Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно
«Наверное, это покажется старомодно-смешным, но для меня нет в человечестве звания больше, чем поэт, выше, чем поэт, нужнее людям, чем поэт. В стихах я иногда называю себя поэтом, когда мне необходимо через это название выразить какую-то важную мысль. Но только в стихах и только когда это нужно. В жизни — никогда, даже мысленно, даже в мечтах — никогда…
Поэт — это же не занятие, не профессия, это не то, что ты выбрал, а то, что тебя избрало, это признание, это судьба, это тайна».
Борис Чичибабин
Борис Чичибабин: обязательство жить
Поэту с чуднóй фамилией Чичибабин было недосуг задумываться о месте в ряду почтенных классиков. У его слова другой накал и резон. Гений русско-украинского приграничья, которое и внутри советской империи оставалось напоминанием о казацкой вольнице, он много десятилетий жил частным существованием, с детства ему памятным и привычным. Отсутствие литературных амбиций, сострадательное отношение к быту, тому, что принято называть мелочами жизни (в то время как жизнь порой вдохновлена именно этими мелочами), хранило Чичибабина от искушения славой. Он чуждался литературных баталий, и — вдали от столичной суеты — не рифмовал поэзии с властью (в той традиции высокого лицемерия, о которой у Мандельштама: «Сядь, Державин, развалися, ты у нас хитрее лиса, и татарского кумыса твой початок не прокис»; впрочем, и роль интеллектуального самодержца, демиурга Чичибабина не прельщала). Сам чернозем жизни был воздухом его свободы:
Я был простой конторской крысой,
знакомой всем грехам и бедам,
водяру дул, с вождями грызся,
тишком за девочками бегал…
И все-таки я был поэтом,
сто тысяч раз я был поэтом,
я был взаправдашним поэтом
и подыхаю как поэт.
В строках, где Чичибабин с непривычной простотой говорит о судьбе своего дара, столь же просто обнаруживает себя реальность смерти. Ведь в его стихах, где в духе народной поэзии персонифицированы Правда и Кривда, Добро и Зло, Жизнь и Смерть, последняя не смотрится трагической случайностью, ошибкой. Смерть соизмеряет, итожит и даже избавляет. Она, Смертынька (так в знаменитом стихотворении «Ночью черниговской с гор араратских…»), ждет в конце пути, чтобы унять страдания души и избавить ее от земных соблазнов. Вот и в годы «лжи облыжной» поэт — с францисканской нежностью — призовет ее, величая матерью… Опыт предстояния Смерти (а кончина в лагере, вдали от дома и близких, как и гибель от будничного насилия над словом, грозила Чичибабину не раз) определил чичибабинское недоверие к высокопарности, изрекаемым «сверху» истинам.
Чичибабин в русской поэзии — наследник Пастернака: по конкретности осязания, природному дару всматривания в частности жизни, любви к самой жизни, ее строю и ладу. «Подонки травят Пастернаков» — это о времени, производящем насилие над бытием. И вопреки этому насилию — торжество в его лирике воробьев, одуванчиков, одухотворенной ткани, производное от пастернаковского «лист смородины груб и матерчат». И знаменитая анаграмма, обращенная к учителю: «я весь помещаюсь в тебе, как Врубель в Рублеве» (Борис Полушин в Борисе Пастернаке, Борис в Борисе), — более чем остроумная игра слов. А именно: признание того, что борения духа, вся мощь человеческого гения легко окружаются жизнью, чудом творения, благодатью Божьей. «Ты — вечности заложник / У времени в плену», — говорит один Борис, а второй подхватывает: «Пока не в косных буднях, а в Вечности живешь». И лад в его лирике 60-х — освященный пир друзей, с радостью узнавания, с тайной женской красоты и любовного соучастия («женщины наших пиров»), как у Пастернака: «Для этого весною ранней / Со мною сходятся друзья, / И наши вечера — прощанья, / Пирушки наши — завещанья, / Чтоб тайная струя страданья / Согрела холод бытия». И неизменная водка на этих дружеских застольях — зелено вино, размыкающее злокозненное время, и борщ, приготовленный подругой, — волшебное варево, собирающее вокруг себя избранных гостей («а если есть меж нас Иуда — пусть он подавится борщом»). А вот и совсем уж мифическое: «А Бог наш Пушкин пил с утра и пить советовал потомкам» в «Оде русской водке» — все о том же незлобивом причастии жизни, упоении ее простотой. Не ответом ли на пастернаковское «Мне к людям хочется в толпу, / В их утреннее оживленье. / Я все готов разнесть в щепу / И всех поставить на колени» становится чичибабинское проповедничество, откровение о насущности добра:
Последние комментарии
7 часов 19 минут назад
7 часов 22 минут назад
7 часов 34 минут назад
7 часов 36 минут назад
7 часов 50 минут назад
8 часов 7 минут назад