Смерть призрака [Марджери Аллингхэм] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах


Приятного чтения!




Марджори ЭллингемСМЕРТЬ ПРИЗРАКА

Справка

Это повествование, а также особенности местности вокруг Литтл Вэнис («Малой Венеции») являются плодом воображения автора, и не имеют ничего общего с конкретными людьми, событиями и топографическими реалиями.

Лафкадио, Джон Себастьян, член Королевской академии (КА), 1845–1912. Художник (живописец и график). Учился в студии чл. КА сэра Уильяма Пакенхэма с 1861 г. Жил в Италии (1865–1878). Первая выставка в КА — 1871. Чл. — корр. КА с 1881, действ, чл. КА с 1900. Жена — Арабэлла Теодора, дочь сэра и леди Дж. Рэйд, Вендом Парва, Сассекс. Сын — Джон Себастьян, р. 1890, погиб на войне (1916 г).

Наиболее известные работы: «Девушка у пруда» (Нац. галерея, Лондон), «Группа, освещенная солнцем» (Гал. Тэйт), «Прекрасная Возлюбленная или Бэлл Дарлинг» (Лувр), «Групповой портрет трех юношей» (Бостон), «Поклонение волхвов» и «Сатирические портреты» (Йокогама) и др. Существовала также коллекция из сорока работ, временно экспонировавшаяся в Москве и утерянная в 1918 году.

Литература: Жизнь и работа Лафкадио, тт 1–3; Макс Фастиен. Викторианский иконоборец; Бэтси Фрагонар. Московская трагедия; Макс Фастиен. Лафкадио-человек; Макс Фастиен. Биография метра живописи; Улисс Лафуршардиер. Послесловие к каталогу избр. работ Дж. Лафкадио; Г. Вагнер. Статья в словаре Вебера «Кто есть кто в искусстве». См. также «Лафкадио Дж. — Чарльз Тэнкерей. Письма», Фелпс, с. 15. Перечень авторов — словарь Дэнта.

Примечание автора о мистере Алберте Кэмпионе
Этого молодого человека можно назвать искателем приключений в наиболее привлекательном смысле слова. Его деятельность, хронику которой я веду уже несколько лет, может быть разделена на две разные части. Одна из них относится к событиям, носящим откровенно плутовской характер, таким, как дело о «Таинственной миле», афера в Понтисбрайте, описанная под названием «Сладостная опасность», и некоторые другие.

Но существовали и иные истории, в которых он сталкивался с гораздо менее ярко выраженными уликами и поэтому со значительно большими трудностями. К ним относятся кембриджская трагедия «Полиция на похоронах» и то происшествие, которое ныне предстанет перед вами.

Эти два вида расследований весьма отличны друг от друга, и приходится только удивляться, что они выполнялись одним и тем же лицом. Однако в каждом из нас сочетаются серьезность и легкомыслие, и мистер Кэмпион не является исключением из общего правила.

М. Э.

СМЕРТЬ ПРИЗРАКА

«Джон Лафкадио… человек, считавший себя первым художником Европы и позволивший нам относиться к нему, как к последнему».

К. Дж. Р. в «Тайме» от 16 апреля 1912 г.

Глава 1Интерьер с фигурами

К счастью, очень немногие могут заявить, что они способны заранее предвидеть убийство.

Уничтожение одного лица другим, осуществляемое с достаточными предосторожностями, в цивилизованном мире всегда носит характер сугубо частного дела.

И, возможно, именно эта особенность убийства вызывает такой ощутимый интерес публики к его подробностям, даже если совершенное преступление имеет убогую, грязную и безнравственную подоплеку. В любом случае таинственность события оказывается гораздо привлекательнее его истинного смысла.

Если подходить к происшествию с точки зрения редчайшего житейского опыта бригадного генерала сэра Уолтера Файви, то можно лишь сожалеть, что сей блистательный рассказчик и человек, наделенный способностью искренне ценить всю необычность случившегося, покинул прием Литтл Вэнис в двадцать минут седьмого, встретив у выхода своего старинного знакомца, моулдского епископа Бернара. Этот уход лишил генерала возможности стать свидетелем исключительно неординарного убийства, которое там произошло менее чем через семь минут.

И, как впоследствии отмечал генерал, особую досаду вызвало то обстоятельство, что епископ, слывший изрядным знатоком наиболее утонченных разновидностей греха, так и не оценил, как ему повезло…

Накануне, в двадцать минут седьмого, то есть ровно за двадцать четыре часа перед тем, как генерал прошел к выходу мимо епископа, лампы в гостиной первого этажа Литтл Вэнис были зажжены и Бэлл собственной персоной (то есть, оригиналом портрета «Прекрасной Возлюбленной», хранящегося в Лувре) восседала у камелька, беседуя со своим давним приятелем мистером Кэмпионом, заглянувшим на чашку чая.

Дом знаменитого человека, умершего достаточно давно, если только в нем поддерживаются те же условия, которые были в момент ухода хозяина, становится либо похожим на музей, либо на гробницу, особенно если там хранятся выцветшие венки и выкрошившиеся гирлянды.

Но в том и заключалась, пожалуй, неповторимость характера Бэлл, что Литтл Вэнис в 1930 году оставался в полнейшем смысле домом самого Джона Лафкадио, наводя на мысль, что хозяин все еще пребывает внизу, в мастерской, посреди сада, чертыхаясь, обливаясь потом и сражаясь со своими красками до тех пор, пока он не вкрапит их в одну из тех неистовых картин, которые так завораживали и так возмущали его любезных современников-джентльменов.

Дело в том, что если Бэлл Лафкадио, строго говоря, и не была больше оригиналом картины, она все еще оставалась Бэлл Дарлинг, Прекрасной Возлюбленной. Как она сама говорила, у нее никогда не было никаких проблем с поддержанием собственной красоты, и теперь, через два месяца после ее семидесятилетия, даже при обилии морщин и немного пугающем сходстве с рембрандтовским «Портретом матери», она все еще сохраняла блеск лукавой улыбки и ту живость, которые были едва ли не лучшими свойствами ее обаяния.

В тот день она была в белоснежном, до хруста накрахмаленном муслиновом чепце, какими щеголяли нормандские крестьянки пятьдесят лет назад. Она носила его, прекрасно зная, что это немодно, не принято и выглядит уродливо. Ее черное одеяние было окаймлено белой узкой ленточкой, а домашние туфельки украшены кричащими маркизетовыми бантиками.

Комната, в которой они находились, также носила отпечаток независимости от любых общепринятых устоев или схем. Это было жилище ярко выраженной индивидуальности, по-видимому, вполне отражавшее особенности дома, частью которого оно являлось. И стулья в нем были старинные, причудливые, но достаточно комфортабельные.

Эта комната, имевшая очертания латинской заглавной буквы «эль», почти целиком охватывала весь бельэтаж старого дома на канале. И, хотя в ней ничего не обновлялось со времен войны, она избежала элегантных банальностей Морриса и чудовищных картин, ценившихся в эпоху Эдуарда.

Гордостью Бэлл было то, что они с Джонни никогда не покупали ничего такого, что бы не соответствовало их личным пристрастиям, результатом которых явились алые камчатные венецианские гардины, слегка выцветшие, но все еще роскошные, шелковистый персидский ковер и великолепнейшие изразцы над камином в узкой части комнаты, когда-то красовавшиеся над алтарем старой фламандской церкви. Все это вместе взятое на фоне стен, обитых буйволовой кожей, создавало ощущение законченной гармонии, как это бывает с предметами, давно приученными быть вместе.

Что казалось немного странным здесь, так это набросок Режан работы Фантен-Латура, случайный слепок ступни, сделанный Роденом, и чучело белого медведя, презентованное Лафкадио Йенсеном после того, как художник выполнил в 1894 году его портрет. Но и эти вещи не нарушали 5щей гармонии, так же, как сотня других курьезов, заполнявших помещение. Они скорее лишь оттеняли основной стиль комнаты, придавая ей некоторую забавную пикантность.

Посетитель миссис Лафкадио, сидевший напротив нее, выглядел несколько необычно в этой комнате и в сочетании хозяйкой дома. Это был высокий бледный молодой мужчина с прекрасными светлыми волосами. Он носил очки в роговой оправе, почти щегольской костюм, а главное впечатление от него заключалось в том, что он хорошо воспитан, слегка рассеян и как бы невнимателен к мелочам. Он глядел на хозяйку, немного щурясь, локти его покоились на подлокотниках кресла, а длинные кисти рук охватили колени.

Они были давними друзьями, и беседа иногда естественно прерывалась паузами, во время которых Бэлл всматривалась в собеседника.

— Ну ладно, — произнесла она с усмешкой, которой так славилась в девяностые годы. — Итак, мы здесь одни с вами, две избранные персоны. Разве это не забавно?

Он бросил на нее быстрый взгляд и запротестовал:

— Я не избранник, Боже избави! Оставляю эту неприличную участь пожилым леди, если она им по душе.

Слегка выцветшие карие глаза миссис Лафкадио улыбнулись этой глубокомысленной шутке.

— Джонни это любил, — сказала она. — В пору падения авторитета Гладстона из-за дела Гордона моему Джонни предложили написать его портрет. Он отказал заказчикам и написал Салмону, своему агенту: «Я не вижу смысла в том, чтобы сохранить лицо мистера Гладстона для будущего».

Кемпион выслушал ее с задумчивостью.

— Это одна из новейших историй о Лафкадио, предназначенная для нынешнего сезона? Вы это все выдумали?

Старая дама скромно потупилась на платочек, который держала в руке.

— Нет, — ответила она. — Я просто иногда слегка подправляю эти истории. Только слегка.

Бэлл вдруг почему-то встревожилась.

— Алберт, — взволнованно произнесла она, — ведь вы пришли ко мне просто так? Ведь вы не думаете, что кто-нибудь может украсть картину?

— Искренне надеюсь, что нет, — ответил он с некоторым беспокойством. — Если только, конечно, супермаклер Макс не задумал какую-нибудь сенсацию!

— Макс! — воскликнула, смеясь, миссис Лафкадио. — О мой дорогой, он заслуживает лучшего мнения. Его первая книга о Джонни, вышедшая вскоре после того, как была утеряна коллекция в Москве, называлась «Искусство Джона Лафкадио глазами того, кто его знал». Его восьмая книга о Джонни вышла в свет вчера. Она называется «Взгляды Макса Фастиена на искусство — критический обзор работ передовых искусствоведов Европы, посвященных Джону Лафкадио».

— И вы не выразили протеста? — спросил Кемпион.

— Протеста? Разумеется, нет. Джонни это бы понравилось. Он бы его слегка отшлепал, забавляясь. Кроме того, это имеет приятные стороны. Макс снискал славу только благодаря своим писаниям о Джонни. Я вполне знаменита только как жена Джонни. Милая бедняжка Беатрис считает себя знаменитостью как «вдохновительница» Джонни, а моя полоумная Лайза, которую это занимает меньше всех нас, поистине знаменита как «Клитемнестра» или «Девушка у пруда». — Бэлл вздохнула. — Я полагаю, это доставляет Джонни больше удовольствия, чем что-либо другое. — Она виновато посмотрела на собеседника. — Я всегда, видите ли, чувствую, что он откуда-то наблюдает за нами… Мистер Кэмпион кивнул с серьезным видом.

— Об этом ходили кое-какие слухи, — сказал он. — Диву даешься, насколько они проникают в сознание. И если я могу так выразиться, то, с точки зрения расхожей рекламы, его выдающаяся воля была признаком его гениальности. Я полагаю, что вряд ли найдется другой художник, который смог бы сотворить двенадцать новых картин спустя десять лет после своей кончины, да еще убедить половину жителей Лондона приходить и разглядывать их — одну за другой — в течение двенадцати лет.

Бэлл восприняла эту тираду без тени иронии.

— Я думаю, так оно и есть, — согласилась она. — Но, вы знаете, Джонни не имел в виду именно это. Я совершенно уверена, что единственной его идеей была парфянская стрела, то есть удар к моменту ухода. Он метил в беднягу Чарльза Тэнкерея. В этом было что-то, напоминающее пари. Джонни был уверен в своей работе, он предугадал, что смерть его вызовет определенный шум, но вскоре интерес к нему совершенно померкнет, что, собственно говоря, и произошло. Но он ясно понимал, что поскольку его картины поистине хороши, то после какой-то полосы забвения в конечном итоге его снова «откроют». Он правильно угадал, что для публики такой полосой будет срок в десять лет.

— Это была потрясающая идея, — подтвердил молодой человек.

— Но было не просто устное желание, вы знаете, — сообщила старая дама. — Он оставил письмо. Вы ведь его никогда не видели? Я принесла его сюда и держу в столе.

Она удивительно проворно поднялась с места, торопливо пересекла комнату и, подойдя к большому бюро, инкрустированному серпентином, стала выдвигать один заваленный бумагами ящик за другим, пока наконец не вытащила откуда-то конверт, который с торжествующим видом принесла туда, где до этого они вдвоем сидели.

Кэмпион почтительно принял из ее рук реликвию и развернул лист тонкой бумаги, испещренной каракулями великой десницы Лафкадио.

Старая дама стояла за ним, вглядываясь в написанное из-за его плеча.

— Он его составил незадолго до смерти, — пояснила она, — он ведь всегда баловал меня письмами. Читайте вслух. Оно очень меня смешит.

«Дорогая Бэлл, — прочел Кэмпион, — когда ты вернешься скорбящей вдовой из аббатства, где десять тысяч идиотов будут (я надеюсь!) рыдать над вырезанными на мраморе виршами, посвященными их герою (не позволяй старине Фолиоту этим заняться, ибо я не хочу, чтобы обо мне напоминали чернопузые путти или плоскогрудые ангелы!), — итак, когда ты вернешься домой, пожалуйста, прочти это и еще раз приди мне на помощь, как ты всегда это делала.

Этот невежа Тэнкерей, с которым я только что болтал, оказывается, смотрит вперед, прямо в мою грядущую кончину. Он получит преимущество передо мной в течение десяти лет: будет гулять в чистом поле, кичиться своим омерзительным вкусом и мозгами, напоминающими молочный пудинг. И все это время ему не будет помехой сравнение со мной. И дело не в том, что этот человек не может рисовать. Мы, академики, так же хороши для публики, как любой пляжный фотограф-поденщик. Просто у него мышление обычного человека с его заботами о пригородных поездках, детишках, прирученных собаках, о моряках, пропавших в море. Я оплакиваю это мышление. Я говорил ему, что переживу его, даже если для этого мне придется умереть, — а мне придется это сделать, чтобы открыть ему однажды глаза.

Я оставлю в подвале двенадцать холстов, упакованных и запечатанных. Там лежит также письмо к старику Салмону со всеми необходимыми распоряжениями. Ты не должна выпускать все это из рук в течение пяти лет после моей смерти. Затем их следует отослать Салмону в таком же виде. Он будет их распаковывать, извлекать и обрамлять. По одной. Все они пронумерованы.

И я хочу, чтобы на одиннадцатом году после моей смерти в Воскресение Показа ты открыла мою мастерскую, разослала приглашения, как это принято, и показала первую картину. И это должно повторяться в течение двенадцати следующих лет. Салмон выполнит всю черновую работу, в том числе и маклерскую. К тому времени мой хлам, возможно, поднимется в цене, поэтому ты сможешь, если захочешь, просто для забавы выставить вон всю собравшуюся толпу. (Если же я буду окончательно забыт, моя родная, устрой эти показы ради меня и возьми на себя заботу о них.)

В любом случае старине Тэнкерею предстоит в течение двадцати двух лет терпеть меня, нависшего над его головой, и, если он это переживет, да будет с ним удача.

Многие станут пытаться склонить тебя к преждевременному вскрытию упаковок, аргументируя тем, что я вряд ли был в здравом уме, когда писал это письмо. Но ты же знаешь, что я в обычном смысле слова никогда и не был в здравом уме, и ты сумеешь отбиться от этих советчиков.

Вся моя любовь с тобой, родная. Если ты приметишь среди посетителей первых показов странную старую леди, не лишенную некоторого сходства с последней королевой (спаси ее Бог), знай, что это мой призрак в маскарадном наряде, и отнесись к нему с подобающим уважением.

Ваш супруг, мадам, — Джон Лафкадио (Возможно, величайший художник после Рембрандта)».
Кэмпион вложил письмо обратно в конверт.

— Вы действительно впервые увидели это письмо, вернувшись с погребальной церемонии? — спросил он.

— О, конечно же, нет! — откликнулась миссис Лафкадио, запихивая конверт в ящик бюро. — Я помогала ему, когда он его писал. Мы просидели над этим письмом однажды ночью, после того как от нас ушли обедавшие у нас Чарльз Тэнкерей и Мэйнелс. Но все остальное Джонни проделал сам. Я думаю, что картин, которые он упаковал, я никогда не видела, а само письмо было послано мне банком вместе с другими бумагами, оставленными там Джонни.

— И теперь уже идет восьмой год, как демонстрируются его картины… — отметил мистер Кэмпион.

Она кивнула, и в ее блекло-карих глазах промелькнуло легкое облачко печали.

— Да, — произнесла она, — но есть много такого, что не дано нам предугадать. Бедный старый Салмон умер через три года после Джонни, а Макс спустя немного времени перекупил его контору на Бонд Стрит. Что же касается Тэнкерея, то он пережил Джонни всего на восемнадцать месяцев.

— А что за личность был этот Тэнкерей? — серьезно осведомился мистер Кэмпион.

Миссис Лафкадио сморщила свой носик.

— Он был одаренным человеком, — ответила она. — И его работы гораздо охотнее, чем чьи-либо, раскупались в конце прошлого века. Но он отличался полным отсутствием чувства юмора. У него были почерпнутые из книг понятия и сильно развитое сентиментально-горестное отношение к детям. Я часто думаю о том, что работы Джонни приходились в тот период не по вкусу публике, потому что он питал необъяснимое отвращение к детям… А впрочем, не угодно ли вам сойти вниз и посмотреть картину? Все уже готово к великому завтрашнему вернисажу.

Мистер Кэмпион поднялся с места. Она взяла его под руку и, заговорщицки улыбаясь, повела вниз по лестнице.

— Это похоже на андерсеновский камин, не так ли? — прошептала она. — А мы с вами китайские фигурки, которые оживают раз в год, вечером. Завтра пополудни мы вкусим свою последнюю славу. Я буду хозяйкой, донна Беатрис внесет декоративную нотку, а Лайза постарается выглядеть как можно более убогой, что ей, бедному созданию, прекрасно удается. А когда гости разойдутся, картина будет продана — на этот раз, по-видимому, Ливерпульской галерее искусств. А мы, мой милый, вновь впадем в спячку до следующего года.

Она со вздохом и немного устало ступила на выложенный плиткой пол холла.

Отсюда наполовину застекленная дверь вела в сад, где в восемьдесят восьмом году Джон Лафкадио построил свою великую мастерскую.

Дверь была открыта, и из нее открывался знаменитый вид на «убежище мастера», который всегда мог наблюдать любой гость, вошедший в дом через парадный подъезд.

— Там горит свет? — Бэлл удивленно подняла брови, но тут же пояснила: — Ах, конечно же, это У. Теннисон Поттер. Вы ведь знаете, кто это, не так ли?

Мистер Кэмпион неуверенно кивнул.

— Я о нем слышал и видел его фотографию в каком-то номере «Прайвит Вью», но не думаю, что встречался с ним лично.

— Ну да, разумеется, — она отвела его в сторону и сказала, понизив голос, хотя вряд ли кто-либо мог ее отсюда услышать, — мой милый, он очень трудный. Он живет в саду со своей женой, с таким маленьким прелестным духом. По-моему, Джонни сказал им, когда мы много лет назад впервые вошли в этот дом, что они могут построить себе мастерскую в саду (Джонни жалел этого человека). Они так и сделали — построили мастерскую, и с тех пор всегда жили здесь. Поттер — художник, резчик по красному песчанику. Он изобрел процесс обработки, но не смог его реализовать — эти грубые облицовочные блоки поддаются с таким трудом; это и погубило беднягу. — Она умолкла на минутку, чтобы сопроводить сказанное вздохом, и вновь заговорила тихим голосом, в котором никогда не исчезал оттенок молодого задора. — Он устраивает маленькую выставку своих гравюр, как он их называет (хотя на самом деле это литографии), обычно в уголке мастерской. Макса это очень злит, но Джонни всегда позволял ему при случае устраивать эти выставки, и я твердо настояла на этом.

— Я не могу это представить, — произнес ее собеседник.

Глаза миссис Лафкадио сверкнули.

— Но я это сделала! — воскликнула она. — Я сказала Максу, чтобы он не был жадиной и вел себя подобающе, как бы ему это ни претило. Его надо время от времени порядком одергивать.

Кэмпион рассмеялся.

— И что же он после этого сделал? Бросился к вашим ногам в припадке самоуничижения?

Миссис Лафкадио улыбнулась с оттенком невиннейшего в мире злорадства.

— Неужели это прошло мимо него? — промурлыкала она. — Боюсь, что Джонни сделал бы его жизнь невыносимой. Он напоминает мне мою добрую бабушку. Она была настолько покрыта фестончиками и складочками, что нельзя было сказать, что под ними находится. И когда я ребенком обнаружила, что она завернута всего лишь в малиновую бумазею, я была страшно удивлена.[1] Ну вот мы и пришли. Не правда ли, прелестная мастерская?

Они уже прошли по продуваемой ветром узкой вымощенной дорожке, ведущей от садовой двери участка до студии, и входили в огромный флигель, в котором Джон Лафкадио не только работал, но и устраивал приемы. Этот флигель снаружи выглядел не особенно притязательно, ибо его каркас был сооружен из рифленых стальных ферм, — зато внутри он полностью соответствовал чарующей личности своего бывшего владельца.

Это было полное воздуха застекленное помещение с отполированным до блеска деревянным полом и двумя огромными каминами, встроенными в каждую из торцовых стен. Северную его стену окаймляла невысокая галерея с буфетными шкафчиками, панели которых были покрыты холщовыми занавесками. Эти шкафы были спасены и перевезены сюда из перестраивавшегося деревенского дома в девяностые годы. Над галереей протянулись пять широких окон, каждое высотой около двенадцати футов, через которые открывался волшебный вид на Регентский канал. Около ближнего камина находился вход в комнату натурщиков и душевую, от которой отходил небольшой арочный коридор к западному углу мастерской под галереей.

Несущие конструкции, всегда ясно видные в помещениях такого типа, были значительно мощнее, чем это обычно принято, и скорее наводили на мысль об интерьере церкви или армейского ангара.

Когда Бэлл и Кэмпион входили в помещение, в нем горела лишь одна из больших подвесных электрических ламп, поэтому углы мастерской находились в тени. В дальнем камине огня не было, но ближний очаг, сложенный по старинному образцу, был зажжен, и поэтому в мастерской оказалось тепло и приятно после прохладного сада. В полумраке дальнего угла вырисовывался торжественно установленный над резным камином знаменитый портрет Лафкадио, написанный Сарджентом.

Он был выполнен в размерах «героического портрета» и являлся образцом сильного, правдивого и исполненного достоинства искусства своего автора. И все же у зрителя оставалось смутное ощущение, что на полотне изображена личность, в которой есть что-то разбойное, как если бы автор использовал в качестве модели не художника, а натурщика. Джон Лафкадио выглядел на своем портрете как персонаж эпохи, как крупная личность, знак своего времени, а не конкретный человек, чьи черты хотел бы запечатлеть автор.

Неоспоримо верным было мнение многих критиков, что он похож на старшего брата «Хохочущего Всадника», даже несмотря на несколько надменный вид. Джону Лафкадио было пятьдесят лет, когда писался этот портрет, но в его темно-рыжей шевелюре, сбегающей назад от высокого лба, почти не виднелось седых нитей, а лицо поражало моложавым овалом. Он улыбался, сверкая белоснежными зубами, и усы его топорщились, как у «Всадника». Белый рабочий холщовый халат был не застегнут и с небрежным шиком драпировал его фигуру, а быстрые темные глаза, хотя и смеялись, но глядели на зрителя с ощутимым выражением превосходства. Этот портрет, конечно же, так широко известен, так много раз репродуцирован, что продолжать его описывать не имело бы никакого смысла.

Бэлл послала ему воздушный поцелуй. Она это делала всегда, и ее друзья и знакомые относили этот жест к разряду внешних проявлений сентиментальности или повышенной чувствительности любящей супруги, наделенной особым темпераментом.

Картина, во имя которой намечалось завтрашнее торжество, находилась на мольберте слева от камина и была покрыта шалью.

Мистер Кэмпион рассмотрел все это раньше, чем обнаружил, что кроме него и Бэлл в помещении есть еще кто-то. На балконе маячила долговязая фигура в безрукавке, слегка покачиваясь перед дюжиной белых деревянных рам.

Как бы почувствовав на себе взгляд, человек обернулся, и Кэмпион смутно различил его меланхолическую физиономию со слезящимися бледными глазами, посаженными очень близко от узкой переносицы непомерно большого носа.

— Мистер Поттер, — произнесла Бэлл, — это мистер Кэмпион. Вы, должно быть, оба слышали друг о друге. Я привела его, чтобы он взглянул на картину.

Человек, приблизившись, протянул для рукопожатия узкую холодную ладонь.

— В этом году она особенно прекрасна, особенно прекрасна, — глухо сообщил он, как бы упиваясь невыразимой печалью, — впрочем, я полагаю, слово «прекрасная» вряд ли здесь подходит. Может быть, лучше обозначить ее как «сильную», «превосходную», «значительную». Я не могу выразить точно… Может быть, и как «прекрасную»… Искусство есть суровый властелин… Я всю последнюю неделю прилаживал свои меленькие вещицы… Это очень трудно… Одна вещь убивает другую, знаете ли.

Он с отчаянием посмотрел в тот угол, откуда только что отошел.

Бэлл легонько вздохнула.

— Это мистер Кэмпион, вы ведь знаете, мистер Поттер? — повторила она.

Человек поднял глаза и на мгновение как бы очнулся.

— Так это не…? О, право же! В самом деле? — пролепетал он, снова пожимая руку гостю.

Но этот вяло вспыхнувший интерес немедленно вновь угас, и он снова горестно уставился в угол, где он только что находился.

Кэмпион уловил еще один легкий вздох Бэлл.

— Вы должны показать свои гравюры мистеру Кэмпиону, — сказала она. — Он особый гость, и мы должны принимать его «за кулисами».

— О, в них ничего нет, ничего нет, — в отчаянии произнес мистер Поттер, что не помешало ему тотчас же подвести гостя к своим работам.

С первого же взгляда на вереницу работ мистера Поттера Кэмпион вполне разделил уныние их автора.

Красный песчаник явно был не слишком подходящим материалом для литографий, и, по-видимому, к великому своему несчастью, мистер Поттер наряду со многими трудностями, которые ему приходилось преодолевать, стал еще и жертвою этого несимпатичного материала-посредника. Кроме того, весьма удручало и однообразие самих гравюр, которые выглядели скорее как неряшливые и незаконченные ботанические наброски.

Мистер Поттер отделил маленькую картинку, изображавшую чашу с нарциссами и опрокинутый винный бокал.

— Герцог Кэйт купил одну из копий этой вещи, — сказал он. — Это было на второй год после того, как мы стали выполнять посмертную идею Лафкадио. Это было в тысяча девятьсот двадцать третьем году, а сейчас тридцатый. Стало быть, семь лет назад. Но он больше сюда не заходил. Я с тех пор каждый год делаю копии. Да, дела с торговлей картинами идут очень плохо… очень плохо…

— У вас любопытный материал-посредник, — пробормотал Кэмпион, чувствовавший, что от него ждут каких-то слов.

— Мне он нравится, — простодушно откликнулся мистер Поттер. — Он благороден, хотя… — Он как бы ударил своими тонкими ладонями по цимбалам, — эти камни так тяжелы! С них так трудно печатать, знаете ли, так тяжело окунать их в кислоту и вынимать из нее… И если какой-нибудь из них весит тридцать семь фунтов, это еще благо по сравнению с другими! Я так устал… Ну ладно, пойдемте и взглянем на картину Лафкадио. Она так прекрасна… быть может, в ней слегка многовато жару, возможно, она слишком огненна по цвету, но так прекрасна!

Они повернулись и спустились с балкона, направившись к мольберту, с которого Бэлл уже сняла шаль, скрывавшую картину. Она поворачивала специальное устройство, освещавшее картину отраженным светом.

— Это идея Макса, — пояснила она, стараясь отклонить в сторону световой пучок. — Люди часто задерживаются допоздна, и становится темно… Ах вот, наконец, все как надо!

Картина внезапно обрела выпуклость и глубину. Это был большой холст, на котором художник изобразил суд над Жанной д'Арк. Передний ее план был заполнен темными спинами судей, но в просвете между багровыми рукавами их мантий можно было уловить изображение девы.

— Это моя жена, — неожиданно произнес мистер Поттер, — он частенько писал ее, знаете ли. Это все же прекрасная картина, вы не находите? Все эти цветовые оттенки… Это характерно… Высокое качество красок, к тому же… Я говорил ему — в шутку, знаете ли, — «какая удача, что вы, Джон, сами их делаете, иначе вам никогда бы не достичь такого эффекта!».. Видите этот голубой тон ее шарфа? Это особый голубой цвет Лафкадио. Еще никто не открыл его тайны. А вот секрет багровой краски был продан для уплаты налога на наследство. Его купили Балморал и Хаксли. Теперь любой Том, Дик или Гарри могут за несколько шиллингов приобрести тюбик этой краски…

Бэлл засмеялась.

— Вы с Линдой оба так ревнивы к каждому, кто владеет секретом его красок! В конце концов, мир владеет его картинами, так почему бы ему не обладать и его красками? И почему бы тем, кто имеет репродукции и краски, не попытаться сделать такие же вещи? Это же было бы к еще большей славе Джонни!

— Ах, — ответил мистер Поттер, — вспомните Колумба и яйцо! Все, с кем он поспорил, смогли поставить яйцо на-попа после того, как он кокнул его с одного конца. Секрет был прост, как видите, но Колумб его открыл первым. Бэлл усмехнулась.

— Алберт, — сказала она, — вы один из наиболее пытливых людей нашего времени. Так скажите мне, до вас когда-либо доходил истинный смысл этой колумбовской истории? — Мистер Кэмпион молча выразил отрицание. — Так вот, яйцо было вареное! — отпарировала Бэлл, залившись смехом так, что белые крылья ее чепца затрепетали.

Мистер Поттер наблюдал за ней.

— Она не меняется! — заметил он. — Она совершенно не меняется!.. — Поттер обернулся к картине. — Я накрою ее, — сказал он. — Вы даже представить себе не можете, каким весельчаком был Лафкадио. Он был великим человеком, великим художником. Я с ним так развивался! Не каждый это бы мог сделать. Он, помнится, говорил мне: «Поттер, в вашей заднице содержится больше смысла, чем во всей личности Чарльза Тэнкерея и в его проклятом комитете искусств, вместе взятых». Тэнкерей был популярнее Лафкадио, знаете ли, но Лафкадио был личностью. Все они теперь это увидели. Его работа прекрасна — поистине прекрасна!

Он еще бормотал эти свои заклинания, когда Кэмпион отошел от него и присоединился к выходящей из мастерской Бэлл. Она снова, как и на пути сюда, взяла его под руку.

— Бедняга Теннисон Поттер, — мягко произнесла она. — Он в таком унынии! Есть лишь одно существо, худшее, чем художник, который не тянет, но думает, что может, — это тот, кто не может и знает, что не может! Никто не в силах ему ничем помочь. Но Джонни любил его. Он, по-моему, сам использовал все эти камни. Джонни довольно-таки гордился своей силой, и ему доставляло удовольствие их таскать.

Это последнее неожиданное замечание было высказано ею, когда они входили в холл, и на верхней площадке лестницы возникло нечто, показавшееся мистеру Кэмпиону музейным манекеном в вычурном платье.

— Бэлл! — с трагическим оттенком произнес женский голос. — Вы просто должны употребить власть. Лайза… о, так с вами кто-то еще?..

Видение спустилось по лестнице, и Кэмпион сумел его разглядеть. Он распознал в нем донну Беатрис, даму, которая была небезызвестна в художнических кругах в девятисотых годах. В те годы, в возрасте около тридцати она обладала особой изломанной красотой, которая вполне отвечала вкусам того времени. Именно в связи с этим она немедленно оказалась в ближайшем окружении Лафкадио, тем более что была вдовой с малыми доходами, но с весьма значительной способностью терпеливо позировать и приятно выглядеть. Лафкадио, питавший слабость ко всему, что он считал истинно прекрасным, был достаточно сильно привержен к ней, и ее стали называть его «музой». Особенно преуспели в этих толках те романтические головы, которые, вовсе не желая причинять зла, в то же время ни мало не считались с фактами.

С донной Беатрис были связаны две легенды. Одна повествовала о том, что в дни, когда все, кому не лень, толковали о прекрасном павлине, восседавшем в мастерской Лафкадио, она сказала миссис Лафкадио, придав своему голосу всю присущую ему сладость:

— Бэлл, дорогая, вы должны быть великой. Когда человек так огромен, как наш Мастер, ни одна женщина не может рассчитывать на то, чтобы целиком заполнить его жизнь. Давайте поделим его, милочка, и будем трудиться во имя бессмертного Искусства.

А Бэлл, решительная и улыбающаяся, погладила одно из прекраснейших плеч и шепнула в одно из прелестнейших ушек в мире:

— Ну, конечно же, милочка, ну, конечно же! Но давайте сохраним это в тайне от Джонни!

В другой легенде рассказывалось, что Лафкадио никогда не позволял ей разговаривать в своем присутствии, вернее, сумел убедить ее простым аргументом, уверяя, что красота Беатрис достигает своего апогея лишь тогда, когда ее лицо абсолютно неподвижно.

И, наконец, она была чистокровной англичанкой, реально никакого отношения не имевшей ни к «донне», ни к «Беатриче» (она произносила оба эти слова на итальянский манер). Весьма немногие знали ее настоящее имя. Это была тайна, которую она рьяно хранила.

И все же, хотя при жизни Лафкадио она вполне соответствовала его требованию быть молчаливой, но прекрасной, после его кончины она с неожиданной силой характера ясно показала, что роль модели, светящейся отраженной славой, которую она так долго играла, теперь ее вовсе не устраивает.

Ни одна душа не прознала, каковы были аргументы, представленные ею Бэлл, но ей было позволено поселиться в этом доме, где она, заняв две комнаты на втором этаже, предавалась своему хобби — изготовлению «художественных» ювелирных изделий, а также занималась какими-то полурелигиозными-полуоккультными экспериментами, к которым со временем изрядно пристрастилась.

В описываемый нами момент она была одета в длинную флорентийскую мантию из старинной розовой парчи, отдаленно смахивающую на одеяние кого-то из персонажей Бёрн-Джонса, несколько реформированное в угоду современной моде. Это привело к потере стиля и странноватой неопределенности всего туалета, покрывавшего ее сухопарую фигуру от подбородка до лодыжек. Завершал одеяние длинный розово-серебристый шарф, накинутый на плечи спереди и струящийся вниз сзади с небрежной грацией, присущей одежде нимф с обложки «Панча».

Прическа ее откровенно напоминала о девяностых годах. Золотые пряди ее волос несколько померкли, и в них проглядывали широкие серебряные полосы, но все же весь ее вид странным образом напоминал девушек Гибсона, но при этом она была недостаточно стара, чтобы выглядеть романтичной.

Некоторое искажение в общую картину вносил черный шнур, сбегавший из-под ее волос к батарейке слухового аппарата, закрепленной на груди. Она никогда не отличалась хорошим слухом, а с годами стала бы и вовсе глухой, если бы только не прибегла к названному выше устройству, ранившему ее самолюбие.

Шею донны Беатрис охватывала кованая серебряная цепь собственной работы, которая спускалась до колен, завершаясь эмалевым распятием в стиле барокко.

Она показалась молодому человеку воплощением какого-то малоприятного пафоса, почему-то наводящего на мысль о раздавленной розе, слегка побуревшей по краям и вряд ли способной настроить на чувственный лад.

— Мистер Кэмпион? — на удивление сильной костистой рукой она пожала его ладонь. — Вы смотрели картину, не так ли? — Ее голос был нежен и несколько нарочито вибрировал. — Меня прямо бросило в дрожь, когда я увидела ее снова после стольких лет забвения. Помню, как я лежала в шезлонге в студии, когда Мастер писал ее. — Она опустила глаза, назвав имя, и ему стало не по себе при мысли, что она как бы перекрестилась при этом. — Он ведь любил, чтобы я была рядом, когда он писал. Я знаю, что в те времена меня окружала голубая аура, и именно это его вдохновляло. Мне кажется, в ней уйма цвета, вы не находите? Конечно, он говорил мне, что она должна остаться в тайне — даже от Бэлл. Но Бэлл не придавала этому значения. Милая Бэлл! — Она улыбнулась хозяйке со смешанным выражением нежности и превосходства. — Представьте, я говорила о Бэлл с доктором Хильдой Бейман, специалистом по оккультным наукам. Она полагает, что душа Бэлл — старая, то есть, вы понимаете, она уже много раз жила на земле раньше.

Кэмпиона приводили в смущение мистические откровения донны Беатрис, касающиеся ее значительно более проницательных знакомых. Эта бесцеремонность и профанация идей о высших сущностях вызывали у него легкое отвращение.

Но Бэлл расхохоталась.

— Мне нравится слушать об этом, — сказала она. — Моя дорогая старенькая душа, я всегда надеюсь на нее. Она вроде старой королевской капусты. А что, Линда еще не вернулась? — переменила тему Бэлл и пояснила, обернувшись к Кэмпиону. — Она уехала повидаться с Томми Дакром. Он вчера ночью вернулся из Флоренции, где провел три года, работая над фресками. Но разве это не прискорбно? Раньше студенты расписывали потолки соборов, теперь они рисуют на стенах кинотеатров.

На все еще прекрасном лице донны Беатрис появилось раздражение.

— Я никогда ничего не знаю о Линде, — отчеканила она. — Меня беспокоит не она, а Лайза. Это именно то, о чем я хотела бы с вами поговорить. Эта особа попросту отказалась надеть завтра наряд Клитемнестры. Я его достала, чтобы подогнать по ней. Должна же она проявить хоть немного уважения к ситуации. Правда, она и в этом платье выглядит просто как итальянская кухарка. Но ведь мы все выглядим в соответствии со своими мыслями… Бэлл, почему вы смеетесь?

Миссис Лафкадио сжала локоть мистера Кэмпиона.

— Бедная Лайза, — сказала она и снова засмеялась. Два ярких пятна выступили на скулах донны Беатрис.

— В самом же деле, Бэлл, я весьма надеюсь, что вы понимаете всю святость предстоящего события, — произнесла она, — но не усложняйте же мою задачу! Мы должны завтра служить Мастеру. Мы должны сделать так, чтобы его имя не померкло, чтобы светильник не угас!

— И поэтому бедная Лайза должна облачиться в старинные пурпурные одежды и покинуть свою любимую кухню? Это выглядит немного жестоко. Будьте осторожны, Беатрис. Лайза по материнской линии происходит от Борджиа. И если вы не перестанете к ней приставать, у вас есть шанс обнаружить мышьяк в вашем любимом вегетарианском супе!

— Бэлл, но как вы можете? Да еще при детективе!

Два пятна на щеках донны Беатрис заалели ярче.

— Кроме того, хотя мистер Кэмпион это знает, я полагаю, что мы должны соблюдать тайну положения Лайзы здесь. Любимая модель Мастера опустилась до уровня кухарки и прислуги в его доме.

Бэлл было явно не по себе, но неловкость момента разрядил звук входного колокольчика и почти немедленное появление самой Лайзы на пороге кухни.

Лайза, то есть Лиза Капелла, которую однажды утром 1884 года где-то на склоне Веккиа обнаружил Лафкадио, была тогда же увезена им в Англию и довольно долго оставалась его основной моделью. Когда же красота ее увяла, Лиза взяла на себя все домашние хлопоты Бэлл, к которой питала глубокую привязанность.

Теперь это была иссохшая старуха довольно зловещего вида, выглядевшая значительно старше своих шестидесяти пяти лет. Ее смугло-коричневое морщинистое лицо с блестящими мрачными глазами было обрамлено гладко зачесанными назад белоснежными волосами. Носила она неизменно черную одежду, траурные складки которой плотно облегали ее и оттенялись лишь золотой цепочкой и брошью.

Она метнула угрюмо-неодобрительный взгляд на Беатрис, быстро и бесшумно прошла мимо нее, скользя в своих мягких домашних туфлях по цветным плиткам пола, и распахнула входную дверь.

В холл ворвалась струя прохладного воздуха, несущего сырость канала, и вместе с ним в помещении стало как-то по-новому, словно оно пропиталось неким живым и осязаемым ароматом.

Макс Фастиен обнаружился в холле не то чтобы шумно или резко, но с той неотвратимостью, с которой в первом акте новой пьесы появляется на сцене ведущий актер. Сперва они услышали его голос, глубокий, протяжный, невероятно аффектированный:

— Лайза, у вас умопомрачительно, загробный вид сегодня! Когда Геката отворит двери ада, чтобы впустить меня, она будет выглядеть точно так же. Ах, Бэлл, дорогая!

Мы уже готовы? И донна Беатрис? И сыщик! Я приветствую всех вас!

Он выступил из тени, весьма картинно положил очень белую руку на локоть Бэлл, другой же изобразил символическое объятие, охватывающее мистера Кэмпиона, донну Беатрис и украдкой ретирующуюся Лайзу.

Все, знавшие Макса Фастиена, сходились на том, что как бы необычна ни была эта экзотическая и фантастическая личность, она никогда не переступала той грани, за которой начиналось смешное. Он был невелик ростом, смугл, бледен, носат. Челюсть его слегка синела, а блестящие обезьяньи глаза, остро глядевшие из глубоких глазниц, казались подведенными. Черные волосы Макса не ведали бриолина и были достаточно длинны, чтобы их можно было назвать копной или даже принять за парик. Его одежда создавала впечатление одновременно и тщательно продуманной, и вместе с тем не отвечающей принятым нормам. На нем был слегка широковатый черный сюртук, из-под воротника белой шелковой рубашки струился мягкий черный галстук. Входя, он бросил широкополую черную шляпу и черный плащ на сундук, стоящий в холле, и теперь окидывал всех присутствующих сияющим взглядом, продолжая все так же приветственно жестикулировать.

Ему было сорок, но выглядел он моложе и казался вполне довольным выпавшей на его долю завидной судьбой.

— Все ли готово?

Его вкрадчиво-усталый голос действовал завораживающе, и, прежде чем они опомнились, он увлек их всех в мастерскую.

Поттер, как видно, уже удалился, и во флигеле было темно. Макс включил освещение и быстрым, ничего не упускающим взглядом фокусника оглядел все убранство мастерской.

По-видимому, осмотр не удовлетворил его, так как он, нахмурив лоб, обернулся к хозяйке.

— Дорогая Бэлл, почему вы настаиваете на этих тошнотворных литографиях? Это же принижает смысл события, вносит оттенок некоего базара в храме. — Он презрительно ткнул ладонью в сторону «выставки» несчастного мистера Поттера. — Какой-то прилавок поделок!

— В самом деле,Бэлл, я думаю, что Макс прав! — низким мелодичным голосом произнесла донна Беатрис. — Там будет стоять мой маленький столик с образцами ювелирных изделий, и, конечно же, этого вполне достаточно. Я полагаю, что рисунки других людей в Его мастерской выглядят как святотатство. И колебания здесь не уместны.

Прокручивая мысленно этот вечер в свете последующих событий, мистер Кэмпион часто проклинал себя за недогадливость. Глядя назад, уже после случившейся трагедии, он поражался тому, как он мог провести столько времени в самом сердце дремлющего вулкана и не услышать раскатов приближающегося извержения. И все же в тот вечер он не заметил ничего, кроме того, что было на самой поверхности…

Макс проигнорировал поддержку своей союзницы и по-прежнему вопрошающе смотрел на миссис Лафкадио.

Бэлл покачала головой, как если бы он был нашкодившим псом, и обвела мастерскую хозяйским взглядом.

— Пол выглядит великолепно, правда? — спросила она. — Фред Рэнни его отскреб, а Лайза натерла до блеска.

Макс пожал плечами, лицо его почти исказилось, но, выразив таким образом свой протест, он вновь обрел достойный вид, став тут же прежним Максом. Наблюдая за ним, Кэмпион отметил про себя, насколько умело тот ставит себя в положение антрепренера Лафкадио.

Он быстро пересек комнату, сдернул шаль с картины и восхищенно отступил назад.

— Временами красота бывает похожа на голову Горгоны. Душа человеческая каменеет при виде ее, — произнес он.

Голос его на этот раз был на редкость невыразителен, и такой контраст с обычной его манерой придал произнесенной экстравагантной фразе пронзительную искренность, поразившую всех и, кажется, даже самого Макса Фастиена. К удивлению мистера Кэмпиона, маленькие черные глаза Макса наполнились слезами.

— Мы все должны испускать зеленое сияние, когда думаем о картине, — заявила донна Беатрис с обескураживающим идиотизмом, присущим лишь ей одной. — Прекрасно зеленое яблоко, цвет травы. Эта шаль, я думаю, здесь тоже очень кстати.

Макс Фастиен мягко рассмеялся.

— Зеленый цвет — это цвет денег, не так ли? — протянул он нежно. — Осветите картину зеленым сиянием, и она будет продана. Итак, что касается меня, то я все сделал. Завтра все будут здесь. Военные, поэты, толстосумые воротилы, стремящиеся купить ее для своего города, интеллигенция, дипломаты, даже послы, как я слышал вчера вечером, а еще, разумеется — церковники. Он сделал очерчивающий бросок рукой. — Церковники с большим брюхом, облаченные в пурпур.

— Епископ бывает всегда, — мягко возразила Бэлл. — Он милый человек, и всегда посещал меня еще до всех этих картин.

— Пресса, — не реагируя, продолжал Макс, — а также критики, мои коллеги.

— Их бы подержать в узде, как свору псов, — сказала Бэлл с явно нарастающим протестом и вдруг добавила: — Не дайте мне забыть бросить шиллинг в счетчик, иначе это помещение после шести погрузится во мрак. Мне хотелось, чтобы мы никогда не клали шиллинг в том убогом танцевальном классе, который был здесь во время войны…

Донна Беатрис шумно среагировала на эту жалобу:

— Бэлл, вы обещали никогда не упоминать об этом снова. Это же почти кощунство!

Бэлл откровенно фыркнула в ответ.

— Все, что оставил тогда Джонни, было истрачено, доходов не было, и любая монета была на счету, — сказала она. — И если бы я не поступила так, то мы не смогли бы никогда оплатить счета, в том числе и за электричество. А теперь… — она внезапно осеклась. — О Линда! Моя дорогая, как ты бледна!

Она быстро направилась навстречу внучке Джона Лафкадио, которая входила в мастерскую. Дочь единственного сына Бэлл, погибшего в Галлиполи в шестнадцатом году, была, по определению донны Беатрис, «типичным Овном».

Это определение подразумевало одновременно и нечто нелестное, как например, «дочь Марса», «молодая душа», но и некоторые вполне положительные качества, определяемые астрологическими данными. На непросвещенный же взгляд она была крепкой энергичной молодой женщиной двадцати пяти лет, чрезвычайно похожей на своего дедушку.

У нее были точно такие же густые темно-рыжие волосы, широкий рот и высокие скулы. Линду можно было бы назвать, пожалуй, красивой, но только по современным стандартам. Ее беспокойный взрывной темперамент проявлялся в каждом ее движении. Они с Бэлл отлично ладили и питали друг к другу огромную нежность. Все остальные ее побаивались, за исключением, быть может, мистера Кэмпиона, у которого всегда было множество странноватых друзей.

В тот момент она была необычайно бледна, и глаза ее из-под густых бровей светились какой-то дикой яростью. Она кивнула Кэмпиону и скользнула безразличным взглядом по Максу и донне Беатрис.

— Том находится в холле, — сказала она. — Он сейчас придет. Он принес несколько фотоснимков со своих работ, сделанных для библиотеки Пуччины. Они очень хороши. Полагаю, вы не разделяете это мнение, Макс?

Это был беспричинный выпад, и в старых глазах Бэлл промелькнула тревога, как будто связанная с чем-то давно забытым.

Макс улыбнулся.

— У Дакра есть все задатки великого человека, — сказал он. — Если бы он не зациклился на своем материале. Дакр может себя выразить в темпере. Но бывают моменты, когда он напоминает мне Анжелику Кауфман.

— Панели библиотеки выполнены как раз в темпере!

— В самом деле? Я видел лишь фотографии фрагментов с фигурами, и мне подумалось, что это реклама минеральной воды. — В тоне Макса явственно ощущалась недоброжелательность, и он мастерски наносил удары. — Я видел также его модель. Он ее вывез из Италии. Наверное, в подражание Лафкадио?

Девушка рывком повернулась к нему, невольно застыв в странном изгибе, который так нравится современным художникам. Она побледнела еще сильнее, и было ясно, что сейчас произойдет вспышка, но тут вмешалась Бэлл.

— Но где же он, наконец? — спросила она. — Я не видела его целых три года, а он ведь мой старый дружок. Я помню, как он пришел сюда маленьким мальчиком, таким чопорным, таким торжественным. Он высказал Джонни всего лишь то, что думал об одной из его картин, и Джонни положил его поперек своих колен и отшлепал за дерзость. Его мать была возмущена. Но Джонни все же потом эту картину переделал.

Донна Беатрис вежливо засмеялась при воспоминании о таком не вполне достойном поступке Джона Лафкадио, и тут в мастерскую вошла жертва описанного происшествия.

Томас Дакр, человек великих возможностей, тридцати семи лет от роду, непризнанный и одержимый комплексами, напоминал довольно-таки облезлого Аполлона Бельведерского в роговых очках. Он был представителем той обширной армии молодых людей, у которых война отняла пять лучших и важнейших лет жизни. Эти люди могли лишь с грустью констатировать упомянутый факт, не пытаясь его полностью осмыслить. Врожденное неверие Дакра в собственные силы было усугублено полученной сильной контузией, которая отвратила его от любых надежд на какой-либо творческий успех в будущем. Его помолвка с Линдой, о которой было объявлено перед самым его отбытием в Италию, удивила многих, но потом все решили, что эти два несчастливых существа нашли утешение во взаимном сочувствии друг к другу.

Том приблизился к Бэлл, и она выразила при виде него ту сердечную приязнь, которая составляла основу ее шарма.

— Дорогой мой, я так рада вас видеть! Я слышала, что у вас все идет хорошо. Вы привезли фотографии? Джонни всегда предрекал вам большое будущее.

Он вспыхнул — Бэлл была так искренна! Но сразу же, устыдившись своей радости, он пожал плечами и печально заметил:

— Я всего лишь декоратор кинотеатров. Спросите у Макса. Он всегда может отличить хорошую коммерческую работу от искусства.

Но Бэлл не хотела сдаваться. Она взяла гостя под руку.

— Расскажите-ка мне все, — настойчиво попросила она. — Вы жили в старой мастерской в Сан-Джиминьяно? А что, бедная старая Теодора еще жива? И так же ли плоха ее кухня? Вы знаете, Джонни как-то скормил одному из ее отпрысков омлет, который она прислала нам на ужин. И конечно, эта старая греховодница вынуждена была весь следующий день выхаживать своего бедного малютку.

Такое нестандартное описание характера великого человека было воспринято должным образом, но Макс никак не желал упускать из рук бразды правления. Злорадно сверкнув глазами в сторону Линды, которая, закурив сигарету, разглядывала творение своего дедушки беспристрастно критическим взглядом коллеги по ремеслу, Макс обратился к Дакру.

— А как понравился Лондон милейшей Розе-Розе? — спросил он и добавил, обратившись к Бэлл: — Какое романтическое имя, не правда ли, мадам?

— Это ваша новая модель? — спросила Бэлл, все еще не отрывая взгляда от молодого художника.

— Да, она из семьи Розини. Вы их помните? Мне кажется, она прижита от немца. У нее исключительно современная внешность. Тевтонская прививка сделала ее на редкость плоской. Я почти год использовал ее в качестве модели. Но у нее совсем неважные ноги.

Бэлл, слушавшая это несколько специфическое описание с полным пониманием, с мудрым видом наклонила свой белый чепец.

— У всех Розини слегка коротковатые ноги. Вы не помните Лукрецию? Вокруг нее было много суеты тридцать лет назад. Она была названа наследницей моделей Дель Сарто, но долго работать не смогла и быстро выдохлась.

— Эта девушка может быть вам очень полезна, — протянул Макс, вновь покосившись на Линду, — поскольку вы привезли ее без официальной лицензии на род занятий и все такое.

Дакр посмотрел на него с вялым удивлением.

— Разумеется, эта девушка может быть очень полезна, — произнес он холодно. — Надежную модель, не уродку и не слишком темпераментную, труднее всего раздобыть. Эта девушка может часами сидеть неподвижно, как скала.

— Какое исключительное добавление к ведению хозяйства на Друри Лэйн! И сколько же достойный д'Урфи доплачивает за женские прелести?

Макс сказал это подчеркнуто оскорбительно, вновь бросив косой взгляд на Линду.

И вдруг она поняла, на что он намекал.

— Роза-Роза — одно из чудеснейших существ, известных мне, — сказала она угрожающе спокойно. — У нее фигура цыганки, которую написал Джон, и лицо бесенка. И Матт и Том оба без ума от того, что она говорит. А вы попросту мерзкий трусливенький пакостник и ублюдок!

Она шагнула к нему и влепила ему оглушительную пощечину тыльной стороной ладони. На желтой щеке Макса зардела красная отметина.

Это нападение было столь внезапным и недопустимо резким, что шоковое молчание в огромной комнате продлилось несколько мгновений, пока Линда не выбежала наружу.

И потом, только потом, мистер Кэмпион припомнил все опасные признаки, мелькавшие на внешней поверхности этой странной пантомимы, которая была репетицией будущей церемонии воздания почестей прихоти умершего человека.

Макс мрачно рассмеялся и накинул покрывало на картину, отвернувшись от присутствовавших. Дакр смотрел вслед девушке, яростно качая головой. Донна Беатрис твердила «Овен, Овен!» с выражением некоторого превосходства личности, посвященной в тайны, не доступные другим, а Бэлл с полными слез глазами и гримасой жалости на лице неодобрительно повторяла: «Моя дорогая, о моя дорогая!»

Глава 2Воскресенье показа

В великие девяностые годы, когда «Искусство» и «Академия» в представлении публики были синонимами, в воскресенье накануне конкурсного отбора картин обычно проводилось нечто вроде фестиваля. В каждой студии королевства торжественно развешивались картины, предназначенные для показа отборочной комиссии. Но поскольку нередко это для некоторых картин оказывалось первым и последним публичным показом, то из таких встреч художники старались извлечь максимум полезного, а во время чаепитий или за рюмкой черри-бренди выбалтывалось много технических секретов мастерства.

Угасание этой приятной традиции означало конец целой эпохи и то, что Макс Фастиен сумел вновь о ней напомнить, подтверждало его недюжинные возможности организатора выставок. Ежегодные показы в мастерской Лафкадио превратились в небольшое общественное явление, знаменуя собой малую церемонию, предшествовавшую открытию сезона. Что касается прессы, то она делала свое дело, возвещая о ней как о кануне главного события — летней выставки Королевской Академии.

Лафкадио, всегда опережавший свое время, и теперь еще казался слишком большим модернистом таким изданиям, как «Постоянный читатель» и «Отец семейства», но любопытство, всегда проявляемое и к его ежегодно выставляемым «новым» картинам, и к их последующему неизбежному приобретению частным лицом или меценатами, давало пищу для сенсационных сообщений, сравнимых лишь с отчетами об успехах кембриджских спортивных команд в «Патни» или поздравлениями в «Юбилейном листке».

В мартовское воскресенье 1930 года пыльные окна пыльных желтоватых зданий на Сваллоу Кресент осветились, как отблеском былой славы, парадом автомобилей, останавливаемых у массивного каменного парапета канала.

Литтл Вэнис уже не выглядел просто облезлым старым домом, а наоборот, приобретал интересный богемный облик, подчеркнутый весьма своеобразным привратником в лице Фреда Рэнни, одежда которого живописно дополнялась кожаным передником и алой безрукавкой.

Фред Рэнни был еще одним из обитателей знаменитого сада Лафкадио. Спасенный еще ребенком с пораженного инфекционной лихорадкой судна, проплывавшего по каналу, он был взят в дом в качестве подмастерья, смешивавшего краски. Он получил свое несколько фрагментарное образование у самого Лафкадио, которому был всецело предан. Он научился создавать новые оттенки красок и использовать для них новые исходные материалы, черпая опыт у великих предшествующих живописных эпох.

Старый спортивный зал в глубине сада был преобразован в небольшую лабораторию, над которой находилась комната, где он обитал.

После кончины Лафкадио, пренебрегши выгодными предложениями различных фирм, производящих краски, он вместе с Лайзой остался в составе обслуги Литтл Вэнис. Его не смогло оторвать от этого дома даже участие в войне. Женское общество он находил на баржах, проплывавших по каналу, и такие мимолетные встречи вполне отвечали его натуре. Жизнь его протекала мирно, и, по-видимому, эти ежегодные церемонии доставляли ему еще большее удовольствие, чем даже самому Максу Фастиену.

Его экзотический наряд был придуман донной Беатрис, поскольку живописные лохмотья, в которые он с детства был одет в мастерской Лафкадио, вряд ли могли подойти к такому торжественному событию.

В довершение к его портрету отметим, что он был немного диковат, имел густую темную шевелюру, быстрые глаза и изъеденные кислотой руки со следами въевшихся в них красок.

Он встретил мистера Кэмпиона как старого друга.

— Сегодня у нас полно народу, сэр, — почтительно прохрипел он, — намного больше, чем в прошлом году, доложу я вам!

Кэмпион прошел через широкий холл и уже собирался выйти в садовую дверь, как кто-то тронул его за локоть у лестницы, ведущей наверх.

— Мистер Кэмпион, одну минуточку, сэр!

Это была Лайза, как всегда мрачная, в пурпурном балахоне, кое-как прилаженном к ее фигуре грубыми стежками. Он подумал, заметив блеск ее глаз из полумрака, о том, что так могла она выглядеть в то далекое утро на склоне Веккиа. Но в следующее мгновение она снова стала морщинистой старой итальянкой.

— Вы могли бы подняться и повидать мисс Линду? — Ее вопрос был как-то особенно оттенен иностранной интонацией. — С ней сейчас миссис Поттер в ее комнате. Миссис Лафкадио просила меня встретить вас, чтобы вы уговорили ее сойти вниз. Там слишком мало тех, кто должен приветствовать гостей. Донна Беатрис не может оставить свой «маленький ювелирный столик».

В последних словах Лайзы прозвучало неописуемое зрение, хотя истинное ее мнение о донне Беатрис вряд могло быть достойно выражено на бумаге. Мистер Кэмпион, чья роль «дядюшки на все случаи» нередко заставляла его выполнять довольно странные миссии, покорился и на этот раз, поспешив через шесть маршей лестницы на третий этаж, где под небольшим порталом находился вход в студию-мансарду Линды.

Комната без ковра и оконных занавесок насквозь пропахла красками, а обычные принадлежности мастерской художника безо всякого стремления к уюту или порядку были навалены на пол.

Линда Лафкадио, опершись локтями на подоконник, глядела вниз, на канал.

Миссис Поттер стояла в середине неприбранной комнаты.

Это была маленькая старомодно одетая женщина с коротко подстриженными серо-стальными волосами, ловкими умелыми руками и тем неуловимым оттенком практичности, который свидетельствовал о ее способности быть «мастерицей на все руки». Она могла быть помощницей художника, компаньонкой в путешествии группы студенток по Европе (потребность в которой узнавалась из «Курьера» пи «Айве»), специалистом по вышивке, знатоком переплетного дела и, как утверждали, зарабатывала на жизнь себе и мужу преподаванием художественных ремесел в модных школах и частными уроками.

Она недоуменно взглянула на мистера Кэмпиона, и он представился ей.

— Я знаю, что вы хотели бы мне сказать. Чтобы я шла вниз, — произнесла она прежде, чем он смог что-то объяснить. — Белл хочет, чтобы я тоже была там. Я позировала для этой картины, видите ли. Но мне не хочется и думать о том, сколько же лет назад это было!.. Ну ладно, я вас покину. Поговорите с Линдой. Попробуйте ее уговорить сойти вниз. В конце концов, мы же не должны упускать ни одной возможности сегодня, не так ли? Благодарю вас заранее, мистер Кэмпион!

Она энергично удалилась, произведя на Кэмпиона впечатление опытной школьной учительницы…

Линда не изменила позы, и Кэмпион огляделся, ища стул, на который можно было бы присесть. Ему пришлось убрать с единственного табурета в комнате тюбики с краской, пепельницу, бутылочку с клеем, небольшой глиняный слепок, после чего, вытерев сидение платком, он, наконец, уселся. Он просидел несколько минут довольно терпеливо, но без особой надежды на успех. Поскольку хозяйка комнаты пребывала все в той же неподвижной позе, он вынул из нагрудного кармана бумажник и достал из него газетную вырезку. Поправив очки, он начал читать вслух:

«Мертвая рука вновь заговорила. Сегодня в маленьком старом забытом уголке нашего прекрасного Лондона призрак великого художника, которого некоторые считают наиболее великим мастером нашего времени, вновь обретает форму и являет собой зеркало современной моды. Это происходит в восьмой раз согласно программе, рассчитанной на двенадцать лет. Послы, прелаты, общественные деятельницы — все будут наперебой обсуждать новую картину Джона Лафкадио, который возвращается к нам из бездны прошедших лет»…

…«Смущаетесь ли вы, встретив герцогиню? Быть может, вы расправляете плечи с ощущением собственной значимости, либо смиренно поникнете, но в каком бы кругу вы ни вращались, вы всегда должны быть готовы к встрече с такими социальными испытаниями. Так что же вы могли бы ответить, если, например, с вами заговорит особа королевского происхождения? Будете ли вы стоять, проглотив язык, или вас охватит припадок истерического смеха и вы потеряете таким образом драгоценную возможность, которой не суждено никогда более повториться?..»

— О, простите меня, — сказал мистер Кэмпион, — я, кажется, перешел не на ту колонку текста. Это какие-то разрозненные листки. Так на чем мы остановились, позвольте… Нет не то… «…В одном из отелей Стрэнда я встретил леди Гарней, рассказывающую с искренним смехом о похождениях своего супруга на Востоке»… — Фигура на подоконнике оставалась абсолютно безучастной, и Кэмпион с отвращением убрал вырезки в бумажник. — Ну, мне больше ничего не остается, как попытаться что-нибудь вам спеть…

Последовало еще несколько мгновений безмолвия, пока, наконец, она не повернулась и не подошла к нему. Он поразился ее виду. Вчерашняя бледность сменилась каким-то нездоровым румянцем. Глаза ее метали молнии, рот был плотно сжат, и вся она была как-то неестественно напряжена.

— А, это вы? — проговорила она сквозь зубы. — Что вам здесь надо?

Не дожидаясь его ответа, прошла в угол комнаты, схватила ножик-мастихин и принялась соскабливать небольшие пятна краски с почти завершенной картины на мольберте. Она не замечала наносимого картине вреда, опасно близко приблизив лицо к ножу.

Кэмпион, которому это сильно не понравилось, встал с табурета, подошел к ней и, взяв за плечи, встряхнул.

— Ну-ка, перестаньте дурить! — резко приказал он. — И во имя неба, прекратите эти демонстрации! — Неожиданная сила его атаки возымела действие. Ее руки бессильно повисли. — Так в чем дело? — спросил он помягче. — Это из-за Томми? — Она кивнула, и в ее глазах промелькнуло негодование, смешанное с презрением. Мистер Кэмпион снова сел на табурет. — Это серьезно?

— Если бы я не была такой дурой, то, возможно, было бы и не так серьезно.

Она говорила отрывисто, с полной безнадежностью.

— Ведь вы ее и не видели? — помолчав, спросила она. — Ведь не видели?

— Кого? Эту натурщицу? — Кэмпион понял, что речь пошла о самой сути дела.

Но следующая ее фраза ошеломила его.

— Пусть не пытаются вмешиваться в это, ведь никто даже не понимает, что ввергает меня в отчаяние. Клэр Поттер битых полчаса пыталась мне втолковать, что модель — это просто человек, и вовсе не обязательно, чтобы привезший ее из Италии мужчина состоял с ней в любовной связи. Как будто бы в этом все дело! Если бы Томми был просто любовником Розы-Розы, то все было бы просто и мне бы не хотелось его убить так, как хочется сейчас! — Она подошла к шкафу и, порывшись в нем, вытащила оттуда альбом набросков. — Взгляните на это, — сказала она.

Мистер Кэмпион открыл альбом наугад и внезапно ощутил к нему глубокий интерес. Он уселся поудобнее и поправил очки.

— По-моему, это великолепно! — заявил он. — Откуда это у вас?

— Это рисунки Томми, — ответила Линда, — так он работал до отъезда. А теперь он делает халтуру, пригодную лишь для обложек журналов. Понимаете ли вы, что он привез эту девку сюда, чтобы делать этикетки для патентованных лекарств? Он ведь все отринул. Когда-то он сходил с ума оттого, что ему пришлось от масляных красок перейти к темпере. А теперь он всего лишь самоубийца, если решил заняться такими поделками.

Кэмпион, на которого наброски произвели огромное впечатление, вполне разделял это мнение, хотя и не мог одобрить столь бурную вспышку ее негодования. И, в конце концов, стоило ли так уж оплакивать то, что в этом холодном мире художник, загасив пылавший в нем огонь высокого творчества, обратился к коммерческому искусству? Он высказал ей это.

— Да нет же! — снова вскипела она. — Я ничего не имею против коммерческого искусства. Но для него требуется человек совершенно другого плана. Для него такая жертва невыносима. Если бы он не привез сюда эту Розу-Розу, то, возможно, у него не возникло бы стольких проблем. Во всяком случае, они не были бы столь остры.

— Если мне дозволено будет вставить слово, — мягко произнес мистер Кэмпион, — я не вполне понимаю, при чем тут Роза-Роза?

— Вы редкостный тупица, — ответила она. — Он же первым делом женился на ней! А как же иначе смог бы он держать ее здесь, в Англии? Вот на что намекал Макс вчера вечером. И вот почему я влепила ему пощечину. И вот почему я сказала, что, если бы он был ее любовником, это было бы еще не так скверно.

Теперь мистер Кэмпион начинал осознавать всю глубину ее оскорбленности.

— Да, я понимаю, — вяло пробормотал он.

Она вплотную приблизилась к нему, став похожей на обиженного зареванного ребенка.

— Можете ли вы понять, что, если бы ему дали работать по-настоящему, этого бы не случилось? Меня даже не слишком оскорбило то, что он предложил мне жизнь втроем. Стремление привезти эту девку на постоянное жительство в Англию было бы убедительным основанием для женитьбы на ней, но если она просто была бы ему нужна для коммерческой работы, он бы вряд ли пошел на это. О Боже, как бы я хотела, чтобы он умер!

Кэмпион почувствовал, что полностью сочувствует ей, хотя вряд ли такая постановка вопроса оправдана. Во всяком случае, одно являлось несомненным: ее обида была вызвана отнюдь не воображаемыми причинами.

— Не говорите об этом Бэлл, — вдруг спокойно попросила она. — Она придет в ярость, и ничего хорошего из этого не выйдет. Бэлл ведь так много значения придает условностям!

— Но и я тоже их придерживаюсь, — после довольно долгой паузы сказал Кэмпион. — Пожалуй, мне лучше пойти вниз. Вряд ли я могу как-то прокомментировать эту скверную историю, но если я хоть что-то и могу сделать, так постараться принять ее к сведению.

Линда отрешенно кивнула, и он подумал, что она вновь уляжется на подоконник; но, прежде чем он сделал первый шаг к двери, она схватила его за локоть, и они вместе сошли вниз.

Когда они почти спустились в холл, поток прибывающих гостей стал заметно редеть и навстречу ему потянулись те, что уже покидали прием. Мистер Кэмпион и Линда немного задержались на нижней лестничной площадке, поскольку перед самой лестницей в холле остановились, чтобы перекинуться словечком, два пожилых джентльмена.

Заметив, что они задерживают молодых людей, собеседники торопливо пожали друг другу руки, и бригадный генерал сэр Уолтер Файви поспешил выйти наружу, в то время как моулдский епископ Бернард пересек холл, направляясь в студию.

Глава 3Убийство во время приема

Вечерняя дымка тумана, поднимавшегося от канала, становилась все гуще, и Кэмпион заметил это, следуя по вымощенной дорожке сада за епископом. Высокие окна мастерской были ярко освещены. Лайза задернула на них занавески, чтобы печаль желтовато-мглистого вечера не омрачала торжество, и в помещении мастерской, все еще заполненном публикой, было тепло, ароматно и особенно уютно после сумрака сада.

Прием потихоньку подходил к концу. Большинство гостей уже разошлось, но оставшиеся оживленно беседовали, обмениваясь шутками, и негромко смеялись.

У Макса были все основания считать прием удавшимся. В этом году публика оказалась более блистательной, чем когда-либо. Послы и дипломаты все еще окружали картину, составляя ядро светской публики, но было немало и представителей менее привилегированных социальных групп и богемы.

Никто из присутствовавших не сомневался в том, что прием закончится вполне результативно. И казалось почти неправдоподобным, что самого Лафкадио здесь нет, что он не расхаживает среди публики, не приветствует друзей, покоряя всех и каждого масштабом и обаянием своей личности.

Но если это был триумф для Макса, то не меньше он был и для Бэлл. Она стояла в центре мастерской, окруженная гостями, одетая, как всегда, в простое и строгое черное бархатное платье, но ее «сельский» чепец из крахмального органди был украшен валансьенскими кружевами.

Епископ направился к ней с распростертыми объятиями. Они ведь были очень давними друзьями.

— Моя дорогая леди! — воскликнул он своим зычным голосом, звучавшим лишь чуточку тише, чем орган в его соборе. — Моя дорогая леди, какой триумф! Какой триумф!

Мистер Кэмпион обвел помещение глазами. Было ясно, что он вряд ли в ближайшее время сможет протолкнуться к Бэлл. Он заметил донну Беатрис, являвшую на этот раз впечатляющее зрелище в зелено-золотистых тонах. Она, по-видимому, пыталась вовлечь в беседу на психологические темы весьма смущенного старого джентльмена, в котором Кэмпион узнал ученого с мировым именем. На заднем плане всей этой мизансцены он высмотрел меланхоличного мистера Поттера, почти незаметного и безнадежно одинокого. Глаза Поттера то и дело с отчаянием обращать к жалкой экспозиции гравюр, развешенных на занавесках.

Он услышал учащенное дыхание Линды и проследил за ее взглядом. Она смотрела на Томми Дакра, высящегося над столом, на котором были разложены ювелирные изделия дам, пользующихся покровительством донны Беатрис гильдии «Рукодельниц по драгоценным металлам». Том стоял спиной к столу, вернее, полусидел на его краешке, одет он был небрежно, но с явным учетом того, каким глазах публики должен быть костюм художника.

Возле него находилась девушка до того необычная, даже поразительная, что Кэмпион тотчас же распознал ней причину бурной обиды, бушевавшей в груди другой девушки, той, что была рядом с ним самим.

Роза-Роза выглядела абсолютно непохожей на итальянку. У нее была удивительно угловатая фигура, и ее хорошо развитые мышцы отчетливо обрисовывались под тонким серым платьем. Вьющиеся пшеничные волосы девушки, разделенные пробором посередине, обрамляли ее лицо, которое было прекрасно, но казалось совершенно фантастичным. У нее были темные мрачные глаза и полукруглые брови флорентийских мадонн, но нос был длинноват и слишком остер, а губы тонки и изящно изогнуты. Как все прирожденные натурщицы, она почти не двигалась и лишь изредка меняла одну позу на другую, истово и подолгу оставаясь в каждой из них.

В тот момент она прислушивалась к словам Дакра, который о чем-то болтал с ней по-итальянски, откинув голову, засунув руки в карманы и держа под мышкой мятую черную шляпу.

Она наклонилась вперед, слегка выставив подбородок, опершись на одну ногу и свесив руки по бокам. Это было как бы застывшее движение, одновременно и совершенное, крайне неожиданное, непривычное. Она выглядит, подумалось Кэмпиону, не как человеческое существо, а, скорее, как произведение декоративного искусства.

Линда направилась через всю мастерскую в их сторону, Кэмпион последовал за ней. Улыбка Дакра при виде нее угасла, но он вовсе не смутился, и Кэмпион вновь удивился странностям артистической натуры (себя он считал человеком вполне заурядным).

Его представили Розе-Розе, и, поговорив с ней, он отчетливо понял причину гнева Линды. У Розы-Розы было еще одно качество, требующееся от совершенной модели: она была невероятно, непроходимо глупа. Ее никогда не учили думать, иначе какие-либо причуды воображения неизбежно разрушили бы впечатление, которое она производила. Было очевидно, что в течение большей части жизни ее разум оставался белой страницей.

— Я привела мистера Кэмпиона, чтобы он восхитился этими экспонатами, — сказала Линда.

Дакр лениво повернулся, не вставая с края стола, и окинул его поверхность взглядом.

— Я присматриваю за ними по просьбе донны Беатрис, — произнес он. — Ей захотелось прогуляться по залу и поболтать с друзьями. Не знаю, быть может, она боится, что сюда затесались клептоманы, падкие на хлам или вещицы этого сорта? Страшноватые изделища, не правда ли?

Они принялись рассматривать произведения искусниц из промышленной гильдии «Рукодельниц по металлу», и это созерцание породило тягостное ощущение бесполезности и безвкусицы выставленных предметов.

— Совершенный дизайн, порожденный обочиной менталитета девяностых годов прошлого столетия, довольно уродлив, вы не находите? — спросил Дакр, указывая на пару салфеточных колец из серебра с эмалью.

Роза-Роза протянула руку к сережкам из ляпис-лазури.

— Привлекательные, — сказала она.

— Не трогай! — рявкнул Дакр, отстраняя ее, как если бы она была непослушным ребенком.

Она воззрилась на него ничего не выражающим взглядом и приняла позу, изображающую полную покорность.

Мистер Кэмпион почувствовал, что Линда собирается выпустить очередную стрелу. Ситуация была крайне неприятная.

— А что вы думаете о «предмете противостояния»? — спросила девушка.

Она показала на пару ножниц с тонкими голубыми лезвиями длиной около девяти дюймов и рукоятками, украшенными толстыми пластинами коралла и сердолика, что делало их применимость по назначению весьма сомнительной.

— Игрушки, — проговорил кто-то за их спиной. — Довольно глупые игрушки.

Это был Макс, внезапно возникший за спиной Кэмпиона.

— Вы, друг мой, должны присматривать за картиной. Я думаю, она уплывет из страны. Боюсь что-нибудь добавить к этому — вы понимаете? Но — для ваших ушей — предложенная сумма была фантастической.

Он поспешил отойти от них, и они имели удовольствие увидеть, как он попался донне Беатрис и был захвачен ею в плен.

— Напыщенный маленький прихвостень, — заметил Дакр, глядя ему вслед.

Роза-Роза одобрила это высказывание на редкость вульгарным жестом, до крайности удивившим их всех.

Дакр покраснел и сказал ей что-то резкое на ее языке. Она, нисколько не расстроившись, но все же опешив, шагнула назад.

Линда продолжала разглядывать ножницы.

— Как жаль потраченной на них стали! — заметила она. — Эти лезвия так прекрасны!

В первый раз за все это время молодой человек в роговых очках ощутил некое дуновение опасности. Оно исходило не из тона девушки, в котором ничего особенного не прозвучало. И все же над ним пронеслась волна какой-то знобящей тревоги. Но мистер Кэмпион вовсе не был персоной, склонной к психологическим опытам, поэтому испытанное им ощущение раздосадовало его, и он попытался поскорее от него отделаться. И все же какой-то весьма заметный осадок от этого у Кэмпиона остался.

Его отвлек хохот Тома Дакра:

— Поглядите-ка, Макс в силках!

Это была поистине забавная сценка. Донна Беатрис что-то без умолку втолковывала Максу Фастиену. Зная ее, мистер Кэмпион с содроганием представил себе тему ее рассуждений. Было вполне очевидно, что жертве не ускользнуть от нее.

Линда, с самого начала наблюдавшая эту сцену, презрительно рассмеялась.

— Беатрис повествует ему о тех временах, когда она в турецких банях выглядела, как Венера, окруженная паром. И все об одном и том же, но это будет длиться в течение часа. В другое время этот сюжет можно было бы прервать, но сегодня Макс даже не сможет ей нагрубить, ибо она не захватила свой слуховой аппарат. Она так всегда поступает в парадных случаях и оказывается глуха, как яйцо, и примерно столь же интеллектуальна, как оно.

— Я думаю, — сказала Роза-Роза с непосредственностью дитяти, — что мне надо сходить в ватер-клозет.

И она удалилась, оставив их в легком замешательстве.

Мистер Кэмпион, заметив, что Бэлл, стоявшая посередине зала, на мгновение осталась без окружения, решил воспользоваться случаем и засвидетельствовать ей свое почтение.

— О мой милый! — сжимая его руку, воскликнула она с тем очаровательным оттенком лукавства в голосе, который у каждого из ее собеседников вызывал неизгладимое ощущение, что он, и только он — самый желанный гость в этом сборище. — Я так счастлива, что вы пришли! Ну, разве это не грандиозно? Я так устала… Но ведь Джонни так любил все это! Поглядите-ка, как он улыбается там, наверху, — она кивнула в сторону сарджентовского портрета, взмахнув оборками чепца. — Я надеюсь, он не слишком истязает Чарльза Тэнкерея там, в каком-нибудь небесном закутке?! — Она перевела дыхание и, тяжело опершись на его руку, озабоченно оглядела посетителей. — Там на балконе есть виски с содовой, — прошептала она, — думаю, Макс оборудовал там и коктейль-бар. Не помню, советовался ли он со мной об этом и что я ему на это сказала — «да» или «нет»? Я не могу избавиться от ощущения, что этот джин так вульгарен. Так ведь всегда считалось, когда мы были молоды. А теперь он поднялся в цене и поэтому, я полагаю, с ним все в порядке… Взгляните-ка на милого старого епископа, — не меняя тона, продолжила она, — вот он стоит там. Ну, разве он не прелесть? Душа его выше всяких похвал, чего нельзя сказать о его сапожнике — его гамаши чересчур ярки. Я это точно знаю, так как, придя однажды к обеду с промокшими ногами, он сел по моему совету к огню и задрал выше колен свою сутану. Я помню, мы толковали тогда о грехах.

— Джон Лафкадио был бы признателен вам, — отметил мистер Кэмпион. — Весьма блистательный прием.

Она вздохнула, замурлыкав от удовольствия, и ее блекло-карие глаза сверкнули.

— Это чудесно, — сказала она. — Все это возвращает меня к моим тридцати пяти годам. Весь свет находится здесь, все, кто восхищается Джонни. Все идет гладко, все так любезны, все так искренни и так щедры на похвалу!

При последних ее словах огни в светильниках вдруг с негромким жужжанием померкли, и блестящее общество погрузилось в полную тьму. Слабо светился лишь огонь в обоих каминах. Рука Бэлл на локте Кэмпиона невольно сжалась сильнее.

— Шиллинг для счетчика! — хрипло проговорила она. — О Алберт, я о нем забыла!

Внезапное наступление темноты повлекло за собой естественную для таких происшествий реакцию: непринужденные разговоры смолкли, кое-где послышалось дамское хихиканье, кто-то заговорил шепотом, а кто-то нечаянно наткнулся на соседа. Но, поскольку посетители были людьми воспитанными, разговоры, правда, несколько приглушенные, возобновились, как ни в чем не бывало.

Мистер Кэмпион пошарил в кармане.

— У меня есть шиллинг, — сказал он. — Позвольте, я займусь этим!

Он отошел от Бэлл и с осторожностью пересек помещение. Большинство посетителей благоразумно оставалось на месте, но кое-кто все же начал двигаться, скорее всего, безо всякой цели.

Кэмпион ощупью и не без труда направился к маленькому коридору под балконом. Его задержало еще и то, что мистер Поттер, сильно устававший от стояния подолгу перед своими «литографиями», запасся стулом, который он поставил прямо перед входом в коридор.

И, пока Кэмпион устранял это препятствие, ему показалось, что в том конце комнаты, где стоял «ювелирный стол», возникла какая-то суматоха. Он не придал ей особого значения и поспешил в холодный забетонированный проход, где с помощью зажигалки нашел счетчик и бросил в его щель шиллинг.

Когда он вернулся во вновь ярко освещенную мастерскую, он опять заметил какую-то возню около стола, и у него возникла дикая мысль о том, что произошло нечто вроде налета на ювелирные «шедевры».

В следующее мгновение он подумал, что кому-то там стало плохо, ибо около стола лежала скрючившаяся фигура, над которой склонилось два-три человека. Остальные гости, стараясь не обращать внимания на происшествие, постепенно выстраивались в длинную очередь желающих попрощаться с Бэлл.

Макс, слегка встревоженный инцидентом, тем не менее, великолепно держался, помогая старой леди. Донна Беатрис прошествовала к выходной двери, чтобы обменяться рукопожатием со своими знакомыми, после того как они попрощаются с Бэлл.

Лайза и Фред Рэнни находились среди группы, окружившей стол; насколько мог разглядеть мистер Кэмпион, Рэнни согнулся и, приподняв лежащую фигуру, стал оттаскивать ее к той двери, из которой только что вышел сам Кэмпион. Не понимая, что он может еще предпринять, мистер Кэмпион пристроился к очереди прощающихся с Бэлл гостей.

Церемония прощания казалась бесконечной, и очередь двигалась весьма медленно. Он позволил себе несколько расслабиться и отвлечься, поэтому лишь через добрых семь минут, когда он продвинулся вместе с очередью примерно на шесть футов, он почувствовал на себе взгляд Лайзы, такой напряженный, словно она пыталась его загипнотизировать. Как только он ответил ей глазами, она с отчаянием поманила его к себе.

Он вышел из очереди и поспешил к ней. Она потащила его к маленькой двери под балконом, цепко схватив своими костистыми пальцами его руку.

Едва скрылись они с глаз публики, он вопросительно повернулся к ней и был поражен ее видом. Маленькая женщина в плотном пурпурном одеянии пронзительно глядела на него с выражением ужаса, застывшего на желтом лице. Она глухо заговорила, почти не разжимая окаменевших губ.

— Это молодой мистер Дакр, — выдавила она с трудом. — Он мертв! И эти ножницы, о мистер Кэмпион, эти ножницы!

Молодой человек взял ее за плечи, и она на нетвердых ногах шагнула к нему.

Глава 4«Не я!»

Цепочка уходящих гостей медленно двигалась наружу из мастерской. Над редеющей толпой начала как бы сгущаться аура грусти, хотя большинство присутствующих и понятия не имело о том, что здесь произошло что-то необычное и тем более что один из них лежит бездыханно в маленькой комнате натурщиков за панелями балкона, круженный группой охваченных ужасом людей, среди которых находится и тот самый смущенный ученый, с которым недавно беседовала Беатрис.

Атмосфера в комнате скорее напоминала холодный негостеприимный прием, нежели потрясение случившимся, было ощущение, что на этом приеме светильники горят не на полную мощность, а гостей охватывает чувство досады.

И все же, быть может, почти все гости за исключением мистера Кэмпиона и, конечно, людей, непосредственно связаных с Литтл Вэнис, смогли бы покинуть дом, не будучи посвященными в случившееся несчастье, если бы не Роза-Роза, которая с воплем выскочила из маленькой дверцы под балконом. Пронзительный звук ее голоса привлек внимание всех присутствовавших, не говоря уже о самом ее виде.

Ее никогда не учили скрывать свои чувства, и теперь она олицетворяла картину такого неподдельного ужаса, что не обратить на это внимания было совершенно невозможно. Ее волосы, вьющиеся, как у ангелов Боттичелли, туго обрамляли голову, глаза, расширившиеся до предела, были похожи на черные омуты, а широкий рот сложился в синеющую дыру на мертвенно-бледном фоне лица.

— Санта Мария! Мадре ди Дио! Э морто! Коза моссо фаре? Иль мио марито э морто! Учизо![2] — Она, не снижая громкости, перешла с итальянского на английский: — Убит! Убит! Прямо в живот! Они воткнули в него ножницы!

Ровно три секунды понадобилось Максу, чтобы пересечь комнату и схватить девушку за руки, заставив ее ненадолго замолчать. После этого в студии повисла напряженная тишина, в которой ширился и нарастал всепроникающий страх.

Макс пытался что-то тихо втолковать девушке по-итальянски. Она начала выть, как зверь, и эти громкие всхлипы до предела усилили нервное потрясение публики.

Лишь немногие приверженцы правил хорошего тона попытались как ни в чем не бывало продолжить негромкую беседу, стремясь при этом с деланной непринужденностью поскорее добраться до выхода.

Но большинство присутствующих осталось стоять на месте, искренне забыв о себе и потрясенно глядя, как Макс старается затащить девушку обратно в дверь под балконом.

Вслед за этим последовало эффектное появление из того же маленького прохода сэра Гордона Вудторпа, знаменитого общественного целителя, который с самого начала присутствовал на приеме. Его элегантная белоснежная шевелюра была слегка всклокочена, на скулах двумя малиновыми пятнами разгорался румянец, а язык непрестанно и лихорадочно облизывал сохнущие губы (сэр Гордон не мог избавиться от этой привычки с самого детства).

Он поспешил к Бэлл, которая продолжала стоять неподалеку от двери, храбро сохраняя спокойствие и любезность среди охватившего всех ощущения кошмара. Он сказал ей несколько слов, и даже уже упомянутые «ревнители хорошего тона» удивленно воззрились на них.

В первые несколько мгновений сэр Гордон, по-видимому, убеждал старую леди возложить бразды правления на него и покинуть свой пост, но Бэлл вежливо отклонила его предложение.Она лишь тяжело оперлась на его руку и громко обратилась к публике, причем голос ее был чист и спокоен, несмотря на волнение и преклонный возраст.

— Леди и джентльмены… — начала она и остановилась, чтобы совладать с собой. Она обвела всех взглядом, и губы ее немного задрожали. Вокруг немедленно воцарилось полное молчание. Момент был драматичный, ибо даже те из присутствующих, которые попытались было самим себе объяснить вопли Розы-Розы как прискорбную случайность, истерику или пьяную выходку, вдруг явственно осознали тот страх, который затаился в их подсознании.

— Дорогие мои, — произнесла Бэлл страдая, — произошло нечто чудовищное. Совершено, да, совершено убийство…

Голос ее уже откровенно сорвался, а непритворно нежное обращение к публике придало ее сообщению особую доверительность и остроту. Оно было обращено ко всем и к каждому персонально.

Она сильнее оперлась на руку сэра Гордона и продолжила свое обращение к публике, которая с замиранием сердца и легким чувством тошноты предчувствовала, что худшие вести еще впереди.

— Молодой человек, который еще несколько минут назад находился среди нас, теперь мертв. Он погиб здесь, в то мгновение, когда погас свет. Сэр Гордон полагает, что… никто не должен покинуть это помещение до прихода полиции. — Бэлл с мольбой оглядела всех, как бы призывая правильно понять ее. Она была на редкость выразительна, эта пожилая полная леди в высоком белом чепце и длинном черном платье. — Разумеется, я не могу вас заставить остаться, если вы пожелаете уйти, — добавила она, — это было бы абсурдно. В данных обстоятельствах я могу лишь просить вас. Я ничего не могу сказать вам больше. Это все, что известно и мне самой…

Она закончила, и сэр Гордон, весьма гордый сознанием своей ответственности и позицией, в которой он выглядел как охранитель Бэлл, сопроводил ее к креслу, стоявшему в дальнем конце мастерской.

Другая пожилая дама, леди Брэйн, давнишняя приятельница Бэлл, поспешила к ней, а сэр Гордон, позабыв принести извинения, бросился с озабоченным видом к дверце под балконом, умело избегая опасности встретиться взглядом со знакомыми, которые жаждали его перехватить.

Много странного потом рассказывалось об убийстве в Литтл Вэнис. И не последней причиной этому было количество и разнообразие интеллектов, оправившихся после первого шока.

В Англии, как правило, совершается в среднем полтораста убийств в год. Большинство из них весьма убого по замыслу, а суммарное количество умственной энергии свидетелей, требуемых для раскрытия этих преступлений, обычно бывает не слишком велико.

Но здесь, в Литтл Вэнис, в момент убийства была собрана целая коллекция людей, весьма заметных в самых различных сферах деятельности, при этом в большинстве своем это были профессионалы самого высокого класса. Но как только сам факт случившейся трагедии был провозглашен, а шок от известия как бы «переварен», реакция публики оказалась достаточно ординарной: мужская ее половина образовала сплоченную группу персонажей с озабоченными лицами, которым надлежало защитить женскую половину, в то время как эта самая женская половина попятилась назад и, разбившись на малые кучки, принялась с потупленными глазками тихонько обсуждать случившееся.

А постольку, поскольку было установлено, что жертвой оказался молодой человек, почти никому не известный даже внешне, то особенности этого специфического собрания людей стали проявляться сами по себе.

В девяноста девяти случаях из ста слушавшие Бэлл почерпнули из ее слов скорее их эмоциональное, нежели смысловое содержание. Они, конечно же, сообразили, что произошло убийство, более того — убийство таинственное, да еще в непосредственной близости от них самих, в связи с чем каждый мужчина и каждая женщина (если не считать двух или трех субъектов, не вполне отвечавших общим меркам) начали воспринимать случившееся как нечто, имеющее к ним самим непосредственное отношение.

Некоторых ужаснула мысль о том, что на них может пасть дурной отблеск неприятного происшествия, другие были им смущенно-возбуждены и немедленно начали выстраивать различные версии… Шарики завертелись, и пятьдесят маленьких пьес были мысленно созданы от первого до последнего акта.

Здоровенный, обтянутый коричневой кожей, глуповатый на вид референт посла, чьи глаза оживленно блестели в то время как говорила Бэлл, и чьи мозги быстро провернули возможные последствия случившегося, позволил себе подумать, что если только какой-нибудь дурак-полицейский, забывшись, задаст Его Превосходительству непочтительные вопросы, то избежать нежелательного международного инцидента можно будет лишь благодаря блеску и находчивости референта Его Превосходительства, то есть его самого…

Тем временем в другом конце мастерской человек с военной выправкой, чей отточенный и ненавязчиво блестящий интеллект обеспечивал ему незаменимость в Ведомстве иностранных дел, наблюдая за референтом посла, думал о том, что своевременный телефонный звонок в штаб был бы очень желателен и позволил бы удалить и посла, и его референта из этого помещения раньше, чем сюда ступит нога какого-либо дурака-полицейского. Поэтому он начал потихоньку двигаться к выходу с целью пройти в основное здание.

Макс Фастиен, стоя в тени совсем рядом с дверцей под балконом, быстро оглядел мастерскую и пришел к утешительному выводу, что из целой орды репортеров, наводнивших студию в начале приема, остался лишь долговязый мистер Клитхорп из незначительной «Дейли Пейпер».

Этот скромный человек как раз собирался подобраться к Бэлл, когда Макс, изловчившись, перехватил его.

— Возможно, я смогу дать вам те сведения, которые вас интересуют, мистер Клитхорп.

Елейное журчание слов Макса прикрывало его стальную решимость, порожденную отчаянием.

— Вы должны весьма и весьма тщательно взвесить все освещаемые вами факты, имейте это в виду!

Поскольку английский закон о диффамации был хорошо известен робкому мистеру Клитхорпу, это позволило Максу найти обходной маневр, и они оба вступили в весьма серьезное собеседование.

В конце узкого забетонированного коридора, стоя рядом с тем самым счетчиком, в который всего лишь за пятнадцать минут до этого он бросил шиллинг, мистер Кэмпион лихорадочно размышлял. Справа от него находился вход в комнату натурщиков, из которой он только что вышел. То, что он там увидел, еще отчетливо стоял перед его глазами. Там было очень захламлено и пыльно. Стол-раздевалка был разобран, а покрытая чем-то зеленым лежанка выглядела неопрятно, как старая мебель во второсортном магазине. На этой лежанке неподвижно вытянулось тело.

Мистер Кэмпион, несмотря на свой многолетний опыт в расследовании преступлений, все еще недостаточно очерствел, чтобы бесстрастно взирать на внезапно погибшего юношу. Он был достаточно гуманен и для того, чтобы оценить собственную позицию в этом деле.

Мистера Кэмпиона по-настоящему почти никто и не знал. Во-первых, он был известен Окружающим не под своим настоящим именем. Большинство его друзей и знакомых полагало, что он является младшим сыном некоей персоны, избравшим путь искателя приключений, который привел его к роли неофициального детектива и всеобщего «дядюшки-советчика». Вначале он увлекался этим в качестве хобби, затем уже как профессионал. Успехи, достигнутые им, были многочисленны, но из лучших в мире побуждений он предпочитал всегда оставаться в тени, избегая огласки, как напасти.

Некоторые утверждали, что на самом деле он состоит в обширном штате тайных агентов Скотланд-Ярда, чья работа всегда совершается за кулисами, но мистер Кэмпион эту версию категорически отвергал. И, тем не менее, налицо был тот факт, что в Скотланд-Ярде у него было немало друзей.

В настоящий момент он находился в затруднительном положении. Он был в доме своих друзей. Очевидно, что его долгом являлось оказать следствию посильную помощь. К тому же, хорошо зная английские законы и английское судопроизводство, он понимал, что в деле с убийством следствие будет неумолимым и наказание — неизбежным.

У него не было особых сомнений в определении личности убийцы. Он мысленно вновь видел Линду, поворачивающуюся и идущую к нему от окна мансарды. Она была в легком помрачении рассудка, это несомненно.

Он быстро взвесил мысленно все шансы на оправдание, показавшиеся ему весьма малонадежными. Рукоятки длинных ножниц с узкими лезвиями все еще торчали из серого пуловера. Сэр Гордон Вудторп был достаточно умен, чтобы не попытаться извлечь орудие убийства до появления официального медицинского эксперта.

Не рассчитанные на практическое применение рукоятки имели негладкую поверхность, и на них вряд ли остались отпечатки пальцев. И все же ситуация была весьма сложной.

Его всего передергивало, когда он думал о Линде. Она являла собой личность с диким темпераментом, способную поддаться любому внезапному порыву. И было удивительным то, что она могла спокойно дождаться полумрака.

Но если это так, то в наиболее благоприятном случае и при отсутствии достаточных улик, она, пожалуй, сможет проявить самообладание.

Он провел рукой по лбу. Было сыро, и он почувствовал озноб. Господи, как ужасно то, что случилось! Бедная Бэлл. Бедная Линда. Бедный трагически нетерпимый молодой отщепенец, лежащий бездыханно в соседней комнатке!

Там была еще и натурщица, которая, возможно, его любила. Ее теперь успокаивала Лайза, что-то резко говорящая ей на ее родном языке и выглядевшая совсем необычно с блестящими от слез впалыми щеками.

Мистер Кэмпион взял себя в руки. Что-то необходимо предпринять немедленно, пока какой-нибудь недотепа-бобби[3] не наломает дров, еще больше затруднив его задачу. Он вспомнил, что на лестничной площадке установлен телефон и что дверь, находящаяся влево от него, выводит в сад. Инспектор Станислас Оутс был тем человеком, который подходил больше всего, — наиболее проницательный и вместе с тем наиболее доброжелательный сотрудник Ярда.

Сейчас воскресный вечер, следовательно, он может оказаться дома. Кэмпион вспомнил его номер, как если бы он сейчас пробежал перед его глазами: Норвуд, 4380.

Внутри мастерской атмосфера постепенно накалялась. То наступала внезапная тишина, тяжело нависшая над огромным помещением, то кто-то начинал истерически тараторить. Ни один из присутствующих не высказывал открытого недовольства, в основном из уважения к Бэлл, которая с замечательной твердостью и достоинством оставалась на своем месте, понимая, что лишь ее присутствие может предотвратить открытую демонстрацию протеста.

Маленькие комедии продолжали разыгрываться, но некоторые из них становились трагикомедиями.

Герберт Вольфганг, розовощекий хвастун-коротышка, всегда первым упоминавший сам себя в своих репортажах-сплетнях и сделавший сомнительную карьеру на перемывании косточек своих бывших друзей, расчетливо оценил ситуацию. Казалось, само небо посылает ему удачу. Все, все здесь налицо!

Он оглядывал побелевшие озабоченные лица и тайно торжествовал, потирая руки. Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой! Одной из наиболее доходных статей его промысла было упоминание в рекламных целях имен светских женщин или общественных деятельниц. В мастерской находились, по меньшей мере, четыре его клиентки. И теперь, возможно, впервые за все время знакомства с ним, все они вместе будут упомянуты в новостях! Это поистине дьявольская удача! Пальцы его ощущали зуд от желания поскорее коснуться клавиш пишущей машинки.

Он уже мысленно составлял заметки. Моулдский епископ Бернард конечно, тоже! А это не та ли дама, которая позировала Дали? Еще одной удачей было бы упоминание о сэре Джослине.

Мистер Вольфганг задумался. Сэр Джослин был почти что включен в свиту. И если мистер Вольфганг не ошибается, сэр Джослин положил несколько лет жизни на то, чтобы добиться этой чести. Его приближение ко двору было делом весьма хитроумным. Сэр Джослин был, конечно же, весьма заинтересован в том, чтобы избежать любой публикации, особенно такой, в которой его имя упоминалось бы даже в отдаленной связи с чем-нибудь неблаговидным. И не исключено, что гордый и богатый рыцарь приложит «некоторые усилия», чтобы исключить свое имя из «маленьких заметок» мистера Вольфганга. И маленький ангелоподобный подонок направился тихой сапой к своей жертве…

Поодаль от других, с руками, заложенными за спину, расставив ноги, чтобы придать больше устойчивости своему огромному животу, стоял человек, купивший картину. Он хмуро разглядывал свою покупку, уныло прикидывая, стоит ли она той чудовищной цены, которую он заплатил? И почему же, в конце концов, еще не прибыла полиция? Это же омерзительно: держать такого состоятельного, такого важного человека вместе со всеми остальными, подозреваемыми в чудовищном преступлении, к которому он, разумеется, не может иметь никакого касательства?!

Мистер Кэмпион вновь появился в мастерской настолько незаметно, что этого никто не зафиксировал. Он сумел украдкой сказать несколько слов Бэлл.

— Я связался с инспектором Оутсом из Скотланд-Ярда, — шепнул он. — Это вполне достойный человек. Он сказал, что выезжает сюда немедленно, но что нет никакого смысла держать здесь до его приезда всю эту толпу. Кроме того, ведь каждый из них прибыл сюда по специальному приглашению, и даже те, что улизнули после того, как свет снова включился, также вполне могут быть при надобности установлены. Я сам видел двадцать или тридцать человек, ушедших после этого.

Он не глядел на нее, говоря это. Он просто не мог посмотреть в ее теплые карие глаза, полные слез. Она встала, опершись на его руку.

— Я объявлю им это.

И направилась в сторону входной двери одинокая фигура, так храбро и отрешенно державшаяся под портретом своего улыбающегося супруга.

Все полушепоты постепенно затихли, и все глаза повернулись к ней вопросительно. Она попыталась заговорить, но не смогла и лишь прошла к двери, открыла ее и, держась за ручку, жестом пригласила гостей к выходу.

И снова начался непрерывный поток, теперь заметно более быстрый, чем раньше.

Старая дама стояла вытянувшись, механически пожимая протягиваемые ей руки, слабо улыбаясь в ответ на произносимые шепотом слова соболезнования и сожаления и выглядя именно так, как подобает выглядеть пожилой любезной леди.

Мистер Кэмпион подавил в себе желание остаться рядом с ней. У него были еще дела в этом доме. Он скрылся через дверь под балконом, выскользнул в сад через задний выход и через дверь кухни вошел в основное здание, избежав встречи с уходящими гостями.

Он предполагал, что там должна быть еще одна лестница, ведущая на верхние этажи, отыскал ее и поднялся на площадку позади мастерской Линды, не встретив ни души. Он постоял около двери, прислушиваясь. Из комнаты не доносилось ни звука.

Кэмпион не был глупцом. Этим вечером Линда была в состоянии крайнего нервного возбуждения, и он не питал никаких иллюзий относительно ее рассудка в настоящий момент. Он был готов найти здесь сомнамбулу.

Он постучал, не дождавшись ответа, тихонько открыл дверь и шагнул в темноту комнаты.

— Линда! — негромко позвал он.

Ответа не последовало, и он ощупал стену около двери в поисках выключателя. Когда комната осветилась, он увидел, что в ней никого нет.

Кэмпион уже хотел уйти, но вдруг не замеченная им дверь в противоположной стене открылась и девушка шагнула внутрь. Она была все еще очень бледна, но выглядела на удивление собранной. Увидев Кэмпиона, она приложила палец к губам.

— Тише, — прошептала она, — там, в моей спальне, спит Роза-Роза. Я дала ей большую дозу бромида. Она будет спать еще долго.

Мистер Кэмпион был готов к худшему, но от ее слов холодок ужаса прокатился по его позвоночнику.

— Боже милостивый, Линда! Что вы еще натворили?

Слова сами собой слетели с его губ, и он рывком бросился мимо девушки к двери в небольшую спальню позади мастерской.

Роза-Роза с красным, распухшим от слез лицом лежала на постели. Она спала вполне натуральным сном. Кэмпион подошел к ней, тщательно вгляделся в ее лицо, пощупал запястье руки, лежащей поверх покрывала. Когда он наконец успокоился и повернулся к выходу, Линда, стоя у двери, смотрела на него с выражением крайнего удивления, переходящего в испуг.

Он вошел в мастерскую, она подошла и дотронулась до его руки.

— Вы что подумали? — спросила она прерывисто.

Кэмпион посмотрел на нее, и его светлые глаза за стеклами очков тревожно блеснули.

— О чем вы подумали? — настойчиво повторила свой вопрос девушка.

Он приложил руку к своему лбу.

— Я и сам не знаю, Линда! — ответил он.

Она ухватилась за дверцу шкафа, чтобы удержаться на ногах.

— Алберт, — произнесла она. — Ведь вы не думаете, что это я убила Томми, скажите мне! — И, когда он не ответил, дернула его за руку, впившись глазами, полными ужаса. — Алберт, вы же не думаете, что я сошла с ума?! Он по-прежнему молчал, и она закрыла рот рукой, словно сдерживая крик. — Что же мне делать? — сипло спросила она. — Что же мне теперь делать? — Она шагнула к нему и схватила его за плечи. — Я любила Томми, по крайней мере, думала, что люблю! И я была зла на него. Но не до такой степени, чтобы стать сумасшедшей! Я отошла от него к другому концу стола, когда погас свет. Я слышала, как кто-то подкрался к нему и как он упал, но я не поняла, конечно, что произошло. О Алберт, вы же верите мне? Ведь вы верите, верите мне?!

Кэмпион смотрел на нее. Его потрясли эти слова. Этого он ожидал меньше всего. И к такому повороту событий он был вовсе не готов. Он посмотрел сверху на ее поднятое к нему лицо, увидел отчаянный призыв в ее глазах и сказал от всей души:

— Верю, старушка, верю! — и добавил: — Да поможет мне Небо, я верю!

Глава 5Факты

Инспектор Оутс сидел над стопой исписанных листков в библиотеке Литтл Вэнис с мрачным выражением лица, холодного и довольно заметно утомленного. Он уже в течение трех часов опрашивал свидетелей, и это вряд ли доставляло ему большое удовольствие.

Возможно, в Скотланд-Ярде нашлись бы детективы, которым понравилось бы выжимать секреты из свидетелей, не слишком охотно их выдающих, и которые стали бы «вкладывать персты» в наиболее подозрительные моменты воскресного вечера, но Станислас Оутс не принадлежал к их числу. Он находил все это дело весьма тягостным, прискорбным и, быть может, сулящим массу неприятностей.

Последний из свидетелей теперь как раз вышел из гостиной, где собрались обитатели дома, и направился в библиотеку. Мистер Оутс оживился при виде него и даже немного раньше, ибо, как только констебль заглянул в библиотеку и доложил о мистере Кэмпионе, он отодвинул пачку листов, лежащих перед ним, и с интересом воззрился на дверь.

Алберт Кэмпион шагнул в комнату со своей обычной несколько отрешенной приветливой улыбкой. Но если в его глазах и имелся какой-то намек на беспокойство, то он почти полностью был скрыт его очками.

Инспектор посмотрел на него с видом, выражающим всю значительность происходящего, и Кэмпиону припомнилась аналогичная сцена, в которой они приняли участие в классе своего наставника много лет назад. Там было то же ощущение причастности к беде, та же атмосфера тревоги, хотя обстоятельства и результаты были тогда далеко не так тяжелы, как сейчас.

— Итак, — начал Оутс, напустив на себя такой же непроницаемый вид, как это делал старик «Багги», и использовав его же излюбленное словечко. — Как это вас угораздило вляпаться в эту историю? У вас же должен быть нюх на преступления! Да садитесь же, пожалуйста!

Тот факт, что мистер Кэмпион и инспектор Оутс были старыми друзьями, никогда не влиял на их общение в деловой ситуации.

Поэтому в течение первых двух или трех минут, когда заполнялись формальные параграфы допроса, тревога Кэмпиона понемногу стала нарастать.

— Оутс, — произнес он, — сдается мне, вы уже решили, кого вам следует арестовать?

Оутс пожал плечами.

— Боюсь, что так, — ответил он. — Дело ведь абсолютно ясное, не так ли? Я, конечно, понимаю, что для вас, как друга семьи, это достаточно неприятно. А впрочем, — добавил он обнадеживающе, — мы ведь пока собираем лишь очевидные факты и не думаю, чтобы их было достаточно для вынесения приговора. Ведь никто не видел, как она это проделала, вы же сами это знаете?!

Мистер Кэмпион прищурился. Ощущение страха вдруг перешло в нечто, похожее на панику. Он откинулся на спинку кресла и угрюмо посмотрел на инспектора.

— Оутс, — проговорил Кемпион, — вы явно сели не на ту лошадку!

Инспектор ответил ему скептическим взглядом.

— Вы же знаете меня много лет, — отрезал он. — И все же пытаетесь вставлять мне палки в колеса? Это же не имеет смысла, независимо от лошадки, на которую я сел!

— Чувство долга, — отметил с напускным одобрением мистер Кэмпион. — Нет. Ведь и вы меня знаете достаточно давно, чтобы понять, что против совести я никогда не стану действовать? И никакие дружеские порывы на это дело влиять не должны. Если бы я верил в то, что Линда убила своего жениха, но при этом у меня были бы веские основания пускать вам пыль в глаза, возможно, я и попытался бы это сделать…

Инспектор неопределенно хмыкнул.

— Итак, мы с вами понимаем, в чем дело, не так ли? — с удовлетворением констатировал он. — Но откуда вы знаете, что я установил виновность девушки в убийстве?

— Да потому что к этому умозаключению легче всего прийти, — отпарировал Кэмпион, — не в обиду вам будет сказано, Станислас! Вы ведь всегда кидаетесь на самый легкий след!

— Надеюсь, что вы не собираетесь меня оскорбить, — возразил не без вызова инспектор. — Но поскольку вам достаточно везло в нескольких действительно интересных случаях, то вы в любых обстоятельствах хотели бы видеть те же сложности!

И все же что-то в словах и поведении мистера Кэмпиона заставило инспектора почувствовать себя не совсем в своей тарелке. В последнем из упомянутых случаев они работали вместе, и оказалось, что фантастическая теория мистера Кэмпиона полностью подтвердилась. Поэтому инспектор, который не чуждался суеверий, вопреки своей профессии, с тех пор почти невольно относился к своему приятелю, как к некоему «ведуну», способному самые простые на первый взгляд дела преобразовывать в сложные лабиринты тайных ходов и событий.

— Ну, посудите сами, — постарался он убедить Кэмпиона, полностью отбросив все повадки их бывшего общего наставника. — Темпераментная, не вполне владеющая собой девушка отправляется в порт встречать жениха и обнаруживает, что он привез с собой юную красотку-итальянку, на которой, как вскоре выясняется, он к тому же успел жениться! Молодой подонок, как ни в чем не бывало, предлагает ей «менаж ан труа»,[4] что она с негодованием отвергает. Он посещает прием в ее доме, и когда свет внезапно гаснет, она стоит рядом с ним, почти потеряв рассудок от ревности. К тому же прямо под рукой у нее оказываются эти треклятые ножницы. Это же самое настоящее мерзкое убийство, Кэмпион! Вы их видели? Они же просто сами метили в сердце. Убит он был сразу, наповал. Да… так о чем это я? Ах, да! Ну так вот: она в темноте почти видит это оружие, видит благоприятный момент. Ей остается лишь протянуть руку — и дело сделано. Что может быть проще, что может быть яснее этого? Это же так элементарно. Во Франции, вы знаете, ее бы оправдали. Признали бы состояние аффекта, умопомрачения, я полагаю.

Мистер Кэмпион не сводил глаз со своего друга.

— Но вы-то знаете, что на этом основании вы никак не сможете построить обвинение, — твердо констатировал он. — У вас нет никаких уличающих доказательств. Есть лишь возможные мотивы, но этим все и исчерпывается.

Инспектор посмотрел на него с ясным смущением.

— Я ведь и сам сказал вам, что улик недостаточно, — пробормотал он. — Ведь я это вам говорил, не правда ли?

Мистер Кэмпион подался вперед.

— Оставим девушку в покое на время, — предложил он. — Так что же вы действительно знаете? Есть ли у вас хоть какие-то отпечатки пальцев на ножницах? Мог ли быть такой удар нанесен женщиной? И мог ли убийца быть уверен в том, что он одним ударом в темноте попадет этими ножницами прямо в сердце жертвы?

Станислас Оутс поднялся на ноги.

— Если вы будете рассуждать, как Совет безопасности… — начал он.

— Я могу всего лишь оказать вам приватную услугу, мой милый «сниматель шелухи»! Зачем вам цепляться за бесплодную версию всего лишь потому, что она первой пришла вам в голову? Может быть, вам известны какие-либо аналогичные случаи? Наличествуют ли в них хоть отпечатки пальцев?

— А вы видели эти ножницы? — откликнулся инспектор и, когда мистер Кэмпион кивнул, пожал плечами. — Вы же сами знаете это! Конечно, никаких отпечатков там нет. Я ни разу не видел вещи глупее, чем эта! Никчемнейшая трата хорошей стали!

Мистер Кэмпион прикрыл глаза веками. Он уже слышал раньше нечто весьма похожее на эту фразу, и вновь перед ним ожила сценка, когда они с Линдой говорили об этом Дакру, а его удивительная жена живо обернулась к ним. Его вера в Линду лишь на секунду заколебалась, но как только он вызвал в памяти эпизод в ее маленькой мастерской, имевший место всего несколько часов назад, его убежденность вновь вернулась.

— О да, это несомненно, — бодро откликнулся он. — Так как же насчет удара? Мог ли он быть нанесен женщиной?

— Я обсуждал это с сэром Гордоном Вудторпом и стариной Бенсоном из наших людей, — снова помрачнел инспектор. — Это исключительно необычный удар, Кэмпион. Как мог его в темноте нанести хоть кто-нибудь, я не представляю! И к тому же нанести человеку ножом смертельную рану можно лишь при одном условии: он обязательно успеет перед этим крикнуть или издать хоть какой-нибудь звук. Лезвие вошло в тело непосредственно под грудиной, проникло внутрь сердца, полностью его порвав. Эти ножницы достаточно широки и тверды, чтобы разрушить любой внутренний орган в одно мгновение. Я не представляю, кто бы мог это сделать с заранее обдуманным намерением. Я полагаю, что никто не мог бы и рассчитывать на то, чтобы попасть в цель с такой легкостью. Оба доктора признают, что они вряд ли сами были бы способны так точно попасть в намеченную точку организма. Я думаю, что, хотя художники и знают анатомию достаточно хорошо, все же ей должно было бы дьявольски повезти, чтобы получилось такое попадание.

— И вы по-прежнему полагаете, что женщина могла бы это совершить? — ввернул молодой человек.

— Ну, — развел руками инспектор, — моя мать вряд ли смогла бы и, полагаю, ваша тоже бы не сумела… Но эти современные девчонки мускулисты, как парни. Удар был нанесен дюжей рукой — я это допускаю, но он не равен по силе удару лошадиного копыта. И, знаете, Кэмпион, — он понизил голое, — это же может быть проявлением наследственного безумия, не так ли?

— Безумия? Разумеется, нет. Я никогда не слышал ни о чем подобном. Вы идете по совершенно ложному следу, Станислас.

Инспектор на мгновение задумался. Он снова уселся за стол и стал нещадно разглаживать свои усы, таковая привычка демонстрировала крайнюю степень его раздражения.

— А та женщина, которая живет с ними в этом доме, она что, ее тетка или кто-то из родни? — Он заглянул в свои листки. — Вот она: Гарриэт Пиккеринг, по прозвищу донна Беатрис. Я понял, что она бы отняла у меня полночи, если бы даже я расспрашивал ее о самых обыкновенных вещах, в связи с чем я отложил ее допрос. Она, конечно же, является типичной истеричкой, у меня нет на этот счет ни малейших сомнений. У нее есть нечто, близко граничащее с манией. Вы же знаете эту особу со слуховым аппаратом? — Встретившись глазами с Кэмпионом, который хранил невозмутимый вид, он раздраженно продолжил: — Я не мог никак столковаться с ней и передал ее обратно докторам. Она молола какую-то чушь относительно свечения, которое якобы ей видится вокруг моей головы, как виделось и вокруг головы жертвы. Что-то там про эмоции цвета индиго и коварства. Она была к тому же в каком-то фантастическом наряде. Может быть, ей и не была бы выдана справка о невменяемости, но у нее, бедняжки, конечно, не все дома. Вот о ней я и хотел вас порасспросить. Кто это? И что она делает в этом доме?

Мистер Кэмпион постарался вкратце обрисовать карьеру донны Беатрис, насколько он был о ней осведомлен. Во время этого рассказа Оутс все сильнее таращил глаза, а усы его вновь оказались под угрозой «разглаживания» или даже полного выдергивания.

— Вы это серьезно? — наконец произнес он. — Муза Лафкадио? Его вдохновение? Я и не думал, что он мог быть человеком такого сорта.

— А он и не был, — ответил Кэмпион. — Я сомневаюсь, чтобы он извлекал из этой особы что-нибудь этакое, кроме ее единственного качества — внешности.

— Ох, ладно уж, теперь и вы не в своем уме, — произнес инспектор, махнув рукой, — да и все домочадцы здесь явно не в себе. Взять хотя бы ту кухарку, которая была натурщицей, или ту парочку, что ютится в сарае в саду. Богема — это одно, но здесь имеется еще и некий налет респектабельности! Я думаю, вы сами признаете, что во всем этом есть какая-то ненормальность, если конечно, вы об этом спросите меня.

— А какого вы мнения о миссис Лафкадио? — рискнул спросить Кэмпион.

Инспектор заулыбался.

— Я ее еще не вычислил, — сказал он. — Она производит очень симпатичное впечатление. Я сказал, что она должна пойти и отдохнуть. Боюсь, что она в некотором шоке сейчас. И я хочу, чтобы вы смогли ее подготовить к чему-то еще более неприятному. Я все же думаю, что мы должны арестовать девицу.

— Вы совершите самую дурацкую ошибку, сделав это. Это будет под стать тому, как вы собирались арестовать дядюшку Уильяма в Кэмбридже.

Инспектор на некоторое время умолк.

— Ох, чего там, — произнес он наконец. — В конце концов, все вернется на свои места. Тот малый, Рэнни, показался мне довольно неглупым. Я получил у него список гостей. Мы установим подноготную каждого из них, и, глядишь, что-то и подвернется. Девушка имела повод, и ей представился удобный случай. Я знаю, что это еще не заключение, но здесь девять шансов из десяти. Не пройдете ли вы, Кэмпион, к старой леди, пока я побеседую с Рэнни? Ах да, ведь вы сами ничего не видели, не так ли? Я же не взял у вас показания! Где вы находились, когда это произошло?

— В проходе, где я опускал шиллинг в счетчик.

— Ну, разумеется, — с горечью констатировал инспектор. — Быть может, единственный из всех присутствующих на приеме профессионал-сыщик оказался в самый психологически напряженный момент вне помещения!

Он проводил Кэмпиона до двери.

— Видите, этот счетчик тоже не такая простая вещь, — добавил он. — Ведь никто не мог подгадать эту проделку со светом именно в тот момент. Все это свидетельствует об импульсивном, ненормальном характере произошедшего. Вы должны разрабатывать именно версию ненормальности. Вы ее где-нибудь непременно обнаружите!

— Если вы и арестуете девушку, все равно не сможете ей предъявить никакого обвинения, — сказал напоследок Кэмпион, держась за дверную ручку.

— Именно это меня и тревожит, — ответил инспектор. — Если мы и не сможем ее уличить и, тем не менее, весь свет будет уверен, что виновата именно она.

Вот этого-то я и опасаюсь, — пробормотал Кэмпион и вышел из библиотеки.

Глава 6Жесты

Мистер Кэмпион медленно поднимался по лестнице в гостиную, думая о том, что сложилась пренеприятнейшая ситуация. Он ужасался встрече с домочадцами. Бэлл, как он понимал, ищет в нем поддержки, которую он в этих обстоятельствах вряд ли способен ей оказать.

Холодное дуновение беды было ощутимо всеми, кто имел отношение к дому. А в холле было особенно знобко и вместе с тем на удивление душно…

Они все были намеренно насторожены инспектором — Кэмпион это отчетливо понимал, и вопрос о безумии также встал между ними. И чем больше он думал о данном ему поручении, тем меньше оно ему нравилось.

Он толкнул дверь гостиной и вошел внутрь.

Там находились все, кроме Линды и Розы-Розы. Бэлл сидела в своем обычном кресле перед огнем точно так, как это было накануне вечером, когда она так славно болтала с Кэмпионом. Теперь она была очень грустна, но на ее лице не ощущалось и следа слабости. Руки ее находились на коленях, и она неотрывно смотрела на пламя в камине, сжав губы и как бы о чем-то сожалея.

Лайза тихонечко плакала, скрючившись на скамеечке у ног Бэлл. По крайней мере, создавалось впечатление, что она плачет, ибо она то и дело вытирала свои маленькие черные глаза огромным белым платком.

В противоположной стороне от камина сидела донна Беатрис, единственная из всех присутствовавших, кто сменил наряд. Она теперь была облачена в черный жоржетт, с ее кушака свисала серебряная цепь с брелоками, а с шеи — массивный серебряный крест.

Макс мерил комнату широкими нетерпеливыми шагами. Подобно донне Беатрис он быстро уразумел все возможные Драматические последствия случившегося и, поскольку не Мог извлечь из них ничего пригодного для дела, явственно пытался найти хоть что-нибудь удовлетворительное в самой этой драме. На худой конец, это доказывало, что на том пятачке, где он строил свою жизнь, могут происходить и такие необычные вещи. Животрепещущий вопрос о том, положительно или отрицательно случившийся скандал сможет повлиять на репутацию Лафкадио, также встал перед ним.

Он довольно спокойно среагировал на безнадежный жест, который Кэмпион адресовал ему. Если бы он произнес: «Ужасное следствие, не так ли? Но выход должен быть найден!», то его мысль вряд ли была бы выражена яснее.

Приветствие донны Беатрис было значительно более бурным, и Кэмпион с неожиданным для себя злорадством вспомнил, что ее настоящее имя — Гарриэт Пиккеринг!

Она поднялась со своего кресла.

— Ваша аура, — продекламировала она, — ваша аура… Вы выглядите, как пламя, входящее в комнату, как энергичное космическое пламя!..

Лайза что-то возмущенно пробормотала на своем языке, но Бэлл положила ей руку на плечо, успокаивая. Донна Беатрис снова опустилась в кресло.

— Вибрация в этой комнате просто ужасная, — продолжила она. — Воздух полон злых духов, они кишат вокруг нас. Я ощущаю, как они угнетают меня, лишают сил. Это и к вам относится тоже, Лайза. Они проходят сквозь вас. Но я настроена на Высшие Сущности и знаю, что мы все в опасности. Силы зла создают миллионы вибраций вокруг нас. Мы все должны быть стойки, но я обязана быть очень храброй.

Бэлл оторвала глаза от огня и вяло взглянула на говорящую.

— Гарриэт, — произнесла она, — прекратите свои забавы!

Это была впервые услышанная ими от Бэлл сердитая реплика, но именно поэтому она возымела свое действие.

Макс позволил улыбке появиться на своем лице, Лайза перестала ворчать, а донна Беатрис испустила звук, похожий на изумленное кудахтанье, после чего с огромным задумчивым достоинством изрекла:

— Бэлл, милочка, вы должны прилечь. Эта ужасная вещь всем нам подействовала на нервы. Я могу ей противостоять, так как я обладаю твердым духом. Я, быть может, уже проходила через такие испытания во многих прежних своих воплощениях.

Бэлл, которая понимала, что против хронической глупости лекарства нет, проигнорировала ее монолог и протянула руку к Кэмпиону.

— Подойдите и сядьте рядом, дорогой, — сказала она. — И поведайте мне, кого они намереваются арестовать?

Кэмпион метнул на нее острый взгляд. Ее проницательность всегда изумляла его. Он заметил, что все взоры обратились к нему в ожидании новых вестей. Он отдавал себе отчет в том, что он их единственный друг, их единственная живая связь с тем жутким органом правосудия, который именуется полицией.

Мистер Кэмпион в свое время встречался со многими опасностями и сумел пройти невредимым через многие испытания, но в этот момент ему было отчаянно не по себе. Он откашлялся.

— Видите ли, Бэлл, — произнес он, держа ее за руку, — я должен вам задать не очень приятный вопрос. Не могли бы вы назвать кого-либо из тех, кто присутствовал на приеме, — он заколебался, подыскивая нужные слова, — кого-либо из домочадцев, кто способен на неконтролируемые припадки ярости? Я имею в виду — случались ли такие вспышки в прошлом? Не словесные вспышки, вы понимаете меня, а то, что могло носить опасный характер или грозить кому-нибудь?

Какого бы ответа он ни ожидал, все же немедленная реакция на этот вопрос изумила его до крайности. Он услышал вопль смешанного с ужасом страдания, и Лайза с искаженным, как от боли, лицом вскочила с места и, шатаясь, бросилась вон из комнаты. В открывшуюся дверь ворвалась струя холодного воздуха, а когда она захлопнулась с легким щелчком, этот звук породил одинокое эхо в затаившейся тишине гостиной.

— Лайза, кажется, тоже является проводником высших сущностей, — протянул Макс, явно рискуя показаться невежливым.

Донна Беатрис демонстративно задержала дыхание, а Бэлл сжала руку мистера Кэмпиона. Беатрис, наконец, пожала плечами.

— Это же должно было всплыть наружу, — заявила она. — Когда я впервые увидела эти ножницы, я подумала, что с ними должно произойти нечто странное. Что-то похожее на отвращение охватило меня, когда я к ним притронулась. Я же могла это предвидеть, могла же предвидеть!

Кэмпион посмотрел на Бэлл. Его взгляд казался колючим из-за стекол очков и голос прозвучал властно.

— Я полагаю, вы должны мне сказать, — проговорил он, — так что же это было?

Бэлл, по-видимому, было трудно заговорить, но тут вновь влезла донна Беатрис, да еще так рьяно, что всем стало крайне неприятно.

— Несколько лет тому назад, — сообщила она, — Лайза совершенно недозволенным образом напала на меня там внизу, в мастерской. Это и было как раз проявлением неуправляемой ярости.

— Беатрис! — Бэлл протянула к ней руку, останавливая.

— О, ерунда! Вы не можете скрывать подобные вещи. Мистер Кэмпион просит сказать ему правду, и мы должны это сделать. Кроме того, это для нас лишь благо. Если вы имеете дело с молодой, неуравновешенной душой, вы должны принимать практические меры защиты.

Мистер Кэмпион выслушал все это терпеливо, а Макс даже прервал свои «прогулки» и теперь стоял за креслом Бэлл, наблюдая за невозмутимым лицом Беатрис, хранящим самодовольно-утомленное выражение. Она была весьма озабочена производимым на публику впечатлением и излагала свою историю с некоторым напускным колебанием, что было особенно противно.

— Это произошло, когда Мастер был еще жив, — начала она, как всегда, потупляя глаза при упоминании о нем, — Лайза как раз начала терять свою красоту, все ее отличия, я полагаю… Она поведала мне, как ее это огорчает, и я попыталась ей помочь, рассказав о красоте духа. Я, конечно же, была еще не очень сведуща тогда, иначе я распознала бы в ней молодую душу, не способную должным образом воспринять мои слова. Как бы там ни было это бедное создание поддалось своему нраву и набросилось на меня. Я ей потом несколько раз напоминала об этом В свое время я не пожаловалась на нее куда следовало бы, ибо Мастер очень не хотел этого, но я никогда этого не забывала. Я закрыла ладонями лицо, но она порезала мне предплечье на глубину около четверти дюйма. Я и сейчас могу показать вам шрам на левой руке. Она пыталась меня обезобразить, вы понимаете?

Мистер Кэмпион глядел на нее с глубочайшим изумлением. Было не похоже, что она осознает всю тяжесть выдвигаемого ею обвинения.

— И вот почему она, подумав об этом случае, бросилась прочь из комнаты, — продолжила женщина. — Это, надеюсь, всем понятно?

Бэлл с тревогой следила за Кэмпионом.

— Это случилось двадцать пять лет назад, — сказала она. — Точно, двадцать пять лет назад. Я думала, мы все об этом давно позабыли. Джонни был так расстроен этим, а бедная Лайза так искренне каялась! Так стоит ли сейчас все это снова вытаскивать наружу?

Мистер Кэмпион уверенно ответил:

— Я не думаю, что стоило. Кроме того, этот случай несколько отличается от нашего, не так ли?

Донна Беатрис протянула к нему длинный белый палец.

— Я знаю, мы должны быть милосердными, — произнесла она. — И я знаю, что мы должны поступать правильно. Но есть кое-что, о чем умолчала Бэлл. Кое-что, представляющееся мне весьма значительным. Видите ли, Лайза напала на меня, держа в руке пару ножниц! В тот момент они почему-то оказались в ее руке…

— О Беатрис! — с горьким упреком воскликнула Бэлл. — Как же вы можете так?!

Мистер Кэмпион остался вполне индифферентен к этой новой информации. Он лишь подумал, что легко может вообразить любую женщину в ситуации, описанной донной Беатрис. Любую женщину, которую замучает это глупое воркование и которая прибегнет к любому оружию, лишь бы прекратить его. Он решительно покачал головой.

— Нет! — сказал он. — Инспектор Оутс не проявляет особого интереса к Лайзе.

— Разумеется, он не проявляет, — заметила донна Беатрис. — Он не проявляет особого интереса ни к кому, я надеюсь. Ведь совершенно очевидно, что бедный заблудший Дакр совершил самоубийство! Я же говорила инспектору, что видела злое свечение тускло-коричневое и цвета Индиго, лучи которого окружали голову парня прошлой Ночью. Прочитайте, что говорят о таком свечении все авторитеты. Я не надеюсь, что инспектор обратится к таким авторитетным людям, как Кунст или Хиггинс. Но тускло-коричневые и индиго лучи означают насилие, депрессию и снижение космического тона. Это абсолютно верный показатель самоубийства. И, кроме того, это единственный милосердный способ взглянуть на дело в целом.

— Вы видели эти лучи? — поинтересовался Макс, глядя на нее темными неподвижными глазами. — И вы готовы под присягой заявить, что вы в самом деле видели эти цветные лучи, окружавшие голову молодого Дакра?

Взгляд донны Беатрис куда-то уплыл, правда, не на слишком долгое время.

— Да! — решительно подтвердила она. — Я могу видеть лучи, окружающие голову каждого из вас. А в вашей собственной ауре, Макс, имеется слишком много темных тонов.

Он по-прежнему смотрел на нее со злым раздражением. Потом отвесил иронический поклон.

— Дорогая леди, вы великолепны! — проронил он, поворачиваясь к ней спиной и отходя с несколько преувеличенно-гневным жестом.

Но донна Беатрис была нечувствительна к таким выпадам.

— Перестаньте метаться, Макс, — наставительно произнесла она.

Бэлл, казалось, уже отключилась от этой сцены. Ее старые карие глаза смотрели как бы вовнутрь, а губы бесшумно шевелились. Вдруг она повернулась к Кэмпиону.

— Мой дорогой, — сказала она. — Но ведь я просила вас сказать мне… Какая разница, когда вы мне это скажете? Что все это значит? Кого они подозревают? Линду?

Мистер Кэмпион сжал ее руку, по-прежнему касавшуюся его ладони.

— Это всего лишь идиотская идея Станисласа, — произнес он неловко, — и, право же, беспокоиться тут не о чем!

Бэлл кивнула, не слушая его.

— О дорогая, — горько повторяла она, — о дорогая!

Макс и донна Беатрис оба позабыли о своем эффектном препирательстве, застыв от изумления.

— Линда? — извергла «Муза Лафкадио». — О, как это опасно! Как ужасно! О Бэлл, мы должны что-топредпринять. О-о! Как это опасно!

Макс встал перед Кэмпионом. У него был уже не такой экзальтированный вид, и он выглядел человечнее, чем когда-либо на памяти Кэмпиона.

— Это что же, очередная глупость Скотлавд-Ярда? — с горечью спросил он.

Поддавшись тревоге, мистер Кэмпион как бы вычеркнул что-то жестом.

— Ну ладно, — сказал он. — Дело в том, что мотив преступления имеется. Смешно сказать, конечно, но Дакр был женат на Розе-Розе. И это внушило инспектору… — он замолчал, не договорив.

— Дакр женился на маленькой натурщице? — вскричала донна Беатрис. — О, как это ужасно! О бедная Линда! Я понимаю, что могла она чувствовать. Бедная девочка! Должна ли я пойти к ней?

Макс и Кэмпион одновременно рванулись в ее сторону, как бы намереваясь остановить эту добрейшую даму силой, если понадобится.

Бэлл с суровым выражением, застывшим на ее лице, обратилась к Беатрис.

— Не будьте дурой, Гарриэт! Мы должны быть вместе и придумать, что нам надо предпринять. Разумеется, никто и не сомневается в невиновности бедной девочки, но ведь не каждый ее знает, как мы… Алберт, дорогой, что же нам делать?

Донна Беатрис начала рыдать. Ее изящные всхлипывания, наверное, были самым неприятным в мире звуком, и они довели состояние остальных присутствующих до почти невыносимого. Бэлл начала дрожать. Кэмпион видел, как она пытается сдержать слезы и старается не потерять нить мысли.

О Максе они на время забыли, поэтому, когда он заговорил, его протяжная речь их всех как бы отрезвила.

— Мои милые друзья, — сказал он, — прошу вас не волноваться и не переживать. Я думаю, это дело можно немедленно прояснить, и если вы, Бэлл, позволите мне воспользоваться телефоном, я думаю, все скоро прекрасно уладится.

Он прошел через всю комнату со всем присущим ему старомодным изяществом и, усевшись перед аппаратом, начал набирать номер.

Они стали прислушиваться, как это всегда делают люди, Присутствующие при чужом телефонном разговоре, с тем ощущением полудозволенного соглядатайства, которое тем не менее содержит что-то притягательное.

— Алло, это вы, миссис Леви? Говорит Макс Фастиен. Я могу переговорить с Айзадором? — Он помолчал и послал им ободряющую улыбку. Кэмпион припомнил, что Айзадор Леви был весьма пронырливый коренастый джентльмен, помогавший Максу Фастиену в его бизнесе на Бонд Стрит. — Алло, это вы, дружище? Послушайте. У меня мало времени. Вы должны послать мисс Фишер на выставку Пикассо. Она знает мою точку зрения и должна подготовить мою статью на этой неделе. Теперь слушайте… — Он продолжал говорить, явно игнорируя какие-то вопросы, поступавшие с другого конца провода. — Американец, вы знаете, кого я имею в виду, по-видимому, прибудет завтра. Покажите ему одного лишь Дега. Вы поняли? Ничего больше. Только Дега. Вы должны посетить зал в Лимингтон Касл без меня. Наша крайняя цена — пятнадцать тысяч. Ни одним пенни больше. Мы не будем ее возвращать, не спорьте, мы не станем ее возвращать!.. — Он помолчал слушая, потом снова заговорил, и его тон был настолько озабоченным, а слова произносились с таким трудом, что Кэмпиону показалось — человек еле вымучивает их, испытывая какое-то огромное напряжение. — Да, — произнес Макс Фастиен в трубку, — да, я должен уехать. На два или три дня… может быть, и дольше. Что? Что-нибудь важное? Да, в определенном смысле. Я полагаю, что так. — Макс поднял трубку вверх микрофоном и поглядел на притихшую группу около камина. Когда он убедился, что их внимание направлено целиком на него, он еще раз обратился к трубке. Его рука дрожала, а маленькие темные глазки непрерывно меняли направление взгляда. — Друг мой, друг мой, почему вы так настаиваете? Итак, я сейчас совершенно не могу вам сказать, когда вернусь. Я даже скажу, что мое возвращение вообще проблематично. Да… Видите ли, я сейчас должен пройти к тому мрачному полисмену, который засел в библиотеке Лафкадио… — Он взглянул на публику и добавил, наполовину адресуясь к ней, наполовину к телефонному собеседнику: — Я должен пойти и признаться в совершении убийства. Вот и все!

Глава 7Признание

— Итак, вы совершили предумышленное убийство, мистер Фастиен? Тогда, быть может, вы присели бы и рассказали нам ясно и четко, своими словами, как вы это осуществили и почему?

Медленная речь инспектора прозвучала на редкость буднично в комнате, где, казалось, еще звенели и вибрировали отзвуки патетического заявления Макса Фастиена.

Ситуация, сама по себе достаточно странная, становилась еще более тягостной и серьезной, причем грань между реалиями и игрой начинала вовсе стираться. Картина усугублялась напрягшимся в ожидании констэблем, который с карандашом наизготове сидел в конце длинного стола, приготовившись записывать показания. Его каска была аккуратно положена на стол прямо перед ним.

В комнате, кроме констэбля, инспектора и человека, обвинившего самого себя, пребывал также мистер Кэмпион, растянувшийся поодаль от них в кресле перед книжным шкафом. Его белокурая голова была склонена набок, а руки покоились глубоко в карманах.

Освещение в комнате было раздражающе тусклым, камин не был затоплен, вентиляция также оставляла желать лучшего.

Макс был возбужден, если не сказать — взвинчен. На его желтых щеках горели лихорадочные пятна, а глаза светились нездоровым блеском.

— Не угодно ли вам, инспектор, принять от меня признание и оформить его должным образом? Итак, в полном соответствии с принятым порядком, сообщаю: мое имя — Макс Нейгельблатт Фастиен. Мне сорок лет…

— Не утруждайте себя, мистер Фастиен. Мы все это уже знаем! — И снова исполненный терпения, неэмоциональный голос инспектора прозвучал естественной нотой на фоне театральных декламаций Макса. — Мне сейчас всего этого не надо, пока не станут ясны факты. Исключительно важно их тщательно установить. Мы не хотим никаких ошибок в начале следствия. Если оно начато правильно, то это облегчит дело для всех в конце. И прошу вас не слишком спешить, поскольку Бейнбридж должен все записать. Думайте перед тем, как решите что-то сказать. Ведь то, что происходит потом, почти всегда опирается на то, что вы сказали в начале, и одно слово, произнесенное сейчас, стоит дюжины, сказанных завтра утром. Итак, начните с того, как вам пришло в голову решение убить того джентльмена.

Макс глядел на угрюмого, неторопливо роняющего слова полицейского с пренебрежительной яростью. Было ясно, что инспектор никак не способен оценить его красноречие.

— Меня приводит в негодование это крючкотворство! — взорвался он. — Неужели вы не понимаете, что я хочу помочь вам? Я прихожу к вам в то время, пока вы еще путаетесь в догадках!.. Мысль убить Дакра пришла мне в голову вчера ночью. Я еще не знал, как и когда я это совершу, но как только я услышал, что несносный молодой идиот женился на этой девке Розе-Розе и нанес оскорбление мисс Лафкадио, я решил, что его следует уничтожить. Мной двигали лишь альтруистические соображения. Я отношусь к тем благословенным или проклятым натурам, которые весьма впечатлительны. И если я вижу, что поступок необходим, я его совершаю. — Он расхаживал, выпаливая все это, взад и вперед по комнате, выкрикивая свои короткие, эффектные сентенции с видом любующегося собой ребенка. Инспектор хмуро водил за ним глазами, а констэбль записывал все, что слышал, ни разу не подняв головы. Мистер Кэмпион, казалось, целиком погрузился в раздумье… — У меня не было времени на разработку тщательного плана. Представился случай, и я им воспользовался. Эти ножницы меня заворожили с самого начала. Когда погас свет, я понял, что случай представился. Остальное оказалось легким. Я спокойно пересек комнату, поднял ножницы, нанес удар. Парень хрюкнул и рухнул, как свинья. Так называемый кинжал был еще в моей руке. Я вытер рукоятку, кинул его на тело и удалился. Это и в самом деле оказалось очень просто. Я думаю, что сказал вам все. Вы, должно быть, хотите, чтобы я сейчас же пошел с вами? Там на углу есть стоянка такси. Может быть, мистер Кэмпион будет настолько добр, что пошлет Рэнни за экипажем?

Инспектор тоже издал звук, похожий на хрюканье.

— Всему свое время, мистер Фастиен, — мягко произнес он. — Вы должны, если не трудно, предоставить нам самим определять, что следует делать. Пока что нам еще предстоит выяснить одну или две детали… Бэйнбридж, прочтите, пожалуйста, что сообщил джентльмен о том, как он вонзил «кинжал»?

Констэбль, выглядевший без каски совсем юным и неопытным, прочистил горло и прочел написанное безо всякого выражения и пунктуации:

— Я спокойно пересек комнату поднял ножницы нанес удар парень клюкнул и рухнул как свинья кинжал был еще в моей руке я вытер рукоятку кинул его на тело…

— Ах, — сказал инспектор, — там должно быть «хрюкнул» на второй строчке, Бэйнбридж! «Хрюкнул, как свинья», а не «клюкнул»…

— Благодарю, сэр, — ответил констэбль и внес поправку.

— Ну-с, прекрасно, — отметил инспектор, — пока все идет как надо. Теперь, мистер Фастиен, предположим, перед вами ножницы. Не могли бы вы их взять? Пожалуйста!

Он поднял длинную круглую линейку с письменного прибора и вложил ее в руку Макса.

— А вы, мистер Кэмпион, не могли бы изобразить пострадавшего? Прошу вас! Дакр сидел на краешке стола с ювелирными изделиями, опираясь сзади руками и откинувшись корпусом. Не могли бы вы сесть так же, мистер Кэмпион?

Кэмпион послушно подошел к столу и выполнил просьбу инспектора. Тот кое-что подправил в позе Кэмпиона и нашел, что она соответствует описанию. После этого он вернулся к Максу.

— А теперь, мистер Фастиен, пожалуйста, продемонстрируйте с помощью линейки, как вы в точности нанесли удар.

— Но это же смешно! И невыполнимо! — голос Макса почти срывался на фальцет от негодования. — Я сделал признание, сам себя обвинил перед вами! Что еще вам от меня нужно?

— Всего лишь несколько деталей обычной процедуры, сэр! Мы должны восстановить все в точности. Это нас избавит от многих трудностей потом. Ну-с, подойдите к жертве точно так же, как вы это сделали в мастерской в темноте. Вы подошли к нему. Ладно, теперь, предположим, вы подняли ножницы…

Макс уставился на инспектора, глаза его метали молнии. Он весть трясся от возбуждения и безудержного гнева. На мгновение даже показалось, что если он не совладает С собой, то вполне будет способен на насилие. Однако он взял себя в руки и с великолепным пожатием плеч позволил себе изобразить свою знаменитую лукавую усмешку.

— Да ладно уж, — произнес он спокойно. — Если вам угодно играть в игры, то почему бы и нет? Так смотрите же внимательно, я покажу вам, как было совершено это Мерзкое убийство! — Он схватил линейку, поднял ее над головой и ткнул в жилет мистера Кэмпиона, вдавив ее примерно на дюйм. — Вот вы это увидели, — сказал он. — Все абсолютно просто. Прямо в сердце, между ребрами. Прекрасный удар, ей-богу! Думаю, что он доставил мне Удовольствие!

Но инспектор кивнул, отнюдь не разделяя этого восторга.

— Еще разок, пожалуйста! — потребовал он.

Макс покорился, сохраняя все то же выражение несколько презрительной любезности.

— Я поднял руку, вот так, и опустил ее на него изо всей силы…

— Почувствовали ли вы какое-либо сопротивление? — вдруг неожиданно спросил Оутс.

Макс поднял брови.

— Ах, да, это было слабое сопротивление ткани жилета и, полагаю, я коснулся кости, но все это произошло так быстро! Боюсь, что мне не хватает вашего прозаического мышления, инспектор!..

— Скорее всего, это так, мистер Фастиен, — в тоне Оутса не ощущалось ни малейшей колкости. — И что же вы сделали, почувствовав это сопротивление кости, мистер Фастиен?

— Я почувствовал, что парень упал. Потом… о, дайте вспомнить, да… потом я протер рукоятку ножниц своим платком и бросил их на тело. После этого я удалился. Что же еще мне остается вам сказать?

Оутс задумался.

— Пожалуй, ничего больше, — наконец подтвердил он. — Нет, я думаю, этого достаточно, мистер Фастиен. Присядьте, пожалуйста.

— И что же, все это было так нужно? — уже почти успокоившись, протянул Макс. — Уверяю вас, инспектор, эта процедура вымотала мне нервы, и я надеюсь, что с ней покончено?

— Мы тоже на это надеемся, мистер Фастиен, — с оттенком любезного упрека ответил Оутс. — Но это весьма серьезная процедура, видите ли. Убийство — это дело не шуточное, и, как вы понимаете, я сказал вам, что мы должны постараться с самого начала исключить любые ошибки. Бэйнбридж, передайте мне ваши записи. Спасибо. Итак, вы в темноте пересекли комнату и схватили ножницы. Но то, что погас свет, было абсолютной случайностью. Это явилось сюрпризом для всех. Тут сомнений быть не может. Но у нас есть свидетельство о том, что в момент, когда погас свет, вы беседовали с мисс Гарриэт Пиккеринг то есть находились на расстоянии пятнадцати футов от жертвы. Это подтверждено тремя разными свидетелями. Если верить вашим показаниям, вы прошли это расстояние, схватили ножницы… Ну да, мы это уже знаем! Погодите минуточку, сэр!.. — Он жестом отмел попытку Макса что-то вставить. — Итак, вы сообщили нам (и мы очень внимательно отнеслись к этому пункту!) и даже продемонстрировали, как вы подняли руку над головой и нанесли удар сверху вниз, отметив сопротивление плотной ткани жилета жертвы и легкое трение лезвия, скользнувшего по кости ребра. И вот какие выводы мы из этого сделали… — Инспектор остановился на мгновение и так же невозмутимо продолжил: — Удар, убивший Томаса Дакра, был нанесен снизу вверх и при том с полным знанием анатомии. А поскольку на пострадавшем был вязаный шерстяной пуловер, а вовсе не жилет, то орудие убийства не могло встретить сопротивления ткани. Оно вошло в тело как раз под нижним ребром и проникло прямо в сердце, вызвав почти мгновенную смерть.

Макс сидел в кресле, неестественно выпрямившись. Он сильно побледнел и не сводил глаз с лица инспектора. Оутс оставался совершенно серьезным и слегка озабоченным.

— Вернемся к вашим показаниям, сэр. Вы говорите, что вытащили лезвие из раны, протерли его рукоятку и бросили его на тело. Я отмечаю это потому, что на самом деле оно оставалось в теле Дакра до той минуты, пока его не вытащил полицейский медик. И, кроме того, рукоятка его не была протерта. Я полагаю, что этим все сказано, но еще несколько слов о названном вами мотиве преступления. — Оутс снова помедлил и завершил: — Мы ежегодно сталкиваемся со множеством убийств, большинство из которых вполне ясно мотивировано, а у некоторых имеются весьма громкие поводы. Но убийцы-альтруисты — это большая редкость, и я вряд ли смог бы отнести вас к их разряду до тех пор, пока полицейский медик-эксперт не дал бы заключения о состоянии вашей психики. Но мне кажется разумным на данном этапе воздержаться от исследований такого рода. Тем более что смысла в них нет никакого из-за тех несовпадений, о которых я вам уже сообщил.

Макс посмотрел на него очень внимательно.

— Могу ли я сделать вывод, что вы отказываетесь принять мое признание? — ледяным тоном осведомился он.

Оутс сложил листки, заполненные констэблем, и спрятал их в свою записную книжку прежде, чем ответить. Он поднял глаза на собеседника. Во взгляде его усталых глаз не было и тени суровости.

— Да, мистер Фастиен, — подтвердил он. — Примерно так оно и есть. — Макс ничего не сказал, а инспектор, помолчав, вновь заговорил. — Послушайте меня, мистер Фастиен. Вы должны вполне уяснить себе нашу позицию. Мы стараемся докопаться до истины. И у нас нет ни малейших сомнений, что вами двигали наилучшие побуждения. Вы думали, что юной леди грозит арест и хотели отвести это от нее. Очень возможно, что вы сочли предполагаемый арест грубой ошибкой и попытались нас остановить, взяв на себя мнимую вину. Я ценю ваш порыв и считаю ваш поступок прекрасным, но вы должны признать, что в результате вы лишь отняли время у нас и у самого себя и не дали нам продвинуться дальше. О да, я еще до вашего прихода знал из показаний мисс Гарриэт Пиккеринг, что все время, пока не было света, она беседовала с вами. Так что ваша попытка была обречена на провал с самого начала. Спокойной ночи. Сожалею, что так получилось, но вы сами видите, почему это произошло.

Прошло еще несколько мгновений после того, как инспектор закончил говорить, и лишь тогда Макс медленно поднялся и побрел к выходу, не сказав больше ни слова. Они услышали замирающий звук его шагов из коридора.

Инспектор кивнул констэблю, тот надел свою каску и вышел из комнаты.

Мистер Кэмпион и его напарник посмотрели друг другу в глаза.

— Дурной спектакль, — отметил молодой человек. Инспектор хмыкнул. — Такое происходит ежеминутно, — произнес Кэмпион. — Впрочем, я не любитель таких субъектов. Их называют эксгибиционистами, не так ли? Это вернуло нас на исходные позиции и не принесло ровно никакого выигрыша. Я, пожалуй, дам девушке еще двадцать четыре часа, авось за это время еще что-нибудь прояснится… А теперь мне лучше вернуться домой и составить отчет. Ничего себе, приятное времяпровождение для воскресного вечера! — Мистер Кэмпион закурил сигарету. — Это непостижимо, — заметил он. — Ведь и в самом деле, единственной персоной в мире, которая предположительно могла бы иметь хоть какое-нибудь основание для убийства такой незначительной личности, как молодой Дакр, является эта девушка. Но я абсолютно убежден в ее невиновности. Я готов прозакладывать за это свой последний шиллинг! — Он добавил с надеждой, поскольку инспектор не откликнулся. — Конечно же, здесь возможна любая случайность. Я думаю, что Дакр мог быть вовсе не тем человеком, в которого метил убийца. Кроме того, я даже готов предположить, что этот удар, нанесенный в темноте, предназначался всему дому в целом и тому, что в нем в тот момент праздновалось.

— О, это уже фальшивка, — сердито буркнул инспектор. — Я знал, что такая версия возникнет, как только ответил на ваш телефонный звонок. — Он сказал это, как бы предчувствуя возможные неприятности и скручивая в трубку протоколы допросов. — На основании собранных мною показаний, можно прийти к выводу, что здесь какой-то приют для психопатов. Лишь два или три рассказа содержат что-то ясное. Та женщина Поттер оказалась довольно толковой. Уж про нее не скажешь, что она не в своем уме. Но ее муженек — это самый рассеянный тип в мире. Знаете, Кэмпион, я иногда удивляюсь, как такие ребята ухитряются выжить. А впрочем, Бог знает, как умудряются выжить и те, которые вполне в своем уме. Но такие блаженненькие все же остаются в живых. Кто-то, наверное, присматривает за ними!..

Кэмпион решил проводить инспектора до парадной двери, и, когда они спустились в холл, объект невеселых рассуждений Оутса как раз вывалился из двери столовой и застыл перед ними.

Красное жалкое лицо мистера Поттера выражало еще более горькие страдания, чем обычно, а в глазах его вдобавок застыл страх.

— О, знаете ли, я хотел бы вернуться в свою студию, — пролепетал он. — Я не вижу смысла в том, чтобы оставаться здесь далее. Все так печально и нелепо, я понимаю, но мы должны жить дальше. Я полагаю, жизнь должна продолжаться, не правда ли? Я все равно здесь не могу сделать ничего путного…

Он, произнося все это, как-то боком вжался в проем двери, ведущей в столовую, и при этом бросил два опасливых взгляда через плечо куда-то внутрь комнаты. Он был настолько осязаемо встревожен и поглощен тем, что было за его спиной, что инспектор с Кэмпионом тоже невольно посмотрели туда.

То, что открылось их глазам, оказалось уже вовсе неожиданным. В раму, образованную полуоткрытой дверью, было вписано изображение пары дамских ножек, простертых на каминном коврике и обутых в весьма немалые по размеру коричневые туфли. Остальное оставалось за пределами «рамы».

Инспектор решительно шагнул в комнату, отстранив мистера Поттера и игнорируя его попытки жестами воспрепятствовать этому.

— Ну что ж, мистер Поттер, — сказал он, окинув комнату взглядом, — я не вижу причин, которые помешали бы вам теперь вернуться в вашу студию. Она ведь всего лишь в саду, не так ли?

— Да, да, именно!

Поттер все еще выделывал какие-то замысловатые па, безнадежно пытаясь заслонить от инспектора особу, расположившуюся на полу.

Все эти усилия, естественно, были обречены на провал, и Кэмпион, вошедший в столовую вслед за Оутсом, увидел, что заинтересовавшим их объектом была миссис Поттер, лежавшая навзничь с ярко-пунцовым лицом и всклокоченными волосами. Она всхрапывала время от времени, и глаза ее были плотно закрыты.

Мистер Поттер попытался схитрить и, слегка пожав плечами, нарушил наступившее неловкое молчание:

— Это, знаете ли, моя жена, — сказал он, как бы извиняясь. — Этот удар слишком сильно на нее подействовал. Она так глубоко все чувствует… Эти… эти властные женщины иногда способны на такие переживания!..

— Вам бы лучше уложить ее в постель, — уклончиво заметил инспектор. — Вы можете ее довести?

— О да, да! Это нетрудно! Спокойной ночи!

Мистер Поттер постарался их выпроводить и довел до самой парадной двери.

— Спокойной ночи, — ответил Оутс и обратился к Кэмпиону: — Вы пойдете со мной?

Когда они спускались по ступенькам на тротуар, инспектор взглянул на своего молодого коллегу:

— Ну, так что вы скажете о виденном? Забавно, не так ли? И я теперь должен еще понять, что бы это значило!

Лицо Кэмпиона все еще хранило слегка изумленное выражение.

— Я был не так уж близко от нее, — нерешительно начал он, — но мне показалось, что она в какой-то мере..

— О, ну разумеется, она мертвецки пьяна! — подтвердил Оутс. — Вы разве не заметили графин на буфете? Она, несомненно, хватила приличную дозу неразбавленного виски, что и довело ее до такого состояния. Некоторые имеют к этому склонность, вы же знаете. Это как бы разновидность наркотика. Но что ее на это толкнуло? Что у нее было на уме такого и зачем ей захотелось забыться? Это все очень, очень странно, Кэмпион, и мне еще предстоит поломать над этим голову…

Глава 8Маленькие вещицы

Расследование происшествия в Литтл Вэнис так и застряло на этой стадии, а вскоре на него в Скотланд-Ярде было наложено табу. Потом всякие толки об этом почти затихли, поскольку небезызвестному суровому господину из Департамента иностранных дел после недавнего в его ведомстве скандала и вовсе расхотелось, чтобы дело в Бейсуотере обсуждалось, да еще с упоминанием его ведомства. В те дни происходили некоторые важные дипломатические события, поэтому даже прессе были даны соответствующие рекомендации, ввиду чего оказалось, что это убийство до странности мало ее заинтересовало. Поэтому проведенное скорее для проформы следствие и последовавшая за этим скромная церемония захоронения останков Томаса Дакра на кладбище Виллесден, казалось, исчерпали все внимание, которое полиция смогла уделить этому делу.

Жизнь в доме Лафкадио снова вошла в привычное уединенное русло, и проходило оно тихо и мирно до тех пор, пока вскоре не грянуло еще одно внезапное несчастье, еще одно убийство. Немногим более трех недель прошло после гибели Дакра, и инспектор Оутс под давлением властей уже прекратил расследование, когда в квартире мистера Кэмпиона на Баттл Стрит раздался звонок. Это была Линда.

Она ворвалась к нему нежданно, в плотно облегающем пальто, стремительная и очень современная стройная молодая особа. При взгляде на нее всякий мог бы отметить, что Лафкадио несомненно ее прямой предок. В ней бушевал тот же мятежный нрав, то же пренебрежение условностями, та же искренняя уверенность, что она в некотором роде — персона привилегированная.

Линда была не одна. Ее сопровождал молодой человек примерно одних с нею лет. Кэмпион, еще до того как Линда представила гостя, почувствовал, что симпатизирует ему.

Он чем-то очень походил на Линду, был небрежен, крепко сбит, широк в плечах, узок в бедрах. У него была светлая шевелюра, крупный волевой нос и застенчивые лучезарные голубые глаза.

Было такое впечатление, что он в восторге от встречи с Кэмпионом, а квартиру он явно весьма одобрил, разглядывая ее с искренним и каким-то ребячьим удивлением.

— Это Матт д'Урфи, — объявила Линда. — Он снимал мансарду пополам с Томом.

— О, я о вас слышал! Кажется, где-то были опубликованы ваши рисунки пером, я не ошибаюсь? — обратился Кэмпион к гостю.

— Вполне возможно, — нисколько не чванясь, ответил д'Урфи. — Мне же надо как-то существовать… А ваша квартира мне очень нравится!..

Он пересек комнату и уставился на небольшую вещицу Камерона, висящую над книжной полкой, предоставив Линде самой начать разговор. Она это немедленно сделала, сразу с присущей ей прямотой введя его в самую суть вопроса, занимавшего ее мысли.

— Алберт, — сказала она. — Это снова касается Томми. Происходит нечто весьма странное!..

Кэмпион внимательно и настороженно посмотрел на нее, его глаза за стеклами очков блеснули.

— Еще что-то? — осведомился он и добавил: — Надеюсь, что-нибудь новое?

— Да, кажется, именно так. — В голосе Линды прозвучали нотки былой напряженности. — Вы, конечно, можете игнорировать все на свете, но только не факты! Вот почему я притащила сюда Матта. Если вы взглянете на него, то убедитесь, что он не из тех людей, которые способны вообразить что бы там ни было!

Адресат этого несколько неопределенного комплимента, поглядев через плечо, приветливо улыбнулся и снова погрузился в созерцание офорта, которому он с таким удовольствием все это время предавался.

— Дорогая моя девочка! — постарался снять напряжение Кэмпион, — я же еще не услышал ни об одном факте. Что случилось?

— Да там не просто факты! Там нечто абсолютно возмутительное!

Ее огромные серо-зеленые глаза вдруг наполнились слезами, в скуластом лице появилось что-то беспомощное. Кэмпион уселся в кресло.

— Не хотите ли вы все рассказать по порядку? — попробовал он ее сосредоточить.

— Да, хочу, хочу! Поэтому и пришла. Алберт, те, кто убил Томми, не удовлетворились лишением его жизни. Они хотят вычеркнуть его всего, целиком! — Мистер Кэмпион был человеком любезным, доброжелательным и к тому же наделенным бесконечным терпением. Он постарался успокоить девушку и побудить ее членораздельно выложить причину охватившего ее волнения. Ему это в известной мере удалось. — Сперва пропали все наброски Томми, которые я показала вам в тот день, когда происходил вернисаж, — начала она. — Вы же помните их? Они лежали в шкафу в студии. Их было не то двенадцать, не то четырнадцать. Всего лишь эскизы, но я их хранила, так как они были очень хороши. Я хотела их на прошлой неделе вынуть из шкафа, потому что надумала устроить небольшой показ работ Томми. Не какую-нибудь амбициозную выставку, а всего лишь скромное количество его вещей в одном из маленьких выставочных залов. Мне не хотелось, чтобы память о нем совсем угасла, вы же понимаете. Потому что… потому что ведь в нем все же что-то было, не так ли? — Ее голос, никогда не отличавшийся уравновешенностью, стал подозрительно звенеть, но она с усилием взяла себя в руки и уже ровнее продолжила: — Прежде всего, я убедилась, что те рисунки пропали. Я перерыла все, подняла вверх дном все свое жилище, но они как в воду канули. Они исчезли, словно их никогда и не было! И, следовательно, мне нечего было нести в галерею. — Она помолчала и серьезно взглянула на Кэмпиона. — Вы могли бы поверить, что в Лондоне не найдется ни одной маленькой галереи, которая из любви к искусству не выставила бы работы Томми? Такого не могло быть, даже если бы все они процветали и деньги бы к ним текли рекой! Это просто заговор, Алберт, попытка каких-то презренных негодяев навсегда стереть Томми из памяти людей.

Мистер Кэмпион чувствовал себя весьма неуютно.

— Моя дорогая девочка, — произнес он наконец. — Ведь не думаете же вы, что несчастный случай, послуживший причиной гибели Дакра, был целенаправленным и предполагал именно его смерть? Кроме того, я знаю, что далеко не все владельцы галерей обладают хорошим вкусом, но не думаете ли вы, что сейчас им бы не захотелось прослыть падкими на сенсации? Почему бы вам не подождать с этим, например, с годик, а потом позволить им сделать такой бросок на публику, не вызывая при этом неприятных ассоциаций? Девушка пожала плечами.

— Может быть, вы и правы, — сказала она. — То же говорит и эта маленькая скотина Макс. Но ведь я не сказала вам и половины, даже четверти всего! Алберт, дело в том, что пропали не только рисунки. Похищено все, что он сделал когда-либо, все его работы! Кто-то ненавидел его так сильно, что не мог позволить хоть чему-то сохраниться!

Матт наконец оторвался от созерцания стен и встал рядом с Линдой.

— Я думал о том, что довольно-таки странно, что нашу мансарду обчистили, — заметил он. — Что такого было у Томми за душой? Ничего, кроме картин и старых рубашек. А ведь моего ничего не тронули, слава тебе, Господи!

Последние слова он произнес немного иронически.

— Так вас обокрали? — поразился Кэмпион.

— Боже правый, разумеется! Разве Линда вам не сказала? Я считал, что мы за этим и пришли сюда! — д'Урфи выглядел обескураженным — Позавчера ночью, когда я был у Фицроя, какой-то безумец влез в нашу мансарду и унес все до единой вещи Томми. Его одежду, один или два старых холста, все его краски и прочее барахло. Это довольно странно, не правда ли? Я бы и сам был не прочь когда-нибудь отделаться от чужого хлама, вы ведь понимаете меня? Но мне это показалось очень странным, и я сказал об этом Линде, а поскольку все работы бедняги испарились, то мы и решили прийти к вам.

Мистер Кэмпион выслушал это необычное сообщение с большим интересом.

— Но если вы утверждаете, что исчезли все его работы значит, вы имеете в виду еще что-то? — спросил он.

— Именно, — подтвердила Линда. — У Сейгэлса на Дюк-Стрит было несколько его эскизов, и сразу после смерти Томми он их выставил в маленькой витрине слева от двери. Вы знаете, там у окон места очень немного. Ну вот, вся эта витрина оттуда украдена! Это случилось во время ленча, когда улица совершенно безлюдна. Никто не видел похитителя… И еще кое-что произошло с содержимым его мастерской во Флоренции. Кто-то скупил все, что там было, через двадцать четыре часа после его гибели. Я списалась с тамошними людьми на прошлой неделе и сегодня получила от них ответ. — Она слегка замялась, но потом с некоторой неловкостью добавила: — Он там изрядно задолжал, и они были рады принять любое предложение о продаже оставленных им работ. Похоже, что они и понятия не имеют о покупателе. Я телеграфировала им с просьбой дать его подробное описание, но пока никакого ответа не получила…

Мистер Кэмпион уселся на ручку кресла и вытянул вперед свои длинные худощавые ноги.

— Весьма, весьма странно, — констатировал он. — А вот, э-э, относительно кражи в мансарде… Вы не сказали ничего о том, что еще было взято, кроме вещей Дакра?

— Ох, да, они еще взяли мой старый халат, — небрежно обронил д'Урфи, — а все остальное принадлежало Дакру. Во всем этом не было бы ничего особенного, — добавил он искренне, — но Дакр был довольно аккуратным человеком, к тому же он только недавно вернулся, поэтому большинство его работ, еще не распакованных, было сложено в углу мастерской. — Он явно произнес гораздо более длинную речь, чем собирался, и закончил ее риторически: — И вот что мне показалось странным: кому понадобилось залезть в мансарду? Вообще-то туда войти ничего не стоит, но зачем это кому-то могло понадобиться?

— А где находится эта мансарда? — спросил мистер Кэмпион.

— На Кристиен Стрит. В нее упирается левый конец Шафтсбери Авеню, — быстро ответил мистер д'Урфи. — Это та маленькая зловонная улочка прямо напротив театра Прэнс, идущая параллельно Друри Лэйн. Мансарда состоит из двух чердачных комнат в доме, где находится лавка старьевщика. Пока поднимаешься наверх, как-то привыкаешь к зловонию, а может, оно слегка слабеет, я так и не смог это установить, — добавил он с детской непосредственностью. — Не очень гигиенично, зато есть центральное отопление и прочее… Любой может войти и унести все мое имущество, конечно, но этого никогда не случалось раньше. И зачем им это понадобилось?

— А вам никто не говорил о том, что к вам заходил кто-то чужой? Я имею в виду тот день, когда произошла кража? Например, те люди, что живут под вами?

— Нет. Этажом ниже живет миссис Стифф. Она продавщица цветов на Пикадилли и никогда не бывает дома вечерами. Лавка старьевщика закрывается в пять, а после восьми все вокруг погружается в тьму. У нас не очень-то освещенная улочка, мальчишки вечно разбивают фонари, поэтому любой может незаметно к нам войти. Это не так уж важно, но довольно забавно, не так ли?

Мистер Кэмпион задумался. Линда посмотрела на него очень мрачно, а глаза мистера д'Урфи уже снова обратились к гравюрам Карриера и Айвса, которые еще раньше привлекли его внимание, а теперь он, наконец, мог их поближе рассмотреть.

У Кэмпиона вертелся на языке один деликатный вопрос.

— Но ведь здесь находится жена Дакра, — решился он наконец, — быть может, она считает, что все эти вещи принадлежат ей?

— Какая жена? — Матт с большой неохотой оторвался от эстампов. — Ах да, Роза-Роза, я и забыл! Да, мы тоже о ней вначале подумали. Я виделся с ней, но она и понятия не имеет ни о чем таком. Она очень расстроена лишь пропажей его чемодана. Она очень тупая, вы ведь знаете, но это у нее фамильная черта, насколько я смог уловить. Вы хоть немного понимаете, о чем она думает, Линда?

— Роза-Роза не брала вещей Томми, — отрезала Линда с уверенностью, исключающей необходимость любых доказательств. — Она помолчала. — Я и сама не знаю, зачем я к вам пришла, Алберт… Не знаю, чего я от вас жду?.. Но ведь случилось что-то настолько странное! — вдруг почти закричала она. — Случилось такое, чего я никак не могу понять!

Она тряхнула своими сильными руками, обтянутыми коричневой тканью. Это был жест, выражающий полное отчаяние.

— Я не могу и подумать о том, что мне уже нельзя прикоснуться ни к одной вещи, которая принадлежала ему, — не осталось ни клочка рисунка, ни красок, ни кистей!..

Кэмпион подошел к ней и похлопал по плечу.

— Мне кажется, я могу изменить это положение вещей, — произнес он с оттенком явного удовлетворения в голосе. — В соседней комнате у меня имеется рисунок Дакра. Вы можете взять его себе, если захотите.

Он быстро вышел и почти тотчас же вернулся с большим плоским коричневым пакетом, который положил на стол.

— Должен признать, что, по-видимому, я совершил довольно остроумную покупку, — проговорил он, надрезая шпагат. — Я позвонил Максу Фастиену в его офис на следующий день после… э-э… вернисажа и сказал, что видел несколько рисунков Дакра и что они произвели на меня очень сильное впечатление. Полагаю, что после этого он прямиком отправился в галерею Сейтэлса, так как, когда я к нему пришел, он показал мне с полдюжины рисунков. И я купил у него один из них, но, поскольку тогда же вечером выехал в Париж, он до вчерашнего дня мне его не мог переслать. Я, как видите, еще не успел вскрыть пакет. Рисунок мне очень понравился. Это набросок головы мальчика, по-видимому, испанского.

С этими словами он снял коричневую обертку и удалил тонкие листы фанеры, обычно предохраняющие рисунок.

— Ну вот он, наконец, — произнес Кэмпион, снимая листы папиросной бумаги, — вот он, наклеенный на картон… И…

Но последние слова застряли в его горле, а девушка удивленно вскрикнула, поскольку он держал в руках всего лишь чистый лист картона, абсолютно пустой.

И сколько ни пытались они найти хотя бы намек на рисунок в складках бумажной упаковки пакета, нигде не обнаружилось ни следа «Головы мальчика», исполненной Томасом Дакром.

Глава 9Умение продавать

— Дорогой друг, это же невероятно! Абсолютно невероятно!

Макс Фастиен ходил взад и вперед по роскошному ковру, покрывавшему пол главного зала его нарядной маленькой галереи, и подкреплял свою точку зрения весьма богатым набором жестов.

Бывшая галерея Салмона на Бонд Стрит была переоборудована после того, как он приобрел ее, и теперь она являла собой идеальное воплощение его вкусов и его взглядов на бизнес.

Выставлялось обычно несколько тщательно подобранных картин, остальные деликатно хранились в запасниках мистера Фастиена, и неосведомленный посетитель мог даже подумать, что нечаянно забрел в частный дом, принадлежащий некоей баснословно богатой персоне, чей вкус настолько изыскан и рафинирован, что приближается к пределу, за которым начинается отрицание всего общепринятого…

Полностью изолирующие от уличного шума стены обеспечивали тишину, свойственную картинным галереям, соборам или банкам, и в этой тишине протяжно-мелодичная речь Макса казалась намного более уместной, нежели в гостиной Бэлл.

Мистер Кэмпион, опершись на трость, с нескрываемым интересом разглядывал хозяина галереи.

— Итак, я вам изложил суть дела…

Он проговорил это почти извиняющимся тоном, поскольку в такой редкостно изысканной обстановке слова об обыденных предметах, подобных содержимому какого-то там коричневого пакета, звучали почти святотатственно.

— Ну конечно же, мой милый Кэмпион! — Макс очаровательно изображал смятение. — Я послал за тем человеком, который упаковывал рисунок. Ничего не было наклеено на картон, говорите вы? Это просто невероятно! Но, вы знаете, происходят и другие экстраординарные вещи, имеющие отношение к этому злосчастному парню и его гибели. Какие-то дикие вещи! У меня самого тоже случилось нечто непостижимое. Я вам расскажу. Если вы виделись с Линдой (бедное дитя! Как выразительно она выглядела в горе!), то вы уже знаете историю с рисунками Сэйгелса. Так вот до сегодняшнего утра я думал, что вы — последний в Лондоне, если не сказать в мире, владелец образчика произведений Дакра.

Совершая почти балетные па, он резким движением открыл металлический ларец с изумительной гравировкой, стоявший на ничем, кроме него, не занятом роскошном резном столе орехового дерева. Этот стол делил с двумя стульями типа «Уильям» и «Мэри» привилегию быть единственной мебелью в зале.

Мистер Кэмпион отказался от предложенной ему египетской сигареты, выглядящей здесь странно, неприятно и даже громоздко.

— Вы согласны с мнением Линды, что кто-то пытается вычеркнуть из реальности любую работу, выполненную Дакром? — рискнул он задать Максу вопрос.

Макс поднял брови и растопырил свои белые длинные пальцы.

— Кто может знать? — почти пропел тот. — Нет ничего невозможного, вы же понимаете, Кэмпион! Лично меня это не особенно волнует. У Дакра, видите ли, кое-какой талант был, но у кого сейчас нет таланта? Он был одним из тысяч. Тысяч! Одного таланта недостаточно, Кэмпион. Современным «знатокам» подавай гениев. Бедный Дакр! Бедный заурядный Дакр! Лишь смерть сделала его интересным.

Мистер Кэмпион усмехнулся.

— Вот вам и отличие, выделяющее его из массы других художников, — заметил он, несколько рискуя.

Маленькие черные глазки его собеседника на мгновение сверкнули.

— Какая очаровательная истина! — промурлыкал он. — Но я полагаю, что мы должны быть признательны Дакру хотя бы за то, что его смерть сама по себе так оригинальна. А исчезновение всех его работ вдобавок еще и романтично!.. Так вот, меня тоже в какой-то мере это коснулось. Я далеко не был восхищен творчеством Дакра, вы же знаете, но была одна небольшая вещица, всего лишь набросок руки, небольшая вещица, ничего значительного, но она мне понравилась. Я ее прелестно окантовал. Это была моя собственная идея: картон окаймлен камнем. Это исключительно подходит к некоторым его карандашным рисункам: смесь оттенков серого… Я этот рисунок повесил у себя в столовой прямо над неполированным буфетом в стиле Стюартов… — Он замолчал и продолжил свои слова жестом, который мистер Кэмпион истолковал, как отражение композиции, мысленно восхитившей Макса. — Мне пришла в голову причуда, — продолжил он, отрешившись от всех впечатлений, кроме того, которое он мысленно смаковал, — поместить одну яркую розу в оловянной кружке слева от картинки. Это образовало маленькую группу, нарушило монотонность линий, и очень мне понравилось. Вечером следующего дня, когда я вошел в свою квартиру, мне сразу показалось, что кто-то здесь побывал без меня. Всего лишь какие-то мелочи, видите ли. Стул стоял не на том месте, подушка на софе сдвинута. При этом, хотя никакого существенного беспорядка не было, я уже понял, что кто-то здесь прошел и поспешил в спальню. Там было то же самое. Лишь какие-то мелкие признаки вторжения. Но когда я вошел в столовую, меня словно ударило. Оловянная кружка с розой стояла непосредственно под рамой, но в раме не было ничего. Она была пуста. Рисунок был из нее извлечен весьма искусно. Не скрою, Кэмпион, что в первый момент я подумал, что это дело рук Линды, хотя как она могла проникнуть в мою квартиру? Но потом, поговорив с ней и поглядев на нее, я осознал, что она ничего не знает и так же поражена, как и я сам. Вся эта история несколько абсурдна, не правда ли?

— Так ваш рисунок тоже исчез? — тупо переспросил Кэмпион, казалось потерявший от огорчения способность соображать.

— Полностью. — Макс волнообразно потряс руками в воздухе. — Совершенно таким же образом. Смешно, правда?

— Занятно! — буркнул Кэмпион.

Беседу прервало появление испуганного и болезненного на вид подростка, одетого в некое карикатурное подобие собственного костюма Макса.

— Это мистер Грин, который упаковывает наши картины, — произнес Макс с таким видом, будто представлял редкого гостя или особо привилегированную персону. — Мистер Грин, вы уже слышали о наших трудностях? — осведомился он любезно.

Подросток выглядел ошеломленным.

— Я не могу понять, как могло это получиться, мистер Фастиен! Рисунок был в полном порядке, когда я его упаковывал…

— Вы уверены, что он был там? — Макс сверлил мальчика своими блестящими, похожими на бусинки, глазами.

— Там, сэр? Где, сэр?

— Я подразумеваю, — отчеканил Макс, не изменяя любезного выражения лица, — я подразумеваю, милый мистер Грин, уверены ли вы точно, что рисунок был наклеен на картон и что именно его вы так тщательно упаковали и отослали мистеру Кэмпиону?

Бледные щеки подростка заалели.

— Конечно, естественно, сэр! Я же не спятил, я имею в виду… да, я уверен — рисунок был там, мистер Фастиен!

— Ну вот, Кэмпион, — повернулся к гостю Макс с видом фокусника, готового распахнуть свою черную мантию.

Кэмпион посмотрел на мальчика.

— А что было с пакетом после того, как вы его упаковали? — спросил он. — Отправили ли вы его сразу?

— Нет, сэр! Я понял так, что вы сами не хотели его немедленной отправки, поэтому он остался лежать на вешалке в комнате под лестницей, где мы завариваем чай. Он пролежал там около недели…

— В комнате, где вы завариваете чай, мистер Грин? — холодным тоном переспросил Макс.

Подросток, которому, как подумал Кэмпион, было не больше четырнадцати лет, сжался, как от боли.

— Ну да, в комнате, где мы моем руки, сэр! — пробормотал он.

— Вы хотите сказать, вуборной для служащих? — с ледяным изумлением уточнил Макс. — Прекрасный рисунок, принадлежавший мистеру Кэмпиону, пролежал около недели на вешалке в уборной для персонала? Ну конечно же, мистер Грин, вы ошиблись?

— Да, должно быть он пролежал еще где-нибудь, — пролепетал несчастный мистер Грин, оказавшийся на грани обморока под давлением чудовищной мешанины из несправедливости и необъяснимости.

— Я понимаю, — все так же холодно отметил Макс, — но тогда в течение недели любой человек в любое время мог проделать что угодно с чудным рисунком, принадлежавшим мистеру Кэмпиону! Что, собственно, и произошло, мистер Грин!..

Мистер Грин удалился, совершенно уничтоженный, а Макс повернулся к Кэмпиону с унылым жестом.

— Вот вам и персонал! — сказал он. — Вот вам и работнички!

Мистер Кэмпион вежливо улыбнулся, но его светлые глаза за стеклами очков глядели озабоченно. Перед лицом этого нового поворота событий то, что произошло в Литтл Вэнис, начинало отдавать особым, крайне настораживающим внутренним содержанием.

Поначалу он действительно был склонен многое отнести за счет повышенной впечатлительности Линды. Но теперь он и сам был готов допустить, что затеян некий весьма неприятный заговор. И хотя несомненно имелись собиратели коллекций, готовые приобрести работы трагически погибшего художника, но вряд ли кто-нибудь из них был бы способен пойти на прямое воровство, да к тому же еще на похищение изношенных тряпок убитого!

С другой стороны, в привычной ему обстановке Макс, как оказалось, выглядит значительно более любопытной и сложной личностью, нежели в доме Лафкадио. И его несколько эксцентричная манера общения кажется в его собственной галерее куда более органичной.

Мистер Кэмпион, которому было свойственно составлять суждение о людях без всяких претензий на то, чтобы считаться знатоком в этой области, стал приглядываться к Максу с новым интересом. Он даже сказал себе, что инспектор Оутс, скорее всего, недооценил его.

Как раз в этой точке его размышлений в помещение впопыхах вбежал упитанный и интеллигентный мистер Айзадор Леви, который шепнул несколько слов своему патрону.

Кэмпион заметил, как загорелись маленькие темные глазки Макса.

— Так он уже здесь? — спросил он взволнованно. — Я немедленно отправляюсь к нему!

Мистер Кэмпион заторопился. Он почувствовал, что несколько затянул свой визит, отдавшись размышлениям об удивительном впечатлении от галереи в целом и от озарений, его посетивших только что.

— Я загляну к вам позднее, — сказал он, собираясь откланяться, — или, быть может, вы сами мне позвоните?

— Мой дорогой друг, не уходите! — абсолютно искренне попросил Макс. — У меня свидание с клиентом, — он понизил голос, — это сэр Эдгар Бервик, да, да, политический деятель. Он вбил себе в голову, что является большим знатоком фламандской живописи. — Макс просунул руку под локоть Кэмпиона и увлек его прочь из зала, вполголоса продолжая рассказывать: — Он довольно любопытен. Ему хочется приобрести что-нибудь для своей коллекции фламандской живописи, и мне, кажется, есть что ему предложить. Пойдемте, пойдемте со мной! Вы должны его услышать! Это весьма поучительно и полезно для вас. Я настаиваю на этом! Кроме того, — добавил он, внезапно изобразив откровенность, — я гораздо удачнее действую при наличии аудитории. Вы же изучаете психологию, не так ли? Это будет весьма интересный пример для вас.

Последовав за Максом в зал меньших размеров, где также размещались экспозиции галереи, Кэмпион обнаружил, что процесс обработки клиента уже, собственно говоря, идет.

Высокое удлиненное помещение с верхним освещением и некрашенными деревянными панелями стен было вполне подготовлено для процедуры. Картина покоилась на мольберте, установленном в дальнем конце комнаты, где имелось, кроме нее, единственное цветовое пятно, образованное длинной бархатной гардиной, изящно драпирующей двери. По счастливому дизайнерскому наитию живой синий цвет, главенствующий в картине, отзывался как эхом в этой гардине. Впечатление, производимое этой «перекличкой», было очень приятным.

Когда Кэмпион скромно вошел в зал вслед за Максом, сэр Эдгар уже стоял перед картиной, склонив набок свою голову, увенчанную серой шевелюрой.

Это был уже немолодой человек, крупный и величественный. На его розовом лице царило привычно важное выражение. Он выглядел в этот момент как персона, полностью отдающая себе отчет в значительности происходящего и вполне умудренная собственным опытом.

Мистер Кэмпион, притворившись, что его заинтересовали прикрытые занавесками витринки с ранними немецкими гравюрками, навострил уши и стал наблюдать за встречей.

Макс, по его мнению, был неотразим. Он приблизился к своему несколько напыщенному клиенту со смешанным оттенком почтительности и дружелюбия и остановился рядом с ним в молчании, также вперив взгляд в картину. Взгляд этот выражал как бы инстинктивное удовлетворение и терпеливое ожидание того, что может изречь его гость в качестве незаурядной личности и тонкого эксперта…

Сэр Эдгар так долго пребывал в состоянии созерцания, что Кэмпион получил полную возможность тоже рассмотреть эту картину, да и все остальные в зале картины. Наконец долгожданное собеседование началось.

Кэмпион был не особенно высокого мнения о своих познаниях в живописи, но все же от того места, где он находился, он мог убедиться, что на картине изображен фламандский интерьер, написанный в манере Яна Стена. Там происходило крещение ребенка в прелестном опрятном помещении со множеством персонажей вокруг, участвующих в самых забавных маленьких сценках. По-видимому, картина была в хорошем состоянии, и лишь одна довольно заметная трещина пересекала один из ее углов.

Наконец, когда Кэмпион закончил свое движение по кругу вдоль стен зала, где находились столы-витрины с гравюрами, и вновь подошел к произведениям живописи, сэр Эдгар, взволнованно дыша, обратился к Максу.

— Интересно, — промолвил он. — Определенно интересно!

Макс, казалось, с трудом заставил себя очнуться от транса. Он отвел глаза в сторону от холста и позволил слабой, но загадочной улыбке проступить на своем лице.

— Да, — мягко откликнулся он, — о да!

Великолепный гамбит, открывающий собеседование, был уже завершен, и вновь воцарилось молчание. Сэр Эдгар, не теряя величественности, присел на корточки и через маленькую лупу стал изучать строение мазков на самом нижнем конце холста.

Потом он поднялся и резко спросил:

— Мы могли бы вынуть ее из рамы?

— Разумеется!

Макс поднял руку и, как по мановению волшебной палочки, возникли два помощника в коленкоровых фартуках. Одним из них был вездесущий мистер Грин. Прекрасная старинная рама тут же была удалена, и картина, ставшая как-то на удивление менее значительной, предстала перед сэром Эдгаром и его лупой в своей незащищенной наготе.

Последовали минуты, в течение которых холст изучался с лицевой и оборотной стороны, таковое священнодействие было пересыпано отдельными междометиями, смахивающими на мычание, а также небольшими техническими терминами, которыми негромко обменивались оба соратника.

Наконец рама была водворена на место, и они встали в тех же позах перед мольбертом. Сэр Эдгар был немного розовее, чем до этого, и выглядел чуточку взъерошенным, хоть и старался сохранять достойный вид, а Макс был спокойнее и еще загадочнее, чем всегда.

— Никакой подписи и никакой даты, — произнес любитель живописи.

— Нет, — ответил Макс, — лишь чувство внутренней неоспоримости.

— О да, — быстро согласился клиент, — о да, конечно!

Затем снова воцарилось молчание.

— В каталогах работ Стена не значится «Крещения», — наконец рискнул отметить сэр Эдгар.

Макс пожал плечами.

— В таком случае вряд ли могут быть какие-либо еще вопросы, — откликнулся он и тихонько засмеялся.

Сэр Эдгар тоже тихонько засмеялся.

— Ладно, — сказал он. — Во всяком случае, это несомненно тот же период.

Макс кивнул.

— У нас есть всего лишь картина, — произнес он. — И, естественно, в голове у нас теснится множество догадок. Мне известно не больше, чем вам. И, как я вам уже говорил, она попала мне в руки самым заурядным путем. Я купил ее у Теобальда в январе, заплатив за нее четырнадцать сотенных бумажек и одну пятидесятку. Я, правда, очень внимательно к ней присмотрелся, прежде чем купить, и я имею о ней собственное суждение. Я не могу вам поклясться, что это подлинный Стен. Я этого попросту не знаю. И, скорее, я думаю, что это и не Стен. Кроме того, в наши дни такие счастливые открытия и не случаются. Со мной, по крайней мере, такого ни разу не было. Но в том же зале висел подписанный Стен, и начальная цена была две тысячи семьсот фунтов, а А. Т. Джонсон, купивший ту картину, предложил мне за эту четырнадцать с половиной сотен. Впрочем, — продолжил он, как бы отмахиваясь от такой малоинтересной темы, как деньги, — вот она, сама картина. Эта вот маленькая группка, например, — он описал своим длинным пальцем кружок в воздухе перед картиной, — в ней есть радость и душа. Это нечто, не поддающееся описанию. Вы обратили на нее внимание?

— О, разумеется! — сэр Эдгар был полностью охвачен впечатлением от нее. — Разумеется, обратил. Я даже рискну пойти дальше, чем вы, Фастиен. Вы всегда слишком осторожничаете… Контуры тельца ребенка, тот кусочек ткани — все это подсказывает мне руку Стена.

— Да… — невзначай обронил Макс. — Да. Или его ученика.

— Ученика? — сэр Эдгар обдумал это непредвиденное предположение и, покачав головой, возразил сам себе, как бы признавая, что сам он зашел слишком далеко. — Впрочем, как вы сказали, мы не можем быть ни в чем уверены!

— Нет, — как бы согласился Макс. — Нет. Хотя в первом каталоге упоминается картина «Первый день рождения». Но и здесь ведь ребенку не больше года? Если предположить, что ранние биографы Стена были не слишком педантичны, то уж тем более можно допустить, что более поздние составители каталогов могли ошибочно приписать это название картине, хранящейся в Венеции. Для меня это всегда было сомнительным…

Сэр Эдгар вновь вооружился лупой, надолго углубился в сосредоточенное разглядывание младенца.

— Ну хорошо, Фастиен, — наконец сказал он. — Я предоставляю вам право вынести определенное суждение. Так вы говорите, пятнадцать сотен? В любом случае я прошу вас отложить эту картину для меня.

Макс заколебался и затем с видом человека, принимающего решение, произнес слова, которые показались Кэмпиону верхом мастерства обработки психики клиента.

— Сэр Эдгар, — легко сказал Макс, — сожалею, что мне придется вас разочаровать, но пока мы с вами здесь обсуждали эту картину, меня все время грызла мысль, что я откровенно не считаю, что это Стен. И, конечно же, никаких гарантий на этот счет я бы вам дать не сумел бы. Картина прелестна, она очень в духе Стена, очень, но при отсутствии убедительных внешних доказательств я не рискну принять ваше предложение. Нет, нет! Оставим это! Я не считаю, что это Стен!

В голубых глазах сэра Эдгара появился плотоядный блеск. Он улыбался.

— Боже, как официально! — протянул он. Макс позволил себе немного скривить лицо.

— Нет, у меня и в мыслях не было делать официальное заявление! — воскликнул он. — Просто я испугался того, что вы предоставляете мне делать окончательные выводы. Вот они: я не думаю, что это Стен. Но я либо продам вам ее за пятнадцать сотен, либо отправлю обратно в запасник.

Сэр Эдгар рассмеялся и долго-долго протирал платком свою лупу, прежде чем засунуть ее в карман.

— Вы осторожны, — заметил он. — Даже слишком осторожны! Вы должны были бы выставить свою кандидатуру в парламент. Так отложите эту картину для меня!

Мистер Кэмпион переместился в соседний зал. Как он справедливо заключил, переговоры завершились.

Макс присоединился к нему через несколько минут. Он откровенно ликовал. Его небольшие черные глазки не могли скрыть выражение счастья, и, хотя он не стал никак обсуждать только что состоявшуюся беседу, Кэмпион понимал, что он чувствует себя триумфатором.

На прощание Макс рассыпался в уверениях о своем огорчении по поводу пропажи «Головы мальчика» и в несколько опрометчивых обещаниях, что она отыщется, даже если ее увезли на край света.

Мистер Кэмпион медленно побрел по Бонд Стрит. Его мысли были невеселы. Вся эта история с рисунками Дакра была малопонятной и тревожащей, но он отдавал себе отчет и в том, что в его сознание вошло еще нечто, вызывающее неприятные ощущения. Это «нечто» было им воспринято только что, в течение нескольких последних минут, но, будучи еще не распознанным, уже захватило его мозг и пыталось куда-то направить.

Испытывая явную досаду, он попытался хоть чем-то себя отвлечь.

Глава 10Ключ

Когда спустя три дня после посещения галереи Салмона мистер Кэмпион нанес визит Бэлл, его размышления об убийстве Дакра носили пока несколько отвлеченный характер.

Полиция в лице инспектора и его сержанта проявила свою достаточно трафаретную реакцию на случившееся: поскольку расследование было велено прекратить, то они и умерили свое любопытство.

С другой стороны, Кэмпион после каждой новой встречи с Линдой убеждался в том, что она никак не могла убить Дакра и что еще менее способна была бы скрыть что-либо такое.

Для него случившееся все еще оставалось предметом размышлений и, поднимаясь по лестнице в гостиную старого дома, он чувствовал что-то странное в самой атмосфере. Он не мог избавиться от ощущения, что посещает его впервые, испытывая при этом невольную жуть. Дом казался совершенно негостеприимным, и сами стены его выглядели отчужденно и мрачно, будто стараясь скрыть от него свою тайну.

Но в гостиной, как оказалось, все было по-прежнему. В ней по причине холодной весенней погоды все так же топился камин и Бэлл все так же сидела перед ним в своем низком кресле, грея у огня пухлые руки. И, как всегда, при виде ее на Кэмпиона нахлынула волна ненависти к тому, кто решился на убийство.

За те немногие недели, что прошли после случившегося, Бэлл заметно постарела. Она осунулась и стала более хрупкой, чем раньше. Ее муслиновый чепец выглядел поникшим и уголки рта тоже. Карие глаза Бэлл слегка потускнели, и ее приветствие, обращенное к Кэмпиону, хоть и было теплым, но явно носило оттенок неизжитого волнения и горечи.

Сидя рядом с ней у камина, Кэмпион в течение первых нескольких минут старательно избегал странной темы. Но пока они обменивались незначительными репликами в ожидании чая, который должна была подать Лайза, эта тема незримо витала в воздухе и даже бравые трофеи Джона Лафкадио, тут и там расставленные в гостиной, казались выцветшими, потерявшими свое волшебное обаяние. Их незыблемая прочность была поколеблена вторжением в дом гнусной реальности свершившегося насилия.

Когда Лайза с чаем и неизбежная донна Беатрис появились в гостиной, то «скелет в шкафу» не мог долее в нем оставаться. Его, естественно, вытянула наружу донна Беатрис, с присущей ей уверенностью в собственной правоте, характерной для тех, кто любит демонстрировать посторонним свои самые сокровенные и малоприятные болячки.

— Мистер Кэмпион, — изрекла она, вкладывая свою на удивление крепкую ладонь в его руку. — Вы ни в коем случае не должны относиться к нам как к социально отверженным. Как только я вошла в гостиную, я ощутила сильное голубое свечение в том углу, где сидит Бэлл, и я сказала себе: «Ну что ж, чтобы там ни было, мы имеем друга!»

Мистер Кэмпион, уже успевший подзабыть о ее радужных комплексах, был захвачен врасплох.

— Не для всех! — пробормотал он невпопад и поднялся, чтобы помочь Лайзе сервировать чай.

Старая итальянка благодарно улыбнулась ему глазами, при этом умудрившись мгновенно изменить их выражение, до этого отражавшее искреннюю антипатию к абсолютно невозмутимой «Музе», удобно устроившейся на высоком стюартовском стуле, поставленном боком к камину.

Донна Беатрис собственным видом драматизировала ситуацию в лучших традициях Национального театра. Ее платье из тяжелого черного бархата, чеканный серебряный крест и великолепный кружевной платок были почти традиционны для «стюартовской» темы.

— Ни новостей, ни развития. Тайна становится угнетающей, — смакуя, отметила донна Беатрис, принимая чашку с чаем. — Поведайте мне, мистер Кэмпион, что, полиция действительно бросила заниматься этим делом или она просто притаилась, наблюдает и готовится к прыжку?

Мистер Кэмпион метнул взгляд на Бэлл, прося у нее поддержки, которую та не замедлила ему оказать.

— Я не желаю об этом ничего слышать, Беатрис! Вы разве забыли? — спокойно произнесла она. — Я слишком стара, чтобы позволить себе думать о таких неприятных вещах.

— Это всего лишь переутомление, дорогая Бэлл, — откликнулась непоколебимая «Муза» с оттенком проникновенной доброты в голосе. — Но раз вы этого хотите, мы поменяем тему разговора. Скажите мне, мистер Кэмпион, вы не находите, что в современном искусстве наблюдаются тенденции к вырождению или возврат к примитиву?

Спустя полчаса, когда Кэмпион уже изумленно вопрошал себя, как же так случилось, что при наличии убийцы в Литтл Вэнис, донне Беатрис удалось избежать смерти, в гостиной появился Макс.

Он вошел как всегда: поцеловал руку Бэлл, отвесил поклон второй, несколько более молодой леди, слегка потрепал Лайзу под подбородком и как бы удивленно поздоровался с Кэмпионом.

— Чаю, Лайза, — попросил он. — Ведь чай — это тот маленький стимулятор, который мы всегда принимаем, чтобы скоротать наши вечера! Дайте мне чаю!

С его приходом разговор перекинулся на более общие мы, и донна Беатрис временно стушевалась.

— Линда проводит слишком много времени с этим парнем д'Урфи, — вдруг заметил Макс. — Я встретил их вместе только что, когда заходил в дом после визита к Клэр Поттер.

— Он кажется славным мальчиком, — сказала Бэлл. — Глядя на него, я вспоминаю беднягу Вилла Фицсиммонса в те времена, пока он еще не стал знаменитостью.

Донна Беатрис всплеснула руками.

— Ну разве это не типично для Бэлл? — вопросила она. — Я меня лично все это вызывает брезгливое чувство, увлечении Линды приятелем ее убитого жениха мне видится какое-то извращение.

Глаза Бэлл сверкнули.

— Моя внучка никем не увлечена и уж вовсе не извращена!

Она произнесла это с такой силой, что даже Макс, открывший было рот, чтобы что-то сказать, молча сжал бы.

Мистер Кэмпион продолжал констатировать свой все лее возрастающий интерес к Максу. Этот человек отнюдь е был просто пустым позером, и Кэмпиону показалось, что он начинает понимать, каким образом ему удалось занять определенное место в современной искусствоведческой среде при отсутствии особых дарований в этой области. У него был необычный склад ума, острого, изворотливого, неожиданно подвижного и ловкого.

Он изящно растянулся на софе, его небольшое личико с выбритой до синевы челюстью и пронзительными бусинками глаз было повернуто к огню. Кэмпион подумал, что эта личность в высшей степени достойна внимательного изучения.

— Я надеюсь, что ваши мастерски проведенные деловые переговоры с клиентом завершились удачно на следующий день? — спросил он.

Макс лениво повернулся к Кэмпиону, но улыбка его свидетельствовала о том, что вопрос доставил ему удовольствие.

— В высшей степени удачно, благодарю вас! — ответил он. — Дело прошло без всяких дополнительных обсуждений.

Кэмпион обратился к Бэлл:

— Я однажды вечером имел удовольствие наблюдать, как Фастиен продает картину старого мастера. Весьма увлекательное зрелище. Скажите мне, — добавил он, взглянув на лениво растянувшуюся на софе фигуру, — а насколько сильно вы сомневаетесь в том, подлинная ли это вещь или нет?

— Нисколько не сомневаюсь, — последовал выразительный ответ. — Никаких сомнений относительно ее неподлинности у меня нет!

Бэлл бросила на Макса острый взгляд.

— Что это за картина? — спросила она заинтересованно.

— Ничего интересного для вас, дорогая леди! — Максу уже явно хотелось поскорее замять этот разговор. — Сомнительная вещь в манере Стена, вот и все!

Его небрежный тон не смог, однако, провести старую даму. Она подалась вперед, вперив в него глаза.

— А это, случайно, не сцена ли крещения?

Макс было отвел глаза, но тут же рассмеялся и в упор взглянул на нее.

— Во всяком случае ребеночек там изображен, — согласился он.

— И много синего цвета, и коленопреклоненная фигура на переднем плане? — продолжала допытываться Бэлл.

Макс скользнул глазами по Кэмпиону.

— Должен признаться, все это там имеется! — подтвердил он смеясь.

Миссис Лафкадио откинулась в кресле, укоризненно закатив глаза. Ее увядшие щеки вспыхнули.

— Макс, это очень неблагородно! — произнесла она. — Очень, очень неблагородно! Бедный старый Салмон перевернулся бы в гробу, если бы узнал об этом. Да он, должно быть, и перевернулся уже! В самом деле, мой милый, это же мошенничество!

— Но, моя обожаемая миссис Лафкадио, — все еще улыбаясь, ответил Макс, — вы же не знаете всего! Я ни на секунду не пытался внушить, что сцена крещения принадлежит Стену. Кэмпион подтвердит это, я уверял моего клиента, что, с моей точки зрения, это вовсе не Стен. Я старался довести до его мозгов, что никаких гарантий относительно картины дать не могу. Я ведь все это говорил при свидетеле, не так ли, Кэмпион?

Бэлл избавила Кэмпиона от необходимости отвечать и вновь заговорила в той же импульсивной манере.

— Эта картина, как вам должно быть отлично известно, Макс, написана старым Корнелиусом ван Пипиером. Вы же помните его вдову, разумеется? Она жила на Кромвель Роуд. Джонни и я так сочувствовали ей! Я очень хорошо помню ее угасание. Это было, правда, довольно давно, еще до рождения отца Линды.

Макс слегка поморщился.

— В таком случае это действительно очень старая картина, — заметил он.

Глаза Бэлл затуманились, но после она тоже улыбалась.

— Я забываю, какая я старая, — сказала она. — Ну да, конечно же, бедняжка Эстер ван Пипиер жила задолго до всех вас. Но эту вещь я помню. У нее было с полдюжины картин, и Джонни уговорил Салмона приобрести их. Ван Пипиер был всего лишь копиистом, и среди купленных Салмоном картин лишь одна была не копией, а оригиналом самого Пипиера, исполненным в манере Стена. Сам ван Пипиер никогда бы с ней не расстался, но когда он умер, оставив жену в такой безысходной нищете, Джонни уговорил Салмона купить все эти картины. Я помню, что тот, бедняга, противился тому, чтобы заплатить за этот оригинал так же, как за копии. Те он мог продать именно как копии, но единственную картину никому неизвестного художника, да еще выполненную как подражание мастеру, он вряд ли мог счесть достойной внимания. Но как бы там ни было, миссис ван Пипиер была очень рада деньгам. Я помню, как она зарыдала при виде их, несчастное создание.

Макс все улыбался, теперь уже немного глумливо. Его глаза искрились.

— Дорогая Бэлл, сколько таланта в вашем изложении! — воскликнул он. — Вы все так романтично преобразуете! Кэмпион, неужели вы не видите эту сцену? Пожилая голландская вдова, утирающая глаза уголком передника в то время, как мой осанистый предшественник, облаченный в сюртук, в приливе несвойственной ему щедрости, сыплет золотые гинеи в вырез ее платья!

— Макс, вы не должны к этому так относиться! — Бэлл сердито покачала головой. — Кроме того, старик Салмон никогда и не смог бы опустить гинею ни в чье декольте, хотя он иногда и надевал сюртук… К тому же миссис ван Пипиер передника никогда не носила, а если бы и носила, и вытирала им слезы, то он вряд ли смет бы дотянуться до выреза ее платья. Ну ладно, это все неважно. Так сколько же вы выручили за эту картину?

Мистер Кэмпион смотрел куда-то в другую сторону. Макс, прикрыв глаза, ответил не сразу:

— Пятнадцать, — небрежно протянул он.

— Гиней? — спросила Бэлл, слегка смягчившись.

— Сотен, — уточнил Макс.

— Пятнадцать сотен? О Макс, я не желаю вас видеть! Мне противно.

Донна Беатрис засмеялась с легким оттенком зависти.

— Весьма ловко со стороны Макса, я полагаю, — отметила она.

— Не ободряйте его! — яростно возразила Бэлл и весьма непоследовательно добавила: — О, каким благом были бы эти деньги для Эстер! У нее была такая прелестная дочь, по-моему, чахоточная!

Макс расхохотался.

— Бэлл, вы окончательно меня доконали! Но вы ошибаетесь в отношении меня. Я же сказал моему клиенту, что, по-моему, эта картина не принадлежит кисти Стена.

— Так почему же он заплатил пятнадцать сотен фунтов за нее?

— Потому, — с великолепным апломбом отрезал Макс, — что этот человек — чванный, надутый кретин, вообразивший, что я ошибаюсь.

— Но я полагаю, вы все же попытались ему подсказать, что это современная картина? — пытливо спросила Бэлл.

— Я вовсе и не пытался, — ответил Макс. — Говорил в основном он. Разве это не так, Кэмпион? Он с определенностью заявил, что картина написана на холсте времен Стена, и я с ним согласился. Но это и в самом деле так. Ваш приятель ван Пипиер, должно быть, имел изрядный запас старых холстов. Весьма полезный запас!..

Муслиновый чепец Бэлл закачался в теплом воздухе тиной.

— Вы большой ловкач, Макс, — сказала она. — Но вы хороший человек.

Реакция Макса на такое заключение о своем характере была очень характерной для него. Он опустился возле нее одно колено и разразился потоком слов.

— Позвольте мне объясниться, дорогая леди! Вы меня бессердечно осудили. Если бы вы видели того человека, вы бы со мной согласились. Вы бы убедили его, что это подлинный Стен, продали бы ему картину за три тысячи фунтов и отослали бы деньги наследникам Эстер ван Пипиер. И вы были бы абсолютно правы! — Он вытянул руку. — Этот субъект, изрядно перекормленный и самовлюбленный невежда с уморительной маленькой лупой — такого можно показать в детективном фарсе — ползал по моему полу, разглагольствуя о строении холста и характере мазков так, будто имел действительное понятие о смысле этих слов. Зачем он все это делал? — Макс вскочил на ноги и стал мерять комнату шагами, сам себя взвинчивая и подогревая собственное красноречие. Его глаза почти метали молнии. — Он захотел по дешевке приобрести значительную картину, чтобы подарить ее картинной галерее грязного города, миллионы полуголодных граждан которого, как он надеется, поддержат его кандидата в парламент, им показушным даром он намеревается произвести впечатление на недоучек-снобов в местном совете того города, в то время как дрожащие от холода дети бедняков, еле-еле выплачивающие пошлины и налоги, вовсе не помышляют ни о каких картинах. Им нужна всего лишь еда. А знаете ли, что я намерен сделать с этими пятнадцатью сотнями фунтов, Бэлл? Я куплю один из автомобилей его конкурента. Соперник его кандидата является владельцем автомобильного предприятия, на котором трудятся сотни и тысячи людей. Я куплю один из этих автомобилей, и таким образом деньги, которые мой идиот-клиент должен был бы послать бедным детям своих избирателей, в конечном счете вернутся к ним, да еще в придачу к презентуемой им же картине.

Он закончил свою тираду, выразительно вытянув руку. Водворившееся вслед за этим молчание было прервано изнеженно-манерным возгласом донны Беатрис:

— Слушайте, слушайте Макса! — Она спокойно добавила к этому парламентскому выкрику: — Я полностью согласна с Максом! Слишком многие люди считают себя знатоками искусства!

Бэлл подняла брови.

— Мне кажется, — произнесла она, — что два черных дела складываются в одно белое, а вдобавок еще появляется очень дорогой автомобиль!

Во время всего этого обмена репликами один мистер Кэмпион хранил молчание. Он попросту переваривал все только что услышанное и сопоставлял новые факты с тем, что он наблюдал в галерее Салмона. Ему все ощутимее казалось, что он совсем близок к какому-то удивительному и важному открытию.

Он и Макс вскоре распрощались с обитателями дома и направились через Кресент к стоянке такси под железнодорожным мостом. Накрапывал дождь, и было слишком пасмурно для этого времени года. Макс, казалось, пребывал в приподнятом настроении. Он бодро вышагивал, заломив набекрень свою большую черную шляпу. Ее поля были так широки, что Кэмпион не мог с высоты своего роста разглядеть его физиономию, скрытую под ними.

— Воспоминания о былом! — вдруг изрек Макс. — Да еще такие совпадения! Это уже слишком, не так ли? Весьма поучительный вечерок!

Кэмпион промолчал, лихорадочно и сердито размышляя. Догадка, которая брезжила где-то на задворках его сознания еще с тех пор, как он вышел из галереи Салмона и побрел по Бонд Стрит, вдруг обрела ясные очертания, и ее важный смысл отозвался непривычным холодком, пробежавшим вдоль его спины.

Как он подсознательно отметил тогда, в галерее Салмона, существовало некое безошибочное «фамильное» сходство между этой аферой Макса с политическим деятелем и его «признанием» Оутсу.

Кроме явного различия в эмоциональной окраске, все остальные черты обоих собеседований совпадали: кажущаяся искренность, пламенность, безоглядная отвага и совершенство исполнения. Оборотную сторону дела с продажей картины он узнал только что, и она ошеломила его. А что если имеется и оборотная сторона того признания в убийстве? А что если и оно является экспериментом для сверхутонченного ума?

Он поглядел сверху вниз на фигурку, вышагивающую рядом с ним по пустынной лондонской улице, и понял смысл странного психологического синдрома, столь удачно именуемого «хладнокровным убийством». И чем больше он думал об этом, тем яснее становилась его сущность.

Признание Макса было, разумеется, слишком поспешно квалифицировано инспектором как признание аффектированного и самовлюбленного истерика, каковым Макс являлся на первый взгляд. Инспектор и сейчас еще считал его именно таким типом.

Но мистер Кэмпион теперь знал куда больше инспектора. Он знал, что Макс вовсе не тот идиот, которым можно просто пренебречь. Мало того, имелись основания полагать, что он носитель того странного, слегка изощренного ума, который не только побуждает к смелым поступкам, но и одинаково равнодушен как к опасности, так и к истине. Но поскольку Кэмпион теперь это знал, то «признание» Макса в убийстве представилось ему двойной изощренной ложью, а раз это так, то истина могла оказаться ужасной.

Он дошел до этого пункта своих рассуждений как раз к тому моменту, когда рядом с ними оказалось такси и Макс стал уговаривать его войти в машину.

Кэмпион, извинившись, отказался, а Макс сел в такси и отбыл. Мистер Кэмпион стоял под дождем, глядя вслед машине, пока она не скрылась из виду. Он был охвачен ошеломляющим ощущением сделанного им открытия.

Макс же в такси снял шляпу, откинулся и тихонько рассмеялся.

Некоторое время он размышлял о своем искусстве водить людей за нос, но потом нахмурился и прищурил свои блестящие глаза. Он думал о миссис Поттер.

Глава 11Перед фактом

Утром того четверга, в который она погибла, миссис Поттер проснулась чуть пораньше, чем обычно, потому что у нее было очень много дел.

Она спустила ноги с постели, которой ей служила тахта, и осталась сидеть, раздумывая. Ее ночная рубашка, скопированная с одеяния фигуры на греческой стеле, была скрыта под теплой, но достаточно уродливой ночной кофтой, которая защищала ее горло и руки от холода, проникавшего через льняные портьеры.

Серо-стальные волосы миссис Поттер были всклокочены, а лицо очень бледно. Она дурно спала этой ночью.

Мистер Поттер встал раньше и уже удалился в свой сарай, пристроенный к кухне. В этом сарайчике он вырезал и печатал свои литографии. Он отсутствовал по крайней мере уже с час.

Его супруга механически оделась, нервно морща лоб. В мастерской сквозило и было не очень уютно. Вообще эта мастерская выглядела нешаблонно и слегка печально. Бутылка из-под кьянти и римская шаль, принятые в качестве декоративного реквизита, в наше время не столько напоминают «Богему», сколько дилетантскую продукцию «Трильби», а романтические времянки и живописная нищета, такие привлекательные в юности, в зрелые годы просто приводят в уныние.

Клэр Поттер, заторопившись, надела домашний рабочий халат, выдержанный в русском стиле. Сегодня был день работы Уильяма в Блейкенхаме, в школе Челмсфорда, руководство которой было настолько великодушно, что видело в нем внештатного лектора по вопросам искусства. Временами он даже бывал в ударе.

Пытаясь уйти от одной и той же роковой и ужасающей мысли, неотступно терзавшей ее днем и ночью, она всеми силами старалась загрузить себя заботами. Сегодня следовало заняться росписью билетов на акварельную выставку Римской гильдии художников, которые должны были быть доставлены в комитет по распространению. Затем нужно было написать отзывы на этюды учеников Цыганского художественного клуба, причем эти слегка критические отзывы, помещаемые на обороте каждого из рисунков, были примерно такими: «Повышена интенсивность тона! Осторожнее!» или «Снова нарушена гармония! Избегайте зеленого хрома!»

Клэр Поттер относилась к своим обязанностям весьма серьезно, поскольку за них платили, поскольку ей верили и поскольку они в какой-то мере могли служить ей оправданием…

Когда постель была убрана, тахта застелена домотканым шерстяным покрывалом, а подушки заправлены в яркие дневные наволочки и водворены по углам тахты, что создавало дополнительные «цветовые пятна» в студии, миссис Поттер занялась своим туалетом в небольшой умывальной комнате при кухне.

Она никогда не позволяла себе слоняться по дому неумытой и весьма тщательно совершала свои омовения, которые заканчивались наложением слоя рисовой пудры на лицо. Эту пудру она самолично расфасовывала в маленькие красиво расписанные коробочки, которые иногда продавала.

Она делала все умело и педантично, так как это был единственный способ справиться со всеми неудобствами быта. Но в это особое утро все, что она делала, было лишено обычной живости, присущей ей раньше.

Клэр прервала свои занятия на мгновение, так как по ее спине прокатилась горячая волна, захватившая и голову так, что она почувствовала звон в ушах и неприятное покалывание в глазах. Она существовала в мире маленьких вещей так долго, что вторжение чего-то крупного в ее сознание часто переходило в какие-то чисто физические, когда любопытные ощущения.

Она вынула свои кисточки из скипидара и тщательно их чистила еще до того, как взяться за приготовление завтра. Но целая горсть этих кистей внезапно выскользнула из е руки на пол, да еще она перевернула кружку, где они стояли, так как у двери, ведущей в мастерскую, послышался какой-то шорох.

Она рассердилась на себя, вспомнив, что это Лайза или Бред Рэнни положили у ее порога газету «Морнинг Пост», которую выписывали в доме Лафкадио.

Прошло еще некоторое время, прежде чем она смогла взять себя в руки и просмотреть газету. Она всегда была очень далека от того, чтобы потворствовать каким-либо предчувствиям, но беспокойное пугающее ощущение, медленно нараставшее в ней в течение недели, стало казаться особенно нестерпимым сегодня утром. Она словно ощущала дыхание беды на своих щеках.

Наконец развернула газету, пробежала колонки новостей, и огромное чувство облегчения от того, что ее глаза не видели ни одного знакомого имени, охватило все ее существо.

Клэр решительно вернулась к домашним обязанностям — их было так много, а времени так мало!

Эта жизнь была ужасна! Если человек создан для настоящего творчества, то грешен тот, кто заставляет его так много времени посвящать рутинным занятиям!

Она вдруг вспомнила свою жизнь в Италии, в маленькой горной деревушке за Сан Ремо, где каждый мог расположиться со своим мольбертом вблизи от церквушки, сидеть в ее тени и любоваться светом. Все было так чисто и ясно тогда, и было столько надежд, и так славно струились краски из тюбиков!

Клэр повторила это самой себе вслух, будто находя в этом особое отдохновение. Если бы не Уильям, не их ужасающая бедность и не бесконечная круговерть пустяковых дел, с какой радостью она бы вернулась в ту деревушку!

И лишь на мгновение, когда она стелила скатерть деревенского стиля поверх английского стола с раздвижной крышкой, ее охватило инстинктивное желание убежать, вот так, внезапно, оставив все как есть и упорхнуть, улизнуть! Но этот откуда-то нахлынувший спасительный порыв к самозащите, был, к сожалению, быстро подавлен ею.

Она, возможно, и могла бы об этом подумать. Если нервы вконец изведут ее, она осенью, пожалуй, попытается сделать это. А пока что она должна повидать Фреда Рэнни и взять у него немного краски. Да еще в полчетвертого должна прийти на урок мисс Каннингхэм… День катился вперед стремительно.

Было время, когда миссис Поттер получала удовольствие при мысли о четверге. Ей нравилось быть занятой, нравились обязанности секретаря Римской гильдии художников, даже доставляло удовольствие общаться с воспитанной и богатой мисс Каннингхэм, точно указывая ей на те случаи, когда ее несколько старомодный вкус изменял ей.

Но сегодня все было по-другому.

Мистер Поттер вернулся из сарайчика к тому моменту, когда отварная сельдь уже лежала на столе.

Миссис Поттер посмотрела на него так, словно впервые увидела его на пороге комнаты. И впервые до ее сознания со всей ясностью дошла мысль, что он абсолютно не способен помочь в ее ужасных обстоятельствах. Она никогда ничего особенного и не ждала от него, но сейчас, глядя на него в этом новом для нее холодном ракурсе, она поразилась мысли о том, что вообще заставляет людей вступать в брак? Конечно, уже в те безмятежные дни в Сент-Айвс ей было ясно, что ноша, которую таскал в своей душе этот унылый юноша, была не от таланта, а от мрачного ощущения недостатка в нем.

Но сейчас это было особенно грустно еще и потому, что мистер Поттер выглядел определенно счастливым. На нем была рубашка без воротника, его старые холщовые штаны пузырились на коленях и сзади, и на ногах, обутых в старые турецкие туфли без задников, не было носков. Но он был переполнен радостью. Обычное выражение обреченности почти совсем исчезло с его лица, и он размахивал сырым листом японской бумаги перед глазами жены. У него был вид настоящего триумфатора.

— Красота! — возбужденно произнес он. — Красота! Клэр, моя родная, этот последний камень является решающим доказательством! Я, кажется, слегка измазался. Эти чернила, ты же знаешь… Но взгляни на этот оттиск! Такого же никогда не получить с обычного камня! Песчаник — это новый и очень важный материал. Я всегда это говорил, а теперь получил подтверждение!

Он отодвинул посуду и разложил оттиск на скатерти, оставив на ней отпечаток своего запачканного чернилами большого пальца.

Вид этого пятна был первой неприятностью, омрачившей утро мистера Поттера, и он быстро прикрыл его ладонью, искоса взглянув на жену.

К счастью, она не смотрела на него, а уставилась в окно с таким выражением, какого он никогда раньше на ее лице не видел. Она глядела почти испуганно, почти кротко.

Он не мог понять почему, но это доставило ему удовольствие.

— Послушай, — сказал он, потянув ее за рукав. — Это же хорошо, ведь правда? Я хотел бы назвать это «Частичкой старого Бэйсуотера», но, может быть, стоит назвать это более современно. Здесь виден железнодорожный мост, посмотри. Это вышло прекрасно, не так ли? И эти чудные тени… — Она все еще молчала, и он продолжал, не будучи в силах оторваться от литографии. — Я думаю, ее надо окантовать и повесить здесь, вместо этой гравюры Медичи. Во всех случаях оригинал всегда ведь лучше репродукции, правда?

— О Уильям, перестань валять дурака! Давай садись завтракать. У меня столько еще не сделано!

Миссис Поттер отбросила оттиск на диван и поставила тарелку с едой перед мужем.

— О родная, поосторожнее! Он ведь еще не высох. Я возился с ним все утро…

В тоне мистера Поттера вновь зазвучали унылые нотки, и по мере того, как он кротко отсиживал свою повинность за столом и отъедал по маленькому кусочку от сельди, которая уже остыла и была совсем невкусной, он выглядел все более старым, все более запущенным и неопрятным.

Миссис Поттер поглощала свой завтрак с таким видом, точно ей неприятно даже думать о нем. И еще раз страх, обманчиво смягчивший выражение ее глаз, был принят ее мужем за что-то другое. Он кинул вороватый взгляд на диван, чтобы убедиться, что с оттиском ничего не произошло, и наклонился к ней.

— Клэр, ты хорошо себя чувствуешь? Ты после того приема выглядишь такой нервной, такой неспокойной…

К его изумлению она рывком повернулась к нему и вскричала с непонятной страстью.

— Это неправда! Я в полном порядке! Прием никак не мог меня изменить! Никоим образом!.. Ты бы поторопился! Тебе надо поспеть на автобус десять — тридцать на Ливерпуль Стрит!

— Ладно, — сказал мистер Поттер, вновь полностью обретший свое обычное уныние. — Мне жаль, что сегодня надо куда-то уезжать. Мне бы так хотелось сделать еще один или два оттиска. Я знаю, миссис Лафкадио их бы одобрила… Это адский труд — преподавание, — вдруг добавил он. — Само по себе трудно учить людей, которые хотят учиться, но эти мальчишки не испытывают ни малейшей склонности. Это очень затрудняет дело…

Миссис Поттер не откликнулась. Она процеживала кофе через стеклянный фильтр, купленный ею в Бельгии, и в эту минуту решительно не думала о своем муже.

Мистер Поттер вновь украдкой взглянул на свою литографию.

— Она смотрится очень хорошо, — сказал он. — И свет хорош, и вообще она интересна. Я думаю, ее надо окантовать и повесить здесь, если ты не возражаешь, родная!

— Я не желаю, чтобы она висела здесь, Уильям! Я вложила в оформление этой комнаты много труда, я принимаю здесь своих учеников, и для меня важно, чтобы она имела именно такой вид, какой она имеет!

Миссис Поттер нашла, что ее позиция выражена с достаточной определенностью. Правда, вопрос об убранстве этой комнаты был темой застарелого спора между супругами, и она всегда брала в нем верх, никогда не позволяя ему «подавить ее индивидуальность». А тот факт, что опасение такого рода было явно преувеличенным, нисколько ее не занимал.

Мистер Поттер обычно всегда сдавался без борьбы, но сегодня он все же был полон ощущением своего успеха и ободрен им. Поэтому он позволил себе возразить.

— Но, моя родная, — сказал он со слабой надеждой, — ведь есть же люди, которым нравятся мои работы. Кто-то из них может к нам заглянуть и, возможно, захочет купить копию. Вот герцог Кэйт купил же однажды, вспомни. Ему же понравилось…

— Уильям, успокойся! Я не могу этого позволить!

Тон миссис Поттер вдруг сделался таким истеричным и таким несвойственным ей, что супруг ее умолк и остался сидеть с открытым ртом и ошеломленным видом.

Окончание трапезы прошло в молчании, после чего мистер Поттер, потерпев полное фиаско, печально удалился в свой сарай, прихватив драгоценный оттиск.

В четверть десятого он отправился всвою школу. Глядя вслед разболтанной несчастной фигуре, бредущей к выходу из садовых ворот, видя выбивающиеся из-под шляпы косы и коричневую бумажную сумку, болтающуюся в его уке, миссис Поттер подумала, что не увидит его вплоть до семи часов вечера. Она машинально помахала ему рукой.

Если бы она подумала, что вообще больше не увидит го, вряд ли ее прощальный жест стал бы более сердечным. С точки зрения его жены, мистер Поттер был невозможной личностью.

Билеты Римской гильдии и цыганские этюды в сочетании с малой толикой хозяйственных дел заняли миссис Поттер вплоть до часа дня, когда она отправилась к Фреду Рэнни за тюбиком чешуйчатой белой краски.

Нижняя часть перестроенного тренировочного домика, Где все еще приготовлялись засекреченные краски Лафкадио, была похожа скорее на лабораторию алхимика. Фред Рэнни вовсе не был химиком и делал он свое дело до смешного элементарными приемами, которым научился старого художника. В лаборатории царила невообразимая неразбериха, и любые попытки воров похитить какие-либо секреты заведомо обречены были на провал.

Лишь сам Рэнни знал, как разобраться в этих обозначенных буквами полках, на которых лежали и яды, и провизия. Что же касается исключительно важных чистых красителей, то они хранились в маленьких грязно-коричневых бумажных пакетах с надписями. Ряды старых помятых кувшинов с важными смесями выстроились на верстаках, и всюду царило зловоние от используемых им химических реактивов.

Фред Рэнни был поглощен работой, но при виде миссис Поттер улыбнулся. Он, правда, ее недолюбливал, считая любопытной и надменной, и к тому же не без основания полагал, что она норовит купить у него краску дешевле, чем та стоит на самом деле.

У него было развито чувство юмора, однако миссис Поттер не очень его жаловала, ибо ее коробила фамильярность Рэнни, его обращение с ней как с равной и полное отсутствие почтения.

Поиски искомой белой краски потребовали некоторых перестановок утвари и мебели, после которых Рэнни добрался до большого пресса в дальнем конце помещения, где хранился окончательный продукт его творчества.

Поскольку он повернулся спиной, миссис Поттер подошла к верстаку, за которым он работал, и стала разглядывать расставленные на нем предметы. Она делала это не потому, что проявляла специальный интерес, а всего лишь в силу своей привычки изучать творения других людей. Конечно, ее движение было вполне машинальным, а сознание ее было весьма далеко отсюда и целиком занято ее удручающей тайной, поэтому она очнулась лишь тогда, когда Фред Рэнни поднял с пола большой коричневый мешок, наполненный белым порошком. Она увидела над мешком его физиономию простолюдина-кокни и глаза, не без подозрения взирающие на нее.

— Не хотите ли щепоточку? — спросил он ее. Немного смешавшись от его фамильярности, она довольно резко отреагировала:

— А что это такое?

— Мышьяк, — захохотал Фред Рэнни, да так, что его чуть не вывернуло.

Он был неотесанным мужланом, по ее мнению.

Рэнни вручил ей белую чешуйчатую краску, оставшись непреклонным в их обычном споре относительно цены, и когда она удалилась, еще посмеялся, довольный, что дал ей по носу такой удачной шуткой с мышьяком.

У Миссис Поттер оставалось очень мало времени на ленч. Из магазинчика на Черч Стрит, который продал десять ее рисунков пером, ей позвонили, как только она вернулась от Рэнни, и она еще целый час потратила на то, чтобы упаковать, проставить цены и отправить по почте новые рисунки.

Когда она вернулась и внесла в дом посылку с деревянными блоками от Салмона, которую оставил у ее порога Рэнни, оставалось всего пятнадцать минут до прихода мисс Каннингхем. Она приготовила себе в кухоньке чашку бульона из кубика и села у окна мастерской, чтобы выпить его. Это были ее первые свободные минуты после утреннего завтрака. Она еще подумала, что и они тянутся слишком уж долго.

Обычно раньше она могла позволить себе в такие минуты счастливого безделья занять свою голову тысячью мелких мыслей, но теперь ей вовсе не удавалось это. Стоило ей хоть ненадолго разгрузить себя, как мысли ее тотчас обращались к тому, что было запретным, к той вещи, о которой она не смела думать и думала постоянно, к тому ужасному, что свалилось на нее и сделало все, раньше интересовавшее и занимавшее ее ум, ничтожным в сравнении с этим.

Вот почему она почувствовала облегчение, когда щелкнула задвижка садовой калитки и послышались мягко-тяжелые шаги мисс Флоренс Каннингхэм на гравии дорожки.

Она убрала подальше пустую чашку и вышла навстречу гостье с немного вымученной профессионально-приветливой улыбкой.

Мисс Каннингхэм являла собой весьма яркий образец дамы с претензиями. Она была массивна, любезна, немолода и решительно лишена всяких проблесков таланта. Ее твидовое пальто и такая же юбка, шелковая блуза и шляпка-колпак могли принадлежать любой провинциальной классной даме. У нее водились деньжата, и она могла себе позволить питать страстную любовь к занятиям искусством акварели.

Она не отличалась красотой. Ее голубые глаза были посажены слишком близко друг к другу, а рот пересекался вертикальными складками, и было такое впечатление, что он перетянут и искусственно сложен в трубочку. У нее было обыкновение раз в две недели приходить к миссис Поттер со своими этюдами, чтобы та их разобрала и дала соответствующие советы. И сейчас тоже она принесла большую папку этюдов, только что вернувшись с «рисовальной оргии» около Рэя.

— Славная погодка! — сообщила она негромким, но явно взволнованным голосом. — Я рисовала все утро. Такое дивное освещение, такой цвет! Там была целая толпа рисующих!

Миссис Поттер внезапно ощутила, насколько она безоружна перед этим напором эмоций, перед прекрасной погодой в окрестностях Рэя, этюдами мисс Каннингхэм и ею самой. Все это показалось ей необъяснимо бессмысленным, и такое ощущение было ей внове.

Ее посетительница стянула с рук коричневые детские перчатки и стала распаковывать свои изделия с рвением ребенка, приготовившего сюрприз для взрослых.

Миссис Поттер чувствовала, как жадно гостья наблюдает за ее реакцией, и, когда около дюжины зеленых пейзажей, ужасающе похожих один на другой, были разложены перед ней на столе, она, пересилив себя, начала их разбирать, стараясь припомнить обычные для этих занятий слова и фразы. Она изображала те самые всплески изумления и одобрения, которых так жаждала ее посетительница и за которые она платила чистоганом.

Когда улеглось первое возбуждение от демонстрации этюдов, глаза мисс Каннингхэм обрели несколько более прозаическое выражение и она уселась поудобнее, совершенно явно приготовившись посплетничать.

— Есть ли какие-нибудь новости? — спросила, понижая голос и конфиденциально наклоняясь к собеседнице. — Я ведь в последний раз была у вас почти сразу… сразу после случившегося. Вы припоминаете? Вы были тогда так потрясены, и я провела у вас не более десяти минут. Вы, бедняжечка, выглядели совсем больной. Впрочем и сейчас вы ненамного лучше! — Она произнесла последние слова, окинув свою жертву оценивающим взглядом и, не переводя дыхания, продолжила: — Я была в отъезде, поэтому знаю немногое. Газеты почему-то так сдержанны, не правда ли? Однако моя приятельница, мисс Ричарде, чей брат служит в Ведомстве иностранных дел, сообщила мне, что полиция вовсе перестала заниматься этим делом. Это правда?

Миссис Поттер опустилась на стул напротив мисс Каннингхэм не потому, что собиралась вступить в беседу, но потому, что колени отказывались ее поддерживать. Она чувствовала, как взмок ее лоб под челкой, и вяло удивилась, почему никак не может избавиться от этой противной физической реакции на мысли, которые попросту не должна впускать в свой мозг.

Мисс Каннингхэм продолжала разглагольствовать с отвратительным рвением человека, сумевшего разбить лед недозволенности вокруг трудной темы.

— Я полагаю, вы еще не слышали? Полиция весьма мало этим занимается, и я уже понимаю почему. Это должно вас ужаснуть, — прибавила она, пытаясь как бы сделать собеседницу причастной к некоей особой тайне. — Вы ведь знали его достаточно хорошо, не так ли? А не был ли он вашим учеником?

— Дакр? — удивилась миссис Поттер. — О нет! Я никогда с ним не общалась.

Она могла бы добавить, что это было невозможно, но инстинктивно воздержалась, не сказав более ничего. У нее было такое чувство, что она стоит посредине потока несущегося вперед транспорта и что единственное спасение в том, чтобы не совершать никаких лишних движений.

На лице мисс Каннингхэм появилось некое подобие удовлетворения, которое слегка изменило свойственное ей выражение лицемерной доброжелательности.

— Я полагаю, что следствие было довольно забавным, не так ли? Я точно не могу это утверждать, но ведь отчеты в газетах были такими туманными и расплывчатыми! Там была одна деталь, о которой я хотела вас спросить. Оказывается, он был женат? Но я всегда полагала, что он был помолвлен с мисс Лафкадио. Возможно, я не права?

Миссис Поттер с трудом смогла выдавить из себя ответ.

— Они когда-то были помолвлены, но потом расторгли помолвку. Это произошло еще до его отъезда в Италию, как вы должны были бы знать!

— О, понимаю! — кивнула мисс Каннингхэм, вытянув губки, и без того уже сложенные трубочкой. — Ну, разумеется, — добавила она вдруг, тревожно расширяя свои голубенькие глаза, — так он был убит, ведь это правда? О, простите, простите, что я употребила это слово, но я полагаю, что его закололи. Ах, я вижу, что вам вовсе не хочется об этом говорить? Это же так болезненно! — Ее обычно сладостные глазки теперь горели каким-то адским огнем. Миссис Поттер чувствовала, как капли пота скатываются вниз из-под ее челки. Болтливая старая кумушка, по-видимому, обладала дьявольской проницательностью и незаурядной волей к тому, чтобы вырвать правду из осведомленного источника. Миссис Поттер вяло воспротивилась этому.

— Ну, разумеется, вы не знаете, — рассмеялась мисс Каннингхэм с легким оттенком превосходства. — Разумеется, милочка, вы не знаете, иначе вы не могли бы сидеть здесь, не так ли? Я лишь была поражена… Конечно я слышала, или скорее, сделала выводы из того, что упоминала мисс Ричарде, что в этом каким-то образом был замешан посол… Нет, нет, не то, чтобы он это сделал сам, но, поскольку он при этом присутствовал… — она понизила голос, — мисс Ричарде полагает, что это может быть связано с большевиками… Вы понимаете? Это не вполне преднамеренно, но в пропагандистских целях… Как эти суфражистки… Кто-то уже слышал о таких необычайных случаях. — Но поскольку ее слушательница сидела молча с неподвижно-каменным лицом, отражавшим явное и смешное по мнению мисс Каннингхэм, негодование, то она сделала последнюю попытку вытянуть из нее что-нибудь путное. — Я полагаю, — произнесла она, — я полагаю, что у вас нет никаких догадок на этот счет?

— Нет, — тупо ответила миссис Поттер, — у меня нет никаких догадок.

И когда мисс Каннингхэм наконец упаковала свои акварели и уже готова была отбыть, явно отняв у хозяйки больше времени, чем было положено, она сделала еще одну, финальную попытку.

— Бедная миссис Лафкадио, — изрекла она, — Она ведь так стара! Какой удар для нее! Как ужасно оставить все это в таком виде, когда никто в действительности ничего не узнал!

Миссис Поттер схватилась за ручку двери.

— Да, — произнесла она нетвердым голосом. — Никто в действительности ничего не узнал. Вот в чем ужас!

— Вот именно это я и говорю! — с удовлетворением подтвердила мисс Каннингхэм и выплыла наружу.

Предоставленная самой себе, миссис Поттер бросила взгляд на часы. Была половина пятого. Уильям не должен был появиться раньше семи, и, следовательно, до этого она была свободна. Ей сегодня не надо было готовить пищу. Обычно в четверть седьмого Бэлл подходила к их домику по садовой дорожке и приглашала их обоих к обеду: «Вы же так заняты по четвергам, милая, что вряд ли успеете что-нибудь приготовить!».

Бэлл это делала каждый четверг уже в течение почти шести лет. И, хотя это приглашение всегда звучало как экспромт, оно уже вошло в обычай, и не было оснований полагать, что сегодня его не будет. И если бы не это некое предчувствие опасности, которое так давило на нее.

Она стояла в какой-то нерешительности, и ее глаза блуждали по комнате, пока не остановились на чем-то, стоящем в стороне, но она отвела их. Этого ей не надо было. Она должна была взять себя в руки и не думать…

И вдруг все вещи в комнате уди сильным образом преобразились. Она смотрела на них так, словно никогда не видела раньше. Тот факт, что она в последний раз стоит в своей маленькой комнате и оглядывает ее, всю наполненную предметами и воспоминаниями о прошедшем, разумеется не был ей известен, но фактом было и то, что она вдруг необычайно реально увидела все, что находилось в комнате. Каждый предмет обстановки, каждый рисунок, каждую занавеску. Все это ясно и по отдельности запечатлелось в ее мозгу.

И в тот момент, когда она так стояла, удивляясь этому необычному явлению, именно в тот момент начал звонить телефон…

Глава 12Что же нам делать?

Тело нашла Бэлл. Милая, добрая, старая Бэлл в своем белом бретонском чепце, с концами, развевающимися под ветерком в саду, и юбками, которые она слегка приподнимала, чтобы не задеть ими росистую траву по обеим сторонам дорожки.

Она немного задержалась перед домом Поттеров, чтобы оборвать засохшую ягоду, оставшуюся с прошлой осени на кусте вьющейся розы, довольно густо оплетшей порог.

Затем, слегка удивленная отсутствием ответа на свой стук, она обогнула домик и подошла к открытой двери кухни.

— Клэр, милочка, — позвала она, — Клэр, вы не очень заняты? Можно ли мне войти?

Ее голос облетел помещение, но остался без отклика и, подождав еще немного, она вошла внутрь мастерской. Клэр Поттер лежала ничком на тахте, зарывшись лицом в подушку. Ее рука безвольно свисала вниз, а вся ее небольшая фигурка в ярком расписном халате настолько сливалась с домотканым покрывалом тахты, что в первый момент глаза Бэлл не увидели ее, и она остановилась, оглядывая комнату, как бы разочарованная тем, что в ней никого нет.

Она решила сесть и подождать, чтобы не утруждать себя повторным приходом, но вдруг тело на тахте бросилось ей в глаза и приковало к себе внимание так, словно его очертания внезапно кто-то обвел толстой черной линией.

У нее на секунду перехватило дыхание, потом она воскликнула:

— Клэр! Я не заметила вас сразу, милая! В чем дело?

Тело Клэр Поттер лежало неподвижно, словно это была всего лишь груда одежды. Бэлл подошла к тахте, и ее старое лицо окрасилось румянцем материнской тревоги.

— В порядке ли вы, деточка? Клэр!

Она протянула руку к застывшему неподвижному плечу и попыталась приподнять жалкое тело в ярком халатике.

— Давайте, милочка. Давайте, Клэр. Садитесь же!

Поддавшись слабым усилиям старой женщины, тело немного приподнялось и на мгновение появилось то, что было раньше лицом миссис Поттер. Посиневшая кожа, вытаращенные глаза, жутко раскрытые губы — все это ярко обозначилось на тускло-оранжевом фоне подушки.

Старые пальцы Бэлл выпустили свою ношу, и лицо Клэр снова зарылось в подушку.

Женщина, выпрямившись, неподвижно стояла в студии. Она почти не двигалась с бледным, как мел, лицом и странно невыразительными глазами. Так продолжалось несколько секунд, потом она как бы очнулась и с удивительным самообладанием оглядела комнату.

Она отметила про себя, что все лежит на своих местах, и после этого, осторожно ступая и словно опасаясь нарушить покой мертвого тела, вышла через дверь кухоньки наружу.

Маленькое зеркало над раковиной как бы ударило Бэлл собственным ее отражением. Она увидела в нем тяжело бредущую старую женщину с побелевшими губами в сбившемся набок батистовом чепце и нерешительно остановилась, чтобы немного привести себя в порядок.

В любом случае ради всех остальных домочадцев здесь не должно быть суеты или каких-либо патетических сцен. Никто больше не должен подвергнуться шоку от вида этого чудовищного, ужасного лица! Бедная Клэр! Бедная, проворная, практичная Клэр!

Наконец Бэлл решила, что выглядит более или менее нормально, и приступила к действиям, которые представлялись ей необходимыми.

Из дверей кухоньки она прошла по тропинке к сараю Рэнни и тихонько его позвала:

— Фред, Фред, выйдите на минутку!

Она полагала, что голос ее звучит нормально, но Фред мигом оторвался от своего верстака и поспешил к ней с явным выражением беспокойства на лице.

— Что такое, мэм, что случилось? — тревожно спросил он, схватив ее за локоть, чтобы поддержать.

Бэлл взглянула ему в лицо и почему-то из страхов и печалей, теснящихся в ее мозгу, вдруг выплыло неожиданное воспоминание о том, как впервые она увидела его и взяла к себе на колени — оборванного, грязного пятилетнего мальчугана, истошно оплакивавшего свою мать.

— Что стряслось, мэм? — повторил он нетерпеливо. — Вы, часом, не больны ли?

Его забота о ней в такой момент даже слегка рассердила старую леди, и она постаралась быть как можно более деловой.

— Пройдемте внутрь домика, чтобы нас не увидели, — сказала она, увлекая его в кухоньку, и добавила, видя его вопрошающий взгляд. — Там в студии находится миссис Поттер. Я только что увидела ее. Она мертва.

— Мертва? — у Рэнни отвисла челюсть. — Вы в этом уверены, мэм?

Бэлл пожала плечами и тут же пристыдила себя.

— Да, — ответила она просто. — Зайдите внутрь, но не прикасайтесь к ней, бедняжке.

Фред Рэнни вернулся, его лицо потемнело больше, чем обычно, и лоб прорезали глубокие складки.

— Вы должны вернуться домой, мэм, — сказал он. — Здесь не место для вас и негоже вам на это смотреть. Ни в коем случае. Вы должны сейчас же прилечь. Пойдемте отсюда! — последнее было сказано довольно беспомощно.

— Рэнни, перестаньте валять дурака! Я не для этого вас вызвала, — приказала Бэлл своим прежним властным тоном. — Надо кое-что сделать прежде всего. Несчастный Поттер появится в семь часов, и мы не можем позволить ему войти туда одному. И прежде всего нам надо вызвать врача.

— Да, вы правы, мэм! Мы должны кого-то оповестить Но не надо, чтобы сейчас об этом знала мисс Беатрис.

— Разумеется, нет, — подтвердила Бэлл и неожиданно для самой себя добавила: — Фред, я рада, что вашего хозяина нет в живых!

Рэнни сурово кивнул.

— Это бы расстроило его, — согласился он и, помолчав, добавил: — Лучше вызвать ее собственного доктора… Он живет на Кресент, недалеко. Можно мне позвонить ему?

— Нет, я не думаю, что это стоит делать, — ответила Бэлл поколебавшись. — Донна Беатрис услышит, а я не желаю пока будоражить весь дом!

— Но у Поттеров имеется в студии собственный телефон…

Бэлл покачала головой.

— Нет. Это не вполне прилично перед лицом смерти. Кроме того, я считаю, что мы ни к чему там не должны притрагиваться, даже если это и будет чуть-чуть!

— Не притрагиваться? — Он начал, наконец, понимать важность того, что она сказала. — Как, мэм, не хотите же вы сказать, что… что вы не считаете ее смерть естественной и что здесь был другой… другая…

Он остановился, не умея подобрать нужное слово.

— Я и сама не знаю, что я считаю, — проговорила Бэлл, — вы бы лучше отправились за доктором! Приведите его с собой!

— Но я не могу оставить вас здесь, мэм!

— Ерунда! — отрезала Бэлл. — Делайте, что вам велено!

Но, когда Рэнни послушно повернулся и с видом вестника несчастья из известной пословицы выбежал через калитку сада, ей стала изменять твердость духа, которую она так удачно изображала. И первое, что ей пришло в голову, была мысль о мистере Кэмпионе.

Она поспешно прошла по дорожке, ведущей к ее дому, и вызвала Лайзу из кухни.

— Лайза, — сказала она, — я хочу, чтобы вы покараулили дверь миссис Поттер. Не позволяйте никому входить в домик, пока я не вернусь.

Бэлл могла говорить по телефону из собственного дома только недомолвками, уклончиво, но мистер Кэмпион, сидевший у аппарата в своей квартире на Баттл Стрит, воспринял ее звонок как отчаянный призыв о помощи.

— Алберт, — сказала она. — Это вы, дорогой? Я так боялась не застать вас. Мне бы так хотелось, чтобы вы приехали повидать меня. Да, сейчас. Сразу же. Нет, нет, ничего особенного! Никаких причин для тревоги… Но я была бы очень признательна, если бы вы приехали как можно скорее. Послушайте, Алберт… Возьмите такси!

Именно эти последние слова подтвердили догадку мистера Кэмпиона о том, что произошло неладное. И что это серьезно. Подобно многим людям своего поколения Бэлл смотрела на такси так же, как на телеграмму, то есть как на меру чрезвычайную.

— Я буду тотчас же! — ответил он и услышал на другом конце провода легкий вздох облегчения.

Как только Бэлл повесила трубку, на верхней площадке лестницы возникла донна Беатрис.

— С кем вы говорили? — подозрительно спросила она.

— С Кэмпионом, — правдиво ответила Бэлл. — Он сейчас приедет, чтобы побеседовать со мной.

И, как это ни странно, донна Беатрис удовольствовалась таким объяснением, а Бэлл вновь спустилась в сад.

Лайза стояла у входа в дом, изжелта-бледная, с явным страхом в глазах.

— Я заходила туда, — объяснила она безо всяких предисловий.

— О Лайза!

Две старые женщины посмотрели друг другу в глаза.

— Отчего она умерла?

— Я не знаю. Я жду доктора.

— Я подожду вместе с вами, — сказала Лайза.

Они пробыли в маленькой кухоньке до тех пор, пока не появился Рэнни с врачом.

Доктор Феттес был флегматичный квадратный молодой человек с буйной кустистой шевелюрой над низким лбом и ясным взглядом, который, однако, вовсе не наводил на мысль, что перед вами дурак. В течение семи или восьми лет своей практики он совсем не вырос как медик, поскольку родственники его пациентов с удивительным благодушием полностью перекладывали все заботы о больных на его плечи, искренне веря, что диплом врача полностью гарантирует и всемогущество, и знание всей премудрости мира.

Он окинул взглядом трех взволнованных людей в кухоньке, глядевших на него с таким доверием, и с сожалением отметил про себя, что прошлое поколение супер-медиков вызывало к себе какое-то суеверное отношение. Но люди, ожидавшие его заключения, ничего этого не прочли на его лице. Он лишь воплощал в их глазах авторитет, и это действовало успокаивающе. Он был доктором.

Феттес был немного знаком с ними всеми, что облегчало его задачу, и, когда Бэлл объяснила, что Поттер находится в своей школе и будет дома не раньше семи, он прошел внутрь, чтобы осмотреть то, что было когда-то миссис Поттер.

Лайза сопровождала его. Она держалась твердо, и Бэлл передала ей эту малоприятную обязанность с благодарностью.

Рэнни притащил из своего сарая стул для хозяйки и встал рядом с ней как страж, оставаясь в этой позиции в течение всего времени, пока шла пренеприятнейшая процедура освидетельствования.

Из кухоньки виднелся красочный угол студии. Его яркость была продуманной, она создавалась несколькими шалями, бутылками кьянти и нарисованными кукольными головками. Бэлл не могла смотреть на это, но сидела как послушная девочка, вертя на пальце свое обручальное кольцо. Она вертела и вертела его, и это почему-то помогало ей не заплакать.

Кэмпион застал ее за этим занятием, сидящей на стуле в кухне с опущенной головой и руками, сложенными на коленях. Она подняла голову, когда он вошел, а он невольно поцеловал ее и положил свою ладонь на ее руки.

— Так что же стряслось?

Она рассказала ему тихим голосом, в котором звучали трогательные старческие нотки, а он слушал ее и в то же время прислушивался к волнам холодного ужаса, прокатывающимся вдоль его позвоночника.

— Вы первой ее обнаружили?

— Да.

— Вы убедились, что она мертва?

— О, о, конечно! Да, мой дорогой! Абсолютно мертва. Бедная, бедная, вечно занятая Клэр!

Она так сильно наклонилась вперед, говоря это, что ему пришлось подхватить ее, чтобы она не упала. Но в ответ на все уговоры она категорически отказалась вернуться в свой дом.

— Доктор захочет поговорить со мной, — твердила она. — Он велел мне остаться…

Доктор Феттес наконец вернулся в кухоньку, был представлен Кэмпиону, имя которого было ему известно, и начал задавать вопросы.

— Миссис Лафкадио, — начал он с едва заметным шотландским акцентом, — когда вы зашли в студию и обнаружили… эту леди, вы не прикоснулись ни к чему в комнате?

— Нет, — твердо ответила старая дама, — ни к чему, за исключением ее самой. Я приподняла ее, но, увидев ее лицо, отпустила ее и вышла оттуда.

— Понимаю. Вы не открывали хоть немного окна? Или, может быть, входную дверь?

— Нет! — изумилась Бэлл, — не открывала.

— Сколько времени прошло между тем, как вы увидели миссис Поттер, и тем, когда этот парень отправился за мной?

— Минут пять… максимум десять.

— В самом деле?

Молодой доктор нахмурился и продолжил свой «косвенный допрос», по-видимому, производимый им по собственному методу, соответствующему его темпераменту.

— Буду откровенен с вами, миссис Лафкадио. Вы не почувствовали запаха газа, когда вошли сюда?

Бэлл казалась обескураженной.

— Газа? Но, доктор, вы полагаете, что она… Я думаю…

— Вы не обнаружили запаха газа в комнате, нет?

— Нет, — покачала она головой. — Нет. Я ничего не обнаружила такого, что бы хоть в малейшей степени покаюсь мне необычным. Окна были в том же положении, то и сейчас, я думаю… Я не обратила внимания. Молодой врач вздохнул.

— Ну ладно, — произнес он, — сейчас половина седьмого. Может быть, мне лучше дождаться и расспросить мистера Поттера.

Бэлл тронула его за рукав.

— Этот несчастный человек вряд ли способен вам чем-нибудь помочь, — сказала она. — Он отсутствовал весь день, и этот удар потрясет его ужасно!

Доктор Феттес задумался. Он знал мистера Поттера не питал никаких иллюзий относительно возможностей ого джентльмена ни в состоянии потрясения, ни без оного. Он слышал также, что Поттеры живут здесь под покровительством семьи Лафкадио, и не знал, как ему следует поступить, но выбрал тот путь, который, по его мнению, соответствовал светским приличиям.

— Честно говоря, миссис Лафкадио, — произнес он, — я не смогу дать в этом случае заключения. Здесь потребуется дознание.

Бэлл кивнула, но не прокомментировала его слова.

Кэмпион взял инициативу в свои руки, и Феттес, которому была известна и его репутация, и всевозможные слухи, связанные с первым таинственным убийством в Литтл Вэнис, был чрезвычайно доволен представившейся возможности свалить с себя ответственность.

Бэлл согласилась вернуться в дом вместе с Лайзой, и Кэмпион отправился с ними, чтобы позвонить инспектору Оутсу.

Он позвонил из холла, оставив доктора стеречь домик, где все еще лежало тело.

— В комнате практически ничего не тронуто, — сказал он инспектору. — Мне кажется, имеет смысл вам приехать сейчас же. Да, и доктор будет здесь тоже… Он не кажется мне особенно знающим… что-то твердит о газе…

В привычно утомленном голосе Станисласа прозвучало оживление, почти граничащее с возбуждением.

— Всего доброго, Кэмпион. Пусть все остается, как есть, до моего приезда. Я знал, что должно произойти нечто подобное. А девица тоже там поблизости?

Мистер Кэмпион провел рукой по лбу.

— Вот что, — бросил он, — я не хотел бы затевать дискуссии по телефону.

— Вы и не должны, — откликнулся инспектор, которого полученные отвратительные новости явно вдохновили. — Я сам к вам прибуду в течение десяти минут.

Он повесил трубку.

Глава 13Полицейская работенка

Известие о том, что Линда в Париже и находится там уже в течение нескольких дней, проводя собственное расследование, хотя и поколебало версию инспектора о ее причастности ко второму убийству в Литтл Вэнис, но не рассеяло его подозрений полностью.

Он скорее несколько отступил, но не признал себя полностью опровергнутым и предпочел сохранять мину официальной сдержанности вплоть до того момента, когда будут собраны все факты и его теория (он в этом не сомневался) блестяще подтвердится.

Доктор Феттес повторил свое заключение, гласящее, что смерть миссис Поттер наступила вследствие асфиксии (кислородного голодания) и отказался сказать что-либо сверх этого до тех пор, пока не станут известны результаты вскрытия.

Бэлл была в своем доме вместе с Лайзой, и жалкая маленькая студия оказалась полностью во власти полиции.

Мистер Кэмпион также был там, молчаливый, наблюдающий и в высшей степени скромно выжидающий, пока не будут выполнены все малопривлекательные формальности.

Поначалу Оутс, насколько это позволяла его натура, был оживлен и почти радостен. Опыт подсказывал ему, что здесь несомненно предумышленное преступление, а расследования убийств такого рода полиция почти всегда проводила успешно.

Убийство, а он уже был вполне уверен, что это убийство, подлежало тщательному полицейскому расследованию, происшествие содержало все предпосылки для его проведения, и инспектор, ничуть не преувеличивая свой оптимизм, полагал, что расследование будет удачным.

Что же касается мелочей, не укладывавшихся в заранее выстроенную концепцию, то они пока слегка лишь его занимали, хотя это было началом того, что впоследствии ошеломило его и донельзя разозлило.

Он был вынужден согласиться с доктором, что миссис Поттер подверглась асфиксии, но без всяких признаков насилия, без следов на горле и, очевидно, без воздействия газа.

В течение примерно получаса, пока работали фотографы и исследовались отпечатки пальцев, ничего существенного выяснить не удалось.

В уверенный тон инспектора стала вкрадываться нотка раздражения, и, по мере того как обычные расспросы не давали никаких значительных результатов, его непоколебимая уверенность внешне становилась все более подчеркнутой, а внутренне — все менее подкрепленной.

Фред Рэнни подвергся тщательному перекрестному допросу как человек, последним видевший миссис Поттер в живых, но кроме точного и безошибочного подсчета стоимости белой чешуйчатой краски они ничего путного из него вытянуть не смогли.

Свет забрезжил лишь тогда, когда стоявший на страже у входа человек в штатском по фамилии Даунинг застал Лайзу за мытьем той чашки, из которой миссис Поттер пила свой полуденный «Боврил». До этого он заметил, как старая итальянка украдкой выхватила эту чашку из пучка декоративной травы на клумбе и прошла с ней в кухню большого дома, куда он последовал тоже.

Он схватил и привел ее, а также прихватил подозрительную посуду, которая, увы, уже была вполне чистой, хотя сам инцидент вполне заслуживал внимания инспектора и был ему торжественно доложен.

Лайза стояла в проеме двери с горящими на лице желваками. Она являла собой исключительную, незабываемую картину вместе с ликующим полисменом в штатском, возвышающимся рядом. Ее глаза сверкали над сетью желтых морщин, придавая ей вид прожженной обманщицы, хотя на самом деле ею владела всего лишь острая тревога.

Инспектор недоверчиво оглядел ее траурную, одетую в черное фигуру. Тем не менее слова его прозвучали довольно дружелюбно.

— Мисс Капелла и я знаем друг друга. Мы встречались раньше, несколько недель назад, — произнес он.

Лайза кивнула, и в ее обманчиво плутовских глазах отразилось что-то, похожее на болезненное удовлетворение, хотя на самом деле это было всего лишь констатацией факта.

— Да, — ответила она. — Во время первого убийства.

— Убийства? — Оутс ухватился за это слово.

Но Лайза была очень далека от всякого признания. Она уставилась на инспектора, ибо под личиной плутовки таились всего лишь беспомощность и недалекость.

— А почему вы думаете, что миссис Поттер была убита?

— Я видела ее лицо. Она умерла не своей смертью. Покойники, когда умирают естественно, выглядят не так!

— Ах, так вы видели ее лицо, да? — вздохнув, спросил инспектор. — Поэтому вы вернулись сюда за чашкой, я полагаю? За той чашкой?

Он указал на довольно забавную глиняную кружку, которую торжественно держал в руках полицейский Даунинг, но ожидаемой драматической реакции со стороны Лайзы не последовало.

— Да, я вернулась за чашкой, — согласилась она, облизывая губы кончиком языка и бешено сверкая глазами.

— О! — инспектор был почти подавлен таким обилием признаний. — Но вы не станете отрицать, что вынесли чашку из этой комнаты после смерти миссис Поттер и попытались ее потом отмыть?

Некоторый оттенок торжества в его голосе вдруг подсказал Лайзе, что этот разговор не просто дружеская болтовня. Она плотно сжала губы, глаза ее сделались абсолютно невыразительными, почти тупыми. Инспектор повторил свой вопрос. Лайза всплеснула руками.

— Я больше не буду говорить! — заявила она. После нескольких бесплодных попыток уговорить ее, тот обратился к Кэмпиону.

— Вы же знакомы с ней, — сказал он. — Заставьте ее понять, что так дело не пойдет, что она должна толком все объяснить!

Но, раз встревожившись, Лайза уже не так легко могла мягчиться и лишь после пятиминутных уговоров она как будто стала склоняться к дальнейшему разговору. Наконец она, неохотно и колеблясь, заговорила:

— Я вошла в комнату, когда миссис Лафкадио отправилась позвонить… Вот когда я увидела лицо Клэр Поттер… и чашку тоже увидела. И тогда я ее спрятала в клумбу.

— Почему? — спросил инспектор.

— Потому что умерла миссис Поттер.

Инспектор Оутс вздохнул, но тут вмешался Кэмпион.

— Почему вы унесли чашку, Лайза?

Старая итальянка заколебалась. Ее глаза снова вспыхнули, она стала затравленно озираться по сторонам.

— Я увидела ее вон там, — вдруг произнесла она, показывая на сервировочный столик у окна. Туда, на нижнюю полочку поставила эту чашку Клэр, когда вошла мисс Каннингхэм. — И я унесла ее, чтобы отмыть! — добавила Лайза.

— Но зачем, Лайза? У вас же должна была быть этому причина, да еще в такое особое время?! — спросил Кэмпион.

Старая женщина посмотрела ему в глаза.

— У меня была причина, — выпалила она с совершенно неожиданной яростью. — Я подумала, что в чашке может быть яд, от которого она сама погибла, и что это опасно, поэтому я и вымыла чашку, чтобы в доме не случилось еще какого-нибудь несчастья!

Инспектор ошарашено уставился на нее, а на лице сыщика Даунинга проступило нечто, напоминающее смешливое удивление. Мистер Кэмпион тревожно и настойчиво произнес:

— Вы должны объяснить еще кое-что.

— Я больше ничего не скажу!

— Но вы должны! Разве вы не понимаете, что, если вы не объясните, эти джентльмены попросту решат — вы сами и положили яд в чашку?

— Я? — ужаснулась Лайза. — Но зачем бы я стала это делать?

Оутс шагнул к ней.

— Вот это мы и хотим узнать!

У Лайзы градом покатились слезы. Она осела на ближайший стул и стала истерически рыдать. Это напоминало вой и звучало весьма неприятно.

— Но кто, по-вашему, мог отравить миссис Поттер, Лайза?

— Никто! Никто! Я всего лишь вымыла чашку!

— О Лайза, но ведь это неправда! Вы же любили миссис Поттер!

— Я не любила ее! — В ее рыданиях зазвучала тревога. — Она была дурой! Деспотической женщиной! Большой дурой!

— Ну ладно, ладно… — Мистер Кэмпион вытер лоб платком. — И все же вы с ней ладили, вы ее хорошо знали. И если кто-то пришел и отравил ее, вам бы хотелось его поймать. Разве это не так?

— Да… — Ответ прозвучал не очень убедительно.

— Ну вот, поэтому вы и должны сказать нам, кто, по-вашему, мог положить яд в чашку?

— Я не думаю, что… он это сделал!.. Я не думаю!.. Ее завывания усилились, и она больше не могла произнести ни слова.

Кэмпион и Оутс переглянулись, и инспектор, явно ободренный, хмыкнул. Дав Лайзе поплакать еще, он сказал, похлопав ее по плечу:

— Ну будет, будет! Вы бы лучше рассказали мне все, как есть. Что толку скрывать какие-то вещи в таком деле? Так кого же вы видели? Кто сюда входил?

Лайза почти зашлась рыданиями:

— Я не знаю! Я никого не видела! Я не хочу ничего говорить!

Оутс крепко надавил на плечо Лайзы и слегка встряхнул ее.

— Вы сами себя втравливаете в историю. Давайте выходите из нее! Так кого вы видели входящим в эту студию?

Властность его голоса возымела действие. Лайза начала плаксиво бормотать:

— Ничего не знаю… Я только видела, как он вошел И снова вышел, а потом, когда я увидела ее мертвой, подумала… я удивилась.

— Да, да, мы понимаем! — Инспектор уже не мог сдержать нетерпения. — Но кто это был?

Лайза подняла на него распухшие глаза.

— Мистер… мистер Поттер, — запинаясь, сказала она. — Ее муж… Уже шесть лет он садится в Челмсфорде на автобус пять — тридцать и подъезжает к Ливерпуль Стрит около половины седьмого. Он приходит домой к семи. Вот почему, когда я увидела его сегодня входящим в дом в пять, а потом через минуту или две выходящим оттуда, я сказала себе, что сегодня что-то должно случится.

Инспектор, лихорадочно делавший пометки в блокноте, кивнул своему помощнику:

— Позвоните в справочную, узнайте номер школы в Нелмсфорде и узнайте, не ушел ли мистер Поттер сегодня пораньше. Не сообщайте им, кто вы.

Пока выполнялось это задание, Лайзу постарались допросить поподробнее. Она сперва отвечала с трудом, угрюмо-замкнутая, но Оутс постарался проявить такт и терпение и почти полностью добился от нее членораздельных показаний.

— На кухонных часах было без четверти пять, когда я увидела, что миссис Каннингхэм уходит, — медленно рассказывала Лайза. — Эти часы спешат на пятнадцать минут, стало быть, время было полпятого. Я услышала, как снова щелкнула калитка, подумала, что пришел торговец рыбой, и выглянула, но это был мистер Поттер. Было уже пять. Я посмотрела на часы и еще подумала, вы знаете, что уже семь, и испугалась, что так припозднилась.

— Но если часы показывали пять, то, значит, было без четверти? Ведь они у вас спешат? — заметил Оутс, делая пометки.

— Нет, на них было пять, потому что я передвинула стрелки, когда уходила мисс Каннингхэм. Я знаю, она всегда уходит в полпятого. Ну вот я и перевела, чтобы не путаться во времени…

— Хорошо, — сухо отметил Оутс и внес поправку в свои записи. — Как долго пробыл в студии мистер Поттер?

— Я не знаю. Я не посмотрела на часы снова, но, наверное, около десяти минут.

— Десять минут… А как он оттуда вышел? Он спешил?

Лайза снова начала всхлипывать, но все же кивнула в ответ.

— Да, — проговорила она, — я это заметила. Он вышмыгнул, точно боялся, что его увидят… Вот почему я вымыла чашку!

Вернулся Даунинг с видом человека, старающегося из почтения к начальству сдержать свои эмоции.

— Мистер Поттер не был сегодня в Блейкенхаме, сэр, — объявил он. — Они получили телеграмму сегодня утром в десять часов, где говорилось, что он заболел и лежит в постели.

Инспектор скривился.

— Понятно, — пробормотал он, — понятно!

На некоторое время наступило молчание, и в этой тишине ясно послышалось, как мистер Поттер отворил калитку и, ступая по гравию дорожки нарочито беспечно и естественно, подошел к дому, затем вошел в мастерскую.

Он остановился в дверях и удивленно заморгал, увидев столько народу у себя в доме и еще не сообразив, кто эти люди и зачем они здесь.

Он выглядел так же, как тогда, когда мистер Кэмпион впервые его увидел. Его худое красное лицо с огромным носом и водянистыми глазами выглядело меланхоличным даже при том, что он был крайне удивлен. Кроме того, выглядел он на удивление взъерошенным. Его клочковатые волосы выбивались из-под шляпы, наскоро засунутые в папку листы вот-вот могли рассыпаться у него под ногами, шнурок на одном ботинке развязался, непокорно и небезопасно болтаясь за его ступней.

А еще, как отметил Кэмпион со все нарастающим беспокойством, его появление внесло новую ноту в атмосферу расстройства и беды, царившую здесь. Это была высокая, тонкая нота сигнала тревоги.

Она становилась все более и более явной, по мере того как он переводил глаза с одного лица на другое. Он увидел всхлипывающую Лайзу, глядевшую на него с видом виноватой собачонки, равнодушного доктора, почти дрожащего от азарта человека в штатском, Кэмпиона и инспектора, не сводящего с него пытливых глаз.

Они ждали его первой реакции, но когда она последовала, то была такой естественной, такой крайне типичной для его характера и в то же время настолько страшной, что все они почувствовали озноб.

Мистер Поттер, оглядев их всех поочередно, бросил взгляд за их спины в сторону кухоньки.

— Клэр! — позвал он. — Клэр, у нас посетители!

Он посмотрел на застывшую группу.

— К сожалению, здесь нет никого, — пробормотал он в своей обычной манере. — Это довольно неудобно для вас… и вообще неудобно… Я полагаю, вы хотели бы видеть мою жену?.. Ее нет сейчас дома…

Человек в штатском сделал шаг в сторону, и, как только его масса сдвинулась с места, то, что было накрыто простыней на тахте, стало видно Поттеру.

Мистер Поттер уставился на это. Вся водянистая краснота его лица, казалось, переместилась в его гигантский нос, сделав его гротескным и неправдоподобным. Его маленькие глаза, помещенные так близко от переносицы, стали круглыми и глупыми как у напуганного ребенка.

Он шагнул по направлению к тахте, но Кэмпион придержал его за локоть.

— Нет, — сказал он, — не надо пока. Подождите!

Мистер Поттер повернулся к нему, и выражение недоверия в его глазах стало таким нестерпимым, что, казалось, они уже ничего не увидят.

— Это… моя жена? — прошептал он.

Кэмпиону показалось, что все это происходит в ужасном, кошмарном сне.

Поттер не повторил вопроса, но маленькая убогая комната как будто бы вся завибрировала, повторяя его слова:

— Это… моя жена?

Кэмпион кивнул.

Мистер Поттер мутно посмотрел на остальных. Тишину нарушали только безудержные всхлипывания Лайзы.

— Клэр? — спросил мистер Поттер голосом, в котором были и удивление, и недоверие, и безнадежность. — Клэр?..

Он рывком отошел от Кэмпиона и подошел к тахте. К крайнему изумлению присутствующих, он даже не попытался откинуть простыню. Он лишь склонился и потрогал через полотно холодную руку.

— Умерла, — вдруг сказал он и шагнул назад. — Клэр умерла… — Он обошел комнату кругом и остановился спиной к ним. Они видели всю его тощую странную фигуру в желтоватом освещении комнаты. — Умерла… — еще раз повторил он таким будничным голосом, который никто из знавших его никогда раньше не слыхал.

И тут вся масса листков из папки и его измятая шляпа скользнули наземь, и доктор Феттес кинулся к нему, так как он стал тоже оседать на пол.

— Это шок, — отметил молодой доктор, оттягивая и без того свободный воротник рубашки Поттера. — Это шок.

Глава 14Узлы

— Я даже не припомню, когда еще так волновалась! — Мисс Каннингхэм, пунцовая от возбуждающего ощущения насилия, свершившегося так близко от нее, все твердила эту фразу, будто сообщала нечто исключительно важное: — Даже не припомню, когда еще так волновалась!

Инспектор Оутс, сидя на краешке широкого чиппендейловского стула, склонил голову набок, словно терьер перед кроличьей норой. Мистер Кэмпион устроился немного поодаль.Инспектор и сам не знал, почему он всегда приглашает этого бледного молодого мужчину сопровождать его в подобного рода вылазках, тем более что это не особенно соответствует служебным предписаниям и этикету. Но факт был налицо: и на этот раз мистер Кэмпион сопровождал его.

Небольшая комната в загородном доме мисс Каннигхэм вполне отражала эстетический и этический образ мыслей своей хозяйки. Белые стены, зажженные бра, набивные ситцы с рисунками Морриса и добротная мебель свидетельствовали о старомодном и довольно заурядном вкусе. И лишь ужасающе бездарные акварельные пейзажи в узких золоченых рамах содержали в себе нечто индивидуальное.

Мисс Каннингхэм продолжала говорить.

— Ну конечно, — в ее глазах явно отражалось стремление оградить себя от любых неприятностей, — миссис Поттер не была моей приятельницей. Я имею в виду, что мы никогда не состояли в близких отношениях, никогда не беседовали с ней. Я всего лишь взяла у нее несколько уроков и время от времени заходила к ней за советом. Она казалась мне довольно знающей особой, и мне весьма импонировало ее окружение. Ведь Джон Лафкадио все еще живет в этом маленьком сообществе, вернее, он там жил, — поправилась она с некоторым сомнением в голосе, как будто знаменитый призрак едва ли мог продолжать свое пребывание в доме после последнего потрясения.

Инспектор сохранял настороженное спокойствие, и мисс Каннигхэм немного пожалела о последних своих словах.

— Так что, вы сами видите, — не очень убедительно резюмировала она, — что я едва ее знала. Бедняжка!

— Так она не была с вами откровенна? — Инспектор казался разочарованным.

— О нет… — Видимо, она хотела бы на этом закончить, но выжидательный вид Оутса побудил ее вдруг прибавить: — Мне показалось, что она вела себя очень странно сегодня вечером. Но если она должна была встретить вскоре свою кончину, то вряд ли стоит этому удивляться!

— Странно? — переспросил Оутс, проигнорировав несколько сбивающие с толку остальные умозаключения своей собеседницы.

Сказав то, что она сказала, мисс Каннингхэм уже не смогла отступить.

— Определенно странно, — подтвердила она. — Я заметила ей, что у нее больной вид, и она почти рассердилась. Кроме того, она была какая-то невменяемая.

Инспектор весь напрягся. Кэмпиону показалось, что даже уши у него оттопырились.

— Когда вы говорите «невменяемая», не имеете ли вы виду, что она была под воздействием наркотика?

Мисс Каннингхэм вытаращила глаза.

— Наркотика? — откликнулась она. — Вы имеете в виду, что она…? Но, в самом деле, если бы это мне пришло голову…

— О нет, нет! — Инспектор был редкостно терпелив. — Нет. Я всего лишь пытаюсь нащупать возможную причину смерти миссис Поттер. Врачи еще не установили ее, а вы были, насколько нам известно, последним человеком, видевшим ее в живых. Вот почему нам так важно услышать, какой она вам показалась.

— Я была последней? О, неужели? О! — мисс Каннингем даже содрогнулась при этом внезапно свалившемся на ее открытии. — Допрос! Меня вызовут на допрос? О инспектор, я не хотела бы давать показания! Я не могу, я ведь нее знала ее!..

— Мы ведь еще ни в чем не уверены, — слукавил инспектор. — Поэтому расскажите мне все, что вам известно.

— Да, да, разумеется. Все! Все! — Немного утрированный ужас мисс Каннингхэм показался Кэмпиону довольно неприятным. — Ну так вот, она выглядела какой-то странной. Совершенно отсутствующей. Была буквально сама не своя. Я пыталась поговорить с ней о… о той прискорбной истории… о том преступлении. Мне было жаль ее и хотелось немного подбодрить. — Мисс Каннингхэм бросила виноватый взгляд на инспектора, но этот, по ее мнению, всемогущий представитель власти (она это качество всегда приписывала полиции) никак не отреагировал, поэтому она поторопилась продолжить: — И вот почему она показалась мне невменяемой. Она слушала меня, мои немногие, чисто наводящие, очень безобидные вопросы, но была абсолютно глуха к ним. Я ушла от нее в половине пятого. Она даже не проводила меня до двери, и я вышла одна, но, по-видимому, она еще была на ногах, ибо я услышала, как зазвонил телефон и она сняла трубку…

Инспектор, до этого снова впавший в меланхолию, поскольку, как ему казалось, из этого повествования ничего путного выудить не удастся, внезапно оживился.

— Вы услышали телефонный звонок в половине пятого? — вскинулся он, делая пометку в своем блокноте.

При виде этого бюрократического предмета мисс Каннингхэм явно расстроилась, но все же медленно повторила сказанное, словно диктовала, потворствуя причуде собеседника.

— Я услышала, как зазвонил ее телефон, когда вышла оттуда в половине пятого… Я также услышала начало ее ответа, — добавила она чуть поспешнее, — но я не могу всего утверждать. Я, естественно, не стала останавливаться и вслушиваться.

— Естественно, — согласился инспектор.

— Сейчас сожалею, что не сделала этого, — с осторожной решимостью добавила она. — Если бы могла предвидеть, что случится потом! — Оутс, слегка смешавшись, не ответил на это заявление. — Но поскольку я не знала, то как я могла бы? — горячо возразила самой себе мисс Каннингхэм. — Я всего лишь заметила, что она огорчена. Ну вот, инспектор, я ведь уже дала показания, правда? И больше я ничего не смогу добавить! Я в самом деле очень взволнована! Кроме того, мы с ней ведь не были друзьями, я просто в течение нескольких лет посещала ее только с целью обсудить мои рисунки. Так было и сегодня вечером… Смерть! Смерть — это ужасная вещь! — завершила она с уверенностью в своей правоте.

— Да, — ответил инспектор, — да, это так.

Мистер Кэмпион и полицейский молча возвращались, пересекая сырые бульвары и скверы перед равнодушными дворцами, теперь превращенными в доходные дома. Они прошли пешком от Мэйда Вэйл до Бэйсуотера. И тут, к удивлению Кэмпиона, Оутс довольно озабоченно заговорил:

— Забавный экземпляр эта старуха! Я таких почему-то всегда встречаю при расследовании убийств. Они стремятся во всем увидеть интриги… Мир полон немилосердных людей, — добавил он невпопад.

— Она сообщила нам две важные вещи, — отметил Кэмпион.

Оутс кивнул.

— Во-первых, миссис Поттер была настолько встревожена, что никак не реагировала на старую кошку, во-вторых, около полпятого ей позвонили по телефону… Первое могло иметь или не иметь значения. Но второе мы должны принять во внимание, ибо это может вывести нас на следующий шаг. — Он взглянул на Кэмпиона. — Это все же занятно, не так ли?

— Что занятно?

— Да все эти мерзкие события. Два случая — один за другим. Когда вы позвонили мне сегодня вечером, я решил, что мы это распутаем в течение часа. Мания убийства, которой одержима девушка. Эти наследники знаменитостей так часто неуравновешены. Но теперь, как вы понимаете, такой уверенности нет! — Кэмпион воздержался от комментариев, а инспектор продолжил свои рассуждения вслух. Его смуглое лицо с проницательными и добрыми глазами выглядело немного отрешенно. — Производила ли на вас эта женщина впечатление легко возбудимой? Я имею в виду, насколько расстроена была миссис Поттер, чтобы…

— Покончить с собой? — с сомнением завершил Кэмпион.

— Да, я тоже удивился бы этому. Впрочем, еще ничто не подтверждает ни одну из версий, и мы даже не в курсе истинной причины смерти. Я терпеть не могу теоретизировать. Это всегда глупо. Кроме того, мне хочется держать свои мозги не загруженными догадками.

— Ах! — неопределенно заметил Кэмпион.

Его глаза загорелись слегка безумным огнем, поскольку та мысль, что гнездилась на задворках его сознания, терзая и сердя его, теперь перед лицом новой трагедии снова начинала выплывать наружу.

— Разумеется, — бормотал инспектор, как бы перешагивая через барьер, который воздвигался новыми сведениями, попавшими в его блокнот, — остается еще этот парень Поттер. Со стороны миссис Лафкадио очень любезно забрать его в дом и уложить в парадную постель. Он должен быть готов завтра утром ответить на вопросы. Мы не станем ничего прикидывать, пока не услышим, что он скажет.

— Лайза и школа не могли одновременно солгать, — заметил Кэмпион.

— Нет не могли, — ответил Оутс, — это так. Я не сомневаюсь в этом. Это все так, — он помолчал и взглянул в глаза приятелю. — Но если та первая его реакция всего лишь фальшивка, то я сдаюсь… — Это обещание, разумеется, было вполне риторическим, поскольку мистер Поттер пока что никак не мог быть исключен из цепи значительных фактов. Инспектор продолжил свои рассуждения. — Та итальянка, Лайза, — проворчал он, — не очень толковая свидетельница, но существо честное, насколько я могу судить. Она, возможно, права, твердя об отравлении. И если бы тот сыщик не поймал ее, все равно полицейская лаборатория это проверит. Они там удивительные ребята, Кэмпион. Они могут выявить даже миллионную долю яда. И почти всегда оказываются правы.

Кэмпион пожал плечами с отвращением.

— Яд, — произнес он, — самый мерзкий из приемов убийства!

— Хм, — буркнул Оутс, — проткнуть ножом и отравить… Вполне в стиле итальянцев. Над этим стоит поразмышлять…

— Вы думаете о Лайзе? — недоверчиво спросил Кэмпион.

— Да нет же, я этого не сказал! Даже и не подумал! Я всего лишь рассуждаю. Я иногда себе это позволяю. Тут есть еще эта жена Дакра — любопытнейшая штучка! Вы знаете, кто она?

— Кто? Роза-Роза?

— Да. Она, мой мальчик, из семейства Розини. Она приходится кем-то вроде племянницы самому Гвидо. Она теперь живет при складе-магазине в Саффрон Хилле. Что вы об этом думаете?

— Я не могу усмотреть никакой связи между даже самой близкой родственницей бывшего бандита и смертью приличной дамы в Бэйсуотере, — ответил Кэмпион.

— Я тоже не могу, — фыркнул инспектор, — но и забывать об этом не стоит. — Мистер Кэмпион хотел было что-то сказать, но передумал, вздохнул и промолчал. — Примем и это, — сказал инспектор, не глядя на спутника.

Кэмпион помотал головой.

— Это дико, — возразил он, — да к тому же…

— О, давайте примем во внимание и это! У нас же целая вереница идиотских сведений! И мы здесь находимся, вернее, я здесь нахожусь, чтобы исследовать факты, а не хлопать ушами. Хотя мы последние полчаса именно этому и предаемся, подобно паре дилетантов. Так какого черта не выразиться напрямую? Выкладывайте, что у вас на уме!

И мистер Кэмпион поведал о Максе Фастиене и всех тех мыслях, которые у него возникли в отношении этого человека.

— Нет, — заключил он напоследок, — все же это слишком туманно и расплывчато. Это скорее не идея, а ее дуновение — то, что я думаю в связи со смертью Дакра. И к тому же это плохо коррелируется с новым происшествием.

— Мотивы… — с горячностью возразил Оутс, — вот единственный способ связать эти два дела. Найдите мотивы и вы отыщете человека… мужчину или женщину.

— Это касается и убийства, и самоубийства? — поинтересовался Кэмпион.

Оутс пожал плечами.

— Возможно. Хотя я этому не особенно верю. Но все же, каким может быть мотив убийства? И вот что я вам скажу. — Он вдруг загорелся. — Если это отравление, то мы эту пташку поймаем! Убийство Дакра было спонтанно импульсивным. И его мог совершить любой человек. Но здесь совсем другой табак! Здесь, если это убийство, налицо заранее обдуманное намерение. И вряд ли было бы естественным полагать, что двое разных убийц одновременно метили в одно и то же семейство, хотя и для одного убийцы в этом много странностей. Я не думаю, что один человек мог взвалить все на себя. — Это было, по мнению Кэмпиона, второе заблуждение инспектора. Но он снова промолчал, а Оутс ускорил шаги. — Мотивы… — повторил он. — Мы выйдем на нее… или на него, кто бы это ни был!

Они дошли до канала и повернули на Кресент. Имитирующая камень облицовка Литтл Вэнис выглядела печальной и облезлой в свете фонарей. Очарование «Воскресения показа» улетучилось, оставив на память о себе лишь сожаления. Шторы были опущены, защищая комнату от нескромных взоров, и парадный подъезд был тоже заперт. Дом притаился выжидая.

Яркий маленький автомобиль, припаркованный тут, своим блеском как бы бросал вызов старому усталому дому.

— Чей это? — кивнул инспектор в сторону блестящей игрушки.

— Макса Фастиена. — В тоне Кэмпиона прозвучало изумление.

Оутс коротко хохотнул.

— Вне сомнений, он явился, чтобы еще раз сделать признание!

— И все же… я удивляюсь, — пробормотал Кэмпион.

Глава 15Поскольку это произошло

Мистер Кэмпион перестал сомневаться в том, что Макс Фастиен убил миссис Поттер с того момента, как увидел его этим вечером.

Он пришел к такому выводу не то чтобы путем последовательных логических умозаключений, ни даже благодаря внезапной вспышке интуиции. Нет, это был процесс игры, где один бравирует дешевыми приманками, а второй медленно продвигается к нему, тщательно отбирая факты.

Когда он увидел этого человека с его бледно-смуглым лицом, отливающим синевой, с его быстрыми ликующими глазками и слегка учащенным дыханием, стоящего у камина Бэлл, он сказал сам себе: «Да, это сделал он… — и мысленно добавил: — Но один лишь Господь знает как… или зачем…»

Вторым человеком, оккупировавшим комнату, была донна Беатрис. Инспектор совещался с усталым доктором Феттесом на лестничной площадке, а Бэлл находилась на кухне, утешая снедаемую угрызениями совести Лайзу.

«Избранный Апостол Высших Сил» драматизировала вновь возникшую ситуацию, но как бы вполсердца. Она сидела поодаль на своем стуле, сгорбившись, с потухшими глазами.

— Клэр, — повторяла она самой себе время от времени. — Клэр! Такая практичная, такая до крайности неподходящая личность!

Макс поймал взгляд Кэмпиона и кивнул ему с самоуверенным видом.

— Исключительно удачно сложилось, что вы смогли так скоро прийти на помощь Бэлл, мой милый Кэмпион, — произнес он.

Текучие мелодии его голоса звучали несколько более нарочито, чем обычно, для чувствительного уха Кэмпиона.

— Когда я прибыл сюда примерно с час назад, она сообщила мне, что вы были очень добры к ней, — сказал Макс с явно ощутимыми и очень неприятными нотками превосходства. — Я и сам рад, что поддался какому-то импульсу, погнавшему меня сюда с приема у Сейера. Такими предчувствиями пренебрегать не следует!

Только теперь Кэмпион осознал, что Макс одет весьма торжественно. Его утренний наряд сменился очень элегантным вечерним смокингом.

— У Сейера? — переспросил Кэмпион.

— Там состоялась частная выставка пастелей герцогини Свэйн, — небрежно пояснил Макс, — весьма изысканно, скажу я вам! Ощущение свежести. Их раскупали, как горячие пирожки!

Кэмпион сел и вгляделся в говорящего. Впервые в жизни он почувствовал себя не владеющим ситуацией, и ему стало явно не по себе.

Макс выглядел не просто доверительно, он явно был радостно возбужден. Из-под внешней приличествующей случаю печали прорывалось наружу какое-то удовлетворение, даже удовольствие. Кэмпион воспринял это как свой проигрыш. «Он имеет полное алиби. И знает, что находится в безопасности», — подумал он со смутным раздражением, нараставшим в его мозгу.

Макс заговорил о произошедшем несчастии.

— Ужасно, — воскликнул он. — Ужасно! Одна из полезнейших женщин! Это невозможно постичь!

Он вздохнул с искренним сожалением.

Кэмпион поднял глаза, ожидая увидеть лицо наглого циника. Но не нашел ничего подобного. Макс прекрасно владел ситуацией.

— Полезная! — изрекла донна Беатрис, выпрямляясь. — На фоне всего ужасного, что есть в этом мире, я всегда это в ней замечала! Клэр была очень полезна!

— Бедный Поттер, — пробормотал Кэмпион неуверенно. — Боюсь, что он совершенно выбит из колеи!

Он неловко умолк. Макс поглядел на него и осклабился. Он склонил голову немного набок, и улыбка скривила его большой рот как-то на сторону, что выдавало подлинное неприкрытое торжество.

Кэмпион испытал смешанное чувство оскорбленное™, гнева, позора и беспомощности. Последнее его особенно раздражало и обескураживало. Он старался взять себя в руки и заставить спокойно и беспристрастно наблюдать за этим человеком. Но его не покидала упрямая мысль о том, что Макс абсолютно в себе уверен и чувствует себя в полной безопасности.

Донна Беатрис повторила улыбку Макса, но без ее внутреннего смысла, что придало ей довольно устрашающий оттенок.

Голоса на лестничной площадке положили конец этому кошмару, и в комнату вошли Бэлл с инспектором.

Старая дама ступала неуверенно и тяжело. Она оглядела комнату из-под крыльев своего белого чепца. Прекрасная Возлюбленная, Бэлл Дарлинг, которую так любил Лафкадио, была измучена и повержена нахлынувшей на нее волной несчастий. Кэмпион глядел на нее, и в его сердце вновь поднялась лютая ненависть, придававшая ему веру в свои силы, веру, совсем ненадолго покинувшую было его.

Бэлл опиралась на руку инспектора, который выглядел таким человечным, каким Кэмпион вряд ли когда-либо раньше его видел.

— Присядьте, мэм, — сказал он, используя старомодную форму обращения. — Не расстраивайтесь. Предоставьте все нам. Мы постараемся все раскрутить. — Он метнул взгляд на своего друга. — Я должен отправиться к уби… Я должен пойти с доктором Феттесом, — сказал инспектор. — Он ждет меня. Оставляю миссис Лафкадио на ваше попечение. Увидимся завтра.

Оутс небрежно кивнул Максу, не удостоив вниманием донну Беатрис, и удалился.

Бэлл позволила усадить себя в кресло у огня. Макс не сдвинулся со своего места у камина, и Кэмпион содрогнулся, ощутив неодолимое желание отбросить пинком этого маленького щеголя. Он с трудом подавил свой порыв. Впрочем, начиная с этого момента его внимание полностью обратилось на Бэлл.

— Алберт, — прошептала она, — послушайте меня!.. — Он склонился над ней, и она положила маленькую пухлую ручку на его плечо. — Я очень волнуюсь за Линду. Если такое нежное дитя вернется домой и наткнется на… на это, после того первого шока… вы понимаете, что я хочу сказать? Надо, чтобы она подольше побыла в Париже или где-нибудь еще и чтобы ей там ничего не говорили, пока она не вернется домой…

Он накрыл ладонью ее руку на своем плече.

— Я позабочусь об этом, — сказал он. — Положитесь во всем на нас. Вы же слышали, что сказал инспектор? Предоставьте все нам!

Карие глаза Бэлл заблестели, и слезы обильно потекли по ее щекам.

— О мой дорогой, если бы я могла… Если бы я только могла!

— Но почему бы и нет, Бэлл? — серьезно спросил Кэмпион.

Отсутствующее выражение полностью исчезло с его лица. Теперь он выглядел неожиданно уверенным и надежным.

Она сжала его плечо.

— Алберт, — шепотом сказала она, — дорогой мой, во имя милосердия найдите и остановите его!

Он поглядел в ее влажные глаза.

— Я сделаю это, Бэлл, — спокойно ответил он. — Сделаю. Обещаю вам!

Макс, казалось, не прислушивался к этому разговору и даже не проявил к нему ни малейшего интереса. Он отошел к угловому шкафчику и внимательно изучал вполне бесполезную дирижерскую палочку из слоновой кости, некогда подаренную Вагнеру…

Когда на следующее утро инспектор прибыл в Литтл Вэнис, Кэмпион был еще там. Он переночевал в маленькой спальне Линды.

Оутс присел на подоконник, подобрав полы своего плаща. Он был оживлен и настроен по-деловому.

— Расследование назначено на двенадцать часов, — сказал он. — Лишь формальные свидетельства и отсрочка. Никому из вас нет необходимости к этому возвращаться. Я жду Феттеса, который должен проверить состояние Поттера, прежде чем начать его допрашивать. Вы хотели бы присутствовать? — Кэмпион отметил, с какой симпатией и участием инспектор осведомился о Бэлл. — Надеюсь, она в постели, — сказал он. — Я просил Феттеса уговорить ее полежать. Тогда он может поклясться в полиции, что ни она, ни Поттер не пригодны для дачи показаний там. И уж нет никакой необходимости снова терзать всем этим бедную старую леди. А вы выглядите очень возбужденным!

Кэмпиону ночь не принесла успокоения. Он все еще не решил, какую линию поведения выбрать, и чувствовал себя в таком затруднительном положении, как никогда. Для него было совершенно непривычным такое несоответствие его внутренней уверенности в существе дела с какими-либо внешними подтверждениями его правоты. Но в одном он был абсолютно убежден — еще не пришло время поверять все это инспектору.

— Я в порядке, — отмахнулся он. — Слегка озадачен, вот и все.

— Вы будете еще и огорчены! — сердито произнес инспектор. — В моем департаменте возник адский переполох. Дан приказ немедленно все вызнать и до всего докопаться. Воображение, конечно же, вещь чудесная! Я надеюсь, что этот проклятый доктор в конце концов вернется оттуда!

И наконец доктор Феттес позвонил и сообщил, что медицинская экспертиза задержала его на всю ночь и что если он должен быть на расследовании в полиции в назначенное время, то он не успеет приехать в Литтл Вэнис до этого. Вместо Феттеса появился его помощник, доктор Деррик, рыжеватый юноша с настороженными голубыми глазами, который, осмотрев Поттера, нашел, что его можно допросить.

Кэмпион и инспектор вошли в несколько вылинявшую спальню для гостей, которая повидала стольких знаменитостей в те времена, когда Лафкадио был львом.

Кэмпион подготовил себя к болезненной процедуре, но даже при этом взгляд, брошенный на Поттера, сидящего на огромной итальянской кровати с подушками, подпирающими его спину, заставлял горестно сжиматься сердце. Он сам по себе олицетворял всю сущность тягостных обстоятельств.

Природная краснота его лица исчезла, оставив лишь сеть тонких красных прожилок, делавших его лицо похожим на потрескавшийся фаянс. Его глаза ввалились и еще больше выцвели, будто собираясь вовсе потерять свою окраску, а рот был горестно сжат. Он выглядел совсем дряхлым и ужасающе неспособным к разумному собеседованию.

Инспектор некоторое время взирал на него с суровостью, но человек в постели, казалось, вовсе не заметил этого.

И вдруг он взглянул на инспектора.

— Предположение, что я убил свою жену, полный абсурд, — спокойно произнес он.

Теперь Кэмпиону показалось, что Поттер вполне осознает обстановку. Оутс откашлялся.

— Кто внушил вам такую мысль, мистер Поттер? — осведомился он осторожно.

На мгновение вылинявшие глаза с презрением остановились на темном лице полицейского.

— Я услышал это от Лайзы, — коротко пояснил он, — и нет теперь смысла ходить вокруг да около. И уж вовсе не время для обсуждений, хороших манер, притворства. В моей жизни притворства хватало с лихвой… Да и в жизни этого… И ничего хорошего в этом нет — одна гниль… Инспектор покосился на Кэмпиона.

— Весьма прискорбно, что мисс Капелла ведет с вами такие разговоры, — сказал он строго. — Она будет иметь серьезные неприятности.

Если он надеялся этой угрозой как-то воздействовать на человека, сидящего в постели, то его ждало разочарование. Мистер Поттер, этот добрейший из людей, всего лишь пожал плечами.

— Я вряд ли смогу этому помочь, — произнес он. — Я не могу помочь ни в чем. Мне бы хотелось остаться одному.

— Нет, мистер Поттер, — примирительно возразил Оутс, — я понимаю, что эта беседа доставит вам много боли, но обстоятельства к этому вынуждают. Имеется несколько вопросов, которые я должен вам задать и на которые вам следует ответить. Пытаясь помочь вам вчера, мисс Капелла невольно создала проблему, которую мы с вами должны прояснить. Вы понимаете меня?

Вопрос инспектора прозвучал втуне, ибо мистер Поттер отвернулся и уставился в окно, разглядывая облака, скользящие по небу.

Оутс вновь задал свой вопрос, и фигура в постели шевельнулась. Поттер посмотрел на своего мучителя и с явным усилием постарался сосредоточиться.

— Я один, — вдруг сказал он. — Я совершенно свободен. Я могу идти куда хочу, делать что вздумаю. Я хотел бы умереть!

После этих слов наступило молчание. Кэмпион задержал дыхание, а глаза инспектора застыли. Это было довольно-таки жутковато.

Оутс осторожно выждал, затем покачал головой.

— Я должен знать, — решился он снова, — почему вы отправили вчера утром телеграмму в Блейкенхам о том, что вы больны и лежите в постели?

Мистер Поттер посмотрел на него рассеянно и ответил лишь через минуту.

— У меня были более важные дела.

Он это выговорил очень старательно и так, словно теперь он был далеко-далеко от тех важных дел.

— Ничего из того, что было важно тогда, не важно теперь… Теперь вообще ничего не важно… Но скажу вам смеха ради: я сделал литографию, оттиск, который мне понравился. — Мистер Поттер как бы сам себе удивлялся, вспоминая об этом. — Мне захотелось показать его кому-нибудь. Я словно помешался.

— И куда же вы направились? — подсказал инспектор.

— В студию Билла Феннера в Патни. Мы весь день провели, разглядывая этот оттиск и беседуя. Я наслаждался бездельем, как школьник. Как будто в этом был какой-нибудь смысл!

— И когда же вы вернулись? — спросил инспектор, отметив в уме имя и место студии упомянутого Феннера. — Вы вернулись тогда, когда увидели меня? И всех нас?

Мистеру Поттеру требовалось огромное напряжение, чтобы восстановить эти события, и лоб его испещрили морщины. Но вдруг глаза его расширились, и он прямо взглянул в глаза инспектору.

— Нет, конечно, — воскликнул он. — Конечно, это было вчера! Я вернулся раньше, когда это уже случилось… Теперь я понимаю.

— Вы вернулись раньше?

— Да. Около пяти. Это разве важно? Инспектор присел на край кровати.

— Попробуйте припомнить это точнее, сэр, — попросил он… — Я знаю, вам это будет нелегко.

— Нет, — ответил мистер Поттер неожиданно. — Это вспоминается очень отчетливо, хотя и кажется, что произошло давным-давно.

Он сидел в кровати абсолютно неподвижно, и лицо его непроизвольно дергалось.

— Я видел ее и не знал… — сказал он. — Моя бедная Клэр, я не знал!

— Вы ее видели? — эхом отозвался инспектор, мягко подталкивая Поттера к продолжению рассказа.

— Она уже, должно быть, была мертва, — прошептал несчастный. — Когда я вошел, то увидел ее лежащей, и стакан на полу… И я не знал… Даже когда… — Его голос зазвучал как бы издалека.

Глаза инспектора впились в рассказчика.

— Там на полу был стакан? Но мы не увидели никакого стакана!

— Я его вымыл и поставил в шкафчик, — просто пояснил мистер Поттер.

— Но зачем? — лицо инспектора оцепенело, оно было почти потрясенным от изумления.

— Больше из притворства, — ответил Поттер. — Это одна из вещей, не имеющих значения. Имитация воспитанности. Все это глупые штучки, показуха, мишура… никакого смысла во всем этом…

— Почему вы вымыли стакан? — настойчиво повторил инспектор.

— Это же был четверг, — сказал мистер Поттер. — В этот день без четверти семь всегда приходит миссис Лафкадио… чтобы… пригласить мою жену и меня к ужину. Я знал, что не имело смысла и пытаться поднять бедную Клэр, но я подумал, что если миссис Лафкадио не увидит стакана, то не будет и… и свидетельства о состоянии моей жены. Оно будет не таким очевидным. Поэтому я унес его и поставил в шкафчик. После этого, так как я уже ничего больше сделать не мог, я поспешил уйти, надеясь, что меня никто не заметил. Теперь я вижу, каким был идиотом. Я же не понял, что совершил!

Инспектор, вынувший наконец свой блокнот и держащий карандаш наготове, весь был как струна. Глаза его горели. Кэмпион словно прочел его мысли о той забавной сценке в столовой, тогда, после первого убийства. Он и сам будто увидел все это наяву.

Он увидел ярко освещенный интерьер, ноги в коричневых внушительных туфлях, вытянутые поперек рамы, образованной дверью, и лихорадочные попытки мистера Поттера не впустить его и инспектора в комнату. И вдруг вся таинственность раннего возвращения этого человека в студию улетучилась сама собой.

Инспектор взял себя в руки. Для официального дознания это были факты, и их следовало занести в протокол.

— Когда вы увидели миссис Поттер, как она выглядела? Где она находилась?

— Она лежала вниз лицом на диване, как бы полусидя, туловище ее было повернуто так, что лица не было видно…

Мистер Поттер рассказывал это почти удивленно, как если бы его мысли были заняты более существенными вещами, далекими от этих будничных мелочей.

— Вас не удивило, что она лежала в этой позе?

Мистер Поттер ответил с усилием:

— Я бы не смог ответить вам на это вчера, потому что вчера это казалось важным, но теперь это такая ерунда! Моя жена часто выпивала немалое количество спиртного и на время впадала в почти бессознательное состояние. Я думаю, выпивка действовала на нее почти сразу. Наверное, это было что-то вроде наркомании. И если что-то сильно ее волновало… и если она не находила выхода… она прибегала к алкоголю. Я помню, как меня огорчало, я бывал этим напуган, и даже… пусть Господь простит меня… шокирован. Теперь смешно. Почему бы ей этого не делать!

— Итак, когда вы увидели миссис Поттер лежащей на диване, вы подумали, что она… вы подумали, что такое уже случалось, и не очень встревожились?

Оутс говорил неожиданно мягко, и Кэмпиону показалось, что он и сам проникся странным осознанием того, что мистер Поттер теперь живет в новом застывшем мире, где имеется весьма немного знакомых дорожных указателей.

— Да, — подтвердил мистер Поттер, — я подумал, что она пьяна.

— И вы убрали стакан, чтобы его не увидела миссис Лафкадио и не обнаружила, что в нем было?

Человек в кровати рассмеялся. Это был странный звук, не содержащий ничего мелодраматического, а скорее всего — насмешку.

— Да. Я осел.

— Почему вы вымыли стакан?

— Я… — Мистер Поттер посмотрел на своего истязателя, и вдруг его глаза наполнились слезами. — У нас была договоренность насчет неожиданных домашних обязанностей. Каждый из нас должен был в таких случаях прибирать и мыть посуду. Я, естественно, ополоснул стакан и поставил его в сушилку. Я не мог бы убрать его туда грязным.

— Понимаю, — поспешно подтвердил инспектор и занялся своим блокнотом.

Наконец он заговорил.

— Ну ладно… А где же бутылка?

— Я не знаю.

— О, послушайте, мистер Поттер, где она обычно хранится?

— Я не знаю.

У жертвы инспектора был вид человека, пришедшего в замешательство от необходимости говорить о каких-то мелочах, которые его вовсе не интересовали.

— Я ни разу не нашел ее. Это меня даже расстраивало. Добрый Боже, что могло расстроить меня! Я был ненормальным. Я пытался разнюхать, когда ее не было дома. Все это было так утомительно, а сейчас стало так легко! Я ни разу ничего не обнаружил. Но когда она хотела напиться, то я всегда находил ее в таком виде. И так было уже много лет.

— Лет?

И Кэмпиону, и инспектору показалось, что они наткнулись на некий важный секрет. Вид этого трагического и недееспособного супруга, пытающегося на свой лад оградить от позора свою деспотическую жену, приводил к мысли о том, что его усилия не очень приличны, очень печальны и заслуживают того, чтобы их скрыть.

— Вначале это было изредка, но потом гораздо чаще.

— Она это проделывала, только когда ее что-то выбивало из колеи?

— О да! Она была очень сильной. Она не давала этому взять над нею верх. Такое случалось только тогда, когда дела шли очень плохо.

— Понимаю. — Инспектор поднялся с места. — Благодарю вас за информацию, мистер Поттер. Она весьма важна. Я постараюсь сделать так, чтобы вас больше не беспокоили. Но, кстати, вашей жене не доводилось консультироваться с врачом относительно ее… э-э… привычки?

— С врачом? Нет, я не думаю. — Мистер Поттер выглядел немного удивленным. — Об этом знали лишь она и я, и вряд ли она считала это таким ужасным. Это я огорчался, а не она.

— А что за напиток был? — спросил Оутс. — Виски?

— Я не знаю. Я никогда не видел бутылки. Я вам уже сказал.

— В высшей степени необычно, — заметил инспектор. — А где она это покупала?

— Я не думаю, чтобы она это покупала.

Мистер Поттер сделал свое экстраординарное заявление с тем же отрешенным видом, который был ему присущ в течение всего интервью.

Инспектор прошел до середины комнаты и остановился.

— Но откуда-то это все же бралось, правда?

— Я сказал вам, что не знаю, — повторил мистер Поттер терпеливо и равнодушно. — В последнее время, когда у моей жены были огорчения, я находил ее в бессознательном состоянии, обычно рядом бывал стакан, но, хотя я и искал повсюду, я ни разу не нашел источника. Лишь однажды я увидел ее в таком виде здесь, в этом доме, в столовой — я помню, и вы здесь были тогда, но это было лишь однажды. Во всех других случаях это происходило в студии. Я не думаю, что она могла покупать спиртное, потому что оно очень дорого, вы знаете, а наши доходы всегда были так малы… Она никогда не потратила бы и нескольких шиллингов без того, чтобы я не узнал. Мы были бедны до невозможности. И это тогда тоже казалось важным. О Боже, я устал!

Он откинулся на подушки и закрыл глаза. Кэмпион и инспектор вышли. Молодой человек вытер свой лоб и потянулся, словно ему стало тесно в его одежде. Инспектор вздохнул.

— Вот такие вещи, как эта, заставляют меня верить в необходимость смертной казни, — отрывисто бросил он. — Мы должны поймать эту пташку, Кэмпион, и вздернуть ее!

Глава 16Это было в воскресенье

— Никотин, — сказал инспектор, разворачивая свой экземпляр заключения биохимической экспертизы, — один из наиболее утонченных ядов в мире, наверное специально задуманных потусторонними силами, чтобы застопоривать выполнение долга офицерами полиции…

Кэмпион и инспектор расположились в библиотеке Литтл Вэнис. Было воскресное утро той недели, в пятницу которой велся допрос мистера Поттера.

Мистер Кэмпион, напротив, подумал, что химики Скотланд-Ярда проявили непривычную оперативность, и он высказал это инспектору.

— Мне представлялось, что на такую работу им понадобилось бы не меньше шести недель!

— Но не тогда, когда весь департамент поднят на ноги, — бросил инспектор. — Мы все хотим прояснить это дело раньше, чем пресса поднимет вой и забьется в истерике. К несчастью, мы, кажется, только и можем возбуждать всех вокруг. Но на данном этапе в этом есть и что-то положительное. Те бедняги слегка поломают себе головы. Но все же это интересно, правда? Я имею в виду никотин. Он, сдается мне, начинает входить в моду, а еще несколько лет назад лишь однажды его применили в преступных целях. Я имею в виду графа Бокармэ с женой, укокошивших некоего Фунье этим алкалоидом, который граф сам синтезировал. Вы об этом яде что-нибудь слыхали?

— Не очень много, — ответил Кэмпион, — но, кажется, даже малая его доза может оказаться роковой?

— От десяти до двадцати миллиграммов через три-пять минут обеспечивают вам весь фокус: в числе прочего также паралич дыхательных путей, — с яростью сказал Оутс. — Я видел эту штуку в лаборатории прошлой ночью… Меня бросает в дрожь, когда я знакомлюсь с вещами подобного рода. Вы бы удивились, узнав, как много я знаю о мышьяке, — добавил он неожиданно. — Преступники не должны были бы отказываться от мышьяка… А этот причудливый яд никогда не перестанет причинять нам беспокойство. Этот никотин бесцветен, летуч, если его оставить в незакупоренном сосуде, он желтеет, а с течением времени становится твердым. Вот все, что я сумел извлечь из наших парней в лаборатории…

Кэмпион взял в руки экспертное заключение.

— «Применив метод анализа Стаса-Отто к содержимому желудка, мы извлекли 14,8 миллиграмма алкалоида «никотин табачный», — прочел он вслух и добавил: — Ну да, это достаточно ясно. Но было бы куда лучше, если бы можно было проследить, откуда взялся этот алкалоид. Вы же не можете просто пойти и купить пинту этой гадости!

Инспектор поглядел на собеседника с удивлением и устало заметил:

— Но каждый может купить ящик сигар!

— Ящик сигар? — светлые глаза Кэмпиона широко раскрылись. — И его так легко экстрагировать?

— Насколько я понял, именно так! — гневно подтвердил инспектор. — Я сделал вывод, что каждый из нас, располагая минимальными знаниями и не имея никаких особых приспособлений, может безнаказанно использовать этот ящик гаванских сигар, предоставив аналитикам в течение многих месяцев ломать головы. А уж искать источник поступления яда среди всех покупателей сигар — дело более чем бесполезное! Мы немного зашли в тупик, Кэмпион. Может быть, это делает задачу более интересной, но я не собираюсь тратить на нее годы жизни! — Мистер Кэмпион хотел было что-то сказать, но сдержался, а Оутс этого не заметил. — Пойдемте, — сказал он. — Спустимся в эту проклятую студию. Здесь нам все равно нечего делать. Мне кажется, я эту библиотеку теперь всегда использую как свой кабинет. Еще с самого начала расследования! Миссис Лафкадио, благослови ее Бог, не обижается на это. Да еще все время посылает мне чай!

Собеседники спустились в холл и вышли в сад через застекленную дверь.

Студия Поттеров выглядела заброшенной и нежилой, хотя перед входной дверью на крошечном крыльце расположился человек в штатском.

Инспектор снял пломбу с двери, и они с Кэмпионом вошли внутрь.

Когда Кэмпион впервые здесь побывал, только что случившееся несчастье придало помещению какой-то значительный вид. Теперь никакой значительности в комнатке не было, и она показалась ему совсем небольшой. Воздух здесь был довольно-таки спертый, с неприятным оттенком сырости, несмотря на то что двери заперли не так давно. Комната не была в особом беспорядке, хотя было заметно, что содержимое книжных полок и ящиков стола недавно обследовалось.

Оутс постоял, глядя вокруг с легким неудовольствием.

— Вот видите, абсолютно никаких признаков. Ни бутылки, ни фляги, ни чего-нибудь в этом роде. Ни малейшего следа алкоголя ни в чем.

— А не могла ли она приносить алкоголь из дома в стакане? — без особой веры в это спросил Кэмпион.

Инспектор пожал плечами.

— И уже выпивать его здесь? Конечно, в принципе, могла бы. Но мне в это не особенно верится. И даже если так, то где же она держала тогда никотин? Здесь нет ни пузырька от пилюль, ничего, в чем он мог бы содержаться. Кроме того, хоть кто-нибудь мог же ее увидеть, хотя бы а же Лайза. Ведь ее окна смотрят прямо на этот домик.

Кэмпион кивнул с отсутствующим видом.

— Вы тут обшарили все, я полагаю?

— Да, я поручил это Ричардсону и мисс Петерс. Вы их, кажется, знаете?

Кэмпион припомнил крепкого неторопливого человека осторожными руками и острыми испытующими глазами, которого сопровождала миниатюрная, похожая на птицу женщина, чьи руки двигались так быстро и так методично, осязая и выгружая на стол содержимое ящиков. С ними была связана легенда, гласящая, что они состоят в родстве «ангелом учета», от которого ничто никогда не могло скользнуть.

— Они тут все привели в порядок. Ничего не заметно.

— Я это знаю.

— Так что же, ни следа алкоголя или яда?

— Яда? — инспектор неожиданно взорвался. — Дорогой мой мальчик, — этот сад прямо-таки набит ядом! У Рэнни имеется около двух мешков чистейшего мышьяка, это для начала. Затем имеются полтора штофа едкой хлористо-водородной кислоты в сарае позади кухоньки — для травления. Поттер использовал ее для получения своих литографий. Затем мы нашли в шкафчике над раковиной соляную кислоту, не говоря уже о целом наборе патентованных лекарств, большинство из которых вполне ядовито на мой взгляд. И при этом — никакого намека на то, что мы искали!

— Сам по себе выбор яда делает факт убийства вполне очевидным, — сказал Кэмпион. — Теперь, я полагаю, мы можем исходить из этого?

— Несомненно, — отрезал Оутс. — Если бы тот молодой доктор был не особенно честен, либо если бы у него не было сомнений, навеянных делом Дакра, то ставлю сто против одного, что он бы констатировал сердечную недостаточность (что само по себе правильно) и выдал бы заключение о смерти. И все бы осталось именно так. Кто-то ловок, даже очень и, будем надеяться, что с этим он немного переборщил!

Кэмпион сел на стул около откидного столика у окна. Он был так занят обдумыванием услышанного, что Оутс поглядел на него, как будто ожидая чего-то. Кэмпион пока не собирался откровенничать, но был явно доволен тем, что обыскивавшие не нашли ничего интересного, в том числе и отпечатков чужих пальцев.

— На телефоне были только отпечатки пальцев погибшей, — заметил инспектор. — Но ведь та особа, мисс Каннингхэм, твердила о телефонном звонке, слышанном ею тем вечером. И я просто интереса ради проверил, откуда звонили. Но это едва ли даст что-либо. Эти сведения о звонках так недостаточны. Кто ей мог звонить? Единственное, что удалось установить, что этот номер примерно в указанное время вызывали из переговорного пункта. Сперва были какие-то помехи, и связь не устанавливалась, поэтому пришлось позвать монтера. Он проконтролировал прохождение разговора, вот почему я и сумел это установить. Я повидал обеих телефонисток, но они не очень мне помогли. Единственное, что удалось узнать, это время вызова. Четыре тридцать одна. Это подтверждает показания мисс Каннингхэм, но не особенно продвигает нас вперед.

— Где находится переговорный пункт?

— На Клиффорд Стрит. Ну и что? Это вам о чем-то говорит?

Кэмпион сидел на своем стуле, глядя поверх его головы. Потом он снял очки.

— Послушайте, Станислас, — сказал он. — Лучше, если я все же скажу вам. Миссис Поттер убил Макс Фастиен.

Инспектор секунд двадцать не сводил с него глаз.

— Думаете? — спросил он наконец.

— Уверен в этом!

— У вас есть неоспоримые факты?

— Ни единого.

Оутс швырнул сигаретный окурок в пустой очаг.

— Так на кой черт мне ваше мнение? — взорвался он.

— Мне как-то спокойнее после того, как я его высказал, — ответил Кэмпион.

Инспектор закурил новую сигарету.

— Давайте выкладывайте все! — сказал он. — Это в основном умозрительные выводы, я полагаю?

Кэмпион встал на ноги и, нисколько не боясь того, что его могут упрекнуть в игре воображения, изложил обратившемуся в слух полицейскому все те маленькие детали и клочки подозрений, из которых складывалась его уверенность. Когда он кончил, Оутс уже с остервенением истязал собственные усы.

— Вы мне нравитесь, Кэмпион, — выговорил он наконец. — Вы уловили нерв проблемы. Я с вами внутренне согласен, но если я кому-нибудь все это предложу в качестве версии, то даже дураки побоятся принять ее. У вас нет вещественных доказательств вовсе.

— Я знаю.

— И практически ничего для обоснования подозрений. Мистер Кэмпион молча прошелся по комнате.

— Вот это меня и приводит в ярость, Оутс! И все же я прав! Разве вы не видите, что все так называемые факты выстроены таким образом, чтобы отвести от него подозрения?

— Я не знаю, чего еще вы от меня ждете, — сердито возразил инспектор. — Я, конечно, понимаю, куда вы гнете. Нет ничего обманчивее фактов. Вы это можете утверждать, Бог знает, и давая свидетельские показания перед присяжными! Однако давайте рассмотрим ваши соображения по поводу первого убийства. Я согласен с вами в том, что признание Макса Фастиена выглядит подозрительно нелепым для интеллигентного человека, вознамерившегося убедить следствие. Но факты, мой мальчик, факты! А как насчет его алиби втот вечер, когда убили Дакра?

Кэмпион испытующе взглянул на своего друга.

— Меня удивляет одно, — сказал он. — Когда вы допрашивали донну Беатрис, вы не поинтересовались, о чем они беседовали, когда погас свет?

Оутс нахмурился.

— Я поинтересовался, и мои усилия были сторицей вознаграждены. Я выслушал некий нескончаемый анекдот о каком-то чокнутом в турецких банях, который принял мисс Беатрис за картину. Эта женщина ненормальна, Кэмпион!

— Это повествование было долгим? — поинтересовался Кэмпион.

— Очень долгим.

— А донна Беатрис не приняла ли вас за слушателя, который способен вставить хоть слово в ее монолог?

Инспектор покачал головой.

— Это нехорошо, Кэмпион, — сказал он. — Если вы пытаетесь меня уверить в том, что Фастиен улизнул от нее, как только погас свет, и оставил ее говорить в одиночестве, а затем вернулся, и она при этом ничего не заметила, то вы лишь тратите зря и свое время, и мое!

— Но почему?

— Да потому, что это невозможно. Подумайте сами. Вы стояли рядом со мной в темноте. Вы будете знать — я еще рядом или нет?

— Но как я могу это знать?

— Но, черт возьми, вы же слышите мое дыхание, мое перемещение, может быть, касание или, скажем, ворчание, если я пытаюсь вставить слово. И если я двинусь или даже уползу, вы все равно хоть что-то услышите. Конечно же, услышите!

Кэмпион кивнул.

— Я знаю, — неловко согласился он. — Я-то услышу. А она — нет! Я просто об этом забыл в тот день. Она же глуха, как яйцо, без того приспособления, которое обычно носит. Но в тот день в течение всего приема она была без этой штуковины! Вы понимаете, ведь она не слышала ничего, и было абсолютно темно!

Инспектор приподнялся.

— Она была без слухового аппарата? Но почему?

— Полагаю, что из кокетства.

— Ну ладно, будь я проклят! — Оутс откинулся назад на своем стуле и некоторое время угрюмо молчал. — И все же это не твердое доказательство, — сказал он наконец. — Ни одного факта, ничего я не смогу предоставить суду, даже если то дело снова начнут рассматривать! Как я уже когда-то говорил, то было импульсивное, спонтанное убийство, совершенное под влиянием момента. И оно нами досконально рассмотрено. Там была всего лишь случайность, зато во втором случае, благодарение Богу, все задумано заранее. Это дает нам шанс на удачу.

— Так вы согласны со мной?

— Я? Господи Боже, конечно, нет! Я оставляю свой разум непредвзятым. Я подозреваю всех и никого до тех пор, пока не соберу надежных доказательств. — Оутс усмехнулся. — Добрая старая официальная позиция является великой опорой. А не посыплются ли из вашего рукава еще какие-нибудь открытия?

Кэмпион остался серьезным.

— Я пока не понимаю мотивов, — медленно проговорил он. — Для Макса Фастиена молодой Дакр и миссис Поттер были на самом деле самыми незначительными людьми в мире.

— Если вернуться к фактам, — прервал его Оутс без всякой резкости, — то где находился Фас… то есть, подозреваемый вами субъект между половиной пятого в последний четверг?

— Он позаботился о том, чтобы сообщить мне это, — сказал Кэмпион. — В художественной галерее Сейера. Он там восторгался пастелями герцогини. Старик Сейер, между прочим, мой приятель, и я его вчера навестил. Он был весь полон своей частной выставкой, и сам мне все рассказал без каких-либо наводящих вопросов с моей стороны. Макс явился в галерею примерно без двадцати пяти пять. Сейер заметил время, потому что это было поздновато. Он прождал его с полудня. Выставка закрылась в половине седьмого, но Макс остался поболтать с Сейером до семи часов. Затем они вышли вдвоем и выпили. Сейер был весьма польщен, но и слегка удивлен такой любезностью со стороны великого человека, как я себе это представляю. Макс обычно бывает далеко не столь любезен.

— Мисс Каннингхэм ушла в 4.30, — заметил инспектор, — а Фастиен появился у Сейера в 4.35 и оставался там больше двух часов. За это время миссис Поттер успела умереть, что было обнаружено, и появились мы. Таким образом, у него оставалось всего пять минут между 4.30 и 4.35, чтобы совершить убийство. Не слишком достаточно времени, чтобы что-нибудь совершить, мой мальчик!

— Но достаточно, чтобы позвонить!

— Что вы имеете в виду?

Кэмпион подался вперед, не вставая со стула, и резюмировал:

— Когда мисс Каннингхэм вышла, было 4.30. Она услышала звонок телефона. Вы выследили этот звонок и установили, что он поступил из переговорной на Клиффорд Стрит. Макс вошел в галерею Сейера в 4.35. Галерея Сейера находится на Клиффорд Стрит и там же, в двадцати ярдах, имеется переговорный пункт… единственный на этой улице.

— Но и это еще не говорит ни о чем!..

— Согласен, но это дает основания для подозрений. Его в этом переговорном пункте могли видеть не менее двенадцати человек. Он же так бросается в глаза, вы не находите? И практически каждый из тех, кто тогда там был, должен его припомнить. Поэтому найти свидетелей было бы нетрудно.

— Ну и к чему это приведет? — невзирая на скептический тон, было очевидно, что интерес инспектора к обсуждаемому предмету заметно растет. — Допустим, мы удостоверимся, что сюда звонил именно он. Это будет, пожалуй, нетрудно. Ну и что из этого? Он что, отравил ее по телефону? Вы начитались триллеров, дружок!

Бледный молодой собеседник инспектора глядел непривычно серьезно из-за своих очков в роговой оправе.

— Это всего лишь чистая теория, — произнес он, — но держу пари на любых предложенных вами условиях, я прав! Вот посудите сами. Мы с вами вдвоем установили на основании и собственных наблюдений, и рассказа мистера Поттера, что, когда миссис Поттер сталкивалась с неприятностями, она вливала себе в глотку полный стакан неразбавленного виски и отключалась. Мы знаем, что Поттер и в этот раз решил, что так и было. Он сам об этом сказал. Предположим, что именно так оно и было.

— Но на этот раз ее обычный источник выпивки содержал примесь небольшого количества алкалоида никотина?

— Именно.

— Весьма ценная мысль, — сказал инспектор, осторожно поддаваясь. — Она получила по телефону свой шок или чтобы там ни было, а звонящий знал, что за этим последует привычная реакция, причем выбрано было такое время, когда у убийцы было неопровержимое алиби. Не так уж плохо, Кэмпион!

— Я думаю, что это произошло именно так, — спокойно согласился Кэмпион. — Кроме того, возьмем во внимание следующее. Все складывалось очень четко. Миссис Поттер должна была быть дома в 4.30, поскольку мисс Каннингхэм должна уходить в 4.15, но всегда задерживается на десять минут или около того. Кроме того, Поттера нет дома — в этот единственный день недели он всегда отсутствует, и его Супруга может принять свою порцию и умереть в одиночестве. Разумеется, наш умелец никак не мог рассчитывать на то, что Поттер вернется раньше и отмоет стакан, но вполне надеялся на то, что Феттес констатирует сердечную недостаточность от острого алкогольного отравления.

— Это искусно задумано, — произнес инспектор, — в высшей степени искусно! И это выглядит вполне выполнимым. И все же имеется слишком много прорех и чистых гипотез. Как он всунул никотин в спирт и как он мог надеяться, что она не приложится к нему раньше?

Кэмпион задумался.

— Я полагаю, что ответ на последний вопрос состоит в том, что отравленный спирт находился в ее распоряжении не слишком долго, — сказал он наконец. — Даже Макс, эта наиболее оптимистичная душа на свете, не мог рискнуть и позволить ей выпить слишком рано. Следовательно, ответ и на первый вопрос в том же: он доставил эту штуку сюда в какое-то время в четверг.

— А что, в четверг он был здесь?

— Нет.

— А в течение недели?

— Нет. Я все это уже допускал. Но, кроме всего прочего, она была женщиной весьма скрытной. Это могло приходить по почте. Он мог, скажем, передавать ей это в городе. Возможностей так много, что мы не можем их полностью проработать! Вот почему я согласен с вами в том, что у нас одна лишь надежда — найти контейнер или тот предмет, в котором содержится эта жидкость.

Инспектор оглядел маленькую комнату.

— Мы его найдем, — с неожиданной уверенностью сказал он. — Мы найдем его! Но до того я воздержусь от суждений. Хотя в этом есть проблеск надежды, мой мальчик, определенный проблеск! За дело! Давайте прочешем это проклятое место вдвоем!

Инспектор проявил такую дотошность, что Кэмпион был изумлен, хотя у него самого и не было навыков специалиста по обыску. Каждый предмет обстановки в перегруженной вещами комнате был тщательно изучен, каждая отстающая планка плинтуса обследована, каждый уголок, где мог быть встроен потайной шкафчик или бар, осмотрен с пристрастием.

Жилая комната, кухонька и сарай — все эти помещения были подвергнуты этой изнурительной процедуре. И Кэмпион вновь и вновь обнаруживал маленькие секреты домашнего хозяйства Поттеров, маленькие ухищрения экономии, маленькие неопрятности, носившие сугубо частный характер и свидетельствующие о невыносимой трагедии бедности. И каким бы малоприятным ни был характер миссис Поттер, ее гибель была также и концом дома, который без нее превратился лишь в набор разрозненной рухляди и ненужного хлама.

Они ответили отказом на доброе приглашение Бэлл разделить с нею ленч и провозились до половины четвертого пополудни. И лишь закончив свои поиски, они, разгоряченные, растрепанные и потерпевшие поражение, закурили по сигарете, присев на стулья посередине разгромленной комнаты.

— Мы потерпели крах, — сказал инспектор, — и я рад, что хоть обрел уверенность в себе. Вы теперь можете убедиться, что Ричардсон и мисс Петере были правы. Здесь ничего нет.

Кэмпион огорченно согласился, и они еще посидели в безнадежном молчании до тех пор, пока в дверь не постучала Лайза.

— Миссис Лафкадио сказала, что вы должны попить чаю, — объявила она, ставя на стол поднос. — Коль вы не пожелали прийти, я сама вам его принесла.

Она стала разливать чай по чашкам, и Кэмпион заметил, как ее блестящие острые глаза оглядели сперва комнату, в которой царил беспорядок, а потом и их самих.

И, нехотя возвращаясь к уже исследованной задаче, он спросил:

— Скажите, а после смерти миссис Поттер и до моего прихода никто, кроме вас, миссис Лафкадио и Фреда Рэнни сюда не заходил?

— Я же говорила вам, что не заходил, — с достоинством ответила Лайза, — я и вам это сказала, — добавила она, кивнув головой в сторону инспектора.

Он устало улыбнулся ей, ставя чашку обратно на поднос.

— Да, говорили, мисс Капелла, — подтвердил он. — Говорили, нока, боюсь, не устали!

Кэмпион нахмурился.

— Но кто-то обязательно должен был зайти сюда, — бросил он. — Кто-то должен был прийти, хотя бы и не переступая порога! Это так, Лайза! Никто не приходил в это время с поручением? Совсем, совсем никто?

— Я же вам сказала, — резко повторила старая женщина. — Ни одна душа не приходила, кроме мальчика из художественной галереи.

Мужчины обалдело уставились на нее. Рука инспектора застыла на полпути к его губам, сигарета выскользнула из пальцев, а Кэмпион одеревенело выпрямился на сидении, утратив всякое выражение лица.

Лайза попыталась загладить сенсацию, произведенную ее словами. На ее желтых щеках загорелись два ярких пятна.

— Это все ерунда, — поспешно объяснила она. — Он часто приходит в это время. Я отдала ему печатные формы, и он ушел. Я его в студию-то, конечно, не впустила. Это было, когда миссис Лафкадио ушла звонить.

Инспектор взял себя в руки. Глаза его посуровели, он пристально поглядел на женщину.

— Вы обязаны были сказать мне это раньше, — произнес он, — но теперь это уже неважно. Так когда точно заходил мальчик?

В глазах Лайзы появился страх.

— Миссис Лафкадио пошла звонить, — повторила она, — а я как раз вошла и увидела миссис Поттер. Тут постучали. Я испугалась, наверное, и подбежала к двери. Но увидев, что это всего-навсего мальчик, я обрадовалась. Я велела ему подождать и прикрыла дверь, чтобы он ничего не заметил. Потом я взяла эти формы. Они были завернуты в чехол. Я отдала их ему, и он ушел. Вот и все!

— Очень хорошо, — мягко сказал инспектор, — очень хорошо! А что это за формы?

— Это деревянные доски, гравюрные! — объяснила Лайза, как бы удивляясь невежеству инспектора. Она начала медленно и внятно объяснять, как если бы говорила с новичком, каковым он, конечно, и оказался в художестве. — Большие тяжелые квадратные доски. Она их расчищала и печатала с них для него…

— Для кого?

— Для мистера Макса. Я вам говорила. Его мальчик и приходил за ними. Вот я и отдала их ему.

Инспектор посмотрел на Кэмпиона, и его лицо исказилось неким подобием улыбки.

— Вот она и отдала их ему! — сказал он многозначительно.

Глава 17Ненатянутая нить

— Себастиан Квирини? Ну как же, мой дорогой, у него были чудесные гравюры!

Бэлл подняла глаза, и взгляд ее на мгновение избавился от того безразлично усталого выражения, которое Кэмпион в последнее время с таким огорчением замечал.

Они сидели перед камином в гостиной, все еще топившимся, несмотря на то что погода уже не была холодной.

В этом огне содержался какой-то противовес несчастью, вновь постигшему дом.

Кэмпион и инспектор, вместе пришедшие к выводу, что мистера Поттера не стоит беспокоить, пока в этом не возникнет крайняя необходимость, навестили Бэлл с целью получения некоторых сведений.

— Мне представляется, что это сохранялось до известной степени в тайне, — продолжила она, — поэтому и вы не должны ее особенно разглашать. Макс раскопал в Париже, на распродаже «Общества старого искусства», около пятнадцати обветшалых досок Квирини. Как вы знаете, это был весьма старый бизнес. Они торговали античными предметами, так же как и картинами, и содержание их запасников в Центре годами оставалось нетронутым и неучтенным. Но в связи с предстоящим сносом здания они вывернули свои фонды, и там обнаружилось все виды произведений искусства. Как бы там ни было, в то время это было воспринято как сенсация. Это случилось довольно давно… Впрочем, мы отклонились от темы. Макс очень выгодно купил эти работы Квирини, совсем почерневшие, покрытые спекшимся слоем чернил, а некоторые и почти совсем разрушенные. Он сумел расчистить одну или две из них и тогда лишь установил, кому они принадлежат.

Оутс выглядел слегка недоумевающим, и Кэмпион объяснил:

— Это довольно массивные самшитовые доски, на которых художник вырезает свой рисунок для будущей гравюры. Они сильно различаются по размерам и толщине. Гравюра создается путем печатания под давлением изображения на бумаге очень высокого качества или на шелке. Рисунок на доске покрыт при этом специальными чернилами или тушью. Миссис Поттер растворяла старый слой чернил и вновь печатала эти гравюры. Я прав, Бэлл?

Старая леди кивнула.

— Клэр была весьма искусна в такого рода реставрационных работах, — подтвердила она, и глаза ее увлажнились. — Она была исключительно терпелива и усердна. Гравюры на дереве печатать не очень сложно, вы знаете, но эта работа требует большой тщательности. Максу будет не хватать бедной Клэр.

Веки инспектора заметно дернулись.

— А она много оказывала ему услуг, мэм?

— О, очень много, — Бэлл покачала головой, как бы подытоживая многостороннюю деятельность Клэр Поттер. — Она работала много и тяжело. Ей поручалась масса всевозможных не слишком оглашаемых работ в художественном бизнесе. — Она слабо улыбнулась инспектору и добавила: — Это были всяческие услуги, требовавшие как абсолютной преданности, так и умения. Видите ли, Макс хотел реставрировать все эти вещи Квирини полностью и только после этого собирался устроить выставку и, быть может, основать некоторую моду на них. Ведь в этом нуждаются многие произведения искусства. Клэр почти закончила эту работу. Она ее делала около двух лет.

— Двух лет? — заинтересовался инспектор.

— О да! Это длительная работа, вы знаете, а некоторые доски были в таком плохом состоянии! Ей приходилось с ними столько возиться!

Оутс метнул взгляд на Кэмпиона.

— Она не держала эти доски в студии?

— Все доски? — спросила Бэлл. — О нет, дорогой. Они были слишком громоздки и слишком драгоценны. Обычно какую-то их часть приносил мальчик, и он же забирал уже готовые. Я частенько его видела — это такой забавный небольшой подросток. Мне бы хотелось, чтобы дети никогда не работали!.. Доски были всегда завернуты в зеленый чехол. Клэр обычно ждала его с уже упакованными и готовыми к отправке досками. Она как-то особенно щепетильно к ним относилась. Никто не должен был прикасаться к ним, кроме нее. Я вспоминаю, как однажды в студии, когда очередная упаковка только что прибыла, я попыталась ее распаковать, чтобы помочь ей, но она буквально набросилась на меня. Бедная Клэр! Это было настолько не похоже на нее, что я просто поразилась. Она была исключительно добросовестная. Доски всегда были тщательно упакованы. Они стояли в ряд на стеллаже в своем неизменном чехле. Макс платил ей очень мало, но она никогда на это не жаловалась. — Бэлл вздохнула с грустью и перевела взгляд на свои маленькие пухлые руки.

— Она была всегда исключительно внимательна ко мне, — сказала она и неожиданно добавила: — И этот несчастный беспомощный дурачок тоже. Теперь некому будет смотреть за ним. Она одна о нем заботилась. Так его жалко! Так ужасно безнадежно жалко!

Они помолчали, но вскоре появилась Лайза с посланием от донны Беатрис.

Эта достойная леди, посчитав, что ее временно затмили более важные проблемы, попросту решила отлежаться в постели, руководствуясь древним принципом, гласящим, что если личность не в состоянии приковать внимание к своим восхитительным качествам, то она хотя бы может выразить досаду.

Тоном, сильно смахивающим на ворчание, Лайза сообщила, что донна Беатрис просит к себе Бэлл.

— Отказалась от еды, — сказала Лайза. — И будет отказываться, покуда вы к ней не придете. Я могу не заходить к ней до вечера?

— О нет, — вздохнула Бэлл, поднимаясь с места. — Бедняжка! И, как бы прося прощения за Беатрис, она посмотрела на Кэмпиона. — Беатрис такая истеричка! Все это так дурно на нее влияет! И видимо, не понимает, что выглядит неприятной для других.

Бэлл вышла из гостиной, и Лайза поплелась за ней. Кэмпион и инспектор остались одни.

— Она никогда никому не позволяла распаковывать эти блоки, всегда делала это сама! — произнес инспектор, вытаскивая блокнот. — А Макс платил ей гроши, но она никогда на это не жаловалась! Она оказывала ему массу услуг, конфиденциальных услуг! И что же вы по этому поводу думаете?

— Я думаю, — медленно проговорил Кэмпион, — что более чем вероятны Помощь и потакание Макса алкогольной слабости миссис Поттер в течение довольно долгого времени — месяцев или даже лет. Он недоплачивал ей, но поддерживал в получении порочного наслаждения… А когда подвернулся случай, ему оказалось совсем просто ее отравить. Это было так просто, что он не сумел воспротивиться искушению!

Оутс шумно втянул воздух.

— Похоже, что так, — согласился он. — Но если так, то мы ни за что его не возьмем! Если ее труп способствовал укрыть убийцу, то что же нам остается? Между парой таких досок, завернутых в бумагу и ткань, можно скрыть достаточно объемистый пакет, содержащий, скажем, плоскую полпинтовую флягу, не так ли?

— О, разумеется! Это достаточно изобретательно, Оутс!

— Гнусная изобретательность, — подтвердил инспектор. — Но ведь все же это догадки! Вещественности им очень не хватает. Я, конечно же, повидаюсь с мальчишкой… И вот что еще я узнал: Рэнни сказал мне, что в день убийства после полудня миссис Поттер выходила из дому, и он сам принял для нее посылку в зеленом чехле, обвязанную ремнями, из галереи Салмона и поставил ее у порога домика Поттеров. Но почему мальчишка снова пришел вечером? Вот что я собираюсь выудить у парня, не трогая Фастиена, который должен оставаться последним звеном в этой связке. Пойдемте отсюда, Кэмпион, нам еще предстоят дела, а здесь больше пока нечего оставаться.

Очередная встреча Кэмпиона с инспектором состоялась в следующий полдень в его непротопленном кабинете в Скотланд-Ярде.

Оутс приветствовал своего молодого приятеля с несколько большим воодушевлением, чем обычно.

— Я повидал парнишку, — сказал он, приступая к делу без всяких предисловий. — Перехватил его в галерее до прихода остальных служащих. Это странноватый маленький тип по фамилии Грин.

— Я, кажется, видел его там однажды.

— Ах, так? О, конечно же, вы же мне рассказывали. Это довольно забавный ребенок. Он не очень-то рад своей работенке, я полагаю. Правда, он этого не говорил… Кэмпион…

— Да?

— Я думаю, вы правы…

— Неужели? Как вы к этому пришли?

Оутс хлопнул рукой по растрепанной записной книжке, в которую заносил свои заметки.

— Мальчик подтверждает показания всех остальных. Он обычно уносил и приносил эти зеленые матерчатые посылки через нерегулярные интервалы. Большей частью он возвращался в галерею из Бейсуотера по вечерам, поскольку это последняя из его обязанностей, а дорога неблизкая. Было, кстати, две одинаковых упаковки: два матерчатых чехла и два комплекта ремней. Видимо, одна упаковка всегда дожидалась его в доме Поттеров, когда он приносил другую.

— А он когда-нибудь присутствовал при их паковке в галерее? — спросил Кэмпион.

— Нет. Я специально поинтересовался этим. Он даже толком не знал, что в них содержится. У Фастиена есть привычка напускать таинственность на дела фирмы. Он, очевидно, хотел внушить ребенку, что сам является чем-то вроде гения художественного мира, великим магнатом, держащим в своих руках все нити, пусковые механизмы и прочее в том же духе. Эти упаковки просто передавались Грину Фастиеном. Грин в тот четверг пришел в час ленча, оставил одну из упаковок и забрал у Рэнни другую. Это смещение обычного времени произошло потому, что он должен был на вокзале Виктория встретить поезд в 5.58 и забрать несколько рисунков из Парижа. Эти рисунки были выполнены на шелке, и их должны были увидеть какие-то клиенты. Когда он вернулся в галерею после ленча, Макс послал за ним и объяснил, что он днем отнес в упаковке вложенные туда по ошибке не те предметы и что, после того как он выполнит свою миссию на вокзале Виктория, он должен прямо оттуда снова отправиться в студию и забрать упаковку обратно. Вы следите за изложением?

Кэмпион кивнул. Его глаза за стеклами очков были полузакрыты.

— Когда мальчик добрался до вокзала, оказалось, что рисунки не прибыли. Это заняло у него около двадцати минут, не более, как он считает. После этого он направился в студию и прибыл туда около семи. Лайза вручила ему упаковку, и он привез ее обратно в галерею… — Инспектор сделал паузу и посмотрел на друга. — Когда он туда доехал, Макс его ждал. Мальчик удивился, увидев его, и еще больше удивился, когда тот, спросив его, видел ли он миссис Поттер, и узнав, что нет и что ему вручила упаковку Лайза, дал ему пару шиллингов. После этого парнишка направился домой. И это все, что он смог рассказать мне.

— Чрезвычайно… — отметил Кэмпион.

— Интересно… — добавил инспектор, все еще сверявшийся со своими заметками. — Ах, да, еще одна малюсенькая деталь! Я спросил мальчика, догадывался ли он, что находится в упаковках. Он ответил, что нет, но потом, когда мы разговорились, я заметил, что он что-то недоговаривает, и он мне признался. Дело в том, что примерно три недели назад он уронил эту мерзкую упаковку на эскалаторе метро. Он не смел и думать о том, чтобы распаковать её и проверить, все ли в ней цело. Ему оставалось лишь в страхе и унынии просто ее поднять. И тогда он успокоился, обнаружив, что вроде бы все цело, но что зеленая ткань упаковки вдруг сделалась совершенно мокрой. Я хотел было еще что-то выудить у него, он решительно ничего больше не смог сказать.

Кэмпион встал.

— Итак, мы оказались правы, — сказал он.

— Да, — ответил Оутс. — Мы открыли, как это свершилось, но все же мы не знаем ничего. Не правда ли, возмутительная ситуация?

— Что же, всего этого недостаточно для ареста?

— Недостаточно? Для ареста вообще нет никаких оснований.

Инспектор тоже встал и подошел к окну.

— Еще одна неразрешимая тайна, вот о чем говорят мои записи, — произнес он. — За всю мою практику я запомнил лишь один случай убийства, когда полиция не знала, кого ей подозревать. А здесь мы даже не знаем, зачем его вызывать и какие вопросы задавать. Он полностью нас обвел. Пока мы обсуждали вопрос о том, была ли покойница отравлена или нет, он спокойно отмывал свою бутыль в умывальной комнате галереи.

— Если бы только Поттер не вымыл еще раньше тот стакан, — заметил Кэмпион.

Оутс задумался.

— Я не уверен, что это что-нибудь изменило бы, — произнес он наконец. — Конечно, я согласен, что этот факт выглядит как вмешательство провидения на стороне злых сил, но что из этого? Предположим, что Поттер среагировал бы как обычный нормальный человек, обнаружив свою жену в столь неестественной позе. Взглянув на нее, он понял бы, что она мертва, вызвал бы врача и рассказал ему о ее пристрастии к виски. Гарантирую, что в девяноста девяти случаях из ста медик установил бы сердечную недостаточность и алкогольное отравление, и мы ничего открыть для себя не сумели бы. И остается лишь удивляться тому, что мы еще как-то умудрились с самого начала присутствовать при анализе всей этой истории.

Мистер Кэмпион еще переваривал всю эту тираду, когда инспектор заговорил вновь.

— Ничего! — сказал он. — Ровным счетом ничего, что можно было бы ему предъявить! Он ускользнул от нас.

— Так что же вы собираетесь делать дальше? Прекратить это расследование?

— Господи Боже, ни в коем случае! — инспектор изобразил возмущение. — Вам следовало бы больше быть в курсе полицейских процедур! Мы будем принюхиваться, как старый терьер, к выдохшемуся следу. Мы станем писать множество неодобрительных писем из одной инстанции в другую. Мы будем по секрету всем рассказывать о деталях расследования и постепенно, потихоньку, от недели к неделе, все более грустно будем думать об этом нераскрытом случае. Но потом, конечно, случится что-нибудь еще, и мы снова начнем суетиться и топтаться вокруг.

Перед глазами Кэмпиона проплыло молодое несчастное лицо Дакра, лежавшего в маленькой раздевалке при мастерской Лафкадио, промелькнула сутулая фигура мистера Поттера, склонившегося над своей женой, он вспомнил Бэлл в маленькой кухоньке Поттеров, теребящую обручальное кольцо на пальце…

— Вы могли бы хотя бы заняться поисками мотива убийства, — с горечью заметил он. — Разве вы можете так его оставить?

— Мотивы преступления и сомнительные сопутствующие обстоятельства не являются достаточным поводом для обвинения, — сердито парировал инспектор. — Этого еще более недостаточно, чем та мешанина из догадок и подозрений, которую мы с вами тут напекли. Кроме того, в этой истории может и не быть никакого мотива.

— Что вы имеете в виду?

В этом вопросе Кэмпиона как бы кристаллизовался тот страх, которому он до этого не давал овладеть своим сознанием.

— Вы знаете, что я имею в виду. Ничего достаточно убедительного, никакого нормального мотива…

Мистер Кэмпион пристально изучал узор ковра.

— Вы предполагаете… — начал он.

— Послушайте, — оборвал его инспектор, — я допускаю помутившийся разум, но вы так же хорошо, как и я, знаете, что когда малый в зрелом возрасте, имеющий положение в обществе, вдруг становится убийцей, то в этом есть какая-то очевидная ненормальность! И чем он изощреннее, тем позднее мы сможем его схватить.

— И вы полагаете, что теперь мы ничего не можем предпринять? — безжизненным голосом спросил Кэмпион.

— Нет, — ответил инспектор. — Нет, мой мальчик, он слишком чист пока. Мы должны подождать.

— Подождать? Господи Боже, чего же еще?

— Следующего шага, — ответил Оутс — Он на этом не остановится. Они никогда не останавливаются. Но вот в чем вопрос, кто же следующий вызовет его досаду?

Глава 18Опасный бизнес

Следователь был человек вполне почтенный, и он также питал отвращение к широкому оповещению публики о расследованиях такого рода.

Когда стало известно заключение экспертизы, бедное маленькое тело миссис Поттер было предъявлено дюжине хоть и заинтересованных, но весьма занятых людей, которые и вынесли свой прозаический, но далеко не исчерпывающий ситуацию вердикт присяжных.

В нем говорилось, что пострадавшая погибла вследствие отравления никотином, но нет никаких данных для решения вопроса о том, было ли это сделано ею намеренно или нет.

Показания взволнованной мисс Каннингхэм о странном поведении усопшей в последний день ее жизни внесли весомый вклад в формирование общественного мнения. У среднего обывателя рассеялись всякие сомнения в том, что это — скучное и тягостное самоубийство, и все дело потихонечку кануло во мрак забвения.

Пресса, казалось бы получившая такой подарок, как еще одна не раскрытая до конца история, сочла за благо поместить этот материал в колонку происшествий на последней полосе, поскольку обывательские восклицания о неэффективности работы полиции начинали утрачивать свежесть, а власти казались вполне удовлетворенными вердиктом присяжных.

И лишь Кэмпион и инспектор не прекратили размышлять над случившимся. А когда в Литтл Вэнис вновь воцарилось мнимое спокойствие, мистер Кэмпион стал отчетливо понимать, что должна ощущать молодая леди, увидевшая торчащие из-под занавесок ботинки грабителя, в то время когда соседи после поднятой ею «ложной тревоги» разошлись по домам…

Он в течение последовавших за случившимся нескольких недель зачастил в дом Лафкадио, придумывая для своих визитов всевозможные предлоги. Бэлл всегда была рада его приходу, а донна Беатрис приветствовала его, как актер приветствует свою публику. Мистер Поттер оставался большую часть времени в занимаемой им спальне, являя собой новый странный персонаж с потаенной жизнью. Доктор Феттес неустанно держал его под своей опекой.

Однако оптимизм, присущий здоровому сознанию, начинал брать свое и, по мере того как шло время, все описанные здесь события представали даже перед Кэмпионом как бы на расстоянии, несколько искажавшем истинную точку зрения на них.

Медленное течение обычной жизни постепенно увлекало их всех за собой, и начинало казаться, что вряд ли дому Лафкадио суждено еще раз испытать потрясение. Это как бы возвращало Кэмпиона к ощущениям того апрельского субботнего вечера, когда они с Бэлл мирно обсуждали предстоящий назавтра прием.

Поэтому, когда зазвучали первые сигналы новой тревоги, они принесли с собой нечто вроде очередного шока.

Макс вознамерился с присущим ему деловым напором и аргументированностью представить наследникам Лафкадио разработанный им план действия.

Он позвонил однажды утром, договорился о визите в три часа, появился в четверть четвертого и обратился к небольшой аудитории так, как если бы он выступал на торжественном заседании.

Его слушателями в гостиной были донна Беатрис, Лайза, Бэлл и еле сдерживающая негодование Линда. По просьбе самого Макса из этого сборища были исключены мистер Поттер, хотя он и был домочадцем, и д'Урфи, который таковым не числился.

Старая комната со своим уютным декором и несколько потускневшими антикварными предметами выглядела очень гармонично в потоках полуденного солнечного света, льющегося в окна со стороны канала. Бэлл сидела на своем обычном месте перед камином, Лайза — на скамеечке возле нее, Линда устроилась на коврике, а донна Беатрис растянулась в шезлонге, приготовившись вкушать наслаждение духа.

Макс приступил к изложению, и его небольшая изящная фигура стала казаться выше от важности предстоящего сообщения. Его и без того картинная внешность была сильно утрирована последними ухищрениями портновского искусства, сотворившего на этот раз удивительно яркий жилет, напоминавший о фантазиях викторианской эпохи. Этот смелый предмет одежды был, несомненно, красив сам по себе: в нем были искусно переплетены розовато-лиловые и зеленые тона в сочетании с обликами старого золота. Но на тщедушной фигурке Макса, под его сбегающим вниз галстуком, да еще в сочетании с его подчеркнуто укороченным и слишком свободным новым весенним пиджаком, этот жилет выглядел слишком вызывающе и специфически. Так что даже Бэлл, питавшая детское пристрастие к ярким предметам, взирала на это изобилие картинности с явным сомнением.

Однако если кто-нибудь и сомневался в его совершенстве, то сам Макс был вполне доволен собой.

Линда, мрачно разглядывавшая его из-под своих темно-рыжих бровей, отметила про себя, что за последние несколько недель самодовольство и аффектация Макса резко возросли. Теперь в его речи ощущался явно нарочито утрируемый иностранный акцент, особенно в растягиваемых окончаниях слов. Это еще больше подчеркивало его самолюбование.

Наблюдая, как он позирует среди пылинок, танцующих в лучах солнца, она подумала, что он неспроста не кажется смешным. Она еще подумала, что это вовсе не тот случай. Старая мощь Макса Фастиена, его страстная уверенность в собственном великолепии и силе своей личности, передавалась всем, с кем он встречался. Эта иллюзия еще более усиливалась эксцентрическими деталями, и излучаемый им магнетизм вызывал уже серьезное беспокойство.

Начальная фраза Макса была вполне в духе его теперешней супервзвинченности. Он заговорил, глядя на них к, словно они были, по крайней мере, иностранками, а не людьми, с которыми он знаком уже двадцать лет.

— Мои драгоценные леди! Мы оказались лицом к лицу неким явлением. Великая память о Джоне Лафкадио, во имя сохранения которой сам я сделал так много, была осквернена. И понадобятся все мои силы, все мое умение, чтобы вернуть ему подобающее место. Но чтобы это реализовать, мне потребуется ваше участие.

— Ах! — воскликнула донна Беатрис с восхитительным идиотизмом.

Макс метнул ей покровительственную улыбку и продолжил с интонациями опытного оратора:

— Лафкадио был великий художник. Давайте никогда не будем об этом забывать! То несчастье, то незначительное пятно на его доме, тот маленький мазок на памяти о нем не имеет права повлиять на тех, кто им восхищается. Они не должны забывать, что он — великий художник!

Лайза слушала, остановив взгляд своих пронзительных глаз на его лице, явно зачарованная непонятностью этой тирады.

Линда, напротив, выказывала признаки протеста и, конечно, заговорила бы, если б мягкая рука Бэлл не давила ей на плечо, призывая сохранять спокойствие.

Макс продолжал, откинув голову и как бы лениво цедя фразы. Он уселся на подлокотник огромного кресла, которое, по словам Лафкадио (не имевшим, впрочем, никакого на то основания), принадлежало самому Вольтеру. Тускло-алые шторы создавали фон для эксцентрической фигуры Макса и передавали ему что-то от собственной прелестной значительности.

— Разумеется, — непринужденно заметил он, — вы все отдаете себе отчет в том, что продолжать устраивать эти милые и чванливые Воскресения Показа в будущие годы станет невозможно. Эта забавная маленькая затея закончилась несчастливо. Прекрасные работы Лафкадио никогда больше нельзя будет показывать в той запятнанной мастерской. Вам, возможно, придется оставить этот дом, Бэлл. Имя мастера должно быть ограждено от дурной славы. Это важнее всего. — Бэлл выпрямилась в кресле и посмотрела на своего гостя с легким изумлением. Но, как бы отмахнувшись от собственных последних слов, Макс в высшей степени проникновенно продолжил: — Я думал об этих вещах исключительно много… — Он признался в этом, послав группе своих слушательниц несколько снисходительную улыбку. — Дело в том, что я, несомненно, ответственен за представление Лафкадио публике. И я, естественно, чувствую себя обязанным сделать все, чтобы сохранить его остальные работы незамаранными этим несчастным маленьким скандалом.

— Совершенно верно! — пролепетала донна Беатрис. Макс коротко кивнул в ту сторону комнаты, где она расположилась. Заметно было, как он упивается самим собой.

Но, по мере того как Бэлл разглядывала Макса, ее карие глаза становились, казалось, больше и темнее. И она, не издавая ни звука сама, продолжала нежно давить на плечо Линды, причем это давление явно становилось все ощутимее.

Мой план таков, — наконец приступил к делу Макс, — поскольку мое имя слишком давно связано с именем Джона Лафкадио, то я не могу и помыслить о том, чтобы отстраниться от дела его спасения в такое время… — и уже говорил без прежней невыносимой манерности, но новым оттенком поучительности и даже некоторой агрессивности. — Невзирая на значительные личные неудобства, решил осенью этого года вывезти оставшиеся четыре холста Лафкадио в Нью-Йорк. — Он выпалил это известие, не дожидаясь никаких знаков согласия со стороны аудитории, добавил: — Несмотря на то что время сейчас тяжелое, я надеюсь, что, применив свое искусство продавца, я сумею реализовать одну или даже две картины, отзвуки печальных событий, случившихся в этом доме, тому времени улягутся, даже если они и разнеслись бы далеко. После Нью-Йорка я отвезу оставшиеся работы Иокогаму и, возможно, если что-нибудь останется, вернусь с этим в Эдинбург. Я, конечно же, понимаю, что иду на риск, но я делаю это с охотой, воздавая последнюю дань человеку, гениальность которого была впервые провозглашена мною…

Он победно умолк, волнообразно раскинув свои длинные руки.

Бэлл оставалась совершенно безмолвной, но донна Беатрис резко подалась вперед. Ее узкое лицо вспыхнуло, ожерелье зазвенело.

— Милый Макс, — пропела она со сладостной задушевностью, — сохраняйте его имя нетленным! Поддерживайте огонь в светильнике Мастера!

Макс отразил как в зеркале жест ее тонких пальцев, небрежно отстраняя его.

— Единственное, чего мне от вас надо, — ответил он, изящно скользя по спинке большого кресла, — это письменное заявление Бэлл, аннулирующее соглашение, действующее в настоящее время. Это необходимо для того, чтобы я смог вывезти холсты за границу. Все необходимые документы со мной. Вы их подпишете, а все остальное сделаю сам.

Донна Беатрис, шурша платьем, поднялась с места и прошествовала к серпантиновому секретеру, стоящему в углу.

— Сядьте здесь, дорогая Бэлл, — произнесла она. — За его стол!

Миссис Лафкадио, казалось, не услышала этих слов. Макс тихонько рассмеялся и приблизился к ней.

— Дорогая Бэлл! — протянул он. — Не собираетесь ли вы поблагодарить меня? Я не стал бы делать так много ни для какого другого художника в мире!

Если натура, обычно уравновешенная, внезапно вспыхивает от наплыва эмоций, то эта вспышка производит гораздо большее впечатление, чем самое страстное изъявление чувств со стороны наиболее темпераментной персоны.

Бэлл Лафкадио поднялась из кресла со всем достоинством, присущим ее семидесяти годам. Яркие пятна румянца горели на ее увядших щеках.

— Вы, нелепый маленький щенок! — сказала она. — А ну-ка сядьте на место!

Это несколько старомодное изъявление презрения оказалось неожиданно действенным, и Макс, хотя и не выполнил ее приказа, невольно попятился назад, изображая удивление сдвинутыми бровями.

— Моя дражайшая леди… — запротестовал он, но запнулся.

Бэлл все еще стояла у кресла. Лайза и донна Беатрис, уже более двадцати лет не наблюдавшие и давно позабывшие, как Бэлл дает волю своему нраву, хранили гробовое молчание.

— Послушайте меня, мой мальчик, — отчеканила Бэлл, и в голосе ее зазвучали звонкие энергичные ноты, будто ей было всего тридцать лет. — Ваше самомнение совсем вскружило вам голову. Мы слушали ваши разглагольствования только из вежливости и по душевной доброте, но я вижу, что настала пора выложить вам всю правду. Вы занимаете свое положение лишь благодаря тому, что у вас хватило смекалки прицепиться к фраку Джонни. Я восхищена вашей смекалкой в деле прилипания, но не забывайте, что движущая сила принадлежит ему, а не вам! И это вы собираетесь сделать все, что можете, чтобы спасти его картины?! И вы-то являетесь наиболее ответственным за то, чтобы сохранить его репутацию в глазах публики?! Клянусь душой, Макс Фастиен, у вас совсем заложило уши! Джонни оставил распоряжение относительно своих картин. В течение восьми лет я его исполняла и в оставшиеся четыре собираюсь делать то же с Божьей помощью. И если никто их больше не купит и никто не придет ко мне на прием, это ровно ничего для меня не будет значить. Я знаю, чего хотел Джонни, и я буду это делать! А теперь убирайтесь и не показывайтесь мне на глаза, по меньшей мере, в течение шести недель, или я заберу все свои дела из ваших рук. Уходите!

Она все еще не садилась, дыхание ее немного участилось, и румянец продолжал гореть на щеках.

Макс был поражен. Такой реакции с ее стороны он когда раньше не видел. Лишь спустя некоторое время он ел вернуть себе самообладание.

— Моя дорогая Бэлл, — сдавленно проговорил он. — Я стараюсь сделать скидку на ваш возраст и те тяжелые испытания, через которые вам пришлось пройти, однако…

— Хватит! — прервала его старая леди, в буквальном смысле слова источающая пламя из глаз. — Мне еще ни разу в жизни не доводилось слышать такие чудовищно наглые речи. Угомонитесь, сэр! Я отвечаю вам — нет! Действующее поныне условие сохраняет силу и впредь! И картины моего мужа останутся в стране!

— О Бэлл, милая, мудро ли это? Такое злое красное облако в вашей ауре! Макс же так удачлив в бизнесе, не правда ли?..

Этот нежный протест, исходящий из шезлонга донны Беатрис мгновенно иссяк после первого же взгляда Бэлл, брошенного в ту сторону.

И вдруг миссис Лафкадио любезно улыбнулась.

— Дорогая Беатрис, — сказала она. — Я бы хотела, чтобы вы удалились ненадолго в другую комнату. По-видимому, мне действительно надо потолковать о бизнесе, Лайза, дитя мое, вы можете спуститься вниз и через пятнадцать минут подать чай. Мистер Фастиен не останется здесь.

— Ярко-алый и индиго… — недовольно пробормотала донна Беатрис — Это так опасно! Так пагубно для Высших ценностей!

Тем не менее она довольно проворно, словно вспугнутая птичка, ретировалась из комнаты, прошуршав своим нарядом. Лайза ушла тоже. Когда дверь за ними закрылась, Бэлл посмотрела на сидящую на коврике Линду.

— Я хочу выполнить то, что велел мне Джонни, Линда, — сказала она. — Теперь лишь мы с тобой должны об этом заботиться. Что ты об этом думаешь? Если мы на этом и потеряем немного денег, будет ли это так уж важно?

Девушка улыбнулась.

— Это твои картины, лапушка, — ответила она. — И ты можешь делать с ними все, что тебе угодно. Ты знаешь мои чувства. И, кроме того, это меня не особенно заботит. Если ты не хочешь, чтобы они уезжали, то это становится и моим желанием.

— Во всяком случае, в течение моей жизни, — прибавила Бэлл. — Пока я жива, я буду выполнять волю Джонни так же, как делала это в прошлые годы!

— Это преступно и абсурдно! — объявил Макс. — Сущая глупость! Моя дражайшая Бэлл, хотя вы являетесь вдовой Лафкадио, вы не должны упорствовать в этом слишком сильно. Этикартины принадлежат не только вам. Они — собственность мира. Как претворитель воли Лафкадио в искусстве, я настаиваю: картины должны быть проданы как можно скорее, и нашей единственной надеждой являются другие крупные столицы. Нельзя в угоду упрямству и сентиментальным чувствам обесценивать работу человека, истинного значения которого вам никогда не будет дано определить!

Голос его поднялся почти до визга, а жесты, потеряв заученную грациозность, стали движениями озлобленного и странного ребенка.

Бэлл села в свое кресло. Старинная комната, еще сохранившая незримое присутствие вихревой натуры Лафкадио, теперь как бы обступила Бэлл, сомкнулась вокруг нее. Она смотрела на Макса холодно. Ее гнев улегся, но с ним ушла и та неизбывная доброжелательность, которая была присуща лишь ей одной. На месте прежней Бэлл теперь появилась другая женщина. Она имела все еще достаточно силы, чтобы сохранять выражение неумолимости по отношению ко всему, что ей не нравилось, достаточно проницательности, чтобы распознать грубую безвкусицу лести, а еще она имела достаточно друзей, чтобы позволить себе выбирать из них наиболее подходящих.

— Макс, — неожиданно заявила она. — Вам должно быть около сорока. Мне — за семьдесят. Если бы мы оба были моложе на тридцать лет, то чтобы придать всему этому малопривлекательному представлению хоть сколько-нибудь извинительный оттенок, я должна была бы послать за Лайзой, чтобы она усадила вас в кэб и отослала домой. Вы не смеете приходить к людям домой и говорить им грубости. Вы этим прежде всего делаете себя смешным. Кроме того, это неприятно. Теперь вы можете идти. Я желаю, чтобы оставшиеся четыре упаковки с картинами моего мужа были пересланы мне невскрытыми в течение одной недели.

Он уставился на нее.

— И вы в самом деле готовы совершить этот непоправимый промах?

Бэлл рассмеялась.

— Глупый напыщенный человек, — произнесла она. — Уходите сейчас же, пошлите мне картины и перестаньте вести себя так, будто я ваша слушательница в лицее.

Макс теперь уже был в ярости. Его лицо совсем пожелтело, и маленький желвачок на челюсти угрожающе задергался.

— Я должен предупредить вас, вы допускаете весьма серьезную ошибку. Забрать картины у нас — значит совершить исключительно рискованный поступок.

— Вы, ничтожество! — свирепо вскричала Бэлл. — Если бы Джонни был здесь, то не представляю, что бы он с вами сделал! Я отлично помню субъекта, который пришел сюда и вел себя почти так же скверно, как вы сегодня. Так вот, Джонни вместе с Мак Нейлом Уистлером бросили его в канал. И если вы сейчас же не уберетесь отсюда, я пошлю за Рэнни и прикажу ему сделать то же самое!

Макс отступил. Он был мертвенно бледен, маленькие его глазки опасно горели. Дойдя до середины комнаты, он остановился и обернулся.

— Это ваш последний шанс, миссис Лафкадио, — прошипел он. — Ну так что, я могу вывезти картины за границу?

— Нет!

— И ничто не изменит вашего решения?

— Только моя смерть, — ответила Бэлл Лафкадио. — Когда я умру, вы все сможете делать то, что вам вздумается!

Эти слова Бэлл наполнила неким особым смыслом, и мистер Кэмпион, как раз в этот момент пришедший с обычным визитом и поднимавшийся по лестнице в гостиную, невольно заторопился, чтобы увидеть того, кому они были адресованы.

Он услышал их и оценил все значение этих слов в тот момент, когда встретился лицом к лицу с Максом, быстро вышедшим из дверей комнаты. Его черты были неузнаваемо искажены неконтролируемой гримасой злобы.

Глава 19Конец нити

— Мой дорогой, должна же я начать стариться!

Бэлл легким шлепком поправила свой муслиновый головной убор, произнося эти слова. Она стояла перед небольшим овальным трюмо, обрамленным белыми розами дрезденского фарфора, установленным на позолоченном консольном столике между двумя окнами. Бэлл разглядывала себя все то время, пока шум торопливых шагов Макса затихал в глубине улицы.

И в самом деле, она теперь выглядела куда моложе, чем за все последнее время. Схватка с Максом всколыхнула присущую ей живость, а быстрая улыбка, которой она, обернувшись, приветствовала входящего Кэмпиона, право же, принадлежала «Бэлл Дарлинг» или «Прекрасной Возлюбленной» из Лувра.

Она вновь повернулась к зеркалу.

— А мне нравятся эти чепцы! — объяснила она. — Я в них выгляжу такой аккуратной, не так ли? Старые женщины нередко выглядят такими несвежими, точно вещи, тронутые молью. Этот маленький пустомеля болтал со мной так, словно я дряхлая нищенка на церковной паперти! Этот лопотун-трещетка!

Мистер Кэмпион ответил ей довольно мрачно:

— Я надеюсь, вы держались с ним как леди?

— Ну, не совсем! — с удовлетворением констатировала Бэлл. — Я полностью отмыла свои руки от него, абсолютно и бесповоротно! Джонни и я никогда не имели дела с людьми, в которых по-настоящему разочаровывались, и я после тоже следовала этому правилу. Я отбираю у Макса все, связанное с Лафкадио, все оставшиеся картины. И я сказала ему, что он только через мой труп сумел бы увезти за границу эти работы!

— Ох, дорогая! — встревожился Кэмпион.

Бэлл засмеялась, но Линда, не произнесшая ни слова после ухода Макса, посмотрела на Кэмпиона с некоторой тревогой. Старая леди уселась в кресло.

— Вот теперь я не прочь выпить чашечку чая! — сказала она. — Линда, деточка, позвони в колокольчик!

Спустя пять минут, когда они потягивали чай из знаменитых фаянсовых чашек, упоминавшихся в стольких воспоминаниях о художнике, мистер Кэмпион внезапно снова испытал то предчувствие беды, которым на него повеяло, когда он с лестницы услышал слова Бэлл.

Его мысленному взору предстал Макс в гостиной, Макс во время приема, Макс в своей галерее… Это был, может быть, забавный утрированный позер. Но был и другой Макс, пока еще не видимый никому, тот, портрет которого был слеплен Кэмпионом из крупинок информации и догадок, и он был отнюдь не той персоной, с которой могла бы позволить себе схватиться разгоряченная гневом леди.

В конечном счете ситуация не казалась Кэмпиону приятной. Бэлл была возбуждена и искренне довольна своей откровенностью. Линда хранила не вполне понятное молчание. Донна Беатрис дулась у себя в комнате и отказалась прийти к чаю, а Лайза, хлопотавшая у подноса с чайным прибором, выглядела как угрюмое и нервирующее потустороннее видение.

И, кроме того, здесь все еще витал дух Джона Лафкадио.

Если о нем и позабыли слегка во время бури, разразившейся над домом, то, по мере того как буря начала утихать, этот дух стал возрождаться во всей своей первоначальной значительности.

Впервые в жизни мистер Кэмпион ощутил легкое раздражение от присутствия этой пламенной и хвастливой тени. Оно создавало атмосферу таинственности и защищенности, которая была несколько искусственной. Конечно, память о Джоне Лафкадио могла быть бастионом, защищающим его домашний уклад от психологических нападок, но в случае непосредственной физической опасности, вряд ли эта тень могла оказать эффективное противодействие…

Появление Матта д'Урфи внесло в ситуацию желанную разрядку. Он просунул голову в дверь, являя собой картину мягкого упрека.

— Вы меня упрятали в вашу студию, — сказал он Линде, — и я не знал, что вы приступили к трапезе. Что, конференция уже закончилась?

— Мой милый, — взволнованно и виновато произнесла Бэлл, — идите сюда и немедленно садитесь. Линда, дорогая, ты совсем невнимательна к нему!

Глядя на новоприбывшего, мистер Кэмпион в очередной раз отметил про себя, как ему нравится это простодушное и дружелюбное создание, смотрящее на мир, как на странную субстанцию, куда само оно попало лишь по ошибке.

Он был усажен Линдой и получил свою чашку чая из рук Лайзы, которая взирала на него, как на ребенка или юнца, только что ею обнаруженного и имеющего полное право на этот чай.

Линда не стала разговорчивей и после его прихода. Она сидела на коврике, не отрывая глаз от огня, держа локти на коленях и машинально теребя жесткие непослушные завитки своих волос. У нее была сильная широкая ладонь художника.

— Когда вы кончите есть, Матт, — сказала она, — вернитесь ко мне в студию. Мне надо поговорить с вами.

Она взяла сигарету из коробки, стоящей на столе, закурила и вышла из гостиной, кивнув и улыбнувшись Бэлл.

Д'Урфи доел и допил свою порцию не очень торопливо, но и без нарочитого промедления, после чего вежливо вернул чашку и тарелку Лайзе, приветливо улыбнулся миссис Лафкадио и поднялся из-за стола.

— А теперь я пойду и поговорю с Линдой, — сообщил он и удалился.

Бэлл посмотрела ему вслед.

— В точности как Уилл Фицсиммонс до того, как он сделал себе имя, — заметила она. — Успех швырнул этого человека на землю. Он стал все переводить на деньги и в конце концов умер от депрессии.

Кэмпион скривил лицо.

— Вот уж перспектива для д'Урфи!

Старая леди покачала головой.

— Нет, я не думаю, что его это ожидает. Вы видели его работы?

— Ему нравится Линда?

— Я думаю, очень. — Бэлл, по-видимому, была вполне довольна этим предположением. — Они могли бы быть очень счастливы. Это было бы некое безалаберное совместное существование, что, в конечном счете, одна из важных вещей в жизни. А с бедным Дакром ей было бы очень трудно. Любовь ведь так редко означает счастье.

Мистер Кэмпион еще не отказался от мыслей об этом аспекте случившегося несчастья, как в дверях вновь возникла Линда. Она была несколько более взъерошена, чем обычно, а в голосе ее прозвучали властные и целенаправленные нотки, каковых раньше Кэмпиону не доводилось замечать у нее.

— Алберт, — сказала она, — мне бы хотелось, чтобы вы поднялись ненадолго ко мне.

— Что-нибудь случилось?

— Да нет же, Господи! Что еще могло бы стрястись? Я просто хочу показать вам кое-какие рисунки.

Но ее тон, как она ни старалась, не особенно его убедил. Бэлл в ответ на невысказанный вопрос Кэмпиона, кивнула.

— Сходите, дорогой! Мне не хочется идти с вами, уже так устала от картинок. Все вдовы художников конце концов приходят к этому.

Линда ввела Кэмпиона в свою маленькую студию, где он разыскал ее тогда, в день приема. Здесь в основном царил тот же беспорядок, что и раньше, но в памяти его возникло еще и видение миссис Поттер, такой оживленной и деловой, такой живой.

Матт д'Урфи сидел на подоконнике, засунув руки в карманы и выражая своими ярко-голубыми глазами интерес довольно-таки постороннего, хотя и вдумчивого наблюдателя.

Линда обратилась к нему.

— Я думаю, ему надо это показать? — полуспросила она.

— Вот и хорошо! — ответил д'Урфи.

— Вы думаете, в этом есть смысл, не так ли?

— Да, я так думаю…

Но, несмотря на свои слова, д'Урфи не выглядел особенно убежденным ни в чем.

Любопытство Кемпиона было вполне раззадорено.

— Ну, что у вас там? — спросил он нетерпеливо. Линда подошла к своему знаменитому шкафу, глубины которого в семье Лафкадио всегда предназначались для сокрытия каких-то секретов или ненужного хлама, и вытащила на свет коричневый бумажный пакет. Она поместила его на столе, отодвинув в сторону мешанину из кистей, высохших комочков краски, баночек с лаком, каких-то странных хлопчатобумажных клубков и прочей белиберды, после чего начала разворачивать пакет.

Кэмпион наблюдал за этим из-за ее плеча. То, что предстало его взору, было тщательно исполненным карандашным этюдом женской фигуры в рваном рубище, с корзиной в руке и необычным полуиспуганным, полужаждущим выражением лица. Кроме того что моделью для этого рисунка, несомненно, служила миссис Поттер, Кэмпион не углядел в нем ничего особенного. Но рисунок этот был исключительно хорош.

Он поднял глаза и встретил пытливый взгляд Линды.

— Вы что-нибудь отметили? — спросила она требовательно.

— Нет, — ответил Кэмпион. — Ничего особенного, по-моему. Это что же такое? Этюд к картине маслом?

Линда вздохнула.

— Подождите минутку.

Довольно продолжительные раскопки в шкафу привели к появлению старого номера журнала «Галерея». Она лихорадочно перелистала его страницы, пока наконец не нашла нужную.

Там была во всю страницу помещена репродукция картины, изображающей толпу в современной одежде, окружившую крест с Распятым. В глубине виднелась в точности та же фигура, что и на рисунке.

Даже мистеру Кэмпиону, который был всего лишь дилетантом, ничего не стоило определить, что же это такое.

Линда повернула журнал так, чтобы он смог прочесть пояснительный текст на соседней странице.

«Мы помещаем здесь репродукцию седьмой картины Лафкадио, показанной в Лондоне в минувшем апреле. Эта работа, быть может, в какой-то мере наименее удачная из всей коллекции пока что представленных посмертно картин Джона Лафкадио, члена Королевской академии, тем не менее вполне отвечает представлениям об уровне этого блистательного мастера. Картина была приобретена Вэрли Трастом для картинной галереи музея Истона».

— Ну, теперь вы понимаете, что я имела в виду?

Мистер Кэмпион поднял рисунок со стола.

— Так это сделано вашим дедушкой? Я-то думал, что все его рисунки где-то хранятся.

— Именно так! — отрезала Линда. — Вы присядьте и послушайте. Когда я побывала в Риме, то назад вернулась через Париж. Вы слышали от меня, что поиски рисунков Томми не принесли мне успеха. Кто-то все время меня опережал и подчистил все. Но в Париже, где я провела несколько дней, мне пришло в голову, что он вполне мог отдать один или два наброска старику д'Эпернону, который содержал небольшое кафе на Монпарнасе. Я повидалась с ним. У него сдавались комнаты, и Томми всегда останавливался там, когда проездом из Рима бывал в Париже. — Мистер Кэмпион кивнул в знак того, что он внимательно слушает, и она быстро продолжила: — У д'Эпернона ничего не было, но владельцы соседнего кабачка оказались более полезными; и в конце концов я у них выудила кое-какие сведения. Выяснилось, что Томми приударял за их дочерью и подарил ей на память этот рисунок. Я его купила и привезла домой. А теперь вы понимаете, к чему я вас подвожу?

У мистера Кэмпиона возникло весьма неловкое ощущение собственной тупости.

— Но когда же Дакр мог увидеть эту картину впервые? — спросил он. — Вы что, показывали это ему?

Линда взяла в руки журнал.

— Вы не очень-то сообразительны, — сказала она. — Поглядите-ка. Эта картина, седьмая по счету из посмертно показанных работ дедушки, была торжественно распакована в галерее Салмона, как раз накануне прошлогоднего Воскресенья Показа. Согласно поставленным условиям, раньше этого срока к ней никто не должен был прикасаться или снимать с упаковки печати. Но к этому времени Томми уже шесть месяцев как расстался с девушкой из кабачка, а она сама успела благополучно выйти замуж и поселиться с мужем-пекарем в Эксе. А ее родители уверяли меня, что рисунок находится в их доме более восемнадцати месяцев.

— Да-а… — протянул мистер Кэмпион, который понемногу начинал прозревать истину. — И к чему же все это нас приводит?

— Сейчас поймете, — сердито ответила Линда. — Поглядите на бумагу этого рисунка, — она подняла ее к свету. — Вы видите водяной знак? Это ватман особого типа шершавой поверхностью, который стал выпускаться всего семь лет назад. Я помню его появление в продаже. Я была тогда студенткой.

— Что свидетельствует об одном, — вдруг бросил д'Урфи со своего подоконника, — дядюшка Лафкадио не является автором этого рисунка!

Кэмпион нахмурился.

— Вы уверены в том, что Дакр не мог видеть картины вашего деда до того, как ее официально открыли?

— И не мог снять с нее копии, подразумеваете вы? Я не думаю этого. Картины хранятся в подвалах галереи Салмона. Макс делает из этого настоящий фетиш. И он вряд ли позволил бы студентам или кому бы там ни было взглянуть на нее. О Алберт, неужели вы не догадываетесь, к чему я вас подвожу?

Мистер Кэмпион мягко посмотрел на нее через свои огромные очки.

— Я полагаю, вы мне хотите внушить, — медленно произнес он, — что эту картину написал Дакр?

— Я не хочу ничего внушать, — отрезала Линда, — я говорю вам это!

Мистер Кэмпион медленно встал с места и замер у окна, разглядывая канал. Лицо его не выражало решительно ничего, и казалось, что он целиком поглощен видом чего-то, находящегося в дымке далеко на противоположном берегу…

— Если это правда, — проговорил он наконец, — то это объясняет… да… большое число вещей!

Линда быстро и внимательно посмотрела на него и хотела было что-то сказать, но задумалась и стала медленно-медленно ощупывать рисунок пальцами.

Мистер Кэмпион усилием воли вывел себя из транса.

— Это был бы довольно опасный слух, не так ли? — спросил он, пытаясь вернуть своему голосу беззаботность. — Мне кажется, что не стоило бы его особенно распространять. Это принесло бы вам неисчислимые заботы. Кроме того, может найтись и вполне невинное объяснение всему этому.

— Я так не думаю!

— Но, моя дорогая девочка, как вы можете быть уверены? — спросил Кэмпион с намеренной резкостью. — Я бы на вашем месте сохранял спокойствие.

Девушка холодно посмотрела на него. И, как это часто бывает с людьми в моменты стресса, ему пришла в голову мысль, не имеющая никакого отношения к делу. Он подумал, что у нее совсем зеленые глаза с небольшими коричневыми крапинками. Она была удивительно похожа на самого Лафкадио…

— Я бы сохраняла спокойствие… Я это и делала в течение двух или трех недель… если бы не решила, что пришло время заговорить. Видите ли, Алберт, я уверена, и в этом мог бы убедиться всякий, что та седьмая картина, которую Вэрли Траст купил в прошлом году, написана Томми. И я готова держать пари о том, что в хранилище Салмона сейчас имеется одна лишь картина Лафкадио, но остальные три написаны не кем иным, как Томми!

— Дорогая девочка, вы не должны делать такие необоснованные выводы!

Мистер Кэмпион был буквально потрясен.

Матт д'Урфи, который, казалось, отключился от обсуждаемого вопроса и лениво разглядывал какие-то рисунки Линды, сваленные в углу, вдруг задал вполне относящийся К существу дела вопрос:

— Вы ему сказали насчет Лайзы?

Мистер Кэмпион повернулся как ужаленный.

— Что вы еще там оба скрываете? — взорвался он. — Поверьте мне, сейчас это чрезвычайно опасно!

Линда посмотрела ему в глаза.

— Итак, вы тоже об этом догадываетесь, правда? — спросила она. — Я все сомневалась, но лишь до сегодняшнего дня. И вот почему я решилась на разговор с вами. Мы не хотим, чтобы Макс вонзил зубы в мою бабулечку, не так ли?

Ее слова были так неожиданны и так точно отражали его собственные мысли, что Кэмпион на мгновение остолбенел. Потом он взял девушку за руку.

— Что вам известно об этом? — требовательно спросил он. — И что это за намеки на Лайзу? Эта женщина проносится через всю эту историю как петарда. Вы никогда не можете ожидать, в каком еще месте Она взорвется!

— С Лайзой все благополучно, — небрежно отмахнулась Линда. — Она же абсолютно примитивна. Никто не хочет этого понять. Она, в отличие от других людей, никогда ни о чем не задумывается. У нее просто не было к этому повода. Когда ее привезли сюда, она была совершенно темной крестьянкой. Я думаю, что ей известно не более ста слов всего в обоих языках. И ей несвойственно что-то скрывать. Просто она не знает, что важно, а что нет. И когда я вернулась из Парижа, я вызвала ее сюда как-то ночью и постаралась обо всем выспросить. И она поведала мне нечто, объясняющее почти все остальное… Видите ли, оказывается, дедушка оставил вовсе не двенадцать картин, а всего восемь. Лайза это знает, потому что помогала ему их упаковывать. — Мистер Кэмпион снял очки и тщательно протер их платком. Тот чудовищный узел в клубке вдруг легко размотался перед его мысленным взором. — Было очень нелегко вытащить все это из нее, — продолжала девушка. — Это был бесконечный вопросник. Но, насколько Мне удалось восстановить факты, все выглядит так. За год до кончины дедушки, то есть в девятьсот одиннадцатом, Бэлл была очень больна. У нее была ревматическая лихорадка, и, когда диагноз был поставлен, ее отправили в Сан Ремо с четой Джиллимотов. Он был поэтом, а она художницей. Я полагаю, это были довольно забавные чудаки. Бэлл оставалась там около шести месяцев, и именно в это время дедушка и стал запаковывать свои картины и составлять будущий распорядок их вскрытия. Так вот, некоторые из этих картин были известны Бэлл, другие же нет. Миссис Поттер их знала полностью, поскольку она вечно там шныряла. Старина Поттер тогда куда-то отлучался, быть может, преподавал в Шотландии, а Лайза вела все хозяйство в доме. Дедушка старался сохранить все в строжайшей тайне. Каждый мог бы это объяснить его возрастом, однако, разумеется, старый чудак имел весьма веские основания для того, чтобы все сделать под покровом ночи. — Она помолчала. — В этом есть один момент, который вы должны понять, — сказала она наконец. — Вы едва ли мне поверите, но для меня лично все это выглядит абсолютно естественно и логично. И вот в чем дело. Основным резоном, двигавшим дедушкой, было огромное желание насолить Чарльзу Тэнкерею. Он от души его ненавидел, и оставил эти картины лишь для того, чтобы его одолеть. Он хотел оставить больше холстов, чтобы продлить звучание своего имени как можно дольше в разгорающемся свете времени. У него было всего лишь восемь холстов, и он их маркировал датами показа в девятьсот двадцать четвертом, девятьсот двадцать пятом и в последующих годах. Но последние четыре упаковки были фальшивками. Лайза припомнила, что в одну был положен кухонный поднос, а в другую — большая вывеска, рекламирующая пиво. Как видите, все в одном и том же духе. Викторианским джентльменам был присущ юмор такого рода. Он был вовсе не психопатом. Просто он был чем-то вроде старого мальчишки или, скорее, клоуна. — Она перевела дух. — Лайза поведала мне об этом вполне торжественно. Она, конечно же, помогала ему все это упаковывать и зашивать в холстину, но не особенно вдавалась в то, почему он так веселится при этом. Она лишь сообщила, что он был в исключительно добром расположении духа, когда они закончили работу, и заставил ее распить с ним полную бутыль лафита.

— Но это жульничество было раскрыто? — пробормотал Кэмпион.

— Ну, конечно же, было! — нетерпеливо отмахнулась Линда.

Кэмпиону показалось, что она вполне разделяет со своим дедом веру в резонность такого поступка.

— Но дело не в этом. Вы знаете, Тэнкерей был моложе дедушки, и Лафкадио казалось, что он, этот его ненавистный и неотделимый партнер, только и ждет его смерти, чтобы утвердиться в звании не имеющего соперников Великого Корифея изобразительного искусства. Дедушка дал ему десять лет, чтобы он успел остудить свои пятки, и как раз тут-то и столкнулся с ужасающей истиной о том, что Лафкадио возвращается с ослепительным трюком, который призван поддержать интерес публики к нему не только в течение какого-нибудь одного года, а целых двенадцати! А тот факт, что у него было всего восемь холстов и не осталось энергии и времени для создания больших новых картин (он же вплоть до самой своей смерти, как вы знаете, писал лишь одни портреты), и побудил его сделать те жульнические упаковки для последних четырех лет. Мне представляется, он примерно высчитал, что кончина Тэнкерея наступит через восемнадцать лет. Но мой дорогой дед слишком расщедрился. Тэнкерей не дожил даже до показа первой картины. Ну что, мне продолжить? — Кэмпион знаком подтвердил согласие. Клубок разматывался на удивление быстро.

— Ну так вот, — сказала Линда, — все остальное уже из области догадок, я знаю, но они достаточно хорошо сходятся. Несколько лет назад некто в галерее Салмона, я полагаю, что достаточно ясно, кто именно, сунул свой нос в упаковки и был потрясен явным надувательством. К тому же, поскольку в это время в печати разгорелись всевозможные дискуссии о значении авторства как такового, этого человека уже обуревали некоторые рискованные идеи. Ведь если любые подделки очень хорошо исполнены, то вас бы просто разочаровало известие о том, кто же их настоящий автор! Таким образом, почва для авантюры морально уже была готова. Все или, что оставлено двенадцать картин Лафкадио, и все ожидали увидеть именно столько. Даже если кто-нибудь из критиков и не пришел бы в восторг от всех картин, то мог ли хоть один усомниться в том, что писал их именно Лафкадио? Одна фальшивка или даже четыре особого урона этому мнению нанести не смогут.

— Само собой, — подтвердил мистер Кэмпион, чрезвычайно захваченный этим открытием.

— Четыре года назад, до того как он собрался в Рим, Томми устроил себе чрезвычайно необычный отпуск. Матт говорил вам об этом. Он полностью исчез на десять месяцев. Никто ничего не слышал тогда о нем, никто не видел его. Как раз в тот период он собирался стать портретистом, совсем в духе Лафкадио. Но когда он вернулся из отпуска, он неожиданно бросил писать маслом и отправился в Рим осваивать технику темперы.

— Он, кажется, стал соискателем Римского Приза? — поинтересовался Кэмпион.

— Нет, не стал. В том-то и дело. Он получил другую премию, Приз Честерфилда, и Макс в тот год был членом жюри.

Мистер Кэмпион некоторое время молча переваривал и это сообщение, укладывая его в своем мысленном ряду.

— А где была миссис Поттер, когда Дакр осуществлял свой таинственный «отпуск»? — спросил он.

Линда одобрительно кивнула.

— А вы смышленее, чем я думала, — заметила она, впрочем вовсе не желая его поддеть. — Весьма знаменательно, что этот период в точности совпал со временем, когда миссис Поттер единственный раз в своей жизни (насколько мне удалось установить) получила удачный шанс. Она была командирована в Центральную Европу на поиски редких предметов и отсутствовала около десяти месяцев. Мне так и не довелось услышать ни об одной «редкости», которую она бы привезла. Предполагалось, что она все время в разъездах и поэтому никто ей не писал, а она тоже не особенно себя утруждала. Вы знаете, как люди, подобные нам, небрежны в таких делах? Разумеется, эта «командировка за редкостями» была организована Максом. И таким образом, как вы понимаете, она была в курсе… то есть была посвящена во все эти тайны.

— А как обстоит дело с последней картиной? — спросил Кэмпион. — С Жанной д Арк?

— О, эта подлинная. Это ведь очень ловко со стороны Макса перетасовать фальшивки с подлинниками, правда? Поэтому если в предыдущий год картину немножко покритиковали, то в этом году был выставлен настоящий шедевр.

— Но позвольте, — запротестовал Кэмпион, все еще озабоченный техническими деталями, — ведь эксперт несомненно мог бы определить разницу? Например, взять хотя бы краски. Да и все остальное, присущее духу данного художника. Это же не может быть подделано!

— Вы рассуждаете как дилетант, — отпарировала Линда. — Не верьте так безоглядно экспертам. Они ведь всего лишь люди. А что касается остального, то миссис Поттер ничего не стоило запастись красками Лафкадио. Она же вечно выпрашивала маленькие тюбики этих красок, да и прикупала их у Рэнни. Вопрос о духе художника вовсе не вставал на повестку дня. Я вам уже сказала, что в отношении седьмой картины имелись кое-какие критические отзывы, но никому и в голову не пришло усомниться в авторстве Лафкадио. Она недостаточно плоха для этого. А если по правде, то она просто очень хороша. Дедушка вполне мог бы и сам ее написать. Он ведь делал не одни только шедевры! Что же касается техники самой живописи, то ее подделать труднее всего. Она, разумеется, может быть скопирована. Я думаю, что Томми ее и раньше обдуманно копировал. Тем более, что это неплохо оплачивалось. Я говорила вам, что он имитировал манеру Лафкадио, причем это могло быть расценено, как «влияние» мастера. И он был весьма искусен в этом, особенно в живописи. И в самом деле, я не вижу причины, почему бы ему было не делать этого? И поэтому я совершенно уверена, что те картины написаны им.

— Это могло бы объяснить… — начал Кэмпион.

— Это объясняет, — поправила его девушка. — Это объясняет, в частности, тот факт, почему Томми вдруг бросил живопись. Это было одним из условий сделки, как вы можете догадаться. И даже если бы в последующие годы встал вопрос об авторстве, то всякий задался бы вопросом — а кто же мог написать эти проклятые вещи? А если бы в запасе у Макса обнаружился такой компетентный художник, который работал бы в манере, очень близкой Лафкадио, то ответ не замедлил бы явиться, правда? Вот Томми и вынужден был бросить живопись маслом. Я никогда не прощу этого Максу.

— Есть еще много другого, чего нельзя ему простить, — пробормотал мистер Кэмпион.

Девушка вспыхнула.

— Знаю! Я до последней минуты не могла все свести воедино. Полное объяснение этому жуткому бизнесу всплыло для меня сегодня днем во время потасовки между Максом и Бэлл. И это тоже побудило меня рассказать вам все. Я не представляла, что вы уже знаете. Ведь кое-что произошло еще до того, как Макс вынудил Бэлл осадить его. У него находятся четыре картины, заметьте. И он знает, что его единственный шанс на их реализацию (а это худо-бедно по десять тысяч фунтов за каждую) заключается в их вывозе за границу и в продаже там, пока весь гвалт не уляжется. Это неплохая деловая мотивировка, знаете: переместить их отсюда подальше, поскольку здесь произошел скандал. Все тихо и мирно, но сама-то идея весьма остроумна, не так ли, дорогой детектив?

Мистер Кэмпион заставил себя успокоиться.

— Вы должны хранить молчание, — твердо сказал он. — Это сейчас главное. Если хоть один вздох отсюда вырвется наружу, мы упустим его или случится еще что-нибудь страшное.

— Можете не сомневаться, — сердито отозвалась Линда.

— А д'Урфи?

Линда выразительно взглянула на корректную фигуру в синем костюме.

— Ему несвойственно болтать попусту, — заявила она. — Он слишком ленив к тому же.

— Не совсем удачно названа причина, — с достоинством возразил д'Урфи. — Просто это не мое дело, вот и все!

— Но вы ведь предпримете что-нибудь, Алберт? — настойчиво спросила Линда. — Вы же не видели лица Макса, когда он уходил от Бэлл сегодня. Я видела. Он выглядел ненормальным.

Но мистер Кэмпион как раз видел Макса, и у него сложилось собственное мнение. Он отправился к инспектору.

Глава 20Прелестный маленький домик

— Итак, вы подошли к истине, — сказал инспектор.

Он не отводил глаз от огня, который хоть и был ярок, но не мог никак совладать с промозглостью мрачного маленького кабинета.

— Вот и вся история. Мы теперь знаем почти все. Ну и что же мы можем сделать?

Мистер Кэмпион выглядел необычно взволнованным. Инспектор никогда раньше не замечал за ним такого. Он сидел на стуле для посетителей в центре квадрата, образованного тускловатым ковром, на котором лежала его шляпа. Руки он сложил на набалдашнике своей трости.

— Вы не можете этого так оставить, Станислас, — сказал он серьезно. — Угроза, исходящая от этого человека, — некое зловещее зерно, которое может прорасти в любой момент.

Оутс стал теребить свои короткие усы.

— Милый мой друг, вы не должны считать, будто я не заинтересован в этом сам, — сказал он. — Уверяю вас, я очень заинтересован, да и все тут тоже. У нас по этому поводу идет совещание за совещанием. Ваша информация завершает эту прелестную историю. Но я не могу вам обещать немедленных действий, поскольку у меня нет свидетельств конкретных очевидцев, которые вещественно подкрепили бы эти догадки. Мне лично не нужно больших уверений, чем то, что вы мне изложили, и вы сами прекрасно это знаете. Ведь вы в нашем деле не дилетант и тем более не новичок. Поэтому вы должны понять и мою позицию.

Мистер Кэмпион промолчал. В глубине души он понимал, что именно такой ответ его ожидает, но вместе с тем он не мог не осознавать, что дело не терпит отлагательства. И уверенность в этом продолжала в нем расти.

— Было бы очень печально, если бы сейчас разразился скандал вокруг картин Лафкадио, — медленно проговорил он. — Но если бы вскрытие упаковок позволило засадить этого парня под ключ, я искренне отбросил бы колебания!

— Господи Боже, — ворчливо отозвался инспектор, — да это первое, что пришло мне в голову, естественно! И вот почему я так дотошно выспрашивал вас о всех деталях этих новейших открытий. Но, насколько я могу судить, единственным вашим вещественным аргументом является тот набросок фигуры на ватмане позднего образца. Ну и что это может дать? Ровным счетом — ничего. Фастиену нужно лишь признаться в небольшом нарушении, в том, что он позволил Дакру взглянуть на картину Лафкадио. И вся ваша конструкция рухнет. Этого нам недостаточно, Кэмпион. Никто, быть может, не жаждет так его ареста, как я. Меня так и подмывает это сделать. Но стоит нам допустить один-единственный промах, и мы упустим его навсегда. Мы Должны быть исключительно осторожны. Мы должны подождать.

Мистер Кэмпион встал со стула и, подойдя к окну, стал разглядывать двор полицейского управления.

— Я знаю лишь то, что нам надо срочно действовать, — упрямо повторил он.

— Согласен. — Инспектор подошел и встал рядом с ним. — Не могли бы вы уговорить старую леди куда-нибудь уехать или позволить этому малому исполнить задуманное? Тогда мы бы смогли проследить за ним. Нельзя допустить здесь ни малейшей ошибки. Если он хоть в чем-нибудь нарушит закон, ну, хотя бы при управлении автомобилем, то мы тут же его схватим. А если он предпримет какие-либо серьезные попытки покушения на кого бы то ни было, нас же теперь уже нельзя будет застать врасплох. Вот тут-то мы и сможем его взять! — Он поколебался, затем, хмурясь, добавил: — Если миссис Лафкадио и получит эти четыре упаковки от Фастиена, я сильно подозреваю, что в трех из них будет именно то, что старик сам в них вложил. Но если Фастиен окажется таким дураком, что пошлет ей три поддельные картины и она это установит — я имею в виду настоящую экспертизу, а не частное мнение — то она может возбудить против него дело, хотя я и не понимаю полностью юридических его оснований. Все это надо было бы обсудить с автором. Однако любой вариант в нынешней ситуации таит в себе большие опасности. — Оутс вновь задумался, потом продолжал: — Как я вам уже говорил, когда человек в этом возрасте вдруг совершает убийство, это означает, что шарики в его мозгу закрутились не туда и одному Богу известно, когда они смогут встать на место. Но вы это и сами знаете не хуже меня, именно поэтому и пришли ко мне.

— Да, — медленно подтвердил Кэмпион. — Именно поэтому я и пришел к вам!

Инспектор вернулся к столу, где его карандаш без дела покоился на блокноте, и снова заговорил:

— Давайте все обсудим, — предложил он. — Я думаю, наше единственное направление удара должно лежать через эти картины. Но здесь есть один или два пункта, которые мы еще не прояснили. Один из них таков: почему Фастиен убил Дакра сейчас, а не перед его отбытием в Рим? Мне кажется, тут имел место шантаж со стороны Дакра. И второй пункт: почему и как в этот ряд затесалась миссис Поттер?

— Не думаю, что мы когда-нибудь это узнаем, — произнес мистер Кэмпион. — И не думаю, что это столь уж важно. Полагаю, нам достаточно ясно, что она была с Дакром, когда он делал работу для Макса. Она была при нем прислужницей, моделью и стражем. Я в этом абсолютно уверен. Но убил ли Фастиен ее потому, что она поняла его причастность к смерти Дакра, или потому, что она пригрозила ему раскрытием аферы с картинами — какая разница? Лично я склоняюсь к последнему предположению. — Он поглядел на своего друга с отчаянием. — Я зашел в тупик, Станислас, — сказал он. — Охота за людьми не мое ремесло. Это задача полиции. Я понимаю все ваши затруднения. Если этот малый снова что-нибудь выкинет, вы его, возможно, и схватите. А сейчас вы можете всего лишь следить за ним, пока он не предпримет очередную попытку — удачную или неудачную. Но у меня немного другой подход. Я хочу прекратить все его попытки.

— И все же, сосредоточимся на картинах, — твердо произнес инспектор. — Сосредоточимся на Дакре. Я, собственно, и не переставал об этом думать, но рассказанное вами все прояснило в моей голове. Кстати, насчет той девочки Розини, маленькой итальянки, на которой он женился. Еще в начале расследования я поручил полиции округа Саффрон Хилл не сводить глаз с нее и сообщать мне обо всех более-менее интересных происшествиях, связанных с ее окружением. К этому особых поводов не было, вы сами понимаете. Это была всего лишь часть обычных формальных предосторожностей. И я совсем было позабыл об этом, но сегодня утром меня проинформировали о том, что бывшая миссис Дакр, у которой несколько странный круг приятелей, взяла в привычку вместе с ними укатывать на уик-энды в деревню. В поданном мне отчете говорится, что эти поездки «связаны с недвижимостью, завещанной мисс Дакр ее супругом». — Инспектор, наблюдая реакцию Кэмпиона, продолжал: — До сих пор по поводу этих уик-эндов никаких особых сведений не поступало, но в последнюю поездку там произошла какая-то потасовка, в результате чего вся компания вернулась в Лондон рано утром в воскресенье, и вид у всех был изрядно помятый. Вот пока все, что я узнал. Это, возможно, и не заслуживает внимания, но кое-что заставило меня насторожиться. Разве У Дакра было что завещать? Какая такая «недвижимость»?

— Я никогда не слыхал ни о чем подобном, — сказал Кэмпион. — Он поднял с ковра свою шляпу.

— Мне, по-моему, следует повидаться с Розой-Розой, — заметил он, — надеюсь, у вас нет по этому поводу возражений, Станислас?

— О Господи, конечно нет! Будьте с ней поаккуратней, впрочем, нет смысла говорить это вам. И не слишком расстраивайтесь, мой мальчик! За этим субъектом теперь будет глаз да глаз. За каждым его шагом. Я надеюсь, что он не отважится на какие-то действия против старой леди, а если отважится, то мы его схватим! У самой двери Кэмпион задержался.

— Станислас, — промолвил он, — как вы полагаете, если бы вы раньше знали столько, сколько знаете сейчас, был бы у вас один шанс из тысячи, чтобы спасти миссис Поттер?

Инспектор Оутс был человеком кристальной честности. Поэтому он лишь пожал плечами.

— Возможно и нет. Но ведь там все было так изобретательно сделано! — пробормотал он.

— Изобретательность, по-видимому, есть свойство, присущее мистеру Фастиену, — заметил Кэмпион и удалился, явно расстроенный.

Тем же вечером около шести часов он предпринял вылазку с целью встретить Розу-Розу. Из вполне понятных соображений ему не хотелось нанести ей визит в лавку деликатесов ее дядюшки в Саффрон Хилле, но ему, к счастью, пришла в голову довольно удачная мысль.

Он направился на Шарлотт Стрит, весьма рассчитывая найти ее в «Робеспьере». И, как только он вошел внутрь этого наиболее странного из всех лондонских кабачков, миновав красные плюшевые гардины, отделяющие наружный бар от внутреннего «логовища», он сразу же увидел ее, сидящую на потертом кожаном диванчике у края камина.

Зал был не особенно заполнен. Около полудюжины мужчин сидело на высоких табуретах у стойки бара, а покрытые рисунками стены и радужный потолок, с которого отсвечивали полоски разноцветной фольги, еще не были скрыты завесой табачного дыма.

Наиболее многочисленной здесь была компания самой Розы-Розы. Она состояла из четырех молодых людей, среди которых Кэмпион заметил острохарактерного Дерека Файра, карикатуриста, чьи язвительные, слегка непристойные рисунки нередко появлялись в достаточно рафинированных еженедельниках. Остальные были ему неизвестны, хотя он смутно припомнил, что изнеженного юношу с бакенбардами он как будто бы видел на сцене во время представления на каком-то воскресном приеме. Толстый бородач в роговых очках выглядел иностранцем, а еще одним иностранцем был молодой итальянец с повязкой на глазу, сидевший слева от миссис Дакр и державший ее за руку.

Роза-Роза совсем не изменилась. И даже тот факт, что ее голова как бы обрамлялась увеличенной фотографией детишек владельцев кабачка, снятой в двадцатом году, нисколько не снижал исключительной современности всего ее облика.

Она была без шляпы, ее странные черты казались неподвижными и лишенными выражения, а ее желтые волосы свисали с темени, напоминая рябь на ржаном поле.

Пока Кэмпион размышлял о том, как бы ему подойти к Розе-Розе, проблема решилась сама собой.

Он стоял с кружкой пива в руке, озираясь вокруг, и тут Роза-Роза его заметила.

— Хелло! — воскликнула она. — Я с вами виделась в день, когда убили моего мужа! Приглашаю вас посидеть с нами.

Это приветствие, произнесенное ее высоким пронзительным голосом, вызвало легкое движение в зале. Люди, сидящие вокруг стойки бара, обернулись, с удивлением взирая на нее. Но дородная расторопная барменша даже бровью не повела. Очевидно, несчастье, постигшее Розу-Розу, отнюдь не было для нее новостью.

Полный молодой человек освободил у стола место для Кэмпиона. Было ясно, что Роза-Роза считает его старым приятелем, и он уселся рядом с ней, все еще держа в руке кружку пива. Он сидел справа от нее, тесно вжатый в компанию, причем ножки его стула оказались почти в камине.

После первоначального приветствия Розы-Розы представление Кэмпиона соседям было как бы излишним, и беседа продолжилась с того места, где ее прервали.

— Мой дядя повел меня к своему адвокату, — сказала Роза-Роза, по-видимому, уже дошедшая до середины повествования. — Когда мы пойдем в суд мы поднимем там такую бучу! Я покажу тому мерзавцу!

— А что вы сделаете ему, Роза-Роза? — ухмыляясь, спросил Файр.

В его тоне было шутливое поощрение к чему-то, что она уже раньше демонстрировала.

— Я сделаю вот что!

И Роза-Роза, с присущей ей одной наэлектризованностью, показала целый ряд поз, блестящих по графике и неописуемых по вульгарности. Это была необычайно яркая пантомима, исполненная живости, так резко контрастирующей с ее природной статичностью.

Мистер Кэмпион был немного огорошен. Было очевидно, что недостаток английского словаря Розы-Розы вовсе не был препятствием для выражения силы ее чувств.

— Ах ты маленький звереныш! — захохотал Файр. — Я готов целыми днями глядеть, как ты это вытворяешь!

— Рассказывайте дальше, — потребовал молодой бородач, явно досадуя, — я думаю, мы все должны это знать.

Роза-Роза показала ему длинный тонкий язычок и поманила бармена.

Когда вопрос о дальнейшем подкреплении для компании был решен, юный итальянец мягко шлепнул ее по руке.

— Но это ведь твой коттедж, правда? — подсказал он. Роза-Роза погрузилась взглядом в свой стакан.

— Мой муж, которого убили, отдал его мне, — объявила она, вынырнув наконец. — Перед тем, как мы приехали сюда из Италии, он сказал, что это мой домик. Он сказал, что мы там поселимся и будем счастливы.

— Ты ведь любила своего мужа, не так ли? — ввернул Файр все с той же улыбкой, точно разговаривал с каким-то смышленым зверьком.

И снова Роза-Роза ударилась в свои изумительные позы. Она сгорбилась, она съежилась, тело ее обвисло и даже волосы изобразили покорность. Ее угнетенность была не преувеличенной, а скорее «конспективной».

Она широко раскинула руки изастыла в неподвижности, упершись подбородком в грудь.

— Я любила его, — прохрипела она.

В этом было нечто исключительное и, пожалуй, жутковатое, как подумалось мистеру Кэмпиону. Файр покосился на него.

— Экстраординарно, не правда ли? — спросил он. — Она делает это постоянно. Продолжай, Роза-Роза! В моей голове ничего не прояснилось, кроме того, что твой муж, которого ты любила, — он ее передразнил мимикой, — оставил этот коттедж тебе по завещанию. Ты там побывала разок или два и все с какими-то отвратными компаниями. Второй (а может, это был третий?) визит был прерван разъяренными соседями, которые по поручению настоящего хозяина присматривают за домом. Твой дядюшка — мерзкая старая кошелка — направился к проныре адвокату, и, когда вы получите отпор от хозяина, бедолаги, вы сделаете вот так. — Он повторил некоторые из ее первых жестов и поднялся из-за стола. — Ладно, я пошел… Я сегодня встретил свою жену, и она сказала, что, может быть, Придет домой. Если я ее застану там, то приведу сюда.

— Все надеется, — сказал обладатель бакенбард, как только карикатурист скрылся из вида. — Он всегда так говорит на публику или это у него искренне?

— Иви вышла за него, а потом бросила, — вяло пояснил бородач. — Я не считаю, что он придает этому особое значение. Ну ладно, Роза-Роза, вы закончили или есть еще какие-нибудь подробности этой идиллии с завещанным домом?

Миссис Дакр помрачнела ненадолго, но тут же улыбнулась и начала грязно ругаться на английском языке Саффрон Хилла.

Толстяк с отвращением нахмурился.

— Гадость, — сказал он. — Мерзкая, плохая девчонка. Грязь. Хозяева выкинут вас на улицу, если вы будете так выражаться. Ваши трудности очень легко разрешимы. Предъявите завещание и заявите право на вашу собственность.

— Жирная скотина! — злобно огрызнулась Роза-Роза. Она уловила взгляд леди за стойкой бара и все же не понизила голос.

— Мой муж не написал завещания, — проворчала она. — Он был убит.

— О Господи, откуда же нам это знать? — воскликнул актер без всякого сочувствия. — Так вот, если он не написал завещания, то этот коттедж, по-видимому, не ваш. И чего вам печалиться? Идите поселитесь на Кинге Кросс. Это гораздо ближе к центру и приблизительно такая же грязная трущоба.

Роза-Роза выглядела возмущенной.

— Когда умирает муж, все его вещи становятся добром жены! Это мой муж, и я поехала бы туда жить, но его убили!

— Ну и нечего этим козырять, — сказал толстяк.

— Ха?

— Я хочу сказать, что нет смысла быть замужем за человеком, которого убили, — подтвердил свои слова молодой человек. — За исключением, разумеется, того случая, когда вы сами это содеяли. А что, уж не сами ли вы это сделали?

Роза-Роза поведала о своем алиби теми же выразительными средствами, к которым ее всегда побуждали бестолковые собеседники. Но собственный интерес Кэмпиона к пресловутому коттеджу, тем не менее, возрос, и он тоже подключился к задающим вопросы.

— А где находится этот дом? — осведомился он.

— В Эронхо. Когда я улажу дела с адвокатом моего дяди, вы сможете поехать туда с нами.

— И не думайте туда ехать, — проронил тощий юноша с подмостков. — Это во многих милях от любого приличного места, к тому же соседи там сразу начинают бросаться кирпичами. Поглядите на глаз этого парнишки.

— А что, этот Хиронхоэ находится в Сассексе? — наугад спросил Кэмпион.

Ему ответил молодой итальянец:

— Нет. Это в Эссексе. Около Халстеда. Я возил туда мою кузину с некоторыми нашими друзьями. Мы там уже были несколько раз. Но когда мы приехали туда в эту субботу, дом был заколочен, а кругом были люди. Это были жители деревни. Они не захотели нас впускать в дом.

— Удивительно странно, — обескуражено пробормотал Кэмпион.

— Очень, — согласился юноша, и его лицо с одним черным глазом сделалось до смешного торжественным. — Они нам сказали, что владелец дома находится в Лондоне. Мы замерзли, знаете ли, и уже успели выпить в машине. Поэтому мы слегка там подрались. Парни были злы, девочки подняли визг, а те люди накинулись на нас с палками и собаками. Мы двинули на них машину. И вывели из строя одну из групп. Я не думаю, чтобы там кто-то был ранен… — Он приятно улыбнулся. — Как бы там ни было, мы не стали больше их разглядывать и укатили оттуда. А может, они и правы. Может, это не ее дом? — он рассмеялся, вспоминая, как это происходило: — Мы раньше там разворотили кое-что. Это были славные вечеринки!

Роза-Роза прислушивалась к этому повествованию, сидя между собеседниками. Всем своим видом, вытянутой шеей, каждой линией своего угловатого тела она выражала живейший интерес к рассказу своего кузена.

— Это мой коттедж! — вдруг взорвалась она. — Мой муж дал мне маленькую картинку дома, когда мы были в Италии.

— Фотографию, — пояснил кузен. — На обороте был написан адрес. Вот почему мы отыскали это место. Дом обставлен, но там никто не живет. Вот почему мы его взломали и вошли.

— Ничего глупее вы сделать не могли, если даже не знали, ваш ли это дом, — прокомментировал бородач, который, казалось, старался все время находить какие-то изъяны во всей этой истории.

Роза-Роза негромко фыркнула в его сторону.

— Жирная вонючка! — мило улыбаясь, сказала она. — Это мой дом, потому что в нем полно вещей моего мужа. Все его рисунки там, повсюду. Мой муж был великий художник. И если бы его не убили, мы бы стали очень богатыми. Он мне это сказал в тот день, когда умер. Мы бы поехали в этот коттедж, и он бы там написал четыре таких же картины… как другие.

— Какие другие? — спросил обладатель бакенбард. Роза-Роза пожала плечами.

— Я не знаю. Но он мне так сказал.

Мистер Кэмпион глубоко вздохнул.

— А вы уверены, что там в коттедже рисунки вашего мужа? Что это именно его рисунки? — спросил он осторожно.

— О да, это его рисунки! Их там кучи — вот такие высокие! Два полных больших шкафа!

«Хиронхоэ». Мистер Кэмпион не произносил это название вслух, но оно неизгладимо отпечаталось в его мозгу.

— Я желаю вам удачи, миссис Дакр, — сказал он. — Вы, должно быть, на некоторое время воздержитесь от поездок туда?

— Да, пока не посоветуемся с адвокатом, — ответил за нее кузен. — Его глаз впился было в рыжую девицу, сидящую в другом конце зала, но он тут же отвернулся и снова обратился к теме, которая, по-видимому, для семейства Розини была принципиально важной. — А потом мы поедем туда и поглядим на тех деревенских ребят. Ха! Это будет добрая схватка. Бутылки и прочее. На целые мили кругом не останется ровного места. А когда мы найдем того, кто стукнул о нас хозяину, то драка пойдет еще веселей.

Мистер Кэмпион поглядел через окно на мрачное небо. Он встал из-за стола.

В его мозгу звучали слова надежды, негодования, споров. Но главной была фраза, произнесенная с певучими итальянскими интонациями:

— Это прелестный маленький домик!

Глава 21Денек в деревне

Мистер Кэмпион вел свой старенький «бентли» по продуваемым ветрами проселкам той части Эссекса, которая уже почти переходит в Саффолк. Его не столько волновала проблема предстоящей кражи, сколько вопрос о том, как бы поточнее установить адрес того места, где он намеревался ее совершить.

Он обнаружил Хиронхоэ на топографической карте, но, поскольку он не знал ни названия коттеджа, ни имени его владельца, его поиски обещали некоторое количество хлопот.

Вот почему он решил прибыть туда при свете дня и подавил в себе желание отправиться немедленно после того, как услышал рассказ Розы-Розы.

Он назначил себе время отправления из Лондона на шесть часов следующего утра и прибыл в деревушку около десяти, потеряв некоторое время на блуждания в неверных направлениях.

Опрятная главная улочка, компактная и живописная, словно декорация к какой-нибудь музыкальной комедии, была чисто отмыта и блестела под лучами весеннего солнца. Воздух был свеж и искрист. Дул легкий бодрящий ветерок. На каштанах уже начинали лопаться толстые почки, холодные на глаз и остро пахнувшие. Это был день, исключительно подходящий для задуманного Кэмпионом уголовного преступления. Подходящий, как ни один другой день…

Он подъехал к большому, широко раскинувшемуся зданию торгового центра и гостиницы «Белый лев», занимавшему почти целиком северную часть улицы, и убедил хозяина принять его хотя бы в рабочем кабинете.

Мистер У. Падни, если верить вывеске над дверью, пользовался благосклонным разрешением властей на продажу вин, спиртов, табачных изделий, а также имел бессмертное право обеспечивать едой всех проезжающих мимо. Однако в десять часов утра он был явно не расположен к предоставлению всех этих благ бледному молодому мужчине с элегантным автомобилем.

Мистер Кэмпион не заслужил симпатий мистера Падни. Это был худощавый, еще не старый человек с розовым лицом и несусветным акцентом, выдававшим как его пренебрежение, так и полную глухоту к правильному выговору.

— Моя ма, — наконец проронил мистер Падни, — находить вам поесть в кладовка. Вы могли сидеть в торговый зал.

Он провел гостя в «комнату ужасов» справа от бара. Здесь слабо пахло пивом и очень сильно клеенкой. Обстановка запущенного донельзя помещения, сама по себе неприятная, дополнялась занавесками из бус и увеличенными фотографиями, отражавшими различные этапы прошлой деятельности Падни и перемежавшимися со стеклянными орнаментами и панелями из поддельного красного дерева.

Мистер Кэмпион подумал, что «Белый лев», коммерция и мистер Падни очень плохо совместимы друг с другом. Поэтому он сразу взялся за дело, не теряя времени.

— Много у вас клиентов? — спросил он напрямик, исправляясь с вялым беконом и бледными яйцами, которые удалось отыскать матери мистера Падни «в кладовка».

— Не автомобилист, — с презрением отпарировал хозяин. — Мы не очень жаловать этот мусор автомобилист в наш прекрасный сельский край. Экскурсанты я иметь в виду.

В целях самозащиты мистер Кэмпион рискнул заметить, что едет в Ипсуич повидать отца.

— Мой отец священник, — добавил он для вящего украшения легенды.

— В самом деле? — Мистер Падни совершенно преобразился от изумления. — Я думать, вы торговец. Простите меня, сэр, столько народу здесь заявлять свои права и деморализовать владелец коттедж.

Мистер Кэмпион весьма мило принял эти извинения, и мистер Падни разговорился вовсю.

— Мы имели велосипед клуб здесь лето, — скромно сообщил он. — Моя ма много работать ресторан. Очень высокий уровень, только никакой экскурсант. Аккуратный ребята. Никогда не оставлять никакой бутылка кругом.

— Прекрасно, — отметил Кэмпион с отсутствующим видом.

— Еще мы иметь компания пешеходов однажды, — продолжал мистер Падни. — Очень, очень умный все. Еще здесь есть охота, зима. Это очень прекрасно, но мы не терпеть туристы из Лондон. Парни из коттедж спускать на них собаки.

Мистеру Кэмпиону становилось ясно, по какой причине возвышенный образ мыслей жителей Хиронхоэ делает это местечко абсолютно непригодным для уик-эндов Розы-Розы.

— Неужели? — спросил он мистера Падни. — Они и вправду могут напустить собак на кого-нибудь?

Мистер Падни пристально посмотрел на него.

— Это был беспорядок поведение в «Трать-пенни» прошлая ночь суббота, — наконец объяснил он. — Настоящий скандал.

— О? А что, «Трать-пенни» — это название дома?

— О, Боже упаси, нет! — Мистер Падни великолепно изобразил презрение. — Это грязный маленький старый хибара, раньше жилье наемные рабочие. Несколько людей приехать и безобразничать. Очень вульгарный людей. Соседи, кто присматривать за дом, ничего не поделать с ними. Тогда они звать жителей деревня туда суббота, и, когда те люди приехать, здесь разыграть настоящая битва.

— А где же это ужасное место? — невинно осведомился Кэмпион, еле скрывая свой дьявольский интерес.

— Ниже Поуп Лэйн. Туда вести маленький проселок сразу за деревня левее. Дом никогда не иметь приличный название. Однажды там жить художник.

Кэмпион поднял брови.

— Для очень бедный место, — сказал мистер Падни и добавил совсем уж непонятно, — художники значит модели.

— Вы правы, — мудро резюмировал мистер Кэмпион. Он заплатил по непомерно большому счету и укатил в своем автомобиле в направлении Поуп Лэйн.

Коттедж «Трать-пенни», названный так, очевидно, каким-нибудь невезучим бывшим владельцем, лежал в доброй полумиле ниже дороги, идущей по насыпи, которую подпирали с двух сторон заросли бузины и ясеня. Это был типичный коттедж с почтовой открытки с крышей, похожей на верблюжий горб. Его дощатые стены когда-то были побелены, но ветры, дувшие в течение тридцати лет, довели их до приятного зеленого оттенка, каким отличается сюртук сельского церковного служки.

Насколько мог разглядеть мистер Кэмпион, подъезжая по проселку, вокруг не было никаких других домов. «Трать-пенни» стоял посреди зеленого луга, раскинувшегося в низине. Старый заброшенный палисадник перед домом был еще совсем бурым от засохших прошлогодних сорняков, но среди камней кое-где виднелись новые побеги многолетника-первоцвета и одного-двух тюльпанов.

Он не сомневался, что это именно тот коттедж, который он ищет. Маленькая деревянная калитка в ограде палисадника была поломана, и излом ярко желтел на ее серо-зеленом фоне. Кроме того, хотя само по себе место выглядело пустынным, но на маленьких квадратных окнах виднелись рваные занавески, а прошлогодняя трава на тропинке была заметно утоптана.

Его охватило чувство одиночества в этой сельской местности и, перешагнув через поврежденную калитку, он, подобно путешественникам в каких-нибудь дебрях, оглядел окрестности дома. Он разглядел проплешину в зелени луга и узкие еле различимые тропки. Такие проплешины были признаками запустения, они не несли в себе свежести влажной земли и напоминали разоренные комнаты или брошенные лагерные стоянки.

Он постоял немного, изучая фасад коттеджа, затем сделал шаг вперед. Его стройная фигура отбрасывала очень узкую тень под холодными лучами солнечного света.

На полпути к дому он внезапно остановился. Дверь дома со скрипом отворилась, и Кэмпион сперва не мог разглядеть того, кто стоял за ней в полутьме. Но вот он выступил наружу на грубо сработанное крыльцо, и…

— Мой дорогой дружище! — произнес Макс Фастиен. — Какая приятная встреча!

Первая внутренняя реакция мистера Кэмпиона была характерной для него. Он понял, что хотя это и полный сюрприз, но он проливает свет на многое другое. Но для экскурсов в глубь себя особенного времени не оставалось. Макс уже шел ему навстречу.

Макс в твидовом пиджаке, с грязными руками, с обрывками паутины в волосах был еще более фантастической фигурой, чем Макс в черной шляпе и изысканном сюртуке.

Сельские фермеры производят много ярких, чтоб не сказать, экзотических тканей, и Макс в брюках-гольф цвета розового вереска с зеленью выглядел словно в маскарадном наряде.

— Как прекрасно, что вы сюда заглянули! — продолжал он восклицать. — Заходите, пожалуйста! Дом неприлично грязен, и, боюсь, в нем нечего выпить, но, по крайней мере, здесь имеются стулья!

Кэмпион смекнул, что он обязан хоть что-то сказать.

— Так вы и есть владелец этого дома? — спросил он напрямую.

Это были первые пришедшие ему на ум слова.

— О да, постольку-поскольку, — беззаботно откликнулся Макс, вводя его в центральную комнату коттеджа.

Это было помещение с низким потолком, кирпичным полом, весьма скудно обставленное и невероятно пыльное. Большая часть мебели была поломана, а на полу валялось изрядное количество пустых пивных бутылок.

— Я решил присмотреть себе коттедж, — сказал Кэмпион без всякой надежды на хоть мало-мальски правдоподобное звучание своих слов. — Там в деревне мне сказали, что этот дом пустует, вот я и приехал сюда.

— Естественно! — радостно отреагировал Макс. — Присаживайтесь же!

Он совершенно откровенно был от чего-то в восторге, и гостю показалось, что его визит вовсе не был для него таким уж неожиданным. Кэмпион вдруг ощутил бесполезность своих усилий. Он глядел на этого человека и удивлялся, как можно даже вообразить такое существо.

Трудно было представить себе, что некто через несколько недель после совершенного им убийства может выглядеть так непохоже на убийцу, вернее, на общепринятый, расхожий образ убийцы. У Кэмпиона возникло даже весьма неловкое ощущение, что скажи он сейчас: «Послушайте, Фастиен, вы ведь убили Дакра и миссис Поттер, не так ли?», то Макс, улыбнувшись, небрежно отмахнулся бы: «Ну да, я знаю, что убил. Но, дружище, как вы можете доказать это? Так давайте подумаем о чем-нибудь еще!»

Ситуация выглядела совершенно невозможной.

Макс извлек желтую пачку кипрских сигарет и, когда Кэмпион отказался от предложений закурить, заявив, что предпочитает виргинский табак, он, пожав плечами, закурил сам.

— Не думаю, чтобы это местечко вам подошло, дорогой Кэмпион, — сказал он. — Оно слишком удалено, запущено и грязно. Но пойдемте, я вам все-все покажу. Каждый закуток и каждую щель! — Кэмпион, не поворачивая головы, поднял глаза, и в какой-то безумный момент ему показалось, что Фастиен собирается исчезнуть; но мимолетная дьявольская усмешка погасла в углу широкого рта, и Макс снова обрел свой обычный суетливый облик. — Я держу этот домик, чтобы сдавать его художникам, — сказал он небрежно. — Здесь так пустынно, что этим парням ничего не остается, как только работать. Тут сзади есть душевая, которую я превратил в студию. Пойдемте, посмотрите. Здесь внизу только комната и кухня. Что за нора, Кэмпион, что за нора!

Он повел гостя в чулан, где стояла приставная лестница, ведущая в верхние помещения. Макс стал по ней карабкаться, Кэмпион последовал за ним.

Наверху находились две маленькие комнаты, еще более захламленные и грязные. Макс пожал плечами.

— У меня тут побывали незваные гости, — объяснил он. — Я сдавал это жилище несколько лет назад Дакру, и эта бесстыжая маленькая потаскушка, Роза-Роза Розини, вообразила, что оно принадлежит ей. Рэвенс, здешний славный поселянин, присматривающий за домом, дал мне знать, что кто-то бывает в доме. Я прибыл сюда и обнаружил, что миссис Дакр собирается завладеть этим домом. Она привезла с собой половину всех подонков Клеркенвелла… Ну ладно, поглядите комнаты.

Кэмпион огляделся, и они снова спустились вниз. Пройдя через крошечную кухню, они вышли в заросший сорняками двор и вошли в студию.

Когда-то прекрасная душевая была лишь слегка переоборудована. Медный котел и большой открытый очаг сохранились, так же как и пол, выложенный теплым розовым кирпичом. Единственным изменением здесь были, по-видимому, большое окно, пробитое в черепичной крыше, и деревянные подмостки под ним.

Но здесь были еще две огромные секции от гигантского викторианского гардероба, поставленные по обе стороны от очага. Двери обеих секций были открыты и демонстрировали абсолютно пустое нутро этих хранилищ.

— Прелестно, не правда ли?

Отработанно-протяжная фраза отвлекла Кэмпиона от созерцания пустынных шкафов.

— Да, прекрасно, — согласился он.

— И не холодно, — неожиданно добавил Макс, — совсем не холодно. Загляни-ка в очаг.

Мистер Кэмпион проследил за направлением изящной руки и уткнулся взглядом в крушение своих надежд.

Огромный очаг старинной конструкции состоял из камеры с квадратным основанием, завершающейся дымоходом. Сам огонь разжигался в большой железной корзине, встроенной в камеру.

Все прямоугольное пространство очага было завалено массой сгоревшей серой и черной бумаги, и дымоход еще хранил тепло, излучаемое остатками тлеющих клочков.

— Что-то уничтожено? — уныло спросил Кэмпион. Макс встретил его взгляд. Он был искренне счастлив.

— Все, — сказал он. И, понизив голос почти до шепота, добавил полушутя-полусерьезно: — Все мои грехи, дружище! Все мои грехи!

Затем, вернув своей речи деловые интонации, он спросил:

— Так когда же вы хотите вступить во владение помещением? Всего пять шиллингов в неделю. Платить будете Рэвенсу. Вы же не скажете, что я вас обобрал, мой дорогой друг? Если вы собираетесь заплатить вперед, я сдам вам этот дом. Подвезите меня к дому Рэвенса, это у самой дороги. Я там оставил машину, а сюда пошел полем.

Мистер Кэмпион покорно поплелся к своему автомобилю.

На Лондонской дороге новый спортивный «кар» Макса оторвался от «бентли», развив скорость до восьмидесяти миль, в то время как мистер Кэмпион ехал медленно и очень осторожно. Он раздумывал, сидя за рулем.

Последняя соломинка надежды на арест Макса была уничтожена и, быть может, всего за какой-то час до его приезда. Более того, его еще принудили заплатить за «белого слона»! Макс в этот день оказался победителем.

И все же вечером Кэмпион получил записку от Фастиена, которая внушила ему какую-то далекую надежду. Макс писал, что было бы прекрасно, если бы они как-нибудь вдвоем отведали коктейль.

Глава 22Приглашение

— Я уже говорила Бэлл, я говорила ей, мистер Кэмпион, и повторю это снова и снова, что она должна сосредоточиться на своей высшей сущности и настроить себя в унисон с Космической Вселенной. И тогда ее аура вернется к своим натуральным оттенкам голубого и розового, все станет на место и будет прекрасно!

Донна Беатрис, изложив свое имбецильное кредо, откинулась назад в высоком обитом парчой кресле возле окна в спальне Бэлл и блаженно заулыбалась. Она всем своим видом выражала полное соответствие себя, солнечных лучей и своего монолога представлению о человеческой гармонии.

Бэлл полусидела на своей датской кровати с шалью на плечах и хрустящим белым чепцом на голове. На одеяле было разбросано несколько писем.

Кэмпион, сидевший на стуле недавно ушедшего доктора, покачал головой, разглядывая ее пылающие щеки и неестественно блестящие глаза.

— Вам надо хоть немного поспать, — сказал он. — Отошлите всех посетителей и не принимайте никого. И откажитесь от всех деловых забот. Позабудьте о них!

Бэлл сверкнула на него глазами, как непослушное пухлое дитя.

— Не вас же мне выгнать, Алберт! — возразила она. — Я хоть надеялась немного набраться от вас ума-разума. А то старый доктор Пай говорил то же самое — бедный строгий дурачок! Мы всегда называли его «менспай[5]» — «сладкий пирожок», и я ему сегодня утром сказала, что ему явно не хватает знания французского языка, чтобы оценить эту шутку, даже если бы у него вообще было чувство юмора! Я не желаю оставаться в постели! Подумаешь, температура! Я никогда с ней не считалась, когда была девушкой. Хочу пойти в ту галерею и забрать свои картины! Я не позволю, чтобы со мной разговаривал, как с маразматической размазней-старухой, какой-то напыщенный дурачок, заслуживающий хорошей трепки!

— Я не могу оставаться в комнате с такой аурой, — заявила донна Беатрис — Это меня просто душит.

Она величественно прошествовала к выходу, испустив тяжелый вздох перед тем, как закрыть за собой дверь.

— Ох, слава богу! — раздраженно проворчала миссис Лафкадио. — Эта женщина абсолютно ненормальная!

— Но почему бы вам от нее не избавиться? — не без логики осведомился мистер Кэмпион.

— Совсем?

— Именно. Отошлите ее куда-нибудь подальше. Это же очень тяжело — жить с леди, имеющей такие… э-э… убеждения!

— О нет, я этого не смогла бы сделать! — Она молодо посмотрела на него из-под накрахмаленного органди. — Она моя бедная старая подружка. И здесь вся ее жизнь. Джонни ей внушил какую-то липовую концепцию ее личности, и она с тех пор потеряла все ориентиры и вовсе сбилась с толку. Умирая, он сказал мне: «Бэлл, дорогая, не оставляй эту несчастную глупую Беатрис. Сделай это ради меня! Она ведь была так хороша когда-то! Нет, нет, я не могу ее отослать, но я рада, что она вышла из комнаты. А теперь, Алберт, вы должны всем им сказать, что я в полном порядке, отвезти меня в вашем автомобиле на Бонд Стрит и помочь забрать те холсты. Джонни бы ни секунды не колебался.

— Нет, Бэлл, вы не сможете этого сделать! — Мистер Кэмпион выглядел смущенным. — Вы должны предоставить вести это дело адвокатам, сами же сейчас должны поспать, иначе вы умрете.

— Чепуха, — отпарировала миссис Лафкадио. — Если бы Джонни был здесь, мы бы получили картины, продали их за сколько-нибудь и отправились на Капри тратить деньги. Я бы летом валялась на солнце, слушала бы его байки и вносила в них поправки. — Она помолчала немного и вдруг рассмеялась. — Впадаю в детство, дружок! Я отдаю себе полный отчет в том, что сейчас, когда я стара, все обстоит совсем иначе. И все же я забываю об этом, когда бросаюсь в бой. Алберт, помогите мне советом. Как мне быть? — Она откинулась на подушки, и лихорадочный румянец постепенно начал исчезать с ее щек. Теперь стало заметно, как она побледнела и осунулась. — Я не могу все возложить на адвокатов, — пожаловалась она, — потому что они советуют оставить его в покое. Видите ли, во всем этом есть какая-то неразбериха. Ведь Джонни полагал, что я буду иметь дело со стариком Салмоном, которого очень любил, и поэтому не оформил все как надо, а теперь, изучив все обстоятельства, адвокаты решили, что мы оба — Макс и я — одинаково ответственны за судьбу картин. Он не может ступить и шага без меня, а я не могу ничего предпринять без его согласия. И все это так досадно и скучно!

— А вы все еще так же сердитесь на Макса?

Миссис Лафкадио некоторое время оставалась безмолвной и губы ее слегка шевелились. Наконец она обратила на Кэмпиона свои помрачневшие глаза.

— Да, сержусь, — ответила она. — Да, конечно. Я очень, очень сильно настроена против него.

— И чего же вы хотите добиться?

— Я и сама толком не знаю. Я совсем не знаю, как быть! Если он вывезет картины из страны, я начну дело против него, наверное, а это такая волокита и такая скука!

— А может быть, вы бы хотели все оставить как есть? — спросил Кэмпион. — Мне кажется, что вы главным образом озабочены тем, чтобы картины остались в Англии и каждый год выставлялись в соответствии с желанием Лафкадио?

— О да! — она энергично кивнула. — Алберт, дорогой, позаботьтесь об этом вы! Поговорите с Максом. Вы сможете заставить его сделать, как хочу я. Мне хочется больше никогда не видеть гнусную физиономию этого субъекта, и я дам вам все права, чтобы вы действовали от моего имени. Займитесь этим! Ведь Линда более чем бесполезна. Она советует мне оставить его в покое и дать ему действовать самостоятельно!

В свете всего, что он знал, эта миссия была довольно несуразной, и мистер Кэмпион вряд ли преуспел бы, выполняя ее.

Среди некоторых искренне верящих в добро людей бытует довольно благодушное и вполне нелепое представление о том, что стоит почти любому обывателю ознакомиться с тревогами и опасностями своих ближних, как он тут же возлагает их на собственные плечи и не только не колеблясь, но даже весьма охотно.

И все же действительно попадаются, хоть и не столь часто, люди, которые иногда говорят сами себе: «Поскольку опасность вполне реальна, то я уж лучше сам с ней встречусь, чем позволю это сделать данному беспомощному созданию». Такие люди, на наш взгляд, делятся на три группы. Во-первых, это близкие родственники, которыми руководит столь часто высмеивавшийся в печати «голос крови». Он ведет их на противостояние во имя как чувства, так и долга, и нередко это кончается большим самопожертвованием.

Вторую группу составляют немного невменяемые субъекты, полугерои, полулюбопытные, для которых опасность притягательна как эликсир жизни.

И, наконец, имеется небольшая группа смертных, которыми движет частично жалость, частично ужас перед несчастьем, которое разворачивается на их глаза. Эти люди Действуют во имя принципов, вызывая огонь на себя и пытаясь разделаться с опасностью чего бы это ни стоило.

Мистер Кэмпион был как раз из этой третьей категории людей.

— Прекрасно, — медленно ответил он Бэлл. — Прекрасно. Я все эти заботы возьму на себя.

— О мой дорогой! Как я вам благодарна! Вот теперь я смогу и уснуть, зная, что все-все будет в порядке и картины останутся здесь, в Англии!

Он кивнул. Приняв это решение, он почувствовал огромное облегчение. Теперь это было его дело. Он встал со стула.

— Но сейчас вы должны попытаться заснуть, а я посмотрю, что надо делать. Это потребует одного или двух дней, так что пока ни о чем не беспокойтесь!

— Ну разумеется, не буду!

Бэлл выглядела очень усталой, но в глазах ее все же вспыхивали искорки удовлетворения.

— Это всего лишь гнусное маленькое животное, не так ли? — спросила она, как бы в утешение ему.

— Я думаю, что вы его очень недооцениваете.

— Неужели? Ну так я очень рада! Мне бы не хотелось думать, что я затеяла кавардак из-за ничтожества, особенно после тех кошмарных событий в доме! — Когда он дошел до двери, она окликнула его. — А вы не прочитали его показания в деле Стоддарта вчера? Он выступал в качестве эксперта от защиты, вы знаете? — Кэмпион читал отчет о процессе, как и каждый лондонец, но ей так хотелось рассказать об этом, что он притворился незнающим. — Прокурор сказал: «Мистер Фастиен, вы приглашены защитой, чтобы засвидетельствовать здесь мнение Совета художников», — тихо рассказывала Бэлл. — А маленький хорек улыбнулся и заявил: «Боюсь, вы понижаете меня в звании, сэр Джеймс! Меня пригласили в качестве судьи, а не свидетеля!». Мне сдается, что он слегка не в своем уме, правда?

— Весьма похоже, — немного отрешенно откликнулся Кэмпион. — Весьма похоже! Всего хорошего, Бэлл. Спите спокойно.

Мистер Кэмпион уселся перед телефоном в собственной квартире на Боттл Стрит и некоторое время размышлял, пока наконец не пододвинул к себе аппарат и набрал номер Макса Фастиена.

Уже прошла неделя после его поездки в «Трать-пенни», и он еще ничего не ответил на записку от Макса, полученную им вечером того дня.

Как он и надеялся, Макс оказался в галерее. Назвав его имя служителю и прождав довольно долго, он услышал знаменитый голос, который звучал еще более вкрадчиво и текуче в трубке телефона.

— Мой милый Кэмпион, как я рад вас слышать! Чем могу быть вам полезен?

Кэмпион коротко и без всяких обиняков сообщил ему о решении Бэлл.

На другом конце провода царило долгое молчание, пока он не закончил говорить. Потом после паузы послышался мягкий и не вполне искренний смешок.

— Дорогой друг, — произнес Макс Фастиен, — стоит ли вам вмешиваться в это давно прокисшее дело? Это ведь лишь забота экспертов, вы не думаете?

— Я не знаю, есть ли у меня по такому поводу своя точка зрения, — осторожно уклонился от ответа Кэмпион. — Я знаю лишь одно: миссис Лафкадио поручила мне воспрепятствовать вывозу картин из страны.

— Что за очаровательная, глупенькая женщина! — вздохнул его собеседник на том конце провода. — Я полагаю, что в этой новой миссии вы облечены правом на ту же бескомпромиссную позицию, каковой придерживается она?

— Да, — решительно ответил Кэмпион, вдруг добавив с неожиданным для самого себя нажимом. — Только через мой труп!

— Прошу прощения, не понял?

— Я сказал, что вы вывезете их из Англии только через мой труп!

Наступила очень короткая пауза, затем снова послышался мягкий смешок.

— Боже, как вы серьезны, Кэмпион. Нам следовало бы встретиться.

— Мне бы тоже этого хотелось.

— Ну что же. Тогда, пожалуйста, давайте увидимся на приеме в «Обществе Челлини» завтра. Мы бы смогли кое-что обсудить там.

— В «Обществе Челлини»? — переспросил Кэмпион.

— Ну да. Там будут коктейли в ознаменование нового этапа творчества леди дю Валлон. Уркхарт дал иллюстрации, а издательство «Белый олень» выпустило нарядную книжку. У вас есть туда пропуск? Я вам сразу же пошлю приглашение. Я там буду около 6.30.

— Великолепно! — произнес Кэмпион и медленно добавил: — Кстати, Фастиен, вы можете больше не волноваться насчет того рисунка Дакра. Помните, это была «Голова мальчика»? Так вот, у меня есть еще один его рисунок.

— В самом деле? — в голосе Макса откровенно зазвучала настороженность.

Кэмпион подтвердил:

— Да! Очень интересная маленькая вещица. Этюд к большому живописному полотну. Это законченный набросок к заднему угловому плану картины — фигура из толпы вокруг Креста. Я узнал ее сразу.

— Мне бы очень хотелось ее увидеть.

— Вы увидите, — с легкостью пообещал Кэмпион. — Вы обязательно увидите. До завтра!

Глава 29Ночь минула

Кэмпион расстался с инспектором и направился на Брук Стрит на прием.

Вечер был в самом разгаре, когда он туда прибыл, и заметно утомленный служитель проводил его по мраморной лестнице с чугунными перилами до большого зала с зеленоватыми панелями, изысканным узорчатым потолком и канделябрами в стиле короля Георга.

В помещении было ужасно шумно.

Теория о том, что искусство собеседования в нынешние времена угасает, является следствием либо искаженного взгляда на вещи, либо снобистской критики его качества с олимпийских высот.

Три четверти собравшихся в зале громко беседовали и вовсе не из желания привлечь как можно больше слушателей, а всего лишь из великолепной уверенности в том, что всякий захочет их послушать.

Леди дю Валлон, хрупкая маленькая женщина с острыми глазами и красноватыми кудрями эльфа, повернулась к нему, шурша платьем цвета жженой охры, рассеянно пожала ему руку и передала его стоящему поблизости человеку, шепнув тому то ли имя гостя, то ли доброжелательную просьбу «поухаживать за ним».

Этот субъект, не вымолвив ни слова, но одарив Кэмпиона благосклонным взглядом, провел его через оживленную толпу к коктейль-бару.

Мистер Кэмпион получил бокал сухого мартини от мрачного бармена и огляделся, ища Макса. Его провожатый, разделавшись со своей обязанностью, испарился, и Кэмпион вскоре вновь узрел его стоящим у входа, каковое наблюдение привело Кэмпиона к выводу, что он, возможно, является одним из здешних распорядителей.

Фастиен пока не появился, и Кэмпион решил подыскать себе какой-нибудь закуток, поскольку клубящаяся вокруг него толпа была довольно-таки многолюдна для его склонной к одиночеству натуры. Но тут он приметил сэра Джервиза Пэлли из правления «Общества Челлини», который стоял за креслами, где расположились какие-то театральные знаменитости.

Этот крупный человек выглядел очень озабоченным, но при виде Кэмпиона глаза его блеснули и он двинулся навстречу. Кэмпион тоже стал пробираться к нему.

— Кошмарная неприятность, — шепнул лорд Пэлли приблизившись. — Поглядите-ка!

Он разжал кулак, держа его довольно низко, и осторожно продемонстрировал Кэмпиону платок с завернутыми в него осколками липкого стекла.

— Розетка с мороженым, — не повышая голоса объяснил он. — Не знаю прямо, куда это девать!

— Суньте кому-нибудь в карман, — в шутку предложил Кэмпион.

Сэр Джервиз мрачно оглядел ближайших соседей.

— Здесь, к сожалению, одни женщины, — сказал он.

В конце концов Кэмпиону пришлось взять этот платок и отнести его бармену в обмен на пару коктейлей.

Освободившись, сэр Джервиз обрел свой обычный свирепый вид.

— Никого здесь не знаю, — пробурчал он, с заметным неодобрением оглядывая роившихся вокруг гостей. — Все это совсем непохоже на обычные шоу «Общества Челлини»! Абсолютно все по-другому!.. Кстати, мне хочется поглядеть на книги. Говорят, на нижнем этаже устроена очень приличная выставка. Не пойти ли нам туда вместе?

Кэмпион, извинившись, отказался. Он сослался на то, Что ждет Фастиена, и это сообщение погасило всякий интерес сэра Джервиза к нему.

Кэмпион снова остался один. В толпе промелькнуло несколько его знакомых, но он не захотел поболтать с ними, ибо хотел сосредоточиться на предстоящем разговоре.

Болтовня вокруг становилась все лихорадочнее. Старый острослов генерал Файви рассказывал свежайшую историю о том, с каким риском бежал из окружения Британский Легион. Он украшал свой рассказ поэтическими оборотами, вроде такого: «Господь оберег нас своими любящими дланями — вопреки упованиям мистеров Хаксли, Джулиана и Олдоса!»

Кэмпиону пришла в голову немного скабрезная мыслишка о великом герцоге Марльборо. Ее, видимо, донесли до него клубы сигаретного дыма, над коими теперь звучал пьяноватый голос очень юного драматурга, которому позволили рассказать историю о том, как некто веселился весной у тетушки Кэй.

Скорее всего, никто и словом не упомянул здесь о книге, ради которой был дан этот прием. Кэмпиону подумалось, что этим господам даже вряд ли ведомо ее название. Впрочем, он вскоре заметил двух известных издателей и одного довольно унылого на вид критика…

Неожиданно мимо него проплыла Роза-Роза, висевшая на локте у очень знаменитого художника, чей острый язычок славился ничуть не меньше его кисти. Он демонстрировал девушку так, словно это был какой-то неведомый прирученный зверек, а окружающие реагировали на это соответствующим образом. Она не заметила Кэмпиона, двигаясь, как странноватое лучезарное видение с широко открытыми невидящими глазами.

Этот комочек энергии, живости и явно выраженной личностной силы вновь произвел неизгладимое впечатление на Кэмпиона, и он подумал о том, как долго еще навеянные Розой-Розой флюиды будут исходить от этих стен, узорчатого потолка, истоптанных ковров даже тогда, когда все гости покинут этот зал.

Он еще подумал о том, что дожидается Макса, как можно только ждать поезда, направляющегося неизвестно куда. Ждать с опасениями и нетерпением…

…В этом коктейле было слишком много джина. Он решил, что это говорит о малой квалификации бармена, к тому же продиктовано несомненно еще и мерзким стремлением к экономии других составных частей коктейля…

Было довольно поздно, и кое-кто уже удалился, но вновь прибывавшие с лихвой перекрывали эту утечку, поэтому толпа становилась все гуще.

Появился, наконец, Макс Фастиен. Он задержался у входа, чтобы перекинуться словечком с служителем и покрасоваться отдельно от потока гостей. Он постоял немного в раме великолепной входной двери с ее чеканными створками и скульптурным карнизом.

Многие из гостей обернулись в его сторону, и разговоры на некоторое время как бы замерли. Эта тишина была вызвана отнюдь не почтением, ни тем более восхищением. Скорее всего, она свидетельствовала о мгновенном интересе и изумлении перед столь живописно-гротескной фигурой.

Кэмпион, расположившийся у недальнего окна, откуда было хорошо видна парадная дверь, мог спокойно и без помех наблюдать за Максом.

Фастиен был одет в серый пиджачный костюм, пожалуй, слишком светлый для такого сезона, и в новый умопомрачительный жилет. Клетчатая шелковая шотландка слегка блеклых и довольно мягких тонов тем не менее на любой взгляд должна была бы в качестве материала для жилета выглядеть весьма пестрой и даже кричащей. Жилет, застегнутый на ониксовые пуговицы, плотно облегал тщедушную грудь и талию мистера Фастиена.

И все же его смуглое лицо, длинные волосы и исключительная подвижность, наводящая на мысль о ртути, таили в себе нечто, оберегавшее его покуда от восприятия в качестве заурядного фата. Наоборот, это, скорее, усиливало его странную экзотичность.

Хозяйка вечера, завидев его, изобразила восторг, и Макс, насладившись малой сенсацией, произведенной его появлением, приступил к ее укрупнению. Их беседа вначале носила обычный светский характер. То, что они говорили друг другу, было хорошо слышно и Кэмпиону и ближайшему их окружению.

Леди дю Валлон вовсе не показалась Кэмпиону неумной, и теперь, когда она с распростертыми объятиями двинулась навстречу Максу, он вряд ли стал бы менять о ней мнение. Принимать мистера Фастиена всерьез могли лишь неплохо информированные люди.

— Как прекрасно, как прекрасно, что вы пришли! — воскликнула она, протягивая ему руку для поцелуя.

— Ну что вы, милая моя Эрика! — изящно отмахнулся он от ее благодарности и добавил с видом человека, делающего сюрприз: — Я прочел вашу книгу!

Леди ответила взглядом, выражающим одновременно смирение, страх и насмешку.

— В самом деле? О мистер Фастиен, как это мило с вашей стороны! Я, право же, на это не рассчитывала. Я надеюсь, она вас не слишком разочаровала?

— Напротив! — Напевность тона Макса была почти естественной. — Я нашел ее весьма достойной. Более того — благородной! Я вас поздравляю! Вы вполне сможете со временем стать вторым Вазари. Мне кажется, я имею все основания это высказать.

— Вазари?.. Историк искусства?.. Вы так полагаете?

На мгновение в серых глазах леди дю Валлон блеснули искорки вежливого недоумения.

— Да, я так полагаю, — важно ответил Макс.

Самомнение этого человека никогда так явно не проявлялось, и кто-то, посчитав его поведение нарочито шаржированным, громко рассмеялся. Однако насмешник тут же почувствовал себя пристыженным, поскольку никто из остальных даже не улыбнулся.

Леди дю Валлон, прекрасно отдающая себе отчет в том, что ею написан в монографии о златокузнечном ремесле всего лишь текст, поясняющий содержание пятидесяти или шестидесяти ксилографии, являющихся основанием книги, почувствовала как бы легкий приступ морской болезни. Но она была храброй женщиной и быстро оправилась.

— Я в этой роли всегда представляла только вас, мистер Фастиен, — парировала она, возвращая «мячик». — В роли Вазари, как вы понимаете!

— Меня? — снисходительно улыбнулся Макс. — О нет, дорогая леди. Только не Вазари!

Кэмпион подумал, что в своем клетчатом жилете он определенно смахивает на обезьянку шарманщика.

— Я вижу себя скорее в качестве покровителя искусств, скажем, в роли Медичи. Лоренцо ди Медичи Великолепного!..

Он рассмеялся, и несколько ошарашенная аудитория почла за благо поскорее отвернуться от него и заняться обсуждением гораздо более свойственных ей житейских тем…

— А ведь какие-нибудь кретины разнесут это повсюду! — проронил старый сэр Файви на ухо Кэмпиону, проходя мимо. — Не могу его понять! Что-то во всем этом есть подозрительное!

Макс все еще продолжал болтать с хозяйкой вечера, оживленно жестикулируя, но произнося слова уже потише и не на публику.

К ним подошел Уркхарт, ксилограф, с которым Макс, по-видимому, давно поддерживал деловые отношения.

А Кэмпион все изучал этого экзотического человечка и размышлял о нем. Тот был тщедушен, забавно разодет, нестерпимо и до смешного самонадеян, и все же в этой битком набитой гостиной едва ли сыскалась бы душа, которая питала к нему искреннюю неприязнь. Более того, в течение последних трех месяцев он убил двух человек — одного импульсивно, в приступе бешеной ненависти, а другую хладнокровно, после тщательных приготовлений. И вот он здесь, абсолютно непричастный ни к одному из их преступлений… Глядя на него, всякий заключил бы, о такое невозможно… Мистер Кэмпион задумался о том, что же такое убийство?

Основным препятствием к уничтожению человека в частной жизни, возможно, является пронизывающий сознание общества предрассудок, а также страх перед ответственностью за пресечение чьей-то жизни. Но для субъекта, наделенного таким чрезмерным самомнением, какое отличает Макса, общепринятый запрет на убийство, то есть предрассудок,может быть с легкостью отринут, если в таком убийстве возникнет необходимость.

Опять же, это самомнение и уверенность в собственной не могут сделать человека нечувствительным к страху перед наказанием как к сдерживающему началу. Третьей трудностью для убийцы является практическая сторона дела. Что касается убийства Дакра, то Кэмпион склонялся к мысли, что поразительная удача, сопутствующая убийце, дала результаты, идущие гораздо дальше, чем он сам мог предположить. И коль скоро начинающий преступник Макс был в такой степени ими ободрен, то он, конечно же, не удовольствовался только этим. Удар, нанесенный в темноте под влиянием импульса, был осуществлен с невероятной легкостью, а последующие допросы и следствие в целом не сумели и малой тени бросить на убийцу.

Второй эксперимент Фастиена, то есть убийство миссис Поттер, было с изумительной изобретательностью разработано до деталей и успешно осуществлено. Но дело в том, что все эти детали и тщательность разработки были всегда свойственны сотням тонких деловых свершений Макса. Он ведь был мастером своего дела!

Кэмпион нахмурился. Он считал себя вполне возможной третьей жертвой и в этом качестве находил тему своих рассуждений исключительно интересной.

И как раз в этот момент он обнаружил, что Макс отошел от леди дю Валлон. Он направлялся прямо к Кэмпиону.

Фастиен приветствовал его с преувеличенной сердечностью.

— Дорогой мой друг, — промурлыкал он, — дорогой мой, ну что за невозможная здесь толчея! Ни крохотного местечка для того, чтобы подышать и потолковать! И зачем мы только оказались в этом стаде безмозглых существ?!

Он произнес это любезным тоном и достаточно громко, чтобы быть услышанным ближайшим окружением, которое не замедлило ответить ему обиженными или негодующими взглядами в зависимости от присущего каждому из них качества юмора.

Макс тем временем энергично протискивался через людскую массу. Мистер Кэмпион получил еще один коктейль, в то время как сам Макс потребовал черри и после каких-то поисков и затруднений все же был им снабжен.

Он находился в весьма приподнятом состоянии духа, обменивался репликами со всяким знакомым и незнакомым. У мистера Кэмпиона начала складываться уверенность, что он личность, абсолютно лишенная обаяния. Его аффектация доходила уже почти до фарса, и вокруг стали обнаруживаться люди, которые открыто смеялись над ним.

Он стоял с бокалом в руке и запрокинутой назад головой, разглядывая публику и комментируя присутствующих, как будто они находились у него под микроскопом.

В этот момент к ним начала проталкиваться Би Берч, весьма воинственная особа, художница, портретирующая спортсменов. Она приближалась к ним с горящими глазами, держа в руке свернутый в трубку журнал.

Она и сама была достаточно живописной фигурой в своем красно-коричневом платье кустарной выделки и вызывающей соломенной шляпке, плоско лежащей на ее мягких серых волосах. О ее воинственности и баталиях рассказывали многое, а ее привычка вслух высказывать все, что приходит ей в голову, наводила ужас на хозяек тех домов, где она появлялась.

Мисс Бёрч неслась на Макса как распаленная кавалерийская лошадь и, добравшись до него, сунула ему под нос раскрытый журнал.

— Фастиен, вы накарябали эту гнусную статейку об истощении снобизма! Зачем?! — завопила она.

Кэмпион, стиснутый между стойкой бара и самим Максом, сумел разглядеть, что это был журнал «Жизнь и литература», а статья называлась «Огрубление живописи. Автор Макс Фастиен». Более того, статье была предпослана фотография автора, весьма контрастная и драматичная.

Казалось, назревает неотвратимый скандал, но Макс оставался совершенно невозмутимым.

— Милая, милая мисс Берч, — протянул он. — Вы желаете получить мой автограф? Ну разумеется, я это сделаю с удовольствием!

И тут он, прежде чем кто-нибудь успел разобраться в происходящем, отставил бокал, вынул из кармана своего мерзкого жилета огромный золотой карандаш, надписал фотографию лихим росчерком и вернул журнал с легким намеком на поклон.

Полностью потеряв дар речи от негодования, мисс Бёрч еще пребывала в столбняке, а Макс, подхватил Кэмпиона под руку, быстро и целенаправленно увлек его к выходу.

— Мы должны обсудить наши дела за ужином. Я настаиваю, — сказал он, когда они спускались по лестнице. — Разве в этом питейном заведении поговоришь? Я все эти дни не могу выпить и рюмки черри без того, чтобы вокруг меня не роилась толпа народу!

Кэмпион метнул на него острый взгляд, но Макс казался абсолютно серьезным.

— Мы должны сперва заехать ко мне домой, — объявил он. — Между нами говоря, я хотел бы сменить жилет. После этого мы отправимся к Саварини. Я заказал там столик.

Мистер Кэмпион не стал возражать. Он прикидывал, каким же образом Макс собирается его убить? Заведение Саварини в этом смысле звучало довольно безобидно.

Квартира на Бэйкер Стрит оказалась одним из роскошных апартаментов на верхнем этаже огромного дома. Комната, в которую завел его Макс с извинениями по поводу отсутствия слуги и вялыми рассуждениями о проблеме прислуги вообще, несла отпечаток той же аскетичной элегантности, который был присущ его галерее на Бонд Стрит. Она была почти пуста. На стенах, почти сплошь обшитых искусно обработанными сосновыми панелями, не висело ничего, за исключением единственного украшения комнаты — картины Матисса над камином. Бледно-зеленый ковер на полу перекликался с тонко тонированным ему под цвет слегка сводчатым потолком.

Кэмпион уселся на один из двух огромных стульев, поставленных по обе стороны камина, а хозяин жилища, сдвинув одну из панелей, открыл небольшой шкафчик-бар, заполненный бутылками и бокалами.

— Если вы не возражаете, дружище, я глотну черри, — сказал Макс, в глубине шкафчика перебирая его содержимое. — Но вам я предлагаю изумительный коктейль, мое собственное изобретение. Вы должны его отведать!

Мистер Кэмпион оказался в дурацком положении.

— Мне бы не хотелось, если не возражаете! — попытался он отказаться. — Я сегодня довольно много выпил после полудня.

— В самом деле? О, но я уверен, что вы передумаете! И вы не должны этого бояться. Я знаю, что домашняя стряпня почти одна и та же у всех, но я считаю себя в этом вопросе экспертом и претендую на большее. Я не сообщу вам рецепта! Я храню его в тайне и весьма ревниво!

С этими словами он вылил в уже наполненный шейкер несколько похожих на отраву зеленых капель из какого-то флакона и тщательно закупорил его, после чего включил шейкер.

— Ну вот, — произнес он через минуту или две, вылив содержимое шейкера в стакан для Кэмпиона и налив себе черри из отдельной бутылки.

Кэмпион, откинувшийся на своем стуле, словно предназначенном для Гаргантюа, не мог надивиться на себя и своего случайного друга. Конечно, риск быть отравленным Максом в его собственной квартире был не очень велик, но в такой серьезной затее следовало бы принять во внимание и самые невероятные варианты.

Макс непрерывно болтал. Его речь частично утеряла свою протяжность, как показалось его гостю, и обычная его томность сменилась радостным оживлением.

— А теперь надо опустить вишенку, — сказал он. — Это единственный коктейль в мире, куда вишня входит как неотъемлемая часть.

— Я не люблю вишен, — вяло запротестовал Кэмпион.

— Вы будете от нее в восторге. Именно от этой вишенки, — с непреклонностью заметил Макс, сделав на этом слове ударение, повергшее его гостя в состояние явного дискомфорта. — Это не похоже ни на что из испробованного вами в жизни. Или того, что предстояло бы испробовать…

Он взял заостренную стеклянную палочку, насадил на ее конец красный шарик из какого-то укромного уголка шкафчика и осторожно опустил эту конструкцию в стакан Кэмпиона.

— Ну-с, дружище, — сказал он, вкладывая зелье в руку Кэмпиону, — а теперь, если позволите, я предоставлю вам возможность насладиться этим в одиночестве, пока я надену менее праздничный жилет.

Кэмпион замер, уставившись на стакан, и им стало овладевать сознание совершенной нереальности происходящего.

Он упрекал себя в слишком поспешных пугающих выводах, в стремлении отыскать инсинуации в абсолютно невинных репликах. Но как бы там ни было, он не отпил ни глотка из стакана и лишь вынул из него палочку, на которую все еще был нанизан красный шарик, и осторожно его снял.

Напиток выглядел вполне нормально. Он был немного необычен по цвету, но содержал, судя по запаху, много обыкновенного джина, который он пил весь вечер на приеме.

Снимая вишенку, он обратил внимание, что у нее внутри какой-то белесоватый оттенок. Он отставил стакан и занялся изучением ягодки. Ее тайна стала явью почти сразу же. Вся ее внутренность была заполнена какой-то беловато-серой пастой, которая отнюдь не наводила на приятные мысли.

Кэмпион еще немного поизучал ее и, в конце концов, испытал некоторое разочарование. Вся эта смешная затея оказалась на удивление грубо сработанной. Неужели это придумал человек, так поразительно искусно обставивший гибель миссис Поттер? В это трудно было поверить.

Он подумал о том, как себя повести и каких симптомов может от него ожидать хозяин квартиры, вернувшись в гостиную.

Он опорожнил стакан, вылив его содержимое в камин и проследив за вспышкой спирта. Конечно, основу напитка составлял спирт, в этом не могло быть сомнений. «Вишенку» он тщательно завернул в старый конверт, который нашелся в его кармане, и запрятал сверток в бумажник.

Вряд ли Макс рассчитывал увидеть его мертвым, распростертым на полу, но кто знает, быть может, его методы начали деградировать, быть может, наступил некий кризис жанра? Он еще ребячески радовался тому изумлению, которое испытает Макс, увидев его невредимым, ибо более чем вероятно, что он и не предполагает, насколько точно раскусил его мистер Кэмпион! Он, разумеется, уже понял, что авторство Лафкадио в отношении последних картин могло подвергнуться некоторому сомнению, но, скорее всего, он еще не понимает, что его собственное авторство в убийствах в доме художника уже раскрыто.

Тогда настолько ли неуклюжа попытка отравить его прямо сейчас? Кэмпион пожал плечами при мысли о том, сколько он поглотил коктейлей домашнего изготовления в гостях у знакомых, не испытывая при этом никаких опасений!

Детали исполнения могут быть завершены позднее, например при расположении трупа соответствующим образом. Кроме того, эта штука может иметь и весьма замедленное действие. Это может быть такой яд, который даже медицинскому эксперту окажется трудно распознать. И, конечно, очень интересно было бы понаблюдать, что бы Макс предпринял дальше?..

А Макс предпринял поход в ресторан Саварини, это с недавних пор излюбленное заведение для состоятельных интеллектуалов.

Он сменил не только жилет, но и костюм полностью. Теперь он был весь выдержан в строгих темных тонах и продолжал выглядеть очень радостным.

— Ну, как вам понравилось? — заботливо осведомился он, убирая стаканы. — Не очень, наверное? — добавил он, заметив, что гость колеблется с ответом. — Вам не понравилась горечь? Я очень ее люблю. Она придает напитку тот оттенок разочарования, который присущ самой жизни. Всего лишь мимолетная неудовлетворенность для каждого, кто это вкушает… Однако уже около половины девятого! Я приношу свои извинения. Вы, должно быть, основательно проголодались!

Ресторан Саварини был переполнен как всегда, и за маленькими столиками под знаменитым потолком, расписанным дю Парром, сидели многие из тех, кто был на недавнем приеме в «Челлини». Кэмпион распознал по меньшей мере двенадцать человек, среди которых был и молодой Фаркхарсон, наследник судовладельческой компании. Они ужинали все вместе. Тот взглянул на попутчика Кэмпиона, а потом на него самого и вопросительно поднял брови. Юный Фаркхарсон был изрядным снобом…

Макс обставил свое появление по-королевски. Идя вслед за Джозефом, метрдотелем, выступавшим подобно кардиналу на шествии, он важно раскланивался с каждым из сидящих за столиками, чей взгляд успевал перехватить.

Как видно, ужин этот носил характер особого события. Столик в нише у дальнего окна был зарезервирован для них, и, когда они уселись на обитые кожей сидения, их взгляду открылся весь зал ресторана. Джозеф самолично занимался их обслуживанием, что, по-видимому, было обговорено заранее.

Мистер Кэмпион решил, что, пожалуй, ему еще не предстоит погибнуть во время этого ужина.

Макс полностью вошел в роль гостеприимнейшего хозяина.

— Я рискнул возложить заботу о нашем меню на нашего доброго мэтра, мой дорогой Кэмпион. Мы сегодня вечером отведаем кантонетти, и, чтобы мы смогли оценить его по заслугам, нам подадут соответствующие кушанья. Это будет трапеза для гурманов, достойное вступление к обсуждению проблемы картин Лафкадио!

Кэмпион выразил готовность насладиться всем, что Джозеф ему предложит, и рискнул осведомиться, что такое «кантонетти»? Это название о чем-то смутно ему напоминало, но он никак не мог вспомнить о чем…

— Кантонетти? — Макс сделал вид, что шокирован. — Мой милый Кэмпион, это величайшее гастрономическое открытие нашего века! Это единственное вино, подаренное миру нашим поколением. Разумеется, в Румынии, где оно родилось, его знали намного раньше, но несовершенство старых транспортных средств делало невозможным его перевозку. Оно полностью теряло свои качества. Лишь появление самолетов все изменило.

Он поманил к себе Джозефа, который, к смущению Кэмпиона, буквально не сводил с них глаз.

— Скажите, а кантонетти уже прибыло?

— О да, и в полной сохранности, мистер Фастиен! В соответствии со специальным заказом месье Саварини.

— И вы его храните при шестидесяти пяти?

— Точно при шестидесяти пяти градусах по Фаренгейту, мистер Фастиен!

Макс благосклонным кивком выразил удовлетворение.

— Вы можете его подавать. Мы его пригубим во время омлета.

Джозеф кинулся исполнять приказание, словно был одним из мальчишек-служителей Макса, а Кэмпион попытался припомнить, что же он слышал об этом вине? Ведь среди сведений, хранящихся в его мозгу, на задворках его сознания содержалось и слово «кантонетти». Это было красное вино, очевидно, и названо оно было в честь известной семьи виноделов… Но было там еще что-то такое не совсем обычное, какой-то забавный анекдот, связанный с ним. Он не мог вспомнить. Это напрочь улетучилось из его памяти.

Ужин начался, и мистер Кэмпион подумал, что все же вишенка в его кармане содержит яд замедленного действия: либо что-нибудь наподобие ботулина, либо нечто, связанное с грибами типа бледных поганок. А в омлете тоже были грибы, что еще более укрепило его подозрения.

Ну да, конечно же, это было так! Макс, наверное, подсунул ему грибной яд. Как это исключительно находчиво и как гнусно! Кроме того, как это подло по отношению к бедному старине Саварини!

— Вам нравятся белые грибы, я надеюсь? — спросил Макс и, как показалось Кэмпиону, с каким-то особым смыслом.

Кэмпион решил поддержать игру.

— Очень нравятся, разумеется, — ответил он, и Макс выразил удовольствие от его ответа.

Они как раз приступили к омлету, когда через зал в направлении к их столу проследовала небольшая процессия.

Первым выступал Джозеф, храня важность персоны, посвященной в таинство. Глаза его остекленели, а вид был просто великолепен. За ним, уморительно ему подражая, шагал маленький мальчик с подносом, на котором стояли два бокала редкой красоты. Они были высотой в десять дюймов, в форме цветков лилии с немного отогнутыми лепестками, на высоких тонких ножках.

Шествие замыкал тот официант Саварини, в ведении которого находились вина. Он был тучен, торжествен и преисполнен внимания к своему подносу, на котором красовалась широкая низкая корзинка, выложенная виноградными листьями. В корзине покоилась бутылка.

Мистер Кэмпион, этот скромнейший человек, испытал искреннее смущение от почестей, столь публично воздаваемых его желудку.

Джозеф исполнил церемонию изъятия пробки из бутыли.

Бутылка была поистине огромной, и ее запыленные бока, завернутые в салфетку размером с детскую простынку, были, пожалуй, слишком выразительны даже для самого Макса.

— Вы подготовились к этому вину, мистер Фастиен? — промурлыкал «винный» официант с улыбкой.

Он отлил немного густой пурпурной жидкости в бокал Макса, после чего наполнил бокал Кэмпиона до самого края цветка лилии.

— Мы готовились к этому весь день! — радостно сообщил Макс. — Разве не так, Кэмпион?

Если четыре или пять коктейлей, поглощенных им до этого, можно было считать «подготовкой», то Кэмпиону ничего не оставалось, как согласиться. Он кивнул, и Макс поднял свой уже тоже наполненный до края бокал.

— Ваше здоровье, мой дорогой Кэмпион! — сказал он. Кэмпион улыбнулся. Тост был как нельзя более подходящим, подумалось ему.

Они вдохнули аромат вина и отпили по глотку. Джозеф все еще стоял рядом, подчеркивая исключительную важность этого момента.

Вино было поистине замечательным. Кэмпион был искренне удивлен. Вся предварительная торжественная церемония настроила его на возможность некоторого разочарования, но, в самом деле, это вино извиняло и оправдывало ее.

Оно было крепче, чем клареты Бордо, глубже по оттенку и мягче их, в нем не было терпкости бургундского. Оно отличалось от всех этих красных вин, но к тому же еще и не раздражало нёба своей непривычностью.

Мистер Кэмпион, знававший крепкие вина Испании и своеобразные вина Востока, все же не нашел ничего, с чем можно было бы хоть отдаленно сопоставить это самое кантонетти. Оно было настоящим открытием, и он воздал должное Максу.

— Изумительно, не правда ли? — Фастиен наклонился к своему гостю, и глаза его отразили искреннее наслаждение. — Секрет еще и в том, как его пить. Это вино не следует отпивать глотками как токайское, но необходимо потягивать, как божественный нектар.

Это был настолько превосходный совет, что Кэмпион не замедлил ему последовать, подумав о том, что грибной яд начал бы действовать не ранее, чем через два или три часа…

Кантонетти был восхитительно подкреплен вырезкой «турнедо», затем последовала любопытнейшая процедура поглощения сладковатых хлебцев с цыплячьей печенкой, и, еще до того как был осушен третий бокал, Джозеф распорядился подать блюдо с овсяными лепешками и небольшим красным кружком дунайского сыра, показавшегося Кэмпиону несколько экзотическим…

Он в первый раз почувствовал, что с ним происходит что-то неладное, когда в ответ на упоминание Максом имени Лафкадио никак не смог сообразить, что же это за известный художник?

Он попытался собраться с мыслями. Очевидно, кантонетти был далеко не так прост, как его французские собратья. Он рассердился на себя и поглядел на Макса, который выпил явно гораздо больше, чем он. Но мистер Фастиен выглядел абсолютно трезвым и взирал на мир с благосклонной терпимостью гурмана, мудро разделяющего изысканную и обильную трапезу с другом…

Мистер Кэмпион захотел что-то сказать, но обнаружил, что язык ему плохо повинуется. Тревога охватила ту часть его сознания, которая еще не вполне поддалась то ли алкоголю, то ли чему-то еще…

Он подумал, не подсыпали ли ему наркотика в ресторане, но один лишь взгляд на Джозефа частично его успокоил. Этот монумент благопристойности никогда бы не стал потворствовать ничему, что бы могло повредить престижу вверенного ему дела, в котором он наверняка имел значительную долю прибылей.

Поэтому, злобно решил Кэмпион, он не одурманен, а всего лишь порядком пьян и, более того, все быстрее и быстрее погружается в это малопочтенное состояние.

Кантонетти… Он уставился на бутылку. И внезапно к нему вернулась мысль, что он что-то позабыл об этом вине. Это вновь залетело в его мутящееся сознание. То было нечто, когда-то показавшееся ему забавным. Он с силой щелкнул по своему пустому бокалу-лилии и от души рассмеялся, увидев мелкие осколки дивного стекла, осыпавшие дунайский сыр…

Он перехватил веселую реакцию Макса, который посмеялся над его выходкой с полной терпимостью и добрым юмором.

Но тут Кэмпиона охватило чувство стыда и злости на себя, разбившего прекрасный бокал. Поэтому он накрыл сыр салфеткой и попытался отвлечься от этого и поговорить о картинах. Однако он не только не смог вспомнить ни одного знакомого художника, но вдобавок еще пробормотал какое-то неудобопроизносимое имя, абсолютно не ведомое Максу.

Он съел лепешку, и на мгновение разум его прояснился. Он вспомнил все — коктейли, вишню в своем кармане и все это мерзкое дело. Он пристально поглядел на Макса и увидел, что тот рассматривает его с внимательным прищуром.

У него вдруг похолодело внутри. Вот оно, наконец, началось! Это и есть вторая стадия коварного плана. Старый отвлекающий трюк, так характерный для Макса. Он, конечно же, догадался об этой смешной вишенке в его кармане. Должно быть, Макс подозревал, что Кэмпион его раскусил, и специально вышел из комнаты, чтобы удостовериться в этом. Но теперь его жертва, глупое животное, была вполне готова для настоящего заклания!

А настоящее заклание каким-то образом было связано с кантонетти. Кэмпион все силился вспомнить. Весь ресторан начинал тонуть в каком-то тумане. И ему совсем уж по-дурацки показалось, что и он становится не видим для этих беззаботно болтающих людей, если перестает их различать сам. Но ведь было что-то, что он должен был предотвратить со стороны Макса! Боже, как все это было печально и тяжело!

Он съел еще одну лепешку.

Из радужного марева, которое, как ему казалось, охватило весь их столик, вдруг вынырнуло лицо Джозефа. Он рассмеялся, потому что лицо было без тела, да еще очень, видимо, этим расстроенное. Джозеф что-то сказал Максу, и Кэмпион никак не мог понять, что именно, ибо метрдотель говорил совсем невнятно. Он лишь уловил одну или две непонятные фразы.

— Он, видимо, не прислушался к вам, мистер Фастиен, ведь ни одна даже самая крепкая голова этого не выдержит, если…

Макс тоже что-то сказал. Кажется, он пытался извиниться.

— Конечно, я не мог и подумать. Он же дал мне слово!..

И вновь мистер Кэмпион осознал ситуацию, но, увы, ненадолго, ибо поглощающая способность овсяных лепешек была невелика и слабо снижала количество алкоголя в желудке.

И все же, хотя зрение его было замутнено, эти отрывочные фразы заставили его довольно ясно припомнить… Кантонетти…

Старик Рэндолл говорил ему о кантонетти! Это самое чудесное в мире питье, но лишь в том случае, если у вас во рту не было никакого алкоголя в течение суток. А если он был, и, особенно, если это был джин, то будет ужасно. То — прощай, моя головушка!

Кэмпион выругался. Но слова вряд ли прозвучали вслух.

«Если вы выпили хоть немного джина…»

Был ли сюда подмешан яд? Очень сомнительно. Саварини никогда бы на это не пошел.

…Эта проклятая привычка хохотать без причины… Нет, что же это все-таки было?.. Рэндолл говорил, что наступает состояние опьянения, но не обычного опьянения… а… Мистеру Кэмпиону почудилось, что он называл это «изумительным опьянением», а может, «фантастическим опьянением»?.. Ну что же, он, значит, фантастически пьян, а Макс собирается что-то с ним сделать… А что, собственно, он собирается сделать? Что же такое будет? Макс собирается… о господи, Макс же собирается его убить!

Он уставился на Макса. Макс выглядел тоже фантастично, и вокруг него витал ореол из желтого газа. Он был так смешон в этом ореоле, что мистер Кэмпион ни о чем больше не мог и думать. Он очень громко расхохотался.

Макс ответил ему смехом, и им вторили люди из-за радужной световой завесы. Каждый из них смеялся, как смеялось и все вокруг! Все было очень, очень радостно!

Кэмпион поплыл прочь из зала ресторана в исключительно приподнятом расположении духа. Его ноги не касались земли, но он вроде бы летел, задевая коленями спинки чужих стульев. И при этом никто ничего не замечал. Все были так счастливы, почти так же, как и он сам! Все они хихикали, за исключением Джозефа… Лицо Джозефа было мрачным и даже потрясенным и плыло над ним, очень забавно лишенное всякого тела.

Макс тоже шел очень близко от него, но он не плыл. Он шагал довольно быстро, подпрыгивая и подталкивая его, но он был тоже очень счастлив и вовсе не тревожился…

Лишь один раз Кэмпион вспомнил снова о том, что же собирается сделать Макс. Это было в фойе ресторана, когда он увидел лицо юного Фаркхарсона всего в футе от своего собственного. Удивленное выражение знакомого лица на мгновение отрезвило его, и он схватился за руку юноши, как за соломинку из поговорки. Впрочем это могла быть именно такая соломинка…

— Я… я в опасности, — пролепетал он, пытаясь выглядеть серьезным.

Но лицо Фаркхарсона расплылось в улыбке.

— Я знаю, что вы в. опасности, старина, — ответил он. — В опасности грохнуться наземь, если вы не будете смотреть под ноги!

Потом снова возник Макс, дурацкий Макс в своем комическом наряде. Мистер Кэмпион опять расхохотался и выплыл наружу из ресторана.

На улице оказалось очень приятно.

Сырая мостовая отсвечивала отраженными огнями фонарей. Все лужи и другие грязные ловушки земли мистеру Кэмпиону удавалось миновать. Он был духом, освобожденным от тела, а Макс был его потусторонним проводником.

Конечно, все это оказалось удивительно интересным. Были моменты, когда Макс подпирал его, или когда он засел в каком-то уличном закутке, а полисмен помог ему подняться и посоветовал быть поосторожнее. Потом был человек возле посольства, который не дал ему пройти внутрь, поскольку он не в вечернем костюме, как остальные гости, и Кэмпион расхохотался, когда тот человек не позволил ему снять жилет…

Затем был еще невыносимо забавный момент, когда его не признал дворецкий его тетушки на Гросвенор Сквер и вытолкал наружу, а потом, узнав, все же запер двери.

Но постепенно его веселье стало иссякать. Кэмпион осознал, наконец, что он идет по земле, но идет вовсе не так, как следовало бы. Он обнаружил также, что его ладони в грязи после того случая с закутком и что он потерял перчатки.

Он все яснее понимал, что Макс где-то рядом. Он ощущал, что Макс куда-то очень торопится. Теперь он был вовсе не так разговорчив, как прежде. Мистер Кэмпион начинал в нем сомневаться. В глубине его сознания мелькало что-то, предостерегающее от доверия к Максу. Что-то очень неприятное об этом малом. Правда, он никак не мог вспомнить, что же именно?

Они теперь находились в малоосвещенной части города.

Здесь уже не было видно множества таких славных вывесок разных дансингов. Впрочем, место было знакомое. Очень, очень знакомое… Макс вдруг заговорил.

— А теперь мы должны поехать в Вэтфорд, чтобы повидать ту девицу, — отчетливо произнес он.

— Нет, — решительно отверг Кэмпион.

— Тогда в Буши.

— Да, в Буши, но не в Вэтфорд, — согласно пробормотал мистер Кэмпион, исходя из каких-то ему самому не ведомых соображений.

— Но как вы доберетесь до Буши? Вы сами это знаете?

Голос Макса был совсем новым, он был резким и настойчивым. Кэмпиону он показался даже не голосом, а отзвуком собственных мыслей.

— Нет, — ответил он глуповато, — я сам не знаю.

Этот ответ показался ему как бы итогом какой-то большой трагедии.

— Спросите, — посоветовал голос. — Спросите в клубе!

Этот чудесный совет как будто бы разрешил все сомнения Кэмпиона. И вот, диво дивное, прямо перед ним возник его собственный клуб!

Он направился к нему и с великим трудом вскарабкался по ступенькам. Макса рядом уже не было. Но вопрос, засевший в мозгу, неотвязно сверлил его. Как добраться до Буши? Какая чертова дорога ведет в Буши? Он задал этот вопрос старенькому Чаттерсу, сидевшему в своей кабинке с газетой на коленях.

Но Чаттерс был не слишком умен и очень хотел, чтобы он ушел, хотя и не произносил этого вслух. Этот клуб совсем протух, решил Кэмпион. Протухший затхлый клуб!

Он вышел и спустился по ступенькам, а Чаттерс ему помог, но этот дурачина не знал дороги в Буши, поэтому решил поймать такси и отправить его домой.

Однако там никаких такси не оказалось, и мистер Кэмпион побрел прочь от клуба в темень улицы, где он снова наткнулся на Макса.

Мистер Кэмпион был вовсе не рад Максу, о чем он сообщил ему, но тот, по-видимому, был очень озабочен лишь одним — чтобы они поторопились. Он дал Кэмпиону хлебнуть бренди из своей фляжки, чем доказал, что он все же очень приличный парень.

Поспешая за Максом, мистер Кэмпион очень старался не упасть, ибо идти становилось все труднее, потому что тротуар начал вздыматься и пружинить под его ногами, будто на него набросали подушек.

Они снова вышли к освещенному месту, которое ему уже не казалось таким желанным, поскольку его передвижение теперь сопровождалось головокружением, еще более неприятным, чем та лихорадочная спешка, которая этому предшествовала. Кроме того, вокруг стало гораздо больше людей. Зрители, выходящие из театров, теперь заполняли улицы, и это вместе с неустойчивым тротуаром сильно затрудняло продвижение вперед.

И вдруг он уловил знакомый запах. Это была волна отработанного теплого воздуха, которую изрыгала станция подземки. Широкая освещенная пасть метро заглатывала толпу, увлекающую с собой и его самого, и Макса.

Перед входом на эскалатор какое-то внутреннее чутье вновь предупредило его о надвигающейся опасности, и он, чувствуя себя несчастным, замер на ступеньке. Но кишащая, дышащая вокруг толпа все же вселяла в него надежду, хотя это и очень напоминало нисхождение в ад.

Потом толпа снова властно увлекла его на какие-то ступеньки и вывела к железной решетке, отделяющей от людей открытое пространство и напоминающей ворота в подземный город.

Макс был слева от него и поддерживал его под руку, а могучий мужчина в твидовом кэпи подпирал его с другой стороны.

Людей было так много, что они пропустили первый поезд, который с грохотом умчался в тоннель на другом конце платформы. Правда, было похоже, что Макс оттянул его за руку, не дав мистеру Кэмпиону войти в вагон, и они так же, как те, кто находился в непосредственной близости от них, оказались почти на самом краю платформы в ожидании следующего состава.

Тем временем еще одна крупная партия любителей театра хлынула на узкую полосу за их спинами, и вся платформа была теперь сплошь заполнена нетерпеливой массой людей.

В тех местах платформы, где предположительно должны были останавливаться двери вагонов, находились короткие поперечные железные перильца, назначением которых было отделить и предохранить выходящих пассажиров от того, чтобы их не втолкнула обратно в вагон толпа стремящихся войти.

Но Кэмпион и его проводник обошли это препятствие и стояли у самого края гранитной платформы между двумя барьерами. Прямо под ними лежало полотно дороги с приподнятыми рельсами в центре, а задняя стена была покрыта волнистым рисунком-плакатом.

У Кэмпиона сильно кружилась голова. Мир вокруг качался и плыл, как планер в воздушных ямах. Внутренний дискомфорт, который его не оставлял, еще более усилился из-за тепла и дыхания толпы, копошащейся за ним подобно огромному усталому зверю.

Но это состояние все же не успело полностью охватить его. Подсознание неустанно пыталось внушить ему что-то, предупредить, предостеречь от чего-то. Оно заставляло его чувствовать себя беспомощным и страдать от этого.

Макс подтолкнул его в бок.

— Посмотрите-ка на этот плакат. Вы можете его разглядеть?

Он оторвал свой отяжелевший взгляд от рельсов, лежащих под ногами, и уставился на противоположную стену.

Какая-то страховая компания поручила художнику изобразить ряд закругляющихся кверху дверей, уходящих одна в другую и, очевидно, ведущих в бесконечность. Надпись на плакате «Арки быстротекущих лет» расползлась по всему рисунку, но буквы были выписаны так, что и они усиливали иллюзию ухода вдаль. Первая буква была высотой в два фута, а последняя — еле различима. Кривизна самой стены, загибающейся у входа в тоннель, также способствовала этому эффекту, и, конечно, нетрезвый человек мог захотеть последовать туда же.

— Вы сумеете сосчитать эти арки? — прошептал Макс, проскользнув за его спину, наверное, чтобы проследить из-за его плеча, как он будет их подсчитывать.

Кэмпион чуть подвинулся вперед, чтобы дать ему встать за собой, и место Макса рядом тотчас же занял другой пассажир, на которого напирали стоявшие сзади. По-видимому, он сделал это машинально, ибо держал в руках газету, от которой не отрывал глаз.

Сосчитать арки. Сосчитать арки. Сосчитать арки…

Мистер Кэмпион попытался это сделать. Одна, две, три, и еще три, и еще три, и четыре, и… Одна, две, и три, и шесть — двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Снова одна и снова две…

Он вытянул руку, помогая себе считать. Вдали послышался рокот поезда.

…Одна, и две, и еще пять, и… Одна…

Люди на платформе смотрели на него. Некоторых это забавляло, другие же явно нервничали.

Поезд уже грохотал приближаясь. Он все ближе, и ближе, и ближе.

…Одна, и две, и еще три… Он теперь и сам почти внутри этих арок…

Кэмпион увидел поезд, увидел огромный глаз на его морде, увидел все это проклятое дело, дьявольское осуществление второго этапа коварного замысла… Он увидел лица свидетелей на процессе. Это были Фаркхарсон, полисмен, дворецкий, старый Чаттерс… «Он был определенно мертвецки пьян», «Он свалился», «Он упал», «Он был не в себе», «Он стремился попасть в Буши»…

Кэмпион хотел отпрянуть назад, но почувствовал противодействие. Более чем противодействие — сильное давление сзади!..

Человек оттащил его назад. Он упал. Кто-то громко закричал…

Огромная сила сдавила его желудок и повалила наземь. Это была рука человека с газетой. Поезд, визжа, пронесся мимо, потом это чудовище затихло и остановилось.

Позади них на платформе слышалась какая-то возня.

Макс!

Макс и визжащая, орущая толпа. Макс в руках верзилы в твидовой кепке.

Но в чередовании всех мысленно воспроизводимых картин этого дня мистер Кэмпион никак не мог припомнить свидетелей своей утренней беседы с инспектором. Людей в штатском, которые терпеливо следовали за ним с того самого момента, как он вышел из Скотланд-Ярда.

Глава 24Утром

— Миндальная паста, — сказал инспектор Оутс. — Вот что это такое — миндальная паста! Какой же он ловкий, хитрый дьявол!

Инспектор, стоя у стола в гостиной на Боттл Стрит, проткнул коктейльную «вишенку» пилкой для ногтей.

Было два часа пополудни следующего дня, и они беседовали уже около получаса в квартире Кэмпиона.

Мистер Кэмпион уже совсем оправился, но что-то в нем все же было не так. Его природная приветливость исчезла, и он говорил со своим другом нервозно и с горечью.

— Ну теперь вы знаете все, — коротко заключил он. — Я рассказал вам историю моих злоключений, а вам осталось получить отчет от ваших людей.

Легкая улыбка скользнула по лицу инспектора.

— Уже, — сообщил он. — Вы их тоже увидите, но попозже. Надеюсь, вы воздадите им должное. В славных анналах полицейского ведомства Англии история вашей ночи останется захватывающим материалом для чтения. Особенно ее начало. Вы в нем будете выглядеть как человек, сам себя упустивший. Вы были мертвецки пьяны.

— Мертвецки пьян, — с отвращением подтвердил Кэмпион.

Инспектор больше не улыбался.

— Зато если вы когда-нибудь еще подойдете к смерти ближе, чем были прошлой ночью, то вполне сумеете вырвать косу из ее рук, — серьезно заметил он. — Гаррис рассказал, что поезд прошелся по его рукаву, когда он обхватил вас спереди. А давление сзади было настолько сильным, что в какой-то момент он подумал, что вы оба свалитесь под колеса. Эта каналья Фастиен…

Он мотнул головой не договорив.

— Он меня одолел, — уныло сказал Кэмпион. — Он побил все мои карты. Я поддался на его фальшивку с отравлением, решив, что это старый его трюк на втором этапе игры. А он просто выжидал, когда я стану беспомощно пьян, чтобы сделать со мной все, что ему нужно.

— Он побил ваши карты? — удивился инспектор. — Но вы ведь живы, не так ли? Гаррис и Ричарде были там, разве вы забыли об этом? Вас оттащили из-под колес поезда, а Фастиен находился под стражей. Так чего же вы еще хотите?

— Так он под арестом? — немного оживился мистер Кэмпион. — А что же ему вменяется в вину?

— Покушение на убийство. Этого вполне достаточно.

Кэмпион сел на стул.

— Я все еще немного в тумане, — как бы извиняясь, констатировал он, — но, честно говоря, я не понимаю, как вы на это решились? Насколько мне представляется, обвинение может быть основано лишь- на моих показаниях против него. Но меня же сопровождали двое полицейских в штатском, а это значит, что я с самого начала имел в виду возможность покушения! Стало быть, его адвокату представится очень хороший шанс обвинить меня в провокации и попытке сфабриковать дело. Он снова нас обвел, Станислас! Разве вы не понимаете этого?

— И тем не менее обвинение предъявлено ему, а не вам, — упрямо возразил Оутс. — Сегодня утром начато следствие, а он пребывает под замком. Мне бы хотелось, чтобы вы поехали взглянуть на него.

— Но, черт возьми, — раздраженно проговорил Кэмпион, — если вы не изложите суду всю предысторию дела, а это вряд ли желательно, то не будет никаких разумных объяснений тому, почему я все же полагал, что он жаждет моей крови. А свидетельство полицейских о том, что он и вправду пытался меня столкнуть, здесь вряд ли подойдут. Что касается допроса независимых свидетелей с платформы, то я уверен, что каждый из них сошлется на другого, того, кто стоял поближе…

Инспектор не стал комментировать эти нервозные аргументы.

Он положил остатки вишенки обратно в конверт и свернул его.

— Я все же сдам ее на анализ, — сказал он спокойно. — Хотя полагаю, что вряд ли она содержит что-либо опасное. Впрочем, и полезного в ней не особенно много! Так вы поедете его повидать? Мы как раз привезли его утром в Скотланд-Ярд.

— В Скотланд-Ярд? А это еще зачем?

— Сегодня утром он сказал, что хочет сделать заявление, а для этого наиболее подходящим местом является все же Скотланд-Ярд.

Инспектор, по-видимому, нарочно чего-то не договаривал.

— Заявление? Господи Боже, он сделал заявление? Какое такое заявление?

— Весьма пространное.

— Скажите правду, Станислас, вы что, имеете в виду признание?

— Не совсем. Вернее, я не знаю, как это истолковать.

Болезненная раздражительность мистера Кэмпиона еще более возросла.

— Да что это такое с вами сегодня? — взорвался он. — Вы держитесь так таинственно, словно вы детектив-новичок в своем первом деле!

Оутс и бровью не повел.

— Уже поздновато, больше двух, — корректно сообщил он. — Так собирайтесь, поедем посмотрим на Фастиена.

Кэмпион позвонил слуге, чтобы ему подали шляпу и перчатки, но все же упрямо произнес:

— Да не желаю я его видеть! Это, может быть, и ребячество, но я боюсь, что не сумею удержаться от рукоприкладства!

— Ну что же, рискнем! — сказал инспектор. — Поехали!

Они отправились и через десять минут уже шли по длинному забетонированному коридору со многими небольшими, но сильно укрепленными дверьми. Им встретился сопровождаемый полисменом торопливый носатый человечек в золотом пенсне. Он был бледен и озабочен. Бросив беглый взгляд на Кэмпиона, он хотел пройти мимо, но Оутс остановил его.

Это был Дж. К. Пендл, адвокат. Кэмпион решил, что его дело проиграно. У Макса имелась вполне надежная лазейка, и было похоже, что он не преминет ею воспользоваться.

Оутс о чем-то тихо посовещался с адвокатом.

— Ну хорошо, мистер Пендл, — сказал он наконец, — в моем кабинете наверху, через десять минут.

Он повернулся к Кэмпиону, и они продолжили путь. Еще не дойдя до нужной им камеры почти в конце коридора, перед которой дюжий полицейских без каски сидел на хилом стуле, до смешного не соответствующем его комплекции, они столкнулись с двумя вышедшими из камеры мужчинами, негромко переговаривающимися друг с другом. Один из них был как будто бы знаком Кэмпиону, но он не мог вспомнить — откуда.

Оутс снова остановился и подключился к их беседе. До Кэмпиона донеслось его собственное имя и фраза «стимулировавший атаку».

— Понимаю, — сказал человек, имени и звания которого Кэмпион не мог припомнить.

Он поглядел на Кэмпиона с каким-то непонятным, то ли таинственным, то ли удивленным видом, чем-то напомнившим недавний взгляд мистера Пендла. Потом он снова понизил голос и еще что-то сказал инспектору.

— Хорошо, сэр, — громко произнес инспектор. — Я буду чуть позднее. Через десять минут, в моем кабинете. Мистер Пендл уже там.

— А знаете, Станислас, — сказал Кэмпион инспектору, когда тот вновь приблизился к нему, — я, пожалуй, все же не смогу с ним увидеться. Я не считаю это целесообразным. В конце концов, что это может нам дать?

Но инспектор, казалось, вовсе не услышал его.

Он сделал знак констеблю, который встал при их приближении и отодвинул засов на двери.

Мистер Кэмпион все еще не мог совладать с собой. Чувство глубокой ненависти, по сути дела незнакомое большинству рафинированных снобов, охватило его, заставив одновременно устыдиться. Он медленно вошел в камеру навстречу своему врагу.

Первым, что бросилось ему в глаза, был сам Макс. Это было первое и единственное из того, что он увидел. Кэмпион был наблюдателен по своей природе, а многолетняя тренировка усилила его внимание к деталям любой сцены, которые, словно фотографический снимок, отпечатывались в его мозгу. Но здесь и сейчас он увидел лишь одно, лишь нечто, затмевающее все, что было вокруг.

Уже потом Кэмпион подумал, что камера выглядела не так, как он мог бы ее себе представить. Окна, забранные массивной решеткой, два человека в белых халатах, сидящие в тени. И световой пучок прикрытой отражателем лампы, направленный только на него, не обратившего никакого внимания на вошедших.

На полу сидело то, что отдаленно напоминало Макса Фастиена. Оно идиотски улыбалось, широко раздвинув слюнявые губы.

Это существо заговорило медленно, невнятно, произнося бессмысленные звуки с ужасающе заговорщическим видом.

Инспектор взял Кэмпиона за локоть и вывел его в коридор.

— Простите, что пришлось обрушить это на вас, — сказал он виновато. — Но сейчас ему еще хуже, чем тогда, когда я его оставил. Это начало проявляться рано утром, когда ему принесли еду в камеру. Ночью он буйствовал и его оставили одного, чтобы он поостыл. Он вытворял какие-то несусветные вещи перед следователем, и тому показалось, что он притворяется. Он тогда был еще не в таком состоянии, но, по-видимому, уже невменяем. Заявил, что он Лоренцо Медичи. И что ему самому это стало известно некоторое время назад… — Мистер Кэмпион не мог выговорить ни слова. — Это происходит именно так, знаете ли, — неторопливо продолжал инспектор Оутс. — Пока все идет гладко, они кажутся нормальными, но как только встречается какое-либо препятствие, которое они не могут уничтожить, ну хотя бы такое, как камера в полицейском участке, они переваливают за свой защитный барьер. И вот вам результат.

Мистер Кэмпион вытер лицо ладонью. Онтеперь вспомнил, кто были те двое в коридоре.

— Так что же дальше? — спросил он неуверенно.

— Изолятор в Пентонвилле для предотвращения припадков. Ждем теперь санитарную машину, — коротко пояснил инспектор. — А теперь о его «заявлении». Пять тысяч слов. Он их выпаливал все утро. Там было признание во всем, что он совершил, в том числе, в вашем убийстве, а также в убийстве Джироламо Риарио, герцога романского. Но последнее он совершил, оказывается, еще в пятнадцатом веке!..

— А когда он выздоровеет, — проговорил Кэмпион, — вы отдадите его под суд?

Оутс покачал головой.

— Он не выздоровеет. Вы видели в коридоре старину Брейбриджа? Он за ним наблюдает. Обычно он очень осторожен в диагнозах, как и все эти судебные медики, но он все же определил это как несомненную манию величия. А я видел лицо Фастиена утром. Ему будет все хуже и хуже, пока он в конце концов не выдохнется. Тогда он умрет. Я уже увидел признаки этого.

— Но это произошло так стремительно, — пробормотал Кэмпион, — еще вчера…

— Еще вчера он был гением, — ответил инспектор, — а сегодня он уже обыкновенный сумасшедший. Впрочем, особой разницы тут нет, не так ли? К тому же это произошло вовсе не так внезапно, как вам могло бы показаться. Я здесь сегодня утром расспрашивал его компаньона, Айзадора Леви. Бедняга, он совсем выбит из колеи. Он рассказал, что Фастиена уже довольно давно «заносило» все выше и выше. Иногда это с него слетало, но в последнее время он был в этом состоянии почти всегда. Были и какие-то другие проявления. Например, он мог отправиться на прием в алом шелковом жилете. А что может быть ненормальнее этого?!

Кэмпион глянул через плечо на запертую дверь, и что-то похожее на искреннюю жалость мелькнуло в его глазах.

— Он был моим заклятым врагом, — мрачно произнес он, — но такого я ему не пожелал бы!

Инспектор улыбнулся.

— Ну, старина, — сказал он выразительно, — я и не думал, что вы могли бы!

Глава 25Всего хорошего, Бэлл!

Несколько дней спустя Макс Фастиен умер в тюремном изоляторе.

…Площадь Кресент, по которой шел Кэмпион, была покрыта пылью и опавшими осенними листьями. Он направлялся в Литтл Вэнис, чтобы повидаться с миссис Лафкадио.

Они стояли в мастерской Джона Лафкадио, рассматривая картину, которая вернулась из галереи Салмона и была подвешена над ближним камином.

На картине был изображен мрачноватый интерьер с поникшими фигурами. Холодноватый свет в интерьере был выписан изумительно.

Бэлл качнула головой в сторону холста, и ее белый чепец отразил лучи осеннего солнца, льющегося через огромные окна над балконом-галереей.

— Какая прекрасная картина! — произнесла она. — Он предполагал, что она должна быть показана последней. Я очень хорошо помню, как он писал ее. Это было в Испании. Мне она всегда очень нравилась.

— Что вы хотите с ней сделать? — спросил Кэмпион. — Оставите ее у себя?

— Да, я так думаю, — мягко ответила старая леди. — Ведь с этими Воскресеньями Показа, придуманными Джонни, выпало столько передряг! Бедный Джонни! Все его идеи были связаны с передрягами. В будущем году мы проведем этот прием одни: он, я, Лайза и бедняжка Беатрис.

Мистер Кэмпион был в затруднении. Они приблизились к весьма деликатной теме.

— А вы видели остальные… остальные три картины? — наконец решился спросить он.

— Нет, — ответила Бэлл. — Мистер Леви, и мистер Пендл, и инспектор Оутс мне все рассказали. Я все знаю.

Эти картины все еще в галерее Салмона, как я предполагаю…

Она помолчала, ее светло-карие глаза посуровели, а губы сжались.

— Я слышала, что он умер, — неожиданно произнесла она.

Кэмпион понял, что ей не хочется произносить имени Макса, и сам он тоже не стал его упоминать.

— Да, — проронил он, — скверное это дело. Я весьма сожалею, что вы о нем узнали, Бэлл!

Она сперва будто не услышала его слов, но потом произнесла так же спокойно, как прежде:

— Инспектор намекнул мне, что Томми Дакр пытался его шантажировать, а он потерял голову и при первом же удобном случае убил бедного мальчика. Но я не представляю, чтобы Томми был способен на шантаж! А вы как думаете? Он же был таким очаровательным ребенком!

Кэмпион пожал плечами.

— Я не думаю, что это было настоящим шантажом, — осторожно заметил он. — Но, насколько мы могли это выяснить у Розы-Розы, да еще из того «заявления», Дакру было уплачено за четыре картины и за его обучение в Риме. Он всегда нуждался в деньгах и поговаривал о том, что напишет еще четыре картины в том же духе и в том же коттедже… Вот почему это произошло. И все же если бы… если бы его убийца не получил такого шанса в тот момент, быть может, всего этого и вовсе не случилось бы!..

— А Клэр? — спросила Бэлл. — Бедная ловкая Клэр? Ее-то за что?

Кэмпион нахмурился.

— Ах, она-то и была для него наиболее серьезной опасностью! Она же знала все. Она была посвящена в фальсификацию картин, она обслуживала Дакра в коттедже. Она предполагала и давала ему понять, что это она сообщила вам и мне в тот день насчет авантюры с Ван Пипиером. Ее нервы были напряжены до предела, поэтому, когда он по телефону сказал ей, что полиция собирается учинить весьма опасное для них обоих дознание, она, естественно, кинулась к тому, что могло ее утешить, — и погибла.

Бэлл сложила руки поверх кретоновой рабочей сумочки, которая висела у нее через плечо, и некоторое время оставалась безмолвной.

— Бедный ее муж, — сказала она наконец. — Бедный муж бедной Клэр! Он сейчас едва-едва начал вновь проявлять интерес к своей работе. Ему стало, как будто, чуточку лучше. Совсем чуточку, но для него и это уже кое-что! Но, Алберт, все это зло, это ужасное зло и все эти потери!

Она повернулась спиной к картине, но прежде, чем они вышли из мастерской, подошла к другой картине. С портрета Лафкадио улыбался ей с высоты.

Кэмпиону вновь вспомнилось, как его называли «старшим братом хохочущего всадника». В нем была та же бравада, то же сознание собственного очарования и та же счастливая вера в себя.

Эта мысль пришла ему в голову, он посмотрел на Бэлл и увидел, что и она смотрит на него.

— Я знаю, о чем вы сейчас подумали, — произнесла она.

— Нет, — ответил он, — уверен, что не знаете!

— Нет, знаю! — рассмеялась она. — Вы думали сейчас о седьмой картине, той, которую купил музей Истона. Разве не так? Ведь никакие факты о ней не опубликованы, и вы ждете, что же я предприму?

Молодой человек был искренне удивлен. Эта мысль действительно приходила ему в голову.

Миссис Лафкадио открыла свою кретоновую сумочку.

— Это тайна, — сказала она, протягивая ему полоску бумаги.

Кэмпион с удивлением ее рассмотрел. Это была расписка о получении двух тысяч фунтов, семнадцати шиллингов и девяти пенсов очень известным благотворительным обществом, помогающим художникам. Особенно заинтересовала его дата расписки.

— Но она же написана почти полтора года назад! — удивленно сказал он. — О Бэлл, вы уже тогда это знали!

Миссис Лафкадио ответила после заметного колебания.

— Просто я знала, что Джонни никогда не писал толпы вокруг распятия. Я картины этой не видела до самого начала приема, так как мне нездоровилось, и в то утро я встала очень поздно, а потом была так занята, что не успела ее поближе рассмотреть. Но когда я это сделала, она уже была продана, и все вокруг наперебой восхваляли ее. Я так и не догадалась, что же произошло на самом деле? Я никогда бы не подумала, что в этом может быть замешана галерея Салмона.

Мистер Кэмпион был в замешательстве.

— Но кого же вы тогда заподозрили? — спросил он вполне логично.

Миссис Лафкадио скользнула взглядом по сарджентовскому портрету.

— Да самого Джонни, — ответила она. — Моего бедного старого Джонни. Я подумала, что это работа одного из его учеников. Джонни бы так смеялся, узнав, как одурачена вся эта напыщенная хитроумная публика!

— И поэтому вы ничего не сказали?

— Нет. Я подумала, что не в силах этого сделать. Но зато я послала вырученные за нее деньги до единого пенни в благотворительное общество и завела себе твердое правило, что впредь буду рассматривать каждую картину заранее и до того, как ее увидит любой другой человек. И, разумеется, та, что была в этом году, оказалась подлинной. Поэтому я подумала, что предыдущая была просто озорной выходкой Джонни, и постаралась о ней забыть.

— Но как вы распознали подделку? — не переставая изумляться, спросил Кэмпион.

— То, что седьмая картина не была подлинником? — сверкнула глазами миссис Лафкадио. — Да просто из-за ребенка на плече у мужчины на заднем плане! Я ведь не эксперт! Но Джонни никогда в жизни не мог бы написать ребенка, сидящего на плече у взрослого. Это была одна из его активных неприязней. Он даже не мог этого видеть в жизни. Об этом говорится и в одном из его писем к Тэнкерею, опубликованных в той жуткой книжонке, которую каждый вправе счесть верхом безвкусицы. Он там где-то пишет:

«Ваша отвратительная привычка писать чувствительные картинки, где взрослые мужланы держат на плечах своих жирных и, скорее всего, неподмытых отпрысков, претит мне. И когда бы я ни увидал толстого ребятенка, несомого таким образом, что его голова возвышается над головой его папаши, мне хочется стащить его вниз и приложить подошву к той части его телосложения, которая всегда тщательно, но неэстетично упрятана от глаз на ваших картинах!»

— Понимаю, — пробормотал Кэмпион.

Это был единственный возможный с его стороны отклик на столь неопровержимое доказательство.

— И все же он был очень добрым человеком, — добавила Бэлл.

— Кто? Тэнкерей?

— Да нет же! Шумливый старый Лафкадио! — воскликнула его жена. — Он ведь любил моего маленького Джона… Бедного маленького Джона… — Кэмпион никогда раньше не слышал от нее упоминания об отце Линды и поэтому не нашелся, как на это среагировать. — Ведь о седьмой картине никто ничего не говорил, не так ли? — продолжила Бэлл. — Так какое это имеет значение? О Боже, а какое имеют значение вообще все эти картины?

Мистер Кэмпион с трудом удержался от выражения своих чувств.

Когда они шли по мощеной садовой дорожке к дому, он поглядел сверху вниз на нее.

— Ну что же, можно считать, что теперь все в порядке? — спросил он.

Она кивнула, не скрывая вздоха.

— Да, мой дорогой. Да. И спасибо вам. Приходите ко мне почаще. Я буду так одинока без Линды!

— Без Линды?

— Они с Маттом поженились в Саутгемптоне в понедельник. Я вчера получила открытку, — спокойно сообщила миссис Лафкадио. — Они посчитали, что заказать отдельную каюту на пароходе до Майорки им обойдется намного дороже, чем получить специальную командировку, чтобы рисовать там. Они ее получили и поженились. Это очень трогательно.

Мистер Кэмпион собрался уходить. Бэлл проводила его до двери и постояла на верхней ступеньке парадной лестницы, пухленькая и улыбающаяся, с развевающимися на ветру крыльями накрахмаленного чепчика.

Когда он скрылся из глаз, она вошла в дом и заперла дверь.

Она поправила половичок каблуком своей туфельки, увенчанной бантиком, и прошла через холл. У дверей кухни она остановилась и заглянула внутрь.

— Лайза, сегодня вечером Беатрис и мистер Поттер отсутствуют, поэтому нам с вами можно будет обойтись чем-нибудь полегче, — сказала она.

— Си, си, — согласилась по-итальянски старая кухарка, не оборачиваясь, — си, си, сеньора!

Бэлл тихонько прикрыла дверь и поднялась в гостиную. Желтое вечернее солнце заливало ее всю, оживляя краски выцветших персидских ковров и лаская обивку вольтеровского кресла.

Старая леди подошла к бюро и, сняв с шеи цепочку с маленьким ключом, открыла узкий ящичек под письменным прибором.

Он выдвинулся легко, и из его зеленого нутра она вынула небольшой необрамленный холст.

Она села перед бюро, укрепив картину на конторке.

Это был автопортрет Джона Лафкадио, написанный в импрессионистской манере, оцененной много позднее того времени, когда он был сделан. Там было то же лицо, которое так гордо улыбалось с портрета Сарджента, но существовала и огромная разница.

Знаменитая борода Джона Лафкадио здесь едва еще намечалась, и линия его подбородка, слегка уходящего назад, была нарочито подчеркнута как нечто порочное. Губы улыбались, но их чувственная полнота была также преувеличена. Текучие мазки окарикатуривали высокие линии скул.

Глаза портрета смеялись, по крайней мере, смеялся один из них, поскольку другой глумливо подмигивал.

Это было жестоким саморазоблачением человека, который был наполовину гением, а на другую половину — шутом.

Бэлл повернула холст. На его оборотной стороне огромной ручищей художника была написана лишь одна фраза:

«Это твоя тайна, Прекрасная Возлюбленная!»
Старая леди снова повернула портрет. Она тронула указательным пальцем свои губы и приложила его к губам портрета.

— О Джонни, — сказала она печально. — Как много было тревог, мой дорогой! Как много тревог!


Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

Примечания

1

Игра слов. Fustion означает фланель, бумазею, а так же напыщенную речь.

(обратно)

2

Святая Мария! Матерь Божья! Умер! Что мне делать? Мой муж умер — его убили! (итал)

(обратно)

3

прозвище английских полицейских

(обратно)

4

Любовь втроем (франц.)

(обратно)

5

Пай (руе или pie) — пирог, пирожок. Mince — одновременно «начинка» (англ.) и «тонкий» (фр.).

(обратно)

Оглавление

  • Справка
  • СМЕРТЬ ПРИЗРАКА
  •   Глава 1Интерьер с фигурами
  •   Глава 2Воскресенье показа
  •   Глава 3Убийство во время приема
  •   Глава 4«Не я!»
  •   Глава 5Факты
  •   Глава 6Жесты
  •   Глава 7Признание
  •   Глава 8Маленькие вещицы
  •   Глава 9Умение продавать
  •   Глава 10Ключ
  •   Глава 11Перед фактом
  •   Глава 12Что же нам делать?
  •   Глава 13Полицейская работенка
  •   Глава 14Узлы
  •   Глава 15Поскольку это произошло
  •   Глава 16Это было в воскресенье
  •   Глава 17Ненатянутая нить
  •   Глава 18Опасный бизнес
  •   Глава 19Конец нити
  •   Глава 20Прелестный маленький домик
  •   Глава 21Денек в деревне
  •   Глава 22Приглашение
  •   Глава 29Ночь минула
  •   Глава 24Утром
  •   Глава 25Всего хорошего, Бэлл!
  • *** Примечания ***