Малатаверн [Бернар Клавель] (fb2) читать онлайн

Клавель Бернар Малатаверн

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

Добравшись до опушки Черного леса, Кристоф остановился, пригнулся и вытянул шею. Не оборачиваясь, предостерегающе взмахнул рукой. Однако оба приятеля уже замерли в несколько шагах позади него. Затаив дыхание, они напряженно вслушивались, не сводя глаз с силуэта Кристофа, четко вырисовывавшегося на фоне вечереющего неба.

Гиблая дорога проходила прямо перед ним, за деревьями. Привстав на цыпочки, Робер разглядел темневшие камни, которые остались после расчистки пустоши вокруг усадьбы, принадлежавшей семейству Бувье. Он подался было влево, чтобы получше разглядеть дом, но наступил на сучок. Послышался громкий треск, далеко, до самой чащи прокатившийся в вечерней тишине, гулким эхом отражаясь от стволов лесных исполинов.

– Увалень! – прошипел Серж.

Кристоф обернулся и, неслышно ступая, подошел к приятелям.

– Это все ветка. – бормотнул Робер, словно извиняясь.

– Давай поосторожней, старина, – предостерегающе проворчал Кристоф. В такие тихие вечера каждый шорох слышно.

Кристоф опустился на корточки у подножия бука, Серж и Робер последовали его примеру. Так они сидели довольно долго, прислушиваясь к звукам в ночи и поглядывая в сторону сада, откуда тьма поднималась и постепенно наползала на вершину холма. Вскоре и небо стало темнеть.

Вся долина отрешилась от дневных забот – начиналась особая, ночная жизнь. Пока слышался лишь рокот трех Оржольских порогов. В лесной тиши их шум походил не то на шелест листьев, не то на тихий стон.

На другой стороне долины заходящее солнце еще освещало возделанные поля и желтеющие луга, рыжеватой дымкой окутывая черневшие там и сям пучки дрока. Дорогу было почти не видно.

В том месте, где она делала резкий поворот и поднималась к лесистой вершине холма, находилась ферма Ферри: во дворе зажгли лампу. Ночь сразу сгустилась, а противоположный склон вскоре погрузился во тьму, как прежде Черный лес и лощина.

– Вроде пора, – шепнул Серж.

Кристоф поднялся, вгляделся в темноту, стараясь определить, где дорога, и, наклонившись к спутникам, скомандовал:

– До дороги добираемся ползком, потом идем вверх до поворота, оттуда будет видно хибару. Если на конюшне горит окно, значит, пора. Пока они будут доить, никто к нам не сунется.

– А они точно доят обеих коров? – спросил Робер.

– За кого ты меня принимаешь? Раз я берусь что выяснить, можешь быть уверен.

– А собака?

Тут вмешался Серж. Не повышая голоса, он съязвил:

– Если сдрейфил, никто тебя не заставляет. Кристоф продолжал примиряюще:

– Да собака у них всегда на привязи, сам знаешь. Лишь бы она не стала брехать.

И он пополз на четвереньках, поминутно останавливаясь. За ним двинулся Серж, потом Робер.

Добравшись до откоса, приятели снова остановились.

До дороги оставалось метра два. По обеим сторонам была насыпана щебенка, а сверху – груды камней, оставшихся после расчистки, однако Робер ясно различал две черные колеи, терявшиеся слева, там, где был выход скальной породы.

– Теперь следите за мной, – зашептал Кристоф, – старайтесь не особенно шуметь, мы уже подходим. Главное, идите за мной след в след.

На гребне откоса из земли торчал корень. Ухватившись за него, Кристоф подтянулся и скользнул прямо на гребень. Теперь он медленно сползал вниз, упираясь ногами в травянистый склон, то выгибаясь, то пластаясь по откосу крепким широким телом. Послышался легкий шелест, несколько комьев сухой земли скатились в колючие заросли ежевики, и вновь все стихло.

Теперь Кристоф завис над дорогой. Несколько секунд он не двигался, словно раздумывая, затем одной ногой оттолкнулся от откоса и отпустил корень, загудевший, словно пружина. Робер даже не слышал, как Кристоф спрыгнул. В ту же секунду он пригнулся и замер. Еще несколько комьев скатились по сухим листьям с шорохом, напоминавшим треск кузнечиков.

Кристофер поднял руку:

– Давай ты, Серж!

Серж распластался по откосу, ухватился за корень и заскользил вниз. Он был меньше ростом и тоньше, но задел сандалями щебенку, и один камень покатился вниз. У самой колеи Кристоф остановил его ногой. Подойдя к Сержу, Кристоф ухватил приятеля за ноги:

– Отпускай! – Он помог ему подняться и наказал:

-Стой за кустами и не рыпайся!

А сам вышел на дорогу и останавился против того места, где находился Робер.

– Ну-ка, – скомандовал он. Тот послушно поднялся:

-Что там, возле дома, не видно?

Робер изо всех сил стал таращиться во тьму. Ночь стала еще непрогляднее. Перед ним, за фруктовым садом, крайние деревья которого подступали к самому лугу, еще вырисовывалась на фоне неба громадина Дюэрнских гор, но леса, поля и пастбища совершенно утонули во тьме. Лишь там, где начинались новые посадки, белела старая каменоломня. Вдалеке, на дальнем краю косогора, подрагивали три огонька. На противоположной стороне холма по-прежнему светилась лампа на дворе Ферри, выхватывая из темноты ограду, дом и ворота.

– Ну как, – спросил Кристоф, – видно что-нибудь? Робер вновь стал вглядываться в темноту, туда, где за небольшим холмом пряталась ферма семейства Бувье.

– Нет, – отозвался он, – ничего не вижу.

– Тогда прыгай.

– Ты с ума сошел!

– Прыгай, говорю, прямо на меня, остальное тебя не касается.

Робер колебался. Он наклонился вперед. Кристоф ждал, расставив руки.

– Скоро ты там?

Робер еще больше наклонился вперед, присел и потянулся к плечам приятеля.

Кристоф мягко подхватил его и поставил на землю рядом с Сержем.

– Вам обоим еще учиться и учиться. Хорошо еще, что оба легкие, как перышко.

– Ну, во мне-то все-таки шестьдесят три килограмма, уточнил Робер.

– Ерунда! А Серж, тот и вовсе Весит не больше пятидесяти!

Серж промолчал. Один Кристоф по-прежнему оставался на ногах и озирался поверх кустов.

Не поднимаясь, Робер обернулся. Прямо позади них над дорогой нависла тяжелая густая тень от деревьев.

– Ну что? – поинтересовался Серж. – Пошли?

– Вперед, – приказал Кристоф. – Идите за мной, да пригибайтесь пониже.

Они двинулись вдоль кустов, согнувшись, поминутно останавливаясь и прислушиваясь. Из лощины по-прежнему доносился жалобный плеск ручья, но теперь слышались и иные звуки. Справа от них, в лесных зарослях, уже пробудилась ночная жизнь: то и дело раздавались птичьи голоса, шелест крыльев, треск и шорох. В саду перекликались кузнечики и медведки.

За поворотом кусты отступили: Несколько метров дороги были огорожены колючей проволокой в четыре ряда. Кристоф на мгновение замер, затем обернулся к приятелям и знаком велел им подойти поближе.

– Видите, – проговорил он, – все, как я сказал: свет только в конюшне, значит, хозяева оба там.

Метрах в тридцати ниже по склону светилось небольшое квадратное окошко, свет сквозь мутные стекла пробивался во тьму. Приглядевшись, можно было рассмотреть и дом, скрытый за деревьями.

– Что дальше? – спросил Серж. – Перемахнем через ограду или подлезем внизу? Кристоф хмыкнул.

– Скажешь тоже! Представь, что старик нас застукал, а, тут скачки с препятствиями! Нет уж, старина, нужно всегда учитывать возможные накладки.

– Ты что, собираешься открыть калитку?

– А то как же, чего мне стесняться?

Кристоф ухватился за перекладину, державшуюся; на двух проволочных петлях. Подошел Серж.

– Не мешай, я сам, – остановил его Кристоф. – Вдвоем наделаем шуму, лучше я один. А вы глядите в оба и мотайте на ус!

Тем временем он снял верхнюю петлю, придерживая проволоку, чтобы она не скрипнула, приподнял перекладину и вытянул ее из петли, затем бесшумно опустил брусок на землю.

– Если придется удирать, не забудьте, что эта штука лежит здесь, и не запутайтесь в проволоке, когда побежим.

Парни осторожно прошли через луг, остановились, потом прибавили шагу и очутились среди деревьев.

– г Слушай, – начал вдруг Серж, – а если на обратном пути мы не успеем поставить ее на место, представляешь, сколько придется возиться завтра утром?

– Думаешь, мы будем надрываться, чтобы запереть ворота? Ну уж нет!

– Дорого бы я дал, чтобы посмотреть на рожу папаши Бувье, когда завтра ему придется искать коров у черта на рогах!

– Неужели они выгоняют скотину на ночь? – удивился Робер.

– Конечно, сразу после дойки. Поразмыслив, Робер продолжал:

– А если что случится? В ответ приятели пожали плечами.

– А нам-то что!

Вдруг слева от них в кустах что-то хрустнуло.

– Там кто-то есть, – выдохнул Серж.

– Молчи!

Некоторое время все трое мучительно прислушивались. У Робера так стучало в висках, что он ничего не мог разобрать. Вновь раздался треск, на этот раз ближе, потом что-то забухало по земле. Робер и Серж присели, один Кристоф остался стоять, прижавшись к яблоне. Вскоре он, ухмыляясь, подошел к приятелям:

– Ну что, балбесы, испугались? Это же корова объедает ветки с яблони!

Робер перевел дух. Ночь вокруг него вновь заполнилась звуками.

– Раз скотина на лугу, значит, они ее уже подоили? высказал предположение Серж.

Никто ему не ответил. Приятели таращились друг на друга, но было слишком темно. Наконец Кристоф прошипел:

– Быть того не может. Наверное, эта корова так и осталась на лугу, черт его знает почему.

– Странное дело, – не унимался Серж, – может, лучше туда не соваться?

– Что?! – рявкнул Кристоф. – Ты что, струсил? Серж мгновенно взвился:

– Я? Струсил? С ума ты сошел! Кристоф снова рванулся к ферме.

– Пошли, – буркнул он на ходу, – хватит тянуть резину! И заткнитесь вы оба! Чтоб ни словечка: собака совсем близко.

Шагах в десяти от дома они взяли левее, чтобы яблони, сбегавшие в лощину, прикрывали их от чужих глаз. Они миновали дом, остановились и прислушались. Ни малейшего шороха. Теперь, когда лес остался далеко позади, ночную тишину нарушали лишь журчание Оржоля да стрекот кузнечиков. На небе высыпали звезды, заливая серебристым светом вершины холмов.

Робер обернулся. Огонь во дворе фермы Ферри погас, и он никак не мог сообразить, где именно она находится. На юге Дюэрнские горы скрывались за кромкой леса, и огней не было видно. Долина погрузилась во тьму.

Кристоф расстегнул куртку, вытащил пустой мешок, развернул его и протянул Роберу.

Все это он проделал молча, без единого слова. Он все растолковал приятелям раньше, еще до того, как они отправились в путь. Они снова двинулись вперед в прежнем порядке.

Вступив на двор фермы, они пошли осторожней – из-за гравия. Наконец все трое добрались до навеса, и троица остановилась.

– Давай сюда, – шепнул Кристоф и толкнул Робера в угол, который он, как видно, основательно изучил заранее. Робер ничего не видел впотьмах. Он знал только, что подносы подвешены прямо к балкам, и изо всех сил вглядывался во тьму, но тщетно. Впереди него заканчивали последние приготовления Кристоф и Серж. Он слышал легкий шелест, прерывистое дыхание приятелей. Кристоф шумно выдохнул, из чего Робер заключил, что Серж уже взобрался к нему на плечи.

– Поднимай мешок, – скомандовал Кристоф.

– Готово.

Робер очутился перед ним и подставил раскрытый мешок. Послышался легкий шорох, и Робер почувствовал, как тяжелеет мешок под грузом головок сухого сыра, которые Серж сбрасывал по несколько штук сразу.

– Теперь подвинься на два шага вправо, – велел Кристоф.

"

Робер повиновался. Мешок стал еще тяжелее. И вновь пришлось на ощупь пробираться в кромешной тьме: на фоне ночного неба виднелся лишь край крыши. Робер послушно, будто слепой, следовал за Кристофом, а тот уверенно расхаживал под навесом, взяв приятеля за руку.

Серж по-прежнему стоял у него на плечах. Вот они остановились. Робер поднял мешок и стал ждать. Вдруг раздался скрежет отпираемого крючка, сухо щелкнула задвижка на двери птичьего двора, обтянутого сеткой, и окутывавшая их тишина взорвалась звуками. Сначала послышалось хлопанье крыльев, затем надсадное квохтанье, кто-то забегал, забухал в черепицу, и в глубине сарая с грохотом рухнула кормушка.

Серж соскочил на землю.

– По-моему, это куры.

– Молчи, – прошипел Кристоф.

На минуту вновь все стихло, но вот опять хлопанье крыльев и следом оглушительное квохтанье. Робер увидел, как испуганная птица тенью мелькнула на крыше и на мгновение заслонила звезды. Затем со стороны дома донеслось грозное рычание, – звякнула цепь, и собака залилась оглушительным лаем.

Робер почувствовал, как у него вырвали из рук мешок.

– Давай сюда, – рявкнул Кристоф, – сматываемся, черт вас дери!

В несколько прыжков они достигли спасительных яблонь и помчались между деревьями. Когда до ограды оставалось всего несколько шагов, Робер обернулся. Рядом с окошком распахнулась дверь, и на фоне светлого квадрата появился женский силуэт. Визгливый голос завопил:

– Виктор! Спускай собаку, там кто-то есть! Трое ребят неслись, не разбирая дороги, к откосу, да так, что только ветер свистел в ушах. В том месте, где дорога сворачивала от леса к реке, Кристоф на бегу отрывисто прохрипел:

– Серж и я двинем дальше по дороге… Нужно успеть сесть на мотоцикл, пока не догнала собака,. А ты, Робер, пережди в лесу, тебе ничего не грозит, мы отвлечем кобеля на себя…

Здесь откос был заметно ниже, и Робер не задумываясь прыгнул вниз. Вот и первые деревья. Он бежал, цепляясь ногами за колючки. Остановился, рухнул на колени. С силой прижав руки к груди, он изо всех сил старался сдержать с шумом рвавшийся из груди воздух и прислушивался к удалявшемуся топоту Сержа и Кристофа.

Теперь лаяли сразу несколько собак. Совсем рядом, за дорогой, надрывался барбос мамаши Вентар. Роберу было слышно, как звенит сетка, на которую кидается обезумевший от ярости пес. Напротив неистовствовали обе суки с фермы Ферри. Другие псы брехали на некотором удалении – кто выше по склону, кто ниже. Даже со стороны Сент-Люс доносился собачий лай, но он был едва различим и сливался с эхом.

Справа от Робера из-за деревьев все приближался заливистый лай Черныша; его хозяин, папаша Бувье, все не унимался:

– Вперед, Черныш! Взять их, взять! След, Черныш! Собака уже миновала ложбину, где притаился Робер, когда послышался треск мотоцикла. Собака лаяла теперь далеко, может, по другую сторону ручья.

Папаша Бувье не поспевал за псом и продолжал ругаться:

– Поганцы! Паразиты! Я же вас знаю!

Рокот мотоцикла становился все глуше. Робер слышал, как мотор натужно заурчал на крутом подъеме; потом ребята переключили скорость и покатили вниз.

– Черныш! Черныш!; Ко мне, Черныш! – Старик долго звал собаку, потом засвистел. Похоже, он уже вернулся на ферму и не собирался идти в лес.

На время все стихло. Лес опять замер. Лишь кузнечики все стрекотали и стрекотали, да шумели речные пороги.

Тут Робер сообразил, что остался совсем один, и первая его мысль была о собаке. По дороге на ферму Черныш мог напасть на его след, кинуться в лес и схватить его. Робер встал и хотел было убраться восвояси, но вокруг был колючий кустарник; он боялся пошевелиться: от малейшего движения ветки ломались с оглушительным хрустом.

Тогда он прислонился к стволу дерева и замер в ожидании. Старик по-прежнему то звал собаку, то свистел. Для Робера время тянулось неимоверно медленно, но вот он услышал, как старик закрывает ворота и возвращается с Чернышом. Вскоре послышался голос мамаши Бувье, затем хлопнула дверь, и все стихло.

Робер перевел дух, на лбу у него выступила испарина. Он смахнул пот рукавом и прислушался.

Лес постепенно оживал снова. Робер переждал еще немного и двинулся к опушке. На дворе фермы Ферри опять зажегся свет. Робер глубоко вздохнул, спрыгнул на дорогу и помчался к ручью.

ГЛАВА 2

Робер не решился идти в Оржоль по дороге. Добравшись до первых тополей, он решил обойти выгон мамаши Вентар лугами. Ведь собака могла подать голос и перебудить всю долину. Робер сделал большой крюк и перешел ручей вброд в том месте, где тропинка круто сбегала вниз. Затем, поднявшись по старой дороге, петлявшей по долине, он добрался до того места, где тропа бежала по целине, а затем вилась по склону холма.

Он почти бегом ринулся вверх, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Долина постепенно засыпала, все тише становился шум порогов, и лишь пустоши, весь день жарившиеся на солнцепеке, все потрескивали, точно гаснущий костер.

Когда Робер вышел на дорогу, он совсем выбился из сил. Пот заливал ему глаза, но стоило ему наклониться вперед, как рубашка, будто мокрая тряпка, хлопала его по спине.

Он остановился. Все было тихо. Ферма Ферри находилась прямо перед ним. Огромная липа, росшая во дворе, нависла над оградой, и ее крона, освещенная стоящей под навесом лампой, четко вырисовывалась на фоне черного неба.

Все замерло. Робер все еще стоял на откосе и старался сообразить, где проходит тропа, подбегающая с дороги до самой фермы.

Совсем рядом зашуршал гравий. Кто-то вышел на дорогу и направился в его сторону. Юноша рванулся было, но взял себя в руки и остался стоять на прежнем месте.

– Робер?

– Я!

Из темноты вышла Жильберта.

– А я уже собиралась уходить. Мне давно пора домой.

– Знаю, знаю, я здорово опоздал.

– Я думала, ты уже не придешь, и пошла к дому, но у самых ворот услышала, как заливается пес у папаши Бувье. Потом выскочил старик и тоже стал кричать. Потом проснулись и другие собаки. Тогда я осталась и стала слушать. Никак не пойму, что могло случиться. Ты не слышал?

Робер замер в нерешительности, потом нервно сглотнул и пояснил:

– Я тоже слышал, как лаяли собаки. Правда я был тогда далеко, около кладбища. Да я и внимания-то не обратил. Собаки ведь тявкают среди ночи просто так.

– Да нет, там что-то случилось. – Помолчав мгновение, девушка опять спросила:

– А ты не слышал, как затрещал мотоцикл на старой дороге? И вновь Робер помедлил, прежде чем ответить:

– Я слышал, как какой-то мотоцикл проехал вверх по тропинке… Но фары не горели: я ничего не видел.

– Точно! Я тоже обратила на это внимание. Наверняка это были воры. Отец рассказывал, что в Сент-Люс орудует целая шайка… У него теперь всегда заряженное ружье под рукой.

– Вот и правильно! Лучше всегда быть начеку…

– Мне показалось, что первым у Бувье поднял тревогу не пес: до того, как он залаял, заквохтали цесарки. Они ведь обычно спят на улице прямо на крыше или под дровяным навесом. Иногда это оказывается кстати.

Робер ничего не ответил. Ровное дыхание вернулось к Нему не сразу.

– Да ты совсем запыхался, – заметила Жильберта. -Носишься как сумасшедший.

– Я боялся, что ты уйдешь.

– Еще минута, и ты бы меня не застал. Когда собаки успокоились, я подошла – подождала и уже хотела уходить, но вдруг услыхала, что по старой дороге кто-то бежит. Я и решила, что это ты.

– Значит, ты слышала, как я бежал?

– Конечно. Что в этом странного? Ночью всегда хорошо слышно. Помолчав, она взяла его за руку и вполголоса проговорила:

– Слушай хорошенько… Слышно даже, как шумит ручей, а ведь он совсем почти пересох, да и далеко до него.

Некоторое время они прислушивались, Застыв в неподвижности и повернувшись в сторону долины, откуда доносились ночные шорохи.

– Почему же ты пошел низом? Это ненамного ближе, а идти ночью через пустошь – не подарок. Лучше уж по дороге!

Она помолчала, но, так и не дождавшись ответа, прибавила.

– Ведь ты всегда ходишь по дороге. Почему же сегодня пошел здесь?

– Хотел попробовать, чтобы убедиться… И потом, я опаздывал и надеялся выиграть время.

Они стояли лицом к лицу. Жильберта выпустила руку Робера. Они не двигались, стараясь разглядеть друг друга в темноте.

– Ну что? – спросил Робер. – Может, посидим немного?

– Нет, уже поздно. Родители, верно, уже подоили, мне нужно успеть до того, как они вернутся в кухню. Отец недавно выходил успокоить собак, он видел, что я стою, и велел мне идти домой.

Робер шагнул вперед. Жильберта была чуть выше его ростом, Робер обнял ее, притянул к себе и хотел поцеловать. Девушка отвернулась и только попросила:

– Приходи завтра пораньше!

– Постараюсь… Правда, хозяин всегда что-нибудь придумает, чтобы меня задержать.

– А что вы сейчас делаете?

– Сегодня работали в Сент-Люс. Подвели воду к новому дому на главной улице. А завтра, между прочим, собираемся в эти края: есть работа на вилле Комб-Калу.

– А какая работа?

– Да разная… Нужно вырыть колодец, поставить резервуар, а потом всю сантехнику. Завтра для начала будем чистить водосборник.

Жильберта помолчала, но, видя, что Робер ничего не говорит, переспросила, не спеша выговаривая слова:

– Чистить водосборник, говоришь?

– Ну да, хозяин велел нынче вечером приготовить инструмент. Девушка рассмеялась.

– Ничего себе! – воскликнула она. – Чистить водосборник! И часто вам приходится этим заниматься?

– Да нет, завтра – в первый раз.

– Ничего себе! – повторила она. – Что же за хозяева в этом доме? Виданое ли дело: нанимать рабочих, чтобы почистить канаву?!

– Они приехали из Лиона. Знаешь, похоже, они и помыслить не могут, как это взять и залезть в тину.

– Стало быть, чистоплюи и бездельники! Оба замолчали. Робер обнимал Жильберту за плечи и за талию. Через легкую ткань ее платья он ощущал ее тело. Он потянулся и поцеловал ее. Жильберта отпрянула.

– Ты весь мокрый… – заметила она, – вытрись, а то простудишься.

Робер вытащил из кармана носовой платок и вытер лицо. Жильберта чмокнула его в щеку и сейчас же отстранилась, но, прежде чем уйти, еще раз спросила:

– Значит, придешь завтра пораньше?

– Пойдем гулять на луг?

– Да, только приходи раньше… Иди сразу туда. Я буду там. – Если бы не хозяин, я пришел бы прямо после работы. Ведь Комб-Калу рядом.. Только хозяин наверняка спросит, почему я не иду вместе со всеми на ужин.

– А ты поешь!

– Ну да… А потом – снова возвращаться… – Робер придвинулся к девушке, но та кинулась прочь. Юноша уронил руки и застыл, а Жильберта уже взбегала по тропинке, и легкие камешки летели у нее из-под ног.

Когда за ней затворились большие деревянные ворота, Робер еще минутку постоял, поглядел на освещенную крону липы и бросился бегом по дороге.

ГЛАВА 3

Небо постепенно светлело, и земля кое-где казалась молочно-белой. Асфальт чернел по-прежнему, а вот кустарник уже не казался мрачным. Слева раскинулась лощина, Робер не видел ее, но, карабкаясь по луговине, чувствовал, как снизу тянет прохладой. Справа голые склоны, круто взбегающие к темным вершинам холмов, чередовались с рощами и нависающими над дорогой скалами. Робер мчался со всех ног, только ветер свистел в ушах, но стоило ему остановиться, как он снова слышал несмолкаемый рокот порогов.

Так он без устали несся вниз с крутизны, лишь время от времени переводя дух на плоских террасах Прохладный воздух надувал его расстегнутую рубашку пузырем и овевал потную спину.

Он уже пересек тропинку, как вдруг его остановил пронзительный свист. Робер узнал условный знак – заливистую трель, придуманную Сержем. Он вышел на левую сторону шоссе и ответил на зов. В ту же секунду затрещали ветки, и из придорожных кустов раздался голос Кристофа:

– Ну-ка, иди сюда, парень!

Робер съехал с откоса. Приятели его растянулись в траве.

– Ну как? – тревожно спросил он. Ребята засмеялись.

– Что как? Можно подумать, ты за нас переживал!

– А что с мотоциклом?

– Не волнуйся, он в надежном месте. И добыча тоже. И вообще завтра утром я смотаюсь в Арбрель и пристрою весь товар.

– Да уж, жаркое было сегодня дело! Стоило старику чуть раньше спустить барбоса, и мы пропали!

Серж и Кристоф так и прыснули. Смех звучал несколько натянуто, а Кристоф с наигранным весельем хлопал себя по ляжкам.

– Подумаешь, разве это дело? – небрежно бросил Серж. – Это только так, руку набить Мы Должны реагировать не задумываясь и уметь держать себя в руках Надо быстро принимать решение и не терять голову.

– Верно, – подхватил Кристоф, – вам чертовски нужны такие тренировки Вы оба теряетесь из-за пустяков. Особенно ты, Робер Готов поспорить: если бы я не сообразил забрать у тебя мешок, ты бы его там и оставил.

Робер возмущенно вскинулся:

– За кого ты меня принимаешь? Думаешь, мне охота работать даром?

– Вот видишь? – отозвался Кристоф. – Ничего ты не понял Деньги тут ни при чем. Мешок-то из-под соли, я стянул его у своего старика. Попадись легавые поумнее, нас бы из-за одного этого зацапали.

Робер притих Он стоял рядом с приятелями и вдыхал, смакуя, прохладный утренний воздух, пахнущий землей и травами – Все верно, – вновь заговорил Серж, – если бы не эти идиотские куры, мы бы хорошо хапнули.

– Не куры, а цесарки, – уточнил Робер. – Как бывает полезно крутить амуры с фермерской дочкой: узнаешь много нового!

Серж проговорил это вполне серьезно, сухо, почти резко. Кристоф рассмеялся. Робер промолчал. Он стоял, поджав губы и уставившись на белесое пятно, – так выглядело в темноте тонкое лицо Сержа в обрамлении светлых волос. Когда Кристоф перестал смеяться, все трое некоторое время молчали, затем Серж продолжал в том же тоне:

– И вообще многому можно научиться под коровьим хвостом от сиволапых крестьян.

Робер разозлился Он попытался сдержаться, задыхаясь от злобы, но взорвался против воли. Он сжал кулаки и, напрягшись всем телом, бросил:

– Заткнись, подонок! Ты мне надоел!

Серж замахнулся и угрожающе переспросил:

– Ах так? Подонок?

Кристоф кинулся их разнимать, привстал на одно колено и расставил руки. В конце концов он заставил их сесть.

– Э-э, так не годится. Если хотите свести счеты, я не прочь вас рассудить, только не сейчас.

– Да я быстро с ним разделаюсь, – вскипел Серж. -Пачкаться, правда, об него не хочется!

– Ах бедняжка! – притворно вздохнул Робер. – Уж как я его разукрашу!

– Ну все, хватит!

Все трое замолчали. Кристоф дал приятелям время успокоиться и продолжал:

– Все эти дурацкие птицы! А мы-то идиоты! Ведь нам было наплевать, что за твари у них в курятнике, – индюшки, куры или страусы. Да что говорить! Если бы они не подняли шум, отличное бы вышло дельце.

– Все-таки не с пустыми руками мы ушли! – заметил Робер. – Не Бог весть сколько взяли, ну да ладно…

Разговор ненадолго прервался, потом Робер подошел к Кристофу и спросил:

– А что вы здесь делаете?

– Решили тебя подождать, а как увидели, что тебя все нет и нет, поняли, что ты у своей милашки.

Серж и Кристоф так и покатились со смеху. Робер пожал плечами.

– И что с того? Может, я не имею права? И не надоело вам чесать языками? – отрезал он – Конечно, дорогуша, твое право пусть будет при тебе, зато и мы можем повеселиться, когда хотим. Робер встал с травы.

– Ладно, – буркнул он, – мне пора домой.

– Э-э, не торопись! У нас к тебе серьезное дело. Не поднимаясь с места, Кристоф ухватил его за лодыжку. Робер плюхнулся в траву и сел, привалившись спиной к откосу. Уже вышла роса; рубашка у него промокла, спине было холодно.

– Что еще за дело?

Кристоф не спешил с ответом, он вполголоса осведомился:

– Помнишь, мы как-то говорили о мотоциклах? У Робера вырвался вздох:

– Ты не хуже меня знаешь, что это невозможно. Может, родители Сержа и согласятся, а я ..

– Мои старики просто кретины, – буркнул Серж, – пока я дождусь их разрешения, мне инвалидная коляска будет нужна, а не мотоцикл.

Все трое загоготали. Кристоф посерьезнел и прошипел:

– Заткнитесь вы оба!

Парни прислушались. Где-то далеко на юге тарахтел автомобиль.

– Лучше убраться подальше от дороги. Машины еще ладно, а велосипед мы можем не услышать. Зато если кто-нибудь послушает, о чем мы тут говорим, все, нам крышка.

– Еще чего! Мы разве не имеем права проветриться? не понял Робер. Серж и Кристоф так и прыснули.

– Конечно, – заметил Серж, – ты имеешь полное право проветриться, если при этом будешь трепаться о погоде, о природе, о девочках, но уж никак не об этом.

Они продрались сквозь кустарник и, миновав тропинку, спустились к пустырю, находившемуся на полпути к Оржолю.

– Здесь будет поспокойней, – заметил Кристоф. Отыскав в зарослях ежевики пятачок, заросший пыреем, приятели решили там и остановиться. Трава была высокая, сухая и шуршала при малейшем движении. Вокруг них, из густых зарослей дрока доносились ночные шорохи. Автомобиль, который они слышали прежде, промчался по дороге выше того места, где они сидели, и свет его фар на мгновение выхватил из темноты живые изгороди и деревья, росшие вдоль дороги; затем шум мотора стал удаляться: машина ехала вниз, в сторону Сент-Люс.

– Кто хочет посмолить? – спросил Серж. Беря у него сигарету, Робер нащупал целлофановую обертку, в какой бывают только дорогие сигареты.

– Ишь ты, американские! Хорошо живешь!

– Мои старики других не курят, так что если баловаться задарма деваться некуда, бери что есть. Конечно, с цигарками твоего водопроводчика не сравнить!

– Да плевать на тебя хотел водопроводчик!

– Опять вы за свое, – проворчал Кристоф.

– Этот подонок действует мне на нервы, – снова сказал Робер, а Серж ехидно хмыкнул.

Наступило молчание. Потом Кристоф чиркнул спичкой. Приятели по очереди прикурили, и лица их на минуту вынырнули из тьмы при свете крошечного язычка пламени, теплившегося в ладонях Кристофера. Какое-то время все трое молча курили, затем, не повышая голоса, Кристоф заговорил о деле:

– Сам понимаешь, мы не можем провернуть ничего действительно стоящего, пока у каждого не будет мотоцикла, – обратился он к Роберу.

– Конечно, – согласился тот, – но мне это не по силам.

– Ну, ты и балда! Достанем мы тебе денег! – Робер рассмеялся:

– Ну да, две тысячи монет за ворованный сыр! Придется хорошенько почистить окрестные фермы, пока наскребешь такие деньги.

Кристоф схватил его за руку и быстро заговорил:

– Сейчас не время валять дурака, парень. Мы готовим серьезное дело. Теперь главное – точно знать, хочешь ты обзавестись колесами или нет и хватит ли у тебя пороху провернуть это дело вместе с нами.

– Говори, а там поглядим.

– Ну нет, нечего ломаться. Или тебе это нужно, и ты работаешь с нами, или тебе наплевать, и тогда говорить не о чем. Мы и без тебя управимся. Да и Серж сможет купить машину посолидней.

– Не говоря уже о том, – вмешался Серж, – что, может, еще и деньги останутся.

– Все-таки я хочу знать, где вы добыли деньги и как их взять?

И вновь тяжелая рука Кристофа стиснула Роберу плечо.

– Ты так и не усек. Пойми, мы можем раскрыть все карты, если будем уверены, что ты не пойдешь на попятный. Единственное, что я могу тебе сказать, – дело верное. Никакого риска и верный барыш.

– Если все так просто, как ты говоришь, почему я должен идти на попятный? – возразил Робер. – Разве я когда-нибудь дрейфил?

Кристоф замялся, словно подбирая слова, потом медленно и еще тише произнес:

– Нет, конечно, но все-таки дело-то нешуточное.

– Ты же сам говоришь, что никакого риска нет. Кристоф вновь замолчал. Несколько раз он откашливался, но, как видно, так и решился продолжать. В разговор вмешался Серж:

– Понимаешь, тут такое дело, что знать надо наверняка. Раздумывать хуже нет. Если уж мы возьмемся за это всерьез, то все должно идти как по маслу и точно по плану. До секунды. Иначе…

Он запнулся, и за него договорил Робер:

– Иначе нас сцапают.

Кристоф возмущенно воскликнул:

– Да нет же, дурень! Говорю тебе, риска никакого! Мы можем все завалить, если сами прошляпим. И неизвестно, удастся ли потом напасть на такое дельце.

После этих слов все трое умолкли, прислушиваясь к шелесту травы. Все было тихо, и Серж с упреком в голосе проговорил:

– Зря ты так орешь.

– Знаю, – взвился Кристоф, – но этот тюфяк доводит меня до белого каления.

После многозначительной паузы он вновь обратился к Роберу и проговорил – без крика, внушительно цедя слова:

– Итак, ты работаешь с нами или как? Робер наконец решился:

– Да, конечно, я с вами.

И чуть слышно засвистел, склонившись к самому уху Кристофа. Остальные подхватили условный сигнал и, ударив по рукам, трижды произнесли:

– Хоп – ты, хоп – я, хоп – он!

Кристоф не торопился продолжать разговор. Где-то в Сент-Люс машина, должно быть, стала разворачиваться во дворе или на узкой улочке. Залаяли собаки, но затем шум мотора стих, и собаки успокоились.

– Хорошо, – кивнул Кристоф, – теперь можно приступить к делу… Так вот… Это идея Сержа. Ты…

Кристоф не находил нужных слов. Он помолчал, попытался что-то сказать, потом вдруг вышел из себя и велел Сержу:

– Объясняй сам! В конце концов, это ты все придумал. Серж придвинулся ближе и склонился к Роберу.

– Дело простое, – начал он. – Знаешь мамашу Вентар из Малатаверна?

– Еще бы! Сколько раз мы таскали яблоки! Она ведь глухая!

– Теперь речь не о яблоках, а о деньгах. Сразу тебе скажу: похоже, у нее там кругленькая сумма.

Серж говорил быстро, не то что Кристоф. Ему никогда не нужно было подбирать слова. Когда он вдруг замолчал, Робер сразу понял: он дает ему время ответить. Подумав немного, он спросил:

– И что дальше?

– Я на днях к ней заходил за яйцами с нашей служанкой Ноэми. Мы не в первый раз покупаем у бабки яйца, но мне и в голову не приходило, что у старой карги водятся деньжата. Пока старухи торговались, я и подумал:

"Пойду пройдусь к ручью". Выхожу себе, иду к воде, а потом, просто так, сам не знаю зачем, вместо того чтобы вернуться напрямик, пошел через ферму.

– Значит, ты прошел сзади, между осыпями и кустарником, который растет между домом старухи и развалинами Малатаверна?

– Да, и я чуть было не повернул обратно из-за крапивы, как вдруг слышу: старуха что-то бормочет. Сам знаешь, она глуха, как валенок, но всегда ворчит себе под нос.

– Конечно, знаю! Когда учитель по четвергам водил нас в те места на прогулку, мы надували бумажные пакеты и хлопали ими у старухи за спиной, а она и ухом не вела. Даже свою собаку и то не слышит.

– Это верно, зато когда говоришь с ней, она на тебя смотрит и все-все понимает.

Тут вмешался Кристоф:

– Она глухонемая, это всем известно.

Серж продолжал свой рассказа; он пояснил, как через настежь распахнутое окно следил за старухой, пока та вытаскивала сдачу из огромного бумажника, битком набитого деньгами. Он видел, как она положила кубышку в большой кувшин, а сверху навалила деревянный кружок, сито для молока, половник, деревянную лопатку и мерные кружки – литровую и пол-литровую. Тут, как бы подводя итог, вмешался Кристоф:

– Ничего не скажешь, до такого может додуматься только старая скряга. Да ни одному вору и в голову не придет заглянуть в этот дурацкий горшок, который стоит у нее прямо посреди заваленного всякой дребеденью стола.

– И вы думаете, его можно стащить? – недоверчиво спросил Робер.

– Нет ничего проще, – уверенно ответил Кристоф. План был уже готов. Был он в самом деле очень прост. Кристоф стащил у отца немного мышьяка, который тот держал от крыс; он сделает мясную котлету, они подбросят ее через забор, как только старуха ляжет спать. Прежде чем лезть во двор, они бросят несколько камней в сторону развалин и убедятся, подох кобель или нет.

– Остальное, как ты понимаешь, ерунда, – продолжал Кристоф. – Старуха глуха как пень; мы взломаем дверь, она и не почешется.

Робер покачал головой. Он мысленно представил себе двор, подходы к ферме со стороны Студеной дороги. Вспомнил он и развалины Малатаверна груду черепицы, балок и камней посреди трех уцелевших стен. Вокруг всего этого запустения возвышалась небольшая сложенная из камней стена, а сверху – проволочная сетка, предмет неустанных забот мамаши Вентар. Каменная ограда идет вдоль дороги, а с другой стороны отделяет усадьбу от фруктового сада, потом описывает широкий полукруг по луговине и подходит к самому ручью. Как и всем местным пацанам, Роберу при виде развалин не раз хотелось туда забраться, обшарить каждый уголок, покопаться в старых мрачных подвалах. Однако здоровенная рыжая дворняга Фино, ощерившись, кидалась на сетку, и клыки у собаки выглядели весьма внушительно. Этого самого Фино все дразнили издали, но никто не решался к нему подойти.

– Ты и вправду думаешь, что твоя котлета с начинкой сработает и пес издохнет?

– Еще бы, там хватит на двух таких брехунов. Я закачу такую дозу, что и быка свалит… Да ты сам знаешь: если он не залает, когда мы подойдем ближе – значит, уже сдох.

– Ладно… А где спит старуха? На этот раз ответил Серж:

– Ее лежанка стоит в дальней комнате…

Кристоф перебил его и, обратившись к Роберу, сказал:

– Пусть все это тебя не волнует. Ты поможешь нам с дверью, ведь железки – по твоей части. А потом мы с Сержем войдем, а ты останешься во дворе и будешь поглядывать за дорогой.

Подумав, Робер спросил:

– И когда это будет?

– Завтра, ближе к полуночи.

И вновь воцарилась тишина. Слышались лишь шорохи, доносившиеся с поля, да рокот Оржоля. Из лощины тянуло прохладой, и даже обожженные солнцем высокие сухие травы набухли влагой и уже не так гремели. Робер поежился: рубашка его так и не просохла. Он обернулся к Кристоферу и спросил:

– Может, по домам?

– Ты прав, пора. – Кристоф помолчал, прокашлялся и поинтересовался:

– Ты, кажется, не в восторге от нашей затеи?

– Да нет, все в порядке, – заверил его Робер. – Просто вам все равно вы оба в куртках, а я в одной рубашке, да и та мокрая. Если вы не против, я пойду.

Все трое встали.

– Видишь, что значит шляться по ночам, – хмыкнул Кристоф. – Мы с Сержем не такие лопухи, мы выбираем девчонок из местных.

Они прошли несколько шагов, цепляясь за колючки;

Серж, шедший впереди, остановился и, обернувшись, прибавил:

– А скоро мы и в Лионе девочек найдем. Когда есть колеса, пятьдесят километров – пустяк.

ГЛАВА 4

Миновав пустошь, приятели прибавили шагу и за несколько минут одолели крутой подъем. Роберу стало жарко, хотя раньше спина и поясница у него совсем застыли Выйдя на дорогу, они пошли бок о бок, и Кристоф пустился в разглагольствования.

– Главное – осторожность, когда все будет позади. Обычно все попадаются именно после дела, когда начинают сорить деньгами. Думаю, прежде чем покупать мотоциклы, нужно будет выждать месяца три, не меньше.

– Думаешь, что старуха заявит в полицию? – спросил Робер.

– Ну и шуточки у тебя! А ты думаешь, она постесняется? Зарубите себе на носу: наверняка будет следствие. Да что они найдут? Мы наденем перчатки. Главное, чтобы никто не увидел, как мы идем на дело.

– Вот-вот, да еще алиби, – поддакнул Серж. – А для нас лучшее алиби наши старики. "Что вы, господин капрал, сегодня наш сын лег спать в девять часов. Еще бы! Если бы он уходил, я бы знала".

Серж передразнил свою мать. Все трое заржали, а Кристоф, давясь смехом, прибавил:

– Он, конечно, хохмит, но он прав. Первым делом, старики должны видеть, как мы ложимся спать.

– Да ведь мой старик уже дрыхнет, когда я возвращаюсь, – возразил Робер.

– Значит, разбудишь его…

Так они прошли несколько шагов, и Серж закончил:

– Если сумеешь.

Робер только вздохнул. Кристоф ухватил Сержа за руку и до боли сдавил ее. Серж немного выждал и продолжал:

– Не волнуйся, все старики одинаковы: им лишь бы избежать неприятностей; они присягнут, что самолично заперли тебя в твоей комнате, пусть даже они не видели, как ты вернулся.

Они надолго умолкли. По мере того как они спускались к городу, ветер стихал. Когда дорога забирала вправо, словно взрезая склон, на них волнами накатывал теплый воздух, пахло разогретым камнем и асфальтом.

– Еще в таких делах очень важно общественное мнение, – проговорил Серж.

Он помолчал, но Кристоф и Робер терпеливо дожидались, что такое он еще скажет. Скоро он заговорил снова:

– Общественное мнение – вещь нешуточная. Если верить газетам, оно может совершенно изменить положение.

Он вновь замолчал, и Кристоф спросил:

– Никак не пойму, что ты хочешь этим сказать. Мы сцапаем старухину кубышку. И что нам за дело до этого твоего общественного мнения!

– Пусть так, но ведь полиция – не мы. Когда поднимается шум, легавые копают как бешеные. Но тут я почти уверен, что народ решит: "Вот ведь старая скряга! Если бы она тратила свои деньжата, нечего было бы брать".

– Может, и так, – согласился Кристоф. – Беда в том, возразил Робер, что когда ты ее встречаешь, например, на рынке, то сам готов отвалить ей десяток монет – на бедность.

Серж фыркнул.

– Прекрасная мысль! – похвалил он. – Как-нибудь, после того как мы свистнем ее денежки, я готов раскошелиться и отвалить ей сотню франков. Я-то не жмот. А ей и в голову не придет, что это ее собственные деньги.

За поворотом, огибавшим склон, показались огни Сент-Люс.

– Который час? – спросил Кристоф. Засучив рукав, Серж показал ему часы, здоровенный хронометр со светящимся циферблатом.

– Без двадцати одиннадцать. Завтра в это время мы уже будем собираться на дело.

Они молча миновали первые дома Сент-Люс; кое-где еще горел огонь. Когда они уже почти поднялись по главной улице, Робер вдруг спросил:

– А если старуха проснется?

– Ах ты, Господи! – вскинулся Кристоф. – Ты прекрасно знаешь: она глуха, как пень!

– Можно проснуться просто так, даже когда ничего не слышишь… Ну не знаю, просто, чтобы пописать… Они подошли к кругу света, отбрасываемому фонарем, который висел посреди улицы, и Серж с Кристофом переглянулись. Пожав плечами, Серж процедил:

– Честное слово, нужно быть последними идиотами, чтобы брать на дело такого труса.

Кристоф шел как раз посредине, и Робер прибавил шагу, чтобы заглянуть Сержу в лицо. Он хотел было что-то сказать, но передумал и снова зашагал вровень с приятелями. Так они прошли первый фонарь и теперь приближались ко второму, а вслед за ними скользили их тени, постепенно вытягиваясь и светлея. Робер чуть наклонился к Кристофу и, обращаясь к нему одному, спросил:

– Тебе не кажется, что вы рискуете: старуха может проснуться и узнать вас? Пусть даже сразу она ничего не сделает, зато потом наверняка все расскажет. И как вы тогда будете отпираться?

Кристоф прошел несколько шагов, не отвечая, потом не спеша, чуть насмешливо проговорил:

– Все сказал? Все прикинул? Да ты что, в самом деле, принимаешь нас за кретинов? Может, ты думаешь, что мы так вот и попремся к старухе, как есть?

Помедлив, он обернулся к Сержу и, взяв того за плечо, что-то шепнул ему на ухо. Серж улыбнулся и кивнул.

– Раз я здесь лишний… – начал было Робер. Однако Кристоф уже повернулся в его сторону со словами:

– Да нет, просто мы хотим кое-что опробовать. Если ты не против,давай зайдем к Сержу.

– Так поздно? А как же родители?

– Думаешь, мы попремся прямо к ним в спальню? Они свернули влево и пошли по Новой дороге. Снова их обступила темнота, лишь вдали светились редкие окна. В одном из них было видно, как хозяева сидят боком к окну. Комната была едва освещена, но лица мужчины и женщины, неподвижно сидевших в полумраке, озарялись неяркими вспышками отраженного света. Время от времени хозяева смеялись.

– Мне повезло, – шепнул Серж, – сегодня они смотрят фильм для взрослых, как они говорят, иначе мне пришлось бы пить аспирин, прежде чем идти в постель.

– Зачем? – не понял Робер. – Они насильно заставляют тебя смотреть вместе с ними телевизор?

– Да нет, но им может показаться подозрительным, если вместо этого я вдруг улягусь спать. Так что когда мне нужно смыться, я говорю, что у меня трещит башка, и тогда мать сама укладывает меня, но заставляет выпить таблетку.

– Вам обоим крупно повезло, что вашим родителям на все наплевать… со вздохом продолжал Серж, когда они миновали виллу.

– Наплевать, это громко сказано, – возразил Робер, если мой отец напьется не до полной отключки и проснется, когда я возвращаюсь домой, дело может кончиться солидной разборкой, а уж лупит он меня от души.

– А мне, – подхватил Кристоф, – уже восемнадцать лет, и работаю я как вол! С какой стати я должен отчитываться, когда и куда ухожу.

Чуть помедлив, он со смехом прибавил:

– Зато завтра вечером, предки точно будут знать, что я без сил и залег спать в восемь вечера, можете не сомневаться. Завтра базарный день, значит, придется поработать, так что мне тоже повезло!

– Первый раз слышу, чтобы ты радовался работе, хмыкнул Серж, – обычно после четверга ты стонешь!

Сойдя с дороги, они пошли через пустырь, чтобы обогнуть дом. Подойдя к нему с заднего двора, они остановились; Робер услышал, как Серж вставляет ключ в замок и осторожно его поворачивает. Все-таки замок довольно громко щелкнул. Все трое так и замерли, потом Серж толкнул дверь.

– Входите, только не споткнитесь: тут пять ступенек. Нащупывая ногой ступеньки, все трое спустились, в подвал. Дверь закрылась, и юноши очутились в полной темноте.

– Стойте на месте, – приказал Серж. – Сейчас зажгу свет, только сначала завешу окно каким-нибудь мешком.

Робер и Кристоф слышали, как он копошится в темноте; вдруг подвал озарился светом. Робер поморгал, привыкая к свету, и огляделся. Они находились в большой прямоугольной комнате; подняв руку, можно было дотянуться до металлических балок, поддерживающих цементные плиты потолка.

– Идемте!

Серж повел их в глубь подвала, в закуток; там возле кучи антрацита находилась установка парового отопления. Потом он притащил старый стул и два ящика.

– Садитесь, я сейчас.

А сам вернулся в первый подвал. Робер и Кристоф навострили уши. Они ничего не могли видеть, но зато явственно слышали какие-то голоса. Время от времени голоса перекрывали звуки музыки.

– Это у них телевизор работает, – пояснил Кристоф. Потом вдруг хихикнул и прибавил:

– Все-таки мы молодцы!

Робер ничего не ответил. Из соседней комнаты донесся лязг железа. Появился Серж, неся бутылку. Он закрыл за собой дверь закутка и пробурчал:

– Теперь все: я опять погасил свет, если папаша выйдет в сад, он нас не заметит.

– Думаешь, нас не будет слышно? – спросил Робер.

– Да нет, если только мы не будем орать во все горло. -Он поставил на край парового котла бутылку и стакан. -Открывалка при тебе, Кристоф?

– Спрашиваешь!

– И правда, у бакалейщика…

– Не трогай бакалейщиков, слышишь, ты! – Кристоф достал нож и откупорил бутылку. Затем поднес ее к глазам и стал разглядывать этикетку.

– Ну старина, ты нас балуешь; это же Медок сорок седьмого!

Серж состроил гримасу, так что его тонкое, усыпанное веснушками лицо вытянулось еще больше, и возразил:

– Подумаешь! Может, завтра вечером мы все будем в тюрьме; так гуляй, пока свободен!

– Брось такие шутки, – отозвался Кристоф, – давай лучше стакан.

Все трое по очереди выпили почти по полному стакану вина.

– Ну как? – поинтересовался Серж.

– Ничего не скажешь, молодцы твои предки, – отвечал Кристоф. – И много у вас такого вина?

– Целый шкаф, не считая того, что в нераспечатанных ящиках. Никуда не денешься, им приходится принимать гостей по два-три раза в неделю. И знаешь, что я тебе скажу, среди инженеров много любителей выпить, хоть по виду и не скажешь.

– Видишь, Робер, – подхватил Кристоф, – красная кислятина годится для простаков, вроде нас с тобой, а им подавай лучшие вина.

Серж достал из кармана сигареты. Он только рассмеялся в ответ на слова приятеля; Робер уставился на его вьющуюся белокурую шевелюру, из которой выбилась длинная прядь и спадала на лоб. Парень Стоял почти под самой лампой, и волосы его блестели, как золото.

Все трое курили молча, затем Кристоф снова завел разговор о винах. Серж знаком приказал ему замолчать, сощурился, внимательно прислушиваясь, и пояснил:

– Эта музыка всегда звучит, во время сводки новостей, значит, через четверть часа родители отправятся спать. Тогда нас и вовсе никто не потревожит.

– А ты не боишься, что они заглянут к тебе в комнату, перед тем как идти к себе? – спросил Кристоф. – Для такой сумасшедшей мамаши, как твоя, это вполне обычное дело.

– Раньше она каждый вечер так и делала. Но с тех пор, как я стал удирать по вечерам, я придумал славную штуку: я стал запираться, когда сажусь за уроки, чтобы сестренка мне не мешала. Так что если родители захотят меня увидеть, придется им лезть в окно, как и мне.

Все трое прыснули со смеху, выпили еще по стаканчику, и Робер спросил:

– Так что там у вас за сюрприз? Мне ведь к шести на работу, нужно хоть немного поспать.

– Погоди еще немного, сейчас мои старики улягутся, и нам никто не будет мешать.

Они допили бутылку, и Серж вышел, объяснив, что непременно хочет угостить их бургундским.

– Мы же будем в стельку пьяны, – заметил Робер. Кристоф пожал плечами:

– Чтобы меня как следует накачать, придется нанести по запасам папаши Дюпюи настоящий удар!

Они вновь принялись за вино, а когда смолкла музыка, Серж вышел. Спустя несколько минут он вернулся и сообщил, что родители улеглись спать. Тут он зачем-то увел Кристофа в первый подвал, а Робер остался в закутке.

Он ждал, уставившись на паровой котел, потом поднялся и подошел к тому месту, где трубы шли наверх. Он пощупал стыки, покрутил рукоятки, затем вернулся на прежнее место и открыл дверцу топки. А потом снова уселся на свой ящик, прислонившись спиной к цементной стене. Голова у него отяжелела, по телу разливалось приятное тепло. Робера одолела зевота.

Наконец дверь отворилась, и появился Кристоф, а вслед за ним и Серж. Робер оглядел их с головы до ног, потом, давясь от смеха, простонал:

– До чего же у вас дурацкий вид!

Поверх одежды они натянули мешки с прорезями для рук и головы, на лицах были маски, а на головах – береты, надвинутые по самые брови. Наряд довершали кожаные перчатки.

Услыхав слова Робера, приятели застыли на месте. Переглянулись. Затем, шагнув поближе к свету, Кристоф стянул вниз косынку, закрывавшую лицо, и сорвал с головы берет. Глаза его метали молнии. На его красных толстых щеках проступили белые пятна, постепенно наливавшиеся кровью. Он откинул рукой пышную черную шевелюру и жестко проговорил:

– Ты все веселишься! Может, мы и вправду смешно выглядим в этом наряде, но плевать! Пусть будет смешно! Главное, чтобы старуха не смогла нас описать.

Серж тоже снял косынку, берет, а потом и мешок и положил все на стул. Кивнув головой в сторону Робера, он процедил сквозь зубы:

– Чего ты от него ждал? Ты можешь встать на уши и подготовить все как следует, а этот сиволапый пень только и знает, что посмеивается, как недоделанный кретин.

Робер глазом не моргнул. Он по-прежнему сидел, прислонившись к стене, и улыбался, полуприкрыв глаза.

Серж собрал вещи, сложил, завернул в мешок и отнес в первый подвал. Когда он вернулся, Робер, не вставая с места, указал пальцем на паровой котел:

– Хорошая штука, только за ней плохо ухаживают. Летом такие котлы нужно чистить, да и смазать не мешает.

Он замолчал, и никто ему не возразил. Кристоф налил еще вина, пустил стакан по кругу, и они допили бутылку. Серж по-прежнему не произносил ни слова, лишь вскакивал то и дело, метался по закутку, снова садился, подбирал кусок антрацита и швырял его в стену, о которую тот разбивался, брызгая сверкающими обломками. Они сидели довольно долго; на сей раз молчание нарушил Кристоф.

– Нужно кое-что объяснить Роберу. Мы купим мотоцикл ему первому.

Повернувшись к Роберу, он пристально на него взглянул и прибавил:

– С твоим стариком точно не будет проблем? Робер покачал головой и попытался улыбнуться, однако его загорелое лицо лишь исказила гримаса.

– Нет, – отвечал он, – его волнует только одно: лишь бы я ничего не просил.

– А он не станет допытываться, откуда ты взял деньги?

– Если он спросит, я скажу, что откладывал понемногу каждый месяц. Как хочу, так и трачу свои деньги!

– Везет же вам обоим! – вздохнул Серж.

Робер только глянул на него. Он шевельнул губами, собираясь ответить, но передумал, снова откинулся к стене, опустил голову и уставился в пол. Затем вытянул ноги и положил их одну на другую, минуту он разглядывал свои стоптанные полуботинки, пожелтевшие от засохшей глины, затем перевел взгляд на изящные кожаные сандалии, красовавшиеся на ногах Сержа, на его светлые носки, промокшие от росы, на обшлага его серых брюк, к которым пристали колючки чертополоха и лист ежевики.

Робер вполуха слушал Кристофа, толковавшего о том, что ему придется покупать мотоцикл для Сержа на свое имя, так как с родителями того ни за что не сговориться. Сам он так и будет ездить на дело на отцовском мотоцикле, на котором катается сейчас, а Сержу достанется новенькая машина.

Робера все сильнее клонило в сон. Кристоф сказал все, что хотел, и поднялся со словами:

– Ну, нам еще домой топать. Пора восвояси. Да, вот еще что. Покажи Роберу инструменты, пусть скажет, сгодятся они, чтоб открыть дверь, или нет.

Сержена некоторое время исчез и появился, неся в руках куль из куска старого грязного одеяла. Он положил узел на землю и развернул его. Там лежали короткий нож с роговой рукояткой и широким лезвием, две большие отвертки и здоровенное долото.

Робер осмотрел каждый инструмент, встал и произнес:

– Годится! А у моего отца есть, кажется, несколько ломиков. Я прихвачу один. Если дверь открыть с ходу не удастся, это будет не хуже, чем настоящая фомка.

Потирая руки, Кристоф заулыбался, затем хлопнул Робера по плечу и воскликнул:

– Не думаю, что старухина дверь долго будет сопротивляться. Мы ребята что надо!

Серж наклонился, поднял металлический брус, прикинул его на вес и заметил:

– А этой штукой можно заткнуть глотку кому угодно, не то что старой глухой карге.

Кристоф только ухмыльнулся и, обернувшись к Роберу, сказал:

– Ну, теперь пошли отсюда. Давно пора. Серж провел их ко входной двери. Наказав не шуметь, он было отворил ее, но вдруг спросил:

– А знаете, парни, что это было у нас сейчас? Робер и Кристоф переглянулись. Робер только махнул рукой, а Кристоф со смехом отозвался:

– Мы выдули две бутылки славного винца за счет папаши Дюпюи Серж улыбнулся и многозначительно помолчал; лицо его сделалось совершенно серьезным, глаза потемнели. Нахмурив брови, он объяснил:

– Так вот, это называется ночь перед боем.

– Ночь перед боем? – переспросил Кристоф.

– Да, когда люди не спят ночь перед крупным событием, это называется ночь перед боем.

– Может и так, – согласился Кристоф. Серж снова взялся за дверную ручку. Робер стряхнул с себя сон и вдруг заметил:

– Во всяком случае, прежде чем идти к себе, отряхни штаны, а то мамаша мигом сообразит, что эту ночь перед боем ты провел уж никак не в собственной постели.

ГЛАВА 5

После подвала на улице им показалось довольно прохладно. Ребята ускорили шаг, направляясь к главной улице.

Фонари уже погасли, зато взошла луна. Она освещала край неба, и в ее свете четко вырисовывались черные контуры Дюэрнских гор, запиравших долину, словно темный клин, застрявший меж белесых холмов.

– А луна нам не помешает? – проговорил вдруг Робер.

– Наоборот, будет лучше видно, и слава Богу.

– По-твоему, это только "лучше видно"? Чего же тогда тебе надо? Робер указал на булыжную мостовую, где перед ними скользили их тени не менее четкие, чем совсем недавно, когда они шли при свете фонарей.

– Здесь, конечно, луна светит ярко, – пояснил Кристоф, – а там совсем другое дело. Сам знаешь, даже летом солнце заглядывает в Малатаверн на три-четыре часа в день. И темно там как в могиле. Отец так и говорит: "Это почти подземелье". И потом уже сентябрь! Не беспокойся, я сам проверял: луна взойдет над старухиной фермой не раньше часу ночи.

– А к этому времени мы наверняка будем уже далеко. -Еще бы! А луна нам пусть немного, но поможет, когда будем возиться с дверью. И электрический фонарик брать с собой не придется!

В голове у Робера еще шумело, но свежий воздух и быстрая ходьба оказали на него свое действие: он чувствовал себя гораздо лучше, чем в подвале. Его охватило ощущение необычной легкости, каждое движение было пружинящим, приятным, даже сладостным, словно он шел по толстому, упругому ковру.

– Значит, ты считаешь, что нужно будет выждать месяца три! То есть до самого декабря, чего уж там!

– Вот именно, – одобрительно проговорил Кристоф. -А лучше до конца января, чтоб наверняка. И ничего страшного в этом нет. Сам знаешь, когда дороги развезет, на мотоцикле все равно не покатаешься.

– Как ты считаешь, сколько у нее денег в кубышке?

– Не знаю, но, если верить Сержу, – толстенная пачка банкнот.

Они подошли к Рыночной площади. Тут Кристоф хлопнул Робера по плечу и, чуть запинаясь от волнения и сдерживаясь, чтобы не заорать, воскликнул:

– Нет, ты представляешь, дурачина! Ты хоть понимаешь, как нам повезло! Каждому по мотоциклу, а может, еще и деньжата останутся, чтобы как следует погудеть и обмыть это дело! Подумай только, сколько парней рискуют попасть в тюрьму за жалкие десять франков, которыми можно разжиться, к примеру, у шофера такси. Да что тюрьма, можно и пулю заработать.

– Пуля нам, конечно, не грозит, а вот все остальное… Кристоф слегка занервничал:

– Остального тоже ничего не бойся. Ведь я все тебе растолковал. Да и вообще, если что случится, Сержу шестнадцать, тебе – пятнадцать. Что тут голову ломать? Мне отдуваться за всех!

Ухватив Робера за шею, он потрепал его со словами:

– Ладно, спокойной ночи, старина. Главное, постарайся завтра не опаздывать. А если вдруг встретимся днем, то уж будь добр: "Привет, как дела", и все. Сам понимаешь: ни к чему лишний раз крутиться всем вместе.

– Ладно, договорились.

Кристоф протянул было руку, но Робер вновь спросил:

– А что, сыры можно сразу продать, не выжидая?

– Чего тут дожидаться? Чтоб они протухли? Кристоф засмеялся, но Робер гнул свое:

– Если старик обратится в полицию, легавые сразу начнут вынюхивать… Кристоф так и закатился:

– Нет, честное слово, ты шутишь! Неужто ты и впрямь думаешь, что легавые поднимут на ноги весь кантон из-за такого пустяка? И потом, скажу тебе по секрету, мне кажется, что одну головку сыра никак не отличишь от другой, а?

Видимо, вино наконец подействовало: Кристоф все смеялся, смеялся…

– Хватит веселиться, – остановил его Робер, – нас могут услышать.

– Сам же меня и рассмешил! Ладно, иди ложись, видно, выпивка тебе не в удовольствие – жандармы мерещатся на каждом шагу.

Робер не стал настаивать. Они пожали друг другу руки, и Кристоф зашагал через площадь к магазину с закрытыми ставнями. Робер постоял, глядя ему вслед, и свернул в тупик.

Там было темнее, чем на площади. Луна освещала лишь верхние окна некоторых домов по левой стороне. В лунном свете стекла отливали серебром, но нигде не было видно ни огонька.

Вдруг из подворотни выскочил кот и в два прыжка перебежал дорогу. Робер подпрыгнул от неожиданности, потом замер и стал наблюдать, как кот пролезает под калитку, касаясь брюхом земли и задрав зад, поджимает, а потом вытягивает задние лапы.

Робер зашагал к дому. Эхо его шагов, отражаясь от домов, опережало его самого. Он пошел медленнее, прижимаясь к стенам, где земля была помягче. Вскоре он дошел до конца тупика, где находился его дом, приготовил ключ и осторожно поднялся по каменной лестнице, придерживаясь за холодный железный поручень. Отворяя дверь, он чуть приподнял ее, чтобы не скрипнули петли; едва притворив ее за собой, он замер и прислушался. Простояв так несколько секунд, Робер зажег зажигалку, поднял ее повыше и заглянул в коридор, оклеенный грязными, вздувшимися обоями. Велосипед отца стоял на месте. Там, где руль прислоняли к стене, из-под содранных обоев виднелась штукатурка.

Робер погасил зажигалку, разулся, снова чиркнул кремнем и босиком медленно двинулся к внутренней лестнице. Прислушавшись, он стал подниматься наверх, не забыв перешагнуть четвертую и седьмую ступени, самые скрипучие.

Еще с лестницы он услыхал ровное дыхание отца. Стараясь не наступать на скрипучие половицы, Робер добрался наконец до своей комнаты. Там он уселся на постель, погасил зажигалку и разделся.

В чердачное окно лился лунный свет, освещая кусок стены и образуя на полу треугольник, на который падала тень от крюка.

Улегшись в постель, Робер долго глядел на пятно света. Стена была видна четко, до мелочей: вон змеилась тонкая трещина, похожая на извилистую тропинку, а там, подальше, легкая паутина цеплялась за щербинистые выступы известки. На других стенах, тонувших в полумраке, ничего нельзя было разглядеть, но Робер точно знал, где что. Крюк, на котором висели веревки и тонкий кожаный ремешок, распятие с веткой самшита, вставленной под левую руку Иисуса, а под ним – ящик на табурете, служивший этажеркой, где высилась целая стопка журналов по кино и учебников Взгляд Робера скользнул по старой швейной машинке, которую отец, после смерти матери, перенес к нему в комнату, потому что скупщик никак не хотел давать за нее более ста пятидесяти франков.

Робер лежал, ни о чем не думая. Однако он не спал, глаза его были широко раскрыты, он рассеянно обводил взглядом комнату, ни на чем не останавливаясь. Все в комнате замерло, живы были только его глаза, когда Робер переводил их с предмета на предмет.

На противоположной стене висела фотография матери в небольшой золоченой рамке, три снимка велосипедистов, вырезанные из журналов и приколотые к стене кнопками.

Робера по-прежнему согревало выпитое вино. Ощущение было приятное. Временами перед глазами у него все плыло, проваливалось, и тогда ему мерещились какие-то смутные картины. Так он увидел Жильберту, лежащую рядом с ним на лугу, где как-то вечером ему удалось расстегнуть ее блузку. Потом вдруг возникла дорога, деревья замелькали мимо с пронзительным свистом, от которого в ушах зазвенело, словно от пары хороших затрещин.

Робер лежал довольно долго, но сон все не приходил. Он приподнялся и сел в постели, прислоняясь к стене спиной и затылком. Хмель понемногу выветривался. Уставившись в окно, он попытался представить себе, как выглядит долина Оржоля глухой ночью. Должно быть, южные склоны холмов и большая часть долины ярко освещены луной. А может, и ручей кое-где поблескивает в лунном свете. Но на уровне Малатаверна все поля по левому берегу наверняка скрыты в тени, от горы – в плотной и сырой мгле, бесшумно выползающей из зарослей и застилающей всю луговицу, до самого берега. Даже летом, когда солнце нещадно выжигает поля, этот Гиблый лог, которому так подходит его название, кажется всегда мрачным. Кажется, что он живет собственной жизнью среди густых лесов и пышных лугов, где даже в самую жестокую засуху никогда не пересыхают родники и ручьи.

Робер попытался представить себе, как выглядят ночью развалины Малатаверна. Это оказалось нелегким делом. Даже днем развалины прятались в густых зарослях. Зато старухина хибара была ему хорошо знакома: приземистый, почти квадратный дом, словно придавленный покосившейся крышей. А может, все-таки луна доберется и туда? Кристоф уверяет, что нет. Во всяком случае, дверь выходит на запад и уж точно будет в тени, а ведь именно там предстоит работать Роберу.

Юноша размышлял, не сводя глаз с чердачного окна, толстое стекло отливало перламутром в льющемся сбоку лунном сиянии. В углу, там, где зияла трещина, сверкала самая настоящая радуга, на фоне которой четко выделялась паутина, раскинувшаяся от крюка до ржавой рамы. Одни нити казались совсем черными, другие блестели, словно мишура в витрине под Новый год.

Временами окно расплывалось, смазывалось, бледнело и словно исчезало в тумане. Тогда Робер видел происходящее в долине будто со стороны. Старухин дом и развалины Малатаверна все время были у него перед глазами. Менялся лишь ракурс. То их было видно сверху, словно с самой верхней точки Гиблого леса, то с Авизских гор, а то с Дюэрнской дороги, так что было видно крышу фермы, а вдали открывался вид на Сент-Люс и холмы, убегающие до ближних отрогов Форезских гор. Потом мелькали пустоши, и, словно на карте, перед Робером вставала вся панорама окрестностей, какой ее можно увидеть с дороги, ведущей к усадьбе Ферри. С этого места видна лишь крыша старухиной лачуги да краешек западного фасада, и дом кажется совсем крохотным.

"Во всяком случае, западная сторона дома останется в тени; значит, Робер будет работать в кромешной тьме"

Робер едва не выговорил эти слова вслух. Теперь окно снова было совсем близко. Крошечная радуга исчезла. А сбитый угол казался серым пятном с зеленоватыми краями. На мгновение в памяти возникла Жильберта, но Робер постарался отогнать это воспоминание и представил себе мотоцикл.

Целых три мотоцикла. Роберу достанется машина даже лучше, чем у Кристофа. И Сержу тоже. Кристоф раскатывал на здоровенном сером драндулете бакалейщика с задним седлом и креплением для прицепа с заказами. У Робера мотоцикл будет красный с удлиненным прижатым к баку сиденьем. Мысленно он уже ехал по лионской дороге, знакомой ему по трем-четырем поездкам в автобусе. Он сейчас же представил себе городские улицы, снующие вокруг машины. Главное, он пытался увидеть все то, что знал лишь по рассказам Кристофа: бары, заведения, где собраны все мыслимые виды автоматического биллиарда и игровых автоматов. Где можно встретить девушек, совершенно не похожих на деревенских.

И вновь перед его мыслимым взором мелькнула Жильберта, но Робер мгновенно отогнал ее образ.

Он почувствовал, что стена холодит ему спину, и снова лег. Но стоило ему закрыть глаза, как помимо его воли перед ним опять предстала дорога, только теперь – другая ее часть.

Он мысленно вернулся в то летнее воскресенье прошлого года, когда они вместе с Сержем пешком поднялись до самого Изеронского леса. Дело было после полудня. Туда же приехал Кристоф и привез девицу из Лиона, куда ездил с утра. Это была светловолосая толстушка невысокого роста, сильно накрашенная и не переставая дымившая сигаретой. Поболтав немножко, все трое по очереди наведались в кусты вместе с девицей.

Робер почувствовал, как мучительное желание сотрясает все его тело. Он часто задышал. Ему показалось, что по комнате вдруг поплыл запах той девицы. Закрыв глаза, он старался думать о Жильберте. Однажды, когда они лежали в луговой траве, в нем точно так же пробудилось желание. Ей было всего шестнадцать. Она не хотела. Она сердилась, грозила, что больше не придет, и Робер сдержался. Жильберта была старше его на год и повыше ростом. Когда они были вместе, командовала она, и так было всегда, с самого детского сада, где они познакомились когда-то.

Робер повернулся в кровати. Открыл глаза. Весь хмель как рукой сняло, и он никак не мог уснуть. Поворочавшись с боку на бок, он, чтобы уснуть, стал вспоминать задание по металловедению, которое он изучал на курсах.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 6

Робер потянулся и протер глаза. Было уже пять утра, и отец разбудил его, перед тем как отправиться на работу в каменоломню. Слышно было, как он накачивает велосипед и выходит из коридора. Уже от двери папаша Пайо прокричал:

– Смотри, не усни снова, Робер! Не шелохнувшись, Робер отозвался:

– Угу.

Тяжело протопали подкованные отцовские башмаки, хлопнула входная дверь, и шаги стали удаляться по улице. Словно откуда-то издалека доносились приглушенные голоса.

Сквозь стекло сочился серый утренний свет, словно нехотя расползаясь по двум прилегающим к окну стенам. В самой комнате по-прежнему царил полумрак. И эта предутренняя мгла, пришедшая на смену ночной темноте, казалось, была пропитана сыростью. Горло у Робера пересохло, во рту было противно. Он открыл глаза и перевернулся на бок, спиной к стене. Комната постепенно вновь обретала очертания. Уже можно было разглядеть каждую половицу. Под стулом угадывался какой-то предмет, но Робер никак не мог вспомнить, что там такое. Несколько секунд юноша смотрел в окно. Сквозь мутное стекло неба не было видно, но парнишка решил, что на улице наверняка пасмурно. Он приподнял голову и прислушался. Водосточный желоб загудел под порывом ветра. Как раз, у. него над головой, между обрешеткой крыши и черепицей, забегали крысы. И снова – порыв ветра, в глубине тупика хлопнули ворота, затем кто-то завел автомобиль, и гул мотора на время заглушил все остальные утренние звуки.

Робер представил себе, как колбасник Корнелу-младший выводит свой грузовичок и едет на рынок. Звук мотора замер вдалеке, и Робер опять остался один. Крысы угомонились. Ветер утих, и ничто не нарушало тишину.

Робер поднялся рывком и стал одеваться. Когда он спустился вниз, он первым делом подошел к раковине и выпил полный стакан воды. Затем долго стоял, сунув Голову под кран и закрыв лицо руками. Прохладная вода смывала дурман минувшей ночи вместе с привкусом вина и сигарет. Робер попил еще прямо из пригоршни, затем распрямился и утерся влажной тряпкой, выбрав конец, от которого не так воняло. Подойдя к окну, он окинул взглядом пустынную улицу, перевел глаза на край неба, видневшийся между подоконником и крышей соседнего дома. Небо было серое – сплошная неподвижная пелена. Ветер гнал по улице грязные обрывки и листья плакатов.

Робер постоял у окна. Постепенно он перестал различать плохо пригнанные камни в фасаде ближайшего к нему дома: перед его глазами вновь замелькали неясные, неуловимые образы, которые он и не стремился осознать. Обернувшись, он шагнул к буфету, на котором стоял будильник. Было совсем рано – половина шестого, и Робер, поколебавшись, присел на край стола, потом встал, открыл шкаф и достал тарелку с остатками паштета. Робер долго его обнюхивал, но в конце концов убрал тарелку обратно в шкаф. Затем он схватил было кусок черствого хлеба и тут же отложил в сторону.

С ним творилось что-то непонятное, такое, в чем он никак не мог разобраться, но и отмахнуться просто так тоже не получалось. Это было нечто смутное, словно густой и все-таки прозрачный туман. И непривычное ощущение ни на минуту не оставляло его, тормозило каждое движение, туманило взор. Стоило ему перестать вышагивать по комнате и остановить на чем-нибудь взгляд, как вновь в глазах мельтешили все те же картинки: мотоциклы, Жильберта, ночь над долиной Оржоля; и еще неотступнее, еще неотвязнее ферма мамаши Вентар, а позади нее – серые развалины Малатаверна.

Это видение словно подстерегало его в каждом темном закутке кухни. Стоило Роберу взглянуть на плиту, штукатурка над которой почернела до самого потолка, как видение было тут как тут: оно отделялось от стены и наплывало на Робера. Порой оно принимало причудливые очертания, становилось объемным, но при этом оставалось совершенно безжизненным.

Робер вновь взглянул на будильник. Стрелка едва сдвинулась. Тяжело вздохнув, юноша шагнул в коридор.

Снимая с вешалки куртку, он ненароком зацепил какую-то вещь, и та упала к его ногам. Робер наклонился и поднял ее. Это были рабочие брюки папаши Пайо. От них пахнуло затхлой каменной пылью, в воздухе поднялось облачко пыли. Вельвет весь истерся, колени вытянулись. Цвета не определить – сероватый, точно камень в карьере. Робер вдруг явственно представил себе каменоломни: огромные камнедробилки с трехэтажный высотой дом, откуда поднимаются клубы пыли, густым облаком нависающие над стройкой, так что не продохнуть. На много километров все вокруг деревья, луга, дома и дороги покрыто серым налетом. И люди, работающие на карьерах, тоже становятся серыми, под цвет камня.

– Снаружи еще ничего, – говаривал не раз папаша Пайо, – видел бы кто, что творится у нас внутри. Врачи говорят настоящая помойка. И сколько ни пей, ничего не помогает, эта гадость так и лезет во все щели!

Робер повесил брюки на место, постоял минутку, глядя на них, затем натянул куртку и вышел.

В тупике тянуло теплым ветром, приносившим с собой первые отзвуки рыночной суеты.

Робер дошел до главной улицы и остановился. На противоположной стороне проезжей части из двух грузовичков торговцы, переговариваясь, уже выгружали металлические крепления своих палаток. Робер пошел взглянуть на бакалейную лавку Жирара. Может, Кристоф уже и встал, но все было пока закрыто, даже ставни на втором этаже. Робер перешел улицу и, чуть наклонившись, заглянул в приотворенную дверь. Мотоцикл Кристофа был на месте, в кухне горел свет. Загремела кастрюля, затем зашумела бегущая из крана вода, а через секунду папаша Жирар осведомился, который час. Ответа не последовало, Робер постоял еще немного, взялся было за защелку, но потом обернулся.

Часы на колокольне показывали без четверти шесть. Подъехал еще один грузовик. Это была машина распродажи "Что угодно за сто франков". Оранжевые тенты, свернутые и перевязанные бечевкой, лежали на верхнем багажнике. Сидевшая рядом с шофером женщина узнала парнишку, улыбнулась и, проезжая мимо, помахала рукой. Робер проследил взглядом за тем, как грузовичок разворачивается и встает среди деревьев на обычное место. Женщина вышла из машины и снова взглянула на паренька. А Робер припоминал, как покупал в этой лавчонке тетрадки для занятий, карандаши и ручки, кое-какие инструменты и нож, который лежал сейчас у него в кармане. Вслед за женщиной мужчина тоже вышел из кабины грузовика и разговаривал с другим разъездным торговцем.

Робер прошел наискосок через площадь и стал подниматься вверх по главной улице.

Когда он входил во двор, хозяин еще только открывал мастерскую. Обернувшись, он бросил:

– Я смотрю, ты сегодня не припозднился. Никак, отец силком вытащил тебя из постели? Робер с улыбкой отозвался:

– Да нет. Просто я не поглядел на часы. Все равно уже проснулся… Лег вчера пораньше…

– Ладно, тогда выводи колымагу, все быстрее будет. Кофе, наверное, уже готов.

Робер выволок на тротуар драндулет, на двух старых мотоциклетных колесах, собранный из трубок и дощечек.

– По-моему, все на месте, – заметил хозяин, перебирая инструменты, по крайней мере, на сегодня хватит. Нечего нам надрываться, завтра отправим туда машину с оборудованием.

Затем, поглядев на небо, приподнял кепку и, почесав в затылке, прибавил:

– Только бы не пошел дождь!

Робер и хозяин вошли в кухню. Там было куда теплее, и от кастрюли, шумевшей на плите, поднимался вкусный запах кофе. Кружки уже стояли на столе, и хозяин стал разливать кофе.

– Если хочешь молока, возьми в бидоне.

– Да нет, и так хорошо, – отвечал Робер. Хозяин покрошил хлеб в кофе и стал есть его ложкой. Он ел, хлюпая и причмокивая, и с набитым ртом продолжал рассуждать о работе. Через какое-то время он заметил:

– Что это ты совсем ничего сегодня не ешь? Робер отрезал себе тонкий ломтик хлеба и обмакнул его в кофе. Его опять понемногу сморило. Здесь, в кухне, было хорошо. Над окном трепетали побеги и рыжие листья дикого винограда, силуэты которых удивительно четко выделялись в тусклом утреннем свете. По клетчатой клеенке на столе скользили блики, словно смазывая сине-желтые квадраты.

Хозяин покончил с завтраком. Вынул кисет и принялся свертывать сигарету. Прикурив, он отодвинул кружку, ладонью вытер клеенку и развернул газету. Сделалось тихо. Робер перестал жевать и прислушался. Откуда-то из-за спины доносилось тиканье стенных часов, время от времени вниз по улице проезжала машина. И все. Листья винограда за окном чуть слышно шелестели.

Робер притулился на стуле, сгорбился, глаза у него сами собой закрылись, и газета казалась сплошным серым листом бумаги.

Он вспомнил о Кристофе. Что-то будто толкало его сегодня утром войти в коридор бакалеи, и теперь он спрашивал себя, что бы он сказал, если бы Кристоф оказался там.

Вдруг раздался оглушительный треск, какой-то рвущий нервы звук; Робер так и подскочил на своем стуле. Хозяин свернул газету и спросил:

– Кимаришь, значит, да? Ну-ка, пошевеливайся, я не собираюсь ждать до бесконечности.

Робер вновь принялся за еду, и вскоре кружка его была пуста. Хозяин снова прикурил свой окурок и, вставая, коротко бросил:

– Пошли, нам пора.

Робер отнес кружки и ложки в раковину. Уже с порога хозяин обернулся и крикнул в сторону двери, приоткрытой в глубине кухни:

– Мы уходим. Корзинку собрала?

– Да, – отозвалась хозяйка.

– Ладно, если кто придет и будет спрашивать отданные в починку инструменты, то все, что было назначено к сегодняшнему дню, – готово. Там увидишь, все лежит в мастерской, рядом с кузнечным горном. Там все расписано.

– Знаю, знаю. Хозяин вышел во двор. – Клади корзину в прицеп, да смотри, осторожней, там бутылки, – проговорил он.

Прихватив корзину, Робер последовал за хозяином. Когда он выходил за порог кухни, в нем словно все перевернулось, как при расставании. Будто ему предстояло надолго остаться в одиночестве. Горло у него слегка перехватило, и ему вдруг показалось, что на улице страшно холодно.

ГЛАВА 7

Нужно не менее получаса, чтобы добраться от Сент-Люс до дороги на Комб-Калу, которая является как бы продолжением горной тропы, поднимающейся от Оржоля. Когда Робер с хозяином добрались до развилки на Комб, из-за туч показались робкие лучи солнца. Над вершиной холма край неба пожелтел: пробивавшийся из-за туч солнечный свет оставался тусклым и словно бы размытым.

– Мерзкая погода, – заметил хозяин, вынимая кисет. Они остановились перевести дух, прежде чем свернуть с дороги Мимо них, помахав рукой, проехал в скрипучей бричке крестьянин из Монфора.

– Ну, что, дело к дождю? – спросил его хозяин. Крестьянин неопределенно махнул рукой, поглядел на небо и проговорил:

– То ли к дождю, то ли к ветру, кто его разберет. Хозяин подождал, пока он отъедет, и хмыкнул:

– Ну да, то ли к дождю, то ли к ветру! Понимает-то не больше нашего! Он наконец свернул сигарету. Вынул зажигалку, но чтобы прикурить, ему пришлось загородиться полой куртки.

– Если и впрямь поднимется южный ветер, то к вечеру нас продует насквозь… Ну что, полезли на гору?

Им пришлось несколько раз остановиться и передохнуть, пока они одолели двести метров по дороге, взбегавшей вверх по склону. И всякий раз, останавливаясь, хозяин принимался ворчать:

– Господи Боже, нужно быть последним идиотом, чтобы купить здесь дом. Вот уж посмеются над нами, парень, когда нам придется втаскивать сюда свинцовые ободы для их водопровода!

Робер ничего не ответил. Держась одной рукой за руль, а другой за борт тележки, он толкал изо всех сил, всем телом наваливаясь вперед, упираясь ногами в землю и порой оскальзываясь на камнях. Низко опустив голову и упершись руками, он видел лишь проходившую рядом дорогу из серых камней и краснозема. Временами он толкал тележку сильнее, чем хозяин; и тогда ее приходилось придерживать, чтобы, перекосившись, она не перевернулась.

– Да ты прямо из кожи вон лезешь, малыш! Добравшись до ровной площадки перед домом, оба выпрямились.

– Водосборная канава там, позади дома. Откати туда тележку и разгружай инструменты, а я погляжу, встали ли хозяева.

Теперь огибавшая виллу дорога шла немного под уклон. Робер остановил тележку возле почти квадратного бассейна глубиной около метра, сплошь заросшего водорослями, колючками и пыреем. Лишь кое-где проглядывала вода. Робер уперся коленями на бордюр из расшатанных камней, подобрал палочку и разогнал ряску. Илистое дно кишмя кишело черными головастиками и личинками. Погоняв их минуту-другую, парнишка бросил свою палку и вернулся к тележке.

Робер перевел взгляд. Там на косогоре темнел Черный лес, где он прятался минувшей ночью. Фермы Бувье не было видно, лишь крыша ее возвышалась над еще зелеными яблонями. Зелень на Гиблом косогоре еще не пожухла. Лишь на южном склоне, где теперь находился Робер, осень уже заметно позолотила листву и травы.

Теперь ветер задувал сильнее, и, когда на дороге не было машин, Робер слышал, как шумит Черный лес. На гребне холма, много выше фермы Бувье, сосновый лес волновался и будто светлел всякий раз, когда на холм обрушивался порыв ветра.

– Что делаешь, парень? Зеваешь?

Из-за угла появился хозяин. Робер подскочил от неожиданности и обернулся. Тем временем хозяин уже стягивал куртку и вешал ее на руль тележки, приговаривая:

– То ты несешься вверх как угорелый, а тут вдруг засыпаешь прямо на ходу, стоит мне отвернуться. Это не дело! Вроде бы там в сарайчике была ручная тележка, ну-ка слетай за ней, да побыстрей!

Робер тоже скинул куртку и бегом припустил к сараю. Оттуда он обратил внимание на вершину дерева, возвышавшегося над лугом, который сбегал к восточному склону, и подумал, что это, должно быть, та самая липа, что растет у фермы Ферри. Если спуститься до середины луга, наверняка можно будет увидеть и саму ферму.

Робер прихватил тележку и бегом вернулся к бассейну. Хозяин уже выгрузил инструменты и надел сапоги.

– Я полезу туда, – пояснил он, – поставлю трубу, чтобы откачать воду. А потом сдам эту дребедень тебе. Нагрузишь тележку и свалишь всю грязь под ореховый куст.

Как только трубу протянули вниз по лужайке, из нее тут же полилась грязная вода. Робер наблюдал, как она струится среди чахлых пучков травы. Попадались длинные зеленоватые волокна, склизские и рыхлые. Полудохлые личинки, похожие на недоразвитых кузнечиков или сверчков, валялись на влажной земле.

– Течет? – крикнул из бассейна хозяин.

– Да, все в порядке.

– Тогда иди сюда.

Робер поднялся к бассейну, и работа началась. Мощными ударами вил хозяин выдирал пучки корней и стеблей и кидал их на край бассейна, откуда ручьем лилась вода и ил.

– Ничего себе, как мочалка! А запах-то – жуть!

Из бассейна и впрямь поднимался тяжелый смрад, но ветер стал крепчать, он уносил запах прочь. Робер нагружал тележку и отвозил мусор под куст. Он видел, как головастики приклеивались к стебелькам вверх пузом, серым с перламутровым отливом. Головастики трепетали, разевали рты, у некоторых отрывались хвосты, бившие по тинистой массе, в которой исчезала живность.

У стенки сарайчика Робер нашел старую консервную банку. Он стряхнул с нее ржавчину и подобрал несколько головастиков, затем поставил банку на тележку и вернулся к бассейну.

Когда он свесился с бортика, чтобы зачерпнуть воды, хозяин спросил:

– Что это ты делаешь?

– Хочу набрать воды.

– Зачем?

– Там головастики.

Хозяин выпрямился, одной рукой опираясь на рукоятку вил, а другой подбоченившись.

– Ты что же, хочешь выловить всю эту гадость?

– А если их там оставить, они передохнут!

– Тебе-то что за дело?

– Ну, я не знаю… А когда мы все вычистим, там опять будет вода? Хозяин так и взорвался:

– И ты собираешься опять их туда запустить? Нет, честное слово, ты просто не в себе! Ведь мы чистим здесь, чтобы истребить всю эту дрянь. Ну-ка, кидай сюда свою банку и оставь их в покое.

Робер поднялся на ноги, держа в руках банку с водой. Он поколебался немного, но все-таки возразил:

– Но ведь когда мы пойдем обратно, я мог бы выпустить их в Оржоль.

– А ну, брось эту банку! – заорал хозяин. – Ты что же думаешь, что я плачу тебе деньги, чтобы ты ловил головастиков? Нет, серьезно! Ты что, маленький? Тебе давно пора бросить эти штучки. Я уж не говорю, что это гадость, и чем меньше ты с ней возишься, тем лучше. В гнилой воде можно подцепить какую-нибудь заразу!

Выговорившись, хозяин успокоился. Отставил в сторону вилы, вытер руки о штаны, достал кисет и свернул цигарку. Прикурил и, прежде чем вновь приняться за работу, со смехом прибавил:

– Даже чистая вода вредна для здоровья, так что ж говорить о такой грязище!

И вновь оба принялись за дело. Теперь хозяин вычищал лопатой самое дно бассейна и с каждым взмахом вываливал на бортик десятки головастиков, которых Робер сваливал в канаву. Там в глубине скопилось немного темной воды, и в этой лужице они кишмя кишели. Порой из тины выскакивала саламандра, опираясь на черные блестящие спинки; она расталкивала головастиков и показывала свое яркое желтое или алое брюшко и вновь исчезала.

Весь угол бассейна густо зарос ежевикой и бузиной. Добравшись до этого места, хозяин вынул носовой платок, снял кепку и утерся.

– Ступай во двор, я там видел серп на длинной ручке, неси его сюда!

Во дворе никого не было видно. Робер тут же отыскал серп в куче других инструментов. Взяв его, он пошел обратно, как вдруг заметил маленькую красную лейку. Парнишка оглянулся на дом, на сад, подошел к лейке и приподнял ее. Лейка была почти полна воды. Робер улыбнулся, отнес лейку к кустам орешника и бегом понес хозяину серп.

– Давай сюда стаканчик, мы вполне заслужили промочить горло, проговорил хозяин.

Робер открыл корзину и достал оттуда литровую бутыль красного вина и стакан. Хозяин залпом осушил свой стакан и вновь принялся за работу. Робер тоже выпил вина и снова взялся за тачку. Теперь, едва завернув за угол; он пускался бегом, побыстрее вываливал тину в канаву и прыгал туда же, а потом полными горстями вычерпывал оттуда всю болотную живность головастиков, саламандр, личинок. Он прислонил лейку к стволу и прикрыл ее ветвями. Пока он не знал, как переправить свою добычу вниз, к Оржолю, но работа обещала занять не один день, так что наверняка что-нибудь придумается. Он все размышлял об этом, а сам бегал, шлепал по грязи и копался в тине, выуживая оттуда живность.

Тем временем хозяин неустанно расчищал водоем. Срезав и вытащив первые колючки, он принялся за бузину, но когда взялся за куст толщиной в рукувзрослого мужчины, часть парапета обвалилась. Хозяин выпрямился и разразился ругательствами.

– Черт меня подери! Этого еще не хватало! И работа оплачена вперед! А я-то дурак даже не стал тащить сюда цемент, на эту верхотуру!

Так он драл глотку довольно долго, но потом пропустил стаканчик и продолжал уже спокойнее:

– Ладно, чего там, спускайся вниз с тележкой и дуй за цементом и песком, того и другого привези по мешку. Еще возьмешь ведро извести и мастерок. Давай побыстрее, а я пока дочищу.

Робер взялся за тележку и собрался уходить, когда хозяин крикнул ему вслед:

– На обратном пути, как дойдешь до тропинки, крикни – я помогу тебе втащить все это сюда!

– Ладно!

Остановившись, Робер поглядел в сторону водоема. Хозяин не мог его видеть. Бросив тележку, паренек метнулся через лужайку, схватил лейку с головастиками и бегом вернулся обратно. Он поставил лейку в угол тележки, чтобы она не перевернулась, и отправился в путь.

Пока тропинка была ухабистой, он шагал медленно, стараясь, чтобы вода не выплескивалась вместе с головастиками, но выйдя на дорогу, которая шла под уклон, он не мог уже удерживать тележку и пустился бегом. Он подумал было спуститься по тропе, ведущей к ручью, а потом до старой дороги, по которой можно добраться до Сент-Люс, но если он пойдет по ней, хозяин, когда вылезет из бассейна, может его заметить. Отбросив эту мысль, юноша продолжал спускаться вниз.

Миновав третий поворот, он замедлил бег и обернулся Выступ склона заслонял виллу Комб-Калу. Робер остановился. Перед ним лежал луг, за ним виднелось поле, а потом еще луга до самого Оржоля. Он насчитал три забора и одну живую изгородь. Постоял с минуту, переводя глаза с тележки, где стояла лейка, на дорогу, ведущую к ручью. Наконец, поставив лейку на землю, он подкатил те-, лежку к правой обочине и столкнул ее в придорожную канаву, затем, схватив лейку, перебежал дорогу, спрыгнул с откоса и бегом помчался вниз, к ручью.

Лейка была полна почти до краев, и вода плескалась на каждом ухабе. Добравшись до первого забора, он чуть не опрокинул лейку. Тогда, взявшись за носик, он отлил часть воды. Заглянув внутрь лейки, он увидел, что там кишмя кишит сплошная черная масса болотной живности, в которой мелькают рыжие пятна. Множество головастиков уже перевернулись брюшком кверху, судорожно разевая рты над поверхностью воды. И Робер помчался еще быстрее.

Перебираясь через изгородь, он ободрал руки у, щеку и почувствовал, как треснула рубашка на плече.

Прежде чем отправиться дальше, он обернулся. Отсюда просматривалась крыша виллы. Значит, с берега ручья будет видно водоем. Вздохнув поглубже, словно ныряльщик, юноша выбрал куст погуще и, вскинув лейку на вытянутых руках, стрелой помчался через луг и старую дорогу, скрывавшуюся среди зарослей.

У его ног журчала чистая, прозрачная вода, вспенивавшаяся на бурых валунах. Робер выглянул из-за ветвей. Вилла была и в самом деле как на ладони, но водоема за откосом видно не было. Там, где он сваливал типу под орешник, виднелось темное пятно и потеки воды на земле.

Спустившись по камням, Робер нагнулся и медленно вылил в ручей содержимое лейки. Поток мгновенно подхватил тину и живность. Чистая вода замутилась. Робер долго следил глазами за темным пятном, змеившимся среди валунов. Тогда он сполоснул лейку, где приклеились к стенам несколько крошечных головастиков. Он уже собрался было выбросить лейку, но подумал, что кто-нибудь мог заметить из окна, как он взял ее во дворе. Робер еще раз оглянулся на виллу, набрал воздуху и рванулся к изгороди, возле которой и рухнул в полном изнеможении.

Отсюда слышался лишь шум ручья, журчавшего среди порогов чуть выше этого места, да шелест ветра в высоких тополях. Улегшись на спину, видел слева и справа от него, как земля сливается с небом. По левую руку лесистые склоны холмов были еще по-летнему зелены; справа, за дорогой, угадывавшейся по столбам электропередачи, земля казалась выжженной – сплошь одна пыль.

Так он лежал довольно долго, уставившись в небо, которое словно разворачивалось Гиблым холмом, нависало над долиной и скатывалось за голые вершины холмов по другую сторону долины.

ГЛАВА 8

Снова выйдя на дорогу, Робер сел на обочине. В голове у него гудело, он бессильно свесил руки меж колен и с трудом перевел дух. Наконец, вытащив тележку на асфальт, он вновь помчался вниз широкими шагами, стараясь не сильно разгоняться. Воздух, раздувавший его распахнутую рубаху, освежал ему грудь.

У первого же придорожного фонтанчика паренек остановился; он долго пил, потом ополоснул лицо.

Небо уже не казалось беспросветно серым. Огромные облака перекатывались, пропуская временами солнечный луч. Свет озарял все вокруг, а затем постепенно угасал.

Дом оказался заперт. Хозяйка, наверное, отлучилась на рынок. Робер нагрузил тележку и тотчас отправился назад.

Поначалу он шел быстро, несмотря на тяжелую поклажу, но по мере того, как подъем становился круче, тележка казалась все тяжелее. Юноша шел на цыпочках, налегая на тележку всем телом, дыхание его стало прерывистым. Время от времени он поглядывал на дорогу, выбирая взглядом дерево или придорожный столб, затем опускал голову и нажимал изо всех сил, не сводя глаз с асфальта у себя под ногами. Потом, когда он поднимал голову, то первым делом искал взглядом свою точку отсчета. Миновав выбранное дерево или просто поравнявшись с ним, он выбирал следующее, и все начиналось сначала; но если до желанной вехи нужно было пройти еще, паренек вновь опускал голову и толкал тележку изо всех сил. Сердце у него сильно колотилось, по-сумасшедшему, капли пота катились по лбу и вискам и, перед тем как упасть, повисали на носу и подбородке.

Миновав второй поворот, Робер присел на тележку, упершись ногами в землю. Здесь ветер разошелся вовсю, и Робер жадно хватал ртом свежий воздух.

Напротив него, по ту сторону долины, росшие на склонах холма деревья гудели под порывами ветра, клонясь и стеная. Длинные рыжие столбы пыли взмывали вверх, летели над лугами и оседали в живых изгородях. В небе парила четверка сарычей, покачивавшихся на восходящем потоке ветра, даже не шелохнув крыльями. На картофельном поле, простиравшемся ниже по склону, пировала стая ворон штук в двадцать. Робер припомнил виденную им однажды драку сарыча с вороньим выводком. Сарычу пришлось убраться восвояси, что он и сделал, быстро набрав высоту. Вот и теперь парнишка надеялся, что воронье снимется с полей и кинется на сарычей; но птицы продолжали ковыряться в земле. Робер поискал булыжник поувесистей, но под рукой был один лишь гравий. Все-таки он бросил пригоршню камешков, но они были совсем легкие и не долетели до поля. А в небесах по-прежнему мирно дремали сарычи, пристроившись на восходящем потоке.

Наконец Робер поднялся и, прежде чем идти дальше, окинул взглядом долину. Солнце только что достигло усадьбы Бувье, и луч, скользнув по холму, стал двигаться к ручью. Юноша следил за его стремительным продвижением. Воды ручья блеснули меж прибрежных кустов, и тут Робер замер, всматриваясь вдаль. Кто-то шел по старой дороге прямо под тем местом, где он находился. Солнечный луч вдруг упал Роберу на лицо и голые руки, и он несколько мгновений наслаждался его ласковым теплом. Но вот тень вновь пала на долину.

Робер по-прежнему не сводил глаз со старой дороги, по которой медленно тащилась мамаша Вентар. Она была совсем далеко, и тем не менее он сразу ее узнал. Вся в черном, она шла согнувшись; можно было подумать, что огромная корзина, которую она несла в одной руке, опираясь другой на палку, тянула ее к земле.

Палка заинтересовала Робера. Похоже, старуха с ней не расставалась. Здоровенная узловатая грабовая ветка, которой она обычно грозила мальчишкам, кидавшим камни к ней за забор. Припомнив все это, Робер вновь увидел, как Серж прикидывает на руке железный прут. "Такой штуковиной можно заткнуть рот и не таким рохлям, как эта бабка!"

Тем временем мамаша Вентар остановилась. Поставив корзину, она левой рукой потерла поясницу, потом опустила руку и постояла с минуту, опираясь на палку. Наконец ухватила корзину и заковыляла дальше, согнувшись почти пополам.

Робер смахнул со лба капли пота, быстро остывавшие на ветру. Он не мог отвести глаз от черного силуэта старухи. Все же он покатил тележку, уставившись себе под ноги, но время от времени останавливался, влезал на откос и глядел вниз. Порой мамаша Вентар исчезала за купой тополей или буков, но Робер прекрасно себе представлял, где она может находиться. Тогда он пристально вглядывался в деревья, выискивая просвет и дожидаясь, пока старуха вновь покажется из-за листвы.

Солнце не раз выглядывало из-за туч, и тогда старая дорога казалась почти белой, лишь темнели кое-где красно-коричневые пятна. В такие минуты силуэт мамаши Вентар казался еще чернее и больше: старуха словно сливалась с собственной тенью.

Наконец бабка добралась до того места, где дорога сворачивала в сторону от ручья и проходила меж огромных куч камней, оставшихся после расчистки целины. Как только бабка скрылась из виду, Робер прибавил шагу.

Перед подъемом к вилле Комб-Калу он остановился передохнуть всего раз. С этого места старуху по-прежнему не было видно. Прикинув, что у старухи есть еще добрых пятнадцать минут, прежде чем она появится в том месте, где ее можно будет разглядеть, он решил не звать на помощь хозяина из-за истории с лейкой и стал толкать тележку по горной тропе.

Он вталкивал ее рывками, приподнимая то один край, то другой, когда колесо застревало в рытвине или меж двух валунов. Останавливался он всего несколько раз, чтобы поглядеть на город, а потом окинуть взглядом долину.

Когда Робер добрался до площадки перед виллой, он взмок и в горле у него пересохло. Прежде всего он поспешил спрятать лейку. И вовремя: услышав шум подъезжающей тележки, хозяин привстал на бортик водоема.

– И ты тащил все это в гору один?

Робер утвердительно кивнул и стал тереть глаза, которые заливал пот.

– То-то же, – продолжал хозяин, – если бы я велел тебе проделать этакую штуку, ты бы наверняка отказался… Только теперь не вздумай причитать, что выдохся.

– Я звал вас с дороги, но сегодня такой ветер, что вы наверняка ничего не слыхали. Хозяин пожал плечами:

– Надо было орать погромче. Я подбирал камни и не сильно шумел.

Он проверил, все ли в тележке на месте, наполнил вином стакан и протянул его Роберу:

– Ну-ка выпей, сразу станет полегче.

Вино было холодным, Робер пил медленно, не сводя глаз с того места на дороге, где из-за жухлых кустов должна была появиться старуха.

Хозяин поглядел на часы, забрал стакан и заметил:

– Половина двенадцатого. Быстро ты обернулся. Я-то считал, что если ты управишься к полудню, то наверняка найдется какой-нибудь крестьянин, который предложит привязать тележку к своей колымаге.

Робер не слушал. Внизу показалась старуха. Отсюда она казалась просто темным пятном, но Робер узнал ее. Так он стоял и таращился на нее, слегка одурев от усталости. Голова гудела. Ветер налетал на него, и мокрая от пота рубаха прилипала к телу.

Вдруг ветер словно взбесился, будто налетел на встречный поток. Вся гора загудела.

– Слышишь, как папаша Пайо играет в кегли? – проговорил хозяин и загоготал.

Робер на мгновенье представил себе карьер, зияющий на противоположном склоне горы, там, дальше к северу. Представил себе, как поднимаются облака пыли и обрушиваются на лес. При встречном ветре взрывы подхватывались эхом и бухали один за другим, будто громовые раскаты; они грохотали по холмам, и вся долина гудела в ответ.

Трижды рокочущей волной накатывал грохот, затем ветер приутих. Наступила полная, несколько тревожная тишина. Наконец лес встрепенулся, сосны заволновались, и опять все загремело. Робер опять перевел глаза вниз, на старуху. Черный силуэт ее казался теперь расплывчатым, словно бабку накрывало пылевым облаком, принесенным ветром со стороны карьера. И в этом тумане порой смутно маячила фигура папаши Пайо, который толкал вагонетку, груженную дымящимся камнем.

ГЛАВА 9

Хозяин несколько раз принимался орать. То Робер не мог уследить, чтобы цемент в ящике для раствора не твердел, то не слишком расторопно подносил камни. К тому же всякий раз, вылезая из водоема за инструментами или стройматериалами, он не спешил возвращаться, окидывая взглядом долину.

Как бы то ни было, к половине первого обвалившийся бортик водоема был приведен в порядок, и Робер с хозяином отправились мыть руки во двор, к колодцу.

– Нужно бы найти укромный уголок и перекусить, – заявил хозяин.

Робер натянул куртку, прихватил корзину, и оба двинулись в сторону сарайчика. Чуть подальше они заметили ложбинку, заросшую густой некошеной травой. Там они и расположились, удобно привалившись спиной к откосу.

– Словно в кресле, – заметил хозяин. – Надеюсь, заморив червячка, ты будешь расторопней. Честное слово, ты все время ворон считаешь. Тут уж точно не обошлось без какой-нибудь девицы, она-то и не выходит у тебя из головы.

Теперь, когда они сидели в ложбинке, долины не было видно, перед ними возвышалась лишь самая круча – от вершины горы до Черного леса. А нижняя часть холма и долина оказались скрыты за уступом. Ветер проносился над головой, шурша сухими травами, из которых так и сыпались семена. Время от времени ветер стихал и словно опадал в их убежище. В такие мгновения сухие листья и обертки из корзины будто придавливало к земле огромной теплой лапой.

Робер ел не спеша, полуприкрыв глаза и устремив рассеянный взгляд к вершинам гор, уходящим в небеса. Лес на гребне волновался под порывами ветра, облака неслись, почти задевая за листву, вытягивались, меняли очертания, а порой расступались, и тогда между ними мелькал клочок голубого неба. На земле сейчас же вспыхивало световое пятно; оно скользило по полям и лугам, по лесам и пустошам, а вслед за ним по земле бежали темные четкие тени. За несколько минут столб света пересекал долину и исчезал к северу. Порой небо показывалось и над Комб-Калу, над ложбинкой, где прятались от ветра Робер и его хозяин.

Хозяин разглагольствовал с набитым ртом. Он говорил о работе, о ценах на железо или свинец, о клиентах, из которых всегда приходится вытягивать деньги, причитающиеся тебе за работу. При этом он то заводился, то принимался хохотать. Робер по привычке вторил его смеху, совершенно не прислушиваясь к словам. Когда хозяин призывал его в свидетели, он подтверждал его правоту то коротким "да, конечно", то просто кивком головы. Наконец, хозяин заговорил о курсах профессионального обучения.

– Ты хоть домашние задания делаешь? – спросил он.

– Конечно, конечно.

– Ты как-нибудь покажи мне свои тетради, я хоть погляжу, может, они там наговорили вам всякой ерунды.

После последнего занятия Робер еще не открывал тетрадь. Он мельком вспомнил об этом обстоятельстве, но хозяин уже говорил о чем-то другом. Робер попытался вникнуть в его слова, но мысли его были слишком далеко. То он думал о Серже и Кристофе, то мысленно следовал по старой дороге, до самой развилки на Гиблую дорогу.

И на этой дороге ему постоянно попадалась мамаша Вентар: она медленно тащилась, согнувшись пополам, и опиралась на палку. Робер представлял, что идет за ней. Он помнил каждый камешек, каждый кустик, росший у дороги. Он подстерегал старуху за каждой купой деревьев, дожидаясь, когда бабка вновь покажется перед ним. Наконец она добралась до того места, где дорога исчезала у подножия больших пустошей. И Робер непременно обнаруживал ее на том самом месте, где засек утром. Она шла по дороге, останавливалась, ставила свою корзину на землю, терла поясницу и вновь отправлялась дальше. И так повторялось раз двадцать кряду.

Робер тряхнул головой, провел рукой по глазам и постарался сосредоточиться на чем-нибудь другом. Он вспомнил, как головастики и саламандры неслись по течению ручья и темное пятно ила и тины скользило в чистой горной воде. Но вслед за этим он опять оказался на дороге, по которой ковыляла старуха. Он даже подумал, что разминулся с ней не больше, чем на четверть часа. Он давно уже не сталкивался с ней нос к носу – с тех самых пор, когда вместе со школьными товарищами они каждый четверг отправлялись в лес. Тогда он стал представлять ферму старухи, развалины позади дома и склон; но он помнил, как это выглядит днем, при свете солнца.

Старухин пес, здоровенный Фино, тоже привиделся ему. Собака с лаем носилась по двору, кидалась на сетку, все пуще заливалась лаем, а потом опять принималась носиться. При ее приближении куры переставали ковыряться в земле и смотрели на собаку, подергивая в ее сторону головой. Когда же пес отбегал подальше, куры опять с остервенением набрасывались на вытоптанную землю. Старуха сновала по двору, ковыляя от дровяного сарая на скотный двор, потом на кухню или в амбар, прикрикивая на собаку, только когда та попадалась ей под ноги.

Чем дальше, тем отчетливее становилась картина. Всплывали вроде бы забытые подробности, но по-прежнему все было ярко освещено солнцем, в ярких солнечных лучах люди шли по дороге или лезли в гору по Гиблой дороге…

Покончив с едой, хозяин скрутил сигарету, прикурил, затянулся несколько раз, затем откинулся на стенку откоса и надвинул кепку на глаза. Когда он внезапно замолчал, Робер посмотрел в его сторону: хозяин спал. Тогда Робер бесшумно поднялся и вылез из ямы.

Очутившись на краю, он вновь оглядел долину. В это мгновение в облаках образовался просвет, и в юго-западном направлении протянулась широкая полоса голубого неба. На противоположной стороне солнце освещало вершину горы, а кое-где и ручей, и старую дорогу. Но весь Гиблый холм оставался неосвещен. Черная тень сгущалась над Малатаверном. То была тень от горы, облака были ни при чем, а на гребне волновались леса и гудели, словно водопад.

Робер оказался на самом ветру, и, хотя ветер был довольно теплый, "парень невольно поежился. Он зашагал краем луга в сторону фермы Ферри. Метров через сто показался край крыши. Это и впрямь была усадьба, а вот и знакомый тополь. Юноша пошел дальше, и вскоре весь дом и двор уже лежали перед ним. Во дворе кормились куры, но кроме них не было ни души. Из трубы вился тонкий белый дымок; ветер прибивал его к крыше и тут же уносил прочь, в сторону заросшей дроком пустоши, усеянной серыми валунами.

Робер сел в траву. Как знать, а вдруг Жильберта выйдет зачем-нибудь. Если припустить бегом, то за пять минут он будет рядом с ней. Да если она его увидит, то наверняка сама поспешит в его сторону.

Он представил, как они бегут навстречу друг другу. Окинув холм взглядом, Робер подумал, что можно было бы отойти к Монфорской дороге. А уж там их никто не увидит.

Но двор оставался пустым, и Робер вновь перевел взгляд к Малатаверну.

Вот мамаша Вентар вышла во двор. Она была уже за домом и шла в сад с корзиной в руках. Подойдя к яблоням, она принялась собирать плоды. Собака бежала за ней до самой ограды, но старуха не выпустила пса, и теперь он дожидался хозяйку, вытянувшись во всю длину, так что нос торчал из-под сетки, а хвост мел по земле.

Ветер разогнал пыль, и каждую мелочь было хорошо видно даже издалека.

Наблюдая за старухой, Робер почувствовал, как что-то сжимается у него в груди. Нечто подобное творилось с ним утром на дороге, но теперь ощущение это усиливалось.

Он собирался уходить, как вдруг появилась Жильберта. Она шла через двор, неся дымящийся котелок. Робер поднес было пальцы к губам, собираясь свистнуть, но вдруг вспомнил о хозяине и о родителях Жильберты. Он вскочил и помчался, размахивая рукой.

Девушка заметила его. Она поставила котелок у дверей свинарника, покосилась в сторону дома и поспешила вверх по холму в направлении Монфорской дороги. Туда же свернул и Робер.

Встретившись, они тут же спустились в траву позади росшего вдоль дороги орешника. Оба запыхались. Несколько мгновений они шумно отдувались и, не говоря ни слова, улыбались друг другу. Вдруг лицо Жильберты посерьезнело, она нахмурилась.

– Знаешь новость? – спросила она.

– Чего?

– Помнишь вчерашний шум? Это были воры. Они стащили несколько кило недосушенного сыра с фермы Бувье.

Робер взглянул на усадьбу Бувье, видневшуюся среди ветвей, и чуть слышно отозвался:

– А! Ну надо же!

– Но хуже всего другое!

Робер по-прежнему не осмеливался поднять глаза на подружку, а та продолжала:

– Когда они там шуровали, то оставили, ворота открытыми. И вот одна телка ушла, а папаша Бувье это и в голову не пришло. Он не глядя затворил ворота. А хватился только утром, когда пошел доить коров… Пошли ее искать. И нашли выше по горе… Дохлую… Раздувшуюся… После люцерны!

Она говорила, а в голосе у нее звенел гнев. Робер обернулся. Девушка раскраснелась, ее глаза горели яростью.

– Ты представляешь! – продолжала она. – Телка издохла! Да они и знать не знают, сколько она стоит! Сегодня на рынке все только об этом и говорили. Папаша Бувье заявил в полицию. Тех, кто это учинил, наверняка найдут. Ох, не поздоровится этим гадам!

Робер не мог вымолвить ни слова. Он старательно рассматривал траву. Наконец сорвал травинку и стал жевать ее, потом все же выговорил:

– А может, они не местные?

– А вот жандармы считают, что как раз местные. Полицейские подозревают парней из Сент-Люс.

– А кого именно?

– Ну, я не знаю. Сам понимаешь, они не скажут. Она помолчала с минуту, потом прибавила дрогнувшим голосом:

– Во всяком случае, все мужчины с окрестных ферм решили организовать собственную охрану, раз жандармам не до этого. Отец говорит, что сегодня ночью все ружья в округе будут заряжены крупной дробью.

Робер молча жевал травинку. Жильберта смолкла, потом, успокоившись, спросила:

– Что это с тобой? До чего ты бледный! Тебе плохо? Робер почувствовал, как краска бросилась ему в лицо.

Он вскочил, обернулся в сторону виллы Комб-Калу и забормотал:

– Да нет, что ты, все в порядке… Только боюсь, как бы хозяин меня не хватился. Мне пора.

Он спрыгнул на дорогу, перебежал на раскинувшийся вдоль дороги луг и помчался со всех ног.

– Ты…

Слов, что прокричала ему вслед Жильберта, он не расслышал. Когда он обернулся, чтобы помахать ей рукой, девушка крикнула:

– До вечера!

Робер снова махнул рукой и бросился бежать.

ГЛАВА 10

После обеда Робер с хозяином начали копать траншею, которая должна была соединить дом с колодцем позади сада. Земля здесь была твердой, не раз они натыкались на скальные выходы, которые приходилось вынимать толстыми пластами при помощи кайла и кирки. Порой налетали мощные порывы ветра, и когда они сваливали землю на луг, в глаза им летела пыль. Хозяин чертыхался, а Робер лишь молча тер глаза.

Часа в три новый владелец виллы принес им литровую бутыль вина. Хозяин пробкой выскочил из траншеи.

– Ну, малыш, – воскликнул он, – бросай лопату, давай выпьем по стаканчику.

Робер вылез вслед за хозяином. Лионец, купивший виллу, чтобы проводить лето в здешних краях, оказался высоким сухопарым человеком, лет пятидесяти на вид. Окинув Робера взглядом, он проговорил, обращаясь к хозяину:

– Отличный у вас помощник! Я наблюдал за вами из окна: похоже, он вкладывает в работе всю душу. Хозяин улыбнулся.

– Славный парнишка, – отозвался он. – Мне грех жаловаться, только вот иногда витает где-то в облаках. Например, сегодня. Не знаю, может, все дело в южном ветре, но, клянусь, он решил испытать мое терпение!

Лионец рассмеялся.

– Говорят, южный ветер плохо действует на сумасшедших, а ваш парень, по-моему, в полном порядке.

Хозяин и Робер тоже рассмеялись. Лионец предложил им по сигарете. Хозяин высыпал из сигареты табак и свернул цигарку из собственной бумаги, извиняясь при этом:

– Я предпочитаю свою бумагу, а то сигарета сгорает сама собой.

– Да, особенно на таком ветру, – подтвердил заказчик.

Ветер задувал с такой силой, что хозяину пришлось за лезть в траншею, чтобы прикурить. Потом он дал прикурить от своей сигареты лионцу и Роберу.

Они выпили еще по стаканчику, поговорили о канализации, затем лионец ушел, оставив им бутылку.

Пока мужчины разговаривали, Робер наблюдал за Малатаверном. Весь Черный лес ходил ходуном. Даже сюда долетал глухой стон раскачивавшихся деревьев. В долине, вокруг фермы и развалин, одиночные деревья сотрясались, словно в приступе безумия.

Робер продолжал смотреть, но мало что видел, не понимая, идет ли гул из долины или гудит у него внутри.

Временами ему казалось, что время остановилось, день никогда не кончится и ему придется всю жизнь орудовать киркой и лопатой на этой лужайке, а ветер будет по-прежнему задувать ему в лицо, засыпая глаза пылью. Но уже через минуту ему мерещилось, что время летит с неимоверной скоростью, что ночь застанет его в этой траншее, и ему прямо теперь придется отсюда вылезать, а здесь так хорошо и покойно. Тогда он ощутил неимоверный прилив сил, и он еще упорнее врезался киркой в скалу; так что только искры летели.

Отколов огромный кусок породы, он хватал его, натужившись и привалившись к стене траншеи, острые выступы которой впивались ему в спину, затем подтягивал камень к краю траншеи и выталкивал его на луг.

– Смотри не надорвись, – предупредил хозяин, если будет тяжело, зови меня.

Но Робер продолжал работу упрямо и яростно, словно нарочно выбирая куски потяжелее. Хозяин пожимал плечами, останавливался, чтобы прикурить погасший окурок, и ворчал:

– Давай, давай, парень! Поглядим, что ты скажешь завтра. Побереги силы! Не каждый день нам так везет: поковыряться в земле. Завтра тебе придется вкалывать целый день.

"Завтра. Завтра…" – твердил про себя Робер и только крепче сжимал кирку. Раз за разом он чувствовал, как сжимается у него горло. Что-то давило ему на грудь, и он изо всех сил сдерживался, чтобы не обернуться и не закричать: он никуда отсюда не пойдет, он так и заночует прямо здесь, в траншее, он останется здесь до тех пор, пока… Он и сам не знал, до каких именно пор.

Однако он не кричал. Просто не мог. Только все с большим остервенением набрасывался на скалу и сухую землю, и ему делалось легче. Казалось, все отступает куда-то далеко, и становилось смешно, что секунду назад он с трудом сдерживал крик. Горло опять сжималось, но на сей раз от неудержимого смеха, когда он представлял себе изумленную физиономию хозяина, если бы он, Робер, и впрямь закричал, что хочет либо немедля убраться отсюда, либо остаться ковырять землю на всю ночь.

Он работал довольно долго, борясь с желанием распрямиться и поглядеть на Малатаверн. Не вылезая из траншеи, он видел лишь крышу старухиной фермы и темневшие деревья вокруг развалин. Из трубы вырывались колечки дыма. И вновь перед его внутренним взором являлась старуха. То он видел, как она ползет по дороге, крошечная, не больше муравья, а следом за ней – ее короткая тень; то она опять сновала по двору, возилась со скотиной. А то против воли он представлял себе кухню и комнату старухи, керамический горшок и утварь на столе.

Он никогда не бывал у нее в доме, и ему трудно было представить себе все это. Всякий раз, когда он пытался это проделать, все виделось ему совершенно по-разному.

Робер нервничал. Кирка его скользила по поверхности валуна, и хозяин поднимал голову.

– Смотри, повнимательней, – кричал он. – Не торопись и как следует выбирай трещины! Если будешь молотить по монолиту, только разобьешь инструмент.

Робер выпрямлялся и заставлял себя хоть минутку постоять спокойно, не глядя вниз. Он шарил глазами по склону холма, за что бы уцепиться взглядом, стоял неподвижно и глубоко дышал, стараясь справиться с охватывавшим его лихорадочным волнением.

На правой руке у него надулся волдырь. Робер надавливал на него большим пальцем, сжимая кулак. Давил медленно, наслаждаясь нарастающей болью. Он закрывал глаза и давил, давил со всей силы, прежде чем резко разжать руку. Тогда боль резко усиливалась, охватывая всю ладонь до кончиков занемевших пальцев, а потом постепенно затихала.

Подождав еще немного, Робер вновь принимался за работу. В голове у него гудело. Перед ним снова возникала ферма мамаши Вентар, и он мысленно входил туда, пытаясь представить расположение мебели, цвет стен. И вдруг все это отступало. Словно он убегал из этого дома.

Изредка он прерывал работу, чтобы подобрать и выпустить на волю попавшего в траншею кузнечика или сверчка.

Не раз и не два поглядывал он и на ферму Бувье. Там все было тихо и безлюдно, только деревья шумели да коровы паслись вдалеке от усадьбы, в загоне, где меж двух каштанов из земли бил родник. Ниже по склону длинная полоса тростника, постепенно расширяясь, терялась в лугах.

Взгляд Робера возвращался к ферме, какое-то время парнишка глядел на дом, на усадьбу, затем опускал глаза.

Теперь он видел перед собой хозяина фермы – большеусого, с морщинистым, словно выдубленным лицом, левый глаз, как обычно, полуприщурен. Юноша видел, как фермер стоит среди поля люцерны возле раздутой туши телки.

Вдали, у самой Гиблой дороги, чуть выше усадьбы Бувье, у опушки леса виднелся темно-зеленый квадрат в окружении деревьев. Наверное, это и было поле люцерны. Робер всматривался в него, но в конце концов перед ним неизменно всплывала старухина хибара.

В половине седьмого, когда хозяин приказал кончать работу, было еще совсем светло. Но небо уже заметно темнело и почти сливалось с горами, а внизу из Черного леса к берегам Оржоля уже подбирались сумерки. Ветер порой задирал ветви деревьев, и тогда словно вспыхивал серый сполох, затем мгла вновь смыкалась.

Робер и хозяин сложили лопаты прямо в траншею, зато отнесли в сарай рукояти заступов, и ветер на ходу их обсушил. Вода в водоеме прибывала. С бортиком все было в порядке.

– Ну, пошли, – проговорил хозяин.

Робер взялся за пустую тележку и спустился по тропинке. Выйдя на дорогу, они ускорили шаг. Навстречу им в сторону Дюэрна проехало несколько машин. А когда они вышли из-за поворота, их обогнали два велосипедиста, неслышно подъехавшие совсем близко. Обгоняя их, один из велосипедистов крикнул:

– Привет, Фернан!

– Пока, Жорж! – откликнулся хозяин.

Робер аж подпрыгнул. Ведь это были жандармы! Лицо у него запылало. Жандармы давно уже скрылись из виду, а сердце у него все колотилось, точно он долго бежал.

ГЛАВА 11

– Когда они пришли домой, стол уже был накрыт. Хозяйка заканчивала возиться с ужином, и по кухне плыл дразнящий запах жареного лука.

– Я приготовила вкусный суп, – проговорила хозяйка. -Вас там, верно, продуло, наверху-то!

– Да уж не сомневайся, пыли мы наглотались вдоволь. Хозяин занял свое место и налил себе стакан вина. А Робер все стоял возле двери. С тех пор, как он увидел жандармов, он неотступно думал о Кристофе. Нужно перехватить его, предупредить, чтобы не вздумал идти травить собаку. Он собирался отправиться туда в сумерки: может, через час будет уже поздно.

– Ну, за стол, – объявил хозяин. Робер шагнул было вперед, потом остановился и тихо, с трудом выдавил из себя:

– Я… Мне бы нужно встретиться с приятелем…

– Что ты там плетешь? Увидишься еще со своим приятелем, а теперь нужно поесть. Ты же знаешь, мы всегда ужинаем в семь.

Хозяйка поставила на стол кастрюлю со словами:

– Все уже готово, вы быстро поедите, а потом пойдете к своему приятелю. Я приготовила картошку и омлет, это нужно есть горячим.

– И вообще, стол сто раз накрывать никто не будет. Что еще за дела? прибавил хозяин.

Робер сел. Хозяйка разлила по тарелкам суп, а хозяин заметил:

– Во всяком случае, не советую тебе шляться допоздна. Ты наверняка измотался, а завтра, как тебе известно, мы опять будем рыть траншею.

– Я и хотел лечь пораньше, – отозвался Робер. – Тогда наворачивай как следует, и можешь хоть сейчас отправляться на боковую.

Суп был только что с огня. Робер покрошил в тарелку хлеб.

– Хотите, я подолью вам холодного молока? – предложила хозяйка.

Она забелила ему суп молоком, и юноша принялся за еду. Стол был овальный, алюминиевая кастрюля стояла посредине, на металлической подставке. Сквозь валивший из кастрюли пар Робер видел хозяйку, сидевшую напротив. Она поймала его взгляд и улыбнулась.

– У вас усталый вид, Робер, – проговорила она.

В ответ он неопределенно махнул рукой и пробормотал:

– Все в порядке, правда…

Ей было немного за тридцать. Она была высокая, светловолосая, ладная женщина. Летом, когда она ходила в легких платьях, видно было, какая у нее красивая, упругая грудь. Робер сталкивался с ней редко, лишь за едой да в ненастные дни, когда приходилось работать в мастерской. Она всегда была с ним приветлива и, если хозяин начинал орать, взглядывала на молодого подмастерья так сочувственно и одобряюще, что Робер сразу приободрялся. При ней Робер никогда не плакал.

Однажды он вошел в кухню, когда она была там одна. Посреди стола стоял ящик из буфета, и хозяйка разбирала бумаги. Вдруг она спросила:

– А вы занимаетесь спортом, Робер?

– В школе я гонял мяч.

– А я до свадьбы играла в баскетбол, вот поглядите-ка. Она протянула ему командную фотографию. Робер разглядывал снимок, не зная, что сказать. А ночью ему приснилось, что хозяин свалился с крыши и разбился. Овдовевшая хозяйка плакала, приговаривая: "Будь я на пятнадцать лет моложе, я вышла бы за вас замуж, Робер". Робер утешал ее, и в конце концов они все же поженились.

Он частенько вспоминал этот сон. Порой он спрашивал себя, в самом ли деле это ему снилось, да и спал ли он тогда?

Вот и сейчас он поднял на нее глаза. Женщина ела. Он молча глядел на нее, и вскоре она тоже оторвала взгляд от тарелки. Глаза их встретились, и Робер подумал, что она наверняка может ему помочь. Но краем глаза, не поворачивая головы, он видел хозяина. Тот сидел, расставив локти на столе и сдвинув кепку на затылок. Он уплетал похлебку, уткнувшись носом в тарелку. Время от времени хозяин откладывал ложку и тыльной стороной ладони вытирал усы. – Да, хозяйка наверняка могла прийти ему на помощь. Но в чем именно? И как? О чем он мог ее попросить?

Роберу припомнились жуткие вспышки ярости, случавшиеся подчас у хозяина. Вспомнил, как она всегда смотрела на него в такие минуты, и вновь ощутил знакомое чувство, охватывавшее его во время таких вспышек.

Потом мысли его вернулись к Кристофу, Сержу и старухе из Малатаверна; он думал о налетах на сады и фермы, обо всем, что придется рассказать хозяйке, прежде чем просить у нее помощи. Тогда он опустил голову и больше не решался на нее смотреть.

Он доел суп. Хозяин налил себе еще тарелку и продолжал есть, ни на кого не обращая внимания. Он скреб ложкой по тарелке, расплескивал суп, громко чавкал и прихлебывал, втягивая в себя размоченный хлеб и бульон. Все остальные звуки замерли. Роберу снова почудилось, будто время остановилось.

Хозяйка тем временем встала, унесла кастрюлю и поставила ее на плиту.

Доев наконец суп, хозяин поинтересовался, все ли клиенты забрали приготовленные для них инструменты. Хозяйка перечислила тех, кто так и не пришел. Она готовила омлет и не оборачиваясь отвечала на вопросы мужа, а сама сбивала яйца в небольшой салатнице, которую примостила на краешке газовой плиты. Робер не сводил глаз с ее волос, которые подрагивали в такт ее движениям. Когда же она вылила яйца на раскаленную сковородку, масло громко зашипело, затрещало, и женщина смолкла. Она держала салатницу над сковородкой, чтобы стекли последние капли сбитых яиц, и под мышкой у нее Робер заметил треугольник белоснежной кожи. Женщина отставила салатницу в сторону, слегка встряхнула сковородку, полуобернулась к мужу и заговорила о том, что было на рынке.

Робер почувствовал, что заливается краской, и опустил голову. Он сидел спиной к окну. День все быстрее клонился к вечеру, и он подумал, что этого наверняка никто не заметит. Подумал он и том, что по утрам, за завтраком, когда хозяйки не было, он всегда садился на ее место, лицом к окну.

А та долго говорила о ценах, о том, какие товары пользовались самым большим спросом. Потом рассказала, как парень из Брюсье, ехавший на мопеде по национальной дороге, сбил старушку из Сен-Лорана.

– Да все они чокнутые, – отозвался хозяин. – Я давно говорю, что пацанам нужно запретить гонять на этих тарахтелках.

Хозяйка перевернула омлет, подождала, пока он подрумянится, и наконец поставила сковородку на стол. Вилкой разделив омлет на три части, она положила кусок хозяину, потом Роберу и наконец себе. Некоторое время все жевали молча, и Робер подумал было, что о рынке никаких разговоров больше не будет, как вдруг хозяйка спросила:

– Вы там ничего нового не слыхали об этой истории, приключившейся с Бувье?

– Что за история?

Робер уткнулся носом в тарелку. Хозяйка съела еще кусок омлета и принялась рассказывать. Когда она делала паузу, хозяин качал головой и ругался, ударяя кулаком по столу:

– Шайка сопляков! Вот поганцы! Ведь они давно шныряют по всей округе! И наверняка это все одни и те же. Пинков им хороших надавать! Да неужто ни один охотник не залепит им в задницы хороший заряд дроби!

– Думаю, на этот раз они переборщили. Все только об этом и говорят, и вроде жандармы решили заняться ими всерьез.

– Давно пора, Господи Боже!

Хозяин долго еще ворчал, потом вновь наступила тишина, когда все принялись за картошку. Разговор пошел о стройке в Комб-Калу, о счете, который пришел и его нужно поскорее оплатить, и о многом другом: до Робера слова доносились словно издалека.

Смеркалось. Темнота подступала из каждого угла комнаты. Синий огонек газа подрагивал под чайником, который уже шумел, закипая. Роберу удалось полностью отключиться; он смутно различал лишь лицо хозяйки единственное светлое пятно, белевшее в сизых сумерках, где все сливалось.

– Уже совсем темно, – проговорил хозяин, – поди-ка зажги свет, парень.

Роберу понадобилось несколько секунд, чтобы отреагировать. Он встал, щелкнул выключателем и опять уселся на свое место. Он пытался прикрыть глаза, чтобы вернуть ощущение, которое возникло у него перед тем, как он включил свет, но напрасно – при свете все выглядело совсем иначе. Хозяева опять заговорили о своем. Робер слушал их. Он прекрасно слышал и понимал каждое их слово, но для него они не имели ни малейшего смысла.

Он ел. Ел не торопясь, хотя чувствовал, что нужно немедленно бежать и предупредить Кристофа. Пора было выскочить из-за стола и пулей лететь в бакалейную лавку, следовало во что бы то ни стало повидаться с Кристофом. Робер прекрасно это понимал. Он словно воочию видел, как несется по главной улице, потом через площадь, но никак не мог заставить себя есть побыстрее.

Голоса звучали все тише. Несмотря на яркий свет, Робер опять впал в оцепенение. Видел только лицо хозяйки и без конца поднимал на нее взгляд. Теперь ему уже не хотелось уходить.

Он останется здесь. Хозяин уйдет. А Робер останется с ней наедине, и они будут молча смотреть друг на друга. И ему никогда не захочется уходить.

Потом она заговорит с ним. Он подойдет поближе, чтобы ответить. Тихо позовет ее: Жозиана… Она улыбнется и пойдет к нему. И все станет просто и легко…

Хозяйка встала, унесла чугунную кастрюлю и подала сыр. Они снова принялись за еду, затем хозяин отодвинул тарелку, смахнул ребром ладони крошки с клеенки и разложил перед собой кисет, бумагу и зажигалку. Хозяйка начала убирать со стола.

Робер больше не глядел на нее, но видел, как ее тень скользит по кухне. Он без конца понукал себя: "Вставай, иди к Кристофу. Вставай, иди к Кристофу".

Хозяйка вытирала стол. Когда она проходила у него за спиной, юношу обдало запахом ее духов. Она наклонилась и краем платья задела Робера по руке. Парнишка вздрогнул. Слышно было, как несколько крошек упало на линолеум, и хозяйка сказала, обращаясь к нему:

– Робер, маленький, да вы падаете с ног от усталости. Ступайте-ка спать.

Он поднял на нее глаза. Женщина улыбалась. Невольно вздохнув, юноша тоже улыбнулся, затем встал, попрощался и двинулся к двери. И, как обычно, хозяин крикнул ему вслед:

– Не забудь как следует закрыть за собой калитку… И не опаздывай завтра утром!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 12

Дело шло к вечеру. На западе облака алели над вершинами гор. Уже загорелись уличные фонари.

Ветер не затихал, и Робер постоял минуту, прислонившись спиной к стене дома. Он чувствовал свое бессилие и одиночество. Перед глазами у него стояло лицо хозяйки. Он несколько раз повторил про себя ее имя: "Жозиана… Жозиана".

Мощный порыв ветра ворвался в улочку, и Робер поежился. Выйдя за калитку, он обернулся и еще раз поглядел на двор. Достаточно открыть калитку. Войти. Дойти до дверей кухни…

Робер пожал плечами, оттолкнулся обеими руками от стены и выскочил на тротуар.

На пороге одного из домов болтали мужчина и женщина. Каждый его шаг отзывался по всему телу, даже голова гудела. Кухня была совсем рядом, там было тепло, горел свет, и хозяйка сидела рядом.

Он прекрасно представлял себя сидящим на кухне. И все-таки уходил, бежал из этого дома с ощущением, что больше никогда туда не вернется. – С той минуты, как он затворил за собой дверь, что-то непонятное, чего и словами не выскажешь, преследовало, догоняло его, так что делалось жутко.

Прямо перед ним из улочки выскочил автомобиль и помчался в сторону главной дороги.

На углу площади Робер остановился. В бакалейной лавке горел свет. Юноша перешел площадь и двинулся вдоль фасада к самой витрине. Уличный лоток был уже убран и стоял теперь посреди магазина, загромождая его; Робер пригнулся. Отец Кристофа сидел за кассой, была видна лишь его склоненная голова. Судя по всему, он подсчитывал дневную выручку. Робер отступил и бесшумно толкнул дверь в коридор. В кухне тоже горел свет, но мотоцикла на месте не было.

Все же Робер просвистел сигнал сбора – сначала чуть слышно. Подождав немного, он повторил его громче. Затем на цыпочках дошел до застекленной двери и заглянул за занавески. В комнате никого не было. На электрической плите пыхтел кофейник. Робер повернул обратно, вышел на тротуар и после долгих колебаний вошел в магазин.

Папаша Жирар поднял голову.

– Здравствуйте, месье, – проговорил Робер.

– Здравствуй. Чего тебе?

Робер обвел глазами полки, заставленные консервными банками, пакетами стирального порошка и всевозможными бутылками. Шагнув вперед, юноша поглядел на хозяина магазина и сказал:

– Мне нужен Кристоф.

Бакалейщик снова принялся считать купюры, дошел до конца пачки, пришпилил ее булавкой и проговорил:

– Кристоф укатилна мотоцикле в Арбрель. Сказал, что должен отвезти приятелю какой-то пакет.

Робер тут же подумал о сырах. Хозяин сидел, облокотившись на стоявший позади конторки стол. Не поднимая головы, он поверх очков оглядел юношу. Облысевшая спереди голова бакалейщика сияла не хуже белого пластика, покрывавшего столешницу.

– Если хочешь, можешь его подождать: он, наверное, скоро приедет, продолжал хозяин, – он собирался туда с самого утра, но сегодня базарный день, и работы было невпроворот.

Робер ничего не ответил. Он столбом стоял посреди магазина, свесив руки и уставившись на сияющую лысину бакалейщика.

– Во всяком случае, – помолчав, прибавил Жирар, – если ты насчет вечерней гулянки, то не думаю, что он куда-нибудь сегодня пойдет. Он и без того был страшно недоволен, что нужно куда-то ехать; сказал, что устал, и собирался пораньше лечь спать. Да ведь ты его знаешь, он никогда не может отказать, если его просят помочь. В сущности, он прав, в этом и состоит коммерция.

Папаша Жирар рассмеялся. Поднявшись, он пошел к скамье, на которой лежали сетки с фруктами. Он был такой же крепкий, как Кристоф, но гораздо дородней. Завязки его синего фартука, казалось, поддерживали его круглый живот. Выбрав гроздь винограда, он протянул ее Роберу.

– Держи! Займись делом, пока будешь его поджидать. Робер поблагодарил и принялся за виноград. Бакалейщик тем временем снял очки и, положив их на кассу, снова подошел к Роберу. Засунув обе руки в карманы фартука, он словно придерживал свое брюшко. Говорил он тихо, по-прежнему улыбаясь.

– Тяжелый Сегодня выдался денек. Бывают иногда такие дни, когда не знаешь, за что хвататься.

Робер слушал вполуха. Как на кухне у хозяина, ему вдруг страшно захотелось остаться здесь, никого никогда не видеть, кроме этого симпатичного толстяка. С таким человеком можно ничего не бояться. Он думал и о кухоньке, где пускал белый пар кофейник.

Меж тем он доел виноград и кончиками пальцев держал теперь голую кисть.

– Да ладно, бросай прямо на пол, мы подметаем с утра, как только вытащим лоток на улицу… А теперь, если ты не собираешься еще ждать, я могу передать, что нужно.

Робер набрал было в грудь воздуха, но потом сказал:

– Да нет, я зашел его проведать… Просто хотел повидать его… Ну, значит, зайду завтра утром…

– Как хочешь… Будь по-твоему. Бакалейщик проводил Робера до двери и вышел вслед за ним на порог.

– Спокойной ночи, месье, – попрощался Робер. – Спасибо вам.

– Не за что, старина. Покойной ночи.

Ветер задувал с прежней силой, но небо слегка просветлело. В разрывах облаков то тут, то там вспыхивали и снова гасли звезды.

Дойдя до середины площади, Робер обернулся. Папаша Жирар стоял на пороге магазина.

Робер свернул на главную улицу и зашагал к дороге на Арбрель. Там он перешел на другую сторону и уселся на невысокий каменный забор, тянувшийся вдоль пустыря. На перекрестке горел всего один фонарь, и свет его не доходил до того места, где сидел Робер. Весь первый этаж гостиницы, стоявшей напротив, был освещен, но в кафе вроде никого не было. Мимо проехало несколько легковушек и грузовиков, потом вдали зарокотал мотоцикл. Тогда Робер вышел вперед, чтобы оказаться в свете фар, когда мотоцикл станет поворачивать. Машина ревела точно так же, как мотоцикл Кристофа. Когда она вынырнула из-за углового дома, Робера ослепил свет фар и какое-то время он ничего не видел. Тем не менее он махнул рукой. Мотоцикл проехал мимо, потом притормозил и остановился чуть в стороне. Робер подбежал. Тихо, с угрозой в голосе Кристоф прошипел:

– Что ты тут забыл? Ты, чокнутый! Забыл, о чем мы вчера говорили? Что за черт! На таких идиотов ни в чем нельзя положиться!

– Послушай, я хотел тебе сказать…

– Чего? Что там еще?

Мотор урчал на сниженных оборотах.

– Жандармы… – начал было Робер. – Жандармы из-за вчерашнего… Бувье заявил в полицию…

– Ну, ты меня утомил! Если это и есть все твои новости, проваливай! Я уже наслушался этих сказок в магазине за целый день.

– И что теперь?

– Что теперь? Тебя о чем-нибудь спрашивали? К тебе что, приходили?

– Нет, но…

– Ну, вот! Так какого черта тебе нужно? Не суетись, не трепи языком, отправляйся спать до одиннадцати и делай, что ведено. А я поеду займусь барбосом. И так уже на четверть часа опоздал!

Мотоцикл набирал обороты, Кристоф собрался нажать на газ, когда Робер ухватил его за руку.

– Нет… Не надо… Нельзя. Бросить эту затею… Говорю тебе, нельзя.

Он запинался, голос его дрожал. Кристоф выключил газ.

– Ты что-нибудь узнал?

Робер никак не мог решиться. Проехала машина. Юноша подождал, пока она отъедет подальше. Кристоф ухватил его за лацкан куртки и встряхнул.

– Да говори же, если и вправду что-нибудь знаешь.

– Завтра объясню. Не могу тебе сейчас сказать… Да еще здесь. Но я точно знаю, что сегодня нельзя…

Кристоф выпустил его куртку, слез с мотоцикла, взялся обеими руками за руль, втащил мотоцикл на тротуар и прислонил его к ограде. Затем ухватил Робера за руку и потащил в сторону.

– Давай говори: то ли ты темнишь, то ли все это ерунда.

Они перелезли через забор, двинулись к гаражу и обогнули его. За гаражом Кристоф придвинулся вплотную к Роберу. Было темно, лишь из окна гаража падал свет от лампы.

– Ну, давай, – не отставал Кристоф, – говори, я слушаю.

– Нельзя… Невозможно…

Кристоф разозлился. Голос его сделался резким, скрипучим.

– Заладил одно и то же. Да объясни же, в чем дело.

– Готовится засада… Жандармы будут следить… Крестьяне тоже…

– И это все? Насколько я понял, ты сдрейфил. Только и всего. И ты хотел, чтобы из-за этого все пошло прахом? Дурак! Разве ты не понимаешь, что теперь-то как раз самое время. Хибара старухи совсем рядом с усадьбой Бувье, и если легавые собираются стеречь сегодня ночью, то уж не волнуйся: у старухи их точно не будет. Им в голову не придет, что кто-нибудь осмелится появиться в том же месте прямо на следующий день.

По мере того, как он говорил, ярость его улеглась. Теперь он рассуждал степенно, просто выдвигал аргументы, чтобы успокоить Робера. И скоро вся затея казалась до крайности легким делом. Кристоф умолк, и Робер опустил голову. Оба помолчали, затем Кристоф спросил:

– Ну?

Робер поднял голову, взглянул на приятеля, вздохнул и вяло махнул рукой:

– Честное слово… Кристоф, я не могу… Потом как-нибудь… Там видно будет…

Кристоф в запальчивости замахнулся рукой. Лицо его сделалось злым. Снова, схватив Робера за куртку, он встряхнул его, почти оторвав от земли. Робер почувствовал на лице дыхание Кристофа.

– Тряпка, слабак! Слышишь, ты?! У тебя никогда ничего не будет! В сущности, Серж прав: ты кончишь в коровьем дерьме вместе со своей вонючей подружкой!

Робер сжал кулаки. Во рту у него вдруг стало кисло.

– Замолчи, – прошипел он, – тебя это не касается! В ответ Кристоф рассмеялся.

– Да нет, серьезно: что ты себе вообразил? Тебе бы помалкивать! А ты еще пытаешься заткнуть мне рот… Ну, ты и силен, приятель!

Он поднес кулак Роберу к носу и пригрозил, но бить не стал. Он помолчал несколько секунд, словно подыскивая слова, потом проговорил:

– Господи! Какие мы идиоты, что впутали тебя в это дело. И ведь я сам это предложил! Поделом мне! Вот Серж повеселится: он предупреждал, что ты струсишь!

Опустив глаза и с трудом сдерживая слезы, Робер пробормотал сдавленным голосом:

– Не могу, не могу я… Честное слово, это сильнее меня… Это…

Он замолчал. Кристоф подождал немного, потом встряхнул его и спросил:

– Ну, говори, что я должен понять? Не смея поднять на него глаза, Робер едва слышно шепнул:

– Понимаешь, я чувствую, я точно знаю, что все это плохо кончится.

– Да почему, если мы все предусмотрели? Кристоф замолчал, пожал плечами, выпустил куртку Робера и отрывисто проговорил, уронив руки:

– Ладно, черт с тобой! Какой смысл разговаривать с такой тряпкой! В конце концов, если ты ничего не можешь, дохни в своем дерьме! По правде говоря, мне наплевать! Зачем мне нужен такой размазня? Ни к чему! От тебя одни накладки! И больше ничего!

С этими словами он пошел было прочь, но вдруг спохватился, вернулся к Роберу и, вцепившись ему в руку, процедил:

– Но смотри, понял? Если струсил с нами, то можешь струсить и при легавых. Постарайся, чтобы у них не было повода тебя расспрашивать, понял? Ни в коем случае.

Он еще раз четко и раздельно повторил последние слова. Робер покачал головой. Кристоф продолжал:

– А чтобы тебя не расспрашивали, нужно, чтобы у тебя было верное алиби, такое, чтоб наверняка. Поразмыслив, он скрестил руки на груди и спросил:

– Твой папаша уже дома?

– Наверное. Не знаю. Я еще не заходил домой…

– Так отправляйся к себе. Слушай хорошенько, что я тебе скажу: иди домой. Если отец дома, поговори с ним, скажи, что ты заболел, что прямо сейчас ложишься спать.

– Может, он уже спит.

– Мне-то что за дело! Даже если он спит пьяный до бесчувствия, его разбудишь. Скажи, что у тебя болит живот.

– Но…

– Заткнись! Скажешь, что заболел, что идешь спать. А в полночь поднимешься, разбудишь его и попросишь вызвать врача.

– Да ты что!

– Выпутывайся как знаешь, кто-нибудь должен наверняка подтвердить, что сегодня ночью ты был дома. Кристоф опять встряхнул Робера и прибавил:

– Сделаешь, как я говорю. Это единственный способ прикрытия. И главное, держи язык за зубами. Если вздумаешь открыть рот, берегись, заранее тебя предупреждаю:, дело будет плохо. Ты меня понял, да?

Робер взглянул на него. Глаза у Кристофа потемнели, в них загорелся злой огонек, а взгляд стал жестким. Юноша кивнул и опустил глаза.

– Ладно, – прибавил Кристоф, – теперь проваливай и заруби себе на носу: если ты нас продашь, тебе будет то же, что и нам!

Кристоф погрозил кулаком, резко отвернулся и исчез за углом гаража.

Прислонившись к стене, Робер прислушивался к удаляющемуся рокоту мотора. Затем медленно, не поднимая головы, зашагал домой.

ГЛАВА 13

Теперь улица опустела. Ветер налетал, стихал, словно в нерешительности, и вновь устремлялся вперед. Фонари бешено раскачивались, и Робер шел, разглядывая свою тень, которая то удлинялась, то укорачивалась, искривлялась, двоилась, исчезала и появлялась вновь.

Он шагал по улице. Нет, с ними он не пойдет. Теперь он совсем свободен. Нужно только дойти до дома, лечь и подождать.

Он шел, но сколько ни размышлял, не мог сосредоточиться. Каждый шаг отдавался во всем теле. Каждый шквал ветра хватал его, хлестал, выдувал душу.

Дойдя до первых домов тупика, он остановился, поглядел на площадь, где по земле метались тени и пятна света, и тем же мерным шагом устремился во мрак, царивший в тупике. Там и сям окно отбрасывало на фасад противоположного дома четырехугольник света, перечеркнутого от оконного переплета.

Робер неслышно вошел в дом. Велосипед был на месте, а храп отца был слышен уже снизу. Робер поднялся, посветив себе зажигалкой, и остановился у первой двери. Она была приоткрыта. Юноша толкнул ее и шагнул в комнату, держа над собой зажигалку. Язычок пламени пластался, плясал на сквозняке, по стенам метались неясные блики, но потом пламя выровнялось, и в комнате стало чуть светлее.

Папаша Пайо лежал на кровати, закинув левую руку за голову, а правую вытянув поперек кровати, и пальцы свисали, словно запястье было сломано. Робер продвинулся еще на полшага вперед. Отец лежал одетый. Успел сбросить только один ботинок. Носка на ноге не было, ступня была замотана тряпкой защитного цвета, из которой торчали пальцы. На коричневом одеяле остались пыльные полосы от второго башмака, снять который у отца не хватило сил.

В комнате было тепло. Отвратительно пахло вином, потом и застарелой грязью. Гудели полчища мух. Одна из них подлетела, привлеченная светом от зажигалки, дважды облетела вокруг Робера, задев его лицо, и вновь устремилась к кровати.

Робер подошел ближе. Язычок пламени стал меньше. Углы комнаты потонули во тьме.

Отец продолжал храпеть. Когда Робер поднес к его лицу зажигалку, он увидел муху у отца на лице. Она прошлась по лбу, перебралась на нос, спустилась к приоткрытому рту. Губы спящего дрогнули. Муха взлетела, но тут же опять уселась на щетинистый подбородок. Папаша Пайо громко всхрыпнул, мотнул головой из стороны в сторону и приподнял было руку, но сил не хватило, и рука вновь упала на одеяло. Робер не мог отвести глаз от раскрытой ладони отца – полусогнутые пальцы были толстые, широкие, грязные. Огонек зажигалки уменьшался на глазах, на секунду пламя вспыхнуло, так что на руке спящего проступили бороздившие ладонь трещины, и тут фитилек угас. От него остался лишь тлевший во тьме червячок, который Робер загасил пальцами.

Юноша горько вздохнул и, вытянув руки вперед, на ощупь, медленно пошел из комнаты.

Добравшись до своей комнаты, он закрыл дверь и зажег свет. Лампочка без абажура, висевшая у изголовья кровати, заливала убогую обстановку безжалостным ярким светом. Робер обвел взглядом комнату, подолгу задерживаясь на каждой вещи, но по-настоящему ничто его не трогало. В конце концов он уселся на кровать.

На улице свирепствовал ветер. Шквалы один за другим обрушивались на угол крыши. Под особенно сильными порывами начинало дребезжать слуховое окно.

Робер не решался лечь в постель. Уставившись на сучок в дощатом полу, он впал в странное полузабытье.

Теперь все происходящее казалось ему смутным, далеким. В ушах все еще звучал голос Кристофа, но слова ни чего не значили. Он вновь видел темный гараж; отсветы лампы на стекле, злой взгляд Кристофа, темную улицу, где двоилась и корчилась его собственная тень.

Время остановилось. Перед его глазами вновь дощатый пол и качнувшийся гвоздь, когда его вбивали в здоровенный сучок на доске. Гвоздь блестит…

И тут внезапно Робер вскакивает. Внутри у него все сжимается… Так уже было сегодня, когда он смотрел на долину, и потом, когда мимо проехали жандармы.

Теперь время несется вскачь.., события разворачиваются в бешеном ритме. Но при этом последовательно, не переплетаясь.

Робер чувствует, что ему жарко. Очень жарко. Это происходит вдруг, невесть с чего – ведь он ничего и не делал. Сердце готово вырваться из груди. Робер встает. Подходит к двери, останавливается. Возвращается к кровати. Оглядывается по сторонам. Взгляд его задерживается на старой швейной машинке. И хотя машинка много лет стоит зачехленной, он явственно видит, как крутится блестящее колесо, слышит, как тарахтит швейная лапка, представляет, как ползет из-под нее ткань.., которую придерживают знакомые руки. Юноша отворачивается. Он знает, что сейчас непременно переведет взгляд выше и правее. Зажмурившись, он поднимает голову, а когда открывает глаза, портрет перед ним.

Кулаки сжимаются сами собой. Ногти вонзаются в ладонь. Палец до боли давит на свежую мозоль. Боль нарастает. Но если бы болела только рука! Все его существо корчится от невыносимой муки: давняя тоска, приглушенная временем, жжет его, как огнем.

Это продолжается недолго, несколько секунд: ровно столько, чтобы успеть испытать сильную боль. Лицо Робера искажается гримасой. Боль отступает.

Вот он уже у двери. Отворяет ее. Быстро, решительно входит в комнату отца, шарит по стене, в поисках выключателя. Свет от настенной лампы светильника заливает отца до самого пояса. Вся верхняя часть туловища и голова освещены неярким светом из-под четырехугольного зеленого матерчатого абажура, с углов которого свисают крупные желтые и красные бусины.

Отец шевельнулся. Робер замер в нерешительности. Шаг, другой – он уже у кровати.

– Папа! – Как странно звучит его голос. Отец и ухом не ведет. – Папа! Проснись, папа!

Отец перестает храпеть, бормочет во сне и отворачивается к стене. Рука его по-прежнему свисает с кровати. Робер берет отца за запястье и трясет, изо всех сил дергает эту безвольную руку.

– Папа, папа… Вставай… Я должен тебе объяснить… Папа!

Отец открывает глаза, отводит руку, за которую Робер только что тряс его, и приподнимается на локте. Заспанные, подернутые слезой глаза его с тупым изумлением глядят из-под насупленных бровей.

– Папа, ты должен выслушать меня. Послушай!

Отец кивает, потом рыгает так, что все его тело трясется.

– Который час? – спрашивает он.

– Не знаю.

Взгляд отца обращается к окну.

– Ты что, уходишь?

– Нет, я как раз вернулся. Еще не поздно, папа. Может, часов девять.

– Девять часов… Уже девять вечера…

Отец явно ничего не соображает. Он переводит бессмысленный взгляд с Робера на закрытое окно, потом опять плюхается на постель, закрывает глаза и бурчит:

– Да погаси ты эту лампу.

– Папа, послушай меня!

– Ты мне надоел… Как ты мне надоел! Говорю тебе… Склонившись над отцом, Робер трясет его за плечо. Тот пытается разлепить веки, но ему больно смотреть на свет.

Он бормочет:

– Ну что ты.., ко мне пристаешь.., чертов дурак…

– Папа, вставай, так нужно… Ты должен пойти со мной. Они там глупостей наделают… Это очень важно. Там ведь Кристоф, Кристоф Жирар и Серж Дюпюи… Нужно туда пойти, папа!

Раскрыв глаза, отец орет:

– Отвяжись от меня со своими приятелями, слышишь, ты? Отправляйся спать и оставь меня в покое!

Голова его вновь падает на подушку, он продолжает бормотать:

– Как ты мне надоел… Как мне все надоели… Господи, как хочется пить, ну как пить-то хочется… Принеси стакан…

Он что-то неразборчиво бормочет, отворачивается к стене, поджав ноги и уткнувшись головой в подушку.

Робер глядит на широкую спину отца, мерно вздымающуюся во сне. Вельветовые брюки папаши Пайо порваны на левом бедре, сквозь прореху виднеется белая кожа, заросшая черной шерстью. Брюки эти почти такого же цвета, как те, что висят в коридоре на вешалке – как камень в карьере.

Повесив голову Робер медленно отходит от кровати. Гасит свет. Выходит в прихожую, едва освещенную лампой из его комнаты.

Там он останавливается. Странное ощущение поднимается из глубины его существа и растет, крепнет… Робер пытается бороться с собой, но рыданье уже сотрясает его грудь, и по щекам катятся слезы.

ГЛАВА 14

Плакал он недолго. Рыданье сдавило ему горло, сотрясая все тело. Потом Робер закрыл глаза, несколько раз глубоко вздохнул и вернулся в свою комнату.

Ощущение пустоты отступило. Наоборот, теперь в голове теснились мысли, – смутные, перескакивающие с одного на другого.

Робер подошел к кровати, постоял, вернулся к двери, снова вышел на середину комнаты и огляделся. Взгляд его то и дело возвращался к фотографии матери. Потом он посмотрел на вырезку с велосипедами, на распятие, украшенное веточкой.

На скулах у него ходили желваки, кулаки были крепко стиснуты. Словно помимо собственной воли он обшаривал глазами каждый закоулок, то и дело озираясь на приоткрытую дверь и подолгу вглядываясь в полумрак коридора. Он боялся себе признаться, что ощущает чье-то присутствие. Чувствует чей-то взгляд. И ему по-прежнему было очень жарко.

Так он расхаживал по комнате с ощущением, что кто-то за ним наблюдает. Порой, резко остановившись, он прислушивался. На улице завывал ветер. В соседней комнате храпел отец.

Не гася в комнате свет и оставив дверь открытой, Робер спустился в кухню. Там он выпил стакан воды и подошел к столу, на котором стояла пустая литровая бутылка из-под вина и стакан, а рядом валялись колбасные шкурки и сырные корки. В сторонке лежала початая пачка серого табака, брикет папиросной бумаги и большая медная цилиндрическая зажигалка папаши Пайо. Робер уселся за стол, облокотился и скрутил себе сигарету. Руки его дрожали. Сигарета получилась кривая, пузатая, так что, прежде чем прикурить, ему пришлось, покрепче скрутить кончик, чтобы табак не сыпался.

Наконец он закурил. Сначала затягивался торопливо, затем медленнее и глубже, не спеша выпуская дым сквозь полусомкнутые губы. Понемногу он успокаивался, но ощущение чужого присутствия оставалось. Отсюда, из кухни, не было слышно отцовского храпа, да и завывания ветра доносились, лишь когда шквал врывался прямо в тупик и сотрясал закрытые ставни.

Сигарета погасла, Робер снова прикурил и вспомнил, что собственная его зажигалка совсем пуста. Тогда он взял в шкафу бутылку бензина и намочил в нем ватку. Вытер рукавом пролитые на стол капли горючего. Потом стал ощупывать ладони – они болели все больше. Взяв булавку, торчавшую из почтового календаря, он вернулся к лампе, проколол водяной волдырь и зубами содрал омертвевшую кожу. Ранку здорово щипало, и Робер долго дул на нее, стараясь унять боль.

Он почти совсем успокоился. Но он все явственнее чувствовал, что кто-то или, вернее, что-то неведомое неотступно следует за ним.

Временами ему виделся черный силуэт мамаши Вентар, медленно тащившейся по старой дороге. Мысленно он шел за ней, отмечая каждую подробность пути, каждый поворот дороги, каждую тень на изжелта-красной земле.

Он представлял, как идет вслед за старухой, всегда на одном и том же расстоянии от нее, позволявшем не терять ее из виду. Вот он пытается остановиться, но ничего не выходит. Черный силуэт словно притягивает его к себе. И он вновь бредет за ней, то и дело зажмуриваясь и стараясь не глядеть на бабку. Иногда ему удавалось мысленно переключиться на что-нибудь другое, но в конце концов он неизменно возвращался к дороге и старухе. Так, например, он вспоминал вырытую траншею, прикидывая, чти предстоит сделать завтра, потом думал об инструментах и вновь вспоминал водосборник вычищенный, заполненный чистой водой, видел головастиков, вспоминал, как бежал к ручью, как возвратился, но неизменно, снова и снова перед ним вставала старуха. А стоило подумать о Жильберте, и в голову лезли неотвязные мысли о папаше Бувье, о Черном лесе, о жандармах, Малатаверне, старухиной хибаре и самой старухе, идущей к яблоневому саду.

Сколько же времени ждала его сегодня Жильберта на нижнем лугу? Может, лучше было бы встретиться с ней? Ничего не говорить Кристофу и просто молчком увильнуть от этого дела?

Отца он разбудил. Отец мог бы потом подтвердить, что Робер вернулся домой. Но вспомнит ли он?

Те двое собирались отправиться туда. Сейчас Кристоф, наверное, пошел на ферму травить собаку… Собака. До этого Робер еще ни разу не задумывался о собаке.

– Отвратительно! – прошептал он. Неужели нельзя было найти снотворное, чтобы просто усыпить ее, а не убивать?

Папаша Пайо никогда не разрешал завести в доме ни кошку, ни собаку. Однажды Робер привел приблудную собачонку. Вернувшись с работы, отец хорошенько всыпал и ему и собаке. Больше Робер никогда не видел ту собаку.

Робер надолго задумался, припоминая. Шавка была тощая и грязная.

Ему казалось нелепым, что ради денег нужно убить старухиного пса. Он представил себе кошелек – таким, как его описывал Серж.

"Это ведь даже не кража, – говорил Кристоф, – раз самой старухе эти деньги совершенно ни к чему. Она так и помрет когда-нибудь на своей кубышке, сдохнет в собственном дерьме. В газетах частенько пишут о стариках, которые отдают концы на своих кубышках".

Почему бы в самом деле не попользоваться этими деньгами! "У нее даже наследников нет, – подхватывал Серж. – Мы никого не оберем. Если оставить все как есть, то деньги зацапает государство. Что же нам с ним церемониться, с этим самым государством?!"

Теперь Робер уже не боялся жандармов. Он уже давно выбросил их из головы. Все его мысли были заняты собакой и старухой.

Бабка спала в той же комнате, где лежали деньги. Роберу хотелось представить, какая она, эта комната. Далеко ли старухина постель от стола, на котором стоит глиняный горшок? И вновь ему стало не по себе, когда вспомнилось, как Серж помахал железным прутом: "Такая штука заткнет рот самым крикливым и упрямым…"

"Неужели Серж?" "Серж – возможно, но ведь есть еще Кристоф…" "Кристоф?" Кристоф… Какие страшные глаза были у него там, возле гаража. Жестокие, и этот недобрый огонек…

"Все-таки людей просто так не убивают…" Робер вскочил и зашагал по кухне. "Что-то" по-прежнему было здесь. Неотвязно и неотступно.

"Но ведь они не дураки!" Юноша присел на край стола, покачивая ногой. "Хоть она и старая…" Он молотил ногой по ножке стола, и каждый удар отзывался во всем теле, отдаваясь в голове.

Правда старуха совсем глухая, с чего бы ей просыпаться?.. Если бы только отец выслушал его, Робер выложил бы все как на духу. Умолил бы его сделать хоть что-нибудь, объяснить тем, двоим…

Здесь, в кухне, ничто не напоминало о матери. Все уцелевшие с той поры вещи до неузнаваемости заросли грязью. Робер вновь вспомнил фотографию, приколотую к стене у него в комнате.

"Если бы она была здесь!" Когда она была жива, отец так не пил. Робер прикинул: она умерла четыре года назад. Похоронили ее в Лионе, потому что она и умерла там, в больнице. С тех пор он ни разу не был на кладбище. Сможет ли он теперь отыскать могилу?

Мысли его прервались. Он встал, прошелся по кухне и снова уселся на край стола. И тут его словно подбросило: он только что сказал себе: "Если бы у меня был мотоцикл…"

И внезапно почувствовал, насколько чудовищной была вся эта затея. Ему припомнился горный лес, и тот день, когда Кристоф привез девицу из Лиона.

Опять он почувствовал чужое присутствие; теперь ощущение было еще неотвязнее, нестерпимее. Вместе с Тем перед его мысленным взором возник портрет матери, приколотый к стене между велогонщиками и распятием.

Он так сильно ударил ботинком по ножке стола, что та треснула. Робер перестал колотить ногой.

"А как же родители Кристофа?" Бакалейщик с сияющей лысиной был славный человек. Все так говорили в Сент-Люс.

Робер пожал плечами. "И что с того? Что значит славный человек?" Он попытался представить себе лицо славного человека, если кто-нибудь расскажет ему о затеях Кристофа. Вяло махнув рукой, Робер с кривой ухмылкой прошептал:

– Он или выгонит меня под зад коленом, или набьет морду Кристофу. В любом случае я не могу наушничать Робер изо всех сил старался усидеть на месте, но потом вскочил, погасил свет и очутился на улице; крыши сотрясались под порывами ветра.

ГЛАВА 15

В тупике горело одно-единственное окно. В конце тупика метался свет от фонарей на главной улице: ветер раскачивал их, и тени от домов плясали как сумасшедшие.

Робер быстро добрался до площади. Света в бакалейной лавке уже не было, и юноша двинулся вверх по главной улице. Подойдя к дому хозяина, Робер приблизился к проволочной загородке. Горевшая в кухне лампа, отражаясь в огромном, во всю стену, окне мастерской, неярко освещала посыпанный гравием двор. Робер бесшумно открыл калитку и на цыпочках прошел вдоль стены. Прежде чем завернуть за угол, он постоял и прислушался. В доме работало радио. Слышались голоса, но сквозь аплодисменты и смех слов было не разобрать.

Робер подкрался к окну и заглянул в кухню. Хозяйка сидела между столом и плитой. Она вязала, поставив ноги на перекладину стула, на котором лежал клубок шерсти. Клубок кружился, когда она тянула за нить.

Вытянув шею, Робер оглядел кухню. Хозяин, судя по всему, ушел спать.

Хозяйка сидела к окну вполоборота. Порой лицо ее освещала улыбка. Роберу женщина показалась невероятно красивой. Когда она подтягивала нить, она прижимала руку к груди, слегка ее приподнимая. Из-под задравшегося платья виднелись колени. Хозяйка подняла голову. Робер отпрянул.

Он стоял и глядел на дверь Достаточно было постучать и сказать – "Это я, Робер". Потом открыть дверь и быстро все объяснить, – только бы она его не перебивала. Он помедлил, но потом решил, что без хозяина она точно не станет ничего делать. Тогда он снова припал к окну и вдруг заметил, что дверь в спальню приоткрыта. Робер опешил: зачем он вообще сюда пришел? Он еще постоял, поглядел на хозяйку, но заметив, что на часах уже двадцать минут десятого, на цыпочках прошел вдоль стены и вышел на главную улицу.

Там не было ни души. Только фонари качались на ветру. Тот, что висел повыше, громко скрипел. Еще что-то скрежетало по крыше с той же стороны.

Робер оглядел улицу. Проехал грузовик в сторону Монбризона. Юноша мысленно проследил его путь. Вот он проезжает мимо гостиницы, потом мимо гаража, а теперь, наверное, поравнялся со зданием жандармерии…

Мощный шквал обрушился на решетку, засвистел в электропроводах. Робер поежился, еще раз оглянулся на знакомый дворик и бегом бросился к Дюэрну.

На пересечении главной улицы со старой дорогой он замешкался, постоял в нерешительности, но потом вновь помчался вперед, повторяя слова Жильберты: "По ночам лучше ходить верхней дорогой". Но твердя их про себя, он все время видел перед собой нижнюю дорогу. Ощущал, что она бежит там, внизу, и что сам он отдаляется от нее по мере того, как поднимается все выше. Иногда он замедлял бег, подходил к откосу и вглядывался в темноту. Порой порыв ветра разрывал пелену облаков, и тогда проступало бледное небо, усеянное звездами; они вспыхивали и отражались где-то внизу, во тьме. То блистал ручей, а старая дорога петляла всего в нескольких шагах.

Бежать в гору было тяжело, но Роберу это доставляло удовольствие. Сейчас он контролировал дыхание, старался не сбиться с шага и потому почти не думал. Слишком бурной и ветреной была эта ночь: в такую погоду было не до посторонних мыслей. Всякий раз как дорога уходила влево и вниз, в ложбину, шум ветра удалялся, напоминая неясный гул, но стоило дороге вновь повернуть к долине, как ветер обрушивался с прежней силой. И каждый кустик, каждое дерево, каждый валун стонали и завывали. На другой стороне долины от Гиблого лога до первых домов Сент-Люс, беснуясь, гудел Черный лес.

Робер бежал не останавливаясь до дороги, ведущей к ферме Ферри. Там он подождал несколько минут, стараясь отдышаться. По его подсчетам весь подъем занял не более получаса. На последнем повороте он видел свет во дворе фермы, однако теперь он погас. Лишь нижние ветви липы были освещены. Наверное, ставни в кухне еще не закрыли. Он уже решил было спуститься на луг, где его, может быть, еще дожидалась Жильберта, как вдруг во тьме вспыхнул фонарик. Липа раскачивалась; освещенные снизу листья ее временами поблескивали, да так ярко, что напоминали порой сноп искр.

По дороге кто-то бежал. Робер тихо свистнул. Это была Жильберта.

– Я уж собрался спускаться на луг, – проговорил он.

– Ничего себе, уже одиннадцатый час. Я уже с четверть часа как оттуда. Где ты пропадал? Я тебя ждала… Похоже, она сердилась.

– Мне нужно тебе кое-что объяснить. Идем.

– Ты шутишь! Я иду спать. На сегодня – все. Я вышла, чтобы закрыть загон и спустить собак. Завтра объяснишь…

С этими словами она двинулась к дому. Внезапно Робер почувствовал себя очень одиноким. По-настоящему. И испугался, испугался до смерти.

Вокруг была ночь, а Жильберта собралась уходить. Робер бросился за ней, догнал и, схватив за руку, дрогнувшим голосом попросил:

– Жильберта, останься, это очень важно. Я должен тебе объяснить Ты нужна мне.

Девушка попыталась вырваться.

– Отпусти. Если я останусь, отец выйдет меня искать. Робер изо всех сил вцепился в ее руку. Ему было страшно, он весь дрожал, и в голове его билась одна-единственная мысль: только бы Жильберта не ушла.

– Тогда иди домой, – проговорил он, – пусть они лягут, тогда и приходи.

– Да ты что! Они же услышат!

– А если через окно? Ведь твоя комната выходит в сад?

– Да, только окно слишком высокое.

– А во дворе есть лестница?

– Есть, но мне нужно закрыть ворота и спустить собак.

– Я поднимусь с тобой, ты дашь мне лестницу, перед тем, как запереть, а я отнесу ее к окну. А как только они лягут, ты выйдешь.

Казалось, она задумалась, но тут же резко рванула руку, высвободилась и бросилась бежать, крича на бегу:

– Нет, нет, завтра, увидимся завтра. Я не хочу, сегодня слишком опасно. И некрасиво.

Робер догнал ее. Теперь они стояли у ворот. По ту сторону забора зарычала собака.

– Белонна! – прикрикнула Жильберта. – Тихо, молчи! Собака затихла, только загремела цепь по деревянной будке. – Это Белонна, – пояснила Жильберта, – у нее там щеночек. Вот она и лает по каждому пустяку.. Пусти меня!

Однако Робер придвинулся ближе. Теперь он держал ее за обе руки. На них падал свет от фонаря. Робер взмолился:

– Может произойти несчастье… Я просто не знаю, что делать. Им надо помешать… А я совсем один… Его душили слезы.

– Ты плачешь? С ума сошел! Что случилось? Робер, запинаясь, продолжал:

– Кристоф и Серж… Серж Дюпюи… Они… Если им не помешать, они могут убить человека… Жильберта рассмеялась.

– Ты спятил. Пусти, мне пора.

Робер крепче стиснул Жильберте руки, понимая, что делает ей больно.

– Нет, я не спятил. Налет на ферму Бувье, история с телкой – это все они…

– Что ты такое говоришь?

Робер все не решался продолжить, потом, всхлипнув, выпалил:

– Я тоже был с ними!

Жильберта нахмурилась. Оба молчали, лишь ветер кружил, развевая волосы девушки и хлопая ее передником.

– Жильберта, не бросай меня!.. Не бросай! – Он помолчал и прибавил совсем тихо:

– Не бросай меня, ты же старше.

За забором открылась дверь.

– Жильберта! Что ты там делаешь? – крикнул папаша Ферри.

Та медлила с ответом. Робер отпустил ее, и она помчалась к дому, прокричав на бегу:

– Иду, иду, я здесь!

Жильберта добежала до ворот, и в ту же секунду дверь на кухню захлопнулась. Робер стоял и смотрел. Силы оставили его. Хотелось одного: плакать. Упасть на землю и плакать.

Жильберта исчезла за воротами. Слышно было, как она сзывает собак:

– Дианка! Белонна! Ах, какой хорошенький щенок! Ну до чего хорош! Ах ты мой миленький, мой барбосик!

Собаки скулили, щенок жалобно повизгивал, и вновь слышался ласковый голос Жильберты.

А вокруг разбойничал в ночи ветер, бушевал черный вихрь. Вдруг Робер увидел, как из ворот высунулся конец приставной лестницы. Лестница скользнула на дорогу, и ворота захлопнулись. Послышались шаги… В собачьей будке звякнула цепь. Девушка снова что-то сказала собакам, побежала по дорожке к дому и отворила дверь в кухню.

Свет во дворе погас.

ГЛАВА 16

Едва погас фонарь, Робер застыл на обочине. Ночь становилась все непрогляднее, мгла будто поднималась из долины, заполняя все вокруг. Во дворе стонала почти неразличимая в темноте большая липа.

Теперь всю долину окутывал мрак, лишь мерцали редкие звезды. Робер обернулся. На противоположном склоне долины светилось окошко фермы Бувье.

По дороге промчался автомобиль. По шуму мотора Робер узнал малолитражку. Довольно долго было слышно, как мотор натужно гудит на поворотах, потом рев ветра заглушил все звуки. Во дворе заскулил щенок.

Наконец над садом загорелся желтый огонек, удлиняя тени; стало видно, как сотрясаются под порывами ветра овощи на грядках. Робер подхватил лестницу и сошел с дороги, стараясь ступать не на гравий, а на пучки травы или крупные валуны. Дойдя до того места, откуда было видно окно Жильберты, он поискал дыру в изгороди и обнаружил множество протоптанных курами ходов. Выбрав самый широкий ход, он сунул туда лестницу. Поднатужившись, он протолкнул ее, а затем протиснулся сам. Колючки цеплялись за одежду, царапали лицо и руки, но все же Робер полез. Ветер неистово завывал в кронах деревьев и в кустах; можно было не опасаться, что Робера услышат.

Он лег на живот прямо посреди дорожки и стал ждать. В сад выходили лишь окно Жильберты, а также окно сарая, в котором доили коров. Кухня и спальня родителей выходили во двор.

Силуэт девушки дважды мелькнул за окном, затем свет погас. Робер взвалил лестницу на плечо и пошел через сад. Вновь заревел ветер, и юноша напряг слух. Напротив, на противоположном склоне долины, гудел Черный лес. В конце концов Робер услышал что-то похожее на рокот порогов. Тут налетел первый шквал, липа и изгородь дрогнули под порывами ветра, и началась настоящая буря. Робер стал продвигаться к окну.

Дойдя до стены, он замер, не выпуская из рук лестницу. Окно отворилось. Робер поднял голову. Жильберта, едва различимая в темноте, свесилась из окна. Как только Робер приставил лестницу, она спустилась, взяла его за руку и потащила в противоположный угол сада. Там в нависших над дорогой кустах был довольно широкий лаз, так что беглецам оставалось только скатиться в придорожную канаву. Они выбрались по другую сторону ее и поднялись выше по тропе. Жильберта приказала:

– Выкладывай, что случилось!

Робер рассказал обо всем, начиная с кражи на ферме Бувье, вплоть до своего разговора с Кристофом на пустыре возле гаража. Он говорил, и ему становилось легче. Жильберта молча слушала. А когда он замолчал, подбирая нужное слово, она тихо причитала:

– Ну, знаешь… Быть того не может… Это просто немыслимо. – Он закончил рассказ, и девушка прошептала: Ничего себе! Кто бы мог подумать! Мне бы и в голову такое не пришло!

Так они постояли несколько минут – молча, лицом к лицу, стараясь разглядеть друг друга в сгустившейся под деревьями темноте.

Когда ветер немного утих, Робер почувствовал на лице дыхание Жильберты. Он ждал. Ему казалось, что теперь решать не ему, а ей. Однако девушка прежде всего спросила:

– Ну и что же теперь делать, а? Чего ты от меня хочешь? Что мы будем делать?

Робер со вздохом развел руки, но тут же бессильно уронил их и пробормотал:

– Надо им помешать… Надо остановить их…

– Да как же это сделать? Нас они не послушают. Их двое, и они сильнее. И потом, они же чокнутые. С чокнутыми спорить бесполезно. Нужно совсем свихнуться, чтобы такое вытворять…

Она говорила, и голос ее звучал все громче. Робер подумал, что она вот-вот расплачется, но Жилъберта сдержалась. Помолчав немного, она поинтересовалась:

– Почему же ты днем ничего не сделал? Зачем было так долго ждать?

– Не мог. Я же работал!

– А в полдень? В полдень ты ничего мне не сказал! Я же видела, что ты сам на себя не похож!

Робер молчал. Жильберта переждала, потом продолжала:

– Нужно было рассказать отцу Кристофа.

– Я не мог.

– Как это?

– Ну… Это… Не могу я выдавать приятеля… Жильберта, казалось, раздумывала, потом, схватив Робера за руку, как недавно это сделал Кристоф, она тряхнула его, приговаривая:

– Да ты что! Ты понимаешь, что говоришь! Ты представляешь, что они надумали! Это не шутки! Да как же я могу их остановить?!

– Я думал, ты что-нибудь придумаешь. Может, если ты попросишь отца…

– Отца?

– Ну да.

– Ты с ума сошел! Тогда придется ему сказать, что мы встречаемся. Что ты приходил и что я вылезла в окно. Ты хоть понимаешь, о чем ты просишь?

– Конечно, понимаю, но когда такие дела… Жильберта перебила его:

– Ну нет, только не это! Лучше давай попробуем вместе. Давай попробуем потолковать с ними, остановить их. Поразмыслив, Жильберта спросила:

– Думаешь, они уже отправились туда?

– Кристоф – наверняка, он должен отравить собаку, а Серж, наверное, еще дома. Мы с ним должны были встретиться…

Робер примолк. Девушка подождала секунду-другую, потом воскликнула:

– Подумать только! И ты собирался вместе с ними! Да о чем ты думал, скажи на милость! Как ты мог додуматься до такого?

– Не кричи на меня, Жильберта… Пожалуйста, не сейчас.

Она замолчала. Ветер раскачивал акации, срывая охапки мелких листьев, и швырял их в лицо беглецам.

– Значит, ты считаешь, мы еще можем застать Сержа дома? – проговорила Жильберта.

– Нужно попробовать.

Робер шагнул было вперед. Но девушка его удержала.

– А вдруг мать зайдет ко мне в комнату?

– А она заходит?

– Обычно нет, но как знать? Вдруг не повезет. Оба опять примолкли. Потом Робер, подойдя к Жильберте, тихо попросил:

– Пойдем со мной, Жильберта, я ведь не знаю, смогу ли я, если буду один. Ты должна пойти со мной.

Девушка оглянулась на дом, едва белевший во тьме, и, не говоря ни слова, зашагала вперед.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА 17

Они не сразу решили, как идти: напрямик, коротким путем, или по дороге. Но было так темно, а главное – страшно приближаться к Малатаверну, так что в конце концов они решили идти по дороге.

Дорога шла под гору, – можно было бежать вприпрыжку до самого конца, и они перешли на шаг, только поравнявшись с первыми домами городка.

– Первый раз мы приходим сюда вместе, – заметила Жильберта.

– Да.

– Как странно: никого не видать… Правда, чудно: на всей улице никого, кроме нас.

Перед тем, как свернуть на дорогу, девушка остановилась, положила руку Роберу на плечо и спросила:

– А твой хозяин? Почему бы не попросить помощи у него?

– Я собирался нынче днем, да не решился.

– Почему?

– Духу не хватило.

– Да почему? Ты что, боишься его?

– Когда я делаю что-нибудь не так, он начинает орать… А тут такое дело… Тем более Бувье – его клиенты.

– Конечно, тебе досталось бы! Зато он, может, что-нибудь придумал бы. Не знаю, по-моему, стоит попробовать.

– Теперь-то он наверняка спит.

– Может, и нет.

– Точно спит!

Робер замолчал. Он не рассказывал Жильберте, как прокрался к дому хозяина и стал заглядывать в окошко, перед тем как идти к ней. Он никогда не рассказывал Жильберте о своей хозяйке.

Теперь они удалялись от главной улицы, но свет раскачивавшихся фонарей временами еще освещал им путь.

– А жена твоего хозяина? – спросила Жильберта. – Ты считаешь, она не могла бы помочь? Она такая милая. В Сент-Люс все говорят, что она очень милая и что твои хозяева – хорошие люди.

– Нет, что ты, – отозвался Робер, – как она поможет? Стало совсем темно, и заметно похолодало. Ветер то и дело швырял им в лицо капли редкого пока дождя.

– Хороши мы будем, если еще и дождь начнется, – заметила Жильберта.

– Да нет, слишком сильный ветер. Вскоре они подошли к вилле Дюпюи.

– Свет горит, – отметил Робер.

– И машины стоят перед домом.

Лакированные крылья автомобиля поблескивали под окном. Другая машина стояла напротив. Дальше светились габаритные огни еще двух автомобилей. Робер и Жильберта пошли медленнее и остановились, не доходя до освещенного места. Ветер доносил звуки музыки. Молодые люди скользнули вдоль забора, окружавшего недостроенную виллу с другой стороны дороги. Сюда свет не доходил. Они протиснулись между забором и припаркованным автомобилем.

В комнате за окном мелькнула чья-то тень, и они спрятались за машиной. Но Робер тут же поднялся со словами:

– Они не могут нас увидеть: здесь слишком темно, а там у них свет.

Дождь вроде бы перестал, хотя ветровое стекло машины было в каплях дождя, блестевших в падавшем из окна свете. Робер долго смотрел на ветровое стекло. Эти дождевые капли казались емутакими красивыми, что на окно смотреть не хотелось.

– Что-то я не вижу Сержа, – заявила Жильберта. – Хотя, может быть, он просто в другом углу комнаты. Робер вскарабкался на забор.

– Лезь сюда, – позвал он Жильберту, – отсюда лучше видно. Он протянул руку и помог ей забраться наверх.

– Ага, вон его мать, – проговорила Жильберта.

– Где?

– Да вон, справа, на диване вместе с другой женщиной, а мужчина рядом – он сидит к нам спиной.

– По-моему, я его знаю.

– Лица не видел.

Мужчина чуть повернул голову, и Робер узнал знакомый профиль.

– Это доктор Жайе, – пробормотал он. – Ну конечно, а та машина, "Ситроен", наверняка его.

Они молча наблюдали за виллой. Люди за окном сидели и разговаривали. Иногда кто-нибудь вставал, исчезая из виду, затем возвращался. Какая-то женщина принесла поднос. Остальные что-то брали с этого подноса и ели.

– Наверно, пирожные, – предположил Робер. – Или сэндвичи.

– А что это такое?

– Это такая еда, которую подают на приемах.

– Ты пробовал?

– Нет, читал в газете. А мне все-таки кажется, что это пирожные.

Появилась еще одна женщина и принесла поднос с бокалами.

– Это тетка Сержа, – вспомнил Робер, – я ее знаю: как-то раз видел их вместе. Она сама водит машину. По-моему, та машина с откидным верхом принадлежит ей.

Жильберта ничего не отвечала. Только смотрела и смотрела в окно. Робер повернулся в ее сторону. Лицо Жильберты четко выделялось в слабом отраженном свете. Девушка улыбалась. Ветер ерошил ей волосы, и она то и дело откидывала назад прядку, которая лезла ей в рот.

– Как у них красиво, – прошептала она.

– Да, и телевизор есть.

– Ты его видел?

– Нет, просто знаю, что у них есть.

– Хорошая штука – телевизор!

– Серж говорит, – это, мол, редкое занудство, и показывают одно и то же. Жильберта обернулась к Роберу.

– Ну, что теперь будем делать? Где Серж?

– Не знаю. Если бы он был тут, мы бы точно его углядели. Значит, он у себя в комнате.

– Надо проверить.

Робер спрыгнул с забора, Жильберта последовала за ним. Они пошли через пустырь той же дорогой, которой накануне вечером Серж вел к себе приятелей.

С другой стороны дома ни одно окно не было освещено. Когда до дома оставалось несколько шагов, Робер просвистел сигнал сбора. Подождал.

– Вроде бы окно в его комнате открыто, – неуверенно сказал Робер.

– Да, правда, одно окно в первом этаже открыто. Ты уверен, что это его окно?

– Да.

Они медлили. Робер не осмеливался свистнуть еще раз. Наконец он бесшумно двинулся вперед.

– Я брошу камешек к нему в комнату. Приготовься, если появится кто другой, придется удирать.

Они услыхали, как камень покатился по полу. Однако в комнате сейчас же снова все стихло.

– Будь он там, он бы точно услышал.

– Попробуй еще.

Робер отошел чуть в сторону и снова бросил камень, но стука при его падении не последовало.

– Может, он упал прямо на кровать? – предположила Жильберта. – Скорее всего. И если он спит, это должно его разбудить.

– Что будем делать?

– Попробуй еще разок; если опять никто не откликнется, значит, он уже ушел.

– Может, лучше туда залезть? Я тебя подсажу.

– Ты совсем спятила, если меня там увидят, решат, что я вор.

– Но ведь Серж твой приятель.

– Да, зато его родители… Нет уж, лучше я кину еще булыжничек. Он метнул камень, послышался звон разбитого стекла.

– Бежим, – шепнул Робер. – Бежим, по-моему, там что-то разбилось.

Схватив Жильберту за руку, он потащил ее прочь. Несколько раз девушка споткнулась, и Робер ее поддержал. Выбравшись на дорогу, они постояли, прислушиваясь. Все было тихо, и они снова пустились в путь.

Когда они отошли подальше, Жильберта спросила:

– Что же теперь делать?

– Все пропало… Они уже ушли. Теперь ничего не поделаешь.

Робер выпалил это одним духом, голос его снова задрожал.

– Нужно предупредить жандармов, – предложила Жильберта.

– Ты совсем с ума сошла. Они же нас арестуют.

– Никто не просит тебя рассказывать о налете на ферму Бувье. Можно вообще не называть никаких имен. Скажешь, что видел, как какие-то незнакомые парни крутились возле дома старухи, и показалось, будто они что-то замышляют – нужно присмотреть за домом. Этого будет вполне достаточно. Те явятся, а как увидят жандармов, у них духу не хватит с ними связываться.

– Нет, не могу. Они станут меня расспрашивать. Отец говорит, что жандармы всегда вытянут из человека все, что им нужно. Нет, нет, не могу.

Жильберта остановилась. Робер прошел по инерции несколько шагов, но тут же спохватился, вернулся к подружке и спросил:

– Что с тобой?

– По-твоему, пусть лучше убьют мамашу Вентар?

– Ты же знаешь, я не могу пойти и все рассказать легавым. Тогда мы все пропали!

– Если ты расскажешь все – да, но если ты Только предупредишь – нет.

– Да ты их не знаешь! Если бы ты видела, на кого был похож Фердинан Маньен после допроса!

– Это совсем другое дело, они подозревали его в краже автомобилей.

– А ничего такого и не было, как потом выяснилось. Помолчав, юноша прибавил:

– Нет, как они его отделали! Господи Воже, если бы ты его видела!

После недолгого молчания Жильберта спросила:

– Ты боишься, да?

Робер отрезал:

– Попасть им в лапы – да, боюсь! Пожав плечами, девушка проговорила:

– Тебя больше устраивает, если мамашу Вентар укокошат?

Она проговорила это негромко, но так, что Робер опешил: крыть ему было нечем. Он очень испугался, что Жильберта разозлится и уйдет. На него опять накатил страх. Ночь показалась еще более беспросветной, холодной, а главное – вокруг была лишь пугающая пустота.

– Жильберта, я даже не знаю… Не представляю, что тут можно, сделать. Ведь я не могу их выдать! Друзей не предают!

– Друзей? Ничего себе, друзья! Девушка повторила это слово, точно впервые его услышала. Затем, поразмыслив, прибавила:

– А если они обворуют старуху? Если им удастся стянуть ее деньги, а она так и не проснется? Если жандармы их не сцапают, ты и тогда будешь считать их друзьями?

Робер повесил голову. Помолчав, девушка придвинулась к нему почти вплотную.

– Отвечай! – приказала она. – Ты будешь считать их друзьями?

– Нет, конечно, если они украдут… Но я.., ведь не пошел с ними.

На этот раз Жильберта действительно разозлилась. Она не закричала кругом спали люди, – но ее голос звучал жестко и сурово.

– Значит, они идут на кражу, а ты об этом знаешь и собираешься помалкивать? Но ведь я теперь тоже знаю… Может, ты и меня заставишь молчать? А если меня будут расспрашивать, заставишь меня врать? Даже если мой отец заведет об этом разговор, мне придется выкручиваться или смолчать, как смолчал сегодня ты, когда я рассказывала тебе о том, что телка Бувье сдохла.

– Да ведь старухе ни к чему эти деньги… Жильберта не дала ему договорить. На этот раз она не выдержала, сорвалась на крик:

– Значит вот она, причина! Может, так они тебе и сказали, чтобы втянуть в это дело? А ты клюнул… И ты еще хочешь, чтобы я была на твоей стороне?!

Девушка внезапно смолкла. Где-то поблизости хлопнул ставень.

– Что тут такое? – послышался мужской голос. Робер и Жильберта пустились бежать, а голос позади них прокричал:

– Ну погодите, поганцы! Вот я сейчас выйду! Во дворе слева залаял пес, лай его тут же подхватили другие собаки; хлопнул еще один ставень.

– К мыльне! – бросил на бегу Робер. По тропе, огибавшей памятник, они добежали до городского водосборника и спрятались за ним. Скорчившись за огромной бетонной чашей, беглецы затаили дыхание. Собаки надрывались еще довольно долго, но в конце концов смолкли. Фонари качались на ветру, и свет ближайшего из них временами доходил до самого дна водосборника. Стена на мгновение освещалась, и тогда Робер и Жильберта могли разглядеть друг друга.

t– Нам повезло, – проговорила Жильберта.

– Нечего было так кричать!

– Сам хорош. Ты хоть понимаешь, что делаешь? Ведь тебе известно: если ты что-то знаешь и молчишь, стало быть, ты тоже виноват.

– Все будет в порядке, если нас не застукают жандармы.

– Ты никак не поймешь, что я хочу сказать. Ты не имеешь права молчать, если тебе известно, кто обворовал старуху.

– Но ведь не могу же я на них донести!

– А разве лучше позволить им убить женщину?

– Все равно предавать – подло.

– Может, это и подло, но если ты не помешал им, а потом смолчал – это страшный грех. Помедлив, она прибавила, ущипнув его за руку:

– Это смертный грех, понимаешь? Смертный грех! Робер не отозвался. В чашу водосборника стекала вода, и, когда ветер налетал с особенной яростью, мелкие брызги долетали до них. Жильберта схватила его за руку и воскликнула:

– Я придумала!

– Что? Говори! Говори скорее!

– Тут нужен такой человек, который может их остановить, но при этом ничего не скажет жандармам и не станет требовать, чтобы их наказали. Кто может их остановить и объяснить, что они сошли с ума, но не упрячет их потом в тюрьму, а главное – не подставит тебя.

– Ну?

– Господин кюре.

От изумления Робер не находил слов, потом наконец выдавил:

– Кюре? Ты говоришь, кюре?

– Ну да! Сейчас ступай к нему и все ему объясни! Сам знаешь, у него есть мотоцикл. Вы поедете в Малатаверн, а когда придут те двое, он с ними поговорит. Они наверняка его послушают.

Робер не отвечал. Жильберта встала и потянула его за руку. Робер поднялся, но так и не двинулся с места.

– Идем, – проговорила девушка, – нужно спешить.

– Нет, не могу. Ты представляешь себе, с какими глазами я приду к кюре! Ведь после маминой смерти ноги моей не было в церкви!

– Ты совсем ума лишился? Неужели из-за этого он откажется тебя выслушать?

– Да нет, но понимаешь, несколько раз он пытался со мной поговорить, а мне удалось отвертеться. Так что он наверняка сердит на меня.

– Зато я просто уверена, что он тебя выслушает.

– Нет, это невозможно.

– Почему?

– Я точно знаю, что тем двоим будет все равно, кому я на них донес кюре или жандармам, в любом случае они взбесятся.

– Ну знаешь, это уж чересчур! Чем они рискуют? Ну, получат пинок под зад или пару затрещин, только и всего.

Жильберта немного помолчала, но Робер не отвечал, и она продолжала:

– Тем более что они прекрасно его знают, я-то в курсе. Кто-кто, а они ходят к мессе.

– Только не Серж.

– Иногда и он тоже – с бабушкой. А уж Кристофа я там вижу каждое воскресенье.

– Знала бы ты, почему он туда ходит! Девушка наклонилась поближе. После недолгого колебания Робер хмыкнул и проговорил:

– Все из-за родителей. Его папаша всегда говорит: "Если занимаешься коммерцией, то собственное мнение совершенно Ни к чему, нужно поступать так, как все".

– Что ты несешь?

– Это чистая правда. Кристоф даже говорит, что если бы у отца была бакалейная лавка в селении зулусов, ему пришлось бы исполнять вместе со всеми танец живота.

– Что вы за дураки! – воскликнула Жильберта. – Я точно знаю, я уверена, что мать Кристофа очень набожная женщина.

– Плевать мне на это!

Он заметно нервничал: двинулся было в сторону улицы, огляделся, вновь подошел к Жильберте, которая так и не тронулась с места.

– Нужно что-нибудь делать, – возмутился он. – Еще немного, и будет поздно.

– Мне кажется, кроме господина кюре никто тебе не поможет. Не хочешь не надо… Тогда нечего здесь больше делать!

Она шагнула было в сторону, но Робер удержал ее.

– Нет, не уходи… Не бросай меня одного… Ты ведь не уйдешь?

– Ты должен решиться…

Девушка недоговорила. Ветер донес рокот мотора. Робер и Жильберта опять отошли подальше от дороги и спрятались за чаном.

Машина проехала мимо. Фары осветили стену водосборника, исписанную мелом вокруг таблички: "Родители несут ответственность за ущерб, причиненный их детьми общественной мыльне".

– А что, если ты сама пойдешь к кюре? – спросил Робер.

– Я?

– Ну да! Ты ходишь к мессе каждое воскресенье и знаешь его куда лучше, чем я.

– Тогда придется сказать, что мы с тобой встречаемся.

– Не обязательно. Ты вполне можешь сказать, будто видела, как какие-то люди крутились у дома мамаши Вентар.

Жильберта задумалась. В неверном свете раскачивавшихся на ветру фонарей Робер видел ее нахмуренные брови, упрямо склоненную голову и буравивший его жесткий взгляд исподлобья.

– Нет, не могу, – отрезала она. – Он сразу спросит, почему я ничего не сказала отцу. Да еще поинтересуется, почему это я шляюсь по улицам в такую поздноту, да и вообще – как я сумела выбраться из дома. Нет, нет, я не могу.

– Вот видишь, ты тоже предпочитаешь, чтобы старуху убили.

Жильберта ничего не возразила. Она по-прежнему смотрела на него исподлобья. Робер подошел поближе и медленно, подбирая слова, проговорил:

– Когда ее убьют, ты пожалеешь об этом.

Девушка не отвечала, и Робер продолжал гнуть свое:

– Ты очень пожалеешь, и тогда, может быть, кюре все и узнает… Может, он узнает, что ты могла им помешать.., что ты просто не захотела к нему обратиться, хоть ты хорошо его знаешь. Мы все пострадаем. Все! Из-за одной тебя!

Над водосборником пронесся шквал, подняв целую тучу мелких брызг и окатив Робера и Жильберту, а фонарь так и заходил ходуном – луч света несколько раз скользнул по стене. Робер придвинулся ближе, чтобы лучше видеть лицо девушки. Жильберта плакала. Слезы катились по ее щекам. Она, казалось, была потрясена и выглядела очень несчастной. Робер взял ее за руку.

– Что ты?

Жильберта понурилась.

– Скажи, что с тобой? – настаивал парень.

– Ее убьют. Я уверена. Я точно чувствую: ее убьют. Что-то мне подсказывает: случится несчастье. Ничего удивительного: Малатаверн скверное место. Так говорят старики. Еще когда тут ездили ломовые извозчики, там находилась харчевня… Развалины – все, что от нее осталось. Там случилось много преступлений, вроде бы даже под развалинами погибли люди.

– Это все сказки!

– Нет, я чувствую, что несчастья не миновать. А произойдет оно по нашей вине и падет на нас… На наш дом, на моих родителей тоже. И все из-за меня.

– Что за чушь ты несешь? Это все ерунда. Голос Робера звучал уже не так уверенно. Он тоже припомнил истории, связанные с Малатаверном. Дом под горой. Дом, где творились страшные дела. Гиблый дом. Кое-кто утверждал, что места эти назывались гиблыми вовсе не из-за того, что располагались на северном склоне холма, где всегда было холодно, а из-за людей, которых когда-то убили в этом доме и закопали в лесу.

– Послушай, Робер, ты должен пойти к кюре. Он их остановит. Обязательно!

Помявшись, девушка наклонилась к Роберу и совсем тихо, на ухо шепнула:

– Понимаешь, это ведь Божий человек. А если там и впрямь случится несчастье, то это, наверное, дело рук дьявола. Ведь он.., способен на такое… Ну, ты понимаешь.

– Тебе отлично известно, что я ни во что такое не верю. Голос Жильберты посуровел:

– Когда мамашу Вентар убьют, наверняка поверишь. Робер обернулся. Ему показалось, что у него за спиной кто-то стоит. Ветер понемногу стихал. Робер прислушался. Отовсюду доносились шорохи. Ему опять стало не по себе, как совсем недавно, когда он сидел у себя в комнате.

– Робер!

– Чего?

– Зря ты говоришь, что ни во что такое не веришь. Я не могу тебе объяснить, но мне страшно. Я чувствую, что случится несчастье. Это не объяснишь.

– Вот именно, потому что это глупости.

– Робер!

– Что?

– Мне страшно. Мне кажется, вся наша жизнь пойдет наперекосяк, если мы не попытаемся их остановить.

– И зачем я к тебе пошел?!

Девушка ничего не ответила. Она снова разрыдалась и стала вытирать глаза. Так они стояли довольно долго, вдруг Жильберта проговорила охрипшим голосом:

– Знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Если Серж так рано ушел из дома, значит, они наверняка решили встретиться раньше. Может быть, они уже там.

– Ты так думаешь?

– Ну, не знаю. Я стараюсь понять. Точно тебе говорю: там случится страшное несчастье. Как знать? Может быть, уже случилось.

Девушка вцепилась Роберу в плечо. Он пытался взять ее за руку, но она вырвалась.

– Тогда уже слишком поздно, – проговорил Робер.

– Да нет же, ничего неизвестно, – возразила Жильберта, голос ее звучал громче, и Робер понял, что сейчас она опять расплачется, – нужно торопиться, Робер! Нужно торопиться… Идем скорее. Идем к господину кюре. Может, еще успеем.

Они встали, вышли на тротуар. Ветер завывал, но теперь очень далеко, в глубине долины. Слышно было, как он приближается, налетает и треплет придорожные платаны. Посыпались блестящие листья, переливаясь в свете беснующихся фонарей.

И вновь Робер обернулся.

– Ты чего? – спросила Жильберта.

– Сам не знаю. Показалось, что там кто-то есть. Девушка пожала плечами.

– Ты же видишь – это ветер. Ладно, идем. Теперь нельзя терять времени.

Она ухватила его за руку и потащила за собой.

ГЛАВА 18

Шли они быстро. Жильберта жалась к стенам домов. Она не выпускала руку Робера, хотя он и так не отставал. Юноша то и дело оглядывался. Он всматривался в тени под ногами, в темные улочки, поднимая глаза к освещенным окнам. Улица была безлюдна. Вокруг – ни души, но в самой пустынности улиц было что-то пугающее.

На Робера накатило то же ощущение, что мучило его дома, но теперь оно не оставляло его ни на миг. Порой это было не просто смутное чувство, а абсолютная уверенность, что кто-то шагал рядом с ним. Кто-то шел за ним, следил за каждым жестом.., может быть, даже знал, что у него на уме.

Он хотел было остановиться и заставить Жильберту повернуть назад. Невольно он замедлил шаг. Девушка потянула его вперед.

– Идем. Да не оборачивайся ты все время. Ты же видишь, никого там нет.

Они прибавили шагу. Потом настал черед Жильберты замедлить шаг. Перед ними был дом водопроводчика.

– Вот видишь, – проговорила Жильберта. – У твоих хозяев еще горит свет.

В окнах мастерской по-прежнему отражался свет, лившийся из кухни. Робер заторопился, увлекая за собой Жильберту.

– Давай, пошли скорее, – забормотал он – Это хозяйка. Я уверен, что хозяин давно спит. Я точно знаю. Ну, пошли же, нам нечего тут делать.

И вновь они пустились по темным улицам. Луна уже поднялась, но лишь изредка появлялась в разрывах облаков. Все же небо немного прояснилось.

Когда они вышли на площадь, Жильберта взглянула на часы, висевшие на колокольне.

– Уже почти четверть двенадцатого. У ведущей в церковь лестницы лежала густая тень. Робер остановился.

– Времени совсем не осталось, – проговорил он. – Лучше объясни ему все сама.

– Нет, – отрезала девушка и в сердцах топнула. Робер медлил в нерешительности, потом робко спросил:

– А если он лег спать?

– Он встанет, не волнуйся. Встает же он, когда нужно идти к умирающему с причастием и святыми дарами!

– Может, пойдешь со мной?

Она опять топнула и в негодовании воскликнула:

– Нет, нет и нет. Пойдешь к нему сам. Пойдешь один. Все решено, и менять ничего не будем.

Она отняла у него руку и сдавила ему плечо. Тот покорно двинулся вперед, шепча на ходу:

– Да не могу я, понимаешь, никак не могу… Я же знаю, что у меня ничего не выйдет.

– Все у тебя выйдет. Я спрячусь где-нибудь поблизости, дождусь, когда вы появитесь и пойдете туда, а потом вернусь домой.

.1– Ага! Ты же не можешь идти домой одна! Сама видишь: ничего не получается.

– Что ты выдумываешь? Воображаешь, что я прямо умираю со страху? За меня можешь не волноваться. Робер понурился. Они пересекли площадь.

– У Кристофа все заперто, – заметила Жильберта.

– Да, все ставни закрыты.

Теперь Робер ни о чем не думал, ничего не ощущал, будто превратился в автомат, тупо двигавшийся вперед по воле Жильберты.

У дома священника они остановились. Калитка была приоткрыта. Жильберта распахнула ее пошире.

– Свет еще горит. Нам повезло – проговорила она.

– Пойдем со мной, пойдем, Жильберта! Втолкнув его за калитку, она позвонила.

– Давай, иди, я постою тут.

Она притворила калитку, и Робер очутился во дворе. Один. Дверной колокольчик звякнул, стукнувшись об оштукатуренную стену. Полосы желтого света, пробивавшегося сквозь ставни, лежали на ступенях лестницы.

Робер замер. Взгляд его был прикован к решетчатому ставню. Время летело. Ему казалось, что так прошло много часов. Может быть, вся ночь…

Юноша вздрогнул. За стеклом мелькнула тень. Дверь отворилась.

– Что такое? Кто там? – То был голос старенькой служанки. Позади Робера, за калиткой послышался шорох.

– Давай, входи, – шипела Жильберта, – входи, слышишь!

– Это я! – Робер не узнал собственный голос. Стайка птиц вспорхнула с соседнего дерева.

– Что вам нужно?

Робер шагнул вперед. Ставни распахнулись, в окне показалась женщина. Из-под черного пальто виднелась белая ночная рубашка длинная, до пят.

– Что вам угодно? – повторила она.

– Мне нужен господин кюре.

– Подойдите ближе.

Робер поднялся на две ступеньки и остановился. Старушка посторонилась, так чтобы свет падал на Робера. Он заморгал.

– А, это ты, малыш Пайо, – протянула старуха. – Чего тебе нужно от господина кюре?

– Я пришел за ним, это очень важно.

– Наверное, к отцу? Никак, допился?

– Да нет, тут совсем другое дело.

– Тогда выкладывай, говори.

– Не могу. Я могу сказать только господину кюре… Это… Да не могу я! Он должен пойти со мной.

Старуха подалась вперед, желая получше его разглядеть.

– Честное слово, – воскликнула она, – да ты же пьян! Яблочко от яблоньки недалеко падает… Какой стыд! В твои-то лета! Ну, красота, ну, прекрасно! Ах ты, сопляк! Убирайся отсюда сию же минуту! Столько лет не появлялся в церкви, а теперь пришел будить господина кюре из-за какой-то ерунды, из-за пьяной дури! Давай, убирайся, а то я позову жандармов!

Робер спустился по лестнице, обернулся и увидел, как старуха, погрозив ему кулаком, захлопнула ставни.

Жильберта дожидалась его на улице.

– Слышала? – поинтересовался он.

– Старая ведьма, – в ярости прошипела Жильберта. -У-у, змея! Если бы господин кюре знал!..

Обессиленный Робер привалился к стене. Ноги у него дрожали. Казалось, он не сможет и шагу ступить.

– Ну вот, – пробормотал он. – Это конец. Мы все испробовали… Теперь конец всему.

– Идем, – приказала она. – Идем скорее и перестань говорить глупости.

Юноша поплелся за подружкой в сторону площади. Добравшись до освещенного места, Жильберта остановилась прямо перед ним и заставила его приподнять голову. Робер плохо соображал, но все же увидел что-то суровое, жесткое в ее лице, чего раньше никогда не замечал. Совершенно неожиданно она стала похожа на мать.

– Слушай внимательно, – велела она. – Внимательно! Теперь у нас нет времени на споры. Или ты пойдешь в жандармерию, или мы вдвоем отправимся в Малатаверн.

– Ух ты! Это зачем?

– Неужели ты думаешь, что они осмелятся туда заявиться, если увидят, что мы уже там?

– Да уж не постесняются. Наклонившись поближе, она шепнула:

– Струсил? Ну скажи, что боишься. Ты всю дорогу озирался, оглядывался, шарахался от каждой тени, от каждого темного угла. Думаешь, я не видела? Ты думал, что Кристоф поджидает тебя где-нибудь поблизости и теперь спросит, куда это мы направляемся? Ты ведь этого боялся? Ты опасался Кристофа?

Робер с трудом сглотнул.

– Нет… Не в этом дело… О нем я не думал.

– Значит, о Серже? Неужели ты боишься этого слабака? Голос Робера прозвучал чуть тверже, когда он возмущенно воскликнул:

– Этого сопляка? Вот уж нет!

– Тогда что с тобой творится? Ну, выкладывай! Робер оглянулся, окинул взглядом площадь. Церковь черным силуэтом выделялась на фоне летевших по небу облаков.

– Ничего со мной не творится. Ровно ничего.

У него опять сдавило горло. Говорить было трудно.

– Если бы ты не боялся, мы уже давно добрались бы до жандармерии или были бы на подходе к Малатаверну, возразила Жильберта.

– Нет, я не боюсь, – повторил он. – Только нечего нам надеяться на жандармов. Я не подлец. И ты не заставишь меня выдать приятелей.

– Тогда ты знаешь, что нам остается делать?

Минуту они молча смотрели друг на друга. Взгляд Жильберты по-прежнему был строг.

Вздохнув, Робер сжал кулаки и прошептал:

– Пошли, теперь нужно торопиться. Давай, быстрее.

И они побежали через площадь.

ГЛАВА 19

Вскоре уличные фонари погасли. А Робер и Жильберта еще не добрались до мыльни. Теперь ветер дул им в лицо. Над их головами шумели кроны платанов, ветер ломал ветви и, сбивая листву, гнал листья им навстречу – одни по дороге неслись низко, другие кружились, падали на дорогу, вновь взмывали и подпрыгивали, а иные катились, точно крошечные обручи.

Стоило показаться луне, как поблескивающие листья словно бы неслись быстрее, а за ними по серому асфальту скользили, догоняя, их тени.

Робер смотрел на них не отрываясь. Он вообще ничего не видел, кроме листьев и исчерченной дороги, будто перегороженной тенями от деревьев.

На перекрестке Робер и Жильберта, не сговариваясь, не обменявшись даже взглядом, свернули на старую дорогу. Метров двести или триста она проходила меж лугов, и вой ветра остался позади. Но сам ветер и не думал стихать: он носился по пустошам и лугам, задувая теперь с левой стороны от дороги.

Вскоре дорога нырнула в густые заросли. Тогда ветер взмыл и просвистел над их головами. Через дорогу стремительно перелетали крошечные листочки с одной живой изгороди на другую.

Робер и Жильберта что было духу неслись вперед. Вдруг ветер загудел угрожающе. Кусты шелестели как и прежде. Зато неотвратимо приближался все нараставший стон, лишь изредка прерываемый сдавленным уханьем. Казалось, эти звуки доносятся с неба.

Гул приближался, и в лунном свете, пробившемся сквозь разрыв в облаках, через дорогу скользнули призрачные гибкие тени тополей.

Дорога подступила к Оржолю, и шум порогов становился все ближе. Ветер обрушивался сверху, скатывался по склонам холмов и вновь собирался с силами на дне долины. Все вокруг крутилось, словно в гигантском водовороте, ивы и кустарники гнулись, раскачивались, а ветер устремлялся вверх по течению ручья.

Робер и Жильберта бежали теперь мимо того места, где днем Робер выпускал головастиков. Инстинктивно юноша поглядел в сторону ручья, но не увидел его из-за листвы.

Через несколько минут они добрались до второго поворота, именно здесь утром Робер приметил мамашу Вентар.

Из-за туч выглянула луна. Заблестели булыжники на дороге, резко проступили темневшие выбоины. Тут дорога резко повернула, и на склоне замаячил одинокий куст; гнувшийся и качавшийся под ударами ветра, точно пьяный человек. Листья его трепетали, а он будто тянулся их удержать.

Вот до него осталось десять метров.., пять.., два… Робер и Жильберта промчались мимо.

Луна по-прежнему сияла сквозь огромную прореху в густых ватных облаках.

Миновав обезумевший куст на повороте, Робер попытался оглядеться. Далеко впереди виднелась ива какой-то странной, немыслимой формы. Юноша заставил себя присмотреться к ней повнимательнее. И все же время от времени он не мог удержаться и взглядывал на луну. Лишь когда ее начала скрывать налетевшая туча, Робер поглядел под ноги. Тень его была тут, на месте. Такая, какой он себе ее представлял. Она бежала следом за ним, чуть скособочившись, скользя по откосу и чуть съеживаясь, когда его кидало ближе к обочине. Она так походила на тень старухи…

И на том же самом месте… Бабка проходила утром как раз здесь… Она шла той же дорогой, наступала на те же камни и спотыкалась о те же выбоины.

Только она шагала быстрее. Нет, это он, Робер, движется быстрее. А тень его догоняет. Да нет же, он сам тащит ее за собой. На бегу он утирает лоб. Хотя на кустах – ни малейшей паутинки. При таком ветре это просто немыслимо. И все-таки что-то скользнуло по лицу. Юноша опустил голову.

Нет, он вовсе не тащит тень за собой, она сама его догоняет. Ну вот, туча настигла луну. Сейчас накроет. Робер старается не сводить глаз с лунного диска и все же чувствует, что тень рядом. Он видит ее. Туча проносится мимо. Корчится в свете луны, словно тряпка, упавшая в огонь. Дымится. И ее дым обволакивает луну.

А тень? Что там сейчас с тенью? Наверное, побледнела. Не нужно смотреть на нее. Нужно бежать, глядя только вверх, в небо.

Туча оказалась сильнее, чем он думал. Еще дважды луне удалось пробиться. Туча осветилась и тут же потемнела, словно огонь захлопнулся собственным дымом. Теперь луна бежит за ним; она несется стремительно, такая круглая и бледная. Теперь уже не только она освещает землю: светится все небо – мятущееся, белесое, в темных впадинах.

Робер пока в порядке. Он нашел нужный ритм. И бежит быстро, даже чересчур быстро. Жильберта не поспевает за ним.

А ведь правда, с ним же была Жильберта! Робер замедляет бег и оборачивается. Жильберта догоняет его. Они бегут теперь чуть медленнее. И Робер снова ищет, на чем остановить взгляд. Пытается увидеть луну. Но на небе одни облака. Совершенно одинаковые. Он выискивает куст, дерево или ручей. Но вся долина залита белесым полумраком, который затопил все вокруг, но ничего не освещает.

И тогда Робер бросает взгляд чуть в сторону, потом назад. Тень – тут как тут. Почти неразличимая. Она обтекает камни, стала совсем бесформенной, и все же она здесь, на месте.

Робер все бежит. Рука его сама собой тянется ко лбу. Все лицо в поту. Но он не пытается его вытирать.

Ага, вот из полумрака выступил куст… Теперь тополя… Среди полей заструилась блестящая змейка… Это ручей.

Робер поднимает голову. Луна прячется за легким, почти бесплотным облачком, которое все истончается, растягивается и вспыхивает, прежде чем совсем растаять. Даже дымки от него не осталось.

Робер долго борется с собой. Глазам больно смотреть на сияющий лунный диск. И в конце концов он не выдерживает. Опустив голову, он пытается смотреть себе под ноги: чуть вперед, туда, где дорога убегает под деревья. И все-таки поворачивает голову.

Тень здесь, рядом. Она стала плотной, густой, словно клякса на белом листе бумаги. Чернильные кляксы бывают разной формы. Можно даже рисовать кляксами. Обмакнешь палец и…

Такие разные, любой формы… Например, – небольшая, словно съежившаяся…

Как тень старухи… Вот именно: Робер мчится по дороге в Малатаверн, а его догоняет тень старухи. Никак не отстает!

Робер бросил взгляд на Жильберту. Как бы он хотел остановиться, сказать ей: "Спаси меня от нее! Сделай для меня хоть что-нибудь! Ты же видишь, что я схожу с ума!"

Внезапно тьму, сгустившуюся меж тополей, словно нож, взрезал яркий прямой луч света.

Вот именно, словно нож. Нож, которым открывают дверь.

– Нужно убить тень…

– Что ты такое говоришь? – спрашивает Жильберта.

– Я? Ничего.

– Да нет же, ты что-то сказал, но я не разобрала.

– Я сказал: "Какой ветер!" Они добрались до того места, где дорога словно уходит в недра горы. Провал открылся перед ними внезапно, из-за поворота.

И тень осталась позади. Она остановилась. Отстала. Робер знал это наверняка.

Они бегут еще немного, затем Жильберта останавливается.

– Больше не могу…

Робер тоже запыхался, но мог бы бежать дальше. Позади них лунный свет заливает всю долину и левый склон холма. Но ферму Ферри отсюда не видно.

Гильберта бредет по дороге, прижимая руки к груди, – Если бы я знала, – шепчет она, – мы бы спустились прямо туда, и я взяла бы с собой Белонну. С ней нам было бы куда проще.

– Может, еще успеем, если пойдем коротким путем.

– Ты с ума сошел. Идем быстрее. Они прибавляют шагу. Жильберта хватает юношу за руку. Голос ее звучит жестко:

– Теперь поздно бояться, понял? Не время.

– Да нет, нет, – успокаивает ее Робер. Голос его звучит неубедительно. Остановившись, Жильберта заставляет его поглядеть ей в глаза.

– Посмотри на меня!

Робер подчиняется. Луна спряталась, но в рассеянном свете они прекрасно видят друг друга.

Сейчас Жильберта совсем не похожа на девчонку: перед Робером стоит юная женщина.

– Ты слышишь меня? Теперь не время бояться. – Она опять терзает ему плечо, вонзает ногти в плоть, щиплет ее. Робер морщится.

– Обещай мне, слышишь? Нужно остановить их… Обязательно нужно.

– Да, – соглашается Робер, – да, да!

И они вновь пускаются в путь, но теперь не бегут, а идут скорым шагом по обочине, где трава заглушает их шаги. И Жильберта говорит, говорит не переставая.

– Если теперь мы отступим, это будет просто позор. Я сама себя возненавижу… Стыдно будет смотреть друг другу в глаза.

Она поворачивается к Роберу. Тот искоса наблюдает за ней. Девушка продолжает:

– Если бы ты отказался идти, я не стала бы с тобой встречаться. И хорошо бы поскорее со всем этим покончить! История с папашей Бувье – ужас что такое, особенно из-за телочки… Ведь телка так дорого стоит! Но в конце концов, это еще куда ни шло, особенно если на этом дело кончилось… Пусть те двое и дальше творят, что хотят, нам на них наплевать… Но теперь мы не можем так это оставить, нельзя!

Робер чувствует себя куда уверенней. Они вышли из-под деревьев, дорога бежит у самого подножия горы, и луна скрыта за вершиной. Выглянув из-за туч, она освещает лишь левый склон холма. Другой же склон, гиблый, темной глыбой давит на юношу и девушку. Скоро они окажутся в Черном лесу. Уже слышно, как он ревет, стонет на склоне горы. Теперь ветер задувает с той стороны. Становится все холоднее.

– Этого нельзя допустить, – повторяет Жильберта. -Если случится несчастье, то это будет страшная беда для всей долины. Старики правы: беда не приходит одна.

Девушка смолкает. Робер тоже молчит. Они продолжают путь, и Жильберта продолжает:

– Наверняка начнется падеж… Или сильный град… Весенние заморозки… А может, настанет большая сушь, пересохнут все родники и колодцы, как в тот год… Отец рассказывал. Нет, нет, нельзя позволить им натворить такое. И потом все равно все выплывет наружу… Их арестуют. А они-то, конечно же, скажут, что ты был в курсе. Нет, нет, этого нельзя допустить.

Она говорила не умолкая. Словно ветер или ручей. Робер шел рядом с подружкой. Молча, ни слова не говоря. Он вроде бы слушал ее, ему было совершенно неважно, что именно она говорит.

Теперь самое главное было прийти вовремя. Прийти и предотвратить несчастье.

Его уже не занимали ни луна, ни неотступно следовавшая за ним тень. Все его внимание поглощала нависшая над ним гора. Студеная гора и ревущий Черный лес.

Там, в вышине, между облаками и вершинами деревьев, стоит ферма Бувье. Усадьба, сад, позади него поле люцерны, где, может быть, еще лежит раздувшаяся туша телки. Да нет, они наверное уже закопали ее. Конечно, закопали.

– Нужно перейти ручей.

Жильберта остановилась на откосе. В нескольких метрах впереди ручей струился меж камней и склонившихся над ним деревьев. А за ручьем небольшая ровная площадка метра в три шириной, и за ней – лужок, спускавшийся к опушке Черного леса. Робер посмотрел вниз. Там царила непроницаемая тьма. Даже отсюда чувствовалось, как оттуда несет холодом. Слышались шорохи, но то был не ветер.

– Ты думаешь, пора? – спросил Робер. – Может, лучше перейти ручей прямо напротив дома?

– Нет, идем. – Но ведь там переходить гораздо легче по мостку. – Идем, говорю тебе, идем. Не стоит сейчас идти туда по дороге.

Она взяла его за руку и, спрыгнув с откоса, потащила вниз, на луг.

Трава была высокая, мокрая. Почва хлюпала и проседала под ногами.

– Мы сейчас завязнем, – предупредил Робер.

– Пустяки, идем.

Каждый их шаг сопровождался хлюпающим звуком, словно кто-то чмокал огромным ртом.

– Да иди же, иди вперед!

Они добрались до деревьев. Девушка нагнулась и скользнула под зеленый шатер. Журчала вода. Сверху доносился гул порогов, но рев ветра то и дело заглушал его. На холм обрушился мощный шквал. Лес застонал, затрещал, заходил ходуном, а росшие у ручья деревья согнулись почти до земли, и гибкая ветка больно хлестнула Робера по лицу мокрыми листьями.

Они зашлепали по грязи. Из-под ног катились камни, мох был скользкий и мокрый.

На другом берегу им пришлось проползти под колючей проволокой. Вокруг царила беспросветная мгла. Робер чувствовал, что почва вокруг изрытая, мягкая.

– Какая гадость, – шепнул он.

– Да, сюда пригоняют скотину на водопой.

Отойдя подальше, он наклонился и вытер руки сначала о траву, потом о собственные брюки.

Жильберта остановилась. Ветер на мгновение стих, но лес все шумел.

– Смотри, – приказала она Робер повернул голову. Ручей блестел позади них, потом терялся среди черных деревьев, темной стеной выступавших на фоне светлевшего склона холма. Ярко светила луна.

Юноша несколько раз глубоко вздохнул. Справа от деревьев выступала словно облитая мраком четырехугольная постройка; все в темноте казалось зыбким, и лишь она стояла неподвижно.

То были развалины Малатаверна. Рядом выступал едва различимый угол крыши старухиной фермы.

ГЛАВА 20

Они остановились в том месте, где ветки кустов смыкались над дорогой, подобно своду. Луг остался позади, и теперь им предстояло идти по узкой тропе, где и двоим не разминуться. Жильберта шла первой. Но уже через несколько шагов девушка остановилась. Подростки замерли, стараясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь листву, но ветер без конца ерошил кусты.

У Робера громко стучало сердце – того и гляди выскочит из груди. Каждый удар отдавался по всему телу, даже в голове. Горло совсем пересохло.

Они медленно прошли несколько шагов. Жильберта все тянула Робера за руку. Они почти не различали друг друга в темноте.

Роберу снова стало казаться, что кто-то за ними наблюдает. Он кожей чувствовал чужой взгляд. Кто-то следил за ним, за каждым его движением.

Юноша обернулся. Позади была лишь тьма. И хотя ничего не было видно, он прекрасно знал, что позади только луг. Голый луг, взбегающий к опушке Черного леса.

Наверное, пугающее чужое присутствие за спиной – это сам Черный лес. Он слышал, как тот беснуется позади под порывами ветра.

Робер крепче уцепился за руку подружки.

– Что с тобой? – спросила та.

– Ничего.

Рука у Робера была потная. А может, это у Жильберты взмокли ладони? Или у них обоих? Теперь Робер ничего не понимал. Свободной рукой он смахнул со лба пот.

Жильберта снова потащила его за собой, и вскоре они очутились у того места, где тропка сливается с Гиблой дорогой. Развалины были всего в нескольких метрах и заслоняли дом старухи.

– Вроде ничего не слышно, – шепнула Жильберта.

– При таком ветре это естественно.

– Давай подойдем поближе.

– Ты хочешь идти прямо туда? Может, лучше обойдем с другой стороны, поглядим, что там и как?

– Ты шутишь! Во-первых, это слишком большой крюк, а во-вторых, там все заросло колючками и крапивой.

Девушка двинулась по дороге. Когда они поравнялись с развалинами, из кустов выскочила крыса и бросилась в сторону ручья. Робер и Жильберта так и отпрянули.

– Крыса! – шепнул Робер.

Они двинулись дальше. Когда луна показалась из-за туч, развалины уже остались позади. Весь противоположный склон холма был залит лунным сиянием. Старухина хибара таилась в тени нависшей над ней горы, но все было отчетливо видно. Дверь фермы была закрыта. Ставни тоже. По небу проплыло облако, тень от которого наползла по склону холма, но потом небо опять прояснилось.

– Собака наверняка уже издохла, – заметил Робер.

– Не обязательно, мы ведь шли совсем тихо. С чего ей поднимать шум?

– Да нет, она бы нас учуяла.

– Но и тех двоих здесь пока нет.

– Ничего не видно.

– Будь они здесь, дверь была бы открыта. Жильберта влезла на невысокий каменный забор и вцепилась в проволочную ограду. Чуть погодя она обернулась.

– Лезь сюда, – велела она.

Робер в свою очередь взобрался на ограду. Девушка пальцем указала ему на что-то по ту сторону сетки.

– Смотри, – проговорила она, – вот там, между кучей дров и последней ивой, прямо у ручья.

– Да… Ты думаешь, это он?

– Что же еще?

И в самом деле, это был Фино, старухин пес. В том не было никаких сомнений. Он лежал на боку, вытянувшись всем телом, головой к воде.

– А может, он спит? – сказал Робер.

– Ну уж, ты скажешь! Конечно, нет. Он же лежит почти в воде. Наверное, хотел попить. И прямо тут же издох.

– Надо бы проверить, – заметил Робер. Спрыгнув на дорогу, он подобрал три камешка и вновь залез на ограду. Первый камешек упал на кучу дров и запрыгал по поленьям. Второй плюхнулся в воду прямо у морды пса.

– Ну, убедился? – проговорила Жильберта. – Он точно издох. Одно это ужасная мерзость. Как подумаю, что они могли сотворить такое с моей Беленной и ее щеночком!.. И с нашей старой Дианкой…

Тут она вцепилась Роберу в руку и сквозь зубы с яростью прибавила:

– Они подлые, слышишь! Разве ты сам не видишь! Мерзавцы! Понурившись, Робер прошептал:

– Он был довольно противным барбосом – все время гавкал безо всякой причины. Так и рвался покусать всех подряд – Это не оправдание. Он делал то, что положено сторожевому псу.

– Да, правда… А теперь все кончилось.

– И об этом тоже нужно им сказать. Они должны понять, как это гадко.

Они еще постояли, глядя на издохшего пса, потом Жильберта прямо по бортику ограды двинулась к развалинам. Она шла медленно, стараясь не наступать на расшатанные камни.

– Ты куда?

– Иди за мной, сейчас увидишь. На ходу она налегала на каждый металлический прут ограды, тряся его и пробуя на прочность.

– Постарайся поменьше шуметь, – велел Робер.

– Чего ради, раз собака издохла…

Наконец девушка выбрала прут и остановилась.

– Помоги, я полезу первой.

– Да зачем туда лезть, если мы можем подождать ребят прямо тут?

– Ну нет, ты же не знаешь, с какой стороны они полезут. Если они зайдут через сад, то пока мы перелезем и добежим до них… Они вполне могут успеть выломать дверь. Лучше спрячемся в развалинах.

Робер задыхался и ничего не ответил. Он просто не мог говорить. Каждое слово отдавалось больно по всему телу, каждый пустяк сотрясал все его существо, подобно тому, как ветер терзал и сотрясал Черный лес. А может, он сошел с ума? Или Жильберта? Теперь он даже не знал, правда ли все то, что он рассказал подружке об этой истории с налетом на дом старухи… Может, он сам все выдумал? Но ведь старый Фино издох…

В конце концов собака может издохнуть не только от яда! Да, но как раз сегодня…

– Ты идешь или нет?

Жильберта уже стояла по ту сторону ограды. Оказывается, Робер немного подсадил ее, она уцепилась за сетку, за железный прут и перелезла. А он и не заметил. Все происходило словно с кем-то другим. Все же в какую-то минуту наступило просветление. Он словно воочию увидел, как со всехног бежит прочь, крича Жильберте: "Выбирайся, как знаешь, это все шутка!" Однако это длилось лишь один короткий миг. На самом деле он уже ухватился за железный прут, оперся ногой на сетку и подтянулся. Ограда слегка прогнулась. Робер спрыгнул во двор.

Развалины высились прямо перед ним. Ветер завывал среди камней. Полуразрушенная крыша проросла травой, колыхавшейся на фоне светлого неба.

Робер и Жилъберта прошли вдоль обвалившейся стены, перешагивая через груды камней и битой черепицы, и вскоре оказались перед разбитым крыльцом.

Здесь Жильберта остановилась.

– Пошли внутрь? – спросила она.

Робер отрицательно помотал головой. Говорить он не мог. Горло сдавило, во рту было горько. Луна спряталась, но было светло, только развалины тонули во тьме – часть черепичной крыши еще нависала над остатками стен. Робер и Жильберта присели возле крыльца и замерли в ожидании.

Вскоре опять выплыла луна, и Жильберта обернулась. Робер не сводил взгляд со старухиной фермы. Ничего кроме этой черной постройки, резко выделявшейся на залитом лунным светом склоне, он не видел. Просто временами перед его глазами, заслоняя дом, проплывал силуэт старухи… Старуха и ее тень.., на ярко освещенной дороге.

Юноша так и подпрыгнул. Оказалось, это Жильберта тронула его за плечо.

– Посмотри, что там такое, вон там? Робер повернулся.

– Где?

– Вон там! – Жильберта указывала в глубь развалин, в тот угол, над которым нависла полуразрушенная кровля.

– Не знаю, – шепнул Робер. – Я пойду погляжу. Ведь уже много лет никто кроме мамаши Вентар туда и близко не подходил.

– Нет, сиди, где сидишь, эта штука может рухнуть. Однако Жильберта поднялась на ноги.

– Ты последи за домом, а я сейчас вернусь. Робер смотрел, как она входит в полуразрушенный дом. Пройдя несколько шагов, девушка наклонилась, что-то подняла, прошла подальше. Потом обернулась к Роберу и поманила его. Тот подошел. Девушка держала в руках деревянную лопату, вырезанную из цельного куска дерева.

– Что это? – поинтересовался Робер. – По-моему, лопата для зерна. Знаешь, раньше каждый делал себе утварь сам.

Она положила лопату на землю. Роберу стало легче дышать. Он тоже наклонился и ухватил какую-то железяку.

– Смотри-ка, половник!

– Да, а вот печка, подставка для дров.

В печь со свистом залетал ветер. Робер подошел поближе и задрал голову. Странно было наблюдать, как в черном прямоугольнике проносятся облака.

– Жильберта, иди сюда!

Девушка подошла и тоже поглядела вверх.

– Чудно, правда?

– Да, чудно. – Она почти вплотную подошла к Роберу. -Теперь ты не боишься, правда?

– Нет. – Он помолчал и прибавил:

– Я и не боялся. Девушка вдруг прильнула к нему и прошептала:

– Знаешь, я ужасно тебя люблю. Просто ужасно.

– Я тоже очень тебя люблю.

А вокруг гудел ветер. Робер и Жильберта постояли, послушали, затем девушка прошептала:

– Потом когда-нибудь, когда мы поженимся, мы будем вспоминать эту ночь и говорить: "В ту ночь, когда мы спасли старуху…"

И она поцеловала Робера в губы, долго не отрывая сомкнутых губ и крепко прижимаясь к нему.

ГЛАВА 21

Так прошло довольно много времени. Они ничего не слышали, кроме шума ветра, кружившего вокруг них и вылетавшего в печную трубу. Они поднимали головы, и перед глазами проплывали темные и светлые пятна. Когда Жильберта склонялась, глаза ее сияли, хотя само лицо оставалось в тени. У Робера по-прежнему сильно колотилось сердце, но ком в горле почти прошел. Теперь мгла уже не казалась бездонной. Она вся была здесь, в этих четырех стенах. Стены эти были черны, как сама ночь, но они были здесь, совсем рядом, а всего того, что таилось снаружи, попросту не существовало.

Робер все еще не мог собраться с мыслями, но в душе его постепенно рождалась уверенность, что они могли бы навсегда стоять вот так – не двигаясь, не произнося ни слова, купаясь в теплых сумерках. Юноша чувствовал, как Жильберта льнет к нему, и ему казалось, что он почти сливается с ней.

Они уже не целовались, но и не разговаривали, Робер уткнулся головой в шею подружки. Ветер трепал прядку ее волос. Щека его прижималась к нежному и теплому плечу.., теплому и живому.

Они стояли так долго-долго… И вдруг завывания ночного ветра разорвал треск.

Робер и Жильберта вздрогнули, напряглись. Было непохоже, что трещит дерево.

– Дверь! – шепнула Жильберта. Оттолкнув Робера, она шагнула к старому крыльцу. Робер устремился за ней.

– Они уже там, – проговорила она.

Юноша пригляделся. Дверь фермы была распахнута.

– Они уже там. Мы их проворонили. Идем, идем скорее, – подгонял, Жильберта.

Перепрыгивая через кучи камней, они ринулись к ферме. Добежав до дороги, замерли.

В глубине дома луч электрического фонаря выхватил угол стола. Пахнуло кислым молоком.

Жильберта ступила и; каменный порог фермы и задела ногой какую-то штуку, которая со звоном покатилась по полу. Луч перерастался, двинулся к ним. На мгновение Робер и Жильберта ослепли, потом девушка потребовала:

– Стойте, перестаньте! А то мы заявим на вас! Послышался приглушенный голос Сержа.

– Это наш балбес и его полоумная подруга. Ты займись деньгами, а я разберусь с ними.

Луч скользит в сторону, и теперь Серж загораживает собой фонарь. Робер и Жильберта все еще стоят в дверях. К ним подходит Серж. Он опять обрядился в мешок, на голове – берет, на лице платок. Жильберта отступает назад. Робер стоит, не шелохнувшись.

– Эй, вы, подонки! – яростно бурчит Серж. – Убирайтесь, пока целы, и чтоб никому ни слова, а то хуже будет!

Правой рукой он выхватывает что-то из-за спины и медленно спускается по ступенькам. Он заносит руку – что-то поблескивает в темноте. Робер пятится назад. Во рту у него появляется горький привкус. Серж проходит мимо него, погрозив ножом, и наступает на Жильберту, которая тоже подается назад.

– Слышь, ты, деревенщина, – цедит он. – Занимайся лучше своими коровами, ковыряйся в навозе и держи язык за зубами, а не то кишки выпущу.

Голос его доносится словно издалека: из-за платка. Но все равно делается не по себе.

Робер остолбенел. Во рту горько. Горло опять перехватывает. И вдруг он теряет голову. Тело не слушается его. Действует самостоятельно. Это жутко, как будто он перестал быть самим собой и со стороны наблюдает за собственными действиями.

Он наклоняется, и рука тут же нащупывает ту штуку, на которую при входе наткнулась Жильберта. Робер распрямляется и, замахнувшись, наступает на Сержа. Тот подается в сторону и тоже замахивается. Лунный свет заливает весь холм за его спиной. Блестит нож. Он слегка дрожит.

– Бросьте это дело, бросьте! – кричит Робер. – Вы оба подонки!

– Убирайся, а то убью!

Серж медленно наступает на Робера. Робер размахивается. Слышится свист, будто ветер очередной раз налетел на щипец крыши.

– Вы что, с ума посходили! – вопит Кристоф, кидается к ним и неожиданно замирает в шаге от Сержа.

Рука Робера уже опустилась. Свист обрывается, слышится негромкий хлопок, точно лопата стукнула в твердую землю.

Серж, похоже, пьян. Он шатается, ноги у него подгибаются, сейчас он опрокинется назад. Но нет, теперь клонится вперед… Вот он сгибается пополам и медленно заваливается головой вперед, потом скатывается на бок и замирает.

Все застывают в оцепенении. Рука Робера внезапно ощущает страшную тяжесть: это железный прут. Чуть погодя пальцы его сами собой разжимаются. Прут вываливается у него из рук.

Робер смотрит, как он падает. Сначала замирает, стоя вертикально, как Серж, потом начинает потихоньку клониться в сторону и падает на землю.

– Вы с ума посходили! – твердит Кристоф. – Господи, вы все ненормальные!

Голос его звучит издалека, с другого края света… Все отодвинулось куда-то страшно далеко. Крупное тело Кристофа приходит в движение и кажется теперь расплывчатым, почти прозрачным.

Тем не менее Робер следит за ним глазами. Видит, как Кристоф подходит к Сержу, склоняется над ним. Медленно протягивает одну руку, затем другую. Вспыхивает электрический фонарик, и мутный луч света освещает лицо Сержа.

Лица почти не видно – виднеется лишь узкая полоска кожи между платком и беретом, да и та вполоборота. Кристоф сдергивает берет. Хватает Сержа за плечо и встряхивает приятеля. Рука Сержа безвольно падает на землю. Робер подходит поближе. Наклоняется. Следом подходит Жильберта и тоже склоняется. Луч света, качнувшийся было в сторону, вновь освещает лицо Сержа.

Кровь. Вся правая сторона лица залита кровью… И над левым глазом тоже кровь, и еще что-то белое, пузырчатое.

Пауза. Ветер смолк. И тут Жильберта испускает истошный вопль. Хриплый и в то же время пронзительный. Потом разворачивается и кидается бежать прочь.

Робер глядит ей вслед. Теперь он ничего не понимает. А девушка уже у ручья. Вот она перемахивает через него. Летят брызги. Жильберта взбирается на противоположный берег и теперь несется по залитому лунным светом склону холма. Она карабкается вверх по пустоши, и тень ее скользит впереди.

Кристоф тем временем распрямился. Горящий фонарик бессильно свисает в его руке.

– Господи… Господи Боже… Ты его… Ты же его… Он не в силах договорить. Робер переводит на него взгляд. Лицо Кристофа скрыто шарфом и беретом. Только глаза блестят на узкой полоске открытой кожи.

– Не правда! Не правда… Этого не может быть! Робер еле говорит, запинается. Словно вдруг разучился говорить. Он резко наклоняется. И снова тело выходит из повиновения. Руки его против его воли хватают голову Сержа… Она липкая и горячая. Шарф сползает. Робер приподнимает голову Сержа. Пытается что-то сказать, но ничего не выходит. И снова он трясет голову Сержа. Кровь течет по его рукам.

Тогда он разжимает руки, и голова падает на землю. Робер поднимается. Смотрит на оцепеневшего Кристофа и, сорвавшись с места, кидается прочь.

Он бежит куда глаза глядят… Куда глаза глядят… В противоположную сторону от холма, куда кинулась Жильберта.

Убегает, несется в ночь.

ГЛАВА 22

Долго бежит Робер, прежде чем замечает, что в ночи что-то изменилось. Долина позади него вдруг стала иной. Вопль Жильберты всех перебудил.

Бешено лают собаки. Сначала одна, потом другая, затем – все остальные. Теперь в ночи слышится не только вой ветра. Хлопают ставни и двери, люди окликают собак, кто науськивая, кто успокаивая.

Ветер словно гудит громче, но он не в силах перекрыть поднявшийся гам и лай, и в конце концов разносит шум по всей долине.

Робер останавливается. Оказывается, он сам не заметил, как перелез через забор старухиной усадьбы. Юноша оглядывается по сторонам. Пыль, густая трава на откосе, ухабы и рытвины, лес… Все ясно: это Гиблая дорога.

Ноги у него делаются ватными. Он поднимает руку и опирается на откос. Трава под рукой совсем мокрая. Значит, он очутился в том месте, где из-под земли пробивается родник и, размывая дорогу, устремляется к Оржолю.

Робер поднимает голову и прислушивается. Рядом, в двух шагах трещит и стонет Черный лес.

Юноша попытался сосредоточиться, раздумывая, куда теперь идти. Подумал было о Жильберте и обернулся. Противоположный склон долины превратился в огромное пляшущее пятно света. Все существо Робера и без того ходит ходуном, поэтому он бегом пускается вверх по склону.

Сверху, приближаясь, слышится собачий лай. Робер прекрасно слышит, как где-то рядом заливается лаем собака. Судя по всему, совсем близко. Он медлит. В нерешительности замедляет шаг, опять прислушивается.

Собаки повсюду – впереди него, позади, снизу по склону и сверху – со всех сторон. Ветер носит их лай по всей долине. Ветер стонет, собаки заливаются, ветер лает, ветер рыдает. Ветер превратился в огромную злобную собаку, которая носится по долине, и кусает тьму, ветер превратился в тысячеголовую собаку.

Робер бежит быстрее. Оглушительный шум неотступно несется ему вслед. Со всех сторон – рев ветра и лай собак. Вся долина гудит, гремит и лает. И голова у него разламывается от боли, хоть кричи… В ушах еще звучит страшный вопль Жильберты.

На бегу юноша несколько раз трет ладонью лоб, но сдавливающая виски боль все не проходит.

Задыхаясь, он карабкается по склону, сердце у него бешено колотится.

Не оглядываясь, он несется во тьму. То и дело ноги спотыкаются о булыжники, проваливаются в выбоины, скользят по грязи. Вода заливает дорогу. Робер едва держится на ногах. Ветви хлещут его по лицу.

Там, где изгородь усадьбы Бувье подступает к самому Черному лесу, отделенная от него одной лишь Гиблой дорогой, к Роберу подскакивает собака. И хотя он издали слышал и ее лай, и науськивания хозяина, юноша останавливается лишь тогда, когда собака оказывается прямо перед ним.

Пес слегка осаживает назад. Смолкает на мгновение, потом рычаньем медленно двигается вдоль обрамляющих дорогу кустов. Глаза его вспыхивают красными и зелеными искрами. Поджав хвост, зверь пластается по земле, припадая на лапах и горбя хребет.

В нескольких шагах от Робера пес останавливается и рычит громче и яростнее. Тем временем голос хозяина приближается:

– Давай, Черныш! Ищи! Хватай их, держи!

Понурившись и свесив руки, Робер ждет, уставив глаза на ветви деревьев, нависающие над поворотом дороги.

Сейчас оттуда выскочит человек… Сейчас оттуда выскочит папаша Бувье. Да, папаша Бувье… Крестьянин, у которого издохла телка. Робер знает это наверняка Он без конца твердит это про себя, а все его нутро содрогается от страшного шума, сотрясающего долину.

Он не сводит глаз с зарослей. Человек приближается. Робер прекрасно видит его, узнает, хотя крестьянин еще далеко. Лишь голос его раздается все ближе. Неумолимо приближается.

– Вперед, Черныш! Ищи!

Казалось, прошла целая вечность. Всякий раз, как деревья на повороте дороги начинали ходить ходуном под порывом ветра, Робер ожидал появления папаши Бувье.

В то же время юноша поглядывал вправо: откос был довольно высок, но над дорогой нависал небольшой ясень Стоило подпрыгнуть, ухватиться за ветви, подтянуться и можно было ринуться во тьму, под полосу беснующихся деревьев. Да, а собака? Она просто не успеет кинуться. Да и откос наверняка слишком высок и крут для пса. Ему придется побегать, пока он найдет более отлогий подъем. Робер отчетливо представлял себе, как он бежит через лес, но знать не знает, ни куда пойдет, ни где выберется из чащобы… Юноша посмотрел влево – там все заросло колючим кустарником вдоль дороги. Перескочить, скатиться вниз, к ручью, одним прыжком перепрыгнуть неширокий ручей, кинуться вверх по противоположному склону, вслед за Жильбертой…

Но в сторону усадьбы Ферри Робер смотреть не стал, как не вспомнил о тропинке, открывавшейся у него за спиной.

Он застыл в оцепенении, не в силах пошевелиться и не сводя глаз с поворота.

Наконец из-за ветвей показался крестьянин. Он шагал быстро, с охотничьим ружьем под мышкой.

Подойдя поближе, крестьянин остановился и поднял руку. В ту же секунду тьму разорвал луч электрического фонарика, и мужчина пошел дальше.

Свет ослепил Робера. Юноша прикрыл глаза рукой и наклонил голову.

– Господи Боже! – кричит крестьянин. – Да он весь в крови! – Он поднес фонарь к самому лицу Робера. Тот стоял не шелохнувшись.

– Убери руку!

Робер покорно отвел руку и заморгал.

– Пайо! – обронил мужчина. – Это же сын Пайо! Крестьянин умолк, оглядывая юношу с головы до ног, затем жестко спросил:

– Ну, говори, что ты натворил? Что наделал-то, а? Собака перестала рычать, теперь она принялась обнюхивать ботинки и брюки Робера. Крестьянин опустил фонарик и выключил его. Ярко светила луна. И хотя они стояли в тени деревьев, им было хорошо видно друг друга.

– Ну, Пайо, говори, что ты натворил? – снова требовательно промолвил крестьянин. Разведя руки, Робер безвольно опустил их и пожал плечами. Пес стал лизать ему руку. Мужчина повторил вопрос, затем перекинул ружье за спину, схватил Робера за плечо и встряхнул, воскликнув – Да отвечай, Господи Боже, отвечай! Что ты натворил? Ты поранился?

В ответ юноша отрицательно помотал головой. Тогда мужчина завопил и стал трясти его изо всех сил.

– Ты учинил какую-нибудь пакость! Опять что-нибудь напакостил! Ведь это ты заявился ко мне прошлой ночью, да? Ты! Признайся, что ты! Ты и твои друзья-приятели!

Робер кивнул и тут же получил пару крепких оплеух. Он пошатнулся, но только ниже опустил голову, так ничего и не сказав.

– А сегодня? – не унимался папаша Бувье. – Что ты сегодня учинил? Вы что, резали кур или кроликов? Почему ты весь в крови?

Несколько секунд слышался лишь рев ветра да издали доносился неумолчный яростный лай собак, сквозь который порой слышались голоса людей. Робера колотило, он чувствовал, как к горлу подступает рыдание. Все перепуталось у него в голове, и он едва слышно прошептал:

– Я не хотел.., нет, нет, я не хотел… Крестьянин склонялся к нему, чтобы разглядеть повнимательнее, и снова спросил:

– Кто еще с тобой был? Ну, говори! Робер покачал головой. Папаша Бувье покрепче схватил его за руку и опять тряхнул изо всех сил, выкрикнув:

– Ах, ты ничего не скажешь?! Посмотрим! Вы уже давно шарите в наших местах! Тебе придется все рассказать, и тогда мы переловим всю вашу банду! Теперь вам не поздоровится! Имей в виду, это дорого вам встанет!

Робер молчал. Тогда папаша Бувье развернул его за плечи и толкнул вперед – Давай, топай! – приказал он. – Сейчас поглядим, что ты запоешь, когда за тебя возьмутся жандармы!

Робер заплакал. Он плакал навзрыд, чего с ним не случалось уже много лет. Он брел по дороге, а за ним следовали крестьянин и его собака.

Весь противоположный склон долины был залит лунным светом. Лишь одно красное пятно алело в этом холодном сиянии: ярко освещенный двор фермы Ферри. И рядом – еще одно алое пятно, поменьше: свет горел в широко распахнутом окне в комнате Жильберты.

Все это Робер видел сквозь слезы. Теперь вся долина представлялась ему словно сквозь светящуюся пелену. Он поискал глазами виллу Комб-Калу, но так ничего и не разглядел На мгновение у него в голове мелькнули мысли о работе, о начатой траншее, об инструментах, сваленных в водоеме, где постепенно прибывала вода. Все мешалось у него в голове: жесткий взгляд хозяина, глаза хозяйки, фотография баскетболисток.. Юноша зажмурился и несколько шагов прошел вслепую, а потом вновь уставился на дорогу.

Там, где ручей подступал совсем близко к старой дороге, в лунном свете сквозь ветви деревьев поблескивал ручей.

Поравнявшись с Малатаверном, Робер замедлил шаг. Но крестьянин толкнул его, и юноша снова зашагал вперед и остановился там, где ограда кончалась и открывался двор фермы.

Взгляд его сейчас же упал на едва заметную в тени дома темную массу, лежавшую на земле.

– Да иди же, иди, Господи Боже мой, – буркнул папаша Бувье, в очередной раз толкнув его в спину.

Но Робер только вяло отмахнулся. Правда, рука его тут же безвольно упала. Юноша открыл было рот, пытаясь что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни слова.

– Давай, давай, топай! Я не собираюсь всю ночь разгуливать с тобой по лесу… Топай, гаденыш!

Робер прибавил шагу. Он непроизвольно сжал кулак, а когда попытался разжать его, почувствовал, что пальцы слиплись от крови…

Во рту стало горько, он остановился, и его вырвало.

– Надо же, ты, оказывается, в стельку пьян, – хмыкнул фермер. – Шагай, поганец, шагай!

Вскоре они дошли до старой дороги. Там было светло почти как днем.

Робер плакал; слезы лились сами собой, он не всхлипывал, не рыдал; все происходило механически, так же механически он брел, тупо переставляя ноги.

Теперь тень его все вытягивалась и скользила впереди. Чуть погодя за ней следовала тень фермера – тот на ходу яростно жестикулировал и что-то ворчал себе под нос. В бормотанье его то и дело слышалось: "Гаденыш.., шпана.., телка издохла.., заплатишь.., в тюрьму". Робер не обращал на него внимания.

Вокруг них кругами бегала собака. Время от времени пес задирал лапу у какого-нибудь куста, а потом подскакивал к Роберу и трусил рядом, виляя хвостом и колотя им по ногам юноши.

На мгновенье перед мысленным взором Робера возникла открытая дверь… Мамаша Вентар, наверное, спала…

А Жильберта? Робер оглянулся на ферму Ферри, но за кустами не было видно вершину холма. Может быть, девушка уже вернулась домой? А может, она пряталась где-то рядом, за ближними деревьями, и смотрела на него из-за ветвей?

У Робера стеснилось в груди. Еще никогда в жизни ему не доводилось испытывать такую невыносимую боль.

Дорога… Приходилось смотреть вперед, на дорогу, по которой трусила собака.

И все же, когда они дошли до развилки, откуда через пустошь тропинка взбегала к ферме Ферри, Робер опять остановился.

– Эй, давай, топай дальше! Робер шагнул было вправо. В ту же секунду папаша Бувье схватил его за плечи и толкнул обратно на дорогу, проревев:

– Ну нет, иди прямо, гаденыш! Нечего тебе там делать, слышишь? Нечего!

Понурившись, Робер покорно пошел дальше. Собака сидела впереди, поджидая их. Хвост ее мел по пыли. Пес поднял морду и принюхался, слушая ветер.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

  ГЛАВА 15

  ГЛАВА 16

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА 17

  ГЛАВА 18

  ГЛАВА 19

  ГЛАВА 20

  ГЛАВА 21

  ГЛАВА 22