Черно-зеленый лес, или Шофер оранжевого грузовика [Роальд Даль] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Черно-зеленый лес, или Шофер оранжевого грузовика

(из коллекции Альфреда Хитчкока)

Мэкк Моррис ВЕЖЛИВОСТЬ ДОРОГИ

Картер Бетейн стоял в кузове грузовика, опираясь на крышу кабины; ветер хлестал его лоб длинными каштановыми прядями волос, словно колол множеством иголочек, лоб мало-помалу немел и почти ничего уже не чувствовал.

Так же он не заметил взглядов проезжих из грузовика, их сочувствующих взглядов, когда они притормозили, чтобы подвезти его до города. Он посмотрел в их глаза, но никак не отреагировал.

Это длилось уже несколько дней.

…Когда прибыл шериф, Картер Бетейн оттягивал манжету своей старой армейской рубашки, выгоревшей, с желтым, топорщившимся по краям знаком различия. Он вглядывался в пятна крови на выбеленной множеством стирок ткани. Они доходили до отметин от сержантских нашивок, едва заметных на тряпье. Кровь, свежая кровь — темно-красного цвета, — он завороженно смотрел на нее, и оцепенение охватывало его.

Отвечал он тихо, потерянно:

— Я работал на моем табаке и увидел, как она отправилась к дороге. Но я не обратил внимания. Ей говорили: нельзя выходить на дорогу. Что до этого, она всегда послушна, она никогда не отходила далеко. Я сказал Анне, что пойду поищу ее. — Он глянул на рукав своей рубашки: — Я пришел.

Шериф слушал, принужденно покашливая. Переминался с ноги на ногу, и портупея с отвисшей кобурой поскрипывала каждый раз, как он менял ногу. Стараясь быть мягче, он спросил:

— И не видел никакого автомобиля, а, Картер?

— С того места, где я был, холмы закрывают дорогу. Я ничего не видел, шериф, — медленно ответил Картер Бетейн. — Я только слышал, что прошло две техники.

Если слово «техника» звучало странно, Картер Бетейн не замечал этого. В армии любое транспортное средство называлось техникой, каковы бы ни были габариты и вес машины. Картер Бетейн слишком долго служил в армии. Значительно дольше того времени как, демобилизовавшись, вернулся в Теннеси, женился и стал отцом.

— Я слышал, как они прошли по дороге на полной скорости, одна за другой. Они резко затормозили, обе, как раз в этом месте. И потом уехали, просто умчались. Тогда я не подумал.

Портупея шерифа ломко хрустнула.

— Сожалею, парень. По звуку нельзя определить автомобиль, если он летит на всей скорости — нельзя, если ты с другой стороны холма. Любой мальчишка-адвокат камня на камне не оставит от этой версии.

Картер все так же стоял среди повисшей над дорогой тишины, оттягивая свой рукав.

— Да нет же, — раздался его голос, — ничего сложного.

— Сделаем все возможное, парень…

— Я буду вам очень признателен, шериф. Она мертва, конечно. Большего ни мы, ни кто другой не сделает.

— Да, парень, разве что повезет.

— Может быть. Мне никогда не везло в жизни. А вам, шериф?

— Я сожалею, парень, — сказал шериф. — По крайней мере, сделаем все, что можно. Трудно, нет свидетелей. В таком деле может помочь только случай, только случайно можно доказать это. Не думаю даже, что она оставила какой-нибудь след, такая крошка.

Он уже не слышал шерифа, оцепенение охватило его. Шериф отвернулся и скомандовал своим людям:

— Давайте к Джилли. Опять звонили, снова у них потасовка. Родятся же такие, могила, похоже, только и исправит. — Повернулся, взглянул на Картера: — Сожалею, парень. Сделаем все, что сможем. — Неловко потрепал его по плечу, но тот уже ничего не почувствовал…

Теперь Картер Бетейн стоял, расставив ноги, машинально балансируя в такт движениям грузовика. Узкая черная лента, извиваясь, бежала под колеса, поднималась и опускалась перед глазами привычным серпантином. Из кабины донеслась короткая фраза, выкрикнутая не ему, непонятная из-за урчания грузовика и хлесткого ветра в ушах.

Сзади взвыл клаксон, и Картер Бетейн непроизвольно махнул рукой: «Свободно». Так было принято в горах. Автомобиль уверенно обогнал их. Одного взгляда ему хватило, чтобы определить: легковой закрытый Чайвелей-36.

В его время знание всех марок и моделей считалось делом чести; потом это пригодилось на войне, он был именно из этого поколения. Автомобиль стал такой же необходимостью для выживания в горах, как и когда-то ружье; и, как ружье, иногда становился орудием смерти.

Придерживаясь за кабину, Картер Бетейн, совершенно оцепеневший, не замечал движения автомобиля. Невидящим взглядом он смотрел на ведущее в город шоссе. Разглядывать его было незачем: Картер Бетейн помнил все повороты, и изгибы дороги успокаивали его, как мог бы успокоить друг.

Он не отворачивал лица, пока снова не услышал сигнала.

Это был джип, окрашенный в жгучий оранжевый цвет, на ветровом стекле надпись: «АВТОЗАПРАВОЧНАЯ СТАНЦИЯ БРАТЬЕВ ДЖИЛЛИ».

Водитель вскинул взгляд на него, стоящего в кузове грузовика, попытался рассмотреть дорогу перед машиной. Картер повернулся лицом к ветру: не оглядываясь, показал водителю знаком притормозить, не обгонять. Промелькнул встречный автомобиль. Джип нетерпеливо сместился на середину дороги. Картер снова сделал знак свернуть вправо. Навстречу шла еще одна машина.

Грузовик со следующим за ним вплотную джипом начал новый поворот: направо, налево, направо, сначала спуск и, ближе к середине, новый подъем. Джип глухо взревел: звук этот был слишком узнаваем, особенно когда автомобиль убавил обороты на спуске. Водитель следил за рукой Картера.

Мускулы лица Картера оставались совершенно неподвижны, а ветер, бьющий навстречу, стал еще сильнее. Но внезапно его мысль прояснилась. Далеко впереди, за поворотом, он заметил оранжевую вспышку. Проследил за ней взглядом, холодно высчитывая: он пришел в себя. Повернулся, посмотрел на джип. Глаза водителя не отпускали руку Картера, на мгновение они метнулись, встретились с его глазами, и несколько секунд два человека не мигая смотрели друг на друга, словно загипнотизированные ветром и скоростью.

Грузовик, накренившись влево, проходил очередной поворот, Картер Бетейн, сохраняя равновесие, отвернулся к ветру и приготовился. По давлению днища на ноги он почувствовал подъем и широким грациозным жестом левой руки показал на обгон.

Водитель всем телом выжал газ, и джип рванулся влево и вперед. Грохот двух столкнувшихся оранжевых автомобилей заглушил даже неистовство ветра.

Грузовик затормозил. Картер Бетейн и трое попутчиков из кабины побежали к искореженным останкам. После дикого ветра тишина казалась абсолютной. Голоса слышались приглушенно.

Сначала они закричали, но скоро, оправившись, заговорили с привычной расстановкой:

— Два Джилли — и лоб в лоб.

— Боже милостивый, глянь-ка. Они никому не доверяли джипы. Если бы ты не знал про них, тебе было бы не по себе их видеть, а?

Они топтались рядом, глядя на крутящееся все медленнее и медленнее колесо.

— Я всегда говорил, они плохо кончат, стоило только раз увидеть их сумасшедшие гонки.

Колесо перестало вертеться; тот, заговоривший первым, предложил:

— Не поехать ли за шерифом? Большего уже не сделать.

Затем добавил:

— Думаю, для шерифа это последняя история с Джилли. Бог знает, как они ему надоели, и не ему одному. Уж такие они уродились, пройдохи, никого не признавали.

Он повернулся к Картеру и, спохватившись, тоном только что потрясенного человека спросил:

— Ну как ты там сзади, приятель? Я и забыл о тебе.

Картер кивнул и тоже негромко пояснил:

— Вообще-то я собирался до заправочной станции с одним из них, а не в город. Я слышал, как прошел джип и подумал, что пора бы ему возвратиться.

— Ты мог бы прождать долго.

— Нет, — сказал Картер, взбираясь в кузов грузовика. — Я не собирался ждать долго ни того, ни другого, в любом случае.

Его уже не слышали. Один из них, еще взволнованный, говорил:

— Все-таки забавно, когда об этом думаешь, верно? Почти единственные джипы, которые когда-либо бывали на дороге.

Мужчины сели в кабину и грузовик тронулся. Навалившись на крышу кабины, Картер Бетейн подумал, что в город ехать уже незачем. Возможно, ему хватило бы двух патронов, которые сидели в его стволе сорок пятого калибра, но надежнее, когда заряжена вся обойма. Впрочем, это больше не имело значения.

Позади снова взвыл клаксон, и рука Картера Бетейна машинально вскинулась в предупредительном жесте. Они выходили на очередной вираж.

Перевод с английского Михаила КИЛУНДИНА

Алиса Клин ЧЕРНО-ЗЕЛЕНЫЙ ЛЕС, или ШОФЕР ОРАНЖЕВОГО ГРУЗОВИКА

Я начал выбираться из леса. Под ногами мягко шуршала хвоя, редкие сосны сменились корявым березняком, и чем ближе я подходил к поселению, тем гуще и непроходимее становился лес. Я уже давно пробирался через чащу, оставляя на сучьях белые клочья моего дорожного летнего плаща. Неизвестно откуда взявшиеся лианы путались под ногами, готовя коварные ловушки, и в просветах между исполинскими мертвыми деревьями петляла, следя за мной своим единственным глазом, бледная и одутловатая луна. Лес стоял молчаливый и враждебный, затаившийся лишь на время, в любую минуту за поваленным трухлявым стволом или из глубокой ямы меня могла настигнуть внезапная и безобразная смерть.

Лес резко оборвался, открывая яблоневый сад и видневшиеся за ним остроконечные крыши поселка. Я шел между старых и криво разросшихся яблонь, только недавно сбросивших свой розово-белый наряд из лепестков. Не знаю почему, мне вдруг вспомнились жирные ярко-зеленые гусеницы, которых я собирал в саду и здесь же тайком отрывал им головы. Как-то раз я зажал в своей маленькой потной ладони целую горсть этих крошечных салатовых чудовищ, побежал сломя голову и, не разбирая дороги, наткнулся на тощую голенастую девчонку с двумя противными голубыми бантами. Она показалась мне похожей на огромную уродливую бабочку, которая несмотря на все мои усилия, все-таки вывелась из гусеницы и теперь прилетела сюда, чтобы посмеяться надо мной. Дрожа от бессильной злобы, я повалил ее в высокую пряную траву. Она даже не вскрикнула, только скривила рот, собираясь то ли расплакаться, то ли сказать что-то на неизвестном мне бабочьем языке. Я опередил ее и впился острыми зубами в этот раззявленный жгуче-красный комок. Потом я запихнул ей в рот всех гусениц и, внезапно успокоившись, впервые направился к лесу.

Я вспомнил, что это случилось ровно двенадцать лет назад. Столько лет было свирепому самцу гориллы, которого привезли в наш поселок вместе с бродячим зоопарком. Кто-то подбросил ему в клетку смертельно ядовитый чертов корень. Животное сдохло, промучившись несколько дней.

О возрасте гориллы я узнал у служителя зоопарка, бельмастого рыжего дядьки, когда он сколачивал ящик для трупа обезьяны. Никого в поселке не удивило, что не нашлось места, куда можно было бы закопать гроб несчастного зверя. Это в наших-то краях, где на сотни миль вокруг нельзя встретить ни одного человеческого жилья. Наше поселение словно затерялось в этой глуши, со всех сторон окруженное мрачным и зловещим лесом. Никто не знает, кем и когда оно было основано, и только старики еще помнят рассказанное их дедами.

Много лет назад, когда мужчины еще охотились, углубляясь далеко в лес, а их жены управлялись по хозяйству, изо дня в день все больше и больше появлялось постаревших и опечаленных вдов. Их красивые и сильные мужья, как обычно, уходили в лес, но не возвращались по вечерам с охоты. А те, кто приходили, встревоженные и усталые, на следующее утро шли на поиски пропавших, и многих из них видели в последний раз.

Лес пожирал все новые и новые жертвы, не открывая своей ужасной тайны, и тогда старики запретили кому-либо покидать пределы поселка. Много воды утекло с тех пор, но деревянный ящик с трупом обезьяны, который жители отказались похоронить на местном кладбище, пришлось везти в город на почтовой машине, приезжавшей к нам раз в неделю. Единственная заросшая и разбитая дорога соединяла нас с внешним миром, и иногда по ней до нас добирались чужие люди, но никому не удавалось вернуться обратно. И только старая колымага-грузовичок с завидной точностью курсировала взад и вперед вместе с добродушным шофером с разноцветными глазами. Что до нас, то мы давно уже научились не задавать вопросов.

Я вышел на центральную улицу поселка.

У Сэма горел свет. Хорошо, что мне не придется его будить. Я поднялся по обвалившемуся крыльцу и открыл дверь. Сэм не заметил меня, он низко наклонился к столу и что-то торопливо писал в своем дневнике. Я подошел сзади и воткнул нож между пятым и шестым позвонком. Где-то вдалеке звенели цикады.

Я вылез через окно и вернулся в лес, чтобы начать все сначала.

Перевод с английского Карины ПИЛОЯН

Роалд Дал МАТОЧНОЕ МОЛОЧКО

— Альберт, меня это страшно тревожит, — сказала миссис Тэйлор.

Она не отрывала взгляда от младенца, совершенно неподвижно лежащего на ее согнутой левой руке.

— Я просто чувствую, здесь что-то не так.

Кожа на личике ребенка полупросвечивалась как перламутровая, туго обтянув кости.

— Попробуй еще раз, — сказал Альберт Тэйлор.

— Все это бесполезно.

— Надо все же пытаться, Мейбл, — сказал он.

Из кастрюли с горячей водой она вынула бутылочку с молоком и вытряхнула несколько капель на тыльную сторону своего запястья, проверяя температуру.

— Ну, давай, — прошептала она, — давай, малыш. Просыпайся, надо немножко покушать.

Рядом на столе стояла лампа, и свет создавал вокруг женщины мягкий желтый ореол.

— Пожалуйста, — сказала она. — Ну хоть капельку еще.

Муж наблюдал за ней поверх своего журнала. Он видел, жена полужива от усталости, а ее бледное овальное лицо, обычно серьезное и спокойное, сейчас искажало отчаяние. Но даже несмотря на это, очерк ее головы, когда она смотрела на ребенка, был удивительно хорош.

— Ну, вот, видишь, — пробормотала она. — Все без толку. Не хочет она есть.

Она поднесла бутылочку к свету, прищурившись посмотрела на градуировку.

— Снова одна унция — вот и все, что она съела. Нет, даже этого нет, всего лишь три четверти. Да разве этого хватит, чтобы выжить, Альберт, конечно же нет. Я страшно беспокоюсь.

— Я знаю, — сказал он.

— Если бы только они разобрались, в чем тут дело.

— Мейбл, ничего страшного в этом нет. Это просто вопрос времени.

— А я знаю, что-то здесь не так.

— Доктор Робинсон уверяет, что все в порядке.

— Послушай, — проговорила она, вставая. — Тебе не удастся убедить меня, что это нормально, когда полуторамесячный ребенок весит меньше, на целых два фунта меньше, чем после рождения. Ты только посмотри на эти ноги! Сплошные кожа да кости!

Крошечное дитя вяло лежало на ее руке без малейшего движения.

— Доктор Робинсон сказал, чтоб ты перестала изводить себя, Мейбл. И тот, другой доктор сказал то же самое.

— Вот те раз! Чудеса да и только! Я должна успокоиться!

— Не надо, Мейбл.

— И что же, по его мнению, я должна делать? Воспринимать все это как некую шутку?

— Он не говорил так.

— Ненавижу этих докторов! Всех их ненавижу! — закричала женщина и, отпрянув в сторону, быстро пошла из комнаты по направлению к лестнице, унося с собой ребенка.

Альберт Тэйлор остался сидеть как сидел; он не стал останавливать ее.

Немного спустя он услышал, как жена ходит в спальне прямо у него над головой, ее шаги нервно частили по линолеуму пола — топ, топ, топ… Скоро шаги стихнут, и тогда он тоже поднимется и пройдет к ней, а когда войдет в спальню, то как обычно, найдет ее сидящей возле колыбели — она будет неотрывно глядеть на младенца и тихонько плакать, не желая покидать его.

— Альберт, она голодает, — скажет жена.

— А я говорю, что это не так.

— Она голодает. Я точно знаю. И еще, Альберт…

— Да?

— Я уверена, что и ты это знаешь, просто не хочешь признаться. Разве не так?

Который уже вечер повторялось одно и то же.

На прошлой неделе они снова отвезли ребенка в больницу, доктор внимательно осмотрел девочку и сказал, что им не о чем волноваться.

— Доктор, нам потребовалось девять лет, чтобы родить этого ребенка, — сказала Мейбл. — Я знаю, что не переживу, если с ней что-нибудь случится.

Это было шесть дней назад, и с тех пор ребенок похудел еще на пять унций.

Но все эти треволнения сами по себе никому не помогут, говорил себе Альберт. В подобных вещах лучше всего положиться на докторов. Он снова взял в руки лежавший на коленях журнал и бросил ленивый взгляд на оглавление: что там они предлагают на этой неделе?

ПЧЕЛЫ В МАЕ МЕДОВАЯ КУЛИНАРИЯ

ПЧЕЛИНЫЙ ФЕРМЕР И ПЧЕЛИНАЯ ФАРМАКОЛОГИЯ

ИЗ ОПЫТА БОРЬБЫ С НОЗЕМАТОЗОМ

ПОСЛЕДНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ МАТОЧНОГО МОЛОЧКА

НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ НА ПАСЕКЕ

ЦЕЛЕБНАЯ СИЛА ПРОПОЛИСА

ОТРЫГИВАНИЕ

ЕЖЕГОДНАЯ ВСТРЕЧА БРИТАНСКИХ ПЧЕЛОВОДОВ

ВЕСТИ АССОЦИАЦИИ

Всю свою жизнь Альберт Тэйлор увлекался пчелами и всем, что с ними связано. Еще мальчишкой он часто ловил их голыми руками и прибегал домой, чтобы показать матери; иногда он даже сажал их себе на лицо и позволял насекомым ползать по щекам и шее. И поразительная вещь — они никогда не кусали его. Напротив, создавалось впечатление, что пчелам нравится находиться при нем. Они никогда не пытались улететь, и для того, чтобы избавиться от них, ему приходилось бережно соскребывать их пальцами. Но даже и тогда они частенько возвращались и снова усаживались ему на локти, ладони или колена — куда угодно, где была оголена кожа.

Его отец, работавший каменщиком, как-то сказал, что мальчик, должно быть, испускает какую-то заклятую вонь, что через поры его кожи выходит какой-то ядовитый запах, и что ничего хорошего из всей этой гипнотизирующей игры с насекомыми не выйдет. Мать же уверяла, что это дар Божий и доходила даже до сравнения со Святым Франциском и его «сестрицами птичками».

С возрастом увлечение Альберта Тэйлора пчелами переросло в страсть, наваждение, и уже в двенадцать лет он построил свой первый улей. На следующее лето он отловил свой первый рой. Двумя годами позже, в четырнадцать, у него было уже пять ульев, стоявших рядком вдоль изгороди на заднем дворике отцовского дома, и уже тогда — наряду с обычной процедурой получения меда— он занимался весьма тонким и сложным делом, связанным с выведением собственных пчеломаток, пересадкой личинок в искусственные ячейки и прочими вещами того же рода.

Он никогда не применял дым, когда находилась работа внутри улья, не одевал перчаток и не покрывал голову специальной сеткой. Было ясно, что между мальчиком и пчелами существовала какая-то странная симпатия, и скоро по всему поселку, о нем стали говорить с определенным уважением, и люди приходили в дом Тэйлоров, чтобы купить именно мед Альберта.

В восемнадцать лет он взял в аренду один акр довольно ухабистого пастбища в долине, примерно в миле от их поселка; участок подбирался к вишневому саду, там-то он и наладил собственное дело. Сейчас, одиннадцать лет спустя, он оставался на том же самом месте, разве что теперь у него было уже шесть акров земли, двести сорок хорошо оборудованных ульев и небольшой дом, который он построил в основном своими собственными руками. Женился он в двадцать, и брак этот, даже несмотря на то, что им пришлось девять лет ждать появления первого ребенка, тоже оказался удачным. И в самом деле, все у Альберта шло в полном порядке, пока не родилась эта странная маленькая девчушка и не стала попросту сводить их с ума своим отказом как следует питаться и ежедневными потерями в весе.

Он оторвал взгляд от журнала и задумался о дочери.

Так, в этот вечер, например, когда она перед началом кормления открыла глаза, он заглянул в них и увидел нечто такое, что до смерти напугало его — это был затуманенный, какой-то пустой взгляд, словно глаза ребенка никак не были связаны с мозгом и просто лежали в глазницах подобно двум маленьким серым кусочкам мрамора.

И понимали ли сами доктора, о чем они вели речь?

Он потянулся к пепельнице и стал кончиком спички неторопливо выковыривать остатки пепла из своей трубки.

Можно было, конечно, отвезти ее в другую больницу, в Оксфорд, например. Надо будет предложить Мэйбл этот вариант, когда он поднимется к ней.

Он все еще слышал у себя над головой ее шаги по спальне, но сейчас она, верно, сменила туфли на шлепанцы, потому что звук шагов был едва различим.

Он снова переключил внимание на журнал и продолжил чтение. Покончив со статьей, озаглавленной «Из опыта борьбы с нозематозом», он перевернул страницу и приступил к следующей, которая называлась «Последние исследования маточного молочка». При этом он весьма сомневался в том, что сможет обнаружить в ней нечто новое для себя.

Что представляет собой это чудесное вещество, которое называется маточным молочком?

Не отрываясь от чтения, он протянул руку к банке с табаком и стал набивать трубку.

Маточное молочко представляет собой секрет, выделяемый железами пчел-кормилиц и предназначенный для кормления личинок сразу после вылупливания из яиц. Процесс выработки данного вещества глоточными железами пчел во многом схож с функционированием молочных желез позвоночных. Сам по себе данный факт вызывает значительный биологический интерес, поскольку подобный процесс не отмечен ни у одного другого насекомого на земле.

«Все старье», — сказал он про себя, однако за неимением более подходящего занятия продолжил чтение.

Маточное молочко в концентрированном виде скармливается всем личинкам на протяжении первых трех дней после появления из яйца; по истечении данного срока все те из них, кому суждено стать трутнями или рабочими пчелами, начинают получать этот изысканный продукт сильно разбавленным — медом и цветочной пыльцой. С другой стороны, те личинки, которым суждено стать пчеломатками, на протяжении всей стадии личиночного развития продолжают получать концентрат маточного молочка в чистом виде. Отсюда и происходит его название.

Шорох шагов в спальне у него над головой стих окончательно. Дом погрузился в тишину. Он чиркнул спичкой и поднес ее к своей трубке.

Маточное молочко представляет собой вещество, обладающее поразительными питательными свойствами, поскольку на одной лишь этой диете личинка медоносной пчелы всего за пять дней увеличивает в весе в полторы тысячи раз.

«Возможно, так оно и есть, — подумал он, — хотя раньше ему по какой-то причине не приходилось оценивать рост личинок в единицах веса».

Таким образом, младенец весом в семь с половиной фунтов за это же время стал бы весить семь тонн.

Альберт Тейлор остановился и снова перечитал это предложение.

Потом еще, уже в третий раз.

Таким образом, младенец весом в семь с половиной фунтов…

— Мейбл! — воскликнул он, вскакивая из кресла. — Мейбл! Иди сюда!

Он прошел в холл и, остановившись у нижней ступеньки лестницы, снова позвал жену.

Ответа не последовало.

Он поднялся наверх и зажег свет на лестничной площадке. Дверь в спальне была закрыта. Он открыл дверь и остановился, вглядываясь в темноту комнаты. «А, Мейбл, пожалуйста, спустись ненадолго. У меня возникла одна идея. Это насчет нашего ребенка».

Лампа на лестничной площадке бросала слабый отблеск на кровать, и он не без труда разглядел, что жена лежит на животе, закинув над головой руки и уткнувшись лицом в подушку. Она снова плакала.

— Мейбл, — сказал он, подходя к ней и касаясь ее плеча. — Пожалуйста, спустись ненадолго. Это может оказаться важным.

— Уходи, — сказала она. — Оставь меня одну.

— И ты не хочешь знать, что я придумал?

— О, Альберт, я так устала, — всхлипнула женщина. — Я так устала, что даже толком уже не понимаю, что делаю. По-моему, я больше не выдержу. Я, наверное, не вынесу всего этого.

Повисла пауза. Альберт Тейлор отвернулся от жены и, приблизившись к колыбельке, в которой лежал младенец, стал внимательно всматриваться в него. Было слишком темно, чтобы разглядеть лицо девочки, но, наклонившись, он смог различить звук ее дыхания — очень слабый и торопливый. «Когда время очередного кормления?» — спросил он.

— Кажется, в два часа.

— А потом?

— В шесть утра.

— Я покормлю ее оба раза. А ты пойди поспи.

Она не ответила.

— Мейбл, укладывайся-ка в постель и постарайся сразу заснуть, ты меня поняла? И прекрати беспокоится. На следующие двенадцать часов я все беру на себя. В противном случае при таком режиме у тебя произойдет нервный срыв.

— Да, — ответила женщина, — я знаю.

— Я вместе со своим пенсне, а заодно и с будильником немедленно отправлюсь в свободную комнату, так что ложись, расслабься и постарайся вообще забыть о нас. Договорились? — Он уже начал выкатывать колыбель из комнаты.

— О, Альберт, — снова всхлипнула жена.

— Ни о чем не беспокойся. Оставь все мне.

— Альберт…

— Да?

— Я люблю тебя, Альберт.

— Я тоже люблю тебя, Мейбл. А сейчас ложись спать.


В следующий раз Альберт Тейлор увидел жену лишь на другой день в одиннадцать часов утра.

— Боже правый! — воскликнула она, бросаясь вниз по лестнице прямо в ночной рубашке и шлепанцах. — Альберт! Да ты посмотри, сколько сейчас времени! Я же проспала не меньше двенадцати часов! Все в порядке? Что случилось?

Он спокойно сидел в своем кресле, курил трубку и читал утреннюю газету. Ребенок лежал в некоем подобии переносной люльки, стоявшей у его ног, и спал.

— Привет, дорогая, — с улыбкой проговорил он.

Она подбежала к люльке и заглянула внутрь. «Альберт, она что-нибудь поела? Сколько раз ты ее кормил? Очередное кормление должно было быть в десять часов, ты знал об этом?»

Альберт Тейлор неторопливо сложил газету в четверо и отложил ее на столик сбоку от себя. «Я кормил ее в два часа ночи и она съела не больше половины унции. Потом покормил еще раз в шесть, и на этот раз она поела лучше, уже две унции…»

— Две унции! О, Альберт, но это же чудесно!

— А последнюю процедуру мы закончили всего десять минут назад. Бутылочка там, на камине. Осталась всего одна унция. А она скушала три. Ну как? — Он гордо улыбался, явно довольный своим достижением.

Женщина быстро опустилась на колени и уставилась на младенца.

— Ты не находишь, что она похорошела? — неторопливо спросил он. — И личико округлилось, правда ведь?

— Это может показаться глупым, — ответила жена, — но мне кажется, так оно и есть. О, Альберт, ты просто чудо! Как тебе это удалось?

— Кризис проходит, — ответил он. — Вот и все. Как и предсказывал доктор, кризис проходит.

— Молю Бога, Альберт, чтоб ты оказался прав.

— Ну конечно же я прав. А теперь твоя смена.

Женщина с любовью смотрела на ребенка.

— Да и ты, Мейбл, тоже выглядишь гораздо лучше.

— Я себя чувствую просто великолепно. Извини за вчерашнее.

— Давай вот как договоримся, — сказал он. — Я буду кормить ее по ночам, а ты — в дневное время.

Она посмотрела на него поверх колыбельки и нахмурилась.

«Нет, — сказала Мейбл, — я не могу позволить тебе это».

— Но Мейбл, я не хочу, чтобы ты довела себя до нервного срыва.

— Теперь, когда я выспалась, его уже не будет.

— Но ведь гораздо легче, когда мы делим сутки.

— Нет, Альберт. Это моя обязанность, и я намерена сама справляться с ней. Прошлый вечер больше не повторится.

Возникла пауза. Альберт Тейлор вынул трубку изо рта и исследовал содержимое чубука. «Хорошо, — сказал он. — В таком случае я освобожу тебя от черновой работы, я возьму на себя стерилизацию и подготовку смеси, ну, в общем, чтобы все было готово. Ведь так тебе будет легче, правда?»

Она внимательно посмотрела на него, гадая, что это так неожиданно нашло на ее супруга.

— Видишь ли, Мейбл, я все думал…

— Да, дорогой.

— Думал о том, что вплоть до этого самого вечера даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь тебе с ребенком.

— Но это же не так.

— Именно так. И поэтому я решил, с этого момента непременно буду выполнять свою часть забот о малышке. Я стану готовить смеси и стерилизовать бутылочки. Договорились?

— Очень мило с твоей стороны, дорогой, но я и правда считаю, в этом нет особой необходимости…

— Да ты что! — воскликнул он. — Не спугни удачу! Я проделал все это три последних раза и посмотри, как все вышло! Когда следующее кормление? В два часа, так?

— Да.

— Смесь готова, — сказал он. — Все смешано и готово. Тебе остается лишь, когда подойдет время, сходить в кладовку, взять бутылочку с полки и разогреть ее. Хоть какая-то польза от меня, ты не находишь?

Женщина поднялась с колен, подошла к мужу и поцеловала его в щеку. «Ты у меня такой славный — сказала она. — С каждым днем… узнавая тебя, я люблю тебя больше и больше».


Позже, уже в середине дня, когда Альберт работал на солнцепеке с ульями, он услышал как жена из дому зовет его.

— Альберт! — прокричала она. — Альберт, иди сюда! — Она бежала к нему по полю лютиков.

Он бросился ей навстречу, недоумевая, что же могло случиться.

— О, Альберт! Ты ни за что не догадаешься!

— Что такое?

— Я только что закончила двухчасовое кормление, и она съела все!

— Не может быть!

— До последней капли! О, Альберт, я так счастлива! Она обязательно поправится! Как ты и сказал, кризис проходит! — Она бросилась к нему, обхватила руками за шею и обняла, а он похлопал ее по спине, засмеялся и сказал, какая она чудная маленькая мамаша.

— Хочешь в следующий раз сам сходить и посмотреть, как она управится с очередной порцией?

Он сказал, что ни за что не упустит такого случая, и она снова обняла его, потом повернулась и побежала к дому, припрыгивая и что-то напевая.


Вполне естественно, что ко времени шестичасового кормления в воздухе как бы зависла тень некоторого беспокойства. Уже в половине шестого оба родителя сидели в гостиной в ожидании долгожданного момента. Бутылочка с молочной смесью стояла на камине, в кастрюльке с теплой водой. Дитя мирно спало в переносной люльке, поставленной на диване.

В без двадцати шесть девочка проснулась и огласила комнату своим криком.

— Ну вот! — воскликнула миссис Тейлор. — Она просит свою бутылочку. Альберт, быстренько подними малышку и дай мне. Но сначала дай бутылку.

Он дал ей бутылочку, после чего положил младенца на колени матери. Очень осторожно она прикоснулась концом соски к губам ребенка. Тот мгновенно ухватил деснами резиновый сосок и принялся жадно, с силою, сосать.

— О, Альберт, посмотри, как чудесно, правда ведь? — со смехом проговорила женщина.

— Это восхитительно, Мейбл.

За семь или восемь минут все содержимое бутылки исчезло в горле младенца.

— Умница, — проговорила миссис Тейлор. — Снова четыре унции.

Альберт Тейлор, сидя в кресле, наклонился вперед и стал внимательно всматриваться в лицо ребенка.

«Ты знаешь, — сказал он, — мне даже кажется, что она и в весе прибавила. Что ты думаешь по этому поводу?»

Мать посмотрела на дитя.

— Мейб, тебе не кажется, что по сравнению со вчерашним днем она покрупнела и даже потолстела?

— Может и так, Альберт. Я, правда, не уверена. Хотя едва ли за столь короткий срок могут быть реальные изменения. Главное, она снова стала нормально есть.

— Она миновала кризис, — сказал Альберт. — Думаю, тебе можно уже не беспокоиться на ее счет.

— Это уже точно.

— Мейбл, может, ты хочешь, чтобы я снова отнес колыбельку к нам в спальню?

— Да, пожалуйста, — сказала женщина.

Альберт перенес колыбельку наверх. Супруга шла следом с младенцем на руках; сменив пеленки, она аккуратно уложила девочку на постель, затем прикрыла ее простынкой и одеялом.

— Посмотри, Альберт, какая она милая, — прошептала женщина. — Ну разве это не самый прекрасный ребенок, которого ты когда-нибудь видел за всю свою жизнь?

— Давай оставим ее пока, Мейбл, — сказал он. — Пошли вниз, и ты приготовишь нам хороший ужин. Мы оба заслужили его.

Покончив с едой, родители устроились в креслах в гостиной: Альберт с журналом и трубкой, миссис Тейлор со своим вязанием. По сравнению со вчерашним вечером, картина была совсем иной. Все напряжение неожиданным образом улетучилось. Милое овальное лицо миссис Тейлор светилось радостью, ее щеки порозовели, глаза ярко сияли, а на губах застыла мечтательная полуулыбка — свидетельство неподдельного удовлетворения. Время от времени она отрывала глаза от своего вязания и устремляла влюбленный взгляд на мужа. Иногда на несколько секунд она переставала пощелкивать спицами и застывала в неподвижности, обращая взор к потолку и вслушиваясь в малейший звук, который мог донестись сверху. Однако там все было спокойно.

— Альберт? — обратилась она к мужу спустя некоторое время.

— Да, дорогая?

— А о чем ты хотел сказать мне вчера, когда столь стремительно ворвался в спальню? Ты еще сказал, у тебя возникла какая-то идея насчет ребенка.

Альберт Тейлор опустил журнал на колени и одарил жену долгим лукавым взглядом.

— Я правда так сказал?

— Да, — жена ждала продолжения, но его не последовало.

— Что за грандиозную шутку ты задумал? — спросила она.

— Чего ты так улыбаешься?

— Это действительно шутка, — сказал он.

— Дорогой, расскажи мне о ней.

— Не знаю даже, стоит ли это делать, — ответил он. — А то еще вруном назовешь.

Ей редко приходилось видеть мужа таким самодовольным, как теперь, а потому она ответила ему взаимной улыбкой, явно поощряя к продолжению разговора.

— Мейбл, мне просто хочется увидеть выражение твоего лица, когда ты услышишь об этом, вот и все.

— Альберт, о чем все-таки речь?

Он медлил, явно не желая, чтобы его торопили.

— Ты ведь считаешь, что ребенку действительно стало лучше? — спросил он.

— Ну конечно же.

— Ты согласна со мной, что вот так неожиданно она стала великолепно себя чувствовать, да и внешне изменилась чуть ли не на все сто процентов?

— Ну да, Альберт, естественно.

— Это хорошо, — сказал он, расплываясь в улыбке. — Видишь ли, все это устроил именно я.

— Что устроил?

— Я вылечил наше дитя.

— Да, дорогой, я уверена, что так оно и было, — миссис Тейлор, продолжала заниматься своим вязанием.

— Но ты ведь не веришь мне, так?

— Ну что ты, Альберт, конечно же, я верю тебе. Все это, абсолютно все, лишь благодаря тебе.

— Но как же я все это устроил?

— Ну, — проговорила женщина, чуть задумавшись, — я полагаю, здесь сказалось твое мастерство приготавливать смеси. Как только ты стал этим заниматься, она чувствует себя лучше и лучше.

— Ты считаешь, что все зависит от искусства делать смеси?

— Очевидно, так оно и есть, — проговорила женщина, продолжая вязание и улыбаясь про себя при мысли о том, какие же все-таки странные эти мужчины.

— Я открою тебе секрет, — сказал он. — Ты абсолютно права. Хотя, должен заметить, главное — не как готовить смесь, а из чего ее составлять. Мейбл, ты понимаешь, что я хочу сказать?

Миссис Тейлор, прекратив вязание, бросила резкий взгляд на мужа: «Альберт, ты ведь не хочешь сказать, что подмешиваешь что-то к молоку ребенка?»

Улыбка не сходила с его лица.

— Скажи, это так или нет?

— Вполне возможно, — ответил он.

— Я тебе не верю.

Теперь в его улыбке, обнажившей зубы, появилось что-то жестокое.

— Альберт, пожалуйста, не шути со мной так.

— Хорошо, дорогая, хорошо.

— Так ты действительно ничего не подмешивал в ее молоко? Ответь мне, Альберт. Для такой крошки это может иметь самые серьезные последствия.

— Мой ответ — да, Мейбл.

— Альберт Тейлор! Как ты мог?

— Не надо так волноваться, — сказал он. — Я все тебе расскажу, если ты действительно этого хочешь, только ради всего святого держи себя в руках.

— Пиво! — воскликнула она. — Я знаю, это было пиво!

— Мейбл, пожалуйста, не говори глупости.

— Что же тогда?

Альберт аккуратно положил трубку на столик рядом с собой и откинулся на спинку кресла.

«Скажи, — проговорил он, — тебе никогда по какой-нибудь случайности не приходилось слышать от меня ничего относительно того, что называется маточное молочко?»

— Нет.

— Это волшебство, — сказал он. — Чистое волшебство. И вчера вечером мне неожиданно пришла в голову мысль о том, что если я подмешаю небольшое его количество к молоку ребенка…

— Да как ты посмел!

— Но послушай, Мейбл, ты даже не знаешь, что это такое.

— Меня не интересует, что это такое, — ответила женщина. — Ты не можешь подмешивать посторонние продукты в молоко такого крохотного младенца. Да ты с ума сошел.

— Оно абсолютно безвредно, Мейбл, иначе я никогда бы не пошел на это. Его производят пчелы.

— Я так и поняла.

— Кроме того, оно настолько дорогое, что практически никто не может позволить себе им воспользоваться. Но даже если и могут, то только по капле.

— Могу я спросить, сколько же ты дал нашему младенцу?

— Так вот, — проговорил он, — в этом-то как раз весь вопрос. Именно здесь основное различие. Я полагаю, что за последние четыре кормления наш ребенок проглотил маточного молочка примерно в пятьдесят раз больше, чем любой из когда-либо живших на земле людей. Ну, как тебе это?

— Альберт, может ты прекратишь разыгрывать меня?

— Я клянусь в этом, — с гордостью произнес он.

Она сидела и смотрела на него, ее бровь надломилась, рот слегка приоткрылся.

— Мейбл, тебе известно, сколько стоит это вещество, если бы ты вздумала купить его? Одно предприятие в Америке прямо сейчас предлагает купить у него это молочко по цене пятьсот долларов за однофунтовую банку! Пятьсот долларов! Это же дороже золота, понимаешь ты это?

Она не имела ни малейшего представления, о чем он говорит.

— Я докажу это, — сказал он и, выскакивая из кресла и бросаясь к книжным полкам, где хранилась его литература о пчелах. На самой верхней полке были аккуратно сложены номера «Американского журнала о пчелах», рядом лежали экземпляры «Британского журнала о пчелах и пчеловодстве», а также другие наименования. Он взял последний номер американского журнала и нашел страницу с маленьким рекламным объявлением.

— Вот, — сказал он. — Как я тебе и говорил. «Мы продаем маточное молочко — оптовая цена 480 долларов за однофунтовую банку».

Он протянул жене журнал, чтобы та сама прочла объявление.

— Сейчас-то ты веришь мне? Такой магазин действительно существует в Нью-Йорке, Мейбл. Об этом так и говорится.

— Но здесь ничего не говорится о том, что ты можешь добавлять его в молоко практически новорожденного младенца. Я не понимаю, Альберт, что такое нашло на тебя, просто не понимаю.

— Но ведь оно помогло ей, не так ли?

— Сейчас я уже в этом не уверена.

— Мейбл, только не веди себя так глупо. Все-то ты прекрасно знаешь.

— Почему же другие люди не дают его своим младенцам?

— Еще раз повторяю, — сказал он. — Оно слишком дорого. Практически никто на свете не может позволить себе покупать маточное молочко для еды — разве что один-два мультимиллионера. Его покупают лишь крупные компании, производящие косметические кремы для лица и тому подобное. Они используют его как приманку. Добавляют малую капельку молочка к большой банке крема и потом продают по баснословным ценам. Говорят, это разгоняет морщины.

— В самом деле?

— Ну откуда, Мейбл, я могу это знать? В любом случае, — проговорил он, возвращаясь к креслу, — речь идет не об этом. Речь о другом. Буквально за несколько последних часов оно принесло нашему ребенку такую пользу, что по-моему мы и впредь должны давать ему его. Мейбл, пожалуйста, не перебивай, дай мне закончить. Сейчас у меня двести сорок ульев, и если я хотя бы сто из них пущу на производство маточного молочка, то тем самым наверняка удовлетворим потребности нашей дочки.

— Альберт Тейлор, — проговорила женщина, устремляя на мужа взгляд широко раскрытых глаз, — ты что, с ума сошел?

— Но ты только послушай меня, прошу, послушай.

— Я запрещаю тебе это, — сказала жена, — раз и навсегда. Ты больше не даешь моему ребенку ни единой капли этого мерзкого молочка, ты меня понял?

— Но, Мейбл…

— Помимо всего прочего, в прошлом году мы собрали как никогда мало меда, так что если ты немедленно не прекратишь свои дурацкие эксперименты с ульями, я даже сама не знаю, что может произойти.

— Мейбл, с моими ульями полный порядок.

— Но тебе прекрасно известно, что в прошлом году мы сняли только половину обычного урожая.

— Пожалуйста, окажи мне услугу, — проговорил он. — Позволь объяснить тебе, какие чудеса способно проделывать это вещество.

— Но ты до сих пор даже толком не сказал мне, вообще что это такое.

— Хорошо, Мейбл, я сделаю и это. Но ты станешь меня слушать? Дашь мне возможность объяснить тебе кое-что?

Она вздохнула и снова взяла в руки вязанье.

«Я полагаю, Альберт, ты давно уже мог мне все рассказать. Ну, давай, говори».

Он немного помедлил, не зная, с чего и начать. Не так уж просто объяснить подобные вещи человеку, детально не знакомому с пчеловодством.

— Ты ведь знаешь, не так ли, — писал он, — что в каждой колонии имеется одна-единственная пчеломатка?

— Да.

— И что эта самая пчеломатка занимается кладкой всех яиц?

— Да, дорогой. Это даже я знаю.

— Хорошо. Итак, матка откладывает яйца двух видов. Этого ты, видимо, не знала, но это действительно так. Мы называем это одним из чудес улья. Из одного сорта яиц вылупляются трутни, из другого — рабочие пчелы. Если это не чудо, то я вообще не знаю, какие бывают чудеса.

— Да, Альберт, конечно.

— Трутни — это мужские особи. Нас они сейчас не интересуют. Рабочие же пчелы — особи женские; матка, естественно, также принадлежит к их числу. Однако рабочие пчелы являются, если так можно выразиться, бесполыми женскими особями. Их половые органы совершенно неразвиты, тогда как матка, напротив, неимоверно плодовита. За один-единственный день она может отложить столько яиц, сколько весит ее тело.

Он чуть замешкался, собираясь с мыслями.

— Итак, происходит следующее. Матка ползает по сотам и откладывает яйца в то, что мы называем ячеей. Ну, ты видела эти маленькие отверстия в сотах? Так вот, гнездовые соты — это почти тоже самое, с той лишь разницей, что меда в них нет — одни яйца. Матка откладывает по одному яйцу в каждую ячею, и за три дня каждое яйцо превращается в крохотную личинку. Мы называем ее черва.

Теперь, как только появляется эта самая черва или личинка, пчелы-кормилицы — это молодые рабочие пчелы — собираются кругом и как сумасшедшие начинают ее кормить. И ты знаешь, чем они ее кормят?

— Маточным молочком, — терпеливо сказалаМейбл.

— Правильно! — воскликнул он. — Именно им-то они их и кормят. Вещество это вырабатывается специальной железой, расположенной у них в голове, и именно его они закачивают в ячейки в качестве продукта питания личинок. А что происходит потом?

Он сделал драматическую паузу, глядя на нее своими помаргивающими, маленькими, серовато-водянистыми глазками. Затем он неторопливо повернулся в кресле и достал журнал, тот самый, что читал накануне вечером.

— Хочешь знать, что происходит потом? — спросил он, облизывая губы.

— Жду не дождусь.

— «Маточное молочко, — прочитал он вслух, — является веществом с необыкновенно питательными свойствами, ибо на одной лишь подобной диете личинка рабочей пчелы всего лишь за пять дней увеличивается в весе до полутора тысяч раз

— Сколько?

— Полторы тысячи раз, Мейбл. Представляешь себе, что это значит применительно к человеку? Так вот, — он понизил голос и подался вперед, вперив в нее взгляд своих маленьких бледных глаз, — это означает, что за пять дней ребенок с начальным весом в семь с половиной фунтов достигает веса в пять тонн!

Мисс Тейлор во второй раз прекратила свое вязание.

— Но, Мейбл, не надо воспринимать все это так буквально.

— Это почему же?

— Ну, просто так принято выражаться в научных кругах.

— Очень хорошо, Альберт, продолжай.

— Но это лишь половина моего рассказа, — сказал он. — Самое интересное впереди. Я еще не рассказал тебе про поистине поразительное свойство маточного молочка. Сейчас я тебе объясню, каким образом оно может превратить бесцветную и некрасивую маленькую рабочую пчелу, практически лишенную половых органов, в прекрасную, большую и способную к размножению пчеломатку.

— Ты хочешь сказать, что наш ребенок бесцветен и некрасив? — резко спросила она.

— Мейбл, пожалуйста, не надо говорить за меня. Ты только послушай. Известно ли тебе, что и пчеломатка, и рабочая пчела, несмотря на их абсолютную непохожесть во взрослом возрасте, вылупляются из одного и того же вида яиц?

— Я не могу в это поверить, — сказала жена.

— Мейбл, это так же верно, как и то, что я сейчас сижу перед тобой, честное слово. И всякий раз, когда пчелам надо, чтобы из яйца вылупилась пчеломатка, они вполне могут это сделать.

— Каким образом?

— О, — проговорил он, покачивая пальцем в ее направлении. — Именно к этому я и веду. В этом-то весь секрет. Итак, Мейбл, как ты считаешь, благодаря чему становится возможным подобное чудо?

— Благодаря маточному молочку, — ответила женщина. — Ты мне уже говорил.

— Вот именно, маточному молочку! — воскликнул он, хлопая в ладоши и подпрыгивая в кресле. Сейчас его большое круглое лицо сияло от возбуждения, а на верхней части щек проступили ярко-красные пятна.

— Вот как все это происходит. Я постараюсь изложить все это тебе с максимальной простотой. Пчелам требуется новая матка. Тогда они строят особенно большую ячею, мы ее называем маточной ячеей, и делают так, чтобы старая матка отложила туда одно из своих яиц. Остальные тысячу девятьсот девяносто девять яиц она откладывает в обычные рабочие ячеи. Далее. Как только из этих яиц вылупляются личинки, пчелы-кормилицы начинают суетиться и подносить туда маточное молочко. Его получают все — как рабочие пчелы, так и матка. Но здесь, Мейбл, есть одно крайне важное обстоятельство, поэтому слушай внимательно. В этом и заключается вся разница. Червы рабочих пчел получают это особое чудесное питание лишь в течение первых трех дней своей жизни в стадии личинки. Затем их диета полностью меняется. Их, в сущности, отлучают от этой пищи, хотя этот процесс весьма специфичен, поскольку происходит резко, внезапно. По истечении трех дней их сажают на более или менее регулярную пчелиную диету — смесь меда и цветочной пыльцы — и примерно две недели спустя они покидают улей уже как взрослые рабочие пчелы.

Совершенно иначе обстоят дела с маточной ячеей! В нее маточное молочко поступает на протяжении всей стадии личиночного развития. Пчелы-кормильцы попросту закачивают его в ячею, в результате чего маленькая черва буквально плавает в нем. И именно благодаря этому она превращается в пчеломатку!

— Ты не можешь этого доказать, — сказала жена.

— Мейбл, пожалуйста, не говори глупости. Тысяча людей многократно уже доказали это, известные ученые едва ли не всех стран мира подтвердили данный факт. Все, что требуется проделать, это извлечь черву из рабочей ячеи, поместить ее в маточную ячею — мы называем это прививкой — и, если пчелы-кормилицы в достаточной степени снабжают ее маточным молочком, мы получаем— гоп-ля! — ее превращение в пчеломатку! Но все это выглядит еще более поразительным потому, что между взрослыми рабочими пчелами и пчеломаткой существуют громадные, невероятные различия. У них совершенно разная конфигурация брюшка, разное жало, разные ноги, разн…

— А что с ногами? — спросила она, явно проверяя его.

— С ногами? Ну, у рабочих пчел на ножках имеются маленькие «корзиночки», в которых они переносят пыльцу. У матки таких «корзиночек» нет. Но это не все. У пчеломатки имеются вполне развитые половые органы, которые отсутствуют у рабочих пчел. Но самое поразительное из всего этого, Мейбл, это то, что пчеломатка в среднем живет от четырех до шести лет, а жизнь рабочей пчелы не насчитывает даже такого числа месяцев. И все эти различия имеют место лишь потому, что кто-то получал маточное молочко, а кто-то нет!

— Трудновато поверить, — заметила женщина, — что все это происходит исключительно из-за разницы в питании.

— Ну конечно же — трудно в это поверить. Это еще одно из чудес улья. По сути дела, это самое значительное и яркое из этих чудес. Масштабы этого чуда столь грандиозны, что оно на многие сотни лет сбивало с толку величайшие научные умы. Подожди минутку, побудь здесь, никуда не уходи.

Он снова вскочил с кресла и бросился к книжным полкам, где начал копаться среди лежащих на них книг и журналов.

— Я хочу показать тебе несколько подобных статей. Вот, нашел. Это одна из них. Послушай, — он начал читать вслух статью из «Американского журнала о пчелах»:

«Проживая в Торонто и возглавляя прекрасную исследовательскую лабораторию, предоставленную ему канадским народом в знак признания его поистине грандиозных заслуг перед человечеством благодаря открытию инсулина, доктор Фредерик Бантинг заинтересовался проблемой маточного молочка. Он поручил своим сотрудникам провести всесторонний фракционный анализ…»

Он сделал паузу.

— Ну, все это читать незачем, однако что из этого вышло? Доктор Бантинг и его сотрудники взяли пробу маточного молочка из маточных ячей, в которых находились двухдневные личинки, и подвергли его анализу. И как ты считаешь, что они обнаружили?

— Они обнаружили, — продолжал он, — что маточное молочко содержит фенолы, стеролы, глицерины, декстрозу и — вот это место — и от восьмидесяти до восьмидесяти пяти процентов неидентифицированных кислот!

Он стоял с журналом в руках рядом с книжной полкой, на его губах гуляла забавная полуулыбка торжества; жена с изумлением смотрела на него.

Он не был высоким мужчиной; его толстое, пухлое, мясистое тело крепилось невысоко над землей на коротких и к тому же кривоватых ножках. Голова была громадной и круглой, покрытой жесткими, коротко остриженными волосами, а значительную часть лица — он совсем перестал бриться — покрывал коричневато-желтый пушок примерно в дюйм толщиной. Едва ли можно было отрицать тот факт, что вид у него, с какой стороны ни посмотреть, был довольно нелепый.

— От восьмидесяти до восьмидесяти пяти процентов, — повторил он, — неидентифицированных кислот, фантастика! — Он повернулся к полкам и стал снова копаться в стопках журналов.

— Что это значит — неидентифицированные кислоты?

— В этом-то все и дело! Этого никто не знает! Даже Бантингу не удалось это выяснить. Ты слышала о Бантинге?

— Нет.

— Пожалуй, сейчас он является самым известным из живущих на свете докторов, вот и все.

Глядя сейчас на него, снующего перед книжными полками, на его жесткие волосы, волосатое лицо и толстое, пухлое тело, она не могла избавиться от мысли, что каким-то странным образом этот человек напоминает ей пчелу. Ей часто приходилось видеть женщин, походивших на лошадей, на которых они ездили, и она замечала, что люди, разводившие птиц, бультерьеров или болонок нередко имели в своей внешности пусть небольшое, но разительное сходство со своими питомцами. Однако до настоящего момента ей как-то не приходила в голову мысль о том, что ее муж может походить на пчелу. Это даже немного потрясло ее.

— А Бантинг не пытался принимать внутрь это вещество? Ну, маточное молочко? — спросила женщина.

— Знаешь что? — проговорила она, продолжая смотреть на него с легкой улыбкой. — Ты и сам чуточку похож на пчелу, ты этого не замечал?

Он повернулся и посмотрел на жену.

— Наверное, это в основном из-за бороды, — сказала жена. — Мне бы хотелось, чтобы ты ее сбрил. У нее даже цвет какой-то пчелиный, ты не находишь?

— Что за чертову ерунду ты несешь, Мейбл?

— Альберт, следи за своей речью.

— Ты будешь слушать дальше или нет?

— Да, дорогой, извини меня. Я просто пошутила. Продолжай.

Он снова повернулся, вытянул с полки еще один журнал и принялся листать страницы.

«А теперь, Мейбл, послушай вот это. В 1939 году Хейл проводил эксперименты с трехнедельными крысами, вводя им различные количества маточного молочка. В итоге ему удалось обнаружить преждевременное фолликулярное развитие яичников, степень выраженности которого находилась в прямой зависимости от количества введенного вещества».

— Вот! — воскликнула женщина. — Я знала это!

— Что ты знала?

— Знала, что произойдет нечто ужасное.

— Ерунда. В этом нет ничего необычного. А вот, Мейбл, еще: «Стилл и Бердетт обнаружили, что мужские особи крыс, которые до этого оказывались неспособными к размножению, после ежедневных мельчайших инъекций маточного молочка в дальнейшем неоднократно давали потомство».

— Альберт, — воскликнула женщина, — но это слишком сильное вещество, чтобы давать его младенцу! Не нравится мне все это.

— Чепуха, Мейбл.

— Но тогда скажи мне, почему они опробовали его только на крысах? Почему никто из этих выдающихся ученых сам не попробовал принять его внутрь? Просто они слишком умные, вот и все. Ты что, действительно думаешь, что доктор Бантинг стал бы 28 рисковать своими драгоценными половыми органами? Только не он.

— Но они давали его людям, Мейбл. Вот статья, целиком посвященная этому. Послушай. — Он перевернул страницу журнала. — «В 1953 году в Мехико группа известных физиологов стала использовать мельчайшие дозы маточного молочка при лечении таких болезней как церебральный неврит, артрит, диабет, табачная интоксикация, импотенция, астма, круп и подагра. Имеется масса официальных свидетельств. Известный биржевой маклер из Мехико заболел крайне трудноизлечимой формой псориаза. Это пагубно отразилось на его внешности, клиентура перестала иметь с ним дело, он терпел убытки в своем бизнесе. В отчаянии он обратился к маточному молочку — по одной капельке к каждому приему пищи — и о чудо! — уже через две недели он полностью выздоровел. Официант из кафе „Иена“ из того же Мехико сообщил, что его отец, принимавший это чудесное вещество в минимальных дозах в капсулах, в девяностолетием возрасте зачал вполне здорового ребенка. Импрессарио бычьих боев из Акапулько, обнаруживший, что ему достался довольно-таки вялый, сонного вида бык, ввел ему один грамм маточного молочка (избыточно большая доза) перед самым выходом на арену. В результате этого животное стало вести себя столь энергично и агрессивно, что быстро расправилось с двумя пикадорами, тремя лошадьми, матадором, а под конец…»

— Послушай! — сказала миссис Тейлор, прерывая мужа. — Кажется, наше дитя плачет.

Альберт оторвал взгляд от журнала. Да, несомненно, из спальни наверху доносились громкие крики.

— Проголодалась, наверное, — предположил он.

Жена посмотрела на часы.

«Боже праведный! — воскликнула она, вскакивая на ноги. — Чуть не прозевали очередное кормление! Альберт, быстренько приготовь смесь, а я пока пойду принесу ее! Только поспеши! Не хочу, чтобы она ждала».

Уже через полминуты миссис Тейлор вернулась обратно, неся на руках кричащего младенца. Сейчас она снова волновалась, поскольку не успела еще привыкнуть к этому ужасному, непрекращающемуся крику, который издает проголодавшееся дитя. «Альберт, быстрее! — позвала она, усаживаясь на кресло и укладывая младенца себе на колени. — Пожалуйста, быстрее!»

Из кухни появился Альберт и протянул ей бутылочку с теплым молоком.

«Все в порядке, — сказал он, — можешь не проверять температуру».

Она чуть приподняла головку ребенка, после чего поднесла резиновую соску бутылочки к широко распахнутому, горланящему рту. Ребенок ухватил соску и принялся сосать. Вопли прекратились. Миссис Тейлор чуть расслабилась.

— О, Альберт, ты только посмотри, какая она прелестная, правда ведь?

— Она восхитительна, Мейбл — и все благодаря маточному молочку.

— Послушай, дорогой, мне бы не хотелось ни слова больше слышать об этом отвратительном веществе. Оно меня до смерти пугает.

— Ты совершаешь большую ошибку, — сказал он.

— Ну, посмотри еще.

Младенец продолжал сосать.

— Альберт, мне кажется, что она опять выпьет целую бутылку.

— Уверен, что так оно и будет.

Спустя несколько минут от молока ничего не осталось.

— Ну какая же ты чудесная девочка! — воскликнула миссис Тейлор, начиная осторожно извлекать соску изо рта ребенка. Тот почувствовал, что она собирается делать, и засосал еще стремительнее, стремясь удержать соску. Женщина сделала небольшой короткий рывок и — хлоп, — соска выскочила.

— Уааа! Уааа! Уааа! — снова раздались вопли младенца.

— Вот ведь чертенок какой, — проговорила миссис Тейлор, чуть подкидывая ребенка себе на плечо и несильно шлепая его по попке.

Тот дважды быстро отрыгнул.

— Ну вот, моя хорошая, теперь все будет в порядке.

На несколько секунд крики смолкли, но потом начались снова.

— Пусть еще срыгнет, — сказал Альберт. — Она слишком много попила.

Жена снова подняла девочку на плечо, потерла ей спинку, затем уложила ребенка на живот к себе на колени, наконец усадила. Однако девочка больше не срыгивала, тогда как вопли ее становились с каждой минутой все громче и настойчивее.

— Хорошо для ее легких, — проговорил Альберт с улыбкой. — Именно так они упражняют свои легкие, Мейбл. Ты знала об этом?

— Ну, ну, ну, — приговаривала женщина, покрывая поцелуями лицо девочки. — Ну, ну, ну.

Они прождали еще минут пять, однако крики ни на миг не прекратились.

— Смени ей подгузник, — сказал Альберт. — Мокрый, наверное, вот и все. — Он принес с кухни свежие пеленки, и миссис Тейлор сменила прежние.

Это не произвело на младенца никакого впечатления.

— Уааа! Уааа! Уааа! — орало дитя.

— Мейбл, может, ей булавкой где-нибудь колет? Ты проверила?

— Ну конечно же проверила, — ответила жена, для верности ощупывая пеленку пальцами.

Родители с нервозными улыбками на лицах сидели в креслах друг против друга и глядели на лежащего на коленях матери младенца, дожидаясь, когда же он наконец утомится кричать.

— А знаешь что? — наконец спросил Альберт.

— Что?

— Готов поспорить, что она хочет есть. Клянусь, ей хочется еще раз приложиться к этой бутылочке. Может, сходить и принести еще?

— Альберт, я думаю, не надо этого делать.

— Но это же поможет, — сказал он поднимаясь с кресла. — Пойду подогрею второю порцию.

Он прошел на кухню и отсутствовал несколько минут. Когда он вернулся, в руках у него была наполненная до краев бутылочка с молоком.

— Я приготовил двойную дозу, — объявил он. — Восемь унций — так, на всякий случай.

— Альберт! Ты с ума сошел! Тебе что, неизвестно, что перекормить младенца так же плохо, как и недокормить?

— Мейбл, но тебе же не обязательно давать ей все это. Можешь остановиться, когда захочешь. Ну, давай, — сказал он, становясь рядом. — Дай ей попить.

Миссис Тейлор стала пощекотывать соском верхнюю губку младенца. Крохотный ротик мгновенно, как ловушка, захлопнулся вокруг резинового соска, и в комнате воцарилась тишина. Все тело ребенка расслабилось, едва он начал сосать, и по его лицу разлилось выражение безмерного блаженства.

— Ну вот видишь, Мейбл! Что я тебе говорил?

Женщина ничего не ответила.

— Она просто изголодалась, вот и все. Посмотри только, как она сосет.

Миссис Тейлор поглядывала на уровень молока в бутылочке. Он быстро понижался, и совсем скоро три или четыре унции из восьми бесследно исчезли.

— Ну вот, — сказала она, — Хватит.

— Но, Мейбл, ты не можешь сейчас отнять ее.

— Да, дорогой, я должна.

— Да брось ты. Пусть выпьет все до конца, а ты не волнуйся.

— Но, Альберт…

— Она вся изголодалась, ты разве не видишь? Ну, давай, моя красавица. Прикончи эту бутылочку.

— Не нравится мне все это, Альберт, — промолвила жена, но бутылочку все же отнимать не стала.

— Мейбл, она просто наверстывает упущенное в прошлые разы, вот и все.

Пять минут спустя бутылочка опустела полностью. Миссис Тейлор медленно извлекла соску, и на сей раз ребенок не выказал никакого протеста, не издал ни звука. Он мирно возлежал на коленях матери, глазенки блестели от удовлетворения, рот был полуоткрыт, губы перепачкались молоком.

— Двенадцать полных унций, Мейбл! — сказал Альберт Тейлор. — В три раза больше нормы! Это просто поразительно!

Женщина внимательно смотрела на дитя. Прежнее выражение — встревоженное, со сжатыми губами, матери стало постепенно возвращаться на ее лицо.

— Что это с тобой? — спросил Альберт. — Все это встревожило тебя, да? Но нельзя же рассчитывать на то, что она войдет в норму на каких-то паршивых четырех унциях. Не смеши меня.

— Альберт, подойди-ка сюда.

— Что?

— Я сказала, подойди сюда.

Он подошел и встал рядом с ней.

— Посмотри повнимательнее и скажи, ты не замечаешь никакой разницы?

Он присмотрелся к ребенку.

«Мне кажется, Мейбл, она покрупнела, если ты это имеешь в виду. Покрупнела и потолстела».

— Возьми ее, — приказала жена. — Иди, подними ее.

Он протянул руки и поднял ребенка с материнских коленей.

«Боже мой! — воскликнул он. — Да она весит целую тонну».

— Вот именно.

— Но разве не чудесно это! — воскликнул он, просияв. — Готов биться о заклад, сейчас она уже пришла в полную норму!

— Это-то и пугает меня, Альберт. Слишком все это быстро.

— Глупости, женщина.

— А все это из-за твоего мерзкого молочка, — проговорила миссис Тейлор. — Ненавижу его.

— В маточном молочке нет ничего мерзкого, — с оттенком возмущения ответил муж.

— Альберт, не будь дураком! Ты что, считаешь, что это нормально, когда ребенок с такой скоростью набирает вес?

— На тебя никогда не угодишь! — воскликнул он. — Ты цепенеешь от страха, когда она худеет, а сейчас, когда девочка стала набирать вес, тебя охватил ужас! Что с тобой, Мейбл?

Женщина с ребенком на руках встала с кресла и направилась в сторону двери.

«Единственное, что я могу сказать, — промолвила она, — это то, что мне повезло, что я нахожусь здесь и могу проследить, чтобы ты больше не давал ей этого, вот и все». Она вышла, и через открытую дверь Альберту было видно, как она пересекла холл, подошла к нижней ступеньке лестницы и стала подниматься. На третьей или четвертой ступеньке она внезапно остановилась и так простояла несколько секунд, словно что-то припоминая. Затем она повернулась, довольно быстро спустилась и снова вошла в комнату.

— Альберт, — сказала она.

— Да?

— Я полагаю, в той последней бутылочке, что мы дали ей только что, не было ни капли твоего маточкина молочка?

— Не понимаю, с чего бы тебе так полагать, Мейбл.

— Альберт!

— Что случилось? — спросил он мягким, невинным тоном.

— Как ты посмел! — прокричала женщина.

На крупном бородатом лице Альберта Тейлора появилось страдальческое и озадаченное выражение.

«Я полагаю, тебе бы надо радоваться, что она получила новую большую дозу этого вещества. Лично я радуюсь этому. А это действительно большая доза, Мейбл, поверь мне».

Женщина стояла в дверном проеме, сжимая в руках спящего младенца и уставившись на мужа громадными глазами. Она стояла очень прямо, тело буквально застыло от гнева, лицо побледнело, а губы сжались плотнее, чем обычно.

— Попомни мои слова, — продолжал Альберт, — я готов побиться о заклад, что скоро мы получим первый приз на любом конкурсе младенцев, младенцев всей страны. Эй, а почему бы тебе не взвесить ее прямо сейчас и не посмотреть, какой будет результат? Хочешь, Мейбл, я схожу за весами и мы определим, насколько она тянет?

Женщина прошла прямо к большому столу в центре комнаты, положила на него ребенка и стала быстро распеленывать его.

«Да! — резко проговорила она. — Принеси весы!»

Она продолжала скидывать с ребенка нижнюю одежду.

Наконец она отколола скреплявшую подгузник булавку и оставила младенца совершенно голым.

— Но, Мейбл! — воскликнул Альберт. — Это же какое-то чудо! Она толстенькая как пончик!

И в самом деле, по сравнению с недавним временем количества веса, который девочка набрала, казалось поразительным. Маленькая впалая грудка с выступавшими со всех сторон ребрами была сейчас плотной, округлой наподобие бочонка, а живот гордо выпячивался ввысь. Как ни странно, ручки и ножки, казалось, отстали в своем развитии: такие же короткие и худенькие, они походили на маленькие палочки, выступавшие из жирного мяча.

— Посмотри! — воскликнул Альберт. — У нее на животике уже начал прорастать пушок — это чтобы ей теплее было! — Он протянул руку и хотел было уже пощекотать этот нежный, шелковистый, желтовато-коричневый пух, неожиданно появившихся на животе младенца.

— Не прикасайся к ней! — закричала женщина. Она обернулась и посмотрела на мужа; глаза ее горели, и сама она сейчас походила на маленькую испуганную птицу, вытянувшую в его сторону шею, словно готовая в любой момент взлететь, броситься в лицо и выклевать глаза.

— Постой, погоди же, — проговорил он, отступая.

— Ты сошел с ума! — прокричала она.

— Мейбл, подожди минутку, пожалуйста, потому что если ты продолжаешь думать, что это штука действительно опасная… Ведь ты же действительно так думаешь? Ну ладно, хорошо. Слушай меня внимательно. Сейчас я намерен доказать тебе, Мейбл, раз и навсегда доказать, что маточное молочко абсолютно безвредно для людей, даже если его принимать в громадных количествах. Например, скажи, почему мы в прошлом году получили меда в половину меньше, чем обычно? Объясни мне это.

Отступив назад, он оказался в трех-четырех метрах перед ней, что позволило ему ощутить себя в большей безопасности.

— Причина сокращения вдвое нашего прошлогоднего урожая меда заключается в том, — растолковывал он медленно, чуть понизив голос, — что сто своих ульев я переоборудовал для производства маточного молочка.

— Что ты сделал?

— Ага, — прошептал он. — Я знал, что могу удивить тебя. И я продолжал заниматься все этим прямо у тебя под носом. — Его маленькие глазки мельком глянули на нее, а в уголках губ змеилась хитроватая улыбка.

— Но ты никогда не догадаешься, зачем я все это проделал, — сказал он. — Вплоть до сегодняшнего дня я не решался даже касаться этой темы, поскольку опасался, что это может… ну… отчасти смутить тебя.

Возникла небольшая пауза. Он сцепил руки перед собой на уровне груди и потирал ладони одну о другую, издавая при этом мягкий скребущий звук.

— Ты помнишь ту цитату, которую я прочитал тебе из журнала? Насчет крыс? Позволь мне объяснить, как все было дальше? «Стилл и Бардетт обнаружили, что мужская особь крысы, которая прежде была неспособна к размножению…» — Он заколебался, затем улыбка его расползлась шире, обнажая зубы.

— Ты ухватила мою мысль, Мейбл?

Она стояла неподвижно и смотрела на него.

— В тот самый первый раз, когда я прочитал эту фразу, Мейбл, я подпрыгнул в кресле и сказал себе, что если это действует на какую-то вонючую крысу, то не существует на свете таких причин, почему оно не подействовало бы также на Альберта Тейлора.

Он снова сделал паузу, наклоняя голову вперед и чуть поворачиваясь одни ухом в направлении жены, явно ожидая, что та что-нибудь скажет. Она, однако, ничего не сказала.

— И другое еще, — продолжал он. — Я почувствовал себя настолько восхитительно, Мейбл, настолько отлично от того, что я чувствовал прежде, что продолжал принимать его даже после того, как услышал от тебя эту радостную новость. За последний год я, должно быть, проглотил ведра этого молочка.

Большие, тяжелые, встревоженные женские глаза напряженно всматривались в лицо стоящего мужчины, в его шею. Нигде на этой шее, даже по краям, за ушами, не было видно ни одного участка обнаженной кожи. Все это пространство вплоть до того места, где она уходила под воротник, было покрыто теми самыми коротенькими, шелковистыми, желтовато-черными волосками.

— Кстати, — сказал он, отворачиваясь от нее и бросая на младенца взгляд, полный любви, — на таких крохотных детей оно оказывает даже более сильное воздействие, чем на взрослых вроде меня. Да ты только посмотри на нее, разве не так?

Глаза женщины медленно сместились вниз и остановились на ребенке. Младенец голым лежал на столе — жирный, белый, словно впавший в коматозное состояние, — чем-то напоминая собой гигантскую черву, завершавшую период своего личиночного развития и готовившуюся к тому, чтобы вскоре предстать миру с крыльями и жалом.

— Почему ты не укроешь ее, Мейбл? — спросил он. — Мы же не хотим, чтобы наша маленькая маточка простудилась.

Перевод с английского Михаила УМНОВА

Оглавление

  • Мэкк Моррис ВЕЖЛИВОСТЬ ДОРОГИ
  • Алиса Клин ЧЕРНО-ЗЕЛЕНЫЙ ЛЕС, или ШОФЕР ОРАНЖЕВОГО ГРУЗОВИКА
  • Роалд Дал МАТОЧНОЕ МОЛОЧКО