Опальный адмирал [Александр Михайлович Золототрубов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Александр Золототрубов Кузнецов. Опальный адмирал

Николай Герасимович Кузнецов 1904–1974

Военная энциклопедия,

Москва, 1999 год, том 4.


Кузнецов Николай Герасимович [11(24).7.1902, дер. Медведки ныне Котласского р-на Архангельской обл., — 6.12.1974, Москва], советский государственный и военный деятель, флотоводец. Адмирал Флота Советского Союза (1955), Герой Советского Союза (14.9.1945). На военной службе с 1919.

Окончил Военно-морское училище им. М. В. Фрунзе (1926), Военно-морскую академию (1932). Во время Гражданской войны и военной интервенции в России 1917–1922 матрос Северо-Двинской военной флотилии, принимал участие в боях с белогвардейцами. После окончания училища в 1926–1929 служил на Черном море вахтенным начальником крейсера «Червона Украина». С 1932 помощник командира крейсера «Красный Кавказ», с сентября 1933 командовал крейсером «Червона Украина». С августа 1936 военно-морской атташе и главный военно-морской советник в Испании, руководил советскими моряками-добровольцами в национально-революционной войне испанского народа 1936–1939. С возвращением в СССР с августа 1937 1-й заместитель командующего, а с января 1938 командующий Тихоокеанским флотом. В 1939–1946 нарком ВМФ СССР, с 1944 одновременно Главнокомандующий ВМФ. В предвоенные годы внес большой вклад в реализацию кораблестроительной программы, наращивание боевой мощи надводных кораблей, подводных лодок, морской авиации и береговой обороны. В 1939 К. ввел в действие трехстепенную систему оперативных готовностей сил ВМФ, которая в июне 1941 позволила в короткий срок подготовить корабли и соединения флота, органы управления к отражению внезапного удара противника и развертыванию сил в море для ведения боевых действий. В ночь на 22.6.1941 К. перевел силы флота на готовность № 1. Это способствовало тому, что воздушные налеты немецкой авиации на военно-морские базы оказались безрезультатны. Во время Великой Отечественной войны уверенно руководил боевыми действиями ВМФ, являлся членом Ставки ВГК. Его флотоводческий талант всесторонне раскрылся при осуществлении взаимодействия флотов с сухопутными войсками, в ходе которого основные усилия флотов были направлены на обеспечение приморских, флангов Красной Армии, активное нарушение морских перевозок противника и защиту своих морских и океанских сообщений. Проявил высокие организаторские способности при обороне военно-морских баз: Таллина, Одессы, Севастополя, а также при разработке планов и проведении Керченско-Феодосийской десантной, Новороссийской, Керченско-Эльтигенской десантной операций. Во время советско-японской войны в сентябре 1945 успешно координировал действия Тихоокеанского флота и Амурской военной флотилии с сухопутными войсками. За умелое руководство боевыми операциями флотов и достигнутые в результате этих операций успехи К. было присвоено звание Героя Советского Союза. Участвовал в Ялтинской и Потсдамской конференциях 1945. В 1946–1947 Главнокомандующий ВМФ. В феврале 1947 по необоснованному обвинению снят с должности и назначен начальником Управления военно-морских учебных заведений, в январе 1948 снижен в воинском звании до контр-адмирала. С июня 1948 заместитель Главнокомандующего войсками Дальнего Востока по ВМС. С февраля 1950 командующий 5-м флотом. С июля 1951 по март 1953 военно-морской министр, в 1953–1956 1-й заместитель министра обороны СССР — Главнокомандующий ВМС. В послевоенный период уделял много внимания строительству подводных лодок, способных действовать на больших удалениях от своих баз, обновлению самолетного парка авиации ВМФ, совершенствованию ракет, предназначенных для поражения наземных, морских и воздушных целей, развитию радиоэлектроники и строительству атомных подводных лодок. В связи с гибелью на Черноморском флоте линкора «Новороссийск» К. в январе 1956 снят с занимаемой должности, снижен в воинском звании до вице-адмирала и уволен в отставку. В звании адмирал Флота Советского Союза восстановлен посмертно в 1988. Депутат Верховного Совета СССР 1-го и 2-го созывов. Награжден 4 орденами Ленина, 3 орденами Красного Знамени, 2 орденами Ушакова 1-й степени, орденом Красной Звезды и медалями, а также иностранными орденами.

Александр Золототрубов Опальный адмирал

Пролог Май, 1952 год

С утра военно-морской министр вице-адмирал Кузнецов, год назад назначенный вновь на эту должность, был у военного министра маршала Василевского, и то, о чем шла речь, его крайне обеспокоило, хотя надежды на положительное решение флотской проблемы он не терял. «Главное — убедить Сталина, а уж потом все пойдет как по накатанной колее», — подумал Николай Герасимович. Что же так волновало военно-морского министра? Еще 23 мая Кузнецов и начальник Главного штаба Военно-морского флота адмирал Головко направили Сталину служебную записку, в которой ставили вопрос о строительстве легких авианосцев с базирующейся на каждом авиагруппой до 40 самолетов-истребителей. Учитывая неотложную необходимость иметь в составе военно-морских сил легкие авианосцы, Кузнецов и Головко предлагали теперь же начать проектирование этих кораблей с расчетом закончить его в 1953 году и приступить к строительству их не позднее 1954 года.

Кузнецову маршал Василевский нравился. Серьезный и энергичный, без эмоций, он как-то сразу располагал к себе, и не только потому, что был эрудированным военачальником, но прежде всего потому, что умел понять каждого, с кем имел дело. Особенно это проявилось в годы недавней войны, когда главкому ВМФ Кузнецову приходилось решать в Генштабе немало серьезных вопросов по взаимодействию кораблей и частей флотов с сухопутными войсками Красной Армии, проводившими оборонительные и наступательные операции на советско-германском фронте. Вот и сейчас, увидев Кузнецова, вошедшего в кабинет, Василевский пожал ему руку, кивком пригласил к столу.

— Значит, пришло время на военном флоте иметь авианосцы? — Губы маршала сложились в добродушную улыбку.

«Быстро, однако, Сталин отреагировал на наше письмо, даже не верится», — отметил про себя Николай Герасимович. А вслух, глядя на военного министра, сказал:

— Полагаю, мне как военачальнику, отвечающему за военный флот, дано право требовать то, что необходимо для повышения его боеспособности? — В голосе Кузнецова не было упрека или вызова, он констатировал лишь то, чего никто не мог оспорить.

— Не только дано право, Николай Герасимович, ты обязан в первую очередь думать, как и чем укрепить военный флот!

Василевский докурил папиросу, смял окурок в стеклянной массивной пепельнице с изображением взлетающего горного орла. Ее маршалу подарил в Крыму генерал Петров в знак благодарности за помощь при освобождении города Севастополя от гитлеровских захватчиков.

— С вашей служебной запиской меня ознакомил товарищ Сталин, — веско продолжал Василевский, — проблема не из легких, но лично я — «за»! Авианосцы нам очень нужны, чем скорее они появятся на флоте, тем лучше. Сколько их сейчас в США и Англии, кажется, двадцать?

— В строю — двадцать пять, — уточнил Кузнецов.

— Прилично, а у нас пока нет ни одного, — грустно произнес маршал. — Вчера я разговаривал с министром судостроительной промышленности Малышевым. И что же? Вячеслав Александрович тоже не против, но строительство легких авианосцев он может начать лишь за счет тяжелых или средних крейсеров.

У Кузнецова глухо вырвалось:

— С Малышевым тяжело решать такие вопросы. Я с ним как на ножах.

— Я слышал не раз о вашей с ним перепалке по вопросу строительства кораблей и подводных лодок, — продолжал Василевский. — И все же в этом деле я отдаю приоритет вам, Николай Герасимович, так что у вас есть надежный союзник, — шутливо добавил Александр Михайлович. — Но продолжим наш разговор… Иосиф Виссарионович дал мне прочесть ваш документ и попросил высказать свое мнение, сам же и словом не обмолвился, какова же его позиция в этом важнейшем вопросе. Это-то меня и смутило. Но будем за ваше предложение сражаться!.. Так вот что мне надо, Николай Герасимович, чтобы я мог аргументированно доказывать вождю нашу правоту. Сможете подготовить мне справку? Грозная ли это сила на море — легкий авианосец, какие задачи, по вашему замыслу, он должен решать, наконец, как быть, если мы прекратим строить тяжелые или средние крейсера? Не ослабит ли это мощь нашего флота? — На лице маршала появилась улыбка. — Я же не моряк, ты уж не сердись…

— Будет такая справка, товарищ маршал. — Кузнецов помолчал. — Вчера я листал свой фотоальбом. В нем есть снимок, где три маршала — вы, Мерецков, Малиновский, генерал армии Пуркаев и я, в то время главком ВМФ, стоим в Порт-Артуре на фоне разбитой японской военной техники. Да, я еще не забыл, как в сорок пятом под вашим командованием войска Красной Армии при поддержке моряков Тихоокеанского флота громили японскую «могучую» Квантунскую армию, как ее называли японцы. Веселое было время, не так ли?

— Очень даже веселое. — Маршал взял папиросу и снова закурил. — Тогда перед началом боевых действий я был с вами на кораблях флота. Душа радовалась, когда видел, как моряки горели желанием скорее разгромить японцев… Нет, к морякам я отношусь с глубоким уважением, это люди большой отваги и чести. — И вдруг без всякого перехода грустно добавил: — А вот морской кортик ты, Николай Герасимович, все еще мне не подарил…

— Каюсь, виноват, — смутился Кузнецов. — Но мы это дело поправим, Александр Михайлович. Вы столько сделали для военного флота, что не грешно подарить вам и адмиральский катер!..

Кузнецов вернулся в Наркомат ВМФ в хорошем настроении. Хотел было вызвать адмирала Головко, чтобы сообщить ему о беседе с военным министром, как прибыл адъютант и вручил письмо, пояснив:

— Личное!

— Личное? — удивился Николай Герасимович. На конверте он прочел: «Москва, Военное министерство. Главному адмиралу ВМФ Кузнецову Н. Г. (личное)». — Ну-ну, поглядим, кто назвал меня главным адмиралом флота и что надо заявителю. — Он вскинул глаза на адъютанта. — Скажите адмиралу Головко, чтобы прибыл ко мне к одиннадцати ноль-ноль. Пусть возьмет с собой служебную записку насчет строительства легких авианосцев.

— Есть! — отрапортовал адъютант и вышел.

Кузнецов надорвал конверт. «Здравствуйте, Николай Герасимович! — прочел он. — Пишу Вам письмо, а у самой слезы затуманили глаза. Я не забыла, как Вы помогли моему сыну Петру Климову перевестись служить из Владивостока на Северный флот, в Полярный. Я тогда была так рада, что в моем сердце до сих пор теплится уважение к Вам. Но судьбе было угодно нанести моему сыну новый удар, от которого я едва не слегла в больницу: его уволили в запас. Там, где его отец в сорок третьем погиб на подводной лодке, сражаясь с фашистами, его сыну запретили служить!

Я не знаю, в чем его вина, товарищ адмирал, так как в морском деле не смыслю. Но в одном твердо убеждена: мой сын не преступник! Он спас от верной гибели рыбаков траулера «Мурманск», когда те вместе с рыбой подняли на палубу судна немецкую мину времен войны. От качки траулера на волне она с минуты на минуту могла взорваться, и мой сын откликнулся на просьбу капитана судна уничтожить опасную находку и сделал это, хотя сам был ранен в руку. Собой рисковал, спасал людей, а ему флотское начальство дало по шапке! До этого случая у моего сына не было замечаний по службе. На Дальнем Востоке ему досрочно присвоили звание старшего лейтенанта, на Северном флоте он стал капитан-лейтенантом, был в почете, и вдруг такая беда… Будь жив мой муж-подводник, он бы защитил своего сына, но Федор Климов, командир подводной лодки, погиб в море в сорок третьем от вражеской пули.

В жизни есть добро и зло. Этими категориями измеряется и цена человеку. Так вот, Петру Климову сделали большое зло. Служба на флоте, как я ее понимаю, не услуга Вам или еще кому, это дело государственное. Порой на военной службе люди погибают. Хорошо, что осколок мины зацепил сыну руку, а мог бы и убить. Мне жаль сына — сердце-то у меня со слезой, как у любой матери. Но я горда, что Петр спас людей. Сейчас он живет у меня с женой и двумя сыновьями-близнецами (кстати, когда они вырастут, то наверняка пойдут туда, где служили их отец и дед), и я вижу, как он страдает: море живет в нем, оно затуманило ему голову.

Очень Вас прошу, товарищ адмирал, исправить ошибку флотских чинов и вернуть сына на морскую службу. Он молод, здоров и еще много хорошего может сделать для флота.

Низко кланяюсь Вам. Дарья Павловна Климова, вдова.

P.S. Когда мы беседовали с Вами в поезде, мне показалось, что Вы человек совестливый и справедливый и учились морской науке для того, чтобы далеко видеть. А тот, кто далеко видит, умен и всегда поймет горе ближнего. На это я и надеюсь.

15 мая, г. Саратов».


Кузнецов прочел письмо и вдруг почувствовал, как поднялась в его душе горячая волна — так ему захотелось помочь матери моряка-подводника. Он взял ручку и на письме наложил резолюцию начальнику Управления кадров ВМФ: «Прошу выяснить обстоятельства дела бывшего подводника капитан-лейтенанта Климова П. Ф. и, если нет оснований для увольнения в запас, вновь призвать его на военную службу, направив в распоряжение штаба Северного флота». Затем он вызвал к себе адмирала, отвечающего за кадры.

— Слушаю вас, товарищ министр! — гаркнул адмирал звонким, как звук корабельного колокола, голосом.

Кузнецов отдал ему письмо матери подводника со своей резолюцией и сухо произнес:

— В срочном порядке решите этот вопрос! Если надо — переговорите с командующим Северным флотом. Людей, преданных флоту, надо всячески поддерживать, а не увольнять в запас.

— Возможно, все было не так, как пишет мать… — заикнулся было адмирал, но Кузнецов осадил его:

— Не будем гадать, как на кофейной гуще, это нам не к лицу. К тому же я знаком с Петром Климовым, встречался с ним на Тихоокеанском флоте, это отличный офицер. А его отцу Федору Климову в сорок третьем в Полярном я вручал орден Красной Звезды.

— Есть, понял, — тихо обронил адмирал. — Я сейчас же им займусь…

Часть первая Горячие волны

Море — величайшее творение на всем свете, если не считать солнца; безбрежное и свободное — все человеческие деяния перед ним мелки и преходящи!

Джон Голсуорси

Глава первая

Утро выдалось теплым и безветренным. Солнце щедро бросало на землю лучи; казалось, что на дворе не глубокая осень с ее холодными дождями и стылыми утренними туманами, а лето, когда во Владивостоке стоит такая невыносимая жара, как в Севастополе на Черном море. Что и говорить, погода на Дальнем Востоке, как нигде больше, переменчива, капризна, порой не можешь даже предсказать, какой она будет к вечеру. Вот и в этот раз новый день начался солнцем. Но вскоре налетел ветер, он клонил к земле деревья, срывал с них тонкие ветки и листья, а в море разыгрался шторм. Капитан 1-го ранга Кузнецов, неотлучно находившийся в штабе флота, не на шутку встревожился. Он вызвал к себе оперативного дежурного.

— Как море? — спросил он, едва тот прибыл.

— Ветер до одиннадцати баллов, товарищ командующий.

— Все корабли в бухте?

— По флоту было дано штормовое предупреждение, и все корабли у причалов, кроме тех, что несут постоянный дозор.

— Только ли? — вскинул брови комфлот.

— Виноват, товарищ командующий, днем из Советской Гавани вышел отряд кораблей, которые сопровождают и ведут на буксире новый эсминец «Решительный», — поправился оперативный дежурный.

— Нет ли чего от командира отряда капитана 3-го ранга Горшкова{Горшков Сергей Георгиевич (1910–1988) — Адмирал Флота Советского Союза (1967), Герой Советского Союза (1965). В Великую Отечественную войну командовал Азовской и Дунайской военными флотилиями, в 1948–1955 гг. начальник штаба и командующий Черноморским флотом, с 1956 г. главком ВМФ.}?

— Пока нет.

«Странно, почему он молчит? — невольно подумал Кузнецов. — Не к добру это».

— Свяжитесь с Горшковым по радио, что там у них…

— Есть, товарищ командующий!..

Кузнецов тяжелыми шагами подошел к окну. Неожиданно в голове молнией сверкнула тревожная мысль: как там «Решительный»? Утром, едва Николай Герасимович пришел на службу, ему издалека позвонил командир отряда Горшков и попросил разрешения начать буксировку эсминца на главную базу флота.

— Погода хорошая, товарищ командующий, как летом на пляже, — слышался в трубке его басовитый голос, — так что к вечеру будем на морском заводе…

Кузнецов дал «добро», а теперь, когда море заштормило, на душе у него неспокойно. Он взял со стола пачку «Казбека» и закурил.

— Товарищ командующий, случилось ЧП! — услышал он за своей спиной.

Он резко обернулся — в дверях стоял оперативный дежурный.

— Что еще за ЧП? — У Кузнецова екнуло сердце.

— Эсминец «Решительный» волны выбросили на пустой берег у мыса Золотой скалы, — доложил на одном дыхании дежурный.

«Вот дьявол! — едва не выкрикнул вслух комфлот. — За это вождь по головке не погладит…»

— Кто донес?

— Горшков…

Позже стали известны детали гибели корабля. К вечеру, когда море заштормило, косматые волны швыряли эсминец, как чайкино перо. Лопнули буксирные концы, завести их снова не удалось, хотя на корабле кроме экипажа были еще и рабочие-судостроители. Они мужественно боролись за сохранение эсминца, но взять ситуацию под свой контроль им не удалось. Волны так бросили на берег корабль, что он разломился на части. Хуже того, погиб рабочий, хотя действия капитана 3-го ранга Горшкова, принимавшего все меры для спасения корабля и людей, были правильными.

Для Кузнецова это была первая потеря корабля в его службе, что обострило его чувства до предела, но Горшкова он выслушал сдержанно.

— Клянусь вам своей честью, товарищ командующий, я сделал все что мог, — дрогнувшим голосом произнес Горшков.

— Где погибший рабочий?

— Я поручил своему заместителю доставить его родне, оказать необходимую помощь в похоронах.

Уточнив еще ряд моментов, Кузнецов сказал:

— Я не вижу вашей вины в этой трагедии. Так и доложу высшему начальству.

— Я очень переживаю за то, что произошло. — Горшков почувствовал, как ползут по лбу капельки пота. — Я так старался, и вдруг…

— Напишите на мое имя рапорт, в котором изложите все обстоятельства дела. — Николай Герасимович задумчиво потер пальцами щеку. — И еще: поручите штурману проложить на кальке курс движения отряда кораблей и обозначьте место, где погиб эсминец…

С болью в душе Кузнецов доложил шифровкой о ЧП в Москву. Теперь он ждал, что ответят ему. На другой день на его имя поступила телеграмма от наркома ВМФ Фриновского{Фриновский Михаил Петрович (1898–1939) — командарм 1-го ранга (1938), в 1933–1938 гг. начальник пограничной и внутренней охраны НКВД, в 1938–1939 гг. нарком ВМФ СССР.}. Депеша была короткой, как выстрел: «Вам срочно прибыть в Москву». Член Военного совета флота Волков увидел, как побледнел Кузнецов.

— Что-нибудь серьезное? — только и спросил Волков.

— Вот прочти. — Комфлот отдал ему листок.

— Худо дело, Николай Герасимович, — ознакомившись с телеграммой, сказал член Военного совета. — Можешь и под трибунал загреметь. Надо снять с должности комбрига Горшкова, это он нас подвел.

— Яков Васильевич, Горшков невиновен в гибели корабля, — возразил Кузнецов. — Руководил он операцией грамотно. Все дело в лютом шторме.

— Жалеешь Горшкова, а тебя никто не пожалеет, — упрекнул его Волков. — Человек ты не без таланта, умен, море булькает у тебя под тельняшкой. Я боюсь, что начальство это не оценит. Ты же знаешь, уже немало арестовано нашего брата.

— Поживем — увидим! — усмехнулся Кузнецов, а про себя отметил: «Он прав: вождь суров и пощады от него не жди!»

(Случилось, однако, так, что вскоре арестовали не комфлота Кузнецова, а члена Военного совета Я. В. Волкова: его обвинили во вредительстве на флоте и отправили в лагеря. Кузнецов вновь увидел Волкова в 1954 году. Оказалось, десять лет он провел в тюрьме где-то в Сибири. Приехал в Москву и прямо с вокзала прибыл к Кузнецову на службу. Николай Герасимович сделал все необходимое, чтобы помочь ему. «Когда мы поговорили, — рассказывал Кузнецов, — я попросил Якова Васильевича зайти к моему заместителю по кадрам и оформить нужные документы. «Какой номер его камеры?» — спросил, горько улыбнувшись, бывший член Военного совета. Тюремный лексикон въелся в него за эти годы».

То, как тепло отнесся Кузнецов к своему соратнику по флоту, тронуло Волкова, и слез своих он не скрывал. «Смешно было бы отнести себя к героям, — писал он Николаю Герасимовичу в августе 1961 года. — Нет, я просто мученик, не пошел на провокации, не торговал совестью и честью, не дал показаний на себя и на других, не дал «сетку» по ВМА, ВМУ и ТОФ. А какую «сетку», я до сих пор не знаю, но за это меня били смертным боем, истязали, делали «котлету», вешали, расстреливали (фиктивно), но процедура была проведена по всем правилам, с «жузой», а затем — «отставить!» — завтра расколем до того места, где спина теряет свое благородное название… Вот почему я прошу тебя дать мне свое фото, чтобы дети и внуки смотрели на того, кто активно вмешался и помог мне быстрее вернуться к жизни». — А.З.)

Поездка в Москву тревожила Кузнецова. А вдруг и вправду арестуют? Поэтому, прежде чем сесть в поезд, он черкнул матери Анне Ивановне, которая все еще жила в деревне Медведки, что находилась близ города Котласа (отец Герасим Федорович Кузнецов умер летом 1915 года, когда Николаю исполнилось одиннадцать лет): «Мама, дорогая моя, давно тебе не писал, ты уж прости, много у меня разных и важных дел. Тебя я очень люблю и сильно скучаю. Как ты, не шалит сердечко? Побереги себя. Обо мне не волнуйся — у меня все хорошо. Надеюсь, что скоро встречусь с тобой. Целую. Твой Колька».

Подхватив саквояж, Николай Герасимович поспешил на вокзал. По дороге заехал к секретарю Приморского крайкома ВКП(б) Пегову, с которым давно дружил. Тот был на месте.

— Николай Михайлович, просьба к тебе, — сказал Кузнецов необычно грустно и раздумчиво. — Вот это мое письмо передай, пожалуйста, матери, если со мной что-нибудь случится. Сам знаешь, куда вызывают…

— Мрачные у тебя мысли, Николай Герасимович, — осадил его Пегов. — Твоей вины в гибели корабля нет. И еще. Прежде чем наказать человека, проводят расследование, а уж потом…

— В ноябре тридцать седьмого командующего флотом, моего шефа Киреева{Киреев Григорий Петрович (1890–1938) — флагман 1-го ранга (1935), в 1937–1938 гг. командующий Тихоокеанским флотом.} вызвали в Москву, арестовали там, и сюда он больше не вернулся. До Киреева в Москву уехали Викторов и Окунев и тоже не вернулись. А ты говоришь — расследование!

Пегов смутился, на щеках даже появилась краснота, а в черных глазах — настороженность.

— Я уверен, что ты сюда вернешься, — сказал он и вмиг повеселел. — Мы еще не раз сходим с тобой на рыбалку, а в лесу постреляем глухарей.

— Хотелось бы, — обронил Кузнецов.

Всю неделю, пока ехал в скором поезде, он чувствовал себя каким-то отрешенным, под стук колес то и дело в голове возникал вопрос: как с ним поступят? Даже в Москве, когда его принял нарком ВМФ Фриновский, настроение не изменилось. Нарком был высок ростом, худощавый, большие серые глаза холодно блестели. До этого Фриновский ведал пограничной охраной и к флоту отношения не имел, и то, что его назначили командовать военным флотом, удивило Кузнецова. Но он был настороже и вопросов не задавал. А Фриновский жестко, как привык, наверное, разговаривать с людьми на границе, спросил:

— Как вы умудрились угробить новый корабль? — На его лице застыла едва заметная ухмылка, а в глазах замельтешили злые огоньки. — Докладывайте, я слушаю. Только без оправданий. Я этого не люблю.

Кузнецов объяснил, как все было.

— Вам придется держать ответ перед правительством, — предупредил нарком. — Завтра в десять утра начнет работу Главный военный совет ВМФ. Прошу не опаздывать.

«Черствый, как сухарь, даже не спросил, как я доехал, где остановился, что меня тревожит», — грустно подумал Кузнецов, покидая кабинет наркома.

На Главном военном совете ВМФ обсуждались проблемы стратегического развития большого флота, строительства новых кораблей. Кузнецов не был безучастным ко всему этому и, когда взял слово, говорил о подготовке кадров для военного флота, создании новых военно-морских баз. Он внес предложение вывести из Владивостока торговый порт в бухту Находка и превратить город в закрытую военную базу.

— Сейчас Владивосток похож на проходной двор, — съерничал Николай Герасимович. — Все, кому не лень, приходят на причалы и разглядывают наши корабли. Есть среди зевак и иностранцы со своих транспортов и судов, среди них особенно выделяются японцы. Такое положение продолжаться не может!..

— У вас весьма зрелые мысли, — сказал ему во время вечернего чая нарком ВМФ Фриновский. — Мы это дело учтем.

— Давно бы пора учесть, — обронил Кузнецов.

На заключительном заседании, которое проходило в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца, кроме Сталина Кузнецов увидел членов Политбюро Молотова, Ворошилова, Жданова, Микояна, Калинина. Судя по улыбкам и репликам, у всех было хорошее настроение. Выступали флотские военачальники Фриновский, Юмашев, Левченко, Дрозд…

— Разрешите мне? — Кузнецов поднялся с места и подошел к трибуне. — Товарищи! — Голос его в притихшем зале прозвучал звонко, как натянутая струна. — Почти год я был в республиканской Испании, где в боях и на суше сражались наши добровольцы. Там я увидел много нового и ценного в использовании военного флота против мятежников Франко. Мы участвовали в конвоировании транспортов с оружием и боевой техникой, которые приходили из Советского Союза, охраняли их от нападения кораблей противника. Что хотелось бы подчеркнуть в первую очередь? — горячо продолжал комфлот. — Хочу сказать о важности для флота высокой боевой готовности, о противовоздушной обороне кораблей и военных баз по опыту войны в Испании…

Говорил Кузнецов о том, что хорошо знал и что внедрял на кораблях Тихоокеанского флота. Но когда он коснулся гибели эсминца «Решительный», Сталин вдруг прервал его:

— Скажите нам, вы приняли все меры для спасения корабля?

Голос у вождя был сух, слегка скрипуч. Комфлот, однако, не смутился, он честно заявил, что люди стойко боролись за спасение эсминца, но сильный шторм сделал свое цело.

— Что касается руководителя операции комбрига Горшкова, — подчеркнул Кузнецов, — то к нему у меня претензий нет и в гибели «Решительного» он невиновен.

— Это как же понимать, корабль погиб, а виновных нет? — съязвил Молотов, глядя на комфлота.

— Есть виновник, Вячеслав Михайлович, — тихо произнес Николай Герасимович. — Это я, командующий флотом. Я в ответе за все, что делается на кораблях.

— Тогда вас и надо наказать, — грубо бросил Молотов.

Сталин, однако, усмехнулся в усы.

— Под суд никого отдавать не будем, — сказал он. — Но в другой раз вы, товарищ Кузнецов, так легко не отделаетесь!

У комфлота отлегло на душе.

Через месяц он снова прибыл в столицу как делегат XVIII съезда партии. Сталина он увидел совсем другим… В перерыве, когда Кузнецов и Штерн{Штерн Григорий Михайлович (1900–1941) — генерал-полковник, Герой Советского Союза. В 1937–1938 гг. главный военный советник в Испании, в 1941 г. начальник Управления противовоздушной обороны РККА.}, начальник Управления противовоздушной обороны, беседовали в сторонке, к ним подошел Сталин и вручил Николаю Герасимовичу листок. Это был рапорт Фриновского, он просил освободить его от обязанностей наркома «ввиду незнания морского дела».

— Теперь вам придется выступить на съезде, — сказал Сталин.

— Я готов, у меня есть мысли, — сдержанно ответил Кузнецов и вернул вождю рапорт Фриновского.

«Я шел к трибуне, изо всех сил стараясь совладать с волнением, — признавался Николай Герасимович. — Говорил я об агрессивных замыслах японской военщины, о ее провокациях на границе. Затем рассказал о нашем Тихоокеанском флоте, заверил делегатов, что моряки готовы до конца выполнить свой долг перед Родиной…»

Кажется, все прошло хорошо, и утром Кузнецов собирался уезжать во Владивосток. Однако в час ночи за ним из Кремля пришла машина.

— Вас срочно требует товарищ Сталин! — объявил ему дежурный комендант — высокий, стройный, с карими задумчивыми глазами.

Он открыл дверцу машины, Николай Герасимович сел на заднее сиденье, недоумевая, зачем он так срочно потребовался вождю. Но странное дело — он был спокоен, словно ехал не в Кремль, а в театр.

Черная, как ворон, «эмка» неслась по ночному городу. Но вот открылись Боровицкие ворота, и машина въехала в Кремль.

Когда Кузнецов открыл массивные двери кабинета, то услышал голос вождя:

— Садитесь, пожалуйста. — Сталин кивнул ему на кресло. — Поближе ко мне, а то на съезде я вас хорошо не разглядел.

— Он у нас скромный, — улыбнулся Молотов, подавая вождю какие-то бумаги. — Но на язык сей флотоводец острый, не смолчит, если этого требует дело.

«И тут Вячеслав Михайлович меня уколол, — грустно подумал Николай Герасимович. — Отчего вдруг он так сердит?..»

— А чего стоит командир, который не может постоять за себя и за то дело, кое ему поручено? — воскликнул Жданов, кончиками пальцев пощипывая усы. — А такие у нас на военном флоте есть, и ставят их командирами кораблей напрасно. Проку от таких горе-руководителей мало. Они напоминают мне отсыревшие патроны: пшикают, а взрыва нет.

— Что-то ты, Андрей Александрович, ударился в философию, — весело заметил Сталин. — Видишь, наш гость уже покраснел. — И, не дождавшись реакции комфлота на свои слова, спросил: — Как вам служба на Тихом океане, по душе?

— Еще как по душе! — улыбнулся Кузнецов. — Я долго служил на Черноморском флоте, жил в Севастополе, Но во Владивостоке совсем иные масштабы. Там обилие бухт, заливов, островов. А названия бухт? Патрокл, Улисс, Диомед — впечатление такое, будто привезли их с собой попавшие сюда древние греки. А остров Русский? Вы бы видели, как он красив…

Николай Герасимович легко и свободно говорил о том, что легло на душу, и кажется, его слова пробудили в вожде светлые чувства, ибо слушал он комфлота внимательно, слегка улыбался, потом взял трубку, набил ее табаком и хотел было закурить, но отложил в сторону. Николай Герасимович сидел так близко, что видел на его рябоватом лице оспины, уже проступившую седину в усах и веселинки в глазах. А когда вождь стал задавать ему вопросы о флоте, о кораблях, о том, как, по его мнению, работает наркомат, голос у него был тихий, словно он устал за день.

— Вы сказали о красоте острова Русский, — заговорил Сталин. — Но там ведь кроме этого острова есть и другие манящие места, скажем, бухта Золотой Рог или залив Советская Гавань. И климат там, как в Ялте: Владивосток расположен почти на широте Батуми. Как-то я собрался съездить на Дальний Восток, но Вячеслав Михайлович запротестовал: мол, как же мы тут без вас, дел-то государственных хоть отбавляй. Что мне оставалось делать? — не то в шутку, не то всерьез спросил вождь.

— Вы уж сами решайте, товарищ Сталин, я еще не дорос давать вам советы, — смутился комфлот.

— Не дорос? — усмехнулся Сталин. — А кто предложил перевести торговый порт из Владивостока в бухту Находка?

— Так это же по моей, морской, части, — слукавил Кузнецов.

— Вот-вот, по морской части, — повторил Сталин и посерьезнел. — Очень дельное предложение! Видимо, мы пошлем туда товарища Жданова, он с месяц поживет там, все хорошо посмотрит, и мы решим, как нам быть. Я надеюсь, вы на месте поможете ему во всем разобраться? — В глазах вождя появилась хитринка.

— По долгу службы обязан это сделать, — отозвался Кузнецов.

Поговорили еще о хасанских событиях{Хасанские события — в июле-августе 1938 г. в районе озера Хасан (Приморский край, у залива Посьет) советские войска нанесли поражение японским войскам, пытавшимся захватить советскую территорию между Хасаном и государственной границей.}, потом вдруг Сталин спросил:

— Если мы предложим вам работу в Москве, что вы на это скажете?

Кузнецов на секунду смешался, но тут же взял себя в руки.

— Человек я военный, где прикажут, там и буду служить, хотя опыта работы в центре у меня нет.

— Понятно! — Сталин закурил трубку. — У вас есть вопросы? Нет? Тогда вы свободны.

Утром, едва над столицей полыхнула заря, словно в небе кто-то зажег костер, Кузнецов прибыл в наркомат. Там ему объявили, что он назначен первым заместителем наркома Военно-морского флота, несмотря на то что после отставки Фриновского нового наркома ВМФ еще не было. Все случилось так неожиданно, и поначалу Николаю Герасимовичу не верилось, что это происходит наяву. Даже Пегов заметил, что он чем-то взволнован, а когда узнал, то тут же поздравил.

— Я так за тебя переживал, но слава Богу, все обошлось… Ценит тебя вождь, а это немаловажно для твоей карьеры.

— О карьере, Николай Михайлович, я не думаю, а волнует меня то, как начну свою работу в центре и будут ли мной довольны. Человек я прямой, и если что не по мне, не побоюсь заявить об этом самому вождю.

— Ты все еще холостой? — спросил Пегов. — Надо бы тебе жениться, дружище, тогда и на работе будет легче дышаться.

Кузнецов захохотал.

— Ты чего? — удивился Пегов и даже заметно обиделся.

— Женат я, Николай Михайлович, вот что! Расписался в дни работы съезда, а точнее — тринадцатого марта!

— И кто же она? — Пегов присел в кресло рядом. — Ну-ка, поделись со мной, я же твой друг…

— Она очень симпатичная! — воскликнул Николай Герасимович. — Верой Николаевной величают. Москвичка! Девичья фамилия — Шетохина, а теперь стала Кузнецовой.

— Где ты ее приметил?

— В Главном морском штабе ВМФ, в конструкторском бюро. А живем мы с ней в гостинице «Москва», там, где и ты сейчас. Так что приходи сегодня вечерком, выпьем по рюмашке коньяка в честь моей женитьбы. Там и увидишь мою избранницу…

Заголосила «кремлевка». Кузнецов снял трубку.

— Жданов говорит, — раздался в ней басовитый голос. — Николай Герасимович, товарищ Сталин предложил мне и вам срочно выехать во Владивосток и Хабаровск. Нам надлежит проработать ряд вопросов, в том числе и ваше предложение по выводу торгового порта из главной базы флота в Находку.

Кузнецов было сослался на занятость, обилие бумаг, по которым надо принять решение, но Жданов перебил его:

— Бумаги подождут. И не вздумайте говорить о них товарищу Сталину, он вас не поймет.

— Когда выезжаем?

— Послезавтра, двадцать восьмого марта…

Флотские вопросы в ЦК партии курировал Жданов, от него многое зависело в строительстве кораблей и морских баз. Поэтому поездку с ним Кузнецов решил использовать на благо флота, и это ему удалось. В поезде, когда они ехали целую неделю, и там, на флоте, Николай Герасимович рассказал Жданову немало интересного о кораблях и людях, о том, чем «болеет» флот, что надо сделать в первую очередь, чтобы поднять его боеготовность. Жданов признался ему, что сам он — больше речник, чем моряк, но к морю неравнодушен. На Каме и в Перми он воевал в Гражданскую войну, потом немало лет проработал секретарем крайкома партии в Горьком.

— Но я вам помогу, Николай Герасимович, — заверил он. — Слышали, что говорил Сталин? Нам нужен флот большой и сильный, ради этого мы пойдем на любые жертвы, но эту задачу выполним!..

Поездка для Николая Герасимовича была полезной. Ему казалось, что он убедил секретаря ЦК партии Жданова, как важно начать ускоренными темпами строить корабли, делая основной упор на подводные лодки. И когда они вернулись в Москву, на другой же день в ЦК партии были обсуждены итоги поездки. Пригласили в Кремль и Кузнецова. Присутствовали все члены Политбюро. Жданов коротко, но убедительно изложил проблемы Дальнего Востока, рассказал о делах Приморского края, о Тихоокеанском флоте. Тут же было принято решение о переводе торгового порта в Находку.

— В изучении всех флотских проблем мне помог товарищ Кузнецов, — официально заявил Жданов. — Флот он знает, живет им.

Услышав свое имя, Кузнецов смутился. Когда Жданов сел, с места поднялся Сталин.

— Товарищи, может быть, сейчас мы решим морской вопрос? — обратился он к членам Политбюро.

— Надо бы решить, Иосиф Виссарионович, — отозвался Молотов.

Жданов добавил:

— Больше откладывать нет смысла.

— Хорошо. — Сталин взглянул на комфлота. — Вы свободны, товарищ Кузнецов.

Николай Герасимович так и не понял, о каком «морском вопросе» они вели речь. Но когда после обеда он вернулся на службу, то на своем столе увидел красный пакет. Пробежал глазами текст и почувствовал, как гулко забилось сердце. Это был Указ Президиума Верховного Совета СССР о назначении его наркомом Военно-морского флота СССР. Он так разволновался, что не сразу услышал звонок «кремлевки». Сталин приглашал его к себе.

— Вы довольны назначением? — спросил он, едва Кузнецов переступил порог его кабинета. — Не скрою, я сомневался, надо ли ставить вас на этот высокий пост. Может, лучше Галлера или Исакова? Но Молотов и особенно Жданов убедили меня, что вы и есть тот человек, который поднимет флот. А что, пожалуй, они правы. Есть у вас и опыт, и знания. Я помню, как с Серго Орджоникидзе мы посетили крейсер «Червона Украина», которым вы командовали. Нам очень понравился экипаж. Мы видели, как любят вас моряки. А это большое счастье, когда подчиненные ценят своего командира, тогда по его приказу они пойдут в огонь и воду. Так вы довольны?

— Боюсь, как бы не оплошать, — робко произнес Кузнецов.

— Постарайтесь не оплошать, — необычно мягко сказал Сталин. Улыбка скользнула по его губам и тут же угасла. — Желаю вам успехов на ответственном посту!..


Кузнецов, вернувшись в кабинет, устало опустился в кресло. Нахлынули воспоминания. Память воскресила осень 1935 года. Крейсер «Червона Украина», которым он тогда командовал, по боевой подготовке занял первое место на флоте. Командующий Черноморским флотом флагман флота 2-го ранга Кожанов{Кожанов Иван Кузьмич (1897–1938) — флагман флота 2-го ранга, в 1931–1937 гг. командующий Черноморским флотом.}, державший свой флаг на крейсере, пригласил Кузнецова в каюту и поздравил его с успехом.

— Видишь вот эту бумагу? — кивнул он на стол. — Написал реляцию в Москву, чтобы как лучшего командира, тебя наградили орденом Красной Звезды!

— Не рано ли поздравлять, Иван Кузьмич? — усмехнулся Кузнецов. — Вдруг высокое начальство откажет? Да и не ради награды я стараюсь…

— Ты, как всегда, прям и честен, Николай Герасимович, — улыбнулся Кожанов. — Верю, что стараешься не ради орденов, но за добрые дела не грех и орден дать как стимул к новым доблестям. К тому же ты командир, на тебя подчиненные держат пеленг в службе. — Комфлот достал папиросы и закурил. — Знаешь, я в двадцать два года стал командиром отряда моряков на Волге. Шла Гражданская война. Красные рубились с белыми не на жизнь, а на смерть. Высадились мы как-то на суше и сразу в бой. Скомандовал своим орлам идти в атаку, но никто не поднялся, лежат, прижавшись к земле. А вражьи пули косят траву. Тогда я вскочил с наганом в руке и во всю глотку заорал: «За мной, в атаку!» И моряки стеной пошли на беляков. Тогда-то я и понял, что личный пример командира что маузер — бьет наверняка. А вообще-то военного лиха я хлебнул сполна, особенно когда командовал экспедиционным корпусом на Каспии и вместе с Федором Раскольниковым{Раскольников Федор Федорович (1892–1939) — советский государственный и военный деятель, дипломат, журналист. В 1919–1920 гг. командовал Волжской флотилией, затем Балтийским флотом.} громил английских интервентов.

— И я в девятнадцатом добровольно вступил в Северо-Двинскую военную флотилию в пятнадцать лет, прибавив себе недостающие два года, чтобы стать военным моряком, — сказал Кузнецов. — В боях, правда, не участвовал. Печатал секретные приказы и донесения с фронта. В двадцать втором стал курсантом Военно-морского училища в Петрограде. А вы, наверное, после войны стали командиром корабля?

— Что ты! — махнул рукой Кожанов. — Для меня началась другая война. Практики у меня было хоть отбавляй, а глубоких теоретических знаний кот наплакал. Потому-то в двадцать четвертом стал слушателем Военно-морской академии. Там меня крепко подковали. После учебы попросился на корабли, но направили военно-морским атташе в Японию. Повезло лишь после возвращения на Родину — назначили командиром эсминца «Урицкий». Вдоволь наглотался морской солености, но от моря не ушел. В тридцать первом стал командующим флотом.

— В это время я учился в Военно-морской академии, закончил ее в тридцать втором с отличием…

— И тебя начальник Морских сил РККА наградил пистолетом системы Коровина как командира-ударника? — прервал его Кожанов. — Так или я что-то напутал?

— Все верно, а кто вам рассказал? — удивился Кузнецов.

— Сорока на хвосте принесла! — пошутил Кожанов. И серьезно добавил: — Плох тот командир, который ничего не знает о своих подчиненных. Кстати, на днях я познакомился с твоей женой Натальей Казимировной.

— Где? — снова удивился Николай Герасимович.

— На причале. Она с малышом приходила к тебе, а ты уже ушел в море. Красивая у тебя жена. Любишь ее?

Кузнецов шевельнул бровями.

— Сына мне родила, как же ее не любить?!

Кожанов помолчал, о чем-то задумавшись. Потом спросил Кузнецова, почему на прошлой неделе, когда корабли вернулись с моря, тот ночевал на корабле. Об этом ему сказал старпом.

— Повздорил я с женой, — признался Николай Герасимович. — У Натальи колючий характер… Пришел домой, а ее нет. Оказывается, оставила сына у соседки, а сама ушла к подруге. Вернулась поздно ночью. Ну а я, значит, вспылил…

— С женой воевать грешно, — с усмешкой заметил Кожанов. — Ты уж постарайся сдерживать свои эмоции. Думаешь, у меня жена сахар? Как бы не так! Тоже порой ссоримся, но я стараюсь во всем ей уступать.

«Моя Наталья на мужиков глаза пялит», — едва не вырвалось у Николая Герасимовича.

— Пора тебе помириться с ней, не то если придет ко мне с жалобой, пеняй на себя. У командира семья должна быть крепкой!

— Учту, товарищ командующий, — напряженным голосом произнес Кузнецов.

Кожанов ценил его за «неукротимую энергию и энтузиазм».Кузнецов разработал систему боевой готовности одиночного корабля, позже ее внедрили на всех флотах. Если раньше крейсер готовился к выходу в море едва ли не четыре часа, то теперь метод экстренного прогрева турбин позволял это сделать за 15–20 минут. По инициативе Кузнецова комендоры{Комендоры — артиллеристы.} крейсера повели борьбу за поражение противника первым залпом. Почин «Червоной Украины» подхватили другие корабли, а вскоре и весь флот.

— Я, конечно, не герой, но приятно, когда по моему крейсеру равняются другие, — сказал Николай Герасимович, когда на разборе учений комфлот похвалил его.

Правда, в тот же день начальник штаба Душенов за чашкой чаю как бы вскользь заметил Кожанову: мол, на крейсере люди хорошо действуют на учениях, а в повседневной службе там имеются серьезные огрехи…

— Да? — насторожился комфлот.

В канун ноябрьских праздников Кожанов неожиданно устроил проверку боевой готовности крейсера. Едва ступив на палубу корабля и приняв рапорт капитана 2-го ранга Кузнецова, он сухо произнес:

— Боевая тревога! Срочный выход в море! — И, понизив голос, добавил, глядя на недоумевающего командира: — Хочу проверить организацию службы на общекорабельном учении, имитируя бой с противником.

— Есть! — повеселел Кузнецов.

Колокола громкого боя раскололи тишину в Севастопольской бухте. И вот уже крейсер снялся с якоря и взял курс в открытое море. За кормой белым кружевом пенилась вода, чайки резали крыльями воздух, озорными криками провожая корабль. Густая синева висела над водой, и шторма не предвиделось. Но когда начались учения, подул северный ветер, нагнал волну, и работа на боевых постах резко осложнилась. Но моряки действовали так, словно и вправду шел морской бой. Они отражали атаки самолетов противника, боролись с пожаром в корме, куда «попала» торпеда, комендоры стреляли по щиту, который тащил за собой другой крейсер, и накрыли цель первым залпом.

— Я хотел бы сам посмотреть щит, — сказал Кожанов, глядя на командира корабля.

Крейсер подошел к щиту, и все увидели на нем большие дыры. Комфлот подозвал к себе артиллериста корабля Аркадия Свердлова и крепко пожал ему руку.

— Молодцы ваши комендоры: цель поражена с первого залпа. Так держать!

Свердлов смутился и совсем не по-уставному ответил:

— У нас, товарищ командующий, есть традиция — бить врага наверняка!..

Крейсер возвращался. Уже темнело. В небе зажглись первые звезды. На море была зыбь. Оставив за себя на мостике старпома, Кузнецов спустился в каюту командующего и пригласил его отужинать.

— Не откажусь!..

Во время ужина комфлот спросил Кузнецова:

— Хочешь знать, почему я сделал внезапную проверку экипажу? Так вот, в штабе флота кое-кто считает, что экипаж «Червоной Украины» трудится в поте лица лишь на учениях, а в повседневной службе у вас порядка нет.

— Кто этот кое-кто? — В голосе Кузнецова звучала обида.

— Зачем тебе знать? — усмехнулся Кожанов. — Главное, я убедился, что это не так…

Кузнецов пришел домой усталый и какой-то разбитый. Жил он с женой и сыном в трехкомнатной квартире, которую получил год назад, когда в Севастополе построили дом для флагманов. Было уже поздно, но жена не спала. Уложив сына в детской, она сидела на диване и читала книгу. Увидев мужа, встала.

— Что-то ты засиделся на своем крейсере, дорогой морячок! — с улыбкой промолвила она и шагнула к нему, чтобы снять с его головы фуражку, но он мягко возразил:

— Я сам… — Кузнецов повесил фуражку на вешалку. — Витек уже спит?

— Намаялся с игрушками.

Наталья присела к столу. Она и вправду была красива. Лицо открытое, глаза большие, черные, блестящие. Над ними такие же черные брови. Но порой в ее глазах была такая грусть, что Николаю Герасимовичу становилось не по себе, казалось, что это он чем-то обидел жену.

— Ужинать будешь?

— Нет, я сыт, на своем корвете ел котлеты с гречкой. — Он сел на диван, ладонью пригладил волосы. — Устал я чертовски. Комфлот устроил проверку крейсеру, и весь день в море мы «сражались» с противником.

— И как он, Кожанов, остался доволен? — Наталья повела бровью.

— Экипажу и мне персонально объявил благодарность!

— Ты, конечно, рад? — В глазах жены читалась усмешка.

— Море — моя жизнь, и, если все идет как надо, почему бы не радоваться? — Кузнецов помолчал. — Кстати, о тебе Иван Кузьмич сказал, что ты красива.

— Вот как! — воскликнула Наталья. — А мне он не понравился, глаза раскосые, как у японца. Я случайно познакомилась с ним. Хотела тебя увидеть, но крейсер уже ушел в море. Так объяснил мне дежурный КПП. Собралась уходить, как к причалу подкатила легковушка и из нее вышел какой-то начальник. Из рапорта дежурного я поняла, что это и есть командующий флотом. Он поздоровался со мной, спросил, кто я и зачем пришла. Он был вежлив, сдержан, улыбался и даже пошутил: мол, не сбежала ли я с картины художника? Вообще-то забавный ваш комфлот.

— Мне он по душе, — сказал Николай Герасимович. — Умен, прост в общении с людьми, моряки его почитают…

Утром на крейсер пришли свежие газеты. Кузнецов развернул «Красную Звезду», в глаза бросился крупный заголовок: «Капитан первого ранга». Николай Герасимович прочел статью на одном дыхании. В ней комфлот назвал его «самым молодым капитаном первого ранга всех морей мира».

— Я ничего не напутал в статье? — спросил Кожанов, когда зашел к Кузнецову в каюту.

— Нет, — смутился Николай Герасимович.

— Наталья Казимировна расцелует тебя, когда узнает, что ты капитан 1-го ранга.

— Вряд ли, Иван Кузьмич, — грустно отозвался Кузнецов.

— Отчего вдруг?

— Мы с ней снова повздорили, и кажется, серьезно. — Помолчав, он вдруг выпалил: — У нее кто-то есть… Я случайно услышал, как она любезничала с ним по телефону.

— «Любезничала по телефону…» — усмехнулся Кочанов. — Она что, лишена права иметь знакомых? Ты меня удивляешь, Кузнецов. Ревность бушует в твоей груди, вот что!..

Прошло три месяца. Наступил Февраль 1936 года. Перед Днем РККА Кузнецову позвонил его друг флагманский инженер-механик бригады крейсеров Николай Прохватилов.

— Николашка, ты уже собрался в поездку?

— Какая еще поездка? — едва не выругался Николай Герасимович.

— Разве старпом не сказал тебе о моем вчерашнем звонке? Ты награжден орденом Красной Звезды, а я — орденом «Знак Почета». Группа награжденных моряков-черноморцев завтра выезжает в столицу, велено и нам быть. Телеграмму подписал комфлот.

— Я был в штабе и старпома не видел. Спасибо, что дал знать.

— Что надо было Прохватилову? — спросила Наталья, когда муж положил трубку.

— Завтра вечером мы с ним выезжаем в Москву, там нам вручат ордена.

— Коля, милый, и я поеду с тобой! — воскликнула жена. — Хочу повидать столицу, пройтись по Красной площади, увидеть Кремль. А вечером вместе пошли бы в Большой театр. Ты не возражаешь?

— Ни к чему это, Наташа, — возразил Кузнецов. — Вот дадут мне отпуск, тогда и поедем с тобой куда пожелаешь.

Жена грустно молвила:

— Жаль, но пусть будет так, как ты решил.

Ордена вручали в Кремле 17 февраля. Дни в столице стояли морозные. Улицы замело снегом. Когда они приехали, весь день резвилась шальная метель, наметая сугробы. Лишь под вечер улеглась она, небо прояснилось от серо-бурых туч, небосклон загорелся звездами. Военных моряков принимал Михаил Иванович Калинин, председатель ЦИК СССР. Был он весел, седая клинышком бородка шевелилась как живая, в глазах задорно горели огоньки. Говорил он просто, но находил для награжденных такие слова, которые бередили душу, заставляли сопереживать вместе с ним.

— Так это вы командир крейсера «Червона Украина»? — спросил Калинин, когда вручал Кузнецову орден. — Товарищ Сталин и Серго Орджоникидзе гостили на вашем корабле, они с похвалой отзывались об экипаже. Ваш корабль — лучший на военном флоте, и не зря вас наградили. — Он вручил Кузнецову орден Красной Звезды.

— Служу Советскому Союзу!.. — волнуясь, произнес Николай Герасимович.

Вечером моряки отправились в Большой театр. Кузнецова и Прохватилова пригласили в литерную ложу. Шла опера «Пиковая дама».

— Знаешь, Николай, я уже скучаю по кораблю, — признался Кузнецов своему другу.

— И по жене, наверное, соскучился, — улыбнулся друг. — Завтра уедем в Севастополь, так что не грусти…

Когда поезд прибыл в город, шел сильный и холодный дождь. Рядом с Приморским бульваром гулко дышало море, оно ворчало сердито и устало. Время было позднее, и Николай Герасимович решил не идти на корабль, а поспешил домой. Открыл квартиру своим ключом, но жены дома не было. Кроватка сына пуста. Кузнецов стал гадать, куда же ушла жена. Наспех перекусив, он вышел во двор. Ночь темная, лишь над морем чуть просияло, кое-где осколками алмаза горели звезды. Серп луны был бледно-розовым, словно его накрыла кисея. Но где же Наталья, куда она ушла? Наверное, гостит у Кати, своей подруги. Недавно та разошлась с мужем, штурманом с эсминца «Железняков». Детей у них не было, а работала Катя буфетчицей в авиагородке, там и жила, но в каком доме — Кузнецов не знал.

Он поднялся в свою квартиру. На душе неприятный холодок, словно туда упала капля дождя. Взгляд упал на корабельные часы, висевшие на стене в прихожей. Половина двенадцатого, а жены все нет. Не раздеваясь, Николай Герасимович прилег на диван и вскоре уснул.

Разбудил его шум машины во дворе. Он встал и подошел к окну. Машина, сверкая фарами, развернулась и уехала. Он присел на диван, и тут звякнул дверной замок и в прихожую вошла Наталья с сыном на руках.

— Коля, ты уже приехал? — растерянно спросила она. — Возьми у меня Витюню и положи в кроватку. Он спит.

Положив сына, Кузнецов спросил:

— Где ты была?

— У Кати в городке, — ответила жена, расчесывая волосы перед зеркалом. — У нее сегодня день рождения… А ты давно приехал? Мог бы мне из Москвы позвонить, я бы тебя встретила, — с обидой в голосе заметила она. — Как съездил, орден вручили? Покажи…

— Он на тужурке.

Наталья долго разглядывала орден, потом сказала:

— Поздравляю, Коленька, ты его заслужил. — И то ли в шутку, то ли всерьез добавила: — Как же тебе не дать орден, если ты любишь море и корабль больше, чем свою жену!

Она ждала, что он рассердится, станет упрекать ее, что ушла к подруге, допоздна засиделась там, а он был тих, только и спросил:

— Как ты добралась домой в такой позднее время?

— Летчик привез нас с сынком на машине.

— Он что, твой знакомый?

— Не мой, а Кати! — Она встала и заходила по комнате, ломая пальцы. — Ты что, ревнуешь меня?

Николай Герасимович засмеялся:

— Чего ради? Ревность — чувство плохое, она может толкнуть человека на дурной поступок, а я подобное не приемлю.

На ее тонких губах застыла усмешка. Она подошла к нему, поцеловала в щеку.

— Еще раз поздравляю тебя с орденом! Я уверена, что скоро на твоей могучей груди появится новый орден!.. Ну, я пошла спать. Пожалуйста, не тревожь меня, я так устала… — Она вошла в спальню и закрыла за собой дверь.

Он лег на диван и долго не мог уснуть.

Проснулся рано, выглянул в окно. Ночью выпал снег, и кругом все побелело. Прежде чем уйти на корабль к подъему флага, он хотел поговорить с женой. Подошел к двери и тихо окликнул:

— Ты спишь?

Из комнаты ни звука. Он оделся и неслышно вышел, прикрыв за собой дверь.

Всю неделю крейсер был в море, и все это время Николай Герасимович не знал покоя. Скребло на душе от мысли, что то и дело у него случаются ссоры с женой, какие-то недомолвки в разговорах с ней, хотя все это ему претило. Не такой он по натуре человек, чтобы из мухи делать слона, но и позволить Наталье вести себя так, как ей заблагорассудится, он не мог. «Любит ли она меня? — вдруг задал он себе этот вопрос и почувствовал, как по спине пробежал холодок. — Если не любит, тогда почему рожала сына? Или, быть может, я в чем-то ее разочаровал? Да нет же, я прям с ней и честен». И тут же его словно иглой уколола мысль: «У нее есть кто-то, иначе она не стала бы со мной ссориться. Вот вернусь из похода и поговорю с ней начистоту…»

Возвратились на базу лишь на восьмые сутки, Кузнецов пригласил к себе старпома.

— Вы остаетесь на крейсере за старшего, а мне надо на берег. Если флагман спросит, где я, доложите, что дома.

Кузнецов садился в катер, когда к нему подошел Николай Прохватилов.

— Приглашаю к себе на ужин, — сказал он. — Надо же орден обмыть.

— Садись в катер, и поедем ко мне ужинать, а в другой раз я к тебе приду. Ну?..

В этот день и случилось то, что должно было случиться. «В тот вечер у Кузнецовых был незнакомый мне летчик, приглашенный Натальей Казимировной, — вспоминал Николай Александрович Прохватилов. — Поговаривали, будто бы он ухаживал за ней. Отдыхали, танцевали, пили вино. Уже далеко за полночь Николай Герасимович после разговора с женой вдруг поднялся и собрался уходить. Выйдя из дома, он в раздумье произнес: «Куда идти?» Тогда я пригласил его к себе. Жена с дочкой находились в санатории, и дома я был один. Николай Герасимович согласился переночевать у меня. Утром, как всегда, к подъему флага мы прибыли на корабль. Из деликатности я не стал расспрашивать его о том, что произошло. Но с тех пор у себя дома он уже никогда не появлялся».

Так что же случилось? Наталья Казимировна знала, что муж ушел в море, будет не скоро и пригласила к себе домой своего поклонника. Когда оба моряка вошли в квартиру, Николай Герасимович не спросил у жены, кто этот летчик и зачем он пришел. Поскольку стол уже был накрыт, он весело бросил:

— Садись, Николай, заодно и мы с тобой опрокинем по рюмашке!..

Но сидеть спокойно за столом и коситься на летчика Николай Герасимович долго не смог, в нем взыграла ревность. Он взял за руку Наталью и вышел с ней в другую комнату.

— Кто он, этот летчик? — спросил он жену и так сжал ее пальцы, что ей стало больно, но она молчала. — Если не скажешь, я спрошу у него сам…

— Я люблю его, — пряча глаза, прошептала Наталья. — И он меня любит…

— Что же мне теперь делать? — растерянно спросил Николай Герасимович.

— Сам решай, — тихо отозвалась жена.

— Жить с тобой я не буду! — Голос его дрогнул и сорвался. — Вернусь с учений и подам на развод…

Всю неделю Кузнецов не сходил на берег. Скучал по сыну. В тот памятный вечер он даже не простился с ним, и эта мысль скребла душу. В середине августа бригада крейсеров вышла из Севастополя и после двухдневных учений бросила якоря на Евпаторийском рейде. Комфлот Кожанов по-прежнему держал свой флаг на крейсере («Червона Украина».) На учениях он и начальник штаба флота Константин Душенов были весьма придирчивы, но каких-либо претензий к командиру крейсера Кузнецову они не высказали. Кожанов во время обеда в кают-компании заявил, что действиями экипажа крейсера он доволен.

— И я тоже, — заметил Душенов. Глядя на комфлота, он добавил: — Иван Кузьмич, вы оказались правы, когда говорили, что командира «Червоной Украины» можно представить к новому ордену.

— Пожалуй, теперь я воздержусь, — молвил Кожанов.

Кузнецов почувствовал, как кровь прихлынула к лицу.

— Не понял вас, товарищ командующий, — смутился Душенов. — На учениях крейсер блестяще выполнил свою задачу.

— Не в этом дело, Константин Иванович, — ответил комфлот. — У нашего командира распалась семья, и это меня огорчило.

— Как распалась? — не понял Душенов.

— Николай Герасимович домой не ходит и заявил жене, что подаст на развод. К лицу ли такое поведение «блестящему командиру»?

Они были в кают-компании втроем, и Кузнецов не смолчал.

— Это мое личное дело, — тихо произнес он. — И пока случившееся отрицательно не сказалось на выполнении мною своих функциональных обязанностей.

— Пока не сказалось, но может сказаться, — сухо возразил комфлот. — Я не хотел бы, чтобы у тебя были неприятности, поэтому советую уладить свои семейные цела. Жена совершила ошибку, увлеклась летчиком, и тебе надо помочь ей исправить эту ошибку.

Кузнецов резко вскочил с места.

— Товарищ командующий, я прошу вас… — громко начал он и сразу умолк, подыскивая нужные слова. — Понимаете, — он пальцами потер виски, — я не могу простить ей измену. Это не в моих силах…

— Не горячись, Николай Герасимович, и хорошо обдумай ситуацию, — посоветовал Кожанов.

На другой день учения продолжились. Утром «Червона Украина» приняла от буксира корабельный щит (по нему крейсер «Красный Кавказ» должен был стрелять из орудий главного калибра), и вышла в назначенную точку, чтобы оттуда начать движение. Кузнецов стоял в рубке с секундомером в руке. Над морем висела серая дымка, дул ветер, но волны были небольшие, и он верил, что крейсер отстреляется как надо. И не ошибся. Когда дальномерщики доложили, что на горизонте показались мачты корабля, крейсер открыл огонь и через несколько секунд Кузнецов в бинокль увидел, как снаряды «Красного Кавказа» накрыли щит.

— Поразили цель с первого залпа! — воскликнул Кузнецов.

Стоявший рядом Кожанов посмотрел в бинокль. Да, в щите появилось несколько дыр. Он повернулся к Николаю Герасимовичу.

— Теперь твоя очередь стрелять, посмотрим, сумеют ли твои орлы сбить конус! — Комфлот добродушно улыбнулся. — Не подведут?

— Не должны, товарищ флагман флота.

— Ну-ну.

Высоко в небе появился самолет, он тащил за собой на буксире цель. Корабельные зенитчики вмиг изготовились к стрельбе. Огонь! Кузнецов увидел, как рядом с конусом вспыхнули белые разрывы от снарядов. Еще, еще… И вот конус сбит! Самолет развернулся и взял курс на аэродром.

— Ничего не скажешь, молодцы зенитчики! — одобрительно произнес комфлот. — Объявите им от моего имени благодарность.

— Есть! — отчеканил Кузнецов.

Стало смеркаться. В сгустившейся темноте крейсера возвращались на Евпаторийский рейд. Ночь спустилась над притихшим морем, берег сверкал огнями. Кожанов вызвал Кузнецова в свою каюту, приказал подать катер к трапу.

— Я убываю в штаб флота, — проговорил он. — Старшим на бригаде крейсеров остается Душенов. К утру я вернусь на крейсер.

— Есть вопрос… — Кузнецов смутился, а комфлот мягка улыбнулся.

— Говори, я слушаю!

— Моя жена была у вас на приеме?

— Была, Николай Герасимович, и мы приятно с ней беседовали.

— Что ей надо было?

— Она просила помочь ей вернуть тебя в семью. Я посоветовал ей решать это дело с тобой. Помирились бы, а?

— Никогда! — вырвалось у Кузнецова. — А сына… сына, Иван Кузьмич, я воспитаю.

И не знал, не ведал Николай Герасимович, что в дальнейших учениях на флоте он не примет участия, так как навсегда покинет крейсер «Червона Украина» и в Севастополь больше не вернется. И причиной тому стала загадочная телеграмма комфлота Кожанова, которую он получил утром. Ему предписывалось срочно выехать в Москву, а зачем — в депеше ни слова! Не напутали ли чего связисты? Но едва крейсер вошел в Севастопольскую бухту, как на его имя поступило сообщение с берега: билет на вечерний поезд ему забронирован!

«Что за ребус?» — выругался в душе Кузнецов. О причине поездки в Москву опять ни слова! Решил переговорить с командующим флотом.

Катер пристал к Графской пристани. Кузнецов сошел на берег и прямиком в штаб флота. Кожанов готовился к учениям и что-то разглядывал на карте. Увидев Кузнецова, он выпрямился.

— Вы уже собрались в дорогу? — спросил он. — Семью свою навестили?

— Я с женой развелся, есть на этот счет документ. Могу показать.

Николай Герасимович полез в карман тужурки, но комфлот сказал:

— Не надо… — Он грузно прошелся по кабинету. — Вы знаете, зачем вас вызывают в Управление Военно-морских сил?

— Скажите, товарищ флагман флота.

— Я и сам не знаю, — усмехнулся тот. — Мне отдал такой приказ начальник Морских сил РККА Орлов, а спрашивать его я не счел нужным.

Загадка разрешилась в Москве, когда Кузнецова принял начальник Управления наркомата Урицкий. Был он невысокого роста, с худощавым лицом и серыми глазами. Военная форма сидела на нем ладно, сапоги начищены до блеска.

— Чайку хотите? — предложил он Николаю Герасимовичу. — Есть мятные конфеты, пирожные.

— Потом, Семен Петрович, вы уж о деле скажите, — смутился Кузнецов.

— Ах вот что! — Урицкий вроде бы растерялся, слегка покраснел, голос у него был глуховатый, но заботливый. — Не знал, что вы такой горячий. Ладно, скажу о деле… Вы назначены в Испанию нашим военно-морским атташе и главным военно-морским советником. Ясно, да? — Урицкий мягко, как девушка, улыбнулся. — А в Испании, как вы знаете, Гражданская война. Там очень горячо! Франко пытается задушить свободу и демократию, ему помогают Германия и Франция. Республика в огне. Но туда мы направляем только добровольцев. Так что вам решать. Можете отказаться. В Мадриде уже находится наш посол Розенберг, следом за ним туда отправился военный атташе Горев…

— Я согласен! — прервал его Кузнецов.

— Тогда попьем чайку и поговорим о деталях…


Испания — это особая веха в жизни Кузнецова. На фронте под Картахеной и в боях на море он не раз рисковал собой, зато приобрел боевой опыт, который потом, по возвращении на Родину, помог ему подготовить наш Военно-морской флот к сражениям с гитлеровскими захватчиками. Николай Герасимович отвечал за морские перевозки из СССР, обеспечивал охрану наших транспортов, доставлявших в Картахену танки, самолеты, орудия, боеприпасы. Фашистские корабли Франко пытались перехватить советские суда, атаковать их, но им это не удавалось.

— Ты-то сам, Николай Герасимович, участвовал в морском бою? — спросил его маршал Буденный, когда Кузнецов гостил у него на даче в Баковке.

— Приходилось, Семен Михайлович. — Глаза Николая Герасимовича заискрились. — В апреле тридцать седьмого республиканская эскадра вышла в море на «охоту» за вражескими кораблями. С командующим испанским флотом Буисом я находился на эсминце «Антекара». В районе Малага — Мотриль линкор «Хайме I», два крейсера и флотилия эсминцев подошли к побережью и обстреляли из орудий боевые позиции франкистов. Не успели мы уйти подальше от берега, как торпедные катера и самолеты мятежников атаковали эскадру. Рядом с эсминцем разорвалась бомба. Я стоял на ходовом мостике, осколок разорвал на плече куртку и разбил прожектор. Еще самую малость в сторону, и он бы шарахнул мне в голову.

— Рисковый ты мужик, — качнул головой маршал, наливая гостю очередную рюмку.

Кузнецов возразил:

— Мне — баста! Кажется, я захмелел…

— А ты закусывай огурчиком! — Маршал поднял рюмку. — Ну, за твои дальнейшие успехи в службе!

Они чокнулись и выпили.

— Случались на море и такие курьезы, — вновь заговорил Николай Герасимович. — Командир флотилии подводных лодок Вердия, с которым я сразу нашел общий язык, когда прибыл в Картахену, командовал подводной лодкой «С-5». Он признался мне, что хочет уничтожить линкор мятежников «Эспания», попросил помочь ему осуществить свой замысел. До глубокой ночи мы колдовали с ним за оперативной картой. И не зря! Вердия скрытно вышел в атаку, торпеда попала в линкор, но не разорвалась!

— Да ты что? — чертыхнулся Буденный.

— Истина, Семен Михайлович. А почему? Испанцы смелые, отважные моряки, но корабли готовят к боям наспех, вот и платились за это.

— Долго ты пробыл в Испании? — спросил маршал.

— Почти год. Я так втянулся в боевую работу, что об отъезде и не думал. Но в августе меня отозвали в Москву. На аэродром провожал командующий республиканским флотом Буис. На прощание он обнял меня, просил скорее возвращаться, но Клим Ворошилов вряд ли снова пошлет меня туда. — Николай Герасимович помолчал. — Мне кажется, что в Испании я оставил частицу самого себя.

— Ты где остановился? — спросил маршал.

— В гостинице «Москва». Завтра с утра пойду к своему начальству.

— Оставайся ночевать у меня, а утром я поеду в наркомат и тебя подвезу, а? — Семен Михайлович крутнул правый ус.

— Спасибо, Семен Михайлович, но я пойду. Мне должен звонить управляющий делами наркома Хмельницкий, а я загостился у вас.

— Ладно, моряк, потом скажешь, куда тебя направят. А хочешь, я замолвлю слово перед наркомом? Клим мой давний друг!

— Не надо, товарищ маршал. Я этого не люблю…

Едва Кузнецов вошел в свой номер, как раздался звонок Хмельницкого.

— Ты что загулял, Николай Герасимович? — пробасил он в трубку. — Я тебе дважды звонил… Что-что, был у Семена Михайловича? Ну и как?.. Да, Буденный храбрейший человек. С ним всегда чувствуешь себя героем!.. — И уже официально Хмельницкий добавил: — Вот что. Вам к десяти ноль-ноль быть у наркома!..

Наскоро позавтракав, Николай Герасимович поспешил в Наркомат обороны. Маршал Ворошилов сразу принял его. Высокий и стройный, с добродушной улыбкой на лице. Пожимая Кузнецову руку, он весело спросил:

— Что, Испания легла на сердце?

— Легла, товарищ маршал, и чувствительно, — сдержанно ответил Кузнецов.

— Садись, моряк, и коротко доложи, что там успел сделать. Но прежде скажи, как сражаются в Испании наши добровольцы? Вчера ты весь вечер гостил у Семена Буденного. Он звонил мне, говорит, Кузнецов — герой, жалел, что ты не состоишь в кавалерии… — Ворошилов подошел ближе. — Ну, как там наши люди, есть среди них герои? Да ты садись!

— Шутите, товарищ народный комиссар. — Улыбка скользнула по губам Кузнецова и исчезла. — В Испании все наши добровольцы — герои!..

Маршал слушал Кузнецова внимательно, вопросов не задавал, кое-что записывал в свою рабочую тетрадь. Но едва Николай Герасимович назвал фамилии танкиста Дмитрия Павлова и летчика Якова Смушкевича, как нарком вскинул голову.

— Что скажешь о них? — спросил он.

— И тот и другой показали себя в деле. Правда, Павлова я видел редко, а вот с Яковом Смушкевичем поддерживал постоянный контакт. С воздуха он и его подопечные надежно прикрывали наши транспорты с оружием для республиканцев. А в воздушных боях он творил чудеса. Однажды на моих глазах сбил два самолета мятежников, которые пытались сбросить бомбы на транспорт «Санчо-Аугустин», доставивший в Картахену самолеты.

— Я Павлова и Смушкевича тоже ценю, — сказал Ворошилов.

(Не лицемерил ли нарком? Иначе чем объяснить, что генерал армии Павлов, Герой Советского Союза, командующий войсками Западного фронта, во время войны в 1941 году был предан суду и расстрелян? Ему «соратники» вождя приписали чуть ли не измену Родине, а «железный нарком» не мог за него вступиться. А на генерал-лейтенанта авиации Смушкевича, дважды Героя Советского Союза, подручные Берия состряпали «дело» об измене Родине, и во время ожесточенных боев под Москвой в сорок первом его тоже расстреляли. — А.З.)

Когда Кузнецов закончил свой доклад, Ворошилов сказал:

— Вы, Николай Герасимович, хорошо поработали в Испании, но туда больше не поедете, пусть другие глотнут горячего воздуха. Сейчас поезжайте в Сочи на отдых в санаторий, а когда вернетесь, мы решим, куда вас направить. И еще, — продолжал маршал, — третьего января постановлением ЦИК СССР вы награждены орденом Ленина за активное участие в национально-революционной войне в Испании, а месяц назад, двадцать первого июня, — орденом Красного Знамени. Перед отъездом к новому месту службы вам вручат эти награды.

— Вот уж не ожидал… — смутился Кузнецов, но нарком заметил:

— Ордена вы заслужили, так что не краснейте.

Но отдохнуть в Сочи Кузнецову не пришлось. На пятый день пребывания в санатории ему позвонил Хмельницкий и передал приказ наркома обороны немедленно выехать в Москву.

— Что случилось, Рудольф Павлович? — спросил Кузнецов, прибывший в наркомат прямо с вокзала.

— Ничего особенного, если не считать, что вы назначены заместителем командующего Тихоокеанским флотом, — улыбнулся Хмельницкий. — Вот я и подумал: что вам делать в санатории, не лучше ли скорее ехать на Дальний Восток, пока там еще не выпал снег! — шутливо добавил он.

— Добрая весть. Спасибо вам!

Кузнецову было радостно от мысли, что его повысили в должности, и когда он ушел на прием к новому начальнику Морских сил флагману флота 1-го ранга Викторову, командовавшему до этого Тихоокеанским флотом, душа у него пела. Надеялся, что Викторов поведает ему о флоте, подскажет, с чего начать работу, на чем особо сосредоточить внимание, но ничего этого Викторов не сделал. «Разговора по душам, — как признавался позднее Кузнецов, — не получилось. Сославшись на срочные дела, он направил меня к Галлеру». Лев Михайлович Галлер, будучи начальником штаба Морских сил, встретил Николая Герасимовича, своего давнего друга, как родного брата и до позднего вечера рассказывал ему о кораблях и людях Тихоокеанского флота. Их-то он знал прекрасно. А утром Кузнецова принял нарком Ворошилов.

— Ордена вам вручили? — спросил он.

— Еще нет. Пригласили на час дня.

Ворошилов сказал Кузнецову, что на Тихоокеанском флоте нет должной дисциплины и там надо наводить порядок.

— Флот далеко от Москвы, но он должен стать близким вашему сердцу. Так что дерзайте, а уж мы оценим все ваши деяния. Я очень хочу, чтобы у вас там все было хорошо. Человек вы хотя и молодой, но энергии у вас хоть отбавляй. А главное — вы любите корабли и море. Об этом мне как-то говорил Иван Кузьмич Кожанов. Вопросы есть?

— Нельзя ли мне съездить в Ленинград? Там у нас встреча с выпускниками Морской академии, — попросил Кузнецов.

— Ну что ж, дело нужное и полезное, — улыбнулся Ворошилов. — Даю вам две недели, а уж потом — на Дальний Восток!

— Спасибо, товарищ маршал! — волнуясь, произнес Кузнецов. — Вас я не подведу, буду работать на совесть.

— А если подведете, взыщем по всей строгости! — улыбнулся нарком.

Приехал во Владивосток Кузнецов в конце сентября. В штабе Тихоокеанского флота его встретил комфлот флагман 1-го ранга Киреев, пригласил к себе в кабинет.

— Давно вас жду, Николай Герасимович, и рад, что наконец-то вы прибыли! — Он протянул портсигар. — Хотите закурить?

— Спасибо, что-то не хочется…

Они поговорили об учениях, о кораблях и подводных лодках, о тех командирах, которые добились успехов в своей работе, и о тех, кому еще надо «вытянуть на корабле слабину».

— Я хотел бы завтра с утра, если вы разрешите, выйти в море на корабле. Посмотрю бухты, заливы, причалы, — сказал Николай Герасимович. — Морской театр я хочу изучить в первую очередь.

— Ну что ж, не возражаю, — кивнул головой Киреев. — А когда вернетесь, поговорим о предстоящих учениях.

Утром сторожевой корабль, на борту которого находился Кузнецов, вышел из бухты Золотой Рог, и начальник штаба по ходу движения корабля знакомил заместителя комфлота с морским театром. Море было тихим, словно еще не проснувшимся. Над водой стояла легкая сизо-белая дымка, а там, где кончался горизонт, выплывало солнце. «Ну точно как в Севастополе летом, — невольно подумал Кузнецов. — Даже красивее…» Все то, что он увидел за день, впечатляло, и, когда к вечеру они вернулись во Владивосток, Николай Герасимович вдруг ощутил в себе необычайную энергию, желание как можно скорее вникнуть во все те проблемы, которыми живет флот. Киреев, по-мальчишечьи улыбаясь, спросил своего заместителя:

— Что-нибудь увидели?

— Все увидел, товарищ флагман 1-го ранга: и бухты, и мысы, и проливы Я и не знал, что здесь так красиво: от морской шири дух захватывает.

Поздно вечером, когда Николай Герасимович вернулся домой, он записал в своем дневнике: «Я проникся еще большим уважением к Дальнему Востоку, понял, как важно охранять этот «нашенский» город-ключ ко всем необъятным владениям Приморья, Сахалина, Камчатки… Я побывал во многих уголках земли, но нигде не видел более величественных мест, чем наш Дальний Восток. И как моряк я никогда не находил лучшего места для базирования флота».

В кабинет вошел член Военного совета Волков — плечистый, невысокого роста, с лицом открытым и добродушным.

— Яков Васильевич, знакомься, это мой заместитель капитан 1-го ранга Кузнецов, — сказал Киреев.

— Я давно с ним знаком, еще когда был комиссаром Военно-морской академии, он был у нас лучшим слушателем. — Волков пожал Кузнецову руку. — Поздравляю с назначением! Жить тут можно… А ты, Николай Герасимович, похудел.

— Есть немножко, — смутился Кузнецов. — Так ведь где я был? В пылающей Испании! Там очень было горячо…

— Ну и как ты сражался? — Волков сел.

— Два ордена получил за Испанию, — подал голос Киреев. — А ордена, Яков Васильевич, как ты знаешь, зря не дают.

— Значит, фашистов на фронте видел? — усмехнулся Волков, закуривая.

— Приходилось их не только видеть, но и бить на море. Наглые вояки, скажу вам, — ответил Кузнецов. — Но если крепко дать им по башке, руки вверх поднимают без команды!

Киреев промолчал, а Волков как бы подытожил разговор:

— Это хорошо, что ты, Николай Герасимович, обкатался в Испании. Опыта в тебе прибавилось, знаний в морском военном деле, так что, засучив рукава, берись за работу. Тут есть где приложить свои старание и умение. И прибыл ты к нам вовремя: начинаются на флоте осенние учения. — Член Военного совета о чем-то задумался. — Я вспомнил Сергея Лазо{Лазо Сергей Георгиевич (1894–1920) — герой Гражданской войны, с начала 1918 г. член Центросибири и командующий войсками Забайкальского фронта, замучен японскими интервентами.}. Погиб он тут геройски. Как он сказал незадолго до гибели? «Вот за эту русскую землю, на которой я сейчас стою, мы умрем, но не отдадим никому».

— Тяжело вам тут будет служить, Николай Герасимович, — грустно обронил Киреев. — Можно и сломаться…

— А я не боюсь! — горячо возразил Кузнецов. — Битый-перебитый я на море, и штормы меня стегали, и горячего воздуха наглотался, так что не сломаюсь. — И, посерьезнев, добавил: — Я могу с честью повторить слова Сергея Лазо и никогда от них не отступлюсь. Может, это и громко сказано, но душой я не кривлю…


Пережитое Кузнецовым нет-нет да и давало о себе знать. Но что было, то прошло. Теперь же Николай Герасимович, как выразился Жданов, «врастал» во флотские проблемы, а их в то время было немало. Одна из этих проблем одобрена вождем — торговый порт из Владивостока решено было перевести в бухту Находка. Но побывав в Ленинграде и изучив обстановку на Балтийском флоте, нарком ВМФ Кузнецов пришел к выводу о необходимости перенести главную базу флота поближе к устью Финского залива — в Таллин. Эту мысль он высказал Жданову.

— Поясни, не понял? — напрягся Андрей Александрович. Усики его задергались, словно он услышал Бог знает что.

— Сейчас, как вы знаете, штаб флота находится в Кронштадте, и это весьма осложняет управление Балтийским флотом. В случае войны это может отрицательно сказаться на боевой деятельности кораблей и особенно подводных лодок, — объяснил Кузнецов. — Если же штаб перевести в Таллин, то театр действий Балтфлота станет обширнее с военными базами в Лиепае, Риге, Таллине, Ханко…

«Верная мысль, и вождь ее одобрит», — подумал Жданов и огорчился, что она не пришла ему в голову.

— У вас есть еще что? — спросил он наркома ВМФ.

— Есть, Андрей Александрович. — Кузнецов на секунду замялся. — Но этот вопрос лучше доложить начальнику Генштаба Шапошникову.

— И все же, что за вопрос? — настаивал Жданов.

— Перевести главную базу Днепровской флотилии в Пинск. В оперативном отношении это было бы выгодно!

— Я за оба ваших предложения, — произнес Жданов. — Уверен, что товарищ Сталин это дело поддержит. Мы с вами сегодня же вечером ему эту идею выскажем…

Сталин одобрил предложение Кузнецова. Он даже похвалил его, заметив, что «молодой нарком ВМФ взял правильный курс на укрепление боеготовности флота».

— Жду от вас, товарищ Кузнецов, новых предложений, — сказал Сталин. — В мире тревожно, и нам следует укреплять Красную Армию и военный флот. Надо не ждать, когда враг нападет, а самим уже сейчас изучить его возможности, его уязвимые места, повышать бдительность.

Эти слова легли на душу наркома, казалось, что вождь поддержит его и в других начинаниях. И вдруг случилась осечка…

В середине сентября к Кузнецову прибыл Галлер, прихвативший с собой карты Балтийского моря и Польши. Коротко просил:

— Польшу захватили немцы. Кто следующий?

— Наверное, Норвегия и Дания… — Кузнецов недоговорил — зазвонил телефон.

Руководящий работник НКВД Масленников, ведавший пограничными войсками, просил принять его по «весьма важному вопросу».

— Я редко вас беспокою, Николай Герасимович, а тут срочное дело.

— Приезжайте, Иван Иванович.

Пока Галлер решал свои вопросы, прибыл Масленников. Был он высок ростом, широколицый, с задумчивым взглядом серых глаз.

— Что случилось, Иван Иванович? — улыбнулся Николай Герасимович, отвечая на его рукопожатие.

— Пограничники получили приказ высшего начальства продвигаться на запад Белоруссии и Украины, — произнес гость. — Но без помощи кораблей Днепровской военной флотилии нам никак не обойтись. Как флотилия будет действовать в пограничном районе? Мне надо согласовать с вами свои действия. Операция войск Красной Армии по освобождению Западной Белоруссии и Западной Украины вот-вот начнется…

«Что я мог сказать? — вспоминал позднее Кузнецов. — Не хотелось признаваться, что я даже не осведомлен о выступлении наших частей. Обещал разобраться и немедленно поставить пограничников в известность. Едва закрылась дверь за Масленниковым, я позвонил председателю Совнаркома В. М. Молотову и попросил о приеме.

— Ну что ж, приезжайте, — ответил он.

Я спросил Молотова, почему наш наркомат даже не поставили в известность, что Днепровская военная флотилия должна участвовать в операции.

Ясного ответа я не получил. Я понимал, что оперативными вопросами он не занимался. Поэтому хотелось поговорить о создавшемся положении со Сталиным, но попасть в те крайне напряженные дни к нему не удалось. Позднее я пожаловался ему, что нас не информируют о военных мероприятиях. Сталин спокойно ответил:

— Когда надо будет, поставят в известность и вас.

Что оставалось делать наркому ВМФ? Он срочно послал в Днепровскую военную флотилию заместителя начальника Главного морского штаба контр-адмирала Алафузова, потребовав от него на месте принять все нужные меры, о чем и сообщить в наркомат. Потом связался по телефону с Масленниковым.

— Иван Иванович, корабли Флотилии окажут пограничникам всю необходимую помощь. Распоряжения на этот счет мною даны.

Корабли Днепровской военной флотилии приняли участие в операции по освобождению Западной Белоруссии и Западной Украины. Моряки хорошо себя проявили, поддержав армейские части и пограничников.

Утром, едва Кузнецов вошел в кабинет, позвонил Сталин.

— Вы знакомы с наркомом судостроительной промышленности Тевосяном?

— Я с ним завтра встречаюсь. Корабли-то нам нужны как воздух! Но строят их черепашьим шагом.

— Вот-вот, черепашьим шагом, — сердито отозвался Сталин. — Вчера у меня был Тевосян, и я потребовал, чтобы вместе с вами он наметил, что дать флоту в первую очередь — крейсера или подводные лодки.

— Лучше, если даст он и то и другое…

Но Сталин уже положил трубку, даже не дослушав. От этого Николаю Герасимовичу стало не по себе. Какое-то время он сидел задумавшись, потом позвонил адмиралу Галлеру.

— Лев Михайлович, вы мне очень нужны!

У начальника Главного морского штаба ВМФ был большой опыт службы на флоте. Галлер командовал линкором «Андрей Первозванный», когда в 1919 году вспыхнул мятеж в форту Красная Горка. Он лично командовал корабельной артиллерией, которая вела огонь по мятежникам. А после Гражданской войны Лев Михайлович руководил восстановлением Балтийского флота.

— Что случилось? — блеснул глазами Галлер, прикрыв за собой дверь. — Я только начал разговор с главным кадровиком.

— Ничего особенного, Лев Михайлович. — Нарком кивнул ему на кресло. — Завтра с утра едем вместе к наркому Тевосяну.

Товарищ Сталин распорядился, чтобы втроем мы обсудили вопросы постройки новых кораблей. Вот и давайте сейчас посмотрим, что надлежит сделать.

— Я схожу за своей рабочей тетрадкой, там все записано, что нам надо просить у Тевосяна…

Часа два они оба сидели у наркома Тевосяна, им удалось найти с ним общий язык и почувствовать доброжелательное отношение к флотским проблемам. Правда, по некоторым вопросам Кузнецову пришлось поспорить, но ради дела чего не бывает!

— Я люблю военный флот, Николай Герасимович, — сказал на полном серьезе Тевосян, пощипывая тонкими пальцами свои колючие усы. — И ты любишь… Так что нам делить? И товарищ Сталин любит флот, значит, что мы решим, то он и одобрит. Ну, как?

— Убедил ты меня, Иван Федорович, — улыбнулся Кузнецов, отдавая папку с документами Галлеру. — Жаль, что нам с вами не довелось участвовать в дискуссии, каким быть Военно-морскому флоту и какие задачи он призван решать. Теперь вот нам надо думать, нужны ли флоту линкоры и тяжелые крейсера.

Дискуссия, о которой упомянул нарком ВМФ, проходила, когда начальником ВМС РККА был Муклевич, в ней приняли участие ученые, руководители, конструкторы и специалисты промышленности. Муклевич тогда объявил:

— Будем строить разные корабли и подводные лодки, нужные для обороны, а не для войны за овладение морями и господства на океанах. Поэтому строить линкоры и тяжелые крейсера нет смысла.

После этой дискуссии, когда Кузнецов стал командующим Тихоокеанским флотом, уже другой начальник ВМС, Орлов, по требованию ЦК партии представил в Совет Труда и Обороны десятилетнюю программу кораблестроения, где были преимущественно линкоры и тяжелые крейсера, а также один авианосец. Но осуществить эту программу помешала война, и это, как считал Кузнецов, было к лучшему.

Первомайский парад на Красной площади был людный. У всех — радостные лица, к тому же погода выдалась хорошая. Утро тихое, безветренное, в небе островками плыли белые облака. Нарком ВМФ в числе других военачальников стоял на трибуне мавзолея и не сводил глаз с площади, когда по ней стройными рядами, чеканя шаг, шли красиво и слаженно курсанты Ленинградского военно-морского училища имени Фрунзе. Им горячо рукоплескали москвичи и гости столицы. Сталин тоже хлопал в ладоши. Повернувшись к Кузнецову, он сказал:

— Хорошее морское училище, и готовит оно для флота отменных командиров. Так мне заявил нарком Ворошилов. Вы, кажется, тоже в нем учились?

— Давно, товарищ Сталин,еще в двадцать шестом году. Когда плавал на корабле, то рассказывал морякам, что это училище создавал Петр Первый.

— Выходит, этому училищу уже более двухсот лет? — удивился Сталин.

— Так точно! — Нарком помолчал. — Я вот о чем подумал. Давайте учредим День Военно-морского флота и будем широко отмечать его! Народ наш любит моряков, и этот праздник всем придется по душе. И военный флот от этого выиграет. Как вы считаете?

— Хорошая мысль, — согласился Сталин. — Надо подумать…

Вскоре после майских праздников Кузнецову позвонил секретарь ЦК партии Жданов, который вместе с Молотовым курировал военный флот.

— Николай Герасимович, срочно внесите в правительство предложение о введении Дня Военно-морского флота, — сказал он. — У меня был разговор с Иосифом Виссарионовичем, и, как я понял, это вы настроили его на это дело, И мне ни слова? Ладно, я не сержусь. Утром чтобы ваш документ был у меня на столе.

— Есть, Андрей Александрович! — обрадовался Кузнецов.

Каково же было его удивление, когда на второй день после этого разговора в «Правде» он прочел соответствующее постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б)! Особенно запали ему в душу строки: «Сделать День Военно-Морского Флота днем всенародного праздника и смотра состояния военно-морской работы всех общественных организаций». Документ подписали Председатель СНК Молотов и секретарь ЦК ВКП(б) Сталин.

— Вы читали постановление? — спросил наркома Галлер, едва вошел в кабинет. — Вот здорово, а? И как вам удалось пробить это дело?

— Читал, Лев Михайлович, и моя душа словно пела! — улыбнулся Николай Герасимович. — Я пробил, как ты выразился, очень просто. Во время первомайского парада Сталин похвалил курсантов, как отлично шли они в строю по Красной площади. Я и предложил ему…

После майских праздников Кузнецов выехал в Севастополь. Корабли стояли на Евпаторийском рейде. Еще издали он увидел своего красавца — крейсер «Червона Украина», откуда четыре года назад уехал в далекую мятежную Испанию. Катер подошел к трапу, и нарком поднялся на палубу. Сердце напряженно и гулко забилось. Командир крейсера встретил его рапортом:

— Товарищ народный комиссар, личный состав крейсера построен по большому сбору по случаю вашего прибытия…

— Ладно, командир, все понял, — тихо обронил Кузнецов. — Хочу пройтись по кораблю.

— Разрешите вас сопровождать?

— Не надо, командир. Здесь мне знаком каждый уголок…

«Непонятно, отчего разволновался нарком? — подумал командир. — «Крейсер живет в моем сердце… Странно, однако…»

(Николай Герасимович не красовался, он сказал правду. В 1970 году автору этого романа, в то время старшему адъютанту маршала Буденного, Семен Михайлович поручил съездить к адмиралу Кузнецову и пригласить его на дачу в Баковку. «Я трижды ему звонил, но никто не взял трубку, — посетовал Буденный. — Когда у нас День флота, через неделю? Вот я и хочу повидать его. А ты моряк, служил на флоте под его началом, тебе и карты в руки. Так что поезжай и без него не возвращайся!» Когда я передал Николаю Герасимовичу просьбу маршала, он оживился, повеселел.

— Дома я один, Верочка с детьми на даче, так что поеду к Семену Михайловичу. — И он стал одеваться. — Да и вопросы к нему есть. Буденный ведь был членом Ставки Верховного главнокомандования, а я стал им лишь в конце войны!

Маршал ожидал нас на крыльце дачи. Он обнял Николая Герасимовича, приговаривая:

— Как я по тебе, моряк, соскучился…

— И я тоже, Семен Михайлович.

— Сколько тебе было, когда ушел в отставку?

— Пятьдесят один…

— Садись в кресло, малость потолкуем. — Маршал тоже сел рядом. — Тебя «съел» кукурузник Никита, жаль, что к этому делу приложил свою руку и мой коллега Георгий Жуков. Как-то я спросил его, не видел ли он опального адмирала. — «Я сам опальный, Хрущев и меня «съел», — отозвался Георгий Константинович.

— Ну, говори, дружище, как живешь, над чем работаешь? Перо у тебя острое, а главное — правдивое. В своей книге «Накануне» ты честно рассказал о Сталине, пожалуй, лучше, чем кто-либо из военачальников. Зато Никита Хрущев очернил вождя как мог. Это же надо заявить, что Сталин изучал войну по глобусу! — возмутился Семен Михайлович. — И язык у него не отсох от такой брехни. — Маршал помолчал. — Да, всем нам было трудно на войне, особенно в сорок первом, порой до слез было жаль тех городов, которые мы оставляли фашистам. Но победили-то мы, а не Гитлер! Тебе, наверное, Николай Герасимович, тоже нелегко было? Скажи честно, ты хоть раз слезу обронил на фронте?

— Было такое, Семен Михайлович, — признался адмирал. — Это когда в сорок втором немцы в Севастополе потопили крейсер «Червона Украина». Когда адмирал Октябрьский доложил мне об этом, у меня будто в груди что-то поломалось. И так мне стало жаль корабля, что на глаза накатились слезы.

— Это чувство мне понятно. — Буденный шевельнул усами. — В сорок втором летом, будучи командующим фронтом, я находился в Краснодаре. Адмирал Исаков сказал мне, что в Новороссийск прибыл лидер «Ташкент», из Севастополя он доставил раненых. На всем пути следования корабль бомбили «юнкерсы», но экипаж выстоял! Я поручил Исакову наградить орденами и медалями всех, кто отличился, а сам на другой день прибыл в Новороссийск. «Ташкент» стоял у причала. Я взобрался на орудийную башню и поздравил моряков с успешным рейсом, поблагодарил их за то, что спасли и раненых, и свой корабль).

После Севастополя Кузнецов побывал в Николаеве, где на стапелях строились корабли, встречался с рабочими завода, призывал их «скорее дать флоту эсминцы». А из Николаева путь наркома лежал в Одессу. В июне Кузнецову удалось побывать в Архангельске и на Северном флоте в Полярном. В конце июля вместе со Ждановым он на Балтике принял участие во флотских учениях. Чем глубже Николай Герасимович вникал в жизнь флота, тем острее чувствовал необходимость решать прежде всего те проблемы, которые давали возможность резко повысить боеготовность кораблей и береговых частей. И начал он с главного — ввел в действие трехступенчатую оперативную готовность сил ВМФ (№ 3 — повседневная, № 2 — повышенная и № 1 — полная), определявшую место и действия каждого — от адмирала до краснофлотца. Систему, рожденную молодым тогда еще наркомом, главком ВМФ адмирал флота В. Чернавин назвал «исторической», ибо она позволяла в короткий срок, за несколько часов, подготовить все корабли и воинские части ВМФ к отражению внезапного удара противника и развертыванию сил в море для ведения боевых действий по планам первых операций. Важно и то, что нарком ВМФ предоставил командованию флотов самостоятельно объявлять степень оперативной готовности. В предвоенные годы это сыграло решающую роль в заблаговременном выполнении мероприятий по подготовке сил к отражению внезапного нападения.

В воздухе «запахло грозой». Становилось уже очевидным, что опасность войны в Европе нарастает и что фашистская Германия — наш вероятный противник. Кузнецов верил, что Гитлер начал подготовку к войне против СССР. А коль так, то следовало настойчиво готовить флоты к войне. Он пригласил к себе начальника Главного морского штаба Галлера. Тот не замедлил прибыть.

— Вот побывал на флотах и хочу с вами, Лев Михайлович, держать совет, — улыбнулся Кузнецов. — Одну проблему мы с вами решили: учрежден День Военно-морского флота. Но надо решать и другие, не менее важные проблемы, и пока товарищ Сталин благоволит к молодому наркому ВМФ, надо этим воспользоваться, — шутливо добавил он.

Галлер усмехнулся в рыжие усы.

— Я разделяю вашу озабоченность, нарком ВМФ провел заседание Главного военного совета, на котором обсуждались вопросы аварийности кораблей. «В чем ее главная причина? — спрашивал он. — Это ошибки командиров, нарушающих требования инструкций по управлению кораблем. Сплошь и рядом нарушаются правила кораблевождения».

— Надо отдавать под суд тех командиров, которые бьют корабли, — подал реплику заместитель наркома ВМФ Исаков.

— Тогда надо судить едва ли не каждого четвертого командира, — съязвил Галлер, глядя то на наркома, то на Исакова.

— Почему каждого четвертого? — загорячился Исаков.

Он ждал, что ответит ему Галлер, но заговорил Кузнецов:

— Потому, Иван Степанович, что многие командиры слабо подготовлены управлять кораблем. Так, значит, всех их судить? Нет, — решительно качнул он головой, — их надо учить! Да-да, именно учить — терпеливо, настойчиво, без скидок на чины и былые заслуги. Не зря же говорят в народе, что не станет тигром тот, кто носит шкуру зайца. А в «шкуре зайца», позволю заметить, есть люди и на ходовом командирском мостике.

Исаков близко к сердцу воспринял слова наркома.

— Николай Герасимович, возражаю! Исходя из многих моих наблюдений, наши командиры кораблей в своей основе смелы и мужественны от природы, — горячо произнес он. — А природная смелость, как справедливо говорил Ушинский, есть та глыба драгоценного мрамора, из которой страх вырабатывает величественную статую мужества! Да, учить командиров надо, и тут я с вами согласен…

— Но мы пока не решили проблему подготовки командирских кадров, — прервал Кузнецов своего заместителя, — пересмотрели процесс качества и систему их подготовки. Конечно, нередко аварии случаются из-за лихости командиров, когда они совершают маневры, дабы упредить противника, первыми нанести по нему удар. Вот с этих лихачей нужно спрашивать строго, а иных не грех и отдавать под суд…

Сошлись на том, что все эти жизненные проблемы следует незамедлительно решать. На другой день Галлер принес Кузнецову проект приказа о борьбе с аварийностью кораблей.

— Вот это оперативность! — похвалил нарком начальника Главного морского штаба. — Я посмотрю документ, все ли в нем учтено, а потом подпишу. И еще, Лев Михайлович: нам надо провести испытания кандидатов на должности командиров кораблей, дивизионов, соединений, а также продумать ряд мер по повышению военно-морской подготовки командного и начальствующего состава.

«Молод нарком, всего-то тридцать пять годков, а башка крепко варит», — подумал Галлер, а вслух произнес:

— И то, и другое очень важно и своевременно. У меня на этот счет имеются некоторые мысли. Да, — спохватился он, — есть одно дело, очень значимое дело, но боюсь, товарищ Сталин нас не поддержит. Нужны дополнительные финансы…

— А ты скажи, что это за дело, глядишь, я ухвачусь за него обеими руками, — усмехнулся Николай Герасимович, попыхивая папиросой.

— Я готов, — покраснел Галлер. Он открыл свою записную книжку. — Не установить ли на флотах круглогодичную систему боевой подготовки? Стабильность личного состава на кораблях и в частях флота повысилась, введен пятилетний срок службы, увеличился приток сверхсрочнослужащих. К тому же зима морякам не помеха — мы имеем все незамерзающие порты. Есть смысл сражаться за эту идею, тогда мы смогли бы поддерживать боевую готовность наших флотов и флотилий постоянно и на высоком уровне!

По губам наркома скользнула улыбка.

— Лев Михайлович, этим вопросом я уже занимался, подбросил мыслишку Жданову. Она ему понравилась, но он адресовал меня к Сталину: мол, если вождь одобрит, тогда — за дело! Надо бы начальству доложить, но я все не решаюсь. У меня и так к вождю целый короб всяких просьб.

— Ну и зря, Николай Герасимович! — пылко возразил Галлер. — Человек вы храбрый, а тут вдруг осечка. Дело-то государственное!

— Хорошо. Сегодня вечером я буду у Сталина и скажу ему, но при этом сошлюсь и на вас как начальника Главморштаба. Не возражаете?

— С вами — хоть в бой!..

И нарком ВМФ «пробил» этот вопрос, он даже был удивлен, когда Сталин, выслушав его, изрек:

— Согласен! Дополнительные расходы на боевую подготовку включайте в основную смету. Дадим вам денег столько, сколько потребуется. Но если грянет война, она вмиг проверит, чему вы научите флот, особенно командиров кораблей. Не забыли еще, что истинная сила руководителя не в порывах, а в повседневном требовательном отношении не только к подчиненным, но прежде всего к себе?

— Я бы еще добавил, что командиру надо иметь кроме всего прочего твердую волю, — заметил Кузнецов.

— Не возражаю.

Вскоре директива наркома ВМФ пошла на флоты и флотилии, и был в ней главный пункт: «Начиная с 1940 года БП (боевую подготовку) флотов и флотилий проводить круглый год без деления на периоды и в любых условиях обстановки, в том числе и в военное время».

— Наша взяла, Николай Герасимович! — ликовал Галлер, увидев, что нарком подписал документ.

— Теперь будем, Лев Михайлович, более активно воспитывать в людях смелость и отвагу, готовить их к тяжелым испытаниям. Помните одно мудрое изречение Нахимова? «Жизнь каждого принадлежит Отечеству; и не удальство, а только истинная храбрость приносит ему пользу».

— Павел Степанович наголову разбил турецкую эскадру у Синопа, а вот во время обороны Севастополя угодил под пулю, — обронил Галлер.

Кузнецов взглянул на него:

— Проект приказа об изучении и использовании корабельной техники еще не набросали?

— У меня все готово, но Исаков не внес свои предложения.

— Поторопите его, — хлопнул по коленям Кузнецов. — А я вплотную займусь программой постройки кораблей, особенно подводных лодок.

Наркома ВМФ так захватила эта проблема, что он постоянно думал о ней, что-то вносил в список, что-то вычеркивал. Большую надежду он возлагал на помощь секретаря ЦК Жданова, члена Главного военного совета ВМФ. Но тот сам решений не принимал и помогал в тех случаях, когда знал, что делается это по заданию вождя.

— Ты не будь робким, — сказал Кузнецову первый заместитель наркома обороны маршал Буденный, когда Николай Герасимович поделился с ним своими трудностями. — Как нарком ВМФ ты и только ты несешь ответственность за подготовку флотов к войне. А коль так, иди со своими тревогами к Сталину. Или надеешься, что тебе поможет Наркомат обороны? Наивное заблуждение! Я и то не могу тебе помочь. Твое дело — в руках вождя!

Маршал был прав. По свидетельству Жукова, Наркомат обороны «был занят по горло своими сухопутными делами, и даже начальник Генштаба не мог выделить время, чтобы познакомиться с флотом». Кузнецов был предоставлен в решении оперативных вопросов самому себе, и он делал все, чтобы война не застала флоты врасплох.

В июне 1940 года Совет Народных Комиссаров присвоил Кузнецову и его заместителям Галлеру и Исакову звание адмирала, а командующим флотами — вице-адмирала. В тот же день Председатель СНК СССР Молотов позвонил наркому ВМФ.

— Николай Герасимович, вы, надеюсь, довольны? — добродушно спросил он. — От всей души поздравляю вас и ваших коллег. Теперь сам Бог велит адмиралам трудиться на благо военного флота с удвоенной энергией.

— Факт, Вячеслав Михайлович, все наши силы — родному флоту!

Вскоре Кузнецова вызвал в Кремль Сталин.

— На Балтийском флоте, как вам известно, начинаются учения, — сказал он, весело глядя на наркома ВМФ. — Мне звонил Жданов и предлагал принять в них участие. Я ответил ему, что поехал бы, но товарищ Кузнецов пока меня не пригласил, а он в этом деле хозяин. — В глазах вождя блеснула хитринка.

— Товарищ Сталин, — встрепенулся нарком, — я буду рад, если вы пожелаете прибыть на Балтику! Я еще не забыл, что вы были у меня на крейсере «Червона Украина»…

— А вы, оказывается, заводитесь сразу, — усмехнулся в усы вождь. Помолчав, он серьезно добавил: — Поехать на флотские учения, к сожалению, не могу, хотя к кораблям я неравнодушен. А вам велю быть вместе с Андреем Александровичем. Когда вернетесь — охотно вас послушаю.

«Не будет он меня слушать, — подумал Кузнецов. — Сейчас ему не до флота. Назревает война, и это его волнует».

Пробыл нарком на Балтике несколько дней. Вернулся в Москву поздно ночью. Жена обрадовалась, повисла у него на шее, целуя то в одну щеку, то в другую.

— Я так по тебе соскучилась, — прошептала она.

И вдруг на тумбочке зазвонила «кремлевка». Кузнецов снял трубку и от неожиданности едва не уронил ее на пол: звонил Сталин!

— Вы уже прибыли с Балтики? — спросил он глухо. — Я жду вас…

Николай Герасимович вызвал машину, быстро оделся и вышел.

У Сталина, к его удивлению, был Жданов. Оли пили чай с вином и о чем-то беседовали. Увидев Кузнецова, хозяин добродушно пригласил его к столу.

— Садитесь, молодой нарком, и рассказывайте, как прошли учения. Андрей Александрович остался ими доволен, говорит, подводная лодка атаковала успешно корабль, на котором вы находились. Это, наверное, шутка? Да вы садитесь, наливайте себе чаю, берите бутерброды…

— Спасибо, я дома поужинал, — схитрил Кузнецов. — Ну а докладывать, извините, я привык стоя…

— Ты, Андрей, говорил, что нарком ВМФ орел, а он видишь какой скромный, — усмехнулся Сталин.

Кузнецов покраснел.

Дверь открылась, и в кабинет вошел Молотов.

— Можно, Иосиф?

— Ты уже вошел, чего спрашиваешь? Садись, тебе тоже полезно послушать наркома об учениях на Балтике. Рассказывайте, Николай Герасимович…

Кузнецов, еще когда ехал в Кремль, мысленно наметил те вопросы, которые следовало осветить, и теперь говорил неторопливо и уверенно, голос его звучал твердо, как натянутая тетива. Он назвал эсминцы и подводные лодки, участвовавшие в маневрах, сказал, кто из командиров и как выполнил свои задачи, не преминул подчеркнуть, что на учениях не произошло ни одной аварии или каких-либо поломок кораблей.

— Если же коротко, то я убедился в главном: каждый корабль Балтийского флота способен решать боевые задачи, — резюмировал нарком.

— И все? — удивленно вскинул брови Сталин. — Что, учения прошли без замечаний?

— Да нет же, товарищ Сталин, — смутился Кузнецов. — Замечания были, и на подведении итогов я подробно разобрал действия сил, принимавших участие в учениях. Разведка, к слову, велась слабо, она не была постоянной и непрерывной. Одна из подводных лодок проникла в бухту, атаковала корабль, стоявший у причала, и, никем не замеченная, скрылась. Корабли воюющих сторон, — продолжал он, — маневрировали в общем грамотно, но не всегда подчиняли свой маневр выполнению поставленной задачи, плохо сочетали его с огнем. Что сказать о подводных лодках? — Кузнецов взглянул на вождя. — Позиции они выбрали правильно, но малые квадраты поиска отдельных лодок сковывали инициативу командиров…

— Скажите, вот вы провели трехдневные учения, какие силы, на ваш взгляд, особо проявили себя и смогут ли эти силы доказать свое превосходство на море во время войны? — спросил Сталин.

— Подводные лодки и эсминцы, — сразу ответил нарком. — За подводными лодками большое будущее.

— И я об этом говорил вам, Иосиф Виссарионович, — подал голос Жданов.

— Ты слышал, Вячеслав? — Сталин посмотрел на Молотова. — В строительстве флота нажимай на подводные лодки. Чем их будет больше, тем лучше для флота. Тогда и товарищ Кузнецов не станет нас допекать. — Он закурил трубку, попыхтел ею, потом вновь обратился к наркому ВМФ: — Что вы думаете делать в ближайшее время?

— Я собираюсь провести расширенное заседание Главного военного совета ВМФ. На нем мы обсудим итоги прошедших на флотах учений и наметим задачи на сорок первый год. Пользуясь случаем, хотел бы пригласить вас и товарища Жданова на Совет. Ваши рекомендации и предложения для руководящего состава флота были бы кстати.

— Вот его приглашай, — Сталин кивнул на Молотова. — Он и Жданов курируют флот, им и карты в руки. Я очень буду занят в эти дни.

Адмирал Кузнецов был верен себе и в этот раз: на Главном военном совете ВМФ, состоявшемся 10 декабря 1940 года, он особо подчеркнул мысль: военному флоту быть начеку! «Мобилизационность страны, — сказал он, — приобретает сейчас, особенно для нас, военных, исключительное значение. Слабых бьют — на сегодня реальность, факт! — Никогда еще секретарь ЦК партии Жданов так щедро не расточал похвалы в адрес молодого наркома ВМФ. Едва закончился Совет, он подозвал его к себе и произнес:

— Ваш доклад лег мне на душу, есть в нем умные мысли. Правы вы и в том, что опыт войны надо изучать не ради знания, а для того, чтобы разгадать вероятные средства и методы противника и своевременно найти противоядие против них. Ну а то, что подводные лодки на сегодня остаются боевым оружием в полном смысле слова, факт, безусловно, неоспоримый. Я сейчас иду к товарищу Сталину и кратко изложу ему все проблемы, о которых шла речь на Совете. Кстати, — продолжал Жданов, — когда вы собираетесь побывать на Северном флоте? Адмирал Головко жалуется, что у него там мало кораблей. Посмотрите, чем можно помочь молодому флоту. Северный театр — это же огромные просторы! Ледяное дыхание Арктики.

— Да, тысячи миль морских рубежей, — заметил Кузнецов. — Туда бы надо перебросить часть кораблей с Балтики по Беломорско-Балтийскому каналу, как это было сделано в тридцать третьем. Я разделяю тревогу Арсения Григорьевича, у него крайне недостаточно морских сил. В конце сентября поеду на Северный флот, и вместе с ним мы все обговорим.

— Да, — спохватился Жданов, — я беседовал с Исаковым, когда он был в Питере. Эрудированный, энергичный и волевой адмирал, в нем чувствуется сила и воля, он весьма требователен и не боится взять на себя ответственность. Вы им довольны?

— А что вас волнует? — насторожился нарком ВМФ.

— Мне надо лучше знать ваших заместителей, — уклонился от прямого ответа Жданов.

«Что-то хитрит Андрей Александрович», — усмехнулся в душе Кузнецов.

— Я доволен Исаковым. — Нарком посмотрел на Жданова. Лицо того словно осветилось изнутри, но было спокойным и ничего не выражало. — Не хотите ли вы взять его на Балтику?

— Ну что вы, что вы! — встрепенулся Жданов, часто задергав черными бровями. — Это было бы для него понижением, к тому же у нас и Трибуц неплохой командующий.

Поездка на Северный флот у Кузнецова состоялась, как он и намечал. Головко он нашел бодрым и энергичным, в адмирале чувствовалось стремление укрепить, поднять боеготовность флота, именно поэтому, не стесняясь, он высказал наркому все, что его волновало.

— То, что у нас строится военно-морская база и побережье с моря прикрыто береговыми батареями, это хорошо, — говорил Арсений Григорьевич, и в его глазах нарком видел добродушные искорки. — Но воевать-то нам на море! Но чем? Кораблей — единицы! Нам бы еще хотя бы пять-семь эсминцев, десяток подводных лодок. Я уже не говорю о торпедных катерах, которых у нас почти нет.

— Вот ты просишь корабли, а где они будут базироваться? — спросил с усмешкой Кузнецов. — В Полярном для них нет причалов, а военно-морская база в Ваенге еще не построена. Ты, Арсений Григорьевич, не переживай, у тебя подводных лодок больше, чем других кораблей.

— Одними лодками на море в случае войны погоды не сделаешь! — парировал комфлот.

— Хорошо. На Главном военно-морском совете мы это дело обсудим. А теперь, если не возражаешь, посмотрим корабли и береговые сооружения, военные склады, а потом на эсминце выйдем в море.

— Добро, товарищ нарком, я готов. — И Головко стал надевать реглан. — Шторма на море нет, но погода свежая…

Улетал из Мурманска Кузнецов рано утром. Погода за ночь испортилась, подул холодный ветер, с неба посыпал снег. А когда он звонил домой, жена сказала, что в Москве тепло и тихо. Его провожал комфлот Головко. Уже взревели моторы, когда Арсений Григорьевич передал наркому пакет в целлофане.

— Что это? — спросил тот.

— Когда мы пили чай, вам пришелся по вкусу пирог с семгой, — ответил Головко. — Вот и пусть Вера Николаевна испечет вам пирог, а семга у вас уже есть!

— Что, Арсений Григорьевич, хочешь семгой меня задобрить? — улыбнулся нарком. — Все равно от критики не уйдешь!..

В Москве Кузнецова, однако, ждал сюрприз. Он уже привык к тому, что когда возвращался из поездки на флот, его сразу же вызывал для доклада Сталин. Вот и в этот раз вождь пожелал узнать, как обстоят деля на Севере, тем более что, назначая адмирала Головко командующим Северным флотом, он в беседе с ним заявил: «Там сейчас нет порядка и дисциплины, командующий флотом лишь спорит с рыбаками, а дело стоит. Между тем это театр большой важности, очень сложный, открытый, по-настоящему океанский, не в пример Балтике и Черному морю».

— Мы сняли с должности комфлота Дрозда, не пора ли снимать адмирала Головко? — спросил Сталин.

Нарком не придал значения шутке вождя, но заметно смутился.

— Ругать адмирала Головко пока не за что, он всего лишь три месяца командует флотом, — ответил Николай Герасимович. — Что касается Северного флота, то он еще слаб, его нужно всячески укреплять.

Сталин шевельнул бровями; казалось, слова наркома его разочаровали.

— В тридцать девятом из Балтики по Беломорканалу на Северный флот было проведено четыре новых эсминца и десять подводных лодок. — Сталин не мигая в упор смотрел на Кузнецова. — Это, разумеется, усилило флот, но кораблей и подводных лодок там еще мало. Надо в срочном порядке поправить это дело.

— Мы в Генштабе уже обсудили эту проблему, — сообщил нарком. — «Малютки» и торпедные катера направим туда по железной дороге, а эсминцы и большие лодки будем перегонять морем. — Помолчав, он добавил: — Я еще раз все проверю и вам доложу.

— Только не тяните, — предупредил Сталин. Он взял со стола набитую табаком трубку и закурил. — Есть еще один вопрос… Адмирала Галлера на посту начальника Главного морского штаба надо заменить адмиралом Исаковым. Галлер, на мой взгляд, оперативно подготовлен слабо, да и характер у него мягкий.

«Так вот почему Жданов спрашивал об Исакове!» — подумал Николай Герасимович. В последнее время он и сам заметил, что Галлер чрезмерно осторожничал, то и дело приходил к нему советоваться, как бы подстраховывая себя. Адмирал Исаков, наоборот, стал проявлять больше самостоятельности в работе, не боялся взять на себя ответственность. Кроме того, у него была выше теоретическая подготовка, не говоря уже об оперативной.

— Ваше решение, товарищ Сталин, правильное, и я возражать не стану, — сказал Николай Герасимович. — Значит, Исаков возглавит Главморштаб, а адмирал Галлер будет моим заместителем по судостроению и вооружению.

— Кажется, впервые вы мне не возразили, — усмехнулся вождь.

Кузнецов каким-то чутьем понял, что у Сталина хорошее настроение, и решил обратиться к нему с просьбой.

— У вас есть что ко мне? — спросил Сталин, гася трубку.

— Есть… — Николай Герасимович смутился. — Мать приболела, и я бы хотел съездить к ней под Новый год.

— Где она живет?

— Неподалеку от города Котласа, в деревне Медведки.

— Поезжайте, — обронил Сталин. — В три дня уложитесь?

— Вполне…


Капитан 3-го ранга Федор Климов встал чуть свет. Над бухтой висело серо-свинцовое небо, и оттого море было черным, как разведенная тушь. Лишь на востоке горизонт робко наливался позолотой — далеко-далеко всходило солнце. «Похоже, море разгуляется», — подумал Климов.

На подводную лодку он обычно приходил к подъему флага, но в этот раз на службе ему следовало быть раньше. Вчера на причале командир бригады капитан 1-го ранга Коровин сказал ему:

— Завтра в семь утра жду вас, Федор Максимович, на плавбазе. Вы и флаг-штурман Лецкий поедете со мной к авиаторам в Ваенгу. Нужно согласовать с ними наши действия на предстоящих учениях по поиску и атаке подводных лодок «противника». Так что прошу не опаздывать.

Теперь Климов спешил. Коровина, своего земляка (тот тоже был родом из Саратова), он уважал, но порой и побаивался, Евгений Аронович был строг, не терпел непорядка. Обычно, прибыв на лодку, он обходил ее с носа до кормы, и если что было не по нему, мог и взыскать. У Коровина была слабость к музыке. Нет-нет да и возьмет в руки гармошку, которую ему подарил отец, когда был жив, и польется грустная мелодия. «Поиграю на гармошке и будто с отцом поговорю», — признавался Евгений Аронович в минуты откровения. Скучал он и по матери, хотел взять ее к себе, но уезжать из родного края, где похоронила мужа, та наотрез отказывалась. «Ты, сынок, живи на Севере, там твои корабли, — говорила она ему, когда он приезжал в отпуск, — а моя земля тут».

«Надо в это лето наведаться к матери, а то два года я глаз не кажу», — невольно подумал сейчас Климов. Вчера он поведал комбригу свое заветное желание поступить в Военно-морскую академию. Коровин сказал ему, что рапорт на учебу подали еще два человека, а отпустить он может только одного.

— Завтра я буду в штабе флота и обговорю с адмиралом Головко этот вопрос, — пообещал капитан 1-го ранга. — Шансы выиграть это дело у тебя, Федор Максимович, есть: твоя лодка на хорошем счету, экипаж сплочен, ты успешно провел испытания новых торпед, даже орден заслужил. Так что мотай на ус, — доверительно добавил комбриг.

Климов наспех выпил стакан горячего чаю с лимоном, оделся и тихо, чтобы не разбудить жену и сына, направился к двери. В это время заголосил телефон на тумбочке. Федор рывком снял трубку.

— Федор Максимович Климов? — раздался в трубке чей-то голос.

— Это я.

— Хорошо, что застал вас дома, — басила трубка. — Вчера вам не дозвонился, видно, были на службе…

— С кем имею честь говорить? — прервал Климов незнакомца.

— Астахов, Федор Астахов, ваш тезка, как говорится… Я из Архангельска, плаваю на судне штурманом. Приехал в Мурманск в командировку дня на три. У меня к вам дело…

— Я вас не понимаю… — начал было Климов, но Астахов сердито оборвал его:

— Потом поймете и оцените. У меня для вас есть важная новость о вашем отце…

И тут, не боясь разбудить жену и сына, Климов горячо заговорил о том, что его отец, Климов Максим, погиб в декабре тридцать девятого года во время войны с белофиннами.

— Жив ваш отец, — глухо сказал Астахов. — Я видел его, и мы долго с ним беседовали. Если хотите, мы можем встретиться, а то завтра в ночь я уезжаю.

Климов уже не слушал его, в голове стучала мысль: «Жив! Жив! Жив!»

— В какое время и где? — спросил он наконец, придя в себя.

— У причала, куда приходят рейсовые суда, нынче в девять часов вечера.

— Добро! — откликнулся Климов, и тотчас в трубке послышались частые гудки.

Климов нащупал стул. В голове все смешалось. И хотя это был не сон, ему казалось, что есть во всем этом какое-то наваждение, даже голос Астахова звучал нереально, словно доносился из глубокой пещеры, где нет ничего живого. От этих мыслей на лбу выступил холодный пот. Радоваться бы Федору, что жив отец, а на душе знобко. Только сейчас он подумал о том, что надо было спросить, откуда звонит этот Астахов, и немедленно ехать к нему. Теперь вот майся до вечера. Климов всегда с чувством благоговения вспоминал о своем отце, верил и гордился, что в последнюю минуту тот не дрогнул и погиб как герой. Сейчас же это чувство сменилось горечью. Ощущение такое, будто получил пощечину… Он прошел на кухню и выпил воды. Хорошо, что не проснулась жена, не то стала бы допытываться, отчего он так разволновался, Но Дарья не спала. Она лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к гулу моря за окном. Она слышала, как муж пил чай, как разговаривал с кем-то по телефону. Слов не разобрала, но наверное, ему звонили с корабля, как нередко бывало. В таких случаях он сразу же уходил, а сейчас против обыкновения отчего-то сидел на кухне. Надев халат, она вышла к нему.

— Ты могла бы еще поспать, — сказал ей Федор. — Тебе же к десяти в Дом флота?

— Тише говори, а то Петю разбудишь. — Она подсела к нему, заглянула в глаза. — Что-нибудь случилось?

— С чего ты взяла? — Он улыбнулся краешками губ. — У меня все хорошо.

— А кто тебе звонил? — не унималась Дарья.

Федор выглянул в окно, где уже рассвело, и, обернувшись к жене, попросил:

— Не задавай мне сейчас вопросов, хорошо?

Он снял с вешалки фуражку, давая этим понять, что пора идти на службу. Но Дарья по-прежнему ждала ответа, и это его разозлило.

— И вообще, чего ты ко мне пристала? У меня и без тебя забот по самое горло, а ты… — Федор не договорил, лишь резко махнул рукой.

Так грубо он с ней еще не разговаривал. У нее от обиды подобрались губы.

— Успокойся, я не стану допытываться, — промолвила она тихо. — Только ответь: ты поедешь в Ленинград? Коровин ведь обещал помочь с учебой. — Она плотнее запахнула полы халата. — Я не стала бы спрашивать об этом, но ты сам просил, чтобы моя сестра подыскала нам квартиру. А если хочешь, можем пожить у нее…

Федор слушал ее, а у самого не выходил из головы разговор с Астаховым. Интересно, откуда тот узнал его домашний телефон? Он взглянул на жену.

— Мне никто не звонил, когда я был в море?

— Я и забыла… — Дарья зевнула. — Звонил штурман с торгового судна из Архангельска. Я сказала, что ты в море. Я, правда, спросила, знает ли он тебя, ответил, что нет, но ты ему очень нужен.

«А мне он не сказал, что беседовал с женой, — подумал Климов. — Да, странная история».

— Знаешь, Феденька, — вновь заговорила жена, — я буду очень счастлива, если ты поедешь в академию. Ты умен, способный, тебя хвалят, ты так предан морю, что готов делить свою любовь между мною и кораблем. Но тебе надо учиться, чтобы дальше расти по службе. Если ты закончишь академию, то можешь стать адмиралом. — Она застенчиво улыбнулась. — Представляю тебя в форме адмирала!

— Дарья, перестань! — сердито фыркнул Федор. — Ты же знаешь, я этого не люблю. Кроме меня у нас в бригаде еще два командира, которые имеют не меньше прав попасть в академию.

Все в жене мгновенно взбунтовалось, она запальчиво возразила:

— Нет уж, извини, дорогой, у тебя есть орден! О тебе писала «Правда»… Разве мало мы скитались с тобой по разным бухтам? В одной жили два года, в другой — три, потом поехали в отдаленный гарнизон, где и домов-то жилых не было, маялись в бараке… И никогда ты не роптал, не жаловался на трудности. — В ее голосе появилась дрожь. — Сам же говорил, что Коровин обещал помочь. Может, мне к нему сходить?

Федор каменно свел челюсти.

— Не смей этого делать, иначе я обижусь на тебя!

— Ты ближе всех к нему, Евгений Аронович знал твоего отца…

Но Климов молча рванул дверь на себя и вышел.

Уже совсем рассвело. Серо-пепельный горизонт, казалось, отодвинулся туда, где море сливалось с небом. Над водой курилась сизая дымка, но море по-прежнему было черным, неласковым. Небо низко висело над землей, тяжелое и хмурое, как перед штормом. И хотя Климов принуждал себя думать о предстоящем выходе в море, мысли его невольно вновь и вновь возвращались к звонку Астахова. Неужели и впрямь отец жив? Где он мог видеть его? Невероятно! Мистика какая-то… Возле причала первым корпусом была плавбаза, на которой жили подводники, когда лодка длительное время находилась в бухте; здесь размещался также штаб бригады. На палубе стоял флаг-штурман капитан 2-го ранга Лецкий и невозмутимо курил свою трубку.

— Привет, Василий Иванович! — воскликнул, подходя, Климов.

— Как отдыхалось? — Лецкий протянул ему руку.

— Читал на ночь книгу про адмирала Нельсона. Забавная штука! Вы как-то говорили, что еще в училище писали о нем научный трактат?

— Да-да, писал. — Лецкий затянулся и выпустил дым. — Мне пришлись по душе размышления Нельсона о том, что морская жизнь требует натур восприимчивых, гибких и слишком большой запас учености в начале карьеры может стать скорее обременительным, нежели полезным.

— У меня нет большого запаса учености, потому-то и хочу попасть в академию, — усмехнулся Климов.

Но флаг-штурман заговорил о другом, словно бы и не слышал его:

— Вряд ли сегодня пойдем в море. Полчаса назад поступило штормовое предупреждение, потому-то Коровин и пошел звонить авиаторам.

«Лучше бы отменили выход, — подумал Климов. — У меня же встреча с Астаховым!»

А вот и Коровин. Он шел быстро, шурша кожаным регланом, правой рукой придерживая фуражку, чтобы не сорвал ветер.

— И вы уже здесь! — воскликнул он, увидев Климова. Глядя на флаг-штурмана, добавил: — К авиаторам мы не поедем. У них кто-то неудачно приземлился, им сейчас не до нас, да и погода ветреная. Так что вы, Климов, отправляйтесь на свою лодку, а вы, Лецкий, пойдете со мной в штаб флота. Да, Климов, — спохватился комбриг, — вечером возвращается из дозора лодка капитана второго ранга Потапова, бывшего вашего командира. Пойдете со мной встречать ее. Это, разумеется, не приказ, а просьба. На лодке я буду заслушивать доклады о том, как прошла торпедная стрельба, и вам полезно будет присутствовать: на будущей неделе вам тоже; предстоит торпедная стрельба.

— Готов с вами идти, только к двадцати одному ноль-ноль прошу меня отпустить, — смутился Климов. — У меня встреча с одним человеком… Кажется, он знал моего отца.

С минуту капитан 1-го ранга молчал, потом глухо произнес:

— Хорошо, я вас отпущу пораньше…

На подводной лодке у сходни Климова встретил старпом капитан-лейтенант Борисов. Он сообщил, что лодка к выходу в море готова.

— Выход отменяется, Яков Сергеевич!

Карие глаза старпома оживились:

— Тогда разрешите мне сходить в торпедную мастерскую? Хочу посмотреть, как там готовят наши торпеды. У соседей две торпеды после стрельбы не продулись, боюсь, как бы у нас не случилось подобное.

— Добро, идите. Кстати, вы проверили штурманскую карту?

— Выявилась маленькая неувязка в курсе. А так все хорошо. Я велел Вясину вновь сделать прокладку. На этот раз замечаний не было. Торопится он иногда. У меня к вам просьба. — Борисов замялся. — У моей Ларисы день рождения, хотел бы сойти на берег.

— Разрешаю идти после обеда, а прибыть на лодку к восемнадцати тридцати, — сказал Климов. — По делам мне надо быть в городе.

— Буду вовремя, Федор Максимович. Лариса приготовила торт, пригласила соседей, а меня не будет. Сами понимаете, как-то неудобно.

День прошел в делах и заботах, и Климов ни разу не вспомнил о доме. И только перед тем как идти с комбригом встречать подводную лодку, он забежал к дежурному и позвонил по городскому телефону домой.

— Это я, Дарья. Как дела, все нормально? Мне никто не звонил? Нет? Ясно… Домой приду не скоро. — Подумал, что может обидеть жену излишней сухостью, пояснил: — У меня тут дел по горло, а потом еще встреча с одним человеком. Не сердись. В воскресенье обещаю пойти с тобой в Дом флота, посмотрим новый спектакль Мурманского драмтеатра. По пути домой возьму билеты. Согласна? Ну вот и договорились. — Федор положил трубку на рычажок и поспешил на соседний причал…

С моря дул сырой ветер. На душе у Климова было тоскливо, неуютно, и то, что Астахов задерживался, усиливало и без того мрачное настроение. Наконец на тропинке, ведущей к причалу, показался мужчина в сером пальто и черной шляпе. Он подошел к Федору.

— Не найдется ли закурить?

Климов вынул из кармана шинели пачку «Казбека» и протянул ее мужчине.

— Курите на здоровье!

— Всю пачку? — удивился тот.

— У меня есть дома, так что обойдусь. — А про себя Климов подумал: «Ходят тут всякие…»

Мужчина закурил, на его лице появилась улыбка.

— А вы щедрый, — сказал он. — Спасибо! — И, повернувшись, зашагал к дороге, ведущей к Дому флота.

Сипло гудя, к причалу подошло рейсовое судно. С него стали сходить пассажиры. Среди них один высокий, слегка сутулый, в черном плаще и такой же черной кепке. Постоял с минуту на причале, потом подошел к Климову.

— Добрый вечер, — произнес он негромко. — Вы, если не ошибаюсь, и есть Федор Климов?

— Да, это я. А вы — Астахов? Давно вас жду…

— Извините, малость опоздал. Давайте отойдем от причала, вон к тем камням, — кивнул он в сторону.

Он сел на камень-глыбу, Климов примостился на таком же рядом.

— Вы обещали рассказать мне об отце…

Астахов, проводив взглядом рейсовое судно, уходившее от причала, спросил:

— Федор Максимович, где и в каком качестве вы плаваете, если не секрет?

— Командир подводной лодки.

— Выходит, что сын достиг большего, чем его отец? — Астахов улыбнулся, обнажив белые зубы.

Только сейчас Климов разглядел своего собеседника. Лицо у него было скуластое, с коричневым загаром, глаза черные, с синим отливом, чуть настороженные.

— Вы, должно быть, тоже служили на военном флоте? — спросил Федор.

Глаза у Астахова блеснули.

— Плавал на лодке штурманским электриком, а когда уволился в запас, уехал к родной тетке в Архангельск, она-то и помогла мне определиться на торговый флот. Выучился на штурмана дальнего плавания. Теперь вот на «Орионе», уже пять лет. Сейчас судно в Архангельске. Пройдет текущий ремонт, и снова в море. — Астахов ладонью потер лицо.

— Далеко ли?

— Еще точно не знаю, возможно на Кубу.

— Неблизко…

— А что мне? — усмехнулся Астахов. — Чем дольше пашем океан, тем больше заработок. Для истинного моряка любой океан ближе, чем земля. Так говаривал мой бывший командир лодки Коровин, в ту пору капитан-лейтенант. Как я уволился с флота, так ни разу не видел его. Где он теперь, Бог знает.

Климов взглянул на собеседника. Кажется, у того в глазах блеснула лукавая усмешка. Возможно, показалось.

— Коровин — мой начальник, капитан 1-го ранга.

— Да вы что? — удивленно вскинул рыжие брови Астахов. — Вот так сюрприз!

— Но я хотел бы услышать о своем отце, — напомнил Климов.

— Что вам известно о нем? — спросил Астахов.

— Очень немного. — Климов помолчал, собираясь с мыслями. — Он был боцманом, когда началась финская война в ноябре тридцать девятого, корабли стали перебрасывать из Мурманска бойцов четырнадцатой армии в Линахамари, где хозяйничали финны. В первом же броске завязался бой с белофиннами. Тогда-то и погиб отец. — Климов передохнул, ощущая жгучую необходимость добавить что-то, уточнить. — Дома мать хранит извещение о его героической смерти, полученное из штаба Северного флота. И еще одна деталь. В ту ночь стоял сильный мороз, море так парило, что с палубы корабля не был виден берег. Бой был скоротечным, а вот отец погиб…

Астахов жестко сощурил глаза.

— В ту ночь ваш отец не погиб, — неспешно, но твердо произнес он. — Его ранило в грудь, и он попал в плен. Финны его вылечили, и в марте, когда гитлеровцы захватили порт Нарвик и оккупировали Норвегию, передали вашего отца абверу как «ценного человека».

— Где он сейчас?

— Там же, в Норвегии. Я его видел вот как сейчас вижу вас!

— Невероятно! — горячо выдохнул Климов. — Послушайте, уважаемый, а вы не напутали? Мало ли какие нелепые бывают ошибки!

— Увы, ошибкаисключена! — Астахов закурил. — Живет в городе Тронхейме в деревянном домике. А познакомился я с ним, когда наше судно зашло в порт пополнить запалы воды и продовольствия. Ваш отец ловко управлялся с вентилем и шлангами. Он попросил у меня закурить. Мы разговорились. Вдруг он сказал: «Я — русский!» Он еще прикрыл лицо ладонью, словно ему отчего-то стало стыдно. Я заинтересовался, и Максим Иванович Климов, как он назвал себя, кое-что мне рассказал о себе, вспоминал детали того ночного боя, и на его глазах появились слезы.

— Но почему он не давал о себе знать?

— Вы наивный, Федор Максимович! — Астахов насмешливо скосил взгляд. — Ваш отец попал не на курорт, а в плен!

— Они пытали его?

— Финны — нет, так как он тогда был ранен, а гитлеровцы крепко его терзали. Видимо, они ничего от него не добились.

— Тогда почему он остался жив? Или же… или же он сообщил им что-либо важное о флоте, и потому они его не расстреляли?

— Пока не знаю, об этом вашего отца я не спрашивал, — признался штурман. — Возможно, вы правы. На меня же ваш отец произвел хорошее впечатление. Вы удивлены?

— Я размышляю о другом, — смутился Климов. — Понимаете, в Тронхейм ведь и прежде заходили другие советские торговые суда, но им мой отец почему-то не открылся.

— Понимаю, — улыбнулся Астахов, загасив окурок. Правая бровь у него изогнулась месяцем. — Все просто. Когда мы с ним разговорились, он сказал, что был у него на Северном флоте земляк, тоже из Саратова. Я спросил, кто этот земляк. Он ответил: «Женя Коровин». Представляете мое удивление, когда я услышал это имя? Ведь Коровин был в свое время моим командиром!

У Климова загорелись глаза.

— И вы сказали об этом моему отцу?

— Да. Я думал, что ему будет приятна эта новость. Однако лицо у него посерело, стало как базальт, в глазах погас огонек. Я сказал, что у каждого человека своя дорога в жизни. Ваш отец возразил: мол, у каждого, конечно, своя жизненная дорога, только жизнь у каждого одна.

— Странно! — только и молвил Климов. — Ну а как он узнал, что я служу на Северном флоте?

— На другой день после этого разговора ваш отец пришел к судну и попросил вахтенного позвать меня. Мы отошли в сторонку, и он показал мне вырезку из газеты «Правда». Говорит, тут есть статья о его сыне Федоре — «Мастер торпедных атак». Я прочел. В ней сообщалось, что подводной лодкой на Северном флоте командует сын героя капитан 3-го ранга Федор Максимович Климов. Ваш отец спрятал вырезку и со слезами на глазах произнес: «Сын мой, моя кровинушка — командир подводной лодки!»

Долгое гнетущее молчание наступило. Потом Астахов сказал:

— Ваш отец приглашал меня к себе в гости, но мы в Тронхейме стояли трое суток, и я не смог выкроить время. Вероятно, мы скоро снова там будем, и я смогу передать ваше письмо, если вы напишете ему. Я же обещал вашему отцу найти вас. Только, пожалуйста, своим знакомым об этом не говорите. Это, как понимаете, не в ваших да и не в моих интересах. Да, чуть не забыл! — спохватился штурман. Он полез в карман и достал фотокарточку. — Вот, смотрите…

У Климова защемило на сердце.

— Отец… — прошептал он.

Фотография в его руках дрожала, пальцы окоченели, будто в мороз. Климов-старший стоял на палубе корабля и кому-то улыбался. Над ним высоко в небе застыли чайки.

— Вы прочтите, что он написал на обратной стороне, — заметил Астахов.

Климов, перевернув фото, прочел: «Это я, Максим Климов, перед походом. Июль, 1939 г.»

Астахов посмотрел на часы.

— Мне пора, извините. Итак, до завтра! — Он протянул Климову руку. — Не забудьте о письме. Ваш отец ждет его…

— Я очень вам признателен, Федор… — Климов запнулся, — Федор Сергеевич. — Не знаю, чем вас отблагодарить.

Астахов ответил твердо, но, как показалось Климову, бесстрастно:

— Пустое! Как бывший моряк рад помочь вам.

Расстались они тепло, как давние друзья.

Домой Климов пришел поздно. Дарья уже спала. В окно ярко светила луна, и лицо жены было серо-белым, как ноздреватый снег весной, совсем бескровным. Федор поправил на ней одеяло, заглянул в другую комнату. Петр тоже спал. На тумбочке лежала его школьная тетрадь по математике. «Выпью чайку и сяду за письмо отцу, — подумал Федор. — Его надо завтра вечером отдать штурману, а на лодке писать у меня не будет времени». Фотокарточку отца он положил в ящик письменного стола, где хранились все его бумаги, прошел на кухню. На столике для него был накрыт ужин — молоко и его любимые блинчики с вишневым вареньем. Тут же лежала и записка: «Федя, легла поздно, не буди».

Он наспех поужинал, уселся за стол. «Здравствуй, дорогой отец», — вывел первую строку и задумался. Потом решительно скомкал листок, взял другой и написал: «Здравствуй, отец!..»

А на душе было горько.

Глава вторая

После подъема флага капитан-лейтенант Климов обходил лодочные отсеки с носа до кормы. Но на сей раз он поручил сделать это старпому Борисову и словно бы невзначай бросил:

— У меня срочное дело!

Борисов ответил «есть», а про себя отметил: «У командира что-то произошло». Климов, однако, свои переживания скрывал. Чутье подсказывало ему, что афишировать случившееся, как бы необычно оно ни было, не стоит. Скоро «Орион» снова уйдет к берегам Норвегии, и Астахов вручит отцу письмо, тот даст ответ, и тогда можно решать, как быть дальше. О том, что нашелся отец, Федор не сказал даже своей жене. На ее вопрос, встречался ли он с человеком, звонившим домой, Климов неохотно ответил:

— Да. Это и есть тот штурман, с которым ты разговаривала.

— Как его зовут?

— Федор Астахов, мой тезка…

И тут Климов, сам не зная почему, признался, что штурман передал ему фотокарточку отца.

— Да? — Похоже, Дарья восприняла новость спокойно. — Покажи.

— Не сейчас, — возразил Федор. — Покажу ее вначале Коровину, чтобы узнать, где тогда фотографировался отец. Да и тороплюсь я. Если позвонит штурман, скажи, что к вечеру я буду дома.

— Хорошо, Федя, так и передам, — пообещала жена.

Весь день Климов пробыл в штабе бригады, где Коровин проводил занятия с командирами лодок. Перед тем как сойти на берег, Федор уединился в каюте и еще раз прочел письмо к отцу.

«Здравствуй, отец! Я был поражен, узнав о том, что ты жив. Я так был обрадован, что даже не сдержал слез. Но с другой стороны, хоть я и рад, меня угнетают всякие сомнения. Война с белофиннами давно закончилась, а ты не давал о себе знать. Почему? Что случилось? Федор Астахов, штурман с «Ориона», сказал мне, что ты попал в плен, потом оказался в Норвегии, в Тронхейме. Так ли это?

Я с нетерпением буду ждать твоего письма. Пиши обо всем подробно. Ну а про меня ты все знаешь. Федор Астахов говорил, что обо мне ты прочел в газете.

Я очень хочу тебя видеть, отец! Надеюсь, что такое время придет и я смогу обнять тебя и расцеловать. Пиши же, подробно обо всем пиши. Будь здоров, отец. Твой сын Федор. 15 мая 1940 г. Полярный».

Климов свернул листок и посмотрел на часы. Начало седьмого вечера. Пора собираться. В каюту постучался старпом Борисов.

— Входи, Яков Сергеевич! — Климов стоял перед зеркалом, поправляя галстук. — С чем пришел? Небось опять волнует предстоящее учение?

— И это есть. — Старпом присел на стул.

— А чего тебе волноваться? — Климов смерил Борисова насмешливым взглядом. — Это мне надо волноваться, весь корабль на моих плечах. Я в ответе за экипаж и за тебя, Яков Сергеевич. Уловил? — Он улыбнулся. — Не ты за меня отвечаешь, а я за тебя!

— Однако вы гордец, Федор Максимович. — Старпом достал из кармана записную книжку, куда заносил умные мысли, как он сам выразился, полистал ее и, найдя нужное место, прочел: «Чрезмерная гордость — вывеска ничтожной души!» Слышали? Это не мои слова — Тургенева.

— Есть у меня эта самая гордость. — Климов хохотнул. — Но насчет моей души ты не прав. Она, как граница, открыта для добрых людей и напрочь закрыта для недругов… Ладно, зачем пришел?

— Я был в торпедной мастерской, там проверили наши торпеды. Так вот одна из них не продулась. Пришлось заменить.

— Уже сделал? Молодчина! Я ценю в тебе самостоятельность. Извини, я побежал. Смотри тут в оба!..

Он закрыл каюту на ключ и сошел на причал. Подходя к КП, увидел Коровина, стоявшего с подводниками и о чем-то говорившего им. Пройти мимо комбрига не поздоровавшись Федор не мог, а если поздороваться, тот наверняка о чем-либо спросит. А у него времени — в обрез. Решил сделать вид, что не заметил комбрига. Но тот окликнул его.

— Вы торопитесь, Федор Максимович? — Коровин подошел к нему.

— Есть дело на берегу, — смутился Климов. — Оставил за себя старпома, а сам вырвался на часок.

Комбриг как-то необычно пристально посмотрел на него.

— Как у вас служит старпом Борисов? Вы смогли бы рекомендовать его вместо себя на должность командира подводной лодки?

Лицо Климова просияло.

— А что, мне уже есть «добро» на учебу? — спросил он.

— Пока вопрос не решен, но думаю, комфлот возражать не станет. Так как, потянет старпом?

Климов сказал, что у Борисова есть слабые места, но командиром лодки его можно назначать.

— В должности старпома он плавает пять лет — немалый срок для продвижения по службе.

— Будем думать. Ну что ж, не стану больше вас задерживать.

Климов торопился. Над бухтой сгустились сумерки. Как и вчера, тускло светила луна, серебристой дорожкой бежала к дальнему утесу, на вершине которого красным глазком мигал маяк.

Астахов сидел на том же месте. Одет он был в тот же плащ, хотя дождя не было. Увидел его Климов, и почему-то неровно забилось сердце. Штурман не очень приветливо пробурчал:

— Вы пришли с опозданием, я мог и уйти.

— Прошу извинить, начальство задержало. — Климов сел рядом. — Служба, не обессудьте.

Астахов, однако, не стал пускаться в разговоры, тихо спросил:

— Письмо принесли?

— Да. — Федор достал из кармана шинели конверт и отдал Астахову. — Письмо небольшое, но в нем есть все, что надо.

Штурман заметил, что уголки губ у Климова вздрогнули. «Видно, все еще волнуется: как же, отец нашелся!» — решил он.

— Через месяц, — сказал Астахов, — я вернусь из плавания и привезу вам ответ отца. Так что готовьте сувенир, — натужно улыбнулся он, и у Федора опять гулко колыхнулось сердце.

— Вы уверены, что отец захочет ответить мне?

— А почему бы и нет? — Астахов спрятал конверт в карман. — Вы его сын, а перед собственным сыном любой отец захочет исповедаться.

«Отец очень любил меня», — едва не произнес Федор вслух.

Астахов помолчал, должно быть, размышляя, потом спросил:

— Коровину вы сообщили о своем отце?

— Мы же с вами условились, что я буду молчать. А слово я привык держать.

— И фотокарточку ему не показывали?

— Нет. Но непременно покажу, может, даже сегодня. Если спросит, как она попала ко мне, отвечу, что прислал ветеран. Я правильно вас понял?

«Кажется, у нас с ним завязывается тугой узелок», — подумал штурман. А вслух сказал:

— Вы правы, Федор Максимович. Еще неясно, как поведет себя Коровин, когда узнает, что ваш отец, а его земляк, попал в плен. Нет, вы ему пока не говорите. Впрочем, решайте сами…

Они еще какое-то время беседовали о море, о кораблях. Штурман признался, что ему давно хочется побывать на теперешней подводной лодке, они наверное, более совершенны по сравнению с теми, на которых ему довелось служить.

— Пожалуй, в самых общих чертах я смогу показать вам свою субмарину.

— А это возможно? — обрадовался Астахов. — Я знаю, что на лодки посторонних не пускают?

— Вернетесь из рейса, и мы попробуем это сделать. Я поставлю в известность комбрига, и вам дадут «добро».

— Заранее благодарен вам, Федор Максимович…

У себя в номере Астахов разделся, попросил горничную принести ему чай, а когда остался один, вскрыл конверт и прочел письмо. «Федор Астахов, штурман с «Ориона», сказал мне, что ты попал в плен, потом оказался в Норвегии, в Тронхейме. Так ли это?..» Астахов задумался. Естественно, Климову хочется знать больше, как его отец очутился в плену. Это понятно. И все же есть надежда, что после того, как он получит от отца ответ — а он его получит непременно, — будет возможность побывать у Климова на его подводной лодке. Да, ради этого стоит потрудиться!..


Капитан 3-го ранга Климов возвратился домой в хорошем расположении духа. Дарья это заметила. Она подала ему ужин, села за стол напротив него, подперев ладонями подбородок.

— А где Петька? — спросил Федор.

— У них сегодня школьная экскурсия на рыболовный траулер. А у тебя снова была встреча с Астаховым? Ты такой веселый…

— Угадала… — И все же Федор умолчал о том, что передал штурману письмо для отца.

— Ты доверяешь Астахову? — спросила Дарья.

Федора охватила легкая дрожь: жена угадала его мысли. Не подавая вида, он сказал, что еще сам не знает, как у него дальше сложатся отношения с Астаховым. Пока штурман вручил ему фотокарточку отца, но обещал сделать больше…

— А фото отца ты мне когда покажешь? — напряглась Дарья.

Он молча вытер губы салфеткой, пошел к себе в комнату, служившую ему рабочим кабинетом. Жена успела подумать о том, что почему-то муж опять стал задумчив и насторожен, и когда он вернулся на кухню, сказала ему об этом.

— Служба, Дарьюшка, — вздохнул Федор. — Не все на лодке гладко бывает. — И он протянул ей фотокарточку.

Она долго разглядывала ее, потом раздумчиво молвила:

— Ты очень похож на отца. — И не без упрека взглянула на мужа. — И все же, кто этот штурман Астахов? Сколько ему лет и чего он хочет от тебя? Если он знает твоего отца, то должен знать и Коровина, ведь оба они из Саратова? Ты же мне сам говорил…

Федор едва ли не растерялся, и, хотя вопросы были самые простые, он не в силах был на них ответить. И чтобы хоть как-то сгладить настороженность, он сказал:

— Понимаешь, я хочу как можно больше знать об отце. Штурману я доверяю, иначе ничего общего с ним не имел бы. Он почти такого возраста, как и я. Сейчас он уходит в рейс, а как вернется, я приглашу его в гости и ты с ним познакомишься.

Дарья и слова не обронила, лишь лукаво повела бровью и слегка улыбнулась.

Климов прибыл на службу и сразу же поспешил к дежурному по бригаде. Им был флаг-штурман Лецкий.

— Ну, спасибо тебе, дружище, за доброе слово!

У Лецкого прыгнули к переносью брови.

— Ты о чем, Федор Максимович?

— А кто меня критиковал в штабе? Вы, маэстро! Ну, ладно, виноват штурман капитан-лейтенант Васин — допустил ошибку при прокладке курса. Я-то тут при чем?

— Ну, занесло, — шутливым тоном заговорил Лецкий и перешел на официальный тон: — Васин ваш подчиненный, его ошибка — это и ваша ошибка. Надеюсь, уразумели? Учите, командир.

Климов прошелся по крохотной каюте плавбазы.

— Ладно, что было, то прошло, — примирительно сказал он. — Васину критика пошла на пользу. Ты лучше скажи, у тебя есть связь с Архангельском? Не мог бы ты созвониться с морским портом и узнать, вышел ли в рейс сухогруз «Орион»?

— Кого надо на судне?

— Штурмана Федора Астахова.

— Где-то я уже слышал эту фамилию, — Лецкий присел на стул. — Астахов… Ага, вспомнил! На сборах штурманов в Мурманске был этот Астахов с «Ориона». Он делился опытом плавания в северных широтах, там я с ним и познакомился. Кстати, он служил у нас на Северном флоте на подводной лодке. — Лецкий взялся за трубку оперативного телефона. — Хорошо, я выясню и дам тебе знать.

Вместе со старпомом Климов обошел лодку. Везде должный порядок, и только на столе в штурманской рубке разбросаны карты. А вот и сам Васин. Увидел командира и покраснел.

— Это еще что за кавардак? — грубо спросил Климов.

— С картами я работал, — пояснил штурман. — Вышел на палубу перекурить.

— Безобразие! — бросил в сердцах командир. — Только сейчас говорил о вас с флаг-штурманом Лецким. Он заявил, что вам надо выбирать в службе слабину. — Взгляд Климова упал на бутыль в углу рубки. — Это что?

— Спирт, товарищ командир, для приборов, — еще более смутился Васин. — Утром получил. Сейчас наведу здесь порядок…

У себя в каюте Климов попенял старпому:

— Яков Сергеевич, вы, надеюсь, понимаете, что бескультурье в работе порождает ошибки, не так ли? Вы построже с Васиным.

— Есть, понял. — Борисов сжал губы.

Сверху крикнули в центральный пост:

— Командиру прибыть к дежурному по бригаде!

Климов поднялся наверх и поспешил на плавбазу. Едва он вошел в дежурную рубку, как Лецкий отчеканил:

— Сухогруз «Орион» вчера в час ночи снялся с якоря и ушел в рейс! Убыл на нем и штурман Астахов.

— Спасибо, Василий Иванович, — грустно молвил Федор, а в душе отметил: «Тезка меня не обманул. Теперь можно Коровину показать фотокарточку отца». Только взглянул на часы, как в рубке появился комбриг.

— Ну, Федор Максимович, пляшите! — весело бросил капитан 1-го ранга. — Уговорил-таки начальство, что пора поступать в Военно-морскую академию. Пришлось сражаться с начштаба флотом. Вы что, насолили ему?

— Весной, когда вы были в отпуске, лодка в море ставила учебные мины, одна из них затекла и потонула. Виноват был молодой минер, а мне досталось от адмирала…

— Вы не правы, Федор Максимович, — заметил серьезно комбриг. — Командир — личность особая, с него и спрос особый. За весь корабль, за весь экипаж. Ошибка молодого минера — это и ваша недоработка. Так-то, голубчик! Месяца через два сдадите корабль и уедете набираться знаний. Только бы война не началась. Немцы ведут себя нагло. Сегодня в пять утра их самолет снова пролетел над главной базой флота. Должно быть, разведка! — В руках Климова Коровин увидел фотокарточку. — Что это? Ба, так это Максим Климов… — прошептал он. — Да, лихой был мичман, боцман на тральщике. Вы где взяли фото?

— Штурман сухогруза «Орион» подарил, — смутился Климов.

— Такой снимок был напечатан во флотской газете летом тридцать девятого, — пояснил комбриг. — Жаль, погиб…

«Кажется, все идет как надо», — думал Климов, возвращаясь домой. Когда он сказал жене, что пришло «добро» на учебу, она обрадовалась.

— Наконец-то и тебя заметило начальство! — Она сняла с его головы фуражку и повесила на крючок. — Знаешь что, Федя? Если тебе дали «добро» на учебу, то я могу через неделю уехать в Питер. Поживу у сестры, пока ты не приедешь…

— А как же сын? — прервал ее Федор. — Ему что, бросать школу? Нет, Дарья, рано тебе ехать, — сердито продолжал муж. — Успеется. К тому же без тебя и сына я тут затоскую.

Прошло две недели. Рано утром Климова разбудил телефонный звонок. Это был Астахов. Голос у него был тихий, но отчетливый и твердый. Говорил он, однако, коротко, словно куда-то торопился.

— Если не возражаете, я загляну к вам вечером.

— Отца… видели? — У Федора голос сорвался от волнения.

— Видел, — чуть слышно прошелестело в трубке. — Письмо ему передал. Принесу вам его ответ…

— Буду ждать!

Из спальни, будто специально подгадав, вышла Дарья. Она была в халате, волосы сзади заколоты в пучок.

— Что, снова звонил твой тезка? — спросила она.

— Собирается к нам в гости.

Климов надел тужурку. Из соседней комнаты подал голос сын:

— Папка, ты когда меня на лодку поведешь? Витька, мой сосед, с которым мы были на рыболовном траулере, вчера ходил к отцу на эсминец, даже на командирский мостик поднимался!

Федор надел фуражку, заглянул к сыну в комнату.

— Петька, вот сходим в море, и я покажу тебе свою лодку, — пообещал он. — Если захочешь, в воскресенье махнем на катере на остров Сальный. Там очень много птиц. Согласен? Только в школе не балуйся. Учительница жаловалась, что ты недавно опоздал на урок.

— Так получилось, — с обидой возразил сын. — Во время перемены я выскочил на улицу купить мороженое, пока ел — опоздал.

К ним подошла Дарья.

— Петенька, не задерживай папу, он спешит. Да и тебе пора собираться в школу…

На подводной Лодке у Климова забот было по горло, но он сделал все, что намечалось по плану, и поспешил на встречу с Астаховым.

До глубокой ночи Федор ждал его, то и дело поглядывая в окно, не покажется ли на дороге запоздалый гость. Забылся лишь на рассвете. В это время и позвонил ему штурман.

— Это я, Астахов! — кричал он в трубку. — Поезд, дьявол, опоздал, и я не успел на рейсовый катер. Так что к восьми буду у вас. Не возражаете?

С утра Климову надо было идти на службу, и остаться дома он никак не мог, о чем и сказал Астахову, предложив ему встретиться где-нибудь в городе. Но штурман решительно возразил:

— Днем, я не могу. Прошу задержаться на часок, это важнее для вас, чем для меня.

— Хорошо, — покорно согласился Климов и положил трубку. Он заглянул в комнату жены. — Астахов к нам едет.

— Сам принимай его, а мне сегодня нужно раньше быть на работе.

Дарья накормила сына и ушла вместе с ним. Климов между тем позвонил дежурному по бригаде и сообщил, что он на час задержится на берегу. Федор позавтракал, стал мыть посуду, и тут кто-то постучался. Он открыл дверь, не сомневаясь, что за порогам стоит тот, кого он ждет с таким нетерпением.

— Прошу вас, Федор Сергеевич…

Астахов молча вошел в комнату. Гость, как показалось Федору, через силу улыбнулся, потом поставил свой коричневый портфель на пол и сообщил, что в ночь уезжает. Он также посетовал на то, что почти всю ночь не спал: ремонтировал гирокомпас…

— Вы привезли письмо отца? — сдержанно прервал его Климов.

— Я работаю четко, Федор Максимович, — усмехнулся штурман. — Как фирма с хорошей репутацией. Весь день гостил у вашего папаши. — Он открыл портфель, выудил оттуда конверт. — Вот оно…

Климов буквально выхватил из его рук послание, дрожащими пальцами развернул сложенный вчетверо листок и начал нетерпеливо читать:

«Дорогой сынок! Я прочел твое письмо со слезами на глазах. Забыл уже, когда я плакал, а тут совсем раскис. Даже не верится, что это ты, мой дорогой Феденька. Ты задал мне так много вопросов, но я отвечу на главный: где я был все это время и почему оказался в Тронхейме? Так вот, все то, о чем тебе рассказал Астахов, — правда. Я рад, что судьба свела меня с ним, по-моему, Федор настоящий парень.

У меня к тебе просьба, сынок. Пожалуйста, сфотографируйся и передай с Астаховым свою фотокарточку. Да, матери обо мне не говори, она этого не переживет. А ты, сын мой, знай, что я жив, и, если сумеешь приехать в Тронхейм в качестве туриста, мы с тобой увидимся. Федор Сергеевич сказал мне, что Женька Коровин стал капитаном первого ранга. Про меня ему тоже не говори, а то еще будет на тебя коситься…»

Климов оторвался от письма, подумал: «Коровину надо сказать, что отец остался жив, он умница и все поймет. Служил отец на совесть, много лет был сверхсрочником, профессия боцмана ему глянулась». Он с жадностью принялся читать дальше:

«Федя, пока мы с тобой будем общаться через Астахова. Если бы не он, я никогда бы, наверное, не смог получить от тебя весточку. У меня, сынок, так много мыслей накопилось, что в одном письме их не выразишь… Понимаешь, у меня на днях открылась рана, я похудел, боюсь, что могу и концы отдать… Потому хочу увидеть тебя. Не сможешь ли ты приехать в Тронхейм хотя бы на денек?.. А пока жду от тебя фотокарточку».

Климов дочитал письмо, задумчиво отложил его и грустно молвил:

— Ему там, видно, нелегко живется…

— На чужбине не рай, — со вздохом сказал штурман. Он добавил, что собирается в отпуск, поедет с семьей куда-нибудь на юг, где потеплее. — Вернусь из отпуска и дам вам знать, — почти весело заключил он.

Климову почему-то остро захотелось, чтобы гость поскорее ушел. Астахов между тем вынул из кармана часы на серебряной цепочке.

— Скоро десять утра. Кажется, мне пора. Да и вы тоже подзадержались. На лодке, наверное, ждут?..

— Командира корабля всегда ждет экипаж, — улыбнулся Федор.

Неспешно, в молчании, Астахов взял свой портфель.

— Может, случится так, что отпуск мне капитан судна не даст и я с другой оказией уйду в дальний рейс и снова окажусь в Норвегии. Да мало ли что бывает! — Штурман вздохнул. — Мы хотя и не носим военную форму, но и для нас обязательны приказы. Так я буду вам звонить, добро?

Климов согласно кивнул.


Кажется, никогда еще, даже в дни хасанских боев, когда маршал Блюхер{Блюхер Василий Константинович (1889–1938) — герой Гражданской войны, Маршал Советского Союза (1935). В 1921–1922 гг. возглавлял вооруженные силы ДВР, с 1929 г. командующий Дальневосточной армией, первым награжден орденом Красного Знамени (сентябрь 1918 г.).} и он, Кузнецов, в то время командующий Тихоокеанским флотом, ожидали ударов японской авиации по Владивостоку, Николай Герасимович не был так взволнован, как в эту июньскую ночь сорок первого года. При мысли, что может грянуть война, у него прошел меж лопаток холодок, а в горле появилась такая сухость, что стало трудно дышать. Открыв форточку, он глотнул воздух. Кабинет наполнился шумом дождя. Темноту неба острыми клинками рассекали молнии, а гроза своими раскатами будоражила его смятенную душу.

Уже поздно вечером, когда нарком ВМФ переговорил с адмиралом Галлером о приемке новых кораблей в Николаеве, ему вдруг позвонил нарком обороны маршал Тимошенко.

— Николай Герасимович, у меня есть важные сведения. Зайдите ко мне!

Кузнецов вызвал к себе заместителя начальника Главморштаба адмирала Алафузова и велел ему взять с собой рабочие карты на случай доклада о ситуации на флотах. Вместе они направились в Наркомат обороны и через несколько минут были в кабинете маршала. Начальник Генштаба генерал армии Жуков сидел за столом и что-то торопливо писал, а Тимошенко прохаживался по кабинету. Увидев морских военачальников, он хмуро бросил:

— Плохо дело, моряки! Есть все основания полагать, что сегодня ночью фашистская Германия нападет на Советский Союз. Нами подготовлена телеграмма для приграничных округов.

— Разрешите прочесть? — попросил Кузнецов.

Жуков отдал ему листки. Непосредственно военных флотов телеграмма не касалась. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

— При нападении разрешено применять оружие? — спросил Кузнецов.

— Разрешено!

Нарком ВМФ взглянул на Алафузова.

— Владимир Антонович, бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о готовности номер один!

Тот на секунду замешкался, а Николай Герасимович повторил:

— Бегите, сейчас дорога каждая минута!..

(Позднее Кузнецов узнал, что нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17.00 к Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до вторжения врага на нашу землю. — А.З.)

Буквально следом за адмиралом Алафузовым Кузнецов вернулся в наркомат. Алафузов доложил ему, что экстренный приказ на флоты уже передан.

— Хорошо, — одобрил Николай Герасимович. — Проследите за прохождением телеграммы, а я свяжусь с флотами…

В течение нескольких минут Кузнецов переговорил по ВЧ со всеми командующими и отдал им приказ: не дожидаясь получения телеграммы, перевести флот на оперативную готовность номер один — боевую! В случае явного нападения на корабли или базы открывать огонь!..

Адмиралу Трибуцу на Балтику нарком перезвонил и спросил, где стоит линкор «Октябрьская революция»: если на внешнем рейде, то надо подумать, как его обезопасить при налете фашистской авиации. Комфлот в ответ пробурчал в трубку: мол, чего тут думать, линкор не катер, в бухте его не спрячешь.

— Комфлот, что за разговоры? — грубо одернул Трибуца нарком. — Выполняйте приказ!

— Есть! — зычно отозвался тот.

Николай Герасимович задумчиво стоял перед большой картой, занимавшей всю стену кабинета. Взгляд его скользнул по главным базам флотов — Таллин, Полярный, Севастополь… По сообщениям командующих, командиры кораблей и воинских частей на местах, моряки готовы дать отпор врагу…

— Разрешите, Николай Герасимович? — В кабинет быстрым шагом вошел Алафузов, в руках у него был листок. — Я уточнил, какие корабли и подводные лодки на Балтике и на Северном флоте могут уже сейчас выйти на боевые позиции. — Он отдал наркому листок. — Теперь же хочу послать Трибуцу и Головко шифровку о выходе кораблей на боевые позиции.

— Действуйте, Владимир Антонович, — одобрил нарком. — Положение весьма тревожное, и терять время нельзя.

Тревога не покинула Кузнецова и после того, как московские куранты пробили полночь, и начались новые сутки: 22 июня. Опасность войны нарастала, ее сердцем ощущал нарком. Ему вспомнился конец февраля. Немецкие самолеты стали чаще нарушать советское воздушное пространство, особенно на Балтике. Адмирал Трибуц уже трижды звонил ему: как быть? И в начале марта нарком ВМФ своей директивой предписал флотам открывать огонь по самолетам-нарушителям без всякого предупреждения. И когда через неделю в небе над Либавой появились немецкие самолеты, корабли флота обстреляли их. Об этом стало известно Сталину, и он вызвал наркома.

— Кто вам дал на это право? — резко спросил вождь. — Открывать огонь по немецким самолетам-нарушителям запрещаю! Гитлер только и ждет, чтобы спровоцировать войну.

Кузнецов сдержанно, но пылко заявил:

— Приказ свой я отменю, товарищ Сталин, но сделаю это против своей воли. Хочу, чтобы вы знали об этом!

Главный морской штаб дал флотам новую директиву: огня не открывать, поднимать в воздух свои истребители для посадки самолетов противника на наши аэродромы.

Глухая ночь окутала столицу. Кузнецов прилег на диван и начал засыпать, как вдруг заголосил телефон. Он вскочил и взял трубку. На часах было 03.15. Звонил вице-адмирал Октябрьский: на Севастополь совершили налет немецкие самолеты, они сбрасывали мины на парашютах, одна мина упала в районе памятника затопленным кораблям, другая — на улице Щербака…

— Подробности о налете сообщу позже, товарищ нарком.

— Я сейчас доложу Сталину! — Кузнецов ощутил охватившую его волнующую дрожь. «Вот и началась война…»

Позже выяснилось, что события в Севастополе развивались драматично и там не сразу решились открыть огонь по самолетам. Чьи они? Может, армейского корпуса полковника Судца? Бомбардировщики этого соединения во время учений совершали полеты к морю через Крым.

— Имейте в виду, если вы откроете огонь по нашим самолетам, завтра будете расстреляны! — резко сказал Октябрьский оперативному дежурному капитану 3-го ранга Рыбалко.

Гул самолетов нарастал. Над бухтой вспыхнули десятки прожекторов. Их острые лучи вонзились в немецкие самолеты. И грянул бой…

В разговоре с наркомом Октябрьский умолчал о звонке Берия. Маленков, узнав от наркома ВМФ о налете на Севастополь, сообщил об этом Берии. Тот позвонил комфлоту и обвинил в паникерстве. Октябрьский ответил, что над бухтой идет настоящий бой, это — война! Но Берия грубо прервал его, назвав провокатором.

Вот так обстояли дела на Черноморье…

Кузнецов в эти тревожные минуты не знал покоя. Главный морской штаб по его указанию передал флотам приказ — немедленно начать постановку минных заграждений по плану прикрытия, ставить мины круглосуточно, задействовать для этой цели максимум кораблей!..

К наркому вошел начальник Главного управления политической пропаганды армейский комиссар 2-го ранга Рогов{Рогов Иван Васильевич (1899–1949) — генерал-полковник (1944), в 1939–1948 гг. начальник политуправления, Главного политуправления ВМФ, заместитель наркома ВМФ, в 1946–1949 гг. заместитель командующего Прибалтийским военным округом по политчасти.}.

— Знаешь, Николай Герасимович, я с вечера так и не уснул, — грустно произнес он. — Предчувствие было какое-то… Да, война. Чую, хлебнем мы горя!

Нарком рассказал Рогову о налете вражеской авиации на Севастополь, затем подытожил: флот встретил врага как полагается, не потерял ни одного боевого корабля или судна. Так что можно порадоваться.

— Не строй иллюзий, Николай Герасимович! — Рогов свел широкие брови. — Это пока цветочки, а ягодки будут впереди.

— Никаких иллюзий, Иван Васильевич, я не строю, — возразил нарком. — Не знаю, надолго ли эта война, но мне хочется видеть наших моряков героями — и никак иначе! А ты в своей политической работе настраивай людей на подвиги. Утром пойду в Генштаб, доложу обстановку на флотах, а когда вернусь — проведем военный совет. Надо обменяться мнениями, принять важные решения. — Николай Герасимович посмотрел на часы. — Жду звонка от Трибуца.

Но Балтика упорно молчала. Неужели немецкие самолеты там не появились? В это наркому не верилось. Чай, который принес адъютант, давно остыл. Наконец зазвонил телефон. Трибуц! Он бодро доложил: «юнкерсы» бомбили Кронштадт, сбросили мины у банки Олег, на Красногорском рейде обстреляли из пулеметов наш транспорт, а днями раньше немецкие заградители поставили между банками Бенгтшер и Тахкуна более тысячи мин и минных защитников, столько же мин — к северу от Таллина…

— Военный совет, товарищ нарком, объявил по флоту о нападении Германии, я потребовал от моряков стойко отразить удар врага. А вообще-то, Николай Герасимович, — уже не по-уставному добавил Трибуц, — немцы не застали нас врасплох, и потерь мы не понесли. Атаковать линкор «юнкерсам» не удалось.

Нарком ВМФ похвалил комфлота, но потребовал и впредь встречать врага во всеоружии.

— Никакой пощады немцам, понял?..

Он был доволен, что в Таллине и Либаве, на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий — всюду командиры оставались на местах, поэтому сумели сразу же приступить к военным действиям. Важно и то, что враг пока не потопил ни одного советского корабля или судна. Кузнецову это стоило немалых усилий. Он перебрал в уме события не столь уж давнего времени. Еще в марте Сталин озабоченно сказал ему, что, как ему доложили, в Констанце появились «карманные» подводные лодки.

— Таких лодок в Румынском флоте нет, — заявил Николай Герасимович.

— Что вы хотите сказать? — насупился вождь, и, хотя в его голосе прозвучали стальные ноты, нарком ВМФ сделал вид, что ничего такого не заметил.

— Вас кто-то плохо информировал.

— И все же вы проверьте, потом доложите мне, — произнес Сталин.

Кузнецов вызвал к себе своего заместителя по кораблестроению и вооружению адмирала Галлера и начальника разведуправления ВМФ капитана 1-го ранга Зуйкова и ввел их в курс дела.

— У Румынии никаких «карманных» подводных лодок нет, — заявил Зуйков. — Они не строили их и пока не строят.

— И по моим данным в Румынии нет таких лодок, — подал голос Галлер. — Наверное, армейские разведчики что-то напутали.

Нарком ВМФ не стал звонить Сталину или проситься на прием, а послал ему и члену Главного военного совета ВМФ Жданову документ, в котором сообщал, что по проверенным данным в Констанце «имеется три торпедных катера с двумя торпедными аппаратами». Он высказал мысль, что эти катера, по-видимому, и приняли за «карманные» подводные лодки.

Наутро наркома вызвали в Кремль.

— Вопрос о «карманных» подводных лодках будем считать исчерпанным, — сказал Сталин. — Я просил вас подготовить мне справку о том, где и сколько строится в Германии подводных лодок. Что-нибудь сделать успели?..

Перед этим из разных источников в наркомат поступили сведения о том, что немецкие подводные лодки в разобранном виде транспортируются на Черное море через Югославию и Румынию. Так ли это? И через несколько дней Кузнецов уведомил вождя, что эти сведения подтвердились. Член делегации СССР на международной конференции по вопросам морского судоходства на Дунае капитан 2-го ранга Беляков видел в Галаце две немецкие подводные лодки в собранном виде: одну — на плаву, другую — в доке. «В настоящее время по донесению нашего источника из Варны, — писал нарком ВМФ Сталину, — эти подводные лодки находятся в бухте Анастасис в Бургасском заливе, что показывает их полную готовность».

— Это не праздный вопрос, — вновь заговорил Сталин. — Подводные лодки — мощное оружие борьбы на море, и нам с вами важно знать, сколько их производит Германия, наш вероятный противник.

— Мы собрали сведения за февраль этого года, — сказал нарком.

— И что же выяснилось? — оживился Сталин.

Кузнецов отметил, что в Германии лодки строятся почти на всех крупных судоверфях. Стапельные места для субмарин: Вильгельмсхафенн — 9 мест, Бремен — 22, Гамбург — 87, Киль — 30, Данциг — 20. Всего 118 мест, допускающих постройку одновременно столько же подводных лодок.

— Что же имеет Германия на сегодня? — Сталин двинул бровями.

— На конец сорокового года в Германии построено сто пятьдесят девять лодок, — подчеркнул нарком ВМФ. — Если к ним приплюсовать те лодки, которые уже находятся в строю, будет двести тридцать. А если учесть их потери за тридцать девятый и сороковой годы, то в военно-морских силах Германии находится сто девяносто пять подводных лодок плюс те, что строятся сейчас, сто восемнадцать единиц. Солидное количество!

Заложив пальцы за ремень, Сталин долго молчал, о чем-то размышляя, потом спросил, сколько подводных лодок у нас в строю?

— Двести двенадцать!

— Выходит, у нас меньше? — Сталин был явно разочарован этим обстоятельством. Он взял со стола папиросы, вынул из пачки одну, хотел было прикурить, но сломал и бросил в пепельницу. — Надо нам форсировать строительство лодок!

— Вчера я получил еще одно любопытное донесение, — продолжал Кузнецов, раскрывая папку. — По данным нашего военно-морского атташе в Турции, третьего февраля в восемь утра шесть турецких подводных лодок вышли в Черное море. Цель выхода нам пока не ясна, но штабу Черноморского флота я дал указание проследить за передвижением этих лодок. И еще. — Нарком вынул из папки листок и зачитал: — Наш источник в Болгарии доносит, что в Бургас прибыли германские морские офицеры-артиллеристы для установки на побережье Дальнобойных орудий. А в порту Варна ведется строительство зенитных батарей. Полагаю, что немцы и в Болгарии ведут подготовку к войне.

Сталина, видно, задели эти слова. Он взглянул на Кузнецова и голосом, не терпящим возражений, сказал:

— Меня предупреждать не надо, я и сам знаю, что делается у наших границ. Для себя сделайте вывод. У Германии есть не только подводные лодки, но и линкоры, и крейсера, и эсминцы. Так что в случае войны нашему флоту будет с кем потягаться.

«Мне это известно не меньше, чем вам», — едва не вырвалось у наркома.

— Ничего нового не добавилось к трагедии с румынской канлодкой? — вдруг спросил Сталин.

— Пока ничего…

Канонерская лодка «Лепри Ремус», несшая постоянный дозор на подступах к Сулину, в 23 часа 11 января 1941 года взорвалась на своем минном заграждении и затонула северо-западнее Сулина. Спасена была вся команда, кроме одного матроса. «Ввиду возможности провокационных сообщений о гибели на наших минах, — писал на имя Сталина нарком ВМФ, — докладываю — ни в районе Дунайских гирл, ни в других районах Черного моря наших минных заграждений не ставилось, а следовательно, не могло быть случая дрейфа сорвавшихся с якорей мин в румынскую сторону».

В январские дни сорок первого года нарком ВМФ принимает необходимые меры, чтобы усилить Балтийский и Северный флоты. Так, в связи с необходимостью усиления флотов западных морских театров в изменение доклада от 15 ноября 1940 года (в нем Кузнецов просил разрешения перебросить несколько подводных лодок на Тихоокеанский флот) нарком просит разрешения не перебрасывать в этом году крейсерские подводные лодки на Тихий океан, а оставить их на Севере, подлодки же типа «С» (четыре единицы), предназначавшиеся ранее для Севера, оставить на Балтийском флоте.

У Сталина на этот раз вопросов не возникло, и замысел наркома ВМФ он одобрил.

На заседании Главного военного совета ВМФ Кузнецов поставил вопрос об изменении формы одежды в береговой обороне и авиации ВМФ. Существующая форма демаскировала личный состав и не была приспособлен к действиям в береговых условиях. Кузнецов и Жданов направили Сталину документ, в котором просили ввести для личного состава береговой обороны форму одежды и знаки различия, установленные в артиллерии Красной Армии, то же самое сделать и для авиации ВМФ, а для отличия авиации и береговой обороны ВМФ от таких же войск Наркомата обороны знаки и эмблемы на петлицах сделать на фоне якоря.

— Согласится ли с нами товарищ Сталин? — засомневался Жданов, ставя свою подпись.

— Людей ведь мы готовим к войне, а не на праздники, — возразил Кузнецов.

Не знал он, что в это же время Сталин вызвал к себе наркома госбезопасности генерала Меркулова и начальника разведки этого наркомата генерала Фитина. Что же случилось? Днем раньше, 17 июня, вечером из Берлина центр получил важные сведения от двух советских разведгрупп, и буквально через час Меркулов направил Сталину и Молотову спецсообщение, в котором говорилось, что «все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар немцев можно ожидать в любое ближайшее время».

Оба генерала вошли в кабинет. Сталин стоял у стола хмурый, сосредоточенный.

— Скажите, начальник разведки, надежные ли источники сообщают это, где они работают, компетентны ли и какие у них возможности для получения столь секретных сведений?

Генерал Фитин подробно рассказал об источниках информации, назвал фамилии нескольких наших разведчиков, на которых он, Фитин, вполне может положиться.

— Я ручаюсь за правдивость каждой строки спецдонесения, товарищ Сталин. — Генерал перевел дыхание. — Так что прошу вас в надежности информации не сомневаться.

Сталин подошел к Фитину и, глядя на него в упор, произнес:

— Нет немцев, кроме Вильгельма Пика, которым можно было бы доверять. Ясно?..

(Сталин явно проигнорировал донесения разведчиков. Генерал армии Ивашутин позже свидетельствовал, что на информацию военного атташе во Франции генерала Суслопарова от 21 июня 1941 года о том, что нападение на СССР назначено на 22 июня, Сталин наложил резолюцию: «Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его». Берия в докладной записке 21 июня, за день до начала войны, уведомлял Сталина: «Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнемубомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся нападении на СССР. Он сообщил, что нападение начнется завтра. Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 г. Гитлер на нас не нападет!» — А.З.)

— Все уточните еще раз, перепроверьте полученные сведения, — сказал Сталин Меркулову. — Надо учитывать и то, что это может быть дезинформация. Гитлер на это дело мастер.

— Ему равных в Европе нет, — бросил Молотов.


Пламя войны вовсю бушевало на фронтах, и то, что немецкие войска успешно продвигались вперед по нашей земле, уничтожая все живое на своем пути, обескураживало адмирала Кузнецова. Он еще не знал, как сложится судьба морских баз на Балтике и какие потери понесет флот, но предчувствие чего-то плохого угнетало его. Поэтому он спешил принять меры, которые могли бы обезопасить корабли от возможной гибели. Ход мыслей наркома прервал звонок адмирала Трибуца из Ленинграда. Обеспокоенный голос комфлота донес: гитлеровцы рвутся к Либаве, на ее подступах идут бои.

— Твою тревогу, Владимир Филиппович, разделяю… Что-что, повтори! — Кузнецов плотнее прижал к уху трубку. — Трудно тебе, да? А мне, наркому, думаешь, легко? Очень беспокоят акустические и магнитные мины? Меня тоже… Кое-что мы тут делаем… Ты прав, надо размагничивать все корабли… Нет, к вам я сейчас приехать не могу. Представителем наркома ВМФ на Балтику едет адмирал Исаков, так что вместе все решайте…

«Кажется, с минами нам придется повозиться», — грустно подумал Кузнецов, положив трубку на рычажок. К нему подошел адмирал Галлер.

— Готово, Лев Михайлович?

— Да, письмо в Наркомат судпрома… Прошу подписать, если у вас не будет возражений. — Галлер протянул листок наркому. — Кажется, мною все учтено: скорее ввести в строй корабли, которые находятся в ремонте, закончить испытания эсминцев «Грозный» и «Статный». Просил бы вас лично переговорить с наркомом судпрома о подводных лодках. У нас ведь до сих пор не завершены работы на подводных крейсерах типа «К-1» и «К-2». Еще в прошлом году мы перевели эти лодки на Северный флот, но в море их на боевое задание не пошлем. Огорчен я и тем, что в капитальном ремонте находятся восемь лодок, из них четыре «щуки».

— Когда они вступят в строй?

— В июле, не раньше.

Нарком ВМФ подписал документ и распорядился сегодня же отправить его в Наркомат судпрома.

— Я переговорю с Иваном Исидоровичем Носенко. И вот еще что, — продолжал Кузнецов. — Звонил Трибуц. Его крайне тревожат акустические и магнитные мины. Немцы сбросили их не только в Кронштадте и Таллине, но и в Севастополе, Новороссийске, Одессе, Очакове… Нетрудно догадаться, почему. Враг стремится блокировать или уничтожить наши корабли, потому-то и минирует бухты, рейды, фарватеры. А должной защиты от этих мин у нас пока нет.

— Я бы так не сказал. — По худощавому лицу Галлера скользнула улыбка. — Размагничивающие устройства у нас есть, одно из них оборудовано на линкоре «Марат».

— На Северном и Черноморском флотах их пока нет, — заметил нарком. — Нет и людей, которые могли бы тралить акустические мины. Так что форсируйте создание групп размагничивания кораблей, Лев Михайлович. Время нам нельзя терять. Ни один корабль или подводная лодка не должны выходить в море без проверки магнитного поля. Это — приказ. Так и объявите командующим флотами. Кораблей у нас мало, их беречь надо. А если взять Северный флот, то там вообще меньше всего подводных лодок — пятнадцать единиц. Да, — спохватился нарком, — что с торпедными катерами? Испытания на Черном море закончились? Я имею в виду новый образец «СМ-3». Каковы выводы капитана 2-го ранга Никитина?

— Я беседовал с ним. — Галлер достал из кармана записную книжку. — Новый торпедный катер будем запускать в производство, он хорошо показал себя на испытаниях, и Никитин доволен. Но Головко просит сейчас дать ему катера. Я распорядился, чтобы готовили к отправке на Северный флот катера «Д-3». Они обладают большей мореходностью, что весьма важно на севере, где море Баренца бурлит днями и ночами. У них к тому же большой радиус действия… Отправим катера по железной дороге в конце июля или чуть позже…

— Нет-нет, — прервал его нарком, — время не затягивать! Мы и так дали промашку в этом важном деле. — Кузнецов помолчал с минуту, о чем-то размышляя, а потом вдруг предложил: — А что, если с Балтики передать в Полярный восемь-десять подводных лодок? Перебросим их по Беломорско-Балтийскому каналу. Дело это, конечно, хлопотное, но у вас, Лев Михайлович, есть опыт.

— Хорошо, я продумаю все детали, только бы высшее начальство дало «добро», — сказал Галлер.

— Будет постановление Государственного Комитета Обороны, — заверил его нарком.

Адмирал Галлер был из тех, кто жил флотом, и то дело, которое ему поручалось, было для него свято. Морские дороги Галлера и Кузнецова пересеклись во время стажировки в штабе Морских сил Балтики, когда Николай Герасимович учился в Военно-морской академии. Галлер, в ту пору флагман, заприметил его и лестно отозвался о молодом стажере: «У Кузнецова недюжинные способности к аналитической работе. Если его назначить в штаб, флот выиграет». К мнению Галлера, авторитет которого был высок, прислушались. Кузнецов, окончивший академию с отличием, имел право выбора службы, но, к огорчению Галлера, от штабной работы отказался и попросил направить его на корабль. «Хочу набраться опыта в море, в плаваниях», — заявил он.

— Вызывали, Николай Герасимович? — В дверях стоял адмирал Исаков.

— Иван Степанович, вы командируетесь в Ленинград, — веско произнес Кузнецов. — Срочно! В качестве представителя наркома ВМФ на Балтийском флоте. Там сейчас горячо. Адмирал Трибуц в курсе дела, он вас встретит.

Исаков встревоженно качнул головой.

— Надолго еду? — спросил он.

— Еще не знаю, будем решать по обстановке. Кто думал, что так обернется с началом войны?.. Советы вам не даю — сами разберетесь. — Кузнецов помолчал, мрачно добавил: — Ты вот что, Степаныч, под снаряды не лезь и в атаку не ходи. Там и без тебя есть кому идти в штыковую… — И нарком на прощание обнял Исакова.

— Спасибо, Николай Герасимович, спасибо, я уж постараюсь…

Тревога за Балтийский флот не угасла в душе наркома, она еще более обострилась, когда утром он получил донесение Трибуца о том, что немцы захватили Либаву. Кузнецов как раз собрал в кабинете членов Главного военного совета ВМФ, чтобы обсудить создавшуюся обстановку. У всех было мрачное, подавленное настроение.

— Товарищи, — глухо заговорил нарком, — война, как видите, началась внезапно. Войска Красной Армии продолжают отступать, они несут большие потери. Теперь же Военно-морскому флоту надлежит совместно с сухопутными войсками оборонять побережье и наши базы от вторжения врага с моря, а также содействовать Красной Армии на приморских флангах, нарушать морские сообщения немцев. Словом, забот — выше головы! К сожалению, уже первые бои выявили у нас слабые места. Я имею в виду оборону военно-морских баз с суши. Либава уже в руках фашистов… Прошу вас высказаться по затронутым вопросам. Лев Михайлович, вам слово…

Галлер поднялся с места, глаза его заблестели.

— Что меня тревожит? У нас, товарищ народный комиссар, много недостроенных кораблей, одних подводных лодок тридцать четыре единицы. Как нам быть? Я очень боюсь за морские заводы Николаева. Немцы рвутся именно туда! Поэтому надо максимально форсировать достройку кораблей, их вооружение, чтобы скорее направить на флоты…

Начальник тыла ВМФ генерал Воробьев, пощипывая куцую бородку, предложил послать на флоты побольше топлива: перед войной на них проходили учения, израсходовали много нефти.

— Я бы просил вас, товарищ нарком, помочь мне…

— Странно, однако… — едва не выругался Кузнецов. — Вам, Сергей Ильич, не пристало искать моей поддержки. Вы вхожи к товарищу Микояну, вот и действуйте!.. — Он сделал паузу. — Вчера Головко просил прислать ему хотя бы тысяч десять винтовок. Я тут же переговорил с Молотовым, он обещал направить на Северный флот транспортные самолеты с винтовками и гранатами. А возглавит это дело известная в стране летчица — героиня Валентина Гризодубова. Опять же, виноват ли Головко? — спросил нарком и сам же ответил: — Вряд ли. Разве мог он знать, что ему придется формировать и вооружать морскую пехоту? Кстати, винтовки нужны и адмиралу Трибуцу…

Зазвонила «кремлевка». В трубке нарком услышал голос Поскребышева, секретаря вождя.

— Николай Герасимович, в двенадцать ноль-ноль вам быть у товарища Сталина.

«В резерве полтора часа», — подумал Кузнецов. Он глянул в сторону Алафузова.

— Владимир Антонович, коротко и конкретно изложите суть мероприятий, которыми занимается сейчас Главморштаб. Хотел бы знать ваше мнение и по затронутым на Совете вопросам…

Нарком ВМФ вошел в кабинет Сталина в тот момент, когда там находился генерал-лейтенант Ватутин. Николай Федорович стоял у стола с папкой, и Кузнецов понял, что был какой-то серьезный разговор. Сталин зацепил его хмурым взглядом.

— Как обстановка на Балтике? Мне доложили, что гитлеровцы ворвались в Либаву. Кто там у вас командует военно-морской базой? Не бросил ли он ее и людей на произвол судьбы?

Щеки Кузнецова обожгло, словно ему дали пощечину.

— Командира базы капитана 1-го ранга Клевенского обвинять не в чем, — твердо заверил он. — Это честный и мужественный моряк. Он сделал все возможное, чтобы немцы с ходу не захватили порт. А на большее у него просто не хватило сил.

Казалось, все ясно, но в глазах Сталина появился знакомый блеск, от которого становилось не по себе.

— Под натиском врага могут отступать и честные люди, — возразил вождь. — Но меня коробит другое. Мы сдаем один город за другим, а виновных в этом нет. — И уже без всякого перехода добавил: — Меня теперь волнует Ленинград. Пока там тихо, но это пока… — Он посмотрел на Ватутина. — Жукова мы послали в Киев, сейчас он на командном пункте командующего Юго-Западным фронтом генерала Кирпоноса. Вы связались с ним?

— В штабе фронта его, к сожалению, не оказалось, он где-то в войсках. Ему передадут, чтобы позвонил вам.

Сталин, проводив глазами сутулую фигуру Ватутина, обратился к Кузнецову:

— Скажите, немцы могут высадить на Балтике десант?

— Это не исключено, но я переговорил с командующими флотами и потребовал от них принять необходимые противодесантные меры. На Балтике, как сообщил мне адмирал Трибуц, разведкой пока не замечено, чтобы немцы готовили десант. Подобное высказал мне и комфлот Головко. Я полагаю, что теперь немцы попытаются захватить Таллин со стороны суши…

— Что служилось с крейсером «Максим Горький»? — вдруг прервал наркома Сталин.

В его вопросе Кузнецов уловил едва скрытый упрек.

— Крейсер подорвался на вражеской мине, получил серьезные повреждения. Произошло это на второй день войны. Но корабль остался на плаву, а вот эсминец «Гневный» погиб. Я об этом информировал Генштаб и лично товарища Жданова. Полагал, что вам доложат.

Сталин промолчал. Тяжелыми шагами он прошелся вдоль стола.

— Что будет с главной базой Балтийского флота? — наконец спросил он. И, не дождавшись ответа, жестко добавил: — Недолго длилась оборона Либавы. Что это — несобранность или трусость? — Он царапнул взглядом наркома. — Надо было послать туда крейсера, у них сильное артиллерийское вооружение.

— Это не помогло бы, — отвел подозрения нарком. — Крейсера к тому же подверглись бы опасности: с воздуха нам их нечем было прикрыть. А противник имел там подавляющее превосходство на земле и в воздухе.

Сталин остановился у большой карты, посмотрел на нее. Видно, что-то обдумывал.

— Надо сделать так, чтобы Таллин продержался дольше, чем Либава. Так и передайте товарищу Трибуцу.

На душе у Кузнецова от разговора с вождем осталась горечь. До войны обороне Либавы с суши не уделялось должного внимания, а его уже тогда это беспокоило. В 1940 году он вместе с Трибуцем в Риге обсуждал эту проблему с командующим войсками Прибалтийского военного округа Ф. Кузнецовым, но тот, улыбаясь, возразил: «Вы что же, полагаете, что в случае войны наши войска отступят так далеко от границы? Нет, Николай Герасимович, мы будем бить врага на его территории!»

Адмирал Кузнецов вышел во двор перекурить. После душного помещения на флагманском командном пункте ночной ветерок освежил лицо. Июльская ночь черным покрывалом накрыла столицу. В густо-синем небе раскаленными углями горели звезды, щербатый месяц глядел на землю сиротливо, словно ему было жаль ее, истерзанную, израненную на фронте снарядами и бомбами. Ей бы хлеб растить, досыта людей кормить, а она, земля-матушка, гудит да стонет от кованых немецких сапог. Что еще будет? Нарком закурил, жадно затягиваясь горьковатым дымком. В голове возникали разные мысли, и одна из них точила душу: как же так, что не мы бьем немца, а он нас? И почему вдруг оказалось, что у нас танков и самолетов меньше, чем у врага? Даже винтовок — и тех не хватает! Кто в этом виноват, кому держать ответ перед народом? «Я честно выполнял свой долг, хотя, быть может, в этой трагедии есть и моя вина», — грустно подумал нарком. Он загасил горящий окурок; огонь, словно шилом, кольнул пальцы.

Не принесло утешения Кузнецову и наступившее утро. Сводка Совинформбюро будто ножом полоснула его: после ожесточенных боев наши войска оставили город Винницу. Красная Армия, истекая кровью в боях, отступала, и это тупой болью отдавалось в сердце наркома. Хотя бы на некоторое время задержать гитлеровцев, чтобы осмотреться, собраться с силами!

Он смотрел на морскую карту, а у самого жгло внутри, словно глотнул кипятку. Взгляд остановился на Таллине. Немцы, как цепные псы, доложил ему адмирал Трибуц, рвутся к главной базе флота. Несут большие потери, но лезут. Военный совет Балтийского флота многое уже сделал, чтобы остановить противника. Для содействия войскам 8-й армии в обороне Таллина выделены крейсер «Киров», лидеры «Минск» и «Ленинград», 10 эсминцев, а также 8 береговых и одна железнодорожная батареи, два бронепоезда. С моря базу прикрыли минными и боносетевыми заграждениями, заминирован фарватер к западу от острова Найссар. Из Таллина и Палдиски в район Марьямы адмирал Трибуц отправил батальон 1-й Отдельной бригады морской пехоты.

— Полагаю, что Таллин сможет еще долго обороняться, — заверил наркома ВМФ комфлот Трибуц при очередном докладе.

Взгляд Кузнецова переметнулся на Баренцево море, омывающее Кольский полуостров. На Северном флоте тоже идут ожесточенные бои. Немцы начали второе наступление на Мурманск. Ситуация там резко обострилась, но адмирал Головко заявил, что атаки фашистов будут отбиты. В районе Западной Лицы флот оперативно высадил тактический десант. А вот это сообщение обрадовало Кузнецова: 402-я «щука» старшего лейтенанта Столбова открыла боевой счет североморских подводников! В порту Хоннингсвог лодка потопила немецкий транспорт… Нарком вызвал на связь адмирала Головко и попросил передать экипажу подводной лодки Столбова благодарность.

— Теперь вот что, комфлот, — сказал в трубку Кузнецов. — Немцы собираются вывозить из Петсамо никель, и дело чести флота — заблокировать порт, а если транспорты все же пойдут — топить их беспощадно. Приказываю активизировать действия подводных лодок на коммуникациях противника. Понял, да?..

В кабинет вошел контр-адмирал Алафузов. Только сейчас он переговорил по ВЧ с вице-адмиралом Октябрьским. Черноморский флот ставит оборонительные минные заграждения на подходах к Севастополю, Одессе, Керченскому проливу, Новороссийску, Туапсе, Батуми. За месяц кораблям надлежит выставить до восьми тысяч мин.

— Что касается кораблей Дунайской военной флотилии, — продолжал Алафузов, — то, по словам командующего контр-адмирала Абрамова, к исходу дня они прибудут в Одессу.

— Молодцы дунайцы, и сам Абрамов не из робких, — довольно произнес нарком ВМФ.

С первых дней войны эти моряки приняли на себя удар. Немцы пытались форсировать Дунай и Прут, уничтожить наши корабли, они обстреливали главную базу флотилии Измаил с мониторов из Тулчи и береговых батарей с полуострова Сату-Ноу и правого берега Дуная. Но моряки-дунайцы вместе с бойцами 14-го стрелкового корпуса не только отразили все вражеские атаки, но сами перешли в наступление, высадились на правый берег Килийского гирла и овладели румынским побережьем Дуная на протяжении 70 километров! Это были первые десанты в Великой Отечественной войне на территории противника. И только теперь в связи с отходом наших войск корабли флотилии вынуждены перебазироваться в Одессу. Их прикрывали лидер «Харьков» и эсминец «Бодрый». А через три дня резко осложнится обстановка на Юго-Западном направлении и нарком ВМФ отдаст приказ о переброске кораблей Дунайской военной флотилии в район Херсона и Николаева, где они будут взаимодействовать с войсками Южного фронта.

— Мою душу все еще саднит от гибели лидера «Москва», — вдруг произнес Кузнецов, глядя на Алафузова. — Вы могли бы подсказать Октябрьскому, как лучше провести операцию. Кто же к румынскому берегу посылает лидеры? Крейсера — другое дело, они могли бы находиться за пределами минных полей и вести прицельный огонь по врагу с большой дистанции.

— У командующего флотом есть своя голова на плечах, товарищ нарком, пусть сам соображает, куда и какие корабли посылать, — обиженно возразил Алафузов. — К тому же вы посоветовали ему провести операцию…

Лицо наркома передернулось.

— Ты, Владимир Антонович, не рви мне душу! — едва не выругался Николай Герасимович.

Если бы он не знал, как предан Алафузов флоту, осадил бы его за дерзость. И в том, что случилось на Черном море, виноват не он, а адмирал Октябрьский. Перед этим Филипп Сергеевич проявил дельную инициативу. В ночь на 23 июня авиация флота совершила налет на военные объекты Констанцы — главной базы румынского военного флота. Потом последовало еще шесть воздушных ударов по Констанце и Сулине. Кузнецов одобрил почин комфлота, сказал, что неплохо было бы осуществить налеты на Плоешти, где добывалось немало румынской нефти, и вся она шла на потребности немецко-фашистских войск. «Этому объекту Сталин и Генштаб придают особое значение, — говорил комфлоту нарком ВМФ. — Надо разбомбить Плоешти. Может быть, есть смысл привлечь к обстрелу Констанцы надводные корабли?» Адмирал Октябрьский ответил, что подумает над этим вопросом, и вскоре приказал командирам лидеров «Харьков» и «Москва» совершить набег на Констанцу и обстрелять город и порт из корабельных орудий. Лидеров прикрывали крейсер «Ворошилов» и два эсминца. На рассвете корабли неожиданно для врага появились перед Констанцей и открыли по ней огонь. На берегу вспыхнули пожары — это горели нефтебаки…

Израсходовав более 300 снарядов, оба лидера на большой скорости начали отходить противолодочным зигзагом и неожиданно потеряли параваны{Параван — приспособление типа трала для предохранения корпуса движущегося корабля от столкновения с якорной миной.}. И случилось это на минном поле! Командир «Харькова» капитан 3-го ранга Мельников, по натуре человек осторожный и дотошный, сумел провести свой корабль через опасный район, а «Москва» подорвалась. Лидер переломился надвое и затонул. «Харьков» подобрал экипаж «Москвы», но спасти удалось не всех: береговая батарея румын вела прицельный огонь и кораблям пришлось уходить…

— У Трибуца опять потери, — после продолжительной паузы произнес Алафузов. — На немецкой мине подорвался корабль…

Кузнецова очень беспокоили немецкие недавно появившиеся электромагнитные мины различной кратности действия. Как их обезвреживать? Надо что-то предпринять, иначе флот понесет новые потери. Об этом уже шла речь в Главном морском штабе. Возможно, начальник минно-торпедного управления адмирал Шибаев уже что-то придумал? Кузнецов вызвал его.

— Есть одна идея. — Шибаев с хитрецой взглянул на наркома. — Попросить ученых помочь нам. Вместе с флотскими минерами они смогут решить эту проблему. Кто эти ученые? Александров и Курчатов.

Предложение наркому понравилось.

— Подберите толковых минеров, а с Александровым я переговорю. По флотской линии вы возглавите это дело, так что готовьтесь к поездке в Севастополь. Ну, а как двигается работа со специальными тралами?

— Кое-что уже сделано, и вскоре все тральщики будут ими оборудованы. Ученые-физики многое нам подсказали.

— Поторопитесь с тралами, они нужны нам позарез, — заметил Николай Герасимович.

Кузнецову удалось договориться с учеными, и в августе группа сотрудников физико-технического института — Курчатов, Редель, Степанов и Щерба — во главе с Александровым выехала на Черноморский флот.

— У меня к вам просьба, Николай Герасимович, — сказал перед отъездом Александров. — Нельзя ли попросить моряков вытащить на берег хотя бы одну мину и разоружить ее? Потом бы мы стали кумекать, какие еще создать тралы, чтобы уберечь от гибели наши корабли. У вас, надеюсь, есть отчаянные парни?

— Хоть отбавляй, Анатолий Петрович, — улыбнулся Кузнецов. — Моряки разоружат вам не одну мину. Сегодня же комфлот Октябрьский получит такой приказ…

И надо же, в ту ночь, когда ученые прибыли на Черноморский флот, немцы бомбили Новороссийск. Они сбрасывали на бухту и порт мины на парашютах, две из них приводнились на акватории порта и были засечены наблюдателями. Флагманский минер старший лейтенант Богачек рано утром прибыл к командиру базы капитану 1-го ранга Холостякову и заявил, что готов их разоружить.

— А ты все продумал, людей подобрал? — Холостяков окинул его строгим взглядом.

— Пока водолазы порта вытащат мины на берег, я подберу нужных людей, — заверил Богачек. — У меня есть смельчаки.

— Добро!

Водолаз спустился на грунт, остропилил мину пеньковым тросом, а его свободный конец подали на буксир. Мину осторожно вытащили на песчаный берег.

— Отлично! — воскликнул Холостяков. — Но вы, Богачек, пока эту красавицу не трогайте. Я свяжусь со штабом флота, возможно, нам пришлют еще кого-то. Ученые-то ждут нас…

Из Севастополя в Новороссийск прибыли инженер-электрик Лишневский — конструктор названного его именем электромагнитного трала, группа смельчаков-добровольцев во главе с начальником минно-торпедного отдела Черноморского флота капитан-лейтенантом Маловым.

— Вы что же, Георгий Никитич, всю славу по разоружению мины хотите взять на свой счет? — улыбнулся Малов, отвечая на приветствие командира базы. — Если мне суждено умереть, то только от мины.

— Не дури, капитан-лейтенант! — сердито фыркнул Холостяков. — Тебе еще жить да жить… Ну, ни пуха ни пера вам, хлопцы! — Лишневскому и Богачеку он пожал руки. — Только зря не рисковать, ясно? Если что-то в мине зашипит — бегом в укрытие. Обо всем, что будете делать, передавайте по полевому телефону, надо записать все сведения о секретной мине.

Более трех часов над Суджукской косой стояла напряженная тишина; казалось, не дышало само море, не то что Холостяков. И — удача! Взрыватель сумели удалить, остался только прибор кратности. Хитроумное устройство было сделано так, что над миной могли пройти пятнадцать кораблей, а шестнадцатый должен был подорваться. Холостяков первым поздравил смельчаков с успехом. А вот вторая мина преподнесла сюрприз. В ней находилась ловушка на тот случай, если кто-то попытается вскрыть мины. А вскрыть надо было любой ценой!

Богачек и Лишневский (капитан-лейтенант Малов находился в окопе и держал с ними связь через полевой телефон) открутили гайку и хотели было уже снять крышку, как вдруг в мине заработал часовой механизм: тик-так, тик-так. Морякам, как и приказал Холостяков, следовало бежать в укрытие, а они захотели выяснить причину тиканья. Но не успели — раздался сильный взрыв. Когда подбежал капитан 1-го ранга Холостяков, он увидел у телефонного аппарата раненого Малого, а Богачек и Лишневский погибли. На том месте, где лежала мина, чернела большая воронка.

Наркому ВМФ доложили о гибели минеров. Он опечалился, но сказал убежденно:

— Своей героической смертью они многим спасли жизнь, разгадав секрет вражеской магнитной мины.

Отчаянно и кропотливо работали на Черноморском флоте ленинградские ученые, подвергая свои жизни опасности, но они сделали все, что требовалось. По их рекомендациям тральщики стали снабжаться новыми тралами, а крупные корабли оборудовали специальными размагничивающимися обмотками. Это новшество дало флотам ощутимые результаты.

— Николай Герасимович, можете мне присвоить первое флотское звание — краснофлотец! — улыбаясь, сказал Александров, когда вернулся из командировки. — Теперь корабли не будут гибнуть на немецких минах. Только прошу вас лично проследить, чтобы наши рекомендации моряки строго учитывали.

— Благодарю за помощь, Анатолий Петрович, — растрогался Кузнецов. — Одно дело делаем. Тут уж и себя не пощадишь ради разгрома врага!

После вечернего заседания Ставки нарком ВМФ подождал, пока все выйдут из кабинета Сталина, и только потом подошел.

— Хочу доложить вам о работе группы ленинградских ученых-физиков на Черноморском флоте. Они помогли нам в борьбе с минной опасностью.

На губах вождя застыла усмешка.

— Поздно докладываете, товарищ Кузнецов! Я уже все знаю от Жданова.

Наркому ВМФ стало неловко.

— У вас там погибли люди, это нехорошо. Сколько человек?

— Двое. Но… война ведь…

— Да? — ехидно усмехнулся Сталин. — Спасибо, что просветили. Но лучше позаботьтесь о том, чтобы предложения ленинградских ученых были внедрены на флотах. Надо беречь корабли, их у нас и так не хватает.

«О лидере «Москва» он почему-то не спрашивает», — подумал Кузнецов с некоторым облегчением и хотел было попросить разрешения уйти, но Сталин, положив свою обкуренную трубку на край стола, подошел к нему.

— Вы разобрались в гибели лидера «Москва»? — спросил он. — В Генштабе считают, что комфлот Октябрьский и его штаб плохо спланировали операцию. Ваше мнение?

Кузнецов заметил, что адмирал Октябрьский осуществил эту операцию на третий день войны, спешил и, конечно же, не все продумал, хотя исходил из добрых побуждений. Ему надо было послать к Констанце не лидеры, а крейсера.

— Крейсера? — усы Сталина зашевелились. — Пожалуй… Тогда почему вы и Главный морской штаб не подсказали комфлоту?

— Не успели, товарищ Сталин, — честно признался Кузнецов. — Комфлот сообщил мне об этой операции, когда корабли были уже на подходе к Констанце.

— Накажите его! — повелел Сталин. — Впрочем, я и сам могу это сделать.

Нарком ВМФ счел нужным заступиться за комфлота:

— Адмирала Октябрьского я строго предупредил и прошу вас, товарищ Сталин, пока этим ограничиться.

Сталин косо взглянул на наркома.

— Жалеете? Ну-ну… Тогда не гневайтесь, если я вас накажу…

В это время на столе у Сталина зазвонил телефон. Он взял трубку и кивком головы дал знать наркому, чтобы тот не уходил.

— Я слушаю, — буркнул в трубку Сталин. — Я вас плохо слышу, говорите громче. Вот теперь узнал тебя, Андрей Александрович!.. Знаю, что над Ленинградом сгущаются тучи… Где адмирал Кузнецов? Он как раз у меня… Хорошо, я поговорю с ним, но и вы смотрите там в оба! Да, Молотову я передам твою просьбу… Звони мне в десять вечера. — Сталин, положив трубку, взглянул на наркома ВМФ. — Товарищ Жданов просит силами флота помочь Ленинграду…

— Мы уже кое-что там сделали для укрепления обороны города, — ответил Кузнецов.

— Что именно сделали? — в упор спросил Сталин. Кажется, он не поверил сообщению наркома.

— Я приказал в целях успешного использования сил и средств Балтийского флота для защиты Ленинграда создать командование морской обороной города и Озерного района. В тылу Ленинграда с востока в районе Невской Дубровки флот создал мощную Невскую артиллерийскую позицию Северного берега, тогда как Невская группа армейских войск начала создаваться лишь в сентябре. Далее, — продолжал нарком, — кораблями усилена Чудская флотилия, сформирована Ладожская военная флотилия, в Лужской губе развернута маневренная база. В связи с нарушением связи между флотом и фронтом я распорядился выставить на основных дорогах заслон морской пехоты, активно использовать авиацию для разведки, не ослабляя содействия войскам 8-й армии…

Доклад Кузнецова прервал звонок «кремлевки». Сталин взял трубку.

— Слушаю, Вячеслав!.. Гости уже готовы подписать документ? Хорошо. Наркому ВМФ не звони, он у меня, мы с ним сейчас подойдем… — Положив трубку, Сталин взглянул на Кузнецова. — Двенадцатого июля между правительствами СССР и Великобритании заключено соглашение о совместных действиях против Германии, — сказал он. — Это соглашение — первая крупная акция на пути создания антигитлеровской коалиции. Молотов знакомил вас с этим документом?

— Да, я в курсе.

— Тогда мне, начальнику Генштаба Шапошникову и вам надлежит это соглашение подписать. Молотов только что сообщил, что гости нас ждут… Что касается Ленинграда, — продолжал Сталин, — там назревает опасная ситуация, и я прошу вас держать связь с адмиралом Трибуцем. Флоту надо крепко помочь в обороне города…

Вице-адмирал Трибуц прибыл в Ригу за неделю до оставления ее нашими войсками. Было раннее утро, с моря дул свежий ветер, над городом плыли сизые облака. Час тому назад «юнкерсы» бомбили порт, две бомбы разорвались неподалеку от штаба. Патруль остановил «эмку»; высокий усатый старшина, открыв дверцу машины, посмотрел на комфлота.

— Ваш пропуск!

— Я Трибуц, командующий Балтийским флотом. Вот мой документ… Кто-нибудь есть в штабе?

— Генерал Софронов.

Первый заместитель командующего войсками Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Софронов удивился, когда в дверях увидел адмирала.

— Георгий Павлович, как дела? — Трибуц сел. — Я боялся, что вас не застану.

— Плохи наши дела, Владимир Филиппович. — Софронов устало провел рукой по лицу. — Фашисты рвутся к Риге. Угроза захвата Усть-Двинска, где находятся ваши корабли, стала реальной. Вы туда поедете? Тогда я дам вам охрану.

— Не надо, Георгий Павлович… У вас тут своих забот по горло.

В Усть-Двинске комфлота встретил командир базы контр-адмирал Трайнин. Он доложил, что недавно базу бомбили «юнкерсы», но корабли не пострадали, зенитчики вели по самолетам бешеный огонь, два сбили.

— Я стоял на палубе эсминца с боцманом, его сразило осколком, а я, как видите, жив остался.

Его слова, казалось, не произвели впечатления на Трибуца.

— Я только что прибыл из штаба фронта, — произнес комфлот. — Обстановка сложилась критическая, наши войска отступают. Немцы на подходе к Риге. Соберите в штабе командиров. Я буду с ними говорить.

Вскоре все вызванные пришли, и у каждого, как заметил Трибуц, на лице отражалась тревога: что же будет дальше?

— Решено, товарищи, будем срочно выводить корабли и вспомогательные суда, — сказал Трибуц. Он стоял у стола — высокий, крепко сбитый, с лицом добродушным, но строгим. — Только без шума и паники, строго соблюдать скрытность от вражеской авиации. Мой приказ таков: вывести все корабли до единого и без потерь! А теперь конкретно ставлю задачи… — Трибуц посмотрел на контр-адмирала Дрозда. — Вам, Валентин Петрович, с отрядом легких сил находиться на Моонзунде, в полном Составе нести дозор на внутренней стороне минного заграждения, базируясь на Куйвасти. Крейсеру «Киров» до моего распоряжения оставаться в Таллине. Выставить мины, чтобы прикрыть Моонзунд с юга, а также продолжать минные постановки в Ирбенском проливе. Отходить от Рижского залива только по моему приказанию.

— Вас понял, товарищ командующий! — Дрозд взял со стола фуражку, готовый идти на причалы.

— И еще, Валентин Петрович, напоминаю: на переходе корабли прикрывать торпедными катерами.

Командир бригады подводных лодок капитан 1-го ранга Египко сказал комфлоту, что завтра все они уже будут на рейде Куйвасту. Как быть, если на лодки налетят самолеты врага? Ведь там слабое зенитное прикрытие, к тому же нет истребительной авиации.

— Может быть, сразу же идти в Таллин? — предложил контр-адмирал Трайнин.

— Потом видно будет, а сейчас делать так, как решено, — сердито произнес Трибуц. — Что касается подводных лодок, то они, видимо, перейдут в Палдиски. А вот для крейсера «Киров» я прикажу углубить дно канала «Слава», который был прорыт еще в Первую мировую войну. Гидрографы доложили мне, что канал можно использовать для проводки кораблей в качестве обходного фарватера и вывести «Киров» из Рижского залива.

В ночь на 30 июня начался переход крейсера «Киров» и эсминцев через Муху-Вяйн по специально углубленному обходному фарватеру, а 1 июля корабли прибыли в Таллин. В этот же день в штабе флота Трибуц думал, где и какие соединения надо разместить для обороны Рижского залива. Он решил держать в Куйвасту-Рохукюла два дивизиона эсминцев, дивизион торпедных катеров, а также охотников и тральщиков, на позициях перед выходом в залив — подводные лодки. Об этом Трибуц доложил наркому ВМФ.

— Всеми силами командует контр-адмирал Трайнин, товарищ нарком, — пояснил Трибуц, зная, что Кузнецов непременно спросит, где, кто и чем командует. — Эсминцами и торпедными катерами — Дрозд, которого вы прекрасно знаете по Испании. В Таллине и Палдиски находятся подводные лодки капитана 1-го ранга Египко, тоже «испанца». Линкор «Октябрьская революция» — в Лужской губе, там же два дивизиона эсминцев и бригада подводных лодок капитана 1-го ранга Орла.

Кузнецов одобрил решение комфлота, однако заметил, что при передислокации кораблей необходимо усилить охрану крейсеров и линкоров, особенно от налетов вражеской авиации.

— Есть. Учту, Николай Герасимович…

Обстановка на суше резко ухудшилась — немцы захватили Ригу, Красная Армия отступала с тяжелыми боями. Доколе же так будет? Кузнецов спрашивал себя об этом, но ответа не находил. Поздно вечером ему позвонил начальник Генштаба маршал Шапошников.

— Адмирал Исаков в Ленинграде? — спросил он. — Вот и хорошо. Решением Ставки он назначен заместителем главкома и членом Военного совета Северо-Западного направления. Так что сообщите Исакову. Возможно, вы хотите знать, кто предложил его кандидатуру? Товарищ Сталин…

«Хорошо, что вождь согласился с моим предложением послать Исакова в Питер», — отметил про себя нарком.

Неожиданно его вызвал Сталин. Он задал Кузнецову несколько вопросов по обстановке на Балтийском флоте, затем взял со стола какой-то листок.

— Я получил послание от Черчилля, — неторопливо заговорил Сталин. — Он обещает оказать нам быструю помощь на Севере. До начала августа англичане проведут боевую операцию: морская авиация нанесет бомбовые удары по немецким судам к северу от Норвегии и Финляндии. Этим они надеются лишить противника возможности перебросить морем войска для нападения на наш арктический фланг. Это что-нибудь даст?

— Одна бомбежка не испугает гитлеровцев. Но сам факт помощи, мне думается, надо приветствовать.

— Это во-первых, — продолжал Сталин. — Во-вторых, англичане посылают несколько крейсеров и эсминцев на Шпицберген, откуда они могут совершать рейды против немецких судов во взаимодействии с кораблями Северного флота. В-третьих, они направляют флотилию подводных лодок для нарушения вражеских коммуникаций у арктического побережья.

— Это стоящее цело, — вставил Кузнецов. — Головко будет рад.

— В-четвертых, Черчилль отдал приказ морскому адмиралтейству послать в Архангельск минный заградитель с различными материалами. — Сталин положил листок на стол. — Я полагаю, что все это окажет некоторую помощь Северному флоту в его борьбе с врагом. Так что берите это дело в свои руки. Переговорите с комфлотом Головко.

— Арсений Григорьевич просит дать ему самолеты, — вздохнул Кузнецов.

— Черчилль в своем послании обещает прислать в Мурманск несколько эскадрилий английских истребителей…

(Позже в своих мемуарах Черчилль, в частности, писал: «С первого же момента я делал все, что мог для оказания помощи вооружением и различными материалами, соглашаясь на отправку в Россию из Соединенных Штатов значительной части того, что предназначалось нам, а также идя на прямые жертвы за счет Англии. В начале сентября на корабле «Аргус» были отправлены в Мурманск примерно две эскадрильи «харрикейнов» для оказания помощи в обороне военно-морской базы и для взаимодействия с русскими силами в этом районе…» — А.З.)

— Помощь отнюдь не велика, и все же… — Сталин усмехнулся в рыжеватые усы. — Бывают же в истории такие повороты. Кто бы мог подумать, что Черчилль, тот самый Черчилль, который в восемнадцатом году хотел задушить нас, теперь предлагает нам, большевикам, помощь? Что ж, для пользы дела можно вступить в союз даже с дьяволом!.. Но, помогая Советской России, Черчилль радеет за Англию, и своя шкура ему дороже всего.

— Я сейчас же выйду на связь с комфлотом Головко и предупрежу его, чтобы с англичанами он был потеплее. Все же помощь нам, — сказал Николай Герасимович, выслушав вождя.

— Вот-вот, поделикатнее надо быть с союзниками, — поправил наркома Сталин.

Ночь на 22 июля выдалась душной. Кузнецов домой же так и не уходил. В три часа ночи, когда Николай Герасимович, переговорив по ВЧ с комфлотом Головко, наконец прилег на кушетку, позвонил из Ленинграда адмирал Исаков.

— Привет, Николай Герасимович! — раздался в трубке звонкий голос Ивана Степановича. — Как вы там?

— Сижу, как на горячих углях, — коротко ответил нарком. — А что у вас? Немец напирает?

— Еще как напирает, — глухо отозвался Исаков. — Я полчаса назад послал вам подробное донесение. Теперь же скажу, что, видно, не скоро вернусь в Москву. Кручусь тут с утра до ночи, но пока Балтфлот крепко помогает армейцам…

«Пока наши войска отступают», — грустно подумал Кузнецов, положив трубку на аппарат. Он снова переговорил по ВЧ с адмиралом Головко и был доволен, что Арсений Григорьевич настроен по-боевому. «Черчилль дает нам «харрикейны»? — переспросил он. — Так это же здорово! Мы эти английские истребители пустим в дело!.. «А вот Трибуц огорчил наркома: на Моонзундском рейде «юнкерсы» потопили эсминец «Сердитый». Жданов, видимо, доложил об этом Сталину, и едва Кузнецов позавтракал в наркоматском буфете, как его вызвали в Ставку.

— Ну что там на Балтике, опять погиб эсминец? — пробурчал Верховный, едва адмирал вошел в кабинет. — Не потерять бы нам весь Балтийский флот, товарищ Кузнецов, — язвительно добавил он. Потом подошел к карте. Взгляд его упал на Моонзундские острова. — Их надо оборонять до последней возможности. Кто там у вас за главного?

— Генерал-майор береговой службы Елисеев. — Нарком смотрел на Верховного не мигая. — Своим приказом я назначил его ответственным за оборону островов. Человек он храбрый, волевой.

— Вот так у нас всегда: человек храбрый, волевой, а потом, глядишь, отступил, сдал город или военную базу. Но за острова я с вас взыщу, если что… Они занимают ключевое положение у входа в Финский залив, да и в Рижский тоже, — суровым голосом продолжал Сталин. — И если их потеряем, это осложнит действия флота на дальних подступах к Ленинграду. Достаточно ли надежна оборона островов?

Нарком ВМФ подошел к карте, рядом с ним остановился Верховный.

— Весь этот район, — Николай Герасимович показал его на карте, — Орисарская дамба, узлы главных дорог, мосты, за некоторым исключением, краснофлотцы заминировали. На островах двести семьдесят дотов и дзотов, поставлено более двадцати трех тысяч мин и фугасов, не считая тех мин, которые выставили корабли в море. Так что этот оборонительный щит — крепкий орешек для гитлеровцев. Меня волнует другое…

— Что же? — прищурил глаза Сталин.

— Если войска Красной Армии отойдут на материке, оставив Моонзундский архипелаг в тылу врага, то немцы попытаются вторгнуться на острова с востока. Правда, флот на подходе к островам выставил более двухсот мин, и все же… Я дал указание Трибуцу, чтобы завезли на острова как можно больше боеприпасов и продуктов питания. Кто знает, сколько дней придется сражаться…

— Сколько потребуется, столько и надо, — прервал наркома Сталин. — Еще раз передайте адмиралу Трибуцу требование Ставки — Моонзунд держать до последней возможности!..

Исполняющий обязанности начальника Главного морского штаба адмирал Алафузов вошел к наркому в тот момент, когда тот разговаривал по телефону с комфлотом Трибуцем. Речь шла о гибели эсминца «Сердитый» на Моонзундском рейде, и, судя по тому, как раскраснелось лицо Кузнецова, разговор был не из легких.

— Ты что, Владимир Филиппович, вчера только родился? — громче обычного говорил в трубку нарком ВМФ. — Самолеты налетели внезапно… Ты придумай что-нибудь посущественнее. Я же приказал с воздуха надежно прикрыть Моонзундский рейд — ты это сделал? Не успел? Мне что, так и объяснить товарищу Сталину? Если это ему скажу, тебе не быть комфлотом, понял?.. Так-так, понял: на эсминце от взрыва бомбы возник пожар и люди тушили его в течение часа. А где был командир? Ну, пусть его ранило, но на корабле есть старпом?.. Нет-нет, ты, Владимир Филиппович, мозги мне не засоряй, если дал промах — признай ошибку и извлеки из нее урок, ясно? Скажу тебе больше: у Верховного на личном контроле Питер, а стало быть, и твой флот. Соображаешь?.. И чтоб кораблей по-глупому более флот не терял!.. — Нарком положил трубку и взглянул на Алафузова. — У вас что-то срочное?

— Неприятное донесение из штаба Северного флота. — Алафузов вынул из папки листок. — Вчера в Екатерининской гавани в Полярном «юнкерсы» потопили эсминец «Стремительный». В корабль попало три бомбы.

— Первая большая потеря у адмирала Головко, — грустно молвил нарком. — А что у них на сухопутье, как с тактическим десантом в районе губы Западная Лица?

— Тут Головко постарался, — улыбнулся Алафузов. — Триста двадцать пятый стрелковый полк майора Шакито из четырнадцатой стрелковой дивизии и батальон моряков успешно ведут ожесточенные бои. Этот десант заставил фашистское командование ослабить натиск на Мурманск. Наверняка и второе наступление врага на мурманском направлении будет отражено.

— Нравится мне Арсений Григорьевич, умеет он организовать флот на борьбу с врагом, хотя северный морской театр не сравнить с Балтикой, там негде развернуться кораблям и подводным лодкам, — сказал нарком. Онвзглянул на Алафузова. — Если будет что-то важное на Черноморском флоте, дайте мне знать.

— Есть! — Алафузов вышел.

Кузнецов подошел к окну. Ночь темная, хоть глаз выколи. И вдруг в городе громко и пронзительно завыли сирены. Воздушная тревога! Так уже было в столице, но вражеские самолеты не появились. В этот раз моторы натужно загудели в темном небе. Острые лучи сотен прожекторов расчертили небо, «юнкерсы» шли большими группами. Гулко ударили зенитные орудия. Ярко вспыхивали взрывы снарядов. Трассирующие пули прошивали небо и гасли где-то в выси. В кабинет вошел Алафузов.

— Николай Герасимович, все ушли в бомбоубежище, — сообщил он. — Опасно здесь находиться. Может, и мы спустимся вниз?..

На другой день наркому стало известно, что это был массированный налет «юнкерсов» на Москву. Более 200 самолетов противника, шедших на столицу, были рассеяны плотным зенитным огнем, и лишь единицы прорвались к Москве, где беспорядочно сбросили бомбы. Наши зенитчики и истребители сбили 22 вражеских самолета. Нарком обороны Сталин объявил благодарность личному составу подразделений, участвовавших в отражении налета. Ознакомившись с приказом наркома обороны, Кузнецов сказал Алафузову, что неплохо было бы разработать и выдать на флоты и флотилии рекомендации по борьбе с налетами вражеской авиации.

— Владимир Антонович, обрати внимание, что, несмотря на темную ночь, «юнкерсы» были обнаружены на дальних подступах к столице. Вот в чем секрет успеха. У нас на флотах с этим делом грешат.

— Вы имеете в виду гибель эсминца «Стремительный»? — спросил Алафузов. — Там немецкие самолеты появились над кораблем неожиданно со стороны высокой горы, и даже в бухте не успели сыграть воздушную тревогу.

— Вот-вот — не успели, — проворчал нарком. — А днем раньше в Ура-Губе «юнкерсы» атаковали сторожевой корабль «Штиль», и он затонул. Вот вам и обнаружение самолетов на подступах к Ура-Губе. Опять прозевали, погубили корабль и людей. Так что жду на этот счет ваших предложений, потом пошлем их на флоты.

— Будет исполнено, — отчеканил Алафузов. — Завтра утром доложу вам соображения Главморштаба.

— Утром я встречаю американского гостя, заходите после обеда.

Кузнецов имел в виду советника и специального представителя президента США Ф. Рузвельта Гарри Гопкинса, прибывшего в Москву из США. Наркому ВМФ было поручено встретить его в Архангельске, куда тот прилетел с Британских островов. На Кузнецова гость произвел приятное впечатление, был вежлив, учтив, а главное — дружелюбно настроен к Советскому Союзу. И когда перед приемом заморского гостя Сталин спросил, доволен ли тот встречей, Кузнецов ответил:

— Претензий он не высказал и откровенно ругал Гитлера за то, что тот вероломно напал на нашу страну, назвал его разбойником.

Сталина беспокоил вопрос, вступит ли Америка войну с Германией. «Да, видно, нам придется воевать», — заявил Гопкинс главе Советского правительства.

На переговорах Сталина и Гопкинса также шла речь о характере и количестве поставок, намечавшихся к отправке в нашу страну, о проводке союзных конвоев в наши северные порты, что требовало от наркома ВМФ новых усилий по охране транспортов с ценными для Красной Армии грузами.

— Я немало слышал добрых слов в ваш адрес, господин Кузнецов, от наших адмиралов, но хотел бы задать вам вопрос: сможет ли ваш флот обеспечить безопасную проводку союзных конвоев? — Гопкинс пристально смотрел на наркома ВМФ; казалось, его серые круглые глаза говорили: «Америка — страна богатая, но нам дорог каждый корабль и каждое судно!»

«Глаза блестят, как у лисы», — усмехнулся в душе Николай Герасимович, но от ответа не ушел:

— В своей операционной зоне корабли Северного флота, как заявил адмирал Головко, сумеют защитить от врага ваши конвои.

Можете не сомневаться, советские моряки американских моряков в беде не оставят.

Гопкинс улыбнулся, перевел взгляд на Сталина.

— Я расскажу Рузвельту, как трудно вам сейчас один на один сражаться с вооруженными до зубов полчищами нацистов, — произнес он. — Надеюсь, он разделит ваши чаяния и окажет помощь.

Кузнецов проводил гостя в аэропорт, в Архангельске его встретил командующий Беломорской военной флотилией контр-адмирал Долинин. Позже он телеграфировал наркому ВМФ, что Гопкинс посетил наши военные корабли, вел с моряками доверительные разговоры, спрашивал Долинина о том, сможет ли Архангельский порт принимать из США транспорты с грузами, особенно в зимнее время. Телеграмма озадачила наркома. «Что-то надо делать, — подумал тогда Кузнецов. — Правда, есть еще Мурманский порт, который не замерзает даже в лютые морозы…»

Взгляд наркома упал на карту, висевшую над столом. Таллин… Сейчас на подступах к городу идут тяжелые бои. Военный совет флота принял необходимые меры. Флотские строители вместе с гражданским населением создали три линии оборонительных сооружений. Кузнецова огорчало то, что они располагались линейно, что облегчало прорыв их немецкими войсками. Базу с суши обороняли части 10-го стрелкового корпуса, отдельная бригада морской пехоты, шесть батальонов личного состава базы и кораблей, отряд курсантов Высшего военно-морского училища имени Фрунзе…

— Сколько всего штыков? — прервав доклад Трибуца, спросил тогда нарком ВМФ.

— Более четырнадцати тысяч. — После паузы комфлот добавил: — С моря мы надежно прикрыли базу. Вдобавок ко всему сетевые заградители «Вятка» и «Онега» выставили на Таллинском рейде противолодочные сети протяженностью до трех миль. Сухопутные войска артогнем поддерживает группа больших кораблей, среди них крейсер «Киров», лидеры «Минск» и «Ленинград», девять эсминцев, три канонерские лодки.

— Немцы напирают по всему фронту, — выслушав комфлота, сказал Кузнецов. — Не исключено, что придется перебазировать флот из Таллина в Кронштадт. Поэтому уже сейчас все надо продумать до мелочей.

Трибуца, видно, шокировали слова наркома, потому что он грубо спросил:

— Вы что же, допускаете захват врагом главной базы флота?

— Это война, — сердито прервал его Кузнецов. — И ко всему важно быть готовыми. А корабли надо беречь для дальнейших боев. Вы что, забыли урок Либавы?

— Никак нет, товарищ нарком.

— Тогда не задавайте глупых вопросов, — одернул его Николай Герасимович.

Кузнецова, когда ситуация складывалась в пользу врага, душили злость и обида. А когда в августе командование Северо-Западного направления возложило на Военный совет флота ответственность за оборону Таллина, он выругался:

— Ну дает Климент Ефремович Ворошилов! Все взвалил на Балтийский флот. Трибуц сформировал и передал армейцам стрелковый полк и четыре отдельных стрелковых батальона, а ему все мало.

Жаловался и Трибуц:

— Мы берем людей с боевых кораблей, товарищ нарком. Куда это годится? Вы бы поставили этот вопрос перед Ставкой! На флоте и без того не хватает специалистов. Я же не могу поставить корабли на прикол…

— Вот приеду в Питер и лично переговорю с маршалом Ворошиловым, — успокоил комфлота нарком. — А если он это дело не решит, доложу Верховному.

Глубокой ночью нарком и адмирал Галлер обсуждали вопрос о переброске подводных лодок с Балтики на Северный флот. Неловко двигая локтями, Галлер под диктовку Кузнецова писал приказ наркома. Неожиданно позвонил Трибуц. Он был так взволнован, что Николай Герасимович не сразу узнал его голос.

— Товарищ нарком, немцы усилили натиск на подступах к Таллину. Наши войска отступили на последний рубеж, а кое-где моряки уже пошли в штыковую. Прошу дать «добро» на перебазирование кораблей в Кронштадт! Промедление в этом деле крайне опасно! Боюсь не за себя и не за свои адмиральские погоны — за корабли и людей…

— Не горячитесь, Владимир Филиппович, горячность в этом деле плохой советчик, — осадил его нарком. — Что у вас еще?

Трибуц сказал, что моряки на суше сражаются выше всяких похвал, есть и настоящие герои, например краснофлотец Евгений Никонов с лидера «Минск». В районе Палдисского шоссе, где с немцами бился отряд моряков, он был ранен, но не покинул строй. Позже ушел в разведку. Возле хутора Харку моряки попали в засаду. Раненого Никонова схватили немцы и стали пытать, но он и слова не обронил. И что же они, гады, сделали с моряком? Заживо сожгли его на костре!..

— Я намерен своим приказом навечно занести героя в списки экипажа корабля, — информировал наркома Трибуц.

Кузнецов поддержал его:

— Пусть живые знают, что павших героев Родина чтит. Что у вас еще? Крейсер «Киров» и лидер «Ленинград» нанесли мощный артудар по немцам на переправе реки Кейла? Так это же здорово, Владимир Филиппович! Таких бы артналетов да побольше… Лидер «Минск» уничтожил гаубичную батарею врага? Молодцы моряки! Представьте к орденам отличившихся!..

Прошло еще несколько тревожных дней, и стало ясно, что Таллин обречен. Бои шли уже на главном оборонительном рубеже.

— Что сделал Трибуц для перебазирования кораблей флота в Кронштадт? — спросил Кузнецов, выслушав информацию Алафузова.

— Подготовка в основном завершена, — сообщил Алафузов. — Сформировано четыре конвоя из транспортов, которые вывезут войска, грузы и гражданское население. Обеспечивать переход будет отряд главных сил, куда вошел и крейсер «Киров», на нем поднимет свой флаг комфлот Трибуц. Отряд прикрытия во главе с лидером «Минск» поведет начальник штаба флота адмирал Пантелеев, а арьергард из эсминцев и сторожевых кораблей — адмирал Ралль. Конвои и корабли выйдут в море в ночь на двадцать восьмое августа.

— Ну что ж, будем надеяться, что корабли и транспорты благополучно придут в Кронштадт, хотя им ох как нелегко придется…

Адъютант предложил попить чаю. Нарком кивнул Алафузову:

— Давай со мной за компанию…

Отхлебнув из стакана, Алафузов скривился:

— Кисловат…

— С лимоном, — пояснил Николай Герасимович. — Ты знаешь, я люблю чай с лимоном. Снимает усталость, нервы успокаивает… Владимир Антонович, а где немецкая субмарина подстерегла плавбазу ВВС Северного флота «Мария Ульянова», шедшую в Архангельск?

— К востоку от острова Кильдин. Взрывом торпеды у судна оторвало кормовую часть.

— У плавбазы что, охранения не было?

— Охраняли два эсминца, но подводная лодка их перехитрила. Туман был над водой, видимость слабая. — Алафузов поставил на край стола стакан и взял бутерброд с колбасой. — ЧП могло не быть, если бы начальник штаба флота адмирал Кучеров вовремя выслал для усиления противолодочной обороны поисково-ударную группу кораблей. Лодка попыталась снова выйти в атаку, чтобы добить плавбазу, но эсминцы «Гремящий» и «Громкий» этого не допустили. А когда плавбазу атаковали «юнкерсы», эсминцы сбили два самолета, остальные ретировались. Вот еще одна информация. — Алафузов вынул из папки листок. — Сто семьдесят вторая «малютка» капитан-лейтенанта Фисановича прорвалась в порт Линахамари и торпедировала большой транспорт. Кстати, как объяснил Кучеров, это первый прорыв нашей подводной лодки в Линахамари. Там немцы создали очень мощный противолодочный рубеж…

Нарком прервал Алафузова, спросив, что донес комфлот Головко в отношении союзного конвоя.

Алафузов сказал, что послезавтра в Архангельск прибывает первый в этом году конвой союзников. Англичане везут нам десять тысяч тонн каучука и шестнадцать истребителей английской группы с личным составом — пятьсот четыре человека.

— Эту авиагруппу сразу же перебазируйте в Ваенгу, — заметил нарком. — Я обещал это сделать, Головко ждет ее.

— После того как Ставка передала Северный флот в непосредственное подчинение командующему Карельским фронтом, Головко уже встретился с комфронтом генералом Фроловым в Мурманске и обсудил с ним вопросы взаимодействия флота с армейцами.

— Арсений Григорьевич молодцом, умеет дело поставить, — похвалил комфлота нарком. — А вот Трибуц нередко паникует. Этим страдает и адмирал Октябрьский. Опять звонил мне насчет обороны Одессы, просит прислать туда новые подкрепления. Что скажешь?

— Положение там действительно серьезное, — подчеркнул Алафузов. — Но вчера в Одессу прибыло пополнение — более десяти тысяч человек. Я даже не успел вам об этом доложить.

— Мне пришлось буквально умолять маршала Шапошникова, чтобы помочь Одессе, — признался Кузнецов. Он встал, заходил по кабинету. Он всегда так делал, когда волновался. — Сейчас в Одессе войск, Владимир Антонович, хватает, но к сожалению, как говорил мне вице-адмирал Левченко, сражаются они без достаточного упорства. Это мнение не только Левченко. — Нарком достал из стола лист бумаги и протянул его Алафузову. — Прочти, пожалуйста…

Это была телеграмма Генштаба на имя наркома ВМФ и командующего Черноморским флотом адмирала Октябрьского. Ставка приказывала потребовать от войск большей устойчивости в обороне, до конца использовать людские резервы…

— Строгая телеграмма! — вздохнул Алафузов, возвратив наркому листок.

— Не строгая, а справедливая, — поправил своего заместителя нарком.

Скрипнула дверь. Кузнецов поднял голову и увидел адмирала Галлера.

— Что-нибудь срочное, Лев Михайлович?

— И да, и нет, — улыбнулся Галлер. — Я к вам только на минуту… Большая часть кораблей и сухопутных подразделений Дунайской флотилии через Ак-Мечеть и Евпаторию прибыла в Севастополь. Существенных потерь нет. Об этом мне сообщил командующий флотилией адмирал Фролов. А теперь, Николай Герасимович, я хотел бы убыть в Наркомат судостроительной промышленности. Кое-что надо обговорить в отношении новых кораблей…

Для обороны Одессы нарком ВМФ сделал немало, город упорно сражается. Но долго ли еще продержится? Еще 19 августа по директиве Ставки был создан Одесский оборонительный район — ООР — с непосредственным подчинением Военному совету Черноморского флота. Кузнецов считал и об этом прямо заявил Верховному главнокомандующему, что без активной поддержки Черноморского флота оборона Одессы не может быть устойчивой. И когда Сталин спросил, кто, по его мнению, может возглавить оборону города, нарком решительно произнес:

— Контр-адмирал Жуков, командир Одесской военно-морской базы!

— Надо подумать, все взвесить, — Сталин отложил этот вопрос до неопределенного срока.

В Одессу по указанию Верховного была послана телеграмма Ставки: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот». Нарком недоумевал, отчего вдруг Сталин тогда не согласился с ним? И только позже ему стало известно, что маршал Шапошников опасался подчинения сухопутных частей некомпетентным в войсковых делах флотским начальникам. Кузнецов не поверил этому и решил лично переговорить с маршалом.

— Вы, голубчик, что-то давно у нас не были, — улыбнулся начальник Генштаба, увидев в дверях наркома ВМФ. — По лицу вижу, что-то вас угнетает, не так ли?

— Борис Михайлович, поддержите в Ставке назначение моряка старшим в обороне Одессы! Посудите сами, кто лучше других сможет наладить взаимодействие всех сухопутных и флотских частей? Ясно, что Военсовет флота и Жуков как его представитель в Одессе. У него боевой опыт, он дрался с фашистами в Испании. И неплохо дрался! Ну, так как?

— Это решать Верховному, голубчик! — Шапошников встал. — Извините, мне надобно на узел связи.

«Что-то Борис Михайлович не в духе, — подумал Кузнецов. — Наверное, снова о чем-то поспорил с Верховным».

Кузнецов какое-то время постоял в коридоре Генштаба в раздумьи, потом решительно направился к Верховному. «Возможно, мой визит будет ему не по душе, но отступать некуда», — грустно подумал он.

И вдруг — удача! Никак не ожидал ее нарком, даже вздохнулось ему легче, когда слушал Верховного. Правда, разговор был трудный, но он сумел убедить Сталина в своей правоте, и тот дал согласие создать Одесский оборонительный район, что и было сделано, и возглавил его контр-адмирал Жуков, герой Испании.

Сколько еще продержится Одесса?..

Глава третья

Кузнецов пристально смотрел на карту. В его голове родилась дерзкая мысль, но она была пока расплывчатой, как туман над водой рано утром, когда море еще дремлет.

Война — жестокое испытание для любого человека, особенно для военачальника, будь он сухопутчик или моряк. Военачальнику, как правило, присущ стойкий характер, мужество, способность переносить тяготы военной службы; он должен уметь — и это, пожалуй, главное — отдать нужный приказ и в нужный момент, чтобы подчиненные ему войска или корабли нанесли по врагу удар, от которого тот потерпел бы поражение. Что это — талант? Возможно. А талант — это дарование человека, его выдающиеся природные способности, но без труда, без веры в себя, в свои силы в жизнь его не претворишь. Все это ярко проявилось в делах наркома ВМФ Кузнецова. Круг его обязанностей был масштабным, в своей деятельности он не замыкался лишь на тех вопросах, которые были подведомственны ему по роду службы, он искал и зачастую находил такие решения, которые приносили большой выигрыш. Это «чудо», как выразился адмирал Исаков, Кузнецов находил не раз, и заявляло оно о себе так остро и ощутимо, что это вынужден был признать Верховный главнокомандующий. Однажды он даже пожал наркому руку, хотя поначалу назвал его фантазером.

С чего все началось? С обычной географической карты, на которой заместитель начальника Главного морского штаба адмирал Алафузов каждое утро делал отметки в тех местах, где вели боевые действия военные моряки. Взгляд наркома упал на черный крестик, которым был помечен Берлин — столица рейха. «Кажется, это можно сделать… — подумал Николай Герасимович, не сводя глаз с карты. — До фашистского гнезда рукой подать…» Он так уверовал в свою идею, что уже никак не мог от нее отказаться. И все же вдруг возникла тревожная мысль: а вдруг Верховный его не поймет? И тогда все рухнет. «Нет, надо все же рискнуть», — подумал он.

Решительно снял с аппарата «кремлевки» трубку и сразу услышал знакомый голос:

— Кто говорит?

— Адмирал Кузнецов, товарищ Сталин, — начал он, ощутив, как гулко забилось сердце. — Немцы стали бомбить Москву. А почему бы нам не нанести бомбовые удары по Берлину? Дело это реальное, хотя и рисковое. Но я уверен в успехе. Если позволите, я готов приехать к вам и доложить план, разработанный Главным морским штабом.

Какое-то время трубка молчала, казалось, Сталин о чем-то задумался. Безмолвствовал и нарком. Наконец послышался голос Верховного:

— А вы, товарищ Кузнецов, фантазер! Красная Армия никак не остановит наступление врага, а вы говорите о бомбежках Берлина. Всякими идеями я сыт по горло, а нам нужны реальные дела!

Чего-чего, а такого разноса от Верховного нарком не ожидал, однако хлесткие слова не вывели его из себя, он не растерялся, в нем лишь взыграла злость. И уже не подбирая выражений, он заговорил глухо, с надрывом:

— Товарищ Сталин, как члена Ставки и члена Государственного Комитета Обороны я прошу принять меня. Я далеко не фантазер, разрешите возразить. Я — нарком военного флота, и то, о чем хочу доложить, имеет важное политическое значение!

Наступила гробовая тишина; казалось, Верховный растерялся и не знал, что ответить строптивому наркому. Наконец он услышал спокойный голос:

— Я жду вас. Только, пожалуйста, ко мне со всеми выкладками.

У Кузнецова отлегло на душе.

— Есть! — весело выдохнул он.

В Главном морском штабе не сразу родилась идея нанести бомбовые удары по Берлину. В те дни в Пиллау базировались немецкие корабли, и нарком приказал Трибуцу разбомбить порт, уничтожить в нем все, что там есть. Кузнецов смотрел на карту, видел порт Пиллау, неожиданно его взгляд скользнул в сторону Берлина. Столица рейха, казалось, была рядом с портом, и у наркома мелькнула мысль: вот бы обрушить на нее бомбовый удар!

— Налет на Берлин? — перехватил его взгляд Алафузов.

— Может, рискнем?

— Это было бы здорово! — воскликнул Алафузов. — Я уверен, что высшее начальство будет «за»!

Они развернули карту. После прикидки стало ясно, что расстояние все-таки велико и с ленинградских аэродромов наши самолеты дотянут чуть дальше Либавы. Но если стартовать с острова Эзель, тогда можно лететь.

— Вот что, Владимир Антонович. Нужно хорошенько все взвесить. Дело это весьма серьезное, оно выходит за рамки моих прав как наркома ВМФ. — Кузнецов взглянул на Алафузова. — Генерал Жаворонков{Жаворонков Семен Федорович (1899–1967) — маршал авиации (1944), в 1939–1945 гг. командующий авиацией ВМФ, в 1946–1959 гг. начальник Главного управления Гражданского воздушного флота.} на месте?

— Только вчера вернулся из Ленинграда.

— Давайте его сюда!

Командующий ВВС Военно-морского флота генерал Жаворонков внимательно выслушал наркома. На его скуластом лице вспыхнула улыбка, а в серых глазах блеснул задорный огонек.

— Идея заманчивая… Но вряд ли самолеты ДБ-3, даже с форсажем, одолеют в два конца такое большое расстояние. А вот если с острова Эзель… — Он задумался на несколько секунд. — Да, с него бы стартовать? Там у нас есть аэродром Кагул, как раз мы закончили строительство взлетно-посадочной полосы… Так что я готов туда убыть и на месте все проверить, посоветоваться с опытными летчиками.

— О том и речь, Семен Федорович, летите на Балтику, — одобрил нарком. — Уточните с командиром авиаполка полковником Преображенским все детали. Даю вам два дня. Хватит?

— Постараюсь уложиться в срок. — Жаворонков встал, посмотрел на часы. — Сейчас девятнадцать ноль-ноль, а через час я могу вылететь. Будут ли какие указания комфлоту Трибуцу?

— Сообщите ему коротко о нашей задумке, обговорите вопросы доставки на остров бензина и бомб и больше никому ни слова. Ясно? Счастливо вам долететь!..

Но генерал не уходил.

— Что у вас еще? — Кузнецов задержал на нем взгляд.

— Сожалею, что не я родил эту идею. И как вам пришла в голову такая мысль? — Жаворонков улыбнулся краешками губ, но тут же посерьезнел.

— Она, эта мысль, Семен Федорович, летела к тебе, но я перехватил ее, — отшутился Николай Герасимович. — Не переживай, дружище, это наше общее дело — искать пути бить врага наверняка!..

— Кто же не хочет быть Цезарем? — усмехнулся Жаворонков.

— Семен Федорович, кто хочет быть Цезарем, должен иметь душу Цезаря! — заметил нарком. — Так говорил Ромен Роллан, но я с ним солидарен. Ладно, дружище, не теряй времени!..

Жаркая летняя ночь прошла в зыбком сне. На рассвете Николай Герасимович встал, выглянул в окно. В небе висел тонкий серп луны. Тишина за окном густая и вязкая, так бывает перед грозой. Что там на флотах? Наркому пришел на память недавний разговор с комфлотом Головко. Сторожевой корабль «Бриллиант», доносил Арсений Григорьевич, на линии дозора мыса Святой Нос — губа Савиха дерзко атаковал немецкую подводную лодку, сбросив серию глубинных бомб. На воде появились масляные пятна — лодка потоплена.

— Значит, командир «Бриллианта» действовал отчаянно и с расчетом? — переспросил нарком. — Как, говоришь, его фамилия — Косметюк?

— Он самый, — отозвался в трубке далекий голос комфлота. — Я был на корабле, пожал ему руку. Не наградить ли Косметюка орденом?

— Одобряю! — громко крикнул в трубку Кузнецов. — Поздравьте его от моего имени. Субмарин у фрицев немало, их надо беспощадно уничтожать…


Николай Герасимович поставил на плитку чайник. Из спальни послышался голос жены:

— Ты уходишь, Коля?

— Ухожу, Верочка. Мне сегодня надо быть на службе раньше, — отозвался Николай Герасимович. — Но ты еще поспи… — А в голове вдруг появилась мысль: долетел ли Жаворонков до места и сделает ли он все как надо? Должен сделать.

Генерал Жаворонков вернулся из Ленинграда веселый. Его полное лицо, казалось, дышало счастьем.

— Значит, так… — начал он, присаживаясь к столу. — Если стартовать с острова Эзель, да еще прямиком, над морем, можно будет добраться до Берлина. Преображенский со штурманом Хохловым все подсчитали до метра. Маршрут до Берлина и обратно — тысяча семьсот шестьдесят километров, из них более трехсот километров — море, остальное — суша. Высота полета до восьми километров, летчикам это на руку. Дело вполне реальное.

— Теперь давайте в деталях обсудим план операции, и я пойду в Ставку, — сказал Николай Герасимович, довольный тем, как быстро и энергично отработал генерал Жаворонков его задание.

Сталина захватила идея наркома ВМФ. «Зря я набросился на адмирала, — упрекнул он себя в душе. — И не фантазер он, а умница. Но этого я ему не скажу, не то станет нос задирать. А вот когда летчики совершат первый налет на Берлин, пожму ему руку». Пока он так думал, Кузнецов разложил на столе карту. Остров Эзель и Берлин соединяла на ней красная прямая линия. Нарком ВМФ доложил замысел предстоящей операции. Верховный слушал его внимательно, изредка задавал вопросы, но вел себя спокойно, словно и не было у него с Кузнецовым разговора до этого.

— Ваши доводы, товарищ Кузнецов, весьма убедительны. — Сталин встал из-за стола и, налив себе боржоми, выпил. — Удар по Берлину, если балтийским летчикам удастся его осуществить, имел бы огромное политическое значение, — вдохновенно продолжал Верховный. — Гитлер трубит на весь мир, будто уничтожена вся советская авиация и что в воздухе полное господство «люфтваффе». Надо рассеять эти иллюзии фашистов…

Разработанный Главным морским штабом план бомбардировок столицы рейха Ставка одобрила. Подчеркнув необходимость скорейшего проведения операции, Сталин взглянул на наркома ВМФ.

— Вы лично отвечаете за все это дело! — Он грузно шагнул к столу, на котором лежала карта. — Документ с вашими пометками пусть останется у меня. Если возникнут вопросы, звоните мне в любое время. — Неожиданно Сталин засмеялся, отчего его рыжеватые усы зашевелились. — Как я вас назвал?

— Фантазером! — Кузнецов тоже улыбнулся.

— Фантазия на грани реальности, — произнес Верховный. — Кажется, я старею…


Кузнецов еще не успел уснуть, как ему позвонил из Ленинграда генерал Жаворонков. Он был краток, говорил намеками:

— Завтра в ночь пятнадцать дельфинов будут отправлены к месту назначения. Вы меня поняли?

— Все ясно, Семен Федорович! Желаю удачи!

В ночь на 8 августа 15 самолетов, тяжело груженные бомбами, оторвались от земли и взяли курс на столицу рейха. Летели на большой высоте, которая спасала самолеты от зенитного огня и истребителей противника. Все бомбардировщики успешно прошли Свинемюнде, Штеттин. Наконец показался ярко освещенный Берлин. Видимо, гитлеровское командование не ожидало, что сюда могут добраться советские самолеты. Преображенский, летевший первым, передал по радио экипажам, чтобы штурманы уточнили расчеты.

— Под нами Берлин! Выходим на боевой курс!..

На центр Берлина полетели фугасные и зажигательные бомбы. Взрывы потрясли столицу рейха. В городе вспыхнуло несколько очагов пожара. Радист флагманского самолета лейтенант Кротенко по приказу полковника Преображенского включил радиопередатчик и передал в эфир открытым текстом сообщение: «Мое место — Берлин! Бомбардировали. Возвращаемся домой». И в это время ночное небо рассекли десятки прожекторов. Открыли огонь зенитные орудия. Рядом с машинами стали разрываться снаряды.

— С курса не сходить, скорость не снижать! — приказал по радио экипажам Преображенский.

Радисты на аэродроме острова Эзель приняли радиограмму от командира авиагруппы. Ее вручили командующему ВВС Военно-морского флота. Генерал Жаворонков прочел радиограмму, и сердце у него забилось от волнения. Значит, дошли до Берлина и сбросили бомбы. Молодцы! «Позвоню наркому, когда самолеты совершат посадку», — решил он. Теперь уже генерал не мог уснуть. Он оделся и вышел во двор. Над островом забрезжил рассвет. Море было каким-то чужим и пустынным, оно зыбко билось у берега, будто стонало от недавнего шторма. До боли в глазах генерал всматривался в блеклое небо. А когда услышал натужный рев двигателей, облегченно вздохнул: наконец-то возвращаются…

В десять утра, переговорив по телефону с Жаворонковым, нарком ВМФ прибыл в Ставку. 8 августа Сталин был назначен Верховным главнокомандующим. Кузнецов поздравил его. Верховный поблагодарил наркома, затем спросил своим обычным деловым тоном:

— Берлин бомбили?

— Вчера пятнадцать самолетов нанесли удар по столице рейха… — И Кузнецов изложил подробности проведенной операции.

Молотов не сдержался, похвалил Кузнецова:

— Всем летчикам моряк утер нос!

А нарком ВМФ, словно не слыша его, продолжал:

— Все самолеты вернулись на свой аэродром. При посадке один бомбардировщик задел крылом за деревья и разбился. Погиб экипаж. Я приказал адмиралу Трибуцу и командующему ВВС флота генералу Самохину похоронить героев с почестями.

— Прав Вячеслав Михайлович, хорошее дело осуществили моряки-балтийцы. Очень даже хорошее, — повторил Сталин. — Постарайтесь посылать на Берлин побольше самолетов. — Верховный подошел к адмиралу Кузнецову и тепло пожал ему руку. — Я обещал себе это сделать и, как видите, держу свое слово, фантазер, — добавил он с добродушной улыбкой на рябоватом лице.

Налеты на Берлин продолжались.


— К тебе можно?

Кузнецов оторвался от бумаг. К нему прибыл начальник Главсевморпути Иван Дмитриевич Папанин. На нем была форма капитана 1-го ранга, на груди поблескивали две золотые звезды Героя.

— Как дела, хозяин Северного полюса? — шутливо спросил нарком, радостно приветствуя героя Арктики.

— Плохо, Герасимыч, — признался Папанин. — Война все перевернула во мне. Легче жилось на льдине, чем в столице. Понимаешь, вроде дышу как надо, а полной грудью не могу.

— Наверное, полярная станция запомнилась на всю жизнь?

Папанин хитро сощурил глаза.

— Факт, Николай Герасимович! — И, посерьезнев, продолжал: — У меня к тебе большая просьба. Прикажи своим орлам установить с десяток орудий на Новой Земле и на Диксоне. Немецкие корабли или подводные лодки могут напасть на наши арктические станции и суда, а бить врага нечем!

— У меня в резерве нет ни одной пушки! — развел руками нарком. — На Балтике мы снимаем орудия с кораблей и отдаем их сухопутным войскам. Такое, брат, дело, что сам Иосиф Виссарионович вмешался.

— Где же мне их взять? — Папанин задумался.

— В артиллерийском управлении Наркомата обороны, — подсказал Кузнецов. — Начальником там Николай Дмитриевич Яковлев.

— Я знаю его. — Папанин встал. — Он мне не откажет. Если что, подарю ему краба. Большого океанского краба с усами… Ну а установить эти орудия на островах флот поможет?

— Такой приказ комфлоту Головко я отдам немедленно. Только дай знать.

Папанин поехал к генералу Яковлеву, а через некоторое время вновь пришел к наркому ВМФ.

— Запыхался я… — Он передохнул. — Флотоводец, знаешь, чем порадовал меня Николай Дмитриевич? Он дает мне пушку крепостной артиллерии старого образца. У нее снаряды — ого-го! Как жахнет — враз фрицы попятятся. Я рад чертовски… Установим ее на мысе Желания — там круглый год работает полярная станция, и если немцы сунут нос, они свое получат. И еще Яковлев мне пожаловал два шестидюймовых орудия. «Больше, — говорит, — не могу, все отправляю на фронт». А у тебя, Герасимыч, как я узнал, есть на кораблях стотридцатки? Не уйду, пока не дашь хотя бы одно орудие.

— Почему одно? — улыбнулся Кузнецов. — Ты дважды Герой Советского Союза, так что на каждую звезду — по орудию!

— Эх, жаль, что я не трижды Герой! — посетовал Папанин. Он улыбнулся, усы его задергались. — Чует мое сердце — немцы Арктику в покое не оставят, особенно теперь, когда союзники обещают нам помощь морским путем.

Кузнецов сказал Папанину, что принято решение о сформировании Беломорской военной флотилии, она-то и поможет арктическим судам.

— Это было бы то что надо! — обрадовался Папанин.

(Беломорская военная флотилия с главной базой в Архангельске была создана 15 августа, она вошла в состав Северного флота. — А.З.)

— У меня есть еще одна просьба, Герасимыч, — вновь заговорил Папанин. — Прикажи адмиралу Головко вывести ледоколы «Ленина и «Сталин» в Карское море, они все еще находятся в Мурманске. А то как бы их не утопили «юнкерсы». Они с каждым днем все ожесточеннее бомбят город.

Нарком тут же позвонил Головко. Оказывается, ледоколы задержались в Мурманске из-за сильных штормов на Баренцевом море, через день-два они выйдут на трассу. Их, как и приказал нарком, хорошо вооружили. В сопровождение ледоколов пойдут эсминцы «Куйбышев» и «Урицкий».

— Опять вам нажаловался Папанин, — сетовал Головко. — Его звонки отвлекают вас от важных дел, да и меня тоже. Иван Дмитриевич думает, что мы тут сидим в кабинетах, а в море и нос не кажем. А мы сутками не спим. Сейчас вот флот из Архангельска, Мезени, Онеги и с Кольского полуострова перебрасывает в Кемь части восемьдесят восьмой стрелковой дивизии. Около восьми тысяч человек! Орудия, автомашины, танки. Только лошадей более двух тысяч! В конвоировании участвуют эсминцы, сторожевые корабли…

Папанин слышал разговор, и когда Головко заявил, что его звонки «отвлекают от важных дел», Иван Дмитриевич покраснел. Потом, поняв, что разговор наркома идет к концу, попросил у него трубку.

— Арсений Григорьевич, это я, Папанин! — прокричал он. — Спасибо тебе, голубчик, за все, что делаешь для Арктики! Я не стану отвлекать тебя своими звонками, дружище, но если по вине флота погибнет хоть одно судно, буду докладывать Хозяину. Ты понял?..

Проводив Папанина, Николай Герасимович поспешил в Генштаб. Маршал Шапошников как раз говорил по телефону с командующим войсками Резервного фронта генералом армии Жуковым.

Кузнецов попятился было назад, но Борис Михайлович кивнул ему на стул.

— Да, Георгий Константинович, Верховный разрешил отвести часть войск правого крыла Юго-Западного фронта на восточный берег Днепра, — басил в трубку маршал. — Что?.. Да нет же, киевская группировка наших войск остается и будет оборонять подступы к Киеву. Ставка приказала главкому Буденному удерживать город до последней возможности…

Переговорив, Шапошников взглянул на наркома ВМФ.

— Что-то назревает в районе Киева. — Он посмотрел на бумаги, нашел среди них нужный листок и протянул его Кузнецову. — Прочтите, голубчик, сей документ и скажите, что можете сделать.

Нарком внутренних дел Берия обращался с просьбой в ГКО усилить охрану Колымы со стороны Охотского моря: на Колыме, на территории Дальстроя, работают 170 тысяч заключенных, треть из них — рецидивисты-преступники, важно уберечь этот район от противника. На этом документе Сталин наложил резолюцию: «т. Шапошникову, т. Кузнецову (морфлот). Нужно удовлетворить. И. Сталин».

— Ну вот, теперь еще флоту защищать и контрреволюционеров на Колыме, — выругался Николай Герасимович, возвращая Шапошникову документ. — На флоте и так не хватает кораблей.

— Не вздумайте сказать это Верховному, иначе вам крепко достанется. — Шапошников откашлялся. — Врачи запретили мне курить, а я никак не могу бросить.

У Кузнецова были доверительные отношения с маршалом Шапошниковым и начались они с лета 1939 года, когда Николая Герасимовича назначили наркомом ВМФ. Тогда Борис Михайлович встретил его приветливо, ибо считал, что у руля военного флота встал талантливый военачальник. С тех пор, где бы нарком ни встречался с Шапошниковым — в дни работы военных миссий СССР, Англии и Франции в августе 1939 года или во время войны с белофиннами, на совещаниях в Генштабе или на даче (их дачи были рядом), Кузнецов испытывал дружескую поддержку с его стороны.

— Вот что, голубчик, — сказал сейчас Борис Михайлович, выслушав мнение наркома. — Идите-ка к себе и подумайте вместе с помощниками, как нам укрепить Охотское побережье. Мы же с вами не знаем замыслов япошек, а вдруг они пойдут на нас войной?..

«Мудрый маршал, что и говорить», — подумал Кузнецов, уходя к себе.

— Что нового из Ленинграда? — спросил нарком адмирала Алафузова, который появился в кабинете с папкой донесений.

— Есть кое-что… — Алафузов вручил Кузнецову листок.

Трибуц и член Военного совета Смирнов сообщали о невозможности перевести подводные лодки на Северный флот каналом, поэтому Военный совет флота распорядился начать их подготовку для форсирования проливов и перехода в Полярный.

Кузнецов, прочитав депешу, вернул ее Алафузову, заметив, что Ставка одобрит переброску подводных лодок на Северный флот.

— Сколько их там — восемь?

— Как и было решено. — Алафузов улыбнулся. — Вот уж кто-кто, а Арсений Григорьевич обрадуется!

— Проработайте в Главморштабе все детали этой операции, — сказал Николай Герасимович. — И еще, Владимир Антонович, Ставка потребовала выделить на оборону Питера новые отряды моряков. Трибуцу я отдал такое распоряжение, но он что-то молчит. Запросите его.

Но запрашивать не пришлось — на другой день Трибуц донес, что все корабли «активно участвуют в обороне Ленинграда, ведут огонь по врагу с якорных позиций, маневра почти нет. Это освобождает до пяти тысяч краснофлотцев, которых дополнительно можно использовать в ударных батальонах.

— «Но фронт вооружить моряков не может, — читал вслух нарком. — Всего безоружных моряков до пятнадцати тысяч. Просим срочно на самолетах доставить в Ленинград пять тысяч винтовок».

Кузнецов взглянул на Алафузова.

— Головко просил прислать на флот винтовок, теперь вот и Трибуц. Вот ведь как вышло, а? Нет ли тут и нашей вины, Владимир Антонович?

— Есть и ваша, и моя, и Исакова… Да что теперь разводить руками! — После паузы он добавил: — Я свяжусь с Генштабом и узнаю, есть ли у них винтовки. Если есть, Василевский нам не откажет…

— Не надо, — прервал Алафузова нарком. — Я переговорю с Верховным. Винтовки нам дадут, а вот самолеты… Вот что, Владимир Антонович. Передайте мой приказ генералу Жаворонкову выделить два самолета для доставки оружия на Балтику. Что еще у вас?

— Комфлот Головко просит Главморштаб разрешить экипажу английской подводной лодки «Тайгрис» посмотреть одну из наших подводных лодок, встретиться с нашими моряками. Я уже докладывал вам, что эта лодка прибыла в Полярный для совместных действий с Северным флотом еще в начале августа. — Алафузов вынул из папки очередной листок. — Адмирал Левченко доносит об отсутствии взаимодействия между частями девятой армии и силами контр-адмирала Абрамова в районе Каховки. Так, что еще… Да, вот… Адмирал Октябрьский просит вашего разрешения выйти в Одессу на два-три дня, чтобы самому оценить там обстановку. Я не стал вас ждать и дал ему «добро», так как надо готовить в Одессу морской десант.

— Оставьте у меня папку с донесениями, — распорядился нарком.

Одесса сражалась, ее судьба беспокоила не только Кузнецова, но и главкома Юго-Западного направления маршала Буденного. «Твои моряки, Николай Герасимович, бьются не на жизнь, а на смерть, — говорил Кузнецову Семен Михайлович, когда недавно обсуждал с ним обстановку под Одессой. — Но выстоят ли?..» Позднее главком Буденный и начальник штаба направления генерал Покровский направили из Полтавы в Ставку телеграмму, в которой просили разрешить войскам Южного фронта отойти на рубеж Знаменка — река Ингул — Николаев, поручив оборону Одессы Приморской армии. Маршал Шапошников вызвал к себе Кузнецова.

— Что вы такой грустный? — спросил Борис Михайлович, приглашая наркома ВМФ сесть.

— Отчего быть веселым, если везде напирают немцы? — Кузнецов сел.

— Так вот насчет Одессы. — Шапошников взял со стола телеграмму. — Маршал Буденный предлагает возложить оборону Одессы на Приморскую армию. Что вы скажете?

— Давно пора это сделать. А вы как считаете, Борис Михайлович?

— Я за, голубчик, — ответил маршал. — Только мне неясно насчет отвода войск Южного фронта. Поручу своему заместителю Василевскому переговорить с генералом Покровским. Кстати, как поживает Вера Николаевна? Слышал, она приболела?

— Спасибо, Борис Михайлович, она уже поправилась. — Нарком качнул головой. — Если я правильно вас понял, то идея маршала Буденного — как можно дольше оборонять Одессу, чтобы отвлечь с главного направления побольше сил противника?

— Верно, Николай Герасимович. Но удастся ли ее осуществить — вот в чем вопрос.

«Надо мне лететь в Одессу, и срочно», — подумал Николай Герасимович, возвращаясь к себе. Пока он готовил доклад Ставке, его неожиданно вызвал Сталин. Всякий раз, когда Кузнецов ехал к Верховному, он испытывал двоякое чувство: с одной стороны, старался чаще бывать в Ставке, чтобы быть в курсе важнейших событий, с другой — разговор с вождем всегда изматывал его, нарком нередко позволял себе не соглашаться с Верховным, особенно по части морских вопросов, отстаивал свою точку зрения, что тому не нравилось. Как будет на этот раз?

Сталин встретил его на удивление дружелюбно, даже поздоровался за руку, что бывало с ним редко. Нарком молча стоял, держа в руке папку. Верховный как-то странно усмехнулся, погладил усы и задумчиво проговорил:

— В Одессе все осложнилось. — Чуть сгорбившись, он прошелся вдоль стола.

— Именно сейчас, когда там создалась опасная ситуация, прошу разрешения слетать туда, — произнес Кузнецов, глядя на Верховного.

Тот подошел к нему совсем близко.

— Я хотел направить вас в Ленинград. — Сталин разгладил трубкой усы. — По-моему, вы там нужнее… Балтфлот разбросан по базам и островам, обстановка намного сложнее, чем под Одессой.

— Там находится мой первый заместитель адмирал Исаков, — возразил Николай Герасимович. — Он справится не хуже меня.

Сталин дернулся.

— Ваш Исаков нерешителен, ему не хватает твердости. Сейчас важно объединить силы и средства Балтфлота, особенно артиллерию, для обороны города. Я понял так Клима Ворошилова, что там идут кровавые бои.

— В Одессе, товарищ Сталин, то же самое, если не хуже, — стоял на своем нарком ВМФ. — Я прошу разрешения слетать туда, — повторил он.

Кузнецов увидел, как блеснули глаза у Сталина, как заходили желваки на его лице. Он снял трубку прямой связи с начальником Генштаба.

— Борис Михайлович, что мы имеем сейчас в Ленинграде?.. Так, понял… Жданов волнуется… Ишь ты, он волнуется. А мы с вами разве почиваем на лаврах?.. Передайте мою просьбу Ворошилову — не паниковать, а решительно отбивать все атаки врага. Да-да, решительно!.. У меня в кабинетенарком Кузнецов, просит направить его в Одессу. Как вы?

Кузнецов отчетливо услышал голос Шапошникова:

— Полагал бы направить его в Ленинград. Помощь и советы Кузнецова Трибуцу и главкому Ворошилову пришлись бы кстати.

— Я согласен с вами, Борис Михайлович. — Сталин положил трубку. «Оба против, ну что ж, поеду в Питер!» — отметил про себя нарком. Он встал, полагая, что разговор закончен. Но Верховный задержал его и без всякой связи с обсуждавшимся спросил:

— Как ведут себя союзники в отношении поставок военных грузов? Вы вели об этом речь с комфлотом Головко? Имейте в виду, за каждое судно с грузом вы с ним отвечаете перед Ставкой…

Кузнецов знал, с кем имел дело. В СССР английскую военную миссию возглавил контр-адмирал Д. Майлс сразу же после подписания соглашения между СССР и Великобританией о совместных действиях в войне против фашистской Германии. Николай Герасимович установил с ним деловой контакт, тогда же Наркомат Военно-морского флота и Британское адмиралтейство согласовали вопросы взаимодействия флотов, разграничили операционные зоны, продумали организацию прикрытия союзных конвоев. Нарком сказал Верховному, что сейчас готовится к выходу конвой, союзники заверили, что в конце августа он прибудет в Архангельск, куда нарком летал дважды и где все готово к приему судов.

Слушая его, Сталин молчал, о чем-то задумавшись. Тогда нарком заговорил вновь:

— Вчера вы спрашивали об английской подводной лодке «Тайгрис»? Так вот она вошла в нашу бухту под эскортом эсминца «Куйбышев» и двух малых охотников. Комфлот Головко побывал на лодке, беседовал с ее командиром, и тот сказал, что готов выйти в море на боевое задание.

Сталин усмехнулся, недобро взглянул на наркома.

— Не много ли наших кораблей охраняли ее величество лодку, когда она шла в Полярный? — И подсчитал: — Три боевых единицы! У Головко не хватает кораблей для ведения боевых действий, а он позволяет себе подобную роскошь. Глупость какая-то, — резко подытожил Сталин. — Прекратить это!

— Есть! — коротко ответил Кузнецов. И, словно в оправдание Головко, добавил: — Арсений Григорьевич проявил российское гостеприимство.

— Гостеприимство? — взорвался Верховный. — Это российская расхлябанность! Вот она-то и губит на фронтах немало наших людей. Вместо ненависти к врагу, жестокости мы распахиваем им свою русскую душу…

Кузнецов вернулся к себе грустный. Здесь его ожидал адмирал Галлер. Раздевшись, Николай Герасимович сел за стол.

— Извини, Лев Михайлович, что опоздал. Понимаешь, разговор был с Верховным…

— Да я ничего… — смутился Галлер.

— Что, займемся вопросами пополнения флотов боевыми кораблями? — Нарком усмехнулся. — Особых надежд на этот счет я не питаю.

Галлер подтвердил: строительство крупных и средних кораблей прекращено, они переведены в тыловые базы или законсервированы на стапелях. Николаевские и киевские заводы, а также частично оборудование и работники некоторых ленинградских предприятий эвакуированы на тюменский, сосновский и другие речные заводы.

— Я надеюсь, что там вот-вот начнется достройка кораблей, — сказал Галлер, недавно вернувшийся из командировки. — А вот Балтийский и Адмиралтейский заводы стали работать хуже, и это меня беспокоит. Станочный парк на них уменьшился почти вдвое…

Однако тревогу своего заместителя нарком ВМФ не разделил.

— Лев Михайлович, нарком Носенко заверил меня, что все корабли, в том числе семь подводных лодок, шесть эсминцев и сторожевиков, четыре тральщика, будут достроены в короткий срок.

— Дай-то бог, — буркнул Галлер.

Кузнецов мысленно перекинулся в Севастополь. Как там дела? Давно на связь не выходил Октябрьский: видно, Одесса его тоже держит в напряжении. Нарком размышлял долго, ему стало душно, и он открыл форточку. Потом вызвал к себе вице-адмирала Левченко.

— Гордей Иванович, вам надо срочно убыть на Черноморский флот.

— Там же находится генерал Рогов! — удивился тот.

— У него другое задание. А вам надлежит возглавить оперативное руководство действиями военно-морских сил и координировать их усилия с сухопутными войсками. Дело для вас не новое. Я сам собирался слетать в Одессу, но мне велено ехать в Ленинград.

— Это связано с обстановкой под Одессой? — уточнил Левченко.

— Да. Немцы заняли Котовск и Вознесенск, вышли к Кременчугу. Идут ожесточенные бои на кировоградском и криворожском направлениях. Войска Южного фронта отходят к Бугу. Возросла угроза Николаеву, где вам тоже надо побывать. Не пустил меня Сталин в Одессу.

— А вы бы настояли, Николай Герасимович!

— Ты что, Гордей Иванович, разве не знаешь, каким бывает вождь? — спросил Кузнецов, не повышая голоса. — Я уже убедился, что настаивать на чем-то небезопасно. Поначалу я едва не вспыхнул, но потом согласился: в Ленинграде сейчас тяжелее, чем в Одессе. — Он встал. — Ну, дай пожму тебе руку на прощание. Очень прошу, действуй там решительно, полномочий на этот счет у тебя, как заместителя наркома ВМФ, предостаточно!..

Прошло, три напряженных дня. Наконец Левченко позвонил Кузнецову по ВЧ. Николай Герасимович обрадовался, услышав его голос. Коротко обрисовав обстановку в Одессе, Левченко сказал, что в ночь уходит туда на корабле.

— Я там все тропки знаю, так что разберусь, — гремел в трубке бас Левченко. — Пока моряки и пехотинцы упорно держат оборону. Мы с Октябрьским обговорили все вопросы, так что будем готовить морской десант.

— Вот-вот, хорошо и оперативно подготовьте морской десант, Гордей Иванович. — Нарком сжал трубку аппарата. — Ты уж развернись там, дружище. Одесса очень беспокоит Верховного. По возможности держи меня в курсе событий. Про Николаев тоже не забудь…

Адмирал Левченко нравился наркому прежде всего тем, что был предан флоту. Флот жил в нем, в его делах, и себя Гордей Иванович никогда не щадил. Левченко — крестьянский парень с Украины, учился в Кронштадтской школе юнг, потом был командором на крейсерах «Паллада» и «Адмирал Макаров». А когда стал командиром легендарной «Авроры», был совсем молодым. Но особенно талант Левченко проявился, когда он возглавил Балтийский флот. Железной рукой навел он порядок на флоте, корабли начали успешно выполнять учебные задачи в сложных условиях плавания, чего раньше не было. А в тридцать девятом Левченко был назначен заместителем наркома ВМФ. Представляя его сотрудникам наркомата, Кузнецов сказал:

— Я рад, что Гордей Иванович стал моим заместителем. Прошу вас, товарищи, любить его и жаловать. Ну а ты что скажешь? — обратился он к Левченко.

— Отдам все, что имею, моему флоту, — коротко ответил тот.

В Одессу эсминец «Шаумян» прибыл утром. Над морем висел сизый туман, было прохладно, и едва Левченко и член Военного совета Черноморского флота Кулаков сошли на причал, как где-то далеко послышался гул канонады. Перехватив настороженный взгляд Левченко, командир базы контр-адмирал Жуков, встретивший его своим рапортом, доложил:

— Мы объявили город на осадном положении. Сейчас идут бои в районе села Кубанка.

— Что, немцы прорвали там нашу оборону? — спросил Кулаков.

Жуков пояснил, что при отходе войск Приморской и 9-й армий между ними образовался разрыв, в него и ринулись части немецкой 72-й пехотной дивизии.

— Гавриил Васильевич, пойдемте в штаб и там все обсудим, — предложил Левченко Жукову.

Левченко и Кулаков работали в Одессе сутки. Военный совет Приморской армии и командование военно-морской базы интересовал вопрос, поможет ли армии флот, так как она отрезана от фронта.

— Можете не сомневаться, товарищи, флот вам поможет и авиацией, и кораблями, и войсками, и боеприпасами, — заверил Левченко армейцев. — У Ставки к вам одна просьба — оборонять Одессу как можно дольше!..

Из всего, что видел адмирал Левченко, он сделал один вывод — оборону Одессы надо подчинить флоту! Войска Южного фронта уже на Днепре, его штаб находится далеко от города и почти не управляет Приморской армией, и фронт не снабжает ее. Стало быть, все теперь нужно взять во флотские руки. Левченко, не теряя времени, вышел на связь с комфлотом Октябрьским.

— Филипп Сергеевич, надо создать Одесский оборонительный район по примеру обороны Ленинграда, — сказал он.

— Военный совет флота уже дал знать об этом наркому ВМФ, — ответил комфлот. — Николай Герасимович спросил меня, может ли быть командиром Одесского оборонительного района контр-адмирал Жуков. Я ответил, что может. А как вы считаете, Гордей Иванович?

— Согласен, — коротко бросил в трубку Левченко. Поговорив еще о деталях обороны города, заместитель наркома ВМФ добавил: — Надо усилить помощь Одессе. Все корабли, кои могут ходить, включайте в дело, Филипп Сергеевич. Об этом просит и Военный совет Приморской армии. Я еще буду в Одессе с неделю, потом выеду к вам…

В это солнечное тихое утро радоваться бы Кузнецову, а у него на душе скребло. Он остро переживал неприятный разговор с Верховным, который состоялся вчера в Ставке. Ему так и не удалось решить все вопросы. Маршал Шапошников говорил об обострившейся обстановке на фронтах, Молотов проинформировал, что делается в Архангельском порту для приема союзных конвоев. «А меня выслушать по этому делу Сталин не пожелал, — обиделся Кузнецов. — Послал на Север Папанина и думает, что герой Арктики сам все сделает. Как бы не так!..» Он перехватил надменный взгляд Сталина, который говорил сидевшему рядом с ним Микояну:

— Анастас, ты не знаешь, когда Красная Армия перестанет отступать, а вот он, — Верховный кивнул на наркома ВМФ, — должно быть, знает. Вчера товарищ Кузнецов упрекнул меня, что я был глух к его сообщениям по поводу подготовки немцев к нападению на Советский Союз. А что сегодня скажет? Говори, товарищ Кузнецов, мы слушаем тебя. Может, ты еще не все сказал…

Нарком ВМФ резко встал.

— Я прибыл в Ставку решать флотские вопросы, товарищ Сталин, а не заниматься упреками…

— Садитесь! — сердито произнес Сталин. Он подошел ближе, прищурил холодные глаза. — Значит, пришли решать флотские вопросы? А кто, позвольте вас спросить, будет решать вопросы защиты страны от фашистского нашествия? Кто позаботится об обеспечении Красной Армии техникой и оружием? Кто даст войскам боеприпасы в полном достатке? Пусть товарищ Сталин об этом побеспокоится, да? Пусть вождь о всех вас думает, да? Нет, товарищи, вы — военачальники, у вас есть войска и оружие — вот и решайте, как побить врага!

— У меня тоже болит душа, когда наши войска оставляют города, — вдруг, сам того не сознавая, ответил Кузнецов. — В чем причина — вот вопрос. Впрочем, их много. Я же хочу сказать об оружии. На флотах не хватает даже винтовок, не то что гранат и автоматов. Недавно Валентина Гризодубова доставила на Северный флот десять тысяч винтовок. Головко был рад, позвонил мне, стал благодарить. Но винтовки послал не я, а Вячеслав Михайлович…

— Какое это имеет значение? — подал голос Молотов. — Главное, что оружие нашли.

— А вот за то, что на флоте нет винтовок, вас, товарищ Кузнецов, надо наказать! — бросил Сталин. — Почему этот вопрос до войны не ставили перед Наркоматом обороны?

— Я не мог знать, что придется снимать с кораблей тысячи краснофлотцев и бросать их сражаться на сухопутье.

Воцарилось неловкое молчание. Микоян увидел, как у Сталина сверкнули глаза, и, чтобы спасти наркома ВМФ от гнева вождя, поспешно сказал:

— Вы, Николай Герасимович, не предвидели, что морякам придется воевать на берегу. Но ведь и Иосиф Виссарионович не мог этого знать. Да и не его это дело. У товарища Сталина на плечах масса забот, вся страна. Давайте не обвинять друг друга. Лучше подумаем, как нам поправить дело. Кстати, — горячо продолжал Микоян, — час назад у меня был ваш начальник тыла генерал Воробьев. Он просит дать Северному флоту мазута и солярки сверх лимита. А разве Головко израсходовал все запасы? Куда он их дел?

— Товарищ Сталин разрешил союзникам на обратный путь заправлять свои корабли и суда в Мурманске и Архангельске. А это тысячи тонн топлива. Потому-то Головко и волнуется.

— Пришлите в ГКО заявку, и мы вам все дадим, — заметил Молотов.

— Я уже обжегся с одной заявкой, — осторожно возразил Николай Герасимович. — Трибуц попросил прислать ему пять тысяч винтовок, адмирал Галлер дал заявку, но она все еще бродит где-то в кабинетах. Куда теперь идти с жалобой? Собрался завтра доложить председателю ГКО…

Все посмотрели на Сталина. Тот молча снял трубку аппарата ВЧ и позвонил Жданову.

— Здравствуйте, Андрей Александрович! Как у вас обстановка? Идут ожесточенные бои?.. А вы надеялись, что их не будет? — Верховный улыбнулся, но тут же его лицо закаменело. — У меня находится нарком Кузнецов. Он жалуется, что Трибуцу нечем вооружать отряды краснофлотцев, уходящих на сухопутный фронт. Это правда?

— Трибуц обращался к армейцам, но у них тоже нехватка, — донеслось из трубки. — Я даже не знаю, как быть.

— Почему мне не доложили? — спросил Сталин, и, выслушав ответ Жданова, выругался. — Иван кивает на Петра.

— Виноват, Иосиф Виссарионович, — негромко произнес Жданов.

Положив трубку, Верховный взглянул на Молотова.

— Вячеслав Михайлович, срочно обеспечь флот винтовками. А вы, товарищ Кузнецов, не ждите, когда и что вам дадут, а требуйте. Или боитесь?

— Боюсь, — вдруг признался нарком.

— Кого боитесь?

— Вас, товарищ Сталин.

— Глупость! — опять выругался вождь. — Я что, черт с рогами?! Идет жестокая, кровавая война, решается кто кого — или мы фашистов, или они нас. И не время друг друга бояться, наоборот, надо крепко прижать друг к другу плечи. Я же вас не боюсь! — Он многозначительно хихикнул. — Вот и давайте без всякого страха исправлять положение. Ведь немцы вот-вот захватят Одессу, а там Севастополь, кавказская нефть…

Кузнецов проснулся рано, выглянул в окно. Густая синева висела над домами, а на севере, где шпили высотных зданий тонули в сером тумане, по небу плыли островки черно-бурых туч. «В Питере всю неделю лил дождь, — подумал Николай Герасимович. — Надо взять с собой плащ». На цыпочках, чтобы не разбудить жену и сыновей, он прошел на кухню. Каково же было его удивление, когда жену он увидел в прихожей!

— Что ты тут делаешь? — тихо спросил он.

— Как что? — удивилась она. В ее лучистых глазах вспыхнули задорные искорки. — Ты едешь в Ленинград, вот я и готовлю тебя в путь. Твой саквояж почти готов. Класть тебе бритву? Она же неудобна в дороге!

— Ее-то прежде всего и надобно взять, а бриться я, Верунчик, буду не в дороге, а где-то в каюте на корабле или в гостинице! — Он нагнулся и поцеловал ее в нос. — Горячая ты.

Она, словно не слыша его, спросила:

— Тебе к семи на аэродром?

— Да. Летчик, наверное, уже ждет меня…

Он не договорил — зазвонил телефон. В трубке послышался глуховатый голос маршала Шапошникова.

— Маршрут вам, голубчик, немного меняется, — сказал он. — Ставка решила срочно командировать в Ленинград Молотова, Косыгина и Воронова. Полетите с ними. Куда? До Чернигова, а там пересядете на спецпоезд. Так что к восьми утра подходите к Генштабу.

— Понял, Борис Михайлович, — сдержанно ответил Кузнецов. — Спасибо, что предупредили. Дам своему летчику отбой и еду к вам.

— Ты что, не летишь? — спросила жена, когда он положил трубку.

— Лечу, но теперь не один, а с Молотовым и другими товарищами. Так оно будет, пожалуй, лучше.

Уходя, он поцеловал жену и шепнул ей на ухо:

— Я тебя люблю… Береги сыновей.

— Позвонишь домой? — спросила жена.

— Если представится возможность…

Кузнецов и мысли не допускал, что вскоре едва не попадет в лапы врага. Они добрались до Череповца без происшествий, пересели на поезд. На станцию Мга прибыли ночью. Едва вышли из поезда, как налетели «юнкерсы» и стали бомбить железную дорогу. Самолеты дотла разрушили рельсы, и начальник станции вынужден был отправить почетных гостей на дрезине. В Ленинграде, куда делегация прибыла на рассвете, Кузнецов узнал, что станцию Мга захватили гитлеровцы.

— Кого я вижу! — воскликнул Ворошилов, увидев наркома ВМФ. — Сам флот к нам пожаловал. Ну, теперь флотская артиллерия заработает на полную мощь!

— А что, разве она работает вполсилы? — улыбнулся Николай Герасимович.

— Порой и такое бывает…

Оба прошли в кабинет Жданова, где с ним уже беседовал Молотов. Косыгин и Воронов уселись за стол справа, достали свои рабочие блокноты.

— Жарко тут у нас, товарищи, так жарко, что порой пот ручьем льется с лица, — проговорил Жданов. — Немцы рвутся к Ладожскому озеру, и если они туда попадут, то замкнут кольцо блокады Ленинграда.

— Что верно, то верно, сидим мы тут, как на пороховой бочке! — признался Ворошилов.

Долго длилась беседа. Сказав, что судьба всегда стоит за храбрых, Жданов, глядя на Молотова, произнес:

— Мы с Климом не считаем себя побежденными, но и победы над врагом, к сожалению, еще не добились. Но добьемся! — горячо добавил он и стукнул по столу кулаком.

Когда Жданов пригласил Молотова на командный пункт, чтобы объяснить ему обстановку на оперативной карте, Кузнецов сказал Вячеславу Михайловичу:

— Разрешите мне действовать по своему плану? В штабе меня ждет адмирал Трибуц.

— Добро, Николай Герасимович. Нам тут и адмирала Исакова достаточно. Кстати, где он? Если во дворе, пошлите его к нам…

Трибуц и начальник штаба адмирал Пантелеев ждали наркома ВМФ в штабе флота, и когда вошел Кузнецов, оба встали и тепло приветствовали его. Особенно был рад приезду наркома Трибуц. Узнав, что Николай Герасимович еще не завтракал, он тут же велел своему адъютанту накрыть стол.

— Гость у нас редкий, потому почет ему и уважение! — улыбнулся Трибуц, довольно потирая руки. И крикнул адъютанту вдогонку: — Давай сюда пару бутылок «наркомовской»!

Когда они начали обсуждать ситуацию на флоте, Трибуц говорил обо всем откровенно, ничего не скрывал. По натуре он был человек прямой, честный, и, хотя за эту прямоту ему еще в молодости крепко доставалось, он таковым и остался, стараясь лишь в беседах со своими начальниками не горячиться. Он как-то сказал Кузнецову, что если доблесть — нравственное мужество, то командирская выдержка — тоже категория нравственная, именно с нее и начинается дорога к победе.

— Владимир Филиппович, я понял тебя так, что перебазирование кораблей и судов из Таллина в Кронштадт стоило тебе седин, не так ли? — спросил нарком, отпивая из стакана пахучий кофе. — Или ты загнул? — На губах наркома вспыхнула едва видимая улыбка. — Или седин у тебя прибавилось от потери кораблей на переходе?

Трибуц глубоко вздохнул, лицо его посерьезнело:

— И то и другое шокировало меня так, что поначалу я даже растерялся. Ведь на переходе погибли эсминцы, подводные лодки, транспорты… Думаю, что через неделю мы уже не сможем совершать налеты на Берлин. Почему? Отвечу, Николай Герасимович: на остров Саарема нельзя будет подвозить авиабомбы и горючее… Кстати, как воспринял товарищ Сталин бомбежку Берлина нашими летчиками?

— Очень высоко он оценил ваш подвиг! — сказал нарком. — Просил от его имени объявить всему личному составу благодарность, представить людей к наградам орденами и медалями, а вам лично, Владимир Филиппович, крепко пожать руку.

— А я орденов и не прошу, — смутился Трибуц. — Счастье не в награде за доблесть, а в самой доблести.

— Не ершись, Владимир Филиппович, награды будут. И немалые. Особо отличившихся в этой операции представят к званию Героя Советского Союза. Ты вот что мне скажи: крейсер «Максим Горький» отремонтировали? Я бы хотел побывать на нем.

— Вчера он вышел из ремонта, стоит в торговом порту. Я провожу вас…

«Максим Горький» качался на воде гордый и величественный. Над ним с криком носились чайки, словно предвещая шторм. Командир крейсера капитан 1-го ранга Петров, которого Кузнецов знал по службе на Черноморском флоте, отдал ему рапорт. Их встреча была теплой и доверительной, им было о чем поговорить.

— Скажи, как ты угодил на вражью мину?

По лицу Петрова пробежала улыбка.

— По-глупому как-то все случилось. — Петров дернул крутыми плечами. — Контр-адмирал Вдовиченко со своими кораблями ставил минное заграждение в устье Финского залива, а мы прикрывали их. Во время маневрирования крейсер развернулся и наскочил на немецкую мину. Произошло это неподалеку от маяка Тахкуна…

Переночевав на крейсере, Кузнецов утром выехал через Ораниенбаум в Кронштадт. Петровская гавань открылась во всю ширь. Сквозь блеклый туман нарком увидел на рейде линкор «Октябрьская революция», неподалеку от него — линкор «Марат», названный в честь одного из вождей якобинцев в период Великой французской революции. Марат Жан Поль, вместе с Робеспьером руководивший подготовкой народного восстания 31 мая–2 июня 1793 года, свергнувшего власть жирондистов, был убит контрреволюционерами.

— Смогут ли линкоры бить из орудий прямой наводкой? — спросил Трибуца нарком ВМФ.

— Смогут, Николай Герасимович. — Трибуц поежился от холодного ветра. — Меня беспокоит вражеская авиация, она наверняка попытается атаковать их с воздуха. Вот это и есть моя головная боль, о которой я говорил вам по телефону. Надо что-то предпринять…

— Прикрыть с воздуха нашими истребителями — вот и весь фокус, — заметил нарком. — Прикажи это сделать командующему ВВС флота.

Адмирал Кузнецов встретился с экипажами кораблей, погибших во время перебазирования флота из Таллина в Кронштадт. Просто и доходчиво он беседовал с краснофлотцами. Высокий чернобровый моряк-украинец спросил:

— Куда нас пошлют?

— На корабли, — ответил Николай Герасимович. — А кто желает, можно в морскую пехоту…

— Флот берет свое начало с суши, потому и надо грудью прикрыть каждый клочок земли, — пробасил коренастый боцман с затонувшего эсминца «Гневный».

Кузнецов поездил по базам и боевым участкам, побывал на кораблях, а также у армейцев, побеседовал с работниками штаба флота и сделал вывод: наиболее опасным участком фронта, от которого теперь во многом зависит судьба Кронштадта, а значит, и флота, стал южный берег Финского залива в районе форта Красная Горка. Трибуц с ним согласился, заметив, что ситуация там сложная, но моряки пока держатся.

— Давайте туда съездим? — предложил нарком. — Хочу все увидеть своими глазами…

К вечеру добрались до форта. С моря дул стылый ветер, было зябко. Комендант Красной Горки, тучный здоровяк с серыми навыкате глазами, над которыми топорщились смоляные брови, представился наркому и на его вопрос, как им живется, заговорил:

— Немчура, товарищ адмирал, ползет к Красной Горке, как змея к своей жертве. Бои идут на подступах к форту. Вот только сейчас послал туда подкрепление. Маловато у нас гранат, почти нет их, да и винтовок нет, одна на пятерых. Не поможете ли нам?

— Чего ты просишь у меня оружие? — улыбнулся Кузнецов. — У комфлота проси, вот он, рядом со мной стоит.

Трибуц смутился, но ни слова не произнес. А комендант лукаво повел глазами:

— Наш командующий все отсеки на кораблях повытрусил, отдал бойцам все, что имелось. На складах одни мыши бегают.

— Ты хитрый, комендант! — Нарком тронул его за плечо. — Скажи, Красную Горку одолеют фрицы?

— Кукиш им вместо форта! — Комендант рассмеялся.

«На таких вот, как он, и держится Питер!» — подумал Кузнецов, возвращаясь в штаб. Здесь уже собрался весь командный состав флота, люди с нетерпением ждали наркома ВМФ.

Кузнецов сел за стол, рядом — адмирал Трибуц, члены Военного совета.

— Давайте, товарищи, поговорим о сражающемся флоте. Но сначала хотел бы знать, как прошло перебазирование его из Таллина в Кронштадт. Потеряно пятнадцать кораблей!

— И тридцать одно судно! — добавил контр-адмирал Пантелеев.

— Потери немалые, — хмуро обронил нарком. Он заговорил о том, что командование флота не учло вовремя реальную опасность для обороны Таллина.

Слушая наркома, Трибуц нервничал, его сердило, что Кузнецов, как он полагал, придирается к нему по поводу гибели кораблей. Эти придирки могут выставить его, Трибуца, в неприглядном свете, когда об этом зайдет речь в Ставке. Трибуц знал, как порой суров Сталин к тем, кто теряет корабли.

— Вы считаете, что в потере пяти эсминцев есть моя вина? — Трибуц в упор смотрел на наркома. Не дождавшись ответа, он пылко продолжал: — Я сделал все что мог. Ставил флоту задачу прорваться из Таллина в Кронштадт, и флот выполнил мой приказ! Я знал, что потери будут, но предотвратить их не мог, у меня просто не было для этого возможностей. Корабли и суда шли по минным полям…

Кажется, Трибуц вконец расстроился, голос у него стал глухим, каким-то чужим. Это заметил и нарком. Он непринужденно сказал:

— Владимир Филиппович, такова судьба командующего флотом — он за все в ответе, и за живых, и за погибших. Но я хотел бы обратить ваше внимание, товарищи, вот на что. Прошу вас беречь корабли, ибо кровавая, тяжелая борьба только началась. — Кузнецов окинул взглядом сидевших. — Командующего флотом мы послушали. Теперь же вам слово, Юрий Александрович!

Пантелеев подошел к трибуне как-то неловко, отбросил со лба челку и, глядя на Кузнецова, произнес:

— Беречь корабли, конечно же, надо, потерять корабль для командира — словно потерять руку. Но что делать, если перед твоим кораблем минное поле и обойти его никак нельзя? А приказ — идти вперед! Вот я и думаю, что главное — все же приказ, его надо выполнить даже ценой гибели корабля! Не зря в народе говорят, что не станет зайцем тот, кто носит гриву льва. А такая грива у нашего командующего есть…

Нарком озорно блеснул глазами, глядя на Трибуца, а тот покраснел, потом вскинул голову, открыто посмотрел на сидевших. Но никто и слова не обронил. А Пантелеев продолжал:

— И все же наши потери не так велики, если учесть, каким опасным был переход…

Он стал подробно говорить об обороне полуострова Ханко, где после ухода флота из Таллина ситуация резко ухудшилась. По существу, база оказалась в тылу у врага. Корабли теперь туда не пройдут. Генералу Кабанову придется там нелегко, долго он не продержится.

— По-вашему, надо сдать Ханко? — спросил нарком. И жестко отрезал: — Нет, товарищи, делать этого нельзя! Стоит уйти с Ханко, и немцы перебросят свои войска под Ленинград.

— И я так считаю, — подал голос Трибуц, — хоть у меня, как ты, Юрий Александрович выразился, грива льва. Ты не горячись… Конечно, генералу Кабанову и его бойцам достается. Но кому сейчас легко? — Комфлот перевел взгляд на Кузнецова. — Я бы хотел еще сказать о действиях подводников, разрешите?..

Николай Герасимович кивнул.

— Ну, как вам наша встреча, наверное, не понравилась? — спросил Трибуц, когда нарком стал собираться в гостиницу. — Старшие чины у меня зубастые, если что не по ним, в карман за словом не лезут.

— А вот ты, Владимир Филиппович, на этот раз ошибся! — осадил его Кузнецов. — Мне встреча понравилась. Я увидел, сердцем почуял, что твои орлы, если надо, снова пойдут через минные поля. У меня, может быть, грива не льва, но я бы тоже пошел, только бы выполнить приказ Ставки. — Он надел китель, взял с вешалки фуражку. — Я очень за день устал, пойду в гостиницу. Жду вас завтра к восьми, сможете?

— Я встаю рано. Что-то стала одолевать бессонница…


Маршала Ворошилова на месте не оказалось, и Кузнецов направился к его заместителю адмиралу Исакову. Увидев своего шефа, Исаков воскликнул:

— Николай Герасимович, вы ли?!

— Как видишь, собственной персоной! — Кузнецов задорно улыбнулся, сел на стул. — Тяжко тут у вас…

— Еще бы! И город, и флот в опасном кольце. Удастся ли нам его разорвать? Восемь немецких дивизий, пять пехотных, две райковые и одна моторизованная — вот здесь, у Красногвардейска. — Исаков показал черные крестики на карте. — Отсюда ожидается главный удар врага. Три пехотные дивизии противник сосредоточил в районе Колпино.

— Где сражаются моряки? — спросил нарком.

— Повсюду! Сейчас вот в Красное Село посылаем первую Отдельную бригаду морской пехоты полковника Парафило. Но этих сил недостаточно, колдую, где еще взять краснофлотцев.

В кабинет вошел маршал Ворошилов.

— Вы еще не уехали, Николай Герасимович? — спросил он. — Нам тут достается… — Он хотел улыбнуться, но улыбка получилась какой-то неживой, у глаз появились морщины. — Напирает немец, и нам все труднее держать оборону.

— Неужели падет Питер? — спросил Кузнецов.

— Сам терзаюсь этой мыслью, — признался маршал. Он сообщил о том, что решением ГКО упразднено главнокомандование Северо-Западного направления. Фронты подчинили непосредственно Ставке. — Мне только сейчас звонили из Москвы. Так что я уже не главком, а командующий Ленинградским фронтом! И вообще, я чувствую себя неважно, — откровенно добавил Ворошилов. — Хочу кое-что сказать о флоте. Тебе поведал Трибуц, что в Кронштадте кораблям придется туго?

— Я и сам это вижу, — усмехнулся нарком.

— Вот я и хочу, чтобы ты переговорил об этом со Сталиным. Дело серьезное. Трибуц тоже боится за корабли. Надо что-то делать.

— Надо, Климент Ефремович, — согласился с ним Кузнецов. — Дня через три я вернусь в Москву и обо всем доложу в Ставке.

— Просьба к тебе, Николай Герасимович, — продолжал Ворошилов. — Там, в соседней комнате, мой начштаба генерал Попов. Он желает получить твой совет, как использовать линкоры и крейсера для огневой поддержки на суше. Поговоришь с ним?

— Хорошо, Климент Ефремович.

Поздно вечером Кузнецов прибыл в штаб флота. И тут он узнал, что наши войска отошли на правый берег Невы к Синявино. А сегодня немцы ворвались в Шлиссельбург и вышли к Ладожскому озеру. Ленинград оказался в кольце!

— Плохие вести, — грустно произнес Кузнецов. — Теперь немцы попытаются форсировать Неву.

— Им это не удастся, — возразил Трибуц. — Еще неделю назад по приказу Военного совета был сформирован отряд кораблей реки Невы, в него вошли эсминцы, сторожевые суда, тральщики. Капитану 1-го ранга Черокову, командиру отряда кораблей, приказано поддерживать огнем войска 55-й и 42-й армий, не дать возможности немцам переправиться через Неву. Хорошо и то, — продолжал Трибуц, — что в районе Невской Дубровки мы установили батарею из крупных орудий, которые сняли с линкоров «Марат» и «Октябрьская революция».

— А куда дели орудия крейсера «Аврора»? — спросил нарком.

— В районе Дудергофа и Пулково оборудовали две батареи специального назначения. — Трибуц помолчал. — Да, Николай Герасимович, в такое пекло я еще не попадал. — Он взглянул на стоявший рядом «дуглас».

К самолету подошел его командир, он доложил наркому о готовности к вылету.

— Спасибо, иду! — Кузнецов крепко пожал руку комфлоту. — Держитесь тут, Владимир Филиппович. Я не знаю, какое решение примет Верховный, но ни один корабль не должен попасть в руки врага. Слышите, ни один корабль!..

«Выходит, корабли мы должны сами уничтожить? — спросил себя Трибуц. — Нет, только не это…»

«Дуглас» взмыл в ночное небо.

Прилетел нарком поздно. Над Москвой висело черное зыбкое какое-то чужое небо. Столица напоминала огромный корабль, погрузившийся в пучину: нигде не было видно огней. Кузнецов подхватил небольшой чемоданчик, вышел из самолета и направился к выходу. И тут его встретил адмирал Алафузов.

— С прибытием, Николай Герасимович! — бодро сказал он и робко добавил: — Я только что приехал… Дома у вас все хорошо, правда, Вера Николаевна призналась, что скучает без вас.

— Вот как? — усмехнулся Николай Герасимович. — Тогда, может быть, попросить Верховного, чтобы он не посылал меня в командировки?

Алафузов смутился.

Добрались в наркомат быстро. Кузнецов, снимая шинель, спросил Алафузова о последних новостях на флотах.

— Что в Одессе?

— Вчера туда на лидере «Харьков» прибыл комфлот Октябрьский. Корабли доставили в город войска, оружие, боеприпасы.

«Наконец-то поступает подкрепление», — подумал Николай Герасимович. Поговорить с Алафузовым подробнее о ситуации на флотах Кузнецов не успел — его вызвал в Генштаб Шапошников. Спросил с ходу:

— Все ли делает в Одессе контр-адмирал Жуков? — Борис Михайлович достал пачку «Казбека» и закурил. — Расскажите о нем хотя бы коротко. Вы его хорошо знаете? Вы предложили Ставке назначить его командующим Одесским оборонительным районом, я вас поддержал, так что прошу отчитаться!

— Жуков смел, отчаян, дерзок в своих исканиях как командир, — сказал нарком ВМФ. — Но хорошо я узнал Гавриила Васильевича в Испании, когда он прибыл туда добровольцем сражаться с франкистами. «Где хотите воевать?» — спросил его. Он ответил: «Если можно, то пошлите меня на корабль». Я так и сделал. Не раз Жуков совершал рискованные походы в базу Маон, которая находилась рядом с логовом франкистов на Балеарских островах. Участвовал он и в боях с мятежными кораблями. Ему я верю как самому себе.

— Понял вас, голубчик! — Шапошников взглянул на наркома. — Я помогу с войсками, так что подкрепление Одессе будет!

Позже по распоряжению Ставки в Одессу прибыли на кораблях десять маршевых батальонов — более 10 тысяч человек. Их перебросили из портов Кавказа.

Вернувшись из Генштаба, Кузнецов продолжил беседу с адмиралом Алафузовым.

— Что у Головко?

— Вчера я разговаривал с начальником штаба флота Кучеровым. Головко был в это время в штабе 14-й армии у генерала Фролова. Им там сейчас нелегко, немцы начали третье по счету наступление на Мурманском направлении. Горно-егерский корпус «Норвегия» ведет бои на подступах к Западной Лице. Продвинулись вперед на полтора-два километра. На море, правда, дела получше, — продолжал заместитель начальника Главморштаба. — В районе Варде подводная лодка «К-2» капитана 3-го ранга Уткина выставила четыре минные банки. Позже в районе маяка Харбакен Уткин обнаружил крупный транспорт немцев, но сложившаяся обстановка не позволила атаковать его торпедами. Что делать? На лодке находился командир дивизиона капитан 2-го ранга Магомед Гаджиев. Он-то и предложил Уткину всплыть и открыть огонь по врагу из орудий, что тот и сделал. Транспорт был потоплен. Командир другой лодки, «М-172», Фисанович тоже пустил на дно большое судно.

— Я понял вас: подводники Северного флота активизируют свои действия, — задумчиво молвил нарком. — Когда я был там, видел Гаджиева и Фисановича. Оба зрелые командиры, думаю, они еще не раз порадуют нас боевыми успехами…

Кузнецов не договорил — позвонила «кремлевка». Он узнал голос Поскребышева.

— Вас вызывает товарищ Сталин. Пожалуйста, поторопитесь.

Кузнецов, раздевшись в приемной, посмотрел на себя в зеркало. Лицо серое, вокруг глаз круги.

— Разрешите? — Он вошел в кабинет.

Сталин какое-то время стоял молча, потом спросил Кузнецова, известно ли ему, что в Ленинград вместо Ворошилова назначен Жуков.

— Нет, мне об этом неизвестно, — ответил нарком. — Я вылетел из Ленинграда, когда Георгия Константиновича там еще не было.

— Жуков уже там. — Сталин вынул из кармана трубку, набил ее табаком и положил на край стола. Привычно заходил по кабинету. — Корабли из Таллина перебазировали?

Кузнецов подтвердил, что корабли уже в Кронштадте. Боевое ядро флота удалось сохранить. Попытка немцев уничтожить силами авиации костяк кораблей Балтики не удалась. Однако во время перехода флот понес потери.

— Сколько погибло кораблей? — В голосе Верховного нарком уловил раздражение.

Кузнецов назвал цифру.

— Если не считать транспорты и суда вспомогательного флота, погибли пять эсминцев и две подводные лодки. Линкоры и крейсера не пострадали, — подчеркнул Николай Герасимович.

— Потери немалые, — грустно произнес Сталин. — Чем это объяснить?

— Нам не удалось организовать авиационное прикрытие — к моменту прорыва кораблей немцы захватили передовой аэродром флота. Комфлот Трибуц недооценил и то, что противник нашпиговал Финский залив минами. Там их было до трех тысяч штук.

— Это просчет Трибуца? — Глаза у Сталина сузились.

— И его и мой. — Кузнецов почувствовал, как кровь прихлынула к лицу. — Надо было еще до выхода кораблей из Таллина протралить Финский залив, пусть даже под ураганным огнем врага. Немцы ведь на мысе Юминда установили орудийную батарею и вели огонь прямой наводкой. Корабли шли ночью сквозь минное поле. Это был кромешный ад. — Нарком достал из портфеля карты и разложил их на столе.

— Покажите, где и какие стоят корабли, — попросил Верховный. — Меня интересуют линкоры и крейсера.

Еще в Главморштабе Кузнецов нанес на морские карты обстановку и теперь легко давал пояснения. Сталин был строг и задумчив, а Кузнецов все еще не забыл, как перед отъездом в Ленинград Верховный потребовал от него оценить теперешнее состояние флота.

— Я вызвал вас поговорить о военном флоте… — Сталин вздохнул. — Положение Ленинграда очень серьезное, и все может случиться… Поэтому ни один корабль не должен попасть в руки врага. Тот, кто нарушит мой приказ, понесет суровое наказание. — Он взял трубку и закурил. Откашлявшись, взглянул на наркома. — Составьте телеграмму командующему Балтийским флотом и отдайте приказание, чтобы все было подготовлено к уничтожению кораблей. В случае необходимости, разумеется, — уточнил Верховный.

— Такую телеграмму подписать я не могу, — выдохнул Кузнецов.

— Почему? — Глаза Верховного смотрели невидяще.

— Флот оперативно подчинен командующему Ленинградским фронтом, и директиву ему можно дать только за вашей подписью. Указаний одного наркома ВМФ недостаточно.

Ни один мускул не дрогнул на лице Кузнецова. Видимо, Сталин оценил его твердость. Он молча прошелся по кабинету, выпустил изо рта длинную струю дыма.

— Идите к начальнику Генштаба и заготовьте телеграмму за двумя подписями — маршала Шапошникова и вашей.

«Вряд ли Борис Михайлович поставит свою подпись», — подумал нарком, выходя из кабинета вождя.

Так оно и случилось. Выслушав Кузнецова, маршал удивленно воскликнул:

— Что вы, голубчик! Это дело чисто флотское, и свою подпись я ставить не буду!

— Как не будете? — загорячился Кузнецов. — Это же приказ Верховного главнокомандующего!

— Я же не моряк, голубчик, — нарочито мягко произнес маршал. Он отложил на край стола какие-то бумаги. — Садитесь рядом, сочиним телеграмму и доложим Верховному. Скажите, это ваша инициатива?

— Нет, Борис Михайлович, говорю вам честно. Просто Верховный считается с возможностью оставления Ленинграда и решил дать Трибуцу приказ. — Кузнецов взял ручку и написал всего один абзац. — Вот, прочтите, Борис Михайлович. — Нарком отдал ему листок.

Маршал одобрил текст.

— Коротко и ясно. А теперь пойдемте к Верховному.

Сталин прочел телеграмму и, глядя поверх головы Кузнецова куда-то в сторону, задумчиво промолвил:

— Заминировать каждый корабль, а потом взорвать…

— Я готов подписать телеграмму, — сказал маршал Шапошников, — но если подпишете ее и вы.

Сталин хмуро повел бровями.

— Идите оба. — Верховный тяжело сел у стола. — Документ оставьте у меня.

(О том, что в Ленинграде началось минирование кораблей и что в случае захвата немцами города они все будут взорваны, стало известно Британскому адмиралтейству. Посол Великобритании в СССР Криппс передал Молотову 12 сентября 1941 года записку, в которой говорилось: «В случае, если советское правительство будет вынуждено уничтожить свои военно-морские суда в Ленинграде, чтобы предотвратить переход этих судов в руки неприятеля, правительство его величества признает требование советского правительства после войны об участии правительства его величества в замене уничтоженных таким образом судов».

«Надо полагать, что господин Криппс прислал свое послание не без ведома Черчилля, — усмехнулся Сталин, глядя на Молотова, принесшего ему этот документ. — В данном случае услуги союзника нам не нужны. От них плохо пахнет, что-то вроде подачки». На другой день Сталин дал ответ Черчиллю, в котором, в частности, писал: «В случае необходимости советские корабли будут уничтожены советскими людьми. Но за этот ущерб несет ответственность не Англия, а Германия. Я думаю поэтому, что ущерб должен быть возмещен после войны за счет Германии». — А.З.)

План минирования кораблей был подготовлен в течение суток.

— Трибуц все сделал, чтобы ни один корабль не попал в руки врага? — спросил Сталин, выслушав подробную информацию Кузнецова.

— Согласно вашему приказу корабли минируют…

Генерал армии Жуков с группой генералов прибыл в Ленинград 9 сентября. В Смольном проходило совещание Военного совета фронта. Поздоровавшись с маршалом Ворошиловым, Ждановым и другими членами Военного совета, Георгий Константинович вручил командующему фронтом записку. Клемент Ефремович вслух прочел:

— «Ворошилову. ГКО назначил командующим Ленинградским фронтом генерала армии Жукова. Сдайте ему фронт и возвращайтесь тем же самолетом. Сталин». Ясно, Георгий Константинович, — покраснел Ворошилов. — Я готов сдать фронт.

— Я готов его принять, — хмуро бросил Жуков.

Новый командующий фронтом объявил на совещании:

— Никаких мер на случай сдачи города пока проводить не следует. Будем защищать Ленинград до последнего человека!

— А как быть с кораблями? Ведь мы их заминировали, — спросил комфлот Трибуц.

— Как командующий фронтом приказываю: во-первых, разминировать все корабли, чтобы они сами не взорвались, во-вторых, сделайте так, чтобы всей своей артиллерией они могли вести огонь по врагу. Уничтожить корабли нетрудно, надо, чтобы они до конца сражались с противником!..

На другой день он телеграфировал в Ставку: «Фронт принял. Жуков». Всю ночь с 10 на 11 сентября он вместе со Ждановым, Кузнецовым, адмиралом Исаковым и другими обсуждал дополнительные меры по мобилизации сил и средств на оборону Ленинграда. Немцы уже частично захватили Урицк, большая опасность нависла в районе Пулковских высот.

— Вам, комфлот, — Жуков взглянул на Трибуца, — надо создать отряды из моряков и направить их на фронт. Кроме того, в короткие сроки нужно сформировать пять-шесть отдельных стрелковых бригад из моряков Балтфлота. Вы, — Жуков перевел взгляд на адмирала Исакова, — окажете комфлоту в этом помощь. И вот еще что, комфлот: огонь всей корабельной артиллерии сосредоточьте для поддержания войск 42-й армии…

«Круто берет новый комфронта, — отметил про себя Трибуц. — У негожелезная хватка, как у нашего наркома ВМФ».

Позже в районе Петергофа в тыл вражеских войск флот высадил морской десант с целью содействия приморской группе в проведении операции. Моряки, как отмечал сам Жуков, действовали не только смело, но и предельно дерзко. Каким-то образом противник обнаружил десант и встретил его сильным огнем еще на воде. Моряков, однако, это не смутило, они высадились на берег, и немцы побежали. К тому времени они уже были хорошо знакомы с тем, что такое «шварце тодт» («черная смерть») — так они называли морскую пехоту.

Трибуц сидел в своем кабинете и размышлял. На столе стоял аппарат ВЧ, и комфлот решал, доложить ли наркому ВМФ о приказе, который ему отдал новый командующий фронтом Жуков, — разминировать корабли. «Я должен это сделать, — отважился Трибуц. — Я подчиненный наркома ВМФ». И комфлот вышел на радиосвязь с наркомом. Он ждал, что Кузнецов станет задавать ему вопросы, что-либо уточнять, но тот коротко бросил в трубку:

— Делать все так, как требует генерал армии Жуков!..


Одесса, 14 сентября. 85-й день войны. Штаб обороны.

Поздно ночью Военный совет Одесского оборонительного района телеграфировал в Ставку и наркому ВМФ о том, что войска исчерпали все резервы, создалась угроза отвода наших войск на рубеж Гниляково — Дальник — Сухой Лиман. Это облегчило бы противнику ведение артогня по городу. Военный совет просил прислать стрелковую дивизию, а в дальнейшем — пополнение маршевыми батальонами.

— Теперь остается ждать ответа, — негромко произнес контр-адмирал Жуков. Он улыбнулся. — К такой заварухе мне не привыкать; в Испании вдоволь хлебнул горячего дымка.

— Я так понял, Гавриил Васильевич, что там над тобой шефствовал нынешний нарком ВМФ Кузнецов? — спросил Жукова его заместитель генерал Софронов.

— Он самый. Потому-то я надеюсь, что подкрепление нам непременно будет!..

Наступило хмурое утро. Небо все в тучах. Не спавший всю ночь заместитель командующего ООР по сухопутным войскам генерал Софронов пил за столом чай, рядом с ним чаевничал член Военного совета ООР бригадный комиссар Азаров.

— Слушали сводку, Илья Ильич? — спросил его Софронов.

— Наши войска оставили Кременчуг… — Азаров устало взглянул на Жукова. — Гавриил Васильевич, крейсер «Микоян» еще будет обстреливать вражеские батареи?

— Да. Такой приказ я отдал командиру крейсера капитану 2-го ранга Сергееву. Он нас не подведет. В Испании Сергеев командовал эсминцем «Валенсия» и повадки фашистов изучил… — Жуков посмотрел на часы. — Однако Ставка молчит, а?

— И нарком ВМФ тоже молчит, — почесал затылок генерал Софронов.

— Подождем еще, — буркнул Жуков. — Я все думаю о контрударе. Если нам помогут морским десантом, то мы ударим по немцам с фронта, а десантники — в тыл. Отбросим левый фланг противника, и тогда он уже не сможет стрелять по городу из орудий.

В штаб не вошел, а вбежал дежурный радист и с порога крикнул:

— Есть ответ из Ставки! — И он отдал Жукову листок.

Тот прочел:

— «Передайте просьбу Ставки Верховного Главнокомандования бойцам и командирам, защищающим Одессу, продержаться шесть-семь дней, в течение которых они получат подмогу в виде авиации и вооруженного пополнения. Получение подтвердить. Сталин».

— Здорово! — воскликнул генерал Софронов. Он прикурил папиросу и жадно затянулся. — Такой телеграммы я никак не ожидал. Раньше получал только приказы, и никто меня не спрашивал, нравятся они мне или нет. А тут — просьба. И кто просит? Верховный главнокомандующий!

— Депешу Верховного надо передать в войска. И сейчас же пошлем ответ в Ставку. Мысль такова: будем стоять насмерть! — распорядился контр-адмирал Жуков.


Кто бы мог подумать, что немецко-фашистские войска подойдут так близко к Москве? Столица жила в тревоге. Государственный Комитет Обороны принял постановление о частичной эвакуации города, когда об этом зашла речь в Ставке. Сталин строго предупредил всех, кто находился в его кабинете:

— Я требую соблюдать спокойствие, делать все, что положено при эвакуации, без паники, без суеты. Борьба с врагом — это наш долг перед Отечеством, и, как бы ни было тяжко, каждый из нас должен сам нести этот долг, а не перекладывать на плечи других…

«Да, заварилась каша под Москвой, — взгрустнул Кузнецов, входя в свой кабинет. Был обеденный перерыв. — Жена ждет меня дома, видимо, волнуется, надо позвонить ей», — решил Николай Герасимович. Он снял трубку и набрал номер телефона квартиры.

— Да, вас слушают!

— Верунчик, это я, Колька из деревни Медведки, что раскинулась в низине у речки Ухтомки, — тихо произнес он. — Обедать я не приду, ужинать — тоже. Спать буду на службе…

— А что случилось, милый? — также тихо спросила она.

— Случилось то, чего никто из нас не ожидал… Потом я все объясню. Может, даже тебе с детьми придется на время уехать из Москвы…

— Все ясно, Коленька, я, кажется, смекнула… Эвакуация?

— Возможно. Сыновьям пока ни слова. И вообще, рот — на замок. До завтра, Верунчик!

Он положил трубку. Перекурил, потом пригласил к себе адмиралов Галлера и Алафузова.

— Я только что прибыл из Ставки, — сказал нарком. — Ситуация под Москвой обострилась. Мною получено указание ГКО временно эвакуировать Наркомат Военно-морского флота. — Он взглянул на Галлера. — Вы, Лев Михайлович, останетесь тут со мной и возглавите оперативную группу наркомата, а вы, Владимир Антонович, уедете в Куйбышев, где организуете работу Главного морского штаба и управлений.

— Я готов, Николай Герасимович, — ответил Алафузов.

В жаркие дни июля, когда на всех фронтах шли ожесточенные бои, Кузнецов поручил Галлеру оборудовать резервный узел связи ВМФ. Галлер блестяще выполнил это задание. Для этой цели он использовал сетевой заградитель «Исеть», базировавшийся на Волге. Сейчас этот корабль стоял у причала в Куйбышеве, связь с пилотами по телеграфной связи и по радио была установлена, проведены пробные сеансы связи с Полярным, Ленинградом, Севастополем и Архангельском. Об этом Галлер и напомнил Кузнецову.

— Тогда в дорогу, Владимир Антонович. А вы, Лев Михайлович, со своей оперативной группой размещайтесь в доме на Скаковой аллее. Там у нас надежный узел связи…

Ставка и Генштаб всемерно укрепляли войсками и боевой техникой оборону Москвы. Николай Герасимович размышлял над планом эвакуации наркомата, когда ему позвонил заместитель начальника Генштаба генерал Василевский и спросил, как идет работа по формированию двадцати пяти морских стрелковых бригад для обороны столицы.

— Пока проблем нет, все идет строго по плану, — ответил нарком.

— Хорошо, Николай Герасимович, — отозвалась трубка. — С утра зайдите ко мне в Генштаб.

Кузнецов сказал Василевскому, что «проблем нет», однако ему пришлось столкнуться с теми, кто в Главморштабе был против того, чтобы брать в морские бригады моряков с кораблей. И что удивительно, к ним примкнул и адмирал Галлер.

— Мы оголяем боевые корабли и тем самым понижаем их боеготовность, — заявил он наркому. — А первоклассных специалистов, как вы знаете, у нас и так недостает. Тех же минеров, торпедистов, радистов, электриков… А готовить профессионалов из молодых краснофлотцев — дело не одного месяца и весьма сложное.

— Я, Лев Михайлович, не хуже вас знаю, что хорошо для кораблей, а что плохо. Но надо смотреть в корень, а не рассуждать подобно кисейной барышне, — резко ответил нарком.

Обычно добродушное лицо Галлера словно окаменело.

— Я с вами не согласен! — запальчиво возразил он, сверкнув глазами. — Вы ищете легкую дорогу, вы… — Он запнулся.

— А я с вами не согласен! — необычно грубо произнес Кузнецов. И с ожесточением добавил: — Я — нарком флота и прошу об этом не забывать. Надо выполнять приказы, а не дискутировать!..

Какое-то время оба молчали. Взглянув на своего заместителя, Кузнецов понял, что обидел его. Галлер был опечален.

— Иначе поступить я не мог, — вновь заговорил нарком. — Над столицей нависла смертельная опасность. Ставка, лично товарищ Сталин принимают все меры, чтобы не дать врагу ворваться в город. И если надо будет, мы заберем моряков со всех кораблей и бросим на защиту столицы! Но пока Ставка просит направить под Москву двадцать пять морских бригад. А с кораблей, как вам известно, мы берем лишь добровольцев. Эти люди наверняка будут сражаться с врагом до последней капли крови. Фактор весьма немаловажный. — Кузнецов сделал паузу. — Теперь, Лев Михайлович, о легкой дороге, о которой вы упомянули. Да, вы отдали флоту всего себя без остатка, и я преклоняюсь перед вами. Вы прошли на море весьма суровую школу, и среди высших флотских чинов равных вам, пожалуй, нет. Но хочу подчеркнуть другое. Для себя я никогда не выбирал легкой дороги на море и вашего упрека не заслуживаю…

Галлер ответил не сразу: то ли про себя анализировал действия наркома, то ли растерялся и не знал, как ему поступить, ибо Кузнецов был прав и каждое его слово горячим свинцом жгло душу. Наконец он вскинул брови и прямо взглянул на Кузнецова.

— Я погорячился, Николай Герасимович, прошу меня извинить!

Кузнецов, словно не слыша его, спокойно сказал:

— Торопитесь, Лев Михайлович, мне нужна справка, какие корабли и сколько выделили моряков в морские бригады. Если командиры где-то допустили перебор в добровольцах, прошу их поправить. На море ведь тоже идет война, и немалая.

— Есть, будет сделано! — Глаза у Галлера повеселели, и весь он будто преобразился.

Главморштаб отобрал с флотов до 40 тысяч краснофлотцев, которые должны были стать костяком ударных формирований. Кузнецов строго контролировал выполнение требования ГКО.

Поздно вечером в Москву вернулся адмирал Исаков. Когда он вошел в кабинет наркома, тот поднял голову.

— Иван Степанович? — Кузнецов пошел ему навстречу. — Ну, здравствуй, дружище! — Нарком крепко пожал ему руку. — Значит, нашему полку прибыло?

— Да вот… — смутился Исаков. — Как-то неловко получается: состою на должности начальника Главморштаба, а сижу в Ленинграде. Хорошо, что отозвали… Что, мой заместитель Алафузов в Куйбышеве?

— Там, Иван Степанович. Я сам на днях оттуда вернулся. Занимался размещением штаба, оборудованием командного пункта Наркомата. Ну а ты как жил в Питере?..

— С главкомом маршалом Ворошиловым я сработался быстро, установил с ним деловой контакт, и он меня понимал, — начал Исаков. — А когда его сменил генерал армии Жуков, мне приходилось туго. Жуков крутой, не терпит никаких возражений. Как зыркнет на тебя, аж пот прошибает. Правда, ко мне он претензий не имел, если не считать эпизода с начальником штаба Ладожской военной флотилии Боголеповым.

— Как случилось, что Боголепов попал под трибунал? — спросил нарком, не посвященный в детали происшедшего. — Я пытался кое-что узнать у маршала Шапошникова, но Борис Михайлович намекнул, что этим делом занимались Сталин и Берия.

— Трагедию с Боголеповым я и сейчас все еще переживаю, — признался Исаков. — Есть в этом и моя вина. Вы же сами знаете, что Виктор Платонович отчаянный и храбрый человек. Я узнал его еще в двадцать третьем году, когда он был начальником оперативного отдела штаба флота, а я — начальником Южного отделения службы наблюдения и связи Черного моря…

Кузнецов и сам хорошо знал Боголепова. Перед войной он предложил ему разработать перспективный план развития военно-морского оружия и техники на ближайшие 10–15 лет (Боголепов был в ту пору начальником кафедры тактики Военно-морской академии). Но война помешала ему осуществить задуманное, хотя план развития оружия и техники был хорош.

— Когда немцы захватили Шлиссельбург, — продолжал рассказывать Исаков, — и вышли к Ладожскому озеру, окружение Ленинграда было завершено. Жуков вызвал меня к себе и спросил, кто возглавляет Ладожскую военную флотилию. Я ответил, что временно начальник штаба флотилии капитан 1-го ранга Боголепов. Я отметил, что он доброволец, сам попросился на фронт. Словом, человек он надежный…

Что же сделал генерал армии Жуков? Он подошел к столу, на котором лежала большая карта и, глядя на меня, произнес:

— Приказываю: кораблям Ладожской флотилии высадить в районе Шлиссельбурга тактические десанты с задачей овладеть городом и наступать вот сюда, — Жуков ткнул указкой в берег, — в Юго-Восточном направлении, чтобы соединиться с нашими войсками в районе Синявино. Лично передайте это мое приказание врио командующему флотилией.

— Когда надо высадить десанты? — спросил я.

— Даю вам на подготовку две недели!

— Мало времени, Георгий Константинович, — возразил я. — А в этом деле спешка только вредит.

— Ни дня больше, моряк! — воскликнул Жуков. — Пусть уложится ваш Боголепов в этот срок, — отрезал он, давая понять, что разговор закончен.

Боголепов волновался, хотя с присущей ему настойчивостью взялся за подготовку десантов. В их составе был разношерстный народ: бойцы НКВД, краснофлотцы, разведчики-балтийцы, курсанты, пограничники… В конце сентября были высажены три тактических десанта, их прикрывали две канонерские лодки. Но «юнкерсы» нанесли по десантам ощутимые удары, немецкая артиллерия вела по морякам бешеный огонь. Десантники понесли большие потери и, естественно, Шлиссельбург так и не взяли.

Жуков был вне себя, казалось, он разразится бранью.

— А ты хвалил этого Боголепова: доброволец, подал рапорт направить его на фронт… А что ему там делать, если не сумел должным образом подготовить и выполнить важнейшую операцию? — Затем, нахмурившись, строго и категорически добавил: — Отдать Боголепова под суд военного трибунала!

Я был потрясен этим, пытался убедить Жукова, что на подготовку десантов он дал мало времени, с воздуха высадку десанта нечем было прикрыть, но командующий фронтом был неумолим — судить Боголепова! Решением трибунала тот был приговорен к нескольким годам заключения, потом заменили отправкой на фронт.

— Вот как все это произошло, — заключил свой рассказ Исаков.

(Капитан 1-го ранга Боголепов вернулся с фронта в конце декабря сорок первого, а в январе сорок второго нарком ВМФ вызвал его в Москву и дал задание срочно написать наставление по охране военно-морских баз.

— Я готов это сделать, тем более что опыт есть. Таллин, Одесса, а теперь вот сражается и Севастополь.

— Советую вам побывать там, моряки-черноморцы уже отбили три вражеских натиска на город. И держатся! Поговорите с контр-адмиралом Жуковым, героем обороны Одессы, другими товарищами. Они расскажут вам немало интересного. Важно также учесть и опыт Балтики. Там вы сами воевали, лучше знаете обстановку.

— Когда я могу убыть в Севастополь?

— Завтра туда летит самолет с работниками Главморштаба, с ними и отправляйтесь. В конце марта труд положить мне на стол! Добро?.. — А.З.)

Нарком ввел Исакова в курс дела, сказал, что ему надлежит также заниматься формированием морских бригад, взять под свой контроль союзные конвои, которые идут в наши северные порты.

— Кажется, и под Москвой скоро вовсю закрутится свинцовая метель. — Кузнецов угрюмо сжал губы и тут же разжал их. — Под Ленинградом у немцев ничего не вышло, теперь, видно, хотят взять реванш под столицей. Плохи дела и в Крыму…

18 октября 11-я армия Манштейна{Манштейн Эрих фон Левински (1887–1973) — нацистский военный преступник, генерал-фельдмаршал, с 1941 г. командовал 11-й армией в Крыму, в 1942 г. руководил немецко-фашистскими войсками под Ленинградом.} и румынский горный корпус, начав наступление, потеснили части 51-й Отдельной армии генерала Кузнецова. Не смогла противостоять врагу и Приморская армия генерала Петрова, ослабленная боями в Одессе. Немцы прорвали Ишуньские позиции и устремились на Саки и Бахчисарай, чтобы отрезать пути нашим войскам, отступающим на Севастополь и Алушту, и оседлать шоссе на Керчь.

Зазвонила «кремлевка». Кузнецов снял трубку.

— Слушаю вас, Борис Михайлович!.. Да, адмирал Исаков прибыл, мне теперь будет легче. Пошлю его в Куйбышев, а сам останусь с Галлером… Не скрою, настроение у меня скверное. На фронтах и на флотах не то, что хотелось бы иметь. Как Левченко?.. Странно, однако, что Верховный ничего мне не сказал. Спасибо за информацию. — Нарком, положив трубку, объявил: — Ставка создала командование войск Крыма с целью объединения действий сухопутных войск и Черноморского флота. Как думаете, кто назначен ими командовать? Левченко! Я рад, что растут мои адмиралы, но не поздно ли?..

В столице всю ночь валил снег, перед окном кабинета наркома — гора снега. Серебрится на утреннем солнце, слепит глаза. Николай Герасимович мысленно перенесся в Полярный, главную базу Северного флота, где не раз бывал и где Головко сетовал на нехватку кораблей и подводных лодок. Николай Герасимович услышал чьи-то шаги и обернулся. Это был Галлер.

— Проходи, Лев Михайлович! — Нарком качнул головой. — Садись. Скажи, как продвигается дело с тралами?

Галлер сел. Он был чисто выбрит, усы подстрижены.

— Тралы будут, — заявил он, — прошу в этом не сомневаться. Кажется, я вас еще не подводил. Смею уверить, что дело оказалось куда сложнее, чем мы предполагали. Ученые и то ломают головы… — Он кашлянул, коснувшись рукой живота. — Вчера чем-то отравился, должно быть, консервами, и всю ночь не спал. Температурил. Хотел бы съездить в госпиталь, промыть желудок, если разрешите.

— Поезжайте, Лев Михайлович, на моей машине, она у подъезда.

Тихо в кабинете; слышно, как тикают корабельные часы. Николай Герасимович сел на диван, достал из кармана кителя записку, которую ему передал летчик, вернувшийся ночью самолетом из Куйбышева. Жена успела черкнуть несколько строк: «Коленька, милый, у нас все хорошо. Добрались и устроились прекрасно. Дети чувствуют себя нормально. Ну а мне сам Бог велел скучать. Побереги себя. Буду звонить. Твоя Вера — надежда и любовь».

«Сам ей завтра позвоню», — решил он.


15 октября 1941 года. Полярный.

Рано утром подводная лодка из губы Оленья вышла на позицию в район Петсамо. Долго шли в надводном положении. Над водой висел туман, казалось, море дымило. Погода плохая, но она была на руку подводникам: вражеские самолеты не могли летать в этот день. При подходе к Варангер-фьорду погрузились. В центральном посту оживление, но каждый краснофлотец был на своем месте и нес вахту. Перед выходом в море комбриг контр-адмирал Коровин попросил командира лодки Климова попытаться проникнуть в порт Линахамари — там наверняка будут вражеские суда и корабли.

— Сможешь прорваться в порт? — спросил адмирал.

— Попытаюсь…

И вот теперь Климов вел лодку в гавань. Шли на глубине тридцать метров. Штурман капитан-лейтенант Васин доложил, что лодка находится неподалеку от причала. Командир поднял перископ и осмотрелся. У ближнего причала стояли два больших транспорта, как раз шла погрузка. «По ним и шарахну торпедами!» — решил Федор. Эту мысль он высказал старпому Борисову. Тот напружинился.

— Рискованно, Федор Максимович! А вдруг появятся корабли охранения — тогда нам из гавани живыми не уйти…

— Без риска успеха не добиться! — усмехнулся Климов.

— Ну что ж, рискнем! — повел плечом старпом и попросил у командира разрешения взглянуть в перископ.

Тот молча кивнул. Борисов приник к окулярам и четко увидел в линзах два больших судна.

— Грузят, по-моему, никель, — молвил он, глядя на Климова.

Потом все было для Климова как во сне. Лодка дерзко атаковала транспорты, выпустив по ним две торпеды, и сразу же погрузилась на глубину. Мощные взрывы донеслись в центральный пост. Климов приказал всплыть под перископ. Транспорт, объятый пламенем, тонул, второй тоже горел, но был еще на воде.

— Неплохо, а? — улыбнулся Климов, посмотрев на старпома.

Его голос заглушил доклад акустика: по курсу шум винтов надводного корабля! А через несколько секунд неподалеку от лодки стали взрываться глубинные бомбы. Климов, не растерявшись, повел корабль на выход из гавани. Кажется, прорвались. И вдруг лодка задрожала, как в приступе лихорадки, ее отбросило чуть назад, старпом едва не упал, ухватившись за тумбу перископа.

— Что это, командир? — только и спросил Борисов.

— Лодка попала в противолодочную есть и запуталась в ее ячейках, — ответил Климов.

Он делал отчаянные попытки вырваться из западни, но лодку словно зажал огромный капкан. Тогда Климов дал ход назад и сразу почувствовал, как корабль стал легкоуправляемым.

— Мы вырвались из сети! — возбужденно крикнул командир. — Сейчас мы поднырнем под нее и уйдем…

Лодка погрузилась, но едва повернула вправо, как встретила упругое сопротивление. Тогда Климов снова отработал задний ход, и лодка вышла из ловушки. Хорошо, что над лодкой не появились вражеские корабли, не то они забросали бы ее глубинными бомбами…

Лодка вернулась в Полярный глубокой ночью. Комбриг встретил экипаж на пирсе. Небо было чистое, лишь на западе все еще оставались островки бурых туч. Ярко светила луна, вода в бухте серебрилась, казалось, что кто-то разлил ртуть.

— Как прошел поход? — спросил Коровин.

— В порту Линахамари двумя торпедами мы уничтожили два судна, которые стояли под погрузкой. Когда выходили под водой из бухты, попали в противолодочную сеть, — стараясь не выдать своего волнения, ответил Климов. — Нам, однако, удалось вырваться из железного капкана.

— Молодцы! — похвалил комбриг экипаж. — Сейчас всем отдыхать, а в десять утра вам, командир, старпому и штурману быть у меня на плавбазе. Я хочу знать обо всех деталях похода… — И, глядя Климову в лицо, добавил: — Рад за тебя, Федор Максимович, кажется, ты вышел в герои. Прорваться в Линахамари, где сплошь и рядом вражеские мины, — на такое и я бы, пожалуй, не сразу решился… Ладно, иди отдыхай.

Когда старпом и командир спустились в центральный пост, Климов сказал Борисову:

— Проверь торпедный отсек, там барахлит одна торпеда, а я пойду к себе. Что-то разболелась голова.

— Наверное, переволновался, когда нас терзала сеть.

— Может быть…

В каюте Климов выпил таблетку от головной боли и прилег на диван. Мысли его потекли в недавнее прошлое. Да, крепко его подвел этот лже-Астахов! Когда Климов после очередной встречи с ним прибыл на лодку, его вызвал к себе комбриг Коровин.

— Я просмотрел ваш отчет о торпедных стрельбах, — сказал он. — Две торпеды из трех поразили противника. Неплохо! Конечно, в боевой обстановке будет сложнее атаковать врага, но у вас это получится.

— Я тоже так думаю, — коротко отозвался Климов.

— Однако в скромности вам не откажешь, — усмехнулся комбриг. — Лучше скажите, кто вам дал фотокарточку отца?

— Астахов, штурман с «Ориона».

— Вчера утром я случайно увидел вас во дворе с каким-то человеком — не он ли? В черном плаще и в черных очках?

— Это он. Был у меня в гостях. До войны служил на лодке штурманским, электриком. Просит показать ему нашу лодку.

Коровин нахмурил брови:

— Нет уж, пусть любуется своим судном. У нас боевой корабль, а не музей.

— Я бы просил вас… — начал было Климов, но комбриг прервал его:

— Не будем дискутировать! — Он вынул из стола какие-то бумаги. — Хочу объявить вам задание на предстоящее учение. — Брови комбрига прыгнули к переносице. — Вашей лодке предстоит прорвать противолодочную оборону противника и атаковать головной корабль конвоя. Задача не из легких, но она вам по плечу.

— Я готов! — коротко бросил Климов. — Вас что-то смущает?

— Не буду я лукавить — на вашей лодке в море идет комфлот. Так что не я, а он даст вам оценку. Вас это смущает?

— Нет! — Климов улыбнулся. — Тут уж я постараюсь…

— Ну-ну… — только и произнес комбриг.

А через час лодка уже выходила из бухты в море. Климов стоял на ходовом мостике, и в его голове появились тревожные мысли: «Коровин не разрешил мне показать лодку Астахову. Как же теперь быть?..»

Под утро лодка вернулась с моря, и Климов был доволен, что экипаж выполнил свою задачу. Но то, что командующий флотом похвалил его, не прибавило ему настроения — в голове вертелся тот самый Астахов, после знакомства с которым у Климова пошла беспокойная жизнь. Не проходило и дня, чтобы Федор не думал о своем отце…

Климов поспешил в столовую на ужин. Когда проходил мимо дежурного по бригаде, тот сказал ему:

— Вам звонят из города, Федор Максимович, возьмите трубку!

«Не Астахов ли?» — пронеслось в голове Климова. Но сомнения рассеялись, когда на другом конце провода раздался голос капитана 1-го ранга Коровина:

— Федор Максимович, фамилия штурмана с «Ориона» Астахов? У меня на лодке, помнится, был штурманский электрик с такой фамилией.

— Так это он и есть, — подтвердил Климов.

— Это несколько меняет дело. Можете показать ему свою лодку, пусть приходит. У него, видно, что-то вроде ностальгии по прошлому. Пусть поглядит, пройдется по отсекам…

— Он будет очень рад, ваш бывший краснофлотец, — едва не воскликнул Климов. — Я доложу вам, как только приведу его на лодку. Он также будет рад увидеться со своим бывшим командиром…

И надо же, словно по заказу, Астахов позвонил Климову домой.

— У меня все в порядке, — пробасил он в трубку. — А как там вы?

— Федор Сергеевич, есть возможность показать вам мое хозяйство, — ответил Климов. — Получил «добро» от своего начальства, так что приезжайте завтра к десяти утра. Позже сделать это будет труднее: мы надолго уходим в море!

С минуту штурман молчал, словно растерялся. Наконец он подал голос:

— Вы человек слова. До встречи!..

Едва Федор положил трубку, как Дарья спросила, кто звонил. Он пояснил: тот, кто принес ему фотокарточку отца. И вдруг, сам того не желая, выпалил:

— А знаешь, Дарьюшка, мой отец жив! Да-да, в бою он не погиб, а был лишь ранен.

Лицо у Дарьи окаменело.

— Что ты сказал?

— Отец мой жив! — И, понизив голос, Федор добавил: — Извини, что раньше не мог сказать тебе об этом. Я даже письмо отцу с Астаховым посылал, и Астахов привез мне ответ. Хочешь прочесть?

— Выходит, — глухо молвила жена, — в финскую войну твой отец был ранен и попал в плен — так, да?

— К сожалению, так… — с трудом выдавил Федор.

Дарья помолчала, напряженно размышляя, потом подняла на мужа глаза.

— Ты хочешь увидеть его?

— Конечно! Все же отец…

Дарья сказала, что надо посоветоваться с Коровиным, он что-то придумает, возможно, и отпуск предоставит. Причина ведь уважительная!

— Где он теперь, твой отец?

— В Норвегии, есть такой городок Тронхейм…

Утром пришел Астахов, и оба сразу же направились на причал, где стояли подводные лодки. Дежурный по контрольно-пропускному пункту нашел в книге приказаний фамилию Астахова Федора Сергеевича и сказал Климову, что все в порядке, на штурмана заказан пропуск.

Они вошли на территорию городка подводников. Климов увидел Коровина, он стоял возле плавбазы и о чем-то беседовал с флаг-штурманом Лецким. Климов представил ему Астахова.

— Значит, вы тоже служили на подводной лодке? — спросил Коровин.

— Да, а теперь я в запасе, — улыбнулся штурман. — Вот попросил Федора Максимовича показать мне лодку. Соскучился я по кораблю.

— Мне понятны ваши чувства, — неопределенно проговорил комбриг. — Если желаете, можем взять вас и в море.

— Нет-нет, морем я сыт по горло, — смутился Астахов. — На судах я исходил немало морей и океанов. Скоро снова отправимся в рейс. Нам ведь тоже нелегко приходится.

— Понимаю вас и сочувствую, — живо отозвался Коровин и посмотрел на Климова. — Ведите гостя на лодку.

Субмарина слегка покачивалась на прибойной зыби. Старпом встретил командира рапортом. Из его доклада Астахов понял, что экипаж лодки занимается проворачиванием механизмов и оружия на боевых постах. «Это хорошо, посмотрю, как действуют моряки», — подумал штурман. Они спустились в лодку, и он спросил Климова:

— Кто этот капитан 1-го ранга, который интересовался, где я служил?

— Это и есть Коровин, бывший ваш командир лодки.

Астахов настолько растерялся, что едва не споткнулся о последнюю ступеньку трапа, прежде чем встать на палубу.

— Я не узнал его. Здорово же он изменился, поседел…

В нейтральном отсеке Астахов спросил, можно ли ему снять плащ.

— У вас тут жарковато…

— Пожалуйста, будьте как дома! — весело молвил Климов.

На Астахове был черный, с иголочки костюм, который подчеркивал белизну его худощавого лица.

— Яков Сергеевич, — окликнул командир старпома, — проведите гостя по отсекам и каютам, пусть посмотрит наш дом.

Старпом на секунду замешкался, потом спросил:

— И в торпедный отсек провести?

— Туда в первую очередь. Федор Сергеевич свой человек, он тоже плавал на лодке.

Астахов неторопливо, с интересом разглядывал лодку, то и дело приговаривая: «Вот это техника!» Старпом изредка поддакивал — не любил он, когда на лодке находились посторонние люди. В торпедном отсеке гость долго разглядывал новую торпеду на стеллаже, гладил ее блестящий бок ладонями. «Это и есть экспериментальная торпеда, которую они испытали», — догадался штурман. А вслух сказал:

— Таких торпед у нас тогда не было…

Наконец гость обошел всю лодку. Климов пригласил его в кают-компанию, угостил чаем.

— Ну как, понравился вам корабль? — спросил он.

— Очень! — Глаза Астахова блеснули. — Жаль, что при мне такой техники еще не было. То, что увидел, меня поразило. Теперь я ваш должник, Федор Максимович! — И неожиданно он добавил: — У меня для вас есть сюрприз… — Штурман поставил на стол пустой стакан. — Пойдемте к вам домой…

Они поднялись на второй этаж, вошли в квартиру. Дарья была на работе, сын Петр в школе, и им никто не мешал. Астахов тут же, не дожидаясь приглашения, сел на диван.

— Вам отец не все написал, он сотрудничал с фашистами! — вдруг сказал штурман.

Климов вскочил с места, в сердцах ударил по столу кулаком.

— Вы лжете, Астахов! Я вам не верю!.. — И, тяжело задышав, снова сел.

А штурман чужим, незнакомым голосом продолжал:

— Я понимаю, вам тяжело в это поверить. К тому же это может повлиять на вашу службу. Вы командир подводной лодки, и если чекисты узнают подробности о вашем отце, вашей карьере придет конец. — Астахов намеренно сделал паузу. — Я очень сожалею, но фашистам удалось с помощью пыток сломить его волю, и он развязал язык. Все, что знал о кораблях и подводных лодках Северного флота, он рассказал им.

— Значит, по-вашему, предал? — Спазм перехватил горло Климова.

— У него не было иного выхода, и он очень хотел жить…

— Замолчите! — вне себя закричал Климов и судорожно стиснул руку Астахова. — Все равно я вам не верю, пока не увижу отца!

В душе Климова будто что-то надломилось. Чего он боялся, то и случилось. Вот и открылась причина того, почему все это время отец молчал.

— Но почему он скрыл это в своем письме?

— Не будьте наивным, — усмехнулся Астахов. — Самому себе всегда тяжело выносить приговор. И потом, в глазах сына, который пошел по его стопам, отец хочет остаться честным и чистым. Впрочем, — продолжал штурман, — юридически вы не отвечаете за его поступки. Еще Сталин сказал, что сын не отвечает за отца. Моральный фактор — другое дело. — Он умолк.

— Что же теперь делать? — наконец произнес Климов.

— Вот это уже другой разговор, Федор Максимович. — Астахов оживился, глаза у него заблестели. — Вам надо успокоиться и не переживать о том, что сделал ваш отец. У каждого в жизни свое. У вас в бригаде не один вы командир подводной лодки, верно? А кому доверили испытать новейшую самонаводящуюся на цель торпеду? Вам, Федор Максимович.

«Он уже и об этом знает, — невесело подумал Климов. — Кто ему сказал? Не старпом ли Борисов, когда сопровождал его на лодке?»

— Верно, мне доверили, и я сделал все, что требовалось, — сказал Климов. — Не зря же меня наградили орденом…

— Не торпеда меня интересует, — заявил Астахов. — Я хочу помочь вашему отцу встретиться с вами, его сыном. Но как это сделать, я пока не знаю. Вот если бы вам дали отпуск, за это время мы бы с вами что-то придумали. Ведь ходят же за рубеж из Мурманска торговые суда…

— Укрыться на транспорте «Орион»? — спросил Климов.

— Сам еще не знаю… Может, вам легче поехать в Норвегию туристом на неделю? — Астахов помолчал. — Я тороплюсь… Приеду через неделю, и все в деталях обговорим. Кстати, вас и ваших коллег не беспокоит тот факт, что Норвегию оккупировали гитлеровцы? Экипаж «Ориона» очень волнуется: вдруг они посягнут на Советский Союз?

— Если посягнут, то получат сполна! — усмехнулся Климов. — Финны получили по заслугам, и Гитлер получит… — Федор задумался. — Я напишу еще одно письмо отцу. Вы передадите ему?

— А как же! — воскликнул Астахов. — Ваша просьба для меня свята. Только не пишите ему о том, что его сломили пытки. Ни к чему это. У каждого своя судьба. Когда встретитесь с ним, он все вам выложит как на духу…

— Хорошо бы повидаться с батей, — грустно произнес Климов. — Ради этого я на все пойду…

— Федор, я тебя понял, — перешел на «ты» штурман. — Буду думать…

Ушел в ночь Астахов, а в душе Климова бушевала буря. Его отец — предатель? Нет, тут что-то не так. А если штурман все это придумал? И потом, ради чего он так старается? Говорит, что ему жаль моего отца, что как моряк хочет ему помочь… Странно, однако.

После мучительных раздумий, уже перед самым выходом в море на дозорную службу, Климов решил зайти к комбригу. Коровин был в кабинете один.

— Заходи, Федор Максимович, что у тебя? — добродушно молвил он.

— Я хочу вам сказать… — Климов умолк, подбирая нужные слова. — Штурман с «Ориона» Астахов не тот человек, за которого себя выдает. Он заявил мне, что мой отец — предатель… Неужели это правда, Евгении Аронович? — Голос у командира лодки дрогнул, глаза повлажнели, он даже побледнел. Казалось, он вот-вот заплачет.

— Вот что, Климов. Тебе надо выходить в море на боевую службу, и волноваться грех, — мягко сказал комбриг. — Вернешься и тогда зайдешь ко мне…


В этот раз дозор был не из легких. Море штормило, и лодку бросало из стороны в сторону, приходилось чаще обычного уходить на глубину. Но все обошлось. Капитан-лейтенант Климов был доволен. Ему не терпелось, чтобы лодка скорее причалила к пирсу. А вот уже подали сходню, и он торопливо сошел на берег. И тут к нему подошел дежурный по бригаде.

— Вас вызывает к себе комбриг! — сказал он.

«Зачем? — подумал Федор. — Ведь о том, что экипаж выполнил задачу, я доложил ему по радио! Значит, что-то другое…»

— Прибыл по вашему приказанию! — доложил Климов, едва вошел в каюту комбрига.

— Вас дожидается один человек, — проговорил Коровин.

Только сейчас Федор увидел на его тужурке погоны контр-адмирала: пока он был в море, комбригу было присвоено воинское звание. Кузнецов хотел было поздравить его, но отчего-то стушевался. Между тем Коровин снял трубку телефона и куда-то позвонил.

— Петр Сергеевич, лодка вернулась с моря. Климов у меня в каюте на плавбазе. Так, ясно, жду вас…

Климов обеспокоенно подумал, кто такой Петр Сергеевич и зачем он вдруг ему понадобился.

В каюту вошел мужчина лет сорока пяти, в коричневом костюме, в шляпе, в правой руке у него был портфель.

— У вас тут холодно, Евгений Аронович, — улыбнулся незнакомец, садясь в кресло. — Вчера утром шел дождь, а через час повалил снег. Одним словом, Заполярье. В другой раз возьму с собой лыжи и отправлюсь с вами на охоту в тундру.

— Куда уж мне на охоту, если некогда даже сходить с женой в Дом флота, — усмехнулся Коровин, приветливо встретив гостя. Затем он кивнул на командира лодки. — Это Федор Максимович Климов, к вашим услугам.

Климов смотрел на Петра Сергеевича, стараясь вспомнить, где он его раньше видел. Это худощавое лицо, проницательные глаза, мягкая улыбка на тонких губах… Кажется, он был на одном из совещаний в штабе флота…

— Петр Сергеевич Поляков, полковник НКВД, — представил гостя Коровин.

Климов весь напрягся. Полковник вынул какие-то бумаги и положил их на стол.

— Федор Максимович, вам знаком этот человек? — Он протянул небольшую фотокарточку.

— Это Астахов, штурман с «Ориона». Товарищ адмирал, вы ведь тоже его видели? Перед выходом в море он был у меня на лодке.

— Был, Федор Максимович, я давал вам на это разрешение, — подтвердил контр-адмирал.

— Когда вы с ним познакомились и при каких обстоятельствах? — вновь задал вопрос полковник. — Только обо всем подробно, для нас это важно.

Климов рассказал о своем знакомстве с Астаховым. Он заметно волновался, повторял некоторые эпизоды, перескакивал с одного события на другое. Наконец вынужден был признаться, что очень нервничает.

— Астахов принес мне весть о том, что мой отец… жив! Эта новость настолько меня потрясла, что несколько дней я ходил сам не свой… Все, о чем поведал мне штурман с «Ориона», сплелось в один клубок, и я не сразу во всем разобрался. — Климов смутился, отчего на его лицо набежала тень. — Я все сказал. — Он так сжал пальцы, что они захрустели. — Нет, извините, не все. После того как Астахов побывал на лодке, он зашел ко мне домой, мы пили чай, потом он вдруг заявил, что мой отец — предатель! Боясь расстрела, он якобы начал работать на фашистов. Вы не можете себе представить, Петр Сергеевич, как я расстроился. А тут выход в море на учения. Что делать? Я пошел к комбригу и заявил, что Астахов не тот, за кого себя выдает. На душе сразу стало легче…

— Вы правильно поступили, но надо было сказать об этом раньше, — заметил полковник.

— Раньше не смог его раскусить…

Поляков поведал, что на «Орионе» действительно есть штурман Астахов Федор Сергеевич, в прошлом подводник. Помнит своего командира капитана 3-го ранга Коровина, ныне контр-адмирала.

— А этот ваш знакомый выдал себя за него. Подлинная его фамилия — Гельмут Шварц, он агент абвера.

Климов растерянно заморгал.

— Да, но флаг-штурман Лецкий говорил мне, что знает Астахова…

— Того знает, подлинного. А когда вы привели Астахова на лодку, Лецкий — он тогда стоял с Коровиным на причале — сказал нам, что это не тот Федор Астахов с «Ориона», а кто-то другой. — Полковник достал пачку фотографий. — Вот смотрите, Федор Максимович.

Климов удивился: на фотокарточках были засняты отсеки его подводной лодки, а торпедный отсек — крупным планом.

— Позвольте, кто это сделал? — На лбу Климова выступил пот.

— Астахов-Шварц, — усмехнулся Петр Сергеевич. — Помните, в центральном посту он попросил у вас разрешения снять плащ под тем предлогом, что в лодке жарко? Так вот в одну из пуговиц его костюма был вмонтирован миниатюрный фотоаппарат, и когда Астахов-Шварц ходил по отсекам, он все автоматически фиксировал. Кстати, — продолжал Поляков, — это мы попросили Евгения Ароновича разрешить Астахову-Шварцу побывать на лодке. Нам хотелось знать, чего он хочет на корабле. Догадывались, что его интересует экспериментальная торпеда, которую вы испытали. Он и заснял ее. Арестовали мы Астахова-Шварца в тот момент, когда после чаепития он вышел из вашей квартиры.

— Он очень спешил…

— А почему? — улыбнулся Поляков. — Собирался уйти в Норвегию на круизном судне вместе с туристами. У него были отличные документы. — Поляков выдержал паузу. — Могу еще добавить, что наши люди вели за ним постоянное наблюдение.

— Ничего этого я не знал, — признался Климов.

— Одного чекиста вы все-таки видели, — заметил Поляков. — Помните свое первое свидание с Астаховым-Шварцем? У причала к вам подошел мужчина в сером пальто и попросил закурить. Вы сунули ему в руки пачку «Казбека» и сказали: «Курите на здоровье!»

— Было такое, — покраснел Климов.

— Теперь о вашем отце, — продолжал Поляков. — Он действительно попал в плен раненый, финны вылечили его, и когда по соседству с ними в норвежском порту Тронхейм вовсю действовали немецкие агенты абвера, передали им вашего отца. Абвер дал задание своему агенту Шварцу войти к вам, его сыну, в доверие и сфотографировать или выкрасть данные о новом торпедном оружии. Вот так. Был у них и еще один расчет: если бы вы приехали в Тронхейм на встречу с отцом, попытаться уговорить вас остаться на Западе. Как же, командир советской подводной лодки, важная птица!

— А как же мой отец? Он работал в порту? — спросил Климов.

— Да, немцы выпустили его, а сами наблюдали за ним. Но когда ваш отец узнал, чего они хотят от него, он ночью бежал. Однако гитлеровцы с овчарками настигли его на мосту через реку неподалеку от леса. И ваш отец, чтобы не попасть им в лапы, бросился с моста в речку и угодил на камни. Разбился насмерть…

У Климова внутри что-то оборвалось, и так ему стало тяжело, что он попросил комбрига дать ему воды. Залпом выпил, и полегчало. А Поляков продолжал:

— Тут у нас есть один гость, хочу вас познакомить с ним.

«Я гостями уже сыт по горло!» — едва не крикнул Климов.

В каюту вошел мужчина невысокого роста, сероглазый, с копной черных волос.

— Федор Максимович, — Поляков кивнул на вошедшего, — это и есть Астахов Федор Сергеевич, штурман с «Ориона». Настоящий штурман, — добавил он.

— Рад познакомиться. — Климов подошел к Астахову и протянул ему руку. — Командир подводной лодки капитан-лейтенант Климов! — При этих словах губы у него дрогнули, но Астахов этого не заметил.

— Я вас знаю заочно, — мягко улыбнулся Астахов. — В газете читал о вас… Потом я был в Тронхейме и видел вашего отца, когда он был еще жив.

— Как вы там оказались? — спросил Климов.

— Заходили в порт на судне «Орион». А встретился с вашим отцом по просьбе товарища Полякова. Так надо было. Ваш отец очень обрадовался моему приходу, даже прослезился. Видно, вспомнилось ему пережитое, тот памятный бой и ранение в грудь… Когда уходил от него на свой «Орион», он взял мою руку в свою, произнес: «Если увидишь моего сына Федора, скажи ему всю правду. Честь свою я не замарал!..» — Астахов помолчал. — А через неделю после этого он трагически погиб. Умер, но в руки немцев не дался…

Ночь прошла как в тумане. Климов никак не мог прийти в себя после всего, что случилось, и, хотя полковник Поляков претензий ему не высказал, легче от этого не стало. Утром, уединившись в каюте, он написал рапорт на имя комбрига. Ему тяжко, до боли в груди, давалась каждая строка. Мысль о том, что он подвел Коровина, который так много для него сделал, мучила его, заставляла вновь и вновь осмысливать происшедшее. «Будь что будет, но кривить душой не стану», —решил Федор. Он подписал свой рапорт, и, одевшись, поспешил на плавбазу. Постучавшись, вошел в каюту.

— Товарищ адмирал, я принес вам рапорт. — Он отдал листок.

Коровин прочел. Суровое выражение промелькнуло в его глазах. Он отложил рапорт в сторону, взглянул на Климова из-под бровей.

— То, что признал свою вину, — момент положительный, но не главный. Меня обеспокоила та легкость, с какой ты затеял дело с этим Астаховым-Шварцем! Кому-кому, а командиру корабля следует быть более осмотрительным.

— Вы хотите меня наказать? — обреченно спросил Климов.

— За свои поступки надо иметь мужество отвечать! — повысил голос комбриг. — Мне очень жаль сознавать, что вы подвели меня. Успех с торпедой вскружил вам голову, у вас появились карьеристские замашки. — Он вынул из пачки папиросу и закурил. — Знаешь, Федор, в чем твоя главная ошибка? Ты зазнался!

«Похоже, моя учеба в академии накрылась…» — грустно подумал Климов.

— Я тебя с лейтенантов пестовал, — продолжал адмирал. — Твой отец просил сделать из тебя настоящего подводника. Кое-чему я тебя научил. Ты стал толковым командиром. А чем ты мне отплатил? Мне за тебя командующий флотом влепил выговор!

Наступила пауза. Климов ждал, что еще скажет комбриг. Тот долго молчал, наконец заговорил:

— Что теперь с тобой делать?

— Воля ваша, решайте.

— На учебу в академию ты не поедешь! — Комбриг подошел к Климову так близко, что в его глазах командир увидел холодный блеск. — Крепко ты меня подвел, Федор… Скажи, разве можно повторить чью-то судьбу? Нет, не повторишь! И чужую жизнь нельзя прожить, иначе это будет всего лишь подделка под жизнь. Подумай об этом, а теперь иди!..

Вот чем закончилась «дружба» капитан-лейтенанта Климова со лживым штурманом с «Ориона». «Прав комбриг, своей судьбою надо уметь распорядиться, — подумал Федор. — Хорошо еще, что удалось разоблачить Астахова и доложить о нем Коровину. Не сделай я этого, могло быть хуже… А сейчас идет война, и надо в борьбе с врагом доказать, на что ты способен». В каюту вошел старпом Борисов.

— Что делаешь, Федор? — спросил он.

— Размышляю… А что? — Климов поднялся с дивана.

— Слышал последние известия? Танки Гудериана наступают на Тулу. Я беспокоюсь за маму, как она там! Может, уехала к моей жене в Москву. Твоя семья от фронта далеко — в Саратове…

— А что, Тула — твой родной город? — спросил Климов. — Вот не знал! — Он помолчал. — Время обеденного отдыха закончилось. Что надо тебе сделать, Яков? На пятнадцать ноль-ноль меня требует к себе комбриг, видно, пойдем в море. А ты распорядись тут с погрузкой торпед на лодку. Их уже привезли…

Глава четвертая

— Где сейчас находится крейсер «Червона Украина», Лев Михайлович? — спросил Кузнецов, когда Галлер принес ему оперативную карту, чтобы было лучше понять обстановку под Севастополем.

Галлер ответил, что только вчера «Червона Украина» перебрасывала из Тендры морскую пехоту Дунайской военной флотилии.

— Началась ведь эвакуация гарнизона Тендровского боевого участка, — пояснил Галлер. — На карте я все пометил…

— Это мой любимый корабль, он мне ночью приснился, и видел я себя там молодым, — грустно произнес нарком.

— А я думал, что дороже крейсера «Аврора» для вас на флоте посудины нет.

Кузнецов улыбнулся.

— Чудной ты, Лев Михайлович! — уколол он Галлера. — «Аврора» — посудина? Ну ты, дружище, даешь! Это — легендарный корабль, сама история. Выстрел по Зимнему дворцу… Что, запамятовал, небось? Но я тогда на «Авроре» не служил и Зимний не штурмовал. И слава «Авроры» — это слава его экипажа, я к ней не причастен. Другое дело — «Червона Украина». Пять лет я стоял на командирском мостике крейсера, мне казалось, что с него я видел всю матушку Русь. Там мне был дорог каждый уголок, там поселилась моя юность. Да, затосковал я по крейсеру. Хочу побывать на нем. — И без всякого перехода неожиданно спросил: — Скажи, Лев Михайлович, а что на Азовской флотилии у контр-адмирала Горшкова? Есть от него донесения?

— Ночью поступила депеша… — Галлер зевнул. — Извините, Николай Герасимович, я лишь на рассвете чуток прикорнул. Так вот, о Горшкове. Сейчас, согласно вашему приказу, он формирует в составе Азовской военной флотилии укрепленный сектор береговой обороны, чтобы прикрыть юго-восточное побережье Азовского моря, от Ачуева до Азова, защищать его, а также содействовать частям Красной Армии. — Галлер подошел к карте и показал эти места.

Взгляд наркома скользнул по карте и застыл на Севастополе. До города — рукой подать… От этой мысли у него забилось сердце. Береговая батарея старшего лейтенанта Заики у деревни Николаевка отражает атаку немецких танков бригады Циглера из 54-го армейского корпуса, и, как подчеркнул Галлер, люди упорно держат оборону.

— Что, так близко немцы подошли к городу? — встрепенулся нарком.

— Да нет, Николай Герасимович, это в деревню прорвались танки, но бойцы остановили их, — пояснил Галлер. — Начштаба Елисеев уверен, что враг ужесточит свои атаки. Пришлось ему послать туда эсминец «Бодрый», чтобы своим артогнем поддержал батарейцев.

Пора, однако, идти в Ставку. Кузнецов подошел к вешалке и снял шинель. Галлер предложил ему взять с собой папку с последними донесениями с флотов, но нарком отказался.

— Я и так все помню. Эти донесения у меня вот тут сидят. — И он ткнул себя в грудь.

В кабинете Верховного находился заместитель председателя ГКО Микоян. Нарком поздоровался с Верховным, потом — с Микояном. Анастас Иванович пожал ему руку и, улыбаясь в усы, спросил:

— Комфлоту Головко звонить не собираетесь?

— Собираюсь, но вечером. А что?

— Передайте ему, пожалуйста, что на Север мы пошлем Папанина. Ему, как начальнику Главсевморпути и уполномоченному ГКО по перевозкам на Севере, придется со своим штабом обосноваться в Мурманске, и если потребуется помощь, командующий, Военный совет флота должны оказать ему помощь…

Слушая Микояна, Кузнецов вдруг подумал: почему об этом ему говорит не Сталин, а Микоян? Нарком, бывая в Ставке, воочию убедился, что, как правило, всегда первым выступал Верховный, а уж потом другие члены ГКО, члены Ставки или члены Политбюро. Исключение составлял лишь генерал армии Жуков. Словно догадавшись о его мыслях, Сталин сказал:

— Анастас Иванович будет курировать перевозки на Севере. А вам, товарищ Кузнецов, надлежит срочно вылететь в Архангельск.

— Готов хоть сейчас. — Нарком встал. — Правда, я собирался, с вашего разрешения, убыть в Севастополь. Там сейчас море от огня кипит.

— Октябрьский вернулся в Севастополь? — спросил Сталин.

— Он вчера на корабле вышел из Поти и будет на месте дня через два. — Нарком умолк, ожидая, что еще скажет Сталин. Но тот молчал. Пауза затянулась.

— Немцы рвутся к Севастополю, — наконец заговорил Верховный. — Там сражаются уже две наших армии, возможно, им удастся остановить врага.

Кузнецов сообщил: сегодня артбатарея, что находится у деревни Николаевка, открыла огонь по колонне немецких танков и задержала их.

— Фактически началась оборона города, товарищ Сталин. Потому-то я и собрался поехать.

— Там находятся ваши заместители адмирал Левченко и начальник Главпура ВМФ генерал Рогов. Вы что, хотите отправить на юг все свое руководство? — На лице Верховного вспыхнула недобрая улыбка. — А кто будет оборонять Москву?

Дверь открылась, и в кабинет вошел Поскребышев.

— Товарищ Сталин, извините, только сейчас позвонил командующий Брянским фронтом генерал Еременко. Наступление войск Гудериана под Тулой отбито. Немцы понесли большие потери…

Лицо Сталина просияло.

— Ну вот, а Гудериан рассчитывал с ходу захватить Тулу, так же как он с ходу взял Орел. Не вышло! Передайте товарищу Еременко, чтобы через час позвонил мне. — Он повернулся к Кузнецову. — Так о чем был разговор?

— О моей поездке в Севастополь…

— Нет, — сердито возразил Верховный, — отправитесь в Архангельск. Туда уже пошли первые транспорты союзников с грузами для Красной Армии. Готов ли порт принять их и разгрузить? Есть ли причалы, достаточно ли кранов? Подумайте с комфлотом Головко и над тем, какие силы еще надо выделить для охраны конвоев. Ни один транспорт союзников не должен пострадать!

— Сегодня же вылечу…

В Архангельск Кузнецов прибыл под вечер. Дул свежий ветер, мела поземка. Наркома встретили командующий Северным флотом адмирал Головко и командующий Беломорской военной флотилией вице-адмирал Степанов, недавно сменивший на этом посту адмирала Долинина.

— У вас тут уже зима?

— Снег выпал давно, по ночам небольшие морозы, — улыбнулся Степанов.

Нарком ВМФ хорошо знал его. Георгий Андреевич в чине лейтенанта служил в царском флоте, а перед войной возглавил Военно-морскую академию. По просьбе Степанова Николай Герасимович назначил его в действующую флотилию. «Хочу воевать, товарищ нарком, сражаться на море с фашистами!»

— Ну как, Георгий Андреевич, свыклись с новой должностью? — спросил Кузнецов, когда они прибыли в штаб флотилии.

— Привык, Николай Герасимович, хотя чего скрывать, еще не все у меня получается. Иногда Арсений Григорьевич меня журит.

— А меня вот кто песочит. — Головко добродушно кивнул на наркома.

— И надо мной есть начальство, — усмехнулся Кузнецов.

— Как там Москва? — спросил Головко. — Ее ведь обороняют и военные моряки?

Нарком ответил, что Главному морскому штабу удалось сформировать пять морских и одну стрелковую бригады и Отдельный отряд моряков. А еще раньше, в период боев на дальних подступах к столице, по приказу Государственного Комитета Обороны была создана Особая артиллерийская группа ВМФ — два артдивизиона из пяти батарей. Трагически сложилась их судьба. В районе Вязьмы все они погибли, уничтожив не один десяток немецких танков. Потом, когда кончились снаряды, моряки взорвали орудия.

— Да, Москва… — Кузнецов задумчиво склонил голову. — Тяжко ей, ее боль проходит через наши сердца. И все же я верю, что она выстоит.

— А Сталин в Москве? — спросил Степанов. — Прошел слух, что он уехал в Куйбышев.

— Это утка, Георгий Андреевич. — Кузнецов достал папиросы «Казбек» и закурил. — Было официально объявлено, что товарищ Сталин находится в Москве, в Кремле, и это успокаивающе подействовало на армию и население столицы. — После паузы нарком добавил: — Арсений Григорьевич, мне надо все знать о союзных конвоях. Как охраняют их наши корабли в своей операционной зоне, то есть до острова Медвежий. Как принимают в порту, все ли имеется для разгрузки судов…

В кабинет, постучавшись, вошел дежурный штаба флотилии.

— Товарищ народный комиссар, вам срочная радиограмма от адмирала Исакова! — отрапортовал он.

Кузнецов прочел текст, ощущая легкое волнение. Исаков информировал его, что Военный совет Черноморского флота предлагает перевести все корабли в порты Кавказского побережья. Однако он, Исаков, считает, что их надо оставить в Севастополе, чтобы своим артогнем они поддерживали сухопутные войска. А вот большую часть подводных лодок и вспомогательные суда, ненужные для обороны города, следует перевести на Кавказ. «Прошу вас утвердить эти предложения для дачи указаний Военному совету Черноморского флота».

Кузнецов тут же связался по телефону с Исаковым и распорядился передать комфлоту Октябрьскому: артиллерийские корабли оставить в главной базе, а подводным лодкам уходить.

— Все ясно, Иван Степанович? — спросил нарком, прижав трубку к уху. — Что-что, я не понял, повтори!.. Когда я буду у вас? Дня через три-четыре. До свидания!..

— Что, Филипп Сергеевич Октябрьский не желает, чтобы корабли флота обстреливали из орудий вражеские войска на суше? — спросил Головко.

— Боится ими рисковать, — ответил нарком. — Это проявилось и во время обороны Одессы, пришлось его поправить… Ну а как дела у вас на флоте, Арсений Григорьевич?

— У вас есть замечания? — в упор спросил комфлот.

— Мне кажется, что подводники могли бы действовать на вражеских коммуникациях более эффективно. Их успехи скромны.

— Нет, я так не считаю, вы уж извините, — пылко возразил Головко. — Посудите сами… Разрешите закурить?

— Курите. Вам дать «Казбек»?

— У меня есть. — Головко достал папиросы, прикурил. — Так вот, о делах подводников. Могу доложить, что воевать они стали лучше, почти каждая подводная лодка с победой возвращается с боевой позиции. Взять командира лодки капитан-лейтенанта Федора Климова. Чертовски смелый и дерзкий моряк! Проник в порт Линахамари и торпедировал у причала два вражеских транспорта с грузом.

— Помню такое донесение штаба флота, — глотнул дым нарком. — При отходе, если не ошибаюсь, лодка попала в противолодочную сеть?

— И почти два часа безуспешно пыталась эту сеть преодолеть, — улыбнулся Головко, его карие глаза озорно блеснули. — А сверху, как горох, сыпались глубинные бомбы, к счастью, взрывались они в стороне. Но сидеть больше под водой Климов не мог — разрядились батареи, — он пошел на риск. Подождал, когда начался прилив, сеть притопило водой, и он вырвался из нее на перископной глубине.

— Лодка вернулась невредимой? — спросил нарком.

— Невредимой, если не считать, что стальная сеть содрала краску на бортах лодки.

— Разумно поступил Климов, хотя и не без риска, — качнул головой Кузнецов. — Очень смело!..

— Смелость — начало победы, как говорил Плутарх, и Климов действовал в этом духе, — заметил комфлот. — А вот командиру 402-й «щуки» капитан-лейтенанту Столбову, открывшему боевой счет подводников-североморцев, в этот раз не повезло. В транспорт «Вестераален» всадил четыре торпеды! И с какого расстояния? Четыре кабельтовых! Тут на счету каждая торпеда, а он транжирит их. Мой принцип: один транспорт — одна торпеда!

Но нарком, видно, уже не слушал его. Он думал о чем-то другом, потом тихо изрек:

— Жаль, Арсений Григорьевич, что у тебя на флоте пятнадцать подводных лодок, тогда как на Балтике у Трибуца их шестьдесят две. Кто в этом виноват? Я, Арсений Григорьевич, так что можешь Верховному писать на меня «телегу», — шутливо добавил он.

— К такой писанине я не приучен, и мне это чуждо! — обидчиво возразил комфлот. — Предпочитаю рубить правду-матку в глаза. — Он почесал подбородок. — Если бы не хватало только лодок, а то ведь надводные корабли можно пересчитать по пальцам: восемь эсминцев, семь сторожевых кораблей, два тральщика…

Слушая комфлота, нарком испытывал неловкость и даже угрызения совести, ибо Головко был прав.

— Дадим вам и корабли, и самолеты, и подводные лодки… На сегодня, помнится мне, к нам прибыло три союзных конвоя?

— Три, товарищ нарком, — подтвердил Головко. — Завтра из Исландии выйдет четвертый конвой, семь крупных транспортов. У меня, Николай Герасимович, эти конвои сидят в печенках, — признался комфлот. — Первый конвой мы приняли без потерь. Что мы сделали для его охраны? В Двинском заливе выставили корабельный дозор. Три наших эсминца встретили конвой к западу от мыса Канин Нос и сопровождали его до Архангельска. А когда суда разгружались, эсминец «Стремительный» и корабли Охраны военного района — ОВРа — оберегали их от налета «юнкерсов». В таком же духе мы вели охрану и следующих двух конвоев.

— Я хотел бы добавить, товарищ нарком, — заговорил Степанов, — что кроме всего прочего тральщики флотилии тралили фарватеры в Белом море и в устье Северной Двины. И не напрасно: тралы подсекли пять мин. А вот суда третьего конвоя уже охраняли истребители армейцев. Тут у нас с ними полный контакт. Ну а вообще-то хлопот с этими конвоями немало…

Зазвонил телефон, который оказался под рукой наркома.

— Привет, Георгий Победоносец! — раздался бодрый голос в трубке. — Чего молчишь? Вот я напущу на тебя белых медведей, они пощекочут тебе нервишки. Хочешь?

— Вам Степанова? — спросил нарком. — Как — кто? Это говорит Кузнецов. Хочу вас разочаровать: белых медведей я не боюсь!

На другом конце провода кто-то в замешательстве кашлянул, а затем радостно заговорил:

— Николай Герасимович?! Родимый наш… Так вы уже прикатили? А это я, Папанин! Не узнали? С приездом вас в родные края. Я ведь не забыл, что родились вы и выросли в деревне Медведки, что приютилась на берегу Ухтомки… Недавно я там был, на Северной Двине, и вас вспоминал… Не оторвал вас от дел? Я бы желал с вами повидаться. Утром разговаривал с Микояном, он-то и сказал, что вы улетели. Так я завтра с утра, если не возражаете, приеду в штаб флотилии.

— Жду вас, Иван Дмитриевич. — Кузнецов посмотрел на Степанова. — Герой Арктики, его просто обожает товарищ Сталин. Неуемный, то одно ему, то другое…

— Вы как в воду глядели, — улыбнулся Степанов. — Неделю назад Папанин попросил выделить в его распоряжение эсминец, чтобы выйти в Белое море, посмотреть, есть ли там плавающий лед. Я ему отказал… Сам не знаю, где брать корабли.

— Дали бы ему сторожевой катер, — весело засмеялся нарком. — Ну а вообще-то вы тут с ним душа в душу работайте, он ведь уполномоченный Государственного Комитета Обороны.

Папанин, как и обещал, прибыл в штаб флотилии утром. С хмурого неба сыпал сухой колючий снег, морозный ветер обжигал лицо, но в черной меховой канадке Папанину было тепло. Черная меховая шапка закрывала ему лоб, юркие серо-зеленые глаза горели.

— Вы что, на Северный полюс собрались? — спросил его нарком ВМФ.

— Нет, Николай Герасимович, я там достаточно пожил. — Папанин снял реглан, шапку, поправил широкой ладонью волосы. — Итак, дорогие товарищи, рад вас видеть в полном сборе, пожать вам руки. А сяду я рядом с наркомом. Ну а теперь о деле, ради чего к вам прибыл. Вот-вот ударят морозы, и нам тяжко будет с приемом конвоев. Вы, Арсений Григорьевич, правы, придется нам переезжать в Мурманск. Стану приводить там в порядок причалы, строить новые, проводить железнодорожную колею и прочее. Мне будут нужны люди и материалы. И то и другое на Северном флоте есть. Арсений Григорьевич сам из рода кубанских казаков, а казаки — люди щедрые, на его помощь я и рассчитываю.

— Все, чем располагаем, вам дадим, Иван Дмитриевич, — молвил комфлот.

— Но не в ущерб Северному флоту, — вставил Кузнецов. — Кстати, вы давно сюда прибыли?

— Во второй половине октября. — Папанин погладил пальцами усы. — А для вас, Николай Герасимович, у меня сюрприз. Вы как-то были у меня в гостях, и вам понравились вареники с творогом, которые делала моя сердечная Галина Кирилловна. Так вот она здесь, со мной, приглашаю вас на сибирские пельмени. И вас, мои друзья. — Он посмотрел на Головко, потом на Степанова.

— Нам бы еще к пельменям по чарке — и полный порядок! — усмехнулся Кузнецов. И серьезно спросил: — Начальство поморской столицы, как вы выразились, на месте? Я хотел бы с ним потолковать.

Папанин сказал, что все начальство на месте — и первый секретарь обкома ВКП(б) Огородников, и секретарь обкома по транспорту Буданов, и начальник порта Бейлисон, и начальник Северного пароходства Новиков.

— Они меня крепко выручают, и к ним претензий не имею! — воскликнул Папанин. — А как же иначе? Война — все для фронта, все для победы!.. У меня к вам, Николай Герасимович, есть вопросики по союзным конвоям…

— Эта задача возложена на Беломорскую флотилию, — прервал его Кузнецов. — А непосредственно в Арктике выводом ледоколов и других судов руководит командир Северного отряда капитан 1-го ранга Аннин. Надежный товарищ, я знаю его по Испании. Николай Петрович — потомственный моряк.

— Добро. Тогда я с ним и решу свои вопросики…

Долго шел разговор о союзных конвоях, о ледоколах, об Арктике, и каждый видел в нем круг своих неотложных дел, которые следовало решать.

5 ноября вечером адмирал Кузнецов вернулся в Москву. Над городом висело черное небо, кое-где проклюнулись звезды. Ехал до наркомата медленно, У Белорусского вокзала, где кончалась улица Горького, шли танки. В сумерках они казались призрачными. «Наверное, идут на фронт», — подумал нарком. Машину то и дело останавливали военные патрули. Такого еще не бывало.

— На то есть веская причина, — заметил адмирал Галлер, входя следом за наркомом в его кабинет. — Седьмого ноября будет военный парад на Красной площади. Мне сообщили об этом час назад в Генштабе.

— Военный парад?! — удивился нарком, поглаживая ладонью подбородок. — Вот это здорово! Мне даже мысль такая не приходила в голову. В тридцати километрах от столицы войска фашистов, а на Красной площади — парад!.. Хорошо! Это поднимет у бойцов боевой дух. Наверняка Гитлер набросится на своих генералов: как же они могли это допустить?! — Кузнецов взглянул на своего заместителя: — Что у вас в заветной папке?

— Телеграмма адмирала Октябрьского.

Николай Герасимович прочел, и на душе стало знобко. Севастополь под угрозой захвата немцами, доносил комфлот, наша оборона прорвана. Город до сих пор не получил помощи от армии. Основной подводный и надводный флот выведен из базы на Кавказское побережье… Николая Герасимовича насторожило то, что Октябрьский хочет перенести свой КП в Туапсе. А кто же будет в Севастополе руководить обороной города?

— Что скажете, Лев Михайлович? — спросил нарком, кивнув на телеграмму комфлота.

— Октябрьскому надо сидеть в Севастополе, а он бежит подальше от огня, — резко отозвался Галлер. — Паникует он, это плохо…

После ухода Галлера нарком сидел неподвижно. Еще когда «Дуглас» шел на посадку, нарком решил доложить о поездке начальнику Генштаба: был уверен, что маршал Шапошников не только выслушает его, но и даст разумные рекомендации. А уж потом ему будет легче объясняться с Верховным. Николай Герасимович еще не забыл недавний случай, когда Борис Михайлович оградил его от несправедливой критики. Под Одессой тогда создалось критическое положение, и было решено высадить морской десант в районе Григорьевки для удара по врагу с тыла. Во время перехода к месту высадки десанта «юнкерсы» атаковали наши корабли. В эсминец «Фрунзе» попало несколько бомб, и он затонул. О гибели корабля Кузнецов доложил начальнику Генштаба Шапошникову, добавив, что сейчас идет к Верховному.

— Я бы не советовал, — осадил наркома маршал. — Достаточно того, что вы сообщили о ЧП мне.

Вскоре после того как наши войска оставили Одессу, Верховному стало известно о гибели эсминца «Фрунзе», и он сделал замечание Кузнецову.

— Я доложил о случившемся по инстанции.

— Кому? — резко спросил Сталин.

За наркома ВМФ ответил маршал Шапошников:

— Мне он доложил. Вас, товарищ Сталин, я не стал беспокоить, вы были тогда озабочены обстановкой под Ленинградом. А потом, — продолжал маршал, — десант выполнил поставленную перед ним задачу и претензий к адмиралу Октябрьскому у Генштаба не было.

Вспомнив все это, нарком подумал: «Надо идти к Шапошникову». Он быстро оделся, взял портфель. В это время ему позвонил Сталин.

— Товарищ Кузнецов, вы уже вернулись? Я жду вас…

Николай Герасимович вошел в приемную. Поскребышев вскинул брови.

— С приездом, Николай Герасимович! Он ждет вас. Не в духе, — шепотом добавил Поскребышев.

Кузнецов поздоровался с порога. Верховный ответил ему кивком головы. Выслушал он наркома молча, не задав ни одного вопроса. И заговорил не о союзных конвоях, не об Архангельском порте, а об обороне Севастополя.

— Какого вы мнения о товарище Левченко? Не кажется ли вам, что в его действиях не хватает твердости?

— Я так не считаю, товарищ Сталин. Он мой заместитель, и я его работой доволен.

— Вот как? — воскликнул Верховный, и на его лице вспыхнула недобрая улыбка. — Так-так, продолжайте…

Николай Герасимович сказал, что Левченко на флоте с юнги, море и корабли — его судьба и жизнь. Есть в нем и ум, и трезвый расчет, и разумный риск. Не боится Гордей Иванович взять на себя ответственность. В критические дни боев Левченко находился в Николаеве, где на судостроительном заводе остались недостроенные корабли, и принимал решение об их уничтожении, чтобы не достались врагу. Садился на катер, когда немцы уже вошли в город. Немало он сделал и в осажденной Одессе, оказывая большую помощь флотскому и армейскому командованию. Теперь Левченко в Крыму. У Верховного главнокомандующего есть к нему претензии?

Сталин нахмурился.

— Смогут ли войска Крыма задержать продвижение гитлеровцев, не дать им с ходу захватить Севастополь?

— Вряд ли адмирал спасет положение, хотя за Севастополь он будет стоять горой, — заявил нарком ВМФ. — Вы поздно назначили адмирала Левченко командующим войсками Крыма, когда враг уже прорвал фронт и наши войска стали отступать. В этом, и только в этом я вижу причину…

— Спасибо за честность и прямоту. — Сталин, не глядя на Кузнецова, сухо добавил: — Вы свободны!..

К наркому без стука вошел адмирал Галлер. Он даже не поздоровался, заговорил сбивчиво, волнуясь.

— Второго ноября фашисты захватили Феодосию… — начал Галлер. — Я полагал, я надеялся…

— О чем вы, Лев Михайлович? — не понял его нарком.

— Феодосия в руках немцев, так? — Галлер повысил голос. — А там находится завод по производству торпед, тонны горючего на аэродромах. Уничтожено ли все это? — У адмирала дрогнул голос. — Нельзя оставлять врагу такой военный объект! Никак нельзя! Если узнает Верховный, что завод не уничтожен, он нам головы посрывает…

«Я тоже этот объект упустил из виду, — упрекнул себя нарком. — Сколько раз говорил с Октябрьским по телефону, а про завод забыл». Он взял ручку, быстро составил телеграмму в адрес Военного совета флота и отдал ее Галлеру.

— Несите на мой КП, пусть срочно передадут в Севастополь.

— Ясно, понял, благодарю. — Галлер стремительно вышел из кабинета.

Позже Кузнецову стало известно, что самолеты флота нанесли удар по объекту и уничтожили его. Естественно, нарком указал Галлеру на серьезные упущения.

— Беспечность всегда можно чем-либо оправдать, — сердито сказал он, — труднее поступить по совести, на это порой надо иметь смелость.

Николай Герасимович пил за столом чай, разглядывая оперативную карту. В это время Галлер принес ему депешу от адмирала Левченко.

— Только что поступила из Севастополя, — обронил он.

Нарком прочел ее и ощутил неудовлетворенность. Что же задело его за живое? В связи с угрозой захвата главной базы флота Керченского полуострова Левченко своим приказом создал два оборонительных района — Севастопольский и Керченский. Дело стоящее, отметил Кузнецов. Но зачем Левченко решил развернуть свой КП в Севастополе, а КП командующего флотом предлагает вынести на Кавказ? Руководить сражающимся флотом с Кавказского побережья? Что-то не то сотворил Гордей Иванович! И еще один сюрприз: не Октябрьского назначил командующим Севастопольским оборонительным районом, а генерала Петрова. Странно…

Галлер признался:

— Я тоже не понимаю Гордея Ивановича. Чего он хочет?

— Вот уж никак не ожидал такой прыти от своего заместителя, — горячился Кузнецов. — Черноморский флот большой, с разнородными силами, и руководить им надо из главной базы! Я пойду в Ставку и добьюсь, чтобы Октябрьский возглавил СОР. Ему, и только ему руководить обороной города!

Но прежде чем идти к Верховному, Николай Герасимович не преминул зайти к маршалу Шапошникову. Тот лишь взглянул на него и вдруг спросил, поздоровавшись:

— Отчего вы, голубчик, такой сердитый? Обычно в ваших глазах я вижу улыбку, а тут пылает огонь!

Нарком ВМФ, уже не стесняясь, выложил начальнику Генштаба все, о чем болела душа, а в конце разговора резюмировал:

— Только Военный совет флота, лично командующий флотом могут по-настоящему руководить обороной Севастополя. Тому пример Одесса!

— Пойдемте вместе к Верховному, — сказал Шапошников и взял свою рабочую папку. — У меня нет возражений…

У наркома отлегло на душе.

До глубокой ночи готовилась в Генштабе директива. 7 ноября в два часа ночи, накануне военного парада на Красной площади Сталин, Шапошников и Кузнецов подписали ее. Верховный был строг и хмур.

— Надо сковать силы противника в Крыму, — глухо произнес он, — не допустить его прорыва на Кавказ через Таманский полуостров.

Ставка приказывала считать главной задачей Черноморского флота активную оборону Севастополя и Керченского полуострова. Севастополь не сдавать, оборонять его всеми силами. Но самое главное, чего добился Кузнецов, — руководство обороной было возложено на командующего Черноморским флотом Октябрьского, который был подчинен адмиралу Левченко, его заместителем в Туапсе оставался начальник штаба флота адмирал Елисеев…

— Вам тоже надо быть на военном параде, — сказал Сталин Кузнецову, когда тот уходил к себе.

У наркома ВМФ и в этот день хватало забот. Он поручил Галлеру переговорить с контр-адмиралом Майлсом: дадут ли нам англичане тральщики с электромагнитными тралами и когда? Попутно надо узнать, вышел ли из Исландии в Мурманск очередной конвой союзников, сколько транспортов в его составе и что за груз.

— Я уже уточнил, Николай Герасимович, — отозвался Галлер. — Конвой «PQ-3» вышел третьего ноября, будет в Архангельске примерно 22 ноября, состав конвоя — семь судов. А вот дело с тральщиками и тралами продвигается туго. Англичане много обещают, но мало делают.

— И все же попытайтесь, Лев Михайлович, убедить Майлса, чтобы ускорил поставку тралов. — Кузнецов отбросил челку со лба. — Вчера на станции метро «Маяковская» товарищ Сталин сделал доклад по случаю праздника Октябрьской революции. Знаешь, что он сказал? Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну с народами СССР, и они ее получат! Не зря вождь так заявил, не зря, Лев Михайлович, значит, будут усилены удары по врагу… Да, а наши моряки к параду готовы?

— Готовы, Николай Герасимович. И настрой у них боевой. Я лично все проверил…

У Мавзолея Кузнецов лицом к лицу встретился с председателем Исполкома Моссовета Прониным. Он был в теплом пальто, на голове меховая шапка, из-под которой блестели глаза.

— Моряки будут на параде, Николай Герасимович? — спросил он.

— Обязательно, Василий Прохорович! — улыбнулся Кузнецов. — И так же как бойцы, прямо с Красной площади уйдут на передовую…

Нарком ВМФ спешно поднимался по ступенькам Мавзолея. За спиной он услышал знакомый голос, обернулся. Это был секретарь ЦК ВКП(б), первый секретарь МК и МГК ВКП(б), начальник Главпура Красной Армии Щербаков.

— Твой генерал Рогов в Крыму? — спросил он, тяжело дыша. — Что-то у меня сердечко пошаливает… А ты как?

— Пока на свой мотор не жалуюсь, — усмехнулся Николай Герасимович. — А Рогов на Черноморском флоте. Он молодчина, в кабинете не засиживается.

— Камешек в мой огород? — усмехнулся Щербаков, поправляя очки.

— Не обессудьте, Александр Сергеевич, я же знаю, что вы прибаливаете, — смутился нарком. — Куда вам на фронт! У вас здесь дел под завязку.

Николай Герасимович хорошо видел Красную площадь. От Исторического музея до храма Василия Блаженного в четком строю застыли войска. Утро морозное, от ледяного ветра захватывает дыхание. Сыпанул снег. Кузнецов посмотрел на часы — 8.00. Из ворот Спасской башни на коне выехал первый заместитель наркома обороны маршал Буденный. Трибуны встретили его громкими аплодисментами. «Как будто влит в седло», — тепло подумал Кузнецов о Семене Михайловиче, с которым давно подружился и которого уважал. Командующий парадом генерал-лейтенант Артемьев отрапортовал маршалу: войска Московского гарнизона для участия в параде построены! Грянул сводный оркестр. Буденный и Артемьев объехали войска. Маршал поздравил их с великим праздником, потом поднялся на Мавзолей. Сталин подошел к микрофону и произнес речь. Голос слегка приглушенный, но в нем было столько искренности! Кузнецову казалось, что Сталин никогда еще не говорил так тепло и уверенно, как в это морозное утро 7 ноября.

— На вас, — говорил Сталин бойцам и командирам Красной Армии, — смотрит весь мир как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков…

— Волнуется Верховный, и голос у него как-то дрожит, — шепнул Николай Герасимович стоявшему рядом с ним генералу Жигареву.

— Он и вчера волновался, когда выступал с докладом на торжественном собрании на станции метро «Маяковская», — также тихо отозвался тот.

А голос Сталина туго звенел в морозной тишине:

— Пусть вдохновит вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Михаила Кутузова, Александра Суворова…

С винтовками наперевес под боевые революционные марши шли по брусчатке Красной площади пехотинцы и моряки. Прогарцевали эскадроны кавалерии, проехали пулеметные тачанки. «Хороши тачанки, но только не в эту войну, вместо них побольше бы танков», — грустно подумал Кузнецов. Войска проходили по Красной площади в полном походном снаряжении.

После парада Сталин пригласил членов ЦК ВКП(б), наркомов и военачальников на прием. Проходя мимо Николая Герасимовича, он задержался.

— Товарищ Кузнецов, адмирал Октябрьский получил нашу телеграмму? От него есть ответ?

— Пока молчит…

— Вызовите его на прямую связь и объясните, почему Ставка возложила на него руководство обороной Севастополя.

Но связаться по телефону Николаю Герасимовичу не удалось — связь была прервана. Наконец 11 ноября телеграммой в Ставку Октябрьский донес о вступлении в должность командующего СОР и о своих первых шагах…

Теперь наркома ВМФ беспокоило другое: как комфлот, находясь в Севастополе, будет руководить боевыми операциями на всем Черноморском театре? Настораживало и то, что порой Октябрьский был не в меру горяч, тороплив в принятии важных решений. Движимый этим чувством, Кузнецов послал телеграмму Военному совету флота, в которой указал, что главная задача — удерживать Севастополь до последней возможности. Так держали под огнем артиллерии и авиации Таллин, так держался Ханко, так черноморцы держали Одессу… К борьбе за Севастополь нужно привлечь корабли, хотя условия для их базирования там будут трудными. Но известно, что Северный флот в Полярном с началом войны находится под ударами авиации, а линия фронта проходит еще ближе. Севастополь можно и нужно защищать…

Советы наркома ВМФ адмирал Октябрьский воспринял как должное. Его, однако, беспокоило, почему Кузнецов рекомендует привлечь к обороне главной базы флота корабли? Члену Военного совета Кулакову он высказал свои опасения.

— Едва крейсер или лидер появится в бухте, как «юнкерсы» забросают его бомбами, — возмущался Октябрьский. — Нет, линкор и крейсера надо поберечь!

— Филипп Сергеевич, речь идет об использовании корабельной артиллерии! — возразил ему Кулаков. — Причем делать это нужно разумно, без надобности не рисковать.

— Ну если так, я согласен, — угомонился комфлот, хотя настороженность в его беспокойной душе не угасла.

Сказать, что под Севастополем шли бои, было бы неверно. Там шли тяжелые и кровавые бои! В районе Дуванкоя путь прорвавшим оборону немецким танкам преградили пятеро моряков-черноморцев во главе с политруком Фильченковым. В ход пошли гранаты и бутылки с горючей смесью. Три танка запылали, остальные повернули обратно. Но едва моряки перевели дух, как танки снова ринулись в атаку. Теперь их было пятнадцать! И что же? Сначала Иван Красносельский поджег две машины, правда, и сам погиб от вражьей пули, затем политрук Фильченков с гранатами за поясом бросился под танк. Следом за ним — Юрий Паршин и Даниил Одинцов. Десять танков уничтожили моряки! Такое под стать целому полку. Да, чудеса творили морские пехотинцы. Пятеро против двадцати двух танков! Когда подошли бойцы, они увидели в окопе смертельно раненного Цибулько. Он-то и поведал, как все было…

О подвиге горстки моряков наркому ВМФ доложил член Военного совета Кулаков.

— Пишите на героев реляции, я вас поддержу, — заверил Кузнецов.

Прошло еще несколько тревожных дней, и все это время Николай Герасимович ощущал в душе смутную тревогу. Мыслями он был в Севастополе — обстановка у стен главной базы флота оставалась критической. Утром, едва позавтракав, нарком поспешил на командный пункт ВМФ. Галлер стоял у аппарата «Бодо» растерянный, какой-то побитый.

— Беда у нас, Николай Герасимович, — сокрушенно покачал он головой. — Потоплен крейсер «Червона Украина».

— Да вы что? — воскликнул нарком. — Где телеграмма?

Казалось, он перестал дышать, когда прочел печальные строки. Щемящая боль сдавила сердце. Погиб крейсер, с которым у него так много связано! В 1926 году на нем начинал службу вахтенным начальником, позже стал командиром крейсера. Походы, учения, стрельбы… Далекие и близкие сердцу памятные события. И вот теперь крейсер «Червона Украина» потоплен…

— Как это случилось? — Кузнецов смотрел на Галлера.

— Воздушный налет, — грустно ответил адмирал. — Шесть бомб попало в крейсер… Только ли это? Плохи дела и под Керчью. Войска 51-й Отдельной армии отступают…

— Я слышал сводку, — прервал его нарком. — Тучи сгущаются и над Севастополем…

Чего-чего, а столь бурного развития событий в Крыму Николай Герасимович не ожидал. Донесение адмирала Левченко едва ли не шокировало его. «Резервы исчерпаны, — телеграфировал командующий войсками Крыма Левченко. — Винтовок и пулеметов нет, маршевые роты прибыли без оружия. С имеющимися силами Керчь не удержать». Он просил Ставку дать ему две стрелковых дивизии либо разрешить эвакуацию войск. Нарком понимал: если немцы захватят Керчь, то часть своих сил, если не большую, они снимут с этого направления и бросят на Севастополь. Выстоят ли тогда черноморцы? Вряд ли. Поэтому просьбу Гордея Ивановича Кузнецов решительно поддержал. То же самое сделал и начальник Генштаба маршал Шапошников. Но Верховный с ними не согласился и решил направить в Керчь маршала Кулика, находившегося в это время в Ростове-на-Дону.

— Немедленно вылетайте в Керчь, — сказал ему Сталин. — Разберитесь в обстановке на месте, помогите командованию 51-й армии. Керчь нужно удержать любой ценой…

Маршал Кулик прибыл в Керчь 12 ноября, где его встретил адмирал Левченко. Кулик передал ему требование Сталина — отстоять Керчь.

— У вас, Григорий Иванович, есть войска в резерве? Танки, самоходные орудия, самолеты… У меня всего этого почти нет. Я просил Ставку дать хотя бы две стрелковые дивизии, но мне отказали.

Кулик был настроен оптимистично, и слова адмирала были для него пустым звуком.

— Бойцам надо зарываться в землю — и ни шагу назад!

Однако, побывав на северо-западной окраине города, где шел сильный бой, поговорив с армейскими командирами двух дивизий, Кулик убедился в правоте Левченко. Враг рвался в город, а войск, чтобы сдержать его натиск, не хватало. Что делать? После тяжелых раздумий Кулик предложил адмиралу Левченко эвакуировать войска на Таманский полуостров, а командарму 51-й армии генералу Бажову и члену Военного совета генералу Николаеву приказал организовать оборону города и порта.

— За два дня надо эвакуировать все войска! — потребовал Кулик.

О своем решении он доложил в Ставку и с нетерпением ждал ответа. Но его все не было. Наконец вечером 15 ноября пришел ответ. Ставка потребовала от Кулика и Левченко «сохранить плацдарм на восточном побережье Керченского полуострова». Однако в ночь на 16 ноября гитлеровцы ворвались в город. Весь Крым, кроме Севастополя, оказался в руках врага.

Катастрофа в Крыму, о котором немало говорилось в Ставке, обескуражила и наркома ВМФ, вызвала в нем недобрые чувства, от которых было не по себе. Тревожился Николай Герасимович и об адмирале Левченко. Было очевидно, что Сталин это дело так не оставит.

И вскоре расплата наступила, и узнал об этом Кузнецов от маршала Шапошникова. После обсуждения ситуации в районе Севастополя Борис Михайлович как бы вскользь обронил:

— Верховный приказал арестовать Левченко. Вам об этом известно?

— Нет. Верховный и словом не обмолвился со мной.

— Плохо, весьма плохо. Такие вещи надо сердцем чувствовать. — И, доверчиво взглянув на Николая Герасимовича, Шапошников добавил: — Уж кто-кто, а я знаю, что в случившемся нет вины адмирала Левченко, как нет вины и маршала Кулика.

— Что мне делать, Борис Михайлович? — спросил Кузнецов Шапошникова. — Ведь Левченко — мой заместитель, да и невиновен он!

Шапошников с сочувствием посмотрел на Кузнецова.

— Я, право, и не знаю, что вам посоветовать. Впрочем, не лучше ли испить чашу горечи?..

Ночь для Николая Герасимовича была неспокойной. Дважды ему звонил адмирал Галлер, из Архангельска дал о себе знать Иван Дмитриевич Папанин, просивший прислать к нему адмирала из тыла, чтобы помог на месте решить вопросы переоборудования порта. А на рассвете, когда нарком забылся в своей опустошенной квартире, после того как семья эвакуировалась в Куйбышев, ему позвонила Вера. На линии были атмосферные помехи, и он едва разбирал ее слова. К тому же говорила она быстро, словно боялась, что не успеет все ему высказать.

— Верунчик, у меня все хорошо. А как ты? Как дети?.. Так, ясно, и у тебя все хорошо. Ах, скучаете! Думаешь, мне тут весело? Как бы не так! Я тоже скучаю, но дела флота так меня закрутили, что некогда тебе позвонить… Как питаюсь? Хорошо… Ты, милая, побереги там детей… Что в Москве? Обстановка еще сложная, но скоро немцам дадим как следует…

Жена стала говорить ему о трудностях с устройством жилья, и тут связь прервалась.

— Алло, алло! — кричал Кузнецов, но в трубке раздавался лишь треск.

«Черствый я, однако, человек, не сказал жене ласкового слова, — упрекнул себя Николай Герасимович. — А ведь я люблю ее, мне без нее что морю без солнца».

Нарком вызвал машину, быстро оделся и поехал в Наркомат ВМФ. Пока утро, надо выяснить, как Октябрьский готовится к проведению Керченско-Феодосийской операции. Хотя этой операцией будет руководить командующий Закавказским фронтом генерал Козлов, за высадку десантов в ответе перед Ставкой комфлот Октябрьский и командующий Азовской военной флотилией контр-адмирал Горшков. «У меня все идет без перебоев, товарищ нарком, — говорил Кузнецову на днях по ВЧ комфлот. — У Горшкова тоже идет все по плану. Мною готовятся все корабли и вспомогательные суда. Я решил задействовать в операции два крейсера и шесть эсминцев. Вы, надеюсь, не против? У нас ведь, как вы знаете, нет специальных десантных судов, поэтому переброску войск и боевойтехники будем осуществлять на боевых кораблях и транспортных судах. Так что не взыщите…»

«Ну и язва этот Филипп Сергеевич, намекнул, мол, плохо я делал, что не строил десантные суда перед войной», — выругался в душе нарком.

В приемной наркомата Кузнецова встретил Галлер.

— Я к вам на доклад, разрешите?

— Заходите, Лев Михайлович. — Нарком снял шинель, причесал волосы. — Слушаю вас.

Информация Галлера была краткой. По-прежнему под Севастополем свинцовый вихрь. Плохи там дела, чертовски плохи! Базой снабжения города Ставка установила Новороссийск, куда грузы доставлялись по распоряжению наркома ВМФ и начальника тыла Красной Армии генерала Хрулева, а от Новороссийска до Севастополя — средствами Черноморского флота. Пока срывов не было. Но как теперь будет обеспечиваться десант? А тут еще заместитель начальника Генштаба Василевский подстегнул Николая Герасимовича, заявив, что подготовку к десантам надо форсировать.

— Керченско-Феодосийская десантная операция, — сказал Василевский, — это своего рода оселок, на котором будет проверено, на что способен военный флот. Прошу, готовьте ее так, как считаете нужным, в этом деле я вам не советчик, хотя, если возникнут вопросы, — к вашим услугам…

Николай Герасимович на мгновение прикрыл глаза, усталость вроде прошла. Рядом — Галлер, он чего-то ждал.

— Если нам удастся успешно провести эту операцию, то немцам будет не до Севастополя. Понял, Лев Михайлович? Так что старайся.

— Меня озадачила депеша адмирала Головко, — сказал Галлер. — Англичане ставят вопрос о конвоировании транспортов нашими эсминцами. Предлагают встречать миль за пятьдесят от меридиана Мурманск и дальше вести в Белое море или в Мурманск. Положение с эсминцами на флоте таково: в строю — три, два старых эсминца — в Белом море, один из них в ремонте. Головко доносит, что конвоировать суда союзников нечем.

— Что-то вас смутило, Лев Михайлович? — удивленно посмотрел на Галлера нарком.

— Головко правильно ставит вопрос, но если англичанам отказать, они могут пожаловаться в Ставку, — пояснил Галлер.

— Пусть жалуются! — Нарком взял красный карандаш и на телеграмме написал резолюцию: «Согласен». И расписался. — Надо поддержать комфлота. Разумно он поступает. И совместную операцию с союзниками провел хорошо…

С донесением Головко нарком ознакомился два дня назад. Тот информировал, что договорился с командующим 10-й крейсерской эскадрой провести в ночь с 25 на 26 ноября поиск от Варде до Нордкапа в составе крейсера «Кения» и эсминцев «Бедуин», «Интрепид», «Гремящий» и «Громкий». Если не встретятся корабли противника, намечено на обратном пути обстрелять из орудий Варде. Командует операцией контр-адмирал Барроу.

— Надо комфлоту дать «добро»! — Галлер повел бровью.

— Согласен. Отправьте ему шифровку.

Позже Кузнецов поставил в известность об этом Верховного.

— Кто проявил инициативу в проведении этой операции с союзниками? — Голос у Сталина был негромок, но в нем чувствовалась власть.

— Головко.

— Одобряю его действия, так и передайте комфлоту. У вас все?

— Да, то есть не все… Извините, но я хочу знать, за что арестован адмирал Левченко?

Сталин хмуро бросил, что он и маршал Кулик за сдачу Керчи понесут суровое наказание.

— А вы что, хотите быть их адвокатом? — сердито попрекнул наркома Верховный и бросил трубку.

Собираясь в море на проведение операции, контр-адмирал Барроу собрал на крейсере «Кения» командиров кораблей и подробно обсудил с ними план действий. Потом пригласил гостей отобедать в кают-компании.

— Господа! — Барроу поднялся из-за стола, от выпитой рюмки глаза у него блестели. — Мой дед участвовал в совместных действиях британских фрегатов с эскадрой адмирала Федора Ушакова на Средиземном море. Это ли не подвиг, господа?! Я горжусь, что могу сделать то же самое, что и мой дед. Борьба против нацизма сплотила нас, сплотила флоты Англии и Советского Союза…

Корабли всю ночь бороздили море, но противника так нигде и не обнаружили. Тогда, как и было обусловлено планом, корабли обстреляли острова и порт Варде. А утром они вернулись в Полярный. Все еще бушевала метель, море играло свинцовыми волнами. Но плохая погода не испортила настроение гостям. Контр-адмирал Барроу дал высокую оценку действиям советских моряков. Он похвалил командира эсминца «Гремящий» капитана 3-го ранга Гурина: «Я видел и восхищен тем, как превосходно вы держали свое место и открыли огонь из орудий, как только мною был дан сигнал. Я горжусь тем, что имел советский корабль «Гремящий» в составе моей 10-й крейсерской эскадры».

Адмирал Головко утром, раскрасневшись от мороза, вошел на флагманский командный пункт и, даже не успев снять реглан, позвонил в Москву. Кузнецов, выслушав его, сказал:

— Значит, первая совместная операция с союзниками прошла успешно? Я так и доложу Верховному…

Поговорив еще о флотских делах, нарком заключил:

— Не забывайте о конвоях, Арсений Григорьевич. Верховный это держит на контроле.

— Стараюсь, Николай Герасимович, — отозвалась трубка.


— А, это вы, Лев Михайлович! — воскликнул Кузнецов, когда Галлер вошел к нему. Но странно, лицо его заместителя оставалось непроницаемым.

— Что, принес какую-то «взрывчатку»? — спросил нарком.

— Вам звонил Левченко, — сухо молвил Галлер. — Из тюрьмы звонил. Даже предположить не могу, как это ему удалось.

— Да вы что? — удивился нарком. — Что он сказал? Как его самочувствие? Не просил ли какой помощи?

— Бодрится, но, видно, тяжко ему. Пока идет следствие. Сам Берия его допрашивал…

Вице-адмирал Левченко был арестован в конце ноября сорок первого. Тут приложил руку нарком внутренних дел Берия, о чем Кузнецову намекнул Молотов, когда тот был у него по вопросу работы Архангельского порта. «Вот к Берия я и пойду», — решил Николай Герасимович. Позвонил по «кремлевке», и Берия сразу ответил:

— Слушаю вас!

— Лаврентий Павлович, я хотел бы встретиться с вами.

— Это нарком ВМФ адмирал Кузнецов? — раздался в трубке четкий голос Берия. — Я вас узнал. Речь идет о встрече? Я согласен. В пять вечера сможете?

Кузнецов сказал, что в пять вечера в Ставке совещание, где будет заслушана его информация о ситуации под Севастополем.

— А в семь вечера сможете меня принять? Тогда я приду…

Берия был в кабинете один. Он вальяжно сидел в мягком кожаном кресле и, положив ногу на ногу, медленно пил чай. Увидев Кузнецова, он вышел ему навстречу, поздоровался за руку, потом снял очки и положил их на стол. Улыбаясь, произнес:

— Я знаю, зачем вы ко мне пришли. Хотите проведать в камере адмирала Левченко? А Гордей Иванович, надо вам сказать, заскучал. — Хитринка блеснула в слегка заплывших глазах Берия.

— А я и не догадывался! — усмехнулся Кузнецов. — А вы мне не позвонили.

— Верчусь, Николай Герасимович, как карась на сковородке. У меня все расписано не по часам, а по минутам! Да-с, не вру.

— Я хочу поговорить с вами о Левченко, а вот в камеру к нему идти без разрешения товарища Сталина, извините, не могу. — Кузнецов достал папиросы и закурил. — В чем обвиняется адмирал? Хотя бы коротко.

Берия ответил не сразу. Он протер платком стекла своих очков, потом надел их и, открыв ящик стола, извлек из него тонкую папку. Краем глаза Кузнецов заметил, что это было «дело» на Левченко.

— Я скажу вам, в чем он обвиняется, — начал Берия. — Но прежде замечу, что Гордей Иванович не очень-то с нами вежлив и откровенен. Говорит, если бы он знал, что окажется в «ежовых рукавицах»{«Ежовые рукавицы» — это выражение образовано от фамилии Н. И. Ежова (1895–1940), наркома внутренних дел СССР в 1936–1938 гг.}, то на фронте подставил бы свою башку фашистской пуле. Я объяснил ему, что «ежовщина» умерла еще до войны вместе со своим кумиром. Ежова давно нет, и понес он суровую кару за то, что стряпал «дела» на невинных. Так при чем здесь «ежовые рукавицы»? — Берия хихикнул, сурово повел бровями.

— Это он зря так сказал. У Наркомата внутренних дел своя специфика работы, и эта работа весьма ответственная, — заметил Николай Герасимович.

— То же самое и я ему сказал. И знаете, что он мне заявил? Мол, у ваших следователей по локоть руки в крови. Каково, а? Как нарком я такого не потерплю, и когда буду вечером у Хозяина, все ему выложу…

— Так в чем же обвиняют Левченко? — вновь спросил Кузнецов.

Берия объяснил, что под влиянием немецкой пропаганды о непобедимости фашистской армии Левченко был настроен пораженчески, поддался панике и не организовал отпора врагу. Он совершил такое предательство, какое содеял генерал армии Павлов.

— Вы, надеюсь, знаете, чем это кончилось для бывшего Героя Советского Союза Павлова? — Берия вскинул голову. — Короче, ваш Левченко предал Родину!

Кузнецов вскочил со стула, стукнул кулаком по краю стола, да так, что стакан свалился на пол и разбился на мелкие кусочки.

— Вы клевещете на Левченко! — громко бросил в лицо Берия Кузнецов. — Он не мог предать Родину! Он был в боях под Николаевом, Одессой и Севастополем. Что ему стоило там перебежать на сторону врага, если он был, как вы говорите, предателем?

Берия тоже резко встал из-за стола. Он заметно растерялся и стоял красный как рак. Но быстро пришел в себя и в упор спросил наркома:

— Вы что себе позволяете, товарищ Кузнецов? Да я сейчас же подниму трубку «кремлевки» и доложу товарищу Сталину. Я… — Он замялся, на ходу поправляя очки.

— Извините, Лаврентий Павлович, кажется, я погорячился, — тихо произнес Николай Герасимович. — Извините…

— Я же понимаю, Левченко ваш заместитель… А командир всегда отвечает за своих подчиненных. — Ехидная улыбка скривила губы Берия.

— Я вас так понял, Лаврентий Павлович, что судьба адмирала Левченко решена? — В голосе наркома ВМФ было столько скорби, что нарком внутренних дел отвел глаза в сторону.

— Моя задача — доказать, что Левченко сдался на милость врагу сознательно, а как с ним поступить — решать трибуналу, если таковой состоится. Его судьбу без суда может решить только Хозяин.

— Адмирала на допросах били?

— Боже упаси, вы что, Николай Герасимович?!

Разговор прервала «кремлевка». Берия снял трубку с аппарата.

— Лаврентий, ты что-то затянул дело с адмиралом Левченко. Он признал свою вину?

— Полностью признал, хотя потрепал нам нервы.

Кузнецов громко кашлянул, и на другом конце провода Верховный услышал этот шум.

— Кто там у тебя, Лаврентий? — послышалось в трубке.

— Я позже вам доложу, товарищ Сталин.

— Ты что, оглох? — рявкнуло в трубке. — Я спрашиваю, кто там у тебя?

— Нарком флота адмирал Кузнецов.

— Пришел проведать своего любимчика? — хохотнул Сталин. — Я чего тебе звоню? Посмотри, сколько у тебя в тюрьме сидит военных чинов, и когда ко мне придешь, дашь список. Ясно? Жуков просит, а ему поддакивает Шапошников, освободить некоторых генералов, а я о них ничего путного не знаю. Глядишь, и проявят себя на фронтах войны. Нам с тобой от этого только польза.

— Будет сделано, Коба, — вырвалось у Берия, но он тут же поправился: — Извини, Иосиф…

Кузнецов поднялся с места.

— Пойду к себе, Лаврентий Павлович. Меня ждут люди с фронта.

— Может, чайку попьете? — предложил Берия. — У меня он с гранатовым соком. Тонус поднимает. А?

Кузнецов резко произнес:

— На том свете будем чаевничать. — И, рванув на себя дверь, вышел.

— Упекут Левченко в лагеря, — угрюмо сказал Кузнецов, вернувшись в наркомат. — Что делать — ума не приложу.

— Все так серьезно закрутилось? — насторожился Галлер.

— Очень серьезно! Я был у Берия, и он назвал Гордея Ивановича предателем и сообщил, что Левченко свою вину полностью признал.

— Просите Верховного, ему дано право миловать, — посоветовал Галлер. — Вы же к пяти вечера идете в Ставку?..

Кузнецов приехал в Кремль пораньше. Поскребышев сказал, что Верховный не в духе, пьет чай, там у него Микоян.

— Я на минутку, Александр Николаевич? Очень уж надо…

— Давайте, но я вас не видел…

Сталин, казалось, опешил, когда увидел в кабинете наркома ВМФ. Не успел он что-либо произнести, как Кузнецов шагнул к столу, за которым сидел и Микоян, и с ходу заговорил:

— Я очень прошу вас, товарищ Сталин, не судить адмирала Левченко. Не все у него было гладко на фронте, не везде ему сопутствовали удачи, но человек он честнейший, предан военному флоту и сделает еще для него, а следовательно и для Родины немало полезного. Если бы вы назначили его командовать войсками Крыма раньше, он бы не оплошал…

У Сталина потемнели глаза, сквозь зубы он произнес:

— У меня только что был генерал Василевский, он тоже просил за адмирала Левченко. Это вы надоумили его?

— Никак нет, с Василевским я на эту тему не разговаривал.

— Даже Шапошникова втянули в это дело, тоже ходатайствовал за Левченко. Ишь ты, ходоки! Скажите, а зачем вы ходили к Берия? Вам что, делать нечего?

— Я, товарищ Сталин, к Берия ходил не чай пить, хотя он и предлагал мне, — твердо проговорил Николай Герасимович и до боли в пальцах сжал кулаки, чтобы не «загореться», тогда все пойдет насмарку. — Я нарком Военно-морского флота, Левченко — мой заместитель, и как его начальник я обязан знать, в чем его обвиняют. Это мое командирское право, такое же, как есть у вас право требовать с меня. Да и вы как-то нам говорили, что если мы знаем своих людей как честных и преданных, надо стоять за них горой. Вот я и был у Берия вроде той горы.

Микоян, до этого молчавший, усмехнулся, потирая ладонью усы.

— Гора становится равниной, если любишь друга, — молвил он.

— Да, адмирал Левченко мой друг, и я за его судьбу в ответе.

— Чему вы радуетесь? — жестко спросил Сталин. — Друг… Вы не очень-то заступайтесь. — Он повел пальцем перед лицом наркома. — Мы вам не позволим защищать предателей.

— Если вы так ставите вопрос, то я готов уйти с поста наркома! — Эти слова сами по себе вырвались из уст Кузнецова, но он об этом ничуть не пожалел.

— А вот это уже зря, Николай Герасимович, — осадил его Микоян. — В такое время, когда враг стоит у порога столицы, когда льется кровь защитников под Севастополем, когда Северный флот сражается с армейцами против фашистов и камни плавятся от огня, вы ставите чуть ли не ультиматум. Что вас беспокоит? То, о чем заявил Берия, еще не истина. Товарищ Сталин и сам сумеет разобраться, в чем виновен Левченко.

Глядя на Кузнецова, Сталин грубо бросил:

— Мы разжалуем вашего любимчика! А теперь можете идти!

«Лучше, чем лагеря», — легко вздохнул нарком и, толкнув двери, вышел.

— О, да вы белый как стена! — тихо произнес Поскребышев. — Вот так одна минутка! Что там за шум был? Я же говорил вам, что Он не в духе. Он и маршала Шапошникова отчитал, чего с ним никогда не было.

— Ладно, я пошел, — махнул рукой Кузнецов. Ему было о чем подумать.


— Это вам. — Адъютант протянул наркому листок.

Вице-адмирал Октябрьский телеграфировал ему, в копии маршалу Шапошникову: «Докладываю, что я никуда не перехожу из Севастополя. Севастополь крепко держим, будем держать, как приказано, а я этим руковожу… В связи с прибытием на Кавказ Рогова, Исакова, которые помогут начштабу ЧФ в руководстве флотом на Кавказе, я прошу в данное время никуда меня не переводить из Севастополя и поскорее решить вопрос оказания Севастополю более крупной поддержки».

— Наконец-то Октябрьский понял, где его место. — Кузнецов отдал депешу адъютанту. — Пошлите ко мне Галлера.


Левченко вошел в кабинет наркома, ощущая, как гулко стучит сердце. Сколько он пережил, и все время «мотор» дает о себе знать. «Ладно, Гордей, только без слез», — сказал он себе. Кузнецов оторвался от бумаг, порывисто встал и пошел ему навстречу.

— Рад тебя видеть, Гордей Иванович. — Нарком кивнул на кресло. — Садись. Что у тебя, рассказывай!

— Меня сняли с должности заместителя наркома ВМФ и разжаловали до капитана 1-го ранга. — Левченко попытался улыбнуться, но из этого ничего не вышло. — Направлен в ваше распоряжение.

Какое-то время Кузнецов молчал.

— Я не согласен с решением Ставки, — наконец заговорил он. — Еще когда ты получил назначение, я сказал Верховному, что наши войска в Крыму уже отступают и вряд ли Левченко их остановит, у него для этого нет таких сил. Ты улетел в Керчь, а следом Сталин послал маршала Кулика. Но… — Нарком развел руками. — Чуда не произошло. Куда желаешь ехать? Может, на Северный флот, к Головко?

— В Севастополь. — Левченко сжал губы. — На любую должность, только бы туда, в самое пекло.

— Черноморский флот исключается, — отрезал нарком. — Сталин так решил, говорит, штрафнику там нечего делать. Давай на Балтику! Там тоже горячо, да и Трибуц к тебе хорошо относится. У него есть должность командира Ленинградской военно-морской базы.

— Согласен, — кивнул Левченко.

— Ты еще удачно выкарабкался, а вот у Кулика все сложнее, так что не падай духом. Я помогу тебе залечить рану. Но и ты дерзай, покажи себя в новом деле. Что задумался?

Левченко отчего-то покраснел. Потом вскинул брови и, глядя на наркома, произнес:

— Еще два дня тому назад Берия допрашивал меня и грозил расстрелом. «Ты, — сказал он, — пошел по стопам генерала армии Павлова. Тот получил свои девять граммов свинца. Подумай и не отпирайся, что сдал Крым немцам. Ты же заранее условился с немцами».

— Так и сказал? — напружинился Кузнецов.

— Слово в слово. — Левченко передохнул. — Это было два дня назад. А вчера он вел себя со мной по-другому… Вот я и думаю, почему? Вы случайно не говорили с вождем о моей персоне?

— Зачем тебе все это знать? — мягко улыбнулся Николай Герасимович. — Ты жив, здоров, есть новая должность, есть где проявить себя. Надо доказать Верховному, что ты чего-то стоишь. А большие звезды на погонах у тебя появятся.

— И все же, Николай Герасимович, вы были у Верховного? — допытывался Левченко.

— Ладно, скажу… Понимаешь, я сначала пошел к Берия, и мы крепко с ним повздорили. Он заявил, что твоя судьба решена — лагерь, а то и девять граммов свинца. Тут уж я испугался за тебя и пошел к Сталину.

— Тяжелый был разговор?

— Очень. Я даже сказал, что готов уйти с поста наркома ВМФ. Такое дело, понимаешь… Коса на камень нашла… — Кузнецов встал. — Поезжай на Балтику. С Трибуцем я сегодня переговорю.

— Спасибо, — растрогался Левченко. — Я этого не забуду…


Развернувшись над Невой, «Дуглас» пошел на посадку.

Ленинград окатил Кузнецова сырым, ледяным ветром. Едва нарком вышел из самолета и ступил на бетонку, по лицу больно стегнула снежная крупа. Трибуц, встретивший его, был сдержан, чем-то озабочен, прятал лицо от ветра. Когда садились в машину, он спросил наркома, надолго ли тот приехал.

— Поживем — увидим, — буркнул Николай Герасимович.

Улицы занесло снегом, мрачно высились сугробы по обочинам дороги. Но до штаба флота добрались быстро, хотя на Невском проспекте пришлось задержаться: «юнкерсы» бомбили город. Николай Герасимович с дороги выпил горячего чаю, потом завел разговор о том деле, ради которого он прибыл. Трибуц честно, без прикрас обрисовал обстановку на данный момент, подчеркнув, что она «опасна и непредсказуема», хотя флот и сражается с предельным напряжением. Кузнецова огорчило, что подводные лодки в Балтийское море уже не выходили.

— Лед в Финском заливе, — пояснил Трибуц. — И мины нас тревожат. В ноябре рискнули послать на боевые позиции две лодки, и одна из них, «Л-2», капитан-лейтенанта Чебанова погибла. Подорвалась на мине. А случилось это у мыса Кери.

— Надо тралить фарватер, — сухо заметил нарком. — И тралить хорошо, а не просто пахать винтами море…

Ближе к вечеру нарком ВМФ провел совещание с работниками штаба флота, высказал критические замечания в их адрес.

— Я не скажу, товарищи, что вы плохо воюете. — Сдержанная улыбка чуть тронула лицо наркома. — Есть у вас и подвиги, и герои, но есть и серьезные пробелы. Не будь их, у вас меньше было бы потерь на море. Комфлот говорил мне о гибели подводной лодки Чебанова, но как мне известно, истек срок автономности еще двух лодок — «С-8» старшего лейтенанта Брауна и триста двадцать второй «щуки» капитана 3-го ранга Ермилова. Наверное, погибли и эти корабли. А где? Тайна покрыта мраком…

— Наверняка погибли на минах в Финском заливе, — подал голос начальник штаба флота.

— В конечном счете неважно, где погибли, главное — как и отчего, — продолжал Кузнецов. — И если уж говорить о командирах, то мне импонируют такие, как капитан-лейтенант Петров. Это же он у острова Хиума торпедировал немецкую подводную лодку. Чем не подвиг? Петров первым нанес по врагу удар и выиграл!..

Трибуц как должное воспринял критику наркома, хотя страсти бушевали в его душе. Кому приятно, когда тебя начальство «песочит»? Зато когда Кузнецов беседовал с генералом Кабановым, комфлот повеселел.

— Рассказывай, как эвакуировались с Ханко! — попросил нарком.

Герой Ханко, высокий и полный, с черными усами, был прям:

— Хлебнули мы лиха вдоволь, Николай Герасимович, если коротко. — Кабанов потрогал усы. — Дали фрицам по зубам, крепко дали, чтобы выветрился у них из памяти наш полуостров… А потом мы оказались в глубоком вражеском тылу, и нам пришлось уходить.

— Отступали с боями, — заметил Трибуц.

— Бились с фрицами без страха — это уж точно, — продолжал Кабанов. — Я вот беседую с вами, а перед глазами морской пехотинец, мой земляк. Его ранило в живот. Пока искали санитара, я нагнулся к раненому и спрашиваю: мол, больно? В ответ услышал: «Колет чуток, товарищ генерал, зато мы дали жару фрицам!» Сам едва дышит, но не о себе печется — о святом деле… У меня на глаза слезы навернулись. Такие ребята погибают!

— Ваш земляк умер?

— Часа через полтора. Перед смертью просил матери написать, чтоб сестренку поберегла… — Кабанов грустно вздохнул. — Война, она ничего не принимает на слово. Тут надо врага низвергнуть, а самому живым остаться.

— Вот-вот, врага одолеть, а самому живым остаться, — горячо подхватил нарком. — Моряки порой глупо ведут себя в бою, с показной лихостью. Идут на врага в полный рост, в тельняшках и бескозырках, даже каски не надевают. Это я видел под Москвой. Там их полегло немало… — Кузнецов помолчал, собираясь с мыслями. — Честь военного моряка у нас в особом почете, и ее надо утверждать боевыми делами! — Николай Герасимович повел цепким взглядом по лицам сидевших. — Что-то я не вижу Гордея Ивановича, где он?

Трибуц ответил, что Левченко был в море и сильно простыл.

— Я им доволен, умело руководит Ленинградской военно-морской базой.

— Строго с ним поступили, хотя Гордей Иванович делал в Крыму все что мог, но без достаточных сил и танков остановить врага был не в состоянии. Ты, Владимир Филиппович, поддержи его, не то как бы он духом не пал. — Нарком встал из-за стола. — Кажется, все собрались? Ну что, товарищи командиры, поговорим о том, как сражается флот, как усилить удары по врагу, чтобы хоть как-то ослабить натиск фашистов на Москву… — Кузнецов опять помолчал, и этой паузой воспользовался Трибуц.

— Николай Герасимович, неужели немцы возьмут столицу? Они согнали туда столько войск и танков, что возникла реальная опасность.

— Никак они не смогут ворваться в Москву, — возразил нарком. — Это я чувствую сердцем…


Николай Герасимович вернулся из Ленинграда глубокой ночью и уснул в кабинете. Галлер с трудом разбудил его.

— Что случилось? — Кузнецов протер глаза.

Галлер выпалил на одном дыхании:

— Наши войска пошли в наступление под Москвой!

— Наконец-то! Калининский фронт?

— Да, генерал Конев нанес удар в обход города Калинина на Ржев. Немцы драпают!

На другой день начали наступление войска Западного фронта под командованием Жукова и армии правого крыла Юго-Западного фронта маршала Тимошенко. На всех направлениях наши войска протаранили оборону врага и успешно продвигались вперед.

— Ну вот, Лев Михайлович, пришел и на нашу улицу праздник! — сказал нарком. Он подошел к карте, где красным кружочком Галлер обвел Севастополь. — Как бы там немцы не начали новые атаки. Знаешь, почему я об этом подумал?

— Так это же ясно, Николай Герасимович! — добродушно улыбнулся заместитель наркома ВМФ. — Гитлер наверняка попытается реабилитировать себя за поражение войск под Москвой. Шутка ли, Красная Армия разбила одиннадцать танковых, четыре моторизованные и двадцать три пехотные дивизии!..

Утром в Ставке Кузнецов встретил генерала армии Жукова. Георгий Константинович только что вышел из кабинета Верховного в Кремле, на его полном загорелом лице играла довольная улыбка.

— Ну что, моряк, свое дело под Москвой мы, сухопутчики, сделали, — веско произнес Жуков, чуть выпятив грудь. — Теперь очередь за военными моряками. Как Севастополь? Надо его держать!

— Будем стараться, — улыбнулся Кузнецов. — А вас, Георгий Константинович, сердечно поздравляю с блестящей победой.

— Ну-ну, благодарю, — усмехнулся Жуков. — Ты к Верховному?

— А что?

— Там у него заплечных дел мастер, держи уши топориком!

— Это кто же? — не понял Николай Герасимович.

Поскребышев куда-то отлучился, и им никто не мешал беседовать в приемной. И все же Георгий Константинович выглянул за дверь — нет ли там кого — и тихо, едва ли не шепотом сказал:

— Берия. Я слышал, что ты чуть не повздорил с Верховным, когда Лаврентий упрятал твоего заместителя адмирала Левченко за решетку. Это утка?

— Было такое, Георгий Константинович. Но все обошлось, адмирала сняли с должности заместителя наркома ВМФ и разжаловали до капитана 1-го ранга. Я отправил Левченко воевать в Ленинград.

— Уважаю тебя за это, моряк! — Жуков улыбнулся. — За своих подчиненных я тоже готов идти хоть в огонь, хоть в морскую воду!..

«Рогов говорил мне, что Жуков суровый, никого, кроме себя, не видит, — усмехнулся в душе Николай Герасимович. — А он простой мужик, может быть, талантливее других в военном деле».

Вошел он в кабинет, как всегда, неспешно. В эту минуту Сталин прощался с Берия, а ему кивнул на стул:

— Садитесь, пожалуйста, у меня к вам есть вопросы по Севастополю…


Манштейн отдал своим войсками приказ наступать. Он получил от Гитлера директиву, в которой тот потребовал «с усиленной энергией бороться за овладение Севастополем, с тем чтобы освободить резервы и перебросить их из Крыма для группы армий «Юг»». Но было бы странным думать, что наша разведка не знала о замыслах фюрера, а коль знала, то в курсе было и командование Красной Армии, в том числе и нарком ВМФ. Он, однако, считал, что если в Крым не будут направлены новые войска, морякам-черноморцам трудно будет отстоять город, хотя их оборона пока крепка. Эту мысль он высказал начальнику Генштаба, когда зашла речь о высадке десантов в Керчи и Феодосии. Хотя Ставка во второй половине ноября и подчинила себе Севастопольский оборонительный район, она, как считал Кузнецов, все еще не решила в полной мере вопросы снабжения гарнизона всем необходимым. Его обнадежило заявление Шапошникова о том, что на днях Ставка примет ряд мер для укрепления обороны города.

— Так что, голубчик, готовьте корабли, чтобы посадить на них все войска десантников и боевую технику, — предупредил наркома ВМФ начальник Генштаба.

И точно, 5 декабря в Севастополь было доставлено восемь маршевых рот и батальон морской пехоты, а позже — стрелковая дивизия. Более 43 тысяч человек!

— В доставке пополнения в Севастополь были какие-либо срывы или задержки? — спросил Кузнецов адмирала Галлера.

— Нет, товарищ нарком, все на удивление прошло без сучка, без задоринки.

— Ну, добро, а я переживал, особенно после того как переговорил с Жуковым в Ставке. Поздравил его с разгромом немцев под Москвой, а он мне вопрос: мол, твои моряки смогут удержать Севастополь? Ответил ему: «Будем стараться». А что я мог еще сказать? Теперь нам бы не ударить в грязь лицом. Жаль, что нельзя послать в Севастополь крупные корабли: своим артогнем они бы оказали существенную помощь защитникам города, — вздохнул нарком.

— А что поделаешь, Николай Герасимович? — сочувственно кивнул адмирал Галлер. — Все они задействованы в Керченско-Феодосийской десантной операции.

— Да, плохо дело… — Кузнецов обернулся к адмиралу. — Комфлот Октябрьский все еще в Новороссийске?

— Так точно, там. С ним есть связь по радио. Вызвать?

— Пока не надо. Кое-что уточню у начальника Генштаба и тогда переговорю с ним.

— Будь я на вашем месте, Николай Герасимович, срочно вызвал бы Октябрьского из Новороссийска. Как он будет оттуда руководить обороной города? Смешно и печально.

В кабинет вошел генерал Рогов, вид у него был встревоженный.

— Читали донесение Жукова? — спросил он Кузнецова. — Надо срочно помочь им…

— Вот собрался в Ставку, Иван Васильевич. — Николай Герасимович надел шинель. — А вы когда прибыли с Юга? Вчера поздно вечером?

— Да, а что? — насторожился Рогов.

— Начальник Главпура генерал Щербаков вас спрашивал. Позвоните ему. Кстати, надо ставить наркома в известность о своем прибытии.

— Извините, Николай Герасимович, замотался я. То одно, то другое… А сейчас собрался слетать в Севастополь.

— Вернусь, и решим, Иван Васильевич…

Сталин все последние дни жил Севастополем. Он прекрасно знал этот город, бывал в нем не раз, и ему было бы обидно, если вдруг немцы оказались бы там. Потому-то у Кузнецова был с ним нелегкий разговор.

На другой день в Севастополь была отправлена директива Ставки, в которой все четко расписали, оставалось лишь выполнить намеченные решения. СОР был подчинен Закавказскому фронту, его командующему генералу Козлову предписывалось срочно направить в Севастополь стрелковую дивизию и маршевое пополнение, а также выделить авиацию для поддержки войск с воздуха. Комфлота Октябрьскому надлежало прибыть в Севастополь, а не отсиживаться в Туапсе, откуда и вовсе плохо руководить обороной базы. Николая Герасимовича насторожил пункт в директиве Ставки, который обязывал генерала Козлова немедленно «командировать в Севастополь крепкого общевойскового командира для руководства сухопутными операциями».

«Выходит, что командующий Приморской армией генерал Петров Ставку не удовлетворяет, — догадался Кузнецов. — Сталин, видимо, решил его заменить».

В своем прогнозе нарком ВМФ не ошибся. Петрова заменили, но сделал это не Верховный, а командующий Крымским фронтом генерал Козлов. Он назначил командующим Приморской армией генерала Черняка, который отличился в Финской войне, стал Героем Советского Союза — его дивизия первой пробила брешь в линии Маннергейма{Маннергейм Карл Густав (1867–1951) — финляндский деятель, маршал; в 1939–1940 и 1941–1944 гг. главнокомандующий финской армией, в 1944–1946 гг. президент Финляндии. Линия Маннергейма — полоса долговременных укреплений на Карельском перешейке (создана в 1929–1939 гг.), прорванная советскими войсками в 1939–1940 гг. и в июне 1944 г.}. Генерал Петров стал его заместителем. Адмирала Октябрьского такое решение Козлова возмутило, но он не знал, кто это сделал: если сам Кузнецов попросил Ставку, надо ли ему возражать? Еще шишек себе набьешь! Что же делать? Неожиданно позвонил нарком. Добродушный голос Николая Герасимовича снял с Октябрьского стресс, даже стало как-то легче дышать.

— Я о перемещении генерала Петрова, — сказал нарком. — Не вы ли сделали Сталину такое предложение?

— Что вы, Николай Герасимович, у меня и мысли такой не было! Генерал Петров отличный вояка, я сам удивлен решением Ставки.

Кузнецов, однако, заметил, что не Ставка решала этот вопрос, а командующий Крымским фронтом генерал Козлов. Если все произошло, минуя Военный совет флота и командование СОР, то есть смысл телеграфировать Верховному главнокомандующему.

— Теперь я знаю, что мне делать, — повеселел Октябрьский.

Комфлот сел за стол, вырвал из своего блокнота листок и стал писать: «Экстренно. Москва, товарищу Сталину. По неизвестным причинам и без нашего мнения генерал Козлов, совершенно не зная командующего Приморской армией генерала Петрова, снял его с должности. Генерал Петров — толковый, преданный командир, ни в чем не виновен, чтобы его снимать. Наоборот, Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, товарищ Сталин, присвоить генералу Петрову звание генерал-лейтенанта, чего он, безусловно, заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений».

В тот же день Октябрьский получил ответ, но не от Сталина, а от генерала Козлова, штаб которого находился в Краснодаре: «Петрова оставить командующим Приморской армией. Черняк назначается вашим помощником по сухопутным частям. Основание: указание начальника Генерального штаба Красной Армии маршала Шапошникова».

Кузнецов узнал о телеграмме Октябрьского от Верховного, который вызвал его после того, как прочел депешу.

— Вы хорошо знаете Петрова? — спросил Сталин, едва Николай Герасимович вошел к нему.

За столом Кузнецов увидел Молотова и Маленкова. Они поглядывали на наркома. Николай Герасимовичи не сообразил, чем вызван вопрос Верховного, но ответил сразу, не раздумывая:

— Знаю, товарищ Сталин. Петров — умный, храбрый генерал. В обороне Одессы, как вам известно, он хорошо проявил себя. И сейчас умело организует под Севастополем боевые действия наших войск.

— Умело? — сердито переспросил Сталин. — Тогда почему наши войска отступают? Создалась угроза захвата главной базы флота.

— Там крайне недостаточно наших войск, почти нет боеприпасов, а корабли хотя и доставляют туда войска и технику, однако это капля в море!

— Все просят дать войска и оружие, — бросил реплику Молотов. — А где их взять?

— Чаще просят военные моряки, — усмехнулся Маленков, глядя на наркома ВМФ.

Кузнецов промолчал, он ждал, что скажет Верховный. А тот о чем-то размышлял, потом, взглянув на наркома ВМФ, сказал, что Октябрьский и Кулаков просят оставить генерала Петрова в должности командующего Приморской армией и присвоить ему звание генерал-лейтенанта. Но поможет ли это обороне Севастополя?

— Я бы просил вас рассмотреть просьбу Военного совета Черноморского флота, — ответил Николай Герасимович.

— Вы об этом говорили с Октябрьским? — Сталин так жестко посмотрел ему в лицо, что наркому ВМФ стало не по себе.

— Да, я высказал ему свое мнение.

— Какое же это мнение? — вскинул брови Верховный.

— Я считаю, что Козлов, прежде чем решать кадровый вопрос, должен был узнать мнение Военного совета флота, а не рубить сплеча.

— Сделаем так, как просит Военный совет Черноморского флота. — Сталин прошелся вдоль стола, остановился рядом с Кузнецовым.

— Когда стартуют десанты? — спросил он.

— Завтра, двадцать шестого декабря, начинается их высадка. Будучи на юге, я лично переговорил об этом с командующим Азовской военной флотилией адмиралом Горшковым. Он собрал более ста морских судов, но если на море поднимется шторм, им придется туго. Капитан 1-го ранга Басистый поведет отряд кораблей в Феодосию и там высадит людей. — Кузнецов заметил, как глубоко вздохнул Сталин, поэтому добавил: — В десант выделены самые опытные командиры, так что все будет хорошо. Я уверен.

— Будем надеяться. — Сталин взглянул на наркома. — Держите меня в курсе событий.

К Севастополю подходили крупные военные корабли. Над морем висел серый туман, было пасмурно, и «юнкерсы» налетов не совершали, что было на руку морским пехотинцам. Крейсера «Красный Кавказ» и «Красный Крым», лидер «Харьков», эсминцы «Незаможник» и «Бодрый» доставили в город подкрепление — 79-ю морскую стрелковую бригаду полковника Потапова. Вернулся в Севастополь и комфлот Октябрьский, он держал свой флаг на крейсере «Красный Кавказ». Во время швартовки крейсера Октябрьский увидел на причале генерала Петрова.

— Ждет пополнения, хочет сразу бросить людей в бой, — сказал комфлот, глядя на члена Военного совета Кулакова.

Его голос заглушали взрывы — это вела огонь по кораблям вражеская батарея. То там, то здесь кверху поднимались белые столбы воды, снаряды рвались неподалеку от кораблей, и комфлот волновался, как бы не пострадали крейсера и эсминцы. Но корабли подошли к причалу, не потеряв ни одного человека!

— Было бы вот так в бою: пошел, ударил по врагу, опрокинул его, а сам потерь не имел! — улыбнулся комфлот.

На его слова Кулаков ответил без улыбки:

— Мечты, мечты, Филипп Сергеевич. Потери мы несем, и немалые…

Горечь войны теперь была с Кузнецовым всегда, даже в канун нового, 1942 года. Лишь разгром немцев под Москвой вселил в него уверенность, что не так плохи наши дела, как думалось. И все же: как долго продлится война и что еще надлежит в ней сделать флоту?..

— Я не пророк, Лев Михайлович, но чует мое сердце — все это надолго, — молвил Николай Герасимович. — А ты куда собрался?

— В буфет, перекусить, потом вернусь. — Галлер улыбнулся. — Я тут буду до утра, как решено. А вас, наверное, уже ждут…

Николай Герасимович спешил домой на улицу Серафимовича, где он сейчас жил. Вчера прилетела жена, и они решили вместе встретить Новый год.

Уже накрыли на стол, когда в гости пришел генерал Жигарев, старый знакомый Кузнецовых.

— Как живешь, холостяк? — весело спросил Павел Федорович, заходя в квартиру. Он увидел супругу Николая Герасимовича и смутился. — Я вас приветствую, Вера. — Жигарев поцеловал ей руку. — Значит, решили проведать Николая Герасимовича?

— Представилась возможность прилететь в Москву на несколько дней, — улыбнулась Вера Николаевна, приглашая Жигарева к столу. — Вы хорошо сделали, что пришли…

Веселье было в разгаре, когда Николаю Герасимовичу позвонил из далекого и вьюжного Полярного адмирал Головко. Поздравив Кузнецова с Новым годом, он сообщил: самолеты «харрикейн», о которых спрашивал нарком, североморские летчики освоили, свободно летают на них на боевые задания. Первую английскую машину обуздал Борис Сафонов, он же и заявил, что самолеты «харрикейн» весьма старые.

— Есть у англичан истребители получше — «спитфайры», — слышался в трубке голос комфлота. — Но их почему-то нам не дают. Может быть, вы, товарищ нарком, через главу английской военной миссии в Москве пробьете этот вопрос? — спрашивал Головко. — Нам бы штук сто для охраны их конвоев. А не мог бы нам помочь командующий ВВС Красной Армии генерал Жигарев? Вы же друзья с Павлом Федоровичем?

— Он сейчас у меня в гостях, Арсений Григорьевич, — проговорил Кузнецов в трубку. — Встречаем Новый год. Поздравляю и вас с праздником! Я жду, что Северный флот порадует Родину новыми боевыми успехами. А насчет вашей просьбы подумаю, возможно, удастся что-то сделать. Я скоро буду у вас, так что изживайте слабину, а то стану мылить чубы… До свидания!

— Кто просит самолеты, не Трибуц ли? — спросил Жигарев. — Когда мы готовились бомбить Берлин, он своими звонками замучил меня. — И поспешил добавить: — Если бы я мог всем помочь!..

— Павел Федорович, а ты не угадал, — засмеялся Николай Герасимович. — Звонил Головко. Поведал, как на английских «харрикейнах» североморские летчики бьют фрицев. Но самолеты, говорит, устарели, часто отказывают моторы. Арсений Григорьевич спрашивает, нельзя ли попросить у англичан истребители «спитфайры»? Что это за машина, ты в курсе дела?

Жигарев, попивая из бокала шампанское, удивился:

— Как же мне не знать английские самолеты! «Спитфайр» — значит «Огневержец», отличная машина, не то что «харрикейны». Знаешь, кто ее создал? Я тебе назову его имя — Реджинальд Митчелл! В двадцать лет он стал конструктором авиационного завода. На скоростных гонках на кубок Шнайдера — был такой богатый француз, увлекавшийся авиацией и установивший ежегодный приз для самолета — Митчелл трижды побеждал, его самолеты развивали наивысшую скорость. В тридцать четвертом Митчелл начал работать над «спитфайром», а через два года на гонках этот самолет развил скорость более пятисот километров в час! А в тридцать седьмом «спитфайр» пошел в серийное производство.

— Недурно, — качнул головой Николай Герасимович. — Может, англичане дадут нам эти машины?

Жигарев пояснил, что еще в сентябре этот вопрос был затронут на переговорах трех держав — СССР, США и Великобритании о помощи Советскому Союзу вооружением. Но англичане заявили, что «спитфайры» находятся на «секретном листе» и экспортировать их в СССР нельзя. Правда, сейчас мы получаем от американцев неплохие истребители «эркобра». Наши летчики перегоняют их из Аляски через Сибирь прямо на фронт.

— Но скоро и у нас появятся новые машины! — заверил Жигарев. — Недавно Верховный вызывал к себе наркома Шахурина, его заместителя Яковлева, некоторых конструкторов, шел разговор о резком увеличении выпуска штурмовиков и истребителей. Он похвалил штурмовик Ил-2, даже спросил у Ильюшина, какую премию ему дали за эту машину в марте сорок первого. Тот ответил: Сталинскую премию второй степени. Сталин тут же велел наркому Шахурину дать Ильюшину премию первой степени. Недавно я снова был у Сталина с заместителем наркома Яковлевым. Председатель ГКО потребовал от него поставить дело так, чтобы в сутки выпускать по три истребителя!

Снова зазвонил телефон. Это был адмирал Галлер. Он сказал Николаю Герасимовичу, что подводная лодка «Л-6» доставила в Севастополь восемь тонн боеприпасов для авиации. Так что первый опыт использования подводных лодок в транспортных целях себя оправдал.

— Мне только что звонил адмирал Октябрьский, — добавил Галлер.

— Нет ли чего нового о десантах в Керчи и Феодосии?

— Крейсера «Красный Кавказ» и «Красный Крым» при высадке десанта не пострадали, хотя немцы вели по ним бешеный огонь. К утру, товарищ нарком, я подготовлю подробную справку, — заключил Лев Михайлович. — Да, звонил из Куйбышева адмирал Алафузов, он выезжает в Москву. Спрашивал, нет ли каких изменений. Я ответил, что мы ждем его.

— Добро! — Кузнецов посмотрел на часы. — Я буду в наркомате в шесть утра. С Новым годом вас, дорогой коллега! Да, а что Балтика? Ничего нет от Трибуца? Если он выйдет на связь, предупредите его, чтобы крупными кораблями не рисковал. Это приказ Верховного.

Московские куранты били полночь. Наступил новый, 1942 год. Что принесет он?..

В январе обострилась борьба на внешних коммуникациях,по которым в СССР шли союзные конвои: они доставляли боевую технику и оружие. Немецкое командование сосредоточило в Норвегии крупные силы флота: линкор «Тирпиц», тяжелые крейсера «Адмирал Шеер», «Лютцов», «Адмирал Хиппер», легкий крейсер «Кельн», две флотилии эсминцев и 20 подводных лодок. Сюда передислоцировали и 5-й немецкий воздушный флот. Что и говорить, сил немало, и комфлот Головко не замедлил высказать наркому ВМФ свою озабоченность.

— Надеюсь, вы понимаете мою тревогу, товарищ нарком? — спросил он при очередном разговоре по ВЧ. — Флоту недостает и кораблей и самолетов.

— Что вам надо в первую очередь?

— Эсминцы и подводные лодки, — ответил комфлот. — Хорошо бы иметь еще десятка два тральщиков и тралы к ним. Минная опасность в море резко возросла, а тралов маловато.

Кузнецову было о чем подумать. Еще более обеспокоило Николая Герасимовича положение с заграничными морскими перевозками. Транспортный флот был сосредоточен в Белом море. В Мурманске комфлот оставил лишь три судна. Все малые плавсредства находились в Архангельске. А в ту зиму в Белом море, как на грех, случилась тяжелая ледовая обстановка, и все грузы пришлось направлять в Мурманск, где транспорты простаивали неделями: в порту почти не было разгрузочной техники, причалы разрушены бомбежками, а новые еще не построили.

— Арсений Григорьевич, надо удвоить помощь Папанину, — потребовал Кузнецов. — Посылайте в Мурманск военных моряков разгружать суда. Надо, чтобы грузы для Красной Армии шли потоком!

«Заварилась каша», — взгрустнул комфлот.

В январе в Кольский залив прибыл конвой «PQ-7». Потерь он не понес. А вот очередной конвой «PQ-8» подвергся нападению, немцы потопили транспорт «Харметрес» и английский эсминец «Матабеле».

— Куда вы смотрели, Арсений Григорьевич? — выругался нарком, когда вышел с ним на связь.

Адмирал Головко сказал, что командир эсминца пренебрег правилами охраны судов.

— На флоте вы хозяин! — оборвал его Николай Герасимович. — И вы за все в ответе!

— Если я в ответе, то прошу выслушать меня, — заявил Головко, сдерживая вдруг охватившее его раздражение. — Командиру эсминца было рекомендовано открыть акустическую вахту, так как в заданном районе были замечены вражеские подводные лодки. Но он ответил, что от судьбы не уйдешь. И за это поплатился.

— Странное понятие о бдительности, — смягчился нарком и перевел разговор в другое русло. — Ставка намерена возложить оборону полуостровов Рыбачий и Средний на Северный флот, для чего предлагается в составе флота сформировать Северный оборонительный район. Как вы, согласны?

Головко горячо поддержал эту идею, но спросил, кого решено назначить командующим этого района. Когда Кузнецов назвал имя генерала Кабанова, комфлот уточнил:

— Героя Ханко? Другого генерала нам и не надо. А как сам Сергей Иванович, с желанием идет к нам?

— Еще бы! — отозвался нарком. — Он сказал, что у вас, Арсений Григорьевич, железная хватка, а ему это по душе.

— Придумали, Николай Герасимович, — обидчиво буркнул в трубку Головко.

Глава пятая

Ночью Кузнецов никак не мог уснуть. Все думал и гадал, откуда взять корабли и подводные лодки для Северного флота. Несколько эсминцев можно перевести с Дальнего Востока, а брать лодки пока нельзя: еще неизвестно, как поведет себя Япония. Тихоокеанский флот надо держать в готовности на случай внезапного нападения. Правда, скоро на флот поступит больше десятка «малюток», но Головко просит направить их ему.

— У меня и «малютки» будут неплохо воевать, — говорил комфлот. — Вы, Николай Герасимович, сомневались и в торпедных катерах, смогут ли они действовать на Севере. И что же? Катерники успешно топят вражеские транспорты.

«Придется несколько подводных лодок перевести с Балтики, там ограничены их боевые действия, — продолжал размышлять нарком. — И надо это сделать поскорее…»

Неожиданно его вызвал Сталин. В кабинете он был один и курил. Перед ним лежала карта, и он что-то на ней разглядывал. Но вот он резко вскинул голову.

— Все-таки Керченско-Феодосийская десантная операция нам удалась, — сказал Верховный. — Войска Кавказского фронта освободили Феодосию и Керчь, отвлекли часть сил врага от Севастополя. Но надолго ли? Кстати, что случилось с десантом, высаженным в Евпатории? Я получил противоречивые доклады, и Генштаб толком не знает.

Кузнецов ответил, что ночью 5 января корабли высадили в Евпатории морской батальон до семисот человек. Моряки захватили южную часть города. Три дня шли упорные бои, но поддержки из-за сильного шторма на море десант не получил и весь погиб.

— Еще одна трагедия, — грустно произнес Сталин.

— Печально, но факт, — угрюмо бросил Кузнецов.

Сталин подошел к нему так близко, что на его лице нарком увидел оспины.

— Ясно, что командующий фронтом не все продумал до конца с десантами, но где были вы и ваши адмиралы? — сурово изрек Верховный. — Вам не следовало занимать выжидательную позицию: видите, что-то не так — ломитесь в Ставку, бейте тревогу, да и сами можете принимать меры. — Он вернулся к столу, посмотрел какую-то бумажку. — Что случилось с ледоколом, носящим мое имя? Он что, погиб? Я так и не понял товарища Папанина.

Поначалу растерявшийся было Кузнецов пришел в себя.

— У острова Сосновец ледокол принимал уголь с транспорта «Правда», его атаковали «юнкерсы», — объяснил нарком. — Одна бомба взорвалась на палубе, в образовавшуюся пробоину хлынула вода. Но взрыв котлов удалось предотвратить — отличились кочегары. Есть потери — четверо убитых и десять раненых. Ледокол был взят на буксир и сейчас стоит у причала в Молотовске. Его быстро отремонтируют, — заключил нарком. — Я потребовал от комфлота проявлять о ледоколе особую заботу.

— Почему особую? — прервал его Сталин. — Не потому ли, что ледокол носит мое имя?

У Кузнецова вдруг пересохло в горле.

— Не потому, — возразил он. — Этот ледокол сейчас на Белом море один, выполняет колоссальную работу, и если с ним что-нибудь случится, нам нечем будет проводить транспорты сквозь льды.

Сталин долго молчал.

— Скажите, линкор «Парижская коммуна» участвует в обстреле побережья, занятого противником? — спросил он.

— Да, товарищ Сталин.

— Почему? — возвысил голос Верховный. — Я же строго-настрого распорядился не делать этого!

— В районе Феодосии надо было поддержать наши войска, и я пошел навстречу просьбе комфлота Октябрьского. Корабли обстреливали скопление немецких войск в населенных пунктах Старый Крым и Салы.

— Оказывается, вас тоже надо учить точному исполнению моих приказов, — хмуро заметил Верховный. Он подошел к столу, снял трубку с аппарата и позвонил маршалу Шапошникову. — Борис Михайлович, вы тоже не спите?.. Крымский фронт вас волнует?.. И меня тоже. У меня тут товарищ Кузнецов. Заходите, пожалуйста, обговорим обстановку в Крыму. Я боюсь, что после захвата немцами Феодосии мы понесем новые потери.

Кузнецов огорчился в душе: «Кажется, я надолго тут задержусь, а в семь утра выйдет на связь Трибуц. Ладно, он подождет».


Адмирал Алафузов вернулся из Куйбышева и поспешил к наркому.

— Готов приступить к исполнению своих прямых обязанностей! — весело доложил он, поднеся руку к фуражке. — По боевой работе я соскучился…

— Да ты, Владимир Антонович, похудел, — улыбнулся Николай Герасимович, пожимая ему руку.

— Пять килограммов сбросил!

— Теперь верю, что там ты крутился, — усмехнулся Кузнецов. — Или от переживаний по поводу дел на фронте?

— И то и другое, видно, сказалось на мне…

— Для начала прочти вот это. — И нарком дал Алафузову листок.

Эта была депеша Военного совета Черноморского флота. «Командующий фронтом Козлов требует от нас вновь высаживать десант в Феодосию на боевых кораблях, — читал про себя Алафузов. — Данная высадка исключительно рискованна для флота. Сроки для подготовки и высадки отводятся весьма короткие…»

— Что скажете, Владимир Антонович?

— Я разделяю мнение Военного совета Черноморского флота, — ответил заместитель начальника Главморштаба. — Считаю, что вам надо идти к Верховному.

Кузнецова огорчило то, как быстро изменилась обстановка в Крыму. В декабре защитники Севастополя отбили второй штурм гитлеровцев. Феодосия, Керчь и значительная часть Керченского полуострова были освобождены. Однако в середине января через несколько дней немцам удалось снова ворваться в Феодосию, за которую было пролито немало крови, потеснить части 51-й армии на восток…

«Надо посоветоваться с Борисом Михайловичем», — решил Николай Герасимович.

С утра в Москве было ветрено и морозно, и пока Кузнецов добрался до Генштаба, он продрог. Маршал Шапошников, пожимая ему руку, с улыбкой на худощавом лице спросил:

— Почему вы, голубчик, явились без предварительного звонка?

— Дело срочное…

— А я вот собрался к Верховному. — Маршал показал на какие-то бумаги. — Подготовил директиву Ставки о разделении Кавказского фронта на Крымский фронт и Закавказский военный округ. В состав Крымского фронта войдут три армии, оперативно подчиним ему Севастопольский оборонительный район, Черноморский флот, Азовскую военную флотилию и Керченскую военно-морскую базу.

— Кого решено поставить командующим Крымским фронтом? — спросил Николай Герасимович.

— Того, кто командовал Кавказским фронтом, — генерала Козлова. А что, голубчик?

— Я пришел на него жаловаться. — И Кузнецов протянул маршалу телеграмму Военного совета Черноморского флота. — Категорически возражаю против высадки в Феодосии нового десанта! Три недели она была в наших руках после того, как ее освободили в Керченско-Феодосийской операции, и вдруг снова оставили…

— Не горячитесь, голубчик! Противник вынудил наши части оставить Феодосию и отойти на Ак-Монайские позиции. У немцев оказалось больше сил, чем у Козлова. — Маршал вернул Кузнецову листок. — Спасибо за информацию, но я уже в курсе дела. В Генштаб тоже поступил подобный текст, и генерал Василевский принес мне депешу.

— Что вы решили? — настороженно спросил адмирал.

— Ставка не поддержала Козлова, и ему на этот счет дано строжайшее указание. Никакого десанта! Можете сообщить об этом Октябрьскому. Кстати, как вы оцениваете его деятельность? Я имею в виду прежде всего боевые действия Черноморского флота. — После небольшой паузы Шапошников добавил серьезно, с ноткой грусти в голосе: — Верховный им что-то недоволен.

— Филипп Сергеевич человек сложный, — начал нарком ВМФ. — В смелости ему не откажешь, но порой обидчив, принимает непродуманные решения. В прошлом году, когда под Одессой шли тяжелые бои, он запретил командующему Одесским оборонительным районом использовать корабли флота для обстрела позиций врага из орудий. Пришлось мне его поправить. И что вы думаете? Обиделся!

— Зря! — Шапошников взял со стола папку с документами, сунул в черный портфель. — У вас все, голубчик, а то я спешу…

Вернувшись в наркомат, Кузнецов поручил Алафузову передать Октябрьскому, что Ставка не разрешила командующему фронтом высадку десанта в Феодосию.

— Только не теряйте время, Филипп Сергеевич сидит там как на иголках.

Кто-то позвонил. Нарком ВМФ взял трубку. Это был Молотов.

— Николай Герасимович, сможете сейчас подъехать ко мне? — спросил он.

— А через полчаса можно? У меня совещание с работниками минно-торпедного управления.

— Хорошо!

Кузнецов давно не видел в Ставке Молотова, но знал, что всю черновую работу в Государственном Комитете Обороны вел он, заместитель председателя ГКО. Николай Герасимович как-то решал с ним вопрос о поставке на Северный флот мин и торпед дополнительно к тому, что было запланировано, и сейчас неожиданно для себя сказал ему об этом. Молотов рассердился, его усы задергались.

— Вы же видите, Николай Герасимович, как тяжело теперь товарищу Сталину. Фронты у него на первом плане, так сказать, боевые действия Красной Армии и военного флота. Ночами не спит. Я-то все вижу. Потому-то мне и пришлось часть забот по ГКО взвалить на свои плечи. — Молотов помолчал. — Итак, зачем я вас вызвал? Союзные конвои несут потери, и англичане подняли шум: мол, русские не могут оградить их от немецких подводных лодок и авиации. У меня был разговор с английским военно-морским атташе в СССР.

— Странно, но мне он не сказал ни слова, когда я недавно с ним встречался по просьбе комфлота Головко.

— Ничего нет странного, я попросил, чтобы вас он не тревожил, так как решение всех вопросов о конвоях в компетенции ГКО и Ставки Верховного Главнокомандования.

— Я сейчас анализирую ситуацию с охраной конвоев на Северном флоте, — произнес Кузнецов. — В Мурманск идет уже тринадцатый конвой. Вышел он из Исландии 20 марта.

— Когда будет в Мурманске?

— Через восемь-девять дней.

— Понял. — Молотов встал, давая понять, что аудиенция закончена. — Я спешу к товарищу Сталину. Да, а ваша семья здесь или еще в Куйбышеве?

— Пока еще в эвакуации. А что?

— Вчера у меня спросил Иосиф Виссарионович, а я не знал… Так не забудьте: охрана конвоев должна быть надежной, ясно?..

Кузнецов читал донесение штаба Северного флота об обеспечении кораблями охранения союзного конвоя «PQ-15». Его сопровождают эсминцы «Гремящий», «Сокрушительный», «Ориби» и четыре английских тральщика. Для прикрытия конвоя в море Головко развернул четыре подводные лодки. Казалось, сил вполне достаточно. Но 29 марта в 11 часов 20 минут немецкий эсминец «И-26» попытался атаковать конвой. Комендоры «Сокрушительного» первыми открыли по нему огонь, вторым залпом накрыли эсминец, он окутался густым паром и скрылся в снежном вихре. А вот двум немецким эсминцам удалось выпустить торпеду по английскому крейсеру «Тринидад». Было ясно, что субмарины могут атаковать конвой. Командир эсминца «Гремящий» потребовал от моряков верхних боевых постов тщательно смотреть за водой. 30 марта, находясь севернее конвоя и охраняя его, «Гремящий» обнаружил на Кильдинском плесе немецкую подводную лодку и, умело маневрируя, уничтожил ее глубинными бомбами. На поверхности воды появились густые пятна солярки.

— Подскажите, Владимир Антонович, кто сейчас командует «Гремящим»? — Нарком отложил донесение в сторону. — Я что-то запамятовал.

— Гурин там, капитан 3-го ранга, отчаянный моряк, — ответил Алафузов. — Недавно комфлот вручил ему орден.

— Немцам союзные конвои в Советский Союз — кость в горле, — сказал Николай Герасимович. — Сейчас к нам идет четырнадцатый конвой. Меня интересует его охрана. Что вы намерены делать?

— Я уже принял решение, товарищ нарком. — У Алафузова вмиг помрачнело лицо, хотя говорил он твердо, стараясь не выдать своего волнения. — Приказал комфлоту Головко задействовать для охраны конвоя все эсминцы. Эти корабли быстроходны, маневренны, они успешно ведут борьбу с лодками. Приказ отдал, разумеется, не от вашего имени, а от своего, как заместитель начальника Главморштаба.

Необычная суровость, прозвучавшая в голосе Алафузова, заставила Кузнецова пристально взглянуть на него. «Приказ ты, Владимир Антонович, отдал, но вижу, что переживаешь. Значит, тебя тоже задело… Мог бы и раньше принять меры».

— Иного выхода у нас нет, — отрешенно добавил Алафузов, смутившись от долгого молчания наркома.

Николай Герасимович не возражал, ибо Алафузов, не подозревая, выразил его мысли.

— Вы правильно поступили. А что там у Трибуца?

— Флот отражает попытки немцев уничтожить корабли, стоящие в порту и на рейде, — коротко резюмировал Алафузов. — Еще в конце марта немецкое командование отдало приказ о начале операции «Айсштосс» — «Ледовый удар», ее цель — разгромить Балтийский флот. В этом деле оно надеется на свою авиацию. Но Трибуц вовремя усилил зенитное обеспечение кораблей…

Зазвонила «кремлевка».

— Николай Герасимович, прошу прибыть ко мне!

— Есть! — отозвался нарком, а про себя отметил: «Что-то Молотов не в духе, даже не поздоровался, чего с ним не бывает».

Кузнецов быстро оделся и наказал адмиралу Алафузову узнать обстановку в Мурманске.

— Как там с налетами «юнкерсов» на порт?

— Папанин считает, что штаб флота не все сделал, чтобы надежно прикрыть мурманский порт с воздуха, — объяснил Алафузов. — Но я поговорю с комфлотом, а уж тогда решим, что может сделать Главморштаб.

— С утра бы и позвонил и ему.

— Звонил, но Головко в ночь ушел на Рыбачий. А начальник штаба адмирал Кучеров ничего нового мне не сообщил…

Молотов поздоровался с наркомом и сразу перешел к делу. Он спросил, кто послал адмирала Исакова на Дальний Восток.

— Я, — ответил Кузнецов. — Исакову надлежало переговорить с генералом Апанасенко по вопросу взаимодействия войск фронта и Тихоокеанского флота на случай боевых действий со стороны Японии.

— Ваш Исаков превысил там свои полномочия. — Молотов потрогал кончики усов. — Я вынужден был отменить одно его распоряжение. О чем идет речь? Недавно военные самолеты США типа «летающие крепости» бомбили Японию и после этого должны были приземлиться на территории Китая, не захваченной японцами. Так летчики и поступили. Но один самолет совершил посадку на одном из наших аэродромов. Командир экипажа «летающей крепости» попросил советские власти направить летчиков к американскому консулу. Исаков, находившийся в это время во Владивостоке, взял и разрешил. Но не учел, что Япония, с которой у нас нейтралитет, могла использовать этот эпизод как помощь Советского Союза Америке в ее боевых действиях против Японии. Поэтому я распорядился, чтобы экипаж американского самолета был интернирован. Хорошо еще, что мне срочно сообщили в Москву о решении адмирала Исакова, не то могло быть хуже.

— Вы информировали об этом товарища Сталина? — спросил нарком.

— Если бы я это сделал, то вас бы к себе не пригласил, — усмехнулся Молотов. — Так что пожурите адмирала Исакова. А заодно и спросите, почему он вас не поставил в известность. Он ведь не просто адмирал, а начальник Главного морского штаба! Кстати, когда он вернется?

— Дня через два-три. Я непременно разберусь с ним, Вячеслав Михайлович, — заверил Кузнецов. — Вчера Верховный принял решение назначить Исакова заместителем главкома и членом Военного совета Северо-Кавказского направления. К маршалу Буденному помощником по морской части.

— Ну что же, по-моему, решение верное. Адмирал Исаков блестяще знает флот, неплохо проявил себя на Балтике и в Ленинграде. — Молотов прошелся по кабинету раз, другой, о чем-то размышляя, потом остановился рядом с Кузнецовым. — Мне недавно звонил Папанин. Его беспокоит то, что немцы стали сильнее бомбить Мурманск, особенно страдает морской порт. Разгружаются суда союзников, а на них сыплются с неба бомбы «юнкерсов». Как же так, Николай Герасимович? Товарищ Сталин, помнится, говорил вам, что надо надежно прикрыть город с воздуха. — В глазах Молотова читался упрек.

— Не успеваем закрывать все дыры, Вячеслав Михайлович, — признался Кузнецов. — То одно, то другое… К тому же на флоте ощущается острая нехватка самолетов, а зенитных орудий единицы. Но мурманское небо для «юнкерсов» мы закроем, обещаю вам, — горячо продолжал нарком ВМФ. — Адмирал Головко обратился в Ставку с просьбой реорганизовать противовоздушную оборону Мурманска. Что надо для этого? Полсотни истребителей и десяток зенитных батарей, а флотскую авиацию нужно освободить от поддержки сухопутных войск, чтобы можно было ею надежно прикрыть морской порт. Я доложил об этом Сталину, и он все одобрил. Так что теперь проблем не будет.

— Ну а теперь о главном, — вновь заговорил Молотов, присев к столу. — Посол США в СССР адмирал Стэндли, прибывший на днях в Москву, хотел бы с вами встретиться. У меня на этот счет возражений нет, нет возражений и у товарища Сталина, правда, он рекомендовал вам воспользоваться этим визитом столь высокого гостя и поговорить с ним о союзных конвоях. Сейчас, когда немцы рвутся на Северный Кавказ, чтобы захватить бакинскую нефть, нам крайне необходимы военные грузы союзников. Кстати, сколько уже прибыло конвоев?

Кузнецов сказал, что в 1941 году в семи конвоях к нам прибыл 61 транспорт союзников, доставивших в северные порты более 160 тысяч тонн грузов.

— С начала нового года и по сей день мы приняли еще семь конвоев. Сейчас адмирал Головко ждет пятнадцатый конвой, дня через три он войдет в Кольский залив.

— Было бы хорошо, если бы новый посол США в СССР убедил своего президента увеличить число транспортов с ценными для нас грузами, — заметил Молотов.

— А что надо адмиралу Стэндли? — спросил нарком ВМФ.

— Он хочет поговорить с вами как моряк с моряком, а в детали я не вникал. После беседы с послом позвоните мне, если будет что-то важное.

И вот адмирал Вильям Стэндли вошел в кабинет наркома ВМФ. Он был среднего роста, широкоплечий, с седой шевелюрой и серыми глазами. Он протянул руку Николаю Герасимовичу и на ломаном русском языке, весело улыбаясь, сказал:

— Я рад видеть красный адмирал Куснецов!

— А я рад видеть адмирала Вильяма Стэндли!

Кузнецов тепло ответил на рукопожатие гостя и пригласил его сесть в кресло. Переводчик адмирала сел рядом с ним. Это был молодой, элегантно одетый блондин с большим золотым перстнем на пальце правой руки. Кажется, перстень ему нравился, потому что он то и дело вытягивал правую руку, словно хотел, чтобы его перстень увидел советский адмирал. Переводил он очень четко, без запинки. Переводчик Кузнецова был уже немолодой работник отдела внешних сношений Наркомата.

Беседа была оживленной, гость сыпал один вопрос за другим, и Николай Герасимович едва успевал отвечать.

— Вы служили во Владивостоке? — переспросил адмирал Стэндли, когда Кузнецов сказал ему, что незадолго до начала Второй мировой войны он командовал Тихоокеанским флотом. — Прекрасный город у моря!

— Вы там бывали? — удивился Николай Герасимович. — Когда и в качестве кого?

Оказывается, в молодости Стэндли служил на американском крейсере, который посетил Владивосток в 1896 году, когда в России проходила коронация Николая II.

— Это был великий российский император! — воскликнул адмирал Стэндли.

— Извините, сэр, но я так не считаю, — осадил гостя Кузнецов. — При его правлении Россия проиграла Русско-японскую войну.

Казалось, эти слова ничуть не смутили адмирала.

— Я слышал, что его убили русские большевики в революцию, не так ли? — спросил Стэндли.

— Почему вас так волнует российский император? — усмехнулся Кузнецов. — Сейчас идет великая битва с фашизмом, и в этой битве Америка — наш союзник. Вот и давайте вместе подумаем, чем вы можете помочь Красной Армии в борьбе с гитлеровцами.

— Вы хотите что-то предложить?

— Да. Мы бы хотели, чтобы из США шло больше транспортов с важными для нас грузами.

Адмирал Стэндли сказал, что он побывает в Архангельске и Мурманске, встретится с капитанами союзных конвоев, поговорит с ними и тогда подготовит для своего президента письмо, в котором обоснует необходимость посылки в Советский Союз больше транспортов с грузами, нежели сейчас.

— Гитлер и его военная свора — ваш враг, но это и наш враг, и общими усилиями союзников надо его разбить, — произнес гость. — Под Москвой войска фюрера потерпели сокрушительное поражение, и мы, американцы, очень ценим героизм бойцов и командиров Красной Армии. Надеюсь, это не первая победа русских?

— Удары по врагу, безусловно, еще будут, ибо Красная Армия изо дня в день наращивает свою мощь, — ответил Кузнецов. — Но у нас пока не хватает оружия и боевой техники для ведения боевых действий на фронтах. Нам нужны ваши танки, самолеты, автомашины, орудия…

— Я буду просить об этом своего президента Рузвельта. Он с уважением относится к Советскому Союзу, его стремлению разгромить фашистов на суше и на море, — заявил посол. — А сейчас я хочу попросить вас оказать мне содействие в посещении Архангельска, куда приходят союзные конвои. Потом я бы съездил в Мурманск…

— Я дам распоряжение своим представителям в Архангельске, и они встретят вас, сэр, — заверил Николай Герасимович своего гостя. — Кстати, на Севере есть представители английского адмирала Майлса, они тоже помогут вам на месте изучить ситуацию с конвоями.

— Спасибо, сэр Куснецов. Я хочу еще вас видеть и пить с вами русский чай. — Гость улыбнулся, отчего под глаза сбежались глубокие морщины.

— Не возражаю! — улыбнулся и Кузнецов.

Однако адмирал Стэндли недолго был послом в СССР. Его почему-то быстро отозвали на Родину, и встреча с ним у Кузнецова не состоялась. Но, отбывая в США, адмирал позвонил Николаю Герасимовичу.

— Я уезжаю Америку, сэр Куснецов, — сказал Стэндли.

— Семь футов вам под килем! — пожелал Николай Герасимович.


Адмирал Исаков отправлялся в действующую армию. Кузнецов пригласил его к себе. Иван Степанович был грустный, какой-то задумчивый, и это не ускользнуло от внимания наркома.

— Жаль мне тебя отпускать, — признался Николай Герасимович. — Но маршалу Буденному нужна твоя помощь. Он кавалерист и в морском деле не силен. Помогай ему так, как помогал Ворошилову и Жукову в Ленинграде. Там ты много сделал, это говорю тебе прямо и честно. Знаю, по натуре ты человек горячий, лезешь в самое пекло. Просил бы тебя, Иван Степанович, поубавить свой жар, а то немудрено и пулю схлопотать.

— В атаку я ходить не буду, — улыбнулся Исаков.

— Вражья пуля может настигнуть не только в атаке… — Кузнецов пожал адмиралу руку. — Счастливых миль тебе, Иван.

— Спасибо, товарищ народный комиссар…

У двери Исаков задержался и вдруг сказал:

— Во Владивостоке я, кажется, дал промашку…

— Ты имеешь в виду экипаж американского самолета «летающая крепость»? — уточнил Николай Герасимович. — Вячеслав Михайлович вызывал меня. Говорил, что надо мне и вам, кроме всего прочего, быть и дипломатами.

Исаков признался, что тогда он поступил опрометчиво, разрешив американцам прибыть к своему консулу.

— И вам об этом не доложил. Ехал в Москву, а в голове вертелась мысль: вызовет Сталин и даст нахлобучку. Но все обошлось… Постараюсь на юге сделать все, что потребуется.

Над Москвой гулко прокатился гром, сверкнула молния и хлынул сильный дождь. Кузнецов, находившийся допоздна в Генштабе, собрался было уходить — уже смеркалось, на небе проклюнулись первые звезды, — но заместитель начальника Генштаба генерал Василевский пригласил его поужинать с ним. И как-то сам по себе за столом зашел разговор о прожитом.

— Я не жалуюсь на судьбу, она выбрала мне хотя и трудную, но верную дорогу, — сказал Василевский. Он давно знал Кузнецова, высоко ценил его флотоводческий талант, был всегда с ним в разговоре прям и честен. — Нас у отца четверо сыновей, — продолжал Александр Михайлович. — Я — военный, один брат — врач, другой — агроном, третий — летчик. А вот отец — священник, я с ним не общаюсь, но старика жаль.

— Сколько ему? — спросил Кузнецов.

— За семьдесят давно перевалило… Да, жизнь… Кому выпала дорога без рытвин и ухабов, а кому — вся в колючих розах. Недавно я был на обеде у Верховного в Кремле. Разговор поначалу шел о войне, о том, что наши командиры все увереннее начинают бить врага. И вдруг он спросил меня, почему по примеру отца я не пошел в священники, — он знал, что в свое время я окончил духовную семинарию. «Мы, — говорит, — с Микояном тоже хотели податься в попы, но нас почему-то не взяли». Сказал он об этом с юмором, а мне стало не по себе. Ответил, что сан священника мне не по душе, хотя отца не осуждаю. На это Сталин заметил, что я поступил разумно, что церковь в полководцы меня не выведет, а вот под руководством Бориса Михайловича Шапошникова я смогу им быть. Смешно, правда? А о том, что отец у меня поп, я в анкетах не писал. Но связей с ним не поддерживаю. Вот за это меня и упрекнул Верховный, даже посоветовал взять отца к себе в Москву…

— У меня, Александр Михайлович, все по-другому вышло. — Кузнецов пригубил чай. — Родился неподалеку от моря, и ветер доносил во двор его дыхание. Разве устоишь?..

Николай Герасимович считал, что в жизни ему повезло. О многом он не мечтал, образование всего три класса церковно-приходской школы. Дальше учить его у родителей не было средств, хотя отец знал, что его Колька-сорванец способный. Но все же решил, что пора сыну приобщаться к работе. Летом пятнадцатого года в их глухую деревню Медведки, что выросла на берегу реки Ухтомки, впадающей в Северную Двину, приехал к бабушке-соседке парень, живший в Петрограде. Он-то и поведал о море, о том, что у моря нет конца и края, оно голубое, как небо в ясный день, а на дне моря мрачно, как в нашем колодце, откуда мы берем воду.

«Папка, может, мне податься в рыбаки?» — спросил Коля, на что отец, отдавший всю жизнь хлебному полю, ответил: «Земля наша кормилица, сынок, а не море. Я тебе скажу, что не всегда море голубым бывает, иной раз так заштормит, что и корабли устоять на воде не могут, а рыбачьи лодки да катера волна бросает, как чайкино перо. Сколько в море людей-то погибло — не сосчитать! Нет, Колька, море не по тебе…»

Вскоре умер отец. Слезы обжигали щеки, когда он стоял у гроба. Казалось, в его душе что-то сломалось. Но свою мечту о море не хоронил. Летом попал на путину: рыбаки взяли его на шхуну впередсмотрящим. «Если, сынок, укачаешься, значит, нет тебе жизни на море, да и нам ты тогда не нужен», — предупредил его старый боцман-рыбак, у которого борода была черной, как деготь, а в правом ухе висела золотая цыганская серьга. Рыбаки называли его пиратом. И Колька ответил: «Вас понял, товарищ пират!»

В сильный шторм он выстоял на носу шхуны, не укачался.

Прошли годы. И вот теперь адмиралу Кузнецову надлежит отстоять флот, который дал ему все в жизни, помог обрести реальность в ней, утвердить себя, свое имя. И от этой мысли — отстоять флот — холодок пробежал по спине.

Словно подслушав его размышления, Василевский после затянувшегося молчания произнес:

— Не раз я думал, все ли делаю так, как велит совесть? И поверь, Николай Герасимович, как бы ни был строг к себе, могу честно, как на духу, заявить: за мной больших грехов не числится. Сейчас идет война, и как-то по-особенному оцениваешь все, что ты сделал и что предстоит еще сделать. Не скажу, что я герой, нет, я самый обыкновенный солдат, и ничто человеческое мне не чуждо. Вот только одно меня тревожит… — Александр Михайлович умолк, налил себе чаю и предложил гостю.

— Хватит, я уже норму свою выбрал! Так что тебя тревожит?

— Никак не могу понять товарища Сталина. Резок он порой, ох как резок бывает, и тогда справедливости от него не жди. Иногда так и хочется возразить ему, ударить по столу кулаком, а вот не могу: по натуре человек я спокойный, как и мой начальник Борис Михайлович. Ты, Николай Герасимович, не боишься возражать Верховному, если что-то не по тебе?

— Бывает такое… — Кузнецов выдержал паузу. — Кажется, я его понимаю… Ему, как и нам, хочется в каждом краснофлотце или командире видеть героя, но такого ведь на войне не бывает! Враг тоже хитер, коварен, есть у него в достатке оружие, есть сила…

Неожиданно раздался звонок. Василевский снял трубку и услышал голос Сталина:

— Где ваш начальник?

— Маршал Шапошников был в Генштабе, разговаривал по ВЧ с Жуковым. Он вам нужен?

— Срочно найдите его. — В трубке послышались частые гудки.

Кузнецов встал.

— Пойду я, Александр Михайлович.

— Да, конечно. — Все еще растерянный Василевский стоял у стола. — Заходи еще на чаек, если будет время.

Нарком ВМФ не знал, как долго сидел он у себя в кабинете, вернувшись от Василевского, пока звонок телефона не прервал его раздумья.

— Это я, Буденный! Узнал? Так вот какой у меня вопрос. Василевский сказал мне, что ты собираешься лететь на юг. Я тоже лечу туда, так что могу тебя взять. Я понимаю, у тебя есть свой «дуглас», но ей-богу, без тебя мне будет скучно. Летим?

Николай Герасимович уже знал, что Ставка назначила маршала Буденного главкомом Северо-Кавказского направления, но поздравить его так и не смог. Звонил ему не раз на службу, но телефон упорно молчал. Тогда он позвонил домой. Ответила жена маршала Мария Васильевна, милая и добрая женщина, родившая ему двоих малышей — сына и дочь: «Его нет, он днюет и ночует на службе!» Об этом он сейчас и сказал маршалу.

— Спасибо, моряк! — так Буденный, как и Жуков, называл всех адмиралов. — Но поздравления буду принимать тогда, когда мы разобьем Манштейна… Ты один летишь, или с тобой еще кто-то? Вице-адмирал Ставицкий? Ну что ж, его тоже возьмем. Я как-то познакомился с ним… Он родился на корабле? Нет, да? Ладно, шутки в сторону. Я родился в воронежской степи, где и морем-то не пахнет… Кто, ты говоришь, казак? Адмирал Головко? Я знаю, он из семьи казаков… Значит, моряк, летим в час ночи, на рассвете будем в Краснодаре. Жду на аэродроме…

Кузнецов прибыл к самолету в самый последний момент.

— У нас в дороге заглохла машина, пришлось ее чинить, ну и время, естественно, потеряли… — пояснил Николай Герасимович.

Буденный устроился в кресле, хотел было закурить, но раздумал, спрятал пачку «Беломорканала» в карман.

Оба всю дорогу спали, «вахту нес» вице-адмирал Ставицкий. Зря время он не терял, достал блокнот и начал подсчитывать наличие кораблей и судов на Черноморском флоте.

Самолет плавно совершил посадку.

— Вот мы и в Екатеринодаре, как говаривали в Гражданскую. — Буденный тронул усы. — В этих местах мы крепко били деникинцев…

Буденный заслушал доклад командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Козлова, затем вице-адмирала Октябрьского. Филипп Сергеевич был задумчив, хотя в глазах у него горели искорки.

— Ну, рассказывай, моряк, как сражается Севастополь. — Семен Михайлович улыбнулся в усы. Был он прост и доступен в разговоре со всеми, с кем сводила его судьба. Вот и сейчас от его улыбки командующему Черноморским флотом стало легко на душе. — Садись, моряк, и говори то что есть. Я хочу знать всю правду, и только правду. Ты вот скажи, как Севастополь удержим, если поганые фрицы снова начнут штурм?

— Надо удержать, Семен Михайлович, — ответил Октябрьский. — После декабрьского штурма города Манштейн больше не наступал: то ли решил отдохнуть, то ли силы новые собирает, то ли ждет приказа бесноватого фюрера, но пока не наступает. Ну а если он пойдет, то моряки-черноморцы будут стоять насмерть. Вот только просьба к вам…

— Говори!

— Прошу вас не ослаблять Приморскую армию, ее и так потрепали под Одессой. Если можно, дать генералу Петрову танки, самолеты, орудия.

— Ты, как Тарас Бульба, за честь и совесть горой стоишь, — улыбнулся маршал. — Это мне по душе. Бросать в беде тех, с кем идешь на огонь, негоже. И я не брошу в беде генерала Петрова.

— Ну а за оборону города я ручаюсь, — заявил Октябрьский.

— Филипп Сергеевич, не надо бахвалиться, — осадил его Кузнецов.

— Я своих людей знаю, Николай Герасимович, вижу, кто и на что способен.

— Моряк, в словах твоего начальника истина, ты, пожалуйста, не горячись. Командир Керченской военно-морской базы адмирал Фролов сказал мне, что фашист рвется в Керчь как тот рысак, лишь спусти ему поводья. — Буденный велел своему адъютанту принести карту. — Теперь коротко доложите, как Черноморский флот обеспечивает перевозки на Керченский полуостров…

Совещание у главкома закончилось поздно.

— Ты куда едешь утром? — спросил маршал наркома ВМФ.

— В Новороссийск, к командиру базы Холостякову. Через сутки вернусь сюда.

— Тогда вместе вылетим на Керченский полуостров, в штаб Крымского фронта. — И после паузы Буденный заявил: — Есть у твоего комфлота Октябрьского чуточку хвастовства, что-то вроде шапкозакидательства: мол, нам море по колено. Не находишь?

— Есть такое… — согласился Николай Герасимович. — Но есть в нем и воля, решительность.

Кузнецов еще не уснул, когда дежурный по штабу сообщил ему, что во время бомбежки города погибли заместитель командующего ВВС ВМФ генерал Коробов и командующий ВВС Черноморского флота генерал Остряков. Нарком вскочил с дивана.

— Вы не ошиблись?

— Нет, товарищ народный комиссар, фамилии этих генералов я записал по буквам, так как слышимость была слабой. Вот листок…

«Эх, летуны, летуны, как же это вы угодили под бомбы?» — сокрушался Николай Герасимович. Коробова он знал мало — тот недавно был назначен к генералу Жаворонкову, а вот Остряков творил чудеса еще в небе Испании, немало сбил самолетов Франко, словно буревестник носился над морем, ведя огонь по вражеским кораблям. И не зря ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Утро 27 апреля выдалось хмурым. Угрюмое лицо было и у наркома. Это заметил и капитан 1-го ранга Холостяков, встретивший его в Новороссийске. Невесело поздоровавшись с ним, Кузнецов спросил:

— Как сражаешься, Георгий Никитич? — И без всякого перехода продолжал: — Мне сейчас сказали, что час тому назад немцы бомбили нефтехранилище в Цемесской долине. Там вспыхнул пожар.

— Я послал туда начальника тыла базы капитана 2-го ранга Масленникова, чтобы организовал тушение. Вот жду его…

Едва они обсудили ситуацию в Новороссийске, как в кабинет вошел Масленников. Весь черный от гари и мазута, только светились белки глаз. С порога выпалил:

— Пожар ликвидирован, товарищ командир базы, потерь нет… — Стер ладонью с правой щеки грязь. — Моряки действовали смело, хотя и рисковали: могли взорваться другие цистерны. Хорошо что мы еще весной насыпали земляной вал, он-то и не пустил огонь к другим бакам с нефтью вниз по долине. Не то весь запас горючего для кораблей взлетел бы на воздух.

— Георгий Никитич, всех отличившихся — наградить! — распорядился нарком ВМФ. — Это будет справедливо. А теперь я хотел бы поговорить о перевозках на Керченский полуостров. Флот еще мало выделяет для этого средств, и это меня тревожит.

«Ничуть не изменился с той поры, как я впервые увидел его», — подумал о Кузнецове Холостяков. Было это в 1937 году, когда Николая Герасимовича, вернувшегося из Испании, назначили первым заместителем командующего Тихоокеанским флотом. На базе подводников Кузнецов и приметил энергичного и деятельного командира 5-й морской бригады капитана 2-го ранга Холостякова. Беседовал с ним о подводных лодках, о проблемах их развития, об организации службы на них. Тогда же с плавбазы «Саратов» Николай Герасимович наблюдал за выходом в море двух дивизионов «щук» и остался доволен тем, как их командиры управляли лодками. Прощаясь с Холостяковым, Кузнецов пообещал еще побывать у него, а уж потом «делать выводы». И вскоре Николай Герасимович прибыл к подводникам, но уже в качестве командующего Тихоокеанским флотом.

— Резервы в боевой учебе у вас есть, и немалые, — подводя итоги проверки, сказал Кузнецов. И уже не по-уставному, улыбаясь, добавил: — Вы, Георгий Никитич, мне нравитесь. Но, чур, носа не задирать!.. Вскоре после отъезда командующего флотом Холостякова вдруг арестовали, прямо в машине с его груди сорвали орден Ленина. Он был осужден на 15 лет! Что же случилось? Холостяков предложил увеличить в два раза автономность подводных лодок, их способность решать задачи на значительном удалении от базы и даже во льдах, что и подтвердила потом война. Его предложение было истолковано как вредительство. Николай Герасимович приложил немало усилий, чтобы освободить Холостякова. Прибыл он к нему в Москву в 1940 году из Ольгинского лагеря. До слез растрогался бывалый подводник. Нарком стал успокаивать его, подал стакан воды.

— Тогда, в тридцать восьмом, я был бессилен тебе помочь, — сказал Николай Герасимович. — И только став наркомом ВМФ, мне это удалось… Ладно, Никитич, успокойся, давай побеседуем, чем тебе заняться сейчас. Пойдешь командиром 3-й бригады подводных лодок на Черноморский флот? Сам же говорил, что жена болеет, всю зиму провела на передовом эвакопункте действующей армии во время конфликта с белофиннами, подорвала свое здоровье. А там, в Севастополе, сам знаешь, теплынь, как пишут поэты, солнце льется с крыш.

— Это то что мне надо, — улыбнулся через силу Холостяков.

Позже, когда на флотах были введены отделы подводного плавания, Кузнецов, будучи в Севастополе, подписал приказ о присвоении Холостякову звания капитана 1-го ранга и поставил его начальником отдела подводного плавания Черноморского флота, но война внесла коррективы в его службу: нарком назначил Холостякова начальником штаба Новороссийской военно-морской базы, а чуть позже — ее командиром.

— Я подводник, товарищ нарком, а вы…

Но Кузнецов не дал ему договорить:

— Принимайте дела, Георгий Никитич, и наводите порядок.

Кузнецов внимательно слушал Холостякова, и то, что тому удалось сделать, вызвало в его душе спокойствие: все суда, большие и малые, перевозят войска и грузы. Холостяков признался, что поначалу ему было тяжело, никак не могли управиться с танками «КВ». Как их морем переправлять на сушу? Мехлис{Мехлис Лев Захарович (1889–1953) — советский государственный деятель; в 1937–1940 гг. начальник Главного политического управления РККА, в 1941–1942 гг. заместитель наркома обороны, в 1946–1950 гг. министр Госконтроля СССР.}, находившийся в Керчи в качестве представителя Ставки, спросил начальника штаба флота адмирала Елисеева, могут ли моряки доставить эти танки в Крым? Елисеев ответил утвердительно. Мехлис тут же позвонил по ВЧ Сталину и сообщил, что тяжелые танки «КВ» можно отправлять в Новороссийск. Но больших кранов в порту не оказалось, а чем будешь спускать в трюм и выгружать оттуда многотонные «КВ»?

— Мне тогда было не до шуток, — признался Холостяков. — Я едва не поседел, пока отправил танки.

— Как же вы справились? — спросил нарком.

— Своим ходом они поднимались на палубу судна «Земляк», оно не очень большое, но широкое и остойчивое. Как мы это делали? Трюмы загружали балластом, а палубы покрывали настилом из железнодорожных шпал — по ним и шли танки. Но помучились мы над этим изрядно, — добавил Холостяков.

Поздно вечером Кузнецов вернулся в Краснодар. Буденный как раз ужинал и пригласил его к столу.

— Рано утром, моряк, летим с тобой в штаб Крымского фронта. Знаешь, где он находится? В селе Ленинском. — Усы маршала дернулись. — Так что поешь и ложись спать.

Летели они на «кукурузнике» и приземлились на пятачке земли, изрытом снарядами и бомбами. Ярко светило солнце, небо было голубое и тихое. Время отвремени доносился гул орудий.

Командующий фронтом генерал Козлов был в штабе. По его суровому лицу Кузнецов понял, что он чем-то озабочен. Здесь же был и Мехлис. Невысокого роста, худощавый, с копной черных, как у цыгана, волос, он стоял у карт и громко говорил начальнику штаба фронта о том, что немцы вряд ли начнут наступление, Манштейн, мол, побил себе зубы под Севастополем, и теперь ему не до Керчи.

— Вот в этом я с вами, Лев Захарович, не согласен, — усмехнулся Буденный, здороваясь. — Немцы усилили бомбардировку Новороссийска и других баз, стало быть, они готовят удар на этом направлении. — Маршал взглянул на Кузнецова. — Вы куда поедете, Николай Герасимович?

— Если не возражаете, к командиру Керченской военно-морской базы контр-адмиралу Фролову, потом в Поти: там меня ждет Октябрьский. Я звонил ему.

— К вечеру вернетесь сюда? Тогда жду вас.

К адмиралу Фролову Кузнецов поехал вместе с членом Военного совета Азаровым. По дороге поинтересовался, как идет разгрузка кораблей и судов.

— Крайне медленно, — ответил Азаров. — Не хватает кранов, другой техники. Помочь бы Фролову, а Мехлис только покрикивает на него.

Адмирал Фролов обрадовался приезду наркома. В разговоре был прям и мыслей своих не таил.

— Я не уверен, что мы защитим Керчь, — вдруг заявил он. — Только прошу меня правильно понять, товарищ народный комиссар. Я вовсе не паникую. Я сужу по тому, сколько у нас на флоте танков и самолетов и сколько их у немцев.

— Дерзко, однако, Александр Сергеевич, — сухо заметил Кузнецов. — Если бы я не знал вас, то сказал бы другое… Ситуация в Крыму, разумеется, не из легких. Танков и самолетов у нас, конечно же, меньше. Так что же теперь, сдаваться врагу на милость?

— Да вы что, Николай Герасимович! — Страх мелькнул в глазах адмирала. — Я не о том… Как вы могли подумать? — Он посмотрел на члена Военного совета Азарова, словно искал у него поддержки. — Если снова грянет огненная буря, мы все как один пойдем на врага. — Он вздохнул. — Куда желаете пойти, товарищ нарком? Может, в морскую бригаду? Я готов ехать с вами…

«Фролов горячится, а человек он надежный», — думал Кузнецов уже в самолете, когда летел в Поти на встречу с комфлотом.

Адмирал Октябрьский, не в пример Фролову, был настроен оптимистически.

— Будем драться не на жизнь, а на смерть, но Севастополь врагу не отдадим! — произнес он. Но, увидев, как нарком хмуро повел бровями, добавил: — Я вовсе не бахвалюсь, Николай Герасимович. Такие заявления я слышу от моряков и обязан о них сказать.

— Филипп Сергеевич, давайте лучше поговорим о деле. — Нарком сел за стол. — Манштейн не смирится со своим поражением под Севастополем в прошлом году и постарается взять реванш.

— Ясное дело, этот фашист спит и видит Севастополь, — чертыхнулся комфлот. — Пусть наступает, он получит сполна. — И без всякого перехода спросил: — А десанты мы будем высаживать?

— Будем, Филипп Сергеевич, и не раз, — сказал Кузнецов. — Я бы хотел, чтобы вы учли уроки прошлых десантов. Все положительное, что в них было, надо взять на вооружение.

— Опять станем мучиться, — пробурчал Октябрьский. — Ведь на флоте нет кораблей спецпостройки. Приходится иметь дело со шлюпками, баркасами и рыбачьими лодками.

В словах комфлота Кузнецов почувствовал упрек в свой адрес.

— У нас много чего нет на флотах, тому есть объективные и субъективные причины. Будем их анализировать после войны. Теперь же надлежит умело воевать тем, что у нас есть, проявлять смекалку. Холостякову нечем было перевозить морем танки «КВ», но выход он нашел, и танки попали на Керченский полуостров. Это и есть смекалка!..

Они долго обсуждали различные флотские проблемы. Подводя итоги, нарком сказал:

— Значит, так. Перевозки людей и грузов в Севастополь производить боевыми кораблями и быстроходными транспортами. И прикрывать их с воздуха. Перевозки на Керченский полуостров осуществлять малыми кораблями, сейнерами, катерами, а крупные грузы — на боевых кораблях. Все ясно?..

«Что-то в этот приезд Николай Герасимович больно крут», — отметил про себя Октябрьский, но ему ничего не сказал.

Весь день нарком был на ногах, даже не успел позвонить в Москву. Он так устал, что остался в Поти ночевать на корабле, а утром собирался улететь на гидросамолете в Керчь. Но его планы сломались. Рано утром силами восьми дивизий после массированной артиллерийской и авиационной подготовки Манштейн перешел в наступление против войск Крымского фронта. Основной удар был нанесен вдоль побережья Феодосийского залива, в полосе обороны 44-й армии.

— Наши войска отступают, Николай Герасимович. Я приказал подготовить корабли к обстрелу побережья у Феодосии, — объявил Октябрьский.

«Кажется, случилось то, чего так боялся главком Буденный», — только и подумал Кузнецов.

— Я вылетаю в Новороссийск! — Он стал одеваться.

Приводнились у самого берега. Наркома встретил капитан 1-го ранга Холостяков. Он был также обеспокоен тем, что немцы прорвали фронт и приближаются к Керчи.

— Где главком маршал Буденный? — спросил нарком.

— Улетел в Краснодар, в свой штаб. С ним адмирал Исаков.

Переговорив с Холостяковым, куда и какие суда направлять, Кузнецов вылетел в Краснодар. А через час он вошел в кабинет главкома.

— Плохи дела, Николай Герасимович, — грустно произнес Буденный. — Войска генерала Козлова отступают, и у меня, главкома, нет никаких резервов, чтобы помочь Крымскому фронту. Да, чертовски нам не везет! Если немцам удастся захватить Керчь, они все силы бросят на Севастополь… Только сейчас я получил приказ Ставки выехать в район штаба Крымского фронта, чтобы навести порядок в Военном совете фронта, заставить Мехлиса и Козлова прекратить работу по формированию войск в тылу, срочно выехать на Турецкий вал и организовать устойчивую оборону. — Он взглянул на Кузнецова, сидевшего за столом напротив. — Понимаешь, моряк, что-то Мехлис и Козлов не ладят, и это обеспокоило Верховного, — резюмировал Семен Михайлович.

— По-моему, забияка этот Мехлис, — обронил Кузнецов. — Мне приказано прибыть в Москву. Я звонил по ВЧ маршалу Шапошникову…

— Мы с адмиралом Исаковым летим в Керчь…

Уже в Москве Николаю Герасимовичу стало известно о том, что когда главком Буденный и его заместитель адмирал Исаков из Тамани на катере прибыли на Керченский полуостров, на подступах к городу шли ожесточенные бои. Черноморскому флоту был отдан приказ о прекращении отправлять грузы для Крымского фронта, весь свободный тоннаж, пригодный для переправы через Керченский пролив, посылать в Керчь.

«Это катастрофа!» — только и подумал Кузнецов. Он вышел на связь с Октябрьским и приказал направить в Керчь все плавсредства и суда, находившиеся в этом районе.

— Надо как можно больше вывезти из Керчи войск! — кричал в трубку нарком. — Вы слышите меня, Филипп Сергеевич? Все, что есть, послать туда! А крупными кораблями обеспечьте артподдержку… Что? Не слышу, повторите… Так, понял, лидер «Харьков» уже вышел на боевую позицию! Посылайте другие корабли и не мешкайте!..


— Ну, как съездили? — спросил Шапошников, когда к нему вошел Кузнецов. — Садитесь, голубчик. Я вижу, вы чем-то недовольны?

— У меня в душе все кипит, Борис Михайлович, — признался Кузнецов, садясь рядом.

Лицо у Бориса Михайловича было серо-белым, видно, в последнее время его сильно мучила болезнь, но он старался не подавать виду. Даже глаза, обычно веселые, живые, смотрели печально. «Ему, наверное, очень плохо, а он несет такую нагрузку», — посочувствовал маршалу нарком и продолжал:

— Тем недоволен, как организована оборона в Крыму. Немцы не только прорвали фронт, но и быстро покатились к Керчи.

— Это и меня огорчило, — вздохнул маршал. — Верховный в гневе. Да, наши просчеты в Крыму очевидны, и за них солдаты заплатят своей кровью — вот это страшнее всего. Ну, а если Манштейну удастся взять Керчь, Севастополь долго не продержится.

— Я тоже так думаю…

— Идите, голубчик, отдыхайте. — Шапошников встал. — Завтра утром я вас жду. А сейчас тороплюсь к Верховному.

Несколько мгновений маршал стоял у стола, опершись на него руками. Было такое впечатление, что он хочет сказать еще что-то, но отчего-то не решается.

— Так я пойду, Борис Михайлович?

— Одну минуту! — Шапошников взял Кузнецова за руку, словно боялся, что тот уйдет. — Пока вы были на юге, на Северном флоте произошло ЧП, и о нем доложено Верховному.

— Что еще за ЧП? — У наркома запершило в горле.

— Потоплен английский крейсер «Эдинбург». Вы же знаете, что на крейсер было погружено около шести тонн советского золота в счет оплаты грузов по ленд-лизу. Теперь оно на дне океана. Верховный распорядился основательно разобраться в этом деле.

Все выскочило из головы наркома, лишь одна мысль сверлила мозг: пропало золото! Что же произошло? Адмирал Алафузов рассказал подробности гибели крейсера. Его атаковала немецкая подводная лодка, взрывом торпеды разорвало корму. Надо было взять крейсер на буксир и отконвоировать в Мурманск, но время было потеряно и «Эдинбург» атаковали три немецких миноносца — корабль вовсе лишился хода. Тогда англичане добили крейсер. В снятии экипажа участвовал и наш сторожевой корабль «Рубин». Золото утонуло вместе с крейсером.

— Почему его не перегрузили на другие корабли, ведь «Эдинбург», как я понял, еще долго оставался на плаву? — спросил Кузнецов.

— Ничего больше не знаю, Николай Герасимович. Хотел уточнить у Головко, но маршал Шапошников сказал, что вызовет вас в Ставку и вы все выясните у комфлота: мол, все равно наркому докладывать об этом Верховному.

Головко вышел на связь поздно ночью. И то, о чем он доложил, удручающе подействовало на Николая Герасимовича. Комфлот заявил, что в гибели крейсера виновны командир «Эдинбурга» кептен Фолкер, а также командующий силами охранения конвоя контр-адмирал Бонхэм-Картер. Крейсер, выйдя в море, не занял свое место в общем строю кораблей, а вышел далеко вперед, один, без охраны эсминцев. Субмарина этим воспользовалась и выпустила по нему торпеду. К подбитому крейсеру Головко направил эсминцы «Гремящий» и «Сокрушительный», о чем по радио сообщил командиру крейсера.

— Но кептен Фолкер отказался от нашей помощи, — клокотал в трубке голос комфлота. — Тогда я предложил перегрузить золотые слитки на наши корабли, но английский адмирал Бонхэм-Картер не стал этого делать под тем предлогом, что, мол, могут пострадать моряки. Так что и крейсер, и золото — на дне морском.

— Корабли еще в море? — спросил Кузнецов.

— Нет, 5 мая они прибыли в Ваенгу, и я встретился с Бонхэм-Картером. Не очень-то он переживает за крейсер. Вину свою не признал, все свалил на командира «Эдинбурга», якобы слабо изучившего обстановку на море.

— Я бы такого адмирала отдал под суд, а Черчилль, наверное, еще его и пожалел, — выругался Сталин, выслушав подробный отчет наркома. — Вина англичан в данном случае доказана, но нам от этого не легче. — Он повернулся к маршалу Шапошникову, который стоял у карты и что-то разглядывал.

«Керчь — его боль», — подумал Кузнецов. А Верховный спросил:

— Борис Михайлович, сколько еще продержится Керчь?

— Полагаю, два-три дня, — сокрушенно отозвался маршал.

15 мая в Керчь ворвались немецкие войска. «Спустя неделю после того, как я вернулся оттуда в Москву», — грустно подумал Николай Герасимович, когда в Ставке подводились итоги эвакуации войск и техники с Керченского полуострова. Доклад сделал начальник Генштаба Шапошников. По его подсчетам с Керченского полуострова удалось эвакуировать более 120 тысяч человек.

— Я не буду произносить длинную речь, но катастрофа в Крыму вскрыла наши серьезные просчеты в обороне Крыма, — подвел итоги маршал Шапошников.

Сталин молча сидел за столом. Кажется, Кузнецов еще не видел Верховного таким удрученным.

— Плохо, очень плохо руководили войсками фронта и Козлов, и Мехлис, — медленно, но жестко произнес Верховный. — Мы потеряли Керчь… Что же теперь будет делать Манштейн? Нетрудно догадаться. Он, как пес, бросится на Севастополь, и кто знает, сколько еще продержатся защитники главной базы флота. — Он посмотрел на наркома ВМФ. — Товарищ Кузнецов, вы только что вернулись с Черного моря, все ли делает адмирал Октябрьский, чтобы достойно отбить атаки врага? Я хотел бы это знать.

— Готов доложить вам. — Николай Герасимович поднялся с места.

— После заседания Ставки мы с Борисом Михайловичем вас послушаем…

(Ставка определила суровые наказания тем, кто руководил обороной Крымского фронта. Мехлис был снят с поста заместителя наркома и начальника Главпура Красной Армии, понижен в звании до корпусного комиссара; генерал-лейтенанта Козлова также освободили от должности командующего фронтом и понизили в воинском звании на одну ступень. Из флотских командиров никто не пострадал, и это было в высшей степени справедливо как по отношению к наркому ВМФ, так и по отношению к комфлоту адмиралу Октябрьскому. — А.З.)

С утра и до обеда Николай Герасимович был в Наркомате судостроительной промышленности и все это время беседовал с наркомом Носенко. Многие корабли и подводные лодки достраиваются, и скоро флот их получит. Адмирал Галлер еще остался у Носенко, чтобы решить некоторые вопросы, а Кузнецова вызвал к себе в Генштаб маршал Шапошников. Об этом Николаю Герасимовичу сообщил по телефону дежурный по наркомату ВМФ.

— Быстро вы, однако, появились! — улыбнулся Борис Михайлович, увидев Кузнецова в дверях кабинета.

Выяснив, какие корабли и сколько их принимают участие в переброске войск в Севастополь, начальник Генштаба сказал:

— Наша разведка докладывает, что, видимо, Манштейн вот-вот снова начнет наступление. Знаете, как он назвал предстоящую операцию по захвату Севастополя? «Лов осетра»! Ну и любят же немцы подбирать для своих операций романтические названия.

— «Лов осетра»? — удивился нарком. — Почему осетра? В Черном море осетры не водятся. Каспий — вот их родина.

— Именно так названа операция по штурму города, — повторил маршал. — Данные наших разведчиков не оставляют в этом сомнений, Николай Герасимович. Ловец — Манштейн, а осетр — Севастополь. Но не это главное, — продолжал маршал. — Суть в другом, Гитлер передал армии Манштейна 8-й авиационный корпус, укрепил ее танками и самоходными орудиями. Так что теперь у Манштейна численное превосходство в воздухе, на земле, гитлеровцы полностью контролируют море. Смогут ли наши корабли и суда подвозить в Севастополь войска и технику? Продумайте это в деталях, голубчик. Да, а как дела у Трибуца на Балтике? Вы давно говорили с ним?

— Недели три назад.

— Свяжитесь с ним, узнайте, как там дела. Те донесения, которые он шлет в Генштаб, меня настораживают. — Шапошников взял трубку телефона с ближнего к нему аппарата и вызвал генерала Василевского. — У меня находится нарком Кузнецов, так что заходите, будем вести речь о Севастополе…

На другой день адмирал Трибуц сам вышел на связь. И хотя по радио слышимость была слабой, Николай Герасимович выяснил все, что ему требовалось. Интересно было то, что Военный совет флота принял решение разделить подводные лодки на три эшелона, и адмирал возражать не стал: польза от этого будет большей, чем была. Что касается боевых действий, то военные моряки усилили удары по немцам, корабли по-прежнему регулярно ведут обстрел их позиций и войск из орудий.

— Командующий фронтом и член Военного совета Жданов флотом довольны, — резюмировал Трибуц.

— Владимир Филиппович, сумеет ли штаб флота наладить четкую организацию вывода лодок в море на боевые позиции? — спросил Кузнецов. — Не надо ли резко активизировать их действия?

— Над этим сейчас размышляем, верю, что все уладим, — ответил Трибуц.

Трудными и опасными были для подводников эти голубые дороги. Из Ленинграда в Кронштадт лодки шли в надводном положении по специально обозначенному фарватеру, глубина которого не превышала четырех метров. На переходе из Кронштадта до Шепелевского маяка их охраняли корабли, хотя, конечно, риск был в связи с воздушной опасностью. В районе Шепелевского маяка лодки погружались и дальше шли в подводном положении. На острове Лавенсари, где была развернута передовая военно-морская база, командиры лодок получали рекомендации и советы, как лучше и безопаснее форсировать Финский залив. Потом лодки выводились в район погружения — на Восточный Гогландский плес. Отсюда они шли самым опасным путем — их подстерегали мины. А пройти следовало немало — до двухсот миль!.. Но подводники и в этих тяжких условиях наносили удары по врагу. Командир лодки «Щ-403» капитан 3-го ранга Афанасьев в районе маяка Порккалан-Каллбода двумя торпедами уничтожил большой вражеский транспорт. Трибуц, встречая лодку с моря, на пирсе обнял Афанасьева.

— Спасибо за мужество, командир!..

А вот 317-я «щука» капитан-лейтенанта Мохова уже много дней не дает о себе знать. Где она, что с ней? Эти вопросы мучили, терзали комфлота. И когда начальник штаба вице-адмирал Ралль, сменивший на этом посту адмирала Пантелеева, высказал мысль, что, возможно, лодка погибла, Трибуц не сдержался:

— Не каркай, Юрий Федорович… Скажи мне вот что: ты беседовал с командиром?

— А как же, товарищ командующий! — обиделся Ралль. — Все ему растолковал, показал опасные участки моря на карте…

Командир «Щ-317» все же успел донести о потоплении им пяти вражеских судов общим водоизмещением более 40 тысяч тонн. Он израсходовал все торпеды, и Трибуц разрешил ему возвратиться. Но лодка в бухту так и не вернулась.

Трибуц тяжелыми шагами прошелся по кабинету. Он не мог переносить гибели кораблей. В окно брызнули лучи солнца, и Ралль увидел, что лицо комфлота словно окаменело. Видно, тяжело ему было от мысли, что флот потерял еще одну лодку.

Зазвонил телефон. Трибуц снял трубку. Послышался голос Жданова:

— Владимир Филиппович, жду вас, срочно!

— Если речь пойдет о флоте, я возьму с собой начальника штаба.

— Не надо, — возразил Жданов. — У меня находится командующий фронтом, и разговор будет идти о координации огня на переднем рубеже.

Трибуц стал одеваться.


Израненный Севастополь кровоточил, упорно и яростно отбивал вражеские атаки, следовавшие одна за другой. «Неужели не выстоит»? — уже в который раз спрашивал себя Кузнецов и чувствовал, как вдоль спины пробегает легкий холодок. Пожалуй, впервые за войну он ощутил себя не в состоянии что-либо сделать, чтобы белокаменный, как огромная чайка, город выстоял, чтобы море не кипело от разрывов снарядов и бомб, а корабли, гордо задрав носы, стояли у родных причалов или бороздили мирное море. Тревожные строки боевых донесений вызывали в его душе боль и гнев. Немецкая авиация так блокировала город с моря, что корабли могли пробиться в Севастополь лишь глубокой ночью. «Абхазия» доставила в город войска и боеприпасы. А утром «юнкерсы» набросились на судно, забросали его бомбами. Прямое попадание — и «Абхазия» затонула у причала Сухарной балки. Погиб и эсминец «Свободный» в Корабельной бухте… Мысли наркома прервал звонок Сталина:

— Товарищ Кузнецов, что в Севастополе?

Нарком подробно доложил о боевых действиях Черноморского флота, сказал о потерях, которые понес флот в последние дни; гибнут боевые корабли, но у Октябрьского нет иного выхода. Сейчас адмирал вынужден направлять туда подводные лодки, и он, нарком, разрешил ему это.

— Сколько бензина может взять подводная лодка? — спросил Сталин.

— Больше десяти тонн. А из города лодки вывозят раненых.

Трубка молчала долго. Наконец раздался приглушенный голос Верховного:

— Товарищ Кузнецов, я хочу послать приветствие защитникам Севастополя. Что скажете вы?

— Это было бы хорошо, товарищ Сталин. Ваш призыв, ваше горячее слово — тоже оружие, и для моряков внимание Ставки, Верховного главнокомандующего много значат.

И в Севастополь была послана телеграмма, в которой Сталин горячо приветствовал доблестных защитников Севастополя, отмечал их самоотверженную борьбу, которая «служит примером героизма для Красной Армии и советского народа».

Немцы лезли напролом, они несли большие потери, но атаки не прекращались. «Кажется, трагедии нам не избежать», — мрачно подумал адмирал Кузнецов, когда 30 июня в 5 часов 40 минут получил тревожное донесение от Октябрьского и члена Военного совета Кулакова: гитлеровские войска переправились через Северную бухту, захватили почти всю Корабельную сторону. Наши войска отошли к вокзалу и заняли оборону по скатам Исторического бульвара и на площади Коммуны.

«В этих местах восемьдесят семь лет назад успешно руководил героической обороной Севастополя Павел Степанович Нахимов, — вспомнил вдруг нарком ВМФ. — Здесь его смертельно ранило в бою… Традиции бить врага до последней капли крови живут в сердцах моряков-черноморцев!..»

В кабинет не вошел, а ворвался адмирал Алафузов. В его руке была очередная и, как потом оказалось, последняя депеша.

— Октябрьский просит разрешения вывезти самолетами на Кавказ в ночь на 4 июля двести-двести пятьдесят ответственных работников и командования.

Алафузов увидел, как после прочтения телеграммы лицо наркома сделалось мертвенно-бледным. С дрожью в голосе он произнес:

— Чего мы боялись, то и случилось… — Тяжело ступая, он подошел к столу, снял трубку «кремлевки» и доложил Верховному о просьбе адмирала Октябрьского.

Тот молчал. Воцарилась напряженная, неестественная тишина, от которой у наркома звенело в ушах.

— Передайте товарищам Октябрьскому и Кулакову, что Ставка разрешает эвакуацию, — наконец глухо сказал Сталин.

— Получено «добро», — взглянул на Алафузова Кузнецов.

Он вызвал на радиосвязь Октябрьского и передал, что разрешение Ставкой дано…

1 июля 1942 года. В 19 часов 30 минут на совместном заседании Военных советов флота и Приморской армии адмирал Октябрьский огласил ответ наркома ВМФ. Долго никто не решался сказать хотя бы слово. На усталых лицах — грусть.

— Другого выхода у нас, товарищи, нет, — глухо, но твердо заявил комфлот. — Мы сделали все, что могли сделать в создавшейся обстановке. Наша совесть чиста, честь не посрамлена. — Он помолчал, словно собирался с мыслями. — Мною принято решение старшим начальником в Севастополе оставить командира 109-й стрелковой дивизии генерала Петра Новикова, его помощником по морской части — капитана 3-го ранга Александра Ильичева с морской оперативной группой. Как, Иван Ефимович, справится с возложенной на него задачей генерал-майор Новиков? — Октябрьский в упор смотрел на генерала Петрова.

Тот встал, уставший, с серым лицом.

— Справится, Филипп Сергеевич. — Петров поправил очки. — Петр Георгиевич — человек храбрый, участник боев в Испании, оборонял Одессу…


— Что у вас, Лев Михайлович?

Командующий фронтом маршал Буденный побывал на лидере «Ташкент», выступил перед моряками.

— Вот подробное донесение на этот счет. — Галлер отдал наркому листок.

Лидер «Ташкент» доставил в Севастополь пополнение — 442-ю стрелковую бригаду, боеприпасы. Корабль спешно принял на борт более двух тысяч раненых и эвакуированных, часть знаменитой панорамы «Оборона Севастополя в 1854–1855 гг.» — ее спасли от огня краснофлотцы. В море почти до самого Новороссийска, пока шел лидер, «юнкерсы» бомбили корабль. Почти четыре часа он вел неравный бой с авиацией противника, сбил два «юнкерса». Разорвавшиеся вблизи бомбы повредили лидер, но он остался на плаву и прибыл в Новороссийск. На третий день после отъезда маршала Буденного из Новороссийска там случилась трагедия. Немецкие самолеты появились над портом и начали безнаказанно забрасывать его бомбами. От прямого попадания затонули лидер «Ташкент», эсминец «Бдительный» и несколько вспомогательных судов. Узнав об этом, Сталин обрушился на Кузнецова:

—. Что творится у вас в Новороссийске? Почему молчали зенитные орудия? Немедленно свяжитесь с комфлотом и прикажите ему во всем разобраться. Виновных арестовать и отдать под суд!

И что же выяснилось? Сказалась преступная халатность командования базового пункта ПВО. Радиолокационные установки засекли вражеские самолеты еще за двадцать минут до появления их над портом, но средства ПВО не были приведены в боевую готовность и огонь по самолетам открыли во время бомбежки. Виновными в этом были признаны начальник базового пункта ПВО Гусев и военком Кисляков. Не на высоте оказались и оперативные дежурные Великанов и Моисеев. Всех их арестовали и предали суду. Следствие было недолгим. Гусева и Великанова приговорили к расстрелу. Военный совет Черноморского флота это решение утвердил. Адмирал Октябрьский, однако, позвонил наркому Кузнецову и сообщил, что приговоренные просят помиловать их, готовы рядовыми кровью искупить свою вину…

— Что? — крикнул в трубку Николай Герасимович. — Уж больно вы, Филипп Сергеевич, либеральны. Они разве не на передовой были, когда по их милости гибли корабли и люди? Что-то я вас не понимаю…

Кузнецову было тошно. Это чувство не покинуло его и тогда, когда он докладывал Верховному о принятых мерах.

— Военный совет Черноморского флота, товарищ Сталин, утвердил приговор по делу о преступной халатности во время налета немецкой авиации на Новороссийск. — Николай Герасимович сделал паузу, глотнул побольше воздуха. — Два основных виновника приговорены к расстрелу. Приговор приведен в исполнение…

— Хорошо, — отозвалась трубка. — Держите вопросы ПВО на контроле, не допускайте гибели кораблей от вражеской авиации.

«Легко сказать — не допускайте, — горько вздохнул Николай Герасимович, положив трубку на аппарат. — А что делать, если у немцев в воздухе полное господство?..»


Черный густой дым висел над Севастополем. Грохотали орудия, рвались снаряды. Город горел. Он возвышался у моря, словно утес, величавый и непобедимый. И хотя уже ворвались гитлеровцы на его окраины, он еще дышал и сражался.

На херсонесском аэродроме стоял самолет. Бой шел уже на окраине аэродрома, и те, кто отвечал за эвакуацию командования флота, тревожились: где командующий? А его все не было. Но вот подъехала машина, и из нее вышел Октябрьский и направился к самолету. Следом шел член Военного совета Кулаков. Вспышки ракет освещали лицо комфлота, оно было каким-то безжизненным. У самолета комфлот остановился: бешено забилось в груди сердце. За его спиной раздался голос начальника особого отдела флота Ермолаева:

— Пора взлетать, товарищ командующий. Я отвечаю за вашу безопасность. Прошу садиться…

Адмирал снял фуражку и минуту стоял молча.

Взревели моторы, и самолет устремился в ночное небо.

Ночью из Севастополя вышли две подводные лодки капитан-лейтенанта Иванова и капитана 2-го ранга Фартушного, на которых вывезли около 180 человек, в том числе генерала Петрова и начальника штаба Приморской армии, впоследствии маршала Советского Союза Крылова. О том, как чувствовал себя на подводной лодке генерал Петров, он позже поведал адмиралу Кузнецову, не скрывая нахлынувших на него чувств:

— Отдал я последний приказ генералу Новикову, чтобы возглавил остатки частей и сражался до полной возможности, после чего бойцам и командирам следовало пробиваться в горы к партизанам. Потом вышел из подземного бункера. Лодка стояла метрах в двухстах от берега… Словом, спустился я в отсек, и лодка погрузилась. Трое суток шли мы под водой, всплывали, снова погружались и снова всплывали. Лодку атаковывали самолеты врага, катера, я слышал, как за бортом раздавались глухие взрывы бомб. Гас свет… Для моряков такая обстановка привычна, а мне было тяжело. Ведь я никогда не был на подводной лодке, не плавал раньше на ней. Там такие отсеки, что просто не повернуться. Со мной были члены Военного совета Чухнов и Кузнецов, начальник штаба Крылов. Им тоже несладко пришлось. Но все это было не то, что пришлось пережить тем бойцам и командирам, которые остались сражаться с врагом до конца. Мне до слез было жаль их. И еще я подумал о том, что не смог сделать все, чтобы эвакуировать всех бойцов и командиров, как это было блестяще сделано в Одессе. — Петров посмотрел в лицо наркому и вдруг заявил: — Я считаю, что и вы, Николай Герасимович, и комфлот Октябрьский не подумали об эвакуации войск в свое время. Вы уж извините, если я не прав…

— Ваша правда, Иван Ефимович, — согласился Кузнецов. — Но разве мы думали, что отдадим врагу нашу святыню Севастополь?

Николай Герасимович не кривил душой, хотя чувствовал себя виновным…

Кузнецов был самокритичен в оценке своей работы по подготовке эвакуации войск из Севастополя. Никакая другая инстанция, говорил он, не должна была заботиться о защитниках Севастополя так, как Главный морской штаб под руководством наркома. Приказ Ставки, весь ход войны, обстановка тех дней на фронтах требовали драться в Севастополе до последней возможности и не думать об эвакуации. Иначе Севастополь не сыграл бы своей большой роли в борьбе за Кавказ и косвенно за Сталинград, армия Манштейна не понесла бы больших потерь и была бы переброшена на новое важное направление раньше.

3 июля наши войска оставили Севастополь. За восемь месяцев упорных боев за город враг потерял около 300 тысяч солдат и офицеров. Хороший морской «улов»!

— А вы знаете, как отблагодарил Гитлер Манштейна за то, что тот захватил Севастополь? — спросил Кузнецова генерал Василевский вскоре после того, как вступил в должность начальника Генштаба, сменив на этом посту маршала Шапошникова. — Он присвоил ему звание генерал-фельдмаршала. А то, что новоиспеченный полководец бросил в мясорубку и отправил на тот свет около трехсот тысяч человек, фюрера не тревожило. Вот она, цена победы в Севастополе! Нет, это пиррова победа. Двести пятьдесят дней и ночей оборонялся Севастополь. Вот это — победа, это — гордость и честь!..


В Советский Союз шел очередной конвой союзников «PQ-17». Адмиралу Кузнецову казалось, что пройдет девять-десять дней и груженные ценными для Красной Армии боевой техникой и материалами транспорты станут под разгрузку у причалов Мурманска и Архангельска. Но случилось то, что едва не повергло Николая Герасимовича в шок.

4 июля в 22 часа 30 минут, когда конвой находился неподалеку от острова Медвежий, английские корабли охранения по приказу первого морского лорда Паунда бросили его на произвол судьбы. Капитаны судов получили указание «следовать в советские порты самостоятельно». Адмирал Головко, узнав об этом, был возмущен решением английского адмиралтейства и попросил наркома ВМФ немедленно вмешаться в это дело.

— Это же предательство, других слов я не нахожу! — гремел в телефонной трубке бас Головко. — А глава английской военной миссии в Полярном адмирал Фишер заявил мне, что, мол, это просто какое-то недоразумение. Но суда и люди уже гибнут, от немецких подводных лодок!

— Странно, однако, весьма странно, — отозвался Кузнецов. — Вот что, Арсений Григорьевич. Бросьте на спасение транспортов конвоя все силы, коими располагаете на данный момент. Сколько в море наших подводных лодок, четыре? Прикажите их командирам отправиться к судам, а я сейчас свяжусь с главой английской военной миссии в Москве адмиралом Майлсом. У меня, как и у вас, тревожно на душе. Ведь для разгрома этого конвоя немцы разработали операцию «Ресельшпрунг» — «Ход конем».

Николай Герасимович мучительно думал над тем, как уменьшить силу удара противника, да и удастся ли это сделать. Свои подводные лодки немцы развернули в районе островов Ян-Майен и Медвежий. Две боевые группы надводных кораблей стянуты в Тронхейм — линкор «Тирпиц», тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер» и четыре эсминца, в Нарвике — тяжелые крейсера «Адмирал Шеер», «Лютцов» и шесть эсминцев. В Норвегии гитлеровцы сосредоточили до 300 бомбардировщиков и торпедоносцев… На четвертые сутки воздушная разведка противника обнаружила конвой, который уже находился в Норвежском море. А 4 июля немецким торпедоносцам удалось нанести удары по судам, три из них были потоплены. Повреждение получил советский транспорт «Азербайджан». Но экипаж погасил пожар, заделал пробоину в борту, догнал конвой и занял свое место. Едва улетели торпедоносцы, как появились немецкие подводные лодки и стали поочередно выходить в атаку на беззащитные суда. Сколько их еще погибнет? Почему же корабли эскорта покинули конвой? Английским адмиралам разведка донесла, что в море вышла немецкая эскадра. Но эта эскадра, как выяснилось позже, вышла в море не 4 июля, а 5-го. Линкор «Тирпиц», тяжелые крейсера «Адмирал Хиппер» и «Адмирал Шеер», семь эсминцев и два миноносца шли полным ходом с целью атаковать суда конвоя. Возможно, немцы и нанесли бы удар по конвою, если бы не командир советской подводной лодки «К-21» капитан 2-го ранга Николай Лунин. Он дерзко атаковал линкор «Тирпиц», о чем по радио донес в штаб флота. А через час после этого в Главморштаб поступила телеграмма от командующего флотом адмирала Головко. Ее принес наркому Алафузов, при этом он пояснил, что командир двадцать первой «катюши» Лунин выпустил по «Тирпицу» четыре торпеды. Кузнецов прочел короткий текст и огорчился:

— Такой эпизод, и о нем несколько строк! — Он вернул Алафузову документ. — Я еще не знаю деталей атаки линкора, но это смелый шаг Лунина, по сути, подвиг…

Николай Герасимович хотел сказать еще что-то, но ему позвонил Головко. Переговорив с ним, нарком взглянул на Алафузова.

— Немцы потопили еще два транспорта: один с танками, другой с самолетами. Ну а Лунин, говорит комфлот, молодцом. Сумел прорвать охранение линкора и нанести по нему удар.

(Позже, когда адмирал Кузнецов прибыл на Северный флот, капитан 2-го ранга Николай Лунин рассказал ему, как атаковал линкор:

— Я, товарищ народный комиссар, за «Тирпицем» не охотился, просто занял боевую позицию там, где должна была появиться немецкая эскадра. А пятого июля штаб флота сообщил нам, что она вышла в море. Было еще время, я произвел зарядку аккумуляторов, и в шестнадцать ноль-ноль лодка погрузилась. «Ну, держись, Лунин», — сказал я себе. И вскоре началось… Значит так. Сначала я обнаружил в перископ два миноносца, потом появились еще корабли охраны. Стало ясно, что обследуют район и где-то неподалеку от них находятся крупные корабли. Так оно и случилось… Я взглянул в перископ, и перехватило дыхание — линкор «Тирпиц»! Следом за ним шел тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» и до десятка эсминцев. Шли противолодочным зигзагом, стало быть, решил я, немцы боятся, что в этом районе могут быть советские лодки, надо действовать осторожно. Что мне оставалось делать в такой ситуации? — Лунин добродушно улыбнулся, хитро прищурив глаза. — Атаковать! Но мне чертовски не повезло. Неожиданно эскадра повернула влево на девяносто градусов. Огорчился в душе, но что поделаешь… Теперь корабли шли в кильватер, дистанция между линкором и тяжелым крейсером примерно двадцать кабельтовых. Моя лодка оказалась относительно линкора противника на расходящихся контркурсах. Оставалось одно — выйти в атаку носовыми торпедным аппаратами. Только бы успеть это сделать…

— Наверное, рискованно было охотиться за «Тирпицем», ведь его охраняла дюжина эсминцев? — спросил нарком.

— Факт, рискованно, — признался Лунин. — И если кто говорит, что, мол, ерунда, не верьте ему… Так вот насчет атаки… — Лунин провел пальцами по подбородку. — Я замер у перископа — хотелось скорее занять выгодную позицию. На душе тревожно: удастся ли? Пока все шло гладко, и я полагал, что вот-вот атакую пирата. Но я был слишком самонадеян! Эскадра повернула вправо. Линкор показал левый борт, курсовой угол семь градусов. Я мигом развернул лодку на кормовые аппараты и выпустил по линкору четыре торпеды. Лодка сразу же погрузилась на глубину. Отчего так спешил? В момент залпа лодка находилась внутри строя эскадры, и я опасался, что миноносцы обнаружат ее. Через две минуты пятнадцать секунд акустик доложил о взрыве торпед. — Лунин сделал паузу, посмотрел на Кузнецова. — Все ли четыре торпеды попали в «Тирпица»? Вряд ли… А вот две торпеды его поразили — за это ручаюсь. В то же время допускаю возможность, что головной эсминец, повернувший в момент выстрела на контркурс, перехватил одну торпеду на себя…

— Ты хочешь что-то добавить? — Нарком посмотрел на сидевшего рядом Головко.

— Мы с комбригом Виноградовым тщательно изучили отчет Лунина, кальку с маневрированием лодки «К-21» — все убедительно свидетельствует об успехе торпедного удара, — воодушевленно произнес Головко. — И еще одна деталь. Во время атаки Лунин определил скорость хода линкора в двадцать два узла. А когда английский воздушный разведчик обнаружил немецкую эскадру, корабли шли десятиузловым ходом. Ясно, что шли малым ходом из-за подбитого линкора. Через несколько дней после атаки Лунина адмирал Фишер сообщил мне, что по данным английской разведки «Тирпиц» встал на ремонт в Альтен-фьорде и что англичане считают это следствием атаки нашей подводной лодки.

— Атака смелая и рисковая, рад поздравить вас, Николай Александрович, с большим успехом! — Нарком крепко пожал герою руку.

— Служу Советскому Союзу! — произнес Лунин и не по-уставному добавил: — Мы этих паршивых фрицев, товарищ народный комиссар, будем бить, как водяных крыс! — А.З.)

В сопровождении адмирала Алафузова в кабинет наркома ВМФ СССР вошли контр-адмирал Майлс и его переводчик, высокий, сутулый брюнет с серо-зелеными глазами. Николай Герасимович был знаком с Майлсом, при первой же встрече с ним понял, что англичанин ведет себя сдержанно, словно боится в чем-то проговориться. Сейчас Майлс поздоровался, на его полном лице светилась улыбка, а глаза будто говорили: «Хотя, сэр адмирал, и случилась беда с конвоем, я рад вас видеть!» Николай Герасимович ответил на приветствие англичанина сухо.

— Господин Майлс, мы с вами делаем одно дело — сражаемся против фашистов, и я хотел бы, чтобы в наших взаимоотношениях превалировал именно этот вопрос, — сказал Кузнецов, приглашая адмирала сесть. Тот сел в кресло рядом со стулом, за которым стоял нарком. — Семнадцатый конвой понес большие потери. Не скрою, Верховный главнокомандующий Сталин весьма этим обеспокоен. Чем объяснить, что корабли охранения бросили конвой и это привело к его гибели? Теперь это вполне очевидно. И если нам удалось спасти чуть больше десяти транспортов, то сделано это было благодаря тем решительным мерам, которые принял командующий Северным флотом вице-адмирал Головко.

— Я ценю ту заботу, которую проявил сэр Головко о судах, — сказал Майлс. — Сегодня утром я получил ответ от первого лорда адмиралтейства Дадли Паунда. Скажу вам честно, сэр Кузнецов, ответ меня не удовлетворил. По его словам, он имел намерение заманить в западню немецкую эскадру, которая вышла на перехват конвоя, с этой целью и было решено оттянуть от него крейсера и эсминцы. Но что-то у наших адмиралов сорвалось. Зато враг обрушил удар на неохраняемые суда конвоя. Печально, но факт! — Майлс немного помолчал. — Если можно, сэр Кузнецов, я просил бы у вас стакан чаю…

Алафузов принес чай.

— Я не знаю, почему мой коллега адмирал Паунд так испугался немецкой эскадры, вышедшей на перехват конвоя. Никак не понимаю, ведь у англичан было почти втрое больше сил. Может быть, вы, сэр Кузнецов, раскроете мне секрет моего адмиралтейства?

Нарком не хотел вступать в полемику с Майлсом, но заявил:

— Я не могу разделить точку зрения господина Паунда. Пятого июля после полудня немецкие корабли обнаружила советская подводная лодка «К-21». Повторяю, это было пятого июля, а днем раньше, четвертого июля, поздно вечером английское адмиралтейство отдало приказ командиру сил охранения капитану 3-го ранга Бруму и командующему крейсерской эскадрой Тови о рассредоточении конвоя и самостоятельном следовании в русские порты. Где же логика? Немецкие корабли еще не вышли в море, а адмиралтейство поспешило отдать приказ.

Англичанин смутился, но глаз не прятал и открыто смотрел Кузнецову в лицо. А нарком ВМФ продолжал:

— У нас, русских, такое поведение союзника называется, мягко говоря, неблагородным.

— Скажите, сэр Кузнецов, проще: трусость допустили наши адмиралы, — улыбнулся Майлс. — Я сегодня же вновь запрошу свое начальство, — пообещал он. — Мне вся эта история не ясна до конца, и возражать против ваших доводов я не могу.

— Вы же уверяли меня, что Паунд — друг Черчилля, заботится о конвоях. Я в этом сомневаюсь, — подал реплику до этого молчавший адмирал Алафузов.

— Не думаю, сэр Алафузов. И Паунд и Гамильтон на хорошем счету у премьера Черчилля, и вряд ли они рискнули бы его подвести. А господин Черчилль, как вы знаете, первым заявил, что Англия поможет Советам разбить немецких фашистов.

«Это слова, — едва не произнес вслух Кузнецов. — Но мы-то знаем, кто есть на самом деле господин Черчилль. Пока ему выгодно — он помогает нам, а будет невыгодно — начнет вредить…»

Английский адмирал ушел, и Николай Герасимович легко вздохнул, ощутив облегчение. «Теперь мне все ясно, и я смогу изложить Верховному в деталях обстоятельства случившейся трагедии», — подумал он.

Сталин сидел за столом и курил трубку. Кузнецов поздоровался. Тот молча кивнул. Лицо хозяина кабинета было хмурым, выражало крайнюю неудовлетворенность.

— Я сейчас приглашу сюда Молотова, — сказал он. — Ему потом придется заниматься этим вопросом. — Он снял трубку прямого телефона с заместителем председателя ГКО. — Мы ждем тебя, Вячеслав.

Пока Сталин просматривал на своем столе какие-то бумаги, пришел Молотов. Он поздоровался с Кузнецовым, подал ему руку.

— Погиб весь конвой? — спросил он, садясь рядом.

Сталин терпеливо выслушал Кузнецова. Тот был краток, стараясь изложить суть дела и не вдаваться в детали.

— То, что сделали английские адмиралы, не делает чести лордам, а уж нам тем более. — Сталин хотел прикурить погасшую трубку, но передумал и положил ее на стол. — А чем объясняет случившееся адмирал Майлс?

— Он заявил, что адмиралы хотели заманить немецкие корабли в западню, чтобы потом ударить по ним.

— Я в это не верю! — отрезал Верховный. — Старая песня: сначала что-либо отрицают, потом, когда на них нажмут или припрут к стене фактами, признают истину. Скажите, товарищ Кузнецов, была ли необходимость бросить конвой? Отвечайте мне не как нарком Военно-морского флота, а просто как моряк-специалист.

— Нет, серьезных причин для этого у них не было, —твердо произнес Николай Герасимович. — После того как «Бисмарку» удалось потопить английский крейсер «Худ», англичане были напуганы немецкими линкорами. Но в этот раз у англичан было почти втрое больше кораблей, и они не рискнули сразиться с противником. Я полагаю, тут другое…

— Что же? — поторопил его Верховный.

— Адмирал Паунд не захотел рисковать большими кораблями ради конвоя, который к тому же шел с грузами не куда-нибудь, а именно в нашу страну.

— У вас с собой текст телеграммы, которую Паунд отправил на английскую эскадру? — спросил Молотов.

Кузнецов достал из папки листок и протянул его Вячеславу Михайловичу. Тот прочел вслух:

— «Секретно. Весьма срочно. Крейсерам на полной скорости отойти на запад». Когда это было?

— Четвертого июля в двадцать один час одиннадцать минут, — ответил нарком. — Следом на эскадру была отправлена вторая радиограмма. Вот она. — Кузнецов отдал Молотову еще один листок.

Молотов и эту депешу прочел вслух:

— «Секретно. Срочно. Ввиду угрозы надводных кораблей конвою рассеяться и следовать в русские порты самостоятельно».

— Что скажешь? — Сталин взглянул на Молотова.

— Адмирал Паунд на свой страх и риск не мог отдать такой приказ, — ответил Вячеслав Михайлович. — Наверняка он сделал это с согласия премьера Черчилля.

— Несомненно, — молвил Сталин. — Они будет его защищать.

Черчилль не только взял под защиту своего подопечного лорда Паунда, но и попытался бросить тень на командование советского Военно-морского флота. Трагедию с конвоем он использовал для того, чтобы вообще отложить движение конвоев в советские порты до наступления полярной ночи.

Сталин поручил Молотову дать указание нашему послу в Англии Майскому, чтобы тот вошел в контакт с министром иностранных дел Иденом{Иден Антони, лорд Эйвон (1897–1977) — государственный и партийный деятель Великобритании, в 1935–1938 и в 1940–1945 гг. министр иностранных дел; 26 мая 1942 г. подписал советско-английский договор о союзе в войне против гитлеровской Германии.} и потребовал от имени Советского правительства произвести расследование разгрома конвоя.

— А вы, — Верховный посмотрел на наркома ВМФ, — пошлите депешу главе советской военной миссии в Англии вице-адмиралу Харламову, чтобы тот со своей стороны разобрал ошибки начальника английского морского штаба адмирала Паунда. На первом же заседании комиссии Майский должен поставить вопрос: когда будет отправлен в Советский Союз очередной конвой?

— А вдруг Черчилль не пойдет на такое расследование? — спросил Молотов.

— Судя по письму, которое я от него получил, против создания такой комиссии он не возражает, хотя, конечно, настроит своих адмиралов и дипломатов, чтобы они не оборонялись от нас, а наступали. Повторяю, — громко продолжал Сталин, — надо сделать все, чтобы конвои как можно скорее пошли в наши порты с ценным для нас военным грузом. Особенно это важно сейчас, когда немцы рвутся на Кавказ. Не зря же мы объявили в Сталинградской области военное положение…

Когда Иден открыл совещание и предоставил слово нашему послу в Англии Майскому, Иван Михайлович сразу же поставил вопрос, когда отправится в СССР очередной конвой? Причем спросил он об этом не Идена как старшего на совещании, а адмирала Паунда, ответственного за подготовку и отправку конвоев в нашу страну. Паунд заявил: «Надо сделать Баренцево море опасным для «Тирпица», а уж потом посылать конвои…»

Майский хорошо знал прыть английских адмиралов, поэтому дал совет адмиралу Харламову бить их фактами, что тот и сделал.

— И вот мне предоставили слово, — рассказывал адмирал Николаю Герасимовичу, когда прибыл в Москву. — Я взглянул на Майского, он подмигнул мне: мол, давай, моряк, бей фактами английского адмирала! Я повесил на стену карту, которую взял с собой и на которой сделал расчеты карандашом, и начал неторопливо, но убедительно опровергать доводы адмирала Паунда. Я показал на морской карте место стоянки линкора «Тирпиц» и место движения конвоя. Расстояние — большое, и если бы «Тирпиц» решил напасть на конвой, он не смог бы догнать его. Я прямо заявил адмиралу Паунду, что он допустил ошибку. Он стал возражать мне, доказывать обратное, мол, это не ошибка, а продуманное решение. Он разгорячился и даже объявил, что будет просить Черчилля, чтобы тот назначил Майского командующим британским флотом! У всех это вызвало ироническую улыбку. А Майский заметил, что он не претендует на столь высокую честь, к тому же он не английский подданный, а советский дипломат.

— Вы этого Паунда, наверное, крепко разозлили? — усмехнулся Николай Герасимович.

— Вы угадали, он почти месяц со мной не разговаривал. Позже он сказал, что я выиграл у него сражение, как он выразился, потому, что являюсь учеником адмирала Красного флота Кузнецова. Так что ваши акции, Николай Герасимович, среди английских адмиралов весьма высоки.

Кузнецов рассмеялся:

— Так уж и высоки! — И серьезно добавил: — Главное, мы вынудили англичан посылать к нам конвои!

(Черчилль так и не признал тот очевидный факт, что английские адмиралы виновны в гибели конвоя «PQ-17» и, когда в августе 1942 года он был в Москве, Сталин напомнил, ему об этом. Черчилль так описывает этот эпизод в своих мемуарах: «Вскоре мы заговорили о конвоях судов, направляемых в Россию. В этой связи он (Сталин) сделал грубое замечание о почти полном уничтожении арктического конвоя в июне. «Господин Сталин спрашивает, — сказал Павлов (переводчик) несколько нерешительно, — разве у английского флота нет чувства гордости?» Я ответил: «Вы должны верить мне, что то, что было сделано, было правильно. Я действительно много знаю о флоте и морской войне». — «Это означает, — вмешался Сталин, — что я ничего не знаю». — «Россия — сухопутный зверь, — сказал я, — а англичане — морские звери». Он замолчал и вновь обрел свое благодушное настроение». — А.З.)

После встречи с начальником Главпура Красной Армии генералом Щербаковым Кузнецов поспешил в Генштаб, где ему следовало решить некоторые вопросы. В Наркомате обороны как раз закончилось совещание военных.

— Николай Герасимович, не забыли меня?

Кузнецов обернулся. Ему улыбался генерал-майор авиации Водопьянов. На его груди поблескивала Золотая звезда Героя Советского Союза. Был он весел, улыбчив, будто ему только что вручили высокую награду.

— Давно тебя не видел, Михаил Васильевич, — улыбнулся и Николай Герасимович, пожимая руку легендарному летчику. — Как я могу забыть героя? Весь мир тебя узнал, когда в тридцать четвертом ты со своими коллегами спасал экипаж ледокола «Челюскин». А незадолго до начала войны, в сорок первом, мы сидели с тобой за праздничным столиком в Центральном доме Красной Армии. С тех пор я тебя не видел.

— Было такое, товарищ флотоводец! — добродушно усмехнулся Водопьянов.

— А знаешь, где я был в тридцать четвертом?! — воскликнул Кузнецов. — На Черноморском флоте командовал крейсером «Червона Украина». Тогда у нас проходили большие учения, и экипаж моего крейсера все задачи выполнил блестяще!

— Я бы дал тебе орден, — улыбнулся Водопьянов. — А начальство тебя не заметило…

— Да нет, Михаил Васильевич, заметило, — возразил Кузнецов. — Оно наградило меня орденом «Знак Почета».

— Вырос ты, Николай Герасимович, стал наркомом Военно-морского флота. А кто я? Командир дивизии авиации дальнего действия!

— И все же я тебе проигрываю, Михаил Васильевич, — заметил Кузнецов.

— В чем же? — не понял Водопьянов.

— Ты летаешь бомбить глубокий тыл врага, даже столицу рейха Берлин, а я корабли в бой не вожу. А хотелось бы!

— Каждому свое, Николай Герасимович. Разве я думал, что, спасая челюскинцев с тонущего ледокола, стану Героем Советского Союза? И в мыслях этого не было! Зато я завидую тебе в другом, — весело продолжал Водопьянов. — Тебе довелось сражаться в мятежной Испании, а мне не пришлось, хотя я обращался с такой просьбой к Иосифу Виссарионовичу. Говорю вождю: «Смушкевич бьет мятежников Франко в небе Испании, а меня туда «не пущают».

— И что ответил Сталин?

— Говорит: «Вас, товарищ Водопьянов, там сразу узнают, кто вы такой. Ваш снимок в тридцать четвертом году обошел все газеты мира!..» Да, вождь был прав, и теперь моя стихия — авиация дальнего действия. — Он помолчал. — Скажи, кто сейчас у вас курирует Арктику? Не Папанин ли?

— Он. Я им доволен: энергичный, не дает комфлоту Головко покоя, то одно ему дай, то другое, особенно боится за ледоколы, чтобы ни один из них не был потоплен. И до меня Папанин добрался…

— Что, жаловался на тебя вождю?

— Да нет, до этого пока дело не дошло. Приходил просить орудия, чтобы установить их на Диксоне: туда ведь тоже доходят немецкие корабли и подводные лодки.

— Арктика мне знакома не хуже, чем Папанину, — заметил Водопьянов. — В тридцать седьмом году я возглавил отряд тяжелых воздушных кораблей и впервые в мире совершил посадку на Северном полюсе, доставив туда советскую экспедицию. Ох и досталось мне тогда, ну, думаю, конец тебе, Михаил Васильевич, сядешь на льдину и больше не взлетишь. Отчего вдруг появилась такая мысль? От сильных морозов самолеты покрывал слой льда, и до аварии оставался один шаг. Но мы тогда все преодолели и благополучно вернулись на свой аэродром. Помню, были мы на приеме у Сталина, когда нам вручили Золотые звезды Героев. «Вы не испугались, товарищ Водопьянов, когда сели на Северном полюсе?» — спросил меня вождь.

— И что ты ему ответил? — усмехнулся Кузнецов.

— Говорю: «Не успел испугаться». А потом добавил, что мы были уверены — самолеты нас не подведут и мы с честью выполним задание партии. Так оно и вышло. — Водопьянов помолчал. — Послушай, Николай Герасимович, давно хочу тебя спросить: правда, что в тридцать пятом году тебе подарил легковую машину «ГАЗ» Серго Орджоникидзе?

— Да, Михаил Васильевич! — Глаза у наркома весело блеснули. — А было это на Черноморском флоте, когда Серго Орджоникидзе совершил поход на моем крейсере. Если честно, я тогда растерялся и не знал, как мне быть: то ли брать машину, то ли отказаться. А рядом стоявший Сталин — они оба были на «Червоной Украине» — гаркнул на меня: «Чего гадать, бери машину, а то Серго обидится!..»

— А вот мне автомашину никто не дарил, — грустно произнес Водопьянов.

Кузнецов заулыбался.

— Зачем тебе машина, когда есть самолет?! — Он помолчал. — Ты с кем был в Наркомате на совещании?

— С командующим ВВС Красной Армии Новиковым, а принял он дела, как ты, наверное, знаешь, у генерала Жигарева Павла Федоровича, который теперь командует Военно-воздушными силами Дальневосточного фронта. А почему ты спросил?

— Мне надо потолковать с Новиковым, может, он выделит несколько десятков самолетов Северному флоту. У адмирала Головко очень мало машин. Ты же знаешь, в Мурманск приходят союзные конвои с вооружением и боевой техникой, пока их там разгружают, немецкие «юнкерсы» едва ли не сотнями налетают на порт и засыпают его бомбами. Папанин не раз звонил мне, требовал помочь флоту. А я ему в ответ: вы, мол, уполномоченный Государственного Комитета Обороны по перевозкам на Севере, к тому же еще и начальник Главсевморпути, вам и карты в руки. Сказал, что позвонит лично Сталину.

— Я думаю, Александр Александрович Новиков окажет вам помощь авиацией, так что советую, Николай Герасимович, поговорить с ним. Только не мимоходом, а специально приезжай к нему на прием. Он это любит.

— А что, воспользуюсь твоим советом, Михаил Васильевич! Ну, удачи тебе в небе! — И Кузнецов на прощание крепко пожал ему руку.

Глава шестая

Прошло немало времени с тех пор, как Севастополь захватили гитлеровцы; казалось, пора бы к этому привыкнуть, но Николай Герасимович все еще жил теми трагическими днями. Это заметил даже генерал армии Жуков. После обсуждения в Генштабе ситуации на сталинградском направлении он подошел к Кузнецову и, улыбнувшись, спросил:

— Чего такой грустный, моряк?

Николай Герасимович смутился:

— Севастополь саднит душу. Мы потеряли его — чему радоваться?

— Разделяю твои чувства, моряк, однако замечу, что Севастополь погоды Красной Армии не сделает, — серьезно произнес Жуков. — Беда будет, и большая беда, если потеряем Сталинград! Тогда немцы валом покатят на Кавказ и будут купаться в нашей нефти. Скоро там такая заваруха грянет, что Волга-матушка закипит от огня.

— Все к этому идет, — согласился Кузнецов. — Я собираюсь съездить в те края. Ведь по Волге-реке корабли Волжской военной флотилии ходят…

К ним подошел генерал Василевский.

— Георгий Константинович, нам с тобой пора к Верховному, — сказал он. Потом взглянул на наркома ВМФ. — Ты извини меня, Николай Герасимович, но твои вопросы решим после того, как вернусь из Ставки. Добро?..

Возвратившись в Наркомат, Кузнецов в приемной увидел адмирала Алафузова.

— Я вас жду, товарищ нарком…

Кузнецов открыл свой кабинет.

То, о чем сообщил ему начальник Главморштаба, повергло наркома в смятение. В Николаевске-на-Амуре 18 июля в 7 часов вечера на подводной лодке «Щ-138» у мола Николаевской бухты взорвались запасные торпеды. Погибло 35 моряков. Лодка ремонту не подлежит. Пострадала и другая стоявшая рядом подводная лодка.

— Кто доложил?

— Начальник штаба Тихоокеанского флота, — ответил Алафузов. — Я распорядился, чтобы он срочно прислал подробное донесение…

У Николая Герасимовича стало тяжело на душе.

Под вечер к нему зашел начальник Главпура Рогов.

— У нас серьезное ЧП, Иван Васильевич, — сказал ему Кузнецов.

— Я уже знаю. — Рогов сел. — Мне звонил начальник Политуправления Тихоокеанского флота Савелов. Комфлот Юмашев назначил комиссию для расследования этого ЧП. Но что меня насторожило. На этой лодке помощником командира был лейтенант Моров, до войны он плавал на торговом флоте, бывал в Германии. Есть подозрение на него.

— Иван Васильевич, мне не нужны подозреваемые, — осадил его нарком. — В свое время я был ими сыт. Мне нужны виновники. — Кузнецов помолчал. — Для тебя, полагаю, не новость, что перед войной у нас расстреляли многих «предателей» и «шпионов» германского империализма. Но так ли это? Погибло немало тех, кто делал революцию, кто свою жизнь связал с Красной Армией и Красным флотом и в борьбе с врагами Республики Советов проявил себя. Хорошо, что нас с тобой не причислили к «врагам народа».

Рогов удивленно взглянул на Кузнецова. Он ли это говорит? Не слишком ли откровенничает?

— Николай Герасимович, я вас давно знаю и уважаю. — Рогов встал. — Но ставить под сомнение политику большевистской партии и товарища Сталина… — Он умолк, подбирая нужные слова. — Не наше с вами дело в чем-то сомневаться. Наше дело — воевать!

Кузнецов пристально посмотрел на генерала.

— По-твоему, надо сносить все безропотно?

— Что именно?

— А то, что умерло немало невинных людей. Назову одного из них — Штерна. Ты его знал? Нет? А я прекрасно знал, видел, как он воевал в Испании, а его сделали предателем. А Василия Блюхера? Я служил с ним на Тихом океане, когда был там комфлотом. Это же прославленный герой! Первый орден Красного Знамени вручен ему, а не мне или тебе. А где Блюхер? Расстрелян! — Кузнецов передохнул. — Скажу тебе как своему заместителю: иной раз хочется пойти к Сталину и спросить, знает ли он, сколько людей погибло? За что их расстреляли? Кто они — шпионы, предатели? Не те и не другие.

— Тогда кто же? — резко отозвался Рогов. — Или, по-твоему, погибли лишь невинные люди?

Кузнецов молчал, а генерал все также сердито и твердо продолжал:

— Я могу ошибаться в людях, ты можешь ошибаться, но только не партия большевиков! Партия не ошибается! — После паузы Рогов официально добавил: — Я прошу вас, товарищ народный комиссар, со мной такие разговоры не вести, и то, о чем вы говорили, я не слышал!

«Вот он и открылся, весь Рогов, — грустно вздохнул Николай Герасимович. — На этот счет у него, оказывается, другая точка зрения. Что ж, надо это учесть».

— На погибшей лодке политруком был Коротаев, — вновь заговорил Рогов. — Он не погиб, но я отдам его под суд военного трибунала.

— Нужно во всем разобраться, а уж потом принимать меры, — подчеркнул Кузнецов.

Рогов шагнул к двери, но вдруг остановился и коротко изрек:

— Я доложу секретарю ЦК партии генералу Щербакову. — И, словно боясь, что нарком его не поймет, добавил: — Я обязан информировать начальника Главпура Красной Армии о таких вещах.

Лицо Кузнецова потемнело.

— Товарищ Рогов, я запрещаю вам это делать! — резко выдохнул он. — Еще неясны подробности ЧП, а вы уже готовы чинить над людьми расправу.

Рогов молчал, о чем-то размышляя. Затем, глядя на наркома, примирительно произнес:

— Пожалуй, вы правы, Николай Герасимович.

«Горячий, как тот рысак!» — усмехнулся нарком, а вслух сказал, что о случившемся он доложит Сталину.

— Не знаю, что он решит, как бы не наказал адмирала Юмашева. — Нарком хмуро сдвинул брови. — На флоте на счету каждый катер, а тут потеряли подводную лодку! Шутка ли? И где? У причала! Прав Галлер, надо серьезно поговорить на Главном военном совете о негативных явлениях на кораблях и в частях, построже спрашивать с Военных советов и с командующих. Подумай, Иван Васильевич, как нам лучше это сделать…

Недолго нарком оставался один. К нему вошел начальник тыла флота генерал-полковник Воробьев. Он неловко застыл у двери.

— Сергей Ильич, что у вас?

— Головко просит отгрузить на Северный флот пятьдесят тысяч тонн леса и дров. Там ведь кругом тундра!

— Грузите и отправляйте. Госплан нашу заявку удовлетворил, так в чем загвоздка?

— У нас нет судов, чтобы все это отправить на флот, — пояснил Воробьев. — Есть английские суда, они стоят в Архангельске в ожидании очередного конвоя, но ими распоряжается Микоян. Я был у него, он требует документ за вашей подписью. Вот такой. — Он отдал наркому листок.

Николай Герасимович пробежал глазами текст.

— Надо кое-что поправить. Микоян ведь заместитель председателя ГКО? Зайдите ко мне через час…

Но начальника тыла нарком пригласил раньше, о чем тому сообщил адъютант:

— Товарищ генерал, зайдите, пожалуйста, за документом…

Воробьев удивился: текст был другой, более убедительный, чем тот, который он написал. Нарком ВМФ отметил, что большинство крупнотоннажных судов Северного бассейна переключено на завоз грузов Норильскстрою, в Дудинку — на вывоз угля из Дудинки и Нарьян-Мара, а Главснаблес при СНК СССР не может предъявить к перевозке лес в плотах, так как нет такелажа и рабочей силы для сплотки древесины. Поэтому Наркомат ВМФ просит разрешения использовать английские транспортные суда, находящиеся в Архангельске в ожидании обратного конвоя.

«Умница наш Николай Герасимович», — с теплотой подумал генерал Воробьев. Письмо было отправлено в Кремль нарочным, а на другой день Микоян позвонил начальнику тыла флота:

— Сергей Ильич, вам разрешается взять английские транспорты…

— Спасибо, Анастас Иванович, — ответил генерал Воробьев.


Нарком ВМФ сидел как на иголках в ожидании звонка из секретариата Сталина. Время тянулось мучительно медленно, и не было никакой гарантии, что ему позвонят. В кабинете было душно. Он открыл форточку, налил в стакан боржоми и выпил. Вроде полегчало. Наконец дал о себе знать Поскребышев:

— Николай Герасимович, товарищ Сталин вас ждет!

— Еду! — бросил в трубку Кузнецов.

Верховный стоял у стола, опершись на его край правой рукой. Лицо осунувшееся, какое-то неприветливое. «Видно, все еще переживает поражение наших войск в Крыму, — подумал нарком. — А кто будет спокоен? Ведь Красная Армия по-прежнему отступает!» Он поздоровался. Верховный ответил ему и вышел из-за стола.

— Что там у Юмашева случилось, лодка погибла?

«Берия, наверно, доложил…» — пронеслось в голове Кузнецова.

— На подводной лодке произошла диверсия со взрывом торпед, и тот, кто это сделал, застрелился… — И Николай Герасимович рассказал подробности.

Сталин пососал трубку, выпустил облачко сизого дыма.

— Погибла новая подводная лодка. Кто-то за это должен отвечать. Может, накажем Юмашева?

— В гибели лодки виновен командир, но он погиб. А командующего я бы наказывать не стал.

— Ну что ж, товарищ Кузнецов, вам виднее. — Верховный снова выпустил колечки дыма. — О чем хочу вам сказать? Враг рвется к Сталинграду. Есть ли у вас возможность послать туда еще военных моряков-добровольцев?

— Людей на флотах найдем, — заверил Верховного Николай Герасимович и после недолгой паузы спросил: — Если не секрет, кто вам сообщил о ЧП на подводной лодке?

— Те, кому положено это делать, — уклончиво ответил Сталин.

«Ясное дело, Берия, кто же еще», — подумал Кузнецов.

Вернувшись в Наркомат, он поручил адмиралу Алафузову проработать вопрос о направлении в район Сталинграда еще одного отряда моряков-добровольцев, а сам взял папку с последними донесениями с флотов и углубился в чтение. Он так увлекся, что не сразу услышал звонок телефона.

— Это вы, Николай Герасимович? — прозвучал в трубке звонкий женский голос.

— Я. А кто звонит?

— Не узнали? — В трубке раздался смешок. — Это Исакова.

— Вот теперь узнал вас, Ольга Васильевна. Что беспокоит супругу адмирала в такой поздний час?

Жена адмирала Исакова сказала, что от мужа давно нет вестей и, может быть, он, нарком, свяжется с ним и передаст ее просьбу позвонить домой или черкнуть письмецо.

— Хорошо, Ольга Васильевна, я свяжусь с ним и дам вам знать.

— Спасибо, Николай Герасимович…

Адмирал Исаков, заместитель командующего Северо-Кавказским фронтом по военно-морским вопросам, на днях звонил в Главморштаб из Краснодара. Но где он теперь? Наверное, в штабе фронта. Кузнецов позвонил туда по ВЧ.

— Буденный слушает! — Голос у маршала громкий и четкий, будто он сидел рядом.

— Семен Михайлович, здравия желаю! Это Кузнецов. Как у вас там? Горячо?

— Привет, моряк! «Горячо» не то слово. Терзают нас свинцовые вихри. Немцы бьют из всех видов оружия, на бойцов бросают танки, а мы держим оборону. Знаешь, что я сейчас делаю? Нет? А я тебе скажу. Пишу телеграмму командующему Азовской военной флотилии контр-адмиралу Горшкову. Моряки Темрюкской военно-морской базы на две недели сковали две вражеские кавалерийские дивизии, нанесли по ним чувствительные удары, и теперь немцы не смогут использовать эти дивизии на новороссийском направлении. Хочу от души поблагодарить твоих орлов.

— Моряки будут рады услышать похвалу от легендарного Буденного, первой шашки революции, — отозвался Николай Герасимович.

— На это я и рассчитываю. А что тебя волнует, моряк?

— Хотел бы поговорить с адмиралом Исаковым. Он в штабе?

— Сейчас он в Новороссийске занимается кораблями. Что ему передать?.. Ах вот что, жена волнуется, где он и что с ним. А ты полагаешь, моряк, за меня жена не переживает? Она, наверное, по ночам и слезки льет. А что делать?.. Хорошо, я скажу Исакову, чтобы он дал о себе знать. Что еще, моряк?

— Желаю вам, Семен Михайлович, фронтовых успехов! Мы тут все переживаем за Кавказ, верим, что Новороссийск враг не возьмет!

— Такой приказ дал мне товарищ Сталин. Будем биться до конца. Твой Горшков крепко нам помогает… Да, а как там Верховный?

— Его волнует обстановка под Сталинградом…

— Понимаю, Николай Герасимович. — Голос у маршала стал глуховатым, на линии появились какие-то помехи. — Если там немцу дадут по зубам, то и нам тут легче будет. Краснодар фашистам все же удалось захватить, но Новороссийска им не одолеть. Ну а если увидишь у Верховного, передай ему эти мои слова.

— Есть, понял, Семен Михайлович!..

Похвалил маршал Буденный моряков Темрюкской военно-морской базы не зря. Когда 12 августа после тяжелых боев наши войска оставили Краснодар и отошли на левый берег Кубани, немецкая 17-я армия повела наступление на Новороссийск, где после захвата врагом Севастополя собралось немало кораблей и судов Черноморского флота. Теперь же враг стремился скорее взять Темрюк, чтобы лишить флот еще одной военно-морской базы. «Темрюк надо оборонять до последней возможности!» — заявил адмирал Горшков на Военном совете флотилии. Был сформирован Азовский сводный батальон морской пехоты, который возглавил майор Цезарь Куников: ему удалось остановить наступление врага. Только за день 23 августа морская пехота уничтожила до полутора тысячи гитлеровцев! Это-то и вызвало восторг у командующего фронтом. В телеграмме, присланной Буденным на имя командующего Азовской военной флотилией в дни обороны Темрюка, говорилось: «Объявите всему личному составу, что оборона Темрюка войдет в историю Отечественной войны. За героизмом, проявленным личным составом, следит вся страна, как в свое время она следила за героями Севастополя».

Кузнецов закрыл папку и взглянул на часы. Без пяти двенадцать. Поздновато звонить Исаковой. И все же рука потянулась к аппарату. Исакова еще не спала и призналась, что ждала его звонка.

— Я только что переговорил с маршалом Буденным. Иван Степанович в Новороссийске на кораблях. У него все хорошо, жив, здоров, но, видимо, не смог вам дозвониться. Так что ждите от него весточку, Ольга Васильевна. И, пожалуйста, не волнуйтесь…

(Вскоре случилась трагедия: 4 октября в районе Гойтхского перевала во время налета вражеской авиации адмирал Исаков был тяжело ранен. — А.З.)

Обострилась обстановка в Арктике, о чем адмирала Кузнецова проинформировал командующий Северным флотом адмирал Головко.

— Из допроса пленного немецкого офицера с потопленного сторожевого корабля стало ясно, что немцы усиливают свои подводные и надводные силы, — сказал Головко.

— Арсений Григорьевич, я принял решение сформировать Новоземельскую военно-морскую базу в составе Беломорской флотилии.

— Это то что надо, товарищ нарком, — повеселел комфлот. — Она обеспечит сбор и прикрытие конвоев в районе Новой Земли. А кто будет командиром Новоземельской базы? Не каперанг Дианов?

— Он самый, — ответил Кузнецов. — Прошу вас помочь ему освоиться. Подробности в штаб флота сообщит адмирал Алафузов…

Наркома давно волновала Арктика. Он вызвал начальника разведуправления, и тот подтвердил сообщение о том, что ожидается выход в Арктику тяжелого крейсера «Адмирал Шеер».

— Сейчас крейсер стоит на якоре в Нарвике, — подчеркнул начальник флотской разведки. — Полагаю, что это связано с операцией «Вундерланд» («Страна чудес»), о которой ранее я дал вам сведения.

— Мы должны во что бы то ни стало сорвать ее! — горячо произнес Кузнецов. — В этой операции принимают участие тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» и пять подводных лодок. Не исключено, что немцы нанесут удары по портам Диксон и Амдерма. У вас нет таких сведений?

— Пока нет, но есть надежда, что на днях мы получим такие данные от наших людей в Норвегии, — пояснил начальник разведуправления. — На этот счет мне уже звонил Арсений Григорьевич Головко.

— Чего это он выходит на вас через мою голову? — удивился нарком. Он рассердился.

— Еще до войны мы с ним вместе служили на Северном флоте, по старой дружбе он мне звонил…

— Силы Северного флота в Арктике малочисленны, — Кузнецов подошел к карте, — и я понимаю тревогу Головко. Но ему надо держать в готовности не только флотскую авиацию, но и подводные лодки. Лишь тогда нам удастся сорвать операцию немцев.

Вызванный к наркому начальник Главморштаба адмирал Алафузов согласился с ним и сообщил, что сейчас в море находится подводная лодка «К-21» капитана 2-го ранга Лунина, нанесшего в июле торпедный удар по линкору «Тирпиц». 16 августа, в день начала операции «Вундерланд», лодка выставила на подходах к острову Силлен минное заграждение. На боевой позиции в районе острова Лоппа Лунин обнаружил минный заградитель и три сторожевых корабля. Что сделал Лунин? Он атаковал конвой, и когда поднял перископ, то увидел, что на воде болтались два сторожевых корабля.

— И что он с ними сделал? — поинтересовался нарком.

— Он их уничтожил двумя торпедами! — усмехнулся Алафузов.

— Таких, как Лунин, надо бы иметь на флоте побольше, — молвил Николай Герасимович. — Храбрейший из храбрых наш Лунин…

И все же Арктика настораживала Кузнецова, держала его в напряжении, и вскоре случилось то, чего он больше всего опасался: тяжелый крейсер «Адмирал Шеер», воспользовавшись плохой погодой, вышел из Нарвика не замеченным нашей воздушной разведкой. Проще говоря, она его прохлопала. И тут началось… К югу от архипелага Норденшельд «Адмирал Шеер» встретил ледокольный пароход «Александр Сибиряков», шедший на Северную Землю. Командир тяжелого крейсера пошел на хитрость: он приказал поднять на мачте корабля американский флаг и потребовал от капитана ледокола сообщить ему данные о состоянии льда в проливе Вилькицкого и место, где находится конвой судов и кораблей экспедиции особого назначения (лидер «Баку», эсминцы «Разумный» и «Разъяренный» в сопровождении других судов и кораблей шли с Тихого океана в Полярный на пополнение сил Северного флота. — А.З.) Хитрость фашистскому крейсеру не удалась, и тогда он открыл огонь по ледоколу из орудий. «Александр Сибиряков» принял неравный бой, экипаж сражался мужественно, но ледокол погиб.

После этого фашистский крейсер-пират попытался войти в порт Диксон, но по нему открыли огонь сторожевой корабль «Дежнев» и батарея береговых орудий. Крейсер быстрым ходом отошел от Диксона. Адмирал Кузнецов, неотступно следивший за боевыми действиями в Арктике, хотя и был доволен тем, что немецкий крейсер встретил там должный отпор — комендоры «Дежнева» трижды поразили его — однако «набег» «Адмирала Шеера» вызвал в его душе неприятное чувство. Но что мог сделать Николай Герасимович, если силы Северного флота в Арктике были малочисленны: в районе губы Белушья находились лишь сторожевые корабли «Литке» и «Дежнев» и несколько тральщиков типа РТ?

Над раздумьями о том, какие еще корабли можно направить в Арктику, Кузнецова и застал начальник тыла флота генерал Воробьев.

— Новое ЧП у нас, Николай Герасимович, — сказал он грустно. — Я был на узле связи, когда позвонил контр-адмирал Рогачев из штаба Волжской военной флотилии. Час тому назад погиб командир бригады тральщиков контр-адмирал Хорошхин…

— Борис Владимирович? — дрогнувшим голосом спросил нарком. — Как это случилось?

— Погиб вместе с бронекатером от взрыва немецкой электромагнитной мины.

Контр-адмирала Хорошхина Кузнецов ценил за храбрость, за то, что не щадил себя ради большого дела.

— Сейчас, когда под Сталинградом идут тяжелые бои, мы потеряли боевого адмирала, — грустно произнес Кузнецов, ощутив в груди тяжесть. — А как сам Рогачев?

— Я не спросил, он торопился на переправу, — ответил Воробьев.

Ночью Николай Герасимович анализировал донесения с действующих флотов. В это время и вышел на связь Рогачев.

— Дмитрий Дмитриевич, как погиб Хорошхин?.. Так, ясно. Где это произошло? Только коротко. Да-да, я тебя слушаю…

Оказывается, в двухстах километрах ниже Сталинграда, возле Никольского, скопилось немало судов с нефтью, образовалась пробка. Туда и поспешил Хорошхин с двумя бронекатерами. При подходе к Никольскому раздался сильный взрыв. Бронекатер развалился на части и, объятый пламенем, в считанные секунды затонул. Погиб весь экипаж вместе с отважным адмиралом.

— Я бы наградил его орденом посмертно. Как вы? — спросил Рогачев.

— Шлите на мое имя представление. — После паузы Кузнецов сказал, что надо бы еще протралить фарватер у Никольского. — Сделай вы это раньше, адмирал мог бы и не погибнуть.

Однако Рогачев заявил, что комбриг подорвался на мине многократного действия. Там тралили дважды, на большее не было кораблей, все они занимаются переброской войск. У Сталинграда сейчас идут такие бои, что вокруг земля горит.

— Командующий фронтом генерал Еременко вами доволен? — спросил Николай Герасимович.

— Очень доволен, — отозвался издалека Рогачев. — На днях канонерская лодка «Усыкин» совместно с зенитной артиллерией уничтожила до сорока немецких танков, сто машин и батальон пехоты! После боя на корабль прибыл генерал Еременко и на виду у всех расцеловал корабельных артиллеристов за меткую стрельбу.

— Передайте, пожалуйста, морякам флотилии мою благодарность за стойкость и мужество!.. До встречи в Сталинграде…

Волга… Великая русская река, где ходили еще суда Стеньки Разина, где рождалась и закалялась казацкая слава. Сколько врагов России видела эта могучая река, скольких она похоронила в своих бурлящих водах! Теперь ее решил испытать Гитлер, бросив на Сталинград полчища войск и армаду танков. Там сейчас идет битва не на жизнь, а на смерть, плечом к плечу с армейцами бьют фашистов и моряки Волжской военной флотилии. «Как хорошо, что мы вовремя создали на Волге флотилию, — подумал Кузнецов. — Правда, ни Сталин, ни Шапошников, ни сам я не знали и даже не предполагали, что у стен Сталинграда будет решаться судьба страны!» Истина, однако, в том, что Кузнецов, и никто другой, обратил внимание на значение Волги как мощной транспортной артерии по перевозкам нефти и нефтепродуктов. В июле сорок первого нарком ВМФ внес в ГКС предложение сформировать на Волге учебный отряд, который в дни наступления врага на Москву был переименован в Волжскую военную флотилию. А когда в апреле 1942 года открылась навигация и по Волге потянулись караваны судов и барж с нефтепродуктами, корабли флотилии начали охранять их от вражеской авиации.

— Волга должна работать днем и ночью, как часы, — строго предупредил Сталин наркома ВМФ. — Фронты должны получать нефть и бензин в достатке. Не укрепить ли вам руководство флотилией?

Кузнецов ответил, что это уже сделано.

— Что именно? — Глаза вождя буравили наркома.

— Главный военный совет назначил на флотилию нового командующего, им стал контр-адмирал Рогачев, — сказал нарком. — До этого он командовал Пинской военной флотилией. Проявил себя зрелым руководителем.

— В Гражданскую войну начальником Сибирской военной флотилии был некто Рогачев — не он ли? — спросил Сталин.

— Ну и память у вас, товарищ Сталин, невольно позавидуешь! — улыбнулся Николай Герасимович. — Конечно же, это тот самый Рогачев, который сейчас руководит Волжской флотилией! Только тогда он был не начальником Сибирской флотилии, а помощником. Я уверен, что он нас не подведет.

— Может, вызвать его в Ставку? События под Сталинградом завязываются в крепкий узел, и военная флотилия будет на Волге едва ли не главным звеном в обороне города.

— Ваш заместитель по ГКО Анастас Иванович Микоян предложил мне побывать в тех краях, я собираюсь, если вы не против, съездить на флотилию, там и поговорю с Рогачевым. Правда, перед назначением мы вызывали его в Москву, в Главморштаб, и был довольно серьезный разговор с ним.

— Тогда не будем отвлекать его от важных дел, — согласился Сталин. — Но флотилию держите на контроле…

Все последующие дни, когда под Сталинградом шло сражение, Ставка принимала все меры, чтобы отстоять город, не дать врагу прорваться на Кавказ. Нарком ВМФ постоянно следил за действиями флотилии. Сталинградская военно-морская база, которую возглавлял контр-адмирал Васюнин, снабжала корабли, находившиеся у Сталинграда и южнее его, оружием, боеприпасами, продуктами питания. Все эти дни главной базой флотилии оставался Ульяновск. Туда не раз нарком ВМФ посылал работников Главморштаба, чтобы помочь адмиралу Рогачеву в решении поставленных перед флотилией задач.

— Мне бы еще побывать в Баку, где находится штаб Каспийской военной флотилии, — сказал Кузнецов, когда в Ставке информировал Верховного о том, что делается для того, чтобы увеличить поток грузов для обеспечения действующих фронтов. — Там добывается семьдесят пять процентов всей нефти страны, потому-то оборона этого региона имеет стратегическое значение.

Верховный, однако, поездку в Баку не одобрил:

— Когда под Сталинградом немцы будут разбиты, тогда и поедете. А пока у вас и здесь немало важных дел.

После ноябрьских праздников нарком ВМФ Кузнецов был в Ставке, и то, о чем там говорилось и что он услышал, его обнадежило, вселило уверенность, что Красная Армия должна выиграть битву под Сталинградом. Генералы армии Жуков и Василевский докладывали уточненный план контрнаступления наших войск под Сталинградом. Три фронта готовились нанести по врагу решительный удар — Юго-Западный, Донской и Сталинградский. Активное участие в подготовке контрнаступления принимала и Волжская военная флотилия. Жуков был краток и категоричен:

— Товарищ Сталин, я не стану в деталях докладывать суть плана предстоящий операции, он у вас есть. Скажу лишь, что Ставке удалось создать мощные ударные группировки войск с таким превосходством в силах над врагом, которое обеспечит нам успех. В этом я ничуть не сомневаюсь. Мы с Василевским сделали все, что намечала Ставка.

— Теперь мы заслушаем товарища Василевского, — обронил Верховный, прикуривая трубку.

Начальник Генштаба Василевский, поддержав Жукова, изложил основные моменты плана. Он заявил, что боевые задачи войсками усвоены правильно, выполнение их практически отработано на местности. Основная роль в начале операции отводится Юго-Западному фронту. Командующий фронтом генерал Ватутин это прекрасно понимает.

— Лично я уверен в успехе замысла Ставки, — резюмировал Василевский.

— Ну, если два генерала армии верят в успех, значит, поверим и мы, — улыбнулся Сталин.

В эти дни генерал армии Жуков решением ГКО был назначен заместителем Верховного главнокомандующего, и, естественно, Кузнецов тепло поздравил его, на что Георгий Константинович не без улыбки ответил:

— Вчера я вступил в эту должность, а сегодня, моряк, хочу тебе дать задание…

— Слушаю вас, Георгий Константинович, — посерьезнел Николай Герасимович.

— Скажи мне, сколько краснофлотцев ты отправил под Сталинград? — спросил Жуков и подмигнул стоявшему рядом Василевскому. — Если их там не будет, то на победу мы рассчитывать не можем, — с иронией добавил он.

— Моряков под Сталинградом немало, Георгий Константинович, — заговорил нарком ВМФ. — Только в гвардейской армии генерала Малиновского их более двадцати тысяч! В 62-й армии генерала Чуйкова — две морские стрелковые бригады — 42-я и 92-я, это в основном моряки-добровольцы с Северного и Балтийского флотов. В 64-й армии тоже две стрелковые бригады моряков. Что, разве этого мало?

— Прилично, моряк! — усмехнулся Жуков. — Надо бы мне взять тебя в свои заместители по морской части, да Верховный не разрешит.

— Я и сам не пойду! — улыбнулся Кузнецов. — Больно жестко ты командуешь, Георгий Константинович.

— Иначе никак нельзя! — развел руками Жуков. — Сам понимаешь, Сталинград надо отстоять!..

В их разговор вмешался Василевский:

— Георгий Константинович, чего ты придираешься к Николаю Герасимовичу? Моряки — народ надежный. — Он взглянул на Кузнецова. — Сколько морских бригад сражалось под Москвой?

— Шесть!

— Вот-вот, шесть бригад, а слава о моряках разнеслась по всем фронтам.

— Ты передай командующему Волжской флотилией, чтобы крепко взаимодействовал с армейцами, — предупредил Жуков Кузнецова. — Волга широкая и глубокая, ее вброд не перейдешь, даже если с горячки прыгнешь в воду. Кто там у тебя командующий, Рогачев? Переговори с ним еще разок, там ему тяжко будет…

(Маршал В. И. Чуйков, рассказывая о боях под Сталинградом, дал высокую оценку героическим действиям моряков Волжской флотилии. «О роли моряков флотилии, — писал он, — об их подвигах скажу коротко: если бы их не было, возможно, 62-я армия погибла бы без боеприпасов и без продовольствия и не выполнила бы своей задачи». — А.З.)

После совещания в Ставке адмирала Кузнецова задержал Сталин.

— На остров Сухо немцы высадили десант. Как это могло произойти? — спросил он.

Нарком ВМФ знал об этом, хотел было объяснить Верховному, но тот возразил:

— Поезжайте в Ленинград. Речь идет о стыке Ленинградского и Волховского фронтов, куда уже перевозятся наши войска, и стык этот важно обезопасить. Вы поняли? Заодно уточните сведения по острову Сухо.

В Ленинград Кузнецов прилетел утром. Было холодно, с неба сыпал снег, ветер тысячами игл колол лицо.

— С благополучным прибытием, Николай Герасимович! — Трибуц смотрел на Кузнецова весело, задиристо, его живые глаза будто говорили: «Вам тут холодно, а нам жарко!»

Николай Герасимович пожал комфлоту руку.

— Я улетал из Москвы глубокой ночью, было не так студено… У меня такой план, Владимир Филиппович. В штабе обсудим итоги прошедшей летней кампании, а затем поедем в бригаду подводных лодок. Комбриг на месте?

— Где же ему быть? — усмехнулся Трибуц. — Не знаю, как вы, но я подводниками доволен. Они сражаются с врагом без страха и упрека. На днях, к примеру, с моря вернулась 406-я «щука» капитана 3-го ранга Осипова. Охотилась за вражескими кораблями в районе Данцигской бухты.

— Экипаж добился победы?

— Еще какой! У мыса Брюстерорт лодка торпедировала транспорт «Меркатор», у маяка Риксгафт — судно, а первого ноября, в тот день, когда вы звонили мне, Осипов пустил на дно финский транспорт «Агнес».

Кузнецов сел в машину, следом за ним — Трибуц.

— Выходит, не зря мы присвоили Осипову звание Героя Советского Союза?

— Не зря; Николай Герасимович. Командир он смелый, решительный, а главное — действует осмотрительно и башку свою врагу не подставляет.

Они прибыли в штаб флота, и нарком, сняв шинель, устало сел на стул. Трибуц вновь заговорил о подводниках, но нарком остановил его:

— Я хочу заслушать командиров лодок, которые вернулись с боевых позиций. Мне надо знать, как они воюют, как живут, что мешает им успешнее бить врага. Сколько за прошедшее лето вы потопили кораблей и судов, пятьдесят шесть? Ну что ж, неплохо! А сколько лодок сейчас в море?

— Пять, — ответил начальник штаба флота вице-адмирал Ралль, сменивший на этом посту адмирала Пантелеева. — Я хотел бы добавить, товарищ нарком, что очень опасно форсировать минные поля в Финском заливе. Только в октябре мы потеряли четыре лодки, две из них подорвались на минах.

На совещании, куда были приглашены командиры подводных лодок, флагманские специалисты, работники штаба, шел обстоятельный разговор о том, какусилить удары по врагу. Слушая отчеты командиров лодок, Николай Герасимович не мог не заметить, что у людей боевой настрой, значит, они добьются большего. Они говорили о своих проблемах, в каждом слове чувствовалась готовность к самым решительным схваткам.

— Я рад, что встретился с вами, товарищи, — подводя итоги совещания, сказал нарком. — Я преклоняюсь перед вашим мужеством. В этом году вы достигли неплохих результатов в боевом столкновении с врагом, и хотя бригада понесла потери, это не лишает меня права высоко оценить ваш активный наступательный порыв. Но, товарищи, враг по-прежнему силен, он не отказался от мысли захватить город. Об этом прошу всех помнить… Ваши резервы — в железной дисциплине, в умении перехитрить врага, выжать из оружия и техники все, что они могут дать.

— Я бы еще призвал командиров действовать инициативно, соизмерять свои возможности, и уж если ты пошел в торпедную атаку, сделай все так, чтобы она не вылилась в холостой выстрел! — добавил Трибуц.

— Вот-вот, холостой выстрел, это комфлот хорошо подметил, их быть не должно! — не то с иронией, не то с насмешкой сказал нарком. — Я бы посоветовал командирам действовать еще и расчетливо: где пойти на риск, а где воздержаться, осмотреться, чтобы точно оценить обстановку и свои шансы на успех. А то как часто бывает? — продолжал Николай Герасимович. — Обнаружит командир вражеский конвой и сразу в атаку. Смелость? Безусловно. Но смелость без расчета, и такой смелости грош цена. — Кузнецов посмотрел на лица сидевших. — Я тут вижу командира 308-й «щуки» капитана 3-го ранга Афанасьева. Помню, что девять человек его подводной лодки получили ордена Красного Знамени, а двенадцать — ордена Красной Звезды. Молодцы! Но ведь я помню и другое… В море был случай, когда лодка едва не погибла. Так, товарищ Афанасьев?

Командир лодки встал.

— Так точно, товарищ народный комиссар, — подтвердил он. — Мы уходили от преследования немецких катеров, и лодка ударилась о грунт. В первый отсек хлынула вода… Я тогда, кажется, поседел. Шесть часов моряки боролись за живучесть корабля. Мне думалось, что дать ход мы уже не сможем, но свои мысли вслух я так и не высказал.

— Любопытно, — произнес нарком. — Почему же?

— В такой, казалось бы, безвыходной ситуации на лодке могла возникнуть паника, а я этого не хотел. Наоборот, уверял краснофлотцев, что мы выдюжим, что как только заделаем пробоину, лодка даст ход. Так оно и случилось…

Адмирал Кузнецов весь день провел в хлопотах и под вечер устал, в чем признался Трибуцу. Тот пригласил его на ужин.

— Есть у нас американская тушенка, хотите? Очень вкусная!

— Давай. Я голоден… Попрошу еще чаю, да погорячее. Что-то зябко.

Трибуц разложил на столе карту.

— Как произошло, что немцы высадили десант на остров Сухо? Меня интересует, чего не учел штаб флота?

— И командующий флотом? — склонив голову набок, усмехнулся Трибуц.

— И комфлот, если он имел к десанту отношение. Но я так понял, что им занимался штаб флота.

«Дотошный ты, однако, Николай Герасимович!» — едва не вырвалось у Трибуца.

— Не в моей натуре хитрить, поэтому признаюсь сразу: тут моя вина, — произнес Трибуц, заметно покраснев. — Как все было? Я бы не сказал, что мы были застигнуты врасплох вражеским десантом. Отнюдь нет! Но, видимо, мы не все сделали, дабы не дать противнику высадиться на остров. Где же истина? Я предполагал, что немцы попытаются захватить Сухо, учитывая его географическое расположение и выгодный район для обстрела кораблей Ладожской военной флотилии. Но случилось это быстрее, чем я думал. Бой произошел в районе острова Коневец, вот здесь! — Трибуц показал место на карте. — Катера дважды атаковали конвой противника, но ничего из этого не вышло. Немцам удалось высадиться на остров Сухо. Гарнизон там у нас был небольшой, до сотни бойцов, во главе со старшим лейтенантом Гусевым. Пытались отбить наступление немцев, но не хватило силенок. Пришлось штабу флота посылать туда корабли. Два часа длился бой, но немцев выбили с острова, причем мы не потеряли ни одного корабля. — Трибуц вскинул брови. — Не Верховный ли заинтересовался этим островом?

— Ты угадал, Владимир Филиппович. Он и поручил мне разобраться. Но вашей большой вины в этом деле я не вижу. Так и скажу Верховному. — Нарком посмотрел на часы. — Ну что, поедем вручать морякам награды?..

Они прибыли в училище имени Фрунзе. В зале Революции посреди стоял стол, на нем — ордена и медали в коробочках. Трибуц по списку вызывал людей, а нарком ВМФ вручал им награды.

— Старший лейтенант Егоров!

Егоров подошел к столу. Нарком приколол к его груди орден Красного Знамени.

— Поздравляю вас, товарищ Егоров, с орденом! — Кузнецов пожал штурману руку. — В боевом походе ваша 310-я «щука» потопила вражеский транспорт. Вместе с другими отличились и вы. Желаю вам добиться новых боевых успехов!

— Служу Советскому Союзу! — зычно ответил старший лейтенант.

Адмирал Трибуц еще утром рассказал наркому об экипаже «Щ-310», а проще — «Белухи». Командир лодки капитан 3-го ранга Ярошевич сумел настроить людей на боевую работу. С 19 сентября по 13 октября лодка находилась в районе Данцигской бухты, потопила транспорт, как потом выяснилось — «Франц Рудольф». Но когда лодка возвращалась, рядом с ней взорвалась мина. Моряки сумели быстро устранить повреждения, и лодка благополучно вернулась в Кронштадт.

(Штурман с «Белухи» — ныне Герой Советского Союза адмирал флота Георгий Михайлович Егоров, ныне здравствующий. «То была моя первая встреча с наркомом ВМФ Кузнецовым, — делился своими мыслями с автором романа Егоров. — Я с волнением принял орден из рук человека, которого боготворили моряки. В июне сорок пятого наша бригада «малюток» перебазировалась в Либаву. Вскоре к нам прибыл нарком ВМФ. Я тогда уже был командиром подводной лодки «М-90». Помню, как в разговоре с нами Николай Герасимович сказал: «Берегите людей и корабли. Это самое ценное, что есть у нас на флоте!» Себя же он не щадил, все силы отдавал флоту. Я искренне полюбил своего наркома». — А.З.)

В Смольный прибыли под вечер. Командующий Ленинградским фронтом генерал Говоров пригласил наркома и комфлота отужинать с ним. Немало добрых слов произнес он в адрес моряков-балтийцев. В связи с предстоящим наступлением Ленинградского и Волховского фронтов с целью деблокирования Ленинграда Говоров возлагал большие надежды на военный флот, в частности на его артиллерию, особенно дальнобойную.

— Завтра на Военном совете флота я буду об этом говорить, — сказал нарком ВМФ. — Так что моряки, Леонид Александрович, вас не подведут. Так, Владимир Филиппович? — Кузнецов посмотрел на сидевшего рядом Трибуца.

— У нас все готово, — подтвердил комфлот. — Основная тяжесть в перевозке войск ляжет на Ладожскую флотилию. Ее командующий адмирал Чероков уже приступил к подготовке людей и кораблей. На днях я туда проскочу.

Утром, едва забрезжил рассвет, Трибуц поспешил в гостиницу, где остановился нарком. Думал, что тот еще спит, и удивился, что Николай Герасимович уже был готов к поездке. Он побрился, позавтракал, добродушная улыбка светилась на его лице.

— Поедем в Северную Самарку к твоим, как ты выразился, снайперам-артиллеристам.

— Там рядом передний край. — Комфлот замялся. — Боюсь за вас, Николай Герасимович. Пуля ведь не разбирает чинов, кусает всех подряд. Может, поедем на корабли?

— Не нагоняй на меня страху, Владимир Филиппович. — Нарком поправил перед зеркалом шапку.

301-м отдельным дивизионом Ленинградской военно-морской базы, куда они собрались ехать, командовал майор Кудрявцев. Встретил он их в Северной Самарке, в четырех километрах от линии фронта. После того как майор представился, Николай Герасимович задержал его руку в своей руке.

— Не тот ли вы Кудрявцев, который в тридцать седьмом командовал 27-й батареей? — спросил нарком. — На Тихоокеанском флоте…

— Он самый, — смутился Кудрявцев.

Он провел гостей на свой КП, где доложил обстановку. Нарком и Трибуц обратили внимание на висевшую на стене картину, которую бойцы-артиллеристы назвали «Панорама для боя». Юрий Непринцев — живописец, будущий народный художник СССР — писал ее с корректировочных постов, и на ней была изображена реальная местность. Идея понравилась Николаю Герасимовичу, и он предложил комфлоту распространить ее по кораблям. Потом гости вернулись в штаб.

— А почему вы не носите наград? — неожиданно спросил Николай Герасимович.

— У меня их нет, — ответил майор.

— Как же так? — удивился нарком. — Столько воюете, даже были в тяжелых боях на Осмуссааре. — Кузнецов повернулся к адмиралу Трибуцу. — Владимир Филиппович, прошу наградить майора Кудрявцева орденом Красного Знамени!..

Вскоре гости уехали, а вечером в штаб поступила телеграмма от наркома ВМФ: «Командиру 301 ОАД майору Кудрявцеву. Передаю благодарность командному, политическому и краснофлотскому составу дивизиона за хорошую работу артиллерийских расчетов, за высокое мастерство снайперов. Выше славное знамя балтийцев! Сильнее удары по врагу! Народный комиссар ВМФ СССР адмирал Кузнецов. 13 ноября 1942 г.»

Майор прочел текст, и у него повлажнели глаза. Он вызвал к себе начальника штаба и приказал построить личный состав.

— Я зачитаю бойцам и краснофлотцам телеграмму народного комиссара ВМФ адмирала Кузнецова…

В штаб флота нарком прибыл после полудня. Адмирал Трибуц был на месте.

— Я очень доволен этой поездкой. — Николай Герасимович снял шинель. — У меня была долгая беседа с командующим фронтом, членом Военного совета. Упреков в адрес Балтфлота я не слышал, была высказана лишь просьба, чтобы корабли усилили артобстрел вражеских оборонительных позиций. — Кузнецов сел, пригладил ладонью волосы. — Знаешь, когда я был в гостинице, то слушал по радио выступление писателя Всеволода Вишневского, он рассказывал о том, как сражается под Ленинградом морская пехота. Я хотел бы его увидеть. Где он сейчас?

— Был недавно здесь, ведь он у нас начальник оперативной группы писателей при Политуправлении флота. Одну минуту! — Комфлот позвонил по телефону прямой связи начальнику Политуправления флота. — Трибуц говорит. Писатель Всеволод Вишневский еще не ушел? Пусть зайдет сейчас ко мне…

Пока нарком и комфлот курили, прибыл Вишневский.

— Садись, Всеволод Витальевич. — Трибуц кивнул ему на стул. — Вот нарком ВМФ Николай Герасимович Кузнецов хотел тебя видеть.

Увидев наркома, капитан 2-го ранга Вишневский отрапортовал:

— Товарищ народный комиссар, здравия желаю! — И уже не по-уставному добавил: — Давно вас не видел, Николай Герасимович, а когда вошел в кабинет, не сразу заметил. — Он смутился, зачем-то развел руками, а глаза его, веселые и карие, словно бы говорили: «Извините, виноват!..» — С пяти утра сегодня на ногах. Готовился к передаче по радио…

— Я слышал ваше выступление, оно мне понравилось, — улыбнулся Кузнецов. — Тем более похвально, что речь шла о подвигах моряков. Ну а как вы живете, комфлот вас не обижает?

— А чего мне его обижать, он хорошо нам помогает. Жданов на прошлой неделе лично пожал ему руку за его «горячие и боевые» выступления по радио. — Трибуц взглянул на писателя. — Я доложил наркому, что ты участвовал в переходе кораблей Балтфлота из Таллина в Кронштадт в августе сорок первого, а он меня отругал. Говорит, зачем рисковать такими людьми, вдруг корабль, на котором находился Вишневский, наскочил бы на мину, что тогда было бы?

— Вместе с экипажем ушел бы на морское дно, — весело улыбнулся Вишневский.

— Негоже, Всеволод Витальевич, бравировать своей жизнью! — одернул писателя нарком. — Вы еще напишете не одну книгу, и на ней будут воспитываться молодые бойцы и краснофлотцы. Недавно я прочел вашу героическую комедию «Раскинулось море широко», которую вы написали в соавторстве с Всеволодом Азаровым и Александром Штейном. Сильная вещь! Дорого читателю то, что вы сами прошли фронтовые дороги еще в Гражданскую войну, вам есть о чем рассказать. А пишете вы правдиво и честно, такие литературные вещи очень ценят.

— Эту героическую комедию они написали по заданию Политуправления, чтобы молодые бойцы и командиры видели, как надо бить врага! — заметил Трибуц.

А Кузнецов продолжал;

— По героическому пафосу эта ваша комедия близка, как мне кажется, к киносценарию «Мы из Кронштадта», по которому позже был снят одноименный фильм. Я не раз смотрел его, и меня всегда волновал образ Артема Балашова. Вот это настоящий герой! Флот ему был дорог не меньше, чем революция… Над чем сейчас работаете?

— Почти закончил сценарий документального фильма «Ленинград в борьбе». Его уже прочел член Военного совета фронта Жданов. Говорит, это то что надо, правда, есть некоторые замечания, но я их уже учел. — Вишневский помолчал. — Тут у нас есть о ком писать — герои на каждом шагу!

— Мне сказал командующий фронтом, что ваши выступления по радио очень хороши, они волнуют людей, зовут их к активной борьбе против врага, — вновь заговорил Кузнецов. — Я бы хотел, чтобы вы чаще обращались к военным морякам с горячим словом.

— Хорошо, Николай Герасимович, я это дело учту, — улыбнулся Вишневский.

— Мне как-то говорил маршал Буденный, что когда в двадцать девятом он прочел вашу пьесу «Первая Конная», то едва не прослезился. А вот мне больше по душе ваша «Оптимистическая трагедия». Там моряки показаны как верные защитники Октября…

(Уже после войны, когда Герой Советского Союза Кузнецов был на одной из встреч с литераторами, Всеволод Вишневский, в то время главный редактор журнала «Знамя», попросил его написать «что-нибудь героическое о военных моряках». «Я подумаю над вашим предложением», — ответил Николай Герасимович.

В 1951 году Вишневский умер. Будучи уже в отставке, Николай Герасимович написал мемуары, но отнес их в журнал «Октябрь», где главным редактором был Всеволод Кочетов. Они были опубликованы в трех номерах журнала в 1965 году, а через год вышли отдельной книгой в Воениздате. — А.З.)

Когда Вишневский ушел, адмирал Трибуц сказал:

— Вчера я был в штабе Ленинградского фронта, командующий передал, что ему звонил Сталин и дал задание продумать, как лучше провести операцию, чтобы прорвать блокаду Ленинграда у Ладожского озера. Такое же задание он дал и командующему Волховским фронтом Мерецкову. А мне велел к этой операции задействовать морскую авиацию. Самолеты мне готовить легче, чем морские десанты. Кажется, на этот раз обойдемся без них. А что в Ставке слышно?

— Мне тоже об этом говорил начальник Генштаба Василевский. Видимо, бои там начнутся в начале января сорок третьего.

— Совсем мало осталось ждать, — усмехнулся Трибуц.

Нарком ВМФ Кузнецов улетал в Москву. Кое-где кинжальные огни ракет рассекали воздух, освещая все вокруг, слышалась артиллерийская канонада. Казалось, фронтовой огонь обжег лицо Николаю Герасимовичу, когда он вышел из машины на летное поле. Небо было сумрачное и стылое. До Ладоги самолет наркома сопровождали истребители, но «юнкерсы» не появились. Зато в столице посадка была тяжелой: облака клочьями висели над самой землей.

Утром Николай Герасимович, едва войдя в свой кабинет, позвонил Сталину и доложил, что прибыл из Ленинграда и готов изложить ситуацию на Балтфлоте.

— Приезжайте, — отозвался Верховный.

Информация наркома о боевых действиях флота была короткой, но Сталин проявил к ней живой интерес. Коснулся Кузнецов и событий, связанных с отражением немецкого десанта на острове Сухо в Ладожском озере. Верховный попросил наркома показать на карте этот остров, стал расспрашивать о кораблях флотилии и железнодорожной артиллерии в этом районе.

— Почему вас так интересует Ладожское озеро, где на берегу очень крепка оборона врага? — спросил Кузнецов.

— В начале января сорок третьего года наши два фронта, Ленинградский и Волховский, при поддержке кораблей и авиации Балтийского флота должны будут прорвать блокаду Ленинграда и разбить гитлеровские войска. Подготовка операции идет к завершению. Так что вашему Трибуцу тоже будет работа… — Сталин помолчал. — Значит, высадка немцев на остров Сухо — это просчет штаба флота?

— И не только штаба флота, но и адмирала Трибуца, — подтвердил Кузнецов.

— Так бы сразу и сказали, а то ходите вокруг да около, — едва не выругался Сталин. — Надеюсь, вы указали на этот промах Трибуцу?

— И ему указал, и начальнику штаба флота.

— Ну-ну, — неопределенно произнес Верховный.

(В начале января 1943 года Ставка поручила генералу армии Жукову и маршалу Ворошилову координировать действия Ленинградского и Волховского фронтов по прорыву блокады Ленинграда в районе Ладожского озера.

— Пора наконец разорвать вражеское кольцо вокруг Ленинграда, — сказал Сталин, когда беседовал с Жуковым и Мерецковым. — Общая стратегическая обстановка для гитлеровских войск сейчас резко ухудшилась на всем советско-германском фронте, и этим надо воспользоваться. Вы как, уверены в успехе? — Верховный посмотрел на Жукова.

— И я, и начальник Генштаба Василевский, а также командующие фронтами Говоров и Мерецков уверены, что враг будет побит, — заявил Жуков. — На синявинско-шлиссельбургском выступе обороняется 18-я немецкая армия, создавшая там глубоко эшелонированную оборону. Но это не помеха. Наши бойцы научились вскрывать такую оборону…

12 января наши два фронта начали наступление и за неделю разгромили группировку немцев. 18 января, в день завершения прорыва блокады, Жукову было присвоено звание маршала. Когда он вернулся в Москву, Кузнецов поздравил его с успехом. Георгий Константинович ответил:

— Спасибо, моряк! Можешь объявить адмиралу Трибуцу благодарность: авиация флота крепко бомбила фрицев!

— Лучше это сделать вам, Георгий Константинович, ведь вы заместитель Верховного главнокомандующего! — заметил Кузнецов.

— Да? — насмешливо удивился Жуков. — Хорошо, когда буду в Питере, я это сделаю. Лучше позже, чем никогда!.. — А.З.)

Поскребышев позвонил наркому ВМФ тогда, когда тот и начальник Главморштаба Алафузов рассматривали на карте, каким маршрутом командующий Северным флотом адмирал Головко будет выводить из Арктики ледоколы и транспорты. Перед этим он заверил Николая Герасимовича, что выбрал «самый безопасный путь», но война есть война и противник может преподнести сюрпризы.

— Слушаю вас, Александр Николаевич! Меня требует к себе Верховный?.. Понял, еду…

Кузнецов вошел к приемную Верховного. Поскребышева не было, дверь кабинета вождя была открыта. Сталин стоял у окна и дымил трубкой.

— Заходите, нарком моря! — пошутил он, весело поблескивая глазами. — У меня сейчас на душе праздник. А у вас?

— Если честно, то у меня на душе неспокойно: адмирал Головко проводит операцию по выводу ледоколов и судов из Арктики, — пояснил Николай Герасимович.

— Понимаю вашу тревогу. — Сталин подошел к столу и сел. — Полчаса назад мне звонил начальник Генштаба Василевский. Сегодня, двадцать третьего ноября, войска Юго-Западного, Сталинградского и Донского фронтов замкнули кольцо окружения вокруг главной группировки врага в районе Сталинграда! И знаете, кто попал в капкан? Любимчик Гитлера фельдмаршал Паулюс!

— Я очень рад, товарищ Сталин, — волнуясь, сказал Кузнецов. — Наконец-то и нам удалось выиграть крупную операцию.

— Еще пока не выиграли, но враг у стен Сталинграда будет разбит! — громче обычного произнес Верховный.

— Василевский вам не доложил, сколько войск оказалось в «мешке»? — спросил Кузнецов.

— Он назвал примерную цифру — тысяч девяносто, и это немало.

(После разгрома немецких войск под Сталинградом стало известно, что в группировке фельдмаршала Паулюса было свыше 300 тысяч солдат и офицеров. — А.З.)

— Я уверен, — вновь заговорил Сталин, — что Гитлер предпримет все возможные меры, чтобы спасти войска Паулюса. — Верховный загасил трубку. — Я вызвал вас вот по какому делу. Мне звонил товарищ Папанин. Он считает, что штаб Северного флота мало выделил кораблей для охраны ледоколов и судов, которые выводятся из Арктики. Разберитесь с адмиралом Головко. Ваша задача — не потерять ни одного ледокола! Ясно?

— Понял, товарищ Сталин, — вполголоса ответил Николай Герасимович, и хотя в эту минуту в его душе вспыхнула обида на Папанина, который позвонил не ему, а Верховному, он не подал виду. — Папанин зря бьет тревогу. Он требует корабли, а в расчет не берет, что корабли адмиралу Головко нужны также для охраны союзных конвоев, для проведения других операций…

— Товарищ Папанин в военном деле мало что смыслит, — прервал Верховный наркома ВМФ. — Это вам решать, куда и сколько бросить кораблей. Так что разберитесь в этом вопросе…

Кузнецов вызвал на связь Головко и потребовал доложить, что предпринято им для охраны ледоколов и судов. То, что ответил комфлот, не внушало беспокойства. В Карском море и юго-восточной части Баренцева моря ведется воздушная разведка, выставлены дозоры в проливе Югорский Шар и в районе Карских ворот, самолеты прикрывают ледоколы с воздуха, на каждый ледокол по два корабля охраны. Казалось, все продумано, но вечером наркому позвонил Папанин.

— Герасимыч, дай нагоняй Арсению Григорьевичу: мало он выделил кораблей для охраны ледоколов, беда может случиться.

— Иван Дмитриевич, ты хоть и герой Арктики, но на пушку меня не бери! — сердито прокричал в трубку Кузнецов. — Сталин сказал мне, что ты ему жаловался. Головко я доверяю и в обиду его не дам! Эта операция — дело и моей чести!

— А ты обидчивый, Герасимыч! — засмеялся в трубку Папанин.

Операция прошла успешно, если не считать эпизода с ледоколом «Анастас Микоян». 26 ноября севернее полуострова Канин он подорвался на якорной мине, получив повреждения корпуса. Головко принял экстренные меры, направив к пострадавшему ледоколу спасатель «Шквал» и сторожевой корабль «Рубин». Из Бугрино вышел минный заградитель «Мурман». Несколько сторожевых катеров было развернуто по курсу конвоя для усиления противолодочной обороны.

— Проследите лично за продвижением конвоя, — распорядился комфлот, когда начальник штаба адмирал Кучеров сообщил ему о прибытии конвоя в Иоканьгу. — Выясните также, чьи тральщики тралили район, где оказалась якорная мина. Подобные вещи нетерпимы, и тот, кто допустил оплошность, будет наказан. Ледокол поставьте в ремонт.

(О том, что случилось с ледоколом, Кузнецов Верховному не доложил. Со временем эпизод стал забываться. Но в канун нового 1943 года в Ставке после обсуждения наступательных действий Ленинградского и Волховского фронтов по прорыву блокады Ленинграда Верховный задержал адмирала Кузнецова. Был здесь и заместитель председателя СНК СССР Микоян.

— Товарищ Кузнецов, — заговорил неторопливо Сталин, — что же вы не уберегли от мины ледокол, носящий имя товарища Микояна? Теперь вот он переживает… — Верховный улыбнулся в усы. — Не ест, не пьет. Боюсь, что я не смогу выпить с ним шампанского на Новый год.

Николай Герасимович смотрел то на Верховного, то на Микояна, а Верховный продолжал уже строже:

— Ну, это я сказал в шутку насчет шампанского… Что же касается ледокола… — Сталин сделал паузу, и Кузнецов решил воспользоваться ею:

— Я считаю, что операция в Арктике прошла успешно. В десяти конвоях было выведено сорок два судна, в их числе шесть ледоколов, и лишь один наскочил на мину. Ледокол уже стоит в ремонте.

— Вы что же, хотите оправдать тех, кто не вытралил якорную мину? — сухо спросил Сталин. — Упрямый вы, товарищ Кузнецов.

— Так ведь у него, Иосиф Виссарионович, очень уж большое и беспокойное хозяйство, — заметил Микоян. — Я сочувствую ему. Все хочу спросить, как там Головко?

— Я им доволен, — сказал нарком. — Арсений Григорьевич умный моряк.

— Где лежит раненый адмирал Исаков? — вдруг спросил Сталин.

— В военном госпитале. В первой половине декабря, как доложил мне генерал Андреев, опасность трагического исхода ранения миновала. Я тоже его недавно проведал. Чувствует себя хорошо, энергичен, горит желанием скорее вернуться в строй.

— Поберегите адмирала, он нам еще нужен, — задумчиво произнес Сталин.

Нарком ВМФ, пожалуй, больше чем кто-либо переживал за своего заместителя. Как все случилось? 4 октября, когда началось наступление войск Закавказского фронта на горном перевале севернее Туапсе, туда поехал Исаков, чтобы побывать у морских пехотинцев. По узкой горной дороге шли автомашины. Неожиданно налетели «юнкерсы» и с бреющего полета атаковали их. Адмирала Исакова осколком бомбы ранило в бедро. Ему тут же оказали помощь, а позже направили в Сочи, в морской госпиталь Черноморского флот, где и была ампутирована левая нога. Перед операцией флагманский хирург флота профессор Петров спросил Исакова, согласен ли он потерять ногу.

— Спасите мне голову, — тихо ответил адмирал.

Петров сделал операцию. Состояние Исакова было тяжелым. И в это время на имя Сталина и наркома ВМФ Кузнецова он прислал телеграмму, в которой просил в случае смерти назвать его именем один из эсминцев Черноморского флота. Едва Николай Герасимович ознакомился с депешей, как ему позвонил Сталин и распорядился срочно дать ответ Исакову. — Его надо ободрить, вселить уверенность, что его спасут, — сказал Верховный.

Кузнецов прочел Сталину текст написанной им телеграммы: «Сочи, адмиралу Исакову. Не теряйте мужества. По мнению врачей, вы можете выздороветь. Ваша жена вылетела к вам. В случае трагического исхода лучший эсминец Черноморского флота будет назван «Адмирал Исаков». Желаем здоровья. Сталин».

— Нет, — возразил Верховный, — пошлем за двумя подписями: Сталин, Кузнецов. Кроме того, узнайте, нужна ли адмиралу Исакову какая-либо помощь.

Николай Герасимович послал к Исакову лучших врачей, и это спасло ему жизнь. Позже больного вывезли из Сочи в Тбилиси.

— Как теперь его самочувствие? — спросил Сталин.

— Кризис миновал, дело пошло на поправку!.. — А.З.)


9 октября вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР об установлении полного единоначалия и управления института военных комиссаров в Красной Армии и Военно-Морском Флоте. Начальник Главпура ВМФ Рогов стал генерал-лейтенантом. Вошел он к наркому в новой форме.

— Что волнует бывшего комиссара? — улыбнулся Николай Герасимович. — Садись, коллега.

— Член Военного совета Кулаков запрос прислал. Моряки-черноморцы проявили инициативу, стали собирать средства на постройку эскадрильи самолетов и торпедных катеров. Член Военного Совета спрашивает, как ему быть? Может, разрешим?

— В Красной Армии такой кампании не проводится, не будем это делать и на флоте, — возразил нарком. — Кто желает внести свои сбережения — пожалуйста, скажем только спасибо. Так и ответьте Кулакову.

— Теперь о деле. — Рогов провел ладонью по щеке. — Я хотел бы снова побывать на Черноморском флоте. Как вы?

— Не возражаю, — живо откликнулся нарком. — Но лишь после того, как я вернусь с Северного флота. А лечу я туда завтра на рассвете…

Прибыл он в Мурманск под вечер, а до Полярного, где находился штаб флота, добрался в первом часу ночи. Адмирал Головко уже ждал его. Кузнецов вошел в кабинет раскрасневшийся, весь в снегу. Поздоровавшись, сказал огорченно, что едва сел в катер, как повалил густой снег. Ни зги не видно. Пришлось переждать непогоду в порту.

— Ну а как вы тут?

— Сражаемся, Николай Герасимович.

— Так-так. — Нарком присел к столу. — Расскажи коротко, как погиб эсминец «Сокрушительный».

— В сильный шторм он был в море, и ему оторвало корму. Пытались взять его на буксир — не получилось.

— А ты… ты, Арсений Григорьевич, в этом деле не виноват? — спросил нарком, глядя ему в глаза.

— Есть и моя вина, — вздохнул Головко. — Я хотел буксировать эсминец, чтобы доставить его в Кольский залив. А надо было сразу спасать экипаж, а уж потом решать, что делать с аварийным кораблем.

— Я так и знал… — На лице наркома Головко увидел усмешку. — За тебя мне чуть не досталось от Верховного. Скажи, а рейд тяжелого крейсера «Адмирал Шеер» кто проморгал — штаб флота или авиаторы?

— В тот день воздушная разведка в Арктике велась, но стояла плохая погода и летчики не смогли его обнаружить.

Николай Герасимович поведал, что Верховный был очень сердит, когда ему сообщили об этом. Сказал, под носом у Головко проскочили немецкие корабли, а он, нарком, смотрит на это сквозь пальцы.

— Вот так, Арсений Григорьевич, и возразить ему я не мог, ибо упрек справедлив. Ты же знаешь, что крейсер «Адмирал Шеер» проник в Карское море не по воздуху, а мимо северной оконечности Новой Земли — мыса Желания — как раз в то время, когда южные ветры оттеснили тяжелый лед далеко к северу.

— Факт, серьезный просчет штаба флота и мой лично, — глухо отозвался Головко. — Выводы сделаны…

Комфлот весьма болезненно воспринимал критику, откуда бы она ни исходила, но не потому, что боялся наказания и серьезных упреков в неумении решить ту или иную задачу, — вовсе нет. Просто у Арсения Григорьевича был взрывной характер, как однажды выразился нарком. Головко дело свое знал, и если что-либо им упускалось из виду, он стремился немедленно это исправить.

Сейчас, обсуждая действия разнородных сил флота на коммуникациях противника, Кузнецов заметил, что не за горами новый, сорок третий год и важно подвести некоторые итоги, сделать соответствующие выводы.

— Меня интересуют в первую очередь подводные лодки, — подчеркнул Николай Герасимович.

Он задавал комфлоту вопросы неторопливо, и, хотя в его словах Головко не улавливал подвоха в свой адрес, ощущение чего-то недосказанного не покидало его.

— Ты, Арсений Григорьевич, считаешь, что усиление противолодочной обороны немцев привело к значительным потерям? — спросил Кузнецов.

— Разумеется, Николай Герасимович, именно это привело к потерям с нашей стороны. — Головко посмотрел в лицо наркому, оно было необычно серьезным и задумчивым. — В последние дни мы потеряли три подводных лодки, на одной из них погиб любимец моряков-подводников Магомет Гаджиев.

— Ощутимая потеря для флота, — с горечью произнес нарком. — Как и гибель в мае летчика Героя Советского Союза Бориса Сафонова. Сколько за год потеряно лодок? — тихо, но властно спросил он.

— Девять, из них семь подорвалось на минах. — Головко подошел к столу, посмотрел на карту, всю испещренную красными и голубыми линиями. Я не сказал вам о подводной лодке «Щ-421». На подходе к Лаксе-фьорду она наскочила на мину. Пришлось снять с лодки экипаж и добить ее своей же торпедой — иного выхода в создавшейся ситуации не было. По ВЧ я докладывал вам об этом случае.

— Помню, — грустно отозвался нарком, глядя куда-то в окно, за которым стояла черная мгла. — Но я и не предполагал, что все так серьезно. Пожалуй, такого случая на флотах у нас еще не было…

— Не понял? — вскинул брови Головко.

— Своей торпедой добивать свою лодку…

В кабинет вошел член Военного совета контр-адмирал Николаев. Среднего роста, плечистый, с лицом светлым и открытым, он был сдержан в своих эмоциях, никогда не выходил из себя, и за это комфлот уважал его. Кузнецов, пожав ему руку, спросил:

— Кто вернулся с моря?

— Капитан-лейтенант Климов, — ответил Николаев. И добавил: — Смелый и весьма расчетливый командир.

— Расчетливый? — прищурил глаза нарком. — Пойдемте, я хочу его видеть.

— Я провожу вас. — Комфлот поднялся с места.

— Не надо, Арсений Григорьевич, — возразил Николай Герасимович. — У вас много дел, так что оставайтесь. Со мной пойдет Николаев.

Над бухтой стояла полярная ночь, и едва нарком и член Военного совета Николаев вышли из штаба, как в лицо им ударил колючий снег. На небе вспыхивали сполохи полярного сияния. Кузнецов шел молча, думая о чем-то своем. Потом он чуть замедлил шаг и спросил Николаева:

— Как вы, Александр Андреевич, ладите с комфлотом?

Николаев ответил прямо:

— Чего нам делить? Флот у нас один, ему и служим по совести. Ну а если желаете знать мое мнение о комфлоте, скажу: рад, что работаю с ним рука об руку. У него есть чему поучиться. А почему вы спрашиваете?

— Мне положено этим интересоваться.

Они вошли в кабинет комбрига адмирала Коровина. Тут находился и командир подводной лодки капитан-лейтенант Климов. Увидев адмирала Кузнецова, он вытянул руки по швам.

— Вы и есть Федор Климов? — Нарком разглядывал командира подводной лодки. — Доложите о походе!

— Товарищ народный комиссар Военно-морского флота! — Климов перевел дыхание. — Подводная лодка 305-я «щука» вернулась из боевого похода. В районе острова Лилле-Эккерё нами был потоплен транспорт врага. На лодке потерь нет!

— Поздравляю! — Нарком пожал Климову руку. — Так и надо воевать: врага уничтожь, а сам оставайся невредим. Это и есть геройство! Садитесь и рассказывайте, как там немцы.

— А что рассказывать, товарищ народный комиссар?! — весело заговорил капитан-лейтенант. — Бьем их, гадов! Смею, однако, заметить, что нелегко нам сражаться. Фрицы уж больно много мин выставили у своего побережья, все подходы к бухтам заминированы. В этот раз мы с трудом форсировали минное поле. Но проскочили и с ходу торпедировали транспорт. А когда уходили от преследования кораблей охранения, угодили в противолодочную сеть. — Климов сделал паузу. — Не буду утомлять вас длинным рассказом, скажу коротко: лодка вырвалась из сети и ушла от преследования…

Адмирал Кузнецов взглянул на комбрига Коровина.

— Как у вас служит Климов?

— Я доволен, товарищ нарком, — улыбнулся Коровин. — В каждом походе он добивается успеха. Правда, перед войной у Климова был один срыв по службе, за что я лишил его возможности поступить в Военно-морскую академию. А теперь хочу предложить комфлоту Головко наградить Климова орденом. Вот только не решил, каким. Орден Красного Знамени у него уже есть: был награжден им перед войной за испытание новой торпеды.

— Тогда дадим ему Красную Звезду, — воскликнул Кузнецов. — И вручим ее сейчас. — Нарком взял из рук своего адъютанта орден и приколол его к груди командира лодки.

— Желаю вам новых боевых успехов!

Климов звонко произнес:

— Служу Советскому Союзу!..

Потом нарком спросил командира лодки, есть ли у него семья, жена, дети, где они живут.

— Есть жена Дарья Павловна и сын Петр, ему пятнадцать лет. Жили со мной в Полярном, но когда началась война, Военный совет флота принял решение эвакуировать все семьи подводников. Моя жена с сыном уехала к своей матери под Саратов, есть там деревня Красный Дол. Жена работает на заводе, а сын учится в школе. Мечтает поступить в военно-морское училище, стать лейтенантом-подводником.

— По следам отца? — улыбнулся Кузнецов.

— Выходит, что так. Написал мне, что хочет служить на Северном флоте.

— Сын равняется на отца — это хорошо! Вы же герой, и ему хочется быть похожим на вас, — заметил нарком.

— Никак нет, товарищ адмирал, я не герой! — отрубил Климов. — Я такой же, как и все моряки.

— Неужто как все? — усмехнулся Николай Герасимович.

Климов ему нравился. Был он коренаст, с широким волевым лицом, карие глаза смотрели доверчиво и искренне, а над ними топорщились черные брови. От командира лодки веяло чем-то добрым, его взгляд будто говорил: «Я простой моряк!»

— Ну что ж, Федор Климов, я верю, ты осечки не дашь, если враг окажется в перископе! — Кузнецов от души пожал ему руку.

Поздравил капитан-лейтенанта с наградой и комбриг Коровин.

— Через час я буду у вас на лодке, так что никуда не уходите, — предупредил он Климова.

А вот и адмирал Головко. Вошел он в штаб веселый, порозовевший от мороза.

— Как вам понравился Федор Климов? — спросил он наркома.

— Я вручил ему орден. Командир лодки с виду прост, но есть в нем что-то такое…

— Твердость духа и холодный расчет! — подсказал Головко.

— Пожалуй, вы правы, Арсений Григорьевич. — Нарком взял папиросу и закурил. — Твердость духа — это костяк человеческой натуры, без него на войне победы не добьешься. Так, что еще… — Кузнецов помолчал. — После обеда, Арсений Григорьевич, пойдем на Рыбачий на торпедном катере. Погода вроде не шальная. Хочу видеть генерала Кабанова. Как у него дела?

— Генерал Кабанов такой, что, куда его ни поставь, везде добьется успеха. Мне тоже надо его повидать…

— Где сейчас адмирал Кучеров? — поинтересовался нарком. — Мне нужно поговорить с ним с глазу на глаз. Поручи, Арсений Григорьевич, своему адъютанту найти его…

Кузнецов ушел к начальнику штаба, а Головко забеспокоился: неужели у того перемещение по службе?

После поездки на Рыбачий нарком ВМФ и адмирал Головко вернулись под вечер. С дороги комфлот предложил горячего чаю.

— У нас, Николай Герасимович, отменный чай, с морошкой…

После ужина, когда все ушли и они остались вдвоем, нарком спросил:

— Ты, кажется, дружен с Георгием Андреевичем?

— Степановым? — уточнил комфлот. — На Беломорской военной флотилии он много чего сделал. Пора бы его повысить в должности.

— О том и речь, — заметил нарком. — Мы хотим взять его в наркомат. Будет исполнять должность начальника Главморштаба.

— А куда уходит Алафузов?

— Ему будет полезно послужить на Тихоокеанском флоте в должности начальника штаба флота. Потом вернем его в наркомат.

— А что требуется от меня? — Головко краем глаза зацепил наркома.

— Нужен твой совет. Как думаешь, если Кучерова назначить командующим Беломорской военной флотилией?

Головко грузными шагами подошел к столу, стал набивать трубку табаком. Делал он это молча, не глядя на наркома, хотя прекрасно знал, что тот ждет ответа. Закурил. Глотнув дыма, сказал:

— Кучерова жаль отпускать. Я узнал его еще на Каспии, где был вахтенным командиром на канлодке «Ленин», а он служил флагманским химиком. Было это двенадцать лет назад. Потом вместе с ним учились на командном факультете академии. Так что быть командующий флотилии Степан Григорьевич давно созрел.

— Ну спасибо!.. — Глаза наркома потеплели. — А чего не спрашиваешь, кто идет на место Кучерова?

— Что, уже решили? — оторопел Головко.

— Федоров Михаил Иванович, участник обороны Сталинграда, контр-адмирал.

— Я и его знаю, вместе когда-то служили, — повел плечом Головко.

— Где служили? — спросил нарком. И не успел Головко ответить, как он быстро продолжил: — Ах да, вспомнил! В тридцать девятом Федоров был начальником штаба Амурский военной флотилии, а ты — ее командующим. Так, да?

— Только это еще не все, В двадцать шестом мы с Федоровым учились в Военно-морском училище. Я был на втором курсе, а он — на последнем. В июне сорок первого он стал капитаном 1-го ранга.

— Ты был тогда контр-адмиралом, хотя на три года младше его.

— Кому как фортуна улыбнется…

— От меня эта самая фортуна однажды отвернулась. — Нарком задумался. — В тридцатом четвертом дело было. Сдал я дела на крейсере «Красный Кавказ» и ушел командовать крейсером «Червона Украина». Вступал в должность в море, когда шли учения. Командующий флотом Иван Кузьмич Кожанов, флагман флота 2-го ранга, поздравив меня, выразил надежду, что «Червону Украину» я сделаю лучшим кораблем морских сил страны. К осени мне это удалось. Предстояли еще зачетные стрельбы и ночной бой. Комендоры крейсера с первого же залпа поразили цель — это был деревянный щит, который тащил крейсер «Красный Кавказ». А вот с ночным боем у нас случилась осечка.

— Что, противник вас перехитрил? — Головко заинтересовал рассказ наркома.

— Боя не было, — грустно молвил Николай Герасимович. — Произошло ЧП. Ночью, выходя в море, «Червона Украина» намотала на винты сеть бокового заграждения. Пришлось застопорить ход. Первенство комфлот Кожанов отдал «Красному Кавказу», а мне сделал серьезное внушение.

Пока шли на катере в Ваенгу, где наркому предстояло сесть в свой самолет, Головко молчал. Николай Герасимович задумчиво смотрел на бухту. Вода в ней была темно-зеленой. Кусками ваты белел снег на сопках. Небо стряхнуло с себя последние облака и стало серо-голубым.

— Ты, Арсений, как-то говорил, что в юности не мечтал о море, что весь ваш род — казаки. А вот я мечтал… Кажется, теперь не смог бы жить без моря.

— Теперь-то и я, кажется, на всю жизнь побратался с морем, — признался Головко.

Улетал в Москву нарком под вечер.

— Помни, у тебя две главные задачи — союзные конвои и борьба на вражеских коммуникациях, — еще раз предупредил Кузнецов Головко.

— Есть, понял, Николай Герасимович.

Головко вернулся в штаб флота. Адмирал Кучеров был на месте. Он беседовал с командиром подводной лодки, которая уходила на боевую позицию. Когда комфлот вошел к адмиралу, командир, забрав с собой оперативную карту, выходил. Головко устало сел в кресло.

— Значит, идешь на смену Степанову?

— Нарком предложил, и я не отказался, — усмехнулся Кучеров. — Хочу попробовать себя на самостоятельной работе. Участок, как известно, там нелегкий, придется мне и операции проводить, и охранять союзные конвои, и тралить фарватеры… И потом, — весело продолжал Кучеров, — флотилия подчинена вам, так что если будет очень трудно, вы, надеюсь, поможете мне.

— Можешь на меня рассчитывать. — Голос у комфлота был сухой, слегка раздраженный. — А вот Степанов уходит в главморштаб. Там его опыт пригодится.

— Вы, Арсений Григорьевич, не думаете уезжать в Москву? — спросил Кучеров.

Головко нахмурился.

— Такое учудил… А флот кому передавать?..


Адмирал Галлер перешагнул порог и тихо прикрыл за собой дверь. Кузнецов сидел за столом и, щурясь от яркого света электрической лампы, что-то торопливо писал. Жесткие волосы падали ему на лоб, он отбросил их назад, улыбнулся вошедшему.

— Что, уже все собрались в конференц-зале?

— Весь руководящий состав наркомата, Николай Герасимович, — ответил Галлер. И добавил: — Это хорошо, что вы решили обсудить назревшие проблемы. Людям, полагаю, есть что сказать.

— Я тезисы набросал. — Кузнецов собрал на столе листы. — Пойдемте, Лев Михайлович.

Они вошли в конференц-зал.

— Через неделю, товарищи, мы встретим новый, тысяча девятьсот сорок третий год, — начал нарком ВМФ. — По традиции я хотел бы подвести некоторые итоги уходящего года. — Николай Герасимович окинул взглядом сидевших. — Бывало у нас всякое — и хорошее, и плохое. То, что наш флот встретил первый день войны сорокпервого года, не потеряв ни одного корабля или судна, делает нам честь. Но вот вовсю на нашей родной земле заполыхала война, и мы стали терять боевые корабли. В чем причина?.. На этот главный вопрос я и хотел услышать ваши ответы. Вам слово, товарищ Галлер.

Лев Михайлович не относился к тем, кто много говорил, но не делал анализа тех или иных событий. Галлер говорил мало и главным образом о том, что не удалось сделать флоту, чем это вызвано и как устранить недостатки. Критиковал он своих подопечных прямо, невзирая на лица, и порой так жестко, что однажды Николай Герасимович посоветовал ему «не гореть порохом», излагать свое мнение напористо, но без лишнего шума. Вот и сейчас Галлер отметил, что корабли у нас не хуже, чем у англичан или американцев.

— Наши подводные лодки и эсминцы — лучшие в мире! — заявил он. — Такой вывод сделали наши союзники. Правда, их у нас меньше, чем у немцев, но это уже другой вопрос. Проблема в том, что наши старшие начальники еще не научились рационально использовать боевую технику и оружие…

В разговор вступил начальник Главпура ВМФ генерал Рогов.

— Личный состав, рядовой и командный, мы имеем в целом безукоризненный, — сказал он. — Люди сражаются до последнего. Тому пример Одесса, Севастополь, Ленинград… Наш крупный недостаток — иногда мы слабо управляем кораблями, к операциям готовимся наспех, потому-то и теряем и корабли, и людей. Например, крейсер «Червона Украина». Три дня подряд немцы бомбили крейсер, но никак не могли его утопить. Все это время командование флота лишь фиксировало факты налетов «юнкерсов», но не удосужилось отдать приказ перевести крейсер с одного места на другое, не понимая того, что беспрерывные бомбежки рано или поздно погубят «Червону Украину». Так оно и произошло…

— Мне, товарищи, до слез было жаль погибший крейсер, — взял слово нарком. — На нем прошла моя юность и пришла зрелость. Я научился понимать корабль как самого себя, для меня крейсер был не куском металла, а живым существом. — Николай Герасимович сделал паузу. — Прав генерал Рогов, многим командирам и начальникам не хватает ответственности в решении сложных задач на море. Разве мы потеряли только крейсер «Червона Украина»? Нет, товарищи, мы утратили и другие корабли. Взять эсминец «Смышленый». Он зашел на свое минное поле и подорвался. Создается впечатление, что командир не знал, куда ведет корабль… — Кузнецов закашлялся, взяв высокую ноту. — Позади самое трудное время, которое мы пережили вместе со своим народом и Красной Армией. Надеюсь, что дальше нам будет легче, потому что очень многие приобрели опыт войны, опыт одиночных боев и поединков. Но я призываю вас не ослаблять своих усилий ради победы над врагом. Теперь несколько слов о тыле флота, — продолжал Николай Герасимович. — Тут вы, Сергей Ильич, ослабили требовательность. — Кузнецов посмотрел на генерала Воробьева. — Разве у нас не было срывов с тыловым обеспечением на флотах?

Воробьев встал.

— Были, товарищ народный комиссар, но теперь их не будет, — коротко заверил собравшихся начальник тыла флота.

— Постарайтесь, Сергей Ильич. Пойдем дальше, товарищи. На мой взгляд, правильной оказалась организация баз, особенно на Черноморском флоте, где приходилось их менять. Организация ОВРа в крупном масштабе, с придачей ему эсминцев, выявила ряд преимуществ. Теперь важно максимально использовать их. Спорный вопрос, который мы решили отдельно от армии, — это слияние ПВО и ВВС. Правильное нашли решение, товарищи? Я полагаю, что да. Главная задача — перехватить противника — решается теперь истребительной авиацией. Этот вопрос еще окончательно не отработан, но линия, взятая нами, верная. Что скажете, Семен Федорович?

— Согласен, товарищ нарком. — С места поднялся генерал Жаворонков, командующий ВВС ВМФ. — В вопросе взаимодействия с армейцами у нас еще имеются недостатки. Несработанность особенно выявилась в Либаве, Риге, где можно было сделать больше в смысле обороны. Там, где существовало единое руководство, дела обстояли лучше, скажем, на Ханко. Но меня, Николай Герасимович, радует то, что командование ВВС на флотах, особенно на Северном, совершенствует тактические приемы борьбы. Все чаще удары по вражеским конвоям стали наносить смешанные группы бомбардировщиков и торпедоносцев. Хорошо бьют врага летчики Балтики. У них появился и интерес к торпеде. Оценили ее по достоинству, поняли грозную силу этого оружия. И пикировщики работают без срывов…

— В авиации еще слаба организация, Семен Федорович, — заметил Кузнецов. — Надо и для нее выработать какой-то устав, похожий на повседневную службу на корабле, где все было бы указано, кто кому подчиняется, у кого какие обязанности. Так что подумайте, дайте задание своему штабу, а я подскажу Трибуцу, чтобы штаб флота помог свой опыт организации внедрить и в ВВС…

— Да, но тон задавать все же должны мы, работники наркомата, — подал голос начальник управления боевой подготовки ВМФ адмирал Ставицкий. — У меня есть кое-какие предложения.

— С них и начинайте, Сергей Петрович, — кивнул нарком.

Адмирал Ставицкий, говоря о недостатках в боевой подготовке на кораблях и в частях, критиковал Трибуца, у которого, как он выразился, «больше всего потеряно на море кораблей и подводных лодок».

— Но винить в этом лишь Трибуца было бы несправедливо, — продолжал воодушевленно Ставицкий. — Есть тут и недоработки командиров кораблей, штурманов, которые порой опрометчиво поступают при прокладке безопасного курса. Не все делается для охраны кораблей с воздуха и нашей авиацией. Жаль, что генерал Жаворонков об этом не сказал… А взять боевую подготовку? На иных кораблях ею перестали заниматься. Весь упор делают на людей: мол, кто смел, тот и герой. Позвольте с этим не согласиться! Победит в бою тот, кто к отваге добавит умение мастерски владеть своим оружием…

— Надо в боевой подготовке перешагнуть противника, — заметил нарком. — И тут я вас, Сергей Петрович, горячо поддерживаю…

Весь последующий день адмирал Кузнецов провел в штабе, где изучал оперативную обстановку на флотах в канун Нового года. Вернулся к себе и собрался было идти домой, но неожиданно ему позвонил маршал Шапошников. Теперь он возглавлял Военную академию Генерального штаба.

— Приглашаю вас к себе на ужин, голубчик!

— По какому случаю торжество, Борис Михайлович?.. Ах, у вас день рождения! Тогда все бросаю и еду, вот только позвоню жене.

Кузнецов подружился с Шапошниковым еще до войны. Его книгу «Мозг армии» Николай Герасимович прочел с большим интересом; многое из того, о чем писал Борис Михайлович, было важным и для молодого наркома. Но ближе он узнал Шапошникова в дни работы военных миссий Советского Союза, Англии и Франции. В августе 1939 года Советское правительство, как известно, предложило заключить тройственный пакт в ответ на агрессию Гитлера. Но оказалось, что ни генерал Думенк, представитель Франции, ни английский адмирал Дреке не имели полномочий от своих правительств для подписания военной конвенции против агрессии в Европе. Переговоры зашли в тупик. Маршал Шапошников тогда заметил Кузнецову, что это не случайно.

«Я полагаю, что англичане и французы думают не о том, как остановить Гитлера, они желали бы повернуть его против нас. Да-да, голубчик. Об этом довольно четко сказал Иосиф Виссарионович. А он в этом деле дока… Как бы Гитлер не бросился на нас. Так что и вам, наркому ВМФ, есть о чем думать…»

Кузнецов вошел в квартиру. Мария Александровна, жена Шапошникова, уже накрыла на стол. Николай Герасимович снял шинель, причесался перед зеркалом. В комнату вошел Борис Михайлович и, улыбаясь, заявил:

— Я вас обманул, голубчик! День рождения у меня не сегодня… Да-да, обманул, и не смотрите на меня с таким упреком. Просто захотелось увидеть вас, поговорить. Вот и Маша по вам соскучилась.

— Это сущая правда, Николай Герасимович! — улыбнулась Мария Александровна. — Да вы садитесь за стол. Я сейчас еще подам бутылочку вашего любимого каберне.

Борис Михайлович за столом разговорился, рассказал волнующие эпизоды из своей жизни.

— Столько прожито было и в радости, и в горечи, но дух мой не сломлен, — весело улыбался Борис Михайлович. — Ну а вы сегодня какой-то хмурый. Что вас волнует?

— На кораблях и в частях не хватает людей. Завтра пойду к Верховному…

— Идти к нему не надо, — прервал его маршал. — Лучше пошлите бумагу на имя Председателя ГКО, — посоветовал он. — Нужна резолюция, но прежде чем наложить ее, надо хорошо подумать. А что устный доклад? Выслушают вас, пообещают, а потом и вовсе забудут. Вода в песок…

«Прав Борис Михайлович, надо писать в ГКО», — подумал Кузнецов, когда на другой день, уединившись в кабинете, стал готовить документ. С каждым днем на флотах ощущалась нехватка личного состава, особенно специалистов. Красная Армия продвигалась на запад, и для поддержки армейцев на реках Дон, Северский Донец, Днепр с его притоками Лесной, Березиной, Сожем и Припятью с началом навигации 1943 года надо было создавать речные военные флотилии. Сотни новых катеров, тральщиков, бронекатеров с полными экипажами… Где брать людей?

(По решению ГКО Военно-морской флот передал в Красную Армию с начала войны по 1 февраля 1943 года почти 400 тысяч человек! Пришлось наркому ВМФ расформировать отдельные воинские части, законсервировать орудия береговой артиллерии, держать в некомплекте многие корабли на Балтике и на Черноморском флоте. А сколько военных моряков ушло в морские бригады! — А.З.)

Письмо в ГКО на имя Сталина было отправлено в тот же день. Об этом нарком ВМФ поставил в известность начальника Генштаба Василевского.

— Документ несите мне, я сам доложу о нем Верховному. Так будет лучше.

Николай Герасимович так и сделал. «Но согласился ли с моей просьбой Сталин?» — беспокоился он.

Дня через три Василевский позвонил ему и сообщил, что вопрос решен положительно.

— К семнадцати часам заходите ко мне в Генштаб, и все обговорим в деталях.

«Умеет Александр Михайлович решать у Верховного сложные вопросы, и тот ему не отказывает, — подумал Кузнецов. — Ясное дело, ученик маршала Шапошникова!»

Не успел Николай Герасимович прийти в себя после пережитых волнений, как новое горе свалилось на его плечи. В кабинет, сутулясь, вошел адмирал Галлер. Он угрюмо взглянул на наркома.

— Погиб командующий эскадрой вице-адмирал Дрозд Валентин Петрович… — Голос у Галлера заметно дрогнул.

— Еще одна тяжелая потеря… — В глазах наркома полыхнула боль. — Где он погиб?

— На северном берегу Невской губы. Дрозд ехал из Кронштадта, и его машина попала в полынью из-под вражеской бомбы…

Солнце светило тускло, по стеклам ползли мрачные тени, и когда нарком подошел к окну, неяркие лучи осветили его лицо. Оно было бледным. С Дроздом он подружился еще в Испании, куда тот прибыл добровольцем; будущий вице-адмирал хорошо проявил себя на кораблях республиканского флота. «Да, жаль Валентина Петровича», — подумал Кузнецов. Об этом он сказал и Трибуцу, когда позвонил ему в Ленинград.

— Глупая смерть, Николай Герасимович, — прозвучал в трубке голос комфлота. — Лучше уж в бою, да еще лицом в сторону врага… Военный совет решил похоронить Валентина Петровича на военном кладбище близ Александро-Невской лавры.

Естественно, зашел разговор о перемещениях по службе. На должность командующего эскадрой Трибуц предложил вице-адмирала Ралля. Юрий Федорович опытный моряк, служил еще на русском флоте, воспитал целую плеяду военных моряков. Когда в сорок первом флот уходил из Таллина, Ралль командовал отрядом прикрытия. Корабль, на котором он держал свой флаг, подорвался на мине. Взрывной волной Ралля контузило, но с мостика он не ушел, пока корабли не прошли опасную зону… На эскадре Ралль собирается организовать ремонт кораблей. На днях водолазы подняли лидер «Минск», вот-вот начнется ремонт линкора…

— Кого предлагаете на место Ралля? — спросил нарком, когда голос комфлота на другом конце провода умолк. — Наверное, его заместителя Петрова?

— О нем и хотел доложить вам, — забасила трубка. — Мы вместе учились в Военно-морском училище…

— Ты что мне рассказываешь биографию Петрова? — прервал его Кузнецов. — На флотских учениях в тридцать девятом я наградил его ценным подарком. Что, забыл?

— Как же, помню. Я тогда еще сказал, что Петрова надо было бы представить к ордену.

Николай Герасимович одобрил решение комфлота, но предупредил: Петрову на первых порах в новой должности нужно помочь, ибо весной и летом Балтийский флот развернет широкие боевые действия по оказанию активной поддержки сухопутным войскам.

— Приказ о назначениях Ралля и Петрова мы не задержим, — пообещал нарком. — Когда похороны Дрозда, сегодня? Жаль, не смогу приехать… Похороните его как героя войны, он этого заслуживает. Не забудьте о его семье, помочь ей надо.

После разговора с Трибуцем нарком, кажется, немного успокоился.

— Вы тоже знали Дрозда? — спросил он Галлера.

— Знал ли я Дрозда? — усмехнулся адмирал. — А кто предложил назначить его командующим Северным флотом, разве не я? В тридцать восьмом Дрозд командовал бригадой эсминцев, а я был начальником штаба на Балтике. Тогда Валентин Петрович был рад новому назначению и на флоте за короткое время — не больше года — сделал то, чего иной командующий не сделал бы и за три года. — Галлер помолчал, о чем-то вспоминая. — А потом с Дроздом расправились… Вы сняли его с должности комфлота.

— Не я его снял, — выругался в сердцах нарком. — Вы же знаете, что я вызвал Дрозда, чтобы заслушать его в наркомате. Валентин Петрович подробно рассказал о причинах аварий на флоте, внес деловые предложения с целью недопущения их, и я считал, что он на своем месте. Но Сталин принял решение заменить его, и тогда мы предложили кандидатуру адмирала Головко.

Николай Герасимович посмотрел на часы. В тринадцать ноль-ноль ему надо быть в Генштабе на встрече с командующим артиллерией Красной Армии генералом Вороновым. Николай Николаевич обещал помочь флоту артиллерией. В феврале, после Сталинградской битвы, создалась критическая обстановка с поставкой на флоты 85-миллиметровых универсальных зенитных установок с бронещитами. Вот и крейсер «Калинин» задерживается на заводе из-за этих самых установок, хотя еще в январе принято постановление ГКО о его вооружении. Кузнецов даже обратился с письмом к заместителю Председателя СНК СССР Молотову, просил его дать указание наркому танковой промышленности Зальцману о немедленной поставке бронещитов хотя бы для крейсера «Калинин» и организовать их производство в соответствии с ежемесячными планами, утвержденными ГКО. Прошло время, но Молотов не давал о себе знать.

— Придется идти к Верховному, — грустно молвил нарком.

Но идти к Сталину Кузнецову не пришлось. На другой день в наркомат ВМФ поступил ответ. Нарком танковой промышленности Зальцман писал, что им дано «указание Уралмашзаводу форсировать изготовление зенитных установок и обеспечить немедленно поставку бронещитов заводу № 8 Народного комиссариата вооружения».

Нарком ВМФ ознакомил Галлера с документом.

— Свяжитесь с Устиновым, ему лучше знать, как идет дело. Что касается крейсера «Калинин», постарайтесь форсировать выход его в море. Пора уже экипажу корабля вступить в боевые действия.

— Если не возражаете, я бы съездил дня на два на завод, — сказал Галлер. — Хочу лично осмотреть новый крейсер…

Поздно вечером Кузнецов прибыл на совещание в ГКО. Здесь он встретил наркома судостроительной промышленности Носенко и заявил ему, что уж больно медленно строятся корабли и суда.

— Ты, Николай Герасимович, не очень-то нажимай на меня, — по-дружески сказал ему Носенко, поправляя очки. — На твой военный флот в основном и работаем. Ты всех нас, судостроителей, закабалил.

— Иван Исидорович, помилуй, батенька, флоту-то воевать надо! — воскликнул Николай Герасимович. — Сейчас мы формируем Азовскую военную флотилию, а вчера подписал приказ о создании Керченской военно-морской базы. А кораблей-то не хватает!

— Не огорчайся, коллега, — смягчился Носенко. — Скоро из   Комсомольска-на-Амуре на флот поступят три эсминца — «Внушительный», «Выносливый» и «Властный», сторожевые корабли «Буревестник» и «Альбатрос», шесть «охотников» за подводными лодками…

Что-либо ответить наркому Кузнецов не успел — всех пригласили в кабинет Председателя ГКО и началось совещание.

— Товарищи, сегодня нам надлежит обсудить вопрос, как работают военные заводы, — негромко сказал Сталин, словно у него простыло горло. Он посмотрел на сидевшего рядом с Молотовым наркома авиапромышленности. — Вам слово, товарищ Шахурин! Кстати, начался уже выпуск истребителя «Як-3» и фронтового пикирующего бомбардировщика «Ту-2»?

— Да, товарищ Сталин, — подтвердил Шахурин. — «Як-3» — самый легкий маневренный истребитель. У немцев нет подобной машины, особенно в скорости. «Ту-2» также превосходит по основным тактико-техническим данным лучший немецкий бомбардировщик «Юнкерс-88А»…

— Товарищ Носенко, доложите членам ГКО, как выполняются заказы Наркомата Военно-морского флота и что вы дадите флоту в этом году? — спросил Сталин, когда Шахурин сошел с трибуны. — Мне товарищ Кузнецов как-то жаловался, что достройка кораблей, заложенных на стапелях еще до войны, ведется крайне медленно.

«Зря он сослался на меня, Носенко рассердится, и тогда делу это не поможет», — отметил про себя Николай Герасимович.

Сидевшие за столом задвигались, кое-кто устремил взгляд в сторону наркома ВМФ Кузнецова, а Жуков даже подмигнул ему: мол, о тебе, моряк, вождь не забыл!

— Для военного флота мы выполняем заказы в первую очередь, и пока серьезных срывов у нас не было, — заявил Носенко. Голос у него был твердым и звонким. — Перед совещанием я сказал адмиралу Кузнецову, какие корабли и подводные лодки флот получит в этом году. И как и понял, нарком ВМФ остался доволен. Да, срывы по достройке кораблей были, я это не скрываю, но были они не по нашей вине. Мы ждали, когда Наркомат ВМФ укажет, какие корабли им нужны в первую очередь. Но такое объяснение от товарища Кузнецова мы получили не сразу. Нам пришлось долго ждать.

— А почему сами у наркома не спросили? — в упор задал вопрос Сталин.

Носенко ничуть не смутился и объяснил это тем, что занимался неотложными делами по заданию заместителя Председателя ГКО Молотова.

— У вас что, товарищ Носенко, разве нет заместителей? — поинтересовался Молотов.

— Хотелось самому все сделать…

«Ну и хитер нарком!» — едва не сказал вслух Кузнецов.

— А что с крейсером «Калинин», почему так долго не устанавливали на корабле зенитные орудия с бронещитами? — спросил Сталин.

— Мы к этому делу не причастны, товарищ Сталин. Вооружение и броневые щиты — забота товарища Зальцмана.

— Этот вопрос мы решили, — бросил реплику Зальцман.

— Вот как?! А что скажет товарищ Кузнецов?

Николай Герасимович ответил, что по крейсеру «Калинин» у него претензий теперь нет, но по вине Наркомата танковой промышленности крейсер сдали в эксплуатацию с большим опозданием.

— Вы слышите, товарищ Зальцман? — Голос Верховного был суров. — Впредь требую от вас выполнять постановление ГКО без задержек!

«Теперь дело с вооружением для новых кораблей и подводных лодок наладится», — подумал Николай Герасимович.

В Наркомат ВМФ он вернулся усталый, но довольный тем, как решительно Сталин поддержал его. Как он сказал? «Потери кораблей в боях надо восполнять, а не кивать друг на друга, кто и чего не сделал!» Николай Герасимович походил по кабинету, размышляя, потом вызвал адъютанта и спросил, не вернулся ли из Генштаба Галлер.

— Пока он там, — ответил адъютант. — Ему звонил Головко из Полярного, хотел узнать, подписан ли приказ о переводе шести подводных лодок с Каспийского на Белое море.

В дверях появился Галлер.

— Легок на помине, Лев Михайлович, — обрадовался Кузнецов. — Звонил Головко насчет приказа. У вас он готов?

Галлер вынул из папки проект приказа.

— Кажется, мною все учтено…

На Северный флот в целях его усиления предстояло перевести с Каспийского в Белое море шесть подводных лодок. Из Баку до Горького они должны были идти своим ходом, а от Горького до Архангельска — на плавдоках по рекам Волге, Шексне и Северо-Двинской водной системе. Николай Герасимович дотошно рассматривал проект, но не нашел в нем каких-либо изъянов и понял: все, что дорого и близко Галлеру, тот вложил в этот проект, для него он был не просто очередным документом, а воплощением его идей и мыслей, точных и ясных, без которых успеха не добиться…

— План перевода составили?

Адмирал Галлер ответил, что его уже утвердил заместитель начальника управления кораблестроения ВМФ, у которого по этой части большой опыт.

Кузнецов подписал приказ и вернул его Галлеру. Тот положил бумагу в папку и спросил:

— Как прошло совещание в ГКО? Помощь флоту будет?

Адъютант принес чай, и нарком стал пить его. Предложил своему заместителю, но тот отказался, сославшись на то, что недавно ужинал.

— А я не ужинал и домой, как видишь, не пошел — скоро наступит рассвет. Жене дам знать, чтобы не волновалась, и снова за работу. Так вот, о совещании… Наркому Носенко досталось, он, кажется, обиделся на меня. Но тут я ни при чем… После совещания Председатель ГКО усадил за стол меня и наркома Носенко, и почти час мы еще беседовали. Сталин неравнодушен к флоту, особенно к крупным кораблям… — Николай Герасимович поставил на стол пустой стакан. — Надо нам с вами, Лев Михайлович, еще раз посмотреть план военного судостроения на сорок третий год и мероприятия по его обеспечению. Он должен быть реальным. Теперь дело с места сдвинулось…

— Хорошо, товарищ нарком, я все это сделаю. — Галлер хотел было идти, но вдруг остановился. — Да, две подводные лодки с Тихоокеанского флота уже прибыли в Полярный. На подходе еще две лодки. А одна «Л-16», как вы помните, погибла одиннадцатого октября у Сан-Франциско. Ее, видно, торпедировала по ошибке чья-то подводная лодка или самолеты англичан.

— Раньше я сам так думал, но есть все основания считать, что сделала это японская подводная лодка, — сказал нарком.

Кузнецов имел в виду послание Рузвельта Сталину от 30 декабря 1942 года, с которым его недавно ознакомил Верховный. «Я обратил внимание на радиосообщение из Токио о том, что 12 октября в Тихом океане японская подводная лодка потопила подводную лодку союзной нации, — писал Рузвельт. — Вероятно, это сообщение касается Вашей подводной лодки «Л-16», потопленной противником 11 октября в то время, когда она находилась в пути в Соединенные Штаты с Аляски, и я посылаю Вам выражение сожаления по поводу потери Вашего корабля с его доблестной командой и выражаю мою высокую оценку вклада, который вносит в дело союзников также Ваш доблестный Военно-Морской Флот в дополнение к героическим победам Вашей армии». Сообщив адмиралу Галлеру об информации Рузвельта, Николай Герасимович не без огорчения заметил:

— Теперь ясно, что командир подводной лодки не организовал должным образом акустическую вахту. Три сильных взрыва взметнулись над водой. Следом за «Л-16» шла другая лодка, и моряки видели, как быстро ушла под воду наша лодка. Неподалеку от нее сигнальщик заметил перископ чужой лодки. По ней открыли огонь из пушки, но перископ вмиг исчез.

(Все шесть подводных лодок Тихоокеанского флота направлялись на Северный флот, командовал отрядом капитан 1-го ранга Герой Советского Союза Трипольский, который хорошо проявил себя в финской войне, будучи командиром подводной лодки. Корабли прошли 17 тысяч миль, пересекли шесть морей и два океана. Потеряна была одна лодка «Л-16». — А.З.)

Пройдет время, и адмирал Кузнецов узнает о том, что все экипажи подводных лодок активно включились в боевые действия на море, командиры смело и решительно уничтожали врага, за что не раз награждались орденами и медалями, а двое из них, капитаны 2-го ранга Г. Щедрин и И. Кучеренко, стали Героями Советского Союза.

Часть вторая Горькая чаша

Дарование в человеке есть бриллиант в коре. Отыскав его, надобно тотчас очистить и показать его.

А. В. Суворов

Глава первая

Бледная луна цыганской серьгой повисла над Невой, река была тихой и покорной, казалось, она уснула после дневных забот. Такая мысль пришла в голову адмиралу Трибуцу, когда он спешил в военную гостиницу, где находился нарком ВМФ. Черная «эмка» остановилась у подъезда, и комфлот вышел из машины. Когда гость вошел в номер, Кузнецов догадался — что-то случилось. Лицо у комфлота было встревоженное, глаза, обычно веселые и живые, смотрели опечаленно.

— Садись, Владимир Филиппович, я еще не успел лечь отдыхать. Сам понимаешь, дел у меня невпроворот, а в гостинице тихо, никто не мешает и есть возможность поработать над документами. Чай будешь пить? Нет? Тогда говори, с чем пожаловал.

— У меня сегодня черный день, — вздохнул Трибуц. — С моря не вернулись три подводных лодки, и одна из них 320-я «щука» капитана 3-го ранга Вишневского. Наверняка подорвалась на мине.

— Финский залив немцы напичкали минами, — сказал нарком. — Надо бы штабу флота продумать, как обезопасить фарватер в заливе. Будь у себя с утра, я приеду, и сообща решим, что нам предпринять.

— Жаль мне Вишневского, — вновь заговорил комфлот. — Его лодка в июле у косы Курише-Нерунг потопила немецкий транспорт «Анна Катерина Фритцен», хотя его и охраняли два тральщика, а в районе мыса Стейнорт уничтожила плавучую базу «Мозель».

— Погоди, комфлот, это же лодку Вишневского в октябре мы наградили орденом Красного Знамени! — воскликнул Кузнецов.

— Совершенно точно, Николай Герасимович. — Трибуц передохнул. — Когда лодка уходила в море, я пообещал Вишневскому, что как вернется с боевой позиции, в столовой мы накроем стол для моряков. Будет жареный поросенок и шампанское в честь побед. А теперь придется всех, кто погиб, поминать…

— А вчера, когда мы ездили с тобой в Смольный, ты вроде был не в духе? — спросил Николай Герасимович. — Отчего бы?

— Узелок тут один надо было развязать, да что-то у меня не получилось, — смутился комфлот. — Ко мне приходила на прием жена майора Скворцова, командира роты морских пехотинцев. Ничего мужик, крепкий, бывал не раз в боях, и смелости ему не занимать. Две недели тому назад пришел он ко мне и попросил отправить его на передовую. «Только туда, где очень жарко и где головы не поднять от вражеского огня», — сказал он. Я сразу смекнул, что он с женой поссорился. Она у него врач и очень красивая.

— Из-за чего они повздорили?

— Я тоже задал ему этот вопрос, и то, что услышал, бросило меня в жар. «Да, — ответил майор, — я с женой поссорился и больше к ней не вернусь. А знаете, почему? Другой у нее был, когда я ушел с десантом под Невскую Дубровку!.. Теперь я к ней не вернусь, — повторил он. — Жаль, правда, сына, но есть надежда, что он вырастет и меня не осудит. А я, — добавил он твердо, — решил уйти на передовую!»

— Странное желание, однако, — усмехнулся Кузнецов. — Он же из боя не выходил! Ревность, видимо, в нем взыграла.

— Я тоже об этом подумал. — Трибуц помолчал. — Я колебался, а потом решил удовлетворить его просьбу и включил в спецотряд, которому предписывалось захватить в тылу батарею врага. Там, под пулями, ему будет не до ревности…

— И правильно сделал, что отправил его на передовую. Чего переживаешь?

— Неувязка получилась… — Голос у Трибуца сорвался. — В бою майора тяжело ранило, его доставили в полевой госпиталь и будут оперировать. Хирург сообщил мне, что вряд ли он выживет. Ранение в правое легкое и в бедро. Жена его, Лариса, звонила в штаб и просила, чтобы командующий флотом принял ее. А что ей сказать, я, право, не знаю. Может, вы с ней поговорите? Она должна прийти в штаб в десятом часу. На всякий случай оставила дежурному свой телефон.

Кузнецов покачал головой.

— О чем она хочет с тобой побеседовать?

— Наверное, о муже…

— Видно, настырная дама, — усмехнулся Николай Герасимович.

— Очень…

— Позвони ей домой, Владимир Филиппович, скажи, что готов принять ее, но не в десять часов, а часа в три дня, когда мы в штабе решим наши вопросы. Только о ранении мужа — ни слова. Тут нужна деликатность, а то еще упадет в обморок. Да, а сколько лет их сыну?

— Пять…

— Совсем малыш… А моему Кольке с шестого февраля пошел четвертый год. Чудной такой! «Ты, — говорит, — папка, возьми меня на море, я хочу поймать краба!»

Трибуц засмеялся.

— Если бы он знал, что у краба сильные клешни, так бы не говорил. — Трибуц встал. — Итак, до завтра?..

«Что ж, попробую обуздать эту красивую Ларису, узнать, чем она дышит», — подумал Николай Герасимович.

Пришла Лариса Скворцова к трем часам дня. Она была и вправду красива. Среднего роста, худощавая, с локонами темно-каштановых волос, черные глаза оттеняли розовые щеки. Трибуц поздоровался с ней и тут же представил ей Кузнецова.

— Это мой начальник, нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов Николай Герасимович. Вас он не смутит?

— Боюсь, как бы я его не смутила! — улыбнулась Лариса и легко, как это делают на сцене артисты, отбросила локон, упавший ей на лоб.

— Я не из слабых! — Николай Герасимович тоже улыбнулся. А про себя отметил: «Пожалуй, она чересчур накрасила губы, а вот моя Верочка этим не увлекается, и мне это по душе».

Лариса заговорила с Трибуцем. Голос у комфлота был сухой, казенный, проскальзывали тоскливые ноты, и она вдруг догадалась, что с ее мужем что-то случилось. С трудом разомкнула губы:

— Моего мужа вы все-таки отправили на фронт?

— Он написал рапорт, что хочет сражаться с врагом на передовой, и я включил его в спецотряд, — ответил Трибуц. — Я не мог отказать ему, потому что это его желание — бить фашистов…

— Что с ним? — вдруг в упор спросила она.

— Его ранило в бою, — тихо произнес Трибуц и взглянул на нее из-под нахмуренных бровей. — Он бросил связку гранат во вражеский дзот, и его прошили пули… — Адмирал добавил: — Ему уже сделали операцию, и он скоро поправится.

Лариса сказала:

— Я врач и знаю, что люди часто умирают после операции. — Голос у нее вдруг сорвался, и она заплакала. Громко, навзрыд.

«Пусть поплачет, легче станет», — подумал Трибуц. Он посмотрел на наркома, тот о чем-то размышлял.

Наконец Лариса утихла. Молча достала из сумочки платок и начала вытирать им мокрые глаза.

— Лариса, Василий Скворцов, ваш муж, уничтожил вражеский дзот, чем спас жизнь нашим бойцам и морским пехотинцам, — сказал Николай Герасимович. — Не каждый сделает то, что сделал ваш муж. Это — подвиг!

— Кому нужен его подвиг, если он умрет после операции?! — вскрикнула она.

— Его подвиг нужен сыну…

— Сына еще надо вырастить, — возразила она. — А если Вася… — Голос у нее опять сорвался. — Если Вася умрет, я останусь вдовой…

— Вы сами виновны в том, что он бросил вас и ушел на фронт, — жестко произнес Трибуц. — Вы же предали его, изменили с другим…

Лариса побледнела.

— Он вам об этом сказал?

— Нет, я сам догадался, — схитрил Трибуц. — Он был в таком отчаянии, что готов был в ту минуту умереть.

В кабинете стало тихо, как в окопе после тяжелого боя.

— Что же мне теперь делать? — спросила она. И, не дождавшись ответа, добавила: — Глупо я поступила. Тот, с которым я провела ночь, тоже уходил на фронт. Мне было так жаль его, и я… — Она поискала подходящее слово. — И я согрешила. Что мне теперь делать? — вновь спросила она, глядя то на Трибуца, то на Кузнецова.

— Ждать… — обронил Николай Герасимович.

— Чего ждать?

— Когда поправится муж, — уточнил Трибуц.

— Я в отчаянии, признаюсь вам. — Лариса сжала губы. — У меня нет квартиры. Мать Васи выгнала меня с сыном на улицу. Сейчас я оставила мальчика у подруги. У нас нет средств, чтобы выжить в блокадном городе. Помогите мне, пожалуйста! Ведь вы сами сказали, что мой муж — герой, он совершил подвиг!

— Вам помогут, Лариса, — подал голос Кузнецов. — Командующий флотом поможет.

— Вы хотите увидеть мужа? — спросил ее Трибуц.

— Очень хочу, может, он простит меня.

— Тогда я отвезу вас к нему в госпиталь. Я как раз еду в том направлении…

— Я бы дал вам совет, Лариса. — Николай Герасимович поднялся с места. — У Максима Горького есть такие слова: «Гора становится долиной, если любишь». Я уверен, что ваш муж сейчас думает только о вас и о сыне…

В тот же вечер Кузнецов улетел в Москву. Теперь он вдруг вспомнил о Ларисе. Он вызвал Трибуца на связь, поговорил по военным делам, потом как бы невзначай спросил:

— Как тот майор, муж Ларисы?

— Ему ампутировали ногу. Жена днями и ночами в его палате.

— А где сын?

— У бабушки. Мы дали семье майора квартиру. Пока ее ремонтируют — в дом попала бомба и разрушила два подъезда…

«Вот еще одна судьба героя-фронтовика, — подумал Николай Герасимович. — А сколько их, этих судеб?..»

Кузнецов по внутреннему телефону вызвал к себе начальника управления подводного плавания вице-адмирала Фролова. Тот вернулся с Северного флота, где проверял состояние противолодочной обороны, и Николай Герасимович хотел знать, как она налажена на флоте, какие существуют проблемы. В боевых действиях на море все более очевидной становились тесная взаимосвязь вопросов использования подобных сил и сил противолодочной обороны — ПЛО, отсюда назрела необходимость решения многих проблем в едином комплексе. Однако и в Главморштабе, и на действующих флотах многие руководители не имели специальной подготовки по вопросам боевого использования подводных лодок и управления ими в операциях. Исключением был Северный флот, где комфлот Головко и член Военного совета Николаев знали специфику подводной войны.

В охране водного района на главных ролях были тоже подводники. И командир соединения контр-адмирал Платонов, и некоторые специалисты из штаба ОВРа в свое время служили на подводных лодках, поэтому умело организовывали взаимодействие с ними и в борьбе против врага добились успехов. На Северном флоте отдел подводного плавания возглавил контр-адмирал Виноградов, до этого долгое время руководивший бригадой подводных лодок.

Как же создавалось управление подводного плавания ВМФ? Для наркома Кузнецова все это было делом нелегким, хотя весьма важным, и потому ему пришлось понервничать. Еще бы! В этот процесс вмешался секретарь ЦК партии… В начале сентября 1942 года Кузнецов собрался лететь на Балтику, где намечался прорыв блокады Ленинграда, но его неожиданно вызвал секретарь ЦК ВКП(б) Маленков.

— Вы знаете Анатолия Михайловича Коняева? — спросил он.

— Как же его не знать! — воскликнул нарком. — Коняев — Герой Советского Союза. Отличился в советско-финской войне. Будучи командиром подводной лодки, уничтожил вспомогательный крейсер противника.

— Он прислал в ЦК партии на мое имя письмо. — Маленков откинулся на спинку кресла. — Коняев ставит вопрос о создании самостоятельного управления подводного плавания в системе Наркомата ВМФ. Как вы на это смотрите?

— Положительно, но дело в том, что нужны не только кадры, но и средства, новые штаты. На каждом флоте надо будет создавать отделы подводного плавания, — пояснил Николай Герасимович и искренне добавил: — Я бы давно вышел с этим вопросом в Ставку, но не уверен, что товарищ Сталин меня поддержит.

Наступило гнетущее молчание. Маленков, положив в папку письмо героя-подводника, сказал:

— Письмо капитана 3-го ранга Коняева я направлю в Наркомат. Обсудите его в Главном морском штабе и выходите со своим предложением. Я доложу Верховному суть вопроса, думаю, что вас он поддержит…

И в январе 1943 года управление подводного плавания было создано. Возглавил его опытный подводник вице-адмирал Фролов. Еще в 1932 году он командовал подводной лодкой «АГ-14», в начале — Новороссийской военно-морской базой, Дунайской военной флотилией, Керченской военно-морской базой. Прибыл в Москву с должности начальника тыла Черноморского флота. Принял дела в наркомате и в марте уехал в командировку на Северный флот. И вот теперь вернулся.

— Расскажи, что увидел у своего друга Виноградова? — добродушно спросил Кузнецов.

Шутливый тон наркома заставил Фролова улыбнуться.

— Под понятием «подводное плавание» разумеется теперь весь комплекс вопросов организации и подготовки к боевым действиям как подводных лодок, так и сил и средств ПЛО, — ответил Фролов. — С этих позиций я и проверял отдел. Хоть и был придирчив, но дело свое адмирал Виноградов знает, так что к нему не подкопаешься. — Увидев, что нарком качнул головой и на его лице появилась улыбка, добавил: — Нет, оценки я не завысил, Николай Герасимович… Это не только мое мнение, но и комфлота Головко и члена Военного совета Николаева, а они, как вы знаете, в подводном деле смыслят… Так, что еще? На эсминце «Гремящий» я выходил в море. Хотелось посмотреть, как будут действовать подводники и корабли ПЛО.

— И как они сработали в море?

— Нормально, я доволен. Командир «Гремящего» успешно атаковал лодку противника, а данные о ней выдал ему самолет-разведчик. Правда, погода была хорошая, даже солнце на время выкатилось из-за туч.

— Выходит, Головко задействовал разнородные силы флота? — уточнил Николай Герасимович.

— Именно так, — подтвердил Фролов. — В те дни к нам шли союзные конвои, и они не потеряли ни одного судна. А почему? На подходах к Кольскому заливу и Иоканьге штаб флота выставил дополнительные дозоры кораблей ПЛО, а самолеты вели поиск субмарин незадолго до входа конвоев в зону.

— А те подводные лодки, что вышли на прикрытие конвоев, атаковали противника? — поинтересовался Николай Герасимович.

— Естественно! — Фролов попросил разрешения закурить. Затянувшись, он продолжал: — Хочу выделить капитана 2-го ранга Лунина. Поначалу в одном из отсеков его лодки возник пожар. На море сильно штормило, и от короткого замыкания загорелась подстанция. Лодка потеряла ход и не могла погружаться, вот-вот должны были появиться «юнкерсы». Что делать? Лунин не растерялся, приказал заложить подрывные патроны в запасную торпеду, если покажется враг — взорвать корабль. — Фролов передохнул. — Но Лунин есть Лунин. Сумел и пожар погасить на лодке, и мины поставить в районе острова Арней, и высадить на берег разведчиков в тылу врага, и залпом из четырех торпед потопить пять немецких сторожевых катеров и разрушить причал.

— Да, развернулся Лунин не на шутку, — улыбнулся нарком.

— Видимо, так подумал и комфлот Головко, потому что лично встречал его лодку на причале. — Фролов помолчал. — Знаете, сколько теперь побед на счету 21-й «катюши» Лунина? Тринадцать потопленных кораблей!..

Нарком, казалось, уже его не слушал. Фролов курил. Сквозь облачко дыма он смотрел на Кузнецова. Лицо наркома было задумчивым, видимо, он мучительно размышлял о чем-то.

— Как тебе Виноградов? — наконец спросил он. — Тебе нужен заместитель, вот я и подумал о нем.

— Пусть еще послужит на Северном флоте хотя бы полгода. Побольше опыта наберется, знаний…

— В конце года возьмем Виноградова в Главморштаб, если, разумеется, ничто этому не помешает. Тогда напомнишь мне.

И Фролов в ноябре напомнил об этом наркому. Тот распорядился дать телеграмму в адрес Военного совета флота, что и было сделано. На другой день был получен ответ за подписью комфлота Головко: «Виноградов категорически возражает, Военный совет его поддерживает».

— Узнаю крутой нрав Арсения Григорьевича, — улыбнулся Кузнецов, когда ему принесли телеграмму. — Комфлот не хочет отдавать нам Виноградова и свое желание выдает за мнение Военного совета флота. Ну что ж, — сердито продолжил нарком, — необходимое приличие мы с вами, товарищ кадровик, проявили. Теперь же употребим власть. Пишите… «Командующему флотом. Виноградов назначен заместителем начальника управления подводного плавания Военно-Морского Флота».

— Ставить вашу подпись? — спросил кадровик.

— Мою. Отправьте телеграмму, а на место Виноградова, как и условились, возвращайте на Северный флот капитана 1-го ранга Карпунина. Полгода он прослужил в Главморштабе — этого достаточно.


На вокзале Виноградова встретил адмирал Фролов, вместе явились в наркому.

— Заходите, Николай Игнатьевич! — Кузнецов крепко пожал ему руку. — Как доехали?

— Без приключений. — Виноградов сел. — Один я приехал, жена Вера Георгиевна с двумя малышами осталась в Полярном. Как сам устроюсь, вызову ее…

— Если не ошибаюсь, вы служили на лодке, где командиром был Фролов? — Николай Герасимович взял со стола папиросы, закурил.

— Так точно, у Александра Сергеевича. Теперь вот снова попал к нему в подчинение. — А вот уезжать из Полярного было тяжело. Там ведь раньше отец мой служил. Плавал на ледоколе «Семен Дежнев». Бывал в Полярном, тогда это был порт Александровск. У отца с матерью нас было девять детей…

Нарком загасил папиросу в пепельнице.

— О вашем отце я знаю и что родина ваша — деревня Суриха под Костромой, тоже знаю…

Разговор шел прямой и душевный — о флоте, о кораблях и людях, о том, как совершенствовать на флотах противолодочную оборону: дело это нелегкое.

— Это проблема проблем, — горячо и убежденно сказал нарком, — и не сразу все сделаешь разумно. Перед войной мы же многое отладили, но многое и не успели, за что немец нас больше всего и бьет. Постоянно искать и совершенствовать организацию — вот в чем гвоздь!

— Свою «моду» диктует и противник, — улыбнулся Виноградов. — Я это испытал на Северном флоте.

— Естественно, — усмехнулся нарком. — Противник тоже ищет на море новые формы борьбы, и это особенно выявилось на том же Севере. Что было главным на морском театре в первом периоде войны? — спросил Николай Герасимович и сам же ответил: — Защита судоходства! Это прекрасно поняли и немцы. Авиацию, эсминцы, подводные лодки они бросили на уничтожение наших кораблей и судов. Однако большого эффекта так и не добились. Тогда противник начал широко применять минное оружие, а командование Северного флота не сразу нашло средство от вражеских мин. Тут, наверное, есть и ваш просчет, Николай Игнатьевич?

— Я этого не отрицаю, — без обиды согласился Виноградов.

— Оба, и вы, и я, ищущие люди, и забота у нас одна — научитьморяков воевать с малыми потерями и что для этого надо сделать. Так что порыв у нас с вами весьма благородный. Вы же знаете, даже на хлебном поле вырастают сорняки, и чтобы они не пошли в корень, их нужно вовремя вырвать.

В кабинет на костылях вошел адмирал Исаков. Виноградов встал, чтобы помочь ему закрыть дверь, но тот резко сказал:

— Не надо, я сам… — Исаков взглянул на наркома. — Я вам не помешал, Николай Герасимович?

— Нет, Иван Степанович. — Он кивнул на контр-адмирала Виноградова. — Вчера Николай Игнатьевич прибыл из Полярного, как говорится, с корабля на бал.

— Если кто-то считает, что у нас тут бал, то я ему не завидую. В Главморштабе работы по самое горло…

После ранения под Туапсе и ампутации ноги Исаков долго лежал в госпитале, вернулся в наркомат весной 1943 года. Он сел в кресло и посмотрел на Виноградова.

— Я помню вас по академии.

— Я тоже вас не забыл, — оживился контр-адмирал. — Когда я там учился, вы были начальником кафедры стратегии и оперативного искусства. Мы всегда заслушивались вашими блестящими лекциями.

— Я могу подтвердись этот факт, — улыбнулся Николай Герасимович.

— Ну, это вы зря, — смутился Исаков. — Лекции самые обычные, как и у других преподавателей. Возможно, у меня было чуть-чуть больше примеров из флотской; жизни. Знания — это всегда хорошо, но как говорил Леонардо да Винчи: наука — полководец, а практика — солдат.

— В июне тридцатого года вы, Иван Степанович, служили в штабе РККА, а я прямо из училища прибыл в Севастополь, — вновь заговорил Виноградов. — Мечтал, конечно же, о корабле. А меня назначили флаг-секретарем начальника Морских сил Черного моря Орлова. Короче, я стал его адъютантом. А через год Орлов уехал в Москву начальником Морских сил РККА. Подумалось, в самый раз бежать на корабли. Но тут пришел Иван Кузьмич Кожанов, и я остался у него флаг-секретарем.

— Я знал и Орлова, и Кожанова, — сказал адмирал Исаков. — Они немало сделали для флота, и флот их не забудет. — Он посмотрел на Кузнецова. — Николай Герасимович, Фролов был у меня, мы все обговорили, так что он готов убыть в длительную командировку. — Он встал. — Если не возражаете, после обеда я хотел бы поделиться с вами мыслями о работе с кадрами в Военно-морской академии. Есть там пробелы, и довольно серьезные.

— У меня тоже есть некоторые мысли на этот счет, так что приходите, Иван Степанович. — Николай Герасимович нажал кнопку звонка, и тотчас в дверях появился адъютант. — Попросите ко мне контр-адмирала Фролова…

Неделю назад возник вопрос о посылке в штаб англо-американского командования в Средиземноморье советского представителя. Начальник Генштаба маршал Василевский пригласил к себе наркома ВМФ и попросил его подобрать толкового адмирала: надо, чтобы этот адмирал знал службу подводника и умел общаться с союзниками, как это неплохо получается у адмирала Головко.

— Долго он там пробудет? — поинтересовался Кузнецов.

— Месяца три, а то и больше. — Василевский посмотрел на наркома. — А что вас смущает, Николай Герасимович? Это же почетное задание! Я бы давно послал туда своего генерала, но им нужен подводник.

Тогда-то Кузнецов и поручил своему заместителю адмиралу Исакову подобрать такого адмирала, а тот предложил кандидатуру Фролова, заметив, что Александр Сергеевич — подводник, прекрасный тактик в вопросах противолодочной обороны, эрудированный, да и английский язык ему не в новинку. И кроме того, Фролов хорошо знает Средиземноморский театр.

«Прав Исаков, и как это я не подумал о Фролове?» — уколол себя нарком. А вслух сказал:

— Фролов подходит по всем статьям. Побеседуйте с ним, и пусть готовится к отъезду.

А вот и Фролов.

— Ну что, Александр Сергеевич, будем вас провожать? — Глаза наркома добродушно заискрились. — Вам все объяснил адмирал Исаков?

— Так точно!

Николай Герасимович дал ряд советов Фролову, как держаться с союзниками, как осуществлять связь с Наркоматом ВМФ, потом подошел к нему и взял его ладонь в свою.

— Тогда с Богом, как любили говорить в старину наши доблестные предки — адмиралы российские!..

Фролов, проходя мимо своего преемника, сказал:

— Ты уж, Николай Игнатьевич, меня тут не посрами.

— Постараюсь, Александр Сергеевич…

— Как видите, Николай Игнатьевич, у нас в наркомате надо крутиться, если не хочешь плестись в хвосте событий… — Николай Герасимович взял коричневую папку и раскрыл ее. — Ну так что, продолжим наш разговор? Так вот, о минах. Перед беседой с вами я проанализировал действия подводных лодок и кораблей на флотах. Северный флот в минувшем году потерял в море девять подводных лодок, семь из них подорвались на минах. Не много ли?

Слова наркома не смутили Виноградова.

— Да, но за сорок второй год подводники-североморцы совершили сто семьдесят боевых походов! И «улов» у них приличный — потоплено двадцать шесть транспортов, десять кораблей врага!

Кузнецов усмехнулся, как бы говоря: «Молодо-зелено».

— Моя мысль не в том, сколько было походов, хотя и это немаловажный фактор, — горячо возразил он. — Я хочу подчеркнуть, что в основном наши лодки погибли на минах! Выходит, что в этом деле у североморских подводников слабина. Правда, на Балтике у Трибуца дела хуже. За тот же период он потерял девять лодок, из них шесть погибли на минах, хотя балтийцы совершили лишь тридцать два выхода на вражеские коммуникации — в пять раз меньше, чем на Северном флоте. В чем же дело?

— Тут корень зла в командирах лодок, — ответил Виноградов, — в их умении провести корабль сквозь минное поле, если такое возникает на пути.

— Вот-вот, все или почти все на совести командира, — согласился Николай Герасимович. — Я хочу показать это на двух примерах. В ноябре сорок второго года подводная лодка «Л-3» капитана 2-го ранга Грищенко у острова Утё, Лиепаи и на подходах к Клайпеде поставила двадцать мин. Но как удачно все рассчитал Грищенко! Он не просто выбросил мины. Нет! Он, как потом говорил мне Трибуц, понаблюдал за районом передвижения вражеских кораблей, судов, проверил со штурманом глубины, дважды прошел фарватером, а уж после взялся за дело. И что вы думаете? На его минах в районе Лиепаи подорвался транспорт «Остланд», у острова Утё — судно «Гинденбург» и транспорт «Вольфрам», в январе взлетел на воздух корабль «Мари Фердинанд», в феврале — транспорт «Грундзее» и в марте — подводная лодка «И-416». Не правда ли, богатая добыча?

— Очень даже богатая.

— А теперь возьмем подводную лодку «С-7» капитана 3-го ранга Лисина. — Кузнецов извлек из папки листок с данными, пробежал его глазами. — Летом сорок второго Лисин торпедами и артиллерией потопил четыре транспорта, за что Военный совет флота представил его к званию Героя Советского Союза. Но вот в октябре его лодка снова вышла в море и… погибла. Она всплыла у входа в Ботанический залив, и ее торпедировала финская подводная лодка. Что скажете, Николай Игнатьевич? Два командира, два корабля, два эпизода, а почерк у них разный.

— Лисин, видно, что-то недоглядел, — вздохнул Виноградов.

— Только ли это? — усмехнулся нарком. — Мне кажется, что четыре победы подряд вскружили ему голову, у него притупилась бдительность, и тут же последовала расплата… Да, учить командиров воевать, учить скромности — тоже наша забота.

— Можно?

В кабинет вошли Алафузов и вице-адмирал Степанов. Первый уезжал на Тихоокеанский флот начальником штаба, а Георгий Андреевич, передав дела командующего Беломорской военной флотилией контр-адмиралу Кучерову, приехал в Москву на должность исполняющего обязанности начальника Главморштаба. Кузнецову был грустно расставаться с Алафузовым, к которому он привык. Да и сам Владимир Антонович заметно нервничал, отчего выглядел растерянным.

— Товарищ нарком, — стараясь не выдать своего волнения, четко произнес Алафузов, — дела вице-адмиралу Степанову сдал, о чем и докладываю. Улетаю завтра утром.

— Вам все ясно? — спросил Кузнецов Степанова.

— Все, товарищ народный комиссар, — ответил тот. И, помолчав, добавил: — Благодарю вас за оказанное мне доверие.

— Вы своими делами оправдаете это доверие, — обронил нарком.

Вечером из Полярного позвонил Головко и сердито поинтересовался, двигается ли дело с реляцией на двух летчиков.

— Я не стал бы вас беспокоить, Николай Герасимович, если бы речь шла о каком-то одном-двух эпизодах. А ведь капитан Адонкин совершил триста шестьдесят пять боевых вылетов! И кому, как не ему, быть Героем?! А майор Панин сбил тринадцать вражеских машин!

— Потерпите еще немного, Арсений Григорьевич, — сказал нарком в трубку. — Я полагаю, что все будет хорошо. Документы у Молотова.

(Кузнецов не был безучастным ко всему, что происходило на флотах. Особенно остро переживал он за тех, кто проявил себя в бою, кто рисковал, как, например, командир эскадрильи капитан Василий Адонкин и командир авиаполка майор Павел Панин на Северном флоте и командир авиаэскадрильи капитан Евгений Цыганов на Балтике. Всех троих к званию Героя Советского Союза представили Военные советы флотов, но двигалось это дело по бюрократической лестнице медленно. Наконец Николай Герасимович увидел на своем документе резолюцию Молотова: «Тов. Сталину. Просьбу поддерживаю. В. Молотов. 30. 09. 43 г.». Всем троим было присвоено звание Героя Советского Союза. — А.З.)


— Вы уже собрались домой? — спросил маршал Шапошников, когда Николай Герасимович подошел к вешалке, чтобы снять свою шинель. Не хотелось ему так скоро уходить из этой милой его сердцу квартиры, но надо было переговорить с комфлотом Головко об очередном конвое союзников. И он сказал об этом Борису Михайловичу.

— Ну что ж, голубчик, служба прежде всего! — Шапошников встал, чтобы проводить его, но жена возразила:

— Боренька, ты бы лег отдохнуть, а то почти два часа вы беседовали о делах фронтовых.

Она мягко улыбнулась. В ярком свете электрической лампочки ее лицо было бронзовым, а в глазах горели маленькие желтые огоньки.

— Хорошо, Машенька, я прилягу. — Борис Михайлович взглянул на своего коллегу. — Спасибо, Николай Герасимова, что зашли к нам. У меня сейчас весело на душе: все-таки Красная Армия потихоньку, но бьет фашистов и продвигается вперед. Правда, немцы постараются взять реванш за свое поражение под Сталинградом, но где они начнут скапливать войска, чтобы нанести удар, пока неясно. Я предполагаю, что они начнут боевые действия где-то в центре России, скажем, в районе Орла и Курска. Но поживем — увидим. — Он весело хохотнул. — Будет время — забегайте проведать нас. А Верочке кланяйтесь. Мудрая у вас жена…

— Не жалуюсь, — улыбнулся Николай Герасимович.

Кузнецов заехал в Генштаб, чтобы выяснить один вопрос у начальника Генштаба маршала Василевского. Тот встретил наркома в приемной.

— Вы далеко, Александр Михайлович? — спросил Николай Герасимович.

— Хозяин вызвал. У него маршал Жуков, и надо решить ряд проблем по передислокации двух армий и нескольких резервных стрелковых дивизий. А вы откуда?

— Ездил к наркому Носенко, он дает мне еще пятнадцать тральщиков, — сказал Кузнецов. — Немцы бомбят Волгу, там нередко горят суда с нефтью, а она так нужна нам…

— Волгу держи на прицеле, — предупредил наркома Василевский. — Секретарь Сталинградского обкома Чуянов при мне трижды звонил Сталину. Как бы он не вызвал тебя в Ставку. Немцы что-то замышляют.

— Об этом мне только что говорил маршал Шапошников. Я был у него дома. Кажется, ему сейчас легче, болячка поутихла.

— Я часто советуюсь с ним по военным делам, а вот выбраться к нему домой, проведать и не выберу часок, — признался Александр Михайлович. — Он мой учитель и таковым останется до конца моей жизни… — Маршал вздохнул. — Пожалуй, к себе я вернусь не скоро. Приходи ко мне завтра утром, часов в семь, сможешь?

— Приду.

На том и расстались. «Чудесный человек и весьма талантлив как военачальник», — подумал о Василевском Николай Герасимович.

Он быстро набросал на листке вопросы по Волге, которые поставит в Генштабе; видимо, надо будет поговорить и о создании речных флотилий, их штате, опять же, хватит ли для этих целей кораблей и моряков, наверное, снова придется ехать к наркому Носенко…

Кузнецов выпил стакан нарзана, затем сел за стол и позвонил по ВЧ Головко. Ему ответил дежурный по штабу флота.

— Где комфлот? — властно спросил нарком.

— У союзников на крейсере «Шеффилд», его пригласил на борт корабля командир охраны конвоя. Тут у нас американский транспорт сел на мель у острова Кильдин.

— И что же, сняли его с мели?

Дежурный по штабу ответил, что сразу не сняли, хотя и пытались. Пришлось разгрузить, а уж потом в работу включились буксиры.

— Мы стараемся обеспечить безопасность каждого союзного конвоя, — резюмировал дежурный по штабу.

Кузнецов долго молчал.

— Вы меня слышите, товарищ нарком? — спросил дежурный по штабу.

— Слышу, — отозвался нарком. — Я удивлен, как энергично вы защищаете своего командующего. Что ж, это неплохо. А что в Мурманске?

— «Юнкерсы» бомбили порт, очень сильно бомбили, товарищ нарком, один транспорт с танками затонул у причала, но мы уже начали поднимать их, вовсю работают подъемные краны, — вновь послышался в трубке голос дежурного по штабу.

— Поговорим об этом, когда я приеду на флот, — ответил Кузнецов. — Передайте комфлоту, чтобы позвонил мне, когда вернется в штаб!..


На всех фронтах бои по-прежнему не утихали, и это больше всего угнетало адмирала Кузнецова. Лишь в середине марта 1943 года обстановка изменилась в нашу пользу. Красная Армия все активнее теснила врага, нанося по нему ощутимые удары. Потерпев поражение в районе Волги, Дона, Северного Кавказа, противник отошел на линию Севск — Рыльск — Сумы — Ахтырка — Красноград — Славянск — Лисичанск — Таганрог. И вчера, когда нарком ВМФ был в Ставке, Сталин говорил, что после того как Красная Армия перешла в контрнаступление под Сталинградом, и до сего мартовского дня наши войска в общей сложности разгромили, более ста вражеских дивизий.

— Врага мы крепко побили. — Верховный окинул взглядом сидевших в кабинете. — Но он еще не разбит, и нам нужно проявлять бдительность, чтобы не дать себя обмануть. Что меня волнует? — продолжал он. — На Юго-Западном фронте идут тяжелые бои. Немцы, как это очевидно, хотят взять реванш за поражение под Харьковом. Маршал Жуков сейчас находится на Северо-Западном фронте у маршала Тимошенко. Войска этого фронта вышли на реку Ловать и готовятся форсировать ее. Но из-за ранней оттепели в этом районе как бы не пришлось прекратить наступление. Как видите, нам есть чем гордиться, но есть чем и огорчаться. — Сталин, как обычно, прошелся вдоль длинного стола и остановился рядом с наркомом ВМФ. — Я хотел бы отметить, что флот принял самое активное участие в прорыве блокады Ленинграда. Как и в годы революции, балтийские моряки проявили героизм. В этом им не откажешь. Но вы, товарищ Кузнецов, и ваш Главморштаб, видимо, так обрадовались нашим победам, что допускаете серьезные промахи на Волге.

Кузнецову стало не по себе, и это заметил сидевший рядом с ним Микоян.

— Это я сообщил товарищу Сталину, что ослаблена охрана главной водной магистрали страны, — негромко сказал он Николаю Герасимовичу. — Не чувствуется там твердая рука командующего флотилией. Вы же прекрасно знаете, что от перевозок бакинской нефти по Волге во многом зависят наши успехи в борьбе с гитлеровскими войсками. Сейчас армии и флоту требуется особенно много топлива.

Микоян хотел сказать еще что-то, но его перебил Сталин:

— На днях в ГКО мы обсудим вопрос о судоходстве на Волге. Немцы часто и сильно бомбят реку, забрасывают ее минами, стремятся уничтожить как можно больше судов с нефтью, чтобы ослабить наступательный порыв Красной Армии. Это уже вопрос политический…

«Упрек в мой адрес справедливый, — подумал нарком. — И я, и Главморштаб ослабили внимание к Волге. А как быть с командующим флотилией? При обороне Сталинграда Рогачев много сделал, хотя флотилия и понесла ощутимые потери. Он смел, решителен, однако не научился мыслить масштабно, глубоко анализировать события. Слабо организовано на флотилии траление фарватеров, нет четкости в работе гидрографов, не закончена прокладка новых фарватеров, хотя эти работы начались давно. А разве нельзя увеличить число тральщиков? Тут важна личная инициатива. Нет, Рогачева надо менять». Еще более Николай Герасимович укрепился в этой мысли после того, как адмирал Галлер доложил ему, что на Волге, между Астраханью и Горьким, подорвались на немецких минах три судна с бакинской нефтью. Трое суток на реке горело топливо, пожар озарял все окрест. Об этом стало известно Ставке. Туда вызвали наркома речного флота…

«Видно, когда я ушел от Сталина, ему позвонили, — подумал Кузнецов. — Но кто? Не секретарь ли обкома Чуянов?»

— Вы говорили по этому вопросу с командующим флотилией Рогачевым? — спросил нарком Галлера.

— Конечно же! Он не отрицает, что на Волге сложилась опасная ситуация, но сам все еще не принял кардинальных мер. На флотилии крайне мало тральщиков…

В это время позвонил нарком речного флота Шашков.

— Добрый вечер, Зосима Александрович. — Лицо Николая Герасимовича расплылось в улыбке. Но вот Шашков сообщил ему что-то неприятное, и оно вмиг помрачнело. — Так, ясно, ясно… Скажите, вы смогли бы выделить на Волге с десяток речных судов?.. Так, понял. Сейчас дам команду Главморштабу, чтобы связались с вашими представителями… Что-что, вам надлежит туда лететь? Нет, пока мне ничего об этом не известно…

Николай Герасимович положил трубку и какое-то время о чем-то думал. Он волновался, и адмирал Галлер понял это по его напряженному лицу.

— Шашкова вызывали в Ставку по поводу гибели судов с нефтью, — сказал Кузнецов. — Говорит, крепко ему там всыпали. Предложено срочно во всем разобраться.

Снова зазвонил телефон. Николай Герасимович снял трубку. Это был Микоян. Он сообщил, что завтра в ГКО будет обсуждаться вопрос о судоходстве на Волге.

— Вы не собираетесь туда лететь? — осведомился Микоян.

— Собираюсь, Анастас Иванович. Видимо, повезу на флотилию нового командующего. Правда, товарищу Сталину пока об этом не докладывал.

От разговора с Микояном на душе у Николая Герасимовича стало тревожно, и когда к нему вошел начальник Главпура ВМФ генерал Рогов, он сообщил ему о заседании ГКО.

— Мне предложено высказать свои соображения о судоходстве на Волге. Чувствую, что Председатель ГКО наверняка поставит вопрос о новом командующем флотилией. Об этом мне намекнул и Микоян. Ты не против кандидатуры адмирала Пантелеева?

— Нет, вполне достойный товарищ. — Рогов помолчал. — А кого назначим членом Военного совета?

Николай Герасимович ответил, что об этом он еще не думал.

— У тебя есть кандидатура?

— Есть… — Рогов кивнул. — Я бы рекомендовал капитана 1-го ранга Зарембо. Прибыл он к нам с Тихоокеанского флота, опытный политработник.

Кузнецов согласился.

— Переговори с ним, но так, чтобы особенно не шуметь. А вот Пантелееву пока говорить не будем. Согласится с нами Ставка, тогда другое дело.

Глубокой ночью Николай Герасимович закончил работу и поехал домой. Машина гулко бежала по дороге. Москва спала; то там, то здесь по широким улицам ходили ночные патрули. Дул ветер, было сыро и зябко.

Вошел он в комнату на цыпочках. Думал, что жена уже спит, а она что-то шила в своей комнате. Дети спали. Сын Коля лежал в кроватке, раскинув ручонки. Старший, Виктор, тихо похрапывал на диване.

— Давно жду тебя, — сказала жена, хотя ей пора было бы привыкнуть к тому, что муж приходит домой поздно. — Мог бы и позвонить, а то волнуюсь… — В ее карих глазах блеснул ласковый огонек. — Устал?

— Очень даже устал. — Кузнецов снял шинель и повесил ее на вешалку. — Видимо, полечу на Волгу. Немцы набросали в реку до черта мин, надо их обезвреживать.

— Надеюсь, ты не станешь сам это делать? — насторожилась жена.

— Я не минер, Верочка… Дай что-нибудь поесть. Да, а как Виктор, он ходил в школу?

— Ходил. Я боялась, что он простудился, но вроде все прошло.

Николай Герасимович поужинал, просмотрел свежий номер «Правды».

— Знаешь, о чем я подумал, Вера? — спросил он, глядя на жену. — На днях у меня с Виктором был разговор. Он хочет пойти учиться в Нахимовское. Что скажешь?

— Зачем спрашиваешь? — усмехнулась жена. — Пусть идет. Тебя вырастил флот, и его научит жить по совести, только бы он сам старался.

Сын Виктор у Кузнецова был от первой жены, но он радовался, что Вера любила его как родного и делала все, чтобы Виктор хорошо чувствовал себя в семье. Сам же Виктор привязался к ней, называл мамой.

«Так и должно быть в семье моряка», — думал Николай Герасимович.

Рано утром, когда над столицей взошло рыжее и какое-то холодное солнце, Кузнецов был уже в Наркомате ВМФ. Выслушав информацию адмирала Степанова об обстановке на флотах и отдав некоторые распоряжения, нарком вынул из стола тезисы своего доклада по Волге. «Вам будет предоставлено слово, так что учтите», — предупредил его Поскребышев.

То, о чем говорили выступающие, взволновало наркома, а говорили они о том, как помочь Волге. Речники предлагали направить на реку новые суда и баржи, которые могли бы наполняться нефтью, вооружить их, а суда, на которых не было пулеметов, надежно охранять канонерскими лодками. Но больше других беспокоил вопрос о тралении мин, которые день и ночь сбрасывали в реку немцы. Нужны тральщики, но где их взять?

— Что вы на это скажете, товарищ Кузнецов? — спросил Сталин.

Кузнецов встал. Сдержанно изложил свои соображения. Есть возможность часть судов взять у наркома речного флота Шашкова, переоборудовать их под тральщики; что касается новых безопасных фарватеров, то на Волгу Наркомат ВМФ направит группу гидрографов, которые помогут речникам оборудовать их.

Некоторое время длилось молчание. Все ждали, что скажет Сталин. А тот о чем-то думал.

— Я хотел бы подчеркнуть, — вновь заговорил нарком ВМФ, — что на Волге немцам удалось выставить сотни новейших мин. Моряки вытралили более шестисот единиц!

Сталин подошел к столу, взял какой-то листок.

— Мы получили телеграмму от товарища Чуянова. Просит нашей помощи… А на флотилию надо подобрать более опытного адмирала.

— Я об этом уже подумал. — И Кузнецов назвал имя контр-адмирала Пантелеева. — Опытный моряк. Есть у него и воля, и знания, и умение видеть и решать проблемы…

Председатель ГКО прервал:

— Вызывайте в Ставку товарища Пантелеева, будем с ним беседовать.

— Не поздно ли, товарищ Сталин? — осторожно спросил Николай Герасимович. — Ночь ведь…

— Вот и хорошо, — улыбнулся Микоян. — Адмирал, должно быть, сладко спит, а мы его поднимем. Впрочем, вы будьте здесь, а мы за ним пошлем, дайте только его домашний адрес…

Шел то снег, то снова дождь, казалось, весна не наступит. В эти дни и произошло событие, до сердечной боли огорчившее Николая Герасимовича. С должности командующего Черноморским флотом был смещен адмирал Октябрьский. Что же случилось? Командование Северо-Кавказского фронта предложило Октябрьскому высадить крупный десант в районе Станички. Комфлот решительно возразил, о чем телеграфировал генералу Масленникову и наркому ВМФ. Не дожидаясь, что ответит Октябрьскому командующий фронтом, Кузнецов поддержал комфлота, о чем тут же поставил в известность Верховного.

— Значит, вы считаете, что Черноморский флот не в состоянии высадить крупный десант? — спросил Сталин, и в его голосе нарком уловил раздражение.

— Не может, товарищ Сталин. — Кузнецов не мигая смотрел на Верховного. — Да и нецелесообразно высаживать крупный десант на Малую Землю…

— Вот что, товарищ Кузнецов. Пошлем на юг маршала Жукова, и пусть он на месте разберется. Вы тоже с ним поедете.

Группа генералов во главе с маршалом Жуковым на другой день выехала на юг. Поезд прибыл в недавно освобожденный Краснодар. Вместе с Жуковым и начальником оперативного управления Генштаба генералом Штеменко Кузнецов приехал в район Новороссийска, где в штабе 18-й армии их встретил командарм генерал Леселидзе.

— Докладывайте, Константин Николаевич, как тут у вас дела? — Жуков разделся, бросил на стул шинель и фуражку. — Человек вы опытный в военном деле. Я знаю вас еще с той поры, когда вы были начальником артиллерии 50-й армии на Западном фронте в сорок первом. Так?

— Верно, Георгий Константинович, — смутился Леселидзе.

— Как думаете, можно расширить плацдарм на Малой Земле? — спросил Жуков. — Я имею в виду высадить туда крупный десант.

— Командующий фронтом Иван Иванович Масленников принял такое решение, но я бы воздержался делать это, — прямо ответил генерал. — Море, что называется, кипит от бомб и снарядов. Куда же посылать десант? К тому же где взять столько плавсредств? Не лучше ли усилить перевозки на Мысхако?

— Надо усилить, — согласился Жуков, постукивая пальцами по краю стола. Затем он взглянул на Кузнецова. — Слышал, моряк? Так что думай, где взять корабли. Иначе немцы так укрепят свою «Голубую линию», что потом ее с ходу не одолеешь.

Николай Герасимович слегка усмехнулся, но маршалу ничего не сказал.

Жуков долго и подробно изучал обстановку, сложившуюся на фронте, беседовал с генералом Масленниковым, адмиралом Октябрьским и другими военачальниками, и когда под вечер все уселись за ужин, весело заметил наркому ВМФ:

— Ты прав, моряк, высаживать сейчас крупный десант на Малую Землю нецелесообразно. Так и скажем Верховному.

— Вы позвоните ему сейчас, — попросил Кузнецов.

— А что, идея, моряк! — Жуков потянулся к столу, на котором стоял аппарат ВЧ, и взял трубку. Услышав голос Верховного, громко произнес: — Жуков докладывает, товарищ Сталин. Я насчет высадки крупного десанта. Мое мнение — перевозки на Мысхако усилить, чтобы наращивать там наши силы, а с высадкой десанта воздержаться… Есть, понял вас. Завтра вылетаю в Москву. — Он положил трубку и взглянул на Кузнецова. — Слышал, Николай Герасимович? Верховный со мной согласился. Так что не переживай…

Адмирал Октябрьский сопровождал наркома ВМФ в поездке по военно-морским базам. Когда на борту крейсера зашел разговор о десантах, он сказал:

— Я долго думал, анализировал… Причина неудачи в Южной Озерейке — плохое взаимодействие сил десанта с кораблями поддержки. Высадили туда почти полторы тысячи бойцов, но они так и не смогли удержать плацдарм. А вот на Мысхако было вдвое меньше людей — и успех!.. Да, тут явно моя промашка. Как бы Верховный не дал мне по шапке…

— Я хотел бы, чтобы ты, Филипп Сергеевич, извлек из этого должный урок! — сдержанно молвил Кузнецов.

— Да мне этот десант душу обжег! — усмехнулся Октябрьский.

В Потийскую базу Кузнецов прибыл в полдень. Весна здесь была в полном разгаре. Щедро палило солнце, все вокруг цвело и благоухало, не то что в столице. Нарком ВМФ побывал на Севастопольском морском заводе имени Серго Орджоникидзе (завод был эвакуирован в Поти, когда немцы рвались к главной базе флота), вручил рабочим переходящее Красное знамя наркомата. В плавдоке стоял крейсер «Молотов». Его командир капитан 1-го ранга Романов доложил:

— Работы идут полным ходом, товарищ нарком, днем и ночью!

— Это я и хотел услышать, — улыбнулся Николай Герасимович.

А вот сборка подводных лодок шла медленно, затянулась. Директор завода Сургучев заверил наркома, что коллектив наверстает упущенное.

— Мы же еще не завершили строительство эсминца нового проекта «Огневой», так что дел тут невпроворот…

Всю дорогу, пока Кузнецов летел в Москву, он не переставал думать о том, что сказал ему Октябрьский: «Как бы Верховный не дал мне по шапке…» Сейчас Кузнецов мысленно ответил комфлоту: «Не даст, Филипп Сергеевич!» Но его ждало разочарование.

Сталин, хотя и был хмурый, спокойно выслушал его, уточнил ситуацию на Черном море, потом вдруг спросил:

— Кого вы можете рекомендовать на должность командующего Черноморским флотом? — И, увидев на лице наркома смятение, жестко добавил: — Ставка приняла решение сместить Октябрьского.

Николай Герасимович понял, что попытка защитить комфлота обречена на провал, и предложил кандидатуру вице-адмирала Владимирского.

— Давно он командует эскадрой? — спросил Сталин.

— С тридцать пятого года.

— Приглашайте его в Ставку, и будем назначать. Да, еще… Готовьтесь к поездке на Волгу. Обстановка там меня тревожит. Переговорите с наркомом морского флота, он только что вернулся с Волги…

Кузнецов посмотрел на часы. Пора Ширшову прибыть в наркомат ВМФ, но его что-то нет. Петра Петровича Ширшова, ученого-океанолога и гидробиолога, Николай Герасимович знал давно и восторгался его мужеством. Ширшов особо проявил себя на станции «Северный полюс»{Станция «Северный полюс» — первая дрейфующая научно-исследовательская станция, организованная на дрейфующих льдах Северного Ледовитого океана в 1937–1938 гг.}. В прошлом году его назначили наркомом морского флота. Тогда же в задушевной беседе он поведал Николаю Герасимовичу, как жилось ему на льдине, как она вдруг треснула и смельчаки оказались в опасности. Тогда на помощь им сквозь льды пробились ледоколы.

— Я с Федоровым попал на «Таймыр», а Папанин и Кренкель — на «Мурман». На льдине мы прожили двести семьдесят четыре дня!

— Это — подвиг! — сказал Кузнецов.

— Может быть, но я как-то об этом не думал…

Сейчас Кузнецов не мог больше ждать Ширшова и позвонил ему.

— Петр Петрович, я же вас жду!.. Ах, вы только что возвратились из Ставки? Понял… Мы с Шашковым летим в Сталинград, вы туда не собираетесь?

— Я оттуда недавно вернулся, — возразил Петр Петрович. — Еще бы туда слетал, но Председатель ГКО дал мне новое задание. Мне надо повидать Папанина и поговорить с ним насчет Арктики. Там ведь тоже есть наше хозяйство… А на Волге сейчас идет настоящая война. По реке плывут суда с нефтью, а «юнкерсы» бомбят их, на фарватер сбрасывают мины… Николай Герасимович, приезжай ко мне, кое-что хочу тебе посоветовать.

— Еду, Петр Петрович, только на час, не больше: у меня встреча с Шашковым в наркомате…

Вернулся к себе Николай Герасимович довольный. Что и говорить, опыт по морской части у Ширшова большой, и его совет дать на Волгу как можно больше тральщиков, чтобы уничтожить все мины, как нельзя кстати. А вот о секретаре Сталинградского обкома партии он отозвался нелестно. Тот часто звонит Сталину, жалуется на военных моряков да и на самого наркома: мол, не принимает должных мер, «Ты, Николай Герасимович, душу этому Чуянову не открывай, иначе вождь все будет знать!» — сказал Ширшов.

— Значит, мы летим? — спросил Кузнецова Шашков, едва вошел в кабинет наркома. Его худощавое лицо порозовело, глаза искрились. — Тяжело к вам подниматься. Устал. — Он снял шляпу, налил из графина воды и выпил. — Холодная, как из родника.

— Только что принес адъютант, — похвалился Кузнецов.

— Знаешь, Николай Герасимович, я где-то вычитал у Горького, что Земля — это сердце Вселенной. — Шашков сел. — А что есть море?

— Часть земли, — улыбнулся Кузнецов.

— Ладно, а что есть река?

— Исток на земле…

— Может, не спорю, — согласился Шашков. — Только Волга —. это могучий исток, там сейчас настоящий фронт!

— У нас сегодня, Зосима Александрович, везде фронт! — заметил Николай Герасимович. — У меня, как вы знаете, на флотах есть линкоры, крейсера, лидеры, эсминцы… Но их на Волгу не пошлешь. Им просто негде там развернуться. А вот тральщиков — кот наплакал. Зато у тебя судов да всяких барж — уйма!

— «Тюлькин флот», как ты однажды сказал, — улыбнулся Шашков. — Дам я тебе этих самых судов да барж, а вот оборудовать их по-военному должны твои подопечные.

— Добро, у меня таких умельцев хватает. Но тех судов, которые вы дали нам, маловато. — Кузнецов взял со стола папиросу и закурил. — Надо еще хотя бы десятка три.

— Десятка три наберем, а то и больше. Что еще?

— Остальное решим на Волге, добро? — улыбнулся и Кузнецов.

— Тогда я поеду к себе, меня там ждут. — Шашков, откланявшись, ушел.

В кабинет наркома вошел адмирал Галлер.

— Проблема судоходства на Волге будет решена, — сказал Кузнецов.

— Нарком Шашков человек дела, — произнес Галлер. Он помолчал с минуту, потом добавил: — У меня к вам просьба… — Он прищурил глаза, посмотрел куда-то в сторону. — У меня есть боевой опыт. И немалый. На линкоре «Слава» я принимал участие в Моонзундском сражении. Правда, это был лютый и кровавый семнадцатый год. Но разве теперь нам легче? И вот я подумал, что зря в наркомате протираю штаны. Мне нужно ехать туда, где сражаются моряки. Можно на Северный флот, но лучше — на мою родную Балтику.

Кажется, Кузнецов еще не видел Галлера таким взволнованным. Неужели он считает, что здесь, в наркомате, как он выразился, люди протирают штаны?!

— Хотите на военный флот? — спросил Николай Герасимович тихо. — На родную Балтику?

— Я давно хотел вам сказать, — глаза у Галлера загорелись, — еще когда Исакова посылали в Кронштадт. Зря его послали, лучше бы меня. Я в том смысле, что мне на Балтике каждый камешек знаком.

— Мне вы здесь нужнее, Лев Михайлович. Я даже не знаю, как бы мог обойтись без вас. Да мог ли?! — Кузнецов загасил в пепельнице папиросу. — Я всегда служил там, куда меня посылали старшие начальники. Но я не стану вас упрекать в этом, Лев Михайлович. Вы для меня значите больше, чем бывалый адмирал. Я ведь стажировался в штабе Морских Сил Балтики и из ваших уст, из уст флагмана, услышал о себе лестные слова. Думаете, не рад был? Еще как!

— Преувеличиваете, Николай Герасимович, — буркнул, не глядя на него, Галлер.

— Нисколько, Лев Михайлович. — Кузнецов постоял у стола, потом сел. — Завтра я улетаю в Сталинград с наркомом речного флота Шашковым и адмиралом Пантелеевым, вы остаетесь за меня. Прошу вас звонить мне на флотилию и докладывать обстановку на флотах, особенно на Черном море. Сейчас немцев выбили из станицы Крымской. Но удастся ли разгромить новороссийско-таманскую группировку врага — вот в чем вопрос!

— «Голубая линия» немцев еще очень сильна, — подал голос Галлер.

— Взломаем эту «Голубую линию»! — убежденно сказал нарком.


8 мая в полдень «дуглас» поднялся в небо. В салоне самолета сидели трое — Шашков, Кузнецов и контр-адмирал Пантелеев.

Прилетели в Сталинград под вечер. Их встретил первый секретарь обкома ВКП(б) Чуянов. Он был рад приезду гостей и не скрывал этого. Его смутило лишь то, что с ними не было командующего флотилией адмирала Рогачева.

— Я привез нового командующего. — Кузнецов тут же представил Пантелеева. — Позже сюда приедут член Военного совета капитан 1-го ранга Зарембо и начальник штаба капитан 1-го ранга Григорьев. Так что прошу вас, Алексей Семенович, моих подопечных любить и жаловать. А то шлете в ГКО телеграммы, а мне даже ни разу не позвонили.

— Мне тоже досталось от Председателя ГКО за ситуацию на Волге, — признался Чуянов. — Да, — спохватился он, — хорошо, что вы позвонили перед вылетом. На утро я назначил совещание моряков с руководителями пароходства. Для нас задача — дать больше горючего для Красной Армии свята!..

Взявший слово нарком ВМФ сообщил, что решением Государственного Комитета Обороны все волжские пароходства со своими службами переходят в оперативное подчинение командующего флотилией, на которого возложена вся ответственность за перевозки на Волге. Кузнецов назвал число речных судов, которые вместе с экипажами должны быть немедленно переданы флотилии. Они будут переоборудованы под боевые корабли…

Работал на Волге Кузнецов без сна и отдыха. Но прежде, как и полагалось, представил штабу флотилии контр-адмирала Пантелеева.

— Теперь у вас, товарищи, новый командующий, — сказал нарком ВМФ. — Но этим я отнюдь не хочу перечеркнуть все то, что сделал на Волге адмирал Рогачев, особенно во время обороны Сталинграда. А сделал он немало. Я хочу выразить Дмитрию Дмитриевичу благодарность.

Рогачев встал, но нарком поднял руку:

— Садитесь, пожалуйста… Прошу вас, введите нас в курс дела.

Рогачев заявил, что обстановка на Волге напряженная. Немцы ежедневно сбрасывают мины в реку, и не все их удается засечь, чтобы скорее обезвредить. У Каменного Яра пришлось временно закрыть фарватер. Там скопилось более сорока барж с нефтепродуктами. На других участках то же самое. Караваны продвигаются очень медленно: если раньше на путь от Астрахани до Саратова затрачивали девять дней, то сейчас вдвое больше.

— Беспокойное у меня теперь хозяйство! — грустно улыбнулся Пантелеев.

— Учтите, каждая нефтебаржа — это помощь фронту, ее надо беречь как зеницу ока, — сказал Кузнецов. — Продумайте организацию охраны судов в деталях, важно исключить потери…

На быстроходном катере нарком ВМФ вместе с адмиралами Пантелеевым и Рогачевым объездил многие участки реки, особенно те места, где проходил фарватер. Нещадно пекло солнце, над водой стоял белесый туман — как марево в степи в жаркий день. Катер вынырнул из-за поворота и сбавил ход — фарватер сужался. Но вот корабль снова вышел на широкий простор, взял курс ближе к берегу. Рогачев предупредил Кузнецова, что этот район еще не тралили и идти туда опасно.

— Пока мина взорвется, если она будет, мы уйдем далеко, — усмехнулся нарком. — Катер-то наш летит как стрела!

Корабль обогнал длинную, груженную нефтью баржу, которую тащил буксир. Из его сине-черной трубы валил густой дым. И в этот момент за кормой катера раздался сильный взрыв. Впечатление было такое, что под водой лопнул огромный резиновый шар и с шипением выбросил наверх белопенный столб воды и песка.

— Хорошо, что мы прошли над миной, не то подорвался бы буксир с баржей, — сказал Пантелеев.

В штабе флотилии, подводя итоги своей поездки по Волге, нарком ВМФ сказал не без горечи:

— Мин в реке еще немало, особенно у Каменного Яра, где сужается фарватер. Юрий Александрович, — обратился он к Пантелееву, — завтра с утра посылайте туда тральщики.

— Я уже распорядился, товарищ нарком, — отозвался командующий. — У меня и план готов…

План заинтересовал наркома, и после ознакомления он его одобрил. Суть плана: Волгу разделили на два боевых района, каждый район — на четыре боевых участка, каждому из которых придавался дивизион тральщиков со своим штабом, тылом и средствами связи. Теперь куда бы вражеский самолет ни сбросил мину, ее сразу же уничтожали. Если же ситуация усложнялась, командир дивизиона, он же командир участка, решал, то ли начинать траление, то ли на время его закрыть.

— Юрий Александрович, неплохо было бы уже сейчас развернуть на реке сеть постов наблюдателей, чтобы во время налета немецких самолетов они видали бы, куда падают мины, а потом их уничтожать, — предложил Николай Герасимович.

— Вот с этого мы и начнем! — согласился Пантелеев. — Я пока не знаю, что нам сделать для усиления ПВО караванов.

— Тут один путь, — подал голос Рогачев, — создать как можно больше отдельных зенитных взводов. Сейчас их у нас полсотни, а желательно иметь не менее двухсот, товарищ народный комиссар. Тогда они смогут сопровождать суда на всем пути следования.

— По-моему, Дмитрий Дмитриевич прав, — отозвался Пантелеев, глядя на Кузнецова.

— Не возражаю, Юрий Александрович, — заметил Николай Герасимович. — Но помните о главном — охране фарватеров! Для этого рекомендую использовать корабли с вооружением ПВО и быстроходные катера. Кстати, а где группа гидрографов? Я что-то ее не вижу.

Пантелеев сказал, что еще утром он отправил их в пароходство, чтобы вместе с речниками решить, где удобнее и безопаснее проложить новые фарватеры. Там же находятся и начальники участков Волжского бассейна.

— У меня завтра с ними встреча в десять ноль-ноль, — сообщил командующий флотилией. — Хочу вместе с ними обойти если не все, то хотя бы большинство причалов. Наполовину они разбиты, кнехтов, за что крепить тросами суда и баржи, нет…

Кузнецов трудился на Волге неутомимо и с азартом. Шел пятый день пребывания его на флотилии, но ни на минуту он не забывал о наркомате ВМФ, куда сходились все нити связи с флотами, и хотя Галлер ежедневно звонил ему и коротко информировал о ситуации на флотах, Кузнецову было не по себе. Мысли Николая Герасимовича перенеслись к адмиралу Рогачеву. Куда направить его служить? Может, на Северный флот к Головко?..

Пантелеев, словно угадав его мысли, спросил, закуривая:

— Если не секрет, куда вы пошлете Дмитрия Дмитриевича?

— Еще сам не знаю, — признался Кузнецов. — Флот у нас большой, найдем и ему место.

— А нельзя ли мне здесь остаться? — вдруг попросил Рогачев. — Есть же на флотилии отряд кораблей, и я мог бы им командовать. Я тут обжился, знаю на реке каждый кустик…

— И мне была бы существенная помощь, — подал голос Пантелеев. — Человек-то на Волге я новый, и сама река для меня нова.

«Верно, — подумал нарком. — Зачем Рогачева посылать куда-то на флот, если здесь наращиваем корабельные силы?»

— Я подумаю о вашей просьбе, Дмитрий Дмитриевич. Ждите моего звонка из Москвы. Сам же я не против… А пока помогите освоиться новому командующему.

Рано утром, когда нарком собирался на аэродром, начальник штаба флотилии капитан 1-го ранга Григорьев доложил ему, что на мине подорвалась канонерская лодка «Красный Аджаристан». Экипаж погиб.

— Я слышал глухой взрыв, но не думал, что это немецкая мина. — Кузнецов нахмурился. — Где командующий?

Оказывается, он ушел с гидрографами смотреть новый фарватер.

— Вернется — пусть зайдет ко мне! — приказал нарком.

Через час прибыл адмирал Пантелеев. Григорьев доложил ему о гибели судна.

— Нарком ждет вас, Юрий Александрович, — вздохнул Григорьев и добавил: — Не по душе ему пришелся этот случай…

Пантелеев не сразу направился к наркому, подождал, когда немного успокоится сердце. Что-то тяжко стало, едва командующий узнал о гибели судна. Однако нарком спокойно выслушал его, спросил, было ли протралено место гибели канонерской лодки. Отвечал Пантелеев робко, даже растерянно. Кузнецов жестко сказал:

— Неужели вы думаете, что если вступили в командование флотилией, корабли не станут подрываться, а немцы не будут ставить мины? Это было бы более чем наивно. — И строго добавил: — Возьмите себя в руки! Не к лицу командующему скисать…

Выяснилось, чтотральщики десять раз тралили участок, но мина не взрывалась — она была большой кратности действия.

— Я приказал командирам тральщиков тралить опасные места до пятнадцати раз, — доложил повеселевшим голосом Пантелеев. — Полагаю, что больше потерь у нас не будет!

— Хотелось бы, Юрий Александрович…

В июне, когда наши войска готовились к Курской битве, налеты вражеской авиации резко участились, особенно на Саратов и Астрахань, где находились нефтеперерабатывающие заводы.

С Волги возвратился начальник Главпура ВМФ генерал Рогов: он уехал туда сразу же, как только вернулся Кузнецов. Прилетел он на рассвете, но поехал не домой, а в наркомат. Дождался там Николая Герасимовича. Тот как всегда прибыл на службу рано. Увидев члена Военного совета флота, Кузнецов спросил:

— Надо было мне позвонить, и я бы встретил вас. Как там дела?

Рогов устал с дороги, и хотя в его живых глазах горели искорки, лицо было серое.

— Что я вам скажу, Николай Герасимович, — неторопливо заговорил Рогов. — Пантелеев навел там порядок. Есть у него хватка. На бронекатере мы пошли с ним в штаб первой бригады траления. Это у Каменного Яра.

— Знаю, я там бывал. — Кузнецов взял со стола пачку «Казбека» и закурил.

— Моряки там как на подбор — смелые, решительные, прямо-таки лезут в огонь, и дело у них спорится. Наиболее отличившиеся награждены медалью «За боевые заслуги». И адмирал Рогов Дмитрий Дмитриевич крепко помогает командующему… В чем там еще загвоздка? Мало зенитных точек. Как бы им помочь?

Кузнецов оживился.

— Вы не встречались с генералом Громадиным?

— Нет, хотя Пантелеев подготовил для него план ПВО Волги.

— Так вот, Михаил Степанович, главком ПВО страны близко к сердцу принял мою просьбу о помощи морякам-волжанам. Это же он, Громадин, руководил отражением массированных налетов немецкой авиации на Москву в сорок первом, опыт в этом деле у него есть. Надеюсь, он поможет Пантелееву.

Через неделю Кузнецову позвонил генерал Громадин.

— Нарком, я только что из Куйбышева, — весело забасил он. — Твою просьбу выполнил. Командующий флотилией у тебя там что надо — цепкий. Я боялся, что он не успеет прибыть в Куйбышев на встречу, но он успел. Принял его и начальника штаба Григорьева. В деталях рассмотрел их план ПВО Волги, особенно расстановку сил для охраны саратовского моста через Волгу и рейда — там ведь порой скапливается до трех десятков судов! Так вот. План я одобрил, хотя и внес некоторые поправки. Необходимые распоряжения я отдал на месте. Теперь зенитчики будут более надежно стеречь Волгу. Вы туда еще полетите?

— Поеду, должно быть, в середине июля. А вам, Михаил Степанович, большое спасибо за помощь морякам. Я скажу об этом товарищу Сталину…

(На Волге дела пошли лучше — об этом информировал Ставку Микоян. Только за лето 1943 года по реке прошло 8 тысяч судов, доставивших Красной Армии и военному флоту более 7 миллионов тонн нефтепродуктов. Адмирал Кузнецов еще дважды летал на Волгу, а в августе отчитался в Ставке за свою работу. Верховный Главнокомандующий похвалил моряков. «В победе под Курском есть и их вклад, — сказал он. — Но темпы перевозок горючего не снижать!..» — А.З.)

Адмирала Кузнецова неожиданно посетил глава британской военно-морской миссии в Москве контр-адмирал Майлс.

— Садитесь, господин Майлс. — Кузнецов кивнул на кресло. — Что, есть вопросы по конвоям?

— У меня для вас сюрприз. — Майлс сунул руку в карман кителя, достал сигареты и закурил. — Позвольте сообщить вам приятную новость. На днях американские истребители в районе острова Бугенвиль сбили японский самолет. И знаете, кто в нем находился? Морской пират номер один адмирал Ямамото, главком японского флота. Это он лично организовал бандитское нападение в декабре сорок первого на Перл-Харбор, где погибло немало американских кораблей. Японцы потопили три линкора…

— Не три, а четыре, господин Майлс, — поправил Кузнецов гостя.

— Верно, четыре, а еще четыре сильно повредили, — согласился Майлс. — Погибло более трех тысяч американских моряков. Но и это еще не все, — продолжал гость. — Преемник адмирала Ямамото адмирал Ямагуси тоже погиб вместе с авианосцем «Хирю» у атолла{Атолл — коралловый остров кольцеобразной формы, который заключает внутри мелководную лагуну, обычно соединяющуюся узким каналом с открытым морем.} Мидуэй. Он мог бы перейти на другой корабль, но отказался. Привязал себя к мостику тонущего авианосца.

— Самурайская традиция, — усмехнулся Кузнецов. — Но вряд ли это поможет японскому флоту.

— Бесспорно, сэр! — воскликнул Майлс. — Теперь японским флотом командует адмирал Кога, но и он потерпит фиаско от американцев. — И без всякого перехода добавил: — Я уезжаю, сэр. Совсем уезжаю в Англию. Там получу новую должность. В Москву приедет другой адмирал. — После паузы гость грустно продолжил: — Мы дружно и честно с вами работали, сэр Кузнецов, и я благодарен вам за все доброе.

— Я тоже благодарю вас. Желаю вам на новом месте успехов в службе. — Николай Герасимович крепко пожал Майлсу руку.


Война катилась все дальше на запад. Хлопот у наркома ВМФ прибавилось. После разгрома гитлеровских войск в районе Курска и выхода наших войск к Днепру встал вопрос о формировании Днепровской военной флотилии. Кого назначить ее командующим? Выбор пал на начальника штаба Волжской флотилии капитана 1-го ранга Григорьева, а на его место Пантелеев рекомендовал комбрига капитана 1-го ранга Сергеева. Об этом командующий доложил Кузнецову по ВЧ.

— У Сергеева есть опыт работы в Главном морском штабе, долгое время он был там рядом с вами, товарищ нарком. На флотилии его бригада лучшая. Так как?

— Добро, — глухо отозвались в трубке. — Шлите представление в наркомат…

(Уже после войны, в 1952 году, напутствуя контр-адмирала Сергеева, назначенного командующим Беломорской военной флотилией, Кузнецов сказал: «Имейте в виду, Николай Дмитриевич, там, куда вы идете, намечено большое дело. Очень большое дело, — повторил нарком. — Это будет революцией в Военно-морском флоте. — И, увидев, как насторожился Сергеев, Николай Герасимович раскрыл свои карты: — Мы начали строительство первой атомной подводной лодки. Так что и с вас будет за что спрашивать. Но разговор пока между нами. Вице-адмиралу Сурабекову, у которого будете принимать дела, — ни слова! Я сам переговорю с ним». — А.З.)

Генерал армии Антонов, первый заместитель начальника Генштаба, казалось, был не в духе. Адмирал Кузнецов, которого он знал как исполнительного наркома, неделю провел на Волге, куда его посылал Верховный, вернулся, а информацию в Генштаб все еще не представил. Пришлось его вызвать.

— Вы что же меня подводите, Николай Герасимович? — спросил Антонов, едва Кузнецов вошел к нему. — С Волги вернулись, а в Генштаб ничего не представили?

— Алексей Иннокентьевич, еще вчера был у Верховного и все ему по Волге выложил.

— Ну и что? — усмехнулся Антонов, смягчившись. — Генштаб есть Генштаб, и ему в первую очередь надо давать информацию. Это не я придумал — так потребовал Сталин. Так что прошу нас не игнорировать. — Он взял папку, раскрыл ее. — А теперь поговорим о другом…

Первый заместитель начальника Генштаба сообщил наркому ВМФ о предстоящем наступлении на Северном Кавказе с целью освобождения Новороссийска, не называя пока его сроки. Замысел таков: нанести по городу удар с трех сторон, а когда Новороссийск будет взят, продолжать наступление на Верхнебаканский и Анапу. Для этого создаются две сухопутные группы войск: восточная, которая станет наступать со стороны Туапсинского шоссе, и южная — ее войска нанесут удар с Мысхако. А группа десантных войск будет штурмовать Новороссийск с моря. Антонов откинулся на спинку кресла, зевнул.

— Извините, Николай Герасимович, эту ночь почти не спал. Трижды вызывал Верховный, дважды звонил мой начальник маршал Василевский… Так вот, что касается вас в предстоящей операции, — продолжал Антонов, — руководство десантом возлагается на командующего Черноморским флотом адмирала Владимирского, и об этом ему уже сказано. А командира силами высадки подберите сами. Нужен энергичный, толковый адмирал. Через день-два вас вызовут в Ставку. Так что обсудите это дело в Главморштабе…

— Будет сделано, Алексей Иннокентьевич. — Кузнецов встал.

Разговор в наркомате ВМФ был предметным. По наметкам Главморштаба Черноморский флот мог выделить для десанта около 50 кораблей, в том числе крейсера. Исполняющий обязанности начальника Главморштаба вице-адмирал Степанов предложил использовать в десанте малые корабли: им легче подойти к берегу и высадить людей. Что касается эсминцев и крейсеров, то их задачей станет прикрытие десанта и обстрел берега, занятого врагом.

— Высадка в Цемесской бухте и в порту будет нелегкой, — предупредил адмирал Ставицкий. — Когда мы с вами, Николай Герасимович, в апреле-мае были в тех местах, то воздушная аэрофотосъемка показала, что немцы сильно укрепили Новороссийск. Доты и дзоты, вкопанные в землю танки, у самой воды — пулеметные доты, на молах и пристанях — колючая проволока в несколько рядов, мины…

— Ясное дело, не зря же немцы назвали свою оборону «Голубой линией», прорвать ее будет нелегко, — произнес Кузнецов. — Назначить командиром высадки десанта я предлагаю адмирала Холостякова. У него, пожалуй, в этом деле опыта больше, чем у кого-либо.

— Я тоже хотел предложить его кандидатуру, — подал голос адмирал Исаков. — Георгий Никитич хорошо проявил себя в Керченско-Феодосийской операции.

— Крепко понюхал пороху, что и говорить, — заметил нарком. — Полагаю, нас не подведет. И вообще, товарищи, нам надо больше доверять людям, это окрыляет их. Приказ, конечно, свят для каждого, в нем и сила большая заключена, но если человек не пропустил приказ через свое сердце, то ничего героического от него не жди…

В ночь на 10 сентября корабли и десантные суда вышли из Геленджика, а в три часа ночи внезапно для врага начали высадку десанта в Новороссийском порту. Боносетевые заграждения, прикрывавшие вход в бухту, были уничтожены взрывами торпед, которые выпустили по ним торпедные катера. Вскоре перешли в наступление основные силы 18-й армии генерала Леселидзе. Пять тысяч десантников обрушили удар на врага! Пять дней немцы яростно сопротивлялись, а на шестой их оборона была смята и Новороссийск был взят!

«Теперь на очереди Севастополь», — вздохнул Кузнецов. Он почувствовал, что ему стало легче.


«Дуглас» наркома ВМФ приземлился на аэродроме в Москве. Перелет с Черного моря был трудным — дул сильный ветер, самолет бросало из стороны в сторону. И в столице погода выдалась скверной: сыпал дождь, над городом нависли черные лохматые тучи. Точно такая же погода в Москве была в октябре сорок первого года.

Покинув самолет, Кузнецов взглянул на часы — начало седьмого. «В наркомате, видимо, еще никого нет, кроме дежурной службы, — подумал он и все же решил туда заехать. — Потом надо дома выспаться, а уж потом собраться с мыслями и пойти на доклад в Генеральный штаб». Но едва он вошел в свой кабинет, как в дверях появился вице-адмирал Степанов. Николай Герасимович поздоровался.

— Чего так рано, Георгий Андреевич? Что-нибудь случилось?

— Да, то есть… — смутился Степанов. — Вчера в час ночи в Главморштаб звонил товарищ Сталин, он распорядился вызвать вас в Москву. Это я для того, чтобы вы знали… Что еще? — Он натянуто улыбнулся. — Чуть не забыл… Адмирал Головко со своей оперативной группой сейчас в Архангельске, откуда будет руководить операцией по выводу из Арктики в Белое море ледокола «Сибирь» и ледореза «Литке», а также других судов и транспортов. Операция начнется через две недели. — Степанов подошел к карте, висевшей над столом, указкой обозначил те места, где находятся ледоколы, суда и эскортные силы. — Командующий Беломорской флотилией Кучеров, на которого возложено непосредственное командование ледоколами и эскортными силами в море, — в бухте Тикси. Вылетел он туда на сутки позже из-за плохой погоды и сейчас ведет подготовку конвоя к переходу Карским морем. Этот маршрут избрал адмирал Головко, и каких-либо изъянов в нем я не нашел.

— Не понял, поясни. — Глаза наркома пытливо сощурились.

— Район от бухты Тикси до Карских ворот напичкан минами, и Головко приказал конвою следовать по большим глубинам — там нет донных мин — и во льдах, чтобы избежать атак подводных лодок.

«Умен Арсений Григорьевич, этого у него не отнимешь, — усмехнулся про себя Николай Герасимович. — Уж если наметил какую операцию, все до мелочей продумает». Нарком взглянул на Степанова. Тот продолжал:

— Вчера поздно вечером я получил донесение комфлота, бригаду эсминцев он направляет к Карским воротам для охраны ледоколов на самом опасном участке перехода.

— Можно надеяться, что судов на переходе не потеряем? — Кузнецов устало провел ладонью по лицу.

— Есть такая уверенность, товарищ нарком.

Николай Герасимович сказал Степанову, что скоро пойдет в Ставку.

— Передайте Галлеру, чтобы подготовил справку по Крыму. А вы держите на контроле вывод ледоколов из Арктики.

— Как случилось, что комфлот Владимирский потерял в море три корабля? — вдруг спросил Степанов.

— Когда вернусь из Ставки, Георгий Андреевич, мы в Главморштабе обсудим это происшествие, — ответил нарком. — А сейчас я хочу набросать те вопросы, которые хотел бы поставить в Ставке.

Оставшись в кабинете один, Николай Герасимович позвонил домой. Жена обрадовалась.

— Я так волновалась за тебя, Коленька… — В ее голосе он уловил дрожь. — Хотя бы позвонил…

Он сказал, что сделать этого не мог: пришлось вылететь ночью и на день раньше, чем намечал.

— И сейчас не могу приехать домой. Хотя и собирался отоспаться, но не выгорело… Жди к обеду. Куда тороплюсь? В Ставку… До встречи!

Кузнецов положил трубку, прошелся по кабинету. Мысль о том, что на Черном море немцы потопили три наших корабля, саднила душу, не давала покоя… Нет, не все до конца продумал Владимирский, и как бы ему не перепало от Верховного. Началось все 5 октября вечером. Кузнецов прибыл на КП флота, и адмирал Владимирский доложил ему, что в ночь на 6 октября он решил провести операцию: в портах Феодосии и Ялты скопилось немало вражеских кораблей и судов. Командующий фронтом генерал Петров поддержал эту идею, имея в виду приказ Верховного всеми имеющимися средствами срывать вражеские перевозки. Отряд кораблей — лидер «Харьков» и эсминцы «Беспощадный» и «Способный» — возглавил командир дивизиона эсминцев капитан 2-го ранга Негода.

— Корабли прикрывает авиация? — спросил нарком.

— Выделены истребители дальнего и ближнего действия, — подтвердил комфлот.

После ужина оба поднялись на КП. Ночное небо было угрюмое. С моря дул ветер. Владимирский, как и условились, на связь не выходил, дабы не демаскировать корабли десанта. Но по времени операция была уже в самом разгаре, и он ждал донесения. И оно поступило. Негода информировал его о том, что на эсминцы выходили в атаку немецкие катера, но безуспешно. Наши корабли повредили два катера, остальные скрылись. Лидер «Харьков» успешно обстрелял порт, вражескую батарею, открывшую по кораблю огонь. Позже все три корабля встретились в заданном районе. Вот тут-то все и произошло… Над кораблями неожиданно появился немецкий самолет-разведчик. Истребители, сопровождавшие корабли, сбили его. Летчики на парашютах упали в море, и Негода приказал командиру эсминца «Способный» выловить их из воды: мол, они могут дать ценные сведения. Пока это делали, наступил рассвет и в небе показались «юнкерсы». Они начали бомбить корабли. В лидер «Харьков» попало несколько бомб, и он потерял ход. Адмирал Владимирский приказал эсминцам взять его на буксир. Однако Кузнецов категорически возразил против этого:

— Подбитый «Харьков» будут охранять наши самолеты, а эсминцы пусть возвращаются в гавань, иначе погибнут и они.

Владимирский тут же отдал приказ Негоде, но было уже поздно. Пикирующие бомбардировщики атаковали наши корабли, эсминцы «Способный» и «Беспощадный» были потоплены. Владимирский бледный ходил по КП. Смотрел на море, а в глазах стоял туман. Николай Герасимович видел его белое, как полотно, лицо, но не пощадил.

— Лев Владимирович, вы и капитан 2-го ранга Негода поступили опрометчиво, если не сказать хуже, — сердито произнес он. — Зачем стали вылавливать из воды летчиков? Подумаешь, находка! Клюнули на мелюзгу, а потеряли китов. Доложите о гибели кораблей в Генштаб маршалу Василевскому, а я завтра улетаю в Москву и все объясню в Ставке.

— Вас понял, — мрачно обронил Владимирский.

Глубокой ночью, однако, наркома разбудил дежурный по штабу флота:

— Вам немедленно вылетать. Звонил адмирал Степанов…

И вот теперь нарком прибыл в Ставку. Сталин стоял у стола и курил трубку. Лицо его было хмурым, озабоченным. Он подошел к Кузнецову ближе, и тот увидел в его глазах холодный блеск.

— Что там случилось? — спросил Верховный. — Почему вы как представитель Ставки не приняли должных мер? Я слушаю вас. Только честно, по-большевистски.

Кузнецов немного успокоился, сердце хотя и билось гулко в груди, но боли он не ощущал.

— Хочу сразу заявить, что решение на проведение операции командующий флотом принял правильное, он опирался на ваше требование срывать немецкие перевозки, чтобы лишить их возможности снабжать морем блокированные в Крыму вражеские войска…

— Вы что, решили защитить адмирала Владимирского? — жестко прервал наркома Верховный. — А кто будет защищать командующего фронтом генерала Петрова? — с иронией добавил он. — Он ведь санкционировал операцию?

— Нет, товарищ Сталин, адмирала Владимирского я не защищаю, — спокойно возразил нарком. — Но скажу честно: вины Петрова в случившемся я не вижу.

— А вы виновны? — вдруг в упор спросил Верховный.

У наркома будто что-то оборвалось в груди.

— Я вмешался в это дело, но было уже поздно. — И он объяснил подробности Верховному. — В том, что случилось, есть и моя вина. Как наркома ВМФ, и не более. Впредь, однако, буду требовательнее к своим подчиненным.

Верховный молчал. Но его лицо слегка посветлело, словно на него упал лучик солнца, заглянувшего в окно.

— Вы как-то говорили, что во время обороны Одессы адмирал Владимирский тонул на корабле, или я что-то напутал?

По лицу наркома скользнула улыбка.

— Все верно, товарищ Сталин. Помните, Черноморский флот высаживал десант в районе Григорьевки? Так вот руководителем этого морского десанта был Владимирский. В район Одессы он шел на эсминце «Фрунзе», но на переходе корабль атаковали «юнкерсы» и он затонул. Раненый адмирал Владимирский оказался в воде. Его спасли и доставили в Одессу моряки торпедного катера. Перевязали, но руководство десантом он не оставил: будучи на крейсере «Красный Кавказ», он сделал все, чтобы десант успешно высадился и решил свою задачу.

В кабинет вошел Поскребышев.

— Товарищ Сталин, срочная телеграмма от комфронта генерала Петрова!

Верховный прочел, и его лицо подобрело. Наконец-то завершен разгром таманской группировки врага и полностью очищен от немцев Таманский полуостров!

— Петров доносит, что на Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных, — весело сказал Сталин. — Таким образом окончательно ликвидирован оперативно важный плацдарм врага на Кубани! — Он вернул Поскребышеву телеграмму. — Передайте в Генштаб, пусть подготовят приказ…

К удовлетворению Кузнецова, несмотря на гибель трех кораблей, в приказе среди тех, кто отличился в ожесточенных боях за освобождение Таманского полуострова, были названы моряки вице-адмирала Владимирского и контр-адмирала Горшкова.

…Кажется, разговор был исчерпан, нарком ВМФ даже встал, чтобы идти, но Сталин его почему-то не отпускал. Он сел за стол, нашел в папке какой-то документ, прочел его про себя, снова положил в папку, потом вскинул глаза на Кузнецова.

— Генштаб ознакомил вас с планом овладения Крымом? — спросил он.

— Да, это сделал маршал Василевский, — ответил Николай Герасимович. — Я уже отдал приказ командующему Азовской военной флотилией контр-адмиралу Горшкову, чтобы готовил морской десант в Геническ. Уже ведется подготовка кораблей, моряки проводят учения по высадке людей на берег, укрепленный противником…

Верховный чему-то усмехнулся, но в его глазах была грусть.

— Ставка приняла другой план с учетом изменившейся обстановки, — вдруг произнес он. — Теперь решено сначала захватить плацдарм на Керченском полуострове путем высадки морского десанта, затем вместе с войсками Южного фронта наступать на Крым. Как видите, задачу по овладению Крымом надо решать совместными ударами войск генерала Толбухина и генерала Петрова с привлечением Черноморского флота и Азовской военной флотилии…

Слушая Верховного, нарком про себя подсчитал, сколько времени отводится ему на подготовку крупнейшей операции. Всего три недели. Об этом он и сказал Сталину.

— Иного выхода у нас нет, — жестко возразил Верховный. — Вам снова придется лететь на Черноморский флот.

— Я готов завтра вылететь…

— Не завтра, — одернул его Сталин. — Там сейчас наш представитель маршал Тимошенко, а вы поедете через неделю. — Он подошел к Кузнецову ближе. — А теперь о гибели трех кораблей… Пусть эта трагедия будет для вас, для Владимирского и для Петрова суровым уроком!

Николай Герасимович вышел из кабинета и только сейчас почувствовал, как ему стало легче. Больше волновался не за себя — за комфлота Владимирского. У себя в кабинете, отдышавшись от быстрой ходьбы, он снял трубку прямого телефона с Главморштабом.

— Георгий Андреевич, созвонитесь с адмиралом Владимирским и передайте ему, чтобы он мне позвонил… Что? Уже звонил?! Так, ясно, убыл к генералу Петрову? Тогда завтра утром я сам выйду с ним на связь…

Кузнецов задумался. Да, надо переговорить с Носенко. Но в Москве ли он сейчас? Невольно вспомнил 1927 год, когда служил вахтенным начальником на крейсере «Червона Украина». В то время крейсер достраивался в городе Николаеве, где его и посетил нарком маршал Ворошилов. Вскоре после того как уехал Ворошилов, в выходной день на «Червоной Украине» побывали студенты Николаевского кораблестроительного института. Командир крейсера, уходя на берег, поручил Кузнецову, по его словам, «эрудированному и молодому моряку», показать студентам кубрики и каюты. Вахтенному начальнику поручение пришлось по душе, и он с увлечением стал рассказывать студентам о крейсере, красивом и элегантном, как девушка. Среди студентов послышался смешок.

— У вас все так влюблены в море, как вы? — спросил его вихрастый парень с копной черных волос и открытым добродушным лицом.

— Если не все, то большинство, — гордо ответил Кузнецов. — Я уверен, что из экипажа крейсера в будущем вырастут адмиралы.

— И вы, должно быть, мечтаете стать адмиралом? — задал вопрос все тот же вихрастый парень.

— Мечтаю! — воскликнул Кузнецов. — Помните Суворова? Он говорил, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом… А кто из вас слышал об английской подводной лодке «Л-55»?

— Она вторглась в наши воды, и эсминец «Свободный» потопил ее торпедой, — откликнулся рыжебровый парень. — Это было в девятнадцатом году в Копорском у заливе…

— Ну ты, дружок, не загибай, — возразил ему вихрастый. — Уничтожил английскую лодку не эсминец «Свободный», а «Азард», и не торпедой, а снарядом из орудия.

— Интересно, продолжай, мы слушаем, — ободрил парня Кузнецов.

— Дело, значит, было так. — Студент с копной черных волос на минуту задумался. — Стало известно, что в Копорский залив вошли английские корабли — эсминец и новейшая подводная лодка. Командирам эсминцев «Азард» и «Гавриил» был дан приказ — атаковать врага! Но случилось так, что английская лодка первой выпустила по нашим кораблям по торпеде и тут же всплыла, чтобы видеть, как будут погибать корабли красных. Но оба командира эсминцев были начеку, они сумели сманеврировать и уйти от торпед и тут же открыть огонь из орудий по субмарине. Первым же снарядом лодка была потоплена.

— Ты, просто молодцом! — похвалил студента Кузнецов. — Рассказал о таких деталях, о которых и я не знал. Как тебя величать-то?

— Носенко я, Иван… — отчего-то покраснел студент. — Могу еще поведать, как наша подводная лодка «Пантера» уничтожила английский эсминец «Витториа»…

С тех пор Николай Герасимович не видел Ивана Исидоровича Носенко. И только в 1939 году, когда стал наркомом ВМФ, узнал, что какой-то Носенко работает первым заместителем наркома судостроительной промышленности СССР. Не он ли? Позвонил.

— Носенко на проводе! — послышался в трубке басовитый голос.

— Это ты, Иван? — выпалил на одном дыхании Кузнецов.

— Да, но я — Иван Исидорович. Позвольте, кто это?

— Тот самый вахтенный начальник с крейсера «Червона Украина», которому ты поведал историю боя эсминца «Азард» с английской подводной лодкой.

— Николай Кузнецов?

— Да, я — Николай Герасимович! — поправил нарком и хохотнул в трубку.

Спустя два года, в 1940 году. Николай Герасимович поздравил Носенко с постом наркома судостроительной промышленности СССР.

— Видишь, старший вахтенный начальник, догнал я тебя, — пошутил Иван Исидорович.

Сейчас, вспомнив все это, Кузнецов закурил. Всплыли слова Сталина: «Носенко жалуется на вас». Подумалось — неужели Иван Исидорович жаловался?

— Жаловался, дружище, жаловался, — подтвердил Носенко. — Ты требуешь дать больше кораблей, а где их взять? У меня же не один ты заказчик! Ты и так забрал почти весь речной и морской транспорт. Что, обиделся?

— Да нет, Иван Исидорович, — весело отозвался Николай Герасимович. — Не для себя прошу корабли — для флота. На Северном флоте у Головко до сих пор почти нет быстроходных кораблей. Всю Арктику, особенно где мелководье, немцы забросали минами. Нужны тральщики. Такая же ситуация с минами у комфлота адмирала Трибуца. А разве не нужны нам катера и баржи? Сам же видел, что делалось на Волге… Ты много дал флоту кораблей, но ведь у нас были потери!.. Хорошо. Николай Герасимович, обещаю тебе помочь. Ну а насчет жалобы товарищу Сталину… Я в шутку сказал ему, так что не гневайся. Приходи ко мне сегодня домой, адрес ты знаешь. Посидим, вспомним двадцать седьмой год, крейсер «Червона Украина». Я тебе еще расскажу что-нибудь про царский флот, а?..

Глава вторая

В приемной Верховного Главнокомандующего адмирал Кузнецов увидел Василевского. Склонившись над столом, он перебирал какие-то бумаги.

— Вы, Александр Михайлович?

Тот выпрямился. На лице вспыхнула улыбка.

— Я, Николай Герасимович. Был только что у товарища Сталина. Вы тоже к нему?

— Завтра лечу на Кавказ. — Кузнецов шагнул к начальнику Генштаба и тепло ответил на его рукопожатие. — Хочу побывать в морских базах, кое-что сделать в Новороссийске. В Поти, где теперь базируется Черноморский флот, в частности, эскадра кораблей, уйма разных дел. Зашел к вам в Генштаб, но Антонов сказал, что вы в Ставке. Небось проблемы решали?

— Разве их мало в Генштабе? — Василевский улыбнулся. — Вчера встречался с Жуковым, теперь вот почти час сидел у Верховного. Решали, какие операции надлежит провести Воронежскому, Степному и Юго-Западному фронтам после Курской битвы. Фронты понесли немалые потери, ныне пополняем их, довооружаем… Делаем все, что положено делать в таком случае Генштабу.

— Наверное, Воронежский фронт станет наступать в направлении на Киев? — поинтересовался нарком.

— Да, к началу ноября, пожалуй, наши войска освободят Киев. Кстати, армейцам нужна будет поддержка кораблей Днепровской военной флотилии. Не подведете?

— Флотилия уже создана, — сообщил Кузнецов. — Ее костяк — корабли и суда Волжской военной флотилии. Экипажи — опытные моряки. Вы же знаете, как дерзко и отчаянно они били врага на Волге, у стен Сталинграда. Не хуже они сработают в боях по освобождению столицы Украины. Но флотилию надо укрепить новыми кораблями и судами, обеспечить боезапасом.

— Это ты сам сделаешь, Николай Герасимович, у тебя хорошо получится. Ну а чем может помочь Генштаб — подумай и приходи ко мне. Если я буду на фронте — к Антонову, моему заместителю.

— Спасибо, товарищ маршал, вы всегда помогаете флоту!

(К началу боевых действий в состав Днепровской военной флотилии входило 140 катеров и судов, два артдивизиона и плавучая артбатарея. Корабли флотилии содействовали на флангах войскам Красной Армии на Украине, Белоруссии, Польше, обеспечивали форсирование водных преград на реках Днепр, Березина, Припять, Западный Буг, Висла, Одер, Шпрее, перебрасывали войска, высаживали десанты. Моряки флотилии принимали участие в Берлинской операции На флотилии было 20 Героев Советского Союза! — А.З.).

Пожалуй, никогда еще адмирал Кузнецов не ехал на юг с таким желанием, как в этот раз. Даже Молотов это заметил. Вчера в Кремле, когда Сталин давал наркому ВМФ последние инструкции, он объявил:

— Что-то вы торопитесь на юг, Николай Герасимович. Ну да, там рядом курорты, море и солнце, не то что наша студеная Первопрестольная!

— Вы неправы, Вячеслав Михайлович. — Глаза наркома блеснули из-под нависших бровей. — Я еду туда, куда меня посылает Ставка. Еще не уехал на Кавказ, а меня предупредили о поездке на Волгу, в Астрахань и Саратов.

В голосе наркома ВМФ Сталин уловил обиду и, возможно, поэтому заметил с ехидцей своему соратнику:

— Вячеслав, может, ты желаешь прокатиться в те края? Я готов дать тебе свой вагон и взвод автоматчиков для сопровождения.

Перед отъездом Кузнецов снова зашел к Верховному, но тот был занят. Наконец из кабинета вождя вышел Поскребышев.

— Николай Герасимович, можете войти… — Он вскинул глаза. — Не забудьте, пожалуйста, позвонить Верховному, как только прибудете в штаб Юго-Западного фронта генерала Малиновского…


Прилетел в Краснодар Кузнецов днем. Хотя в воздухе самолет сильно болтало от встречного ветра и наркома даже затошнило, он, не теряя времени, поспешил в штаб Северо-Кавказского фронта к генералу Петрову. Комфронта он застал сидевшим за столом над картой.

— Раньше, Иван Ефимович, я считал вас оборонцем, теперь же вы доказали, что это не так. Хорошо провели операцию по разгрому немцев на Таманском полуострове. Так что миф об оборонце развеян, — произнес нарком.

— За Тамань и твои моряки крепко дрались…

Кузнецов сказал, что был в кабинете Сталина, когда тот получил донесение о том, что на Кубани и Таманском полуострове «не осталось ни одного живого немца, кроме пленных».

— И что Верховный? — поинтересовался Петров, сняв очки и протирая их платком.

— Он был очень доволен! — После паузы нарком ВМФ добавил: — Послал меня снова на Черноморский флот в связи с подготовкой к новой десантной операции.

Петров надел очки, поправил их на носу.

— Пожалуй, мне больше, чем кому-либо, повезло с моряками, — улыбаясь краешками губ, сказал он, поблескивая серыми быстрыми глазами. — Я с ними плечом к плечу и под Одессой, и под Севастополем, и под Новороссийском. Теперь вот скоро будем брать Керчь, и вновь судьба сводит меня с моряками. Ты, Николай Герасимович, в честь этого подарил бы мне небольшой катерок? — Петров шутливо подмигнул. — Кончится война, и буду я ходить на катеришке на рыбалку, дышать свежим воздухом. Ну как, подаришь?

— Что вам катеришко, Иван Ефимович? Под вашу опеку я могу отдать и сторожевой корабль!

— Ладно, Герасимыч, шутки в сторону. Знаешь, о чем я сейчас вспомнил? О том, как летом сорок второго уходил из Севастополя на подводной лодке. Здорово нас тогда бомбили немецкие катера и самолеты. Если честно, то я не думал, что останусь живой…

Они вышли во двор перекурить. Вечерело. Солнце скатилось к горизонту: румяно-багровое, оно хоть и светило, но почти не грело. Осень выдалась холодная, с моря дул сырой ветер, по утрам пронизывало до костей. Генерал Петров, высокий, худой и сутулый, задумчиво смотрел на море. В его пытливых глазах затаилась печаль, и, видя это, Кузнецов почувствовал себя неловко. Пришел он к Петрову, видимо, некстати, когда того тревожили какие-то мысли. Может, уйти в штаб, оставив его наедине с этими мыслями?

Петров обернулся:

— Там, на КП, — он кивнул на небольшой каменный домик, стоявший у среза моря, — начальник штаба готовит карты, так что давайте вместе еще разок поколдуем над ними. Меня что волнует? Нам придется форсировать Керченский пролив на виду у врага, под его кинжальным огнем. Да, придется нашему брату нелегко. А надо будет переправить через пролив не роту и не полк, а целую армию!

— Я вас понимаю, Иван Ефимович, — отозвался нарком ВМФ. — Но десанты и высаживают там, где особенно жарко…

Петров снял очки, протер стекла. Солнце выглянуло из-за туч и осветило его озабоченное лицо, словно вылитое из бронзы.

— Если говорить о твоих моряках, то при штурме Керчи на них я могу рассчитывать. А ты, кстати, на мою пехоту обиды не таишь?

— Пехота — царица полей! — воскликнул нарком ВМФ.

— Полей — да, царица, но не моря, — серьезно возразил генерал. — Я видел, как тонули в море корабли. Моряки крепко держались на воде, а бойцы камнем шли на дно, потому что не умели плавать. Если хочешь знать, у меня от этого сердце болело. — И, как бы подводя итог всему разговору, он добавил: — Любой командир должен думать не только о победе, но и о том, какой ценой она ему достается.

К ним подошел начальник штаба фронта генерал Ласкин.

— Товарищ командующий, все готово, прошу вас пройти, — доложил он. Потом взглянул на наркома ВМФ: — Товарищ адмирал, рад вас видеть на нашей земле!..

Они вошли в штаб. На длинном столе лежали карты, циркуль, карандаши. Можно приступать к делу, но генерал Петров поручил Ласкину накрыть в соседней комнате стол.

— Я еще не обедал, да и наш гость перекусит с дороги… Да, на очереди — Керчь, — продолжал Петров, усаживаясь за стол и приглашая наркома сесть. — Крепкий орешек. Десант должен захватить оперативный плацдарм, чтобы потом развернуть наступление и во взаимодействии с войсками Южного фронта, который будет наступать с Севера, через Перекопский перешеек, освободить Крым. Гложет меня, однако, сомнение… — Он хитро прищурил глаза.

— Какое? — спросил Кузнецов.

— Комфлот Владимирский сказал мне, что у него мало плавсредств для высадки десанта. И потом, — голос генерала отвердел, — нам придется питать десант. Люди первого броска сразу же вступят в бой, и тут важно как можно скорее подбросить новые силы, иначе немцы перебьют десантников. Так что прошу Владимирского помочь в этом деле.

Затем генерал Петров поделился с наркомом ВМФ своим замыслом о предстоящем наступлении. Говорил он весомо, в его словах чувствовались уверенность и твердость духа. Узнав о том, что Кузнецов поедет в штаб Черноморского флота, чтобы обговорить ряд вопросов с адмиралом Владимирским, Петров признался, что сердит на комфлота.

— Потерял три корабля, а мне от Верховного досталось, и я очень переживал. Но слава богу, из колеи не выпал. Да, а вы знаете, что Гитлер снял командующего семнадцатой армией генерал-полковника Руоффа после поражения на Таманском полуострове? Теперь эту армию возглавил генерал-полковник Енеке. Выходит, моя голова чего-то стоит!

— Еще как стоит, Иван Ефимович! — улыбнулся Николай Герасимович.

После ужина Кузнецов на «Виллисе» выехал в Новороссийск. Машина бежала по дороге, по обеим сторонам ее чернели разбитые немецкие танки, обгоревшие машины, минометы, орудия. Боец — водитель, сероглазый, с прокуренными усами, сбавив скорость, усмехнулся:

— Фрицы так драпали, что побросали новые танки!

«Виллис» подпрыгнул на ухабе, и Кузнецов едва не ударился головой о переднее стекло.

— Земля тут вздыбилась от снарядов, так что километра три придется ехать как на пружине, — пробурчал боец, лихо сдвинув набок шапку-ушанку.

Подъехали к бухте. Город лежал в развалинах. Дома разрушены, кое-где уцелели стены да печные трубы. Пахло горьким дымом и горевшей нефтью.

— Поворачивайте к штабу военно-морской базы.

— К адмиралу Холостякову? — Глаза у водителя заблестели. — Я с ним лично знаком. Вот это мужик! Когда фрицы прижали группу моряков у цементного завода, он схватил автомат и первым бросился в атаку, швырнув подряд три гранаты… Сказать вам по секрету, я даже чаевничал с адмиралом. Мы земляки с ним — оба родились в Барановичах. Отцы наши работали машинистами на Полесской железной дороге.

«Виллис» остановился у здания из красного кирпича, испещренного пулями.

— Как живется, тихоокеанец? — спросил Николай Герасимович Холостякова, приняв его рапорт.

— Я давно уже черноморец, — улыбнулся адмирал. — Надолго ли к нам?

— Как будешь кормить. Если хорошо, да еще «наркомовской» дашь к обеду, то поживу подольше, а если посадишь на сухари, через день-два укачу в столицу, — пошутил Николай Герасимович. — Ну а если серьезно, то хочу знать, как вы, Георгий Никитич, готовите людей и корабли к новой десантной операции. Ты же командир сил высадки.

Холостяков стоял перед ним подтянутый, стройный, на висках седина, как морская пена.

«Я тоже поседел раньше времени», — неожиданно подумал нарком.

В штабе, усевшись за стол, на котором лежали карты и еще какие-то журналы, Кузнецов попросил Холостякова коротко рассказать, как освобождали Новороссийск.

— Горячо пришлось, товарищ нарком, — начал Холостяков. — Очень горячо. Я боялся, что, пока суда дойдут до Цемесской бухты, до портовых молов, их накроет огнем вражеская артиллерия. Волновала и навигационная сторона перехода. Одно дело, когда с десантом идет эсминец или крейсер, как это было под Одессой, и другое, когда люди на мотоботе или баркасе. Штурманских приборов ведь на них нет? Кругом темнота, как в пещере, немудрено и с курса сбиться. Кумекали долго, но выход все же нашли…

— Интересно, какой?

— Я предложил штабу высадки создать сеть береговых навигационных ориентиров, ее нам оборудовали гидрографы. Восточнее горы Дооба включались ведущие створы, едва видимые в узких секторах огни. Они-то и показывали курс судам к Цемесской бухте. Правда, скорость отряда была небольшой — до пяти узлов. А от Геленджика до бухты — семьдесят миль.

— Целая наука, — засмеялся нарком.

— А дальше события развивались так, — продолжал Холостяков. — Атаку с моря начали торпедные катера. Они вмиг уничтожили торпедами огневые точки немцев на молах. А штурмовые группы, которые высадились с катеров, за считанные минуты овладели ими. Группа старшего лейтенанта Куракина — есть у меня такой храбрец — быстро открыла портовые «ворота» — подорвала натянутый немцами под водой стальной трос и остатки бонов. Шесть торпедных катеров — группа атаки пристаней — на бешеной скорости устремились в порт. Вел эти катера капитан-лейтенант Алексей Африканов, смелый, отважный командир, выросший из боцманов. Еще тринадцать торпедных катеров — группа капитана 3-го ранга Дьяченко — торпедировали систему дотов на флангах высадки… — Холостяков вздохнул. — Словом, десантные отряды вовремя вошли в порт, потеряв лишь два катера.

— Хвалю за удаль, Георгий Никитич! — Николай Герасимович тронул его за плечо. — Я, знаешь, о чем подумал? Был ты подводником, а стал стратегом по высадке десантов. Комфлот Владимирский сказал мне, что ты у него за главного советника по этой части. Скажи, сколько было в десанте судов?

— Сто сорок, товарищ нарком. Хорошо и то, что перед посадкой на корабли с теплым словом к десантникам обратились и генерал Петров, и адмирал Владимирский, и командарм 18-й генерал Леселидзе, и член Военного совета флота Кулаков. — После недолгой паузы Холостяков повторил: — Да, горячо тут у нас было. Пять суток дрались! А потом — приказ Верховного Главнокомандующего. Награды… Мне вручили орден Суворова первой степени. Вот уж не ожидал.

— По заслугам! — возразил Николай Герасимович. — Ты же был командиром высадки десанта. Но в предстоящей десантной операции  руководить им придется нелегко, да и размах не тот. Так что садись ко мне в «Виллис», и поедем к Владимирскому в Геленджик. Там подробно обговорим с генералом Петровым все детали. Затем ты поедешь в Новороссийск, а я — к командующему Азовской флотилией Горшкову.

Лицо Холостякова стало задумчивым.

— Да, бросок через пролив будет нелегким, и спорить с вами, товарищ нарком, не буду. И рисковать еще ох как придется, иначе Крыма нам не освободить. — Он встал. — Так мы едем?..

Адмирал Владимирский, находившийся на своем КП, увидел, как «Виллис» остановился у подъезда штаба и из него молодцевато выпрыгнул адмирал Кузнецов. Комфлот отдал ему рапорт, а когда все уселись за стол на КП, доложил обстановку на Черноморском флоте, добавив, что к новой десантной операции флот тщательно готовится.

— Мне генерал Петров уже кое-что рассказал. — Николай Герасимович взглянул на Владимирского. — Хочу еще раз поздравить вас, Лев Анатольевич, с освобождением Новороссийска. Верховный высоко оценил действия Северо-Кавказского фронта и моряков-черноморцев…

Допоздна нарком ВМФ работал в штабе флота. На город спустилась густая ночь, здесь было теплее, чем в Новороссийске, но с моря дул ветер. Зато все небо было усыпано яркими звездами; казалось, они выстроились на парад. Владимирский предложил Кузнецову заночевать на КП, но тот категорически отказался.

— В Темрюке меня ждет командующий Азовской флотилией Горшков.

— Я могу вызвать его сюда, — предложил комфлот.

— Не надо, — возразил Николай Герасимович. — Хочу на месте познакомиться с ситуацией, посмотреть, как идет подготовка к десанту. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Мне и в Испании эта русская пословица крепко помогала.

Где бы ни был нарком ВМФ в эти дни — в Геленджике ли, в Темрюке или на КП генерал-полковника Петрова — всюду он вникал в самые, казалось бы, незначительные вопросы подготовки к десантной операции. К чести Николая Герасимовича, он не ограничивался одной информацией, сам вносил конкретные предложения. Так, он выяснил, что часть плавсредств Азовской военной флотилии не задействована в десанте, хотя начальник штаба доложил, что им «взят максимум кораблей». Нарком высказал свои претензии Горшкову. Тот лаконично отрапортовал:

— Ясно, товарищ народный комиссар, учтемэто дело.

Кузнецов, изучая замысел генерала Петрова — форсировать пролив на широком фронте, чтобы заставить немцев рассредоточить свои войска в борьбе с десантами, — понимал, как важно для флота включить в операцию побольше перевозочных средств.

— Надо, Сергей Георгиевич, собрать все, что есть на флотилии, а если нужно, то подключить сюда и рыбаков, — строго заметил нарком. — Важно сформировать надежные боевые экипажи и команды. Ведь им предстоит не только высадить людей под огнем врага, но и самим, если понадобится, принять бой. И еще о погоде, — продолжал Николай Герасимович. — Ноябрь — бурливый месяц на Черном море: ветер, дожди — все это, безусловно, десантникам не союзники.

«Что и говорить, задача флоту выпала сложная», — подумал Кузнецов.

На Таманском полуострове он встретился с представителем Ставки маршалом Тимошенко. Да войны Семен Константинович оказывал Николаю Герасимовичу помощь в его становлении как наркома. Однажды Сталин сделал Кузнецову ряд критических замечаний о руководстве флотами. Нарком Тимошенко, присутствовавший на беседе, улыбнувшись, заметил:

— Николай Герасимович всего две недели исполняет должность наркома.

Сталин глянул на Тимошенко:

— Есть вещи, которые надо решать немедленно, иначе это может плохо сказаться на боевой готовности флота.

Сейчас Николай Герасимович поведал маршалу Тимошенко, что перед отъездом на Тамань его вызывал Верховный.

— Я знаю, — весело отозвался маршал, — он мне звонил. Сталина беспокоят корабли. Смогут ли они взять на борт все войска и боевую технику?

— Адмирал Владимирский заверил меня в том, что с этим делом проблемы не будет, высадочных средств хватит.

Уезжал в Москву нарком оптимистом. Но это оказалось обманчивым чувством, и хотя вины Николая Герасимовича не было, горечь на душе осталась. Что же произошло?.. Вечером 31 октября корабли и суда приняли людей на борт и вышли в море. Погода с утра была ветреной, а во время перехода разыгрался сильный шторм. Десант 56-й армии высадиться не смог, десант 18-й армии высадился в районе Эльтигена и захватил плацдарм до пяти километров по фронту. Завязались упорные бои. Этим и воспользовался контр-адмирал Горшков, и в ночь на 3 ноября корабли флотилии все же высадили десант 56-й армии: бойцы с ходу вступили в бой. Почти десять суток продолжались атаки, десантники захватили плацдарм на участке от Азовского моря до предместий Керчи. Но вскоре немцы вклинились в оборону десанта 18-й армии, и тогда бойцы решительной атакой прорвались к южной окраине Керчи, заняли гору Митридат и пристань Угольную. Наше командование не смогло доставить на кораблях подкрепление, и 11 декабря корабли и суда Азовской флотилии эвакуировали бойцов. Керченский полуостров освободить не удалось, десанты лишь сорвали намерение врага нанести удар по войскам 4-го Украинского фронта. Позже комфронта генерал Толбухин говорил:

— Десантники меня крепко поддержали, хотя бои в полосе войск не вели.

— Большего достичь мы, к сожалению, не смогли, — докладывал Кузнецов Верховному. — На море поднялся такой шторм, что опрокинуло несколько барж с бойцами и боевой техникой. Нельзя же хоронить людей заживо.

Сталин возразить не мог, хотя сообщение наркома ВМФ воспринял с горечью. Тяжелыми неторопливыми шагами он подошел к столу, набил трубку табаком и закурил.

— Все мы, — сказал он, — были рады победе войск Красной Армии на Курской дуге. Но все ли наши военачальники сделали для себя вывод, как им воевать дальше? Вот вы, товарищ Кузнецов, что предприняли на этот счет? Что-то вы об этом мне не докладывали… — В его глазах нарком увидел не то упрек, не то усмешку.

— Я об этом информировал начальника Генштаба маршала Василевского, — пояснил нарком.

— Что именно докладывали?

— Я дал на флоты шифровку в связи с Курской битвой. О чем? Я потребовал от командующих и военных советов учесть обстановку, которая сложилась после поражения немцев под Курском, и в пределах поставленных задач повысить свою боевую активность, приковывая силы противника к побережью, и этим помогать войскам Красной Армии в кратчайший срок парализовать попытки немцев к наступлению. Считаю, — продолжал Кузнецов, — что во время летних и осенних сражений самостоятельные действия военного флота на океанских, морских и речных коммуникациях будут иметь важное значение.

— Что ж, это хорошая шифровка, она нацеливает людей на конкретные дела, — одобрительно произнес Верховный. — Надо только взять это дело на контроль, особенно Балтику и Северный флот. — Сталин глотнул дым. — В прошлый раз вы говорили, что возникла необходимость изменить практику оперативного руководства флотами. Что вы имели в виду? Можете объяснить?

— Разумеется, могу. — Кузнецов достал из папки листок. — На ваше имя я подготовил служебную записку. — Он вручил Верховному документ. — Чего я хочу, товарищ Сталин? Сейчас командующие флотами ставят подчиненным им флотам задачи только на текущие операции. Задачи флотам, которые они решают самостоятельно на морском направлении, борьба на морских коммуникациях, набеговые действия кораблей на береговые объекты противника, постановка мин на фарватерах и другие действия ставит нарком Военно-морского флота, согласовывая их с Генштабом. Я прошу вашего распоряжения, чтобы в будущем директивы по всем этим проблемам исходили из Ставки.

Сталин ответил сразу, словно давно ждал этого предложения:

— Логично! Я дам указание начальнику Генштаба товарищу Василевскому. Что у вас еще?

— Через неделю наступит Новый год, и я хотел бы поздравить вас с этим праздником: сделать это позже мне вряд ли удастся…

— Благодарю вас! — Сталин слегка наклонил голову, затем шагнул к шторам, за которыми находилась его комната отдыха, давая понять наркому, что аудиенция окончена.


В новый, 1944 год Красная Армия вступила с надеждой добиться очередных побед с борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Все защитники Родины, от рядового бойца до маршала, жили в те дни этой надеждой. Так же жил и Военно-морской флот, и особенно его нарком адмирал Кузнецов. В феврале, перед Днем Красной Армии, ему было присвоено воинское звание «адмирал флота» — четыре звезды на погонах. Первым, кто поздравил его, был маршал Василевский (как потом узнал Николай Герасимович, документ по этому вопросу для Сталина готовил не Поскребышев, а Василевский).

— Скоро ты, Николай Герасимович, догонишь меня, — улыбнулся он. — Накапливай силы для очередного рывка!..

Кузнецов был тронут вниманием начальника Генштаба и не скрывал этого. Он пригласил Александра Михайловича, чтобы по старой доброй традиции «обмыть погоны».

— И рад бы, Николай Герасимович, да не могу: прилетел в Ставку на день, завтра снова улетаю на Четвертый Украинский фронт к генералу Толбухину. Сейчас в штабе Фронта идет большая работа по подготовке к Крымской операции. Я думаю, что и тебе хлопот прибавилось. А своей милой Вере Николаевне, пожалуйста, кланяйся. В другой раз я обязательно побываю у тебя дома, и мы опрокинем не одну чарку…

«Кто часто ездит на фронт, так это Василевский, он чуть ли не живет там», — подумал об Александре Михайловиче Кузнецов.

Он собирался домой. Посмотрел на себя в зеркало. Новые погоны сидели на плечах ладно, звезды поблескивали в электрическом свете. «А вот Сталин меня еще не поздравил», — вдруг ужалила его мысль.

Жена открыла ему дверь, и он вошел в квартиру. Сыновья ужинали. Младший Коля — ему шел четвертый год — мешал ложкой в тарелке и рассказывал старшему брату Виктору, как во дворе рыжая кошка поймала воробья.

— Я хотел отнять у нее воробышка, но она убежала…

Увидев в прихожей отца, он бросил на стол ложку и побежал навстречу с криком: «Папка приехал!..» Николай Герасимович подхватил его на руки.

— Ну, как ты, сынок, нашу мамулю не обижаешь?

— Я люблю маму, а вот манную кашу не люблю! — заявил Коля. — Скажи, пожалуйста, маме, чтобы она мне эту кашу не давала.

— Нельзя, сынок, тебе надо хорошо кушать. Вот я сильный?

— Очень даже сильный, — ответил Коля и стал щипать отцу нос.

— А почему я такой сильный? — спросил Николай Герасимович. — Потому что когда был в твоем возрасте, с аппетитом уплетал манную кашу.

Жена сидела на диване и любовалась ими. Потом сказала мужу:

— Садись и ты ужинать…

Он ел жаркое из курицы, а сам посматривал на жену, и в его глазах блестела хитринка. Вера, казалось, этого не замечала. Потом вдруг промолвила:

— Ты чего все косишься на меня?

— А ты ничего не заметила, когда я вошел?

— Что я должна была заметить? — не поняла его жена.

— А то, что я уже не просто адмирал, а адмирал флота! А это соответствует армейскому званию «генерал армии»!

— Вот еще придумал, — смутилась жена.

Она метнулась в прихожую, где висела шинель. Взглянула на погоны, и блеск четырех звезд ударил в глаза. «Боже, как же я этого не увидела!» — огорчилась она. Подошла к мужу и поцеловала его.

— Поздравляю, Коленька! Я уверена, что когда-нибудь у тебя на погонах появится одна большая звезда!

Он обнял ее.

— Желание у тебя, Верунчик, хорошее, но хватит ли у меня силенок — вот в чем дело…

Наутро Николай Герасимович был в Ставке по проблемам Крымской операции и участии в ней моряков-черноморцев, и Сталин поздравил его с высоким званием адмирала флота. Но сделал это не перед началом совещания, а после. Потом, когда все покинули кабинет, он вдруг проговорил:

— В последнее время на Черноморском флоте потерян не один крупный корабль. И кто в этом виноват? Командование флота! Скажите, вы хотя бы кого-то наказали своей властью? Того же адмирала Владимирского?

— Я разъяснил ему суть грубой ошибки, которую он допустил, отправив корабли на операцию.

— Значит, не наказали, — сухо изрек Верховный. — Тогда мы накажем вас! — грубо добавил он.

И 2 марта вышло постановление Государственного Комитета Обороны, в котором Сталин объявил наркому ВМФ адмиралу флота Кузнецову выговор за «непринятие мер к предупреждению неправильных действий командования Черноморского флота при подготовке и проведении операций кораблей».

— Читали постановление ГКО? — спросил Кузнецова Молотов, позвонив по «кремлевке».

— Читал, Вячеслав Михайлович, — грустно ответил Николай Герасимович. — Считаю, что выговор получил справедливо, — тихо, но твердо произнес он в трубку. — Хотя, если честно, прочел, и так мне стало не по себе.

— Понимаю вас, но считаю, что наказали правильно! — отозвался Вячеслав Михайлович. — То, что вы чаще всего горой стоите за своих адмиралов, не даете их в обиду, делает вам честь. Но к тем, по чьей вине гибнут крупные корабли, снисхождения быть не должно! Скажу вам больше. Кое-кто из армейских чинов бросает в ваш адрес реплики: мол, нарком обороны уже снял с должности не одного командующего армией, а кого-то разжаловал и отдал по суд, а вот нарком Военно-морского флота Кузнецов еще не освободил от должности ни одного командующего флотом, жалеет, мол, своих адмиралов. Я полагаю, что этот упрек не лишен оснований. Что скажете?

— У наркома обороны, Вячеслав Михайлович, большой выбор генералов, к тому же их легче готовить в военном отношении. У меня же адмиралов не так много, и не каждый из них может возглавить тот же Черноморский флот. Скажу вам по совести, я очень переживаю за адмиралов Трибуца и Головко: вдруг они допустят ошибки и Верховный снимет их с флотов? Кого я смогу поставить на их место? Таких адмиралов, как они, у меня больше нет.

— Согласен, но не вздумайте говорить об этом Иосифу Виссарионовичу, он вас не поймет! — предупредил Молотов. — Выговор — это щадящая форма наказания, так что не переживайте.

— Да, но зачем это сделали постановлением ГКО? Выговор мог объявить и Верховный Главнокомандующий!

— Нельзя, Николай Герасимович. Вы нарком ВМФ, член Ставки, наконец, член ГКО…

— Понял…

«Вот оно как было, а я полагал, что сделал это вождь в пику мне, чтобы не возражал ему», — подумал Кузнецов после разговора с Молотовым. Он закурил, хотел было вызвать к себе адмирала Галлера, но неожиданно ему позвонил Сталин.

— Товарищ Кузнецов, я рассмотрел вашу записку о практике руководства флотами, — сказал он. — Вопрос поставлен разумно. Прошу подготовить на этот счет проект директивы Ставки.

— Когда прикажете доложить ее вам?

— Как будет готова, так и приходите…

В конце марта такая директива Ставки ВГК вышла, и когда Николай Герасимович прочел ее, то был несказанно рад: все его предложения Верховный принял! В директиве были сформулированы основные принципы управления силами флота и их взаимодействия с другими видами вооруженных сил. Важным было и то, что отныне все флоты и флотилии по всем вопросам подчинялись наркому ВМФ. Лишь на отдельных этапах войны они могли быть переданы в оперативное подчинение командующим соответствующих фронтов, округов, армий, которые ставили бы им задачи, касавшиеся проведения операций и утвержденные Ставкой. А те задачи, которые не были связаны непосредственно с фронтами, а решались только военно-морскими силами, ставились флотам и флотилиям лично наркомом ВМФ. Отныне он начал именоваться Главнокомандующим Военно-Морскими Силами СССР. И еще один важный момент. Черноморский и Северный флоты и Беломорская военная флотилия были подчинены непосредственно наркому ВМФ. С 1944 года нарком ВМФ и Главморштаб самостоятельно разрабатывали крупные операции, согласовывая их с Генштабом или с командующими фронтами на местах и полностью отвечали за их проведение.

— Наконец-то мы добились того, чего давно желали ради пользы дела! — воскликнул Николай Герасимович, передавая директиву ВРИО начальнику Главморштаба адмиралу Степанову.

— Но и спрос со всех нас теперь будет весьма и весьма строг, — бросил реплику адмирал Галлер.


Март выдался в Москве холодным, белыми заплатами лежал на земле снег, по утрам было морозно, часто сыпал снег, а на другой день город заливал холодный дождь.

Адмирал флота Кузнецов обсуждал обстановку на Черноморском флоте со своими заместителями и начальниками главных управлений. В это время Москва салютовала войскам Первого Украинского фронта под командованием маршала Жукова (он сменил на этом посту генерала Ватутина, который был тяжело ранен и вскоре скончался). Войска фронта, прорвав сильную оборону противника, разбили четыре танковые и восемь пехотных дивизий врага и овладели бродом Изяславль. В кабинет доносились раскаты орудийных залпов, ярко озаривших вечернее небо. Их отблески вспыхивали в окнах и тут же гасли.

— Скоро Москва будет салютовать и в честь освобождения Севастополя. — Адмирал Ставицкий взглянул на Кузнецова.

Зазвонил телефон.

— Товарищ Кузнецов, вы не очень заняты? — Голос у Сталина был с хрипотцой, но в нем не чувствовалось суровости. Обычно Верховный вызывал его официально, а тут вдруг…

— Я готов прибыть к вам, — ответил Николай Герасимович.

— Об этом и речь. Жду вас.

Едва нарком вошел в кабинет Верховного, как тот спросил:

— Как дела сейчас на Амурской флотилии?

Кузнецов сказал, что там все хорошо, претензий к Октябрьскому у него нет.

— У меня есть претензии. — Верховный подошел к столу, оперся на него рукой. — Но не к командующему флотилией, а к командующему Черноморским флотом адмиралу Владимирскому. Он и генерал Петров много спорят, а дело от этого страдает. — И, не дав ответить Кузнецову, продолжал: — Ставка приняла решение вернуть Октябрьского на Черноморский флот. Ему уже сообщено, и он выехал в Москву. Приедет — заходите ко мне вместе с ним…

— А куда Владимирского? — вырвалось у наркома.

— Сами решайте…

«Чехарда какая-то получается, — выругался в душе Николай Герасимович, едва вернулся в наркомат. — И года не прошло с тех пор, как сняли Филиппа Сергеевича, теперь его снова на флот… И все же куда девать Владимирского? Придется назначить его командующим эскадрой кораблей на Балтике. Трибуц охотно возьмет его».

— Виноградов вернулся с Черноморского флота? — спросил нарком ВРИО начальника Главморштаба. — Давайте его сюда, Георгий Андреевич.

Вице-адмирал Виноградов улыбнулся, здороваясь с наркомом, но лицо у него было усталое. На вопрос Кузнецова, как прошла командировка, коротко изрек:

— Я доволен, хотя и выявились издержки.

Кузнецов зацепил острым взглядом Степанова.

— Вот видите, Георгий Андреевич, издержки все же есть, а вы говорите, что все хорошо. Рассказывайте, Николай Игнатьевич. Но прежде скажите: в море на лодке выходили?

— А как же! — дернул плечами Виноградов. — Я еще в Москве решил, что начну свою работу с боевого похода. Вышел в море на шестьдесят второй «малютке» капитан-лейтенанта Малышева. Экипаж корабля — почти все молодые краснофлотцы, и это вскоре сказалось… Так вот, в район патрулирования мы добрались вовремя. Лодка курсировала между Тендровской косой и Тарханкутским маяком. Проходили дни, а море оставалось пустынным. Наконец мы обнаружили немецкий конвой. Малышев с дистанции семь кабельтовых вышел в атаку, выстрелил две торпеды. Они прошли под серединой десантной баржи и не взорвались. Я сразу понял, в чем дело. Спрашиваю Малышева, какая глубина хода была у торпед? Оказалось, четыре метра. Стрелять по мелкосидящей барже такими торпедами, безусловно, бесполезно.

— Это уже не издержки, а грубый просчет! — в сердцах бросил нарком. — Надеюсь, вы приняли меры?

— Разумеется, Николай Герасимович, — вздохнул Виноградов. — Состоялся серьезный разговор с представителями минно-торпедного отдела флота, береговой базы подплава. Да, жаль, ушел враг… Малышев казнил себя, что лично не проверил торпеды… Позже я принял участие в заседании Военного совета, которое проводил комфлот на линкоре «Севастополь» в Поти. Мы вели речь о том, как лучше организовать взаимодействие разнородных сил флот в ходе Крымской операции. Были установлены районы их действий: на ближних подступах к Крыму немцев атакуют торпедные катера, на дальних — подводные лодки, а на всем протяжении — авиация.

— Сколько лодок будут работать одновременно на вражеских коммуникациях? — спросил Степанов.

— Шесть-восемь, — ответил Виноградов и пояснил, что каждая лодка в пределах своей позиции будет действовать самостоятельно: если же противник изменит свои маршруты, на лодки последует указание штаба бригады о переходе на более выгодные позиции.

— Своего рода маневр позициями? — заметил нарком. — Хорошо придумали. Что еще?

— Октябрьский просил до конца марта не посылать лодки в море, использовать эту передышку, чтобы подготовить как можно больше кораблей к тому времени, когда наступят решающие бои за Крым. Я поддержал комфлота. — Виноградов сделал паузу. — Филипп Сергеевич, как мне показалось, тяжело перенес все, что с ним случилось, и свое возвращение на флот воспринял с энтузиазмом.

— Я тоже его так понял…

Открылась дверь, и в кабинет вошел начальник минно-торпедного управления флота адмирал Шибаев.

— Вы-то мне как раз и нужны. — Кузнецов кивнул на кресло. — Садитесь. На Черноморском флоте кончается запас мин и торпед. Мы получили все это из Казахстана?

— Нет. — Шибаев вздохнул. — Об этом и пришел вам доложить. Вчера кое-что выяснил. Оказывается, завод, который должен отгрузить нам партию мин и торпед, изготовляет сейчас запчасти к тракторам.

Кузнецов выругался про себя, тут же позвонил наркому Носенко и объяснил ему свою тревогу.

— Кто же дал директору завода такое непродуманное распоряжение, не ты ли, Иван Исидорович? Нет? Странно! Тогда кто же? Так, ясно: секретарь ЦК партии Казахстана Скворцов… Да, трактора тоже работают на войну, и с этим я не спорю. Но пойми, завод, обеспечивающий флот торпедами и минами, единственный!.. Нет, со Скворцовым я говорить не буду. Мне он не подчинен. Так что станем делать, Иван Исидорович?.. Так, понял. Все сделаю и пошлю вам на подпись.

Кузнецов хорошо понимал, что не всегда надо жаловаться в ГКО, ибо многое зависит от местных властей. Поэтому оба наркома решили обратиться с письмом к Скворцову. Николай Герасимович тут же написал его, машинистка перепечатала, и когда все было сделано, он подписал документ и поручил адмиралу Шибаеву отвезти его наркому Носенко.

— Потом отошлем его в ЦК партии Казахстана. — Николай Герасимович вручил Шибаеву пакет и, глядя на адмирала, добавил: — Мне звонил адмирал Головко. Не задерживайте отправку мин и торпед на Северный флот, а на Балтику пошлем позже. Я переговорю о Трибуцем.

Утро было сырое, дождливое, сизый туман висел над столицей. Но вот сквозь тучи выглянуло солнце, его лучи осветили кабинет. Кузнецов сидел за столом сосредоточенный — просматривал документы. Он уже привык к тому, что его доклады в Ставке, правдивые, без прикрас, Верховный воспринимал с удовлетворением и хотя нередко задавал «колючие» вопросы, наркома это не задевало: на фронтах шли ожесточенные бои, и тут не до обид. Однако в этот раз, когда Кузнецов умолк — он информировал Верховного о боях моряков-балтийцев, — Сталин и слова не проронил. Он о чем-то задумался, потом вскинул голову и вдруг спросил:

— Вы давно знаете Трибуца?

— Давно, товарищ Сталин, — кивнул нарком. — Мы с ним в один год кончали военно-морское училище, он плавал на Балтике, я на Черноморском флоте командовал крейсером. В двадцать девятом вместе учились в Военно-морской академии, а когда окончили ее — Трибуц снова на Балтфлот, я — на Черное море. В тридцать девятом, как вы, должно быть, помните, Трибуца, в то время начальника штаба флота, я предложил назначить командующим флотом, и выдали согласие. — Кузнецов, помолчав, заключил: — Трибуц — энергичный, опытный адмирал, долг для него превыше всего!

— Странно, однако, — задумчиво произнес Сталин. — Вы его хвалите, а потери флот несет. Вот и высадку морского десанта загубили. — Помолчав, он резко добавил: — Потребуйте от Трибуца активизировать действия флота, иначе Ставка будет вынуждена принять должные меры.

Щеки Кузнецова обожгло, словно его ударили. Сталин смотрел на него с холодком. Переведя дух, нарком спросил:

— Вы о нарвском десанте?

— Именно о нем, товарищ Кузнецов, — сердито отозвался Верховный. — Говоров остался недоволен, считает, что Трибуц не все продумал.

Кузнецов решительно возразил:

— Мы в Главморштабе анализировали действия нарвского десанта. Выяснилось, что вина в случившемся — командующего второй ударной армией генерала Федюнинского. Посудите сами. Батальону морской пехоты удалось под огнем врага высадиться на пятачок земли, где окопались немцы, бойцы с ходу атаковали врага. Но войска второй ударной армии, встретив сильное сопротивление немцев, перешли к обороне и морскую пехоту не поддержали. При чем же здесь Трибуц?

Сталин промолчал. Его занимали уже другие мысли: сможет ли Балтийский флот весомо помочь сухопутным войскам в освобождении Прибалтики, ведь балтийцы понесли ощутимые потери в корабельном составе. Об этом он и спросил наркома ВМФ.

— Не скажется ли это на действиях Балтийского флота?

— Не скажется, товарищ Сталин, — заверил нарком.

— И все же меня гнетет сомнение, — признался Верховный. — Вот что. Поручите Главморштабу подготовить необходимые материалы по Балтфлоту и карты. Трибуца вызывайте в Москву. Здесь все и обсудим.

— Сейчас же буду говорить с комфлотом.

Нарком вышел.

Трибуц был на месте. Голос у него был веселый, громкий.

— Как у вас обстановка? — спросил нарком. — Боевая? Ну, это само собой. Я о другом. Нет ли потерь крупных кораблей? Нет? Это уже хорошо. Владимир Филиппович, срочно вылетай в Ставку. Да, приказ Верховного…

Прилетел Трибуц на вторые сутки. Был он высок ростом, плечистый, на лице добродушная улыбка. Но вот оно вмиг стало строгим.

— Товарищ адмирал флота, прибыл по вашему вызову! — громко доложил он и добавил: — Правда, вышла осечка… Пришлось механикам ремонтировать мотор, и я на полдня задержался. — Трибуц снял шинель, фуражку, ладонью пригладил волосы.

— Поговорим о деле, ради которого вы здесь. — Николай Герасимович посмотрел на часы. — Уже десять. В одиннадцать нам велено быть в Кремле. Понимаешь, тут такое дело… Наступление войск Ленинградского фронта, как тебе известно, временно приостановлено, фронт под Нарвой стабилизировался, и Ставка решила тебя заслушать. Доложишь о состоянии Балтийского флота, о его готовности к выполнению боевых задач весной и летом. Кстати, потери на море также интересуют Ставку.

— Больших кораблей, как это было в сорок первом, мы больше не теряли и, надеюсь, не потеряем. — Трибуц достал платок и вытер вспотевшее лицо. — У вас тут жарко.

— Мне досталось за нарвский десант, — сказал Кузнецов. — Я убедил Верховного в том, что твоей вины в нем нет, судьба морского десанта на совести генерала Федюнинского, войска которого не поддержали морскую пехоту. То же самое ты говорил мне по ВЧ.

— По телефону многого не скажешь, — заметил Трибуц. — Дело было так. В ночь я прибыл на КП маршала Говорова. Оказалось, что войска фронта не одолели с ходу рубеж на Нарвском перешейке и наступление приостановилось. Что делать? Решили высадить за Нарвой на побережье залива десант — батальон автоматчиков. Но я-то прекрасно знал, что рубеж очень укреплен немцами, и попросил Говорова усилить батальон. И что вы думаете, Николай Герасимович? Он мне отказал! «Нет, — говорит, — у меня лишних войск». Пришлось ночью высаживать десант, чтобы использовать фактор внезапности. Командовал высадкой контр-адмирал Жуков, тот, что оборонял Одессу. Первая группа катеров удачно высадила бойцов у деревни, а вот вторую группу вражеский огонь накрыл, и десант понес потери… — Трибуц помолчал, словно вторично переживал то, что тогда произошло. — Ну а теперь я бы хотел доложить вам о том, чем мы сейчас живем и что нас волнует…

— Слушаю, Владимир Филиппович, и пожалуйста, подробнее…

Неожиданно наркому позвонил Поскребышев, сообщивший, что время приема переносится.

— Вам быть в час дня. У товарища Сталина важное совещание.

— Прием откладывается, — сказал Николай Герасимович Трибуцу. — Давай перекусим?..

Они пили чай и вспоминали свои молодые годы службы на кораблях.

— Ты, Владимир, помнишь, как мы драили палубу на крейсере «Аврора», когда курсантами проходили морскую практику?

Лицо Трибуца оживилось.

— Как же мне не помнить! Я еще не забыл, как на «Авроре» старпом Рубанин учил нас поднимать на борт корабля шлюпки. Ох и голос у него был!.. Да, годы бегут, как ручейки многоводной реки. — Трибуц помолчал. — Ну а то, что перед войной ты предложил мою кандидатуру на должность командующего Балтийским флотом, я никогда не забуду и, можешь быть уверен, тебя не подведу…

— Ладно, будет тебе… — улыбнулся нарком.


— Пожалуйста, заходите, — пригласил Поскребышев.

Кузнецов вошел в кабинет первым, следом — адмирал Трибуц.

Сталин подошел, поздоровался за руку. Сказал просто и весело:

— Я вас помню, товарищ Трибуц. Перед тем как назначить вас командующим флотом в тридцать девятом, вы были в Кремле с наркомом Военно-морского флота — вот с ним. — Верховный кивнул на Кузнецова. — Я беседовал с вами.

От простоты, с какой держался Сталин, растерянность Трибуца прошла, и он бойко заговорил:

— Вы тогда интересовались состоянием Балтийского флота, где в то время я был начальником штаба флота, просили меня дать оценку некоторым классам кораблей, их боевым возможностям. Это было что-то вроде экзамена, и, признаться, я тогда чувствовал себя весьма неловко.

— Садитесь, товарищи. Разговор будет долгий и конкретный, ибо Ставке надо точно знать, на что способен Балтийский флот, переживший блокаду Ленинграда, какими силами он теперь располагает. Так что прошу подробно и без прикрас изложить обстановку.

Адмирал Трибуц рассказал обо всем, чего добился флот, хотя не скрывал и те недостатки, которые имеются на кораблях и в частях. Сталин слушал его, не перебивая. Ему, видно, импонировало то, что комфлот был настроен оптимистически.

— Нет слов. Балтфлот хорошо проявил себя во время блокады Ленинграда. — Сталин подошел к Трибуцу. — Я понял так, что флот готов к новым суровым испытаниям?

Трибуц заметно стушевался, но, увидев, как ему подмигнул Николай Герасимович, проговорил:

— Готов, товарищ Сталин! Но тактика теперь у нас будет иной. Если раньше все силы флота направлялись на оказание помощи фронту, то теперь, когда войска Ленинградского фронта продвинулись на запад и корабли могут выходить из Ленинграда и Кронштадта, их целесообразно использовать на морском направлении. Это относится и к флотской авиации. Она будет наносить удары по вражеским морским коммуникациям. Я уже получил указание от Главнокомандующего Военно-морским флотом.

Трибуц умолк, ожидая, что скажет Сталин.

— Вы готовы отвечать за оборону побережья при продвижении войск фронта? — спросил Верховный.

— Нет, не готов.

— Почему? — В голосе Сталина Трибуц уловил издевку.

— У нас на флоте нет специальных войск, и мы, естественно, не можем оборонять побережье. Теперь этим должны заняться приморские фронты.

Сталин бросил взгляд на Кузнецова.

— Что скажет нарком?

Николай Герасимович поддержал Трибуца.

— Об этом я уже говорил с начальником Генштаба маршалом Василевским, и он со мной согласился.

Сталин молча подошел к карте, висевшей на стене, — ее специально подготовил Главморштаб, чтобы вести предметный разговор. «Да, в сложных условиях все еще находится Балтийский флот, — подумал Верховный. — Если южное побережье Финского залива от Ленинграда до Нарвы занимали наши войска, то на северном берегу залива немцы удерживали все побережье, начиная от старой государственной границы. Почти все острова, кроме Сескара и Лавенсари в Финском заливе были в руках противника».

— Вы правы, товарищ Трибуц, отвечать за оборону побережья должны приморские фронты. — Взгляд Сталина скользнул по карте. — Я вижу, что после снятия блокады города обстановка в Финском заливе все же улучшилась, не так ли?

— Да, флоту легче стало дышать!

— Но минная опасность все же остается, — подал реплику Кузнецов. — Финский залив буквально кишит минами. Сейчас, пока залив скован льдом, они не так опасны. Но когда лед сойдет, эта опасность резко возрастет. К тому  же немцы готовятся к новым постановкам мин в Финском заливе. Значит, Балтфлоту придется вести их траление на большой акватории. А это, разумеется, потребует немалых корабельных сил…

Сталин какое-то время молчал.

— Я так и не понял, готов ли флот начать движение вместе с войсками на запад? — наконец спросил Верховный. В его голосе появились суровые ноты.

— Корабли будут готовы к концу весны, — сдержанно ответил Трибуц. — Но потребуется время для ликвидации минной опасности. Замечу, что с февраля немцы приступили к созданию новых минных заграждений вот тут, — Трибуц указкой показал черный кружок на карте, — в районе островов Большой и Малый Тютерсы, вплоть до побережья Эстонии. Что касается авиации, — продолжал комфлот, — то в предстоящей кампании ей отводится немалая роль ввиду трудностей выхода надводных кораблей за меридиан Гогланда.

— И не только выхода кораблей, — подчеркнул адмирал флота Кузнецов. — Авиации флота придется осуществлять минные постановки в шхерных районах побережья, вести оперативную разведку, прикрывать стоянки кораблей на острове Лавенсари в Лужской губе да и в самом Кронштадте.

— А самолетов на флоте очень мало, — добавил Трибуц.

— Самолеты Балтфлоту дадим! — заверил Сталин. — Скажите, товарищ Трибуц, в каком состоянии находятся наши батареи на фортах Красная Горка и Обручев и достанут ли они своим огнем до северного берега при продвижении наших войск?

— Все батареи в полной боевой готовности и дальность их стрельбы позволит оказывать войскам существенную помощь, — ответил Трибуц.

— Я хотел бы еще добавить, что, кроме батарей Красной Горки, мы можем поддерживать наступление войск фронта артиллерией кораблей эскадры, северных фортов Кронштадта и железнодорожной бригады. Это несколько сотен мощных морских дальнобойных орудий.

— Вы говорите о Кронштадте, но ведь во время блокады ему был нанесен серьезный урон? — заметил Верховный.

— Кронштадт все время жил полной жизнью, — горячо возразил Трибуц. — Нарком ВМФ бывал там, когда приезжал в Ленинград, и может это подтвердить. В городе строились и ремонтировались боевые корабли,  оружие и боевая техника, готовились кадры для флота. Кронштадтские силы Балтфлота участвовали в обороне Таллина, Ленинграда, в прорыве блокады…

— Да, знатным стал наш Кронштадт, — улыбнулся Сталин. — Основан Петром Первым как крепость для защиты Петербурга с моря. Был одним из оплотов революционного движения в армии и на флоте…

Отчет Трибуца в Ставке получился деловым и конкретным.

— Что вас еще беспокоит? — спросил Верховный.

— Многое, товарищ Сталин… Важно не допустить новых минных постановок врага. Это — раз. Второе — в Финском заливе появились немецкие подводные лодки, они будут угрожать обороне коммуникаций, связывающих Кронштадт с Островной и вновь созданной Лужской базами. И третье — сейчас противник имеет превосходство в Нарвском заливе, его, это превосходство, надо ликвидировать, и как можно скорее. Я уже дал приказ начальнику штаба продумать ряд мероприятий на этот счет.

Сталин согласился с Трибуцем и заметил:

— Решайте эти вопросы вместе с главкомом. Если нужна будет помощь Генштаба или Ставки, докладывайте мне…

Когда Кузнецов и Трибуц вернулись в наркомат, Николай Герасимович сказал:

— Твоим отчетом Сталин остался доволен. Но о серьезных недостатках на флоте ты, Владимир Филиппович, не забывай. Что меня больше всего беспокоит? Ошибки и промахи в разведке, в организации оповещения и дозорной службы. Слабо налажено на флоте взаимодействие разнородных сил, особенно подводных лодок и авиации. Иной раз флот наносит удары по врагу не крепко сжатым кулаком, а растопыренными пальцами.

Трибуц горько усмехнулся:

— Это отрицать не стану, Николай Герасимович.

— Теперь ты знаешь, что скоро Ленинградский и Карельский фронты будут проводить наступательные операции вдоль северного берега восточной части Финского залива. А коль так, уже сейчас продумай, как и чем прикрыть фланги сухопутных войск. Придется также перевозить войска на Лисий Нос… И вот еще что. Ладожской военной флотилии придется решать необычайно сложные задачи, поэтому лично переговори с ее командующим Чероковым. Человек он смелый, энергичный, но и ему нужен деловой совет. — Николай Герасимович помолчал. — Да, тяжело тебе будет…

— А что делать? — усмехнулся Трибуц. — Судьба мне выпала такая. Не повернуть же ее вспять!

Наркома задели его слова.

— Ты неправ, Владимир Филиппович. Конечно, судьба у каждого своя. Но и человек не глина, лепи из него что хочешь, тем более из моряка. В нем ведь еще и примеси содержатся. Глина расползается, а моряк, если он настоящий, еще больше закаляется. — Николай Герасимович снова помолчал, словно давая возможность Трибуцу подумать над его словами. — Знаешь, когда я был в Севастополе, долго стоял на берегу, и мне пришла в голову интересная мысль…

— Любите вы, Николай Герасимович, философствовать, — съязвил Трибуц.

— Да ты послушай… Так вот, мне в голову пришла такая мысль: корабли бороздят моря и океаны, но возвращаются к своему причалу. И у нас с тобой, дружище, есть свой причал. — Кузнецов вздохнул. — Вот я живу морем, люблю его, а погибнуть на море боюсь. Лучше где-нибудь на берегу. И без мучений, раз — и готов!

— Так это же просто сделать, Николай Герасимович, — лукаво молвил Трибуц.

— Как?

— Вы же сказали, что надо самому управлять судьбой, вот и прикажите ей, чтоб не топила нас в морской пучине! — Комфлот громко засмеялся.

— Ладно тебе, пойдем обедать…

Поздно вечером Трибуц улетел. Проводив его, Кузнецов вернулся в наркомат. Тут его ожидал ВРИО начальника Главморштаба адмирал Степанов.

— Вам звонил из Беломорска командующий Карельским фронтом Мерецков. У него вопросы по взаимодействию войск фронта с Балтийским флотом. Он перезвонит вам через час-полтора.

— Добро! Вы можете ехать домой, а я еще посижу…

Николай Герасимович любил эти тихие часы, когда его никто не тревожил и он мог сосредоточиться. Сейчас его мысли — о Трибуце. Умен комфлот, умеет ладить с командующими фронтами, особенно с маршалом Говоровым, хотя нередко спорит с ним, защищая флот и его людей. Взаимодействие флота с армейскими частями у него на первом плане… Кузнецов встал, открыл форточку. Над Москвой висело черное небо, ярко светила луна, и дома казались призрачными. Да, теперь уже не сорок первый год, когда столица жила тревогами и надеждами, ибо у ее порога стояли гитлеровские полчища, их генералы в бинокль разглядывали Кремль… Тревожное было время, но оно кануло в прошлое. Мысли наркома перескочили на Испанию, где он был военно-морским атташе и главным военным советником. Однажды утром он сидел в приемной советского посла в отеле «Метрополь», когда туда пришел высокий стройный генерал. «Компаньеро Петрович», — представился он и подал руку Николаю Герасимовичу. «Дон Николас», — ответил на рукопожатие Кузнецов. Он подружился с Петровичем, не раз еще виделся с ним в Валенсии на улице Альборайя, дом 8, где в то время размещались советские военные советники. Но вот Николай Герасимович вернулся в Москву, и, когда проходил неподалеку от наркомата обороны, его остановил генерал.

— Компаньеро Петрович! — узнал его Николай Герасимович.

— Да нет, теперь я снова Мерецков, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Куда спешите?

— К начальнику Морских сил Орлову за назначением.

— Его арестовали как врага народа, — коротко бросил Мерецков.

Владимира Митрофановича Орлова, начальника Военно-морских сил, Кузнецов узнал еще в военно-морском училище, где оба учились. Орлов был прост, любил по-отечески поговорить с молодыми моряками. Николай Герасимович подражал Орлову. Теперь он — враг народа. Неужели правда? Он ждал, что еще скажет Мерецков, но тот больше ни слова не произнес. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, Николай Герасимович спросил:

— Кем вас назначили, Кирилл Афанасьевич?

— Заместителем начальника Генерального штаба Красной Армии, — ответил Мерецков и добавил: — Я рад, что попал служить под начало Бориса Михайловича Шапошникова. — Он помолчал, потом тише продолжал: — Я знаю, как обескуражило вас известие об аресте Орлова. У меня было такое же чувство, когда арестовали маршала Тухачевского{Тухачевский Михаил Николаевич (1893–1937) — Маршал Советского Союза (1935), участник Гражданской войны, с 1925 г. начальник штаба РККА и член Реввоенсовета СССР, с 1928 г. командующий войсками Ленинградского военного округа, с 1931 г. заместитель наркома по военным и морским делам и заместитель председателя РВС СССР.}, Якира{Якир Иона Эммануилович (1896–1937) — советский военный деятель, командарм 1-го ранга; участник Гражданской войны, в 1924–1925 гг. начальник Главного управления военно-учебных заведений РККА, с 1925 г. командующий Украинским военным округом, с 1930 гг. одновременно член Реввоенсовета СССР.}, Уборевича{Уборевич Иероним Петрович (1896–1937) — командарм 1-го ранга (1935), участник Гражданской войны, с 1925 г. командующий войсками Северо-Кавказского, Московского, Белорусского и других военных округов.} и других наших военачальников. Они разоблачены как изменники и враги. — Мерецков развел руками. — Я бы не советовал вам наводить о них справки, кто и за что арестован. Ныне не то время.

— Спасибо за совет, Кирилл Афанасьевич.

Тогда Кузнецова назначили командующим Тихоокеанским флотом, и в числе первых, кто его поздравил, был Мерецков.

«Я ему многим обязан за дельные советы и помощь в службе», — подумал сейчас Николай Герасимович. Еще недавно, в феврале, он виделся с Мерецковым в Ставке. Волховский фронт, которым тот командовал, ликвидировался, его войска передавались Ленинградскому фронту, а Мерецкова вскоре назначили командующим Карельским фронтом.

— Я просил Верховного послать меня в Белоруссию — там я служил до войны, знаю каждую тропинку, но не получилось, — сетовал Кирилл Афанасьевич. — Сталин учел, что во время Финской войны я командовал армией на выборгском направлении и прорывал «Линию Маннергейма». Отсюда вывод: Север знаю хорошо, имею опыт ведения боев в условиях Карелии и Заполярья, стало быть, мне и командовать Карельским фронтом.

— Будете взаимодействовать с Северным флотом, Кирилл Афанасьевич, — сказал Кузнецов. — А уж моряки вас не подведут. Да и адмирал Головко вам по душе, сами как-то хвалили его.

— Станем сражаться с моряками плечом к плечу, куда денешься, — улыбнулся Мерецков.

Мысли наркома ВМФ перескочили на Ленинград. Балтика… Легендарная, огненная и штормовая. Как покажут себя моряки в предстоящих наступательных операциях? Оправдают ли его, главкома ВМФ, надежды?.. Предстоит Выборгская операция, говорил Сталин, когда принимал у себя адмирала Трибуца, это проверка на зрелость не только Ленинградского фронта, но прежде всего Балтфлота и Ладожской военной флотилии. Готовиться к ней надо тщательно, продумать все до мелочей, ибо спрос будет строгий.

Никаких иллюзий на этот счет Кузнецов не питал: уж если что-либо сказал Верховный, так оно и будет.


Утром, едва закончилась передача Совинформбюро, первому заместителю начальника Генштаба Антонову позвонил Сталин.

— Приезжайте ко мне с наркомом Военно-морского флота.

Антонов тут же сообщил Кузнецову.

Сталин по обыкновению сухо поздоровался с ними.

— Садитесь, товарищи. — Верховный неторопливо прикурил трубку. — Финское правительство заявило нам, что не может принять условия перемирия, предложенные Советским Союзом. Меня это весьма огорчило. В Финляндии взяла верх реакционная группа правительства Рюти-Таннера. Нам стало известно, что эта группа призывала на помощь представителей фашистской Германии. Товарищ Молотов, который вел переговоры с финской делегацией, уверял меня, что наши условия финны примут, что, мол, их песенка уже спета. Но он ошибся. — Сталин подошел к столу. — Я вас зачем вызвал? Если финны ответили отказом, будем их громить. Генштабу надлежит срочно пересмотреть вопрос о том, кого следует бить в первуюочередь — немцев или финнов.

— Финская армия слабее немецкой, стало быть, с нее и начнем, — усмехнулся генерал армии Антонов.

— Я тоже так думаю. — Сталин выпустил дым. — Однако нам надо прибегнуть к хитрости. Создать у финнов видимость, что командование Красной Армии преследует цель овладеть районом Петсамо. Это усыпит их бдительность, готовность к отражению ударов наших войск под Ленинградом и в районе Петрозаводска.

— Генштаб разработает план дезинформации противника, — сказал Антонов. — Что-то вроде демонстрации подготовки наших войск в районе Петсамо.

— Но обязательно с высадкой десантов Северного флота на прилегающее морское побережье, — предупредил Сталин. — Необходимые распоряжения отдайте командующему Карельским фронтом Мерецкову и комфлоту Головко. Вы, товарищ Кузнецов, тоже подключайтесь в этому делу. Войдите в контакт с маршалами Говоровым, Мерецковым. Если надо — съездите к ним. Вопросы есть?

— У меня информация, товарищ Сталин, — подал голос Николай Герасимович. — Посылку конвоев наши союзники прекращают до августа. Об этом мне заявил глава британской военной миссии. Что нам предпринять в связи с этим?

На лице вождя появилось недоброе выражение.

— Они решили поступить так же, как это сделали, сославшись на трагедию с конвоем «PQ-17». Возможно, я направлю Черчиллю послание. — И без всякой паузы он перешел к другому вопросу: — Ставка решила, что операции на Карельском перешейке будет проводить Ленинградский фронт во взаимодействии с Балтийским флотом и дальней авиацией Красной Армии, а на свирско-петрозаводском направлении — Карельский фронт с подчинением ему озерных военных флотилий. Не случилось бы так, что фронт начнет боевые действия, а корабли останутся стоять на якорях.

— У Трибуца срывов не будет, — заявил Кузнецов. — Я за этим прослежу.

Сталин перевел взгляд на Антонова.

— Предупредите Говорова, чтобы полностью сосредоточился на операциях против финнов. Если надо — вызовите его в Ставку…

Кузнецов вышел от Верховного следом за Антоновым. Тот сказал ему, что ждет его вместе с ВРИО начальника Главморштаба к двадцати ноль-ноль.

— Так что у вас, Николай Герасимович, в резерве три часа. Кое-что можете продумать. Советую вам переговорить с Трибуцем, тогда картина на Балтике будет ясна.

— Я так и сделаю, Алексей Иннокентьевич.

Во время подготовки Выборгской операции адмирал флота Кузнецов дважды вылетал в Ленинград, встречался с комфронтом маршалом Говоровым, вместе обсуждали вопросы тесного взаимодействия сухопутных войск и флота.

— По плану операции флоту предстоит сделать немало, — сказал Говоров. — Как мыслится начало операции? Войска 21-й и 23-й армий при поддержке 13-й воздушной армии и Балтийского флота взломают оборону немцев и рванут на Выборг. — Маршал подошел к карте. — Посмотрите, Николай Герасимович, какую обширную сеть оборонительных полос создали здесь немцы! Доты, дзоты, врытые в землю танки… И тут я полагаюсь на морскую артиллерию. Ей это все под силу? — Он взглянул на молча сидевшего адмирала Трибуца.

— Своим огнем, Леонид Александрович, она все эти сооружения врага разрушит, и вражеская оборона будет прорвана! — заверил комфлот.

— Сколько у вас стволов, Владимир Филиппович? — спросил маршал.

— Крупного калибра сто двадцать единиц.

— И у нас столько же, значит, всего двести сорок орудий. По-моему, этого достаточно, так что за артиллерию я спокоен. — Говоров кончиками пальцев потеребил свои короткие усы. — Теперь о десантах. У меня есть по ним некоторые соображения. Вы, Николай Герасимович, поправите меня, если скажу что-то не так. Я же не силен в морских делах! — Говоров широко и по-доброму улыбнулся.

— В данном случае первая скрипка принадлежит не флоту, а фронту, так что не скромничайте, Леонид Александрович, — заявил Николай Герасимович. — Я-то вас давно знаю!..

— Чего я хочу от десантов? — спросил маршал и сам же ответил: — Уж если мы выбросим их на самых сложных участках боя, то чтобы стояли они до конца! Но этого можно добиться при одном, как мне кажется, условии: если тех, кто высадился первым на занятой врагом территории, сразу же поддержать, высадив новые, более мобильные отряды. Как это было, к примеру, при высадке десанта под Одессой в сорок первом в районе Григорьева. — Маршал увидел, что Кузнецов улыбнулся, и тут же спросил: — Я что-то напутал?

— Нет, Леонид Александрович, ничего не напутали, — весело ответил адмирал флота. — Вы, пожалуй, можете в Военно-морской академии прочитать лекцию по высадке морских десантов.

— Ну что вы, — покраснел Говоров. — Я сухопутный вояка, моя стихия — земля-матушка, а борьба на море, десанты и прочее — ваша стихия. Теперь я хочу назвать те участки фронта, где желательно в первую очередь высадить морские десанты…

Адмирал флота Кузнецов вернулся в Москву, и рано утром на связь с ним вышел комфлот Трибуц. Он сообщил, что пять стрелковых дивизий 21-й армии, как и просил маршал Говоров, кораблями и судами переброшены на Лисий Нос и что всем этим руководил командующий Кронштадтским морским оборонительным районом вице-адмирал Ралль.

— Так что у нас, товарищ нарком, идет все строго по плану и каких-либо срывов не намечается, — прозвучал в телефонной трубке голос Трибуца.

— Добро, Владимир Филиппович, я все понял, так держать! — весело ответил Николай Герасимович.

9 июня артиллерия и авиация Ленинградского фронта, в их числе и два авиаполка Балтийского флота, нанесли мощные удары по первой оборонительной полосе, и враг дрогнул; войска 21-й армии с ходу форсировали реку Сестру и к концу вторых суток вышли к так называемой «новой линии Маннергейма», захватив опорный пункт Кивеннапа. Гитлеровское командование направило на помощь сухопутным войскам эсминцы, подводные лодки и сторожевые корабли. Немало скопилось их в районе островов Лавенсари — Выборгский залив. Едва разведка донесла об этом, как Трибуц бросил в боевую работу торпедные катера. Взаимодействуя с авиацией, которая господствовала в воздухе, они блокировали немецкие корабли на стоянке, а те, которые пытались оказать помощь своим войскам, подвергались торпедным атакам. Пока в этом районе шли ожесточенные бои, наши тральщики сквозь минные поля прокладывали для кораблей новые фарватеры…

За сражениями на Балтике и под Ленинградом неотступно следил нарком ВМФ. Сразу же после возвращения из Ленинграда он поручил ВРИО начальника Главморштаба адмиралу Степанову организовать на командном пункте круглосуточное дежурство, операторам — вести на картах обстановку по сводкам, поступающим с Балтийского флота, а также строго отмечать на карте обстановку на сухопутном фронте по сводкам Генштаба. Трижды в сутки Степанов докладывал Кузнецову о положении на Балтфлоте и о боях на сухопутном фронте. На карте Николай Герасимович видел, как с каждым днем там нарастали бои, враг отступал, и 20 июня Выборг был освобожден.

«Тут уж Леонид Александрович блестяще все продумал, сумел завязать с Балтфлотом крепкий узелок, — решил Кузнецов, глядя на карту. — А как получится у Мерецкова с проведением Свирско-Петрозаводской операции?..» Будучи в Ставке, Мерецков говорил Кузнецову, что его войска станут наступать вдоль Ладожского озера, где им окажут помощь моряки Ладожской флотилии. На это Николай Герасимович ответил:

— Все, что есть на Ладожской флотилии, будет брошено на поддержку сухопутных войск, Кирилл Афанасьевич. Я уже распорядился. Там у меня хороший командующий — контр-адмирал Чероков. Кроме того, перед началом операции на флотилию прибудет комфлот адмирал Трибуц. Так что в успехе я уверен.

— Дай-то бог, — улыбнулся Мерецков.

Как же развивались события? После освобождения островов Бьерского архипелага между Ладожским и Онежским озерами готовились к наступлению войска Карельского фронта, проводившие Свирско-Петрозаводскую операцию. Мерецков, как и говорил, избрал основным направлением для наступления прибрежное — вдоль Ладожского озера. Было решено с помощью морского десанта опрокинуть оборону сильно укрепленного Олонецкого района, перерезать тыловые коммуникации немцев — железную дорогу и шоссе.

Незадолго до начала боевых действий на флотилию прибыл комфлот адмирал Трибуц, чтобы проверить, как готовится высадка морского десанта. Он спросил Черокова, согласовал ли тот свои действия со штабом фронта?

— Лично был у генерала армии Мерецкова и все обговорил с ним, — ответил Чероков. Кряжистый, крепкого телосложения, с суровым на вид лицом, он вытянулся перед командующим флотом, готовый, казалось, ответить на любой его вопрос. — Тут что важно? Бойцам первого броска закрепиться на плацдарме, а уж потом дело пойдет…

— Не пойдет, если им тут же не послать подкрепление, — сухо возразил адмирал Трибуц. — Не один десант уже погиб из-за этого.

— Поддержка первого броска, само собой, должна быть, — согласился Чероков. — Мною она предусмотрена, можете проверить.

Трибуц долго смотрел на карту того участка, где будет высажен десант, затем, глядя на Черокова, сказал:

— Я решил тоже принять участие в высадке десанта.

Лицо у адмирала Черокова словно окаменело, он побледнел.

— Вы что же, сомневаетесь в моей компетентности?

В его голосе Трибуц уловил нотки обиды. Он подошел к Черокову и, глядя ему в глаза, сурово произнес:

— Виктор Сергеевич, если бы я сомневался, ты бы не был назначен командующим флотилией. — И уже мягче добавил: — В операции всякое может случиться. Что потом будешь делать — связываться со мной, просить помощи? Потеряешь время… А я рядом, если что — сразу примем нужное решение.


Вице-адмирал Степанов склонился над картой Балтики.

— Что у вас, Георгий Андреевич? — спросил Кузнецов, входя к нему.

— Обе флотилии, и Ладожская и Онежская, готовы к операции, — ответил Степанов. — Час тому назад на проводе был командующий Ладожской флотилией контр-адмирал Чероков. Корабли уже приняли на борт бойцов 70-й отдельной морской бригады и вот-вот двинутся к Видлице. И кто, вы думаете, возглавил десант? — Степанов улыбнулся. — Капитан 1-го ранга Мещерский! Кстати, Чероков принял решение высадить десант в самом Петрозаводске. Это дело я одобрил. Вы не против?

— Рискованно. А вдруг десантники не одолеют гарнизон немцев в городе? — высказал сомнение Николай Герасимович.

— Риск есть, но Мещерский рассчитывает на внезапность. У него это получится… И все же Главморштаб считает, что к участию в операции Трибуц должен подключить морскую авиацию…

— Он это сделает, — прервал Степанова нарком. — Я вчера говорил с ним.

Через три дня в Петрозаводск с боем ворвались десантники Мещерского.

(Удачные операции Ленинградского и Карельского фронтов, а также Балтийского флота, Ладожской и Онежской военных флотилий способствовали успешному осуществлению замысла Ставки по разгрому главных сил врага и выводу Финляндии из войны. — А.З.)

Адмирал флота Кузнецов так увлекся подготовкой проекта постановления СНК СССР о создании в Ленинграде Нахимовского военно-морского училища, что не сразу услышал телефонный звонок. В трубке раздался голос Мерецкова:

— Салут, дон Николас! (Привет, Николай!) — Кирилл Афанасьевич вспомнил Испанию, где им довелось быть вместе.

Кузнецов ответил:

— Салут, амиго Петрович! (Привет, друг Петрович!)

— Твои моряки, Николай Герасимович, сражались как львы, — звучал в трубке веселый голос Мерецкова. — Не зря немцы называют их «черными дьяволами». Хорошо показал себя и их командир адмирал Чероков. Храбрый мужик, ничего не скажешь. Подумай, Николай Герасимович, может, наградить Ладожскую военную флотилию орденом Красного Знамени? У нее на сегодня немало заслуг. Я решительно поддерживаю это дело. А вот комфлоту Трибуцу ты сделай внушение. Мне доложили штабники, что он тоже ходил с десантом. И где был? На малом охотнике! К чему такой риск? А если бы в катер угодил вражеский снаряд или бомба и флот лишился бы своего командующего? Нет, ты его крепко пожури, а если этого не сделаешь, я сам доложу Верховному. Пока еще к моему голосу он прислушивается.

— Кирилл Афанасьевич, Трибуц по натуре человек отчаянный, — отозвался Кузнецов. — Но вы правы, с десантом ходить ему не следовало…

По рекомендации Председателя Государственного Комитета Обороны на Главном Военном совете ВМФ обсуждался вопрос о строительстве боевых кораблей и подводных лодок. Анализ сделал заместитель наркома ВМФ по кораблестроению и вооружению адмирал Галлер. Он заявил, что в этом году промышленность даст военному флоту около трехсот кораблей и катеров и до двух тысяч самолетов.

— Я прошу вас, товарищи, высказаться на этот счет, — заключил Галлер. — Все предложения, которые заслуживают внимания, будут рассмотрены.

Обсуждение прошло весьма активно, и Николай Герасимович увидел, что о военном флоте думает и заботится не только он.

— Вряд ли кто-то станет отрицать ту очевидную истину, что флот наш еще более окреп, стал сильнее, несмотря на понесенные в боях потери, — сказал адмирал флота Кузнецов, подводя итоги обсуждения. — И все же, товарищи, флоты ощущают нехватку кораблей, особенно малых. Большие надежды мы питаем на раздел итальянского флота, но союзники что-то тянут с этим делом…

Нарком ВМФ был прав: Англия и США никак не решали этот вопрос. На Тегеранской конференции советская делегация вновь напомнила им о разделе итальянского флота.

— Можем ли мы получить эти корабли к концу января будущего года? — спросил Сталин.

И Рузвельт, и Черчилль ответили согласием. Однако наступил 1944 год, а кораблей для СССР так и не поступило. Подобная позиция союзников была, мягко выражаясь, непонятна. Наконец 7 февраля они ответили, что корабли будут переданы. Об этом Сталин сказал наркому ВМФ. Кузнецов, естественно, поспешил все выяснить у главы британской миссии в Москве. Оказалось, что союзники дают старые корабли: линкор «Ройяль Соверин», крейсер «Милуоки», девять эсминцев и четыре подводные лодки.

«Придется вдыхать в них новую жизнь», — невесело подумал Николай Герасимович. И все же это была прибавка сражающемуся флоту…

Теперь, когда все стало ясно, Николай Герасимович мог доложить Верховному детали о передаче кораблей союзниками. Было два часа дня, когда он прибыл к Верховному. У Сталина было хорошее настроение, он стоял у большой карты, довольный тем, что окончательно снята блокада Ленинграда и полностью восстановлено движение по семи железным дорогам из Питера — на Вологду, Рыбинск, Москву, Новгород, Батецкий, Лугу и Усть-Лугу. Он взглянул на наркома ВМФ.

— Что союзники?

— Они дают нам старые корабли, — угрюмо произнес Николай Герасимович.

— А вы рассчитывали получить новые? — В голосе вождя прозвучала насмешка. — Не забывайте, что наши союзники — это господа капиталисты: на рубль дадут, а на десять взыщут. Скажите лучше, где думаете их использовать?

— На Северном флоте, — сразу ответил нарком. — Там они могут принести пользу. Будут участвовать в эскортировании конвоев, осуществлять противолодочную оборону, охранять побережье…

— Хорошо, — бросил Сталин. — Перегоняйте корабли. Кому поручите их приемку и доставку? Нужен человек знающий и надежный, способный возглавить сложную работу в иностранных портах, осуществить безопасный переход кораблей из Англии в Мурманск… Так кто он?

— Вице-адмирал Левченко.

Сталин какое-то время молчал, о чем-то размышляя, потом коротко резюмировал:

— Согласен.

(Незадолго до этого Кузнецов был на докладе у Сталина и, когда тот остался один в кабинете, заговорил о капитане 1-го ранга Левченко, о том, что он очень переживал свою трагедию, извлек из нее урок.

— Я прошу вас, товарищ Сталин, восстановить Левченко в прежнем звании, — сказал нарком твердо. — Гордей Иванович способный и ответственный военачальник, он еще себя проявит…

— Ваше ходатайство Ставка рассмотрит, — ответил Верховный.

Левченко был восстановлен в прежнем звании вице-адмирала. — А.З.)

Николай Герасимович вызвал к себе Левченко и рассказал ему о задании Ставки, заметив, что корабли надо принять в Англии, обучить людей управлению оружием и техникой, а затем перегнать в Мурманск.

— Я это сделаю, Николай Герасимович, — заверил адмирал.

— Ты уж постарайся, Гордей Иванович. — Кузнецов пожал ему руку. — Это задание лично товарища Сталина. Начинай с формирования экипажей…

На рассвете, когда Николай Герасимович вернулся из Ставки в наркомат, ему позвонил по ВЧ адмирал Головко.

— Что, не спится, Арсений Григорьевич? — усмехнулся в трубку нарком.

— Дел по горло, товарищ адмирал флота. Я вот о чем… Получен ваш приказ о создании на флоте бригады торпедных катеров. Военный совет флота выражает вам свою благодарность. Нам очень нужна эта бригада, а уж катерники будут бить врага наверняка, это факт, и прошу не сомневаться. Вот только боюсь, не задержится ли с выездом с Тихоокеанского флота ее командир капитан 1-го ранга Кузьмин?

— Он уже в Москве, Арсений Григорьевич, так что зря переживаешь. Введем его в курс дела и — с Богом на флот! А уж там сам решай, что и как. Лично приеду смотреть бригаду.

— Есть! Ждем! Спасибо…

— Привет, моряк!

Кузнецов услышал за спиной чей-то громкий голос и обернулся. По генштабовскому коридору к нему шел маршал Жуков. Веселый, улыбчивый. Наверное, рад, что наши войска освободили столицу Белоруссии город Минск…

— Бог ты мой, да у тебя на погонах появились маршальские звезды, такие, как у меня? — Жуков удивленно смотрел на наркома ВМФ так, словно видел впервые. — Кто же ты теперь?

Николай Герасимович улыбнулся, сказал, что месяц тому назад постановлением СНК СССР ему присвоено воинское звание адмирала флота.

— Это звание, Георгий Константинович, приравнено к званию маршала Советского Союза! — подчеркнул Кузнецов. — А что, разве мы с вами не виделись, когда у меня на погонах появились маршальские звезды?

— Не виделись, Николай Герасимович! Я все время на фронте, приезжаю в Ставку лишь по вызову Верховного. Слышал, что вчера наши войска освободили Минск? Знаешь, сколько немецких генералов мы взяли в плен?

— Пять-шесть?

— Двенадцать!.. Да, бои там были жаркие. Минск почти весь разрушен. Семь лет я командовал полком в Минске, знал в нем каждую улицу… А жители? Когда смотрел на них, у меня душа горела от злости на немецких оккупантов. Люди истощены, измучены, плачут — наконец-то их освободила Красная Армия… — Жуков сделал паузу. — А ты зачем прибыл в Генштаб?

— Есть такие вопросы, которые мне тут надо решить. А маршал Василевский, оказывается, все еще на фронте.

— Он находится в штабе Третьего Белорусского фронта, у Черняховского, — сказал Жуков. — Вчера вечером я говорил с ним по ВЧ. Придется тебе идти к Антонову. — Маршал посмотрел на часы. — К двум часам дня нас с Антоновым вызвал в Ставку Верховный. Ну что, моряк, позволь поздравить тебя с таким высоким званием! — И Жуков крепко пожал ему руку. — Будем считать, что маршальская семья пополнилась еще одним человеком! Ты доволен?

— Еще бы!

— Это хорошо, — пробасил Жуков. — Только не возгордись, наш брат этого не любит!..

«Я-то не возгоржусь, а вот вы, Георгий Константинович, давно возгордились», — мысленно ответил Жукову Николай Герасимович.

Глава третья

Июль, 1943 год. Где бы ни находился нарком ВМФ адмирал Кузнецов, везде было жарко, нещадно палило солнце, казалось, нечем было дышать. А на Северном флоте в районе главной базы, близ Полярного, с неба сыпанул снег и всю неделю лютовал шторм. Жгучие ветры ледяной Арктики крутили вкось и вширь Баренцево море. Теперь же шторм шел на убыль, и с утра, едва сквозь тучи проклюнулось полярное солнце, капитан-лейтенант Климов и старпом Борисов «колдовали» над картой, готовясь к выходу в море на боевую позицию. Район, куда шла подводная лодка и где ей предстояло вести поиск противника, по словам комбрига адмирала Коровина, «кишел вражескими минами». Глубины у берега мелкие, дно каменистое, и в случае чего лодка не сможет лечь на грунт. И все же Климов не терял надежды на успех, как то было в июне, когда подводная лодка вернулась с победой — в Варангер-фьорде удалось потопить транспорт и сторожевой корабль врага. Скупой на похвалу комбриг похвалил тогда Климова.

— Что и говорить, умеешь ты, Федор Максимович, появляться в нужном месте и наносить меткие удары по немцам. — Коровин добродушно улыбнулся. — Так что твой «грех» в отношениях со штурманом с «Ориона» лжеастаховым я не зря простил тебе. Хотя, конечно, твоя вина в этой истории невелика. Ты даже помог чекистам разоблачить немецкого агента…

«Вообще-то, по большому счету, у комбрига я в долгу, и этот должок надо вернуть ему сполна, иначе какой же я командир?» — подумал сейчас Климов. Он свернул карту, скосил на старпома глаза.

— Кажется, мы с тобой изучили, что надо было, и в море срывов быть не должно! — весело произнес командир лодки.

— Я тоже так думаю.

Борисов только теперь увидел на столике фотокарточку: капитан 3-го ранга Коровин, лейтенант Климов, усатый мичман с боцманской дудкой на шее и между ними — женщина: она слегка улыбалась, опершись рукой на плечо Климова, было ей немало лет, в волосах серебрилась седина.

— Кто эти люди? — спросил старпом.

— Памятная штуковина!.. — Климов, сжав губы, на минуту задумался. — Меня, желторотика, ты, надеюсь, узнал, комбрига тоже, в то время он был командиром подводной лодки. Усатый мичман, боцман-сверхсрочник с тральщика, — мой отец Максим Климов, рядом с ним — моя мама. В те дни, закончив Военно-морское училище, я прибыл на флот. Чуть позже ко мне в Полярный приехала мама.

Старпом о чем-то подумал, потом спросил:

— Коровин, что, родственник вам?

— Да нет! — Климов качнул головой. — Не сват и не кум. Мой отец дружил с ним, вместе они учились в десятом классе, а когда обоих призвали на военную службу, пути их разошлись. Моему бате выпала тяжкая судьба. В Финскую войну он был ранен, попал в плен, чуть окреп — бежал. На мостике через горную речку финны с овчаркой настигли его, но схватить батю им не удалось, он прыгнул в речку и разбился о камни…

Борисову вдруг стало знобко.

— Извините, товарищ командир… Я не знал, что вы потеряли отца.

Словно не слыша его, Климов в раздумье произнес:

— Батя погиб, но для меня он все еще живой. — Климов посмотрел на старпома. — Твой отец, Яков Сергеевич, жив?

— В Туле на военном заводе трудится мастером. Пехотные мины выпускает.

— А на Северный флот как ты попал? — спросил Климов. Он был в кремовой рубашке, волосы от света лампочки в сетчатом абажуре, висевшей над столом, были серо-желтыми. — У меня, к примеру, дорога на Север короткая. В Мурманске рыбачил на траулере, а потом по комсомольской путевке поступил в Военно-морское училище. Ты знаешь командира 422-й «щуки»?

— Федора Видяева?

— Так вот, с ним я учился в училище, и вместе прибыли на Северный флот. В нашей группе был еще Ярослав Иосселивани…

Старпому казалось, что в разговоре Климов чересчур прям, нет в его поведении той уравновешенности, которая обычно замечается у бывалых моряков. Впрочем, решил он, у каждого командира свой характер, своя манера поведения, свой стиль общения. Важно, чтобы не было высокомерия, что так претило характеру Борисова. Почему-то ему пришли на память снова комфлота адмирала Дрозда, который беседовал с ним перед назначением на лодку Климова: «У Федора Максимовича крутой нрав, но командир он дельный. Так что вы легко найдете с ним общий язык. Но имейте свой взгляд и свое мнение на все, чем будете жить и дышать. А то ведь еще не перевелись такие командиры, которым по душе, когда старпом пляшет под их дудку. Последнее это дело — не иметь своего мнения. Считай, пропал ты как воспитатель!»

— На Север я попал просто, Федор Максимович, — после паузы заговорил старпом. — Назначили в кадрах, я и прибыл. Капитан 1-го ранга Коровин сказал, что лодка Климова — одна из лучших в бригаде. Мне это понравилось. Подумалось, если лодка передовая, стало быть, есть чему научиться у ее командира.

— Так-так, — Климов погладил подбородок. — Что верно, то верно — наша лодка на хорошем счету у начальства. Перед самой войной мы стреляли новыми торпедами. Конструктор был на лодке, и ему очень понравилось, как действовали моряки, они работали как львы. Главное, что ни одна из торпед не утонула… Да, с меня семь потов сошло, пока я чего-то добился…

Их разговор прервал стук в дверь. Это был вахтенный офицер, старший лейтенант, из-под черных бровей весело поблескивали карие глаза.

— Товарищ командир, вас ждет на плавбазе комбриг!

— Добро. — Климов взглянул на старпома. — Пойду, Яков Сергеевич. Наверное, речь пойдет о выходе в море. Возможно, завтра, возможно, позже. Ты лично обойди все отсеки, проверь, везде ли должный порядок. Поговори с торпедистами и минерами, чтоб их оружие было исправно…

Коровин сидел за столом и что-то писал. Увидев Климова, он молча кивнул ему на стул. Был он какой-то хмурый, даже опечаленный, в глазах не то грусть, не то невысказанная боль. Похоже, случилось что-то серьезное. Хотел было спросить, но Коровин сам заговорил:

— Скажи, Федор Максимович, с кем ты приехал на Северный флот после окончания училища?

— Так я же как-то вам рассказывал — с Федором Видяевым, ныне он командир 422-й «щуки», — ответил Климов. — Я и сейчас с ним дружу.

— Так вот, нет теперь у тебя друга по училищу и по службе в Полярном, — необычно тихо произнес адмирал. — Лодка Видяева из похода не вернулась…

— Что вы такое говорите? — едва не вскричал Климов. — Его лодка действовала в районе Маккаур-Варде, и когда на днях я был в штабе бригады, от Видяева поступила радиограмма, он сообщил о том, что торпедировал вражеское судно…

— Все верно, — прервал его комбриг. — Тогда же я приказал Видяеву идти в базу.

— У него на лодке кончились торпеды?

— Да нет, Федор Максимович, — возразил невесело Коровин. — Его подводной лодке приказом наркома ВМФ адмирала Кузнецова присвоено гвардейское знание, и я хотел, чтобы лично Видяев поднял на корабле гвардейский флаг. Когда я доложил адмиралу Головко, что лодка Видяева не отвечает на запросы штаба, он сразу же послал на ее поиски самолеты; летчики долго и тщательно обследовали тот район, но лодки нигде не было. То ли она угодила где-то на мину, то ли ее атаковали немецкие сторожевые корабли… Вот это я и хотел тебе сообщить как другу Федора Видяева. — Комбриг достал папиросы и закурил. — Как ты, подготовился к походу?

— Так точно, все, что надо, сделал.

— Не угоди на мины, а то мне совсем плохо будет, — улыбнулся адмирал, но улыбка была невеселая. — До слез мне жаль Федора Видяева…

— Война идет, тут всякое может случиться, — тихо обронил Климов. — Взять моего отца. Сколько лет плавал сверхсрочником на тральщике, потом — Финская война, ранение в грудь, прыжок в речку с моста, и… смерть.

— У твоего отца был крепкий дух. — Коровин хотел что-то добавить, но Климов опередил:

— Уйдем мы на рассвете, чтобы, используя непогоду, добраться до заданного района. Не возражаете?

— Делай, как лучше, тут я тебе не судья, — ответил адмирал.

На столе зазвонил телефон.

— Коровин? — раздался в трубке голос адмирала Головко.

— Я, товарищ командующий.

— Вы мне срочно нужны. Подъезжайте…

Климов поспешил на почту, чтобы отправить жене письмо, но его снова вызвал комбриг.

— Есть тебе еще одно задание, Федор Максимович, — сказал он. — Лично от комфлота. Надо в районе мыса Нордкина высадить на берег в тыл врага разведгруппу из трех человек. На лодку они прибудут в пять утра.

— Хорошо, товарищ комбриг, — улыбнулся Климов. — Это дело мне знакомо. Мне их и с берега брать?

— Нет, это сделает недели через две другая подводная лодка. У них есть своя переносная рация, они потом дадут о себе знать. Так что обговори со старшим группы разведчиков, где и как их лучше высадить. Он к тебе придет через час-полтора.

Ранним утром, едва чуть посветлел горизонт, подводная лодка с разведгруппой на борту вышла в море. А под вечер, когда стемнело и пошел дождь, лодка в подводном положении подошла к скалистому берегу в районе порта Линахамари. Климов поднял перископ. Море было пустынным. Берег также был пуст.

— Вот в этом месте нас и высаживайте, — сказал Климову старший группы.

Резиновую шлюпку спустили на воду. Разведчики взяли с собой запас продуктов, рацию, и шлюпка направилась к берегу. До него было метров двести. Пока высаживали разведчиков, вахтенный офицер в бинокль осматривал море — оно по-прежнему оставалось пустынным.

«Скорее бы вернулась шлюпка», — переживал Климов, находясь на ходовом мостике. Уже совсем стемнело, сквозь тучи изредка выглядывала круглая, как арбуз, луна, и тогда к берегу бежала серебристая дорожка. Наконец появилась шлюпка.

— Разведчиков высадили на берег, — доложил боцман.

— А теперь курс в район Порсангер-фьорда! — приказал вахтенному офицеру Климов.

В три часа ночи были на месте. А утром случилась трагедия… Лодка шла в надводном положении, когда вахтенный офицер в бинокль увидел транспорт, сопровождаемый двумя сторожевыми кораблями. Прозвучал сигнал боевой тревоги по отсекам, и на ходовой мостик поднялся командир. Он принял решение атаковать судно двумя торпедами. Климов запросил штурмана Васина, какая в этом районе глубина.

— Пятьдесят метров! — ответил капитан-лейтенант. — Севернее подводные камни, ближе к берегу глубина наполовину меньше. Туда уходить после атаки опасно.

Климов приказал подготовить две торпеды и, когда транспорт вышел из полосы тумана, скомандовал: «Пли!» Лодка сразу же погрузилась. Минуты через две до отсеков донесся глухой взрыв.

«Капут судну», — подумал Климов. Но почему нет второго взрыва? Куда делась вторая торпеда? И тут из отсека поступил доклад старшины группы торпедистов: вторая торпеда застряла в торпедном аппарате.

— Черт бы побрал эту торпеду! — выругался Климов.

— Слышу шум винтов корабля! — доложил акустик.

Климов подумал, что это сторожевые корабли, которые охраняли транспорт. Сейчас они начнут сбрасывать глубинные бомбы. Надо уходить в сторону берега, где малые глубины, там искать лодку не станут!

— Лево руля, пятьдесят градусов! — приказал командир вахтенному офицеру. Взгляд его упал на глубиномер. Сорок метров! — Боцман, так держать!

Глубинные бомбы взрывались где-то в стороне, и Климов понял, что корабли охранения ушли от берега. Это давало ему шанс не быть обнаруженным. Но вот акустик доложил, что шумы вновь приближаются к лодке. Климов вмиг сообразил, что ему делать. Он отдал приказ лечь на грунт, выключить на борту все приборы и двигатели, чтобы не создавали шума, иначе враг обнаружит лодку.

Прошло часа полтора, и все это время Климов чувствовал себя как на пороховой бочке. Маневрировать кораблем опасно, если в торпедном аппарате застряла торпеда: от малейшего толчка могут сработать инерционные взрыватели. Надо как можно скорее обезвредить торпеду.

— Акустик, что слышите? — запросил Климов отсек и, когда тот ответил: «На глубине тихо», — всплыл на перископную глубину. Крутанул массивные рукоятки перископа и в серо-голубых линзах увидел взлохмаченное море. Транспорт затонул, на воде плавали какие-то деревянные предметы. А корабли охранения куда-то ушли, лодка всплыла в надводное положение. Климов поднялся на ходовой мостик, следом за ним — старпом Борисов, штурман Васин, боцман и вахтенный сигнальщик с биноклем на груди. Туман все еще курился над водой, с неба сыпалась снежная крупа.

— Кто у нас самый опытный минер? — спросил Климов старпома.

— Старшина команды Петр Ярцев.

Борисов вызвал минера из центрального поста. Был старшина коренастый, косая сажень в плечах. Лицо открытое, в нем чувствовалась сильная воля.

— Сможешь обезопасить торпеду? — спросил его командир лодки.

— У меня по этой части есть опыт, — улыбнулся Ярцев.

Двое краснофлотцев помогли ему надеть легководолазный костюм с дыхательным аппаратом, и вот уже Ярцев нырнул под лодку. Он легко вывернул из торпеды два инерционных взрывателя и поднялся на палубу. Краснофлотцы стали снимать с него водолазный костюм. И в это время неподалеку показались два сторожевых корабля. Один из них шел прямо на лодку, чтобы таранить ее, другой открыл огонь из крупнокалиберного пулемета.

— Всем в лодку! — крикнул старпом, а сам подскочил к командиру.

Климов правой рукой держался за бок, откуда текла кровь. Старпом хотел было подхватить его на руки, чтобы отнести до ходового мостика и спустить вниз, но Климов, с трудом подняв голову, прошептал ему в лицо:

— Погружайся без меня!..

Борисов заколебался. А вражеские корабли уже совсем рядом, и это увидел Климов.

— Уводи лодку, Яков! — крикнул он властно. — Это приказ… — Климов хотел сказать еще что-то, но голос его вдруг утих.

Старпом прыгнул в люк и задраил его. Подводная лодка ушла на глубину. В отсеки доносились взрывы глубинных бомб — это наверху метались сторожевые корабли.

В центральном посту стояла гробовая тишина. Все были как в шоке. Никто не верил, что командир остался где-то наверху, да и жив ли он? Пожалуй, больше других переживал старпом. Минер Ярцев увидел в его глазах слезы.

— Как же теперь, командира-то нет? — спросил он.

— Может, он еще жив и держится на воде, — тихо сказал старпом. — Мы сейчас пойдем на то место…

Не прошло и полчаса, как лодка всплыла. Еще недавно тут разыгралась трагедия, но сейчас море было пустынным.

— Должно быть, погиб наш командир, — глухо произнес старпом. Он тут же написал текст радиограммы и, вызвав на мостик радиста, вручил ему листок. — Срочно передайте в штаб флота!

Ответ пришел быстро. Старпом прочел вслух:

— «Борисову. Возвращайтесь в базу. Комбриг».

На рассвете подводная лодка вошла в бухту и ошвартовалась у причала. «Комбриг, наверное, еще не пришел в штаб», — подумал Борисов. Но едва он начал бриться, как адмирал вызвал его на плавбазу.

— Яков Сергеевич, как погиб Климов? — спросил он. — Я получил вашу депешу и весь день не находил себе места.

Старпом поведал адмиралу, как все произошло.

— И вы не могли взять в лодку раненого командира?

— Все дело решали секунды, вражеский корабль шел на таран, и Климов, не щадя себя, отдал приказ погружаться без него. — Сдержав спазм в горле, Борисов добавил: — Задержись мы хоть на минуту, и корабль распорол бы железное брюхо лодки, и мы бы все погибли… Климов это осознал раньше нас.

Долго молчал адмирал, ощущая, как гулко билось в груди сердце.

— Вот что, старпом, — наконец заговорил он глухим голосом: — Все, что произошло в море, изложите в своем рапорте на мое имя. Потом я пойду на доклад к командующему флотом.

— А что мне прикажете делать? — спросил Борисов.

— Пока исполняйте обязанности командира подводной лодки. А что решит адмирал Головко, пока мне неведомо.

— Ну, чем ты меня порадуешь, Евгений Аронович?! — воскликнул адмирал Головко, увидев в дверях кабинета комбрига Коровина.

— У нас потери, товарищ командующий, — смутился контр-адмирал.

— Что, лодку потеряли?

— Да нет, товарищ командующий, лодка цела, а вот вернулась она в базу без командира. Старпом привел…

Адмирал Головко сел за стол.

— Садись и ты, комбриг, и расскажи, как это лодка вернулась в базу без командира?..

Коровин старался коротко изложить ситуацию, в которую попала подводная лодка. Он сообщил, что сначала Климов торпедировал транспорт, потом уходил от преследования кораблей охранения, разоружил торпеду, застрявшую в торпедном аппарате. Голос комбрига то и дело прерывался. Комфлот слушал внимательно и вопросов не задавал. Когда комбриг умолк, сказал хмуро:

— Мы потеряли хорошего командира. Сколько на его счету было потопленных кораблей и судов? Девять?

— Торпедированный транспорт был одиннадцатым, — уточнил комбриг.

— Где живет семья Климова, куда он ее эвакуировал?

— Под Саратов, там в деревне Красный Дол живет его мать. — Комбриг помолчал. — У меня к вам просьба, Арсений Григорьевич. Надо бы отвезти личные вещи Климова его семье. Память все же будет о нем…

— Семья у Климова большая?

— Сын учится в десятом классе, а жена Дарья Павловна — учитель литературы в школе… Разрешите мне отправить в командировку офицера?

— Пошлите, я не возражаю. Сейчас ведь не сорок первый год, когда Военный совет флота принял решение эвакуировать семьи командиров. Многие сюда вернулись, Климов и свою семью мог бы привезти.

— Мать его сильно хворала, и жена решила еще там пожить, — пояснил Коровин. — Да и сыну надо было окончить десять классов.

— Кого хотите туда послать? Не сами же вы желаете поехать?

Комбриг сказал, что лодка Климова получила повреждения, когда ее обстреляли корабли охранения. На неделю ее надо поставить в ремонт, а старпом Борисов тем временем съездит в Саратов.

— А если кого-то другого послать? — спросил комфлот.

— Они дружили семьями и хорошо знают друг друга.

— Это, конечно, существенная деталь, — согласился Головко. — Ладно, пусть едет старпом. На пять суток, не больше. Хватит?

— Вполне…

— Давайте сразу решим и вопрос о том, кого назначить командиром лодки. — Адмирал Головко подошел к столу, взял папиросу и закурил. — Кого вы предлагаете?

— Старпома Борисова, товарищ командующий. Он пять лет прослужил на этой лодке, хорошо себя проявил. Экипаж его уважает, сам он неплохо подготовлен.

— Согласен. Пишите на него представление, вопрос о назначении мы решим на Военном совете флота.

— Есть, понял…


Весь день командующий флотом адмирал Головко пробыл на Рыбачьем. В штабе Северного оборонительного района вместе с его командующим генерал-майором Дубовцевым Арсений Григорьевич проверял воинские части, посетил боевые позиции артиллеристов. Он был доволен тем, что бойцы горели желанием «дать урок поганым фрицам», если они решатся высадить десант на полуостровах. А люди тут бывалые, пороху давно понюхали. В сорок втором комфлот Головко приказал Северному оборонительному району и охране водного района главной базы уничтожить опасный для полуостровов и перевозок в Мотовском заливе опорный пункт Пикшуев. Эту задачу генерал Дубовцев возложил на отряд десантников из 12-й бригады морской пехоты.

— Он давно сидит у меня в печенках, этот опорный пункт Пикшуев, — произнес генерал. — Мы его враз расколошматим.

— Постарайся, Ефим Тимофеевич, я и сам по ночам спать не буду, — не то в шутку, не то серьезно промолвил комфлот.

Трое суток готовились десантники к операции и когда начали действовать, то в лоб на огневые точки врага не пошли, а обошли их с фланга и с тыла и дерзко атаковали. Бой шел тяжелый, но опорный пункт был разрушен. Морские пехотинцы уничтожили до 200 гитлеровцев, взяли в плен 9 солдат и офицеров, подорвали и разрушили 19 дотов и дзотов, 8 складов с боеприпасами, захватили минометную и артиллерийскую батареи. Наши потери — 18 убитых и раненых.

Нарком ВМФ адмирал Кузнецов дал высокую оценку десанту, высаженному в районе мыса Пикшуев, и приказал остальным флотам изучить опыт десантных действий Северного флота.

Комфлот Головко и в этот раз остался доволен тем, как несут боевую службу бойцы и командиры Северного оборонительного района, о чем он заявил генералу Дубовцеву.

— Но будьте начеку! — предупредил Головко. — Полуострова Средний и Рыбачий — это морские ворота в Кольский залив, а немцы еще не отказались от попытки высадить здесь десант, собрали в портах Варангер-фьорда самоходные баржи и другие десантные корабли. Так что держи, Ефим Тимофеевич, уши топориком!

— У меня тут шлюпка не проскочит незамеченной, не то что катер! — улыбнулся генерал.

— Это хорошо, что ты так уверен в своих людях. — Головко встал, надел черный реглан. — Что ж, Ефим Тимофеевич, мне пора…

— Есть просьба, товарищ командующий, — робко заговорил Дубовцев. — Вы говорили, что нарком ВМФ собирается посетить Северный флот. Если такое случится, то мы бы просили Николая Герасимовича побывать у нас на Рыбачьем. Передайте, пожалуйста, ему нашу просьбу.

— Гарантировать его приезд не могу, но просьбу бойцов и командиров передам. Я тоже хочу пригласить его в ваши края.

Возвращался Головко в Полярный на своем катере. С утра дул стылый ветер, шел снег, и пока добрались до порта, комфлот продрог.

— Виктор! — крикнул он своему адъютанту. — Давай горячий чай! Хочу согреться… Да, там, кажется, остался армянский коньяк после угощения союзников. Тащи и его сюда!..

Глубокой ночью затрещал телефон. Головко вскочил с дивана, сон вмиг прошел.

— Еду к вам, Арсений Григорьевич! — услышал он в трубке голос наркома ВМФ.

— Когда? — только и спросил несколько растерявшийся Головко.

— Вылетаю через час, а возможно, чуть позже. У меня «Дуглас» старенький. К утру буду в Мурманске.

«Как в воду глядел Дубовцев, когда говорил о приезде наркома», — подумал Головко.

И вот адмирал Кузнецов стоит в кабинете командующего — высокий, грузноватый, но все такой же деятельный и энергичный. Он снял шинель, повесил ее на вешалку, потом, приглаживая ладонью волосы, сел в кресло.

— Чертовски устаю в последнее время, — сказал он. — Да и ездить приходится часто. Но я люблю ездить: встречаешься с новыми людьми, лучше узнаешь их жизнь, проблемы, которые их волнуют. Вообще-то вся наша жизнь — проблемы… Ну а как ты поживаешь, Арсений Григорьевич?

— Вы садитесь к столу, Николай Герасимович, — пригласил комфлот. — Сейчас нам подадут завтрак. Вы с дороги, еще не успели перекусить, а я тоже дома ничего в рот не брал. Чай или кофе?

— Что-нибудь… Так как ты живешь? — повторил вопрос нарком.

— В делах и заботах флота, — улыбнулся Арсений Григорьевич. — Если кто-либо добыл победу над врагом — радуюсь, хвалю героев и вроде как сам переживаю эту победу. А когда флот что-то теряет — места себе не нахожу: и людей жаль, и себя укоряешь в том, что, видно, не все делаю, чтобы уменьшить свои потери. Словом, жизнь — это радости и печали.

В кабинет вошел адъютант с подносом.

— Чай и бутерброды, товарищ командующий. Есть вино, дать?

— Как вы, Николай Герасимович, насчет наркомовского пайка?

— Если паек, да еще наркомовский, давай наливай, что-то с дорогиозяб…

Адъютант был уже у двери, когда Головко попросил его найти члена Военного совета флота Николаева.

— Он на подводной лодке…

Вице-адмирал Николаев появился, когда они допивали чай. Увидев наркома ВМФ, он остановился у двери.

— Заходите, Александр Андреевич. — Николай Герасимович поздоровался с ним. — Вот неожиданно прилетел к вам. — И шутливо добавил: — Вы не критикуете своего командующего, так приходится мне это делать… У вас тут скоро, видимо, к осени начнутся горячие дни, как сказал Мерецков, «начнем бить егерей, чтоб не зарились на Север». Да вы садитесь. Были у подводников?

— У них, товарищ народный комиссар. Завтра в море на рассвете уходит лодка капитана 2-го ранга Щедрина, ну я, значит, побывал у них.

— Хорошо воюет Щедрин?

— В каждом походе добивается успехов, иначе ему нельзя — Герой Советского Союза! — Николаев помолчал, потом смущенно добавил: — А вы к нам как с неба свалились, я даже не знал. — Он покраснел, как мальчишка. — На флот стали поступать новые торпеды с неконтактными взрывателями, и когда я был в бригаде подводников, то беседовал с командирами, хотел узнать, что это им дало.

— Каково же их мнение? — поинтересовался Кузнецов.

Член Военного совета флота сказал, что новые торпеды позволили намного увеличить дистанцию стрельбы. И вот что интересно: эффективность атак ничуть не снизилась, а опасность обнаружения подводной лодки резко уменьшилась. Теперь командир лодки может произвести торпедный залп по вражескому судну с большей дистанции, не рискуя промахнуться. После залпа он имеет возможность не спеша осуществить маневр, чтобы уйти от преследования кораблей охраны. Что и говорить, торпеды флот получил отличные, жаль, что раньше их не было.

— Много чего у нас не было, — буркнул нарком. — Раньше самолетов типа «Каталина» тоже не было, а сейчас целый полк!

— А вот взрывателей для топмачтового бомбометания, имеющих замедление пять секунд, нет, — заметил Головко. — Хотел бы знать, решается ли этот вопрос?

Кузнецов хмуро свел брови к переносице.

— Пятого апреля ты мне, Арсений Григорьевич, сказал об этих взрывателях, и в тот же день я послал документ в ЦК партии товарищу Маленкову, — ответил нарком. — Я просил выделить в первом квартале этого года пятнадцать штук. Так что на днях вы их получите.

— А что с переводом кораблей из Англии на Северный флот? — поинтересовался Николаев.

— Все идет строго по плану, — пояснил Николай Герасимович. — ЦК партии утвердил список офицеров флота, которые должны принять в Англии корабли и перевести их в Кольский залив. Я вам говорил по телефону, кто эти люди, но могу повторить. Итак, Левченко — командир отряда, начальник штаба — контр-адмирал Абанькин. Кто еще… Да, линкор примет контр-адмирал Иванов, крейсер — капитан 1-го ранга Зубков. Командиром дивизиона эсминцев идет твой воспитанник, Арсений Григорьевич, капитан 1-го ранга Фокин, дивизион подводных лодок возглавит капитан 1-го ранга Трипольский. Ну а командиров эсминцев мы взяли едва ли не со всех флотов: капитаны 3-го ранга Годлевский, Козлов, Щербаков, Осадчий, Рябченко, Андреев, Гончар… Вся эта работа стоила мне большого труда и напряжения. Крутился как белка в колесе…

— Где формировались команды? — спросил Головко.

— Мы хотели это сделать в Мурманске, но тогда ты мне, Арсений Григорьевич, сказал, что там судами забиты все причалы, да и далековато. Ты предложил Архангельск, я дал свое согласие. Я дважды туда летал, на месте проверил, как идут дела. Ведь мы отбирали в поездку три тысячи моряков!..

То были тяжкие для Николая Герасимовича дни. Он трижды был на докладе у Верховного, и тот каждый раз, выслушав его, говорил:

— Не теряйте время, корабли нам очень нужны!..

Кузнецов и сам знал, что корабли нужны — да еще как нужны! — но формирование команд — дело не простое: это люди, у каждого человека свой характер, привычки, способности, зато почти каждый командир считает себя едва ли не Ушаковым или Нахимовым. Но Николай Герасимович был доволен тем, что ему удалось подобрать офицеров на командирские должности.

— Как думаешь, никто нас не подведет? — спросил он вице-адмирала Левченко.

— Это уже моя забота, Николай Герасимович, — усмехнулся Гордей Иванович. — Но я уверен, что все будет хорошо!..

Пока корабли шли через океан в Мурманск, Кузнецов не находил себе места: как бы в походе чего-нибудь не случилось. Почти четыре недели плыли корабли, и 24 августа, пройдя две тысячи миль, они вошли в Кольский залив и встали на якоря, потеряв лишь подводную лодку «В-1» Героя Советского Союза Фисановича…

Но это произойдет позже, а сейчас нарком сказал адмиралу Головко, что как только корабли придут на Северный флот, будет создана эскадра.

— Ты, Арсений Григорьевич, давно о ней мечтаешь, я-то знаю, — улыбнулся Николай Герасимович. — Кого мы назначим ее командующим?

— Ясное дело кого — Фокина, — безапелляционно заявил Головко. — Очень знающий моряк. Я уже не говорю о его святой приверженности к морской службе.

— Фокина я тоже знаю давно, нигде он с якоря не срывался… Командующий эскадрой — должность адмиральская. Буду докладывать о Фокине Верховному…

Едва они вышли из штаба, как нарком сказал:

— Я хотел бы посмотреть базу торпедных катеров.

Тускло светило солнце, над бухтой островками проплывали черные тучи. Казалось, вот-вот пойдет снег.

— Как идет дело у Кузьмина? — спросил Кузнецов.

— Башковитый комбриг. Новую базу торпедных катеров уже почти оборудовали…

Катер ошвартовался у пирса, и нарком сошел на берег, следом за ним — комфлот. Здесь их встретил комбриг капитан 1-го ранга Кузьмин.

— Ну, здравствуй, тихоокеанец! — Кузнецов пожал ему руку. — Что, уже привык к Северу и тебя можно назвать помором?

— Привыкаю, товарищ нарком, — улыбнулся Кузьмин.

— Ну что ж, давай посмотрим корабли, поговорим с командирами…

Увидев около двадцати торпедных катеров, стоявших борт к борту у причала, нарком хмуро сдвинул брови.

— Ну ты даешь, Александр Васильевич! — выругался он. — Что же это такое? Совсем не думаешь о противнике. Зачем собрал все катера у одного причала? Налетят «юнкерсы» — и всем твоим катерам погибель от одной бомбы! — И суровым тоном добавил: — Рассредоточить!..

Это было единственное замечание наркома, в основном бригадой он остался доволен, о чем сказал адмиралу Головко, когда они вернулись на флагманский командный пункт, оборудованный в высокой скале у самого моря.

— Ну, говори, что тебя волнует. — Николай Герасимович сел рядом и закурил.

— Есть у меня потери… — неохотно произнес комфлот.

— Какие еще потери?

— Одного командира подводной лодки нам пришлось расстрелять за трусость, — ответил Головко. — Я доносил вам об этом печальном случае в своем рапорте. И хотя уже немало времени прошло с тех пор, этот случай все еще саднит мне душу…

— А ты думаешь, я тогда не переживал? — вскинул голову нарком. — Но война есть война, и каждый из нас должен добросовестно исполнять свой воинский долг. Честь не позволяет нам поступать по-другому.

Помолчали. Потом нарком сказал:

— Вы говорили мне, что еще в январе — феврале перешли к более сложным формам борьбы на вражеских коммуникациях. Нельзя ли узнать подробнее?

Головко улыбнулся, но тут же его лицо стало суровым и выразительным.

— В чем суть таких операций? — спросил комфлот и сам же пояснил: — Наносить разнородными силами флота мощные удары по портам погрузки и разгрузки судов и конвоям противника, бить по конвою на всем пути его следования в конкретный отрезок времени. Кто это делает? Подводные лодки, самолеты, торпедные катера, эсминцы. Первую такую операцию, «РВ-1», что означает «разгром врага», мы провели в феврале.

— И каков результат?

— Потоплено пять транспортов, два больших танкера, повреждены транспорт и сторожевой корабль противника. По портам Киркенеса и Линахамари, по аэродромам Хебукен и Луостари были нанесены бомбовые удары.

— Сколько подводных лодок участвовало в операции?

— Девять, — ответил Головко. — Подводная лодка «С-56» капитана 2-го ранга Щедрина первой добилась успеха: у мыса Слетнес торпедировала транспорт, также навела на конвой соседнюю лодку «С-102», которая вскоре пустила на дно паром «Скагеррак»… Словом, несмотря на некоторые издержки, — подчеркнул комфлот, — первый блин не был комом. Потом мы провели еще две подобных операции, и тоже успешно.

— Значит, основа успеха таких операций — непрерывность разведки? — уточнил Кузнецов.

— И не только это, — возразил Головко. — Я бы еще отметил, как важны согласованные действия разнородных сил в поиске и атаке конвоя, иначе успеха не добиться. — Комфлот сделал паузу. — Конечно, не все еще отлажено, бывают сбои, и тогда приходится что-то терять. Но это уже не сорок первый год, самые горькие дни в моей жизни, — признался Арсений Григорьевич. — Немцы наступали вдоль дороги Печенга — Мурманск, они вышли в район Западная Лица. Тогда-то мы и получили вашу директиву, Николай Герасимович. Вы потребовали войти в Мотовский залив и до последнего момента оказывать поддержку армии, при любом положении на сухопутном фронте оставаться в Полярном, защищая этот пункт до последней, крайней возможности. — Головко передохнул. — Да, хлебнули мы в сорок первом лиха. А почему? Немцы хорошо подготовились к войне, а мы… — Он резко махнул рукой.

Это задело Кузнецова, и он спросил:

— Ты что же, считаешь, что мы не готовились к войне? — И, не дождавшись ответа, горячо продолжил: — Нет, дружище, мы готовились к ней, но не все у нас было гладко. Не все!.. Война с финнами вскрыла такие недостатки в боевой деятельности Красной Армии, что Сталин не на шутку встревожился. Руководство ВМФ тоже сделало из всего этого надлежащий вывод. Вместе с Генштабом мы разработали директиву, которую я подписал четырнадцатого октября сорокового года. Помнишь, о чем шла речь в директиве?

— Еще бы! — воскликнул комфлот. — Говорилось об оперативном плане.

— Вот-вот, о плане… — подхватил нарком. — Я приказал оперативные планы флотов составить из расчета, что вероятным противником будет Германия в союзе с Италией, Румынией и Болгарией. Позже к ним мы добавили Венгрию и Финляндию. В марте сорок первого, — воодушевленно продолжал Николай Герасимович, — вы получили еще одну директиву Главморштаба, которая предписывала приглашать на флотские учения армейских руководителей, а командованию штабов и соединений флотов и флотилий — участвовать в оперативных играх, проводимых в приморских округах.

— Поздновато Главморштаб издал эту директиву, — возразил Головко. — На флотах не успели ее отработать, так что во время войны пришлось срочно находить методы и формы взаимодействия флота с сухопутными частями.

— Нет, не могу принять твоего упрека, Арсений Григорьевич! — жестко произнес нарком. — Ты, надеюсь, не забыл, как в декабре сорокового года в Москве проходили сборы командующих флотами и флотилиями? На сборах шла речь о характере современной войны и операций на море. Подчеркивалось, что побеждает тот, кто не боится нарушить старую доктрину, отойти от классических примеров, от шаблона. Даже и теперь не все командиры отреклись от шаблона. Что, станешь спорить?

— Факт, не все, — согласился Головко. — Возьмем тех же подводников. Один командир, скажем, Лунин может нанести удар и по линкору, как это было с «Тирпицем», а другой не в силах атаковать даже самоходную баржу. Сам же я на декабрьских сборах почерпнул немало полезного, — продолжал Арсений Григорьевич. — Что же касается вашей заключительной оценки состояния дел в Военно-морском флоте, то она меня поразила.

— Чем же? — усмехнулся Николай Герасимович.

— Вы жестко и открыто говорили о недостатках на флотах и флотилиях, до вас никто так не говорил. Оперативно-тактическая подготовка командного состава плохая, число аварий и катастроф на кораблях и в авиации весьма большое, учения проводятся в упрощенных условиях… Я сидел рядом с Октябрьским и видел, как он качал головой. Спрашиваю: «Что тебя удивило, Филипп Сергеевич?» А он шепчет, мол, куда это годится, нарком избивает себя.

— Так ведь все, о чем я говорил, было на флотах! — возвысил голос Николай Герасимович. — И я не мог молчать. У тебя, Арсений Григорьевич, разве не было в то время ЧП на флоте? И подводные лодки терпели аварии, и корабли садились на мель. Потому-то в своем приказе я потребовал от военных советов флотов и флотилий разработать организацию и порядок проведения боевой подготовки, а с повышением оперативной готовности — перестраивать подготовку сил с учетом сложившейся обстановки.

— Не стану кривить душой, но этот пункт вашего приказа, Николай Герасимович, Военный совет флота оценил весьма высоко, а в преддверии войны он сыграл важную роль в переводе сил флота на оперативную готовность номер один.

— Нелегко мне пришлось на этих декабрьских сборах, — грустно продолжал нарком. — Кое-кто с трибуны бросал упреки в «буржуазном перерождении отдельных командиров», о том, что личный состав кораблей и частей засорен «чуждыми элементами»…

Головко засмеялся.

— Чего ты, Арсений? — удивился Кузнецов. — Я ведь все помню, как было, и ничего не придумываю.

— А я что, не помню? — Улыбка на лице Головко погасла. — Не кое-кто, а конкретные лица говорили. Хотите, назову их? Пожалуйста. Члены Военных советов Балтийского и Черноморского флотов дивизионные комиссары Яковенко и Кулаков, а Октябрьский обвинил адмирала Исакова и других выступивших в «неправильной линии преклонения перед немецким оружием».

— Давай, Арсений Григорьевич, вернемся к сегодняшним дням, — заметил нарком. — У вас тоже есть нерешенные вопросы. Или ты скажешь, что таковых нет?

— Смотря какие. — В глазах комфлота блеснули искорки.

— На Северном флоте хорошо поставлена охрана своих коммуникаций, конвоев, командиры научились вести поиск и атаку субмарин. А вот если посмотреть на взаимодействие разнородных сил флота, то вами отработаны лишь простейшие элементы.

— Этот вопрос мы сейчас решаем, — промолвил комфлот. — Раньше на флоте было мало кораблей, авиации, как тут наладишь взаимодействие? Союзные конвои надо охранять? Надо! Поиск и атаку подводных лодок надо производить? Надо! Охранять наши ледоколы и суда в Арктике тоже надо. Но где на все это взять корабли? Вот и соображаешь, куда и какой послать эсминец. Однако же не хнычем, слез не льем. И дела боевые у нас вроде не хуже, чем у других. Кое-чем можем похвастаться.

— Чем же? — с иронией спросил нарком.

— Многим! — загорячился Головко. — Взять подводников, главную силу флота. Если раньше они действовали в прибрежных районах, то теперь совершают походы к берегам Норвегии, охраняют союзные конвои. Есть у нас две позиции подводных лодок в районе мыса Желания, севернее Новой Земли. Для чего они там? Если крейсера и эсминцы врага попытаются выйти в Карское море, лодки преградят им путь.

«Хорошо придумано, ничего не скажешь», — подумал Кузнецов.

— Как считаешь, Арсений Григорьевич, сейчас воевать стало легче? — спросил он.

— Ничуть не легче! — резко возразил комфлот. — Наоборот, сейчас воевать стало намного труднее. Противник усилил охрану своих конвоев. На каждый транспорт немцы посылают три-четыре, а нередко и пять кораблей эскорта. И все же подводники бьют врага!

— А я хочу, чтобы они били крепче! — улыбнулся нарком.

— Плохо то, Николай Герасимович, что Главморштаб не всегда оперативно информирует нас о боевых действиях на других флотах, — затронул Головко еще один вопрос. — Мы бы хотели сравнивать, как сражаются там и как сражаемся мы.

— А не в Степанове ли тут дело? — Кузнецов хитро прищурил глаза. — Он дал тебе команду направить в Варангер-фьорд лодки, а ты был против, а он не знал, что в том районе враг создал сильную противолодочную оборону, там флот потерял несколько лодок. Мы с тобой взвесили все «за» и «против» и пришли к выводу: без надобности посылать лодки в тот район не надо. Без надобности, понимаешь? А ты, видно, решил, что лодки вообще туда не нужно направлять.

— Спорить с ВРИО начальника Главморштаба я не стал, а лодки в Варангер-фьорд направил, — сказал комфлот. — Сейчас там на боевых позициях три экипажа. Надо бы иметь больше, но где их взять?

— Мы лодки тебе дали, Арсений Григорьевич, — возразил нарком. — И не одну! На Север прямо с завода по железной дороге было отправлено восемь «малюток». Шесть лодок типа «С» пришли в Кольский залив с Дальнего Востока, получил флот лодки и с Балтики. Правда, делалось это не сразу, тут ты прав, было потеряно время.

— Да, но кто виноват в том, что к началу войны на Северном флоте подводных лодок оказалось меньше всех? — горячился комфлот. — И тральщиков у нас было в пять раз меньше, чем на Балтике. А тралы, Николай Герасимович? Их тоже были единицы! Невольно возникает вопрос: кто в этом виноват?

— Разумеется я, нарком, — произнес Кузнецов. — Но теперь у тебя, Арсений Григорьевич, есть и тральщики, и тралы, и надо ли так ерничать? — Он встал и прошелся по кабинету. По его раскрасневшемуся лицу было видно, что он разволновался. — И того не было, и другого, а люди творили чудеса. Сам же докладывал!

— Было такое, — печально отозвался комфлот. — Осенью прошлого года создалась минная опасность в Обской губе Карского моря, Енисейском заливе и у острова Диксон. Мы направили туда два тральщика — сто десятый старшего лейтенанта Михайлина и сто восьмой старшего лейтенанта Пилицина. За две недели оба корабля выполнили сплошное траление обоих фарватеров у острова Диксон, вытралили более трех десятков неконтактных мин. А тральщики? Они расчистили проходы в порту. Работа была тоже не из легких.

— Вот видишь, это же героизм! — воскликнул нарком. — А штаб флота так и не обобщил опыт командиров, чтобы воспитывать на нем молодых офицеров.

— Если честно, Николай Герасимович, не дошли до этого руки, — виновато улыбнулся комфлот. — Дел-то у меня по самое горло, не знаешь, за что хвататься.

— Однако засиделись мы с тобой. — Николай Герасимович встал. — Скоро час ночи, пора отдыхать.

— Какой план у вас на завтра? — спросил Головко.

— С утра поедем к подводникам, хочу поговорить с контр-адмиралом Колышкиным. Потом навестим авиаторов, последователей летчика дважды Героя Советского Союза Бориса Сафонова. Как у них дела?

— Побед в полку заметно прибавилось. Я представлю вам героев. Но хотел бы, чтобы вы заглянули и в полк минно-торпедной авиации, там тоже есть богатыри. — Арсений Григорьевич достал папиросы и закурил. — А на полуостровах Средний и Рыбачий не хотите побывать? Генерал Дубовцев просил меня передать вам приглашение пожаловать к ним. Кстати, саперы Дубовцева строили катерникам Кузьмина стоянки кораблей, землянки…

— Добро, заскочим и к генералу Дубовцеву, — согласился нарком. — Уеду дня через три, если не будет звонка из Ставки. — Николай Герасимович подошел к окну, глянул в темноту, потом обернулся. — Ну что ж, пора спать. — Он подошел к вешалке и снял шинель. — Ты не идешь?

— Задержусь еще на часок: в два ночи из похода возвращается подводная лодка, хотел бы встретить ее…

Кузнецов прикрыл за собой дверь.

«Ему тоже, видно, в Ставке достается», — подумал Головко о наркоме.


— Я ждал, Николай Герасимович, когда вы вернетесь с Северного флота. — Генерал армии Антонов улыбнулся, отчего его лицо посветлело. — Как дела у адмирала Головко? Да вы садитесь, пожалуйста…

— У Головко все хорошо. — Нарком ВМФ сел. — Хотя, конечно, есть у него свои проблемы, свои пробелы, но радует то, что и подводники, и авиаторы, и морская пехота сражаются на совесть. Северный флот изо дня в день наращивает удары во врагу.

— Ну-ну, меня это тоже радует. — Антонов взял из папки какие-то бумаги. — У меня к вам дело, Николай Герасимович. Генштаб готовит директиву, которая ставит задачи по освобождению Крыма. В нее вошли все предложения Главного морского штаба.

Что же касается замысла операции, то он остается прежним: наступление на Симферополь и Севастополь со стороны Перекопа и Керченского полуострова. Так что Черноморскому флоту и Азовской военной флотилии предстоят серьезные дела. Я тут все изложил, пока буду пить чай, вы просмотрите сей документ в части, касающейся военных моряков. Добро?

— Добро, — весело кивнул Николай Герасимович.

— Когда директива станет рассматриваться в Ставке, я вас приглашу.

Вскоре, как и обещал, первый заместитель начальника Генштаба Антонов вызвал наркома. С чувством удовлетворения Антонов заговорил о маршале Жукове:

— Первый Украинский фронт жмет вовсю! Молодчина Георгий Константинович, ох какой молодчина! Верховный очень им доволен. У моего коллеги генерала Малиновского тоже хорошо идут дела. 5-я Ударная армия взяла Очаков и форт Красный Маяк. Это недалеко от Одессы.

— Форт Красный Маяк находится в устье Днепровско-Бугского лимана, — заметил Николай Герасимович. — Вы правы, Одесса не за горами.

— А вот генерала Ватутина мы потеряли, — огорченно промолвил Антонов. — Адмирала Исакова врачи спасли, а его не смогли. Видно, не судьба. Кстати, как здоровье Ивана Степановича?

— Костыли есть костыли, тут уж ничего не поделаешь, — вздохнул нарком ВМФ. — Трудно адмиралу Исакову, но дело свое он делает на совесть. — После паузы он спросил о другом: — А что, в Кривой Рог уже прибыл представитель Ставки маршал Ворошилов?

— Да! — подтвердил Антонов. — Скоро начнутся бои за освобождение Крыма. Туда же, в Кривой Рог, из штаба Третьего Украинского фронта приехал мой шеф маршал Василевский, чтобы согласовать с Климентом Ефремовичем вопросы взаимодействия войск Четвертого Украинского фронта и Приморской армии на первых этапах Крымской операции. Но главного, зачем пригласил вас в Генштаб, я еще не сказал, — продолжал Антонов, улыбнувшись. — Верховный распорядился вызвать в Ставку для доклада командующего Черноморским флотом адмирала Октябрьского, так что шлите ему депешу. Прошу вас вместе с ним и работниками Главморштаба проанализировать, все ли силы флота задействованы в предстоящей операции.

— Все будет сделано, Алексей Иннокентьевич. — Кузнецов поднялся из кресла.

Когда телеграмма Октябрьскому была отправлена, Николай Герасимович вызвал к себе ВРИО начальника Главморштаба адмирала Степанова и сообщил ему о своей беседе в Генштабе с генералом Антоновым.

— Все наши предложения по Крыму он принял. Но по докладу комфлота Октябрьского могут возникнуть вопросы, а они наверняка возникнут, я-то хорошо изучил характер Верховного. Так что подготовьте подробную справку по кораблям. И еще, Георгий Андреевич. Все ли части флота перебазированы в новые районы? Я имею в виду те, которые будут оказывать поддержку сухопутным войскам. Что у нас имеется в районе Каркинитского залива?

Степанов пояснил, что на Кирнбурнской косе в Скадовске, где заново сформирована Очаковская военно-морская база, находится 2-я Новороссийская бригада торпедных катеров капитана 2-го ранга Проценко.

— Молодцы катерники, быстро они туда перебазировались. Потери были при переходе?

— Нет, хотя для катеров переход был очень трудным, — заметил Степанов. — За двадцать часов они прошли почти пятьсот миль! К тому же на море была плохая погода, штормило. Кстати, катерники уже начали боевые атаки в районе Одессы и Очакова. Дала о себе знать и флотская авиация. На днях авиагруппа бомбила румынские порты Констанцу и Сулину…

Адмирал Октябрьский прибыл в Москву без опозданий. Адмирал флота Кузнецов сразу же принял его.

— Ну, выкладываете добрые вести, Филипп Сергеевич! — весело приветствовал Октябрьского нарком. — А потом поговорим о вашем отчете в Ставке. Товарищ Сталин хочет знать, как готовится флот к освобождению Крыма, какие силы задействованы, в чем нужна помощь со стороны Генштаба… Да мало ли какие вопросы могут возникнуть в Ставке! В прошлом году в октябре отчитывался Арсений Головко. Молодчина, рубил так, что все притихли. Представители Севморпути бросили ему упрек: мол, Арктику флот охраняет слабо, там гибнут суда, — потребовали послать туда корабли. И что же? Головко поднял их на смех. — «Разве можно, — говорит, — перекрыть Арктику?! Тысячи миль!.. Если даже со всех флотов собрать корабли и бросить их в Арктику, их тоже не хватит. Другое дело — авиация, она многое может сделать». Верховный с ним согласился. Так что учтите…

Кузнецов, однако, волновался зря. Отчет адмирала Октябрьского был деловым, без излишних эмоций. Сталин выслушал комфлота с интересом, а когда тот умолк, вдруг спросил:

— Как на флоте встретили ваше возвращение?

Комфлота бросило в жар, он растерялся, не зная, что отвечать. Выручил Кузнецов:

— Я был на флоте, когда командиры одобрили решение Ставки, да и встретили они адмирала Октябрьского тепло.

— Это сущая правда, — подал голос комфлот. — Я ощутил доброе ко мне отношение со стороны всех — и командиров, и моряков. На этот счет кривить душой не стану.

— Верю вам, Филипп Сергеевич. — Сталин глотнул дым из трубки. — Теперь о предстоящей операции…

Верховный внес в доклад комфлота существенные поправки, его замечания сводились к следующему: в операции надо задействовать как можно больше подводных лодок, большие надводные корабли поберечь, усилить воздушные налеты на Констанцу и Сулину, минировать Сулину, каналы и базы противника; десанты не высаживать, наносить удары по вражеским коммуникациям авиацией, подводными лодками и торпедными катерами; надежно обеспечивать противолодочную оборону.

Ценные предложения высказали другие участники совещания.

Сталин, подводя итоги большого разговора, жестко произнес:

— Крым надо как можно скорее очистить от врага!..

— Оккупация Крыма сковывает значительные силы наших войск, в том числе и Черноморского флота, — добавил Антонов.

— Не только это, — парировал Сталин. — Оккупацию Крыма Гитлер использует для давления на Турцию, стремится удержать в агрессивном блоке Румынию и Болгарию. — Он посмотрел на Антонова. — Сколько сейчас в Крыму немецких дивизий и сколько румынских?

— Пять немецких и семь румынских.

— Вот-вот, румынских больше, чем немецких, — заметил Сталин. — Нельзя не учитывать и тот очевидный факт, что Крым прикрывает балканский стратегический фланг немецких войск, их морские коммуникации, идущие по черноморским проливам к западному побережью Черного моря. Это легко понять, если бросить взгляд на карту. Важно при этом, — особо подчеркнул Верховный, — не допустить эвакуации немецких войск. Это ваша забота, товарищи Кузнецов и Октябрьский. Группировку вражеских сил лучше расчленить и уничтожить по частям. Об этом уже сказано командующему Четвертым Украинским фронтом Толбухину и командующему Отдельной приморской армией Еременко. Азовской военной флотилии предписывается поддерживать наступление Отдельной приморской армии. Контр-адмиралу Горшкову все ясно?

— Корабли флотилии в полной боевой готовности.

— И еще о Севастополе, — продолжал Сталин, глядя на карту. — Перед штурмом флот должен надежно блокировать город с моря. Ни один корабль или судно с войсками и техникой врага не должны выйти из Севастополя!..

Сталин в целом директиву одобрил.

— Я должен вас похвалить, товарищ Кузнецов, — произнес Верховный. — Едва войска Третьего Украинского фронта освободили Одессу, как туда прибыли тральщики и стали тралить акваторию порта. Они, как доложил мне Генштаб, уничтожили сотни мин. Так надо сделать и в Севастополе, когда его освободят. Там, видно, вся бухта напичкана немецкими минами. А нам важно скорее вернуть город к нормальной жизни. — Он помолчал, о чем-то вспоминая. — Вы решили вопрос о переброске с Севера на Черное море малых подводных лодок?

— Сегодня решим, товарищ Сталин. — Кузнецов встал. — На Северном флоте плавать этим лодкам тяжело. Сильные морозы, снегопады, частые штормы…

«Хлопот нам прибавится!» — подумал Николай Герасимович, вернувшись к себе. Он снял трубку прямой связи с Главморштабом:

— Георгий Андреевич, зайдите ко мне с Виноградовым.

Оба тут же появились в кабинете наркома, и когда Николай Герасимович завел речь о «малютках», начальник подводного плавания ВМФ адмирал Виноградов безапелляционно заявил, что эти лодки на Черном море лучше проявят себя.

— Отправим их по железной дороге, — решил Степанов.

— Форсируйте их переброску, — одобрил нарком.


Николай Герасимович был дома, когда ему позвонил адмирал Галлер. Нарком читал книгу рассказов Леонида Соболева «Морская душа».

— Что случилось, Лев Михайлович? — спросил он охрипшим голосом.

— Вы простыли, Николай Герасимович? — спросил Галлер. — Я на минуту… Только что в Главморштаб позвонил генерал армии Антонов. Сражение за Крым началось. Войска Четвертого Украинского фронта с ходу прорвали первую линию обороны немцев, значит, надо ждать важных сообщений. Я хочу по ВЧ позвонить адмиралу Октябрьскому. У него кое-что узнаю.

— Я вчера ему звонил, Лев Михайлович, — мягко возразил нарком. — Ему там сейчас не до наших звонков… Вы дома? Ясно… Я тоже сейчас иду в наркомат…

Перед тем как уйти домой, Николай Герасимович вызвал на связь комфлота Октябрьского.

— Филипп Сергеевич, вы не забыли приказ Ставки? Блокировать Севастополь с моря? Сделайте так, чтобы откуда не ушел с войсками ни один вражеский корабль!

— Сделаем, товарищ нарком! — громко отозвалась трубка.

Пока наши войска сокрушали вражескую оборону на Перекопском перешейке и на южном берегу Сиваша, штаб флота направил на боевые позиции семь лодок, позже курс в море взяли еще шесть лодок. Первой уничтожила немецкий транспорт подводная лодка «А-5» капитан-лейтенанта Матвеева, потопившая «Дуростор» и шхуну «Сейферд». Командир 201-й «щуки» капитан 3-го ранга Парамошкин торпедировал транспорт «Рейзерикс», тральщик и десантную баржу. 111-ю «малютку» капитан-лейтенанта Хомякова навел на крупный транспорт наш самолет-разведчик, и первой же торпедой Хомяков потопил врага. Проявили свой характер и катерники: на их счету оказались три сторожевых катера и девять самоходных и сухогрузных барж. Позже Военный совет флота представил к званию Героя Советского Союза командиров катеров капитан-лейтенантов Кочнева, Кротова и Кудерского, старших лейтенантов Пилипенко, Рогачевского и Кананадзе.

«Неплохо поработали черноморцы», — отметил Николай Герасимович. Он взглянул на морскую карту. Севастополь, город доблести и чести… Гитлеровцы осаждали его 250 дней и ночей, а сколько сами продержатся?.. Нарком верил: скоро, уже скоро немцев выбьют из города русской морской славы! Порой лишь болело сердце от мысли, что при штурме Севастополя будут потери. А моряков жаль было терять, их и так немало погибло, иные корабли осиротели…

Утром 5 мая вице-адмирал Степанов с ходу выпалил, едва нарком ВМФ показался у двери своего кабинета:

— Начался штурм Севастополя! Немцы драпают!..

— Так уж и драпают! — Кузнецов усмехнулся. — Ты, Георгий Андреевич, на это не рассчитывай. Немцы будут обороняться ожесточенно, им надо вывезти морем хотя бы половину войск семнадцатой армии. Не зря же Гитлер недавно сместил ее командующего генерал-полковника Енеке и назначил нового…

Бои шли кровавые, жестокие. Краснофлотцы, как выразился адмирал Октябрьский, «девятым валом шли на врага». Особенно жарко было на Сапун-горе, где немцы одели линию обороны в железобетон. Доты, дзоты, вкопанные танки… Но бросок наших бойцов и моряков невозможно было отразить. На четвертый день боев город очистили от вражеских войск. Немцы бежали к причалам бухты Казачья и на мыс Херсонес. А ведь замысел у немецкого командования был иной.

— Семнадцатую армию можно спасти, если действовать умно, — заявил ее командующий генерал-полковник Енеке.

— Что вы имеете в виду? — спросил его начальник штаба генерал-майор Ритте фон Ксиландер.

— Нам нужно продержаться в Севастополе две недели. За это время мы успеем эвакуировать войска морем. В том, что это будет сделано, меня заверил гросс-адмирал Карл Дениц.

Енеке хотя говорил так, но сам в это не верил. Еще в ноябре 1943 года был разработан план эвакуации 17-й немецкой армии под названием «Рудербоот» («Гребная шлюпка»), потом его заменил план «Глейбербоот» («Глиссер»), наконец план «Адлер». Замысел плана — в течение 6–7 дней отвести войска из всех секторов Крымского полуострова в укрепленный район Севастополя, откуда их вывезут морскими судами и кораблями. Но все обернулось по-другому… 13 апреля Енеке получил личный приказ Гитлера, который вручил начальник оперативного отдела армии Вайтерхаузен. Енеке прочел вслух:

— «Севастополь оборонять до конца. Боеспособные войска не эвакуировать. Гитлер».

Лицу у Енеке окаменело. Бросить армию на уничтожение?.. Нет, тут какое-то недоразумение… Он связался по телефону с командующим группой армий «Южная Украина» генерал-полковником Шернером. Доложив ему о телеграмме Гитлера, он сказал:

— Удержать Севастополь мы не сможем, даже если погибнут все солдаты. Вы же знаете, Шернер, что моя армия уже понесла большие потери. Прошу вас убедить Гитлера отменить приказ.

— Я завтра лечу к фюреру и постараюсь уговорить его, — заверил Шернер.

Прилетел Шернер в Бергоф под вечер. Гитлер принял его.

— Мой фюрер, — волнуясь, произнес Шернер, — армия Енеке понесла большие потери и вряд ли сможет выдержать удары русских у Севастополя. К тому же Отдельную приморскую армию русских возглавляет генерал армии Еременко — человек весьма жестокий и решительный. Это он командовал Сталинградским фронтом, когда был побит Паулюс…

Глаза Гитлера сверкнули.

— Паулюс отдался на милость русских, я проклинаю его… Теперь Енеке… Нет, я не могу отменить свой приказ! — Голос фюрера звучал резко. — Вы не учитываете политический момент, Шернер. Позиция Турции после крушения фронта у Керчи и Перекопа стала неопределенной и зависит теперь от того, удастся ли нам удержать Крым, иначе говоря — Севастополь. — Гитлер вскинул голову. Он подошел ближе к Шернеру и, глядя на него в упор, добавил: — Я сместил с поста командующего группой армий «Южная Украина» генерал-фельдмаршала Клейста и назначил вас. Я бы не хотел думать, что ошибся.

У Шернера дрогнули брови.

— Мой фюрер, я буду сражаться с русскими до последнего.

Гитлер улыбнулся.

— Для ведения войны мне теперь необходимы две вещи: румынская нефть и турецкая хромовая руда. И то и другое будет потеряно, если мы оставим Крым.

— Долго мне держать Крым? — спросил Шернер.

— Я ожидаю вторжения англо-американских войск во Францию, — сказал Гитлер. — Как только мы отразим его, можно будет оставить Севастополь. Продержитесь в Крыму восемь-десять недель. Я прикажу послать туда подкрепление…

Время шло, а новые дивизии так и не прибыли. 27 апреля Енеке направил телеграмму Гитлеру, в которой просил фюрера прислать хотя бы одну дивизию, а также предоставить ему «свободу действий». Телеграмма взбесила Гитлера, он вызвал Енеке и снял его с поста командующего армией.

— Вы неспособны храбро сражаться, вы паникер!

Новым командующим 17-й армией был назначен генерал Альмендингер.

— Я не отдам русским Севастополь, мой фюрер! — заверил Гитлера новоиспеченный командарм.

Но когда наши войска начали штурм Севастополя, Шернер понял, что натиск войск «красных» ему не сдержать, и послал Гитлеру срочную телеграмму с просьбой разрешить эвакуацию войск, так как «дальнейшая оборона города невозможна». Что оставалось делать фюреру? Он дал свое согласие, сказав при этом начальнику штаба Верховного главнокомандования Кейтелю{Кейтель Вильгельм (1882–1946) — нацистский военный преступник, генерал-фельдмаршал (1940), в 1938–1945 гг. начальник штаба верховного главнокомандования вермахта.}:

— Самое худшее в этой вынужденной эвакуации то, что русские смогут вывести из Крыма свои армии и использовать их против группы армий «Южная Украина». Будет нелегко.

В два часа ночи 9 мая генерал Альмендингер имел на руках приказ об эвакуации из Севастополя 17-й армии, войска которой занимали свой последний оборонительный рубеж на мысе Херсонес. В ночь с 10-го на 11 мая они должны были эвакуироваться. В руководство операцией вмешался гросс-адмирал Дениц, пославший в Севастополь около 200 различных кораблей и судов. Но было уже поздно: танки «Т-34» из 49-го танкового корпуса с ходу атаковали последнюю линию опорных пунктов, прикрывавших места посадки войск на корабли. Тысячи немцев побросали оружие и стали сдаваться в плен. Лишь 10 мая ночью два крупных немецких теплохода «Тотила» и «Гея» подошли к Севастополю и приняли на борт 9 тысяч человек. Но в море наши самолеты атаковали эти суда и потопили их.

— Молодцы твои летчики, Филипп Сергеевич! — похвалил комфлота Кузнецов, когда говорил с ним по ВЧ. — Богатая у них добыча. Воздай ребятам должное за их подвиг, награди всех, кто отличился.

— Ордена и медали будут вручены кому положено, уж это точно! — заверил главкома Октябрьский.

— Я ждал этого дня давно, знал, что он придет, этот день, когда на Сапун-горе взметнется красный флаг! — возбужденно говорил адмиралу Галлеру Кузнецов. — Завтра же улечу в Севастополь, вот только возьму разрешение у Верховного.

Кажется, Сталин догадался, как волнуется нарком ВМФ, и когда тот заговорил о поездке в Севастополь, безропотно произнес:

— Можете лететь, товарищ Кузнецов. Посмотрите там, с чего начинать восстановительные работы и какие материалы нужны в первую очередь. Не забудьте и об эскадре кораблей, ее тоже придется возвращать в главную базу…

До Севастополя Кузнецов добрался быстро и без происшествий. Вышел из самолета и кивнул взор на город. Он почти весь был разрушен. Там, где находилась Графская пристань, клубился бурый дым. Рядом с наркомом стоял адмирал Октябрьский и тоже с грустью смотрел на развалины.

«Жаль тебя, родной мой, — с болью в сердце мысленно прошептал Николай Герасимович, глядя на разрушенные и полусгоревшие здания. — Многое ты перенес, белый богатырь, многое выстрадал. Теперь вот лежишь в руинах, но гордый и бессмертный. Ничего, дружок, потерпи, скоро ты воскреснешь и вновь обретешь былую красоту».

— Нелегко нам будет, но город отстроим, станет он еще краше, — словно угадав мысли главкома, сказал Октябрьский.

— Вот что, Филипп Сергеевич. Надо скорее обезопасить фарватеры, уничтожить немецкие мины в бухте и на рейде, чтобы сюда могли вернуться корабли, — заметил Николай Герасимович.

— Тут уже вовсю трудятся тральщики, за три дня уничтожены двадцать две мины. А вот коварные электромагнитные мины тралить почти невозможно, приходится ликвидировать их механическими средствами или глубинными бомбами.

На причале моряки бетонировали пирс. Кузнецов подошел к ним. Седоусый мичман гаркнул во всю глотку:

— Здравия желаю, товарищ народный комиссар!

— Добрый день, мичман, — Николай Герасимович подошел к нему ближе. Это лицо и лихо закрученные усы он где-то видел. И эти черные озорные глаза. Шрам на правой щеке… — Погоди, дружок, мы с тобой, кажется, встречались в сорок втором в Новороссийске?

— Так точно, встречались! — снова гаркнул мичман. — Я тогда служил на торпедном катере старшиной мотористов. Вы поздравили наш экипаж с победой и вручили нам ордена. Вас сопровождал командир базы адмирал Холостяков. Вы даже сказали, что усы у меня, как у маршала Буденного. Наш катер тогда потопил фашистскую посудину…

— Как же, помню! — Кузнецов улыбнулся. — Но почему вы здесь, а не на своем торпедном катере?

— Осколком меня зацепило, товарищ нарком, — грустно вымолвил мичман. — По щеке… Ну, малость и по башке стукнуло. Лежал в госпитале. Врач сказал, что у меня хуже стало зрение… А я вам скажу честно, глаза у меня в норме. Все четко вижу… Списали меня на буксир, вон он, у соседнего причала дымит. Так, значит, на буксире мне плавать можно, а на торпедном катере нельзя. Хреновина какая-то, извините, товарищ нарком. Я очень прошу вас вернуть меня на торпедный катер. Я к нему сердцем и душой прирос… — Голос у мичмана дрогнул. — Там мои ребята, друзья, значит. И как мне без них? В атаку не раз шли на врага, а теперь я вроде в хвосте плетусь…

Кузнецов взглянул на адмирала Октябрьского.

— Филипп Сергеевич, надо вернуть мичмана на торпедный катер.

— Где вы плавали? — спросил комфлот.

— В бригаде капитана 2-го ранга Проценко.

— Ясно. — Октябрьский вынул блокнот, вырвал из него листок, что-то написал и отдал мичману. — Завтра с этим листком приходите в штаб флота, в отдел кадров, и там все решат.

— Это хорошо, когда моряки рвутся на свои корабли, — сказал Николай Герасимович, когда машина остановилась у Севастопольской панорамы.

Здание хотя и уцелело, но в некоторых местах было разрушено, заметно обгорело. Глядя на панораму, Кузнецов спросил:

— Немцы бомбили ее?

— Бомбили и не раз, — подтвердил комфлот. — Здание загорелось. Находившиеся на Историческом бульваре краснофлотцы бросились спасать панораму. Из огня они вынесли куски разрезанного полотна и различные предметы старинного воинского обихода. Набралось около 70 рулонов и тюков. Потом все это отвезли на лидер «Ташкент», который принимал раненых и женщин в Камышовой бухте.

— Послушай, Филипп Сергеевич, когда мы были с тобой на Графской пристани, там стоял катер и рулевой сказал, что его ранило в руку во время высадки морского десанта на Северной косе. Что, десант был? Но ведь Верховный предупреждал, чтобы десанты в Севастополе не высаживали!

— Обстановка заставила, — смутился комфлот. — Виноват, что вам не доложил, но дело было срочное… В ночь на девятое мая мы высадили десант на Северной косе. Эта коса, как известно, находится у входа в Северную бухту, и тот, кто ею владеет, мог прервать всякое сообщение между бухтой и морем. Вот мы и решили отрезать фрицам пути отхода из города через Северную бухту. И это нам удалось. Десант был высажен внезапно, и немцы не успели оказать морякам сопротивление. И еще об одном эпизоде. — Октябрьский почему-то улыбнулся. — Сахарную головку; что находится неподалеку от Сапун-горы, дерзко атаковали краснофлотцы. А кто водрузил на ее вершине красное знамя? Девушка! Старшина второй статьи Анна Балабанова. Смелая, отчаянная дивчина.

— Где проходил самый жаркий бой? На Сапун-горе? — спросилКузнецов.

— Так точно, Николай Герасимович. Девять часов длилось там сражение. Первым ворвался на ее вершину пулеметчик Василий Лященко. Мне рассказывали, что пуля прошила ему ногу, но из боя он не вышел, из пулемета косил немцев.

— Теперь важно не забыть героев, воздать им должное, — резюмировал Николай Герасимович.

Побывал он и на морском заводе имени Серго Орджоникидзе. Его директора Сургучева Кузнецов хорошо знал и был рад встрече с ним.

— Михаил Николаевич, какими судьбами вы так быстро сюда вернулись? — с улыбкой спросил он. — Вы что, шли в Севастополь с нашими войсками?

— Шел, Николай Герасимович, но не с войсками, а с краснофлотцами, коим мы еще до войны ремонтировали корабли. А как только грянула война, мы стали делать минометы, мины, ручные гранаты, ремонтировали танки, даже строили бронепоезда. Где? В штольнях Троицкой балки, где был создан филиал морского завода. — Сургучев достал записную книжку. — Хочу назвать вам некоторые цифры. Вот… Выпустили более 1600 минометов, свыше 40 000 мин, 10 000 ручных гранат, сделали 3 бронепоезда, отремонтировали 36 танков.

— Это большое дело, Михаил Николаевич, как говорят, честь вам и хвала, и будь я поэт Огарев, непременно сказал бы: сотворение есть горение!.. Да, нет великих и малых дел, есть — борьба! У всех нас — у вас, у меня, у каждого… Когда ездил по городу, с болью смотрел на развалины. Даже сомнение возникло: а сможете ли вы восстановить свой завод?

— Сможем! — воскликнул Сургучев, и в его карих глазах вспыхнули огоньки. — Вы сказали насчет горения… Да, все мы горим желанием скорее это сделать. Но вот беда — еще не привезли нам оборудование для цехов. Помогли бы нам, а? Замолвите о нас словечко в Наркомате судпрома!..

— Я буду у наркома Носенко по своим делам и, конечно же, скажу ему о вашей просьбе.

«Такие, как Сургучев и им подобные, несут тыл войны на своих плечах», — подумал Николай Герасимович, возвращаясь в штаб флота.

Улетал он на другой день. Перед посадкой в самолет адмирал Октябрьский, пожав ему на прощание руку, произнес:

— Передайте, пожалуйста, маршалу Василевскому от меня привет. Военный совет флота благодарит его за все, что сделал он для освобождения города, и желает ему скорее поправиться.

У Кузнецова дрогнули губы.

— А что с ним?

— Как что? — удивился комфлот. — Машина, в которой он находился, наскочила на немецкую мину, она взорвалась, и пострадали люди. Шоферу повредило ногу, у маршала ушиб головы и ранено лицо. Ему сделали перевязку и отправили в штаб фронта, а оттуда врачи эвакуировали его в столицу.

— Когда это случилось?

— Девятого мая на Микензиевых горах… А я думал, вы знаете, и не стал вам говорить, когда вы прилетели, — смутился комфлот.

«Дуглас», ревя моторами, взмыл в небо. Всю дорогу, пока летели, Николая Герасимовича не покидали мысли о маршале Василевском. А едва добрался до наркомата, позвонил ему домой.

— Александр Михайлович, это я, Кузнецов. Как вы себя чувствуете? Врачи назначили постельный режим? Тогда надо полежать. А я только что из Севастополя. Комфлот передает вам большой привет, а Военный совет флота желает скорейшего выздоровления. И я тоже, дорогой Александр Михайлович. Вы уж поберегите себя…

— Спасибо, — отозвалась трубка. — Ты вот что, Николай Герасимович, приходи ко мне вечерком. Попьем чайку, я расскажу тебе, как мы штурмовали Севастополь, как били фрицев. Верунчик к твоему приходу испечет пирог. Ты же любишь сладкое…

— Хорошо, сегодня приду к вам. Взять наркомовскую?.. Есть и бутылка шампанского…

Поговорил Кузнецов с Василевским, и как-то легче стало на душе. Сидя за столом, он задумался. Ах да, надо переговорить с Носенко. На звонок ответил сам нарком судпрома.

— Иван Исидорович, добрый день, дружище! Я только что из Севастополя. Был на морском заводе у Сургучева. Надо решить ряд вопросов по заводу. Можно к тебе заскочить на часок?.. Нет-нет, только на часок. Я же знаю, что дел у тебя по самое горло…

— Вам звонил Анастас Иванович Микоян, — доложил наркому вице-адмирал Степанов, когда тот вернулся из Наркомата судпрома.

— Зачем — не сказал?

— Нет. Он просил вас позвонить ему, когда вернетесь в наркомат.

Кузнецов набрал по «кремлевке» номер заместителя Председателя СНК СССР.

— Анастас Иванович!.. Где я был? В Севастополе. Город страшно разрушен. Нелегко нам будет его восстанавливать. Нужны строительные материалы, техника. Тут уж будем просить вас помочь военным морякам… Да, я уже подписал приказ о назначении комиссии по разработке основных исходных данных на восстановление главной базы флота. Кто возглавит комиссию? Генерал Судьбин, начальник инженерного управления ВМФ… Хорошо, я готов с ним прибыть к вам, и мы решим, с чего начинать в Севастополе…

Кузнецов, положив трубку, взглянул на Степанова.

— У вас еще что?

— Вы просили дать справку о действиях Беломорской военной флотилии по обеспечению судоходства в Арктике. Она готова. — Степанов положил листок на стол. — И еще о Севастополе. Звонил комфлот адмирал Головко. На Северном флоте начался сбор средств на восстановление разрушенного Севастополя. Инициаторами выступили моряки-комсомольцы. Комфлот спрашивает, можно ли проводить такую кампанию?

— Скажи Арсению Григорьевичу, что нарком «за». Но чтобы никаких принуждений, ясно? Только добровольные пожертвования…

На другой день Кузнецов был в Ставке, и там его увидел Микоян. Естественно, он завел разговор о Севастополе.

— Товарищ Сталин одобрил все наши задумки, а также распорядился, чтобы вы снова побывали в Севастополе, обсудили на Военном совете флота все назревшие проблемы, — сказал Анастас Иванович. — Возможно, вместе поедем туда. Вы не против? — Микоян мягко улыбнулся в усы.

— Это было бы как нельзя лучше, — одобрил Кузнецов. — С вами, Анастас Иванович, как-то проще решать самые сложные проблемы. Я еще не забыл, как в прошлом году вы помогли Северному флоту с доставкой леса.

— Было такое, — усмехнулся Микоян.

Лег отдыхать Николай Герасимович поздно ночью, но на рассвете проснулся. Голова раскалывалась на части, в горле першило. Неужели простыл? Взял термометр, проверил. Так и есть — высокая температура. Участился пульс. «Надо посоветоваться с медиками», — решил он и стал одеваться. Принял душ, позавтракал и поспешил в наркомат. Начальник медико-санитарного управления ВМФ генерал Андреев был на месте.

— Простуда! — веско сказал он. — Надо полежать дома два-три дня. Жар, температура, сердечко скачет. Зачем рисковать?

— Я снова лечу в Севастополь, — возразил Николай Герасимович, застегивая рукава рубашки.

— Категорически возражаю! — заупрямился генерал Андреев. — Это опасно. Вы сказали, что едете с Микояном, ему и пожалуюсь.

— Ладно, Федор Федорович, уговорили, — улыбнулся нарком. — Значит, три дня полежать? Ослушаться вас никак не могу, — иронически добавил Николай Герасимович. — Вы еще в сороковом году стали доктором медицинских наук, вы хирург, знаете, что у человека отрезать… В сорок первом году я допустил большую ошибку в отношении вас…

— Какую ошибку? — удивленно вскинул брови генерал.

— Кто разрешил вам участвовать в Керченско-Феодосийской операции? Я, нарком ВМФ! А пускать вас в пекло не следовало. А вдруг вас шарахнула бы пуля или осколок, что тогда?

— Что было, то было, — улыбнулся Андреев. — Кажется, это было мое боевое крещение…

Пробыл дома Николай Герасимович два дня. Кто был рад, что он не ушел на службу, так это дети, особенно младший Коля. Он носился по комнатам со своими игрушками, брал в руки то самолет и имитировал полет, что-то журча себе под нос, то макет корабля, потом схватил игрушечный танк «Т-34».

— Ты что, сынок, хочешь стать танкистом? — спросил его отец.

— Нет, папка, я буду моряком! — весело защебетал малыш. — Мне дадут кортик, такой, как у тебя, морские часы и морской бинокль. А если стану адмиралом, у меня будет свой катер, белый как чайка! А что есть у танкиста? Один шлем на голове…

Жена засмеялась, взяла на кухне плитку шоколада и отломила кусок сыну.

— Съешь, Коля, а то все бегаешь и силы теряешь. Папка принесет нам еще шоколаду.

— А где Виктор? — спросил Николай Герасимович.

— Еще не пришел из школы.

Кто-то постучал в дверь. Вера Николаевна открыла. Это был генерал Андреев.

— Можно мне увидеть больного? — спросил он, весело улыбаясь и щуря глаза. — А вы все такая же красивая, Вера Николаевна. И, слава богу, не болеете. А мы, мужики, люди слабые и любую боль переносим тяжелее, чем женщины.

— Не скажите, Федор Федорович, смотря какая боль, иная и нас, женщин, ломает, — улыбнулась и хозяйка. Она провела гостя в комнату, где лежал муж. — Коля, это к тебе.

— Ну, здравствуйте, товарищ больной, — изрек генерал и сел рядом с диваном. Николай Герасимович хотел встать, но Андреев поднял руку. — Пожалуйста, лежите. Как самочувствие? Не тошнит?

— Все хорошо, Федор Федорович, завтра могу лететь в Крым.

Генерал послушал его, измерил давление, температуру и изрек:

— Полежите еще денек, а уж потом, если самочувствие не ухудшится, можно и ехать. Там у вас срочные дела?

— Очень даже срочные, Федор Федорович. Микояна и меня туда посылает товарищ Сталин.

— Я в курсе, Николай Герасимович. Вчера мне звонил Микоян, и мы о вас говорили. Ну ладно, если вопросов нет, я пойду. — Он встал, положил приборы в портфель.

— Спасибо, что зашли, Федор Федорович.

— Это мой долг, моя работа. — И он, распрощавшись, вышел из комнаты. У двери, прежде чем выйти, негромко сказал хозяйке: — На ночь дайте ему горячего молока с медом, а на грудь поставьте горчичники. У вас все это есть, Вера Николаевна? А то я могу дать задание своим подчиненным…

— Нет-нет, — торопливо прервала она его, — у нас все есть…

На следующее утро Кузнецов вышел на службу и первым принял генерала Рогова.

— У меня новость, Иван Васильевич, — улыбнулся Николай Герасимович. — Вице-адмирал Левченко назначен моим заместителем, так что можешь его поздравить.

— Значит, Сталин согласился с вашим предложением? — спросил начальник Главпура ВМФ и сам же ответил: — А почему бы ему не согласиться? Ведь Левченко — боевой адмирал.

— Да, но мне нелегко было отстоять его кандидатуру. Странно то, что на моем представлении резолюцию наложил не Иосиф Виссарионович, а секретарь ЦК партии Маленков.

— Так это ясно, Николай Герасимович. Георгий Максимилианович в ЦК партии отвечает за кадры, и вождь не стал его подменять, хотя и дал согласие о назначении Гордея Ивановича…

Начальник квартирно-эксплуатационного управления ВМФ Скачко вошел к наркому в тот момент, когда Николай Герасимович разговаривал по телефону с заместителем Председателя ГКО Молотовым. Но к этому разговору Скачко имел прямое отношение.

— Да, Вячеслав Михайлович, я прошу лишь то, что до недавнего времени принадлежало Наркомату Военно-морского флота, и не больше. Это военно-морские учебные заведения, научно-исследовательские институты и учреждения флота. В сорок первом часть из них была эвакуирована в Москву, часть в другие города. Теперь они возвращаются в Ленинград, для них нужны помещения. — Голос у Кузнецова был твердый. — Сколько семей офицерского и вольнонаемного состава? Около двенадцати тысяч человек, и всем им нужны квартиры. Кроме того, будем открывать в Питере Нахимовское военно-морское училище на восемьсот человек для детей погибших моряков и сирот… Нет, пока со Ждановым я не говорил, а товарищу Сталину докладывал. Вы «за»? Спасибо, Вячеслав Михайлович. Да, я вас понял, так и буду действовать. У меня еще один вопрос, а точнее — жалоба…

В это время Скачко хотел уйти, но нарком жестом руки остановил его, кивнул на стул. Тот сел, а нарком продолжал:

— Еще в феврале я послал в ЦК партии на утверждение правительства план заказов наркомата на самолеты, резервные моторы к самолетам и реактивные установки на второй квартал сорок четвертого года. Кому послал? На имя Маленкова. Но что-то в ЦК молчат, и я боюсь, как бы не сорвался наш заказ. Очень прошу вас помочь нам…

Кузнецов положил трубку, вытер платком вспотевшее лицо.

— Слушаю вас!

Скачко хотел узнать, не решен ли вопрос с реэвакуацией в Ленинград высших военно-морских учебных заведений.

— Только сейчас я говорил об этом с Молотовым. Буду писать письмо Жданову.

— А если он откажет?

— Не откажет. Жданов — член Главного совета ВМФ и обязан нас поддерживать. Сегодня я пошлю ему документ. Когда вернусь из Крыма, этот вопрос решится.

В полдень Николай Герасимович прилетел в Севастополь. Встретил его адмирал Октябрьский, и они сразу же по прибытии в штаб флота сели за работу. Вскоре Кузнецова вызвала на связь Москва. Адмирал Степанов сообщил ему, что три часа назад началась крупная десантная операция союзников «Оверлорд»{Операция «Оверлорд» (второй фронт) — фронт вооруженной борьбы США и Великобритании против фашистской Германии в 1944–1945 гг. в Западной Европе; открыт 6 июня 1944 г. высадкой англо-американских экспедиционных сил на северо-западе Франции.}.

— Плохо слышу, но вас понял! — прокричал в трубку Николай Герасимович. — Прошу к моему возвращению подготовить все данные об операции союзников!

— Наконец-то союзнички открыли второй фронт, — усмехнулся Октябрьский, — хотя обещали это сделать еще в сорок втором, потом в сорок третьем. На Тегеранской конференции этот срок был перенесен на первое мая сорок четвертого. Да, союзнички, ничего не скажешь… А Микоян в Севастополь приедет? — вдруг спросил комфлот.

— Чуть позже. Мы хотели прибыть вместе, но Верховный дал ему какое-то задание…


Кузнецов вышел из машины и, щурясь от яркого света, направился к себе. Лето в Москве было в разгаре. Над столицей сияло солнце, его лучи дробились в стеклах домов, пробивались сквозь листву деревьев, что росли по обочинам дорог.

В кабинете было душно. Главком открыл окно и подошел к большой карте, на которой красной линией адмирал Степанов отмечал продвижение союзных войск в Нормандии. А вот и сам ВРИО начальника Главморштаба. Вошел веселый, энергичный, в отутюженной форме.

— Быстро продвигаются союзники? — спросил Николай Герасимович.

— Черепашьим шагом, — усмехнулся Степанов. — Мне говорил Антонов, что Сталин этим недоволен. Сил союзники накопили много, а темпы наступления резко снизились. Может быть, Черчилль снова саботирует это дело?

— Возможно, в чем-то хитрит, — согласился Кузнецов. — А вы документы по этой операции мне принесли?

— Вот они. — Степанов отдал папку. — Тут все, что вам надо.

— Садитесь, я хотя бы пробегу материал… Так, союзники высадились где-то между Каном и Кабуром, — неторопливо комментировал сводку нарком. — Ого, прежде чем высадить морской десант, они бросили на Нормандию три воздушно-десантные дивизии? Ничего себе…

В окно заглянуло солнце, нарком сощурил глаза. Он дочитал последний документ, положил все в папку и, глядя на Степанова, спросил:

— Что еще?

Степанов ответил, что ГКО принял решение о возвращении в Ленинград военно-морских учебных заведений.

— Этот документ подписал Молотов, так мне сказали в Генштабе. Я принесу его вам, как только он поступит в Главморштаб.

Кузнецов поручил Степанову связаться с адмиралом Трибуцем и передать ему, чтобы офицеры штаба флота и Политического управления приняли активное участие в этом деле. Надо также войти в контакт с местными властями, уточнить, хватит ли зданий, куда вернутся учебные заведения. Опять же, надо решить и квартирный вопрос. Преподаватели, строевые офицеры и другие должны иметь жилье.

Зазвонила «кремлевка». Николай Герасимович снял трубку и услышал голос Поскребышева:

— Николай Герасимович, рад приветствовать вас. Значит, вы вернулись из Севастополя?! Ясно, понял вас. Ну и как там, осталось хоть одно целое здание?

Нарком ответил, что Севастополь лежит в груде развалин, как огромная чайка с подбитым крылом. Но город живет, дышит. Причалы, куда в скором времени вернутся корабли, уже оборудованы.

— О кораблях спрашивал и Верховный, — прервал наркома Поскребышев. — Поэтому звоню вам. Когда прибыть? Сейчас, немедленно…

— Слышал? — спросил Кузнецов Степанова, положив трубку на аппарат. — Меня вызывает товарищ Сталин. — Он встал, взял со стола папку с документами.

Главком ВМФ прикрыл за собой массивную дверь. За столом сидели члены ГКО и Ставки. Сталин им о чем-то говорил. Увидев Кузнецова, он громко сказал:

— Доложите нам свои соображения по операции «Оверлорд». Товарищ Молотов сообщает, что это самая крупная в мире операция, так ли?

— Пожалуй, Вячеслав Михайлович прав, — улыбнулся Николай Герасимович. — Союзники собрали до трех миллионов человек, тысячи боевых кораблей и судов.

Сталин чему-то усмехнулся, разгладил пальцами усы.

— Не всегда количество боевых кораблей дает шансы на выигрыш, — произнес он. — Достаточно вспомнить нападение японцев на Перл-Харбор{Перл-Харбор (Пирл-Харбор) — бухта на южном берегу острова Оаху, крупная военная база США в Тихом океане. 7 декабря 1941 г. японская авиация нанесла по ней внезапный удар, потопив и сильно повредив 18 кораблей и уничтожив 219 самолетов Тихоокеанского флота США.}. Главком японского флота адмирал Ямамото внезапно нанес удар и уничтожил почти все крупные корабли американцев. Из восьми линкоров, стоявших в гавани, четыре были потоплены, четыре получили сильные повреждения.

— Да, но когда японцы предприняли попытку захватить остров Мидуэй, адмирал Ямамото потерпел поражение, — парировал Николай Герасимович. — Американцы потопили три японских авианосца из четырех, «Акаги», «Кага» и «Сорю» один за другим погрузились в пучину океана. Вскоре был уничтожен и авианосец «Хирю».

Нарком ВМФ умолк. Какое-то время стояла тишина, все смотрели на Верховного, ждали, что он скажет.

— Американцы сделали выводы из катастрофы в Перл-Харборе, — наконец подал голос Сталин.

— Но без Советского Союза, без нашей помощи они вряд ли смогут взять верх над Японией, хотя у них сейчас втрое больше кораблей, — произнес Николай Герасимович.

— США попросят нашей помощи, в этом я ничуть не сомневаюсь, — заметил Молотов.

— И поможем, если попросят, — твердо заявил Сталин. — В ваших интересах разбить Японию, чтобы она не угрожала нам на Дальнем Востоке.

Разговор перекинулся на Севастополь. Сталин подчеркнул, что город надо восстановить как можно быстрее. Все, что для этого надо, правительство даст — материалы и технику.

Перед уходом Верховный задержал Кузнецова.

— Я рассмотрел ваше предложение насчет вице-адмирала Алафузова, — сказал он негромко. — Давно он на Тихоокеанском флоте?

— Второй год. Адмирал Юмашев им доволен. Иначе и быть не могло. В Главморштабе Владимир Антонович прошел большую школу и теперь вполне уверенно может им руководить.

— Вызывайте в Москву, и будем решать.


Сидя за столом, вице-адмирал Алафузов поднял голову и посмотрел на карту. Москва! Столица СССР! Далекая и близкая его сердцу. Когда теперь снова он поедет туда? Да и поедет ли?.. С тех пор, как Алафузов прибыл на Тихоокеанский флот, прошло больше года, и все это время он скучал по боевой работе, которой занимался в Главном морском штабе. Подолгу стоял он у карты, на которой отмечал линию фронта, — хотелось быть в курсе событий. Алафузову нравилось, когда нарком советовался с ним, он очень старался, чтобы дело, которое ему было поручено, не пострадало от какой-либо ошибки.

Утром, после того как с командующим флотом адмиралом Юмашевым он обсудил характер предстоящих учений, оперативный дежурный штаба принес ему телеграмму. Алафузов надорвал склейку, развернул листок и прочел: «Срочно вылетайте в Москву. Кузнецов». От волнения у него запершило в горле.

«Надо доложить комфлоту, — подумал Алафузов. — Может, он знает, зачем меня вызывает нарком».

— Я не в курсе, Владимир Антонович, — сказал Юмашев. — Но коль есть такой приказ, собирайся. Из Москвы позвонишь мне…

Всю ночь летел самолет, и Алафузов никак не мог уснуть. В голове путались разные мысли. И только когда прибыл в Москву и Кузнецов сразу же принял его, напряжение спало.

— Как там, на Дальнем Востоке, Антоныч? — спросил нарком, усаживая Алафузова в кресло, — согласно работал с Юмашевым?

— А чего нам делить, Николай Герасимович? Подводные лодки не взрывались и не тонули.

— Остряк ты, Антоныч! — улыбнулся нарком. — Наверное, вспомнил тот случай, когда два года тому назад погибла 138-я «щука»?

— И еще вспомнил, как вы уходили на доклад к Сталину с бледным лицом, — признался Алафузов.

— Тогда я страшно переживал… Да, сорок второй год для страны, в том числе и для флота, был тяжелым. Теперь другое дело…

— Вы теперь главнокомандующий ВМФ? — спросил Алафузов.

— Да, можешь поздравить. А теперь хочу коротко обрисовать ситуацию на флотах…

Вице-адмирал Алафузов слушал наркома, а сам нетерпеливо ждал, когда же тот скажет, зачем вызвал его в наркомат. Кузнецов между тем говорил о положении под Ленинградом, о Выборгской операции, о развернувшихся боях по освобождению Карельского перешейка, об активном участии в них Балтийского флота.

— И знаешь что, Антоныч? Я жалел, что тебя не было рядом со мной. Очень жалел… — Нарком взглянул на Алафузова. — Знаешь, зачем тебя вызвал?

— Мылить шею вроде не за что, а там кто знает, вам тут лучше знать, как работает штаб Тихоокеанского флота.

— Вам предлагается должность начальника Главного морского штаба, — официально произнес нарком. — Как вы на это смотрите?

— Я готов работать на этом ответственном посту! — Алафузов встал.

— Садись, Антоныч, — просто сказал Кузнецов. — Дела будешь сдавать вице-адмиралу Фролову, на его место пойдет контр-адмирал Виноградов, ныне его заместитель. А вице-адмирал Степанов станет начальником управления высших учебных заведений ВМФ. У него тяга к науке. Как видишь, перемещается по службе целая цепочка людей. Хотелось, чтобы все товарищи горячо взялись за дело.

— Буду стараться, Николай Герасимович, — искренне заверил Алафузов.

— Люди растут, а я тут с костылями шаркаю, — выругался адмирал Исаков, когда нарком сообщил ему о беседе с Алафузовым.

Николай Герасимович ценил Исакова, но когда Иван Степанович заводил такие разговоры, ему становилось не по себе.

— Не дури, дружище, — сказал он Исакову. — Тебе при жизни надо поставить памятник за все то, что ты сделал для военного флота.

Все кандидатуры Сталин одобрил, а вот с Фроловым едва не вышла осечка. Будучи в командировке за границей, немало он сделал полезного для улучшения взаимодействия с союзными флотами: участвовал в высадке союзных войск в Анцио, побывал на многих кораблях, встретился с высокими должностными лицами, в том числе с губернатором Мальты: адмиралом Гортовым. С командующим и военно-морскими базами в Неаполе и Ла-Валлетте Фролов обсуждал вопросы защиты баз с моря и суши, рассказал им об обороне одесской военно-морской базы и главной базы Черноморского флота Севастополя. Фролов встречался также с английскими адмиралами, призывал их чаще посылать союзные конвои в наши северные порты. Словом, Фролов достойно представлял СССР за рубежом. Но когда Кузнецов предложил его кандидатуру на должность начальника штаба Тихоокеанского флота, Сталин возразил:

— Туда пошлите другого человека…

Он произнес это повышенным тоном, и Николай Герасимович почувствовал себя неловко, однако спросил:

— У вас, товарищ Сталин, есть претензии к Фролову?

— Он плохо вел себя за границей. Не помню, кто мне об этом сказал, кажется, Берия. — Сталин холодно посмотрел на Кузнецова. — У вас что, другое мнение?

— По моим данным, Фролов честно и достойно выполнял свой долг, находясь у наших союзников…

— Я же сказал, ищите другого человека, — сердито прервал его Сталин.

Удрученным вернулся к себе Кузнецов. Он тут же вызвал Фролова и спросил напрямую:

— Что там у вас было?

— Я ничем себя не запятнал! — возбужденно ответил Фролов. Нарком увидел, как вздулись желваки на его лице. — Меня уже приглашали в одно место, товарищ народный комиссар. Обвинили в том, что якобы там я пьянствовал. Да, на приемах я пил вино, но не более. Что касается «теплых», как мне сказали, бесед с союзниками, никаких секретов или чего-либо в этом роде мною раскрыто не было. А рассказы о мужестве и подвигах советских моряков под Одессой и Севастополем… Простите, разве это тайна? И разве это надо скрывать от союзников?

Разговор с Фроловым не облегчил мучения наркома. Он знал: если ведомство Берия «обрабатывало» Фролова, то его трудно выручить. «Но я ни за что не дам его в обиду! — мысленно дал себе зарок Николай Герасимович. — До войны и так погибло немало невинных моряков». На выручку ему неожиданно пришел адмирал Исаков.

— Я готовил Фролова в командировку, мне и ответ держать, так что не обессудьте, — заявил он безапелляционно.

Исаков попросился на прием к Сталину. Сказал вождю, что тот введен кем-то в заблуждение неточной информацией, что Фролову он верит как самому себе.

— Фролов выполнял важное государственное задание, он все делал так, как я рекомендовал ему.

— А вино, вино было? — вдруг в упор спросил Верховный.

— Было вино, как обычно бывает на приемах, — спокойно ответил Исаков. — Когда в госпитале мне отрезали ногу, я едва не умер. Врачи давали разные лекарства, но мне становилось все хуже и хуже. И тогда медики Джанелидзе и Мясников отменили все лекарства и начали давать мне коньяк. Я выпил целый стакан, и мне стало легче, дело пошло на поправку. Так что, теперь меня можно причислить к пьяницам? Извините за горячность, товарищ Сталин, но я обязан защищать своих подчиненных от необоснованных обвинений. Если что — накажите меня. Но после того, что со мной случилось в Туапсе в сорок втором, мне уже бояться нечего.

Сталин при этих словах хотел сказать что-то грубое, но вдруг понял, что Исаков стоит на костылях!

— Товарищ Исаков, — поспешно произнес Верховный, — прошу вас сесть… Я разберусь с теми, кто неверно доложил мне о Фролове, и если он невиновен, назначайте его, как вы решили с наркомом. Но я проверю…

На другой день Кузнецову позвонил Поскребышев.

— Пишите реляцию на контр-адмирала Фролова…

После этого Фролов был назначен начальником штаба Тихоокеанского флота, где он в дальнейшем, когда начались боевые действия против Японии, проявил себя с лучшей стороны.

Николай Герасимович побывал на узле связи, затем зашел к начальнику Главморштаба.

— Владимир Анатольевич, я давал вам поручение подобрать группу краснофлотцев и офицеров для учебы в США, — сказал Кузнецов. — Им надо освоить американскую технику борьбы с подводными лодками на больших охотниках. Не забыли?

Алафузов смутился, даже слегка покраснел. Разве он мог забыть?

— Моряки-акустики готовы к отъезду, ждут вашего приказа. Надолго они едут?

— Месяца на два, включая практику на кораблях флота США, с фактическим поиском в море подводных лодок, — пояснил Николай Герасимович. — Потом эти акустики войдут в состав экипажей больших охотников и на них вернутся в Советский Союз. Я уже отдал распоряжение военно-морскому атташе в США капитану 1-го ранга Егорычеву, чтобы встретил наших моряков и занялся их устройством. Учиться они будут в штате Флорида.

Казалось, что весенняя передышка на фронтах затянется, но этого не произошло. Летом Красная Армия развернула наступление от Балтики до Карпат. В ежедневных сводках Совинформбюро звучали знакомые Кузнецову имена военачальников, чьи войска добивались успехов в сражениях. В такие минуты Николай Герасимович чувствовал себя бодрее обычного, его радовало, что и военный флот, коим он руководит, вносит свою лепту в разгром врага.

— С чем вы пришли ко мне? — спросил нарком Алафузова.

Тот загадочно улыбнулся. Такое с ним случалось редко, был он по натуре сдержан и особых эмоций не проявлял.

— Я разговаривал с адмиралом Трибуцем.

— Что, ночью ему звонили?

— В это время всегда хорошая слышимость, на линии связи совершенно нет помех. Комфлот сообщил приятную новость… Потоплен немецкий крейсер «Ниобе». Корабль пошел на дно вместе с экипажем — погибло более четырехсот фрицев.

— Вот это да, молодцы балтийцы! — оживился Николай Герасимович. — Выходит, им все же удалось добить крейсер…

В начале июля наша воздушная разведка обнаружила крейсер на западном рейде порта Котка. Летчики сбросили на него до ста бомб, но корабль так и не поразили: над морем стоял туман и видимость была плохой. Пока на крейсер готовили новую воздушную атаку, он изменил место стоянки и бросил якорь на мелководье, где его не могли достать наши подводные лодки. И тогда командующий ВВС Балтфлота генерал Самохин решил атаковать крейсер пикирующими бомбардировщиками, и это принесло успех: он получил повреждения, но остался на плаву. Дело завершило звено торпедоносцев Героя Советского Союза майора Пономаренко. Две бомбы, каждая весом по тонне, прошили корабль, раздался сильный взрыв, и он сразу затонул.

Нарком распорядился, чтобы о победе летчиков Балтики донесли в Генштаб. Улыбаясь краешками губ, он заметил:

— Владимир Антонович, однако в вашем сообщении есть ошибка. У немцев не было крейсера «Ниобе». Это бывший голландский крейсер «Гельдерланд». Немцы переоборудовали его в корабль ПВО и дали ему новое название. Значит, капут кораблю?

— Факт, капут, — улыбнулся Алафузов. — Трибуц сказал, что Военный совет флота решил представить Ракова, первым атаковавшего корабль, к награждению второй медалью «Золотая Звезда», а капитана Тихонова, уничтожившего крупный транспорт, — к званию Героя Советского Союза. Вы поддержите ходатайство?

— Несомненно! — Нарком взглянул на карту. — Еще удар — и Карельский перешеек свободен!.. Да, а Головко не звонил?

— Нет, хотя донесения шлет регулярно. Недавно там отличились катерники: разгромили вражеский конвой в Варангер-фьорде.

В кабинет вошел адмирал Галлер.

— Не помешал, Николай Герасимович? Я на минуту… Получен ответ на ваше обращение в ГКО по вопросу строительства гидросамолетов. — Галлер положил на стол документ. — Я вам его оставлю, а сам побегу на переговоры с начальником штаба Северного флота. Не возражаете?

— Ладно, беги, потом зайдешь ко мне…

Николай Герасимович прочел документ и остался доволен: принято положительное решение. Совсем недавно он убеждал Сталина в том, что война подтвердила необходимость иметь на морских театрах летающие лодки. И надо сказать, Председатель ГКО внимательно выслушал его.

— Что они могут делать? — спросил он. — Если только бомбить, то у нас есть для этого самолеты.

— Многое могут, — веско ответил нарком и начал перечислять: — Вести разведку, поиск, наблюдение за кораблями и конвоями судов противника на удаленных морских коммуникациях, сопровождать свои конвои и охранять их от подводных лодок. Летающие лодки, проще говоря, гидросамолеты, — отметил далее Кузнецов, — имеют неоспоримое преимущество перед сухопутными самолетами: они могут садиться на воду, у них к тому же большая дальность полета. Правда, скорость мала, что позволяет этому самолету тщательно просматривать водную поверхность при атаке подводных лодок.

— Пожалуй, вы убедили меня. — Сталин кашлянул и, как показалось Николаю Герасимовичу, холодно спросил: — Где будем их строить? Не в Москве же…

Кузнецов сдержанно пояснил: есть возможность восстановить завод Наркомата авиационной промышленности в Таганроге как базу морского самолетостроения.

— Я говорил с секретарем Красноярского крайкома ВКП(б) Аристовым, может ли он помочь перебазировать в Таганрог завод номер четыреста семьдесят семь. Он ответил, что поможет, если вы примете такое решение. Флот, товарищ Сталин, очень нуждается в гидросамолетах. А если учесть, что борьба с подводными лодками обострилась, летающие лодки могли бы сыграть в этом деле важную роль.

— Ну что ж, подготовьте документ в ГКО, — сказал Сталин. — Думаю, что члены Государственного Комитета Обороны поддержат вашу просьбу…

Адмирал флота Кузнецов стал все чаще заходить в Генштаб. Вчера, когда зашла речь о Балтийском флоте, генерал армии Антонов спросил:

— А что, Николай Герасимович, в Балтийское море вышла первая группа подводных лодок? Мне звонил адмирал Трибуц.

«Опять Трибуц вышел на Генштаб, минуя меня», — подумал Кузнецов, но Антонову ответил спокойно:

— Мне комфлот еще не докладывал. Но о том, что лодки готовятся к выходу в море, я знаю.

— Утром я был на докладе у Верховного, — продолжал Антонов, — и он заметил, что Балтийскому флоту надлежит мощными ударами уничтожать вражеские конвои. И я бы не хотел, чтобы на флоте были срывы. Обстановка с минами все еще остается сложной?

Кузнецов сказал, что корабли тралят фарватеры и другие районы, опасные для действий нашего флота. У Трибуца на этот счет достаточное количество тралов.

Антонов резюмировал: в ближайшее время удары Красной Армии в районе Прибалтики еще более возрастут; 24 июля возобновит наступление Ленинградский фронт; совместно с Третьим Прибалтийским фронтом он нанесет удары на территории Эстонии. Так что морякам-балтийцам придется нелегко, и пока есть время, важно все взвесить, все рассчитать. Слушая Антонова, Кузнецов мог бы с ним поспорить по тем вопросам, где дело касалось флота, но счел нужным пренебречь этим — не мелочи решают проблемы. Пока ничего серьезного первый заместитель начальника Генштаба в адрес флотских военачальников не высказал.

— Несомненно, у адмирала Трибуца есть свои проблемы, но он не из тех, кто отчаивается, — ответил Николай Герасимович. — И все же я поговорю с ним, Алексей Иннокентьевич. Что меня сейчас волнует? — Он пристально посмотрел на Антонова. — Ледоколы! Пора выводить их из Арктики. Верховный только вчера о них спрашивал.

— Головко в этом деле тертый калач, знает, что и когда выводить, — усмехнулся Антонов.

— Да, но по последним разведданным немцы бросили в Арктику немало подводных лодок, и, естественно, это меня волнует. Полечу завтра на Беломорскую военную флотилию и вместе с ее командующим адмиралом Пантелеевым все обговорю в деталях.

«Дуглас» приземлился на аэродроме в Архангельске. Небо хмурилось над летным полем, казалось, вот-вот брызнет дождь. Хмурое лицо было и у командующего флотилией вице-адмирала Пантелеева, когда он отдавал наркому рапорт; недавно он заменил на этом посту вице-адмирала Кучерова.

— Ну как, Юрий Александрович, привыкаешь? — спросил Николай Герасимович.

— Уже привык, товарищ нарком! — Пантелеев улыбнулся, отчего его лицо посветлело. — Конечно, служить тут тяжелее, не то что на Волге-матушке. Кроме мин, здесь еще бродят вражеские подводные лодки. Однако во всем этом я не вижу обмана чувств — я знал, куда шел.

— Ты как тот философ, говоришь про какие-то чувства, — усмехнулся Кузнецов. — У меня одно чувство — бить врага как можно сильнее! Тут уж надо держаться, крепко держаться, чтобы не сорваться со своего якоря. Ну а что волнует Военный совет и командующего флотилией? Я, когда сюда летел, все думал о вас, Юрий Александрович, беспокоюсь. В морях-то ледовитых, можно сказать, еще не бывали?

Пантелеев сообщил, что начали готовиться к операции по выводу из Арктики крупных ледоколов. Ближе к зиме они будут нужны в Архангельске.

— Когда начнется ледостав в Белом море, без ледоколов нам никак не обойтись, — пояснил Пантелеев.

— Охрану ледоколов продумали?

— Включим в эскорт пять-шесть эсминцев, пять тральщиков и столько же больших охотников.

— Не мало ли эсминцев? — спросил нарком. — Они быстроходны, маневренны при поиске подводных лодок, да и в атаке виртуозы. Добавьте еще эсминец… Где будете держать свой флаг?

— На лидере «Баку». — Пантелеев выпрямился, словно отдавал приказ. — Готовимся к операции тщательно. Вчера весь день занимался с акустиками. Хочу отобрать в поход самых опытных. Скоро в Карском море наступит полярная ночь, и не исключено, что немцы могут этим воспользоваться. И еще у меня одна задумка — не вести ледоколы по старому фарватеру. Я уверен, что там наверняка будут подводные лодки.

— В этом есть рациональное зерно, — согласился нарком.

Они сели в машину и направились в штаб флотилии. Николай Герасимович не имел привычки говорить в дороге, и в этот раз он этому не изменил. А когда прибыли на место, в кабинете Пантелеева снял шинель и коротко бросил:

— Собирай Военный совет, Юрий Александрович. У меня есть что вам сказать. Да, — спохватился он, когда командующий был уже у двери, — о тебе спрашивал товарищ Сталин. Я доложил ему все, что счел нужным. Верховного по-прежнему волнует Арктика. Так что бди! Терять суда, а тем паче ледоколы — дело рискованное.

Вице-адмирал Пантелеев ответил, что он приказал начальнику штаба флотилии усилить эскорт. Из моря Лаптевых на Диксон провести суда сложно. Кажется, все было сделано, однако немецкой лодке удалось торпедировать сторожевой корабль.

— Я приказал капитан-лейтенанту Лысову, командиру тральщика, обнаружить эту лодку и уничтожить ее, — продолжал Пантелеев. — Скажу вам честно, на успех я мало рассчитывал, ибо тральщик имел малый ход, не то что подводная лодка. Но мне надо было сберечь ледоколы! Но я был обманут, и от этого горько стало на душе. Та же лодка вскоре потопила и тральщик Лысова. Но немцы дорого заплатили за наши корабли — мы уничтожили две субмарины.

— Выходит, око за око? — качнул головой нарком.

Все, о чем шла речь на Военном совете, Кузнецов принял близко к сердцу, ибо по характеру и складу своей души он был сопричастен всему, что делалось на флотах и флотилиях. Что касается Пантелеева, то он относился к людям мыслящим, в чем нарком давно убедился: Юрий Александрович всегда стремился найти свое решение вопроса, сколь бы сложным он ни был, порой адмирала постигала неудача, но духом он не падал — на ошибках учатся!

— Товарищи, обстановка в Арктике ясна, — сказал нарком, подытоживая нелегкий разговор. — И я доволен, что члены Военного совета флотилии, командующий флотилией вполне сознают свою ответственность за судьбу каждого конвоя. Но сознавать — это полдела, надо обеспечить их безопасность! Я уже объяснил вам, почему Ставка постоянно следит за обстановкой в Арктике. Потому-то важно не оплошать. Еще адмирал Макаров говорил, что широта горизонта определяется высотой глаза наблюдателя. Да, широта горизонта… Без острого глаза ничего не сделаешь. Я хотел бы надеяться, чтобы среди вас не оказалось слепцов… — Николай Герасимович помолчал. — Но вам придется выполнить еще одно необычное для вас дело.

— Вы имеете в виду охрану конвоев союзников? — спросил Пантелеев.

— Нет, Юрий Александрович, не угадали…

Нарком сказал, что в районе Альтен-фьорда укрылся немецкий линкор «Тирпиц». Это по нему в сорок втором году капитан 2-го ранга Лунин нанес торпедный удар, после чего линкор встал на ремонт. Теперь англичане решили добить его с помощью авиации. С этой целью глава военно-морской миссии Великобритании в Москве обратился к наркому ВМФ с просьбой разрешить английским самолетам после бомбежки линкора совершать посадку на советских аэродромах в районе Архангельска. Товарищ Сталин дал такое разрешение.

— Как, справитесь?

— Постараемся, товарищ нарком, — ответил Пантелеев. — Хотя, конечно, работы нам прибавится. Потопить линкор не так-то просто, и английским летчикам придется нелегко.

Так оно и случилось. Первые налеты на «Тирпица» не дали желаемых результатов. Ни одна бомба не поразила линкор. Тогда англичане пустили в ход малые подводные лодки. Две из них прорвались в порт, где стоял линкор, и подложили под него взрывчатку, но когда прогремел взрыв, «Тирпиц» остался невредим. Тогда англичане решили снова послать на бомбежку линкора тяжелые бомбардировщики типа «Ланкастер».

— Но сэр Кузнецов, нам нужна помощь ваших летчиков-штурманов, — заявил глава военно-морской миссии Великобритании в Москве. — У ваших летчиков больше опыта в боях на Севере. Господин Сталин уже дал на это свое согласие. Я уверен, что линкору недолго осталось жить…

И вскоре «Тирпиц» был потоплен. Наши летчики-штурманы оказали англичанам большую помощь в наведении их бомбардировщиков на линкор. Король Великобритании наградил орденами многих советских летчиков. Получил награду от короля и командующий Беломорской военной флотилией вице-адмирал Пантелеев, который отвечал за «челночную» операцию. Но это будет позже, а пока на Военном совете флотилии в деталях обсудили обстановку. Кузнецов вдоволь надышался свежим воздухом моря, почувствовал сердцем, как он сказал Пантелееву, «передний край борьбы с фашистами».

— Операцию по выводу ледоколов из Арктики проведу сам, если не возражаете, — заявил Пантелеев на Военном совете. — Осенью Арктика весьма коварна: то штормы свирепствуют неделями, то дожди льют, то сильный ветер гонит к Карским воротам лед.

— Ну что ж, Юрий Александрович, я только приветствую ваше решение возглавить операцию, — одобрительно произнес нарком. — .Я проинформирую об этом товарища Сталина. Может быть, у кого-то есть вопросы, прошу. Нет? Тогда работу Военного совета флотилии считаю завершенной.

После обеда Кузнецов стал собираться в дорогу.

— Вы летите в Москву? — спросил Пантелеев.

— Полечу в Полярный. Надо посмотреть, как дела у адмирала Головко… У вас с ним конфликтов не бывает?

Пантелеев ответил, что старается все делать так, как требует комфлот.

— Если мне что-то не по душе, я об этом говорю Арсению Григорьевичу прямо, как на духу. Он меня не опекает, но помощь, если таковая требуется, оказывает.

Поздно ночью нарком вылетел в Мурманск.

Все пять дней, которые Николай Герасимович провел на Северном флоте, были насыщены большой и полезной работой. Его порадовал доклад адмирала Головко о том, что Петсамо, куда раньше приходили транспорты и суда противника, полностью блокирован с моря.

— Значит, немцы больше не вывезут из Петсамо ни одной тонны никеля? — спросил Николай Герасимович.

— Даю гарантию — ни одного килограмма! — воскликнул комфлот.

— Тогда перед своим отъездом я хотел бы встретиться в бригаде с подводниками, особенно с теми, кто недавно вернулся из боевого похода, — сказал нарком. — Есть такие?

— Хватает, — улыбнулсякомфлот и тут же посерьезнел. — Не стану отрицать, что в борьбе с врагом на море нам удалось сделать немало, но мы еще не решили одну проблему, и это не дает мне покоя.

— Ты имеешь в виду минную опасность? — уточнил нарком.

— И ее тоже. — В глазах комфлота вспыхнули искорки. — Я вам говорил, как гитлеровцы в сорок втором оборудовали в бухте Нагурского на Земле Франца-Иосифа тайную базу для своих субмарин, которые действовали в Карском море. Там лодки заряжали аккумуляторные батареи, пополняли запас торпед, получали разведданные. Бед немецкие лодки принесли нам много, и, хотя мы их тайную базу накрыли, «Гром победы раздавайся» не пели.

— Кто это сделал? — спросил Николай Герасимович.

— Наши летчики, хотя, если быть самокритичным, нам следовало бы раньше их обезвредить тайную базу. Но опасность для наших транспортов от немецких подводных лодок пока еще не снята…

Глава четвертая

Кузнецов говорил по ВЧ с адмиралом Трибуцем, и, кажется, комфлот рассердил наркома. Что же случилось? Подводная лодка в районе маяка «Хельсинки» на рассвете атаковала вражеский транспорт, выпустив по нему две торпеды. Обе торпеды почему-то не взорвались. Командир, однако, не растерялся. Он снова атаковал и третьей торпедой, кстати последней, взорвал транспорт. Лодка подошла к судну ближе и всплыла. Невооруженным глазом были видны две пробоины в корпусе: одна — в корме, другая — в носу — от неразорвавшихся торпед. Выяснилось, что торпеды перед погрузкой на подводную лодку проверены не были, оказались плохо подготовленными. Трибуц не лукавил и доложил комфлоту, что в случившимся немалая вина командира лодки.

— Ты наказал его? — громко спросил Кузнецов, давая понять комфлоту, что данный эпизод в море обеспокоил его. — Нет?.. Странно, однако. Но тебе там виднее. Я хочу сказать о другом. У каждого из нас, Владимир Филиппович, есть свои радости и печали, но если сердцем понимаешь свою службу, впросак не попадешь! Главное — все делать на совесть. От пули или осколка в бою можно укрыться, но от совести никуда не уйдешь. Не зря же Пушкин говорил, что жалок тот, в ком совесть не чиста… Понял, да?..

Нарком положил трубку, и тут к нему вошел начальник оперативного управления Генштаба генерал Штеменко. Прямо с порога он гаркнул:

— Здравия желаю, Николай Герасимович!

— Привет, Сергей Матвеевич! Рад, что ты зашел ко мне. Есть тут вопросы, и надобно мне с тобой их решить. Да, а твой шеф Александр Михайлович на фронте?

— Маршал Василевский днями и ночами на фронте, мне даже жаль его, дома почти не бывает. Вчера прилетел на пару часов в Ставку и снова улетел. А ты, Николай Герасимович, слышал я, только что вернулся с Северного флота? Хоть бы раз взял меня с собой в Мурманск, я там еще не бывал.

— Был у адмирала Головко. — Николай Герасимович закурил. — Умеет Арсений Григорьевич согревать души людские. Каждую подводную лодку провожает в боевой поход и каждую лодку встречает на причале, когда она возвращается в базу. Потому-то его и любят моряки, особенно подводники. Помнишь, у Лермонтова есть такие строки: «Полковник наш рожден был хватом: слуга царю, отец солдатам…» О Головко можно так сказать…

В кабинет заглянул адмирал Галлер.

— Привет вам, Сергей Матвеевич! — поздоровался он с генералом. — Не собираетесь ли вы снова побывать на Кавказе с Николаем Герасимовичем?

Штеменко улыбнулся в черные усы.

— В прошлом году мы туда ездили втроем — Жуков, Кузнецов и я. В те дни как раз освободили от немцев Краснодар… А вот «Голубую линию» тогда мы так и не прорвали, даже Жуков ничего не смог сделать. — Штеменко встал. — Я пойду, Николай Герасимович. Как вернется Виноградов, дай мне, пожалуйста, знать.

— Хорошо, Сергей Матвеевич. — Кузнецов взглянул на Галлера. — У вас что-то срочное?

— Я собрался в Судпром на часик, не более…

«Что-то задержался в командировке Виноградов, на него это не похоже, — подумал Кузнецов. — Наверное, на то есть веские причины».

Причина, как позже выяснилось, у адмирала была, и существенная. На Балтику он выехал с группой офицеров. Утром, едва из-за горизонта выкатилось и стало припекать рыжее солнце, он собрался переехать из Койвисто в Кронштадт, но командир бригады шхерных кораблей капитан 1-го ранга Фельдман сообщил ему, что взрывом торпеды триста четвертому малому охотнику оторвало нос.

— Я еду к вам, Николай Эдуардович!..

— Чертовщина какая-то, — выругался капитан 1-го ранга, когда Виноградов прибыл к нему. — Командир катера старший лейтенант Аникин уверяет, что на воде следа торпеды не было. Вот я и думаю, не появилось ли у немцев какое-то новое оружие?

— Надо усилить дозор, — сказал Виноградов. — Если в заливе есть немецкие подводные лодки, они дадут о себе знать.

Адмирал не ошибся: на другой день субмарина атаковала катер старшего лейтенанта Курочкина, корабль получил большую пробоину, но остался на плаву.

— Море было тихое, гладкое, и торпедного следа тоже не было, — заявил Виноградову Курочкин.

Прошло еще двое суток — и новое ЧП! Субмарина торпедировала катер «М-105», и он затонул. К месту его гибели прибыл малый охотник «М-103» старшего лейтенанта Коленко. Опытный командир быстро организовал поиск, обнаружил немецкую лодку и сбросил на нее серию глубинных бомб. На поверхности воды моряки увидели… матрацы! И вдруг… Что это? Немцы! Они барахтались в воде — шесть человек. Их тут же подняли на борт. Среди пленных — командир лодки! Случилось это 30 июля, в День Военно-морского флота.

В кабинет комбрига привели холеного немца с копной рыжих волос. Он отказался отвечать на вопросы, но комбриг припугнул его тем, что отправит «на тот свет», и немец заговорил. Он — Вернер Шмидт, командир подводной лодки «V-250».

— Раньше я командовал бомбардировщиком, — сообщил Шмидт. — Бомбил Лондон, Белград. В сорок первом летал на Москву, но из-за сильного зенитного огня русских сбросил бомбы куда попало. Весной сорок второго года пошел служить в подводники — им больше платят. И наград для них не жалеют. Я уже получил два Железных креста. А эту лодку принял в начале сорок третьего года, и опыта подводника у меня еще мало.

— Как же вам удалось атаковать три малых охотника? — спросил адмирал Виноградов.

— С близкой дистанции я выпускал по ним торпеды, — ответил Шмидт. — Они снабжены акустическими приборами, которые и наводят торпеду на цель. Это новейшее оружие фюрера.

— На затонувшей лодке есть такие торпеды? — спросил Виноградов.

— Есть, господин адмирал, но вам их не разоружить. На них стоят ловушки, они могут взорваться…

У Кузнецова звонок Виноградова с Балтики вызвал трепетное волнение. Николай Герасимович послал в Ленинград начальника минно-торпедного управления ВМФ контр-адмирала Шибаева.

— Наверное, это те самые торпеды, которые немцы стали применять на Севере и в Арктике. Нам надо узнать их секрет. Я буду докладывать Ставке.

— Есть, понял. — Шибаев порывисто встал. — Разрешите идти?..

Он сразу улетел в Ленинград, а поздно ночью уже и позвонил. Шибаев сказал Кузнецову, что Коленко потопил новейшую немецкую подводную лодку, построенную в Киле в конце 1943 года. Глубина ее погружения — 110 метров, экипаж — 52 человека. На лодке установлены торпеды Т-5 с акустической системой наведения и с неконтактными взрывателями…

Сталина крайне заинтересовала информация наркома ВМФ, и он распорядился немедленно поднять лодку и разоружить хотя бы одну торпеду.

— Кому поручите это сделать? — спросил Верховный.

— Аварийно-спасательному отряду Балтийского флота. Лодку отбуксируют в Кронштадт. Мною даны распоряжения адмиралу Трибуцу. На Балтике находится также адмирал Шибаев, который в сорок первом разоружал немецкие мины, сброшенные в море в Севастополе и в Новороссийске. Правда, одна из мин тогда взорвалась, погибли наши лучшие минеры, но… — Кузнецов развел руками. — Секреты есть секреты, и потери неизбежны.

Лодку подняли с помощью понтонов водолазы и отбуксировали ее в Кронштадт. Разоружить торпеды взялся капитан 3-го ранга Боришполец. Минеры действовали предельно осторожно, и тайна торпеды Т-5 была раскрыта. Николай Герасимович сразу же пошел с докладом к Сталину.

— Мы постараемся в короткий срок выработать приемы, с помощью которых наши корабли и суда могли бы уклоняться от ударов этих зловещих торпед, — сказал Кузнецов и после паузы добавил: — Полагаю, что о секретных торпедах не должны знать наши союзники.

Сталин усмехнулся.

— Они уже знают, что мы потопили немецкую подводную лодку и извлекли из нее торпеды. У товарища Молотова был английский посол, пришлось подтвердить, что да, потопили лодку…

Шло время, и в сутолоке дел Николай Герасимович стал забывать об этом эпизоде. Но как-то поздно вечером его вызвали в Ставку. Сталин молча достал из стола какой-то документ и протянул его Кузнецову.

— Это письмо Черчилля на мое имя…

Кузнецов прочел. Черчилль писал, что немцы новыми торпедами потопили и повредили 24 британских судна, в том числе 5 судов из конвоев, направляемых в СССР. «Мы считаем, — писал далее Черчилль, — получение одной торпеды Т-5 настолько срочным делом, что были бы готовы направить за торпедой британский самолет в любое удобное место, назначенное Вами…» Николай Герасимович вернул письмо Верховному.

— На этот раз господин Черчилль выразился достаточно ясно. Хитер, однако…

— Можем мы послать англичанам торпеду? — спросил Сталин.

— Транспортировать торпеду опасно, — пояснил нарком. — Она повреждена, и все может случиться. Лучше, если англичане ознакомятся с оружием на месте.

Сталин согласился с Кузнецовым и в тот же день ответил Черчиллю на его послание. «К сожалению, — писал глава Советского правительства, — мы лишены возможности уже сейчас послать в Англию одну из указанных торпед, так как обе торпеды имеют повреждения от взрыва… Отсюда две возможности: либо потом передать торпеду в распоряжение британского адмиралтейства, либо немедля выехать в Советский Союз британским специалистам и на месте все изучить, снять с торпеды чертежи».

Естественно, Черчилль выбрал второй вариант и сообщил, что посылает в СССР британских офицеров.

— Полагаю, что ценность немецкой торпеды для англичан велика, — сказал Сталин после того, как Кузнецов прочел письмо британского премьера. — Конечно, им надо дать возможность снять чертежи с этой торпеды. Но успеют ли наши специалисты раньше приезда англичан выяснить все об этой торпеде?

— Мы уже все или почти все выяснили, так что с этим делом порядок, — улыбнулся Николай Герасимович.

Сталин помолчал, о чем-то размышляя. Потом вновь заговорил:

— Я получил еще одно послание от господина Черчилля. Он предлагает передать нам шесть английских подводных лодок, но при одном условии: если сможем открыть Беломорско-Балтийский канал, чтобы переправить по нему эти лодки. Что вы на это скажете?

— Черчилль просто хочет нас надуть, товарищ Сталин. Ему прекрасно известно, что канал несудоходен: при отступлении немцы взорвали шлюзы. Потому-то Черчилль и предложил нам подводные лодки.

— Вы так считаете?

— Уверен в этом. Впрочем, вы можете проверить, искренен ли Черчилль. Предложите ему переправить лодки в Балтийское море через Скагеррак — Каттегат, как они это делали в Первую мировую войну. Наверняка он откажется от вашего предложения и этим раскроет себя.

— Хорошо, товарищ Кузнецов, мы это проверим…

Свое послание Сталин в тот же день отправил Черчиллю. И что же? Черчилль пошел на попятную, «Я рассмотрел вопрос о проникновении наших подводных лодок в Балтийское море через Скагеррак — Каттегат, — писал он Сталину, — но мне говорят, что ввиду сильного минирования, произведенного как нами, так и противником, и наличия сетевых заграждений это предложение не является осуществимым. Я очень сожалею, что канал поврежден. Мы хотели бы помочь Вам».

Сталин ознакомил наркома ВМФ и с этим ответом Черчилля.

— Он ссылается на минную опасность? — усмехнулся Кузнецов. — Хитрит сэр Уинстон. Кто ставил минные заграждения? Сами англичане, а коль так, то они могут легко провести через опасный район свои подводные лодки. Но делать этого не стали. Почему? Да просто не хотят отдать нам корабли! Ничего, — весело продолжал Николай Герасимович, — у нас на Балтике есть свои лодки, их экипажи справятся с возложенными на них задачами.

— Я тоже так считаю, — ответил Сталин. Потом вдруг спросил: — Когда из Англии прибудут на Северный флот корабли? Если не ошибаюсь, в числе надводных кораблей есть линкор?

— Есть линкор, правда, старый — «Ройал Соверин», мы переименовали его в линкор «Архангельск». Ведут все корабли, в том числе и линкор, наши моряки, пока у них дело спорится. В конце августа эскадра прибудет в Ваенгу.

— Кто на флоте будет встречать эскадру?

— Начальник штаба адмирал Платонов и член Военного совета Николаев. Адмирал Головко все еще находится на лечении в Сочи.

— Пошлите туда товарища Алафузова, пусть сделает все что надо.

Кузнецов устало улыбнулся.

— Будет исполнено, товарищ Сталин.

Не думал не гадал Николай Герасимович, что может возникнуть конфликт между адмиралами. И случилось это при подходе отряда кораблей к Кольскому заливу. В то время в Баренцевом море рыскали немецкие подводные лодки, и вице-адмирал Левченко опасался их нападения на линкор. Поэтому как заместитель наркома ВМФ он потребовал от штаба Северного флота выслать ему навстречу «все имеющиеся эсминцы для усиления противолодочной обороны линкора». Адмирал Платонов ответил ему шифровкой: «Докладываю, что Северный флот располагает сейчас четырьмя действующими эсминцами, они готовятся к выходу с архангельской группой транспортов. Противолодочная оборона линкора усилена штабом флота гидросамолетами, они тщательно просматривают широкую полосу воды по курсу следования кораблей». Ответ не удовлетворил Левченко, и он радировал наркому Кузнецову. Ознакомив Алафузова с радиограммой Левченко, Николай Герасимович спросил:

— Что вы скажете, Владимир Антонович?

— Требование Левченко несостоятельно, — отрезал начальник Главморштаба. — Линкор идет в охранении восьми эсминцев. Разве этого недостаточно?

Кузнецов позвонил по ВЧ адмиралу Платонову. Что было дальше, рассказал «виновник» конфликта. «Выслушав мои объяснения, — писал адмирал Платонов, — он (адмирал флота Кузнецов) посоветовал мне подумать над тем, не послать ли для охранения линкора еще и торпедные катера, и повесил трубку. Наша эскадра благополучно дошла до Кольского залива, поскольку восьми эсминцев для охранения одного линкора хватало с избытком. Тем не менее я почувствовал, что Гордей Иванович остался мною недоволен. Встречать эскадру из Москвы приехал начальник Главного морского штаба адмирал Алафузов, который имел возможность ознакомиться с положением дел на флоте. Он заступился за меня. Расстались мы с вице-адмиралом Левченко уже друзьями».

Вскоре после этого Кузнецов собрал у себя в кабинете всех корабелов во главе с адмиралом Галлером, и почти весь день они в деталях обсуждали проекты, по которым строились корабли на Горьковском заводе. Предложения и замечания, разумеется, были, но все вопросы удалось решить. Обычно скупой на похвалу нарком Судпрома «строптивый» Носенко на этот раз, принимая у себя в наркомате Кузнецова, с улыбкой сказал:

— Теперь и нам будет легче трудиться! Проекты, как говорят, обсосали со всех сторон, комар носа не подточит!

— Старались, Иван Исидорович.

Ночью Кузнецов не пришел домой, остался ночевать в наркомате — ждал звонка от Сталина, о чем его предупредил Поскребышев. Но позвонил ему не Верховный, а комфлот Головко.

— Николай Герасимович, вы морской витязь! Да-да, и не спорьте! — Голос у Головко был бодрый, чувствовалось, что отдохнул в Сочи хорошо. — Я как увидел корабли, у меня аж дух захватило! На рейде целая эскадра стоит! Даже не верится. Правда, поздновато явилась сия помощь, но, как говорится, лучше позже, чем никогда.

— И тут все же уколол наркома, ну и зубастый ты, Арсений Григорьевич! Скажи лучше, как самочувствие?

— Отличное! Готов завтра осмотреть все корабли, особенно интересно увидеть линкор. Не развалюха ли? Англичане не больно щедры на корабли. Ну а главное — отныне есть у меня эскадра!..

«Уколол-то меня Головко правильно, я виновен в том, что перед войной на Северном флоте было меньше кораблей, нежели на других флотах, — отметил про себя Кузнецов. — И сердиться мне на него грех…»

И еще один узелок возник у Николая Герасимовича, и опять же его развязал сам Головко с помощью генерала армии Мерецкова. Что же произошло? Как-то вечером Кузнецову позвонил Мерецков. Кирилл Афанасьевич сообщил, что был на Северном флоте с группой своих генералов на линкоре «Архангельск» и обсудил с комфлотом Головко вопросы взаимодействия в предстоящем наступлении на Севере.

— Свои предложения мы послали в Ставку, Николай Герасимович, — слышался в трубке громкий голос Мерецкова. — Но нам все еще не ответили. Вы не в курсе дела?

— В курсе, Кирилл Афанасьевич, — отозвался Николай Герасимович. — И Генштаб, и Главморштаб не одобрили ваш план, вернее, его отдельные моменты. Нужен другой вариант — таково наше мнение. Сейчас адмирал Алафузов уточняют в Генштабе детали, и вам сообщат.

— Ждем, Николай Герасимович. Спасибо! — отозвался Мерецков.

К чести Мерецкова и Головко, они быстро разработали другой вариант, который одобрил Генеральный штаб. Теперь морским бригадам при содействии авиации и кораблей флота предписывалось прорвать оборону немцев на полуострове Средний перед фронтом Северного оборонительного района, затем высадить десанты на побережье и овладеть дорогой Титовка — Проваара.

— Вот здесь. — Алафузов показал место на карте.

Кузнецов, взглянув на карту, заметил, что цель ему ясна — отрезать отступление врага с рубежа реки Западная Лица и соединиться с войсками 14-й армии.

— И совместно ударить на Петсамо, — добавил Алафузов. — У Головко светлая голова…

Нарком, казалось, его уже не слушал. Он пристально смотрел на карту, где красным карандашом начальник Главморштаба сделал пометки о боевых действиях на Дунае. Недавно началась Ясско-Кишиневская операция. Войска Второго и Третьего Украинских фронтов перешли в наступление. В это время ВВС Черноморского флота нанесли бомбовые удары сначала по Сулине, потом по Констанце, где стояло более 150 немецких и румынских кораблей и судов. Как доложил адмирал Октябрьский, уничтожена и потоплена половина кораблей и судов; наша авиация полностью господствует в воздухе, она продолжает наносить бомбовые удары.

— А когда встанет задача по освобождению Румынии и Болгарии, нам легче будет высаживать там десанты, — резюмировал Октябрьский.

— Хорошо, Филипп Сергеевич, — одобрительно отозвался нарком. — Я бы просил вас как можно скорее парализовать эти два больших порта Румынии. Таков приказ Ставки. Да, а что там на Дунае? Вчера вы ничего мне не сообщили.

— Послезавтра войска Третьего Украинского фронта начнут форсирование лимана, — пояснил комфлот. — Корабли и катера уже приняли на борт более восьми тысяч бойцов с оружием и боевой техникой. Я уверен, что операция пройдет успешно.

Однако случилась заминка. Десант был рассчитан на внезапность. Но гитлеровцам удалось обнаружить его, они открыли по нему огонь. Люди прижались к земле. Не поднять головы — рядом рвались мины и снаряды, казалось, горела сама земля. И тут десантников выручили артиллеристы Одесской военно-морской базы и 46-й армии. Своим огнем они взорвали вражескую оборону, и бойцы захватили плацдарм на западном побережье Днестровского лимана. Приморская группировка немцев стала отступать. Командующий фронтом генерал армии Толбухин вмиг сообразил, что надо отрезать врагу пути отхода. И сделать это должны моряки! Он тут же вызвал на связь командующего Дунайской военной флотилией контр-адмирала Горшкова и спросил, смогут ли моряки прорваться в дельту Дуная и высадить десант в тылу у немцев?

— Тяжелое это дело и рискованное… — начал объяснять Горшков, но Толбухин резко прервал его:

— Ты мне, моряк, на мозги не капай, сам знаю, что идете не на морскую прогулку. Скажи — да или нет?

У Горшкова вырвалось:

— Сможем, если надо!

— Тогда действуй, адмирал! Авиация прикроет твоих орлов…

Форсировать Килийское гирло Дуная… Горшков внимательно смотрел на карту и соображал, куда и какие направить корабли с десантом. Начальник штаба флотилии стоял рядом и ждал распоряжений.

— Значит, так, — заговорил Горшков. — Командиру 4-й бригады кораблей Давыдову в ночь на 24 августа форсировать Килийское гирло Дуная, а командиру Керченской бригады бронекатеров Державину высадить 384-й батальон морской пехоты у Жибриени, затем овладеть районами Вилково и Килия. Ясно?

— Понял.

После ожесточенного боя оба населенных пункта были освобождены. Бронекатера пошли вверх по Дунаю, уничтожая переправы, огневые точки врага, скопление вражеских войск по обеим берегам реки.

«Хорошо сработали моряки!» — подумал Кузнецов, ознакомившись с очередной сводкой…

Адмирал Алафузов быстрой походкой вошел к наркому.

— Николай Герасимович, в Румынии вспыхнуло вооруженное восстание! — выпалил он на одном дыхании. — Только сейчас сообщили из Генштаба. Вот-вот падет правительство Антонеску!

— Свяжитесь с Октябрьским и скажите ему, чтобы корабли флота были готовы идти в Констанцу и Сулину. Видимо, и мне придется туда лететь, это я понял из разговора с начальником Генштаба маршалом Василевским.

Гитлер, как позже узнал Кузнецов, был взбешен тем, что румыны посмели восстать. Он приказал своим войскам захватить Бухарест и «навести там порядок». Но было сформировано новое румынское правительство, которое объявило войну фашистской Германии. Теперь уже бои шли между немцами и румынами. По этому доводу Сталин заметил:

— Румыния перестала быть сателлитом Германии. Теперь на очереди Болгария. — Верховный посмотрел на адмирала флота. — Ставка поставила фронту задачу скорее войти в Констанцу, захватить главную военно-морскую базу Румынии. Вы, товарищ Кузнецов, блокируйте этот порт с моря. Скажите, а что делает комфлот Октябрьский, чтобы полностью овладеть нижним течением Дуная?

Николай Герасимович понял, чем был вызван вопрос Верховного. После окружения кишиневской группировки немецко-румынских войск части Второго и Третьего Украинских фронтов продолжили наступление в Юго-Западном и Западном направлениях. Чтобы лучше взаимодействовать с сухопутными войсками, адмирал Октябрьский с согласия Главморштаба все боевые силы флота, действовавшие в бассейне Дуная, разделил на две группировки. Кораблям Дунайской флотилии комфлот приказал продвигаться вверх по Дунаю, чтобы помочь войскам Третьего Украинского фронта переправиться через реку, а сформированная Резервная военно-морская база Черноморского флота получила приказ захватить Сулину и обеспечить свободу плавания в дельте и нижнем течении Дуная.

— Корабли флотилии заняли Тулчу! — спустя несколько дней после начала наступления доложил Кузнецов Верховному. — А отряд бронекатеров и батальон морской пехоты захватили порт Сулину. Румынская речная флотилия капитулировала.

— Это совсем не плохо, — одобрил Верховный действия военных моряков. — В результате мощных ударов двух фронтов путь на Балканы открыт, и флоту никак нельзя отставать, надо обезопасить от врага весь Дунай…

Прошло несколько дней, и после выхода войск Третьего Украинского фронта на румыно-болгарскую границу стал реальным захват Констанцы. Войскам осталось лишь форсировать Дунай на участке Галац — Измаил.

— А нам с вами, Владимир Антонович, надо подумать, какие задачи теперь возложить на Черноморский флот. Главная из них — захват и освоение военно-морской базы Констанца. Не зря ведь о ней говорил Верховный.

— Я уже подготовил шифровку адмиралу Октябрьскому. — Алафузов положил листок наркому на стол. — На Дунайскую военную флотилию возлагается создание пунктов военно-морских комендатур, строительство и ремонт причалов, траление фарватеров.

Кузнецов все прочел и одобрил, обратив внимание начальника Главморштаба на организацию траления и судоходства в нижнем течении Дуная, где особенно много мин, в том числе и магнитно-акустических.

— Подключите к этому делу офицеров минно-торпедного управления, командируйте на Дунай двоих-троих… Да, инициативы больше немцам не взять. Красная Армия один за другим наносит мощные удары по гитлеровским войскам. Знаешь, что я вспомнил, Владимир Антонович? Рассказ пленного немца Вилли Буна из 3-й десантной флотилии, которая располагалась в Крыму. Его спросили, кто самый богатый помещик в Германии? Он ответил — Гитлер! Почему? Потому что он, Гитлер, имеет восемьдесят пять миллионов баранов, то есть немцев, одну жирную свинью — Геринга и хорошую борзую собаку — Геббельса.

Алафузов засмеялся:

— Остроумно!..

В тревожных заботах прошла очередная ночь, и хотя Кузнецов почти не спал, чувствовал он себя бодро. Утром, едва прибыл на службу, его вызвал Верховный. Приехал в Кремль нарком через полчаса. Он не знал, зачем его вызвали в Ставку, и, чтобы хоть как-то скрасить неловкость, доложил Сталину, что вчера, 28 августа, командующий румынским флотом капитулировал. В связи с этим комфлоту Октябрьскому дано указание направить самолетом оперативную группу штаба ВВС Черноморского флота. Кроме того, из Сулины туда ушел отряд сторожевых и торпедных катеров с морской пехотой на борту. А в город вошли танки частей Третьего Украинского фронта.

— Кто старший в оперативной группе? — спросил Верховный.

— Член Военного совета флота контр-адмирал Азаров, — ответил Николай Герасимович. — Ему и поручено принять капитуляцию румынского флота. Сейчас мы начали перебрасывать самолеты ВВС Черноморского флота на аэродромы Румынии, в частности, в их главную военно-морскую базу Констанцу.

Сталин стоял у окна и попыхивал трубкой. Он обернулся.

— Сейчас Третий Украинский фронт готовится освобождать Болгарию. Что в этой операции будет делать Черноморский флот?

— Блокировать корабли противника в Варне и Бургасе, — пояснил нарком. — С этой целью в эти порты будут высажены десанты, чтобы овладеть ими. Ну а пока надводные корабли своим артогнем будут поддерживать приморский фланг войск. — Высказав все это, Николай Герасимович почувствовал, что ему стало легче.

Сталин, ссутулившись, молчал, видно было по его напряженному лицу, что он о чем-то размышлял.

— В штаб фронта к Толбухину вылетает маршал Жуков, — наконец заговорил он. — Вы, товарищ Кузнецов, тоже полетите с ним и на месте будете руководить моряками. Так будет лучше и Толбухину и Жукову.

Кузнецов закусил губу.

— Тогда я бегу на аэродром!..

И все же Николай Герасимович опоздал: Жуков уже сидел в самолете и ждал его.

— Извините, Георгий Константинович, меня задержал Верховный.

— Ладно, моряк, садись. — Жуков поздоровался. — Пока будем лететь на место, подумай, как нам с ходу захватить порты Болгарии. Перед вылетом я беседовал с Георгием Димитровым{Димитров Георгий Михайлович (1882–1949) — деятель болгарского и международного рабочего движения; в 1923 г. один из руководителей восстания в Болгарии, был в эмиграции, жил в СССР, в 1935–1943 гг. генеральный секретарь Исполкома Коминтерна, в 1942–1944 г. один из организаторов антифашистского движения в Болгарии, с 1946 г. председатель Совета Министров НРБ.}. Он заверил меня, что болгары, или, как он сказал, братушки, встретят Красную Армию и флот не огнем артиллерии и пулеметов, а хлебом и солью. Я верю Димитрову. Он большой политик, прекрасно знает настроение своего народа, партизан. И все же надо держать палец на курке — мало ли что может случиться?!

В небольшой городок Фетешти прилетели под вечер.

— Тут и находится комфронта Толбухин и его штаб, — заметил Жуков. — А вот к нам идет Семен Тимошенко. — Жуков снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб. — Жарковато… Ну, как вы тут, Семен Константинович? — Жуков протянул руку. — Ты же координируешь действия сразу двух фронтов и, должно быть, располагаешь подробной информацией?

— Поедемте в штаб фронта — нас ждет Толбухин, там все и обсудим, — улыбнулся Тимошенко.

Находившийся при штабе фронта контр-адмирал Белоусов сообщил наркому ВМФ о боевых действиях кораблей и авиации Черноморского флота и Дунайской флотилии, подчеркнув, что военные моряки сражаются напористо и решительно. Неподалеку по Черноводскому мосту, где еще недавно находились немцы, шли наши войска.

— Николай Герасимович, — окликнул Кузнецова маршал Жуков, — ты пока потолкуй с Толбухиным насчет взаимодействия с военными моряками, а я с маршалом Тимошенко решу свои дела.

Адмирала флота Кузнецова и контр-адмирала Белоусова пригласил к себе в штаб Толбухин. Внешне он был спокоен, но в его крепко сложенной фигуре чувствовался человек сильной воли. Он жадно курил одну папиросу за другой, но едва к нему в комнату вошли адмиралы, загасил папиросу и пригласил их сесть поближе к карте.

— Коротко о том, чем занимаются сейчас войска моего фронта, — начал Толбухин. — Сейчас мы наращиваем свои силы, хотя с часу на час ждем приказа Ставки о наступлении… Если говорить о моряках, то они молодцы. Никогда не думал, что за три-четыре дня корабли флотилии переправят на другой берег Дуная почти двести тысяч бойцов с боевой техникой и оружием! Итак, куда прежде всего нацелены мои войска?..

Того, о чем рассказал Толбухин, было вполне достаточно, чтобы представить масштабы действий войск фронта. После обеда в штаб прибыл маршал Жуков.

— Ты сейчас едешь в Констанцу? — спросил он Кузнецова.

— Туда, Георгий Константинович. Там находится оперативная группа Черноморского флота, и я хотел бы проверить, как она готовит десанты в порты Варна и Бургас.

— Тогда поезжай, Николай Герасимович, а я останусь в Фетешти. Не все еще обговорил с Тимошенко и Толбухиным. Да и в Ставку надо позвонить. — Маршал обернулся к Толбухину. — Тебе уже не нужен главком ВМФ, а то он уезжает в Констанцу.

— Пусть едет, мы с ним обо всем договорились. Главное — это высадить морские десанты в портах…

Кузнецов прибыл в Констанцу под вечер. Он кое-как поужинал и занялся десантами. Было жарко и сухо, хотя рядом у берега плескалось море. Николая Герасимовича огорчило то, что корабли, которые должны принять десанты, еще не пришли в бухту. Всю ночь он почти не спал. Жуков заверил его, что, как только из Ставки получит приказ о начале наступления, сразу же сообщит ему. Но прошли еще сутки, а телефон по-прежнему молчал. Может, что-то изменилось? Наскоро попив чаю, Кузнецов позвонил в штаб фронта маршалу Жукову и спросил, когда же начнется наступление.

— Пока сам не знаю, — ответил маршал. — Вот-вот должны позвонить из Ставки. Я тебе, моряк, дам знать, не переживай. Ты поскорее отправляй десанты…

Нарком ВМФ никогда и ни в чем не хитрил. Он был прям, честен в своих деяниях и даже если в чем-либо и был не прав, этого не скрывал, стремился поступать так, как того требовала истина. Зато он твердо знал, что колебания в принятии решения вредны, а подчас и опасны, поэтому старался как можно быстрее найти правильное решение. И то, что раньше представлялось ему немыслимым, вдруг обретало реальность. Нечто подобное он испытывал сейчас, особенно после разговора с Жуковым. Пока наши корабли не шли в бухту, Кузнецов решил отправить десанты на самолетах типа «Каталина». Они хорошо держатся на воде и, если надо, подрулят к самому берегу.

— А что, это идея, — поддержал наркома руководитель оперативной группы контр-адмирал Азаров.

Кузнецов с минуту колебался: а вдруг по «Каталинам» откроют огонь с берега? Однако ему не хотелось зря терять время, тем более что Белоусов сообщил о том, что Ставка приказала Толбухину начать наступление. «А Жуков почему-то мне не позвонил», — грустно подумал Николай Герасимович.

— Ладно, Азаров, сажай десантников на самолеты, — дал «добро» нарком. — Только предупреди летчиков, чтобы были предельно осторожны. Как только десанты высадят, пусть сообщат в Констанцу!

«Каталины» одна за другой взмыли в небо и взяли курс на Варну и Бургас. Кузнецов с тревожным чувством ожидал доклада. Наконец в трубке он услышал голос командира десантного отряда уже из Варны: моряки успешно высадились в порту, болгары встретили их без единого выстрела. А через минуту-две поступило такое же сообщение из Бургаса.

— Ну вот и прекрасно, а то я не находил себе места, — признался Николай Герасимович.

Он посмотрел в окно. К берегу подходили наши корабли. В это время наркома ВМФ вызвал на связь маршал Жуков. Телефон ВЧ находился в соседней комнате, где был развернут походный узел связи.

— Как десанты, моряк? — спросил Жуков.

— Высажены, товарищ маршал. Болгары с радушием встретили военных моряков.

— Толбухин уже начал наступление.

«Поздновато вы позвонили мне», — едва не сказал вслух Кузнецов.

На другой день после начала наступления наших войск в Софии произошло восстание. В результате было свергнуто реакционное правительство Болгарии, к власти пришло вновь образованное правительство, которое объявило войну фашистской Германии. Из Ставки поступил приказ: боевые действия против Болгарии прекратить!

— Готовились, а воевать не пришлось, — качнул головой Толбухин. — Оно и лучше… А ты, Николай Герасимович, улетаешь в Москву?

— Да, мне придется потом убыть на Северный флот. Встречаюсь там с Мерецковым.

— Как ты относишься к Горшкову? — вдруг задал вопрос Толбухин.

— Командующему Дунайской военной флотилией? Нормально. А что?

— Вчера он звонил мне, спрашивал, доволен ли я тем, как сражаются моряки. Я ответил, что доволен, а вот доволен ли нарком ВМФ — не знаю. «А где нарком?» — спросил Горшков. Я ответил, что убыл в Констанцу. Посоветовал ему связаться с тобой. Он звонил?

— Видно, не удалось ему дозвониться: я же отправлял десанты на самолетах типа «Каталина».

— Вот не знал, — снова качнул головой Толбухин. — Рискнул?

— А вы, Федор Иванович, разве не рискуете?

— На фронте всякое бывает, — уклонился от прямого ответа Толбухин…


Адмирал Галлер нашел Кузнецова на узле связи, когда тот разговаривал по ВЧ со штабом Северного флота. Адмирала Головко на месте не было, он еще с утра ушел на сторожевом корабле на Рыбачий.

— Не повезло, придется позвонить Арсению Григорьевичу вечером, — сокрушенно покачал головой Николай Герасимович.

— Звонил генерал армии Антонов, — сообщил Галлер. — Вам следует прибыть в Генштаб…

— У меня для вас, Николай Герасимович, есть дело. Вы собирались на Северный флот? — спросил Антонов, когда Кузнецов появился в Генштабе.

— Мою поездку туда одобрил Верховный… — начал Николай Герасимович, но Антонов прервал его:

— Да, но лично Верховный и отменил вашу поездку, Вы прибыли в Москву вчера вечером, а я был у него утром на докладе.

— Что-то случилось?

— Я бы так не сказал, — усмехнулся Антонов. — Обострилась обстановка на Балтике. На днях у Гитлера состоялось совещание, на нем фюрер приказал своему военно-морскому командованию блокировать наш Балтийский флот в Финском заливе. — Он подошел к карте. — Вот острова Моонзундского архипелага, а вот Наргенская позиция… Все это велено немцам прочно удерживать. Так что подумайте вместе с Главморштабом и адмиралом Трибуцем, какие меры предпринять, чтобы сорвать блокаду Балтийского флота. Предстоит Прибалтийская операция, и флот должен активно помочь сухопутным войскам…

— Задача ясна, Алексей Иннокентьевич. — Кузнецов встал. — К вечеру мы с начальником Главморштаба доложим вам свои предложения, и если вы одобрите их, дам знать Трибуцу…

Но в самый разгар работы в Главморштабе Кузнецова неожиданно вызвал начальник Генштаба маршал Василевский, час тому назад приехавший с фронта. «Наверное, лично желает поставить военному флоту какие-то задачи», — невольно подумал Николай Герасимович, одеваясь.

— Владимир Антонович, ты завершай тут с оперативным управлением работу, а я скоро вернусь.

— Я хотел бы объяснить вам, Николай Герасимович, цель предстоящей Прибалтийской операции, — сказал маршал, тепло пожимая руку Кузнецову. — Вам Антонов кое-что рассказал, но я желал бы немного добавить… — Он стал маленькими глотками пить чай. — Извини, дружище, но я еще даже не завтракал. Может, и ты попьешь со мной чайку?..

Замысел Прибалтийской операции предусматривал: отсечь группировку гитлеровских войск в Прибалтике от Восточной Пруссии и ударами войск Прибалтийских фронтов по сходящимся направлениям на Ригу, а также войск Ленинградского фронта совместно с Балтийским флотом расчленить эту группировку и уничтожить ее по частям. Таким образом, Прибалтийская операция включала четыре объединенные общим замыслом операции: Рижскую, Таллинскую, Моонзундскую и Мемельскую.

— Координировать действия фронтов поручено мне, — резюмировал маршал Василевский. — Сам видишь, Николай Герасимович, что предстоит серьезное сражение. Я бы рекомендовал уже теперь помочь адмиралу Трибуцу подготовить флот, чтобы охватить все участки боев, тогда корабли смогут оказать реальную помощь, на которую армейцы вправе рассчитывать. Одна голова хорошо, а две лучше, — добавил Александр Михайлович.

Что беспокоило главкома Кузнецова? Корабли Балтфлота все еще не могли выйти за пределы гогландской минной позиции, но придет время, и они выйдут; волновало Николая Герасимовича да и адмирала Трибуца, в чем он честно признался, другое: справится ли флот с минной опасностью? Ведь как только наши войска освободят Таллин, туда перейдет флот. Этот вопрос нарком поставил перед начальником Главморштаба вице-адмиралом Алафузовым: как идет подготовка по переводу кораблей в Таллин?

— Для флота проблема номер один — минная опасность! — заметил Алафузов. — Без активного траления, как заявил мне Трибуц, он не может даже выдвинуть на запад корабли дозора. Финский залив так напичкан минами, что даже катеру не пройти. Но в голосе комфлота я не уловил какой-либо растерянности.

— У Трибуца есть две бригады траления, — возразил нарком. — Пусть их бросит в дело. К тому же я разрешил ему создать третью бригаду.

— Он ее уже создал. Экипажи кораблей трудятся день и ночь. Средняя часть залива уже наполовину очищена от мин.

— Там тралить и тралить, — задумчиво промолвил нарком, щуря глаза. — Однако ему надо, как говорится, поспешать.

После того как Кузнецов сам проанализировал ситуацию с минами на Балтике, он вышел на связь с адмиралом Трибуцем. Его интересовал прежде всего вопрос, какие средства решил ввести в траление комфлот.

— Тралить по верхнему ярусу, Николай Герасимович, — пробился глухой голос Трибуца. — Тралить, как и говорил вам ранее, разъездными катерами «ЗИС». Мореходность у них невелика, зато осадка небольшая, что позволяет вытралить максимум мин.

Кузнецов одобрил действия комфлота, назвав их разумными, однако тут же спросил:

— Как вы поступите с нижними ярусами?

— Очень просто, Николай Герасимович, — весело отозвался Трибуц. — Пустим катерные тральщики, у которых осадка вдвое больше, чем у разъездных катеров, — до восьмидесяти сантиметров. И лишь после этого на траление выйдут катерные тральщики с осадкой больше метра. Моряки уже вытравили шестьсот тридцать мин и почти двести минных защитников!

— Богатый «улов», — заметил Кузнецов. А когда Трибуц рассказал ему о том, что моряки-добровольцы ныряли в воду, подвешивали к минам патроны с бикфордовым шнуром и на катере быстро уходили от места подрыва, он попросил передать благодарность капитану 1-го ранга Юрковскому и всему личному составу бригады траления. — И все же, Владимир Филиппович, потребуйте от всех комбригов увеличить темпы траления. Это очень важно, ибо, когда начнется Прибалтийская операция, вам будет не до мин. Теперь о бригаде речных кораблей на Чудском озере, — продолжал Кузнецов. — Вы уверены, что она справится с поставленной задачей? К тому же у комбрига Аржавкина мало опыта в этом деле.

— Я послал на речные корабли начальника штаба флота Петрова и группу офицеров штаба для координации боевых действий, — пояснил Трибуц. — Если вдруг там случится заминка, срочно приму дополнительные меры!..

Усталый адмирал Трибуц вернулся к себе под вечер. Едва поужинал, как его вызвал на свой КП маршал Говоров. Был он весел, ходил по штабу тяжелыми шагами, то и дело бросал взгляды на карту.

— Чего стоишь у порога, Владимир Филиппович? — удивился маршал. — Садись, пожалуйста, не то я чувствую себя неловко… — Он ущипнул пальцами свои короткие жесткие усы. — О чем хочу тебя просить? У меня еще с утра по этому случаю начало ныть сердце…

— Скажите, Леонид Александрович, я слушаю вас. — Трибуц слегка улыбнулся.

— Ну-ну… — Маршал замялся. — Надо срочно перебросить на тартуское направление Вторую Ударную армию. Понимаешь, — загорячился маршал, — она будет наносить главный удар по немецким войскам, обороняющим Эстонию. А знаешь, сколько в армии одних только орудий? Больше двух тысяч!

Маршал ожидал, что комфлот станет делать какие-то подсчеты, а то и пожалуется, что у него мало кораблей и что сроки переброски могут затянуться. И был удивлен и даже обрадован, когда Трибуц коротко изрек:

— Сделаем, товарищ маршал, все как надо!..

— Ты не шутишь? — Говоров напряженно смотрел на адмирала.

— У нас на флоте, товарищ командующий, там, где идет речь о жизни людей, не шутят, — спокойно ответил комфлот.

— Хорошая традиция.

Сказать, что это был тяжкий труд — переброска на другой берег Чудского озера целой армии, — значит, ничего не сказать; это был героический труд. По 20 рейсов в сутки делали многие катера и тендеры речной бригады. 135 тысяч солдат и офицеров плюс боевая техника и боезапас! И все это было перевезено за 10 дней!

— Я, честно говоря, боялся, что перебросить в срок целую армию твои моряки не смогут, Владимир Филиппович, — признался маршал Говоров. — Спасибо!.. Теперь прошу вас готовить высадку тактического десанта на северный берег Чудского озера. — Маршал прошелся по комнате и остановился у карты. — Да, трудно всем нам, но не будем терять время. Ставка нас торопит. Рано утром мне звонил личнотоварищ Сталин. Он не приказывал, а просил выдержать все сроки по освобождению Прибалтики…

Что и говорить, было о чем волноваться и адмиралу флота Кузнецову, хотя на Трибуца он всецело полагался. К тому же комфлот находил общий язык с командующими фронтами, особенно с маршалом Говоровым, который весьма часто выходил на прямую связь с Верховным и обсуждал с ним фронтовые проблемы. Однако не все шло гладко. Накануне наступления войск Ленинградского фронта штаб Балтийского флота сообщил во все соединения и части о прекращении боевых действий против финнов, но потребовал не снижать готовность: на территории Финляндии еще остались гитлеровские войска. Сам же Трибуц попросил главкома ВМФ на период операции по освобождению Таллина передать вице-адмиралу Кулешову, назначенному командовать Таллинским морским оборонительным районом, бригаду шхерных кораблей капитана 1-го ранга Фельдмана. Это крупное соединение, по замыслу Трибуца, должно было поддержать огнем с моря фланг войск 8-й армии генерала Старикова.

Алафузов, ознакомившись с телеграммой Трибуца, заявил:

— Конечно, генералу Старикову такая помощь огнем была бы на руку, но финны и особенно немцы могут этим воспользоваться.

— И меня это настораживает. — Лицо Кузнецова сделалось серьезным. — Нет, рисковать не будем. Так что передайте Трибуцу, что Главморштаб на передислокацию бригады кораблей Фельдмана не согласен.

Между тем наступление войск Ленинградского фронта не прекращалось. К ночи 20 сентября обе армии — 2-я ударная и 8-я соединились у Раквере, образовали общий фронт и продолжали наступать на Таллин. А днем раньше адмиралу флота Кузнецову из штаба Балтфлота сообщили о завершении переговоров с финнами, и флот получил согласие на использование их шхерных фарватеров. Кузнецов связался по телефону с Трибуцем и спросил, готовы ли подводные лодки к выходу в Балтийское море через финские шхеры. Комфлот ответил, что десять экипажей ждут его приказа, но штаб флота еще не разработал наставления по обеспечению перехода подводных лодок.

— Вы же знаете, что фарватер чужой и нужно изучить его во всех деталях, — слышался в трубке далекий голос комфлота.

— Форсируйте это дело, — распорядился Кузнецов. — Сейчас важно взять на прицел вражеские коммуникации.

Через три дня после этого разговора Таллин был освобожден. Туда с группой штабных работников прибыл на катере адмирал Трибуц, и то, что он увидел, поразило его. Порт почти весь был разрушен. В Купеческой гавани — ни одной целой стенки. В Минной гавани — груды камней. Служебные здания — руины. Кое-где уцелели причалы, к ним можно было швартоваться.

Вернулся в штаб флота Трибуц под вечер, сразу же вышел на связь с наркомом ВМФ и объяснил обстановку в Таллине.

— Значит, базироваться там кораблям нельзя? — уточнил нарком.

— Никак нельзя, товарищ главком, — ответил комфлот. — Весь рейд в якорных и магнитных минах, наш катер едва не угодил в одну из них. Я отдал приказ немедленно обезвредить все мины. Но корабли на якорь ставить еще рано. Нет пресной воды и электричества. Пройдет еще неделя, пока все наладим…

— Что еще вас волнует? — спросил Кузнецов.

— Моонзундские острова. Хотелось бы с ходу овладеть ими, но получится ли, Бог знает, если он есть. С утра буду в штабе Говорова и выясню, что делать флоту.

— Вот-вот, выясни, Владимир Филиппович, и сообщи мне. Жду звонка.

На КП маршала Говорова царило оживление. Увидев Трибуца, он улыбнулся.

— А я вас давно жду, Владимир Филиппович. Мы получили директиву Ставки. Не позднее пятого октября нам надлежит освободить Моонзундский архипелаг. Но без помощи флота нам это не сделать. — Говоров бросил на адмирала быстрый, испытующий взгляд. — Сейчас я приглашу начальника штаба, и мы подробно обговорим, где и как Балтфлот может помочь фронту…

Трибуц смущенно сказал:

— Штаб флота выработал свои предложения, и я хотел бы изложить их вам.

— Не возражаю, — улыбнулся в усы маршал.

Моонзундский архипелаг… Несколько сильно укрепленных врагом островов… Кузнецову предстоящие бои казались невероятно трудными, и, может быть, поэтому после освобождения нашими войсками Таллина он поручил Главморштабу разработать план участия Балтийского флота в боевых действиях по освобождению островов, где гитлеровское командование сосредоточило большие силы. Продумали все до мелочей, и адмирал Трибуц был доволен, он обещал наркому использовать все средства для борьбы за Моонзундские острова.

— У вас, Владимир Филиппович, есть на кого равняться, — говорил Трибуцу Николай Герасимович. — Вспомните Первую мировую войну. Немцы тогда захватили острова Эзель и Даго, пытались прорваться в Финский залив, а оттуда к Петрограду, где свершилась революция. Но пройти так и не смогли: балтийцы уничтожили до тридцати кораблей. И в сорок первом бойцы и краснофлотцы стояли насмерть. Так что вам оказана честь приумножить их боевую славу… Да, а кто у вас командует морскими силами в этой операции — контр-адмирал Святов?

— Он самый, Иван Георгиевич научился воевать — не подведет, — заверил Трибуц.

Бои с первого же дня приняли упорный характер. Поначалу все шло хорошо, даже десант на остров Моон высадили успешно, выбили оттуда гитлеровцев. Но потом резко испортилась погода, поднялся шторм, и торпедные катера, не говоря уже об «амфибиях», не могли выйти в море. Маршал Говоров, огорченный заминкой, потребовал от адмирала Трибуца посадить десант на крупные корабли и послать их к острову.

— Я имею приказ главкома ВМФ большие корабли в десанты не посылать, они подорвутся на минах и погибнут вместе с десантом.

— Вы просто боитесь рисковать, — бросил упрек Говоров комфлоту.

Самолюбие Трибуца было задето, и он позвонил наркому ВМФ, а тот, естественно, дал знать в Ставку.

— Кому неясны мои распоряжения? — сердито спросил Сталин. — Крупными кораблями не рисковать! Так и передайте товарищу Говорову.

Николай Герасимович откинулся в кресле, посидел, потом прошел на свой командный пункт. В просторном зале было шумно: отсюда осуществлялась прямая связь со всеми флотами и флотилиями, с их штабами. На больших оперативных картах красными линиями помечены те места, где велись сражения на морских театрах.

— Соедините меня со штабом Северного флота! — попросил нарком дежурного связиста.

Тот сразу же дал связь. На проводе был начальник штаба флота адмирал Платонов.

— Где командующий? — спросил Николай Герасимович.

— Рано утром отбыл на Рыбачий, в войска Северного оборонительного района, и пока его нет, — ответил Платонов.

— Я интересуюсь, сколько подводных лодок выделено для участия в операции «Вест»? По плану их значится девять.

— Так и осталось — девять, товарищ народный комиссар.

Кузнецов задал Платонову еще ряд вопросов, потом попросил передать командирам английских подводных лодок, чтобы тщательно готовили к залпам торпедные аппараты. Из них, как жаловался ему адмирал Виноградов, «плохо выходят торпеды». Как бы не сорвались атаки у наших союзников…

— Товарищ нарком, — раздался за спиной голос адъютанта, — на проводе адмирал Трибуц.

— Иду…

Кузнецов взял трубку и голосом, не терпящим возражений, сказал:

— Крупные корабли в десанты не посылать! Это — приказ Верховного!.. Маршал Говоров не хочет с этим считаться?.. Нет, спорить с ним не надо, сошлитесь на мое указание. Вы помогите маршалу своей авиацией. У генерала Самохина достаточно самолетов, пусть все бросит на Моонзундский архипелаг. Бомбить так, чтобы море кипело и земля горела под ногами у фрицев!..

Бои затянулись, и флоту пришлось пережить еще немало тревожных дней. А вместе с флотом тревожился и главком Кузнецов. Он повеселел лишь тогда, когда во второй половине ноября после мощной артиллерийской и авиационной подготовки оборона противника была прорвана, а вскоре морские десантники очистили от немцев остров Эзель. Балтийский флот уничтожил и потопил за это время более 100 вражеских кораблей и судов. Информируя Кузнецова о боях за острова, Трибуц заключил:

— Эстония освобождена, теперь Балтфлот может контролировать Финский и Рижский заливы, развернуть активные действия на коммуникациях противника.


А что там, на далеком Севере?..

Еще когда нарком ВМФ был на Дунае, Карельский фронт перешел в наступление и за пять суток завершил освобождение территории Карелии. Красная Армия вышла к государственной границе с Финляндией. Тогда же в Москве начались переговоры о выходе Финляндии из войны. Советскую делегацию, в которую входили Ворошилов, Жданов, Литвинов, генерал Штеменко и контр-адмирал Александров, возглавлял министр иностранных дел Молотов. Накануне переговоров Молотов предложил Кузнецову включить в состав нашей делегации адмирала Трибуца.

— Вячеслав Михайлович, лучше контр-адмирала Александрова, командира Ленинградской военно-морской базы. У Трибуца и так масса дел. Александров — опытный моряк, прекрасно знает Балтийский морской театр. Если, разумеется, вы не возражаете, — добавил нарком ВМФ.

— Хорошо, Николай Герасимович, вызывайте его в Москву!..

Финны прислали в Москву министра иностранных дел К. Энкеля и военного министра генерала О. Энкеля. Переговоры продолжались пять дней, и был достигнут результат: 19 сентября Жданов подписал соглашение о перемирии с Финляндией. Финская сторона предоставляла советскому командованию аэродромы на южном и юго-западном побережьях страны, с которых наши самолеты обеспечивали операции Красной Армии и Военно-морского флота в Эстонии и против немецкого военно-морского флота в северной части Балтики. Для Кузнецова, однако, главным было то, что Балтийский флот получил возможность прохождения наших подводных лодок и надводных кораблей финскими фарватерами в шхерах.


В кабинет вошел вице-адмирал Абанькин, назначенный недавно начальником Военно-морской академии.

— Садись, Павел Сергеевич. — Кузнецов подвинул ему кресло. — Ну что, готов принять академию?

— Перед отъездом вот зашел к вам, — смутился Абанькин.

— Одну минуту, мне надо переговорить по ВЧ с адмиралом Головко.

Нарком снял трубку и набрал номер. На другом конце провода с главной базы Северного флота Полярного отозвался комфлот. Сообщив о том, что Карельский фронт скоро начнет наступление на Севере, Кузнецов спросил комфлота, решил ли он вопросы взаимодействия флота с 14-й армией.

— С Мерецковым я дважды встречался в его штабе. Мы обсудили наш план операции, уверен, что корабли и люди флота армейцев не подведут, — ответил Арсений Григорьевич.

Нарком сказал комфлоту, что ему надлежит выделить для прорыва обороны немцев десантные силы и средства в районе полуострова Средний, а также для действий в различных пунктах морского побережья в ходе операции.

— Позаботьтесь также организовать наступление бригад морской пехоты в южном направлении, — подчеркнул Кузнецов. — Короче, удары моряков важно нацелить в тыл обороны гитлеровцев! Ты все понял, Арсений Григорьевич?

— Все ясно, товарищ главком! — прогремело в трубке.

Узнав от главкома о том, что финны заключили перемирие, Головко весело бросил в трубку:

— Ну что ж, это только нам на пользу!

— Тогда дерзай, Арсений Григорьевич! Тут у меня в кабинете ваш коллега Павел Сергеевич Абанькин, он передает вам привет. Что, не понял?.. Да нет, мы назначили его начальником Военно-морской академии, так что завтра он уезжает в Питер… — Николай Герасимович взглянул на Абанькина: — Вам тоже привет от Головко. — Он положил трубку на аппарат.

— Арсений Григорьевич нравится мне своим огнем в душе, напористостью…

— Да, если Головко чувствует, что прав, идет на тебя как линкор, — улыбнулся Кузнецов. Он закурил. — Ну что, Павел Сергеевич, тебе по душе новая должность?

— Еще как по душе!..

— Учти, там уйма дел! — предупредил Николай Герасимович. — В Ленинград возвращаются высшие учебные заведения моряков, в том числе и Военно-морская академия. Я дважды был у Молотова, он-то и помог ускорить это дело. Так что теперь вам наводить порядок. Кстати, как тебе служилось в должности командующего Онежской военной флотилией?

— Я доволен, хотя порой было не по себе, — признался Абанькин. — Флотилия прикрывала и поддерживала войска Карельского фронта в приозерном районе. Особенно тяжко пришлось нам в Свирско-Петрозаводской операции. Мы помогли армейцам с ходу форсировать реку Свирь, а потом началось… Один за другим стали высаживать тактические десанты — на остров Климецкий, в бухту Лахтинскую, Уйскую губу и даже в Петрозаводск. Скажу вам честно, — продолжал Абанькин, — сам едва не отдал Богу душу.

— Неужто? — удивился главком.

— Я шел с десантом на бронекатере в Уйскую губу. Снаряд шарахнул в корму корабля, двоих моряков убило, я был от них в пяти метрах, а меня даже осколок не задел. Что это — судьба или везение?

— И то, видно, и другое… Я понял так, что, не мудрствуя лукаво, ты высадил десанты?

— Да, все было просто, если не считать бешеного огня, который вели по кораблям немцы. Словом, видел я и кровь, и смерть. — Адмирал резюмировал: — Всем сейчас тяжело, не мне одному.

— Что поделаешь, мы, военные, всегда в долгу перед Родиной, и каждый из нас по-своему творец на своем посту. Меня радует, Павел Сергеевич, что на добрые дела ты не скупой рыцарь.

— Стараюсь, товарищ главком…


— Что вас волнует? — спросил Кузнецов, когда адмирал Алафузов прибыл к нему.

— Морские силы немцев на Севере. — Алафузов присел к столу. — Одних только подводных лодок до тридцати единиц! Гросс-адмирал Дениц, главком ВМФ Германии, на них делает ставку. У кого он принял дела в сорок третьем году? У гросс-адмирала Редера, теперь адмирал-инспектора военного флота…

— Не беда, Владимир Антонович, у Головко теперь тоже немало лодок и кораблей. Так как он назвал предстоящую операцию?

— «Вест», Николай Герасимович. Подготовка к ней идет к завершению. С Мерецковым он все обговорил. Кроме того, Арсений Григорьевич решил провести самостоятельную операцию на коммуникации Киркенес — Хаммерфест.

— Чтобы не дать немцам бежать через Варангер-фьорд?

— Вот именно! — воскликнул Алафузов.

— Но ведь немцы могут отвести свои войска по дороге на Петсамо?

— Это Головко учел, — возразил Алафузов. — Группе сухопутных войск и десанту он поставил задачу — совместным ударом с фронта и тыла при поддержке кораблей и авиации прорвать западный участок обороны немцев на перешейке полуострова Средний и выйти с тыла на дорогу Титовка — Пороваара. — Указка Алафузова уперлась в черную точку на карте. — Сюда он бросит 63-ю бригаду морской пехоты полковника Крылова…

Кузнецов в целом одобрил план операции «Вест», но предупредил начальника Главморштаба, что по ходу, возможно, придется внести коррективы, так что надо быть к этому готовым.

— Да, а вы знаете, кто командует горно-стрелковым корпусом «Норвегия»?

— Какой-то генерал…

— Племянник одного из заправил фашистского рейха начальника штаба оперативного руководства ОКБ Йодля генерал артиллерии Йодль. Головко допрашивал пленного немецкого офицера, и тот ему сказал о Йодле. У этого отпрыска отборные войска. За три года немцы так укрепили горный хребет, что взять его будет нелегко. Не зря же свою оборону они назвали «гранитным северным валом».

В эти холодные, с дождем и снегом октябрьские дни Кузнецов неотрывно следил за сражением в Заполярье. Войска Карельского фронта при поддержке Северного флота упорно продвигались к границе Норвегии. Вражеская оборона на полуострове Средний была прорвана. Немцы, боясь окружения, спешно отступали.

— И что отрадно, войска Северного оборонительного района наращивают удары, — сказал адмирал Алафузов, информируя наркома о ситуации на фронте. Он открыл папку и извлек из нее какой-то документ. — Из штаба Северного флота поступила тревожная депеша. Порт и город Линахамари немцы заминировали и при первой же возможности все взорвут. Надо что-то предпринять…

— И немедленно, иначе можем опоздать, — произнес Кузнецов. Взгляд его скользнул по карте и остановился на точке, где находился порт Линахамари. — Надо бы захватить этот порт. Но как? А что, если высадить там десант с моря? Да-да, именно десант с моря! — Глаза у наркома загорелись. — Тогда армейские части скорее освободят Петсамо и закроют дорогу для отступления в Норвегию остаткам разбитых войск противника.

Алафузов вмиг оценил мысль наркома.

— Десант в Линахамари? Отлично! Но как на это посмотрит Головко? Оперативно он подчинен командующему Карельским фронтом, и нам неловко отдавать ему такое приказание. Вот что, Николай Герасимович. Я сочиню ему депешу, из которой будет видно, что вы не подменяете Мерецкова, — загорячился Алафузов.

— Сочиняй, Владимир Антонович, да поживее. Линахамари надо взять.

И Алафузов направил адмиралу Головко такую телеграмму: «Главком ВМФ считает весьма желательным участие флота в занятии нашей будущей военно-морской базы и крупнейшего населенного пункта на Севере Линахамари».

Как же воспринял эту депешу адмирал Головко? Арсений Григорьевич прочел ее и улыбнулся. Потом дал прочесть члену Военного совета Николаеву.

— Понимаешь, какая получается петрушка, — заметил Головко. — Главком мне не приказывает, а «считает весьма желательным», ибо Северный флот взаимодействует с Карельским фронтом, а коль так, то Кузнецов счел возможным лишь посоветовать, а не приказать.

— Я тоже об этом подумал…

— Ну что ж, тогда силами флота будем брать порт Линахамари. Не возражаешь?

— Ты что же, Арсений Григорьевич, думаешь, я боюсь разделить с тобой ответственность? — едва не обиделся Николаев. — Десант в порт — рискованная, но отличная штука! По-моему, это придется по душе и Мерецкову.

Они прибыли на катере в Пумманки, где находилась маневренная база торпедных катеров. Уже вечерело. Небо было все закрыто тучами, море серо-свинцовое, какое-то чужое.

— У нас тут родилась одна идея, — сказал Головко командиру бригады капитану 1-го ранга Кузьмину. — Собери своих орлов, я хочу с ними говорить…

Командующий флотом обвел внимательным взглядом командиров катеров.

— Товарищи! — Голос у Головко властный. — Высадка десанта в Маативуоно прошла без больших потерь — один убит, пятеро ранены. В тылу врага высажена бригада морской пехоты. Молодцы, и за это вам — спасибо! Могу сообщить, что морские пехотинцы прорвали вражескую оборону и соединились с двенадцатой бригадой полковника Рассохина. — Головко помолчал. — Но для вас есть еще одно горячее дело — высадить десант в Линахамари. Нас об этом просит главком адмирал флота Кузнецов. Но порт заминирован — вот в чем загвоздка, товарищи… Неужто мы допустим, чтобы фашисты взорвали его? Нет, надо спасать Линахамари. Люди для десанта уже готовы, поведет их в бой майор Тимофеев. Человек он храбрый и в деле проверенный. Ну а катера вам вести.

— Товарищ командующий, разрешите мне первым идти в порт? — Это спросил капитан-лейтенант Шебалин. — Не потому, что я Герой Советского Союза, нет, не потому. До войны я плавал на рыболовном судне, бывал в Линахамари, хорошо знаю вход в порт и выход из него, так что не подведу.

— Я не возражаю. — Головко посмотрел на Кузьмина. — Думаю, что комбриг тоже согласен. И все же… Прорыв в Линахамари и высадка десанта опасны. Тут уж держись до конца и на везение не рассчитывай!

Корабли с десантом на борту отдали швартовы. Ночь окутала все — и море, и берег, и катера. Узкий фьорд дышал тишиной. Не верилось, что рядом шла война. Шебалин пристально всматривайся в темноту. Вдали показался порт. Когда катера подошли ближе, на берегу вспыхнули прожектора, их кинжальные лучи рассекли темноту, запрыгали на катерах. Тишину раскололи орудийные залпы. Закрутилась, заплясала свинцовая метель!.. Снаряды пахали море. Катер Шебалина, словно вздыбленный рысак, бежал по воде. Но вот моряки поставили дымовую завесу, и корабли потонули в кромешном дыму. Теперь немцы наугад вели обстрел. Катера тем временем ворвались в порт и стали высаживать десант…

Атака морских пехотинцев была настолько неожиданной для немцев, что они начали в панике отступать, не успев взорвать заминированные объекты…

Комфлот побывал в Линахамари, осмотрел порт. Кругом валялись сожженные вражеские машины, танки, кое-где еще дымились склады с оружием и боевой техникой.

— Отныне этот порт наш, так что будем наводить в нем порядок! — сказал адмирал Головко и поручил начальнику тыла флота организовать работы.

Вернулся в Полярный Головко ночью и, выпив на ходу стакан горячего чаю, позвонил в Москву главкому. Выслушав его, Кузнецов весело бросил в трубку:

— Передайте мою благодарность всем катерникам! Потери у вас большие?

— Все катера вернулись целехонькие, люди есть, правда, раненые, — отрапортовал комфлот.

Москва салютовала по случаю освобождения Красной Армией Киркенеса. Наши войска вступили на землю Норвегии, освобождая ее народ от фашистского порабощения.


— К вам гости, Николай Герасимович, — сказал адмирал Галлер, открывая двери кабинета главкома.

Николая Герасимовича неожиданно навестил нарком рыбной промышленном Ишков. Кузнецов встречался с ним и раньше. Ишков был учтив, вежлив, интересовался делами военного флота и как бы вскользь добавлял: «Мои рыбаки тоже трудятся под огнем врага. А что поделаешь, рыбка нужна и Красной Армии, вот и приходится рыбакам рисковать…» В этот раз Ишков был категоричен.

— Николай Герасимович, не пора ли вернуть Наркомату рыбной промышленности суда, которые находились на военном флоте?

— Твои суда, Александр Акимович, еще очень нужны флоту, — сдержанно ответил Кузнецов. — И рад бы их вернуть, да не могу.

— Ну что ж, все ясно, Николай Герасимович…

Кузнецову казалось, что Ишков понял его, но тот написал в ГКО, и Сталин поручил заместителю Председателя СНК Микояну разобраться в этом деле.

— Сколько судов получил военный флот? — поинтересовался Анастас Иванович, когда пригласил к себе Кузнецова.

— Двести три единицы. — Николай Герасимович взял из папки справку. — Да, двести три… Позже мы возвратили Наркомрыбпрому пятьдесят судов, сорок четыре погибли от мин и бомбежек, одно было передано гидрографической службе, остальные нужны Северному флоту для ведения боевых действий на море и охраны союзных конвоев.

Микоян на минуту задумался, пощипал усы.

— Я согласен с вами, Николай Герасимович, суда вам нужны. А когда вы сможете вернуть их Ишкову?

— Через пять-шесть месяцев, а возможно и раньше.

— Хорошо, я обговорю этот вопрос с Председателем ГКО. Думаю, что он нас поддержит.

Все суда на военном флоте остались. Микоян открыл Николаю Герасимовичу «секрет», почему нарком Ишков вдруг бесцеремонно потребовал отдать ему все суда. Будучи в Мурманске, он упрекнул адмирала Головко в том, что некоторые суда погибли из-за плохой охраны их кораблями и авиацией флота. Адмирал Головко, естественно, вскипел от такого нелепого обвинения и нагрубил Ишкову: мол, не суйте свой нос куда не следует…

— Николай Герасимович, ты все же приструни Головко, — сказал Микоян. — Нельзя же так вести себя с теми, кто помогает военному флоту.

— Хорошо, Анастас Иванович, — ответил Кузнецов, а про себя отметил: «Поставить бы Ишкова на место Головко, тот бы еще не так повел себя. Северный флот — флот тяжелый, и дел самых неожиданных и опасных там немало».


Новый, 1945 год шагал по стране.

Дети суетились около новогодней елки, жена накрывала на стол, а Николай Герасимович только проснулся. Он выглянул в окно — у дома за ночь намело сугробы. Во дворе гулял ветер, а вскоре снова посыпал снег. Невольно подумалось: что принесет Новый год?.. До победы над лютым врагом оставалось четыре месяца и девять дней… Кузнецов верил, что победа близка, она осязаема и неотвратима. А пока все еще шла война — жестокая, немилосердная — и гибли люди.

— Ты что, собираешься в наркомат? — спросила жена, когда увидела, что он стал одеваться.

— Верунчик, надо забежать хотя бы на часок, узнать, нет ли чего срочного, — весело промолвил Николай Герасимович. — Правда, там мои заместители адмиралы Галлер и Алафузов, но мне тоже надо там побывать. А ты… — Он замялся. — Ты, Верунчик, пока одна побудь с ребятами. А когда придут гости, скажи, что я через час буду дома…

Едва Николай Герасимович прибыл к себе, даже не успел снять шинель, как ему позвонил генерал армии Антонов.

— Вы мне нужны, Николай Герасимович. Подъезжайте…

— Есть, понял, еду…

Антонов готовил какой-то важный документ — это Кузнецов понял, когда поздоровался с ним. Обычно Антонов приглашал сесть, а тут буркнул в ответ и продолжал читать документ. Главком почувствовал себя неловко.

— Я получил от Верховного срочное задание, Николай Герасимович, — сказал Антонов угрюмо. — Союзнички срочно запросили у нас помощь.

— Даже так? — Николай Герасимович улыбнулся. — Неужели господин Черчилль?

— Он самый…

Еще в декабре гитлеровские войска силами трех армий нанесли мощный удар в Арденнах в стык между американскими и английскими войсками. Прорывом на Антверпен Гитлер хотел устроить им «второй Дюнкерк»{«Второй Дюнкерк» — Дюнкерк — город и порт на севере Франции; 27 мая — 4 июня 1940 г. из района Дюнкерка эвакуировалась (через Ла-Манш) английская экспедиционная армия, потерпевшая поражение в боях с немецко-фашистскими войсками.}. Однако сил у немцев не хватило, и тогда они решили нанести удар южнее, в Эльзасе, после чего бросить войска в Маас. В канун нового года они начали свою операцию и через три дня оказались в 30 километрах от Страсбурга. Это было уже опасно. Генерал Монтгомери связался с Черчиллем и объяснил ему ситуацию.

— Выход есть? — спросил его Черчилль.

— Есть, сэр. И только один: попросите дядюшку Джо, чтобы русские немедленно начали наступление на своем Центральном фронте. Тогда Гитлер будет вынужден перебросить свои дивизии с Запада на Восток.

— О’кей! — Черчилль в этот же день направил специальное послание Сталину, в котором настоятельно просил проинформировать его, могут ли союзники «рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января», считая это делом срочным.

— Вот так-то, Николай Герасимович. Недавно союзники открыли второй фронт и уже просят нас о помощи. — Антонов улыбнулся довольно и широко. Он посмотрел на настенные часы. — Уже десять, в одиннадцать ноль-ноль Верховный будет говорить с Жуковым, потом с Василевским. Но он, как я понял, уже решил помочь союзникам… — Антонов сделал паузу. — А вас я пригласил вот зачем. Как дела у Трибуца? Ведь скоро фронты Прибалтики начнут свои операции. Готов ли к этому Балтфлот?

Кузнецов сказал, что хотел бы вызвать в Москву адмирала Трибуца, чтобы в Генштабе обговорить все вопросы взаимодействия флота с фронтами Прибалтики.

— Николай Герасимович, отчего вдруг такая скромность?! — воскликнул Антонов. — Вы же главком! Так что сами решайте, ну а если возникнут неясности — прошу ко мне. Кстати, вы не забыли, что завтра в десять утра вам тоже надо быть в Ставке? У Верховного могут возникнуть вопросы по Дунайской военной флотилии. Видимо, пойдет речь и о помощи союзникам…

Сталин принял решение помочь союзникам, о чем телеграфировал Черчиллю. Эта помощь была весьма внушительной. Красная Армия предприняла Висло-Одерскую операцию с рубежа Вислы не 20 января, как планировалось ранее, а 12-го, начав наступление с трех плацдармов: 1-й Белорусский фронт — с магнушевского и пулавского, 1-й Украинский — с сандомирского. Удары Красной Армии были мощными и сокрушительными: было уничтожено 35 немецких дивизий, а 25 дивизий потеряли половину своего состава. До Берлина оставалось 70 километров! Гитлер был вынужден отдать приказ об отводе своих войск из Арденн: на советско-германский фронт в январе фюрер перебросил 8 дивизий, 800 танков и самоходных орудий.

Совещание в Ставке закончилось поздно. Все стали расходиться, а Кузнецова подозвал к себе Сталин.

— Адмирал Октябрьский что, болеет? — спросил он.

— Накануне нового года ему сделали сложную операцию. Теперь, как сообщил мне начальник штаба флота адмирал Басистый, кризис миновал и дело пошло на поправку. Но пролежит он в госпитале два-три месяца.

Сталин смотрел в окно. Во дворе шел снег, он бил в стекло, рисовал замысловатые узоры.

— Жаль, — наконец сказал Верховный. — Хорошо, идите, товарищ Кузнецов.

Прошло некоторое время, и главком ВМФ принял на себя новый «удар» Верховного: он потребовал заменить командующего Дунайской военной флотилией адмирала Горшкова. Случилось это как-то неожиданно для Николая Герасимовича. После освобождения Белграда началась перегруппировка войск Второго и Третьего Украинских фронтов. Им предстояло тщательно подготовиться к Будапештской операции, и Дунайская флотилия принимала в ней самое активное участие: корабли перевозили на левый берег Дуная войска и боевую технику. Казалось, все шло как нельзя лучше. Флотилия высадила десант, который после ожесточенного боя захватил на берегу Дуная Герьен. Здесь командующий фронтом приказал высадить части 83-й отдельной бригады морской пехоты, а затем 1-й стрелковый корпус. Горшков сделал все, как полагалось, однако командование фронта усмотрело в действиях моряков флотилии медлительность в переправе войск. Адмирал Горшков такое обвинение отверг, он заявил командующему фронтом, что «корабли не летают, а плавают и плавают на Дунае, где их подстерегают мины, в реке их тысячи». После этого Кузнецова вызвали в Ставку. Сталин сердито произнес:

— Надо заменить адмирала Горшкова на посту командующего флотилией. У вас есть достойная кандидатура?

Кузнецов знал, что и Малиновский, и Толбухин высказывали критические замечания в адрес командования флотилии, но он и мысли не допускал, что кто-то из них пожалуется Верховному. И уже не думая о том, как это воспримет Сталин, он спросил:

— Извините, но я как главком должен знать, в чем провинился адмирал Горшков.

Глаза Сталина вспыхнули. Он жестко сказал:

— Я вас спросил, есть ли достойная кандидатура на пост командующего флотилией?

— Есть, — торопливо ответил нарком. — Контр-адмирал Холостяков Георгий Никитич.

— Это тот, что командовал Новороссийской военно-морской базой?

— Так точно! Могу еще добавить, что Холостяков умело руководил высадкой десантов в Новороссийском порту и в Эльтигене.

— Холостяков, товарищ Сталин, достойная кандидатура, — подал голос Антонов. — Я узнал его, когда сам был в Крыму.

Сталин взглянул на Кузнецова.

— Свяжитесь с адмиралом Холостяковым и скажите, что Ставка назначила его командующим Дунайской военной флотилией. Пусть срочно вылетает на место боевых действий флотилии.

— Есть, понял. — Кузнецов выждал паузу. — А что делать с Горшковым?

— Подыщите ему должность, он в вашем распоряжении, — резко отозвался Верховный.

— У меня есть вакантная должность — командующего эскадрой кораблей Черноморского флота.

— Назначайте на эскадру Горшкова. Не умеет он работать с армейцами. Много спорит, а дело от этого страдает. — Верховный снова взглянул на наркома. — Что вы стоите? Садитесь, у меня к вам важное дело… Сейчас готовится встреча глав правительств антигитлеровской коалиции. Состоится она в Крыму, в Ялте, и наши союзники на это согласны. Сначала они хотели прибыть к нам на кораблях Северным морским путем, но потом решили лететь самолетом на один из флотских аэродромов в Крыму. В Севастополь придут корабли связи для обеспечения своих правительств. Но это уже детали. Вы будете отвечать за подготовку аэродромов, обеспечение всем необходимым самолетов, на которых прибудут наши союзники, а также за безопасность британских и американских кораблей. Это район Севастополя и Ялты. Что надо еще сделать для безопасности, решите сами. Подключите к этому делу командующего ВВС Военно-морского флота генерала Жаворонкова. Вместе с Главморштабом подготовьте к конференции вопросы, связанные с флотом. — Сталин посмотрел на Антонова, который слушал их разговор и делал пометки в своей рабочей тетради. — Кузнецов включен в состав советской делегации, так что объясните ему, что к чему…

— Когда я могу вылететь в Севастополь? — спросил Кузнецов.

— Хоть завтра. Кстати, когда будете навещать в госпитале адмирала Октябрьского, передайте, пожалуйста, ему мои сердечные пожелания скорейшего выздоровления.

— Есть! — Нарком вышел из кабинета.

Кузнецов никогда еще так не волновался, как в этот раз, даже ощутил пот на лбу, когда надевал фуражку. Задание, полученное от Сталина, затмило все остальное, чем нарком жил еще недавно, о чем думал, переживал. Мысли в его голове то вспыхивали, то угасали, словно морской маяк. Только бы все сделать так, как того пожелал Верховный!.. Прежде всего надо отправить в Севастополь генерала Жаворонкова, пусть сразу же займется подготовкой аэродрома. Так, что еще? Траление мин на фарватерах и в бухте. Этим он займется сам, и, хотя после освобождения главной базы флота море уже не раз пахали винтами тральщики, мины могли остаться.

В дверь постучали. Это был генерал Жаворонков.

— Я на минуту, товарищ главком. — Жаворонков шагнул к столу, за которым сидел Кузнецов, и вручил ему листок. — Прошу подписать командировку.

— Вашу поездку на Балтику отменяю! — произнес Николай Герасимович. — Полетите в Севастополь. И срочно!..

Жаворонков оторопел, не зная, что сказать. А Кузнецов продолжал:

— Ваша задача, Семен Федорович, подготовить аэродром к приему самолетов союзников. Адмирал Октябрьский лежит в госпитале после операции, поэтому все вопросы решайте с начальником штаба адмиралом Басистым. Я ему позвоню. Дело-то у нас с вами не флотское, а государственное!..

Николай Герасимович прошелся по кабинету, потрогал рукой затылок. У него с утра болела голова, наверное, от нервотрепки повысилось давление. Надо бы сходить к врачу, но это потом, после беседы со своими заместителями. Он поднял трубку прямой связи с начальником Главморштаба.

— Владимир Антонович, жду вас. По пути пригласите Галлера, он сейчас в минно-торпедном управлении.

В кабинет вошел начальник Главпура ВМФ генерал Рогов. Кузнецов сообщил ему о конференции глав государств антигитлеровской коалиции. В Ялту приедут Черчилль, Рузвельт, министры иностранных дел.

— Нашу делегацию возглавит Иосиф Виссарионович. Я тоже включен в ее состав. Мне приказано уже сейчас отправиться в Севастополь. Повидаюсь с Октябрьским и поеду в Ялту. Верховный поручил мне ответственное дело, и нужно его выполнить как можно лучше. Сам понимаешь, союзники приедут, один Черчилль чего стоит. Ну что, все собрались? — Кузнецов встал из-за стола. — Товарищи, я передам вам важную информацию…

Кузнецов в конце января прибыл в Севастополь. Едва вышел из самолета, как встретивший его генерал Жаворонков доложил, что аэродром готов для приема гостей из-за океана.

— Вы были у Октябрьского, как он себя чувствует? — спросил Николай Герасимович.

— Поправляется, — ответил Жаворонков. — Очень сожалеет, что не сможет принять участие в работе Ялтинской конференции. Хотелось ему увидеть и Черчилля, и Рузвельта.

На машине подъехал адмирал Басистый.

— Я сейчас поеду в Ялту, там меня ждет генерал армии Антонов, — сказал Николай Герасимович адмиралу. — Вы тоже поедете со мной вместе с Жаворонковым.

Байдарские ворота остались позади, и машина пошла вниз по узкой дороге, петлявшей вдоль моря. Оно было серо-базальтовым, волны глухо накатывались на скалистый берег. Небо высокое и синее-синее, как у художников на картинах.

— Знаешь, Семен Федорович, мне даже не верится, что совсем недавно здесь был враг и наши партизаны ходили тут скалистыми тропами, — промолвил Кузнецов, вспомнив недавние бои, разгоревшиеся во время освобождения Крыма. — И людей мы немало здесь потеряли…

Приехали в Ялту перед обедом. В Ливадийском дворце, где шла подготовка к приему гостей, Антонов отдавал последние распоряжения.

Глава пятая

Февраль выдался в Севастополе солнечным, хотя изредка в небе появлялись тучи и шел дождь. Море — холмистое от стылого ветра, но без пенистых барашков, которые обычно возникают во время шторма. Горластые белогрудые мартыны и пискливые чайки, предчувствуя наступление весны, с гомоном носились над притихшей бухтой. Адмирал флота Кузнецов стоял на Приморском бульваре и задумчиво смотрел в сторону Константиновского равелина, где корабли тралили вход в Севастопольскую гавань. Он вдруг вспомнил, как в тридцать шестом уезжал с крейсера «Червона Украина» в Москву, там его принял нарком обороны Клим Ворошилов, а на другой день он уехал в мятежную Испанию… Да, как быстро бежит время! Там, в Испании, он сражался против франкистов, здесь идет сражение с гитлеровцами. Но скоро, уже скоро грянет долгожданная победа…

Мысли Николая Герасимовича перескочили на генерала армии Антонова.

— Я жду вас в Ялте к часу дня, — сказал он накануне наркому ВМФ и добавил: — Сегодня в Крым приезжает Верховный, и мы наверняка будем ему нужны.

«Уже одиннадцать, пора ехать», — грустно подумал Кузнецов. Он полагал, что Верховный прилетит в Севастополь на самолете, однако Сталин и Молотов прибыли специальным поездом. На машинах оба направились в Кореиз, в Юсуповский дворец. Вечером туда были приглашены генерал армии Антонов и адмирал флота Кузнецов. В основном докладывал Антонов как старший среди военных; он заявил, что к приему гостей союзных держав все готово. Сталин вопросов ему не задавал, а вот Кузнецова еще раз предупредил, чтобы моряки обеспечили полную безопасность союзных кораблей.

— Завтра прилетают союзники, и времени у нас в обрез, — сказал Молотов, глядя на генерала армии Антонова. — Если что не сделали — торопитесь!..

Первым приземлился четырехмоторный самолет «Си-54», и едва открылась кабина, как на трапе появился Черчилль. На нем было черное драповое пальто, на голове — такая же фуражка с черным блестящим козырьком. Спускался он по трапу медленно, словно боялся, что упадет, следом за ним шла молодая женщина в военной форме. (Позже Кузнецов узнал, что это дочь Черчилля Сара, ей тридцать один год, она замужем. Сара упросила отца взять ее с собой: «Хочу увидеть русских моряков, которые так храбро защищали Севастополь!»)

Черчилль, вскинув голову, обошел строй почетного караула. Видимо, советские бойцы произвели на него благоприятное впечатление — он улыбнулся, а начальнику караула пожал руку. Однако в Ялту в отведенную ему резиденцию в Воронцовском дворце он не поехал, а расположился в палатке и, как говорил Кузнецов, «с явным удовольствием угощался русской водкой и икрой».

— Я желаю встретить моего коллегу Рузвельта, — произнес Черчилль, — а затем вместе с ним уедем в Ялту. — Он подозвал к себе дочь. — Сара, водка тебе вредна, а вот икру поешь, очень вкусная!

Сара смутилась, глядя на русских моряков, накрывавших на стол.

— Ты ешь, отец, я потом… — И она стала что-то писать в своем блокноте.

Над аэродромом раздался мощный рев двигателей. Кузнецов вышел из палатки — на посадку шел американский лайнер с президентом США на борту. Черчилль стоял рядом с Молотовым. Сняв фуражку, он сказал:

— Франклин очень болен… Видите, с помощью специального лифта-кабины Рузвельта спускают на землю.

Когда переводчик перевел эти слова Черчилля, Молотов ответил:

— Я весьма сожалею, что наш друг Рузвельт так страдает.

Тем временем два негра перенесли Рузвельта в его «Виллис».

И вот машина медленно двинулась вдоль строя почетного караула. У президента было бледное лицо, казалось, в нем не было ни кровинки.

Сталин находился в Ялте, но гостей не встречал, перепоручив это Молотову. Перед приездом союзников он сказал Кузнецову, чтобы тот установил контакт с английским адмиралом флота Каннингхэмом.

— Поговорите с ним о конвоях в Мурманск и Архангельск. А с главнокомандующим американским флотом адмиралом флота Кингом вам придется решать вопрос о кораблях для Тихоокеанского флота. Будьте с ними позубастей…

О Кинге Эрнесте Джозефе Кузнецов знал уже немало. С 1941 года он командовал Атлантическим флотом, а с 1942 года стал главнокомандующим ВМС и одновременно начальником морских операций Главного морского штаба. В ходе войны по настоянию Кинга было отдано предпочтение ускоренному строительству авианосцев вместо линкоров. Английскому адмиралу флота Каннингхэму, прилетевшему вместе с Черчиллем, Кузнецов представил своих коллег из Главморштаба, пригласил в палатку, где накрыли на стол. Каннингхэм — среднего роста, худощавый, с серыми округлыми глазами и овальным подбородком — производил впечатление человека сдержанного, малоулыбчивого. Он сказал Кузнецову, что рад был с ним познакомиться, так как много слышал от своих коллег, побывавших в Москве, о «мужественном адмирале флота, чьи корабли проявляют невиданную стойкость в схватке с нацистами». И вообще, добавил английский адмирал флота, «советским морякам можно довериться в дружбе».

— Благодарю вас, господин Каннингхэм, за добрые слова в адрес советского Военно-морского флота. — Кузнецов тепло пожал ему руку. — Заочно я давно знаком с вами, еще когда к нам пошел из Англии первый конвой с техникой и оружием. Правда, однажды вы меня огорчили…

— Каким образом? — вскинул брови Каннингхэм. Он даже слегка покраснел.

— Я имею в виду действия английского флота по охране семнадцатого конвоя. Тогда ваш коллега адмирал Паунд бросил транспорты конвоя на произвол судьбы.

— Смею вас уверить, сэр Кузнецов, что морское адмиралтейство не хотело трагедии с семнадцатым конвоем, но законы войны неумолимы: сегодня у нас победа, а завтра мы можем проиграть сражение!

«Не признал своей вины», — отметил про себя Николай Герасимович.

— У всех нас, господа, одна святая задача — разбить фашистскую Германию, — весело произнес Кузнецов, когда налил гостям рюмки. — Выпьем за нашу победу!

Выпить за дружбу предложил Кинг, и он не мог ему отказать.

— За это грешно не выпить, — улыбнулся Антонов, когда Кузнецов рассказал ему о своей беседе с адмиралами.

Открытие конференции состоялось 4 февраля. На первом заседании делегаций в Ливадийском дворце обстановку насоветско-германском фронте доложил генерал армии Антонов, то и дело обращаясь к оперативной карте. Черчилль и Рузвельт внимательно слушали.

— Полоса наступления Красной Армии протянулась более чем на семьсот километров, — подчеркнул Антонов. — От Немана до Карпат. Одновременно наступают войска трех фронтов — Первого и Второго Белорусского и Первого Украинского. Сила ударов наших армий, господа, весьма ощутима…

Взявший слово после Антонова американский генерал Маршалл{Маршалл Джордж Кэтлетт (1880–1959) — американский генерал; в 1939–1945 гг. начальник генерального штаба армии США, в 1947–1949 гг. государственный секретарь США, в 1950–1951 гг. министр обороны. «План Маршалла» — план усиления экономического и политического влияния монополий США в европейских государствах под видом оказания им экономической помощи (принят конгрессом США в 1948 г.).} сказал, что «германский выступ в Арденнах сейчас ликвидирован и союзнические войска продвинулись на ранее занимаемую ими линию». Это сообщение вызвало у членов советской делегации разочарование. Оказывается, американцы не наступают, они лишь удерживают старые позиции! Английский адмирал говорил о трудностях в борьбе с немецкими подводными лодками.

— Строят немцы подводные лодки в основном в Данциге, — изрек Каннингхэм, шевеля черными лохматыми бровями. — Наша авиация пыталась разбомбить там заводы, но это, к сожалению, не удалось. Теперь русские армии так близки к городу, что могут его захватить. Как моряк я хочу, чтобы это произошло скорее.

«Хитер адмирал! — подумал Николай Герасимович, слушая гостя. — Надеется на нас, своего же ничего не предлагает, разве что жалуется на трудности». Не удержался от соблазна вступить в «дискуссию» и президент Рузвельт. Он взглянул на Сталина.

— Скоро Красная Армия овладеет Данцигом? — спросил он, и на его желтоватом лице появилась улыбка.

Губы Сталина дрогнули в едва заметном смешке. Положение Данцига, сказал он, безнадежно, к городу подходят войска Красной Армии, а Балтийский флот отрезал немцам отступление морем. Но Данциг еще не находится в зоне огня советской артиллерии…

Погода в Крыму была хорошей, ярко светило солнце, во всем чувствовалась наступающая весна. Во время перерыва многие вышли на свежий воздух. Адмирал Кинг предложил Кузнецову сигареты. Николай Герасимович не отказался. К ним подошел личный друг президента Рузвельта и начальник его штаба адмирал флота Леги. Он хорошо говорил по-русски и, когда увидел, что его коллега Кинг с трудом объясняется с Кузнецовым (переводчик Николая Герасимовича в это время был на обеде), предложил свои услуги в качестве переводчика. Оба согласились. (То же самое сделал Леги и на Потсдамской конференции в Германии в июле 1945 года, когда между адмиралами Кингом и Кузнецовым шел оживленный разговор о разделе немецкого трофейного флота. Адмирал флота Леги тогда сказал Кузнецову, что он едва не стал переводчиком советского адмирала. Улыбнувшись, Николай Герасимович ответил: «Не лукавьте, господин Леги, вы не мне помогаете, а своему коллеге Кингу!»)

К ним присоединился и начальник штаба армии США генерал армии Маршалл. После обеда лицо у него раскраснелось, глаза блестели. Он что-то сказал Леги, тот, кивнув, перевел взгляд на Кузнецова.

— Мой коллега Джордж Кэтлетт Маршалл хочет поговорить с вами о японском военном флоте, вы не возражаете?

— А что его интересует?

Маршалл заговорил, а Леги перевел:

— Как по-вашему, господин Кузнецов, сможет ли американский флот взять верх над японским флотом в предстоящих сражениях?

Николай Герасимович ответил, что когда в сорок первом японцы внезапно напали на Перл-Харбор, американцы понесли большие потери в корабельном составе. С тех пор прошло немало времени, американцы получили новые корабли от своей промышленности, укрепили свой военный флот и теперь вправе рассчитывать на победу.

— Японцы уже немало потеряли на море, — отметил Кузнецов. — Но как дальше будут развиваться события, трудно предсказать. Извините, господин Маршалл, но, на мой взгляд, американцы на море действуют медленно и не всегда эффективно.

Маршалл чему-то усмехнулся и задал новый вопрос:

— Если русские вступят в войну с Японией, не окажет ли вам упорное сопротивление на море японский флот?

— Не окажет, господин Маршалл, — твердо ответил Николай Герасимович. — У нас достаточно силен Тихоокеанский флот. К тому же США обещают предоставить нам свои корабли, это еще более укрепит наш флот на Тихом океане.

— А вы лично будете руководить боевыми действиями флота, когда СССР начнет войну против Японии?

— У нас есть Верховный главнокомандующий Генералиссимус Советского Союза товарищ Сталин, ему и решать этот вопрос, — пояснил Кузнецов. — Хочу, однако, подчеркнуть, что командующий Тихоокеанским флотом мой коллега адмирал Юмашев весьма энергичный и хорошо подготовленный морской военачальник.

— И еще один вопрос. — Генерал армии на секунду задумался. — Кто будет руководить операцией по разгрому Квантунской армии, наверное, маршал Жуков? — Лицо Маршалла посуровело, он так и впился глазами в Кузнецова. А вот на лице Леги сияла улыбка.

— Этот вопрос не в моей компетенции, господа, — усмехнулся Николай Герасимович. — Да и рано пока об этом говорить…

— Я благодарю вас, господин Кузнецов, за столь честный и прямой ответ. — В глазах Маршалла вспыхнула улыбка.

Адмирал флота Леги добавил:

— Когда шла война, я следил за тем, как сражались с врагом советские военные моряки, особенно при обороне Севастополя. Их мужество и подвиги впечатляют. А красный флаг на Сапун-горе, где шли особенно тяжелые бои при освобождении города, подняла девушка-морячка. Это правда?

— Правда, господин Леги, — подтвердил Кузнецов. — У нас на флоте было немало девушек, и они сражались наравне с мужчинами. Одна из них снайпер Людмила Павличенко обороняла Одессу и Севастополь, из своей снайперской винтовки уничтожила триста девять фашистских солдат и офицеров! Она — Герой Советского Союза.

— Если у вас будет время, — сказал Кинг, — я приглашаю вас на чашку чаю. Приходите вечером, и мы чудесно проведем время. Я покажу вам фотокарточки моей семьи. Я ее очень люблю! — И он по-детски наивно улыбнулся.

— Благодарю за приглашение, господин Кинг, но вряд ли смогу вырваться к вам. Мне сегодня еще надо съездить в Севастополь, решить некоторые вопросы, и вернусь я поздно.

Делегация США разместилась в бывших царских апартаментах в Ливадии, им там очень понравилось, и Кинг, переночевав, утром заявил, что ему под шум морских волн крепко спалось. Его коллега адмирал флота Леги, вернувшись из Крыма, написал книгу «Я присутствовал там», в которой иронизировал над Кингом: тому досталась бывшая спальня императрицы. Черчилль со своими спутниками поселился в Воронцовском дворце. Наша делегация расположилась в бывшем Юсуповском дворце в Кореизе.

Кузнецов в дни Ялтинской конференции постоянно жил в Ялте; там же, в Доме отдыха Черноморского флота, размещалась и работала его группа во главе с начальником Главморштаба адмиралом Кучеровым, сменившим на этом посту адмирала Алафузова. Рука об руку Николай Герасимович работал с генералом армии Антоновым. Из наркомата ВМФ к нему поступали последние сообщения с действующих флотов. Кучеров приносил их главкому, тот обобщал и каждый день до начала совещания к 10 часам приезжал в Кореиз, в Юсуповский дворец, где находился генерал армии Антонов, и докладывал ему обстановку. Тут располагался своего рода филиал Генштаба: готовились предложения по руководству текущими боевыми действиями на фронтах, а также прорабатывались вопросы, которые обсуждались на конференции.

Бывало, и Сталин интересовался событиями на флотах. Однажды после вечернего доклада Антонова о положении на фронтах он подозвал к себе адмирала флота Кузнецова и спросил:

— Как сражается на Дунае флотилия и ее командующий товарищ Холостяков?

— Хорошо, товарищ Сталин, — бодро ответил нарком. — Это не мои слова, а маршала Малиновского. Перед отъездом в Ялту он мне звонил.

— Значит, правильно мы сделали, что заменили Горшкова?

Вопрос был поставлен прямо, и на него следовало дать четкий ответ. Однако Кузнецов считал, что Горшков пострадал напрасно. Да, с командующими фронтами он спорил, но по делу, когда речь шла о десантах или доставке войск на тот или иной участок фронта. Порой Малиновский требовал от Горшкова невозможного, естественно, командующий флотилией возражал, доказывал свою правоту, отсюда — недовольство комфронта. Не желая вызвать гнев Верховного, Кузнецов ответил дипломатично:

— Вы, товарищ Сталин, Верховный главнокомандующий, и вам решать, кого и куда назначать.

— А вы хитрый, товарищ Кузнецов! — усмехнулся Сталин.

Под вечер нарком ВМФ вернулся из Севастополя. В Северной бухте стояли корабли союзников, и ему приходилось общаться с их командирами. Антонов сказал ему:

— Сегодня после вечернего заседания Верховный приглашает нас к себе на ужин. Видимо, к вам у товарища Сталина будут вопросы.

И действительно, вопросы были. Союзники, и особенно США, настаивали на скорейшем вступлении Советского Союза в войну с Японией. Об этом шла речь и на совещании союзных правительств. Тихоокеанский флот должен был принять активное участие в боевых действиях.

— Готов ли к этому флот? — в упор спросил Сталин Кузнецова.

— Да! — сразу ответил главком, словно давно ждал этого вопроса. — Но союзники обещали дать нам свои корабли. Дадут ли? Конечно, — продолжал Николай Герасимович, — часть кораблей можно перебросить с других флотов, но на это уйдет немало времени.

— О кораблях я помню, — сказал Верховный. — И сегодня же поговорю с Рузвельтом.

И этот вопрос в принципе был согласован. В тот же день Кузнецов передал Кингу список кораблей, которые желательно было получить. Кинг пообещал Николаю Герасимовичу ответить, как только вернется в Вашингтон. И слово свое сдержал: из Вашингтона прислал телеграмму, в которой говорилось, что Советский Союз получит из США фрегаты, тральщики, охотники за подводными лодками, десантные суда — всего более 250 единиц. Главморштаб срочно сформировал команды и отправил их в Америку.

На конференции наконец было достигнуто соглашение о войне на Дальнем Востоке.

— Мы это сделаем после разгрома фашистской Германии, — сказал Сталин. — И не надо нас подгонять.

Это замечание главы советской делегации вызвало раздражение у Кинга, который призывал Сталина «начать решительное наступление на Японию».

— Я не сомневаюсь в вашей честности, сэр Сталин, — начал было оправдываться американский адмирал, но Сталин резко прервал его:

— Мы не будем тянуть с этим делом, как вы, господа, тянули с открытием второго фронта!

Ни Рузвельт, ни Черчилль ему не возразили, Кинг покраснел и притих.

Поражало спокойствие Сталина, как отмечал позднее Кузнецов. В самые жаркие моменты спора, когда Черчилль не мог усидеть на месте, Сталин оставался сдержанным и невозмутимым, говорил ровным голосом, как всегда, взвешивая каждое слово. И выходил из спора победителем. Его железная логика сокрушала все хитросплетения оппонента.

Оставив за себя адмирала Кучерова, Кузнецов в очередной раз выехал в Севастополь, но теперь уже проведать в госпитале адмирала Октябрьского, а заодно поговорить с начальником штаба флота адмиралом Басистым по флотским проблемам.

Филиппа Сергеевича нарком нашел в хорошем настроении, хотя по его изможденному лицу понял, что нелегко далась ему операция. Говорили долго и о многом, доверительно, ничего не скрывая. Комфлот был огорчен тем, что из-за болезни не смог принять участие в работе конференции. Он заметно устал, расстегнул воротник рубашки.

— Мне надоело тут лежать, — сердито сказал Октябрьский. Помолчав, он спросил: — Товарищ Сталин приедет в Севастополь? Ему бы надо побывать на кораблях, встретиться с моряками, глядишь, тогда скорее бы восстанавливалась главная база флота.

— Если представится возможность, я передам Сталину вашу просьбу, — ответил Николай Герасимович.

— Мирно идет конференция? — поинтересовался комфлот. — Что-нибудь уже решено?

— Первое заседание, — сказал нарком, — было посвящено военным вопросам, на остальных заседаниях преобладали политические проблемы, связанные с Германией и послевоенным устройством мира. Главное, однако, в том, что после окончания войны с фашистской Германией Советский Союз объявит войну Японии, — продолжал Кузнецов. — Сталин заверил в этом Рузвельта, который не раз поднимал данный вопрос, и Черчилля. Так что скоро и Тихоокеанский флот примет участие в боях, покажет, чему он научился за время войны.

В палату вошла медсестра, спросила Кузнецова:

— Не пора ли вам идти? Утомлять больного разговорами так долго не полагается.

— Да, конечно, мне пора. — Николай Герасимович встал. — Вам, Филипп Сергеевич, товарищ Сталин передает горячий привет и пожелание скорее выздороветь.

— А я полагал, что Верховный обо мне забыл, — смутился комфлот.

— Как можно, Филипп Сергеевич?! Вы же командующий флотом, а не просто адмирал!.. Ладно, я пошел. — Он пожал ему руку. — Надеюсь, все будет хорошо.

Ялтинская конференция успешно закончила свою работу. На другой день утром Кузнецов провожал президента США Рузвельта, выехавшего на машине в Севастополь. Рузвельт провел ночь на своем корабле связи «Катоктин», а затем вылетел на родину. Черчилль улетел двумя днями позже. С дочерью он тоже побывал в Севастополе. На стоявшем в бухте на якоре пароходе «Франкония», на котором размещались английские дипломаты и военные, Черчилль отобедал, потом сошел на берег и сказал Кузнецову, сопровождавшему его, что хотел бы посмотреть поле битвы у Балаклавы.

— Там английская бригада легкой кавалерии, участвовавшая в Крымской войне девяносто лет тому назад, вела бои с русскими войсками.

«И была наголову разбита», — едва не произнес вслух Николай Герасимович.

Лицо Черчилля расплылось в улыбке.

— И еще я желал бы побывать на английском кладбище. Там похоронен мой родственник знаменитый Мальборо — Джон Черчилль…

«Мы посетили его могилу утром, — писал после войны в своих мемуарах Черчилль, — и были очень поражены заботливостью и вниманием, с которыми за ней ухаживали русские».

Главком ВМФ, отвечавший за пребывание союзников в Севастополе и их отлет, был доволен, что все прошло благополучно. Сожалел лишь о том, что Сталин так и не приехал в Севастополь, хотя Кузнецов и передал ему просьбу комфлота. Обиделся на Верховного и адмирал Октябрьский, о чем он тогда записал в своем дневнике: «Самое главное, чем я сильно огорчен, — ожидал, что раз т. Сталин прибыл в Ялту, то уж флот-то он посетит, осмотрит Севастополь, побывает на кораблях, в частях. Поговорит с матросами. Но увы! В чем дело?..»

В Москву нарком вернулся под вечер. Поскребышев сообщил ему, что Сталин подписал постановление ГКО об изменении состава Ставки Верховного главнокомандования, куда теперь вошел и он, главком ВМФ.

— Приятная новость, — улыбнулся Кузнецов.

В Генштабе он встретился с маршалом Василевским. Александр Михайлович спросил, как прошла конференция, доволен ли Николай Герасимович проделанной работой.

— Страсти со стороны союзников были, особенно этим отличился наш давний «друг» Черчилль, но все прошло как надо, — весело ответил Кузнецов. — Кажется, я больше всех рад: Сталину удалось убедить Рузвельта срочно выделить корабли и суда для Советского Союза. Америка дает нам более двухсот пятидесяти единиц! Так что если СССР вступит в войну с Японией, Тихоокеанский флот будет взаимодействовать с сухопутными частями, и корабельное пополнение весьма кстати.

— А я ушел с поста начальника Генштаба, — вдруг сказал Василевский. — Ставка назначила меня командующим Третьим Белорусским фронтом. Радоваться бы, но мы потеряли генерала армии Черняховского. Он погиб на боевом посту… — Александр Михайлович помолчал. — Вот только сейчас сдал дела генералу армии Антонову. Рано утром вылетаю в Восточную Пруссию в штаб фронта. Вам желаю всяческих успехов!

Кузнецов у двери своего кабинета разговаривал с адмиралом Галлером, когда зазвонил аппарат ВЧ. Он поспешил к столу и снял трубку. Голос у адмирала Трибуца был громкий и веселый:

— У моих подводников богатый «улов», товарищ нарком…

— Я слушаю, говори подробно, кто и где отличился!..

«Улов» и вправду оказался богатым. Командир подводной лодки «С-13» капитан 3-го ранга Маринеско потопил фашистский лайнер «Вильгельм Густлов». Как потом выяснилось, на этом судне погибло около шести тысяч гитлеровцев, половина из них — подводники. На лайнере из Данцига в Киль эвакуировался учебный отряд подводного плавания. Отличился тот самый Маринеско, которого Николай Герасимович в сороковом году наградил именными золотыми часами за отличные успехи в боевой подготовке. Маринеско, получая тогда награду из рук наркома, пошутил: «Теперь по наркомовским часам я буду выходить в атаку на противника!»

— Погоди, Владимир Филиппович, — произнес в трубку нарком. — Ты недавно докладывал мне, что хочешь отдать Маринеско под трибунал за пьянку на лодке и грубые нарушения. Я еще советовал тебе взвесить степень вины командира лодки. Или я что-то напутал?

— Истинно, Николай Герасимович, — слышался в трубке бас Трибуца. — Разобрался и… под трибунал не отдал. И не каюсь. Я разрешил Маринеско выйти на боевое задание, чтобы искупить свою вину. И он ее искупил. Кроме «Вильгельма Густлова» торпедировал транспорт «Генерал Штойбен».

— Лодка вернулась? — спросил Кузнецов.

— Нет. У Маринеско есть еще торпеды, и ему разрешено продолжать поиск. Дней через пять лодка вернется в базу, уточню детали атак и доложу вам…

(После войны служба у Маринеско не пошла. Он стал пить чаще. «Какой пример он подает своим подчиненным? — возмущался адмирал Трибуц. — Грубый нарушитель воинской дисциплины, а мы возимся с ним, как с молодым офицером. Нет, такие горе-командиры мне на флоте не нужны!..» Трибуц настоял, чтобы главком ВМФ уволил Маринеско в запас. Николай Герасимович сделал это, что было его ошибкой, которую он признал после смерти героя-подводника. В журнале «Нева» Кузнецов писал: «Изумительный подвиг А. Маринеско в то время не был оценен по заслугам… Мы должны, пусть с опозданием, прямо заявить, что в борьбе за Родину он проявил себя настоящим героем». Но призыв Николая Герасимовича тогда не был услышан, и лишь в канун 45-й годовщины Победы капитану 3-го ранга Маринеско присвоили (посмертно) звание Героя Советского Союза, — А.З.)

— Что у вас, Степан Григорьевич? — спросил Кузнецов начальника Главморштаба адмирала Кучерова, когда вернулся из Генштаба.

— Звонил адмирал Головко. На флоте едва не погиб эсминец «Разъяренный».

— Этого еще не хватало! Что, субмарина?

— Да. Конвой вышел из Кольского залива в Линахамари. Эсминцы «Разумный» и «Разъяренный» шли в охране. В районе Вайтолахти была обнаружена подводная лодка. Командир «Разъяренного» капитан 3-го ранга Васильев хотел атаковать ее, но пока маневрировал, сам подвергся атаке. Взрывом торпеды эсминцу оторвало корму, на нем вспыхнул пожар.

— Короче, — прервал нарком Кучерова, — эсминец взяли на буксир?

— Он уже находится в порту Линахамари, а привел его туда на буксире тральщик.

— Дайте шифровку Головко, чтобы усилил охрану конвоев, — приказал нарком. — А вас прошу сосредоточить свое внимание на подводных лодках. И на Балтике, и на Северном флоте немцы укрепили свои подводные силы, и с этим надо считаться. Поговорите по этому вопросу и с адмиралом Виноградовым.

Кучеров встретил адмирала в коридоре наркомата. — Вы куда, Николай Игнатьевич? — спросил начальник Главморштаба. — Вы мне нужны.

— К наркому спешил, — смутился Виноградов. — Хочу подписать командировку.

— Час тому назад мне звонил Трибуц. Вы, помню, хвалили командира 307-й «щуки» капитан-лейтенанта Коваленко.

— Что-нибудь с его лодкой? — насторожился начальник подводного плавания ВМФ. Будучи в Ленинграде, он выходил в море на этой лодке.

Кучеров усмехнулся:

— С лодкой все в порядке. Коваленко, ваш подопечный, молодчина! За двадцать шесть дней похода он четырежды выходил в атаку. На его счету — танкер и три крупных транспорта… Что беспокоит Трибуца? По-прежнему поток немецких судов идет в Либаву и Виндаву. Вы едете туда, так что подумайте, как этот поток прервать. Потом зайдите ко мне, есть к вам вопросы по Северному флоту…

— Понял, Степан Григорьевич.

У наркома находились его заместители адмиралы Исаков и Галлер. Они о чем-то оживленно беседовали. Когда Виноградов вошел, Кузнецов оторвался от папки с бумагами и спросил:

— Что у вас, Николай Игнатьевич?

— Подписать командировку. По вашему указанию я еду на Балтийский флот к Трибуцу.

— Подождите минуту…

Виноградов сел, а нарком взглянул на Исакова.

— Иван Степанович, жду от вас докладную записку о необходимости издания книг «Классификация кораблей ВМФ СССР» и «Оперативно-тактическая терминология ВМФ». Откладывать это дело никак нельзя! Вы же сами говорили, что степень научности всякой дисциплины определяется глубиной и ясностью ее основной классификации и терминологии. В этом отношении наши стратегия и оперативное искусство отстают от многих технических и гуманитарных наук.

— Факт бесспорный, — согласился Исаков. — Что касается докладной записки, то завтра положу ее вам на стол.

— Кто будет редактором этих трудов? — спросил Кузнецов.

— Могу взять на себя окончательное редактирование, — сказал Исаков. — Полагал бы издать эти труды под эгидой Главморштаба с вашим, Николай Герасимович, утверждением.

— Обязательно с моим? — уточнил Кузнецов.

— Разумеется, — подтвердил Исаков. — Надо сделать эти издания обязательными для всех штабов, военно-морских учебных заведений, академий. Ведь что у нас получается? — горячо продолжал адмирал. — На флотах по-разному понимают и употребляют термины и классификационные определения. Во время войны некоторые старые термины приобрели новое содержание или устарели, что еще больше усложнило единство понимания морского научного языка. Появились новые понятия — МОР, радар и так далее. Кому, как не нам, наводить в этом деле порядок?! Этим мы поднимем на более высокий уровень теорию военно-морской науки.

— Хорошо, Иван Степанович, дерзайте. Полагаю, через год-полтора на моем столе появятся обе книги.

— Постараюсь, Николай Герасимович. — Исаков встал и шутливо добавил: — Вы же по случаю моего пятидесятилетия наградили меня автомашиной. Теперь мне легче добираться на службу. Так что отработаю, как пить дать.

Исаков вышел из кабинета.

— Ему тяжело ходить с протезом, — подал голос Виноградов. — Может, лучше уйти со службы?

— Я советовал это сделать, но он заявил, что пока от моря не уйдет. — Николай Герасимович подписал командировку. — Еще одно задание вам. На Балтике тяжело с ремонтом кораблей, особенно подводных лодок. Так вот, нам удалось договориться с президентом Финляндии, который разрешил ремонтировать корабли в Турку на судостроительном заводе «Крейтон Вулкан». Комфлота Трибуца адмирал Галлер уже ввел в курс дела, а вы, Николай Игнатьевич, посмотрите, что там можно еще сделать…

Виноградов прикрыл за собой дверь. Николай Герасимович прошелся по кабинету; положил на стол рабочую папку и подумал о том, что и ему пора ехать на Балтику. Но разрешит ли начальник Генштаба генерал армии Антонов?.. Пошел Николай Герасимович к нему под вечер. Тот был на месте, и как показалось наркому, настроение у него было бодрое, будто недавно выиграл сражение. Только переспросил:

— Хотите слетать на Балтфлот? Не возражаю. Там сейчас назревают важные события, и Трибуну нужна будет ваша помощь.

— О том и речь, Алексей Иннокентьевич!

Уточнив ряд вопросов, касающихся боевых действий Балтийского флота, Антонов сообщил о том, что вчера был у Шапошникова… Болезнь у маршала обострилась, и ему было плохо.

— У меня на глазах едва слезы не появились. Жаль мне Бориса Михайловича…

— Я тоже собираюсь его навестить, — грустно промолвил Кузнецов. — Он много сделал для меня как наркома…

— Тогда поспешите, Николай Герасимович. Советую вечером к нему зайти. Врачей не будет, и вы сможете подольше побыть у маршала. Ну а когда в Питер полетите, дня через три-четыре?

— После встречи с Верховным…

— Ясно. Если что, звоните мне в Генштаб. А с Трибуцем там построже. Флоту предстоят большие дела…

Николай Герасимович подошел к палате и хотел было открыть дверь, как услышал звонкий голос медсестры:

— Минуту, товарищ адмирал флота, вот вам белый халат! — Высокая, стройная девушка с черными глазами и добродушным лицом улыбнулась ему, потом строго добавила: — Больному нужен покой, так что не волнуйте его.

— Понял, сестрица…

Шапошников тихо лежал на койке и смотрел куда-то в сторону окна, за которым бурлила весна. Лучи солнца мелко дробились на стене. Казалось, маршал размышлял о чем-то далеком и памятном. Но вот он повернул голову, увидел Кузнецова, и желтое, как лимон, лицо его осветила улыбка.

— Николай Герасимович?! — удивленно воскликнул маршал. — Добрый день, голубчик! А я считал, что вы где-то на Балтике, у адмирала Трибуца. — Он хотел сесть, но лишь приподнял голову и снова откинулся на подушку.

— Вам велено лежать, Борис Михайлович. — Кузнецов сел рядом. — Как вы себя чувствуете?

— Пока жив, голубчик… Слышали сводку? Третий Белорусский фронт Василевского овладел городом Браунсбергом, Знаете, где это? На побережье залива Фриш-Гаф. Я рад, что в сорок втором передал Василевскому Генштаб. Александр Михайлович чертовски талантливый человек. Да-с, талантливый…

«Плох Борис Михайлович, очень плох, — грустно подумал Кузнецов, слушая его. — Сильно похудел, не лицо, а…»

— Чего молчишь, голубчик? — Глаза у маршала блеснули, но тут же погасли. — Я еще поживу… Ну а как у вас дела? Верховный не журит?

— Бывает, Борис Михайлович, — улыбнулся Николай Герасимович.

Маршал и адмирал флота неторопливо беседовали. Им было о чем поговорить… Руки маршала, такие сильные и крепкие прежде, беспомощно лежали на груди, и Кузнецов видел, как изредка дрожали пальцы. А еще недавно эти руки писали директивы, приказы, по которым потом вели в бой свои армии генералы… Неужели всему этому конец? Не хотелось верить.

— По ночам печет в груди, и я не могу уснуть, — пожаловался Шапошников. — Но не кричать же? А знаешь, Николай Герасимович, какая моя первая должность была в Красной Армии? — вдруг спросил Борис Михайлович и сам же ответил: — Помощник начальника оперативного управления Высшего военного совета Красной Армии! Это было в восемнадцатом году. А кем был тогда ты, голубчик?

Николай Герасимович сказал, что осенью 1919 года он стал добровольцем Северо-Двинской военной флотилии. Но долго воевать ему не пришлось: весной 1920 года красные войска освободили от интервентов Архангельск.

— Флотилию тогда расформировали, а нас, молодых матросов, начали учить строевой подготовке, потом направили в Петроград, зачислили в подготовительную школу для тех, кто поступал в военно-морское училище.

— Я честно служил Красной Армии, а значит, и своему народу, — вновь заговорил маршал. И грустно добавил: — А вот до Дня Победы я, пожалуй, не дотяну. А хотелось бы…

И столько жалости уловил Кузнецов в его голосе, что ему стало не по себе.

Умер Шапошников 26 марта, когда Николай Герасимович был в Ленинграде, и сообщил ему об этом по телефону генерал армии Антонов.

На Балтику Кузнецов прилетел во второй половине марта. В это время войска Третьего Белорусского фронта готовились к операции по разгрому Кенигсбергской группировки врага, и Балтийскому флоту предстояло принять в этом активное участие. Походный штаб адмирала Трибуца находился в Паланге, куда и прибыл Кузнецов. День был весенний, но солнце припекало ощутимо.

— Рад вас приветствовать, товарищ главком! — гаркнул Трибуц, едва Кузнецов вышел из своего «Дугласа». И, не дождавшись, что ему ответит нарком, спросил: — Как вы решили, будем создавать Юго-Западный морской оборонительный район — ЮЗМОР?

— Для того и прибыл, Владимир Филиппович. — Нарком свел брови. — Вам звонил Кучеров?

— Да. Я понял, что он разделяет мою точку зрения. Обещал тоже сюда приехать.

В походном штабе Трибуцу было о чем доложить. Николай Герасимович слушал его внимательно, по ходу разговора вопросов ему не задавал, но был разочарован тем, что Трибуц ничего не сообщил о вражеских коммуникациях, тогда как это было самое уязвимое место противника. Когда Кузнецов сказал комфлоту об этом, тот залился краской. Однако спорить с наркомом Трибуц не стал, заявив, что «от этих коммуникаций зависит судьба окруженной курляндской группировки врага».

— На борьбу с вражескими конвоями мы бросили даже торпедные катера, — чертыхнулся Трибуц. — Знаете, к чему я пришел после долгих раздумий? Нам надо резко увеличить число торпедных кораблей, тогда успех будет вдвойне.

— И только? — удивился Кузнецов, явно не разделяя оптимизм комфлота.

Трибуц это понял, но возражать не стал — ждал, что еще скажет нарком. Тот, словно бы не замечая его волнения, продолжал с едва заметной издевкой в голосе:

— Торпедные катера, разумеется быстроходные, маневренные, имеют по две торпеды. Но они успешно атакуют конвои неподалеку от берега. А если транспорты противника пройдут далеко в море, что будете делать?

Трибуц усмехнулся, полагая, что нарком задал ему наивный вопрос.

— Тогда удары по врагу станут наносить подводные лодки и авиация флота.

Но главком решительно возразил:

— Нет, Владимир Филиппович, давайте уже сейчас подключать разнородные силы флота для борьбы с конвоями. На Северном флоте это давно делают. Где у вас находится больше всего подводных лодок?

— На подходах к Либаве и Виндаве. Через эти порты идет подвоз продовольствия, оружия и боевой техники окруженным гитлеровским войскам.

— Что-то в кабинете душно, давайте выйдем на свежий воздух, а заодно поглядим и на море, что там есть, — предложил нарком.

Он плечом толкнул дверь. Трибуц последовали за ним. Кузнецов подошел к полуразрушенному причалу. Вдали шло чужое судно, в белесом тумане оно казалось призрачным.

— Входит на рейд Либавы, — грустно произнес Николай Герасимович. — Не будь минной опасности, можно было бы послать эсминцы, они могли бы и нанести торпедные удары, и обстрелять судно из орудий.

Трибуц, однако, сказал, что надводные корабли он бы туда не послал: Либава сильно охраняется истребителями, и когда в море появляются наши корабли, их сразу же бомбят «юнкерсы». Трибуц помолчал и продолжил:

— По моим подсчетам гитлеровцы почти вдвое превосходят нас по числу надводных кораблей, правда, у нас вдвое больше самолетов, в основном это истребители. А вот ударной авиации нам, к сожалению, не хватает. Вы бы, Николай Герасимович, попросили начальника Генштаба Антонова выделить Балтфлоту одну-две дивизии бомбардировщиков.

— Это я сделаю, — заверил нарком. — Но вам нужно лучше воевать!

Свое слово Николай Герасимович сдержал. Едва вернувшись в Москву, он сразу же поехал в Генштаб к Антонову. Тот, выслушав его, сказал:

— У нас есть возможность усилить ВВС Балтийского флота. Я сейчас же распоряжусь…

Позже на Балтику были передислоцированы три дивизии бомбардировщиков «Ту-4», «Пе-2» и «Ил-4» и одна дивизия истребителей. В тот же день адмирал Трибуц позвонил наркому.

— Это то что надо! — звучал в трубке его веселый голос. — Теперь наши авиаторы дадут фрицам прикурить! Спасибо!..

Но этот звонок будет позже, а сейчас нарком спросил:

— Владимир Филиппович, кто, по-вашему, может возглавить ЮЗМОР?

— Я об этом, честно говоря, не думал, — признался комфлот.

— У меня есть такой человек… — Кузнецов прищурил глаза. — Хотите, отдам вам адмирала Виноградова?

— Кто же откажется от Николая Игнатьевича? — В голосе Трибуца прозвучала обида. — Это же опытный, знающий свое дело адмирал…

Кузнецов, казалось, уже его не слушал. Узнав о том, что Виноградов на бригаде подводников, он распорядился срочно вызвать его в Палангу. Трибуц тут же набросал текст радиограммы и, вызвав дежурного по штабу, приказал:

— Немедленно передать вице-адмиралу Виноградову!

Трибуц стоял на причале грустный и смотрел на море.

— О чем задумались, Владимир Филиппович? — спросил нарком, подходя.

— Да так, прошлое шевельнулось в груди… Отчего-то вдруг вспомнил, как восемь лет назад мне вручили первый в моей жизни орден Красной Звезды за успешный поход. Тогда мы ходили в Англию на коронацию короля Георга Четвертого… Слыхали?! — Что-то хитрое блеснуло в глазах комфлота, но Кузнецов сделал вид, что не заметил этого.

— Тридцать седьмой год? — Нарком кашлянул. — Как же не слыхать… Знаю про этот нелегкий поход линкора «Марат». Командиром линкора был флагман 2-го ранга Иванов, а вас временно назначили к нему старшим помощником — так? — Николай Герасимович улыбнулся. — Я тогда воевал в Испании. Позже передал дела военно-морского атташе Алафузову и выехал в Москву… Ну а как поход, все было хорошо?

Трибуц признался, что очень переживал, когда линкор на виду у десятка иностранных кораблей на Спитхедском рейде у Портсмута становился на фертоинг{Фертоинг — способ постановки судна на два якоря в местах, где имеются сильные приливы и отливы, меняющиеся ветры, а также в стесненных условиях стоянки судов на рейде.}.

— Вы же знаете, что это сложный маневр, — заметил Трибуц. — Корабль должен стать так, чтобы, если его развернет ветер, он находился между своими левой и правой якорными цепями. У нас это получилось блестяще — за пятьдесят три минуты! Тогда как аргентинский линкор «Морено» становился на фертоинг полсуток!

— Первая награда всегда памятна, — улыбнулся Кузнецов.

— Я верил в себя и потому действовал решительно. — Трибуц увидел, как по лицу наркома скользнула улыбка. — Только не подумайте, что хвалюсь. Молод я был тогда, горяч в деле, а опыта маловато.

— Признаться в своей слабости не грешно. Помните у Бальзака? Признавшись в своей слабости, человек делается сильнее…

— Товарищ главком, сюда выехал начальник Главморштаба вице-адмирал Кучеров, — доложил подошедший начальник штаба Балтфлота контр-адмирал Петров.

— Хорошо, Кучеров как раз нам нужен. — Кузнецов посмотрел на Трибуца. — Владимир Филиппович, давайте еще разок прикинем, какие части войдут в ЮЗМОР…

Стоял теплый весенний день, погода была летной, небо очистилось от туч, лишь с моря дул ветер и холодил лицо. Через час Виноградов приземлился в Таллине, а оттуда на машине отправился в Палангу. Он вошел в комнату оперативного дежурного и — опешил. За столом кроме Трибуца и начальника штаба Петрова сидели нарком ВМФ и начальник Главморштаба Кучеров.

— Здравия желаю, товарищ народный комиссар! — приложил руку к фуражке Виноградов.

Николай Герасимович, поздоровавшись, спросил, как дела у подводников, есть ли победы.

— Есть победы, и весьма ощутимые. — Виноградов сел в кресло рядом с наркомом. — Вчера с моря вернулась лодка «К-52» капитана 3-го ранга Травкина. Он провел четыре торпедных атаки, потопив четыре транспорта и сторожевой корабль.

— У меня, Николай Игнатьевич, есть к вам предложение… — Кузнецов посмотрел на Трибуца, потом перевел взгляд на Виноградова. — Здесь, на Балтике, создается новое оперативно-тактическое формирование — Юго-Западный морской оборонительный район — ЮЗМОР. Я решил назначить вас командующим этим районом. Командование флота не возражает…

— Я готов принять эту должность, товарищ народный комиссар, — заметно разволновался Виноградов. — И все, что надо будет сделать, я сделаю на совесть…

То, чего так долго ждал главком Кузнецов и его соратники, случилось: 2 мая капитулировал Берлин! Победа была не за горами.

— Иван Степанович, я, кажется, помолодел! — весело произнес Николай Герасимович, сидя за широким столом, на котором лежала кипа папок. В них — боевые донесения с флотов, документы по вооружению и кораблестроению, рапорты начальников управлений по различным вопросам, акты об испытаниях новых кораблей и судов. — Сколько всяких невзгод перенес наш флот вместе с армией и страной, чтобы выстоять в такой жестокой и кровавой войне! Люди, казалось, делали невозможное. Те же моряки Днепровской военной флотилии. К началу Берлинской операции корабли совершили более чем пятисоткилометровый путь по рекам и каналам и прибыли на Одер. С ходу форсировали этот водный рубеж и своим огнем стали прикрывать переправы. Нет, такое не забывается. Это как зарубка на сердце…

— Даже не верится, что войне приходит конец! — воскликнул адмирал Исаков. — Война, война… Сколько людей погибло! Мне еще повезло: потерял лишь ногу на фронте.

Весь день 8 мая Кузнецов допоздна находился в Ставке — вместе с начальником Генштаба обсуждал готовность Тихоокеанского флота к боевым действиям с Японией. Вернулся к себе усталый, и вдруг звонок от Поскребышева.

— Николай Герасимович, поздравляю!

— С чем? — не понял Кузнецов.

— Капитуляция Германии подписана! Победа, Николай Герасимович! Можете давать поздравительные телеграммы Военным советам флотов и флотилий… Так распорядился товарищ Сталин.

— Я немедленно это сделаю, — засуетился главком. — Поздравляю и вас, Александр Николаевич, с победой!..

Радоваться было чему, но для Кузнецова война не кончилась: он готовил Тихоокеанский флот к решительным действиям. Работы было много, и работы самой разной и весьма нелегкой. Следовало часть боевых кораблей перегнать на Дальний Восток. Там очень были нужны и эсминцы, и подводные лодки, и торпедные катера. «Кажется, я сделал все, что мог, — сказал нарком себе после того как в Главморштабе прошло очередное обсуждение этого вопроса. — Но все ли?..»

В середине мая Кузнецова вызвали в Кремль, где решался вопрос о переброске войск Красной Армии на Дальний Восток. Докладывал начальник Генштаба генерал армии Антонов. Николаю Герасимовичу пришлось по душе, что Алексей Иннокентьевич коротко, но емко изложил суть дела. Даже Сталин не задал ему вопросов, по воодушевленному лицу Верховного было видно, что он остался доволен.

— Теперь послушаем товарища Кузнецова. — Сталин сделал ударение на последнем слове.

Кузнецов дернул плечами, словно стряхивал с себя усталость, но говорить стал бодро и твердо, называл цифры, сколько и откуда взять кораблей на Тихоокеанский флот, подчеркнув ту очевидную истину, что Наркоматом ВМФ уже немало сделано для усиления флота. И все же Сталин счел нужным заметить:

— Надо вам максимально учесть опыт войны. — Он прошелся вдоль стола и остановился рядом с наркомом. — Я имею в виду прежде всего высадку десантов. Передайте адмиралу Юмашеву, что пришло время и ему проявить себя.

— Я с ним об этом уже говорил, Иосиф Виссарионович. — Кузнецов поднялся с места. И, сам того не желая, вдруг сказал: — Разрешите мне туда слетать? Хочу своими глазами все увидеть, пощупать руками.

По лицу вождя скользнула улыбка.

— Понимаю вас, но вы поедете в другое место, — сухо произнес он.

«Куда же я поеду и зачем?» — недоумевал Николай Герасимович несколько дней кряду.

Наконец его пригласил к себе Антонов и сообщил, что он включен в состав советской делегации, которая поедет на Потсдамскую конференцию в Германию.

— Там будет рассматриваться вопрос о разделе трофейных немецких кораблей, так что вам есть чем заняться, — добавил начальник Генштаба.

В Берлин Кузнецов и Антонов вылетели вместе 14 июля, а через два дня в числе других советских представителей они встречали в Берлине специальный поезд, на котором прибыли Сталин и Молотов. В Потсдаме к этому времени уже находились делегации союзников. Здесь Николай Герасимович увидел своих старых знакомых по Ялте — адмиралов флота Кинга и Каннингхэма, — а когда все трое 31 июля собрались на совещание по разделу трофейного немецкого флота, Кинг предложил, чтобы председательствовал Кузнецов.

— Сэр Кузнецов старше нас по чину, да еще и военно-морской министр. — Кинг добродушно улыбнулся. — К тому же мой коллега весьма справедливый человек. Я надеюсь, что работа пойдет у нас дружно.

Спорили долго, отчаянно, но все же нашли истину. Союзники разделили между собой более 500 боевых кораблей, в том числе 30 подводных лодок. Советский Союз получил 155 боевых кораблей.

— Я хотел выпить за наш дружный работа, — улыбаясь, сказал Кинг на ломаном русском языке.

Он взял со стола виски и налил в стаканы Кузнецову, Каннингхэму и себе. Все трое чокнулись и выпили.

— Слабое виски, русская водка крепче! — усмехнулся Кузнецов.

— Давай русский водка! — кивнул Кинг.

Кузнецову ничего не оставалось, как попросить своего адъютанта принести «Московскую». Николай Герасимович наполнил стаканы. Кинг глотнул один раз и сморщился, как от зубной боли.

— Жгучий водка, — едва произнес он, но все же опорожнил стакан до дна.

К ним подошел генерал армии Антонов.

— Николай Герасимович, после ужина зайдите к Верховному, — негромко сказал он.

Сталин сидел в кресле и курил трубку. Николай Герасимович вошел к нему и не знал, как ему быть. Верховный заметил его смущение, кивнул на другое кресло:

— Садитесь, пожалуйста. — Пососал трубку, выпустил дым. — Корабли поделили?

— Поделили, товарищ Сталин. Нам досталась третья часть…

— Вы собираетесь на Дальний Восток? — вдруг спросил Верховный.

— Я? — растерялся главком. — Как прикажете…

— Ставка решила возложить на вас координацию боевых действий Тихоокеанского флота и Амурской военной флотилии с действиями сухопутных войск. Это — серьезное задание, и я бы хотел, чтобы вы сразу включились в работу.

— Есть, понял. — Кузнецов помолчал. — Если не секрет, кого вы решили назначить главкомом войсками на Дальнем Востоке?

— Доложите о своем прибытии товарищу Василевскому, он познакомит вас с обстановкой и замыслом операции, — ответил Верховный.

«С Александром Михайловичем я всегда найду общий язык», — обрадовался Николай Герасимович и был очень тронут, когда, прилетев в Читу и встретившись с маршалом Василевским, услышал добрые слова:

— Рад вас видеть,Николай Герасимович! Ей-богу, рад. — На лице Василевского засветилась добродушная улыбка, его большие умные глаза блестели. — Теперь верю, что тихоокеанцы будут сражаться по примеру черноморцев, балтийцев и североморцев. — Маршал окликнул своего адъютанта: — Дай нам что-нибудь поесть. Ну, как там, в Потсдаме? — весело продолжал Василевский. — Немецкие трофейные корабли нам достались?

— Сто пятьдесят пять единиц, в том числе подводные лодки, Александр Михайлович, — ответил главком ВМФ. — Все старые субмарины решено затопить… Ну а как вы тут? Скоро начнется свинцовая карусель?

— Скоро, Николай Герасимович. — Василевский подошел к другому столу, на котором была разложена оперативная карта. — Удар нанесем в трех направлениях — из Приморья, из района Хабаровска и со стороны Забайкалья. Догадываетесь, почему?

— Хотите расчленить и по частям уничтожить Квантунскую армию?

— Сообразил, моряк! — одобрительно произнес Василевский. — Именно — расчленить! Тут придется действовать стремительно, иначе японцы могут оказать сопротивление. Но я надеюсь, что мои коллеги маршал Малиновский, генерал армии Пуркаев, маршал Мерецков меня не подведут. А вам, Николай Герасимович, сам Бог велел возглавить боевые действия моряков. Юмашев был у меня с командующим Амурской флотилией контр-адмиралом Антоновым. У нас состоялся деловой разговор, и они, как я понял, сделают все так, как надо. Но вас я прошу все-все обговорить со своими адмиралами. — Он взглянул на стол, на котором уже дымился чай. — Давай перекусим, Николай Герасимович…

На другой день Кузнецов встретился с комфлотом адмиралом Юмашевым. Не виделся он с Иваном Степановичем давно и сразу заметил, что Юмашев постарел, правда, глаза все также горят юношеским задором. Адмирал был доволен тем, что наконец-то и тихоокеанцы скажут в боях свое слово.

— Не стану утверждать, что на флоте все герои, но люди будут сражаться до последней возможности, — веско сказал он, и на его лице появилась суровая сдержанность.

— У людей настрой боевой, — добавил член Военного совета генерал-лейтенант береговой службы Захаров.

— Да, и сил теперь у нас немало. — Начальник штаба флота адмирал Фролов стал перечислять: — Два крейсера, один лидер, двенадцать эсминцев, семьдесят восемь подводных лодок, более двухсот торпедных катеров. И самолетов больше полутора тысяч. Приличная морская сила!

Из всего, о чем шла речь в штабе флота, Кузнецов выделил высадку десантов.

— Дело это, скажу вам, нелегкое, — подчеркнул главком. — Тут и смелость нужна, и военная хитрость, и умение навязать свою волю противнику. И еще — нарушение коммуникаций врага. Важно не допустить, чтобы японские корабли и суда подвозили из портов грузы и боевую технику для Квантунской армии…

Десанты, по замыслу командования флота, высаживались в портах Юки, Раскин и Сейсин. Глядя на карту, Николай Герасимович спросил:

— Из трех портов наиболее сильно укреплен Сейсин, так?

— Разумеется, — подтвердил Юмашев. — Там больной гарнизон, есть береговая оборона. Мой замысел таков: внезапной высадкой передового отряда овладеть причалами в бухте, затем боем разведать силы япошек в порту и в городе, а уж потом высадить главные силы десанта, захватить Сейсин и удерживать его до подхода войск двадцать пятой армии, которая наступает вдоль восточного побережья Северной Кореи. А когда возьмем все порты, организуем их оборону, чтобы там могли базироваться наши корабли.

— Кого думаете туда послать? — спросил Кузнецов.

— Героя Ханко и Рыбачьего генерала Кабанова. Я с ним об этом говорил.

— Ну что ж, Сергей Иванович свое ремесло знает прекрасно.

— Поставили мы задачу и командующему Северной Тихоокеанской флотилией вице-адмиралу Андрееву, — продолжал Юмашев. — У него тоже боевой настрой.

В Советской Гавани, где находился штаб флотилии, Кузнецов еще не был, но Андреева знал хорошо — вместе учились в военно-морском училище. Когда в январе 1938 года Кузнецов вступил в командование Тихоокеанским флотом, капитан 3-го ранга Андреев стал командиром бригады заграждения и траления. Война застала Владимира Александровича в Севастополе — он был начальником штаба эскадры кораблей. Андреев разрабатывал операцию по высадке морского десанта под Одессой. Особенно проявил себя Андреев во время высадки десанта в Феодосии, где был командиром отряда кораблей поддержки. В январе сорок второго он провел операцию по высадке тактического десанта в Судаке, а в феврале — в Озерейке. Глубокой осенью сорок второго Кузнецов побывал на эскадре Черноморского флота, и там адмирал Андреев, будучи начальником штаба эскадры, попросил перевести его в другое место.

— Отчего вдруг, Владимир Александрович? — не понял его нарком.

— У командующего эскадрой Владимирского сложились конфликтные отношения с командующим флотом Октябрьским, они ругаются, и мне тоже достается, потому что я поддерживаю Владимирского. У него большой опыт оперативного и тактического использования кораблей.

Естественно, Николай Герасимович помог своему другу. Сначала Андреев поработал в Главморштабе в должности заместителя начальника оперативного управления, а в апреле сорок третьего возглавил Северную Тихоокеанскую военную флотилию; она обороняла побережье и морские коммуникации в Татарском проливе и Охотском море. Теперь ей предстояло 10 августа во взаимодействии с 16-й армией Второго Дальневосточного фронта начать боевые действия и овладеть южной частью острова Сахалин, отторгнутой Японией в 1905 году.

Тихоокеанский флот жил в напряжении. Наконец 8 августа Советское правительство объявило войну Японии, а в ночь на 9 августа начались боевые действия. Через два дня высадились десанты в портах Юки и Раскин. Их удалось взять сравнительно легко, а вот за Сейсин разгорелись упорные бои. Судьбу порта решил морской десант, который возглавил командир бригады морской пехоты генерал-майор Трушин: четыре дня сражались морские пехотинцы, пока не ворвались в порт.

Штаб флота отдавал на корабли и береговые части последние распоряжения перед освобождением островов северной части Курильской гряды, когда во Владивосток прилетел главком войск Дальнего Востока маршал Василевский. Он заслушал доклад адмирала Юмашева, потом сказал:

— Десантирование в три порта флот провел достойно, и я бы просил вас, Иван Степанович, наградить всех, кто особо отличился. Теперь на очереди острова Курильской гряды. Сломя голову в огонь не бросаться, но бить самураев наверняка. — И, взглянув на Кузнецова, маршал добавил: — Николай Герасимович, если не возражаете, я хотел бы побывать на кораблях, поговорить с моряками и офицерами, почувствовать, чем они живут. Мне надо знать, какой настрой у краснофлотцев. И вас, Иван Степанович, прошу пройти со мной. А то если у моряков будут жалобы, с кого же я спрошу? — шутливо добавил он.

…Моряки флотилии начали боевые действия тем, что готовили десант в порт Эсутору. Но штаб флотилии не имел сведений о системе обороны и силах противника в порту, а произвести воздушную разведку из-за тумана не удавалось. Тогда адмирал Андреев приказал высадить десант в ближайшем порту Торо, о чем сообщил адмиралу Юмашеву. Тот коротко ответил:

— Действуйте!

Лихой удар десантников — и порт Торо взят! В тот же день моряки сломили сопротивление гарнизона Яма-Сичай и заняли Эсутору. Это позволило нашим войскам перерезать все пути сообщения противника по западному побережью Сахалина.

— Андреев расписал все как по нотам! — воскликнул Юмашев. — Молодец! Опыта по высадке десантов у него дай бог сколько!…

— Я в нем ничуть не сомневался, — весело отозвался Николай Герасимович.

Всю ночь Кузнецов провел в штабе флота, куда стекались все сообщения о боевых действиях военных моряков. На рассвете Николай Герасимович прилег отдохнуть, и хотя то и дело раздавались телефонные звонки в соседнем помещении, где находился переносной узел связи, он спал как убитый. Утром адмирал Юмашев информировал его о последних событиях, в которых участвовали корабли флота.

— Пока на море у нас потерь нет, — гордо отрапортовал Юмашев. — Правда, в боях у десантников есть потери, но раненых больше.

— Иван Степанович, кто особо отличился во время боев за порт Сейсин? — спросил нарком.

Комфлот на минуту задумался.

— Прежде всего хотел бы вам сообщить, Николай Герасимович, что военно-морская база Сейсин была занята частями флота и бойцами 335-й стрелковой дивизии из состава Чугуевской оперативной группы, — пояснил Иван Степанович. — Тут отличился в бою капитан 3-го ранга Терновский. Когда наши десантники в порту Сейсин оказались зажатыми с трех сторон японцами, Терновский быстро сформировал из краснофлотцев отряд, высадился с ним на берег и с ходу атаковал врага. Можно сказать, что он спас положение.

— Это не тот ли флагманский артиллерист сторожевых кораблей Терновский, что отличился в боях за Новороссийск? Там он поставил «катюши» на торпедные катера. Эти реактивные установки были грозным оружием. Позже они появились и на других кораблях, но пионером в этом деле был Терновский.

— Да, это тот самый Терновский, — подтвердил Юмашев. — Я беседовал с ним. Отчаянный моряк, и башка у него хорошо соображает.

(За свой подвиг в Сейсине капитан 3-го ранга Г. В. Терновский был удостоен звания Героя Советского Союза.)

В Приморске с Николаем Герасимовичем приключилась такая история. Когда он был в штабе маршала Василевского, тот как раз собрался побывать в войсках Первого Дальневосточного фронта, которым командовал маршал Мерецков. А Кузнецову хотелось в эти дни быть ближе к штабу флота.

— Тогда давайте полетим вместе, — предложил Александр Михайлович.

Кузнецов согласился. Во время вылета из Читы курсом в Приморье погода была летной, но на полпути от Хабаровска самолет попал в плотные грозовые облака. Его швыряло из стороны в сторону, молния часто сверкала, слепила глаза пилоту, и он искал площадку, где можно было бы посадить машину. Дождь лил как из ведра. С трудом, но летчик приземлился. К этому времени видимость была нулевой. Маршал Василевский, выйдя из самолета, осмотрелся. Они оказались на небольшом полуразрушенном аэродроме.

— Николай Герасимович, вы побудьте у самолета, а я доберусь до железнодорожной станции и свяжусь со штабом Мерецкова. Рация на самолете есть, но она маломощная.

— Хорошо, Александр Михайлович, я буду вас ждать.

Связались со штабом Мерецкова лишь под вечер. А утром небо было ясным и чистым. Самолет легко взлетел, и через некоторое время Василевский и Кузнецов были в Уссурийске. Там их и встретил маршал Мерецков.

— Кирилл Афанасьевич, рассказывай, как тут сражаются твои орлы! — улыбнулся Василевский. — Наверное, станешь хвалить моряков?

Мерецков провел ладонью по усталому лицу.

— А как их не хвалить, если в десанте они как львы бросаются на япошек? — И, глядя на главкома ВМФ, он добавил: — Я очень доволен моряками, Николай Герасимович!

Находясь на Дальнем Востоке, Кузнецов дважды разговаривал с Верховным по ВЧ. Как-то, выслушав его информацию о ситуации на море, Сталин спросил:

— Что, вы все еще воюете? Что сейчас делают военные моряки?

— Высаживаются на последний остров Курильской гряды — Кунашир.

— Не вздумайте высаживаться на Хоккайдо, — шутливо предупредил Сталин.

— Без приказа не будем! — усмехнулся в трубку Николай Герасимович.

На пятый день после этого разговора Сталин вновь вызвал Кузнецова на связь.

— Когда вы намерены вылететь в Москву? — спросил он.

— Побываю в Хабаровске, в штабе главкома, а затем вылечу в Москву.

— Не задерживайтесь, — велел Сталин. — Пора нам решать вопрос о новой судостроительной программе.

Прилетел в Хабаровск Кузнецов рано утром. Видимо, маршал Василевский все еще отдыхал, и выходить из самолета Николай Герасимович не спешил. Но тут к самолету подъехал «Виллис», и из него вылез офицер из штаба главкома.

— Товарищ адмирал флота, маршал вас ждет! — доложил он. — Прошу садиться в мою машину.

Каково же было удивление Кузнецова, когда в штабе за столом он увидел троих маршалов — Малиновского, Василевского и Мерецкова — и генерала армии Пуркаева.

— Кого я вижу! — воскликнул Мерецков. — Это же наш военно-морской атташе и главный военно-морской советник дон Николас!

— Был таковым с июля тридцать шестого по август тридцать седьмого! — улыбнулся Кузнецов.

— Садитесь, Николай Герасимович, — пригласил его Василевский.

— Категорически возражаю! — воскликнул маршал Малиновский. — Наш главный моряк опоздал, поэтому полагается выпить штрафную «наркомовскую».

— Я налью ему, — подал голос Пуркаев.

Он взял со стола бутылку, налил стакан и вручил его Кузнецову. Тот, глядя на Малиновского, спросил:

— За что пить, Родион Яковлевич?

— За военный флот, чтобы и впредь он шел рука об руку с Красной Армией!

— Ура! — вскричал подвыпивший Мерецков.

Николай Герасимович выпил стакан, и ему сразу стало тепло.

— Горючка очень крепкая! — чертыхнулся он, закусывая соленым огурцом.

— Я предлагаю тост за нашу победу над самураями и за нашего главкома Александра Михайловича! — пробасил Родион Яковлевич.

— Баста, полководцы! — махнул рукой Василевский. — Надо знать меру.

Но сидевшие за столом вмиг опорожнили стаканы.

Все дни пребывания главкома ВМФ на Тихоокеанском флоте были насыщены большой работой. Адмирал Юмашев и тот признал, что когда рядом находился Кузнецов, ему легче было руководить боевыми действиями флота.

Рано утром адмирал флота Кузнецов вылетел в Москву. Сидя в «Дугласе», под рев моторов он с карандашом в руке прикидывал, какие корабли нужно строить. И когда Николай Герасимович прибыл в наркомат, он сразу же окунулся в работу над десятилетней программой кораблестроения.

— Не тяните с программой, — сказал ему начальник Генштаба Антонов, когда Кузнецов консультировался с ним по некоторым военным аспектам. — Для вас сейчас нет ничего важнее. В ноябре программу будем принимать.

«Времени в образ», — взгрустнул Николай Герасимович.

В кабинет торопливо вошел адмирал Кучеров.

— Извините, Николай Герасимович, что ворвался к вам без стука, — горячо произнес он. — Но я желал бы первым поздравить вас… Эта справедлива…

— О чем вы? — удивился Кузнецов, оторвавшись от бумаг.

— Вам присвоено звание Героя Советского Союза! Вот только что прочел. — И он отдал главному «Правду».

Кузнецов пробежал глазами указ и почувствовал, как защемило сердце.

Весь день его отвлекали от работы телефонные звонки, все его поздравляли. Позвонил и маршал Мерецков.

— Коля, дорогой мой испанец, целую тебя! — клокотал в трубке его голос. — Рад, очень рад, что стал ты Героем! Тебе надо было дать Героя в тридцать седьмом за Испанию, ты геройски проявил себя!

— Кирилл Афанасьевич, не мне надо было дать Героя за Испанию, а вам! — возразил Николай Герасимович.

Поздравил Кузнецова и Сталин, когда днем позже пригласил его в Кремль. Улыбаясь в усы, он произнес добродушно:

— Еще одним Героем в стране стало больше. Я считаю, что награда вполне заслуженная. — Он на секунду умолк, казалось, вспомнил о чем-то важном. — Скажите, когда вы завершите работу над программой кораблестроения?

— Недели через две буду готов доложить вам ее!

— Это было бы хорошо…


В ноябре 1945 года правительство утвердило 10-летнюю программу кораблестроения. Когда она обсуждалась, Кузнецов решительно возражал против строительства тяжелых крейсеров и настаивал на постройке авианосцев и подводных лодок, сыгравших большую роль в вооруженной борьбе на море. Но его точка зрения на приоритетные направления развития флота не была принята, и решающую роль в этом деле сыграл Сталин. Он заявил, что строить авианосцы у нас сейчас нет возможности. «Надо прежде залечить раны после войны, наладить тяжелую индустрию, а уж потом браться за авианосцы». Николай Герасимович, естественно, был огорчен, но его ждал новый сюрприз от вождя. В начале 1946 года на совещании в Кремле, где обсуждались совсем другие дела, Сталин вдруг поставил вопрос: не следует ли упразднить Наркомат Военно-морского флота?

— Я не готов сейчас дать ответ, — возразил главком ВМФ. — Дайте время подумать…

Кажется, Сталина его ответ разочаровал.

— Тогда поручим Генштабу проработать это дело и свои соображения доложить правительству. — Сталин посмотрел на Кузнецова. — У меня такое мнение, что Наркомат Военно-морского флота надо упразднить…

Адмирал флота Кузнецов и Главморштаб, учитывая опыт войны, подготовили доклад, из которого следовало, что современные операции действительно требуют совместного участия различных видов и родов Вооруженных Сил и управления ими из единого центра. А коль так, то объединение Наркоматов обороны и ВМФ целесообразно, но каждый вид Вооруженных Сил должен иметь и достаточную самостоятельность. Поэтому было бы разумно оставить бывшему наркому ВМФ, как бы он ни назывался в дальнейшем, широкие права, в том числе и право обращаться не только в правительство, но и в другие наркоматы. В Генштабе как высшем и едином органе управления надо сосредоточить все оперативные проблемы, чтобы лучше планировать развитие боевых сил и средств на случай возможной войны…

Свой доклад Кузнецов направил Председателю Совнаркома Сталину и со дня на день ждал вызова в Кремль. Нервы у него были напряжены до предела, но вождь молчал. Наконец главкома пригласили в Наркомат обороны, и он узнал, что решение уже состоялось. В конце февраля вышло сразу три указа Президиума Верховного Совета СССР: Наркомат обороны преобразован в Наркомат Вооруженных Сил СССР (в марте 1946 года был переименован в Министерство Вооруженных Сил); упразднен Наркомат Военно-морского флота; народным комиссаром Вооруженных Сил и Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР назначен генералиссимус Сталин.

«Так вот ради чего все это было затеяно, — грустно подумай Николай Герасимович, — а мы-то старались…»

Но прошло четыре года, и Сталин понял, что допустил ошибку, упразднив Наркомат ВМФ, о чем он заявил на заседании Высшего Военного Совета 24 января 1950 года. Вел заседание Министр Вооруженных Сил СССР маршал Василевский. Сталин объявил, что военный флот много пострадал от объединения в единое Министерство Вооруженных Сил, что это решение было ошибочным.

— Мы сами приняли это решение и никого винить в этом не собираемся, — произнес Сталин. — Могут сказать — престиж. Ну что ж, лучше признать свою ошибку, поступиться своим престижем, чем усугублять допущенную ошибку. Флот у нас большой, и руководить им надо серьезно.

И Военно-морское министерство было создано вновь.

Но вернемся к началу 1946 года. В эти дни у Сталина родилась новая идея. Вызвав к себе Кузнецова, он завел речь о строительстве кораблей: все ли удалось претворить в жизнь, нет ли срывов из-за поставки металла на заводы, не нужна ли ему помощь со стороны правительства. Николай Герасимович за годы минувшей войны хорошо изучил характер Верховного, и теперь, слушая его, невольно насторожился: «Он что-то задумал, иначе не стал бы вдруг проявлять заботу о постройке кораблей». Наконец вождь выложил свою «карту».

— Надо разделить Балтийский флот на два — восьмой и четвертый!

Видимо, вождь ожидал, что Кузнецов скажет «есть» и лишь станет уточнять детали предстоящего раздела. К его удивлению, тот попросил два-три дня, чтобы в Главморштабе обдумать это предложение.

— Хорошо, — сухо бросил Сталин.

Поступил так Николай Герасимович отнюдь не случайно, в душе он не разделял мнение вождя, однако решил обсудить этот вопрос в Главморштабе, чтобы узнать мнение своих заместителей и начальника штаба. Вывод был один — делить флот на два нецелесообразно. Об этом Кузнецов и заявил Сталину.

— Балтийский морской театр небольшой, на нем достаточно иметь одного оперативного начальника. К тому же война доказала — один Балтийский флот успешно справлялся с поставленными задачами, в том числе и с обороной Ленинграда.

В ответ Сталин не проронил ни слова, но по его хмурому лицу Николай Герасимович понял: он остался недоволен. На другой день начальник Генштаба маршал Василевский сообщил Кузнецову, что Сталин поручил Микояну переговорить по вопросу разделения Балтийского флота с адмиралом Исаковым.

«Иван Степанович прекрасный стратег и тактик, так что меня он поддержит», — обрадовался Кузнецов.

Но дело обернулось иначе: Исаков поддержал Сталина, что вызвало в душе Николая Герасимовича бурю. Но он ни слова не сказал своему коллеге, ждал, чем все это кончится. А что же Сталин? Узнав о заключении адмирала Исакова, Сталин приказал Кузнецову рассмотреть этот вопрос на военно-морском совете. Видимо, с целью до конца «сокрушить» строптивого главкома он послал туда Жданова и Микояна. К чести членов военно-морского совета, все они, кроме Исакова, который воздержался при голосовании, поддержали Кузнецова.

— Кажется, быть грозе, — бросил реплику Николай Герасимович, когда главкома и его заместителей Исакова, Левченко и Кучерова вызвали в Кремль.

Предчувствие не обмануло Николая Герасимовича. Сталин, даже не выслушав главкома, стал отчитывать его, обвиняя во всех грехах, а тот не выдержал и заявил:

— Если непригоден, то прошу меня снять!..

— Когда надо будет — уберем, — жестко произнес Сталин.

(Балтийский флот все же разделили на два и лишь в 1956 году исправили эту ошибку. — А.З.).

Первым, однако, пострадал начальник Главморштаба адмирал Кучеров. Когда вопрос о разделении флотов решался в правительстве, Кузнецов болел, не смог быть на совещании и направил туда Кучерова с указанием твердо отстаивать точку зрения флотского командования. Степан Григорьевич так и поступил, за что прямо на совещании был отстранен Сталиным от должности. Николай Герасимович остро все это переживал. Но что он мог сделать? Решил посоветоваться с маршалом Василевским, который его уважал и с семьей которого семья Кузнецова поддерживала добрые отношения. Выслушав главкома, Александр Михайлович прямо заявил:

— Помочь тебе в данной ситуации не могу, Николай Герасимович. Ты же знаешь, каким крутым бывал в годы войны Верховный, многие платились за малейшую ошибку. И сейчас Иосиф Виссарионович такой же. Очень он тобой недоволен, а почему — не знаю.

— Я выступил против разделения флотов и выслушал угрозу… Что же мне делать? — Главком смотрел на маршала в упор, словно тот был в чем-то виноват. — Может, покаяться перед вождем?

— Будь я на твоем месте, шел бы до конца! — выпалил Василевский.

Кузнецов растерянно уставился на маршала.

— А если вождь снимет меня с поста главкома?..

— Тогда ты будешь знать, что пострадал за дело! — прервал его Александр Михайлович. — Ты же сам говорил, что честь для тебя превыше всего! А ты хочешь ею поступиться… — После паузы Василевский добавил: — Порой истина сопряжена с риском, но она не перестает от этого быть истиной. С тобой как раз и есть тот случай.

«Нет, каяться я к вождю не пойду», — повеселел Кузнецов.

Сталин между тем размышлял, кого назначить начальником Главного морского штаба ВМС. «У главкома спрашивать не буду, — сказал он себе, — сам найду достойного адмирала…» Он перебрал в памяти многих, наконец остановился на адмирале флота Исакове. Нажал кнопку звонка, и в кабинет тотчас вошел Поскребышев.

— Александр Николаевич, пошлите ко мне адмирала Исакова, и как можно скорее! — отрывисто проговорил вождь.

Исаков вошел в кабинет. Сталин стоял у окна, за которым бушевала февральская метель.

— Садитесь, пожалуйста, есть к вам разговор. — Сталин взял со стола трубку и закурил. — Товарищ Исаков, мы хотим назначить вас начальником Главного морского штаба Военно-Морских Сил. Что вы на это скажете?

— Я же без ноги! — вырвалось у Исакова.

— Ничего, товарищ Исаков. — Сталин глотнул дым. — Важно, что есть голова.

— Если так, я согласен и ваше доверие оправдаю. Но у меня просьба… — Адмирал замялся.

— Говорите, я слушаю.

— Если буду назначен, то желал бы взять к себе заместителем адмирала Головко. Полагаю, что главком возражать не будет.

— А мы сейчас узнаем. — Сталин набрал нужный номер по «кремлевке». — Товарищ Кузнецов? Здравствуйте!.. У меня в кабинете товарищ Исаков. Мы хотим назначить его начальником Главного штаба Военно-Морских Сил, а заместителем адмирала Головко. Ваше мнение насчет Головко?

— Я за, товарищ Сталин! — ответила трубка.

— Вас понял. Подумайте, кого назначить командующим Северным флотом вместо Головко. Жду вас завтра к десяти утра. — Хозяин кабинета посмотрел на Исакова. — Берите себе в заместители адмирала Головко, но чтобы на флотах был наведен должный порядок!

Арсений Григорьевич прибыл в Москву апрельским солнечным днем и сразу же появился в кабинете главкома. Был он весел, в глазах горели искорки, и, представляясь Кузнецову, он не скрывал своих чувств. После недолгого разговора о ситуации на Северном флоте главком спросил:

— Кого рекомендуешь на свое место?

— Ясное дело, вице-адмирала Платонова! Всю войну он провел на Северном флоте, воевал отлично, тут уж ни дать ни взять герой! А что, у вас есть другая кандидатура?

Николай Герасимович сказал, что когда в правительстве обсуждался этот вопрос, было предложено две кандидатуры — командующего Дунайской военной флотилией вице-адмирала Холостякова и начальника штаба флота вице-адмирала Платонова. Оба адмирала — достойные люди.

— Но я отдаю предпочтение Платонову, — признался главком. — У него больше командирских навыков, шире кругозор, он ярче видит проблемы океанского флота, весьма нетерпим к недостаткам по службе…

— А что товарищ Сталин?

— Он поручил это дело своему заместителю Булганину, и тот распорядился вызвать Платонова в Москву на беседу.

Адмирал Платонов приехал в Москву дождливым днем, весь промок, таким и вошел в кабинет главкома. Кузнецов объявил ему, что у него есть соперник. Кто? Вице-адмирал Холостяков.

— Это что-то вроде конкурса? — невесело усмехнулся Василий Иванович.

— Я за вас, — откровенно сказал Николай Герасимович. — Говорил об этом и Булганину, заместителю министра Вооруженных Сил, что он решит, мне неведомо. Завтра утром пойдем к нему, а если не устали с дороги, поговорим о Северном флоте…

Адмирал Платонов ожидал, что Булганин недолго будет с ним беседовать, но тот буквально сыпал ему вопросы, даже попросил рассказать, где и кем он служил, имел ли взыскания, когда стал членом партии. Узнав о том, что Василий Иванович пришел на флот по призыву комсомола, в шутку заметил:

— Ну вот, комсомолец, а виски уже седые…

— Следы войны, — смутился адмирал.

— Ну что ж, будем назначать вас командующим флотом, — подвел итоги беседы Булганин. — Но не сейчас, а после того, как вы проведете на флоте учения. — Он взглянул на Кузнецова. — Когда они начнутся?

— В мае, Николай Александрович. Я тоже собираюсь на эти учения.

— Тогда доложите мне, как они прошли.

В мае, собрав походный штаб на линкоре «Архангельск», как отмечал адмирал Платонов, эскадра надводных кораблей и бригада подводных лодок были отведены в Белое море на отработку задач боевой подготовки. План в завершающей части предусматривал проведение учения по отражению прорыва сил «противника» в горло Белого моря. На учение прибыл главком ВМС Кузнецов. «Красной» стороной руководил командующий эскадрой вице-адмирал Фокин, «синей» — командир отряда учебных кораблей контр-адмирал Шельтинга. Маневры прошли успешно, а в августе было подписано решение Совета Министров СССР об утверждении адмирала Платонова в должности командующего Северным флотом…

«Кажется, вождь обо мне забыл», — подумал Николай Герасимович, когда представлял Сталину адмирала Платонова уже в новой должности. Вождь потребовал от нового командующего «поддерживать на флоте высокую дисциплину, регулярно проводить учения, учить корабельные экипажи тому, что потребуется на войне». А ему, главкому, так ничего и не сказал.

Однако тучи над главкомом ВМС сгущались. Сталин хотя и советовался с Кузнецовым по кадровым вопросам, но по-прежнему был сердит на «строптивого» адмирала флота, который позволяет себе «свое суждение иметь». Видимо, сыграло тут свою негативную роль и то, что как-то на докладе у Сталина, когда зашла речь о Тихоокеанском флоте, Кузнецов сказал, что зря разделили этот флот на два, жизнь вскоре потребует вновь объединить их в один, что и было сделано в 1953 году. Сталин встретил в штыки эти слова главкома ВМС.

— Вы что же, товарищ Кузнецов, решение правительства считаете фиговым листком? — сурово спросил он, и главком увидел в его глазах злобный огонек. И все же он не сдержался, возразил:

— Это ваше решение, товарищ Сталин, а не правительства.

— Вы свободны, товарищ Кузнецов, — грубо бросил вождь.

И расплата вскоре наступила. В конце 1946 года при обсуждении военных вопросов Сталин сказал Булганину:

— Надо провести инспекцию в Главном штабе моряков, затем сделать оргвыводы. Главком не видит у себя крупных недостатков…

Вскоре в Главный штаб ВМС неожиданно нагрянула комиссия под руководством маршала Говорова. Проверяющие почему-то особо интересовались деятельностью самого Кузнецова. Николай Герасимович это чувствовал и переживал. А ведь он так много сделал в первый послевоенный год! Особо следует выделить его письмо на имя Сталина по вопросам защиты от ядерной бомбы и применения на флотах внутриядерной энергии. В нем говорилось, что ВМФ ведет исследовательскую работу по методам защиты от атомной бомбы. Предлагалось создать при главкоме ВМФ специальный совет по противоатомной защите и применению внутриядерной энергии для движения. Адмирал флота Кузнецов и его заместитель адмирал Галлер высоко оценили создание нового вида энергии для кораблей и особенно для подводных лодок. «Я уверен, что если появилась атомная бомба, — говорил на одном из совещаний главком ВМФ, — стало быть, конструкторская мысль создаст и боевые корабли на ядерной энергии».

В мае по указанию Кузнецова на одной из подводных лодок Балтийского флота Научно-технический совет ВМФ провел обсуждение нового проекта подводной лодки. Николай Герасимович принял активное участие в дискуссии. По докладу контр-адмирала Мельникова, рассказавшего о новых пушках, он, в частности, сказал:

— Я слушал выступающих, и меня все время беспокоил вопрос: не устарела ли эта пушка, не успев родиться?! Да, она сочетает в себе элементы современности: большая высота поражения воздушного противника, скорость наводки, управление с помощью радиолокации. Но вот беда: пушка через минуту интенсивного огня выходит из строя… Так что вопрос о принятии решения пока оставляю открытым, хочу выяснить, наилучший ли это вариант.

Дискуссия разгорелась при обсуждении новых проектов подводных лодок. И тут особенно проявились незаурядные знания главкома.

— Нельзя прекращать то, что мы делаем сегодня, — подчеркнул Кузнецов. — Из тех проектов, которые мы имеем, важно извлечь максимум нового и полезного. Кое-кто делает упор на узлы движения. Правомерно ли? Разве узлы вооружения неважны? Если мы отстанем в вооружении, то подлодка будет неполноценной. Я рекомендую сочетать и то, и другое…

На совещании руководящего состава Балтийского флота Кузнецов говорил о том, что война подтвердила необходимость сильного военно-морского флота, она не похоронила ни одного класса кораблей, породила ряд новых классов кораблей, а некоторые поменяла местами. Например, авианосец поставила на первое место, а линкор — на второе. Появилась атомная бомба. Остаются корабли? Да, остаются, но конструкция их должна измениться.

— Во время войны, товарищи, мы с вами, образно говоря, вылезли на берег, но это было вызвано военной необходимостью. Сейчас мы снова собрались на берегу морей и начинаем робко входить в океан, начинаем плавать. Наша задача — оторваться от берега так, чтобы не оглядываться назад.

То, что делал главком ВМФ и за что боролся, вполне оправдано, ибо наращивание боевой мощи флота он видел в строительстве сбалансированного по составу флота, во внедрении новых систем морских вооружений на базе последних достижений и фундаментальных исследований науки. И все же — что для него было главным? Создавать корабли всех классов! Однако это требовало проведения перспективных исследований, конкурсного проектирования систем морских вооружений, чтобы промышленность получала научно обоснованные оперативно-тактические и тактико-технические задания.

Все эти и другие вопросы главком ВМФ ставил перед правительством с большой решительностью. Так, вернувшись из поездки на Балтийский и Черноморский флоты в августе 1946 года, он написал служебную записку председателю Госплана СССР Вознесенскому, в которой, в частности, указывал: «Одновариантность проекта кораблей неизбежно ведет затем к неоднократным модернизациям, что влечет за собой неоправданный расход материальных средств, перенапряжению судостроительных мощностей, в конечном счете — к снижению численности боевого состава флота». Вопрос был серьезный, и Вознесенский пригласил Николая Герасимовича к себе, чтобы все обсудить в деталях.

— Я сделаю все, о чем вы просите, — заверил главкома Вознесенский. — Так что в моем лице вы нашли еще одного сторонника создания мощного военного флота. Мы в Госплане продумаем, что и когда вы получите на флоты. — После паузы Николай Александрович продолжал: — Я, как и вы, солдат. Если не ошибаюсь, слово это нерусское и означает «защитник Отечества». А защитник Отечества, как мне кажется, не только тот, кто идет на врага с оружием, но и тот, кто делает это оружие.

Главком улыбнулся широко, добродушно.

— Вы правы, Николай Александрович. Спасибо за заботу о флоте!

Все, что мог сделать Кузнецов — и как заместитель министра Вооруженных Сил СССР, главком ВМФ, и как депутат Верховного Совета СССР, он делал на совесть. Когда был в Севастополе, адмирал Октябрьский попросил его оказать ему содействие в приеме у Булганина.

— Одному вам трудно бороться за флоты, я же хочу кое-что «вырвать» у министра Вооруженных Сил для Черноморского флота. Севастополь ведь у нас один… А пойду я к нему на прием как депутат Верховного Совета СССР, — ответил Кузнецов.

— Добро! Чему быть — того не миновать!

Кузнецов убедил Булганина принять адмирала Октябрьского и в тот же день вызвал его в Москву. «Сегодня (31 октября) был принят т. Булганиным и Василевским (присутствовали Хрулев и Кузнецов) по вопросам обеспеченности флота, — записал в своем дневнике комфлот. — Доложил о всех наших нуждах, договорились о помощи. Вновь поставил вопрос о иммобилизации 39-го года срочной службы (1917 год рожд.). Доложил, что мы флот после войны не привели в порядок, у нас еще большой хаос в корабельном и береговом составе; высказал свои соображения по вопросу дальнейшей судьбы флота. Василевский очень внимательно слушал, все записывал». Через девять дней в дневнике Октябрьского появилась новая запись: «Получил вчера телеграмму от Кузнецова. То, что я докладывал Василевскому и Булганину, приказано подработать, все вопросы доложить к 15.11».

Кузнецов в сутолоке дел не забывал, что в Главном штабе ВМФ все еще работает инспекция, он даже свыкся с мыслью, что она рядом. Удивляло лишь то, что инспектора работали с его подчиненными, а главкома маршал Говоров еще ни разу не пригласил к себе. Нет-нет да и появлялась тревожная мысль: не хотят ли снять его с должности главкома?..

После решения ряда вопросов у Булганина по ремонту крейсера «Молотов» Кузнецов возвращался к себе. В приемной министра он увидел маршала Говорова.

— Леонид Александрович, я хотел бы зайти к вам, — сказал главком.

— Зачем? — усмехнулся маршал.

— У вас, видимо, есть замечания по работе Главного штаба? Слышал я, что и в мой адрес у вас есть претензии.

— Все будет указано в акте проверки, — сухо ответил Говоров.

Вернулся к себе Кузнецов не в духе. Это заметил адмирал Галлер, принесший ему на подпись приказ о переводе кораблей с Северного флота на Балтику. Он положил на край стола папку с документами.

— Вы чем-то взволнованы?

— Разве мало у меня разных дел? — грустно улыбнулся Николай Герасимович. — Эх, Лев Михайлович, скажу вам честно, иной раз мне кажется, что лучше чувствовал себя, когда шла война. Ей-богу, правда! Теперь же, куда ни пойди, везде встречаешь сопротивление своим планам, слышишь окрики.

«Видно, крепко его допекли», — подумал Галлер.

— Лев Михайлович, мы что-то затянули с формированием команд для отправки в Италию за кораблями.

— Сроки нам дали короткие, а людей мы собираем со всех флотов! — возразил Галлер. — И кораблей немало: линкор, крейсер, шесть эсминцев, две подводные лодки, двенадцать торпедных катеров, танкер, пять водолеев, десять буксиров… — Какое-то время адмирал молчал, потом сказал сдержанно: — Не нравится мне все это…

— Что, приемка кораблей?

— Да нет… Инспектирование Главного штаба мне не по душе. На вас, Николай Герасимович, идет охота…

Без стука в кабинет вошел адмирал Левченко.

— Звонили из ЦК партии. Вам и генералу Рогову прибыть к Жданову к семнадцати ноль-ноль.

Кузнецов почувствовал, как дернулись губы от напряжения. На душе — холодок. Он понимал, что это глупо и смешно, и все же спросил:

— Что еще?

— Дворцовые тайны мне, Николай Герасимович, неведомы.

Кузнецов стал быстро одеваться.

В кабинете секретаря ЦК партии Жданова находился и Булганин. Он сидел за столом и просматривал какие-то бумаги. Услышав стук двери, поднял голову. Главком поздоровался, то же сделал и генерал Рогов.

— Почему все еще не отправлены команды моряков в Италию, ведь там их ждут корабли? — спросил Жданов.

Кузнецов объяснил, отчего произошла задержка. Но теперь люди подобраны и вот-вот выедут.

— Кто виноват в задержке? — сухо спросил Жданов.

— Я, Андрей Александрович.

— А вы что скажете? — Жданов посмотрел на генерала Рогова.

— Главком определил сроки формирования команд, а они оказались нереальными. — На губах генерала вспыхнула усмешка.

— Вы что, невиновны? — сердито спросил Рогова Жданов… — Вот уж поистине был прав философ Григорий Сковорода, когда говорил, что без ядра орех ничтожен, а без сердца — человек! Вы, Иван Васильевич, вижу, боитесь и не желаете разделить ответственность с главкомом, и я весьма огорчен…

Вышел из Кремля Кузнецов в душевном смятении, казалось, он перенес тяжелую пытку.

— Николай Герасимович, ты, пожалуйста, извини меня, — начал Рогов. — Понимаешь, я сказал в том смысле, что за все на флотах в ответе главком…

— Не надо, Иван Васильевич, — прервал его Кузнецов. — Я готов принять удар… Не казни себя. Если бы ты признал свою вину, ничего бы не изменилось. Инспекция у нас проводится по распоряжению вождя. Не зря это, поверь. Против меня вся эта затея…

Дня через три постановлением Совета Министров СССР от 19 сентября 1946 года главкому Кузнецову было поставлено на вид за «недостаточное внимание к руководству по переводу судов в Советский Союз».

«Хоть бы правильно написали: не суда, а корабли!» — выругался в душе главком. Не злость одолела его от крючкотворства Жданова и Булганина — обида смяла сердце, едва прочел постановление правительства.

— Чего такой грустный? — спросил маршал Василевский, едва Кузнецов вошел к нему.

— Что, разве заметно? — вопросом ответил Николай Герасимович, садясь в кресло. — Кое-кто меня огорчил, но не беда… Я почему прибыл к вам? Хочу совет держать…

— Одну минуту. Ты ужинал? Нет? И я тоже… Сейчас мы это дело организуем. — Маршал нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел адъютант — кряжистый полковник с тонкими черными усиками. — Принеси нам, пожалуйста, чай с лимоном и что-нибудь поесть.

— Бутерброды с ветчиной и бужениной подойдут?

— Чего желаешь? — Василевский взглянул на адмирала.

— Что вы, то и я, — смутился Николай Герасимович. — Вообще-то я еще не ужинал, подкрепиться не мешает…

И вот уже на столе дымится чай.

— Так вот отчего я грустный, — вновь заговорил Кузнецов. — Совет Министров СССР поставил мне на вид!

— За что?

Кузнецов объяснил подробно, упомянул и о том, что Жданов приглашал его по этому случаю в Кремль. В этом вопросе недоработал Главный морской штаб, а наказали его, и поделом: за все, что происходит на флоте, в ответе — главком.

— Факт неоспоримый. — Маршал маленькими глотками отпивал чай. — Но взыскание не ахти какое, и стоит ли так переживать?

— Если бы только это, Александр Михайлович, — едва не воскликнул адмирал. — Я давно заметил, что Сталин стал ко мне придираться, чего раньше не было. То одно ему не по нраву, то другое… А сейчас устроил проверку работы Главморштаба, комиссию возглавил Говоров…

— Знаю, — прервал главкома начальник Генштаба. — Проверка есть проверка, и я не вижу здесь злого умысла.

— А я вижу, вы уж извините… — Николай Герасимович замялся. — Все началось с тех пор, как я возразил Сталину по вопросу о разделе Балтийского флота на два самостоятельных флота.

— А как повел себя твой заместитель адмирал Исаков?

— Он меня не поддержал, а при голосовании на Военном совете, когда там обсуждалось предложение вождя, воздержался.

— Это плохо, когда заместитель идет против своего начальника, — неодобрительно отозвался маршал. — Ты что, чем-то обидел Исакова?

— Да нет, Александр Михайлович, Исаков просто испугался за свою карьеру и не решился выступить против предложения вождя. Ему ничего, а мне, видно, дадут по шапке. Все идет к этому…

— Зря наговариваешь на себя, Николай Герасимович, — упрекнул его Василевский. — Ты же не слуга двух господ? Один у нас вождь — Сталин, ему и служим. — Маршал налил себе еще чаю. — А теперь говори, какое у тебя ко мне дело.

— Сложное дело, им и живу…

— Это будет твой последний и решительный бой? — улыбнулся начальник Генштаба.

— У меня этих боев с начальством было немало, и не все я их выигрывал. — И главком без перехода объявил: — Я хочу написать на имя Сталина служебную записку.

— О чем?

— О том, какую работу ведет военно-морской флот по созданию методов защиты от атомного оружия, что для этого нам надо. Есть у меня некоторые мысли насчетядерной энергии. Хочу предложить создать единый руководящий орган в Министерстве Вооруженных Сил, чтобы придать весомость всем этим проблемам. Надо ли писать Сталину?

— Надо, Николай Герасимович, — поддержал адмирала Василевский. — Я бы помог тебе, но у меня нет на это полномочий. Так что не откладывай это дело. Уверен, что Сталин ухватится за твое предложение обеими руками. Ну а на меня ты всегда можешь рассчитывать — поддержу!..

Неожиданно зазвонила «кремлевка». Маршал снял трубку. Звонил Сталин.

— Товарищ Василевский, вы сейчас очень заняты? — спросил он.

Начальник Генштаба ответил, что у него находится главком ВМФ адмирал Кузнецов и они обсуждают вопросы укрепления боеготовности флота.

— Что товарищ Кузнецов хочет от Генштаба?

— Речь идет об атомном оружии и ядерной энергии, — начал было Василевский, но вождь прервал его:

— Как освободитесь, прошу прибыть ко мне в Кремль. Сейчас десять вечера, жду вас к одиннадцати. — И Сталин положил трубку.

Кузнецов встал.

— Пойду я, Александр Михайлович. К утру подготовлю документ и сразу же направлю Сталину. А может, вы сначала прочтете?

— Не будем терять время, все равно вождю принимать решение.

Утром служебная записка была отправлена спецпочтой в Кремль. «Ответит ли Сталин и когда?» — думал Николай Герасимович, хотя на этот счет у него были сомнения. Он взволновался, когда утром ему позвонил Сталин.

— Я получил ваш документ. Все, о чем вы написали, очень важно для Вооруженных Сил. Медлить в создании ядерного оружия, строительстве атомных кораблей и подводных лодок нам никак нельзя. На Политбюро обсудим этот вопрос, разумеется, с привлечением к этому делу ученых, видных конструкторов. У вас есть вопросы?

— Нет, товарищ Сталин.

— Работы по атомной энергии, начатые флотом, продолжайте. Позже я приглашу вас на беседу. — Вождь положил трубку.

Кузнецов откинулся на спинку кресла. Сердце отчего-то трепетало, хотя чувствовал он себя прекрасно. Невольно подумал: «Кажется, Сталин доволен. Что ж, это хорошо. Военный флот в ближайшее время ждут большие перемены. Только бы успеть воплотить все задумки в жизнь!..»

Казалось, у Николая Герасимовича появилось второе дыхание.

На совещании конструкторов он поставил вопрос о необходимости разработки проектов новых кораблей и подводных лодок с учетом использования последних достижений в области науки и техники — кибернетики, электроники и атомной энергии. А в своем заключительном слове он заявил, что при главкоме ВМС будет создано Управление со спецподразделениями — «атомными группами».

— Уже скоро, товарищи, флот получит подводные атомоходы, корабли новейшей конструкции, ракеты. — Николай Герасимович передохнул. — Наш флот переживает свое второе рождение, и мы этим горды!..


Домой он пришел поздно вечером. Разделся, повесил на крючок плащ, положил на полку фуражку. Все делал молча, насупив брови. Жена стояла рядом робко, как в тот памятный день, когда они поженились. Потом заглянула ему в глаза и увидела в них грусть. Сердце екнуло.

— Что случилось, Коля? — спросила она тихо.

— Можешь меня поздравить, — сказал он глухо, с каким-то надрывом. — Совет Министров поставил мне на вид за недостатки в службе. — И с горечью добавил: — Не министр Вооруженных Сил, коему я подчинен, объявил мне взыскание, а правительство! Видишь, как провинился твой муж, коль на него бросили весь Совет Министров. — Кузнецов улыбнулся, но улыбка получилась вымученной. Такай улыбки на его лице жена еще не видела. — Целую неделю тебе не говорил, но все еще саднит душу…

— Но ты… — начала она и замолкла, ощутив сильные толчки сердца. — Ты виноват?

— Эх, Верунчик!.. — Он качнул головой. — За все, что делается на флотах, и хорошее и плохое, отвечает главком!

— Тебе час тому назад звонил Хрулев, — сообщила жена, ставя на стол ужин. — Я сказала, что ты еще на службе. Обещал перезвонить.

— Ну-ну, пусть звонит, видно, ему что-то надо.

И тут раздался звонок телефона. Это был Хрулев.

— Что волнует начальника тыла Вооруженных Сил?

Хрулев ответил, что ему звонил адмирал Октябрьский, просит топлива.

— Понимаешь, Николай Герасимович, мы же недавно сидели с тобой у Булганина и Василевского, был там и Октябрьский. Все, что мог, я Черноморскому флоту выделил. А ему этого, видите ли, мало, давай еще. Ну и цепкий твой Филипп Сергеевич. Я говорю ему, что у меня нет топлива, а он грозится послать телеграмму Молотову.

— Если просит — надо дать, Андрей Васильевич, — сказал Николай Герасимович. — Мне комфлот не звонит, потому что у меня нет топлива. А кроме того, на моих плечах еще три флота, не считая флотилий. Чем я могу тебе помочь? Филипп Сергеевич такой, что шарахнет телеграмму самому Сталину, даст как депутат Верховного Совета СССР, и я не могу ему запретить.

— Хитер же ты, Николай морской! — сердито гаркнул в трубку Хрулев. — Ладно, придется брать из своих резервов, но министру я все же доложу.

Вера Николаевна так разволновалась из-за неудач у мужа, что всю ночь не спала. Она ворочалась, тихо вздыхала, чтобы не слышал муж, в голову лезли всякие мысли, и одна из них вытеснила остальные: а вдруг его снимут?! Она встала с кровати и на цыпочках подошла к мужу. Он лежал на спине и спал. В окно светила бледная луна, отчего его лицо казалось белым, как стена. Она вернулась к себе и снова легла. Какое-то время в комнате было тихо, потом она услышала, как муж поднялся, пошел на кухню, выпил там воды и вернулся. «Значит, он не спал, а когда я подошла, притворился, закрыл глаза», — решила она. Всю ночь у них не звонил телефон, что случалось редко. Но Вера Николаевна так и не уснула. Едва в окно брызнул свет, она встала, умылась и пошла на кухню готовить мужу завтрак. Он подошел к ней, положил теплую ладонь на ее плечо.

— Ты что, голубушка моя, ночью не спала? — Он заглянул ей в глаза.

— Что?! — встрепенулась жена. — Я спала… Мне даже сон приснился. Будто мы с тобой в Севастополе, яхта стрелой несется по воде, я от страха прижалась к тебе, казалось, вот-вот она опрокинется и мы окажемся в воде. Я-то плавать не умею… От страха проснулась.

— Вера, давай завтрак, мне пораньше надо на службу…


Август, 1946 год.

День клонился к вечеру. Дарья накопала на огороде картошки, и, пока готовила ужин, совсем стемнело. Кто-то постучал в дверь. «Наверное, Егор пришел», — подумала она о соседе: с его дочерью Юлей дружил ее сын Петр.

Дарья сняла крючок и открыла дверь. На пороге стоял улыбающийся Петька! Он был в морской форме, на золотистых погонах тужурки сверкали звездочки.

— Сынок!.. — Она обняла его, расцеловала. — Проходи, я как раз ужин приготовила. Дал бы мне знать, что едешь, я бы встретила тебя на вокзале.

— Я торопился. — Петр вошел в комнату, поставил у дивана чемодан, затем снял тужурку. — Теперь твое чадо — лейтенант корабельной службы! Мне дали недельный отпуск, побуду дома, а потом махну на Тихоокеанский флот. Получил назначение на подводную лодку.

Дарья села на диван.

— Я рада, сынок. А почему ты не поехал на Северный флот, где мы с тобой жили и где твой отец плавал на лодке? И твой дед Максим там служил боцманом на тральщике.

— Я просил начальство послать меня в Полярный, но мне отказали, — грустно произнес Петр. — Говорят, теперь я человек военный и обязан ехать туда, куда меня послали. — Петр повесил фуражку на вешалку. — Юля дома, не знаешь?

— В Саратове она, сынок, — ответила мать и уточнила: — Только вчера уехала, а Егор с утра укатил на бричке на свой огород копать картошку. Жену свою Ульяну похоронил в прошлом году, теперь на его плечи легли все заботы о доме. — А про себя подумала: «Хорошо Егору — хромой, потому его не взяли на войну. А мой Федор голову сложил…»

— Юля, что, приглянулась тебе, сынок? — спросила Дарья.

Петр зарделся.

— А что, разве она плохая девушка?

— Бог с тобой, сынок, о чем ты! — замахала руками Дарья. — Юля хорошая девушка. Мне вот помогла закрыть банки с вишневым вареньем, посолить огурцы… — И после минутного раздумья вдруг промолвила: — Ты бы женился на ней!

Петр закусил губы.

— Вот приеду на флот, обживусь на подводной лодке, поплаваю самую малость и женюсь!

У Дарьи огоньками засветились глаза.

— Хорошо бы, сынок. Глядишь, и внука мне подаришь…

Уехал Петр во Владивосток, так и не повидавшись с Юлей. Перед отъездом он навестил ее отца Егора, выпил с ним. Егор отчего-то был грустный, попытался улыбнуться, но не мог: мысль о том, что Петр уезжает, так и не дождавшись приезда дочери, больно уколола его.

— Я, Егор Федорович, люблю Юлю и когда приеду в отпуск, заберу ее с собой, — признался Петр, глядя в его опечаленные глаза.

— Забрал бы ты ее сейчас, Петька, — тихо сказал Егор. — Вдвоем было бы там вам хорошо… — Он поднял стакан. — Что ж, выпьем за твою дорогу? — И он в два счета опорожнил стакан.

Дарья, проводив сына, загрустила. И это заметил Егор, когда зашел к ней узнать, нет ли от Петра писем.

— Пока нет, — глухо отозвалась Дарья. — Я вот о чем подумала, Егор. Сегодня исполнилось три года, как погиб мой Федор. Надо бы его помянуть. Как считаешь?

— По-людски надо бы, — согласился Егор. Он засуетился. — Ты вот что, Дарья, приготовь закуску, а я мигом смотаюсь в лавку.

— Погоди, Егор, я дам деньги…

— Федор был мне другом, а ты про деньги говоришь! — обиделся сосед.

После этого спустя неделю из Саратова приехала Юля. Вечером, едва на небе зажглись крупные, как осколки алмаза, звезды, а над деревней взошла щербатая луна, она пришла к соседке. Уезжая в Саратов, была веселой, улыбчивой, черные большие глаза сыпали искры, а сейчас ее лицо было грустным, каким-то отрешенным, будто ее кто-то сильно обидел.

— Ну, как там в городе поживает твоя сестра, ты ее видела? — спросила Дарья, усаживая соседку на мягкий диван рядом с собой.

— Хорошо Настя живет, потому как муж у нее человек надежный, — тихо ответила Юля. — Любит ее, души в ней не чает. Когда я была у них, он каждый вечер ворковал подле нее, как голубок. А вот детей у них пока нет. Настя очень переживает… — Она с минуту помолчала, потом достала из сумочки круглое зеркальце и взглянула на себя. — От стылого ветра губы мои затвердели, еще потрескаются.

— А ты помажь их вазелином, враз мягкими станут, — посоветовала Дарья. — Дать вазелин?

— У меня дома есть. — Юля спрятала в сумочку зеркальце и посмотрела на Дарью. — Это правда, что Петька приезжал?

— Неделю гостил у меня. Теперь он морской лейтенант. Красивый такой, будто с картины художника сошел… Весь в отца…

— Обо мне спрашивал? — поинтересовалась Юля, слегка покраснев.

— Все уши мне прожужжал, где она, зачем поехала в Саратов и скоро ли вернется, — усмехнулась краешками губ Дарья.

— И что вы ему сказали?

— Сыграть с тобой свадьбу — вот что ему сказала!

— Так уж и свадьба, Дарья Павловна, — повела бровью девушка. — А может, я не соглашусь?

— Небось обиделась, что не подождал тебя? — Хозяйка посмотрела Юле в лицо. — Не мог он дольше недели быть дома. Приказ ему дан — прибыть на службу!

— Значит, военное училище он закончил? — спросила Юля.

— А то как же — лейтенант! — Дарья вздохнула. — Если домой не торопишься, согрей мне кофейку. Что-то голова у меня шумит. Там он. — Она кивнула на кухонный шкафчик.

— И я выпью с вами чашечку, — обронила Юля.

Дарья в мыслях перенеслась на Северный флот, где до войны она жила с Федором. Там и Петр родился. Но грянула война, и муж отправил ее с сыном под Саратов в деревню Красный Дол, где жила ее мать.

— У нас тут в Полярном опасно, — говорил ей Федор. — А вдруг немцы захватят Мурманск, что тогда? Ты же сама видишь, как часто «юнкерсы» бомбят город… И потом, я буду надолго уходить в море.

Она слушала мужа, а у самой слезы капали. У Федора оттого, что Дарья едва не рыдала, перехватило дыхание. Он обнял ее, ласково взглянул в глаза.

— Перестань, Дарья. Мне тут не жизнь будет без вас, а пытка. Но ради вашей безопасности я иду на все…

Когда уже они сели в поезд, Федор крепко поцеловал ее.

— Я буду часто тебе писать, Дарья. Береги сына. Знай, дорогая, я люблю вас!..

— О чем вы задумались, Дарья Павловна? — прервала ее размышления Юля.

Колечки каштановых волос упали девушке на лоб, глаза светились двумя огоньками. Сейчас Юля слегка улыбалась и была так красива, что хозяйка невольно подумала: «Хороша дивчина, есть вкус у моего Петьки».

— Я вспомнила, как мы жили в Полярном, — сказала Дарья. — Федор часто уходил в море, мы с Петей скучали без него, и когда он приходил домой, у нас был настоящий праздник. А потом война, и мы с сыном приехали сюда… — Она поставила чашку на стол. — После отъезда я Федора больше не видела… — И, глядя девушке в лицо, вдруг спросила: — Ты любишь Петра?

Юля покраснела, отчего черты ее худощавого лица резко обозначились.

— Сама еще в себе не разобралась, — тихо промолвила она. — Пойду я, Дарья Павловна, отец, наверное, уже дома…

«Чего это она вдруг заторопилась домой, — подумала хозяйка, посмотрев в окно. Юля торопливо шла по обочине дороги, то и дело поглядывая по сторонам. — Брички Егора что-то не видно. А может, у нее появился кто-то другой и она поспешила к нему на свидание?..»

Не успела Дарья нагреть утюг, чтобы погладить белье, как Юля снова пришла.

— Отец еще не приехал, а мне одной в доме скучно. — Она почему-то смутилась, усаживаясь на стул.

Дарья покосилась на нее, спросила:

— Что у тебя на душе, Юля?

— Петька из головы не выходит — вот что! — горячо произнесла девушка. — Может, мне поехать к нему?

— Куда ты поедешь, если Петька еще адреса своего не прислал? Я тебе вот что скажу: Петька любит тебя, он сам мне в этом признался. — Дарья выключила утюг. — И ты скажи, если не секрет: кто это в субботу приезжал к вам на полуторке? Парень статный, видно, когда-то Служил в армии…

— Вы разве не узнали его? — улыбнулась девушка. — Это же Степан Батурин из соседнего хутора. Когда в прошлом году вы хоронили свою маму, он вез гроб на полуторке. На нем был черный флотский бушлат и тельняшка. Степан в сорок четвертом вернулся с фронта по ранению…

Дарья заметила, что щеки у Юли вмиг стали алыми, будто ее в чем-то уличили.

— Степан в колхозе работает, — вновь заговорила девушка. — Привозил нам уголь со станции… Служил он в морской пехоте. Где-то в Крыму ходил с десантом, там его пуля укусила, да так, что пришлось оперировать.

— Что-то ты, Юлька, больно много знаешь о Степане. Не глянулся ли он тебе? — усмехнулась хозяйка.

— У меня есть Петька! — небрежно бросила Юля. Она увидела в окно отца, ехавшего по дороге на бричке. — Наконец-то батя вернулся! Пойду кормить его. — Девушка поцеловала хозяйку в щеку, как это делала не раз, и выскочила из комнаты.

Дарья оделась и вышла во двор. Вечерело. Она загнала кур в сарай, закрыла его, потом посмотрела на дорогу. Неужто к ней идет Егор? Он самый, в руках ведро. Он открыл калитку и вошел во двор.

— Привет, Дарья! — Егор улыбнулся, отчего у нее полегчало на душе. — Вот карасей тебе принес. — Он отдал соседке ведро.

Дарья высыпала рыбу в тазик, налила в него воды. Караси зашевелились.

— Гляди, Егор, они еще живые! Сам наловил или Степан Батурин привез?

Егор нахмурил лохматые брови.

— Сам ездил на пруд, только сейчас вернулся. — Он помялся, что-то хотел ей сказать, но так и не решился.

Дарья догадалась.

— Юлька тебя небось беспокоит?

— А то кто же еще? — Егор помолчал. — Зачастил к ней этот Степан, а мне это не по душе. Вчера тоже приезжал, арбузы привозил. Говорю ему: «Зачем привез? У нас есть арбузы!» А он с улыбкой мне в ответ: мол, королева просила. Это, значит, Юлька королева.

— Не переживай, — махнула рукой Дарья. — Твоя дочь неглупая, себя в обиду не даст.

— Ты так думаешь? — Егор посмотрел ей в глаза. — Ладно, тогда я пойду…

Утром Дарья убиралась в комнате и увидела, как к ее дому подкатила на велосипеде почтальонша Ульяна, Рыжие волосы упали ей на лоб, она отбросила их рукой, спрыгнула с велосипеда. Три года назад эта самая Ульяна привезла похоронку на Федора… Что теперь привело ее к Дарье?

— Павловна, с тебя причитается! — крикнула Ульяна. — Тебе письмо от сына! Из Владивостока…

Дарья повертела в руках треугольный конверт, потом достала из кармана кофты три рубля и отдала Ульяне.

— Купишь себе мороженое.

— Дай мне компоту, что-то в горле пересохло, — попросила Ульяна.

— Компот я не варила, молока хочешь?

— Давай!..

Усевшись под деревом, куда слабо проникали лучи солнца, Дарья разгладила на коленях листок и стала читать про себя.

«Привет, мама! Ну вот я и прибыл к месту службы. Определили меня на подводную лодку, и я доволен. Побывал уже в море. Тут оно не такое, как на Северном флоте. В этот день море было голубым-голубым и, словно огромный кит, грелось на солнце. А над ним гомонили чайки и белогрудые мартыны. Я смотрел на все это и вспоминал, как мы жили в Полярном. Там море Баренца штормило едва ли не каждый день. Что меня там особенно радовало, так это полярное сияние. Здесь его нет и в помине.

Не знаю, как дальше сложится моя судьба, но пока я доволен. Правда, порой горьковато на душе от мысли, что не попал на Северный флот, где погиб отец. Но что поделаешь! Военную службу, как и отца, не выбирают… Как там Юля? Я так тут замотался, что только сегодня хочу ей написать. Привет от меня дяде Егору. Пиши мне все как есть и ничего от меня не скрывай. Целую, мама. Петр. 5.09.46 г.»

Дарья свернула письмо и задумалась. «Ничего от меня не скрывай…» Это намек на Юлю, как она себя ведет. Нет, скрывать от сына она ничего не будет! Сразу же напишет ему, что у Юльки появился ухажер. Но она тут же отвергла эту мысль. Может, и вправду у девушки к Степану нет интереса? «Пока не стану Петьку огорчать, а там видно будет».

В это время Юля кормила отца ужином. Егор ел жаркое с соленым огурцом, то и дело поглядывая на дочь. Но вот она села за стол напротив и уставилась на него.

— Петр был у нас, когда приезжал? — спросила она, слегка зардевшись.

— Был, — подтвердил Егор. — Мы с ним даже выпили… Очень жалел, что с тобой не встретился.

— Он мог бы приехать в Саратов к Насте, где я была, да не приехал. — Глаза у дочери обидчиво сощурились.

— А что у тебя со Степаном? — спросил отец. — Что-то он прилип к нашему дому.

— У меня с ним чисто дружеские отношения, — ответила Юля. — Пошутила с ним насчет арбузов, а он на другой день привез их. Что же, сказать ему, чтобы отвез обратно?

— Негоже так, дочка, обидишь фронтовика…

В это время кто-то постучал в дверь.

— Не Дарья ли пришла? — напрягся Егор.

Юля открыла дверь. Степан! На раскрасневшемся лице — широкая улыбка, казалось, у него душа пела.

— Добрый вечер, Егор Федорович и ваша милая доченька! — Степан шагнул в комнату. — Вот зашел к вам в гости.

Юля подала ему стул.

— Чай будешь пить? — предложила она.

— Благодарствую, я только что из столовой…

Егор поднялся из-за стола.

— Дочка, я выйду покурю да курам зерна отнесу…

Когда за Егором закрылась дверь, Степан, глядя на девушку, сидевшую на диване, сказал:

— Юля, выходи за меня замуж, а?

— Да ты что такое надумал? — Она вскочила с дивана как ужаленная. — У меня ведь есть парень…

— Петр Климов? — напружинился Степан.

— Неважно кто, важно, что есть и я люблю его!

Степан встал с места, подошел к ней ближе.

— Ты не шуткуй, Юля! Я люблю тебя, очень люблю…

— Так любишь, что даже для храбрости напился? — усмехнулась девушка. В ее голосе прозвучала обида.

— Перед ужином для аппетита выпил рюмашку, ты уж извини, подружка… — Степан хотел было обнять Юлю, но девушка выскользнула из его рук и жестко заговорила:

— Вот что, Степан, иди домой. Ты пьян, и говорить с тобой я не желаю!..

Он молча надел фуражку и вышел, не сказав ни слова. Юля была сама не своя, это заметил и Егор, когда вернулся в комнату.

— Знаешь, отец, что учудил Степан? — улыбнулась Юля. — Предлагал мне выйти за него замуж!

— А ты? — Егор так и впился в дочь глазами.

— Я? — удивилась Юля. — Так ведь есть у меня жених…

Кто ее жених, Егор не спросил, а она так и не сказала.

Ночь Юля провела неспокойно. Впервые ей предлагали руку и сердце, и хотя она отказала Степану, на душе у нее было муторно.

Утром почтальонша Ульяна принесла ей письмо. Юля прочла на конверте адрес, узнала почерк Петра Климова и почувствовала, как гулко забилось сердце. «Юлька, привет! — читала она про себя. — Наконец-то выбрал время черкнуть тебе пару строк. У меня все хорошо. Ты даже не представляешь, как я рад, что стал морским офицером! И все же на душе грусть: с тобой так и не увиделся. Вечерами перечитываю твои письма, которые ты писала мне в училище… Скажи, у кого ты была в Саратове? Наверное, гостила у своей сестры Насти? Да, забыл написать о главном: мне дали однокомнатную квартиру! Теперь вот стараюсь ее благоустроить. Вчера в мебельном магазине купил предметы первой необходимости. Таня, милая девушка, сестра моего друга, тоже лейтенанта (мы с ним на одной лодке служим), помогла мне убрать квартиру. Кажется, теперь стало уютно. Осенью мне дадут отпуск, я приеду домой, и мы с тобой решим, как нам быть дальше. Кажется, выложил тебе все свои мысли. Будь счастлива. Петр.

Р. S. Юлька, я люблю тебя, а ты?..»

Юля свернула листок, а на сердце заскребло: что еще там за Таня? Сегодня она помогла Петру убрать квартиру, а что сделает завтра?..

Она вмиг оделась и поспешила к Дарье. Соседка как раз собралась идти на базар.

— Что у тебя, Юля? — спросила она.

Та дала ей письмо Петра, а когда Дарья прочла его, спросила:

— Что мне делать?

Глаза у Дарьи потемнели.

— Даже не знаю, что тебе посоветовать… — тихо промолвила она. — Надо подумать. Вот вернусь с базара, и мы это дело обсудим. Боюсь, как бы эта самая Таня не повесилась Петру на шею. За свою любовь, Юля, люди на смерть идут, не то что дерутся…

Юля не чувствовала под собой ног, когда шла домой. «Таня, милая девушка…» Эти строки из письма Петра горячим свинцом жгли ей душу.

Отец куда-то ушел, и это было Юле на руку: не хотела, чтобы он увидел ее расстроенной. Она села на диван. Скрестив на груди руки, прикрыла глаза, и словно наяву из серого тумана выплыло лицо Петра, Юля услышала его голос: «Юлька, я люблю тебя, а ты?..» Она вскочила с дивана, вырвала из тетради, лежавшей на столе, листок и торопливо набросала телеграмму: «Петя, люблю, жду, когда приедешь. Твоя Юлька». Она встревоженно встала из-за стола и вдруг спросила себя:

— А чего ждать, когда он приедет? До осени, как до солнца — далеко.

Она скомкала телеграмму и бросила ее в печку. Сказала себе: «К Петру надо ехать. И немедленно! Адрес есть, чего же еще ждать?» И Юля собрала в дорогу чемодан, написала отцу короткую записку и положила ее на стол, чтобы он сразу увидел ее, когда войдет в комнату.

Во дворе послышались чьи-то грузные шаги. Юля выглянула в окно. Степан. Без стука он вошел в комнату.

— Привет, принцесса! — бросил с порога, и улыбка вспыхнула на его полном лице.

— Привет, принц! — усмехнулась девушка. — Ты-то мне, соколик, и нужен.

— Я же говорил тебе, что ты меня покличешь, — весело произнес Степан. — Что, небось арбузов надо еще привезти или пшеничку для кур? Вчера я кабана зарезал, могу и мяса… Полуторка стоит на улице, и я мигом все подвезу. — Он хотел было шагнуть к двери, но Юля схватила его за руку.

— Погоди, Степа… Мне нужно срочно на вокзал, отвезешь?

— Куда поедешь?

— В Саратов к сестре. Приболела она, мне надо побыть с ней два-три дня.

Степан почесал затылок.

— Ночью я на току работал. Устал, понимаешь… Давай утром отвезу, а?

Юля фыркнула:

— Я как-нибудь доберусь на попутке.

Он взял ее чемодан.

— Поедем! А когда будешь возвращаться, дай мне знать, и я встречу тебя.

— Ладно, принц.

— А сейчас один поцелуй.

Юля чмокнула его в щеку.

Степан завел полуторку, включил газ, и машина рванула по дороге.

Егор приехал домой в полночь. Разгулявшийся с утра ветер прилег в степи отдохнуть. Было так тихо, что с речки доносилось кваканье лягушек. Светила круглая, как тарелка, луна.

«Юлька, наверное, уже давно спит», — подумал Егор, подходя к крыльцу. Тихо, чтобы не разбудить ее, он своим ключом открыл дверь, разделся в сенях, шагнул в комнату. Но что это? На столе лежала записка. Он включил свет и прочел: «Отец, я уехала к Пете на море. За меня ты, пожалуйста, не волнуйся, а вот себя побереги. Как приеду на место, дам знать. Только не сердись, ладно? Любящая тебя Юлька».

Егор положил записку на стол и тяжко вздохнул. «Пойми этих баб, что у них на душе», — усмехнулся он. Отодвинул на окне занавеску и посмотрел на дом соседки. В окнах свет не горел, значит, спит Дарья…

Утром, едва из-за горизонта выкатилось яркое и какое-то белое солнце, Егор поспешил к соседке.

— Ты чего так рано заявился? — Дарья пытливо посмотрела ему в лицо.

Егор протянул ей записку дочери.

— Юлька мне на прощание черкнула несколько строк, а сама укатила на море к Петру, даже меня не дождалась.

Дарья прочла записку и неожиданно засмеялась.

— Юлька вся в тебя, Егор! Ты, должно быть, забыл, как сватался к своей Дуняшке? А я все-все помню. Ночью ты приехал к ней и без ведома родителей увез ее к себе на хутор. А через год она родила тебе Юльку.

— Я любил Дуняшу. — Егор сглотнул, голос у него сорвался.

— А не уберег ее, — попрекнула его Дарья. — В тот вечер дождь лил как из ведра, было холодно, а ты взял ее с собой на рыбалку. И застудилась она, воспаление легких…

— Жену не уберег, ты права, потому теперь желаю Юльку уберечь, — глухо произнес Егор. — Зря она укатила на море.

— Это почему же зря? — не поняла его Дарья.

— Петька-то ее к себе не приглашал? А вдруг любовь у него к Юльке растаяла, как тает туман над рекой в солнечный день?

— Не мели чепуху, Егор! — одернула его Дарья. — Твоя дочь за своим счастьем поехала. Не век же ей жить с тобой…

— И то правда, — согласился Егор.

Вернулся он домой расстроенный и не сразу заметил, как во двор вошел Степан Батурин.

— Доброе утро, Егор Иванович! — Он протянул руку, чтобы поздороваться.

Но Егор даже не шевельнулся, словно бы не видел руку. Грустно произнес, поправляя на голове старую кожаную кепку:

— Недоброе у меня утро, Степан, Юлька-то уехала…

— А чего вам печалиться? — усмехнулся Батурин, закуривая папиросу. — Я отвез ее на вокзал. Погостит у своей сестры в Саратове и вернется, а потом с вами свадьбу с ней сыграем. Я вот думаю, что подарить ей? Может, подскажете?

— Не будет свадьбы, Степан! — глухо и отрешенно ответил Егор. — Юлька уехала не к сестре, как ты говоришь, а на море к Петру, Дарьиному сыну. Она любит его, вот и укатила.

Степан побледнел, и так ему стало плохо, что и слова сказать не мог.

Глава шестая

Январским морозным утром главком ВМФ Кузнецов собрался на прием к министру Вооруженных Сил маршалу Булганину, но тот неожиданно сам вызвал его. Николай Александрович был явно не в духе, но Николай Герасимович сделал вид, что этого не заметил.

— Я о совещании по вопросу строительства кораблей, — произнес маршал. — Товарищ Сталин рекомендовал обсудить эту проблему завтра в десять утра. Я просил его принять участие в работе, но у него встреча с зарубежной делегацией. Ваши адмиралы все на месте? — Лицо министра стало строгим.

— Все, кому велено быть, уже съехались, — сдержанно ответил Николай Герасимович. — Значит, завтра в десять?..

На совещании, которое проводил министр Вооруженных Сил (в нем приняли участие маршалы Василевский и Конев, адмирал флота Кузнецов, адмиралы Юмашев, Левченко, Трибуц, Головко, Галлер, Алафузов, вице-адмиралы Ставицкий, Горшков, Холостяков, Владимирский), речь шла о новых типах боевых кораблей, которые следовало построить. Маршал Булганин был въедлив, то и дело задавал адмиралам вопросы, не скрывал своей горечи, что военный флот «слишком дорого обходится государству». После того как многие высказались, он вдруг произнес:

— А что, если нам пока не строить эсминцы, а дать больше торпедных катеров? Я понял, что главком ВМФ готов пойти на этот шаг, учитывая тяжелую обстановку на судостроительных заводах. Верно, Николай Герасимович?

— Кто вам это сказал, товарищ министр? — переспросил Кузнецов. — Такой шаг был бы, мягко говоря, опасным для флота, и я на подобное не пойду.

— Вот как… — Бородка у Булганина качнулась. — Ну-ну… Тогда решайте, что и как, а вы, товарищ Кузнецов, потом мне доложите…

Всю неделю адмиралы заседали у главкома. Все сошлись на том, что запланированные корабли в основном хорошие, хотя и внесли в их проекты поправки. Правда, кое-кто высказался против постройки больших кораблей, но адмирал Октябрьский возразил:

— Такие корабли крайне нужны флоту, особенно для плавания на реках — Амуре, нижнем плесе Дуная, Днепровско-Бугском лимане. Как вы думаете, Лев Михайлович?

— Согласен, — коротко бросил Галлер.

Итоги обсуждения подвел Кузнецов.

— Нам нужны и малые, и большие корабли, — заключил он. — И хочу решительно поддержать тех, кто предлагал поправки к проектам тральщиков и охотников за подводными лодками. Опыт войны надо учитывать, товарищи. Хотел бы заострить ваше внимание на подводных лодках, — продолжал Николай Герасимович. — Не повторилось бы то, что случилось перед войной, мы не успели построить больше двухсот лодок, и это отрицательно сказалось на боевых действиях, особенно на Северном флоте, где меньше всего было подводных лодок. Головко может это подтвердить.

— Подтверждаю, Николай Герасимович, — подал с места голос Арсений Григорьевич. — Но справедливости ради отмечу, что вы тогда с Галлером и Алафузовым оперативно направили на флот лодки с Балтики и Каспийской флотилии.

Обсуждение прошло живо, и главком был доволен. Поздно вечером к нему зашел адмирал Левченко.

— Ну что, Николай Герасимович, наверху молчат?

— Молчат, Гордей Иванович. — Кузнецов достал папиросы и закурил. — Скажу тебе как другу: для меня эта тишина зловеща. Решали бы скорее, а то тянут. — После паузы он сообщил: — Мне стало известно, что в ЦК приглашали Юмашева…

— Думаете, вам готовят замену? — спросил Левченко, хотя сам слышал об этом в Генштабе, но главкому говорить не стал. Зачем сыпать соль на рану?

— Если вождь решил меня убрать как строптивого адмирала, то его соратники найдут за что, — усмехнулся Николай Герасимович. — Не зря же инспекцию возглавил маршал Говоров. Впрочем, чего гадать? Ты лучше скажи, зачем пришел, а то я тороплюсь. Звонила Вера, ко мне домой придет маршал авиации Семен Федорович Жаворонков, мой старый товарищ. Давай и ты ко мне в гости? Выпьем по рюмашке, у меня есть твой любимый армянский коньяк… Хотя бы на часок, согласен? Увидишь моего младшего сына Владимира, ему через неделю будет годик. Забавный малыш!..

— Только на часок и по рюмашке, — улыбнулся Левченко.

Прошло еще несколько тревожных дней. В Кремле состоялось заседание Высшего военного совета Вооруженных Сил. Предстояло обсудить вопрос о роли военных советов в военных округах и на флотах. До начала заседания шел оживленный обмен мнениями. Кузнецов беседовал с Хрулевым, когда к ним подошел начальник Главпура генерал-полковник Шикин.

— Как живешь, Николай Герасимович? — спросил он с улыбкой.

— По-разному, Иосиф Васильевич, — тоже улыбнулся главком. — У меня как военного моряка бывают в службе приливы и отливы. Недавно нас проверяла главная военная инспекция… — Кузнецов давно знал Шикина и мог говорить с ним без намеков. — Странно, но со мной почему-то груб маршал Говоров, хотя в годы войны, когда он был командующим Ленинградским фронтом, я с ним всегда находил общий язык.

— Знаю, — сдержанно ответил Шикин.

В зал заседаний Политбюро вошел Сталин.

— Прошу садиться, товарищи. — Сталин подошел к столу, вынул из папки листки. — Нам предстоит обсудить Положение о военных советах. Решено упразднить существующие военные советы и создать новые. Главпур, однако, не объяснил, чем это вызвано, поэтому прежде чем дать слово товарищу Шикину, я бы хотел коротко восполнить этот пробел. — Сталин прошелся вдоль стола, за которым сидели члены Высшего военного совета. — Структура теперешних военных советов была создана еще в период Гражданской войны, когда мы, большевики, порой не доверяли бывшим царским офицерам, добровольно перешедшим на сторону Советской власти и продолжавшим службу в Красной Армии. Многие из них честно служили делу нашей революции, но часть изменила Советской власти. Достаточно вспомнить контрреволюционный эсеро-белогвардейский мятеж гарнизонов Красная Горка и Серая Лошадь на южном берегу Финского залива с целью содействия наступлению Юденича на Петроград. Но то было давно. Сейчас другое время. Нашим генералам, адмиралам и офицерам народ и правительство всецело доверяют, их любят наши бойцы, хотя в семье не без урода. Я имею в виду предательство генерала Власова. Но таких в войну были единицы. — Сталин помолчал. — Какие должны быть военные советы? Если раньше они имели право решающего голоса наряду с командующим, то отныне будут при командующем с правом совещательного голоса. Это — коротко. — Сталин вскинул голову. — Вам товарищ Шикин…

Кузнецов слушал начальника Главпура, а в голове неотступно вертелась мысль: вспомнит ли Сталин о работе инспекции в Главном морском штабе? Не хотелось ему, главкому, чтобы на Высшем военном совете заговорили об этом. А что, если после заседания подойти к Сталину? Сказать ему о том, как проводилась инспекция? «Нет, — отверг эту мысль Николай Герасимович. — Если против меня задумали что-то серьезное, Шикин сказал бы об этом. А может, он не успел?..»

Не знал Кузнецов, что его судьба уже была решена. Его вызвал к себе маршал Булганин. Хмуро поздоровавшись с главкомом, он проговорил:

— За серьезные упущения в руководстве Военно-морским флотом вы понижены в должности.

У Николая Герасимовича на душе стало знобко. Флоту он служил честно, с вдохновением, и вот она, цена его усилиям и стараниям. Только и спросил:

— Кому прикажете сдать дела?

— Адмиралу Юмашеву, он уже знает об этом…

Николай Герасимович вернулся домой удрученный. «Только не хныкать и не терять самообладания», — сказал он себе, прежде чем войти в комнату. Вера обняла его и поцеловала.

— Совсем извелся на службе, ты мой несчастный. — Она сняла с его головы фуражку и повесила ее на вешалку. — Лицом посерел, осунулся… Ну, что же вы молчите, товарищ главком? — Она шутливо ущипнула его за нос.

— Я уже не главком, — мрачно сказал он и добавил: — Сняли меня с должности!..

Она смешалась, на лице появились красные пятна.

— Да ты не волнуйся, Верочка! — повеселел Николай Герасимович. — Есть у меня новая должность — начальник управления военно-морских учебных заведений. Звучит, правда? Так что поедем в Питер!..

Сменилось почти все руководство Военно-морских Сил страны: адмирала Галлера назначили начальником Военно-морской академии, дела у него принял вице-адмирал Абанькин, бывший заместитель главкома по кадрам; начальником Главморштаба стал адмирал Головко, а Исаков остался первым заместителем главкома ВМС.

Январским утром 1947 года адмирал флота Кузнецов уезжал в Ленинград к новому месту службы. Перед этим его принял новый главком ВМС адмирал Юмашев. Поговорили о служебных делах, о том, что надо сделать, чтобы устранить недостатки в подготовке офицерских кадров, поднять дисциплину на кораблях и в частях. Потом Юмашев сказал:

— Ты не держи на меня обиду, Николай Герасимович. Я не виноват, что меня назначили главкомом. Если хочешь знать правду, я считаю, что с тобой обошлись несправедливо.

— Ценю твою прямоту, Иван Степанович. — Кузнецов пожал ему руку. — Обиды на тебя не таю. Не ты рвался в главкомы, тебя назначили… Я поеду?

— Счастливо!

И они расстались…


Адмирал Алафузов уже знал о том, что в Военно-морскую академию едет бывший главком Кузнецов, и встретил его рапортом, как и полагалось.

— Как жизнь, Владимир Антонович? — Николай Герасимович дружески подал ему руку. — Людей собрал? Я хотел бы потолковать со слушателями. У них, наверное, есть ко мне вопросы?..

— Жизнь идет своим чередом, Николай Герасимович, и то, как поступили с вами, мне не по душе, и я…

— Хватит об этом! — прервал его Кузнецов.

Алафузов умолк. Он успел заметить в глазах Николая Герасимовича грусть, да и голос у него был зыбким, неуверенным, не то что тогда, в войну…

— Преподаватели и слушатели собрались…

— Дорогие товарищи, я охотно пришел к вам, — начал негромко Николай Герасимович. — Много лет назад я окончил эту академию, и, хотя прошли годы, она все еще живет во мне. Хотел бы по душам поговорить с вами, хотя, конечно, понимаю, нелегко вам учиться, но учиться надо, чтобы подготовить себя к серьезным испытаниям на флоте. Вы — будущие командиры, а командир прежде всего воспитатель Я бы сказал, что учение образует ум, а воспитание — нравы. У Шекспира есть такие слова: «Поднять слабого — мало, нужно затем поддержать его». Так что на кораблях у вас будет много самых разных дел, и у того, кто лучше проявит себя в учебе, наверняка будут успехи в службе…

Потом были вопросы, в основном они касались дальнейшего развития Военно-морского флота. Неожиданно был задан и такой вопрос:

— За что вас наказали?

Голос прозвучал как выстрел в напряженной тишине. Спроси об этом убеленный сединами адмирал, возможно, Кузнецов и поведал бы ему все, что думал сам об этой неприглядной истории. Но вопрос задал бывший старпом подводной лодки, а теперь слушатель академии. Кузнецов коротко ответил:

— За упущения по службе. — И, немного помолчав, уточнил: — За все, что делается на флотах и флотилиях, в ответе — главком. Считаю эту истину справедливой.

— Вы, должно быть, убедились, Николай Герасимович, как ценят и любят вас слушатели, — сказал Алафузов, когда они вошли в его кабинет. — Я и не мечтаю о такой славе. Да, — спохватился он, — на ваше имя пришло письмо от какого-то Каримова из Туркмении. Вот оно… — И Алафузов отдал конверт гостю.

— Странно. В Туркмении я никогда не был. Ладно, почитаем, что пишет нам этот Каримов…

«Дорогой мой командир Николай Герасимович! Пишу вам из далекой Туркмении. У нас тут жара, в тени чуть ли не полсотни градусов. Сегодня у меня день рождения. Я показывал друзьям фотокарточку, на которой засняты моряки, служившие на крейсере «Червона Украина», которым вы тогда командовали. Помните июль 1936 года? Тогда наш крейсер был лучшим на флоте. Жаль, что вскоре вы уехали в Москву. Потом мы узнали, что вы сражались в мятежной Испании…

Воевал я на Северном флоте, был в морской пехоте. В бою на мысе Пикшуев, что неподалеку от Рыбачьего, в сорок втором меня в ногу укусил осколок. Теперь хожу с костылем. Жаль, что не увидел вас, когда вы прилетали на Северный флот, будучи наркомом ВМФ. Прочитал недавно в газете, что вы встретились с моряками Балтики, и решил вам напирать. Но где взять адрес? Тогда я послал письмо в Военно-морскую академию, где учился брат. Сейчас он служит на Северном флоте».

Кузнецов свернул листок.

— Пишет бывший моряк с крейсера «Червона Украина». Называет меня главкомом. Чудак!

— Откуда ему знать, что вы уже не главком? — возразил Алафузов. — И все же — что он пишет? Или секрет?

— Да нет же, бери читай. — Кузнецов дал ему листок.

Пока Алафузов читал, Николай Герасимович выпил стакан чаю и собрался уезжать. Положил письмо в карман, пожал Алафузову руку.

— Если что, Владимир Антонович, заходи ко мне…

После ноябрьских праздников адмирала флота Кузнецова, его заместителя вице-адмирала Степанова, начальника Военно-морской академии кораблестроения и вооружения адмирала Галлера и начальника Военно-морской академии адмирала Алафузова главком ВМФ адмирал Юмашев срочно вызвал в Москву.

— По какому вопросу? — спросил Юмашева Кузнецов.

— Не могу сказать по телефону, но дело весьма серьезное, так что срочно выезжайте. На Ленинградском вокзале в Москве вас встретят…

Удар на Кузнецова и его коллег обрушился в то время, когда в стране началась кампания по борьбе с «космополитизмом». Острым крылом она коснулась и Николая Герасимовича. Некий капитан 1-го ранга Алферов послал в Наркомат обороны письмо, в котором сообщал, будто адмирал флота Кузнецов преклонялся перед иностранцами, с его ведома флотские начальники передали англичанам и американцам парашютную торпеду, а также материалы по другим видам вооружения. О письме доложили Булганину, а тот — Сталину. Подливая масла в огонь, Булганин напомнил вождю:

— Видите ли, Кузнецов уже и вас не признает. Взять хотя бы эпизод с разделением флотов… Уже не главком военного флота, а по-прежнему бунтует.

— Он же сам просил меня убрать его с поста главкома, — усмехнулся Сталин. — Я и убрал… Но, видно, своей вины он не осознал…

Позже Сталин подписал постановление о предании суду чести одновременно с Кузнецовым еще троих адмиралов: Галлера, Алафузова и Степанова. Четыре адмирала — цвет Военно-морского флота. Их связывали годы совместной службы, они достойно проявили себя в войну. Николай Герасимович не на шутку разволновался, он понял, что с ними хотят расправиться. Но за что, почему? Такой вопрос он задал главкому Юмашеву и поразился, когда тот, ничуть не смутившись, ответил:

— Видимо, вы, Николай Герасимович, допустили политическую ошибку в общении с союзниками. — Юмашев помолчал. — Булганин очень зол на вас. Вы что, нагрубили ему?..

У Кузнецова с Булганиным, который в свое время фактически замещал наркома обороны Сталина, произошел конфликт. Булганин распорядился выселить из Наркомата ВМФ несколько управлений флота, а замены помещений не дал. Тогда Николай Герасимович пошел на прием к вождю. Сталин был в хорошем расположении духа, выслушал его, не перебивая, усмехнулся:

— Что, резвится Булганин?

— Резвится, Иосиф Виссарионович. Высказал ему свое недоумение, а он бросил трубку. Я просто растерялся и не знал, как мне быть.

— Так уж вы и растерялись? — улыбнулся вождь. — Мне кто-то говорил, что адмирал флота Кузнецов никого не боится, если уверен в своей правоте, танком идет на начальство.

Сталин по прямой связи вызвал Булганина к себе. Тот твердым шагом вошел в кабинет. Увидел сидевшего застолом главкома ВМФ, и на его лице появилась ухмылка.

— Вы потребовали от главкома освободить дома наркомата, а что даете взамен? — спросил Сталин.

Булганин, насупившись, молчал.

— Вот что, — сухо продолжал Сталин. — Не трогайте Наркомат Военно-морского флота. Надо уважать своих коллег.

— Я всегда уважал военных моряков… — начал было Булганин, но вождь хмуро прервал его:

— Я занят, идите…

Оба вышли из кабинета, и Булганин, глядя на Николая Герасимовича, сквозь зубы процедил:

— Вы еще пожалеете, что жаловались на меня.

«Суд чести» и есть «творение» Булганина, и хотя Кузнецов был не робкого десятка, ему пришлось немало пережить на этом суде. Особенно огорчило Николая Герасимовича выступление члена Военного совета и заместителя главкома ВМФ по политчасти вице-адмирала Кулакова, которого еще в прошлом году он взял к себе в наркомат. Тогда Кулаков заявил, что будет достойным этой чести. «Во всем вы можете положиться на меня, Николай Герасимович», — резюмировал он. Теперь же Кулаков потребовал «судить» адмиралов по всей строгости законов. В итоге под нажимом Булганина «суд чести» постановил: «Ходатайствовать перед Советом Министров СССР о предании виновных в передаче иностранным разведкам материалов, составляющих государственную тайну, суду Военной коллегии Верховного суда СССР».

Над адмиралами сгустились черные тучи. Николай Герасимович испытывал душевные муки, и прежде всего за своих подчиненных. Он сказал им:

— Говорите, что чертежи, и торпеда, и карта островов были переданы с разрешения наркома ВМФ. Ясно? — Голос адмирала флота прозвучал так, будто он отдавал приказ.

— Не слишком ли вы рискуете? — спросил Галлер.

— Я был наркомом, и мне за все отвечать! — жестко ответил Николай Герасимович…

Предали адмиралов суду 16 января 1948 года. Дело слушалось на закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР без обвинения и защиты.

«Неужели нас упекут в тюрьму?» — От этой мысли у Кузнецова по спине пробегал холодок. Сидевший за широким длинным столом председатель Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-полковник юстиции Ульрих, известный по многим нашумевшим процессам, смотрел на него, пальцами пощипывая подстриженные усы. Словно из другого мира долетел до Николая Герасимовича его сиплый голос:

— Подсудимый, расскажите о себе.

«Вот сукин сын, — выругался про себя Кузнецов. — Формальности соблюдает. Будто не знает, кто я, ведь не раз бок о бок сидели в зале Кремлевского дворца на сессиях Верховного Совета». Николай Герасимович встал, сразу ощутив, как бешено забилось сердце.

— Моя фамилия Кузнецов, Николай Герасимович, русский, член ВКП(б) с двадцать шестого года, адмирал флота, Герой Советского Союза. Имею награды: три ордена Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, два ордена Ушакова I степени…

— Подсудимый, ваши награды нас не интересуют, — оборвал его Ульрих. — Вы расскажите суду, как встали на преступный путь измены Родине.

— Я не преступник и не изменник Родины! — громче обычного произнес Кузнецов. И, ощутив боль в сердце, добавил: — Вся моя жизнь отдана военному флоту, и служил я Советской Родине честно… — Он посмотрел на сидевшего рядом адмирала Галлера и в его ответном взгляде прочел: «Ты, Николай Герасимович, говоришь то, что надо. Истина дороже всего!»

И вновь, как удар хлыста, прозвучал голос Ульриха:

— Я вас не понял, гражданин Кузнецов. Вы признаете себя виновным в том, что без ведома Советского правительства передали материалы по секретному оружию нашим союзникам в годы войны?

— Оружие, о котором вы говорите, гражданин судья, не было секретным, — резко возразил Николай Герасимович.

Последовал шквал новых вопросов, который отнюдь не свидетельствовал о том, что кому-то здесь нужна была правда. Этот человек в центре стола уже давно все решил и теперь только выполнял ничего не значащие формальности.

— Вы же, гражданин Кузнецов, не давали письменного разрешения на передачу союзникам парашютной торпеды? — предложил ему вроде бы спасительную зацепку генерал Ульрих.

Кузнецов, однако, не клюнул на подлую наживку и твердо ответил:

— Если разрешение дал начальник Главного морского штаба, значит, имелось мое согласие. Таков был порядок в Наркомате Военно-морского флота.

Председатель:

— Вы уверены?

Кузнецов:

— Уверен. Своих людей я хорошо знал и всецело им доверял.

Стали читать «дело» адмирала Алафузова, в нем Кузнецов обнаружил немало надуманного.

— Я прошу суд дать мне слово для объяснения. — С места поднялся Алафузов. — В обвинительном заключении говорится, что я самовольно решал вопросы передачи союзникам интересовавших их сведений об оружии. Это — неправда… Что касается карты южного побережья Камчатки, то она не секретная, ее можно купить в любом порту. Карта Севастопольской бухты передана англичанам с разрешения заместителя Председателя СНК СССР, имелась его резолюция…

Кузнецов ожидал, что генерал Ульрих уточнит фамилию лица, наложившего резолюцию на карте — это был Молотов, — но он промолчал: а вдруг Вячеслав Михайлович пожалуется вождю, тогда ему тоже достанется! Ульрих был хитер, увертлив, он тут же перешел к другому вопросу.

Председатель:

— Назовите точную дату посещения англичанами немецкой подводной лодки в Кронштадте.

(Речь идет о немецкой лодке, которую потопил катер старшего лейтенанта Коленко в 1944 году и из которой были подняты секретные торпеды.)

Алафузов:

— Началось это двадцать пятого октября сорок четвертого года. Нарком ВМФ Кузнецов разрешил осмотреть подводную лодку, а о торпедах не было разговора…

Председатель:

— Подсудимый Алафузов, какова роль заместителя наркома ВМФ в этом деле?

Алафузов:

— Конкретно о высотной торпеде наложил резолюцию адмирал Галлер.

Слушая его, Кузнецов в душе чертыхнулся: «Надо было добавить, что перед тем как наложить резолюцию, Галлер был у меня, и я разрешил ему… Эх, Владимир Антонович, я же просил тебя…»

Председатель:

— Кто более других виноват в передаче торпеды?

Алафузов:

— Я лично обо всем докладывал Кузнецову.

«Ну вот, так бы сразу и сказал», — облегченно вздохнул Николай Герасимович.

После этого суд заслушал объяснения вице-адмирала Степанова. Все переданное в годы войны нашим союзникам, подтвердил он, было сделано с разрешения наркома ВМФ, и никаких нарушений в этом нет.

Председатель суда с минуту помолчал, потом обратился к адмиралу Галлеру:

— Суд слушает ваши объяснения.

Галлер волновался, порой у него срывался голос. Он подтвердил все то, что говорили Алафузов и Степанов; признал, что на всех документах была его подпись; хотя по роду службы он не был подчинен начальнику Главморштаба, но по целому ряду вопросов писал заключения и записки для последующего доклада наркому ВМФ.

— Какие у вас были взаимоотношения с бывшим главкомом ВМФ Кузнецовым? — спросил председатель суда.

— У меня с Николаем Герасимовичем нормальные отношения.

Генерал Ульрих, слегка усмехнувшись, спросил Кузнецова:

— Что вы скажете суду?

— То же самое, — ответил Николай Герасимович. Он старался быть хладнокровным, но нервы подводили его. — Я неизменно полагался на своего заместителя адмирала Галлера, так как он был всегда внимательным и осторожным при решении тех или иных вопросов.

Допрос «обвиняемых» продолжался. Кузнецов, как и следовало ожидать, всю вину взял на себя.

— Превышая власть, я самовольно передал чертежи парашютной торпеды, — сказал он суду. — Что касается карт, то о них я просил разрешения у правительства, и оно было дано.

— Признаете ли вы, что вашими действиями был нанесен ущерб боевой мощи советского флота? — Генерал Ульрих впился глазами в Кузнецова, словно боялся, что тот сообщит не то, чего от него ждет суд.

Но Николай Герасимович был не из трусливых.

— Безусловно, признаю…

— Что бы вы хотели сказать в последнем слове?

— Очень немного. — Кузнецов обвел взглядом присутствующих. — Вся моя жизнь связана с флотом, и при любых моих недостатках я старался сделать для флота как можно больше…

Адмирал Алафузов признал, что допустил ошибки в службе, однако они не были преступными. То же самое услышали и от Галлера. Степанов же отверг все обвинения, в последнем слове говорил горячо, с дрожью в голосе:

— Тридцать лет я честно служил Родине! Мой дед и отец несли службу в русском флоте. Мой дед ушел в отставку контр-адмиралом, отец, командир корабля, погиб в Цусимском сражении. Сам я после Гражданской войны был беспартийным большевиком. В минувшую войну был принят в партию и горжусь этим. Два моих сына — офицеры флота, члены партии… Нет, я не преступник!..

В ночь на 3 февраля был оглашен приговор. Алафузова и Степанова приговорили к 10 годам лишения свободы каждого, Галлера — к 4 годам. Кузнецова понизили в воинском звании до контр-адмирала и сняли с должности начальника ВМУЗов. После команды коменданта «Исполнить!» Кузнецова оставили в зале суда, а троих адмиралов увели под конвоем.

Пришел он домой в смятенных чувствах. Едва вошел в квартиру, как жена бросилась ему на грудь.

— Я тут вся слезами изошла, пока вас там судили… — Она заглянула ему в глаза. — Ну скажи хоть слово, чего молчишь?

— Троих адмиралов посадили в тюрьму, а меня разжаловали до контр-адмирала и сняли с должности. Приехал в Питер с большими потерями, — невесело усмехнулся Кузнецов.

Проходили дни, а бывший нарком ВМФ оказался не у дел. Для Николая Герасимовича это было тяжелой пыткой. Может, позвонить Юмашеву? Но его ждало разочарование.

— Не могу тебя обрадовать, Николай Герасимович, — глухо ответил главком, едва Кузнецов позвонил ему. — Предложил министру назначить тебя на должность, но он отказал: говорит, пусть идет к Сталину…

Вошла жена.

— Переговорил? — спросила она.

— Да. Юмашев помочь мне не может, надо ехать в Москву и идти к Иосифу Виссарионовичу. Ты уж тут побудь с детьми и не волнуйся. У меня интуиция… Все будет хорошо, и должность мне дадут.

Приехал он в столицу под вечер и заночевал в гостинице. Ночь прошла в тревожных раздумьях. Рассвело. Рыжее горячее солнце светило в окна и слепило глаза. Ночью пролил дождь, и теперь над домами стоял серо-молочный туман. «Так часто бывает на море после шторма», — подумал Николай Герасимович. Он стал торопливо одеваться: надо идти к Сталину. Но прежде решил позвонить ему: а вдруг не примет?

— Приходите. — Голос у вождя был глуховатый и, казалось, раздраженный.

Кузнецов вошел в кабинет, где не раз бывал, особенно в годы войны. До боли здесь ему было все знакомо… Сталин сидел за столом и что-то писал, он даже не шелохнулся, когда открылась дверь кабинета. Зловещий признак… Екнуло сердце — неужели пришел зря? Но вот Сталин поднял голову.

— Что вас волнует? — спросил он тихо и как-то по-будничному.

— Меня сняли с должности, разжаловали до контр-адмирала. Что мне теперь делать? Неужели я больше не нужен флоту? — Голос у Николая Герасимовича дрогнул, и, сам того не ожидая, он добавил: — Лучше бы меня упрятали в тюрьму, там бы бесплатно кормили…

Сталин поднялся из-за стола, подошел к нему ближе.

— Я бы предложил вам пойти в подчинение к товарищу Малиновскому, — сказал он. — Ему нужен заместитель главкома войсками Дальнего Востока по военно-морским силам. Там сейчас, как вы знаете, адмирал Трибуц. Но Малиновский не очень-то им доволен. Так как, согласны? Кстати, — продолжал вождь, — не знаю, чем вы приворожили маршала Василевского, но он тоже просил меня дать вам должность.

— Я готов немедленно отправиться к новому месту службы!

— Ну что ж, желаю вам успехов на новом месте службы! — Сталин выждал минуту. — Почему вы не сказали суду, что я разрешил вам показать в Кронштадте союзникам немецкую подводную лодку и снять чертежи с новейших немецких торпед? Или вы забыли об этом?

— Нет, не забыл, товарищ Сталин. — Кузнецов вздохнул. — Я не хотел ссылаться на вас. — Он умолк, подбирая нужные слова. — Меня бы суд не понял…

Без стука в кабинет влетел Берия. Увидев, что Сталин не один, он шагнул чуть назад, но из кабинета не вышел. Сталин стоял к нему спиной и, видимо, не услышал, как скрипнула дверь. А Кузнецов, увидев Берию, вмиг ощутил его холодный, острый взгляд из-под пенсне. Замешательство Кузнецова заставило вождя обернуться.

— Что вам надо, товарищ Берия? — жестко спросил Сталин.

— Хотел доложить вам об одном деле…

— Я занят, — грубо прервал его Сталин.

Берия молча толкнул дверь и вышел. На какое-то время воцарилась гнетущая тишина. Сталин помрачнел лицом, как будто его накрыла черная туча. Он постоял с минуту, потом снова зашагал по кабинету, о чем-то размышляя. Наконец заговорил:

— У Берии нашлось еще какое-то дело. Сколько их уже было, этих дел?! Я устал от них… — Он подошел к столу, взял трубку и стал набивать ее табаком. Кузнецов видел, как у него дрожали пальцы. — На Дальнем Востоке у нас, как и на Балтике, два флота — пятый, с главной военно-морской базой во Владивостоке, и седьмой — с базой в Советской Гавани. Посмотрите опытным глазом, как на деле сказывается это разделение Тихоокеанского флота. Адмирал Юмашев говорил, что нами принято положительное решение. А вы были против. Теперь у вас мнение изменилось?

— Товарищ Сталин, вы учили нас в любой ситуации говорить правду, и только правду, — произнес Николай Герасимович. — В годы войны я так и поступал, хотя мне было порой ох как нелегко! И теперь скажу правду: мое мнение не изменилось, вы уж извините. Я уверен, что через год-два жизнь покажет, что делать это нам не следовало. И там, и на Балтике должен быть один флот, одно командование. Тогда проблемы боевой подготовки флотов можно решать гораздо успешнее.

Сталин нахмурил брови.

— Вы такой же упрямый… — Он пыхнул трубкой. — Не стану с вами спорить, но все же посмотрите на месте, как живет флот. Возможно, мы приняли ошибочное решение, но в одном я глубоко убежден: Советскому государству нужен большой и сильный океанский флот, и мы обязаны сделать его таковым!

«Кажется, теперь мои мытарства кончились!» — обрадовался Кузнецов, выходя из кабинета вождя.

В приемной он увидел… Берию: тот сидел у окна и читал какие-то бумаги.

— Что, получили назначение?

— Еду на Дальний Восток к маршалу Малиновскому заместителем главкома по военно-морским силам.

— Да? — Берия снял пенсне. — Что ж, поздравляю вас… Я собираюсь приехать на Дальний Восток. Надеюсь, у вас для меня найдется хотя бы захудалый катеришко, чтобы объехать бухты? — В его голосе, однако, насмешки не было.

— Приезжайте, будет вам не катеришко, а эсминец, — через силу улыбнулся Кузнецов.

Но Берия уже не слушал его — он вошел к Сталину. «Зловещая личность, — подумал Николай Герасимович. — Не за мной ли все еще охотится?..»

(Уже после войны Кузнецов, вспоминая то тяжелое время, писал: «Несколько лет спустя, когда я был снова министром ВМФ, Сталин однажды на ближней даче за столом как бы невзначай обронил, что Абакумов, министр госбезопасности, предлагал арестовать меня, «дескать, тогда он докажет, что мы шпионы». Сталин не согласился и ответил: «Не верю, что Кузнецов враг народа». Я-то и не знал, что был в такой опасности». — А.З.)

Николай Герасимович приехал домой веселый: кажется, черные тучи над его головой начали рассеиваться. Все то, что еще недавно мучило его, бередило душу, вмиг исчезло, стало легче дышать, появилась уверенность в себе, а главное — мысленно он уже видел себя на Дальнем Востоке, где служил еще до войны, командуя Тихоокеанским флотом, а в сорок пятом координировал действия флота и Амурской военной флотилии, когда войска Красной Армии громили Квантунскую армию…

Ему открыла жена. Он бросил фуражку на диван.

— Верунчик, милая, мы едем на Дальний Восток! Я так был рад, что едва сдержал слезы, когда Сталин сказал мне об этом.

Жена улыбнулась, ее глаза засияли. Ей вмиг передалась радость мужа.

— Что, снова командовать флотом? — спросила она.

— Нет. — Кузнецов снял тужурку. — Знаешь, кто теперь мой начальник? Родион Яковлевич Малиновский! Я узнал его еще в Испании, контактировал с ним в годы войны… Родом-то он из Одессы! Поеду пока один. Устроюсь, получу квартиру, а уж потом и ты с детьми приедешь. Знаешь, у кого я буду принимать дела? У адмирала Трибуца. Что-то там у Владимира Филипповича не ладится. Об этом вскользь сказал мне Иосиф Виссарионович.

— Наконец-то кончились твои мучения, — промолвила жена.

— Мои — да, кончились, но адмиралы-то сидят! У меня за них сердце болит. Хотел было заикнуться перед Сталиным, но не решился. Вот приеду в этом году на Пленум ЦК, тогда, возможно, переговорю с ним. Да, надо еще позвонить Юмашеву…

Едва Кузнецов заговорил с Юмашевым о своем назначении на Дальний Восток, как тот прервал его:

— Я в курсе дела, Николай Герасимович. Теперь вот размышляю, куда послать адмирала Трибуца. Видимо, определим его начальником Гидрографической службы ВМС. Трибуц скучает по Балтике, и я понимаю это: всю войну провел там, его и тянет туда. Поедешь — привет передай ему от меня. Ну а тебе желаю успехов на новом месте!..

Через три дня контр-адмирал Кузнецов сидел в купе скорого поезда «Москва-Владивосток», который вез его в далекие края. Долго и монотонно бежал состав. За это время Николай Герасимович о многом передумал, старался переосмыслить все то, что произошло с ним в последнее время.

«Ходил я по лезвию бритвы», — грустно заключил он.

Ночью Кузнецов проснулся от сильного удара грома. Поезд стоял на каком-то разъезде, и когда сверкала молния, из окна купе Николай Герасимович увидел большую поляну, заросшую цветами. Лил густой дождь, по стеклам окна струилась вода.

— До Хабаровска осталось километров триста, — подала голос соседка по купе.

Кузнецов лежал на верхней полке и видел ее седые волосы. «Видно, немало повидала в жизни», — подумал он еще в Москве, когда Дарья Павловна — так звали женщину — села в поезд.

— Вы бы спали, Дарья Павловна. — Кузнецов задернул шторку на окне. — Уже три часа ночи.

— Не могу, морячок. Все о сыне думаю, как ему на подводной лодке служится. Вы-то сами хоть раз были в море? Говорят, страшно, когда оно бесится?

Николай Герасимович засмеялся, но негромко, чтобы не разбудить пассажиров в соседнем купе.

— Бывал я в океане, но, как видите, не утонул, хотя штормы бушевали… А на какой подводной лодке служит ваш сын и кто он по специальности?

Дарья Павловна сказала, что ее сын минер, плавает на подводной лодке «Щ-105».

— После войны он закончил военно-морское училище, — продолжала Дарья Павловна. — Вырос, возмужал на море, стал еще больше похож на отца. Тот был крепким, поджарым, командовал подводной лодкой. Жили мы в Полярном, а когда началась война, эвакуировались под Саратов, где жила моя мама. Петр ходил в школу, а я работала на военном заводе. Муж часто писал мне, просил беречь сына. А в сорок третьем он погиб. — Она тяжко вздохнула. — После войны я ездила в Полярный, были там еще жены погибших мужей. Нас посадили на корабль, мы вышли в море и бросили венки в тех местах, где погибли наши мужья. Я тогда вся слезами изошла. Теперь боль в душе малость притупилась. В прошлом году ездила к сыну во Владивосток. Тогда меня принял вице-адмирал Фролов Александр Сергеевич.

— Я хорошо его знаю по войне, — вставил Кузнецов, когда Дарья Павловна сделала паузу. — Душевный человек…

— Вот-вот, душевный, — вновь заговорила Дарья Павловна. — Он меня на вокзал отвез… Правда, седой, как и вы. — Она потянулась к минеральной воде. — Откройте, пожалуйста, бутылку с нарзаном, у меня что-то во рту пересохло, — попросила она.

Кузнецов налил в стакан нарзана и подал его женщине. Она выпила.

— Теперь вроде полегчало…

Когда утром Николай Герасимович проснулся, в купе вошла Дарья Павловна.

— Я уже умылась, — сказала она и уставилась на Кузнецова. — Боже, так я вас знаю! Погодите, я сейчас… — Она вынула из-под лавки свой коричневый чемодан, достала из него фотоальбом, начала его листать. — Вот, посмотрите, разве это не вы?

Николай Герасимович поглядел на фотокарточку. Он стоял в кругу моряков.

— Вы правы, Дарья Павловна, это я, — произнес Кузнецов. — На подводной лодке…

— Рядом с вами стоит мой муж Федор Климов…

— Толковый был командир лодки, — сказал Кузнецов. — Я ему орден вручал, а потом мы сфотографировались. На память. В то время я был наркомом Военно-морского флота.

— Вот так морячок! А я-то, дура, бутылку просила вас открыть. Расскажу сыну о встрече с наркомом — не поверит. Фамилия-то ваша какая?

— Кузнецов Николай Герасимович. Но я уже не нарком, — грустно добавил он. — Чин у меня поменьше…

Поезд бежал дальше сквозь утренний туман.


Кузнецов сошел с поезда в Хабаровске, а Дарья Павловна поехала во Владивосток. Николай Герасимович тепло попрощался с ней, заметив:

— Возможно, я встречусь с вашим сыном, когда приеду в штаб Тихоокеанского флота.

— Мне бы этого хотелось, — улыбнулась Дарья Павловна. — Моряк вы опытный, и вам есть что сказать молодому офицеру. Опять же его отцу вы вручали орден на Северном флоте…

— Ну, здравствуй, моряк! — Маршал Малиновский подал Кузнецову руку. — Давно тебя не видел. В Испании ты, Николай Герасимович, был моложе. Сколько лет было тебе?

— Тридцать два года, когда приехал туда в тридцать шестом.

— На четыре года я старше тебя, моряк!.. И все же у меня седин меньше, чем у тебя. Война, да?

— Она тоже волосы посеребрила. — Николай Герасимович улыбнулся, но тут же посерьезнел. — Пришлось мне пережить немало тревожных событий уже после войны. Даже попал на скамью подсудимых. Правда, в тюрьму не посадили, а вот звезд на погонах поубавилось…

В кабинет вошел помощник главкома генерал Курочкин.

— Я хотел бы слетать во Владивосток, если не возражаете, — сказал он.

— Поезжай, Павел Алексеевич, на день-два. К нам вот прибыл новый заместитель главкома по военно-морским силам Николай Герасимович Кузнецов. — Малиновский кивнул на гостя. — Вы знакомы?

— В наркомате встречались. — Курочкин тепло пожал Кузнецову руку. — Извините, я тороплюсь…

— Так что у тебя за конфликт был с министром? — спросил Родион Яковлевич. — Да, а ты сюда с поезда?

— Прямиком, Родион Яковлевич. Даже не позавтракал. Такой уж у меня беспокойный характер: сначала служба, а потом все остальное.

— Завтрак мы сейчас организуем. — Малиновский нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел адъютант, высокий, стройный майор с аккуратной прической. — Принеси нам чаю и что-нибудь поесть, да побольше.

Николай Герасимович рассказал Малиновскому обо всем, что выпало на его долю после войны, о том, как попал к нему в подчинение.

— У нас на море есть минные поля, так вот мне порой казалось, что я иду на корабле по опасному участку и вот-вот произойдет взрыв.

— Даже так? — поднял брови маршал. Он налил себе чаю. — На днях мне звонил Иосиф Виссарионович. Спросил, какова обстановка на Дальнем Востоке, как служба и прочее. А потом сказал, что вместо адмирала Трибуца ко мне направляется бывший главком Военно-морского флота Кузнецов. «Как вы, товарищ Малиновский, не возражаете?» — спросил Сталин. А чего мне возражать? Тебя я давно знаю, моряк ты башковитый, поэтому ответил: «Рад принять адмирала флота». А Сталин и говорит: «Он контр-адмирал», ну и про суд сказал, троих адмиралов посадили, а тебя сняли с должности и разжаловали. Я-то, Николай Герасимович, подробности о суде не знал. — Маршал помолчал. — Ну что ж, тогда принимай дела у адмирала Трибуца. А вот и он сам!

В дверях стоял Трибуц. Увидев Кузнецова, он смешался.

— Какими судьбами, Николай Герасимович?

— Судьба у нас одна — служба Родине, — ответил за Кузнецова Малиновский. — А прибыл он вас заменить, Владимир Филиппович.

Трибуц, кажется, не поверил маршалу.

— Любите вы, Родион Яковлевич, подшутить над нашим братом!

— А вот и не шучу. Вы же просились на Балтику?..

У себя в кабинете Трибуц забросал Кузнецова вопросами, и тот едва успевал ему отвечать.

— Кто потащил вас на суд Военной коллегии?

— Нашлись такие «герои», — чертыхнулся Николай Герасимович. И он рассказал подробности судилища над адмиралами.

Трибуц молчал. Ему было жаль Кузнецова: шутка ли, едва не упекли в тюрьму! Знал он Николая Герасимовича давно, знал как истинного моряка и великого патриота флота и ценил его прежде всего за то, что имел свое мнение, не боялся отстаивать его перед кем бы то ни было.

— Ну а как здесь взаимодействуют два флота? — нарушил затянувшуюся паузу Кузнецов.

— Зря разделили флот, — ответил Трибуц без раздумий. — К чему такие раздутые штаты? Два флота — два командующих со свитами, два штаба… Нет, надуманное дело… Да, а как твоя Вера, как сыновья?

— Спасибо, все хорошо. Устроюсь — напишу жене, чтобы приехала. Ей там нелегко: на руках два сына, а третий учится в училище имени Фрунзе. Виктору оно по душе.

Помолчали. Потом Кузнецов спросил:

— Ну а ты, ладишь с маршалом?

— Скучно мне тут, — признался Трибуц. — Тянет на родную Балтику. А тебе будет трудно, — неожиданно добавил он. — Характер у тебя — бритва, а маршал не любит, когда ему возражают.

— А ты разве любишь? — осадил его Николай Герасимович. — Молчишь? У тебя тоже характер — не ангел… Да, был перед отъездом у Юмашева Он передает тебе привет, а назначат тебя, видимо, начальником Гидрографической службы ВМС.

— Я согласен и на это. Понимаешь, всю войну провел на Балтике. Тянет меня туда по-страшному…

Вернулся в гостиницу Кузнецов поздно. Но, странное дело, усталости не ощущал. Подошел к окну. В темно-синем небе загадочно мигали звезды, словно о чем-то шептались между собой. Вечер тихий, теплый, как бывало летом в Севастополе. Кузнецову захотелось поскорее попасть на море, на корабли, уж там наверняка немало тех, кто помнит его еще по войне на Дальнем Востоке. Зазвонил телефон.

— Николай Герасимович, это я, Трибуц, — пробасила трубка. — Забыл тебе сказать, что завтра, в субботу, мы с женой приглашаем тебя на обед. По-домашнему. Я знаю, что дел у тебя много, и все же прошу прийти. Так как?

— Хорошо, приду, Владимир Филиппович.

Теперь надо взяться за письмо жене, решил он. Уселся поудобнее за стол. Строчки ложились быстро и ровно. «Доехал хорошо, Родион Яковлевич встретил тепло, о многом с ним говорили и, конечно же, вспоминали Испанию. Я рассказал ему о своих последних «приключениях» и рад, что он разделил со мной тревожное чувство за мою судьбу. Видишь, даже ему стало обидно за меня. А каково мне? С Трибуцем дело решено: на днях он уезжает в Москву. Я займу его особняк. Жилье, скажу тебе, неплохое. Обставлю квартиру, и примерно в конце августа ты приедешь ко мне (надо же Колю (младшего сына) определить в школу до начала занятий).

Поверь, я будто снова народился, рад, что судьба свела меня с Родионом Яковлевичем. Чудесный человек! Горяч, но доброта в нем — от сердца! Не знаю, как дальше у меня с ним сложится судьба, но буду стараться… Знаешь, когда ехал поездом, все думал, почему мне так дорог флот и все, что связано с ним? Когда мне дали по шапке и оставили на погонах лишь по одной звездочке, я мог бы уйти в запас, но когда в моей голове созрела эта мысль, мне стало страшно. Бросить флот, которому посвятил всю свою жизнь, бросить людей, с которыми вместе строил наш родной флот?! Нет, на такое я не способен, и, может быть, это заставило меня идти к Сталину и просить, чтобы куда-то определил. Если бы ты знала, чего мне это стоило! Потом, когда-нибудь, Верочка, я тебе расскажу…»

Приняв дела, Кузнецов попросил разрешения у маршала съездить к военным морякам.

— Что, не терпится? — улыбнулся Родион Яковлевич. — Можешь ехать. Попутно заскочи к вице-адмиралу Фролову, переговори с ним насчет предстоящих учений. Дела у него идут неплохо. — И торопливо добавил: — Построже там, на кораблях, не то еще станут тебе сочувствовать, жалеть. Чего я не терплю, так это разговоры за кулисами, — горячо продолжал маршал. — Был у нас тут в штабе один генерал, служил через пень-колоду, а на разговоры всякие был мастер. Раз предупредил его, два, а потом отчислил из штаба. — Малиновский пыхнул папиросой и откинулся в кресле.

— Я тоже не люблю закулисных разговоров, на флоте их называют «утками», так что вполне разделяю вашу точку зрения.

— Ладно, поезжай к морякам, налаживай с ними связь. — Маршал загасил папиросу. — Фролову от меня привет. Давно его не видел.

Кузнецов зашел к Фролову в тот момент, когда он собирался в горком партии. Увидев Николая Герасимовича, растерялся.

— Вы? — наконец выдавил он, отчего-то краснея.

— Я, дорогой Саша. Не верится? Прибыл вчера и вот, едва принял дела у Трибуца, поспешил к тебе… — Кузнецов обнял его за плечи. — Ты что, куда-то собрался?

— Теперь не поеду! — Фролов снял тужурку, фуражку повесил на вешалку. — Не могу же я не уделить внимания такому дорогому гостю!.. — Он сел за стол. — Ну, рассказывайте, как там, в Белокаменной? — И, не дожидаясь ответа, вдруг спросил: — Так это правда, что вас едва не посадили в тюрьму?

— Не только правда, а горькая правда! — вздохнул Николай Герасимович. — Видишь, на моих погонах звезды контр-адмирала, а был я, как тебе известно, адмиралом флота!.. Мне еще повезло, а троих адмиралов упекли в тюрьму. Особенно жаль Галлера, он часто болел, и как бы с ним беды не стряслось.

Фролов о чем-то задумался, потом сказал:

— Все хочу вас спросить: правда, что Мехлис хотел меня расстрелять в сорок втором, когда я был командиром Керченской военно-морской базы?

— Правда, Александр Сергеевич. Но мне удалось тебя отстоять. Мехлис прислал мне телеграмму, требуя отдать тебя под суд, а если я этого не сделаю, грозился расстрелять тебя своими руками. Разговор происходил по телефону ВЧ. На это я резко ответил: «Вы не сделаете этого, иначе будете держать ответ перед Верховным Главнокомандующим!»

— Вот оно что, — грустно произнес Фролов. — На переправе Мехлис на меня кричал, грозился разжаловать и отдать под суд, но его тогда охладил маршал Буденный…

Беседа перекинулась на флотские проблемы. Фролов был огорчен тем, что упразднили Наркомат ВМФ, поступили не по-государственному.

— Ты прав, — согласился с ним Николай Герасимович. — Эта пертурбация дорого обойдется флоту. Вот что, — продолжал он, — Александр Сергеевич, собери на пятнадцать ноль-ноль своих заместителей и офицеров штаба, я проведу с ними совещание, а пока схожу на 105-ю «щуку». Есть там дело…

Катер пристал к причалу, и Кузнецов легко поднялся на борт подводной лодки. Командир лодки, кряжистый смуглый капитан 3-го ранга, встретил его рапортом:

— Товарищ адмирал флота… — Он вдруг запнулся. — Извините, товарищ контр-адмирал…

— Вольно, командир! — Кузнецов пытливо посмотрел ему в лицо. — Напутал с моим званием? Ничего!.. Пришел вот к лейтенанту Петру Климову. Как он тут, жив-здоров? Я знал его отца. В сорок третьем на Северном флоте вручал ему орден. А с его матерью Дарьей Павловной до Хабаровска ехал в одном купе. Уж очень она беспокоилась за сына…

Глаза у командира лодки засветились.

— Петр Климов — отличный минер и отличный офицер, — сказал он. — Прибыл на лодку лейтенантом, а сейчас уже старший лейтенант, командир боевой части. Я им доволен. Пригласить его? Тогда прошу вас, Николай Герасимович, пройти в мою каюту…

Климов был высок ростом, крепко сложен, из-под черных бровей блестели карие глаза. Вскинул руку к головному убору и хотел было доложить о себе, но Кузнецов просто, словно знал его давно, сказал:

— Садись, Петр Федорович. А ты здорово похож на отца… Меня ты, наверное, знаешь?

Удивление Петра сменилось облегчением, и, уже чувствуя себя свободно, он ответил:

— Я сразу узнал вас на фотокарточке, которую отец прислал нам в сорок третьем. В войну вы были наркомом Военно-морского флота. Мой отец погиб, когда я окончил десять классов. Мать, когда получила похоронку на отца, проплакала весь день, а я тут же пошел в военкомат и попросил военного комиссара направить меня в военно-морское училище. Он знал моего отца и просьбу мою выполнил. Теперь вот плаваю на подводной лодке.

— Не жалеешь, что попал на военный флот?

— Ничуть! Я уже привык. Отец обещал взять меня на свою подводную лодку, но не успел… — Голос у старшего лейтенанта слегка дрогнул.

— Я с твоей мамой ехал в одном купе, и она о многом мне рассказала, — улыбнулся Кузнецов. — От нее и узнал, на какой лодке ты служишь.

— Она сразу же на вокзале, где я ее встречал, сообщила, что познакомилась с вами.

— Ты женат?

— Так точно! — И, улыбаясь, Петр мягко добавил: — Мою жену зовут Юлей. Вместе с ней учился в школе.

— Детей нет?

— В конце июля жена должна рожать, потому-то мама и приехала. Если будет сын, назовем его в честь моего отца, если дочь — дадим ей имя моей мамы. Мы так решили с Юлей.

— Дарья Павловна говорила, что ты хотел бы служить на Северном флоте, где служил твой отец и где ты жил в Полярном до войны. Если это так, я помогу тебе перевестись на Север.

— Это было бы здорово! — воскликнул Климов. — Я просился после окончания училища, но меня в Полярный не направили. — После паузы Петр вдруг спросил: — Вы не знаете, как погиб мой отец?

— Командующий флотом адмирал Головко говорил мне, что все произошло неожиданно, — не торопясь произнес Кузнецов. — В районе мыса Кибергнес твой отец дерзко атаковал вражеский транспорт и потопил его. Но одна торпеда застряла в торпедном аппарате: малейший толчок, и она могла взорваться. Лодка и всплыла, чтобы разоружить торпеду. И это краснофлотцам удалось сделать. Но вдруг из тумана выскочил вражеский корабль и хотел таранить лодку, открыв по ней огонь из крупнокалиберного пулемета. Твой отец был тяжело ранен. Но он знал, что если хоть на минуту лодка задержится на поверхности, корабль ее протаранит.

— И что он сделал? — нетерпеливо спросил Климов.

— Он приказал старпому срочно погружаться без него, и тот выполнил приказ, спасая лодку. А когда вражеские корабли ушли, лодка всплыла на том месте, где произошла трагедия, но на поверхности воды твоего отца не было…

— Он погиб?

— Да. У него было тяжелое ранение в бок…


На Сахалине Кузнецов провел весь следующий день. Жене он писал: «Ходил морем на корабле и получил большое удовольствие: погода стояла хорошая, и на корабле приятно было жить. Здесь я нашел исключительно теплый прием. Чувствую, что для многих мое новое звание роли не играет, а потому охотнее называют меня по имени и отчеству. Очень хорошо меня встречали на корабле матросы. Вот этому я рад больше всего, так как это я считаю плодом своей работы, невзирая на все события».

Николай Герасимович был как юноша рад приезду семьи. Вера убрала комнаты, навела порядок в его кабинете.

— Знаешь, Коля, мне тут нравится, — сказала она.

— Мне тоже…

Кузнецов всего себя отдавал службе. В штабе он засиживался допоздна, и хотя в нем нет-нет да и проявлялось чувство обиды за все происшедшее с ним, он тут же душил в себе эту обиду.

— Ты почему так поздно уходишь домой? — спросил его однажды маршал Малиновский. — У тебя же два малыша! Если жена мне пожалуется, накажу, — шутливо добавил он.

Время летело быстро. Выходы в море, учения, высадка десантов — все это и многое другое было частью неуемной жизни Кузнецова.

…Николай Герасимович только что вернулся из Владивостока, куда заезжал после того, как целую неделю провел на кораблях 7-го флота. Там он подводил итоги прошедших учений с войсками Дальнего Востока. Сделал кое-какие записи, чтобы утром доложить главкому. Тут к нему и зашел в кабинет маршал Малиновский.

— Что нового у моряков, кто там отличился? — весело спросил он.

— Если в двух словах, то удались высадка морского десанта и стрельбы ракетами. Подводники, правда, на этот раз сплоховали: крейсер «противника» потопили с третьей атаки. Утром доложу вам подробности.

— Утром я улетаю в Москву, — сказал маршал. — Вызывает военный министр. За меня здесь остается начальник штаба генерал армии Пуркаев, с ним и держи контакт. И вот еще что… — Малиновский на секунду замялся. — Понимаешь, я представил тебя к ордену Красного Знамени за отличную службу в новой должности, думаю, что наградят. Только нос не задирай, не то обижусь. — И главком широко улыбнулся.

«Душевный человек», — подумал о маршале Николай Герасимович, когда проводил его на самолет.

Прошла неделя, Малиновский вернулся и сразу же вызвал к себе Кузнецова.

— Как тут жилось без меня? — спросил он, приглашая Николая Герасимовича сесть.

— Все хорошо, товарищ маршал. Никаких ЧП на море не произошло.

— Так и должно быть! — Малиновский посмотрел на Кузнецова. — Орден ты получишь, вопрос с ним решен. Я о другом… Тобой интересовался товарищ Сталин, спрашивал, как ты служишь. Я дал тебе высокую оценку, сказал, правда, что по флоту ты томишься. Он не испытал радости на этот счет, но я заметил, что мои слова заставили его задуматься… Ну а теперь о деле. Завтра летим с тобой в Порт-Артур, так что собирайся, моряк…

После ноябрьских праздников Кузнецов хотел съездить в Советскую гавань, где находился штаб 7-го военно-морского флота. Следовало согласовать вопросы взаимодействия флота с сухопутными частями на предстоящих учениях в новом 1950 году. Перед выездом на аэродром он позвонил жене.

— Вера, это я, твой морской витязь, — сказал он в трубку, чтобы никто в управлении не слышал. — Как ты? Как сыновья? Да, утром я их видел, но уже соскучился… Мне звонили? Кто? Контр-адмирал Касатонов… Нет, пока ко мне он не приходил…

Положил трубку, и тут в кабинет, постучавшись, вошел Касатонов. Николай Герасимович узнал его еще до войны, когда был командующим Тихоокеанским флотом, а Касатонов возглавлял дивизион подводных лодок, потом в годы войны служил в Главном морском штабе.

— Здравия желаю, Николай Герасимович!

— Рад тебя видеть, Владимир Афанасьевич, — весело ответил Кузнецов. — В командировку к нам?

— Не угадали, — улыбнулся Касатонов. — Назначен начальником штаба флота. К адмиралу Фролову. Уже принял дела и прибыл представиться главкому войск Дальнего Востока. А попал сюда неожиданно. Я же до этого возглавлял морской отдел в Главном оперативном управлении Генштаба. Адмирал Юмашев предложил начальнику Генштаба генералу армии Штеменко назначить меня начальником штаба пятого военно-морского флота, Штеменко вызвал меня, и я не отказался. Если честно, не хотелось мне уходить из Генштаба, я ведь пришел туда еще при Василевском, но страшно потянуло на море.

— Правильно сделал, что согласился, — поддержал его Кузнецов. — С Фроловым можно работать, я знаю его давно… При отъезде был у Юмашева?

— Нет, он болел. Принял меня его первый заместитель адмирал Октябрьский.

— Как Юмашев, все у него хорошо?

Касатонов ответил не сразу, словно раздумывал, как ему поступить.

— Вождь им недоволен, — наконец сказал он. — Пьет Иван Степанович, вот что плохо, и об этом известно Сталину. Дважды был у него на ковре.

— Кажется, от спиртного Юмашева не отучишь, — вздохнул Николай Герасимович. Он посмотрел на часы. — Я собрался дня на три в Советскую Гавань, но, уж коль ты прибыл, поеду позже. А сейчас пойдем ко мне домой, пообедаем, я введу тебя в курс дела, а уж потом ты представишься главкому. К пяти вечера он будет в штабе. Ты один приехал или с Тамарой Кирилловной?

— Один. Дети учатся в школе. В мае приедут ко мне…

Январь выдался зябким, крепких морозов еще не было, часто шел снег. Утром, едва забрезжил рассвет и солнце позолотило деревья и дома, Николай Герасимович уже был на службе. Он подготовил доклад главкому по неотложным проблемам, связанным с боеготовностью флотов и флотилий. Главком придет, видимо, еще не скоро. Каково же было его удивление, когда Малиновский позвонил ему:

— Николай Герасимович, дело есть…

«Что-то случилось на флотах?» — невольно подумал Кузнецов и тут же отверг эту мысль: о ЧП ему бы доложили сразу.

— Адмирал Касатонов был у тебя? — спросил маршал. — Он мне понравился: немногословен, выдержан, с широким кругозором. Не зря его держал под боком генерал армии Штеменко.

— Моряк что надо, я знаю его с лейтенантов.

— У меня плановая поездка по воинским частям, — сказал Малиновский. — Так что остаешься за меня, ибо Пуркаев тоже в отъезде…

Поздним вечером маршал вернулся в штаб, и, как показалось Николаю Герасимовичу, был он не в духе. Спросил, все ли нормально и не звонил ли ему кто-нибудь.

— Никак нет, все тихо-мирно, — улыбнулся Кузнецов.

— Иди отдыхать домой, а завтра к девяти быть у меня в кабинете, — шумно выговорил маршал.

Николай Герасимович прибыл на службу раньше обычного, но главком уже был на месте.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросил он с грустинкой в голосе. — Не знаешь, а я тебе скажу. Тебя назначили командующим пятым военно-морским флотом. Так что поезжай во Владивосток и принимай дела у Фролова. Твой коллега уезжает на учебу в Академию Генерального штаба…

«Вот здорово — снова командовать флотом! Значит, я чего-то стою», — едва не сорвалось у Кузнецова с языка.

— Кто так решил? — спросил он.

— Товарищ Сталин. Об этом мне сказал Василевский.

— Даже не верится. — Кузнецов подавил улыбку. — Сталин жесткий, а тут вдруг… — Он не договорил, увидев, как дрогнули у маршала брови.

— Вот что, контр-адмирал Кузнецов, я этого не слышал, ясно? — И уже тише продолжал: — Человек ты умный, но порой замечания бросаешь сгоряча. Тебе же от этого хуже… Ладно, поезжай, и чтобы флотское дело было у тебя на должной высоте!..

— Есть! — ответил по-флотски Николай Герасимович.

Скупо грело февральское солнце, шел снег. У входа в штаб флота часовой отдал ему честь. Николай Герасимович без стука шагнул в кабинет комфлота.

— Гостей принимаешь, Александр Сергеевич?

Фролов доверчиво улыбнулся, сказал, что еще вчера ждал его приезда — звонил военно-морской министр Юмашев.

— У меня с маршалом был конфликт, и он пожаловался на меня военному министру маршалу Василевскому. Родион Яковлевич вам ничего не говорил?

— Нет. Раньше, правда, он хвалил тебя. А что за конфликт?

— Да так, ерунда, но я, кажется, был неправ, — грустно вымолвил Фролов. — Маршал объезжал воинские части, и я был с ним. Где-то в районеСтрелки главком увидел бесхозную казарму и распорядился разместить в ней батальон. Затем, взглянув на меня, спросил: «Я думаю, командующий не возражает?» Я ответил, что надо бы доложить морскому министру. Родион Яковлевич промолчал, а когда вернулся в штаб, позвонил Василевскому и попросил, чтобы на место Фролова прислали другого адмирала. И тебя, как видишь, прислали на мое место, а я ухожу на учебу в Академию Генштаба.

В окно ударили лучи солнца, они ярко осветили угол кабинета, где на столике стоял макет надводного крейсера. Фролов перехватил взгляд гостя.

— Моряки подарили на день рождения… Ну что, начнем работу, Николай Герасимович?

— Дай чайку, если есть, а то я не завтракал, — попросил Кузнецов. — Понимаешь, не хотелось будить Веру. Она у меня и так за день с детьми устает. Кстати, Касатонов тянет флотское дело?

— Еще как тянет, старательный адмирал и, главное, порядочный человек.

(Автору этого романа Николай Герасимович Кузнецов, вспоминая те дни, говорил: «Я еще до войны командовал Тихоокеанским флотом. Вы спросите, рад был я тогда своему назначению? Да, такое чувство было. Но когда после такого неправедного судилища меня вскоре вновь назначили командующим флотом, это была радость со слезами на глазах. Я понял, что еще не все потеряно и должен на деле доказать, что не сломлен, что флот по-прежнему живет во мне. Да, я тяжко пережил все, что выпало на мою долю, и из собственных ошибок извлек пользу для себя. Работал так, словно у меня появилось второе дыхание. И все у меня получалось…»

Адмирал флота Герой Советского Союза Касатонов, в то время бывший у Кузнецова начальником штаба флота, отмечал, что с прибытием его на 5-й флот сразу же упростились взаимоотношения и взаимодействие с главкомом и штабом войск Дальнего Востока, все решалось легко и просто, даже самые сложные вопросы. Самое главное — он имел выход на военного министра маршала Василевского, мог переговорить с Поскребышевым, «что имело смысл в то время, так как немаловажно было знать атмосферу, отношение Сталина к тому или иному вопросу…» — А.З.)

На Дальнем Востоке лето 1951 года выдалось жарким. Во Владивостоке в полдень нещадно пекло солнце, воздух накалялся, казалось, нечем было дышать.

— У нас тут, как в Севастополе — жарко. — Вице-адмирал Кузнецов предложил начальнику штаба Касатонову боржоми из холодильника. — Хочешь?

— Не откажусь, Николай Герасимович. К тому же нам работать еще долго.

Они обсуждали план предстоящих летних учений на флоте. В это время Кузнецову и позвонил адмирал Юмашев. Иван Степанович спросил, как дела, готовы ли корабли и авиация к учениям.

— Этим сейчас и занимаюсь, — ответил комфлот. — Завтра встречаюсь с маршалом Малиновским и его генералами, чтобы уточнить некоторые детали.

— Поручи это Касатонову, а сам вылетай в Москву, — вдруг сказал Юмашев. — До встречи!..

Положив трубку, Кузнецов ощутил озноб. Что там случилось? Какие только мысли ни терзали Николая Герасимовича, пока он летел в Москву! Вспомнилось недавнее заседание Высшего военного совета. Сталин то и дело бросал реплики в адрес Юмашева, который докладывал о положении дел на флотах.

— С тех пор, как вы, товарищ Юмашев, возглавили руководство флотом, дела не улучшились, — резко произнес Сталин.

— Мы стараемся, но не все зависит от нас, — тихо обронил Юмашев.

— Почему «мы»? — с горячностью спросил вождь. — Я имею в виду вас, военно-морского министра. Не надо прятаться за спины других… Правительство не может мириться с недостатками, которые есть на флотах…

После заседания Юмашев пригласил Николая Герасимовича к себе.

— Слышал, как распекал меня вождь? — хмуро спросил он. — Достается мне, ох как достается! А тут, как на грех, недавно угодил ему в лапы. Был день рождения, ну и хватил лишку. Вдруг звонок: срочно прибыть в Кремль!.. Застыл в кабинете у двери и не подхожу к Хозяину. Тогда он подошел ко мне так близко, что в его глазах я увидел пылающие искры. «Вы что, выпили, товарищ Юмашев?» — спросил он. Я сказал, что отмечал свой день рождения. — Иван Степанович передохнул. — Отправил меня домой да еще крепко выругался. На другой день я был у него, извинился. Но это ничуть мне не помогло.

«Юмашев тогда был чем-то расстроен», — подумал сейчас Кузнецов. Он выглянул в иллюминатор — подлетали к столице.

А через час Кузнецов уже беседовал с комфлотом. Иван Степанович сказал, что будет заседать Главный военный совет.

— Твой друг по войне адмирал Левченко, главный инспектор ВМС, написал Сталину рапорт. О чем? — Юмашев усмехнулся. — Гордей Иванович считает, что Военно-морское министерство и Морской генштаб плохо руководят флотами. Да, так и написал — плохо! Вот и решил Хозяин во всем разобраться.

— Но ведь многие проблемы на флотах до сих пор не решаются, и тут Левченко прав, — возразил Николай Герасимович.

— Разве я этого не знаю? — обиделся Юмашев. — Не раз докладывал Булганину, а что толку? Он советовал мне идти к товарищу Сталину. А попасть к нему, сам знаешь, нелегко…

Главный Военный совет проходил остро. Выступили многие адмиралы. Взявший слово Сталин признал, что мы отстаем от крупных морских держав на семь-восемь лет, и потребовал наверстать упущенное. Адмиралов Юмашева и Головко он подверг резкой критике, что означало их неизбежную смену.

— Иван Степанович Юмашев, — говорил Сталин, — человек чистой совести и чести, большой отваги и храбрости, человек редкой доброты, но не министр. Все дело он перепоручил помощникам, а власть выпустил из рук. Помощниками не руководит, часто болеет. Головко же хватается за все сам, а дело от этого страдает.

Комиссия, составленная по предложению Сталина из тех, кто выступал, а также Маленкова и Берии, избрала кандидата на должность военно-морского министра. Им стал командующий 5-м ВМФ вице-адмирал Кузнецов. Но узнал об этом Николай Герасимович, когда его вызвали в Кремль. В кабинете кроме самого Хозяина находились Маленков, Василевский, Булганин и Микоян.

— Прибыл наш «подсудимый». — Сталин поднялся из-за стола, протянул руку. — Здравствуйте, товарищ Кузнецов!

— Здравия желаю, товарищ Сталин…

— Так-так, значит, «товарищ Сталин», — буркнул Хозяин и взглянул на министра Василевского. — Вот и моряк, видимо, забыл, какое у меня воинское звание.

— Виноват, товарищ Генералиссимус Советского Союза, — поспешил извиниться Кузнецов.

Пока Сталин просматривал какие-то документы, Микоян спросил:

— Как там на Тихом океане, Николай Герасимович?

— Корабли плавают, стреляют, Анастас Иванович. Идет интенсивная боевая учеба. Чрезвычайных происшествий или каких-либо аварий на флоте нет.

— И не должно быть, — буркнул Булганин, поглядывая на вождя.

Тот закурил трубку.

— У вашего преемника плохо идут дела, товарищ Кузнецов, — заговорил Сталин. — Должность военно-морского министра оказалась ему не под силу. Поэтому решено назначить вас. Что скажете?

У Кузнецова екнуло сердце, щемящая радость заполнила душу. Он растерянно смотрел то на Хозяина, то на Маленкова. Потом на одном дыхании выпалил:

— Благодарю за доверие!

— Вот это по-большевистски! — Сталин выдохнул дым. — Завтра с утра принимайте дела. Только не задирайте нос…

— Я беру его на поруки, — подал голос Микоян.

— Ну если так, тогда все будет хорошо. — Сталин прошелся по ковровой дорожке, остановился рядом с Кузнецовым. — Кого бы вы рекомендовали на свое место?

— Пантелеева Юрия Александровича, — сразу ответил Кузнецов. — Сейчас он начальник Военно-морской академии…

— Только не говорите мне общих слов вроде «адмирал мыслящий, работящий» и прочее.

Кузнецов насмешливо скосил глаза.

— Но адмирал Пантелеев действительно мыслящий человек, я имею в виду главное — его оперативную подготовку. Достаточно сослаться на конвойную операцию, которую он провел в Арктике в октябре-ноябре сорок четвертого года. Надо было вывести в Белое море ледоколы «Сибирь» и «Северный ветер».

— Это тот «Северный ветер», который нам построили американцы и который прибыл в Арктику через Дальний Восток?

— Он самый, — подтвердил Николай Герасимович. — На конвой нападали немецкие подводные лодки, но все их атаки были локализованы кораблями охранения. Конвой прибыл в Белое море без потерь.

— Ну что ж, будем назначать товарища Пантелеева. — Сталин распорядился, чтобы Кузнецов вызвал адмирала в Москву. — Как прибудет, заходите ко мне.

Оба адмирала возвращались в наркомат молча. А когда вошли в кабинет, Юмашев бросил на стол черный портфель и грустно произнес:

— Вот и кончилась моя карьера. У тебя, Николай Герасимович, принимал дела, тебе и сдаю.

— Меня ведь тоже снимали с должности, судили, — сказал Кузнецов. — Это происходило на ваших глазах.

Почувствовав упрек, Юмашев вскинул брови.

— Что я мог сделать, если этим делом заправлял вождь? Не мог я тогда тебе помочь, и ты душу мне не трави! Не мог — и все!

Приняв дела, Кузнецов остался довольным.

— Ну вот, кажется, и все, — произнес Юмашев, горестно сжав губы. Но вот он разжал их и, глядя в упор на коллегу, спросил: — Все ясно? Может, что не так, тогда скажи.

— Да нет, все так. — Николай Герасимович закрыл папку.

— Хочешь, дам совет?

— Говори, Иван Степанович!

— Не возражай Сталину. Не любит он, это я испытал на своей шкуре. И держись подальше от Булганина. Интриган, скажу тебе…

— Поживем — увидим, Иван Степанович, — ответил чистосердечно главком. — Для меня флот — моя судьба, ему и служу…

Кузнецов постоял у открытого окна, размышляя. Но тут вошел начальник Главпура ВМС адмирал Захаров. Он сказал, что адмирал Пантелеев будет в наркомате через час-полтора.

Но Николай Герасимович уже думал о другом.

— Семен Егорович, на носу День Военно-морского флота. Надо бы издать праздничный приказ.

— Я набросаю текст.

— Нет, — мягко возразил Кузнецов. — Приказ напишу сам. Вас вот о чем попрошу. Вместе с адмиралом Головко обсудите, кого нужно поощрить за добросовестную службу. А кого поощрить на флотах, пусть решат сами командующие. Не мешает вовремя отметить доблесть людей. Не о себе же нам думать! Как это у Шиллера: «Храбрый муж думает о себе в последнюю очередь». Давайте будем с вами храбрыми мужами.

— Я вас понял, Николай Герасимович. Список людей, кого следует поощрить, принесу утром.

— Добро! — Кузнецов сел за стол и начал писать праздничный приказ.

Дни бежали, как ручейки после дождя. С тех пор как Кузнецов возглавил руководство не одним флотом, он, казалось, не знал устали. Работал по десять-двенадцать часов в сутки!

— Знаешь, Арсений Григорьевич, я словно заново родился, — признался он как-то адмиралу Головко. — Люди идут ко мне, выкладывают все, что у них на душе. Это ли не награда мне?

— Такое чувство не раз испытывал и я, когда на Северном флоте в годы войны встречал подводные лодки с моря, — задумчиво промолвил Головко. — Поздравлял командиров с очередной победой, а у самого трепетало сердце: все ли делаю на флоте, чтобы уберечь людей от больших потерь?

— Кто-то из поэтов говорил, что штыком не лечат человеческий род, — заметил Николай Герасимович. — Человека надо лечить заботой о нем. Кстати, комфлот адмирал Платонов все еще в Москве, на сессии Верховного Совета РСФСР? Не забудь передать ему, чтобы по окончании сессии прибыл ко мне. Скоро на Северный флот поступит новая подводная лодка, и важно тщательно проверить ее в походе, обкатать.

Кузнецову, однако, пришлось увидеться с Платоновым в кабинета вождя. Что же случилось? Во время маневрирования на повороте в Кольский залив корабли накрыл снежный заряд и эсминец ударил форштевнем в корму крейсера «Чапаев». Погибли два моряка.

— На крейсере находился командующий эскадрой контр-адмирал Гурин, куда он смотрел? — возмущался адмирал Головко. — И начальник штаба флота контр-адмирал Сурабеков хорош! На море резко испортилась погода, выполнять поставленную задачу стало невозможно, и Гурин попросил разрешения идти в базу. И что же? Сурабеков от имени комфлота приказал ему идти в Кильдинскую салму и там на якоре подождать улучшения погоды…

С трепетным волнением поднимал Николай Герасимович трубку «кремлевки», чтобы доложить о ЧП. Выслушав его, Сталин сердито сказал:

— Где сейчас адмирал Платонов, на сессии? Вызовите его, вместе с ним и Головко быть у меня…

«Быть грозе!» — только и подумал Кузнецов.

— Как же это у вас такое получилось? — спросил Сталин, едва адмирал Платонов вошел в кабинет.

Комфлот в деталях доложил о ЧП, заявив, что виновен командующий эскадрой Гурин, по проекту же решения Совета Министров, заготовленному Кузнецовым, командир крейсера капитан 1-го ранга Подруцкий.

— А что, командир крейсера такой потерянный человек, что вы отдаете его под суд? — спросил Сталин.

— Подруцкий неплохой командир, товарищ Сталин, — горячо заговорил Платонов. — Свою вину он искупит дальнейшей честной службой. Я просил бы вас не судить его.

Сталин какое-то время молчал. Потом, взглянув на членов Президиума ЦК КПСС, сказал:

— Так, может, нам его не судить?

Все безмолвствовали. И вдруг с места встал вице-адмирал Кузнецов и заявил:

— Я прошу отдать под суд командира крейсера. На флотах низкая дисциплина, высокая аварийность. К тому же на этом примере надо учить командиров кораблей.

Сталин с досадой бросил коробок спичек и хмуро бросил:

— Ну ладно. Что еще?..

Авария кораблей произошла на Северном флоте в марте, а через три месяца, в июне, произошло событие, которое до глубины души возмутило Кузнецова. Над нейтральными водами Балтийского моря наши летчики сбили шведский самолет. У Николая Герасимовича тяжко колыхнулось сердце: не флотский ли летчик оказался воздушным пиратом? Он тут же позвонил командующему авиацией ВМС генералу Преображенскому, чтобы тот срочно позвонил в штаб флота и выяснил детали. Прошло еще несколько томительных минут. Наконец прибыл генерал Преображенский.

— Самолеты Балтфлота в этом деле участия не принимали! — доложил он главкому. — Я только что говорил с командующим ВВС Балтфлота.

А в это время в Кремле Сталин сидел за столом и читал рапорт военного министра маршала Василевского: «Сегодня, 13 июня, в 13 часов 20 минут в 100–110 километрах северо-западнее Виндавы нашим истребителем МиГ-15 сбит иностранный двухмоторный самолет при следующих обстоятельствах…» Потом он снял трубку «кремлевки».

— Товарищ Василевский, я прочел ваш рапорт, — сказал Сталин. — Мы обсудим этот вопрос на Главном военном совете. Через час прошу вас прибыть ко мне.

Кузнецова тоже вызвали в Кремль. В приемной он встретил маршала авиации Вершинина. Поздоровавшись, Николай Герасимович не без иронии в голосе произнес:

— Константин Андреевич, оказывается, у тебя есть воздушные пираты? Признаться, я удивлен. Уничтожить иностранный самолет в нейтральных водах… Нет, за это орденов не дают. Как все случилось?

— Мне не до шуток, — хмуро бросил Вершинин. — А как все произошло, сейчас узнаешь, Николай Герасимович.

В кабинете вождя было тихо. Маршал авиации Вершинин объяснил подробности воздушной атаки. Говорил он четко, без запинок, а в заключение резюмировал: — Командующий войсками Прибалтийского района воздушной обороны полковник Шинкаренко, который приказал поднять в воздух МиГ-15 и сбить чужой самолет, поступил правильно.

— Летчик блестяще выполнил боевую задачу, — добавил Вершинин.

— Кто он, этот летчик? — спросил вождь.

— Капитан Осинский. Пилот весьма опытный, командир эскадрильи. Правда, из-за плохой видимости Осинский принял самолет за американский типа «Командо», тогда как это была шведская машина ДС-3.

Кузнецов не выдержал, встал.

— Это же пиратство, товарищ Сталин! — громко сказал он. — Будь капитан Осинский летчиком Балтфлота, я бы отдал его под трибунал!

Сталин промолчал, а Булганин, сидевший рядом с ним, возмутился:

— Какое еще пиратство! Шведы не зря летают у нашей границы, они ведут разведку. И вам, Николай Герасимович, это должно быть известно.

— А что скажете вы, товарищ Василевский? — Сталин взял со стола трубку и стал набивать ее табаком.

Военный министр поднялся с места.

— Я бы не назвал этот эпизод пиратством. Ведь наши самолеты не летают над водами Швеции и воздушную разведку не ведут…

— Что ж, давайте подведем итоги. — Сталин выпустил колечки дыма. — Я считаю решение командующего полковника Шинкаренко правильным, поучительным для противника и для наших командующих. У меня только один вопрос: товарищ Вершинин, почему он полковником до сих пор ходит? Разве можно так? Объявите ему, что он генерал-майор… — Сталин взглянул на главкома ВМФ Кузнецова. — А вы недооцениваете необходимость бдительно охранять наши воздушные рубежи.

— Перед войной вы, товарищ Сталин, требовали от меня не открывать огонь по немецким самолетам, которые тогда часто нарушали нашу воздушную границу, вели явную разведку. Меня вы даже наказали.

Сталин тронул кончиками пальцев усы.

— Тогда Гитлер искал повода начать против нас войну, а это совсем другое дело, — спокойно возразил он.

— Как видишь, Николай Герасимович, у меня нет воздушных пиратов, — с улыбкой сказал маршал Вершинин, шагая рядом с Кузнецовым. — Будь я на месте Шинкаренко, тоже отдал бы такой приказ. Обнаглели господа капиталисты!

— Ты неправ, Константин Андреевич, — возразил Кузнецов. — Пиратство оно и есть пиратство, и его не следует путать с мужеством летчика.

Маршал Вершинин промолчал.

— И еще скажу тебе, что меня бесит… — Николай Герасимович посмотрел, нет ли кого-нибудь поблизости, но все машины уже разъехались, они были одни. — Твой Шинкаренко получил звание генерала за… пиратство. А меня и еще троих видных адмиралов, немало сделавших для Родины, для военного флота, судили ни за что! Меня, правда, Сталин в тюрьму не отправил, а вот они все еще сидят. Разве это справедливо? Молчишь? То-то, голубчик!..

Глава седьмая

— Товарищ вице-адмирал, вам звонят из военной прокуратуры, — доложил адъютант.

Кузнецов снял трубку. Речь шла о трех адмиралах, томившихся тюрьме. Николай Герасимович о них не забыл и едва вновь стал главкомом, написал письмо в Верховный Суд СССР с просьбой пересмотреть «дело» адмиралов, но получил отказ. Генерал из прокуратуры доверительно сказал ему:

— Вы же знаете, кто «виновник» суда над вами, поэтому мы никак не можем вам помочь.

(Реабилитировали адмиралов в мае 1953 года, после смерти вождя. Постановлением Совета Министров СССР Кузнецов был восстановлен в своем прежнем звании — адмирала флота. Вернули воинские звания и остальным адмиралам. А вот Галлер не выдержал столь сурового испытания — он заболел, его направили на лечение в Казань, там он и умер. — А.З.)

В прихожей раздался звонок. Кузнецов, положив журнал на столик, открыл дверь. На его лице засияла улыбка.

— Вот это гости! — воскликнул он. — Вера, посмотри, кто к нам пришел! Я думал, что вы, братцы мои, пошутили, когда сказали, что придете. Проходите, пожалуйста…

Адмирал Алафузов, сняв фуражку, первым шагнул в комнату, следом за ним — вице-адмирал Степанов. Он кашлянул в кулак, осмотрелся по сторонам. В комнате было уютно. Хозяин предложил гостям стулья и, словно бы извиняясь, проговорил:

— У нас тут не убрано, но вы люди свои, думаю, не обидитесь. Рад вас видеть в адмиральской форме! — Лицо Кузнецова посуровело. — Жаль, нет с нами Льва Михайловича Галлера. Я был потрясен его смертью…

Старые друзья беседовали откровенно, доверчиво, ничего не тая.

— Куда нас теперь определят? — поинтересовался Степанов. — Или решено отправить в отставку?

— О чем вы, Георгий Андреевич? — поднял брови Николай Герасимович. — Алафузов поедет в Ленинград заместителем начальника Военно-морской академии, а вас пошлем командовать ВМУЗами. Все-таки я главком ВМС, и у меня есть власть… — Он посмотрел на часы. — Однако мне пора на службу, друзья. Вы тоже со мной, там все окончательно и решим…

После поездки Кузнецова на Северный флот маршал Булганин вызвал главкома к себе. Поговорили о флотских делах, потом министр перешел на официальный тон, сообщив, что начальником Главного политуправления Военно-морского флота назначен Леонид Ильич Брежнев.

— Так что прошу любить его и жаловать, — добавил министр.

Кузнецов не сразу нашел что ответить. Брежнев служил в армии и к военному флоту не имел отношения. Со свойственной его натуре прямотой Николай Герасимович и высказал это Булганину.

— Назначал на флот Брежнева не я, а ЦК партии, — сухо заявил министр. — Прошу это учесть…

После этого у Кузнецова состоялся разговор с Брежневым, оставивший в его душе горький осадок.

— Вы не рады моему назначению? — спросил Леонид Ильич с улыбкой на полном лице. — Или вас смущает то, что я генерал, а не адмирал?

— Это меня и смущает, Леонид Ильич. Впрочем, зачем мы ведем такой разговор? Вы назначены — значит, давайте работать!

— Вот за это спасибо, Николай Герасимович. У вас, однако, я долго не задержусь. Так мне сказал Никита Сергеевич…

(И, действительно, в феврале 1954 года Хрущев, ставший в сентябре 1953 года Первым секретарем ЦК КПСС, направил Брежнева в Казахстан, где начиналось освоение целинных и залежных земель. Там его избрали вторым секретарем ЦК компартии Казахстана, а в августе того же года — первым секретарем. — А.З.)

Кажется, все, что намечал на сегодня, Кузнецов сделал. Он отложил папку в сторону и прошелся по кабинету, остановился у зеркала и посмотрел на себя.

— Годы идут, и мы седеем, не так ли? — Он обернулся к адмиралу Басистому, своему первому заместителю. — Передохни малость, Николай Ефремович.

— Если вы не возражаете, я заскочу к себе и выпью чашечку кофе, чтобы поднять тонус, — сказал Басистый.

В ЦК партии намечалось совещание, на котором Кузнецову предстояло выступить с докладом о развитии флота на ближайшие годы. Основные вопросы Николай Герасимович подготовил сам, а часть из них поручил Басистому и начальнику штаба ВМС адмиралу Фокину.

— У меня есть сведения, что Хрущев не очень-то настроен на нашу программу, — сказал Кузнецов. — Как бы не пришлось нам сражаться.

— Будем сражаться, — поддержал главкома Басистый. — Не о себе же печемся, о флоте государства.

Кузнецов доверял Басистому как себе. Судьба давно свела их на трудных морских дорогах. Николай Герасимович хорошо знал, на что способен Басистый, прошедший большую школу, на кораблях республиканского флота Испании, где под началом Кузнецова тот был советником. А когда в 1939 году Кузнецов стал наркомом ВМФ, Басистый, в то время проходивший службу в штабе Черноморского флота, обратился к нему с просьбой перевести его в плавсостав. И нарком назначил его командиром крейсера «Червона Украина».

Сейчас, когда Николай Ефремович, выпив кофе, вернулся, Николай Герасимович заговорил о войне, вспомнил он и эпизод с крейсером «Молотов», которому вражеская торпеда, сброшенная с немецкого самолета, оторвала корму.

— Это был самый черный день в моей жизни, — признался Басистый. — Я боялся, что крейсер погибнет, но мы сумели довести корабль своим ходом до Поти.

— Думаешь, один ты переживал? — усмехнулся Кузнецов. — Сталин был в ярости, что едва не потеряли крейсер. Он спросил, кто руководил операцией. Я ответил: «Комбриг Басистый» — и добавил, что операция прошла успешно. Верховный долго молчал, потом спросил: мол, этот ваш Басистый чего-нибудь стоит? Я ответил — стоит, он опытный командир, был со мной в Испании, не раз видел его в деле. Хорошо начал он и войну… Ну а с крейсером «Молотов» вы тогда здорово придумали: отрезали от недостроенного крейсера «Фрунзе» корму и приварили ее «Молотову», — улыбнулся главком.

— Хорошо все получилось, — тоже улыбнулся Басистый. — В апреле сорок третьего «Молотов» вошел в строй боевых кораблей…

Да, — спохватился Николай Ефремович, — чуть не забыл. Совещание переносится на завтра, вам там быть к десяти ноль-ноль. Звонили из ЦК партии, когда вы были у маршала Василевского.

— Значит, у нас есть еще время, — засуетился главком. — Вот что, Николай Ефремович. Сейчас десять утра, в тринадцать часов приходите ко мне, по пути захватите и Фокина. Еще раз обсудим мои тезисы, которые завтра буду излагать высшему начальству. В этом деле важно все учесть. Кораблей-то немало строим!..

На совещании в ЦК партии, которое проводил Никита Сергеевич Хрущев, главком говорил убедительно и горячо, привел интересные цифры, заявив, что военный флот пополнился новейшими кораблями. Не умолчал он и о серьезных недостатках в судостроении.

— О том, что нам нужны авианосцы, мы уже сказали, — продолжал Николай Герасимович. — И вы, Никита Сергеевич, и вы, Николай Александрович, согласны с этим. Но меня волнует то, что кое-кто недооценивает подводные лодки, а ныне это основная боевая мощь нашего флота. Это очень грозное оружие! В минувшую войну на Балтике и на Северном флоте они составили основное ядро вооруженной борьбы на море. Я ставлю вопрос: смогут ли подводные лодки — и ракетные, и атомные — достичь стратегических целей в войне на море, если таковая вновь будет развязана империалистами? Я утверждаю, что смогут, и вряд ли кто из вас мне возразит. — Кузнецов посмотрел в сторону министра обороны.

Булганин, сидевший за столом неподалеку от Хрущева, делал на бумаге какие-то пометки, то и дело пощипывая бородку. Рядом с ним сидел начальник Генштаба маршал Соколовский и тоже что-то писал в рабочей тетради, изредка поглядывая на главкома ВМФ. Первый заместитель министра маршал Жуков, видимо, простыл: он то и дело подносил к носу платок, изредка глухо кашляя.

— Конечно, — вновь заговорил Кузнецов, — строительство большого океанского флота требует больших денег…

Хрущев бросил реплику:

— Спасибо, что вы, Николай Герасимович, сказали нам об этом, а я-то думал, что корабли можно строить бесплатно.

Реплика хотя и смутила Кузнецова, но не вывела из равновесия. Он даже усмехнулся скептически.

— Бесплатно, Никита Сергеевич, даже шлюпку не сделаешь, не то что подводную лодку. — Николай Герасимович помолчал. — Теперь, товарищи пару слов о ракетах. Военно-морское ведомство стремится к тому, чтобы корабли и авиация флота оснащались самым современным оружием. Еще три года назад, в пятьдесят первом году, я поставил перед Сталиным вопрос об оснащении флота ракетным оружием. Оно прошло испытания на новом крейсере «Адмирал Нахимов». Сейчас на крейсере и в береговой обороне флота мы начали установку опытных образцов этого оружия, а установка «Стрела» была испытана еще в прошлом году.

— И какой достигнут результат? — спросил Булганин.

— Отличный! Я же докладывал вам, Николай Александрович.

— Разве? — смутился министр.

— Что вы еще можете сказать о строительстве кораблей? — спросил Кузнецова Хрущев. — Не коротко ли вы нам все объяснили?

— Я написал на этот счет подробный доклад министру обороны, в котором изложил свои взгляды на задачи флота. Не претендуя на совершенную правильность, я просил Николая Александровича поручить Генштабу обсудить мой доклад. Но сделано это не было. А жаль!..

— Николай Александрович, почему так случилось? — спросил Хрущев.

Булганин ответил с заметным раздражением:

— Я просмотрел доклад Кузнецова вместе с начальником Генштаба маршалом Соколовским. Мы пришли к такому выводу: пусть военно-морское ведомство составит подробный план судостроения, а уж потом будем решать, как его реализовать. Кстати, — продолжал Булганин, — мы одобрили предложение главкома о разработке проекта новой атомной подводной лодки. Это я считаю важным.

— Николай Герасимович, как идет работа над этим проектом? — спросил Хрущев.

— Проект почти готов, осталось согласовать кое-что с главным конструктором.

— Эту работу надо форсировать, — потребовал Хрущев. — Нам очень нужны корабли с ракетно-ядерным оружием. Вам, Николай Александрович, и вам, Георгий Константинович, как первому заму министра обороны с участием начальника Генштаба нужно тщательно обсудить этот вопрос с морским ведомством. — Никита Сергеевич взглянул на Кузнецова. — Я собираюсь поехать в Китайскую Народную Республику, а на обратном пути побываю на Тихоокеанском флоте, посмотрю, как живут и учатся военные моряки, какие у них командиры, чему их обучают. Вы что-то хотите еще сказать?

— Да, Никита Сергеевич. — Кузнецов поднялся с места. — Я о разделении флотов. Жизнь показала, что решение это было ошибочным. В прошлом году Тихоокеанский флот объединили, а вот на Балтике все остается по-старому. Не пора ли объединить и эти два флота?

— Пусть это дело обсудит Генштаб и решит, как нам быть, — заметил Хрущев. — Товарищи, — продолжал он, — подведем итоги нашего совещания. Начну разговор с ракетного оружия. Делают у нас ракеты медленно. И стоят они очень дорого, товарищи…

«Атомные подводные лодки намного дороже, — слушая Хрущева, подумал Николай Герасимович. — И крейсера не дешевле. Но все это необходимо, иначе американцы свяжут нам руки…»


Главком ВМС, переговорив по телефону, взглянул на адмирала Фокина.

— Командующий Северным флотом адмирал Чабаненко сообщил, что недели через две закончатся ходовые испытания новой подводной лодки, так что потом нам будет о чем поговорить. Вы, Виталий Алексеевич, тоже держите со штабом флота надлежащий контакт.

— Что, Андрей Трофимович просит еще дать флоту подводные лодки? — усмехнулся Фокин. — У меня с ним уже был разговор, я сказал, что пока такой возможности нет. Настырный! Кстати, Николай Герасимович, вам звонил адмирал Юмашев. Просил передать, что ждет вашего приезда в Военно-морскую академию.

«Хитер Иван Степанович, — откинулся на спинку кресла Кузнецов. — Когда меня судили, он держался в стороне, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю. Теперь же я нужен ему…» А вслух сказал:

— Придется съездить к Юмашеву хотя бы на денек. Нелегко ему сейчас. Был главкомом, сняли…

— Сам виноват, — заметил Фокин. — Чарка его подвела, вот что…

Все утро главком находился у министра обороны Булганина. Вернулся хмурый, вызвал Фокина к себе.

— Есть дело, — озабоченно произнес Кузнецов. — Министр обороны поручил мне и Носенко рассмотреть вопрос о возможности организовать выпуск подводных лодок на вновь строящемся заводе в городе Николаеве. Ваше мнение? Обсудите эту проблему в Главном штабе, потом доложите. Срок — два дня. Я сейчас заскочу к Носенко, прозондирую на этот счет.

Зазвонила «кремлевка». Носенко!

— Да-да, это я, Кузнецов, Иван Исидорович. Еду к вам…

После тщательного анализа предложения министра обороны Кузнецов и Носенко дали отрицательное заключение, о чем составили официальную бумагу на имя Булганина. Они отметили, что заводы Минсудпрома должны были поставить Военно-Морским Силам 177 сторожевых кораблей, а поставлено всего 9. Строительство этих кораблей резко отстает от программы, и увеличивать выпуск подводных лодок за счет сокращения сторожевых кораблей — не лучший способ расширить производственную базу. К тому же производственную базу по строительству подводных лодок надо расширять в первую очередь на Дальнем Востоке и на Севере, а не на Черном море.

Вскоре после этого Булганин вызвал к себе Кузнецова.

— Вы что же, требуете от нас форсировать строительство подводных лодок, а сами возражаете против того, чтобы новый завод сразу же приступил к работе? — И, не дождавшись ответа, сердито продолжал: — Никак вас не пойму, Николай Герасимович. Болеете за флот и в то же время ставите палки в колеса. Нет, я решительно не понимаю вас.

— Товарищ маршал, — официально заговорил Кузнецов, — вашу точку зрения, извините, принять не могу. Нельзя строить подводные лодки за счет сокращения других кораблей!..

— Хорошо, мы обсудим эту проблему в правительстве, — насупился Булганин.

— Вам письмо, товарищ главком! — И адъютант вручил Кузнецову конверт.

«От Миши Ромма, — подумал Николай Герасимович, когда прочел адрес. — Поглядим, что пишет». Он надорвал конверт. Ромм писал, что уезжает в Севастополь показывать черноморцам фильм «Корабли штурмуют бастионы». Пробудет там не меньше двух недель. «У меня сейчас большие дни — закончена работа над «Ушаковым», — информировал Ромм. — Это конец (и, надеюсь, благополучный) не только трехлетнего труда, но и целого жизненного этапа, ибо мы, режиссеры, меряем свою жизнь картинами… Эта картина в значительной степени обязана Вам и своим успехом и даже самим существованием».

Ромм ничего лишнего не писал: Кузнецов немало сделал, чтобы был создан фильм о великом русском флотоводце адмирале Ушакове. Работа над ним началась еще в 1951 году, когда Кузнецов вновь вернулся в Москву и стал главкомом ВМС. Адмирал флота Исаков рассказал ему о замысле кинорежиссера Ромма и драматурга Александра Штейна, дал прочесть сценарий фильма.

— И Ушаков, и Нахимов заслуживают того, чтобы их деяния знал народ. Ты разве забыл, как еще во время войны, в середине сорок третьего года, на докладе у Сталина я предложил учредить ордена имени Ушакова и Нахимова? — спросил Кузнецов.

— Тогда еще разгорелся спор, кого ставить выше — Ушакова или Нахимова, — улыбнулся Исаков. — Вы ставили выше Ушакова, который как-то оказался в тени, а о Нахимове писалось немало. И я вас поддержал.

Сценарий Николаю Герасимовичу понравился, хотя он и сделал ряд замечаний. В частности, предложил убрать из сценария любовь Ушакова к одной из фрейлин императрицы.

— Иван Степанович, Ушаков никогда не был командиром яхты Екатерины Второй — сказал Кузнецов. — Откуда взял это Александр Штейн?

— Факт, не был, — смутился Исаков. — Я этот момент проглядел. Сегодня же встречусь с автором и попрошу его исправить текст…

Вскоре кинофильм об адмирале Ушакове был готов, но на экраны кинотеатров страны его не выпустили. МИД СССР высказал опасение, как бы фильм не вызвал недовольства Англии: в нем показана двуличная политика правящих кругов Великобритании тех времен. Адмирал флота Исаков попросил Кузнецова переговорить о кинофильме со Сталиным, что тот и сделал. Выслушав Николая Герасимовича, вождь изрек:

— Я эту картину не видел, но непременно посмотрю и выскажу вам свое мнение.

Позже в честь Дня воздушного флота в Тушино состоялся воздушный парад, за которым наблюдали члены правительства. Неожиданно Кузнецова пригласил к себе Сталин.

— Я посмотрел вчера кинофильм об адмирале Ушакове, — весело произнес он. — Его можно и надо показывать…

Вспомнив этот эпизод, Николай Герасимович сейчас подумал: «Я уверен, что морякам, особенно черноморцам, этот фильм понравится». Письмо Ромма он положил в ящик стола.

В январе 1954 года главком ВМФ собрался съездить на Балтику, но неожиданно ему позвонил Булганин и сказал, что Николай Герасимович включен в состав Президиума торжественно-траурного заседания по случаю 30-й годовщины со дня смерти В. И. Ленина.

— Поедете позже, — предупредил Булганин.

Заседание открыл Хрущев, доклад сделал Поспелов.

В перерыве Кузнецов увидел академика Курчатова и подошел к нему.

— Добрый день, Игорь Васильевич!

— Мое почтение главному военному моряку! — улыбнулся ученый-физик. — Что нового на военных флотах? Может, снова нужна моя помощь, как это было в начале войны, когда по вашей просьбе мы занимались размагничиванием военных кораблей? Кстати, вы так и не сказали мне, довольны ли были нашей работой?

— «Доволен» — не то слово, Игорь Васильевич, — усмехнулся Николай Герасимович. — Я ликовал, когда увидел плоды вашей работы. Крепко вы тогда выручили военных моряков, хотя в успехе я ничуть не сомневался. Надо понимать, кто руководил всей этой важнейшей работой.

— Да, но без ваших моряков мы бы не скоро решили эту серьезную проблему, — признался Курчатов. Тонкими длинными пальцами он дернул свою бородку. — И в Новороссийске, и на Каспии ваши люди разоружили несколько немецких мин, и это помогло нам изучить их взрывные механизмы, найти способы уничтожения этих мин, а потом и создать специальные тралы…

— Вы, Игорь Васильевич, как ученый-физик мастер на все руки! — Кузнецов был убежден в своей правоте и оценке деяний выдающегося ученого, однако Курчатов заметно покраснел.

— Да уж где там мастер на все руки… — усмехнулся он, весело глядя на главкома ВМФ. — Что поделаешь, если война заставила нас искать противоядие для сложнейших немецких мин, чтобы от них не гибли наши боевые корабли. А ведь гибли, не так ли?

Кузнецов ответил, что потери от немецких мин были, особенно на Северном флоте, где погибло немало подводных лодок. Но ученые-физики вовремя помогли, и позже флоты потерь от этих мин не несли.

— Так что заслуги ваши перед военным флотом весьма велики, Игорь Васильевич, — подчеркнул Николай Герасимович.

— Я рад, что помог военным морякам.

— Только ли морякам? — Кузнецов лукаво улыбнулся. — Вы же не только ученый секретарь Комиссии Академии наук СССР по научно-техническим военно-морским вопросам, но еще и возглавляли лабораторию танковой брони в Физико-техническом институте. Не так ли? А в сорок третьем году незадолго до Курской битвы вы основали Институт атомной энергии и стали его первым директором! Я тогда как-то был у вас, и меня поразило то, что вы верили в успех своего нового дела…

Лицо Курчатова посветлело, словно осветилось изнутри.

— Знаете, Николай Герасимович, вот с этим институтом я едва не попал впросак, — широко и по-доброму улыбнулся Курчатов. — Я предложил его создать, но никак не рассчитывал, что наше правительство даст нам деньги. В те дни был разгар войны, Красной Армии следовало дать больше танков, орудий и самолетов, а тут еще просят создать новый, пока еще не прибыльный институт. Но Сталин это одобрил, он даже пожал мне руку за «ценное предложение». Тут же вызвал к себе в кабинет Берию и сказал, чтобы тот решил все вопросы и Институт атомной энергии был бы создан как можно скорее. Сталин заявил Берии: «Ты, Лаврентий, головой отвечаешь за это дело, и если товарищ Курчатов пожалуется мне, что работа двигается медленно, будешь отвечать на Политбюро по всей строгости военного времени!» Но все шло быстро, как по накатанной колее. Справедливости ради замечу, что роль Берии в этом деле была весьма важной.

— Вы, Игорь Васильевич, везде первый, — заметил Кузнецов. — Под вашим руководством созданы первый в Европе ядерный реактор, первая в СССР атомная бомба, первая в мире термоядерная бомба, построена первая в мире атомная электростанция…

— Скоро военный флот получит первую атомную подводную лодку, — опять улыбнулся Курчатов. — Что-то о ней вы ни слова, Николай Герасимович. Или, быть может, не рады?

— Да что вы, Игорь Васильевич! — воскликнул главком ВМФ. — Я очень рад, жду не дождусь, когда поднимусь в рубку подводного атомохода! Вы, надеюсь, помните в деталях, как проводилось обсуждение проекта первой атомной подводной лодки? Вы тогда сказали, что атомное оружие — грозное оружие и важно умело управлять им. Скажу честно, меня эти ваши слова насторожили, и я подумал, как много значит подготовка моряков, которые будут управлять этим подводным атомоходом. — Николай Герасимович сделал паузу, о чем-то вспоминая. — Когда вместе с Малышевым, Завенягиным и другими специалистами судостроения мы рассматривали первые проекты атомных лодок, я был очень придирчив, мне хотелось, чтобы наши атомные лодки были не хуже, а лучше американских…

— Меня эти вопросы тоже очень интересовали, — признался Курчатов. — И кажется, все страсти остались позади, и атомная лодка строится. Надеюсь, что мне удастся на ней выйти в море…

— Я тоже так думаю. — Кузнецов достал папиросы. — Хотите курить, нет? А я пойду покурю. Если не возражаете, Игорь Васильевич, давайте на следующей неделе встретимся с вами. У меня есть ряд серьезных вопросов по атомным кораблям. Вы ученый-физик, и я ценю ваше мнение.

— Для вас у меня всегда найдется время, — заверил Курчатов.

Адмирал флота Кузнецов курил, когда к нему подошел первый заместитель министра обороны маршал Василевский.

— Как служба, моряк? — Василевский пожал ему руку. — Николай Александрович по-прежнему тебя опекает?

— Булганин, скажу вам, Александр Михайлович, флот не очень-то жалует. Не любит он моряков.

— Когда я был министром, тоже не очень-то тяготел к военным морякам. Выходит, и я не люблю флот?

— С вами я мирно решал все вопросы, особенно в годы войны, — улыбнулся Николай Герасимович. — Как начальник Генштаба вы всегда оказывали мне поддержку. Помогли и в сорок седьмом, когда вождь освободил меня от должности главкома. Меня тогда назначили по учебной части. Если не секрет, с кем вы говорили обо мне?

— Разумеется, просил не твоего крестника. У Сталина я был…

— Я об этом догадывался.

Горячим выдался у главкома февраль. И все же ему удалось побывать на могиле командира крейсера «Варяг» Руднева: 9 февраля страна отмечала 50-летие со дня героического подвига русских моряков{Героический подвиг русских моряков — во время Русско-японской войны в неравном бою с японской эскадрой у Чемульпо 27 января (9 февраля) 1904 г. экипажи русского крейсер «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» потопили их, не желая сдать корабли врагу.}. В селе Савино Заокского района Тульской области возвышался массивный постамент с чугунной плитой, на которой было написано: «Здесь похоронен легендарный командир крейсера «Варяг» Руднев В. Ф. 1855–1913 гг.» У подножия могилы — морской якорь. На могилу великого русского патриота пришли трудящиеся Москвы и Тульской области, представители Министерства обороны и Военно-морского флота, бывшие моряки крейсера «Варяг». С волнением говорил о своем командире его ординарец квартирмейстер 1-й статьи Чибисов, рассказавший о том, как проходил морской бой, как сражались его товарищи и как смело действовал на мостике капитан 1-го ранга Руднев. Даже раненный в голову, он не сошел с мостика и руководил боем. Было что сказать и сыну Руднева — Н. С. Рудневу. «Моему отцу была дорога честь русского моряка, и я им горжусь!» — заключил он.

Людей было немало. Ярко светило солнце, лучи его дробились на чугунной плите, казалось, что это отблески пламени того памятного морского боя.

Чувство сопричастности к подвигу героев «Варяга» долго держало в напряжении Николая Герасимовича. Едваон вошел в свой кабинет, как ему позвонил писатель Аркадий Первенцев.

— Что так поздно, Аркадий Александрович, я уже собрался домой. Хотел вас с утра поздравить, да не смог.

— С чем? — послышалось в трубке.

— Читал вашу публицистику «Нет, не погиб «Варяг». Меня она до слез тронула. Вы правильно подметили, что, творя героическую историю, моряки «Варяга» были потрясающе просты в своем подвиге. Они свято исполняли свой долг, не думая о том, что кому-то из них в последний раз светит солнце. Да, хорошая статья. Вы бы роман о «Варяге» написали! Я еще до войны зачитывался вашим «Кочубеем».

— Пока не созрел для романа о «Варяге», — ответил Первенцев, — хотя материал собираю. Недавно встречался с моряками «Варяга». Одному из них, старшему трюмному машинисту Семенову восемьдесят лет, другие чуть помоложе, им под семьдесят. Живая история! — Первенцев помолчал. — Задумал я новый роман о теперешних моряках и хотел бы с вами кое-что обговорить. Можно будет?

— Приезжайте ко мне вечерком, хорошо?..

В марте проходили выборы в Верховный Совет СССР, и Кузнецову пришлось встречаться с избирателями. На одной из встреч мичман с орденом Красного Знамени на груди спросил его:

— Товарищ адмирал флота, а правда, что вас после войны судили?

В груди Николая Герасимовича кольнуло сердце. В зале повисла напряженная тишина, все ждали, что он скажет. А ему так не хотелось ворошить прошлое! Но отвечать надо, и он глухо заговорил:

— Это правда, что меня судили, а вместе со мной еще троих заслуженных адмиралов. — В горле у него пересохло от волнения, лицо сначала выразило легкое замешательство, но потом стало каким-то неприступным. — Но это был суд без чести! Позже нас реабилитировали. — Голос у главкома окреп. — Да разве могли мы навредить родному флоту?! Ведь флот — наша жизнь…

Затем были еще вопросы, и один из них задел Николая Герасимовича за живое:

— Никита Сергеевич Хрущев поддерживает вашу программу строительства большого, океанского флота?

— Я понимаю вашу тревогу, вы бывший моряк, минер с эсминца, вам, как и мне, хочется видеть наш флот могучим, океанским. К сожалению, программа еще не утверждена…

С Хрущевым у Кузнецова отношения не сложились, в его судьбе Никита Сергеевич сыграл роковую роль. В сентябре 1954 года советская правительственная делегация во главе с Хрущевым побывала в Китае. На обратном пути в Москву Хрущев, Булганин и Микоян посетили Порт-Артур и город Дальний, где заслушали сообщения военного командования. Командующий войсками Дальневосточного военного округа маршал Малиновский и адмирал флота Кузнецов давали Хрущеву пояснения. На Тихоокеанском флоте проводились учения, и Хрущев, как и говорил главком ВМС, решил присутствовать на них.

В море вышли на крейсере «Калинин». Погода выдалась штормовая: дул ветер, корабль сильно болтало, крутые волны заливали палубу. Некоторых армейских генералов укачало, они разошлись по каютам. Но Никита Сергеевич чувствовал себя хорошо, все время был на мостике и на предложение Кузнецова отдохнуть в каюте, пока крейсер не придет в заданную точку, ответил дерзко и, как показалось Николаю Герасимовичу, с обидой:

— Я морской болезнью не страдаю и прибыл сюда не отдыхать, а работать!

Хрущев в бинокль наблюдал за морским «боем». Над водой висел белесый туман. Ветер подхватывал космы брызг и бросал их в лица моряков, несших вахту на верхних боевых постах. Но вот наконец корабельные орудия открыли огонь по деревянному щиту и с первых же выстрелов поразили его. Хрущев, глядя на стоявшего рядом главкома ВМС, сказал:

— Конечно, корабельные артиллеристы попали в щит, потому что им никто не мешает вести прицельный огонь. Но ведь щит, изображающий противника, не способен маневрировать, как это сделал бы корабль в бою?!

Кузнецов пояснил, что стрельбой по щиту комендоры отрабатывают точность попаданий, на что Хрущев ответил:

— В настоящем бою все будет по-другому…

В море экипажи кораблей действовали на боевых постах усердно. Однако Хрущев, слабо разбиравшийся в военно-морском деле, стал критиковать действия командиров «охотников»; эти корабли, по его словам, «выпускали гарь и дым, издавали шумы, направляя торпеды в цель с очень близкого расстояния».

— У «охотников» нет торпед, Никита Сергеевич, — заметил Кузнецов. — Они ищут подводные лодки противника, а когда обнаружат, атакуют их глубинными бомбами. Сейчас они бомбят противника условно.

Хрущев смерил главкома сердитым взглядом.

— Зачем мне знать, что у «охотников» на борту торпеды или бомбы? Вы моряк, вам это надо знать… А вот учения мне не понравились.

Естественно, настроение у Николая Герасимовича испортилось. Крейсер между тем шел дальше. Хрущев увидел в бухтах залива Золотой Рог и Порт-Артура скопление кораблей и снова упрекнул главкома ВМС.

— А вдруг начнется война? — сердито спросил он. — Вражеские самолеты в первый же налет на бухты потопят корабли. Вы что, Николай Герасимович, забыли тысяча девятьсот четвертый год, когда японские эсминцы застали русские корабли врасплох и потопили их? Уроки Русско-японской войны надо помнить!

Николай Герасимович объяснил Хрущеву, что по воздушной тревоге корабли рассредотачиваются и самолеты врага не смогут их атаковать. Если же корабли рассредоточить сейчас, то их трудно будет обеспечить всем необходимым.

— Вы смотрите на настоящее глазами вчерашнего дня, — грубо бросил Хрущев. — Я сомневаюсь в вашей способности оценить состояние нашего флота…

Это он-то, адмирал флота Кузнецов, не мог оценить состояние флота! А ведь именно он, и никто другой, подготовил наши флоты к войне, и не случайно, что в первый же день войны флот не понес потерь. Нет, Кузнецов не смотрел на флот глазами вчерашнего дня! А вот то, что Николай Герасимович позволил себе возразить Никите Сергеевичу, подчеркнув его некомпетентность в вопросах военно-морского дела, тому явно не понравилось. Это бросилось в глаза и Малиновскому. Выбрав удачный момент, когда Хрущев ужинал, Родион Яковлевич сказал главкому:

— Не возражай ему, иначе съест тебя, как волк съел ягненка. А мне жаль тебя, Николай Герасимович, ей-богу, жаль…

Казалось бы, все и закончится этими учениями и Кузнецову не стоило беспокоиться за свою судьбу. Однако еще более обострились его отношения с Хрущевым, когда маршал Булганин доложил программу строительства кораблей Никите Сергеевичу. Просмотрев ее, Хрущев упрекнул Кузнецова.

— Николай Герасимович, не много ли требуешь кораблей? — спросил он с иронией. — Авианосцы, атомные подводные лодки… А зачем нам крейсера с артиллерией? Американцы строят авианосцы потому, что вершат свои дела через океан. — Хрущев с упреком взглянул на Булганина. — Николай Александрович, зачем ты подписывал документ?

Булганин заметно покраснел, однако осторожно возразил:

— Американцы создают атомный флот, оснащают его ядерным оружием. Мы сделали упор на ракеты. Но ведь и нам нужны атомные лодки! И авианосцы тоже…

— Мы исходили из того, — подал голос Кузнецов, — что нам необходим флот во всем его разнообразии, начиная от береговых ракет, самолетов, атомных лодок и крейсеров-ракетоносцев и кончая плавучими базами и буксирами. Только так, Никита Сергеевич, и не иначе.

— Да уж не скажите, Николай Герасимович, — усмехнулся Хрущев. — Ошибкой Сталина было решение сосредоточить наши ресурсы на развитии военно-морского флота, особенно надводного. А следовало строить больше самолетов. Вы с этим согласны?

— Ни в коей мере, Никита Сергеевич, — решительно возразил Кузнецов. — Мы и так отстали от флотов США и Англии. Еще до войны планировали создать мощный подводный флот, со стапелей должны были сойти более двухсот подводных лодок, но мы не успели — началась война. Она и выявила наши пробелы. Не хватало подводных лодок, тральщиков для борьбы с минами… Мы недооценили их возможности. Есть в этом и моя вина.

— Похвально, что вы себя критикуете, но следовало такой критикой заняться раньше, — попрекнул главкома Хрущев. — Мы распространим ваш меморандум среди членов ЦК партии и обсудим этот вопрос на Президиуме.

Через несколько дней собрался Президиум ЦК КПСС. И тут выяснилось, что не все успели ознакомиться с документом. Тогда Хрущев предложил отложить обсуждение этого вопроса до следующего заседания.

— Сколько можно откладывать это дело? — загорячился Кузнецов.

— Сколько надо, столько и будем откладывать, — грубо заявил Хрущев.

В последующие дни Кузнецов, казалось, не находил себе места, в душе закипала обида от мысли, что Хрущев не одобрит программу кораблестроения, а министр обороны Булганин возражать ему не станет. Так оно и случилось. Едва открылось совещание, как Хрущев заявил:

— Я считаю, товарищи, что те огромные средства, которые пошли бы на строительство новых кораблей, лучше направить на другие цели. Ракета для нас — теперь важнее, она даже лучше самолета, точнее…

Никто Хрущеву не возразил, а главкому ВМС даже не предоставили возможность высказать свою точку зрения на столь серьезную проблему. Ночью Николай Герасимович спал плохо. Никак он не мог успокоиться после всего, что произошло. Тревожное чувство не покинуло его и тогда, когда на другой день он стоял на трибуне Мавзолея. Главком ВВС Советской Армии Жигарев заметил, чти Кузнецов чем-то расстроен.

— Что случилось, Николай Герасимович? — спросил Павел Федорович.

— Вот жду начала парада, — уклонился от прямого ответа главком.

Военные моряки прошли по Красной площади под гром аплодисментов, и Кузнецов повеселел. Вечером состоялся прием в Большом Кремлевском дворце у министра иностранных дел Молотова по случаю праздника Великого Октября. Были здесь маршал Василевский, адмиралы Басистый, Андреев…

— Поеду домой, очень устал за день, — шепнул Кузнецов Басистому.

Пока добрался к себе, пока жена готовила ужин, позвонил Басистый и сообщил, что его спрашивал Молотов.

— Вы бы позвонили ему домой?!.

Кузнецов так и сделал.

— Я вам нужен, Вячеслав Михайлович?

— Я насчет военных кораблей… Никита Сергеевич перехлестнул. Авианосцы, подводные лодки, десантные корабли очень нужны именно теперь, когда американцы и англичане стали открыто угрожать нам. А ведь их военные флоты посильнее нашего. Словом, я постараюсь как-то повлиять на Никиту Сергеевича.

— Очень буду рад, Вячеслав Михайлович!..

Хрущева Молотов, однако, не убедил, о чем с горечью сообщил Кузнецову и добавил, что Никита Сергеевич собирается провести на Черноморском флоте совещание по этому вопросу. В кабинете главкома в это время находился его первый заместитель адмирал Басистый.

— Что, Молотов не убедил Хрущева насчет плана судостроения? — спросил он.

— Нет. — Кузнецов тяжелыми шагами прошелся по кабинету, остановился у стола, за которым сидел Басистый. — Молотов сказал, что в Севастополе намечается совещание, где будут обсуждать вопрос, какой флот нам нужно строить. Видишь, Николай Ефремович, Молотову Никита Сергеевич сказал об этом, а мне, главкому, ни слова! Ну и дела… План судостроения, который я докладывал Президиуму ЦК, ты знаешь, подписали министр обороны, начальник Генштаба и я, главком, а Хрущев его не одобрил. Неужели больше нас, военных, он смыслит в этом деле? Не уверен… Нет, без боя я не сдамся, Николай Ефремович. Флот — моя жизнь.

— Меня все это тоже очень волнует, — заметил Басистый. — Может, вам сходить к Булганину? Ведь его подпись тоже стоит под документом.

— А что, ты прав, завтра же пойду к нему, — решил Кузнецов.

Но утром следующего дня Булганин сам пригласил его к себе, как он выразился, «на доверительный разговор».

— Я о маршале Жукове, своем первом заместителе. Как вы смотрите, если мы назначим его министром обороны? Дело в том, что Никита Сергеевич предложил мне пост Председателя Совета Министров…

— Поздравляю вас, Николай Александрович! — улыбнулся Кузнецов. — Теперь о Жукове. Скажу честно, как на духу, мы, военные моряки, не претендуем на такой общевойсковой пост. Но если будет назначен Жуков, то просил бы вас по-дружески указать ему на необходимость более объективно относиться к флоту, оценивать его дела.

— Сухопутчик он до мозга костей, — угрюмо промолвил Булганин. — Море, корабли, штормы — вся эта романтика его не влечет. — Булганин встал. — Хорошо, я поговорю с ним.

1954 год был для Кузнецова «урожайным», как он сам выразился. Ему удалось многое сделать, для того чтобы страна могла в короткий срок создать основы атомного ракетного флота. Немалых усилий стоил главкому ВМФ добиться установки первого опытного образца ракетного оружия на крейсере «Адмирал Нахимов» и в береговой обороне Черноморского флота. Установка «Стрела» была испытана стрельбой и показала хорошие результаты. Ракетным оружием оснащался военный флот, и Николаю Герасимовичу было чему радоваться. Правда, кое-кто стал поговаривать о том, что теперь, когда появились ракеты, артиллерийское оружие на кораблях да и сами надводные корабли утратили свое назначение. Нашлись такие горе-реформаторы даже в высших эшелонах власти. Тот же Хрущев, не разбиравшийся в военно-морском деле, как-то заявил, что коль у нас есть ракетно-ядерное оружие, нам не нужны большие надводные корабли, назвал их «куском железа», а недостроенные на стапелях крейсера распорядился сдать на слом, что и было сделано.

Но адмирал флота Кузнецов не был бы флотоводцем, если бы пошел на поводу у недальновидных политиков, которые не могли отличить катер от эсминца, а брались судить о проблемах развития ракетно-ядерного флота. Пожалуй, самым памятным событием для Николая Герасимовича стал день, когда вместе с заместителем Председателя Совета Министров СССР, Героем Социалистического Труда Вячеславом Малышевым и заместителем министра среднего машиностроения, дважды Героем Социалистического Труда Авраамом Завенягиным он рассматривал проекты атомной подводной лодки.

— Я хотел бы, Вячеслав Михайлович, чтобы военный флот получил такой подводный атомоход, чтобы он имел не только ракетно-ядерное оружие, — сказал Кузнецов, — но и все условия для нормальной жизни экипажа.

— А вы полагаете, что я этого не хочу? — добродушно усмехнулся Малышев. — И я, и мой коллега Авраам Павлович согласны с вами. Мы обеспечим строителей всем необходимым для постройки подводного атомохода. Теперь слово за конструкторами. Я жду, что скажет о проекте лодки академик Александров. Надо сделать все, чтобы первая атомная подводная лодка была замечательным кораблем!

— Это было бы здорово! — воскликнул Кузнецов. — Ведь подводному атомоходу придется ходить по многими морям и океанам, бороздить океанские глубины… Да, коллеги, это будет совершенно новый флот, способный выполнять стратегические задачи обороны страны. В отличие от дизельных подводных лодок атомные лодки будут у себя на борту вырабатывать пресную воду и воздух, что позволит им находиться под водой столько, сколько потребуется…

— Ну, как прошла беседа «трех китов»? — спросил Исаков, когда Николай Герасимович вернулся к себе. — Наверное, спорили?

— Нет, Иван Степанович, — возразил Кузнецов. — Проект рассмотрели в деталях, все сошлись на том, что он еще далек от совершенства, Но главное — было положено начало созданию атомного подводного корабля!..

Вскоре проект первого подводного атомохода с учетом замечаний «трех китов» был готов, и его по заданию главкома ВМФ обсудили специалисты флота. Выявились серьезные недостатки. Главный научный руководитель проекта академик Александров вспоминал, что лодка по заданию должна была иметь «огромную торпеду диаметром 2 метра с мощной водородной бомбой». Когда эту лодку разработали, провели первое рассмотрение ее флотом. Пригласили Н. Г. Кузнецова. Он посмотрел и говорит: «Мне такая лодка не нужна». Именитый академик, любивший военный флот, внесший весомый вклад в создание атомных кораблей, признавался, что ему пришлось выслушать немало критических замечаний от адмирала флота Кузнецова и других флотских специалистов с целью улучшения различных узлов подводного атомохода. В проект были внесены многие изменения, пока наконец не утвердили основные элементы подводной лодки. И что же? Подводный атомоход был спроектирован и построен в сжатые сроки. Его спустили на воду в августе 1957 года, а ходовые испытания были закончены на Северном флоте в 1958 году. Таким образом, Кузнецов не только стоял у истоков создания нового ракетно-ядерного флота, но и был одним из первых, кто принял деятельное участие в строительстве первого подводного атомохода.

Но Николай Герасимович был неутомим в своих деяниях. В следующем 1955 году он поставил перед министром обороны вопрос о необходимости срочно разработать реактивное оружие дальнего действия для подводных лодок. Маршал Жуков высоко оценил это предложение главкома ВМФ и обратился с этим вопросом в ЦК КПСС. Но прежде он вызвал к себе Кузнецова и уточнил, только ли реактивное оружие дальнего действия нужно для лодок.

Кузнецов пояснил:

— Разумеется, нет, Георгий Константинович. На днях мы с Иваном Исидоровичем Носенко подготовили доклад о необходимости разработки и создания комплекса гироскопических устройств и счетно-решающих приборов для подводных лодок, которые будут вооружены ракетным оружием. Носенко заверил меня, что этот вопрос правительство решит, поэтому я не стал вас беспокоить.

— Так дело не пойдет, моряк! — решительно возразил Жуков. — Надо объединить эти две проблемы. Нельзя же по каждому вопросу обращаться в ЦК!

— Согласен, Георгий Константинович, — улыбнулся Кузнецов.

— Вот и займись подготовкой документа…

Казалось, никогда еще Кузнецов не работал так много и энергично, как в эти весенние дни. Главком, его штаб много сделали для устранения недостатков на флотах, что было оценено руководителем партии Хрущевым и министром обороны Жуковым. Свидетельство тому — присвоение Кузнецову в марте 1955 года высшего воинского звания — адмирал флота Советского Союза. Жуков от души поздравил своего коллегу.

— Рад за тебя, моряк! — Он пожал ему руку. — Все жду, когда ты пригласишь меня на какой-нибудь корабль, но, видно, не дождусь.

— Георгий Константинович, прямо сейчас приглашаю вас на Черноморский флот! Там кроме крейсеров есть эсминцы, подводные лодки. Моряки будут рады принять вас.

— Так уж и рады? — усомнился Жуков. — Ты у них в почете, а не я. — Он поджал губы. — Они ближе тебе и душой, и сердцем, а я маршал сухопутный… Ну ладно, моряк, еще раз поздравляю тебя!

— Спасибо, Георгий Константинович, спасибо, — разволновался Кузнецов.

Его поздравил и Хрущев.

— Надеюсь, что это событие приятно не только вам, Николай Герасимович, но и всем морякам военного флота, которые вас весьма почитают. Так что поздравляю вас с высоким званием!..

В голосе Хрущева не было ни иронии, ни скрытого упрека, и Кузнецов со свойственной ему педантичностью ответил:

— Заверяю вас, Никита Сергеевич, что отдам все силы и знания на благо флота!

— «Добро» — отвечу тебе по-флотски, — улыбнулся Хрущев. — Ну а если слово свое не сдержишь — спросим с тебя по всей строгости.

В последних словах Хрущева Кузнецову почудилась едва скрытая угроза, и это насторожило его. Разве редки были случаи в то время, когда человека поднимали на высоту, а потом резко бросали вниз? Не получилось бы так и с ним: присвоили высшее воинское звание, а потом… Нет, верить в это ему не хотелось.

Видимо, все то, что пережил Николай Герасимович в последнее время, отрицательно сказалось на его здоровье, и в мае у него произошел обширный инфаркт. Случилось это вскоре после того, как в беседе с ним маршал Жуков в грубоватой форме заявил:

— Зря вы не пришли ко мне и не высказали свои претензии в отношении флота. Но я учту ваши пожелания…

«Булганин передал ему наш разговор! — больно кольнула главкома неприятная мысль. — Как это подло с его стороны!..»

Кузнецов почувствовал тяжесть в сердце. Прилег в кабинете на диван, но состояние его резко ухудшилось. Перед глазами поплыли темные круги, грудь словно сдавило железным обручем…

Теперь он лежал в палате грустный, отрешенный. Приговор врачей суров: «Лечиться придется долго, так что о службе пока не помышлять!» После тяжких раздумий в июне, когда мог уже вставать, он написал на имя маршала Жукова рапорт с просьбой освободить его от должности главнокомандующего. Ему нелегко дались эти строки, но иначе поступить он не мог, ибо знал: Военно-морской флот требует сейчас большего, чем он мог дать по состоянию своего здоровья.

Однако маршал Жуков его просьбу не удовлетворил.

Кузнецов продолжал лечение. Позже он сдал дела своему первом заместителю адмиралу Горшкову, назначенному на эту должность до его болезни, с разрешения маршала Жукова собрался в отпуск в Крым. Перед отъездом пригласил к себе адмирала Горшкова.

— Сергей Георгиевич, я уезжаю. Все тебе ясно, нет вопросов?

— Все ясно, товарищ главком, надо работать, — улыбнулся Горшков.

— Кажется, я уеду надолго, — грустно промолвил Кузнецов. — С врачами не поспоришь, они неумолимы — лечиться! Ну а флот наш родной живет, дышит океанской грудью, ему всего себя отдай без остатка. К чему я это говорю? Пока меня не будет, смотри тут в оба. Никаких компромиссов или чего-либо худого за моей спиной. Программа строительства кораблей, как ты знаешь, пока не утверждена, — продолжал Николай Герасимович. — Но я уверен, что это дело мы поправим, внесем в программу коррективы.

Горшков, слушая главкома, ощущал волнение; он понимал, как тяжело главкому уезжать в санаторий, когда навалилось столько дел, и, чтобы хоть как-то облегчить его переживания, весело сказал:

— Поправляйтесь, Николай Герасимович, а уж я тут постараюсь.

— Вот-вот, постарайся…

Улетая в Крым, Кузнецов с чувством легкости подумал: «Подлечусь, наберусь сил и — снова за работу. С рапортом, видно, я поторопился…»

И не знал, не ведал Кузнецов, что Хрущев готовил ему «сюрприз». В сентябре в Крыму отдыхали пять членов Президиума ЦК КПСС — Хрущев, Булганин, Микоян, Жуков и Кириченко. В Севастополь по распоряжению адмирала Горшкова прибыли адмирал Фокин, вице-адмирал Платонов и другие адмиралы. Напутствуя их, Горшков сказал, что руководители партии и правительства хотят послушать флагманов Черноморского флота, чтобы узнать, каким они видят флот ближайшего будущего.

— Необходимо присутствовать и вам как представителям Главного штаба ВМФ, — добавил Горшков: — Главком Кузнецов, хотя и не совсем оправился после инфаркта, также будет на совещании. Едет туда и заместитель начальника Генштаба адмирал Зозуля.

Совещание в Севастополе открыл Хрущев. Он заметил, что моряки не могут толком объяснить, какой флот надо строить, поэтому велел высказать предложения. Затем предоставили слово командиру бригады подводных лодок контр-адмиралу Иванову, командующему ВВС Черноморского флота генерал-майору авиации Мироненко, командующему эскадрой контр-адмиралу Чулкову.

— Я так и не понял, чего хотят моряки и каким они желают видеть флот в будущем, — сказал министр обороны маршал Жуков. — По-моему, в век ракетно-ядерного оружия и реактивной авиации надводные корабли утратили свое былое значение, так как подводные лодки и авиация превосходят их в дальности и внезапности действия как по мощи огня, так и по разнообразию решаемых задач. Поэтому на роль главных сил флота выходят подводные лодки и морская авиация.

Итоги совещания подвел Хрущев.

— Ну вот и объяснились, — улыбнулся Никита Сергеевич. — Ясно давно, что пора освободить верфи от крейсеров и что в эпоху использования ракетно-ядерного оружия большие надводные корабли — это хорошая пища для акул…

Ну а что же главком адмирал флота Кузнецов? На совещание он приехал, но Хрущев слова ему не дал. Во время перерыва, когда маршал Жуков остался один, Кузнецов подошел к нему, поздоровался и без всякой обиды сказал:

— Я, товарищ маршал, ваш заместитель и главком ВМС, но мне почему-то не разрешили выступить.

— Не по адресу говоришь, моряк! — осадил его Жуков. — Хозяин тут Никита Сергеевич. — По лицу Кузнецова Георгий Константинович понял, что тот огорчен, и, чтобы успокоить его, спросил: — Как твое здоровье?

— Вроде лучше. В санатории пробуду до конца октября.

— Лечись, моряк, а вернешься — все по-доброму и обсудим…

Но «по-доброму» не вышло. Возвращался в Москву Николай Герасимович 29 октября. И как раз в этот день в 1 час 25 минут в Севастополе произошла трагедия: на линкоре «Новороссийск», стоявшем в Северной бухте на якорной бочке, произошел сильный взрыв. Через час сорок минут линкор перевернулся и затонул. (Линкор «Новороссийск», бывший корабль итальянского флота «Джулио Чезаре», был передан Советскому Союзу в счет репараций 6 февраля 1949 года, и принял его от итальянцев адмирал Левченко; 26 февраля линкор вошел в Севастопольскую бухту и встал на якорную бочку. — А.З.) О гибели линкора доложили в Москву. Командующему флотом вице-адмиралу Пархоменко, едва оправившемуся после шока, позвонил маршал Жуков. Разговор был не из приятных, но Пархоменко дал ответы на все вопросы.

— Вы сами где были в это время? — спросил маршал.

— Как только мне доложили о взрыве, я прибыл на линкор, товарищ маршал, и руководил спасением. Моряки, смею вас уверить, героически боролись за жизнь корабля. Но вода все поступала в пробоину… Сыграло тут свою негативную роль то, что корпус линкора и его конструкции были ветхими. Катастрофически увеличивался крен. Потом линкор вдруг перевернулся и стал тонуть. Вместе с членом Военного совета адмиралом Кулаковым я оказался в воде. С трудом доплыли до берега…

— Да, ЧП серьезное, погибло много моряков, — наконец сказал в трубку Жуков. — В Севастополь едет правительственная комиссия, ее возглавляет заместитель Председателя Совмина СССР Малышев. Прошу создать ему все условия для нормальной работы.

(Правительственная комиссия изучила обстоятельства гибели линкора и пришла к выводу: экипаж корабля в аварии невиновен. Эксперты признали, что наиболее вероятной причиной взрыва явилась немецкая донная мина, сброшенная немцами в бухту еще в годы войны. Не исключалась и диверсия, на чем настаивал и главком Кузнецов. — А.З.)

Когда линкор затонул, Кузнецов возвращался из отпуска и узнал об этом уже в Москве на вокзале от своих подчиненных, которые его встречали. Переночевал дома, а утром вылетел в Севастополь. На штабном корабле «Ангара» разместилась правительственная комиссия. Николай Герасимович огорчился, когда узнал, что в состав комиссии его, главкома, почему-то не включили. «Наверное, оттого, что я болен», — подумал он. Его лицо было бледным. Казалось, он находился в каком-то оцепенении и лишь изредка отвечал тем, кто обращался к нему по какому-либо вопросу. Вице-адмирал Пархоменко принес ему в каюту свое объяснение: как он, командующий флотом, действовал на линкоре, когда после взрыва возглавил борьбу за жизнь корабля. Главком прочел объяснение.

— Суть дела изложена, Виктор Александрович, а уж какое решение примет начальство, мне пока неведомо…

О себе он грустно подумал: «Хрущев наверняка со мной расправится». Не хотелось в это верить, но беда пришла: он был снят с занимаемой должности «за неудовлетворительное руководство Военно-Морским Флотом». Решение было принято без его вызова, без дачи объяснений и даже без предъявления документов о его освобождении. Накануне заседания правительства, которое проводил Микоян (Хрущев и Булганин находились в это время в Индии), Кузнецову позвонил маршал Соколовский, оставшийся за министра обороны.

— Николай Герасимович, если можете, приезжайте завтра в Кремль, будет обсуждаться ваш вопрос, — сказал маршал. Он сделал паузу, и Кузнецов услышал, как Соколовский тяжело вздохнул. — Лукавить с вами не стану, — продолжал маршал, — фактически уже все решено до отъезда Хрущева в Индию. И все же просил бы вас приехать.

Происходило все так. Председательствующий Микоян объявил решение об освобождении Кузнецова от должности главкома ВМС и поспешно перешел к другому вопросу. Николай Герасимович ничего говорить не стал, коль «все решено», раскланялся и вышел. Отныне он находился в распоряжении министра обороны. Но на какую должность назначит его Жуков, Кузнецов не знал, да и назначит ли?

Утром он прибыл на службу, чтобы передать дела адмиралу Горшкову, новому главкому ВМС.

— Ты, Сергей Георгиевич, не новичок на флоте и знаешь, как тяжела ноша главкома, — сказал Николай Герасимович, теперь уже бывший главком. — Мне нелегко было нести эту ношу. Но я нес, старался, чтобы от моих деяний на таком высоком посту выиграл флот. Что-то удалось сделать, что-то не получилось… Что ж, пусть история рассудит, кто и в чем неправ. К тебе я относился по-доброму, иначе не взял бы к себе заместителем. Теперь же хочу, чтобы все у тебя было хорошо…

Пока Кузнецов говорил, Горшков волновался, его лицо то краснело, то покрывалось пятнами. Но лестных слов говорить своему учителю он не стал, хотя был обязан Кузнецову своим спасением в период репрессий. Только и произнес сдержанно:

— За добрые пожелания — спасибо, Николай Герасимович. Я тоже хочу, чтобы у вас все было благополучно.

Мучительно тянулись дни, но маршал Жуков молчал, хотя Кузнецов точно знал, что рапорт о передаче дел Горшкову находится у него. Наконец ему позвонили — прибыть к министру обороны завтра к девяти ноль-ноль!

Маршал Жуков, сидевший за столом, встал, когда в кабинет вошел Кузнецов.

— Плохи дела, моряк! — сказал Жуков каким-то чужим голосом и уже официально объявил: — Вчера, семнадцатого февраля (1956 года), за подписью Ворошилова и Пегова вышел указ о понижении вас в воинском звании до вице-адмирала за крупные недостатки в руководстве Военно-морским флотом. Я издал приказ об увольнении вас в отставку с правом ношения военной формы одежды.

В кабинете повисла напряженная тишина.

— Фактически меня разжаловали. — От волнения у Кузнецова перехватило дыхание. — То, что снят с должности, не оспариваю. Но за что понизили в воинском звании?

— Это не в моей компетенции, Николай Герасимович, — сухо проговорил Жуков. — Если у вас есть вопросы по увольнению в отставку, готов их выслушать.

— Нет вопросов, — холодно отозвался Кузнецов. — Впрочем, есть… Я вдруг вспомнил сорок шестой год, когда вас, в то время главкома сухопутных войск, главный маршал авиации Новиков, арестованный органами госбезопасности, обвинил едва ли не в заговоре против вождя. Сталин тогда собрал в Кремле членов Политбюро и военачальников и потребовал от них высказать о вас свое мнение. Кто ругал вас, кто хвалил, исключая членов Политбюро. Эти дружно терзали вас в угоду вождю. Скажу честно, я остро переживал, когда иные чины лили на вас грязь. Я сердцем чувствовал, что подручные Берии пытками заставили Новикова написать на вас кляузу…

— Я все это помню, — тихо обронил Жуков. — И то, как меня шерстили те, с кем прошел суровую войну, и то, как Сталин отправил меня командовать Одесским военным округом.

А Кузнецов, словно не слыша его, продолжал:

— Я тогда оказался единственным молчальником, не стал выступать, хотя такое поведение вождь мог расценить отрицательно. Поступил я так потому, что не знал существа дела, а обвинять вас со слов других не в моем характере. Некоторое время спустя, когда вы были у меня на даче, то пожали мне руку за мое, как вы выразились, «объективное» поведение. Выходит, тогда вы покривили душой?

— Это к делу не относится. — Жуков потупил взгляд.

— Жаль! Если так, то вопросов у меня больше нет. — И, толкнув дверь, Кузнецов вышел из кабинета.

Во дворе ярко светило солнце, а в глазах Николая Герасимовича было темно, как в трюме корабля. У подъезда он присел на скамью, отдышался, хотя сердце по-прежнему билось рывками. Подумалось: «Да, Жуков ничуть не изменился, хуже того, грубости у него прибавилось, ему уже и черт не брат». Невольно на ум пришел эпизод, когда на Северном флоте случилась авария на корабле и министру обороны Жукову доложили о ней.

— У вас там, Николай Герасимович, нет порядка, а сами вы либерал, не можете взыскать с людей на полную катушку!

Слова Жукова задели Кузнецова за живое, и он заявил:

— Я никогда не допущу, чтобы на флоте действовали драконовские законы, ибо тот, кто так поступает, по сути потворствует беспределу, унижает себя в глазах подчиненных. А я желаю, чтобы люди уважали меня, видели во мне человека, а не дракона!..


У Николая Герасимовича наступила новая жизнь, и хотя теперь он был адмирал-отставник, соратники не забыли его, то и дело обращались к нему по различным флотским вопросам. Вот и в это утро ему позвонил адмирал Головко, недавно назначенный первым заместителем главкома ВМФ, и попросил заскочить к нему «минут на пять».

— Горшков сейчас в отъезде, так что нам никто не помешает.

— Что тебя волнует, Арсений Григорьевич? — спросил Кузнецов, едва вошел к нему в кабинет.

— Душа болит за флот… — И Головко рассказал о том, что намечается резкое сокращение военного флота. — Все это задумал Хрущев. Мы потеряем не один корабль, а те, что стоят на стапелях, будут порезаны на металл. Горшков, как я понял, не решается идти к Никите Сергеевичу. Может, вы переговорите с ним? Полагаю, он прислушается к вашему мнению.

— Вряд ли, Арсений Григорьевич, — возразил Кузнецов. — Кто я теперь для Хрущева? Вице-адмирал в отставке.

— А ваш опыт, знания? — Головко порывисто встал, но тут же снова сел. — Николай Герасимович, флот вас любит, очень любит, и Хрущев об этом знает.

Идти к Хрущеву Кузнецову очень не хотелось. Он решил переговорить с главой советского правительства Булганиным. Тот как раз собирался идти на корабле в Англию с официальным визитом. Булганин принял бывшего главкома сдержанно.

— Не нравится мне твой вид, Николай Герасимович, — заметил он. — Что, все еще болеешь?

— Мне скоро и не выздороветь, Николай Александрович! — усмехнулся Кузнецов. — То и дело бьют по башке…

— Садись, пожалуйста, в кресло и выкладывай, с чем пожаловал.

— Намечается большое сокращение военного флота, а те корабли, что находятся в стадии постройки, будут порезаны на металл. Тяжкая новость. Неужели это правда?

— У кого что болит, тот о том и говорит, — пошутил, улыбаясь, Булганин. — Верно, сокращения намечаются, но резать корабли… Упаси Бог, кто тебе сказал такую чепуху? Никита Сергеевич на это не пойдет!

— И все же я прошу вас вмешаться в это дело, — серьезно произнес Кузнецов. — На душе у меня горечь от этой новости…

— Ну если так, я переговорю с Никитой Сергеевичем. Через два дня мы с ним отправляемся на крейсере «Орджоникидзе» в Англию… Ну а вашу тревогу о военном флоте я разделяю, — перешел Булганин на официальный тон. — Зачем же сокращать флот, если у нас нехватка кораблей и подводных лодок?

— В этом-то и суть дела, — коротко отозвался бывший главком.

— Я переговорю с Хрущевым, — вновь пообещал Булганин. — Вернусь из Англии и позвоню вам.

Визит советских кораблей продолжался с 15 по 30 апреля, и все это время Кузнецов волновался: как покажут себя в походе корабли? Командира крейсера капитана 1-го ранга Степанова он знал как прекрасного офицера-моряка и был уверен, что тот хорошо проявит себя. Ценил Николай Герасимович и командира отряда кораблей контр-адмирала Котова. 18 апреля наши корабли прибыли в Портсмут, на пирсе их встречали официальные лица. А вот то, что жители Портсмута не были допущены в порт, чтобы встретить советских моряков, Кузнецова огорчило. Позже Николаю Герасимовичу стали известны детали визита, о которых ему рассказал Котов. Оказывается, на другой день после прихода наших кораблей в Портсмуту борта крейсера «Орджоникидзе» всплыл водолаз.

— Когда мне доложили о странном визитере, — говорил адмирал Котов, — я приказал командиру крейсера Степанову тщательно осмотреть корабль и его днище. Ничего обнаружено не было. Но история с водолазом появилась в английских газетах. Поднялся шум. Премьер-министр Иден был вынужден давать объяснения в палате общин. Он заявил, что правительство Англии не имеет к этому эпизоду никакого отношения. Словом, оконфузились, — усмехнулся адмирал. — По случаю открытия промышленной выставки в Бирмингеме Никита Сергеевич объявил, что в Советском Союзе впервые была взорвана водородная бомба, которую сбросили с самолета, а в США лишь подорвано устройство.

— А что Черчилль, молчал?

— Англичане говорили, что Черчилль болеет… Поход удался, наши моряки достойно вели себя. И корабли оказались на высоте;

— Бальзам на мою душу, — улыбнулся Николай Герасимович.

Он долго ждал звонка от Булганина, но так и не дождался.

Именно в это время Хрущев «благословил» на слом крупные надводные корабли. Попали под автоген и крейсера типа «Орджоникидзе», находившиеся в стадии достройки. Кузнецов тяжело переживал это, но что он мог сделать?..

Снятие с должности главкома, понижение в воинском звании и увольнение в отставку — все это неотступно держало Николая Герасимовича в напряжении. Но он не был в растерянности. Ему казалось, что рано или поздно, но к нему вернутся слава и почет, какими он был окружен в народе раньше. Но когда это произойдет, он не знал. В одном был уверен: пока у руля страны стоит Хрущев, ему ничего не добиться. Эта острая, как нож, мысль преследовала его неотступно, заставляла вновь и вновь возвращаться в недавнее прошлое. Порой Кузнецов видел себя на корабле в иссиня-голубом море, но этот корабль не мог двигаться, бешеный ветер сносил его к скалистому берегу.

«Нет, мой корабль не разобьется о каменистый берег, — думал он. — Я еще буду сражаться и за себя и за флот!» Он по-прежнему жил только флотом, но теперь флот для него был где-то далеко, и с каждым прожитым днем Кузнецов ощущал в душе горечь, в нем еще настойчивее упорнее билась мысль: неужели все пропало? Ведь 37 лет отдано флоту!.. Однажды к нему пришел его друг и соратник адмирал флота Исаков, и как-то сам по себе разговор зашел о «черных днях» Кузнецова.

— Я не знаю, отчего Хрущев так зол на тебя, Николай Герасимович. Да, ты был с ним в разговоре на Президиуме ЦК горяч и даже резок. Но ты сражался за флот, за него и пострадал. — Иван Степанович помолчал, о чем-то вспоминая. — Знаешь, а я тоже грешник перед тобой…

— Это интересно! — воскликнул Николай Герасимович. — Ну-ка, расскажи!

— Помнишь сорок шестой год, разделение Балтийского флота на два? Сталин предложил, а ты с ним не согласился… Ты возразил, а я воздержался. Ты, должно быть, тогда обиделся на меня?

— Нисколько! — усмехнулся Кузнецов. — Ты не стал возражать вождю, а я с ним не мог согласиться, потому что был главнокомандующим и моя позиция должна была быть бескомпромиссной. — Николай Герасимович выждал паузу. — За это мне потом и досталось… Думаешь, легко я перенес суд так называемой чести, а потом и настоящий суд?

— Другой мог бы и сломаться…

— Верно, мог бы, но я не сломался, хотя в душе все горело. И опять же судьба-злодейка! — воскликнул Кузнецов. — Скажи, кто в пятьдесят первом вернул меня в Москву?

— Сталин.

— Вот-вот, Сталин! — качнул головой Николай Герасимович. — Вот и пойми его. Готов то бросить тебя в тюрьму, то возвести на пьедестал почета. Зная это, я тем не менее всегда шел напролом… Не ради себя, а ради тех, кто попал в опалу. И тебя однажды защитил.

— Это когда? — насторожился Исаков.

— Помнишь август сорок четвертого, когда я издал приказ по случаю твоего дня рождения? Тебе тогда исполнилось пятьдесят.

— Это было двадцать второго августа.

— Так вот, я долго думал, чем тебя поощрить. Подсказал адмирал Алафузов: «Ему тяжело ходить…» Тогда-то я и решил наградить тебя легковой машиной, что и сделал. На другой день меня зачем-то вызвали в Ставку. Решив флотские вопросы, я собрался уходить, но тут ко мне подошел Сталин и спросил: «Вы что же это легковыми машинами одариваете своих адмиралов?» В голосе вождя — металл, в глазах — холод. Ну, думаю, сейчас он мне даст прикурить! Отвечаю спокойно: мол, адмирал Исаков был тяжело ранен на фронте, ему потом отрезали ногу. Ходит на протезе. Инвалид, а как еще трудится для флота!.. Сталин молча выслушал меня, прошелся раз-два вдоль стола, снова подошел ко мне и сказал: «И правильно сделали, что наградили товарища Исакова машиной. Жаль, что хороших адмиралов у нас меньше, чем машин!»

Помолчали. Исаков заметил, что Николай Герасимович о чем-то задумался. Хотел было спросить, но тот сам произнес:

— Ты знаешь, кого я вспомнил? Кожанова Ивана Кузьмича. Он предсказал мне большое будущее…

— Когда тебя в тридцать пятом хвалил Кожанов, я уже был смещен с должности начальника штаба Балтийского флота, — отозвался Исаков.

— Я знаю, после катастрофы с подводной лодкой на учениях. Но ведь твоей вины не было? К тому же, помнится мне, на корабле в это время был нарком Ворошилов. Мне говорил об этом Галлер.

— Лев Михайлович был тогда командующим флотом. И все же меня наказали… Видимо, у Клима Ворошилова, который сместил меня, взыграла совесть, и через два года он вернул меня на Балтику на ту же должность. Ирония судьбы? — усмехнулся Исаков. — Может быть… — И вдруг без всякого перехода предложил: — Ты бы написал в ЦК партии насчет воинского звания? Ведь тебя разжаловали несправедливо!

— Я писал, Иван Степанович, но все осталось по-прежнему…

Свою записку в ЦК партии Кузнецов помнил наизусть: «Я не вижу за собой преступлений, которые позволили бы мне считать правильным лишение меня высокого воинского звания, — писал Николай Герасимович. — По слухам, доходившим до меня, Хрущев, а за ним и военные начальники при всяком удобном случае бросали мне обвинения по следующим вопросам: а) недооценка подводных лодок. Глупость! Стоит посмотреть представленную мною программу судостроения, и там увидите, что количество лодок достаточное и стоят они на первом месте. Атомных подводных лодок там намечалось больше, чем введено в строй сейчас. Строительство этих лодок началось при мне. Я вместе с Малышевым, Завенягиным и другими рассматривал первые проекты их; б) ракетное вооружение флота; Значение ракет было понято еще в мою бытность. В 1955 году я показал Хрущеву выстрел ракеты по щиту и представил проекты решений в этом направлении…»

Прав бывший главком ВМС, и нет оснований ему возразить.

— Атомные лодки у нас могли появиться раньше, чем был построен первыйамериканский подводный атомоход, — заявил Кузнецов, полемизируя со своими недоброжелателями из Минсудпрома. — Но в это дело вмешался Берия, и все работы затормозились.

Кузнецов ответственно относился к тому, что говорил, не играл на публику, не бросал слов на ветер. И эти его слова правдивы. Известный академик А. П. Александров свидетельствует: «На идею создания атомных установок для кораблей еще в 1945 году (в то же институте Капицы мы начали проектировать такой реактор) Берия наложил запрет. Его интересовала только атомная бомба. Жаль, что так было. Ведь мы начали проектировать атомоход раньше, чем американцы «Наутилус»».

Даже находясь в опале, Кузнецов по-прежнему интересовался, как идет строительство подводных лодок, помогал в этом деле своим коллегам. Как-то заместитель начальника Постоянной комиссии приемки кораблей адмирал Холостяков пришел к нему удрученный.

— Лучше бы вы не назначали меня в декабре сорок четвертого командующим Дунайской военной флотилией, — посетовал он.

— Почему?

— У кого я принимал дела? У Горшкова! С тех пор Сергей Георгиевич меня почему-то не жалует. Сейчас мы с вице-адмиралом Щедриным принимаем от промышленности подводные лодки. Я и Григорий Иванович стараемся как можно больше «обкатать» их в море. С этой целью я предложил главкому Горшкову проверить атомный подводный ракетоносец на полную автономность. Но он не стал рисковать. «Даю вам сорок суток и ни дня больше!» — сказал Горшков. Не с веселыми мыслями уходил я в море на очередную «обкатку» лодки…

Подводным ракетоносцем командовал капитан 2-го ранга Гуляев, на нем и ушел в море адмирал Холостяков. Под водой пробыли 51 сутки. Поход прошел успешно, о чем Холостяков доложил главкому. Горшков выслушал его и коротко изрек:

— Ну что ж, хорошо, когда все хорошо кончается…

Ушел от главкома Холостяков грустный. А через некоторое время ему стало известно, что Горшков собирается уволить его в запас.

— Вот я и пришел к вам, Николай Герасимович, с этой плохой новостью, — смутился Холостяков. — Я хотел бы еще послужить на флоте. Силенки есть… Только за два последних года я пробыл в походах девяносто восемь суток, из них семьдесят три в подводном положении. Я записался на прием к министру обороны маршалу Малиновскому, завтра иду к нему… Боюсь, что он мне откажет. Вы не смогли бы замолвить обо мне словечко? Малиновский вас очень уважает. В сороковом году вы спасли меня от лагерей, может, и сейчас получится…

— Хорошо, я тебе помогу, Георгий Никитич! — заверил адмирала Николай Герасимович.

Вечером, усевшись поудобнее на диване, Николай Герасимович позвонил Родиону Яковлевичу домой. Хотел коротко выразить просьбу, но Малиновский попросил подробно изложить суть «дела» вице-адмирала Холостякова, что Кузнецов и сделал.

— Не по душе он пришелся Горшкову, — сказал Николай Герасимович. — Еще с той поры, как в сорок четвертом Холостяков заменил Горшкова на посту командующего Дунайской военной флотилией. Тогда Холостяков хорошо проявил себя; вы, будучи командующим Вторым Украинским фронтом, хвалили его. Я сам это слышал.

— Помню-помню, Николай Герасимович, — отозвался маршал.

— Горшков хочет уволить его в запас. Зачем? Холостяков — умница, занимается атомными подводными лодками. Недавно вернулся из похода, где на атомной лодке провел под водой пятьдесят одни сутки. Сколько ему? Шестьдесят два… Он родился в девятьсот втором. Как я сам живу? Скучаю по морю и кораблям. А так — терпимо… Спасибо! До свидания!..

И как был взволнован Николай Герасимович, когда министр обороны назначил адмирала Холостякова своим консультантом! Сухопутный военачальник, а флотское дело его сердцу так близко! Как потом говорил Георгий Никитич, он поведал Малиновскому подробности похода атомного ракетоносца, моряки которого во главе с командиром Гуляевым «действовали героически». Эта оценка расходилась с оценкой главкома Горшкова, видимо, и в этот раз он хотел умалить заслуги самого Холостякова, находившегося в походе на этой атомной лодке. Однако министр обороны принял решение представить экипаж корабля к наградам. Капитану 2-го ранга Гуляеву было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

— Николай Герасимович, я не ожидал, что Родион Яковлевич ценит вас так высоко, — сказал Холостяков, когда они встретились. — Он очень жалеет, что не смог убедить Хрущева вернуть вам воинское звание адмирала флота Советского Союза…

— Ладно, не будем об этом, — возразил Кузнецов. — Ты лучше скажи: доволен своей работой?

— У министра обороны? Еще как доволен…

Кузнецову в отставке поначалу было нелегко: где бы он ни был, что бы ни делал, перед ним как живое плескалось море. И будто наяву чудились корабли… Тоска сжимала сердце до боли в груди, и он в такие минуты старался чем-то заняться; решил выучить английский язык, чтобы переводить иностранные книги, имеющие отношение к морю и военному флоту, а французский и немецкий Николай Герасимович изучил еще в Военно-морской академии и свободно владел ими. И вот в эти дни он вдруг обнаружил в себе новое дарование — писать о пережитом. Вскоре читатель увидел его первую книгу — воспоминания участника национально-революционной войны в Испании. Академик Майский, с которым Кузнецов дружил, похвалил его:

— Правдивая и умная книга. Я прочел ее с большим интересом. Ваше перо знает историю. Вы, наверное, еще что-то пишете?

— Хочу выплеснуть на бумагу свою судьбу, — улыбнулся Кузнецов. — Написать о флоте, кем был, что делал, как воевал. Словом, есть о чем рассказать молодежи, да и не только ей…

И он написал о флоте. Рукопись принес в журнал «Октябрь» главному редактору Кочетову, с которым был хорошо знаком. Всеволод Анисимович хорошо узнал флотоводца, еще когда жил в Ленинграде, где росла и ширилась на Балтфлоте слава «строптивого» наркома, а затем и главкома Военно-морского флота. Знал Кочетов и об опале Кузнецова в ЦК партии, но это его ничуть не смущало.

— Я прочел вашу рукопись, — объявил он Кузнецову через две недели. — Ваши мемуары весьма правдивы, я бы даже сказал — остры, и мы будем их печатать. Полагаю, они вызовут у наших читателей большой интерес…

Так появились воспоминания Николая Герасимовича «Перед войной» в трех номерах журнала «Октябрь». (Ранее в этом журнале Кузнецов рассказал о своих встречах с маршалом Блюхером, позже о начальнике Морских Сил Муклевиче.)

— Верочка, — говорил он жене, польщенный успехом, — теперь я своим пером служу родному флоту!.. А книгу «Накануне», что вышла в Воениздате, я должен вручить Кочетову. Заодно спрошу, прочел ли он мою новую рукопись «Годы войны»…

У Кузнецова было хорошее настроение.

— Вы ли, адмирал? — Кочетов поднялся из-за стола — высокий, стройный, с добродушным лицом и веселым взглядом. Он тепло пожал гостю руку. — Давненько к нам не заглядывали. Наверное, были где-то на флоте? Присаживайтесь, Николай Герасимович, и рассказывайте, как дела, что пишете для журнала.

Кузнецов достал из сумки книгу «Накануне» и отдал ее Кочетову.

— Это вам, Всеволод Анисимович, — сказал он. — Если бы вы не напечатали эту вещь в журнале, то не скоро бы она вышла отдельной книгой. Я еще не забыл, что против ее публикации был главком ВМФ Горшков. До войны я спас его от расправы вождя, а теперь Сергей Георгиевич закусил удила, ему и сам черт не брат.

— Тогда вы поступили по-джентльменски. — Кочетов полистал книгу. — Хорошо издана. Поздравляю вас, Николай Герасимович!

— Этой книге я отдал немало сил, — вздохнул Кузнецов.

— Верю, ибо сам был в этой шкуре, — улыбнулся Кочетов. — Вы думаете, мне легко дался роман «Журбины», первое мое большое произведение. Пришлось изрядно попотеть…

Кузнецов успел заметить, что лицо у Всеволода Анисимовича какое-то измученное, пожелтевшее, в голосе проскальзывала хрипота. «Видно, болезнь у него прогрессирует», — подумал Николай Герасимович и невольно спросил:

— Как здоровье?

Кочетов улыбнулся, отчего на лице яснее обозначились желваки.

— Держусь! — И добавил грустно: — Я же в войну был ранен… В сорок первом, когда под Ленинградом начались ожесточенные бои с гитлеровцами, я был собкором «Ленинградской правды». Помню, главред послал меня в Федоровку — есть такая деревня под Ленинградом, — чтобы написал репортаж о митинге сельчан, который проходил в колхозе «Красный крестьянин». Долго думал, как начать репортаж. А потом появились мысли. Я взял ручку и написал первую фразу: «Когда русский народ берет в руки винтовку, он берет ее, чтобы победить врага». Напомнив своим землякам о подвигах красных бойцов в девятнадцатом под Федоровкой, я далее написал, что память о них жива в наших сердцах и эту память люди принесли с собой на митинг.

— Сказано по-писательски! — заметил Кузнецов.

— Может быть…

Помолчали. Потом Николай Герасимович спросил:

— Мою рукопись вы хоть полистали?

— «Годы войны»? — уточнил Кочетов. — Давно прочел. Будем печатать ее в трех номерах журнала. Правда, у меня есть некоторые замечания… А в целом вещь получилась интересной.

— Быстро вы, однако, решили судьбу моей рукописи, — обрадовался Кузнецов. — Спасибо, Всеволод Анисимович. Вы и так мне крепко помогли. А замечания я готов учесть…

Но Кочетов заговорил о другом.

— Не понимаю я главкома Горшкова, — сказал он. — Таких адмиралов, как вы, Николай Герасимович, надо благодарить, а не сыпать на них упреки. В своих мемуарах вы пишете о флоте, о том, как он готовился к войне, как сражался, взаимодействуя с частями Красной Армии. Конечно, ошибки были в боевой подготовке, в проведении десантов и морских операций. А коль были недостатки, то флотским чинам надо извлекать из них уроки на будущее, не так ли?

— Истина, Всеволод Анисимович. Но Горшков не таков, он не упускает случая уколоть меня. По просьбе «Военно-исторического журнала» я написал статью об адмирале Галлере, который не один год был моим заместителем. И что же? Гранки статьи послали главкому ВМС Горшкову. Тот прочел их и наложил резолюцию: «Не печатать, прославляет себя. С. Горшков». С ним, однако, редакция не согласилась, и статья увидела свет. — Николай Герасимович помолчал. — От службы на флоте я отстранен, но отстранить меня от службы флоту невозможно. Это не под силу даже Горшкову…


— Верунчик, пляши! — весело бросил с порога Николай Герасимович, едва вошел в квартиру.

— Наверное, чем-то порадовал наставник Кочетов?

— Ты угадала. — Он снял фуражку и повесил ее на вешалку. — И пожалуйста, не ерничай. Он мой наставник в литературе, но не в службе. Он большой писатель. Умница! Я это понял, когда прочел его роман «Журбины». Сейчас он работает над романом «Угол падения», говорит, что так увлекся темой, что пишет по ночам. Мою новую рукопись обещает напечатать в трех номерах журнала. Приглянулась она ему.

— Приятная новость, за нее, пожалуй, мы с тобой выпьем по рюмочке вина! — Жена пошла на кухню и принесла бутылку каберне. — А не сказал тебе Кочетов, что уж больно ты себя бичуешь: то упустил на флоте, другое не сделал?

— Я моряк, Верунчик, а у каждого моряка и в молодости, и в зрелом возрасте случаются ошибки, малые и большие, но не всякий, возвысясь, хочет о них вспоминать. А я не такой, Верунчик. Я не сержусь, если мне что-то подсказывают люди. Достоинство не в том, что ты всегда и во всем выглядишь непогрешимым, а прежде всего в том, чтобы из собственных ошибок извлекать пользу и для себя, и в поучение другим.

— Ну ты прямо профессор! — заулыбалась жена, подавая обед. — Я-то прекрасно тебя изучила, знаю, что на подлый шаг по отношению к другим ты неспособен. Но ведь не все такие?

— Да, Верунчик, не все, — согласился Николай Герасимович. — Ты знаешь, как-то адмирал Исаков упрекнул меня в том, что я излишне строг к людям. Его слова задели меня за живое. Я сказал ему, что командир имеет право жестко требовать соблюдения порядка и дисциплины на корабле, требовать от имени Родины. Но он должен быть правдив, он должен быть истиной для своих подчиненных. «А вот ты, Иван Степанович, — спрашиваю его, — всегда ли правдив?» Вижу, покраснел он, смутился, даже глаза отвел в сторону. Потом задумчиво обронил: «Бывало, иногда грешил, но не во благо себе, а ради большого дела…» Ивану Степановичу, — продолжал Николай Герасимович, — я многое прощал, потому что в самое трудное время, когда флот сражался с врагом, он был на переднем крае. Был тяжело ранен и потерял ногу. Ходил на костылях, а военную службу нес на совесть. Такое не всем под силу…

В эти дни Кузнецов упорно работал над своей новой книгой, которая была посвящена боям на флотах и морском побережье уже в годы войны. (В первой книге своих воспоминаний «Накануне» Кузнецов довел рассказ до 22 июня 1941 года.) Как-то Вера Николаевна вошла в его рабочий кабинет и сказала:

— Ты так увлекся литературой, что даже не позавтракал. А ведь уже одиннадцать часов!

Николай Герасимович весело взглянул на супругу.

— С утра, Верунчик, хорошо работается, появляются свежие мысли. Сейчас, знаешь, о чем я пишу? В августе сорок первого Гитлер объявил авиацию Красной Армии полностью уничтоженной, а летчики Балтийского флота в это время стали бомбить столицу рейха Берлин! Надо же мне об этом написать? К тому же твой милый супруг, то бишь я, к этому делу весьма причастен…

Наконец книга «На флотах боевая тревога» вышла в 1971 году в Воениздате. И первым, кто поздравил Кузнецова с этим успехом, был не моряк, а летчик — Главнокомандующий ВВС Советской Армии, заместитель министра обороны Кутахов! Поздоровавшись с «опальным адмиралом», он сказал:

— Хорошую ты вещь написал, Николай Герасимович. Я прочел твои воспоминания за два вечера. И хотя сам немало воевал на фронте, книга меня захватила. Она очень правдивая.

— Спасибо за добрые слова, Павел Степанович. Я ведь на войне потерял многих своих друзей…

— А я, думаешь, не потерял? — В глазах генерала появилась грусть. — И теперь, в мирные дни, у меня есть потери…

— Не понял, Навел Степанович? — насторожился Кузнецов.

— Понимаешь, вчера погиб мой друг дважды Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель, подполковник авиации Амет-Хан Султанов. Бывалый фронтовик, сражался на многих фронтах, особенно проявил себя в воздушных боях под Сталинградом. Знаешь, сколько он совершил боевых вылетов во время войны как летчик-истребитель? Шестьсот три! Лично сбил тридцать и в составе групп девятнадцать вражеских самолетов.

— Как он погиб?

— При испытании нового самолета. Я очень его ценил…

— Да, жаль летчика, храбрейший человек. — Николай Герасимович помолчал. — А сам ты, Павел Степанович, сколько сбил немецких воздушных пиратов?

— Я-то еще живой…

— Не в этом дело, даст Бог, живи еще сто лет! Я имею в виду твой вклад в нашу победу. И надо ли скромничать?

— Ах вот ты о чем… — У Кутахова стало легче на душе. — Лично сбил четырнадцать, как ты выразился, «немецких воздушных пиратов», а в составе групп — двадцать восемь вражеских машин. Ну, а о том, что в сорок третьем я стал Героем Советского Союза, ты знаешь.

— Внукам есть с кого брать пример, — улыбнулся Кузнецов.

Кутахов вновь заговорил о книге Николая Герасимовича.

— Я обратил внимание, что ты начал свой труд с эпизода о том, как подводная лодка неподалеку от Данцига в конце января сорок пятого года во время шторма потопила фашистский лайнер «Вильгельм Густав». В Германии по этому случаю был объявлен трехдневный траур, а Гитлер приказал расстрелять командира конвоя. А в феврале, возвращаясь в базу, эта же лодка… — Кутахов замялся, а Кузнецов подсказал:

— «С-13», а ее командиром был капитан 3-го ранга Александр Маринеско.

— Вот-вот, Маринеско, — смутился генерал. — Когда лодка возвращалась в базу, она торпедировала немецкий транспорт «Генерал Штойбен». Так, да? Сколько же немцев ушло на морское дно кормить крабов?

— Более пяти тысяч гитлеровцев было на лайнере и три тысячи шестьсот человек на транспорте, — пояснил Николай Герасимович. — Всего — более восьми тысяч!..

Эпилог Ноябрь, 1974 год

Кузнецов лежал в больничной палате и грустно смотрел в окно. На стеклах играли солнечные блики позднего осеннего дня. В палате стояла поразительная тишина; казалось, вокруг все замерло, не дышит, будто отсюда ушла сама жизнь. А еще недавно тут была Вера, Верунчик, милая и добрая, покорившая его сердце в тридцать девятом году и с тех пор неразлучная с ним и в радости, и в печали.

— Коленька, милый, ты не волнуйся, — тихо говорила ему жена. — Все будет хорошо. — Он увидел, как в ее глазах блеснули слезы.

— Ни к чему это, Верунчик! — Он приподнялся на локтях и поцеловал ее в щеку. — Не надо, милая, ты же знаешь, что слез я не переношу. Иди, пожалуйста, домой, уже поздно. Сыновьям привет. Операция будет еще не скоро, так что меня врачи хорошо подготовят…

Он так говорил ей, хотя сам в это не верил. И сейчас, оставшись один, размышлял о прожитом: все ли ему удалось в жизни и нет ли в ней «черных пятен», от которых при одном воспоминании холодит душу? И потом эта неожиданная операция… Надо ли ее делать? «Надо, — убеждал его лечащий врач, — иначе могут отказать почки, и тогда конец. А операция, хотя и риск, все же оставляет надежду». Вроде бы врач успокоил его, но сердце отчего-то нет-нет да и защемит. Перед тем как лечь в кремлевскую больницу, он занес в свою записную книжку такие слова: «16.08.74. Живем тихо. Все чаще посматриваю на укороченный конец жизненного пути. Важно его закончить, сохранив присутствие духа».

Вся его жизнь прошла на море, на кораблях с теми, кто по его приказам в годы войны шел на врага. Не было в жизни флотоводца и дня, когда бы он не сделал чего-либо для военного флота. Ни одним своим действием или поступком он не разрушил устои флота, созданного еще Петром Первым, наоборот, всячески крепил и возвеличивал героические традиции, а имена тех, кто проявлял особое усердие в службе, кто верой и правдой служил Андреевскому флагу, вписывал в скрижали истории флота.

«Сколько мне еще отмерено жить?..»

Мысли его текли, как весенние ручейки, и одна из них вдруг озадачила: помнит ли его флот? Должен помнить, ведь море и корабли живут в нем, а вместе с ними живут имена тех, с кем довелось идти тернистой дорогой. «А вдруг я умру?! — подумал он. Эта мысль, словно острие кортика, резанула по сердцу. По спине пробежал мерзкий холодок. — Да нет же, Николай, все будет хорошо, и ты еще побываешь на море, постоишь на палубе корабля», — сказал он себе. Встал, прошелся по палате и остановился у окна. У березы, что раскинула свои ветки, важно прохаживались черные, как уголь, вороны. А чуть дальше у другой березы прыгала неугомонная белка… А может, все же отказаться от операции, и будь что будет? Да нет же, свою судьбу не обманешь, даже если ты семи пядей во лбу.

Дверь чуть скрипнула, в палату вошла медсестра, высокая, смуглая, со строгим лицом и серыми выразительными глазами.

— К вам посетитель, Николай Герасимович! — сказала она мягко.

— Мой сын?

— Нет. Симпатичный моряк!

— Пусть войдет.

В палату вошел невысокого роста, плотного телосложения чернобровый моряк с голубыми, как морская волна, глазами. Прикрыв за собой дверь, он представился:

— Контр-адмирал Климов, командир атомной подводной лодки!

— Садитесь, пожалуйста. — Николай Герасимович подвинул ему стул. — Халат можете снять.

На черной тужурке посетителя блеснул нагрудный знак — командирская «лодочка», как его называют.

— Вы с какого флота? — спросил Кузнецов.

— С Краснознаменного Северного. — Климов сел. — Я прибыл в Главный штаб ВМФ. Мне присвоено звание контр-адмирала, и я назначен на новую должность. Мой атомоход недавно вернулся из длительного океанского плавания…

— Где же вы были? — прервал его Кузнецов.

— Далеко, Николай Герасимович! В Атлантике. Потом заходили на Кубу. Фидель Кастро посетил наш подводный атомоход. Ему очень понравился корабль, и он этого не скрывал, чем мы были довольны. И вот теперь я у вас в гостях, — весело продолжал гость. — Даже не верится, что мне удалось к вам попасть. С чем я к вам прибыл? Экипаж нашей атомной подводной лодки поручил мне увидеться вами, передать большое флотское спасибо за все, что сделали вы для Военно-морского флота страны, пожелать скорейшего выздоровления. В знак глубокой любви к своему бывшему главкому они подарили вам макет нашего подводного атомохода.

— Где же он?

— Одну минуту! — Гость открыл черный портфель и извлек из него макет атомохода. — Сделан руками корабельных умельцев. Правда, красивый?

— Очень! — Кузнецов взял макет и стал разглядывать его. — Филигранная работа, ничего не скажешь! — Он вслух прочел надпись на медной пластинке: «Адмиралу флота Советского Союза Кузнецову Н. Г. от экипажа атомохода «Барс» с пожеланием крепкого здоровья и успехов в жизни! 5.11.74 г.»

— Коротко и от всего моряцкого сердца.

— Ошибочка вышла, товарищ контр-адмирал! — усмехнулся Кузнецов.

— Не понял? — насторожился гость.

— Я же вице-адмирал, — грустно произнес Николай Герасимович.

— Извините, не заметил, — схитрил Климов. — Но прежнее звание к вам вернется, мы в этом уверены.

(26 июля 1988 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Кузнецов Н. Г. был посмертно восстановлен в звании «Адмирал Флота Советского Союза». — А.З.)

Кузнецов поставил макет на стол.

— Спасибо за подарок! — весело произнес он. — Ну а как там, на Северном флоте? Хорошо служится?

— Не жалуюсь! — Гость помолчал. — Вас там помнят. Помнят ваши деяния, помнят все, что сделали вы для флота. А сделали вы очень и очень много. Если не ошибаюсь, это вы утверждали первый проект атомной подводной лодки, после чего началось ее строительство.

— Что было, то было, — задумчиво сказал Кузнецов. — Кстати, как вас зовут?

— Петр Федорович.

— Давно служите на атомных лодках?

— С тех пор как на Северный флот прибыл первый подводный атомоход. На нем я был старшим помощником командира.

— Вы ходили на Северный полюс?

— Ходил, Николай Герасимович. Скажу вам больше. Когда мы всплыли на Северном полюсе и на высоких ледяных торосах водрузили советский Государственный флаг, наш командир сказал, что у истоков атомного флота СССР стоял легендарный главком ВМФ Кузнецов.

— Так уж и легендарный? — добродушно усмехнулся Николай Герасимович.

— Именно легендарный! — громко произнес гость, щеки его слегка зарумянились. — Раньше у нас на флоте был один атомоход, теперь их десятки. Появилась целая флотилия!..

Пока Климов говорил, Николай Герасимович не сводил с него глаз. Скуластое лицо с черными бровями было ему знакомо. Но где он видел этого подводника, не на Северном ли флоте? И эта ямочка на подбородке…

— Откуда вы родом? — спросил он.

— Из-под Саратова… Родился на берегу звонкой речушки Зорянка, а теперь вот моя жизнь протекает на берегу океана. Как в сказке, не правда ли?

«Кажется, это и есть тот самый Климов…» — подумал Николай Герасимович и уже не стал скрывать своих чувств.

— А ведь мы с вами где-то встречались. Наверное, на Тихоокеанском флоте?

— Все-таки вы узнали меня! — воскликнул Климов. — Столько лет прошло, а вы узнали… Я не забыл, как вы пришли на подводную лодку и беседовали со мной. Тогда ко мне приезжала мама, а вы познакомились с ней в купе поезда «Москва-Владивосток». А моему отцу Федору Максимовичу Климову в сорок третьем на Северном флоте в Полярном вы вручали орден.

— Командиру подводной лодки? — переспросил Кузнецов. — Как же, помню! Его лодка в тот день вернулась в бухту с победой — торпедировала вражеский транспорт и сторожевой корабль. Вместе с членом Военного совета адмиралом Николаевым мы были в штабе бригады контр-адмирала Коровина. Там вашему отцу я и вручил орден. Ну а как в дальнейшем сложилась ваша судьба?

— После встречи с вами во Владивостоке меня перевели на Северный флот в Полярный, где служили мои дед и отец. Не скажу, что мне было легко, но я старался, и кажется, у меня неплохо получалось. Я закончил Военно-морскую академию, плавал на лодке старпомом, потом стал командиром…

— Как поживает ваша мама Дарья Павловна?

— Она словно помолодела, когда меня вернули на флот. — Климов вынул из портфеля фотокарточку и отдал ее Кузнецову. — Это вам от мамы. На обратной стороне она написала несколько строк…

На фотографии Кузнецов стоял рядом со Сталиным и Орджоникидзе на палубе крейсера «Червона Украина». С тех пор прошло почти сорок пять лет! Николай Герасимович перевернул фотокарточку и прочел: «Дай Бог Вам счастья, товарищ Кузнецов. Кланяюсь. Дарья Павловна».

Климов сказал, что мать нашла в архиве старый журнал, в Саратове ей пересняли снимок.

— Говорит, может, у Николая Герасимовича нет такой фотокарточки, так пусть поглядит на себя, каким орлом был в молодости.

— У меня и вправду нет такого фото. — Кузнецов положил подарок в свою рабочую папку. — Скажите, Петр, как случилось, что вас ранило осколком мины?

Климов снял тужурку, закатал рукав и вытянул вперед левую руку. Чуть ниже локтя Кузнецов увидел косой глубокий шрам.

— Крепко зацепил осколок, — усмехнулся бывший главком.

— Рыбаки траулера «Мурманск» подняли сеть, и вместе с рыбой в ней оказалась немецкая плавающая мина, — пояснил Климов. — Капитан судна попросил помощи, и я вызвался уничтожить мину. У меня был на этот счет опыт. На рыбачьем катере мы подошли к траулеру, опустили мину в воду, отвели как можно дальше от судна, и я набросил на рожок мины бикфордов шнур. Затем поджег его и крикнул мотористу, чтобы уходил подальше от опасной находки. А мотор не заводится. Раз, другой… А мина вот-вот взорвется. Тогда я приказал всем прыгать в воду и плыть подальше от мины, а сам задержался на палубе катера. Грохнул взрыв. Моряков накрыли брызги, а мне в руку саданул осколок. На лодке мне сделали перевязку. А потом началось… «Кто разрешил оставить лодку, почему не доложил в штаб, зачем сам подрывал мину, когда на лодке есть минеры?..» Короче, кончил тем, что меня сняли с должности старпома и уволили в запас. Что мне оставалось делать? С семьей уехал в Саратов к матери.

— Очень переживали?

— Не то слово, Николай Герасимович. Я даже прослезился, когда прощался с лодкой.

— Что было дальше?

— Приехал домой — мать в ударе! Кто мог отлучить меня от флота? Я рассказал ей об этой самой мине и прямо заявил, что моя вина в этом деле есть, но она не такая, чтобы гнать меня с флота. Она утерла слезы, а потом спросила, кто сейчас главный на военном флоте, не тот ли адмирал, кто помог мне переехать служить на Северный флот? «Да, — говорю, — он, Николай Герасимович Кузнецов!» «Вот и напиши ему жалобу», — сказала мать. «Нет, — ответил ей, — беспокоить военно-морского министра больше не буду, он мне уже помогал». Короче, поступил я работать на завод, — продолжал Климов. — А через неделю, меня вызвали в военкомат. Прибыл к военкому, а он показывает мне телеграмму из Москвы, которая предписывает ему призвать на службу в ВМФ капитан-лейтенанта запаса Климова Петра Федоровича и направить его в Североморск в распоряжение штаба флота!..

— Наверное, был рад? — спросил Кузнецов, перейдя на ты.

— Чуть не прослезился, если говорить правду. Даже не верилось, что возвращают на флот. В Североморске меня принял командующий флотом. Спросил, зажила ли рана на руке. «Да, — отвечаю, — зажила, а вот рана на сердце осталась». Он удивился: какая еще рана? Отвечаю ему: «Оттого рана на сердце, что в моем деле флотское начальство не разобралось. Я спасал рыбаков, а мне дали по башке!» — Климов передохнул, вытер платком вспотевшее лицо. — Словом, комфлот признал ошибку кадровиков.

— Выходит, они хотели отлучить тебя от моря? — улыбнулся Кузнецов.

— Похоже, что так. — Климов тоже улыбнулся. — Поначалу я был зол на флотское начальство, но вскоре это чувство угасло. На лодке меня встретили тепло, коки испекли большой пирог, и вся команда пила со мной чай.

Слушая Климова, Николай Герасимович размышлял, сказать ли ему, кто вернул его на флот. «Нет, не скажу, не то еще станет упрекать мать, что написала мне», — решил он. Спросил о другом:

— Дарья Павловна с вами живет?

— Нет, климат ей не подходит, да и возраст уже не тот, чтобы ехать так далеко.

— Почему ты мне не написал, когда тебе дали по шапке? — вдруг спросил Кузнецов.

Контр-адмирал какое-то время молчал.

— Мне очень хотелось тогда излить вам душу, но вас только что назначили военно-морским министром, вернули с Тихого океана в Москву, и я подумал, что вам сейчас не до меня, — признался Петр Федорович.

— Хорошо, что честь свою ты, Петр, не посрамил, — резюмировал Николай Герасимович. — У нас, военных моряков, дороже чести ничего нет. Мы ставим ее даже выше закона. Твой отец также дорожил честью. Я это понял, когда награждал его орденом. — И, помолчав, добавил: — Ты, наверное, знаешь, что меня тоже травили недруги? Даже судили…

— Знал и очень за вас переживал… Да только ли я один? Весь флот переживал…

— Ладно, Климов, — прервал бывший главком, — поговорим о тебе. У Горшкова был?

— Да, он вручил мне погоны контр-адмирала. Вернусь в Североморск и сдам дела другому командиру лодки, а сам возглавлю штаб флотилии атомных подводных лодок. Признаюсь вам, Николай Герасимович, море для меня как бальзам на душу. Каждый раз, когда бываю в море, невольно вспоминаю отца, и кажется, что он вовсе не погиб, а рядом со мной на ходовом мостике…

В палату вошла медсестра.

— Вас не утомила беседа с гостем? — спросила она.

— Это дорогой гость, — серьезно ответил Кузнецов. — Беседа у нас теплая, честная. Вместе с ним я мысленно побывал на военном флоте, будто наяву увидел корабли… Я что, нужен вам?

— Хирург хочет посмотреть вас, — пояснила медсестра. — Через полчаса он будет здесь. — Она вышла.

Климов достал из портфеля книгу «Накануне» и попросил ее автора оставить на ней автограф, что Кузнецов охотно сделал.

— Я не льщу вам, Николай Герасимович, но ваша книга на многое открыла мне глаза, — признался Климов. — Она очень правдива.

— Возможно, ты прав, Петр, но я вот о чем вдруг подумал, — не без грусти заговорил Кузнецов. — В сорок втором мой заместитель адмирал Исаков был тяжело ранен осколком бомбы. Что он сделал? На имя Сталина прислал телеграмму, в которой просил назвать эсминец Черноморского флота его именем, если с ним случится беда на операционном столе. И вождь дал ему ответ, он заверил, что выполнит его просьбу, но пожелал скорейшего выздоровления. И адмирал Исаков остался жив, хотя ему и отрезали ногу. Как думаешь, Петр, назовут корабль в мою честь, если со мной что-нибудь случится во время операции?

— Что вы такое говорите, Николай Герасимович?! — загорячился Климов. — Зачем думать о плохом? Вы лежите в кремлевской больнице, а врачи тут зубры…

— Твоими бы устами да мед пить! — усмехнулся Кузнецов. Он подписал книгу и отдал ее гостю. — Желаю тебе счастливых голубых дорог, адмирал!.. Твоя точка опоры в жизни — море, оно же и твой живительный родник! Не забудешь?

— Как можно забыть? — улыбнулся Климов, его лицо засияло, словно осветилось изнутри. — Разрешите идти?..

Климов шагнул к двери, но Кузнецов окликнул его. Потом подошел к нему.

— Наверное, ты все еще гадаешь, кто вернул тебя на море?

— Оно самое, — признался контр-адмирал.

— Мать тебя вернула! Что, удивлен?

— Есть такое…

— Она написала мне письмо, и я поверил каждому ее слову. На листке остались пятна от слез Дарьи Павловны, меня это очень расстроило. А затем я отдал приказ, и тебя призвали. Мать призналась тебе в этом?

— Нет, Николай Герасимович.

— Тогда пусть все это останется между нами…


Подводный атомоход третьи сутки утюжил море. Начальник штаба флотилии контр-адмирал Климов находился в центральном посту, когда его вызвал на связь командующий флотом.

— Петр Федорович, как дела? — спросил он. — У вас через полчаса пуск баллистической ракеты. Мне только что звонил главком ВМФ…

Климов поднес ко рту микрофон радиосвязи.

— На борту все готово к стрельбам, товарищ командующий. А что вас волнует?

— Беда пришла к нам. Петр Федорович, до боли тяжко мне говорить о ней вам… Умер тот, кому недавно в Москве вы вручили макет своего атомохода и кому океанский флот обязан своей жизнью…

— Кузнецов? — вырвалось из уст Климова.

— Да. Во время операции отказало сердце…

У Климова будто что-то сломалось в груди. Он выронил из рук трубку радиотелефона, она повисла на проводе, а из нее раздавался тревожный голос командующего флотом:

— Петр Федорович, что с тобой? Ты слышишь меня? — гремело в трубке. — Алло! Алло! Где ты, Климов?!

Климов наконец очнулся, вспотевшими пальцами взял трубку и тихо обронил:

— На месте я, товарищ командующий. Через несколько минут старт ракеты. Все будет хорошо. Прошу вас… — Он на секунду замялся. — Прошу вас не волноваться. Мы уже начали погружение…

Баллистическая ракета стартовала из морской пучины. Огненно-белый шар бешено вырвался из воды, стальная сигара взмыла в мглистое небо и скрылась в черных тучах.

«Кажется, все идет как надо», — подумал Климов, все еще ощущая толчки сердца.

Атомная подводная лодка всплыла, словно огромный серый кит. Прошло не так много времени, налетел свежий ветер, разогнал тучи, и с неба брызнуло позолотой полярное солнце. Но адмирала Климова это не радовало, он чувствовал себя так, словно потерял частицу самого себя. И даже когда по радио с полигона на Дальнем Востоке поступило донесение, что ракета поразила заданную цель, настроение у него не поднялось.

— Ну вот и все, — сказал Климов, ни к кому не обращаясь.

Он стоял на мостике ходовой рубки атомохода и грустно смотрел на зеленое холмистое море, Подумалось: пусть этот залп ракеты будет последним салютом в честь опального адмирала…

Потом он спустился вниз и пригласил в свою каюту командира атомохода. Капитан 1-го ранга не заставил себя долго ждать.

— Позвольте поздравить вас, Игорь Сергеевич, с успешным запуском ракеты! — И Климов крепко пожал ему руку.

— Спасибо, Петр Федорович! — улыбнулся командир, а про себя отметил: «Что-то начштаба не в себе, лицо посерело, в глазах туман». А тот, с минуту помолчав, грустно заговорил:

— Есть к вам просьба… Кто на корабле фотолюбитель, штурман? Вот вам книга «Накануне», отдайте ее штурману, и пусть он срочно переснимет из нее фото адмирала Кузнецова времен войны и большим форматом.

— А что случилось, товарищ адмирал? — Улыбка на лице командира вмиг исчезла.

— Сегодня во время тяжелой операции Николай Герасимович умер. Пусть экипаж подводного атомохода отдаст ему последние почести.

Вскоре портрет адмирала Кузнецова в рамке стоял на видном месте в кают-компании. Климов смотрел на него, чувствуя, как щемит сердце. Глаза Николая Герасимовича словно говорили: «Ну, что ты загрустил, Петр Климов? Улыбнись, дружище, я ведь с вами, в море!..»


Москва — Ленинград — Североморск — станица Кущевская 1999–2002 гг.

Справка об авторе

Золототрубов Александр Михайлович родился в 1927 г. в станице Кущевской Краснодарского края. Окончил заочно факультет журналистики Киевского государственного университета имени Т. Г. Шевченко. Участник Великой Отечественной войны. Награжден орденами Отечественной войны 2-й степени, Красной Звезды, «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР», медалью «За боевые заслуги». В октябре 1945 г. был переведен на Военно-морской флот. Много лет плавал радистом на боевых кораблях эскадры Черноморского флота. 13 лет прослужил на Северном флоте. С 1968 г. живет в Москве, работал редактором отдела художественной литературы, критики и библиографии журнала «Пограничник».

Член Союза писателей с 1964 г. Автор романов «Тревожные галсы», «За волной океана», «След торпеды», «Флотоводец», «Тревожный колокол», «Жезл маршала», повестей «Глубины морские», «В синих квадратах моря», «Сто метров до солнца», «Звезды в перископе», «Тень на мольберте», «Серебряный якорь» и др. В серии «Жизнь замечательных людей» в 1983 г. вышла его книга «Буденный».

Роман «Опальный адмирал» — новое произведение писателя.

Хронологическая таблица

1904 год

24 (11) июля в деревне Медведки Котласского района Архангельской области в семье казенного крестьянина Г. Ф. Кузнецова родился Николай Герасимович Кузнецов.


1912–1915 годы

Учеба в церковно-приходской школе.


1919 год

Октябрь. Добровольное вступление в Северо-Двинскую военную флотилию (прибавил себе недостающие два года, чтобы стать военмором).


1926 год

Октябрь. Окончание военно-морского училища им. Фрунзе.


1926–1929 годы

Кузнецов — вахтенный, старший вахтенный начальник на крейсере «Червона Украина».


1929–1932 годы

Учеба в Военно-морской академии в Ленинграде (окончил ее с отличием и с правом выбора моря).


1932 (май)1933 (ноябрь) годы

Кузнецов — старший помощник командира крейсера «Красный Кавказ». Поход корабля в Турцию, Грецию и Испанию.


1933–1936 (август) годы

Кузнецов — командир крейсера «Червона Украина». Встреча с Георгием Димитровым на корабле.


1936 (август)1937 (июль) годы

Назначение военно-морским атташе и главным военно-морским советником в Испании.


1939–1947 годы

Кузнецов — нарком ВМФ СССР, главком ВМС (с 1944 г.), член Государственного Комитета Обороны — ГКО (1941–1945), член Ставки Верховного Главнокомандования (июнь-июль 1941 г. и с февраля 1945 г.); адмирал флота.


1947–1948 годы

Кузнецов — начальник военно-морских учебных заведений Военно-морского флота.


1948 год

Январь. Предан суду Военной коллегии Верховного Суда СССР, понижен в воинском звании до контр-адмирала (позже реабилитирован, полностью сняты все обвинения «за отсутствием состава преступления»).


1948–1950 годы

Кузнецов — заместитель главкома войск Дальнего Востока по военно-морским делам.


1950–1951 годы

Назначение командующим Тихоокеанским (5-м) Военно-морским флотом.


1951–1953 годы

Кузнецов — военно-морской министр.


1952–1956 годы

Назначение первым заместителем министра обороны СССР — Главнокомандующим Военно-морскими силами СССР.


1956 год

Февраль. Понижен в воинском звании до вице-адмирала и уволен в отставку «без права работать на флоте».


1974 год

6 декабря. Смерть Н. Г. Кузнецова. Похоронен на Новодевичьем кладбище.


1988 год

26 июля. Посмертно восстановлен в прежнем воинском звании — адмирал флота Советского Союза.


Оглавление

  • Николай Герасимович Кузнецов 1904–1974
  • Александр Золототрубов Опальный адмирал
  •   Пролог Май, 1952 год
  •   Часть первая Горячие волны
  •     Глава первая
  •     Глава вторая
  •     Глава третья
  •     Глава четвертая
  •     Глава пятая
  •     Глава шестая
  •   Часть вторая Горькая чаша
  •     Глава первая
  •     Глава вторая
  •     Глава третья
  •     Глава четвертая
  •     Глава пятая
  •     Глава шестая
  •     Глава седьмая
  •   Эпилог Ноябрь, 1974 год
  • Справка об авторе
  • Хронологическая таблица