Mадам придет сегодня позже [Сюзан Кубелка] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Сюзан Кубелка Mадам придет сегодня позже

1

Париж — самый прекрасный город на свете!

И опасный для чужаков. Вспомнить хотя бы венгерского писателя Эдена фон Хорвата, которому много лет назад одна ясновидящая предрекла, что здесь, в Париже, решится его судьба. Он тут же поехал в город на Сене, прогулялся по Елисейским полям — и что вы думаете? Разразилась гроза, Эден укрылся под деревом — и был наповал убит молнией!

Со мной произошло почти то же самое. Моей «молнией» стал француз! Правда, я пока еще жива. Но гроза продолжается, и подозреваю, что главный удар еще впереди. Тем не менее я остаюсь в Париже. Никому не уйти от своей судьбы. Кроме того, я объехала весь мир — от Сиднея до Саламанки, от Виннипега до Рима, от Дели до Токио — и могу сказать, что лучшего места, чем в Париже, под сенью Эйфелевой башни, нет!

Сюда меня послала не прорицательница. Я приехала на Сену из чистого озорства. Могла бы благополучно оставаться в Лондоне. В Лондоне мне было хорошо, время там прожито не зря. Я жила с одним известным архитектором в большом доме в Челси, Мы вместе работали, у нас был славный тандем.

А потом умерла моя мать!

И вдруг мне захотелось испытать большую любовь!

Я решила все изменить, уехать прочь. Мечтала опять оказаться в Париже, где уже бывала раньше, грезила о сверкающих огнях, широких бульварах, хотела говорить по-французски и найти родственную душу, идеального мужчину, мое личное счастье, скроенное специально для меня.

Англия вдруг показалась мне холодной и неуютной.

Чересчур медлительной, мрачной, безрадостной, скучной! А в Париже — благодатная почва для того особого типа людей, которые создают вокруг себя особенную атмосферу, способную любому вскружить голову. Я хотела чего-то нового, чудесного. Идеального слияния тела и духа. И я нашла это!

Правда, еще вопрос — что именно!

Быть может, я совершила ошибку? Может, слишком торопила события? Может, не тому сказала «Да!»? Наверное, я сгущаю краски, и завтра все будет хорошо, ведь внешне моя жизнь выглядит грандиозно!

Я сделала блестящую партию. Я — симпатичная белокурая венка. Я, иностранка, заполучила самого вожделенного холостяка во всем Париже, а мне, между прочим, сорок два — как вам это нравится? Я снесла все барьеры, я совершила то, о чем другие только мечтают, и тем не менее уже давно пребываю в дурном настроении. Целыми днями я ломаю себе голову. Не сплю ночи напролет, но сделанного не поправишь. Постараюсь овладеть ситуацией!

Итак, меня зовут Тиция Сент-Аполл — имя, заставляющее учащенно биться многие сердца. Мне завидуют, что я могу называть себя этим именем, потому что фамилия Сент-Аполл пахнет с незапамятных времен кофе и деньгами. Пращур Гелиос прибыл из Греции, завез во Францию драгоценные зерна и умер богатым человеком.

Его сыновья преумножили доставшееся им наследство; да, мужчины этого дома славятся своими миллионами и своей незаурядной внешностью. Исполины с копной непокорных белокурых волос, напоминающих львиные гривы. Они всегда выделяются из толпы французов. Не бывает глупых Сент-Аполлов. Не бывает неудачников. Не бывает бездарей. Нет среди них и гомосексуалистов. И, разумеется, тут не разводятся. Здесь все великолепно! Здесь царят кофе и деньги, сегодня так же, как сто лет назад, и женщины играют при этом не последнюю роль. Каждое новое поколение тщательно подобранных матерей Сент-Аполлов производит на свет новую команду неотразимых белокурых обольстителей, и мне страстно завидуют, что я заполучила одного из них в мужья.

Фаусто Сент-Аполл стал моей судьбой!

Год назад, день в день. После пышной свадьбы в Нотр-Даме, изысканного букета, преподнесенного женихом, кольца с тринадцатью бриллиантами и угрожающего звонка перед моим выходом из дома.

— Шах королеве, — произнес с придыханием женский голос, — следующий ход поставит вам мат! У меня все схвачено! Не радуйся раньше времени, змея белобрысая! Если я захочу, ты сбежишь из Франции, иначе долго не протянешь!

— Серьезно? — заинтересовавшись, спросила я. Но в ответ последовала пара ругательств, и я положила трубку. Ну да ладно! У меня веселый нрав, и я не боюсь глупых угроз по телефону. Я всегда побеждаю. Даже из самых больших неприятностей я извлекаю какую-нибудь пользу. Почему — сейчас объясню. В детстве меня накрыла снежная лавина в горах, в Давосе. И только в самый последний момент меня вытащили из-под снега. Говорят, что, если твоей жизни угрожала опасность и тебя все же спасли, тебя хранит судьба. Поэтому я ничего не боюсь. Мелочи меня и вовсе не волнуют. Поэтому Фаусто и женился на мне, лучезарной, оптимистической натуре. А посему — мое место в Париже, и я живу в этой большой квартире на Авеню дю президент Вильсон с четырьмя спальнями, зимним садом, библиотекой, прислугой и видом на Эйфелеву башню.

Я приспособилась: на первом месте Сент-Аполлы, потом я! Я держу себя в руках. То есть держала…

Сегодня — первая годовщина моей свадьбы. С этого дня все изменилось. Я впервые в своей жизни пошла к гадалке. Лолло, моя кухарка, потащила меня к ней. А сейчас я лежу в библиотеке перед камином, вытянувшись во весь рост на своем пушистом, медового цвета тибетском ковре и подложив под голову красную шелковую подушку, пялюсь на бесчисленные книги и размышляю.

Вот что я с этого имею!

Предсказательницу зовут мадам Адар. Она жутко модная и не сходит со страниц всех печатных изданий и с экранов телевизоров. Живет она в 14-м районе, в самом конце бульвара Распэ. Приняла меня изысканно: горничная в белом фартучке открыла дверь, взяла у меня пальто и провела в салон.

Сидевшая там знаменитость слегка кивнула мне головой в знак приветствия. Она восседала за своим грандиозным столом, с которого до самого пола свисала дорогая кашмирская скатерть. В комнате царил полумрак, шторы были задернуты. Свет падал от двух красивых латунных светильников, стоявших справа и слева от ее стула. Эпоха Возрождения! Ручная работа! Раритет! Я их сразу оценила, лишь только переступила порог, потому что благородные вещи я всегда замечаю. Даже в момент острых кризисов, как сейчас!

— Бонжур, мадам, — громко поздоровалась я. Потом я вложила тысячу франков (целое состояние!) в толстую книгу, лежавшую между нами на столе, присела на стул и стала чинно ждать.

— Бонжур, мадам, — тихо ответила прорицательница, — хорошо, что вы пришли. Поставьте, пожалуйста, вашу сумку на пол. Не скрещивайте ни рук, ни ног. Положите руки на колени. Ладонями кверху. Расслабьтесь!

Ошарашенная, я подчинилась. Знаменитая дама наклонила голову. Ну что сказать? Она мне чем-то напомнила усталую кухарку. Нос большой, помада смазана. Волосы вьющиеся, пепельные, сплетенные в длинную косу, свисающую по спине до пояса. На ней было темное платье и множество колец с маленькими бриллиантиками, на каждом пальце по четыре или пять штук. Руки, когда она ими двигала, походили на сверкающие водопады. Строго говоря, антипатии она у меня не вызывала.

— Итак, что вы хотели бы узнать?

— Для начала кое-что совсем безобидное. Вы можете сказать, что я получу в подарок к годовщине свадьбы? — Я не договорила до конца свой вопрос, как поняла, что он чудовищно глуп.

— Вы получите подарок, мадам, который предназначается не вам.

— Кому же он тогда предназначается?

— Это вы узнаете в свое время. Скажите, вы живете на острове Сент-Луи?

— Нет. У Трокадеро.

— Странно. Я вас вижу у воды. Вы собираетесь переезжать?

— Пока нет. А что?

Мадам Адар посмотрела на свои сверкающие пальцы.

— Вы принесли фотографию вашего мужа?

Я кивнула и, помешкав, протянула ей карточку.

Она взяла ее двумя руками и помяла, будто месила тесто. Потом она долго рассматривала ее и покачала головой.

— Большие проблемы, — медленно сказала она. — Я права?

Я молчала.

— Проблемы с этой женщиной. С которой он работает. Она не интеллектуалка. Темные делишки. Ему надо держать ухо востро, иначе он может попасть под суд. Говорит вам это что-нибудь, мадам? Вы знаете, кого я имею в виду?

— Ничего не понимаю. Я сама работаю вместе с мужем. Больше никто!

Мадам Адар шумно посопела большим носом.

— Нет! Нет! Нет! Это не вы. Я вижу кого-то другого. Та женщина выше и… крупнее. Я вижу ее в загородном доме. Она выглядит… как это называется? Как валькирия! Вы знаете кого-нибудь похожего?

— К сожалению, нет.

— Подумайте! Может, дома вспомните… И… эта женщина недобрая к вам, мадам. Лучше всего оборвать с ней контакты! Мужчина тоже ни на что не годится. Я вижу мужчину с бородой. Он носит большую коричневую шляпу. Это ненастоящие друзья! Вы знаете, кого я имею в виду, мадам?

— К сожалению, нет.

Мадам Адар вздохнула.

— Ваш сын на следующей неделе поправится, — сказала она потом. — Ему не нужно в больницу. У него всего лишь воспалено горло, больше ничего!

— Действительно! А как зовут моего сына? Вы можете это отгадать?

— Минутку. Странное имя. Начинается на Г. Как название фирмы. Гермес! Его зовут Гермес? Может так быть?

— Я вас разочарую, — ответила я, — но у меня нет детей. Скажите мне лучше, как зовут эту… эту валькирию? Вы знаете ее имя?

Мадам Адар долго размышляла.

— О, — сказала она наконец, — оно начинается на «О». Одетта. Вы знаете какую-нибудь Одетту? Нет? Там есть еще «А». Амур. Да, точно. Среди ваших знакомых есть хоть одна с таким именем?

— Ни одной! — Я поднялась. — К сожалению, я должна идти.

Мадам Адар осталась невозмутимой.

— Надеюсь, я вам все же помогла. — Она протянула мне фотографию Фаусто. — Если захотите узнать побольше, приходите снова!

Никогда в жизни!

Ни за что не пойду больше к этой корове! Выбросить тысячу франков на ветер за кучку дерьма!

Но как странно: разве Фаусто не говорил только вчера, что Амур — прелестное имя для маленькой девочки? А его отца действительно зовут Гермес!

Мои дети тоже когда-нибудь будут носить классические имена. Это обычай у Сент-Аполлов. Я хочу иметь детей. Потому и вышла замуж. И еще хочу иметь дом в Провансе. Там я их выращу. Не обычный дом, нет. Маленькую Бастилию, собственный кусочек счастья, наверху на горе, не слишком большой, не слишком маленький, обнесенный толстыми стенами, построенный на века! Я зримо представляю его себе: из окон виден весь мир. А на склоне горы террасами разбит сад — с пиниями, кипарисами, розами и благоухающим кустарником.

Год назад я перестала принимать пилюли.

Если бы Фаусто захотел, я бы уже давно могла забеременеть. В моей семье все долгожители. Мы поздно заводим детей. Моя мать родила меня в сорок шесть. В восемьдесят она была еще не старой женщиной. И у меня будет так же. Я полна сил. Я свежа, здорова и не растрачена. Но Фаусто не торопится.

— Я пока еще не хочу обзаводиться детьми, — твердо говорит он, — от них столько шума, они такие назойливые и бесцеремонные! Ведь у тебя есть я, дорогая! А как тебе известно, моя славная Тиция, я не выношу конкуренции!

Почему же он тогда находит такими трогательными детские имена?

Я приподнимаюсь. Затылок одеревенел. Верчу головой. Вправо, влево. Потихоньку расходится.

Фаусто — загадка. Все французы хотят иметь детей. Только мой муж не хочет! Его родители мечтают о внуках. Мой папа тоже. Фаусто тайком пробирается в мою ванную и заглядывает в мой календарь. В опасные дни он воздерживается. Думает, что я не замечаю. Что я, слепая что ли?

Я провожу рукой по мягкому ковру. Настоящая шерсть. Ручная работа. Растительный орнамент. Хорошая была покупка. Ковер я купила в свой день рождения. В маленьком дорогом магазинчике на дю Жакоб. В этот интерьер он отлично вписался. Уж конечно, лучше, чем шкура зебры, лежавшая здесь раньше.

Я скрещиваю ноги, выпрямляю спину, пытаюсь расслабиться. Говорят, что нужно постараться достичь такого состояния, когда отсутствуют собственные мысли. Тогда «извне» приходят самые лучшие идеи.

А вообще-то моя жизнь превосходна.

Дела идут блестяще. Мы покупаем квартиры, ремонтируем их до блеска и выгодно продаем. Они расходятся, как свежие булочки. Мы не зависим от родительских денег, и я горжусь этим. Потому что это моя заслуга.

По профессии я — архитектор по интерьеру, дизайнер. Закончила институт, получила ученую степень, за плечами многие годы работы и многие страны. Я знаю, что делаю, владею своей профессией в совершенстве. Я и мебель конструирую, придумываю рисунки тканей, посуду. Бывает, сижу за своим чертежным столом и частенько чувствую себя, как Господь в последний день творения.

Но это еще не все.

Я и сама засучиваю рукава! Стою на лестницах и обмериваю шторы. Клею обои, и уже случалось перестилать полы. Из самой омерзительной дыры я сделаю уютное гнездышко. Моя машина забита различными инструментами, струбцинами, молотками, клещами.

Руки у меня нередко бывают в синяках и порезах, все исколоты, но это пустяки. Я люблю свою профессию! И не хотела бы иметь никакую другую. И где бы я ни очутилась, у меня только одно желание: украсить!

Фаусто это нравится.

Но вот уже три недели он обращается со мной, как с больной. Не показывает мне квартиры, которые собирается покупать. Раньше я была первой, кто их видел. Участвовала в любых переговорах. Теперь он все делает один и отсутствует целыми днями. «Месье придет сегодня позже», — объявляет Лолло, когда я прихожу домой. Эта фраза сведет меня с ума!

Но это только цветочки.

Я больше не должна проверять счета. Всю бухгалтерию Фаусто ведет сам. И почему он купил на наши деньги, не спросив меня, этот дорогой «роллс-ройс», в котором спокойно разместятся пятеро детей, нянька и собака, в то время как раньше ездил только на неудобных спортивных машинах?

Почему он все время разъезжает именно на этой машине? Каждую среду он уезжает и возвращается бог знает когда! И почему, черт побери, его никогда нельзя поймать? Несмотря на телефон в машине.

Где его носит в последнее время?

Неожиданно в мою голову закрадывается страшное подозрение.

Может, Фаусто на крючке у каких-нибудь мошенников? Которые обдирают его как липку? И один из них болен? Мужчина в шляпе? Или эта Одетта-Амур? Если она вообще существует!

Я вскакиваю. Сколько времени? Семь часов!

Фаусто поехал за город. Посмотреть дом для покупки. Дом! Разве он не твердил все время, что заработать можно только на квартирах в Париже?

Я высовываю голову в коридор и прислушиваюсь. Лолло возится на кухне. Ставро, камердинер, только что ушел. Он приносил из чистки костюмы и смокинг Фаусто. Путь свободен. Я бегу в комнату мужа. Где его еженедельник? Как всегда, в письменном столе. Что там на сегодня?

Утром записано «врач».

Врач? Этого не может быть! Еженедельник дрожит в моих руках. Слово расплывается перед глазами.

Может, Фаусто болен? Нет! Он пышет здоровьем. Чего не скажешь обо мне. У меня сейчас уж точно будет сердечный приступ.

Стоп! Только без паники! Остановимся на фактах. Что там намечено на вторую половину дня?

«17 часов — дом!» Это выделено красным карандашом.

Значит, сейчас он где-то вне пределов Парижа, застрял в дорожной пробке и раньше девяти дома не будет.

Неожиданно звонит телефон.

— Алло! — кричу я с надеждой. Никто не отвечает.

— Кто говорит? — громко спрашиваю я.

Кто бы это ни был, он вешает трубку. За последние три недели такое уже бывало не раз. Даже слишком часто, если быть точнее. Меня вдруг охватывает ярость. Она клокочет во мне. Надо что-то предпринять, иначе я свихнусь.

И вот я уже опускаюсь на корточки перед комодом Фаусто в стиле «барокко», наследством его двоюродного деда Кроноса, и выдвигаю нижний ящик.

Перерываю все, словно крот: носки, пижамы, трусы, наконец, бумага. Мне смертельно стыдно. Меня прошибает пот, мои густые белокурые локоны прилипают к щекам и шее, кровь стучит в висках.

Следующий ящик: спортивные рубашки, шелковые рубашки, сорочки для смокинга и бумага. Последний ящик: свитера, жилеты, перчатки, шарфы. И снова бумага. Все летит в воздух и падает вокруг меня на пол. Комод пуст.

Ничего не нашла.

Но неудача не собьет меня с толку. Я темпераментная венка, которая доводит до конца все, что начинает.

Целеустремленно я шагаю к шкафам Фаусто.

Летние костюмы, льняные костюмы, костюмы для фехтования, брюки для верховой езды. Планомерно обыскиваю карманы. Вот оно! Сердце начинает колотиться, как сумасшедшее. Я что-то нашла!

Из пиджака, который он надевал в прошлую среду, я извлекаю пять маленьких кусочков картона. Обрывки коробки из-под сигарет. Я разочарована. Но потом замечаю, что там что-то написано.

Я сажусь за письменный стол Фаусто и складываю части в единое целое. И что я вижу? Вульгарный рисунок. Мужчина и женщина в классической позе. Всего лишь несколько штрихов, но чувствуется опытная рука. У мужчины огромный фаллос. Женщина состоит из ног и груди. Рядом написано: «Вместе с комнатой четыреста франков».

Фаусто в борделе?

Этого не может быть! Он же всегда хвастается, что еще никогда в жизни не платил за любовь. Сговаривался о цене? Где он шляется? Сегодня вечером задам ему пару вопросов не в бровь, а в глаз.

Но сначала надо замести следы!

Я начинаю укладывать в комод его вещи. В нижнем ящике, в самом дальнем углу, я нащупываю что-то твердое. Это я проглядела. Ага! Коробка! Элегантная. От Диора! Большая, плоская, легкая, завернутая в подарочную бумагу. Золотые буквы на белом фоне. Крест-накрест перевязана толстым витым шнурком из красного шелка. Ну, это для меня. Сегодня день нашей свадьбы. Не успеваю опомниться, как пакет уже открыт.

Длинная черная шелковая ночная рубашка выскальзывает на пол. Я поднимаю ее и рассматриваю. Изумительно! Верхняя часть целиком кружевная. Настоящие кружева, у меня наметанный глаз. Остальное — из черного блестящего сатина, оторочено красной тесьмой. Это самая красивая ночная рубашка, которую я когда-либо видела в жизни. Но это не мой цвет!

Я ношу только светлое белье, летом и зимой. А в плохие дни — красное. Красное придает мне силы. Но никогда, никогда я не надеваю черное. Фаусто это знает.

И у меня не 54-й размер. Я ношу 44-й. Мне вдруг становится страшно жарко. Я держу в руках любовный подарок! Но он не для меня. Он для другой женщины! «Ко дню свадьбы вы получите подарок, который вам не предназначен!» Мне сейчас станет дурно. А это там не входная ли дверь хлопнула?

Боже праведный! Фаусто пришел!

Он запретил мне входить в его комнату. То есть не прямо, он никогда не действует прямо! Шаги приближаются, энергичные, он в хорошем настроении, сейчас будет тут. Я беззвучно соскальзываю на пол. Закрываю глаза. Едва дышу.

— О-ля-ля! — раздается от двери голос Фаусто. Теперь он еще зажигает свет. Праздничное освещение. Зачем он это делает? Я чувствую свет сквозь сомкнутые веки.

— Глядите-ка! Моя маленькая женушка! Бонжур, моя милая! Или ты мертва?

Голос его звучит отнюдь не встревожено. Теперь он наклоняется, подхватывает меня под мышки и поднимает.

— Открывай глаза, моя куколка. Я знаю, что ты меня слышишь. Не разыгрывай комедии! — Он твердо ставит меня на ноги. Ничего не поделаешь! Фаусто видит меня насквозь. Я остаюсь в вертикальном положении и открываю глаза.

Да, Фаусто — писаный красавец.

Почти два метра ростом и необычайно сильный для француза. У него голубые глаза и буйная белокурая шевелюра, вряд ли поддающаяся укрощению. На первый взгляд он похож на германца.

— Это не француз, — заметил мой отец, увидев его в первый раз, — это вагнеровский Зигфрид! Куда тебе такой?

Фаусто — настоящий богатырь. Но у него тонкие черты лица, он похож на рубенсовского амура, вырезающего лук. Копия знаменитой картины висит у нас в гостиной. Амур на ней изображен в полный человеческий рост, обольстительный, и каждый может видеть: те же светлые глаза, тонкие брови, прямой нос, тот же красиво очерченный рот.

— Это я в моей прежней жизни, — говорит Фаусто каждому, кто готов слушать.

Да, он красив как Бог. Особенно в своем светлом костюме, сшитом на заказ, и он это прекрасно знает. У него сильные руки, которые сейчас опустились на мои бедные плечи.

— Итак, прелестное дитя, в чем дело?

Он окидывает взглядом комнату, раскрытый шкаф, письменный стол, выдвинутые ящики комода, скользит по черной ночной рубашке на ковре. Мне так скверно, что я сейчас и вправду рухну.

— Ты устроила у меня обыск? Почему?

Я наклоняюсь, поднимаю ночную рубашку. Кажется, я нашла выход из затруднительного положения.

— Кому это предназначено?

— Тебе, мое сокровище! Конечно, когда ее обменяют. Я заказал белую с красной отделкой, а мне привезли черную, да еще слишком большую. Завтра ее заберут. Тиция, ты слушаешь? Ты чересчур любопытна. Это не дело. Ты лишила себя сюрприза!

Звучит весьма убедительно.

— А это? — Я показываю на письменный стол.

— Что?

— Коробка от сигарет! «Вместе с комнатой четыреста франков»!

— Понятия не имею. Хотя… подожди! Это мне подсунула молоденькая проститутка. В кафе на Мадлен. А я прочитал только в машине и потом порвал. Для пепельницы обрывки были слишком велики, на дорогу не бросишь, вот я и сунул их в карман. Ты довольна, любовь моя?

Я не говорю ни слова.

— Что ты хочешь еще услышать? Торжественную клятву? Могу я тоже задать вопрос? С каких это пор ты шпионишь за мной, милое дитя?

— С сегодняшнего дня.

— И почему, моя козочка?

— Потому что Гермес болен, — с вызовом бросаю я и не мигая смотрю ему прямо в лицо. Он, оторопев, смотрит на меня. С чувством вины? Или мне это только кажется?

— Мой отец здоров и невредим. Ты это отлично знаешь. Что за чушь пришла тебе в голову?

— Он заразил Амур? Или Одетту?

Фаусто с сожалением смотрит на меня сверху вниз.

— Тебя кто-то заразил. Жаль, я не знаю кто.

Он опускается в английское зеленое кресло, обтянутое лучшим шотландским сукном, мой рождественский подарок, с силой притягивает меня к себе и сажает на колени. Я нехотя подчиняюсь. Но сижу натянутая как струна.

— Итак, в чем дело? Что-то не так. Скажи, меня кто-то оклеветал? Кто-нибудь позвонил и наговорил тебе всякой ерунды?

Я отстраняюсь от его руки, которой он хочет убрать мне локоны со лба.

— Тебя никогда нет дома, — запальчиво говорю я, — я никогда не могу дозвониться до тебя. «Месье придет сегодня позже!» Я не могу этого больше слышать! Такой союз мне не нужен!

— Точно! — Фаусто прижимает меня к себе. — Я лжец, предатель, подонок, скотина.

— Пусти меня! Все равно ты меня больше не любишь!

— Верно! Я ненавижу тебя. Поцелуй меня, малышка!

— Нет! Ты стал слишком толстым. Ты слишком много пьешь…

— Точно! Я обжираюсь и пьянствую. Я противен и неопрятен. О, дорогая, сегодня я обедал в маленьком ресторанчике и пил вино, красное вино в бутылке, круглой, как материнская грудь, «Сент-Амур» 1989 года, каждый глоток — блаженство. Это всегда так, когда кладешь под столом руку на коленку очаровательной женщины. И чем выше поднимается рука, тем нежнее и жарче становится кожа…

Его пальцы уже на моей левой ноге, забираются под мою красную юбку. Правой рукой он прижимает мою голову к своей груди. Я слышу, как стучит его сердце. Его запах проникает в меня.

Я люблю этого мужчину!

Но он больше не любит меня! Он не желает меня по-настоящему! Только играет со мной. Не ответил ни на один вопрос.

— Пусти меня!

Он еще крепче обнимает меня, сжимает так, что становится больно! Я кусаю его в руку.

— Да! Да! Кусай меня! Царапай меня! Сделай мне больно! Сильнее! Сильнее!

Неожиданно он отпускает меня, и я вскакиваю.

— С тобой никогда нельзя поговорить! — Я даже перешла на крик. — Я, наконец, хочу узнать, где ты пропадаешь каждую среду. Я хочу знать…

Он тоже поднимается. Гибкий, как хищная кошка. Снимает свой пиджак, кладет его на письменный стол, поворачивается ко мне спиной.

— Я полагаю, ты хочешь знать, почему я так рано вернулся. Мы приглашены. Во дворец. В Версаль. Фирма «Дом и сад» устраивает большой прием. Вручение премий за лучший дизайн тканей. Твои образцы тоже там. Ужин, затем бал. Длинное вечернее платье. Ставро принес мой смокинг?

Я не отвечаю.

— Во всяком случае, я дал согласие за нас обоих. — Он оборачивается и, паясничая, кланяется мне. — У нас не очень много времени, моя маленькая Тиция. В восемь надо выходить, иначе опоздаем. Ты успеешь собраться?

Успеть-то я успею, но хочу ли я, это еще вопрос.

Фаусто не ждет моего ответа, насвистывая, выходит в коридор и исчезает в своей ванной. Включает душ. Я слышу, как хлещет вода. Он поет еще громче, фыркает, брызгается и пускает фонтаны, как кит. Сейчас попросит, чтобы я потерла ему спину. Но я не желаю!

2

Я бегу в нашу спальню и с треском захлопываю дверь. К черту! Сегодня первая годовщина нашей свадьбы. Он и словом об этом не обмолвился. Для него вопрос исчерпан. А для меня все только начинается. Эти постоянные звонки. Обширная почта, которая теперь приходит заказным только ему лично. И лето я должна провести в Вене. А он, конечно, останется в Париже!

Я в ярости сдергиваю с себя юбку.

До сих пор я избегала устраивать сцены, потому что Фаусто всегда поворачивает все так, что виноватой оказываюсь я. Я не француженка. Я все придумываю. У меня галлюцинации. Я все вижу в неверном свете.

И самое ужасное: я не его тип!

Я нежная блондинка, с огромными глазами. Синими, как васильки! У меня крошечные веснушки и красивые, густые, золотистые волосы, мелкими завитками спадающие мне на плечи. У меня девичьи лицо и тело. Меня сравнивают с Мерил Стрип, и действительно, некоторое сходство есть. Но мои щеки круглее, а самое главное мое достоинство — мои длинные стройные ноги.

Но Фаусто равнодушен к красивым ногам!

Ему подавай большие груди. Крупных женщин! Ему нужна роковая женщина, от которой у всех захватывает дух, когда она входит в ресторан.

Он восхищается любым декольте, любой кокетливой задницей, пересекающей улицу.

Если официантка пухленькая и смазливая, он вздыхает по ней. Виляет продавщица задом — и он тает.

«Пышная и темпераментная» — вот его идеал. Ничего общего со мной. Мне нет места на его Олимпе.

Никогда я не была сладострастной богиней, тропической птицей, обольстительной хищницей, которую он ищет. Нет, я всего лишь кроткая овечка. Ах, полцарства за пышную грудь!

Хотя, подозреваю, что другие груди казались бы ему тогда еще пышнее. Яблоки всегда слаще в соседском саду.

Самое ужасное: жаловаться бесполезно!

— Я Стрелец, — сказал он во время нашей первой ссоры, — Стрельцам нужна свобода. Нами управляет Юпитер, ангел мой. Мы наполовину люди, наполовину звери, но звериное в нас обожествлено. Я полубог, моя маленькая Тиция. А полубога нельзя посадить на цепь!

Зачем же он тогда женился на мне?

Чтобы довести до безумия. Зачем же еще?

Я роюсь в своих платьях. Буду сегодня особенно красивой. Но не для него. Для любого другого, кто встретится на моем пути. Для сторожа в Версальском парке. Для портье!

Ах, как я несчастна!

Фаусто не прикасался ко мне три недели. Целую вечность. У него наверняка есть подружка. Голодный мужчина ест. И если он пренебрегает мною, значит, его кормит другая женщина.

Кто? Где? С каких пор? Может, ее знает уже каждый, кроме меня? Все прекрасное семейство? Все друзья? Жена всегда узнает последней, это ясно!

Вуаля, теперь я порвала чулки. И что я так волнуюсь?

Я хочу знать, на каком я свете?

Хочу ясности! И сегодня же!

А если я чего-то действительно хочу, — в конце концов я выбралась из-под лавины, — я этого добиваюсь!

Итак, идеальная супружеская пара Сент-Аполл, как нас называют бульварные листки, ровно в восемь выходит из дома и едет в Версаль.

Уже почти весна. Воздух прозрачный. На каштанах Трокадеро набухли белые почки. Острие Эйфелевой башни пронзает небо, но я ничего этого не замечаю. Если меня обидел Фаусто, ничто уже не радует меня.

Мы оба, как всегда, элегантны. На мне длинное белое вечернее платье с открытыми плечами из шелкового сатина с широкой красной лентой, завязанной бантом на спине. Фаусто в смокинге, красавец-мужчина. Но рубашка в обтяжку. За последние три недели он прибавил в весе. Во мне просыпается злорадство. Если так пойдет дальше, скоро он уже не будет одним из самых красивых мужчин Парижа.

Мы сидим в нашем новом белом «роллс-ройсе», стоившем не меньше, чем дом в Провансе. Обшивка необычайно мягкая, пахнет деревом и кожей, но мое настроение от этого не улучшается. Мы наверняка опять не найдем места для стоянки. Я не в состоянии это понять. Все машины становятся меньше. Зачем ему приспичило покупать этого дорогого монстра?

Фаусто жмет на газ. Мотор легонько взвывает и быстро успокаивается. Мы мчимся со скоростью двести километров в час и почти не замечаем этого. Мы бесшумно несемся навстречу закату. К моему сожалению, движения почти нет, бульвары пусты, нас не задерживают заторы. Мы пулей пролетаем по туннелю Сент-Клод. Я чуть не умираю от страха. Живот свело судорогой, желудок болит, коленки трясутся! Однако глаза мои открыты. В пепельнице я обнаруживаю окурки. Со следами губной помады.

— Чьи это? — тут же спрашиваю я.

— Что? — Фаусто улыбается мне, не убирая ноги с педали газа.

С отвращением я показываю на них.

— Дамы из агентства.

— Какого агентства?

— Моего посредника в покупке дома. Ее машина сломалась. И я позволил себе захватить ее с собой, моя маленькая Тиция.

— Я не твоя маленькая Тиция!

— Верно! Ты ревнивая фурия! Значит, ты все еще любишь меня. Прекрасный комплимент мне сегодня, в нашу первую годовщину свадьбы. Открой ящичек справа, любовь моя. Там для тебя подарок.

Я автоматически повинуюсь.

Значит, он все-таки не забыл. Может, я была несправедлива к нему? Я робко извлекаю небольшой продолговатый пакет. Он с улицы Сент-Оноре, где расположены лучшие ювелирные магазины. Бог ты мой! Фаусто влез в долги? Именно теперь?

Я в раздражении снимаю оберточную бумагу, открываю коробочку. О-ля-ля! Браслет, красивее которого не могла бы придумать даже я сама.

Четыре ряда круглых сверкающих рубинов, скрепленных застежкой с искрящимися бриллиантами. Старинная антикварная вещь редкой работы. Я надеваю его. К моему платью подходит бесподобно. Но сколько это могло стоить? Целое состояние, не меньше!

— Спасибо, — сухо благодарю я и думаю о нашем общем счете, на котором после покупки машины оставалось всего пять тысяч франков. Это было три недели назад. Как глубоко в минусе мы сейчас?

— Красивый? — невинно спрашивает Фаусто.

— Очень! Я у тебя в долгу!

Это ему нравится. Он жмет на газ. «Ролле» летит вперед, как из пушки, меня сковывает страх, а зубы отстукивают дробь. Я начинаю паниковать. Вдруг осознаю: если мы живыми доедем до Версаля, это будет отвратительный вечер, такой же отвратительный, как все другие вечера на публике, которые я должна терпеливо сносить в качестве мадам Сент-Аполл.

Когда мы добираемся до дворца, уже смеркается. Нам даже зарезервировали стоянку. Без хлопот припарковываемся во дворе, посреди сказочного мира. Все окна ярко освещены, ворота украшены гирляндами цветов. Сотни факелов обрамляют лестницы, тысячи свечей заливают светом большой зеркальный зал. Воздух напоен ароматами духов.

Пятьсот гостей сидят за круглыми столами, настроение у всех веселое и раскованное. Меня поджидает Мари-Луиза, репортерша. Мои эскизы прошли последний тур. Может быть, я получу премию. На нас набрасываются журналисты, фотографы, телевидение тоже тут. И хотя я самая элегантная в своем изысканном белом платье и многие провожают меня взглядами, самое притягательное зрелище — все-таки Фаусто.

Он возвышается над всеми! Его появление завораживает. Смех его наполняет весь зал, подобно тропическому солнцу проникая в самые дальние его уголки, он магнитом притягивает к себе все взгляды.

Особенно взгляды дам.

И вдруг происходит то, что для меня невыносимо. Все эти расфуфыренные дамы разом преображаются. Их глаза начинают сиять. Они распрямляются, поправляют прически, кажется, что они наконец нашли то, что искали годами, а именно героя своих грез!

Я ненавижу этот миг!

Так бывает всегда. Выходить в свет вместе с Фаусто — сплошная мука! Стоит нам оказаться среди людей, я перестаю существовать. Лишь только мы входили в дверь, он перешагивает через меня, как рыцарь в сверкающих доспехах через жабу из болота, устремляясь вверх, к лучшему — новому, неизведанному, еще не завоеванному. Навстречу художницам, актрисам, писательницам, певицам, салонным львицам и змеям (покарай их Господь!), не скрывающим своего обожания.

У нас в Вене все по-другому. Но француженка не знает стыда. Она боготворит, и нешуточно! Если ей нравится мужчина, она готова на все, даже если рядом стоит законная супруга.

Она увлажняет свои губки, как только что Андреа Бле, редакторша из «Садов и парков», смеется без причины, только чтобы все видели ее красивые белые зубы. Мы садимся за круглый стол, расточаем улыбки всем вокруг и погружаемся в море красивых женщин, обнаженных плеч, красных губ. Как хочется умереть!

Тем более что нашими соседями оказываются Биби и Кен! Именно они! Нет, вы только подумайте! И еще делают вид, что не знают нас. Оба старые знакомые. Кен — американец, его профессия — богатство, а Биби, его жена, тратит его деньги. Биби кругленькая и аппетитная. Удачная смесь Марокко и Франции. Она маленькая и наглая, с узкими зелеными глазами и черными блестящими волосами, свободно падающими ей на плечи. На ней зеленое шелковое платье с разрезом до пупка, так мне во всяком случае кажется.

Я придирчиво разглядываю тон ее губной помады. Не оранжевый ли он? Такой, как на окурках в «роллсе»? Нет, вроде темнее. Ее губы почти черные. Конечно, это не значит, что время от времени она не меняет помаду. А когда-то мы дружили. Теперь это все в прошлом.

Фаусто идет в атаку.

— Привет, Биби! — Он целует ее в обе щеки и нагибается к ее обнаженной пышной груди. — Давно не виделись! Где вы пропадаете?

Потом он хлопает по плечу Кена и входит в раж. Подаются закуски, и он пытается расшевелить Биби, говоря именно то, что ей хочется услышать. Уже не смолкают анекдоты и шутки, все наэлектризовано, весь стол слушает, а я сижу рядом, готовая провалиться сквозь землю!

За весь вечер Фаусто не говорит мне ни слова. И когда после горячего Биби, жадно ловя каждое его слово, уже никого не видит, кроме него, он неожиданно переключается на ее визави и начинает ухаживать за темпераментной темнокожей журналисткой по имени Мэнди из Нью-Йорка. Между делом он заглядывает глубоко в декольте блондинке Джой из Лондона, владелице картинной галереи. Она явно очарована.

Фаусто ест и пьет, смеется и поет, заводит всех, развлекает ползала (только не меня!), танцует с Биби, Мэнди и Джой ( только не со мной!), и, если бы знаменитый Томми Кальман украдкой не гладил под столом мою ногу (он патриарх всех художников Парижа!), думаю, я не пережила бы этот вечер.

Наконец все позади: ужин, вручение призов (победал англичанин) и моя первая годовщина свадьбы. Уже час ночи, и мы едем домой. То есть мчимся. Потому что Фаусто превосходит самого себя и ставит новые рекорды.

— Прелестный был вечер, — Он держит одну руку на руле, а другой зажигает сигару. — Биби становится все очаровательней. Умеет вскружить голову мужчине. Потрясающее платье, изысканное декольте. Ты не находишь, Тиция, моя сладкая овечка?

Я ничего не нахожу и продолжаю молчать.

— Ты ревнуешь, крошка?

Я не мигая смотрю в черноту ночи. На мелькающие деревья и молодой месяц.

— Я всего лишь четыре раза танцевал с ней и держал на большом расстоянии от себя!

Он бросает в мою сторону язвительный взгляд, напуская столько дыма, что мне уже почти нечем дышать. Прекрасно зная, что я ненавижу, когда он курит в машине.

— Открой, пожалуйста, окно! — У меня першит в горле.

— С удовольствием! — Стекло с легким шорохом плавно опускается, и мне в лицо хлещет встречный ветер. У меня грохочет в ушах.

— Знаешь, что я подумал? — орет Фаусто что есть мочи. — Биби до смерти наскучил постылый Кен. Как по-твоему, Тиция, любовь моя, она верна ему?

Я закрываю глаза. Его замечание — дерзость. Еще одно слово — и у меня начнется истерика!

Неожиданно мы оказываемся в Париже. Самолету, и тому потребовалось бы больше времени. Фаусто ставит машину у Трокадеро. Именно в том месте, где запрещено. В восемь все машины будут отбуксированы. Он знает это не хуже меня.

— Ты ужасно выглядишь, — объявляет он, когда мы отправляемся домой, — вся всклокоченная! Некрасиво.

— Это от ветра! — Я пытаюсь побороть слезы. Фаусто не реагирует. Мы входим в дом. Как двое незнакомых стоим в лифте. Фаусто молча открывает квартиру и пропускает меня в холл. Это чудесное полукруглое помещение, с двумя комодами в стиле «барокко», китайскими вазами и зеркалом в золотой раме до потолка.

В зеркале я вижу лицо Фаусто. Возможно ли это? Я оборачиваюсь. В самом деле! Его губы кривит самодовольная усмешка. Он напоминает сытую хищную кошку, присматривающую новые жертвы. Это уже слишком!

Не говоря ни слова, я снимаю браслет и швыряю его на ковер.

— Ты не смеешь так со мной обращаться! — громко говорю я. — Ты думаешь, я из дерева? — Мой голос дрожит, но мне уже все равно. Я молчала весь вечер, теперь моя очередь говорить.

— Из дерева? — повторяет Фаусто и удивленно поднимает брови, галантно подхватывает мою руку и целует ее, прежде чем я успеваю опомниться. — Ни в коем случае! Из плоти и крови! Спокойной ночи, моя козочка. Вижу, что я тебе сегодня не по душе. Освобождаю тебя от своего присутствия, буду спать у себя!

Он удаляется пружинящим шагом по коридору, ни разу не обернувшись. Блестящая стратегия. После трех недель пренебрежения теперь еще и это!

Я стою на том же месте, как пораженная молнией. Мы еще никогда не спали отдельно друг от друга. Почему он так обижает меня? Я его чем-то задела? Или была слишком заметна там, в Версале? Фаусто этого не любит. Блистать любит только он. Если я нравлюсь в обществе, я несу наказание!

Но что же мне делать?

Плюнуть на фигуру и начать трескать, как молотилка? Посыпать голову пеплом? Нет! Уж этого я делать не стану!

Я сбрасываю свои белые туфли, вынимаю из волос гребешки с жемчужинами, со вздохом нагибаюсь за браслетом и убираю его в сейф. Потом иду в свою прелестную маленькую зеркальную ванную. Легкий душ, ополаскиваю лицо сначала горячей, потом холодной водой и затем настоем ромашки. Кожа под глазами уже разгладилась. Кремом сегодня мазаться не буду. Иногда нужно дать коже поголодать, иначе поры чрезмерно расширяются.

Потом я одна отправляюсь в нашу роскошную спальню, которую я сама спланировала, — в восточном стиле, в небесно-голубых, красных и золотых тонах, ныряю в нашу широкую двуспальную кровать из резного полированного дерева и опускаю голову на подушки. Гашу свет, закрываю глаза и вслушиваюсь в ночь.

Абсолютная тишина.

Тем не менее я чувствую: что-то еще должно произойти. Но что? После целой вечности я слышу шаги. Тихие, крадущиеся. Возле моей двери они затихают. Это Фаусто. Он идет ко мне. Нет! Проходит мимо. В мою ванную! Нет — хлопнула входная дверь. Фаусто уходит из дома! Такого тоже еще никогда не бывало.

Я сажусь на кровати, включаю лампу с абажуром из разноцветных жемчужин и дрожу всем телом. Отвратительный день! Годовщина свадьбы! Никогда не забуду! Но, может, Фаусто всего лишь переставляет машину? Наверное, именно так. Сколько времени? Половина третьего. Я терпеливо жду. Время идет.

Три часа! Половина четвертого! Чтобы отогнать машину, не нужно полночи. Четыре! Половина пятого! Момент, когда миллионы жен хватаются за валиум или снотворное или делают большой глоток виски из бутылки. Но я этого делать не буду!

Я подсовываю подушку под спину и считаю золотые звезды на красных обоях. Четыреста пятьдесят! Так много? Никогда бы не подумала. А теперь блестящие полумесяцы на шторах. Двести три! Что же делать? Скоро уже пять! Когда же, наконец, рассвет? Сердце готово выпрыгнуть из груди. Я хватаю белую шелковую пижаму Фаусто и в бешенстве швыряю ее на пол. Заплакать? Нет! Слезы портят цвет лица!

Лучше почитаю. И уже знаю что. «Убийство в Восточном экспрессе» Агаты Кристи. Это соответствует моему настроению! Но мне не удается сосредоточиться, и в шесть мои глаза закрываются. Когда я просыпаюсь, уже девять утра! И Фаусто все еще нет!

Я выпрыгиваю из постели. Отдергиваю шторы. Бегу в его комнату. Никаких следов месье Сент-Аполла. Зато обнаруживаю записку в ванной, на полочке с косметикой под зеркалом.

«Дорогая, — читаю я, не веря своим глазам, — мне пришлось уехать в семь часов. Встреча за городом. Дом! Не хотел тебя будить. Целую тебя! Фаусто».

Как-как? Семь часов? Он исчез в полтретьего! К кому? К Биби? К Джой? К черной Мэнди в гостиницу? Меня душит отчаяние. Все-таки выпью рюмочку шнапса.

— Бонжур, мадам, — доносится из коридора звонкий голос, врываясь в мои мрачные мысли. — На улице очень, очень тепло! Настоящая весна. Уже можно ходить без пальто!

Лолло, моя экономка, просовывает голову в дверь, как всегда, страшно довольная, когда светит солнце. Она принесла от пекаря свежий хлеб и душистые рогалики, теплые и хрустящие. Вид ее круглого коричневого лица поднимает мой дух.

— Бонжур, Лолло, — с облегчением откликаюсь я, — месье уже уехал, и я позавтракаю в зимнем саду.

— Хорошо! Как ваше самочувствие?

— Отлично, — лгу я, — а ваше?

— Прекрасно, — она хихикает как ребенок, — у Малыша были колики, и Старик поехал к Марабу купить ему что-нибудь от живота.

— Это серьезно? Ему нужен врач?

— Нет-нет. Справится. Он ведь силен, как слон. Только духи мучают его иногда по ночам. Ах, мадам, сегодня день чудес. Сегодня произойдет чудо.

— Как вы это почувствовали? — развеселившись, спрашиваю я.

— Это в воздухе, — говорит Лолло, разворачивается и шагает на кухню.

Я смотрю ей вслед. Лолло всегда веселит меня. Она оригиналка. Верит в чудеса, колдунов, духов, потому что родом из Африки, а там это в порядке вещей! Она не знает, сколько ей лет. Но она пухлая и очень живая, в самой цветущей поре, и у нее двое мужчин, Старик и Малыш.

Старик — ее муж, а Малыш — его младший брат. Они спят втроем в большой двуспальной кровати, и клянусь, она не остается без дела по три недели! Этой женщине можно позавидовать! Поэтому она всегда в хорошем настроении, довольно хохочет, с аппетитом ест и напевает. Наверху, под крышей, я перестроила для нее две комнаты в симпатичную квартирку с душем и туалетом, там они живут уже целый год, и ни один человек не замечает многомужества. Дело в том, что Старик и Малыш похожи друг на друга, как близнецы. И Лолло всегда выходит из дома только с одним из них. Тем не менее она боится полиции, потому что Малыш живет в стране нелегально.

Я быстро одеваюсь.

Пестрое африканское домашнее платье, в лиловых и желтых тонах, свободного покроя и очень удобное. Материал привезла мне Лолло с рынка в Гут д’Ор, а ее подруга сшила это произведение швейного искусства. Я сую ноги в мягкие красные тапочки из Марокко и надеваю янтарные бусы. Потом до блеска расчесываю волосы. А теперь улыбка, как полагается! Я снова очаровательная мадам Сент-Аполл. У меня нет забот, я купаюсь в счастье.

На кухне уютно. Лолло принесла газету, открыла окно, и все залито солнечным светом. Небоярко-голубое, из садов вокруг Трокадеро доносится щебетание птиц. Мир прекрасен.

— У месье сейчас много дел? — спрашивает Лолло и ставит чайник. На ней синее клетчатое платье, которого я еще не видела. Она улыбается во весь рот, сверкая белыми зубами.

— Более чем достаточно. К сожалению.

— Мадам расстроена?

— Нет-нет. Мне приснился дурной сон. Это иногда бывает. А вообще-то все чудесно.

Лолло украдкой поглядывает на меня. Что значит этот взгляд? Она знает больше, чем я?

— Платье очень идет вам, Лолло. Симпатичная расцветка.

— Спасибо! Это мне купил Старик. Скажите, мадам, вы были довольны? Вчера, у гадалки? Она предсказала вам хорошее будущее?

Я вздыхаю. Так и знала, что она вспомнит об этом.

— Она угадала ваше прошлое? — не унимается Лолло.

— Она сказала забавные вещи.

— Мадам Адар? — ужасается Лолло. — Знаменитая прорицательница?

— Может, она была не в форме? — предполагаю я, чтобы утешить Лолло.

Она качает головой.

— Странно. Такого я еще никогда не слыхала. Знаете, мадам, — лицо Лолло светлеет, — вот увидите, сегодня произойдет одно чудо. Чудо для вас. Я это точно знаю.

Вода вскипела. Лолло заваривает кофе. Наш фирменный — «Золотой бразильский». Пахнет соблазнительно, такой аромат способен поднять мертвого. Потом она вылавливает из кастрюльки яйцо, наливает в бокал только что выжатый апельсиновый сок, кладет на красную тарелку круассаны и ставит все на серебряный поднос. Теперь еще корзиночку с фруктами, миндаль, масло, мед, перец, соль. Круглая белая ваза с пятью тюльпанами. Свежая камчатная салфетка.

— Спасибо, Лолло.

Я несу поднос в зимний сад. Люблю там завтракать, когда я одна. Зимний сад представляет собой большой застекленный эркер, в который попадаешь из желтого салона. Он весь заставлен южными растениями, источающими экзотические ароматы тропиков. Две колонны увиты диким виноградом, в мощных кадках стоят пальмы, но самое лучшее здесь — это панорама, вид.

Он открывается на юг.

На фонтаны и сады Трокадеро, на Сену с ее изумительными мостами и, наконец, на Эйфелеву башню во всей ее грандиозной стати.

Наша квартира на седьмом этаже. Я сижу в застекленной лоджии, а передо мной — красивейший город мира. Море серебристых крыш, куполов, мансард, террас, балконов, залитое золотыми лучами солнца, сияющего здесь ярче, чем где бы то ни было.

Краски в Париже ярче. Здесь закаляется дух! Здесь быстрее бьется сердце. Тут паришь над материальным миром. Чувствуешь себя красивым, неповторимым и свободным от будничной рутины. Волшебный город распрямляет меня, здесь я не могу, не буду и не хочу грустить.

К тому же сейчас, при дневном свете, все кажется не таким мрачным. Я заставлю себя успокоиться. Только без истерики! Итак, я живу в Париже. Здесь играют по другим правилам. У Фаусто есть подружка? Подружки долго не удерживаются. «Кратко и сладко» — вот девиз Сент-Аполлов, когда речь идет о любовной интрижке. Неверность не является трагедией, как у нас в Вене, это не причина убивать друг друга, наоборот, похождения оживляют брак!

Фаусто мне это точно объяснил на примере своего брата Гелиоса и его жены Флоры.

Если Флора слишком долго ведет себя добропорядочно, Гелиосу становится скучно. Стоит ей найти себе дружка — чаще всего это случается весной, — он сразу же преображается в очень милого человека. Пусть его мучает ревность, пусть он сыплет проклятиями и хлопает дверьми, летает на своем вертолете в Англию в бордель, но как только соперник исчезает, наступает самое нежное примирение, какое можно себе представить, и оба целыми днями не вылезают из постели.

Осенью все происходит наоборот. Флора охладевает, предпочитает спать одна, и тогда на охоту отправляется Гелиос. Стоит ему один раз не прийти домой ночевать, она опять в его распоряжении — ни на день раньше. Так повторялось из года в год, и лишь пару лет назад они, как ни странно, успокоились. Французы не хранят верности! Да что я жалуюсь! Моя подруга Глория предупреждала меня об этом. И Фаусто соглашается с ней.

— Французы — темпераментные люди, — с гордостью заявляет он. — У нас не существует дружбы между мужчиной и женщиной. Рано или поздно все заканчивается постелью. И это еще никому не вредило! Что сказать на это? Мне это не по душе. Я не люблю лгать. И если я с кем-нибудь сплю, то, пожалуйста, ночью! В Париже любовь расцветает во второй половине дня. Хочешь в обеденный перерыв, хочешь после конца работы — выбирай. А в семь они уже чинно дома, переоделись, приняли душ и с улыбкой готовят ужин детям.

У всех моих знакомых — любовные интрижки. Здесь это в порядке вещей! Почему же именно мой муж должен жить как монах? Повсюду царит беспорядок — от правительства до нашей консьержки, которая после обеда, когда ее муж-таксист уезжает на работу, задергивает кружевные занавески, и ее ни в коем случав нельзя беспокоить.

У всех есть причины для драм, для ненависти, но никто, похоже, не страдает. По всему миру люди мучаются от любовной тоски. Одна измена — и человек кидается в пучину депрессии, словно прыгун с десятиметровой вышки. Но только не представитель «великой нации»!

«Не бывает совершенного счастья, — считается здесь, — а плоть слаба. И тем не менее жизнь прекрасна, и надо наслаждаться ею, пока позволяют силы!»

Ну, на это и я способна. Готова держать пари!

Я делаю первый горячий глоток. Кофе бодрит! Как красиво смотрится он в стеклянном прозрачном кофейнике. Чашка тоже стеклянная. Сервиз из магазина Глории. Я его спроектировала, а она изготовила в Италии. Его берут нарасхват. Кресло, в котором я сижу, тоже мой дизайн. Темная ткань, светлые подушки. Кресла делают на острове Бали. Пока их поступило чуть больше пятидесяти, и все они уже проданы.

Я оглядываюсь удовлетворенно. Все здесь дышит благородством. Ничто не раздражает мой глаз художника. Каждый предмет выбран, сконструирован или оплачен мною. Я сижу в маленьком раю, созданном моими руками, и от сознания этого становится приятно на душе.

Чищу банан и вонзаюсь в него зубами. Неожиданно мне вспоминается первая ночь в этой квартире, и аппетит улетучивается.

Это было ровно одиннадцать месяцев тому назад. Мы вернулись из свадебного путешествия смертельно усталые после долгого перелета. Приехали прямо из тропиков, с острова Мустик, с тяжелым багажом, головной болью и солнечными ожогами и сразу свалились в постель. Вдруг меня разбудил телефон.

— Алло, мадам, — произнес хрипловатый женский голос, — я говорю с прелестной Тицией, красавицей-венкой, новой женой прекрасного Фаусто? Я просто хотела сказать, что я тут внизу, перед вашим домом, мадам. Сижу в маленькой красной «ланции-купе», которую ваш муж недавно подарил мне на день рождения. Вы не могли бы на минутку спуститься? Нам есть о чем поговорить.

— Кто вы? — спросила я в замешательстве, не успев больше сказать ни слова.

— Кто это? — воскликнул Фаусто и сел на кровати. Я повторила всю тираду. Фаусто вырвал трубку из моих рук.

— Это против правил игры! — заорал он. — Я этого не позволю. — Короткая пауза. — Нет! Этого я не сделаю! Не вмешивайтесь! Я все улажу по-своему! Это вас не касается! Адью! — Он швырнул трубку.

— Что против правил игры? — ошарашенно спросила я.

Фаусто вытаращил на меня глаза.

— Правил игры? Я сказал «правил игры»?

— И что ты уладишь по-своему?

— Понятия не имею! Не понимаю, о чем ты.

— Ты сказал…

— У тебя галлюцинации! Что вполне логично. Попадаем из самого страшного пекла прямо в Париж, потом нас неожиданно будят, тут многое почудится, чего никто не говорил!

— Ноя… я…

Фаусто положил руку мне на грудь и поцеловал в шею.

— Забудь об этом, прелестное дитя. Это была какая-то сумасшедшая. Она больше никогда не позвонит! И ни слова об этом больше. Обещаешь?

Он задвинул свое колено между моих ног.

Я пообещала. И сдержала свое слово. В ту ночь Фаусто сделал еще одно открытие. Я «не так хороша» в постели.

Это для меня было новостью.

И хотя я понимала, что это не может быть правдой, потому что в сорок два знаешь себе цену, это меня глубоко задело!

Впервые мужчина сознательно обидел меня, и если по-честному, я до сих пор не могу забыть этой фразы.

Поэтому я не борюсь? Поэтому все терплю? Поэтому повторяю классическую ошибку всех жен и прячу голову в песок — в надежде, что наваждение рассеется?

Но теперь все.

Я отставляю в сторону тарелку. Босиком подбегаю по мягкому белому ковру к зеркальной двери. Изменилась ли я за последний год? Внимательно оглядываю себя. Ничего не видно, несмотря на бессонную ночь. Я в хорошей форме! Кожа гладкая, потому что свои кремы я делаю сама и ем только здоровую пищу. Никакой рыбы, никакого мяса, много овощей, орехов, фруктов. Это оплачивается сторицей!

Я выгляжу моложе, чем все мои невестки, включая Флору, а ей всего тридцать один. Фаусто столько же лет, сколько мне, но я выгляжу, как его младшая сестренка. Я слежу за своим весом, я нежна и свежа и собираюсь такой оставаться, пока смерть не отправит меня на тот свет.

Я не хороша в постели?

Что-то я раньше такого не замечала. До моего замужества я была окружена поклонниками. Очевидно, потому и вышла замуж так поздно, что такая возможность представлялась мне слишком часто! Раньше у меня дела шли отлично! Мужчин было не меньше, чем пальцев на руках, и ни один не выгонял меня из постели! Наоборот! Я была королевой! Еще год назад мне казалось, что я самая желанная женщина в Париже.

Есть, правда, еще одна причина, почему три недели я молчу, почему хочу, чтобы этот брак не погиб. Причину зовут Люциус Хейес. Никто не любит признаваться в своих промахах. А когда я оставила Люциуса, чтобы уехать в Париж, он пророчил мне все несчастья этого мира.

Люциус был моим другом в Лондоне. Он директор большой фирмы, неплохой архитектор, а я для него меблировала номера — люкс в отелях, ремонтировала квартиры и загородные дома, ублажала его самых трудных клиентов и решала любую проблему. Я была надежна, прилежна, много зарабатывала и экономила каждый пенс, потому что знала с самого начала: остаться с ним я не смогу.

Люциус был самым сложным мужчиной, встретившимся на моем пути. Каждое утро он был в плохом настроении. «На что бы мне разозлиться сегодня?» — с этой фразой он просыпался каждое утро!

И охотнее всего он злился на меня.

Я вегетарианка. И хотя ему нравилось, что я оставалась молодой и здоровой, сохраняла фигуру и у меня не было морщин, все же это было поводом для бесконечных ссор. В дорогих ресторанах он орал на меня, если у меня на тарелке оставалось мясо. В мой день рождения он ушел из ресторана, потому что за столом я пила слишком мало воды. Я была обязана есть как он, пить как он, курить как он, думать как он, но это было невозможно. Шесть лет я продержалась. Но потом сказала — с меня довольно.

— Почему бы нам не пожениться? — спросил он в последний день, когда я упаковывала чемоданы. — Я тебя не понимаю. Лучшего, чем я, тебе никогда не найти! Думаешь, французы так и ждут тебя? В Париже ты никому не известная иностранка. Ты подохнешь под мостом!

«Под мостом подыхают другие, — подумала я, — а у меня талант, который прокормит меня». Люциус не знал одного: я уезжала в обжитое место. Глория, моя давняя приятельница, открыла бюро по благоустройству квартир в центре Пасси. У нее было свое дело. Одного телефонного звонка достаточно, и у меня есть работа. С легким сердцем я полетела на свободу, и начались прекрасные времена.

Я работала до полусмерти. И тем не менее выходила каждый вечер в свет: опера, балет, концерты, театры, кафе. Бывала на выставках в Гран-Пале, на вернисажах и в кабаре. От поклонников не было отбоя. Блондинки в Париже — лакомый кусочек. Я ходила в рестораны, на танцы, позволяла баловать себя, словом, наслаждалась жизнью, как никогда.

И самое главное: на свои сбережения я купила себе квартиру. Трехкомнатный апартамент, мое первое собственное имущество… В фешенебельном седьмом районе. Где же еще? Неподалеку от Марсова поля и Эйфелевой башни.

Я заплатила наличными! Вот так-то! И у меня еще осталось на перестройку и отделку. Два года спустя я стала мадам Сент-Аполл. Неплохо для никому не известной иностранки.

Но Люциус не сдается. Пишет письма моему отцу в Вену. Ездит его навещать. Глорию он тоже разыскал.

Хочет знать, как у меня идут дела. Она должна мне передать, что он ждет меня. Мой провал был бы его высочайшим триумфом. Но этой радости я ему не доставлю.

— Пардон, мадам, — звонкий голос Лолло возвращает меня в реальный мир, — я только хотела спросить, будете ли вы обедать дома?

— Нет, — отвечаю я со вздохом, — мы обедаем на острове Сен-Луи. Достаточно, если вы приготовите что-нибудь на вечер. Что там у нас по плану?

— Суп из сельдерея, фаршированные цукини для мадам, антрекот для месье. Салат сыр, клубничный, крем.

— У нас достаточно клубники? Если нет, я прихвачу.

— Все есть, мадам. Да, чуть не забыла. Пришла Лиля, спрашивает, что ей сегодня мыть.

— Скажите ей — окна. В библиотеке и в дальних: комнатах. И еще стеклянные двери, если останется время.

Лолло бросает взгляд на поднос.

— Вы закончили, мадам?

— Да, спасибо. Все было чудесно.

— Не много-то вы съели. Ни одного круассана, — замечает она с укором. — Как маленькая птичка едите. Знаете, что я вам скажу? Если есть слишком мало, тоже можно заболеть.

Она права!

Но в горле у меня все пересохло, и я не в состоянии проглотить ни кусочка. Бросаю взгляд на часы. Пора идти? Нет, у меня еще час времени. Прекрасно. Кладу повыше ноги, натягиваю на них свое лиловое платье, складываю руки на коленях и размышляю дальше.

Когда над моей жизнью подобно солнцу взошел Фаусто, я потеряла рассудок. Да, это было именно так. Иначе я никогда бы в жизни не приняла это чувство за большую любовь. Весь Париж хотел его. А он хотел меня. Какая женщина не растает от этого? Правда, больше от гордости, чем от любви. Или от того и другого вместе? Что сломалось потом? После такого короткого промежутка времени? Фаусто испытывал страх перед нашим первым днем свадьбы. Это он обронил как-то в разговоре со мной. Почему, не объяснил.

Я вообще больше ничего не понимаю.

Что-то не клеится. Что-то идет шиворот-навыворот. Что-то черное таится по углам, ускользающее от меня. Мой брак — одна сплошная загадка.

Но это отдельная глава.

Познакомилась я с Фаусто вскоре после своего дня рождения, и тот вечер, когда я его впервые увидела, навсегда останется в моей памяти.

В Париже лежал снег. Это был самый холодный январь за последние сто лет, поезда метро сходили с рельсов, автобусы скользили по бульварам, как по катку, повсюду виднелись красные носы и разбитые машины, но я только что приехала из Лондона и мне все казалось потрясающим! У меня еще не прошла эйфория от того, что после столь долгого отсутствия я снова оказалась в Париже, и не в гостях, а приехала сюда навсегда! И любая погода была мне по душе. Новый ледниковый период осчастливил бы меня, а ураган привел бы в восторг! —

Я сидела с Глорией в уютном ресторанчике в Пасси. Красная бархатная ниша была целиком в нашем распоряжении, и жизнь казалась восхитительной! Мы ели грибы в коньяке, суфле с трюфелями, пили мое любимое шампанское «Тэтинжер». И во всей истории была только одна загвоздка: Глория непременно хотела меня свести с одним клиентом. По имени Марк. Он рассказывал глупые анекдоты и действовал на меня как бром!

Марк категорически мне не нравился!

У него был громкий голос и круглая голова с короткими черными волосами. Он считался гением: конструировал боевые самолеты для Дассо. И поскольку мой интерес к технике и войне еще предстояло разбудить, меня начало жутко клонить в сон. Скоро в моей голове сидела только одна мысль: когда мы, наконец, пойдем домой?

Тут открылась дверь, и в тот же миг все во мне всколыхнулось: вошел Фаусто. В сопровождении жгучей брюнетки, явно насквозь промерзшей и имевшей несчастный вид.

Сразу стало тихо.

Все взгляды устремились на него. Этот рост! Эти плечи! Этот благородный профиль, который можно увидеть разве что на золотых монетах! Эта солнечная улыбка! Светлые непокорные волосы с поблескивающими в них снежинками. Я была сражена.

«Почему я никогда не знакомлюсь с такими мужчинами?» — пронеслось у меня в голове, и я проследила взглядом, как он спрашивал у метрдотеля, нет ли свободного столика. Ни единого шанса. Ресторан был забит.

Тут мерзкий Марк испустил вопль.

— Фаусто, старик! — Он вскочил и замахал руками, как безумный. Чудо произошло. Прекрасный незнакомец махнул в ответ.

— Можно пригласить его к нам? — спросил Марк. — Я его знаю по армии, мы вместе были в летной школе.

Так случилось, что я оказалась рядом с Фаусто, потрясенная неожиданностью происшедшего, не в состоянии больше проглотить ни кусочка. «От такого красавца можно сразу забеременеть», — мелькнуло у меня в голове. Но потом я испугалась до такой степени, что за весь вечер не произнесла больше ни слова. Однако ничего не помогло. Прежде чем попросить счет, Фаусто обратился ко мне:

— Я слышал, вы приехали из Вены?

Я молча кивнула и не мигая уставилась на него.

— Я на Пасху, быть может, поеду кататься на лыжах. Вы знаете хороший отель в Альберге?

— Разумеется, — ответила я как загипнотизированная, — но не на память. Моя записная книжка дома. Позвоните мне. — Я уже писала ему свой номер телефона. Фаусто поблагодарил, расплатился и исчез вместе со своей жгучей брюнеткой в зимней ночи.

— Кто это был? — спросила я оглушенно.

— Фаусто Сент-Аполл, — с ухмылкой ответил Марк.

— «Кофе-Аполло»?

— Фирма принадлежит его отцу.

— Красивый и сказочно богатый, — добавила стушевавшаяся Глория. — Редкое сочетание.

— Сказочно богатым будет его старший брат, — злорадно заметил Марк. — Фаусто, к сожалению, только второй сын. Сент-Аполлы — как князья. Старший наследует все, а остальные остаются с носом.

— Не надо его жалеть, — сухо обронила Глория, — с голода он не умрет. Я знаю этих людей. Наверняка у него есть старенький дедушка, который оставит ему в наследство кучу денег.

— Он не работает? — полюбопытствовала я.

— Вряд ли. Некоторое время он работал в одной частной авиакомпании. Но для него это было слишком обременительно. Ему приходилось вести размеренный образ жизни, по ночам спать, не пить, рано вставать, все это ему не по нутру. Сейчас он продает квартиры.

— Квартиры? — воскликнула Глория. — Жаль, что мы не разговорились. Может, ему нужен дизайнер?

— Как воздух, — ответил Марк. — У него чудовищная дизайнерша. Огромная бабища, ее словесный поток невозможно остановить, настоящая валькирия. Прежде чем обратиться к вам, я посмотрел на ее работу. В такой квартире жить нельзя. Там становишься агрессивным.

— Обои в цветочек? — профессионально спросила я. — Слишком много узоров, убивающих друг друга?

— Нет, слишком стерильно. Лепнину сбить, мраморные камины убрать, повсюду каменная плитка, серое на сером, а посреди всего этого валькирия с лошадиной челюстью, истерично вопящая и нахваливающая саму себя, пока вам не становится дурно. Надеюсь, он ее вышвырнет, иначе скоро обанкротится.

— Если он с ней расстанется, вспомни о нас, — попросила Глория.

— Пожалуйста, сделайте это, — поддержала я Глорию. — Все, к чему мы прикасаемся, превращается в золото. Ваш друг женат?

— Фаусто? Этот еще долго не женится.

— Он был с невестой?

— Это была подруга номер 13-а, — с наслаждением произнес Марк, — я еще ни разу не видел его дважды с одной и той же женщиной. — И он затянул долгую историю про амурные похождения Фаусто в армии.

Что сказать на это?

Не слишком многообещающе. Но искра пробежала, я думала о нем полночи, а через три дня он позвонил. Это была суббота, одиннадцать часов утра.

— Алло-о-о, — прозвучал заспанный голос, — это Фаусто Сент-Аполл. Поужинаем вечером? — Ни слова о лыжах или снеге.

— Где? — радостно спросила я.

— Сюрприз. Лучше всего, если вы зайдете за мной. Кстати, как вас, собственно, зовут?

— Тиция.

— В честь знаменитого художника?

— Точно.

— У нас почти всех называют в честь олимпийских богов, — поведал Фаусто, — кроме меня, разумеется!

Я помедлила секунду.

— У нас дают имена в зависимости от места зарождения, — скороговоркой произнесла я, — мой отец зачат в кровати с балдахином небесного цвета, его назвали Целестин[1].

На другом конце провода молчали.

— Ах, вот как? — донеслось потом из трубки. — Такого я еще никогда не слышал. Хорошо, это вы мне объясните в деталях потом. И вот еще что: сделайте мне любезность и наденьте платье. Никаких юбок, никаких костюмов. И главное, никаких брюк! Симпатичное платье, лучше классического покроя. Не слишком короткое, ниже колен. У вас есть что-нибудь в таком роде?

У меня было такое!

Меня, правда, удивили строгие предписания — никогда бы не сочла Фаусто таким консерватором, но в платьях недостатка у меня не было. Часть своего гардероба я всегда покупала в Вене. А французы без ума от «австрийского стиля». Они обожают национальный костюм.

У меня их предостаточно.

Я выбрала свое любимое зимнее платье в национальном стиле, сшитое на заказ из замши небесно-голубого цвета с зеленой опушкой на рукавах и у горловины и пуговицами из оленьих рогов от груди до колен. Красный пояс, зеленые туфли, бусы из топазов.

Сюда бы хорошо подошли серьги. Порой я выгляжу слишком уж строго, аскетично, и блеск в ушах придаст мне больше уверенности. Но из всех серег мне подходят только большие кольца, притом только определенного размера. По-настоящему безукоризненных я пока еще не встречала, но рано или поздно, я в этом уверена, они мне попадутся. А пока я лучше не буду носить никаких. Только волосы, расчесанные щеткой до блеска. И два гребешка, чтобы обуздать копну. Капелька духов. Я была готова!

Никогда не забуду наше первое свидание. Когда я мысленно оглядываюсь назад, оно мне кажется еще более странным, чем тогда.

Инструкциями по выбору платья дело не ограничилось. Фаусто потребовал еще и суперпунктуальности. Я должна была явиться ровно в девять, и он настаивал на том, чтобы ни на минуту раньше или — боже упаси! — позже. И поскольку я ничего не хотела испортить в первый же раз, я уже в восемь вышла из дома. Опять шел сильный снег. А когда в Париже выпадает снег, всюду начинается хаос.

Заказать такси было невозможно. «Перегружено», — объявили мне по телефону.

Все же мне повезло. Я вышла на улицу, и красная «хонда» подхватила меня прямо на углу улицы Гренель.

В машине было слишком жарко, водитель нервничал, мы с трудом продирались через вечерний поток машин и густую пелену белых хлопьев на авеню Боске и через Сену, и, хотя путь был недолог, я едва не опоздала. Лишь без пяти девять я стояла на авеню дю Президент Вильсон.

Но что это была за дверь! И какой шикарный дом! Огромный, словно замок. Мозаика на полу, колонны, мрамор, повсюду зеркала. Лестницы устланы зелеными коврами, лифт из латуни, дерева и стекла. Это был самый фешенебельный дом, в который я когда-либо была приглашена в гости, и я радовалась, как ребенок. Французы редко приглашают к себе домой. Чаще всего они встречаются в ресторанах. И хотя, благодаря своей профессии, я бывала во многих роскошных квартирах, приглашение в такой дом — большая редкость.

Ровно в девять я нажала кнопку звонка. Дверь тут же отворилась. Дворецкий в темной ливрее впустил меня внутрь.

— Добрый вечер, мадемуазель. — Он взял у меня пальто. — Вы пришли вовремя. Прошу. Вас ожидают.

Я проследовала за ним по длинному коридору в библиотеку. Настоящую, да будет замечено, а не какой-нибудь стилизованный салон с обоями под книжные корешки, двумя томиками Флобера и одним словарем в качестве культурного эрзаца. Нет! Здесь действительно читали. Это было видно сразу. Четыре стены до самого потолка были заставлены резными полированными полками с изумительными томами. По углам стояли уютные кресла, мягкие диваны, маленькие столики с зелеными настольными лампами, в камине пылал огонь. Эта комната как бы притягивала вас. Даже я не смогла бы спроектировать лучше. Но она была пуста.

Нет, не совсем!

Старый господин сидел в высоком кресле у камина, склонив голову над шахматной доской. Он был изящен, почти хрупок, с густой седой шевелюрой. На вид ему было лет восемьдесят. И хотя я видела его впервые, да еще при тусклом свете, я сразу поняла: вот истинный хозяин дома.

— Добрый вечер, Тиция! — Голос Фаусто испугал меня. Я оглянулась. В дверях стоял он. В брюках из сизого сукна и белом пуловере, спортивно-элегантный. Еще выше ростом, чем мне запомнилось. Еще красивее. Я почувствовала в нем внутреннее напряжение и даже нервозность.

— Как поживаете? — Он быстро поцеловал меня в обе щеки.

— Спасибо, хорошо. А вы?

— Отлично. Пойдемте, моя дорогая, я представлю вас своему двоюродному дедушке.

Двоюродный дедушка? Такого в моей жизни еще не было.

Первое свидание, и двоюродный дедушка в придачу? Я всего ожидала — от небольшого ужина с друзьями до тет-а-тет, но никак не двоюродного дедушку в красном шелковом халате, долго разглядывавшего меня темными умными глазами и приветливо кивнувшего, приняв меня к сведению.

— Надеюсь, я не помешаю, — сказала я, пожав ухоженную, на удивление маленькую руку, — пожалуйста, продолжайте игру.

— Только доиграю партию, — заверил старый господин, которого звали Кронос. — Кажется, я как раз выигрываю. Вы что-нибудь понимаете в шахматах, мадемуазель?

— Я люблю смотреть, как играют, — ответила я, и именно этим мне пришлось заниматься весь остаток вечера. До двух ночи.

Трудно поверить, но мы не пошли ни на танцы, ни куда-нибудь поесть. Дворецкий сервировал чай, подал шампанское, булочки, вино, сыр, пирожные, минеральную воду, ликер. Да, это было самое оригинальное свидание в моей жизни.

Однако я себя чувствовала на редкость непринужденно. Покоем и защищенностью веяло от благородной обстановки, от множества книг, изящного старого господина и пышущего здоровьем молодого. Мне казалось, что я знаю их вечность.

К тому же я сама неплохо играю в шахматы, и рискованные атаки дяди Кроноса буквально увлекли меня. Он был блестящим стратегом. Я многому научилась в ту ночь. И когда он ровно в два ночи поднялся, все еще на удивление свежий, мне было даже жалко. Я бы с удовольствием просидела так до самого завтрака.

— Вы приятная гостья, мадемуазель, — изрек он и опять внимательно оглядел меня. — Вы принесли мне счастье. Я выиграл. Кстати, хотел вам сказать: у вас красивое платье. Очень элегантное. Я человек старой закалки, знаете ли, и считаю, что женщины не должны носить брюк. Платья смотрятся на них гораздо милее. Вы так не считаете?

— Безусловно, месье. Вы абсолютно правы.

— Не сочтите это бестактностью, мадемуазель: вы обручены? Замужем? Или разведены?

— Ни то, ни другое, ни третье, месье.

— У вас есть дети?

— Тоже нет, месье.

— Вы очень хорошо говорите по-французски. Откуда это?

— Я изучала языки. А также графику и историю искусств.

— Вы очень молодо выглядите, мадемуазель. Вы уже закончили учебу?

— Да, — сказала я, развеселившись, — я защитилась и работаю архитектором по интерьеру.

Он обрадованно улыбнулся.

— Весьма любопытно. Ежели так, дорогая мадемуазель, я подвергну вас небольшому экзамену. Полагаю, вы отличаете красивые вещи, когда видите их?

— Всегда. Даже во сне!

— Фаусто говорит, вы венка? Погодите, я вам кое-что покажу!

Он подвел меня к застекленной витрине в коридоре, которая мне уже бросилась в глаза, когда я проходила мимо. Там были собраны истинные сокровища. Ценные чашки и вазы, античные позолоченные подсвечники, веера со всех концов света — резные, с вышивкой и росписью. Шкаф был полон. Тем не менее я сразу догадалась, какую вещь он хотел мне показать, восхитительную музыкальную шкатулку. Филигранной работы, из позолоченного серебра, с накладками из эмали самых великолепных цветов. Сверху на крышке сидела синяя птичка-колибри почти в натуральную величину, искусно выполненная и изящная.

Кронос показал на шкатулку.

— Вы знаете эту вещь, мадемуазель?

Мой взгляд случайно упал на Фаусто, подошедшего вслед за нами. Его лицо было сковано страшным напряжением. Нет, больше! Он выглядел так, будто от моего ответа зависела вся его дальнейшая судьба.

— Конечно, я узнаю ее даже с закрытыми глазами. Австро-Венгрия. Музыкальная шкатулка XVIII века. Если вы ее заведете, птичка запоет и будет вращаться. Очень красивая, уникальная работа. Раритет!

Кронос расплылся в счастливой улыбке и закивал.

— Да, да, да! У вас хороший глаз. Позвольте узнать, мадемуазель, чем занимается ваш отец?

— Он художник.

— Пользующийся успехом?

— Его картины кормят его.

— Очень рад. А ваша мать? Она дома?

— Я потеряла ее. Три года назад, в автокатастрофе.

— О, пардон! Как жаль. Простите мой вопрос, мадемуазель. Я не хотел причинить вам боли. — Он вытащил золотые карманные часы на цепочке и взглянул на них. — Уже поздно. Фаусто отвезет вас домой. Вы далеко живете?

— Нет! Рядом, через мост. В седьмом районе. На улице Валадон.

— А, Сюзан Валадон. Может, вы знаете, кем она была?

— Разумеется, месье. Великой художницей. И матерью Утрилло.

— Да, да, да! Прекрасный адрес для дочери художника.

Он поцеловал мне руку на прощанье.

— Был очень рад познакомиться. Приходите в любое время. С удовольствием встречусь с вами вновь, мадемуазель. Я говорю это совершенно серьезно.

Никогда не забуду того чувства, которое я испытала, когда наконец вышла из дома на улицу. Ясная, белая зимняя ночь. Абсолютная тишина. Снег на парижских статуях. Снег на деревьях, мостовой, тротуаре. Я по щиколотку утонула в нем. Мои бедные туфли! Но это меня не волновало. Я чувствовала себя фантастически прекрасно. Словно только что получила подарок. Я была готова кричать от счастья.

Фаусто отвез меня назад. В его сером спортивном «лотусе» мы заскользили по снегу к Сене. Проехали зигзагом по мосту Альма и каким-то чудом добрались без происшествий до улицы Валадон. Перед моим домом он остановился.

— Вы приглашаете меня к себе? На чашку кофе? — спросил Фаусто.

— Не сегодня. В другой раз. Квартира еще не готова.

— Для меня это неважно.

— Зато важно для меня. Профессия обязывает. Моя квартира — это моя визитная карточка.

Фаусто помолчал. Смерил меня долгим взглядом, будто только сейчас осознал мое присутствие. Потом произнес медленно, каким-то странным голосом, с ударением на каждом слове:

— Вы — понравились — дяде — Кроносу. — Это прозвучало примерно так: «Вы превратили книги в библиотеке в золотые слитки».

— Это такая редкость? — ошеломленно спросила я. Фаусто кивнул.

— Он невероятно разборчив.

— Я принесла ему удачу. Он выиграл.

— Он выигрывает всегда. Он отличный игрок.

— Сколько лет вашему дяде? — спросила я через какое-то время.

— Девяносто три.

— Сколько? Я бы дала ему гораздо меньше. Браво! Замечательно!

Фаусто рассмеялся.

— Он хорошо сохранился. Видели бы вы его десять лет назад. Тогда он еще был молодым человеком. Кстати, что вы делаете в следующую субботу, мадемуазель?

— Ничего. — По субботам парижская благородная публика садит дома. Фаусто знал это не хуже меня.

— Позвольте вас снова пригласить к нам.

С того дня мы виделись регулярно. Каждый уик-энд. Часто уже в пятницу я приходила на авеню дю Президент Вильсон — на чай с тортом, шампанским и шахматы. Правда, шахматные партии становились все короче, а беседы с дядей Кроносом все длиннее. Могу даже сказать, что я чуть было не влюбилась в дядюшку. Он блистал отточенным умом, знал на память всю историю искусств, и его рассказы были занимательней любой книги. Вечера пролетали, как одно мгновение. Обычно я оставалась до двух часов ночи, а потом у своего дома спроваживала Фаусто.

С ним нужно было обращаться именно так.

Знаю я этих сердцеедов. Мужчин, которые действуют на женщин, как вода на высохшие иерихонские розы. Тот, кто ползает перед ними на коленях, наверняка получит пинок. Того, кто исходит от любви, обливают презрением.

Но я не из таких!

Я оставалась холодна! Я не позволяла ни целовать, ни трогать себя и никогда не встречала Фаусто одна. Я всегда выходила в сопровождении других мужчин, а от поклонников и приглашений у меня не было отбоя. Каждый вечер я порхала по Парижу, городу огней, и гнала его образ из своей головы.

Честно говоря, это было нелегко. Фаусто мне очень нравился. Когда я его видела, у меня перехватывало дыхание. Но я не желала идти в его гарем. Я хотела быть чем-то большим, чем подружкой № 94-6! Всю неделю я натыкалась на его белокурую гриву в светской хронике иллюстрированных журналов, где он регулярно мелькал.

С мадам А. на балу. С мадемуазель Б. на приеме. С прекрасной незнакомкой на гала-представлении в опере. А однажды, но это, очевидно, была промашка фотографа, с рыжеволосой великаншей на конно-спортивном празднике в Берси. Женщина явно была не из его окружения.

На Пасху моя квартира была готова.

Фаусто я ее не показала.

Я становилась с каждым разом холоднее и холоднее, все время кормя его обещаниями и поражаясь самой себе. Откуда я находила силы, чтобы не броситься в беспамятстве в его объятия, когда он отвозил меня домой? Он посылал мне цветы. Уже не раз. Написал письмо с очень красивым любовным стихотворением. Но я не реагировала. «Ждать!» — приказывал мой инстинкт. И я держалась!

Наконец, его терпение лопнуло. Это была последняя суббота апреля, дул холодный сильный ветер, и мы сидели в его неудобном «лотусе» перед моим домом после долгой ночи, проведенной с дядюшкой Кроносом. Дождь барабанил по крыше машины. Мы молча сидели рядом и слушали концерт для флейты с оркестром. Фаусто купил его специально для меня. Божественно! Но мой настрой оставался неизменным.

Неожиданно он взял меня за подбородок и повернул к себе,

— Сегодня вечером, — напористо проговорил он и пристально посмотрел мне в глаза, — вы пригласите меня на ужин. И никаких отговорок! Мой интерес чисто профессиональный. Вы слышите, мадемуазель? Я хочу убедиться в ваших хваленых талантах архитектора по интерьеру. Я хочу наконец увидеть вашу квартиру. И точка!

Мое сердце заколотилось как бешеное.

Его взгляд, его близость, прикосновение его руки — я почти обмякла. Но сняла его пальцы, отвернулась и вздохнула.

— На ужин — с удовольствием. Больше ничего не обещаю.

— Разумеется, нет, вы, ледяной цветок! Меня интересуют ваши обои. А вы решили, что я мечтаю поцеловать ваш сладкий ротик?

Я молчала. Концерт закончился, и лишь капли дождя прилежно продолжали стучать по крыше.

— Вы можете связать мне руки и ноги, — стоял на своем Фаусто. — Идет, мадемуазель?

— Идет! Но должна вас предупредить: я не готовлю мяса.

— И рыбы тоже?

— И рыбы тоже.

— Даже для меня?

— Даже для вас.

— Ни мяса, ни рыбы. Что же тогда остается?

— Ничего! Предлагаю сходить в ресторан, там вы сможете себе заказать все что душе угодно.

— Ни в коем случае! Моей душе угодны кусок сыра и глоток вина в вашем очаровательном обществе. Значит, договорились! Сегодня вечером в восемь. Здесь, у вас, мадемуазель. Я буду очень, очень пунктуален!

Никогда день не пролетал для меня так быстро. Я провела его в безумной суете, готовила, драила, покупала, принимала ванну, мыла волосы, покрывала розовым лаком ногти на ногах, и, несмотря на данное обещание, Фаусто не был пунктуален!

Он пришел на полчаса раньше! Я еще стояла у плиты и протирала через сито овощи для супа. Абсолютно не накрашенная, густые завитки волос беспорядочно лезли мне в лицо, полуголая, потому что предпочитаю готовить в черной юбке на лямках, ничего под нее не надевая.

Когда позвонили в дверь, я подсунула кухонное полотенце под лямки, чтобы прикрыть обнаженную грудь, и, ничего не подозревая, открыла дверь. Гости во Франции всегда опаздывают. Консьержка, соседка — кто это еще мог быть?

3

Меня почти хватил удар, когда я увидела перед собой Фаусто.

— Как вы живописно одеты, — он протянул мне две бутылки шампанского. — Добрый вечер, Тиция! Вы всегда так принимаете друзей?

— Нет, только если они приходят раньше времени… — заикаясь, выдавила я.

— Знаю, знаю. Очень сожалею. Но меня погнала страстная тоска. Надеюсь, вы простите, прелестное дитя.

Он вошел и, не успела я опомниться, поцеловал меня в обнаженное плечо. Потом снял свое элегантное серое шерстяное пальто.

— С него капает, — объяснил он. — Если вы еще не заметили, дражайшая Тиция, на улице бушует апрель. Ливень, град, снег… — Он окинул взглядом мою фигуру. — Не удивлюсь, если… если сегодня будет буря…

Он стоял передо мной, высоченный блондин, истинный парижанин в безупречном сером костюме с жилеткой и торчащим из кармана голубым уголком платочка, а я чувствовала себя жалкой кухаркой. Охотнее всего я забилась бы в какую-нибудь щель.

Это не ускользнуло от Фаусто.

— Пожалуйста, оставайтесь, как есть, — быстро проговорил он, — не надо театра, мадемуазель. Не надо пытаться преподнести себя. Я люблю женщин в естественном, натуральном виде!

Натура натурой, но я отнюдь не собиралась провести весь вечер с кухонным полотенцем на груди. Я извинилась и пошла переодеться. Платье уже лежало на моей кровати: голубое, переливающееся, до пола. Затканное серебряными звездочками. Индийское платье с широкими рукавами и малюсенькими серебряными колокольчиками на вырезе и подоле.

Я любила это платье. Фаусто оно тоже понравилось!

— Какая прелесть — то, что вы там надели, — оценил он и изучил меня с головы до ног долгим внимательным взглядом. — Если не ошибаюсь, мадемуазель, ткань довольно тонкая. Почти прозрачная, а? Признайтесь, Тиция! Ведь вы передумали и соблазняете меня?

— Не бойтесь, — бросила я и поспешила на кухню. Он догнал меня, поймал мою руку и поцеловал.

— Жаль, — сказал он с улыбкой, — я бы не возражал. Скажите, я могу оглядеться в вашем царстве?

Квартира была прибрана, и мне нечего было бояться. Тем более она удалась мне на славу! Во всех комнатах я покрыла полы светлым паласом, а сверху положила красивые старинные ковры ручной работы.

Мебели у меня было немного, но то, что я имела, было исключительно благородно. Красивые предметы, собранные мной по аукционным и антикварным лавкам, а между ними я тактично разместила зеркала и лампы, чтобы все казалось крупнее, приветливее и светлее. На стенах картины моего отца. Две обнаженные натуры и один натюрморт, большой, сочный, яркий. А спальня… Ну, спальня — это особый разговор.

— О-ля-ля! — услышала я голос Фаусто. Ага! Он ее нашел. — Что это? Любовное гнездышко? Тиция! Идите скорей сюда! Просветите меня!

Дело в том, что у меня была кровать с балдахином еще до того, как они вошли в большую моду в Париже. Куполообразная крыша с витыми резными колоннами из темного дерева. И все в комнате гармонировало: обивка кровати, покрывало, занавески, обои. Все было из лучшего мебельного ситца с набитым вручную рисунком из зеленых листьев, цветов и стеблей. Моя спальня была пышным садом. Просыпаться здесь было чувственным наслаждением.

Фаусто стоял, прислонившись к двери.

— Так принято в Вене?

Я не ответила. Он как-то странно смотрел на меня. Боже правый! Что это он делает? Не говоря ни слова, не спуская с меня глаз, Фаусто сбросил туфли, развязал галстук, снял свой элегантный пиджак и небрежно уронил его на пол. Потом он сделал пять больших шагов и бросился на мою кровать.

— Я только хочу попробовать матрац, — пояснил он, широко разведя руками. — Отличное качество. Не слишком жесткий. Как раз то, что надо. Тиция, знаете что? Сегодня я буду спать здесь. То есть… если вы не ждете никого другого. Может, это место… уже забронировано? Я молчала.

— Тиция! Ледяной цветок! Вы ждете сегодня гостей? Кроме меня?

— Нет!

Он выпрямился.

— Почему вы вдруг замолчали? Вы же не прогоните меня? В такую бурю? Слышите как завывает ветер? Сядьте ко мне, моя снежная роза. Ну идите же сюда! Не будьте такой чудовищно холодной!

Он протянул ко мне руки. Перед этим жестом невозможно было устоять. Но я не шелохнулась. Я вдруг задрожала всем телом.

— Вы хотели мне рассказать, как получили свое имя. Помните? Вы обещали!

— Позже, — слабо отозвалась я.

Фаусто устремил на меня свои голубые глаза и смерил долгим, настойчивым взглядом.

— Ты прекрасно знаешь, — тихо сказал он, — что мы должны попробовать. Игра затянулась. Три месяца мучений! Это взбесит любого мужчину. Пойди сюда, дорогая. Пойди! У нас нет выбора.

Я молчала.

— Я принадлежу тебе. Я написал это в письме!

— Вы принадлежите всему Парижу! К тому же я готовила!

— О, пардон, — он вскочил, — совсем забыл, ведь ты же так долго стояла у горячей плиты! Как невежливо с моей стороны! Я ведь могу говорить тебе «ты», моя Тиция? И ты говори мне «ты».

Мы молча перешли в столовую.

Сели за стол. На ужин был протертый томатный суп со свежими сливками и шерри. Салат с рокфором и орехами. Ризотто с трюфелями. Сыр. В воздухе носились эротические разряды. Мне ничего не лезло в горло. Фаусто же не заставлял себя уговаривать. Брал добавку и нахваливал, как все замечательно вкусно. Даже без мяса и рыбы.

Мне с трудом удавалось поддерживать беседу

Говорила о домах, квартирах, планировке, мебели, тканях, коврах, ценах. Наконец, мне уже ничего не приходило в голову, и я замолчала.

— Итак, — подал после долгой паузы голос Фаусто, — как ты получила свое имя? Я весь внимание.

— Это обязательно? — вымученно вздохнула я.

— Что обещано, то обещано, — резюмировал Фаусто и подлил нам обоим шампанского.

Ну ладно! Меня зачали в ателье моего отца на античной софе под копией Тициана. Картина называлась «Юпитер и Антиопа», оригинал висит в Лувре. И поскольку мои родители боготворили Тициана, они назвали меня его именем в качестве доброго предзнаменования и в память о прекрасном эпизоде на красной бархатной софе в Вене.

Я объяснила это по возможности лаконично, избегая употреблять слова «страсть» и «наслаждение». Но это не помогло. Глаза Фаусто заблестели, на лице появилось то же выражение, как до этого, когда он упал на мою кровать с балдахином. От улыбки, заигравшей на его губах, у меня по коже побежали мурашки.

— Красивая история, — заметил он. — Раз уж мы заговорили на эту тему, как мы назовем наших детей? Буря в апреле?

Наших детей? Мы еще даже не целовались.

— Не смотри на меня, — серьезно сказал Фаусто, — иначе я потеряю самообладание. Тогда первую будут звать Виола[2].

Виола? Насилие? Я широко раскрыла глаза. Фаусто тут же опустился на колени, подполз ко мне по ковру и положил свою львиную гриву мне на колени.

— Прости! Это была глупая шутка. — Он обнял меня сильными руками. — Наверняка это будут близнецы. Антиопа то родила близнецов. Удивляешься, что я знаю такие вещи? Тиция, любовь моя, мы назовем наших детей Да и Нет. Потому что сейчас ты скажешь «нет», а потом «да». Да, да… — Он принялся меня целовать, и что уж тут говорить! Я ответила ему. Мы оба сползли на пол, тесно обнявшись и завернувшись в моеголубое сверкающее платье, и целовались, будто всю жизнь ждали этого момента.

Это было божественно! Вдруг его рука скользнула в мой вырез и сжала мою грудь. Фаусто застонал, но для меня это было чересчур поспешно, и я села на пол.

— Что с тобой, дорогая? — спросил Фаусто, не глядя на меня.

— Мне срочно нужен… глоток воды.

— А мне нет, — отозвался Фаусто, — я абсолютно счастлив. Я хочу только тебя.

— Я сейчас вернусь.

Я побежала в ванную и заперлась изнутри. Тяжело дыша, опустилась на красный пуфик перед большим зеркалом. Пробил час истины! Хочу я его или нет? С февраля я гадаю об этом, потому что все не так на этот раз.

Любовь у меня проходит через голову. Новая любовь всегда начинается с разговоров всю ночь напролет. Если вечер пролетает как один миг, если уже три часа ночи, а мы все говорим и говорим, если утром не хочется расставаться, потому что так много надо сказать друг другу, тогда, возможно, это мог бы быть мужчина для меня.

В случае с Фаусто такого не было никогда. Дядя Кронос говорит, Фаусто слушает. Он никогда не скажет, о чем думает. Мы ни разу не разговаривали серьезно. Фаусто ничего мне не рассказывает. Но он самый красивый мужчина, какого я когда-либо встречала.

Мой взгляд падает на зеркало.

Это действительно я? Такой красивой я еще никогда не была. Щеки раскраснелись, глаза блестят. А это что такое? Я наклоняюсь вперед. Вокруг меня стоит марево. Честное слово! Я излучаю тепло, словно горячий камень летом!

Я не могу выйти в таком виде! Как мне прийти в себя? Может, принять холодный душ, поменять белье, побрызгать на себя духами?

— Куда ты пропала? — донесся из салона жалобный голос Фаусто. — Ты что, прячешься от меня?

Я нажала на спуск. Зажурчала вода. В моих висках стучало, я открыла дверь — салон был пуст! Где же Фаусто? Отгадывай, Тиция, до трех раз. В твоей постели, где же еще?

— Я здесь, — подал голос Фаусто из спальни. Неожиданно все встало на свои места. Мною вдруг овладела страстная, до боли, тоска по этому белокурому гиганту. Горячая волна залила меня с головы до ног. Как могла я так долго противиться ему? Только потому, что я не могу поговорить с ним? Что я, сумасшедшая? Любовь состоит не только из слов. Разговоры подождут. Ныряй в приключение, Тиция! Как знать, сколько еще простоит наш мир?

Я погасила свет. Скинула туфли. Послала небу короткую молитву… и на цыпочках пошла навстречу своей судьбе.

Причина, почему я решила, что Фаусто Сент-Аполл — моя большая любовь, легко объяснима: Фаусто меняется в постели! Стоя на двух ногах, он циничен, неразговорчив, ненадежен, высокомерен. Но как только он принимает горизонтальное положение, он становится кротким как котенок, нежным как дитя, страстным, терпеливым, трогательным и благородным.

Он был пятнадцатым мужчиной в моей жизни и моим четвертым французом. После холодных лондонских лет он обрушился на меня как горячий поток, и еще не родилась та женщина, которая не потеряла бы от этого головы.

Фаусто был самым крупным и сильным мужчиной, когда-либо заключавшим меня в свои объятия. А чтобы быть уж совсем точной: он совершенно замечательно оснащен. Он потрясающе сложен. Фаусто заполнял меня всю до краев, овладевал каждым миллиметром моего тела, проникая достаточно глубоко, чтобы парализовать мой мозг, раскрыть мое сердце и без всяких усилий приковать меня к себе. Фаусто был моей первой страстью.

Раньше мне удавалось не допускать этого»

Я не хотела попадать в плен ни к одному мужчине. Я обожглась на молоке. Ведь я выросла в венских богемных кругах, а этого достаточно, чтобы наложить отпечаток на всю жизнь. Еще чудо, что я не стала фригидной!

Первый мужчина, с которым я провела ночь (мне было семнадцать, ему двадцать четыре), на следующий день больше не здоровался со мной. Он сидел в кафе «Гавелка» на Доротештрассе и громким голосом рассказывал своим друзьям подробности моего телосложения! Я стояла у двери почти без сознания от стыда. Он не пригласил меня за свой стол.

Второй был не лучше. Он считался многообещающим молодым талантом, был своим человеком в ателье моего отца и после второй ночи наказал меня молчанием (мне было восемнадцать, ему двадцать). Ни слова. Ни фразы! Он игнорировал меня, будто мы никогда не знали друг друга.

— Почему ты не разговариваешь со мной? — решилась я, наконец, спросить его через неделю.

— Разговаривать? — последовал ответ. — С женщиной? С женщинами спят. А все остальное лучше делают друзья!

В Вене я искупила свои грехи,

Я знаю, что это такое — целыми днями тщетно ждать телефонного звонка, весточки, письма.

Я знаю, что это такое — ночи напролет бродить по кабакам в надежде увидеть «его». Мне знакома боль, когда, наконец, встречаешь его, голова к голове, с другой в баре. И повсюду друзья, от которых ничего не ускользает, которым все известно, которые громко приветствуют тебя, язвительно усмехаясь, а потом шушукаются: «Она все еще бегает за ним?» Затем они бесчестят другую.

Это послужило причиной моего раннего отъезда из Вены. Сразу после окончания школы я обратилась в бегство. Двое мужчин послужили мне горьким уроком. Я сделала вывод: над тем, кто любит, в открытую смеются! Того, кто изнывает от любви, обливают презрением.

С тех пор я всегда была начеку. И хотя за границей мне везло больше, я сохраняла холодный рассудок. Люциуса Хейеса я тоже не любила. И в мои планы никак уж не входило, чтобы Фаусто Сент-Аполл, самый избалованный парижский холостяк, разбил мне сердце. С этим выводом я вышла из ванной.

Бесшумно прокралась по мягким коврам в спальню. Фаусто везде погасил свет. Но лампочка в передней горела, и я увидела вполне достаточно.

Фаусто лежал нагим в моей кровати. Глаза закрыты, руки раскинуты по сторонам. Расслабившийся, раскованный, открытый. У него было великолепное гладкое тело.

Я села к нему. Он сразу же повернулся, улыбнулся мне, но не притрагивался. Это мне понравилось. Не люблю, когда мужчина бросается на меня. Мне нужно время. Мы долго смотрели друг на друга. Потом я набралась мужества и погладила его по руке.

Кто бы мог подумать? Его кожа была шелковистой, почти такой же мягкой, как моя собственная. Нежная кожа, как у женщины. Такого я еще не встречала ни у одного мужчины. А это еще что такое? Его соски и член были темные, слишком темные, будто выкрашенные. Контраст с его светлыми волосами был разителен. Никогда такого не видела.

— Я не настоящий блондин, — Фаусто заметил мой взгляд, — собственно говоря, у меня должны были бы быть черные волосы. А у тебя? Все натуральное? Ничего не обесцвечено? — Он коснулся моих локонов, нежно погладил меня по щеке. Неожиданно его дыхание стало прерывистым, и голос задрожал: — Иди ко мне, Тиция, моя снежинка. Прижмись к моему сердцу!

Он выпрямился, обнял меня горячими руками и прижал к своей груди. Я утонула в его мощном теле. Любое сопротивление таяло. Я была потеряна для этого мира. Это было нечто неописуемое! Словами такое не объяснишь.

Фаусто был мягким и сильным в одно и то же время. Я чувствовала его силу, но его тело не было жестким, нет, я вдавилась в него, как в гору мягких подушек. И чувствовала себя такой защищенной! Дома! Мы молча обнимались. Потом он поднял голову и медленно-медленно прикоснулся своими губами к моим. А когда прошла целая вечность, я почувствовала его язык! Он был круглый и шершавый, как у кошки. Никогда не встречала такой эротический язык. Он и так чуть не свел меня с ума в салоне!

Мы целовались, пока моя воля не была окончательно сломлена. Потом он меня отпустил.

— Пожалуйста, дорогая, сними платье.

Он помог снять мне его через голову. Под платьем у меня ничего не было. Разволновавшись, что Фаусто пришел раньше времени, я забыла про белье!

Фаусто громко втянул носом воздух.

— Как ты красива! Моя прекрасная Тиция! Моя любовь. Моя малышка.

Он рывком притянул меня к себе. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу. Ни ткани между нами, ни рубашки, ни платья. Обнаженная, мягкая, горячая кожа. Я едва дышала. Многотонный груз давил мне на грудь, сердце было готово разорваться. Я вдруг до боли захотела Фаусто. Сейчас, немедленно!

Я не из тех женщин, которых часами надо ласкать там, внизу, чтобы разгорячить их.

Моя внешность обманчива!

И хотя я хрупкая, нежная блондинка, соблазнить меня нелегко. Но уж если мой выбор падает на какого-то мужчину, во мне полыхает пожар! Если я кого-нибудь хочу, то сразу. Без окольных путей, без прелюдий, без экивоков. Я хочу его чувствовать в себе, и баста! Часами! Я хочу любить его всю ночь! Хочу его губы, руки, зубы, волосы, его душу, сердце, хочу слиться с ним, хочу безумия и безрассудства — а потом мир может обрушиться!

Фаусто это сразу понял. Он вздохнул. Его рука прошлась по моему телу, поласкала грудь, его губы тесно прильнули к моим. Он прижался ко мне своими бедрами и перевернул меня. Неожиданно Фаусто оказался сверху.

— Ты меня хочешь? — прошептал он.

— Да, приди ко мне!

Я открыла глаза. Ну и член! Огромный! Темный! Чужой!

— Не бойся. Я не причиню тебе боли! — Он осыпал меня страстными поцелуями, уже нащупывая путь. Быстро нашел его и начал, входить в меня.

— О боже! — застонал Фаусто и замер. Мы едва дышали. Потом он с осторожностью проник в мою плоть. Вот он уже целиком во мне. Заполнил меня всю, еще немного — и я лопну. Я умирала от блаженства. Три месяца выжидания были не напрасны. Я и Фаусто!

Сорок лет я ждала его.

Я и Фаусто! Мы отделились от этого мира. Потом он начал меня любить. Четыре коротких толчка, один долгий, и маленькая пауза после сильного толчка. Такого я никогда не испытывала. Четыре коротких, один долгий. Это невероятно прекрасно. Невыносимо! Четыре коротких, один долгий. Я сейчас закричу от счастья.

— Ты очень страдаешь? — вдруг спросил Фаусто и вернул меня на землю. — Я ведь не делаю тебе больно?

— Ты сделаешь мне больно, если остановишься! — воскликнула я в панике.

— Тебе хорошо? Правда, хорошо? — Он закрыл глаза. Четыре коротких толчка, один долгий, и пауза после самого глубокого. Четыре коротких, один долгий. Я перестала соображать.

Мы занимались любовью полночи. Фантастика! У Фаусто все было неподдельным! Никакого театра, как у некоторых французов, любящих трудное и отвергающих простое. Никаких команд, чтобы завуалировать хромающую потенцию, типа: возьми его в рот! Укуси меня в грудь! Сунь мне палец в попу! Ущипни меня! Царапай меня! Да, да, да! Никакой акробатики, никакой гимнастики, убивающей желание. И никакой суеты, как у Люциуса Хейеса.

Ибо Люциус Хейес думал о делах даже в постели. Лишь в самом начале он дарил мне звездные часы. А потом: две минуты — и все кончено. Фаусто же мог делать это бесконечно!

— Дорогая, сейчас опасно? — простонал он, я уж не помню когда. — Мне надо следить за этим?

— Нет-нет, не бойся!

— Я больше не могу ждать.

— Не жди меня.

— Ты не можешь кончить? — с трудом переводя дыхание, спросил он и остановился.

— Я потом.

Дело в том, что я безразлична к кульминациям.

Оргазма я могу и одна достичь. Что мне надо от мужчины, так это то, чтобы он жаждал меня. Хочу страсти, и это я получила сполна за последние часы.

— О, дорогая, до чего хорошо! — Фаусто задвигался быстрее, издавая стон при каждом толчке. Вот когда это стало по-настоящему прекрасно! Я чувствовала, как он поднимался все выше и выше. Все вокруг начало гореть. На помощь! Пожар! Земля сотрясается!

Или это только кровать? Вот оно! Фаусто достиг вершины.

— Тиция! Нет! Нет! Нет! — Всхлипывая, подрагивая, он так навалился на меня, что я чуть не задохнулась. Принялся целовать, будто лишился рассудка. Потеряла разум и я. Я действительно думала, что сойду с ума. Я не достигла своего апогея, но наслаждалась его оргазмом будто своим.

— Ох, хорошо-о-о-о, — выдохнул в изнеможении Фаусто, отделился от меня и рухнул рядом. — Нам давно следовало сделать это, ты не находишь?

Потом он прижался ко мне, положил руку на мою левую грудь и задремал. Дыхание его было ровным, он не шевелился, его светлая грива покрывала мою щеку, и я охраняла его сон, пока не заснула сама.

Неожиданно, посреди ночи, он вскрикнул.

— Нет! Только не это! — В его голосе звучала паника.

Я испуганно вскочила.

— Что случилось?

— Тиция, девочка! Где ты? — Он схватился за меня. Руки его были беспокойные и горячие. Фаусто ощупал меня, чтобы убедиться, что я лежу рядом. — Ох, как я испугался!

— Чего? — спросила я в страхе.

— Злой колдуньи, — попытался он отшутиться. Он сел на постели, потер глаза и громко зевнул. — Мне приснился дурной сон. Ты ушла в эту дверь, и я тебя больше не нашел.

— Отчего тебе снится такая чушь?

— Не знаю, — рассеянно пробормотал Фаусто, — слишком много диагоналей.

— Каких диагоналей? — удивилась я.

Фаусто не ответил. Неотрывно смотрел на зеленый небосвод моего балдахина, как на другой мир, и не двигался.

— Я тебя разбудил, — подал он голос через какое-то время, — мне очень жаль.

— Ничего. У тебя все в порядке?

— Я абсолютно счастлив. А ты?

— Я тоже.

— Но ты не кончила.

— Это мне не мешает.

— Зато мне мешает! — Фаусто растянулся рядом со мной и погладил меня по голове. — Нам, французам, это не нравится. Ляг на спину, дорогая. Оставайся в таком положении.

— Зачем?

— Сейчас увидишь.

Его непокорная грива скользнула вниз. Он поцеловал мои соски. Его язык поласкал мой пупок. Я почувствовала его горячее дыхание на моем животе.

— Что ты делаешь? — Я засмеялась.

— Раздвинь ноги.

Я сжала ляжки. Он просунул между ними свою руку.

— Иди сейчас же наверх, — приказала я со смехом, — мне тебя не хватает. Я этого не люблю.

— Что же ты тогда любишь? Меня ты тоже не любишь.

— Что-что? — переспросила я с угрозой. — Я не люблю тебя? Да знаешь ли ты, что так хорошо мне еще никогда не было!

— Почему же ты тогда не кончила?

Я вздохнула, уже поняв, что Фаусто никогда не отступает.

— Тебе это обязательно знать? — вяло спросила я.

— Обязательно. — Он буравил своим подбородком мой живот.

— Ну хорошо. Я не кончила, потому что у меня не бывает оргазма на спине.

Что я, совсем рехнулась? Почему выдаю свои тайны?

— Ах так? — поразился Фаусто. — Это что-то новенькое!

— Старо, как мир! Иначе ты не можешь ласкать меня там, внизу. А мне это необходимо, чтобы кончить.

— Это мы сейчас наверстаем, — решительно объявил Фаусто и приподнялся. Я коснулась рукой его члена. Он был тверд, как кремень. — Сейчас, сделаем. Ты такая мягкая, любовь моя, такая приятная, у тебя такая нежная кожа. Ты меня ужасно возбуждаешь. Я срочно должен почувствовать тебя. Хочу, чтобы тебе было так же хорошо, как мне.

Он лег сзади меня. Тесно прижался к моей спине, приноровился и после нескольких попыток ловко вонзился в меня. Это было божественно! Еще лучше, чем в первый раз. Глубже, яростнее, как всегда в этой позиции. Теперь он изнутри задевал мое самое чувствительное место. Я чуть не кричала от блаженства.

— Хорошо? — шепнул Фаусто, я с трудом поняла его.

— Фантастика!

— Положись целиком на меня, любовь моя! — Он начал двигаться. Четыре коротких, один долгий, пауза после самого глубокого толчка. Четыре коротких, один долгий. Ритм был потрясающий. Четыре коротких, один долгий.

— Слишком горячо, — застонал вдруг Фаусто, — слишком хорошо, я этого не хотел. Ах, сокровище мое, это чудесно!

Когда блаженство стало почти непереносимым, он начал ласкать меня. В нужном месте, не слишком грубо, не слишком быстро. Я громко выдохнула. Еще никогда у меня не было такой богатой гаммы ощущений, ни с одним мужчиной. Никогда бы не подумала, что Фаусто обнаружит столько художественного чутья. Что он, избалованный красавец, будет прикасаться ко мне так, словно знает не один год. Что он угадает все мои сокровенные места.

Вдруг я ощутила, что подступает сладкая волна.

— Ты кончаешь? — выдохнул Фаусто, который сразу почувствовал это.

А я в это время решала для себя задачу. У меня давно сложилось убеждение, и я никак от него не избавлюсь: если мужчина дарит мне оргазм, он как бы получает власть надо мной. Я в это верю упрямо и твердо. А кому этого хочется? Мне во всяком случае — нет. Не желаю больше страдать от любви. Спасибо, не надо!

Я и сама себя могу поласкать в ночной тиши и сохранить при этом свободу. Оргазм — это нечто слишком интимное. Тут не должно быть никого другого. Если его делишь с мужчиной, можешь попасть к нему в кабалу. Спасите! Я же не сумасшедшая! Сейчас встану. Как выбраться из этой кровати?

— Ты кончаешь, ангел мой? — Фаусто обдал меня своим горячим дыханием. — Я жду тебя, кончай!

Нет! Не буду! Этого он не вправе от меня требовать! Я этого не сделаю, и все тут!

Хотя… хотя… с первого его прикосновения я — как в дурмане. Вот уже несколько часов кровь гудит во мне, в каждой жилке полыхает пожар, покалывания пронизывают все тело, от сердца до кончиков пальцев. Четыре коротких, один долгий. Еще! Еще!

— Тиция, радость моя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!

Я сдалась. Раскрылась вся, и страх вдруг исчез. Меня охватил первобытный восторг! Я умираю от экстаза! После долгого перерыва кончить вместе с мужчиной! Скорей, скорей! В моих недрах затаилось сконцентрированное желание, оно сжалось до сгустка, а потом взрыв энергии приподнял меня, и необыкновенное ощущение счастья швырнуло к свету. Боже! Где я?

— Давай! Давай! — Фаусто со всей силой обхватил меня, подавив крик. Я почувствовала, как он затрепетал во мне. Он кончил вместе со мной. Мы нашли друг друга. Он победил, и я была рада.

Потом мы долго лежали тихо, слившись и крепко держась друг за друга. На меня снизошли покой и абсолютная благодать! Я была влюблена.

Фаусто уткнулся в мои волосы, я чувствовала на затылке его дыхание.

— Ты меня любишь?

— Я люблю тебя.

— Никогда бы не подумал, что будет так хорошо, — пробормотал Фаусто, — мне становится просто страшно.

— Почему ты спросил, страдаю ли я? — поинтересовалась я через какое-то время.

Фаусто зевнул.

— Потому что большинство женщин только терпят секс, дорогая моя!

— С чего ты взял?

— По опыту знаю! Все желают выходить в свет и целоваться, ими надо восхищаться и покупать им платья. Но в постель они ложатся безо всякой охоты.

— Это только молоденькие. Со временем все меняется.

— Откуда ты знаешь?

— От себя самой.

Фаусто поцеловал меня в ухо. Потом поиграл моей золотой цепочкой.

— От кого она? — спросил он. — От поклонника?

— Нет, от отца.

— Сними ее.

Я выполнила его просьбу и тут же почувствовала его язык, гулявший по моим обнаженным плечам. Было жарко и холодно в одно и то же время.

— Что ты делаешь? — спросила я, развеселившись.

— Я кое-что написал тебе на спине. Заявление о вступлении во владение.

Я отстранилась от него, перевернулась и прижалась к его лицу своим.

— Мы знаем друг друга вот уже три месяца, — продолжал Фаусто, — и ты еще ни разу не просила у меня подарка. Ты никогда не говорила «купи мне новый шелковый платок» или «у Картье на рю де ла Пэ красивые золотые часы…»

— Другие так говорят?

— Еще как! Подружки всегда спрашивают: он тебе делает подарки? Что ты получила на день рождения? На Рождество? На Новый год? Если ты не можешь перечислить подарки, ты посрамлена.

Фаусто поцеловал меня в лоб.

— Знаешь что? Ты самая большая неожиданность в моей жизни. Выглядишь ты, как холодный белокурый ангел, а на самом деле страстная по природе.

— С этим ты наверняка частенько сталкивался.

— Нет. Я же сказал тебе: женщины чаще всего разыгрывают спектакль. Их больше впечатляет моя фамилия. И деньги моих родителей. Кофе «Аполло». Поэтому они спят со мной. А по тебе, ангел мой, сразу видно, что ты по-настоящему наслаждаешься этим. Ты хочешь меня!

Он тесно прижал меня к себе. Принялся целовать, и я почувствовала, что он опять был готов.

— Я не могу устоять перед тобой, — прошептал он.

— Я тоже.

Он плавно вошел в меня. Мы начали любить друг друга. Сначала медленно и нежно, а потом все безудержней. Мы были не в силах оторваться друг от друга. Так продолжалось до рассвета.

— Тиция, послушай теперь меня хорошенько, — прошептал Фаусто, когда все было позади и мы в сладкой истоме лежали рядом. — То, что я тебе сейчас скажу, я не говорил еще ни одной женщине. Я ждал тебя всю свою жизнь. Я хочу, чтобы ты осталась со мной и мы поженились в мае!

Вот как это было. Два года назад на улице Валадон. Мы любили друг друга пять раз в ту нашу первую ночь, а на улице бушевала непогода, словно наступал конец света. На следующий день мы почти не вылезали из постели, были бледные и изможденные, у нас подкашивались ноги, но мы сияли от счастья, как малые дети. Моя квартира казалась заколдованной, спальня действительно превратилась в цветущий сад. Краски старых ковров вновь засверкали, прекрасная старинная мебель выглядела еще благороднее. Все излучало тепло, радость и уют, мы были надежно защищены в моем славном гнездышке.

Позавтракали мы в три часа пополудни. С четырех у нас была сиеста, а с шести мы любили друг друга. И когда Фаусто ушел от меня в понедельник утром, его будто подменили.

— Кто бы мог подумать, — ласково сказал он на прощание, прижимая меня к себе, — две белые ночи. Давно у меня такого не было!

— Почему белые?

— Так говорят, когда не спят, потому что есть дела поинтереснее. — Он надел пальто. — Я бы предпочел остаться и начать все с начала. Ты тоже?

Я кивнула, и мы долго обнимались. На следующий день он вернулся. Принес мне красивую золотую цепочку и надел на шею.

— С сегодняшнего дня ты будешь носить украшения, подаренные только мной! — Он взял мое лицо в свои руки и долго смотрел на меня. — Не забудь того, что я сказал тебе вчера, — настойчиво произнес он. — Это было серьезно. Если ты хочешь, я буду принадлежать тебе. Всегда!

Да, именно так это и было. Он во что бы то ни стало хотел меня. Я вначале сильно сомневалась, но Фаусто настаивал на женитьбе.

4

В конце концов мне пришлось сдаться. Во время обручения я испытала первый шок. Мы праздновали в «Каскаде», феодальном поместье его родителей. Мой отец дал объявления в крупнейших европейских газетах, а через десять дней пришло письмо от невесты Фаусто!!! Фаусто был уже обручен! С богатой американкой из Сан-Диего. Параллельно объявились еще две дамы под рубрикой «кратко и сладко». Он лишь запамятовал поставить нас в известность об этом.

Разочарование было велико.

Я была влюблена, но оборвала все контакты и отказывалась с ним встречаться. Даже не упоминала его имени. Для меня он умер.

Но Фаусто не отступал. Осада продолжалась днем и ночью. Он посылал письма, цветы, подарки, плакал под дверью.

Дядя Кронос уговаривал меня. Детские забавы все это, ничего серьезного. Никто ни разу даже не видел его «невесту». Она не была представлена семье. Умная женщина закроет глаза на это. Фаусто любит только меня. Одну меня.

Итак, я сдалась. Мы поженились через год с благословения всех родственников, переехали в большую квартиру дяди Кроноса, и начались прекрасные времена.

Когда же наступил перелом?

Это произошло после смерти дяди Кроноса. Полгода тому назад. Он упал в библиотеке. Доставал книгу с самого верха и свалился с лестницы. Я очень горевала по элегантному старому господину. И сейчас я нередко его вспоминаю и жалею, что его нет. После похорон началось: «Месье придет сегодня позже!» Теперь я вся состою из недостатков. Губы у меня слишком узкие.

Грудь слишком маленькая. Зад слишком плоский, волосы чересчур кудрявые — «в точности как салат!»

А раньше он этого не замечал?

Но больнее всего переносить его презрение в постели. А ведь раньше постель примиряла нас после каждой ссоры.

Я смотрю на часы. Что?! Почти половина одиннадцатого! Больше часа я предавалась размышлениям. В одиннадцать у меня деловая встреча на острове Сен-Луи. Там по моему проекту ремонтируют квартиру. Маленькая очаровательная квартирка, доставляющая мне немало радости. Фаусто тоже хотел подскочить. А в час мы договаривались пообедать на острове.

Телефон прерывает ход моих мыслей. Я вскакиваю, бегу в желтый салон и снимаю трубку. Это наверняка Фаусто! Наконец-то! Хочет извиниться за вчерашнее.

— Алло? — спрашиваю я с надеждой.

— Эй, белобрысая змея, — говорит хрипловатый голос, — твое время истекло. Упаковывай чемоданы! Поиграла двенадцать месяцев в важную даму, и хватит! Разводись и исчезни из Парижа, иначе тебя постигнет несчастье!

Я опускаю трубку. У меня такое ощущение, как будто меня стукнули по голове. Надолго ли хватит моих сил? Я сейчас расплачусь! Нет, никаких слез! Может, это звонила Биби, изменив голос? Чушь! Биби я бы узнала. Что мне надеть? На улице тепло. Первый теплый весенний день. День, в который, если верить Лолло, должно произойти чудо. Но почему меня так знобит?

Я выбираю красивое платье. Красное, в белую крапинку. Летящая юбка до колен, нитка жемчуга. Новый браслет? Нет, это чересчур элегантно. Браслет! Фаусто купил мне браслет. Значит, кружевная сорочка мне никогда не предназначалась. Он всегда делает один подарок, два — никогда.

Меня начинает бить дрожь. Где белые туфли? Куда запропастились? А волосы и вправду вьются мелким бесом, падают мне на лицо и не поддаются укрощению. Но на мытье головы уже нет времени.

А краситься нет желания. Я пытаюсь заказать по телефону такси. Все номера заняты. Наконец, пробиваюсь, излагаю свою просьбу. Мне говорят: «Ждите, ждите…» Кончится это когда-нибудь? Включается магнитофонная запись: «Сожалеем, но в вашем районе нет ни одной свободной машины». Что делать? Моя машина сломана. Пару дней назад в меня на набережной Бранли врезалась машина по доставке купленных товаров. Теперь мне нужен новый радиатор. Надо подождать несколько дней. Без машины я себя чувствую беззащитной. Но мне надо попасть на остров. А поскольку в метро сегодня забастовка, остается только автобус.

— До свидания, Лолло!

— Оревуар, мадам. Я захлопываю дверь.

Вхожу в лифт и бросаю взгляд в зеркало. Исчезла жизнерадостная венка. Я выгляжу хуже покойника. Может, будет лучше, если улыбнуться? Я кривлю рот. Не помогает. Зато обнаруживаю темные круги под глазами.

Круги? С каких это пор они у меня появились?! Я вдруг чувствую себя так омерзительно, что с трудом заставляю себя выйти из дома. Именно сегодня, как назло, надо быть среди людей. Куда делась моя хваленая сила?

Я попадаю на авеню дю Президент Вильсон, где шумит транспортный поток. Может, та тощая персона в белом платье, стоящая в телефонной будке, и звонила мне анонимно? Почему она так таращится на меня? Меня охватывает паника! Вернуться! Остаться дома! Но я закрываю глаза и пытаюсь отдышаться.

Ведь меня когда-то вытащили из-под снежной лавины.

И я выстою, какие бы сюрпризы ни готовил мне наступивший день.

Я спускаюсь пешком к площади Альма и жду автобуса, который довезет меня на остров Сен-Луи. Его все нет и нет.

Итак, с кем же изменяет мне Фаусто?

Это должна быть женщина, чье имя он часто упоминает. Знаю по своему сорокадвухлетнему опыту.

Если влюблен, с удовольствием говоришь об объекте своей страсти. Одно имя произнести, и то уже повышает настроение. О ком же Фаусто часто рассказывал в последнее время? Никто не приходит на ум.

Подойдем к делу с другой стороны. Чаще всего это бывает кто-то из непосредственного окружения. В отличие от женщин, которые ищут любимых где-нибудь подальше, мужчины неохотно пускаются в неизведанное. Это я знаю по собственному горькому опыту. Самый тесный круг поставляет любовниц: секретарша, лучшая подруга, собственная сестра, соседка, кузина, теща (пользуются большим спросом во Франции), тетя, жена лучшего друга, прислуга. Очень популярны кухарки. Лолло? Нет, Лолло и так порядком занята. О подругах тоже не может быть больше речи. Лучшая подруга для меня — давно перевернутая страница. Поэтому-то у меня и не идет из головы Биби. Может, это все-таки был ее голос? Или она посвятила в свои тайны знакомую, которая мучит меня звонками? Похоже на нее! От Биби всего можно ожидать. Именно она разрушила мой стройный внутренний мир, из-за нее я в Париже не доверяю ни одной женщине, кроме Глории.

Еще год назад Биби была моей лучшей подругой.

Мы встречались по нескольку раз на неделе — в кино, в театре, в опере, в Гран-Пале. Ходили в рестораны и кафе. Но стоило мне представить ей Фаусто, как все изменилось.

Биби внесла нас в список своих гостей. Посыпались приглашения в дом. Я была настолько наивна, что даже обрадовалась!

Почти каждую неделю мы ужинали у нее и Кена. Дверь их трехэтажного особняка на престижной авеню Фош была всегда открыта для нас. И каждый раз это был праздник с множеством изысканных блюд, лучшими винами, свечами, мягкой музыкой и видом на освещенную Триумфальную арку.

Вскоре звонки Биби стали ежедневными. И с каждым разом разговоры становились все интимнее. Она хотела знать все про меня и Фаусто, как обстоят у нас дела в постели и что мне не нравится в нем. Она рассказывала о сексуальных проблемах Кена, чтобы потом опять выспрашивать меня о Фаусто.

Вскоре мы стали встречаться и днем. Ходили плавать в Поло-клуб или обедать в ресторан отеля «Клебер», что за углом от нашего дома. Иногда Фаусто составлял нам компанию. И через какое-то время она сделала одно открытие.

— По четвергам у твоего мужа никогда не бывает времени, — заметила она. — Ты можешь сказать почему?

Как сейчас помню этот день.

Мы стояли перед новой пирамидой из стекла в выложенном гранитом дворе Лувра (когда-то здесь цвели розы и пели птицы), и внутренний голос сказал мне: «Это ее абсолютно не касается!» Но я уже брякнула:

— По четвергам он изучает квартирные объявления в кафе «Клебер» и не хочет, чтобы ему мешали. — В четверг выходит газета с объявлениями о продаже недвижимости «Без посредников», в которой можно найти квартиры на особо выгодных условиях.

— Ага! — сказала Биби и с того момента у нее по четвергам тоже никогда не было времени.

И когда мы ужинали в субботу, она была рассеянна, без причины краснела, и впервые Фаусто не сидел рядом с ней. Она на него вообще не смотрела. Оба искусно игнорировали друг друга.

Всю следующую неделю Фаусто был в отъезде. Биби не позвонила мне ни разу. Я позвонила ей сама. «Мадам нет в Париже», — ответила бонна. Я увидела ее лишь через десять дней, в кафе «де ля Пэ» за чаем, и это была другая женщина. Биби полностью преобразилась, она была ослепительно красива, у ювелира на площади Вандом она проколола себе уши, и теперь у нее в ушах были большие золотые кольца, поблескивающие при каждом движении, что придавало ей разнузданно-игривый вид. Она походила на сытую кошку, лениво потягивающуюся на солнце.

— Ты влюблена? — спросила я неожиданно для самой себя.

Биби густо покраснела. Потом кивнула, не глядя на меня.

— В кого? — не унималась я.

— В одного знакомого Кена. Только поклянись, что будешь держать язык за зубами! Ни слова Фаусто. Я на тебя полагаюсь.

— Как он выглядит?

— Как бог! Он неудачно женат. На холодной блондинке. Я дарю ему тепло, которого ему так недостает.

— Где же вы встречаетесь?

— В одном отеле. В первый раз я так нервничала, что ошиблась номером. Он поймал меня в коридоре, и потом мы улеглись в постель…

— Хорошо было?

Биби широко распахнула свои узкие кошачьи глаза.

— Фантастика! — При этом она посмотрела на меня долгим немигающим взглядом, так что мне стало не по себе. — Кстати, на ужин в пятницу я не могу вас пригласить. Придут одни американцы, а твой муж недостаточно хорошо говорит по-английски.

— Ты имеешь что-то против Фаусто? Он обидел тебя?

— Нет, но если хочешь знать правду, я нахожу его иногда утомительным. Он всегда рассказывает одни и те же анекдоты! — Она поднялась, схватила свою крошечную черную лаковую сумочку и поцеловала меня в обе щеки. — К сожалению, мне пора идти! Пока, моя птичка! Я тебе позвоню!

Биби никогда больше мне не звонила. Она словно сквозь землю провалилась. Однажды позвонил Кен:

— Что случилось? Куда вы пропали? Вы поссорились с Биби?

Мы условились с ним о встрече. Но у Фаусто не было желания.

— Я обойдусь без Биби, — сказал он, зевнув. — Не люблю светских львиц. Их особняк выдает в них нуворишей. Стулья в столовой неудобные, повар плохой, к тому же я вечно должен развлекать всю компанию. У меня уже не хватает анекдотов. Биби — неподходящее общество для тебя. Поверь мне, моя маленькая Тиция, будет лучше, если мы отдалимся.

На том бы все и закончилось, если бы на следующий день (в четверг!) я случайно не увидела, как они выходят из отеля «Клебер», тесно обнявшись, со счастливыми лицами!

Я думала, подо мной разверзнется земля. В последние секунды я успела нырнуть под арку, и они прошли мимо, даже не заметив меня. Как уж я доплелась домой, сама не знаю, — ноги меня не держали.

О сцене, которую я закатила ему дома, противно вспоминать.

Фаусто все отрицал. Он никогда не был в отеле «Клебер». А я уже созрела для психбольницы! Страдаю галлюцинациями! Он целый день осматривал квартиры. Биби, надо отдать ей должное, пухленькая и темпераментная, но, честно говоря, слишком глупая.

Что мне оставалось делать?

Я занесла ее в графу «кратко и сладко» и не поднимала больше этого вопроса. Я готова все забыть. Однако Фаусто мучает меня с садистским наслаждением. По-прежнему ли он встречается с Биби? Не знаю. Знаю только одно: я несчастна как никогда.

И вот я стою на великолепной площади Альма, в самом распрекрасном городе мира и не вижу ни Сены, ни Эйфелевой башни, а кажется мне, что я по самую шею в песке, а вокруг пустыня. Куда податься? Назад в Вену? В Лондон? К Люциусу Хейесу?

Наконец приходит автобус, довольно забитый. Я со вздохом вхожу. Иду по проходу и нахожу свободное место сзади, между японским туристом и пышной дамой с серым пушистым песиком на коленях.

Но что это?

Напротив сидит молодой человек, Густые темные кудри спадают до плеч. Черные глаза, большой, красивый рот. На нем белая рубашка из тонкого хлопка, он читает кулинарную книгу «Кухня японского храма».

Вдруг случается чудо. Меня захлестывает горячая волна радости. Ведь я его знаю!

— Бонжур! — громко восклицаю я.

Он опускает книгу, и я вижу, что это совсем незнакомый мне человек!

— Извините, пожалуйста! Я обозналась! Он улыбается, но ничего не говорит.

Я страшно смущаюсь и делаю вид, что вижу что-то очень интересное в окне. Потом надеваю свои новые солнечные очки в красной оправе, чтобы спрятаться за ними. Ничего не помогает.

Молодой человек захлопывает книжку и начинает меня разглядывать. Я чувствую, как его глаза ощупывают мой рот, мое тело, мои руки. Его взгляд проникает сквозь солнечные очки, гладит мои брови, мои щеки, мой лоб, ухо, я ощущаю это с такой отчетливостью, будто он и вправду ласкает меня. Я боюсь пошевелиться.

И вдруг исчезает пустыня.

Вдруг снова вокруг Париж, любимый чудный город, на деревьях снова набухли почки, перед кафе на набережной стоят столики и стулья, солнечные лучи врываются в автобус, погода навевает отпускное настроение. У меня вдруг появляется сладостное ощущение приближающегося счастья. Вот оно, чудо, о котором говорила Лолло!

Я закидываю ногу на ногу, поворачиваю голову и улыбаюсь ему. Он улыбается в ответ. Что-то теплое и приятное исходит от него. Его улыбка кажется родной. Я снимаю солнечные очки. Мы сидим молча, как завороженные. Иногда наши взгляды встречаются, и поездка вдоль Сены пролетает как одно мгновение: Гран-Пале — Шателе — Нотр-Дам, вот мы уже на мосту Святой Марии. Я выхожу.

— До свидания, — прощаюсь я.

Он кивает и смотрит, как я вылезаю из автобуса. Его глаза провожают меня до самого конца. Я оборачиваюсь еще раз, поднимаю руку, он машет в ответ. Потом быстро подносит книгу к оконному стеклу и показывает ее обложку. Я как раз успеваю увидеть название книги, прежде чем автобус исчезает в потоке машин.

Кто это был? И что он хотел сказать? Стою и ломаю голову. Искать его в японском храме? А есть такой вообще в Париже? Или в японском ресторане? И почему я не дала ему свой телефон? Было бы проще. Но кто решится на такое? В автобусе! Значит, чуда не было? Все равно приятно.

Я медленно бреду по старому мосту, гляжу в воду и радуюсь, как ребенок. Меланхолии как не бывало, солнце пригревает, платье сидит на мне великолепно. Я чувствую себя стройной и воздушной, готовой к предстоящему дню. На острове стоит приятная тишина. Я с наслаждением иду вдоль великолепных старинных зданий, построенных при Людовике XIV, «короле-солнце». Вот уже три столетия стоят они и с каждым днем становятся все красивее.

Вот, наконец, и улица Буде. Я у цели, перед изумительным старинным особняком. Набираю код, нажимаю на кнопку, и мощные темно-синие ворота распахиваются передо мной.

Какая роскошь!

Квартира, приобретенная нами пару месяцев тому назад, расположена на втором этаже очаровательного дома, стоящего посреди солнечного зеленого двора. Пусть из окон видна не Сена, зато сочный плющ, розовые кусты и лавровые изгороди. Городской шум вдалеке, а здесь слышно лишь, как жужжат пчелы да щебечут птицы.

Филипп, наш мастер, машет мне рукой. Он как раз красит окна и громко, страшно фальшивя, насвистывает. Он маленький, темноволосый, жутко упрямый, в круглых очках с черной оправой. Родом из Оверни. Он электрик, плиточник, клеит обои и даже может сложить каменную стену. Это самый надежный человек, которого можно себе представить. На нас он работает десять месяцев.

— Добрый день, мадам Сент-Аполл, — приветствует он меня, не отрываясь от своего занятия. — Весна наступила.

— Добрый день, Филипп, давно было пора.

— Тут заходила одна дама. Час назад.

— Разве мой муж уже давал объявление об этой квартире? — спрашиваю я удивленно. — И что сказала дама? Она сделала предложение?

— Она еще раз заглянет вечером. Если получится. — Ладно. Придет она или нет, квартиру будет легко продать. Кто не хочет жить на острове — место бесподобное! Здесь множество маленьких уютных ресторанчиков и лучшее мороженое в Париже. Но не только удачное месторасположение играет роль. Я всегда моментально продаю все свои квартиры.

Я честный продавец, и обо мне уже пошла такая слава. Я покупаю только то, что нравится мне самой, где могла бы жить я сама. Ни за что не возьму темные дыры, куда никогда не попадает солнце. Мои квартиры отделаны со вкусом. Я не плутую, как некоторые коллеги, которые норовят быстренько обить материей мокрые стены, поставить унитаз и ванну прямо на пол, не подсоединив к трубам, потому что нет стока. Нет, я не хочу разочаровывать своих клиентов, ведь не только в прибыли дело!

Квартира состоит из двух однокомнатных апартаментов, которые я совместила. Одну кухню я превратила в ванную, передняя стала подсобным помещением. Планировка отличная. Я ставлю свою сумку на пол. Занавески будут желтые, между горчичным и лимонным цветом, это делает комнату солнечной и теплой. Прохожу по свежевыкрашенным помещениям и тихонько напеваю. В ванной лежат трубы и два калорифера.

— Филипп, водопроводчик еще не управился?

— Нет, он сказал, ему надо время до конца недели.

— Моя приятельница прислала бра? — Филипп смеется.

— Она позвонила, что пришлет их завтра утром.

— Она звонила? — обрадовано спрашиваю я. — С каких это пор тут есть телефон?

— Сегодня, с восьми утра. Вон стоит, видите? Ура! Красный аппарат, новенький и блестящий, гордо стоит возле окна и словно подмигивает мне. Я блаженно улыбаюсь в ответ. Это уже прорыв! Великий момент, когда стройплощадка становится квартирой. Телефон играет решающую роль. Меня охватывает восторг, я уже вижу конец всех усилий. Решаю тут же позвонить Фаусто, чтобы поделиться с ним радостью. Чудо свершается — я поймала его в «роллсе».

— А, это ты! — В голосе не слышно радости. — С семи часов торчу в заторе. Который час пытаюсь дозвониться домой. Тебя никогда нет на месте. Где ты была все это время?

— На острове Сен-Луи. Квартира будет потрясающая. И тут уже есть телефон.

— Ах так? — равнодушно говорит Фаусто, будто это его вовсе не касается.

— Ты не рад?

— Нет.

— Почему же?

— Настроение плохое.

— Приедешь в час во «Флору», как договаривались?

— Если найду стоянку. Я вдруг выхожу из себя.

— Может быть, потрудишься и найдешь? — резко выпаливаю я.

— Постой, — раздраженно орет Фаусто, — что за базарный тон! Я и так весь на нервах после этой безумной поездки за город. Либо ты успокоишься к обеду, либо мы не увидимся.

— Делай, как знаешь! — Я швыряю трубку. Дерьмо какое! Самое прекрасное настроение испортит. Но я не поддамся.

Так, теперь ковер. Я вытаскиваю каталоги. Квартира не слишком большая, выстелю все комнаты одинаково, это создаст иллюзию пространства. Что-нибудь в коричневых тонах. Не очень темное, скорее светлое. Вот, нашла! «Маррон Гласе», благородный каштан с легким серебристым отливом. Это выглядит очень элегантно.

— Филипп, я поеду к стекольщику, потом куплю полотенцесушители, а после обеда закажу ковер. Сегодня, наверное, больше не приеду. Но завтра обязательно появлюсь. Да, еще: если придет та дама, запишите ее телефон. Я ей перезвоню. До свидания, Филипп!

— До свидания, мадам Тиция!

Оставшееся до обеда время я тружусь, как пчелка. Ровно в час я во «Флоре». Мне нравится это кафе. Солнечное и светлое, большие зеркала и много дерева, а вид, открывающийся из широких окон, один из самых красивых в мире. Отсюда видна задняя сторона собора Нотр-Дам с апсидой, утопающей в цветущей зелени. Можно увидеть Сену меж поросших плющом берегов и очаровательный мост Сен-Луи.

Этот мост — нечто особенное. Толстыми цепями он перекрыт для проезда машин, и его облюбовали парочки, ибо кто здесь поцелуется, может загадать три желания. Здесь всегда полно певцов, актеров, акробатов, туристов, постоянно снимаются какие-нибудь фильмы, и самое главное: ты не только чувствуешь себя в центре мироздания, ты там действительно находишься!

Я вхожу в кафе. Фаусто уже тут. Смотрите-ка! Сидит в дальнем углу и курит. На нем бирюзовая трикотажная рубашка, светлые льняные брюки и огромная шляпа. Коричневая, с широкими полями. Откуда она взялась? Я такой у него не видела. Шляпа делает его чужим. Он выглядит дерзко, как герой вестерна.

Я подхожу к нему со стопкой журналов по интерьеру под мышкой.

— Бонжур, Фаусто.

— Бонжур, Тиция.

Мы целуем друг друга в обе щеки.

— Нашел место для стоянки?

— Да, там, где запрещено.

— А дом? Ты купил его?

— Потом расскажу. Ты же знаешь, как я ненавижу, когда меня забрасывают вопросами.

Его тон не предвещает ничего хорошего. Я сажусь к нему. У Фаусто красные глаза. Очевидно, не спал всю ночь. Лицо бледное, не брит и воняет дымом, просто весь прокоптился.

Кроме того, на лбу у него два кровавых шрама. Шляпа их, правда, прикрывает, но не совсем. Откуда они? Подрался? За городом? Но с кем? С продавцом дома? В общем, у него весьма потасканный вид, он непрестанно зевает, и я на его фоне смотрюсь как свежая роза.

— Хочу тебе кое-что показать, — говорю я и кладу на стол журнал с квартирными объявлениями. — Кто-то украл наше имя. Ты знаешь фирму «Аполл-недвижимость»? Она так и сыплет объявлениями. Взгляни-ка.

Я раскрываю журнал нацветном развороте, стоит это кучу денег. Имя Аполл набрано черными гигантскими буквами, под ним изображение замка, а текст в противной навязчивой манере сулит роскошные хоромы с шикарными декорациями.

— Не знаю такую. — Фаусто даже не смотрит в мою сторону. — Меня это не интересует.

— Но они используют наше имя! И у них дурной вкус. Разве тебе это не мешает?

Фаусто зевает. Приносят еду.

Антрекот для него, салат и омлет для меня. И лучшее красное вино, какое есть в меню.

— Я принял решение сегодня утром, — равнодушно говорит Фаусто, наполняя мой бокал. — Много работы не идет тебе на пользу. Ты становишься раздражительной, занудной, тебе ничем не угодишь. Когда эта квартира здесь будет готова, тебе надо сделать паузу. А все дела я возьму на себя!

— Какие дела? — встревожено спрашиваю я.

— Квартирные дела, дорогая, какие же еще?

— А апартаменты на авеню дю Мэн?

Я их купила совсем недавно, не какая-нибудь там малогабаритная хибара, а прекрасная четырехкомнатная квартира в великолепном старом особняке. Мой самый крупный проект на сегодняшний день в Париже, и я уже начертила эскизы, все цвета у меня в голове, я предвкушаю интересную работу. Как только квартира на острове будет продана, я собиралась начать!

— Авеню дю Мэн прекрасно обойдется и без тебя!

— Сомневаюсь.

— А я нет. Ты что, считаешь меня полным кретином, ничего не смыслящим в делах?

Я не отвечаю. Фаусто жует свой антрекот. Столы вокруг нас занимает пестрая, веселая публика, принарядившаяся для Парижа. Посетители всех цветов кожи. Слышна английская, немецкая, испанская, японская речь, и каждую входящую женщину Фаусто оценивает взглядом знатока.

— Ты давал в газету объявление про улицу Буде? — спрашиваю я, пытаясь сохранять спокойствие.

Фаусто кивает. Я откладываю вилку.

— Ты же знаешь, я это не люблю. Сначала надо отремонтировать, а уж потом рекламировать. Я хочу, чтобы были подключены лампы, чтобы все было готово — с коврами и занавесками, иначе я ничего не буду показывать.

— Все будет по-другому, детка, — Фаусто делает большой глоток из своего бокала, — эти методы устарели. Достаточно купить квартиру, раскрасить и пустить дальше. Так получается быстрее, скорее поступают деньги. Слушай, я навел справки. Мы меняем тактику.

И он рассказывает длинную историю о каком-то коллеге (с сомнительной репутацией), «сварганившем» десять квартир в месяц и якобы заработавшем умопомрачительную сумму денег. Я не верю ни одному его слову. Я знаю этого человека. Он авантюрист, работает на сумасшедших кредитах и все время на грани банкротства. Это и есть его новый друг? Тогда — полный привет!

— Я прекращу работать, когда буду на восьмом месяце беременности, — сухо бросаю я.

— Это шантаж? — спрашивает Фаусто и таращится на меня. — Ты же знаешь, на это ухо я туговат.

— Очевидно. Раз уж мы заговорили на эту тему, с кем ты сейчас спишь?

Фаусто поправляет свою шляпу и ухмыляется

— Где ты был сегодня ночью? Куда ты ушел в полтретьего? Думаешь, я не слышала? И кто тебе исцарапал лицо? Дама из агентства? У тебя такой вид, словно тебя кто-то поколотил. Тебе это известно?

Фаусто разглядывает высокую рыжеволосую туристку, которая оглядывается у входа в поисках места. Ее желтое платье так тесно ей, что прилипло к телу, будто мокрое.

— Кроме того, меня все время преследуют анонимными звонками. Я должна развестись, иначе меня отправят на тот свет. Что ты на это скажешь?

— Видишь эту, которая только что вошла? — спрашивает Фаусто, со злостью сверкая глазами. — В желтом платье? Спорим, на ней нет нижнего белья?

— Ты не соблаговолишь ответить на мой вопрос?

— Ах, мадемуазель! — громко восклицает Фаусто и приподнимает шляпу — Я тут. У нас есть свободное место. Вы кого-нибудь ждете? Жаль. Тогда, может быть, завтра? Я сюда часто прихожу. Завтра ровно в час я буду здесь.

Я смущенно улыбаюсь, потому что кафе забито и все слушают. Незнакомая женщина поворачивается к нам спиной. Зато напротив садится другая. Черная, как смоль, короткая стрижка, выбритый затылок. Американская туристка, сразу видно.

Пухленькая и темпераментная, на ней облегающие черные брюки, черная майка без бретелек и красные серьги. Она роется в своей лиловой сумке непомерной величины, наконец достает оттуда губную помаду и красит губы в цикламеновый цвет. Фаусто глядит завороженно.

— Видела, как она ест меня глазами? — взволнованно спрашивает он. — Что ей от меня надо? Ты заметила? Для меня накрашивается. Я говорю о той жгучей брюнетке с чувственным ртом. Она не сводит с меня глаз.

Он отодвигает пустую тарелку, закуривает сигарету, выпускает облако дыма в ее сторону и посылает ей воздушный поцелуй.

Это уже слишком.

— Если ты скажешь еще одно слово, я встану и уйду.

— Опять начинаешь? — Он пялится на американку. Я подавилась орехом. Фаусто хлопает меня по спине, не глядя, само собой разумеется, потому что занят брюнеткой.

— Ты можешь восхищаться другими, когда ты один, — говорю я как можно более спокойно, хотя едва дышу. — Я тоже меняю тактику. Я больше не дам себя позорить перед всем Парижем. Тебя полночи нет дома, ты даже не извиняешься, ничего не объясняешь. Если так будет продолжаться, нам придется расстаться.

— Ну что ты, — бросает Фаусто и улыбается кому-то налево. Там сидит золотисто-коричневая индианка в красном сари, с толстыми серебряными цепями на руках и шее.

— В последний раз спрашиваю. Где ты был? И с кем?

Фаусто опускает взгляд на изящные плечи. Сейчас пойдет в атаку. Я встаю. С меня довольно.

— Желаю хорошо провести время после обеда. Адье, Фаусто, счастливо развлечься.

— Когда ты злишься, у тебя губы растягиваются в щелочку.

Я выбегаю из кафе так быстро, насколько мне позволяют мои белые туфли на высоких каблуках. По маленькому романтическому мосту Сен-Луи на остров Сите. Четырежды оборачиваюсь, но Фаусто не видно.

Он не бежит за мной. Я могла бы прыгнуть в воду, ему безразлично.

Ныряю в Нотр-Дам. Здесь тихо и прохладно. Покупаю свечку за десять франков, зажигаю ее перед большой мадонной у главного алтаря и не мигая смотрю на пламя.

— Почему ты допустила мое замужество? — вопрошаю я каменную статую. — Почему не треснула от гнева? Я бы поняла. — Но мадонна продолжает улыбаться, а я вдруг плачу. Слезы бегут по моим щекам. Этого со мной не бывало. А это еще что? Боли в желудке? Немудрено, Фаусто все испортил. Если бы я не ела только здоровую пищу, точно лежала бы давно в гробу! Но может, я умру от разбитого сердца.

Слезы помогают. Выплакавшись, я вижу все очень четко. Я не позволю никому мною командовать. Мне сорок два года. Слава богу, взрослая! В расцвете лет. И я буду работать, пока это доставляет мне радость!

Я выхожу из собора и сразу ловлю такси. Хороший знак! По пути к супермаркету, торгующему коврами, ловлю себя на страшной мысли: я люблю Фаусто, но не возражала бы, если бы он сдох. С тех пор, как я его знаю, я храню ему верность. Для меня не существовало других мужчин. И это благодарность?

Я смотрю в окно на сплошной поток машин. Сколько мужчин за рулем! Неужели все они так же плохо обращаются со своими женами?

Меня вдруг пронизывает мысль: «кратко и сладко» — это относится только к другим? Если честно, знала бы я телефон того черноволосого парня из автобуса, я бы ему позвонила.

Тут мне вспоминается Томми Кальман.

Его теплая рука на моей коленке в Версале. Его восхищенный взгляд. Большие, красивые глаза. Мы постоянно встречаемся в обществе.

Дважды я была у него в галерее. И каждый раз он непременно пытается добиться моей благосклонности. Это уже стало игрой между нами.

Возможно, теперь игра обернется чем-то серьезным?

— Томми, — сказала я ему в прошлый раз, это было совсем недавно, мы были одни в его кабинете, — у меня не получается так быстро. Я из Вены. Там принято перебеситься, пока ты не замужем. А в браке хранят верность.

Он этого не понял!

Он нашел это жутко глупым, ибо француженка, просветил он меня, делает наоборот: она целомудренна до свадьбы. А с кольцом на пальце все дозволено. Первая ссора — и она уже заводит себе любовника. Или двух. Ей ведь надо наверстать упущенное.

Если верить Томми, это полезно. Пока никто не узнает, пока все держится в тайне и никто ни за что не сознается.

Томми учил меня, как здесь принято. Правило номер один в Париже — всегда лгать! Лгать, чего бы это ни стоило!

— Вот смотрите, — с энтузиазмом пояснял Томми, — это очень легко. Вы всегда все отрицаете. Даже в самом вопиющем случае вы сохраняете хладнокровие. И даже если муж застал вас в постели, главное — спокойствие! Вы говорите: не волнуйся, дорогой. Мы не делаем то, о чем ты думаешь. У господина озноб, и я согреваю его. Любовь к ближнему — надеюсь, это что-то говорит тебе?

Он с вызовом посмотрел на меня.

— Что вы скажете на это, мадам?

— В это поверит только круглый идиот!

— Поверит тот, кто захочет. — Он попытался меня поцеловать, но я увернулась.

— Серьезно, месье Кальман, не такие уж мужчины дураки!

— Да? А вы знаете, как неохотно разводятся мужчины?

— Мой муж никогда не проглотит такое!

— Посмотрим, — Томми все больше входит в раж. — К тому же, божественная, несравненная мадам Сент-Аполл, он никогда не застукает нас. Разве вы не сказали, что по средам вы всегда одна? Я наведаюсь к вам после обеда. Вам только нужно назвать точное время. — Он взял мою руку и положил ее себе между ног, вернее, на своего набухшего толстячка. А я это ненавижу!

Не люблю, когда мою руку насильно кладут на интимные части тела! А тем более на чужие! Но Фаусто позорит меня перед всем городом. В моменты острых кризисов, как сейчас, мужчина необходим! Око за око, зуб за зуб. Решено, звоню Томми.

В следующую среду я сделаю то, что делают тысячи парижанок: после обеда встречусь с любовником, а вечером лягу в кровать с мужем. Что может француженка, смогу и я. Решение созрело: я не плачу, не расспрашиваю и не страдаю больше ни секунды.

Я приспосабливаюсь к этому жизнерадостному городу.

А там будет видно.

Томми Кальман среднего роста, коренастый, с густой, слегка седеющей шевелюрой. У него темные, живые, умные глаза. И он очень знаменит.

Томми — выходец из Германии. Он владелец картинной галереи, издатель, меценат. Он до смерти мучает своих скульпторов и художников, зато продает их произведения за большие деньги по всему миру.

Томми не сходит с экранов телевизоров и с полос газет и журналов. Приемы, которые он устраивает, — событие сезона. Среди его гостей — самая избранная публика. Есть ли у него подруга? Не знаю. Если да, он это держит в тайне. Его жена Тереза, черная американка, большую часть года живет в Нью-Йорке. От другого брака у него есть двое взрослых детей. Томми купил первую квартиру, отремонтированную мною в Париже, для своей дочери Аллы. С тех пор мы поддерживаем знакомство.

Еще Томми издает художественный журнал. Его редакция — в квартире на улице Рояль, наискосок от «Максима». Там мы и встречаемся. В шестнадцать часов. В первую среду мая.

Фаусто постоянно в разъездах. Бог знает где. Со времени нашей ссоры во «Флоре» мы почти не виделись. Каждый раз, когда я прихожу домой, у Лолло наготове одна и та же фраза: «Месье придет сегодня позже».

Пусть убирается к черту! Солнце сияет, каштаны цветут, я свежа и молода, бульвары в зелени, и жизнь мне улыбается. Я выкупана и накрашена, красиво причесана и надушена, на мне изумительное белье из светлого шелка с тонкими кружевами и короткое лиловое платье от Курреже, которое всем желающим дает возможность полюбоваться моими длинными ногами.

Целый час я колдовала над собой. Наносила серебристые тени на веки, брызгала волосы лаком, запудривала веснушки. Потом легкое прикосновение розовой губной помады. Никаких румян. Я бледна, нежна и прекрасна, и я иду к мужчине, который способен оценить это. Который мечтает обо мне и не замечает других женщин, если я поблизости.

И хотя я его не люблю, я радуюсь встрече с ним. Мы понимаем друг друга. Смеемся над одними и теми же анекдотами, нам нравятся одни и те же картины, а кроме того: то, что могут другие, смогу и я. Мне нужны приключения, иначе я не выдержу!

5

«Мадам придет сегодня позже», — скажет Лолло моему супругу, если тот появится. Теперь его очередь ждать! Сегодня я в центре внимания! На улице в мою сторону оборачиваются. И чтобы уж ничего не утаивать: я немного под хмельком! Я осушила целую рюмку арманьяка и сняла свое обручальное кольцо с тринадцатью бриллиантами!

А вот и нужный дом!

Какой элегантный! Поднимаюсь на последний этаж. Сердце стучит, как сумасшедшее. Звоню в массивную зеленую дверь. Томми Кальман тут же открывает. Едва ли он выше меня, зато вдвое шире. На нем темно-синий костюм с торчащим из кармашка красным шелковым платочком. Он широко раскрывает свои живые глаза и таращится на меня. В чем дело? Он что, не узнает меня?

— Дорогая мадам Сент-Аполл, — говорит он наконец и целует мою руку, — вы выглядите как ангелочек из сусального золота. Это вы для меня так постарались?

Я киваю и улыбаюсь ему.

— Это мне большой комплимент, — говорит он радостно. — Входите, пожалуйста.

Он запирает за мной дверь. Медленно обходит меня со всех сторон и восхищается.

— С удовольствием заполучил бы вас в виде статуи, — шутит он. — Эти красивые ноги я бы сразу продал. В Америку. Или в Токио. Там платят огромные суммы. Вы знаете об этом?

— Пусть так, — отвечаю я, — но я остаюсь в Париже.

Потом мы обнимаемся. Мое первое объятие за много недель! Хорошо!

— Осмотритесь здесь, — приглашает Томми, — чувствуйте себя как дома. И… — он крепко прижимает меня к себе, — я так счастлив, что вы пришли!

От Томми хорошо пахнет. Кремом после бритья, смешанным с табаком. Наслаждаясь этим запахом, я прохожу по квартире.

Три большие комнаты выходят на улицу Рояль, с прекрасным видом поверх парижских крыш. Повсюду лежит бумага. Папки, акты, копии, фотографии, стопки журналов, рукописи, записи.

Кругом царит художественный беспорядок, и я сразу чувствую себя в своей тарелке. Хаос привычен мне с детства. Здесь как дома, в ателье моего отца, только без красок и мольберта. Но не менее интересно.

В самой дальней комнате, между книжных гор, стоит широкая софа, обтянутая красным репсом, с большими пестрыми подушками из хлопка. Ковер синий. Цвета хорошо сочетаются. Слава богу! Ведь здесь, если не ошибаюсь, я проведу всю вторую половину дня, а если бы узоры враждовали друг с другом, я бы не осталась. Я ужасно чувствительна, что касается красок. От кричащих тонов мне становится по-настоящему плохо. Но здесь приятно.

Вообще все идет прекрасно!

Официально я пришла, чтобы обсудить одно рекламное объявление в журнале Томми. Для этой цели он отпустил секретаршу, наполнил холодильник шампанским и положил свежее мыло в ванную. На низком стеклянном столике возле софы на красивой старинной тарелке из севрского фарфора лежат птифуры, от которых исходит чудный аромат, а рядом три клубничных тортика, я их просто обожаю.

— Пожалуйста, угощайтесь! — кричит Томми из кухни, где он открывает шампанское и наполняет фужеры. — Снимите туфли, положите повыше ноги, устраивайтесь поудобней, мадам. Я сейчас иду!

Я сажусь на софу, не слишком жесткую, не слишком мягкую, в самый раз. У меня вырывается блаженный вздох. Сколько женщин лопнули бы от зависти и дали себе отсечь мизинец, лишь бы очутиться на моем месте, на этой красной софе знаменитого мецената, во всяком случае большинство художниц Парижа — это уж точно!

Но что со мной?

Я вновь трезвею? Мой инстинкт с неожиданной ясностью подсказывает мне, что без всего этого я могла бы обойтись. Что Томми в подметки не годится Фаусто, в постели он не преобразится, а если да — то в худшую сторону. «Иди домой!» — приказывает мне внутренний голос. Что делать? Надеть туфли и сбежать?

Слишком поздно!

Уже входит хозяин с шампанским. На лице у него сияет улыбка, красивые глаза сверкают.

— Вуаля, моя нежная подруга. Это для вас. — Он протягивает мне полный фужер и садится рядом. Пиджак уже снят, теперь он расстегивает рубашку. Рановато, я бы сказала. Подозрительная спешка. Грудь у него покрыта черными волосами. Настоящие заросли, просто шкура. Я этого, правда, не люблю, но считается, что у волосатых мужчин высокая потенция. Как раз то, что мне сейчас надо. После пяти недель без единого поцелуя!

Мы не чокаемся, как это принято в высшем свете. Поднимаем фужеры, пристально глядя друг на друга.

— За нас двоих, милая Тиция! Можно мне вас так называть? Вы исполнили мою страстную мечту. Вы знаете об этом?

Он наклоняется вперед и целует меня в губы. Неплохо. У меня все мешается в голове. Только теперь я понимаю, как изголодалась.

— Погодите, я закрою окна!

Томми встает. Без колебаний он сразу же закрывает и жалюзи. Наступает приятный интимный полумрак. Золотые лучи пробиваются сквозь щели и рисуют узоры на ковре и моих голых ногах. Шампанское будоражит, но я не могу расслабиться. Что-то мешает. Но что?

— Должен вам признаться, — Томми снимает туфли, — у нас не так много времени. Мне сегодня нужно лететь в Чикаго. Речь идет о крупном деле — наследстве одного знаменитого художника. Я лечу в восемь, а до этого мне еще надо упаковаться и сделать пару звонков.

— Может, мне уйти? — спрашиваю я. — Приду в другой раз, когда вы вернетесь.

Томми машет руками.

— Ни в коем случае! У нас целый час времени! До пяти. Я хочу блаженствовать с вами, Тиция! Я не отпущу вас.

Я ставлю на пол свой фужер. Один час? Он шутит? Это слишком мало даже для «кратко и сладко». И он вызвал меня всего лишь ради какого-то часа? Знала бы я, непременно отказалась бы. За час никто не сделает меня счастливой, тем более в первый раз! Один час меня не устраивает. Нет! Еду домой!

Пока я размышляю, Томми приступает к делу. Ловкими движениями он раздевает меня.

— О, какое красивое белье! — вырывается у него возглас восхищения. Он дарит мне поцелуй после каждого предмета. Раз-два-три — и я уже голая. Ну и опыт у него! Однако! Со вздохом покоряюсь своей судьбе. Если уж родился в семье художников, хладнокровно смотришь на вещи. Я останусь и получу удовольствие!

— О, Тиция, дорогая моя! — Томми смотрит на меня в восторге. Я лежу, словно изваяние, на красном репсе, раскинув руки на пестрые подушки. — Вы нежная белая орхидея. Такой я и представлял себе вас. Почему вы так долго заставляли меня ждать? Чтобы помучить?

— Фаусто ревнив, — бормочу я.

— Не без основания. Я бы тоже ревновал. — Он начинает ласково гладить меня вдоль всего тела. Мои плечи, руки, грудь, бедра, мой гладкий, плоский живот. У него чуткие, ухоженные руки, их прикосновение чрезвычайно приятно. Томми возбуждает меня. Кто бы мог подумать?

— Вы великолепны, — говорит он с благоговейным обожанием во взоре, — я это предполагал. Я закажу хорошему скульптору ваше изваяние в камне. Мы обсудим это после моего возвращения. Вы сводите меня с ума, Тиция! Я хочу вас, как никогда не хотел никого!

Томми встает. Потом все происходит безумно стремительно.

Он сбрасывает брюки и обнажает мощный торс. Я в шоке. Во-первых, его живот тоже покрыт черными волосами. Во-вторых, он еще толще, чем кажется в одетом виде. Должно быть, у него потрясающий портной. В-третьих, его украшение слишком короткое. Правда, толстое и крепкое, но не моего формата. К тому же не обрезанное. Странно, а мне казалось, что Кальман — еврейская фамилия.

Да, век живи — век учись.

— Любовь моя, идите ко мне! — Томми с размаху ложится рядом. Софа кряхтит. Черные волосы на животе колются. Он со всей силой обнимает меня. — Ах, как хорошо! Сколько месяцев я ждал этого момента!

Томми целует меня в губы. Осыпает мелкими, ласковыми поцелуйчиками, как ребенок. Его нежность трогательна. Но подход совершенно неправильный! Мне становится ясно: мы не созданы друг для друга.

Томми сжимает меня до боли. Ласкает мои груди и колется. Повсюду острые углы! Какая незадача! То колено мешает, то рука, то нога! Но выпитый алкоголь помогает мне не смотреть на дело трагически. Что же делать! Я ведь здесь не ради удовольствия. Акт отмщения не обязательно должен быть звездным часом. Томми ласкает меня до изнеможения. Сверлит языком мое чрево, членом — пупок. Может, напомнить, что ему еще надо в Чикаго?

Слишком поздно! Великий человек начинает действовать.

Резко, как запускают мотор, он взгромождается на меня. Перекрывает мне воздух. Плотно присасывается к моему рту. Потом с немецкой обстоятельностью втискивает колено между моих ног. Все происходит стремительно, с напором.

Зато ему нужна целая вечность, чтобы попасть в меня. Смотри-ка! У нашей звезды проблемы? Не может быть. Я поднимаю голову. Его член встает и снова опадает.

Это все нервы! Справится!

Он трется о мой живот. Безуспешно. Теперь он берет дело в свои руки. Получится или нет?

Оглушенная арманьяком и шампанским, я вижу все, словно сквозь пелену. Во мне пробуждается научный интерес. Если ничего не выйдет, пойду потом и куплю себе какое-нибудь симпатичное платье. Томми продолжает возиться. Со вздохом закрываю глаза. Я все стерплю, лишь бы не было больно и я смогла бы потом уйти домой.

— Помоги мне, Тиция!

Он подносит своего строптивца к моим губам. Я покорно открываю рот. Томми весь дрожит. Дело пошло на лад. Его эрекция впечатляет. Член упирается мне в небо, он разросся до невероятных размеров.

— Ты сведешь меня с ума! — Томми покидает мой рот, сползает вниз и, сопя, внедряется в меня. Готово! Наконец! Как знать, может, еще получится неплохо? Приятно чувствовать его в себе. Но мой внутренний голос был прав. То, что происходит потом, — самая большая неожиданность в моей жизни.

Томми Кальман, знаменитый меценат, входит в меня и начинает скрестись. Честное слово! Он не любит меня, а скребется! Его член не ударяет, не скользит, не толкает, а скребется! Да еще с подъемом!

Это еще что такое? Я ошеломлена! Может, он этому в Германии научился? Во Франции скребуны мне еще никогда не попадались. Даже не знала, что существует такое. Воистину, век живи — век учись! Томми — скребун! Я о таком не слыхала и не читала, ни в какой книжке! Приятного тут мало.

Но мне выпадали испытания и потяжелей. Тогда, много лет назад, в Вадуце, когда я сломала лодыжку.

А Томми скребется и скребется!

Как он это делает? Загадка. Ой, больно! Что, черт побери, он делает неправильно? А, ясно! Ему мешает его живот. Он не очень глубоко во мне. Было бы лучше, если бы он лежал сзади. Оттуда прямая дорога, он выиграл бы четыре сантиметра, и все было бы прекрасно. И мне легче дышалось бы.

Томми давит на меня, словно скала. Хорошо, что до этого я ничего не ела, а то сейчас бы все пошло назад. Пытаюсь повернуться. Напрасный труд! Томми держит меня, как в тисках, и не понимает, чего я хочу. Попав внутрь, он не хочет выходить. Понятное дело, на новые ухищрения он не отважится! Он весь в работе, постанывает в ритме стаккато, скребет короткими, резкими рывками, и там, внизу, все начинает гореть, как в огне.

Я в отчаянии.

Стоп! Теперь мне ясно! Дело не только в животе. Томми криво вошел в меня. Он забирает куда-то вправо и теперь пронзает мою плоть. У меня было пятнадцать мужчин, и ни один не скреб по диагонали!

Вероятно, у него криво растет член! Если так посмотреть, он имеет коллекционную ценность! В высшей степени интересно!

Каких только чудес не бывает на свете! Если бы только он испробовал это на ком-нибудь другом. Постепенно мое терпение иссякает.

— Хорошо? — стонет Томми, хватая ртом воздух. — Тиция! Вам нравится?

— Очень! — только и успеваю выдавить я, потому что Томми уже опять натянул свой рот на мой. Скреби! Скреби! Скреби! Не понимаю. Неужели ему не больно?

Нет, не могу больше! Впиваюсь ногтями в красный репс. Как спастись от этого колосса? Его губы облепили мой нос, живот с черной порослью покрыл меня всю, я лежу, будто под огромным свинцовым матрацем. Меня охватывает паника. На помощь! Сейчас меня просто расплющит!!! Я посылаю к небу короткую молитву. «Боже, миленький, — страстно молю я, — пошли ему оргазм! Иначе я погибну!»

На небеса можно положиться!

Через несколько мучительных минут по грузному телу проходит судорога. Из всех пор выступает пот. Я уже вся мокрая.

— В тебя можно кончать? — стонет Томми и продолжает, не останавливаясь, скрести.

— Да! Кончай! Скорее!

— О, изумительно! — В нем что-то хрипит, клокочет, он весь дрожит и трепещет. Я чувствую, как он начинает конвульсивно подергиваться во мне. Ура! Избавление!

Это самая прекрасная кульминация в моей жизни! Ах, тишина действует на меня подобно бальзаму! Глубоко, с облегчением вздыхаю. Я вся в поту. Самый бесталанный мужчина, когда-либо попадавшийся мне, отделяется от меня и опускается рядом на софу.

— Это было здорово! — говорит он и душераздирающе зевает. — Тиция, любовь моя, такого фейерверка у меня уже давно не было! Вы маленькая чертовка! Полагаю, я сделал вас счастливой?

— Абсолютно, — совершенно честно отвечаю я, ибо пребываю в состоянии блаженства и благодарю бога, что все кончено и я осталась жива.

Томми идет ненадолго в душ, потом опять ложится ко мне. Закрывает глаза, а сам крепко держится за меня. Его грудь вздымается и опускается. Он как-то странно хрипит. Может, перебои в сердце? Что делать в таких случаях? Но он всего лишь впадает в глубокий сон.

Я приподнимаюсь, опираюсь на пеструю подушку и рассматриваю дремлющую знаменитость. Килограммов бы на двадцать поменьше, тогда еще можно было бы подумать. Посоветовать ему попоститься? Нет! Напрасный труд! Толстый ли, худой — второго Фаусто из него никогда не получится!

Сон Томми глубок и крепок. Неожиданно он просыпается, открывает глаза, бросает взгляд на часы, потом на меня.

— Я храпел? — допытывается он.

— Нет, вовсе нет.

Он садится и чешет свою волосатую грудь.

— Мне так жаль! У меня совсем нет времени! Надо торопиться! Но ради бога, собирайтесь спокойно, Тиция! Вы мне не мешаете!

Он вскакивает, рывком открывает жалюзи. В комнату вливаются потоки солнечного света. Потом он исчезает и через удивительно короткий промежуток времени появляется вновь, абсолютно готовый к отъезду. На нем темно-синий элегантный костюм с красным шелковым платочком в кармашке, голубая рубашка, галстук в красную полоску, все тип-топ. Можно подумать, что последний час он диктовал документы! Деловой походкой он направляется в соседнюю комнату и начинает говорить по телефону. По-английски в приказном тоне!

Так вот как проходят послеполуденные амурные интрижки в Париже. Десять минут любви, три четверти часа сна. Я это представляла себе более шикарным!

Съедаю два клубничных пирожных, допиваю свой фужер шампанского. Иду в душ. Внизу я довольно растерзана, однако прическа не пострадала. Щеки раскраснелись, глаза блестят. Странно! Я выгляжу так, словно дело пошло мне на пользу.

— Я провожу вас до двери. — Томми ждет, когда я уйду. — Итак, скоро увидимся. — Он поправляет галстук и улыбается мне. — Я вернусь в следующую пятницу. Освободите весь вечер. В восемь — вернисаж в моей галерее. Картины Кристины Люба. А потом ужин «У Максима». Приходите с мужем, тогда это не бросится в глаза. Девиз «Вечер в белом». А в благодарность за сегодняшнее у меня для вас есть сюрприз.

— Сюрприз? — спрашиваю я удивленно.

— Я вас кое-кому представлю. Он мог бы быть вам полезен.

— Полезен? Для чего?

— Не торопитесь! — говорит с улыбкой Томми. — Секреты добавляют жизни пикантности! — Он целует меня в обе щеки и крепко обнимает. — Оревуар, Тиция. Не забывайте меня. Пожелайте мне удачи в Чикаго! А в пятницу обсудим, когда мы сможем увидеться наедине!

Я возвращаюсь домой пешком. Я уже наполовину протрезвела, день теплый, путь недалекий.

Голуби влюблено воркуют на тротуаре, взъерошенные самцы самозабвенно кружатся на одном месте, а потом приударяют за самочками. Солнце нагревает голову, с Сены дует свежий ветерок.

Вот и состоялось боевое крещение. Моя первая измена. Мой опыт стал богаче. Правда, это было не кратко и сладко, а скорее кратко и пряно, потому что внизу все еще горит, но я ни в чем не раскаиваюсь!

После пяти недель полного пренебрежения приятно, когда тебя называют «совершенством» и «белой орхидеей». Фаусто выискивает во мне недостатки, а самый знаменитый в городе владелец картинной галереи находит меня достаточно красивой, чтобы изваять в камне. Не то чтобы мне этого очень хотелось, но это льстит!

Я не спеша иду по улице Рояль и любуюсь своим отражением в витринах магазинов. Короткое платье сидит на мне, как влитое. Ноги длинные и стройные. Я ловлю восхищенные взгляды с террас кафе.

Одно мне ясно: в следующую пятницу я останусь дома. Слава богу, мне уже не двадцать, а сорок два, и я знаю, что мне надо. Томми — не тот случай. Больше я не трачу времени на ненужных мужчин. Томми уже нельзя переделать. У деловых людей в голове одни цифры, это я знаю по Люциусу Хейесу. На любовь им абсолютно наплевать!

— Бонжур, мадам, — приветствует меня Лолло, когда я возвращаюсь домой. — Вы уже пришли? Месье звонил, он придет сегодня позже!

Жаль! Но благодаря Томми у меня в голове не стучит одна и та же мысль: «Когда придет домой мой господин супруг?» Мы так и так спим раздельно, с того самого дня первой годовщины нашей свадьбы. И сегодня я впервые этому рада. Я провожу спокойную ночь. А назавтра с утра окунаюсь в работу.

Как ни странно, я полна энергии, будто позади месяц отпуска. Кто бы мог подумать, что супружеская измена настолько освежает?

При этом положение серьезное.

С недавних пор Фаусто прячет от меня почту. В особенности счета. Но я была в банке и знаю, что он опять наделал долгов. Достаточно, чтобы омрачить мне весну. Однако во времена острых кризисов, как этот, мои силы удваиваются. Часто я работаю до полуночи. Квартира на улице Буде отремонтирована в рекордный срок. К концу недели будут висеть зеркала и лампы. Стены уже оклеены. На кухне и в ванной все работает. В понедельник полы выстелят паласами, во вторник (с пятидневным опозданием!) наконец прибудут шторы. Зато длина и цвет в порядке.

Я могу вздохнуть свободно. Дело сделано!

В среду квартиру отдраивают. Все блестит. Я сотворила уютное гнездышко на вожделенном острове Сен-Луи, и чудо свершается: в четверг квартира продана. Уже в пятницу мы у нотариуса.

Ура! Самые горящие долги погашены. Продав дом на авеню дю Мэн, мы будем спасены. Несмотря на «роллс-ройс», несмотря на большие суммы, которые Фаусто без моего ведома неизвестно для чего снимал с нашего общего счета! И первые же деньги, которые я заработаю, я отложу на дом в Провансе!

Я работаю так много и напряженно, что абсолютно забываю Томми Кальмана. Придя домой в пятницу днем, довольная собою и всем миром, я встречаю Фаусто в прихожей с мрачной миной на лице. Он одет в спортивный синий костюм, в руке у него приглашение. Я не видела его две недели. Его присутствие вызывает шок!

— Это принес курьер, — говорит он, показывая мне серебряную карточку с золотой тесьмой. У него хрипловатый голос.

— Я знаю, что это такое, — неосторожно бросаю я. — Я туда не пойду. У меня нет времени. Кстати, я продала Сен-Луи, я как раз от нотариуса.

— За сколько? — с интересом спрашивает Фаусто. Называю сумму.

— Ага! — Он не улыбается, не хвалит меня, а продолжает изучать приглашение, как будто это самое главное на свете.

— Странно, — замечает он наконец. — Томми Кальман. Мы не принадлежим к кругу его друзей. Почему он вдруг о нас вспомнил?

Ничего не могу с собой поделать и краснею.

— Может, он ищет новых клиентов? Покупателей для своих картин? — выпаливаю я.

Фаусто вовсе не слушает.

— Откуда тебе известно про праздник? — наступает он. — Если не секрет.

— Он мне сам рассказывал, — говорю я, отвернувшись, — в прошлый раз. Три недели назад, в Версале. Помнишь, он сидел рядом со мной?

Фаусто пристально разглядывает меня, потом кладет приглашение на комод возле высокого зеркала в золотой раме.

— Я пойду, — заявляет он тоном, не терпящим возражений, — и ты, дорогуша, пойдешь со мной. Мне нравятся картины Кристины Люба. Уверен, что она потрясающая женщина, и с удовольствием с ней познакомлюсь! И как ты догадываешься, я люблю ужинать «У Максима», когда платят другие.

Он уходит. У двери еще раз оборачивается:

— К тому же у меня нет других вариантов на сегодняшний вечер. И у меня такое ощущение, что это будет весьма интересная встреча.

Итак, против воли я все же иду на праздник Томми Кальмана. И потом не жалею об этом. Начался вечер, правда, прохладно, зато закончился большим сюрпризом. Воистину — в Париже никогда не скучают. Но я забегаю вперед. Все по порядку!

Фаусто ждет меня в «роллсе». После обеда мы почти не видели друг друга. Он красив так, что больно смотреть, — в белом льняном костюме, свежевыбритый, львиная грива слегка подстрижена. При виде меня у него лезут на лоб глаза.

Я уже говорила: Фаусто не любит, когда я пользуюсь косметикой. Он хочет блистать в свете один. Нельзя безнаказанно затмевать его. Но сегодня я наношу ответный удар!

На мне вызывающее мини-платье из белоснежного муара в обтяжку, с открытыми плечами, с широким золотым поясом. На ногах — греческие сандалии со шнуровкой до колена.

На левом запястье у меня античный браслет в форме змеи, на правой руке у локтя — другой такой же. У змеек глаза из маленьких бриллиантиков и рубины на лбу. Я привезла их давным-давно из какой-то поездки. Это изумительные произведения искусства. Волосы, которые я вновь отращиваю, свежевымыты, расчесаны и уложены феном, золотыми блестящими волнами они падают мне на плечи и обрамляют лицо как венец.

Скажу честно: у меня такой вид, будто я инопланетянка. Я вся сияю белизной и золотом, и Фаусто, конечно же, обливает меня презрением. Как и следовало ожидать.

В полдевятого мы на улице Фобурж Сент-Оноре. Перед храмом современного искусства Томми уже выстроилась большая очередь. Все в белом. Красивое зрелище! Тут много знаменитостей, актеров, певцов, художников, коллекционеров. А там — не министр ли культуры? Точно. В окружении толпы журналистов.

Мы становимся в хвост. За нами очередь быстро растет. Вечер теплый. В воздухе носится нечто многообещающее. Я так взволнована, что едва дышу. Как мне смотреть Томми в глаза? Когда рядом Фаусто? У меня нет опыта подобных ситуаций. В Вене такому не научишься.

А это еще что такое? Рядом с Томми, стоящим у входа и приветствующим каждого гостя, я обнаруживаю Терезу. Его красивую чернокожую жену! Он привез ее с собой из Штатов. Это еще больше осложняет дело.

Тереза выше Томми и стройная, как тростинка. Раньше она была манекенщицей. На ней длинное белое африканское платье и белый головной убор из перьев. Она похожа на экзотическую птицу. Смотрит на меня испытующе. Неужели все обо мне знает? Или это плод моего воображения?

Еще шаг. Я оказываюсь перед своим любовником. Что произойдет? Разумеется, ничего. Мы в Париже, и все в порядке вещей.

— Мадам Сент-Аполл, — говорит Томми без малейшей вибрации в голосе, — давно не имел чести. Месье Сент-Аполл! Особенно рад видеть вас! — Он целует мои пальцы, улыбается мне без тени смущения и обращается к следующим.

Я с облегчением вхожу в святыню искусства. Современная галерея из дерева, хрома и стекла, огромный триплекс, полный эксцентрично одетых людей и безумно дорогих картин. Индусы в белых тюрбанах подают шампанское, и, к ужасу Фаусто, множество восхищенных глаз устремлено на меня, а не на него! Это слишком! Он бросает меня, ныряет в сутолоку и исчезает.

Ура! Я победила! Мне едва удается скрыть свою радость. Впервые я не поблекла на фоне Фаусто, впервые не страдала возле своего полубога в то время, как он мысленно спал со всеми присутствующими женщинами. Нет! Я обворожительно всем улыбаюсь и, окруженная четырьмя мужчинами, обращаю свой взор к картинам.

Они грандиозны!

Никогда не видала подобного. Выставлены полотна, написанные по впечатлениям от поездки в Китай. Художница увеличила мельчайшие детали с фасадов дворцов, решетчатых ворот, улиц, ускользающие от глаза в повседневной жизни, и подчеркнула их неповторимость.

Картины, висящие в три ряда, просто околдовали меня.

Но больше всего — сама художница: интересная блондинка со стрижкой под пажа, васильковыми глазами и красиво очерченным ртом. Славная пора середины жизни, и тем не менее девичья внешность. В отличие от нас она в черном. Она в центре всеобщего внимания, принимает поздравления, и Фаусто уже заявил на нее свои права. Он стоит рядом, сунув одну руку в карман брюк, а она объясняет ему свою картину. Для меня он потерян, но я нисколько не расстраиваюсь.

Вокруг меня четыре поклонника: два художника, красавчик-блондин, американский журналист по имени Боб и директор музея в Лондоне. Я чувствую себя превосходно!

Боб приносит мне новый бокал шампанского и пьет за меня. Он лишь недавно приехал в Париж, подыскивает себе квартиру, а пока живет в отеле. Он немногословен, но взгляд его говорит, что он находит меня неотразимой.

К десяти собрались все гости. Томми держит пламенную речь, художницу приветствуют аплодисментами, и вскоре пять картин уже проданы и помечены красными точками. Высокое достижение при таких-то ценах!

Потом я вместе со своими кавалерами отправляюсь к «Максиму», в знаменитый ресторан в стиле модерн. Мы приглашены на изысканный ужин с музыкой и танцами. Ночь теплая, мы много смеемся. Неожиданно, когда мы уже сворачиваем на улицу Рояль, нас догоняет Томми Кальман.

— Мадам Сент-Аполл! Пардон, пардон! — Он совсем запыхался. — Извините, господа! Уважаемая Тиция, сейчас я представлю вас обещанному сюрпризу. — Он возвращается с худощавым пожилым господином. У него тонкие черты лица, густые седые волосы и темные глаза. Чем-то он напоминает мне дядю Кроноса.

Томми Кальман берет мою руку.

— Это самый талантливый архитектор по интерьеру во всем Париже, — с гордостью представляет он меня, как будто я его дочь, — а это месье президент Валентен. Господин президент сейчас как раз перестраивает свой дом в Нормандии и весьма недоволен результатом.

— Добрый вечер, мадам, — говорит чужой господин и улыбается.

— Добрый вечер, месье. Мне жаль, что вы были разочарованы. Может, я могу помочь? В чем проблема?

Господин президент откашливается.

— Если бы я знал причину, любезная мадам, я бы давно ее устранил. Дело сложнее. Каждая деталь верна, все как на плане, но результат обратный. Я выложил целое состояние и не выношу собственный дом!

— Дом старый?

— Восемнадцатый век, — с гордостью отвечает он.

— Вы переносили стены или уменьшали комнаты?

— Никогда в жизни! Что вы, мадам!

— Тогда виноваты цвета!

— Вы думаете? На прошлой неделе я приглашал консультантку по цветам. Но она все только испортила.

— Наверняка это всего лишь мелочь, господин президент. Точка над I.

— Вы поможете поставить ее, мадам?

— Если можно, с удовольствием!

— Конечно, можно. Когда вы поедете со мной за город? Я могу послать за вами своего шофера.

— Давайте на следующей неделе? Будет лучше, если вы мне позвоните. — Я протягиваю ему свою карточку. Он долго изучает ее.

— Сент-Аполл? — говорит он наконец. — Консультантка, которую я упоминал, была из фирмы «Аполл-недвижимость». Это как-то связано с вами?

— Нет! Ни в коем случае! Я не знаю эту фирму. То есть я знаю, что она существует, но она к нам не имеет никакого отношения.

— Тем лучше, — месье Валентен улыбается мне, — дама была вовсе не симпатичная. Дорогая мадам, я вам позвоню.

Томми Кальман смотрит на часы.

— Прекрасно, что вы нашли общий язык. Мне надо спешить в ресторан. Тиция, вы с мужем сидите за моим столом. В большом зале, по левую руку от оркестра.

Слева от оркестра? Приятно слышать. В каждом ресторане есть свои выигрышные места. «У Максима» это столы слева от музыкантов в большом зале. Другие места, конечно, тоже неплохие, ресторан-то роскошный!

Боб, журналист, дожидается меня. Оживленно болтая, мы не спеша, бредем на наш ночной праздник.

Где же Фаусто? Не видно.

Художница тоже бесследно исчезла. Но как только я заняла свое место, наискосок от жены Томми, оба появляются, увлеченные беседой, будто знакомы целую вечность, и садятся рядом со мной, не здороваясь, не говоря ни единого слова.

Странная ситуация! Фаусто поворачивается ко мне спиной!

Кристина Люба меня не знает. Не подозревает, что я его жена. Фаусто даже не представил меня! Хочет выглядеть необремененным холостяком. Подают первое блюдо — паштет в соусе из трюфелей. Люба едва прикасается к еде, с блаженным видом ковыряя в тарелке вилкой. Ага! Аппетита он ее уже лишил. Знала бы бедняжка, на что он еще способен! После еды Томми Кальман приглашает меня на танец.

— Вы поссорились с мужем? — спрашивает он с места в карьер.

— Да!

— Из-за меня?

Я пожимаю плечами.

Томми прикасается своей щекой к моей. Лишь на долю секунды, это могло быть случайно.

— Вы великолепны сегодня, — шепчет он. — Вы это знаете? — Он на мгновение прижимает меня к себе. Я чувствую, как стучит его сердце.

— Я много думал о вас, — нашептывает он мне на ухо, — а вы? Вы не забыли нашу встречу?

— Я ее никогда не забуду, — говорю я убежденно. Томми смеется.

— Кстати, господин президент Валентен — щедрый человек. Его дом в Нормандии — это почти замок. Великолепное имение. Если ему понравится ваша работа, он наверняка закажет вам отделку всего верхнего этажа.

Томми пылко смотрит на меня своими красивыми глазами. Жаль, что он такой ужасный любовник. И белый костюм ему не идет. Полнит его, несмотря на отличный покрой.

— Что я получу за посредничество? — осведомляется он.

Я таинственно улыбаюсь.

— Об этом поговорим, когда дело закрутится! Как было в Чикаго?

— Весьма успешно!

— Поздравляю! Я вами горжусь!

— Благодарю! Когда мы увидимся? В среду после обеда? — Он не отступает.

— Может быть. Но для верности сначала позвоните. Или я позвоню. Согласны?

Томми ведет меня обратно к столу. Целует мне руку. Фаусто с художницей исчезли. Опять. Это уже через край. Вечер вдруг перестает радовать меня! Мне не хватает спокойствия, необходимого для этих игр. Я оглядываюсь по сторонам. Где они? В саду Тюильри? На скамейке? На заднем сиденье в «роллсе»? Меня захлестывает жгучая ревность. Задушу Фаусто, когда он вернется! Тем не менее я выжидаю, танцую с Бобом, который строит надежды, улыбаюсь, флиртую, но в час ночи мое терпение лопается! Я иду его искать, и немедленно! Может, они наверху? В баре? Я уже взбегаю по лестнице. Но бар с зеркалами, красивыми панно на стенах, полированными стульями, уютными розовыми лампами на столиках пуст. Нет, не совсем!

Мне навстречу идет мужчина. Тоже весь в белом.

Черные кудри до плеч. Он поднимает голову, и мы застываем.

Возможно ли такое? В миллионном Париже? Никакого сомнения, это тот самый мужчина, который недавно сидел напротив меня в автобусе. С кулинарной книгой «Кухня японского храма».

6

Мы на миг лишаемся дара речи.

Потом он широко раскрывает свои большие карие глаза.

— Это действительно вы? — Он сияет.

— Надо же, какоесовпадение, — говорю я и благодарю Всевышнего, что так хорошо выгляжу сегодня.

— Мы виделись в автобусе. Вы помните?

— Разумеется. Что вы здесь делаете?

— Я приглашен.

— Вы художник?

— Нет, мой отец — коллекционер. Он взял меня с собой. Но я никого здесь не знаю и уже хотел уходить.

— Я тоже!

Как по команде мы начинаем смеяться.

— Потанцуем? — приглашает он.

— С удовольствием.

Мы молча спускаемся с ним по лестнице. Оба немного смущены. Но внизу, в большом зале, все меняется. Последние тарелки убраны, верхний свет погашен, горят лишь розовые настольные лампы. Все романтичнее и интимнее. Наша скованность растворяется в воздухе. Я вижу Фаусто, он танцует с художницей. Его белый костюм не смят, на брюках нет пятен. Не похоже, чтобы у него было маленькое интермеццо на парковой скамейке. Рядом танцуют Томми с незнакомкой, за ним Боб с женой Томми. Они движутся так слаженно, будто давно знакомы друг с другом. Танцплощадка забита, но мы все же находим местечко и танцуем, не касаясь друг друга. Начинается самба.

— Как вас зовут? — кричит мой партнер

— Тиция! А вас?

— Поль.

— Вы бывали здесь раньше?

— Ни разу!

Музыка становится все громче, и беседовать уже невозможно. Поль на голову выше меня. Он улыбается, я смущенно опускаю глаза. Почему он кажется мне таким красивым? Я могла бы часами разглядывать его. В первый раз с тех пор, как я узнала Фаусто, мне нравится другой мужчина. Неожиданно я сталкиваюсь с Бобом. «О, пардон!» — кричит он, но уже поздно. Я оступаюсь, Поль подхватывает меня, и на один блаженный миг я в его объятиях.

Неописуемое ощущение. Новое, чужое тело! Нежнее, чем у Фаусто, но такое же сильное. Я в полной безопасности. Держал бы он меня так всегда. Начинается медленная мелодия. Мы остаемся в той же позе. Восхитительно!

Неожиданно я чувствую спиной взгляд Фаусто. При следующем повороте я исподтишка наблюдаю за ним краешком глаза. Он сидит один за столом и не сводит с нас глаз. То, что он видит, ему явно не по душе. Но мне это безразлично. Это и есть современный брак, который нравится Фаусто: каждый делает то, что хочет. И на этот раз так поступает его жена!

Мы танцуем до двух ночи. Когда мы возвращаемся к столу, четы Кальманов, Фаусто и художницы уже нет. Лишь Боб ждет меня. Но ему не везет.

— Вам надо домой? — спрашивает Поль. — Или еще куда-нибудь сходим? Там, где поспокойнее? И где мы можем поговорить?

— С огромным удовольствием, — соглашаюсь я, — блестящая идея!

Мы стоим на улице Рояль, взявшись под руку, чрезвычайно довольные собой и всем миром. Мы вновь обрели друг друга и теперь рассказываем о своей жизни. Ведь мы же ничего не знаем друг о друге, но это восполнимо.

Однако судьба распоряжается иначе.

Я вдруг слышу знакомое шуршание. Это наша машина. Фаусто подъезжает в своем белом «роллс-ройсе» и распахивает дверцу.

— Садись!

— Нет, спасибо! Мы еще выпьем что-нибудь на Елисейских Полях.

— Да, месье, — провокационно вмешивается Поль, — мы не устали. Мы хотим продолжить праздник. — Он крепче прижимает меня к себе, и мы шагаем в сторону площади Согласия. Ночь тепла, на небе мерцают звезды. Я бы могла вечно так брести, давно мне не было так хорошо!

Фаусто не отвечает. Со скоростью пешехода он едет рядом с нами, раскрыв дверь нараспашку. На углу перед отелем «Крийон» он перегораживает нам путь. Ставит на ручной тормоз, не выключая мотор, и выходит из машины. Он на полголовы выше Поля и вдвое шире.

— У тебя две секунды времени, — спокойно говорит он. — Либо ты садишься, либо здесь будет покойник!

Я уже сижу рядом с ним. Побледневший Поль прислоняется к стене дома. Однако машет мне на прощание и посылает воздушный поцелуй. Фаусто газует с места, так что меня отбрасывает назад, и я осознаю, что ничего не знаю о Поле. Ни фамилии, ни адреса, ни профессии. И он ничего не знает обо мне.

— Где твоя художница? — кричу я в ярости. — Ждет, пока ты спровадишь меня домой?

— Не знаю, о ком ты говоришь.

— О твоей новой пассии, Кристине Люба.

— Страдаешь галлюцинациями, детка! Ты вцепилась в задницу этому красавчику. Думаешь, я ничего не вижу? Ты вела себя скандально! Ты опозорила меня перед всем миром! Совсем обезумела?

— Остановись! — ору я. — Я выйду! — Дергаю дверцу, но она заперта. — Ты что, оглох? Я развожусь! Ты принес мне одни несчастья. С самого первого дня. Я ненавижу тебя!

Фаусто ухмыляется и мчится как ненормальный. Мы со свистом пролетаем вверх по пустой набережной, к Трокадеро. На поворотах тормоза жалобно взвизгивают. Просто чудо, что мы живыми доезжаем до дома!

Не успевает машина остановиться, как я выпрыгиваю, бегу домой, не дожидаясь Фаусто, открываю дверь, несусь в спальню и бросаюсь на кровать. Я больше не желаю видеть этого человека! Все, решение принято, я ухожу от него!

Но, как это часто бывает, все получается иначе.

Незадолго до рассвета Фаусто тихонько прокрадывается в комнату. Ложится рядом со мной и обнимает меня. На нем только пижамная куртка, больше ничего. Я притворяюсь спящей. Что ему еще надо? Все кончено.

Вдруг я чувствую что-то влажное на своей щеке. Неужели Фаусто плачет? Может, мне это снится? Поднимаю голову. Фаусто всхлипывает, плечи подрагивают, его всего трясет. Он рыдает как ребенок. Я в растерянности. Сколько я его знаю, такого еще не было.

— Тиция, ты не спишь? Я молчу.

— Тиция! У меня столько проблем, я сам не знаю, что я делаю. Вся моя жизнь — сплошной бред! Ты не представляешь, как мне плохо!

Он говорит неразборчиво, я с трудом его понимаю. Львиная грива уткнулась в мою подмышку, от его рыданий сердце обливается кровью.

Мое сопротивление тает.

— Какие проблемы? — спрашиваю я с удивлением. — Улица Буде продана, банк получил свои деньги.

— Это капля в море, — всхлипывает Фаусто. — Я в отчаянии.

— Тогда продадим «ролле», — утешаю я, — он нам в действительности не нужен, а ты заплатишь свои долги.

Фаусто продолжает плакать навзрыд.

— Ты купил картину сегодня вечером? За безумную цену?

— Нет-нет, — слабым голосом отвечает Фаусто, — другое.

— Успокойся, — утешаю я, — ну что с тобой может случиться? На крайний случай у тебя есть твоя часть наследства дядюшки Кроноса. Она от тебя никуда не денется, эти деньги с гарантией остаются в фирме. — Фаусто таращится на меня, будто не понимает ни слова. — Или есть что-то еще, чего я не знаю?

— Все преследуют меня, — со стоном выдавливает Фаусто и теснее прижимает меня к себе.

— Кто все? — ошарашенно спрашиваю я. — Кого ты имеешь в виду? Не представляю, о ком ты!

— Я не могу одновременно быть повсюду! Не могу разорваться! Но ты будешь на моей стороне, ты обещаешь?

— Конечно, — я глажу его непокорные пряди, — только объясни мне, наконец… Скажи мне все!

— Если все сказать, — произносит он замогильным голосом, — можно все потерять. Друзей, знакомых, собственную жену!

— Неправда!

Фаусто приподнимается на локте. Слезы капают мне на лоб.

— Ты должна простить меня, — голос его дрожит, — я без всякого повода обижаю тебя. Я постоянно причиняю тебе боль. Ты этого не заслужила. — Он ласково гладит мою щеку. — Ты была такая красивая сегодня вечером. Я гордился тобой, но я не выношу, когда ты танцуешь с другим. Тиция! Скажи правду: ты меня еще любишь?

Он осыпает меня поцелуями.

Давно уже между нами не было такой близости.

— Ты любишь меня одного? Солнышко мое! Любовь моя! Тиция! Я единственный у тебя?

Он целует мои обнаженные плечи, гладит по руке.

— Ты единственная женщина, созданная для меня. Не забывай этого! Все другое — просто баловство, чтобы доказать себе: «Я живу!» Чтобы удовлетворить свое тщеславие. Но люблю я только тебя! А ты, ты меня тоже любишь?

— Быть может.

— Почему только быть может?

Я не отвечаю. Фаусто опять начинают сотрясать рыдания.

— Я был невыносим. Я во всем виноват! Но я все исправлю! — Он целует мою грудь, гладит мои ноги, его горячее дыхание обдает мое ухо. Фаусто пристраивается сзади, прижимается к моей спине и медленно входит в меня.

— О, нет! — стонет он. — Это слишком прекрасно! Он не спеша начинает меня любить. Фантастика!

После шестинедельного перерыва он для меня как новый мужчина. По сравнению с Томми — просто божество. Я уже забыла, какой он высокий и как идеально подходит к моему телу! Четыре коротких, один долгий удар. Давно он не дарил мне такого наслаждения. Четыре коротких, один глубокий толчок, пауза. Он нежен, пылок, вынослив.

— Тиция! Как хорошо с тобой!

Я почти теряю сознание от упоения. Этот огромный, сильный мужчина во мне и рядом со мной. Он мой муж! Во всем мире нет никого, кроме нас.

— Тиция! Я не могу без тебя. Скажи, что ты меня любишь! Скажи сейчас!

— Я люблю тебя! — О, я почти на вершине блаженства! Теперь меня чуть-чуть поласкать, и я буду готова!

— Забудь обо всем, родная, любимая, — стонет Фаусто, — выбрось заботы из головы, забудь… Ох! — не дожидаясь меня, он дает себе волю. Вот его кульминация! Вот все кончено.

— О нет! — Он жалобно скулит, как щенок. А я отказываюсь понимать мир. Шесть недель воздержания — и потом такое? Раньше он так никогда не поступал, он всегда думал прежде обо мне. Должно быть, он и вправду переживает чудовищный кризис!

— Извини! Вышло слишком быстро! — Фаусто вяло гладит мою руку. — Я смертельно устал! Я совершенно без сил. Я больной человек. Тиция, детка, давай немного поспим. У меня глаза слипаются.

Он поворачивается на спину, раскидывает руки и мгновенно засыпает.

В отличие от него я долго ворочаюсь в постели. Пытаюсь поласкать сама себя, но без Фаусто желание куда меньше. К тому же меня мучает беспокойство. «Все преследуют меня!» Кто? Где? Когда? Почему?! Его шантажируют? Поэтому он был таким невыносимым в последнее время? Ах, как ужасно, когда мужчина не может говорить открыто.

Наконец усталость берет свое. Я закрываю глаза. Когда я их снова открываю, на улице ясный день. Меня разбудил громкий стук. Это Лолло в розовом платье просунула голову в дверь.

— Извините, мадам! Звонила ваша свекровь. Вас и месье в три часа ожидают в Шантаньи. Она сказала, что это очень важно. Надо многое обсудить. Вы должны остаться на выходные и прихватить с собой смокинг и вечернее платье.

— Спасибо, Лолло. — Я зеваю. Фаусто лежит рядом и посапывает как ребенок.

— Я достала белый костюм. И голубое вечернее платье с вышивкой от Унгаро. Вас устраивает?

— Превосходно! Мерси!

— Можно подавать завтрак?

Я смотрю на будильник. Двенадцать часов дня.

— Да, пожалуйста.

Лолло раздвигает шторы. Мнется у двери.

— Что-нибудь еще?

— Да! — Негритянка с важным видом кивает головой. — У Малыша есть работа! Сегодня вечером он начинает. Помощником повара в африканском ресторане. На Гут д’Ор.

— Поздравляю! Наконец-то добрая весть. Лишь бы он не попался полиции.

— Нет-нет. Он начеку. А когда подзаработает денег, мы сможем что-нибудь предпринять с его видом на жительство. У меня есть адрес, — заговорщицки продолжает Лолло, — одного адвоката с Маврикия. Он живет в 16-м районе. Старик говорит, что он уже многим помог. Вы, знаете, мадам, у него отличные отношения с префектурой, может, он и для нас что-нибудь сделает!

Потом она исчезает на кухне, а я выпрыгиваю из кровати. В теле необыкновенная легкость. Окрыленная, иду в свою ванную. У меня опять радость на лице. Глаза ясные, щеки порозовели. До чего прекрасна жизнь!

А я хотела уходить от Фаусто. Но всего лишь маленький флирт — и тебя снова ценят. Несколько танцев с другим — и тебя уже ласкают и целуют, любят и желают. Пусть даже небезукоризненно, но это было словно все заново.

Я ложусь на пол и десять раз отжимаюсь. Это хорошо для груди. Чищу зубы и бужу Фаусто свежим, благоухающим поцелуем.

— Добрый день, любовь моя!

Он что-то бормочет и сжимает меня в объятиях.

— Звонила твоя мать. Она хочет нас сегодня видеть! — Он сразу стряхивает с себя сон.

— Это невозможно, — произносит он скороговоркой, — я остаюсь здесь!

— Нет, мы должны пойти. Большой семейный сбор. А вечером прием.

Фаусто вздыхает.

— Без меня, родная. Я не в состоянии подняться. Новый стук в дверь.

— Месье, — кричит Лолло из коридора, — ваш господин папа на проводе! Можно переключить?

Телефон возле нашей кровати уже звонит. Фаусто автоматически снимает трубку.

— Да, папа?

До меня доносится взволнованный голос свекра, но я не понимаю, о чем речь. Что-то ужасно важное.

— Как? Что?? — Фаусто рывком садится. — Это не я, папа! Ни в коем случае! Я бы тебе давно сказал! Это был Гелиос. Да, папа. Мы это обсудим. Как скажешь. Разумеется! Мы будем в три! Ты можешь на нас рассчитывать!

— Бог мой! — Фаусто кладет трубку и подпирает голову руками. — Еще и это!

— Что случилось? — взволнованно спрашиваю я.

— Все шишки на меня валятся. — У него такой же взгляд, как прошлой ночью.

— Я хочу тебе помочь. Могу я что-нибудь сделать? — Можешь, — говорит вдруг серьезно Фаусто. — Если отец скажет что-то, что покажется тебе… э… странным, не верь ни единому слову! Пока ты не поговоришь об этом со мной наедине. Я все тебе тогда объясню.

— Что странного он может сказать?

Фаусто молчит. Смотрит сквозь меня, трясет своей гривой.

— Сегодня будет маленькая катастрофа, — говорит он наконец.

Он и не подозревает, насколько окажется прав.

7

Фаусто нем, как могила.

За всю дорогу в Шантийи он не проронил ни слова. Сидит, склонившись над рулем, нахмурив брови и сморщив лоб. Шоссе мокрое, видно, утром шел дождь. Но солнце постепенно пробивается сквозь облака, и, если верить прогнозу, после обеда будет чудесная погода.

Вокруг нас море машин: грузовики, автолюбители, автобусы с туристами, мотоциклисты. Важно как следует сконцентрироваться. Фаусто едет со скоростью не больше семидесяти, в черепашьем темпе. Так бывает всегда, когда он едет к родителям. В Шантийи его не тянет. Он ненавидит «встречи богов на Олимпе», как именует семейные торжества. Чем медленнее, тем лучше. Охотнее всего он пошел бы пешком!

— Сделай одолжение, — говорит он вдруг с убийственно серьезным видом, — забудь то, что я говорил сегодня ночью. Ты же меня знаешь. Если я выпью лишнего, мне мерещатся призраки. От алкоголя у меня начинается мания преследования. Ты абсолютно права. Все чудесно. У нас нет проблем. Никто не гонится за нами. Если родители спросят тебя, скажи: «Мы любим друг друга, и у нас все в полном порядке». Скажешь, ладно?

— Конечно! А что им так срочно понадобилось, ты можешь мне объяснить?

— Вечно одно и то же, — смиренно отвечает Фаусто, — показать, что они хозяева!

Без четверти три мы приезжаем. Последними. Это видно по машинам. Красный «ягуар» Теи стоит у въезда. Черный «мерседес» Мелины — перед одним из гаражей. Ганимед приехал в своем новом фиолетовом «ламборджини», а в глубине, у газона с сиренью, стоит новый белый «порше» Гелиоса. У всех нормальные маневренные, скоростные тачки. Только мы являемся в этом правительственном катафалке. И хотя «ролле» затмевает все и вся, мне он просто велик! Не люблю, когда показывают больше, чем имеют!

Мы стоим перед «Каскадом» — сказочным имением, приобретенным родоначальником Сент-Аполлов на его первый самостоятельно заработанный миллион. Оно расположено неподалеку от замка и граничит со знаменитым парком Шантийи.

За высокими воротами из кованого железа с позолоченными наконечниками стрел начинаются семейные владения с озером, рощицей и водопадом, с теннисным кортом, огороженным выгоном и конюшнями, розарием, оранжереей и зимним садом с пальмами и бассейном. Есть и вертолетная площадка, укрытая от глаз рядами тополей и волнисто подстриженной самшитовой изгородью.

Старший брат Фаусто, Гелиос Сент-Аполл, унаследует все. В том числе молочную ферму, охотничьи угодья, сады, овощеводство и цветоводство. Он ведет себя так, будто уже хозяин. Братья и сестры хотя и сохраняют пожизненное право на свою комнату в имении и по заведенной в семье традиции могут в любой момент приехать в «Каскад», но решающего голоса они не имеют. И не пытаются иметь. Здесь все по старинке. Кто первым появился на свет, тот и распоряжается. Дело молодежи — помалкивать!

— Бонжур, дети! — Нас встречает отец семейства собственной персоной. На нем голубой костюм, сшитый на заказ, с белым платочком в кармашке и пучком белых фиалок на левом лацкане. Он потрясающе элегантен. Фаусто очень похож на отца. Что не значит, что они живут душа в душу. Совсем наоборот.

«Рыбак с рыбаком враждуют чаще всего», — сказал знаменитый Ханеманн. И в этом случае он опять был прав! Сцены между отцом и сыном можно снимать в кино. Посмотрим, что ждет нас на этот раз!

Мы настороженно приветствуем друг друга и следуем за высокой поджарой фигурой через зал, на террасу. Там собралось все семейство, разодетое в пух и прах. Все держатся немного натянуто, у каждого в руках по полному бокалу.

— Ну наконец, — говорит свекровь, — мы вас уже заждались. Вечно вы последние.

Маман сидит в белом плетеном кресле возле низкой балюстрады из серого камня, под огромным зонтиком в сине-белую полоску. За ее спиной навытяжку, как лейб-гвардеец, стоит Гелиос Первый, выполняющий все ее прихоти. Маман восседает на своем троне и только раздает сыновьям поручения. Это тоже традиция на Олимпе.

— Бонжур, маман! — Мы целуем ее большую, но костлявую руку со сверкающими бриллиантами внушительных размеров.

— Бонжур, дети!

Елена Сент-Аполл — сухая блондинка, родом из Афин. Голубое шелковое платье не прибавляет ей красоты. Но ее знаменитые жемчуга идут ей: пять ниток на шее, по пять на каждом запястье, большие жемчужины в ушах. Они делают ее менее унылой и более радостной, чем она есть на самом деле.

Маман не накрашена, так же как и я, что отмечается с благосклонностью. Кроме того, в угоду ей я надела белый репсовый костюм с голубыми пуговицами, который она любит. Еще на мне брошка в форме цветка из светлых сапфиров и маленьких бриллиантиков — ее подарок на нашу первую годовщину свадьбы. И довершает картину изящная белая соломенная шляпа с ажурными полями и голубой лентой. Голубой и белый — цвета Греции. Здесь, в «Каскаде», это ценят.

— У тебя свежий вид, — комментирует маман и одаривает меня улыбкой. Но за комплиментом следует критический взгляд на мой плоский живот. А, знаю! Мы обе думаем об одном, но слишком хорошо воспитаны, чтобы произнести это вслух.

Дворецкий по имени Дмитрий приносит нам шампанское. Беру бокал и приветствую прекрасное семейство. Пусть визиты в «Каскад» не доставляют мне больше радости, но шампанское здесь всегда отменное, а окрестности — просто чудо.

Господский дом сложен из серого камня, по бокам его обрамляют две круглые островерхие башни. Густой плющ увивает стены до третьего этажа, а на башнях блестящие зеленые листья добрались до крыши. Резиденция достойна кофейных королей: анфилады комнат на трех этажах, просторные салоны, бальный зал; места достаточно для разветвленного семейного клана, у которого, правда, появились проблемы с размножением в этом поколении.

У Гелиоса Первого всего один ребенок, дочь Косма. Ей семь, больше детей у них нет.

Мои невестки Теа и Медина вращаются в дурном обществе, обе по нескольку раз были неудачно обручены, и ни одна до сих пор не вышла замуж.

Ганимед, самый младший, названный в честь виночерпия богов, хотя и любит хорошее вино, но совершенно равнодушен к женщинам, о чем ни при каких обстоятельствах нельзя упоминать вслух. Ему ведь всего тридцать, очаровательному мальчику. Как знать, может, все еще изменится?

Да, небо над «Каскадом» хмурится. Вместо неугомонных ватаг ребятишек большой дом населяют враждующие взрослые, и это причина, почему я боюсь приезжать сюда на выходные. Я ненавижу ссоры. Я с детства не привыкла к этому, но здесь без них не обходится.

— Здравствуй, Мелина. Здравствуй, Теа. — Я целую невесток в обе щеки. Рядом со мной они похожи на здоровенных костистых кобыл! Как странно! То, что красиво у братьев, смотрится грубо и угловато у сестер: волосы жесткие, глаза водянисто-голубые. Теа по крайней мере стройная. Но у Мелины двадцать лишних кило на бедрах и животе. Ее фигура напоминает грушу, что она пытается скрыть широкими длинными платьями с вышивкой и струящимися шарфами.

Обе не переносят меня. Они обожают братьев и не терпят конкуренции. Были против нашей свадьбы. Мелина во что бы то ни стало хотела спарить Фаусто со своей подругой и никогда не простит мне, что это не удалось. До сих пор она не может смотреть мне в глаза.

— Бонжур, Тиция! — Косма целует мне руку. Она тоже скорее несимпатична, хотя ее мать Флора считается красавицей.

Наследство Сент-Аполлов не идет на пользу женщинам. Зато мужчины сияют неотразимым великолепием. Гермес, Гелиос, Ганимед и Фаусто красавцы, каких поискать: высокие, мужественного телосложения, с шапкой пышных волос и лучащимися голубыми глазами. Каждый Жест, каждое движение исполнены силы и благородства. Породистые хищники с широкими плечами, мускулистыми руками, длинными сильными ногами, всегда готовые выпустить когти.

Только Ганимед чересчур раздражителен. Много пьет, быстро краснеет, чуть что — сразу обижается. Но и он писаный красавец. Четверо мужчин столпились перед маман и жарко ей что-то доказывают. Что здесь происходит?!

— Ты знаешь, почему мы здесь? — спрашиваю я Флору, у которой довольно несчастный вид. Говорят, брак шатается. Подробности неизвестны. Она сегодня вся в желтом. Шляпа, перчатки, костюм — в нежных пастельных тонах. Даже ее длинные рыжие волосы скреплены на затылке желтой заколкой.

— Я знаю, — с важным видом вмешивается Мелина. — Папа скажет об этом за обедом.

— Что-то связанное с бизнесом? — нервно спрашивает Флора и осушает свой бокал, который тут же вновь наполняется Дмитрием.

Мелина высокомерно улыбается.

— Скажу лишь одно: вам надо быть готовыми кое к чему.

— Кому вам? — спрашиваю я, не зная за собой никакой вины.

— Вам обеим, Флоре и тебе. Кому же еще? — Мелина наслаждается своей властью над нами. — Лучше всего, не теряйте время и подавайте на развод.

— Может, ты разрешишь нам остаться на обед? — надменно бросает Флора, и я восторгаюсь ее смелостью. — Кстати, давно хотела сказать тебе, Мелина… — Больше она ничего не успевает произнести, потому что Дмитрий просит к столу, и процессия трогается с места в большую столовую.

Впереди шагает папа, непререкаемый авторитет. За ним маман, ведомая под руку своим первенцем. Следом Фаусто и Ганимед, дальше Теа и Мелина, а мы замыкаем шествие.

Косме, бедному ребенку, сегодня нельзя со всеми. Ее покормят на кухне. Что наводит на размышления и усугубляет напряженную атмосферу.

Мы молча входим в обшитый деревом великолепный зал, который велик настолько, что в нем можно разместить государственную делегацию. Так же молча занимаем места за огромным столом в форме подковы, который распорядился сколотить родоначальник Сент-Аполлов, когда приобрел «Каскад».

Этот стол знавал более веселые времена. Обручения и крестины, дни рождения и свадьбы, балы и летние праздники — здесь спокойно размещаются двести человек. Мы едва заполняем изгиб подковы. Молча ожидаем, когда папа Гермес начнет говорить. Но он не торопится.

Подаются блюда.

Я вздыхаю. Еда в «Каскаде» для меня сущая мука. Ничто на тяжелых серебряных подносах не устраивает меня. Жирная печенка больных гусей. Съедаю петрушку с краю.

Копченая маринованная семга. Беру лимон и тост

Жареная свинина со сливками. Довольствуюсь гарниром. Этим сыт не будешь.

Наконец салат. Объедение! И вот огромный поднос превосходных сыров. Мое спасение. Сразу наполняю тарелку. Ибо взять сыр второй раз предосудительно. Это значит обидеть хозяйку — здесь нечего есть, и приходится набивать живот сыром. Нет, я на такое не отважусь! Хотя в моем случае это именно так!

Итак, что же на сердце у папаши Гермеса? Подается десерт — торт-мороженое с марципановым соусом, а мы все еще ничего не знаем. Наконец; когда приносят кофе со сладкими разноцветными птифурами, он поднимает руку.

— Дети мои, — старик задумчиво обводит взглядом присутствующих, — я созвал вас, чтобы сообщить то, что касается всех. Перехожу сразу к сути. Как вы знаете, в октябре мне исполняется семьдесят пять лет. Я рассчитываю прожить еще два десятилетия и возглавлять фирму. За оставшиеся мне двадцать лет, так пожелал Всевышний, я намерен воспитать преемника.

Всеобщее изумление. Преемника? Что хочет сказать этим папа? Ведь Гелиос — преемник, кронпринц, первенец, которому все завидуют и которого никто не любит. Что за подводные течения? Флора озабоченно играет своим огромным солитером.

Гелиос откашливается.

— Дорогой папа, — начинает он нарочито бодрым тоном, — я не совсем понимаю. Что ты имеешь в виду под…

— Под преемником? — громко перебивает его родитель. — Это меня не удивляет. Ты никогда не понимал меня! Ты глух, слеп и глуп. По сравнению с тобой осел — просто гений. Ты наша катастрофа, да будет тебе это известно. Все, что ты начинаешь в фирме, разваливается. Ты допускаешь ошибку за ошибкой… Даже когда я был новичком, я не был столь несостоятельным!

Он делает маленькую паузу и набирает в легкие воздух.

— Если бы я сегодня умер, фирма вскоре бы обанкротилась. Через год все здесь было бы пущено с молотка. Я думал о Ганимеде и Фаусто, но это тоже не вариант. Короче, я перевожу свои деньги на внука! И потому вы сегодня все здесь. Встряхните свои уставшие чресла. Я желаю, чтобы через год здесь кричали младенцы!

Наступает мертвая тишина. Смущенно прокашливается Ганимед. Тяжело дышит Гелиос. Кусает губы Флора. Лишь Мелина жует с набитым ртом и отправляет в глотку один птифур за другим.

— Поняли? — повышает голос Гермес. — Нам нужно потомство! Мужского пола. Вы все ни на что не годитесь. Целое поколение избаловано, изнежено, ни характера, ни тонкого ума. Плохое вино. Остается надеяться, что следующее поколение будет лучше.

Я исподтишка посматриваю на Фаусто. Он хватается за свою рюмку коньяка и одним махом опрокидывает ее. Потом, не поднимая глаз, смотрит в стол.

— Фаусто!

— Да, папа?

— Что ты можешь сказать?

— Я постараюсь!

— Флора!

— Да, папа?

— Расшевели своего мужа! Тиция! Я хочу серьезно поговорить с тобой. Речь идет о нашей империи. Ты красивая женщина. А что ожидают от красивой женщины в наших кругах? Отвечай, дитя мое!

Я молчу.

— Что она родит красивых детей! — рявкает Гермес. — Поняла? И больше ничего. А вовсе не то, что она будет перестраивать квартиры, продавать дома или придумывать никому не нужные ткани и мебель.

Мы хотим внуков! Дельных внуков, раз сыновья ни к чему не пригодны! Я ясно выражаюсь?

— Да, папа.

Гермес откашливается.

— Ты целый год замужем. Мы ждем и ждем. Посмотри мне в глаза. Ты бесплодна?

Фаусто поднимает голову.

— Это уже слишком, папа!

— Закрой рот! — взрывоподобно отрезает Гермес. — Я разговариваю со своей невесткой. Итак, дитя мое, ты не ешь мяса. Ты не ешь рыбы. Ты питаешься, как индийский гуру. Ты больна?

— Нет, папа.

— Что сказал доктор Фокар, к которому я тебя посылал?

— Он сказал, что у меня все в порядке. Правда, папа. Мне очень жаль, но…

— Что значит «тебе жаль»? Ты не хочешь детей? Из принципа?

— Хочу! Еще как хочу! Но Фаусто… Ты должен поговорить с ним. Это не делают в одиночку.

— Фаусто? — удивленно переспрашивает Гермес. — Как Фаусто? Он уделяет тебе недостаточно внимания?

Теа хихикает и толкает в бок Ганимеда, который охотнее всего залез бы сейчас под стол. Интимные разговоры вызывают у него ужас. Он боится их, как черт ладана. Еще никогда он не был так смущен — то краснеет, то бледнеет и вообще не решается поднять глаза.

— Беременность портит фигуру, — роняет Мелина, будто разговаривая сама с собой. — Была бы у меня такая симпатичная фигура, я бы, честно говоря, тоже не стала уродовать ее ради ребенка.

— Не будь такой злобной, — ставит ее на место мать. — Так, Тиция, что там с Фаусто? Он импотент?

— Мама, я прошу тебя! — вскакивает Фаусто.

— Сядь! — выходит из себя Гермес. — Мы среди своих. Я могу откровенно поговорить со своими детьми? Итак, в чем дело? Я жду ответа! Только быстро!

Фаусто плюхается на свой стул и сверлит меня глазами. Молчи, приказывает его взгляд. Что мне делать, черт побери?

— Итак, что он делает неправильно, мой господин сын? — Гермес грохочет все громче и громче. — Он пьет? Храпит? Бродит во сне? У него определенные склонности, которые ты не одобряешь? Что он делает или, наоборот, не делает?

Его тон не терпит возражений.

— Фаусто… э… он высчитывает дни.

— Что он делает? — ошеломленно спрашивает Гермес, не ожидавший такого. — Высчитывает дни? В постели? До того? Или после? А почему, если позволите спросить?

— Не в постели! В ванной! Он высчитывает в ванной, папа!

— В ванной? — повторяет в растерянности Гермес. — Что считать моему сыну в ванной вместо того, чтобы сделать тебе в постели хорошенького ребенка? Я сгораю от любопытства! Ты можешь мне объяснить?

Гелиос довольно ухмыляется и наклоняется вперед, чтобы лучше слышать.

— Он высчитывает дни, когда я могу забеременеть, папа!

— Я не понимаю ни слова. — Гермес беспомощно оглядывается на жену.

— Откуда он знает дни, когда ты можешь забеременеть? — заинтересованно спрашивает маман, и ее брови ползут наверх.

— Он смотрит в ванной в моем календаре! — Фаусто вздыхает и смиренно трясет своей львиной гривой. Гелиос блаженствует и радостно подливает себе коньяка.

— Это преступление! — орет Гермес. — Он забирается в ванную и подсчитывает дни в календаре, вместо того чтобы заботиться о своей красивой жене? А потом? Что происходит потом? Он ведь не может считать всю ночь, а? Что он делает, когда закончит свои подсчеты? Говори, Тиция! Он уже не может потом?

— Если… если опасно и я могла бы забеременеть, — смущенно лепечу я, он становится страшно утомленным и засыпает.

— Ты хочешь сказать… Непостижимо! Он высчитывает твои плодотворные дни и не притрагивается к тебе? Фаусто, ты рехнулся? Ты занимаешься математическими расчетами, чтобы твоя жена не понесла? Она осознанно лежит, так сказать, под паром? Значит, ты виноват, ты предотвращаешь детей? Ты считаешь ночами дни в ванной, чтобы не стать отцом? Мне стыдно за тебя! Ты просто кретин!

— Это предательство — выкрикивает маман. — Фаусто, посмотри на меня. Ты ведь знаешь, как страстно мы хотим внуков. Никогда такого от тебя не ожидала!

— И почему? — продолжает кипятиться Гермес. — Ты можешь объяснить почему?

— Дети стоят денег, — еле слышно выдавливает Фаусто.

Гермес лишается дара речи. Его лицо заливается краской.

— Я, наверное, ослышался, — ревет он. — Что ты сказал?

— Дети стоят денег, — менее уверенно повторяет Фаусто.

— Ах вот оно что! — кричит Гермес. — Ты не можешь позволить себе детей, потому что дядя Кронос все завещал тебе, так? Купаешься по уши в деньгах и скаредничаешь, как последний нищий. Делаешь все, чтобы семья вымерла. Да ты просто потерял рассудок, тебе место в сумасшедшем доме!

— С сегодняшнего дня я запрещаю тебе высчитывать! — возмущается маман. — Тиция! Ты сожжешь свой календарь!

— Именно так! — поддерживает ее Гермес. — Слава богу, что мы спросили, теперь у нас полная ясность. Отныне ты считаешь только до двух! Слышишь? Каждый второй день будешь оказывать внимание жене! Это приказ! Если она к осени не забеременеет, тебе придется худо!

Гермес воинственно обводит взглядом всю компанию.

— А теперь поговорим о тебе, — обращается он к Гелиосу, который тут же бледнеет. — Ты такой же ушлый счетовод? Что ты там высчитываешь под одеялом семь лет подряд, хотел бы я знать? Ну-ка, отвечай!

— Папа, я…

— Папа, я, — передразнивает сына Гермес, — я знаю, что ты высчитал. Двести миллионов убытка, в которые ты втравил нас со своей новой идиотской торговой моделью! Все, с этим покончено, месье! Ты уходишь из правления и посвящаешь себя жене. Для начала произведите на свет парочку внуков, а потом поговорим дальше. Ясно?

— А мое будущее? — спрашивает, заикаясь, Гелиос.

— Твои дети — вот твое будущее, идиот!

— Бедняжке Флоре опять придется въехать в общую спальню, — говорит сама себе Мелина, но так громко, что слышно каждому.

— Что? — взвывает Гермес и так грохает кулаком по столу, что звенят чашки и бокалы. — Этого еще не хватало! Ты больше не спишь со своей женой?

— Иногда я сплю один, папа. Когда очень устал, — защищается Гелиос. — Ведь ты же знаешь, как это бывает, когда приходишь поздно домой с работы, смертельно измученный, и тогда я не хочу будить ночью Флору…

— Помолчи! Флора, у вас отдельные спальни? — Флора, не поднимая глаз, смущенно кивает.

— С каких пор? Скажи, девочка!

— Два года, папа!

— Два года! — ревет Гермес, словно бешеный бык. — Так мы можем ждать до посинения.

Гелиос кусает губы. Зато Фаусто чувствует себя в своей стихии. Он запустил большие пальцы в карманы жилетки и, довольный, переводит взгляд с одного на другого. Потом закуривает сигару и с наслаждением пускает дым в потолок.

— А теперь слушайте меня все внимательно, — говорит Гермес, весь дрожа от гнева. — Мое терпение лопнуло! Отныне никаких долгих заседаний в кабинетах и ночей на стройплощадках. Фаусто! Гелиос! Вы меня хорошо понимаете? Или объяснить подробнее?

— Да, пожалуйста, — насмешливо роняет Мелина. — Что может быть лучше сплетен и скандалов!

Гермес ее не слышит.

— С сегодняшнего дня вы выполняете дома свой долг! Занимаетесь вашими законными женами! Ясно?

— Долг? — на губах Фаусто играет циничная усмешка. — Дорогой отец…

— Именно долг! Существует супружеский долг. Ни разу не слышал о таком? Производственное задание на будущий год — дети. Маленькие, талантливые Сент-Аполлы! Ганимед! Это относится и к тебе. Имей в виду: если через полгода у тебя не появится жена, я тебе ее сам найду!

Ганимед, поперхнувшись вином, багровеет до корней волос, но потом берет себя в руки.

— Фаусто тоже женился только в сорок.

— Это была ошибка, как оказалось. Нам нужно потомство. Даю тебе шесть месяцев и ни дня больше! Самое позднее в канун Нового года ты отпразднуешь помолвку!

— Папа, я давно хотел тебе сказать. Я… у меня… проблемы с женщинами.

За столом воцаряется гробовая тишина. Все затаили дыхание.

— Ну и что? — гаркает Гермес. — У всех проблемы с женщинами. Нет ни одной женщины, которая не создавала бы проблем. Что за глупое слово — проблемы! Во Франции миллионы женщин. Хотя бы с одной у тебя не будет проблем. С одной-то ты сможешь, а?

— Я не племенной производитель, папа.

— К дьяволу! Не перечь мне! Мы не можем сейчас принимать во внимание твои проблемы. Речь идет о выживании! Ты хочешь, чтобы Сент-Аполлов больше не существовало? Тебе надо побороть себя! Я требую!

Гермес закашлялся и чуть не подавился.

— Не волнуйся, — предостерегает свекровь, — он уже все понял и сделает то, о чем ты говоришь. Правда, Гани?

— Конечно, маман!

— Он подыщет себе маленькую симпатичную жену, которая не будет создавать проблем, а подарит ему славных детей. Гани ни о чем так не мечтает, как о большой семье. Чем больше, тем лучше. Не так ли, Гани?

— Конечно, маман!

— Гани любит детей, — продолжает свекровь, — он хочет не меньше пяти, он как раз недавно говорил об этом. Помнишь? Ведь так, Гани?

— Конечно, маман!

— Что-то не припоминаю, — резко вскидывается глава семейства, — и я прошу тебя не говорить со мной в таком тоне. Я не дряхлый маразматик. Я знаю, чем занимается мой сынок. Но теперь с игрушками покончено! Ты живешь на мои деньги. Сам ты не заработал ни одного сантима, Ганимед. Смотри на меня и слушай хорошенько: если не найдешь себе жены, я урежу твой бюджет. И резко! Не будет никаких «ламборджини» и пляжных увеселений в Каннах. Отправляйся на поиски невесты! Ясно?

— Конечно, папа!

— Я на тебя полагаюсь!

— Конечно, папа!

— Чудесно! — восклицает маман с напускной веселостью. — Тогда трапеза закончена. Дело прояснилось. А теперь о сегодняшней программе: я пригласила на вечер наших новых соседей. Это коневоды из Англии, по фамилии Вильямсоны, вы их еще не знаете. Очаровательные люди, очень культурные. С ними будут их две симпатичные незамужние дочери. И их гости из Лондона, я их тоже позвала. Один из них — знаменитый архитектор, известный человек. Будет наращивать им дом и перестраивать конюшни. Он сделал замечательные чертежи, говорят, просто гений!

— Ты знаешь, как его зовут? — Во мне просыпается интерес. А вдруг я его знаю по моей лондонской жизни.

— Сейчас, момент. Кажется, Людвиг Хемпс. Он строит дома для всей знатной верхушки в Англии, Шотландии и Америке. Короче, нас будет двадцать человек. Попрошу смокинги и длинные вечерние платья. И украшения. Тиция! Я разрешаю тебе надеть мое бриллиантовое колье и большой солитер.

— Солитер ты обещала мне, — протестует Теа.

— Тебе достанется кое-что другое, сокровище мое. Да, еще забыла сказать: из Парижа прибудет струнный квартет, между аперитивом и едой они дадут концерт. Еще я заказала на вечер фокусника и одного популярного жонглера. Они покажут пару трюков, вам понравится. Зажжем факелы в парке и будем развлекаться по-королевски. — Она встает. — А теперь не ссорьтесь! Ни одного злого слова больше! Я хочу видеть вокруг себя счастливые лица,

— Конечно, маман! — отвечают все хором и тоже поднимаются.

— Ты позаботишься об английских дочерях, Ганимед, — приказывает Гермес. — Может, среди них окажется та, которая не доставит тебе проблем?

— Конечно, папа!

На этом все удаляются.

Послеобеденное время проходит в натянутой гармонии. Все избегают друг друга. Флора и Гелиос скрываются в своих апартаментах на первом этаже. Фаусто, прихватив сумку с купальными принадлежностями, исчезает в доме с пальмами. Ганимед закрылся в курительном салоне и ведет длинные разговоры по телефону со своим другом в Париже. Голос его звучит выше, чем обычно, он явно выведен из равновесия.

Но к вечеру он успокаивается. В начале девятого, когда прибывают гости, он независимой походкой выходит на террасу, в высшей степени элегантный, улыбающийся и обаятельный, как будто он самый счастливый мужчина в мире! Как это получается? Может, наглотался таблеток?

Вообще все изумительно разыгрывают театр, будто в «Каскаде» никогда не было ссор. Как только стемнело и появились соседи, Гермес, Гелиос, Фаусто и маман засияли улыбками благородного согласия и трогательной гармонии. Ведь мы красивые, преуспевающие Сент-Аполлы. Женщины в длинных разноцветных платьях с переливающимися неподдельными драгоценностями — само воплощение парижской элегантности.

Маман представляет нам гостей: мистер и миссис Вильямсоны. Две беленькие дочери Молли и Пам.

Супруги Тэйлоры, супруги Вестинг-Ризы с сыном Оуэном, изучающим музыку. И еще рослый, интересный мужчина. Архитектор! Боже, меня сейчас хватит удар!

— Это мистер Людвиг Хемпс, — сладким голосом говорит свекровь, — а это наша Тиция, жена Фаусто.

Но мужчина, целующий мне руку и пытливо глядящий в глаза, вовсе никакой не мистер Хемпс, а мой бывший лондонский друг Люциус Хейес! О господи, именно сейчас! Что он рано или поздно выплывет, я не сомневалась. Но сегодня? После семейного скандала?

8

Я не видела Люциуса два года. Он похудел, и виски его сильно поседели. Хотя это ему очень идет. На нем элегантный бордовый смокинг с кремовым воротником и лацканами, лицо излучает успех и цинизм. Люциус осматривает меня с ног до головы.

Ну, внешне он ничего не обнаружит. Я действительно хороша и свежа, у меня дорогой изысканный вид в вечернем платье, со сверкающим бриллиантовым колье маман на шее и тщательно уложенными волосами. Только вот как играть счастливую жену? Как укрыться от острого, всепроникающего взгляда этих зеленых глаз? Я глубоко вздыхаю и лезу вон из кожи.

— Рада познакомиться, — говорю я по-английски, как радушная хозяйка. — Вы говорите по-французски?

— Да, вполне сносно, — отвечает развеселившийся Люциус, — но, может, мадам знает немного английский?

— Она его действительно знает, — гордо отвечает за меня свекровь. — До замужества Тиция работала в Лондоне в одной крупной фирме у известного архитектора. Не такого знаменитого, как вы, мистер Хемпс, но все же. Тиция, ты можешь спокойно поговорить по-английски с господином архитектором. Как-никак у вас одна профессия, и, может, найдутся общие знакомые?

Разносят аперитивы, и маман удаляется, потому что прибыли музыканты. Мы обмениваемся двумя натянутыми фразами, но тут между нами втирается Теа и завладевает Люциусом.

— По-английски он может поговорить и в Лондоне, не так ли, мистер Хемпс? — кокетливо замечает она. — А мы во Франции, и вам наверняка приятнее послушать безупречный французский. Тиция на это неспособна, — она бросает взгляд в мою сторону, — она вообще-то родом из Вены, и ее родной язык — немецкий. Она все еще делает слишком много ошибок!

Теа уводит его от меня, и я чувствую облегчение. Весь вечер она не отходит от него, что не мешает ему преследовать меня взглядами.

Во время концерта Люциус не спускает с меня глаз. За ужином он то и дело украдкой поглядывает на меня. Он сидит наискосок от меня, между Теа и Мединой, явно оказывающими ему внимание, и даже пытается втянуть меня в разговор.

— Вы вообще не едите мяса? — с наигранным удивлением спрашивает он меня. — С каких пор, мадам Сент-Аполл, если позволите спросить?

— Десять лет, господин архитектор, — сухо отвечаю я. Как будто сам не знает. Я чувствую себя, словно в кабаре.

Наконец с ужином покончено.

Ночь теплая, мы пьем кофе на террасе. Фокусник оказался посредственным и не увлек нас. Но потом появляется жонглер, смуглый индус в золотом тюрбане, и спасает вечер. Неожиданно становится уютно. Разгоряченные коньяком, мужчины снимают свои пиджаки и под его руководством пытаются жонглировать. Сначала маленькими мячиками, потом сверкающими серебряными булавами. Всех захватывает стихия веселья, как на детской игровой площадке. Слышны хохот и крики.

В общей кутерьме рядом со мной вдруг оказывается Люциус.

— Пойдем со мной, — говорит он вполголоса по-английски, — и, пожалуйста, оставь свое кривлянье! Не переношу этого. Пошли куда-нибудь, где можно спокойно поговорить. Прошу тебя!

— Если хотите, мистер Хейес, я покажу вам парк, — говорю я громко по-французски в надежде, что это звучит безобидно.

— С огромным удовольствием, мадам Сент-Аполл, — отвечает еще громче Люциус и предлагает мне руку. Я оглядываюсь. Невестки жонглируют стаканами, Фаусто, Гелиос и свекор еще раньше удалились в сторону водопада. Ганимед демонстративно ухаживает за Молли и Пам. Все остальные, включая маман, прыгают вокруг жонглера. Нас никто не хватится!

Мы молча спускаемся по каменным ступенькам в сад. Внизу я освобождаюсь от руки Люциуса. «Сохраняй дистанцию! — говорит мне мой инстинкт. — Сейчас он сделает тебе больно!»

У Люциуса ядовитый язык. Если захочет, разобьет меня в пух и прах. Через две минуты от моей выдержки камня на камне не останется, илидаже быстрее, если он постарается. Это надо предотвратить. Мы молча шагаем рядом. Мимо благоухающих кустов, мимо редких растений, лишь вечером, после захода солнца, раскрывших свои цветы с красно-желтыми разводами и источающих дурманящие ароматы.

Один садовник привез их из Греции. Якобы они хорошо растут только на Средиземноморье. Однако в «Каскаде» они чувствуют себя прекрасно. Ах, какой теплый, душистый воздух! Совсем как летом.

Люциус откашливается и становится серьезным. Мы достаточно удалились от дома, и нас никто не услышит.

— Неужели тебе нравится жить с этими снобами? — задает он свой первый вопрос. — Эти люди тебе не компания. Все это хотя и смотрится грандиозно, но ты перестала быть самой собой!

— Почему ты так решил? — Он объясняет:

— Ты художница, Тиция! А эти люди думают только о прибыли. Твои невестки на редкость глупы, к тому же они тебя не любят.

— Ты фантазируешь, — тут же протестую я, — я живу великолепно, куда лучше, чем с тобой.

— Да? Ты не производишь впечатления особенно счастливой женщины. Ты очень изменилась. У тебя закомплексованный, жеманный, неестественный вид. Раньше ты не была такой! — Он пытливо смотрит на меня. — Вот что я тебе скажу: ты слишком мало занята. Тебе нужна работа. Хорошая, интересная работа. Слушай! Я получил заказ от Вильямсонов. Мы сделаем его вместе. Ты поможешь мне. Ну, что скажешь?

— Не могу. Я ухожу от дел.

— Ты серьезно?

— Да. Мой свекор требует этого. И Фаусто это устраивает.

Люциус ошарашенно смотрит на меня.

— Этого не может быть! Ты сочиняешь!

— Нет, это правда. В будущем году я в это время скорее всего буду не одна.

— У тебя будет ребенок? — в ужасе спрашивает Люциус. — Зачем ты причиняешь себе такое зло?

— Почему бы и нет? Все-таки что-то новое.

— Ты с ума сошла? А твой талант? Детей иметь может любой. Такие одаренные люди, как ты, редко встречаются. Мне очень не хватало тебя, Тиция. У меня до сих пор никого нет, никто не заменил тебя… ни в делах, ни в личном плане, если хочешь знать.

Люциус замолкает.

— Сказать по правде, я не хочу этого знать, — подаю я голос через какое-то время. — У тебя было шесть лет времени. Ты всегда только мучил меня…

— А твой Фаусто? — тут же перебивает меня Люциус. — Он тебя не мучает? Погоди, вот пройдет первая любовь. Потом ты сможешь сравнить. И сравнение будет в мою пользу. К тому же ты можешь мне сказать, чего он добился в жизни, твой муж? Унаследовал деньги — и все, полагаю. У меня тяжелый характер, согласен. Но я создал огромную фирму. Совершенно самостоятельно! Я самый популярный архитектор в Англии. Все, чем я владею, я завоевал сам!

— Фаусто…

— … далеко не самый интеллигентный человек, если хочешь знать мое мнение. Знаешь, какое он производит впечатление? Закоренелого дамского угодника!

— Это подло! У Фаусто…

— … явная склонность к наркомании. Он пьет в огромных количествах, но так, что никто этого не замечает. Он принимает наркотики?

— Фаусто? Никогда! Клянусь тебе, ему…

— …вообще нечего сказать! Ни одного остроумного замечания за весь вечер! О чем ты говоришь с ним, когда вы остаетесь одни? Полагаю, что он хорош в постели. Но без интеллекта это быстро наскучит! Тиция, будь искренней: мы с тобой были лучшей парой!

— Оставь меня в покое. Это в прошлом! Я больше никогда не поеду в Англию.

Он хватает меня за руку.

— Тиция! Я люблю тебя. Я все исправлю. Если захочешь, заведешь ребенка. Я только из-за тебя взял заказ у Вильямсонов. Я знал, что они соседи Сент-Аполлов, и надеялся, что мы встретимся. Пожалуйста, прости меня. Вернись!

— Но я не хочу!

— Знаешь, ты стала еще красивее.

Он уже обнимает меня, прижимает к себе и пытается поцеловать. Я оцепенело замираю, но потом вырываюсь и убегаю прочь, в темноту. Люциус бежит за мной. У него длиннее ноги, зато я хорошо знаю территорию. Здесь начинается самшитовый лабиринт. Он ведет к водопаду, в конце парка пенящемуся по искусственному нагромождению скал.

Этот лабиринт сделан по старинным образцам, и живые изгороди в нем высотой в три метра. Он не освещен. Вот я уже внутри. Два-три тупика, поворот, и я в безопасности. Здесь он меня никогда не найдет!

Люциус сразу же берет неверное направление.

— Тиция!

Я не двигаюсь. Едва дышу.

— Мадам Сент-Аполл! Где вы?

Я слышу шуршание где-то совсем неподалеку. Он блуждает по кругу, проходит мимо меня, делает еще круг, зовет, ищет и наконец отказывается от своей затеи. Отряхивает смокинг и прыгает обратно на дорогу. Я слышу, как под его ногами скрипит гравий. Люциус решительной походкой направляется к дому. Шаги стихают. Наступает тишина.

Я стою меж зеленых изгородей. Сердце готово выскочить из груди. Люциус согласен идти на уступки. Как всегда слишком поздно! Даже ребенка согласился завести! Раньше об этом не могло быть и речи. Поэтому я годами глотала таблетки в Лондоне, а они вовсе не шли мне на пользу! Люциус никогда не хотел от меня ребенка. Поэтому я и ушла от него.

Что теперь делать? Я так взбудоражена, что должна прийти в себя. Я пережидаю, как мне кажется, целую вечность, потом медленно трогаюсь по направлению к водопаду. Почему — сама не знаю. Но мне хочется побыть одной. Не могу пока вернуться к остальным и делать вид, что ничего не произошло.

Лабиринт я знаю как свои пять пальцев.

Я ничего не боюсь, мне здесь нравится. Пахнет листвой и древесиной, почва под ногами покрыта мхом. Иду бесшумно. Я уже довольно далеко от дома и слышу плеск воды. Но еще громче в ночи разносится голос свекра.

— Тридцать восемь анонимных писем, — слышу я, ничего не понимая, — открытки, записки с каракулями. В офисе, в машине, на стеклоочистителях. Звонки. Днем и ночью. Все, хватит!

Я резко останавливаюсь. Что там опять? Неужели это сегодня никогда не кончится? Или я действительно страдаю галлюцинациями?

— Если так будет продолжаться, я заявлю на нее в полицию!

Нет, голос настоящий. Знакомые интонации. Гермес взбешен, уже не знает удержу.

— А теперь слушайте меня хорошенько: к кому из вас двоих имеет отношение эта сумасшедшая?

— Понятия не имею, папа! — Это голос Гелиоса. — Не знаю никого, кто был бы способен на такое.

— Я тоже не знаю! — Это Фаусто.

— Один из вас все еще общается с ней. Она знает, что вы сегодня здесь. От кого же? От святого духа? Уже четыре раза звонила. Разговаривала с вашей матерью. Непременно хотела заглянуть! Для разъяснительного разговора, как она выразилась. Я считал, что все уже выяснено. Особа удовлетворена. Разве нет? Чего еще она от нас хочет?

— Ни малейшего представления, папа, — бойко говорит Фаусто.

— Вот что я вам скажу. Разбирайтесь со своими безобразиями, пока ваши жены о них не пронюхали. Фаусто! Ты ведь знаешь, чем обязан Тиции. Гелиос! Ты клялся, что с той историей все покончено. Я не желаю разводов. У Сент-Аполлов всегда были прочные браки. Если изредка что-то и случалось, то кратко и сладко, мы понимаем друг друга. Но не подобные вещи, и уж тем более не с такой фурией! Эта женщина ненормальная! Три года назад семейный совет решил, что мы не желаем больше иметь с ней дела. Потрудитесь вспомнить. Ей отказано от дома! Я не позволю себя шантажировать. Контакты с ней мне противопоказаны. Я и Мелине это сказал.

— Мелина не видела ее уже несколько лет! — подает голос Гелиос.

— Возможно! Но особа сумасшедшая! Она как репей. Последний раз говорю: на чьей бы совести она ни была, привейте ей манеры. Да как следует! Еще раз объявится — будет светопреставление!

— Хорошо, папа! — отвечают в один голос Фаусто и Гелиос.

— И если мы уж коснулись щекотливых тем, Фаусто, я никогда не прощу тебе, что ты забрал из нашей фирмы свою часть наследства дяди Кроноса. Это против моей воли! Ты нанес чувствительный удар фирме! Что ты делаешь с этой кучей денег?

— Я хотел иметь собственную фирму, — в голосе Фаусто звучит детское упрямство, — и я ее имею. И очень доволен!

— Что это за фирма, позволь спросить?

— «Аполл-недвижимость»! Хорошее название, а?

— Фирма недвижимости? Ты с ума сошел? Любой знает, что квартирный рынок неустойчив. Цены подскочили неимоверно, вот увидишь, вскоре ни один человек больше не будет покупать. И тогда будет грандиозный крах. Сколько у тебя сотрудников?

— Я пока один, папа.

— Почему же ты продал акции? Ведь тогда тебе не нужно имущество!

— Потому что я хочу начать по-крупному, папа! Я не желаю считать каждый франк, хочу покупать то, что мне нравится, потому что если раскрутить все по большому счету, телега сама покатится!

— Такой ахинеи я вообще никогда не слыхал, — Гермес мечет гром и молнии, — ничего не катится само по себе в этом мире, только вниз, в пропасть! Тут уж, можешь не сомневаться, помогать не надо! За что Бог послал мне этих сумасбродных детей? Фаусто, я тебе дам совет на всю жизнь…

Больше я не слушаю. С дрожащими коленками пробираюсь назад. Итак, тут действительно замешана женщина. Я это подозревала. Таинственная возлюбленная Фаусто, которая пишет свекру анонимные письма и терроризирует его звонками. Значит, не Биби грозила мне по телефону, а эта гнусная личность. Подружка Мелины. Которую она хотела спарить с Фаусто. А раньше она была связана с Гелиосом? Неясно. Зато ясно одно: подтверждаются мои самые мрачные опасения. Все в курсе: Мелина, Теа, свекровь, Гелиос, Гермес — все знают о ней, а я, законная жена, узнаю последней. Обидно!

Я размышляю до ломоты в голове. О каких «безобразиях» говорил свекор? Она должна быть удовлетворена. Очевидно, получила недостаточно денег и хочет больше! За что? А еще хочет занять мое место в постели Фаусто. Желает стать мадам Сент-Аполл вместо меня. Знает ли об этом мой дорогой свекор?

А фирма «Аполл-недвижимость»! Просто пощечина мне! И как можно так хладнокровно лгать? Основал эту фирму, ни словом мне не обмолвившись. Продал акции, свою часть наследства дяди Кроноса. Тот с горя в гробу, наверное, перевернулся!

Где же деньги? Что-то я их не видела. Ни единого франка! И если у него столько свободных средств, почему он разграбил наш общий счет? Ложь на лжи. И отца обманул. Потому что хотя бы одна сотрудница у Фаусто есть. Та самая консультантка по цвету, от которой пришел в ужас президент Валентен. Ведь она приходила из фирмы «Аполл-недвижимость»!

Боже! А может, это та женщина, которая работала вместе с Фаусто до нашей свадьбы? Валькирия? Превозносящая саму себя так, что людям становится дурно? Которая сбивает лепнину, выдирает мраморные камины и все выстилает серой плиткой? Ужас какой! Тогда у фирмы нет ни малейшего шанса, и она вскоре обанкротится. Но зачем Фаусто связываться с теми, кто тащит его в пропасть? Не такой уж он дурак!

Или прав Люциус, и Фаусто действительно не слишком интеллигентен? Ведь я просто не хотела себе в этом признаться. Когда я познакомилась с Фаусто, мой французский был далек от совершенства. А не разбираясь в тонкостях языка, многое понимаешь неверно! И прежде всего человеческий характер. Люциус прав. Когда мы остаемся одни, нам не о чем говорить всерьез. Все кончается дурачеством. Честно говоря, я влюбилась в тело Фаусто и интеллект дяди Кроноса!

Вот, наконец, и дом. Здесь все еще царит необычайное веселье. Все огни горят, а гости, мои невестки и маман под предводительством индуса устроили танцы с факелами. Ганимед держит за руки обеих английских дочек. Люциуса нигде не видно.

На террасе я опускаюсь на стул и неотрывно смотрю на прыгающие фигуры, пока все не плывет у меня перед глазами. Я никогда не спрашивала Фаусто, что стало с его декораторшей. Может, она была не только его сотрудницей, но и возлюбленной? И питала большие надежды, пока я не перебежала ей дорогу?

9

А не довериться ли мне Флоре? Я наблюдаю за изящной фигуркой с распущенными рыжими волосами, которая, опираясь на руку мистера Вильямсона, прыгает вокруг индуса. Вдруг она знает больше, чем я? Может, она знает имя моей соперницы? Или ее адрес? Нет, Флора чересчур болтлива. Она тут же проговорится, что я подслушала разговор мужчин у водопада. Надо придумать что-нибудь другое. Но что?

Я ложусь в два и ломаю себе голову всю ночь.

Фаусто приходит в четыре, тут же поворачивается ко мне спиной и засыпает. Ни поцелуя, ни объятия, ничего. Все воскресенье он вообще молчит. Мы приглашены на чай к Вильямсонам, и нам показывают дом. Люциус поясняет свои чертежи, украдкой поглядывает на, меня и садится за столом рядом. Мы ведем вежливую беседу. Фаусто прислушивается, исподтишка зевает, не произносит ни слова и витает где-то в облаках. Зато его родители очень приветливы со мной. Маман дарит мне красивое колье из аметистов, папа обнимает на прощание и целует в лоб. Оба заклинают меня хорошо питаться, не работать, читать веселые книжки и приглашать в гости приятельниц с маленькими детьми.

Фаусто внимает всему этому с недоверием и молчит по дороге в Париж. Но перед Порт-Мэлло, в небольшой пробке, он вдруг опять становится нормальным.

— Дорогая Тиция, — говорит он с улыбкой, — ты слышала, что сказал отец. Я с радостью сделаю тебе ребенка. Очаровательную девочку. Возьму ее с собой за город, в домик лесника и воспитаю из нее маленькую дикарку. Одену как индианку, с кожаной бахромой. Научу ее ставить капканы, освежевывать зверей и есть сырое мясо.

Он смотрит на меня в ожидании бурных протестов.

— А когда ей исполнится восемнадцать, — Фаусто продолжает, потому что я молчу, — я посвящу ее в искусство любви, как полагается заботливому отцу.

— Ты хоть раз в жизни можешь быть серьезным? — вяло спрашиваю я.

— Я серьезен. Абсолютно серьезен, дальше некуда. Во Франции отцы действительно любят своих детей! Именно поэтому мы великая нация!

— Они и сыновей своих любят? — насмешливо спрашиваю я.

— Их тем более!

— Твой отец наверняка изнасиловал тебя.

— Точно! В десять лет! А в двенадцать меня соблазнила моя мать. Это были незабываемые ночи.

Я затыкаю уши.

— У меня нет больше сил выслушивать этот бред. С тобой нет смысла разговаривать.

Фаусто сворачивает на улицу Брюнель. Заезжает на пустую стоянку. Обнимает меня.

— Не злись, моя ненаглядная Тиция. — Он целует меня в нос. — Что касается нашей дочери, то я соблазню ее всего один-единственный раз, а потом предоставлю это другим!

Я даю ему звонкую пощечину. Впервые в жизни. Я сама себя не узнаю.

Фаусто хохочет. Трогает машину с места. Его львиная грива сверкает в лучах заходящего солнца.

— Ты растешь над собой, малютка. Уже дерешься со мной? Такой я тебя еще не знаю. Это наводит меня на хорошую идею.

— Какую идею? — выдавливаю я.

Фаусто жмет на газ и летит в сторону Триумфальной арки. Обгоняет слева и справа. Все вокруг гудит, скрипит, визжат тормоза, и, когда мы, наконец, в этом шестиполосном хаосе сворачиваем на площадь Звезды, он снисходит до ответа:

— Мы ляжем в постель. Выпьем вина, которого нам дал с собой отец, и лежа обсудим проблему детей. Что ты на это скажешь, моя сладкая курочка? Быть может, мы найдем решение, которое устроит всех?

В постели мы проводим два дня.

Весь понедельник и весь вторник. Жаль только, дни не опасные. И хотя я обижена, меня терзают сомнения и гнев, но когда Фаусто старается, я не в силах устоять перед ним.

Я уже говорила, что в постели он преображается. Неожиданно становится таким же, как в нашу первую ночь: безмерно влюбленным, нежно-игривым, он чутко прислушивается ко мне, никакого эгоизма, ждет меня. Постепенно я вновь ощущаю себя женщиной.

Мы не одеваемся и пьем великолепное греческое вино. Отключаем телефон, слушаем оперные концерты по радио, читаем, купаемся, едим и занимаемся любовью, пока приятная усталость не погружает нас в глубокий сон. После шестинедельной засухи это восхитительно! Я кончаю три раза, Фаусто семь. Меня это удивляет.

Ведь Фаусто не любит прислушиваться к советам. После призывов его отца и напоминаний о супружеском долге моя надежда на ребенка была равна нулю. Но жизнь полна неожиданностей: Фаусто воспылал ко мне такой любовью, будто родители это ему запретили!

Но вот приходит среда, мы сидим за утренним кофе в нашей солнечной, обшитой деревом столовой, и все возвращается на круги своя. Его настроение вдруг резко меняется, Фаусто замыкается, улыбка окончательно сходит с его лица, и я уже опять «не хороша в постели».

— Все это было довольно мило, — сухо бросает он, потягивая свой только что выжатый апельсиновый сок, — но чего тебе не хватает, моя козочка, так это крепкого зада и приличной груди. Пойми меня правильно, с тобой всегда приятно, но все-таки ты недостаточно хороша в постели. Нет ядрености! Вуаля!

— Это смертельно? — спрашиваю я, разбивая яйцо. Фаусто вздыхает.

— Я не критикую, — он откусывает от свежего, теплого круассана, — я только констатирую. Разве нельзя высказывать вслух свои мысли?

— Можно. С завтрашнего дня начну усиленно питаться, прибавлю тридцать кило и прекращу лишь тогда, когда мне будет впору черная кружевная ночная рубашка, которую ты якобы купил для меня. Тогда я буду достаточно ядреной для тебя?

— Шуток не понимаешь! — Фаусто намазывает маслом горячий тост и с хрустом вонзается в него. — Это была всего лишь шутка!

— Пожалуйста, ответь мне на один вопрос, — подаю я голос через какое-то время. — Что стало с той архитекторшей по интерьеру, которая работала с тобой до нашего брака? Где она теперь?

Фаусто застывает. Опускает тост.

— Зачем тебе это? — отзывается он наконец. — Ты же ее вообще не знаешь.

— Да так. С кем она теперь работает?

— Понятия не имею. Она уехала из Парижа.

— И где же она?

— Эмигрировала. В Абу-Даби! Подлей, мне, пожалуйста, чайку, дорогая! — Он протягивает мне свою чашку. Его рука дрожит.

— С удовольствием. Тебе с молоком и сахаром?

— Только с молоком. Мерси.

— А как ее фамилия? — не отстаю я. — Чья?

— Твоей бывшей сотрудницы. Фаусто вздыхает.

— Понятия не имею! Забыл. Она вышла замуж за некоего господина Матена. Нет, погоди. Дюпона. Нет! Как же звали того парня? Убей меня, не помню.

— А как ее имя?

— Брижит, — резко бросает Фаусто.

— Ты с ней больше не поддерживаешь отношения?

— С какой стати! У тебя опять галлюцинации? Как тогда с Биби?

— Я слышала ваш разговор, — говорю я как можно невозмутимее, — в субботу ночью. У водопада. Тебя, твоего отца и Гелиоса. Это случайно не та Брижит, которую Мелина предпочла бы иметь в роли невестки?

Вместо меня?

— Детка, я не знаю, о чем ты! Я никогда не был у водопада. Ты слышала, как отец разговаривал с Гелиосом и Ганимедом. Он обещал вправить им мозги. И, очевидно, сделал это. Я был наверху, в нашей комнате. Прилег после ужина. Мне было нехорошо. Можешь спросить у матери, если не веришь!

Он простодушно смотрит на меня большими голубыми глазами. Кроткий агнец.

— У тебя, значит, нет давней подружки, от которой надо откупиться?

— Откупиться? — переспрашивает Фаусто, будто слышит это слово в первый раз. — За что?

— Это не та Брижит, которая постоянно звонит мне и требует, чтобы я исчезла?

— Разумеется, нет.

— Откуда такая уверенность?

— Потому что ее нет в Париже. Не будет она из Саудовской Аравии звонить в Европу.

— А кто же постоянно мучит меня по телефону?

— Не имею ни малейшего представления. Откуда мне знать?

— А кто забрасывает твоего отца анонимными письмами?

— Не знаю!

— Клянешься?

— Клянусь! — заявляет Фаусто и залпом допивает свой чай. — Кстати, давно хотел тебе сказать, от тебя так странно пахнет. Ты знаешь об этом?

Он морщит нос и принюхивается.

— У тебя новые духи?

— Нет.

Фаусто не отстает.

— Как-то ты нехорошо пахнешь.

— Чем это я, по-твоему, пахну? — спрашиваю я смущенно.

Он встает и наклоняется ко мне.

— Анисом! От тебя воняет анисом! Точно!

Я отрицательно трясу головой. Но Фаусто входит в раж.

— Может, это лак для волос?

— Я уже несколько дней не пользовалась лаком. — Фаусто твердым шагом направляется к окну и настежь распахивает его. Машет створками, будто от меня исходят ядовитые пары.

— Если тебе надо над кем-нибудь покуражиться, подыщи себе другую, хорошо? — Я встаю.

— О-ля-ля! С тобой никогда нельзя поговорить! К тому же, родная, когда я смотрю на тебя вот так, в профиль, знаешь, что мне бросается в глаза? Ты потолстела, но не там, где надо. У тебя появился кругленький животик!

— Еще есть претензии?

— Нет, только своим допросом ты не давала мне рта раскрыть. А я все утро хотел тебе сказать: сегодня я покупаю дом! Сейчас я уезжаю. Если все пройдет гладко, вернусь после обеда. Или раньше. Пожелай мне успеха.

— На какие деньги ты покупаешь дом? Я спрашиваю только потому, что на нашем общем счете ничего нет.

Фаусто колеблется.

— Не волнуйся. Я договорюсь с банком, — говорит он.

— Или ты уже продал авеню дю Мэн?

Фаусто потягивается, встает и потуже завязывает пояс своего голубого халата.

— Любовь — утомительная штука, — изрекает он, — целых два дня в постели. Я наверняка сбросил килограмма три. Как ты считаешь, дорогая? Я похудел?

— А нельзя ли мне поехать с тобой посмотреть дом?

— Нет, нельзя! — отрубает Фаусто. — С этих пор делами занимаюсь только я. Мадам Сент-Аполл не пристало работать. В наших кругах это не принято! Слышала, что сказал отец? Мать осыпает меня упреками, друзья считают, что я не способен тебя прокормить. Если ты меня любишь, переложи ответственность на меня. И если все пойдет так, как я задумал, я сделаю тебе ребенка!

Фаусто уезжает в одиннадцать. Целый день о нем ничего не слышно. Ничего удивительного, ведь сегодня среда! Вечером он звонит. Прошло десять часов, и я сижу в желтом салоне с чашкой чая из лекарственных трав и книгой о Палладио[3].

— Можешь меня поздравить, — говорит он, — дом мой. За потрясающую цену! Я целый день вел переговоры.

— Ты его купил через фирму?

— Какую фирму? — медленно спрашивает Фаусто.

— «Аполл-недвижимость»! Или это тоже моя галлюцинация?

Короткая заминка.

— Опять начинаешь? — злится Фаусто. — Стоит мне только позвонить, как ты сразу мучаешь меня вопросами.

— В каком он состоянии?

— Дом? В паршивом! Все надо делать заново. Всю электропроводку, все трубы, кухню, ванные. Дьявольская предстоит работа. Начнем прямо завтра. Меня не будет пару дней. Ты не возражаешь, мой ангел?

— Если это необходимо.

— Необходимо!

— Дай мне адрес. Когда получу свою машину, подскочу ненадолго.

— Ни в коем случае! — поспешно отвечает Фаусто. — Дом — для тебя сюрприз. Сначала ремонт, а потом уж реклама. Твой собственный лозунг. Ты сможешь его увидеть, когда он будет готов. Но не раньше.

— У тебя есть там телефон? — Я хватаюсь за бумагу и карандаш.

— Предыдущие владельцы сдали его. — Меня охватывает паника.

— Значит, несколько дней ты будешь недосягаем?

— Я буду звонить из машины. Адье, дорогая! Наслаждайся своим досугом. И вспоминай о своем несчастном муже, который гробится, чтобы его прекрасная венка могла купаться в роскоши!

Я бросаю трубку. Теперь он не скоро позвонит. Но я ошиблась. Фаусто объявляется, и так часто, что это становится почти подозрительным. Он звонит три-четыре раза в день и спрашивает, что я планирую на вечер. У меня такое ощущение, что он контролирует меня. Телефон звонит даже ночью. Он удовлетворяется, что я дома. При этом мысленно целует меня и клянется в любви.

Я не хочу ссор и не задаю вопросов. Не спрашиваю, как ему удалось в один день раздобыть строительную бригаду. Не спрашиваю, сколько стоит перестройка и тем более — где он живет.

Проходит неделя.

Я почти заболеваю от скуки.

— Займись домашним хозяйством, — советует Фаусто, — по дому всегда дела найдутся!

Я должна заниматься домашним хозяйством? Не для того я выходила замуж. Тем более хозяйство у меня в полном порядке.

Лолло покупает продукты, готовит, накрывает на стол, подает завтрак в постель. Лиля моет и стирает, скоблит кухню, драит ванны, полирует окна, полы, мебель. Дважды в неделю свекор присылает своего камердинера Ставроса, приглядывающего за гардеробом Фаусто. Он относит костюмы в чистку, стирает и гладит рубашки и даже пришивает пуговицы. Я не прикасаюсь к вещам мужа (поэтому у меня нет повода заходить в его комнату). Раз в неделю приходит Мария, предмет забот которой — мой гардероб, занавески, скатерти и постельное белье.

Когда мы даем прием, родители Фаусто специально присылают из «Каскада» людей, которые готовят, моют, чистят серебро и подают на стол. Мне нечего делать в домашнем хозяйстве, кроме как составлять списки покупок и проверять, все ли правильно сделано. Это не требует больших усилий!

— Выходи в свет, — советует мне маман и посылает кучу приглашений. Вечерами, не дождавшись Фаусто, я прохожусь по ним: вернисажи, показы мод, конкурсы парикмахеров, открытие новых ресторанов, аукционы картин и драгоценностей, благотворительные вечера, презентации новых духов и косметики (с банкетом), новых тканей, постельного белья, новой мебели, детской моды (с обедом или фуршетом).

При желании можно было бы целыми днями ходить из одной фирмы в другую, угощаться и пить шампанское. Да, таков Париж, важно только быть в нужных списках.

В начале моего замужества мне это очень нравилось. Порхаешь, богато одетая, в дорогих, изысканных украшениях, по фешенебельным ресторанам, салонам, отелям, и тебе кажется, что ты на гребне жизни.

Пока не замечаешь, что встречаешь всегда одних и тех же людей и отнюдь не самых интересных. Видишь одни и те же лица и отнюдь не самые красивые. А знаменитости и вполовину не так умны, обаятельны и приветливы, как в кино или по телевизору.

Если идешь одна, в надежде с кем-нибудь познакомиться, всегда ждет разочарование. Большинство мужчин приходят с женами. Остальных не интересует женский пол. Они горделиво прохаживаются, словно павлины, и флиртуют с собственным отражением в зеркалах. Интересных людей не встретишь ни за что! Не стоит и стараться. После одного года мелькания в свете твердо знаешь, что по-настоящему хорошее общество — совсем в другом месте: дома! В красивых, старых, уютных квартирах, среди книг и фортепиано, без мишуры, фотографов и жеманства. Действительно хорошее общество можно встретить в узком кругу, на вечере поэзии или домашнем концерте, без помпы и чванства. Я откладываю в сторону приглашения. Без толкучки жить проще.

Время идет. Четверг. Пятница. Фаусто нет. Его нет вот уже десять дней. Чтобы отвлечься, иду к астрологу. Хочу знать, когда вернется Фаусто. Мне немножко страшно. Пусть мой гороскоп будет ужасен, полон противостояний и квадратов, черных дыр и красных карликов — немного таинственности не повредит.

С нетерпением еду на улицу Фрошо, в район Пляс Пигаль. Возвращаюсь разбитая в пух и прах. Не успеваю снять куртку и туфли, как звонит телефон. Это, наверное, Фаусто!

— Алло, алло! Я не помешала? — Это Глория.

— Помешала, — отвечаю я без экивоков.

— Что случилось? У тебя такой кислый голос!

— Кислый? Я совершенно выпотрошена. У меня Нептун в квадратуре.

— Что у тебя? — переспрашивает Глория, отставшая от времени.

— Нептун в квадратуре!

— Это что-то желудочное?

— Нет! Это расположение планет. Говорят, хуже ничего не бывает.

— Кто это говорит?

— Мадам Бажар. Астролог, которой я отстегнула шестьсот франков.

— Высокая цена за удовольствие впасть в депрессию.

— Подожди, я тебе объясню: с Нептуном в квадратуре доверяются не тем людям, вкладывают деньги не туда, куда надо. Проигрывают. Окружают себя плохими людьми, а хороших отталкивают. Остальное я забыла. Но ничего не получается, и ничем нельзя помочь. Лучше всего не вылезать из постели и переждать, пока пройдет наваждение.

— Сколько это продолжается?

— Нептун остается в одном знаке зодиака двенадцать лет.

— Двенадцать лет в постели? Рехнулась?

— Я подумала начать с недели.

— Я запрещаю тебе ходить к астрологам!

— Не бойся. Больше не буду.

— О’кей. Слушай, почему я тебе звоню: сейчас же садись в такси и приезжай ко мне. У меня для тебя есть срочный заказ. Знаю-знаю, ты больше не работаешь. Но твой Фаусто не обязан об этом знать, а ты единственная, кто может мне помочь!

— Какой еще заказ? — с недоверием спрашиваю я.

— Новый клиент. Сказочно богатый, но тяжелый. Сам не знает, чего хочет.

— Понимаю. Знаешь, эту гадость мне послал мой квадратный Нептун.

— Весь риск я беру на себя.

— А я нет. Я ложусь в постель.

— Тиция! Где же твой хваленый здравый смысл? Неужели ты веришь в эту дикую чушь?

— Разумеется, нет. Но я ищу повод для глубокой депрессии!

— Из-за чего?

— Проблемы с господином Фаусто Сент-Аполлом.

— Серьезные проблемы?

— Гигантские. Когда-нибудь расскажу в деталях.

— Не забывай, ты выбралась из-под лавины. Это срабатывает.

— Через полчаса я у тебя, — говорю я и снова надеваю туфли.

Глория хихикает.

— Слушай. Мы сделали этому клиенту квартиру. Восемь комнат и частная галерея для его коллекции современного искусства. Все на высшем уровне. А теперь он не желает платить. Кто-то втемяшил ему в голову, что салон «недостаточно драматичен»! Отсутствуют возвышенные эффекты, черт бы их побрал! И теперь он сделал нам одно безумное предложение. Полный псих! Для этого пришлось бы перестилать полы или перестраивать весь дом. Вся надежда на твое искусство убеждения. Отговори его! Знаешь, лучше всего сходи прямо туда. Авеню Жорж Мандел, у тебя за углом. Четвертый дом по правой стороне, предпоследний этаж. Код 4711-В. Месье Рено.

— Рено? Как автомобиль?

— Да, но с автомобилями у него нет ничего общего.

— Его носят на носилках?

— Он фабрикант, производитель зубной пасты.

— Нувориш?

— Ясное дело.

Я вздыхаю. Новые богатые — самые тяжелые. Все должно блестеть и быть с иголочки. Вкуса у них нет и они боятся стать объектом критики. Им нравится посредственность, но чтобы все было новым, дорогим и стерильным. Много мрамора и гранита, друзья должны побледнеть от зависти, не говоря уж о врагах! Но такие Рено не пугают меня, я к ним привыкла.

— Хорошо, сделаю.

Глория вздыхает с облегчением.

— Удачи! И сразу позвони, когда закончишь.

Я отправляюсь пешком на авеню Жорж Мандел. Тут не больше трехсот метров, но я беру с собой плащ и зонт, потому что начал накрапывать дождь. Звезды забыты. Я предвкушаю встречу с фабрикантом. Уверена, что справлюсь с ним. Проблемы — это мой конек. Я знаю, что могу решить их. Чем больше трагедия — тем больше мой триумф.

А что я скажу, если Фаусто хватится меня? Или Теа, Мелина, свекровь? В последнее время они постоянно звонят. Что я скажу, если они спросят, где я была весь день? Сочиню, что покупала платья. Такое приветствуется в наших кругах!

Авеню Жорж Мандел — одна из самых элегантных улиц во всем Париже. А здание, где проживает богатый клиент Глории, — одно из самых красивых. Построено в начале нашего века, с мраморными колоннами в вестибюле, лесничная клетка отделана разноцветным искусственным хрусталем, на ступеньках лежат красные ковры. Все дышит богатством и покоем.

Поднимаюсь в лифте из кованого железа и стекла и звоню в высокую резную дверь. Она довольно быстро открывается.

Передо мной стоит относительно молодой, пышущий здоровьем мужчина ростом чуть повыше меня. У него серые глаза, необычайно широкие плечи, тренированное тело, мускулы так и выпирают сквозь ткань костюма. Он смотрит на меня, и на его лице появляется улыбка. Я ему нравлюсь. Чудесно!

— Месье Рено?

— Да, мадам. Входите. Я рад, что вы пришли. Я попал в неприятное положение.

Он начинает рассказывать, я слушаю.

Безумное предложение оказывается в итоге троном. Настоящим троном эпохи Ренессанса. Из белого веронского мрамора, высеченным так искусно, что трон выглядит как резное дерево. Господин Рено желает иметь этот трон в своем салоне! Он с гордостью показывает картинку. Мне достаточно одного взгляда. Я хорошо знаю этот предмет — самый знаменитый залежавшийся товар в торговле мебелью.

Уже несколько лет он кочует от одного торговца антиквариатом к другому, и ни один не может от него избавиться. Потому что он слишком тяжелый!

— Роскошь, не правда ли? — замечает господин Рено с гордостью первооткрывателя. — Я сразу в него влюбился. Никогда не видел ничего подобного! Что скажете, мадам? Сможем мы заполучить его сюда?

Я придирчиво осматриваю пол и стены. Глория права. Пришлось бы укреплять весь этаж или идти на риск, что рано или поздно эта тяжесть обрушится на нижние этажи, все сметая на своем пути. Я задумчиво смотрю на фабриканта. На чем бы мог восседать этот бульдог, не рискуя в середине званого обеда на глазах у перепуганных гостей провалиться сквозь паркет и раздавить нижних соседей? Я ломаю себе голову, но не могу ничего придумать. Тут на помощь приходит сам господин Рено.

— Я люблю возвышенное. Божественное! Мне нужно что-нибудь, исполненное драматизма, чтобы оно выделялось из повседневности. Понимаете, мадам?

Как-как? Божественное? Готический стул для хориста в храме! Никакой не трон! Это еще импозантнее, еще выше и вдвое легче.

— Я знаю кое-что получше, — таинственно говорю я, — что гораздо больше подойдет сюда. Мрамор слишком тяжел, вам нужно дерево. Старинный резной дуб. Это придаст благородства всей квартире.

Господин Рено настроен скептически. Но я тащу его на улицу Риволи, к антикварам Лувра, где недавно случайно обнаружила великолепный стул. Он едет со мной без всякой охоты. Но как только мы приезжаем на место, его настроение меняется. В задумчивости он обходит сей благородный предмет.

— Неплохо, — наконец изрекает он, отступая на Два шага назад, — но, скажите, мадам, он не менее ценен, чем трон?

Я читаю его мысли: друзья побледнеют от зависти?

— Он более ценный и меньше стоит, — успокаиваю я его. — Как архитектор по интерьеру я покупаю со скидкой. Я куплю его для вас. Предложим продавцу наличные. Насколько я его знаю, он уступит нам одну треть. Поверьте мне, месье Рено, это блестящая сделка!

Фабрикант облизывается. Несколько раз обходит вокруг массивного стула, садится, наконец, на него и расплывается в блаженной улыбке.

— Я поставлю его посреди салона!

— У стены он будет смотреться лучше!

— Посмотрим, — говорит он с наслаждением в голосе.

Дело сделано.

После того как мы столковались о цене, задатке, транспортировке, господин Рено приглашает меня на бокал шампанского в фешенебельный отель «Мерис».

— Я ваш вечный должник, — он радуется как ребенок, — и очень надеюсь, что мы еще увидимся. — Он протягивает мне свою визитную карточку. — Позвоните мне. В любое время. Вы безмерно осчастливили меня.

Он меня, впрочем, тоже.

Я сэкономила Глории кучу денег. Перестройка длилась бы не одну неделю, не говоря уж о разрешении на строительные работы. А спор о дополнительных затратах! Ожидание гонорара!

Я действительно чувствую себя доброй феей, когда лечу на такси домой. Наконец-то у меня опять интересный день!

Не успела я дома снять плащ и вымыть руки (и намазать их кремом, это закон!), как звонит Фаусто.

— Где ты была все это время? — раздраженно спрашивает он. — Я четыре раза звонил! Тебя никогда нет на месте!

— Покупала платья.

— Тебе хорошо. А мне омерзительно!

— Правда? Тогда приезжай домой!

— Легко тебе говорить. Не могу же я все здесь бросить.

— У тебя проблемы?

— Нет-нет! Просто слишком мало людей. Что мне остается? Засучиваю рукава и вкалываю, как крот. Стою по колено в грязи. Пока, крошка! Мне некогда болтать.

— Когда ты вернешься?

— Как только смогу. Считаю часы. Мне не хватает тебя, дорогая.

Кажется мне, или он действительно навеселе?

— Завтра приедешь? Или хотя бы в воскресенье?

— Пока не знаю.

— Но в выходные ведь никто не работает.

— Мы работаем. Трудимся день и ночь. Как бы я хотел оказаться в Париже, в нашей славной постели… Пока, любимая! Позвоню, как только смогу! — Он вешает трубку.

Я бы с удовольствием задала ему еще парочку вопросов: разве ему не нужна одежда? Свежее белье? Брюки? Рубашки? Носки? Обувь? Его уже нет десять дней. Где он спит? Где питается? Кто о нем заботится? Это мне еще предстоит узнать.

А пока позвоню Глории и расскажу о своем триумфе. Ее нет дома. Я записываю на автоответчик радостную новость и принимаю роскошную теплую ванну. Добавляю туда пол-литра яблочного уксуса, это хорошо для кожи. Только я выхожу из ванны, завернувшись в белое пушистое кимоно, как звонит Глория и благодарит меня за мою услугу. Времени половина одиннадцатого.

— Кстати, — говорит она, — Фаусто, надеюсь, ничего не заметил?

— Нет-нет. Не бойся.

— Он уже дома?

— Звонил недавно. Он все еще за городом. Страшно измотан, они там вкалывают, как сумасшедшие.

— Где он? — ошеломленно спрашивает Глория.

— За городом. Он перестраивает дом. Работают день и ночь.

— Это он тебе сказал? — спрашивает Глория со странной интонацией.

— Разумеется. А почему ты спрашиваешь?

— Несколько минут назад я видела, как он выходил из «Куполя».

Эта фраза ударяет меня, как обухом по голове. Я в таком ужасе, что не могу вымолвить ни слова.

— Тиция, ты еще здесь? Ты слышала? Я была с Жоржем в кино, на бульваре Монпарнас, мы шли к стоянке такси на углу бульвара Распэ, и тут как раз из «Куполя» выходит твой муж в окружении целой толпы немыслимо вульгарных людей. Они что-то праздновали и все время хлопали Фаусто по плечу!

— Там… там женщины были?

— Да, две. Довольно мощные. Может, твои невестки?

Трубка в моей руке становится свинцовой.

— Они все были довольно пьяны и горланили песни.

— Фаусто видел тебя?

— Думаю, нет.

— Куда они пошли?

— Напротив, в кафе «Селект».

— Когда это было?

— Пару минут назад.

— Спасибо, Глория. Я тебе завтра позвоню!

Что мне делать? Мгновенно перебираю все варианты. Сейчас без десяти одиннадцать. Поехать туда? Потребовать от Фаусто ответа? Проклясть его? Плакать? Кричать? Я в роли жаждущей отмщения жены? Нет, это не мой стиль. Но лечь в постель и сделать вид, что ничего не произошло, я тоже не могу.

Я уже одеваюсь. К счастью, я не мыла голову. Через пять минут я абсолютно готова. Заказываю по телефону такси и еду в «Селект». Много машин. Приезжаю лишь через двадцать минут. Бросаюсь в кафе. Даже никакого намека на Фаусто. Иду в «Купель». Фаусто нет и там. Прохожусь по всем кафе в округе. Ничего!

В отчаянии возвращаюсь домой. Он в Париже, но ночь проводит с другой. Где? Как? Лучше не думать об этом, иначе можно свихнуться.

Нет! Я не свихнусь! Я пережила лавину. Вынесу и это. Однако о сне не может быть и речи. В час ночи сажусь за свой чертежный стол. Работа успокаивает.

Рисую эскизы новых столовых приборов. Может, купит какая-нибудь авиакомпания? Последний раз еда в самолете была настоящей мукой. Зубья у вилки были слишком короткими, нож не резал. Ложка была больше похожа на половник. Неужели им не стыдно?

Рисую красивую, изящную вилку. Изысканную ложку. Все выдержано в благородном стиле. В четыре заканчиваю. Чем же заняться теперь? Подпираю голову руками. Что это? Телефон? Я вскакиваю. Слава богу! Наверняка это звонит Фаусто, чтобы сказать мне, что он идет домой.

— Алло? — радостно откликаюсь я.

— Контрольный звонок, — произносит хрипловатый голос. — Любил бродить веселый мельник. Ты готова к отбытию, белобрысая змея?

Швыряю трубку. Чувствую себя глубоко униженной. Вторым планом доносятся голоса, звон бокалов, пение, веселый смех. У меня такое чувство, что надо мной смеется весь Париж.

Боже, как я несчастна! Я самый одинокий человек на свете. Зачем только я вышла замуж за Фаусто!

Нельзя было поддаваться его обаянию в ту бурную апрельскую ночь два года назад. Теперь я в его власти, и он не знает жалости! Как освободиться от его чар? Мучительно раздумываю до самого рассвета.

Наконец птичьи голоса приветствуют новый день. При свете все выглядит иначе. Теперь я наконец смогу заснуть. А там посмотрим.

Я сплю до полудня. Просыпаюсь совершенно разбитая. Фаусто не объявляется весь уик-энд. Сижу возле телефона и жду. В воскресенье, в десять вечера, не в силах больше терпеть, звоню свекрови.

— Бонжур, маман. Как поживаете? От Фаусто ничего не слышно?

— Да, он звонил вчера. Из отеля. Телефон в машине сломался. Он тебе не дозвонился?

— Нет, и я волнуюсь!

— Успокойся, девочка. Он наверняка позвонит, как только починят телефон.

Телефон в машине? Не смешите. Телефоны существуют не только в автомобилях. Есть еще телефонные будки, рестораны, кафе. Отовсюду можно позвонить, только захотеть. Но он не желает меня видеть, понедельник, начинается новая неделя. Я получу назад свою машину, с новым радиатором и сразу же поеду к Глории, буду работать целый день.

Сказано — сделано. Глория в восторге. Работы предостаточно. Я весьма прилежна, времени на раздумья почти не остается. Еще в половине восьмого вечера я отвожу портьеры (и вешаю их!), а возвращаясь от клиентки в своем маленьком синем «гольф-кабрио», обнаруживаю в одном из переулков белый «роллс-ройс».

Сердце почти останавливается. Наша это машина или нет? Фаусто все еще в Париже?

От испуга глушу мотор.

Я стою на красном светофоре, а передо мной пробка. Пока я выбираюсь из затора, нахожу место для стоянки и бегу назад, на улицу де Карме, белой шикарной тачки уже нигде не видно.

От волнения у меня начинается икота. Всю дорогу до Трокадеро она мучает меня. Когда я возвращаюсь, у меня покалывает в боку. Лолло еще здесь, ждет меня.

— Месье дважды звонил, — радостно встречает она меня, — он пытался звонить из машины. Но телефон еще не совсем исправен, он не прорвался.

— Когда это было? — спрашиваю я, затаив дыхание.

— Последний раз — полчаса назад.

Значит, это все-таки была наша машина! И Фаусто на пути ко мне! Икота почти проходит. Настроение резко подскакивает вверх.

— А как ваши дела? Как поживают мужчины? Хорошо ли работается Малышу в ресторане?

— Еще как! — сияет Лолло. — Он уже всеобщий любимец! Мы со Стариком вчера там ужинали. Это было замечательно! Директор лично сделал нам комплимент!

— Браво! Приятно слышать.

— Я вам еще нужна, мадам? Я накрыла на кухне. Хорошо? Еда в духовке, а салат в холодильнике. Вам только надо полить его соусом. Мы хотим пойти в кино!

— Ступайте, Лолло. Счастливо провести вечер! До свидания!

— До свидания, мадам. Подожду с ужином. Сначала займусь икотой. И кто знает? Может, придет Фаусто, и мы поедим вдвоем. Проходит полчаса. Тихо. Наконец звонит телефон. Я срываю трубку.

— Алло?

Треск и шипение. Отбой. Так повторяется три раза. В четвертый раз, наконец, слышно.

— Алло, мадам? — раздается мужской голос. — Могу я поговорить с мадам Тицией Сент-Аполл?

Это не Фаусто. Жаль! Но голос не совсем чужой. Где-то я его недавно слышала. Связь не очень хорошая, и я не могу узнать, кто это.

— Алло, мадам Сент-Аполл, вы помните меня? Я Брис Рено!

— Месье Рено! Вот сюрприз!

— Наконец-то я до вас дозвонился!

— Вы сегодня уже звонили?

— Да, несколько раз. Никак не мог пробиться. Значит, Фаусто и не пытался поймать меня. Моя икота тут же усиливается.

— Я говорю из машины, — с важностью сообщает месье Рено. — Вы меня хорошо слышите?

Ага! И у него есть телефон в машине. И он думает, что я сейчас растаю отблагоговения.

— Нет, неважно. Как вы поживаете?

— Мне недостает вас!

Что-что? Я не ослышалась? От икоты не остается и следа.

— Мне вас недостает, — нежно повторяет Брис Рено. — Вы одна, мадам? Я бы хотел вновь увидеться с вами. Когда мы сможем куда-нибудь пойти?

— Откуда у вас мой телефон? — спрашиваю я, чтобы выиграть время.

Он смеется.

— Для меня это был пустяк.

— Но моего номера нет в справочнике, я в «красном списке».

— Если бы я останавливался перед «красными списками», я бы не был сегодня владельцем фабрики.

Я не отвечаю. Быстро соображаю.

— Что скажете на мое предложение, мадам Сент-Аполл? Я понимаю, мой звонок был для вас полной неожиданностью. Но, может, у вас найдется для меня время? Или в ближайшие недели у вас все расписано?

— Нет-нет, — честно отвечаю я, — но я жду звонка от своего мужа. Он уехал по делам. Я не могу ничего обещать, пока не узнаю, когда он вернется.

— Понимаю. Если можно, я позвоню завтра.

— Можно!

— Огромное спасибо! Адье, мадам. Надеюсь на скорую встречу.

Я вешаю трубку. Не колеблясь ни секунды, принимаю решение. Если Фаусто вскоре не явится, ухожу с месье Рено. Завтра первое июня. Даю ему три дня времени. Если до четверга по-прежнему ничего о нем не услышу, у Бриса Рено будет полная свобода действий.

Время идет. От Фаусто ни звука. Зато мой новый поклонник названивает регулярно. Чтобы он не разочаровался, я каждый раз обнадеживаю его. Наши разговоры день ото дня становятся все дольше, вопросы все интимнее. Судя по интонациям его голоса, он смертельно влюблен в меня. Этот мужчина — мое спасение!

Пока Фаусто прицельными ударами разрушает мое самосознание, Брис Рено убеждает меня, что я самая красивая из всех женщин, и я благодарна ему за это!

После второго звонка, во вторник, я весело напеваю, а в среду утром иду к парикмахеру. После третьего покупаю себе красные туфли на высоком каблуке, неудобные, но жутко элегантные, и, когда он звонит в четвертый раз, ровно в десять утра в четверг, перед моим уходом из дома, у меня отпадают последние сомнения.

Я не для того выходила замуж, чтобы быть одной в Париже.

Я страстная женщина. А страстные женщины, они как деньги: уходят туда, где их ценят!

— Алло, мадам? — голос Бриса звучит взволнованно. Я как раз стою перед зеркалом в холле и пробую новую розовую помаду. — Все в порядке?

— Прекрасно! Сегодня я вас слышу особенно хорошо.

— А вы сегодня выглядите особенно очаровательно. Я прав?

— Откуда вы знаете?

— От любящего мужчины ничто не укроется. Он видит даже сквозь стены!

— Вы влюблены? Я в это не верю! Брис Рено вздыхает.

— Дорогая мадам, не играйте со мной. С тех пор как я впервые увидел вас, я больше ни о ком не могу думать. — Его голос звучит вкрадчиво и нежно.

— Я очень рада, — кокетливо говорю я.

— А я нет! Я не могу заснуть. Вчера пролежал всю ночь, не сомкнув глаз.

— Мне страшно жаль!

— Лгунишка! Вы получаете удовольствие от своей власти надо мной. Кстати, у меня большая новость. Отгадайте, какая.

— Не имею представления.

— Сегодня утром привезли наш стул!

— Ну? И как он смотрится?

— Супер! Вы были абсолютно правы, он вписался в салон, как… как… не могу придумать сравнения. Я не поэт. А жаль! Но это превосходно! Есть повод отпраздновать. Я едва осмеливаюсь спросить: мы можем пойти сегодня куда-нибудь поужинать? У вас найдется для меня время?

— Найдется, — многообещающе говорю я.

— Ах, как это замечательно! — восторженно вскрикивает Брис Рено. — Я покажу вам готовый салон. Можно за вами заехать? Сегодня в восемь?

— Нет, это слишком рискованно!

— Вы правы. Не будем афишировать. Знаете что? Давайте поедим в маленьком ресторанчике, где нас никто не знает.

— Почему бы нам не пойти в «Клозери де Лила»? — предлагаю я. — Там собираются только писатели и художники, и не бывает бизнесменов, нас точно никто не узнает.

— Нет-нет! — с жаром протестует Брис. — Это слишком банально. Разрешите сделать вам сюрприз! Я знаю, что вам понравится.

— Откуда вы можете это знать? — спрашиваю я развеселившись.

Брис самодовольно смеется.

— Я люблю женщин. И я знаю, что они ценят. Настоящие женщины любят подчиняться. — Он делает короткую паузу. — Поймите меня сейчас правильно! Женщину можно любить до безумия! Преклоняться перед ней, как перед богиней. Валяться у нее в ногах. Даже нужно! Но где встретиться в первый раз, решает мужчина. И женщина должна ему доверять!

— Весьма любопытно!

— Не правда ли? Предлагаю встретиться в «Сафари-клубе». Там много американцев. Думаю, нас никто не узнает. Я буду там в половине девятого. Вы можете опоздать на пятнадцать минут, но не больше. До без четверти девять я вас буду ждать!

— А потом?

— Потом посмотрим, драгоценная мадам! Вы не представляете, как я счастлив. Мы будем весь вечер говорить об архитектуре. Я хочу отремонтировать загородный дом по собственным эскизам. Квартира готова, и мне нужен новый проект. Я творческая личность, мадам Сент-Аполл, в точности, как вы. Я без ума от вашей профессии. Мы поведем беседу как два архитектора. Вас это устраивает?

— Очень! — тут же соглашаюсь я. Короткий смешок.

— Тогда до вечера, любезная мадам. В «Сафари-клубе». Я сгораю от нетерпения. Еще несколько часов. Не забудьте обо мне!

— Не бойтесь! Этого не произойдет!

— Пока, дорогая Тиция!

— Пока!

Я кладу трубку и улыбаюсь про себя. Любопытная была беседа.

Мужчина-тиран. Стоит сказать «да», как он меняет тон и начинает раздавать приказы. Эгоист в чистом виде. Делает только то, что ему хочется, и ни одна женщина еще не поставила его на место.

Кроме того, он не теряет времени даром. Если француз говорит, что мечтает порассуждать об искусстве, музыке, архитектуре, литературе, значит, речь идет о постели. Он, правда, может для отвода глаз заговорить о Кандинском или Клее[4], но быстренько оседлает эротическую тему, а на улице уже ждет шофер, готовый мигом домчать до ближайшего ложа (кровать в пустующей городской квартире или диван в рабочем кабинете).

А там уж действительно начинаются дискуссии: о том, как он изголодался по любви, о его холодной жене; о неразберихе на службе; о его интимных желаниях и фантазиях. Я хорошо вижу предстоящий вечер. Очевидно, он захочет возвышающих моментов на новом стуле (не слишком удобно, годится только для одной стремительной акции), потом повторений в супружеской постели и, наконец, чтобы я спроектировала ему загородный дом. Разумеется, бесплатно!

Но все это не в счет! Все это мелочи! Главное, есть тело, и оно в полном порядке. Брис Рено — мужчина с руками, ногами, мускулами и прочими атрибутами. Я почувствую его плоть, его силу. Он будет меня целовать, и его сердце будет бешено биться. Ради меня одной! И спасибо ему за это (надеюсь, он не скребет!). Я не из тех, кто ценит только то, чего никогда не получит. Я не ставлю подножки тем, кто меня любит. А тем более французу, который нужен мне, как кусок хлеба.

Фаусто разбудил меня, но только я расцвела, как он тут же набросил на меня черный платок. Только открыл для меня новые источники радости, как тут же засушил их! Как только он стал мне действительно нужен, он перестал приходить домой! До моего замужества меня так никогда не обманывали! Ведь фрустрация, очень, очень вредна для здоровья, так утверждают врачи. Половые железы хиреют — и тогда адье! А от этих желез, между прочим, зависит красота. Чем они здоровее, тем моложе выглядишь.

А как поддерживать их в форме? Движением! Это знает любой идиот! Активно их используя! Не давая им засохнуть, проржаветь и прийти в полную негодность. Нет! Я не опущусь до воздержания! Я ничем не рискую! Фаусто был моей первой страстью, но не последней. Мне всего сорок два, у меня все впереди!

Вуаля! Сегодня вечером на мне будут красные туфли на высоком каблуке. К ним тончайшие чулки без шва, чтобы подчеркнуть красоту моих длинных ног. И узкая зеленая юбочка с разрезом.

Фаусто может говорить, что ему вздумается. Живот у меня плоский, и я могу позволить себе узкие юбки. У меня маленькая красивая грудь, высоко стоящая благодаря десяти ежедневным отжиманиям и творящая истинные чудеса без лифчика под блузками свободного покроя. К зеленой юбочке с разрезом на пуговицах (если надо, расстегнутом до резинок) потрясающая блузка из зеленого шелка, надетая на голое тело. Сюда был бы еще неплох красный пояс, но я подберу цвета иначе. У меня в запасе — в нужный момент! — всегда найдется сюрприз.

Волосы распускаю по плечам. Они здорово отросли за последнее время.

Смотрится неплохо!

В семь я возвращаюсь от Глории — после приятного, спокойного дня. Клиентов почти не было, потому что погода портится, а если собирается дождь, парижане предпочитают оставаться дома.

Ровно в восемь я, одетая в зеленое и красное, абсолютно готова. Волосы струятся золотистым водопадом. Я почти довольна собой. Не хватает лишь мелочи, как всегда, одной и той же: сережек! Серьги поставили бы точки над I. Все клипсы я теряю, потому что у меня слишком маленькие мочки. Надо бы проколоть уши, но пока мне не хватает смелости.

Бросаю взгляд в окно: дождь льет, как из ведра. Заказываю такси. Обещают через пять минут. Фаусто не приходит, не звонит, не тоскует по мне. Не буду и я вспоминать о нем!

«Позволяй себя любить, — говаривала моя мать, знавшая мужчин, — позволяй себя боготворить. Это самое лучшее для женщины!»

Именно этим я и собираюсь заняться. Записываю на автоответчик: «Мадам придет сегодня позже». Я, как ребенок, радуюсь ужину с Брисом Рено. А там, после десерта, будет видно!

10

Человек предполагает, а Бог располагает. И нигде эта истина не находит столь частое подтверждение, как в Париже. Если бы я знала, что меня ждет в этот вечер, я бы ни за что не вышла из дома. Лучше бы книжку почитала. Но я не подозреваю ничего дурного, и происходит именно то, что должно было произойти. Вместо приятного рандеву меня ждет ночь, полная приключений. И если моя первая супружеская измена вошла в историю под кодом «кратко и пряно», то вторая тянет на «долго и мокро»!

Но я забегаю вперед. Лучше начну с начала. Такси приходит с опозданием. Как всегда в Париже, когда идет дождь. В «Сафари-клуб» я попадаю только в девять. Все залы переполнены. Бриса Рено нигде не видно. Спрашиваю официанта. Описываю ему крепыша-фабриканта.

— Да-да, мадам, — отвечает тот, — такой господин был здесь! Выпил два бокала виски со льдом. Он беспрерывно смотрел на часы. Ушел четверть часа тому назад. Мне искренне жаль.

Мне тоже!

Покидаю теплый уютный клуб на Елисейских Полях с его ощущением покоя и толстыми коврами, в которых утопает нога, и выхожу наружу, в холод и слякоть, на которые моя одежда никак не рассчитана. Чтобы сделать свое появление более эффектным, я отказалась от куртки и плаща и теперь стою и дрожу.

Стоянка такси напротив пуста. Я ее вижу сквозь серую пелену дождя. Ни одной машины вокруг. Как же я доберусь домой в такую жуткую погоду?

Тут рядом со мной останавливается красный «ягуар». И кто сидит в нем, скорбно склонившись над рулем? Брис Рено. На его физиономии написан укор. Он машет мне. Я прыгаю по мокрой мостовой и вот уже сижу рядом с ним.

— О-ля-ля! Как же вы меня напугали! Я уже десять раз объехал Круглую площадь и отчаялся дождаться вас — На нем светлый костюм и красный жилет того же оттенка, что и машина.

— Такси опоздало, — извиняюсь я, потом мы целуемся, как принято в Париже, в обе щеки.

Прикосновение действует благотворно.

Мы улыбаемся друг другу. И пусть Брис напоминает мне бульдога, мое сердце начинает биться учащенно. От него так хорошо пахнет мужчиной. А мужчины в последнее время стали в моей жизни дефицитом.

— Вы еще красивее, чем запомнились мне, — благоговейно говорит Брис, и его серые глаза скользят по моей тонкой блузке, которая больше показывает, чем скрывает, по узкой юбке со смелым разрезом, по длинным ногам вплоть до новых, слегка намокших туфлей. — Вы вос-хи-ти-тельны, мадам!

Потом он едет под хлещущим дождем по авеню Монтень вниз, к Сене. Мчится на большой скорости и постоянно смотрит на меня.

— Куда вы меня везете? — решаюсь я, наконец, спросить.

— Позвольте преподнести вам сюрприз! Доверьтесь мне! — Он торжествующе улыбается и пожирает меня глазами.

— А вам не следовало бы хоть изредка смотреть на дорогу?

— Главное, я вижу вас, мадам! Вы намного, намного интереснее!

В этот момент раздается чудовищный грохот. Металл скрежещет о металл. Визжат тормоза. К счастью я пристегнута. Мы резко останавливаемся.

— Дьявол! — кричит Брис и выпрыгивает из машины. Дождь барабанит по крыше, он исчезает в этом всемирном потопе. Через пару секунд появляется вновь.

— Что случилось?

— Я сбил мотоциклиста.

— Он ранен?

— Нет! Уже стоит на ногах. Страшно ругается, а теперь звонит в полицию. Из бара театра. Пойду к нему, а то подумает, что я сбежал.

— Я могу чем-нибудь помочь? Может, мне пойти с вами?

— Нет-нет! Сидите спокойно в машине и ждите меня!

Неожиданно пустынная авеню Монтень наполняется шумом. Примчалась «скорая помощь». Откуда-то взялись пожарные, радиопатрульная полицейская машина. Сирены, синие мигалки, гудки, прожектора.

Я все вижу довольно размыто, потому что подробности скрадывает дождь.

Веселенькое начало для первого свидания. А вдруг кому-нибудь вздумается меня допрашивать? Что я делала одна, ночью, в машине производителя зубной пасты? Как я объясню это Сент-Аполлам? Может, лучше уйти? Но одного взгляда на ливень достаточно, чтобы я осталась в сухой машине.

К тому же здесь уютно.

«Ягуар» оборудован для долгих поездок. Он, правда, меньше, чем наш «ролле», но гораздо лучше оснащен. Телефон! Радио! Телевизор и факс! Кофеварка, бар, складной стол, диктофон. Все это я замечаю сразу. И откидывающиеся сиденья! В этом дворце на колесах можно сладко подремать!

Дверь распахивается. Разъяренный мотоциклист? Нет, это Брис.

— Ищу свои бумаги. — Голос у него расстроенный.

— Какие-нибудь осложнения? — участливо спрашиваю я.

— Нет-нет! Но я ненавижу такие вещи!

— Я должна давать показания?

— Упаси господь! Ни в коем случае! Вас в это не втянут. Не бойтесь, мадам!

Я облегченно вздыхаю. Брис усилием воли заставляет себя послать мне нежный взгляд.

— Не беспокойтесь, я скоро вернусь!

Через четверть часа он действительно возвращается. Вымокший до нитки и весьма раздосадованный.

— Все в порядке? — робко спрашиваю я.

— Все идет своим чередом!

Он снимает мокрый пиджак и кладет его на заднее сиденье. Красный жилет идет ему. Тонким белым носовым платком Брис вытирает капли дождя со лба.

— Знаете, — говорит он со страдальческим лицом, — я не могу идти куда-то ужинать. У меня не ресторанное настроение. — Рено смотрит на меня, словно побитый Щенок, и протягивает мне свою правую руку. Я беру ее и глажу.

— Что вы предлагаете?

— Поедем ко мне в мою новую квартиру. По дороге купим что-нибудь поесть и уютно посидим.

— Выпить у вас дома найдется?

— Все что душе угодно! Я выпускаю его руку.

— А ваша семья?

Я намеренно не спрашиваю его о жене. «Семья» звучит нейтрально.

— Ваша семья еще не въехала?

— Мы переедем на Троицу. А пока они все в загородном доме.

— Сколько у вас детей? — спрашиваю я, чтобы закрыть тему.

— Две дочери, три сына. Старший заканчивает школу. А ваши дети, мадам? Они еще маленькие, не так ли?

— Еще не родились, — односложно отвечаю я. — Я всего год замужем.

— Разумеется. Вы еще так молоды. Я бы сказал, вы лет на десять-двенадцать моложе меня. Или больше? У вас такое молодое лицо! Вам, наверно, меньше тридцати. Я прав?

— А вам сколько? — спрашиваю я в ответ.

— На будущей неделе исполнится сорок два!

Я с трудом сдерживаю смех. Действительно забавно. Я его на шесть месяцев старше, а он считает, что на пятнадцать лет моложе. Ах, будь благословен тот день, когда я перестала есть мясо! Вот награждение за несъеденные бифштексы, жирные паштеты, которыми я пренебрегла, за оставленные на тарелке сало, ветчину, колбасы, рыбу.

Поэтому я вдвойне наслаждаюсь серединой своей жизни: с искушенностью, присущей зрелой женщине, и в то же время не ощущая недостатка в поклонении, которое выпадает на долю молодых.

— У вас изумительные волосы, — меланхолично говорит Брис Рено, нежно касаясь моих локонов, — такие густые и пышные. Я свои уже в тридцать лет потерял. И боюсь, мой сын унаследовал эту предрасположенность.

— Тем не менее вы смотритесь великолепно, — решаю я подбодрить его.

— Вы находите? Я киваю:

— У вас мускулы, как у мистера Вселенная. Как вам это удается?

— Бодибилдинг! — Он напрягает свою правую руку и играет мускулами. От этого умопомрачительного зрелища я широко раскрываю глаза. Он довольно хохочет.

— Надо регулярно тренироваться, иначе все моментально опять исчезает. Постоянно быть в форме.

Он подносит мою руку к своим губам.

— Мне очень жаль, что я втянул вас в эту аварию. Вы прощаете меня?

— Конечно. Ведь ничего страшного не случилось. Машина не пострадала?

— Всего лишь маленькая царапина, пустяк.

Брис заводит мотор. В половине одиннадцатого мы приезжаем на авеню Жорж Мандел.

Квартира прибрана, в ней тепло и чисто. Кровати застелены, холодильники наполнены.

— Тут побывала моя экономка, — объясняет Брис. — Идите пока в салон и, полюбуйтесь своим творением. А я ненадолго исчезну на кухне и сооружу нам ужин. Мы поедим, а потом я покажу вам свои картины!

На этот раз я осматриваюсь получше. У Глории это славно получилось. Пусть не в моем вкусе (и не в ее), все слишком холодно и отдает парвеню, но цвета хорошо подобраны, а шторы просто класс: на дорогой подкладке, драпированы безукоризненными складками. Весь интерьер отмечен талантом Глории. Находиться в удачно и только-только отремонтированной квартире — истинное удовольствие.

По толстым мягким белым коврам, которыми застелен весь пол, направляюсь в салон. В самом деле, храмовый стул — роскошь! От блестящего дерева с резьбой веет уютом и благородством. Вопреки холодным белым кожаным диванам, вопреки металлическим лампам, маленьким столикам из стекла и гранита здесь тепло и приятно. Белый мраморный трон превратил бы этот зал в холодильник.

Кроме того, месье Рено последовал моему совету и разместил за стулом растения, точнее, буйно разросшуюся двухметровую стену из папируса, а это смотрится волшебно! Стул стоит посреди зеленого оазиса, на него так и тянет сесть, что я и делаю в ожидании Бриса. Куда он запропастился?

Наконец он появляется. В синем переливающемся халате, слегка пригнувшись, потому что катит перед собой стеклянный сервировочный столик, уставленный яствами: паштет с трюфелями, баклажановое пюре, салат из ананасов, яблоки, грибы, орехи. Артишоки с майонезом, красный перец, дивный сыр, масло, хлеб, торт-мороженое, сливы в арманьяке. Он купил только то, что могу есть и я. Как мило!

— Давайте устроим пикник, — приглашает Брис. — В этой квартире еще никто не ел. — Он садится рядом и сует мне в руки тарелку и вилку.

Ах, эти французы! Тарелка из благороднейшего синего лиможского фарфора, старинная серебряная вилка с украшениями. Салфетки из тончайшего батиста, с вышитыми монограммами. Вода подана в граненом хрустальном графине. Да, у мужчин «великой нации» есть вкус. Даже если они импровизируют, то с размахом!

Мы, не стесняясь, угощаемся прямо со столика. Все потрясающе вкусно. Говорим о чем угодно, только не об архитектуре. Потом поглощаем полторта и осушаем бутылку отменного шампанского «Мадам Клико» 1977 года.

В приподнятом настроении Брис показывает мне потом готовую квартиру. Да, я ошиблась в этом мужчине. Он совсем не стремится к поспешной акции на храмовом стуле. Хочет быть рядом, хочет говорить со мной, может, и вправду влюблен, время от времени его рука как бы невзначай ложится мне на плечо. От его тела я таю, и мне приходится сдерживаться, чтобы не броситься ему на шею.

Частная коллекция, однако, оставляет меня равнодушной. Картины второсортные, посредственный модерн, за который явно переплачено втридорога. Большинство картин через пятьдесят лет ничего не будет стоить. Но это его дело. Зачем портить человеку настроение? Главное, ему нравится!

— Хотите взглянуть и на мою спальню? — неожиданно, как бы между прочим, спрашивает Брис, будто это его вовсе не интересует. — Ее оборудовала моя жена, абсолютно самостоятельно, без помощи нашей общей знакомой Глории Мане. Ведь мы хотели поговорить об архитектуре, вы не забыли?

— С удовольствием, — соглашаюсь я и кладу ладонь на его руку. — Ваша спальня меня даже очень интересует!

И я не кривлю душой. Во-первых, я хочу посмотреть, что там натворила мадам Рено, а во-вторых, меня всегда притягивало таинство отношений между мужчиной и женщиной. Стоит бросить взгляд на постель — и мне все будет ясно. Моя профессия сделала из меня эксперта. В данном случае я предполагаю обычную кровать шириной метр сорок и нормальную половую жизнь два-три раза в неделю. Думаю, Брис на большее не потянет. Он медленно, выразительно глядя на меня, открывает дверь.

Боже! Что это? Такой гигантской кровати я в своей жизни не видела! Она смотрится почти вульгарно: широкая и плоская, как пустыня Гоби, занимает треть всей комнаты. И повсюду розы! Красные, желтые, розовые, белые. В изголовье и в ногах, на подушках и покрывале из набивного хлопка. Справа и слева от кровати стоит по круглой тумбочке, расписанной розами. На каждой — фотография в белой рамке: слева Брис, справа его жена.

Блестящая идея!

Кровать, видимо, так велика, что забываешь, кто на другом конце. Бедного Бриса можно только пожалеть! На такой кровати не может быть истинной близости.

— Красиво? — спрашивает хозяин и подходит почти вплотную ко мне. Я молча киваю и разглядываю желтые шторы с розовым узором. Взгляд падает на ковер: сотни роз на желтом фоне. Миллионы чайных роз на обоях. Лишь потолок белый. Правда, на нем большое мокрое пятно. Что? Мыслимо ли такое в сверкающей стерильностью и новизной квартире?

— Надо мной монтировали ванну, — поясняет Брис, перехвативший мой взгляд, — и прорвало трубу.

Но сегодня, как утверждает консьержка, уже все починили!

Молча киваю. Я будто в каком-то дурмане. От всех этих бесконечных роз у меня кружится голова, и я опускаюсь на край постели. Брис тут же садится рядом и обнимает меня за талию, крепко прижимая к себе. Ощущать его стальные мускулы непривычно, но в этом что-то есть.

— Тиция! — жарко шепчет он мне в волосы. — Наконец-то! Вчера я всю ночь думал о вас, лежа в этой постели. И вот вы здесь, я не верю своему счастью!

Он опрокидывает меня на покрывало с розами. Оно новое, мягкое и еще пахнет фабрикой. Подносит свои губы к моим и начинает меня целовать. Неплохо! Сердце его громко колотится, однако язык твердый и острый, губы тоже не слишком мягкие. Целуется он не очень искусно, как-то лихорадочно. Видно, мало практики у славного рыцаря.

К тому же все происходит слишком стремительно. Не успев поцеловать, уже ложится на меня. Брис тяжелый, и его твердый предмет упирается мне в бедро. Он выше Томми, но ниже Фаусто и вполне прилично оснащен.

— Брис, — подаю я голос и делаю попытку встать, что мне не удается, — не пойти ли нам лучше в комнату для гостей?

— Почему? — удивленно спрашивает Брис и отпускает меня.

— Потому что скоро вы будете спать здесь со своей женой. Я нахожу это непорядочным по отношению к ней. Мой отец всегда говорит: не надо гадить в собственном гнезде.

— Гадить? — возмущенно восклицает Брис. — Тиция, богиня! Что за безобразное слово? О чем вы? — Он неистово целует меня в шею. — Мы не гадим! Мы освящаем это ложе! Мы привносим в эту кровать частичку божественного, райского, и я хочу…

— Вы хотите вспоминать об этом, когда рядом буду лежать не я, а снова ваша жена!

— Точно, — с обезоруживающей прямотой подтверждает Брис. — Откуда вы знаете?

— Просто я знаю мужчин! — отвечаю я с загадочной улыбкой.

— Пожалуйста, не думайте дурно обо мне, Тиция! Не судите поспешно. Позвольте вам объяснить: я страстная натура. Люблю все прекрасное, возвышенное. А моя жена… Поймите, мы женаты девятнадцать лет. Страсть не живет так долго. Нет взлетов, нет исступления… Я вам признаюсь честно: между мной и ею ничего нет. Мы больше, не занимаемся любовью!

— С какого времени? — ошеломленно спрашиваю я.

— С рождения нашего последнего ребенка. Уже пять лет.

— Пять лет! Но почему?

— Потому что она больше не хочет. Детей у нее достаточно, по ее словам, и она не хочет больше рисковать,

— А любовь?

— Любовь прошла.

— Как вы это выносите? — сочувственно спрашиваю я. Бедняга. Пять лет презрения. А я волнуюсь из-за пары недель. Брис гладит меня по голове.

— Плохо! Вначале это было чудовищно. Весь первый год был для меня катастрофой! Каждую ночь я спрашивал ее и каждую ночь слышал в ответ «нет. Всегда „нет“! Можно я тебя хотя бы обниму? — Нет! Можно лечь к тебе? — Нет! Можно поцеловать? — Нет! Оставь меня в покое!

— А потом что?

— Потом я больше не спрашивал. Никогда! Вам не из-за чего терзаться угрызениями совести! Вы ничего не разрушаете. Это наша постель. Она принадлежит вам, Тиция! Вам и мне! Это наше розовое ложе. Теперь вы меня понимаете?

Я понимаю его.

Жена стала его матерью, а мать не спит со своим ребенком.

Девятнадцать лет в браке! Да, это непросто. Иногда все идет хорошо, но чаще — нет. Обычно любовь уходит, тело хиреет, душа охладевает. Глаза больше не блестят. Чувствуешь себя непривлекательным. И если такое состояние продолжается, заболеваешь. Или становишься импотентом!

Если только ты не сопротивляешься и не любишь на стороне.

Очевидно, это и проделывает мадам Рено. Потому что на фотографии где-то далеко-далеко, на другом конце увитой розами кровати, она смотрится свежей и бодрой. И смотрит на меня очень бойко сверху вниз карими, совсем не глупыми глазами. У нее красивые белокурые волосы и алый чувственный рот. Смотрите-ка, она того же типа женщина, что и я!

И точно так же она не сдается!

Теперь все прояснилось. Брис переходит к делу.

Он садится рядом и начинает меня раздевать. Медленно, с видимым удовольствием!

— Ах, мои маленькие, сладкие ножки! — придыхает он и снимает туфли. Потом кладет меня на кровать и запускает руку под юбку.

— О-о-о! Пояс с резинками! — восторженно вскрикивает он, точно ребенок, нашедший пасхальные яйца в саду. — Сейчас опять носят пояса с резинками? Он красный, под цвет туфель! Шарман!

Он опять осыпает меня поцелуями, уже не так лихорадочно орудуя своим маленьким, острым языком. Очевидно, он способный ученик. Потом он снимает юбку. И начинает громко сопеть!

На мне малюсенькие кружевные трусики такого же красного цвета, что и туфли. Они лишь чуть-чуть прикрывают светлые завитки внизу, и больше ничего. По бокам они высоко вырезаны, и мои ноги кажутся еще длиннее!

Брис не может оторвать от меня глаз.

Ясно, что он давно не получал такого удовольствия. Трепетным восторгом сияют его глаза, и я наслаждаюсь этим мигом, словно весенним днем после долгой, холодной зимней ночи. Я поднимаю голову.

— Брис, я должна вам что-то сказать.

Он вздрагивает, будто прервали его дивный сон.

— Что? — испуганно спрашивает он. — Что вы должны сказать? Надеюсь, вы не хотите уйти домой?

— Нет, я остаюсь у вас. Но я не предполагала, что мы… что мы так быстро… как бы это сказать… сблизимся. Я не принимала пилюли. А сегодня опасный день. Вы не могли бы взять это на себя?

Брис вздыхает с облегчением.

— Конечно! — Он ласково проводит рукой по моим бедрам. — Конечно, я прослежу. Это не проблема. С огромным удовольствием. У меня это хорошо получается. Не волнуйтесь, дорогая. А потом я покажу вам кое-что, это должно вам непременно понравиться.

— Что вы собираетесь мне показать? — Меня забирает любопытство.

— Культ Исиды, — таинственно шепчет он. — Вы же знаете, я люблю все божественное, возвышенное. Люблю поклоняться женщине…

— А что такое «культ Исиды»? — недоверчиво перебиваю я.

— Гимн женскому телу, — театрально отвечает он, — служение той, которую любишь. Тем самым сохраняются ее красота и молодость. Ты жертвуешь ей лучшее из того, что имеешь!

Э, нет! Может, все же лучше уйти домой? Такой поворот мне не по вкусу! Я против культов, магии, ритуальных служений, против истерии. Я за нормальную любовь между мужчиной и женщиной, без колдовства, чертовщины, заклинаний и прочей ерунды. Все искусственное убивает эротику, во всяком случае у меня. Мужчина, которому нужны такие вещи, не вызывает во мне желания.

— Не бойтесь, это не больно, — шепчет Брис. — Вам не придется ничего делать, просто лежать. Это совсем просто! А теперь, моя богиня, мой ангел, моя любовь, теперь я освобожу вас от этой одежды.

Он расстегивает мою шелковую блузку и от неожиданности вновь запахивает ее. Под ней ничего нет.

— Вы не носите белья? — прыскает Брис и начинает хохотать. — Мадам Сент-Аполл выходит из дома полуголой? Прелестно! Вы всегда так ходите?

— Нет, только в крайних случаях, — отвечаю я, — когда это необходимо! (Чтобы чувствовать себя увереннее, — думаю я про себя.)

— А сегодня это было необходимо? — спрашивает он напыщенно.

Я киваю.

— Я люблю вас! По-настоящему! — Он гладит меня по щеке, по лбу, по волосам. Потом, медленно и нежно, по груди. Удивительно, какие мягкие ладони у этого отягощенного мускулами мужчины.

Неожиданно он вскакивает и сбрасывает халат на пол.

— Вчера, лежа в этой кровати, я представлял себе вас. Но таких красивых ног я еще никогда не видел. У вас тело, как… как… как у сильфиды! Такое узкое и нежное. И в то же время такое женственное. Вы женщина до кончиков пальцев! Посмотрите на меня! — Он молниеносно срывает с себя белье. — Я вам нравлюсь?

Брис с гордостью становится в театральную позу. За ним — море роз. Зрелище весьма внушительное. Но из-за сплошных мускулов почти не видно тела. Места, ровные у других мужчин, у этого выпуклые. Он весь покрыт загаром. А это еще что такое?

Его член достает до пупка! Этого он тоже достиг тренировкой?!

Я удивленно взираю на рвущийся ввысь фаллос. Опять раритет. Да, в Париже тебя просто балуют. Каких только трюков не таит природа в своих запасниках, никогда не угадаешь.

Скорее я представляла себе его член маленьким и жилистым, кривым и с острой верхушкой. На такой мощный агрегат я никак не рассчитывала. Ибо длина носа и толщина пальцев (по которым все якобы можно рассчитать) указывали на средние размеры. Сантиметров одиннадцать, от силы двенадцать. Брис поворачивается, и теперь я вижу его в профиль. Блеск! Он напрягает мускулы живота, и пенис раскачивается в такт. Это уже лишнее! Мог бы обойтись и без фокусов, инструмент и так впечатляет.

Я в умилении приподнимаюсь на кровати и внимательно рассматриваю предмет его гордости. Не зря же я родилась в семье художников, люблю все неординарное, а такой прямой, словно по линейке вычерченный член мне никогда не попадался. Он — само совершенство, без малейшего намека на изгиб. Головка тоже не выступает, он ровный и гладкий, как труба, и до самого кончика покрыт шелковистой кожей. С художественной точки зрения он не кажется мне красивым — не хватает барочной вычурности, особенно наверху. Но член безукоризненно подходит к стальному телу и, чего греха таить, возбуждает меня. Он заставляет меня даже забыть канаты мускулов на бедрах и вздувшиеся вены на икрах, которые не в моем вкусе.

Под моим взглядом Брис краснеет до корней волос. Такого я тоже никогда не встречала, и это меня глубоко трогает. Неужели под этой горой мускулов скрывается мягкое сердце?

— Ты находишь меня красивым? — робко спрашивает он и боязливо поднимает на меня свои серые глаза (мы неожиданно перешли на ты).

— Не просто красивым, а потрясающим! — Брис чувствует себя польщенным.

— Иди ко мне, сладкая моя! Заберемся под одеяла! Он поднимает меня, я обвиваю руками его шею.

Едва дышу. Дело принимает серьезный оборот! Ах, до чего же хорошо чувствовать большое, сильное мужское тело, снедаемое страстью! Я тоже хочу его. Брис крепко держит меня одной рукой, без малейшего усилия. Другой откидывает покрывало. Простыни лимонно-желтые, без всяких роз, скромно-однотонные. Мне становится легче. Постельное белье с рисунком вызывает у меня отвращение. Хотя бы тут я буду избавлена от пытки розами!

— Последний штрих. — Брис нежно кладет меня на кровать, становится рядом на корточки и с видимым наслаждением бережно снимает с меня трусики и чулки. Потом осыпает поцелуями все мое тело. Мне становится жутко жарко, и я бы предпочла, чтобы он вошел в меня.

Но Брис действует по учебнику. Его голова уже между моих ног.

— Можно? — спрашивает он, затаив дыхание. — Я только поприветствую это сладкое маленькое гнездышко.

Я чувствую его горячее дыхание на самом интимном месте. Потом его язык. Именно там, где нужно ни на миллиметр выше или ниже. Это так упоительно, что у меня вырывается вскрик.

Фаусто в последнее время делал это неправильно. Целовал меня то слишком низко, то там, где волосы, но только не посередине, где полагается. Чем же я недовольна? Но ведь там я и сама могу себя поласкать, а ночь проходит быстро. Зачем терять время зря?

Вот Брис насладился, пристраивается между моих ляжек и наконец ввинчивает самый прямой из всех членов в мое нетерпеливое лоно. На секунду мы замираем. Ради этого стоило вытерпеть все: аварию, ливень, неразбериху в начале вечера! Наш первый контакт феноменален! Брис тяжело дышит. Розарий оглашается его стоном.

Он начинает двигаться. Рывками, нерешительно, не слишком глубоко. Почему не до конца? Боится? На его лысине выступает пот. Или начнет сейчас скрести? Боже упаси! Нет-нет, он только приноравливается! Ага, теперь отваживается вглубь, пока все еще сдержанно, на ощупь, но все быстрее и быстрее. Соответственно растет и наслаждение. Теперь вошел в ритм.

— Тиция! А-а-а-х! Это прекрасно! С тобой совсем по-другому! У тебя такая славная… маленькая… узкая… норка! — Конец я не понимаю, мы погружаемся в блаженство.

Мы занимаемся любовью целую вечность. В классической позе. Я лежа на спине, он сверху. Позиция, которую я люблю меньше всего. Но я не жалуюсь. После длительной засухи я так изголодалась по ночи любви, что согласна на все. Лишь бы это не кончалось!

Брис закрыл глаза. Я наслаждаюсь его силой, стонами, прерывистым дыханием, вожделением, исходящим от его мощного тела. Брис действительно уникален. Чаще всего спортсмены ни на что не годятся в постели, но это случай особый, он спасает репутацию всей братии.

Теперь надо бы перевернуться. Жду, когда Брис заметит это и поменяет позицию. Но этого нет в учебнике, и он методично продолжает, ничего не меняя (причем слишком быстро для меня). Когда же он сменит такт? Это слишком монотонно. Чего-то не хватает! Он может слишком долго!

И вдруг мне начинает надоедать!

Желание идет на убыль. Все вдруг ломается, магия улетучивается. Я хочу Фаусто! Прямо хоть плачь!

Брис кажется мне чересчур механическим, его мускулы все время движутся. Они слишком твердые, на них просто натыкаешься. Как же я раньше этого не замечала? Ведь не слепая. Меня вдруг начинает раздражать его лысый череп. Хочу Фаусто с его львиной гривой! Такое ощущение, что меня любит боксерская груша: снаружи кожа, внутри песок! Я сыта этим жестким телом, этой неудобной позицией. Не хочу больше лежать тут с задранными ногами, как младенец на столе для пеленания!

Хочу своего мужа! Четыре коротких, один долгий.

Хочу Фаусто, который сразу понимает, что мне нужно, и при этом не надо произносить ни слова. Прочь отсюда!

Брис, наконец, что-то замечает и открывает глаза:

— Ты не можешь кончить?

— Нет!

— Ах, моя крошка! Я знаю, что тебе, нужно!

Он легко становится на колени, не отделяясь от меня и поднимая меня вместе с собой. Закидывает мои ноги себе на плечи. Теперь у него свободны руки, чтобы поласкать меня там, где вначале был его язык.

По учебнику сейчас все идеально. Брис ждет, чтобы я растаяла от восторга. Но я чувствую себя несчастной курицей на рынке, подвешенной за ноги, головой вниз, и это убивает всякое желание. Вижу перевернутое море роз. Все пестрит! Но мое положение от этого не становится лучше. Ненавижу вывихи в постели! И еще этот культ Исиды! Что меня ждет?!

— Кончай, моя богиня! Кончай, любовь моя! — Брис действительно старается изо всех сил. Его высокий лоб весь покрыт капельками пота, и мне надо что-то сделать ему в угоду. Остается только притворный оргазм! Выбора у меня нет! Правда, это противоречит моим принципам, я не люблю лгать в постели. Но все равно уже начала с Томми, а разом больше, разом меньше — погоды не сделает!

— Ты кончаешь?

— Да!

— О, радость моя!

Я начинаю судорожно подергиваться и сучить ногами, лучшего не могу придумать, сказывается отсутствие опыта. Но это действует, да еще как!

— Да! Да! Да! — кричит Брис, отнимает руку, обхватывает меня за бедра. Теперь он по-настоящему вошел в раж. Лишь бы не забыл, что должен быть начеку. Он широко открывает глаза и смотрит поверх меня на обои в розах.

— Это сверх-естест-венно! — хрипит он с остекленевшим взором. — Это… это…

Последние толчки перед оргазмом. Мне страшно! Скорость нарастает. Сейчас свершится!

Брис исторгает громкий стон и выходит из меня в последнюю секунду. На мое тело извергается белый поток. Я лежу, будто парализованная, и наблюдаю за ним из-под полуопущенных ресниц.

— О-о-х, это было так упоительно! — Брис вытирает пот со лба. Жду, когда он схватится за носовой платок, однако напрасно.

— Не двигайся, — говорит он и начинает натирать меня своей спермой, словно ценным кремом. — Вот что я хотел тебе показать! Это и есть культ Исиды!

Круговыми движениями, весьма, кстати, приятными, он массирует мою грудь, живот, пока кожа не становится абсолютно сухой. Я настолько ошарашена, что не могу вымолвить ни слова.

— Это сохраняет женщине молодость и красоту, — заявляет он потом с гордостью, — если делать так один — два раза каждую неделю, то в сорок лет ты будешь выглядеть так же, как сейчас, и ни на день старше. И знаешь, лучше всего действует трехдневная сперма.

— Кто это тебе сказал?

— Я знаю одну даму, — таинственно сообщает Брис, — это совершенно замечательная женщина. У нее трое мужчин, которые делают это для нее. Они сменяют друг друга, и каждый день приходит новый. Она старше меня, ее красота не подвластна времени. Безумно соблазнительная особа, с волшебным телом. Все по ней с ума сходят!

Брис поднимается.

— Полежи, я сейчас вернусь. — С довольным вздохом он отправляется в ванную. Я бы тоже не отказалась от душа. Он уже возвращается.

— Думаю, мне пора домой, — говорю я, приподнимаясь.

— Нет! Ни в коем случае! Это было бы жестоко, любовь моя. Ты останешься у меня! — Он укладывается поуютней, тесно прижимается ко мне и нежно целует в губы. — Поспим до пяти, — зевок, — а потом оба встанем, потому что в шесть приедет мой шофер. Мне надо в Шербур, на фабрику. Там будет заседание правления. Который час? Что? Половина третьего? Значит, спим два с половиной часа. А потом я отвезу тебя домой, если хочешь!

— Не надо, — подаю я голос, — я живу прямо за углом.

— Точно, — сонно бормочет Брис, — я совсем забыл. Мы же соседи! Какое счастье! — Он уже спит.

Я лежу на спине и смотрю в потолок. Мокрое пятно, похоже, стало больше. А может, я ошибаюсь.

Чудовищно хочется помыться. Так и кажется, что грудь липкая. Брис лежит рядом и ровно дышит, как младенец. Я вдруг чувствую огромную усталость и потихонечку засыпаю.

Мне снится тропический лес. Пальмы, лианы, попугаи, орхидеи, а посередине — чудный водопад. Я становлюсь под струи воды. Ах, как хорошо! Теплая, приятная вода с шумом плещется на меня и омывает все тело. Я с наслаждением подставляю то один, то другой бок, но что это?

Вода хлещет все сильнее и становится все холоднее. Она уже просто ледяная! Капли стучат мне по носу, по лбу, попадают в рот и прогоняют сон.

Бултых! По щеке, по шее. Где я? В эпицентре водопада, если не ошибаюсь. Вскакиваю, на улице уже светло. А здесь в полном разгаре катастрофа. Вода низвергается с потолка, с шумом обрушивается на белый кожаный пуфик возле кровати, капли разлетаются в разные стороны и брызжут мне прямо в лицо. Я окончательно просыпаюсь. Это уже не сон, а холодная, мокрая действительность! Прорвало трубу! Великий боже!

Брис лежит на животе, зарывшись в подушки. Я трясу его за плечо. Он что-то бормочет и протягивает ко мне руку.

— Брис! Вставай! Ты меня слышишь?

Он мгновенно просыпается и рывком садится на кровати. Таращится на потоп.

— О боже! — вскакивает с постели и беспомощно размахивает руками в воздухе.

— Ведро! — кричу я. — У вас где-нибудь есть ведро? Подставим под струю!

Со скоростью ракеты Брис устремляется на кухню. Бросаю взгляд наверх. Пятно теперь расползлось во все стороны, а из того места, что как раз над белым пуфиком, хлещет, как из душа.

Ведь на этот пуфик Брис положил мою одежду! Я молниеносно вскакиваю и спасаю то, что еще можно спасти. Блузка, юбка, белье — все вымокло до нитки! Туфли хлюпают, из красных они превратились в бордовые. Я выливаю воду из них прямо на ковер, все равно он насквозь мокрый. Выжимаю блузку и белье и кладу все на сухой подоконник.

Возвращается Брис, в черном кимоно, с двумя белыми ведрами. Он насупился, как бульдог, которого не кормили несколько дней.

— Я сказал консьержке, — с возмущением говорит он, — она теперь ищет, где отключить воду!

Он ставит ведро на пуфик.

— Боже, — вдруг орет Брис, — я забыл завести будильник! Уже без четверти шесть! Через пятнадцать минут здесь будет мой шофер! Мне надо одеться! А вы? Что делать с вами? Здесь вам нельзя оставаться! Тиция! Простите меня, но вам надо идти!

— Я не могу идти голая на улицу, — говорю я подчеркнуто спокойно, — вся моя одежда мокрая!

— Я вам что-нибудь одолжу.

Брис возвращается с серым пиджаком. Он мне велик, и я в нем похожа на огородное пугало с соломенной метлой вместо головы.

— Не годится, — тут же отвергает он, — подождите. Я еще посмотрю.

Приносит белый тренировочный костюм с черным суперменом на груди. Верхняя часть достает мне до колен. Закатываю рукава. Сойдет!

— Трусы вы мне тоже одолжите?

Брис опять уходит и на этот раз возвращается с белыми боксерскими шортами. Они слишком широкие, придется обойтись без трусов. Но самая большая проблема — обувь. Я не могу выйти на улицу в его кожаных коричневых тапочках, они велики мне по меньшей мере размеров на десять. В последний момент он находит пару деревянных сандалий с кожаными ремешками, которые можно затянуть. До дома как-нибудь дойду!

Все это время я слышу вой сирен на улице. Теперь обрывают звонок в дверь.

— Пожарная команда! — доносится с лестничной клетки. — Откройте, пожарные!

Брис бросается к входной двери и возвращается с двумя молодыми рослыми мужчинами в синей форме. Они держатся очень тактично.

— Бонжур, мадам, — приветствуют они меня и тут же отводят глаза. — Итак, месье, где течет? Ага, вижу! Не волнуйтесь, все будетбыстро исправлено!

— Я пойду, — объявляю я, как только они исчезают.

— Мне, право, так жаль. — Брис берет мою руку и провожает меня до двери. Перед этим он успевает подставить второе ведро, потому что первое уже полное. Тут опять раздается звонок в дверь.

— Это мой шофер. — Брис в панике смотрит в глазок. — О господи! Это моя жена! — Он в ужасе оглядывается на меня. — Что нам делать?

— Я спрячусь в туалете для гостей, — шепчу я в ответ.

В дверь звонят опять, и очень настойчиво! Четыре раза подряд!

— Иду! — кричит Брис. — Сейчас открою! Туалет прямо возле входной двери. — Я уже там, оставляю щель в двери и наблюдаю за происходящим. Брис открывает. Входит изящная женщина в розовом костюме от Шанель, в белой шляпе с полями и с белой сумочкой под мышкой. Не такая красивая, как на фотографии, но все-таки привлекательная.

— Привет, дорогой, — говорит она взволнованно, — я хотела сделать тебе сюрприз. Я поеду с тобой в Шербур. Карл ждет внизу в машине. Но скажи, что здесь происходит?

— Трубу прорвало, — выпаливает Брис. — Где?

— В спальне!

— Ну надо же! Именно в моей расчудесной…

Она бежит по коридору, Брис за ней. На прощание он оборачивается и посылает мне воздушный поцелуй. Ну и дела! А если бы она пришла чуточку раньше? Вместо пожарной команды?

Об этом лучше даже не думать! Вот и лифт. Спускаюсь на первый этаж — с голыми ногами, со сложенной мокрой одеждой на руке и с туфлями в другой. Дрожу от холода. Пикантная ситуация. Но во времена острых кризисов у меня появляется второе дыхание. Я сохраняю абсолютное спокойствие. Поправляю прическу, глядя в зеркало, и выхожу из дома, будто всю жизнь только и делаю, что расхаживаю поутру в мужских тренировочных костюмах по Парижу.

Ситуация на улице мне хорошо знакома. Только вчера вечером пережила такую же! Пожарная машина, патрульная радиосвязь, «скорая помощь», полиция! Проезжая часть перед домом перекрыта, а чуть подальше стоить черный «ягуар» с работающим двигателем и темнокожим шофером в униформе. Очевидно, это и есть Карл. Симпатяга, шоколадно-коричневого цвета. Может, он утешает мадам Рено?

Он оторопело разглядывает меня через стекло, широко раскрыв глаза. Узнал тренировочный костюм хозяина? Надеюсь, что нет. А если и да, буду все отрицать!

Невозмутимо шагаю через скверик. Обхожу «скорую», потом иду мимо полиции, как магнит, притягивая к себе все взгляды. Улыбаюсь мужчинам в форме, они в ответ радостно подмигивают. А теперь прямо, и как можно быстрее!

Пытаюсь идти непринужденной походкой. Легко сказать. Сандалии действительно велики мне. Почти невозможно поднять ногу, чтобы не потерять их. У меня тридцать седьмой, у Бриса на двенадцать размеров больше. Еще никогда я не дефилировала с такой тяжестью на ногах по Парижу, провожаемая мужскими взглядами. Лишь бы не споткнуться, это была бы катастрофа!

Как могу, шлепаю вперед. Задираю голову, рассматриваю небо, как будто на свете нет ничего важнее. Ага, небо проясняется, сегодня будет хорошая погода! С каких это пор авеню Жорж Мандел стала такой длинной? Но всему приходит конец. Вот и Пляс дю Трокадеро, сворачиваю налево — и избавлена от взглядов в спину!

Теперь мне легче. Что-то весело напевая, огибаю площадь. Передо мной — Эйфелева башня, пронзающая небосвод с клочками маленьких белых облачков. А вот и солнце выглянуло, что я говорила!

Золотые лучи согревают меня.

Щурюсь на яркий свет. Я не боюсь встретить знакомых, потому что в шесть утра Париж пуст. Здесь принято поздно ложиться и поздно вставать. Кафе тоже закрыты. Только мусорщики на своих ядовито-зеленых грузовиках энергично приступили к работе. Они свистят мне, ухмыляются, машут. Я машу в ответ. Они меня не знают!

Еще один поворот налево, на авеню дю Президент Вильсон, — и я дома! Ура!

Набираю код, ворота распахиваются. Последний шаг — спасена! С облегчением плавно еду на свой этаж. Чем выше — тем лучше мое настроение. Чувствую себя превосходно, ни в чем не раскаиваюсь. Правда, я как мокрая курица, туфли испорчены, но зато мне есть о чем вспомнить, а это самое главное.

Брис Рено. Что мне с ним делать? Сказал, что опять позвонит. В этом можно не сомневаться. Но культ Исиды — не мой вариант. Надо крепко подумать, захочу ли я вновь его увидеть.

Лифт останавливается. Я подхожу к своей двери.

Что такое? Сквозь щель внизу, через которою консьержка дважды в день просовывает нам почту, полоска света. Свет в прихожей? Вчера вечером, уходя из дома, я погасила все лампы. А Лолло еще не пришла.

Сейчас узнаем!

Я предвкушаю дивную, теплую ванну. Потом с головы до ног натрусь гвоздичным молочком, пока не буду благоухать, как цветок! Какое блаженство! Как же я устала!

Долго и от души зеваю, вставляю ключ в замок — и судьба разворачивает дальше свой сценарий.

11

С нетерпением вхожу в квартиру — и кто стоит в ярко освещенной прихожей? Со взглядом убийцы и всклокоченными волосами? Фаусто Сент-Аполл!

Собираю в кулак всю свою волю, чтобы не рухнуть от испуга. Именно сейчас, черт бы его побрал! Я слишком страстно призывала его этой ночью!

Фаусто держит в одной руке бокал с виски, в другой — сигарету. Сверлит меня глазами. Он явно поджидал меня.

Что делать? Подчеркнуто небрежно захлопываю дверь. Остается только одно: бегство вперед.

— Смотрите-ка, — говорю я кокетливо, — редкий гость. Вы кого-нибудь ищете, месье?

— Где — ты — была? — произносит Фаусто медленно, с ударением на каждом слове, будто студент театрального училища на репетиции.

Хороший вопрос! Где я была? Надо что-нибудь придумать.

— Бегала, — говорю я вслух, — знаешь, джоггинг!

— Где?

— В саду Трокадеро, напротив.

— С каких — пор — ты — бегаешь? — спрашивает ошеломленно Фаусто, все еще словно на уроке риторики.

— С тех пор, как ты пропал, дорогой. Я безумно скучаю. Не могу же я день и ночь заниматься домашним хозяйством!

— А — это — что — такое? — Он показывает на мою мокрую одежду.

— Я упала в большой фонтан, — сухо отвечаю я, — мне надо срочно принять ванну, я насквозь мокрая. Пусти, мне холодно!

Фаусто не двигается с места. Протягивает руку с сигаретой.

— Супермен, — показывает он на мою грудь. Морщится и допивает виски. — «Мадам придет сегодня позже», — передразнивает он мою запись на автоответчике. — Где ты была всю ночь?!

Действительно, где же я была? Ведь всю ночь напролет не бегают по Парижу в тяжелых деревянных сандалиях.

— Лунатизм! — Я сладко улыбаюсь. — А где ты был последние семнадцать дней?

Фаусто молчит. Слегка покачивается, и мне вдруг становится ясно, что он абсолютно пьян и лишь с трудом держится на ногах. Отсюда замедленная речь, отсюда осоловелый взгляд. Теперь еще и голова падает на грудь. Какое счастье! Мне это хорошо знакомо. Когда протрезвеет, ничего не вспомнит.

— Почему ты не позвонил? — спрашиваю я, выждав минуту. — Я так была бы рада. Тогда бы я не ушла!

— Потому, потому, потому! — говорит Фаусто и сует потухшую сигарету в рот. На красивом ковре лежит кучка пепла. Фаусто жует окурок и закрывает глаза.

Я разглядываю его словно чужого. На нем вещи, которые я никогда не видела. Откуда взялся этот уродливый зеленый пиджак? Эти бежевые брюки? Зеленое не идет Фаусто, оно делает его бесцветным. Зеленое убивает его, как розовое — альбиноса!

Фаусто поднимает свою гриву и пытается улыбнуться, что удается ему лишь наполовину. Выглядит он ужасно! Постарел, лицо серое, под глазами черные круги, уголки рта опущены. Чем бы он там ни занимался, это не идет ему на пользу. Зачем это ему? Что гонит его от меня?

Подныриваю под его рукой, которой он перекрыл вход в коридор. Вернувшись спустя почти час в спальню, свежая, чистая, благоухающая гвоздиками, я застаю Фаусто стоящим в раздумье перед нашей кроватью. Он безмолвно смотрит, как я запрыгиваю под одеяло. Выжидаю.

— Ты пополнел? — спрашиваю наконец, потому что он выглядит потолстевшим.

— Еще как! — с трудом выдавливает Фаусто и, покачиваясь, смотрит на меня.

— С чего бы это? Ты вроде работаешь не покладая рук?

— От забот, — отвечает с ухмылкой Фаусто.

— От забот худеют.

— А я наоборот! Посмотри, какой я жирный, мое пузо все время растет, я страшнее ночи. Это твоя работа. — Он тянет себя за галстук.

— Да что ты? Я тебя неделями не вижу.

— Я неделями спрашиваю себя, чем ты занимаешься, когда меня нет дома. Вуаля — пять кило сала от волнений! — Он плюхается на край постели и пытается снять ботинки.

— Где ты был все это время? — спрашиваю я ледяным тоном.

— Деньги зарабатывал! Для тебя, моя маленькая козочка, чтобы ты могла бегать в саду Трокадеро!

— И где же ты зарабатывал деньги? Уж не здесь ли, в Париже?

— А-а-а, все бы тебе знать. Не скажу!

С одним башмаком он справился. С другим возникли проблемы. Я автоматически нагибаюсь и помогаю ему.

— Ох, как славно! Обслужи меня, голубка! Что может быть лучше собственной родной козочки. — Он падает на спину и тщетно пытается расстегнуть рубашку.

— Что ты праздновал в пятницу, неделю назад? В «Куполе»? — спрашиваю я и снимаю с него рубашку.

— Где, дорогая?

— В «Куполе». А потом в «Селекте».

— Не помню.

— Вспомни, пожалуйста!

— Слушаюсь! Помоги мне справиться с ремнем! Не могу расстегнуть. Я так устал. Не спал всю ночь. И брюки! Они мне тесны. Вот уж не предполагал, что у меня такие сложные брюки! Это ты их купила? — Он глубоко вздыхает и с интересом наблюдает за моими мучениями. С ремнем я справилась, теперь на очереди молния. Заело. Я дергаю туда-сюда.

— Эй, поосторожней с гениталиями! — испуганно орет Фаусто. — Поаккуратней! Ты что, кастрировать меня хочешь?

Бросает на меня злой взгляд. Я вздыхаю.

— Делай сам, если тебе не нравится!

Фаусто встает на ноги. Брюки падают на ковер, за ними летит белье. Вот он уже голый. Смотрит на меня с ухмылкой. Эта ухмылка мне хорошо знакома!

— Погляди, какой я красивый!

Любуется своим темным и тугим украшением, торчащим вверх. Теперь еще ставит ногу на край кровати и салютует.

— Вив ля Франс!

Незабываемая картина: его член, бедро и вытянутая правая рука в безукоризненно точной параллели устремлены ввысь. К сожалению, знаю по опыту: сейчас он станет назойлив. Фаусто хотя и меняется в лежачем положении, но только когда трезв. Стоит ему перепить — лучше спасаться бегством.

— Да здравствует Франция! — повторяет громче Фаусто. — В вашей стране вальсов нет таких мужчин, как я, даже в сильном подпитии сохраняющих высокую потенцию! Поцелуй гордость нации, рабыня! Отдай дань!

— Приказывать можешь своим рабочим, — говорю я, скрестив руки за головой, — мне ты не платишь. А если тебе надо кого-нибудь унижать, ступай в бордель.

— Ах, мой сладкий ангелочек, я не хочу проститутку. Я хочу свою законную жену! Открой свой прелестный ротик, моя красавица, и впусти меня!

Фаусто подносит мне к носу свою гигантскую темную штуковину.

Я со скучающим видом закатываю глаза. С глубоким вздохом отворачиваю голову. Фаусто пытается меня схватить, промахивается и начинает опасно качаться.

— Осторожно! — вскрикиваю я, но уже поздно. Он с шумом опрокидывается у кровати и лежит неподвижно.

Тоже знакомо! Теперь он будет так спать, пока не протрезвеет, и я освобождена от обязанностей.

Опираясь на локти, разглядываю своего безжизненного супруга. Он хорошо смотрится в этих восточных покоях, на мягком толстом темно-синем ковре. Даже напившийся до бесчувствия, с легкой полнотой, он все еще умопомрачительно красив. А красота для меня играет важную роль! Я ведь из семьи художников! Уродливое убивает меня! С щемящей тоской гляжу на его длинные, стройные ноги, мускулистые руки, широкие плечи, львиную гриву и тонкое лицо: прямой нос, светлые брови, такой родной рот. Мой взгляд скользит вниз, на его роскошный темный фаллос, все еще в жизнерадостном ожидании торчащий вверх! Почему он не съеживается? Интересно. Может, у Фаусто эротические сновидения? Ну почему он не может быть нормальным, милым, надежным, честным, верным? Относился бы хотя бы вдвое лучше ко мне, я никогда бы не пошла к другому.

Фаусто спит глубоко и крепко. Но мне что-то мешает!

Он пахнет дымом. Очень сильно. Я только сейчас замечаю это. Свешиваю голову с кровати. Запах усиливается. Но это не трубка или сигара, Фаусто пахнет не табаком, а копченостями! Опять? Откуда это?

Вылезаю из постели, сажусь на ковер и обнюхиваю его. Весь Фаусто благоухает, как огромный копченый окорок. От него уже исходил такой запах, когда он поздно приходил домой. Правда, не такой сильный.

Так же пахло от него перед приемом в Версале, в первую годовщину нашей свадьбы, и на следующий день, когда мы вместе обедали на острове Сен-Луи. Глаза у него тогда были покрасневшие, а лицо расцарапанное! Было такое впечатление, что он явился прямо из коптильни!

Сплошные загадки! Сейчас разгадаем! Я вскакиваю. Посмотрим, где он был. Перешагиваю через безжизненное тело и бегу в его комнату. Дверь заперта! Тем хуже! Обыскиваю одежду Фаусто, перерываю все карманы. Ничего! Ни платка, ни зажигалки. Однако это меня не обескураживает. Я знаю, чего хочу. Если сегодня он мне не скажет правду, я натравлю на него детектива!

Фаусто спит до двух дня.

Я уже поела, когда он появляется. На него жалко смотреть: помятый вид, в дурном настроении, в уголках рта залегла страдальческая складка. Я стою на кухне в своем домашнем африканском лиловом платье, с подколотыми волосами и выжимаю апельсиновый сок. Лолло ушла к себе наверх, до четырех у нее перерыв на обед.

— Ох, как же мне скверно! — Фаусто с кряхтеньем опускается на стул. — Я должен изменить свою жизнь. А ты не помогаешь мне. — С вызовом смотрит на меня. Я молча ставлю перед ним стакан сока. Он залпом выпивает. — Отлично! Спасибо, родная! Дашь сигаретку?

— Ты женат на некурящей. Забыл?

— Добродетель — это, наверное, прекрасно! — Фаусто раскрывает широко рот и зевает как хищник. На нем красный бархатный халат, подаренный мною на день рождения. На нагрудном кармане золотом вышита его монограмма.

— Как дела за городом? — невинно спрашиваю я. Фаусто вздрагивает, как ужаленный.

— Как дела? Наивный вопрос! Это строительство — моя погибель! Рабочие сосут из меня кровь. Каменщики-португальцы воруют инструмент. Не могут сделать ни одной прямой стены. Я слежу за ними, как фараон за иудеями, и все без толку! Начинаешь возмущаться, они сразу не понимают по-французски. А бригадир пьет как лошадь! — Он выдерживает театральную паузу. — Но я все выдержу, любовь моя, ради тебя и ради того, чтобы у твоей подруги Глории хорошо шли дела!

— При чем тут Глория? Ведь ты же сказал, что ничего больше не отделываешь!

— Ты все воспринимаешь слишком буквально.

— Есть хочешь? — спрашиваю я, чтобы уйти от скандала. — Лолло приготовила для тебя! Я составлю тебе компанию.

Мы идем в красную столовую. Стол накрыт — с цветами, серебром, хрусталем. Лолло это умеет.

— У меня вообще нет аппетита, — жалуется Фаусто и ест за троих. Дыню с ветчиной. Полцыпленка с рисом. Салат. Сыр. Хлеб. Огромный кусок свежего клубничного торта. Все это запивается бутылкой бордо. Потом он, смакуя, выпивает чашечку фирменного «Золотого бразильского».

— Ну как, лучше? — осмеливаюсь спросить я.

— Лучше?! — возмущенно орет Фаусто и швыряет салфетку на стол. — Это ты спрашиваешь при реконструкции шестисот квадратных метров? Ты со своей Глорией! Вы послали меня на галеры!

— Я со своей Глорией? Что ты придумываешь? Глория не имеет к твоему дому ни малейшего…

Но он даже не слушает.

— Никогда в жизни я еще так не вкалывал. Разве не видишь, как я выгляжу? Круги под глазами. Бледный как покойник. Волосы выпадают. Есть почти не могу. Все вы, женщины, одинаковы. Все желаете моей смерти! А до того не успокоитесь! А потом перешагнете через мой труп навстречу следующему, кто достанет вам звезды с неба, и не вспомните обо мне!

Он встает. Красный халат распахивается, обнажая великолепный торс.

— Мы сегодня утром занимались любовью?

— Нет! Ты был слишком пьян. Фаусто ухмыляется.

— Кстати, о Глории! Ей еще не надоел ее скучный Жорж? По-моему, твоей подружке срочно нужен леденец! Она тебя уже спрашивала, каков я в постели? — Он ловит мою руку и кладет на свое самое выдающееся место. — Я рассчитываю на твои рекомендации, ангелочек мой. Не люблю сам себя расхваливать!

Я вырываюсь и поворачиваюсь к нему спиной.

— Пойдем в постель? — вкрадчиво спрашивает Фаусто.

— Никогда!

— Так уж и никогда! Но сначала мне нужно попасть в Версаль. Забрать гранит. Прибыла партия из Италии» Не жди меня вечером. Я потом сразу поеду на Луару. В чем дело, Тиция? Козочка моя! Ты выглядишь, как Шеффилдский палач!

— Завтра Троица.

— Ну и что?

— Ты не останешься на Троицу в Париже?

— Нет, дорогая.

— Потому что вы работаете, — саркастически бросаю я, — в субботу, в воскресенье, на Троицу, днем и ночью.

— Вот именно, — соглашается Фаусто. — Наконец-то до тебя дошло!

— Я даю тебе три дня, — невозмутимо говорю я. — Если до понедельника ты не покажешь мне дом, я от тебя уйду!

Фаусто кусает губу. Неожиданно он становится серьезным.

— К чему такая спешка?

— У меня лопнуло терпение!

— Почему это вдруг? Ты же знаешь, сколько длится перестройка целого дома! Почему ты не можешь подождать, когда он будет готов?

— Потому что ты врешь как по-писаному. Никакого дома вообще нет.

— Да? Нет дома? А где, по-твоему, я гну спину?

— В Париже! Ты все это время был в Париже. Глория тебя видела. И я видела «ролле», на улице Карм. Я тебя предупреждаю! Все имеет свои границы!

— Я люблю тебя! — Фаусто опускается на колени и утыкается в меня своей гривой. — Дай мне еще неделю. Через неделю все будет готово, и я покажу тебе все что хочешь, клянусь!

— При одном условии. Ты сейчас же напишешь мне адрес!

Я приношу бумагу и карандаш и кладу перед ним.

— С превеликим удовольствием, — кротко говорит Фаусто, — для тебя я сделаю все, дорогая. Я хочу, чтобы ты была счастлива!

Когда он уходит, я изучаю написанное им.

«Еловый дом» — стоит на листке, а рядом название крошечной деревеньки в окрестностях Буржа. Название кажется мне знакомым, но не могу вспомнить — откуда. Тут же звоню в справочную.

Вот он, час прозрения. Существует дом или это плод его фантазии? Через две минуты узнаю правду.

Дом существует, адрес не вымышленный. Даже телефон зарегистрирован, но мне его не дают.

— Сожалею, мадам, — говорит голос на другом конце провода, — но номер секретный, он в «красном списке».

— А как фамилия владельцев?

— Тоже нельзя говорить. Могу я быть вам еще полезна?

— Нет, спасибо.

Кладу трубку и размышляю. Неделя пролетит быстро. Подожду. Дам Фаусто последний шанс. Как-никак, он мой муж. Пусть докажет, что может реанимировать наш брак.

Фаусто сдерживает обещание. Звонит каждый день. Хрипловатый голос, к сожалению, тоже. «Последнее предупреждение, белобрысая змея! Убирайся из моей квартиры! Не то взлетишь вместе с ней на воздух!» Ну хватит! Как только она вешает трубку, набираю номер фирмы «Алолл-недвижимость», знакомый мне по объявлениям. Как знать, вдруг она снимет трубку? Но нет, чужим мужским голосом говорит автоответчик: «В нашем офисе сейчас никого нет. Пожалуйста, назовите ваше имя, телефон и пожелания. Мы вам позвоним».

Ах, я опять чувствую себя такой несчастной и одинокой! Вечное ожидание сведет меня с ума.

Но небо милостиво ко мне. Мои раздумья прерывает звонок Люциуса. Он на Троицу во Франции, гостит в Шантийи. Хочу ли я с ним поужинать? Найдется ли у меня время? Найдется! В день Святой Троицы мы идем в изысканный ресторан. В понедельник, в день Святого Духа, — на концерт. Что было потом, расскажу как-нибудь в другой раз, сейчас не до этого.

С Брисом Рено не встречаюсь. Он переезжает!

А вот Томми Кальман приглашает меня в оперу, в среду вечером, и я соглашаюсь! Однако мы идем не в роскошный дворец Гарнье, а в современную коробку у Бастилии. Слушаем «Электру». После спектакля мне по-настоящему плохо. Чересчур много мести, убийств и крови.

Зал слишком велик, сцена слишком удалена, голоса усилены акустическими системами — нет, мне это положительно не нравится. Опера должна быть интимной, как дома, в Вене. А эти холодные, стерильные театры-гиганты не в моем вкусе.

Неделя проходит.

Ожидание было не напрасным. Сегодня второе воскресенье июня. Почти два часа дня, двадцать пять градусов в тени, и мы едем за город смотреть дом!

Фаусто словно подменили. Небо ярко-голубое. На мне белые шорты, красные сандалии, белая рубашка. Я будто заново родилась. Настроение чудесное, хочется кричать от счастья.

Мы мчимся на юг, и впервые я не испытываю страха в «роллсе». «Еще в разгаре пора цветенья. Дни золотые цветущих роз!» Это изречение послала мне Глория. Золотые буквы на красивой открытке в стиле модерн. Сегодня я ее взяла с собой, это мой девиз: мне всего лишь сорок два, я бодра, абсолютно здорова, на лице ни одной морщинки, и, может быть, я еще в этом месяце забеременею. Фаусто делал какие-то намеки. К тому же он вернулся еще в пятницу, и мы две ночи подряд любили друг друга. Похоже, дурные времена окончательно уходят и начинается новая жизнь!

Через два часа мы съезжаем с автострады и едем дальше по шоссе. Фаусто гладит меня по голой коленке. Сам он еще не выкурил ни одной сигареты. Я это оценила.

Пересекаем Луару. Потом сворачиваем на романтическую проселочную дорогу, идущую вдоль живописного канала, через покатый холм, усаженный старыми фруктовыми деревьями. По обе стороны пасутся стада овец. Впереди показалось большое имение из песчаника, с круглыми башенками, обнесенное высокой каменной стеной. По деревянному мосту переезжаем ручей. На берегу стоят старые ивы, свесившие ветви в воду. Более идиллического пейзажа я не встречала. Вот тенистая рощица, потом резкий поворот направо — и. мы приехали!

Со скоростью пешехода мы въезжаем в ворота из самшита и останавливаемся перед красивым старинным скатом крыши, достающим почти до земли и сулящим покой и защищенность. Кругом абсолютная тишина. Лишь изредка шелестят кроны деревьев. Пахнет свежескошенной травой. Щебечут птицы, жужжат пчелы. Просто рай.

— Итак, — торжественно объявляет Фаусто, — это и есть «Еловый дом»!

Он обходит машину, открывает мою дверцу и протягивает мне руку.

— И что я еще хотел сказать: это твой дом, Тиция! Он принадлежит тебе!

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю, опешив, я.

— Это подарок, — театрально объявляет Фаусто и целует мне руку.

— Ничего не понимаю. Ты же говорил, что дом — прибыльный бизнес.

— Теперь уже нет. Вылезай и осмотрись!

Дом действительно великолепный. Не слишком велик, не тесен, именно то, что нужно для загородного дома. Я в него сразу влюбляюсь. Это реконструированный старый крестьянский дом из камня, крыша которого с наветренной стороны спускается до земли. Зато на юг он открыт: большие стрельчатые окна выходят на зеленый газон с розовыми кустами и раскидистой лещиной. Неподалеку стоит беседка, увитая виноградом, с круглым столом и удобными деревянными стульями внутри.

Семь гигантских елей отделяют участок от соседнего. Ели в этих краях — большая редкость, поэтому они сразу бросаются в глаза и придают дому что-то сказочное. И вообще все кажется каким-то неземным. Ничто не напоминает городскую суету. Меня охватывает странное чувство, усиливающееся с каждым шагом: дом производит впечатление уютного любовного гнездышка — вдали от Парижа, спрятанное от посторонних глаз, дивный оазис счастья. И это принадлежит теперь мне?

Я настроена скептически. Это было бы слишком хорошо!

Я уже обожглась на молоке. С Фаусто никогда нельзя быть уверенной! Или я была несправедлива к нему? Он действительно любит меня, а вся таинственность была нужна, чтобы сделать мне сюрприз? И это моя собственность?

Фаусто ведь прекрасно знает, что значит для меня дом. Я всю жизнь мечтала о нем. У отца никогда не хватало денег. Мы всегда жили в ателье, пусть в светлых, красивых, просторных, но всегда чужих! В семье художника нет уверенности в завтрашнем дне. То куча денег, то ничего. Слово «копить» неизвестно. Все, что имеется, тратится, и как можно быстрее. Ни в чем нельзя себе отказывать!

Никогда не откладывались деньги — на собственный дом, собственные стены, уж не говоря о собственном саде, собственных деревьях, цветах, собственных воробьях, дроздах, синицах, голубях, бабочках. Поэтому я и мечтала о доме в Провансе! Но когда это еще будет, а пока я охотно удовольствуюсь «Еловым домом», если вся история — не выдумка.

— Весьма романтично, — роняю я. — Действительно потрясающе. Такие дома сегодня редкость!

— Поэтому он и был таким дорогим, — с гордостью откликается Фаусто. — Шарм стоит денег. А это ты видела? — Он показывает на каменную лестницу, ведущую наверх, красиво расположенную снаружи, с восточной стороны. — Так раньше поднимались на сеновал, а теперь там спальни.

Лестница тоже дышит романтикой. По перилам вьется белая жимолость с дурманящим ароматом, а под ступеньками буйство цветов: красный мак, белые гвоздики, ноготки, незабудки.

— Иди сюда, — покровительственным тоном зовет Фаусто, — я хочу перенести тебя через порог!

Он поднимает меня, я в шутку сопротивляюсь. Фаусто целует меня в губы, он в прекрасном настроении. На кухне снова ставит меня на ноги.

— Оглядись тут, — предлагает он, — а я схожу в подвал, принесу нам бутылочку доброго винца!

Я прохожу по комнатам: салон, столовая, гостиная, туалет, кладовка, душ — все обставлено скудно, но симпатично. И вдруг эйфория уходит, и я осознаю: нет, здесь что-то не так! Нигде не видно следов большой перестройки, якобы проведенной Фаусто. Мне это бросилось в глаза еще снаружи. Ни капли цемента, нигде не примята трава под бетономешалкой. Не видно ни кирпичика, ни досточки. Я еще никогда не видела, чтобы стройплощадка была так вылизана!

Внутри это еще разительней. Не видно новых стен, новой штукатурки или хотя бы выключателей, даже старые уродливые телефонные розетки не заменены на современные плоские. А где гранит, который Фаусто покупал в Версале? Кухня деревянная. Нет ни посудомоечной машины, ни вентиляционной трубы, без которых вряд ли можно сегодня продать недвижимость.

Вздохнув, поднимаюсь по внутренней деревянной лестнице на второй этаж. Она тоже отнюдь не новая, это прекрасная ручная работа, перила выточены на токарном станке из дуба. Ей явно не меньше сотни лет, видно с первого взгляда.

Три спальни, комната с гардеробом, большой холл с книжными стеллажами до потолка и уютной кукурузно-желтой софой. И здесь достаточно мебели, чтобы сразу въехать.

Фаусто может сочинять что угодно. Дом выглядит теплым и обжитым. Нет даже намека на холодную стерильность ремонта, здесь якобы только что проведенного.

— Кто здесь раньше жил? — кричу я вниз, услышав, что Фаусто вернулся.

— Старая супружеская пара!

Тоже неправда. Скорее семья с маленькими детьми. На первом этаже мне попались белые детские пластмассовые часы, а здесь я наткнулась на две розовые заколки для маленьких девочек, в ванной — на резиновую утку. Не похоже на чету пожилых пенсионеров!

А это что? К стене рядом с желтой софой прислонена картина в резной позолоченной раме. Переворачиваю ее и чуть не сваливаюсь с лестницы от испуга.

Это портрет дядюшки Кроноса!

Таращусь на картину. Никакого сомнения! Это наш благодетель, богатый дядюшка Фаусто в молодости, как живой. Мои ноги вдруг становятся ватными.

— Ах вот ты где! — Фаусто незаметно поднялся по лестнице и заглядывает мне через плечо. Молча подношу к его лицу картину.

— Это старый господин, продавший мне дом! — Кажется мне, или действительно его голос звучит неуверенно? — Предыдущий владелец, месье Бернарден.

— Это дядя Кронос, — холодно бросаю я, — видно даже слепому!

— У тебя галлюцинации, детка. Твои венские мозга поехали. Хотя подожди. Ты не совсем не права. — Он берет картину из моих рук и подносит ее к свету. — Сходство действительно есть!

Я молчу.

Фаусто задвигает портрет за софу. Для него вопрос решен. Для меня, однако, нет.

— Почему вы не встроили на первом этаже ванную? — спрашиваю я. — И на кухне нет вентиляционной трубы.

— Потому что потому! Ты же сама всегда говорила, что излишек новомодных штучек тебе претит!

— Но ведь ты покупал дом не для меня. Об этом никогда не шла речь. Ты его купил, потому что хотел заработать…

— Раньше было одно, сейчас — другое, — подводит итог Фаусто. — Теперь это твой дом, поэтому я по возможности все оставил по-старому. А если ты в свое время захочешь от него избавиться, — ты меня слушаешь, Тиция? — потому что найдешь свою мечту в Провансе, его будет легко продать благодаря шарму. Каждый вложенный франк — потерянные деньги. Я прав?

— Ты можешь мне сказать, что именно вы здесь перестраивали с середины мая?

— На тебя никогда не угодишь, — раздраженно говорит Фаусто, — вечно этот перекрестный допрос. Если тебе не нравится дом — так и скажи!

— Почему предыдущий владелец, этот месье Бернарден, оставил свой портрет, как ты считаешь?

— Он и мебель оставил, и постельное белье. Книги оставил. Он переехал с женой в дом для престарелых там мало места. А вот что еще, любовь моя. Я предлагаю, ты здесь обустроишься и останешься на пару деньков. Что тебе делать в жарком городе? Шум машины, вечные пробки! В Париже уже невозможно дышать, ни один нормальный человек не остается на лето в городе!

— А ты? Ты тоже останешься здесь?

— С превеликим удовольствием. Неужели ты думаешь, что я хочу умирать от жары в Париже? Я взял на себя смелость спланировать загородную вылазку. Лолло упаковала наши вещи. Выбери место, где бы ты хотела спать. А я тем временем принесу их!

— Сколько ты хочешь тут пробыть?

— Может, недельку? Посмотрим, как нам здесь понравится!

Фаусто возвращается с двумя тяжеленными чемоданами. Это все для меня. Для себя же он упаковал маленькую сумку!

Потом мы едем ужинать в трехзвездочный ресторан, расположенный в двадцати километрах отсюда, в старом замке. Фаусто один выпивает две бутылки вина, будто у него пожар в груди. Однако машину вести он в состоянии. К полуночи мы возвращаемся, и он желает немедленно лечь в постель. Никаких разговоров, ему нужен покой!

— Значит, здесь обоснуемся? — Он стоит в самой большой из трех спален и рассматривает супружескую кровать, которую я днем застелила свежим бельем. — Ну что ж, годится!

С быстротой молнии он разоблачается. По комнате летят рубашка, брюки, туфли, белье, вслед несется довольное кряканье. Он нагишом валится в постель.

Когда я выхожу из душа, Фаусто все еще лежит на спине и не сводит глаз с предмета гордости Франции, прямо, как стрела, устремленного вверх.

— Доктор, доктор, — зовет он дурашливым детским голосом и показывает на член, словно впервые видит его, — у меня здесь болезненное вздутие. Как вы считаете, это серьезно?

— Очень серьезно, месье Сент-Аполл!

— Тогда придите в постель, мадам. С этим надо что-то делать!

Я того же мнения. Улыбаюсь ему, но не успеваю вынуть гребешки из волос, как он с лихорадочным блеском в глазах вскакивает.

— Куда ты? — ошарашенно спрашиваю я.

— Сполоснуться! — Он уже исчез.

Ну ладно, сейчас успокоится. Предвкушая третью ночь любви, забираюсь в белоснежные простыни, пахнущие свежестью и солнцем. На этом мягком, душистом ложе по воле Господа (и Фаусто) зародится мой ребенок. Не сегодня, не завтра. Но с середины следующей недели опять начнутся радостно опасные дни!

Приходит Фаусто, красивый как греческий бог, и становится надо мной на колени. Вода капает с его пениса, как из пожарного шланга.

— Я абсолютно чистый, — он подносит его к моему рту, — поцелуй, родная!

Доставляю ему удовольствие, хотя это не просто. У Фаусто все такое большое, что член с трудом помещается у меня во рту и я почти касаюсь его зубами. К тому же меня начинает тошнить, когда он проникает слишком глубоко. И как-то я все представляла себе иначе. Мы так долго не были вместе в последнее время. Я соскучилась по нежности, по ласковому слову!

Но Фаусто стонет от вожделения, часами, как мне кажется! Когда он, наконец, захочет меня?

Так, потихоньку насыщается. Ложится ко мне и начинает меня ласкать — там, где приятнее всего. Даже с первой попытки попадает в нужное место!

Но тут у меня вырывается вздох блаженства, и это было ошибкой. Он сразу отнимает руку. Не страшно, все равно я хочу, чтобы он вошел в меня.

Нежно его обнимаю, прижимаюсь к сильному телу. Я хочу его до боли. Хочу чувствовать, сжимать, целовать его! Он мой муж! И две последние ночи были чудесные.

Фаусто замечает это, высвобождается из моих объятий и поворачивается набок.

— Почеши мне спинку, — канючит он детским голосом, — меня кто-то укусил. Какая-то мошка. Сильнее почеши. Посередке. Каждый позвонок, вверх и вниз. А теперь под лопаткой. А-а-а-а-х, хорошо!

Его голос становится все тише. Он вдруг засыпает, ночью просыпается, начинает мастурбировать и кончает:

— … беременеешь!

Я не сплю до рассвета и раздумываю.

Две красивые ночи в Париже. Очевидно, это было уже чересчур! Теперь опять начнется засуха. Жарко — холодно. Кнут и пряник. Этот мужчина не может меня любить.

И как я не могу этого понять?

У меня вдруг начинается ужасная мигрень. Голова раскалывается. Все тело — от моего никому не нужного чрева до самого сердца — ноет.

Фаусто лежит рядом, похожий на ангела, и сладко спит. (Неудивительно после такого количества вина!) Время от времени у него вырывается легкий вздох. Его львиная грива занимает всю подушку. Кудри разметаны по моей щеке, рука лежит у меня на груди. Он такой тяжелый, что мне трудно дышать. Нет, что-то должно произойти. Так не может продолжаться!

Но на следующий день становится еще хуже.

Ранним утром Фаусто вдруг выпрыгивает из кровати. Ни поцелуя, ни слова объяснения. Когда я, наконец, отваживаюсь последовать за ним в ванную, он уже бреется.

— Дорогая Тиция, — начинает он, увидев меня в зеркале, — я должен с тобой серьезно поговорить! Твое поведение этой ночью — просто скандал! Я женился на тебе, потому что думал, на тебя можно положиться. Наконец маленькая веселенькая жена, сказал я себе, прекрасная венка, которая не зудит, не задает вопросов и не превращает твою жизнь в ад. А что происходит? Стоило мне создавать фирму и начинать работать?

Он ест меня глазами. Я пожимаю плечами.

— Ты думаешь только о постели! Ты всегда недовольна! Тебе вечно мало. Ты сексуально озабочена, как кошка по весне. Ты представляешь собой эротическую угрозу. Знаешь что? Твои нервы требуют покоя и свежего воздуха. Я принял решение: возвращаюсь один в Париж. А ты обживаешься и проводишь здесь лето. Я только что звонил матери, она тоже считает, что это прекрасная идея.

— Все лето?

— Я буду тебя навещать. По выходным. С пятницы до понедельника. Если хочешь, конечно. Ведь ты же страстно мечтала о доме. Разве не так? Теперь он у тебя есть. Можешь не спеша, без помех ознакомиться с ним. Можешь украшать, оформлять, чертить эскизы, придумывать, какую мебель сюда привезти. Ведь ты же любишь это? Ведь это смысл твоей жизни?

— Судя по твоему тону, ты уезжаешь уже сегодня?

— Я не могу оставаться. Работа зовет! Я молча выхожу из ванной.

С этим человеком мне отныне не о чем говорить!

После обеда Фаусто садится в «ролле» и уезжает в Париж. Перед домом, под самшитовой аркой, он небрежно прощается. Мимолетный поцелуй при заведенном двигателе. Высовывается ко мне, его голая рука с золотистым пушком торчит из окна.

На нем свежая голубая рубашка под цвет его странно мерцающих глаз. Он зажигает сигарету.

— Адье, моя сладкая козочка. Как я тебе завидую! Можешь целыми днями валяться на солнце. Эх, стать бы женщиной! Ты даже не подозреваешь, как тебе повезло.

Убирает ручной тормоз.

— Когда твои нервы успокоятся, я тебя заберу, — говорит он, не глядя на меня. — Отдыхай хорошенько. Природа — лучший лекарь. И не забывай — я люблю тебя!

Я провожаю его взглядом, пока «ролле» не сворачивает на проселочную дорогу и не исчезает. Он оставляет меня одну, без денег, без машины. Я знала, что у этого человека нет сердца. От такого мужчины нельзя беременеть. Его сын будет таким же, как он, и вдвоем они упекут меня в сумасшедший дом. Почему я вообще хочу ребенка от этого чудовища?

Потому что для этого ты выходила за него замуж, Тиция Сент-Аполл. Потому что хотела иметь семью, глупая корова! И с идиотской легкостью выбрала самого неподходящего!

Медленно тащусь обратно в дом, бросаюсь на кровать и реву. Потом звоню Глории.

— Приехать и забрать тебя? — спрашивает она без энтузиазма.

— Нет, пока не надо

— Почему пока не надо?

— Хочу выяснить кое-какие подробности.

— Разведись, — решительно говорит Глория, которая всегда терпеть не могла Фаусто. — Он тебе не нужен, этот мерзавец! Приедешь ко мне, мы увеличим фирму и завоюем Париж! Да знаешь, сколько мы всего вдвоем натворим! Кстати, у меня был Люциус Хейес.

— И что хотел?

— Узнать, как твои дела. Пытался разыскать тебя.

— Только не говори ему, где я. Прошу тебя!

— Не бойся, — отвечает Глория после короткой паузы. — Но он мне нравится. Он личность!

— Фаусто красивее.

— Твой Фаусто снаружи гигант, а внутри — пигмей. Ты меня понимаешь?

Я вздыхаю.

— Позвонишь, когда я тебе понадоблюсь? Обещаешь?

— Позвоню!

— Пока, родная. И используй свежий воздух.

— Пока, Глория. Буду стараться.

Вешаю трубку и остаюсь сидеть на кровати возле телефона. Надо что-нибудь придумать!

Я должна решиться, чего бы мне это ни стоило!

Дома, в Париже, прежде чем принять какое-то решение, я целыми днями молча сижу в квартире и ломаю голову. А перед тем как рассеяться туману, я надеваю красивое платье и поднимаюсь на Эйфелеву башню. И там, на самой верхушке, на высоте трехсот метров над Парижем с видом на весь этот потрясающий город, на меня чаще всего нисходит прозрение. Может, и здесь, в деревне, низойдет. Посмотрим.

Я медленно встаю и иду в холл. Беру томик с полки, открываю его — и что я вижу? На внутренней стороне обложки — красивый, бело-голубой экслибрис: «Из книг Кроноса Сент-Аполла». Беру несколько других томов наугад — везде то же самое. Книги принадлежали нашему благодетелю. Меня вдруг осеняет, где я нахожусь!

Я в легендарном любовном гнездышке дяди Кроноса! В «Еловом доме», его тайном прибежище. И как это я раньше не догадалась? Дело в том, что у дядюшки Кроноса была большая любовь. Жена одного известного политика, которая не хотела разводиться с мужем. И всю жизнь у нее была связь с дядей Кроносом, поэтому он так и не женился. А здесь они тайком встречались и были счастливы.

Флора как-то нашептала мне эту историю, когда еще старик был жив. А я ее тут же забыла. Фаусто никогда не упоминал о доме. Я думала, его давным-давно продали. О-ля-ля! Ну и открытие!

Опускаюсь на желтую софу перед стенкой с книгами. Кровь стучит в висках. Фаусто лгал с самого начала! Покупка дома, реконструкция. Все выдумки. Но кто жил здесь? Дом сдавали в аренду? Может, действительно, каким-нибудь пенсионерам? А что это такое на полу, возле софы?

Стопка журналов по интерьеру, архитектуре Специальные выпуски по внутренней отделке. Начинаю листать. Странно. С каких это пор пенсионеры, собравшиеся в дом для престарелых, интересуются интерьером? Это именно те журналы, которые я выписываю в Париже, и до последнего месяца все подшивки не разрознены, каждый журнал на месте. Странное совпадение интересов.

Под софой лежит американский иллюстрированный журнал. Еженедельник, публикующий опросы. Рассеянно листаю.

«Почти все не состоящие в браке считают себя счастливее своих женатых друзей, — читаю я. — И в действительности семьдесят процентов опрошенных мужчин и женщин подтвердили, что гораздо легче жить одним, чем выносить брак!»

Как это верно!

Перечитываю короткий абзац, пока не запоминаю наизусть.

Беру ножницы и вырезаю его.

Безумен каждый, сковывающий себя узами брака!

Тот, кто холост, тоже не каждый день купается в счастье. Ио все двери перед ним открыты, путь свободен! В любой момент можно изменить жизнь, переехать, уехать в другой город или даже страну, начать учиться, найти новую любовь.

А если ты замужем, все двери закрыты. Тебе изменяют, лгут, и есть только одно, ради чего стоит выносить все эти муки, — дети. А так?

Приклеиваю статью посреди зеркала в спальне. Тут Фаусто ее сразу обнаружит, если вообще когда-нибудь вернется сюда.

Спускаюсь в сад. Дышу свежим, напоенным ароматами воздухом, смотрю в голубое летнее небо. Как прекрасно было бы сейчас здесь вдвоем! Еще никогда я не была так одинока, как в этом браке.

Действительно, парадокс. Только ты считаешься согласно государству и церкви живущей вдвоем, как тут же оказываешься по-настоящему одной, всеми покинутой, забытой, отвергнутой, изолированной от мира, привязанной к мужчине, которого невозможно понять!

В двадцать меня бы это убило.

Но сейчас, в сорок два, у меня больше сил. Я сильнее, чем думает Фаусто. Я могу все, если захочу.

Если захочу, откажусь от него. От Сент-Алоллов, от большой квартиры, от прислуги, от престижа.

Я вырвусь из золотой клетки! Пусть найдет себе другую птичку.

Я слишком хороша для роли домашнего животного!

Если нужно, я вырву Фаусто из своего сердца. Сегодня? Завтра? Послезавтра?

А потом посмотрю, что от меня останется.

И тогда — начну новую жизнь.

12

Я хорошо сплю — первую ночь в одиночестве в доме дяди Кроноса. Мне не страшно, никаких дурных снов. Я повесила его портрет напротив своей кровати и чувствую себя в безопасности под этим добрым взглядом.

Но на следующее утро передышка закончена. Удар следует за ударом, как будто судьба торопит меня с решением.

Пришла почта!

В синем почтовом ящике на самшитовых воротах лежат два продолговатых белых конверта. Похоже на счета только это, должно быть, ошибка! Насколько я знаю, я все оплатила. К тому же я здесь только с субботы.

Оторопело читаю имя адресата: мадам Фаусто Сент-Аполл. Это, без сомнения, мне!

Медленно бреду в сад, сажусь за круглый стол в беседке и разрываю конверт.

Боже, у меня перехватывает дыхание! Это счет из мебельной студии «Ариадна» на, сто тридцать тысяч франков. Да за такие деньги можно купить полдома. Ничего не понимаю. Я никогда не была их клиенткой и никогда не буду. Я покупаю только у Глории. А «Ариадна» торгует заново отполированным барахлом. Там покупают только нувориши либо туристы, ничего не смыслящие в качестве! Как они вышли на меня?

Английский обеденный стол. Двенадцать стульев. Канапе. Все по спецзаказу! Все обито кашемиром. Двадцать пять подушек различной величины, четыре обтянутых пуфика. Кто все это заказал? И главное: кто это получил? За мои деньги!

Второе письмо тоже прелестно. Дом «От Кутюр» требует сто девяносто тысяч франков! Вечерний туалет. Два выходных платья. Турецкая накидка с капюшоном. Что за бред! Теперь я уже сама почти верю, что страдаю галлюцинациями. Кто делает такие безумные долги? На мое имя! Кто-то хочет погубить меня? Что происходит за моейспиной?

Звоню в Париж. К телефону подходит Лолло.

— Бонжур, мадам! Как вам нравится за городом? — Звучит так, словно она завидует мне от всего сердца.

— Спасибо, неплохо. У нас тут прекрасная погода. Месье случайно нет дома?

— Есть, но он еще спит. Разбудить его?

— Нет! Но когда он встанет, передайте ему, чтобы он мне позвонил. Сразу же! Это очень срочно! Пожалуйста, не забудьте!

— Не бойтесь, мадам. Все передам. Я не уйду наверх, пока не скажу ему.

— Как поживают Старик и Малыш?

— Спасибо, очень хорошо. У Старика намечается отличная работа — мусорщиком.

— Его пропишут?

— Пропишут и застрахуют, да еще дадут зеленую униформу. И пять недель оплаченного отпуска.

— А Малыш?

— Все еще повар. Завтра мы покупаем цветной телевизор и магнитофон.

— Поздравляю, Лолло! До скорого!

Фаусто звонит ближе к обеду.

Я все еще сижу в беседке. Не проглотила ни кусочка. Никак не могу оправиться от шока.

— Что случилось? — нелюбезно спрашивает он. Я зачитываю ему письма.

— Что? — кричит Фаусто. — Сколько, ты говоришь?! Четыреста девяносто тысяч франков?! Это, должно быть, ошибка! — Он тяжело дышит. — Продиктуй мне номера счетов. Подожди! Возьму чем писать. Давай!

Записывая, он громко сопит.

— Как они вышли на меня? — спрашиваю я.

— Не знаю. Разгильдяйство! Но я это улажу, сегодня же. Это, конечно, ошибки бухгалтерии. Неслыханное безобразие!

Слышу, как он берется за сигарету и зажигалку.

— Как ты там? — уже спокойнее спрашивает он. — Тебе нравится дом?

— Очень!

— Хорошая была покупка. Ты не находишь?

Я не отвечаю. Что, он меня совсем за дуру считает?

— Я задал тебе вопрос, дорогая!

— Я слышала. Дом очень красив. Он напоминает мне дядю Кроноса. Все время ощущаешь его присутствие.

— Ну надо же, — саркастически замечает Фаусто, — чего ты только не ощущаешь!

Я перевожу дух.

— Не надо ради меня разыгрывать спектакль. Я знаю, где нахожусь. Если хочешь, я останусь здесь на месяц, но не дольше. А потом я желаю иметь ясную перспективу.

— О-ля-ля! Опять галлюцинации? У меня сейчас нет для этого времени. Уволь, пожалуйста! Ладно, пока! Со счетами я разберусь. Потом созвонимся.

Вечером, в душе, обнаруживаю на лбу морщину.

Это моя первая, на прошлой неделе ее еще не было. На моем гладком лице между бровей появилась тонкая вертикальная линия.

Привет, морщинка! Я ждала тебя сорок два года. Собственно говоря, ты мне нравишься! Я назову тебя М-1! Мы неплохо проведем время, у нас впереди еще полжизни, а может, и больше! Мы поладим, М-1! Ты лучшее доказательство, что волнения разрушают красоту. Спасибо за предупреждение!

Предупреждение? Становлюсь под душ. Я схожу с ума? Уже веду диалог с морщиной? Да, докатилась! Но мне наплевать!

Морщина становится близкой подругой. Приходит и уходит, когда ей заблагорассудится. В некоторые дни она не появляется. Чаще всего, когда я строю планы на будущее. Радостное ожидание стимулирует кровообращение. Цвет лица — кровь с молоком. Но стоит мне подумать о Фаусто, который не звонит целыми днями, морщина возвращается. Становится более глубокой и угрожающей.

Но я не стою часами перед зеркалом в поисках морщин. Я, должна на месяц найти себе занятие. Нет ничего проще! Как я уже говорила, во время острых кризисов энергия бьет у меня ключом. Я прилежна как пчелка.

Я мою, чищу, скребу, полирую день и ночь. Если Фаусто заявится неожиданно, он не сможет обругать меня ленивой неряхой! Я перестирываю все белье, глажу все занавески. Окна блестят, от паутины не осталось и следа. В спальне натираю пол до зеркального блеска.

С австрийской основательностью превращаю пыльный дом в сияющий чистотой рай.

Под конец даже выковыриваю грязь из зазоров между старыми шестиугольными плитками рыжего цвета. Через четыре дня мои руки покрыты трещинами, ногти обломаны. Но это не расстраивает меня. Дом теперь в полном порядке, и на очереди сад.

Подстригаю живую изгородь, скашиваю траву, выдергиваю сорняки, копаю, пересаживаю, поливаю, пока уже не в состоянии держаться на ногах. Через две недели все в идеальном порядке. Зато я превратилась в развалину. Случайно бросаю взгляд в зеркало: кто эта уродливая образина? Я работала без шляпы в саду, без темных очков, и теперь на лице темно-коричневые веснушки. Две недели я не ухаживала за собой, и вот, пожалуйста, — кожа как наждак, волосы — как солома. Провожу рукой по щеке — шершавая! Повсюду шелушится кожа, такого у меня еще никогда не было! Беру увеличительное зеркало.

Ох, напрасно! Вижу картину полного разорения. Поры величиной с кратеры. Растрескавшиеся губы. Маленькие морщинки. Угрюмо напряженный лоб. Бледный, тяжелый рот с горестно опущенными уголками. Бог ты мой!

Такое происходит тогда, когда делаешь вид, что все прекрасно, глотаешь обиду вместо того, чтобы изменить свою жизнь. Когда уползаешь в деревню, стискиваешь зубы и считаешь, что тебя за это будут любить!

«Не убегать, а бороться и выстоять!» Так мне посоветовала свекровь после нашего первого крупного семейного скандала. (Я рассказала ей историю с Биби). Но от борьбы в лице появляется ожесточенность. Быстро становишься похожей на собственный труп, и тогда — адье!

Нет! Я не согласна! Для меня такой совет не подходит!

Я никогда не стану такой, как моя свекровь! Я видела ее фотографии в пору девичества. Все ушло бесследно. На ее долю выпало слишком много огорчений, слишком много ночей ей пришлось скрипеть зубами. Она последовательно боролась — и теперь это суровая, чужая женщина. А я хочу остаться такой, какая я есть! Хочу походить на себя и в восемьдесят лет. А уж тем более — в девяносто!

Ищу утешение в еде. Продуктов предостаточно, Фаусто позаботился об этом. Холодильник забит до отказа. Чего тут только нет: масло, сливки, сыр, яйца, молоко, ветчина, паштеты, колбасы — всего вдоволь. В кухонных шкафчиках — запасы консервов: бобы, фасоль, турецкий горох, кукуруза, тунец, чечевица, морковь, шпинат. В кладовке обнаруживаю большие коробки печенья, сухие хлебцы, пряники, сухари, кексы.

Огромные пакеты конфет, килограммами — сухой шоколадный напиток. Не забыты и сахар, марципаны, карамель, леденцы!

Дома я бы не притронулась к таким вещам.

Здесь набиваю себе полное брюхо. Пью кофе большими кофейниками, иногда мой завтрак тянется до обеда. Вспоминаю о Фаусто, и у меня урчит в животе! Литрами прихлебываю горячий шоколад, килограммами уничтожаю кексы. Меня никто не любит! Ложусь в постель с трюфелями под подушкой.

Через три недели я на шесть кило толще и на десять лет старее. Выгляжу ужасно.

Появился животик. Фигура испорчена. Исчезло свежее лицо. Просыпаюсь и с трудом разлепляю глаза — узкие щелочки меж опухших век. А под ними черные круги, с каждым днем становящиеся все заметнее. Щеки округляются, растет двойной подбородок. В конце недели я наедаюсь особенно плотно: жду Фаусто, который никак не приезжает. Никогда бы не подумала, что мой желудок такой вместительный!

Сегодня воскресенье, четвертое июля. Я уже три недели в «Еловом доме». С пятницы я в ожидании. Может, он все-таки приедет, мой белокурый герой. Сегодня последний «опасный» день. Сижу в сверкающей чистотой кухне. Вечереет. Я приготовила ужин. Поела и рассеянно смотрю перед собой. На разноцветные розы, которые я срезала и поставила в превосходные керамические вазы. На свежеиспеченный шоколадный торт в центре стола. Фаусто любит сладкое. Этот торт, по венскому рецепту, ему особенно нравится.

Время идет. Полночь. Час. Два. Ни звонка, ни визита. Я мерзну. Включаю горелки газовой плиты, чтобы согреться. Мои голые ноги стоят на прохладном каменном полу. Холодно. Лавина меня не погубила. Но Фаусто доконает!

Чем я это заслужила?!

М-1! Ты можешь это объяснить? М-1 меня игнорирует. Склоняется вправо, потому что там появилась М-2. У меня уже два горестных залома на лбу. Откладываю зеркало в сторону. Кто это увидит?

Начинаю реветь и не могу остановиться несколько часов кряду. Меня всю трясет, тело ходит ходуном. Ничего не могу с собой поделать. Наконец, судороги проходят. С трудом поднимаюсь и плетусь в ванную. Я стала еще уродливее. Из зеркала, которое желает мне зла, на меня смотрит красное, мокрое, расплывшееся лицо с всклокоченными соломенными прядями волос. Кто эта несчастная незнакомка?

Сил хватает только на то, чтобы медленно добраться до салона с бутылкой арманьяка. Пью, пока не перестаю соображать. Мне много не надо. Две рюмки — и я готова! Просыпаюсь в понедельник, в полдень. Снаружи светит солнце. Тащусь в постель. Каждая косточка ноет. Дрожу от холода, как зимой. Простыни ледяные. Не могу заснуть без второго одеяла. С огромным трудом заставляю себя опять встать, залезаю на стул, открываю верхнюю дверцу встроенного шкафа — и что вываливается оттуда мне прямо на голову? Что-то черное и мягкое, кажущееся мне знакомым.

Мои виски пронзают тысячи иголок, когда я наклоняюсь за ним. Что же это такое? Пахнет духами. Тяжелый запах похоти, мерзость! Как противно! Так ведь это…

Отшвыриваю ненавистный предмет! Это та самая черная ночная шелковая рубашка, которую я нашла в комоде у Фаусто в нашу первую годовщину свадьбы. С верхом из натуральных кружев, отделанная красной лентой, необычайной красоты! Пятьдесят четвертый размер! Только тогда она была новая, а теперь ношеная!

Меня покидают последние силы.

Опускаюсь на стул. Теперь я знаю, кто здесь жил. Ядреная возлюбленная, это ясно. Никакие не пенсионеры. Валькирия, та жирная особа, которую Глория видела выходящей вместе с Фаусто из «Куполя».

Подавленно подпираю голову руками. Она весит тонны. Моя шея ее уже не выдерживает, я об этом догадывалась! С того самого вечера у водопада. Но не хотела в это поверить. Это женщина, с которой он работал до меня. Она и жила здесь! Она декоратор, в точности как и я. Журналы по интерьеру. Все сходится.

Она подруга Мелины, эта Брижит, если ее действительно так зовут. В таком случае я знаю, как она выглядит. Фотография в иллюстрированном журнале, — конный праздник в Берси. Тогда я еще почти не знала Фаусто.

Рыжеволосая великанша с выступающими вперед зубами. Это не было ошибкой фотографа. Она действительно была его спутницей!

Очевидно, Фаусто каждую среду ездил к ней в «Еловый дом»! Поэтому я никогда не могла до него дозвониться. Это было и его любовное гнездышко, а не только дяди Кроноса. Она здесь спала, с моим мужем!

А счета! Четыреста девяносто тысяч франков! Они пришли к ней! Это был ее адрес. Она выдает себя за жену Фаусто. В Париже этим не удивишь. Теперь я догадываюсь, куда исчезали такие большие суммы. Она тратила деньги с легким сердцем. Очевидно, у нее есть ребенок. От Фаусто? От Гелиоса? Узнаем! Поэтому от нее «откупались».

И где же она теперь? В моей квартире? В моей постели? Прочь отсюда! Я должна вернуться в Париж и бороться за свои права! Мне нужна машина! Я должна попасть домой! Но как? Землевладелец, которому принадлежат окрестные земли, ездит только на тракторе. Почтальон приезжает на велосипеде. А для чего мне даны ноги? Разве карфагенцы не пересекали пешком Альпы? В холод и снег? Сейчас лето. По горам шагать не надо. Расстояние меня не пугает. Дорогу осилит идущий!

Я вскакиваю — и снова сажусь.

Нет! Я не могу уйти отсюда! Я слишком толстая, унылая, я противна самой себе. В таком виде я не осмелюсь появиться в Париже, тем более попасть под критический обстрел Фаусто.

Будет лучше, если я потерплю и расшевелю себя. Лучше усыплю его бдительность. А потом неожиданно нагряну, и чертям в аду станет тошно!

Забираюсь обратно в постель и высыпаюсь.

На следующий день я полна энергии!

Правда, ситуация — хуже не бывает. Но я хотя бы знаю, на каком я свете. Туман рассеялся. У меня есть план, и я берусь за дело.

В подвале нахожу старый велосипед. Накачиваю шины. В дорогу! Еду в соседний город. Правда, без наличных, но с кредитной карточкой. Стаскиваю просторный серый комбинезон, который не снимала последнее время, и втискиваюсь в голубое летнее платье с белыми пуговицами. Оно еще годится, но жмет под мышками. Что делать? Ничего! Главное, чтобы не треснуло!

Потом двадцать километров кручу педалями по узким проселочным дорогам в Бурж. Стоит прохладный, пасмурный день, но я потею и очень медленно продвигаюсь вперед. Последнюю неделю я почти не двигалась и совершенно не в форме. Мне потребовалось два с половиной часа, и каждая мышца болит. Но я наконец у цели, и все хорошо!

Я и не подозревала, что Бурж — такой красивый город! И полон жизни! Ах, до чего хорошо после трех недель заточения вновь очутиться среди людей! Я блаженно качу на велосипеде по живописным улочкам, любуюсь фахверковыми домами, маленькими изысканными магазинчиками, дворцами из камня, кафе. Мне хорошо в этом старом, магически притягивающем к себе городе, который еще во времена древних римлян славился своим богатством и элегантностью. Здесь есть чудесный собор, цветущие сады и маленькие волшебные площади, выложенные камнем. Час я брожу по городу.

Надо же, сколько красоты в провинции! Кто бы мог подумать! Потом делаю покупки. Сначала самое главное — соковыжималку! Потом боеприпасы — свежие фрукты, овощи, салат, пока корзинка на багажнике не заполнена до краев!

Еще покупаю гвоздичные духи, лесных орехов, сухую ромашку, розовое и миндальное масло. Захожу в аптеку и беру вазелин и мягкую белую щетку с ручкой. Неожиданно останавливаюсь как вкопанная. В витрине маленькой ювелирной лавки лежат изумительные серьги. Золотые солнечные диски чудесной ручной работы, сделанные с любовью, не дешевые, но явно стоящие этих денег. Купить? Или нет? Внимательно разглядываю их. Нет, я не смогу их носить, нужны проколотые уши. Опять!

Захожу в следующий бутик и примеряю красное летнее платье на двух бретельках с широкой летящей юбкой. Оно мне узко. Жалко, зато сэкономила деньги. Нагруженная, как Дед Мороз, возвращаюсь после обеда в «Еловый дом» разгоряченная, с раскрасневшимися щеками, со слипшимися на затылке волосами. Но это все ерунда. С энтузиазмом приступаю к делу.

Три недели я не ела ничего свежего. Смертный грех! Теперь я это наверстаю. Не зря же я перелопатила массу книг по красоте и здоровью — в Америке, Англии, во Франции и дома. Не зря я все испробовала на себе: курсы похудения и диеты, фитотерапию, фруктовую терапию и прочее. Я знаю, что и как действует, как регенерировать кожу, тут нет никакой тайны, это совсем не сложно.

Утром я пью только фруктовые соки, это выводит шлаки. Днем и вечером пью овощные соки, это восстанавливает. Ем лесные орехи и салат, выжимаю яблоки, груши, киви, виноград, сливы, морковь, репу, сельдерей — одно удовольствие. Я не голодаю ни секунды, полна сил, настроение поднимается на глазах, и уже на третий день я выгляжу лучше.

Веки больше не отекают по ночам. Темные круги под глазами исчезли. Подбородок опять упругий. Живот исчез. Ура!

Делаю масляные укутывания для волос, пользуюсь мягким шампунем, смешанным с яйцом, и споласкиваю волосы водой и пивом. Потом изготовляю свой знаменитый крем против морщин, который за неделю разгладит самую плохую кожу. Не зря же у меня в сорок два года гладкое лицо. Самое главное — не есть мяса, но уход тоже важен! Поэтому свои кремы я делаю сама. Хотя для создания идеального рецепта мне понадобилось два года, и здесь срабатывает истина, что все великое совсем, совсем просто.

Секрет моей гладкой красивой кожи предельно прост: майонез с настоем из ромашки!

Ромашка разглаживает кожу, как горячим утюгом, а майонез питает и придает ей упругость. Если кожа испорчена, как у меня, солнцем и ветром или больше не реагирует на покупные кремы, бегом к плите и как следует размешивать. Майонез с ромашкой справится с ней.

В пять часов пополудни, после стакана морковного сока, я начинаю священнодействовать. Делаю майонез из миндального масла и половинки желтка, это очень просто. Добавляю туда настой из ромашки, столько, чтобы не загустело. Туда же немного морской соли, каплю меда. Растапливаю на водяной бане две кофейные ложечки вазелина. Когда он становится жидким и чуть остывает, добавляю к нему майонез и размешиваю ручным миксером. Еще теплым сливаю все в маленький горшочек и ставлю в морозилку. Через пять минут все манипуляции закончены!

Вечером ополаскиваю лицо настоем из ромашки, беру немного крема из горшочка и втираю во влажную кожу. Потом вбиваю его пальцами досуха. Освежает великолепно! Когда бы кожу ни стянуло, я повторяю процедуру. Через четыре дня шелушение исчезает, мелкие морщинки тоже, большие поры закрываются, я выгляжу розовой и свежей. Теперь второй трюк.

Извини, М-1! Ты мне больше не нужна, я тебя отпускаю. Прощай, М-2! Приятно было познакомиться. Большим и указательным пальцами массирую свои брови, все время в одном направлении — от переносицы к вискам, семь-восемь раз, пока не покраснеет кожа. Потом, с закрытыми глазами, расчесываю брови щеткой. Это расслабляет маленькие мышцы, образующие морщины, снимает напряжение со лба и разглаживает его.

Теперь это должно стать обязательной ежевечерней процедурой перед сном. И каждый раз, когда сморщу лоб. Ведь морщины делаешь себе сам неправильной мимикой.

Я наблюдала за собой, последние дни постоянно таскала с собой зеркальце. Результат был убийственным. Я не только просыпалась изрядно помятой, потому что спала на боку (а не на спине), нет, стоило мне только встать, как я морщила лоб, щурила глаза, расхаживала с мрачным лицом. Когда я думала о Фаусто, уголки моего рта провисали до самого подбородка. Я сжимала челюсти, скрипела во сне зубами, да так громко, что просыпалась от этого. Наутро у меня болели щеки, так судорожно я их сжимала.

Я обнаружила, что целыми днями не улыбалась.

Даже при чтении моя физиономия оставалась угрюмой. Я непрестанно думала о Фаусто и великанше и желала ей смерти.

Но при черных мыслях железы выбрасывают яды, и это отражается на лице. Тот, кто злобно думает, злобно и выглядит! Ненавидящий становится уродлив. С этим теперь покончено!

Я не ангел мести, это не в моей натуре. Я заставлю себя быть радостной. И на это у меня есть все причины.

После двух недель сокотерапии я себя чувствую великолепно. Живот плоский, глаза незамутненные. Кожа снова мягкая, морщинки исчезли. Каждую ночь я сплю по десять часов. В награду опять еду в Бурже. Там хотя и нет Эйфелевой башни, зато есть знаменитый старый собор величиной с гору, и я хочу туда попасть.

Он с двумя башнями, незаконченный, без островерхой крыши, но для моих целей вполне пригоден. Сегодня вторник, 20 июля. Я хочу принять пару важных решений. И для этого мне надо забраться повыше!

Теперь голубое платье мне впору, на талии сидит как влитое. В этот раз я добираюсь всего за час, да и погода лучше, чем в прошлый раз.

Зато собор закрыт.

Но я нахожу церковного служку, объясняю, что мне надо, даю ему на чай, и он открывает мне дверь на башню. В своем красивом платье я забираюсь наверх по старым истертым ступенькам.

Разгоряченная и счастливая, вылезаю на самом верху.

Какое великолепие!

Отсюда открывается потрясающий вид на знаменитый старый город и его окрестности. Несколько минут стою совсем тихонько. Подставляю ветру свои густые волосы, теперь уже больше не напоминающие солому, а снова мягкие и блестящие, и наслаждаюсь этим магическим моментом.

Надо мной только небо — и Святой Дух, следящий за тем, чтобы принимались верные решения. Неожиданно из облаков выходит солнце, и у меня наступает прозрение! Сегодня я сделаю то, о чем мечтала несколько лет.

Я проколю себе уши. Пора.

Я решаю кое-что еще. Более серьезное. Но об этом потом, в свое время!

В волнении покидаю башню и разыскиваю ювелира. Довольно быстро нахожу его магазинчик на улице, круто уходящей от собора вниз. А серьги? Неужели проданы? Боязливо осматриваю витрину. Их нет. Нет, слава богу, они тут, только лежат поглубже на белом шелке и подмигивают мне. Они ждали меня! Ура!!

Открываю дверь и вхожу.

— Бонжур, — громко здороваюсь я. Магазинчик совсем крошечный. Приятно пахнет кофе. Из-за прилавка поднимается господин с маленькой чашечкой в руке. Он ненамного выше меня и одет во все черное. У него интересное лицо, густые седые волосы и светлые глаза, посматривающие из-под темных бровей. Он не похож на обыкновенного ювелира. В нем есть что-то особенное: взгляд художника!

— Бонжур, месье, — повторяю я. — Я бы хотела посмотреть пару сережек. С витрины, если можно.

— Бонжур, мадам. Какие вы имеете в виду? — Он ставит чашку и улыбается мне.

— Золотые солнечные диски.

— А, солнца! Они вам нравятся?

— Очень!

— Мне тоже, — говорит он с обезоруживающей прямотой, — я их сам придумал и изготовил.

— Вы золотых дел мастер?

— Самый лучший, мадам. Вы случайно попали на того, кто вам нужен. Здесь не продается ничего серийного производства. Все, что вы видите, сделано моими руками!

Он открывает витрину, осторожно вынимает серьги и кладет их передо мной. Вблизи они еще красивее. Я очарована. Это настоящее произведение искусства.

У каждого солнца свое лицо — улыбающееся, с толстыми щеками, как его изображали на фресках эпохи барокко. Я беру их в руки.

— Есть, правда, одна проблема, — говорю я неуверенно, — у меня не проколоты уши.

— Я это заметил, — отвечает ювелир. — Но если вы не возражаете, у нас есть для этого пистолет.

— Какой пистолет, месье?

— Вот этот, — он открывает ящик и показывает его мне. — Этот пистолет выстрелит в ваши изящные ушки медицинскими сережками. Это совсем не больно, вы ничего не заметите!

— Медицинские сережки? — разочарованно переспрашиваю я. — Как они выглядят?

— Маленькие золотые пуговки. Их надо носить месяц, пока не заживет прокол.

— Месяц? Но я хочу носить солнца.

— Это возможно, мадам, — он обворожительно улыбается, — я учел и это. Солнца укреплены на этих зажимах. Вы можете их снять и подвесить на другие замки. — Он демонстрирует. — Видите, мадам? Держатся очень прочно.

Потом он внимательно рассматривает меня. Его взгляд скользит по моим ушам, шее.

Я боюсь пошевелиться. Что он от меня хочет? Мне вдруг вспоминается мой оптик, то есть мой бывший оптик в Париже, потому что он дошутился со мной. Во время примерки моих новых красных очков от солнца его рука как бы невзначай скользнула мне на грудь. Мне рассказывали сотни историй о зубных врачах, гинекологах и психиатрах, которые нагло шли на все, хотя приемные были забиты пациентами.

Может, и здесь такой же вариант? Что мне делать в таком случае? Отдаться ему? Пять недель меня не касался мужчина. Как? С незнакомым? В магазине? Нет, ни за что! Это не мой стиль. Молчание становится тягостным.

— Вы художница, — неожиданно объявляет ювелир. — Я прав?

— Почему вы так решили? — ошарашенно спрашиваю я.

— По мочкам ушей. Они вросли. Это бывает у многих творческих личностей. Чем вы занимаетесь, если не секрет? Музыкой? Живописью? Или пишите книги?

— Я украшаю дома и квартиры. У вас наметанный глаз, месье!

Он польщенно улыбается.

— Это верно. И я вижу, что вы когда-то уже носили серьги. Может быть, в детстве?

Я киваю. Мне прокалывали уши в Вене, когда мне было шесть лет. Но дырки постоянно воспалялись. Я месяц помучилась, а потом вынула сережки, и все опять заросло.

— Вам их неправильно прокололи, — поясняет ювелир, — слишком низко. Это удлиняет ваше лицо, делает его грустным. Мы проколем здесь! — Он ставит точку красным фломастером. — Место, где висят серьги, так же важно, как их форма. Мы поместим их повыше, вот здесь!

Он подносит солнечные диски к моим ушам. Выглядит потрясающе! Я смотрюсь в зеркало на стене и не могу оторваться.

— Серьги делают лицо привлекательным, — говорит ювелир. — Вы этого не знали? — Он протягивает руку и мягко убирает мои волосы назад. Жест ласковый. Я начинаю дрожать.

— Итак? — вкрадчиво спрашивает он. — Вы решились? Приступим? Или вы боитесь, мадам? — Это звучит как объяснение в любви.

— Нет-нет, — выпаливаю я. У меня вырывается непроизвольный вздох. — Я вам доверяю целиком и полностью.

— Прекрасно! Не двигайтесь. Все произойдет очень быстро!

Я так волнуюсь, что у меня стали влажными ладони. Сейчас этот загадочный мужчина проколет мне уши. Это почти как лишение невинности. Слишком интимно. Вот он близко подходит ко мне сзади и ощупывает мои мочки. От него хорошо пахнет. У него нежные, мягкие руки, и я чувствую на волосах его дыхание. Усилием воли заставляю себя стоять спокойно. Только не дрожать!

Но я знаю: мне достаточно обернуться — и я попаду в его объятия.

Чик! Первая сережка уже сидит. Чик! Второй выстрел. Немного тянет, но не больно.

— Садитесь, пожалуйста. — Ювелир заботливо приносит мне стул. — Хотите подкрепиться, мадам? Рюмочку ликера? Чашку кофе?

— Нет, спасибо! — Я сажусь, у меня дрожат ноги. Злюсь, но ничего не могу с собой поделать.

— Не сочтите за назойливость, мадам. У вас легкий акцент. Позвольте спросить, откуда вы родом?

— Из Вены, но живу в Париже. Мой муж — француз.

— Счастливчик! Я знаю ваш город, мадам. Очень красивый! В сокровищнице я там видел великолепные украшения. Это было два года назад. Я был и в Тироле. У вас очень красивая страна, мадам. Женщины там… очаровательные! Веселые… и страстные. — Он выжидающе смотрит на меня и мягко улыбается. Я улыбаюсь в ответ, но ничего не говорю. Он должен сделать первый шаг. Но могу поспорить, что он не рискнет. Его выразительные глаза излучают восхищение. Голубые они или серые? Не поймешь при этом свете.

Ювелир откашливается.

— Вы отдохнули, мадам? Тогда прикрепим солнца. Поднимите, пожалуйста, голову!

Он стоит совсем близко. Наклоняется, ловко манипулирует.

— Готово! — Он отступает, приподнимает рукой мой подбородок и любуется своей работой. — Отлично! — восклицает он, — просто сказка! Такое впечатление, что я их делал для вас!

Он приносит мне большое зеркало. Я встаю. Боже! Неужели это я? Чуточку золота — и уже выглядишь совсем иначе.

— Кто бы мог предположить? — Он отступает на два шага назад. — Поздравляю, мадам! Вы вскружите голову всем мужчинам!

Разглядываю свое отражение. Во мне появилось то, чего раньше так недоставало Фаусто! Что-то бесшабашное. Ветер свободы. Безропотная овечка, которой я так долго была, исчезла. А ведь раньше обмануть меня было настолько естественно, что об этом не стоило и говорить.

Поворачиваю голову. Солнца покачиваются, блестят, переливаются, у меня вид чувственной, роковой женщины. Я вдруг стала именно тем типом, за которым охотится Фаусто. Я просто родилась заново!

— Вы много сделали таких сережек? — спрашиваю я наконец.

— Нет, мадам. Они в единственном экземпляре. «Раритет, — добавляю я мысленно, — потому что такую красоту невозможно повторить».

— Вы великий художник, — улыбаюсь я ему.

— Спасибо за комплимент.

— Вы принимаете кредитные карточки?

— От вас я возьму все что угодно. И не забудьте каждый вечер поворачивать штифт в ухе. Если будет саднить, смажьте настоем ромашки.

— Большое спасибо, месье.

— Мерси, мадам… и, быть может, до свидания?

— Может быть. — Иду к двери.

— У вас не найдется сегодня вечером время? — быстро спрашивает он. Моя рука уже на ручке двери. — Я приглашаю вас на ужин.

Секунду медлю. Идти? Или не идти? Могла бы взять его с собой в «Еловый дом»! На одну безумную ночь. Но все мои любовные похождения пока были не слишком удачными. Кратко и пряно. Долго и сыро! А что делать, если он начнет скрести? Нет, на такой риск я не пойду. Я еду домой! Одна!

— Мне очень жаль, — отвечаю я, — но мне нужно вернуться в Париж. Тем не менее большое спасибо.

— Вы доставили бы мне удовольствие, мадам. Может, когда вернетесь?

— Может быть!

— И не разбивайте слишком много сердец, хорошо?

Счастливая, выхожу из магазина. Ох уж эти французы! Благослови их Господь! Они знают, как ухаживать за женщиной и рассеять ее печали. Да, ничто так не укрепляет чувство собственного достоинства, как прогулка по магазинам. Парочка симпатичных сережек — и ты уже чувствуешь себя феей из сказки, возносимой, обожаемой, неотразимой и чарующей! Облегчишь на пару франков свой кошелек, и ты уже другой человек!

На улице мне вслед свистят мужчины. День стал жарким, настоящее лето. Ну-ка, примерю еще раз красное платье.

Как я и предполагала, оно мне теперь в самый раз. Цвет тоже меня устраивает, не слишком кричащий — то, что надо. Сегодня для меня счастливый день!

Насвистывая, еду обратно в «Еловый дом». Каждый встречный водитель машет мне. Крестьяне на своих высоких тракторах таращатся на меня и потом чуть не сворачивают шеи.

В превосходном настроении ложусь вечером в постель. На следующее утро, в среду 21 июля, встаю ни свет ни заря. Моя ссылка закончилась.

Я, наконец, еду в Париж! Я предчувствую что-то неординарное, неожиданное, грандиозное. Меня просто распирает от счастья!

После завтрака долго и с наслаждением стою под душем, потом до блеска расчесываю волосы и накладываю легкий макияж. Полирую мягкой тряпочкой серьги, надеваю их, потом натягиваю новое платье и смотрюсь в большое зеркало в салоне. Ого! До сих пор не могу привыкнуть, но я действительно стала другой женщиной. Такой красавицей, что даже плюхаюсь на стул от неожиданности.

Но сидеть некогда, я бегу наверх и начинаю упаковывать свои чемоданы. Вдруг до меня доносится шум мотора. Если не ошибаюсь, это наша машина.

Осторожно выглядываю из окна. Так оно и есть. У зеленых самшитовых ворот стоит «ролле». Из него вылезает Фаусто. Чудненько! Он весьма кстати. Убираю голову и продолжаю упаковываться.

— Привет, — слышу вскоре за спиной его голос, немного запыхавшийся, потому что он взлетел по лестнице. — Что это ты там делаешь, дорогая?

Оборачиваюсь. Он стоит, прислонившись к двери, спортивный, весь в белом, слегка загорелый — картинка, а не мужчина. Я не видела его пять недель. Мое сердце начинает колотиться.

— Собираю чемоданы, — коротко говорю я.

— Почему, родная?

— Я возвращаюсь в Париж.

— Но ты же не знала, что я приеду, — оторопело возражает Фаусто.

— Глория сказала, что заберет меня, когда я только захочу.

Фаусто молча разглядывает меня.

— Ты выглядишь по-другому, — медленно говорит он. — С кем ты мне изменяла, сладкая Тиция?

— Со Святым Духом!

— И где?

— В соборе Буржа.

У Фаусто лезут наверх брови.

— У тебя новое платье. Я его еще не видел.

— Тебе нравится? — спрашиваю я, не прерывая своего занятия.

— Очень! — Он подлетает ко мне, хватает меня за талию и целует в шею. — Я и забыл, какая ты красивая. Здравствуй, моя маленькая женушка. Поцелуй меня!

— Нет!

— Почему же нет, дорогая?

Не дождавшись ответа, он вздыхает, садится на край кровати и играет ключами от машины. Я вытаскиваю из шкафа черную ночную рубашку и кидаю ему. Он ее ловит на лету.

— Что это? — спрашивает Фаусто, словно видит ее впервые.

— Отвези своей подружке или выброси на помойку! Фаусто не отвечает. Я поворачиваюсь к нему.

— Я все знаю, — говорю я с улыбкой, — знаю, с кем ты спишь, знаю, кто выполняет мою работу. Знаю, что ты постоянно с ней. Ты взял ее в фирму. Я знаю, что она жила здесь. Знаю, как она выглядит и почему от нее откупались. Я в курсе, вот так!

Мои слова не производят на Фаусто никакого впечатления.

— Да нет же, — невозмутимо говорит он. — Ты ошибаешься.

— Я не закатываю тебе сцену. Просто хочу откровенно поговорить об этом.

— О чем? — невинно спрашивает Фаусто.

— О твоей содержанке.

— Моей содержанке? — Фаусто возмущен. — У меня нет никакой содержанки! У меня есть только ты, любовь моя. Я не замечаю других женщин! — Он вскакивает и берет мое лицо в свои руки.

— Оставь меня в покое! — кричу я. — Я жалею, что вышла за тебя замуж! Зачем я только приехала во Францию!

Фаусто целует меня в губы.

— Но мы обожаем маленьких австриячек. Мы, французы, питаем слабость к вам, очаровашкам. Ты же знаешь, разве не так?

— Слабость к убийствам и пожарам питаете вы. Вы всегда воевали с нами, загляни в учебник истории. Неужели тебе не стыдно?

— Нет, — говорит Фаусто и выпускает меня, — мне не стыдно. Хотя ты права, мы воюем лучше. Вы проиграли все войны, одну за другой. А ты, мое сокровище, приехала в Париж, чтобы отомстить нам. Твоя цель — разрушение! Ты хочешь до смерти замучить нас, французов. Посмотри на меня: я в тебя влюблен, а ты всаживаешь мне нож в сердце да еще проворачиваешь его в ране. Я не могу больше ни спать, ни работать, ни есть. Да, я раскусил тебя: ты ангел мести города вальсов.

Он опускается на пол и обнимает мои колени.

— Я заклинаю тебя! Будь хоть раз серьезен! Неужели это так сложно?

— Я абсолютно серьезен! Я преклоняюсь перед прекрасной победительницей!

Он зарывает свою гриву между моих ног и начинает стонать.

— Прекрати разыгрывать спектакль! — Я тащу его за шевелюру. Это срабатывает. Он поднимается, страдальчески глядя на меня. Поворачивается и идет к двери.

— Ах вы, женщины! — доносится из коридора его голос с театральными вздохами. — Вы райская отрада и адская мука. Чем бы мы были без вас? Бедными, несчастными рохлями. Но Земля — это не рай, счастье — где-то на другой планете. Не так ли, любовь моя?

Он сбегает вниз по лестнице, и до вечера я его не вижу. Около пяти мы вновь встречаемся на кухне.

— Я сейчас уезжаю, — сообщает он мне, — я приезжал, чтобы забрать кое-какие вещи из того, что осталось после перестройки.

— Я еду с тобой, — твердо говорю я. — Если ты меня действительно любишь, как ты только что утверждал, тебе должно быть это приятно!

— Так оно и есть. Но если хочешь знать правду, в Париже у меня нет для тебя времени. Фирма съедает меня с потрохами. Я все время в бегах…

— Это не имеет значения, — перебиваю я его. — Ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, приходить и уходить, я займу себя сама. Быть может, поеду в Вену. Но здесь я не останусь больше ни дня!

— Но почему? Деревня идет тебе на пользу! Ты расцвела, дорогая, в Париже ты не была такой красивой!

Я не отвечаю. Видя, что я настроена серьезно, Фаусто молча тащит к машине мои тяжелые чемоданы. Потом он все отключает — электричество, газ, воду, и запирает все двери. Что он сделает с ночной рубашкой, я не знаю, да мне и неинтересно. Сажусь в «ролле», автоматически открываю пепельницу и с улыбкой снова захлопываю ее. Она полна окурков со следами губной помады. Все тот же омерзительный оранжевый цвет, уже бросившийся мне в глаза во время апрельской поездки в Версаль.

Но я не кричу, не ругаюсь, не говорю ни слова. Мое вновь обретенное спокойствие делает меня независимой. Закидываю ногу на ногу, разглаживаю юбку. Я ко всему готова.

Фаусто садится, заводит машину, и мы выезжаем из зеленых самшитовых ворот. Прощай, «Еловый дом»! Быть может, я никогда больше не увижу тебя. Я не была здесь счастлива, зато приняла важные решения. И эта поездка стоила того.

Прощай, дядюшка Кронос! Спасибо за твою охраняющую длань. Еще немного, и я что-нибудь бы сделала с собой в ту ночь отчаяния, когда понапрасну ждала здесь Фаусто.

Смотрю в окно на зеленый ландшафт. Середина лета. Золотая пора расцвета. Розы еще цветут! Только Фаусто уже больше нет в кадре.

13

Мой муж хранит молчание до тех пор, пока мы не въезжаем на автостраду. Тут он входит в азарт и едет в своем привычном ракетном стиле. Неожиданно он становится весьма разговорчив. Говорит без умолку обо всем подряд: о болезнях, банкротствах, изменах, коррупции, катастрофах, интригах и одном нашем общем знакомом, маклере по недвижимости, вместе со своей любовницей сбежавшем на Кубу и оставившем жену, четырех детей и гору долгов в сорок миллионов франков.

— Слушай, я тебя умоляю, расскажи мне что-нибудь повеселей, — подаю я голос после полуторачасового рассказа о всевозможных несчастьях. — Подумай, а вдруг ты вспомнишь хоть что-то позитивное.

— Начинается! — обижается Фаусто. — Ведь это было крайне интересно!

— Но очень уж угнетающе.

— Разумеется, — раздраженно соглашается Фаусто, — жизнь, видишь ли, дорогая, состоит не только из роз и фиалок. Почти не бывает добрых, отзывчивых людей, готовых прийти на помощь. Люди — жестокие звери. Сплошь и рядом случаются убийства и драки, обман и предательство, каждую минуту кого-нибудь убивают…

— Вот именно! И поскольку на нас отовсюду безостановочно льется поток информации такого рода, сейчас я не хочу об этом слышать. Не отравляй мне эту прекрасную поездку в Париж, пощади хоть пару часов.

— Ты ничем не интересуешься, — сухо бросает Фаусто, — с тобой никогда нельзя поговорить.

— Можно. О квартирах, о делах. Об авеню дю Мэн, например. Ты ее уже продал?

— Нет!

— Почему?

— Глупый вопрос. Потому что никто не хочет покупать.

— Никто не хочет покупать? — повторяю я в растерянности. — Такую прелестную квартиру? Таких красивых апартаментов я еще никогда не покупала. Один камин в гостиной чего стоит!

— Значит, на этот раз ты промахнулась!

— Ты давал объявления? — спрашиваю я чуть погодя.

— Разумеется.

— Ну и? Кто-нибудь приходил?

— Шесть человек, — нехотя отвечает Фаусто.

— И никаких предложений?

Фаусто качает головой и закуривает сигарету.

— Не понимаю, — спокойно говорю я, хотя внутри у меня все кипит. — Ведь ты же знаешь, как высоко ценятся эти прекрасные старинные особняки. Я бы их продала с закрытыми глазами.

— Не те времена, — цедит сквозь зубы Фаусто.

— Так быстро времена не меняются. Что может измениться за пять недель?

— Все! — яростно восклицает Фаусто. — Теперь за каждым су побегаешь. Масса квартир и мало покупателей. Почему же я так занят, как по-твоему? Я веду суровую борьбу. Радуйся, что ты отошла от дел!

Мы молча мчимся дальше по направлению к Парижу.

— Что у тебя еще намечено на сегодняшний вечер? — робко спрашиваю я, когда мы сворачиваем с южной автострады на Периферик. Пора отпусков уже началась, и машин на удивление мало.

— Дела, дорогая. Я же не знал, что ты осчастливишь меня своим присутствием. У меня деловые встречи.

Но он не едет привычным маршрутом к Эйфелевой башне, а остается на левом берегу Сены и проносится вверх по улице Монж. Заметив мой изумленный взгляд, хохочет.

— Но сначала, милая Тиция, я приглашаю тебя на ужин. Ты же замужем не за дикарем, а за французом. Мы культурная нация и знаем правила хорошего тона.

— Спасибо, приятно слышать, — удивленно говорю я. — Знаешь, сейчас так тепло. Давай выпьем по бокалу шампанского на террасе в «Де Маго», а потом поедим там, где можно посидеть на воздухе.

— Ни за что на свете! — возмущенно восклицает Фаусто. — В таких местах я больше не бываю! Это для туристов и для тех, кто ничего не смыслит в еде. Я покажу тебе кое-что другое, настоящий Париж. Или, вернее, то, что от него осталось. Как было раньше, до того как понаехали все эти иностранцы.

— Ты имеешь в виду злых австрийцев?

— Этих особенно.

Фаусто ставит машину на улице де з’Эколь. Оттуда мы идем пешком, и я наслаждаюсь теплым вечером. Ах, Париж! После пятинедельного изгнания он кажется еще красивее. Париж — произведение искусства! Тут не просто шагаешь по обычным улицам, а будто проходишь сквозь театральные декорации, и каждая мелочь на своем месте.

Все радует мой глаз — и балконные решетки перед высокими окнами, отлитые с таким вкусом, и резные деревянные ворота, покрытые лаком, и высокохудожественные фасады домов, украшенные скульптурами и гирляндами цветов. Я вижу все будто впервые.

Кругом бурлит жизнь. Кафе, рестораны, отели, клубы, пивные, бистро. На каждом углу — что-то необычное. Мы не спеша идем по узкой живописной улице де ла Монтань Сент-Женевьев, круто уходящей вверх, к Пантеону. Народу — несметное количество. Все кафе забиты. Где-то посреди улицы мы ныряем в переулочек и затем сворачиваем налево. Тут я еще никогда не была.

Мне становится жарко. Здесь теплее, чем за городом. Хоть бы в ресторане был сад или терраса, хочется посидеть на воздухе.

— Как называется ресторан? — задаю я вопрос Фаусто, гордо вышагивающему рядом, с сигаретой во рту и с видом хозяина, купившего весь квартал.

— У него нет названия, он частный.

— Нет названия? Почему?

— Потому, любовь моя, — с наслаждением отвечает Фаусто, — что это индивидуалисты старой закваски. Им не нужна реклама, сюда ходят только свои. Чужак сюда затесаться не может.

— А на воздухе можно посидеть? — Нет!

— Жалко!

— Не жалей, пока не увидела, — поучает меня Фаусто, отбрасывая сигарету. — Ты же всегда говорила, что любишь все неординарное и всякая норма тебе противна. Смею тебя заверить, моя маленькая принцесса, что мой ресторан выходит за рамки всех норм. Могу поспорить, что ты его никогда не забудешь!

Я не спорю, а просто иду рядом с Фаусто, готовая к сюрпризам.

— Вот мы и пришли! — вдруг говорит он и останавливается. Открывает маленькую дверь в высоком, круглом, покрытом красным лаком портале. Мы попадаем в зеленый двор с большими каштанами в центре и поросшими плющом стенами домов. Настоящий зеленый оазис в центре Парижа.

Через длинный грязный коридор маленького убогого флигеля попадаем во второй, каменный двор. Здесь нас встречает шум, в нос ударяют кухонные запахи и дым. Входим в железную дверь.

Что это? Кухня алхимика? Пиратский притон? В зале низкий потолок бордового цвета. Из видавшего виды радио на стойке доносятся звуки вальса. Жуткая вонища и духотища. Все места заняты публикой самого низкого пошиба.

За грубыми деревянными столами, перед полными стаканами с красным вином и тарелками, из которых нещадно воняет, сидят живописные личности. Женщины с обведенными словно углем глазами, мужчины в матросских шапочках, с небритыми, испитыми физиономиями. В своем элегантном красном платье, с золотыми солнцами в ушах я похожа на пришелицу с другой планеты.

Фаусто тоже. Что ему надо в этой дыре?

К нам подходит высокий неряшливый мужчина с русой бородой, красным носом и шелушащейся кожей на лице. На нем коричневые брюки, коричневый жилет, коричневая широкополая шляпа и красная рубашка. Через правую руку перекинуто полотенце.

— Бонжур, патрон! — Он обнимает Фаусто как блудного сына, неистово хлопает по плечу и шесть раз целует в обе щеки. Что бы это значило? Может, он с ним в постель собрался?

— Бонжур, мадемуазель, — равнодушно здоровается он потом со мной и целует мне руку.

— Нет мест? — спрашивает Фаусто, не представляя меня.

— Есть, есть, внутри. Дорогу знаешь.

Под удивленными взглядами всех присутствующих проходим вдоль деревянной стойки и ныряем под полог из разноцветного бисера. Темный коридор, несколько ступенек вверх — и через вторую обитую железом дверь попадаем в большой зал. Ничего подобного я в своей жизни не видела.

Он выше, чем нижний ресторан, и вся левая стена — это один сплошной огромный камин, от пола до потолка. Такого я тоже никогда не видела: жутко зловонная, черная, прокопченная, дымящаяся дыра! В зале стоят шесть столов, покрытых чем-то белым, а у окна — еще один длинный стол, заваленный журналами по скачкам, бумагой, бланками. Что это? Тотализатор?

Мы садимся.

Тощая, чахлая женщина со спутанными черными волосами подбегает к Фаусто и осыпает его поцелуями и ласками.На меня она даже не смотрит. На ней бывший когда-то белым фартук, глаза у нее воспаленные. Покончив с церемонией приветствия, она ставит перед нами бутылку красного вина. К нему подается корзиночка с хлебом, горчица, перец, соль.

— Ты чего? — весело спрашивает меня Фаусто. — Ревнуешь, крошка?

Я молча трясу головой. Вот он, запах коптильни! Так всегда воняло от Фаусто, когда он несколько ночей кряду не приходил домой. Этот запах я никогда не забуду! Вот, значит, где он пропадал, и каждый раз дело кончалось скандалом!

Все помещение прокопчено насквозь — столы, стулья, салфетки, стены. Этот камин-монстр похож на гигантскую дьявольскую пасть, извергающую смрадное дыхание. Мне сейчас станет дурно.

— Что случилось? — участливо спрашивает Фаусто. — Ты выглядишь как теленок на бойне. Тебе здесь не нравится?

— Ты не мог бы открыть окно? — спрашиваю я слабым голосом.

— Это бесполезно. Здесь всегда так пахнет. Что скажешь об этом потрясающем камине? Как в замке! Он из эпохи Ренессанса!

— Ты здесь часто бываешь?

— Случается, — с вызовом говорит Фаусто. — Здесь встречаешь людей. Не обязательно всегда ходить в трехзвездочные рестораны. Оставляешь там целое состояние и уходишь голодным. А здесь за небольшие деньги получаешь гору еды. Слава богу, что в Париже еще существуют такие места!

Тощая женщина приносит меню. Это клочок бумаги, исписанный от руки, в пластиковой обложке.

С трудом вчитываюсь: печень, почки, куриные желудочки, свиные ножки, говяжье сердце, улитки. Чудовищное меню для вегетарианца!

— Скажи мне, пожалуйста, что я здесь должна заказывать?

— Тут есть отличные салаты, дорогая. И картофель — фри. Свежий, с хрустиком!

Жареный картофель я люблю. Но здесь? Ни за что! В кабаках, подобных этому, обычно жарят на конском жире. От одной мысли об этом мне становится дурно. К тому же аппетит у меня пропал.

Все люди здесь производят нездоровое впечатление! У меня лишь одно желание: ни к чему не притрагиваться. Отдраить руки с мылом. И прочь отсюда!

Но Фаусто в ударе. Восседает на своем стуле, как король во дворце. Заказывает паштет и, — бросив на меня взгляд исподтишка, — что-то, что я не могу разобрать.

— Это нельзя произносить вслух, — говорит он, прикрыв рот ладонью, худосочной женщине, — но мадам — вегетарианка! Она очень чувствительная, видите ли!

Официантка хихикает и записывает. Фаусто закуривает сигару и пускает дым мимо меня. Приносят закуски.

Я заказала редиску. Тут не может быть подвоха. Так мне казалось! Но она либо червивая, либо деревянная и старая. Теперь на очереди основное блюдо.

Салат для меня и Фаусто — я не верю своим глазам! Он решил поиздеваться надо мной?! Зная, что я не выношу даже вида этого? На его тарелке лежат бледные, голые лягушачьи лапки, величиной с жабьи. В студенистом, тянущемся соусе. Меня начинает тошнить. Вилка вываливается из моих рук и со звоном падает на пол. Фаусто ухмыляется.

— Ты не ешь, принцесса? — Он засовывает в рот лягушачью лапку, с удовольствием жует ее и выплевывает кости в камин.

Я, не поднимая глаз, смотрю в скатерть.

— Спасибо, мне нехорошо.

— Но отчего, дорогая?

— Ты прекрасно знаешь.

— Тебе же не может быть дурно от этих маленьких лягушат.

— Мне дурно от тебя! Ты это заказал, потому что хотел обидеть меня. Ты ведь знаешь, что я не могу их видеть!

— Я их заказал, потому что мне захотелось лягушек, — беззаботно отвечает Фаусто. — Я люблю лягушек, улиток, кузнечиков, у меня более изысканный вкус, чем у вас, в вашей стране вальсов!

— Ты можешь есть что угодно! Майских жуков, личинок червяков, мокриц! Но не тогда, когда я вынуждена смотреть на это! — Слезы наворачиваются мне на глаза. Я прикусываю губу и отворачиваюсь. Он не должен видеть меня плачущей. Нет, этой радости я ему не доставлю!

— Ну как, вкусно? — спрашивает хилая женщина, принесшая новую бутылку красного вина.

— Замечательно!

Я встаю. Мне вдруг стало очень жарко. Я должна выйти на свежий воздух!

— Надеюсь, ты не собираешься закатывать сцену, — говорит Фаусто, уплетая за обе щеки,

— Не волнуйся! — Я беру свою сумку. — Все сцены позади!

Спешно ретируюсь из кабака, прощаюсь с неряшливым мужчиной в шляпе, который, слава богу, больше не целует мне руку. Пересекаю оба двора и, тяжело дыша, стою, наконец, на улице. К горлу подкатывает комок, чувствую себя оплеванной. Что предпринять?

Скоро десять!

Охотнее всего я бы где-нибудь спряталась. Но я не могу идти сейчас одна домой, ложиться в постель и ждать — чего? Что Фаусто появится послезавтра? Нет! Ведь я приняла решение на башне собора в Бурже.

Тогда я одна отпраздную свое свидание с Парижем. Сама пойду в кафе «Де Маго», выпью бокал шампанского на террасе и буду наслаждаться моими любимыми розовыми сумерками. А потом первыми звездами над Сен — Жермен-де — Пре.

С помощью кредитной карточки выуживаю наличность из банка-автомата. Ночь удовольствий может начинаться! Разглядываю свое отражение в витринах магазинов. Я молода и красива! Несмотря на страдания, которые мне постоянно причиняет Фаусто!

На бульваре становится все более людно. У меня вдруг такое ощущение, что я в пчелином рою. Короткий отрезок от улицы де Буси до улицы Бонапарт напоминает восточный базар. Художники, музыканты, пожиратели огня, жонглеры, продавцы украшений, торговцы коврами! Туристы! На тротуаре ни одного свободного дюйма. Разыгрываются пантомимы, играют шарманщики, бьют в барабаны, торгуют пахучим африканским жасмином.

Вот я уже шагаю вниз по живописной улице Карм, потом по бульвару Сен-Жермен в сторону Одеона.

Перед старой церковью тоже толпы народа. Я чудом нахожу местечко на террасе «Де Маго». Сижу с бокалом шампанского. Наблюдаю за пузырьками и благодарю Бога, что этой мерзости, Фаусто, нет рядом.

Но после первого же глотка меня охватывает глубочайшая меланхолия. Оглядываюсь вокруг. Повсюду счастливые парочки. Сияющие, раскрепощенные лица. Мужчина за соседним столиком кормит свою подругу оливками. Она открывает рот, блаженно закрыв глаза. Вот он целует ее в кончик носа. Он веснушчатый блондин. Датчанин? Швед? А кто поцелует меня?

Сколько времени прошло с того дня, как мы сидели здесь вдвоем с Фаусто? Счастливые, влюбленные. Два года, не меньше. И вот пять недель он не притрагивался ко мне.

Жизнь прожита напрасно.

Наблюдаю за соседней парой. Могу поспорить, что они еще ни одной ночи не провели вместе. Они еще даже по-настоящему не целовались. Первый поцелуй еще предстоит. Ах, первый поцелуй!

Он должен быть мягким. Нежным и округлым, без углов! Первое объятие тоже. Ласковым, плавным. Надо прижиматься друг к другу и таять от блаженства. Никакой грудной клетки, расплющивающей груди, никакого колена, вонзающегося между ног. Никаких углов! Иначе все это не имеет смысла.

Поднимаю голову к небу. Первые маленькие сияющие звездочки уже появились. Я так мечтаю, чтобы меня поцеловали, что ощущаю физическую боль. По моим щекам катятся слезы. Я их не вытираю. Скольжу взглядом по столикам.

Нет ли где-нибудь объекта для любви?

Где он, тот нежный, ласковый, чувственный мужчина, глубоко заглядывающий мне в глаза и медленно подносящий свои губы к моим?

Темноволосый американец возле лавровой изгороди, пожирающий меня пламенными взглядами? Стройный юноша в очках, все время украдкой разглядывающий меня? Он тоже один, как и я. Но это не мой тип.

Чуть поодаль сидит мужчина, напоминающий Поля, но я его вижу только в полупрофиль. Такие же черные вьющиеся волосы. Перед ним лежит карта, а сверху книга. Турист, скорее всего.

Закрываю глаза и представляю себе, как он меня целует. Мне становится ужасно стыдно — будто я его изнасиловала. Бедный парень тут совсем ни при чем.

Хватаюсь дрожащей рукой за свой бокал шампанского и допиваю его. Вот теперь мне получше. Целый день у меня не было ни крошки во рту, и я моментально пьянею. Все вокруг меня плывет, из глаз продолжают катиться слезы. Я ведь так была уверена, что сегодня произойдет что-то необычайное и золотые солнца принесут мне счастье в любви. Однако я ошиблась!

Молодой человек, напомнивший мне Поля, неожиданно оборачивается и улыбается мне. Вытаскивает белый носовой платок, машет им и вопросительно смотрит на меня. Я киваю. Вот он уже подходит к моему столику.

Господи, да ведь это и есть Поль! Собственной персоной! Поль, о котором я неделями мечтала без малейшей надежды когда-нибудь увидеть его вновь и которого считала безвозвратно потерянным.

Я вскакиваю, и мы бросаемся друг другу на шею. Он крепко прижимает меня к себе, и мы целую вечность не можем оторваться друг от друга.

— Тиция! — благоговейно говорит Поль и берет мои руки в свои. — Наконец-то я тебя нашел! — «Ты» слетает с его губ совершенно естественно. — Я тебя повсюду искал! Пять раз был «У Максима». Неделями каждый божий день заглядывал в галерею месье Кальмана. Тебя нигде не было. Где ты пропадала?

— В ссылке, в деревне.

Мы оба сияем. Случилось чудо!

— Ты кого-нибудь ждешь? — спрашивает Поль.

— Нет, садись ко мне.

Он приносит карту и книгу. Протягивает мне свой платок.

— Как ты поживаешь? Я вытираю слезы.

— Плохо. А ты?

— Хорошо. Ведь я нашел тебя. — Он внимательно смотрит на меня. — Что с тобой? У тебя кто-нибудь умер?

— Нет, домашние проблемы.

Поль откидывает назад черные локоны.

— С суперковбоем в белом «роллс-ройсе», полагаю?

Я киваю.

— Ты замужем за ним?

— Замужем — да, но детей нет. А ты? У тебя есть семья?

— Нет, одна любовная тоска. Ты разведешься?

— Может быть. Выпьешь со мной бокал шампанского?

— С удовольствием. Ты выглядишь потрясающе. Я тебя с трудом узнал. Ты похожа на… солнечный луч!

— Это все серьги, я их только вчера купила.

— И волосы стали длиннее, тебе идет. — Он вглядывается в меня и улыбается. — Я ничего о тебе не знаю. Ты домашняя хозяйка? У тебя есть профессия?

— Я декоратор, обставляю квартиры. А еще дома, номера в отелях, замки. А ты?

— Я изучал сельское хозяйство.

— Уже закончил?

— Да, год назад. Мне сразу же предложили работу. — Он смеется. — На фабрике в центральной Франции. По изготовлению искусственного витамина д, чтобы коровы давали больше молока!

— Звучит ужасно!

Мы оба хохочем.

— Я прохожу практику на одной ферме, — рассказывает Поль, когда мы наконец успокаиваемся. — Чистая и хорошая работа, я там многому научился. С удовольствием бы имел собственное садоводческое хозяйство и питомник для редких, красивых сортов. А еще оранжерею с лилиями и кактусами.

— Звучит неплохо. А кто это будет финансировать? У тебя есть сбережения?

— У моего отца большие владения в Нормандии. Может, он сдаст мне землю в аренду. Пока мои намерения выглядят для него не слишком убедительно. Он хотел бы собрать побольше информации.

— Вы хорошо ладите друг с другом? Поль колеблется.

— Это долгая история. Моя мать — англичанка. Она его оставила. Я вырос в Бате, но учился во Франции, и здесь мы опять сблизились с отцом.

— Это он тебя взял с собой к «Максиму»? Поль кивает.

— Чем занимается твой отец?

— Он был президентом компании «Газ де Франс», а сейчас на пенсии.

— Президентом? Его фамилия Валентен? Поль делает большие глаза.

— Ты его знаешь?

— Он перестраивал свой дом, и ему там что-то разонравилось. Томми Кальман представил меня ему, и я должна была поправить дело.

— Ах, это ты была! Он мне о тебе рассказывал!

— Почему он так и не позвонил? Отдал заказ кому-то другому?

— Нет. Он все передвинул на осень. Из-за меня. — Поль показывает на книгу и географическую карту. — Мы постоянно разъезжаем и осматриваем сельскохозяйственные угодья. Поедем и в Италию, и в Швейцарию, и в Австрию. Завтра опять отправимся в путь.

— Надолго?

— До начала сентября.

— На все лето? — Я разочарована.

— Да, к сожалению. Теперь, когда я нашел тебя, я бы предпочел остаться в Париже. — Он склоняется ко мне и выразительно смотрит в глаза. — Увидев тебя в первый раз в автобусе, я сразу почувствовал что-то особенное. Я почти каждый день вспоминал о тебе.

Это звучит как объяснение в любви.

— Давно хотела тебя спросить. Почему ты тогда поднес к окну книгу «Кухня японского храма»?

— Это рецепты без мяса. Я всегда хожу обедать в вегетарианский ресторан на улице Дону у Оперы. Я надеялся, что ты догадаешься и придешь туда.

— Ты не ешь мяса? Поль качает головой.

— Я тоже. Уже десять лет. А ты?

— Всю жизнь. Моя мама — врач-диетолог. Она никогда не готовила мяса, потому что очень любит животных, а отец не отказывает себе в удовольствии поохотиться. Потому она и ушла от него. Он не женился снова. Подружки бывали, но ничего постоянного. А ведь он симпатичный человек.

Подходит официант и принимает заказ.

— Я тебя приглашаю, — говорит Поль и улыбается. В одну его улыбку можно влюбиться. С каждой минутой он становится мне все роднее и роднее. С таким не страшно пойти поужинать. Он не будет мучить меня лягушками и улитками. Не хочу думать о том, что с ним можно делать еще.

Поль рассказывает о своем детстве в Бате. О сестре Мириам, изучающей вокал и беременной сейчас от индонезийского дипломата. Он женат, и она не знает, оставит ли ребенка. Полю двадцать восемь, я думала — меньше. Он много путешествовал, так же, как и я. Был в Индии, в Америке. В равной степени хорошо владеет английским и французским. Был когда-то влюблен в студентку со своего курса, вышедшую замуж за немца. С тех пор ему не нравилась ни одна женщина.

То, что ему нравлюсь я, видно невооруженным глазом.

Приносят шампанское. Мы поднимаем бокалы и, глядя друг другу в глаза, чокаемся.

— За нас, — улыбается Поль, — за тебя и меня!

Что тут скажешь?!

Бывают такие мужчины: встретишь его в автобусе — и уже знаешь, он твой. Внутренний голос нашептывает: рано или поздно я пересплю с этим красавцем. Потом проходят месяцы, и наконец вы случайно встречаетесь вновь. Случайно находятся общие знакомые, случайно у обоих свободен вечер — и все ясно: это ниспослано свыше, вы созданы друг для друга.

Так я себе это представляла, когда увидела его после разлуки. Но завтра он уезжает, и значит, все будет иначе.

— Ты все время молчишь. — Поль прерывает свой рассказ. — Тебе здесь больше не нравится? Знаешь, пойдем куда-нибудь в другое место. В джаз-клуб за углом. Там поет черная американка. Или… или тебе пора домой?

— Нет-нет. Я пойду с тобой.

Поль встает и протягивает мне руку. У него красивый рот, полные губы. С удовольствием бы их поцеловала. Но завтра он уезжает. Он на голову выше меня, как раз удобно положить ему руку на талию. Меня так и тянет это сделать. Но ведь завтра он будет неизвестно где!

— Ты такая грустная, — замечает Поль. — Вот увидишь, музыка тебя развеселит!

Мы уходим из кафе. Поль непринужденно кладет мне руку на плечи. Моя рука уже на его талии. Потрясающее ощущение.

Мы шагаем молча в ногу.

Клуб называется «Ле Бильбоке».

Он известен на весь мир, здесь пели все звезды джаза — от Луи Армстронга до Эллы Фидцжеральд, отсюда они завоевывали Европу. Это самый старый джаз-клуб в Париже, и ночь обещает быть замечательной: красный бархат, интимный свет, приветливые официанты и фантастическая музыка!

Пианист, контрабасист, ударник — я их уже слышала до радио. И, конечно, певица! Черная, как уголь, и весит не меньше десяти пудов. От ее пения сотрясается вся сцена. У нее низкий, выразительный голос, она вращает глазами, смеется, раскачивает в такт бедрами. На негритянке белое платье с длинной бахромой, колыхающейся при каждом ее движении, на лбу и шее — сверкающие украшения. Сейчас она поет «Штормовую погоду», и я того и гляди расплачусь.

— Тебе хорошо? — спрашивает, заглядывая мне в глаза, Поль. Мы сидим вплотную на маленьких табуретках, обтянутых бархатом. Клуб забит до отказа.

— Бесподобно!

Наши пальцы переплелись как бы сами по себе. Я безмерно счастлива.

Самое главное: Поль видит только меня. К разряженным созданиям вокруг него он абсолютно равнодушен. Его соседка справа пухленькая и темпераментная, ее серебряная шаль соскальзывает на пол. Фаусто сразу бы отреагировал: «Ах, мадемуазель, разрешите помочь? О, какая изумительная шаль! Позвольте накинуть ее на ваши безукоризненные плечи!» Поль туда даже не смотрит, он полностью сосредоточен на мне. Я и не подозревала, что это так прекрасно!

Оказывается, уже три часа ночи. Огни гаснут, клуб закрывается. Что нам делать? Домой не пойдем ни в коем случае!

Рука об руку прогуливаемся по маленьким переулочкам, по улице Монсиньор ле Принц и забредаем в какой-то полутемный бар, открытый до самого утра. Когда несколько часов спустя мы, наконец, покидаем его, солнце светит вовсю и кафе открывают свои стеклянные фасады.

Повсюду бурлит работа. Стулья опускаются со столов на пол, включаются кофейные машины, выжимаются апельсины, подвозятся корзины с булочками и круассанами. Парижские улицы наполняются свежим запахом кофе. Что делать нам двоим? Конечно, позавтракать.

Мы сидим на террасе красивого кафе напротив церкви Сен-Жермен-де-Пре. Мы первые посетители, зеленый бульвар еще пуст, движения нет. Слушаем чириканье воробьев и наслаждаемся друг другом.

Фаусто забыт. Выпиваем по большой чашке кофе со сливками, едим теплые, хрустящие круассаны. Наши ноги соприкасаются, а в остальном мы соблюдаем дистанцию. Мы даже не целовались в баре, хотя было очень соблазнительно. Не целуемся и теперь, потому что я так хочу. Не желаю сегодня влюбляться, а завтра прощаться, вернее даже вот-вот, ведь время мчится как сумасшедшее, а в полдень ему нужно уезжать.

— Ты успеешь вовремя в Нормандию? — спрашиваю я, когда мы, подкрепившись, идем к стоянке такси. — Уложишься до двенадцати?

Поль смотрит на часы.

— Если сейчас сразу поеду, то да.

— Будь осторожен, прошу тебя. — Протягиваю ему обе руки. Он крепко держит их и долго-долго смотрит на меня своими добрыми темными глазами, в которых можно прочесть все.

— Это был самый прекрасный вечер в моей жизни, — говорит он медленно и размеренно.

— Но слишком короткий, — замечаю я, и мы оба смеемся.

— Мы это наверстаем, когда я вернусь, — обещает Поль. — Я сразу позвоню. Можно?

— Ты обязан это сделать. Если меня не застанешь, то Глория Мане всегда знает, где меня найти.

Поль медлит.

— Я передам отцу привет от тебя?

— Самый нежнейший. Заказ меня очень интересует.

— Я все сделаю, чтобы ты его получила.

Долго обнимаемся и целомудренно целуем друг друга в щеку.

— Адье, Поль! Счастья тебе и хорошо съездить. Хорошего лета!

— Адье, Тиция! До скорой встречи!

Он бежит в сторону подземного гаража Сен-Жермен, черные кудри развеваются по ветру. Я провожаю его взглядом до самого конца.

Потом сажусь в такси и еду домой.

Как я и предполагала, Фаусто дома нет. Последние несколько недель Лолло почти не видела его. Но мне теперь все нипочем. Я будто хлебнула волшебного эликсира, и меня не покидает хорошее настроение.

Пружинящим шагом расхаживаю по комнатам, глаза блестят, строю планы на будущее, вспоминаю о Поле и складываю в голове подходящий ответ для моей анонимной мучительницы. Я уверена, что она объявится, и на следующий же день это происходит. Ровно в девять утра звонит телефон.

— Привет, белобрысая змея! Собирайся в дорогу, а не то… — Но на этот раз она меня не испугает.

— Лучше загляните на чай, — приветливо перебиваю я ее. — Может, прямо сегодня, в четыре?

— Что? — У нее явно перехватывает дыхание. Такого она не ожидала и вешает трубку. Отлично, от этой я на какое-то время избавлена. Такая публика довольно труслива. Они хотят, чтобы человек от страха лишился сна, но стоит перехватить инициативу, как они становятся ручными.

Днем приезжает Фаусто и привозит мои чемоданы. Он не один, с ним Мелина. Она радостно приветствует меня, будто безумно соскучилась. На мне мои новые серьги, и она это сразу замечает.

— Бонжур, Тиция! Как ты похорошела! Серьги тебе очень к лицу. Правда, веснушки потемнели.

Потом мы втроем пьем ледяной лимонад на кухне и говорим о жаркой погоде. В Париже нечем дышать, 35 градусов в тени.

Когда тема исчерпана, они с Фаусто исчезают в его комнате. Меня туда не приглашают.

Через час оба собираются уходить.

— Ганимед обручается, — сообщает мне Мелина, когда я провожаю их до двери. — Ты уже в курсе? С беленькой кошелкой.

— С кем? — удивленно спрашиваю я. Слово мне незнакомо.

— Со старшей дочерью нашего соседа в Шантийи. — Она хихикает и толкает меня в бок.

— Ты это серьезно?

— Конечно. Так хочет папа.

— Бедная девочка, — говорю я, — мне ее жаль.

— А мне нет. Помолвка в сентябре. Родители дают большой прием. Если не хочешь, можешь не приходить.

Фаусто до боли сжимает меня на прощание.

— Пока, дорогая. Извини, но ты же видишь, у меня совсем нет времени. Мне опять пора. Я все время на бегу.

— Куда ты должен ехать?

— В деловую поездку. Очень важные заказы. Я тебе позвоню. Не забывай меня!

Он уходит без чемодана, с одной лишь полупустой холщовой сумкой. Через час он звонит.

— Ты едешь в Вену, дорогая?

— Может быть.

— Если надумаешь, сообщи родителям, хорошо? Целую тебя, родная. Я постоянно думаю о тебе.

— Когда мы увидимся?

— При первой же возможности. Чем раньше, тем лучше. Адье! — Фаусто кладет трубку.

А я на несколько дней вычеркиваю Фаусто из своей жизни. Я, разумеется, не поеду в Вену, я же не сумасшедшая! Это было бы сейчас слишком рискованно. Есть один неотложный вопрос, и я должна его решить, пока я одна. Теперь или никогда!

Бегу в комнату Фаусто. Дверь заперта. Ну ладно, подожду до завтра. Для верности. Вдруг что-то забыл и вернется.

А завтра начинаю действовать!

Проблема, которая меня мучает, проста: я должна посмотреть, что происходит с моей квартирой на авеню дю Мэн.

Я об этом не говорила, но квартиру я купила на свои деньги. Которые получила от продажи своих апартаментов на улице Валадон. Поэтому она так дорога мне и я постоянно спрашиваю о ней. Она моя собственность. И поскольку больше я в этом мире ничем не владею, мне становится все тревожнее.

Фаусто нет! Он не вернулся этой ночью, и я одна в квартире на авеню дю Президент Вильсон. Я не грущу о нем, я полна энергии. После встречи с Полем у меня превосходное настроение, и я собираюсь его использовать с толком.

Комната Фаусто заперта, и я не могу войти?

Вызываю слесаря, плачу четыреста франков, и я уже там!

С австрийской педантичностью обыскиваю его письменный стол. Вот то, что я искала: ключи от авеню дю Мэн и документы о владении.

Сажусь в свой голубой «гольф-кабрио» и отправляюсь в путь: через Сену, мимо Дома Инвалидов, мимо золотого купола, под которым покоится Наполеон, мимо великолепных особняков, садов, ресторанов, кафе по бульвару Монпарнас, затем направо, по туннелю — и вот я у цели. Поездка — одно удовольствие. Половина Парижа загорает у моря, в изобилии места для стоянок, нет ни привычного шума, ни автомобильных пробок. Голубой молнией проношусь по улицам. Я, наконец, желаю знать, что с моей квартирой. Там что-то не так, но что? Вот и дом!

Внутри приятная прохлада. Полная мрачных предчувствий, взлетаю вверх по лестнице на четвертый этаж. Сердце рвется из груди, наступает момент прозрения. Открываю дверь и вхожу. Боже! Что здесь произошло?

Я не узнаю квартиру. Может, я ошиблась адресом? Я покупала четыре красивые комнаты, с мраморными каминами и лепниной, с застекленными двустворчатыми дверьми и симпатичными старинными изразцами на кухне и в ванной. Знаменитый парижский уют. Аромат эпохи рококо. Они исчезли. Их словно ветром сдуло! Здесь бесчинствовали и разоряли. Я испытываю физическую боль.

Затаив дыхание, прохожу по комнатам. Красивого блестящего дубового паркета — нет! Изумительная лепнина — исчезла! Элегантные двери с гранеными стеклами — пропали!

И самое ужасное: нет великолепного мраморного камина в салоне. Ту стену, где он стоял, теперь уродует современный монстр из красного кирпича.

А что уж говорить о кухне! Так вот он куда попал, гранит из Версаля. Куда ни бросишь взгляд, всюду зеркальная серая поверхность. Чувствуешь себя, как в госпитале. Новые, отвратительные выключатели. Неон на потолке. От этого можно заболеть!

А ванная? Можно не сомневаться, что она тоже изуродована. С опаской открываю дверь: кафель, повсюду кафель! Все выложено серым кафелем, из ванной веет стужей морозильной камеры. Дневной свет тоже исчез. Единственное окно закрыто зеркалом. Его еще можно открыть, чтобы проветрить, но ни один солнечный луч уже не пробивается.

Из последних сил тащусь в салон. Прислоняюсь к стене и реву. Фаусто и валькирия, что они натворили! Таращусь на плитки у моих ног. Положены небрежно, зазоры неравномерные, даже не потрудились соскоблить брызги цемента. Боже, кто же проделал такую плохую работу?

Этого я Фаусто не прощу никогда!

Он знает, что я ненавижу плитку. Особенно в красивых старых парижских квартирах. Кафель уместен в жарких странах, он хорош в морозильниках, моргах, на мясо и рыбозаводах, в общественных туалетах. Но не дома! Как я продам эту кафельную крепость? Неудивительно, что никто не хочет ее покупать!

Иду к телефону. Спрошу Филиппа, нашего помощника из Оверни. Может, он прояснит ситуацию. Он сразу снимает трубку.

— Бонжур, Филипп!

— Алло: Кто это?

Раньше он всегда узнавал меня по голосу.

— Мадам Сент-Аполл. Вы меня забыли? Несколько секунд он в замешательстве молчит.

Потом удивленно спрашивает:

— Мадам Тиция? Бонжур, мадам. Это действительно вы?

— Да, почему бы и нет?

— Я думал… мне сказали… э… что вы уехали в Вену и больше не вернетесь в Париж.

— Кто это сказал?

— Мадам… мадам…

— Другая мадам Сент-Аполл?

— Да, мадам Одиль.

Одиль! Так вот как ее зовут, никакая она не Брижит. Я так и думала. Знала бы я еще ее фамилию и адрес, я бы тут же поехала к ней! Филипп откашливается:

— Мадам Тиция! Нескромный вопрос: вы развелись?

— Нет еще. А что?

— Я только хотел сказать, что больше не работаю на господина Фаусто.

— Почему?

— Долгая история.

— Авеню дю Мэн делали вы? Я оттуда звоню.

— Да, частично. Но для мадам Одиль я был чересчур медлительным. Вы ведь знаете, как я работаю, мадам Тиция! У нас никогда не было проблем, ведь так? Я делаю работу аккуратно и тщательно, и тогда получается хорошо! Я ей сказал, на плитки мне нужно десять дней. Она сказала, хватит и недели. Потом приходила каждый день и все критиковала, все ей не так… Тогда я все бросил и не пришел на работу.

— Браво! Это вы здорово сделали!

— Уж и не знаю. Теперь сижу без работы. В Париже ничего не происходит. Скажите, а вы больше не работаете, мадам Тиция?

— Я отошла от дел, но осенью, вероятно, начну снова.

— Вспомните тогда обо мне, хорошо?

— Обязательно. Если мне повезет, я получу крупный заказ в Нормандии. Целый этаж в роскошном старинном здании. Вас это интересует?

— Еще как! Когда это может быть?

— Возможно, уже в сентябре.

— На меня вы можете рассчитывать.

— Чудесно. До свидания, Филипп, до скорого.

— До скорого, мадам Тиция. Желаю вам хорошо провести лето!

Вешаю трубку. Кто-то звонит в дверь. А вдруг это она, эта чудовищная Одиль? Тем лучше, ее-то мне и надо.

Но это консьержка. Маленькая смуглая испанка, изящная и опрятная, в голубом платье-халате, с красной сеточкой на волосах.

— Извините, мадам. — В руках она держит лист бумаги. — Квартира уже продана?

— Нет, еще нет. А что?

— Вчера здесь была одна дама и оставила свой телефон. Она хотела бы посмотреть квартиру. Она уже давно ищет в этом районе, ее дочь живет тут неподалеку.

Хватаюсь за листок, как за спасательный круг.

— Как выглядела дама?

— Очень элегантно! Седые волосы, маленькая красная шляпка.

Я вздыхаю. Шляпки носят романтические натуры, а они не любят кафельного царства. Читаю адрес. Бульвар дю Монморанси. Аристократическое место. Мадам Полина Луазо. Все же позвоню ей. А вдруг произойдет чудо, и она купит!

— Рабочие оставляли много грязи? — Спрашиваю я консьержку.

— Терпимо. Но мне приходилось ежедневно по нескольку раз мыть лестницы. Постоянно появлялись белые следы, а жильцы сразу жаловались.

Даю ей двести франков.

— Это за ваши услуги!

— Большое спасибо, мадам, — радостно благодарит она, — очень великодушно с вашей стороны. Спасибо!

Мы вместе спускаемся вниз.

— Когда квартиру осматривали в последний раз?

— Уже давно никого не было, целый месяц.

— А месье Сент-Аполл? Он здесь часто бывал?

— Каждый день, забирал свою жену. Она архитектор. Высокая такая, дородная особа, которая за всем тут присматривала.

— Если вчерашняя дама опять появится, позвоните мне сразу, пожалуйста!

— Непременно, мадам. И еще раз большое спасибо! — Через полчаса я опять дома.

Снимаю пропотевшую блузку, становлюсь под душ и смываю с себя страх. Значит, меня уже списали. Валькирия уже стала мадам Сент-Аполл. И Фаусто все время был в Париже. Приятно узнать. Вода хлещет по моему телу. Спокойствие постепенно возвращается. Мою заодно голову и освеженная выхожу из душа. Надеваю легкое белое платье из хлопка, оборачиваю волосы голубым полотенцем и шлепаю босиком в зимний сад.

Как же здесь хорошо!

Все окна открыты, жара идет растениям на пользу.

Все цветет пышным цветом, этот зеленый оазис не знает никаких потрясений. Включаю вентилятор, сажусь в красивое кресло, на белые мягкие подушки и чувствую себя, как в отпуске в тропиках.

В тропиках? Нет, гораздо лучше!

Ведь тут нет ни москитов, ни скорпионов, ни ядовитых пауков, ни муравьев-убийц, ни гигантских тараканов, нет жалящих, ползающих, кусающих насекомых, нет червей, ввинчивающихся в пятку, здесь меня не подстерегают тиф и малярия. Нет, спасибо, мне достаточно Парижа. И кроме того, в каких тропиках есть Эйфелева башня?

Я не могу оторвать глаз от молодцеватой гигантской буквы А, уверенно и гордо стоящей на другом берегу Сены и ослепительно сверкающей в лучах полуденного солнца. Этот вид всегда придает мне сил. Пока стоит Эйфелева башня, я не пропаду!

До самой темноты сижу в зимнем саду и напряженно размышляю. Не мигая, смотрю прямо перед собой, ничего не ем, не пью и почти не двигаюсь.

Как сделать из морозильной камеры уютное гнездышко? Если бы не спешка, я бы заказала гардины. Гардины творят чудеса! Но у меня мало времени, на счету каждый день. Я должна продать квартиру, пока держится жаркая погода. Кафель в дождливую погоду абсолютно безнадежен! Но если жара усилится, да так, что люди будут плавиться на бульварах, и миловидная дама, придя красной и вспотевшей в кафельную прохладу, сможет там снова дышать и оживет, как в холодном гроте, тогда у меня появится небольшой шанс!

14

Ровно в десять вечера я наконец встаю. Я знаю, что сделаю, решение принято. Ложусь спать, потому что завтра предстоит тяжелый день. В понедельник мадам Луазо может смотреть квартиру. В понедельник я готова. Я положу конец проискам Фаусто и его валькирии.

Бог на моей стороне — жара держится!

В понедельник духотища стоит необычайная. Такого пекла не было уже сто лет. Воздух над асфальтом неподвижно завис дрожащим струящимся маревом, весь Париж стонет, потеет и скулит. Только я блаженно сижу на авеню дю Мэн, свежа и благоуханна, как роза, и жду мадам Полину Луазо.

На мне белое хлопчатобумажное платье с красным поясом и красные сандалии. Волосы я подколола повыше, на пальце сверкает обручальное кольцо с тринадцатью бриллиантами, а в ушах покачиваются золотые солнечные диски.

У меня богатый, довольный и расслабленный вид. Пусть думает, что у меня все в порядке и это не вынужденная продажа, а так, маленькое хобби! Я принесла ледяную минеральную воду и поставила бутылку в серебряный бочонок для шампанского. Он величаво стоит на красном кирпичном камине рядом со стеклянной вазой с желтыми тюльпанами.

Цветы повсюду: разноцветные розы в напольных керамических вазах, красные лилии на кухне. На плитках лежат мои красивые старинные коврики ручной работы с улицы Валадон. В салоне стоит огромный цветущий куст, взятый напрокат в цветочном магазине. Два лавровых дерева с шарообразно подстриженной кроной в красивых терракотовых горшках придают столовой южный колорит. Через открытое окно в ванную вливается солнце. Я повесила красные полотенца и положила розовое мыло, благоухающее до самой передней.

В салоне мадам Луазо ожидают два красивых кресла с желтыми подушками, готовые принять ее, изнемогающую от долгой дороги, жары и жажды, чтобы она смогла отдаться очарованию цветов, пестрых ковриков и моему красноречию.

Встреча была назначена на час. В два ее еще нет: Мною потихоньку овладевает беспокойство. Неужели все было напрасно? Лопнула еще одна договоренность?

К этому привыкаешь в Париже. На людей нельзя положиться. Говорят «один», имеют в виду «два» — говорят «да», имеют в виду «нет». Хотя по телефону мне показалось, что дама не такого сорта. Четверть третьего, половина. Настроение падает окончательно.

Наконец, когда я уже собираюсь уходить, слышу шаги на лестнице. Раздается стук в дверь, и долгожданная входит. Ага! Такой я ее себе и представляла. Типичная француженка из хорошей семьи, я это сразу вижу.

Небольшого роста, изящная, общительная, хорошо знает, чего хочет. Одета с иголочки — желтое летнее платье с короткими рукавами и белые элегантные туфли, подчеркивающие красоту ее маленьких ног. Серебристые волосы уложены безукоризненно. Шляпки нет, зато есть чулки! И белые перчатки! Как она это выдерживает в такую жарищу — для меня загадка!

— Бонжур, мадам, — высокомерно здоровается она, — я опоздала, весьма сожалею. Я провожала внука на аэродром, и на обратном пути на шоссе была авария. Мы застряли на час.

— Бонжур, мадам! Это было, наверное, ужасно в такую жару?

— О нет! Нет! — восторженно восклицает она. — Я люблю такую погоду! Для меня чем жарче, тем лучше. Я пятнадцать лет провела в колониях. Со своим мужем. С тех пор, как мы вернулись, я все время мерзну. Можете себе представить, какое пекло было в Африке! Сегодняшняя погода меня как раз устраивает!

О боже! Я готова отступить. Потом беру себя в руки.

— Разрешите предложить вам стакан минеральной воды, — говорю я, пытаясь скрыть свое разочарование.

Короткая пауза.

— Да, пожалуйста, — говорит она, помедлив. — Хорошая идея.

Но садиться она не желает.

— Давайте посмотрим все сразу, — предлагает она, не выпуская стакана из рук, — у меня не так много времени!

Провожу мадам Луазо по квартире. Она молча идет рядом. Лишь в конце становится разговорчивой.

— Здесь очень чисто, — констатирует она. — Но почему вы положили столько плитки?

К этому вопросу я готова.

— Потому что она держится вечно, — быстро говорю я, — и к тому же за ней легко ухаживать. Вы ведь знаете, сколько хлопот доставляет паркет. А здесь махнул тряпкой — и готово. Замечательно!

Мадам Луазо кивает. Ставит стакан на камин и вытаскивает книжечку из своей элегантной белой кожаной сумки.

— Сколько, вы сказали, это стоит? — Я повторяю цену.

Она не спрашивает, не торгуется. Записывает и подчеркивает.

— Это очень красивая квартира, — подаю я голос, когда она закончила, — здесь целый день солнце. Утром — с авеню дю Мэн, после обеда — со двора. Можно принимать солнечные ванны, не выходя из дома!

— Да, света много, — соглашается она.

— И двор большой. У вас практически нет визави! Тут растет кустарник и большой, красивый каштан. Муж консьержки — садовник, он обо всем заботится.

Мадам Луазо кивает, подходит к окну и выглядывает во двор.

— Да, много зелени, — в голосе звучит одобрение, — но там, где я живу, напротив парк! Это еще лучше! Скажите, а здесь есть подвал?

— Конечно!

— А комната для прислуги?

— К сожалению, нет. Все помещения для прислуги проданы и перестроены в маленькие квартиры.

— Гаража тоже нет, полагаю?

— В этих старинных домах их не бывает. Но в ста метрах отсюда есть новый дом, и они иногда сдают в аренду.

— У вас есть телефон?

— Разумеется, мадам.

Она записывает мой номер телефона.

— Хорошо! У меня есть полная информация. Теперь мне пора идти, мадам!

Она протягивает мне на прощание руку. Я даю ей свою визитку и остаюсь наедине со своим разочарованием. Любительница Африки! Какая неудача!

Со вздохом плюхаюсь в кресло.

Снова дать объявление? За свой счет? Нет. Валькирия это заметит и будет знать, что я иду по следу. Этого мне не надо!

Допиваю бутылку минеральной. Что будет со мной дальше? Я вдруг чувствую себя страшно одинокой. С тоской смотрю на цветущий куст, на розы и пестрые коврики. Забыть Фаусто и переехать сюда? Нет. Этот кафель сведет меня с ума. К тому же как я буду зарабатывать на жизнь? В качестве мелкой служащей у Глории? Ни за что! Я хочу свое собственное дело. Но для этого нужен стартовый капитал.

Ах, жизнь — это сплошные зигзаги! Только делаешь хорошую партию и считаешь себя обеспеченной на всю жизнь, как оказывается, что у тебя ничего нет. Не успеваешь очутиться перед алтарем, как падает пелена, и за знаменитой фамилией не скрывается ничего, кроме кучи долгов. Или скандалов. Или любовниц с детьми, грозящих поглотить все благосостояние.

Целый год я работала, экономила — и все ради чего? Ради Фаусто и его возлюбленной! Они выпотрошили наш общий счет. Я могу получить четыре тысячи франков, пришло мне письменное уведомление из банка — это курам на смех! Эти двое думают, что я буду сидеть без наличных в Париже. Ошибаются!

До свадьбы я мудро откладывала на черный день. Поэтому сейчас у меня есть симпатичный счетик в английском банке на Вандомской площади, о котором Фаусто даже не подозревает. До Рождества продержусь, и мне не надо будет очертя голову продавать авеню дю Мэн, потому что летом дела идут плохо. Сидит в жару в Париже лишь тот, кому непременно надо сбыть свой товар, все остальные нежатся на пляже. Кто этого не знает! Поэтому летом торгуются до седьмого пота, и покупатель всегда остается в выигрыше.

Здравый смысл говорит: жди! Жди до начала учебного года. И в сентябре бывают жаркие дни. И не всякий, кто ищет квартиру, годами жил в Африке.

Упаковываю свои вещи и еду домой. Цветы забираю с собой, растения оставляю на случай, если мадам Луазо еще раз захочет посмотреть квартиру. Испанка обещала прийти и полить.

В четыре я дома. Наполняю три китайские вазы лилиями и розами и ставлю их в желтый салон. Потом просматриваю дневную почту, которую консьержка подсунула под дверь.

Для меня есть одно письмо. Незнакомый почерк, без обратного адреса. Внутри что-то твердое. Что бы это могло быть?

Иду в комнату Фаусто, там у меня есть еще важные дела, сажусь за его изумительной красоты старинный стол и открываю конверт.

Из него выпадает фотография.

Групповой снимок, цветной. Фаусто с… с двумя детьми на коленях! Симпатичный белокурый мальчик лет трех и маленькая девчушка около годика. Внизу, на белом поле, что-то написано. Мне трудно читать, буквы расплываются перед глазами, но я беру себя в руки. Наконец читаю отчетливые печатные буквы:

ФАУСТО, ГЕРМЕС И АМУР СЕНТ-АПОЛЛ — СЧАСТЛИВАЯ СЕМЬЯ!

Слово «семья» подчеркнуто. Опускаю фотографию и несколько секунд сижу, не в состоянии пошевелиться. В комнате жуткая тишина. Наконец встаю, подхожу к окну и выглядываю на улицу.

Теперь я знаю, почему Фаусто не хочет детей. Потому что у него уже есть дети!

Я об этом догадывалась! Особенно когда нашла заколки и игрушки в «Еловом доме». Я предполагала одного ребенка, но уж никак не двух.

Иду на кухню и наливаю себе большой бокал минеральной воды. Потом углубленно рассматриваю фотографию.

Если мальчику три года, он родился еще до нашего знакомства. А девочка должна была родиться незадолго до нашей свадьбы. Зачата в тот год, когда мы не были с Фаусто вместе.

Но почему он женился на мне, а не на ней? Почему он осаждал меня так упорно, как турки золотую Вену? Но двое детей! Почему он от нее отказался? Только из-за родителей? Возможно ли такое?!

Сажусь в зеленое кресло, подаренное мною Фаусто на Рождество, которое я специально для него отдала обтянуть его любимым тончайшим шотландским сукном и залпом выпиваю бокал. — Потом закрываю голову двумя руками.

Ах, Париж!

Этот город делает меня такой счастливой — чтобы в следующий момент сразить наповал! В двадцать лет это бы меня доконало, но в сорок два просто все расставляет по своим местам.

Я не могу приспособиться к многоженству, процветающему здесь, на Сене, и не желаю себя больше обманывать. Я не могу принять здешние нравы: одна жена в деревне, другая — в городе. Если такое считается в порядке вещей, то по сравнению с этим «кратко и сладко» — прямо-таки пуританство.

Разглядываю фотографию у себя на коленях. Дети очаровательные. Они ни в чем не виноваты. У Фаусто есть я — и есть Одиль. Одна лишняя! У друзей Фаусто еще круче: одна жена, одна содержанка, одна возлюбленная, одна подружка, и почему это не укладывается в моей голове? В Вене тоже ходят налево. Но там это как-то лучше распределяют, там имеют одну за другой, а в Париже всех одновременно, и чаще всего — на всю жизнь! Нет! Это слишком долго!

Я не желаю иметь полмужа!

Лучше уж ни одного!

Я ненавижу спектакли с женами и любовницами, которые здесь разыгрывает каждый. И тягостные попытки удержать и ту, и другую: богатые подарки, идущие не от сердца (рубиновый браслет в день свадьбы), лживые клятвы, бесстыжий обман, придуманные поездки — и собаки!

Потому что если возлюбленная выходит из себя, ей дарят собаку. Чтобы было кого погладить. Пока мужчина проводит вечер в довольстве, у семейного очага с женой, с детьми, друзьями, гостями.

Ах, я могла бы тома написать о том, что увидела здесь! И почему, черт побери, я такая ранимая? Почему никак не обрасту толстой кожей?

Ему не удастся отделаться от меня собачкой. Я законная жена. Я ношу фамилию Сент-Аполл. Я живу в роскошной квартире и езжу на «роллс-ройсе». Я выхожу в свет с Фаусто и признана его родителями. Я номер один! Всего этого достаточно, чтобы свести с ума любую возлюбленную!

Большинство знакомых француженок (за исключением Глории) предпочли бы ничего не менять. Они разумно думают о квартире, деньгах и доме, а я хочу любви и чувств!

Я не в силах оторваться от фотографии. Сердце замирает, в висках стучит. Решение принято: я сдаюсь! То, что могут парижанки, не могу я. У меня нет сил, для этих игр нужно тут родиться.

Вскакиваю. Где телефон?

Я дрожу от нетерпения. Хочу знать всю правду, сейчас, немедленно! Позвоню валькирии. Я уже знаю, где ее найду. Письменный стол Фаусто — просто сокровищница. Что я обнаруживаю во втором ящике? Свежеотпечатанные бланки с телефоном и адресом фирмы «Аполл-недвижимость». А где штаб-квартира? Угадай! Три попытки!

В притоне, где Фаусто трескал лягушек!

Я нахожу еще кое-что: вторую купчую. От пятницы, 28 мая. Это был день, когда Глория видела, как он выходил из «Куполя», окруженный толпой вульгарных людей, которые горланили песни и хлопали его по плечу! Весь дом с огромным камином — собственность Фаусто. Он купил его именно в тот день!

Мне вдруг становится страшно. Страшно? Хватаю трубку, стискиваю зубы, набираю номер и жду. Наконец кто-тоснимает трубку.

— Алло? — Это голос неухоженного блондина в шляпе.

— Бонжур, месье. Могу я поговорить с Одиль?

— Ее нет.

— А где же она?

— Осматривает квартиры. Нет, вот как раз входит в дверь. Одиль! К телефону!

Слышу шаги.

— Алло? — спрашивает хрипловатый голос

— Это белобрысая змея — говорю я как можно спокойнее. — Когда мы наконец встретимся и поговорим. — Вы ошиблись, — выпаливает моя противница после секундного замешательства и бросает трубку

Вижу, что так я не достигну цели. Подойдем к делу с другой стороны.

Она осматривает квартиры? Прекрасно, там я ее и поймаю. В столе Фаусто, в третьем ящике, лежит еженедельник с надписью «квартиры — осмотреть/купить». Внутри листки, вырванные из «Фигаро» и из «Без посредников».

Просматриваю странички. Что намечено на сегодня, на вторую половину дня?

В июле дела идут не слишком бойко. Вот, пожалуйста. Одна-единственная квартира, чудесно!

Изучаю объявление.

«ДОМ В ОБЛАКАХ».

Роскошные апартаменты в небе Парижа. Семь комнат. Мраморные камины. Лепнина. Четыре ванные. Вокруг — уходящие вверх террасами сады. Девятый этаж. Лучший район. Два гаража. Подвал. Три комнаты для прислуги. Отделка люкс. Готова под ключ. 250 квадратных метров. Оправдана максимальная цена».

Не медлю ни секунды.

Звоню. Трубку снимает мужчина. Голос взволнованный, нервный.

— Бонжур, месье. Я хотела бы осмотреть дом в облаках.

— Бонжур, мадам. В любое время. Когда вам удобно?

Шуршит бумагой. Очевидно, берет в руки список.

— Сейчас, если можно. Опять шуршание.

— Боюсь, уже поздно. На сегодня все расписано.

— Я загляну только на минутку, — выпаливаю я, — у меня мало времени. Меня зовут мадам Сент-Аполл.

— А, мадам Сент-Аполл. Вы уже записаны на пять часов. Я вам повторю адрес: авеню Малакофф, последний дом перед Порт-Мэлло, код АР 108. Третий двор, лестница Д. До скорой встречи, мадам.

Кладу трубку. Я бы никогда не стала осматривать эту квартиру. Больно уж смахивает на надувательство. Ни один человек не будет платить максимальную цену, если ему надо шагать через три двора. Апартаменты-люкс не бывают в задних корпусах. Девятый этаж? Очевидно, меблированный мансардный этаж. А чердаки не престижны в Париже. Там, как правило, располагаются комнаты для прислуги. Перестроенные людские не попадают в категорию «люкс». Все более чем сомнительно. Поэтому они и сидят летом в Париже, наверное, по уши в долгах. Им непременно надо продать. А никто не клюет, потому что слишком дорого.

Бросаю взгляд на часы. Без четверти пять. Пора. С удовольствием приняла бы душ, но некогда. Быстренько припудриваю веснушки, прохожусь по губам розовой помадой и распускаю волосы. Так я чувствую себя уверенней.

Прихватываю чековую книжку из английского банка. Может, куплю себе потом в утешение пару туфель. На машине не поеду. Не исключено, что встреча будет бурной, а со взвинченными нервами я не сажусь за руль.

Вызываю такси. Как всегда летом, приезжает сразу. Садясь в раскаленную машину, осознаю с абсолютной уверенностью: ближайший час изменит всю мою жизнь!

И я готова к этому!

Мои щеки пылают. Мы едем по пустынному, утопающему в зелени 16-му округу. По авеню Клебер, вверх по улице Коперника и снова вниз, к площади Виктора Гюго, с большим фонтаном посередине, а потом налево, по авеню Малакофф, в сторону Нейи.

Как всегда летом, большинство магазинов закрыто, половина всех кафе и ресторанов тоже. Многие окна закрашены белой краской, все стоянки свободны. Париж словно вымер в этот знойный день, и я спрашиваю сама себя: как я переживу его?

У меня влажные ладони, сердце колотится, мне вдруг становится страшно перед валькирией с ее хриплым голосом. Господи, хоть бы все было уже позади!

Без нескольких минут пять я у нужного дома. Выхожу и осматриваюсь. Не так уж плохо. Дворы, однако, не столь красивы — серые, голые, почти без зелени. Приходится идти мимо мусорных баков.

Нахожу лестницу Д. Посредственно. Ковров нет.

Лифт, тоже второсортный, с грохотом поднимает меня наверх. Высший свет сюда не заманишь. Неужели Одиль этого не понимает? Если она купит квартиру, это будет плохой бизнес.

Лифт останавливается.

Я звоню.

Дверь открывает высокая сухопарая дама с холодными голубыми глазами, волосы цвета воронова крыла завязаны узлом на затылке. Она бросает на меня мимолетный взгляд.

— Слушаю вас.

— Мадам Сент-Аполл, — представляюсь я.

— Вы хотите к мадам Сент-Аполл? Она уже пришла. Идите прямо по коридору в салон и оттуда вверх по лестнице. Мой муж как раз показывает ей верхние комнаты.

— Большое спасибо, — говорю я и иду по указанному маршруту.

Квартира недурна. Она занимает два этажа, салон просторный и светлый. Но я его вижу только издалека, потому что резко торможу. На полированной дубовой лестнице, слева у стены, стоит она, обладательница хриплого голоса! Она внимает низкорослому мускулистому мужчине, расписывающему ей достоинства квартиры. Впервые я вижу ее воочию.

Я в шоке!

Ростом она почти с Фаусто и так же широка в плечах. Бирюзовое льняное платье с узким пояском не делает ее стройнее. Наоборот, она напоминает зашнурованную колбасу. Кряжистые руки и ноги, упругий зад! Дама ядреная. Я против нее — тонкая тростинка. Ее огромные ноги обуты в белые дорогие лодочки. Больше я ничего не успеваю увидеть, потому что она поворачивается ко мне спиной.

Однако — волосы! Волосы красивые. Густые, блестящие, сколотые пышным узлом. Великолепная, чистейшая медь, сразу бросающаяся в глаза.

— Что вы скажете о высоте потолков? — расхваливает низкорослый мужчина. — Шесть метров двадцать! Мы устранили междуэтажные перекрытия, чтобы получился настоящий дворец! Вы только оцените эти великолепные пропорции! Вы можете пригласить сюда английскую королеву. Слева встроена столовая. Мы убрали стенку, чтобы это смотрелось внушительней. Сюда войдет стол на сорок персон. Ведь у вас бывает много гостей, мадам Сент-Аполл? Кому как не вам давать большие приемы! Валькирия кивает.

— Спальни слишком маленькие, — подает она свой омерзительный голос, — и в первой ванной нет окна. Цена, которую вы просите, безумна. Это никто не воспримет всерьез.

— И коридор слишком узкий, — добавляю я.

— Минутку, — поворачивается в замешательстве хозяин, — я сейчас займусь вами. Мадам Сент-Аполл пришла раньше, у нее мало времени!

Валькирия смотрит на меня, багровеет и остается стоять с разинутым ртом. Я впервые вижу ее лицо. В жизни она не симпатичнее, чем на той фотографии в журнале. Пухлые щеки, узкие карие глаза, рыжие брови, обильно накрашенные оранжевой помадой губы. Зубы у нее действительно лошадиные. Во всем облике проступает что-то пугающее.

— Дворы тоже не слишком хороши, — продолжаю я, — я бы поостереглась приглашать сюда английскую королеву.

— Кто вы? — возмущенно хорохорится маленький господин. — Вы вообще записаны на сегодня? Разве вы не видите, что я занимаюсь мадам Сент-Аполл? Будьте добры не мешать нам.

— Я мадам Сент-Аполл, — невозмутимо говорю я.

— Ах так? — приходит он в полную растерянность. — Дамы родственницы?

— Думаю, вряд ли.

В этот момент к валькирии возвращается жизнь. Она отталкивает в сторону мужчину и с грохотом спускается по лестнице.

— Вот как? — грозно спрашивает она. — Вы жена Фаусто Сент-Аполла? Ошибаетесь, дражайшая. Я его жена! Я мать его детей! Только это имеет значение и больше ничего! Отчаливайте!

Я смотрю ей прямо в глаза.

— Прежде мы должны кое-что выяснить, — мягко говорю я.

— Что вы собираетесь выяснять? — набрасывается она на меня. — Что вы себе позволяете? Кто вас сюда послал? — Она замахивается своей лапищей, будто собирается меня ударить. Я не двигаюсь с места. Мускулистый господин стремительно ретируется в коридор и закрывает за собой дверь.

Теперь мы одни.

Валькирия набирает в легкие воздуха.

— Вам нечего делать в Париже, — орет она. — Фаусто принадлежит мне! Меня он любит! Меня! Не вас! А меня!

— Почему же он не женился на вас? — холодно спрашиваю я. Произнеся эти слова, я тут же раскаиваюсь.

К валькирии сразу возвращается спокойствие. Ее губы расплываются в блаженной улыбке. Она этого вопроса явно ждала.

— Чтобы получить наследство, — говорит она с наслаждением. — Что, не знали? Старик ненавидел меня. Я его, впрочем, тоже. Эта вечная болтовня про художников, про вазы. Все время трепотня языком, а по ночам шахматы. Он был ненормальный, этот тип. С приветом! Ради Фаусто я разыгрывала спектакли. Обучилась шахматам и игре на пианино. Но их светлости все было мало. Крепкий был орешек. Если Фаусто не прекратит со мной общаться, сказал он, пусть пеняет на себя. Если в скором времени не приведет другую, «нашего круга», его деньги получит Гелиос!

Она трясет головой и злобно смотрит на меня.

— Ох уж этот дядюшка, ох уж эта зануда! Я мечтала о его смерти. Ни одна не была ему достаточно хороша. Кого Фаусто только не притаскивал в дом! Каждую, с кем знакомился. Ни одна не была изысканной. То слишком глупа, то необразованна, то слишком вульгарна. Эта нам неровня, у той чересчур пронзительный голос. И все недостаточно зрелые: «Ни одной дамы, с кем можно побеседовать!» Мы с Фаусто были в отчаянии. Но потом, — она бросает на меня торжествующий взгляд, — потом на нас с неба упали вы, мадам. Я сказала Фаусто: «Чего еще ждать? Дядя влюблен в нее. Женись фиктивно. Получишь денежки и разведешься». Вот мы и приехали!

Меня как обухом по голове ударили. Все силы куда-то ушли. Еще немного, и я упаду в обморок. Но один взгляд в насмешливые глаза противницы совершает чудо. Она только того и ждет, чтобы я рухнула. Этой радости я ей не доставлю.

Поднимаю голову. Я знаю чем ее задеть. Наверняка Фаусто говорил, что мы живем как брат с сестрой. Иначе она не была бы такой самоуверенной. Ничто не способно так уязвить любовницу, как цветущие пышным цветом любовные отношения между мужем и женой.

— О фиктивном браке не может быть и речи, — сухо роняю я. — Я не встречала более страстного мужчины, чем Фаусто Сент-Аполл. Он тянул меня в постель при любой возможности. Мы занимались любовью каждую ночь, да еще по нескольку раз.

Удар попал в цель!

Валькирия таращится на меня широко раскрытыми глазами. Рот ее медленно открывается, обнажая ставшие вдруг похожими на клыки большие зубы.

— Вы лжете, — выдавливает она своим хрипловатым голосом, — это неправда!

— Я не лгу!

— Фаусто никогда не спал с вами.

— Четыре долгих, один короткий. Вам это ничего не говорит?

Она бледнеет.

— Мне очень жаль. Мне неприятно говорить на такие интимные темы. А тем более с вами. У нас совершенно нормальный брак. О разводе не было и речи.

Несколько мгновений она молчит. Потом багровеет. Вытягивает вперед правую руку, сжимает ее в кулак, сует туда левый указательный палец и делает непристойный жест перед моим лицом.

— Думаете, это играет роль? — ревет она. — Туда-сюда-обратно? Думаете, это важно? Ошибаетесь, дорогуша? Есть кое-что поважнее между мужчиной и женщиной, а именно вот что, — она потирает средним пальцем о большой и с вызовом смотрит на меня, — вот что играет роль! Поняли? Деньги! Все дело в них! Если мужчина вкладывает в женщину деньги, значит, он ее любит. А в меня он вкладывает. Ясно?

— В этом я не сомневаюсь ни секунды, — холодно бросаю я.

— «Роллс»! Он для меня его купил! А не для вас! — Она вызывающе смотрит на меня. — Он его купил, чтобы мы могли иметь достойный выезд. Я и мои дети. И квартира на Авеню дю президент Вильсон, она будет продана осенью. А деньги пойдут мне! У меня дела идут отлично, я тоже архитектор по интерьеру, как и вы! И у меня будет собственная фирма. Собственно, она у меня уже есть. Мы с Фаусто покупаем сейчас весь Париж, — она хохочет, — все самое хорошее и красивое. Если захочу, куплю себе этот барак. У меня достаточно денег. Фаусто предоставляет мне полную свободу.

— Как идут дела? — спрашиваю я мимоходом.

— Это вас не касается, — рявкает она, — вы ведь видите, Фаусто вам больше ничего не рассказывает. Он по горло сыт вами. Вы нам надоели! Понятно? Вы медленно соображаете, мадам. Вам десять раз надо повторять. Последний раз говорю: разводитесь и проваливайте!

И глазом не моргнув, даю ей выговориться.

— Как давно вы знаете Фаусто Сент-Аполла? — спрашиваю я немного погодя.

Она недоуменно таращится на меня.

— Со школы, — отрезает валькирия.

— Вы учились в одном классе?

— С Мелиной, — уточняет она, — но я всегда любила Фаусто. Я ему еще в детстве сказала: «Если я когда-нибудь выйду замуж, то только за тебя». Мы были неразлучны. Пока эта проклятая скотина Кронос все не испортил! Он меня ославил перед родителями. Сказал им, что для меня главное — деньги. Допрашивал меня, как преступницу. Ненавижу всю эту свору в «Каскаде»! Они миллионы мне должны!!! Я одна родила сына, которого они ждут годами. И что происходит? Они его не признают! А я получила коленом под зад! Это я — мать наследника фирмы «Кофе Аполло»! — Она клокочет от ярости.

— Разве вы не получили компенсацию? — перебиваю я.

Это сразу приводит ее в чувство.

— А вы откуда знаете? — недоверчиво спрашивает она. — Кто это вам нашептал? Ведь это держится в тайне!

— Я знаю больше, чем вы думаете.

— Вижу-вижу. Что же вам еще известно?

— Вы истеричка, у вас неправильная тактика. Неужели вы действительно думаете, что мой свекор примет вас, если вы будете атаковать его письмами и звонками? Вы недооцениваете Сент-Аполлов. Они не позволят себя шантажировать!

— Кто это вам сказал? — яростно кричит она. — Ничего не понимаю. Вы же не можете…

В этот момент раздаются шаги. Быстрые, твердые, уверенные шаги, которые я узнаю даже во сне.

— Вот идет мой Фаусто, — торжествующе говорит валькирия, — сейчас вы получите! Сейчас он пошлет тебя к черту, спесивая сволочь!

Шаги стихают. Дверь открывается.

Быстро входит Фаусто и тут же останавливается как вкопанный. На нем светлые брюки и белая вязаная рубашка с расстегнутым воротом. Шея, а потом и лицо заливаются краской. Он широко раскрывает глаза. Увидеть откровенно беседующими жену и любовницу он никак не ожидал.

Приветственная улыбка сходит с его лица, грудь вздымается и опускается, он хочет что-то сказать, но не успевает.

— Ах ты, свинья! — Валькирия набрасывается на него. — Ты спал с этой подстилкой! Обманщик! Предатель! А я тебе верила! Ну я тебе отплачу!

Она обрушивает свой кулак на его лицо, все происходит молниеносно! Фаусто хватает ртом воздух, из его носа уже течет кровь. Он вытаскивает платок и подносит его к лицу. Валькирия наносит удар за ударом, и каждый попадает в цель. Как я уже говорила, она почти такая же высокая и наверняка такая же тяжелая. Теперь она отбрасывает свою красную сумочку из крокодиловой кожи, чтобы ей ничего не мешало.

— Одиль, прошу тебя, — слабым голосом говорит Фаусто. Но она его не слушает.

— Я тебя отделаю, — шипит она своим хриплым голосом, — я тебя изуродую! Я тебе всегда верила, но теперь — баста! Я пойду к твоему отцу и все расскажу ему. Вот уж он подивится, какой ты лгун! Старик обрадуется, что у тебя уже двое детей. Он тебя выкинет из семьи, паршивого пса!

Она попадает кулаком ему в левый глаз. Это выглядит ужасно!

— Прекратите! — кричу я и хватаю ее за руку. — Мы же не дикари! Успокойтесь!

Но она не желает успокаиваться! Зато я схлопотала звонкую пощечину. Я отлетаю в угол, щека горит. Боже, во сне весь этот кошмар или наяву?

— Я подозревала, что тут что-то не так, — хрипит разбушевавшаяся фурия и пытается расцарапать Фаусто лицо. — Я чуяла, что дело нечисто! Ты ей ничего не сказал, трусливая скотина. Предупреждаю тебя: если эта кукла родит ребенка, я убью тебя!

Я ей верю на слово.

Фаусто, очевидно, тоже. Потому что он неожиданно поворачивается и убегает. Я ничего не могу понять. Мой герой спасается бегством? Мой огромный красавец удирает как маленький ребенок? Валькирия хватает свою сумку и мчится за ним. Ее белые лодочки грохочут по коридору, и потом все стихает. Воцаряется жуткая тишина.

Я, обливаясь потом, стою у стены и дрожу всем телом. У меня такое ощущение, будто по мне пронеслась дикая охота. Меня словно колесовали. Все болит!

Робко ощупываю лицо. Щека не вздулась, сережка тоже на месте. Выпрямляюсь и смотрюсь в зеркало над камином. Щека двухцветная. Пальцы моей противницы четко отпечатались на коже, как будто кто-то вдавил в мое лицо вымазанную чем-то красным пятерню.

Я вообще больше ничего не понимаю.

Почему Фаусто не защищался? Почему он просто стоял и позволял себя избивать? Неужели у него нет гордости? Его поведение для меня загадка.

Я вздрагиваю от тактичного покашливания.

Боже, маленький хозяин квартиры! Я совсем о нем забыла. Где он был все это время? Стоял за дверью? И все слышал?

— Извините, мадам, — говорит он с французской вежливостью, будто ничего не произошло, — не желала бы мадам Сент-Аполл посмотреть теперь верхние комнаты?

Я беру себя в руки и поворачиваюсь к нему здоровой щекой.

— Нет, спасибо, месье, — вздыхаю я, — не имеет смысла. Квартира для меня слишком шумная!

Я покидаю дом, пересекаю три двора и потерянно стою на Авеню Малакофф. Жара, духотища, не видно ни души. Фаусто с его любовницей и след простыл.

Мне надо срочно подкрепиться. Я целый день ничего не ела. Ноги дрожат, я с трудом удерживаю сумку. Куда пойти? Сначала на Авеню Виктор Гюго, там есть филиал ресторана «Ле Нотр», если он, конечно, открыт летом.

Не помню уж, как я до него добираюсь. Знаю только, что это длится вечно. Ноги налиты свинцом, каждый шаг причиняет боль. От жары я едва дышу. Наконец, я у цели, кафе открыто. Покачиваясь, вхожу в дверь.

Я единственный посетитель. Здесь царит приятная прохлада, а в меню — изобилие вкусноты.

Как в трансе выбираю: помидоры с грибами. Майонез с шампиньонами. Пюре из сельдерея. Салат из брюссельской капусты. Ко всему этому теплые душистые булочки.

Большой бокал ледяного апельсинового сока. Пью маленькими глотками и оживаю.

Я всегда говорила: мужчины достаются сильным, Не молодым, не красивым или нежным — нет! Их заграбастывают решительные, эгоистичные валькирии, все подминающие под себя, как танки! Они могут быть страшнее ночи, горбатые и одноногие: их самоуверенность все сглаживает. А мы, скроенные иначе, остаемся ни с чем.

Теперь я понимаю, как это происходит. Одиль принуждает Фаусто к счастью. Он остается с ней из страха. Ей достаточно взглянуть на него — и он подчиняется, а если не подчиняется, в ход идут кулаки. Он обманул ее так же, как и меня. Вот откуда это заглядывание в мой календарь, панический страх перед опасными днями. Если бы я забеременела — как бы он ей это преподнес? С риском для жизни. Теперь я это знаю. Но у нее есть дети, явно незапланированные. Как ей это удалось? Наверное, она его изнасиловала!

Пробую грибы, съедаю две вилки салата. Ставлю себя на ее место. Несколько секунд мне ее жаль. С такой внешностью ничто не приходит само. Все нужно добывать с боем, вырывать когтями и зубами, и прежде всего любовь. Не будешь бороться, мужчины убегут к другой, которая посимпатичней. Тяжелая жизнь. Но мне от этого не легче.

Откладываю вилку.

Не могу больше проглотить ни кусочка. В мой апельсиновый сок капают слезы. Я самое несчастное существо на свете. Неужели Фаусто женился на мне только, чтобы получить наследство? Только из-за денег? Вспоминаю нашу первую ночь, свадебное путешествие, прекрасное время на Авеню дю президент Вильсон, когда еще был жив дядя Кронос. Я была тогда безгранично счастлива. И казалось, Фаусто тоже. Неужели все было только притворством? Один расчет и ни капли чувства? Тогда он прекрасный актер! Нет! Я не верю в это.

Что сказал мой свекор? В «Каскаде», у фонтана? В тот день, когда Люциус Хейес опять вошел в мою жизнь? «Ты знаешь, чем обязан Тиции!» Да, так он и сказал. Значит, так оно и есть!

Слезы бегут по моим щекам и капают в бокал. Я всхлипываю и подпираю голову руками.

Неожиданно кто-то кладет руку мне на плечо. Неужели это Фаусто вернулся за мной? Нет, это официантка. Симпатичная, изящная, черноволосая особа. Участливо смотрит на меня. От нее хорошо пахнет духами.

— Я могу помочь вам, мадам? — Взгляд ее понимающих глаз устремлен на мою правую щеку. Она, конечно, думает, что меня ударил мужчина.

— Нет, спасибо, — выдавливаю я. Больше я уже не могу сдерживаться. Опускаю голову на стол и сотрясаюсь в рыданиях. Вся дрожу, слезы льются ручьем, из носа течет. Тщетно ищу носовой платок.

— Вот, мадам, возьмите! — Официантка протягивает мне бумажную салфетку. Промокнув глаза, безудержно рыдаю дальше. Ничего не могу с собой поделать.

Меня охватывает паника! Неужели я так и проплачу всю оставшуюся жизнь?

— Подождите, мадам. Я вам принесу кое-что успокоительное. — Мой добрый ангел возвращается с полным бокалом. Решив, что это вода, я залпом выпиваю его. Но это сливовая водка.

От шока я чуть не подскакиваю на месте. Во рту все горит! Огненный след пролег от неба до желудка. Жутко кашляю, хватаю ртом воздух, зато истеричный плач приостановлен.

— Еле продышалась, — выдавливаю я, когда ко мне возвращается дар речи. — Спасибо, мадам. Теперь я опять все вижу в ясном свете.

— Любовь? — спрашивает она. — Или проблемы со здоровьем?

— Любовь, — уныло говорю я. На это слово у меня все еще аллергия.

— Ну, если это только любовь, то все образуется. Это можно пережить. Проблемы со здоровьем серьезнее.

— Не знаю. — Я встаю. — Извините, я хотела бы помыть руки.

Спотыкаясь, бреду в туалет. Я в каком-то странном состоянии. С одной стороны — абсолютно пьяная, с другой — трезва, как стеклышко. Я могу ходить, говорить, но вижу себя словно бы со стороны. Ополаскиваю лицо прохладной водой. Взгляд случайно падает вниз и тут события разворачиваются с молниеносной быстротой.

В корзине для мусора торчит газета «Фигаро», вышедшая четыре дня назад. Автоматически вытаскиваю ее и начинаю пролистывать. Вот и квартирные объявления.

«Париж, 16-й округ. Трехкомнатная квартира в красном старом доме. Без домов напротив. Сдается. лифт, солнце, подвал. Цена умеренная». Звучит заманчиво. Как сомнамбула иду к телефону. Бросаю три франка и набираю номер. Трубку сразу же снимают. Женский приятный голос. Частное лицо, не агентство.

— Бонжур, мадам, — здороваюсь я и опять наблюдаю за собой откуда-то издалека. — Вы давали объявление. Квартира еще свободна?

— Да, еще не сдана. Вы хотели бы ее посмотреть?

— С удовольствием. Скажите, пожалуйста, адрес.

— Улица Коперника, 32.

Улица Коперника? Я ведь там уже сегодня была. Это в двух минутах ходьбы отсюда, за углом.

— Могла бы я сейчас зайти? Я случайно тут поблизости.

— Приходите, мадам. До скорого, я вас жду. Складываю газету и сую ее обратно в корзину. Взгляд в зеркало. Макияж не имеет сейчас смысла, на улице слишком жарко. Слегка крашу губы розовой помадой, расчесываю кое-как свои пропотевшие волосы. Слава богу, белое платье не запачкано. Если бы не красные глаза, вид вполне благопристойный.

Плачу, даю щедрые чаевые и отправляюсь в путь. Улица Коперника идет вверх от площади Виктора Гюго с большим фонтаном к улице Лористон, а потом вниз, под гору, к Авеню Клебер. Это довольно оживленная улица, не слишком широкая, с красивыми, элегантными домами и, что меня успокаивает, — без единой новостройки. Не люблю новые дома, не желаю жить в бетоне. Хочу старого парижского шарма.

Нахожу нужный мне номер. Элегантное здание, суживающееся кверху. Последний этаж обрамлен террасами. Построено, по моей оценке, где-то в тридцатых годах. Дом имеет свое лицо.

Вхожу в дверь из кованого железа и стекла. В вестибюле мраморный пол, стены тоже облицованы светлым мрамором. С обеих сторон большие зеркала самого высокого качества. Три ступеньки ведут к лифту из дерева и стекла. Лестницы покрыты красными коврами. Все добротно и ухожено, настраивает на приятный лад.

На седьмом этаже две широкие, элегантные двери из светлого дерева. Правая приоткрыта. Звоню и жду. Слышатся легкие шаги. Из двери высовывается высокая, худощавая седая дама.

— Это вы только что звонили? — удостоверивается она.

— Да, это была я.

— Пожалуйста, входите, мадам.

Она проводит меня по трем светлым, залитым солнцем комнатам. Салон огромный, с маленьким балконом, выходящим на улицу. И первое, что я вижу — Эйфелева башня! Хотя и не так близко, как с Авеню дю президент Вильсон, но все же вполне. Одна комната выходит на запад, другая назад, но не во двор, а на знаменитые водоемы Пасси.

Вот это сюрприз! Я почти окончательно трезвею. Подо мной лежат три маленькие озерца в обрамлении розовых кустов, цветочных клумб, цветущего кустарника, с зеленой травой между ними.

Я вздыхаю всей грудью. Великолепный свежий воздух. Неужели такое возможно в центре города? Чувствую себя как на природе, у реки. Вид просто сказочный. Такой квартиры я еще не встречала в Париже, я уже влюблена в нее. Здесь ты просто обязан быть счастливым.

Спальня с четырьмя большими окнами — сама прелесть. Рабочий кабинет расположен полукругом. На кухне сохранился красивый красный изразец. Ванная — в черно-белых тонах, времен постройки дома. Светлые мраморные камины тридцатых годов тоже в целости и сохранности, равно как и лепнина, и дивные двустворчатые стеклянные двери. Это не квартира, а жемчужина.

Одного не могу понять. Объявление дано четыре дня тому назад. Цена на удивление низкая. Знаю по собственному опыту, что такие квартиры уходят в первые четверть часа. Почему же эта еще свободна?

— Вам нравится? — спрашивает хозяйка с надеждой.

— Очень! Но почему квартира до сих пор не сдана?

— Потому что я очень разборчива в своих жильцах. Здесь побывало не меньше сотни людей. Но мне пока ни один не приглянулся.

— Значит, у меня тоже нет шансов, я полагаю?

— Посмотрим. Кто вы по профессии, мадам?

— Архитектор по интерьеру.

— О, как интересно!

— Это действительно интересно. Думаю, вы знаете, что владеете исключительно красивой квартирой?

Она кивает.

— Это была квартира моей матери. Здесь, в этой полукруглой комнате, она всегда играла в бридж.

— Я бы чертила здесь свои эскизы. Свет великолепный.

— Вы ни от кого не зависите, мадам?

— Ни от кого.

— Можно узнать вашу фамилию? Я называю.

— Вы дочь владельца «Аполло-кофе»? — заинтересованно спрашивает она.

— Нет, я замужем за одним из сыновей. Мы живем неподалеку, возле Трокадеро. Но мне нужно что-то свое. Дома невозможно работать.

— То есть вы бы были здесь одна?

— Да, одна!

— У вас есть дети?

— Нет, мадам.

— Я требую трехмесячный залог. И деньги вперед за три месяца. Выпишите мне чек, и тогда я вам выдам контракт на три года. Вас это устроит, мадам?

— Очень, спасибо!

Она вытаскивает бело-коричневый бланк и начинает его заполнять.

— С какого числа составлять контракт?

— С завтрашнего, если можно. Хозяйка улыбается.

— Почему бы и нет, мадам? Никаких проблем. Как в трансе достаю свою серебряную ручку. Какое счастье, что я прихватила чековую книжку английского банка. Этот договор съедает почти все, что у меня есть. Зато если Фаусто продаст нашу квартиру, я не окажусь на улице. А там, глядишь, осенью поступят деньги, если я получу заказ отца Поля!

Надеюсь, что я в состоянии писать. У меня все еще слишком много алкоголя в крови. Ручка дрожит, я медленно вписываю сумму.

Расписываюсь.

Прощай, Фаусто! — мысленно говорю я, выводя свою фамилию. — Я сдаюсь! Прощай, мое сокровище, мое блаженство, с тобой было прекрасно и гадко. Прощай, мой белокурый исполин, твоя власть надо мной закончилась. Будь счастлив со своей Одиль, с детьми, я ни у кого не стою на пути. Адье, мон амур!

К горлу опять подступает комок.

Теперь это действительно свершилось. Сколько раз я клялась себе уйти! В последний раз это было на башне собора в Бурже. А теперь вдруг все происходит само собой

Промокаю глаза. Только без ненужной сентиментальности! Я достаточно наревелась.

Проверяю чек. Вырываю его из книжки и вписываю сумму в купон.

Прощай, Фаусто Сент-Аполл! Это была последняя пролитая из-за тебя слезинка.

У меня есть талант, который меня прокормит. Мне не надо унижаться. Я сама заработаю себе на жизнь.

Я снова встаю на собственные ноги!

Отныне полагаюсь только на себя!

И начинаю новую жизнь!

15

Прошло две недели. Сегодня понедельник 9 августа. Я живу на улице Коперника и чувствую себя превосходно как никогда. Шок я уже преодолела, и самое страшное позади. Все-таки я пережила лавину, и меня не возьмешь голыми руками.

За последнее время многое произошло. Филипп расписал квартиру, а в салоне, вокруг камина, построил книжные стеллажи. Я посвятила в свою тайну Лолло и перевезла сюда свои вещи: мою красивую античную мебель, картины своего отца, мои кресла, тибетский ковер, мои коврики, лампы, мою посуду, одежду, мои растения, пальмы, белье, обувь и, наконец, украшения.

Переселение было молниеносной акцией. И на это есть своя причина.

Во Франции не существует воровства между мужем и женой. И во времена таких острых кризисов квартиру очищает тот, кто первым до этого додумается.

Примеров предостаточно: жена приходит домой, а там ничего нет. Ни трюмо, ни стула, ни кровати, голые стены!

Мне тоже грозило подобное. Уверена, что валькирия это замышляла.

Я в свою очередь могла бы сделать то же самое, и Фаусто оставалось бы только дивиться на пустом паркете. Я бы все могла украсть: картины дяди Кроноса, его сокровища, коллекцию его серебра, прекрасную мебель эпохи Людовика XVI, все, что, мне по душе, и никто бы не смог привлечь меня к суду. Но я этого не сделала.

Лишь одно я взяла с собой: серебряную музыкальную шкатулку с накладками из разноцветной эмали и синей птичкой-колибри, которая поет и вращается, если ее завести. Я рассматриваю ее как залог.

Фаусто должен мне мою долю от прибылей прошлого года. Если я ее получу, я отдам шкатулку.

С самого первого дня я чувствую себя здесь как дома.

Сплю, правда, пока на диване, но уже заказала в Англии кровать с балдахином, и через три недели она должна прибыть.

Телефон подключен, и автоответчик делает доброе дело. Лолло, мой ангел-хранитель, спасает меня от всех Сент-Аполлов. Если меня кто-то разыскивает, она говорит: «Мадам придет сегодня позже!», потом наговаривает мне информацию на пленку, и я отзваниваю, будто ничего не изменилось. Пока никто не знает, что я съехала.

Сегодня прохладный день.

В дивном настроении лежу на спине, на строительных лесах в салоне и расписываю потолок фризом в стиле тридцатых годов: зеленые виноградные листья и синие грозди, вьющиеся вокруг черной лозы. Будет здорово! В Лондоне я закончила курсы фресковой живописи и знаю толк в этих вещах!

Вдруг раздается телефонный звонок. Автоответчик не включился. Подойти или не подойти? Скорей всего это Глория. Я осторожно спускаюсь вниз и снимаю трубку. Звонит мой свекор. Его только не хватало! Откуда он знает мой номер?

— Тиция, доченька! — Голос расстроенный. — Я слышал, ты сняла себе ателье и больше не появляешься дома? В чем дело? Скажи ради бога!

Секунду колеблюсь, а потом говорю как можно спокойнее:

— У Фаусто есть любовница.

В ответ молчание. Потом глубокий, тяжелый вздох.

— Та самая, которая пишет вам письма с угрозами. У нее двое детей! Думаю, мне лучше всего развестись!

— Я запрещаю тебе это! — выпаливает Гермес. — Она только того и ждет! Да пусть у нее хоть десять детей будет! О разводе не может быть и речи. У тебя все преимущества. Ты красивая женщина. А эта особа больше напоминает боевого коня. Ты бы ее видела. Фаусто любит только тебя! Как отец я это знаю. Ты нужна ему. Ни в коем случае не уезжай в Вену. Слушай, как должна поступить умная, интеллигентная женщина: поскорей возвращайся домой. Будь снисходительной к Фаусто! Нежной и кроткой, и прежде всего — не задавай никаких вопросов! Делай, что он хочет. И я тебе гарантирую, что через неделю он будет у тебя в руках, будет, как щенок, слушаться тебя, а осенью ты забеременеешь!

— Сомневаюсь, — неуверенно говорю я.

— Ты не знаешь французов, — продолжает Гермес, — они сплошь и рядом имеют любовниц! Если бы все жены стали разводиться, во Франции бы не осталось браков. У нас с маман тоже были кризисы. Мужчины слабы и не могут устоять перед соблазнами. В браке сильной должна быть женщина, иначе все развалится. — Он переводит дух. — Нельзя просто взять и убежать, на горячую голову, только потому что тебя обидели. Надо остаться и сделать вывод. Ты хочешь все подарить другой? Ты что, из армии спасения? Нельзя оставлять ей поле боя. Это было бы крайне неразумно. Подумай об этом, дочка!

— Уже подумала. Он вздыхает.

— Тиция, — говорит Гермес, — ты часть нашей семьи. Все тебя любят. А с этой особой мы не хотим иметь ничего общего. Она никогда не будет нами признана, ей нужны только деньги. Дядя Кронос вывел ее на чистую воду. Ее никогда не примут в «Каскаде», она всем ненавистна. Это ненормальная женщина. Если ты уйдешь, Тиция, то наперекор нашей воле. Лучше всего нам встретиться и поговорить. Я завтра буду в городе. Встретимся днем? У тебя найдется время?

— Конечно, папа!

— Давай в час, в отеле «Крийон». В переднем ресторане, там не так людно и можно спокойно поговорить.

— Хорошо, папа.

— Значит, завтра в час. И никому ни слова!

На следующий день идет дождь. Я надеваю легкое белое трикотажное платье, закрывающее колени, просторный голубой плащ и голубые туфли, в ушах золотые солнца. Волосы скромно заколоты. Не забыты и обручальное кольцо с тринадцатью бриллиантами и рубиновый браслет Фаусто, чтобы не уступать элегантным посетителям в фешенебельном отеле «Крийон».

Свекор любит, когда я надеваю украшения, и не скупится на комплименты. Предупредителен ко мне, как никогда. Он почти уговорил меня. Но когда я возвращаюсь в четыре домой, с полным животом и в легком опьянении (я съела два десерта и выпила полбутылки «Тэтинжера»), все выглядит иначе. Я стою у окна, смотрю в раздумье на красивые водоемы Пасси, на чаек и уток, на розы, цветущие кусты и освеженную дождем траву и вдруг четко понимаю: нет, я остаюсь здесь! Кроме того, в мое отсутствие пришло письмо от Фаусто. Снимаю плащ и стоя читаю его.

«Дорогая Тиция! Мое единственное сокровище! Моя безграничная любовь!» Пробегаю глазами строчки. Ага, он напустил на меня детектива и поэтому знает, где я. Отцу тоже он сказал. Извиняется за инцидент на Авеню Малакофф в конце июля. Все было недоразумением, ему очень жаль. Хочет все обсудить, должен увидеть меня. Лучше всего прямо сегодня. Я не должна ничего предпринимать, не поговорив с ним.

Он любит только меня и не может без меня жить. И т. Д. и т. п. В конце еще любовный стишок.

Бросаю письмо в корзину, переодеваюсь, забираюсь на леса и вновь принимаюсь расписывать потолок. Весь вечер я прилежно работаю, а в полночь, умирая от усталости, валюсь в постель. В два часа ночи меня будит телефон.

— Алло? — не совсем проснувшись, откликаюсь я.

— Алло! Это Фаусто! Ты получила мое письмо? Я сразу прихожу в себя.

— Тиция! Ты прочла мое письмо?

— Да! Большое спасибо.

Фаусто что-то говорит, но я не могу разобрать. Его голос заглушается шумом. Гудки, крики, что-то металлическое с грохотом падает, словно выбросили пивную банку. Звучит жутко и тревожно.

— Где ты? — кричу я в трубку.

— Среди дикарей! Один на улице. Бездомный! Бегаю всю ночь и думаю о тебе. Я люблю тебя! Ангел мой, Тиция! Я должен увидеть тебя!

— К сожалению, ничего не получится!

Фаусто вешает трубку. Через полчаса он обрывает звонок в дверь. Это апофеоз! Но я не двигаюсь с места. Зарываюсь с головой под подушку. Он звонит и звонит. Потом начинает стучать. Я продолжаю лежать. Лишь бы не разбудил соседей. Опять звонки, опять барабанная дробь в дверь. Мне кажется, что это будет продолжаться целую вечность. Но он сдается. Слышу, как спускается в лифте вниз.

Через две минуты опять звонок по телефону.

— Даже дикари открывают умирающему дверь! — орет он. — Тиция, у тебя нет сердца! Неужели тебе не стыдно? Меня мог бы хватить удар, так я перенервничал. — Фаусто начинает плакать. — Ах, Тиция! Моя маленькая овечка! Ты так нужна мне! Я не могу без тебя! Никогда бы не подумал, что ты такая черствая! Неужели ты хочешь моей смерти? Ведь я же твой муж!

— Уже недолго!

— Тиция! Не говори так!

— Я разведусь!

— Ты хочешь угробить меня!

— Тебя ничто не проймет!

Фаусто стонет.

— Это обманчивая внешность! Раз я большой и сильный, все думают, что я второй Геркулес. Но это не так. Я раним как ребенок. Я испытываю нечеловеческие страдания. У меня ведь есть сердце! Тиция, родная! Если бы ты меня сейчас увидела! Я похож на клошара. Постарел на двадцать лет, выгляжу как старик. Жизнь кончена. Тоска по тебе сведет меня в могилу. Можно я приду к тебе? Ты откроешь мне дверь?

— Нет! Я вешаю трубку! Спокойной ночи!

— Пожалуйста, не надо! Я должен слышать твой голос. Тиция! Я брожу как привидение, я потерял ориентацию. Я брошусь в Сену! Я не переживу эту ночь. Мои башмаки продырявились, ноги сбиты. Мне надо срочно принять ванну. Разреши мне прийти к тебе. Я не буду тебе досаждать, только тихонько лягу в ванну. Даже не попрошу потереть мне спину…

— Принять ванну ты можешь и на Авеню дю президент Вильсон!

— Нет! Там я совсем один! Туда я не пойду!

— Тогда купайся у своей Одиль! Мне надо спать! Спокойной ночи!

Я вешаю трубку и включаю автоответчик. Отключаю звонок. Воцаряется покой.

На следующее утро на пленке семь Фаусто. Одна запись душераздирающее другой. Оказывается, он может звонить. И лишь когда он нужен мне, его нигде нет. Где он был, когда я прозябала в «Еловом доме»? Неделями был полный штиль. Ему не знакомо сострадание. Только бы сделать по-своему. Нет, он меня не сломит!

Сижу на своем диване и прослушиваю последнюю запись. Он наговорил ее срывающимся голосом.

— Тиция! Ангел мой! Душа моя! Слушай меня хорошенько. Сейчас половина девятого утра. Я готов! Ты толкаешь меня к смерти! Перед твоей дверью лежат цветы. Они для тебя. Когда ты их найдешь, меня, быть может, уже не будет в живых! Прощай, Тиция! Прощай, любовь моя!

Я отключаю магнитофон.

Цветы? Под дверью? Посмотреть? Я не могу оставить без воды бедные цветы! А вдруг их заберет кто-то чужой.

На цыпочках крадусь к выходу. Прислушиваюсь. Все тихо. Неуверенно открываю дверь. В самом деле! Перед дверью лежат розы! Великолепные, большие, красные розы. Огромный букет в целлофане.

Хорошо, что я привезла сюда свои вазы. Смотрю на этикетку. Цветы из самого дорогого магазина на Авеню Виктор Гюго. Запах изумительный! Я вдруг испытываю радость. Цветы всегда улучшают мне настроение. К тому же в новой квартире это первые.

Подрезаю кончики и ставлю в стеклянную вазу собственного дизайна. До чего же красиво! Вазу ставлю на пол возле дивана в спальне. Комната смотрится менее пустой. Неожиданно вновь раздаются яростные звонки в дверь. Фаусто!! Этого следовало ожидать. Он звонит непрерывно. Что мне делать, черт побери?

Я вскакиваю. Снимаю ночной крем бумажным носовым платком. Нос не блестит? Нет, матовый. Причесываться нет времени. Растрепанные волосы падают на плечи. Я открываю дверь.

Вот он, великан с несчастными глазами. Молча стоит и смотрит на меня.

— Спасибо за цветы, — говорю я через пару секунд.

— Тиция! Я сломленный человек! — Его волосы всклокочены, на нем разорванный грязный, бывший когда-то белым пуловер, из-под которого торчит голубая рубашка, светлые брюки в песке, белые туфли в зеленых пятнах от травы. Зрелище чудовищное, будто он и в самом деле провел ночь под мостами.

— Ах, любовь моя… — Он ловит мою руку. Я бессознательно прижимаюсь к этому сильному телу и чувствую себя в безопасности. Дома. Фаусто начинает плакать. Всхлипывает как ребенок.

— Тиция! Пожалуйста, не покидай меня. Ты нужна мне. Теперь я это понял. Я наделал столько ошибок. Я идиот! Я так раскаиваюсь. Я не знал, что ты так много дня меня значишь. Прости, родная! Прости, прости, прости! — Он обнимает меня и кладет свою голову на мою. Его всклокоченная грива гладит меня по щеке. Тесно обнявшись, мы стоим в дверях.

— Входи, — говорю я наконец и отделяюсь от него.

Рука об руку мы переступаем порог. — Где ты был всю ночь? Ты выглядишь ужасно!

— Повсюду! На Пляс Пигаль. У Сены. Жизнь без тебя не в радость мне. У меня больше нет сил. Пожалуйста, родная, не отталкивай меня. Ты все для меня. Я был слепцом!

— Наполнить тебе ванну?

— Да, дорогая!

Он снимает свои грязные туфли. Я напускаю горячую воду в ванну. Пока он купается, готовлю завтрак. Кофе с горячим молоком, яйца всмятку, тосты, масло, апельсиновый джем, ореховый крем, свежевыжатый виноградный сок.

У меня еще нет обеденного стола. Расставляю все на полу, на белой салфетке возле дивана, торжественную сервировку довершает ваза с букетом роз.

Доверху наливаю красивые стеклянные чашки. Фаусто выходит из ванной и садится рядом со мной. На нем ничего нет, кроме белого махрового полотенца на бедрах. Его вид доставляет эстетическое наслаждение.

— Как красиво здесь, — говорит он в восхищении. — У тебя такой хороший вкус, Тиция, ты настоящий талант.

Он приступает к еде.

— Хорошо-то как, — замечает он через какое-то время. — Я постепенно опять оживаю. Ты со мной, мы почти дома!

— Почему ты не сказал мне правду? — спрашиваю я, когда он, наевшись, благодушно откидывается на мягкие подушки. — Почему все утаил от меня? Может, я все равно бы вышла за тебя? Ты никогда не думал об этом?

— Нет, никогда! — Фаусто искренне удивлен. — Такое не говорят женщине, которую хотят завоевать. Я был влюблен в тебя! И все еще люблю тебя! — Он встает, берет меня за руки и нежно целует их. — Ты должна мне верить! Ты такая красивая и свежая. У тебя красивые ноги, и ты всегда веселая. Такое нечасто встречается. И потом… — он выпускает мои руки, — ни одна женщина не отвергала меня так долго. Ни одна! Клянусь! Три месяца! Я с ума по тебе сходил. Ты доводила меня до безумия. Я хотел тебя! Именно тебя! Наследство было не так уж и важно.

Допиваю свою чашку и ставлю ее на пол.

— А как ты представлял себе дальнейшую жизнь?

— Никак, — с обезоруживающей честностью признается Фаусто. — Я хотел наконец обладать тобой. И наслаждаться! А потом все как-нибудь образуется!

— Она поставила тебе ультиматум? Через какое время ты должен был уйти от меня?

— Через три месяца! — Фаусто опускает глаза. — Потом через шесть. Последний срок был первая годовщина нашей свадьбы. Тут у нее лопнуло терпение. В этот день она озверела. Потребовала, чтобы я взял ее с собой в Версаль. Я сказал, что это невозможно, но пообещал потом к ней приехать. И сделал это, а она расцарапала мне лицо. Ты не можешь себе представить, как она себя вела. С этих пор у меня не было ни минуты покоя.

— Ты можешь мне сказать, что тебе нравится в этой женщине?

— Ты действительно хочешь это знать? — ошарашенно спрашивает Фаусто.

— Разумеется. Почему бы нет?

— Это не принято здесь. В Париже не говорят с одной женщиной о другой. Каждая хочет быть единственной и слышать ничего не желает о сопернице. Поэтому нужно лгать, иначе от тебя убегут обе, и ты останешься ни счем.

— А меня это интересует. Что в ней такого потрясающего?

Фаусто глубоко вздыхает. Ответ явно дается ему с трудом. Очевидно, он впервые должен сказать мне правду, и ему это тяжело.

— Я знаю ее целую вечность, — выдавливает он наконец покорно, — и она всегда любила только меня. Безудержно. Я нужен ей. У нее нет родителей. Она… она как родственница мне?

— Сколько она жила за городом? — спрашиваю я после короткой паузы. — В «Еловом доме»?

— Полгода. Но наездами часто бывала в Париже.

— Почему же она не осталась там подольше?

— Слишком одиноко. Она не хотела быть так далеко от меня.

— А Гелиос? Разве между ними ничего не было?

— Самое большее «кратко и сладко». Не заслуживает и упоминания.

Наливаю два полных бокала виноградного сока и протягиваю один Фаусто.

— Спасибо, дорогая. — Он пьет и неотрывно смотрит на меня. Потом ставит бокал на пол, по-прежнему не спуская с меня глаз. Его взгляд неотразим.

— Тиция! Поцелуй меня, — заклинает он. — Пойди ко мне, мой ангел! Я так скучал по тебе. Я десять дней был болен, будто наркоман без наркотиков. Я люблю тебя!

— Ты продаешь квартиру? — гну я свою линию. Фаусто неохотно кивает.

— Почему? Такую красивую квартиру ты больше никогда не найдешь.

— Одиль не хочет туда переезжать. Дядя Кронос унижал ее там, и она ненавидит эту квартиру. Но если ты вернешься, Тиция, я, разумеется, не продам!

— Где она сейчас, твоя Одиль?

— Она больше не «моя Одиль», — бурно протестует Фаусто, — между нами все кончено!

Не верю ни одному его слову, но вслух этого не произношу.

— И где она сейчас живет? — повторяю я спокойно.

— У своего брата, наверное.

— Блондин из ресторана?

Фаусто кивает. Весь разговор ему явно неприятен, но он не уходит от него

— Ты купил весь дом, — продолжаю я, — и так дорого. Ради чего?

Фаусто вздыхает.

— У него были сложности, долги. Одиль хотела ему помочь, а если она чего-то захочет — ты ведь теперь ее знаешь! Она такая импульсивная! До смертоубийства дойдет, но на своем настоит!

— Вы купили «дом в облаках»? На Авеню Малакофф?

— Разумеется, нет, — говорит с отвращением Фаусто. — Тиция! Ты не можешь подвинуться ко мне поближе?

— Еще один вопрос: как ей удалось завести детей? Меня это страшно интересует.

— Мы думали, что она бесплодна, — бурчит, не глядя на меня, Фаусто. — Годами ничего не было. А потом она вдруг дважды забеременела.

— Ты любишь детей? — Фаусто кивает.

— Тогда женись на ней! И признай их!

— Но я женат, — громко протестует он, — ты моя жена, а я твой муж! Я воспринимаю наш брак серьезно! И я клянусь тебе, Тиция, жизнью своей, больше между нами никого не будет! Ты должна простить меня! Теперь я буду верен тебе! Ты веришь мне? Я люблю тебя! — Он обнимает меня и крепко прижимает к себе. Мы целуемся.

Я женщина страстная. Два месяца ко мне не притрагивался ни один мужчина. Я изголодалась по теплу и ласке. А он такой родной, не один год мы спали вместе. Фаусто — моя большая любовь, разом больше или меньше — не имеет значения.

Фаусто снимает с меня голубой халат и сбрасывает полотенце со своих бедер. Гладит меня по всему телу. Закрывает глаза. Его руки дрожат.

— Тиция, малышка! — шепчет он. — Наконец-то! Мне так тебя недоставало! Ты такая шелковистая, такая приятная и снаружи, и изнутри. Ты потрясающе хороша в постели…

Мы начинаем заниматься любовью. Фаусто входит в меня. Как больно!

Четыре коротких, один долгий — и маленькая пауза после самого глубокого толчка. Мне неприятно! Его член слишком велик. Короткие удары еще сносны, но глубокий больше напоминает удар электрического тока. Я корчусь, чтобы не пустить его слишком глубоко. Фаусто замечает это и уменьшает напор.

— Расслабься дорогая. Попробуй кончить.

Он начинает целовать меня внизу. Попадает языком в нужное место. Старается как никогда. Но я не испытываю желания. Мне кажется, что меня насилует кто-то чужой.

— Ты можешь кончить?

— Да, да!

Инсценирую оргазм, подрагиваю в притворном экстазе. Фаусто опять внедряется в меня. Четыре коротких, один долгий. Просто мука. Этот огромный член вдруг превратился в моего врага. Я вижу его отдельно от Фаусто, в образе жирной Одиль. Нет! Не хочу! Четыре коротких, один долгий — и долгожданная пауза. Когда это наконец кончится?

Надо мной нависло лицо Одиль. Ее рыжие брови, оранжевый рот. Она осклабилась, и ее огромные зубы внушают мне ужас. Спасите! Я не хочу этого мужчину! Я должна ему сказать, что не переношу его больше. В этот момент Фаусто начинает стонать. Скулит как щенок. Хрипит, подергивается и опускается на меня. Потом как труп скатывается вбок и тут же засыпает.

Я лежу тихо. Значит, все-таки имеет значение — одним разом больше или меньше. Этот раз был лишним! То, что не сообразила голова, великолепно чувствует тело: Фаусто причинил мне слишком много страданий! Сейчас он подобен яду для меня!

Разглядываю белокурого красавца возле себя. Значит, я всегда была «потрясающе хороша» в постели. И впервые он потерял бдительность. Не спросил, опасно ли сейчас, передоверил это дело мне. Поздно! Фаусто Сент-Аполл, все позади! Я больше ничего не хочу от него. Ни поцелуя, ни объятия, а уж тем более — ребенка. (Слава богу, сейчас не опасный период!) Я хочу только одного: покоя! Мои нервы нужны мне для более важных вещей: моей работы, моих проектов, моей карьеры. Своей жизнью я буду опять распоряжаться сама!

Я осторожно встаю.

Основательно моюсь, надеваю зеленый рабочий халат, завязываю высоко на затылке волосы, на цыпочках выхожу в салон, забираюсь на леса и расписываю дальше свой фриз. Прилежно тружусь до темноты. Фаусто все еще спит. Он всю ночь проспит.

Ложусь рядом с ним.

Он занимает полдивана и дышит спокойно, как ребенок. Пахнет от него не так хорошо, как раньше (не беря в расчет прокопченные дни). Волосы разметались по моей щеке. Мне он неприятен. Куда охотнее я была бы одна.

Нет! Я не могу спать с Фаусто в одной постели.

Беззвучно поднимаюсь — еще нет и одиннадцати — и сажусь за свой рабочий стол. Рисую эскиз кофейной чашки, давно созревший в моей голове. Мне всегда не нравилось, что напитки так быстро остывают. Китайцы нашли хорошее решение — красиво расписанную крышку. Но крышки, знаю по опыту, имеют обыкновение быстро разбиваться. Я придумала нечто более надежное: чашка с двумя блюдцами.

Одним большим, широким и одним маленьким, с ручкой сбоку, которое при желании может служить крышкой.

Чашка покоится на двух блюдцах, как цветок на двух листьях. Работа нелегкая, но эскиз получается очаровательный. Потом долго колдую над красками.

Лучше всего лазурно-голубой с золотой каемкой и золотыми крапинками. Когда найдет озарение, начерчу кофейник и сахарницу. Пока я их еще неясно представляю себе.

Смотрю на часы. Что? Без четверти три? Надо ложиться. Выбора у меня нет.

Тихонько заползаю под одеяло, чтобы не разбудить Фаусто. Поставила будильник на семь, но сплю плохо и в шесть уже просыпаюсь. С трудом открываю глаза.

У меня еще нет штор, и в окнах я вижу серые тучи и маленький клочок голубого неба. Будет ли сегодня хорошая погода? Где моя кровать с балдахином? Жизнь имеет иные измерения, если, просыпаясь, ты смотришь на цветущий сад. А от этого голого потолка я чувствую себя еще подавленнее, хотя казалось бы, дальше некуда, лежа с нелюбимым мужчиной.

Но что это? Все вдруг засияло! А надо мной, на белом потолке заискрились тысячи маленьких волн, будто я лежу на пляже. Зачарованно слежу за золотыми змейками, от дивана до самого окна. Надо мной вдруг — волнующееся море, комната становится южной и теплой, так и хочется в отпуск.

Я знаю, в чем дело. Показалось солнце, и поверхность прудов отражается над моей головой. Я вскакиваю, распахиваю окно и выглядываю вниз. Большой водоем полон до краев, солнечные лучи разбиваются о волны. Поют дрозды, чирикают воробьи, ласточки со свистом разрезают воздух. Просто рай! Чайки садятся на воду, утки проплывают под моим окном. В меня вдруг вселяется уверенность. Я знаю: все будет хорошо!

— Тиция! — Фаусто проснулся. В его голове сквозит паника. — Что случилось? Ты уходишь?

— Мне нужно. Но ты можешь спать дальше.

— Куда ты идешь?

— На одну стройплощадку.

— Какую стройплощадку?

— Угол бульвара Сен-Жермен и Сольферино. Прекрасный старый дом. Я там помогаю Глории. В восемь придет обойщик. Я должна присутствовать, чтобы все было в порядке. Материал — большая ценность, из старинного китайского шелка, расписан вручную. Не дай бог порвется, ничем не заменишь.

— Сколько я проспал? — спрашивает, помолчав, Фаусто.

— День и ночь.

— Что?! — Он вскакивает. — Мне надо идти. — Одевается в мгновение ока. — Тиция! Когда мы можем поговорить? Мне так много надо тебе сказать! — Смотрит на меня глазами преданной собачонки. — Есть тысяча недоразумений, которые должны пояснить. Ты свободна сегодня вечером?

— К сожалению, нет. Я ужинаю с Глорией и Джорджем, а завтра иду на концерт. Если хочешь, в начале следующей недели? Тебя устроит?

Фаусто отводит глаза.

— Я не смогу. Меня не будет в Париже.

Ясное дело! Совсем забыла. Ведь стоит август, и Одиль, наверное, с детьми на море, а он поедет к ним.

— Знаешь что, — непринужденно говорю я, — позвони, когда вернешься. Ты примерно знаешь, когда это будет?

— В сентябре.

— Отлично! Когда приедешь, тогда и приедешь. Пока, Фаусто. Счастливо съездить. — Он долго целует меня и крепко обнимает.

— Адье, любовь моя. Не забывай меня. Я люблю тебя! — Он сбегает вниз по лестнице. Я закрываю дверь и чувствую большое облегчение.

Опять легко отделалась, — думаю я, заваривая себе на кухне кофе. Какое счастье, что я не забеременела от Фаусто. Я не хочу отнимать у детей отца. Ведь бедняжки ни в чем не виноваты! А если бы у меня был ребенок, началось бы перетягивание каната. Вся жизнь была бы наполнена недоверием, ревностью и скандалами. С ребенком мне было бы труднее развестись, и у Фаусто был бы настоящий гарем.

Через пару лет начинаются болезни, мужчины слишком много пьют, дети страдают неврозами, нет уж, мерси! Своей драгоценной жизнью я распоряжусь поинтереснее! Я стану знаменитой! А пока я буду развлекаться.

Начинаю прямо с завтрашнего дня. Буду жить, как до замужества. Днем работа, вечером — выход в свет. Не собираюсь сидеть дома и ломать себе голову. Все это пройденный этап. Поля тоже ждать не буду. Хотя от него и пришли четыре открытки — две из Швейцарии и две из Австрии, но последние две недели — ни слуху, ни духу. Две недели — слишком большой срок. Больше я не жду. Ни одного мужчины! Если он не думает обо мне, я тоже не стану тратить на него время.

Итак — да здравствуют удовольствия! А там посмотрим!

16

Следующие две недели можно охарактеризовать только одним словом: бурные! Я выхожу с каждым, кто меня об этом просит: с братом Глории (не мой тип), с Томми, Люциусом и Брисом Рено. А когда они один за другим покидают Париж в направлении моря — с клиентами и случайными знакомыми.

Но ни с одним не иду в постель.

Я лишь хочу узнать, как высоки мои акции. Не повредили ли мне два года погружения в царство Сент-Аполлов. Могу ли я, как прежде, околдовывать мужчин.

Через пару дней я спокойна. Мои шансы никогда еще не были так высоки. Блондинки пользуются здесь огромным спросом. Вернувшись на улицу Коперника — после концерта, ужина, долгой беседы на террасе какого-нибудь кафе, насытившись комплиментами и лестью — я, счастливая, открываю дверь в свой новый мир.

Я одна в своей прелестной квартире, никто мне не мешает, делаю, что хочу — и самое главное: мои чувства к Фаусто окончательно мертвы. Я спасена. Опять принадлежу самой себе. Я готова кричать от счастья.

Как прекрасно никого не любить! Целые глыбы падают с моего сердца. До чего здорово не думать: где он? когда придет? с кем он проводит ночь? вернется ли вообще домой? Я больше не люблю, и жизнь раскрывается передо мной подобно вееру.

Ничем не омраченная, начинаю свой день. Что принесет он мне? Я больше не сижу возле телефона и не думаю, что во всем Париже не работают телефоны, раз он мне не звонит. Нет, эти времена позади! Никаких ожиданий больше! Никаких резей в желудке и покалываний в сердце. Я освобождена от Фаусто Сент-Аполла. Больше он не властен надо мною!

И почему я позволяла себя так долго мучить? Теперь, на расстоянии, это не укладывается в моей голове. Почему не ушла раньше? Почему? Наверное, время не подошло. Очевидно, я должна была так неимоверно страдать, чтобы потом в полную силу насладиться свободой. Что я и делаю. Каждый день.

Сегодня я отправляюсь в кафе за углом, на площади Виктора Гюго, и посмотрю, что может предложить мне Париж. Сегодня воскресенье, 22 августа. Ни одного знакомого в городе больше не осталось. Надевая симпатичное белое короткое платье, распускаю по обнаженным плечам белокурые волосы — и отдаюсь на волю благосклонной судьбы.

В августе все дозволено. Париж вымирает. А те, кто остался, превращаются в заговорщиков. Им выпала одна и та же доля: быть брошенными в душном городе. Быстро завязываются знакомства, каждый незнакомец сразу становится другом. В немногочисленных открытых кафе царит непринужденная атмосфера. Только глупец или чудак не пользуется этим и, страдая от комплексов, сидит дома.

У меня есть все основания пойти в это кафе. Я там уже не раз бывала и ищу определенного человека. Имени его я еще не знаю. Но между нами уже возникла та мгновенная, спонтанная симпатия, которая в Париже означает только одно, и больше ничего! А я давно созрела для этого! С начала июня я сплю одна (не считая неудачи с Фаусто). Я посчитала по календарю: семьдесят семь одиноких ночей! Тревога! Но я это исправлю! И немедленно. Полная решимости, я шагаю теплым летним вечером по площади, мимо фонтана — в кафе! С нетерпением переступаю порог — и еле сдерживаю смех: мужчины как по команде поворачивают головы в мою сторону! Наконец-то женщина! Взгляды с надеждой устремляются на меня. Вдруг им повезет, и я захочу с кем-нибудь познакомиться?

Некоторые лица я уже узнаю. Приветливо здороваюсь и сажусь за свободный столик. Заказываю бокал холодного клубничного молока и оглядываюсь.

Одного взгляда достаточно: каждый мужчина мечтает об интрижке, которая скрасит ему одинокий август. Мне это так понятно! Но единственный, кто интересует меня, стоит, прислонившись к стойке, с чашечкой кофе и газетой в руке. Это тот, кого я ищу! Он бывал здесь всякий раз, когда я приходила, но мы ни разу не разговаривали.

Он делает вид, что не замечает меня.

Я разглядываю его. Среднего роста, хорошо сложен, лет тридцати, смуглый, с короткими черными вьющимися волосами. Одет в джинсы, на пальце обручальное кольцо. В глаза бросается его длинный, острый подбородок. Но это лишь придает ему шарма. Именно таким я в детстве представляла себе короля Дроздоборода.

И что мне еще в нем нравится: очень живой взгляд. «Я знаю женщин, — сказали эти темные глаза, когда я впервые увидала его, — а тебя я бы заполучил особенно охотно!»

Он вдруг оборачивается. Складывает газету и улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ. Он берет свою чашку и идет ко мне.

— Вы разрешите? — вежливо спрашивает он.

— Пожалуйста, месье! — В августе все происходит стремительно.

Он уже сидит напротив меня. Со своим длинным лицом он выглядит забавно. Раньше я этого не замечала, правда, так близко я его не видела.

— Вы недавно в этом районе? — осторожно начинает он беседу. — Раньше вы не бывали в этом кафе. Или я ошибаюсь?

— Я переехала на улицу Коперника три недели назад.

— Правда? — Ему это нравится. — Вы видите из своей квартиры водоемы?

— Да! Поэтому я и выбрала эту квартиру. Вид из нее потрясающий!

— Вы будете смеяться, — говорит мой визави, — но я их тоже вижу. С другой стороны. Я живу на улице Валери. Мы могли бы махать друг другу. Кстати, моя фамилия Янник. А ваша?

Я представляюсь.

— Мадемуазель? Или мадам? — быстро спрашивает он.

— Мадам, — отвечаю я, — но в данный момент соломенная вдова.

— Как все мы тут, — улыбается Янник. — Так всегда в августе.

Потом он рассказывает о себе. Он доверенный одной фирмы, которая не закрывается на лето. Рассказывает, какую любит музыку: классическую. Какие читает книги: стихи. Какие смотрит фильмы: только французские. При этом сверлит меня совершенно определенными взглядами. У него действительно очень умные глаза. Этому мужчине я не смогу долго противиться.

Мы уже давно не пьем кофе и клубничное молоко. Мы заказываем красное вино. На улице стемнело, посетителей почти не осталось. Янник уже час сидит возле меня. Я чувствую его тепло. Он магнитом притягивает меня. Мы уже на ты!

Я уже говорила, что я страстная женщина. И не забудьте, семьдесят семь одиноких ночей! Я хочу с кем-нибудь спать! Уже сегодня! Хочу поцелуев и сильных рук, пылких взглядов и белой ночи! Я готова к небольшому безумию! Янник, очевидно, тоже.

— Что ты еще сегодня вечером делаешь? — спрашивает он, будто умеет читать мои мысли.

— Ничего! — Если он пригласит меня на ужин, я соглашусь. Но у него другое на уме.

— Знаешь что? — Он кладет мне руку на плечо. — Мы пойдем сейчас к тебе. И ты покажешь мне водоемы с твоей стороны. Мы поговорим, ты сваришь мне кофе, и потом я уйду. Ты согласна?

Мы встаем. Расплачиваемся, каждый за себя. Меня это немного смущает, денег у меня немного, а в первый раз всегда платит мужчина. Но сумма не велика, и я тут же забываю об этом.

Рука об руку и почему-то вдруг смущенные мы проходим небольшое расстояние до моего дома. Весь вечер Янник не закрывал рта, а тут он упорно молчит.

Вот дверь моего дома. Мы останавливаемся, глубоко заглядываем друг другу в глаза, бросаемся в объятия и целую вечность целуемся. До чего же хорошо — новый мужчина после долгого перерыва! У Янника гибкое тело. Никаких углов! Мой инстинкт не подвел меня. Из всех мужчин в кафе он был самым лучшим. Он не навалится на меня как Томми или Брис, он будет прислушиваться ко мне. И скрести явно не будет! Я это чувствую по тому, как он прижимает свои бедра к моим — медленно, с чувством. Этот мужчина знает, как обращаться с женщинами. У него хорошая, чистая кожа, и от него исходит здоровый запах. А это важно в наше безумное время!

Тесно обнявшись, мы входим в дом. Прижавшись, стоим в лифте. Перед дверью в квартиру еще раз целуемся, еще дольше и крепче. Наконец я отделяюсь от него.

— Я много думал о тебе, — шепчет Янник мне в волосы, пока я ищу ключ. — Я надеялся, что ты сегодня опять, придешь. Я сразу заприметил тебя, еще в первый раз. На тебе было розовое платье из довольно тонкой ткани. На свету оно просвечивало, и я увидел твои красивые ноги, — он делает паузу, — до самого верха! Эта картина преследовала меня несколько дней!

— Хорошо, что сказал, — я улыбаюсь ему, — в будущем буду носить нижние юбки!

Янник смеется. Мы целуемся. Сцепив руки, переступаем через порог. Я зажигаю свет.

— Ого! Да тут целая анфилада! — В голосе звучит восхищение. — Такого я не ожидал. Это высший класс!

— Да? Но у вас на улице Валери, дома не хуже. И твоя квартира наверняка больше.

Он не отвечает, подходит ко мне и кладет руку мне на талию. Мы вместе проходим по комнатам. Стоим рядом у окна и смотрим на водоемы. Месяц взошел и отражается в прудах. Он напоминает мне хрупкий серебряный круассан. Рядом мерцают первые звездочки. Картина такая романтичная, что у меня начинает колотиться сердце. Янник кладет свою голову на мою, его волосы щекочут мой висок. Но потом все идет вкривь и вкось.

— Красиво у тебя! — говорит он мечтательно.

— Да? Но у меня еще нет кровати.

— Это неважно. Здесь так уютно, что хочется сразу въехать!

Въехать??! Это слово ударяет меня как током. Слишком неприятные воспоминания времен моих странствий связаны с ним! Я ведь обожглась на молоке! Вид из моего окна сразу же портится!

— Твой жене это вряд ли бы понравилось, — шучу я, в надежде спасти ситуацию. Но становится еще хуже.

— А, моя жена, — вздыхает Янник, отпускает меня и, оперевшись локтями о подоконник, свешивается из окна. Что это он делает? Собрался броситься в воду?

— Но ты же носишь обручальное кольцо, — говорю я в отчаянии.

— По привычке! — Янник не мигая смотрит в ночь, вдруг ставшую не романтичной, а зловеще черной. — Все очень, очень сложно! — Он оборачивается, губы кривит болезненная усмешка. — У меня большие проблемы. Но об этом я расскажу тебе завтра, когда мы получше узнаем друг друга!

Э, нет! Этого он не будет мне рассказывать!

Знаю, как он себе это представляет: растопит меня нежной ночью, а утром я должна оплатить его долги. Знаем мы эти штучки! Мое желание куда-то улетучивается. В голове лишь одна мысль: как мне от него избавиться?

— Ты покажешь мне ванную? — Янник расстегивает свою белую рубашку. — Я хочу привести себя в порядок. Для тебя!

— Разве ты не хотел чашку кофе? — спрашиваю я в панике.

— Неужели я похож на такого? — Он смеется. Ну ладно!

— Ванная прямо, — говорю я, смирившись, — и пожалуйста, заверни потом до отказа холодный кран в ванне, он течет!

Янник снимает свои туфли. Особой свежестью от них не пахнет. Ставит их в коридоре и быстрыми шагами уходит. Хорошенькое дело! Что мне делать? К счастью, мне не двадцать, а сорок два, и я смогу постоять за себя!

Аккуратно снимаю свое белое платье и вешаю его в шкаф. Остаюсь в белье. Потом надеваю самую толстую фланелевую пижаму, какая только у меня есть, красную в белый цветочек, глухую и жутко теплую. Для моих целей подходящую!

Потом сажусь на диван и жду.

Время идет.

Слышу плеск воды. Потом фен. Потом все стихает. Что он делает? Почему не возвращается?

Бесшумно поднимаюсь, прокрадываюсь на цыпочках по коридору и заглядываю в приотворенную дверь. О нет! Только не это! Увиденное подтверждает мои самые страшные подозрения! Янник склонился над раковиной и стирает свои трусы! Я крадусь назад и опускаюсь на стул. Нет! Нет! Нет!

Мне не нужен больше мужчина, который стирает у меня свои трусы. Это значит, что у него нет дома Что никто о нем не заботится. Что он живет где-нибудь в комнате на чердаке без горячей воды. Что у него нет стиральной машины. Это значит, что он дни (и ночи!) напролет неизвестно где мотался. Масса дурных предчувствий проносится в голове, если мужчина при первом свидании стирает в моей ванной свое белье

Поэтому он не заплатил в кафе. У него нет денег. Поэтому не пригласил меня в ресторан. Поэтому мои три комнаты показались ему такими огромными

Янник возвращается с мокрым предметом в руке.

— Куда это можно повесить? — Он оглядывается в комнате. Сейчас будет катастрофа!

— На полотенцесушитель! В ванной! — кричу я громче, чем хотела, и вскакиваю как от удара током. Он оторопело смотрит на меня. О моих мыслях он не догадывается.

А я вспоминаю Билли. Билли из Манчестера (кратко и отнюдь не сладко), бросившего свои мокрые трусы на торшер, на ценнейший белый шелковый абажур, который тут же покрылся пятнами. Меня чуть удар не хватил.

— Ты рехнулся? — закричала я тогда в ужасе. Он недоуменно посмотрел на меня:

— Разве я плохо придумал? Ведь уже не топят, а от лампы исходит приятное тепло!

Больше я его никогда не приглашала.

Янник не ищет торшера. В дискуссию он тоже не вдается, поворачивается на пятках и исчезает в коридоре. Тем не менее, от его былого шарма не осталось и следа!

Пытаюсь успокоить себя. Глубоко дышу и сажусь на диван. Подбираю под себя ноги и упираюсь головой в коленки. Почему я так нервничаю?

Мне вдруг вспоминается Алистер, мой экс-друг из Нью-Йорка. Актер-неудачник. Я познакомилась с ним в прачечной самообслуживания.

— Мне нужен кто-нибудь, кто бы взял на себя на один месяц заботы обо мне! — сказал он с преданным собачьим взглядом. Гениальная фраза! — Через месяц я опять встану на ноги. Если я никого не найду, я покончу с собой! — Я подумала: месяц пролетит быстро. Алистер въехал — и остался навсегда! Мне пришлось искать новую квартиру, чтобы избавиться от него, через год! Он не работал. Всегда был уставшим. Слишком много пил. Я кормила его, против своей воли, при этом денег у меня тогда было больше, чем сейчас!

Нет! Я больше не дам себя использовать сильному полу — ни в качестве трамплина для получения наследства, ни в качестве золотой гусыни. Прощай, Янник!

Я, женщина, сама добилась этой квартиры, и я по уши сыта взрослыми мужчинами, которые не в состоянии заработать на стиральную машину.

Завтра он наверняка попросит одолжить ему пятьсот франков. А потом пойдет на кухню, сунет нос в мой холодильник и будет недоволен тем, что там нет его любимой колбасы!

Я знаю, о чем говорю: если мужчина стирает в моей раковине свои трусы, он точно не может быть поверенным крупной фирмы, как заявил Янник. Если он там вахтер, уже хорошо!

Человек, стирающий трусы у чужих женщин, скорей всего безработный, от него ушла жена, а дети — в детском доме, не исключено, что он бездомный, может, его выселили принудительно, да, такое бывает летом в Париже. Вчера читала во «Франс Суар»: «Супружеская пара из Бельвиля полетела в кредит на Гавайи». До этого они три года не платили за квартиру. Когда они вернулись, квартира была опечатана, а мебель выброшена на помойку. Нет, от таких трагедий я предпочитаю держаться подальше!

У меня аллергия на судебных исполнителей, на долги и на мужчин, которые постоянно терпят банкротство. Я достаточно на все это насмотрелась ребенком в Вене. Не по телевизору, а дома, поскольку жизнь в семье художника даст сто очков любой самой захватывающей вечерней программе. Чего мы только не натерпелись, пока отец был никому не известным художником: неделями хлеб с маргарином, и больше ничего. Ни лампочек, ни горячей воды! Темное, неотапливаемое ателье! И печать судебного исполнителя на мольберте! Все! Эти времена позади. И я не вынесу мужчину, который напомнит мне о них. Меня сразу начинает тошнить. Нет уж, лучше я останусь одна!

Янник возвращается и останавливается передо мной.

Он нацелил мой махровый халат и теперь в недоумении таращится на мою розовую пижаму.

— Что это ты так укуталась?

— Голова заболела. И меня все время знобит!

— Бедняжка!

Янник гладит пальцы моих ног. Руки у него шершавые» И почему я этого раньше не заметила? Под ногтями грязь. Но пахнет он хорошо. Моим шампунем.

— Твой муж звонил? — желает он знать. Волосы его еще влажные.

Трясу головой.

— Почему же ты тогда такая молчаливая?

Он пытается меня поцеловать. Я не размыкаю губ. Он нежно гладит мою щеку, мой лоб. Наверняка он хороший любовник. Но я лежу неподвижно, как бревно.

Мокрые трусы меня парализовали!

Немного погодя он сдается. Подчеркнуто громко зевает. Желает мне спокойной ночи и засыпает, повернувшись ко мне спиной и не притронувшись ко мне. Утром он встает раньше меня, не говоря ни слова, готовит кофе и приносит мне его в постель. Потом натягивает высохшие трусы.

— Что ты сегодня делаешь? — спрашивает он как бы между прочим.

— Мне надо идти на работу.

— Жаль. А то бы я остался у тебя.

— Да, действительно жалко. В другой раз. Мы наверняка скоро встретимся опять в кафе.

Он не осмеливается спросить, можно ли ему остаться в квартире одному, это прибавляет ему очков! Может, все-таки встретиться с ним снова? Когда я буду больше зарабатывать и смогу позволить себе содержать безработного мужчину?

Но не успевает он уйти, как я меняю свое мнение.

Кухня пропахла табачищем, ванная тоже, я этого боялась! В туалете, в раковине, в кофейном фильтре — всюду торчат окурки. Газ не выключен, холодильник не закрыт. Все пепельницы в салоне переполнены через край. Повздыхав, начинаю наводить порядок. Странно, а вчера Янник утверждал, что не курит. Вот вам первая ложь. И почему ему не надо на работу? Поверенные не могут так просто отлынивать в начале недели, когда проходит большинство переговоров!

Почистив пылесосом ковры от пепла, быстро собираюсь сама, потому что мне предстоит тяжелый день. Пусть личная жизнь не клеится, зато в профессиональном смысле все в порядке! Я работаю у Глории, и мы получили заказ на номер-люкс в роскошном отеле у Лувра. Его на два года сняла одна американская кинозвезда и хочет все обставить заново. План я уже начертила, он принят. Сегодня нам предстоит обсуждать цвета. Она хочет только желтый, беж и голубой. И все должно сверкать! Это будет непросто!

А вечером я иду ужинать с одним клиентом. Там будет еще покруче!

Но я люблю свою работу, и сложности только придают мне силы. Как заставить блестеть бежевый и голубой? Я придумала! С помощью золота! Тут же предлагаю это красивой даме и показываю образцы. Она соглашается! Через час цвета выбраны, мебель обсуждена, и я сразу же обмеряю шторы. Если все будет удачно, в конце сентября в номер-люкс можно въезжать. Могу спорить, о нем заговорят в городе!

Довольная, еду потом к бирже, на улицу Фейдо. Там мы обставляем квартиру для клиента, с которым я сегодня ужинаю. Сто квадратных метров вместе с офисом, начиненных компьютерами. Он любит все в черно-белых тонах. Я нет. Но что поделаешь. У каждого свои представления о рае!

Взбегаю по лестнице на второй этаж. Квартира темная, но я сделала все, что в моих силах. Стены оставила белыми, над каминами разместила большие зеркала. Полы во всех комнатах без исключения затянула белыми паласами, это зрительно увеличивает пространство и создает иллюзию светлого утреннего утра, когда вот-вот должно показаться солнце! Пока все складывается удачно, но я хочу посмотреть, как получается ванная. Плиточник еще тут. Он работает не так безупречно, как Филипп, но я довольна и не скуплюсь на похвалы. Бог даст, к концу недели он закончит. Потом на очереди будет кухня. «Хайтек», сплошь хром и сталь, а пол из черного гранита.

Квартира принадлежит месье Вово.

Он армянин. Его настоящая фамилия звучит иначе, но во Франции он называет себя так.

Месье Вово — богатый мужчина. Он может оплатить свой ужин и мой заодно. Что он и сделает сегодня вечером, в «Гран-Веву», одном из самых фешенебельных заведений во всем Париже. Месье Вово — финансовый гений. Он постоянно курсирует между Нью-Йорком и Парижем, вовремя платит авансы, его чеки обеспечены, только мне он не нравится. И в этом вся загвоздка! Глория заклинала меня встретиться с ним. Он трижды звонил из Америки и непременно хотел меня увидеть, чтобы обсудить детали квартиры. Из дружеских чувств, я соглашаюсь.

Кроме того, у меня сейчас нет денег. И меня подмывает сходить туда, где едят богатые. Ресторан находится прямо в Пале-Рояль, под аркадами, и в воздухе витает дух приключений. Вчера — кафе, сегодня — роскошный ресторан, вчера — осечка, сегодня — страстная ночь?

Только не с Вово! Он для меня слишком унылый и мрачный. Но я верю в Париж! Здесь все получается иначе, чем предполагаешь. Идешь с одним, а оказываешься в постели с другим. Семьдесят восемь одиноких ночей! Если я срочно с кем-нибудь не пересплю, я свихнусь!

Ровно в девять вхожу в «Гран-Веву». Месье Вово уже здесь, сидит за красивым столиком. При моем появлении он бледнеет.

— Бонжур, месье, — говорю я с хорошо отрепетированным придыханием.

— Бонжур, мадам! — Он встает и целует мне руку. Потом разглядывает меня, словно бесценную картину. И недаром. На мне декольтированное платье из черного бархата с короткими рукавами и пышной юбкой из тафты в черно-белую полоску. Юбка выше колен, так что мои длинные ноги видны во всей красе. Из украшений — бусы и два браслета из великолепной бирюзы, а в ушах золотые солнца. Ни колец, ни гребешков. Черные туфли на высоких каблуках. И чистые, уложенные феном волосы струятся густыми, блестящими волнами по моим плечам.

Официант подвигает мой стул и улыбается мне. Вово снова садится.

— Я так рад, что вы нашли для меня время, — начинает он разговор. — Знаете, меня терзают сомнения! В Нью-Йорке теперь в моде новая романтика. Не будет моя здешняя квартира смотреться слишком голой?

Эти опасения мне знакомы. И я знаю, как их развеять.

— Вам нравится новая романтика? — мягко спрашиваю я.

— Нисколечко, — говорит Вово, — я нахожу ее чудовищной! Но мои друзья, вы же понимаете! Что нам делать, мадам?

Задумываюсь. Он любит окружать себя черно-белыми тонами. Но когда приходят гости, должен появиться налет романтики. Я задумчиво смотрю на маленького худого мужчину, сидящего напротив. На его массивные очки, длинный нос, печально опущенные утолки рта. У него серые глаза, серый костюм, бесцветный галстук. Зато отличные волосы — цвета маренго, густые, великолепно уложенные, придающие ему светский вид.

— Ужасная проблема, не так ли? Поэтому я непременно хотел увидеть вас!

Мы заказываем аперитивы. «Кир Рояль» для него, шампанское для меня. Чокаемся! Ох, до чего же вкусно! Вово с облегчением вздыхает, потом опять морщит лоб:

— Все, что вы уже сделали — превосходно! Я не хочу чтобы что-то менялось. Но это должно иначе смотреться! Может, у вас появится какая-нибудь идея, мадам?

У меня есть идея.

— Все очень просто, — говорю я многообещающе и замолкаю.

— Правда? — нетерпеливо восклицает Вово. — Я уже несколько недель бьюсь над этим. Так просто это не может быть!

— Может! В салон и столовую мы купим старинные ширмы! Красивые, восточные. Резные, либо расписные, либо покрытые лаком, там видно будет. Когда придут гости, вы их выставите. А если вы один, они стоят сложенные в углу.

— Браво! — кричит в восхищении Вово.

— Потом еще купим несколько ваз. Большие, красивые, китайские, не сине-белые, а пестрые! Когда придут друзья, вы поставите туда цветы. Рядом с биржей есть цветочник, он составляет великолепные букеты. Вам надо только заказать, он все принесет на дом и заберет, романтичнее некуда. Завтра я вам позвоню и дам его телефон.

— Ах, мадам, — умильно говорит Вово, — вы просто гений!

Он поднимает свой бокал.

— Вы редкий цветок, сочетание красоты и таланта! Выпьем за вас!

Я улыбаюсь про себя.

Моя профессия лучше любого бюро знакомств. Где еще так быстро сходятся с чужими людьми и расспрашивают их об интимнейших вещах. Как они едят, спят, моются, об их слабостях и привычках — все педантично исследуется, ведь квартира должна быть сделана по мерке! Уже после первых переговоров расстаешься с ощущением, что знакома с клиентом не первый год. А уж когда квартира готова, то и вовсе становишься частью его жизни — если захочешь, конечно!

В случае с Вово я не хочу!

Его интересуют только цифры. Акции, валютный курс, все, чем владеют, что покупают, на чем едят, что носят, а мне это скучно! Я люблю индивидуалистов, не подстраивающихся под вкусы масс. Кроме того, он начисто лишен юмора.

Тем не менее вечер получается лучше, чем я ожидала.

С теми клиентами, которые меня не интересуют, я могу проболтать целую ночь в свое удовольствие. Не раскрывая при этом никаких подробностей о себе. Я же знаю предостаточно.

Вово в третий раз разведен. Живет один. Раз уж мы заговорили на эту тему, только с большим трудом мне удалось уговорить его на двуспальную кровать. Он настаивал на односпальной. Но богатые мужчины всегда находят женщину! Он мне еще спасибо скажет!

Вово поднимается. Полночь. Мы славно поели: он — рыбу и мясо, я — нежную зелень, хлеб и мороженое.

— Сходим еще куда-нибудь, дорогая мадам? — спрашивает Вово с надеждой. — Вы любите слушать музыку?

— С огромным удовольствием! Что вы предлагаете?

— Симпатичный клуб в Сен-Жермен. «Ле Бильбоке». Может быть, вы знаете его?

«Ле Бильбоке»! На меня вдруг нахлынуло болезненное воспоминание о Поле. Где он? Я скучаю по нему! Почему он не дает о себе знать?

— Прекрасно знаю, — произношу я вслух, — в июле я слушала там великолепную негритянскую певицу.

— Я тоже! Я там свой человек. Когда живу в Париже, всегда там бываю. А сегодня у них совершенно особая программа. Но больше я вам ничего не скажу!

17

Я с радостью еду в «Бильбоке», питая тайную надежду встретить там Поля.

Я знаю, что это чистейшая фантазия. Он путешествует где-то по Европе, последняя открытка пришла из Лозанны. А потом, по плану, на очереди Италия: Фриули и затерянная где-то в Тоскане экологически чистая деревня, выдающая на-гора не только великолепные урожаи (без ядов и химии), но и выручающая немалые прибыли. Отец непременно хочет увидеть все это собственными глазами.

Поль за тысячу километров от меня. Но с той памятной ночи в середине лета клуб и он соединены в моем сердце, ведь мы были там счастливы.

Мы едем на машине Вово, сером «порше», модели, совершенно ему не подходящей, и поскольку в августе мало машин, уже через десять минут мы прибываем на место.

На этот раз мы не сидим на бархатных табуретках рядом с музыкантами. Как только мы входим в клуб, нам навстречу спешит директор собственной персоной. Он жмет нам руки и ведет к накрытому белоснежной скатертью столику с удобным видом на сцену. Вово заказывает бутылку шампанского, самого дорогого. Его тут же приносят, в красивом серебряном бочонке со льдом.

— Выпьем за нас, — громко объявляет Вово… А это еще что такое? Кто-то гладит меня по ноге! Две секунды я сижу застыв. Прикосновение было таким неожиданным, без всякого предупреждения! Взгляд под стол проясняет ситуацию. Вово сбросил один ботинок и гладит мою ногу тренированными пальцами ноги в тонких шерстяных носках. Очень странный господин. Весь вечер мы говорили только об интерьере, ни одного двусмысленного слова, ни одного жаркого взгляда на мои ноги или иную выдающуюся часть тела — и вдруг такая атака в лоб!

— Нет-нет-нет! — говорю я ему будто ребенку, смотрю в глаза и качаю головой.

— Нет? — ошеломленно спрашивает Вово и убирает ногу. — Но почему нет? Я жажду вас уже не одну неделю, и вы меня, конечно, тоже!

Делаю большие глаза. Откуда у мужчин такая самоуверенность? Никогда не могла этого понять! Но тут появляются музыканты.

— Сейчас начнется самое интересное, — говорит Вово и садится прямо. На сцене пианист, ударник, контрабасист и гитарист. Ни один из четверки мне не знаком. Зал заполнен до отказа.

— Обратите внимание на человека с гитарой! — шепчет мне Вово. Я делаю это. Без особого энтузиазма. Он якобы цыган. Маленький, бледный, невзрачный человечек. Словно согбенный горем, стоит он с опущенной головой в огнях рампы. Что потерял здесь? Один его вид вгоняет меня в сон. Как можно быть музыкантом с такой безобразной внешностью? Вово в своем репертуаре. Вот такие вещи ему и нравятся.

С трудом сдерживаю зевоту. Джаз-банд начинает играть. Гитарист не отрывает глаз от своих ботинок. И вдруг он выдает. Сонливость моментально слетает с меня!

«Ты у меня красивая» — старая еврейская песня. Он играет мелодию, потом начинает импровизировать. Бог ты мой! Какая же у него техника! Он просто великолепен! Как он умудряется играть так быстро и в то же время так красиво?!

Он расцвечивает мелодию бурными пассажами, все время возвращаясь к основной теме. Его виртуозные рулады уносят человека куда-то ввысь, а потом молниеносно обрушиваются вниз. Я сижу как зачарованная! Звуки мурашками пробегают по моей спине, покалывают между лопатками, и мне кажется, что он ласкает меня. Гитарист раскачивается в такт, глаза его закрыты.

Его друзья подходят, машут, кричат ему, но он никого не видит, он отсутствует. Цыган играет настолько живо, что воздух вокруг него вибрирует. Как долго он еще продержится? Неужели у него не болят пальцы? По-моему, уже должна отвалиться рука.

Теперь он играет медленнее, но тем сладостнее. Я вдруг вижу его и себя в постели. Тесно обнявшись. Он целует мою грудь. На лице то же выражение, что сейчас, во время игры: страдание и страсть. Если он не прекратит эту песню, я вскочу на сцену и поцелую его при всех!

В этот миг он открывает глаза и смотрит прямо на меня. Долгим, пристальным, пронзительным взглядом. У меня перехватывает дыхание. Неужели он прочитал мои мысли? Гитарист склоняет голову и кивает мне. Я вцепляюсь в свой стул, чтобы не сорваться и не побежать к этому безумному человеку.

Он набросил пушистый зеленый платок на гитару, на то место, где его правая рука касается дерева. Очевидно, в его квартире полно мягких покрывал, бархатистых подушек, и мысленно я уже нежусь там вместе с ним. Наверное, он целуется как дьявол. Вот уж у кого выносливость и сила, он всю ночь продержится. Прочь такие мысли! Или я просто опьянела?

Вово толкает меня локтем.

— Вы ему нравитесь, — шепчет он, прикрыв рот ладонью. — Заметили его взгляд? — Вово многозначительно подмигивает. — Он сгорает от ревности, что вы тут сидите рядом со мной!

Теперь начинается медленная песня. Неужели это та же гитара. На меня изливается целый поток серебристых звуков. Знакомая мелодия, название только забыла. Все-таки выпила слишком много шампанского? Ах, какая сладкая музыка! Высокие тона поют, обрываются, вибрируют. Меня мороз продирает по коже, от этого можно сойти с ума. Сейчас потеряю самообладание и закричу от счастья.

Песня заканчивается дивными аккордами. Люди вскакивают со своих мест и кричат «Еще! Еще!» Я кричу вместе со всеми. Взрываются оглушительные аплодисменты. Музыканты улыбаются, кланяются и медленно уходят со сцены. Гаснут прожекторы. Через полчаса выступление будет продолжено.

— Ну? Что скажете? — с торжествующим видом спрашивает Вово. — Каков виртуоз, а?

Я молча киваю, вся еще под впечатлением. Я не хочу говорить. Достаточно наговорилась в «Гран-Веву», на десять дней вперед. Теперь не плохо бы отдохнуть.

Гитарист стоит у стойки бара. Абсолютно один. Никто не осмеливается приблизиться к нему. Он пьет кофе, потом апельсиновый сок и ни капли алкоголя. На нем красная шелковая рубашка, волосы черные как смоль, с проплешиной на затылке. Я ее не заметила раньше, и она меня страшно трогает. Он оборачивается и разглядывает многочисленных посетителей, пришедших только ради него. Но это его не радует. На сцене он еще улыбался, сейчас же абсолютно серьезен. Стоило ему уйти от огней рампы, как свет погас и в его глазах.

Нет, уж больно он сложен! Справиться с таким — тяжелый труд. Он, наверное, способен целый день не проронить ни слова. Захочешь узнать, в чем дело, а он будет молчать целую вечность! Влюбиться в него можно только, когда он с гитарой в руках. Отделить его от инструмента — пропала магия! Если только затащить в постель вместе с гитарой. Только не сможет он в одно и то же время играть как безумный и пылко любить. Так что лучше держаться от него подальше!

Пошел второй час ночи. В клубе яблоку негде упасть. Все новые посетители входят в дверь, протискиваются к сцене и к бару. Народ стоит у стены, между столов. Как я узнала, гитарист — большая знаменитость, объездил с концертами весь мир, у него масса пластинок. Он не женат, живет со своим братом, который организовывает турне.

Наконец, перерыв закончился.

Музыканты занимают свои места. Я откидываюсь назад и жду первых аккордов. Вот они! Бурный пассаж да такой, что забываешь дышать. «Тучи» Джанго Райнхардта. Публика узнает мелодию и ревет от восторга. Одна песня красивее другой. Я в упоении! Вдруг, в середине песни Вово встает и ждет, что я последую за ним. Но я и не думаю. Меня десятью лошадьми сейчас не оторвешь от этого волшебногомузыканта. А потом, кто знает? Вдруг заглянет Поль?

— Мне нужно обратно в отель, — говорит Вово. — Позвонить! Очень важный разговор!

Ну да, конечно! В это время в Нью-Йорке закрывается биржа, и он желает знать, каков курс. Богаче он стал или беднее, и вернулись ли деньги, потраченные сегодня на меня.

Вово расплачивается. Чаевые вообще не дает.

— Вы идете со мной, любезная мадам?

— Нет. Сегодня нет.

— Жаль! Вы бы не пожалели. Я бы предложил вам, — он понижает голос и наклоняется к моему уху, — ночь, содрогающуюся от оргазмов.

Что он сказал? Я не ослышалась? Делаю изумленные глаза. Вово кивает в подтверждение. Молча трясу головой.

— Может быть, вы подойдете позже, — говорит с надеждой Вово и протягивает мне карточку отеля, — я потрясающий любовник! С нетерпением жду вас, дорогая мадам Сент-Аполл!

Берет мою руку и долго целует ее. Потом протискивается через толпу и исчезает.

Я тут же забываю о нем. Закрываю глаза и наслаждаюсь музыкой. Песня кончается, и от оглушительных аплодисментов дрожит пол. Но уже пошел третий час, и все, кому завтра на работу, разъезжаются по домам. Публика постепенно редеет. Я не имею ни малейшего представления, как будут развиваться события.

Знаю только одно: я хочу уйти подальше от этого дорогого столика, туда, где народ попроще — к бару. Официант освобождает мне место на высокой банкетке, обитой красным бархатом, между стойкой и лестницей, откуда лучше всего видно сцену. Я вдруг замечаю на себе любопытные взгляды и вспоминаю, что одета для дорогого ресторана. Там, наверху, это не бросалось в глаза, а тут я попала в самую толчею. Вдруг кто-то трогает меня за правую коленку. Это гитарист, прокладывающий себе мимо меня путь к бару. С умыслом или случайно? Он оборачивается и нежно проводит рукой по моей правой щеке.

— Вы очень красивая, — говорит он с хрипловатым придыханием, — не уходите. Останьтесь до конца, подождите меня!

Потом он протискивается к бару, заказывает минеральную воду и медленно выпивает ее, не говоря ни слова.

Я сижу как околдованная.

Я знала, что Париж еще преподнесет мне сюрприз. Ах, все-таки ночь обещает быть великолепной. Последней песней я наслаждаюсь вдвойне, у меня такое ощущение, что он играет только для меня. Когда все закончено, в три часа утра, он взбегает вверх по лестнице, в гардероб и возвращается, причесанный и надушенный. Я поднимаюсь, улыбаюсь ему, расправляю юбку и беру свою серебряную сумочку.

Дальнейшее я отказываюсь понимать!

Гитарист проходит мимо меня, как чужой. Он мастерски игнорирует меня! Что случилось? Ослеп он, что ли? Автоматически следую за ним. Он останавливается около портье и начинает с ним долгий разговор. Я подхожу к нему.

— Спасибо за прекрасную музыку, — говорю я и протягиваю ему руку. Она повисает в воздухе.

— Мерси, — бросает он мимоходом, хватает портье за руку и проходит мимо меня на улицу. Более недвусмысленного отказа трудно и вообразить. Остаюсь стоять в полном недоумении.

Зачем он тогда просил подождать его? Зачем гладил щеку, трогал за коленку? Зачем полночи сверлил взглядами? Для чего? Чтобы потом, когда я растаю, послать меня ко всем чертям? Или испугался меня вдруг?

Я выхожу из клуба и почти бегу к стоянке такси. Перед аптекой в Сен-Жермен нет ни одной машины, зато очередь человек в девяносто, до самой улицы Сент-Пер. Теперь придется ждать до умопомрачения, пока подойдет моя очередь. Ненавижу эту стоянку. Здесь можно простоять всю ночь напролет, а идти домой пешком слишком далеко. Неожиданно подходит гитарист, с опущенной головой и в полном одиночестве! Он с довольным видом размахивает инструментом, аккуратно упакованным в темный чехол. Он не замечает меня, смотрит как сквозь стекло и занимает очередь за мной.

Может, он любит мужчин? Наверное, так оно и есть! Может, я ему понравилась, и он подумал, с этой женщиной я мог бы при случае, а потом мужество оставило его? Такое бывало со мной. Или разыгрывал старые шуточки голубых: пробудить любовь из тщеславия, без единой искорки чувства! Флиртовать, пока женщина не начнет пылать, а потом вылить на нее ушат холодной воды!

Ну да ладно! Мы, женщины, играем в эту игру со времен Адама и Евы. Так что мы квиты!

— Добрый вечер, Тиция! — раздается вдруг за мной знакомый голос с сильным американским акцентом. — Вы меня не узнаете?

Я оборачиваюсь. Конечно, я его знаю, этого красавчика-блондина. Это Боб, журналист, мой поклонник на празднике Томми Кальмана. Какая неожиданность!

— Привет! — радостно откликаюсь я. — Что вы здесь делаете?

— Я был в «Бильбоке», так же, как и вы. Но вы меня проигнорировали.

Мы оба смеемся. Он становится рядом со мной. Такси нет и в помине. Мы начинаем болтать по-английски.

— Это продлится не меньше сорока минут, — считает Боб и смотрит на свой дорогой «ролекс». — Тебе уже пора домой? Может, пойдем в «Виллидж» и выпьем еще по бокалу?

— Что это за заведение? — осторожно спрашиваю я.

— Журналистское кафе. Довольно маленькое и тесное, но страшно забавное. Оно открыто до шести. Там есть пианист, а бармен — большой оригинал. Бет роскошное вино. И пиво. Словом, все, что захочешь. Все лучше, чей здесь прозябать,

— Это далеко?

— В ста метрах. На улице Гошон!

— Отлично! Идем!

Боб мне весьма кстати! Я так разгорячилась музыкой, тремя часами эротических видений, всеми этими любовными песнями и страстными мелодиями, что не желаю ехать одна домой! Была бы я мужчиной, отправилась бы сейчас в бордель! Семьдесят девять одиноких ночей! Лучше не думать об этом, а то впору броситься на шею этому красавчику.

Судя по его виду, это то, что ему нужно. Он явно нуждается в нежности. Что-то в его жизни не ладится, хотя он и не говорит об этом. Но мне достаточно одного взгляда.

Мы пересекаем улицу, делаем десять шагов и входим в дверь, из которой доносится музыка и — к сожалению — запах табака.

Клуб симпатичный, народу не очень много. Несколько американцев, англичан, известный австралийский репортер. Все друг друга знают, Боба тоже громко приветствуют.

Мы садимся за свободный столик у стены напротив длинной стойки бара. Заказываем минеральную воду. Я испытываю жажду, а у Боба была «длинной» предыдущая ночь. Пианист доигрывает последние такты «Моей забавной Валентины», захлопывает ноты и уходит домой. Замечательно! Музыки у меня сегодня было предостаточно, и теперь можно поговорить, не напрягая голоса.

Боб опять одет так, будто сошел с мостков салона высокой моды!

Отлично сшитый светлый костюм с широкими плечами, на поясе брюк заложены мягкие складки. Яркий платочек в кармане, явно ручной работы, галстук из того же материала.

Белокурые волосы подстрижены лесенкой, глаза ярко-голубые. Ухожен до кончиков ногтей, хотя ничего изнеженного в нем нет. Его что-то гложет изнутри. Мы беседуем, от личных вопросов он уходит. Но я давно узнала (от Глории), что он в близких отношениях с женой Томми Терезой. В Нью-Йорке. Не исключено, что ради нее он и приехал в Париж!

— Ты все еще живешь в отеле? — спрашиваю я.

— Да, к сожалению! — Он замолкает.

— Дорого — или?.. Боб краснеет.

— Дороже, чем в Нью-Йорке. Но я не могу найти квартиру.

— Я нашла одну. Случайно. Но она еще не готова.

— Разве ты не замужем? — удивленно спрашивает

— Замужем. Но я ушла от мужа. — Он задумывается.

— Тебе иногда бывает одиноко? — Я киваю.

— А тебе?

— Мне тоже!

Мы молчим. Между нами пробегает эротическая искра.

— Париж мне не нравится, — подает голос Боб, — думаю, что скоро поеду домой.

— Ты продвигаешься по службе?

— Нисколько! Здесь самая настоящая мафия, туда и не прорвешься! — Он смотрит на часы.

— Ты хочешь вернуться в отель? — тут же спрашиваю я.

— Ни в коем случае! Это то, чего мне хочется меньше всего!

— Почему же ты все время смотришь на часы? Боб опускает взгляд.

— Потому что… потому что я не хочу, чтобы ночь пролетела так быстро. — Он опять замолкает.

Я быстро соображаю.

— Ты хотел бы посмотреть мою квартиру? — решаюсь я.

— О да! — Он сразу расцветает. Глаза сияют, на губах улыбка. — Ты сваришь мне кофе? У тебя дома есть молоко?

— У меня все есть. Знаешь что, пусть бармен закажет нам такси. Мы больше не будем стоять в очереди. Если повезет, через четверть часа мы у меня.

В полчетвертого мы на улице Копер. Он вдруг становится страшно разговорчивым. Он восхищается квартирой, мебелью, почти готовым фри. Вид из окон спальни приводит его в такой восторг! Он декламирует стихотворение про луну, помогает мне на кухне, приносит кофейник в салон, по-домашнему располагается на моем тибетском ковре и разливает кофе. Я удобно сижу в кресле в стиле ампир, в воздухе электрические разряды. Боб ест меня глазами, полными обожания!

Но как только он выпивает свою чашку, сразу же становится тихим-претихим! Сидит и мрачно смотрит перед собой. Я пытаюсь развлечь его разными темами, все безрезультатно! Он отвечает односложно либо вообще не слышит вопроса. Это тянется какое-то время. Что такое? Кофе парализовал его разум?

Меня вдруг осеняет догадка.

Бог ты мой, все шишки на меня валятся. Еще один уникум! Боб — тихий молчун!

Бывают и громкие молчуны. Они тоже не говорят ничего конкретного, и уж ни в коем случае: «Можно у тебя переночевать?» Нет! Такого они никогда не произнесут, скорее откусят себе язык. Но они напевают и насвистывают, ставят кассеты и пластинки, курят и пьют, барабанят пальцами по мебели, упускают ценное время, и ночь пролетает!

Тихие молчуны не барабанят!

Они только бормочут еле слышно: «Мне нужно идти!» И надеются… на что? На чудо? На невидимый кран, который перенесет их в спальню? Без того, чтобы выглядеть сначала немножко смешным, держаться за ручки, гладить по волосам, говорить нежные слова?

Боб лежит на ковре и не двигается. Лишь бы не показывать чувства! Он хорошо смотрится в моем салоне. Но настроение изменилось. Тихие молчуны всегда привносят такую ноту. Между ним и мной вдруг образовалась глубокая пропасть.

Только что было так уютно, а теперь воздух между ковром и моим вольтеровским креслом почернел, и в нем зависло что-то сковывающее. Мы оба смотрим перед собой и слушаем тиканье часов на камине. Наконец я поворачиваю голову и смотрю на него. Он лежит с закрытыми глазами!

— Ты устал? — нарушаю я тишину и зеваю, ведь уже четверть пятого. Слава богу, утром мне не надо никуда идти!

Он кивает, не меняя положения.

— Вызвать тебе такси?

Никакой реакции. То ли хочет остаться, то ли уйти? Ну и гость! На редкость занимательный! Несколько минут разглядываю мужчину, хранящего гробовое молчание. Что мешает ему признать, что он хочет меня и мечтает остаться? Страх, что его отвергнут? Если так, то он жутко закомплексован! Ведь уже в «Виллидж» между нами было все ясно!

У меня вдруг лопается терпение! Я встаю. Я на пятнадцать лет его старше, и у меня больше смелости. К тому же я знаю: в случае с тихими молчунами надо действовать! Немедленно! Боб по-прежнему не двигается, только веки его подрагивают.

— Ты хочешь спать у меня?

Итак, роковая фраза прозвучала! Что он будет делать? Боб кивает. Беззвучно, почти стыдливо. Глаз так и не открывает.

— В моей постели?

Кто его знает, может, он хочет остаться на ковре. Он опять кивает. Но все еще не двигается. Ну хорошо, по крайней мере ясно: сегодня я не буду спать одна!

— Ты знаешь, где спальня, — говорю я и иду в ванную. Не понесу же я его. Все имеет свои границы. Да и тяжеловат он для меня.

Я сажусь на край ванны и пытаюсь представить себе, как это будет выглядеть дальше. Расчесываю щеткой свои длинные пряди и наношу капельку гвоздичных духов на грудь. Я обнажена и готова, но что-то не пускает меня на мой диван. Как я обниму этого мужчину, не сказавшего ни одного ласкового слова, ни разу не притронувшегося ко мне, не посмотревшего мне в глаза, абсолютно чужого?

А вдруг всю ночь так и будет продолжаться?

Но жизнь полна неожиданностей!

Когда я прихожу в темную спальню, Боб лежит голый между простынями. Он даже приподнимает простынь, чтобы я могла сразу нырнуть к нему.

Меня обнимают сильные руки. Неистовый, чувственный рот ищет мои губы и целует меня как сумасшедший. Неужели это тот же мужчина, который только что полумертвым лежал у моих ног?

К нему вдруг возвращается дар речи. Теперь, когда все ясно, он называет вещи своими именами.

— Хочешь, чтобы я вставил?

На редкость романтично! Мог бы оставить это при себе! Это возбуждает почти так же, как «ночь, содрогающаяся от оргазмов» Вово!

— Ты принимаешь таблетки?

— Нет!

— Мне вынуть член?

— Сегодня не надо! Но, пожалуйста, прошу тебя, помолчи! — И почему жизнь все время разочаровывает? Только что поэтично воспевал луну, а сейчас никакой поэзии. Слишком прозаический партнер.

— Я могу с тобой часами совокуп… — Я затыкаю ему рот. Он целует мою руку. Приятно.

Потом тесно прижимает меня к себе. Смотри-ка, никаких углов!

Его тело гибкое, орудие любви довольно большое. У него мягкая, ухоженная кожа. И — какое чудо! Он не бросается на меня! Нет! Ложится рядом, лицом ко мне и закидывает мои ноги на свои. Все-таки чему-нибудь я и научусь в Париже! Или это Тереза ему преподнесла? Мне вдруг становится жутко жарко!

Боб берет в руки свой твердый предмет и тычется внизу. Мне нравится поза. Удобно, никто не доминирует, женщина тоже свободно двигается. Так можно любить друг друга бесконечно.

Боб сдержанно стонет. Меня заливает горячей волной, когда он находит нужное место и мягко входит в мою плоть. Он как будто создан для меня: размер — то, что надо! Этот мужчина — мое спасение, лишь бы не раскрывал рот! Я боюсь сглазить. Но кто знает? А вдруг получится действительно хорошо?

Вот он целиком вошел в меня!

Моя правая рука у него под головой, его левая — под моей спиной. Он замирает и весь дрожит. Свободной рукой ласкает мою грудь. Теперь начинает двигаться. Ритмично, не слишком напористо, не слишком быстро, не слишком механически, не слишком глубоко. Не скребет. Да, Боб знает в этом толк! Он хотя и тихий молчун, но в постели он великолепен! У него была хорошая учительница!

Он ищет мою руку. Наши пальцы переплетаются, и как только я не могу закрыть ему рот, он опять начинает говорить.

— Ох, как хорошо. Твое влагалище такое узкое!

— Пожалуйста! — кричу я в панике. — Замолчи! — Он тут же нежно целует меня и вынимает свой член.

— Мне перестать? Я тебе больше не нравлюсь?

— Нравишься! Но, пожалуйста, закрой рот!

Боб опять идет ко мне, я с готовностью устремляюсь ему навстречу. Сказываются семьдесят девять одиноких ночей! Я исхожу от желания. Думать уже не успеваю. Боб любит меня так, будто знает не один год мое тело. Двигается таким образом, что задевает внутри мое самое сокровенное место. И как только мышцы внизу набухают, он не убыстряет темп, нет! Он ласкает мою греховную точку, и не успеваю я опомниться, как содрогаюсь от сильнейшего оргазма!

— О дарлинг, — стонет Боб и начинает двигаться как сумасшедший, — О, бэби! Йес, йес, йес! — Он сжимает меня так, что я почти задыхаюсь, и кончает с такой мощью, будто десятилетиями не прикасался к женщине! Он кричит, плачет и смеется, осыпает мое лицо и грудь поцелуями и в конце концов засыпает глубочайшим сном с блаженной улыбкой на устах!

А я лежу и чувствую себя вновь родившейся.

Пусть одна из моих приятельниц и утверждает, что сон с мужчинами отнимает много энергии и она потом «обессиленная», будто «у нее что-то отняли», но у меня все как раз наоборот.

Я заряжаюсь радостью и счастьем, все во мне поет, кровь звенит в жилах, нервы спокойны, я в отличном настроении. Боб подарил мне оргазм, но я не боюсь оказаться у него в плену. Его глупая болтовня делает это невозможным. Но когда он молчит — я преклоняюсь! Тогда его можно рекомендовать в самом изысканном обществе. Впрочем, он уже и так там!

Боб просыпается, начинает меня целовать, и мы опять занимаемся сексом. Дольше, чем в первый раз и также прекрасно. Он кончает за ночь пять раз, я дважды. Такого со мной еще не бывало. И когда, завершив последнее безумие, мы проваливаемся в глубокий сон мы одна плоть и кровь, единое целое.

Боб реагирует на каждое мое движение, наши сердца бьются в унисон, стоит мне повернуться как он поворачивается тоже, мы лежим, тесно слившись, и идеально подходим друг другу! Но всему этому суждено мгновенно улетучиться!

Я поставила будильник на одиннадцать.

Не успел прозвонить звонок, как Боб вскочил и снова превратился во вчерашнего чужака. Да, вот такие они и есть, эти тихие молчуны. Смотрит на меня холодно, ему ужасно некогда, не произносит почти ни слова, на завтрак не остается. Стремительно убегает, и нет его!

Ну, мне не двадцать, меня подобное не может вывести из равновесия. Напевая, иду в ванную и занимаюсь своей внешностью. Мягко массирую лицо миндальными отрубями с морским песком, кожа от этого становится нежной, как ягодицы младенца. Наношу свое секретное оружие — смесь миндального и розового масла с настоем ромашки в равных пропорциях, оставляю на десять минут и потом снимаю тампоном излишки. Отлично! Кожа нежная и гладкая!

Вспоминаю при этом о том сладострастии, которое испытала в объятиях Боба, и жутко радуюсь, что не мне приходится готовить ему каждый день еду, стирать белье и выносить приступы плохого настроения.

Да уж, в сорок два года я знаю, чего хочу, а именно: страсти! Во всех других случаях я предпочитаю собственное общество!

Без Боба я обойдусь, хотя мне его жаль.

Чего стоит его чудовищная лексика в постели! Так говорит только американец из «хорошей семьи» с пуританским воспитанием, ведь в таких домах на тему любви наложен запрет. Он и сам не видел особой любви. Ведь он, бедняжка, сын чопорной матери. Она никогда не ласкала, не целовала его, не прижимала к себе. Мужа своего она скорее всего не любила, ребенка тем более. Поэтому-то Боб и растаял только тогда, когда погас свет и его никто не видел! Нежность при свете — это что-то недопустимое!

Приглашать я его больше не буду. Тихие молчуны всегда одинаковые. А в больших дозах это скучно!

Итак, лицо идеальное!

Теперь красиво причесать волосы и надеть что-нибудь удобное, темное, немаркое. После обеда мне придется обмерять одну квартиру (вместе с подвалом, чердаком и комнатой для прислуги), а затем начертить план: как квартира выглядит сейчас и как бы мы ее перестроили для новой владелицы. Она, очевидно, захочет несколько ванных и побольше встроенных шкафов. Всегда одно и то же. Я это могу изобразить с закрытыми глазами.

Так, теперь туфли, голубые, на низком каблуке. Ключи от машины. Дюймовая линейка. Блокнот и карандаш. Вгрызаюсь в яблоко.

Прикинем, как обстоят дела.

У меня масса поклонников, но с мужчинами мне не везет.

У Фаусто двое детей и любовница, и он укладывает каждую, которая захочет! Один скребет. Другой молчит. Третий мучит меня культом Исиды. Потом стираные трусы. И куча Вово. А еще неудачный опыт в Вене. Чего я только не испытала, могу написать целые тома — сплошь трагикомедии! Одно ясно: мужчины — слишком сложная штука!

Я сдаюсь! Я больше не хочу искать великой любви, идеального мужчину, предначертанное мне на небесах счастье. Ребенка я тоже больше не хочу. Спасибо, не надо! Время от времени леденец, кратко и сладко, это поможет мне выстоять. Но влюбляться я больше не собираюсь! Любовь причиняет слишком много боли! Надо наслаждаться ею очень экономно, в геометрических дозах. Капля в море! У кого это, правда, получится?

У меня — нет! Я хочу все — или ничего!

Поэтому я прекращаю поиски и с головой ухожу в работу. Время как нельзя более подходящее. Тело молодое, интеллект зрелый, я в расцвете сил. Я прославлюсь! Во всем мире!

А если я что-нибудь действительно хочу (в конце концов, ведь я пережила лавину), я этого добиваюсь!

18

Прошло пять месяцев.
Сегодня среда, двадцатое января. Мой сорок третий день рождения. Я все еще работаю для Глории, то есть работала! До сегодняшнего дня, да будет замечено. А теперь все по-другому. Произошли невероятные вещи. С сегодняшнего дня я работаю с ней. В качестве партнерши.

Переворот наступил в сентябре. Мадам Полина Луазо купила квартиру на Авеню дю Мэн. Сенсационная удача, никто уже в это не верил. Она заплатила мою цену. И заплатила наличными. Ей не потребовалось ни су банковского кредита, что могло бы растянуть покупку на месяцы. В конце сентября мы подписали предварительный контракт, а три месяца спустя (таковы сроки во Франции) все было закончено и деньги на моем счету!

Это было весьма кстати!

Глория надумала расширяться. Она хочет купить дом, в котором располагается ее студия по оформлению квартир. Владелец умер, наследник живет в Америке, и дом с начала января продается. Дорого, потому что район фешенебельный. Однако сбережения Глории плюс выручка за Авеню дю Мэн плюс кредит в банке — и мы набираем сумму. Мы уже внесли предложение, и в конце января будет решаться, принято оно или нет.

А сегодня мы скрепили печатью еще один контракт — наше деловое соглашение! У одного знакомого юриста неподалеку от Оперы. А потом отпраздновали в «Тур д’Аржан», с видом на Норт-Дам и чокнулись великолепным старым шампанским.

— За многие золотые годы, — провозгласила Глория, — за тебя и твой день рождения. Чтобы каждая из нас встретила любовь, чтобы мы разбогатели, стали счастливыми и известными. И чтобы сбылись все наши мечты!

— Если бог захочет, — добавляю я. Глория странно смотрит на меня.

— Захочет, — сухо бросает она, — мы же не собираемся украсть наши деньги!

Ах, Глория! Чем бы я была без нее? Вот она сидит напротив, довольная, уверенная в себе, само воплощение успеха. Знакомство с ней было самым счастливым случаем в моей жизни.

Глория — очень красивая женщина. Типичная парижанка, излучающая веселье, живая, пониже меня ростом, по-девичьи стройная, с темной короткой стрижкой и слегка раскосыми черными глазами. Ей пятьдесят восемь лет, которые ей никто не дает, и волосы, между прочим, свои, некрашеные!

На сегодняшний праздник она надела очень элегантный белый шерстяной костюм от Нины Риччи, шелковую зеленую блузку, в кармане торчит зеленый платочек, а в ушах огромные зеленые серьги в виде королевских пальм, достающие почти до плеч. Эти серьги вызывают улыбку, что входит в ее планы. В этом и есть вся Глория: элегантна до кончиков ногтей, но с юмором!

Глория происходит из старой еврейской семьи.

В семнадцать она сделала блестящую партию по выбору своего папаши. Вышла замуж за преуспевающего архитектора, перебралась в роскошную квартиру в Нейи и превратилась в жену и домашнюю хозяйку.

Но счастья это ей не принесло. У мужа хотя и были деньги, дела шли блестяще, но чего-то недоставало. По вечерам она заставала его в темных углах с его нежным молодым секретарем. При разводе Глория была девственницей!

Ей было всего двадцать, и она показала себя: учеба, практика в лучших фирмах, собственное дело — все заработала сама, без малейшей поддержки из дома! Только с мужчинами ее преследовали неудачи. За развалившимся браком последовала длинная череда эпизодов, которые можно было бы назвать «кратко и сложно». Но вот уже два года она живет с Джорджем, адвокатом-американцем. С ним вроде все идет гладко. Я поднимаю свой бокал.

— За тебя, родная.

Мы чокаемся. Парижане мне милее всех на свете. Они излучают радость, предупредительны, очаровывают меня своими изящными комплиментами, хорошим вкусом, неиссякаемым юмором. А Глория, помимо всего прочего, еще и надежна! Пока она меня ни разу не разочаровывала!

— Кстати, Тиция! Чуть не забыла тебе сказать. Звонил некий господин президент Валентен. Ему нужен твой совет. Завтра в одиннадцать он пришлет за тобой своего шофера. Я дала согласие за тебя, надеюсь, ты не возражаешь?

Мое сердце начинает учащенно биться.

— Долго он что-то собирался, да? В мае прошлого года ты уже рассказывала о нем. Заказ в Нормандии, если не ошибаюсь?

— Дело в том, что он уезжал, — я пытаюсь говорить равнодушно. — Со своим сыном. Обещал вернуться в сентябре. Но потом они поехали в Японию, в Калифорнию и еще бог знает куда. Я и не знала, что они уже вернулись.

Я действительно этого не знала. Последняя открытка от Поля была из Мехико. Послана в декабре, получила я ее пару дней назад. Там не было ни слова о возвращении.

Поль вернулся!

Это был настоящий подарок ко дню рождения!

А теперь я сижу в темном лимузине, на мягком бархатном сиденье, передо мной спокойный широкоплечий шофер, и наслаждаюсь поездкой за город.

Ясный зимний день. На мне белые сапоги, красная юбка, белый пушистый свитер, поверх него — теплое пальто из толстой красной шерсти, в ушах — золотые солнца.

Поездка радует меня.

Я благодушно откинулась назад, скрестила руки на коленях и размышляю о своей жизни.

За последнее время произошло много событий.

Я развелась. Молниеносно, потому что Фаусто с Одиль закончат банкротством, а я не желаю оплачивать его долги! В понедельник было последнее заседание суда — и я свободная женщина!

Конечно, все было не так просто, как я говорю.

Фаусто не мог отпустить меня мирно. Я еще частенько встречала его, но только не в постели. С этим было покончено. Однажды мы сидели в новом кафе на улице Драгон. Все оформлено в серых тонах, неудобное и холодное, стулья из стальных трубок, неоновый свет — словом, произведение Одиль! Я нашла это омерзительным и высказала ему. Фаусто обиделся, стал тут же оказывать знаки внимания официантке, которая оказалась пухленькой и темпераментной, — и вечер закончился скандалом и ссорой.

Его родители тоже не отпускали меня так просто! Целые ночи подряд мы дискутировали вчетвером — Гермес, маман, Фаусто и я — в курительном салоне в Шантийи, но это ни к чему не привело. Я хотела уйти. Отказалась от всего: содержания, квартиры, своей доли прибыли. Хотела забрать только то, что принесла с собой, и получила это. Плюс старинную музыкальную шкатулку с синей птичкой-колибри. Фаусто подарил мне ее на память.

Что там еще произошло?

Ганимед так и не обручился. За неделю до помолвки он удрал с другом в Ниццу. Вернулся только на Рождество. Три месяца никто не знал, где он. Папа милостиво принял его обратно. Теперь он живет, как прежде.

Боб снова улетел в Нью-Йорк.

Попрощался со мной по телефону, я пожелала ему счастья. Люциус Хейес приезжал в конце августа в Париж и преследовал меня две недели. Но у меня больше не было желания, связь с ним лишена всякого смысла.

Чтобы уж ничего не утаивать — я еще раз спала с Люциусом. В прошлом году на Троицу, когда Фаусто долго не показывался, перед одиозной поездкой в «Еловый дом». Я пошла к нему в отель. Люциус был сама предупредительность, не торопился, старался изо всех сил. Но я его больше не могла выносить!

Его тело было мне хорошо знакомо, он не причинял мне боли. Но я не испытывала ни малейшего желания), а самое ужасное — его запах изо рта!

Мне были противны его поцелуи. Его вздохи дурно пахли. Я задерживала дыхание, чтобы не вдыхать их. В конце концов я пролежала без сна до пяти утра, пока мне не надоело, попрощалась и ушла.

И раз уж заговорила на эту тему: мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы прийти в себя после Фаусто, чем я думала.

После Боба я не подпустила к себе ни одного мужчину. С 23 августа я не делила ни с кем свою постель. Так продолжается уже пять месяцев. Я истосковалась по мужчине! Каждую ночь меня посещают эротические видения. Я постоянно в кого-то влюбляюсь, мысленно совращаю его, провожу с ним воображаемые уик-энды в постели — но стоит ему протянуть в реальной жизни ко мне руку, как я обращаюсь в бегство! Сама не могу этого понять.

Моя квартира готова. Фриз получился роскошный. У меня потрясающая кровать с балдахином — цветущая беседка, обтянутая лучшим набивным ситцем, с растительным узором. Освящена она так и не была! Напротив, на этом острове сладострастия я провожу самые одинокие ночи в своей жизни.

Но я ведь слишком молода, чтобы оставаться одной! Когда это наконец кончится?

Как я уже сказала, личная жизнь у меня полностью отсутствует. Как женщина я не существую. Зато в профессиональном плане все грандиозно!

Наш золотисто-голубой номер-люкс для кинозвезды произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Все еженедельники сфотографировали его и дали репортажи. Это было в октябре. С тех пор мы не знаем отбоя от заказов. Потом я выиграла премию за свой дизайн столовых приборов, а в декабре еще одну — за кофейную чашку с двумя блюдцами. Фото моих эскизов обошли весь мир. Сейчас у нас одновременно шесть объектов: еще один номер-люкс в отеле, две большие квартиры, два офиса. И три безнадежные комнаты в старом доме без кухни и ванной, которые я должна превратить в уютное гнездышко.

Планы я быстренько начертила еще утром у себя дома. В этих трех комнатах всего тридцать квадратных метров. Но в отличие от многих коллег, которых воодушевляют только огромные пространства, меня это интересует не в меньшей степени! Именно в малом проявляется талант.

Я всегда нахожу место для ванной комнаты, с большой ванной там, где другие видят от силы душ. А если квартира действительно крошечная, я перехожу на «лодочную архитектуру», использую каждый миллиметр и проектирую настоящий кукольный дом, как на яхте высокого класса, со всеми атрибутами. Тут мне почти нет равных!

Итак, у нас шесть объектов. Если получится с отцом Поля, к этому может прибавиться еще и норманнский дворец! Во всяком случае, я смотрю на вещи оптимистически. Впрочем, жизнь может преподнести любые сюрпризы.

Поместье президента Валентена лежит неподалеку от Живерни, загородного дома Клода Моне. Здесь еще нет фахверковых домов, которые встречаются севернее, здесь стоят импозантные, внушительные родовые гнезда из серого камня. Я примерно подготовлена, но действительность превосходит все мои ожидания.

Мы едем вдоль длинной, высокой каменной ограды, за которой виднеются громадные деревья. Потом останавливаемся перед будкой сторожа, маленьким каменным домиком с башенками, остроконечными окнами и красными деревянными жалюзи. Шофер нажимает на сигнал. Выходит пышная женщина и открывает нам большие решетчатые ворота, искусно отлитые, с позолоченными наконечниками сверху.

Мы бесшумно въезжаем в сказочный парк. Вдоль дороги стоят вековые деревья с корявыми неохватными стволами — дубы, платаны, сосны, клены, березы, настоящий смешанный лес, которого я не видела со времен моего детства.

И вот сам дом.

Не помпезно на холме, посреди пустого пространства, а прямо в парке, на небольшом свободном участке, достаточном, чтобы дать доступ солнцу.

Здание построено из серебристо-серого камня. Большие окна с белыми красивыми лакированными переплетами, полукруглые вверху. Несколько лестниц ведут на высокий первый этаж, чердачные окошки овальные. Горизонтальная проекция квадратная — форма, которую я любила больше всего. Плоская пристройка более позднего времени (XIX век, как и сторожка) хорошо вписывается в общую картину. Пристройка имеет плоскую крышу, очевидно, задуманную как терраса и обнесенную красивой балюстрадой. Здесь волшебник-архитектор сто лет назад разместил бальный зал, торжественный зал для концертов, спектаклей и больших семейных праздников с домашней музыкой, как было принято раньше.

По дорожке, посыпанной гравием, мы медленно подъезжаем к главному входу. Навстречу несутся звуки фортепиано. Кто-то разучивает песни Шуберта. «Зимнее путешествие». Какое странное совпадение с моими мыслями и воспоминаниями о Вене. Музыка моей родины! А где же Поль? Почему он не встречает меня?

— Вот мы и приехали, мадам, — говорит шофер. — Довольно быстро доехали, повезло с дорогой!

Поднимаюсь по ступенькам к входной двери. Мне открывает горничная, принимает у меня пальто и ведет в большой салон, пышно обставленный в стиле Людовика XVI. Присаживаюсь на диванчик в белых и розовых тонах, — прекрасная работа Обюссона! — и осматриваюсь. Слишком много синего! Чересчур много холодных тонов. Президент был прав. Зал грандиозный, пропорции идеальные, из него можно было бы сделать сказку! А так чувствуешь себя не в своей тарелке! Кроме того — все еще не видно Поля!

Зато хорошо натоплено! И, конечно, вид в парк просто волшебный. Вдруг через зеркальную дверь в стене входит хозяин. Я поднимаюсь и иду ему навстречу.

— Бонжур, мадам Сент-Аполл. — Он целует мою руку. — Я рад, что вы приехали!

Я улыбаюсь ему. Он чем-то напоминает мне дядю Кроноса, хотя намного моложе и выше, Поль унаследовал его бархатистые, темные глаза.

— Кто это так хорошо играет на пианино? — спрашиваю я, когда с приветствиями покончено. — Звучит очень профессионально. У вас в доме живет пианист?

Президент польщенно улыбается.

— Это Мириам, моя дочь. Она изучает вокал, в Париже. Сейчас она дома, ждет маленького Валентина, моего первого внука!

— Поздравляю! Вы рады? Он сияет.

— Очень! Мы все страшно волнуемся! Надеюсь, вы останетесь на обед. Тогда я смогу вас познакомить.

— С удовольствием, большое спасибо! Но у меня есть одна проблема. Я не ем мяса.

— Мои дети тоже. — Он улыбается. — Так что, как видите, вы не доставите никаких неудобств. Хотя я с радостью предложил бы вам косулю. Собственноручно убитую на последней охоте в моих угодьях. Вас это не соблазняет?

Я качаю головой.

— Я полагаю, охота не принадлежит к числу ваших больших увлечений?

— Воистину нет!

— И чем я это заслужил? — восклицает он с наигранным возмущением. — Я страстный охотник. Заботливо ухаживаю за лесом. Иногда и стреляю, без этого не обойтись! И именно я окружен одними вегетарианцами!

Мы смеемся. Где, черт подери, торчит Поль?

— Итак, мадам Сент-Аполл, что вы скажете об этом салоне?

— Слишком холодный!

— Я тоже так считаю. А почему?

— Чересчур много синего!

— Да? Я думал, избыток белого!

— Нет, эти синие шторы все портят!

— Шторы? — ужасается он. — Ведь я их специально заказал. Это все дама из «Аполл-недвижимость»! Но салон еще полбеды. Что меня действительно приводит в отчаяние, так это мой китайский кабинет! Пройдемте! Я хотел бы услышать ваше мнение!

Я следую за ним через несколько прелестных комнат, каждая из которых оформлена в неправильных тонах. Мы попадаем в заднюю часть дома, в так называемый кабинет, который в действительности оказывается роскошным залом: четыре больших окна выходят на юг, два на запад (чтобы поймать даже последние лучи заходящего солнца), великолепный белый камин, изумительная лепнина.

— Ну вот, — говорит президент, — что вы скажете об этих тонах?

Я медленно оглядываю зал. Цвета для меня подобны специям. Я чувствую их на языке. Они доставляют мне чувственное наслаждение — но их надо правильно смешивать, чего сегодня почти никто уже не умеет. Синий для меня — соль. А зеленый — сахар, и он здесь абсолютно отсутствует, что я воспринимаю болезненно.

В этой кунсткамере все сине-белое! Толстые сине-белые китайские ковры! Ценные вазы эпохи Мин, тоже сине-белые! Высокие кувшины, статуэтки, шелковые обои — все сине-белое, сине-белое, сине-белое!

— Не знаю, в чем дело, — продолжает господин Валентен. — Здесь собраны мои самые ценные вещи. И здесь я хотел проводить свой досуг, любоваться ими. Но представьте себе, я не могу здесь находиться! Меня хватает на пару минут, не больше. Мне становится не по себе, начинается озноб, а потом происходит нечто совсем уж странное, — он мнется, — пожалуйста, не смейтесь, у меня… у меня…

— У вас пересыхает во рту, — заканчиваю я фразу. Он ошеломленно смотрит на меня.

— Откуда вы знаете?

— Это моя профессия. Комната пересолена! Слишком много соленого синего цвета. И еще эти темно-синие портьеры. Это как соус для салата, господин президент, в который забыли положить щепотку сахара!

— Потрясающе! А что вы имеете в виду под сахаром? Красный? Желтый? Оранжевый?

— Зеленый! Я предлагаю вам снять портьеры, мы заменим их на светло-зеленый с оттенком болотного шелк. Воздушные, легкие, приспособленные, будто в них играет радостный летний ветерок. Вы можете представить себе эффект? А поверх мы брызнем солнца, как вы правильно подметили, то есть абажуры сделаем желтые, от лимонного до подсолнечника и ванили, и кое-где красный плафон! Еще бы я положила другой ковер. Яркий китайский, старинной работы, когда еще использовались растительные красители. Я знаю, где их можно достать. Держу пари, вы не захотите уходить из своего кабинета!

— Отлично! А теперь пойдем обедать. Детали обсудим позже!

У меня вдруг пропадает всякое желание есть. К столу нас пригласила маленькая симпатичная американка. Она просунула в дверь свой курносый носик, помедлила, крайне враждебно оглядела меня с головы до ног — и исчезла. Изящное существо с длинными, гладко зачесанными темными волосами. Кто это был? Поль привез из Америки подружку?

Но я быстро беру себя в руки. Все равно в настоящее время у меня не получается ни с одним мужчиной! Я приехала сюда не для того, чтобы влюбляться. Мне нужен заказ. Поэтому я здесь!

Мы входим в столовую, обшитую деревом, с высоким потолком. Камин тоже деревянный, над ним неизбежная сцена охоты. Я видала и более жестокие. Однако этот несчастный, залитый кровью олень с потухшими глазами, окруженный брызжущими слюной псами, отнюдь не добавляет мне радости. Хоть бы я сидела так, чтобы не видеть картины. Куда же запропастился Поль?!

Господин президент заметил мой взгляд.

— Вы сядете спиной к камину! Не бойтесь, мадам! Надеюсь, картина не слишком будет раздражать вас. Моя семья тоже считает, что ее лучше убрать. Но я нахожу, что она хорошо написана, поэтому она остается! — В этот момент входит Поль. Курносое создание тут же забыто. Меня охватывает огромная радость. Он мой! Горячая волна захлестывает меня. Мне хочется плакать. Но я спокойно стою и улыбаюсь ему. Шесть месяцев, день в день! Мы не виделись ровно шесть месяцев.

Он не изменился. Только загорел. Черные волосы стали короче. На нем светлые брюки из твида и желтый пуловер из кашемировой шерсти. Он сияет во все лицо.

— Мой сын, — говорит президент, — я полагаю, вы знакомы.

— Да, да, — лепечу я, — мы танцевали в «Максиме». Но это было год назад.

— Бонжур, Тиция. — Поль целует меня в обе щеки, чем смущает меня еще больше, тем более что курносая малютка тоже подошла и ревниво смотрит на меня.

— Это Майя, — представляет ее Поль, — а это наша Мириам, моя сестра, с ребенком.

Мириам — вылитый Поль, только в юбке. Редко мне доводилось видеть такую схожесть между братом и сестрой. Те же кроткие, темные глаза, тот же узкий, прямой нос, те же полные губы, тот же красиво очерченный подбородок и даже родинка между бровями. Она почти такого же роста, как и он. Они могли бы быть однояйцевыми близнецами! Она на сносях, но своей красоты не утратила. Мириам сразу же вызывает мою симпатию. И это, по-моему, взаимно.

— Я слышала, как вы играли, — говорю я и жму ее руку, — поздравляю! Это готовая вещь для концерта! — Она смеется.

— У меня как раз нет концертмейстера, так что я сама разучиваю сопровождение. То есть пытаюсь. До совершенства еще далеко!

Обед пролетает мгновенно! Поль с отцом рассказывают о своем кругосветном путешествии, показывают фотографии, мы отлично понимаем друг друга! Но о втором этаже этого дома, который, если верить Томми Кальману, срочно нуждается в ремонте, никто не упоминает.

— Здесь многое изменится, — говорит господин президент в полчетвертого и заканчивает трапезу. — Мы откроем древесный питомник, садоводческое хозяйство. Пойдемте, Тиция, я вам еще не показал нашу оранжерею!

Вместе с Полем и Майей мы чинно шагаем по усыпанной гравием дорожке через парк, доходим до просеки, и нашему взору открывается — я не верю своим глазам! — стеклянный замок! Он смотрится как пальмовая оранжерея в Шенбрунне, только чуть поменьше, но явно построен в то же время и великолепно отлажен. Отопление функционирует, грядки подготовлены. Здесь Поль будет разводить свои овощи, а в передней части — свои любимые пальмы и кактусы.

Мы возвращаемся в дом. Президент смотрит на часы.

— У вас есть еще немного времени? Поль потом отвезет вас в Париж. Есть более крупное дело, на втором этаже. Мириам хочет иметь там собственную квартиру, с детской, ванной и комнатой для Нэнни, которая приедет из Англии. Мы уже и так и сяк гадали и планы чертили, но не можем прийти к единому мнению. Все мы одарены музыкально, а вот чертить никто не умеет!

Значит, все-таки не напрасно я сюда приехала!

До того, как в шесть Полю отвезти меня домой, я успеваю обмерить весь второй этаж, а заодно и окна на первом. Обещаю в начале следующей недели (сегодня четверг) прислать планы. Потом мы прощаемся и забираемся в белый «лэндровер», в котором сидишь высоко, как в автобусе.

Поль заводит двигатель. Включает фары. Мы мечтательно выезжаем из парка в большой мир. Наконец-то одни! Молча едем по тихому зимнему ландшафту. Время от времени улыбаемся друг другу. Мы оба немного смущены.

— Это твоя подружка? Майя из Америки? — спрашиваю я, немного погодя.

— Что? — Поль хохочет. — Ты что, хочешь меня обидеть? Это подруга моего отца. Он тебе не сказал?

— Нет!

— Она тебе нравится? — спрашивает он потом. Я качаю головой. — Нам тоже нет, — продолжает он, — но знаешь, мы пережили уже столько Май, что теперь не волнуемся. Ты получила мои открытки?

— Да, спасибо! Двадцать штук. Мне было очень приятно!

— Одной не хватает, — говорит Поль и смотрит прямо перед собой в сгущающиеся сумерки.

— Последняя была из Мехико.

— Еще одна придет. Из Санта-Фе. Там я написал, что мы раньше прилетим домой. И что я очень, очень соскучился!

Он пристально смотрит на меня.

— Ну расскажи, — говорит он немного погодя, — У тебя есть время? Я знаю один чудесный индийский ресторан, давай туда пойдем!

Мы ставим машину где-то на улице Севр и шагаем в холодной зимней ночи по бульвару Монпарнас. Мы не держимся за руки. Поль с уважением отнесся к моим словам. Мы замечательно дружим, и я хочу, чтобы так и оставалось.

Вот и ресторан. Очень благородно и дорого обставлен, с резными ширмами, свечами, приглушенным светом. Мы стоим у двери и ждем метрдотеля. Столик ведь не заказывали, но надеюсь, что мы его получим. Здесь так чудесно пахнет мятой и экзотическими специями, карри и сандаловым деревом. Я хочу здесь остаться! Не желаю возвращаться в холодную ночь!

Нам везет!

К нам подходит красивая смуглая индианка. На ней вытканное золотом сари, между бровями красная точка, а черные волосы заплетены в косу. Она приветливо здоровается с нами и ведет вниз, к одной из ниш. Там мы одни. Индианка принимает заказ и приносит нам коктейли, с большим количеством тропических фруктов и свежим соком манго. Вкус потрясающий! Мы сидим на небольшом расстоянии, наслаждаемся встречей и говорим о дружбе, которая в тысячу раз лучше, чем любовь, потому что прочнее, а страсть все разрушает.

Этого никому не хочется! Нам тем более!

— Я так рад, что вернулся, — говорит Поль, поднимая свой бокал. Мы пьем за его планы, мои успехи, за этот дивный, ничем не испорченный вечер. А потом все происходит очень быстро. Мыставим бокалы. Молча долго смотрим друг на друга. И вдруг целуемся. Это получается само собой.

Поцелуй непродолжителен. Наши губы касаются лишь доли секунд, но это подобно эротическому разряду. Мои губы пылают, а заодно и щеки и лоб.

Я краснею как девчонка. Заметил ли это Поль? Заметил. И очень рад. Улыбается мне, потом опускает глаза. В воздухе вдруг разливается сладостное ожидание. Свечи горят ярче. Скатерть отливает золотом.

Рядом с моей рукой лежит красивая рука Поля. Я должна ее коснуться! Мы оба чувствуем одно и то же: наши пальцы уже переплелись. После этого мимолетного поцелуя ночь изменилась, и мы вместе с ней.

Мы вдруг не решаемся посмотреть друг другу в глаза! Непринужденность исчезла. Мы не произносим ни слова, пока не сервируют закуски. Я глазею на них, а сама прислушиваюсь к себе. Неожиданно я обнимаю его в своем воображении. Это еще что такое? При всем честном народе у меня эротические видения! Я лежу у него на груди. Он обхватывает меня сильными руками. Я мысленно ласкаю его тело. Бедра, живот… стоп! Прекратить, а то так недолго потерять самообладание и броситься на него! Я ведь хочу только дружбы. Или нет?

— Ты любишь острые блюда? — спрашивает Поль и ставит передо мной специи.

— Очень! Да. Спасибо. Нет! — Я уже не соображаю, что болтаю. Я обхожусь одной свободной рукой, потому что моя правая рука судорожно вцепилась в левую Поля. Так мы и едим, вернее, ковыряемся в еде, не отпуская друг друга.

Мы сидим, тесно прижавшись. Как это получилось, я и не заметила. Мой правый бок горит, мы дышим в унисон. Наверняка это заметил уже весь ресторан.

Нет, все оживленно продолжают ужин. Наверное, мы защищены от посторонних глаз в своей нише!

Вот приносят горячее блюдо. Карри с горошком и цветной капустой. Шпинат с белым сыром. К этому чечевица и благоухающий рис-басмати с миндалем, молотыми кокосовыми орехами и изюмом. Запах соблазнительнейший!

Поль накладывает. Мы едим каждый одной рукой. Тот, кто не ест мяса, обходится без ножа, одной вилкой. Вегетарианство делает чувственным! Вспомните зверей. Травоядные обладают самой большой силой. Взять хотя бы страстных жеребцов. Или диких быков. Носорогов, бегемотов, слонов-гигантов. Они могут всегда! Целыми днями! А серны, газели, проворные зайцы, неутомимые голуби! На помощь! Моя фантазия оказывает мне дурную услугу.

Смотрю в свою тарелку. Поль сжимает мою руку.

Он будто читает мои мысли. Я заливаюсь бордовой краской! Слава богу, что этого не видно при тусклом свете.

— Вкусно? — спрашивает Поль с улыбкой. Я молча киваю. Я не в состоянии ни говорить, ни есть. Ни даже пить. Не могу спокойно сидеть. Честно говоря, я хочу только одного — в постель! Утонуть в его объятиях и забыть обо всем мире!

Мы одновременно кладем вилки. Смотрим друг на друга — и вот мы уже обнимаемся! Моя голова покоится на его плече. Тесно прижав к себе, он гладит мои волосы. Я чувствую его тепло, я в полной безопасности. От него так приятно пахнет. Его губы на моем виске, на моей щеке… вот они приближаются… я поднимаю голову ему навстречу… Наконец!

Долгий, восхитительный поцелуй!

Я ждала его целый год. Его язык ласкает меня, я обмякаю.

— Я люблю тебя, — шепчет он мне в ухо.

Потом мы целуемся снова, наверное, часами, потому что свеча догорела, еда остыла, большинство посетителей покинуло ресторан. Сколько времени? Полпервого! И никто нам не мешал! Да, это Париж. Официанты оставили нас одних. Здесь уважают чужие чувства, как нигде в мире!

— Нам пора идти! — говорит Поль и крепко прижимает меня к себе. Потом мы держимся за руки, ждем счет и молча сидим рядом, купаясь в блаженстве.

Вдруг я замечаю, что мне чего-то не хватает.

Меня осеняет: целый вечер меня никто не третировал. Когда мы вошли, ни одна из женщин не взглянула на Поля, ни одна не увидела в нем героя своих грез и не желала мне смерти!

Поль не отпускает моей руки. Не скользил по окружающим взглядом завоевателя, ни одну женщину не раздевал глазами. Не сказал ни одного пошлого слова красивой индианке в сари — я готова зареветь. Я не привыкла к хорошему обращению. Весь вечер Поль видел только меня. Говорил со мной, не флиртуя тайком с другою. Он не стеснялся признать меня своею, целовал меня при всех. Я поворачиваю голову и счастливо улыбаюсь ему. Он легонько проводит пальцем по моему лицу.

— Ты боишься меня?

Я трясу головой. Поль опять становится серьезным. Берет мое лицо в свои руки, долго-долго смотрит на меня и целует в губы.

— Теперь мы больше никогда не расстанемся, — нежно говорит он, — мы всегда будем вместе, если ты захочешь!

Я это чувствовала. Еще тогда, в автобусе. И у «Максима». И в ту ночь, в разгаре лета. Я знала, что этот мужчина мой. И Поль тоже это знал!

Я ничего не делала, чтобы разыскать его. Но если что-то предопределено, все идет само собой. Если судьба захочет, она сводит вас в самых немыслимых местах, в самое неожиданное время, пока вы наконец не поймете, что от нее не уйти. А когда поняли, все только начинается. Счастье приходит к вам со всех сторон. С вами происходят сотни хороших вещей, вы вознаграждаетесь за все прошлые мучения и осыпаетесь подарками! Помимо всего прочего, дом в Пасси, вероятно, будет наш! Я это чувствую!

Поль изучает счет. Я хочу заплатить половину, но нет, он пригласил меня!

У нас в запасе длинная ночь. Наша первая ночь! Первая брачная ночь. Такие события редки в жизни. Поэтому ими надо упиваться! Или, еще лучше, мы не будем наслаждаться ею сейчас, а отложим до конца недели. Да, хорошая идея. Сегодня еще слишком рано. Сегодня я посплю одна и буду радоваться предстоящему. Это предвкушение радости — самое прекрасное на свете, как аппетит перед едой или лихорадка перед долгой поездкой. Ожидание счастья делает его прекрасным вдвойне. Чем больше грезишь о ночи любви тем сильнее наслаждение!

Мы покидаем ресторан. Бросаемся друг другу в объятая. Тесно прижимаемся. Наши ноги и бедра касаются. Впервые. Я совсем слабею.

— Ты меня пригласишь к себе? — шепчет Поль — Или тебя кто-нибудь ждет?

— А ты не хочешь прийти на уик-энд? — неуверенно говорю я.

— На уик-энд? — ужасается Поль и отстраняет меня от себя. — Это слишком долго! Мне так много надо сказать тебе, Тиция. До конца недели я все забуду!

Поль в панике!

— Почему уик-энд? Ты хочешь избавиться от меня? Ты меня больше не любишь? — Он берет меня за плечи и тревожно заглядывает в глаза.

— Нет, вовсе нет! Но если я приглашу тебя к себе, я точно знаю, что произойдет: ты захочешь спать в моей кровати. А потом бросишься на меня и сделаешь мне больно!

— Я? — ошеломленно спрашивает он. — Почему я должен делать тебе больно? Откуда ты это взяла? Лучше я отрублю себе руку, чем причиню тебе боль. Ты что, серьезно думаешь… что я садист?

— Нет! Но я не люблю, когда на мне лежит мужчина!

— Понимаю, — кивает Поль, — не волнуйся, дорогая! — Молча, тесно обнявшись, мы бредем в холодной, темной зимней ночи. Перед его машиной мы останавливаемся.

Поль отпускает меня, гладит по волосам и заглядывает в глаза.

— Я не могу сейчас ехать домой, — серьезно говорит он, — я никак не могу сейчас быть один. Я шесть месяцев не видел тебя, Каждый день думал о тебе. И каждую ночь. Клянусь, я не сделаю ничего, чего ты не захочешь. Я буду спать в ванне. Я даже к твоей руке не притронусь, если ты не захочешь. Но не прогоняй меня. Я должен быть рядом с тобой.

Я отказываюсь от своего первоначального замысла.

— Ты прав, — говорю я, — мы взрослые люди. Идем ко мне!

Поль с облегчением вздыхает. Открывает для меня дверцу машины. Мы молча садимся.

— Ты подскажешь, как мне лучше ехать?

Я откашливаюсь. Слова вдруг даются мне с большим трудом.

— Поезжай… поезжай вверх… к площади Звезды. Потом на Авеню Клебер, и направо, на улицу Коперника. — Я так взволнована, что мой голос дрожит. — У меня новая кровать с балдахином, — к собственному безграничному удивлению слышу я свой голос, — в этой постели еще не спал ни один мужчина. Ты будешь… первым. Если захочешь.

— Значит, никакой ванны? — шутливо спрашивает Поль.

— Кровать удобней. — Я колеблюсь. — Но только для сна, — добавляю я.

— Разумеется, мадам, — говорит с серьезным видом Поль, — вы меня обижаете. Я ведь джентльмен! Конечно, для сна! А вы о чем подумали?

Он включает двигатель — и самая прекрасная ночь в моей жизни начинается!

19

Эта ночь стала для меня чем-то большим, не просто прекрасным эпизодом!

Это было начало новой эры, была подведена черта под двумя десятилетиями отчаяния, слез, недоверия, тоски, несчастий, ревности и ссор!

Наступил конец всем страхам, которые я таскала за собой со времен моей первой несчастной любви в Вене. Через моря и континенты. Через города и веси. Все позади!

Бывают периоды в жизни, которые превосходят все рекорды. Именно тогда, когда ты уже больше ничего не ждешь — от мужчин, от любви — именно тут-то небосвод открывает свои шлюзы, и на тебя вдруг сыплются подарки, как манна небесная. Надо только подставлять руки — они наполняются сами собой. Открываются все двери. К тебе подходят именно те люди, которые нужны. И вдруг среди них тот, которого ты всегда ждала. И все как надо: он не женат, ему не надо разводиться. Не надо содержать детей. У него нет кучи долгов. Он здоров. Не пьяница, не игрок, не лжец, не наркоман. Любит женщин, но не бабник. И если, замирая от страха, идешь с ним в постель, то и там все оказывается чудесно. Он тонко чувствует, хорошо сложен не извращенец, может любить часами, не становясь жестоким, он нежный, чуткий, аппетитный на вид У него есть чувство юмора!

После первой ночи хочешь только его.

Удивленно спрашиваешь саму себя: как же ты так долго выносила этот мир без его живительного присутствия?

В мою первую ночь с Полем не светит луна. Зато все небо над Парижем усыпано яркими звездами. Эта ночь затмила все, что я пережила с Фаусто. Поль заключил меня в объятия и выпустил другой женщиной! Происходили невероятные вещи, которые я не считала возможными. Но я опять забегаю вперед. Расскажу все по порядку.

Как мы добрались домой, я уже не помню.

Только что приехали — стоянка рядом с домом — и вот я уже лежу в своей расчудесной постели с балдахином и жду Поля. Вся дрожу от возбуждения. Кровь пульсирует в голове!

Не мигая смотрю на отцовские картины: две обнаженные натуры и натюрморт, все большое, сочное и яркое! Поль и я! Что у нас получится?

Тут он приходит из душа. Ага, белье еще не снял! А я уже обнажена, но прикрыта до подбородка.

— Вы видите, мадам, — он забирается в постель, не прикасаясь ко мне, — ваше желание — для меня закон. Я одет для сна, и я не бросаюсь на вас!

— Очень мило с вашей стороны! Мерси, месье!

— Так точно, — продолжает Поль, — ведь сегодня новолуние! Знаете, что это значит? Нужно порвать с вредными привычками.

— Ах вот как? Иначе бы вы меня атаковали?

— Непременно, — отвечает Поль, — я с трудом сдерживаю себя. Спокойной ночи, Тиция! Приятных сновидений!

Он закрывает глаза и лежит совсем тихо. Его черные волосы касаются моих.

Приподнимаюсь на локте и смотрю на него. Сердце стучит, ладони намокли. С какими же вредными привычками порву я? Очевидно, с пятью месяцами воздержания. Поль не двигается. Но и ему стоит больших усилий оставаться спокойным. Одеяло бурно вздымается на груди. Я ласково глажу его по лбу.

Он открывает глаза.

— Дорогая, ты отдаешь себе отчет… ты все-таки лежишь с мужчиной в постели!

— Правда? Ну и?

— Ты не боишься?

— Спасибо, что напомнил!

Я подношу свои губы к его рту. Мы целуемся. Мои волосы струятся по его лицу. Рука Поля нашла мою грудь. Он нежно ласкает ее, играет с сосками.

— О-ох, — сдержанный стон, — какая ты мягкая.

— А на тебе слишком много ткани, — шепчу я ему в ухо.

— Вам мешают маленькие трусики, любезная мадам?

— Очень! Я хочу видеть вас обнаженным. — Он сбрасывает белый комок на ковер.

— А теперь? — Широко раскрывает глаза.

— Теперь дело принимает серьезный оборот!

Мы начинаем обниматься и буквально пожираем друг друга. Многомесячную тоску не удовлетворишь поцелуями. Поль лежит рядом, такой возбужденный и твердый, что входит в меня без малейшего участия рук. Мы вдруг единое целое. О боже, как здорово! Я оказываюсь на спине, кладу поверх его ног свои. Поль целиком внедрился в меня. Фантастика! Он заполнил меня всю, еще немного — и разорвет на части. Я обвиваю руками его шею и жарко целую его. Он еще крепче прижимается ко мне. Мы гибкие как кошки, наши тела слились воедино, между нами нет нигде ни миллиметра зазора, мы сплошной пульсирующий сгусток счастья! Мы исходим от сладострастия и безумия.

— Тиция, я люблю тебя!

В первый раз Поль кончает сразу. Сейчас неопасно, я ему об этом сказала. Он коротко всхлипывает, долго и глубоко вздыхает и продолжает как ни в чем не бывало. Двигается, правда, чуть медленнее, но только поначалу. Как это у него получается?

— О Тиция, любимая!

Мы снова занимаемся любовью, снова и снова! У него три оргазма, но он продолжает, без перерыва!

Готов в любую минуту! Мы настолько переплелись, что я не знаю, где начинается его тело и кончается мое. Никакой наркотик не возымел бы такого действия, никакая самая безудержная фантазия. Это идеальная гармония двух тел. Теперь я понимаю, как это бывает по-настоящему, как задумала природа!

— До чего же хорошо, — вырывается у Поля, все еще прильнувшего ко мне, — ты мое спасение, Тиция! Ты и не представляешь, как это было жизненно необходимо! Но теперь мы займемся только тобой. — Он почти целиком выходит из меня, чтобы снова овладеть мною. Но на этот раз медленно! Мягко! Движение совсем иного рода. Если до этого был разгул стихии, то теперь утонченное наслаждение!

Поль лежит сзади, тесно прижавшись к моей спине. Его руки обхватывают мои груди, словно две чаши. Он глубоко внедряется в мою плоть и мягко отходит назад. Его движения размеренны, как волны морского прибоя, и столь же завораживающи. Мы покачиваемся в заданном ритме. Каждый бросок вперед — жгучее потрясение, каждое отступление — бесконечно сладостно. Никогда я не испытывала такие изощренные перепады вожделения. Отход назад, нежный и щекочущий, исполнен страстного ожидания следующего удара. Отступление даже прекрасней. Странно почувствовать это лишь в сорок три года. Зато Поль все знает. Он стремительно вонзается в мою плоть, чтобы по возможности медленнее покинуть ее. Он доставляет мне неописуемое наслаждение! Я таю от счастья. Я люблю его!

— Ты осчастливила меня! — стонет Поль.

Ты меня тоже, хочу я сказать. Но губы не повинуются мне, я вся там, внизу.

— Кончи, родная, пожалуйста, — шепчет мне Поль. — Это только для тебя, для тебя одной. Я не остановлюсь. Кончай, Тиция, любовь моя! Я жду тебя!

Его рука скользнула между моих ног и нащупала нужное место. По мне сразу пробежали электрические разряды. Боже, как здорово это у него получается! Вперед и медленно назад! Вперед и медленно назад. Я уже почти готова.

Э, нет! Не хочу! Не хочу кульминации. Я сдаюсь. Боюсь! Поля? Поль не будет меня мучить, как Фаусто. Я вдруг совершенно обмякаю и целиком отдаюсь ему.

Поль это тоже замечает и начинает тяжело дышать. Он оставляет свою руку там же и опять начинает меня любить. Дарит мне счастье снаружи и изнутри. Это так прекрасно, что мне кажется — я умираю!

Теперь он меняет ритм. Он не уходит далеко назад, нет, он остается глубоко во мне, двигается быстрыми, короткими толчками и каждый раз задевает самую чувствительную точку. И изнутри, и снаружи он там, где лучше всего. Выше! Выше! Выше! Каждый толчок — маленький взрыв. Вдруг меня всю заливает ярким светом! Каждое движение — будто прыжок вверх. К солнцу! О, как жарко! Я состою из одного желания!

Вот он, решающий момент!

Все спазмы отступают! Я раскрываюсь, как тропический цветок. Я вся открыта! О! О! О! Мой оргазм — как удар молнии! Я парю в ослепительном свете. Сгораю в страсти, растворяюсь в ней.

— Отлично, дорогая! — Голос Поля доносится откуда-то издалека, я с трудом его различаю. Потрясение было слишком велико. Маленькие горячие искорки все еще пробегают по моему телу. Я все еще испытываю наслаждение, я еще не вернулась на землю!

Поль убирает свою руку и опять кладет ее на мою правую грудь.

— Родная, ангел мой! — Три-четыре целенаправленных толчка — и он уже опять готов! Он кричит, содрогается, тычется своей кудрявой головой мне в шею и так стискивает меня, что я почти задыхаюсь. Потом он начинает плакать. Рыдает на моем плече. Я целую его руки, прижимаю к себе его голову. Потом поворачиваюсь к нему.

— Почему ты плачешь? — Глажу его как ребенка.

— Это было так долго. Так долго.

— Что было долго?

— Ожидание тебя! Я люблю тебя, Тиция!

— Я тоже тебя люблю!

Мы нежно целуемся. Прижимаюсь своей щекой к его щеке. Он потихоньку успокаивается.

— Как давно у тебя не было женщины? — спрашиваю я чуть погодя.

— Два года.

— Два года??!!

— Раньше я как-то жил в воздержании четыре года. Но больше я этого не хочу.

Случайно в поле зрения попадают часы. Семь часов! Как?! Семь? Мы пришли сюда в час. Выходит, мы занимались сексом шесть часов подряд. Не может быть!

— Что там у тебя? — Поль заметил мой взгляд.

— Мы занимались любовью шесть часов! — произношу я вслух. Это ему нравится.

— Я сейчас умру, — заявляет он, — у меня чудовищный голод. Я совсем ослабел от голода и счастья! — Он гладит меня по голой руке.

— Не мудрено! Ты ничего не ел в ресторане!

— Ты тоже не ела! Куда лучше было часами целоваться!

— Тебе чай или кофе? — Я вскакиваю.

— Чай. Подожди, Тиция. Я пойду с тобой, я хочу тебе помочь.

Нагруженные большим подносом, мы возвращаемся назад. Уютно прижимаемся друг к другу и подкрепляемся. Поль пьет только с молоком, без сахара. Зато круассаны густо намазывает маслом. Это мой первый завтрак в этой постели.

— Я тебе должен кое-что сообщить, Тиция. Еще никогда, ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой!

— Ты бесподобный любовник. Ты это знаешь?

— Нет! Правда? — Он недоуменно смотрит на меня.

— Но я ведь наверняка не первая, кто тебе говорит об этом.

— Не первая, — вздыхает он. — Но я никогда не старался. Знаешь, с женщинами я всегда терпел неудачу.

— Поэтому ты так долго воздерживался? Он мнется.

— Да! Была еще одна причина. Ты знаешь теорию, что потеря спермы ослабляет организм?

Я киваю.

— Ну и что? Это так?

— Какое там! Величайший обман. Это возвращается как бумеранг. Если ты слишком долго воздерживаешься, то становишься агрессивным. Ты раздражаешься. Думаешь только о сексе. Возбуждаешься от малейшего намека, неверно реагируешь на каждую женщину, потому что все время думаешь только об одном. Якобы это повышает творческий потенциал. Но в действительности ты больше ни на чем не можешь сконцентрироваться. Постоянно занят тем, что пытаешься подавить свое желание! Знаешь, сколько сил это отнимает!

Он вздыхает.

— Те четыре года не были счастливыми в моей жизни. Я был постоянно подавлен. У меня ничего не ладилось, университет буксовал на месте. Поэтому-то я так поздно закончил учебу.

— Почему же эта теория все еще держится? — интересуюсь я.

— Это происходит от неправильно понятой тантры, — говорит Поль. — Знаешь, что это такое? Старое индийское искусство любви. Чтобы научить глупых мужчин удовлетворять женщину в постели. Тантра — это искусство так долго поддерживать эрекцию, пока женщина не достигнет оргазма. Это была суть учения!

— Ну и?

— Между тем это забыли. На этой планете так уж устроено: ты что-то основываешь, и не успеваешь ты умереть, как все смывается водой. Потомки всегда глупее предков. Первое, что они забывают, — первопричину! Душу учения. Отсюда и сумасбродная идея о потере спермы. Я знаю тантристов, которые утверждают, что женщина не имеет права испытывать оргазм. Чем все и доводится до абсурда!

— Слава богу, что ты не из таких, а то бы я сейчас умерла от неудовлетворенности и обманутых ожиданий.

— Даже так? — Он подносит к моему рту кусочек круассана. Я откусываю и улыбаюсь.

— Мне так хорошо, как никогда в жизни.

— Мне тоже. — Он проглатывает остаток круассана и чмокнет меня.

— Когда ты, собственно, впервые подумал обо мне как о женщине? — спрашиваю я после того, как все съедено и поднос стоит на ковре. — После вечера «У Максима»?

Поль смеется и обнимает меня.

— Гораздо раньше! Не обижайся, но это произошло в самый первый раз. После поездки в автобусе! Знаешь, когда мужчина встречает женщину, которая его волнует, как ты меня, он мечтает о ней дома и мастурбирует. Я тоже попробовал, но что-то не получалось. А ночью я еще раз вспомнил о тебе — и вся постель была мокрой! — Он смеется. — Я представил себе, как ты выглядишь без платья. Помнишь, на тебе было красное платье в горошек. И это сразу сработало.

— Ну, и как же я выгляжу на самом деле? Какой ты меня себе представлял? Или ты разочарован?

— Разочарован? Я видел тебя именно такой. Каждая деталь совпадает! Когда я впервые увидел тебя обнаженной, я не поверил своим глазам! Я сказал себе: она действительно так хороша, как в моем воображении!

— Для моего мужа я была недостаточно пышной. Слишком маленькая грудь и плоский зад!

— Он был слепцом! — сухо бросает Поль. — У тебя обалденная грудь и самые красивые ноги в мире! У тебя узкие лодыжки. И знаешь, что еще встречается совсем уж редко? Потрясающие коленки. Не лохани, как у большинства, а нежные и элегантные. Ты грациозна, как газель! Ты могла бы демонстрировать купальники «От кутюр»!

Он откидывает одеяло и принимается целовать мои ноги. Я глажу его темные локоны.

— Слушай, Поль. Я должна тебе кое-что сказать. Я на четырнадцать лет старше тебя.

Он поднимает голову.

— Знаю.

— Откуда?

— Из американского иллюстрированного журнала. Ты выиграла приз. За столовые приборы. Там была твоя фотография и короткая биография.

— Ну и?

— Что и? — Он встает, роется в своей одежде и возвращается с портмоне.

— Ты был шокирован?

— Нисколько, — серьезно отвечает он. — Я не люблю ничего скороспелого, дешевого. Меня интересуют зрелые, интеллигентные люди. Я хочу чему-нибудь научиться у женщины! — Он садится на край постели. — Ты ее случайно не знаешь?

Он вытаскивает вырезку из журнала и протягивает мне. Это моя фотография, далеко не лучшая, но я тронута!

— Я всегда ношу ее с собой, — говорит Поль, — чтобы не забыть, какая ты красивая! — Он берет мою правую руку и что-то вкладывает в нее. — Это я принес для тебя! — У меня в руке маленький, тяжелый и холодный предмет. Что бы это могло быть?

С любопытством раскрываю пальцы. О-ля-ля! Вот это сюрприз! Я о таком давно мечтала! Неужели он мне его дарит?

— Ты знаешь, что это такое? — спрашивает развеселившийся Поль.

— Самородок! Откуда он у тебя?

— Из Калифорнии. С одной фермы. Там у них есть река, и течением приносит золото.

— Выглядит, как кишмиш в шоколадной глазури!

Поль смеется.

— Знаешь, почему я его купил? Золото того же цвета, что и твои волосы.

— Точно, — удивленно соглашаюсь я, — ты и о них вспомнил?

— Я ничего не забываю, что связано с тобой. Я помню каждое сказанное тобою слово

— Правда? — Я прижимаю его руку к своей щеке Потом целую каждый палец. Он молча наблюдает.

— Я так рад, что вернулся, — говорит он наконец, — мне так не хватало тебя! Ты и не подозреваешь, как я был одинок. Без тебя.

— Но с отцом вы неплохо ладили.

— Блестяще! Но это не одно и то же. Он не так мягок, как ты. Его нельзя целовать. — Поль притягивает меня к себе, и я опять страстно хочу его! Мы плавно входим друг в друга! Мое сердце почти останавливается. Боже, какое счастье! Что же со мной происходит? Как выразить словами то тепло, которое греет меня? Мы любим друг друга в пятый раз. Когда все кончено и мы счастливые и вымотанные лежим рядом, уже восемь утра. Пятница. Рассвело.

— Ты поедешь в Нормандию? — спрашиваю я Поля, который рассеянно играет моими локонами.

— Ни за что. А ты? Ты пойдешь на работу?

— Да и не подумаю!

— Я могу остаться у тебя на неделю? — спрашивает Поль.

— Конечно! Оставайся сколько хочешь!

— Сладкая моя! — Поль поднимается, целует меня в губы. — Пойду, позвоню своему отцу. Из салона. Сейчас вернусь.

Скажу сразу: мы не вылезаем из постели десять дней. До воскресенья, тридцать первого января! Это была самая длинная ночь любви в моей жизни. Никогда, ни с одним мужчиной не испытывала я таких взлетов. Звоню Глории и отпрашиваюсь на неделю. Отключаю телефон. Эти часы чересчур ценны. Тут уж придется подождать даже работе.

Урок, который я извлекла за свои сорок три года: о днях, подобных этим, вспоминаешь всегда. А уж о ночах тем более!

Такое счастье быстро не повторится! К тому же в таких кульминационных днях черпаешь силу, которой иногда хватает на всю оставшуюся жизнь. А работу я наверстаю. Об этом не стоит и беспокоиться.

Поль возвращается.

— Все в порядке, — объявляет он. Он стоит передо мной обнаженный. Я прикасаюсь к его бедрам. Его тело знакомо мне до мельчайших подробностей, как мое собственное. Он меня не стесняется.

— Стой, где стоишь! — приказываю я и подробнее разглядываю славную вещицу, доставившую мне столько радости.

Она довольно большая, толстая и крепкая, идеальная по величине. Слегка выгнутая. Сейчас член опять задорно торчит вверх. Я трусь об него носом. Маленькие голубые вены, весело извиваясь, бегут к головке, элегантно закругленной, блестящей и гладкой, как тропический фрукт. Или круглый персик из банки. Да он и на вкус похож.

У Поля вырывается громкий стон.

— Прекрати, Тиция! Иначе сейчас будет катастрофа. Стой, а то будешь вся мокрая!

— Не страшно! — Я беру вожделенный предмет в руку, оттягиваю кожу и ласкаю его языком.

— Эй, не делай этого! — протестует Поль, убирает мои руки и поднимает мою голову. — Прекрати. Лучше я снова пойду в постель.

Что нам остается делать!

Поль не меняется в горизонтальном положении. Нет надобности. Он и стоя на двух ногах — истинное сокровище! Он настолько нежен, что поначалу мне хочется плакать. Я так долго была одна, что проходит два дня, прежде чем я понимаю, что это меня ласкают и целуют, нежат и лелеют, что плохие времена позади и не вернутся.

Занимаемся сексом в шестой раз. Потом спим до четырех пополудни. Поль готовит, на обед у нас спагетти и салат. Я сажусь за свой рабочий стол и черчу планы для Нормандии. В голове сотни идей, одна лучше другой, но как только Поль зовет меня, я все бросаю и иду к нему. Впервые за долгие годы работа отошла для меня на второй план.

Еда необычно вкусная, мы сметаем все подчистую, так зверски мы голодны. Потом нами овладевает страшная усталость! Нам необходимо срочно вернуться в постель!

Где лучше всего переваривать вкусный обед? Разумеется, в мягкой кровати, где же еще? Мы болтаем, смеемся, хихикаем. Прижимаемся друг к другу и занимаемся любовью в седьмой раз. А вечером снова. И потом еще полночи. В три часа мы еще не спим. Заправляемся бутербродами с сыром и пирожными и болтаем до шести!

— Теперь, наконец, спать! — командует Поль и выключает свет.

— Пожалуйста, не надо! — хнычу я. Он снова включает. Я хочу его видеть! Хочу быть уверенной, что он лежит рядом. Именно Поль, а не Томми, Фаусто, Боб или Брис!

20

Поль ворочается с боку на бок. Мы уже девять раз любили друг друга за последние двадцать девять часов. Он, должно быть, абсолютно готов! Поль душераздирающе стонет.

— Ты устал? — спрашиваю я наконец.

— Да!

— Тебе не спится?

— Нет!

Он прижимается ко мне. Его орудие любви твердое как камень! Я хватаю его, поворачиваю на бок и подношу к себе. Поль надавливает — и я уже чувствую, как чудо-предмет дарит мне новые наслаждения.

Не знаю, как долго мы еще любим друг друга. Я кончаю один раз, Поль дважды. Потом лежим опустошенные.

— Теперь я понимаю, что это такое, когда женщина доводит мужчину до безумия, — говорит Поль, блаженно зевая. — Но ты можешь делать со мной все что хочешь, радость моя! Даже если ты меня убьешь, мне все равно!

— Я? При чем тут я? Ты же сказал, что не можешь заснуть! — Мы хихикаем как два заговорщика.

— Тебе там не больно? — озабоченно спрашивает Поль.

— Нет! А тебе?

— Мне тоже нет! Но все мое тело как-то взбудоражено! Когда я был на кухне, у меня дрожали коленки. Но ощущения неповторимые! — Он сияет. — Я не могу оторваться от тебя! — Он прижимает меня к сердцу.

— Знаешь, что я хочу тебе сказать, — я прерываю молчание, — у меня в животе солнце!

— С каких пор?

— Со вчерашнего вечера. После пятого раза. После того, как ты подарил мне самородок!

— А знаешь что? — отзывается Поль странным голосом. — У меня тоже!

— У тебя тоже? — Мы смотрим друг на друга во все глаза. Потом приподнимаемся.

— У тебя такое уже было? — завороженно спрашиваю я. Поль качает своей черной головой.

— В точности между пупком и волосами, — показываю я. — Там настоящий пожар! Но невообразимо прекрасно!

— И у меня тоже самое, — поддакивает Поль.

— Это нормально, — недоумеваю я, — солнце в животе?

— Наверняка нет, — задумчиво произносит Поль, целуя мои соски, — но мы и есть ненормальные, к счастью!

Мы опять обнимаемся и уже в двенадцатый раз дарим себя друг другу, кратко и сладко! После чего Поль наконец забывается глубоким сном. Самое время.

В блаженном изнеможении я лежу в мягких, белоснежных подушках и радуюсь жизни. Восхищенно оглядываю свою спальню. Она похожа на заколдованный сад. Еще никогда она не казалась мне такой сказочно прекрасной. Занавески смотрятся еще благороднее. Картины ярче. Цветы в горшках больше и зеленее. Пальмовые листья блестят, словно подсвеченные лунным светом. Но луна далеко-далеко и совсем крошечная. Ее почти не видно в парижском небе. Да, любовной ночью все выглядит иначе!

Воздух кажется тяжелым, как духи. Он окружает нас, будто бальзам, и неожиданно приобретает очертания. Мы с Полем зарядили его нашими необузданными ласками, нашим счастьем, сладкими словами, которые мы нашли друг для друга. Мы пропитали воздух эротической силой. Поэтому все по-другому в такие ночи: собственная комната, растения и ты сам! Потому что ты различаешь больше в этом воздухе! видишь красоту всех вещей, магию, которая их окружает.

Тая от счастья, приподнимаюсь. Осторожно, чтобы не разбудить Поля. Он спит, плотно прижавшись ко мне. Дышит размеренно и довольно. Легонько прикасаюсь губами к его голому плечу. От него исходит такой приятный запах. Нет, любовь не ослепляет. Она обостряет зрение. Потому что я вдруг твердо знаю: этого мужчину мне послало небо.

Десять дней абсолютного счастья! Мы поем и хохочем. Долго спим и много едим. По квартире разгуливаем голыми! Она хорошо отапливается, здесь тепло, как в раю. Если мы не лежим в постели, мы постоянно держимся за руки. Когда я черчу, Поль сидит рядом и читает. Так близко, что наши плечи касаются, или бедра, или ноги. Готовим — стоим близко-близко рядом. Во время еды он кладет руку на мою ногу. Моя рука покоится на его правом колене. Кисточкой я вычищаю крошки из его пупка. Он нарезает кусочками пирог и засовывает их мне прямо в рот. Я укладываю феном его густые кудри. Целую его в шею — и мы уже опять лежим в постели, и все как в первый раз.

Во вторник, двадцать шестого января, в доме не осталось ничего съестного. Заставляем себя пойти за продуктами. Но мир такой чужой! Так трудно выносить людей. А одежда и обувь такие неудобные, пальто слишком тяжелые. Нагруженные, возвращаемся домой.

— Наконец-то снова в раю! — вздыхает Поль. Срываем с себя одежду! И только прильнув друг к другу, прижавшись обнаженными телами, мы чувствуем, что мир не пошатнулся, что мир — невредим.

В четверг чертежи готовы. Я отсылаю их в Нормандию. Поль провожает меня до двери.

— Быстренько схожу на почту, — успокаиваю я его, — это для твоего отца. Я скоро вернусь.

Он кивает. Вернувшись домой, я застаю его в прихожей, на том же месте.

— Что случилось? — удивленно спрашиваю я.

— Ты вдруг исчезла, — задумчиво произносит он, — это было так странно. Для меня вдруг погас свет. Я все время не сводил глаз с этой двери и ждал, когда ты вернешься.

Последние четыре дня мы проводим дома. Строим планы на будущее. То, что мы не расстанемся, само собой разумеется. Мы часами простаиваем у окна и смотрим на пруды, ведь Поль так же, как и я, любит животных. В Париже очень похолодало. В пятницу к нам прилетели дикие утки. Два селезня, шесть уточек. Водоемы замерзли, в единственной незатянувшейся проруби плавают утки, пьют чайки, после чего они все вместе чистят перышки на льду. От этой картины невозможно оторвать глаза. Птицы выносливы и жизнелюбивы, холод им нипочем. Они не жалуются. Знают, что рано или поздно придет весна, лед растает и все будет хорошо!

Полю нравятся чайки, но в уток мы просто влюблены. Это сильные, потешные, бесстрашные птицы, которые ни перед чем не останавливаются!

Большой пруд под моим окном обнесен металлическими перилами. Чайки ночуют на них, уцепившись красными лапками за железные трубы. Утки располагаются на краю пруда, сидят на своих перепончатых лапах и задумчиво посматривают вверх!

Так продолжалось один день.

В субботу же селезни повзлетали на перила, на лучшие сидячие места, потеснили чаек, а самочки последовали за ними. До самого вечера они учились зацепляться лапами за железные трубки, иногда сваливаясь вниз и тут же поднимаясь обратно. И вот сегодня, в воскресенье, все восседают на самом верху, и утки, и чайки, страшно гордые, важные и деловые. Мы помираем со смеху.

— Вот видишь, — комментирует Поль, — сильная воля прокладывает себе дорогу. У нас с тобой тоже не когти, а лапы с перепонками. Нам мешает избыток чувств! Мы страдаем там, где другие смеются. И тем не менее мы выберемся наверх и удержимся. Совсем как утки! — И он крепко прижимает меня к себе, ведь близится расставание! Как это странно: Поль уезжает! Но в конце недели мы снова увидимся! Абсолютно точно. В Париже ли, в Нормандии, может быть, даже в четверг. И каждый вечер будем перезваниваться!

— Тиция, — Поль смотрит на меня своими красивыми глазами, — ты сделала из меня счастливейшего мужчину. Из глубочайшего отчаяния я вознесся к величайшему счастью. Ты самое большое мое сокровище, моя единственная радость. Я без тебя не смогу жить. Ты клянешься, что не бросишь меня?

Обнимаемся и долго-долго целуемся. Потом он едет домой.

Поля нет, и остаток дня я провожу словно в трансе. Я блаженно смотрю в одну точку, мое тело горит. Я полна сил! Вслушиваюсь в себя: все во мне танцует и смеется, меня переполняет первобытная радость!

21

На следующее утро выскакиваю из постели. Я ликую! Так продолжается целый день. Свершилось чудо: я люблю! И при этом я не страдаю!

На этот раз тут не замешаны деньги. Не маячат никакие любовницы, никакие темные силы не клубятся по углам. Сияет солнце. Горизонт чист и ясен!

Принимаю ванну, причесываюсь и пью кофе со сливками. Потом одеваюсь: белый шерстяной костюм с розовой окантовкой на рукавах и подоле. Самородок отношу к ювелиру и отдаю его оправить. Буду носить на цепочке.

Для Глории покупаю огромный, дивно красивый букет цветов!

Какая там погода? Выглядываю из окна. Пошел дождь. Пруды начинают таять.

Надеваю голубое пальто. Прихватываю яркий зонтик.

Выхожу из дома. У меня нет ни единого неисполненного желания… Я абсолютно счастлива!

И на этот раз, уж поверьте, такой и останусь!

22

Я осталась счастлива. Тридцать три года. Именно столько времени прошло с тех пор. Уму непостижимо.

Сбылись мои самые смелые надежды. И на работе, и дома! Мне семьдесят шесть лет, и я известна во всей Франции. Никогда еще на мою долю не выпадал такой успех, как сейчас.

На меня буквально молятся. Постоянные визитеры, все спрашивают моего совета, я с трудом спасаюсь от бесконечных заказов. У меня берут интервью, меня обхаживают, фотографируют, я почти каждый день мелькаю по телевизору, обо мне сообщают радио и газеты. Мои эскизы во всех музеях. Я выиграла столько призов, что их уже невозможно сосчитать. Я выступаю с докладами, веду семинары, разъезжаю, руковожу фирмой, я активна, как никогда.

У меня все безумно, неприлично хорошо.

Передо мною распахнуты все двери в Париже. Да, французы открыли мне свои сердца. И я тоже полюбила их!

Они трогательны в своей верности. Если уж кого полюбят, то навсегда! Не на сезон. Ты можешь стать безобразной, горбатой, страдающей базедовой болезнью, но для них ты останешься той прежней красавицей, пока не закроешь навеки глаза.

В других странах это не так!

Там быстро завоевывают популярность. И еще быстрее срываются вниз. Там могут превознести, а потом презрительно вытереть об тебя ноги, и часто все в один и тот же год. Во Франции иногда десятилетиями ждешь успеха. Но если уж тебя полюбят, признание будет постоянным!

Я, в свою очередь, тоже стараюсь. Я проектирую не для того, чтобы кого-то шокировать или любыми средствами быть оригинальной. Я создаю красоту! На меньшее я не согласна! Если эскиз не достиг совершенства, я его просто выкидываю. Но каждой удавшейся мне безупречной работой, будь то стул, стол, бокал, ткань, ковер или квартира, я сделала мир немного красивее. И горжусь этим.

Сбылось и еще кое-что.

Желание всегда быть самой собой! Я почти не изменилась. Я все та же, что прежде. Изящна, элегантна и свежа, я удерживаю свой вес. У меня появилась седина в волосах, но у блондинок это не так бросается в глаза. Я по-прежнему ем только здоровую пищу, и это оправдывает себя. И не курю.

И вот вам результат я никогда не болею! Никакого гриппа, радикулита, рака. Сердце не болит, даже вздувшиеся вены миновали меня. Мои нога все еще красивые, кожа светлая и нежная, я полна здоровья, бодрости и энергии!

И я чувствую себя молодой. И по праву! Сейчас на многие вещи смотрят иначе, чем раньше: ведь ученые доказали, что наши клетки запрограммированы на сто лет. И наши сердца могли бы биться триста лет! Сегодня многие доживают до ста двадцати. Что по сравнению с этим какие-то 76! Да, мы наконец стали жить дольше! Столетним давно уже потеряли счет. В пятьдесят ты почти ребенок.

Люди стали более дисциплинированными. Меньше едят животной пищи. Все реже губят себя наркотиками, стали религиознее. Человеческое тело — большая ценность (Божий дар, а не дело рук сатаны!) Любовь священна. Разве она не помогает сохранять молодость и здоровье?

У нас с Полем и по сей день случается «солнце в животе». Когда я возвращаюсь из долгой поездки, это всегда праздник! Поль почти не изменился. Он все тот же красивый, нежный, стройный мужчина. Он тоже добился успеха. Его цветы, деревья, кусты, орхидеи и кактусы принесли ему известность. Он выращивает лучшие овощи и фрукты, каких больше нигде не встретишь.

Поль не хотел иметь детей. У Мириам их тем временем уже трое. Так что о потомстве позаботились. Если сказать честно, я не страдала от их отсутствия. Поля вполне хватало мне, с самого начала. Он мой любовник, мой друг, мой муж, мой ребенок. Он и брат мне, и доверенный, словом, мое сокровище!

Без детей совместная жизнь легче. Мы живем только друг для друга. Мы растворяемся друг в друге. Фаусто был всего лишь промежуточной стадией. Просто два года из моей жизни, и все. Но три счастливых десятилетия я уже провела с Полем.

Ах, моя жизнь — сплошное чудо!

Оглядываюсь назад: с тех пор, как я познакомилась с Полем, она была только прекрасной! Мы с Глорией получили дом в Пасси. Там до сих пор расположен главный офис фирмы. А все ателье и бюро — в Нормандии. Десять лет мы вели совместное дело. Потом Глория уехала с Джорджем в Америку. Ей девяносто один год. Она все еще любознательна и не утратила чувства юмора. Сейчас она гостит в Бали, у наших поставщиков. Ее письма полны идей, эскизов, узоров тканей, чертежей и я знаю, что так будет продолжаться еще долго. Глория умеет радоваться жизни. Уверена, что она доживет до ста двадцати лет.

Итак, последние двадцать три года я руковожу фирмой одна. Так, как считала нужным. Любимая работа продлевает молодость. А сомнительные сделки сокращают жизнь! Сколько раз мне предлагали рискованные дела, я всегда отказывалась! Всегда выбирала тот вариант, при котором могла спать спокойно. Расширяла фирму только на честной основе. Копила. Когда были деньги, я покупала. Ни на день раньше! Заработанное принадлежало мне, а не банку. Поэтому мне не приходилось опасаться плохих времен, поэтому работа не разрушала меня.

Кроме того, у меня перед глазами всегда был устрашающий пример: Фаусто и Одиль! «Аполл-недвижимость»! За их взлетом мы с Глорией наблюдали с большим интересом: элегантный офис на Елисейских полях, секретарши, телефонистки и прочий персонал. Они перепродавали только дорогие загородные резиденции, а если в Париже, то гигантские квартиры. Меньше трехсот квадратных метров Одиль никогда не интересовали.

Но потом начался спад. Цены были слишком высоки, никто не покупал, и парочка осталась на бобах со своими роскошными квартирами и домами.

Высокие кредиты их добили.

— Хорошо, что ты развелась, — сказала мне тогда Глория, — у меня смутное предчувствие, что он скоро обанкротится!

— Как пить дать, — поддакнула я. — Фаусто и деньги? Что может быть смешнее! Я зарабатывала, а он тратил. А теперь не зарабатывает никто! Но зато оба строят из себя мультимиллионеров!

Мы оказались правы: через два года после моего развода Фаусто обанкротился.

Бедный дядя Кронос. Он до сих пор переворачивается в гробу. Но это было еще не все.

Вскоре после банкротства, потрясшего всю отрасль, случился второй скандал: был арестован брат Одиль. Неухоженный блондин с бородой. Это обошло все газеты. У него был нелегальный тотализатор в доме, купленном Фаусто, в том самом зале с вонючим камином.

Ресторан был только прикрытием. Говорят, что он зарабатывал миллионы. И просаживал, потому что был еще и игроком. Отсюда и те огромные долги в мою бытность вместе с Фаусто.

Во всяком случае (я это узнала от Глории) Мелина была его возлюбленной. А черноволосая замухрышка, подававшая тогда Фаусто лягушек, была его женой! Еще была замешана какая-то подружка! Надо же! И как он только со всеми справлялся! Годами. Впрочем, он тут родился и знает, как это делается.

Сказать по правде, «Кофе-Аполло» чахнет. При папаше Гермесе, дожившем до ста лет и сохранявшем активность до самого конца, все шло хорошо. Но потом дело взял в свои руки Гелиос. Сразу набрал кредитов. Расширился, понастроил новых офисов — и что произошло? Во всем мире упало потребление кофе — и он остался ни с чем!

Фаусто так никогда и не женился на Одиль. Он по-прежнему не рвет с ней связи, хотя в женах у него теперь блондинка по имени Гортензия. Она талантливый дизайнер. Оба занимаются сейчас тем, на чем когда-то остановилась я: небольшими комнатками для прислуги, которые ремонтируют и перепродают.

Гортензия прилежна. Она моя клиентка. Я ей симпатизирую, и мне ее жалко! Ей всего пятьдесят, и она содержит весь клан: Фаусто, Одиль, детей. Как ей это удается — для меня загадка! Но она француженка, и у нее все спорится в руках.

Фаусто иногда заглядывает ко мне. Он все еще красив. Высокий, снепокорной шевелюрой, голубыми глазами. Только костюмов, сшитых на заказ, больше не носит. Одевается теперь как странствующий художник: синие шаровары, высокие черные ботинки на шнурках, светлая рубашка, вязаная пестрая жилетка с серебряными пуговицами, поверх — синий просторный пиджак а-ля трубочист, с торчащей из нагрудного кармана трубкой.

Странно. Я всегда рада его видеть. Все-таки близкий человек. По-настоящему мы так никогда и не расставались. Теперь, по прошествии стольких лет, когда за мной, как скала, стоит Поль, я на многое смотрю снисходительно.

Я вдруг нахожу ее прекрасной, эту типичную французскую привязанность, верность тем, кого любишь. Мне вдруг начинает нравиться, что женщину не бросают, когда появляется другая. Фаусто и меня никогда бы не бросил на произвол судьбы, теперь я это знаю. Я бы всю жизнь имела на него право — в качестве второго номера!

Однако я предпочитаю быть первым номером.

На «роллс-ройсе» Фаусто больше не ездит. Теперь у него маленький белый «рено». Но «Еловый дом» — все еще его собственность. Он приглашает меня туда в гости, но у меня нет времени.

У меня масса других дел! Такое чувство, что я только-только начинаю по-настоящему работать. Мне еще предстоит долгий, плодотворный период. Я разрабатываю крупные проекты: целый отель в центре Парижа. В подвале джаз-клуб, под крышей — ресторан. И все я проектирую сама, от пепельницы до брачного ложа!

Да еще! Лолло пошла няней к Мириам. Старик и Малыш работают в фирме. Мы одна большая семья, у нас все замечательно!

Я все еще ношу золотые солнца. В ответственные дни они придают мне силу! Они экстравагантны, но серое на сером убивает дух. Художники должны сверкать. Яркие люди делают жизнь веселей.

С Люциусом и Томми я все еще дружу. (Оба то и дело женятся: у Люциуса пятая, а у Томми шестая невеста.) С Брисом я не поддерживаю отношений.

Сейчас половина третьего, мне надо торопиться. Я лечу сегодня в Женеву. По моему проекту там оформляется театр. Он должен выглядеть совсем по-другому, чем принято. Ни в коем случае не черный и голый, нет! Сверкающий, радостный, яркий.

Я переодеваюсь в белое вязаное платье, подчеркивающее мою стройную фигуру. Надеваю красный пояс, золотые солнца. Волосы по бокам высоко подкалываю, немного розовой губной помады, гвоздичные духи.

Входит Поль. Кладет мне руку на плечо и притягивает к себе.

— Ты готова, дорогая?

Поль летит вместе со мной. Сейчас начало марта, и у него еще не так много дел. Пару дней мы поведем на Женевском озере. Наконец-то одни, в отеле в старинном замке. Это буде восхитительно!

Мы и сегодня еще нет-нет да и проводим целый день в постели. Когда позволяет время. Тесно прижавшись друг к другу. Я хочу, чтобы так оставалось всегда. Несмотря на продолжительные поездки, большой успех, множество посторонних людей — журналистов, студентов, политиков, поклонников — которые пытаются проникнуть в мою жизнь.

А если я чего-то действительно хочу (все-таки я пережила лавину), я этого всегда добиваюсь!

Примечания

1

Целестин — небесный (нем.).

(обратно)

2

Виола — грубый, насильственный (нем.).

(обратно)

3

Палладио Андреа — итальянский архитектор XVI века, представитель позднего Возрождения.

(обратно)

4

Клее, Пауль — швейцарский живописец, один из лидеров экспрессионизма.

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • *** Примечания ***