствуют пороки, а христианские наставники «не только не пробуждают, но еще поглаживают: „Спи, не бойсь! Место хорошое, чево опасатся?“» Он клеймил духовенство и бросил ему вызов, заявляя, что «тма твоим очам сносна, а на истину смотреть не терпиш» (15, стр. 3). Мыслитель гневно называл церковь, монастыри, духовенство и Библию «пустынными птицами», «лжепророками, пустое поющими», «безумными птицами» (15, стр. 166), «ложной позолоткой», «сиренской лжой» (15, стр. 167), «блевотиною». По поводу духовенства он говорил, что в его «заплутанных думах и в затменных речах гнездится лжа и притвор… обман и суета» (15, стр. 177), «монашеский маскарад» (15, стр. 180; подчеркнуто мной. — И. Т.), а храмы их «вид имеют блудных домов» (15, стр. 182). В произведении «Брань архистратига Михаила со сатаною» автор с возмущением писал о духовенстве: «Кое странное сие вижу позорище!.. Пятерица человеков бредут в преобширных епанчах, на пять лактей по пути влекущихся. На головах капишоны. В руках не жезлы, но дреколие. На шее каждому по колоколу с веревкою. Сумами, иконами, книгами обвешенны. Едва-едва движутся, аки быки, парохиалный колокол везущии. Вот разве прямо труждающиися и обремененный! Горе им, горе!.. Сии суть лицемеры… Мартышки истинныя святости: они долго молятся в костелах, непрестанно во псалтырь барабанят, строят кирки и снабдевают, бродят поклонниками по иерусалимам, — по лицу святы, по сердцу всех беззаконнее. Сребролюбивы, честолюбивы, сластолюбцы, ласкатели, сводники, немилосерды, непримирительны, радующиися злом соседским, полагающии в прибылях благочестие, целующии всяк день заповеди господни и за алтын оныя продающий. Домашнии звери и внутренний змии лютейшии тигров, крокодилов и василисков. Сии нетопыры между десным и шуиим путем суть ни мужескаго, ни женскаго рода. Обоим враги, хромы на обе ноги, ни теплы, ни студены, ни зверь, ни птица. Шуий путь их чуждается, яко имущих образ благочестия; десный же отвергает, яко силы его отвергшихся. В сумах их песок иорданский с деньгами. Обвешенныя же книги их суть типики, псалтыри, прологи и протчая… Вот останавливаются молящеся и петь начинают. Послушаем безбожныя их песни божия» (15, стр. 454). В следующей затем песне в художественнообразной форме Сковорода раскрывает цинизм, двуличность и торгашескую сущность духовенства. Обращаясь к богу, лицемеры поют:Сковорода
Глава VI. «Человек, что же ты еси?»
Всяк есть тем, сердце в нем.Центральное место во всей философской системе Сковороды занимал человек, борьба за счастье всего народа, о котором обездоленные мечтали веками. Многие социальные вопросы были поставлены Сковородой еще в начале его творческой деятельности — в «Саде божественных песней», особенно в песне 10-й «Всякому городу нрав и права». Правда, в некоторых из них социальные проблемы были облечены в наивную теологическую форму. Но свою приверженность к народным массам он определил уже на заре своей литературной деятельности. Вопрос о человеке и его сущности, об обществе и общественной жизни Сковорода также рассматривал в аспекте своей теории «двух натур». Как мы уже говорили, в его теории «трех миров» центральное место отводилось именно «микрокосмосу», т. е. человеку. Это вытекало из того, что общие законы макрокосма, природы повторяются в микрокосме, в человеке, и в маленьком мире, так же «трудно силу его узнать, как тяжело во всемырной машине начало сыскать» (15, стр. 50). Человек, как и природа, имеет внешнюю и внутреннюю стороны: если «всего ты теперь по двое видишь: две воды, две земли», то «и вся тварь теперь у тебе на две части разделенна» (15, стр. 51). «Внешнюю» сторону человека он называл «телесностью» или «телом земляным», а его внутреннюю сущность — «телом духовным» (15, стр. 52). Выступая против идеалистического понимания человека как носителя какой-то сверхъестественной, бестелесной духовной субстанции и неоднократно иронизируя по этому поводу, Сковорода наряду с этим возражал против ограничения сущности человека лишь его «телесной» стороной. Не понимая социальной природы человека, он стал искать ее в «духовном» начале, назвав его «правдой божией». Внутренним же ее содержанием была его этика, но духовную сущность он видел не в «божественной» силе, а в началах «правды», «истины» и «добродетели», в этом — «истинный Человек». Его необходимо искать не в мистическом потустороннем царстве, а в самом себе. Глубоко и тонко, беспощадно и гневно он критиковал лицемерие и фарисейство официальной религии, которая «истинного» человека ищет в «божественной сущности»; он высмеивал тех, кто ищет истинного человека «в единоначалствиях кесаря Августа, во временах Тивериевых, во владениях Пилатовых и прочая», кто «волочится» по различным «священным местам» Иерусалима, Иордана, Вифлеема (15, стр. 7), ищет «в долгых молениях, в постах, в священничых обрядах» (15, стр. 8). Философ критиковал и тех, кто ищет «истинного человека» в богатстве и чинах, «по высокых мирскых честях, по великолепных домах, по церемониалных столах и прочая» (15, стр. 7–8), «в денгах, в столетном здоровье, в плотском воскресении», а также и тех, кто ищет этого «истинного человека» не в человеке и не в обществе, а оторвавшись от них — «ищут, зевая, по всем голубом звездоносном своде, по Солнцу, по Луне, по всем Коперниковым мирам» (15, стр. 8). Все эти поиски — «язычество», «тление», возня книжников, копошащихся в «царстве мертвецов». Вместе с тем критика церковнофарисейского представления о человеке еще не давала ответа на острые и жгучие вопросы. Сущность человека мыслитель искал в разуме, сердце, абстрактной добродетели, надысторических морально-этических нормах, якобы не зависящих ни от времени, ни от классов, пригодных для всех времен, везде и всегда. Как бы то ни было, Сковорода считал необходимым искать человека не вне человека, а в нем самом, в его внутренней сущности. Внутренняя сущность человека, говорил он, в его делах и речах. Внутренняя природа человека «делает нас из диких и безобразных монстров, или уродов, человеками, то есть зверьками, к содружеству и к помянутым сожительствам годными, незлобивыми, воздержными, великодушными и справедливыми» (15, стр. 18–19). Внутренняя духовная природа, казалось бы, «снаружи неказиста и презренна», однако она отличает нас от животного царства, она «важна и великолепна» (15, стр. 19). Духовная сущность человека выражалась в различных наименованиях: «образ божий», «слава», «свет», «воскресение», «живот»[20], «путь», «правда», «мир», «судьба», «истина» и т. д. И затем он заключал: «А самые первейшие християне назвали ее Христом, то есть царем» (15, стр. 21). Отвергая библейскую легенду о личном Христе как ненужный и вредный миф, как «суеверие», «лицемерие», «лукавство», «прелюбодейство», «фарисейство» и т. п., он видел в Христе не сына бога, а «сына человечьего», истинного человека, а истинный человек — это и есть его духовная сущность (15, стр. 4). Если при рассмотрении макрокосма Сковорода отождествлял бога и природу, то при рассмотрении «микрокосмоса» он отождествлял бога с человеком: «… истинный человек и бог есть тожде» (15, стр. 47). Но для него внутренняя «божественная» сущность человека не нечто сверхъестественное, а вполне естественное, земное, человеческое: «истинным человеком есть сердце в человеке» (15, стр. 49). Уже в ранних произведениях мыслителя внутренняя, духовная сущность человека рассматривалась им как борьба двух начал — «добра» и «зла», и в этом он видел «разнь межь добрым мужем и злым» (15, стр. 49). «Злыи» люди — это те, кто «сердце свое, то есть самих себе, потеряли» (15, стр. 50). Но даже тогда в творчестве мыслителя звучал социальный мотив, ибо причину потери человеческого облика он видел в беззаконии: «О беззаконное зде![21] Чего ты наделало? Отвело ты нас от живого человека» (15, стр. 9). Еще тогда он усматривал потерю человеком своей человеческой сущности в господствовавшем беззаконии, в бесправном положении широких крестьянских масс. По мере развития взглядов мыслителя расширяются и углубляются его представления о социальных источниках зла, он зорче видит социальное неравенство, несправедливости, таящиеся в расчленении общества на «бедных» и «богатых». Уже в произведении «Беседа, нареченная двое» он уподобляет жизнь современного ему общества житейскому морю: оно постоянно кипит, бурлит в алчной погоне за богатством, в нем господствуют тунеядство, паразитизм, там «зло» и «злые люди» подавляют добро, людей «трудолюбствующих». Злые в своей «златожаждной» погоне за «сволочью золотой монеты» теряют человеческую сущность, у людей же «трудолюбствующих» сердце чистое, оно поднимается «верх всея дряни» (15, стр. 184). Всеми средствами своего сочного и образного языка мыслитель воспевает чистоту и возвышенность людей труда: они высоко стоят «над зверскими бешенствами», «над волею своею», над «всякой властью и славой»; они «восстали на бога», «дерзают в нищете» и «в гонениях», «в болезнях, во смерти». Подлинное добро только в труде; человек, занятый трудом, — «орел парящий», «сокол» (15, стр. 183), «голуб чистый» (15, стр. 184), в нем «дух благочестия», «дух премудрости». Где же истинная сущность человека? Она в сердце его: «Сердце есть корень и существо. Всяк есть тем, чие есть сердце в нем. Волчее сердце есть родный волк, хотя лице и не волчее» (15, стр. 182). Истинный человек — это «вол молотящий», сердце его — это сердце «трудолюбствующего». Стяжатели — люди с волчьим и нечестивым сердцем, обуянные тремя «адскими горячками», «дщерями ехидниными»: «суетна слава, тщетная прибыль, сласть ядовита» (15, стр. 178). В мире, гдегосподствует погоня за богатством, в этом злом веке нет истинного человека — он лукав, звероподобен, сердце его хамское, свинское, любящее мутную воду. Истинный человек может быть в мире, где нет алчности, стяжательства и лжи. Философ, чем дальше, тем все более склонялся к пониманию того, что подлость и все прочие пороки человека не являются врожденными, а вытекают из господства в жизни общества богатства, находящегося в руках немногих, и его неизменного спутника — угнетения, безысходной нищеты и народного горя. В противоположность злу «добро» является врожденным натуре человека, оно вечная «сущность» или «природа» «истинного человека», если же в человеке господствует «зло», это значит, что он утратил свою истинную человеческую сущность. Если вначале у мыслителя понимание «добра» и «зла» было абстрактно и выступало прежде в теории «самоочищения»: «Кто может очистити сердце свое от всея стихийныя грязи, да узрит очима сего человека» (15, стр. 204), то затем его понимание общественной жизни становится более глубоким. Его замечательное произведение «Разговор пяти путников о истинном щастии в жизни» знаменовало переход к весьма острой постановке социальных проблем. В этом произведении истинную сущность человека Сковорода видел в трудолюбии, в поисках счастья для всего народа, в освобождении от грязи и мерзости современного ему общества. Но дальнейшее рассмотрение вопроса о том, как понимал Сковорода природу человека, связано с его взглядами на сущность общества, с его критикой феодальной системы и всей общественной жизни своего времени.Сковорода
Глава VII. «Общество или стадо свиное?»
Труд есть живый и неусыпи всей машины ход.Что же представляет собой общество? Этот вопрос, как и все прочие, Сковорода стремился разрешить, исходя из теории «трех миров» и «двух натур». Общество, состоящее из людей, это малый, но замысловатый мир, именуемый «микрокосмосом». Он, так же как и великий мир, т. е. «макрокосм», так же как и третий мир, т. е. «мир символов», обладает «внешней», «видимой» природой и «внутренней», «невидимой» сущностью или «натурой». Разумность общественного устройства таится в его внутренней сущности, она «по всем членам политическаго корпуса, из людей, не из камней состоящаго, тайно разлившись, делает его твердым, мирным и благополучным» (15, стр. 18). Общественная жизнь обладает сложной структурой и многообразными отправлениями. И если во всем необходимо различать «двое», то тем более в жизни общества за «внешней», «тленной» и «суетной» стороной следует видеть внутреннюю сущность, вечное и непреходящее; за «злом» — «добро», за «ядом» — «ядь». Кто не видит двоякой природы общества, тот не видит «ничего, кроме тмы и стихийныя сени» (15, стр. 173), тот не может различить, где «древо живое и древо мертвое, лукавое и доброе, лжа и истина» (15, стр. 175). Но в современной ему общественной жизни философ не видел такого устройства, которое соответствовало бы предполагаемой им «внутренней» разумной сущности. Окружающую жизнь он называл «житейским морем», в котором господствует «тяжелее олова беззаконие» (15, стр. 177), всеобщая безумная погоня за «палатами», «престолами», «колесницами», «серебром и златом», «чинами», «венцом», «скиптром», «елеем», «гвардией», «обладанием народами» и т. п. (15, стр. 179–180). Все это, говорит Сковорода, «плоть», «гора», «труд» (т. е. труд безрассудный, тяжкий, подневольный. — И. Т.), «горесть», «тень», «вода», «беда» (15, стр. 179), «блато», «грязь», «мерзкое» и «мирское» (15, стр. 178). Он ненавидел эту всеобщую погоню за богатством и бичующими эпитетами характеризовал алчность стяжателей, их паразитическую сущность. У этих людей «сердце хамское», мудрствующее «о брашне» и «чреве», «сердце златожаждное, любящее мудрствовать об одних кошельках, мешках и чемоданах, есть сущий верблюд, любящий пить мутную воду». «Подлецов сих» он гневно называл «зверями», «скотами», «стадом свинным», «вепрами», «псами», «змиями» (15, стр. 182). В произведении «Разговор пяти путников о истинном щастии в жизни» в наиболее ясной форме поставлены животрепещущие социальные вопросы того времени. С первых же слов критикуется современное философу общество, впервые так резко говорится о пороках общественной жизни, о разделении общества на богатых и бедных, имущих и питающихся крупицами со столов их, о князьях и царях, роскошную жизнь которых оплачивают «нещетные тысячи» бедных людей. Вот только несколько строк первой страницы этого произведения: «О, сколь великим весельем довольствуются знатные и достаток имеющие в свете персоны! В их-то домах радостью и удовольствием растворенной дух живет. О сколь дорога ты, радость сердечная! За тебя царие, князья и богатые нещетные тысячи платят; а мы, беднячье, достатков не имущие, как бы от крупиц, с столов их падающих, питаемся. Разсуди ж теперь, каким триумфом объяты все славные европейские города» (15, стр. 207). Вот где подлинный «источник ропоту, жалоб, печалей, вражд, тяжеб, войн, граблений, татьбы[22], всех машин, крючков и хитростей. Из сего родника родятся измены, бунт… заговоры… падения государств и вся нещастий бездна»; «сколко тысяч людей онное погубило?» — «Целыя республики чрез оное пропали» (15, стр. 217). Еще более ярко Сковорода говорит об эксплуататорах и тунеядцах в произведении «Алфавит, или Букварь мира». Он резко критикует не только богатеев, но и их духовных представителей — церковников, проповедников, философов, называя их «стадом свиным», рабами наживы. Афинская республика, ранее бывшая «родником мудрости», потому и погибла, что была «затаскана и забита стадами свинными. Стада сии были соборища обезьян философских, кои, кроме казистой маски (разумей, философскую епанчу и бороду), ничево существа от истинныя мудрости не имели»; они «растлением спортили самое основание афинскаго юношества… Безпутно стремилися вслед бешенных своих замыслов… дабы как можно пробраться к знатнейшим званиям, нимало не рассуждая, сродны ли им те звания и будут ли обществу, а во-первых, сами для себя полезными. Только бы достать блистательное, хоть пустое оно, имя или обогатиться. Судите коликое множество там было пожаловано ослов мулами, а мулов лошаками. Тогда-то богочтение превратилося в яд, в раздоры — в суеверие и лицемерие, правление — в мучительство, судейство — в хищение, воинство — в грабление, а науки — в орудие злобы» (15, стр. 333). Критике подвергались не только богатеи, но и их прихлебатели — чиновники и вообще вся система управления снизу доверху: «Общество есть то же, что машина. В ней замешательство бывает тогда, когда ея части отступают от того, к чему оныя своим хитрецом зделанны» (15, стр. 348). Мыслитель понимал, что не отдельные части общества находятся в состоянии «расстройства», а все общество в целом. Все «правители» — это «волки», правящие в «овчарне». Крестьянин, хоть и пашет землю сообразно со своей внутренней природой, но он все-таки находится в бедственном положении и нищете, ибо его разоряют эти «правители». Во всех произведениях мыслителя в глубоко эмоциональной и образной форме характеризуется вся система современного ему «правления». Но все же спасение от порочного устройства общества Сковорода видел не в насильственном устранении «правителей» и их системы «правления», а в «самопознании» и «добродетели». Это не значит, что он выступал против вооруженной защиты интересов народа; напротив, пацифизм был ему чужд. В произведении «Алфавит, или Букварь мира» он специально рассматривает вопрос о долге воина: воин должен защищать отечество, «земледелство и купечество от внутренних грабителей и внешних неприятелей» (15, стр. 349). Но Сковорода не призывал закрепощенных крестьян, посполитых и рядовые казацкие массы к оружию, к вооруженному ниспровержению богатеев, помещиков, чиновников и царя. «Алфавит, или Букварь мира» — произведение, в котором мыслитель говорит о необходимости защиты отечества с оружием в руках против внешних и внутренних неприятелей, — был написан во второй половине 1774 г. Прошло только около шести лет после Колиивского восстания и его трагического исхода. Оно было написано в период еще более мощного крестьянского движения под руководством Емельяна Пугачева, и вместе с тем философ в указанном произведении, равно как и в других произведениях и в переписке, не отозвался на эти крупнейшие события второй половины XVIII в., сыгравшие столь великую роль в истории России и Украины. Хотя мыслитель не дошел до призыва крестьянских масс к вооруженному восстанию, но все же он один из первых в истории украинской общественной мысли стал на путь резкой и гневной критики феодального общества. Он ненавидел духовенство как лжецов и развратников, чиновничество как грабителей народа, и царей, о которых он писал своему другу Ковалинскому: «Я не высоко чту и не уважаю не только таких царей, каков был Ирод; — но даже и хороших царей» (16, стр. 364). Все это говорит о том, что Сковорода отразил в своих произведениях и в своем мировоззрении крестьянский протест против крепостничества и феодальных порядков и сочувствовал крестьянскому антикрепостническому движению. Его отношение к борьбе народа за свое освобождение ярко выступает в стихотворении «De libertate», в котором воспет был Богдан Хмельницкий как борец за свободу народа. Отношение Сковороды к жгучим проблемам общественной жизни привлекло внимание представителей и прогрессивного, и реакционного лагерей в последующем развитии украинской общественной мысли. Революционный демократ Т. Г. Шевченко критиковал мыслителя слева за недостаточность его демократизма, а буржуазный националист Пантелеймон Кулиш критиковал его справа за его чересчур большой демократизм, за то, что он не порицал восставших с оружием в руках против своих угнетателей, за то, что он не осудил крестьянские восстания и гайдамацкое движение (см. 34). Сковорода не был революционером, но он был подлинным идейным бунтарем и своим протестом против язв феодального общества подготовил почву для возникновения революционной демократии на Украине. Сковорода ограниченно понимал классовую сущность общественных отношений, что объясняется условиями того времени. Вместе с тем он горячо протестовал против существовавших порядков, поборник народных интересов упорно искал счастья для народа. В этом и был его демократизм. Еще в начале творческой деятельности философ заложил основы своей теории счастья. В произведении «Начальная дверь ко христианскому добронравию» он утверждал, что бог «нужное зделал нетрудным, а трудное ненужным», что самым нужным для человека является счастье. Он часто облекал вопрос о счастье в теологическую форму, утверждая, что счастье есть «царствие божие». Но, невзирая на теологическую форму, счастье для него отнюдь не является мистически потусторонним, а находится «внутрь нас» (15, стр. 14), оно не зависит от места, времени, его необходимо искать в душе, сердце и любви: «Не ищи щастия за морем, не проси его у человека, не странствуй по планетам, не волочись по дворцам, не ползай по шаре земном, не броди по иерусалимам… Златом можеш купить деревню, вещь трудную, яко обходимую, а щастие, яко необходимая необходимость, туне везде и всегда даруется» (15, стр. 15). Мыслитель по мере дальнейшего развития его взглядов все больше подвергает осмеянию различные ответы на вопрос, «где и в чем искомое тобою щастие» (15, стр. 212). Критикуя иллюзорные представления о счастье, он обращается уже к социальным проблемам, поэтому его критика приобретает более глубокий и реалистический характер. Какая ирония кроется в его словах: люди ищут счастье в «знатном доме», «пригожем лице», «нежном воспитании», в «доходном месте», в «прибылном звании», в «молодости», «столе, из десяти блюд состоящем» (15, стр. 240), «блистающем имени», в алчности «на денги, на землю, на здоровья, на людей (крепостных. — И. Т.), и на все, что толко ни есть в свете» (15, стр. 215); но все это лишь «волнующееся море», «многомятежная» толпа людей, так называемый «мир или свет; чего он не делает? Воюется, тяжбы водит, коварничит, печется, затевает, строит, разоряет, кручится, тенит» (15, стр. 221). Кто из светской толпы, из этого темного «мрачнаго царства» не «„просмерделся“ кривым путем к счастью» (15, стр. 217). Среди этого «свиного болота» «где ты мне сыщеш душу, не напоенную квасом сим? Кто не желает честей, сребра, волостей?» (15, стр. 217). Конечно, не всем людям и не всем «натурам» свойственна погоня за богатством. Он утверждал, что существуют две «натуры» — «рабская» и «господственная», и пагубной ошибкой было бы смешивать «рабскую и господственную натуру в одно тождество» (15, стр. 321). Сковорода резко критиковал представление о счастье, свойственное господствующим классам, тунеядцам, живущим за счет «беднячья». Но все же решение поставленного вопроса он дать не смог, в своей положительной программе он уходил от реальной основы в сторону утопии, в ту же иллюзорную сферу «самопознания», «сердца», «добродетели» и «господственной натуры». Отвечая на вопрос, где же необходимо искать счастье, он полагал, что счастье нужно искать не в других странах, не в других временах, не в других местах и вне себя, а в самом себе, в своем сердце, в своих мыслях. Он призывал к чистоте мыслей и бескорыстию в борьбе за счастье не только для себя, но и для множества «сопричастников». В произведении «Алфавит, или Букварь мира» утверждается, что достичь счастья можно, если «отдаться в волю божию». Но не удовлетворенный этой теологической формой, Сковорода сам трактует ее следующим образом: «Сие-то значит: „жить по натуре“» (15, стр. 321). Тем самым «воля божия» низводилась к естественной природе человека, к его задаткам, его «сродни». В этом произведении он показывает, что одного самопознания для достижения счастья еще недостаточно (15, стр. 328). Необходимо, чтобы самопознание было сопряжено с добродетелью, а добродетель — это труд на пользу общества. Единство самопознания, истины и труда является источником всенародного счастья. Познание дает истину и раскрывает природу человека, а добродетель требует следования этой природе. Противопоставление себя природе — «исполинская дерзость». Здесь, поднимаясь на более высокую ступень, мыслитель развивает свое учение о роли труда в деятельности человека, в жизни общества и в достижении всенародного счастья. Призывая к нравственной чистоте в борьбе за человеческое счастье, Сковорода был чужд ложному аскетизму и не требовал пренебрежения к «телесным» потребностям. Человек должен есть, пить, одеваться. «Одеть и питать тело… надобно и нелзя без сего. В сем состоит жизнь телесная, и никто о сем труде каятся не должен, а без сего попадет в тягчайшую горесть, в холод, голод, жажду и болезни» (15, стр. 243). Порок заключается не в заботе о «телесных» нуждах, а в пресыщении ими, в предании забвению нравственных нужд. Он призывал: «Естли украшаешь и одеваешь тело, не забывай и сердца» (15, стр. 243). Не лучше ли удовлетворяться самыми скромными «телесными» потребностями «и притом иметь сердце… одеждою веселия одетое, нежели носить златотканное платье» (15, стр. 243). Что пользы сидеть в роскоши, «естли сердце вверженое в самую крайнейшую тму»? (15, стр. 243). Порок заключается не в заботе о «телесных» нуждах, а в пресыщении ими, в предании забвению нравственных нужд. «Веселие сердца» достигается путем самопознания, но не того самопознания, которое было свойственно Наркиссу. Тщеславная самовлюбленность Наркисса — порок, ведущий человека к гибели. «Тщеславие, как трава на кровлях растущая, прежде исторжения сохнущая» (15, стр. 358), это пустоцвет, оно вскармливается не «естественной природой» человека, а непомерно и противоестественно раздутым самомнением, эгоистической самовлюбленностью. В противовес такого рода тщеславному самопознанию Сковорода теперь уже выдвигает требование познания собственной «сродности», «натуры», естественного призвания; он говорит о значении труда в жизни человека, в деятельности общества. Истинный источник счастья он видит теперь не столько в абстрактном начале «добра», сколько в труде. В указанном произведении мыслитель хотя и возвращается к своей теории самопознания, однако теперь обогащает ее и говорит уже о естественных склонностях человека к труду, о необходимости распознать и осознать, «к чему ты рожден», — лишь в этом случае ты «будеш для себе и для братии твоей полезным» (15, стр. 324). Сковорода видел счастье человека и спасение всего общества от разъедающего его зла в выполнении каждым своей роли в общественной жизни сообразно со своими внутренними задатками: «…паши землю или носи оружие, отправляй купеческое дело или художество твое. Делай то, к чему рожден, будь справедливый и миролюбивый гражданин» (15, стр. 358). Счастье и прочное основание общественной жизни не столько в результатах труда, сколько в самом труде. Он сладок и животворен: «Не бойся: самый в делании твоем труд будет для тебе сладчайший, нежели… самые трудов твоих плоды. Сего ожидает от тебе отечество твое». Счастье человека — в труде, в выполнении долга перед отечеством. Все люди не могут заниматься одним делом. Счастье везде, оно в каждом человеке и в каждом промысле. «Ты к сему родился затем, что иные к иному; а они рождены к другому потому, что ты к сему» (15, стр. 348). Человек действительно свободен, если его деятельность соответствует призванию, «кто сыскал и повинулся, принявся за природное звание, тому легко все протчее нужное присовокупляется» (15, стр. 326), ибо «сладок труждающемуся труд, если он природный» (15, стр. 326). Счастье в самом труде и «слаже сота труд» (15, стр. 327), «если и самая доходов убыль, нищета, хула, гонение — любви его угасить не может» (15, стр. 339). Погоня за материальной прибылью не дает «внутреннего увеселения». Напротив, алчность — источник всех зол. Отсюда вытекало одно из коренных требований мыслителя: «Берегись сребролюбия» (15, стр. 353). Вместе с тем философ не выступал и против необходимости получения материальных результатов труда: «Но кто может пектися о других ползе, презрев собственную? И если для себе зол, кому добр будет?» (15, стр. 337). Он требовал сохранения необходимой меры, разумной воздержанности и честных путей: «Если любит прибыль, ищи ее приличным путем. 1000 на то пред тобою благословенных ремесел» (15, стр. 359). Сковорода ненавидел «сребролюбцев», тунеядцев, пользующихся результатом чужого труда, которые «нагло», «безчестно», «низменно», «подло» и «бешенно» стяжают незаслуженную прибыль: «Сие-то есть жить в телесном изобилии, а лишиться душевнаго утешения» (15, стр. 348). Только «труд», «ремесло» являются благородным источником радости и счастья человека и общества; труд «царским чертогам не завидит» и доставляет радость даже тогда, когда человек трудится, «находясь при одном ржаном хлебе и воде» (15, стр. 339). Любого богатея гораздо «щасливее природный нищий» (15, стр. 351), довольствующийся результатами собственного труда, поэтому «добрым сердцам гаразда миляе и почтеннее природный и честный сапожник, нежели безприродный штатский советник» (15, стр. 329). Труд, и только труд, является основой всей «машины» общественной жизни, «началом» и «венцом» радости человека и общества: «Труд есть живый и неусыпный всей машины ход потоль, поколь породит совершенное дело, соплетающее творцу своему венец радости» (15, стр. 323). Но если, «сродность» свою презрев, «пойдет вслед своих прихотей и посторонних советников, не забудь проститься навек со всем утешением, хотя бы ты схоронился в роге изобилия, и, боясь умереть по телу, станет всеминутно терпеть душевную смерть» (15, стр. 350). Отказаться от труда — это значит «отнять от души сродное делание», лишить сердце и разум жизни, это значит «щадить тело», но «убивать душу», предать себя «лютой смерти» (15, стр. 350). Люди, борющиеся со своей природой и идущие вразрез с нею, «самим себе суть убийцы». Но занятые делом вопреки своему призванию не могут полюбить такой труд: «Коликое мучение — трудиться в несродном деле?» Деятельность, противоречащая склонностям, — источник уныния и несчастий: «И сия-то есть вина тому, что во всяком звании находятся щасливые и нещасливые, спокойные и безпокойные, куражные и унылые» (15, стр. 337). Пренебрегающий склонностями, следующий за «слепой модой» уподобляется «глупомудрой мартышке» (15, стр. 350). Не бойся голода и холода, ненависти и гонения, клеветы и поругания за свой труд: «…всякий труд не только сносен, но и сладостен, если ты к нему рожден» (15, стр. 352); не бойся препятствий, встречающихся «в сродном труде», он обладает всепобеждающей силой, он все ломает на своем пути, он как «ключевой поток или пламень, быстрее рвется чрез препятствия» (15, стр. 352). Внутренняя природа, «сродность» — это «господин в человеке» или «господь»: «Господь твой — сила твоя» (15, стр. 352). И в этом случае теологическая форма противоречила содержанию, которое вкладывал философ в это понятие, ибо речь шла не о какой-то сверхъестественной и потусторонней силе, а о «сродности», «склонности», природе человека. Так, Сковорода прямо ставил вопрос о том, что труд является источником и залогом всенародного счастья, центром, в котором концентрируются и переплетаются личные интересы с народными нуждами. Вот к чему в конечном счете была направлена теория «самопознания» выдающегося украинского гуманиста, поборника народного счастья. Он воспевал труд и видел в нем основу жизни общества и общественного благополучия в то время, когда господствующие классы рассматривали труд как «низменное» занятие «подлых» и «черни». В этом величие Сковороды, его демократизм, его органическая связь с народом. Но, воспевая труд, мыслитель не говорил о том, что труд закрепощен и что его необходимо освободить, раскрепостить. Поэтому его прославление труда носило абстрактный характер. В этом и заключалась ограниченность социальной философии Сковороды. Здесь сызнова выступала все та же противоречивость его взглядов, обусловившая противоречие между реалистической критикой существовавших общественных порядков и утопически-иллюзорными средствами, предлагавшимися им для их ликвидации. Спасительное начало Сковорода видел в «самопознании», в «истине», в «добродетели», в уразумении своей «сродности», в приобщении к труду сообразно со своими склонностями. Он стремился не через социальное освобождение к освобождению духовному, а через духовное освобождение к социальному. И именно здесь он сталкивался с религией, церковью и духовенством, которые не только не способствовали духовному освобождению человека, но, напротив, были орудием духовного порабощения людей. Он видел их противонародную сущность, считал их носителями «рабострастного суеверия», беспримерного ханжества, лицемерия, алчного стяжательства, разврата, носителями всех общественных пороков. Взгляды Сковороды на человека, общество и труд как основу общественной жизни далее были продолжены и развиты в его этике и педагогике.Сковорода
Глава VIII. «Нравственность, где ты?»
Не то скуден, что убогой, но то, что желает много.Общественную жизнь Сковорода образно называл «житейским морем», в котором господствует алчное стяжательство. Носителями всех видов общественного зла являются богатеи, установившие свои нормы «морали» и «нравственности». Подвергая «этику» стяжателей всесторонней критике, он тем самым объективно критиковал этику феодального общества и противопоставил ей свою этику, отражавшую интересы крестьянских масс. С тонкой иронией и едким сарказмом говорил Сковорода о богатеях: «О бедный страдалец! Сей есть сребролюбец. Боже мой! Весь обременен мешками, сумами, кошелями, кошельками, едва движется, будьто навюченный велблюд. Каждый ступень — ему мукою» (15, стр. 452). В «Песне богача» философ в художественно-образной форме высмеивал мерзость и опустошенность «внутреннего мира» тунеядцев:Сковорода
(15, стр. 452–453).
Последние комментарии
1 час 56 минут назад
1 час 59 минут назад
2 часов 11 минут назад
2 часов 13 минут назад
2 часов 27 минут назад
2 часов 44 минут назад