Приключения бывшего мичмана [Алексей Михайлович Ловкачёв] (fb2) читать онлайн

Алексей ЛОВКАЧЕВ ПРИКЛЮЧЕНИЯ БЫВШЕГО МИЧМАНА

АПОГЕЙНОЕ ДЕТСТВО

Итак, разрешите представиться.

Мое рождение в день 4‑го июня 1956 года символично, ибо пришлось на весьма примечательное время, наполненное отдельным сакральным смыслом — когда солнце, поднимаясь над землей, подходило к своему апогею. Даже время суток было апогейно светлым — между 12.00 и 13.00 часами дня. Ростом я вышел 52 см и весом 3,45 кг — вполне нормальный. Сумма этих данных многое объясняет и в моей незапятнанной ничем биографии, и в бескомпромиссном характере. Как и солнце, я никогда не отступал и не шел на сделки с совестью.

Место рождения тоже кое–что предопределило в моей судьбе. Действительно, на свет я появился в роддоме № 1 по улице Володарского, напротив известного пенитенциарного заведения Минска — следственного изолятора, называемом в народе «Володаркой», симпатичной архитектуры, сейчас здесь иногда россияне снимают фильмы. Ну кто снимает фильмы, а кто после своего рождения почти четверть века отслужил в органах внутренних дел.

В этом роддоме на свет появились многие минчане, в том числе моя младшая дочь. Между тем мама была прописана в деревне Малый Тростенец, Минского района, Минской области, поэтому в моей метрике записан именно этот адрес, который можно рассматривать как фиктивный. И это прекрасно, в смысле, что он фиктивный! Потому что во время Великой Отечественной войны в Малом Тростенце фашисты устроили концентрационный лагерь и теперь белорусам это место известно как не самое лучшее. Но вот эта аура на меня никак не легла, потому что я по этому адресу не жил.

В то время мама, Ловкачева Ольга Петровна (03.05.1925 г. р.), работала подавальщицей столовой № 2 в ОРС НОД‑1 станции Минск.

В период с сентябрь 1956 по апрель 1957 годов мама отдала меня в ясли, где я тут же заболел воспалением легких. Этот период для мамы оказался весьма трудным. Врачи думали, что я не выживу, если бы не мамин уход, то мне бы не повезло.

Подумать только, целый год, а именно с мая 1957 по май 1958, мама не работала, и вследствие этого была вынуждена сдать меня в детский дом, иначе, говорила она: «Я умерла бы с голоду, и ты бы тоже умер». Уход за мной был обеспечен в детдоме, а мама перевелась в столовую № 3 ОРС НОД‑1 станции Минск, где смогла прокормиться и выжить. Спасибо маме, что нашла в себе силы в очередной раз подарить мне жизнь. Когда мне исполнился год, я в том же детдоме научился ходить. Мамины воспоминания: «Я прихожу за тобой, а нянечка обрадовалась и говорит:

— Лешенька, смотри, кто к тебе пришел? — Ты ко мне и потопал».

В мае 1957‑го года я был крещен в православной Казанской церкви, которая находилась между улицей Московской и Домом правительства. Привокзальная церковь была бельмом в глазу для советских работников, и они постоянно звонили митрополиту Гурию, чтобы во дворе не было лишних людей, требовали ее закрыть, чего, в конце концов, добились. Будущего октябренка–пионера–комсомольца–коммуниста, как положено, крестили комсомолка Клавдия Михайловна Могилева (добрейшей души человек, живет в Москве) и коммунист Леонид Георгиевич Труфанов (хохмач и юморист, проживал в Минске). Крестные родители немало рисковали, ведь попадись они на глаза заправским атеистам, их бы по головке не погладили, тогда с этим строго было. Тетя Клава всегда с нежностью вспоминает, как держала меня и свечку, а я «хулиган» — дал струю вверх. Крестины отметили, мама накрыла скромный стол, пили самогоночку, и хозяин квартиры, где мы жили, играл на гармошке. Когда миновал первый круглый юбилей, я как воинствующий атеист выбросил крестик в мусорное ведро. Дурак дураком был!

Большая радость — в декабре 1960 года, перед самым Новым годом, мама получила квартиру. История по тем временам обыкновенная. Мама, приехавшая в столицу из деревни, первое время скиталась по чужим углам. С последнего места жительства она вынуждена была съехать под давлением обстоятельств. К хозяйке приехал сын вместе с молодой женой и решил поселиться в комнате, где жили мы с мамой. Хозяйка, отчаявшись ждать, пока мы получим квартиру и съедем восвояси, попросила нас покинуть дом. Добрая подружка по работе приютила маму, там и приснилась ей новая квартира. На следующий день в столовой № 3 ОРС НОД‑1 станции Минск, где мама работала резчицей хлеба, но числилась старшей официанткой, заведующий Павел Никифорович, радостно воскликнул:

— Оля! Бери Яшу и езжай домой!

Вдвойне приятно услышать благую весть от доброго человека. В столовую Яша на подводе доставлял продукты, а в этот раз перевез нас с мамой в белокирпичный дом по улице Лермонтова, в однокомнатную квартиру. Новоселы приезжали заселяться на грузовых машинах с небогатой мебелью и скромным имуществом. Мама так же привезла нехитрые пожитки, вместо кухонного стола — тумбу, а еще кровать с матрасом, набитым сеном или соломой, что отдала ей подруга. Мама рассказывала, что на кровать положила доски и матрас, «было очень мягко». По случаю новоселья в училище железнодорожников, где мама работала в столовой, мастер производственного обучения для меня изготовил деревянную скамеечку. А позже тетя Надя, жена моего крестного дяди Лени, передала детский столик, который разместили у окна и рядом приставили скамеечку, так у меня появился свой уголок. На столе я собственноручно сложил детские книжки в две стопки. Помню, был очень рад, а мама прямо светилась от счастья — закончилось отирание чужих стен. Не ошибусь, если скажу, что это было первой значительной радостью, запомнившейся мне в детстве.

Жильцы в доме оказались хорошими. Мама подружилась со многими соседями подъезда и со всеми на лестничной площадке, особенно с тетей Лидой Климович из 45‑й квартиры напротив, которая жила с мужем дядей Жорой, у них было трое детей и все пацаны.

Дядя Жора — высокий и крепкий, жилистый мужик. Как–то видел одну семейную фотографию, на которой он запечатлен в составе футбольной команды, одетый в длинные, что ниже колен, трусы, темную майку, в перчатках и в кепке. В молодости он был вратарем футбольной команды и оставался заядлым болельщиком минского «Динамо». Дядя Жора не был «летуном», поэтому долго работал грузчиком на товарной железнодорожной станции. К сожалению, окружающий контингент не мог оказать на него иного влияния, кроме плохого, и наш сосед с работы почти всегда приходил выпившим, трезвым я его видел редко. При этом моя мама восхищалась удивительной способностью соседа. Он мог прийти на сильном подпитии и вывалявшимся в снегу, однако в его карманах тетя Лида обнаруживала ровно десять куриных яиц, которые им выдавал старший, и ни одно не было разбитым или раздавленным. Видимо, на развитие этой удивительной способности дяди Жоры повлияло его занятие спортом в молодости.

Постоянные поздние приходы дяди Жоры с работы иногда сопровождались скандалами, но он был не злым и не драчливым. Я ни разу не видел, чтобы он кого–то тронул даже пальцем, тем более детей, но мы его боялись. При его появлении дома, а то и загодя, мы забивались под круглый стол, стоявший возле буфета, и сидели тише мыши, уставившись в телевизор, где шел художественный фильм. На нас же дядя Жора смотрел, как на муравьев, которые снуют туда–сюда. Перед тем, как заснуть в зале на диване, он недовольно бурчал на свою жену тетю Лиду и на ее лучшую подругу — мою маму:

— Вот клоунши…

Или:

— Все вы штрейкбрехерши!

Это были его самые любимые ругательства. Постоянно слыша необычное на слух слово, мне было интересно знать, что же оно значит. На уроке истории учительница объяснила. Оказывается, наши мамы были штрейкбрехерами, так как в пьяном воображении соседа отказывались участвовать в забастовке. В чем–то дядя Жора был прав, тетя Лида и моя мама никогда не протестовали против своих домашних обязанностей, они безропотно их выполняли. По сей день помню дежурную тети Лидину поговорочку:

— Ну что за семейка, ни минуты покоя: «То пить, то сцать, то жрать, то срать!»

Трое неслухов–пацанов кроме ухода за собой требовали неослабного внимания, так как разбегались меж пальцев шустрыми тараканами: старший Толик мчался на улицу погулять, средний Коля затаивался в комнате или чулане, а младший, Сережка, опрокинув горшок, норовил уползти на лестничную клетку без штанов.

За стенкой, в 47‑й квартире, обитал мой лучший друг Юрик Пентюхов. Этажом ниже — ровесник Гена Колтович и его сестра Света, младше на пару лет. Рядом с ними жил Вовик Козловский, тоже моих лет. На втором этаже несколько лет жил Сергей Шушканов, у которого тоже была сестра. С ним я очень дружил, но потом его родители переехали в новую квартиру, и мы перестали видеться. Зато сюда въехала симпатичная ровесница Ира Филипчик. На этой же площадке жила Таня Клачко с младшей сестрой Олей, моя подружка. На первом этаже жил Миша Третьяк и рядом с ним — Миньковы Володя и Витя, братья–погодки. Мне повезло — третий подъезд оказался самым богатым на мальчишеское братство.

Детское сознание сохранило в памяти, как семья Климовичей одна из первых в моем окружении, приобрела телевизор. Первая модель белорусского телевизора «Неман», которая имела немалый экран уже без водяной линзы. На удлиненном корпусе из темного пластика с двух сторон имелись выемки для переключателя каналов и ручек, которыми регулировали громкость, четкость изображения. Чудо техники привезли, когда мы были в доме, и мы с открытыми ртами, затаив дыхание смотрели, как его извлекали из картонной коробки, устанавливали на высокую тумбочку для белья, как манипулировали антенной с металлическими телескопическими рожками, настраивая изображение.

Первым кадром в телевизоре оказалась странная черно–белая сетка, состоящая из квадратов и кругов и служащая для настройки экрана, но мы и этому были рады. Одним из наших излюбленных занятий было занять места в комнате и задолго до начала ждать кино, слушая характерный писк динамиков и глазея на экранную сетку. Потом бурно радовались появлению заставки, обещавшей «художественный фильм», которая иногда светилась с час, а то и дольше. Зато, когда на экране появлялись титры, мы цыкали друг на друга, требуя тишины. Мы смотрели любые фильмы, но нам больше нравились художественные. На осенних, зимних и весенних каникулах запоем смотрели первые зарубежные сериалы, тогда их называли многосерийными телевизионными фильмами. Польские были о Великой Отечественной войне «Четыре танкиста и собака», «Ставка больше, чем жизнь», венгерский «Капитан Тенкеш» — исторический. Халатностью считался пропуск хотя бы одной серии фильма и небрежностью — опоздание.

Мама по–соседски частенько заходила к тете Лиде за солью, спичками, реже чтобы просто посидеть и посудачить о женской доле, посмотреть телевизор. Они очень любили «Голубой огонек», особенно новогодний, наслаждались концертом, посвященным дню советской милиции, на котором выступали лучшие артисты. Наши родители слушали польские песни посетителей кабачка «13 стульев», от души смеялись над их шутками и не пропускали выступлений Аркадия Райкина, также с большим интересом смотрели первые выпуски «Клуба веселых и находчивых» и «Алло, мы ищем таланты!», которые вели молодые Светлана Жильцова и Александр Масляков. Для нас не существовало западных звезд, зато были популярные и всенародно любимые советские артисты эстрады и актеры нашего кино. Об их личной жизни мы ничего не знали, но если на улицах Минска я встречал Игоря Дмитриева, Игоря Старыгина, а в Москве Михаила Глузского, то это было личным событием в жизни.

С малых лет мама возила меня к бабушке Кате (это мамина родная тетя) с дедушкой Сережей (мамин троюродный брат) Климовым в Москву. Сначала старики жили где–то на Арбате, я там бывал, правда, подробностей не помню. Потом переехали в девятиэтажный дом желтоватого цвета, что стоит на неширокой улице под названием Звездный бульвар, где получили новую квартиру. Слева от бульвара по всей его длине расстилался широченный пустырь, а справа, сразу за магазином, в котором продавали обои, стоит дом, на пригорке. Обстановка в доме отличалась солидностью и основательностью, это ощущалось сразу при входе в подъезд. Степенные и интеллигентные жильцы в обращении были строги и корректны. Диссонансом выглядел громыхающий лифт с железной дверью. Снабжена она была металлической защелкой, рукоятку которой нужно было закрывать тихо и осторожно, чтобы не потревожить покой добропорядочных жильцов. Дедушка Сережа — участник Великой Отечественной войны, очень немногословный, знающий цену каждому слову, — в моем понимании был настоящим большевиком. Уйдя на пенсию с должности заведующего столовой в системе Академии наук, он оставался активным общественником и с удовольствием занимался благоустройством дворовой территории. Помню, как побывал у него в мастерской, расположенной в подвале. Там стоял большой столярный стол, или верстак, заваленный инструментом, какими–то деталями и поделками, а вдоль стен располагалась невероятная масса необходимых вещей и предметов. У стариков детей не было, поэтому они хорошо ко мне относились. Дедушка Сережа покупал огромный арбуз, который я безуспешно пытался оторвать от земли. Мы садились за круглый стол, и бабушка Катя, которая всю жизнь была домработницей, подавала арбуз, который мы с удовольствием уплетали за обе щеки, умывая их соком. Бабушка, сложив руки на переднике, глядела на меня слегка тревожным и любящим взглядом, приговаривала:

— Смотри не лопни!

Вечерами дедушка, к моему неудовольствию, так как я не прочь был посмотреть какую–нибудь киношку, выключал телевизор сразу после программы новостей, и все рано укладывались спать.

В Москве также навещали мою крестную маму, тетю Клаву, ее мужа и их дочку Валю, проживавших недалеко от станции метро «Речной вокзал».

Однажды летом в Москву с маминой работы отправили крытый грузовик, везли ребят и какой–то груз. Мы тоже поехали, на ночь глядя. Сначала с мамой тряслись в тесной кабине, где я пытался в неудобном положении уснуть, а потом пересели в кузов. В столицу въехали рано утром, остановились при въезде на мост, пустынная мостовая, ни машин, ни людей… Детская картинка застыла в памяти и хранится до сих пор.

Хорошо помнится круглосуточный детский садик, в который я ходил в 1959–1963 годах. Он располагался в угловом доме, что был на пересечении улицы М. В. Фрунзе и Войскового переулка, напротив входа в Центральный детский парк им. М. Горького. Четыре наши группы занимали первый этаж жилого дома, выкрашенного в салатовый цвет. Рядом находился коттедж деда моего друга Пети Калинина. Дед его, Петр Захарович Калинин, во время Великой Отечественной войны был секретарем Центрального Комитета Компартии республики и начальником Белорусского штаба партизанского движения, а в мирное время стал министром сельского хозяйства и транспорта БССР. Его я не помню, а вот как мы с другом, который моложе меня на 19 дней, играли в подвале коттеджа в классики, помню хорошо.

На прогулку нас водили в городской парк, для этого достаточно было пересечь дорогу. Там находились традиционные развлекательные аттракционы — карусели, лодочки. Потом установили самолеты, летающие по горизонтали и вертикали. Помню, их металлические каркасы, обшитые брезентом. После окончания сезона самолеты раздевали и зимой их скелеты мерзли на отрытом воздухе. При нас началось строительство планетария, и в школьную бытность я бывал там на экскурсии, задрав голову, смотрел на звездное небо. Мне, как и всем детям, нравился кинотеатр «Летний», куда нас водили на детские сеансы. Мы с бурным восторгом сопереживали главному героя фильма «Миколка–паровоз», героям других сказок и мультфильмов. Непременный атрибут любого ЦПКиО — гипсовые фигуры, от пионера с горном до девушки с веслом. На зиму их укрывали щитами из досок, под которые мы залезали, играя в прятки. Запомнился пригорок с высоченными соснами и фигурами медведей, а ниже металлическая ограда, между островерхими копьями которой мы однажды наблюдали похоронную процессию на улице Первомайской. Мы прильнули к черным прутьям и смотрели на лежащего в гробу военного, но нас больше интересовали подушечки с наградами.

Как–то мама забрала меня из садика, повела домой. И вот на остановке Круглой площади (пл. Победы) мы увидели толпящийся народ. Подойдя ближе, увидели несчастного старичка, сиротливо лежащего на мостовой. Половина его черепа была сильно травмирована задним колесом рядом стоявшего троллейбуса. Меня охватило щемящее чувство жалости к бедному старику, одетому в телогрейку, с котомкой на плече…

Мы с мамой однажды тоже попали в аварию на улице Немиги, когда ехали в новеньком автобусе ЛАЗ по 23‑му или 25‑му маршруту. Тогда освещенность улиц была скромнее. С улицы Короля выезжала грузовая машина, наш водитель в темноте не разглядел длинный прицеп, волочащийся за ней, и врезался в него. Мы сидели на предпоследнем сиденье, слева. Я не держался и больно ударился лбом о металлический поручень переднего сиденья. Потом ходил с шишкой.

Детский сад в основном запомнился старшей группой. Однажды мы сидели за столиками и ели, когда с опозданием привели девочку Тоню. Уходя, ее мама начала прикрывать за собой дверь, а Тоня застенчиво положила правую руку на дверной косяк… прямо в проем. Глупая мамаша, не слыша дикого рева дочери и не чувствуя помехи, несколько раз нажала на неподдающуюся дверь. Это произошло на глазах всей группы и на нас произвело неизгладимо гнетущее впечатление.

С детства не терплю кипяченого молока. Сохранилась в памяти картинка, как я в старшей группе скучаю вместе с нянечкой, которая надзирает за мной, чтобы я выпил кипяченое молоко с пенкой, от противного вида которой меня тошнило. Другие дети в это время ушли на прогулку.

Еще картинка. Пятница. Всех детей забрали. Из всей группы я один–одинешенек сижу на подоконнике и через открытое окно с тоской смотрю на улицу. Чувствую себя позабытым–позаброшенным, но вот я вижу маму, которая устало бредет с работы, чтобы забрать меня домой. У меня тут же выплескивается недельная порция радостного адреналина:

— Мама! Мамочка!!!

В детском саду моим другом был Женя Абросимов, а с Сашей Данильчиком я потом учился в средней школе и даже пересекался по работе.

Помнится, как в детсадовском возрасте я повздорил с Мишей Третьяком, моим ровесником и соседом с первого этажа. Это произошло за углом дома, напротив его окон. Мы поспорили из–за пустяка, и кто первый начал толкаться, уже не вспомнить. Только у меня это получилось настолько удачно, что Миша не упал, а сел прямо в лужу — не так больно, как позорно и обидно. Мне было очень смешно, и я стал откровенно над ним потешаться… но это длилось недолго. Из–за угла появилась Мишина бабушка, старенькая, сгорбленная и давай на меня ругаться. Я испугался клюки в ее руках и убежал прочь. На безопасном расстоянии я оглянулся и увидел Мишу, который сидел в луже и плакал, размазывая по щекам слезы, рядом с ним стояла бабушка и потрясала в воздухе страшной клюкой, насылая на мою голову всякие расплаты. Я забежал за угол дома и долго еще не подходил к своему подъезду.

Иногда мы с мамой гуляли по городу в выходной день, тогда я ее просил:

— Мама, а давай уедем далеко–далеко…

Она с легкостью исполняла мою детскую мечту! Мы садились на пятый маршрут троллейбуса и ехали далеко–далеко… по неширокой улице Маяковского, минуя частный сектор с избушками, что, прикорнув, стояли на пригорке. В самой дальней точке нашего следования, на площади Якуба Коласа, вместе с проводами заканчивался и маршрут. Здесь памятник белорусскому поэту появится позже, а тогда мы с мамой гуляли по свободной площади.

С апреля 1964 по июнь 1967 года мама работала мойщицей автобусов, кондуктором пригородных маршрутов в автоколонне 2411 Миноблавтотреста, которая находилась по улице Опанского, 100, это напротив управления внутренних дел Минской области. Мама работала в две смены, причем первая начиналась очень рано, так что приходилось вставать в 03.30, а вторая заканчивалась очень поздно. Иногда мама брала меня с собой на работу, и в утренние смены мне отчаянно не хотелось вставать. На улице Розы Люксембург нас подбирал дежурный автобус, а когда его не было, то мы добирались сами — шли тропинками через пустыри. В 2013 году территорию автоколонны расчистили и на ней построили большое офисное здание, где разместились фирмы и организации. Когда маме выпадало работать в выходные дни, то вечером я оставался один в пустой квартире и ощущал страх.

Зато днем была настоящая вольница. На улице гулял, сколько хотел, не всегда даже удавалось перекусить, с мальчишками летом гоняли в футбол, зимой катали шайбу. Клюшки изготавливали сами из кусков доски, поэтому получались они громоздкими и тяжелыми.

В автоколонне маму подчас оставляли в резерве, а за кондукторские нарушения иногда ставили на мойку автобусов. Тогда, предоставленный себе, я слонялся по машинному парку, а мама меня инструктировала:

— Смотри, сынок, близко к автобусу не подходи. Ты маленький и водитель тебя может не увидеть.

Сидя за огромной баранкой автобуса, которую без гидропривода можно было повернуть влево–вправо лишь на величину люфта, я изображал из себя водителя.

В парке были довольно вместительные автобусы ЛиАЗ, курсировавшие исключительно на пригородных линиях. В середине–конце 1970‑х годов, когда их у нас уже не было, я видел ЛиАЗы в Москве, с рельефными цифрами госномера из белого металла. В этом автобусе справа от водителя располагался двигатель. Так вот в нашу бытность на его капот мама, работая в первую смену, укладывала меня поспать, постелив телогрейку. Летом было очень жарко, зато зимой просто здорово! С одной стороны, я ощущал уют и тепло, а с другой — мне было неудобно спать на виду у пассажиров. Беспокоили меня редко, только при поломке мотора. Тогда, чтобы подобраться к нему, водитель сначала поднимал меня, а потом капот.

Более современный автобус ПАЗ появился позже, его салон меньше, чем у ЛиАЗа, но больше КаВЗа. Менее вместительный КаВЗ с выступающим двигателем, спереди был похож на грузовую машину, имел широкую одностворчатую дверь, открываемую водителем вручную при помощи длинного металлического рычага. На конечной станции, пока водитель отдыхал или обедал, я садился на его место и при помощи механической тяги впускал и выпускал воображаемых пассажиров.

Еще совсем маленький горожанин я для себя открывал белорусскую провинцию. Тогда не было автовокзалов, оборудованных станций, и автобусы парковались на площадках городов, на пыльных околицах сел или местечек или на площадках у какой–нибудь достопримечательности типа клуба, магазина. Провинция казалась скучной и тоскливой, и жить там не хотелось. Помню, как летним солнечным днем мама оставляла меня на деревенской конечной станции у шапочно знакомых людей, пока сама оборачивалась одним–двумя рейсами. Обычно это были молодые приятные женщины, которые к чужому ребенку проявляли радушие и оказывали гостеприимство. И мама совершенно без опаски меня им доверяла. Удивительные отношения! Перед глазами стоит простая хата, в которой и достатка–то нет, зато как–то по–доброму она залита солнечными лучами, а перед ней — такой же светлый двор, зеленая трава, широкая тропинка, а дальше пруд или озеро. Уютная деревенская картинка из детства…

Я был очевидцем, как пьяный водитель на КаВЗе ночью гонял по территории гаража. Дежурный диспетчер, дабы пресечь хулиганскую выходку, запер ворота, но для куражащегося пьяницы это не стало преградой. Он вырвался за пределы автопарка и растерянный диспетчер удивленно орал:

— Ну как же этот гад выехал с территории?

Другой водитель ему и подсказал:

— У тебя же ворота на мойку открыты настежь!

В те времена на мойке и в помине не было механики, поэтому женщины длинными щетками терли бока автобусов, едва дотягиваясь до крыши. Внутри салон смывали из шланга, регулируя струю пальцами рук. Как–то, помогая женщинам, я провалился ногой в щель между двумя панелями для стока воды, мама едва поймала мой ботинок, который чуть не унесло потоком.

Самым скучным делом в маминой работе была сдача выручки. На центральном автовокзале долго стоял большой деревянный барак. Внутри него было несколько касс с окошками и большой зал с множеством столов, за которыми кондукторы считали свою выручку. Монеты разного достоинства мама собирала в столбики разной высоты и выставляла на стол. Бумажные деньги тоже складывала по купюрам. А я в это время не знал, чем себя занять.

С мамой я достаточно покатался по деревням и весям республики: Боровляны, Валерьяны, Волковыск, Дзержинск, Заславль, Колодищи, Логойск, Масюковщина, Мачулищи, Острошицкий Городок, Радошковичи, Раков, Самохваловичи, Семков Городок, Смолевичи, Смиловичи, Станьково, Столбцы, Фаниполь. Всех мест и местечек уже не помню…

Однажды мама рассказала подруге историю из своей кондукторской жизни, которую невольно услышал и я. Прошли годы. Я повзрослел и решил расспросить ее об этом подробнее, но, к сожалению, мама этот интересный случай уже забыла.

Дело было в шестидесятые годы прошлого века, во время рейса, в час пик, когда салон автобуса забит пассажирами. Тогда стоимость проезда в пригородном автобусе зависела от дальности поездки, и у кондуктора были билеты разного достоинства: 5, 10, 15, 20 копеек… Во время работы кондукторы чуть ли не на каждом пальчике, как перстни носили рулончики билетов на резинках. Задача кондуктора заключалась в том, чтобы выдать билет пассажиру и проконтролировать, чтобы он вышел на своей остановке. Ведь и тогда на линии работали контролеры. Чтобы не попасть им на карандаш, требовалась хорошая зрительная память, и мама ею обладала.

Очередная остановка, народ выгрузился–загрузился, и тут мама обратила внимание, что в салоне не хватает одного пассажира, который согласно купленному билету не доехал до места. Казалось бы, ну и Бог с ним, ведь не проехал же лишнего! Однако маму непорядок насторожил, она звонком дала сигнал водителю, чтобы тот не двигался, сама выскочила из салона.

Оказалось, что «потерявшийся» пассажир вышел из автобуса и положил голову под колесо! Если бы не мамина бдительность, то чудак погиб бы и своей смертью наделал неприятностей себе, родным и водителю. Вот так благодаря внимательности мама спасла пассажира от глупой смерти, а водителя — от тюремного срока.

Когда нас считали еще малышней, к нам во двор приезжал автобус без окон, размалеванный картинками из мультфильмов и милым каждому детскому сердцу названием «Малютка». Это был передвижной кинозал для демонстрации мультфильмов. Мы любили узкий салон этого списанного автобуса, низенькие стульчики со спинками, стрекотание кинопередвижки и мультяшных героев на экране — счастливая пора шестидесятых. Новость о приезде «Малютки» моментально разносилась по окрестным дворам, и детишки с сияющими лицами бежали к родителям за десятью копейками на мультсеанс. Это было ни с чем не сравнимое радостное событие для всех, и если чьих–то родителей не оказывалось дома, то разыгрывалась самая настоящая драма, впрочем, всегда с хорошим концом.

***

И вот — школа! В 1963–1967 годы я учился в начальных классах школы–интерната № 11, возле деревни Петровщина. По понедельникам с утра и по субботам после обеда 41‑м маршрутом курсировал городской автобус, битком набитый родителями и детьми, шедший с остановками: ж/д вокзал, ул. Московская, ул. Суражская, ул. Железнодорожная, дер. Петровщина, школа–интернат № 11. Этот конечный пункт маршрута находился за чертой города и представлял собой небольшую площадку со столбом, на котором висело его расписание. По одну сторону от трассы была образована обыкновенная свалка, а по другую — находился интернат. Идя по неширокой дороге, перпендикулярно отходящей от трассы, можно было попасть на огороженную территорию нашего храма знаний. От конечной остановки автобуса до кладбища деревни Петровщина шла дорога, густо обсаженная елками, защищавшими ее от снежных заносов. Мы забирались на верх одной из елок и, шагая по смерзшимся снеговым шапкам, путешествовали вдоль дороги. Бывало, шагнешь на слабый наст и ка–ак ухнешь в сугроб, а тебе за шиворот сыплется холодный снег. И опять проблема: как забраться наверх, чтобы продолжить шествие по верхушкам елей?

Мама продолжала работать кондуктором, поэтому в школу привезла меня с опозданием в несколько дней, что кардинальным образом повлияло на мою успеваемость. Догнать упущенный материал для меня оказалось непосильной задачей. Я последним в классе научился читать, когда мои одноклассники уже закончили букварь. Классный руководитель Алла Игнатьевна встретила маму со словами:

— Ольга Петровна, ваш Алексей начал читать! И как читать!

С тех пор чтение стало моим любимым занятием. Но Алла Игнатьевна запомнилась и своим неприятным поступком. Как–то во время перемены я в коридоре баловался с водяным фонтанчиком для питья, — щедро поливал водой пол и себя тоже. Строгая учительница завела меня в спальню для мальчиков и приказала встать на колени. Для чего она это сделала, я до сих пор не пойму. Может быть, ей захотелось унизить пацаненка или это у нее был такой странный метод воспитания. Если бы строгий педагог отходил меня ремнем или указкой, то это вряд ли бы запомнилось — за дело попадало, а вот унижение не забылось.

Учащиеся называли школу–интернат инкубатором. Наверное, мы действительно напоминали цыплят, выгревающихся под ультрафиолетом ламп. Нас и одевали в одинаковые вещи. Получение одежды было праздником, и нас посещало радостное нетерпение — скорее бы облачиться в обновки. Посещение родителями своих детей было не частым. Бывало, идешь по коридору мимо центрального вестибюля, где стояли стулья для посетителей и с надеждой высматриваешь знакомую фигуру мамы. Обычно кто–то из ребят в классе или в спальном корпусе радостно восклицал:

— Ловкачев! К тебе мама приехала!

Тогда я стремглав бежал в вестибюль, чтобы лицом уткнуться в мамино пальто или платье, затем любопытным щенком лез в сумку:

— А что ты мне принесла?

Когда наступала пора расставаться, я как совсем маленький просил:

— Мама, забери меня отсюда.

Маме трудно было сочетать работу кондуктора со скользящим графиком с уходом за мной. Летом после первого класса она определила меня на одну смену в загородный пионерский лагерь. Я не помню этого места, но мне там не понравилось, хоть и в обществе мальчишек и девчонок, но я чувствовал себя одиноким.

В школе нас водили на прогулку мимо интерната № 8, для умственно отсталых детей, потом через поле с низиной, которая образовалась от оврага. Пересеченная местность с полянами и перелесками, с рядом протекавшей речкой была захватывающим местом для гуляний. Мы с интересом исследовали окрестности, шалили, бегали, играли в войнушку и в прятки. Исследовательский дух присутствовал в каждом из нас, нам хотелось больше узнать, увидеть и везде полазить. Однажды вслед за товарищем я полез на дерево. Забрались высоко, в очередной раз я переставил ногу на тонкий сучок и перенес на нее центр тяжести, а соответствующему перемещению руки мешал верхний мальчишка. В этот момент сук под ногой обломился. Лишившись опоры, я сорвался и полетел вниз. Летел почему–то очень долго, мимо мелькали ветки, а я думал, когда же, наконец, будет земля, и встречи с ней боялся. Свидание с ней оказалось очень безрадостным, хотя мне еще повезло — я попал на склон горы, тем не менее я долго не мог разогнуться, а спина болела целых две недели.

Но, как показала практика, единичного опыта было явно недостаточно. Однажды с дворовыми мальчишками — Толиком Климовичем, Вовиком Козловским, Юриком Пентюховым и его отцом — мы пошли под Монастырь. Откуда пошло такое название, я не знаю, но местность была прекрасная: с местом для гуляний, с зарослями орешника и орехами, с подлеском, где можно было из дубца выстругать свисток или резную тросточку. Мы брели по полю и вдруг опешили — прямо из лесу выскочил огромный заяц–русак, такого я в жизни не видел. Трусоватый обитатель леса задал такого стрекача, что моментально скрылся за пригорком. Потом мы набрели на скирду сена, и давай с нее сигать вниз. Я забрался повыше и с радостным криком «смотрите как надо!» сделал сальто в воздухе и тут же нелепой лягушкой, брошенной на асфальт, брякнулся о землю, лишь слегка прикрытую сеном. После успешного показательного кульбита и жесткого приземления у меня спина болела уже не две, а три недели.

Мальчишки нашего двора отличались одной чертой. При общении друг с другом мы использовали мягкие имена: Толик, Вовик, Юрик, Геник, Мишик, Лешик, Сашик. От кого пошла эта традиция, уже не вспомнить. Конечно же, по–мальчишески между нами иногда пробегали черные кошки, еще реже мы дрались. Но и в этих исключительных случаях грубые имена, типа Толька, Вовка, Юрка, Генка, Мишка, Лешка, Сашка — почти не употреблялись. Хотя для одного пацана мы все–таки делали исключение. Без умысла, конечно.

Сашка жил в соседнем дворе — долговязый верзила на три года старше нас, не злой и не вредный. Другой его отличительной особенностью был длинный нос, за что мы иногда насмехались над ним. Именно Сашка притащил в наш двор потешный язык, к словам которого добавлялись окончания «-ирын», «-ырын».

Осенние каникулы. Отвратительная погода. На улице зарядил противный дождь, загнавший нас в третий подъезд. Нам нечем себя занять. И кроме как мартышками скакать по перилам — играть в квача — другого занятия мы не нашли. Но вскоре эта игра надоела, и Сашка ленивым удавом растянулся на перилах последнего пролета, ведущего на четвертый этаж. Полежав так некоторое время, он шмыгнул красным носом и хитро глянул на Толика. Прикрыв глаза от удовольствия, Сашка с ухмылочкой почти по–иностранному прорифмовал:

— Климырын — дурнирын.

Толик даже опешил, а потом после мучительных творческих конвульсий выпалил свой экспромт:

— А Саширын — притырын.

Тот только этого и ждал, довольно осклабился и заржал, а потом добавил:

— А Климирын — козлирын.

Толика вконец это разозлило, и он выдал вполне доступным языком:

— Да ты сам придурок!

До выяснения отношений не дошло, но дурашливый язык к нам пристал надолго.

В другой раз мы во дворе играли в хоккей. Вволю наигравшись, Сашка предложил бороться на условиях, что он будет стоять против нас всех, пятерых–шестерых пацанов. Все тут же на него набросились, а я стоял в задумчивости и смотрел, как долговязый Сашка расшвыривает моих друзей. Мне это не понравилось. И я в отчаянной попытке изменить расклад сил разбежался, неуклюже прыгнул и, скорей нечаянно чем специально, уронил противника. Мои друзья, подбодренные удачным моментом, не растерялись и с воплями радости навалились на Сашку. Некоторое время он беспомощно барахтался в сугробе, пока ребята с удовольствием елозили по нему, затем встал, облепленный снегом, и с видом обиженного ребенка пожаловался:

— А-а! Я так не играю — за ноги хватать нечестно.

Все смеялись и были не против еще разок поплотнее наехать на Сашку. Я же счастливый тем, что мне одним пусть хоть и неловким движением удалось завалить долговязого противника, был готов первым ринуться в атаку. Сашка понял, что ему нас уже не одолеть и что вряд ли мы последуем правилу, установленному только что — не хватать за ноги. И он без азарта и настроения вдруг ударил себя кулаком по лбу:

— Ой–йё! Мне же отец оставил деньги, чтобы я в магазине купил молоко и хлеб. Пока он не пришел с работы, я побежал!

Мы, белые от снега, как снеговики, делясь впечатлениями и обсуждая подробности потешной баталии, стали расходиться по домам. У нас тоже нашлись срочные дела, невыполнение которых могло повлечь репрессивные меры домашнего характера.

Современные дети играют в военные стратегии на компьютере, а мы увлекались сражениями пластилиновыми — у нас были свои технологии и подручные средства, соответствующие нашему времени. Тем более тогда существовали известные трудности с приобретением оловянных солдатиков, кстати, позже, когда мы повзрослели, появились солдатики и из пластмассы, даже в большем ассортименте. Но главное, что у нас был Толик Климович, прекрасный фантазер и замечательный выдумщик, его руки работали почище, чем у иного скульптора. Он с неплохим художественным вкусом лепил из пластилина миниатюрных человечков с ручками и ножками. Каждого пластилинового солдатика он вооружал винтовкой или автоматом, делал почти точные копии пушек и катюш, танков и бронемашин. И так здорово у него это получалось, что мы с большим увлечением ему подражали, правда, не так успешно. Благодаря дешевому и податливому материалу процесс был поставлен на поток, и мы в наши войска поставляли необходимое количество солдат и боевой техники. Потом наш ваятель начал лепить солдатиков упрощенной конструкции — без ручек и ножек, а только туловище и головку в виде овальных фигур разной величины. Когда мы сходились войсками и армиями, то деревянный пол квартиры Климовичей превращался в стратегическую карту дворовой баталии, которая занимала нас не на один час.

Помню, как мы с мамой стояли на остановке «Республиканская» и ждали автобус. Мама в руках вертела столбик монет, приготовленных для оплаты проезда, я смотрел на него и думал, что это, наверное, немало денег:

— Мама, а это много денег?

— Много сынок, много, — ответила мама.

— А ты купи мне тогда велосипед.

— Нет, сынок, на велосипед этих монеток не хватит.

Мальчишки нашего двора, так же, как и я, мечтали о велосипеде, только ни у кого из нас кроме Юрика Пентюхова его не было. Мы неплохо разбирались в нешироком велосипедном ассортименте, выпускаемом отечественной промышленностью. Отсчет начинался с трехколесного велосипеда для малышни — без тормозов, с педальной тягой на большом переднем колесе. Следующая модель была уже с тягой на цепь. Путем неполной разборки она превращалась в двухколесный велосипед. Позже появилась модель для того же возраста с двумя ненадувными колесами, которые за счет внутреннего воздуха обладали прекрасным амортизирующим эффектом. Для страховки юного велосипедиста по бокам заднего колеса крепились два маленьких. После велосипедов для малышни шел «Школьник», двухколесный с надувными камерами и с насосом. Переходной моделью был «Орленок». В высшей лиге для взрослых находились два велосипеда со щитками «Дорожный» и с переключателем скоростей «Турист» — мечта велосипедиста.

Дядя Толя — отец моего друга Юры — купил ему велосипед «Орленок», на вырост. Новая вещь, особенно техника, у любого мужчины, даже у совсем юного, вызывает эстетический зуд. Ее хочется нежно погладить по раме, дохнуть на никелированный руль и рукавом протереть его, прокрутить резиновые рукоятки, нет, не сломать, а чтобы проверить крепость сцепления, открыть–закрыть кожаный подсумок, чтобы с деловым видом проверить инструменты…

Когда дядя Толя выкатил во двор темно–синего красавца, то все мальчишки сгрудились вокруг, чтобы посмотреть и по возможности поучаствовать в его испытаниях. Юрик, законный владелец чудесного транспортного средства, красный от волнения, пыхтел и переживал за его целостность и сохранность. Для испытания новой техники требовался оперативный простор, и дядя Толя покатил «Орленка» в сквер. Малышня, которой родители запрещали туда ходить, сразу отсеялась, и нам стало комфортней. В скверике нашли достаточную по размерам полянку, где мы обычно играли в футбол, и приступили. Первым свою технику оседлал хозяин. Для Юрика это был самый радостный день, я видел, что он волновался больше, чем при получении в школе первой двойки. Мы культурно ожидали своей очереди, не особо надеясь на шанс ощутить под собой кожаную жесткость седла. Когда мой друг сделал пару кругов, то дорогой наш дядя Толя очень обрадовал наш слух:

— Тормози Юра, дай прокатиться товарищам хотя бы по одному кругу.

Юрик с большой неохотой затормозил возле нас и с еще большей неохотой отдавал велосипед, так что его пришлось чуть ли не силой вырывать из его рук. Первым новый велосипед оседлал Вовик Козловский, он довольно уверенно сделал круг и с умиротворенным лицом остановился возле дяди Толи. Вторым был Толик Климович. Он примерно с таким же уровнем мастерства исполнил свою часть программы. Было видно, что раньше они уже пробовали ездить на двух колесах.

Мне же еще ни разу не выпадало такого счастья, поэтому я волновался больше всех. С трудом взобравшись на седло, я медленно тронулся с места, помня наказ: «Смотри только вперед, по направлению движения». Моя езда была похожа на выписывание синусоид, как делал дядя Жора, устало возвращаясь с работы. Все же я ехал на велосипеде, и это было не так уж плохо до тех пор, пока я не увидел приближающееся дерево. Нет, я не испугался, но впал в затруднение: с какой стороны его объехать? Вообще–то, с вопросом преодоления препятствий надо было определиться до того, как сесть в седло, так как решать его на ходу не получалось. Даже снижение скорости ситуацию не выправило. Обидно, что передо мной вырос не дуб и даже не баобаб какой–нибудь, а ствол толщиной с уличный веник, зато я проявил чудеса меткости и при моем вихлянии умудрился попасть точно в центр. Я врезался не сильно, только звонок подленько звякнул, мол, глядите, мало того что крутить педали не умеет, так он еще не знает, с какой стороны надо объезжать дерево!

Не успел я выпрыгнуть из седла, как мой друг резко выдернул никелированную сталь руля из моих рук. Звонок опять звякнул, словно пропел лебединую песню по моей езде. В этот день меня к велосипеду больше не допустили.

Летом после третьего класса мы поехали на родину моей мамы. Мама родилась в деревне Кунилово, Калининской области, здесь она провела детство и здесь же ее застала Великая Отечественная война. Во время оккупации ее, спрятанную в подполе незнакомыми людьми, чудом не угнали в Германию. В 1942 г., когда Красная Армия наступала на ржевском направлении, фашисты разобрали бревенчатые дома на укрепления и Кунилово практически исчезло. Мама рассказывала, что там кроме кустов уже ничего не осталось.

Мы с мамой гостили у ее подруги тети Наташи, что жила в деревне Матюгино. Как и моя мама, она без мужа растила дочь Надю, годом старше меня. По прямой на карте расстояние между Кунилово и Матюгино составляет 23 км. Небольшая деревня примерно в десяток домов находится в живописном месте в ста метрах от излучины неширокой задумчивой реки Дёржа, правого притока Волги. В километре южнее Матюгино прямо у дороги лежит деревня Семеновское, с чуть большим населением. Туда мы с Надей ходили на танцы, после чего на обратном пути прятались в кустах от местных мальчишек.Чем–то она им насолила в школе. В поле между деревней и речкой я дважды ловил ежа и прятал его под копной сена и своей тайной делился с мамой. К моему огорчению еж наутро исчезал, а я, недоумевая, жаловался маме. Потом она призналась, что это было ее рук дело, так как за ежиком было бы некому ухаживать. Оказывается, не все секреты можно доверять маме.

В четвертом классе я впервые оказался очевидцем преступления. У мамы был младший брат — Евгений Ловкачев, в молодости служивший в десантных войсках, а потом осевший в Рязани. Как–то его как опытного монтажника–высотника направили в Белоруссию на строительство важного объекта. По пути к месту работы дядя Женя на недельку заехал в Минск, чтобы навестить сестру. В дороге он потратился и прибыл к нам без денег. Все это было некстати, потому что как раз в это время с нами случилась беда.

Надо сказать, что моя мама все время работала на рабочих местах, которые не требовали определенной квалификации и низко оплачивались, поэтому материально мы жили трудно. Чтобы свести концы с концами, мама по совместительству устраивалась на вторую работу. В то время, о котором сейчас речь, она подрабатывала уборщицей 4‑й больницы, находящейся в двух шагах от нашего дома. Как раз были зимние каникулы, и, идя туда, мама брала меня с собой. Однажды, сняв в вестибюле пальто, она положила его на стол поверх хозяйственной сумки, а меня оставила рядом. Уходя не более чем на полчаса, наказала приглядывать за пальто, во внутреннем кармане которого, находился кошелек с нашими последними деньгами. Кроме меня на мамины слова отреагировала одна противная тетка, которая тут же метнулась к пальто. Она встала спиной к столу и, повернувшись лицом в противоположную сторону, крутанула мамино пальто так, что ее рука ловко скользнула во внутренний карман. Я сидел метрах в пяти напротив нее и безвольно наблюдал происходящее, вполне отдавая ему отчет. Наглой воровке я не смог помешать из–за своей застенчивости. Она же незаметно бросила мамин кошелек в свою сумочку и исчезла.

Мне только и осталось с запоздалой бдительностью взять мамины вещи к себе на руки. Я надеялся, что воровка и воровство мне просто примерещилось, и у мамы никто ничего не брал. Но, увы, вернувшись, мама первым делом проверила кошелек, и обнаружила, что он пропал Мне было больно смотреть на ее растерянное лицо.

После четвертого класса я три месяца отдыхал в летнем лагере интерната. Лето 1967 года запомнилось знаменательным историческим событием, что широко праздновалось, — 900-летием Минска.

История такова. Поселение, возникшее на месте современного города, известно еще с IX-го века. Его основали восточнославянские племена кривичей и дреговичей, жившие в долине реки Свислочь. Сам же Менеск впервые официально упоминается в «Повести временных лет» в связи с тем, что в 1067 году он был взят сыновьями киевского князя Ярослава Мудрого у полоцкого князя Всеслава Брячиславича. Этот год и стали считать годом основания Минска. И это было весьма удачно, потому что в 1967 году 900-летие белорусской столицы совпало с еще одной круглой датой истории — 50-летием Великой Октябрьской социалистической революции.

Чествованию Минска были посвящены почтовая марка и памятная настольная медаль. А еще с тех времен запомнилось простое событие, доставившее радость обывателю, — выпуск пупырчатой пивной бутылки с надписью «Минску 900 лет». Мне запомнилось, что их было много, причем коричневого цвета.

Конечно, славная дата отмечалась и в нашем интернате. В ее честь мы провели спортивный праздник, во время которого на стадионе выполняли физкультурные упражнения. И я видел, как нас снимали на камеру.

Как–то случилось, что в лагере я нечаянно потерял обувь и продолжительное время ходил босиком. Если из–за этого на прогулке чувствовал себя бедным родственником, то в классах школы испытывал душевные муки, стыд и обиду. Зато себе на подошвах я, как каратист, набил такие приличные мозоли, что каждодневные пробежки вокруг школы физического неудобства не доставляли. Как–то, сокращая путь, я бежал не по внешней, а по узкой асфальтовой дорожке, примыкающей к зданию интерната. Утренняя прохлада и роса отвлекали меня от бега и заставляли ежиться. Осколок зеленого бутылочного стекла с острыми, торчащими вверх краями я увидел поздно — увернуться уже не успевал. На стекло я наступил, зажмурившись от страха, с мыслью, что моей ноге конец, и по инерции сделал несколько шагов вперед. В горячке я ничего не почувствовал. И хлещущей струи из ноги и лужи крови на асфальте я тоже не увидел. Когда, остановившись, я развернул стопу к себе, то очень удивился, — на ней ничего не было, кроме двух едва заметных оттисков. Я оглянулся и увидел на асфальте стекло, преломленное моей ногой пополам. Дабы убедиться, что мне это не привиделось, я вернулся и потрогал его руками.

В эти же каникулы я по недосмотру воспитателей оказался один на один с неширокой речушкой Мышка, которую перейти вброд не мог, так как глубина на середине была мне ровно «с головой». Ее торфяные берега служили пристанищем сонму мерзких пиявок, но это меня не останавливало. Именно там я без чьей–либо помощи или поддержки научился плавать: часто перебирая в воде руками по–собачьи, к большой радости, сначала почувствовал, что не тону, а потом — что со скоростью улитки передвигаюсь. Долго плыть я не умел, но и того запаса плавучести, которого добился, хватало на преодоление глубокого участка реки, где мне было «с головой». Счастливый, я не менее двух раз, пересек реку туда и обратно. Теперь я мог с гордостью заявить любому, что «свободно и спокойно переплываю» ее.

С невыносимой тоской я завидовал соседским ребятам, которых родители водили в обычный садик, откуда каждый вечер забирали домой. Потом они пошли в обычную школу. Мне же очень не нравилось ходить в круглосуточный садик, а потом учиться в интернате, но, возможно, в этом и крылся особый замысел моей судьбы. Она готовила меня к суровому и ответственному служению, поэтому и закаляла с детства. Впоследствии мне пришлось надеть форму моряка и погоны мичмана, а затем милиционера, чтобы в общей сложности оставаться в строю настоящих мужчин–защитников более тридцати лет. Со временем голубая мечта моего детства сбылась — после начальных классов мама, наконец, перевела меня в нормальную среднюю школу. В первую очередь на это повлиял мой худой и болезненный вид, доводящий маму до слез. Казенную еду я ни в садике, ни в интернате не ел, причем не из–за ее качества, а по причине своей удивительной разборчивости. Проще было назвать, что я ел, чем то, что не мог запихнуть в рот. Я всегда был худ и бледен, и это дало маме повод жаловаться своим подружкам и знакомым: «Пока не забрала сына из интерната, он был аж синий — постоянно ходил голодным».

Теперь я был счастлив, так как каждый день после занятий возвращался домой. Обучение в средних и старших мои классах пришлось на 1967–1973 годы, вполне спокойные и благополучные. Я учился в обыкновенной средней школе № 3, что была открыта в Минске в 1924 году и находилась в Грушовке — широко известном частном секторе, названном по имени его главной улицы. Само здание школы стояло на пересечении Грушевской улицы с 3‑м Железнодорожным переулком. Там я и постигал науки, к чему относился более чем прохладно.

Мой переход в обычную школу стал возможен благодаря тому, что в июле 1967 года мама устроилась работать штамповщицей на Минский завод «Калибр», где получала чуть–чуть больше денег. Мое фатальное недополучение знаний в интернате можно было сравнить с системой ординат, скомканных в кучу и небрежно брошенных на плоскость без особой надежды на их хоть какую–нибудь полезность. Этот отрицательный баланс сохранялся и в новой школе, где я продолжал пополняться скорее вакуумом, чем зернами знаний. Чтобы уравновесить мой мозг, наполнив его полезным содержимым, доброжелательные учителя не давали мне передыху и во время летних каникул. Их заботливая опека доставала меня даже в пионерлагере «Энергетик». Так что чуть ли не каждый день я садился в электричку на станции «Зеленое» и, как на работу, ездил в школу. Моему измученному бездельем уму все–таки полезно было сочетать хвойные ванны с сидением за партой и изучением алгебры, геометрии, физики, русского, белорусского и немецкого языков… Так золотое времечко детства незаметно переходило в бесшабашную юность.

С мамой мы продолжали каждый год наезжать в Москву. А во время летних каникул после пятого класса мама отправила меня туда одного. А там дядя Женя встретил меня на вокзале и привез в Рязань, где жил с гражданской женой тетей Валей и ее сыном Андреем в трехкомнатной панельной хрущевке. С ними проживала пара молодоженов — постояльцев.

Андрей был моложе меня лет на пять–шесть, просто малец. Невольно я подружился с местными мальчишками, из коих запомнился простой парень, на год старше меня, да симпатичная девчонка, на пару лет моложе. Лето было очень жарким, и мы ватагой ходили за пару километров купаться на пруд. Было весело и прикольно. В воде мы играли в салочки, это рязанское название, а у нас игра называлась квачом. Помню, убегая от запятнанного мальчишки, я нырнул, чтобы дольше пробыть под водой и подальше уплыть от него. Когда же вынырнул, то прямо по губам получил резиновым мячом — захотел бы сделать так нарочно, не получилось бы. Я оглянулся, увидел, что чужих ребят, играющих с мячом, и понял, что они нечаянно попали в меня.

— Осторожней надо! — вот и все, что я крикнул в ответ незнакомому пацану. Подумав, что конфликт исчерпан, я развернулся и поплыл к своим пятнашкам.

Накупавшись вволю, мы собрались и пошли домой. Но вдруг, пересекая по тропинке пустырь, наткнулись на шоблу не менее двадцати человек, которые явно затевали потасовку. А нас всего–то было семеро! Не знаю, как я оказался в стороне от остальных, так что эта «гвардия» охватила меня полукольцом. Из нашей компании ближе всех ко мне стоял старший товарищ.

— Который? — неизвестно у кого спросил длинный верзила из чужаков.

— Этот, — указал пальцем шпингалет, ударивший меня мячом по губам.

Пока я соображал, что к чему, тихий голос нашего предводителя, как бывало на соревнованиях, сквозь зубы цедил предварительную команду на старт:

— Рвем когти, рвем когти… — это он готовил нашу стаю к постановке на крыло.

И тут из банды нападающих раздался вопль, рвущий барабанные перепонки:

— Бе–ей его-о!!!

И шобла налетела на меня галдящим вороньем, уронила на землю и давай лупить по чему попало. Одновременно этот воинственный клич послужил командой для нашего предводителя, который не менее сумасшедшим голосом заорал:

— Рви когти-и!!!

Мои товарищи не замедлили ее исполнить — их сдуло, будто сквозняком через форточку. Остался я один на растерзание злобной шпаны. Не помню, как долго меня месили. Мое сознание сохранило лишь то, с какой скоростью они на меня налетели, и с такой же внезапностью вдруг бросили, куда–то разом исчезнув. Я же поднялся и не спеша побрел за своими товарищами. Их–то я понял — кому охота попадать под раздачу из–за приезжего. После этого у меня, как после хорошей тренировки, с неделю болели все мышцы. Вот с таким радушием и гостеприимством ко мне отнеслись в Рязани, впрочем, я из этого кардинальных выводов не делал, так как это чисто пацанские отношения.

У нас в Минске тоже было, где искупаться. Недалеко от нашего дома находилась парочка прудов: один, под недвусмысленным названием Бацилла, находился возле новой 105‑й школы, а второй, Мухля, — рядом с кинотеатром «Современник». Бацилла со временем пересохла, а Мухля существует до сих пор, став частью зеленой зоны, где неплохо оживляет городской пейзаж. На пруд мы ходили тайком, а если об этом узнавали родители, то нам доставалось ремнем по непоседливому месту.

Противоположный берег Мухли, как и полагается по законам вращения Земли, был высоким, достигал около трех–четырех метров. Под верхний пласт грунта кто–то завел конец широкой доски, а под ее середину в качестве опоры установил столб. Таким образом, свободный конец доски, нависающей над прудом, представлял собой прекрасную вышку на приличной высоте. Когда мы: Юрик Пентюхов, Толик Климович, Вовик Козловский из нашего подъезда; Ваня Страх, Игорь Бачило из нового дома и Пыкша из дома, где было домоуправление, — увидели импровизированную вышку, то у нас от радости просто дух сперло.

Оттуда мы прыгали со щенячьим задором и визгом, главное — пройти по узкой доске и преждевременно не свалиться на мелководье. Зато какое удовольствие и восторг мы испытывали, когда выходили на гибкий конец доски и, раскачавшись, прыгали в воду! Из нашего двора не прыгал только Юрик. С одной стороны, он просто трусил, а с другой, — ему было очень завидно. Я всячески уговаривал его нырнуть с высоты:

— Это же так здорово и совсем не страшно!

В конце концов, я убедил его забраться на вышку. И для моральной поддержки не просто был рядом, а живым примером шел впереди. Сильно оттолкнувшись от доски, я демонстративно прыгнул в воду. Доска закачалась под Юриком и он предпочел передвигаться по ней на четвереньках, а достигнув края, испугался окончательно. Я снизу всячески подбадривал его, но страх перед высотой был сильнее меня, и Юрик пополз обратно. Другие ребята, будто на конвейере, переступали через него, ползущего против общего потока, и смело прыгали в воду. При каждом прыжке, когда доска вздрагивала и начинала качаться сильнее, мой друг, чтобы не рухнуть вниз, судорожно цеплялся за нее.

Через некоторое время Юрик успокоился, собрал волю в кулак и все–таки решился на еще одну попытку. Его мозг, измочаленный страхом и загнанный в пятый угол, работал как старый арифмометр, звон и стрекот которого отдавался в моих ушах. Чтобы уменьшить высоту прыжка, Юрик вцепился в конец доски и повис, почти вдвое сократив расстояние до воды. Я переживал за него и одновременно смеялся, полагая, что из этого положения он точно прыгнет. Но я ошибся, он снова испугался и пошел на попятный. Недолго повисев на доске, он с большим трудом вскарабкался обратно. В тот день он так и не прыгнул. Я до сих пор удивляюсь — почему его никто не сбил, когда он наливным яблочком висел на ветке.

В нашем дворе для одного мальчишки игры на воде закончились весьма трагично. В соседнем доме, где находилось домоуправление, жил наш ровесник Пыкша. Он плавал хорошо, но был слишком самоуверенным. Трагедия произошла, когда мы учились в седьмом или восьмом классе. С друзьями он отдыхал на Минском море. Сначала все вместе катались на лодке, а потом он один решил пересечь водохранилище вплавь. Оставив друзей в лодке вместе с одеждой, Пыкша бросился в воду… и не доплыл. Его тело нашли водолазы. На похоронах были его одноклассники и мальчишки нашего двора.

Наш дом находится на улице Лермонтова, проезжая часть которой до скверика не имела твердого покрытия. После дождя она вся, за исключением узкого тротуара, асфальтированного и огороженного кирпичной бровкой, покрывалась ухабами, становилась вязкой и непроходимой. Как–то мы с Геной Колтовичем, совершенно безобидным малым, возвращались домой из скверика, или из кинотеатра «Авангард». Мы пересекли широкий и грязный проспект Дзержинского, тогда имевший статус улицы, и ступили на узкую асфальтированную дорожку. И тут нас обогнал нагловатый мальчишка из соседнего двора. При этом как бы нечаянно он зацепил плечом Гену. Гена и тогда уже был на полголовы выше меня, с солидным телосложением, но добряком. И в силу этого постоять за себя не мог. Так и тут — в ответ он только беззлобно огрызнулся:

— Осторожней!

Мальчишка из соседнего двора, зная характер Гены, пошел на провокацию лишь для того, чтобы поиздеваться:

— А ты чего тут развалился, ни пешком не обойти, ни на машине не объехать, — и не больно, но унизительно ударил ладошкой по Гениному лицу.

Неожиданно я вскипел, обычно такой тихий и спокойный, вдруг переменился и со всего размаху врезал наглецу кулаком в челюсть. Удар был настолько сильным и обескураживающим, что тот сначала покачнулся, а потом ухватился рукой за ушибленное место. По его испуганному лицу я понял, что он ждет продолжения расправы. Однако трогать его я больше не собирался. Поняв это и убедившись, что я сам удивлен своей смелостью, наглец тут же воспрянул духом, приосанился и переключился на меня. Правда, он оценил силу моего удара и, дабы повторно не нарваться на него, лишь угрожал и оскорблял. На это я просто не реагировал. Вскоре мы подошли к нашему двору и тот огородами ретировался восвояси. Видимо, мой удар произвел впечатление на наглеца, так как при встрече он со мной даже не заговаривал.

Не скажу о других, а мальчишки нашего дома пешком не ходили, только бегом. Идя вверх, перемахивали через две ступеньки, а спускаясь вниз, как горные козлы, летели чуть ли не через половину пролета. Вот и я, спеша по своим, конечно же, неотложным делам, перескакивал через две–три ступеньки, а правой рукой скользил по перилам. В районе второго этажа деревянные перила были надрезаны и имели зазубрины, о чем я забыл и угодил туда рукой. Второй закон Ньютона торжествовал, ибо я набрал такое ускорение, что даже при моей небольшой массе тела сила удара получилась изрядной. Так что заноза, попавшая между большим и указательным пальцами, прошила руку аж до самого запястья. Пораненную руку пронзила адская боль и все мои неотложные дела как–то разом отлетели на второй план, а настроение упало до нуля или даже ниже. На одеревеневшую от боли руку я боялся смотреть и до прихода мамы не знал, чем себя занять. Но вот она вернулась с работы и начала кормить меня любимыми вкусностями — коржиками с молоком. Ел я без аппетита и то кружку, то коржик брал левой рукой. Мама почуяла неладное и потребовала показать правую руку.

— Что это такое? — с тревогой в голосе спросила, увидев мое ранение.

— Нечаянно стремку загнал, — потухшим голосом объяснил я.

Вскоре я оказался на операционном столе 4‑й больницы, благо она находилась рядом. Хирургу пришлось даже немного поковыряться в ране, прежде чем он извлек занозу, ворча между делом:

— У тебя там, дружок, не стремка сидит, а какая–то железяка, никак ее подцепить не могу.

На территории этой больницы, что располагается не более чем в двухстах метрах от нашего дома, мы с мальчишками играли в прятки и в войнушку. Вообще–то там кроме морга и бомбоубежища ничего интересного не было. Кто–то из ребят разок заглянул в окно морга и больше никого это небольшое отдельно стоящее здание не интересовало. И если бы не полузатопленное заброшенное убежище, то на территории больницы реально нечего было бы делать. Летом там постоянно по пояс или по грудь стояла вода, поэтому не нагуляешься, зато зимой мы отрывались. В подземное сооружение можно было попасть двумя путями. Но лучшим был путь через проем разрушенной вентиляционной надстройки, что имел вид большой прямоугольной дыры, перекрытой крупноячеистой арматурной решеткой. В одном месте она была разорвана, и через нее мы свободно спрыгивали на кучу песка, неизвестно для чего там насыпанного.

Убежище мы между собой называли бомбочкой. Здесь было настоящее раздолье: играй в войнуху или прятки, кричи во всю мощь своих недоразвитых легких — никто тебя не услышит. Бывало, как разгонишься по гладкому льду центрального коридора и только не зевай вовремя приседать, чтобы без проблем проскочить в дверной проем. Однажды я так разогнался, что не успел пригнуться, а дверное перекрытие оказалось на месте, и я вмазался в него лбом так, что отлетел назад, как горох от стенки. Аж самому смешно стало. Благо, что лоб был прикрыт отворотом зимней шапки, он–то и смягчил удар о бетон.

В бомбочке мы исследовали все помещения, за исключением вентиляционной секции, которую кроме меня никто не смог найти. Выгородка состояла из пары небольших помещений, куда можно было проникнуть через два лаза. Один представлял собой низкосводчатую дверь, поэтому из–за льда туда можно было попасть только ползком на брюхе. Именно так я и оказался там впервые. Потом уровень воды в бомбоубежище поднялся, и лаз стал непроходимым даже для моего щуплого тела. Другой лаз был круглого сечения, через который можно было пробраться без посторонней помощи, используя своеобразную сноровку. Я просовывал голову вместе с руками и отталкивался вперед. Даже в зимней одежде, я свободно входил в проем, проталкивал себя вперед, руками упираясь в стену, а ногами отталкиваясь от воздуха. Во время игры в прятки, я сразу же использовал только что обнаруженное потаенное место. Меня долго искали ребята, замучились бедные, но заглянуть в мою нору почему–то так никто и не догадался. Зато я издевался над ними как хотел. Если я слышал кого–нибудь, пробегающего мимо, плюющегося и чертыхающегося, я затаивался. Когда же мои товарищи уходили в другой конец бомбочки, я криком привлекал их внимание. Однако мои поддавки были тщетными. Своей тайной я решил поделиться лишь с Юриком Пентюховым. Однажды он залез в выгородку и от моей укромной находки пришел в неописуемый восторг.

Учеба ни радости, ни удовлетворения мне не доставляла. В школе я просто отбывал учебную повинность, высиживая на уроках положенное время. Самым удивительным было то, что без уважительной причины я не прогулял ни одного урока, не считая черчения. Но на то была уважительная причина, так как это был коллективный прогул всего класса.

Сначала я сидел за одной партой с хорошисткой Олей Пашевич — прямо перед учительским столом, а потом пересел к Саше Захарову, с которым мы дружили до самого окончания школы. По сравнению со мной Саша считался сильным троечником, так как он гораздо чаще меня получал четверки. За нами сидели девчонки Лена Корзун и Таня Дрозд. Когда мы начали взрослеть, то обратили внимание на классную фигуру Тани. Не зря даже физрук школы клал на нее свой глаз, а иногда и руку для поддержки, когда она выполняла сложные упражнения на брусьях. С Леной мы однажды повздорили, и она от души треснула меня по голове учебником. Чтобы помешать ей избивать меня, я попытался отнять книжку, но промахнулся и нечаянно ухватил ее за грудь. К своей нежданной радости я ощутил выпуклость заметной величины. В размерах груди я не разбирался, но мальчишеское воображение тогда поразило другое — ее приятная и невероятная упругость. Мы на мгновение замерли. Больше оторопел, конечно, я, а Лена посмотрела на меня с удивлением и укоризной. Чтобы выучить, допустим, закон Бойля — Мариотта, мне не хватило всей школьной поры. Зато мой мозг с огромным наслаждением и удивительной быстротой усвоил первый нечаянный опыт по части женской анатомии.

Из скучного и неинтересного перечня школьных предметов мне действительно нравились астрономия, география, история. Я с неподдельным любопытством слушал про таинственные звезды, планеты, созвездия, галактики, туманности.

Я с увлечением ползал по географической или политической карте мира в поисках малопонятных и экзотических названий не только на уроках, но и на переменках. Тогда у нас была модной игра «загадывание городов», которую поощряла учитель географии. Знанию карты она уделяла серьезное внимание, поэтому каждый урок гоняла нас, предлагая найти и показать материки и континенты, горы и низменности, реки и пустыни, государства и столицы. Но мои познания в географии начали накапливаться задолго до 5‑го класса и не в школе, а в спальне 45‑й квартиры, соседской, где стены были оклеены политическими картами, более подробными тех, что вывешивали на наших уроках.

В отсутствие родителей Толика мы шалили, бросались друг в друга подушками и бесились в шуточных потасовках, затем уставали и падали на чужие кровати. Тогда мой затуманенный взор вдруг останавливался на загадочном сочетании букв «Пномпень» или касался странного названия «Куала — Лумпур». Мое еще глупое, но уже пытливое сознание отгоняло обволакивающий меня сон и задавалось вопросами: что это за удивительные и экзотические названия, откуда они взялись и где находятся? Я толком еще не знал, что такое политическая или географическая карта, но глядя на соседскую стену, начинал интуитивно это понимать. У меня возникало желание найти мой родной Минск или Москву, где жили мои бабушка и дедушка. Но с этим мне не везло. Тетя Лида почти всю свою жизнь проработала на табачной фабрике, откуда и принесла упаковочную бумагу с картами зарубежных стран. Видимо, на упаковку шли отбракованные листы с типографии. Но все равно я на стене искал знакомые на слух названия. Не обнаружив их на одной карте, перебегал взглядом на другую, третью…. Друг мой спал, а я превращался в вещь в себе, словно оказывался внутри огромного глобуса, на котором висели карты мира. Нелепый квадратный глобус, бессистемно обклеенный цветными заплатками–странами, меня манил и привлекал. Вот так я начал раздвигать географические горизонты своего виртуального мира — карты мира.

Поэтому по знанию карты я оставил позади многих одноклассников даже из числа отличников. Не было случая, чтобы мы с Сашей Захаровым, с которым я сидел за одной партой, по заданию учителя не нашли столицу какого–нибудь Ватикана или даже Бутана. Впереди нас сидел главный отличник класса Аркаша Шендерович, который, испытывая затруднение, поворачивался к нам, как будто не мы, а он был двоечником. Зато, когда меня вызывали к доске, я без труда выполнял задание, и за знание карты получал пятерки.

Самым светлым воспоминанием, касающимся моей школьной учебы, была НВП — начальная военная подготовка. С большой охотой мы с Захаровым посещали уроки и факультатив по этому предмету, оставаясь после занятий в школе. В немалой степени это объяснялось тем, что там можно было сколько хочешь возиться с оружием, пусть и учебным: автоматом Калашникова (АК), ручным пулеметом Дегтярева (РПД), самозарядным карабином Симонова (СКС). И мы не отказывали себе в этом, выучив эту технику до винтика. На уроках и соревнованиях мы с легкостью перекрывали нормативы по разборке, сборке АК и даже наощупь с завязанными глазами.

Нам нравилось стрелять из мелкашек — малокалиберных винтовок ТОЗ‑8 и ТОЗ‑12^[1]. Под руководством военрука Михаила Яковлевича мы приходили в спортзал. Здесь в узком коридоре, у порога, расстилали спортивный мат, а к противоположной стене прислоняли металлическую конструкцию с деревянным щитом, к которому кнопками крепили мишени. И могли часами ждать, чтобы лишний разок стрельнуть из мелкашки. Бывало, что какая–нибудь девчонка мазала или, как говорил Михаил Яковлевич «отрывала». Тогда в стене появлялась вывалившаяся рытвина, и, военрук морщился и нервничал, будто от зубной боли, представляя последствия и понимая, что дыру в стене заделать придется ему, а не кому–то другому.

Стреляли мы и из пневматической винтовки, правда, у нее был большой разброс. И вот, помню, появилась у нас пневматическая винтовка производства ГДР. Как она нам нравилась! Мы сравнивали ее достоинства с нашим оружием и снова изучали и стреляли, стреляли и изучали…. Этот единственный в нашей школе экземпляр переходил из рук в руки, и все нам в нем нравилось — и технические характеристики, например кучность боя, и необычный дизайн. Благодаря ему мы на школьных районных соревнованиях однажды неплохо выступили. Саша Захаров выбил невероятное количество очков, что поразило других участников. После него выступал я и, вдохновленный его достижениями, влупил еще больше очков — то–то был успех! В итоге я оказался первым победителем, а Саша — вторым. Хранится в памяти теплое чувство благодарности военруку школы и ветерану Великой Отечественной войны Михаилу Яковлевичу Килейникову. Частенько я поминал его добрым словом, когда служил мичманом и мне приходилось на полигонах стрелять из АКМ.

Историю в нашем классе вел директор школы Евгений Климентьевич Чигринов. Эх, был однажды у меня успех и тут! Вызвал он меня к доске отвечать урок, а я взял да и ответил просто блестяще! Евгений Климентьевич даже воскликнул:

— Ну-у, ты прямо Конев! Нет, ты Конёв! Ставлю тебе пять! — а потом осекся. Наверное, подумал, что ставить высшую оценку именитому двоечнику, который даже по истории перебивался с двойки на тройку, не педагогично: — Нет, поставлю четыре, ведь ты же не Конев, а Конёв!

Мне нравились фильмы про войну и тогда же я начал проявлять интерес к военной истории. Я внимательно прочитал один из параграфов домашнего задания, где рассказывалось о Великой Отечественной войне, поэтому, вдвойне радовался хорошей оценке — как заслуженной. Наверное, не таким уж и безнадежным двоечником был я.

Прекрасный человек и замечательный учитель, преданный своей профессией и увлеченный ею был у нас и по математике, геометрии и алгебре, звали ее Вера Андреевна. Она настолько любила в свой предмет, что даже мне — отчаянно не воспринимавшему математику, не знавшему не только синусы и косинусы, но даже таблицу умножения, — пыталась привить если не знания, то хотя бы терпимое отношение к ним. Помнится ее рассказ о посещении какого–то научного городка. Ну что там можно было увидеть? Но Вера Андреевна почувствовала дух науки! И он ее покорил. Тамошние обитатели были ничуть не меньшими фанатами математических наук, чем она, оставшаяся после этого посещения под очень сильным впечатлением. Особенно ее покорил короткий разговор с одним из встречных, у которого она спросила, как пройти на нужную ей кафедру, — тот ее так красиво послал и настолько точно описал траекторию, что она рассказывала об этом все еще с прежним восторгом:

— Пройдете по прямой линии около 50-ти метров, дойдете до пересечения биссектрис скверика, в этой точке повернете налево и через 30 метров войдете в корпус. Двигаясь в этой условной системе ординат, по синусоиде одолеете лестничные марши до третьего этажа. Дальше повернете направо и по диагонали пересечете вестибюль, а в конце этого отрезка обнаружите искомую величину.

В десятом классе на уроке химии меня как–то вызвали к доске. Насколько я любил начальную военную подготовку, настолько же ненавидел химию. Ну не грели мою душу ее сложные и развесистые, как оленьи рога, формулы! По этой причине такого добра, как двойка в классном журнале, жирно выведенная напротив моей фамилии, было хоть завались. Я не знал, что делать у доски, так как Наталье Михайловне сказать мне было нечего и отнюдь не по принципиальным или деловым соображениям — просто ей и до меня было все известно, что касалось химии. Но выбирать не приходилось.

До окончания урока оставались считанные минуты с секундами, и тут я подумал, что неплохо бы затянуть свой ответ до спасительного звонка на перемену. Мой сосед по парте Саша Захаров очень гордился своими наручными часами, подаренными ему родители, на уроках он использовал их в качестве хронометра. Вот и тут незаметно для учителя начал показывать мне на пальцах оставшиеся мгновения.

С поникшей головой и тоскливым взглядом, очень медленно передвигая ногами, я поплелся к чистой доске. Это был нехороший факт, так как он лишал меня серьезного козыря, которым при умелом пользовании можно было затянуть время на пол–урока. Коричневая доска метра два шириной висела за кафедрой преподавателя, водруженной на авансцене. При всеобщей относительности вещей это казалось высоким местом, словно меня вызвали на гору Тайгет, чтобы сбросить в пропасть аки маленького ущербного спартанца. В общем, шел я отвечать урок с низко опущенной головой и думал: как же затянуть свою агонию. Тусклыми, угасшими глазами я сканировал пространство впереди себя не дальше метра, ища спасения. И тут обратил внимание на водопроводную трубу, идущую к раковинам… Чтобы оттянуть хоть на десяток секунд час расплаты за отсутствие знаний по химии, я неловко споткнулся. Убыстрив таким образом продвижение вперед, я хотел бы лбом пробить учительскую кафедру, да и застрять там, если не навеки, то хотя бы до переменки. Но не долетел. Одна радость — одноклассники поржали с откровенным удовольствием. Да, с четверть минуты я своим трюком отвевал, пока одергивал якобы примятый пиджак и раскланивался направо и налево. Однако находчивые происки меня не спасли, и я по обыкновению получил заслуженную оценку. Безусловно, учитель прекрасно знала мои способности и четко рассчитала время, чтобы со мной расправиться.

У меня не было отца, и никто не занимался со мной ни физкультурой ни спортом, никто не прививал любовь к ним. Естественно, я рос хилым и слабым мальчиком, не имел развитой мускулатуры. Любая задиристая девчонка запросто могла обидеть меня. С некоторых пор я стал подозревать, что без спорта не обойтись. И вот в шестом классе Петя Калинин, мой друг детства, привел меня в секцию вольной борьбы, где и сам тренировался, к тренеру Кулешу. Я добросовестно занимался целый год, а потом настали каникулы и я из–за этого, а больше по своей лености бросил тренировки. Но тогда я еще не знал, что спорт проник в меня и пустил полезные ростки, только спустя время почувствовал, что мне его не хватает, что хочется опять ходить в спортзал. После следующих каникул я вдруг надумал заниматься более крутой и популярной борьбой, и записался в секцию самбо. Туда наблюдался такой наплыв мальчишек, желающих заниматься, что тренеры при отборе пошли на проведение конкурса, что–то вроде приемного смотра, который я, к своему удивлению, сдал с легкостью. Тогда–то я осознал, что если бы Петр не затащил меня на вольную борьбу и если бы я целый год не занимался ею, то вряд ли бы сдал этот спортивный экзамен. Но с самбо мне очень не повезло, потому что расписание тренировок совпало с занятиями в школе. Об этом я очень сожалел, но сделать ничего не мог, в такой ситуации оказался не я один, но и ровесники из моего двора.

Им тоже хотелось заниматься спортом, они искали выход из ситуации, и их стараниями я снова записался в секцию вольной борьбы. На этот раз к тренеру Ефиму Давыдовичу Кузнецу из спортивного общества «Буревестник», молодому и энергичному — ему было около тридцати лет. Среднего роста, коренастого телосложения, круглолицый, с поломанными ушами, он имел ноги как у кавалериста и был очень похож на борца. К детям относился с добротой и участливостью, насколько позволяли обстоятельства. Словом, как человек и как тренер он мне нравился.

Студенческое добровольное спортивное общество (СДСО) «Буревестник» в спортивном и физкультурном движении объединяло высшие учебные заведения страны. Мы с разными мальчишками, в том числе и из нашего двора, тренировались в Минском государственном педагогическом институте имени Максима Горького (ныне — Белорусский государственный педагогический университет им. Максима Танка). Потом нашу секцию перевели в Белорусский технологический институт им. С. М. Кирова (БТИ, теперь — Белорусский государственный технологический университет) на улице Свердлова. Спортивные сборы по вольной борьбе среди юношей обычно проводились в Белорусском политехническом институте (БПИ, теперь — Белорусский национальный технический университет) и в Республиканском доме физической культуры (РДФК). Кроме Ефима Давыдовича мы знали и других тренеров. Например, Олега Александровича, которого за глаза ребята называли Алёпой, что был ровесником нашего тренера. От самого старого и опытного тренера, с мнением которого считались все остальные, в памяти сохранилось отчество — Марьянович. Припоминается и самый молодой тренер, тренировавший группу подростков в институте народного хозяйства.

На соревнованиях среди юношей я боролся в самых ходовых весовых категориях до 60, а среди взрослых — до 62 килограммов. Там всегда существовала такая толчея, что пробиться в финал было непросто. Чтобы протолкнуться хотя бы в полуфинал, потеть приходилось по–настоящему, не то что некоторым мухачам и тяжам. Даже в нашей секции был мухач Леня, мой ровесник, весивший всего около 40 кг. Обычно на соревнования он приходил два раза: сначала чтобы встать на весы, а потом чтобы подняться на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Соревнования он покидал с почетной грамотой, не оставив на ковре ни капли пота. Другой, тоже по имени Леня, был на два года моложе меня, но и тяжелее на несколько килограммов. Он был и покрепче и, что важней, талантливей. Сначала борьбой он занимался всерьез, и у него все получалось очень даже неплохо. Потом с ним или с его отношением к спорту что–то произошло, и он стал работать без желания, с ленцой. Примерно через год, работая с ним в паре на отработке приемов или в схватках, я стал замечать, что Леня отдается вполсилы. Бывали моменты, когда его обуревала злость, но надолго его не хватало.

Судя по одному, как мне тогда казалось, незначительному поступку, я со временем понял, что дело не только в отношении к спорту. Как–то мы возвращались с тренировки домой в переполненном троллейбусе. По ходу движения нас трясло и мотало из стороны в сторону, особенно, когда водитель резко набирал скорость или тормозил. После очередного резкого торможения наши тела по инерции подались вперед, точнее, Леня стал на меня наваливаться. Я же держался уверенно, поэтому инерции движения поддаваться не стал, вот тут мой единоборец мне по–хорошему и посоветовал:

— Леша, ты не напрягайся, а следуй инерции движения.

Мне такая позиция не понравилась, и я ответил:

— А зачем прогибаться?

Мне с грамотами не везло, за любую из них приходилось потеть реально, поэтому по вольной борьбе я их заработал лишь две за третье место. Одна мне была вручена на областном совете СДСО «Буревестник» в Минске, а вторая — на всесоюзном турнире памяти Героя Советского Союза А. П. Корякова в городе Калуш, на западной Украине. Тогда моя последняя схватка в финале вызвала острый интерес у зрителей. За два периода я растерял около 20 баллов, а в третьем после нагоняя от тренеров, рубился как черт и преимущество противника из Одессы свел к минимуму. Мои товарищи, наблюдавшие поединок, рассказывали, что все зрители столпились у нашего ковра, где мой соперник в последнем периоде откровенно от меня бегал. Но схватку я проиграл, а Ефим Давыдович потом на вокзале, пока мы ждали поезд, сетовал:

— Если бы ты эту схватку выиграл, то кроме второго места домой увез бы еще и личный кубок — за мужество и волю к победе.

Где я действительно отрывался, так это в пионерском лагере «Энергетик» во время летних каникул. Чтобы со станции «Зеленое» туда попасть, надо было потратить около десяти минут ходьбы. Деревянные домики лагеря уютно прятались под покровом высоких сосен. Здесь медсестрой работала мама Пети Калинина, а моя мама была прачкой. После окончания пятого класса я ночевал не как все в отряде, а в мамином вагончике рядом с прачечной и душем. Как–то ночью я долго не мог заснуть — в душе лилась вода и не давала покоя. Я встал с постели, чтобы закрутить кран. В раздевалке я ничьей одежды не увидел, поэтому смело вошел в душевую и остолбенел! Под струйками воды, рассеянными дуршлагом душа, в классической позе с классной фигурой стояла старшая пионервожатая лагеря. Поднятыми к чуть склоненной голове, согнутыми в локтях руками она мыла волосы.

Встреча пионера с пионервожатой оказалась настолько неожиданной, что мы друг на друга вытаращили глаза. Обнаженная вожатая была весьма привлекательной, будто сошла с картинки любовного романа или эротического журнала, и даже соблазнительной. Стройное тело окутывала сияющая дисперсная вода, которая при слабом освещении казалась исходящей из него, что создавало неповторимую ауру возбуждающей и недоступной эротики. Признаюсь, мальчишеское сердце от резкого выброса адреналина выстрелило до небес и зависло где–то под ночной луной. Короче, у меня сперло дыхание, и я молча уставился на открывшиеся прелести. Молодая женщина на мое появление отреагировала спокойнее, даже не пыталась прикрыться или отвернуться, и это меня поразило больше всего. Когда же у нее прошел первый столбняк, она, продолжая держать свои руки на голове и, нагло не прикрываясь, спросила:

— Тебе чего?

Ее голос меня пробудил и одновременно будто ужалил. Я подпрыгнул и через пересохшее горло виновато протолкнул:

— Ой! — а потом в свое оправдание попытался объяснить: — Тут вода лилась…

Не договорив, я стремглав бросился прочь и нырнул бесшумно в постель, чтобы не разбудить маму. Я испугался возможных разборок из–за того, что увидел. Но, слава Богу, ничего не последовало.

Это произошло в начале смены, поэтому я почти целый месяц втихомолку со стороны наблюдал за главной пионервожатой. Мое воображение невольно ее раздевало и представляло в том виде, в каком я увидел ее в душе. Как же лишний раз не полюбоваться стройным женским телом? При встрече молодая женщина меня не стеснялась, я ее почти тоже, если не считать моих застенчиво опускаемых при этом глаз. Последним штрихом к короткой новелле о пионерской эротике была торжественная линейка лагеря в конце смены. Тогда старшая пионервожатая при всех вручила мне детскую книжку о жизни великого русского ученого М. В. Ломоносова. Весь пунцовый и смущенный, я боялся посмотреть в ее глаза. Зато я понял, что книга — это лучший подарок, особенно за хорошее поведение пионера в присутствии обнаженной пионервожатой. Когда я в руки брал книгу, то читал ее с особым чувством. Державшийся в голове прекрасный образ молодой женщины каждый раз дополнялся новыми подробностями.

Пионерский лагерь «Энергетик» находился в лесу, где была лишь одна поляна, на которой проводились линейки. Там же было футбольное поле, на котором мы с Петром Калининым как–то занялись разучиванием приемов борьбы. Мой друг с детства увлечен единоборствами: вольной борьбой, самбо, дзюдо, джиу–джитсу, в конце концов, он посвятил свою жизнь каратэ–до. Так вот разучиванием приемов мы занимались на полянке не один день, прячась в дальнем углу, у забора. Чтобы у нас получалось, мы друг другу поддавались, поэтому со стороны получилось живописное зрелище, смахивающее на натуральную драку. Как–то в самый разгар тренировки к нам прибежали ребята, чтобы посмотреть, как мы друг другу чистим чайники. Они в это поверили, а мы только смеялись.

Здесь же за забором, через насыпь с дорогой, вьется узенькая речушка без названия, которая впадает в Вилейско — Минскую водную систему. Перед пионерлагерем эта водяная ниточка разливалась, превращаясь в естественную купальню для детворы. Относительно широкое русло, глубина по пояс взрослому человеку — для воспитателей и для нас было то, что надо — ни утонуть, ни далеко уплыть практически невозможно. Чтобы удобно сходить к воде, были устроены широкие деревянные ступеньки. Отсюда мальчишки нашего отряда прыгали в воду, долетая чуть ли не до середины купальни. Я тоже прыгал, но не с последней, а с девятой ступеньки. Сначала на это никто не обращалвнимания, но потом народ с этим мириться не стал. У меня был безотчетный страх, который мешал сделать шаг выше. Бывает так, что на асфальте видна граница дождика, который там прошел, а здесь — нет. Вот и со мной была такая же ситуация — видимая граница страха. Ребята поставили мне ультиматум: если я не прыгну с десятой ступеньки, то они меня схватят за руки–ноги и швырнут в речку. Они оказались добрыми, дав мне по одной попытке на ступеньку. Даже в спорте дают не более трех подходов к снаряду, а тут целых десять попыток.

Девять раз я разбегался и у края резко тормозил. Толпа наблюдателей, похожая на стаю стервятников, окружила меня и ждала, когда же я, как последний патрон, израсходую десятую попытку. Им очень не терпелось проявить свою «гуманность». И вот стою я на верхней ступеньке наедине с последней попыткой. Потом разбегаюсь, быстро–быстро перебирая ногами по земле, но у края лестницы опять как вкопанный замираю. С наивной надеждой во взгляде оборачиваюсь к милым и дорогим своим товарищам. Их лица за смену стали для меня родными и близкими… И вдруг эти «дорогие и близкие» превратились в перекошенные гримасы неподдельной радости и неописуемого восторга. С диким улюлюканьем и кошмарными воплями они бросились ко мне, чтобы швырнуть в речку. Когда же я увидел такое добросердечие, то оттолкнувшись от десятой ступеньки, головой вниз плюхнулся в воду. С тех пор я так и прыгал, а другие — с разбега, чтобы не зацепить ногами нижних ступенек.

В пионерлагере мы ходили и в походы, а когда в очередной раз собирались на Минское море, то обеспокоенная Петина мама меня инструктировала:

— Леша, смотри за Петей. Следи, чтобы он не лез в холодную воду, далеко не заплывал, чтобы кушал все, что будут давать, и вообще, смотри за ним, чтобы он вел себя прилично и не хулиганил…

Тогда я почувствовал, как расту в собственных глазах и, вроде, даже становлюсь старше Пети не на 19 дней, а на 19 лет. Такие чудеса совершает с людьми возложенная на них ответственность.

После окончания восьмого класса в нашем отряде образовалась троица друзей, как в популярном фильме «Операция «Ы» и другие приключения Шурика»: Бывалый — толстый Сережка Голубев, Балбес — в меру упитанный Петька Калинин, ну а роль Труса, как самому хилому и худому, досталась мне. Мы веселились и дурачились, подражая известным киногероям. Как–то в одну из ночей местные дачники организовали праздник Купалы в паре километров от нашего лагеря, на Лысой горе. Достоверных данных о возникновении культа лысых гор, как бы, нет, но по народным легендам ведьмы на свои шабаши слетаются именно туда. А тут еще по большому секрету шепнули, что начало слета назначено на полночь и участники должны быть голыми. У нас тут же взыграли фантазии, и наша троица приняла решение обязательно туда явиться, не для участия, а хоть одним глазком посмотреть.

Мы дождались, пока после отбоя все угомонились, в том числе пионервожатые, и с большими предосторожностями покинули свои уютные постельки. На цыпочках прокрались мимо закутка воспитателя, молодого крепкого мужика, который, попадись ему на глаза, одним движением пресек бы все наши похождения.

С другой стороны, мы побаивались, что это может быть замануха и нас там возьмут и оттырят. Поэтому, идя к Лысой горе, мы немного трусили, и Бывалый, часто отлучаясь за кусты, приговаривал:

— Лучше щас посцать, чтоб потом не пересцать!

Поднялись на гору. Смотрим: на поляне молодежь, как положено, все одеты, жгут костер, общаются и ничего особенного не происходит. Тут даже голых женщин не видно и, что самое обидное, — нас не ждут. Мы пришли хоть и с опозданием, но было видно, что ничего сколько–нибудь интересного не пропустили. Некоторое время потолкавшись, мы пошли обратно, но в лагерь возвращаться не хотелось, и мы присели к небольшому костру у речки. С поля раздавались непонятные женские стоны под неясное мужское бормотание. Молодой парень, смотрящий за костром, прокомментировал:

— А-а, это наши развлекаются.

После окончания девятого класса я отдыхал в том же «Энергетике», только теперь он из старых домиков, что стояли под соснами, переехал в чистое поле — в отстроенные рядом двухэтажные корпуса. На новом месте и дышится и отдыхается иначе. Проснулся я как–то и после утренних моционов пошел к другу Пете в медпункт, который размещался в отдельном домике. Начало дня ничего не предвещало, а потому было заурядным и обычным. Хотя сигналы начали поступать сразу, как только я встал с постели, но на них я не обратил внимания. Сначала в палате мальчишки, а потом в коридоре и на улице девчонки приставали ко мне с идиотским вопросом:

— Что это у тебя на шее?

Я разок посмотрел на себя в зеркало, но ничего грязного или подозрительного не увидел, и на дурацкий вопрос перестал обращать внимания. Позже я вспомнил, что те, кто ко мне обращался, посматривал на меня как–то уж больно странно: кто с хитрецой, кто с недоумением, кто с ехидством, а кто и с откровенным любопытством. Только я всего этого по–детски не замечал, пока не явился в медпункт к другу Пете, где кроме него и его мамы были сестра и приходящие–уходящие пациенты. У кого–то из них болел живот, кому–то надо было йодом обработать ссадину, а третьи–десятые приходили узнать, что происходило с их весом. Здесь первой на меня обратила внимание тетя Света:

— Ой, Алеша! А что это у тебя на шее? — с материнским беспокойством спросила она, всматриваясь ниже моего подбородка.

— Где? — подошел я к зеркалу и опять ничего не увидел.

Тут уж не удержалась пионервожатая Наташа, старшая Петина сестра:

— Слу–ушай, Алексей, так у тебя же на шее засос!

От неожиданного навета я вспыхнул и, повернувшись к зеркалу, стал пристально себя разглядывать и снова ничего не увидел. Тогда Наташа подсказала:

— Ты голову подними повыше — поцелуйчик не на шее, а на подбородке.

Задрав голову и до невозможности скосив взгляд, я увидел то, чем меня с самого утра третировали ребята из отряда. На мой взгляд, это было самое обыкновенное покраснение, слегка овальной формы. Если бы мне не подсказали, что это такое, то сам бы я никогда не догадался. Ведь кроме мамы меня никто не целовал по незрелости моих лет. Не зная, как распорядиться такой «наградой», я растерялся, а тетя Света, Петина мама, будто сама только что прозрела от сказанного дочерью, сначала опешила, а потом пробормотала:

— Господи Иисусе! Да что же это вы такое говорите…

Петька, как положено, с шутками и прибаутками, поздравлял меня с «боевой наградой», а его сестра во весь объем своих легких хохотала. Дети–пациенты, замерев на месте, с затаенным интересом смотрели на меня. Девочки же, включив воображение, пытались обнаружить на мне и другие признаки героя–любовника. Весь день мне не давали проходу, все хотели увидеть таинственный знак любви на непорочном комсомольском теле. Получается, что пока я спал бесчувственным сном младенца, кто–то набрался наглости и поцеловал меня в шею. При всем желании, в том числе под пыткой, я ничего не смог объяснить даже задушевному другу Петьке. Этот таинственный поцелуй так и остался неразгаданным. Потом кто–то высказал предположение, что меня поцеловал кто–то из мальчишек, ради шутки. Но только вряд ли бы он лишил себя удовольствия признаться в своей шалости, чтобы посмеяться над жертвой розыгрыша.

После девятого класса в этом же пионерском лагере мне понравилась одна очень хорошенькая девочка по имени Таня. Описываю: фигурка худенькая и стройная, ножки длинные, личико милое и симпатичное, поведение скромное и характер добрый. Но самыми потрясающе красивыми у нее были волосы — волнистые и необычного пепельного цвета, таких я больше ни у кого не видел. Я чувствовал, что тоже нравлюсь Тане. У мужиков, даже малолетних, бывает, когда одна девушка у него как бы уже в кармане, но на горизонте вдруг замаячит другая, которая кажется более непостижимой и эффектной. Тогда возникает чувство пресыщения и самодовольства, неоправданное ощущение себя маленьким божеством.

Одновременно я запал на девчонку из другого отряда — спортивную, грациозную и симпатичную. Внешне яркая и эффектная, она нравилась большинству мальчишек. Однако влюбленные в нее ребята в большинстве своем были более уверенные в себе и более дерзкие, чем я, и мне со своей застенчивостью надеяться было не на что. Я также думал, что если нравлюсь Тане, то она никуда от меня не денется. Вот и получилось, что по своей же инициативе я к одному берегу не причалил, а на другом — меня просто не заметили. Так до самого пионерского костра, завершающего сезон летнего отдыха, я остался неприкаянным.

Что для мальчишек и девчонок Советского Союза означал пионерский костер? Это незабываемый, радостный и волнующий праздник окончания смены. Это прощание ребятни с лагерем, с вечерними посиделками, переходящими в ночные, где льется песня «Взвейтесь кострами, синие ночи», декламируются стихи, ведутся нескончаемые беседы–разговоры и рассказываются страшные истории. Здесь было ни с чем не сравнимое ощущение братства, единения, больших надежд и это делало нас по–настоящему счастливыми. Иногда что–то подобное можно увидеть в американских киношках, когда они изображают выпускной бал после окончания школы. Сейчас мы этому глупо и бездарно подражаем, забывая о том, что у нас были свои традиции коллективизма, более душевные и прекрасные, более глубокие и искренние.

Ежегодные пионерские костры — это вехи подрастания. Это подростковые мечты и шаги, из года в год приближающие взросление. Это романтические ступеньки, ведущие из детства в отрочество и из отрочества в юность.

К пионерскому костру начинали готовиться с первых дней заезда смены. Для этого обычно выбирали просторную широкую поляну поближе к лагерю. К кострищу из подсобки сносили дрова, использованные ящики и тару, из леса тащили стволы упавших деревьев, хворост, сухие ветки и траву. Чтобы достичь наибольшей высоты огня, костер выстраивали в форме шалаша–конуса, сдабривали керосином или бензином. Под восторженные крики детворы костер поджигался с наступлением темноты. Яркий столб огня взметался высоко и сгорал довольно быстро. Но этого времени хватало, чтобы пионерские отряды спели любимые песни, продекламировали стихи и вокруг костра поводили хороводы. Энтузиасты ночных посиделок продолжали до утра подбрасывать дрова, а потом уставшие и сомлевшие после наступления рассвета уходили спать.

Прощальная ночь — последняя в лагере, завтра смена разъезжается по домам. Лагерная смена распределилась вокруг костра поотрядно. Мы, старшеклассники, могли позволить себе сидеть у костра или гулять по окрестностям хоть до ночи или до рассвета. А после завершения всех спланированных мероприятий у костра заводилы из мальчишек и девчонок нашего отряда застыли в раздумьях: что делать дальше? Кто–то вроде в шутку высказал мысль, не распределиться ли по парам, то есть по симпатиям, и уединиться для прогулок. Я считал, что могу на что–то надеяться, поэтому с готовностью произнес:

— Действительно, — и даже сделал движение в сторону Тани.

Только она упредила мое намерение:

— А мы идем гулять с Витюшей! — и обеими руками ухватилась за локоть длинного и кучерявого конкурента, который казался мне если не страшненьким, то уж точно малосимпатичным.

Она бросила в мою сторону победный взгляд, означавший: «Ну что, съел?» В пору было бы ответить: «Не съел, а подавился!». Но я не стал впадать в панику, только погрустнел. А она, увидев мой растерянный взгляд, и сама скисла, видимо, ей стало горько от своей выходки. Во всяком случае, мне хотелось, чтобы она ко мне хотя бы в душе почувствовала симпатию. Мой порыв к Татьяне никто кроме нее не заметил, поэтому свидетелей моего бесславия не было.

Когда еще до костра я вкрадчиво мечтал об эффектной красотке из другого отряда, то видел, что свободное пространство возле скромной и красивой Тани своим долговязым телом заполнял Витя. Отстраненно наблюдая за его ухаживаниями, я отмечал, как Таня него реагировала — без особого оптимизма. Так что видеть в нем конкурента было бы смешно. Я был заражен самоуверенным чувством превосходства, ибо чутьем чуял, что девочка от меня никуда ни денется. Но я ошибался, длинный червяк Витюша в душе, как я считал, моей девушки прогрыз норку, где уютненько пригрелся. И вот по моему самолюбию, по моей глупой самоуверенности был нанесен очень сильный удар. Я был страшно разочарован и подавлен, хотя прекрасно понимал, что виноват сам. Таня и даже длинная змея подколодная, которую она пригрела возле себя, здесь не при чем. Ведь с моей стороны достаточно было проявить несколько знаков внимания, и тогда бы не Витюша, а я увел бы Таню в ночную прохладу любоваться звездами. Я клял себя за самонадеянность и тешился надеждой, что Таня ушла с долговязым конкурентом лишь мне назло.

Потом я понял, что она меня пожалела, когда молниеносно среагировала на мое движение к ней. Таня мои мальчишеские страдания могла бы умножить многократно, если бы подождала, пока я к ней подойду и тогда бы обратила свою благосклонность на Витюшу. Я бы пережил настоящий позор, ведь ребята обязательно бы меня осмеяли. Став взрослым и работая в милиции, я делал робкие попытки найти девушку с прекрасными волнистыми локонами пепельного цвета. Нашел несколько Татьян, но уверенности, что она не вышла замуж и не поменяла фамилию, не было. На том все и закончились.

Сейчас я на пенсии и работаю в банке, где секретарем первого руководителя одно время работала Елена Викторовна с той самой фамилией. Красивая, тонкая и стройная женщина около 30-ти лет. Может быть, она являлась дочерью пепельноволосой Татьяны и долговязого Виктора? Однако почему носила девичью фамилию Тани? А может, Таня в замужестве сохранила свою фамилию, или после развода ее вернула? А может, это дочь совершенно другой женщины и все совпадения случайны? Лет через пять шеф ушел на повышение. Все думали и гадали, уйдет ли Елена Викторовна за ним. Не ушла. Ее перевели из секретарей во вновь образованный отдел, который вскоре съехал из главного офиса. Уточнять что–то насчет ее мамы я не решился, а потом вообще стало не у кого, когда Елена исчезла с горизонта.

Когда я учился в девятом классе, то безнадежно влюбился в девушку с мещанским именем Люся. На уроках и переменках украдкой посматривал на нее, любуясь лицом и манерами, а на физкультуре — обтянутой трико фигурой, и тихо страдал. Для меня она была такой же недостижимой, как планета Венера, которая отстоит от Земли на 40 миллионов километров. Но, как известно, взаимно притягиваются даже космические тела, а люди и подавно. Как–то в классе я нечаянно услышал, что Люся во время зимних каникул планирует поехать в Ленинград на экскурсию. Словно по тому же космическому закону, моя мама собралась в гости к тете Наташе, которая живет там же, в Северной Пальмире. Вне всякого сомнения, как казалось, я напрямую подключился к космосу, так как был уверен, что там обязательно увижу Люсю.

С мамой мы приехали в Ленинград сразу после Нового года и пробыли там не меньше недели. Тетя Наташа, блокадница, смогла сохранить жизнь лишь Сергею — одному из трех своих сыновей. Я с большим интересом посещал и осматривал достопамятные места города на Неве и с не меньшим удовольствием гулял по его центру. До обеда я вместе с мамой ходил по музеям, а потом отправлялся в город один. В перерывах между экскурсиями любил бродить по многолюдному Невскому проспекту, не очень протяженному. В сутолоке приезжих и туристов его от Эрмитажа до Московского вокзала можно было пройти достаточно быстро. Магазины посещать мне не очень нравилось, но в Пассаж я зашел, заинтригованный его архитектурой, и долго ходил по его галереям и переходам.

По сигналам из космоса, а скорее от желания встретить свою школьную любовь, я внимательно всматривался в лица покупателей и — ого! — в фигуры девушек. Вдруг мое сердце радостно екнуло и замерло. Ее я узнал сразу, со спины. Люся стояла у прилавка, окруженная другими покупателями, и ничего не видела вокруг. Она была занята рассматриванием сувениров. Чем ближе я подходил к ней, тем сильнее билось сердце в моей груди. Наконец я подошел к Люсе вплотную — настолько, что мы чуть не соприкоснулись телами. Она оглянулась и начала медленно поднимать на меня огромные и глубокие, как озера, глаза. Мы встретились взглядами, в ее бездонных озерах я увидел изумление.

— Ты-ы? — сначала вопрос, а затем констатация: — Зде–есь…

Я был сражен ее реакцией! Я застал любимую девушку врасплох и мне это очень понравилось. На моем лице нарисовалась глупая и довольная ухмылочка, и я, словно мы были в школе, поздоровался:

— Люся, привет!

Выражение удивления никак не сходило с ее лица, она долго и безмолвно изучала меня, а я наслаждался произведенным эффектом и не знал, что делать дальше. Ничего не придумав, решил точно так же эффектно удалиться. Развернувшись, я в той же школьной манере попрощался:

— Ладно, пока!

Растерянную и удивленную Люсю я покидал счастливый и довольный, но с одним лишь угрызением, что так не и воспользовался благоприятной ситуацией. До последнего дня нахождения в Северной Пальмире и даже потом мою душу грела эта хоть и мимолетная, но дорогая сердцу встреча с одноклассницей.

Однажды весной после совместной вечеринки у нашего одноклассника Лени, жившего в частном секторе, мы немного выпили спиртного, и я увязался за Люсей, чтобы проводить ее домой. Она шла по тихой темной Грушевской улице, а я парил над ней, ибо из–за хмеля в голове пребывал в легкой невесомости. Меня даже качало, но я благоговейно ждал случайного касания наших плеч и радовался, что рядом со мной находится прекрасная девушка. Я не имел представления, как развлечь ее, даже не догадался взять ее под руку. Неисправимый двоечник, он и в Африке… Короче, как и у доски я не мог в одно предложение связать три слова, так и тут не знал, о чем заговорить с девушкой, которую любил.

Мы пришли к ее дому и долго стояли у неосвещенного подъезда. Люся, откинув назад голову, прислонилась к заблокированной створке двери. Только целуй! Соблазнительный овал ее нежного лица белел в темноте, а открытый изгиб шеи притягивал кажущейся доступностью. Слегка приоткрытые губы влажно блестели и дразнили мое совершенно несмелое воображение. Нежный девичий образ пленял и чего–то от меня требовал, только я не знал ни нужных слов, ни правильных действий. Я стоял и молчал, любуясь ее ночным образом. Наконец, Люсе надоело ждать и она, будто нехотя оттолкнувшись от створки двери, тихо сказала:

— Пока.

Мне бы в этот момент принять на себя инерцию ее литого тела, схватить в объятия и хотя бы поцеловать… Мечты, мечты. Их сладостные грезы хороши будущим, но горьковаты прошлым.

В 1971 году с февраля по апрель моя мама работала дворником. Закрепленный за ней участок находился по улице Розы Люксембург, недалеко от нашего дома. Однажды под вечер начался сильный снегопад, и мы с мамой пошли убирать снег, чтобы на завтра было меньше работы.

Тихая ночь, немногочисленные фонари подсвечивали улицу лишь настолько, чтобы редкие автомобилисты не заблудились. Черный асфальт тротуара, будто перевернутый бутерброд с черной икрой, сверху обильно посыпался сахарной пудрой белого снега. Фонарь на рядом стоящем столбе тоскливо рассеивал свет на проезжую часть, на тротуар и на игровую площадку детского сада. На свету снежинки, похожие на шмелей, роились и мельтешили, оттеняя темный фон пространства своими белыми сверкающими брюшками. Мы деревянными лопатами сгребали их с тротуара на обочину. Метелица не унималась и к окончанию работы снег обновил наш труд еще одним слоем. И все–таки наутро маме будет легче с уборкой.

Жизнь поколения, чья юность пришлась на войну, была непростой. Послевоенные трудности и лишения, разруха требовали от них самоотверженности и неутомимости. У моей мамы было начальное образование, поэтому она занимала рабочие места с низким заработком. Моя безотцовщина в нашу семью дохода также не добавляла. Чтобы как–то поднять наше благосостояние мама искала дополнительный приработок, так называемую работу по совместительству. Помню, как она работала почтальоном, а я помогал ей разносить письма и газеты в дома, расположенные по улице Карла Либкнехта. Однажды я перепутал адреса и разбросал корреспонденцию по чужим почтовым ящикам. На следующий день жильцы дома слегка меня журили.

Потом я повзрослел. В старших классах на время летних каникул мама устраивала меня на обувную фабрику «Луч». Первое лето я работал на филиале, что располагался метрах в двухстах от нашего дома, потом его снесли, а на следующее лето — на основном предприятии, по улице Короля. В обоих случаях мне доставалась простая операция по извлечению скоб. Ими стельки в трех местах крепились к колодке, а когда она покрывалась кожаным верхом, скобы вынимались. Первое лето мне в качестве орудия труда выдали кусачки с остро отточенными кончиками, ими я поддевал скобу. Операция не сложная, но трудоемкая, о чем свидетельствовали десятки мозолей на моих руках, некоторые из них не успевали заживать и кровоточили. Было очень больно, но я дотерпел до положенного срока, до окончания каникул. Работа на конвейере отличается от такого труда как, например, уборка снега, которым ты можешь заниматься в удобное время. Конвейер вольностей не терпит, малейшая задержка из–за нерасторопности работника может повлечь его остановку, а это уже ЧП. Следующим летом я орудовал инструментом технологически более удобным — заточенным шилом, и в этот раз мозолей на моей рабочей руке было гораздо меньше.

Все заработанные деньги я отдавал маме. Июнь–июль я отрабатывал полностью, а август оставался для каникул. Однажды получилось так, что период временной работы совпал со школьной практикой и вопрос встал об их совмещении. Я с неделю походил на вагоноремонтный завод им. Мясникова, а потом опять работал на обувном предприятии.

Нас воспитывали в духе любви и преданности Родине, что в будущем для многих стало духовным стержнем, служило побудительным мотивом для самопожертвования и героизма. Нас учили уважать историю своей страны, ее героев, поэтому для нас были привычными слова: «Я завидую Павке Корчагину, который жил во время революционных свершений, воевал в Гражданскую войну и восстанавливал разрушенную страну».

Сегодня, когда мы снова оказываемся в аналогичной ситуации, подобная фраза повергла бы молодежь в шок, ведь она воспитана иначе, вернее, — никак не воспитана. Никто из нынешних «цветов жизни» не променяет личные удовольствия на участие в общем тяжелом труде по устранению разрухи. Конечно, много значит то, что тогда у нас была Родина, а теперь ее нет, теперь есть территория совокупного проживания людей одной культуры. Тем не менее и этим надо дорожить и это надо любой ценой сохранять, как сохраняют люди жилье в ненастье и пожары. Можно только сожалеть, что, зная о вреде переворотов и революционных перемен из древней фразы Конфуция: «Нет ничего хуже, чем жить в эпоху перемен», люди не внемлют ей. Сто лет назад был совершен октябрьский переворот, стоивший немалых бед пережившему его народу, и снова повторяется то же самое на Украине.

Нас воспитывали в духе дружбы и интернационализма, поэтому наше поколение чище и богаче внутренним содержанием. Была позитивная идеология, без которой не выживет ни одно государство, было воспитание масс. Живя в социалистическом обществе, видя его преимущества, мы верили и разделяли идеалы коммунизма, мы не на пустом месте поддерживали их.

В феврале 1972 года я с большим воодушевлением вступал в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического союза молодежи. Первыми вступили отличники, потом — хорошисты, а потом и остальные честные ребята, у которых с учебой были трудности. И я вместе с ними. Этому я был несказанно рад и удивлен, ведь моя успеваемость была ниже удовлетворительной. Наверное, и я подспудно и старшие товарищи понимали мое прилежание и старания быть лучшим, и оценили это. А то, что не всем дано стать магелланами и ньютонами, так это уж никто не виноват. Мы серьезно готовились, старались подтянуть успеваемость, штудировали устав организации, живо интересовались вопросами, которые задавали кандидатам в райкоме комсомола. Помню, в большом волнении я пошел туда вместе с несколькими своими одноклассниками, среди которых были сестры–двойняшки Люда и Лида. Кто бы мог подумать, что мои старания не пропадут зря и пять лет спустя я сам буду членом подобной комиссии города Комсомольск–на–Амуре и буду принимать молодежь в комсомол?!

После окончания школы и устроенных для себя последних летних каникул, первого сентября 1973 года, я — в качестве скромно оплачиваемого брошюровщика — вышел на работу в сектор выпуска типографии треста «Оргдорстрой», что была при Совете Министров БССР. Трест находился хоть и на задворках Дома правительства, но в центре города — на пересечении улиц Мясникова и Берсона. А типография существовала отдельно от него и, по нашему мнению, размещалась на выселках — в подвале углового жилого дома на пересечении улиц Куйбышева и Киселева. Правда, нет худа без добра — из–за узости улиц район этот был тих и чист. Даже автобусная остановка на углу нашего дома суеты и раздражения не добавляла. Автобус ходил редко, поэтому на площади Победы я его не ждал, а широким шагом преодолевал расстояние двух остановок.

Окно рабочего помещения, где я работал, больше, чем наполовину, находилось ниже уровня тротуара, зато выходило прямо на остановку. Это не мешало мне, сидя за столом ниже уровня людских ног, в свободную минутку рассматривать пассажиров.

Летнее утро трудового дня. Народ, чтобы не опоздать на работу или по другим своим делам, торопится втолкнуться в автобус или покинуть его. Только автобуса еще нужно дождаться. Пассажиры переминаются с ноги на ногу, кто–то привычно затягивается сигаретой, а кто–то нервно прогуливается по пятачку остановки. Мой рассеянный взгляд выделяет из серой массы привычно одетых людей яркое пятно, похожее на сегодняшнюю куклу Барби. «Кукле» было за сорок, ее кожа свидетельствовала о чрезмерном использовании косметики. А круглое лицо в обрамлении искусственно выбеленных волос напоминало маску театра кабуки. Ее голову венчало нечто неподвластное мужскому осмыслению — это была прическа в виде немыслимого начеса, копирующего комок нервов душевнобольного или пучок нечесаной пакли сантехника дяди Васи. Роста «кукла» была не высокого, да и конституция тела не склонялась к стройности и фигуристости. Стиль одежды как бы соответствовал общему образу американской куклы, но ее сочетаемость совершенно не отличалась гармонией, и безвкусица резала глаза хуже попавшего в них мыла, хуже мелко нарезанного слезоточивого лука. Короче, это был для меня наглядный урок того, как не надо выглядеть, что значит пошлость и безвкусица во внешности.

Работа у меня была не тяжелая и до призыва в армию, дабы не бездельничать, годилась. Условия работы в типографии для вчерашнего школьника были более чем приличные, почти уютные. Здесь было всего четыре помещения. В дальней небольшой комнате для выпуска документов большим тиражом был принтер, а в самом большом помещении стояли два электрографических аппарата «Эра», бумагорезательная машина и маленькая печка для хранения черного порошка–красителя. Были также небольшая фотолаборатория и относительно просторная брошюровочная, где стояли два огромных рабочих стола и машина для сшивания брошюр. На ней–то я и работал.

Начальником сектора был Петр Тарасевич — мировой парень около 25-ти лет от роду — в тресте он считался самым молодым руководителем. Это был грамотный специалист и знаток типографского дела, общительный, добродушный и незлопамятный товарищ, подчиненные в нем души не чаяли. Еще при мне он взял в жены брошюровщицу Тамару, свою бывшую подчиненную, на год старше меня. Впоследствии я унаследовал ее обязанности, куда входила брошюровка справочников, переводной литературы и другой технической документации по строительству и ремонту дорог. Иногда я исполнял обязанности другой часто болеющей Тамары, оператора электрографа «Эра», на нем делали работу, которую сегодня проще и быстрее выполняют на ксероксе. Согласно техническим возможностям аппарата за одну съемку на нем можно было сделать всего лишь три–четыре экземпляра. Но нет пределов совершенству, и его производительность я довел до 12-ти копий. Петр, глядя на мои художества, сквозь слезы смеялся и восхищался:

— Это же надо! Лёха на «Эре» с одной экспозиции аж двенадцать экземпляров лепит. Ну-у отлёт!

Я с пониманием относился к его иронии и особенно следил за качеством последней пары копий, чтобы оно не было вызывающе неудовлетворительным… Еще у меня была обязанность — рассылать изданные нами книжки и брошюрки по разным главлитам и конторам. Тогда я садился и не самым лучшим словом поминал свой неаккуратный почерк, вязью которого украшал или, скорее наоборот, портил конверты. Туда же клеил марки до тех пор, пока не пересыхал и не шершавел мой язык.

Наш коллектив был немногочисленным и душевным. На ротапринте чешского производства «Ромайор» трудилась 34-летняя Антонина — с черными от типографской краски руками. Веселая, живая и жизнерадостная, она проявляла бестолковость, чем привносила в коллектив долю женской непосредственности. Антонина постоянно рассказывала курьезные и смешные случаи из своей совместной с мужем жизни. Муж ее был полноватым товарищем забавной внешности, смесью интеллигента и недотепы, вот рассказами о нем она нас и развлекала.

Уже упомянутая замужняя Тамара, возрастом около 25-ти лет, трудившаяся на «Эре», множила техническую документацию, а при больших тиражах помогала мне брошюровать, чтобы быстрее выполнить срочный заказ. Когда я сидел к ней спиной, она иногда подходила сзади и запускала свои пальцы в мою шевелюру. Вот такие допускала проделки.

Фотограф Юра, тоже 25-летний, был веселым и приятным в общении женатиком. У него недавно родилась кроха, но он продолжал бегать кроссы, как пацан. Он отслужил в армии, но ко мне относился не как к салаге, что иногда замечалось за демобилизованными ребятами, а как к равноправному члену коллектива. У Юрия была работа хлопотная, связанная не только с корпением в тиши и темном свете красного фонаря, но и с разъездами. Затем его сменил Эдик Эльксин — тщедушный холостяк с черной бородой, которому было за тридцать. С ним тоже у меня установились нормальные товарищеские отношения. Благодаря его стараниям в газете «Минская правда» оказалась заметка с моей фотографией, где представляли меня, как передовика соцсоревнования, «каждодневно перевыполняющего сменное задание». Я понимал, что если бы не Эдик, который с этой газетой сотрудничал, то мой город ничего обо мне не узнал бы. Такова жизнь.

В нашем коллективе был и приходящий кадр. Трестовский работник привозил нам задание из надстроенной над нами организации, был соединительной с нею нитью или даже пуповиной. У этого кадра, по удивительным закономерностям нашего сектора, было весьма распространенное имя — Тамара. Незамужняя женщина, которая кроме 28‑ми лет имела весьма привлекательную, обтянутую штанишками часть тела, на которую со спины с вожделением поглядывал Юра, а иногда с горящим, как у пионера, взором даже салютовал ему своими ладошками. Позволял себе… В ответ он получал по рукам и довольно улыбался, при этом его и ее щеки, как у настоящих пионеров, рдели невинным пунцовым цветом. Тамара у нас частенько засиживалась, сообщая последние события в тресте и живо обсуждая наши новости. Ей нравилось находиться у нас — подальше от начальства и поближе к душевной компании.

Как и положено в дружном трудовом коллективе, я «обмыл» свою первую взрослую зарплату, отнюдь не первую вообще. Для «обмываний» поводов, подворачивающихся самими собой, в виде государственного праздника или дня рождения, хватало. И мы не терялись, сбрасывались по рублю. При этом Юра начинал так:

— Может, скинемся по рваному и в школу не пойдем?

Наш самый демократичный начальник в мире не возражал, и первый бросал свой мятый рубль в общий котел. Меня как самого молодого и заводного посылали в магазин, иногда со мной шел Юрий или Петр. Перед этим проводился короткий инструктаж. К бутылке с прозрачной ректифицированной жидкостью мы добирали граммов 200–300 «Эстонской» или «Любительской» колбасы с салом или «Докторской» без сала, консервы «Килька в томате» и, конечно же, парочку плавленых сырков «Дружба». Сейчас, трудно себе представить, насколько это были качественные и вкусные продукты! А тогда мы не целили этого, увы… К тому же — сколько народу сплотил белый квадрат с символическим и самым популярным названием «Дружба»! Этот замечательный натуральный продукт в серебряной фольге и с узнаваемой этикеткой у рабочего человека частенько оказывался единственным закуской, что было прекрасно! Самая демократичная закуска той эпохи смогла стать любимой из–за доступной цены, высокого качества, возможности поделить ее практически на любое количество порций и из–за того, что не была маркой и не имела запаха.

Перед застольем кто–нибудь у себя в кармане или в своей ссобойке обнаруживал на десерт наливное яблочко, которое сначала разрезал на четыре дольки, а потом одну из них делил еще на несколько частей. В большинстве случаев к нам присоединялась трестовская Тамара, а иногда и муж Антонины. Наши посиделки длились по–разному, иногда мы управлялись за час–полтора, но бывало и подольше. Расходились мирно без разборок и без выяснения отношений. Бывало, пионерский запал от подброшенного керосина у Юры и Тамары разгорался, и тогда у обоих вдруг находилась срочная работа в фотолаборатории, правда потом ни позитивы, ни негативы для отчета не представлялись. Почему–то. Думаю, что из–за яркого пламени пионерского костра у них получались одни засветы.

Советское время нам запомнилось и оказанием городом шефской помощи селу. Не мне судить о ее эффективности, но каждый сезон предприятия города посылали своих работников в подшефные колхозы и совхозы. Мне также повезло, когда однажды вместе с «десантом» нашего треста меня забросили в богом забытую вёску. Одно дело быть там летом, когда все цветет и пахнет и осенью, когда со слов русского писателя и поэта Алексея Плещеева:

Скучная картина!

Тучи без конца,

Дождик так и льется,

Лужи у крыльца…

Чахлая рябина

Мокнет под окном,

Смотрит деревушка

Сереньким пятном.

Что ты рано в гости,

Осень, к нам пришла?

Еще просит сердце

Света и тепла!

Я вырос в городском средоточии каменных домов, железных машин, дышал отравленным воздухом, я уже сам стал урбанистической сущностью. Как слух сельского жителя ласкает лесная тишь, а глаз — простор полей, так я уютно чувствовал себя в уличной суете и в площадной толпе. Селяне, когда переезжают жить в город, наверное, с грустью вспоминают о деревне. У меня же произошло наоборот, как только я ступил из автобуса на землю унылой деревни, меня одолела скука, и я тут же затосковал по городу. Деревенский пленэр являл собой не радужно–веселое лето, а скучно–промозглую осень. Беспросветные дожди и хляби спеленали грустью окрестности, а моросящие туманы смазали ландшафты и из глубины моей души всплыли самые мрачные и скучные тона моего настроения.

Нас разместили в большой избе, и я, не знавший казармы, здесь получил представление о ней. А когда на поле нам определили неохватный глазом и воображением объем работ, то я понял, что позорно дезертирую оттуда. Мне повезло — на горизонте замаячило очередное первенство по вольной борьбе, и я, нервно переспав лишь одну ночь в веске, к зависти отдельных товарищей, на следующий день вдохновенно вернулся в город. Вот так бесславно закончилась моя первая и последняя помощь селу.

Мальчишки нашего двора и я вместе с ними незаметно взрослели, и летом 1974 года Толика Климовича, моего соседа из квартиры напротив, призвали в армию. Это были наши первые проводы, на которых мы имели право присутствовать наравне со взрослыми. Весь двор и родня призывника гуляли весело и на широкую ногу, а наши родители позволили нам пить водку. Когда гости нагулялись, а уставший Толик завалился спать, мы с моим другом Юриком Пентюховым в потемках пошли провожать девчонок до троллейбусной остановки. Под влиянием спиртных паров в голове и под влиянием рядом идущих девчонок мы громко разговаривали и шутили. Наверное, поэтому на полдороге нам навстречу вышло трое подвыпивших незнакомых парней. В темноте я их толком не рассмотрел, но по ситуации понял, что двое из них постарше и покрепче меня, а третий возраста неясного, роста невысокого, зато самый наглый и самый вредный. Противный сморчок под прикрытием друзей–амбалов затеял свару, начал к нам придираться и начал с дежурного повода:

— Эй, пацаны, а ну дай закурить!

Мы с Юриком как примерные борцы–вольники с гордостью дуэтом ответили:

— А мы не курим.

Однако наша горделивость пацану показалась вызовом, и он, чувствуя за плечами силу двухстворчатых шкафов, с издевкой отреагировал:

— Или вы большие спортсмены?

Нам тоже море было уже по колено, поэтому мы ответили с не меньшим вызовом:

— Конечно, спортсмены, а тебе завидно?

При наличии прикрытия в виде двух шкафов с антресолями нашему пьяному визави море стало вообще по щиколотку и он, переходя на более доступный ему дворовый язык с идиоматическими связками, взвился:

— А-ах ты ж, …ять–переять, сука! Щас, …ять, я тебя, …ять, проверю, какие вы тут, …ять, на хрен спортсмены!

И кинулся на нас с кулаками. Мой друг растерялся и остолбенел, поэтому, как вкопанный, следил за происходящим. Я же сам не знаю, как оказавшись в авангарде, осмелел. Уклонившись от пары ударов, я изловчился и изо всей силы толкнул наглеца в грудь руками. Настолько от души у меня это получилось, что мелкий прыщ улетел куда–то далеко–далеко, с хрустом по пути ломая кусты. Уже оттуда я услышал истошный голос:

— У–у–убью-ю-ю!!!

Меня это вдохновило и развеселило, а также придало куража. От его страшной угрозы мне чуть скулы не свело от смеха. И я над ним поиздевался:

— Убийца нашелся, смотри, штаны в кустах не потеряй!

Пока я занимался нейтрализацией передовика–ударника, наши гостьи кинулись на остальных хулиганов. В общем, наша с Юриком поддержка оказалась круче, чем у противостоящей стороны. Подельники с трудом извлекли свой рояль из цеплявшихся за него кустов и пока не поздно подобру–поздорову ретировалась.

Юрик же оказался под таким впечатлением от моего выпада, что потом признался:

— Ну, Лёха, ты и дал! Один пошел против троих, я от тебя, тихоня, такого не ожидал!

Через несколько месяцев настала моя очередь идти в армию. Я прошел медицинскую комиссию и был признан годным для службы, причем не в Советской Армии, как все ребята нашего двора, а в Военно — Морском Флоте. 20 октября 1974 года из треста меня уволили с полным расчетом. У меня на проводах тоже неплохо погуляли, правда, получилось без драк, зато были все мои дворовые друзья и Петя Калинин. Пришел и Ефим Давыдович Кузнец — душевный человек и хороший тренер. А через день, 3 ноября, я утром явился на призывной пункт. Домой вернулся, опять же не через два года, как все, а через семь лет и не в армейском звании, а в морском — мичманом.

ВСПОМНИТЬ ОПАСНЫЕ РУМБЫ…

Рассказ

Дух молодости, дух любимой профессии, соратников дорогих… Иногда хочется ими подпитаться, призвать на помощь, чтобы устоять под ударами слишком свежих ветров. Вот и теперь устал старый адмирал, оброс тиной… А как хочется на волю вольную, на ширь просторную! Как–то попал ему в руки тоненький сборник стихов «Раскатистое счастье», автора не запомнил, только обратил внимание, что это была женщина. И вдруг обнаружил там чудные стихи о старом капитане. Поэма, кажется, называлась «Мой парусник». Странно, как это могло родиться в душе женщины… Но он понял ее сразу — с полуслова, понял ее тоску, которой сам нынче был охвачен не на шутку… Вот уж где бунт и крамола, где прорыв к свободе!

Капитан, поднимай паруса.

Ну–ка вспомни опасные румбы!

И корабль на волне заплясал,

Убирая швартовые с тумбы.

Или вот:

А маршруты тогда лишь легки

В единении с картой и датой,

Если светят в пути маяки,

Те, что мы зажигали когда–то…

И надумал адмирал Геннадий Александрович, бывалый мореман, повидаться с друзьями. Прежде всего, позвонил Василию Юрьевичу, своему бывшему сослуживцу капитану второго ранга, и пригласил его в гости. Последний, как закадычный друг, своему давнему товарищу в пустяшной просьбе, конечно же, не отказал — обещал прибыть. Геннадий Александрович имея в «заначке», согласно разнарядке, еще одно свободное место, спросил:

— Василий Юрьевич, а если я приглашу Алексея Михайловича, ты возражать не станешь?

— Геннадий Александрович, ты хозяин — кого хочешь, того и приглашай. Хотя лично я не против.

Для понимания сути дела слегка углублюсь в историю вопроса.

Примерно года три тому назад Геннадий Александрович, уроженец и гражданин России, объявился в Минске на день Военно — Морского флота и тогда впервые после долгого перерыва встретился с Василием Юрьевичем. С тех пор два закадычных друга довольно регулярно видятся, а еще чаще созваниваются. Однако Алеся Геннадьевна, супруга Геннадия Александровича, недовольная тем, что в этом мужском коллективе ей не нашлось места, решила изменить это положение вещей и повлиять на ситуацию чисто по–женски. С учетом того что Василий Юрьевич живет один, она предложила проводить встречи да посиделки на своей территории. Однажды Василий Юрьевич отважился и навестил друга в его семейном доме. И остался жив–невредим. Однако это было давно. Зато после этого Геннадий Александрович побывал у него с ответным визитом бог знает сколько раз. Короче, как ни крути, а предложение по всем статьям было своевременное и дельное.

Пригласив Василия Юрьевича, Геннадий Александрович позвонил Алексею Михайловичу.

— Что ты делаешь в следующее воскресенье, ничем не занят?

— В общем–то, ничем.

— Это хорошо. Я приглашаю тебя в гости. Будет Василий Юрьевич, я и моя супруга. Посидим, пообщаемся. Приносить ничего не надо, у нас все есть.

— Спасибо, постараюсь быть.

Алексей Михайлович когда–то тоже имел отношение к флоту — служил мичманом на атомных подводных лодках. Кроме того, он являлся соседом и близким товарищем Василия Юрьевича. Поэтому, получив приглашение, тут же отзвонился ему, и они сговорились, где и когдавстретиться, чтобы вместе проследовать к месту сбора за столом.

Через пару–тройку дней наступило воскресенье, когда надо было отправляться в гости. Встретившись в условленном месте, оба приглашенные к бутылке шампанского докупили цветов и торжественно двинулись по указанному адресу.

Геннадий Александрович, внимательнейший человек, встретил их на транспортной остановке около своего дома и со всем возможным радушием препроводил на шестой этаж одного из «столбиков» по улице Сурганова. Вошли в квартиру. Тут уж они, как положено, обнялись и троекратно облобызались с хозяином, вымыли руки, осмотрели жилище.

Тем временем хозяйка накрыла стол, пригласила мужниных соратников пробовать приготовленные ею блюда. Сели, посидели, пообщались. Незаметно она ушла смотреть телевизор, а хозяин так много говорил о юности, море, своих экипажах и походах с ними, о всякой несправедливости, в том числе и со стороны любимого ими моря, что гости прониклись тем настроением. Забурлила в их жилах кровь прежними турбулентными потоками, разыгралось воображение, и они все втроем показались себе сильными, способными еще совершать подвиги.

— Эх, жаль, что молодые наступают нам на пятки, — возмущался Геннадий Александрович. — Вот и списали нас. А то бы мы еще… — он потряс в воздухе сжатым до побеления костяшек кулаком: — Мы бы не позволили такого… Что же это, а?

Под теплые, такие волнующие воспоминания гости откушали разных вкусностей, водочки. И даже всамделишной текилы попробовали.

Вели себя, в общем–то, культурно — знали меру и ушли вовремя. Даже почти помнили, как выходили из дому, как в препровождении хозяина садились в троллейбус и даже как ехали.

А дальше… с сожалением поняли, что меру за столом они знали ту, молодую… захватившую их из прошлого, опрометчиво позвавшую… А возраст не учли. Как заехали в тупик троллейбусного маршрута, уже не помнили. И последующие события их память тоже хранила как поврежденная кинопленка старую запись: вроде помощник оператора заботливо склеил ее, хоть и был бухой, а всего материала нет. Что из этого получилось судить читателям.

Смутно, словно это было не с ним, словно увидел он это на той самой склеенной кинопленке, Алексей Михайлович помнил, что схватился с высоким парнем лет тридцати. А по какой причине, зачем? Помнил, как работал руками и ногами, повалил на землю и мутузил кулаками по лицу. После того как их растащили и дали парню уйти, он видел, как тот долго сидел на скамейке и пытался сообразить, что с ним произошло. А сам он, победитель хренов, плакал от беспомощности, что опустился до избиения, что не урезонил забияку одним приемчиком, которого тому хватило бы на всю жизнь. Кабы ж не мысль о старости… страшащая, что тебе сейчас молодые накостыляют, и будешь ты валяться тут, в забытом тупике, не один час.

После драки друзья долго не могли уйти с того пятака, словно был он заколдованный, как леса в русских сказках, которые не выпускали за свои пределы заблудившихся путников. Не менее двух раз пытались они войти в троллейбус, чтобы ехать дальше, однако исходящий оттуда поток пассажиров более чем красноречиво свидетельствовал, что это конечная остановка. И каждый раз они вынуждены были с великим разочарованием выдворять себя из салона, плюясь и чертыхаясь.

Долго еще, находясь в ступоре, они топтались там да куролесили, скорее проветривая свои хмельные головы, чем пытаясь включить их в работу и с их помощью изобрести метод быстрейшего перемещения домой. Василия Юрьевича совсем развезло, и бодрость духа, молодой задор покинули его с позорной торопливостью. Он превратился в обычного противного старика, требовал от Алексея Михайловича остановить такси. Тот выходил на дорогу и махал руками, однако ни одна своло… простите, машина даже не притормозила. Видно, водители опасались вида очень воинственных и раскованных мореманов, которым по колено были уже не только моря, но и океаны, и не рисковали останавливаться. Василий Юрьевич, вконец обессилевший от драки, в которой участвовал лишь как активный болельщик, продолжал капризничать:

— Лёха, останови машину… — Затем переходил от просьб к шантажу: — Я сейчас лягу на дорогу, пусть меня милиция заберет и отвезет куда надо — домой.

За время пребывания в тупике Василий Юрьевич сделал несколько звонков любимой женщине, чтобы пожаловаться. И та готова была на крыльях любви прилететь, примчаться ему на выручку. Если б только она знала адрес, ну хоть приблизительно.

Потом Алексей Михайлович прозрел, что тем же самым троллейбусом можно уехать в обратном направлении, но для этого надо перейти улицу. Он принялся подталкивать сопротивляющегося любому движению Василия Юрьевича к нужной остановке, чтобы по–людски совершить посадку и оттуда добраться до своей Серебрянки. В конце концов, так и поступили. Правда, сколько на это потребовалось времени, оба путника умалчивали, так как и этого не помнили.

Спустя время Василий Юрьевич, обращаясь к Алексею Михайловичу, вспоминал:

— Ты наглый, а тот еще наглей. И ведь он первый начал, сказал тебе что–то очень обидное. Целых три минуты донимал и, главное, — угрожал. И ты эти целых три минуты терпел унизительные для моряка оскорбления. Он на полторы головы выше тебя, я думал, он тебя размажет. Но ты как злобный хорек подпрыгивал и бил его прямо по морде. А потом я оттянул тебя от него — забоялся, что ты его убьешь. У меня потом тоже кулак болел.

— Юрьевич, так, может, это ты меня отделал? Может, не парень?

— Да ты что, Алексей Михайлович, сбрендил что ли? Не бил я тебя. Я потом, когда пришел домой, увидел на рубашке кровь и быстренько сунул ее в стирку.

— А лично у тебя было что–то разбито в кровь?

— Нет, не было.

— У меня тоже не было, значит, это ты кровь пустил встретившемуся драчуну.

— Да не бил я никого!

— А отчего тогда кулак болит?

— Не знаю, но я никого не бил.

Алексею Михайловичу так и не удалось переложить часть своей вины или подвига на Василия Юрьевича.

Если подвести итог культпохода в гости к товарищу адмиралу, то со стороны мореманов имеют место быть следующие трофеи.

На двоих: в общем–то, положительный отзыв Алеси Геннадьевны, переданный через Геннадия Александровича: «Мне твои гости понравились».

У Василия Юрьевича: испорченная рубашка и больной кулак.

У Алексея Михайловича: ссадина на колене и голеностопе, синяк размером с кулак на бицепсе и перелом какой–то там кости ладони правой руки.

Алексей Михайлович потом задавался вопросом: «Вот мы, например, знаем, о своем состоянии, а что случилось с нашим не очень милым партнером по драке?» Ему казалось, что интересно было бы встретиться и для сравнения посмотреть друг на друга…

Одно слово — погуляли и вспомнили молодость. А чтобы Геннадий Александрович не переживал за своих гостей, решено было о трофеях и о том, в какой тяжелой полемике они достались, ему не сообщать.

В результате Алексей Михайлович три недели ходил с гипсом на правой руке. А этого шила в мешке не утаишь, поэтому некоторые товарищи подозрительно интересовались:

— Что это у тебя с рукой?

Вопрос поступал от множества людей, правда, не всегда они получали один и тот же ответ. Вот варианты ответа Алексея Михайловича (приводятся для психоанализа):

— Вы не поверите.

— Почему же? Поверю.

— А, ну, значит, можно лапшу на уши вешать…

Другое объяснение, скопированное из кинофильма «Берегись автомобиля», когда главный герой угодил в капкан при попытке угона:

— Столько хулиганов развелось, что невозможно порядочному человеку спокойно пройти, не сломав себе руку, нечаянно одному из них попав в лицо.

А вот еще одно:

— Чистил чайник, при этом проявил величайшее усердие и нечаянно повредил себе руку.

И для поликлиники нашлась удобоваримая версия, которая в принципе прокатила:

— Ехал в автобусе, а тот вдруг резко затормозил. Я же именно в этот момент примерился взяться за поручень. И получилось встречное столкновение, как у двух автомобилей на скоростном автобане.

А потому сие событие было зарегистрировано в ведомственной поликлинике, где отмечалось, что 17.10.2010 Алексеем Михайловичем была получена бытовая травма, а 18.10.2010 наложен гипс. От госпитализации и бюллетеня молодящийся и бодрящийся больной отказался.

И даже когда Василий Юрьевич лег в госпиталь, им была высказана очень здравая, а главное — весьма практическая мысль:

— Алексей Михайлович, теперь ты можешь посещать меня в госпитале в любое время суток, будешь с гипсом свободно преодолевать проходную, словно идешь на прием к травматологу.

В то же время Алексей Михайлович как–то поинтересовался у своего друга–профессионала, известного каратиста страны:

— А ты когда в последний раз дрался на улице?

Заслуженный каратист республики озадаченно почесал наиболее возвышающуюся часть своей «тыквы» и неопределенно протянул:

— Не помню. Давно уже.

— Ну, пять лет тому назад, десять… Ну, приблизительно?

— Не помню…

Но вопрос явно засел в его мысли. И при следующей встрече заслуженный каратист республики, успевший произвести глубинную разведку в недрах своей ”тыквы», рассказал, что последняя уличная драка с его участием произошла лет пятнадцать назад. А дело было так. Он ехал в автобусе, где некий наглец сначала всем корпусом на него наседал, а при выходе спровоцировал его на драку, не зная, что задирается перед заслуженным каратистом страны. Ну а тот взял да и вырубил наглеца одним коротким ударом, «нечаянно». При этом напросившийся мужик пристроил свою неумную головушку под колесом автобуса, который нарушать график движения не собирался, даже ценой жизни своего пассажира, и начал движение. Только благодаря спортивной реакции каратиста, успевшего за ноги выдернуть получившего по заслугам пассажира, удалось спасти ему жизнь. Окружающий народ, как всегда, не разобравшись в ситуации, наградил каратиста страны крайне одиозными характеристиками:

— Убийца!

— Садист!

— Живодер!

Когда Алексей Михайлович рассказал жене, как он сходил в гости к адмиралу, то она обвинила его в агрессивности. Тогда Алексей Михайлович живописал ей то, что произошло с его другом лет пятнадцать назад, и в качестве резюме добавил:

— Так что по сравнению с моим другом ты можешь считать меня просто детской игрушкой — мягким и пушистым зайчиком.

Но жизнь продолжается, так что, возможно, продолжение следует…

ИСПОВЕДЬ РЕЦИДИВИСТА

Случай из служебной практики

В последнее время по банковской системе пошла череда нападений на пункты обмена валюты, называемые в народе обменниками. Многие должностные лица, озабоченные данным обстоятельством, начали продумывать различные превентивные меры, которые можно было бы противопоставить грабителям и разбойникам.

А тут, примерно за неделю до дня Военно–морского флота, который в тот год праздновался 25 июля, я получил от начальника управления безопасности и защиты информации нашего банка Сан Саныча ультиматум — сбрить бороду. Дело в том, что в мае–июне, находясь в отпуске, я отрастил бороду и решил ее сохранить до дня ВМФ, чтобы прорисовать свой профиль подводника перед друзьями–моряками. Устранить молодую поросль на испещренном жизнью ландшафте своего лица я собирался после праздника, поэтому оказавшись под «эмбарго» на взращивание нелегитимного продукта, как будто это опийный мак или анаша, я взбрыкнул. В общем, начальнику отдела внутренней безопасности Петру Николаевичу, который свою биографию по работе в банке уже как бочку с сельдью набил этими самыми ультиматумами, я тоже выдал свой контрультиматум — пока не отпраздную день ВМФ, никаких брадобреев к себе не подпущу.

Ну а тут как раз под руку нашему Сан Санычу подвернулся начальник отдела безопасности городского филиала Ромуальд Станиславович и для изучения проблем нападения на обменники города предложил личный план проверочных мероприятий. Суть их состояла в том, чтобы проверить реакцию и изучить поведение кассиров обменных пунктов на различного рода внешние угрозы, как–то: завладение деньгами путем запугивания, приставание к женщине–кассиру со стороны маньяка, и так далее. В этом замечательном плане и мне, бородатому, нашлось применение. Меня, как представителя центрального аппарата банка, которого кассиры не знают в лицо, и было предложено использовать в этих проверках.

До сих пор все подставные преступники, со своей ролью справлялись отлично. Но и кассиры действовали грамотно, поэтому при проверке трех или четырех обменников полностью желаемого эффекта достичь не удалось. И тут привлекли к этому меня, выдернув с основной работы более чем на половину рабочего дня. И о чудо! — единственный более–менее удачный эпизод, который позволил хоть как–то проверить кассира, получился с моим участием. Я исполнял роль не то насильника, не то маньяка, не то пьяного и приставучего мужичонки. Но спиртного, чтобы вжиться в образ, я не употреблял. Вот те крест! Не пил. Ни грамма!

Подгадав момент, когда женщина–кассир вышла на несколько минут из обменника, я занял позицию у входа, поставив перед собой задачу: не пропустить ее на рабочее место, вынудить вызвать милицию. И вот она снова появилась на горизонте, я тут же попытался пришвартоваться к ней, а когда мне было отказано во внимании, я пошел на абордаж. Нет, я не хватал ее за выпирающие части тела, не загораживал дорогу. Я нагло эксплуатировал ее мертвую зону. Это такое расстояние, ближе которого она не должна была к себе подпускать никого, если собиралась войти в обменный пункт. То есть если в мертвой зоне были посторонние лица, она не имела права открывать обменник. Не помню по времени, сколько это длилось, но, видимо, достаточно долго, так как у окошка уже начала собираться толпа, и людям не нравилось мое разнузданное поведение. Мне бы на их месте, кстати сказать, оно тоже не понравилось. Некоторые клиенты, проявляя нетерпение, начали на меня даже покрикивать и наезжать, чтобы я прекратил домогательства. Однако, уверенный в своей безнаказанности, я в экспериментальных целях продолжал наглеть аж до приезда милиция. Когда в холл универсама неспешной походкой вошел сначала один милиционер, а потом также вальяжно и второй, я все еще не унимался. Железобетонным аргументом у меня было:

— А что тут такого? Мне понравилась (врал, ой врал) эта девушка (лет за сорок), и я стараюсь с нею познакомиться (видит бог — не по своей воле). Для начала хочу узнать, как ее зовут (да не хотел я этого), и взять у нее номер телефона (и не надо было мне этого вовсе). Что, нельзя?

Хорошо, что жена не видела своего мужа–маньяка в деле. Наверное, я своим поведением на многое открыл бы ей глаза.

Милиционеры, равнодушно посмотрев на меня, как будто я стеклянный, спросили:

— Чё случилось?

Кассир на меня тут же и наябедничала. А после предъявленного мною железобетонного аргумента у милиционеров словарный запас кончился, как заряд в лентопротяжном механизме. К счастью, я увидел данную мне отмашку заканчивать концерт и вдруг резко снял осаду с крепости, которую мне так и не удалось взять. Моя осада оказалась безуспешной, но громкой.

Ромуальд Станиславович был в восторге, так как кассир рано или поздно, но нажала кнопку вызова, и милиция появилась, и все это «безобразие» было задокументировано и заснято на видео, что позволило произвести разбор полетов, то есть проанализировать ситуацию. И я с учетом успешно проведенной операции мог присвоить себе звание «талантливый маньяк банка». Представитель Департамента охраны как величайший знаток по проведению подобных мероприятий утверждал, что я поймал свой кураж. Лично я не знал, что или кого поймал, но был рад, что не испортил дела, полагая, что это первый и последний опыт подобного рода.

Однако получилось, как в том анекдоте: мечтал, надеялся, но, товарищи судьи!!! Снова где–то на горизонте замаячила уже знакомая фигура идееносителя Ромуальда Станиславовича, который предложил аналогичную проверку, только на более высоком уровне — он решил инсценировать попытку ограбления «собственного» банка. В общем, не прошло и полугода, как в октябре у моего руководства появились новые идеи, и мне, аккурат после того как я сломал руку, было пожаловано повышение в чине — я стал не то бандитом, не то разбойником. Ну, как говорится: «Где наше не пропадало».

И я, озадаченный ответственейшим поручением, с задором и вприпрыжку побежал исполнять обязанности вооруженного разбойника. Хотя, если честно, я пытался сопротивляться, чтобы избежать в своей биографии столь позорного пятна, ведь с меня хватило и маньячного прошлого. Только подумать, прослужить 24 года в милиции! Да у меня и в мыслях не было, и даже в страшном сне не могло присниться, что я пойду на вооруженное ограбление банка, да еще в котором работаю. Поэтому я пытался аргументировано откосить, ссылаясь на поломанную руку. Да не тут было, Сан Саныч, будто доктор, через Петра Николаевича мне и рецепт прописал:

— Он не на больничном?

— Нет, отказался.

— Значит, пусть идет и грабит банк. Других, кто бы имел опыт в этом деле, у нас нет. Он был маньяком, а теперь пусть побудет бандитом. Не одно ж от работы удовольствие получать.

С одной стороны, я, конечно же, был горд верой в меня и возложенной на меня ролью, а с другой, я же и пистолет в сломанную руку взять не мог, а туда же — в грабители.

В общем, Ромуальд Станиславович решил не мелочиться и перейти к организации серьезных разбойных дел. А задумка у него была такая: хватит мелочь по карманам тырить, пора освоить более серьезное дело, такое, например, как вооруженное ограбление банка. А это вам не хухры–мухры, к этому архиважному и экстраординарному мероприятию нужно было отнестись ответственно. Для этого был приготовлен муляж пистолета и выделен мне в помощники подельник — молодой высокий парень, лет тридцати. На дело я приехал в городской филиал банка. Утром, как было условлено, в назначенное время. Однако в виду того что мое ограбление банка должны были показать по телевизору для участников семинара в режиме online, то к месту выехали спустя пару, а то и больше часов.

Чтобы наше дело не сорвалось и прошло без сучка и задоринки, Ромуальд Станиславович обзавелся своим человеком в охране расчетно–кассового центра, чтобы тот обеспечил мой беспрепятственный выход на арену. А крышевали нас аж два реальных сотрудника городского отдела Департамента охраны — офицеры, с которыми мы вместе и приехали на дело. Я с подельником, снабженный инструкциями, как нам грабить банк, примерно за полчаса вышел на исходный рубеж, недалеко от расчетного кассового центра. Получилось так, что мы, как два лоха, простите, как два тополя на Плющихе, стояли на виду, а тут вдруг прямо из расчетного кассового центра выпорхнули несколько девушек и в непосредственной близости возле нас начали усиленно перекуривать. Я, как главный исполнитель преступного замысла, был зол на великолепную организацию дела. Я плевался, чертыхался и поносил всех организаторов этого мероприятия, полагая, что сотрудники рассчетно–кассового центра нас наверняка срисовали, тем более они были предупреждены о готовящемся нападении. В итоге мы с видом побитых собак были вынуждены отойти на запасную позицию.

Наконец, поступила уже ставшая для нас желанной команда брать банк. Мой подельник вошел в зал, чтобы там срисовать ситуацию и дать мне сигнал на ввод меня в дело. Я же занял позицию непосредственно у входа, где находился наш человек — охранник, который должен был обеспечить интимность свершения нашего акта — никого не впускать в банк во время ограбления. Сначала мы с ним перемигнулись, а затем он у меня с пониманием дела поинтересовался:

— Это вы?

— Да. А вы это вы? — вежливо поинтересовался и я.

— Да, это я, — признался он.

Так я, с одной стороны, в некотором роде обменялся верительными грамотами, а с другой, этот парень намекнул, чтобы я брал банк, а его при этом оставил в покое. Поэтому он с тайным для себя удовлетворением радовался тому, что это дело, в общем–то, его не коснется — ведь грабить будут женщин на кассе, а его задача постоять на шухере. И даже потом, когда я ограбил банк, он мне хоть бы ножку подставил — такой душевный попался человек.

Муляж пистолета я положил за пазуху, там же находился предусмотрительно приготовленный организаторами и вдохновителями этого дела пакет для награбленных денег. Как в дешевом детективе, я в надвинутой на глаза кепке, с пистолетом в сломанной руке, которая еще оставалась в гипсе, двинулся на дело. Охранник услужливо открыл дверь и, будто швейцар, запустил меня в расчетный кассовый центр, а потом аккуратно закрыл ее за мной. Решительным шагом, словно в народный суд с заявлением о разводе, я вошел в операционный зал и увидел, что у инфокиоска стояла молодая и симпатичная работница банка. Я подошел к ней, левой рукой решительно обхватил за талию (слава богу, опыт маньяка пригодился), а правой, насколько мне позволил гипс, уткнул ей в бок пистолет, и во всеуслышание, как положено грабителю, заявил:

— Это ограбление!

Тут я пожалел, что у меня пистолет не настоящий. Вот тогда бы я для острастки и чтоб поверили, как положено по Станиславскому, пальнул бы в потолок. И-иххх! — оттуда бы только штукатурка посыпалась. Однако из–за отсутствия гербовой пишут на простой, поэтому я тут же по–милицейски вежливо, будто приказал, попросил присутствующих:

— Всем оставаться на местах! И не нажимать ни на какие кнопки!

Затем резко развернул удерживаемое левой рукой юное и прекрасное тело, положил его на амбразуру дота, простите, пристроил к окошку кассира, заодно им прикрывшись. За кассой сидела девушка постарше, но тоже симпатичная, которой я, бросив пакет, приказал:

— Гони деньги! Живо!

Я видел, как кассир засуетилась, потом что–то уронила на пол, в общем, начала вести себя как курица, мешая мне в деле ограбления банка, тогда я ей грозно что–то прошипел. При этом мой пистолет, уткнутый в бок милой девушки, постоянно соскальзывал с ее накидки. Ситуацию усугубляло то, что из–за гипса я совершенно не чувствовал оружия рукой. Кстати потом, когда мы почти подружились с работниками расчетно–кассового центра, кто–то выдал мне тайну, что в качестве жертвы мне подсунули не только самую красивую девушку, но и обладающую навыками каких–то там восточных единоборств. Кстати, правильно сделали, что рассказали мне об этом после, а то неизвестно, пошел бы я на это дело или нет…

С грехом пополам кассир выделила специально для этого дела заготовленную сумму в виде куклы, и я кое–как запихал ее за пазуху, затем вышел вон из расчетно–кассового центра.

Считая свою задачу выполненной, я неспешной походкой пошел в сторону своего руководства и крышевателей, чтобы по–братски поделиться с ними результатами совместного ограбления. Отойдя метров на пятьдесят от места преступления, я подумал, что поступаю не как уважающий себя грабитель, а как несерьезный мальчишка с большой дороги, поэтому решил с места преступления бежать. Кое–как пробежав метров пятьдесят, я увидел своих руководителей и уже спокойным шагом направился к ним.

Но что такое? Увидев меня, идущего к ним с радостной улыбкой, ведь дело было завершено, они нагло от меня открестились — шарахнулись в сторону, как от зачумленного, будто меня не знают. При этом махали руками, показывая, чтобы я проходил мимо, будто я тоже их не знаю. Не ожидая такого предательства от родной крыши, я растерялся и на автомате прошел–таки мимо, прикидывая тем временем, что же мне, неприкаянному, делать. Хотя я подозревал, что организаторам сей акции хотелось бы видеть мое задержание, чтобы посмотреть, как будет действовать милиция.

А тут как раз и группа задержания подкатила на своей машине с мигалкой и противной сиреной. Оттуда выскочили два вооруженных головореза в настоящей милицейской форме, с всамделишными автоматами и пистолетами, не то, что у меня. Я как шел, так и продолжил свое движение, сам не зная куда. Кому нужен брошенный своими покровителями грабитель? В общем, бреду себе и никого не трогаю. А эти головорезы вдруг подбежали ко мне на безопасное расстояние, наставили на меня свои пукалки и как заорут:

— А ну стоять!!!

— Ну, стою, — сказал я.

— Руки вверх!!!

— Пожалуйста, — согласился я и поднял руки.

В общем, я как добропорядочный гражданин, только что ограбивший банк, стою с поднятыми руками, одна из них в гипсе и думаю: «Стыдно! Ой, как стыдно!!!».

А эти два милиционера давай надо мной изгаляться, а сами, видно, нервничают, что аж мандраж их бьет, и волнуются даже больше моего, как будто это они сейчас банк взяли. Стоят, нацеливши на меня стволы, и не знают, что со мной делать. Некоторое время поменжевались, наконец, сообразили, что в таких случаях в кино показывают:

— Ну–ка руки на капот!!!

Я, как законопослушный гражданин, рад бы выполнить приказ, однако не совсем представляю, как это сделать. В пару метрах за моей спиной стоял чужой минивэн, что характерно — задом к моей персоне. Если бы я начал класть руки на капот этой машины, то повернулся бы к своим держимордам спиной и пошел бы от них в обратном направлении. Это мое действие, учитывая особенность момента, они как пить дать не совсем верно истолковали бы. Тем более что рядом стоящая машина в этом случае загородила бы меня от них.

Можно было положить руки на капот милицейского «лимузина», однако он находится от меня метрах в десяти, да и еще за спинами моих задерживателей. Поэтому в данной ситуации и при сложившихся обстоятельствах я, хоть и придуриваясь, но, в общем–то, вполне обоснованно задал вопрос:

— На какой капот положить руки?

Так как милиционеры очень волновались, то они моего вопроса не услышали, видимо, им на барабанные перепонки давило возбуждение мозга. Поэтому один из них повторил свое смешное требование, не понимая, что у меня своей машины нет:

— Я кому сказал: руки на капот!!!

Вообще–то ситуация мне уже даже начинала нравиться.

— На какой капот? — переспросил я.

Но взвинченные молодые милиционеры, как обкуренные нехорошей травой, продолжали подавать однотипные команды, изменяя их громкость по нарастающей:

— А ну руки на капот!!!

Сколько раз в тот день я услышал эту команду, уже не помню, так как подсчетом не занимался, тем более она подавалась в большом количестве экземпляров. Дошло до того что, для демонстрации своих серьезных намерений, один из милиционеров передернул затвором автомата. Правда, меня это не напугало, так как я видел, что затвор в заднее положение отдернут не до конца и патрон в патронник не дослан, поэтому автомата я мог бояться лишь как дубины, которой лупить меня милиционер также не имел права. Вся эта ситуация меня смешила, но смеяться не рекомендовалось. И я исподволь издевался над слугами правопорядка, изображая непонимающего.

Наконец, волна мандража, которая будто девятый вал накрыла моих задерживателей, начала спадать, и до одного из них дошло, что я реально не могу выполнить команду.

— Руки положить на багажник машины, которая стоит сзади, — приказал он.

Эту команду я выполнил с чувством облегчения, что еще не все так плохо с нашей милицией. В общем, смиренно положил я руки на крышу минивэна. Однако моя поза у нашей доблестной милиции вызвала очередной ступор. Ведь их обучали производству досмотра задержанного на капоте милицейской машины, поэтому, посовещавшись друг с другом, они решили данное противоречие устранить. Путем завода моих рук за спину они подвели меня к своей машине, где я, смиренно упиравшийся рогом, простите, гипсом в их капот, был подвергнут унизительной процедуре личного досмотра. Кстати, и это мероприятие со стороны милиции вызвало затруднение. Обыскивая меня, они, все еще находясь в волнительном состоянии, никак не могли найти ни моего пистолета, ни награбленных денег. Так как я бывший милиционер, то решил коллегам из прошлой жизни малость подсобить.

— За пазухой, — прошипел я, искривляя рот набок, чтобы со стороны не видно было моей подсказки.

— Молчать! — сдуру закричали мне в ответ бывшие коллеги.

Я бы помолчал, если бы они хоть что–нибудь у меня нашли, кроме связки ключей от служебного кабинета.

— Да за пазухой ищи! — смелее сказал я.

Но нет! В состоянии аффекта молодые сотрудники милиции не смогли внять моей подсказке. И я, в нарушение предварительной установки стоять смирно, вынул из–за пазухи и выбросил на капот сначала муляж пистолета, а затем и две пачки банкнот. Обрадованные уловом, который им с барского плеча подбросил сам грабитель, они на меня даже не надели наручников. И только в машине все–таки навесили их на одну руку, так как к гипсу это оборудование категорически не подходило.

Ну тут началось! Меня сразу же повезли на место преступления. А там все сотрудницы рассчетно–кассового центра дружно указали на меня пальцем и хором подтвердили мою вину:

— Да, это он.

Я с элементами самокритики и самобичевания поднял руки вверх и пошел на сотрудничество с органами:

— Признаюсь. Я просто немного похулиганил.

За мою покладистость держиморды, чуть не прослезившись, сняли с меня наручники и со словами благодарности и с извинениями отпустили на все четыре стороны. А тут как раз подоспел и Ромуальд Станиславович со своей крышей. Правда, мой подельник как в воду канул и долго не выходил ни на связь, ни на горизонт. Было ясно, что он испугался милицейской расправы и не зафиксированного протоколом наказания в виде нюхания капота канареечного цвета машины. А в рассчетно–кассовом центре уже царили эйфория и всеобщее счастье, что обычно наступает после того, как удается избежать какой–нибудь крупной неприятности.

Примерно через час или два прибыла группа участников семинара. Ромуальд Станиславович был очень рад удавшемуся ограблению банка. Хотя и здесь были свои шероховатости. Например, кассиры должны были всевозможными уловками затянуть действо хотя бы на три минуты, чтобы меня повязали прямо на месте преступления. Однако мне удалось перевыполнить этот норматив и уложить свое ограбление менее чем в полторы минуты. При просмотре видеозаписи меня опознать было невозможно из–за надвинутой на глаза кепки и опущенной вниз головы. И даже не сработала моя главная примета — гипс. Его во время ограбления почему–то никто не заметил.

Я скромно принимал поздравления с успешной премьерой в роли грабителя банка, и все говорили, что я неплохо смотрелся в этом амплуа по телевизору. Как бы то ни было, но дело было сделано — банк взят, а все претензии следует адресовать к организатору сего мероприятия Ромуальду Станиславовичу и его крыше. На этот предмет много шутили, а я повысил себя в звании — стал «талантливый грабитель банка». Ромуальд Станиславович, впечатленный моей игрой на подмостках своего филиала, уже готов был сдавать меня в аренду другим банкам.

В общем, премьера прошла на «ура», а мое перевоспитание из маньяка в грабители завершилось успешно. Я как перспективный актер повысил свой статус. Вот интересно. Что меня раньше остановит: пересыхание фонтана идей у нашего Ромуальда Станиславовича или моя милиция. Я же думал, что звездность и успех в любом случае греют душу, независимо от моральных качеств того, кого ты изображаешь. И сейчас я даже не знаю, хочу ли свое отнюдь не безупречное прошлое избавить от новых позорных пятен.

НА ВОЛНЕ МЕМУАРИСТИКИ

Встреча с вице–адмиралом Героем Советского Союза Р. А. Голосовым

12 марта 2011 года в Минск, точнее в Ждановичи, а если ещё точнее — в санаторий «Криница», приехал на отдых вице–адмирал Герой Советского Союза Рудольф Александрович Голосов. Рудольф Александрович — уникальный человек. Это советский флотоводец, который в свои 84 года сохранил активную рабочую форму и живой интерес к жизни. Свой жизненный путь он описал в книге «Продуть балласт», название которой имеет двойной смысл. Во–первых, этот чисто подводницкий термин обозначает процесс вытеснения воды из цистерн, чтобы подводная лодка могла всплыть, а значит, и наше общество тоже, а во–вторых, подразумевается избавление от всего лишнего, что мешает нам нормально жить. А под названием был весьма существенный по смыслу подзаголовок: «Полвека служения подводному флоту». Воспоминания — дело хорошее, но кроме них информацию о человеке разносят его друзья, сослуживцы. Так вот от многих флотских офицеров я слышал о Рудольфе Александровиче исключительно хорошие отзывы, и не только как об адмирале и флотоводце, но и о как замечательном человеке, отличающимся высоким интеллектом и удивительной интеллигентностью.

14 марта у Татьяны Николаевны, жены Рудольфа Александровича, был день рождения, что явилось дополнительным поводом для посещения супружеской четы в санатории. Наша небольшая группа в составе контр–адмирала Александра Геннадьевича Мочайкина, капитана 2‑го ранга Юрия Васильевича Кожечкина и меня — скромного мичмана запаса, приехали в санаторий, где нас уже встречал бывший командир атомной подводной лодки капитан 1‑го ранга Владимир Николаевич Ворошнин. После некоторых хлопот по накрытию стола в кафе санатория Владимир Николаевич явился в сопровождении героя дня и этого повествования — Героя Советского Союза Р. А. Голосова и его супруги. После взаимных приветствий мы сели за стол. Рудольф Александрович разместился в торце стола, напротив его супруга, по правую руку Мочайкин и Кожечкин, по левую — я и Ворошнин.

Первый тост был за встречу. Затем пили за 11‑ю дивизию. Ведь все присутствующие кроме меня были сослуживцами из 11‑й дивизии атомных подводных лодок, а Рудольф Александрович еще и командовал этим соединением. Хотя службу свою он начинал на Камчатке, а впоследствии был начальником штаба Тихоокеанского флота в те годы, когда я служил там на стратегической атомной подводной лодке.

С небольшим опозданием прибыл и присоединился к нам капитан 2‑го ранга Холодилин Валерий Иванович — главный механик одной из подводных лодок все той же 11‑й дивизии. Конечно, воспоминаниям и рассказам забавных случаев не было конца.

Как–то один командир подводной лодки купил новенькую «Волгу» и решил на ней подвезти домой своего начальника — командира дивизии. Сели в машину, комдив рядом с водителем, сзади лодочный или штабной механик, едут. Командир, чтобы показать свой «мастер–класс» езды, на сложном участке дороги лихо произвел сложный маневр, на что Рудольф Александрович предупредил:

— Больше этого не делай.

Однако командирский задор и азарт управления новой машиной на очередном сложном повороте с подъемом снова водителя подвели. В итоге машина, сделав кульбит, перевернулась на крышу. Рудольф Александрович вспоминал:

— Как мы кувыркались в машине, из моего сознания это выпало, а когда это закончилось, я себя ощупал — все нормально. У сидевшего сзади спрашиваю: «Ты живой?». Живой, сказал он.

И тут, горя от нетерпения, в разговор вмешался Владимир Николаевич:

— Я не знаю, может, и врут! Но командир подводной лодки, когда перевернулся на своей машине, подумал: «Убил комдива». Говорят, что в страхе от содеянного он притворился мертвым. Я не знаю, может, и врут! — повторил Ворошнин.

Рудольф Александрович пожал плечами и сказал:

— Я такого не помню.

Вот так рождаются легенды.

За столом царила весьма непринужденная обстановка, все чувствовали себя расковано и просто. Меня удивил Рудольф Александрович тем, что несмотря на свой возраст выпивал наравне с нами и, как мне кажется, оставался трезвей меня. Живо и энергично задавал ему вопросы Александр Геннадьевич Мочайкин, который был очень увлечен общением.

Краем глаза и уха я наблюдал, как мой друг Юрий Васильевич нашептывал о «прекрасной и замечательной» книге, которую написал некто Ловкачёв, на ушко Татьяны Николаевны.

Затем Рудольф Александрович перешел к торжественной части встречи — презентации своей книги. После короткого слова он принялся надписывать и вручать присутствующим по одному ее экземпляру. Начал по часовой стрелке — с меня. При этом он прямо–таки огорошил меня своим вопросом:

— А ваша книга где?

Я растерялся и только нашелся что сказать:

— К сожалению, она еще не издана. Но с меня причитается.

Затем книги получили главные механики атомных подводных лодок, капитаны 2‑го ранга Юрий Васильевич Кожечкин и Валерий Иванович Холодилин, а также начальник политотдела дивизии, контр–адмирал Александр Геннадьевич Мочайкин. При этом Рудольф Александрович был озабочен правильным написанием фамилии, имени и отчества каждого из нас. Ну, это понятно…

Воспользовавшись паузой, я передал Татьяне Николаевне две газеты, где были напечатаны отрывки из моей книги. Увидев, что газета банковская, Татьяна Николаевна обрадовано заметила:

— Мой сын тоже в банке работает. Я обязательно дам ему это почитать. Ему будет интересно и очень приятно.

Вопрос Рудольфа Александровича, заданный мне на презентации его книги, насчёт моих воспоминаний я воспринял как сигнал к действию и, созвонившись с Владимиром Николаевичем Ворошниным, предложил распечатать свою компьютерную рукопись, поместить ее в переплет и вручить нашему дорогому гостю. Владимир Николаевич с энтузиазмом отнесся к этой инициативе. Через пару дней он мне позвонили предложил вместе с ним и капитаном 2‑го ранга Валерием Егоровичем Ждановичем подъехать к Рудольфу Александровичу в санаторий для вручения распечатки. Я, конечно же, с радостью согласился.

После окончания работы 18.03.2011 я приехал в санаторий «Криница», в номер 107, где размещалась супружеская чета Голосовых.

Там уже находились Владимир Николаевич и Валерий Егорович, колдовавшие над частью тиража «Продуть балласт». Владимир Николаевич из баула вынимал очередную книгу, а Рудольф Александрович старательно надписывал: «Имярек, с уважением автор, подпись, дата». Весьма гордый своим трудом автор и в этот раз тщательно выписывал фамилии тех, кому дарил книгу, чтобы никого не обидеть невольно.

Татьяна Николаевна, наша гостеприимная хозяйка, тут же забеспокоилась, чтобы меня усадить. Она сказала, что прочитала газеты с отрывками из моей книги и ей очень понравилось, похвалила меня. Затем она рассказывала о своих детях и внуках. В ее повествовании чувствовалась гордость за них, но и беспокойство.

Наконец процесс авторизации лиц, предназначенных для награждения книгами, завершился. Тогда книгу, надписанную для Национальной библиотеки, Владимир Николаевич передал мне, чтобы я доставил ее по назначению.

Воспользовавшись паузой, я спросил у почтенного собрания:

— Извините.

И к Рудольфу Александровичу:

— А можно к Вам с ответным словом обратиться?

Рудольф Александрович спокойно и благосклонно ответил:

— А почему же нельзя? Пожалуйста.

И я вручил ему свой труд, который был больше похож на амбарную книгу, чем на какое–нибудь приличное издание, так как в ней было чуть более 600 страниц. Рудольф Александрович взвесив в руке мою «мысль», растянутую в полуторагодовалую составляющую, весом тяжелее пистолета Макарова с полной обоймой патрон и с доброй и ироничной улыбкой сказал:

— Да, с такой книгой можно в подворотне и от хулиганов отбиваться.

А Татьяна Николаевна, поддержав шутливую позицию мужа, добавила:

— Такую книгу лежа в постели не почитаешь. В руке не удержишь.

Она тут же вышла в соседнюю комнату, откуда принесла тонюсенькую «роман–газету» и сказала:

— Я вот сейчас, например, читаю вот это.

Здесь я понял, что в своей книге, наверное, сильно растекся мыслью по древу, да еще и переплет с полкило добавил веса для солидности.

Татьяна Николаевна, взяв к себе на колени моё амбарное творение, стала пролистывать и выборочно вычитывать отдельные места. Так как я, как и любой отец своего детища неравнодушен к своему труду, то исподтишка отслеживал реакцию Татьяны Николаевны. У нее на устах царила добрая и благодушная улыбка. Затем она подняла голову от моей книги и в мою сторону протянула кулак с оттопыренным большим пальцем:

— Вот такая книга!

Я же с чувством благодарности сказал:

— Спасибо!!!

Потом Рудольф Александрович сказал:

— Я тоже прочитал ваши отрывки из книги…

Вот так замечательно пообщавшись, мы не заметили, как прошел санаторный обед, который был пропущен четой Голосовых. Однако с хорошим настроением они проводили нас к выходу из корпуса.

А через несколько месяцев Владимир Николаевич Ворошнин, побывав в Москве, от Рудольфа Александровича Голосова и его жены Татьяны Николаевны передал мне привет. И добавил, что они оба помнят меня. Интересовались, издали ли мою книгу…

Вот такие они замечательные люди — чета Голосовых!

ПОЧТИ ЛЮБОВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Поездка к крестной

Поздней осенью, а именно с 15 ноября по 2 декабря 2010 г., я догуливал свой неиспользованный отпуск, который составил около трех недель. Так у меня появилась возможность для решения некоторых общественных дел поехать в российскую столицу и находиться там с 17 по 25 ноября, с учетом дней приезда и отъезда. Остановился у крестной мамы — тети Клавы. Надо сказать, что тетя Клава — добрейшей души человек, как бывают благожелательными люди, познавшие много горя. Она безмерно любит все человечество в целом и конкретно каждого его представителя, в том числе и своих врагов, хотя подозреваю, что последних у нее просто нет.

Моя крестная рано потеряла мужа, дядю Сашу, который работал в одном из московских НИИ физиком. Легенда гласит, что там он получил несовместимую с жизнью дозу облучения, вследствие чего умер в расцвете жизненных лет. И тетя Клава осталась одна с дочкой Валей — больной и неполноценной девочкой. Жизнь Вали была недолгой, всего тридцать два года. Все по той же легенде короткая жизнь Вали связана с болезнью дяди Саши.

Тете Клаве повезло повторно выйти замуж за человека, который был гораздо старше ее, естественно, и эта радость оказалась короткой. После его смерти обстоятельства вынудили ее разменять свою двухкомнатную квартиру на однокомнатную хрущовку.

И при этом тетя Клава еще умудрялась помогать своей сестре справляться с неблагополучным сыном, пьющим человеком, который раньше времени ушел в иной мир.

Досталось моей крестной маме и в другом — она страдает частичной потерей памяти. На момент повествования тетя Клава жила в полном одиночестве, сражаясь с сахарным диабетом и прочими болезнями, а также с нищетой. Чтобы свести концы с концами, вынуждена была взять на постой жилицу из тех, что приезжают в Москву на заработки. Из всех вариантов попаласьей Нина Ивановна — женщина лет под пятьдесят, уроженка республики Мари Эл. И тоже с нескладной судьбой — она успела трижды побывать замужем, из них дважды официально, при этом один супруг нечаянно умер. В итоге нажила дочь, которой теперь исполнилось тридцать лет и которая с мужем и сыном проживала в северном Сыктывкаре.

О своем приезде в Москву я сообщил тете Клаве загодя, за две недели, позвонив по телефону. Правда, из–за плохого слуха она передала трубку Нине Ивановне, упоминаемой постоялице. Но информация моя к ней ушла, и это главное.

На мою просьбу уточнить адрес их проживания, квартирантка ответила, что сама встретит меня на вокзале. Действительно, с грехом пополам через сорок пять минут после прибытия поезда Минск — Москва Нина Ивановна появилась на Белорусском вокзале, и мы радостно встретились. Лично для меня то, что у тети Клавы живет квартирантка, оказалось сюрпризом. Сначала, когда договаривался о своем визите, я думал, что Нина Ивановна — это приходящая опекунша. Знай, что она живет с тетей в однокомнатной квартире, я бы не напрашивался в гости. Но теперь делать было нечего.

Временная жиличка оказалась низенького роста и весьма подержанного вида, ей можно было дать все шестьдесят. Зато она чувствовала себя гораздо моложе, чем выглядела — на все тридцать лет, а может, и того меньше: была порывиста и энергична, с нагло и безжалостно горящим глазом, как у нацеленного на добычу хищника.

Нину Ивановну я увидел издалека, как только она появилась на платформе, и узнал почти сразу. Сначала она метнулась к милиционерам, которые, встретив наш состав, отошли в сторонку покурить. Те в принципе правильно указали ей вектор движения. Когда она достаточно приблизилась, я махнул рукой, а через секунду–другую уже смог рассмотреть ее лицо и всю запыхавшуюся внешность, не сказать бы впечатляющую, а так — на любителя. Просверлив проницательным взглядом дырку в моем лбу и заодно оценив весь мой мужской потенциал в комплексе, она, будто генерал, удовлетворенный смотром войска, поприветствовала меня:

— Это вы Алексей? Здравствуйте!

По натуре эта персона оказалась то ли весьма компанейской, то ли бесцеремонной, короче, сразу или почти сразу взяла быка за рога — перешла со мной на «ты». А со временем вообще начала держаться запанибрата и называть меня Лешкой. Именно так меня называют домашние. А буквально вчера так меня начал величать и один из внуков, который в качестве временного постояльца занимал нашу жилплощадь. Получалось это фамильярничание у него очень забавно и приятно:

— Лёфка! — излишне говорить, что это меня умиляло.

Лично мне такое обращение вновь обретенной подружки не понравилось. К ее не очень привлекательной для меня внешности это малокультурное добавление оказалось категорически неприемлемым. К женскому комплексу, числящемуся под житейским артикулом «Нина Ивановна», я известного интереса не испытывал. Поэтому обращался к ней по имени–отчеству, а затем перешел на просто «Нина» и тыкать ей не собирался. Всегда лучше сохранять некоторую дистанцию с человеком, которого мало знаешь. И как показал дальнейший разворот событий, я оказался правым.

Домой к тете Клаве мы добрались без приключений. По ходу дела Нина Ивановна мне, деревенщине неотесанной, растолковала, как добираться и настояла, чтобы я купил букет цветов для крестной мамы.

А уж как обрадовалась моему приезду тетя Клава! Тут же был накрыт стол. Перед этим я выложил белорусские гостинцы, часть из которых украсила его. А венцом оказалась откупоренная бутылка белорусского коньяка. Посидели, поговорили.

К характеристике Нины Ивановны добавлялись данные новых наблюдений: к названному выше прибавилась беспардонность — чтобы завладеть моим вниманием, она россказнями о себе забивала наш с тетей Клавой семейный разговор. Повествованиям о ее непростой женской доле, казалось, не было конца. К незнакомым людям я присматриваюсь, поэтому Нину Ивановну не перебивал и замечаний не делал.

Обо мне она многое уже знала, понятное дело, со слов крестной. И хотела знать еще больше. Только я не старался сотрясать воздух словесами и посвящать Нину Ивановну в подробности своей жизни. Поэтому оставался ее благодарным слушателем, что явилось основанием ей сказать в мой адрес:

— У меня такое впечатление, будто я тебя давно и хорошо знаю.

— Это потому, что я вас внимательно слушаю, — сказал я.

— Да, наверное, — согласилась Нина Ивановна.

Пришла пора укладываться спать. Тетя Клава со свойственной ей добротой и гостеприимством настаивала на том, чтобы я занял ее место хозяйки — за шкафом, отделенное занавеской. Однако активная квартирантка и здесь проявила волю и распорядительность — в категорической форме возразила и приказным тоном сказала, чтобы я ложился спать на полу, у ее ног — рядом с диваном, который ей принадлежал на правах квартирного поднайма. Так как мне было все равно, где и на чем спать, а тем более я не собирался стеснять тетю Клаву, то инициативу Нины Ивановны поддержал, не подозревая, что она имела свою подоплеку.

Наконец, улеглись. Крестная, едва коснувшись головой подушки, тут же захрапела. А я удобно улегся у ног Нины Ивановны, чем наверняка потрафил ее не очень взыскательному вкусу, а заодно и чувству превосходства над отдельно взятым мужчинкой, ну и прочим другим надеждам и фантазиям, и сладостно прикрыл веки. После поездки и суматохи на новом месте мне хотелось поспать. Но нет, это шло в разрез с настроениями Нины Ивановны.

Лежа в темноте, мы продолжили беседу. Вернее, она продолжила монолог о своей жизни с мужьями, дополнив его рассказом о маме, не избавив меня от таких подробностей, как поимка ее отца на любовных утехах. Тетя Клава монотонно храпела, красноречиво выдавая свое отношение к нашей с Ниной Ивановной беседе. А наш разговор продолжался примерно до трех часов ночи — или утра. Словоохотливая собеседница болтала без умолку, не заботясь тем, что в половине пятого ей нужно было вставать на работу. Полагаю, наше развлечение могло перейти в несколько иное русло, если бы я захотел. Венцом ее простецкой экстраординарности явилось предложение, наглядно продемонстрировавшее сокровенные устремления:

— Леша, сделай мне массаж.

Выпад был неожиданным. Но моя реакция оказалась отменной, так как я мгновенно, и даже не солгав, ответил:

— Я не умею!

Однако она не сдавалась. В продолжение темы тут же сделала контрпредложение:

— Тогда давай я тебя помассирую.

Видимо, не от той особы поступило предложение, поэтому я был дважды не приветлив, и даже зол на нее за неуместную настойчивость:

— Спасибо, не хочу.

Для меня осталось загадкой — Нина Ивановна или не заметила злости в моем голосе, или ее природная нахрапистость позволяла ей многое. Что? Об этом дальше.

Во всяком случае, после столь двусмысленных предложений мы пожелали друг другу спокойной ночи и уснули на разноуровневых плацкартах и на разнопостельных местах.

Утром, после бессонной ночи, Нина Ивановна принялась собираться на работу. Делать учет на то, что в доме находится приезжий, она не собиралась, поэтому привычно включила телевизор, чтобы слышать новости — очень тихо, как она полагала. При той тесноте телевизор, хоть и стоял на кухне, практически находился над моим ухом. Душевную квартирантку нисколько не смущало, что я от его звука нечаянно проснулся, правда, по–культурному постарался это не демонстрировать. А вообще–то, наверное, винить надо самого себя — нельзя было отказывать девушке в таком пустяшном одолжении, как погладить спинку. Хотя меня это особо не расстроило и даже не смутило. Тем более на следующий день она за все извинилась: за включенный телевизор, объяснив, что утром всегда смотрит новости, хотя ее политический кругозор этой интеллектуальной привычки не подтверждал, и за свое невинное предложение о массаже. При этом передала мне якобы состоявшийся разговор с тетей Клавой.

— К тебе Алексей ночью не приставал? — якобы спросила моя крестная.

На что Нина Ивановна, как она подчеркнула, с воодушевлением ответила:

— Нет! Что вы!

После этого любительница ночного массажа попросила меня не рассказывать тете Клаве о ее почти пристойном предложении. Ведь речь шла не о пресловутом эротическом массаже, а просто так… Так бы оно, наверное, и произошло, если бы Нина Ивановна не принялась форсировать события и наращивать дальше эскалацию своих вожделений. Она посчитала себя обязанной продолжать надо мной шефство, ей оно очень понравилось с момента встречи на железнодорожном вокзале, покупки букета цветов и препровождении меня к тете Клаве, против чего я тогда не возражал.

Дальше с ее стороны была сделана попытка научить меня правильному обращению к своей крестной. Так как мое обращение к крестной сложилось с младенчества и почти в таком виде просуществовало до сего дня, то я не счел нужным его менять по прихоти случайного человека. Кстати, моя крестная с умилением рассказывала, как я в детстве ее называл — тетя Каваля.

И сколько себя помню, я к ней обращался почти так же — тетя Клава.

Так что, как видите, даже с тех пор мало что изменилось в моем обращении к ней. Да и с ее стороны каких–либо встречных предложений не поступало.

В день 19 ноября я был в гостях у своего командира, адмирала Чефонова Олега Герасимовича — по его приглашению. После многих лет разлуки мы с ним, его супругой и их миловидной гостьей из Майкопа замечательно провели время за столом, в интересных беседах и воспоминаниях. Из гостей я вернулся днем следующих суток. И в этот же день Нина Ивановна повезла меня культурно проводить время в гипермаркет «Ашан». Времени для общения у нас было предостаточно, однако она торопилась и допустила одну плохо подготовленную провокацию:

— Я на работе рассказала, что ты был в гостях у своего командира. И у меня спросили: «А почему Алексей не взял тебя с собой в гости?».

У меня даже дух перехватило от такой наглости, и я не сразу нашелся с ответом!

— Как же я поведу в гости к своему командиру незнакомую женщину? — сказал я, придя в себя.

От одной только мысли, что эта страдалица, попав в приличное общество, заслонит собой все наши с командиром темы для разговора своими больными вещаниями, меня чуть не стошнило.

Видимо, этот выпад Нины Ивановны послужил основанием для того, чтобы через пару дней довольно настойчиво пригласить меня в гости к своим друзьям, якобы для примера хорошего тона. Но я категорически отказался, использовав все тот же аргумент:

— Как же я пойду в гости к людям, которых совершенно не знаю…

Потом Нина Ивановна в мой адрес высказала абсолютно незаслуженный комплимент, что я, дескать, культурный. Видимо, она не знала, что двадцатипятилетний стаж работы в милиции интеллигентности не добавляет. Или издевалась надо мной. Правда, культура моего поведения на той работе не всегда была на том уровне, какой я демонстрировал у тети Клавы. Наверное, я своей культурностью и долей соглашательства по некоторым вопросам заронил в душу искательницы приключений толику надежды, и это позволило ей разоткровенничаться перед тетей Клавой о том, что она в меня влюблена, а значит, вправе добиваться взаимности. А жена моя при этом — как стена, которую можно подвинуть. Не скрою, поведение Нины Ивановны меня забавляло — говорить о чувствах после пары дней знакомства, по меньшей мере, неприлично. С другой стороны, у меня это вызвало раздражение, нанеся серьезный удар по моей и так хромающей на обе ноги интеллигентности. Да, мне не понравилось, что некая особа, с которой я знаком всего лишь неделю, пытается влиять на меня. Ее вызывающе глупая затея просто действовала на нервы. Я понимал, что тетя Клава успела до моего приезда что–то рассказать Нине Ивановне обо мне. Однако про то, чтобы проверенного годами человека променять на то, что мне никоим боком не подходило, ни по одному навскидку взятому параметру, я не собирался.

Нина Ивановна работала поваром в одном не то кафе, не то ресторане Москвы, и всечасно и назойливо старалась накормить меня. Есть из ее рук мне не хотелось, и каждый раз, пичкая меня своей стряпней, она жаловалась на мой аппетит. При этом у нее был такой тон, словно она собиралась оставленное на тарелках твердой рукой отправить мне за шиворот.

Не успев привыкнуть к московскому времени, которое на час опережает минское, я дольше обычного ворочался в постели перед тем, как заснуть. И тут бдительная Нина Ивановна, будто поймав меня на месте преступления, прокурорским тоном спросила:

— Алексей, ты не спишь?

Запираться не имело смысла, но все равно я недовольно, по–детски буркнул:

— Нет! Сплю!

В середине срока моего пребывания в Москве, когда все это мне просто осточертело, Нина Ивановна в очередной раз назвала меня Лешкой. Как я уже упоминал, так позволительно называть меня только близким людям, в круг которых эта случайная женщина не входила. Фамильярность, допущенная ею в очередной раз, меня взорвала, и я высказал Нине Ивановне пару–тройку фраз. Не зло, но принципиально — в острой и критической форме, с соответствующими оценками. Прикинувшись простушкой, она изрекла, что об этом ей надо было сразу сказать. На что я был вынужден ответить, что если бы мне это нравилось, то и я бы к ней обращался аналогично.

Казалось, Нина Ивановна все поняла. Но увы, ее дальнейшее поведение показало, что зря меня питали надежды.

Вечером накануне моего отъезда, Нина Ивановна уточнила время отхода поезда и выразила сожаление, что не может проводить меня из–за работы. А кому это нужно было? Вот только эмоционального расставания и прощальных слез на вокзале мне не хватало! Поэтому я провел с ней разъяснительную работу по поводу того, что не люблю, когда меня провожают.

Мой отъезд из Москвы должен был состояться в первой половине дня, в 10.30. В то утро я был разбужен раньше, чем планировал. Нет, не телевизором, а почти интимным шепотом Нины Ивановны мне на ушко. Предварительно, чтобы обратить мое внимание на серьезность ее слов, она включила в комнате свет. Так как начало конфиденциального монолога пришлось на момент моего пробуждения, то за точность слов не ручаюсь. Однако правильное изложение мыслей гарантирую.

Она шептала о том, что знает мой домашний телефон в Минске, вот только мой адрес она пока не знает. Но она узнает! И даже скоро прибудет в Минск с тетей Клавой. Я хоть и слушал Нину Ивановну с закрытыми глазами, но с открытыми ушами. Ее заявление я расценил как угрозу: во–первых, моей семье и, во–вторых, моей уже ставшей пресловутой культурности. Правда, поступившую информацию я осмыслил уже после ее ухода, когда окончательно проснулся.

Конечно, я рассказал тете Клава о поползновениях Нины Ивановны. Крестная тут же начала читать мне нравоучение о том, что приезд в Минск несостоявшейся пассии мне не нужен. Собственно, это мне и так было понятно, ведь я к тому и вел.

Потянувшись к стулу, на котором лежала одежда, я обнаружил там новогоднюю поздравительную открытку, на которой краем глаза заметил слова «… я и тетя Клава». Тонус моего настроения как красный столбик комнатного термометра, вынесенного на крутой мороз, начал неудержимо падать, превращаясь в ртутную горошину. Сильно разозлившись, не читая сего послания и не позволив сделать того же тете Клаве, я изорвал его в мелкие клочки и аккуратно сложил на столе горкой. Окончательно проснувшись, я понял, что Нина Ивановна мне пообещала что–то очень хорошее, типа новогоднего сюрприза. Перспектива встречи с нею в Минске меня совсем не обрадовала.

Я начал рисовать себе сцену: как эта Нина Ивановна предстает в нашей квартире, перед очами жены и детей. И вообще это меня взбесило, мне просто сделалось дурно. Нет, в обморок я не хлопнулся. Таких случаев у меня не было, но похожих хватало. Один из них до сих пор вспоминает моя жена.

Однажды прихожу я со службы домой, а меня, приподнимаясь с кресел, дуэтом приветствуют две милые красномордые дамы, и обе как назло расхитительницы народного добра. И не просто приветствует, а обращаются ко мне — непримиримому борцу с ворьем — с просьбой. Незваные гостьи хотели, чтобы я «решил вопрос» по факту их задержания за совершенное хищение социалистической собственности.

Тогдашнее мое принципиальное отношение к этим визитершам жена до сих пор припоминает:

— А когда знакомые моих знакомых обратились ко мне с просьбой, ты нагло не пошел мне навстречу! Этого я тебе никогда не забуду.

И что самое удивительное, эта замечательная женщина с прекрасной памятью даже на сволочные математические формулы — действительно, помнит. И знаю точно — не забудет. При любом случае она попрекает и морально пинает меня.

Тогда этим наглым теткам я сказал:

— Я же вас сам ловлю за хищения, а вы еще имеете нахальство являться ко мне домой с просьбой, чтобы я вас выручил. Лично я к вам вопросов не имею — до тех пор, пока не поймал с поличным. Поэтому вы пока свободны.

Впрочем, в каких словах я это сказал конкретно, не помню, так как с тех пор прошло около двадцати лет, и я вправе кое–что подзабыть. Однако то, что тогда две прохиндейки ушли, несолено хлебавши, это я точно помню. С другой стороны, если бы я хоть раз пошел у них на поводу, то мне следовало бы сразу установить время приема по личным вопросам для наплыва таких вот милашек.

Иначе говоря, какая–никакая закалка у меня была, тем более от культурного обращения имелись и другие прививки. Когда, например, на улице или в другом общественном месте кто–то вел себя нагло и с непониманием ситуации, в смысле демонстрировал полное отсутствие интеллигентности, то мне приходилось это самое свойство показывать в еще более усугубленном виде. Но это делалось исключительно в воспитательных целях некультурного хама, так как это действовало на них так обескураживающе, что просто мову аднiмала. Как говорится ничего личного, исключительно ради спокойствия людей.

Еще немного пораскинув мозгами, решил: если Нина Ивановна вдруг заявится ко мне домой без приглашения, чтобы попить чаю или хотя бы передохнуть с дороги, я возьму ее за шиворот или иное удобно выступающее место и выпровожу на железнодорожный вокзал с посадкой в поезд сообщением Минск — Москва. А если потребуется, то отправлю до самой Йошкар — Олы. Недостаточно интеллигентным и в меру образованным товарищам объясняю, что Йошкар — Ола — это административный центр республики Мари Эл.

После теплого душа я охладил мозги и снова ими пораскинул. И решил не ждать милости от природы, а брать ситуацию в свои руки. Я попросил тетю Клаву побыть в роли понятой и поприсутствовать на очной ставке по телефону. Позвонив на мобильник Нины Ивановны, я начал за здравие:

— Доброе утро, Нина Ивановна!

— Доброе утро, — настороженно ответила она, не догадывалась о моем коварстве.

— Нина Ивановна, как вы ко мне относитесь? — спросил я.

Волнуясь, с надеждой в голосе она ответила:

— Хорошо… Даже очень хорошо.

— А я к вам — никак! Если вы серьезно надумали приехать в Минск, то вас ждет жесткий, если не сказать жестокий, прием.

— Да, я вас поняла…

— Нет, вы не поняли. Если бы вы сразу поняли, то мне не пришлось бы вам объяснять, что я не хочу вас видеть у себя дома. Ведь я вас в гости не звал. Но если вы заявитесь, то я в отношении вас поступлю так, как вы даже не догадываетесь. Поверьте, вам это очень не понравится. Впрочем, если вас все же подведет любопытство, то вы узнаете обо мне много нового и от этого испытаете шок, а более тяжелый шок будет от сцены встречи и расставания, которые вас ждут.

Далее для внедрения в сознание Нины Ивановны моей линии поведения я провел блиц–опрос:

— Я к вам приставал?

— Нет…

— Я вам что–нибудь обещал?

— Нет…

— Я вас провоцировал?

— Нет.

— Тогда вы должны меня понять. А мой ответ вы найдете на столе. Теперь вы меня поняли?

— Поняла.

— Прощайте и счастливо вам оставаться.

Дав отбой сотовой трубке и голосу Нины Ивановны, я обратился к крестной:

— Тетя Клава, я прав или нет?

Крестная вдохновенно и с полным пониманием ситуации похвалила меня:

— Вот ты молодец, вот умница. Ты правильно поступил.

Однако не прошло и пяти минут, как от Нины Ивановны по мобильному телефону поступил вызов.

— Алексей, я все поняла. Вы можете не беспокоиться, я к вам в Минск не приеду, — пообещала она.

— Вот и хорошо, что вы все поняли. Счастливо оставаться.

Все еще угнетенный этим случаем, я по приезде домой рассказал дочери Ульяне о «любовном» приключении с условием, что она не будет тревожить маму. Сегодня на исходе уже третья неделя как я в Минске. И никто не беспокоит меня ни глупыми звонками, ни бесцеремонными визитами.

— К чему это ты вспомнил эту историю? Каждый из нас подобных сказок тоже может рассказать немало, — спросили меня друзья–подводники, с которыми я поделился этим случаем, когда мы, как всегда, собрались потравить старые байки.

— Да просто понял, что как бы женщине ни хотелось захомутать мужичка, она все равно должна иметь обыкновенное человеческое достоинство, — сказал я. И продолжил: — Возможно, другим эта истина открылась раньше меня…

— У каждого свой срок разбрасывать камни, — глубокомысленно вздохнул М. И. — Может, и хорошо, что ты сохранил долгую молодость.

А когда об этой истории узнал мой друг Петя Калинин, который приходится тете Клаве племянником, то вздохнул с облегчением:

— На твоем месте должен был быть я. Ведь у меня намечалась поездка в Москву, которая сорвалась из–за болезни мамы.

Видимо, жизнь мудра и расставляет все по местам, не допуская ни неожиданности, ни случайности. Ведь у моего друга была молодая жена. А вдруг бы ему от этой нахрапистой Нины Ивановны, будто очарованному принцу, крышу сорвало, тогда наступил бы конец его новой семейной жизни.

P. S. Нина Ивановна сдержала свое слово и в Минске не появилась, зато несколько раз звонила. Первый звонок раздался через год, а потом был еще один — через два года. Женщина сообщила, что удачно вышла замуж и очень любит мужа. Но я в ее голосе различил неизбывную тоску. Мое желание быстрее свернуть разговор она не поддержала, то и дело находя новость, которую еще не поведала. И все же провидение помогло свернуть разговор, тягостный с самого начала. Помощь подоспела от ее мужа — тот явился домой и испугал мою собеседницу, в результате чего она быстренько положила трубку телефона.

ПОХОЖДЕНИЯ С ВЕТЕРКОМ

Своему лучшему другу Петру

ПОСВЯЩАЮ

В начале апреля 2011 г. надумалось мне поехать в отпуск, отдохнуть от города. Регион долго не выбирал — им стал, па–беларуску кажучы, мой родны кут Беларусь. Следующим этапом был поиск конкретного дома отдыха, пансионата или санатория, что вызвало некоторые затруднения. В конце концов я обратился к Валерию Егоровичу Ждановичу — капитану 2‑го ранга, участнику Карибского кризиса, заместителю председателя профсоюзов легкой промышленности и просто хорошему, отзывчивому товарищу. Он–то и порекомендовал мне санаторий «Лесные озера» в Витебской области. А четырнадцатого апреля я уже дозвонился туда. Ответила мне администратор с невообразимо приятным голосом по имени Елена. И я на двенадцать дней забронировал там место. Милая девушка многим порадовала, сказала, например, что санаторий рассчитан на сто пятьдесят мест и мне скучно не будет, что обещанное в названии лесное озеро находится рядом, что в санатории имеется пункт проката спортивного инвентаря, в том числе велосипедов. Вот только на вопрос об интернет–кафе огорчила:

— Ничего подобного у нас нет. Санаторий расположен недалеко от города Ушачи, окружен озерами и лесами, поэтому тут главное — лечение, — видимо, при этом она улыбнулась, это чувствовалось по интонации, и добавила: — Будете созерцать живописные места и дышать хорошим воздухом.

И я, осчастливленный предвкушением отдыха, с мечтательным выражением лица и благостной улыбкой на устах делился секретом со всеми кроме жены:

— Наберу водки и поеду лечиться.

Вот уж не думал, что эта шутка окажется провидческой, хоть я на всякий случай и взял с собой по бутылке коньяку и водки, что дало повод жене утверждать, что в этом смысле я уехал налегке. Впрочем, обо всем по порядку. Итак.

7 мая — день первый — заезд

Из Минска я выехал маршрутным микроавтобусом в 15.30, а вышел из него в 18.30 на V-образном перекрестке и практически тут же уперся носом в дорожный знак с надписью: «Санаторый «ЛЯСНЫЕ АЗЕРЫ»». Текст указателя озадачивал, и я, почесав затылок, подумал: «А причем здесь азербайджанцы, да еще лесные?». Окинул окрестности в поиске других пояснений типа «Лясныя ары» или «Азерныя дагi», однако ни табличек, ни самих азербайджанцев, ни армян с дагестанцами так и не увидел. Ни в Ушачах, ни даже в Полоцке не нашел. Встретил только двух китайцев.

Микроавтобус продолжил путь по левому ответвлению развилки на Ушачи, а я, что лососевая икринка, покинувшая ястык и унесенная попутным течением, двинулся по правому ответвлению, чтобы довести свое путешествие до логического конца. Пока шел, любовался деревенским видом местности. Справа тянулась череда домиков, а слева, за высоким частоколом, виднелась усадьба, по виду похожая на барскую; возможно, бывшего начальника санатория; затем шел глубокий овраг с крутыми краями, по которому взбирались три маленькие девочки; а дальше простирался сад.

Миновав проходную, будто пережившую монголо–татарское нашествие и в настоящее время восстанавливаемую от руины, прошел к третьему корпусу и тут же получил у медицинской сестры направление в столовую. Добрая женщина поспешила снабдить им меня, дабы я успел на ужин. И я стал членом коллектива отдыхающих.

Войдя, окинул зал изучающим взором и, исходя из количества голов отдыхающих на квадратный метр, понял, что их, как и обещала администратор, не менее ста пятидесяти. Потом занес свою сумку в 27‑й номер второго корпуса, где находился пожилой мужчина семидесяти восьми лет.

— Василий Иванович, — представился он.

— Как Чапаев, — банально уточнил я, не забыв и себя назвать.

Так как у медсестры не нашлось второго ключа от номера, то Василий Иванович, отметив, что это непорядок, пошел его добиваться. Я же принялся развешивать свою одежду в шкафу, где обнаружил два подобия тремпелей без перекладин для брюк. Заглянув в соседнюю секцию, к своему соседу, увидел четыре полноценные вешалки, на которых покоились его вещи, и меня ненавязчиво посетило смутное подозрение. Когда пришла горничная, я попросил ее принести хотя бы один нормальный тремпель. Она принесла два полноценных, пристроила их в мою секцию шкафа, а заглянув в соседскую и увидев там полный ажур из четырех штук, с возмущением сказала:

— Каждому отдыхающему положено по три вешалки, — и тут же в запальчивости выхватила одну из них и перевесила в мое отделение, тем самым подтвердив мое подозрение. Однако после ухода горничной я вернул тремпель соседу, так как двух полноценных мне вполне хватило, а его обижать не хотелось.

Мое первое знакомство с Василием Ивановичем позволило как бы пунктирной линией очертить контуры этой своеобразной личности. Когда я узнал его лучше, то понял, что в принципе был прав с самого начала. Первое впечатление не подкачало.

Покончив с делами в номере, я вышел на улицу, чтобы осмотреться на местности — куда же это я попал. Прошел к озеру, к которому вела дорога и длинная деревянная лестница. Полюбовавшись там прекрасными видами, вернулся к своему корпусу и присел на лавочке около двух мужчин. На вид обоим можно было дать около сорока пяти лет. Оказалось, что один, ходивший с палочкой, был родом из Брянска, но с 1990 г. проживал в Лепеле, а другой — из Ушачей. Тут же в разговоре они нашли общих знакомых и в приступе земляческих чувств обменялись крепким рукопожатием. Оба простые мужики попали сюда по бесплатным путевкам.

Лепельский товарищ рассказал про свои беды, что его ноги, аккурат в области бедер, переехал двадцатитонный лесовоз. Это же подтвердил и ушачский, а лепельский не стесняясь женщин, продолжил:

— Меня лесовоз переехал передним колесом. Как только он мои яйца не раздавил — сам удивляюсь. — Округлив глаза, как будто с ним это произошло только что, он продолжил: — И левая рука пострадала — плечевая мышца болтается. Ужас!

Действительно — ужас! При этом рассказчик, обнажив левую руку, показал неэстетично затянувшиеся шрамы. Как бы подытоживая, сказал, что первоначально его рост был 176 сантиметров, а после трагедии, когда неправильно срослись кости, стал 162. Тем не менее его оптимизму можно было позавидовать:

— Я каждый день хожу на танцы, — похвастал он. — Может, укреплюсь и снова подрасту!

Действительно, позже я видел его на танцах, с палочкой, тем не менее он там зажигал как молодой и здоровый парень. И я ему от души желал сколько возможно полного выздоровления.

Я же, попав туда впервые, воспользовался тем, что они устраивались в столовой, присел в уголке и наблюдал, как отдыхающий народ самовыражается. Сначала посетителей было немного, однако количество их прибывало, и пятачок танцующих, где преобладали женщины, заполнялся и расширялся, образовав большой замкнутый круг. Здесь доминировало старшее поколение, но лишь доминировало, а по сути были отдыхающие всех возрастов, а также разной физической формы и активности — кто с палочкой, а кто с более слабой координацией. Кстати, давно замечено, что на таком мероприятии, как танцы, можно увидеть много интересного и забавного, и даже больше чем в повседневной жизни.

Одна миловидная блондинка невысокого роста, приблизительно тридцати пяти лет от роду, вошла в зал, села напротив по диагонали, у противоположной стены, и принялась откровенно рассматривать меня. Отдавая отчет в том, что это могло казаться, я на всякий случай огляделся и никого из мужчин кроме семилетнего Глеба из Санкт — Петербурга не увидел. Другой товарищ, примерно тридцати пяти лет, как и смущавшая меня барышня, находился в другом конце зала. Все остальные были явно преклонного возраста, и мне с полным основанием показалось, что в предназначении взглядов миловидной блондинки я не ошибся. Скоро получил и подтверждение этому: в конце вечера, когда народ расходился, она, фланируя рядом, одарила меня еще более странным и пристальным взглядом — в упор, как будто хотела что–то сказать, да не решалась, или как будто я был ей что–то должен. Если честно, то она заинтриговала меня столь пикантными взглядами, так как и на следующий день, идя во время завтрака мимо, так же внимательно на меня посмотрела. Я же, как неискушенный сердцеед, просто не знал, что полагается делать в таких случаях.

Пропустив несколько танцев, я все же был обнаружен тут судьбой и быстро обречен на нескучное завершение вечера. Когда раздалась медленная мелодия, ко мне подошла стройная, миниатюрная шатенка и пригласила на танец. Сняв ветровку, я повел ее в центр круга. Прикоснулся и ощутил трепет женского тела… Из–за естественно присущей мне мужской самоуверенности и ее почти девичьей застенчивости, да еще при дефиците в зале сильного пола, это послужило поводом считать, что она моя. А тут еще она сделала признание, что впервые сама пригласила на танец партнера. О-о, подумалось мне, так я, оказывается, у нее первый мужчина.

Во время танца я узнал, что мою избранницу, точнее избирательницу, зовут Светланой и приехала она из Миор, где работает медсестрой. У нее двое уже взрослых детей. Извинившись, Светлана сделала второе признание — в том, что сегодня употребила спиртное. Ну просто понесло чаровницу! Выяснилось, что на это имелась причина, так как у нее был день рождения. И у меня невольно и некстати вырвалось:

— И сколько же вам стукнуло?

Поняв, что сморозил глупость, я хотел забрать свои слова обратно, однако Света опередив меня, спросила:

— А вам сколько?

Не запираясь, я тут же правдиво сознался:

— Скоро будет пятьдесят пять.

— А мне сегодня исполнилось сорок девять.

Интересно, подумал я, только один танец, а уже три признания. Может, мне на борту своего несуществующего автомобиля нарисовать три звездочки? Вот ведь, как некстати иногда приходят к мужчинам такие мысли.

Тогда же я обратил внимание на девушку с черными, как смоль, волосами, лет тридцати пяти — сорока, затянутую в джинсы, подчеркивающие ее приятную для мужского ока фигуру. Она была активна и подвижна, постоянно танцевала, при этом проявляя гибкость и пластичность. Создавалось впечатление, что она состоит из пружин. Я с удовольствием смотрел на нее и украдкой любовался. Если честно, то этим образом — образом девушки на пружинках — я был очарован. Я дважды приглашал ее на танец и словно говорящий попугай задавал один и тот же идиотский вопрос:

— А как вас зовут?

Когда она во второй раз сказала:

— Людмила, — я тут же вспомнил, что уже спрашивал об этом. И мне стало перед ней неудобно и стыдно за свою невнимательность. Возможно, я даже покраснел. Возможно.

Предполагаю, что я еще больше стушевался от своего покраснения, чем от невежливого вопроса, ибо в дальнейшем пересел в другое место, откуда меня поднял, как охотник куропатку, высокий мужчина с выдающимся вперед животиком, пригласив на танец в свою компанию. Представился:

— Анатолий — полковник вооруженных сил.

— Алексей — подполковник милиции, — сходным образом отрекомендовался я.

Анатолию было шестьдесят два года. Этот добродушный толстяк, своим одутловатым лицом и небольшими слегка заплывшими глазками смахивал на детеныша доброго и симпатичного бегемота. Он имел прекрасное чувство юмора и оказался великолепным рассказчиком. В его мозгу, как в архиве министерства обороны, хранилось огромное количество военных тайн и секретов в виде анекдотов и смешных историй. Кроме того, он был неплохо эрудирован. Потом я часто слышал, как его подружка Майя повторяла, что, ближе узнав Анатолия, она резко изменила свое отношение к армии и ее представителям в погонах. «Анатолий — самый умный мужчина в нашем санатории» — добавляла она при каждом удобном случае.

Анатолий находился в окружении двух девушек, Майи и Светланы, — моей новой знакомой. Все трое, особенно Анатолий и Майя были, изрядно выпивши. Как я понял из уже известного мне, они отмечали день рождения Светланы, что и было, подтверждено дальнейшим разговором.

Майя — высокая и полноватая, с темными мелированными волосами женщина сорока шести лет — была весела и раскована. Черты ее лица чем–то напоминали известную киноактрису Лидию Федосееву — Шукшину, и была она симпатична, а может быть, даже красива. Своим поведением в танце она демонстрировала дружбу и полную принадлежность Анатолию, который тоже не терялся и отвечал ей взаимностью. С учетом дедуктивного метода и житейского опыта само собой выходило, что для проведения дружеских акций мне предназначалась Светлана.

Новой компанией я был тут же зафрахтован на продолжение празднования дня рождения Светы. А тут как раз и танцы закончились. Народ, как будто кем–то организованный, спокойно и культурно стал расходиться по своим комнатам. А я с компанией нарушителей режима направился в 21‑й номер второго корпуса, где остановился Анатолий. Его комната оказалось почти напротив моей. По пути я зашел в свой номер, чтобы явиться к столу не с пустыми руками, так как к чужому дню рождения решил присовокупить и успешное начало укрепления своего здоровья в санатории. Посидели неплохо, замечательно пообщались. Анатолий до выхода на пенсию служил в ВИЗРУ (Минское высшее инженерное зенитно–ракетное училище), неплохо пел, и умело рассказывал анекдоты. Его подруга Майя — весьма активная и темпераментная девушка — задавала эмоциональный тон нашему собранию.

В одном номере с Анатолием жил Николай Васильевич — восьмидесяти семи лет отроду, скромный и невзыскательный ветеран войны, блокадник. Приехал он сюда из Полоцка. Замечательный, добрейшей души человек, общение с ним мне доставляло радость и удовольствие. Как–то он сказал, что еще года три назад обращал внимание на девушек, а сейчас уже нет — увы, не тот возраст. Я только подивился его душевной молодости, да и на вид ему все давали не более семидесяти лет. Николай Васильевич был активен и жизнерадостен, в своих прогулках по окрестностям доходил до тех мест, куда не ступала нога иного молодого отдыхающего. Простотой и тактом он на нас произвел неизгладимое впечатление. На наши полуночные эскапады реагировал понимающе — без претензий, однако к нам не присоединялся, что и было понятно с учетом его возраста. Правда, был момент, когда темпераментная Майя сама присоединилась к Николаю Васильевичу и нечаянно, в приступе глубокой симпатии своими почти изящными телесами придавила милого старика. И тот, бедный, каким–то неестественным вскриком подал признак все еще теплившийся в его организме жизни, но судя по силе угасающего голоса, уже собравшейся покинуть его:

— О–о–ой! Вы меня придавили.

Мы с тревогой за жизнь и здоровье Николая Васильевича подскочили и уже готовы были броситься ему на выручку. Однако старый ветеран не подвел, и будто контуженый воин стал выкарабкиваться из–под обломков разбомбленного артподготовкой блиндажа, заодно отбиваясь от следующего налета люфтваффе — пышнотелой Майи.

С учетом ее мягких рубенсовских форм я Николаю Васильевичу предложил:

— А вы ложитесь на Майю, и вам как на перине будет мягко и ей — приятно.

Мое предложение было поддержано Анатолием.

Наконец, когда все было выпито и съедено, я как мультяшный герой Винни — Пух просто и незатейливо озадачился:

— А не пора ли нам домой?

И снова меня поддержал Анатолий:

— Да, пора уже спать ложиться, — и тут же не то по–отечески, не то по–дружески, как бы пристраивая меня к делу и заботясь об одинокой девушке, предложил: — А ты, Алексей, проводи–ка домой Свету.

Было ясно, что Майя уже по всем видам боевых и учебных тревог была «расписана» на спальном месте Анатолия, поэтому оставив вновь обретенных друзей в их номере, я, уверенный, что уже «в дамках», пошел провожать Светлану на третий этаж нашего корпуса. И там же от ворот (дверей) получил поворот (разворот). Я, как блокированный копеечным резиновым изделием шустрый гормон, в номер Светланы приглашен не был, а сам напрашиваться не стал. Мне же только и оставалось, что, по–дружески приобняв ее за узкие плечи, пожелать спокойной ночи.

А потом был сон. И там Морфеем рисовались сцены расправ со злокозненной женщиной, которая пригласила меня на танец, а потом посягала на душевный покой, на мое мужское самоощущение. Еще в детстве я смотрел фильм, где был воин по имени Алексий — умный, прекрасный и благородный. Не удивительно, что он стал моим детским идеалом. И тут я вспомнил о нем. Интересно, что бы он сделал на моем месте, подумал я теперь. Как бы отреагировал на эту странную женщину?

Я проваливался в сон, а схожесть этого имени с именем моего друга и его некоторая необычность продолжали волновать память. Но настоящим потрясением стало то, что и фамилии совпали. Мне нравилась эта романтическая фамилия, родившаяся от соития свободной стихии невидимых материй и агрессивно–оплодотворяющего мужского воображения. Стоящая эфирная масса… нечто неудобоваримое, выламывающееся из реальности, неприятное, невозможное… Любой покой нарушается налетающим импульсом, напористым вихрем, вращающимся неистовством — летящим ввысь ветром! Только движением живут пространства! Своими порывами ветер смущает всех и вся, даже вплоть до дерзких девчонок, приподнимая им юбки.

И вот он пришел ко мне — Ветер, Алексий Ветер. Постучался и вошел в комнату. Чудеса! Как только нашел меня здесь, в этой глуши? Об этом думать не хотелось, да и не успевалось, ибо приходилось встречать внезапного гостя — давнего приятеля, моего побратима и заводилу! Настоящего призрака из юности.

А он, ничуть не изменившись, легко прошагал вглубь комнаты, уселся на подоконник и через открытое окно наклонился вниз, вроде высматривал там что–то.

— Зашуршали в траве ежи, — сказал еле слышным шепотом, приметив мою озадаченность. — Ты знаешь, что они очень полезны?

— Знаю, — я окончательно проснулся и пристроился рядом с ним, поеживаясь от ночной прохлады. Любого пробил бы озноб, если бы вокруг так сгустилась мистика: внезапно припомнившийся образ детского кумира, появившийся друг детства, повевающий на тебя холодком и говорящий стихами Вероники Тушновой. Это же, кажется, у нее есть такие строки:

Ты все думаешь — нет мне дела

до озябшей твоей души?

Потемнело, похолодело,

зашуршали в траве ежи…

— Да, у нее, — подтвердил Алексий. — Только это не прохлада и не холодок, а свежесть, — сказал он дальше, запросто читая мои мысли, впрочем, их нетрудно было прочитать, видя, что я пожимаю плечами. — А чем еще может угостить человека ветер? Именно–именно, чистотой, бодростью и сочностью бытия.

— Бодрость бы мне не помешала, — ляпнул я ни к селу, ни к городу, словно жалуясь. — А то тут выламываются всякие фифочки, а ты ходи как недотепа.

— А что такое?

И я рассказал историю со страстными — да–да, страстными, и не спорьте! — взглядами, бросаемыми на меня женщиной в свой последний молодой день рождения.

— То подговаривает друзей позвать меня в свою компанию, то не замечает. Как Маргарита Терехова…

— Вернее, собака на сене… Да?

— Помнишь ту женщину, которую ты нарисовал на стене своей комнаты, расположив ее так, чтобы розетка находилась в интересном месте? — снова брякнул я невпопад.

— Помню, — сказал Алексий бесстрастно и начал наматывать на руку лунное сияние, как женщины наматывают шерсть для вязания. Потом кинул мне на плечи что–то, от чего стало тепло–тепло. — Ты продрог, согрейся этим пледом.

Мне нечего было долго рассказывать, но говорил я часами. Так бывает только ночью и только после долгой разлуки. Видимо, я вспоминал годы, проведенные без Алексия. Он только утвердительно кивал, тем не менее, слушал без смешков. А потом вздохнул.

— Так что ты на это скажешь? — приставал я к другу. — Как мне завтра держаться с нею?

— Возмутительница твоего покоя чувствует приближение чего–то огромного, очень страшного, что изменит ее… — вдруг совсем севшим, даже сиплым голосом сказал он. — Она боится, пытается уклониться от этой встречи. Ей очень хотелось бы спрятаться за тебя, пересидеть страшное приближение, подождать, пока оно пройдет мимо. Но кто–то подсказал ей, что рок неминуем. И она решила пощадить тебя.

— И что мне делать?

— Могу тебя порадовать — как раз ничего делать не надо.Это обреченность, старина.

— Обреченность? — я весь затрепетал от неописуемого ужаса, которого не знал никогда раньше, но о котором читал в книгах, где его называли животным. — На что?

— Всего лишь на воздержание — воздержание здесь. Понимаешь, ты обязан не подвести эту женщину. Ей точно так же страшно, как было тебе минуту назад. Только от своего страха ей избавиться не дано. Подай ей пример мужества и стойкости, покажи, что и в воздержании можно жить счастливо, — голос его струился как лунные сумерки и показался мне уставшим, таким уставшим от жизни, что захотелось прилечь. — Давай, ложись, постарайся заснуть, а я еще посижу, — сказал он.

А потом ушел, конечно. Ведь мы повидались, поговорили.

8 мая — день второй

На следующий день после завтрака я встретился с Анатолием. И услышал от него неприятное заявление, дескать, я не ответил Светлане, когда сидел за столом, а она прошла мимо меня и поздоровалась. Моим удивлению и досаде не было конца, так как я ее просто не заметил, что не может не быть для готовой к обидам девушки еще более обидным. Мне вовсе не хотелось представать в виде рассерженного искателя приключений, переставшего замечать девушку из–за того, что она не пригласила его «на чай, кофе и так далее». Поэтому впоследствии я старался быть внимательным и чуть ли не с подобострастием здоровался с ней.

Анатолий добавил, что Светлана девушка аккуратная, имея в виду ее фигурку, и что она ему нравится. Я был удивлен тем, что детенышу гиппопотама нравятся лани, однако порадовался его вкусу. Значит, Анатолий все–таки любитель изящных форм, а что же он тогда завис на Майе, — невольно пронеслось в моем мозгу. Видимо, у тела одни запросы, а у души другие. Анатолию я ответил, что Света не в моем вкусе и вчерашняя моя галантность была ею неправильно истолкована, мол, не стоит путать радость души от начала отдыха с материальными потребностями человека, которые могут быть весьма скромными и целомудренными.

Я был крайне раздосадован, показалось, что коварная служительница Асклепия затевала против меня слишком серьезную интригу — отталкивала и звала, не подпускала и не отпускала.

И тут я вспомнил ночной визит Алексия, который чуть не забылся после крепкого отдыха, как обычно утром забываются сновидения! Чудак он, однако, непредсказуемый человек. Зато успокоил, что камень с плеч снял, — оказывается, ничего мне делать не надо. Кстати или нет, мне припомнился эпизод из его похождений… Дело в том, что мой друг в молодости был тот еще ходок по женщинам, и поучительных историй у него накопилось — на все случаи жизни хватит. Вот одна из них, которая, кажется, дополнительно могла успокоить мое волнение.

Однажды он увлекся вдовушкой — пышной яркой блондинкой с добрыми коровьими глазами, старше него аж на целую пятилетку. Вроде бы добра была она к нему и полностью лояльна, ни на чем не настаивала — удобная во всех отношениях. И поскольку на тот момент не было у него других увлечений, чтобы потешить душу и тело, то он и польстился.

Некоторое время ему нравились она сама, ее постель и то чем они там занимались. Пышные женские формы, накрахмаленное белье, вкусная домашняя еда, чистота и порядок в доме, отсутствие умных разговоров — это был настоящий мещанский рай, который нет–нет, да и подзывал Алексия к себе. А уж безумные ночи без сна и покоя и вовсе навсегда остались светлым пятном в его памяти, как и ее тело в облаках мягкой белоснежности.

Кто знает, сколько бы он еще продолжался этот роман, но один непредвиденный случай изменил отношение к милашке. Как–то заявился он к ней в гости без предупреждения, а в доме — хоть шаром покати, поесть нечего. Ну, дело не хитрое — пошли они вдвоем в ближайший продуктовый магазин, чтобы скупиться. Стоят, ждут своей очереди.

И тут выныривает из подсобки фрукт, по виду явно взращенный на южном солнце, скорее всего где–то в Средней Азии. Как старый знакомый он подходит к его женщине и затевает беседу, из которой явствовало, что по жизни эти двое пересекались не единожды, причем, судя по его вожделенным взглядам, перекресток их встреч находился в ее квартире. Осознавая себя третьим лишним при встрече столь близких старых знакомых, Алексий тихо и незаметно отошел, а потом сел в троллейбус и был таков.

Его отношение к любительнице смуглых тел изменилось, он возненавидел пышную блондинку ненавистью не активной, но утомительной, потерял к ней влечение, ее судьба стала ему безразлична.

Однако ее интерес к Алексию только разгорался. Глупая блондинка ничего не поняла и часто названивала по телефону, прося у него прощения, а через общих знакомых бомбардировала приветами и приглашениями. Эти затеи особенной радости у Алексия не вызывали, однако некоторое удовлетворение приносили. Сам себе он говорил: «Мое равнодушие — это тебе наказание за то, что оскорбила меня перед срамным фруктом!» Прошло время, и светловолосая вдовушка окончательно была похоронена в самом темном углу его памяти. Лишь иногда, завидев девицу с похожими формами, легкой тенью возникал ее образ в памяти, оставляя в душе неприятный осадок.

Так будет и с этой историей, успел подумать я. Затем подошла Майя, и мы начали мило болтать о том, о сем. Анатолий, воспользовавшись моментом, наябедничал на свою подружку. Как–то они с Майей шли по дороге на прогулку и увидели женщину, выкапывающую из земли небольшое плодовое дерево, наверное, чтобы пересадить в свой сад. Как впоследствии оказалось, это была их инструктор по лечебной физкультуре (ЛФК). Майя, видя, что женщине тяжело, решила предложить помощь, и спросила

— Вам помочь?

Та ответила, что от помощи не откажется. Тогда Майя и предложила своему кавалеру:

— Ну–ка, Анатолий, помоги женщине.

Анатолий, подчиняясь женскому произволу и диктату, не безропотно был вынужден засучить рукава, а Майя по этому поводу еще и позубоскалила.

До обеда я решил прогуляться к небольшому озеру под названием Борковщина, где бьют три ключа. Оно находилось рядом с развилкой. Не спеша я прошелся к ним, оказавшимся упакованными в каменную стену. Туда были вставлены металлические трубы, и из них струилась полезная для здоровья вода. А рядом кто–то соорудил каменную горку, для красоты, наверное.

Днем я принес Анатолию две газеты, где были напечатаны отрывки из моей книги воспоминаний «Синдром подводника» — о службе на подводных лодках. Он прочитал, а вслед за ним и Николай Васильевич. Под впечатлением от прочитанного Николай Васильевич бросился ко мне, чтобы поговорить на эту тему, однако перепутал мой номер и попал не туда. Горя нетерпением выговориться, он не находил себе места.

Через пару часов я, как обещал, зашел к ним в номер, и обрадованный Николай Васильевич принялся рассказывать о своем брате. Оказалось, у него был брат на двенадцать лет моложе его, который в течение двадцати лет служил на Камчатке мичманом на атомной подводной лодке. Такое совпадение. К тому же он демобилизовался в 1976 г., а я как раз в этом году приехал на Камчатку, чтобы начать свою службу на атомной подводной лодке, что так и называлась — ракетный подводный крейсер стратегического назначения (РПК СН). Удивительным совпадением оказалось и то, что брат Николая Васильевича умер ровно год назад, 8‑го мая 2010‑го, когда сам Николай Васильевич находился здесь же, в санатории «Лесные озера». И долго еще он, находясь под впечатлением этих совпадений, вспоминал о своей тяжелой жизни: как выжил в блокадном Ленинграде, как на войне погиб его друг, как после военного лихолетья получал среднее и высшее образование. Накануне Дня Победы, настроенные на волну этого великого праздника, мы с Анатолием слушали эти воспоминания как зачарованные и думали о своих родителях, что нашим отцам и мамам, конечно, повезло пережить такую тяжелую войну и остаться живыми.

А вечером я, все еще заинтригованный миловидной блондинкой, подумывал о ней, о медленной мелодии, невинных объятиях и тихих совместных движениях. Подошел и, как положено, пригласил на танец, только каблуками не щелкнул и шпорами не звякнул, а она взяла и отказала под предлогом, что устала. Странно, подумал я, вроде мешки не ворочала и танцевала не слишком активно. Правда, та же участь постигла и молодого человека, лет восемнадцати–двадцати, отдыхавшего в санатории с матерью. Только этот юноша проявил настойчивость. После отказа присел рядом, развлекал девушку разговорами, пока не дождался следующего танца, на который опять пригласил ее. Я же хоть и мягкий человек, однако, невольно сделал зарубку на память, что миловидную блондинку на танец приглашать больше не стоит. А вдруг я ей настолько не глянулся, что она каждый раз будет отказывать? Зачем мне такие стрессы?

В том же ряду кресел, где присел я, расположилась симпатичная светло–русая девушка с подругами. Она привлекала внимание, и я решил потанцевать с нею. Но и эта чаровница отреагировала на приглашение странно — у нее на лице возникло выражение, как будто она не создана для танцев и ее попросту пытаются использовать не по назначению, а на мой вопрос о ее удивлении ответила что–то невразумительное. Тут уж впору было задуматься: одна просто и незатейливо отказывается с тобой танцевать, а другая удивляется приглашению с плохо объяснимым подозрением. Что–то здесь не так. Однако эти пустые наития мучили меня не долго.

Прикоснувшись к женщине, почувствовав ее упругую плоть, будто это была отливка из твердой резины, я тут же забыл про сомнения. Да, похоже, целлюлит и прочие безобразия ей не грозят, подумал я. Не зря говорится: «Берешь в руки — маешь вещь» — женщина была приятна во всех смыслах. На вид ей было около сорока пяти лет, звали Галей. И пока мы танцевали, она рассказала, что живет и работает в районном центре Чашники. На мои расспросы, кем и где работает, начала отвечать неохотно и путано, сказала, что является простой рабочей на бумагоделательной фабрике. Тогда я, с одной стороны, подумал: «Вот откуда у нее такое приятное наощупь тело» — а с другой, что она стесняется своей работы или социального статуса. Но дело оказалось сложнее. Оказалось, что родом она, действительно, из тех мест, однако живет в Санкт — Петербурге. Чего же стесняться своего приобщения к Северной Пальмире? Странно все это было. Но это потом, а пока танцевали, она сказала:

— Когда я увидела новенького с сумкой, то сразу подумала, что вас поселят к Василию Ивановичу.

Далее Галя рассказала, что Василий Иванович сначала не ужился с Димой и покинул его, а затем и с Анатолием, который сам от него сбежал. Так что у Василия Ивановича я оказался третьим и последним соседом по санаторному номеру. Вот в чем была моя уникальность в масштабах здешнего общества.

Галя, проникнувшись моим настроением, как бы проявляя участие в моей судьбе, поинтересовалась:

— Ну и как вам живется с Василием Ивановичем в одном номере?

— Нормально. Главное — он не храпит.

По–моему, такой ответ слегка напряг ее. Да что же это за девушки такие, подумал я, от одной слышу признания, от другой получаю отказы, а третья только и делает, что удивляется да озадачивается.

К сказанному Галя добавила, что я был единственным, кто сегодня поступил в санаторий. И тут я понял, что местная публика пристально следит за обновлением контингента отдыхающих и четко отслеживает, к какому углу приткнется или к чьему плечу склонит голову очередной новичок. И действительно, история повторилась, когда здесь появилась девушка лет под сорок, симпатичная, с ладной фигурой. Она также сразу была удостоена внимания и заботы со стороны соседей по обеденному столу, а две мои знакомые подружки даже сделали за меня выбор: почти в один голос заявили, что она мне подходит. Это единодушие меня изумило. Думаю, что так подумало большинство присутствующих и только эти две женщины поделились со мной всеобщим соображением. Предполагаю, что этой новой женщине без уточнения конкретных параметров тоже сказали что–то подобное: «Он тебе подходит».

Сначала она прогуливалась по местному бульвару одна, а через некоторое время я увидел ее в обществе бывшего друга Майи. Но об этом позже, а пока я пригласил на танец Анну — яркую и симпатичную, восточного типа женщину, приехавшую из Полоцка. Это святотатство произошло на глазах ее друга Сергея, примерно моего возраста, от чего он меня к ней приревновал.

После танцев я один прогуливался по главной дорожке, когда, проходя мимо Гали и Анны с Сергеем, был окликнут:

— Не проходите мимо!

Это ко мне обратилась Анна. Так как она была с Сергеем, то приглашение было адресовано мне как бы от имени Гали. Прогулявшись вчетвером до ворот и обратно, мы разбежались по своим норкам.

Судя по лечению в течение двух дней, где главным критерием являлся частый подход к тренажеру под названием «стакан», отдых в санатории обещал быть насыщенным и незабываемым. Масса свободного времени и людской контингент, нацеленный на активное времяпрепровождение не оставляли мне шанса на правильный образ жизни. Укладываясь в постель, я снова подумал о Ветре и вспомнил одно забавное приключение, которое с ним произошло.

И куда только не заносило этого несчастного Алексия Ветра! С некоторой периодичностью или даже частотой (в смысле, что он частил) он летал в Пермь. Причем не ради праздного любопытства, а исключительно по рабочим делам. Есть такое разрешительное, а может, и подчистую оправдательное слово — «командировка», которое и гнало его аж за две тысячи километров от дома. Ездил Алексий туда не на танцы–развлеканцы, а для серьезных дел: на семинары, турниры, соревнования, где заодно давал мастер–классы по каратэ. А попутно участвовал в случающихся пьянках, гулянках и посиделках.

В Перми у него был друг с говорящей фамилией Зюйдостов. Если у Павлуши Зюйдостова в голове гулял ветер определенного направления, то у Алексия Ветра там вкруговую дули сплошные сквозняки. Само собой, друзья были два сапога пара — из известной народной поговорки. Можно себе только представить, какие образовывались завихрения в виде циклонов и антициклонов при встрече двух столь ветреных друзей — тайфуны и ураганы никнут, чтобы уступить место этим двум зюйдам.

Прекрасный Алексий имел богатейший опыт в области восточных единоборств, в подтверждение чего ему присвоили высокий чин или, говоря по–спортивному, неслабый восьмой дан. С такой премудрой квалификацией он запросто мог себе позволить иметь учеников, последователей не только дома, но и на выезде, например, за пару тысяч километров. У Павлуши Зюйдостова, его друга, проживающего в Перми, тоже имелась своя школа боевых искусств, насчитывающая около 700 учеников (бойцов). Сам Павлуша был холостой мужик, под бочок которого, в соответствии с только ему понятной системой сменности, закатывались все новые кандидатки в гражданские жены. Такой демократичный подход к сексуальным отношениям позволял ему вести свободный образ жизни, что отражалось и на приеме минского гостя.

С подачи хлебосольного Павлуши Зюйдостова жизнь Алексия в командировке оригинальностью не отличалась. Нет, походы по музеям и театрам почему–то не получались, наверное, недосуг им было. Ведь днем они занимались тренировками, а вечерами осваивали одну «культурную» программу, весьма неспортивную, — пьянки. Даже на сон оставались крохи. Пили, можно сказать, не просыхая. Обычный организм такой нагрузки не выдержал бы, зато эти спортсмены, имея прекрасную физическую подготовку и натренированность, являли собой пример мужественной и героической борьбы с зеленым гадом. Во время очередного застолья два позеленевших героя продолжали тренировки в единоборствах с целой рекой алкоголя, которая змеей извивалась, не зная кому отдать пальму первенства. Первым сдался гость, Алексий.

— Все, я больше не могу пить, у меня завтра занятия, — однажды сказал он.

Но разве это может служить оправданием, если ты в гостях? Радушный хозяин не позволял Алексию долго сушить стакан — зеленый поток, направляемый его щедрой рукой в застольные емкости, был бесконечен. И опять Алексий наплевательски отнесся к хлебосольству друга, нагло взбунтовавшись.

— У меня через два часа тренировка. Я пошел спать и прошу меня не беспокоить! — отрезал он, прикрыв свой стакан ладошкой. Затем резко встал из–за стола.

Благо, все застолья происходили в квартире Зюйдостова, ибо на время командировок Алексий останавливался у него. И сейчас ему не надо было куда–то идти, он отправился в отдельную комнату и завалился на кровать, где вырубился. Его сон хоть и был краток, однако красив и лучезарен несбыточной мечтой японского самурая.

Алексию снилось, что он находится на вершине священной японской горы Фудзияма, а вокруг все заливало божественное сияние. Его душа ликовала, а сам он в безукоризненно выглаженном и накрахмаленном кимоно, подпоясанный черным поясом, сидел в ритуальной позе, почтительно склонив голову перед почившими в бозе и живыми кумирами каратэ — Гитин Фунакоси, Акиёси Мацуи, Морихэй Уэсиба, Хидэюки Асихара, Масахико Кимура…

— Ос–с–с!

Возглас «Ос!» с японского языка переводится, как «Терпи!», то есть — терпи все жизненные невзгоды. Это слово также означает прощение, поэтому со временем оно превратилось в приветствие и прощание. Алексий пребывал в торжественно–покорной готовности принять от родоначальников каратэ поощрение или кару — тут уж как повезет. Вдруг, как в кино про восточные единоборства, сверху спустился и принял прямо перед ним боевую стойку один из самых выдающихся представителей боевых искусств, знаменитый мастер и учитель каратэ, обладатель десятого дана, создатель стиля Кёкусинкай, автор многочисленных книг по каратэ, сэнсэй Масутацу Ояма! Алексий в благоговейном поклоне, будто гренку в плошку, обмакнул свое лицо в татами.

— Коннитива Ояма–сама! О–гэнки–дэсу ка?^[2] Ос–с–с! — огласил он свой сон полагающимся приветствием.

В его голове тем временем пронеслась мысль: «Какое счастье! Великий мастер и великий учитель явился ко мне собственной персоной! За что же мне выпало такое уважение и почет?»

Тут же единоборец Алексий ощутил в правой руке холодную сталь клинка и с радостным благоговением подумал: «Мастер Ояма дарит мне катану, свой японский меч? Неужели он явился, чтобы наградить меня за многие годы тяжелейших тренировок?»

Азиатское лицо мастера Оямы вдруг приобрело славянские черты, преобразившись в Павла. Тот тряс друга за плечо, выводя из спячки. А подарок мастера Оямы был не чем иным, как рюмкой водки, которую он протягивал Алексию… Более злого разочарования Алексий не испытывал. А тут, как нельзя более некстати, Павел прошептал заплетающимся языком:

— Давай выпьем за величайшего мастера каратэ Масутацу Ояму!

От пронзившей его сердце досады Алексий чуть рюмкой себе харакири не сделал!

— У меня же через полчаса тренировка… — только и смог прошипеть он, еле сдерживаясь.

— Пей, иначе будет плохо, — настаивал Павел.

— Как плохо?

— Как всегда!

По своей доброте Алексий вынужден был подчиниться диктату квартирного хозяина. Хотя успел злорадно помечтать: «Ничего, и у меня будет праздник. Ты только появись на моей улице!».

Завершение семинара имело свое навершие в виде традиционного банкета, организованного в бане. Спиртных напитков заготовили из расчета на семь–восемь часов неспешного культурного времяпрепровождения. Однако в виду цейтнота у интеллигентов–единоборцев на все про все оставалось полтора часа.

Зюйдостов уже успел привести Алексия в необходимую для полета внешнюю форму, оставалось сделать последний штрих — внутренне полирнуть его последним глотком спиртного. Тем более что роза ветров пестрящих наклейками горячительных напитков, выставленных на столе, одним видом вдохновляла на это, а вышколенная команда обслуги бани, расхаживающая в неглиже, — соблазняла.

Да, обслуживающий персонал состоял из полураздетых девиц, хорошеньких как на подбор. Это были исключительно писаные красавицы, уралочки на разный вкус и цвет: высокие и миниатюрные, блондинки и брюнетки, пышки и стройные, говорливые и молчуньи. Не хватало лишь Хозяйки Медной горы. Гостеприимные милашки суетились, щебетали, порхали вокруг такого знаменитого состава купающихся — тренерско–преподавательского, ого! — словно разноцветные колибри. Они присаживались то на тычинку, то на пестик и собирали, собирали нектар с отяжелевших и обезволенных от алкоголя мужчин. А те под их непринужденный щебет готовили главного гостя к отлету, обильно накачивали топливом его заправочные баки. И про себя не забывали. Приятно–ублажающая обстановка бани завлекала, расслабляла, отключала и заставляла забыть все мирское. А времени до обратного отсчета старта оставалось все меньше и меньше, и скоро события перешли в катастрофический цейтнот.

Сколько бы еще продолжалась заправка дорогого гостя горючим, неизвестно. Но тут чей–то истерический возглас «Эврика!» вспорол всеобщее благодушно–расслабленное, совершенно беспамятное настроение.

— Ребята! Так у него же самолет! — продолжал он кричать, словно обнаружил новую землю.

Невероятно, как в пьяном загуле кто–то вспомнил о главном событии — проводах домой сильно уставшего гостя. Прозрение группы поддержки оказалось ошеломляющим и паническим, на грани помешательства. Сборы Алексия были бестолковее того, как выполняет команду учебного подъема по боевой тревоге рота курсантов–первогодков. И все же тренерско–преподавательскому составу провожающих удалось проявить недюжинную прыть. Они собрались невероятно быстро — за шесть минут! И с улюлюканьем бросились бежать, а красивая обслуга, роняя слезу, махала им ручкой вслед. Когда еще их посетит такая веселая компания!

До отлета самолета оставалось безрадостных тринадцать минут. Не теряя надежды, кавалькада из трех машин, будто правительственный кортеж, только что без мигалок, ринулась по улицам Перми в сторону аэропорта, пытаясь преодолеть в отпущенное время около пятнадцати километров. Под тихие и дремлющие своды здания аэропорта разогретая гоп–компания ворвалась с победным гиканьем и бурным изъявлением чувств, со словесными комментариями непечатного свойства, как монголо–татарское нашествие. Возмущению пассажиров не было предела, зато персонал аэропорта встряхнулся и из состояния томного анабиоза выпал в ступор. Милиция — и того хуже. Разудалых местных каратистов, хорошо известных всеобщих любимцев, провожали испепеляющие взгляды ее дежурного наряда, состоящего из двух человек. При этом мужики в форме нервно скрипели зубами, играли челюстями, гремели и злобно клацали наручниками и недвусмысленно перекладывали из руки в руку изделия под названием «тонфа» — резиновые дубинки. Это холодное оружие ударно–зубодробящего действия, давным–давно изобретенное жителями острова Окинава, со временем перекочевало в специальные средства милиции, превратилось в современную полицейскую дубинку, всегда готовую обрушиться на головы и мягкие части буйной компании. Единственно, что сейчас сдерживало стражей порядка, — это умение чертовой дюжины каратистов драться, хоть они при виде милиции они прикусили языки и прекратили сыпать татаро–монгольскими диалектизмами.

Самое интересное случилось потом, что привело веселых людей в неописуемый восторг — по техническим причинам вылет задерживался аж на два часа, словно провидение сжалилось над ними. Вышло, что гость не опоздал и самое главное, что банкет не прервался, а продолжился в кафе аэропорта. Как по мановению волшебной палочки сама собой возникла скатерть–самобранка и местная мядуха неудержимым потоком полилась в молодые глотки спортсменов.

Разобравшись с тутошним суточным запасом спиртного, дружная компания сильно утяжелила и без того не легкий груз, предназначенный к отправке по маршруту Пермь — Минск, и еле–еле перекантовала его в зону проверки багажа и документов, а затем кое–как вкатила в зону улетающих пассажиров. Алексий с облегчением вздохнул, когда рухнул в кресло рядом с «дьюти–фри шоп», пытаясь сосредоточиться на предстоящем полете. Но не тут–то было, вездесущий Зюйдостов, непонятно каким образом проникший в зону, решил лично подвести своего друга к финальной черте расставания. И когда его нетвердая длань коснулась Алексия, то последний чуть не лишился чувств — воистину, пермское гостеприимство не имело границ.

Зюйдостов большим пальцем указал через плечо на магазин с дешевой заграничной водкой, и Алексий оказался на грани апоплексического удара, ибо жест означал продолжение банкета. Если перефразировать народную поговорку, то получится: не можешь пить, не мучай глотку. Алексий не просто не мог пить, он уже не хотел, не в силах был это делать. Горячительные напитки его больше не возбуждали, за время командировки они ему опротивели. Упасть в беспамятство Алексию не позволили, крепкая рука друга нежно, но целенаправленно подтолкнула его к источнику «наслаждений».

С этого момента Алексий перестал ориентироваться во времени и в пространстве, для него наступил момент истины — старт и почти космический полет в состоянии перманентного анабиоза. Его знания о себе, своих поступках и окружающем мире в период спячки были весьма расплывчатыми и отрывочными, даже тогда, когда он автоматом совершал какие–то действия. А все из–за того, что он не до конца прошел курс вхождения в состояние транса и адаптации к нему, то есть не выполнил предписанных другом рекомендаций. Память Алексия напоминала магнитную ленту, основательно пожеванную стареньким бобинным магнитофоном из 70‑х годов прошлого столетия, из–за чего воспроизведение или восстановление событий при ее помощи было весьма затруднительно.

Алексий кое–как помнил, как он попал в самолет и обессилено упал в кресло. Помнил, как раздражался, когда на него с багажной полки падали чужие вещи и предметы. Помнил, как народ, суетящийся непонятно по какому поводу, постоянно за него цеплялся, спотыкался, задевал его. Помнил, как переживал и нервничал из–за того, что их лайнер долго не взлетал…

Когда носитель информации преодолел трудновоспроизводимый кусок жизни благодаря лентопротяжному механизму, тогда мозг несчастного каратиста снова включился в работу.

— До каких пор нас будут держать на земле, когда же мы взлетим? — капризно обратился он к милой и терпеливой бортпроводнице.

Очаровательное лицо девушки исказила гримаса крайнего недовольства.

— Рейс уже завершился, мы находимся в Минске, — сказала она, а после короткой паузы доверительно добавила: — А у вас, уважаемый пассажир, сейчас начнутся проблемы с правоохранительными органами!

Алексий аж поперхнулся и вполне правомерно поинтересовался:

— Какие проблемы?

Ответ стюардессы поверг его в шок и трепет:

— Мало того что вы, уважаемый, изгадили весь салон, так еще и дебош устроили.

Алексий был из тех, кто мухи не обидит. Когда трезвый. Но в пьяном виде…

Однако стюардессу понесло, в школе она явно была отличницей по русскому языку и литературе, ибо сейчас замечательно живописала художества Алексия такими яркими красками и оборотами, что слушать это было очень и очень стыдно. Алексию невыносимо было смотреть в глаза пассажирам, особенно тем, кто пострадал от неконтролируемого поведения его желудка. А таких набралось немало.

Оказывается, в тот момент, когда мозги Алексия отключились, неожиданно взбунтовалось его естество, выражая несогласие с тем, что в течение недели над ним глумились и издевались. Вот здесь–то уж оно оторвалось на полную катушку, мстя своему хозяину тем, что он опускал его достоинство ниже возможного уровня. Алексий не выдержал, он сорвался с места и через весь салон побежал в туалет, избавляясь по пути от недомогания. До места он добрался уже выздоровевшим.

Мало того. После облегчения желудка Алексий обрадовался жизни, почувствовал половую раскрепощенность, проявил сексуальную озабоченность и превратился в маньяка. Этому половому гиганту не достало приключений в бане, и он положил пьяно алчущий глаз на симпатичную бортпроводницу, начал к ней приставать. Бедная девушка насилу отвязалась от него, хорошо, пассажиры помогли, указав единоборцу его законное место.

После яркой картины, нарисованной стюардессой, Алексий Ветер долго находился в безмолвном шоке. Он знал себя почти благопристойным, приличным и порядочным гражданином, а тут рассказывали такое, что ему и в страшном сне не примерещилось бы. Но приходилось верить. Его запоздалые извинения никакого значения уже не имели — у трапа самолета нетерпеливо переминался с ноги на ногу наряд минской милиции, поджидая его. Это было совсем не то, что девочки из бани. Решительные парни располагали достаточным арсеналом усмирительных ласк и очень желали принять в свои объятия пассажира из Перми.

Здесь у Алексия образовался еще один провал в памяти, и он не может рассказать, как избежал официального наказания. Однако, судя по помятым и долго нывшим от неизвестной хворобы бокам, наряд милиции прямо на месте прописал и отпустил ему полагающиеся в таких случаях процедуры. Получив полагающуюся дозу оздоровительного внимания, Алексий с черной неблагодарностью к правоохранителям, выразившейся в выкрике «Волки позорные!», наконец, оказался дома — уставший от командировки и душевного приема пермичей.

Итог его поездки напрашивался сам собой: Пьянству — бой!

9 мая — день третий — Победы

Во время завтрака наша сказочная затейница Ольга Владимировна со своими помощницами устроила мини–концерт, посвященный Дню Победы, любимому всенародному празднику. Поздравили ветеранов Великой Отечественной войны, которых оказалось всего два человека, в том числе и мой знакомый — Николай Васильевич. Потом начали чествовать узников концлагерей и детей войны.

На отдыхающих это произвело потрясающее впечатление, настолько все были тронуты душевным отношением персонала санатория. У кого–то, как у моей соседки по столу, Надежды из Санкт — Петербурга, недавно перенесшей инсульт, на глаза навернулись слезы, а у Симы, также приехавшей из Питера с внуком Глебом, в горле застрял ком. Какой уж тут завтрак — все были растроганы, одни не скрывали слез, а другие украдкой смахивали их рукавом, еще кто–то просто глаз не поднимал.

После завтрака участники празднества пошли на поляну, где развели костер, устроили конкурс военной песни, танцы, на которых в нашем кругу зажигал Василий Иванович, а бэк–данс обеспечивали Галина и Анна.

А потом мы с Анатолием, приглашенные через Галю и Анну на шашлыки, пошли на другую, более удаленную полянку, что была у озера Должина. Кроме трех мужиков — Анатолия, Александра и меня — тут были женщины в количестве семи прекрасных лесных нимф и одной, ну прямо–таки великолепной Бабы Ешки.

Шашлыки были приготовлены из свиной шеи, форели и ребрышек. Пока Саша колдовал над этой вкуснятиной, мы с Анатолием, не допущенные к процессу, только и делали, что ели и пили, и так повторялось великое множество раз. И для женщин это был прекрасный повод, чтобы над нами мило подшучивать. А шашлыки получились отменными, мы только пальчики облизывали, особенно впечатлила форель, с которой жир так и тек, оставляя следы на чумазых устах и грязных от копоти костра ладошках.

В компании было весело. И здесь мы, наконец, перезнакомились друг с другом: с магом и волшебником нашего стола Александром из Толочина и его милой подругой Валей из Копыля, которые очень нежно и бережно относились к своему замечательному чувству и в первую очередь друг к другу. На мой взгляд, это важно. Ведь в повседневной спешке мы иногда забываем, а подчас даже намеренно игнорируем это. Александр — пятидесяти семи лет, высокий ростом и крепкого телосложения, с мужественным лицом — оказался замечательным и добрым товарищем. Скажу как бывший подводник и милиционер, что я бы с ним не только в разведку пошел, но и по бабам тоже… Ой, простите, что–то меня в моих откровениях слегка занесло не туда.

Там же мы познакомились со Светой из Орши, Валентиной из Минска и Леной из Пскова, которая была с фотоаппаратом и все щелкала его затвором. Я тоже не терялся и делал кадр за кадром. Иногда мы с нею, словно шпаги, скрещивали лазерные лучи своих фотоаппаратов, перекрестно ловили самый удачный момент этой летящей на ветрах времени жизни. И потом договорились, что обменяемся электронными адресами, чтобы сбросить друг другу фотографии.

А душой компании была, вы не поверите, чаровница из города Орши — девушка лет восьмидесяти, которая травила анекдоты, как заправский боцман якорную цепь. Звали ее Светлана Иосифовна. Эта девушка с клюкой за словом в карман не лезла, достаточно было спровоцировать ее простой шуткой или немудреным розыгрышем, чтобы она отвечала по всем канонам дворовой или уличной словесности — острым словцом, которое при необходимости могло перейти и в непечатное выражение с вывертом. Но ведь не зря говорят «из песни слова не выкинешь», вот Иосифовна и не выкидывала, иной раз даже наоборот — подкидывала, что хворост в костер, для поддержания нашего искрометно веселого и доброго настроения.

В процессе общения я рассказал историю о том, как мама назвала меня в честь прадедушки. И получилось так, что женщины, не знавшие моего имени, ухватились за возможность восполнить пробел, почти не напрягаясь. Но бесплатного приложения к рассказу не получилось, ибо я историю–то поведал, да имени ни своего, ни прадедушки не назвал. Чаровницам пришлось слегка напрячься, что оказалось им не по силам, и они приступили к банальным расспросам:

— Так как же все–таки звали твоего прадедушку?

До поступления из аудитории этого вопроса я продолжал витать в романтических облаках в ожидании игры, примерять на себя роль инкогнито, таинственного парня. Но так как чаровницы не взяли с собой воображение и поставили вопрос ребром, то я, проявив потрясающую проницательность, наконец, догадался сознаться.

Чаровница без воображения — это страшная сила.

Когда мой друг Алексий пребывал промеж двух законных браков, то знакомые сердобольные тетки пытались познакомить его с «одной очень хорошей девушкой». Сказать, чтобы он велся, так и не очень, но об одном случае рассказал.

У него на работе была сотрудница в два раза старше, которая, тем не менее, всегда обращалась к Алексию на «вы» и по имени отчеству. Надежда Прохоровна по натуре была добросовестной и ответственной. Вот и она тоже прониклась «несчастливой» судьбинушкой такого славного парня, его жизнью без брака, поэтому пыталась приложить свою руку к созданию новой ячейки общества. На примете у нее была по всем параметрам достойная кандидатура — высокая и стройная, милая и симпатичная, строгая и щепетильная. С этой девушкой у Алексия случилось несколько встреч. Должен подчеркнуть, что Надежда Прохоровна как истинный мастер сватовства каждую встречу обставляла железобетонной легендой типа дня рождения или свадьбы. Несмотря на привлекательную внешность девушки (Алексий говорил, что кое–кто из его друзей был приятно удивлен ее красотой и даже завидовал ему белой завистью) что–то в ней ему не нравилось. Но что именно, он и сказать не мог.

Самым удивительным в их встречах был результат. Тот, кто хорошо знает Алексия, могут даже не поверить, что это правда. Дело в том, что мой друг — серьезный спортсмен, и естественно никакого спиртного не употреблял. А тут просто–напросто каждый раз нажирался, как скотина! Почему так получалось только с ней, объяснению не поддавалось. Конечно, он старался вести себя прилично, насколько у него это получалось. А получалось, наверное, не лучшим образом, потому что концовок встреч с этой барышней он не помнил.

В итоге и при обоюдном согласии они с этой замечательной красавицей разошлись, не успев натворить и наговорить друг другу гадостей.

Вот загадка природы: почему с одними женщинами мы, мужчины, умнеем, делаем карьеру, пишем стихи, а с другими — пьем и безобразничаем? Я думаю, все зависит от женского воображения. Как еще назвать это волшебное качество?

А вечером, как обычно, были танцы. Пришел я туда как на службу и по быстро возникшей привычке забился в уголок. Сижу и наблюдаю за публикой, при этом никого не трогаю и даже ни к кому с приглашением не пристаю. Но не тут–то было.

Девушка, примерно сорока пяти лет, по имени Инна, из Бешенковичей, — весьма активная и подвижная как в танцах, так и в жизни — зажигала в середине площадки. Однако ей, видимо, не доставало интима, и она, подойдя к выключателю, себе, а заодно и всем сделала темно. И продолжила зажигать там же и, как вы понимаете, не свет в окошке. После окончания соло Инна, намаявшись, будто цепом работала, еле волоча ноги, добралась до меня и устало плюхнулась на сиденье слева. И в этом, понятное дело, ничего удивительного не было, если бы не два малюсеньких обстоятельства. Первое — ее кавалер, моложавого вида, лет на пятьдесят, сидел в двух метрах справа от меня. И второе — ну просто совсем крохотная деталюшечка — Инна, как купеческая вдовушка своему приказчику, то есть мне, положила на колено свою хоть и правую, но весьма шаловливую ручку. Я‑то понял, что она в темноте, которую сама же и сотворила, просто перепутала кавалеров, тем более у нас с ним были одинаковые на ощупь вельветовые штаны. Но ведь… все могло быть и не так, а оказаться коварным экспромтом этой вертихвостки, завидевшей меня, скучающего, и позарившейся на мой покой. Она могла задумать проказу, чтобы лишить меня этого достояния.

Правда, Инна объяснила, что уже тогда почувствовала что–то не то, так как у ее кавалера по имени Валера штрокс был в более крупный рубчик. Но ей было недосуг обращать внимание на такие мелочи. Ага, пой, птичка, пой! Не то она почувствовала… Конечно, не то, ибо еще не добилась главного, чтобы почувствовать именно то.

Зато мы с ее кавалером очень даже обратили внимание на столь незначительное обстоятельство, поэтому многозначительно переглянулись, не скрывая при этом кривоватых улыбок. Как потом Валера прокомментировал мое состояние:

— У тебя даже лицо от удивления вытянулось, и глаза округлились.

Еще бы — выключить свет и тут же приняться покушаться на одежки, прикрывающие мои сакральные места!

Инна сидела, беззаботно вертя по сторонам головой, чуть ли не мурлыча и почти поглаживая мою коленку, которую я как бы нарочно ей подставил. Сам я, правда, при этом никаких ни звуков, ни даже междометий не издавал — с любопытством наблюдал, будто естествоиспытатель за подопытным кроликом, чем же это закончится. Инна начала что–то говорить, однако своей фразы не закончила, так как, наконец, решила взглянуть на своего друга. Увидев вместо него нечто иное в моем лице, она, как пушечное ядро, выпущенное из мортиры метким комендором, метнула свои бренные формы дистанцией не менее двух метров — из одного кресла в другое, приземлившись рядом со своим изначальным кавалером. Я только успел подивиться ее реакции и скорости исполнения маневра. Откуда только прыть взялась у сильно уставшей от танцев женщины. Плюхнувшись на свое сиденье, она прыснула заразительным смехом, и я как воспитанный товарищ ее поддержал, да и осчастливленный кавалер тоже, только со слегка просматриваемой на его лице кислинкой, как будто от неожиданно попавшей на зуб клюковки или клубнички.

На следующий день мы поехали на пикник с шашлыками. Собирая дрова, я вышел к нашему костру, где со спины увидел Инну. Мне очень захотелось еще раз смутить эту девушку без комплексов. Подойдя ближе, я поинтересовался:

— И как же вас зовут? А то вы с моей коленкой познакомились раньше, чем спросили у меня имя.

Инна, ненадолго смутившись, тут засмеялась и назвала свое имя. Тогда же я показал ей фотографию на своем мобильном телефоне, сделанную в момент, когда она, наощупь познав мою коленку, резко поменяла место, и уже сидела возле своего кавалера, умирая от смеха. По ходу дела я начал демонстрировать другие фотографии из серии «Жизнь замечательных людей в сказке под названием «Лесные озера»». И здесь, уже как бы имея полное основание, Инна все с тем же видом собственницы облокотилась на мои плечи, полуобняв их, и рассматривала фотографии. С учетом того что она перешла в более высокие сферы отношений — с коленки на плечи, можно было подумать, что ее чувство ко мне перешло на качественно более высокий уровень.

В дальнейшем при коротких встречах, помня о прошлом почти интимном знакомство, мы улыбались.

К сожалению, последующее поведение Инны благородством и щепетильностью не отличалось, так как она вела разнузданный образ жизни и как говорится, ни в чем себе не отказывала. По ходу повествования будут приведены личные особенности отдыха этой по–своему выдающейся женщины, а пока расскажу историю, которую можно было бы назвать «Блядству бой!»

Однажды Алексий Ветер со своим близким другом и неразлучным подельником по приключениям и похождениям Сергием Ивановым задумались и пришли к выводу, что вконец, а может быть и в корень сблядовались. И вполне естественно возник вопрос: а не слишком ли много они грешат? Может, стоит прекратить этот непотребный образ жизни, ну или хотя бы сделать передышку. Устали хлопцы от беспутной жизни — уж не мила она им стала своей беспросветностью. Жизненный тонус вместе с причиндалами поник, и закадычные друзья решили начать новую жизнь с чистого листа.

У Алексия и Сергия был довольно продолжительный период, когда они каждое лето ездили отдыхать на юг, где пышным цветом расцветало пьянство, блядство и любовь. В семидесятых годах прошлого столетия под словом юг обычно подразумевалось северное побережье Черного моря — известной здравницы Советского Союза. Для любого трудящегося попасть сюда приравнивалось к прижизненному посещению рая. Несмотря на слабое оборудование пляжей, ненавязчивый сервиз, неважную работу торговли и неудовлетворительное оказание любых, в том числе бытовых услуг, советский парадиз звал, манил и привлекал. Среди населения великой страны было много людей, которым не посчастливилось там побывать вообще, но были и такие, которые систематически посещали советские райские кущи. К таким счастливчикам можно было отнести и двух друзей Ветра и Иванова.

Сергий Иванов — ровесник Алексия, на голову или полторы выше его, стройный и подтянутый с красивым мужественным лицом. Он с удовольствием посещал тренировки своего друга Алексия, где увлеченно занимался каратэ. Сергий — добрый друг и легкий на подъем товарищ вполне пригодный для приключений или злоключений(тут уж как повезет). Отец Иванова в военной иерархии занимал серьезный пост союзного значения и был носителем высокого звания полковник. Он обладал далеко идущими связями, которые с легкостью опутывали некоторые сферы военной жизни вплоть до Черного моря. Одна из блатных щупалец отца Сергия дотянулась и до начальника какого–то военного тыла с забавной, а может и что–то действительно означающей фамилией Голодный в известном курорте, порту, городе под красивым названием Одесса. Ах, Одесса, жемчужина у моря! Выдающийся своим самобытным юмором культурный центр привлекал не только официальных и доморощенных сатириков, юмористов, но и толпы туристов, а также просто отдыхающих советских людей особенно в пляжный сезон, где было не протолкнуться.

Полковник Голодный (может он был родом из голодного края, а может это состояние его организма) достойно позаботился о приеме дорогих гостей, встретил друзей в аэропорту и заселил их в гостинице. Большое, можно даже сказать грандиозное дело! В семидесятых — восьмидесятых годах в летний сезон добыть номер в любой даже в третье- или пятиразрядной гостинице (прошу не путать с пятизвездочным отелем) было невозможно. Проще было бы найти жилье, а может и саму жизнь на Марсе.

Молодые красивые и многоопытные по женской части мужчины, коим тогда было всего по 25 лет, сходили на море, где прямо на месте произвели рекогносцировку. Они позагорали на грязном пляже, посмотрели на волосатых мужиков с отвисшими животами, полюбовались потными женщинами не в юном возрасте. Увиденная картина настроения им не добавила и совсем даже не порадовала. Тогда полковник Голодный своих дорогих и бесценных гостей туту же сбыл, точнее, передал на попечение коллеге по погонам и тылу в чуть менее знаменитый город и курорт по имения Феодосия. Здесь в гостинице под одноименным названием поселили Алексия и Сергия. В те годы, если в какой–нибудь среде обитания гостинице и городу давали одинаковое имя, значит, такой отель можно было назвать люксовым или вполне даже приличным.

Наконец минские туристы устроились и почти все им в Феодосии понравилось, во всяком случае, пляжи и женщины точно. Здесь они вели исключительно культурный и интеллигентный образ жизни, отдыхали и занимались поправкой подорванного, как оказалось непосильным сексом здоровья. Утро начиналось с легкой пробежки и купания в море, днем на свежем морском воздухе в уединении тренировали свои бренные тела. При этом никаких баб! Никакого курева! Никаких кабаков, ни баров и ни ресторанов. Только солнце, воздух и вода… а-а и тренировки тоже. Впрочем, прошу меня простить за вкравшуюся неточность, поэтому уточню, что друзья ходили в ресторан лишь затем, чтобы питаться, ведь не с голоду же им пухнуть.

В одно из таких посещений ресторана уже на второй день во время обеда молодые люди, конечно же, нечаянно, ведь Сережку Иванова за язык никто не тянул, познакомились с женщинами для них, разумеется, бальзаковского возраста, которым было слегка за тридцать. Перезрелые девушки, чтобы не упустить инициативы, новоявленных друзей тут же пригласили к себе в гости. Алексий в растерянной озадаченности изрек:

— Как же так. А наш обет безбрачия?

Сергий, как более опытный в женских вопросах чувак, в доступной форме положение и разъяснил:

— Нельзя резко бросать, а то можно получить какое–нибудь расстройство здоровья!

Сложившуюся ситуацию можно было сравнить с «Ошибкой резидента». Был такой замечательный фильм с участием известного актера Георгия Жженова. Случилась осечка, сработала реакция профессионала или инстинкт самца, который чисто механически по отработанной схеме или заученной методе нечаянно, как мы в детстве говорили, «я не нарочно» склеил двух мамок. Это с легкой руки, извините, с легкого языка ветрогона Алексия к женщинам пристало слово «мамки». Снявши последний запрет, веселая компания к одной из теток ввалилась домой.

Мамки оказались не только классными и охочими до постели тетками, но и замечательными хозяйками — прямо–таки неоценимое сочетание двух отрицательно–положительных качеств. В первый же день зрелые подружки по–домашнему накормили и напоили друзей и знатно их ублажали. Вечером, как положено мамки своих «деточек» уложили баиньки, а чтобы ночью одни не забоялись, сами рядышком и пристроились. Мамки оказались очень падкими (падшими) на ночную работу женщинами, поэтому весьма активно охраняли сумеречный покой новоявленных сынков. Они всю ночь глаз не смыкали, по каждому поводу, а то и без такового охали и ахали, а то и вскрикивали. Мамкам очень понравились великовозрастные сынки не только своим приличным и культурным поведением на людях, но особенно своими хулиганствами в постели без лишних глаз. Они готовы были их даже усыновить аж до конца отдыха. Однако непослушные малыши оказались с норовом, утром едва оторвавшись от мамкиных титек, тут же по–английски скромно и тихо удалились, бросив их на произвол судьбы–злодейки.

Надо особо отметить, что высоконравственная и амбициозная компания по возрождению и восстановлению порушенного и поруганного здоровья двух замечательных спортсменов с невероятным треском провалилась! А тут еще как назло самым неожиданным образом грянул гром! И так он грянул по черепным коробкам наших друзей, а точнее говоря по причинным местам, что оба не на шутку испугались.

Все началось с банального похода в туалет. У Сергия вдруг появились боли и рези, а потом прорезалась еще и зелень, нет, не в кошельке или в портмоне, тогда о ней знали лишь валютчики, а в органе, который отличает мужское достоинство. Когда Иванов в качестве доказательства предъявил необычную зелень Ветру, то оба путем несложных умозаключений с учетом своих небогатых познаний в медицине пришли к выводу, что этот недуг является французским насморком. Оба тут же впали в панику, а потом в прострацию!

Пребывая в заторможенном состоянии, два друга тупо и безвольно пытались оправдаться. Ведь они едва успели перейти к правильному и добропорядочному образу жизни. Исключительно для этой благородной цели сняли двух мамок, которые должны были лишь обеспечивать их быт, а остальное было лишь бесплатным приложением, которое к заморской хворобе никакого отношения не должно было иметь. Ну как тут в жизни не разувериться и не разочароваться? Из–за такого недоброго отношения к половым героям со стороны судьбы–злодейки, в их молодых мужских сердцах доверие к добрым делам вдруг резко поколебалось. Вот и Алексий по своей детской наивности доверился респектабельному и хозяйственному виду милых женщин, которые оказались очень жадными к тому, чего в СССР не существовало, речь о сексе. Однажды в его жизни уже было предупреждение свыше, которому он в полной мере не внял, за что в награду получил себе «достойную» жену. Вот и сейчас Ветер прилег на койку и прислушался к своему организму, так сказать обратил свой взор через себя к Богу, а тот молчит. Тогда он заглянул в свое дуло, а там тоже как будто бы порядок — никаких видимых изменений не заметно. Слава Всевышнему! Пронесло, все как будто бы в норме. Возрадовался Алексий, но опечалился Сергий.

Однако через некоторое время бурная радость уступила другому настроению. Где–то глубоко под ложечкой у Алексия очень прочно поселилось душевное неспокойствие — этот аморальный дискомфорт поднимался откуда–то снизу и каким–то непонятным саваном окутывал его мозг, который не мог уже и не хотел думать о другом. Его все прочие мысли заслонила противная болезнь с дурацким названием гонорея, но с романтическим псевдонимом «Французский насморк». Ветер беспокоился о собственном здоровье, которому он мог нанести непоправимый ущерб. На почве этого у заслуженного спортсмена затряслись руки, ноги и завибрировал мозг, грозя перейти в опасное состояние разрушительного резонанса. Здесь также присутствовал морально–этический аспект, который Алексия как кость собака грызла его совесть. Смешно подумать, его мучили угрызения совести перед собственной женой, так как он боялся невзначай подарить ей нечто божественное — от самой Венеры.

В итоге один спортсмен был озабочен лечением болезни, а другого мучила неизвестность. Сергий накупил медпрепаратов, потратив на них больше средств, чем на отдых в пансионате средней руки. Дело в том, что в те времена отношение к подобным заболеваниям в Советском Союзе было однозначным — постыдное, а их носителей считали попирателями советского образа жизни. Именно из–за этого большинство советского народа пациентов кожно–венерологических диспансеров и клиник сравнивало с осужденными. Диагноз веселой болезни, полученной от удовольствия, нес с собой ярлык прокаженности, поэтому никто этим не гордился и не хвастался, а наоборот старался скрыть как сам анамнез, так и его сопутствующие признаки аморального разложения личности.

Сергий, приступая к процессу лечения, сетовал:

— Если бы мы жили, как жили, то у нас никаких проблем бы не было. Надо было нам пить, курить, сношаться, а не спортом заниматься.

Друзьям в течение двух недель пришлось перейти к воистину образцово–показательной жизни: пробежки, тренировки, а у Сергия еще и лечение.

Кто бы мог подумать, что из–за какого–то пустяшного импортного насморка весь отпуск безнадежно бездарно пропадет, да и еще с возможными неизвестно куда ведущими последствиями. Алексий и Сергий чувствовали себя на пляже, в гостинице, на улице членами индийской касты неприкасаемых. До этого всегда доступный товар в виде доступных девиц вдруг превратился в острый дефицит прямо как в басне И. А. Крылова «Лисица и Виноград»: видит око, да зуб неймет. Вот он (она) виноград (дева юная и красивая) как будто лежит на тарелке (на пляже валяется), только руку протяни, и он твой. Ан, нет! Доступность эта призрачна и непреодолима. И столько там этого винограду (женского народу) пропало! Какой завял, другой безжалостно растоптан, третий гусеницами и червями попорчен, а какой был съеден другими едоками, прямо как мечты и чаяния бедных мальчуганов…

Однако кобелиная сущность неугомонных ловеласов все равно вырывалась наружу и давала о себе знать. Стоило только мимо пройти симпатично–фигуристой девушке в мини–юбке или в купальнике, как трахательный тонус друзей тут же, как ртутный столбик термометра у больного значительно превышал красную отметку. Однажды дошло до того, что Сергий на пляже познакомился с юной незнакомкой настолько красивой и обаятельной, что не устоял от шарма и привел ее в номер к другу… на консилиум. Да, да, скорей это был консилиум над пораженным аморальной язвой телом, нежели военный совет по захвату парижского предместья Шуази–ле–Руа. Сергию очень хотелось осуществить свой гражданский долг мужчины, однако он отдавал себе отчет и той хворобы, которая его настигла. Поэтому за сексуальной поддержкой он и обратился к другу, считая Алексия здоровым и готовым ко всякого рода подвигам. Однако психологическое состояние Ветра было ничуть не лучше, чем у Сергия, кто знает, может быть гораздо хуже. Ведь он медицинского обследования не прошел, да и визуальных признаков хвори не заметил, а с другой стороны может в этот момент как раза и вызревает она в его организме. А незнание подчас бывает хуже смерти, так как оно грызет и точит душу изнутри, лишая ее воли к сопротивлению. Не выдержав над собой глумления, у Ветра тут же сдали нервы и прорезался крик души:

— Чего вы от меня хотите? Я сам чуть не при смерти, вот сижу, жду приговора!

Юная гостья, внимательно слушая признания друзей, находилась в шоке, она стала пунцовой, а нижняя челюсть от удивления неконтролируемо отпала вниз, естественным образом вытянув ее симпатичное личико. Однако взяла себя в руки она вдруг выпалила:

— Ребята, какие проблемы? Да я сама такая же, как и вы — от того же чешуся и лечуся! Так что вы ничем не рискуете: зараза к заразе не пристанет!

Теперь настал черед удивиться и впасть в ступор ребятам:

— Ну и дела–а–а!!!

Долго пришлось нашим друзьям переваривать услышанное, а девушка, выдержав паузу, к первопричине добавила и следствие:

— Ребята расслабьтесь. Я прямо сейчас могу с любым из вас, а если очень захотите, то и с обоими сразу…

У мужичков от такого радушного предложения куда–то набекрень стала уползать крыша. Вновь поступившую информацию нужно было переварить. При частом заглатывании таких потрясающих кусков информации не ровен час быть несварение желудка, пардон, головы, ума и интеллекта. Первым пришел в себя Ветер, который решил со всем тактом и присущей ему интеллигентностью отбиться от великодушного предложения:

— Спасибо милая сударыня! От вашего широкого жеста я с огромной благодарностью откажусь. У меня еще неизвестен диагноз — может, я вообще здоров, поэтому мотать на винт чужие водоросли, не разобравшись со своими причиндалами, мне просто не с руки.

А подумав, еще и оправдался:

— За друга я готов положить и жизнь, но не мужское достоинство, я ведь его не на помойке нашел.

Если у Ветра все было просто и ясно, то Сергий оказался перед непростым выбором:

— Епсель–мопсель! А мне что делать?

Остальные почти хором уточнили:

— Как что?

Сергий озадаченно закинул руку за голову и стал в задумчивости чесать покрасневшее от напряженной работы сознания свое темя:

— Допустим, я с тобой сейчас попилю гири, а потом выяснится, что у тебя совсем другая зараза — не такая как у меня. И что мне тогда делать, лечить сразу две болезни или сначала одну, а потом другую?

Юная бесстыдница не нашла ни ответа ни контраргумента и вопрос табачным дымом завис в воздухе. В итоге получилось, что два нерешительных кавалера обломили девушку — в номер к себе пригласили, два часа мерились крутизной своих болячек от Венеры, но с кандидаткой пожелавшей оргии, так ничегошеньки и не сотворили, а ведь она мечтала и надеялась. Когда ее выпроваживали, то лицо у нее было как у алкоголика, которому дали бутылку со спиртным, а потом ее и отобрали.

Если молодой повеса Сергий был неудержим в своем порыве общаться, общаться и еще раз общаться с женщинами, то Алексий полностью погрузился в невеселые думы и было ему не до баб. Он мечтал поскорее оказаться дома, чтобы проверить себя на наличие или отсутствие веселой болезни.

По приезду домой Алексий в тот же день позвонил знакомому доктору, который на завтра назначил друзьям свидание в своем рабочем кабинете. С утра пораньше Ветер встретился с Сергием и на крыльях надежды полетел в лечебное учреждение, чтобы сдать анализы. С Сергием все как будто было ясно, его результат оказался предрешенным, так как количество спирохет в его организме перевалило за норму. Доктор, получивший результат анализа Сергия был поражен количеством гнилого продукта в молодом организме. Если про пьяниц и алкоголиков говорят проспиртованный, то про Сергия можно было сказать проспирохетанный.

Когда Алексий после получения радостного заключения, что его организм чист, то от переизбытка чувств он счастливый, так долго и старательно тряс руку доктору, что чуть было ее не оторвал. Алексий на полном серьезе обещал доктору перейти к праведному образу жизни и хранить верность своей жене. Однако до того, как он проявил благодарность доктору, ему пришлось пережить массу стрессов.

По молодости и неискушенности Ветер не мог предположить, что взятие проб на анализ окажется страшным и болезненным, а о постыдности явления я уж и не говорю. Когда лаборантка взяла длинную иглу гораздо длиннее его мужского достоинства и сказала, чтобы Ветер открыл шлюз для впуска в свой канал этой тонкой, но впечатляюще длиннющей несамоходной баржи (так как проталкивать ее туда нужно вручную), то он, лишившись чувств, брякнулся в обморок. Ему повезло, что он не промахнулся мимо кушетки. Однако его падение в обморок от медицинской экзекуции не спасло. Придя в себя, Алексий пытался избежать неприятной процедуры:

— Тетенька доктор, а можно этот анализ не делать? Как–то боязно…

Тетенька лаборантка тридцати четырех лет — красивая замужняя женщина, у которой муж-Казанова, любитель сходить направо или налево в зависимости от обстоятельств в лице Ветра видела своего необузданного страстями супруга–жеребца. В душе улыбаясь и торжествуя, она на лице удерживала выражение строгой уверенности в острой необходимости данной операции. Говоря прямо, она использовала ситуацию, а заодно и свое служебное положение, чтобы над Алексием поиздеваться:

— Конечно, можно и не делать, но…

Ветер, не дослушав, ухватившись за пояс штанов, сделал неловкое конвульсивное движение вверх, чтобы прикрыть свою срамоту:

— Тетенька врач! Огромное Вам спасибо за доброту и понимание!

— …Но в этом случае вы лишитесь своего мужского достоинства, которое просто завянет на ваших глазах, — с внешним безразличием ввела в курс неискушенного пациента хитрая и опытная женщина.

— Что же мне делать!? — взвился не диагностированный, но с серьезным подозрением на аморальную болезнь пациент, — А можно этот анализ сдать как–нибудь по–другому?

— По–другому не получится! К сожалению, советская медицина другими путями установления наличия спирохет в вашем организме не располагает, — с преувеличенным сочувствием безжалостный медработник отрезала путь к избавлению от операции.

Ветер прямо на месте чуть не впал в кому, оказавшись перед выбором вогнать себе в член длинную иглу или умереть от сознания возможного отсыхания самого дорогого и родовитого в организме пальца. Взяв всю свою спортивную волю, а также свой не судоходный канал в кулак Алексий почти собственноручно обеспечил вхождение туда узкого, похожего на иглу, медицинского желобка. Предварительно медицинская мучительница достала из стеклянного шкафа иглу с желобком, напомнившему Ветру колесную спицу от взрослого велосипеда: «О Боже, — подумал он, — неужели эту неестественно длинную пику мне сейчас загонят в мое драгоценное естество?»

Глаза Алексия неотрывно следили за манипуляциями лаборантки, а его мозг архивной черно–белой замедленной съемкой стал регистрировать какие–то непонятные страшные кадры. Когда сестра поднесла иглу к огню на спиртовке и стала ее накалять докрасна, то сознание бедного Ветра такой изощренной пытки просто не выдержало, оно просто покинуло своего хозяина. Несчастного Алексия к жизни вернул без какого–либо сострадания резкий запах нашатыря. Перед его глазами сначала прорисовались мерзкие черты лица злобной медицинской сестры, которая будто динамик включила свой противный якобы сострадательный голос:

— Молодой человек, чего вы так распереживались?

— Я… где я?

— Не надо так паниковать! Я всего лишь продезинфицировала свой инструмент. А вы что подумали?

И как показалось Алексию, она злобно засмеялась над ним и его страхами. Ему только и оставалось промямлить:

— Ничего я не подумал! Просто я заснул нечаянно.

Алексий будто в состоянии невесомости из отвратительного состояния перешел в плохое, то есть ему стало значительно лучше, однако все равно было нехорошо. Его мозг, будто спелое яблоко, изъеденное червяками, да еще и с дополнительной долбежной функцией продолжала точить одна маленькая, но въедливо пронзительная мысль: «Гори она гаром эта блядская жизнь! Да чтобы я, еще хоть раз посмотрел в сторону этих гребаных теток? Да ни в жизнь! Все! Завязываю свой судоходный канал таким крепким узлом, чтобы ни одна блядь какой бы она красавицей не оказалась, не смогла его развязать». А вслух он шепотом как молитву или заклинание повторял, запомнившееся любимую присказку своего друга моремана–подводника:

— Руби концы!

— Руби концы…

Суть этой истории очевидна без лишних слов: Блядству бой!

10 мая — день четвертый

Ранним утром, когда сон переходит в дрему и сознание находится или в отключенном состоянии, или в волшебном мире бога Морфия, я услышал, как мой сосед Василий Иванович что–то бормочет. Затем сон, словно ватой, снова окутал меня. Через некоторое время я опять перешел в состоянии дремы от нелепого бормотания Василия Ивановича.

— Все сволочи, сволочи, сволочи… — повторял он.

И снова мое перманентное состояние из дремы перешло в сон, накрывший меня плотным и непроницаемым туманом, как бывает в море с кораблями.

До сих пор не могу понять, что это было. Или Василий Иванович, используя метод аутотренинга, убеждал себя, что все люди сволочи, или таким образом зомбировал остальных на то, чтобы они были–таки сволочами, — я не знаю, однако для уточнения его характеристики это отнюдь не лишняя информация. Внешне вполне благообразный старичок. А вот, поди ж ты! Прямо какая–то тотальная нелюбовь к собратьям по разуму. Впрочем, может, это от недостатка того самого разума или любви, а может, от отсутствия того и другого вместе. Некоторые тайники души человеческой непроницаемы и к ним возможны только специфические подходы в виде тесных лазеек, через которые в этот мрак хоть и не попадешь, однако кое–что подсмотришь или подслушаешь. Если честно, то не могу сказать, рад ли я был знать жизнь соседа по палате с этой стороны, наверное, правильней сказать, что нет. Это был отрицательный опыт, который не всегда может пригодиться. Ну да забудем про стариковские огорчения и вернемся к веселой и бесшабашной жизни нашего санатория, где я куролесил с ветерком.

А жизнь отдыхающих продолжала бить веселым и непринужденным ключом и все по тому же месту — по голове, а заодно и по печени с почками и, наверное, еще по каким–нибудь жизненно важным органам. И было это не в тягость, а всласть. А так как от вчерашних шашлыков еще кое–что осталось, то мы с Анатолием вновь были удостоены приглашения, чтобы повысить мужской кворум Александра все в той же компании нимф.

Поэтому я в составе десанта, состоящего из мобильной группы Гали и Вали, а также водителя Александра и Иосифовны, старшего на машине, был заброшен в Ушачи для пополнения запасов огнеметной жидкости и прочих необходимых компонентов застолья. Зашел в отделение родного Белагропромбанка, где укрепил свое пошатнувшееся финансовое здоровье. А мобильная группа показала, что таковой не являлась, так как вытащить наших девушек из трикотажной секции универмага не представилось возможным. Пока не перемеряли все фасоны и образцы одежды, они не успокоились. И только Иосифовна, наша главная нимфа, сидящая на командирском месте, не выходила из машины, зато всех без разбору поторапливала на белорусский манер:

— Ну, дзе яны дзелiся?

А потом мы все на той же уединенной полянке снова пили горькую настойку «Налибоки» в приятной и веселой компании, наслаждаясь стряпней Александра. Травили анекдоты и потешные жизненные истории, где Иосифовна и Анатолий скрещивали свои острые языки–шпаги в словесной дуэли, будто наточенные клинки. И стала Иосифовна живым и потешным талисманом компании еще задолго до нашего туда с Анатолием проникновения, а главное ее душой. Ее негромкий говорок с белорусским акцентом, будто в частушечном перепеве с командирским баском Анатолия, солировал и приятно ласкал слух и наши души жизненными байками и новыми анекдотами.

Здесь я обратил внимание на худенькую и стройную девушку Лену из Пскова — самую привлекательную в нашей компании и, пожалуй, во всем санатории, скромную и милую. Слегка застенчивая, сдержанная, она отличалось от всех врожденным тактом и интеллигентностью. Если быть до конца честным, то надо сказать, что на нее я обратил внимание еще раньше. В обеденном зале было три ряда столов, в первом ряду занимал место Анатолий, во втором, центральном, — я и в третьем — Лена. Садясь за стол, я поворотом головы налево видел Анатолия, направо — Лену. Только если Анатолия я знал, то Лену нет, тем более, тогда я в ней ничего особенного не увидел. Однако, чем дольше мы общались, тем больше находил ее интересной и привлекательной.

Как и вчера, нами сегодня успешно был пропущен ужин. Разумеется, на такие пустяки никто не обращал внимания. Зато с удовольствием продолжили общение на танцах. Увлеченный замечательным знакомством, я весь вечер танцевал с Леной. Лишь однажды, отдавая долг внимания, пригласил на танец Галю. Этой паузой воспользовался Анатолий — «тонкий» ценитель изящного и прекрасного. Он прытью бросил Майю и подхватил Елену. Вот здесь можно было убедиться, насколько она стройна и изящна, ибо смотрелась тоненькой березкой на фоне Анатолия, мощного баобаба. Да простит меня читающий эти строки Анатолий!

В этот раз на танцах было как никогда мало народу, и все свободное пространство практически полностью занял местный повеса, пришедший сюда в более чем нетрезвом виде. Молодой человек лет тридцати был рослым и почти стройным. Сопровождавшая его девушка, выглядевшая лет на двадцать пять, в белом спортивном костюме, сквозь брюки которого кокетливо проглядывали стринги, тоже была во хмелю, но меньше чем ее партнер. Зато уж он изгалялся, как только мог, танцевал практически со всеми и готов был всех любить, целовать, обнимать и радовать своими маловыразительными движениями. При этом его, радостного и счастливого, штормило и заносило на виражах. Несколько раз радость бытия роняла его на пол, но он был целеустремлен и неуклонен, поэтому вставал и продолжал потрясать публику своей трудно воспроизводимой хореографией. Бесшабашным и назойливым состоянием и видом, а главное поведением он всех просто достал, и скажем прямо — достал конкретно!

Вдруг у него с Александром назрел скандал, хотя я этого момента не увидел, так как стоял к ним спиной. Видимо, разгульный и развязный повеса проявил непочтение к Валентине — даме Александра. Еще мгновение — и он вспыхнул бы, как пламя пионерского костра от нечаянно пролитой на него канистры бензина. Александр, вступаясь за честь весьма любимой им дамы, зло играя желваками, был готов одним ударом вогнать охайника в землю. Правда, сам виновник скандала сквозь пелену спиртного просто не видел и не осознавал грозящей ему опасности. Ведь чтобы его просто уронить на землю, хватило бы усилий обычного семиклассника среднего физического развития, трудно себе представить, что бы с ним сделал Александр, находясь на пике своего раздражения. Кто–то уже метнулся, чтобы снять накал раздора, однако я оказался в более выгодной позиции. Протиснувшись промеж двух «гераклов», я, как пародийная богиня правосудия, даже не пытался взвесить на своем безмене обоих тяжеловесов, а ухватив за талию возмутителя спокойствия, увел его в противоположный угол «ринга». Пока вел, будто бабка–шептуха, заговаривал его померкший, остающийся почти без признаков жизни, на сегодня уже точно потерянный разум. Однако некоторые всполохи остатков сознания вдруг потребовали сатисфакции, и для него было неважно, от кого получить по фейсу, поэтому он и предложил первому встречному, то бишь мне:

— Пойдем… выйдем… — на связную, а тем более на развернутую форму своего предложения у него не хватило ни ума, ни сил, ни даже слов.

Хотя лично для меня смысл этой лаконичной и уже ставшей сакраментальной фразы известен с детства, поэтому ее перевод с рабоче–крестьянского диалекта на интеллигентский не требовался. С другой стороны, как противника я его не представлял, поэтому сказал что–то успокаивающе–угрожающее:

— Давай, ты лучше присядь…

И пока вел его как маленького, поглаживал по пузику, как утихомиривают разбушевавшиеся газики в животике младенца, затем почти бережно усадил в кресло. Впрочем, это не помогло, так как «газики в животике» продолжали бушевать и «наш малыш» куражился, и всех, в том числе нашу компанию, утомил, и мы вышли на улицу прогуляться с неприятным осадком в настроении.

Дабы отвлечь и развлечь своих друзей, я рассказал озорной случай из бесконечной коллекции про Алексия. Алексий по женским судьбам проносился ураганом или тайфуном, сметающим все на своем пути, сквозняком или легким ветерком, проникающим во все щели. Иногда женщины устраивали разборки между собой, претендуя на полное и безраздельное обладание Ветром. Но невозможно поймать воздушный эфир и удержать в ладонях песок или воду. Поэтому Алексий буквально летел вперед по жизни. И проказником, не ведающим меры, невидимой пылью, отцветшими лепестками или сухим листом завихрял вокруг себя всех, кто ему попадался, подхватывал и нес их в пространства. А потом, переменившись или все забыв, забрасывал неведомо куда, неизвестно где оставлял. Тут уж кому как повезет или кто на что нарвется. К разным людям Ветер оказывался повернутым той или иной стороной — доброй или злой, равнодушной, а то и совсем никакой. Он был безжалостным или щадящим, заинтересованным или безразличным, хамоватым или предупредительным. Это зависело не только от его отношения к человеку, от личности того, с кем свела судьба, но и от его настроения, даже от погоды, как и бывает у пострелов. Как атмосферный ветер дует и перемещает воздушные массы по своим природным законам, так и Ветер имел свои тайные законы, принципы и установки, например, он не мог тронуть девушку друга или обидеть ребенка.

Алексий в период взросления с целью развития в себе творческих наклонностей вольного художника, для реализации жизненных устремлений поступил в высшее учебное заведение — художественное училище, где учился премудростям работы со светом и тенью, вырабатывал вкус. Вольного художника от вольного ветра разделяет лишь стена дома. Так было и у него: пока он корпел в студии, на занятиях — это был студент, а вылетел на улицу — Ветер. Зато летом, на природе, он не менял своего ветреного качества. На время летних каникул, как его отец, мать, сестра и муж сестры, он работал в пионерском лагере физруком. Что такое руководитель по физкультуре в пионерском лагере? Если он молодой красавец с фигурой Аполлона, то это стоящая на тумбочке или торчащая в виде закладки в очередном любовном романе икона Георгия Победоносца, поражающего своим копьем прямо в язык всех соперниц. Пионервожатые и воспитатели женского пола и, разумеется, приемлемого возраста являлись той самой целиной, что сама просилась быть возделанной лагерным ловеласом. Деятельность физрука у всех на виду: соревнования, конкурсы, игры — ну как тут не поиграть рельефной мускулатурой. А мускулатура у Алексия была в порядке: регулярные тренировки по восточным единоборствам, увлечение культуризмом принесли свои плоды. Ни одна девушка не могла устоять против животной мощи и культурной архитектуры его тела. С учетом того что среди педагогического состава преобладали девушки, да и в обслуге тоже, то бегущему по ветрам Ветру было где погулять и развернуться.

И вот однажды среди обслуживающего персонала лагеря появилась юная особа, которой еще не исполнилось семнадцати лет. Возраст нежный и деликатный, юное создание уже стремилось повзрослеть и в то же время не успело оторваться от детства. Девушка по имени Алена жила в одной из ближайших деревень, и на должность посудомойки была взята по знакомству. Застенчивый взгляд голубых глаз, скромная и приятная славянская краса выделяли ее из довольно однообразной череды других обольстительниц. С роскошно–длинной светло–русой косой, вся тонконогая и стройнотелая, она напоминала хлебный колосок, тянущийся к солнцу. Ну, колоску — солнце, а для Алены светилом стал Алексий, который посматривал на нее, да не засматривался, так как его железным правилом было — не обижать детей. Не ведала подрастающая красавица, что Алексий был не добрым солнцем, а безжалостным Ветром, вот и получалось, что тонким колоском тянулась к неуловимому потоку воздуха, желая бурь, потрясений и волнений.

Ареной несбывшихся надежд была столовая, куда Алексий приходил по нескольку раз на день не только для еды, но и для проведения спортивных состязаний по настольному теннису, шахматам и шашкам. Томные взгляды, глупые вопросы, случайные разговоры, смущение от обычного внимания со стороны Алексия, нечаянные прикосновения доводили Алену до дрожи в коленях и паралича всех мышц. Она накапливала свои впечатления, как неопытный охотник накапливает скромные и непритязательные трофеи, превращала их в инструмент грез и надежд. Сколько раз, проходя по территории лагеря и завидев Алексия, она меняла направление движения, чтобы оказаться к нему поближе! Сколько раз придумывала предлоги, чтобы лишний раз к нему обратиться с вопросом и ощутить оплавляющий волю жар его холодных глаз.

Однажды Алене изменили выдержка и терпение. Ноги сами привели к Алексию, когда тот в кладовке разбирался со спортивным инвентарем. Разговор для влюбленной девушки оказался неожиданным, с ее стороны был порывист и горяч, а с его — выдержан и даже холоден, как бодрящий душ.

— Здрасьте…

— Привет! — сказал он, не оборачиваясь к ней. — Хотя мы уже встречались сегодня.

— Вы же знаете, как я к вам отношусь, — неожиданно выпалила Алена.

— Скорее, догадываюсь. А в чем дело?

Алексий, понимал состояние девушки.

— Как в чем? Неужели вы не видите, что я люблю вас! — Алексия признание озадачило, поэтому он не нашелся с ответом, зато Алена продолжила наступление: — Делайте со мной что хотите! Я хочу вам принадлежать!

— Но ты для этого молода…

— Какая разница! — воскликнула девушка, теряя терпение. — Главное, что я хочу вас, а вы меня! Я же вижу, какими глазами вы на меня смотрите.

Алексий был бы не против так повернуть отношения, однако возраст девушки являлся серьезной преградой.

— Прости, Алена, я не могу переступить через свои принципы. Посмотри на себя, ты же еще дитя…

— Это не имеет значения. Вы мне нужны, мне без вас очень плохо. Что мне делать?

— Приходи, когда повзрослеешь, — пошутил Ветер и поставил точку в разговоре.

Но кто бы мог подумать, что тонкий колосок окажется выкованным из стали и настойчивым в достижении цели?!

Прошло пять лет. Алена повзрослела и еще более расцвела, стала настоящей прелестницей. И опять явилась в ту же кладовку, где колдовал Ветер над спортивным инвентарем, и припомнила ему последние слова. Отпираться от них было сложно.

И Ветер не устоял.

Да, бывают в жизни огорчения…

Мы ходили по центральной дорожке туда–сюда и фотографировались, пока к нам не присоединился Анатолий. Он хромой от рождения, и мне было его по–человечески жалко. Однако кому–то из наших нимф он, неприкаянный, мешал, и они его прогоняли от себя.

От большой компании в конце концов остались Лена, Галя и Анна, что жила в соседнем номере. Анна — привлекательная девушка восточного типа, со стройной фигурой и роскошным бюстом, который я нечаянно оценил в одном из вчерашних танцев. Как она сказала, именно тогда Сергей ее слегка приревновал ко мне. Правда, оснований к этому никто из присутствующих не заметил, однако был момент, когда я на Анну смотрел, как на весьма даже привлекательную особу противоположного пола. Но это было настолько кратковременно и даже мимолетно, что меня удивил Сергей, сумевший это заметить. Впрочем, он мог меня заподозрить просто так, на всякий случай. Вот в таком коленкоре полулюбовных треугольников, если так можно выразиться, на тот момент мы пребывали.

Другие замеченные треугольники я для ясности опущу. Хотя, как будут развиваться события в дальнейшем, неизвестно. И кто знает, может быть, некоторые их углы и стороны еще и обнаружатся в более явном виде.

Впрочем, вернусь к трем упомянутым нимфам, а заодно и к себе. Вчетвером мы поднялись на третий этаж, в 42‑й номер, где обитали Лена и Галя. Это было в двух шагах от библиотеки. Удачно позаимствовав из соседней лоджии недостающий стул, мы уютно устроились за столом и продолжили совместное времяпрепровождение. И так это было всем приятно, что незаметно для себя мы выпили бутылку ликера, впрочем, у нас была еще одна неоконченная пьеса (бутылка коньяку) для механического пианино (приятная компания). Однако для кого–то этого оказалось недостаточно, и юная сумасбродная нимфа по имени Анна послала меня, вы просто не поверите, зачем — за духмяной колбасой. И так восточной красавице понравилась эта идея, что ею заразились другие участницы вечернего «марафона».

В общем, послали меня как самого молодого парня выполнять поставленную задачу. Скажу честно, что спасти мир с первой попытки, как в американских фильмах, мне не удалось. И по закону жанра мне в помощь была отряжена черноокая Анна. И знаете, у нас это получилось. Мы, походя спасли мир — мир наших недавно зародившихся приятных и ни к чему не обязывающих отношений. Правда, при этом, как и положено согласно американскому сценарию, попортили нервы «плохим парням» — ночным вахтерам женского пола двух спальных корпусов. И обещали еще вернуться, а главное то, что мы сдержали свое слово, ведь нимфа по имени Анна по–английски предрекла: «I’l be back» («Я к вам еще вернусь…»). А возвращались мы круче, чем американцы в своих боевиках и вестернах, несмотря на «смертельные» угрозы «плохих парней» в наш адрес, и сделано это было цинично и вальяжно с попранием их сна и покоя. И так было два раза. В общем, повеселились на славу.

11 мая — день пятый

Ступив на землю санатория только четыре дня тому назад, я просто кожей почувствовал пристальный интерес к своей персоне, особенно со стороны женской части отдыхающих. И это было понятно, так как сто пятьдесят человек, или пусть даже больше, оказывается, — не так уж много. Поэтому появление новой жертвы (для женщин) или соперника (для мужчин), или партнера (для друзей и подруг), или хищника (для самого себя) вызывает естественный интерес. Затем в столовой, куда я пришел на ужин, когда почти весь пансион был собран до кучи, моя дубленая любопытными взглядами шкура уже зудела, как от мощного аллергена.

Однако прошло время, и я сам был уже в роли аборигена, перезнакомившегося со многими обитателями санатория. И быстро понял, что этот санаторий не такой уж большой «плацдарм», на котором можно было бы полноценно развернуться вовсю ширь своих оперативно–тактических возможностей. Поэтому появление нового отдыхающего у меня, как у всех, вызывало вполне законный интерес. А наличие крайне незначительной мужской прослойки создавало для ее представителей условия заповедника, или заказника, где непуганая и трепетная «дичь» в томлении ждала «расправы» над собой.

Еще одно наблюдение: когда у меня спрашивали, откуда я прибыл, и я отвечал, что из Минска, то у моих земляков–белорусов с Витебщины это почему–то вызывало не то удивление, не то еще что–то мне неведомое. Некоторые даже переспрашивали, словно не расслышали или просто не верили своим ушам. При этом я чувствовал свое родство с марсианской диаспорой. Зато, если кто–то признавался, что приехал из Москвы или Санкт — Петербурга, то местный народ реагировал вполне адекватно — привычно. И кстати сказать, из России отдыхающих было много, может быть, даже больше, чем моих земляков. По разговорам, которые велись в нашей среде на эту тему, я понял, что в России отдых в санатории аналогичного уровня стоил раза в три дороже, да и качество лечения у нас оценивалось высоко. И потом, для россиян Белоруссия — какая–никакая, а заграница.

Еще одна часть отдыхающих была из Витебской области. И только на третье место я бы отнес Минщину. Впрочем, это мое личное наблюдение, поэтому если я не корректен в своих оценках, то прошу меня простить, так как на проведение более серьезных исследований времени не было, ведь я полностью отдавался процессу лечения. От чего, — спросили бы у меня. Да я и сам не знал. Наверное, от нервов, ведь это от них случаются все болезни, почти все, не считая тех, которые приобретаются в санатории в результате безоглядных и неосмотрительных контактов с противоположным полом. Тем более, я, как и прежде, свою фразу «Наберу водки и поеду в санаторий лечиться» считал шуткой, а на деле получилось, что таким образом поправлял свое здоровье каждый день. И так было пять дней подряд, а на шестой, то есть на завтра, я взял тайм–аут, а затем снова в том же режиме лечился, лечился, лечился и еще раз лечился.

Должен заметить, что санаторий — это удивительное место. Тут я сделал одно весьма важное и почти научное открытие. Его суть такова. Вечером лечишься с друзьями исключительно проверенным в веках народным средством, а со следующего утра — лечебными мероприятиями. Днем проходишь назначенные врачом процедуры, и как результат — не остается ни в одном глазу, ни в одной извилине, и даже запаха не остается. Вот таким изуверским способом умаляется эффект народного лечения, то есть он нейтрализуется процедурным вмешательством. И получается, что водка с пивом летят на ветер. Да на такое лечение никаких денег не хватит!

Кстати, когда я, вылечившийся от всех болезней, отдохнувший, набравшийся сил, появился на работе, у нас в стране как раз был разгар экономического спада (наш рублевый зайчик вдруг загалопировал по финансовой горке куда–то вниз), и одна знакомая девушка на работе спросила у меня:

— Куда вы потратили отпускные деньги, ведь вы так вовремя ушли отдыхать? Наверное, что–то ценное купили для семьи?

Почти с белозубой улыбкой, как в рекламе нашего открытого акционерного общества «Белагропромбанк», я провещал:

— Разумеется. Из отпускных денег своего родного банка я произвел выигрышную инвестицию в собственное здоровье, купив путевку в санаторий «Лесные озера».

Дело в том, что эту девушку я в общих чертах уже посвятил в детали своего отдыха и лечения, поэтому она со скептической улыбкой переходящей в гомерический смех, сказала:

— Да–а–а! Уж вы–то произвели ка–пи–тальную инвестицию!

После обеда я изыскал или зубами вырвал свободное время — паузу между дневными и вечерними процедурами (ох уж это лечение!), чтобы прогуляться вдоль санаторного озера. Это озеро Должина, но его я так назвал потому, что оно располагается в непосредственной близости от санатория. Прошел по пересеченному как лесом, так и ландшафтом берегу до протоки, которая соединяет два озера — Должина и Вечелье. Сначала шел по дороге, затем спустился к берегу, увидел, что я недалеко оторвался от оборудованного спуска к воде для курортников, снова поднялся к дороге, чтобы подальше удалиться в уединенную глушь. После этого снова спустился к озеру и шел вдоль кромки воды до протоки, где заканчивается санаторный берег озера. Там имеется островок с небольшой лесной проплешиной, а через протоку перекинут ствол спиленного дерева. У меня возникло желание перейти на противоположную сторону, однако я поленился мочить ноги. Вдоволь налюбовавшись озерной красотой, я развернулся в обратном направлении.

И тут не удержался, чтобы не спуститься по деревянной лестнице и не сделатьпару снимков озера против яркого солнца. Я планировал показать их маме.

В этот день снова были устроены посиделки в номере Галины и Елены, в числе приглашенных оказались Анна с Сергеем и я. Сидим, выпиваем, закусываем и просто общаемся, вдруг мое нутро в кармане заголосило не человеческим, а мобильным голосом. Звонил мой друг Петр, женившийся на юной прелестнице. Поговорили о том, о сем, а потом он мне передал опасение своей молодой жены о морально–нравственном состоянии моей неугомонной души и требовательном к комфорту теле. Я, разумеется, был тронут заботой обо мне, поэтому клятвенно заверил Петра и его жену, что цветок моей невинности сорвать еще никто не посмел. Так как при этом разговоре присутствовала его жена, то на следующий день, когда я позвонил, он как преданный друг поделился, что она слышала в телефон громкие женские голоса и смех, поэтому и выказала озабоченность моим поведением. Но друг есть друг, спасая мою репутацию, он пошел на маленькую хитрость — сказал, что в моем номере был громко включен телевизор. И я подтверждаю, именно так оно и было. Должен заметить, что мифический двойник Алексий Ветер унаследовал черты своего сквознякового характера как от меня, так и от Петра — наперсника детства.

Так вот… Я уже упоминал, что у Ветра была подруга, которая пришла к нему в детстве, прошагала рядом с ним отрочество, юность, молодость, а в зрелом возрасте взяла да и бросила его… Может, она, как больная собака, ушла от хозяина, чтобы встретить старость и просто умереть как женщина… Может.

Этот Алексий — странное атмосферное явление. При ветреном характере и легкомысленном отношении к мимолетным встречам и проходным интрижкам он сумел сохранить трогательно–доброе и нежно–бережное отношение к своей детской любви. Это хрупкое чувство, не расплескав, он пронес через всю жизнь.

Так получилось, что много лет он принадлежал властно–склочной и требовательно–истеричной женщине, которая заставила его жениться на себе. В результате брака (в данном случае это слово является качественной оценкой отношений) на свет появились две хорошенькие дочки, и мой с тех пор Алексий именует себя «дважды дед Советского Союза». Конечно же, наличие в душе страшной занозы в виде такой жены не позволяло свободному и независимому Ветру греться у семейного очага. Поэтому его пленила и звала Звонкая — его дуальное дополнение, его второй, женский, полюс. Его свет по имени Света была замужем, и по той же причине, что и у Алексия, в ее семейном очаге огонь давал нестабильное и перманентное тепло. Поэтому встречи этих разведенных или не соединенных жизнью душ, когда частые, а когда с некоторыми перерывами, были настоящим отдохновением для них. Их совместные посещения бань и компаний не всегда заканчивались сексом. По этой же причине в свое время они не торопились распрощаться с детством, поэтому их духовная близость довольно поздно перешла в физическую. Это произошло, когда Алексию исполнился 21 год и он уже пару лет обретался в браке. Срок совсем даже не ранний, чтобы перейти от девственных отношений к зрелым, что лишь подтверждает одно: духовная близость была им важнее. Тем более удивительным оказался разрыв, произошедший по инициативе Звонкой.

Последняя встреча состоялась в доме Светы. К задуманному разрыву, к надрыву продолжительностью почти в жизнь, она подготовилась тщательней обычного. Однако Ветер торжественности в той встрече не заметил и не понял, что это были проводы их отношений. Возможно, его сбило с толку то, что прощальное свидание прошло при свечах, с шампанским, за неспешным разговором, и скорее напоминало обычную встречу старых друзей, а не посиделки любовников. Они делились последними новостями, успехами, планами на будущее. Затем была ночь. В эту ночь Звонкая была ненасытной, и отдавалась Ветру как в последний раз, ибо это и был последний раз. Только Алексий этого не заметил, хотя в его наитии ненавязчивой, но памятной закладкой поселилось нечто тревожно–щемящее. Это нечто впоследствии стало потихоньку расти, все больше заполняя собой душу, частенько посылая оттуда неясные сигналы сердцу, которое реагировало не совсем обычно — то вдруг сожмется как от обиды, а то бессильно расслабится.

Утром грустная и сосредоточенная Света объявила Алексию, что эта их встреча — последняя. Оставив в тени причины такого решения, она тут же эту тему и закрыла. Алексий был встревожен, однако словам любимой не верил, не мог поверить, и был уверен, что они снова встретятся — не через месяц, так через год. Однако после памятной встречи прошло уже с десяток лет, а… изменений нет!

Такие связи просто так, беспричинно не рвутся, как бы кто–то ни пытался освободиться от них с помощью обета или наложения епитимьи на обездоленную душу — не получится. Из духовной ямы выходов не так уж много: или доживать век деревцом с подрубленными корнями, истощая плоть и дух; или мозг, переполненный тоской, взорвется, в лучшем случае тихо сойдет с ума; или душа, настрадавшаяся от искрящегося желания встречи, копя этот заряд, разрядится молнией и опустеет. Полагаю, что скоро яркая Звонкая назначит свидание легкомысленному Ветру, лишь бы с решением не опоздала…

12 мая — день шестой

Сегодня у меня разгрузочный день — только медицинские процедуры, без добавления народного средства, поэтому свободное от лечения время я решил посвятить отдыху. Сразу после процедур и вплоть до самого обеда находился на озере.

От дороги прямо к воде ведет длинная мощенная деревом дорога. Она расположена полого, местами с наклоном и без ступеней. На песчаном пляже совсем небольшого размера расположилась единственная женщина, которая купаться не осмелилась, а просто умылась озерной водой. На мой вопрос купальщица ответила, что вода еще холодная.

Я посидел на деревянном помосте, что у самой воды, наслаждаясь замечательным пейзажем. Погода была ясная и солнечная — почти жарко.

Насидевшись под теплыми и ласковыми лучами, начал подниматься наверх. От безделья или еще от чего принялся считать ступеньки. Их было много. Я шел и считал, а пройдя примерно половину пути, той частью ума, которая не была занята арифметическим действием, подумал: «Лишь бы не повстречались знакомые, а то придется с ними здороваться, и тогда я обязательно собьюсь со счета». Получилось бы как в поговорке «на колу мочало — начинай сначала», пришлось бы мне возвращаться в начало своего пути. И такое безобразие могло повторяться столько, сколько бы я приветствовал встречных.

Мне повезло, и я никого не встретил, только почти у самого верха увидел, как мимо лестницы прошли две милые сокамерницы Галя и Лена. Машинально подумав: «Что за нелегкая их сюда принесла?» — я принял меры к тому, чтобы они меня не увидели или хотя бы не узнали. Впрочем, поручиться не могу, может, они меня и увидели, но со мной не поздоровались и в мою сторону даже не посмотрели. Одновременно с восхождением на верхнюю точку лестницы я с удовлетворением выполнил возложенное на себя бремя — сосчитал сто семьдесят девять ступенек.

В 16.00 я вторично спустился к озеру, чтобы полюбоваться вечерними видами. Погода все еще была солнечная, однако, жара спала.

Санаторий «Лесные озера» находится на верхней гряде холма. А цепочка из четырех озер расположена в естественно образовавшейся низине и вытянута с юга на север, с небольшим отклонением в сторону востока. Все они в самой широкой части составляют не более пятисот метров.

Самое южное, оно же и самое маленькое, всего шестьсот метров в длину, судя по карте, имеет вид неправильного бумеранга, называется Борковщина.

Затем в северном направлении практически на два километра тянется санаторное озеро под названием Должина, разделенное в длину дорогой на Ушачи.

Третье озеро Вечелье, наиболее крупное — в длину более трех с половиной километров. С таким же названием во всех магазинах окрестностей продается минеральная вода, понравившаяся мне по вкусу. Это озеро в два раза больше, чем Должина.

Завершает это великолепное ожерелье с синевой небольшое озеро Волчо, длиной чуть более километра.

Все четыре синих озера заключены в богатую зелень из соснового леса и представляют собой живописнейшее место. Они по всему периметру окружены соснами и елями, настолько близко подступающими, что обломки некоторых из них торчат прямо из воды, а упавшие — создают природные мостки. Эти деревья как в зеркале красиво отражаются в спокойной водной глади, создавая замечательный природный ансамбль. Такая густота деревьев затрудняет подход к озеру даже человеку, а про какой–либо транспорт и речи нет. Единственное транспортное средство, годное для путешествия по озерам, это велосипед, да и то большей частью он превращается в обузу, так как неудобный подход к воде затрудняет продвижение на нем вдоль берега даже по узкой заросшей тропинке.

Настоящие лесные озера!

И воздух здесь не то, что в городе — свежий, пахнущий хвоей. Кто–то говорил, что прожив месяц в лесу можно излечиться даже от астмы. А нам, городским жителям, надышавшись этим воздухом до беспамятства, уже хотелось подползти к выхлопной трубе и нюхнуть привычной урбанистической отравы.

Как–то, гуляя по лесу в окрестностях санатория, я обратил внимание на местных кукушек. Они так бесконечно долго куковали, что меня некоторое время преследовала навязчивая мысль о том, что будь я суеверным, то обязательно насчитал бы себе долгие, годы жизни.

Наш санаторий находился в непосредственной близости к озеру Должина, и чтобы к нему попасть, как я уже говорил, необходимо преодолеть большое количество ступенек. По ним ступать мягко и удобно, но не в мокрую погоду, так как запросто можно поскользнуться и в автоматическом режиме скувырнуться в самый низ. Каждая ступенька сделана из толстой половой доски, но, несмотря на это, ступая на нее, чувствуешь, как она упруго демпфирует вес твоего тела.

Я спустился к двум деревянным, удобно расположенным на местности террасам. Народу — минимум. Слева от террасы на крохотном пляже разместилась пара — Валера с Инной, а недалеко от них, ближе к камышу или чему–то подобному, расположился рыбак. Это Дима, сосед Валеры по номеру, пытался что–то там удить.

Семейная пара из Москвы расположилась на трапе, который спускается прямо к воде. Их сын Глеб — тезка моего соседа за столом — непослушный малый лет восьми, я пару раз видел, как ему доставалось от очень строгой и весьма привлекательной мамы, гулял рядом, то бесцельно бродил по деревянным террасам помоста, не зная чем себя занять, то бегал босиком по воде и разгонял стайки мальков.

Ах, дети… Давно ли я сам был таким же сорванцом. На меня нахлынули воспоминания ранних лет.

Когда мне исполнилось семь лет, моя мама продолжала работать кондуктором, поэтому в школу–интернат привезла с опозданием в несколько дней, что кардинальным образом повлияло на мою дальнейшую успеваемость. Ученики наше заведение называли инкубатором. Наверное, мы действительно напоминали цыплят, выгревающихся под ультрафиолетом лампы. Здесь за партой я научился читать и считать. Недалеко от школы протекала узкая речка–вонючка с осыпающимися торфяными берегами, в которой было больше пиявок, чем мальков, еще здесь хватало головастиков, со временем превращающихся в лягушек. В замечательном обществе червяков и земноводных я оказался один, с ними и научился плавать. Моему обучению также поспособствовало сознание того, что на середине речки глубины было мне с головкой, именно на этом месте я особенно часто перебирал руками по–собачьи. Тогда и представлял себя моряком с потерпевшего крушение судна, которому, чтобы спастись, достаточно было преодолеть всего пару метров. А летом после первого класса мама определила меня на смену в пионерский лагерь за городом. Мне там не понравилось. Находясь в обществе малознакомых мальчишек и девчонок, я чувствовал себя одиноким. Сейчас я смотрел на Глеба и легкая грусть о безвозвратно утраченном времени, щемила потревоженную душу.

К торцу причала цепями прикована понтонная платформа, сделанная для выполнения функций парома, который должен тянуть за собой катер, катающий отдыхающих по озеру. На пароме были выставлены еще не полностью закрепленные ограждения и каркас для тента. Размерами он был очень даже невелик, примерно три на четыре метра, поэтому живо реагировал — приходил в движение, гремя цепями, ограничивающими его свободу, — на каждое на него посягательство. На этом плоту лежали, подставив спины солнцу, две прекрасные нимфы в купальниках — Лена и Галя. Не собираясь нарушать их аудиенции с его сиятельством благосклонным солнцем, я сел на ступеньки, соединяющие обе террасы, с которых открывался замечательный вид на озеро, снял майку, начал с наслаждением бродить взглядом по окружавшей меня природе.

Тихая и почти нетронутая ветром водная гладь зеркально отражала елово–сосновую зелень леса, белые облака и синее небо, навевала спокойствие и умиротворение и только кое–где была подернутая легкой рябью. В вышине редкое облако вдруг ненадолго налегало пышной грудью на яркое солнце, и тогда оно хмурилось и забирало с земли тени.

Потом я прошел по причалу до торца пирса, где на помосте были установлены две скамейки, красиво и вычурно слепленные из деревянного кругляка. Одна из них уже была занята небольшим почти черным кобелем с толстым и крепким туловищем на коротких и сильных лапах по прозвищу Колбаска и его более изящной подружкой рыжего цвета с лисьей мордочкой. Они лежали в тени скамейки и мирно подремывали, не обращая на меня никакого внимания. Я занял свободную скамейку и продолжил созерцание озерного великолепия. Лишь кое–где на мелководье, у берега, рыбешка возьмет и плеснет, ненадолго выводя из ленивой и грустной задумчивости поверхность воды. Или легкий, приятный ветерок вдруг освежит твое уже начавшее обливаться потом, уставшее от солнца тело. На середине озера едва различимо виднелась одинокая пара уток, наверное, от тоски или со скуки иногда лениво вскрякивающих.

13 мая — день седьмой

В этот день с утра выглянуло солнце, и я решил надеть чистую белую в неброскую клетку рубашку с коротким рукавом. Надел и сам на себя полюбовался — такой свежий вид получился. Вышел на крыльцо и чуть не потянулся по сельской привычке, такое было замечательное солнце. Настроение получилось ему под стать, прямо ощущалось, как моя рубашка сверкает, даже круче ярила. Я стоял и наслаждался жизнью, а рядом пара девушек, видать, занимались тем же, потому как, глядя на меня, одна из них, сказала:

— Какой красивый и приятный мужчина в белой и чистой рубашке. Мужчина- мечта!

От такой оценки я чуть не поперхнулся, хотя, если честно, приятно было такое услышать про свою рубашку, ну и про себя тоже. Однако ленивое течение моих приятных впечатлений было прервано прозаичной мыслью: «А как бы эти слова оценила моя жена…» Не думаю, что так же восторженно. Скорей всего, она, избалованная замужеством, наградила бы восторженных девушек циркулярным душем колких слов и междометий. Например:

— Видели бы вы дома эту мечту, которая разбрасывает свои носки по всей квартире!

Или:

— Посмотрели бы вы на него (речь обо мне), когда он приходит домой «под мухой» и все собаки (а у нас их две) в панике прячутся кто куда, а его любимица, сдирая когти на лапах, скребется под кровать.

Впрочем, не буду самобичеваться, а то действительно подумаете, что я не мечта, а обыкновенная проза жизни и к празднику прекрасного настроения никакого отношения не имею, лучше перейдем к другой теме, суеверной.

В этот день, почему–то с приближением вечера, кое–кого посетили сомнения календарного толка: тринадцатое число — это раз, а пятница — это два. Лично для меня, как для бывшего подводника, такая суеверность не свойственна, хотя многие люди ошибочно считают, что те, кто побывал в подобных группах риска, обязательно с почтением относятся к приметам. Может быть. Только себя я к такой категории не отношу.

И я, как рыцарь без страха и упрека, сделал выбор: после процедур долечить себя народным средством и, как положено, пойти на танцы. Правда, все суеверные и сомневающиеся подчинились диктату большинства, и пятница 13‑го мая апорией в распорядке нашего обычного дня не стала. Тем более, завтра нашу компанию покидала парочка симпатичных нимф: рано утром уезжала Валентина из Копыля и после обеда — Елена из Пскова. И мы просто обязаны были устроить им прощальный вечер. Поэтому после ужина решили собраться в 42‑м номере, но не все из приглашенных знали место рандеву. Этот номер находится в двух шагах от тутошнего центра культуры — библиотеки. Хоть я этот храм знаний не посещал, зато в 42‑м номере уже бывал, то выступил своего рода подвижником и глашатаем нашей лучезарной идеи — сбора на маевку, а в качестве главного ориентира называл библиотеку. Правда, не все из наших успели проторить дорожку туда, поэтому я с деланным возмущением выговаривал:

— Ну, ты что, уже совсем стал бескультурным? Ты что, не знаешь, где находится библиотека?

Если честно, то я и сам пока не посетил двух милых девчонок в 42‑м номере, не ведал, где этот самый храм знаний находится. У меня, видите ли, времени на книги не было, так как я «почитывал литературку», регулярно прикупаемую в местном продмаге.

Как бы то ни было, но центр культуры находящийся на третьем этаже в непосредственной близости к 42‑му номеру, в конце концов, будто магнитом притянул всех, то есть всю нашу компанию из десяти человек. Состав был традиционный, с перевесом лесных и озерных нимф. Из мужиков были Александр из Толочина, и я — ваш ну прямо весь из себя такой покорный слуга из Минска.

Отдыхали мы и веселились в традиционном режиме: выпивали и шутили, говорили тосты и здравицы.

Иосифовна, бывшая мастер производственного обучения ПТУ в Орше, как всегда, смешила нас анекдотами. Один из перлов ее репертуара рассказывался неоднократно, однако так, как рассказывала его Иосифовна, воспроизвести не мог никто, поэтому публика настояла на повторении номера. И вот наша искусная рассказчица Иосифовна приступила к изложению народного анекдота про домашних животных и их жизнь, увиденную глазами человека. Во время рассказа кое–кто пытался его запомнить, но почему–то это никому не удавалось, наверное, потому что все были возбуждены и настроены на смех. Тогда Лена расчехлила свой фотоаппарат и принялась этот процесс заносить в анналы своего фотоархива. Вот уж где все повеселились.

Когда очередь тостов доползла до меня, то я, учитывая торжественность момента, встал и произнес экспромт примерно такого содержания:

— Из присутствующих здесь десяти человек трое, а именно Саша, Лена и я, в санатории впервые. В этом своем начинании мы не первые и не последние, поэтому считаю необходимым по типу того, как в армии существует «Курс молодого бойца», ввести в санатории подобный (смотри приложение № 1). Ну, и не мешало бы принять присягу (смотри приложение № 2), — и так далее и тому подобное.

В общем, было принято решение, что мы, молодые курортники, выполнив необходимый минимум, вливаемся во всемирное объединение отдыхающих всех стран. В завершении тоста было предложено: — За нас, молодых членов всемирного объединения курортников! Отдыхающие всех стран соединяйтесь!!!

После прочтения многотомного издания с весьма даже крутым сюжетом под названием «Налибоки» наш коллектив сподвижников привел себя, как положено, в культурное состояние, и мы решили продолжить просветительскую деятельность в массах. В общем, пошли на танцы, которые на этот раз были «под луной», на свежем воздухе, и какой–то мелкий и нудный моросящий дождь нам помехой не был. И зажигали мы там своим примером народные массы так, что не было нам удержу. Правда, того самого народу было раз–два и обчелся — чуть более десятка человек. Только это нам нисколько не мешало, может быть, даже наоборот — больше места, и было, где развернуться даже на авансцене. Особенно старалась Лена в осознании того, что это ее последний день отдыха в санатории, а при возвращении домой ее ждет всепоглощающая работа. Ее мокрые черные волосы художественным беспорядком обрамляли светлый лик, источавший веселье и задор. Когда дождь усилился, мы последовали примеру более благоразумной публики и вскочили на авансцену, находившуюся под навесом. Потом, когда дождь затих, однако продолжал сыпать хоть и теплую, но противную морось, мы, словно осмелевшие улитки, выползли на центр площадки и снова преисполнить энтузиазмом движения. Лена, в танцевальном порыве обратив ко мне мокрое лицо, приказала:

— Алексей, фотографируйте!

И я снимал, снимал, снимал. Наконец, наш детский восторг вместе с танцами поутих, однако настроение осталось, и Галя предложила:

— А теперь пошли к нам греться.

Холодно нам не было, но требовалось соблюсти принцип, ведь эмоциональный заряд бодрости и веселья требовал выхода или своего логического завершения. Тем более, еще было чем согреться. И мы снова направили свои еще достаточно твердые стопы в сторону храма знаний, который продолжал притягивать нас в 42‑й номер. Там опять сидели за столом, пили и громко общались, а Галя, как всегда, выступала в роли компанейского дирижера. И так мы непринужденно и весело куражились, что соседи за стеной, которые на пару метров были ближе к очагу культуры, а значит, и чуть интеллигентнее нас, попросили быть чуточку тише. Но ведь и мы недалеко находились от центра местной культуры, поэтому как интеллигентные люди, конечно же, убавили громкость своего вещания, и больше нас в тот вечер никто не беспокоил. И разошлись мы по своим спальным местам традиционно не поздно — в половине второго ночи.

И снова началась мистика… Похоже, я плохо отдавался отдыху, не сразу, и это состояние между явью и сном наполняло мои восприятия сказочными цветами и картинами, свитыми из памяти и выдумки, мечтаний и планов, намерений и разочарований. Отделить одно от другого было трудно, как утром нельзя было отделить сон от ночных бдений сознания.

Какие только искусительницы не попадались на пути Ветра! Были честные и нечестные и даже получестные. Такому трудно поверить, пока не узнаешь подробности.

Всем известно популярное среди девушек желание выйти замуж за красивого, богатого, милого, успешного, умного, достойного, честного… Понятно, что все эти качества в одном флаконе не встречаются, однако каждой мечтательнице хочется заполучить количество поименованных ингредиентов по максимуму и каждого — хоть понемножку. А чтобы повысить свой статус в глазах будущего жениха хитрющие женщины идут на всякое, даже представляют свой образ в таком виде, который никоим образом не соответствует действительности.

Алексий Ветер, любитель компаний и вечеринок, не пропускал ни одной мало–мальски симпатичной особы. Казалось бы, у него был исчерпывающий выбор девушек на все свои настроения и прихоти. И ровно такое же количество их характеров, устремлений, амбиций, желаний, хитростей…

Однако жизнь не прекращала удивлять его. Однажды в его коллекцию залетела особенно диковинная бабочка.

Все бабочки, как бабочки в определенный срок сбрасывают крылышки и демонстрируют гусеничную сущность во всех ее проявлениях, и в позах тоже. Но не эта. Ее диковинность состояла в том, что она, допустив близость, позволяла вытворять с собой все что угодно, за исключением одного — традиционного соития. Со слов Ветра, она выделывала такие коленца, что будь здоров! Специфика демонстрируемого этой бабочкой поведения позволяла ей оставаться девушкой, девственницей, но отнюдь не целомудренной особой. Удивительный случай порочной девственности — настоящая обманка для простаков!

В то время не часто, но все же можно было услышать о сексуальных похождениях таких девственниц. Что оставалось Ветру? Он, конечно, поддержал юную почитательницу похотливых удовольствий, причастился от нее. Можно представить, с каким роскошным приданным пришла к мужу эта девушка, побывавшая в руках искусителя Ветра! Мастерица на все руки, да и не только руки…

Только, чур меня, чур меня, чур меня!

И проснулся я в холодном поту.

14 мая — день восьмой

Утром, пока остальные спали, Александр помог Валентине собраться и подвез ее на своей машине чуть ли не до самого Копыля. А затем, вернувшись, предложил подвезти в Ушачи к автобусу и Лену. Надо заметить, что Александр настолько добрый человек, что никому и ни в чем, особенно девушкам не отказывал. Но лучше всех он относился к своей девушке по имени Валя, которую боготворил и любил уже десять лет.

После обеда, было без четверти пять, мы с Александром погрузили Лену с сумкой в автомашину и поехали в Ушачи. А там встретили Галю, оказавшуюся в Ушачах раньше нас, так как она посещала магазины. До отправления автобуса оставалось сорок минут, поэтому, воспользовавшись паузой, мы с Александром, как эстафетную палочку, передали Лену на попечение Галине, а сами пошли в магазин, чтобы пополнить припасы, потраченные в боях с зеленым змием. Вернулись на автовокзал вовремя, посадили Лену в автобус и на прощание помахали ручкой, украдкой смахивая где скупую мужскую, а где и обильную девичью слезу печали.

Вечером собрались в 42‑м номере и в усеченном составе весело и с обычным задором оплакали наши потери. Опять разошлись поздно, и в этот день ни мы, ни нас никто не потревожил. Видать, совсем мы к тому времени окультурились.

Была в нашем санатории интересная пара жителей Бешенковичей, как Анатолий метко подметил, Бешеных Коней. Только, пожалуйста, не обижайтесь на меня, уважаемые жители Бешенковичей, так как это было сказано для характеристики упомянутых людей, а не с целью поддеть ваш замечательный и прекрасный город. Эта пара — Майя и Инна, по правде сказать, они не подруги и как они общались, если это действительно имело место, мне не ведомо.

Про Инну чего только не рассказывали и, судя по тому, что я слышал и знал о ней, это были совсем даже не враки, так как в ней — злой, как черт — сидел бешеный темперамент. Сначала расскажу то, что сам видел и слышал от нее лично. На вид Инне было около сорока пяти лет, среднего роста, лицом она на любителя, фигура почти подтянутая и тоже на любителя. А судьба у нее оказалась непростой. Был у нее муж, которого увела ее же лучшая подруга, потом умер отец, затем ушел из жизни еще кто–то из близких. И все это произошло на коротком отрезке времени. Она воспитывала двоих детей, у которых была разница в возрасте год и семь месяцев. Чтобы оценить сложность ее жизненных перипетий, думаю, информации достаточно.

Рассказывали, как однажды она под хорошей дозой спиртного, танцевала себе спокойненько, а потом вдруг взяла, да и упала навзничь. В таком вот виде полежала–полежала, а потом встала как ни в чем не бывало и продолжила свой, в общем–то, спокойный танец. Кто–то даже сказал:

— Кто ж ее знает. Может, так и надо.

Эта предыстория со скрытой формой эпилепсии — лишь для затравки, так как то, о чем я поведаю дальше, чуть задорней и занятней.

Первоначально, как поступала информация, Инна жила, или, как в милицейских протоколах пишут, сожительствовала, с Валерой — на вид около пятидесяти лет, невысокого роста, симпатичным на вид. Понятно, что никто в ногах ни с канделябром, ни с подсвечником не стоял, тем не менее у меня нет оснований не верить этому, тем более, что это еще не конец истории, ибо жизнь не стоит на месте и требует новых эмоций и отношений. Вот и у Инны сумасшедший темперамент не собирался довольствоваться лишь одной связью, и она положила свой алчный глаз, будто у дикой мурены, и проницательный взор, как у майора Пронина, на Диму, соседа Валеры по номеру.

Для реализации своего тайного от Валеры замысла с новой связью она обратилась к моему знакомому, жившему без подселения в двухместном номере. В общем, ей было отказано. И тогда Инна осуществила свою секретную миссию прямо в фойе, совершенно не стесняясь свидетелей. Поэтому сия затея тут же поменяла свой статус — из тайной она перешла во всенародно известную, как провозглашенный билль о правах. Знаете, наверное, если такая женщина чего–то захочет, то преград для нее не существует и никакие помехи, даже советы очевидцев (как в анекдоте про пляж) не помогут, кто знает, может, даже в радость будут.

Однажды нечто похожее пережил и Алексий Ветер.

Он имеет привлекательную наружность, выглядит солидно и представительно, его манеры просты и в то же время выдают в нем неординарную личность, в обращении с людьми он также легок и без претензий. Поэтому, как говорят в народе, девки на него вешаются гроздьями, и женским вниманием он избалован всерьез, чем не дурак иногда воспользоваться. Добавлю, что Алексий давно и профессионально занимается спортом, является чемпионом Европы и Мира по каратэ. Про звания, полученные в соревнованиях более мелкого ранжира, уж и не говорю. Поездил Ветер по свету еще при живом Советском Союзе, в начале 90‑х годов, немало. В нынешние времена — тем более.

Однажды вместе со своей талантливой ученицей Александрой он поехал на очередной чемпионат высочайшего уровня. В четырехместном купе поезда Минск — Варшава они катили на запад под перестук колес, планируя провести удачную поездку. Два других места занимала парочка с виду привлекательных и крутых девчонок возрастом не старше 25 лет, стильно и со вкусом одетых. Чувствовалось, что они деловые и битые не то бизнесом, не то жизнью. Стела и Ванесса, так их звали, были из числа жителей Западной Белоруссии, когда–то находившейся в составе панской Польши, и из них пробивалась показная горделивость якобы шляхетской крови. Они были на подпитии, потому веселы. И завидев достойного мужчину, сразу взяли быка за рога — к крайнему неудовольствию и раздражению Александры, считавшей своим неукоснительным долгом опекать дорогого и любимого тренера и сенсея от дорожных приключений.

Едва войдя в купе, разбитные девицы представились, уделив особое внимание мужчине. В инициативном порядке они поочередно потянулись к его крепкой деснице и не торопились отдергивать свои ладошки назад. Суетясь и распихивая вещи по полкам, Стела и Ванесса старались оказаться поближе к Алексию, белорусскому мастеру каратэ, то нечаянно задеть его коленкой или рукой, то прижаться, а то и вовсе, споткнувшись, с радостным визгом упасть в его объятия. Ветер, возбужденный близостью и раскованностью настолько доступных девиц, от спонтанных кредитов не отказывался, даже наоборот поощрял, а то и провоцировал их, на что паненки с радостью и деланным конфузом покупались.

Единственной помехой намечавшемуся тройственному единению двух соблазнительниц и одного мужчины, примерного сенсея, оказалась его любимая ученица. Александра всячески пыталась оградить тренера от домогательств любвеобильных оккупанток. А у него тем временем от подозрительной слабости подкашивались ноги. Стела и Ванесса с первого или со второго, а может и с третьего взгляда влюбились в сенсея и тут же были готовы отдаться ему — со страстью. Алексий, действуя по известному кобелиному правилу «если сучка не захочет, кобель не вскочит» и видя, что с хотением кабет вопрос наладился, как пионер готов был исполнить мужскую обязанность. Обе заинтересованные особы упрашивали Александру пойти погулять, а он реагировал двояко. Вслух упрашивал девушку:

— Саша, только ты не выходи, пожалуйста!

А про себя молился другому богу: «Да скорей бы ты ушла куда–нибудь!!!»

Распутницы даром времени не теряли, всячески распаляя в молодом мужчине желание. Ну куда ему было деваться с подводной лодки под названием «купе поезда»? Не спасаться же бегством на крышу. С другой стороны, сладостность бытия промеж двух огней под названием Стела и Ванесса расслабляющим и парализующим волю удавом подавляла все желания за исключением одного. Стела сидела рядом, то и дело как бы невзначай прикасаясь рукой к Алексиевой коленке. А Ванесса, под предлогом посмотреть в окно на мелькающие необычные облака, поднесла к носу Алексия две ядреные сферы из слишком открытого декольте. Аромат женского тела и поражающая воображение панорама двух полусфер чуть не сдвинули ему крышу набок. Хитрая Ванесса непозволительно долго, перегнувшись через соседа, показывала пальцем в окно и своей грудью царапала его лицо. Коварная Стела, сидящая с другой стороны, привалилась к Алексию и пыталась нащупать более существенное доказательство его мужской состоятельности. Но что там было щупать? Желание Ветра проявлялось настолько явно, что девицы от одного вида этой картины чуть не падали в обморок. Алексий, судорожно сглатывая слюну, изнемогая от тяжести двух тел, а более от своего плотского желания, только пыхтел.

— Девчонки, не налегайте, а то помру… — запинаясь, откровенно молился он, чтобы прекратить пытку.

С явным сожалением и неохотой завоевательницы покинули оккупированные части его мужского естества и возвратили свои тела на исходные позиции. Однако… изнемогающая троица продолжала изнемогать. Объединенная практически несдерживаемым желанием, она дружно в свидетеле своего грехопадения не нуждалась. Первой попыталась пробить брешь в обороне Стела:

— Сашенька, а вы получили постельное белье?

Забившаяся в угол противоположного сиденья Александра, язвительно ответила как зрительница из удобного партера:

— Конечно, получила, — и для пущей доказательности сунула его чуть не в нос Стеле, а потом с сардонической ухмылкой перешла в контратаку: — А вот у вас его нет, ведь вам же недосуг…

Чтобы обеспечить себе безраздельное пользование телом очаровательного попутчика, Ванесса поддержала предложение:

— Спасибо, Сашенька, за подсказку! Стелочка, пожалуйста, сбегай к проводнице.

Та ушла, а Ванессочка совсем распоясалась. О, многострадальный Ветер! Он готов был взорваться или вылететь в окошко, чтобы проветриться и остудить свои разбушевавшиеся мечтания. Вернувшаяся с постельным бельем Стела потребовала своей доли. Алексий едва успевал уворачиваться от наскоков боевых и предприимчивых подруг. Для Александры эта картина стала невыносимой.

— Глаза б мои вас не видели… Я за чаем, — с шипением спущенной шины сказала она и с грохотом закрыла за собой дверь.

Оказавшись вдвоем против одного, Стела и Ванесса набросились на жертву, будто после многолетней командировки в Антарктиду, где давно не видели мужчин. Бедная вожделеющая троица! Все они мучились и, стесненные одеждами, хватали и хватали друг друга за выступающие части тел. Наверное, из–за этого забыли, как надо поцелуем запечатывать уста жертвы, поэтому, когда тело великого мастера каратэ было захвачено в плен двух пар жадных рук, то оно издавало слабые крики. Не то «Ой–ёй! Насилуют!», не то «Ура! Насилуют!».

Впрочем, по прошествии времени рассказчик мог малость и напутать. Очень вовремя на месте оказалась верная ученица. Увидев разрисованного губной помадой сенсея, который находился не в боевой стойке, а уже почти лежал на лопатках, она в состоянии бессильного возмущения прошептала:

— Вы что–о–о, насилуете моего тренера!?

Верная товарищескому долгу, она с большим трудом отбила почти бездыханное тело любимого сенсея, который в неравной схватке сумел выжить от атаки посягательниц лишь благодаря многолетним тренировкам. При этом у любимой ученицы возникло подозрение, что ее учитель как–то вяло и не очень активно сопротивлялся.

Впрочем, этот бой местного значения оказался лишь прелюдией к другому настоящему сражению, с участием серьезного подкрепления извне. Впереди была граница, с переходом которой у кое–кого возникли серьезные проблемы. Таможня подтвердила свою репутацию, не всем дав свое «Добро». Если сборная команда Советского Союза по каратэ, в состав которой входили Алексий и Александра, не досматривалась, то при проверке дамских сумочек прелестных паненок возникли проблемы. Их походные закрома для них же оказались становым якорем. Оказалось, что Стела и Ванесса пытались провезти через границу ювелирные украшения, которых по меркам даже простого обывателя оказалось немало — две неслабые пригоршни золота.

Контрабандисток ссадили с поезда, чтобы зафиксировать факт нарушения, а может, и для передачи по этапу. Их, любвеобильных и резко обедневших агрессорок, из купе провожали с милой грустью: Ветер прощально помахивал ручкой, а его спутница интернациональным жестом факью.

Поезд Минск — Варшава продолжил движение на запад. А несчастный Алексий сидел со скучающим видом и под перестук колес пялился в окно, вроде любовался пролетающими мимо унылыми пейзажами. Зато счастливая Александра оттягивалась, костя ссаженных с поезда контрабандисток малоприятными словами.

Однако несчастье одного и счастье другой длилось недолго, после чего они резко поменялись полюсами. На следующей остановке дверь в купе торжественно сдвинулась в сторону и в проеме появились по–близняшному одинаковые в хлам пьяные и счастливые физиономии недавних правонарушительниц! Алексий и Александра вытянули лица, не заметив, как отпали их челюсти.

— Откуда? — только и смог выдохнуть Ветер.

— От верблюда, — в чисто «шляхетском» стиле ответила одна из аферисток, правда, при этом демонстрировала изысканные манеры.

Красавицы держали в руках по бутылке коньяку, наверное, в качестве приза за то, что сумели догнать поезд. Градус настроения у Ветра резко подскочил вверх, и он, радостно возбужденный, попросил ученицу погулять по поезду. Конечно, у нее тот же градус свалился вниз, из–за чего они едва не поругались. Однако вдохновленный тренер, пользуясь открывшимся вторым дыханием, желал покончить с незавершенкой. И он своего добился. Бедного Алексия тискали в объятиях, лобызали в лицо и чего только с ним ни вытворяли. В общем, если бы не Александра, хранитель и верная ученица, то ее учителя Ветра две вертихвостки порвали бы на фрагменты, оставив от него, настоящего Ветра, одни сквознячки.

15 мая — день девятый

Этот день ознаменовался тем, что мы с Сашей проводили Галину, посадив ее в Полоцке на калининградский поезд до Санкт — Петербурга, которым она должна была прибыть домой около половины двенадцатого следующих суток. Получилось так, что мы выехали из санатория на пятнадцать минут раньше и кое–кто не успел попрощаться с Галей, поэтому в дороге нас преследовали звонки по мобильному телефону.

В Полоцке на наших глазах к поезду был пристыкован добавочный вагон, и мы с Александром затащили в него тяжелую сумку Галины. Затем долго стояли на перроне, вспоминая наши невинные шалости и безобидные хулиганства. И вот Галя зашла в вагон, и мы через окно продолжили наше общение немым способом, но без сурдоперевода. А когда поезд тронулся с места, то я вместе с ним — побежал следом. Правда, добежал лишь до первого фонарного столба, который остановил мое движение пешком до Санкт — Петербурга и на котором я, будто потрепанный в боях стяг побежденного, повис безвольной тряпкой.

В санаторий мы вернулись в полночь. Так как Александр в тот день из спиртного и маковой росинки во рту не держал и даже горло им не прополоскал, то мы сели у него в номере, где еще было чем поправить здоровье. Посидели часов до двух ночи и так интеллигентно и культурно, что никто нас не побеспокоил, кроме Валентины, которая позвонила, чтобы узнать, как дела у Александра. Вот так я впервые в санатории провел вечер исключительно в мужской компании, не разбавленной ни нимфой, ни даже девушкой. Чтобы не беспокоить «плохих парней» (вахтеров корпусов) и не тратить силы на подвиги с прорывом на свое место, я занял еще не успевшее остыть ложе Валентины, подруги Александра. Говорят, что когда спишь на новом месте, можно загадать желание и оно обязательно сбудется. Не сделал я этого, ибо забыл про примету. Кстати, это был единственный случай, когда я в санатории провел ночь не в своей постели. Только не подумайте, что это пишется в оправдание перед своей женой, — просто так получилось.

А чтобы разбавить собственную пресную жизнь в санатории, вот вам курортная байка от Василия Ивановича.

Когда–то давным–давно, когда еще процветало великое царство под названием Советский Союз, а его огромное войско было чуть ли не самым большим на земле, Василий Иванович, как воин воздушных сил, получил горящую путевку не то в профилакторий, не то в санаторий или дом отдыха.

Приехал он на место и активно включился в процесс рекреации своего организма. Это сейчас нравы вольные, даже слишком, а тогда образ жизни был строг и требователен, с большой духовной составляющей. А такой расклад во время отдыха, как вы понимаете, не сулил Василию Ивановичу каких–либо чувственных и любовных утех. Так бы и провел наш служака и вояка Василий Иванович свой отпуск, если бы однажды к нему в номер не пришла молодая и очень красивая горничная, чтобы исполнить свой долг — убрать комнату и навести порядок. Девушка была стройна и красива, в движениях пластична и грациозна, и даже со шваброй и тряпкой для помывки полов смотрелась интригующе. Просто куколка, и мечта скульптора, ну не отвести глаз. А она, противная и шаловливая, видя, что понравилась постояльцу, принялась то выгибаться, то прогибаться, то, повернувшись к нему спиной, нагибаться. И тут, глядя на все это аморальное безобразие, Василий Иванович своим бдительным оком совершил удивительное и сногсшибательное открытие — девушка была, извините за выражение, без трусиков. Несмотря на отсутствие в нем пуританства Василий Иванович был шокирован такой наглостью в официальном учреждении. От этого у него, бедного, в зобу или еще где–то сперло дыхание, а с другой стороны (думаю, Василий Иванович еще и свое местоположение подкорректировал и даже резкость глазного аппарата навел, чтобы все увидеть), — это было подкупающе восхитительно.

Даже сейчас, чтобы поразить мужское воображение, девушке достаточно надеть стринги. Можно себе представить, чем было тогда, при более строгих взглядах, отсутствие каких–либо трусиков! Да в такой капкан сразу же залетало несчастных мужиков, коим не было числа.

В общем, Василий Иванович после ничем не прикрытой (какой–то там халатик не в счет) диверсии против морали — откровенной демонстрации девичьих прелестей — тут же поплыл и растаял. Ничтоже сумняшеся, забыв про супружеский долг, наш бравый воин по–гусарски сделал ей предложение. Нет, нет, нет! Упаси боже! Не руки и сердца, а всего лишь скрасить его серый и скучный досуг постельным разнообразием. Девушка наперекор строгим обычаям тогдашнего образажизни тоже оказалась не прочь попрать мораль, правда, с одним небольшим условием — гусар должен был купить ей обувку. Оказывается, некоторым отдельно взятым девушкам так мало надо было для полного счастья. А для гусарствующего воина Василия Ивановича эта отнюдь не боевая задача, несмотря на эксклюзивность и необычность, оказалась одной из самых простых в жизни. Не теряя времени, будучи, как автоматический пистолет Стечкина, заряженным на успех, он тут же повел в магазин свою горничную, которая в выборе оказалась весьма даже не притязательной, и купил дешевенькие туфли, в которые она ткнула пальцем.

И до самого конца заезда Василию Ивановичу был обеспечен чувственный досуг со всеми полагающимися любовными утехами и атрибутами.

А я слушал эту историю и думал: да что там Василий Иванович по сравнению с Алексием!

Вот у него, например, в коллекции была не какая–нибудь красавица с внешностью Мэрилин Монро, а боюсь, не поверите — горбунья. Не хочу сказать, что он был сумасшедшим собирателем мужских побед, просто речь идет о том, что живость и любознательность характера толкали его на общение с разными людьми.

Кто видел Татьяну, мог бы засвидетельствовать, что красавицей она не была. Наверное, это загадка — почему мужчинам нравятся люди с физическими пороками. В обществе существует мнение, что они вызывают в них простое человеческое сострадание.

Так иногда бывает: когда кто–то теряет близкого, то этому осиротевшему человеку в качестве жизнеутверждающего внешнего импульса, в качестве поддержки, требуется секс. Может быть, в этом много непонятного, но не зазорного, ведь даем же мы друзьям в долг деньги, а то и просто так отдаем их, если они испытывают особые финансовые затруднения. Вот и тут так: когда кто–то умирает, мы его близкому или партнеру как бы одалживаем чуточку жизненной энергии, подпитываем собой его севший аккумулятор жизненных и душевных сил. Наверное, это простительные грехи. Обычно это разовая акция, длящаяся одну ночь, ну может быть, чуть дольше.

А вот у Ветра сексуальные отношения с Татьяной, у которой никто не умер, а просто она родилась убогой, продолжались несколько годков. И никто не слышал от него слов жалости к ней, горбатой. Спустя пару десятков лет он признался, что для него приоритетными были ее человеческие качества. Ни для кого не секрет, что физическая ущербность часто компенсируется душевной привлекательностью. Контраст этот по–своему поражает и притягивает.

Алексий Ветер, как любой смертный, не святой и не идеален, есть в нем несовершенства, есть, наверное, даже недостатки, однако чего у него не отнять, так это душевной мягкости и обыкновенной сентиментальности, простой жалостливости и элементарного сочувствия. Это те душевные совершенства, которые в жизни советского общества встречались не просто часто, а были нормой. Сегодня же их отсутствие можно назвать одним словом — дефицит. Только тогда дефицитом были некоторые материальные вещи, по сути — пыль и прах, а нынче в дефиците духовность. А это уже конец времен.

А еще по молодости, когда Алексий учился в художественной академии, была у него девушка, не горбатая, однако с парой недостатков: прихрамывала, имела четырехпалую руку и шрамы на животе. Видимо, уже в раннем возрасте ей довелось испытать мучения как физические в результате операции или даже операций, так и душевные — от явных изъянов внешности. Однако упорство и энтузиазм девушки находились на высоте. Она целый год обхаживала Алексия в надежде, что тот обратит на нее внимание. К сожалению или к счастью, Ветру она нравилась, но не настолько, чтобы связываться с нею брачными узами. Не получив желаемого от одного, девушка перенесла внимание на другого студента, который тоже был хорош собою. Говорят, она вышла за него замуж. Как у них обстоят дела сейчас, неизвестно, однако сожмем кулачки, чтобы отважной хромоножке повезло.

16 мая — день десятый

Утром этого дня, явившись в восемь часов в свой номер, даже глаз не продрав, я, к своему удивлению, застал немую сцену — консилиум над моей кроватью, но без моего тела, с разрешением дилеммы: а где же Алексей? Я даже подумал, что кое у кого возникло желание заглянуть под мою койку — уж не там ли я от кого–нибудь прячусь, такой вредный и противный. Глядя на мое помятое лицо, Анатолию и Василию Ивановичу в принципе стало все понятно, поэтому я ограничился короткой справкой в виде сноски, что ночевал у Саши. Народ успокоился, ведь нашлась пропажа, и разошелся для подготовки к завтраку, а я пошел в душ, чтобы на своем лице разгладить помятые складки.

В тот день я опоздал на процедуру, где душат людей по методике француза Жана Мартена Шарко (вот уж эти французы, им что, мало было гильотины?). Я как наивный человек зашел туда помыться, а мне на это глаза открыл Анатолий, который ждал своей порции душа, или удушения. А еще, пока мы торчали в очереди, он мне рассказал свежий — с пылу, с жару — анекдот про замечательную девушку из нашей компании. Итак, слушайте.

Анатолий явился на электрофорез. А там — тишь да благодать, покой и умиротворение. Проходит мимо одной из кабинок, а оттуда доносится богатырский храп, который всю электрофорезную идиллию просто, как паровоз Анну Каренину, взял да и пополам разрезал. Анатолий как профессиональный военный отличался особой любознательностью, поэтому ему до чертиков стало интересно, кто же это так замечательно, а главное с пользой проводит время, невзирая на стоны и всхлипывания во сне. Заглянул в кабинку и видит, как громоподобно, почти как в эпоху перестройки очень даже гласно, проходит во сне процедуру наша самая уморительная лесная нимфа, лет эдак под восемьдесят, которую все уважительно величали Иосифовной.

Наконец у Иосифовны, будто летний сон, закончилось время процедуры. Кряхтя и охая, она выбиралась из своей уютной цитадели сна и лечения. А тут как раз к ней Анатолий подкатил и так хитренько, я бы даже сказал с подтекстом у нее и спросил:

— И что же, Иосифовна, вы там себе приснили?

Надо знать эту замечательную и прекрасную нимфу из нашей компании, чтобы понять, что от нее простого ответа не жди. Вот Иосифовна и ответила:

— Мне приснилась моя первая брачная ночь.

Я же, вдохновленный и заряженный свежим анекдотом, будто эбонитовая палочка электрическим разрядом, на крыльях всеобщей любви и радости взлетел на второй этаж лечебного корпуса для прохождения фитотерапии, которую можно было бы переименовать более понятным для нас русским словом — стаканотерапия. Это процедура, которую можно пройти только с емкостью для питья — приходишь со своей шанцевой кружкой, тебе там чего–то наливают, и ты залпом или наоборот, смакуя, употребляешь это вовнутрь своего организма.

Обращаясь к милой и симпатичной сестричке, лихо почти по–гусарски, только ус не закрутив, предложил:

— А налейте–ка мне, красавица, вашей замечательной отравки, в смысле травки.

В ответ травяная нимфа с блестящим от никеля чайником в руке и с милой улыбкой на устах вопросила:

— Неужели наше лечение столь вредное?

— Конечно же, да! Надысь в спальном корпусе я весь вечер усиленно занимался стаканотерапией, а как прошел ваши процедуры, так весь эффект вместе с деньгами пошел на ветер.

Вечернее рандеву было назначено в номере Светланы Иосифовны, у души нашего общества. Там я уже пару раз бывал и ничего такого ни странного, ни удивительного не замечал. А тут захожу и носом чуть не цепляюсь за какой–то суковатый стручок. Пригляделся и вижу, в вешалке вместо штатного крючка торчит обыкновенный деревянный сучок. И главное же вид у него был такой же задорный, как настроение у нашей Иосифовны, будто отогнутым большим пальцем вверх показывал, что «вот такая!» у него беззаботная и замечательная жизнь в санатории. Посмотрел я на этот сучок и как–то почти по–философски подумал: «А ведь такую вешалку просто по определению можно и должно увидеть только в номере такой жизнерадостной оптимистки, как наша Иосифовна».

Потом мы сели за стол, и Иосифовна в унисон, попутно, как бы подтверждая мою мысль, рассказала историю из своей жизни. Обычно все услышанные истории тут же забываются, а эту я запомнил, чем и спешу поделиться, пока не потерялась на задворках моей памяти. В общем, дело было так.

Муж Иосифовны двадцать четыре дня находился в доме отдыха, где, полагаю, как и мы сегодня, поправлял свое сильно пошатнувшееся здоровье. И аналогично нам ни по дому родному, ни по не менее родной жене соскучиться просто не успел. Кто знает, может его, и оторвать от отдыха было невозможно, так он припал к целебному источнику, и, возможно, не к одному. Ну да ладно, не буду надумывать того, чего может, и не было. Хотя так думать у меня тоже есть основание, уж на этот счет будьте покойны. Во всяком случае, за время довольно продолжительного отсутствия муж все–таки не скучал. Другое дело, его жена — она уж точно успела истосковаться по нему и его ласке. А тут, когда по приезде предложила ему исполнить свой долг, он вдруг начал жаловаться на… Я даже не знаю, что здесь можно было придумать, наверное, сослаться на усталость с дороги, еще, например, на… А впрочем, если мой рассказ читают женщины, то вам и карты в руки, ведь вы же такие изобретательные в этом деле специалисты, что я просто не смею с вами тягаться. Вас учить — только портить. И потом, если вдруг что, так ведь и мужу своему ничего не втюхаете. А тут по жизни такая опытная девушка по имени Иосифовна, простите, тогда еще просто Света, враз просчитала природу мужниной немощи:

— Ах ты, гад такой! Да вы только посмотрите на него: он устал после дома отдыха. Теперь мне ясно, чем ты там занимался, — совершила она открытие.

Несмотря на усталость и головную боль пришлось ему выполнять домашнее задание, так как нашего мастера профессионально–технического обучения совсем не интересовали факультативные занятия в санатории, да и еще неизвестно с какими преподавателями проведенные. В общем, отработал муж обязательную программу, и кто знает, может быть и показательную, так как я уверен, что принципиальная и напористая Иосифовна заставила мужа исполнить долг перед собой с учетом всех его возможных измен.

Пока сидели за столом, Анне пришла SMS-ка от Галины из Санкт — Петербурга, будто стон страждущей души, оторванной от источника:

— Дома воюю. По всем скучаю. Хочу вернуться к вам.

А после ужина сидели мы с Александром в его номере и не сильно — без слепого фанатизма шлифовали, то есть доводили до лоска, свои организмы после всех дневных и вечерних процедур. Вдруг зазвонил его мобильный телефон. Оказалось, это Валентина интересовалась, чем занят ее возлюбленный. И он принялся все подробно ей рассказывать и объяснять. И тут я сообразил, что Саша кое–что из своих объяснений намеренно или сознательно опускает. Поэтому я как диссидент на митинге потребовал дать мне трубу, которую и получил в свое распоряжение. Уподобившись хазановскому попугаю, я ничего не утаил:

— Валя, привет! Ты меня прости, пожалуйста, но твое еще теплое ложе занял я.

Александр испуганно отодвинул меня от микрофона и покосил злым лиловым глазом. Нервно сбиваясь чуть ли не на каждом слове, начал оправдываться:

— Валечка, ты не так поняла! Просто вечером мы провожали твою подружку Галю, и вернулись поздно, в двенадцать часов, да еще посидели за бутылочкой, ну Алексей и прилег на твою кровать. Ты только не подумай чего лишнего!

Что с него взять, с этого Александра — одни глупости у него на уме… Будь он мужиком, как Алексий Ветер, не сморозил бы такой глупости.

Ветер хоть и являл собою как бы эфирную субстанцию, однако не чурался и другой стихии — водной. Любил поплескаться в бассейне с друзьями и подругами, в баньку сходить. Основная цель таких посещений — смыть повседневную грязь и пропарить кости да суставы, дабы не их ломило. Попутная цель — общение с друзьями, товарищами, новые знакомства и просто тихое, а может, и звонкое отдохновение после трудов праведных. Хотя компании Алексия бывали в основном смирные, но иногда по–молодому сумасбродные друзья могли слегка покуролесить и подурачиться. Основной состав бывал мужским, редко–редко они собирались с девчонками, но последних приглашали лишь для того, чтобы доказать друг другу, что у них нормальная сексуальная ориентация. Только это не были оргии и вакханалии, ничего подобного. Все протекало чинно и пристойно. А если какой–то парочке вдруг чего–то хотелось, то для этого они уединялись в укромном месте.

В одно из таких посещений бани Алексий познакомился с юным созданием по имени Лариса. Замечено, что мы, мужики, смотрим на женщин и девушек по–разному, в зависимости от того какой у них макияж, как они одеты, каким цветом у них выкрашены волосы и как уложены на голове. Есть еще одна особенность. Если девушка одета, то это является как бы обязательной программой, а вот если раздета до купальника, то получается совсем другой дрескот–коленкор. На представительницу слабого пола, находящуюся без одежды, мы смотрим совсем по–другому, ибо именно такая она и есть в полном вооружении. Ведь в одежде женщина задрапирована под самое горлышко. И только может главным калибром повести да по необходимости любым на выбор боеприпасом ка–а–ак врезать! Зажигательным в самое сердце шмальнуть, так что оно, бедное, если из грудной клетки не выскочит, то на энное количество минут выйдет из строя. Бронебойным же зарядом если вмажет, то пробьет насквозь защиту любого класса. Ну а если фугасным шарахнет, то просто камня на камне не оставит. И вот как нам, мужикам безобидным, рядом с такими опасными существами жить–то?

А если девушка сбросит одежды, то к главному калибру добавляется весь прочий арсенал, один только блеск которого способен убить внешним видом. Лебединый изгиб шеи. Острые плечи. Глазастая грудь. Нежные руки. Узкая талия. Длинные ноги. И все это собрано в одно целое под названием женская (или девичья) фигура. Каждый элемент женщины — тоже оружие, и ничуть не менее опасное, чем главный калибр. И вся эта голая правда воспринимается уже по–иному, не так, например, как на улице, где представление о фигуре смазано одеждами, где мужчинам с богатым воображением открывается большое поле для фантазий. А каково быть тому, у кого его нет или оно бедно, как церковная мышь? Зато в бане воображение отдыхает, однако текут слюнки…

В парилке при появлении обнаженной Ларисы воображение Алексия закатилось куда–то под полок, а во рту стало сухо… Все, что воображение ему рисовало при виде красивой девушки на улице, сейчас воплотилось в едином образе. Даже узенькие веревочки купальника, называемые стрингами, не были помехой, так как не прикрывали особенности женских различий, а наоборот, подчеркивали, как наведенные тушью глаза женщины. От вдруг возникшего желания Ветер чуть не скатился с полка. Шутка ли — почти голое явление в бане длинноногой фигуристой красавицы! Как тут удержаться и не познакомиться?

Ветер не на шутку увлекся шедевром девичьей красоты, а она — им. Их отношения длились несколько месяцев. Все у них было — цветы, конфеты, кино, кафе, бани и рестораны, даже постель была, не было только секса… Ветер берег это юное создание. Только не для себя берег… как оказалось.

На очередную встречу в бане по случаю выходного дня собрались с утра. Ветер с Ларисой тоже присутствовали. Они сделали несколько заходов в парилку и столько же — за стол, где было пиво, водка и вино. Так как этот день у Алексия был полетным, то со спиртным он не усердствовал и, оставив свою пассию в разогретой уже компании, раньше обычного ушел по делам.

На самолет не опоздал, в командировку слетал, дела там переделал и живым–здоровым вернулся домой. Хорошо, что мир добр, и в нем существуют друзья, которые по большому секрету могут выдать некие тайны. Благодаря таким информированным друзьям Алексий и узнал, что пока он летал по делам, Лариса тоже пребывала в состоянии полета под названием экстаз, во время которого верность Ветру не сохранила, согрешила.

Выводов здесь может быть много: красавицы — народ крайне ненадежный; не надо быть собакой на сене; не стоит пытаться усидеть на двух стульях. А я так думаю, что все очень даже просто: передержал Алексий бабу в девках.

17 мая — день одиннадцатый

Так как 19‑го числа мы уезжали рано утром на маршрутке, которая из Ушачей выходила в 06.00, то у нас для полнокровного отдыха и доведения организма до полноценного выздоровления оставалось всего два дня. В то же время за день до отъезда не хотелось усугублять состояние здоровья факультативным лечением, поэтому подспудно тревожила мысль, что напрасно мы проводы спланировали на последний вечер. А тут, выйдя после обеда на улицу, ко мне присоединился Анатолий, который прямо высказав эту же мысль, предложив:

— А может, мы проведем мероприятие сегодня, чтобы завтра восстановить форму и трезвыми приехать домой?

Я тут же поддержал это предложение, видя в нем рациональное зерно. Правда, со стороны Анатолия здесь имелся подвох, который четко выразила Валентина, когда я ей эту идею, будто горькую пилюлю, завернул в красивый фантик — вербальную обертку:

— Тут поступило предложение, подкупающее своей новизной: отвальную провести сегодня.

Валентина хоть и запала на фантик, тем не менее в зерне узрела плевелу, а потому грамотно, а главное осознанно сформулировала опасность, скрывающуюся во внешне привлекательной упаковке:

— Ага! Начнете сегодня, а завтра продолжите. И какими же вы приедете домой?

Несмотря на остроту последнего вопроса за предложение Анатолия проголосовали практически все участники референдума, так как у каждого была своя мотивация. Начну с себя. Я предполагал все–таки после сегодняшнего умеренного возлияния на следующий день если и принять на грудь, то исключительно ограниченное количество — лечебную дозу спиртного.

Анатолий, как я понял, желал начать сегодня, а закончить как карта ляжет. А у него она могла лечь так, что мы бы и в Минске продолжили начатый сегодня фестиваль. И конца и края ему могло не быть. Не зря уже при подъезде к Минску он приглашал меня к себе на дачу.

Анна готова была с нами поучаствовать в любом варианте, так как из–за встреч со своим другом Сергеем это у нее происходило ну просто катастрофически редко, она до непозволительности игнорировала народную медицину.

Валентина хоть и отдавала себе отчет о возможном рецидиве на следующий день, после вчерашней тяжелой борьбы с зеленым змием в принципе была готова полечиться за компанию и сегодня.

Светлана, как я думал, подчинилась бы большинству. Александр тоже готов был уступить воле большинства. Словом, червь сомнения по принципу домино стал валить жесткую систему обороны оппонентов, и мы незадолго до ужина арендовали жилплощадь Светланы Иосифовны, которая голосовала за любое решение, при котором бы у нее почаще собирался народ.

За спиртным мы с Александром поехали в Ушачи, где купили необходимое количество недостающих припасов и, возвращаясь на базу, проходя мимо второго корпуса задами, увидели группу горничных, шедших нам навстречу. Их было пять или шесть прелестных созданий, поэтому мы тут же подтянули бегемотные животы, распустили павлиньи хвосты и давай, пока не разминулись, по ходу дела с ними балагурить. Правда, больше это касалось меня, нежели скромного Александра. Девчонки смеялись и в ответ шутили. И вот уже почти разминувшись с группой этих нимф в зелененьких халатиках, я услышал, как с третьего этажа донесся чей–то голос. Посмотрел наверх и увидел Марину, девушку, которая в обеденном зале сидела за одним столом с Анатолием. Ее явно заинтересовал наш диалог с горничными — по сути, флирт. У меня даже возникло подозрение, что она возмечтала оказаться на их месте и даже за одним столом нашей веселой и непринужденной компании. Не зря при следующей встрече она с интересом спросила у меня:

— Ну что, пришли к вам горничные?

Распутница, что тут еще скажешь.

Спиртного у нас было немного, поэтому получилось, как планировали — посидели очень даже культурно, примерно, как интеллигентные люди средней руки. И на танцы пришли чинно и важно, даже приступили к выполнению соответствующего обряда. Ряды нашей компании уже поредели, так как начался процесс обновления контингента отдыхающих: кто–то уезжал, а кто–то из новичков прибывал в санаторий, но до танцев не дошел. Публика была практически старой и особого интереса не представляла.

Помню, стою я на танцполе и с легкой грустью смотрю вверх на высокие с раскидистыми ветвями сосны, окружающие огражденную площадку. И тут показалось, что природа уловила мою грусть и решила передать привет и подыграть моему настроению — легкий порыв ветра качнул ветвями, и те отзывчиво колыхнулись, словно головами махали на прощанье со мной и вновь обретенными друзьями–товарищами, ведь кого–то уже тут не было, да и мы сами готовились разъехаться через сутки. И грусть моя перешла в легкую тоску по безвозвратно уходящему времени с осознанием того, что действительно в одну реку дважды не войдешь.

На предпоследний танец я пригласил девушку лет тридцати пяти, которая, судя по внешним проявлениям, уже давно обратила на меня внимание. Это была та самая Марина, которая кричала с третьего этажа, проявляя интерес к нашему диалогу с горничными. Она сидела за одним столом с Анатолием и своей подружкой, находящейся в пограничном возрастном положении не то старшей сестры, не то мамы.

Здесь необходимо сделать некоторое отступление. Анатолий, как вам уже известно, общался с Майей, или, как он сам ее величал, Пчелкой Майей, или по–свойски — Шельмой. До определенного момента она была соучастницей нашего лечебного процесса, а мероприятия по вопросам интимного массажа и прочих процедур проводила исключительно на дому у Анатолия. Впрочем, когда потребовалось, когда к ней приехал безнадежно в нее влюбленный воздыхатель–таможенник, это не помешало ей открыть второй фронт. Майя на пару дней для нас пропала под незамысловатой легендой: «Я была на экскурсии в Полоцке». В один из этих дней действительно была организована экскурсия, однако культпоход Майи явно затянулся, и она была вынуждена сделать признание сквозь зубы, что это мероприятие проводила по отдельному плану. Анатолий тогда был без настроения, хотя марку держал. Около десяти дней Майя держала в заточении своего узника замка «Ух!», при этом никто не ведал, в каких застенках или келье реально он обитал и как выглядел. И так было до тех пор, пока он не был выпровожен из санатория Майей собственноручно или пинком.

Тем не менее подобные вольности мастера двойной игры не мешали Майе оставаться ревнивой собственницей в отношении Анатолия. Даже на незначительные знаки внимания со стороны других девушек или в их адрес она реагировала вполне даже адекватно — ставила на место своего зарвавшегося и «самого умного мужчину санатория». Однажды Майя даже пару раз приревновала его к Елене. В первый раз, когда он пригласил ее на танец, а во второй, когда мы как–то вышли из столовой и я пригласил Лену присесть рядом. Она тогда пристроилась возле Анатолия — просто где было место. И все же Майя устроила Анатолию сцену ревности, правда, не сильного психологического накала. А тут, уже пару дней, как она взяла и сменила свой курс, то есть повела себя, как в известной сказке избушка на курьих ножках, которая повернулась к лесу, в смысле к Анатолию, задом, а к одному вновь поступившему отдыхающему, извините за выражение, передом. Ой, простите, получилась какая–то двусмысленность. Хотя кто знает, я и в этом случае со свечкой нигде не стоял, но что–то мне подсказывает, что я все–таки прав.

Дело в том, что Майя, девушка сорока шести лет, как и ее подружка Инна, приехала из Бешенковичей (а там, наверное, все такие бойкие) и тоже оказалась со сложной судьбой. Поэтому, когда на горизонте появился относительно молодой человек сорока восьми годков, хоть по виду он тянул на все пятьдесят пять, Майя тут же произвела перезагрузку приоритетов вместе с отношениями. Как итог в табели о рангах Анатолий был передвинут на более низкие позиции. После такого низвержения у моего товарища по отдыху жизненный тонус под названием «настроение» упал. Ища пути выхода из печали, Анатолий присматривался к публике для замены фаворитки.

И вот, возвращаясь к своему повествованию, я заметил, как Анатолий присмотрел себе подружку — практически весь вечер танцевал со своими одностоловыми девушками. Ему, как я понял, понравилась та, что была постарше, и именно ей он оказывал знаки внимания. И я от нечего делать решил пригласить одну из соседок Анатолия по столу.

Пока танцевал, я имел возможность официально представиться и самому как бы узнать, что мою партнершу зовут Мариной. Далее путем разведопроса установил, что Марина живет и работает в Витебске преподавателем одного из вузов. Еще немного полюбезничав, мы закончили танцевать. Тут заиграла медленная мелодия, и только я надумал снова пригласить на танец Марину, как увидел, что у меня наметился конкурент, который довольно успешно приступил к осуществлению своего замысла. Видимо, он заранее спланировал эту акцию и явно караулил момент, чтобы опередить меня. Я лишь подивился оперативности молодого человека, который, закончив танец, бережно взяв свою избранницу за ручку, почти торжественно повел ее гулять по главной дорожке санатория, будто шел под венец.

Еще раньше я обратил внимание на этот субъект. Это был худощавый и стройный юноша, по повадкам явно из местных, на вид около тридцати лет и ростом под метр девяносто, а то и выше. Он танцевал с гордым видом короля паркета, манерно отставив указательные пальцы рук, будто ими вычерчивал только ему понятные узоры или писал по воздуху кому–то адресованные слова любви. Кстати, это был второй случай со стороны юноши, который таким бесцеремонным образом собирался перехватить у меня партнершу. И если в первый раз у него это не получилось, то сейчас удалось. Я даже не знал, как это расценивать: как случайность или акт агрессии по отношению ко мне. Однако я не стал заморачиваться, так как в принципе меня это не цепляло.

Анатолий повел свою Татьяну на выгул, и я как бы при них. Прошли до ворот и обратно. Пока шли, трепались ни о чем, а за нами — вновь образовавшаяся пара. Еще ранее Анатолий обратил внимание на не совсем адекватные запросы Марины, когда она, еще не совсем познакомившись, на приглашение поучаствовать в компании ответила, что только через бутылку мартини, а потом, явно завысив самооценку, предлагала сводить ее в ресторан. Лично я в свой адрес подобных предложений не слышал. Может, эта дымовая завеса выстреливалась в адрес мужчин, которые ей не нравились. Независимо от этого я подумал, что вот, допустим, сейчас Марина затащит, то есть пригласит, своего долговязого и манерного кавалера в ресторан, и потом, если раньше не уедет, то увидит своего избранника лишь через месяц или в лучшем случае через полмесяца, когда ему начислят аванс или зарплату. И меня подобная перспектива, если честно, порадовала, даже не знаю почему. Наверное, я все–таки злобный субъект, а не мужчина–мечта.

Мы подошли ко второму корпусу, и Анатолий пригласил меня к себе. Я ответил согласием и решил для начала заглянуть в свой номер. А мой товарищ как примерный кавалер пошел провожать новую подругу на третий этаж.

Минут через десять я зашел в номер к Анатолию и увидел несколько неожиданную и обескураживающую картину. На штатном месте, в своей постели, лежал Николай Васильевич в положении на спине и, как мне показалось, бессмысленным и отрешенным взглядом смотрел в потолок. Согласен, что это не завершенный холст, так как к нему необходимо пририсовать всего одну деталь. Этой деталью оказалась Майя, стоящая перед Николаем Васильевичем на коленях. Возвращение блудной дочери, — скажете вы и, наверное, будете правы. Правда, и здесь тоже не достает последнего штриха, а именно — Майя своим лицом уткнулась Николаю Васильевичу в промежуток между тазобедренными суставами, и я не сразу сообразил, что она там делала, так как все это было прикрыто ее же плечами. Я же, как образованный человек, подумал, что приглашением Анатолия воспользовался как–то несвоевременно, и надо было мне явиться позже, после прихода моего товарища. Да и присутствующим я тоже, наверное, помешал, хотя им было не до меня, так как на меня они внимания не обратили. С полминуты я постоял в озадаченном состоянии с банальным для русского интеллигента вопросом «что делать?», а потом до меня дошло, что надо так же тихо, как пришел, убраться из номера. И только я развернулся в направлении выхода и сделал шаг, как был остановлен на месте преступления окриком Майи, словно пойманный вор. Нет, только не подумайте, что она остановила меня банальным предложением «третьим будешь?». Отнюдь.

— Алексей, ты куда!? — спросила Майя.

Втянув голову в плечи, я осторожно повернул лицо к воспроизведенной почти на сто процентов картине Рембрандта «Возвращение блудного сына» и был приятно удивлен. Оказывается, заплаканная Майя изливала душу Николаю Васильевичу, а не то, что мне показалось.

Негоже бросать человека в таком состоянии, тем более, если он просит тебя остаться, поэтому я присел на уголок свободной кровати, что стояла рядом с постелью Николая Васильевича. Тогда Майя на коленях торопливо переползла ко мне и, уткнувшись уже в мои колени, стала изливать свое житейское горе — разочарование в очередном мужчине. Она мне говорила, что, оказывается, это совершенно не тот человек, который ей нужен. Я, подхватив лейтмотив настроения, стал Майе поддакивать, местами опережая ее мысль:

— Так что же вы хотите Майя? Да я, даже не разговаривая с ним, только посмотрев, как он переставляет ноги по асфальту, и то уже понял, что он безвольный и мягкотелый человек!

— Да, он тряпка, он… — и так далее и тому подобные заявления о никчемности этой личности, на которую она позарилась.

Однако, ожидая скорого появления Анатолия, находясь как бы в положении Николая Васильевича, я уже сам создавшейся ситуацией затяготился. Закатив глаза к потолку, думал, как к этой сцене отнесется мой товарищ, который вот–вот должен был появиться. И только я об этом подумал, и только меня уколола моя же совесть, как вошел вполне предсказуемый и ожидаемый в этой ситуации Анатолий. Я с виноватым видом, как будто со стола спер чужую пайку, разведя руками, показал «не виноватая я, он сам ко мне пришел». И еще несколько минут в присутствии Анатолия Майя все в той же позе стояла передо мной на коленях, и со стороны можно было подумать, что она просила моей руки, а заодно и сердца. С другой стороны, не могла же она сразу взять и вот так повеситься на шею Анатолию, как например мне, совершенно постороннему человеку. Ведь я никаким катетом, ни гипотенузой, ни даже биссектрисой с их треугольным романом не соприкасался, так как не был я ни брошенным Анатолием, ни покинутым кандидатом в женихи, ни страдающим от безответной любви таможенником. Да и Анатолий принял Майю как–то с прохладцей и отстраненно добавил:

— А что это ты тут делаешь?

Да и еще в моих ногах, — это мне так хотелось съязвить, чтобы дополнить и расширить вопрос Анатолия. Только перца в этой ситуации и не хватало, — тут же я одернул себя, ведь слез и так уже было достаточно.

Не подумайте, что вопрос Анатолия был адресован мне, ведь я здесь был персоной официально приглашенной. Хотя после такой сцены и у Анатолия могли резко поменяться приоритеты, тем не менее я понял, что острие вопроса было направлено изменщице.

Пережив довольно продолжительную паузу и наконец почуяв, что у этой пары намечается разговор по душам, в результате которого случится скандал с выбрасыванием вещей Майи или примирением в постели Анатолия, я встал и, улучив момент, ненавязчиво не то предложил, не то спросил:

— Кажется я здесь лишний, — затем тихо почти на цыпочках перенес тело в свои покои, пожелав всем доброй ночи, без всяких войн …

Эти роковые девушки, сколько их крутилось вокруг Алексия! У него все начиналось с детства.

Юношеская любовь отличается от взрослого чувства тем, что она гораздо ярче и острее, как все впечатления, еще не ставшие привычкой. Влюбленные того благословенного возраста как бы способны на серьезные поступки и спонтанные подвиги, которые не всегда правильно оцениваются родителями.

Вот и у Ветра случилось так: первая любовь застала его, едва он достиг совершеннолетия, а его возлюбленной было чуть меньше. Света Звонкая — необыкновенная красавица с чувственной экзотической внешностью. Ветер питал к ней те самые нежные чувства, о которых уже упоминалось. Их неодолимо тянуло друг к другу, и они просто не обращали внимания на ограничительные рамки, правила и запреты старших, которые даже не догадывались, что творилось в душах их взрослеющих детей, очень скрытных по всем законам жанра и природы вещей.

Не секрет, что милующимся городским влюбленным найти укромное место невозможно. Благо звезд на небе больше, чем населения на планете. А если дождь на улице или зима, то приходилось отирать подъезды. И когда однажды родители Светы собрались на дачу с ночевкой, то влюбленные восприняли это как дар судьбы, чем и воспользовались. Едва взрослые переступили порог дома, как Ветер на крыльях любви прилетел к их дочери. Влюбленные, счастливо уединившиеся в свободной квартире, прекрасно провели время за разговорами, нежными прикосновениями, перешедшими в объятия и поцелуи. А когда на город незаметно опустились сумерки, они, обнявшись, уснули.

Неизвестно, по какой причине родители передумали с ночевкой на даче и за полночь вернулись домой. Перед тем, как уснуть, Света на всякий случай вставила ключ в замочную скважину изнутри квартиры, чтобы родители — не дай Бог! — не застали ее врасплох. И ведь насколько некоторые наши решения оказываются правильными, ибо осторожными и продуманными! Ну если не с моральной точки зрения, так хоть с практической. После безуспешной попытки открыть квартиру ключом родители начали названивать в дверь, кляня себя за бестактность, что вынуждены будить свою дочь–отличницу, которая после домашних уроков, наверное, устала, а потому спит мертвым сном… Правда, не одна. Ну да ладно, до момента позора надо еще дойти.

Услышав звонок, расслабившиеся влюбленные подорвались с места и взлетели, будто две звезды, пардон, ракеты. Это было настолько не продуктивно, насколько и не продумано. И это естественно, так как в подобных случаях сначала просыпаются тела, а мозги находятся в состоянии позднего зажигания и осмысления ситуации. После старта началась нелепая суета и беготня, прежде чем у Ветра в мозгу заискрила мысль и он, схватив в охапку вещи, в одних трусах выскочил на балкон второго этажа. Ему повезло, что это был второй этаж, а не выше… Повезло, что Света не забыла про шторы и, пока выпроваживала родителей из комнаты, задернула окно, прикрыла за ним голого Ветра. Стоя на балконе, Алексий боялся даже шелохнуться. Лето, дверь на балкон открыта, поэтому любой шорох оттуда мог оказаться роковым. Повезло, что Звонкая нашла повод вывести родителей на кухню. Пока они там чаевничали, удивляясь полночной приветливости дочери, Ветер непутевым ветром сквозанул сначала на крышу–козырек магазина, а затем на родную землю, которая на счастье оказалась близко. И только запоздалые прохожие удивленно оглядывались на голого юношу, который на ходу одевался, догадываясь, что он исключительно по необходимости покинул любовное ложе.

18 мая — день двенадцатый

А на утро, перед завтраком, я зашел к Анатолию, чтобы поздороваться с ним и заодно получить ответ на вопрос, чем же у них с Майей сердце успокоилось: пепелищем или советом да любовью — и заодно определить свой статус пожарного или шафера. Захожу и вижу сплошную идиллию, только красивой музыки, пестрых попугайчиков и ниспадающих с неба розовых лепестков не хватает, а Шельма, будто пчелка Майя жу–жу–жу да жу–жу–жу — вся такая добрая и в прекрасном настроении, направо Николаю Васильевичу и налево мне комплименты раздаривает:

— Ах, Николай Васильевич, какой же вы замечательный и душевный человек, ну прямо душка! Вы для меня как отец родной.

— Алексей, хочешь, я комплимент тебе скажу? Сейчас ты выглядишь гораздо лучше, чем в день приезда. Честно–честно!

И мы все в добром здравии и прекрасном расположении духа смеялись, шутили и радовались миру и согласию «в семье». Вдруг Майя резко подорвала свое тело и бросила вон из комнаты, чтобы что–то успеть сделать перед завтраком. Еще не закрылась за ней дверь, как Николай Васильевич, добрейшей души человек, от смеха так и прыснул:

— Ну и Шельма… Ха–ха–ха!

И мы, все трое непринужденно и совершенно не сдерживая себя, заржали, будто кони на воле. За Майей дверь закрыться не успела, поэтому она услышала напутственно–ехидное замечание замечательного старика. И с той же скоростью развернулась и смешливой фурией ворвалась обратно, грозно вперив в Николая Васильевича прямой и острый, как стимул для быка, вопрос:

— Это кто ж меня так назвал?

Тут уж пришел наш черед лидировать в хохоте и смехе, впрочем, и Николай Васильевич от нас не отставал, так же, как и Майя. Я сквозь слезы радости и смеха был вынужден констатировать:

— Ну, Васильевич, вы спалились. А ведь были таким хорошим человеком. И кто вы после этого?

В общем, на завтрак мы пошли в прекрасном расположении духа и веселом настроении.

До обеда я успел пройти все процедуры, которых в тот день оказалось наибольшее количество — шесть штук. Сходил в приемную администрации санатория, где накатал на всех, в том числе и на природу и на персонал, злобную жалобу о том, что первая своей красотой меня пленяет, а второй прекрасным отношением создал райские условия.

Тогда же, выходя из администрации, услышал, как некий начальник при пиджаке и галстуке на расстоянии метров пятнадцать–двадцать распекал одного из своих подчиненных:

— Ну, когда ты убьешь этих собак?

Я подумал, что или чего–то недослышал, или что–то не так понял. Однако через пару–тройку часов, когда возле скамеечки второго корпуса увидел кобеля, прозванного детьми Колбаской, издыхающим и дергающимся в предсмертных конвульсиях с иглой в коричневом оперении в боку, то все стало ясно. Как мне сказали, таким образом, были умерщвлены три собаки. Отдыхающие были впечатлены негуманным способом расправы над беззащитными животными. А вечером я видел осиротевшую подружку Колбаски на крыльце второго корпуса, жалко жавшуюся к бетонной стенке.

То, что бесконтрольно плодящиеся собаки создают трудности как для отдыхающих, так и для администрации, это я понимаю. Но ведь здесь существует и человеческий аспект, который все–таки необходимо учитывать. Во–первых, видимо, не всех без разбору собак надо уничтожать, а во–вторых, выбирать время и место — не на глазах же у женщин и детей.

После обеда я, наконец, осуществил свою курортную мечту — сел на велосипед и поехал осматривать озеро Вечелье, которое в два раза больше Должина, где отдыхало большинство санаторного народу. До озера на велосипеде я докатил быстро, за пять–семь минут. И дальше это транспортное средство для меня было скорей обузой, так как ехать по узкой тропинке, извивавшейся между деревьев и кустарников, в сочетании с резкими уклонами, было невозможно.

В общей сложности я гулял около полутора часов, продираясь сквозь заросли по пересеченному неровному ландшафту озерного берега и снимая понравившиеся мне виды. Дойдя до мыса, наткнулся на ручей с бурой водой, там же от меня убежал уж, которого я не успел сфотографировать, так быстро он скрылся в высокой густой траве. Это была пожухлая трава в сочетании со вновь народившейся, в которой я рисковал наступить на более серьезную змейку, чем безвредный уж. С трудом преодолев густые заросли, я сначала вышел на тропинку, а затем на дорогу, по которой поднялся на горку и покатил на велосипеде, с удовольствием подставляя лицо набегающему потоку свежего воздуха.

Что ни говори, а именно природа врачует нас от страстей человеческих. Все проходит, все, а она остается, остается небо с облаками или звездами, солнце, ветер и горизонты. Мы, люди, приходим в мир и уходим из него, но так же сменяются дни ночами, а весны перетекают в зимы, так же стоит земная твердь и в ее огромном лоне плещется мировой океан. И ветер выметает с парадных пространств осыпи звезд, окалину космоса, ржавчину старых забредших к нам метеоритов…

Как–то Алексий Ветер сказал, что жизнь каждого из нас, как космос, состоит из миллиардов звезд, планет — такого же количества встреч и расставаний. С кем–то встречи и расставания повторяются постоянно — часть или даже всю жизнь, с кем–то временно, а с кем–то они одноразовы — раз встретился и полетел в мусорное ведро, на задворки вселенной. И чтобы не оказаться на задворках у любимого человека, надо бережно и рачительно относиться к каждой совместно прожитой минуте. Ведь чего греха таить — мы в нашей жизни иногда совершаем глупые поступки, о которых потом сожалеем, даже если затеваем их в виде игры. Как любовь на спор, например…

Еще в пионерском лагере Алексий Ветер имел массу похождений, в том числе на любовном фронте. Хотя в детстве самое большее, что можно себе позволить — это с опаской, чтобы не получить по физии лица, трепетно прижаться к настороженному девчоночьему телу или, сидя под звездами, целоваться–обниматься. Отец Ветра работал директором, мама — врачом, сестра — старшей пионервожатой, муж сестры — физруком, поэтому Алексий был в курсе всех дел и событий, происходящих в пионерском лагере, а в некоторых из них и непосредственным участником. Он был бессменным, то есть трехсменным (по количеству заездов за сезон) посетителем лагеря. Нужно ли говорить о том, что у этого повесы все было схвачено, как застывший раствор мощной железобетонной конструкции.

Но что оправдывает Алексия при всех его несовершенствах и ветрености? А то, что была у него одна постоянная, неизменная, высокая зазноба, которой он был увлечен с детства. Трудно поверить, но его первая робкая любовь превратилась в юношескую, стала взрослой и длилась аж до полувекового юбилея. Даже фамилия избранницы оказалась под стать герою — Светлана Звонкая. Да и внешность вполне подходящая, было в ней нечто от знойной африканки — природный шоколадный загар, вьющиеся черные волосы, карие глаза, стройная фигура. Одним словом — красавица! Многие ребята били клинья, но Света Звонкая отдала предпочтениебезусловному лидеру мальчишек Алексию Ветру. Несмотря на гордый и своенравный характер, к своему избраннику она проявляла доброту и покладистость.

Но не зря Алексий носил фамилию Ветер. Любви и верности одной подруги ему было явно недостаточно, его интересовали все хоть сколь–нибудь симпатичные девчонки, а тем более красавицы. Для контроля над ситуацией он включал свой административный ресурс по вертикали, уходящей к отцу — первому лицу лагеря. А все началось с простых поручений, таких как вызвать к начальнику пионерлагеря или к старшей пионервожатой кого–нибудь или что–то передать на словах тому–то и сему–то. Благодаря особому положению Алексий оказывался в курсе многих лагерных дел, а со временем научился пользоваться ситуацией. Под благовидным предлогом он забегал в любой отряд, чтобы узнать имя понравившейся девчонки. А чтобы «подтянуться» поближе к ней, проявлял инициативу и привлекал ее вместе с отрядом к спортивному мероприятию. А таковых хватало: футбол, баскетбол, волейбол, пионербол, различные соревнования и эстафеты… Занимаясь спортом и будучи в великолепной физической форме, Алексий участвовал во всех состязаниях, во время которых, как взрослый герой–любовник, картинно посылал девчонкам приветы и воздушные поцелуи.

Да, таков был Ветер — ветреный и легкомысленный, неравнодушный к противоположному полу почти с детства. И не было числа его любовным похождениям и подвигам! Еще живо воспоминание о первом девчоночьем признании в любви. Уже в отрочестве Алексий понял, что девчонкам, а тем более взрослым женщинам верить нельзя!

Милая девочка Тома сразу понравилась будущему ловеласу и вертопраху, который тогда еще казался неиспорченным фруктом. Алексий повелся на милый мальчишескому сердцу образ дюймовочки в ситцевом платьице, где, как оказалось, уже укоренилось хитрое и расчетливое женское начало. Во время танца юные влюбленные тесно прижимались друг к другу. Держа в руках хрупко–нежное создание, Алексий витал между седьмым и восьмым небом, а переместиться уровнем выше мешала Томочка, хоть и млевшая, но рассудка не терявшая. После танца она увлекла Алексия в укромные кусты, где словесной очередью в упор поразила чистое сердце мальчишки:

— Я тебя очень люблю!

Алексий, застигнутый врасплох, какое–то время пребывал в шоке. Шутка сказать — первое в жизни признание!

— Ой! Я тоже тебя люблю, — наконец нашелся он, от смущения красный, будто аленький цветочек.

А тонкая тростиночка девчоночьего тела, как в любовном романе, сорвалась с места и растаяла в темноте. Алексий просто впал в ступор, но, поняв, что удача может исчезнуть, тоже сорвался и побежал за ней. Настиг. Начал непроизвольно целовать в губы, щеки, куда попало, ведь юная Тома — такое игривое создание… Всю ночь Алексий не спал. Он лежал, вслушиваясь в ночные шорохи, доносящиеся через открытое окно, мечтал и грезил.

И вдруг Алексию стала известна обескураживающая весть, которую ему донесли ненадежные девчоночьи уста, как в игре с колечком, играясь. Оказывается, Томочка призналась в любви Ветру всего лишь на спор с подружками–шалуньями. Ах, как был зол Алексий! И его, Ветрова, месть соответствовала легкомысленности ее поступка. Отомстил он жестоко! Как? Да он и сам уже не помнит… ведь истек не один десяток сроков давности на преступное глумление над мальчишеской доверчивостью.

Познавший огорчений Ветер куста боится — с тех пор он не доверяет ни женщинам, ни девушкам, в особенности их признаниям.

А вечером состоялись последние танцы с нашим участием. Под самый конец я пригласил девушку лет двадцати с немного угловатой фигурой, но симпатичную, с неким восточным шармом и огромными широко распахнутыми на мир черными глазами. Как–то во время процедур, заскочив в район ванн и душевых, я с кем–то из знакомых шутил и балагурил, а эта девушка оказалась рядом, ожидала своей очереди. Она тут же заулыбалась, подключившись к разговору. Я ответил на ее шутку, и лицо ее засветилось. Вспомнив это, я решил пригласить ее на танец. И тут она мне сделала комплимент:

— А вы хорошо танцуете.

— Это вам показалось, — кокетничая, ответил я, а через значительную паузу ответил ей тем же: — А вы неплохо танцуете.

— Да, я знаю.

Меня даже удивила такая непосредственность. Затем она рассказала, что приехала из Смоленска, а родилась в Турции, чем поставила меня в тупик.

— Ах, вот оно в чем дело! — невольно вскрикнул я.

— В каком смысле? — тут же заинтересовано спросила она.

И я ответил, что имел в виду черты ее лица. Действительно, раньше я никак не мог определить ее национальность, а тут, как услышал, где она родилась, все и срослось — турчанка. Да еще русскоговорящая. Скажу честно, меня это заинтриговало.

— Где вы работаете, — спросил я.

— Я еще учусь.

— Где?

— В колледже.

И снова я оказался в легком ступоре: получилось, что я пригласил на танец ребенка. Я не стал уточнять, на каком курсе она учится, но вывод напрашивался сам собой, что ей от пятнадцати до двадцати лет. Тут уж точно, что не больше. Реально нижний предел можно было поднять и до восемнадцати лет. Вот тогда, после первого танца, до меня дошло, почему эта девочка была на танцах с мамой, к которой я подводил дочку и благодарил обеих. Мама при этом выглядела вполне довольной матроной. Всего я эту младую турчанку приглашал дважды и в результате получил неожиданное для себя удовольствие — за все время нахождения в санатории я еще ни в одном человеке не делал столько открытий, которые меня удивили бы. Когда мы с ней продолжили разговор я спросил:

— А на кого вы учитесь?

— На дизайнера одежды.

— Хорошая профессия.

— Почему?

И тут у меня под воздействием хмеля в голове вырвалось нечто, наверное, не совсем приличное, особенно для такой молоденькой девушки:

— В любое время востребованная, даже покойников можете наряжать.

На это был ответом какой–то эмоциональный всхлип, судя по которому я понял, что это ею было воспринято правильно, так как она явно восприняла мой ответ за шутку. А я уже и сам не понимал, всерьез я это сказал или действительно пошутил.

Видимо, я ей своими шутками, а заодно и цинизмом понравился, так как на прощание она благодарно стрельнула в меня красивыми глазками. Вот с таким замечательным впечатлением о прекрасной и милой турчанке я отправился спать.

19 мая — день тринадцатый — последний

С Василием Ивановичем мы проснулись в пять часов утра, и я тут же побежал контролировать подъем Валентины и Анатолия. С сокамерником мы собрались менее чем за полчаса, и нетерпеливый и беспокойный Василий Иванович тут же со своими пожитками двинулся на перекресток. Так как маршрутка только в шесть часов выходила из Ушачей, и времени оставалось еще около сорока пяти минут, то я не торопился. Тем более что обещал Валентине донести сумку, да и Анатолия хотел дождаться, который, высунувшись через балконную дверь, пригласил зайти и подбодрить здоровье лечебным кагором — «на дорожку».

Знаю я эти дела. Как–то я был в командировке в Гродненской области, и там меня посвятили во все эти тосты: на дорожку, стременная, оглоблевая и всяко–разные. Но особенно мне понравился тост «в морду коня». Это когда хозяин, благословляя гостя в дорогу, принимает чарку вовнутрь, целует в морду коня, заодно занюхивая выпитое. В современном мире этот тост можно переиначить так: «в морду радиатор».

В ответ на приглашение Анатолия я замахал руками, категорически его отвергая, так как обычно в такую рань не лечился. А тут как раз и Александр подал свое ландо, куда мы втроем погрузились и поехали на развилку, к остановке. Через некоторое время подъехал микроавтобус, в салоне которого мы кое–как расселись и прямой дорогой направились в уже заждавшийся нас Минск. Александр от души помахал нам вослед рукой.

Пассажиров из санатория «Лесные озера» в микроавтобусе оказалось семь человек из одиннадцати. Поэтому, пока мы ехали, у меня было впечатление, что я все еще нахожусь в статусе отдыхающего. Рядом, справа от меня, сидел Анатолий, который большую часть поездки то кемарил, то просыпался. Засыпал он секунд на пять–десять, затем бодро вскидывал голову, приоткрывал глаза, отпускал какую–нибудь экспромт, шутку или выдавал короткую справку о маршруте движения, так как мы ехали по той дороге, которая ведет на его дачу, и снова — на короткую боковую. В самом начале пути я позарился на его пример и, чтобы скоротать время, тоже решил смежить веки. Несколько раз пытался это сделать. Однако каждый раз Анатолий упреждал мою попытку своим бдительным и коротким сном, точнее частыми пробуждениями, не давая толком покемарить. Наверное, эта привычка у него осталась с армейских лет, где на боевом посту необходимо было сочетать сон и бдительность.

Когда больше половины пути осталось позади, Валентина, проголодавшись, достала из сумки сушку. Заточив об нее зубки, достала другую, третью… Вдруг ей стало совестно перед сотоварищами по совместно проведенному отдыху, и она передала сушку Анатолию. Тот, безвозмездно получив в свое распоряжение закуску, решил это дело отметить и даже высунул горлышко бутылки из сумки, демонстрируя серьезность намерений. Я же вел себя хуже провокатора Азефа, подзадоривая Анатолия, однако без желания самому причаститься. Анатолий, на месте крутанувшись, сделал открытие:

— Блин! Так ведь у нас же нет кружки!

И, обратившись к Валентине, запросил у нее стакан. Та снова порылась в своей сумочке–выручалочке, достала пластиковый стаканчик и, заигрывая, как бы поманила Анатолия к себе. Анатолий обрадовано потянулся к стакану:

— Давай его сюда.

Валентина протянула руку со стаканом ко мне, я тоже к ней потянулся. Однако нашим рукам не суждено было встретиться во взаимном порыве, так как Анатолий отвлек меня очередной проблемой. Ему, такому беспокойному, мешала моя сумка, и он предложил убрать ее, чтобы я мог все–таки дотянуться до Валентины, точнее до стакана. И пока мы решали промежуточную задачу по перевалке сумок в тесном пространстве, про стакан–то и забыли, а Валентина взяла да и спрятала его обратно в сумку — от греха подальше. Ведь она была хоть и нимфа, но тоже девушка слабая и в себе не уверенная. Наконец, обеспечив плацдарм для приемки важного решения, простите горячительного напитка, Анатолий вспомнил про недостающее звено и в предвкушении ожидаемого деловито обратился ко мне:

— А ну, давай стакан.

Крутанувшись в поисках стакана туда–сюда и не обнаружив его, я попытался переложить ответственность на Анатолия:

— Так я же тебе его отдал.

Анатолий начал искать стакан у себя и не найдя вполне справедливо заметил:

— Ты мне его не давал.

Я был уверен, что у меня нет стакана, значит, я передал его Анатолию, поэтому продолжал убеждать его в том, чего и в помине не было:

— Я передал тебе стакан, чтобы разобраться с сумками. Ты что, забыл, что ли?

Видимо, я был так убедителен в своей невольной лжи, что Анатолий опять принялся искать стакан, залез в сумку, ощупал карманы. Нет стакана. Хоть ты тресни. Тогда Анатолий высказал новую версию:

— А может мы его уронили?

— Точно!

И мы тут же начали искать стакан, завертелись каждый на своем месте, кто как мог, и если бы в этой теснотище можно было упасть на колени, то обязательно бы это сделали. Анатолий даже обратился к рядом сидящему пограничнику, подключая и его к поискам ускользнувшего предмета:

— У тебя нет стакана?

И молодой солдат, отставив сон, также был вынужден заняться ответственным делом. Сцена получилась еще та: два активных человека в ограниченном пространстве вели поиск несуществующей вещи, да еще с шутками и взаимными подколками… Не трудно представить, во что это превратилось. Практически все пассажиры были вынуждены подключиться к поискам пропавшего стакана, который никоим образом проявлять свое существование и не собирался. В общем, уже весь микроавтобус стоял на ушах, когда сидевший рядом со мной пассажир не вытерпел глумления над обществом и задал Анатолию наводящий вопрос:

— А разве его (стакан) вам передавали?

Ну, какие могут быть сомнения, когда все ищут утраченное имущество? Тогда настырный пассажир начал задавать новые наводящие и прозрачные вопросы, доведя наше сознание до полного просветления. Когда Анатолий сделал открытие, что Валентина стакан затихарила, и вдобавок увидев, что та молча глумится над нами, давясь не от сушки, а от смеха, он, обуреваемый справедливым возмущением, начал клеймить ее позором и прочими не очень противными словами. Валентина в ответ, все также умирая от смеха, сказала:

— Не надо было признаваться, что стакан у меня. Вы бы тогда делом занимались до самого Минска, а я бы получила радость и удовольствие. Ну, какая же я дура добрая, что призналась!

Наконец мы въехали в город, и маршрутка произвела остановку у станции метро, где вышли всего два человека. Однако одним из них был Анатолий, наиболее значительная фигура, и только после этого я по–настоящему поверил, что «я вернулся домой из сказки под красивым названием «Лесные озера»».

19.05–03.06.2011

Эксперимент проводила группа специально подготовленных добровольцев.

Не повторять — опасно для жизни и здоровья!

Приложение № 1. Курс молодого курортника

1. Для установления рабочих взаимоотношений с сокамерниками произвести прописку в номере заселения.

2. С целью установления контакта с «аборигенами» в первый же день, даже если призывник (отдыхающий) прибыл ночью, найти единомышленников, чтобы влиться в коллектив.

3. Чтобы морально закрепить свои обязанности и в целях повышения ответственности за выполнение поставленной наиглавнейшей задачи лечебного отдыха в торжественной обстановке принять присягу курортника.

4. Исключительно в формальных целях, а заодно чтобы закрепить в памяти кандидата процесс отдыха, пройти обряд крещения (посвящения) в курортники.

5. Чтобы не скучать и культурно проводить время, найти более одного друга и не менее одной подруги.

6. В целях достижения максимальной эффективности лечения и отдыха найти компанию единомышленников, близких по духу товарищей независимо от возраста и пола.

7. Для акклиматизации и испытания себя на поприще отдыха на новом месте в течение пяти суток проводить занятия по стаканотерапии, сочетая их со всеми процедурами, танцами и прочими культурно–массовыми мероприятиями, а также с назначениями врачей, докторов.

8. Чтобы в микроколлективе создать душевный комфорт, необходимо обожать сокамерника, даже если он храпит, смеется, бранится и поет во сне.

9. Для создания прекрасного настроения себе и людям необходимо быть любезным и доброжелательным ко всем: друзьям, товарищам и просто отдыхающим, а также ко всем без разбору врачам, докторам, медсестрам и персоналу учреждения.

10. С целью достижения наибольшей эффективности лечения полюбить все без исключения процедуры, даже если ты с какой–нибудь из них расходишься во взглядах.

Приложение № 2. Текст присяги курортника

Я, имярек, вступая в ряды курортников, санаторников, пансионатников, профилакторников и прочих пока неизвестных науке видов отдыхающих, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным пациентом, строго хранить медицинскую и врачебную тайну в части личных болезней, беспрекословно выполнять все рекомендации и советы лечащих врачей и докторов.

Я клянусь добросовестно изучать, всемерно беречь санаторное и курортное имущество и до последнего дыхания быть преданным своим сокамерникам, своему коллективу друзей и лечебному учреждению, в котором прохожу отдых.

Я всегда готов по рекомендации и совету врача или доктора выступить на защиту личных интересов — своего бесценного здоровья и как пациент учреждения я клянусь защищать его мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своих припасов и всех отпускных денежных средств для достижения полной победы над своим здоровьем (болезнями).

Если же я нарушу эту торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара в виде отсутствия какой–либо болезни и основания пребывать на лечении, всеобщая ненависть и презрение моих друзей и товарищей по лечебному гарнизону.

И ВЕРНУЛСЯ ОН ИЗ «БУГА»

Часть I

Никому и ничему НЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ

Едва дождавшись отпуска, Алексий Ветер, аки пес, сорвавшийся с привязи, ринулся на волю, подальше от забот и семейного причала. На автовокзале «Восточный» сел в маршрутку сообщением Минск — Брест и в 08.50 отправился в санаторий с многообещающим названием «Буг». По расписанию прибытие в Брест ожидалось в 14.40, то есть расчетное время нахождения в пути составляло почти пять часов. Он невольно подумал, что это немалый кусок жизни, и озаботился, чем себя занять на этот период, за который на реактивном самолете можно долететь с Дальнего Востока до Урала. Вслед за этим ему автоматом пришел на ум один из немногих рекламных призывов советской эпохи, напомнивший лучшие времена: «Летайте самолетами Аэрофлота». Увы, где теперь мы, а где тот самый Аэрофлот…

День первый

Сегодня воскресенье, 13 мая. Словно в подтверждение обоснованности худой молвы о чертовой дюжине погода резко изменила параметры в сторону ухудшения: температура упала до десяти градусов тепла, пелена облаков заслонила солнце, появились неприятные перемещения прохладных масс воздуха… И поневоле погода передала Ветру свое замечательно негативное настроение. Ну что еще надо, чтобы прекрасно провести отпуск в мае!

А что, не так? Вот он едет себе в почти комфортабельной маршрутке, однако коленками неудобно упирается в переднее сиденье, что отнюдь не добавляет положительного настроя и благодушного восприятия погоды за окном. Кроме водителя в салоне лишь молодая симпатичная брюнетка. Вонзив в уши кнопки наушников, она подремывала у левого окна. Алексий же, любуясь чарующими пейзажами мрачной погоды, смотрел в правое окно, затянутое легким налетом пыли. Там мелькали поля, засеянные разными культурами, кое–где пересеченные редколесьем. Среди посевов выделялся зашедшийся желтым цветом рапс, кое–как подсвечивая пока еще отнюдь не солнечное Ветрово настроение.

В районе не то мотеля, не то стоянки для транспорта под названием «Westa» внимание Алексия привлек свеженасыпанный рукотворный курган. Рядом с ним, как жуки, с непонятной конечной целью неспешно возились машины строительного профиля. Потом знающие люди подсказали, что это делают горку для посетителей заведения «Westa».

Иногда в череде кадров, разворачивающихся друг за другом будто в кино, мелькала заболоченная местность с тростником цвета пожухлого сена и прорытыми каналами, встречалась даже работающая там мелиоративная техника. Наверное, еще не все «легкие Европы», как иногда называют белорусские болота, осушили. Дальше по ходу справа и слева почти беспрерывной стеной стоял высокий лес, как ножом, прорезанный четырехполосной дорогой, по которой Ветер торжественно катил к месту проведения своего отпуска.

Из объяснений должностных лиц справочных служб, которые он предварительно обзванивал, получалось, что ему следовало доехать до Бреста, минуя Жабинку, находящуюся в пятнадцати километрах от областного центра. А оттуда до санатория «Буг» ехать примерно еще столько же. При посадке в маршрутку он поинтересовался у водителя, какое расстояние от развилки до Жабинки — оказалось всего пару километров. Короче, попросил его остановиться на развилке, чтобы не ехать в Брест и затем не возвращаться. И этим своим решением Ветер попал даже не в бровь, а прямо в глаз.

Вооруженный опытом двухразового посещения домов отдыха и разовым отдыхом в санатории, Ветер считал себя если не гуру в этом вопросе, то хоть сколько–нибудь подготовленным к предстоящим тяготам человеком. А пока что он, с учетом унылого настроения и скучной погоды, достал из сумки недавно заведенную рабочую тетрадь для записей, новомодную, высокотехнологичную… — нэтбук. Не теряя времени, начал набрасывать первые впечатления от поездки, что было частью грядущего отдыха или мытарств (это уж как повезет), которые без особой пользы могли вылиться на плешивую голову Алексия, как два кондиционера в одном флаконе в приложении к какому–нибудь заморскому шампуню. Спасибо Ветру за труды. Если бы не его «тетрадка», писать бы было не о чем.

В 13.10 маршрутка заехала по пути в районный центр Кобрин — аккуратный и ухоженный городок, который нравился туристам, особенно российским, часто сюда приезжающим.

А уже в 13.29 водитель маршрутки высадил Алексия, как он о том и просил, у поворота на санаторий «Буг». До места ему оставалась дойти всего–то пару километров — значит, Ветер правильно рассчитал свой маршрут. О том говорил и счастливый случай, ибо Алексию повезло тем, что через несколько минут его подобрали отдыхающие, возвращающиеся в санаторий на микроавтобусе. Оба они были родом из Бреста, возвращались с рыбалки. Анатолий тот, что постарше, управлял микроавтобусом, и Валера — моложе. Они сказали, что живут в сто одиннадцатом номере второго корпуса и пригласили в гости. «Ну вот, — подумалось Ветру, — еще не добрался до места, не устроился, а уже и напарники по отдыху нашлись».

В санатории уже начался обед, поэтому администрации на месте не оказалось. Пока Алексий ждал их, у кабинета под названием «регистратура» образовалась очередь из одной пожилой пары и двух женщин среднего возраста, почти необъятных в размерах. Но вот появилась работница регистратуры, женщина лет пятидесяти.

— О, да у нас тут ребята прибыли, — сказала она и смерила Ветра коротким оценивающим взглядом опытной администраторши, которая слету сбивает птицу с высоты независимо от эшелона полета.

Алексий был первым, она приняла у него паспорт, санаторно–курортную карту и сразу отправила на обед, чтобы не опоздал. Почти в торжественной обстановке, прямо как в ЗАГСе, объявила, что поселят его в корпус номер четыре — «корпус Любви». Почему этот корпус так назывался, Алексий спросить не удосужился, так как возгордился лестным мнением о своих возможностях. Далее эта милая регистраторша проинструктировала свежеобретенного отдыхающего особым образом, обратив внимание на местную специфику — недостаток мужчин. При этом обязала его в 21.00 час явкой на танцы, равно как и во все последующие дни тоже:

— Там вы будете пользоваться бо–ольшим успехом — разорвут на части, — пообещала она жуткую перспективу и еще парой фраз дополнила эту животрепещущую для санатория тему. А когда Ветер покидал кабинет, как бы подтверждая свой особый статус новобранца корпуса Любви, вдогон ему подвела итог беседе: — Я еще никого так подробно не инструктировала.

На обеде никого кроме милых и предупредительных официанток уже не было, и Алексия накормили казенной пищей до отвала.

После обеда, забрав в регистратуре сумку, по всем канонам вновь образованный отдыхающий с благоговейным трепетом переступил порог корпуса Любви. Там передал направление дежурной медсестре, и она деловито вручила ему ключ с грушевидным брелоком розового цвета от 315‑го номера. Двухместный номер — недавно отремонтированный, чистый и опрятный — Алексию понравился. Повалявшись на кровати около часа или двух, освоив место, которое в течение предстоящих двух недель должно стать его ночным пристанищем, а заодно отдохнув от поездки, Ветер вышел на прогулку.

Территория санатория представляла собой красивое ухоженное место, засаженное соснами, тополями, березами, липами, с дорожками, аккуратно выложенными тротуарной плиткой. Четыре корпуса с номерами для отдыхающих и два с процедурными кабинетами образовывали обширное внутреннее пространство уютного двора, в центре которого был устроен небольшой и несколько невыразительный фонтан, изображающий девушку, стоявшую в центре круглого бассейна и державшую в левой руке кувшин, из которого бесконечным потоком лилась вода. В голову девушки, изготовленной из непонятного материала, была ввинчена лампочка с матовым плафоном. Ночью при подсветке это фонтанирующее сооружение, наверное, смотрится довольно симпатично, — подумал Алексий.

Обходя окрестности санатория, Алексий в двухстах метрах от него наткнулся на речку Мухавец, а чуть поодаль — на небольшую гидроэлектростанцию, официально именуемую гидроузлом. Так прошло его послеобеденное время. Налюбовавшись видами и пофотографировав вволю, он отправился на ужин.

А вечером зашел на танцы, как велели при оформлении документов, где в опровержение слов регистраторши его не то что не порвали, но с его плешивой головы даже волос не упал. Обидно! А если честно, то он устал, и через час ушел в свой номер, где продолжил отдых в гордом уединении, никем не понятый и без чьего–либо сочувствия. А ведь было времечко…

В юности и шальной молодости Алексий Ветер бывал участником многих попоек и всяких любовных приключений, которые происходили почти на виду и на слуху его друзей и товарищей — сподвижников, соучастников, соратников. Равно как и он сам являлся свидетелем их похождений. Конечно, друг у друга со свечкой они не стояли, однако поневоле им становились известны некоторые подробности, а также возможности каждого. Поэтому могучесть и неутомимость Ветра на поле брани под названием «любовные утехи» друзьям была известна, и его соответствующая репутация, конечно же, служила предметом шуток и розыгрышей. Но всему бывает край и однажды все изменяется. Так вот… однажды Алексий Ветер стал мишенью шуток из–за своей сексуальной несостоятельности.

Тогда он со своей обычной компанией загрузился в ресторан гостиницы «Юбилейная». Это питейное заведение, точнее его зал, отличался от других огромными размерами, и публики там собиралось навалом, отчего всегда и дым стоял коромыслом. Чего там только ни происходило! В процессе отдыха, активно участвуя в танцах, парни познакомились с девушками. Потом пригласили понравившихся красавиц посидеть за столиком, в мужской компании. Девушки охотно согласились. Алексию также перепала честь познакомиться с девушкой, а после еще и переспать с ней. Но как! Да, не надо забегать вперед.

Так вот, молодой народ пил, гулял, танцевал, веселился. Все хорошо выпили, а потому развязали языки и вдруг стали нахваливать Ветра, расписывать, какой он мужик и жеребец. Девушка, с которой познакомился Алексий, уже совсем по–другому смотрела на него. А он под хвалебные речи так нарезался, что перебрал лишку. А почему бы и нет, когда ты находишься в компании замечательных друзей, а рядом сидит красивая девушка? Ведь душа–то поет и просит продолжать банкет.

Незаметно в ресторане подошел конец вечера, публику начали выпроваживать. Компания Ветра собралась и поехала к одному из товарищей на свободную квартиру, в которой на все любовные пары хватило комнат, кой–какие кабинеты даже остались невостребованными, я про кухню, туалет, коридор и ванную. Ветер, добравшись до места, вместо того чтобы трепать знамя победы на занятой высоте лобка, бесславно затих и уснул. Все усилия оживить его, чтобы он хоть каким–то дуновением показал свою мощь, оказались тщетными. Он лежал, покрыв собой тело девушки, а заводные ручки валялись рядом, маховик был полностью обездвижен, и никакой потенции не наблюдалось, двигатель безнадежно заглох. Никем невостребованная девушка всю ночь пыталась высечь искру из безжизненного тела Алексия, пытаясь его завести. К сожалению, для нее это оказалось непосильной задачей.

Утро для Ветра было безрадостным — из–за бесчеловечных упреков неудовлетворенной девушки. Она выставила рекламацию не только ему, а всей компании, так как их реклама совершенно себя не оправдала. Эта умница твердо усвоила главное правило торговли — покупатель всегда прав, хоть была не покупателем в истинном значении слова, а всего лишь потребителем на халяву. Но с учетом того, что ее подруги утром встали с уставшим, зато довольным видом, ее зависть разгоралась и ее желчь проливалась всем на головы, как дождь, что пошел некстати. Алексий, как главный виновник этого дождя, ходил с поникшей головой, впрочем, с хитрецой наблюдая, как остальные мужики оправдывались. Правильно, нечего им было чесать об него языки. — Извини, у чувака бензин кончился! — наконец–то нашелся один из его друзей, и этим подвел черту под инцидентом.

И то сказать — постель не дорога, где на обочине с канистрой проголосуешь и кто–нибудь, сжалившись, бензину отольет.

Да, воспоминания… грустная вещь, а тут и без них невесело.

Алексий вздохнул, отряхивая с себя прошлое, и начал по Интернету общаться с Людмилой, недавно появившейся подружкой его одиноких вечеров. С ней он познакомился месяца полтора–два назад в том же Интернете, замечательном изобретении человечества. Зацепился взглядом за аватарку с изображением девушки лет за 50, заинтриговался, начал искать приключения. На фото она ему показалась стройной и лицом очень привлекательной, вот он и запал, никогда в жизни не видя ее. Имеется в Интернете такое свойство — он сводит совершенно незнакомых людей, которые друг другу кажутся самыми прекрасными в мире, говорят, что там влюбляются и порой дело даже доходит до женитьбы… Людмила писала, что со своим мужем разведена, имеет сына Александра, работает администратором в элитной гостинице на берегу реки Неман. Подкупало то, что она по образованию была педагогом дошкольного образования, такая не обманет и без причины не обидит.

Вот так закончился первый день в санатории, на сутки приблизив возвращение Ветра домой.

День второй

Утром следующего дня, 14‑го мая, Алексий Ветер, пока без подвига в кармане, проснулся в половине восьмого, и как бы ему ни хотелось еще подремать, ведь не на работу, но, помня совет милой регистраторши, умылся, застелил постель и выдвинулся к административному блоку. Там уже находилось несколько женщин, коротавших время ожидания в разговорах на тему неважной организации оформления вновь поступающих отдыхающих в санаторий. У подавляющего количества приезжающих на это оформление уходил весь день, а то и больше. Говорили, что у одного мужика чуть не весь срок ушел на это безобразие. Поэтому Алексий решил пожертвовать завтраком, чтобы быстрее покончить с оформлением документов на законный отдых.

Ему казалось, что сидел он в небольшой очереди, а впоследствии узнал, что многие люди завтраком не пожертвовали, поэтому свой шанс на скорое оформление упустили. Пока Алексий там прохлаждался, услышал рассказ о некоей женщине преклонного возраста, из отдыхающих. Как показалось рассказчице, она была из большой семьи (по всей вероятности, такой, где клювом не щелкают). Эта женщина в столовой санатория ела не так, как все, а словно у нее кто–то хотел отнять пищу: торопилась, низко наклоняла голову, чтобы минимально сократить расстояние от тарелки до рта. Было видно лишь мелькание ложки. Так продолжалось несколько дней, пока старушка не отъелась, и уже тогда, приосанившись, ела не спеша, как все нормальные люди. Видимо, сюда попадали старики из семей с неодинаковым достатком, разной культуры и недостаточного к ним внимания.

А во время обеда от соседки по столу Аллы, приехавшей из города Пушкин, Ленинградской области, Ветер услышал забавную историйку, связанную с белорусскими деньгами — «зайчиками». Когда Алла в присутствии местных жителей достала пачку белорусских «зайчиков», то кто–то из них, увидев стотысячную купюру, в шутку воскликнул:

— О-о, это большие деньги!

Но Алла шутки не поняла и повелась. И вот она пришла в санаторную кассу, чтобы оплатить процедуры, выложила на стол крупнорогатого «зайца» и с довольным видом ради приличия спросила:

— Этого достаточно?

Каково же было ее разочарование и изумление, когда кассир сказала:

— Будет достаточно, если вы выложите еще восемь таких бумажек…

Теперь Алла иронизировала по поводу этого случая, повторяя:

— Я сама себя способна так рассмешить, что даже в цирке не нуждаюсь.

В этот день погода была прекрасная, солнце светило ярко, правда, температура оставалась невысокой — около десяти градусов тепла. После обеда, когда были оформлены документы, Ветер записался на процедуры и пошел прогуляться к реке. От гидроузла направился вниз по течению Мухавца. Успев отойти на небольшое расстояние, услышал всплеск брошенного в воду булыжника. Он приблизился по направлению звука, посмотрел на воду, оглянулся в поисках того, кто бы мог это сделать. В пределах видимости никого не было, и, сколько он ни приглядывался к кустам, никакого движения не обнаружил. Стало ясно — это в реке так мощно плещется рыба. Действительно, продвигаясь дальше, он снова и снова слышал сильные всплески, будто кто–то с разгону бухался в воду, однако пловцов видно не было, только по поверхностной глади расходились круги от них, жителей этих вод, нырнувших вглубь.

Скоро он наткнулся на одинокого рыбака, который сидел со скучающим видом и, обрадовавшись прохожему, пожаловался на отсутствие клева. Далее набрел на небольшой песчаный пляж с двумя покосившимися грибками для тени. Этот уединенный уголок, окруженный кустами и деревьями, понравился Алексию своим неухоженно–живописным видом. Наверное, именно здесь с седьмого по десятое мая купался тот россиянин, который жаловался на погоду, устроившей ему такое, будто он «зря сюда приехал с севера, что ли». Тогда Ветер постарался его успокоить тем, что май в Беларуси обычно самый солнечный месяц и что все еще наладится.

Кстати сказать, в окрестностях санатория под названием «Буг» Алексий сделал одно маленькое открытие — в духе передач на Discovery Channel (канал Дискавери) — кроме Мухавца других рек вблизи не имелось и название санатория наличием реки Буг не обуславливалось. Загадка, почему его так назвали, «Буг», так и осталась не раскрытой.

На той прогулке вдоль речки его поразило многоголосие птиц. Не помнил он, чтобы когда–либо слышал такой замечательный птичий базар. Алексий медленно возвращался в санаторий, прошел мимо придорожного креста, вошел в санаторный лес, и вдруг почувствовал, что у него закружилась голова. Наверное, с непривычки от свежего воздуха, подумалось ему.

По возвращении в номер Алексий заперся и оставил ключ в замочной скважине, чтобы горничная не беспокоила его уборкой номера. И действительно через некоторое время кто–то безуспешно попытался отпереть дверь, а потом раздался стук. Полагая, что это горничная, Ветер подскочил к двери, чтобы дать ей от ворот поворот.

Оказалось, что это пришел обретенный сосед по номеру — к Алексию подселили жильца. Это оказался высокий мужчина шестидесяти четырех лет, солидной наружности, со стройной фигурой. И все же согласно прожитому сроку он был сдобрен излишней порцией серебра в волосах. Познакомились. Петр Яковлевич в недавнем прошлом занимал руководящую должность по линии легкой промышленности в Бресте. Друг на друга оба произвели благоприятное впечатление. Впоследствии Алексий зафиксировал у себя еще одно сравнение — нынешний его сокамерник оказался гораздо более приятным, чем прошлогодний. Несмотря на возраст и кучу болезней Петр Яковлевич был веселым любителем шуток и розыгрышей, легким на подъем. На предложение Алексия совершить традиционный обряд знакомства сакраментальным омовением уст и желудков высокооктановым напитком высокой очистки он откликнулся без фанатизма, но с должным энтузиазмом. Для осуществления сего замысла две соединенные случаем души прогулялись в магазин, который оказался самым близким к корпусу Любви объектом (видать, не зря).

Пока шли, Петр Яковлевич рассказал занятную историю. В прошлом году он отдыхал в санатории «Надзея», который находится примерно в полутора километрах от «Буга». В одном номере с ним поселился отдыхающий из Москвы. Для удобства воспроизведения ситуации назовем его Фридрихом. Возраст московского гостя уже перевалил далеко за семидесятилетний рубеж, однако это не мешало ему быть охочим до женского полу. Следствием этого жизненно важного интереса явилось знакомство Фридриха с молодой, примерно сорока пяти лет, горничной, которая занималась уборкой его номера. И стал он со всей возможной прытью своего преклонного возраста ухаживать за нею, благо количество российских денежных знаков позволяло произвести впечатление щедрого мецената. При этом старый повеса поражался дешевизне, которая царила в белорусских магазинах, поэтому сорил деньгами, не стесняясь и без зазрения совести.

Так как ухаживание ради самого процесса не удовлетворяло его, то Фридрих обратился к неожиданной избраннице с конкретным предложением. Девушка от руки и сердца своего воздыхателя не отказалась, однако для убедительности попросила материального изъявления его чувств — потребовала тех самых российских денежных знаков, которые в избытке водились в его карманах, словно в качестве обмена верительными грамотами. Заряженный на победу, Фридрих–завоеватель к встречному условию отнесся с пониманием — как к необходимой боевой потере при взятии чужой крепости. В чем, кстати, он ошибся, так как сия потеря оказалась невосполнимой, а главное, была усугублена ощущением ее напрасности.

Итак, наступило, как говорят военные, время «Ч», когда эта соблазнительная фортеция должна была пасть к ногам завоевателя с выбрасыванием белого белья как флага капитуляции. Для обеспечения торжественности момента и почетных условий сдачи неприступной цитадели неискушенный сердцеед накрыл стол переговоров, который должен был стать преамбулой любовных утех. За помощью он обратился к многоопытному в подобных делах маркитанту Петру Яковлевичу, чтобы тот закупил необходимые для успешного ведения военных действий и для сервировки стола продукты. А тот, хоть и был уверен, что все это дело как–то подозрительно пахнет, тем не менее, взялся оказать посильную помощь находящемуся на грани ума и помешательства кавалеру.

И таки правым оказался искушенный жизнью Петр Яковлевич. В самый последний момент, когда уже казалось, что вожделенные крепостные ворота готовы вот–вот распахнуться вовсю ширь своего проема и наш рыцарь, в торопливой спешке сбрасывая на ходу доспехи, проникнет в женскую твердыню с чаяниями, желаниями и победным гласом, случился непредвиденный форс–мажор. Вдруг по какому–то «невероятному стечению обстоятельств», внезапно и — ах! — так некстати из командировки вернулся муж горничной. Обескураженный Фридрих–завоеватель из состояния приподнятости резко спикировал в настроение глубокого уныния. Ко всему прочему ситуация была усугублена невозвратом со стороны горничной полученного за безоговорочную сдачу своей крепости подарка, и это легло горьким (а кому и подслащенным) осадком (а кому и радости) на его душу. Фридрих, больше не завоеватель, в расстроенных чувствах обратился к горничной с вопросом:

— А когда же я получу обещанное?

Ответ хитрой горничной–фортеции оказался прост до банальности:

— А вы приезжайте к нам еще, и в следующий раз обязательно получите все, что пожелаете.

При этом московский Фридрих пытался апеллировать к уже произведенному вспомоществованию в фонд неприступной крепости, сопротивляемость которой после финансового вливания резко возросла. На что ему в благожелательной форме и весьма многообещающе было предложено:

— Везите с собой больше денег, и вы не пожалеете!

Наверное, наша горничная очень нуждалась в российских денежных знаках, которые, оказывается, можно заработать без труда и пота, поэтому обнадежила и зарядила на будущий успех старика Фридриха.

Зато Петр Яковлевич на этот ход горничной отреагировал весьма прозаически:

— А ведь мне с самого начала было ясно, что дурит она моего соседа!

Соратники по отдыху, вернувшись в номер не с пустыми руками, сели и исключительно для храбрости вдохновились тремя–четырьмя рюмками качественной брестской водки, а затем пошли на танцы. Народу там было мало — совсем ничего. Потоптавшись в нерешительности и почесав затылки, они решили с полчаса погулять по красивой и ухоженной территории санатория. Под впечатлением услышанной истории о горничной–мошеннице Ветер вспомнил, как был обманут будущей тещей, в чем не преминул расколоться перед Петром Яковлевичем. Если кто–то из молодых и неискушенных мужчин еще не женихался, то может взять на вооружение богатый опыт несчастного Алексия Ветра.

Многие девушки грезят женихом. И будь он хоть из принцев или из королей, при власти или при деньгах, красавчик или смазливенький, да хоть из простых или работяг, страшненький или урод — все равно желанный. Есть только одно непременное правило: если к выбору жениха подойти просто без затей, честно и не подло, то благоразумнее рассчитывать на кандидата своего уровня или круга. Однако если задействовать мозги, подключить немного фантазии и закрыть глаза на совесть, то можно отхватить женишка из верхней, а то из высшей лиги, типа НХЛ или захолустного Уэльса — правда, ненадолго.

Будущая жена Алексия Нинон вместе со своей дражайшей мамочкой, говоря по–народному, охмурила его внаглую. И кстати, пронырливые щупальца–ручонки будущей Ветровой тещи чуть не дотянулись и до его друга–мичмана… Бр–р–р!!! У нее в обойме оставался последний неизрасходованный патрон в виде младшей дочери, который в отношении мичмана оказался холостым. Конечно, сейчас можно подумать: хорош гусь, этот мичман! — сам наказания избежал, а друга не спас. Однако друг Алексия перед ним чист, так как он отсутствовал на месте брачного злодеяния. Не было его дома в течение ряда лет по причине морской службы, поэтому он даже на торжественную сдачу звезды в эксплуатацию — на свадьбу — не попал. И лишь спустя год или даже больше был поставлен перед фактом. И потом, что они, эти два желторотых птенца, могли противопоставить маме — Виолетте Леопольдовне? Лишь чирикнуть в ЗАГСе: «Да».

Да–а–а… незабвенный старина Ветер в молодости был тем еще вертопрахом! После наступления совершеннолетия, когда из–за недостаточности жизненного опыта уже можно было нечаянно заблудиться с девушкой в ЗАГСе, он о женитьбе не помышлял и не думал. Государственное учреждение с корявой аббревиатурой в названии Алексия ничуть не прельщало. Алексий дорожил свободой и,как положено юному самцу, на полную катушку ею пользовался, а местами даже нещадно эксплуатировал. Была у него подруга по имени Нинон, с которой он регулярно встречался, не забывая удовлетворять юношеское любопытство в вопросах мироздания. А процессом создания новой человеческой жизни он интересовался особенно живо. В качестве натурного макета по начинающему образованию этот будущий художник использовал, разумеется, свою девушку Нинон — исключительно красивую и фигурную натуру. Впрочем, по итогам сего мероприятия возник вопрос: кто кого больше использовал, осталось тайной. Однако — все по порядку.

Однажды для нежного и юного создания Нинон объективно возникла благоприятная ситуация: ее дражайшая мать Виолетта Леопольдовна пошла на работу во вторую смену, а младшая сестра уехала на экскурсию в Ленинград, восторгаться белыми ночами и архитектурными красотами. Как было не воспользоваться ею, кричащей — используй меня? Юным любовникам ничего не оставалось, как повиноваться случаю: квартира свободна до полуночи, раньше мамашу не жди. Времени для занятий, а также для дополнительных упражнений и всевозможных факультативов — хоть пруд пруди, навалом.

Нинон договорилась с юным вертопрахом Алексием о встрече, а так как она задерживалась, то ключи от квартиры отдала ему заблаговременно. Он, довольный в предвкушении приятного времени препровождения, шел домой к своей девушке и на радостях насвистывал модный мотив песенки французского исполнителя, актёра и режиссёра Сержа Генсбура «Jet’aime… moinonplus» или «Мурашки по коже», известной в исполнении с Джейн Биркин. Многие в то время, затаив дыхание и с кайфом слушали магнитофонную запись этой эротической песни, в которой проникновенных стонов было больше, чем слов. То, что надо!

Не успел Алексий открыть дверь квартиры, как ему под ноги метнулся Туська — любимчик семьи, толстый и наглый котяра. На радостях самоуверенный гость не сильно стряхнул кота с ноги и с разбега метнул свои изнывающие от желания телеса на чужую кровать. С удовольствием и негой, как ленивый кот Туська, потянулся и прислушался к организму, своим желаниям и здоровью, ко двору и к космосу. В награду за внимание Бог посредством всевышнего коммутатора подключился к интуитивной волне Ветра. И не зря повеса прислушивался! По всевышней связи ему было передано беспокойство и тревога. Ветер внял телеграмме Бога, простуканной ему прямо в мозг. Он нехотя встал и, гонимый провидением, пошел прочь. При выходе из квартиры не пошел на спуск по лестнице, будто там красным сигналом светофора горел запрет, а поднялся наверх, куда якобы его что–то звало ярким зеленым светом. И не зря!

Только что он на цыпочках поднялся пролетом выше, как услышал внизу чьи–то шаги. Ба–а–а, знакомые все лица! Хозяйка квартиры самолично поднялась по лестнице и вошла в свои апартаменты. К ней, как и к Алексию полчаса тому назад, за своей порцией ласки метнулся Туська. От увиденного, от удивления у Алексия чуть не отвалилась челюсть. Видимо, беспокойное материнское сердце Виолетты Леопольдовны почуяло угрозу для чести дочери и всей семьи. Ветер, хоть был тогда еще атеистом, истово и с усердием раз десять наложил на себя крест — пронесло, шутка ли! Если бы он попал в руки мадам Виолы, то вычурное буквенное сочетание «ЗАГС» какой–нибудь своей загогулиной обязательно зацепилось бы за его воротник.

Однако первый акт пьесы, это лишь счастливая прелюдия, чего не всегда скажешь о последующих событиях.

Вот так первая встреча с будущей тещей не случилась по бдительной интуиции Алексия. Однако Ветер должных выводов из посланного свыше предупреждения не сделал и свободолюбивый статус изменился. Однако и вторая встреча с будущей тещей также почти не состоялась. Виолетта Леопольдовна проявила инициативу — поехала знакомиться к будущему зятьку. Так получилось, что Ветер пошел в магазин, а ее оставил одну в квартире. Тут — звонок в дверь. Она открывает. В дверях стоят трое алкашей:

— Дай стакан! — требуют.

Виолетта Леопольдовна в шоке.

— Какой стакан? — автоматом спросила в грубоватом тоне.

Мужики в нетерпении, втолковывают глупой и недалекой женщине:

— Обыкновенный — граненый!

Виолетта Леопольдовна, оправившись от шока, пошла в наступление.

— Никакого стакана, алкаши несчастные!!! А ну пошли вон отсюда!

— Вот дура! Нам же Лесик всегда стакан дает! — они беззлобно махнули на женщину рукой и ушли.

После этого происшествия эта чувствительная пуританка убежала из дома будущего зятя в ужасе и смятении…

Сколько еще было актов и прелюдий, одному Всевышнему известно. Однако самый главный все–таки состоялся — Виолетта Леопольдовна женила несчастного Алексия, который как молодой павлин по глупости попал в ее силки, на своей дочке. А все началось со случайной и банальной ситуации. Однажды Нинон откушала несвежих бананов и отравилась, в связи с чем ее, бедняжку, отвезли в больницу. А там путем профилактического медосмотра установили, что она уже не девушка. Чтобы установить виновника, причастного к этому прискорбному факту, не потребовалось составлять сложных логических схем и комбинаций, ибо студент и вертопрах Алексий Ветер не прятался, да и виновница особо не запиралась, лишь из приличий немного поломалась. Вот и получилось, что наш естествоиспытатель Ветер доудовлетворялся на своих факультативах до ручки.

Виолетта Леопольдовна, женщина строгих нравственных правил и твердых моральных устоев, узнав о факте надругательства над честью дочери, впала в расстроенные чувства, от чего ее терзали мигрени, бессонница и плохой аппетит. Она вызвала к себе на экзекуцию молодого и неопытного естествоиспытателя для дачи объяснений и показаний, чтобы вырвать признание, что это он совратил ее дочь. Главной задачей экзекуции было подвести юного греховодника к согласию на жениховство, чтобы он свой блуд перевел в легитимное русло. Ветер с виноватым видом предстал пред очи будущей тещи, которая одним словом его и пригвоздила:

— Набедокурил!

Ветер ввиду скромного характера чисто рефлекторно возразил:

— Это не я.

Ведь кому, как не ему, было знать, что первопроходцем в дебрях Нинон был не он. Однако тот, первый, ушел в небытие неизвестности, зато Ветру достались лавры победителя, точнее застуканного проходимца. Он с Нинон ни под венец, ни в ЗАГС не собирался, так как не любил ее, а вместо высокого чувства имел тягу в виде дурной привычки, которая с таким же успехом нечаянно могла перейти на более симпатичный объект. Однако вина Ветра при абсолютной недоказанности была очевидна — попался. Тем не менее он пытался робко отстоять свою свободу:

— Я вообще–то жениться не собираюсь.

Злая собеседница в раздражении бросила:

— Или женись или пошел вон!

Алексий тут же воспользовался предоставленным правом выбора:

— Ну, если вы согласны, то я пошел!

Со стороны Виолетты Леопольдовны, мамы Нинон, тут же последовало возмущение, будто бы Алексий послал ее далеко–далеко:

— Что-о ты сказал!? — с угрозой воскликнула она.

После обидных или даже оскорбительных слов Алексия дело чуть не дошло до ее инфаркта. Ведь Алексий — человек прямой, и еще не был побит жизнью, поэтому отреагировал в соответствии с предложенной альтернативой. Но как же иной раз трудно понять женщин! Оказывается, это была не альтернатива, а категорическая установка, или даже прямой приказ жениться, закамуфлированный под лживые покрова демократии.

Со стороны Ветра последовали упреки о первой или второй свежести приобретаемого им товара, которые чуть не привели к смерти уже почти тещу. В виду его несомненной порядочности (робкая попытка сохранить свободу не в счет), он был вынужден продолжать игры в демократию. Ему надлежало просить руки невесты у ее болезной мамы. Мало ли что могло случиться? Вдруг бы Виолетта Леопольдовна не выдержала испытательного срока и, минуя больничную койку и не дожив до почетного звания «теща», слегла прямо в могилу? Ветер просто не перенес бы этой тяжелой утраты.

Понятно, что после замечательного сценария, срежиссированного рукой опытного жизневеда Виолетты Леопольдовны, говорить о счастливой семейной жизни не приходится. И жизнь лишний раз на этом примере доказала, что любовь не поцелуй, ее за уши не притянешь.

Зато, когда друзья вернулись с прогулки, то обнаружили на танцах гораздо более многолюдную и оживленную обстановку. И тут же объявили белый танец, на который Алексия пригласила девушка — возрастом далеко за шестьдесят лет. В трепетном изнеможении цепко ухватившись за руку, она повела Ветра в центр круга, будто на эшафот. Однако все оказалось не таким экстремальным, во время танца выяснилось, что девушку зовут Леной и приехала она из Бреста. Воздав в танце дань уважения возрасту партнерши, Алексий подвел ее к своему товарищу, представил их друг другу. Петр Яковлевич, имея своеобразное чувство юмора, к тому же будучи любителем розыгрышей, напустил на себя строго непроницаемый вид, начал подавать себя так, будто прекрасно знает милую Елену. Бедная женщина растерялась, отстранилась от Петра Яковлевича с причитаниями:

— А я вас не знаю… не помню… не видела…

Алексий же, злорадно порадовавшись за своего товарища, обратил внимание на симпатичную девушку, которая смотрелась лет на сорок — сорок пять. Сначала возле нее терся мужичок одного с ней возраста, но затем он куда–то исчез и Ветер пригласил ее на танец. Стройное, абсолютно лишенное целлюлита тело, будто литое, на ощупь казалось желанным и притягивало к себе эротическим магнитом. Наш герой отдался ритму танго, прижался к девушке, улавливая ответное влечение. Чтобы острее прочувствовать формы ее прекрасного тела, он менял манеру танца, не скрывал наслаждения от держания в руках этого великолепия. Несмотря на нетерпеливое желание владеть телом, попавшим в руки, Алексий проявлял сдержанность и вел партнершу целомудренно и отстраненно. И это не прошло незамеченным, девушка сделала ему комплимент:

— А вы хорошо танцуете.

Перед этим он танцевал с другой девушкой, которая сделала ему похожий комплимент:

— Вы хорошо ведете в танце, — сказала та ему.

Так как в последнее время в свой адрес он часто это слышал, то обеим ответил заученно и пресно:

— Это вам показалось.

Милая девушка с точеной фигуркой Алексия заинтриговала, и он поинтересовался, как ее зовут.

— Светлана, — сказала она.

Ветер также представился. Она добавила, что приезжает сюда из подмосковного города Люберцы уже в третий раз. Эта информация даже удивила Алексия. Между тем она продолжала, что здесь ей нравятся процедуры, их качество, поэтому все дни она в основном этому делу и посвящает. Так как танец оказался последним, то это дало Ветру повод напроситься проводить ее к номеру. Глядя ему в глаза, она очаровательно улыбнулась и согласилась. Не выходя из помещения, они через холл прошли в спальный корпус. Светлана была с подружкой. С ней Алексий тоже успел станцевать танго, и ему даже показалось, что та положила на него свой симпатичный глаз. Но теперь ее провожать увязался товарищ из местных строителей. На третьем этаже, не доведя девушек до их номера, они расстались.

Однако для Алексия с его напарником по номеру Петром Яковлевичем вечер еще был далек от завершения, так как на входе в скромные апартаменты их перехватила группа соседок из номера напротив. Обоим в настойчивой форме было предложено поздравить именинницу, с которой они только что нечаянно столкнулись в коридоре. Пришлось согласиться.

В качестве подарка друзья взяли бутылку водки и конфету размерами раз в двадцать больше обычной, что попалось под руку. По–деловому вручив их имениннице, почувствовали себя небесполезными гостями и приободрились. Кроме них там были девушки из Мурманска, Крыма и три землячки: Ирина из Орши, Татьяна из Жлобина (виноватая, в смысле именинница) и Светлана, декламировавшая стихи собственного сочинения. Особой строкой хотелось сказать о тезке Ветра, его земляке, которому было всего семнадцать лет. Алексей великолепно говорил на белорусском языке. Он с таким смаком рассказывал о своих бабушке и дедушке, что все ржали, будто необузданные лошади. Сочный язык умелого рассказчика совершенно не резал слух, а был естественным приложением тех сельских сценок, свидетелем которых он был.

Время пролетело незаметно, но, взглянув на часы, Ветер понял, что уже поздно и пора сворачивать стихийно возникшее торжество. Однако в компании было три человека, которые незаконно присутствовали на территории любви корпуса номер четыре, а один из них даже несовершеннолетний. Они спустились на первый этаж в надежде выйти из сложившейся ситуации культурным образом — через двери. При всем стремлении им это не удалось. Входная дверь уже давно была заперта, а хранитель ключа мерами предпринятых розысков нигде обнаруживался. Нагло попирая моральные устои, гости из других корпусов решили нарушить санаторный режим, а заодно границу номера на первом этаже, где жили Ирина и симпатичная следователь из Мурманска, участницы праздничного торжества в честь именинницы, ибо надо было выйти во двор через их балкон.

Трое гостей, а также эскорт в лице именинницы повели себя самым возмутительным способом — со смехом, шутками и прибаутками, осуществляя задуманное. Одну девушку, у которой наиболее выдающаяся женская часть оказалась очень большой в размерах, Алексий, как атлант, подстраховал снизу, чтобы она не рухнула с балкона на землю. Дальше эти искатели приключений по тропе здоровья направили неустойчивые стопы в сторону санатория «Надзея». Как они брели в потемках, автор этого изложения уже не помнит, но свет «Надежды» их не обманул — все явились туда без потерь. Тут выпили по чашке кофе и до минимума усеченной компанией в два человека с одной лишь именинницей по асфальтированной дороге вернулись на территорию любви уже в пятом часу утра.

Во избежание различных наветов и инсинуаций, а также в подтверждение версии именинницы стоит сказать, что по дороге у Алексия с ней действительно ничего не было, так как им больше хотелось спать, чем чего–то там иного. И спать им хотелось не совместно, а раздельно, то есть каждому в своей постели. После совершения контрабандной операции по выводу двух чужих лиц за пределы санатория Алексий с Татьяной тем же путем вернулись назад, через чужой номер, вторично за ночь предоставивший им «политическое убежище». Разбудив по ходу двух его сонных обитательниц, через которых Ветер почти перешагнул, они с Татьяной разошлись по своим местам. Хотя Алексий признавался, что соблазнительный вид одной из разбуженных красавиц откровенно зовущим образом провоцировал его на то, чтобы споткнуться о ее тело или хотя бы шнурком от кроссовки зацепиться за перламутровую пуговку пижамы минут на несколько или до утреннего подъема. Несмотря на то что это сумасбродство происходило в «корпусе Любви», Ветер к своему удивлению оказался приличным человеком и в данной ситуации никак иначе себя не повел, кроме как в свой номер, взяв себя за шиворот.

День третий

Третий день пребывания Алексия в санатории, который выпал на 15 мая, ознаменовался пасмурной погодой. Солнце закатилось за облака, чтобы заняться своими делами. Кто знает, может оно, как и некоторые пациенты, с кем–то (наверное, с Марсом или с Венерой, а может и со всей галактикой) занималось стаканотерапией и прочими лечебными процедурами. Ветра, кстати, тоже ждал ворох процедур с утра и после обеда.

Днем ничего примечательного не произошло за исключением загадочного телефонного звонка, пришедшего на мобильник Ветра. Звонивший незнакомец спросил Люду, на что Алексий с подозрением уточнил:

— Какую Люду?

— Я забыл фамилию, — ответил тот.

— Из какого она города?

— Из Гродно.

Желая донести эту информацию до Людмилы, Ветер начал звонить ей, но ее телефон был занят. Тогда Алексий выдал информацию в интернет, однако Людмила в этот день на связь так и не вышла, видимо, была на даче.

Вечером Алексий со своим санаторным другом Петром Яковлевичем по уже начавшей складываться традиции причастились незначительным количеством рюмок — пятью–шестью, и не торопясь, как минимум с получасовым опозданием, явился на вечер танцев, который был уже в разгаре. Здесь шла череда быстрых плясок, и два товарища, стоя рядом, делали вид, что лениво танцуют. Практически напротив Алексия в кругу танцевала люберецкая Светлана, одетая в короткую черную юбку и черные колготки, поэтому выглядела весьма строго и чертовски соблазнительно. Алексию пришлось долго танцевать на расстоянии метров пяти от нее, пока объявили танго. Светлана с подружкой уже направилась на выход, когда он, зайдя со спины, перехватил ее за руку и пригласил на танец.

Потом наступил перерыв, во время которого народ перемешался, и Алексий потерял Светлану из виду. Вдруг объявили белый танец, и к нему легко и непринужденно скользнула другая девушка, никому не оставляя шанса на эту привилегию. Застигнутый врасплох, Алексий поздно увидел Светлану — уже идя в центр зала и все еще выискивая ее глазами. Она оказалась позади него, и он понял, что она тайком прокралась в тыл, чтобы пригласить его на танец, но, к сожалению, опоздала.

После этого, чтобы конкретно обозначить интерес к Светлане, Алексий во время быстрого танца занял позицию между нею и ее подружкой. И уже на очередной медленный танец Светлана, не напрягаясь, в свободной манере пригласила его. Во время танца она сказала, что ночью долго мучилась бессонницей, Ветер мучился тем же, так как провожал гостей в соседний санаторий «Надзея». Сама ситуация напрашивалась, чтобы он закрепил успех и для крепкого сна предложил Светлане прогуляться по свежему воздуху. Она была не против.

Они бродили по окрестностям санатория. Светлана рассказывала о себе, говорила, что замужем, работает в пробирной палате химиком, летом трудится на даче. Когда она сказала, что замужем, то Алексию стали понятны некоторые особенности ее поведения, некоторая закомплексованность замужней женщины, любящей или боящейся мужа. Поэтому он не считал нужным форсировать события, которые привели бы к делам постельным. Для Ветра важнее было духовное общение с красивой женщиной, хотя при благоприятном развитии событий и от постельного, разумеется, не отказался бы.

Прогулка длилась около сорока минут, а потом Алексий подвел Светлану к дверям корпуса. При прощании она неожиданно с молниеносной быстротой, будто гюрза, стрельнула поцелуем в левую небритую его щеку. В легкой растерянности он невольно коснулся пальцами поцелованного места — этот милый и непосредственный расстрел ему очень даже понравился — а вдруг Светлана не такая недотрога, какой хочет показаться. Данное обстоятельство подавало надежду.

Алексий направил свои стопы к корпусу Любви. Пока шел, думал о замужестве Светланы, задавался вопросом — счастлива ли она в браке, пытался спрогнозировать свой успех у нее. И невольно вспомнил свое житие–бытие с «любимой» женой.

Семейная жизнь с первой женой у Алексия не заладилась. В угоду нынешней толерантности и в духе политкорректности, этим этическим извращениям, можно обвинить его в неверности, сказать, что он такой–сякой. Однако вопреки новомодным западным веяниям ни в чем его изобличать не собираюсь. Да, Алексий, чего греха таить, иной раз мог пойти в загул. Но! Но есть одна малюсенькая, но заковыристая причина с грандиозными последствиями, которая многое объясняет: его первая жена Нинон была бабой гулящей, отчего со временем поглупела и подурнела — у нее натурально поехала крыша. А еще она была злобной и крайне неуравновешенной, мстительной и жадной, не терпящей возражений самодуркой. Она являла собой яркий образец женщины, которую брать в жены категорически нельзя — опасно для жизни.

Помню, как на заре семейной карьеры Нинон поехала летом отдыхать на юг вместе с соседкой. Крым в советскую эпоху — это была здравница и кладовая здоровья всего Советского Союза, ну или как минимум значительной его части. Народу там было навалом, а потому имелся выбор друзей и подруг на любой вкус и цвет. А если говорить о партнере на время отдыха или того меньше — на ночь или две, так это просто не являлось проблемой. Впрочем, как и теперь повсеместно. И вот, по рассказам ее спутницы, вернувшейся с моря в шоке, Нинон вела себя очень неправильно. Хотя, на первый взгляд, как будто бы даже и примерно: на пляж приходила с мужем и с пляжа уходила с мужем. Правда, имелся целый ряд существенных замечаний. Первое и самое главное: было неясно, чей это муж, так как ее живой и здоровый супруг в это время сидел дома, присматривая за двумя маленькими детьми. Со слов соседки, Нинон снимала жилье в одном с нею доме, но все ночи напролет на снятой квартире не появлялась. Думается, что ночью Нинон заботилась не о своем муже, а о чужом, со всеми вытекающими последствиями. Нельзя пожаловаться, что Нинон совсем не вспоминала об отце своих детей. Несправедливо было бы другое — не сказать, что поминала она его, только не всегда добрым словом.

Приведенного факта достаточно для представления жены Алексия. Поэтому ждать от него любви к ней и преданности ей, наверное, было бы излишне. Во всяком случае сам Алексий именно так к ней и относился — платил монетой того же достоинства. Да и говорил о ней, как о покойнике — только хорошее или ничего не говорил. Сосуществование с тираннозавром в юбке неприятно, ибо отличается от обычной жизни наличием скандалов и разборок, измен и прочих креативных художеств. И зачастую, когда в голову мужа летят тяжелые и острые предметы, оно становится опасным. Поэтому Алексий, откушав черствого семейного хлебца, по возможности решил перейти на сладкие плюшки, вычурные рогалики и сдобные ватрушки.

Однажды он познакомился с молодой красивой и статной женщиной по имени Иришка. Была она из западного города Гродно, но к тому времени около шести лет прожила в Минске. Алексия не волновало наличие у нее ребенка, тем более что детей он любил и любил с ними возиться. Не зря у него есть спортивная секция, в которой занимается детвора, и довольно большой ее процент добивается впечатляющих результатов. Милая Иришка проявляла заботу не только о своем ребенке, но и об Алексии, поэтому он решился на совместное проживание и переехал к ней на квартиру. Около трех лет они прожили душа в душу.

Их знакомство началось с того, что Алексий приехал на соревнования в Гродно, а там его очень близкий друг и познакомил их. Иришка — яркая и видная женщина с эротическими чертами лица. Но самой замечательной у нее была одна часть тела, на которую мужики не просто обращали внимание, но безудержно велись. Речь идет о наиболее выдающейся детали женской фигуры, которую назвать своим именем несколько затруднительно, она же и наиболее мягкая. На этот участок человеческого тела обычно садятся. На вторую или третью ночь знакомства Иришка осталась в домике, где жил Алексий. Они легли на разных кроватях и долго не могли заснуть, болтая о том, о сём. В конце концов, оба, подталкиваемые естественным взаимным интересом, завели разговор, который привел к известному логическому концу.

— Ну, так иди ко мне и ложись рядом! — предложил Алексий.

— А-а, какой хитренький. Сам иди ко мне и ложись рядом! — парировала Иришка.

Ветер только этого и ждал. С поспешностью голого мужика, приглашенного на помывку в женское отделение бани, он перекочевал в уютно налаженную постельку Иришки. Для него эта ночь оказалась очень длинной — так случилось. Они лежали в постели и болтали, однако летний воздух был душный, и Ветра потянуло в ночную прохладу. Бывший пионерский лагерь, где он разместился, оказывается, жил своим ночным порядком. Ветер вышел на воздух и в некотором отдалении заметил отблески костра и какое–то подозрительное шебаршение в кустах. Приблизившись к костру, он увидел, что там собрались одни женщины… Ой, простите, я хотел сказать девчонки, да еще и на выпивку. А те, увидев гарного мужичонку, восприняли его появление как дар небес, и тут же предложили выпить, чтобы удержать при себе. Алексий, конечно, согласился и под настроение выпил с раскрепощенными и разудалыми девчонками — раз, другой… десятый. Он просто не заметил, как самая симпатичная и активная лесная нимфа затащила его в кусты и заставила заняться с нею непотребством — пришлось пьяному мужчинке подчиниться женскому диктату. Ну, куда ты денешься из темного леса? Алексий так увлекся процессом сближения с нею, что про покинутую Иришку позабыл. Лешачка есть лешачка — любого с пути истинного собьет. И вообще, с кем не бывает! Меня вот, например, пошлют иной раз в магазин, так я тоже могу что–то забыть. А тут, при таком интересном раскладе и увлечении, все без лишних слов ясно и понятно. Алексий о покинутой девушке вспомнил не раньше, чем через час. Вот такой этот Ветер — художественная натура. Зато, когда вспомнил, то подскочил на полметра вверх и штаны натягивал уже на полном ходу к домику. Примчался, запыхавшись, аки пес, сбегавший за палочкой, которая была не в зубах, а уже на штатном месте. Бедная Иришка с видом грустной Аленушки сидела на крылечке, подперев эротическое личико ладошкой, и не знала, что думать о пропаже. При появлении взлохмаченного и вывалянного в траве Ветра она оживилась.

— Где ты был? Что случилось!? — встревожено забросала его вопросами.

Запыхавшийся Алексий чуть не споткнулся об Иришку, а от неожиданности едва нашелся что соврать. Не обижать же женщину на первом интимном свидании:

— Вот епсель–мопсель!!! Да тут понимаешь… такое дело… В общем, фигня какая–то… Ах да, драка была, — нашелся он через минуту.

— Бедненький, и тебе досталось!

Увидев в глазах подруги сочувствие, Ветра понесло.

— Там, — неопределенно махнув в ночную темень рукой, продолжал он, — кто–то подрался, и я их разнимал. Одному засадил ногой в пах так, что он сразу с копыт свалился, а другому врезал кулаком под глаз. Вызвали милицию — начались разборки, меня даже чуть не увезли в отделение для дачи показаний, еле отбился от ментов.

— Боже! Так ты еще и с милицией подрался? — испугалась доверчивая Иришка.

Алексий понял, что его занесло не в ту степь и сейчас пойдут сложные и коварные вопросы, на которые он не сможет ответить. И он, скомкав свою песню о мнимом подвиге, подвел черту:

— Ладно, черт с ними! Я выкрутился и хорошо. Пошли поспим…

После такого оригинального знакомства в Гродно отношения между Алексием и Иришкой могли прекратиться и забыться, однако судьба распорядилась по–своему, предоставив им шанс на совместную жизнь. Как–то Ветер мчался на машине по улицам Минска и вдруг увидел Иришку, остановился, взял на борт и подвез куда надо. Однако расставание получилось скомканным и непонятным: то ли Алексий торопился, то ли Иришка его не поняла — в общем, она сильно на него обиделась. Следующая встреча растопила лед подозрений и недовольства, они подружились и отношения наладились так, что все свободное время они проводили вместе. У Алексия даже появилась привычка брать Иришку с собой в поездки.

Как–то в очередной командировке они оказались в районном центре и там пошли в ресторан. Во время паузы между танцами Иришка вышла в холл припудрить носик, а оттуда вернулась злая и оскорбленная. Оказывается, в ресторане отдыхала группа местных бандюганов, которые к ней отнеслись грубо и непочтительно. Алексий под впечатлением злого настроения своей женщины готов был положить бандитские морды в кафель туалета или в гранит холла. А Иришка бесилась и по–взрослому настаивала:

— Дай им в морду!!!

В тот вечер Ветер ни до чьей рожи так и не дотянулся, ибо не нашел к тому повода и причины. В жизни иногда бывает, что некоторые вещи воспринимаются не так, как выглядят на самом деле. Вот и здесь с Иришкой получилось то же самое: ей показалось оскорбительным то, что для мужиков было не чем иным, как охрененным комплиментом.

— Ну и жжжопа!!! — сказали ей бандюганы, акцентируя произношение на звуке «ж».

Причем, это было сказано с неподдельным восхищением! Примерно так же воскликнул бы истинный ценитель живописи в картинной галерее, увидев на стене шедевр, правда, последнее слово заменил бы на более благозвучное. Поэтому Алексий сначала разозлился, а затем успокоился и даже возгордился своей жопастой, фигурной дамочкой!

Со временем Иришка стала предъявлять Алексию претензии. Хотя ее можно было понять, она хотела найти постоянного, а не приходящего мужчину. Короче, она поставила условие — подумать и определиться, как он поступит: останется с ней на правах мужа или будет свободен, как Ветер. Алексий не готов был окончательно порвать с прежней семьей, так как там оставались две дочки и при детском лепете «папа» его мужское сердце заходилось нежностью.

Разошлись Алексий и Иришка по разным углам нашей многообразной жизни.

А однажды в ответ на похождения Нинон со стороны Алексия последовала полновесная сдача, и отнюдь не мелочью, а можно сказать, крупной купюрой. Имеется в виду его любовная связь с подругой жены, которая к тому же была замужем. Здесь и для Ветра все оказалось не простым, так как в Людок, так звали подругу жены, он влюбился по–настоящему. То оказалось своеобразной сдачей на сдачу. Алексий передал своей жене крупных ассигнаций в избытке, поэтому судьба в лавке, где она торгует любовью и ненавистью, верностью и изменой, и сыпанула пригоршню мелочи.

К сожалению или к счастью, некоторым женщинам в жизни не хватает адреналина, поэтому, чтобы подпитываться этим возбуждающим средством, они заводят любовников. И чем больший дефицит острых ощущений переживает женщина в пресной жизни, тем большим количеством знойных мужчин пользуется. С какой–то стороны их, обремененных семейным долгом, можно понять. Далеко не каждой изо дня в день охота заниматься вытиранием детских носов, стиркой и утюжкой выстиранного, готовкой борщей, шницелей, компотов, а также другими делами, сопряженными с поддержанием домашнего очага. Зато каждой домохозяйке хочется праздника, чтобы хоть иногда ярким светом подсветить тусклый фолиант повседневности. А в понимании озабоченной сексом женщины (стеснительно писать слово «самки») праздник — это новый мачо (по–русски — самец) в постели, который отличается от своих предшественников как фантазией, так и техникой исполнения отдельных приемов любовной программы.

Для Людка таким подарком судьбы явился Алексий — подтянутый, с рельефной мускулатурой, свободный и непринужденный, улыбчивый и доступный в необременительной беседе. Короче, настоящий мужчина–самец. Свои мужские качества Алексий доказал как в жизни, так и в постели — сильный и нежный, добрый и ненасытный, невозмутимый и темпераментный. Людок смогла это оценить, когда беззаботной стрекозкой порхала туда–сюда, от мужа к любовнику.

Не меньшим подарком была и Людок, а может, даже призом. Она обладала офигенной фигурой: рост 175 сантиметров, а с крутым каблуком — все 185; не худая и не толстая — весом не более 70 кило; грудь четвертого размера; длиннющие ноги — не ниже чем от талии; жгучая брюнетка с длинными волнистыми волосами. А лицом — так вообще, будто с обложки импортного журнала. Словом, весьма и весьма эффектная женщина. Поэтому у них было все: кино, вино и домино; цветы, конфеты и шампань; природа, дачи и шашлыки; кафе, бары и рестораны; поцелуи, объятия и постель; отношения, ссоры и примирения; расставания, встречи и разлуки.

Когда Алексий впервые увидел Людок, то немедленно впал в состояние ступора. Главной причиной кратковременного расстройства его здоровья послужила мини–юбка — серьезная угроза для мужских глаз (ослепнуть можно), да и для сердца, ведь оно у нас сделано не из камня и не из железа. Когда Людок присела за журнальный столик напротив Алексия, то от великолепия ее ног у него начала бесконтрольно выделяться слюна. Когда же он пообвык к яркому сиянию этой женщины, то перешел в состояние созерцательного анабиоза. Все это ему понравилось, и тогда он решил: «Она будет моей!!!». Видимо, признание, вырванное коварной прелестницей в виде неких междометных созвучий, вырвалось наружу, так как жена Алексия, неся из кухни тарелки с закуской, подозрительно скосила на него хозяйский глаз.

— Милый… Ты что–то сказал? — уточнила она, а может, просто дала понять, что он находится под контролем.

Очарованный Ветер понял, что потерял покой. Чтобы выправить ситуацию, он собрал свою спортивную волю в кулак и почти не заикающимся голосом просипел:

— Э–э–э… я сказал, что эта рюмка с коньяком — моя…

Неизвестно, обнаружила ли жена состояние мужа, но гостья, зная о своей магической власти над сильной половиной человечества, загадочно улыбалась. А у Алексия возникло подозрение, что он просчитан красавицей от кончика… до кончиков пальцев. Чего желает женщина, того, оказывается, хочет Бог. Людок смилостивилась и не уронила Ветриного достоинства, а наоборот, прикрыла его от любопытства жены и поддержала:

— У нас тут спор вышел, кому достанется надтреснутая рюмка. И Алексий как истинный джентльмен решил ее у меня отнять.

Алексий смекнул, что речь идет не о расколотой рюмке, а о чести новоявленной чаровницы. Уловив ее игривый тон, он почувствовал себя ее заложником, однако обоюдное умалчивание правды возвело их в статус заговорщиков. И Ветер не растерялся:

— Нинон, объясни, почему твоя подруга не хочет мне отдать сущую безделицу?

Хозяйка, не подозревая истинного предмета разговора, поддержала мужа:

— Людок, будь человеком! Отдай ты ему, чего он у тебя просит!

Людок от двусмысленности прозрачного намека тут же вспыхнула. Меж тем Нинон, занимаясь столом, соображала, как бы чего не забыть, и по сложившейся привычке про хлеб–то и запамятовала. Она срочно вышла в кухню. Воспользовавшись ее отсутствием, Людок с деланной укоризной и довольной улыбкой посмотрела в глаза Алексия. А тот натянул на лицо маску ухмыляющегося циника–плейбоя, хотя его сердце в предвкушении любовной истомы тут же брякнулось в обморок.

Ветер долго оставался в состоянии мечтательной изолированности от внешнего мира, будто обесточенный микрорайон, а его восприятие мира сузилось до любования очаровательными коленками сидящей напротив женщины, при этом взглядом и мыслями все больше погружаясь в пространство между ними. И как только жена не заметила отрешенности мужа от всего остального? Наверное, из–за стола, вокруг которого хлопотала.

Людок в гостях у подруги понравилось. Ей было приятно ощущать себя королевой в глазах такого мужчины, как Ветер. Одновременно ее умиляла и забавляла его скованность и заторможенность в ее присутствии. Она знала, что это происходит под влиянием ее чар, и была довольна, так как Ветер ей тоже понравился.

На город опустились сумерки. Людок ушла домой. Нинон домашним тараканом шебаршила на кухне. Алексий тупо смотрел в ящик с новостями, но ничего там не видел. Он тихо грезил. На экране своего воображения он видел, как фланирует с Людок по местному бродвею — проспекту Ленина. Он — ростом около метра семидесяти, а может, и ниже. Она — длинная дылда и красивая–красивая зараза, что аж морду сводит. Грезилось Алексию, что весь народ сосредоточился на этой парочке: женщины понаделали взглядами дырок на нем, а мужчины просто шеи посворачивали об Людок. А они вдвоем, гордые и независимые, шпацируют и никогошеньки не замечают — счастливые от обладания друг другом. И потом он вытворяет с ней черте что, на что въявь ни физических способностей, ни фантазии художника не хватит…

— Милый! Я долго буду тебя ждать? — сгорая от нетерпения, мило шепчет Людок.

— Хххих…

Тихий шепот Лидок вдруг резко превращается в противный визг жены:

— Ты что–о–о, оглох!? — кричит Нинон над ухом.

После ее окрика Алексий из прекрасных грез вернулся к реалиям тошнотворно–пресной жизни, что тут же сам подтвердил адекватным ответом:

— А–а–а чтоб ты треснула!!! Пи… Звизда моя негасимая!!!

Оказывается, муж понадобился жене в качестве мужчины:

— Сколько тебя можно звать, ять–переять?! Передвинь стол на место!

Вот так милые и дорогие женщины, сочетая культуру слова с его антикультурой, разрушают воздушные и фантасмагорические замки в тонких и чувствительных душах мужчин, которые на дрожжах только что накатывающей любви и пробившей их приязни взлетели в романтические выси!

Людок вместе с мужем и ребенком жила неподалеку, поэтому пристрастилась довольно часто посещать гостеприимную семью Алексия. В одно из таких посещений, улучив момент, Ветер тихо пригрозил на ухо Людок:

— Еще раз придешь в короткой юбке — трахну!

Людок прекрасно поняла угрозу, или намек–предложение, но продолжала дразнить Ветра, специально поднимая градус его желания гораздо выше допустимого значения. Для осуществления своей страшной угрозы он, воспользовавшись тем, что Людок однажды засиделась в гостях, как истинный кавалер вызвался проводить ее домой. В тот раз и исследовал путь–дорожку к своей возлюбленной не только географически, но и физически. Убедившись в наличии всех ингредиентов и не обнаружив изъянов, сам себе дал добро на продолжение эскалации. В общем, Ветер свою угрозу осуществил. Потом у них пошло, поехало.

Их первая совместная поездка была связана с соревнованиями в Гродно. Под предлогом посещения подруги Людок отправилась туда с Алексием. Остановились у его друга, и ни в чем себе не отказывали. А дальше настолько освоились, что практически все поездки Алексия на соревнования и в командировки осуществлялись в сопровождении личной секретарши, подруги, любовницы и просто красивой женщины, которой эта роль тоже пришлась по душе. Само собой, у них сложился свой распорядок дня. Днем Ветер занимался делами, а Людок гуляла по городу с экскурсиями, посещала театры, кино, кафе и рестораны, а вечером оба возвращались в гостиницу, где начиналась ночь, заполненная страстью и негой.

В скором времени муж Людок, не потрудившись оформить развод, бросил ее и перестал появляться дома. Положение соломенной вдовы, независимой женщины ей понравилось, ибо позволяло жить по своему распорядку. Теперь уже Алексий посещал Людок дома, а потом они образумились и начали снимать квартиру. Это была золотая пора их отношений. Тогда они кутили вовсю, почти ежедневно выезжали за город на шашлыки. Для этих целей выбрали удобный маршрут и облюбовали на природе подходящее место. Для разделки мяса Алексий нашел себе огромный нож, больше похожий на тесак. Однажды, разместившись у костра на полянке, он при помощи любимого тесака разделал мясо, нанизал шашлыки на шампуры и, положив их на камни жариться, приступил к десерту. На десерт у него была клубничка — Людок. А после десерта Алексий не нашел любимого пионерского ножичка, кто–то набрел на мирно развлекающуюся парочку и воспользовался ситуацией. Вот так и прое… продесертили, проклубничили тесачок–мачете. Хорошо, хоть недожаренные шашлыки остались.

В другой раз любовники зимой возвращались из Стаек, где проводили время в гостинице: дорога покрыта льдом, колеса буксуют, ехать невозможно. И вот картина: низкорослый кавалер сидит на месте водителя и усиленно газует, а высокая сногсшибательная дама в длиннополой шубе, вылитая барыня–сударыня, толкает машину вместе с кавалером, упираясь в багажник. У проезжавшей мимо публики лица удлинялись и глаза округлялись от завораживающего зрелища.

Отношения красивой пары развивались, и однажды Людок сделала Ветру предложение:

— Бросай жену и приходи ко мне!

Ветер полюбил Людок, поэтому от предложения отказаться не смог. До этого на подобные предложения он отвечал отказом, а эта красавица заполонила его душу. И ушел он от своей злой жены Нинон и зажили они с Людок душа в душу — прямо как в русской народной сказке. Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. В общем, сказочная жизнь приказала долго жить. Через месяц или два они встретились после трудового дня, посидели, выпили и даже прилечь не успели как Людок вдруг заявила:

— Сегодня последняя встреча. Больше встречаться не будем!

У Алексия сердце скоростным лифтом ухнуло куда–то вниз — в пятки.

— Но почему? У нас же все ну просто прекрасно… — севшим голосом спросил он, не веря происходящему.

— Я возвращаюсь к мужу!

Таков был неумолимо–безжалостный ее приговор. Сердце Алексия металось загнанным хорьком и пыталось найти выход из западни, однако деваться было некуда. Дружище Ветер с полгода переживал разлуку, плохо спал и ел без аппетита.

А через три–четыре года они встретились, разговорились. Она с тоской в голосе и с сожалением в душе призналась:

— Я сделала неправильный выбор и очень жалею, что мы расстались. Я мужу верила. А сейчас он мне противен, и я не хочу с ним жить.

Это было давно…

Придя в номер, Алексий продолжил общение с девушкой по имени Людмила из Гродно и продолжал это до половины пятого утра. Нет, не подумайте предосудительного. Эта славная девушка находилась в своем родном городе, просто Ветер уже не первый месяц общался с нею посредством интернета. Интернет, еще лет 10 назад недоступное и лет 20 назад неизвестное для человечества средство общения, в нашу жизнь вошел настолько прочно, что сегодня его отсутствие уже невозможно и представить. Начав знакомство с Людмилой еще дома, в Минске, Алексий продолжал его даже в других городах, куда выезжал. Ему нравилась Людмила. Она была не замужем, имела взрослого сына, который серьезно встречался с девушкой. Тогда же Алексий договорился с Людмилой, что приедет в Гродно на два дня, и просил заказать для него гостиницу. Люда сделала встречное предложение насчет съема частной квартиры в центре города. На том и порешили.

День четвертый

Днем 16 мая светило явно ушло пить пиво, в результате после обеда и до самых вечерних танцев на землю лилась какая–то моча в виде противной мелкой влаги.

С утра у Алексия были водные процедуры. Любил он постоять под струей лечебного брандспойта, понежиться в горячей ванне с медным купоросом, понырять да поплескаться в бассейне — этого не скрыть. Жаль, что в санатории не было банных процедур, а то бы Ветер историю про себя рассказал.

Баня для русского человека — не только помывка тела, это еще и досуг, во время которого он просто отдыхает. Или отдыхает с пивом и с женщинами, пьет водку, решает какие–то дела. Для любителя бани подготовка к ней начинается с заготовки дубовых и березовых веников, всевозможных бальзамов иэликсиров, не считая пива и кваса, которые льют на раскаленные камни, чтобы вдыхать приятные лечебные ароматы. Затем следуют сборы, во время которых главное — не забыть ничего из амуниции и принадлежностей, а то упустишь малейшую деталь, и все настроение и сам поход в баню будут испорчены. А в бане раздевание с предвкушением пара, бассейна — одно это является удовольствием.

Но совсем другое дело, когда в баню идет компания. Здесь отсутствие какой–нибудь принадлежности не является трагическим событием, путающим план помывки, ибо дело не заключается в самой помывке, оно — в развлечении. Компания — это общение и масса непредсказуемых моментов, которые можно назвать сюрпризом, и чем их больше, тем веселее и бесшабашней проходит время. Правда, когда много водки, то культурное развлечение превращается в его антипод и слово «культурное» хочется заменить антонимом. А если при этом еще теряются люди, то такой кульбит событий становится опасным мероприятием для жизни.

Алексий Ветер однажды собрался в такой культпоход с друзьями и девчонками, которых оказалось не менее десяти человек — целая команда! Как водится, мылись, мылись, мылись; пили, пили, пили; парились, парились, парились. Догулялись до того, что отряд не заметил потери бойца. Один из них бесследно пропал. Первым обратил внимание на недостачу личного состава Алексий. Он быстренько обошел все помещения, даже на улицу выглянул. А там мороз в тридцать градусов и сугробы, никаких следов беглеца не обнаружилось. К поиску пропажи подключились все, прямо по Маршаку:

Ищут пожарные,

Ищет милиция…

Ищут фотографы

В нашей столице,

Ищут давно,

Но не могут найти,

Парня какого–то

Лет двадцати.

В бане отдыхал сотрудник милиции, который был давним другом Алексия Ветра, там же был и пожарный. Насчет фотографа боюсь соврать. А вот с потерявшимся парнем небольшое уточнение — ему было не двадцать, а тридцать лет. Главное, что его реально не находили — все спились, простите, сбились с ног, а найти не могли. После безрезультатных поисков публика морально обессилела, поэтому присела отдохнуть, тоже морально. И давай опять пить. Последний тост прозвучал так: «За без вести пропавших!». Все тут же вспомнили о пропаже и вяло, но вдохновенно кинулись на новые поиски сотоварища по бане.

Благо, Алексий подключил к поискам своего друга, сотрудника милиции, а тот проявил инициативу и чудеса личного сыска, обнаружив пропавшего члена команды в пустом бассейне. Бедняга Вася лежал на голом кафеле почти без чувств, и все из–за своей пьяной нерасторопности.

Получилось так, что прилично поддавший и хорошо распаренный Васек выскочил из парной и, не разобравшись в ситуации, — плюх в бассейн. А воды–то там и нет! Вот бедолага и брякнулся, как жаба об асфальт, на гладкий и чистый кафель. От удара потерял сознание и пьяно затих. Получилось как в старом анекдоте про пациентов дурдома, которым обещали налить воды в бассейн, если те будут хорошо себя вести, а пока, мол, прыгайте туда на сухую. Вот и Вася прыгнул в пустой бассейн! Лежал без сознания у самой стенки, очнувшись же, заплакал, жалея себя, что несчастная судьба забросила его одного, сирого и убогого, в яму, оклеенную кафельными квадратами. Те, кто искал его, конечно, заходили в помещение, но на бортик не становились, поэтому и не видели его, лежащего под стенкой. Хорошо, что друг Алексия подошел ближе и обнаружил пропажу.

Присутствовавшие специалисты по всяким падениям высказали мнение, что если бы Вася прыгнул трезвым, то убился бы, а так как был под мухой, то остался жив. Вывод: водка спасла жизнь их товарищу. Правда, мысль о том, что трезвый в пустой бассейн не бросился бы, почему–то была проигнорирована, наверное, на радостях о спасении жизни.

Понятно, что лечить Васю и праздновать его чудесное спасение компания продолжила, не сходя с места, благо, водки припасено было достаточно.

Но теперь Алексий отдыхал в санатории.

После обеда он прошел физиотерапию. Явившись на процедуру задолго до назначенного срока, сидел на стуле и скучал, пока не пришла девушка Лена с более чем шестидесятилетним жизненным стажем. Та самая, которая в санаторном заведении первой пригласила его на танец. Сей контакт короткой беседой в коридоре не ограничился, так как их завели в кабинку с двумя кушетками. Там Алексию на шею наложили прибор с проводами, а Елене — на коленку и стали они друг против друга усиленно питаться электричеством. Однако им этого было мало, и они одновременно занялись другим делом. И во всем была виновата исключительно старшая подруга.

Елена, наверное, решила показаться Алексию светской львицей, которая в непринужденной беседе может запросто порвать любого оппонента, поэтому завела разговор, сначала об одном предмете, потом о другом, затем еще о чем–то. Вот так, перескакивая с одной темы на другую, она по–дилетантски выдавала резюме, не обремененные признаками высокого интеллекта или глубиной мысленной проработки. В результате по каждой теме нечаянно получила от почти светского льва Алексия по сусалам, не так чтобы зло, однако с ехидненькой улыбочкой на устах.

Человек, откровенно проявляющий свою глупость, Алексия почему–то раздражает, однако еще больше его бесит, когда это делается с напускным ученым видом. Вот и получилось, что он не сдержался и, не уважив седой старины под слоем белил, незатейливо поставил девушку на место. В ответ на это она позиционировала себя женщиной преклонного возраста, с которой относительно молодой кавалер повел себя по–хамски. И обвинила Ветра в неумении разговаривать с женщинами, с чем, пожалуй, можно согласиться. Да, не умеет он разговаривать с хронически глупыми созданиями даже преклонных лет. Однако при всем уважении к возрасту отнюдь не прекрасной Елены надо заметить, что этим своим заявлением она совершила логическую ошибку, так как сделала ссылку на личность. В детской песочнице, когда начинают о чем–то спорить, поступают точно так же:

— Тррр–та–та.

— Ну и дурак!

— Сам дурак!!!

Подобное завершение спора довольно часто можно услышать и среди взрослых, оно имеет примерно такой вид:

— И чего я с тобой спорю, ты же кретин!

— Да на себя посмотри, идиот!!!

В споре с Еленой это прозвучало несколько интеллигентней, ведь далеко не юная оппонентка оказалась бывшей учительницей. После этого признания многое в ее поведении стало понятным и в какой–то степени даже извинительным. Это как у католического священника, у которого все люди помечены одним коротким, но емким словом «паства»». А потому он всех учит богопослушанию и наставляет на путь истинный. Вот и первая санаторная учительница Алексия пыталась учить бывшего сотрудника правоохранительных органов тому, как должна работать милиция по охране ее чести и достоинства, здоровья и жизни во спасение от дражайшего мужа. На это Ветер сказал прямо и без обиняков:

— Если у женщины не сложилась семейная жизнь, то это не значит, что милиция должна охранять ее от мужа. При нашем замечательном менталитете, наверное, в каждой пятой семье складываются аналогичные отношения, и если поступать так, как советуете вы, то для охраны бездарных жен у нас не только милиции, но и армии не хватит!

Разумеется, что при таком подходе к решению семейных проблем собеседник не был понят собеседницей. Поэтому на подобной волне закончились все споры и по другим темам. В процессе разговора, чтобы уточнить специализацию учительницы, Алексий спросил:

— А какой предмет вы преподавали в школе?

Оказывается, дамочка была физиком. Но отличие физиков и лириков всем известно как тот «водораздел» между точными и гуманитарными науками, где подход разный. И дабы дать ей понять, что он по своему образованию находится ближе к исследуемым в споре общественным темам, Алексий сказал, что окончил юридический факультет университета и работал в милиции, что дает ему право делать выводы с большим пониманием сути вопроса. Однако на Алексии, как на витринном манекене, уже висела замечательная подборка ярлыков. Якобы он был нигилистом и не умел разговаривать с женщинами. Увы, непримиримые оппоненты разошлись по разные стороны баррикад, так ни до чего и не договорившись.

Вечером, приняв на грудь граммов по сто, опять–таки исключительно для храбрости, Алексий с Петром Яковлевичем, конечно с определенным опозданием, пришли на танцы. Пока не появилась Света, Алексий пригласил на медленный танец Ирину, которая в столовой сидела напротив него. Все три девушки, которые сидели за одним столом с Алексием, были из города Пушкин, что под Санкт — Петербургом. Мало того, они оказались еще и его бывшими коллегами, так как работали во вневедомственной охране: две девушки — вольнонаемными; а Ирина, которая была в звании старшего лейтенанта милиции, — дежурным пульта централизованной охраны. Алексия эта новость порадовала и всех за столом сблизила и сплотила. Кстати, в этот день Алексия вообще все три девушки удивили, когда явились на ужин, приведя себя в порядок, подкрасившись и с красиво уложенными волосами. Не сказать, что до этого они были растрепами, просто вдруг разом преобразились к лучшему. Впрочем, кто знает, может они хотели сразить коллегу по обеду, чтобы при их появлении в сиянии лучезарной красоты он с учащенным сердцебиением замертво свалился под стол. Алексию особенно понравилась Ирина — самая молодая из всех, тридцати лет отроду, которая своим оживленным видом и вдруг обнаружившимся интересом начала его интриговать. И они в обед и в ужин очень мило общались, поэтому на танцах Алексий пригласил ее, и их оживленное общение продолжилось во время скольжения «по паркету».

Через некоторое время на танцах появилась Светлана с подружкой, и Алексий переместился в их круг, проведя остаток вечера рядом со своей избранницей. У них была хорошая компания, и девушка из ее номера лихо вытанцовывала вместе с парнем лет сорока — сорока пяти на вид. А тот был ну просто в ударе — весело зажигал весь вечер. Светлана была одета в серые джинсы в обтяжку и в белую блузку, наряд подчеркивал стройность и соблазнительность ее форм. Алексий в танце общался со Светой, одновременно наблюдал за Ириной, и как ему казалось, она желала обратить на себя его внимание.

После танцев Алексий предложил Светлане прогуляться на улице, благо, дождя не было и стало теплей. Она сходила в свой номер за теплой кофтой. Затем, взяв Ветра под руку, пошла с ним на прогулку. Променаж длился недолго, Света предложила посидеть в холле ее корпуса, на втором этаже. Там они удобно устроились на диване, и Алексий попытался приобнять ее за талию, однако она мягко отстранилась, что Алексия насторожило. Они продолжили общение, рассказывая друг другу про себя и про свою жизнь. Потом спустились на первый этаж — Света беспокоилась, что входную дверь запрут и Ветру придется прыгать с какого–нибудь этажа. При расставании он привлек ее к себе с попыткой вернуть долг поцелуем. Но девушка отстранилась от него и попросила не хулиганить, наверное, подумала, что он позволит себе нечто большее. Ветер отшатнулся, пожелал ей доброй ночи и отправился в свой номер, толком не зная, кем оказался больше недоволен — собой или Светланой.

Как бы то ни было, но вернувшись к себе и раздевшись, Алексий лег в постель и принялся общаться с Людмилой из Гродно. В последнее время она все больше занимала его мысли. Он каждый раз с нетерпением открывал крышку мини–компьютера и общался с нею в интернете.

Интернет постепенно становится необходимым элементом существования. Хотя отношение каждого человека к этому изобретению разное. Здесь, как и в жизни, присутствует, с одной стороны, этика, а с другой — пустое место от этого понятия в виде морального вакуума. Последнее, к сожалению, преобладает, почему многие называют интернет помойкой. Во–первых, негатив по своей природе всегда воспринимается острее, заслоняя хорошее. Во–вторых, моральным уродам и общественным отщепенцам проще выплескивать порочные наклонности на неконтролируемом пространстве, зная о безнаказанности. А в-третьих, от людей самих зависит, каким быть интернет–пространству, оно для каждого начинается там, где он заводит знакомства. И каждому вполне по силам превратить его в круг общения нормальных людей и не допускать туда психов и прочих распоясавшихся людей.

С Людмилой Алексий познакомился в интернете задолго до поездки в санаторий и «вживую» ни разу не видел. На нее он вышел виртуально, когда на одном из популярных сайтов увидел фотографию красивой девушки с замечательными темными кудрями. Не особо надеясь на ответ, он написал, что с такой внешностью как у нее не мудрено иметь крутой рейтинг. В ответ получил зеркальное отражение своего комментария, дескать, почему при своих данных Ветер не среди «крутых». Таким образом, у них завязалась переписка, и развивалась она совсем даже не просто. Людмила оказалась высоконравственной девушкой и интересным собеседником. Произошло то, что, наверное, должно было, — Алексий на девушку запал. Практически каждый день они общались по сети, и чем больше Алексий ее узнавал, тем больше хотел увидеть.

Еще до поездки в санаторий он добился от нее согласия на встречу, правда, как оказалось, это согласие было «по воде вилами писано». Тем не менее послужило поводом обменяться с Людмилой номерами мобильных телефонов. Тогда же он телефонным звонком проверил связь. Голос Людмилы показался не совсем соответствующим тому образу, который Алексий успел нарисовать в своем воображении. Данное обстоятельство несколько сбило его с толку, впрочем, не настолько, чтобы со временем не привыкнуть к ее голосу. И каждодневное общение как в интернете, так и по телефону для них, особенно для Алексия в санатории, явилось очевидным фактом, в котором оба нуждались. Поэтому каждый день Ветер отзванивался, а вечером после танцев стремился к нэтбуку для ночного разговора, увязая в нем допоздна. Судя по скоротечности развития этого романа, он грозил перерасти в нечто большее, чем виртуальное увлечение.

День пятый

С утра 17 мая зарядил мелкий и реденький дождь. Наверное, ярило решило не просыхать весь день. Поэтому у Ветра не было желания без нужды выходить на улицу, однако утром он все же пошел на процедуры и по пути встретил Светлану. Она шла в зал механотерапии, находящийся в его корпусе. Светлана одарила Алексия такой радостной улыбкой, что тот сразу же позабыл вчерашнее недовольство ею, а может быть, и собой. Несмотря на плохую погоду у него даже настроение изменилось, и он почти вприпрыжку побежал глотать неприятный на вкус, как «Зубровка», отвар травяного сбора.

После обеда он, вставший на твердый путь выздоровления, снова увидел Светлану, когда наблюдал за игрой Петра Яковлевича в большие, размером с блюдце, шашки. Он живо вскочил с места, подошел к ней и поинтересовался, куда она направляется: на психотерапию. После этого Ветер на радостях трижды выиграл у Петра Яковлевича в шашки — на сухую. Алексий реально, как ребенок, подсевший на шоколадное мороженое, зависал на Светлану, ведь она тут живая и … даже позволяла себя иногда пощупать во время танца, а Людмила хоть и симпатичная, но на картинке и как ни крути — виртуальная.

А вечером Алексий с Петром Яковлевичем для храбрости, чтобы вконец не испугаться девушек, залили в радиатор отнюдь не охлаждающей, а распаляющей жидкости и с получасовым опозданием явились на танцы. Там в кругу своих друзей танцевала Светлана. Алексий дождался окончания очередного танца и вклинился в их компанию. Когда зазвучала медленная мелодия, он пригласил Светлану на танец. Молча оттоптавшись положенное время, проводил на место. Во время быстрого танца Алексий был рядом со Светой, когда вдруг вспомнил о важном звонке, который должен был поступить ему на сотовый телефон от Людмилы из Гродно. Проверив телефон, он обнаружил вызов, на который не ответил, и тут же покинул танцующих, чтобы отзвониться Людмиле. Они мило поговорили. Ветер отсутствовал двадцать–тридцать минут, но появился вовремя — как раз объявили белый танец. Светлана с подружкой направилась на выход, он попытался ее остановить, но она сказала, что хочет выйти на воздух. Через некоторое время она вернулась. Но Алексей находился в другом конце зала, и до конца вечера они протанцевали врозь. Наверное, Светлану обидел уход Алексия с танцев с получасовым отсутствием, поэтому она и не захотела с ним общаться, а может быть, и видеть.

Ветер тоже был расстроен, поэтому водил на танец кого попало, и его приглашали случайные женщины. А когда он стоял, подперев колонну, одна девушка уловила момент и пригласила его на танец. Плохо быть на виду, так как тебя сразу же срисовывает внимательный или заинтересованный наблюдатель. В танце партнерша почему–то начала интересоваться, почему Ветер без настроения и скучает в одиночестве.

На последний танец он все–таки успел пригласить Свету и после его окончания предложил ей прогуляться. Но великовозрастная девушка отвечала неопределенно, зато подружка была почему–то злобно активной:

— А пригласите нас в ресторан.

— Пошли.

— А у нас компания.

Стало ясно, что подружка Светы откровенным образом «отшивает» Алексия. Однако ему было непонятно, почему сама Светлана это терпела. А может, это именно по ее заданию подружка над Ветром издевалась? Ему только и оставалось, не проявляя своих чувств внешне, бросить с равнодушным видом:

— Все понятно. Удачи вам.

Алексию было обидно. Ведь в течение дня отношения со Светланой будто бы налаживались, а вечером этот предмет его охоты, эта неуловимая косуля, топнув копытцем, под выстрел так и не подставилась.

Алексий Ветер — известный любитель охоты. Хотя, если открыть секрет, лично мне ни об одном его охотничьем успехе неизвестно. Впрочем, это ни о чем не говорит. Просто я не видел ни одного его охотничьего трофея. Как–то летом мы вместе с ним поехали на выходные дни в заповедник не то за грибами, не то на охоту. Не отходя от охотничьего домика, постреляли из ружья, но не в дичь, а по пустым консервным банкам. Так ведь тоже удовольствие получили.

Однажды Ветер со своей подругой Людок в компании друзей выехал на охоту в заповедник, где в лесной чаще, средь высоких сосен спряталась парочка уютных двухэтажных коттеджей. Разместившись в одном из них, счастливые любовники оставили вещи и пошли на охоту. Весь день Ветер с неотлучным оруженосцем кружил по лесу в поисках дичи. Очень хотелось ему показать любовнице высочайший мастер–класс охоты. Но как назло, ни одна зверушка, ни одна тварюшка не вышла и не вылезла, не выскочила и не выпорхнула, никто не пожелал подставляться под его выстрел.

Вернулись они в лесную заимку без трофеев, расстроенные. Алексий с горя, чтобы хоть как–то развлечься, опять принялся стрелять по пустым банкам и бутылкам, а верный оруженосец Людок едва успевала подавать патроны. Вечером он заливал горе водочкой, а его надежный оруженосец едва поспевала наполнять стакан. При этом вместо трофейной дичи нарезала колбаску из магазина да маринованные огурчики из Болгарии. Ночью продолжилась стрельба, но не из охотничьего ружья, а из оружия, скорее напоминающего водяной пистолет, и не по пустым банкам, а в мишень, похожую на лунку. Людок рьяно помогла любовнику залечить душевную рану от неудачной охоты.

После энергичной ночи Ветер проснулся в почти хорошем настроении. Лишь память о вчерашней неудаче слегка омрачала его. Он вышел на балкон второго этажа, с удовольствием потянул мышцы своего мускулистого тела, сцепил руки за головой и вкинул вверх. Яркий диск солнца, кажущийся с земли круглой лепешкой из брызжущего золота, пробивал свои лучи сквозь частокол стройных сосен, и те шустрыми зайчиками прыгали по лицу Ветра. Радостно ослепленный блеском льющегося с неба золота, приятно улыбающийся Алексий вдруг замер, не успев довести до конца ритуал потягивания. Пастельно–розовые тона его лица и настроения были мгновенно стерты, будто ластиком, обнаружив под собой оттенок строго сосредоточенного, напряженного внимания.

На небольшом ярко освещенном пространстве между сосен, всего в пяти метрах от Ветра, перед самым его носом, стояла трепетно–изящная косуля! И сердце охотника перестало биться, оно замерло, чтобы не вспугнуть дичь стуком о грудную клетку. В предвкушении умопомрачительного трофея, от восторга пламенный мотор готов был забиться в радостных конвульсиях! Не поворачивая головы, чтобы не вспугнуть осторожное животное, Ветер тихо проговорил, цедя слова сквозь зубы:

— Людок, быстрее неси ружье!

Косуля все же почуяла неладное, не стала дожидаться исполнения расстрельной команды «Пли!» и подобру–поздорову скрылась в лесу. Ах, умница, ах, красавица!

Оно–то так. Только теперь уже настроение Алексия было испорчено самым безнадежным образом. В тот день он предавался утехам любви, как турецкий паша, запершийся в гареме. Он бесстыже лечил душу исключительно постельным режимом, который сам себе прописал из–за отсутствия доктора. Лечение пошло на пользу, причем в немалой степени благодаря кудеснице — медицинской сестре. Оказывается, Людок умела не только читать лекции перед автомобилистами в ГАИ, но и оказывать первую, вторую и даже третью помощь сексуально голодным и расстроенным мужчинам. Впрочем, сколько их было, этих минут, когда Ветер нуждался в помощи, он и сам уже не вспомнит. Медицинская кудесница реанимировала работу его сердца массажем, дыханием рот в рот, активными физическими телодвижениями.

К вечеру Алексий пошел на поправку, и во время ночного сбора охотников у костра, где все травили байки, откровенно и без сожаления поведал о своем необычном утреннем подъеме на физзарядку. В процессе разбора полетов товарищи Алексия дали данному происшествию принципиальную оценку — как действиям охотника, так и его оруженосцу. На будущее они посоветовали Ветру не расслабляться на всем протяжении охоты и даже в уборную ходить наперевес с ружьем, дабы не упустить дичь.

Представляя картину неудавшейся охоты, очарованные видением Ветра, которое он мастерски передал словами, все бояны притихли. Лишь кто–то один возьми да и спроси:

— Ну и где эта косуля теперь?

И тут же последовал чей–то растерянный шокирующий ответ:

— Так вот же она стоит…

Действительно, без всяких охотничьих сказок и вранья, в ночных сумерках все увидели косулю с блестящими в темноте глазами, стоящую метрах в шести–семи от них. От удивления у присутствующих разом пропала речь. А косуля, словно нарочно, выдержала паузу, а затем одним махом прыгнула в ночь — исчезла так же внезапно, как и появилась. От неожиданности и охотники, и их любовницы чисто механически начали креститься. Тут уж и Алексий не удержался, чтобы не поучить своих наставников:

— Ну и где же ваши ружья? Охотнички…

Оказалось, что у этой истории, как у медали, имеются две стороны. Лицевую сторону — аверс — я уже изобразил. А для реверса достаточно всего несколько штрихов. Главная героиня рассказа, хрупкая красавица косуля, была приручена местными егерями, поэтому и расхаживала себе на людях, абсолютно их не боясь и вовремя убегая. Об этом Алексий узнал позже — от знакомого егеря. И втихомолку порадовался, что не подстрелил ее, в противном случае сам мог нечаянно оказаться охотничьим трофеем косулиных охранителей.

Так что кроме двух сторон к медали посредством колечка крепится еще и ленточка. Колечко — в виде народной мудрости: что ни делается, то и к лучшему. А ленточка — это вопрос: а нужна ли нам, мужикам, эта охота, с кровью и смертями? Может, достаточно иметь в своем распоряжении живую прелестную оруженосицу?

Расставшись с люберецкой Светланой, Алексий стряхнул пелену воспоминаний, развернулся и направился в свой номер, чтобы в интернете застать желанного человека из недалекого города, с которым замечательно общался до часа ночи. С Людмилой было легко, и находились общие темы для разговоров, например, собаки. У него дома обитали два кобеля и сучка. Оказалось, что и у Люды также имеется барбос исключительно черного окраса, с ее слов, такой кобель обладает лечебными свойствами. Был момент, когда Люда на Ветра обиделась, когда он рассказал о том, как провинился перед своим псом. Дело было так: Алексий пошел в магазин, взяв с собой вредного и брехливого песика по кличке Арчик, которого у входа привязал к ограде. Скупившись, почти вприпрыжку поспешил домой, успешно позабыв про вредного друга. Не один час прошел, пока Алексий просветлел умом насчет Арчика, тогда уж подскочил на месте и спешным аллюром запылил к магазину.

День шестой

С утра 18‑го мая сначала выглянуло солнышко, добавляя немного красок окружающей унылости, правда, ненадолго, и вскоре спряталось за тучки, чтобы, по всей вероятности, успеть до обеда «принять на грудь». Однако перед обедом расхрабрилось после водочного моциона, выглянуло и в хорошем настроении начало пригревать.

Алексий проснулся с твердым намерением уменьшить количество контактов со Светланой, что до обеда ему удалось. Тогда же он с Петром Яковлевичем присел на лавочку вместе с Ириной из Орши и Татьяной из Жлобина, и плодотворно общался с ними до самого обеда. При этом девушки коснулись персоны Ветра, упрекая его, что якобы он не обращает на них внимания и для них неуловим. Про Петра Яковлевича вообще сказали возмутительную вещь:

— Поманит, поманит и исчезнет.

Алексий сидел и думал: ну надо же, вот таких двух гадов поселили в одном номере, чтобы они, объединив усилия, специально и нарочно испытывали на прочность нервы отдыхающих девушек. Ну, разве это отдых? Одно мучение!

После обеда он вышел в вестибюль, где возле диетсестры сидела девушка, записывающая отдыхающих на разные экскурсии. Так как Алексий принял твердое решение после санаторного отдыха ехать в Гродно и реально познакомиться с Людмилой, то хотел уточнить организацию своего выезда из «Буга». К санаторному экскурсоводу он обратился с простым вопросом, ответ на который мозговой атаки не требовал:

— Вы не подскажете, как с утра пораньше добраться до Бреста?

Однако к этому вопросу вдруг проявила интерес диетсестра. Оторвавшись от язвенно–гастритных дел, она всем корпусом повернулась в сторону Алексия.

— А во сколько вам нужно там быть? — уточнила, перегнувшись через барьер выгородки.

Ее неподдельный интерес Алексия слегка обескуражил. Зато экскурсовод показала знание отдыхающей публики до таких тонкостей, о которых трудно было догадаться. Она сходу прокомментировала известные ей детали и, округлив глаза, уточнила:

— Вы приехали из Минска, но направляетесь в Брест… Странно!

Еще не догадываясь о подоплеке ее замечания, однако, уже начиная удивляться, что она помнит, что спрашивающий приехал из Минска, он решил уточнить:

— Просто мне нужно попасть в Гродно.

У экскурсовода еще более округлились глаза и с еще большей интонацией удивления, граничащего с потрясением всех моральных устоев общества, она произнесла:

— Это что же получается? Вы приехали из Минска и вместо того, чтобы возвращаться обратно, едете в Брест, а оттуда в Гродно, чтобы вечером, в конце концов, вернуться в Минск…

— Возвращаться в Минск я предполагаю через пару дней…

У экскурсовода и диетсестры глаза уже чуть не выскочили из орбит от удивления, обе воскликнули хором:

— О-о!!! Ну, вы и даете, — а про себя они подумали: «Ну, ты парень и резак!»

С непонятным восхищением взирая на Ветра снизу вверх, девушки доложили, что утром в 08.25 направлением на Брест отправляется рейсовый автобус. Удовлетворенный информацией, но озадаченный произведенной реакцией, он отправился на процедуры.

Знали бы эти простодушные девчонки про его настоящие художества, то этому пустяку не удивились бы.

Однажды с Алексием произошла история, чем–то похожая на сюжет из известной советской комедии «Ирония судьбы, или С лёгким паром!». Было время, что он имел привычку перед Новым годом посещать баню, чтобы в наступающий год войти чистым и опрятным. Обычно друзья встречались в девять часов утра и парились до пяти вечера, затем чистенькие и готовенькие расходились по домам, к семьям.

И вот в очередной раз Алексий с утреца пошел в баню, предоставив жене с детьми готовиться к празднику. Так как были приглашены гости, то Нинон не скучала, она хлопотала на кухне, приготовляя блюда на новогодний стол. Алексий меж тем усердно парился.

Баня — это такой процесс, который каждый последующий раз отличается от предыдущего, если ты с друзьями. Ведь озорные и смешливые мужики бывают настолько интересны, что разлучиться с ними ну просто невозможно, прямо до бесконечности хочется общаться, общаться и общаться. Вот в этот раз, например, они взяли столько водки, что к сроку не успели всю употребить. Ну что? Ведь известно, что веселый мужик, пока не допьет вскрытую бутылку водки, не успокоится. В общем, предновогодний факультатив по искоренению взятых запасов затянулся. А тут еще как назло в схватке с зеленой гадиной мужички проиграли. Ну не всегда же ходить в чемпионах, иногда можно стать и призером с медалью серебряного или бронзового достоинства. Хотя в этот раз Ветер даже призером не стал, так как бесславно проспал почти до самого Нового года. Проснулся, глянул на часы, а там стрелки показали ему вот такую вот козу — 23.30. Алексий в ужасе — на носу Новый год, дома наверняка его уже ждут гости, чтобы проводить старый год. А он — без штанов и в бане!

Неизвестно, на какие подвиги он пошел, чтобы не опоздать к приходу Нового года, ибо он таки успел. Подозреваю, что подвиги киношных американских героев, систематически спасающих мир, — просто бледная тень по сравнению с тем, что совершил Ветер. Алексий, все еще не отошедший от бани, а также от своего позорного опоздания, ввалился домой за пять минут до того, как часы громким боем обозначили полночь. А там куча гостей. Чтобы добраться до спальни и переодеться, Ветру пришлось вежливо их расталкивать, приговаривая: «Все нормально! Все путем!».

Наконец добравшись до двери в спальню, сходу в нее же и врезался, ибо это была не дверь, а стена. В постбанной горячке он, как положено в русской народной сказке, трижды с разгона пытался пройти сквозь нее. Гости тихо и с сочувствием недоумевали еще больше — с чего бы это хозяину в собственном доме бодаться со стеной, ведь это даже не любимая жена! Алексий тоже был в шоке… Так как он не обладал сказочной способностью преодоления таких препятствий, то не смог и тут справиться. И слава Богу! В противном случае это ему обошлось бы в две цены.

Оказывается, никто с ума не сходил. Алексия подвела мышечная память, которая со стопроцентной уверенностью гарантировала ему нахождение двери в том месте, где он через нее в последний раз проходил. Ведь именно она, родная, не дает нам даже с закрытыми глазами промахнуться с туалетом, когда ночью приспичит туда сбегать. Просто Ветер забыл, что договорился с рабочими о переносе проема двери в другое место, которые в течение дня это и сделали. Поэтому если бы Алексий был более упрямым и козлистым бараном (слава Всевышнему, что он не такой), а то запросто мог бы разрушить вновь возведенную стену.

Но в санатории события шли своим порядком.

Вслед за Ветром к кабинету подтянулась Елена, оппонентка по прошлой словесной перепалке. К его удивлению, в этот раз они очень мило общались, не выбиваясь из нейтральных общественно–политических тем, осторожно обходя акваторию минных полей–разговоров, избегая полярных оценок и суждений. Словно после визита вежливости они расходились в разные стороны, как два боевых корабля противостоящих государств с нацеленным друг на друга главным калибром, однако соблюдающих нейтралитет и почти довольных тем, что «не подрались».

А через десять минут Ветер дышал на ладан, простите, — нюхал этот запах во время процедуры ароматерапии. При этом кое–кто посапывал носом, чтобы с большей эффективностью вылечиться от насморка, а одна дама даже беззастенчиво храпела, мешая интеллигентному Алексию сосредоточиться на лечебном эффекте процедуры.

В этот день он решил не ходить на танцы. У Людмилы из Гродно в какой–то Оклахоме появился двойник — женщина с такими же фамилией и именем, и оба, проявляя чудеса дедуктивного метода, совместными усилиями выводили ее на чистую воду. Устроив настоящую охоту с травлей самозванки, они вошли в такой азарт, какой испытывает охотник, загоняя дичь в западню. После виртуального детектива Ветер с удовлетворением и хорошим настроением лег спать в два часа ночи.

День седьмой

День 19‑го мая ознаменовалось выходной субботой, поэтому процедур было вдвое меньше. Солнце вышло из запоя и с похмелья работало не в напряг, однако отдыхающие были рады, как новоселы, которым милостивый сантехник устранил аварийный прорыв канализации.

Под вечер Алексий уже ходил в рубашке с коротким рукавом и в таком виде отправился на танцы. Сначала он с Петром Яковлевичем, употребив граммов по сто согревающего напитка, сменил «на вахте» солнце, правда, ненадолго. А потом, оба неизвестно на кого бросив ответственную вахту, явились на традиционное вечернее рандеву с получасовым опозданием.

Народу на танцах было непривычно мало, и Светланы Ветер опять не увидел. Сотоварищу он высказал подозрение, что его девушка сегодня не явится. Настроения не было, и Ветер частенько выходил на улицу подышать свежим воздухом, благо, там было тепло. Зато его подельник не терялся. Петр Яковлевич танцевал то в одном, то в другом кругу. Вернувшись на танцы после очередного выхода на улицу, Алексий встал спиной к выходу, опираясь спиной о широкую колонну. И скоро, повернув голову налево, в непосредственной близости увидел подружку Светланы, которая чуть не плечом царапала вдруг ставший любопытным нос Ветра, которым он пытался учуять свою избранницу. И точно, Света стояла с другой стороны колонны — тонус настроения у Алексия заметно приподнялся. Она была одета в его вкусе, в темном в сеточку платье и черных колготах, все это шикарным образом подчеркивало ее стройную фигуру.

Пошла серия быстрых танцев, и Ветер перешел на левую сторону зала, где безучастно стоял, стараясь не выказывать своего интереса к танцующей Светлане. При этом перехватил на себе несколько ее заинтересованных взглядов. В противоположном конце стояла Ирина с двумя подружками. Завидев их, Алексий кратчайшим путем пересек круг танцующего народа и приблизился к ним. У девчат это был последний вечер — завтра они отбывали на родину, в Пушкин. Сам Бог велел ему, воспользовавшись ситуацией, с каждой из них потанцевать. Правда, это удалось сделать только с двумя, так как третья девушка куда–то исчезла. Сначала Ветер пригласил девушку, с которой сидел рядом за обеденным столом. На закуску оставил самую молодую и симпатичную — Ирину, которая живо отозвалась на приглашение и в танце с интересом общалась. Тем временем Алексий, делая равнодушный вид, не обращал внимания на Светлану, хотя был уверен, что она видит его, а главное — замечает, что он не обделен женским вниманием. Тут как раз в подтверждение его мыслей к ним в круг вошла парочка молодых и эффектных девушек, которые в танце начали «зажигать», что заметным образом подняло и рейтинг Алексия.

Когда стало ясно, что в этом кругу Алексию делать нечего, то он резко пересек зал и занял прежнюю позицию у колонны. Оттуда украдкой наблюдал, как танцует Светлана, своим присутствием демонстрируя свое расположение к ней. Когда она вышла из зала, к Ветру вдруг подкатила эффектная, лет на сорок пять блондинка и начала изливать душу, а заодно и планы на вечер. Он не совсем понял, что это было, так как до этого с ней ни разу не общался, а всего пару раз кивнул головой, приветствуя на дорожках санатория. Эта милая девушка сделала ему признание, что выпила с приехавшей к ней из Бреста подружкой, и она ей позволила танцевать со своим другом, чуть не пальцем показывая в сторону медленно кружащейся в танго пары. Призналась также в том, что ее подружка сегодня уезжает домой, а она сама собирается возвращаться в Брест только завтра. Алексий Ветер так и не понял, к чему это было рассказано, не «догнал»…

Однако пожалел, что сцены исповеди эффектной блондинки не видела Светлана, впрочем, когда она приблизилась к одной из своих подружек, то та принялась что–то интенсивно нашептывать ей на ушко. Кстати, в тот вечер Алексий не видел, чтобы Светлана танцевала медленный танец, что, по его мнению, добавляло ему некоторых шансов. Впрочем, он намеревался во время танго сам лишить ее на сегодня своего внимания. Вечер продолжался, объявили медленный танец. Светлана находилась в паре метров от него. Уже начав движение на выход, он вдруг поддался внезапному порыву, приблизился к ней.

— Ты позволишь? — спросил сдавленным от волнения голосом.

Посмотрев ему в глаза, она попыталась взять Ветра за руку, это получилось неловко, и оба совсем запутались. Сначала во время танца они молчали, потом Светлана спросила:

— А ты вчера не был на танцах?

Алексия порадовал этот вопрос, так как он помнил, что сказал вчера вечером Петр Яковлевич, придя в номер:

— А твоя подруга все время смотрела на выход. Кого–то ждала.

Ну, Ветер–то знал кого. Эти две фразы, вчерашняя Петра Яковлевича и только что прозвучавшая, для него что называется срослись в одно и подтвердили интерес к его персоне со стороны Светланы. Алексий не стал скрывать вчерашней охоты на двойника Людмилы из Оклахомы, коротко рассказав об этом. Она с интересом спросила:

— Ну и как, ты ее расколол?

Чтобы не прослыть хвастуном наш герой скромно поделился частичным успехом:

— Почти…

Снова наступила пауза. Чувствуя неуместность молчанки, Алексий объяснил свое поведение со столовскими подружками, после чего в глазах Светланы он себя как бы полностью реабилитировал. При этом, разумеется, оставил за скобками то обстоятельство, что его поступки были продиктованы несколько иным мотивом, а именно — заставить Светлану понервничать.

Завершающую пару танцев он находился возле Светланы. Публика двинулась из зала, и тут Алексий, сжав Светланин локоть, предложил ей прогуляться.

— Не смогу. Мы провожаем друзей, которые завтра уезжают, — отказала она.

— Тогда встретимся завтра?

Она утвердительно кивнула, и они разошлись. При этом Алексий отметил, что рядом не было подружки–провокаторши, которая, по всей вероятности, не пожелала стать свидетелем примирения. Подружка Светланы явно питала личную антипатию к Ветру. А что мог чувствовать к ней он? Такое же родственное чувство или, как написали бы в милицейском протоколе, «неприязненное отношение». И тут Алексия осенило. Может, эта подружка Светланы была некогда по другую сторону баррикады? Ну–у–у, если это она была участницей в той самой неоконченной сюите, то тогда понятна ее неудовлетворенность жизнью и восприятие Алексия как сильного внешнего раздражителя. Было это давно, лет десять–пятнадцать назад…

Алексий Ветер в молодости был тот еще повеса, любитель кабаков и ресторанов, которые им и его друзьями использовались исключительно как плацдарм для завоевания и пленения женского населения. Плененных ими женщин и девушек невольницами называть не получалось, так как они добровольно сдавались и шли на квартиру какого–нибудь друга — участника товарищеской попойки. И даже не боялись, что на тех квартирах их подвергали пыткам и истязаниям. Иногда пытки были настолько интенсивными, что ночь прорезали стоны, крики, плач, а то и пьяный смех. Непосвященному человеку непонятно, почему некоторые из полонянок требовали повторного истязания.

Как–то Алексий с товарищем совершил очередной набег на ресторан под названием «Юбилейный». И вот, как всегда, привели они пленниц на чью–то квартиру и давай всю ночь их пытать и мучить. Многие полагают, что это достается легко и просто. Ничуть не бывало! Это всенощный кропотливый труд, требующий недюжинной выдержки и большой выносливости, филигранной техники исполнения некоторых поз и приемов. Отдельных специалистов в этой области можно сравнить со станком с ЧПУ (числовым программным управлением). Некоторые мастера любовных пыток весьма востребованы, приглашаемы на дом, благо их инструментарий малогабаритен и имеет прекрасную способность складываться и самоупаковываться.

Однажды Ветер совершал очередной подвиг любви. Его друг, специалист высочайшей квалификации, — трудился рядом, тоже исполняя сложную и ответственную работу. Случалось у них такое, просто запарка, работы невпроворот, а условий — никаких. И вот этот друг, сильно подуставший от стараний, так ушел в процесс, что потерялся во времени и в пространстве. Обнаруженное внезапно, это состояние сильно его напугало, и он решил избавиться от него. Не без помощи друга, конечно, то есть Ветра.

Тем временем Алексий, выпиливая свою безделушку, был всецело занят, поглощен, увлечен. Его фреза, работающая по заданному алгоритму, совершала очередной ювелирный заход, чтобы, отторгнув стружку и опилки, получить желанный результат. Именно в этот ответственейший момент чей–то грязный (в обоих смыслах) скрюченный палец просунулся в пространство между Алексием и объектом обработки, и подленько, конечно, неосознанно, совершил святотатство — выдернул его рабочее зубило из паза заготовки. От этого зубило кощунственно потеряло металлическую твердость и было сломано. А ведь этот сложный и чувствительный инструмент перед каждым рабочим сеансом проходил определенную настройку и специальную заточку! Нужно ли говорить, что вдохновение мастера улетучилось внезапно и обвально, словно его обесточили, как какой–нибудь промышленный станок при выполнении сложной операции. На всю ту ночь у Алексия — мастера своего дела — технологический процесс дал сбой по причине выхода из строя главного органа. Ведь этот эксклюзивный заказ требовал не только наладки самого инструмента, подготовки места работы, определенной отладки заготовки, которая не под каждый инструмент ляжет, но и главного движителя процесса — вдохновения мастера. Вдохновение в этом процессе — это как искра в автомобиле, если уйдет в землю, то машина встанет раком или колом.

И вот обессиленный Алексий в немом шоке уставился на товарища по цеху и долго не мог сообразить, что же это за наглость такая.

— Ты что, дурак, натворил? — с укором и в полном недоумении обратился он к виновнику срыва производственного задания. — Что мнетеперь делать?

А соратник по цеху, чье рабочее место находилось рядом, объяснил все невинно, прямо как в кино «Операция «Ы»»:

— Я хотел спросить который час…

— Ну спросил, идиот? А что теперь?

Действительно, что тут скажешь человеку, потерявшемуся в дебрях первородных стихий и загубившему на корню вдохновенное долбление зубилом? Вопрос риторический.

В этой непростой ситуации можно лишь дать совет на будущее. Первое, во избежание помех, создаваемых друг другу, станки необходимо размещать в изолированных помещениях. Второе, для контроля рабочего процесса обработки столь ответственных заготовок, как сами заказчицы, каждого исполнителя следует снабжать наручными часами со светящимся циферблатом и, на всякий случай, если они выйдут из строя, обеспечивать помещение стационарным будильником. И третье, последнее и самое главное — любое искусство не терпит суеты.

Были, были славные времена… Алексий вздохнул и спустился на грешную землю.

В номере Петр Яковлевич завалился спать, а Ветер до трех часов ночи болтал с Людмилой в интернете. Ее интересовал результат его похода на танцы, а тот, уводя собеседницу со скользкой темы, перевел разговор на ее двойника из американской провинции. Легкий санаторный роман пока удачно интегрировался с виртуальным.

День восьмой

В воскресенье, 20‑го мая, погода всех порадовала. Солнце, уверенно наступая на непогодь, поганой метлой разогнало темные тучи, от которых остались ошметки неприятных воспоминаний в виде белых облачков–барашков. Ну и правильно! Хватить квасить, пора выходить из запоя (из–за туч проклятых) и дарить свет санаторию «Буг», его отдыхающим и окрестностям!

Утром Петр Яковлевич встал пораньше и по–стариковски начал шебаршить по номеру, собираясь на завтрак. Алексий же ночью лег поздно, поэтому продолжал валяться до девяти. Пока его сосед завтракал, Алексий успел умыться и поменять постельное белье. После чего бросил тело поверх заправленной постели, а по возвращении Петра Яковлевича, оба принялись обсуждать планы на сегодня. По случаю выходного дня от более опытного обитателя номера поступило предложение, отличающееся нестандартным подходом — заняться шашлыками. В прениях «против» Алексий не высказывался, так как был «за».

Провалявшись еще некоторое время на заправленных кроватях, сотоварищи встали и, лениво потягиваясь, побрели по проторенной стезе в магазин, где приобрели недостающее «оборудование». Вернувшись, прихватили остальное имущество и, не особо рассчитывая в выходной день найти свободное место, пошли осматривать территорию и окрестности санатория. К удивлению, они нашли прекрасное место у реки, в замечательной беседке, оборудованной «по последнему слову техники», вплоть до мангала.

Правда, как хозяйка, которая по обыкновению забывает выставить на стол хлеб, друзья оставили в номере главное — водку и спички. Пока Алексий бегал за «самым главным оборудованием», Петр Яковлевич насобирал дров и элементарным щелчком пальцев поджег их в мангале. В итоге они хорошо посидели на лоне красивой природы.

Мимо проходил отдыхающий, назвавшийся Валентином, шестидесяти двух лет, частнопрактикующий доктор из Мурманска. Друзья зазвали его к своему шалашу, и он без оптимизма, а лишь для приличия посопротивлялся, ссылаясь на такое важное обстоятельство, как запрет жены. Когда Петр Яковлевич пошел на радикальные меры и налил Валентину стакан согревающей душу, а заодно внутренние органы водки, тому ничего не оставалось, как принять приглашение. Втроем попили водочки, поели шашлыков, мирно побеседовали. После этого застолья уже не было никакого желания идти на обед.

Зато от ужина отказываться было не резон. Ветер сидел в гордом одиночестве и скучал — его застольных подруг поезд уносил далеко на север, в Пушкин Ленинградской области, а новых еще не подсадили. Так как он завтраки не посещал, то и меню себе не составлял, поэтому его кормили по остаточному принципу, то есть обслуживали последним. Он вынужденно долго сидел в ожидании положенной порции и рассеянным взглядом скользил по лицам насыщающегося люда, пока не уткнулся в Ирину из Орши. Оценивая ее как женщину, по–философски отметил, что если бы в первую ночь, когда возвращался после проводов засидевшихся гостей, не перешагнул через нее, а споткнулся бы об ее фигуру в постели, то сейчас был бы недоволен собой и чувствовал моральную неудовлетворенность. Слава богу, что этого не произошло! Почему Алексий тогда об этом подумал, неизвестно, но его настроение явилось неким предчувствием. Однако обо всем по порядку.

В этот вечер он со Светой танцевал всего пару раз. После экскурсии в Жировичский монастырь она была вялой и уставшей. Кроме того, вечером у них продолжались проводы друзей, уезжающих в среду. Все это Алексию очень напоминало «общий привет» и он решил махнуть люберецкой Светлане ручкой на прощание, то есть оставить ее в покое.

Перед сном он решил прогуляться с Петром Яковлевичем по свежему воздуху, так как на танцах было душно и жарко. Пройдясь вокруг корпуса Любви, они вышли на центральную аллею санатория, где догнали трех прогуливающихся девушек. Это были три нимфы: Елена из города Любань, Ленинградской области, Серафима из Подмосковья и наша землячка Тамара из Орши.

Самая молодая и привлекательная из них была Елена — сорока трех лет, высокая, с прямой и гордой осанкой. На ее устах царила обаятельная и жизнерадостная улыбка, которая говорила о том, что у нее простой и легкий в общении характер, и она способна поддержать веселую компанию. Стоит заметить, что Ветер Елену уже давно заприметил на танцах, правда, когда на нее смотрел, она почему–то находилась к нему спиной. Тем не менее ее светлую и задорную улыбку заметил.

Серафима — лет под пятьдесят, низенького роста, искусственная блондинка, она производила впечатление весьма и весьма опытной до прожженности дамы. Ее взгляд искушенный и проницательный, будто маленьким, но длинным шурупом на всю глубину мозга вворачивался куда–то промеж глаз.

Тамара — примерно того же возраста, что и Серафима, однако одного роста с Еленой, крашеная блондинка с простоватым выражением лица, страшная балагурка — под стать Петру Яковлевичу. Наверное, поэтому между ними проскочила какая–то искра родственности душ. Петр Яковлевич, вдруг опередив Алексия целеустремленностью своего движения, догнал Тамару, взял под руку и увлек вперед. И та, как былинка, подхваченная ветром–шалуном, удалялась, смеясь и хохоча. Ее голос начал затихать, как пароходный гудок, поглощенный туманной далью.

Алексий, как вышедший из моды зонтик, нарочно забытый на сиденье в автобусе, был вынужден выровняться на одной линии с медленно бредущими девушками, пристроившись слева от Елены. От своеволия и стремительности похищения Тамары Петром Яковлевичем и увода ее куда–то вдаль все просто опешили. А когда через какое–то время пришли в себя, то чуть не хором кричали вслед исчезнувшей парочке:

— Э–э–эй!!! Вы куда–а–а!!!

Петр Яковлевич, втянув голову в плечи, как малолетний воришка, пойманный в супермаркете с упаковкой леденцов, с большой неохотой притормозил в конце дорожки, которая сходилась с другими выложенными плиткой тропинками. Нагнав убегающую парочку, компания приступила к смешливым разборкам в связи со случившимся похищением.

Здесь необходимо отступление на тему Петра Яковлевича и Тамары. Санаторному другу Алексия эта девушка нравилась, однако в нем боролись два начала: одно в виде естественного желания общаться с нею и другое, не совсем понятное, выражающееся его размышлениями:

— Тамара работает крановщицей. Чтобы я, директор того–то и того, общался с крановщицей!?

В этой ситуации никто никого не осуждает и ни на кого не вешает ярлыки, просто хотелось бы понять, что это такое. Сам Петр Яковлевич видел в этом некий мезальянс. Думается, что он по старой начальственной привычке в шутливой форме бравировал. А может, так маскировал свой особый интерес к Тамаре. Или просто боялся ею увлечься.

Затем девушки начали обсуждать походку Ветра, начав с провокационного вопроса Серафимы, обращенного к нему:

— Алексий, вы, наверное, начальник?

Тот, удивленно возведя брови на пару ступенек по иерархической лестнице выше положенного, озадаченно уточнил:

— С чего вы взяли?

— Вы расхаживаете по санаторию, заложив руки за спину.

В воображении Алексия тут же предстал образ эдакого чванливого павлина, однако, не зная за собой такого, он на всякий случай отреагировал:

— Так это привычка с «зоны».

— Так вы что, еще и сидели?

А чтобы со стороны Ветра не было рисовки, тот попытался закрыть тему:

— Тем более я сутулый.

Тем самым он неожиданно плеснул в костер бензина, так как Елена вдруг его поддержала:

— А мне нравится.

Народ продолжал муссировать эту и прочие темы, когда с правого фланга зашли знакомые девушки. Те самые, которые в начале заезда на добрую половину ночи арендовали Алексия с Петром Яковлевичем на свой день рождения. Самая активная из них, Ирина из Орши, вдруг схватив Петра Яковлевича за руку, пыталась увести его из компании, точно так же, как пару минут назад он пытался увести Тамару. Но он, хоть и не сильно сопротивлялся, однако похищен не был.

Ирина, изменив тактику, тут же ринулась в атаку:

— Девчонки, не верьте им! Они такие жулики — наобещают и с вами ничего не сделают. У нас все выпили и съели и — хоть бы что! А мы, дуры, зря мечтали…

На Алексия этот наскок произвел впечатление. Ведь то, о чем поведала Ирина, было почти правдой. И что толку доказывать какие–то мелкие, несущественные детали, которые представили бы дело в совершенно ином свете? Кто им поверит? Зато со стороны всех участников этого процесса последовали самые разнообразные версии и модели преступного поведения двух наглых мужчин до полного отсутствия логических связей, разумеется, в виде шуток и приколов.

И снова, не снижая агрессивности обвинительной речи и не позволяя выбить себя из русла стратегического наступления, Ирина принялась за Алексия:

— Алексий, ну что у тебя за походка…

И опять эти слова упали на только что удобренную почву, будто на старые дрожжи. Народ, обрадованный возвратом к уже разработанной теме, принялся с видимым удовольствием отмывать добела скелет Ветра, который он готов был взять себя за шиворот и бегом затащить в корпус Любви, чтобы упрятать в шкафу своего номера за семью печатями.

Еще о чем–то все вдоволь посмеялись, прежде чем Ирина с подружкой направилась гулять по своей дорожке, задумывая очередной план стратегического захвата города Парыжу, то бишь оккупации мужского номера с целью перетряхнуть шкафы и антресоли и побольше вытащить оттуда спрятанных скелетов. Однако все по порядку.

Едва сделав пару шагов вместе с компанией девушек, Елена вдруг объявила:

— Я пойду в свой номер.

По логике событий Ветру только и оставалось, что обратиться к ней с дежурным предложением:

— Вы позволите проводить вас?

Елена совершенно без позы, как–то даже просто не жеманясь, ответила:

— Да, конечно.

И оба, оторвавшись от группы, прогулочным шагом пошли к корпусу номер один. У входа Алексий снова подумал, что в качестве логического завершения вечера полагалось бы напроситься к Елене в номер на чай или на кофе, а может, еще на что–нибудь.

— Можно я вас провожу дальше? — смелел он на глазах.

И снова без какого–либо позерства услышал простой ответ:

— Пожалуйста…

Не зная, зачем это делает, Алексий поднялся в номер вместе с Еленой. Пока шли, она щебетала про то, как вселилась в номер и как оказалась единственной его обитательницей, а также, что у них в душевой поломан смеситель.

В номере она позвала Ветра в душевую и в качестве вещественного доказательства показала обломок пластмассовой сетки гибкого шланга.

— Да–а–а, здесь явно нужен сантехник, — заключил Алексий.

Выйдя из душевой, Елена прошла в комнату, весьма тесную, встала лицом к Ветру и с простодушным видом начала смотреть на него — прямо, будто ожидая какого–то продолжения. Стоя в двух шагах от нее, Алексий прислушивался к своим ощущениям и не мог понять, чего он хочет. Однако Елена ждала решения, а может, даже мужского поступка.

Не дождавшись ожидаемого, она сказала, что пригласила Алексия исключительно ради того, чтобы предъявить аварийную ситуацию, без каких–либо других мыслей и намерений, ибо надеялась, что он сумеет починить неисправный душ. И продолжила, дескать, если Ветер увлечен Серафимой, то она поджидает его внизу, и ему надо поторапливаться.

Почему Лена решила, что ему понравилась Серафима, он не понял. Но это было потом, а тогда ему показалось, что все не так просто. Он почему–то был уверен, что если бы изъявил желание остаться, то осуществил бы свой замысел без труда. Ему тогда казалось, что Лена просто не устояла бы. А ведь тоже интересно, почему он так самоуверенно полагал это?

Неизвестно, сколько секунд или минут он стоял, пытаясь разобраться в этом серьезном, почти философском вопросе. Наконец Ветру в голову постучалась здравая мысль: зачем действовать нахрапом и форсировать ситуацию с первой встречи? Ведь это, скорей всего, неприлично, а может быть, даже неправильно. Придя к этому в некотором смысле для него непростому решению, он вслух объявил свою волю:

— Спасибо, Лена, за приглашение. Пошел я, не буду мешать вашему отдыху, — с тем развернул стопы на сто восемьдесят градусов и направился восвояси. Уж лучше бы Алексий тогда остался у этой замечательной девушки Елены, потом он сто раз пожалел, что не поступил именно так.

Должен заметить, что, спустившись вниз, он не обнаружил не только переминающейся с ноги на ногу Симы, но и всей честной компании, поэтому пошел по направлению к своему корпусу Любви. В номере Алексий занимался привычным делом — виртуально общался с Людмилой из Гродно. Он успел отчитаться собеседнице о походе на танцы: «Танцевал с двумя девушками. Одна из них молодая — сегодня стукнуло 29 — и слегка поддатая, что до меня дошло не сразу, а когда пригласил ее на танец. Она приехала из Витебска. Но какое–то время работала в Минске — в магазине, хозяином которого является парень, который в Крыму в 1978 году называл меня Усатым нянем. Мир тесен!» Однако санаторный мир оказался теснее, чем можно было предположить, особенно для двух подруг в своих номерах — им хотелось простора.

Через полчаса благостное настроение сокамерников вместе с их праведным поведением было самым наглым и безжалостным образом попрано. Глубоко за полночь в их дверь постучали. Алексий с тоской подумал: «Ну, кого там еще черти принесли?» То, что черти кого–то принесли, он действительно не ошибся — это была бесовка Ирина с подружкой Татьяной, с которыми они расстались на центральной аллее часа полтора–два назад. Алексий продолжал виртуально общаться с Людмилой, до последнего момента не веря, что придется оторваться от интересного диалога. Однако Петр Яковлевич, подошедши к двери, поколдовал там и провозгласил вердикт, направленный на невинное убиение сегодняшней ночи. Судя по его настроению и тону, приговор обжалованию не подлежал:

— Девчонки пришли. Давай, Ветер, накрывай стол…

Все еще не веря, что виртуальному разговору пришел конец, будто радист–разведчик, к которому вломились враги, Алексий успел выдать в эфир последнее тревожное сообщение:

— Тут кого–то нелегкая принесла…

В штаны Ветер впрыгивал уже в присутствии двух девушек, которые заявились с бутылкой водки и маслинами. Если водку хоть и морщась, где–то даже с отвращением он пьет, то маслины не ест и даже не представляет, как это делается.

Припершиеся, простите, заглянувшие на огонек девушки объяснили мужикам, как некрещеным туркам, что сокамерницы просили их где–нибудь скоротать ночку. Дескать, у соседок по номеру обнаружились мужчины, которые обязались развлекать их всю ночь самым достойным образом. Дело–то житейское, ну не выгонять же девушек, ищущих пристанища, на мороз, как в сказке мачеха поступила с падчерицей.

Хотя у Алексия возникло сомнение насчет этой уж больно официальной версии. И вот почему. Светлана, сокамерница Татьяны, это экзальтированная и возвышенная девушка, пишущая стихи, поэтому она совершенно не походила на падкую на скоротечные романы женщину. А девушка из Мурманска, майор российской милиции, произвела на Алексия впечатление женщины, предосудительно относящейся к посторонним мужчинам. Он с первой встречи обратил внимание, как она в режиме запрограммированного на определенную операцию автомата четко пресекала какие–либо не только притязания со стороны мужчин, а даже случайные их прикосновения. Эти две милые девушки принимали активное участие в совместных ночных посиделках, отсюда у Ветра и возникло свое особое мнение, не совпадающее с представленной рабочей версией Ирины и Татьяны, — им просто понравились Алексий и Петр Яковлевич.

Однако оба засуетились как радушные и гостеприимные хозяева. Петр Яковлевич, главный виночерпий мужской кельи, метнулся к винным погребам и извлек вторую бутылку водки. А Алексий, ответственный за нарезку, вытащил стол в середину комнаты и установил между двумя кроватями — на штатное место для подобного рода дел, затем занялся его сервировкой.

Судя по приподнятому настроению, гостьи уже приняли на грудь по энному количеству граммов напитков, разогревающих и распоясывающих душу. Поэтому, рассаживаясь за стол, вели себя свободно и раскованно. Сначала стихийно на кровать Ветра плюхнулась Татьяна из Жлобина, слева от него, а напротив, на спальной плацкарте Петра Яковлевича, расположилась Ирина из Орши. Однако в процессе плотного общения, с преобладанием интереса к персоне Ветра, Ирина, наперекор хаосу первоначальной расквартировки, вдруг резко метнулась на кровать к Алексию и уселась с правой стороны так, что он оказался между двух огней. И это именно так и было, потому что обе гостьи оказались весьма даже горячими штучками. Некоторое время он сидел в состоянии растерянной заторможенности, зажатый в прямом и переносном смысле слова.

Не давая Алексию опомниться, Ирина, самая боевая из девчат, «ад шчырага сэрца» бухнула ему полный стакан водки с настойчивым предложением выпить штрафную. Ветер не понимал, с какой это бухты–барахты ему выпала такая честь. А ввиду растерянности и ошеломительного напора со стороны Ирины память Алексия нечаянно выплеснула из своего сосуда легенду, которая должна была оправдать штрафную порцию. Правда, выпить ее у него не было ни сил, ни желания, так как его оптимизм прежде времени успешно сыграл в ящик. Через некоторое время Татьяна, поняв, что ее более активная подруга конкретно забила персону Алексия, произвела рокировку, пересела к уже начавшему терять интерес к жизни Петру Яковлевичу. Тот сразу оживился и принялся обхаживать подсевшую девушку.

А события, инициированные боевой пружиной по имени Ирина, ждать себя не заставили. В качестве клубнички под штрафную чарку она предложила Алексию оригинальным способом поданную закуску — пыталась орально предоставить… нет, нет, нет, не услугу, а нелюбимую им маслину. Ветер, как пойманный карп в руках опытного рыболова, бился не на жизнь, а на смерть и нелюбимая маслина вместе с Ириной уступила. Хотя, в мыслях у Алексия возникло озорное желание принять эту ягодку любви из ее уст и снарядом выстрелить ею соблазнительнице в глаз. Потом последовало настойчивое предложение пойти на Мухавец купаться голыми. Алексий еле отвертелся, благо Петр Яковлевич поддержал:

— Вы что девчонки с ума сошли? Я в семейных трусах до колена, стесняюсь!

Ирина еще долго не оставляла попыток совратить женатого мужчину. Она то прижималась, то обнимала руками за шею, то сдавливала грудную клетку не то партнера, не то оппонента, которая рисковала треснуть. Видя, что активные боевые действия не имеют успеха, стала почесывать за ушком. Ей впору было играть в каком–нибудь домашнем спектакле женщину, которая зовет… Вот только куда и зачем — над этим домашнему сценаристу стоило бы подумать.

В самый разгар вечера в номер развлекающихся пациентов вдруг ворвалась поэтесса Светлана, с безумным и невидящим взглядом подошла к столу, схватила конфету и начала ее сквозь обертку нервно ломать, как шоколадку. Механически бросив в рот отломанный кусок, она прожевала его на полном автомате, кажется, не чувствуя вкуса, и проглотила. Затем начала говорить непонятную тарабарщину о своем муже. Из сказанного никто ничего не понял. Выговорившись, она с отрешенным взглядом, так же неожиданно как явилась, поддавшись загадочному порыву, метнулась неизвестно куда и покинула замечательную компанию. Девушки хоть и удивились, однако странному набегу Светланы сначала значения не придали, так как были заняты решением своих более насущных дел. Алексий же подумал, что у их подруги что–то случилось, и сказал об этом вслух. Девушки принялись обсуждать ситуацию, и кто–то из них предположил, что, по всей вероятности, Светлана поругалась с мужем, поэтому и пребывает в расстроенных чувствах. Алексий вызвался добровольцем пойти к ней в номер с миссией установления причин ее экспрессивного настроения. Все согласились, и он как лицо, делегированное сходкой, только без мандата в кармане тихонько подошел к нужной двери, осторожно постучал. А в ответ — тишина. Тогда Ветер так же тихо приоткрыл дверь и, бесшумно ступая, вошел в номер. По тому, как Светлана, лежа в постели, общалась с кем–то по мобильному телефону, он понял, что у нее семейная жизнь уже налаживается. И, дабы не помешать этому процессу, так же по–английски ретировался.

В результате вылазки Алексий более чем на пятьдесят процентов убедился в надуманности предлога ночного посещения его скромной, почти монастырской мужской обители послушницами отнюдь не монашеского сана. Девушки просто решили скрасить свое непростое бытие, а заодно оживить и аскетический образ жизни двух мужчин.

В течение долгого и трудного вечера над Ветром производились еще какие–то эксперименты, от которых он тихо шалел и не знал, что делать, так как все это сопровождалось прижиманиями и тисканиями его равнодушного и почему–то никак не откликающегося на эротические призывы тела. Находясь почти в отстраненной прострации, он удивлялся своему совершенно неотзывчивому телу, полагая, что безнадежно заболел, ведь такую женскую доступность еще с неделю назад готов был использовать по прямому назначению. Просто, как всегда, правой оказалась народная мудрость в виде поговорки: «Дорога ложка к обеду».

А Ирина, намаявшись в лобовых атаках, решила произвести перегруппировку своих растаявших в неравном бою сил и взяла паузу. Она перешла к мирным переговорам, во время которых рассказывала о своей жизни, сообщив, что работает в Орше поваром в гостинице. Алексий тут же уточнил:

— Не в той ли уютной гостинице, которая у моста? Я когда–то жил там, когда был в командировке.

— Ах, так вот где я вас видела!

«Здрасьте, приехали! Меня видели в Орше более десяти лет тому назад, и с тех пор мой замечательный образ намертво впечатался в мозг стареющей Ассоль» — с подозрением подумал он, а вслух сказал:

— Вряд ли. Ведь я там был уже давно.

— Да я видела вас именно там, больше ведь негде, ваше лицо мне очень знакомо!

Ну что мог сказать Ветер? В семидесятых годах прошлого столетия его довольно часто путали с другими людьми и в Минске, и в Ленинграде, а на Дальнем Востоке так даже и не раз, поэтому он возразил:

— У меня лицо стереотипное, поэтому часто путают. Хорошо еще, что по такому ну просто замечательному лицу я ни разу не получил. Мне бы разведчиком работать, а не милиционером, цены мне бы не было.

Потом Ирина рассказала о своей жизни с мужем. Алексий поинтересовался, кто ее муж, в ответ услышал:

— Майор, артиллерист.

Пытаясь разобраться в мотивации последних поступков странной девушки, Алексий начал задавать наводящие вопросы:

— Так может, он тебя не любит?

— Да нет, очень даже любит.

— Или пьяница?

— Нет, он вообще не пьет.

— Так значит, в семье все хорошо и замечательно и будто бы жаловаться не на что?!

Теряясь в догадках таинственного поведения ночной посетительницы, Алексий уже и не чаял услышать ответа на самую главную военную тайну этого партизана в юбке, когда она почти криком души сама и открыла свой важный секрет:

— Ну что вы хотите, если я дома и на работе, везде с застегнутыми пуговицами аж досюда, — и пальцами, будто дулом пистолета снизу ткнула себе в подбородок.

«Все понятно, — подумал Ветер, — просто у девушки бешеный темперамент, запертый в рамках провинциального города, где все и вся на виду, а потому, не имеющий выхода наружу».

Долго они еще разговаривали на жизненные темы борьбы и мирного существования мужского и женского начал. Алексию была настолько интересна вторая часть Марлезонского балета — его с Ириной беседы, что он даже не обращал внимания на то, чем занимался Петр Яковлевич со своей напарницей. Впрочем, судя по спокойствию обстановки, там криминала не было.

В конце концов, устав и от мирных переговоров, а главное от бесплодности своих темпераментных наскоков, Ирина сдалась на милость Ветровой победоносной армии, которую так желала в отчаянной и жестокой схватке разбить наголову, чтобы он от нее удирал в подштанниках, а лучше без них. По всем канонам военной тактики и стратегии известно, что для наступления должен быть не менее чем троекратный перевес в живой силе и боевой технике. А тут хрупкая девушка решилась атаковать грубую мужскую силу в одиночку и без предварительной подготовки, без остатка расходуя запасы энергии и калорий на более чем глухую оборону. В общем, порядком потрепанные боевые порядки маленькой армии оказались обессиленными и обескровленными в тяжелых и кровопролитных боях с опытным и превосходящим противником.

Однако кой–какой успех был налицо, так как Ирина закончила свои боевые действия все–таки на территории Ветра. При этом ей удалось захватить часть его постели, на которой она в обессиленном и обескровленном состоянии завалилась лицом к стенке, но не для того, чтобы Алексий исполнил обязанность расстрельной команды, а с более земной и прозаической целью — поспать. Хозяин прилег рядом, в той части территории, на которую Ирина уже не претендовала, оставив ему в пользование. А чтобы хоть как–то соответствовать приличиям сложившейся обстановки, Алексий на бедро Ирины положил правую руку. Не испытав никаких эмоций от смелости своего жеста, он через некоторое время руку убрал, и со скучным видом валялся на кровати, но со спонтанным пучком крайне противоречивых мыслей, которые роились в его голове, аки пчелы в улье. О чем только он ни передумал, пока лежал в своей постели в состоянии крайнего возбуждения, правда, не от доступной женщины, находящейся рядом, а от произошедших за ночь событий.

В состоянии безысходности от более чем идиотского положения Алексий встал, посмотрел на другую пару, которая имела счастливый и удовлетворенный вид. Петр Яковлевич лежал спиной к стене, прижавшись к Татьяне. Правой рукой он обнимал ее грудь, поддерживая пышные формы, словно ладонью замерял размер дынек. Оба безмятежно посапывали, умиротворенные спиртным и беспокойной ночью.

Алексий тихо вышел в коридор и некоторое время стоял в нерешительности, не зная, что делать. Затем направил стопы ко второй лестнице и спустился на первый этаж. На всякий случай проверил, закрыта ли входная дверь, прошел к парадному выходу, где также убедился в надежности запоров. Да, отдыхающих, надежно охраняли, оберегая заодно и их нравственность — чтобы не украли. Поднялся на третий этаж. Там в небольшом холле стоял жесткий диван. Тут же ему вспомнился чей–то рассказ о том, как один чудак, обманувшись невинным видом этого предмета мебели, с разгона плюхнулся на него и чуть не отбил себе копчик вместе с прочими частями и органами тела. Почесав затылок, Ветер в опустошенном изнеможении опустился на неприветливо жесткий диван, лег с обращенным к потолку бессмысленным взором, попытался покемарить. Не получилось. Через некоторое время поднялся и в 05.12 вернулся в номер. Забрезжил утренний рассвет и начал сквозь шторы пробиваться с улицы в номер.

Алексий снова прилег, а в 05.29 услышал звуки какого–то движения на улице. Выглянув в окно, увидел группу людей, идущих в сторону кабинета менеджера. Задался исключительно риторическим вопросом: и кому в такую рань не спится (сам, конечно же, не в счет).

А еще через какое–то время Ирина вдруг испуганно подскочила, села на кровати и, тревожно озираясь по сторонам, затем сонно уставилась на хозяина кровати, дескать, чего это он делает в ее постели. Однако сообразив, что сама в гостях, снова легла, положив голову ему на плечо, с женской заботой поинтересовалась:

— Я не мешаю?

— Это единственная часть тела, которую я могу безоговорочно сдать во временную аренду, — ответил Алексий и в качестве поощрения тут же получил Иринину руку, которую она положила поперек его груди и снова уснула.

После семи часов обе девушки проснулись и, стыдливо пряча глаза, ретировались в свои номера. А Алексий тут же сел писать отчет Людмиле о своей бессоннице.

Вот так бурно закончились сутки, которые в начале следующего дня как будто бы уже ничего не предвещали, однако тем самым предвосхитили следующую еще более интересную и по–настоящему эротическую ночь. Эта ночь по сравнению с предстоящей показалась лишь бурей в стакане. Так что, в положении Ветра оставалось лишь повторить слова Александра Блока: «И вечный бой… Покой нам только снится»…

Эта ситуация в жизни Ветра — одна из редчайших, когда ему не нужно было бояться жены, иметь перед ней иметь бледный вид и держать отчет по всей строгости семейного диктата. Алексий был здесь чист, аки струя младенца, если даже не чище, и является прямой противоположностью другой истории с названием «Остров любви», или Тайная операция под прикрытием.

«Остров Любви», или Тайная операция под прикрытием

Однажды летом Алексий Ветер поехал на охотничью базу «Березина», которая располагалась в живописнейшем месте на стыке Минской и Витебской областей, и жену Нинон прихватил с собой. Березинский биосферный заповедник — известное место для каждого белоруса, однако не каждому из них удалось там побывать. Это старейшая и единственная в республике охраняемая природная территория самого высокого ранга, настоящий эталон естественной природы в центре Европы, один из немногих сохранившихся в первозданном виде уголков европейской части южной тайги. По конфигурации территория заповедника напоминает ромб, вытянутый по длинной оси с севера на юг на 58 км, с запада на восток, в самой широкой части, — на 27 км. Одной из жемчужин заповедника является река Березина, по имени которой он и назван. В его границах ее протяженность, извивающейся плавной лентой, а местами скручивающейся в змеиные кольца, составляет 96,4 км, а по прямой — почти в два раза меньше — 51 км. Второй жемчужиной являются болота, занимающие около 60 % территории. Они напитывают влагой Березину, что проложила свое русло по западной стороне заповедника. По местным меркам, она довольно широкая (от 50 метров и шире) и полноводная. Местами повторяет контур границы заповедника. Третья жемчужина заповедных мест — сосновые боры, целебные свойства которых известны всем.

На базе подобрался довольно обширный и разнообразный состав отдыхающих, среди которых мелькали молодые симпатичные женщины. Народ прибыл в пятницу и ближе к вечеру сплотился за столом — на свежем воздухе, у костра. Летом день длинный и теплый, впереди аж два выходных — можно не думать о делах, не морочить голову заботами, расслабиться и плыть по течению времени, веселясь и отдыхая. Молодые люди жарили шашлыки, кушали водку, закусывали съестными припасами, привезенными с собой. У егеря нашлась своя картошка, которую он щедро выложил отдыхающим, и те, вспоминая пионерские костры, пекли и ели ее прямо на воздухе. Резко взяв на старт, то есть на грудь, некоторые уже опьянели, поэтому не очень себя контролировали.

Алексий Ветер, поддавшись общему настроению, исключением не стал. Он тоже употребил водочку, однако от этого его активность не угасла, а наоборот, как бы пошла в разнос. Его жена Нинон от других не отставала, от энного количества градусов ее настрой поднялся, а порог контроля резко снизился, поэтому на мужа она смотрела сквозь пальцы и с некоторым безразличием — ей было хорошо уже без него. Старина Ветер, оценив изменения, произошедшие в организме жены, изученном вдоль и поперек, ситуацией не пренебрег, а наоборот — воспользовался. Его слегка замутненный глаз благодаря прекрасной диафрагме и замечательной выдержке сфотографировал один свободный объект (из субъектов), вполне подходящий для производства геодезической съемки на месте. Объект звался Алисой и являл собою невысокую стройную девушку симпатичной наружности. Если судить по градусной шкале–линейке, выстроенной компанией, то она была в лидерах, хорошо поддатенькая. Именно это обстоятельство Алексий взял за основу при организации вечерних утех. Зачем заморачиваться на уговоры кого–то, если можно воспользоваться сниженным порогом сопротивляемости подвернувшегося объекта, являющегося субъектом? Семейный статус Алисы был неизвестен, однако повадки и поведение выдавали в ней одиночку, впрочем, раскованное и независимое состояние могло быть спровоцировано спиртным. Выбор Алексия оказался безошибочным, так как ему удалось–таки развести Алису на грехопадение.

Однако как бы Нинон ни была пьяна, но контроль над Ветром осуществляла бдительно. Тут с его стороны требовалась конспирация и известная скорость в проведении операции. С учетом властолюбивого характера жены, отличающегося гонором и большой ревнивостью, Алексий продумал операцию прикрытия, чтобы обезопасить себя. Для осуществления тайного замысла обратился к одному из товарищей за пособничеством.

— Слушай, Костя, — сказал он, — у меня есть к тебе дело экстраординарной важности.

— Если у тебя хлопотное дело на миллион, то я за него не возьмусь, а если простое и на пол–литра, то без вопросов.

Алексий тут же приступил к подробному инструктажу:

— Мне надо, чтобы ты пригласил Алису на прогулку. Сначала отойдешь с ней к берегу реки, а потом к вам незаметно для остальных присоединюсь и я. Тут ты оставишь меня наедине с Алисой и, не возвращаясь на базу, погуляешь по лесу. Через полчасика–часик опять присоединишься к нам, заберешь ее и отведешь на место. Понятно?

— Понятно, — уразумевши несложную задачу, ответил Костик, однако не удержался от житейского вопроса: — А что ты с нею будешь делать?

— А что, тебе это так важно? В солдатики играть.

— Ага, знаю я, в какие солдатики вы будете играть, — в дочки–матери, — осклабился Костя и тут же добавил: — Так как расплачиваться будем, шеф?

— А по–дружески не получится?

— Не, не получится.

— Ладно, тогда натурой, — пошутил Алексий.

— Чувак, ты мне и даром не нужен, я же не голубой, — испугался Костик.

— Я не себя имею в виду, а Алису. Придумает же такое! Ну–у–у, народ пошел — совсем без фантазии, и юмор растерял по пьянке, — пробурчал Ветер.

Сказано — сделано. Костик подошел к сидящей у костра избраннице Алексия и почти по–гусарски, только шпорами не звякнул, предложил ей прогуляться по окрестностям. Та, подражая светскому этикету, полагая, что кивает, пьяно уронила голову — выразила свое согласие на вечерний променад. Костик галантно подал Алисе руку, и она с тяжестью девяностолетней старухи или тридцатилетней пьяной женщины, на нее опершись, встала и попыталась сделать книксен, однако неловко оступилась. На большее у кавалера галантности не хватило. Он не спеша пошел вперед, а за ним, как утенок за уткой, отважно потопала Алиса. В итоге все получилось как в известной поговорке, вышедшей из–под пера Л. Н. Толстого, — «гладко на бумаге, да забыли про овраги».

Костик вывел Алису на берег реки, к лодке, где с ноги на ногу переминался Ветер, горя от нетерпения. Как грузили пьяную Алису в утлую да шаткую от движущихся пассажиров лодчонку, можно написать историю под названием «Погрузка неустойчивых пьяных телок на суда малого водоизмещения (лодки, ялы и тузики)». Заодно нетрезвую девушку нечаянно подмыли, пару раз обмакнув ее провисшую кормовую часть (от морского слова корма, а не от животноводческого корм) в воду. Раза три, пока грузили и крепили тело по–штормовому, так как оно не желало правильно укладываться и норовило выпасть в море, лодку чуть не перевернули.

А по ходу дела еще и Костик обнаглел, ибо за свое пособничество не хотел больше ждать оплаты неизвестно сколько. Он решил взять этот процесс в свои руки и также залез в лодку. Ветру ничего не оставалось, как согласиться, тем более с выгрузкой Алисы из лодки могли возникнуть трудности. Вот так и получилось, что товарищ ответственный за операцию прикрытия, превысил полномочия и до форменного неприличия расширил круг своих прав.

Алексий Ветер, прямо как настоящий начальник штаба армейской разведки, чтобы сбить со следа ищейку по имени Нинон, спланировал проведение акции на острове Любви. Военная хитрость состояла в том, что остров Любви таковым был наполовину, а географически это был полуостров, который затейливым выступом врезался в воду с того берега, на котором находилась охотничья база и мужики–стратеги, грузившие пьяную женщину. В этом и состоял хитрый замысел. Если вдруг Нинон удастся сесть Алексию на хвост и учинить преследование, то нашим разведчикам, взявшим с собой на лодку не вяжущего лыка языка, смогут легко спутать ее карты.

Березина — река не широкая, всего около 50 метров. Однако плыть на другой берег никто не собирался, наши искатели приключений, обогнув остров Любви, причалили к противоположному его торцу. Понятно, что это было сделано исключительно в конспиративных целях — нельзя было недооценивать Алексиеву супругу. А перед этим поплавали по реке, на всякий случай обеспечивая себе алиби, дескать, катались на лодочке. Ночная прохлада реки оказала чудодейственное воздействие на Алису, и та стала приходить в себя после выпитого с избытком спиртного. И когда пристали к бережку, то бесценный груз был выгружен на берег без происшествий.

Главным героем первого акта любовных игр был Алексий. Он повел партнершу подальше от оставленного на берегу Костика, чтобы тот не начал подсматривать за ними. Луна же, видя людское бесстыдство, сама не захотела быть очевидицей и молчаливой соучастницей представления, поэтому резко задернула сцену занавесом из облаков. Почувствовав себя защищенным в темной спальне ночи, где свечи задул ветер, Алексий приступил к раздеванию Алисы. В той лихорадке, в почти рабочей ситуации романтика и звезды оказались лишними. Обоюдное нетерпение настолько захватило их, что мелкие неудобства игнорировались. И вот она была обнажена! Ветер привстал на одно колено, с любованием провел по стройному телу руками, замурлыкал и начал его укладывать на землю. Партнерша покорилась натренированным рукам, полностью доверившись им, и угодила голой кормой прямо в коровью лепешку…

Неизвестно, что думала или ощущала она, понимая, на чем лежит, зато Ветру показались, что он уложил партнершу в росу, правда, немного странной консистенции, да и подозрительного запаха. И все же есть основания предполагать, что он, действуя в рамках полномочий начальника штаба армейской разведки, выбрал место с коровьей лепешкой преднамеренно. Это стало продолжением, приложением и усилением операции прикрытия, ибо со всей возможной правдоподобностью вписывало его в окружающую обстановку. Они слились, а заодно и замаскировались. Возникает вопрос: под кого или под что? Думаю, на него ответит сам автор и исполнитель операции прикрытия — Алексий Ветер — когда–нибудь.

Героем второго акта любовной драмы, разыгранной в тот вечер, стал чуть не умерший от любовного зуда высокотемпературный Костик, у которого либидо уже просто зашкаливало. Вывалянная в навозе (но кто это видел в потемках?) и от того потерявшая свой шарм Алиса играла роль нешуточную. Она была эстафетной палочкой, при передаче которой угорелые от похоти мужчины не замечали липкости на ее ягодицах. А если и замечали, то объясняли иными причинами, еще более возбуждающими их вожделение. Не зря темень — друг разведки, она сводит к нулю или выводит за скобки всякие ненужные мелочи и детали.

Однако освобождение из плена желаний, из сумасшедшей эйфории произошло даже с худшими последствиями, чем выход из сильной пьянки. У всех троих от навоза было неприятно во рту и гадко на душе, будто ее, душу, вместе с телами вываляли там же, в коровьих нечистотах. Каждому участнику этой истории, выстроенной по типу гонок с препятствиями по пересеченной местности, было везде и повсеместно противно. Если тела они отмыли, то с душой гораздо сложнее — там смердело дольше и неприятней.

Чтобы явиться на базу как ни в чем не бывало, троице пришлось долго и упорно отмываться и отстирываться в реке. Особенно досталось Алисе, больше всех пострадавшей от маскировки и вписывания в среду. Кое–как они отмылись, конечно, однако запах остался.

Увы, с рассветом, при нормальном дневном освещении, когда бригада любовников с соблюдением конспирации явилась на базу, все огрехи их поспешного приведения себя в порядок проявились. И все же этим любителям острых ощущений, экстремального секса и необычной эротики крупно повезло — их взвод любовной разведки на несколько часов выпал из жизни базы, а основной состав отдыхающих тем временем продолжал жить полнокровно и, главное, — полностаканно. Поэтому к утру остававшиеся на месте люди оказались настолько уставшими и бухими, что их глазные хрусталики превратились в матово–мутные стекляшки, через которые ничего не просматривалось и которыми ничего не улавливалось кроме бутылок и стаканов. Даже сверхбдительная и архивнимательная супруга Нинон, на счастье Ветра, ничего не увидела и ни о чем не догадалась.

Так что тайная операция прикрытия под кодовым названием «Остров любви» была проведена успешно, а все задействованные в ней лица получили достойные награды.

Часть II

Прекрасной девушке Елене из Любани, Ленинградской области, ПОСВЯЩАЕТСЯ

Деньдевятый

Вот так незаметно воскресный вечер перешел в трудовую неделю — понедельник, 21‑го мая. Рабочий день Ветра начался, как и положено, не с завтрака, а с процедур, которые в этом замечательном санатории для него оказались предпоследними. Так получилось, что он споткнулся о выдающееся для него событие, которое полностью разрушило планы по профилактике без того хилого, да и еще подорванного разными жизненными невзгодами и непосильными испытаниями организма. Однако обо всем по порядку.

Правильней будет констатировать, что еще за сутки до своего падения Алексий, ничего не подозревая, споткнулся, а потом, оступившись, со всей тяжестью своего почти восьмидесятикилограммового тела с удовлетворением рухнул к ногам прекрасной дамы.

Этот день до самого вечера ничего подобного не предвещал, так как ничем особенным не выделился, пока Ветер вместе с Петром Яковлевичем, своим товарищем по ночным похождениям, по накатанной дорожке не явился на танцы с получасовым опозданием. Туда он шел с твердым намерением сменить предмет воздыханий. Люберецкая Светлана, которая больше всех ему нравилась из местных женщин, вела себя непонятно. Она будто бы не отталкивала Алексия, но и знаков внимания, говорящих о желании сблизиться с ним, не следовало. Нет, Ветер, безусловно, ощущал исходящие от скромной и миловидной женщины флюиды, которые ему говорили «ты ей очень нравишься». Но ведь одними флюидами сыт не будешь, ему хотелось от нее не обязательно греховных утех, а хотя бы обыкновенного женского внимания. Ее странное поведение вместе с нерешительностью и застенчивостью говорили ясно, что она — высоконравственная жена, любящая или как минимум уважающая своего мужа и ни на какие не только постельные дела не пойдет, но даже на ухаживания не согласиться. Алексий, не зная, так ли это на самом деле, подумал именно так, и ради своего самолюбия решил больше не тратить на Светлану бесценное санаторное время.

Смена приоритетов для каждого из нас не всегда бывает простой. Однако в этом случае Ветер, не сильно заморачиваясь моралью, решил приударить за той девушкой, к которой вчера на пять минут или того меньше заходил в гости, однако в этот раз уже с явным намерением «хоть что–нибудь с ней сделать». Если вы забыли, как ее зовут, то напомню — Елена.

Когда–то некоторые начальники говаривали: «Цель известна, задачи ясны — за работу, товарищи!»

Обнаружив Елену в зале, Ветер, не теряя времени, тут же присовокупился к ее компании и, не упуская из виду, контролировал свой объект наблюдения. Тем более что из ее поведения явствовало — она отнеслась к нему благосклонно. Протоптавшись положенное время на танцах, Алексий предложил Елене подышать свежим воздухом. Недалеко от первого корпуса, где находился ее номер и где проходили танцы, они присели на скамеечку и за тихим разговором хорошо пообщались. Большей частью Ветер был занят болтовней, а его избранница внимательнейшим образом слушала.

Однако простого сидения на скамейке было недостаточно, так как Алексий озаботился гораздо более далеко идущими планами, поэтому, не дожидаясь окончания танцев, предложил женщине проводить ее в номер. Она, как и в прошлый раз, скромно и не жеманясь, согласилась. Там они сели друг против друга на разные кровати и продолжили общение. Правильней сказать, что Ветер рассказывал Лене истории из своей жизни, а она внимала. Ведь для любого рассказчика важен слушатель, а тут подвернулась такая прекрасная аудитория — хоть и в одном лице, зато в каком… Красивая и милая девушка с обаятельной улыбкой и со стройной фигурой, да еще и моложе Алексия более чем на десять лет. Ну что еще надо, чтобы до самозабвения заливаться соловьем, что он успешно и делал, тихой сапой претворяя в жизнь свой коварный замысел.

Байками наш герой–любовник сыпал долго и упорно, пока по времени не почувствовал, что танцы уже давно закончились. Спинным мозгом на астральном уровне он увидел, как на первом этаже ключница тетя Маша заперла входную дверь первого корпуса. Третьим ухом или каким–то шестым органом чувств услышал, как она пошла в свою выгородку, удобно устроилась на диванчике и, едва коснувшись казенной подушки, мирно засопела. И теперь, как по телевизору, досматривает уже двадцать шестую серию цветных снов. По всем признакам, а главное — по выражению лица собеседницы — Ветер понял, что она уже давно хочет спать. Значит — пора.

В полной уверенности, что клиент созрел, а двери во все корпуса надежным образом заперты и Ветру нет иного пути, он встал и делано бодрым голосом, как будто бы только что обратил внимание, воскликнул:

— Блин, уже поздно! Корпус закрыт!

И решительным шагом направился к балкону, словно не имея другой альтернативы, обреченно заявил:

— Ну что, придется прыгать с балкона.

Он уже ухватился за ручку двери, чтобы как минимум выйти на балкон и закинуть ногу на перила, но не более того, когда за спиной услышал испуганный голос Елены:

— Ой, не надо, что ты!!!

Если признаться, то прыгать Ветер и не собирался, так как с четвертого этажа пусть даже на газон — это слишком… В общем, он как прагматичный реалист этого предпочесть не мог, тем более что на другую реакцию со стороны избранницы и не рассчитывал. Даже если бы Лена решила проверить его крутость и посмотреть, до какого состояния храбрости и смелости он дойдет, то и тогда, как без объяснений понятно, этот жест был бы переведен им в шутку.

Как бы то ни было, но Алексием номер был уже оккупирован, осталось определиться со спальным местом, разумеется, поближе к телу хозяйки. Поэтому агрессор в продолжение беседы все с той же непосредственностью уточнил:

— Ты позволишь здесь прилечь? — и правой ладонью нежно и с надеждой прихлопнул подушку свободной кровати, на которой до этого словно соловей, сидящий в ветвях столетнего дуба, заливался песнями. Ответ Елены оказался простым и желанным:

— Да, конечно! — и Лена почти без паузы продолжила: — Тогда я пойду приму душ. Ты не возражаешь?

— Разумеется. А после тебя я — хорошо?

Это Алексий тут же запрограммировал ситуацию, и ответ Елены снова оказался предсказуемым:

— Конечно!

Лена скрылась в душе, где пробыла сравнительно недолго, Алексий — и того меньше. Выйдя оттуда, он обнаружил Елену, стоящей между кроватями в шелковой черной комбинашке с красивыми желтыми цветами. Ее неглиже подчеркивало стройность фигуры и соблазнительность форм. Сам собой выключился свет и в тесном межкроватном пространстве оба тела бестолково столкнулись. Обняв женщину, Ветер как–то уж совсем нечленораздельно прошептал ей на ушко:

— Ты позволишь прилечь рядом?

Лена — судя по ответному сомнамбулическому шепоту, с которого считывалась раздираемая двойственностью информация, находящаяся на двух фундаментах: «нельзя» и «хочу» — все больше отдалялась от Алексия, как отдаляются ноги, разъезжающиеся на льду. Однако была у них общая точка! Да и самый главный носитель информации, женское тело, неподдельным трепетом донес до помутившегося сознания Ветра ее настоящее желание.

В постель они летели, тесно переплетясь в объятиях, словно оборванный от жвака–галса^[3] якорь, в глубину еще непознанных наслаждений. А пока падали, Алексий успел привычным жестом левой руки скользнуть под комбинацию и сделать одно маленькое, но восхитительное открытие — там отсутствовали одежки, его руку опалила желанная и гладкая поверхность упругих ягодиц.

Они так хотели друг друга, что какая–либо предварительная игра оказалась лишней. Скорее из формальных соображений Алексий несколько раз скользнул механическим жестом по прекрасному телу женщины и, чувствуя взаимность, наконец оказался там, где вожделел. Этот прекрасный миг и все последующие, как дорога со встречным движением, был логичным и желанным для обоих. Об этом говорили их тела на доступном всему живому языке секса.

Эта безумная ночь стала для обоих светлым пятном санаторной жизни, а для Алексия еще и второй, что прошла без сна. Только если предыдущая ночь несла отрицательно заряженную энергию, то эта — исключительно положительную и настолько прекрасную и бодрящую, что Ветер был неутомим до самого утра. Нерастраченная за предшествующую неделю пребывания в санатории энергия его желаний искала и наконец нашла выход. Абсолютно не чувствуя усталости, а только одно нескончаемое удовольствие, Алексий в перерывах с наслаждением ласкал свою избранницу. В качестве награды от Елены исходило поощрение, вырываемое в виде стонов радости и вскриков удовольствия. Эта прекрасная реакция любви еще больше распаляла и окрыляла — он просто не мог оторваться от нее, прекрасного источника радости и блаженства.

После первого акта любви Алексий откинулся на свой плацдарм, откуда начал оккупационные действия на уменьшение района действия противоборствующей стороны, теперь безоговорочно сдавшейся ему на милость, превратившейся в преданного союзника. И только приподнялся, как Лена, не желая расставаться, попыталась надежней сплотить их стихийно возникший союз.

— Давай сдвинем наши кровати, — находясь в сомнамбулическом состоянии, предложила она.

Ветер был приятно удивлен ее словами, так как еще не успел об этом подумать, но и ему захотелось того же самого. Эта добровольная акция позволила Ветру полностью оккупировать и до того небольшую постельную территорию Елены, которая против варварского вторжения не возражала, так как готова была раствориться в Алексии и в его объятиях. Это не замедляло происходить постоянно, и с каждым разом она без каких–либо тормозов все откровеннее и дольше сливалась с Ветром. Они, как два безумных гонщика, сообща давили педаль акселератора, совершенно не думая про тормоза — это был безоглядный драйв любви, и оба дали ему настоящую свободу, предоставили волю обоюдному желанию.

В середине ночи Лена встала с постели, чтобы напиться воды. Она без стеснения предстала перед Алексием обнаженной. И он невольно подумал, что так откровенно женщина ведет себя или ввиду своего бесстыдства, или от безграничного доверия, когда ей нравится мужчина. Ветер, конечно же, подумал об исключительном к нему отношении. Во–первых, исходя из своего эгоцентризма, а во–вторых, дальнейшее поведение Елены целиком и полностью подтвердило ее алчное к нему отношение. А пока что Алексий просто смотрел на белое тело и как художник или эстетствующий знаток наслаждался его прекрасным видом. Стройный стан, выделяясь в ночи мистическим абрисом, словно источал слабый свет и подчеркивал живую красоту женского тела — все скульптуры Спарты и Древней Греции, а также полотна Рубенса проигрывали тому, что находилось рядом с ним. Чуть тронутые пышностью зрелые формы и естественно выпуклый животик подчеркивали красоту и женственность, побуждали к мужским первобытным желаниям и грехам.

Потом, в темноте, Алексий вглядывался в лицо лежащей под ним Елены. Предрассветные сумерки светлой тенью падали на него, скрадывая сеточку морщинок возле глаз, идеализируя этот кажущийся ему несравненным женский образ. Ее прекрасные широко распахнутые глаза смотрели на него, пытаясь выхватить из ночи все тысячные и миллионные мегапиксели, чтобы навсегда запечатлеть на своей сетчатке. Это настолько подкупало непосредственностью и откровенностью помыслов, что просто потрясало.

Эта ночь оказалась для обоих началом новой системы координат их пребывания в санатории. Уже спустя два месяца Лена по телефону напомнила Алексию слова, которые он сказал в эту ночь:

— Мне кажется, мы не сможем друг друга забыть.

И действительно эти слова оказались пророческими. А в самый разгар той ночи Ветер впервые высказал вслух то, что думал про себя:

— Ну почему я не остался у тебя еще вчера?

И Лена тихо, будто заговоренная вторила:

— Действительно. А почему ты не остался?

Одновременно эта ночь перенесла куда–то на задворки Алексиевой памяти и образ виртуальной Людмилы из Гродно и реальной Светланы из Люберец.

День десятый

Незаметно, без явного рубежа трудовой понедельник перетек в следующий по ранжиру день недели — вторник, 22‑го мая.

Утром Лена встала, оделась к завтраку, привела себя в порядок и, подойдя к зеркалу, начала причесываться. Неудовлетворенная укладкой, она спросила, обернувшись к Ветру:

— Тебе не кажется, что у меня на голове какая–то неправильная прическа?

Критически взглянув на аккуратную стрижку Елены и не обнаружив выдающегося беспорядка, он сказал:

— Да нет. Все как будто бы нормально…

Однако прическа не давала Елене покоя:

— Что–то не то!

Не видя ничего плохого ни в прическе, ни в одежде, Алексий прокомментировал:

— Если у тебя и есть беспорядок на голове, то художественный, поэтому все подумают, что так и надо. Не волнуйся, все в порядке!

Лена повернулась к зеркалу. Покрутившись сначала в одну сторону, затем в другую, все равно осталась недовольной:

— Нет! По прическе видно, что у меня была бурная ночь!

При самом внимательном осмотре ее прически Ветер просто был не в состоянии обнаружить то, о чем она говорила, поэтому не знал, что сказать. А Лена, устав бороться со своими короткими волосами, обреченно бодрым тоном и в то же время бесшабашно заявила:

— Ну и пусть все смотрят. Пусть завидуют, что у меня была бурная ночь с таким мужчиной!

Еще раз–другой крутанувшись у зеркала, она оторвала взор от себя красивой и ненаглядной, обернулась к Алексию, коротко доложилась:

— Я готова!

Выйдя из номера, оба нарушителя санаторного режима, как молодожены, торжественно взявшись за ручки, спустились вниз. Алексий проводил Лену в столовую и направился в свой номер, чтобы привести себя в порядок.

Примерно через час они встретились на улице и по–семейному под ручку прогулялись по дорожкам санатория, где Алексий встретили люберецкую Светлану. По ее взгляду он понял, что его бывшей пассии эта встреча очень не понравилась, видимо, очевидная утрата больно уколола самолюбие девушки. Но Алексию уже было плевать на чужие беды, главное, что он сам устроился с регулярным сексом. Счастливая парочка еще немного погуляла, а затем их ноги сами понесли в номер, где прошла незабываемая ночь.

И как–то само собой посещение процедур для вновь обретенных любовников отошло на второй план, стало рудиментом или атавизмом, который был нужен, как собаке пятая нога. Кроме того, две бессонные ночи измотали Алексия, это было замечательное начало трудовой недели. Перефразируя известную пословицу «бессонница — не тетка», оба улеглись в постель, мирно прижались друг к другу и уснули. Спали не час, а несколько дольше, однако встали и стряхнули с себя усталость от сна. Затем начали собираться на прогулку. Любуясь на прекрасную женщину, Алексий не удержался и, подойдя к ней, ринулся обнимать, как бы провоцируя на очередную близость. Лена, всерьез подумав о намерениях Ветра, широко распахнула на него свои большие глаза, с восхищением выдохнула:

— Ты с ума сошел! Ты это серьезно? — а Алексий продолжал играть роль ненасытного монстра, обнимал ее податливое тело, умирающее от истомы и неги. И она продолжила: — Боже мой! Я такая удовлетворенная, что дальше просто некуда! Ну, нельзя же быть такой удовлетворенной!

— А то что?

— Ну не знаю…

Когда Ветер прекратил провоцировать Елену, она как бы в благодарность выдала комплимент:

— Если бы мне лет пять или хотя бы три года назад сказали, что на такое способен мужчина в пятьдесят пять лет, то я бы в это просто не поверила!

Лена по отношению к Ветру была простой и невзыскательной, а главное без каких–либо претензий. Это его несколько удивляло, так как некоторые женщины после первой, а тем более после нескольких ночей считают необходимым заявить свои права на мужчину. Ветру нравилось отношение Елены к нему — скромное и непритязательное. Для его свободной и независимой натуры было важно чувствовать себя не связанным обязательствами.

А когда они начали обсуждать, кто кого и когда заприметил, то Алексий признался, что обратил на Лену внимание с самого начала. Она сказала, что Алексия не замечала, так как сначала проводила время в компании с замечательной супружеской четой из Бреста. Она, дескать, сама не знает, почему он не бросился ей в глаза.

— Ты же видный… — сказала без ехидства.

— Видный — завидный, — передразнил ее Алексий.

Много чего ей рассказывал Алексий из своей жизни, благо, всяких историй у него было достаточно. После того как он рассказал очередную историю из своей практики общения с девушками, где представал примерным семьянином, она с недоверием и на эмоциональном подъеме выдала:

— Чтобы у такого мужчины не было женщин, да этому просто никогда не поверю! — «Ну, прямо какой–то Станиславский в юбке на мою голову свалился, — подумал Алексий, — верю, не верю…» А она тут же весьма самокритично добавила: — Я наивная дурочка. Я же всему верю, — однако, чтобы не показаться любовнику человеком беспросветно недалекого ума, добавила: — Нет, но я же не дура… — Перемена мнения о себе самой и собственная самокритичность просто очаровали Алексия. Для него это прозвучало восхитительной женской формулой: «Я дурочка, но не дура!»

Что может быть более непосредственным и занятным в поведении умной и рассудительной девушки? А в том, что она такая, у Ветра сомнений не было. Зачем ему нужны были подобные сомнения? Просто иногда, — подумал он, — под настроение у нее пробивается заниженная самооценка, и тут же приходит мысль, что в его глазах она предстала полной дурой. Вот, спохватившись, она и сказала что «я не такая». Ну что здесь скажешь — чисто женский настрой и подход.

Алексий видел перед собой умную, проницательную, с достаточным жизненным опытом девушку, которая ко всему прочему являлась руководителем, при этом свое начальственное положение никак не выставляла, позиционируя себя исключительно простым работником, что говорит о потрясающей скромности. А та наивность, которая, конечно же, присутствовала в ее характере, заключалась в честном и порядочном отношении к мужчинам, и делала ее более нежной и ранимой. В этом она была честной и искренней, не юлила и не крутила хвостом, прямо и без утайки демонстрировала свои потребности, чем безоговорочно подкупала Алексия как мужчину.

Ну нравились ему умные девушки, вот он и прибегал к автосуггестии!

А вечером, как положено, вся компания пошла на танцы. Петр Яковлевич, оставаясь в своем амплуа, демонстрировал независимость, танцуя то в одном, то в другом кругу. Высокий и интересный мужчина, он доминировал над окружающими, неспешно топчась с разнообразными и разномастными девушками, демонстрируя свою мужскую стать и непростую породу.

После танцев Алексий и Елена снова бурно провели ночь, правда, уже с мало–мальски адекватным перерывом на сон. Рано утром Ветер проснулся, посмотрел на рядом лежащую в спокойном сне Елену, и снова удивился ей. Во время сна она была настолько тиха, что он не слышал ни храпа, ни сапа. Казалось, она даже не дремлет, а чутко прислушивается к сну Ветра, чтобы уберечь его от напастей. Нежно взяв это милое создание за плечи, он разбудил ее. Она легко, будто ждала этого, проснулась и с удивительно нежной и непонятно за что благодарной улыбкой посмотрела Алексию в глаза. Радуясь ее замечательному пробуждению он, как бы догоняя поднявшееся солнце, призвал под свои знамена и Елену. Все еще пребывая в приятной неге, она оказалась совсем даже не прочь подчиниться ему и, вдохновленная призывом, благодарно одобрила и покорно уступила инициативу, нежно и красиво подчинившись мужскому диктату.

День одиннадцатый

Вот так заторопились весенние деньки, добежали до среды, 23‑го мая. И в трудовых буднях незаметно наступила середина недели.

В этот солнечный день Алексий с Еленой ходил на пляж, но не на дощатый, который находится метрах в двухстах от санатория, а на песчаный, что был примерно в километре, максимум в полутора, вниз по течению Мухавца. Как рассказывала Лена, им на экскурсии сообщили любопытную информацию о благоустройстве пляжей. Сюда, судя по объему работ, скорей всего, на баржах, привозили речной песок с большим содержанием мелких ракушек и засыпали берег, чтобы оборудовать пляжи. Именно в такой безлюдный уголок, где сиротливо стояла парочка покосившихся грибков, они и пришли, расположились под не очень жарким солнцем.

И тут им было сложно разлепиться. Оба постоянно испытывали острую потребность прижиматься друг к другу или хотя бы прикасаться. Это желание было настолько неодолимым, что они радовались наличию на пляже всего двух пар, которые размещались в достаточном от них отдалении и совершенно не мешали. На реке влюбленная пара пробыла не очень долго, чтобы не сгореть под щедрым на радиацию майским солнцем, тем не менее, придя в номер, оба обнаружили на коже покраснения. Так как Елена была всесторонне опытной девушкой по поездкам в Турцию, и по части загара тоже, то предложила натереть друг друга специально припасенным ею кремом.

С пляжа возвращались не спеша, идя под ручку. Истосковавшись по женскому телу и его энергетике, Алексий подчинился вдруг накатившему желанию и в сильных объятиях сжал Елену. Она, беспрекословно отдаваясь его порыву, также трепетно к нему прижималась, во всю силу своих рук обнимая за плечи. Постояв в таком положении какое–то время на пустынной дороге, они отстранялись и шли дальше до следующего безотчетного наката эмоций. При этом Елена удивляла Алексия своей женской покорностью. Он видел, с каким трепетом, почти умирая от желания, она безропотно к нему прижималась. В то же время она сама ни разу не инициировала прикосновение тел, зато всегда первой брала Ветра за руку, чтобы по возможности дольше не прерывать физическую связь, которая постепенно переходила в более прочную и неразрывную — духовную. Удивительная девушка!

После обеда увлеченная собою пара решила пойти посмотреть на козлов — девушки захотели взглянуть на этих мифических и легендарных животных. По этому поводу Петр Яковлевич, как обычно на полном серьезе, шутил:

— Да зачем вам эти козлы? Приходите к нам в номер и смотрите на нас сколько хотите!

Петр Яковлевич с Тамарой и Алексий с Леной пошли в санаторий «Надзея», где находился вольер с двумя козлами, точней с одним, так как другая особь оказалась козой Машкой. Вдоволь налюбовавшись козлами и прочими чудесами, все не спеша двинулись обратно. В это время позвонил Женя — сокурсник Алексия по Белорусскому госуниверситету. Минуло более двух десятков лет со времени его окончания, но память жила. Несколько лет назад у него был повод обратиться к Алексию с просьбой, и после этого они какое–то время достаточно плотно общались. Потом, разделенные расстоянием, снова отдалились. А тут, оказавшись недалеко от Бреста, где живет Женя, Алексий ему позвонил. По телефону они хорошо пообщались, и Женя сказал, что если у него появится возможность, то в выходной день они обязательно встретятся. Однако выходные дни прошли, а однокашник не позвонил, зато сделал это, когда смог — в середине недели.

Как бы то ни было, но Алексий обязан был доставить себя к воротам санатория, где Женя его ждал на дорогой машине, его железный конь чуть копытом не бил, чтобы поскорее довезти бывших однокашников в город–герой Брест. Однако компания неспешно возвращалась на штанное место санатория и Петр Яковлевич, видя Алексиево нетерпение, сказал:

— Если твой друг приехал к тебе, то без тебя уж точно не уедет. Не торопись — успеешь.

Наконец они вернулись в санаторий, и Алексий был отпущен своими товарищами к университетскому другу. А его компания, брошенная на произвол судьбы, распалась. Женя, увидев Ветра, летящим к нему на всех парах, беспокоясь за его жизнь и здоровье, посоветовал:

— Алексий, да не торопись ты так, я все равно тебя дождусь.

— Просто не люблю, когда меня ждут.

Обнявшись с Женей, словно они сто лет не виделись, и накоротке переговорив о том о сем, друзья решили ехать. Университетский товарищ предложил Алексию:

— Ты возьми свою подругу, нам веселее будет.

И Алексий курьерским литером помчался в обратном направлении на поиски Елены. Он увидел ее на центральной аллее одиноко бредущей в сторону своего корпуса, никого и ничего не видящей и не слышащей, так как безрезультатно несколько раз ее окликал. От этого Алексий безотчетно почувствовал вину, что оставил женщину в одиночестве. Она его увидела не сразу, а только когда он подбежал к ней почти вплотную. На его предложение поехать с ним она категорически отказалась. Оказывается, при всей своей доброте и покладистости Лена умеет довольно веско сказать «нет». Ветер не стал настаивать, но ему было очень досадно, что она не согласилась, так как он видел ее безнадежно упавшее настроение.

Разговор с Женей начался еще в машине, по дороге на Брест. Говорили о сокурсниках, с которыми им удалось сохранить добрые и дружеские отношения. Более двадцати лет часть их курса продолжает систематически встречаться. Когда они об этом рассказывают, то многие не верят, ведь даже те, кто учился на дневном факультете, не могут похвастать хотя бы ежегодными собраниями. А тут — заочники, которые встречаются по два–три раза в год, а то и чаще. Алексий делился новостями, а Женя рассказывал про себя, свою семью и бизнес. Потом Алексий поведал о знакомстве с замечательной девушкой из Питера. Вдруг Женя задал вопрос:

— А как у вас насчет предохранения?

Из–за неожиданно и тактично поставленного вопроса Алексий не сразу понял, о чем идет речь. А когда сообразил, то сделал для себя открытие, что они с Леной об этом совершенно не задумывались. Ведь никому из них такой вопрос даже в мозг не постучался, а потому и с языка не сорвался. Это значит, подумал Алексий, что эта прекрасная девушка, как минимум потеряла голову или как максимум — отнеслась к нему с полным доверием. А может, здесь было и то и другое?

Друзья продолжили разговор, и здесь Женя снова совершил для Алексия открытие. Об этом он раньше не задумывался, так как опыта на сей счет не имел. Оказывается, у Жени было особое отношение к русским женщинам, которые отличались от белорусок по очень большому набору душевных качеств. Тогда Алексий слушал друга и думал про себя, что это, наверное, не совсем так, хотя его мнение запомнил. Во всяком случае, благодаря этому разговору в его голове был запущен механизм переосмысления того, что он слышал от других, и заодно припоминал свой небогатый опыт общения с русскими девушками.

Женя привез Алексия в небольшой уютный ресторанчик на улице с распространенным по всему постсоветскому пространству названием «Советская». Здесь они хорошо посидели, и в разговорах на разные темы время пролетело незаметно. Когда Алексий посмотрели на часы, то оказалось, что до закрытия санаторного корпуса осталось менее часа. Опасаясь, что Елена станет недосягаемой, Алексий заволновался. Женя проникся волнениями друга и быстро домчал его до санатория. Ветер был ему благодарен за прекрасно проведенное время. На прощание они обнялись с заверениями, что им необходимо увеличить количество встреч.

По возвращении в санаторий Ветер метнулся в номер к Елене, однако там оказалось заперто и оттуда не исходило признаков жизни. Тогда он ринулся к себе, уверенный, что там найдет свою Елену прекрасную. И точно, войдя в коридор третьего этажа корпуса Любви, он увидел, как из дверей его номера вышла Елена, а за ней Тамара с Петром Яковлевичем. Увидев Алексия, Елена подняла вверх руки.

— Какие люди! — обрадовано воскликнула она.

Ветер был не менее счастлив, что нашел свою пропажу. Петр Яковлевич не преминул и за себя замолвить словечко, чтобы заслужить награду.

— Я же, пока ты где–то ездил, берег и охранял твою кралю, даже сам не посмел ею воспользоваться, — сказал он.

Алексий радостно обнял Лену и поспешил в номер, на который он променял свое санаторное пристанище. Там они заснули, но, как уже вошло в привычку, не сразу, а сначала отдали должное внимание страждущим по пороку телам. Разлука в три или четыре часа для обоих оказалась ощутимой, они успели истосковаться друг по другу. Даже для Алексия это стало очевидным, несмотря на интересное общение с другом.

Многократные излияния в желанную женщину, искушенные любовные утехи оказались компенсацией за проведенное врозь время. В перерывах они ласкали друг друга, и лишь пресыщение женской плоти становилось для Алексия преградой к дальнейшим подвигам. Тогда он смотрел на треугольник любви — нет, не тот пресловутый любовный треугольник, который заключает в себе наличие третьего участника, а тот, который обретается в заповедном месте. Интимный треугольник любви представлял собой загадочный растительный покров, густой и черный. Он имел вид красиво очерченной геометрической фигуры, и, глядя на нее, Ветер не мог сдерживать желания, чтобы с вожделением не положить на нее руку. Этот треугольник служил для него визуальным стимулом к проявлению интереса к его обладательнице. Эта чудесная кудрявая фигура как нельзя лучше венчала эротический образ прекрасной женщины, на которой он помешался. Тогда Ветер накрывал своим телом это красивое естество, нежно проводя рукой по стройным ногам, ощущая ладонями их легкую волосатость, которая еще больше будоражила воображение. И снова все повторялось невероятно большое количество раз…

День двенадцатый

Однако рабочая неделя еще была далека до завершения, и четверг, 24‑го мая, поутру, как положено, забрезжил солнечным светом, дав сигнал на проведение предварительных моционных мероприятий. Выполнив обязательную программу сексуально–тренировочного характера по уже наладившейся традиции, Алексий провел Лену на завтрак, а сам пошел в свой номер, чтобы и себя привести в порядок.

В этот день у Лены был запланирован поход на вещевой рынок. Она с двумя, знакомыми девушками поехала в Брест, чтобы купить необходимые вещи. У российских женщин этот рынок действительно был в авторитете, и они с большим интересом его посещали. Когда Лена выразила желание поехать туда, Алексий, озабоченный изношенностью своего спортивного гардероба, захотел присоединиться к ней, однако, чтобы не показаться навязчивым, передумал. А после ее поездки поделился с нею неосуществившимся желанием, на что Лена очень живо, с оттенком разочарования отреагировала:

— Ну и напрасно. Поехали бы вместе.

Алексий видел, что она, все больше к нему привязываясь, ценила каждую совместно проведенную минуту.

В ее отсутствие, маясь бездельем, Ветер совершил выборочное посещение заброшенных процедур: покупался в бассейне, принял душ Шарко и сухие углекислые ванны. Это посещение процедур было последним, так как они с Еленой до самого отъезда уже не желали разлучаться.

Придя в свой номер, Алексий бросил себя на кровать и некоторое время валялся одетым, бесцельно уставившись в потолок, пытаясь хоть как–то осознать то, что вытворяло его тело за последние дни, часы, минуты и даже мгновения. Но тут услышал стук в дверь.

В комнату с мрачным видом вошла Ирина. Впрочем, Алексий не придал значения ее визиту, просто при даме поднялся и сел на кровати. Ирина, отказавшись присесть, накоротке сказала, что принесла распечатку рассказа о нем, который якобы прочитала. Однако, судя по беспорядочному разбросу страниц, Ветру показалось, что она соврала и до конца не дочитала.

Из последовавшего он понял, что Ирина была недовольная тем, что после их бурной, но безгрешной ночи Алексий не с ней проводит время. И она высказала ему все, что думала по этому поводу… Правда, построила свою речь шла не о нем и его ночных похождениях, участницей и очевидицей которых не была, а о рассказе, где был опубликован его прошлогодний отдых, ну и похождения, конечно. При этом ее лицо было расстроенным и напряженным. Для начала она, как врач–анестезиолог, определяющий дозу введенного в вену обезболивающего средства, чуть не заглянув под веко Алексия, поинтересовалась, а хочет ли он выслушать то, что она имеет ему сказать. Чувствуя, что критика будет отнюдь нелицеприятной, он без оптимизма согласился.

Набор критических средств, коими Ирина выговаривала свою боль, оказался ограниченным. Она все свои претензии к Алексию сконцентрировала в одной не блистающей интеллектом мысли, что тот поступил неправильно, сконцентрировавшись на выложенных в рассказе сплетнях. Дальше концентрат своей критической боли она разбавила парой–тройкой фраз помягче. А потом попыталась повторить критиканское дефиле по костям Ветра, но это ему уже не понравилось. Не желая отнюдь не выдающегося хождения этой девушки по подиуму зла, раздражения, боли и в то же время глумления над «нетленным» произведением о нем, он резко пресек ее попытку:

— Хватит! Я уже понял, что вы хотите сказать, повторять не надо — не дурак. Спасибо за оценку!

Ирина была неглупой девушкой, и отлично понимала, что Алексий как человек с пытливым интересом к людским характерам мимо ее художеств равнодушно не пройдет и что очень скоро она сама предстанет перед читателями в том самом нравственном неглиже, в котором выставила себя пару дней назад перед ним и Петром Яковлевичем. Не особо надеясь на то, что изобличительная речь поможет избежать расплаты за свое неидеальное поведение в будущем произведении о Ветре, которое предстанет в виде очередного сборника о его проказах, Ирина, тем не менее, попыталась дать совет:

— Вот описание природы у автора очень хорошо получилось — мне понравилось. Лучше бы он про природу писал.

«Тоже мне Афанасий Фет в прозе нашелся» — про себя подумал Алексий.

Не нуждаясь в советах, но, чтобы окончательно похоронить чаяния Ирины на безвестное прозябание, чтобы подтвердить, что она попадет в будущий декамерон («сборник сплетен») в той роли, которая ей уготована, Ветер сказал неспешно и с кривой ухмылкой, словно самым циничным и безжалостным образом заколачивал в гроб ее надежд пару гвоздей–соток:

— Знаете, про природу писать скучно. Умному человеку гораздо интереснее человеческие отношения и характеры. Поэтому мой биограф будет писать о том, о чем захочет — о людях и их поступках, а не о природе.

Ирине на это сказать было нечего, и она ушла.

Алексий все прекрасно понял. Кому охота представать в невыгодном для себя свете или в отрицательной роли перед кем–либо, особенно со страниц, пусть даже неопубликованного рассказа? Но и автора, пишущего о Ветре, поймите: если ему «на перо» попал интересный персонаж с занятным характером и незаурядным темпераментом, то как же он мимо такого пройдет. Тем более, не автор, а Ирина вылила на него ушат помоев в виде своего дикого и необузданного темперамента, а Алексий, оставаясь в бледном свете, это всего лишь пересказал своей пишущему другу. Вот такая замечательно–примечательная белорусочка из Орши попалась на санаторном пути ветреному Ветру.

Как–то Людмила из Гродно, узнав, что Алексий во второй раз поехал в санаторий, из чистого любопытства поинтересовалась:

— Слушай, Алексий. А ты что, в санаторий ездишь специально за материалом для рассказов о тебе?

Вопрос оказался насколько для него неожиданным, настолько и занятным. Однако чтобы расставить все на свои места Ветер ответил без обиняков:

— В прошлом году мой друг закончил довольно объемную книгу про то, как служил на подводных лодках, да и сейчас не бездельничает, занят написанием очередного труда о моей работе в милиции, который претендует на еще большую масштабность. Поэтому ездить в санаторий специально для сбора материала по женским характерам у меня нет нужды, ему хватает материала без этого. Однако то, что незаметно преподносит жизнь, или то, что само на меня падает в виде птичьего помета, я замечаю и передаю ему. Зачем же проходить мимо этого, не уложив свои истории в свежую строку?

После обеда Алексий с Леной опять пошли на уединенный пляж. И в этот раз там был минимум народу — всего одна пара. Симпатичная женщина, судя по красноте ее тела и ежедневным посещениям пляжа, продолжала жадно охотиться за солнечными зайчиками. Подкопченная, она сидела в некотором отдалении, а недалеко от нее находился мужчина, с которым она иногда обменивалась фразами. О чем говорили эти двое, Алексий и Лена не слышали, так как были заняты собой. В прошлый раз они также слегка подгорели, поэтому сейчас разместились в тени деревьев. Здесь было хорошо и уютно, солнце дарило им свет и радужное настроение, деревья — тень и прохладу, песок — мягкое ложе, а они — себя друг другу. Они лежали на санаторном пледе, лениво болтали, иногда мочили ноги в воде, украдкой обнимались, и им было хорошо. Возвращаясь с пляжа, как и прошлый раз, часто останавливались, чтобы слиться в жарких объятиях.

После ужина Ветер вышел на крыльцо первого корпуса и озирался по сторонам в надежде увидеть Елену, однако нигде ее не обнаружил. Проходя вдоль первого корпуса, от нечего делать позвонил домой, доложив, что у него все нормально и отдых вместе с процедурами идет по строго намеченному плану. Вернувшись к крыльцу и устроившись стоять на возвышении, Алексий по–прежнему озирался, но Елену нигде не видел и вдруг услышал, как со скамеечки, мимо которой только что проходил, его кто–то окликнул. Присмотревшись, он увидел Тамару, а рядом и Елену, при виде которой его сердечная мышца резко сократилась, и Ветер в мгновение ока оказался в непосредственной близости от женщин.

С другой стороны лавочки, справа от Лены, находился неизвестный мужичонка, который подсел, явно имея виды на Ветрову избранницу, источающую флюиды желания. Однако Алексия это совершенно не зацепило, так как он видел, что Лена была рада ему, а не иным претендентам. И он уверенно плюхнулся рядом, извинившись перед облизавшимся кавалером. Мужчина — примерно одного с Алексием возраста, однако на голову выше, приехавший из Сибири, — себя не уронил, разговорился, оказавшись интересным собеседником. — Он, рассказал, как поймал в тайге брошенного матерью медвежонка и задешево продал местному жителю, а тот перепродал зверинцу уже на порядок дороже. Впрочем, ему важнее была не цена, а забота о детеныше — он стремился его хорошо пристроить. Поговорив еще некоторое время о том о сем, собеседник понял, что в этой компании он лишний, вежливо распрощался и ушел.

— Лен, так поделись, чего ты там сегодня купила? — изнывая от безделья, вдруг предложила Серафима.

Девчонки заинтересованно загалдели:

— Мы тоже хотим посмотреть.

— Ты все должна нам продемонстрировать, а мы оценим!

— Точно, пошли на «модный приговор»!

Эта идея понравилась и мужчинам, а больше всех Ветру. Однако его мнения никто не спрашивал. Все вместе они ввалились в номер Лены и разместились кто где. Алексий на правах квартиранта занял лучшее место, удобно усевшись поперек им же сдвинутых кроватей.

В Бресте Лена купила пару платьев, желтый брючный костюм, красивую юбку из плотной ткани, белую блузку. Началась примерка. Модница, деловито сняв одежду, оставшись в бюстгальтере и трусиках черного цвета, надела первое платье, которое очень хорошо легло на фигуру, подчеркивая ее стройность. Народ требовал зрелищ и не успокоился до тех пор, пока Лена не примерила последнюю вещь. Худсовет «модного приговора» одобрил все покупки. А Лена, оставшись наедине с Ветром, заинтересованно спросила:

— А тебе понравилось то, что я купила?

Он, конечно же, Лену не разуверил, тем более ему действительно все понравилось. Алексию было ясно, что Лена — девушка со вкусом.

Лишние люди покинули номер, и Ветер, не мешкая, приступил к любимому, ставшему для них естественным занятию — сексу с Леной.

После этого они лежали в удовлетворенной прострации. И тут у Ветра зазвонил мобильный телефон. Противный аппарат трезвонил в кармане брюк, а Алексий лежал, разнеженный приятной истомой, и ему не хотелось брать в руки предмет, который безжалостно соединит его с той жизнью, от которой он после знакомства с Еленой отрешился напрочь. И все же, подумав, что это звонит жена, подскочил к мобильному телефону, чтобы ответить на вызов.

Однако этим звонком Алексий был если не шокирован, то удивлен. Звонила Людмила из Гродно, она была встревожена его долгим молчанием. Ветер и не заметил, что после знакомства с Еленой практически перестал с нею общаться как по телефону, так и по интернету. Ведь все вечера вкупе с ночами он проводил теперь в постели Елены, и до виртуальных разговоров стал равнодушен. В тесной клетушке номера Алексию некуда было деться от Елены и ее глаз, поэтому он говорил с Людмилой по телефону, отвернувшись в угол, как избиваемый на ринге боксер. Ветер до минимального уровня понизил голос, однако Лена оказалась невольной свидетельницей его позора, слышала весь разговор, во всяком случае, то, что изрекали его уста. По телефону бедный ловелас старался говорить односложно и шифровался как только мог и как позволяла его извращенная фантазия. Со стороны, Алексий представлял собой жалкое зрелище, как резидент, согласившийся работать под контролем врага, однако по привычке боящийся сболтнуть лишнее. Такого в его жизни еще не было.

Людмила, не глупая и умудренная жизненным опытом девушка, скорей всего, догадывалась, что его молчание было вызвано не каким–то недомоганием или важными делами, которые он не успел доделать на работе. Однако из вежливости провокационных или неудобных вопросов не задавала, а то бы наш герой от стыда провалился в какой–нибудь Уругвай или в несчастный Суринам. Людмилу интересовал лишь один вопрос — собирается ли он приехать в Гродно.

Алексий же, что живой угорь на сковородке, извивался и вертелся, чтобы при минимуме вслух высказанной информации дать максимум ответов на поставленные вопросы. Ситуация для него сложилась серьезная, а со стороны смотрелась безвкусным и низкопробным водевилем. И все–таки ему удалось достичь невозможного — он ответил на вопросы Людмилы почти без слов, в основном используя междометия, экивоки, намеки и даже просто мычание, а где и это было неуместно, то обыкновенное молчание. Я не знаю, как ему удалось что–то вразумительное сообщить с использованием такого невыразительного арсенала. В общем, как сказали бы одесситы, «он сам на себя удивлялся», одновременно поражаясь открывшейся в нем двуличностью. При помощи междометий с многоточиями и красноречивым мычанием он подтвердил свое решение объявиться в Гродно. Видимо, Людмиле после внезапного молчанияВетра было мало услышать намеки и ссылки на предыдущие разговоры. Поэтому в условиях информационной паузы, неудачно возникшей, он кое–как сумел убедить ее в своем решении. Однако как это удалось сделать, ни сказать, ни вспомнить, ни умом объять он был не в состоянии.

После разговора с Людмилой он не стал ничего объяснять Елене, благо она этого и не требовала. Однако по ее вдруг помрачневшему лицу понял, что сделал ей больно, правда, тогда еще он не очень отдавал отчет тому, что творил. Уже потом, когда все это отлежалось в закромах души, до него дошло, что не нужно было ему отвечать на тот звонок. И переться в Гродно к Людмиле тоже не следовало. Но тогда Алексий этого не осознавал, так как толком не понимал, чего хотел. Жалкий ловелас влачился за примитивными инстинктами, как раб, возлюбивший свой позор.

Позже Лена сказала, мол, догадалась, что Алексию звонила не жена, а другая женщина. Она понимала, что у него с ней курортный роман, и на какое–либо его продолжение не надеялась. Поэтому все обстоятельства и поведение Ветра она воспринимала с философской обреченностью в соответствии с французским выражением «се ля ви» (C'est la vie) «такова жизнь». Однако при некотором абстрагировании от сложившейся ситуации он видел, что запал ей в душу, и его похождения она переживает по–настоящему, хоть и пытается обойтись без претензий и осуждения, то есть смотрит на них как бы отстраненно: «Это же твоя жизнь, и я занимаю в ней свое место и время — лишь там и столько, где и сколько позволяют обстоятельства, ты и судьба».

Вслух Елена этого не говорила. Ее поведение сказало Алексию гораздо больше, а этой фразой он попытался охарактеризовать лишь то, что она думала и о чем переживала.

Правда, тогда к этому событию Алексий отнесся как к одному из не очень приятных или неловких эпизодов, которые, чего греха таить, иногда выпадают в жизни. Поэтому не стал заморачиваться и через некоторое время утонул в море других событий санаторной жизни.

Вечером все, как водится, пошли на танцы. Там объявилась Алена Прекрасная — карикатурный шарж или пародия на сказочный персонаж. Со слов отдыхающих, ее подружка была более–менее нормальной, но только не сама Алена Прекрасная. Безобразно бухая, находящаяся в состоянии не менее чем легкого алкогольного токсикоза, а то и более потравленная спиртным, она и одета была по–клоунски — в нелепый спортивный костюм. Однако больше всего роднил ее с образом клоуна плотоядно разрисованный яркой помадой рот. Эта клоунесса была настоящей карикатурой на нормальную женщину, поэтому ее с иронией и назвали Аленой Прекрасной. Конечно же, на эпитет «прекрасная» она со всей очевидностью не тянула, ну просто никак. Поведение ее было под стать разрисованному лицу и вальяжной походке моряка, сошедшего с палубы судна, только что пришедшего из дальнего плавания. У Алексия, бывшего подводника, не раз испытавшего такое состояние, сложилось впечатление, что Алену Прекрасную все время слегка штормило. И шторм бушевал в сером веществе ее воспаленного от алкоголя мозга. Этот шторм рубил все швартовы, которыми она была связана с нормальной жизнью, как пуговицу, вырывал вместе с мясом из пальто, попавшего в безжалостный барабан химчистки. Вот она в санатории и отрывалась по полной программе. Однако нормальные мужики тут разбегались при виде нацеленного на них взгляда «Алены Прекрасной», никто не стремился стать очередной жертвой.

На танцах Алексий решил сделать приятное Елене, соседке по столу. Эта девушка работала медсестрой в поликлинике министерства внутренних дел Беларуси. Она была весьма симпатичная, на вид имела около сорока пяти лет, правда, фигура ее успела погрузнеть. Однако, несмотря на это, она являла собой довольно соблазнительный вариант женской плоти. Предупредив свою избранницу, Алексий направился к коллеге и успешно претворил в жизнь несложный замысел.

Едва начался новый танец, на этот раз танго, как Лена с Тамарой без предупреждения направились к выходу. Полагая, что женщины покинули зал как минимум до конца танца и не желая изменять своей избраннице с другими девушками, Ветер снова танцевал с соседкой по столу. Но его Лена почти сразу вернулась в зал, и он понял, что поспешил — она рассчитывала–таки на его приглашение. Ветер пожалел, что так получилось, однако не бросать же ему было девушку посреди зала. Не считая, что совершил святотатство, он вернулся в Лене и тут обратил внимание на ее лицо — там играла улыбка, которая явствовала, что ей неприятно. Лена старалась не показывать потерю хорошего настроения, однако улыбка была угасшей, без присущего ей задора. Алексий понял, что виноват, и ему стало жалко бедную девушку. Через несколько часов — ночью — он объяснил ей мотивацию своего поведения и извинился. Удивляясь его наблюдательности, она спросила:

— А почему ты так решил?

Алексий сказал, что по ее лицу было заметно, как она расстроилась, и она призналась:

— Да, я не умею скрывать эмоции и настроения, поэтому у меня на лице все написано…

Вот такая прекрасная девушка ему досталась — с лицом, как раскрытая книга. От этого она показалась ему ранимой и еще более желанной. И захотелось ее пожалеть, прижав к сердцу как ребенка.

Выходя по окончании танцев из зала, Елена, его соседка по столу, обернулась и, обращаясь к нему, довольно громко приказала Ветру явиться утром на завтрак. При всем народе! Это было сделано демонстративно и несколько покровительственно, словно она, начальствующая особа, вызывала его к себе на ковер. Даже Тамара, подружка Лены, обратила на это внимание, расценив такое поведение как дружеское свинство. Алексий же к этому отнесся с пониманием, поэтому откликнулся на предложение девушки и решил свой стол поощрить явкой на завтрак.

И эта ночь у Алексия была с Еленой. Глядя на ладную фигуру девушки и осознавая удивительную совместимость в главном вопросе — в вопросе секса, Алексий не удержался от своеобразной оценки:

— Ты вся такая удобненькая и уютненькая! Ну, очень комфортная девушка!

А потом он смотрел на ее лицо с широко раскрытыми глазами, словно она только что открытый этот мир, и в задумчиво–философской выспренности изрек:

— Слушай, ну какие же твои мужья придурки! Они что, не видели, чем владели?

— Сама виновата. Я их избаловала хорошим отношением.

Это было сказано просто, без выставления себя такой замечательно хорошей на фоне бывших мужей–идиотов, без бахвальства или любования собственной добротой. И Ветер понял, что за этим стояло. Когда женщина, безгранично доверяя мужчине, отдает себя без остатка, то мужья–придурки не всегда правильно это понимают и оценивают. Им кажется, что они завоевали любимую женщину и она навеки принадлежит им. Поэтому со временем они перестают обращать на нее внимание, привыкают к ее замечательному отношению и ласкам, начинают заглядываться на других женщин и проявлять к единственной и любимой пресыщенность, раздражение, а иногда и презрение. Так вот русская женщина это стерпит, но не простит.

Вот так многие из нас, мужчин, теряют любимых, которые однажды перестают им принадлежать. Тогда мы прозреваем, чем реально обладали и что безвозвратно потеряли. Мы начинаем суетиться, путаться в идиотских поступках, носимся с нелепыми букетами цветов и подарками, пытаясь повторно завоевать ее, желанную и неповторимую, но все тщетно — она безвозвратно уходит от нас. И уже никаким вниманием, никакими осыпаниями цветов, никакими дорогими подарками, никакими обещаниями и славословиями, никакими салютами и фейерверками дорогого человека не вернуть! Господа… а говоря проще, мужики, оглянитесь вокруг и присмотритесь, может, и вы в сию минуту таким же образом теряете ту единственную и неповторимую женщину, без которой вам жизни не будет?

И вот такой прекрасной девушкой обладал Ветер, и, кто знает, может, даже безгранично. Чувствуя, но еще не выразив это понимание ни словами, ни в мыслях, он медленно возносился на седьмое небо от счастья. Почему «медленно», читайте дальше и все поймете.

День тринадцатый

Наступила пятница, 25‑го мая — последний рабочий день, но не для пациентов санатория.

Так как Алексий обещал соседке по столу явиться на завтрак, то его Лена решила изменить традицию. И не он ее, а она его, беспокоясь о теле, которое за время отдыха полегчало на четыре кило, проводила в столовую. Она готова была сопровождать Алексия к самому столу, но у них были разные курсы. И в Янтарном зале, где Лена питалась, они разошлись по своим местам. За столом Алексий занял свое место первым, а через некоторое время подошла семейная пара из Смолевичей. У них, пока шли к столу, все больше расширялись глаза от удивления, что Ветер явился на завтрак. Они поприветствовали его радостным возгласом.

— Я пришел не на завтрак, а на свидание, которое мне назначила Лена, — отшутился Ветер.

Тем не менее он хлебнул голого чая. Тут уж и час пробил, а Елены все не было. «Ну, безобразие, прямо женские капризы и произвол какой–то» — подумал Ветер, а вслух сказал:

— Ну и как это понимать? Девушка назначила мне свидание, я как идиот приперся в такую рань, а она не соизволила хотя бы опоздать. Все! Так и передайте этой обманщице, что я на нее обиделся, и она сильно поколебала мою веру в женщин.

Встал из–за стола и, насколько возможно при его сутулости, с гордым видом незаслуженно обиженного, очень заслуженного деятеля искусств удалился в свои апартаменты.

Принимая терминологию Петра Яковлевича и его подход к оценке отдыха, Алексий с Еленой пришел к выводу, что их путевки отнюдь не сгорели, ибо, напрочь забыв про все процедуры, они дарили себя друг другу. Они отдавали себе отчет, что санаторное время, отпущенное судьбой, таяло, уже переведя счет на часы и минуты. И торопились добрать то, что было упущено за предшествующую неделю халатного, даже преступного бездействия.

Оказывается, со слов Лены, по санаторию о Ветре ходила слава непостоянного в делах любви товарища, будто бы он каждый раз на виду у всех появлялся с новой девушкой. Алексий возразил и стал объяснять Лене, что это невозможно хотя бы потому, что первую неделю общался исключительно со Светланой из Люберец, которую всего–то пару–тройку раз проводил. И то, как говорится, лишь «до подъезда», без глупостей. А до других девушек у него руки просто не дотянулись. На это как бы в подтверждение его слов Лена сказала:

— А я этому и не верила, но если бы увидела тебя гуляющим с другими девушками, то к себе и близко не подпустила бы.

Тем не менее данному обстоятельству она бы не удивилась, так как с непонятной для Ветра уверенностью заявила, что у него много женщин. Однако, когда он пытался возразить и как–то обосновать свое возражение, она перебила:

— Чтобы у такого мужчины как ты не было женщин, в это я не поверю. Да, я наивная, но не дура же.

Это было сказано с такой безапелляционностью, что Алексий — в общем–то почти примерный семьянин — даже усомнился в своей непорочности и стал прикидывать, что бы такое записать себе в плейбойский актив. А когда поразмышлял над этим, то пришел к версии, что, может быть, именно это обстоятельство и послужило поводом для прекращения его ухаживаний за Светланой. Видимо, она поверила недобросовестному источнику информации, каким оказалась ее подружка. Иного объяснения охлаждению Светланы к Алексию, не считая первой версии, не находилось.

Чем дольше Алексий общался с Еленой, тем больше ему нравился ее грудной голос с запинающейся детской интонацией. Она была милая и тактичная, скромная и задорная, непритязательная и предупредительная, коротко говоря, «добрейшей души человек» — любимая фраза Ветра для характеристики лучших свойств друга или товарища. Елена — это замечательный образчик русской женщины любящего свойства и одновременно самоотверженной природы. У этой милой и бесподобной девушки в его адрес нашлись слова:

— Это же надо! Мне достался самый популярный мужчина санатория. Я бы даже сказала — среди русских и белорусских мужчин.

Ветра это позабавило и рассмешило настолько, что вспомнилась одна его бывшая знакомая, которая и близко не являла собой ничего подобного, но выставляла себя звездой. И в пику именно этому обстоятельству, не скрывая своего глумливого отношения к подобной самооценке, он язвительно заметил:

— Ага, прямо звезда… какая–нибудь.

Лучше бы он этого не говорил, так как Лена отреагировала моментально:

— Точно, ты звезда. Ты звездочка…

Ветер попытался увести разговор в сторону, однако было поздно — глупое слово вылетело из уст. Ярлык повешен, и он для своей Елены Прекрасной стал звездой или на худой конец звездочкой. В устах Елены это звучало настолько естественно и непосредственно, а главное по–доброму, потому что шло из души, что возражать у него не возникало желания.

Вечером снова были танцы, правда, это увлеченную собой парочку занимало меньше всего, так как оба стремились быстрее попасть в тренажерный зал с главным спортивным снарядом — сдвинутыми кроватями, которые, должен заметить, почти не переставали скрипеть.

Ночь прощания постановкой рекордов не отличилась. Они оба осознавали неизбежность разлуки и просто наслаждались присутствием, не отрываясь друг от друга. В последнюю ночь, равно как и в первую, они не спали. Прощались, стараясь каждым касанием сохранить память друг о друге. Не забывали они и про радости плотской любви. Хотя самым главным для них было живое общение. И было оно настолько веселым и раскованным, что всю ночь прошутили и просмеялись, им по–настоящему было не до сна.

День четырнадцатый

Паровым катком накатила безжалостная суббота, 26‑го мая — последний день пребывания в санатории. Настала пора расставания. Чтобы не поздно появиться в Гродно, Алексий запланировал отъезд на Брест пораньше, в 08.25. У Елены поезд на Санкт — Петербург отправлялся в 14.25, и у него мелькнула мысль, а не проводить ли сначала ее. Однако он поступил, как спланировал.

Наведенный Еленой будильник не понадобился, так как ночное бодрствование не позволило проспать. Утром они встали за час до отъезда, успев собраться и все переделать, даже кровати вернули в исходное положение. Вышли из спального корпуса, и, явившись на стоянку, некоторое время простояли в ожидании автобуса. Когда он прибыл, Алексий вошел в салон. Лена, несколько мгновений постояв снаружи, напротив, не стала дожидаться его отправления. В расстроенных чувствах, махнув на прощание рукой, она направилась в сторону корпуса номер один, который для Ветра реально стал корпусом любви. Он видел ее одинокую фигуру, недолго маячившую на пешеходной дорожке, все дальше удаляющуюся. При расставании на лице Елены Алексий видел грусть и печаль. Потом, когда она встретилась с Тамарой, та, охочая до розыгрышей и приколов, проникнувшись настроением Лены, не посмела даже пикнуть, чтобы пошутить или поддеть подругу. Тамара просто молчала.

Часть III

Собственной глупости ПОСВЯЩАЕТСЯ

Ветер же по истечению часа прибыл в Брест, а менее чем через десять минут оказался в маршрутном такси, направляющемся на север, в столицу Гродненской области. Пока ехал, нечаянно познакомился с интересной и симпатичной девушкой тридцати двух лет.

Чтобы в дороге скоротать время, он достал нэтбук — посмотрел почту и сделал кой–какие записи. Девушка, сидящая справа от него, у окна, предупредительно прикрыла шторку, чтобы ему не мешало солнце. Увлеченный работой, он не обратил на это внимание, тогда она, чтобы оказаться замеченной, обратилась к Ветру:

— Вам так хорошо?

Удивленный тем, что девушка проявила к нему внимание, он ответил:

— Да, спасибо.

Однако этого милой девушке было недостаточно. Как выяснилось в разговоре, она возвращалась домой из поездки по Чехии и была под впечатлением своего путешествия. Ее распирало от эмоций, и она хотела ими с кем–нибудь поделиться. Потом разговор перешел на личности, и она сказала, что работает в одном из подразделений милиции города Гродно. Алексий подумал, что ему везет на бывших коллег.

Девушка к Ветру прониклась доверием и рассказала, что разведена, бывший муж, легкоатлет, оставил ее с дочкой и женился на спортсменке. Было видно, что чем ближе они подъезжали к Гродно, тем больше нетерпения проявляла девушка, хотя внешне старалась этого не показывать. Это состояние выдавали взаимные телефонные звонки с дочкой, скучавшей по маме, которые учащались по мере приближения к городу. Девушка на Алексия произвела самое благоприятное впечатление, вежливая, скромная, с чувством такта. Когда они приехали в Гродно, он пропустил ее вперед, и она, благодарно посмотрев ему в глаза, вольной птицей выпорхнула из салона.

Людмила, как и положено красивой и очень занятой девушке, опоздала не менее чем на полчаса. Алексий, разумеется, не обиделся, так как был рад, что его здесь вообще принимают, да еще как дорогого гостя. Она приехала на такси и на нем же повезла Алексия на съемную квартиру. Жилье квартиранту понравилось — двухкомнатная квартира в центре старого города, где три дома образуют открытый с улицы Замковой дворик. Квартира на первом этаже с высоченными потолками и достаточным количеством удобств. Правда, окна выходили на стену охраняемой территории монастыря, поэтому в комнатах и на кухне было темновато. Здесь также была минимальная связь по сотовому телефону и беспроводная для интернета. Впрочем, эти мелкие недостатки меркли перед центром и близостью ко всем достопримечательностям старого города. Тем не менее Людмила сказала, что в следующий раз она подберет другую квартиру, из чего Алексий сделал вывод, что у нее в отношении него созрели далеко идущие планы, что его как–то даже порадовало.

Людмила оставила Алексия в квартире, чтобы он привел себя в порядок с условием его готовности выйти на связь телефону. Что он и сделал менее чем через час. Людмила снова появилась и повела Ветра гулять по старому городу. Знакомство с красивой и эффектной женщиной, прогулка по старому городу радовали свежими впечатлениями и побуждали хоть к каким–нибудь действиям. С Людмилой они зашли в «Корчму», заведение на перекрестке улиц Советской и Ожешко. Полуподвальное помещение напомнило Алексию давнее, еще в прошлом веке, посещение Риги. Те же веяние и запах седой старины, ощущение белорусского запада создавали чувство неповторимой услады. Они заказали перекусить, вина и водки.

Сидели под старыми сводами, ни о чем не заботясь, неспешно разговаривали, и им было спокойно и уютно. Чувство душевного комфорта не покидало Ветра, и разговор с красивой женщиной ублажал его слух и вкус. По всему было видно, что и Алексий для Людмилы был интересным собеседником. Сколько они просидели в уютном подвальчике, затруднительно оценивать — час или два, а может быть и больше. Насладившись вкусной пищей, небольшим количеством спиртного, приятной беседой, они встали и направились к выходу.

И долго гуляли по старому городу. Людмила, будучи патриоткой своего города, с большим удовольствием и гордостью водила Алексия по старым улочкам и сама с интересом осматривала попадавшиеся по пути достопримечательности. Оказывается, из–за повседневной рутины она уже давно не выбиралась сюда, поэтому с наслаждением гуляла, исполняя роль экскурсовода, рассказывая Алексию все, что сама знала.

Они зашли в православный собор, где Людмила поставила свечку.

Затем заглянули в единственную действующую в стране лютеранскую кирху. Люда сказала, что ее собираются реставрировать. Это старинное культовое сооружение было построено немцами ровно сто лет тому назад. Служитель кирхи разрешил им войти. Алексий и Людмила были рады, что попали туда, так как осмотрели архитектурные формы кирхи изнутри, правда из убранства и культовой утвари почти ничего не увидели. Наверное, поэтому это старое строение Алексия больше впечатлило наружной архитектурой. Однако он обратил внимание на несоответствие скругленного купола на главной башне с общим архитектурным стилем. Этот безвкусно сляпанный шарообразный купол совершенно не гармонировал с изящными башенками готической формы. На взгляд Ветра, там явно чего–то не хватало. На этот архитектурный ляп он обратил внимание Людмилы. И к удивлению, оказался прав, пару недель спустя он нашел подтверждение своему сомнению в газете «СБ. Беларусь сегодня» от 12 июня 2012‑го года. Оказывается, на месте почти шарообразного купола находился впечатляющий двенадцатиметровый шпиль с крестом, разрушенный во время Великой Отечественной войны. Поэтому сейчас планировалась реконструкция готического шпиля, который когда–то красиво и стремительно возносился к небу. Именно его–то и не хватало.

По старому городу парочка гуляла долго, в течение нескольких часов. Людмила устала, и в районе ГУМа они взошли на довольно обширную летнюю веранду под навесом. Под нешумный, но слегка навязчивый гомон молодежи неспешно и с удовольствием пили пиво, отдавшись приятной беседе. Здесь просидели не менее часа, а может и дольше. Насидевшись и отдохнув, прошли по старой оживленной улице и вышли на Советскую площадь.

Людмила, оставаясь радушной хозяйкой и с учетом усталости Алексия в дороге, предложила на этом завершить вечер. Против такого предупредительного и душевного к нему отношения гость, разумеется, не возражал. Учитывая усталость от бессонной ночи, а также от массы приятных впечатлений, обрушившихся в санатории и не прекращающих сыпаться на него в замечательном городе, он морально был больше готов к отдыху, нежели к продолжению событий.

Однако, расставшись с Людмилой, Ветер остался под впечатлением бледно–розового заката, опускающегося на город, и не отказал себе в удовольствии еще часок погулять по Советской площади. В красивом цвете фотографировал замечательные ракурсы старинных улиц и прекрасных видов, снимал драматический театр, который находится на высоком обрыве Немана, фонтан, замечательную перспективу на Новый замок, Фарный костел, просторную Советскую площадь.

Наконец добравшись до дома, включил телевизор и под его рокоток перекусил, а затем продолжил общение с Людмилой по интернету, которое закончил поздно. Зато под грудой впечатлений и тяжелым одеялом заснул мгновенно, даже не успев на новом месте загадать желание.

На следующий день утром, Ветер прошелся по магазинам старого города, а потом на рынке «Корона» вместе с Людмилой подобрал себе спортивный костюм для пробежек. Он долго перебирал предложенные варианты. Браковал костюмы с цветными вставками, пока, наконец, не нашел вариант, тяготевший к классическому стилю. Также долго изучал плавки для бассейна, пока Людмила не подсказала скромный фасон. Для занятий на тренажерах он приобрел майку с трусами. Все выбранное примерил, а спортивный костюм даже с демонстрацией. В итоге остался доволен, ведь в Гродно ему удалось сделать то, на что в санатории времени не хватало, катастрофически.

Еще с утра Людмила предложила где–нибудь позавтракать, однако Алексий саботировал это мероприятие, им был предпочтен другой вариант, гораздо интересней и соблазнительней. Они должны были выехать за город, на расстояние примерно пятнадцати километров в западном направлении, и там посетить агротуристический комплекс под необычным названием «Гарадзенскi маёнтак «Каробчыцы»». Правда, погода была не совсем прогнозируемой, переменчива как настроение некоторых, не знающих чего хотят, девушек. Впрочем, в этом также была своя прелесть. Когда жизнь идет по извечно повторяющемуся сценарию, то рано или поздно это может показаться скучным — пресным и надоевшим. А так появляется элемент тайны и загадочности, неизведанности того, что случится в дальнейшем. Разве не этим притягательны девушки? Да и сами девушки нам, мужчинам, довольно часто напоминают, что в них должна оставаться загадка.

Ветер не всегда торопил или форсировал события, иногда предоставляя им возможность развиваться самим, то есть, он уступал дорогу вольному художнику под названием жизнь. Поэтому одинаково благосклонно смотрел на любой расклад ситуаций, идущих по отличным друг от друга путям, а может, напротив, никак не продвигающихся ни по одному из ожидаемых направлений. Для него, как наблюдателя или созерцателя, любое развитие событий — благо, так как представляет интерес. И данный ему жизнью поворот он ловил и наслаждался им. Жизнь тем и интересна: чем больше непредсказуемости, тем многообразней будоражащие оттенки чувств, ведь без этого люди вряд ли узнали бы значение таких слов, как неизведанное, тайна, загадка, сюрприз. И не постигли бы познания неизведанного, открытия тайны, получения разгадки, радости сюрприза.

В агротуристический комплекс «Гарадзенскi маёнтак «Каробчыцы»» пару экскурсантов отвез сын Людмилы вместе со своей подругой. За рулем сидела подружка сына, которая довольно уверенно вела машину и быстро домчала их до места. Оставив Алексия с Людмилой на месте, молодежь укатила по своим делам. А те, приобретя входные билеты, прошли на территорию заповедника и, наверное, доходного места.

В общей сложности они гуляли несколько часов. Там было настолько интересно бродить по парку отдыха, что время летело незаметно. Все строения были стилизованы под старину, из камня и кругляка, поэтому никакого кирпича — ни красного, ни тем более белого — Алексий не увидел. Даже домик, где они приобретали входные билеты, представлял собою небольшую аккуратно срубленную избушку. Дальше шли большие железные ворота с навесом, прикрывающим от дождя, а рядом — калитка, через которую посетители вошли на территорию парка.

Здесь, как в Греции, было все: замок, конюшня, домик резчика, кузня, детская площадка, ресторан, кафе; большое количество вольеров для птиц, нутрий, белок, домашних животных, лошадей, жеребят, маралов… Поражало обилие резных фигур, множество прудов, беседок. И чего здесь только не было!

Однако экскурсанты лишь немного углубились в парк, как их накрыл дождь, и зонт, предусмотрительно прихваченный из дому Людмилой, не спас. Тогда Ветер предложил пойти в ресторан, который находился в замке Зеваны. Там они от одного вида интерьера получили удовольствие, так как все было сделано со вкусом и любовью. Из низкосводчатого коридора они прошли в просторный зал высотою в два этажа. По периметру второго уровня были сделаны деревянные галереи, на которых уютно размещались столики. Алексий предложил Людмиле подняться туда, чтобы с высоты второго яруса полюбоваться видом зала. Однако она захотела присесть в большом зале, который был почти пуст — посетителей не было, что усиливало эффект уединенности. Гостям замка предложили место у противоположной от входа стены, в углу. Ветер сел рядом с Людмилой за столом, рассчитанным на четверых.

Пока не приняли заказ, они осмотрелись. Их стол примыкал к окну с белыми полупрозрачными занавесками — в широкой нише, украшенной красивыми рушниками. Из–за небольших окон, которые больше походили на бойницы, в зале стоял сумрак, поэтому горела люстра в виде большого колеса, а на стенах — светильники, создавая в помещении интимный уют. У них за спиной находился большой прямоугольной формы камин с двумя колоннами и металлической решеткой.

Галереи поддерживались двумя рядами деревянных колонн, украшенных добротно сработанной резьбой. В помещении примыкающего зала, поменьше и отделенного тремя арочными проемами без дверей, даже был фонтан и большой по площади красивый оконный витраж с изображением богини Зеваны. Он–то и делал это помещение светлым и просторным. Там тоже по второму ярусу шли деревянные галереи. Внутренний интерьер ресторана–замка Ветру с Людмилой очень понравился.

И накормили посетителей замка тоже вкусно. Людмила пила вино, которое слегка проигрывало тому, что ей подавали в «Корчме». Здесь они не торопились закончить трапезу, сдобренную разговорами на разные темы, тем более за окном продолжал лить дождь. Им было хорошо и уютно.

Пересидев непогоду, парочка вышла на улицу, где влага с неба уже не лилась, однако пасмурное небо кое–где поддавливало свинцовой тяжестью облаков. Они продолжили прогулку по парку, который еще раньше произвел на них весьма благоприятное впечатление, посмотрели на марала, на нутрий, птиц и даже на павлина с красивым хвостом. Любовались деревянными скульптурами, которые вырезал чуть ли не заморский мастер — из Литвы.

Люда призналась, что тоже впервые посетила этот парк, поэтому оба выходили оттуда с полным набором хороших впечатлений и прекрасным настроением. Вернувшись в город, продолжили прогулку с посещением интересных мест.

До конца дня по плану значилось посещение Коложской (Борисоглебской) церкви, куда Ветер с Людмилой не спеша прогулялись пешком. Коложская церковь — это памятник древнего зодчества, «одно из пяти полностью или частично сохранившихся архитектурных сооружений домонгольского периода в Белоруссии». Церковь находится над обрывом Немана и оттуда открывается прекрасный вид на реку.

По ходу прогулки Алексий предложил Людмиле провести вечер у себя, на съемной квартире. Сначала она, как семнадцатилетняя девушка, отнекивалась, однако он проявил настойчивость и она, апеллируя к нему, как змею–искусителю сказала:

— Я удивляюсь, ну как тебе все время удается меня уговорить.

Это был намек на то, что Алексию еще раньше удалось Людмилу уговорить на свой приезд в Гродно. Кстати сказать, насчет этого ему пришлось уговаривать ее дважды. В первый раз, когда он был еще в Минске. Тогда она дала ему номер своего телефона, а во второй раз по интернету — во время его отдыха в санатории. И это было еще до знакомства с Еленой. Тогда у них с Людмилой произошла бурная переписка: Алексий долго и настойчиво даже не уговаривал, а проявлял непонимание того, почему бы, собственно, им не встретиться. Людмила упорно сопротивлялась. Хотя он понимал ее сомнения. Совершенно незнакомый мужик напрашивается в гости к порядочной женщине, которая привыкла к своему укладу жизни. Если бы Алексию еще год назад кто–то сказал о таком его поведении, то он бы этому просто не поверил.

А тут еще как назло бдительный сын Людмилы решил самым категоричным образом сорвать наполеоновский план Ветра на вечер. Он вдруг позвонил ей и непонятно почему предложил забрать и отвезти домой. Людмила как очень сомневающаяся в своем решении и в данном обещании девушка серьезно отнеслась к этому предложению. Забеспокоилась и сказала, что если сын предлагает, то этим надо воспользоваться. Алексий снова говорил, что она самостоятельный человек и по своему статусу гораздо круче сына, и в поступках не подотчетна ему. К этому добавил, что в любое время можно вызвать такси, и она совершенно спокойно уедет домой. Чудом ему удалось уговорить ее повторно. И она снова повторила:

— Нет. Ну, я просто не знаю, как тебе удается меня уговорить. Ладно, я согласна.

С другой стороны, Алексий прекрасно понимал ее сомнения. Непонятно откуда, из какого–то интернета, как снег на голову, упал в твои объятия мужчина и требует внимания к себе, вплоть до самой ночи. Он был для нее, наверное, той еще столичной штучкой, которую она не всегда правильно понимала со всякими мудреными шутками и словечками. Да здесь любая девушка, даже самая безбашенная насторожилась бы и засомневалась. Если честно сказать, то Алексий и сам удивился, что она согласилась его принять.

А пока они гуляли, незаметно стемнело и магазины начали закрываться. Правда, в какой–то из них, как на подножку последнего трамвая, они вскочили, купили вина, фруктов и с чувством наполовину выполненного долга двинулись в Ветровы апартаменты. Здесь, чтобы избежать со стороны Алексия экспансии и далеко простирающихся поползновений, Людмила четко определила свою диспозицию на вечер:

— Я сяду на диван, а ты — в кресло.

— Сударыня, как скажете. Да хоть к вам на колени… если позволите.

Ветер понимал, что заявленная Людмилой диспозиция, как линия фронта, разделенная рокадной дорогой в виде журнального столика, за который они сели, была рекогносцирована отнюдь не случайно. Людмила стремилась контролировать его и его действия вплоть до самого конца вечера, независимо от физического состояния, наступающего в результате употребления разогревающих напитков. Она все–таки побаивалась Ветра, поэтому проявляла осторожность.

Хотя и в этой ситуации не все показалось ему безнадежным. Он подумал, что если бы Людмила села в кресло, то этот предмет мебели непременно превратился бы в неприступную цитадель, которую даже мощным приступом взять было бы непросто. Зато диван, который она оккупировала, давал ему гораздо больше шансов, а именно — свободу маневра в части обхода с тыла с нанесением удара по одному из неприкрытых флангов. И это вселяло надежду, что не все еще потеряно. Впрочем, Алексий события не торопил, как обычно выжидая, когда созревший плод сам упадет в руки.

За накрытым столом, с вином, которое выбирала сама Людмила, они продолжили общение. Однако из состояния позиционной войны Ветер так и не вышел, и причины своей нерешительности тогда объяснить не смог. Ему казалось, что развертывать какие–либо оккупационные действия не стоит, ибо с учетом выгодной позиции они были бы с легкостью отбиты противником. Поэтому в этой совершенно несбалансированной для себя ситуации он не собирался терять лицо и представать в виде липкого, приставучего мужичка, изнывающего от непристойного желания. Однако главная причина крылась в другом — в незримом препятствии, воздвигнутом образом Елены — она оказалась совсем не такой, какой виделась с монитора. Да и стол мешал, и у Алексия не возникало желания его штурмовать. Ведь увлеченность Еленой уже состоялась, и он не желал просто так терять замечательную девушку.

Ветер не оправдывал себя и своей пассивности, просто ему было хорошо и приятно так проводить время, и мыслей на предмет эскалации событий или совершения провокаций в отношении Людмилы не возникало, даже воображение не разыгрывалось. Может, именно поэтому они посидели всего лишь до полвторого ночи, и Людмила вдруг засобиралась домой. По ее настроению, когда она садилась в такси, Алексий не прочитывал разочарования или недовольства. Они договорились, что она опять придет с утра и до самого его отъезда они будут гулять по городу.

После ухода Людмилы Ветер лег и провалился в какое–то дремотное состояние. Однако вдруг встрепенулся, и до утра сон больше к нему не вернулся. Он лежал в темноте словно в какой–то прострации и думал о своем приезде в Гродно: какого черта он сюда приперся, смущая покой замечательной женщины, которая изначально противилась его приезду и правильно делала?

Однако лейтмотивом ночных мыслей Алексия оказалась Елена. Пребывая в полубредовом состоянии, он думал о ней и жалел, что не согласился на ее предложение остаться в санатории на третью неделю. Она знала, что у Алексия оставалась еще неделя отпуска, в то время как у нее времени не было вовсе, и по приезду домой ей нужно было выходить на работу. Получается, что эта замечательная девушка готова была пожертвовать любимой работой, чтобы в счастливом забытьи побыть с Ветром еще одну неделю. А ведь для нее работа в этой жизни значила многое, у нее не было другого источника заработков. С гордостью она сообщила, что в честь ее возвращения сотрудники выставили торт, что говорило о душевном к ней отношении. Алексий понимал, что такое неконфликтный и исполнительный работник, это удобный вариант, и подчас некоторые сотрудники готовы свалить на него любую непосильную работу. А если вдобавок этот вариант является красивой и умной, обаятельной и доброй женщиной, то это добавляет ей неповторимого шарму и превращает ее в незаменимого работника.

Обладание женщиной необыкновенной душевной красоты, с добрым, спокойным и покладистым характером, готовой быть тенью любимого мужчины, надо ценить, так как в наше время это редкость. К тому же у Алексия с Еленой образовалась полная совместимость, как в душевном отношении, так и в любви. В общем, он со временем почувствовал острую сердечную недостаточность — понял, что в разлуке ему не хватает Елены. Все, что потом с ним произошло и чему предстояло произойти, Ветер вольно или невольно рассматривал через призму своего отношения к этой необыкновенной девушке. Судя по поведению Елены, она к нему относится так же, если не стократ лучше.

Той же ночью Алексий неоднократно под разными углами зрения прокручивал в голове то, что говорил его друг Женя о русских женщинах. Потом все эти мысли преломлял через образ Елены и приходил к однозначному выводу: ему повезло, что встретил ее на своем жизненном пути. Кстати, по приезду в Минск, словно в тему, Алексий встретился с молодым человеком двадцати трех лет — сыном его друзей. Он тоже сделал для себя открытие: русские девушки, оказывается, совсем не то, что белорусочки, с которыми и «говорить–то не о чем, пять минут общения — и с ними уже неинтересно». С одной девушкой из Омска он по интернету готов был общаться часами, всю ночь напролет, на разные темы. И интерес его не пропадал. Хотя ничего плохого про белорусских женщин сказать нельзя. Среди них много прекрасных людей, просто за последнее время их стало меньше. Время не стоит на месте, и они в последние десятилетия своим менталитетом сильно отстали от него. Поэтому, если говорить прямо, то самый толерантный и терпеливый народ не белорусы, а русские женщины.

Однако речь о той бессонной ночи в Гродно. Алексий начал осознавать, что упускает что–то очень важное. И в дальнейших размышлениях у него появилась надежда, переросшая в уверенность, что все не так уж плохо, просто в будущем надо себя правильно вести.

Утро вечера мудренее — говорит народная пословица. Ветер встретил новый день с растревоженным мозгом, будто улей пчел. Он залез в горячую ванну и грел остуженное последними событиями тело. Наслаждаясь водой, пытался собрать свои мысли–пчелы обратно в черепную коробку–улей, чтобы хоть как–то рассовать их по сотам.

Прошедшая ночь оказалась своеобразным испытанием отношения Алексея к Людмиле, каким–то рубежом. Он понял, что попался на известную женскую хитрость уже не молодой, но еще чего–то ждущей от мужчин охотницы. До встречи Ветер видел лишь фотографию, которая, как оказалось, имела не менее чем десятилетнюю свежесть, поэтому реальный образ, увиденный ловеласом, не оправдал надежд. Впрочем, этого своим поведением Ветер никак не показал, продолжал оставаться, как и в интернете, все таким же милым и обольстительным.

В общем, Ветер пришел к выводу, что любой женский образ, нарисованный неизвестно кем в интернете, может оказаться дешевой подставой. Поэтому не стоит особо доверяться ему, в жизни можно встретиться с сущим крокодилом как в визуальном, так и в душевном плане.

Наверное, и Людмила испытала нечто аналогичное, ее странное поведение было тому свидетельством.

Вчера, стоя на крыльце гастронома, который находится рядом с Фарным костелом, в ожидании, когда закончится дождь, застигший Алексия при выходе, он вспомнил о своем товарище. С ним он когда–то служил на атомной подводной лодке. Хотя в этом факте ничего примечательного нет, однако дело было в другом. Тогда, стоя на крыльце под навесом, Алексий по мобильному телефону набрал его номер:

— Привет, Сергей Иванович!

— Привет!

— Как дела?

— Нормально. А у тебя?

— У меня тоже все хорошо. А ты знаешь, где я сейчас нахожусь?

— Где?

Ну, действительно, с какой бухты–барахты он должен догадываться, с какого же дуба Алексий рухнул, а главное где это «историческое» место находится?

— Я сейчас нахожусь в Гродно, на крыльце гастронома, что у Фарного костела!

Последовало секундное замешательство, а потом он сказал:

— Так ведь это же моя родина и мой дом!

— Я это знаю, поэтому и звоню тебе, — произнес Ветер со скрытым ликованием в голосе.

Теплой волной сквозь стеклянно–металлическую пластмассу телефона от Сергея Ивановича в мозг Ветра проникла радостная эмоция, затем мягко шлепнулась прямо в душу. Там, где–то у него внутри, посветлело, и он подумал, как хорошо, что именно в этот момент вспомнил о давнем товарище. Обрадованный и растроганный Сергей Иванович настоятельно советовал Алексию посетить старый и новый замки, которые, как оказалось, находятся рядом с его домом. Не зря и улица носит название Замковой. И в заключение приказал:

— Эти замки ты должен посетить. Кто там не был, тот не был в Гродно.

Утром последнего дня пребывания Алексия в Гродно, пока не пришла Людмила, он прогулялся по тем местам старого города, где еще не был. Даже забрел в районе старейшего пожарного депо к спуску, ведущему к замкам. А затем решил не портить сюрприз, который, как он полагал, приготовила Людмила, развернулся и пошел по улочке в другом направлении.

После прогулки Алексий вернулся домой, и в ожидании звонка от Людмилы маялся бездельем, пока, наконец, не понял, что до установленного времени его съезда из квартиры она не придет. В состоянии нарастающего раздражения и обиды он решил дождаться хозяйки и молча, не предупреждая Людмилу, ретироваться на автовокзал и покинуть Гродно.

К двенадцати часам он уже был готов, когда раздался звонок по домофону, и вместо хозяйки квартиры вошла Людмила. С одной стороны, Алексий, настроенный на другие события, был разочарован ее приходом, а с другой, — рад, что не забыт. Его раздирали противоречия, которые проступили на лице, будто нарисованные кистью художника в лучших традициях фламандской портретной живописи, и он не желал их скрывать. Людмила считала информацию с лица Ветра, однако сначала повела себя так, будто уговора об утренней встрече не было. На всякий случай она решила уточнить планы Алексия. Он, не пряча угрюмую маску лица, подтвердил намерение двигаться восвояси. Его поведение полностью соответствовало настроению. Ветер не смеялся, не шутил и даже не улыбался, его вид соответствовал мыши, надувшейся на крупу. Людмила, наблюдая состояние гостя, наверное, не связывая его со своим необязательным поведением, или делала вид, что не связывала, и для убедительности пыталась прояснить ситуацию:

— Алексий, что–то случилось? Ты без настроения!

Естественно, Ветер ссылался на бессонную ночь и банальную усталость и еще на какие–то мелочи. Людмила, подспудно улавливая свою вину, продолжала наседать, пыталась спровоцировать его на выяснение отношений, чего он терпеть не мог:

— Может, я в чем–то виновата?

— Нет, конечно, что за шутки… — отвечал Алексий и продолжал хмуриться.

Неизвестно, удалось ли ему убедить Людмилу, да это и неважно. Ветер продолжал гнуть свою линию, и ни в чем не признавался. На автовокзале, непосредственно перед посадкой в маршрутку, Людмила предприняла последнюю попытку прояснить причину его безрадостного настроения. Возможно, ей хотелось услышать сожаления о расставании, обещания новой встречи…

Возвращение домой у Ветра получилась приблизительно такое, как полет в космической капсуле астронавта с отключенным сознанием. Уехал из Гродно, приехал в Минск — быстро и без какой–либо искры в сознании. Из одной точки убыл, а в другую благополучно прибыл. Практически всю дорогу он проспал, сделав перерыв во время остановки на заправочной станции. Там он вышел на улицу и подышал свежим воздухом, заодно обнаружил два звонка от Людмилы. Он отзвонился, и они хорошо поговорили. Хотя по–прежнему ее беспокоил вопрос о подавленности Алексия, и даже по его приезде в Минск она пыталась выяснить ее природу. Ветер так и не признался Людмиле в настоящих причинах своего изменившегося настроения, в том, что у него произошла переоценка ценностей, отдалившая его от этого знакомства. Зачем было разочаровывать милую девушку, говоря ей правду о том, что она показалась ему обыкновенной глупой самкой с неоправданными амбициями? Хотя, наверное, надо было, так как еще долгое после этого она домогалась Ветра в поле, которому до нее уже не было никакого дела.

Дома никого не оказалось — все, даже собаки, находились на даче. Только младшая дочь наварила Алексию пельменей, которых он съел менее четверти. Но и ее Ветер не увидел — не дождавшись его, она уехала домой.

Как по повестке в милицию, Алексию было предписано явиться на дачу для отчета о своем отдыхе в санатории. Шутка, конечно, не для этого, просто там были работы, которые он должен был выполнить. Однако туда он не торопился, так как ему хотелось побыть одному, стряхнуть с себя пережитые эмоции и освоиться с новыми выводами относительно женщин. Да и внешняя причина имелась: в короткий промежуток времени надо было использовать четыре посещения бассейна за май месяц, который уже заканчивался. Жене Алексий сказал, что в воскресенье сходит в бассейн, и она к этому отнеслась с пониманием.

В бассейне Алексий, как обычно, сначала пошел на тренажеры, где насиловал себя физической нагрузкой, не давая поблажек. Затем в плавках, которые выбирала Людмила, с удовольствием плюхнулся в воду. И сразу же начал плавать на скорость, пытаясь за кем–то угнаться, однако вдруг осознал, что он уже без сил. Ведь за время санаторного отдыха, при неважном аппетите и чрезмерном увлечении Леной, у него слетел довольно приличный вес. И тогда он продолжил плавание в щадящем режиме, возвращаясь после сексуального стресса к нормальному ритму жизни — с проблесками ума и душевными терзаниями, что началось еще в последнюю гродненскую ночь.

Плавая, Алексий лениво шевелил руками–ногами, находясь как бы в невесомости, продолжая думать о русских женщинах и большей частью об одной из них — о Елене, которая покорила его душу и сердце. Размышляя, он пытался спрогнозировать развитие событий…

Подытоживая свое возвращение из «Буга» у Алексия было впечатление, что он если и не находится в санатории, то как минимум продолжает пребывать в какой–то постсанаторной эйфории. И судя по всему, его нахождение в этом астрале затянулось по вине прекрасной Елены, обитающей в окрестностях Северной Пальмиры — культурной столицы России.

20.07.2012

Postscriptum:

Постепенно быт Алексия начал входить в наезженное прежней жизнью русло. Правда, прекрасная девушка Елена из города Любань, Ленинградской области санаторным эпизодом для него не стала и из его памяти стерта не была. Они продолжили общение по интернету и междугородней телефонной связи. Елена продолжала говорить Алексию приятные до сногсшибательности комплименты, стилизованные под признания: «Ты самый лучший мужчина в моей жизни», «Я теперь всех мужчин сравниваю с тобой. И получается не в их пользу».

Порой эти откровения вводили Алексия в ступор, хотя, с другой стороны, он верил, что это не просто слова, а реалии, которые таковыми являются для Елены. Подкупало и рождало ощущение истинности то, что она отдавала отчет своему незнанию его с бытовой стороны. Она говорила:

— Я тебя знаю только по жизни в санатории, однако какой ты в быту, даже не представляю. Но ты ведь все равно не такой, как мой муж, идиот, ты все равно лучше. Правда?

Такая вера в него со стороны прекрасной и замечательной женщины окрыляла и радовала. Ему казалось, что Елена способна простить ему что угодно, только не злого к себе отношения. Поэтому Алексий боялся сделать ей больно или нечаянно обидеть. Однако такие нечаянности иногда происходили, когда он начинал неудачно шутить. Правда, у Елены было великолепное чувство юмора, и каждую шутку она поддерживала своим замечательным серебристым смехом.

Шутки, которые Алексий при общении в интернете писал в виде текстовых сообщений, иной раз вызывали у Елены растерянность и недоумение, так как, не видя его лица, она их воспринимала на полном серьезе. Этому стилю он научился у своего товарища по отдыху Петра Яковлевича, который умел шутить с серьезным выражением лица, что получалось еще смешнее. Когда же Алексий шутил в санатории, Елена по выражению его лица улавливала шутливые интонации и настраивалась на соответствующую волну, от души хохоча.

Однажды Ветер в интернете дошутился до того, что Елена ушла спать расстроенной. Тогда у него возникло чувство вины и сожаление из–за своей неосторожности, ведь он подверг нелепому испытанию ранимую душу небезразличного ему человека. Но что самое удивительное — Лена на него не обиделась! Ей было больно от его шуток, а она не считала нужным на него обижаться, только просила, чтобы он так больше не делал. Доброта этой женщины не имела границ. Такую женщину надо было беречь, холить и лелеять, а не подвергать идиотским испытаниям, пусть даже нечаянно.

Надвигался Еленин день рождения, и Алексий по общечеловеческой привычке и установленной традиции решил сделать ей подарок. Не скрывая своего намерения, захотел уточнить ее адрес и размеры. Как–то раньше в одном из разговоров она жаловалась на пасмурность погоды, дожди и что ей без него и его тепла холодно и неуютно. Однако она отказалась сообщить эту информацию, категорически отвергая какие–либо подарки вообще. Алексий сказал, что хотел бы сделать теплый согревающий ее тело и душу подарок. И Елена ответила в духе исконно русской женщины:

— Для меня лучший подарок — это ты. Давай друг другу подарим наши чувства!

Ветер был потрясен лаконизмом и гениальной простотой ее пожелания. Вот она — прекрасная душа русской женщины, о которой мечтают иностранцы, сбившись с ног в поисках настоящей красоты, которой мы, русские мужики, зажравшись, давимся, считая приевшейся преснятиной.

И Ветру стало страшно вдруг нечаянно обидеть или разочаровать русскую душу прекрасной девушки, принадлежащую ему… по праву ли?

Postpostscriptum:

К сожалению, границы государств передвинуть, как Алексий и Елена сделали в санатории с кроватями, невозможно, то есть приблизиться географически — для них была задача непосильная. Однако желание увидеться оставалось, и чем больше проходило времени со дня разлуки, тем острее оно проявлялось в их душах. Поэтому по предложению Елены они приняли решение еще один двухнедельный отпуск провести вместе, причем в том же санатории «Буг». Их жизнь долго продолжалась в контексте прекрасных отношений. А значит, думали они, их роман имеет шанс преодолеть трудности и продлиться в будущее, он сможет продолжиться дольше и дольше.

Но даже звезды со временем остывают…

ТЫ — МОЯ ТАБЛЕТКА

В жизни всякое бывает

Наступил первый выходной день — суббота — после двух довольно напряженных трудовых недель, в течение которых я исполнял обязанности начальника отдела внутренней безопасности в банке, где работаю. Это длится уже шесть лет — как только отсутствует Петр Николаевич, я выдвигаюсь на передовую. В этот раз оказалось больше всего как работы, так и «внутренних вливаний» со стороны руководства. И что самое обидное — большей или даже подавляющей частью эти вливания были ни за что. Конечно, любой в чем–то обвиненный человек может сказать то же самое. Тем не менее я от своих слов не отказываюсь — и не из упрямства, а из–за действительно несправедливого отношения к нашему отделу и ко мне в том числе. У нас установилась порочная практика — не всегда четко и внятно ставить задачи, давать сложные и порой трудновыполнимые поручения, а перед этим незаслуженно накачивать исполнителей не за плохое исполнение обязанностей, а впрок. Ну да ладно, не про то сейчас разговор. Хотя именно таким образом я пытаюсь передать свое душевное состояние — уверенность, что после напряженной недели, в выходные дни, можно расслабиться, хотя бы на каком–то незначительном отрезке времени. И расслабился! На свою голову…

Суббота. Утро. Солнце. Прекрасная погода. Замечательное настроение. Я почти проснулся. Пришел в сознание. Правда, открывать глаза не хотелось, поэтому в мозгу неспешной черепахой проползла мысль: а не поспать ли еще. Однако, прислушавшись к звукам в квартире, а точнее, к их отсутствию, подсознательно отметив необычную тишину, окружавшую меня, я понял, что в квартире никого нет. И сон с моего чела, будто преступную голову ятаганом, смахнуло — меня вдруг осенило, что можно позвонить любимой девушке в Санкт — Петербург! И вообще, чего это я валяюсь в постели — меня ждут великие дела! Подскочил с кровати, чтобы убедиться в своей полной принадлежности самому себе, что я на хозяйстве остался один, совсем один — заглянул во все комнаты и к своей радости никого не обнаружил. Для пущей бдительности выглянул в окно, чтобы проконтролировать пространство в окрестностях дома: мама сидела на лавочке — дышала свежим воздухом и выгуливала двух сучек собачьего происхождения. Все складывалось ну просто удачно и замечательно! И я вприпрыжку побежал к телефону, набрал питерский номер и замер в ожидании…

Соединение с моим любимым абонентом произошло технически безукоризненно. И я начал игриво, в свободной манере общаться с любимой девушкой о том, о сем и еще кой о чем.

Болтали, болтали пока не перешли на обсуждение случившейся со мной неприятности: незадолго до этого мое многострадальное пузо было укушено двумя страшного вида лесными тварями — клещами. Я сообщил, что лечился и сейчас закончил употреблять прописанные антибиотики. И тут моя любимая девушка не преминула сообщить радостную весть:

— Я твоя главная таблетка!

Острота мне понравилась, и ответ родился мгновенно, я еще колебался, говорить ли его вслух. Но потом взял да и брякнул:

— Ты моя таблетка с дырочкой.

Мы оба над этой шуткой от души посмеялись. А дальше случилось то, о чем пишут в скверных женских романах. Еще не затихли рокотки нашего смеха, как я, к ужасу своему, увидел в дверном проеме застывший силуэт жены… Если бы я лежал на краю постели, то точно бы рухнул вниз и звучно брякнулся об пол всеми костями. А так как я валялся в самом центре кровати, то чудом удержался от падения во всех смыслах. Жена с ехидной ухмылочкой выпалила:

— Я все слышала про твою таблетку с дырочкой, — затем развернулась и, к удивлению, с гордым достоинством, а не с видом оскорбленной добродетели, удалилась в кухню.

Меня настиг ступор. Какое–то время я по инерции продолжал что–то лепетать своему прекрасному абоненту, но очень скоро закончил разговор и остался валяться в постели, чтобы нечаянным падением не выдать безжалостно убитого настроения. Заодно пытался привести в порядок мысли. Однако одна, скачущая, заполошная, будто отбилась от отары овец, продолжала метаться и блеять в отупевшем мозгу: «Откуда она взялась, жена, как вдруг нарисовалась в проеме двери? Или это игры моего оскудевшего воображения?»

Пораскинув мозгами, я пришел к выводу, что жена сидела с ноутбуком в закутке за книжной полкой, поэтому я ее не заметил.

А через некоторое время, чтобы добить меня окончательно, супруга, более уверенно нарисовавшись в дверном проеме своим отнюдь не добрым силуэтом, добавила:

— Точно, разговаривал с Лёнчиком, то–то так подозрительно быстро свернул разговор.

Я промолчал, так как при всем идиотизме положения ничего другого не оставалось. Дело в том, что месяц назад я точно так же попался первый раз, когда разговаривал все с той же любимой девушкой из Питера, закрывшись в комнате. Жена и тогда появилась внезапно: вошла в комнату, когда я томным голосом продолжал ворковать, а под конец еще и дал «пузыря»:

— Ну, Ленчик, пока! — под этим я подразумевал мужское имя Лёня. Однако с учетом уменьшительно–ласкательной формы и тона, которым я даже с любимой собакой не разговаривал, жена тут же сделала правильный вывод.

— Понятно, с каким Ленчиком ты разговариваешь, закрывшись в комнате! — сказала она.

— Всего лишь начальницкий пудель… — проворчал я так, чтобы она услышала.

Тогда это меня возмутило — если я закрылся, может быть, для делового, секретного разговора, то незачем врываться и мешать. Мало ли! А вдруг бы я обсуждал по телефону вопросы, связанные с коммерческой тайной, с моей работой в банке? Может, я с председателем правления банка обсуждаю сберегательный вклад Президента нашей страны… или финансирование секретнейшей сделки по доставке в Антарктиду энного количества пуховых телогреек отечественного производства… Ой, да мало ли что я мог еще важного по телефону обсуждать!

Слава богу, у меня ума хватило тогда не выступить, зато в этот раз его не достало. К слову сказать, до этого у меня не случилось подобных проколов, а тут аж два, да еще подряд — небывалое явление в моей адюльтерской биографии.

Вот что это — потеря головы или утрата нюха?

Конечно, можно сказать, что это закономерный конец любой подпольной деятельности. Но это было бы справедливо в том случае, если бы я этим занимался систематически, то есть являлся профессионалом, а то ведь у меня это единичные случаи… ну или почти единичные. И здесь можно констатировать, что я дилетант, а потому попался опять–таки закономерно. Однако так прокалываться, имея за плечами двадцатичетырехлетний милицейский стаж и из них почти десятилетний — оперативной работы, это сущий позор на мои милицейские седины!

Только представить, всю жизнь я был почти примерным мужем — ни шага влево, ни шага вправо от жены. Ну или таковым считался.

А теперь! Что теперь?

Напрочь вышел из доверия у собственной жены.

И из–за чего? Из–за одного неосторожного слова. Ну, хорошо, пусть будет так: из–за одного предлога и двух невинных слов медицинского свойства. Где это видано, чтобы из–за такого пустяков человека лишать доверия? Ну, прямо ей–богу! Было бы из–за чего…

Однако судьба ко мне благоволила, так как оказалась более чем милостива. Жена — умна и терпелива, а потому не стала нагнетать ситуацию. А ровно через неделю, впервые за 20 лет подавая кофе в постель, как бы нечаянно пролила его прямо на известное место:

— Прости, милый, за неосторожность! — намекнула она.

Осознавая свою вину за доброе расположение к пуделю своего любимого начальника по имени Ленчик мне только и оставалось, что простить свою жену. Я был благодарен ей за такт и понимание ситуации.

КОШМАРНЫЙ СОН ОПЕРА

Издержки былой работы

Вообще–то, сны мне снятся редко. По какой причине, не знаю, может, просто утром я их забываю. Однако недавно, дело было с четверга на пятницу, приснился настоящий кошмар.

Будто бы я иду по огромному коридору, а где–то впереди неясно виднеется широкий лестничный марш. Дальше, за ним, стоит кто–то, кого за пролетом не вполне видно. Зато четко обозначался силуэт Иосифа Борисовича Михалковича, первого заместителя начальника Главного управления внутренних дел (ГУВД) Минского горисполкома, начальника криминальной милиции — в определенных кругах личности очень даже небезызвестной. Снилось, будто стоит этот грозный начкрим и что–то говорит собеседнику. Чудным образом я понимаю, что речь идет о предстоящем оперативном совещании по подведению итогов работы УБЭП^[4], на котором, по обыкновению, должны быть заслушаны оперуполномоченные, имеющие низкие показатели работы. И тут краем уха слышу, как Иосиф Борисович произносит:

— Да. И обязательно надо поднять и заслушать Ловкачёва…

Невидимый собеседник с ним соглашается и с готовностью говорит:

— Да, конечно. Его мы обязательно поднимем и спросим по всей строгости.

Вообще–то, теперь я работал в банке. Поэтому нет в моем в активе ни одного оперативного досье, ни одной вербовки агента, ни одного возбужденного уголовного дела и даже нет у меня на связи ни одного доверенного лица. Нет у меня положительных показателей ни в текущем году, ни в прошлом — «гол как сокол». И все же во сне до меня медленно, но как–то основательно начало доходить, что если меня поднимут, то камня на камне не оставят. Я начал лихорадочно соображать, что сказать в свое оправдание. Но придумать ничего не удавалось. По этой причине мое паническое состояние перешло в леденящий душу ужас. И тогда я понял, что у меня нет другого выхода, как увольняться из… банка.

Ну чистый идиотизм. Конечно, ведь мои провальные результаты оперативной работы никак не вяжутся с банком, поэтому в таком решении нет никакой логики. Но это же сон, который из контекста жизни вырывает какие–то события и шьет из них лоскутное одеяло, где как логика, так и причинно–следственные связи могут просто напрочь отсутствовать, и он снится не просто так. Возможно, он о чем–то предупреждает?

В общем, ночью я проснулся и, чтобы успокоить себя, прогулялся по квартире, зашел в туалет. И вот стою, сонный, над фаянсовым горшком, и до меня постепенно начинает доходить, что сон — полная лажа. Меня окатило теплой волной и в душу потекло ни с чем не сравнимое чувство облегчения — кайф.

Так как лимит отпущенного мне сна еще не был исчерпан, то я улегся в уютную постельку и с чувством величайшего душевного облегчения отбился до утра.

Тем не менее на утро этот кошмар не забылся, словно был намертво впечатан в мозг. Смешно сказать, но, придя на работу в банк, я не удержался и рассказал про случившийся со мною кошмар своим товарищам, которые когда–то тоже были рысаками, в смысле операми. С неподдельным сочувствием и с полным соучастием, они выслушали страшную историю и в один голос подтвердили:

— Да, действительно, кошмар.

В курилке же я одному из них заодно рассказал про другой запомнившийся сон. Сон из юности. Тогда мне приснилось, будто я тонул на подводной лодке. Так вот этот товарищ, в прошлом моряк и бывший опер, очень даже ответственно заявил, что сон подводника по сравнению с кошмаром опера — ерунда.

Хотя для непосвященных может показаться и наоборот.

ИСКУШЕНИЕ ЛИТОВСКОЙ ЖЕНОЙ

Необычное предложение

Была суббота 10 ноября 2009 года — День советской милиции. Несмотря на то что в нашей республике взамен ему возник новый, с несколько переиначенным названием «День образования Белорусской милиции», поколение стражей порядка советской закалки традиционно продолжает отмечать старый праздник. Поэтому сотрудники управления безопасности и защиты информации нашего банка традиционно собрались в одном из кабачков, расположенных в центре Минска. Наше собрание удостоил вниманием председатель правления банка. Кажется, по этому поводу он слегка волновался, тем не менее все прошло на уровне и просто прекрасно. Председатель общался с нами дружески и непринужденно, хотя и недолго. Выпив за праздник несколько рюмок, удалился по своим делам.

Сначала в кабачке народу было немного, однако со временем становилось все больше и в разгар вечера все места оказались заняты. Тут же мелькали и некоторые узнаваемые лица с белорусского телевидения. Отдыхающие в подавляющем превосходстве были мужского рода, даже группа из Литвы кроме одной–двух семейных пар состояла из нашего брата, мужика. Администратор — полная женщина средних лет, подойдя к нашему столу, на сей счет даже посетовала:

— Что же вы не предупредили, что у вас будут одни мужчины, мы бы для разнообразия обеспечили девушек из камвольного комбината, — странное предложение и странный приработок у женщин из того комбината.

Сначала, как водится, все держались скованно. Но это продолжалось до времени, пока мы не приняли расслабляющего средства и оно не оказало влияние на настроение.

И вот когда народ уже был разгорячен спиртным, а отдельные товарищи успели войти в состояние средней перегрузки, я обратил внимание на своего товарища. Он неспешной походкой пересекал зал, а к нему со стороны литовской группы подкатил сильно подвыпивший парень, невысокого роста и щуплого телосложения. Литовец был расположен доброжелательно, поэтому в пьяно расслабленной форме пытался выразить гамму чувств любви к нашему гостеприимному городу и его замечательным жителям в лице моего товарища. Однако последний небрежно оттолкнул подошедшего с посылкой на три общеизвестные в нашем народе буквы:

— Да пошел ты!..

Меня покоробила такая его реакция, стало стыдно за него. Возникло желание подойти к оскорбленному литовцу и извиниться перед ним за хамское поведение коллеги. Но литовец по пьяной лавочке не обратил внимания на пренебрежительное к нему отношение и просто отошел. Меня же эта ситуация уже завела, и как только представилась возможность, я вышел из–за стола и, обратившись к другому литовцу, который оказался свидетелем этой сцены, попросил прощения за своего товарища. Литовец отнесся с пониманием и вежливо ответил:

— Все в порядке. Не переживайте за нашего товарища.

Народ не совсем организованно толпился в середине зала, чтобы проявить себя в плясках. Не отставая от товарищей, я тоже пытался показать себя на танцполе. И наверное, это получилось, так как после первого или второго танца я это ощутил на себе.

В одну из пауз мой взгляд привлекла, наверное, единственная девушка на танцполе. Еще бы! Ведь она довольно решительной поступью направилась в мою сторону. То, что именно мне был адресован ее подход, определить было несложно: во–первых, я мысленно прочертил по паркету вектор ее движения, который упирался прямо в меня; и, во–вторых, взгляд девушки был еще более красноречив, чем направление движения. Меня, правда, слегка удивило, что при таком огромном количестве мужчин довольно симпатичная и молодая девушка выбрала меня. Тем более что я не часто посещаю подобные заведения, уже сто лет меня никто не приглашал даже на белый танец. А тут без объявления белого танца, едва зазвучала медленная мелодия и — пожалуйста.

Станцевали мы с девушкой медленное танго, затем еще. В общем, так мы танцевали до тех пор, пока не кончилось отделение и оркестранты не пошли перекурить. Тогда я, как положено, отвел девушку на место, где сидела компания около сорока человек, состоящая практически из одних мужчин. Кое–как продравшись через стулья сидящих прибалтов, я усадил ее и поблагодарил за выбор.

Кое–кто из товарищей заметил мой отличный от всех танец. Мы же, своей компанией, подняв очередной тост, выпили. Потом повторили это действо несколько раз. Затем и здесь наступил перекур, и мы с товарищем вышли на террасу, где нечаянно сцепились уже не очень трезвыми языками с литовцем. Мы поинтересовались его впечатлениями о Минске, говорили о том, о сём. Литовец сказал, что он в кабачке находится с молодой женой. Мы с товарищем поинтересовались, сколько нашему собеседнику лет, он сказал:

— Тридцать… Э–э–э… сорок…

Мы, как–то не сразу въехав в тему, чуть ли не хором уточнили:

— Так сколько тебе лет — тридцать или сорок?

— Сорок, это жене — тридцать.

— А–а–а, ну тогда понятно.

Далее выяснилось, что его компания — это фермеры, которые приехали в Минск на конференцию. Еще немного пообщавшись, мы, довольные беседой, разошлись по своим местам.

Когда снова заиграла музыка, мы вновь сгрудились на танцевальном пятачке. И тут, к моему удивлению и удивлению рядом стоящих товарищей, муж–литовец подвел ко мне свою молодую жену. Он торжественно вручил ее мне, будто ключ от квартиры, где лежат не только деньги, но и другие ценности. Для подтверждения своих намерений он сказал:

— Отдаю вам свою жену, — и тут же, уловив оттенок безысходной обреченности в своем предложении, поперхнувшись, поправился: — Не насовсем, а только на вечер.

Тут уж я не просто удивился, а слегка даже обалдел от щедрот чужого мужа. Я бы так со своей женой, равно как и с зубной щеткой, не поступил. На это один мой товарищ, слегка оскорбленный выбором не в его пользу, отозвался довольно прозаически:

— Лучше бы он мне отдал свою жену. Уж я бы нашел ей применение!

Снова отдавшись в танце чужой молодой жене, я не заметил, как и это отделение завершилось, и мне снова пришлось провожать партнершу к мужу. Усадив ее на место, я развернулся и начал продираться в обратном направлении. Вдруг ко мне обратился высокий, лет на сорок, литовец с неожиданным предложением:

— Мы приглашаем вас. Присаживайтесь, пожалуйста, к нам за стол.

Я пришел со своими товарищами, с ними общался весь вечер и вдруг брошу их на произвол судьбы? Нет, я не мог себе такого позволить. Ну, не мог я бросить товарищей, так как они без меня просто–напросто пропали бы, поэтому я гостеприимному прибалту вежливо отказал:

— Большое спасибо за приглашение, но я здесь не один, и не могу оставить своих товарищей.

И я вернулся на место. Однако и этим приглашением был удивлен и озадачен. Не знаю почему, но с учетом предшествующих событий оно показалось каким–то двусмысленным. Впрочем, может, я чего–то тут нафантазировал? Может, это просто культура смежного государства такая, и ничего предосудительного здесь нет.

В своем застолье мы продолжили излияния. И тут мой сотовый телефон выдал сигнал о том, что мне кто–то звонил. Я глянул, кто это был, оказалось — мой друг, живший по соседству. Обеспокоившись, я вышел на террасу, специально подальше от входа, чтобы позвонить ему.

— А ты где? — заслышав мой голос на фоне городских звуков, спросил он. Я назвал адрес кабачка. — Так я как раз сейчас проезжаю мимо вас! — обрадовано воскликнул мой собеседник. — Если хочешь, я прихвачу тебя и доставлю домой.

Разговаривая по телефону, я боковым зрением отметил, что неподалеку фланирует муж девушки, которой понравилось танцевать со мной. Было видно, что он с нетерпением ждет, когда я закончу телефонный разговор. Я же, как та избушка из сказки, не хотел поворачиваться к нему передом, а к лесу задом и делал вид, что очень занят. Я не хотел обсуждать с ним тему, о которой догадывался, и чувствовал себя крайне неудобно, будто призывник на пункте сбора.

— Нет, спасибо, — тем временем поблагодарил я друга, продолжая разговор по телефону. — Я еще погуляю с товарищами.

— Хорошо, а завтра ты будешь на работе?

— Буду, конечно, — сказал я. — А что?

— Мне надо кое–что обсудить с тобой, — сказал друг. — Чисто деловая встреча. Когда у тебя перерыв?

Пребывая в этой щекотливой ситуации, я долго что–то тыкал и мыкал, пытаясь вспомнить время рабочего обеда, чего мне так и не удалось сделать. В общем, я мямлил до тех пор, пока муж литовской красавицы, не дождавшись окончания моего разговора, ушел обратно в кабачок. Тогда я облегченно вздохнул, закончил телефонный разговор и, для полной гарантии выдержав паузу, вернулся на место.

Здесь я обратил внимание, что молодая женщина переключила внимание на моего товарища, и это меня устроило.

ПРО ОМОН

Наблюдение со стороны

Однажды я обратил внимание на то, как ведут себя бойцы ОМОНа, разговаривая с обычными гражданами. Пришлось мне 8 октября 2010 года коротать время в скверике, зажатом резиденцией Президента и Центральной площадью, в ожидании флотского товарища, который задерживался в дороге. Поэтому я, не обремененный никакими делами или заботами, не спеша прогуливался в состоянии мирной созерцательности.

Вокруг скульптуры «Мальчик с лебедем» — самой известной достопримечательности нашего прекрасного города — имеются скамейки. На одной из них сидели две симпатичные девушки, а напротив почти как джентльмены стояли два омоновца. Было видно, что они клеятся к девушкам. Видимо, эти парни по непонятной причине избежали обязательного для такой категории бойцов отбора, так как оба были невысокого роста, зато при всей амуниции: одеты в городской камуфляж и обуты в ботинки с высокими берцами. Про спецсредства я уж и не говорю. Один из них стоял прямо во фронт к девушкам, второй — под небольшим углом.

А вот здесь самое главное и начинается — то, как они стояли! Уже в одной их стойке ясно читался вызов или противопоставление себя всем окружающим, да и всему человечеству заодно. Фронтальный омоновец стоял, плотно срастив подошвы ботинок с тротуарной плиткой, расставив ноги даже не на их ширину, а гораздо круче, руки, сцепленные пальцами в замок, держал за спиной. Так стоят памятники каким–нибудь историческим личностям, являя миру их значимость. Прямой корпус, словно на кол, на шею посажена голова. Этого омоновца я даже не видел анфас, а лишь со спины, но мне и этого было достаточно, чтобы различить его пренебрежение и неуважение к обществу. Второй омоновец был зеркальным отражением своего товарища.

Их самоуверенная манера поведения напоминала хулиганов в подворотне, когда те наглым видом демонстрируют прохожим свое превосходство, замешанное на неуважении к ним. После чего обычно следует и само действие, доказывающее всем, «кто тут настоящий хозяин». Для такого омоновца повод к подобного рода действию искать не надо, он сам на него «набегает» по ходу патрулирования. Например, можно у первого встречного законопослушного гражданина, совершенно неопасного для общества, не подозреваемого в совершении преступления или административного проступка потребовать на проверку документы или произвести личный досмотр. Я понимаю, что в этих случаях они действуют строго по правилам, но по форме это действие похоже на издевательство, а не на общественно необходимую работу — службу.

При взгляде на бравых омоновцев, мне вспомнилось одно приключение. Это произошло в конце декабря 2009 года с моим недавно состоявшимся родственником в небольшом симпатичном и ухоженном городке под названием Столбцы. Мой зять, назовем его Шуриком, приехал к бабушке и дедушке, ну и — попутно выпив лишь пива, ведь завтра ему предстояло садиться за руль — с друзьями навестил дискотеку. И все бы было ничего, да только один из его друзей взял да и помочился в общественном месте — на виду у всего честного народа. Посчитал, что ночь же, значит, можно. Ну да ладно, на предмет неприемлемости этого деяния никто спорить не собирается. Поэтому против того что повязали Шурикова дружка, я ничего не имею — по закону. А вот мой зять, не будучи в курсе дела насчет позорного отправления малой нужды его другом при людях, вежливо поинтересовался:

— Простите, а за что вы забираете моего друга?

Тем вопросом он дал повод опровергнуть народную поговорку, что «за спрос не бьют в нос». Оказываются, в Столбцах за спрос бьют, еще как бьют, а потом добавляют.

Да–да, прав великий Ньютон, что любое действие вызывает противодействие, в данном случае таким раздражительным действием посчитали невинный вопрос, показавшийся бравым молодцам нелегитимным и даже агрессивным.

— И этот тоже с нами поедет, — прозвучало вместо ответа.

В весьма культурной и вежливой форме, в сопровождении пинков и ненормативной лексики мой родственничек вместе с «писающим мальчиком» был препровожден в автобус. А там начатая «культурная программа» продолжилась с вытекающими из нее кровоподтеками и синяками не только на мягких частях тела.

Последовали разборки, которые по вине, во–первых, отчаянно «культурных» омоновцев, а во–вторых, самого виновника переполоха до логического конца доведены не были. В итоге новогоднее настроение в нескольких семьях, а также во вновь народившейся ячейке общества было напрочь испорчено морально неопрятными омоновцами.

В свое время Чехов сказал, что ружье, висящее на стене в первом акте, в последнем обязательно должно выстрелить. А наш ОМОН вопреки Антону Павловичу пуляет в любое время и куда попало. Поэтому ситуация с ним соответствует общеизвестной формуле, что поведение является прямым продолжением внутренней культуры личности. В общем, нашему ОМОНу не хватает элементарной культуры. Не зря в народе говорят, что «все они там с отбитыми головами».

Считаю, что ОМОН, обладая внутренней силой, должен иметь честь, достоинство, причем не показушные со стороны отдельных индивидуумов, а настоящие по сути. А сила должна выстреливаться в строго заданном уголовным и административным правом направлении, по нарушителям, а не на кого бог пошлет. Тогда не будет у нас отношения к ОМОНу как какому–то неуправляемому агрегату, который при включении становится опасным для окружающих. Хотелось, чтобы эта государственная дубина не была слепой и глухой, а главное безумной, патологически неспособной на квалификацию чужих и своих поступков из–за отсутствия в ней процессора, отвечающего за интеллект. Хотелось, чтобы ОМОН, решая вопрос о применении силы, действовал по–путински «мухи отдельно, котлеты отдельно», чтобы наше общество не давилось приготовленным им винегретом из неестественных ингредиентов или фаршем из поломанных рук и ног.

НА МИРУ И СМЕРТЬ КРАСНА

Тризна по товарищу

По устоявшейся традиции мы, студенты заочного отделения юридического факультета Белорусского государственного университета 1990 года выпуска, собрались 25 июня 2010 года, чтобы отметить очередную годовщину этого события. Нас было около 15 человек, и собрались мы в казино «У адмирала». Всего несколько человек пришли вовремя, а остальные опаздывали. Наконец, примерно через час после назначенного срока, мы расселись за двумя длинными столами. Успели поднять один–два тоста, как к нам прибыла еще одна парочка опоздавших сокурсников — прокурор отдела Минской областной прокуратуры Александр Никулин с Наташей из Витебска. Саша, высокий и тучный мужчина — к тому же на улице стояла жара — появился по–настоящему мокрым от пота. На эту тему за столом как минимум дважды пошутили, запомнилось, что одним из шутников был Валера Молчан.

— Саша, ты такой мокрый, наверное, на улице дождь идет, — сказал он.

Никулин, несмотря на нездоровый и взмыленный вид, был в хорошем настроении, всех обошел и каждого из нас поприветствовал крепким рукопожатием. Затем мы продолжили застолье.

Примерно после третьего тоста Саше Никулину стало нехорошо, кто–то хотел вызвать скорую помощь, однако он отверг это предложение. Казалось, он собирается преодолеть дурноту и не хочет, чтобы на него обращали внимание. Но через несколько минут я все же посмотрел в его сторону и увидел, что он вдруг клюнул головой и, подавшись телом вперед, неловко ткнулся лбом в стол. Те, кто сидел рядом с ним, тут же подхватились — захлопотали и забегали, так как Саша потерял сознание. Теперь уже вызвали скорую помощь, а больного положили на диван.

В срочном порядке сюда приехала жена с сыном. Никто из нас не сомневался, что приедет скорая помощь и «разберется», с Сашей обязательно все будет нормально. Действительно, неотложка приехала и «разобралась», вот только Сашу спасти не удалось. Он скончался на руках своей жены прямо у праздничного стола, практически, в присутствии своих друзей–сокурсников. Около трех часов мы находились на улице. Сначала пребывали в состоянии тревожного беспокойства и ждали, что Сашу «откачают» и отвезут в больницу. Однако процесс затягивался, и когда кто–то из наших товарищей вышел из казино и сказал, что Саши не стало, мы в это не могли поверить. В сознании не укладывалось, что на наших глазах умер весельчак Сашка Никулин. Мы были в шоке, девчонки плакали. Приехал следователь Минской областной прокуратуры, а потом «воронок» из морга и увез Никулина.

Кто–то сказал:

— Я хочу ехать домой.

Но ему возразили, предложив остаться и помянуть Сашу. И, собравшись с силами в этой непростой ситуации, мы решили сесть за стол.

Вот так наш праздничный сбор неожиданно для всех превратился в тризну по товарищу. Хотя кое–кто считал неправильным снова есть и пить, однако мы заняли свои места и лишь те, кто сидел рядом с Сашей, пересели. И наверное, это было мудро, ведь мы находились в состоянии стресса, который надо было снять. Никому из нас не приходилось бывать очевидцем смертей, поэтому кончина товарища — за столом, в час веселья — нас потрясла. Поминание его «по горячим следам» оказалось естественной реакцией.

Обычно за нашим столом всегда находились охотники говорить здравицы и разные хорошие пожелания в тостах, а тут, по такому чрезвычайному поводу, как–то и выступать не хотелось. Все же кто–то что–то говорил, с трудом подыскивая слова, и у меня возникла необходимость высказаться.

Я говорил о том, что если Саша в нашем присутствии покинул этот мир, значит, так было нужно. Не зря, когда пришел, он каждого из нас обошел и поприветствовал рукопожатием, сел за стол и «на дорожку» потянул одну–другую рюмку. И в кругу товарищей, в дружеской атмосфере (ауре) ушел от нас. Для сохранения светлой памяти Саши я предложил сокурсникам собраться на сорок дней.

Посидели мы около часа, да и выпили немного, так как часть спиртного наш староста Женя Власов передал сыну Саши. И под гнетом тягостного события мы разошлись по домам.

На похоронах я не мог присутствовать, поэтому в воскресенье с сокурсницей Людой Кабанчук мы навестили Сашу дома, где с ним и попрощались.

На сорок дней, 4 августа, мы планировали собраться вчетвером, однако нас оказалось трое, так как Валера Молчан был задействован на похоронах близкого родственника. Посидели, помянули своего товарища, поговорили за жизнь. Выпили немного, поэтому почти трезвые с легкой грустью разошлись по домам.

И вот еду я уже по Серебрянке, сидя на заднем сиденье троллейбуса. Рядом сидит молодой человек лет двадцати пяти, а напротив — его товарищ, лет тридцати — тридцати пяти. У меня на коленях лежит дипломат, в руке мобильный телефон, по которому я разговариваю с Володей Михайловским, с которым только что расстался. Вдруг непонятно с чего сосед справа с силой бьет меня левой коленкой по моей правой и при этом злобно и раздраженно шипит:

— Чего ты меня пихаешь?

Обычно свои телодвижения я контролирую, даже находясь под шафе, как и в этом случае. Допускаю, что при движении троллейбуса меня могло качнуть в сторону молодого человека, хотя на тот момент я точно помнил, что этого не было. А вообще я подозреваю, что выродку просто не понравился мой разговор по телефону. Как бы то ни было, но его выходка требовала ответа. По телефону я сказал своему товарищу:

— Извини, пожалуйста. Сейчас я здесь с одним козлом разберусь и перезвоню тебе.

Я прекратил разговор, не торопясь и без суеты положил телефон в карман. Затем взял дипломат в левую руку, встал, склонился над наглецом и занес правый кулак прямо над его скулой. И с не меньшей злобой, чем он, но более многообещающе уточнил:

— Козел, мне тебя прямо сейчас ур–р–рыть или дать подергаться?

Молодой человек, демонстрируя пренебрежение к окружающим, развалился на сидении так, что его зад находился на самом краешке, а колени чуть не упирались в переднее сиденье. Короче, он почти полулежал. Чтобы ему из такого неудобного положения сгруппироваться для выпада в мой адрес, требовались дополнительные мгновения, которые в его ситуации могли оказаться как минимум драматичными. Ведь любое его резкое движение я бы воспринял как агрессию, и мой удар по косой сверху вниз по скуле в районе глаза мог оказаться решающим для исхода поединка. К тому же для фиксации своего врага в таком неудобном положении я мог своим ботинком плотно придавить его голеностопный сустав, чтобы на случай дергания он как минимум получил растяжение или порыв связок.

На мой вопрос юноша уже не так громко и совсем даже не вызывающе промямлил что–то невнятное. Еще более угрожающим тоном я кое–что добавил ему. Тут попытался вмешаться его товарищ. На это я ему порекомендовал следить за своим младшим «братом», а не выступать, иначе и ему может не поздоровиться. Тогда зачинщик скандала стал лепетать что–то насчет милиции, что, дескать, без нее я никак не обойдусь. Чтобы лишить его перспективы на достойный выход из ситуации я сказал:

— Милицию вызывать не надо, я и так здесь.

Было очевидно, что, отрываясь на грубость, этот нахал совершенно не ожидал «неадекватного», к тому же еще более грубого отпора. Тем более от прилично одетого мужичонки, при пиджаке и при галстуке, которому за пятьдесят. А тут резкие телодвижения, да и слова аналогичные. У меня сложилось впечатление, что он просто обоср… простите, сильно перетрусил.

Так как эта сцена имела эмоциональный накал, то народ в заполненном троллейбусе с интересом наблюдал за происходящим. Я же, закончив воспитательную часть выступления, присаживаться рядом с наглецом не стал — мне пора была выходить. Неспешно продвинувшись к двери, я вышел на улицу.

Вот так странно у меня закончился сороковой день ухода моего товарища в мир иной.

ПОКАТУШКИ

Увлечение товарища по работе

Покатушки — это не какой–нибудь специальный термин, это философия жизни на велосипедных колесах, которую разработал для себя начальник отдела защиты электронной информации Управления безопасности и защиты информации Вячеслав Ротько. Выражаясь околонаучным языком, концепция покатушек заключается в беззаботном кручении педалей велосипеда в любое время года и в любую погоду — в хорошей компании единомышленников, или в нескучном одиночестве по проселочным, лесным и полевым дорогам и дорожкам, по извилистым тропинкам вдоль рек и озер, иногда пешком с железным конем наперевес сквозь лесной бурелом или по топкому болоту, а то и колесами проваливаясь в снег по самые оси. При этом можно в свое удовольствие любоваться как завораживающими пейзажами белорусской природы, так и любопытнейшими достопримечательностями.

Похвастался недавно Вячеслав своим отчетом, который он разместил в интернете. И тут же пахнуло свежестью ночной прохлады, призывнозасверкали репейными колючками яркие звезды, повеяло беспокойной романтикой дорог и бездорожьем тоже, а сумасшедший адреналин стрельнул прямо в аорту томлением будущих приключений. Мысль не просто прокатиться на велике, а с некоей безуминкой и захватывающей идеей объехать всю Беларусь, однако грандиозность плана пугала и какое–то время сдерживала полет фантазии:

«Идея этого маршрута пришла мне в голову еще два года назад, я даже пытался маршрут нарисовать. Потом идея забылась. Вспомнилась и снова забылась. Слишком масштабным был задуманный проект и в первую очередь по главному фактору — времени реализации. Этой идеей я даже делился с некоторыми друзьями. А потом и вовсе махнул рукой. И все бы так и угасло, если бы не Настя… Анастасия — эта стойкая девушка, которая после ужасной автоаварии и нескольких тяжелых операций по замене сустава ноги, нашла в себе силы снова сесть на велосипед, чтобы не только на нем кататься, но и участвовать в соревнованиях. Однажды она меня уколола:

— А какая была красивая идея!

На упрек я и повелся, в мозгу тюкнуло, что путей реализации может быть много, но не обязательно же проблему решать прямо в лоб. После недолгих размышлений и переборов вариантов один из них показался мне приемлемым. Решил ехать. От попутчиков никогда не отказывался, потому и объявил покатуху».

Любая идея от зарождения где–то в подкорке до начала претворения в жизнь проходит несколько стадий. Как уже сказано, у Вячеслава ушло два года, пока идея не сформировалась и не превратилась, как говорят военные люди, в стратегический замысел с приложением оперативного плана его осуществления. Известно, что на организацию подчас уходит больше времени, чем на само мероприятие, поэтому, чем лучше продуман план, тем легче и проще его осуществить.

Немаловажное значение имеет и название задуманного плана, ведь, как покатушки назовешь, так и поедешь. Вот Слава и придумал своему проекту название на западный манер — «Р 13», что означает «Perimeter2013» или по–русски «Периметр‑2013». Идея плана заключалась в том, чтобы в 2013 году колесами велосипеда очертить контур Беларуси, как она выглядит на географической карте, с максимальным приближением маршрута к границе. Понятно, что за одни выходные дни или даже за весь отпуск республику, периметр которой составляет не одну тысячу километров, не объехать. Именно в этом и состояла главная трудность, поэтому Вячеслав решает ехать этапами с соблюдением принципа неразрывности трека — старт следующего этапа должен начинаться в точке финиша предыдущего. К месту первого и последующих стартов предстоит добираться поездом, дизель–поездом, электричкой и возвращаться тем же способом.

Ротько, продвинутый товарищ не только в путешествиях на велосипеде, но и в своем ремесле. Его стихией является обеспечение безопасности виртуального пространства, поэтому проблема поиска попутчиков решалась в интернете. На велофоруме под известным названием «Поехали!», он и поместил свой призыв в надежде, что на 1‑й этап отзовутся попутчики:

«Еду по маршруту Брестская крепость — Малорита — Дивин (оз. Любань) — Пинск — Столин — Речица (ж/д ст. Горынь). Расстояние 295 км. Время — 4 ходовых дня, с 9 по 12 мая. Желаемый темп езды по пульсометру 130–140 уд/мин, это примерно 20–22 км/ч по асфальту или 15–17 км/ч по нормальному грейдеру. Будем ехать, чтобы всем было комфортно. Характер дорог оценить пока сложно, могу сказать точно, что дороги будут. Полагаю, что асфальта будет много, а машин на периметре — мало.

Цель: проехать там, где никогда не ездил на вело и, возможно, уже не буду.

С собой брать: паспорт, справку на посещение погранзоны, деньги на дорогу, еду и гостиницу, коврик, спальник, чехол для велосипеда, 3-литровую емкость для воды, котелок солдатский и КЛМН — кружку, ложку, миску, нож. Сам беру палатку–трешку, раздербаним на три части по 1,5 кг каждому, четвертому — топор, котелки. Остальное думайте сами… не маленькие.

Ночевки «что найдем»: гостиница, деревенский дом, заброшенный сарай, сеновал на обочине, если ничего, значит под кустом с костром. Обедать плотно будем на большом привале. Ужин по обстоятельствам, в зависимости от места ночевки. При необходимости с маршрута можно сняться в любой момент: железная дорога в северном направлении с максимальным удалением 45 км.

Культурная программа: рандомная (компьютерный сленг: в переводе с английского языка Random — случайный), что попадется, то и посмотрим.

Если кто составит компанию, буду рад. Билеты куплены на 4‑х. Кто надумает присоединиться, имеет смысл плюсоваться после того, как возьмет билеты».

Сразу после публикации анонса подписались два Виталика, а перед стартом к уже почти сформировавшейся команде присоединился Дима. Двое, как и инициатор покатушек, работники банка, а четвертый — программист. Сомнений в попутчиках нет, с каждым уже накатана не одна сотня километров. Вновь образованный велоколлектив с нетерпением ждет часа «X», чтобы скорее окунуться в пыль и дождь дорог, в веселую непредвиденность дорожных приключений и начать отсчет своего движения к спортивной победе, которую надо было назвать «Периметр Родины».

День первый

Планом предусмотрено преодоление 110 километров с ночевкой в районе поселка Дивин на озере Любань или в палатке, по возможности под крышей базы отдыха «Волна».

Стартовали с самой западной точки Беларуси — города Бреста. В этом оказался свой дорогой сердцу каждого белоруса смысл — Брестская крепость, крепость–герой, в 1941‑м году вставшая неодолимым бастионом перед немецко–фашистскими оккупантами. Дата начала движения определена на День Победы — 9 мая 2013 г.

В Брест группа велотуристов прибыла в полночь с 8‑го на 9‑е мая. В преддверии Дня Победы Брестская крепость встретила участников велопробега торжественной и строгой подсветкой мемориального комплекса. Впереди неблизкий путь, поэтому, насколько позволяли обстоятельства, ребята быстро осмотрели крепость. Успели добраться до легендарной тридцатьчетверки, но были остановлены милицией. Конечно, танк никто угонять не собирался, однако посещение крепости ночью не допускалось. Ну что же, не беда, сюда они еще обязательно вернутся!

И вот начало дальней дороги!

Первопроходцы маршрута, будто буслы, встали на крыло–колесо и… полетели–поехали!!!

Первые километры даются легко, приходит вдохновение к преодолению всех невзгод и любых трудностей. Появляется ощущение полной свободы, и выносливый хребет железного коня не оставляет сомнений в своей надежности, что придает уверенности. Неистраченная сила зудит в мышцах, будто там кроется непонятно откуда взявшаяся энергия вечного двигателя. Ноги готовы вертеть педали, пока те не сотрутся или не сломаются от нагрузок, возникающих при неимоверном числе оборотов в минуту.

В кромешной тьме кавалькада велосипедистов не спеша, словно легким дуновением ветра, преодолевает мост через неторопливую реку Мухавец. Тихий шелест шин по черно–серому асфальту вторит радостной песне возбужденной души, а набегающий поток воздуха наполняет легкие кислородом свободы. Яркие лучи велофар белыми сегментами набрасываются на потемки и на миг выхватывают из них неясные тени, чтобы идентифицировать придорожные столбы, кусты и мелких животных, разбегающихся от наезжающих колес. На автомобильной трассе группа разогналась до приличной скорости. Для встречных машин мчащиеся на высокой скорости сумасшедшие туристы — не что иное, как привидения или НЛО, у которых фары расположены выше, чем у автомобиля, а расстояние между ними плавает. Группа порывистым сквозняком незаметно пролетает первую тридцатку километров, резко сворачивает на гравийку, где, переменив нежный шелест шин на грубый хруст щебенки, звучно материализуется.

Неожиданно перед туристами, как гриб после цыганского дождя, вырастает дорожный знак «достопримечательность». Странно, а на картах — ничего! Дуб–патриарх — зачетный повод для остановки с целью осмотра. Отдышаться и попытаться обнять патриарха с обязательным прикормом голодных полесских комаров телами ненормальных велотуристов, ароматно распаренными и потными. Оказывается, Дуб–патриарх — самый большой в южной части Беловежской Пущи, ему свыше 550-ти лет, высота доходит до 31‑го метра, а ствол в обхвате — два метра. У патриарха пущи имеется дупло, что и спасло его от вырубки в Первую мировую войну, о чем свидетельствует след от пилы на стволе.

Снова длинная и прямая, как струна, гравийка нехотя укладывается под упругую резину колес. Наконец замаячил рассвет, от которого невозможно оторвать взгляд. Раннее утро выходного дня мирно спящего городка Малорита. Это название происходит от почти одноименной реки Рита. Группа бодрячков катится по центральной улице Советской и вдруг на доме номер 56 Вячеслав видит рекламу отделения своего БелАгроПромБанка. Приходит идея — выбрать его фоном туристической фотосессии.

У героя повествования Вячеслава Ротько развито чувство патриотизма, как к своей Родине, так и к ее малой части — нашему банку. Под «малым патриотизмом» подразумевается «корпоративность». Это чувство всепроникающе и не теряет свою истинность в любом виде, в виде прилагательного — тоже. Вот добавляешь его к другому слову и получается: корпоративное сообщество, корпоративное единение, корпоративная солидарность, корпоративная преданность, корпоративное мышление. Правда, когда–то мы его называли коллективизмом, что звучало солиднее, к тому же от этого слова можно было произвести название товарища по работе — коллега. Теперь этого нет. Тем не менее мир куда–то движется… Так вот это чувство, корпоративность, мы выражаем каждодневной явкой в банк, не всегда в хорошем настроении и в добром здравии. Зато в приподнятом настроении, словно добровольно шествуя на полезное мероприятие, отмечаемся у средоточия корпоративной солидарности — банкомата.

Не один Вячеслав испытывает особое чувство к месту работы, где кто–то убивает, кто–то просто или с интересом проводит время, а кто–то даже живет его жизнью. Вячеслав, отмотав по городам и весям синеокой и голубоглазой, русоволосой и льняной красавицы Беларуси несметное количество сотен, а может, и тысяч километров имеет привычку фотографироваться у филиалов, отделений, расчетно–кассовых центров банка — это и есть корпоративное единение. Сопричастность к работе своей корпорации Вячеслав с видимым удовольствием демонстрирует даже в глубинке, где бывает проездом на велосипеде. Подтверждение этому — большое количество фотографий на сайте «Поехали». В своем же велоотчете Вячеслав по–английски пишет БелАгроПромBank of Malarita. Понятно, что не BANK of America, а простой сельский банк — и слава Богу за это!

Первые впечатления всегда самые яркие. Дороги, дороги, дороги… Разные. Песчаные. Пыльные. Жаркие. Красивые. Туманные. С пением птиц. Со звоном насекомых. Тут — яркое солнце. Там — холодные дожди. Где–то — снежные метели. Первую сотню километров маршрута велокони проглотили уже к девяти утра. Минские добрые молодцы вкатываются в крупное село Дивин, славящееся, если говорить языком достопримечательностей, древней деревянной униатской церковью, стоящей тут почти 300 лет. В нарушение плана они решают стационарный бивуак на ночь не разбивать, а хорошенько передохнуть и продолжить путь в опережение графика.

Туристы устраивают привал у озера Любань, которое относится к бассейну реки Мухавец и располагается в семистах метрах на север от села Дивин. Длина озера более двух километров, береговой линии — почти шесть, максимальная ширина — около полутора. В Любань впадает река Литковка. Через систему мелиоративных каналов на юге озеро связано с Днепровско — Бугским каналом, а на юго–западе — с каналом Теребовичский. На берегу озера чего только нет, тут находятся: базы отдыха «Любань» и охотничья база отдыха, детский оздоровительный лагерь «Волна». Есть даже археологические памятники: поселение бронзового века и стоянки эпохи мезолита и неолита.

На лесном берегу озера подуставшие туристы развели костер. Из обыкновенного концентрата приготовили отличный борщ, их аппетиту способствует окружающая красота — гармония зеленого леса и синей глади воды. А незримый свежий воздух, напоенный сосновым бальзамом, способен вылечить любой гастрит и даже нелюбовь к невкусным блюдам. Потом — купание в ледяной воде, настолько бодрящей, что из озерной купели наездники выскочили пулей. И до четырех часов вечера всех морит сон. Проснулись великолепно отдохнувшими, после чего почти без остановок наматывают на колеса еще семьдесят километров.

Въехали в районный центр Дрогичин. Название это связывают с дреговичами или дригавичами, когда–то населявшими южную часть Беларуси, а еще — с размещением города на перекрестке важных дорог или с особенностями «дарог», «дрог». На пересечении исторических дорог команда туристов уткнулась в постоялый двор гостиницы. Здесь и заночевали, ведь все устали. И было от чего — в первый же день в охотку колеса накрутили почти двести километров. Спали сладко–сладко — не хотелось просыпаться.

День второй

По плану полагалось одолеть 70 километров, провести ночевку в поселке Глинно — под крышей или в палатке, у реки, в лесу, с костром.

Но вот экипаж очнулся от сна, скоро расправился с завтраком и двинулся в путь. Фотографирование Вячеслава на фоне БелАгроПромBank of DRAGICHIN — хорошее начало дня! Солнце припекает. Велотуристы чувствуют себя, как цыплята в гриле. А дороги — ну просто замечательные — не выровненные да заасфальтированные, как в облазанных–перелазанных европах, а первозданно разные: то типа стиральной доски или средства от целлюлита; то как песчаный пляж, где колеса крутиться не горят желанием; а то и вовсе походили на каменную брусчатку, что впору было яйца возить. Не где–то в сдуревших от роскоши Эмиратах, в Дубае, а у нас под Пинском есть несколько километров, вымощенных шестигранной «косткой» — удивительной красоты брусчаткой, которая велотуристов расчувствовала и поразила. Старый тракт Пинск — Янов — Полесский — Кобрин — Брест строили в 1935–1938 гг. и называли «трилинкой». Вот такая местная достопримечательность!

А в одноименной с эмиратами деревне Дубой, Столинского района, где также имеется брусчатка, туристам поведали презабавную историю. Там в центре поселения был водоем — обыкновенный сельский небольшой пруд, причем заросший настолько, что никто в нем не купался и воду оттуда не пил Летом после дневного выпаса коров, когда их обычно гнали домой, они заходили в этот пруд, и вывести их оттуда и развести по домам было трудно, даже за рога оттянуть не удавалось. Долго это продолжалось, пока в 90‑х годах из лужи не взяли пробу для анализа. Каково же было удивление местных жителей, когда анализ показал: вода соответствует ГОСТу 13273–88 — это самая что ни наесть настоящая минералка, по составу приближенная к «Миргородской» и «Ессентукам № 4». Аналогов этой воды в Беларуси просто нет. Говорят, эту воду одно время даже разливали в бутылкии продавали, а потом, когда похерили социализм, с лихой удали забросили и это дело. Жизнь иногда тычет нас носом, что мы сначала топчем свои богатства, а потом выясняется, что это был подарок судьбы — тогда слезы льем, да плачем помочь себе не можем.

Во второй половине дня наши туристы прикатили в Пинск — крупный автомобильный и речной транспортный узел, названный по левому притоку Припяти — Пина, что означает остановка, пристань, омут на реке, запруда. Пинск — второй после Гродно город в Беларуси по числу сохранившихся памятников архитектуры! Наверное, поэтому раз в два–три года, в конце весны — начале лета, здесь проводится Международный фестиваль фольклора «Палескі карагод», а раз в два года — традиционные праздники гитарной музыки «Королинская фиеста» и «Виват, баян!». Каждую весну и осень в городских окрестностях проходит международный мотофестиваль «Пинск».

Первым делом — а как же? — путешествующая группа сфотографировалась у БелАгроПромBank. Далее была остановка. Сделали ее на набережной Пины, у запруды, где облюбовали кафе, а в нем, оправдывая название реки и города, их накормили сытным и по–домашнему вкусным обедом. У обывателя после такого подкрепления возникает зевота, намекающая на послеобеденный сон, но не у настойчивых велотуристов. Вопрос, ради которого затеяно мероприятие, никто не отменял.

— Что теперь делать будем? — спросил кто–то.

Ответ, разумеется, напрашивался сам собой:

— Ехать дальше!!!

И покатушки продолжились. Простое перечисление населенных пунктов: сел и деревень, городов и поселков — мало кому интересен. Поэтому туристы изучали мир, узнали, например, что Горынь по–белорусски Гарынь, а по–украински Горинь. Исток этого правого притока Припяти находится на Кременецкой возвышенности, в Украине, затем протекает по широкой заболоченной пойме белорусского Полесья и через Пинские болота. На реке Горынь основаны города и поселки с красивыми и звучными славянскими названиями: Изяслав, Славута, Нетешин, Острог, Гоща, Оржев, Степань, Дубровица, Речица, Столин, Давид — Городок. Однако путешественникам нужна была не река, а запланированная ими точка финиша первого этапа, или, говоря географическим языком, последняя железнодорожная станция Беларуси, где находится пограничный пункт Горынь, за которым начинается Украина.

По пути Вячеслава не то навигатор, не то черт дернул:

— А я тут знаю короткую дорогу!

Надо заметить, что с этой уже ставшей классической фразы очень многие приключения, а еще больше недоразумений, для велотуристов и начинаются. Очень заманчиво облегчить себе жизнь, проехав короткой дорогой.

Сократили путь и, как положено, влипли в приключение. Всем было не скучно, но и не весело, так как срезанный кусок аккурат пришелся на живописнейшее и красивейшее в своей первозданности болото, которое даже фотографировать не смогли. Под предводительством Вячеслава, знатока коротких дорог, они проехали мимо такой красоты… До сих пор мужики по–доброму поминают и крестят пригретого ими новоявленного Ивана Сусанина, а еще больше его шибко передовую технику — посох–навигатор. Единственным утешением и отрадой им стало усиленное отбивание от звереподобных кровососущих тварей, прекрасно стимулирующих интенсивную работу ног. В Горынь они приехали уже не пышущими радостью и оптимизмом велотуристами, а опухшими и грязнущими бродягами — и ведь даже не с большой дороги. И все–таки явились они с опережением графика. Нерастраченная энергия и остатки куража требуют продолжения подвижнического банкета. Посмотрели они на стоящий под парами дизель–поезд и махнули на него рукой — решили, что в комфорте расслабляться будут дома. И направились туристы–оптимисты в гостиницу «Горынь». Там они констатировали, что план первого этапа выполнен досрочно, при этом они прокатали более трехсот километров, а в резерве оставалось еще целых два дня.

День третий

Утром проснулись не рано и не поздно. С учетом фактического положения дел, в духе стахановских традиций, они решают побить еще один рекорд и прокатить 135 километров, чтобы переночевать в Лельчицах. Однако канцелярия его величества случая сей ударный план подкорректировала и наметила маршрут: Столин — Давид — Городок — Лельчицы — Словечно. Сами участники покатушек об этом пока что не догадываются, поэтому сначала они прокатились по утреннему, залитому солнечным светом Столину. Город упомянут в древних летописях 1555 года, где буквально сказано: «Рыбак выловил сотню линьков, отсюда и произошло название города». Этот день оказался насыщенным и интересным благодаря тихим и уютным полесским городкам, которые БелАгроПромBank, как путеводная нить Ариадны, связывал в нечто единое. Туристы проезжают Давид — Городок. Местное предание гласит, что этот Городок построен туровским князем, который в православии принял имя Давид.

Затем был Туров, впервые упоминающийся в известном литературно–историческом памятнике «Повести временных лет»: «Бебо Рогволод перешел из заморья имяше волость свою Полотьске, а Тур Турове, от него же Туровици прозвашаяся». Здесь БелАгроПромBank существует в необычной судовой версии на реке, где минчан накормили вкусным обедом. С новыми впечатлениями и хорошим настроением они катят дальше в Лельчицы. От расплавленного асфальта отражается солнечная жара и плывет восходящими потоками дрожащего воздуха, и этим адским кондиционером добавляет велосипедистам радости. В архикомфортной обстановке они летят по дороге дальше от речной синевы — последних достопримечательностей Брестской области.

Лучшим районным центром Гомельской области по благоустройству и условиям жизни является городской поселок Лельчицы, расположенный на реке Уборть, правом притоке Припяти. Письменные источники указывают на целый ряд названий поселения: Лельчицы, Лейчицы, Уборть, Лелчичи, Леньчицы. По одной из версий, происхождение Лельчиц связано с миграцией и этническими связями между родами и племенами. Также весьма любопытна информация, что есть в словаре В. Даля: Лель, Лялько — название языческого древнеславянского божества брака, который в преданиях представляется белым аистом. Кстати, отсюда и «лелеять» — пестовать, ограждать, оберегать, как младенца. Еще один автор, А. Рогалев, утверждает, что местечко Лельчицы названо в честь аистов (лели), улетавших отсюда на юг. Еще Лельчицы связывают со словом «лен» — пожизненным земельным владением, которое давалось королем. В Европе же аналогично назывались административно–территориальная единица и налог с земельного владения. В Лельчицы ребята прибыли рано, и стало ясно, что отсюда до Словечно рукой подать, поэтому велокортеж быстрой стрелой пронзает лучший поселок области. Они катят к намеченной цели, несмотря на то что их традиционно жрут комары, что к тому же еще стемнело и кончилась питьевая вода.

Словечно с момента первого упоминания «Словечня» в XVI веке своему названию сильно не изменило. Это последняя станция Беларуси и здесь велотуристы теоретически успевают на дизель–поезд. Таки успели, благодаря дикому финишному спурту на бешеной скорости в 30 км/час. Приехали за полтора часа до отправления дизель–поезда на Калинковичи, а душу греет запас целого выходного дня.

Команду продолжают добросовестно грызть злыдни–комары, вместе с таможенниками, которые выполняют свою работу, а потому проверяют все, что можно. Предложение, которое выдвинул Вячеслав: завтра катить до Гомеля — на грани всеобщего помешательства отвергнуто испуганно–дружным возгласом:

— Не–е–ет!!!

Ну, нет, так нет, чего же разоряться. Можно спокойно и цивилизованно ответить: «Нет!».

— Слабаки–и–и, — ехидно протянул Вячеслав, но никого уговаривать не стал и с неохотным видом подчинился неоспоримому большинству, потому как боялся, что вдруг все заголосят: «Да–а–а!!!». Команда села в дизель–поезд, доехала до Калинковичей, где совершила пересадку — каким–то невероятным чудом, буквально за пару минут до отправления Вячеслав совершил рывок к кассе и сумел купить билеты — на Минск, успевает. Ранним утром вялых и сонных туристов поезд доставил домой, в столицу. Первый этап закончился с замечательным итогом: кроме покусанных комарами тел и огромного багажа впечатлений, команда за три дня одолела более полутысячи километров, а по велокомпу и того больше — 550.

Вячеслав откатал все свои обязательные программы десяти этапов с впечатляющим результатом в 2755 километров.

2‑й этап, составляющий 290 км, шел через населенные пункты Словечно, Ельск, Мозырь, Хойники, Брагин, Речицу, Гомель.

3‑й — в 256 км — через Гомель, Ветку, Краснополье, Костюковичи, Климовичи, Кричев.

4‑й — в 180 км — через Кричев, Мстиславль, Горки, Дубровно, Оршу.

5‑й — в 405 км — через Оршу, Лиозно, Яновичи, Сураж, Езерище, Полоцк.

6‑й — в 154 км — через Полоцк, Дисну, Верхнедвинск, Миоры.

7‑й — в 210 км — через Миоры, Друя, Браслав, Поставы.

8‑й — в 150 км — через Поставы, Лынтупы, Рудню, Островец, Гудогай.

9‑й — в 275 км — через Гудогай, Вороново, Гродно.

10‑й — в 300 км — через Гродно, Беловежскую пущу, Брест.

Три этапа Вячеслав преодолевал один, зато на седьмом к нему присоединились девять попутчиков. Редко наш герой ехал с комфортом, чаще без оного. В дороге было всякое. Его обманывал GPS так, что он даже заблудился; нагло врали карты и не один десяток километров приходилось возвращаться, даже леший прокалывал колеса и ломал подседелы (это штырь–труба, нижним концом входящая в раму велосипеда, сверху к которой крепится седло). Несмотря на происки судьбы и природы, Вячеслав упорно двигался вперед. Любовался рассветами, закатами, дорогами, уникальными мостами и интересными достопримечательностями. Переправлялся на лодках и паромах через реки и купался в водопаде. Гнался ночью за зайцем, пойманным в плен лучом велофары. Ехал всю ночь под холодным дождем, один. Бродил вдоль границы и трогал пограничные столбы. Поднимался на вышки, с которых на десятки километров просматриваются лесные просторы. Прятался в огромных дуплах больших деревьев. Парился в деревенской бане и глубокой ночью пил чай, которым его угощали добрые хозяева, незнакомые.

Это и есть настоящая жизнь. Брюзгам не понять дурацких тягот и лишений походной жизни и напрасного кручения педалей. Обывателю вместо активного отдыха лучше уютно подремывать или потягивать пивко на замусоленном диване с шуршащей газеткой у сладкоголосого телевизора. Находятся люди, которым жизнь, наполненная добрыми ощущениями и тягой к новым впечатлениям, по нраву; кому охота самому узнать и своими глазами увидеть не только столицу, но и глубинку своей страны.

Маршрут, который проложил и прошел Вячеслав, повторят другие. Среди них будут и те, кто этот путь усовершенствует. А сам Слава, наверное, готовит следующие покатушки «P14», «P15» и может даже с названием «BANK of BelAgroPromBank» с известным маршрутом.

ПИНОК ПОД ЗАД

Случай в троллейбусе

После печального события — годовщины со дня смерти очень уважаемого атамана — я возвращался домой в троллейбусе маршрута № 20; сидел задумчиво, заняв место у окна. Пару остановок моей езды салон оставался свободным, а потом вошел высокий молодой человек, лет 25–30-ти. Обыкновенный, судя по внешности, но до безобразия пьяный. И я, не знаю, почему подумал: «Сейчас сядет рядом со мной».

Так и произошло. С трудом прицелившись в рядом расположенное кресло, тем не менее попав в него почти безупречно, он плюхнулся, слегка потеснив меня. Терпимо. Мне в принципе он не мешал. Всю дорогу, пока мы ехали, его сознание отличалось перманентным состоянием, он то засыпал, то просыпался и ковырялся в опциях мобильника. Видимо, хотел найти нужный номер, чтобы позвонить, чего ему так и не удалось сделать. Зато удалась мне, я позвонил другу, с которым договорился о встрече в районе остановки «Палессе». Надо было сообщить ему, что я подъезжаю.

Естественно, я встал и обратился к молодому человеку, чтобы он пропустил меня. Однако он не отреагировал.

Тогда я повторил просьбу. На этот раз молодой человек поднял голову и замутненным взглядом попытался оценить меня. Дальше ничего не последовало.

Я в третий раз повторил просьбу. Бедняга был слишком пьян, и я проявлял к нему сочувствие и понимание, поэтому обращался спокойно, без раздражения, оставляя время на осознание сказанного. Мой сосед, казалось, ожил — многозначительно поднял указательный палец правой руки, чтобы сообщить что–то нравоучительное или вообще поставить меня на место. И опять завял.

Видя такое, я понял, что великий и могучий русский язык в данном случае не помощник, и пробиться до сознания моего попутчика он просто не в состоянии. Тогда я, при сохранении к моему соседу все той же толерантности, взял левой рукой его за шиворот, а правым коленом мягко поддал в бедро. Так как через проход было свободное сиденье, то таким образом я совершил перенос безвольного тела туда, почти с мягкой посадкой.

Мой сосед не успел даже благодарно икнуть, тем более никто из пассажиров не обратил на это внимания. Впрочем, как минимум одно исключение я все же обнаружил, когда направлялся на выход. На моем пути стоял примерно такой же молодой человек, как и бывший сосед, только росточком ниже. И не пьяный. С расплывшимся в улыбке лицом он смотрел на меня. И было ясно, что он позабавился увиденным.

— Ну ты да–а–ал!!! — восхищенно вскрикнул он и почтительно посторонился, пропуская меня к двери.

С одной стороны, мне это польстило, однако между нами будто пропасть пролегла разница в возрасте, и его обращение не очень нравилось.

— Не «ты», а «вы», — подходя, поставил я его на место.

Видимо, этот молодой человек после открытой демонстрации моих возможностей по постановке отдельных товарищей на место поостерегся и не стал мне перечить.

— Ой, конечно же, вы… — предупредительно извиняющимся тоном сказал он, и я увидел в его глазах полное раскаяние в своем панибратстве.

Тут открылась дверь, и я спрыгнул на землю, довольный тем, что по ходу дела одним махом приструнил двух молодых людей.

Придя к другу, я со смехом поведал о случившемся.

— Тебе частенько не везет, — сказал он, и я согласился, так как в последнее время, действительно, произошло более чем предостаточно мелких происшествий подобного рода.

А так как мой товарищ накануне выписался из госпиталя, то и он пожаловался на хамское поведение одного больного.

— Представляешь, явился к нам из другой палаты, нагло открыв законопаченную фрамугу, создал сквозняк и улегся на чужую койку. Когда я вернулся в палату и увидел это…

— И что, этот гад посмел лечь на твою койку!?

— Да ты что! Если бы я увидел его на своей койке, то сразу убил бы…

— Ничего себе, — воскликнул я, представляя, как мой друг весом в сто двадцать кило деловито расправляется с наглецом, посмевшим дискредитировать его койку.

— Вот тебе везет, а мне нет, — продолжил я тему. — Я уверен, если бы ты был на моем месте и ехал в троллейбусе, то молодой пьянчуга к тебе не подсел бы.

— Конечно, нет! Ведь я же толстый.

Тут мы оба прыснули смехом — как все просто объясняется, и нет никаких мистических флюидов.

ПАМЯТЬ ВОДЫ — ПАМЯТЬ О «КУРСКЕ»

На злобу дня

Память воды — это данное ей природой или Богом свойство аккумулировать информацию о событиях, произошедших с нею. Еще 200 лет назад немецкий ученый Самуэль Ганеман отметил, что слабая концентрация лекарства усиливает свое воздействие. Так впоследствии появилась гомеопатия. Затем английский исследователь Генри Коанда, изучая кристаллы воды, удивился падающей с неба снежинке, которая имеет неповторимый рисунок и по–разному взаимодействует с окружающей средой. Выяснилось, что вода — это программируемый носитель информации, где записывается все, так как ее молекулы в кластерах способны соединяться в совершенно разнообразные структуры. Дальнейшие исследования подтвердили, что конфигурация молекул воды меняется в зависимости от оказываемого на нее воздействия. Поразительным оказалось то, что с изменением структуры одного кластера то же самое происходит и с другими.

Первым о безграничности памяти воды заговорил японец Масару Емото. По его мнению, ее структура подвижна и чувствительна, поэтому вода реагирует на вошедшего в комнату человека, «слышит» его речь, музыку и даже меняет свои физические свойства в зависимости от цвета скатерти, на которой стоит стакан. Российский доктор биологических наук Станислав Зенин утверждает, что любой человек способен влиять на воду дистанционно. Энергетически сильно заряженная молитва, произнесенная искренне верующим человеком, способна изменить свое информационное состояние, и это может стать ключом к разгадке феномена «святой воды». Во время исследования физических и биологических свойств воды российский профессор Павел Госьков пришел к интересным выводам. При добавлении в водопроводную воду сильно разбавленной «святой» в соотношении 10 мл на 60 л, она приобретает свойства последней. Известно, что эмбрион на 97,8 %, новорожденный ребенок на 83 %, а взрослый человек на 70 % состоят из воды. Отсюда можно сделать вывод, что человек не что иное, как «одушевленная» вода, или ее «святой» вид. Не зря существует гипотеза, что предок человека вышел из океана и за время эволюции приобрел органы дыхания атмосферным воздухом. Основой его тела осталась вода и если бы не легкие, человек мог бы без снаряжения погружаться на большие глубины. А коли так, то логично предположить, что мы унаследовали в своей водосодержащей плоти свойства бывшей среды обитания, значит, наш организм также является носителем информации, обладает памятью воды.

Российский атомный подводный ракетоносный крейсер «К-141» проекта 949А «Антей» заложен в 1992 г. на «Северном машиностроительном предприятии» в Северодвинске, в честь подвига советского народа в годы Великой Отечественной войны на Курской дуге директивой Главнокомандующего ВМФ в апреле 1993 г. присвоено почетное наименование «Курск». Спущен на воду в мае 1994 г., принят в состав флота 30.12.1994 г. С 1995 по 2000 гг. находился в составе Северного флота с базированием в Видяево. В августе–октябре 1999 г. на боевой службе в Атлантике и в Средиземном море, а до этого на «отлично» выполнил ракетные стрельбы на приз Главкома ВМФ. По итогам 1999 г. «Курск» лучший в дивизии: пять боевых частей — отличные, 23 % членов экипажа — мастера военного дела, остальные — специалисты 1‑го и 2‑го классов. После распада СССР Россия готовится вернуться в Средиземное море. В последний год XX-го века после парада, посвященного Дню Военно–морского флота 30.07.2000 г., командир экипажа капитан 1‑го ранга Г. П. Лячин готовит «Курск» к дальнему походу в составе мощной авианосно–маневренной группировки флота. Выход намечен 15.10.2000 г., однако 12.08.2000 г. произошла катастрофа, и «Курск» в 175 км от Североморска затонул в Баренцевом море на глубине 108 м, 118 членов экипажа погибли. По официальной версии катастрофа произошла вследствие взрыва торпеды 65–76А в торпедном аппарате № 4 первого отсека с последующей детонацией боевых зарядных отделений.

Память о «Курске»

На постсоветском пространстве не найдется человека, который не знал бы о трагической судьбе атомного подводного ракетного крейсера «Курск». Его имя впервые прозвучало в устах известной болгарской предсказательницы Ванги в 1980 г., и тут же ее слова приобрели налет таинственности. Она сказала: «В конце века, в августе 1999 или 2000 года, Курск окажется под водой, и весь мир будет его оплакивать». Такое пророчество скорее удивило, а не испугало тех, кто его слышал, так как тогда подумали о городе Курске, который более чем на тысячу километров отстоит от моря. Естественно было предположить, что сухопутный город не может погрузиться в воду и доверять такому предсказанию не стоит. Но увы… С достопамятного события прошло уже 13 лет, однако боль не утихает. Еще живо в памяти то, как эмоционально и с какой болью люди всей планеты отнеслись к ужасной трагедии с нашим атомоходом «Курск». Кажется, уже давно нас ничто так не сближало, как эта скорбь.

Современные средства массовой информации имеют колоссальное воздействие на человеческие умы. Примеров множество — благодаря возможностям интернета и телекоммуникациям практически все жители Земли в режиме онлайн оказались очевидцами нью–йоркской трагедии. В день 11 сентября 2001 г. там обрушились два небоскреба, погребая под своими обломками 2819 человек из 80 стран, включая троих россиян. Люди следили за трагедией по телевидению и приходили в ужас. Однако через некоторое время возникло подспудное впечатление, что американские СМИ из трагедии намеренно устроили телешоу, видимо, чтобы продемонстрировать: мы и в области печали самые продвинутые — можем всему миру показать живую картинку нашей трагедии.

Совсем другое дело «Курск». Трансляции в режиме онлайн не было и быть не могло, однако сообщения поступали постоянно. Мировые новостные агентства к российской трагедии проявили интерес, так как это была первая авария атомной подводной лодки, к которой они приблизились после рассекречивания деятельности наших защитников.

Время было смурное — завершились «лихие девяностые». Развал СССР плавно перетекал в борьбу за выживание его правопреемницы России, которую раздирали отчаяние, конфликты и противоречия. Экономически истощенную нашу Родину без жалости и чести терзала пятая колонна, а извне клевало налетевшее с Запада воронье во главе с белоголовым орланом. США под предлогом того, что они стали победителями в Холодной войне, настойчиво продвигали свои решения, чтобы окончательно добить и по кускам растащить огромное тело побежденной страны. Особое их внимание было приковано к вооруженным силам, в частности подводному флоту. Под предлогом утилизации реакторов главный падальщик мира по живому резал еще новые атомоходы. В это тяжелое для России время и произошла трагедия с «Курском». Небоевая потеря подготовленного экипажа и мощного ракетоносца стала не только утратой одного из важных элементов обороноспособности страны, она ударила по престижу, а больше по психике каждого россиянина.

Нужно ли говорить, что аналогичные чувства испытали и моряки Беларуси, тем более подводники. Еще недавно обе братские республики входили в единое целое — Союз Советских Социалистических Республик, а каждый четвертый моряк Военно — Морского флота призывался из Беларуси. На «Курске» тоже служили наши земляки. Старший помощник командира капитан 2‑го ранга Сергей Дудко из Пинска. Командир БЧ‑7 капитан 3‑го ранга Александр Садков с Гомельщины. Командир отделения рулевых сигнальщиков старшина 2‑й статьи контрактной службы Дмитрий Леонов имел белорусские корни.

Под давлением череды неблагоприятных событий весь мир находился в тревожном ожидании, от первого сообщения до последующих и последних, затухающих во времени, схоронивших в конце концов наши надежды на их спасение:

«Курск» вышел в море на ученья;

в районе учений Баренцева моря зафиксирован подводный взрыв;

«Курск» не вышел на связь;

гидроакустики обнаружили подводную лодку на грунте;

с лодкой установлена радиосвязь;

Главком флота предположил, что причиной аварии стало столкновение субмарины с подводной скалой или иным препятствием;

к месту аварии спешат спасательные суда;

команда «Курска» перестала подавать акустические сигналы;

затоплена носовая часть субмарины;

«Курск» мог столкнуться с иностранным кораблем;

к операции спасения подключаются британцы и норвежцы;

командир дивизии АПЛ заявил, что мина времен Второй мировой серьезного вреда «Курску» причинить не могла, его корпус способен выдержать небольшой ядерный взрыв. Наиболее вероятно столкновение с иностранной подлодкой;

объявлено о гибели экипажа;

Президент Путин посетил Видяево и встретился с родственниками погибших моряков;

командиру «Курска» присвоено звание Героя России, 117 членов экипажа посмертно награждены орденами Мужества.

К прискорбию, мы так и не услышали того, чего жаждали наши души, — о спасении хоть кого–то из членов экипажа. На «Курске» погибли все. В теленовостях мы видели заплаканные лица их родных и близких, страдающих от горя и бессилия. Потом, не сразу, был подъем затонувшего «Курска» и всевозможные экспертизы. Дело затягивалось и начинало казаться, что истинная причина, как и лодка, утонула — на этот раз в бездонных томах уголовного дела, казалось, что следствие похоронило правду под семью печатями секретного расследования. Мы знаем, что неизвестность, налет тайны порождает множество гипотез: от глупых до остроумных, от несостоятельных до близких к истине. С гибелью «Курска» происходило то же самое — версии возникали, как на постсоветском пространстве, так и за рубежом. Простые люди у любого мало–мальски близкого к морю человека допытывались: «так что же случилось с «Курском»?» Этим вопросом задавались и моряки. Правда, версий у них было немного, так как глупые и несостоятельные отметались напрочь. Они пытались понять, по чьей вине погибла лодка с экипажем: по собственной или это была диверсия со стороны иностранной субмарины.

И однажды я услышал: «Не начинать же из–за этого третью мировую войну!».

Эту фразу передал наш земляк, капитан 1‑го ранга Владимир Николаевич Ворошнин, в прошлом командир атомной подводной лодки, услышавший ее в Главном Штабе Военно — Морского флота России. Большинству простых людей эти слова покажутся циничными и кощунственными. Однако любая война, пусть даже с минимальной кровью, цинична по отношению к жертвам и кажется кощунственной их близким. С другой стороны, эта фраза является квинтэссенцией главного: сути момента, решения Президента страны и цены войны.

Цена войны

Не только мирные жители, но и профессиональные военные не жаждут войны, которую по различным причинам затевают политики. Зато по ее окончании встает вопрос о числе погибших, принимавших в ней прямое или косвенное участие. Чем больше жертв, тем больше горя и печали испытывают перенесшие ее люди. Историки, со своей стороны, изучают причины войны, которые лишь на первый взгляд кажутся надуманными.

Казус Белли (Casus belli) — юридический термин времен римского права, в переводе с латинского языка означает повод к войне, к конфликту. Так вот достаточным ли поводом для объявления войны является гибель атомной подводной лодки, пусть даже ракетной? Вопрос не праздный, хотя кому–то может показаться риторическим, к пацифистам по известной причине он не адресуется — их ответ очевиден. Не ставится вопрос и перед пятой колонной, ибо это враги, а с врагами в дискуссии не вступают, с ними сражаются. Вопрос адресуется тем, на ком держится Российское государство — настоящим патриотам и гражданам страны. Так все же является ли достаточным поводом для объявления войны, скорей всего, мировой, гибель атомной подлодки «Курск» со 118‑ю душами моряков?

Ответ как бы прост. В состоянии обиды за себя и за страну возникает вполне оправданное желание сильно врезать обидчику. В быту весьма даже извинительная мера. Но не в той ситуации, в которой возник вопрос. Хотя предпосылки для нашей ярости были, понятные ипростые, как были и у тех, кто рассчитывал на нашу несдержанность: только что наши антагонисты развалили Советский Союз, Россия еще не оправилась от этого удара — ее государственность, как и армия с флотом, находились в состоянии распада! Если бы Президент России официально признал, что «Курск» потоплен американцами, то нашлись бы силы, которые постарались бы с воодушевлением поднять знамя похода против США. Почетными знаменосцами этого движения определили бы уверенных в своей правоте и справедливом гневе, озлобленных вдов и матерей погибших подводников. Возникает вопрос: кому нужна эта страшная перспектива? Ответ: в первую очередь внутренним врагам, которые с потрясающим энтузиазмом разлагают Россию, сеют междоусобицу и взаимную ненависть. Настоящим патриотам и трезвомыслящим гражданам этого не надо! По здравому рассудку все ясно и понятно: в невыгодных условиях война для России оказалась бы испепеляющей и разорительной! Война с целью разрушения своего государства нужна его врагам, а именно США и ее союзнику внутри России — пятой колонне. Такая цена войны для нас неприемлема!

Наша память

Существуют серьезные внешние силы, заинтересованные в ослаблении России, подсовывающие нам «casus belli», чтобы мы сделали роковую ошибку, развязали войну и бесславным образом завершили историю державы. Провокаторы. Но и внутри России нечисти хватает — пятая колонна, взращенная заморскими долларами, используя подлые методы, шантажируя и спекулируя на горе матерей, вдов подталкивала (и продолжает это делать) ослабевшую страну к пропасти. Однако Президент России В. В. Путин поступил взвешенно и мудро. Он не дал слепой ярости и нашей глубокой скорби выйти наружу и создать повод к третьей мировой войне. Менее всего озабоченный своим политическим рейтингом, он не стал разыгрывать ура–патриотические спектакли, а как бывший гэбэшник, зная жизнь лучше любого смертного гражданина, поступил умно, приняв другую официальную версию, взвешенную, нейтральную. Путин дезавуировал истинную причину гибели «Курска» в хитросплетениях прокурорского расследования и обрек ее не на блеск в лучах дешевой славы, не на повод к войне, а определил место на пыльной полке архива — во имя мира.

А память воды и память о «Курске» не позволят нам забыть эту цену, заплаченную за мир. Наши скорби и печали неизбывны. Наша ярость против изуверов, виновных в гибели наших ребят, конечно же, оправданна и священна! Мы ничего не забыли и ничего не простили американцам:

интервенцию в Россию во время Гражданской войны 1917–1922 гг.;

то, что они повернули против Советского Союза оружие фашистской Германии, которую мы победили в изнурительной борьбе во время Великой Отечественной войны;

коварные планы ядерных бомбардировок советских городов;

навязанную нам изматывающую гонку вооружений в Холодной войне;

долговременную и целенаправленную политику развала Советского Союза изнутри;

гнусные бомбежки наших братьев–сербов в Югославии;

взращивание и науськивание бандеровских неонацистов против русских и украинцев.

Особый счет к США имеют подводники. Во время Холодной войны американские субмарины постоянно висели на хвосте советских подводных лодок, и свою наглую привычку не утратили до сих пор. При этом они опасно маневрируют и приближаются настолько, что только Богу известно количество инцидентов, повлекших аварии, гибель людей и кораблей. Хотя должен признаться, что и мы вынуждены были отвечать тем же. Ведь это они навязали нам эти опасные игры, они обостряли противоречия в период Холодной войны, и потирали руки, что мы вот–вот сорвемся, не сдержимся. Кстати, не такой уж она и была холодной, так как имели место и реальные потери: подводная лодка Тихоокеанского флота «К-129», «Курск» и другие.

Во время одной из наших встреч Герой Советского Союза, вице–адмирал, кандидат военных наук, профессор, член–корреспондент РАЕН Рудольф Александрович Голосов заметил, что в случае с гибелью «Курска» необходимо обратить внимание на самые первые сообщения. До появления официальной версии именно они являются наиболее правдивыми, так как не несут на себе следов правок и фальсификаций. В связи с этим показателен факт, о котором сообщило английское новостное агентство BBC (© BBC World Service):

«При этом в понедельник стало известно, что рядом с затонувшей субмариной был обнаружен предмет, напоминающий ограждение рубки иностранной подводной лодки».

Существует множество версий гибели подводного крейсера: от мины, сохранившейся со времен Второй Мировой войны, до столкновения или торпедирования нашей субмарины американской подводной лодкой «Мемфис», и даже говорят о трагической случайности, о поражении «Курска» ракетой российского атомного крейсера «Петр Великий». Официальной же версией причины взрыва торпеды–толстушки 65–76А («Кит») является утечка компоненты топлива — пероксида водорода. Однако многие подводники уверены, что гибель «Курска» произошла не без участия американской стороны — из–за их невероятной наглости и самоуверенности, плюс рокового стечения обстоятельств, очень возможно, что не случайного.

В Беларуси не было человека, который бы душой не прикоснулся к «Курску» и не отозвался сочувствием. Российское горе сердобольное сердце белоруса приняло как свою беду. Особенно переживали моряки, а подводники, не понаслышке знающие трудности службы, лучше других представляют, что могло произойти с «Курском» на самом деле. Морякам срочной службы, мичманам и офицерам моего окружения приходилось бывать в нештатных ситуациях, иногда видеть на корпусах подводных лодок результаты столкновений, но слышать о гибели личного состава в столкновениях приходилось редко. Не зря в бытность нашей службы говаривали, что вероятность гибели на подводной лодке меньше, чем в быту, например, в результате дорожного происшествия. Так было в Советском Союзе. А после его развала опасность, грозящая моряку погибнуть на флоте, в частности на субмарине, сравнялась с вероятностью попасть под машину в обычной жизни.

Судьба экипажа «Курска» нас потрясла, было обидно за флот, где мы служили. Мы справедливо полагали, что если бы не его развал, то наши вероятные враги, рядящиеся в одежды друзей, наглели бы меньше, и трагедии не произошло бы. Сообщество братьев–подводников в одночасье лишилось целого экипажа, поэтому мы были в печали и на встречах обсуждали подробности гибели «Курска».

Нашими душами и судьбами Всевышний распоряжается по своим тайным законам. Через семь лет после описанной трагедии судьба предоставила мне возможность прикоснуться к «Курску». Оказалось, что небольшая часть его прочного корпуса, примыкавшая к месту взрыва, и якорная цепь были переданы Председателю Белорусского союза военных моряков, бывшему командиру атомной подводной лодки капитану первого ранга в отставке Владимиру Николаевичу Ворошнину для нашего музея. Но на тот момент еще никто не представлял себе, где эта священная для подводников реликвия должна находиться, чтобы служить делу воспитания юных поколений. И только недавно она заняла почетное место в новом музее Великой Отечественной войны. Но до этого ей пришлось пройти свою стезю. Мне повезло, так как в период этой неопределенности я держал в руках и некоторое время хранил у себя документ, подтверждающий передачу Северным флотом фрагмента прочного корпуса АПЛ «Курск» Республике Беларусь. По истечении времени, когда ситуация прояснилась, я вернул письмо В. Н. Ворошнину, а он передал его в музей.

Знакомство с «Курском»

Знакомство с «Курском» пахло печалью, а после него последовала по тем временам простая история, в которой было все: и пафос со стороны моряков, и стяжательство со стороны третьих лиц. Началось все с благого дела — с создания не то центра для молодежи, не то музея; правда, не было ясно, на какой основе это делать, потом выяснилось, что лучше на коммерческой.

Как–то на исходе зимы 2007 года на открытое собрание моряков–подводников явился сорокалетний парень и выступил с короткой призывной речью. Никого она не зажгла, и после выступления оратор, назовем его Александром Асадовым, ушел восвояси, уж и входная дверь за ним закрылась. Вдруг старший товарищ, капитан первого ранга Леонид Иванович Лукащук, сидевший на противоположной стороне зала, подхватился и через весь зал крикнул мне:

— Алексей Михайлович, догони и возьми у него визитку!

Выполняя приказ старшего, я догнал на лестнице Асадова, и тот с готовностью выдал свою визитную карточку с реквизитами. Не зная зачем, наверное, про запас, я попросил:

— Дайте еще одну!

Александр с готовностью вытащил стопку визиток, предложил:

— Берите и для других товарищей.

Не желая тратить чужое, я ограничился двумя:

— Спасибо, хватит этого.

Вернувшись в зал, одну карточку передал старшему товарищу, а вторую положил себе в карман и… забыл как про визитера, так и про его карточку. Минула пара недель, а может быть больше, и как–то случился у меня телефонный разговор с соэкипажником капитаном второго ранга Сергеем Ивановичем Блынским о поиске помещения для подводников, в ходе которого он вдруг вспомнил:

— Алексей, у тебя же есть визитка товарища, который у нас на собрании распинался! У него в центре города пустует помещение, которое для наших сборов и собраний очень даже подходит.

Не успел Блынский договорить, как я мысленно ударил себя по лбу ладонью:

— Точно!

Не откладывая дело в долгий ящик, тут же набрал номер Асадова, и он с готовностью пошел навстречу. Уже на следующий день он водил меня с Сергеем Ивановичем Блынским по пустынным и темным просторам подвала дома номер 16, что на проспекте Независимости. Больше часа мы бродили по будущему центру молодежи, а заодно и клубу подводников. Наше воображение рисовало витражи и экспозиции с маринистикой и картинами подводных лодок, набором всевозможных реквизитов и аксессуаров. Ничего этого еще не было в реальности, но мы его видели в будущем и любовались.

Под впечатлением вдруг свалившихся на нас грандиозных возможностей, вечером того же дня Блынский позвонил Ворошнину и поделился наметившейся перспективой иметь Совету подводников приют в клубном помещении, и даже со своей кают–компанией!

Надо ли говорить, что моряка легко соблазнить лишь упоминанием об уютной кают–компании, да и еще в центре Минска? Обычный человек воспринимает это как простое помещение для досуга, но не моряк, который в кают–компании за стопкой саднящей горло перцовки или бокалом изысканного коньяка, или невкусного виски время не убивает, а наполняет его полезным и благородным содержанием. Известно, что у моряков все не так, как у других. Долгие морские переходы требовали создания специальной зоны с особым психологическим климатом не для отдыха, который моряки проводят в каюте, а для уютного общения. Там можно посидеть за шахматной партией, отогреться в своих думах от утомительной вахты, затаиться в углу с интересной книгой, послушать или самому поведать флотскую историю, порассуждать об искусстве или о политике, тонко поддеть товарища незлой шуткой. Это особое помещение, которое позволяет морскому офицерству разобраться в конфликтах с подчиненными или начальством, а то и просто побыть в своем внутреннем мире на фоне тихой суеты коллектива. Любая кают–компания имеет непередаваемую ауру; не бывает двух одинаковых ни по духу, ни по интерьеру кают–компаний, как не бывает идентичных папиллярных узоров пальцев рук. У каждого моряка после увольнения в запас возникает желание создать дома не рабочий кабинет, а уголок или мир кают–компании с атрибутами и реквизитами, напоминающими о морской службе.

Когда произошел перенос мечты подводников о своем пристанище дальше «по команде», то Владимир Николаевич решил сделать свой взнос в будущий музей — в виде того, что попало к нам от «Курска». Тогда–то я и узнал об этом, и ошеломляющей новостью был удивлен и обрадован. Кто бы мог подумать, что часть «Курска» находится в сухопутном Минске! Музейный делец также несказанно обрадовался свалившемуся на него подарку судьбы, а потому отреагировал мгновенно — он тут же организовал доставку будущих музейных экспонатов к себе в подвал.

На доставку морской святыни Асадов отрядил кого смог — четыре человека. Свою близкую подругу Екатерину Михневич, хрупкую и тонкую, модельной внешности молодую женщину, бухгалтера и по совместительству своего заместителя. Владея транспортным ресурсом, она логически явилась организатором важного мероприятия. Попал в эту группу и отец Кати — Михаил Иванович, возрастом около шестидесяти лет, так как он был владельцем грузового микроавтобуса. Был тут и мой соэкипажник по ракетному подводному крейсеру стратегического назначения, уже упомянутый Сергей Иванович Блынский, ну и я тоже. Директор центра, сославшись на занятость, спланировал себе более важное мероприятие — командировку. Этот руководитель маломерного бизнеса обладает отличительной особенностью характера — любит, когда для него чужими руками из огня каштаны таскают. Именно по этой причине не самые приятные, дела делегировались Кате или соратникам.

К коттеджному поселку наша бригада выдвинулась объездной дорогой, что шла с левой стороны. Справа дом Владимира Николаевича, слева — пролесок, а на краю дороги находилось место с отсыпкой из песка. Посередине клумба из темного грунта, на которой неживым питоном лежала якорная цепь. С краю клумбы, на песке, лежал лист толстой изогнутой в виде обечайки стали длиной более двух с половиной метров и шириной более полуметра. Вырезанный из прочного корпуса автогеном, кусок этот с одной стороны был безжалостно разорван взрывом. По его поверхности темной краской было начертано короткое слово: «КУРСК». Почти посередине обечайки, идя наискось, виднелась рваная трещина. С внутренней стороны по всей длине чуть выпирал сварной шов с малозаметными обрывками межотсечной переборки. Мы ходили вокруг клумбы, благоговейно и с тревожно–смутным чувством рассматривали этот кусок субмарины, свидетеля большой трагедии на море. Сергей Иванович под впечатлением увиденного, сказал:

— Это же какая сила! Прочный металл порвало взрывом, как бумагу!

Для загрузки обечайки и якорь–цепи машину подогнали ближе, вместо крана у нас были простые веревки. Плотный металл оказался настолько тяжелым, что его ни поднять, ни даже сдвинуть с места мы не смогли. Стало ясно, что проблему транспортировки с наскока не решить. Тогда же приняли решение: в месте трещины, образовавшейся от взрыва, распилить обечайку на две части.

Сувенир от «Курска»

Прошло не менее недели, а в кулуарах шли обсуждения и толки. Однажды, находясь в более широком составе, думали, что делать дальше. Товарищ, который ни в доставке, ни в погрузочно–разгрузочных работах не участвовал, высказал интересное предложение. Состояло оно в том, чтобы взять от экспоната, от попавшей к нам части прочного корпуса, небольшой кусочек и распилить «на память» для избранных. Сознаюсь, шальная идея захватила и меня, но ненадолго, так как победила здравая мысль:

— Нет, мужики! Нельзя прочный корпус рвать на сувениры, равно как разделить память о «Курске» на фрагменты.

Меня поддержал Сергей Иванович:

— Неправильно будет, если мы начнем растаскивать народную память по частным квартирам!

Кто–то продолжил:

— Чтобы перед кем–то хвастать, что у меня есть, а у тебя нет.

Маховик разговора начал раскручиваться в обратном направлении и всем стало ясно, что мелочное поведение нас недостойно. Есть вещи, которые должны принадлежать народу и его памяти. А отдельные лица не должны претендовать на них лишь на том основании, что оказались в нужное время и в нужном месте. Обечайку разрезали автогеном на две части весом по 300–350 килограммов. Однако в результате операции остался небольшой, в несколько сантиметров, ровный треугольник металла. И как бы в продолжение разговора сама судьба отметила нашего музейного ценителя, отдав в его руки «сувенир от «Курска»».

Когда мы приехали во второй раз для транспортировки сколь ценного, столь и тяжелого груза, то каждый подумал, что после тяжелых упражнений ему железно будет обеспечена интенсивная терапия. Нас опять было четверо, правда состав наполовину изменился, кроме меня и Блынского был Асадов и мой ровесник, имя которого забылось. Тогда троим из нас было за 50, и от подобных работ мы отвыкли, поэтому грузить было реально нелегко. Наиболее крепким работником оказался ровесник, без которого нам пришлось бы туго. Мы с Сергеем Ивановичем являлись середнячками, а Асадов из–за нравственной особенности все делать чужими руками оказался настоящим слабаком, несмотря на завидную физическую форму и сорокалетний возраст. Два куска прочного корпуса дополнялись бесценным приложением, якорь–цепью, каждое звено которой с пудовую гирю, и таковых было не менее 27, что составляло около четырехсот килограммов. Мы с большим трудом загрузили железо в прицеп легковой автомашины, который во время транспортировки, сломался, колеса почти сложились, однако до места назначения мы доехали.

Потом части от «Курска» мы выгружали в подвал магазина «Кадр», что на проспекте Независимости. Громоздкую и неудобную тяжесть нужно было спустить вниз, преодолев два лестничных пролета, и протащить несколько десятков метров по подвалу к намеченному месту экспозиции.

Ко второму этапу работ приступили после 17.00 часов. Нас ждал неподъемный фронт работы, но как говорит народная мудрость «Глаза боятся, а руки делают». К месту экспозиции обечайки кантовали. Взявшись за край железяки, мы с трудом ее поднимали на торец и толкали вперед. Тяжелый металл с глухим стуком плотно припадал к земле и будто в нее вгрызался, чтобы с еще большим трудом даться в руки. Правила техники безопасности нами не то чтобы игнорировались, а просто невозможно было их выполнять. Особенно это проявилось при спуске якорь–цепи. Когда несколько ее звеньев спустили по ступенькам вниз, то произошло перемещение центра тяжести и железный удав проявил своеволие. Неожиданно для всех цепь ожила и с лязгом прогромыхала вниз, невзирая на попытки ее придержать. Нам просто повезло, что никто не оказался на пути черного с ржавыми проплешинами монстра.

Работы закончили поздно, на улице было темно, по домам расходились физически измотанными и страшно уставшими. На следующий день мы собрались, чтобы заняться оформлением экспозиции. Нужно было разместить куски прочного корпуса в соответствии с замыслом. Цепь при помощи металлического штыря прикрепили к стене почти на уровне плеч. Задумка была неплохой, правда, воплотить ее полностью не удалось. Увидевший меня Блынский сразу же начал возбужденно делиться впечатлениями:

— Знаешь, Алексей, я думал, что утром не встану! — Однако по внешнему виду Сергея Ивановича этого сказать было нельзя, так как выглядел он свежим, дышащим здоровьем и энергией. Но он продолжил: — Я думал, что с моим радикулитом меня скрутит и я не встану. Удивительно, но у меня нигде и ничего не болит!

В молодости я дружил со спортом и физических нагрузок не боялся, поэтому отсутствие болей в мышцах списал на это. Все были удивлены. После такой работы у каждого должны были ныть мышцы, не разгибаться спина и не подниматься ноги. А тут наоборот! Каждый ощущал космическую легкость и фантастическую уверенность в себе. Было прекрасное настроение, мы чувствовали рабочее вдохновение, душевную бодрость, и это необычное состояние всем нравилось.

Нас освятила энергетика моряков–мучеников, погибших внутри прочного корпуса за тысячу километров от нас. Нам судьбой было позволено, вживую прикоснуться к металлу, который аккумулировал страдания 118-ти душ подводников. За что нам выпала честь приобщиться к такой памяти о «Курске», я не знаю. Может быть это было сделано Всевышним, чтобы мы в своих размышлениях пришли к осознанию себя как части мирового океана. Ведь вода — носитель информации, значит, не только наши сердца, но и океан навечно сохранит память о «Курске»!

ЮБИЛЕЙ СТАРИННОГО ГОРОДА

Приглашение на праздник

Браславщина — чарующий уголок белорусской природы с упоительной чистотой неба и синей гладью воды. Озера и водоемы Витебской земли славятся своими красотами. Уроженцем и жителем этих мест является атаман Белорусского отделения Всевеликого Войска Донского. Начальником штаба у него мой друг Петр, который вместе с приглашенными гостями атамана на выходные дни спланировал поездку в Браслав. За неделю до события, не особенно рассчитывая на мое согласие, он предложил поехать и мне. В синеоком краю Браславщины я не бывал, поэтому согласился сразу и с удовольствием. Да и как я мог поступить иначе, если мой друг не один год завораживает своими рассказами о Браславских озерах, о приключениях, которые постоянно происходят с ним, его друзьями и товарищами. Сначала Петр удивился, а потом обрадовался:

— Сколько раз я тебе предлагал поехать, но ты отказывался. Если честно, то я думал, что и сейчас не согласишься.

— Но я же прямо от поездки не отказывался, просто у тебя каждый раз выезд намечался в пятницу утром, когда у меня — самая работа.

С моей стороны тут же следует вопрос:

— Что мне с собой взять?

Мой друг по–военному краток:

— Главное, чтобы сам был.

Если мы едем к атаману, значит:

— Мне что, в гости с пустыми руками заявиться?

— Ой, да не морочь мне голову!

«Ладно, — про себя думаю я, — коль начальник штаба предлагает не суетиться, значит волноваться не о чем». Однако червячок сомнения в подкорку моего мозга лазейку прогрыз. Я знаю своего друга, от него можно ожидать любого сюрприза, особенно в виде прикола. Любит он потом кого–нибудь озадачить своим любимым вопросом:

— Неужели ты этого не знал?

Поэтому на его вопрос я обычно отвечаю вопросом:

— А кто и что мне говорил?

Так и получилось, я будто в прозрачную синь задумчивого озера Дривяты глядел.

Бывает, что какой–нибудь череде событий предшествует одно незначительное действие, которое морально готовит кандидата на приключения к испытаниям и задает определенный стиль поведения. В этот раз получилось так же, когда за сутки до поездки я в интернете наткнулся на высказывание одной неглупой женщины с двусмысленным ником не то «королева», не то «Королева»:

«Милые женщины, если вы думаете, что мужчины делят вас на худых и толстых, красивых и уродин, молодых и старых, то вы ошибаетесь! Для мужчин есть только два типа женщин: ДаПошлаОнаНа… или ЯбЕё…!»

Как же пройти мимо такой живой и трепещущей темы с сотней комментариев, которые один другого оригинальней и независимей. Я тоже споткнулся, зацепился и вставил свои пять копеек, но не туда и не в том смысле, который всем мужикам обычно приходит на ум. Ведь и у меня в молодости была такая же дурацкая теория:

1. Вот эта страшилка меня бы и пьяного не совратила.

2. С этой, которая «ничаво», я бы переспал энное количество ночей.

3. Зато этой красаве я бы отдался на всю оставшуюся жизнь.

Наступает утро долгожданной субботы и вместе с ней, как говорят военные люди, время «Ч». У подземного спуска станции метро «Фрунзенская» меня подбирает машина, в которой, кроме Петра, бывший боевой офицер Слава за рулем, рядом его товарищ, он же внук известного политического деятеля советских времен Виктор и его жена Алеся, яркая блондинка приятной внешности. После дежурных «здрасьте» и ручковтирательств Виктор первым вопросом меня почти и огорошил:

— А где ваши вещи?

Но я, как боец спецназа, который всегда на стреме, тут же контратакую:

— А разве надо было что–то брать?

И из праздного любопытства коротко глянул на своего друга, лицо которого абсолютно ничего не выражает — ему бы дипломатом работать, много бы он пользы стране принес. Он бы с этим своим невинным выражением лица любые планы агрессора разрушил.

Две с половиной сотни километров за три с половиной часа пролетают почти незаметно. Перед въездом в озерную столицу нас на своей машине встречает атаман. У обочины он быстро по–деловому производит инструктаж и мы торжественно вкатываем в город.

Супружескую пару разместили в доме атамана. Затем все вместе едем в штаб–квартиру, где атаман нас, троих мужчин, определяет на постой. Начальник штаба, исходя из личного опыта, оккупирует комнату, где три года назад несколько дней провел атаман Всевеликого Войска Донского Николай Козицын. Я же перехватываю апартаменты заслуженного деятеля искусств республики, народного артиста СССР, композитора Игоря Лученка. В подтверждение этого атаман, указав рукой на верх шкафа, вымолвил трудно воспроизводимое импортное слово, которое означает название аккордеона. Зато Слава занимает главные хоромы с двумя кроватями, которые в своей коллекции наверняка тоже имеют любопытные истории.

Минут через двадцать по приглашению хлебосольного хозяина–атамана мы садимся за штабной стол, застеленный голубой скатеркой. Главный объект на столе — это белоснежное сало толщиной с ладонь. Нарезанное тонкими ломтиками, оно сбоку обнажает небольшую розовую прослойку, а сверху — россыпь душистой приправы. И во рту оно тает само, без пережевывания. После этого колбасная нарезка производит не столь сильное впечатление. Пупырчатые средней величины огурчики дышат свежестью и грядкой. С небрежно брошенной на них прядкой укропа, они на столе выделяют зеленый островок. Рядом — крохотные маринованные огуречики, тесно натыканные в литровую банку, своим видом вызывают спазм слюновыделительных железок. Репчатые луковицы, неаккуратно нарезанные, с головой выдают мужскую компанию. Горными пиками над равнинами и холмами стола возвышаются бутылки водки и Лидского кваса. Мы не с долгой дороги, однако походно–штабная самобранка у каждого участника совещания вызывает нытье под ложечкой. Все тут же осознают серьезность момента, начинают суетиться и без приглашения занимают места в президиуме тесного, но уютного конференц–зала.

Обычно многословный атаман при оглашении первого тоста–вопроса повестки дня оказывается откровенно лапидарным. Голосующих против и воздержавшихся нет, а дружный хрустальный звон сдвинутых рюмок свидетельствует, что все по–казачьи одобряют:

— Любо! Любо! Любо!

После короткой паузы атаман, не затягивая обсуждение второго вопроса, указательным пальцем закручивает свои залихватские усы и заодно поправляет царскую бородку:

— Между первой и второй перерывчик небольшой.

Слава беспрекословно подчиняется намеку, который имеет силу приказа. Потом производит еще несколько дублей, поочередно готовя вопросы к рассмотрению, которые мы под аккомпанемент казацкого «любо» и с печатью благодати на лицах принимаем к исполнению. Доведя себя до необходимой кондиции, мы с хмельными очами, но твердой поступью выходим на неширокий бродвей Браславской столицы.

По Ленинской улице не спеша шпацируем до безымянной площади. Здесь справа от дороги стоит православная Свято — Успенская церковь. На пригорке слева — величественный костел Рождества Девы Марии, в стены которого вкраплены разной величины камни, так называемая браславская мозаика. Правее от костела, на том же пригорке, возведена впечатляющая и необычная сцена в виде Ноева ковчега. На его ступеньках друг друга сменяют самодеятельные коллективы из Беларуси, Литвы, Латвии, Эстонии — идет концерт, который смотрят улыбчивые зрители. За зрительскими скамейками располагаются торговые ряды. Проходя вдоль них, я увидел, как чеканят монеты. С интересом вглядываюсь в рисунок чеканки, и тут до меня доходит, что сегодня Браслав отмечает свое 950-летие! Этому я несказанно обрадовался, ведь не часто приходится присутствовать на столь величественном юбилее. Тут же ударом молота по пресс–форме и мне на память чеканят монетку.

Вовсю светит, но не жарит яркое солнце, которое добавляет всем доброго настроения, мы долго и с удовольствием гуляем по городу. По ступенькам я поднимаюсь на пригорок, с интересом обхожу костел. Справа открывается вид на гуляющий народ, на православную церковь и на озеро Дривяты. Перехожу на другую сторону пригорка, откуда видна панорама озера поменьше — Новята. Браславщина вся изрезана водной гладью озер и водоемов. Налюбовавшись замечательными видами и костелом, по лестнице спускаюсь на Советскую улицу, затем по Ленинской и Кирова приближаюсь к исторической достопримечательности города.

Городище Замковая гора — это живописный холм высотой 14 метров, у которого удобно плоская вершина, крутые склоны, и занимает он на перешейке стратегическое положение между озерами. С высоты холма открывается еще более величественный и прекрасный вид на город и озера. Здесь под иссиня–синим небом между редкими деревьями разбиты шатры и палатки, их белые прямоугольники и конусы приятно контрастируют с зеленью травы. Торговые ряды с изделиями как бы из старины создают приподнято праздничное настроение.

Справа от себя вижу начавшееся шествие, будто бы из средневековья, словно специально к моему приходу приуроченное. Его возглавляют скоморохи на высоких ходулях — в пестрых нарядах, в островерхих колпаках с бубенцами. Они размахивают флагами, зазывая гостей на праздничную ярмарку города мастеров и на представление. За ними идут музыканты с волынкой, щипковым инструментом, похожим на мандолину, барабаном и бубном. Вижу кукольников, которые в руках несут персонажей своих спектаклей, идут зажиточные и простые горожане, селяне. Воины шагают с мечами, боевыми топорами, луками, круглыми щитами, кто–то держит пики с различной формой штандартами, флагами и хоругвями. Здесь монахи и крестоносцы–тамплиеры в черных одеяниях, в плащах с красными крестами.

Под впечатлением я погружаюсь в круговерть ярмарки и бивуаков. У кострища на черной сковородке толстый повар печет лепешки, у него за спиной варится похлебка — в чугуне, подвешенном на цепи к металлической треноге. Заглядываю в палатку. На деревянном столе глиняные кувшины, кружки, миски со снедью. За столом на грубо сколоченных лавках сидят трое парней: судя по одежде, один простолюдин; другой — из знатных или зажиточных горожан, у него чуть ли не на всех пальцах кольца и на запястьях браслеты, наверное, из серебра; а самый молодой сидит, уныло подперев щеку рукой. Рядом стоит миловидная девушка, которая готова им прислужить. Ее головной убор представляет нечто среднее между косынкой и шалью, в самом узком месте на затылке перехваченный коричневой лентой, далее концы опускаются ниже пояса. Длиннополая рубаха, похожая на сарафан, в которую одета трактирщица, подчеркивает стройность ее фигуры. У нее на груди украшение, похожее на разноцветные бусы, концы которых на груди приторочены к рубахе.

На ярмарке выставлена мебель из лозы, домашняя утварь, даже колода для злодея. Короба и плетенки из бересты, разноцветные пояса с орнаментами и узорами, печатный станок из дерева, висят литографии, а коробка для сбора пожертвований с надписью: «Ваш каштоуны уклад на адраджэнне друкарской справы». Рядом тренога из пик, на нее опирается деревянный щит. Вижу двух воинов на отдыхе. Бородач в домотканой одежде наблюдает за своим товарищем в шлеме, в кольчуге с мечом и щитом, который показывает мальчишке, как надо наносить удар небольшой булавой. Мальчишки поодаль атакуют древних идолов, два пострела уже сидят на голове деревянного истукана. Недалеко две работницы стряпают из теста на кухонной утвари.

Между палатками на небольшой поленнице дров сидит худенькая девочка в холщовой рубахе, поверх которой надета синяя грубая одежда. Из–под синего островерхого чепца выбились темные волосы, лица ее не видно, она склонилась над вещью не из своей эпохи — цифровым фотоаппаратом, рассматривает снимки. Только что она фотографировала легких воинов без оружия в зеленом и синем плащах, у обоих на ногах мягкая кожаная обувь, у одного кожаные обмотки.

Прохожу дальше: на земле составлены щиты, на одном из них синий фон с белыми полосами. Чуть поодаль на скарбе лежит меч в кожаных ножнах с книгой, левее расстелена скандинавская карта из телячьей кожи с изображением рек, озер, городов, селений и каких–то знаков. В другом месте вижу барабан и два сундука из дерева: один большой, другой поменьше. На большом сундуке стоит посуда синего цвета, в блюде плюшки, а в плошке деревенский сыр с тмином. Худощавый черноволосый парнишка с ногами пристроился на щите и с аппетитом уминает плюшку.

Чуть поодаль стоит девушка со строгим красивым лицом. Она одета в белоснежную рубашку, поверх которой красуются несколько рядов разноцветных бус; в светло–коричневую юбку длиной до щиколоток. В довершение ее стройный стан трижды обхватывает длинный пояс. На нем висит кожаная сумочка с клапаном, украшенным чем–то вроде бубенчиков. На ногах — коричневая обувь из кожи, отороченная мехом. Девушка вплетает коричневую ленту в одну из своих кос, в которые забраны темные длинные волосы.

Тем временем на помосте, окруженном зрителями, разворачивается бытовая сценка из старины, в результате на траву падают «заколотые» мечами три тела. Конец истории счастливый, все, в том числе убиенные, встают и без посторонней помощи покидают «подмостки». На сцену поднимаются участники команды, после их представления они спускаются и занимают места по периметру лужайки. Особый интерес у зрителей вызывает обряд добывания огня. Посреди лужайки вкопаны столбы, с закрепленной на них перекладиной. На земле лежит бревно с дуплом, куда узким концом вертикально вставляют рабочее бревно, другой его конец фиксируют в верхней перекладине. Рабочее бревно обматывают веревкой и две команды по семь человек из воинов и ремесленников начинают ее на себя поочередно тянуть, вращая его в дупле. От трения быстро идет дым, тут и женщины подносят факелы с паклей.

Меня так зажигает действо, что я нагло усаживаюсь в углу сцены и, не обращая внимания на шиканье и шипение, фотографирую средневековые картинки себе на телефон. При этом я в азарте то привстану, то прилягу, то закину ногу на ногу, то чуть ли пяткой своего лба не коснусь. Алеся настолько поразилась непосредственностью моего поведения, что потом со смехом мне об этом рассказывала.

— Наверное, неприлично выглядело? — осторожно спросил я.

— Ни в коем случае! Ты был такой ржачный, что я смеялась до упаду!

Вдруг началось новое движение, направление которого тут же выясняется. Это лучники и лучницы в длиннополых одеждах выдвинулись к круглым мишеням, сделанным из хвороста. Мишени стоят у небольшого пригорка на фоне белого полотнища, чтобы шальные стрелы ни в кого не попали. Стрелков много, все молодые и с очень сосредоточенными лицами. Они не пользуются колчанами, а лук и стрелы для быстрой перезарядки держат в одной руке. Лучники стреляют с короткой дистанции, потом отходят все дальше и вот уже меня теснят с насиженного места. Они парами делают подбежки, обозначают круговую оборону, становясь на колено спинами друг к другу и даже кувыркаются вперед, чтобы затруднить прицеливание воображаемому противнику. Дабы не перепутать результаты попадания, у каждого лучника свой цвет оперения стрел.

Не успели лучники закончить стрельбы, как чуть поодаль начинают свое представление шуты на ходулях, это двое мужчин и девушка. Их залихватские коленца и па вызывают у зрителей одобрительные эмоции и смех. В пике своего выступления они из толпы зрителей выхватывают маленькую девочку и как на качелях раскачивают ее в воздухе. Это так нравится детворе, что тут же появляются добровольцы.

Я возвращаюсь к лучникам, их стало гораздо больше. У них разные луки: у кого–то большие, а у кого–то почти игрушечные. Вижу мальчика с луком больше, чем его рост, зато у него чуть ли не самая лучшая экипировка. На левое предплечье юного Робин Гуда надет кожаный нарукавник, на правом запястье и пальцах — накладка для удержания тетивы, за спиной — колчан со стрелами. На тонкой веревочке, перекинутой через шею, висит не то какое–то приспособление, не то украшение.

И снова шевеление толпы, которая, как барометр, чутко реагирует на новое событие — грядет битва. На ристалище, разгороженное лентой с колышками, выдвигаются пешие воины. Большинство одеты в кольчуги, но есть облегченные воины, на которых надеты стеганые толстовки или кожаные куртки, у кого–то на головах шишаки и шлемы. Они вооружены пиками, мечами, секирами и боевыми топорами, щитами. Каждый воин выбрал себе противника и по команде начинается бой. Проигравший по команде арбитра становится на колено, показывая другим, что он выбыл из соревнования. Бой короткий, так как длится не более десяти минут.

Оглядевшись по сторонам, обнаруживаю, что потерялся — нигде не вижу своих товарищей. Обхожу городище, прогуливаюсь к костелу и площади — никого не нахожу. Звоню Петру, и он не отвечает. И тут мой мозг пронзает догадка: народ собрался на вечернюю планерку в штаб–квартире и живенько обсуждает накопившиеся за день вопросы. Они настолько увлечены, что про меня напрочь забыли. «Непорядок, — про себя думаю я, — страшный непорядок!» Уверен, что повестка дня сильно истощилась, поэтому озадачиваюсь ее пополнением. Захожу в известное заведение, где докупаю для стола недостающие аргументы, и возвращаюсь в штаб–квартиру. Здесь меня ждет разочарование, ибо я наткнулся на запертую входную дверь. Присел на скамеечку под раскидистым канадским кленом, стал кручиниться и думу думать, куда же все подевались и только я об этом подумал, как флюиды моей души улавливает Петр. Он звонит на мобильник и сурово пытает:

— Ты где потерялся? Мы все уже обыскались тебя?

«Странно», — думаю, — «я‑то вот под кленом сижу…»

— …а вы где? — спрашиваю в телефон.

Петр, будто дитяти неразумному, объясняет мне, что вся компания сидит в кафешке под открытым небом на Замковой горе. «Блин! — мысленно шлепаю себя ладошкой по лбу. — Я же туда даже заглянуть не догадался» — и то же повторяю вслух. Оказывается, мои товарищи решили совещаться на выезде.

Чтобы я не сбился с пути истинного, мой друг меня встретил. Для проведения совещания наш коллектив удобно расположился на пленэре исторического места, часть вопросов была рассмотрена без меня, благо наличие кворума позволило. Меня это не озаботило, хотя вид моих друзей мне отнюдь не намеком сообщил, что они поработали на славу. Придвинувшись в кресле к столу из пластмассы, узнаю, что благодаря интенсивному продвижению по регламенту, как я и предполагал, повестка дня была исчерпана. Народ сидел с повешенными носами, и я решил поднять им настроение новой вводной:

— Господа, имею честь доложить, что пока вы тут решали глобальные вопросы, я в частном порядке накропал кой–какие заметки. Думаю, они вас заинтересуют.

Все оживляются, а атаман как выразитель общего настроения предлагает:

— Ну, так вынимайте их быстренько, мы с ними сразу и ознакомимся.

— Только я их, к сожалению, в штаб–квартире оставил, — виновато замечаю я.

Атаман с недоумением спрашивает:

— А чего же вы их с собой не взяли?

— Так ведь тяжелы и велики они настолько, что светить ими, гуляя по городу не очень удобно.

Атаман вдруг забеспокоился:

— Вы там надежно спрятали свои тезисы, а то не ровен час их сплагиатят? У нас тут любителей раскрыть роток на чужое хватает.

Тут уж я проявляю недовольство:

— Атаман, вы меня обижаете…

Старшой объявляет сбор, и мы со Славой во главе с атаманом идем в штаб, где пробуем на зуб свежайшие, будто из магазина, тезисы. В качестве дополнения к повестке дня прихватываем несколько вопросов на пленэр. Вижу, как чья–то рука тянется к тезису, чтобы убедиться в герметичности упаковки (не дай бог бесценная мысль расплескается!) и выходим на улицу. Снова приступом берем Замковую гору, присаживаемся к столику, чтобы начать живое обсуждение нового источника. Вдруг выясняется, что говорить не о чем — самое главное мы позабыли. Все в шоке от нашей удалой нерасторопности, а я как автор незабвенных тезисов опять галопом скачу в штаб–квартиру.

Пока бегал туда–сюда, к нашему обществу проявила интерес стройная особа лет за сорок. Инга — знакомая атамана, сотрудница масс–медиа, приехала из прибалтийского городка, чтобы у себя дома осветить праздник, а заодно выступление своего коллектива художественной самодеятельности. Прибалтийская красавица всем кажется весьма соблазнительным объектом для чтения ей рифмованных текстов и благозвучных тезисов. Как назло, она одета в воздушного покроя и романтически алого цвета парусину — брюки, блузу. И мы все разом на нее, как пионеры, западаем. Инга настолько хорошо осваивается в нашей тепленькой компании, что в безотчетном порыве, как маленькая шхуна, которая от бури уже не просит, а требует покоя, плюхается в гавань — на колени Петру. Тот в состоянии штиля — наркозного равнодушия, на ухаживания активной общественницы реагирует индифферентно. Такое отношение ее лишь распаляет, и она во всеуслышание фрахтует уютную бухту:

— Петруха, ты мой и только попробуй уйти налево.

У атамана непроизвольно округляются глаза, и он не из любопытства задает вопрос:

— Инга, а как же твой муж, его сердце от ревности не разорвется?

На что подгулявшая нимфа, находящаяся хоть и в здравом рассудке, но в нетрезвой памяти, отвечает:

— Я здесь, а мой муж там, — мазнув рукой в неопределенном направлении, она широким жестом заключает шею своего кавалера почти в болевой захват.

В народе бытует поговорка: чего желает женщина, того хочет Бог. В нашей толерантной компании сомневаться в истинности народного постулата никто не собирается, даже сама жертва пьяненько будто бы соглашается. После ответственного заявления прибалтийской нимфы в адрес амурной парочки тут же сыплются забавные замечания, шутки и предложения — все на грани пристойности.

Под действием внешних сил наше собрание незаметно распадается на кулуарные междусобойчики. Инга уже не романтическим корабликом с обвисшими алыми парусами ютится в гавани доброй души моего друга. Слава что–то бурно обсуждает за соседним столиком с молодыми кадрами женского пола. Наверное, он ведет агитацию по поддержанию нашего собрания и, похоже, ему это удается, одна из кандидаток нежно к нему льнет — уже готова голосовать руками и ногами. Алеся с Виктором, попеременно используя длиннофокусный аппарат, в вечерних сумерках фотографируют веселящийся народ, теряясь в его толчее. Атаман наслаждаетсяприятным вечером. Я, порядком начитанный, раскачиваюсь на стуле, озираюсь по сторонам, пока взглядом не утыкаюсь в маленького мальчика, который у меня спрашивает:

— Дядя, а где мои родители?

От неожиданного вопроса я чуть вместе со стулом не кувыркнулся — совсем недавно я видел этого мальчугана в пяти шагах от нас, за столиком вместе с родителями. Оборачиваюсь, чтобы убедиться в их наличии. Оба родителя сидят на том же месте и машут руками, со смехом удостоверяют свое местонахождение:

— Мы здесь!

Мне становится смешно, и я шутливо корю малыша:

— Ах, ты хулиганишка, вон же твои папа и мама.

А тот на полном серьезе, набычив свой взгляд, настаивает:

— Где мои родители?

— Ну-у ты и фантазер! Смотри туда, кто тебе машет?

Родители, не вставая с мест, довольно улыбаясь, подзывают своего сынишку, и тот нехотя возвращается.

После 23.00 я катапультируюсь выпрыгиваю из красного кресла и бегу навстречу очередному шествию, которое меня целиком поглощает. Откуда–то из потемок появляются действующие лица праздника в старинных одеждах и плавно огибают белую палатку. Цепочка светящихся пунктиров хорошо просматривается в вечерних сумерках, благодаря горящим факелам в руках участников. Факельная процессия проходит мимо меня и каждый занимает свое место по периметру обширной лужайки, обозначая квадрат — арену представления.

Светящийся квадрат лужайки под куполом темно–синего неба похож на место проведения загадочного языческого обряда. Перед началом действа двое мужчин факелами поджигают небольшие кострища–подсветки. После этого на арену выходят юноша и девушка в диковинных нарядах и устраивают огненную феерию. Они жонглируют факелами, огненными булавами и чем–то похожим на пироштангу. Издалека огни кажутся светлячками, мятущимися в ночном воздухе. Потом из тьмы, будто из ноздрей невидимого огнедышащего дракона, извергается столб пламени. Языческие танцоры незаметно убыстряют свои движения до такой степени, что их факелы на снимках у фотографов рисуют фантастической красоты узоры.

Налюбовавшись огненной феерией, я, как ни в чем не бывало, возвращаюсь на место, где вижу одинокого атамана, который рвет и мечет, сильно негодуя:

— Да на вас же нельзя положиться!

Услышав в свой адрес упрек, я вытаращиваю глаза, спрашиваю:

— Что случилось?

— Ай, да ну вас всех! — в сердцах отмахивается атаман. — Вы мою очень хорошую знакомую обнадежили, а потом как подлые трусы все по кустам разбежались. Как я завтра ей в глаза посмотрю?

Я озадачен неожиданным поворотом событий и упреком атамана.

— Но лично я ей как будто ничего не обещал, — припоминаю свои поступки часовой давности и добавляю, — хотя был готов пойти на определенные уступки…

— И что она теперь обо всех нас, идиотах, подумает, — продолжает сокрушаться о репутации казаков атаман, — она же, можно сказать, доверила нам свою честь…

Я, будто пьяный киномеханик, где заторможено, где ускоренно, а где, перескакивая через кадры–события, отматываю пленку назад. Вспомнил:

— Инга свою верность, как ключи от неприступной крепости, вручила Петру, с него и спрос. Кстати, а куда он подевался? — озираюсь по сторонам.

Чтобы хоть как–то реабилитировать своего друга, предлагаю сумасшедшую версию:

— А может, нашего начальника штаба увела неземной красоты роковая блондинка, чтобы выпытать у него военную тайну?

Атаман скосил на меня глаз, резко налившийся лиловым цветом и мне как безнадежно уставшему товарищу подсказывает сценарий круче:

— Вы еще скажите, что его похитила неземной красоты инопланетянка с Альфа Центавры?

— Да-а, ну и дела-а, — протягиваю я, понимая несусветную глупость своего предположения.

Чувствуя на себе неподъемную тяжесть ответственности, решаю поделиться ею со своим другом хотя бы по телефону:

— Ты где подевался? Ты пошто красну девицу обидел? Ты почему, гад такой, ее не снасильничал?

Прямо через телефон вижу, что теперь и ему тяжело:

— Мне вдруг стало плохо… — Петр так медленно это вымолвил, что я прямо увидел, как проржавевшие детали его речевого аппарата с невыразимым трудом провернулись, прежде чем совершили свой рабочий цикл.

Незаметно подтянулись другие члены нашего собрания, и мы начинаем живо обсуждать ситуацию. В конце концов, решаем, что утро вечера мудренее, и рассмотрение персонального дела начальника штаба следует перенести на завтра, когда он сможет присутствовать. Пока суд да дело, перевалило глубоко за полночь и настала пора отбоя.

Домой возвращаемся по ночному, озаренному празднеством городу. Горожане и гости в приподнятом настроении гуляют по улице Кирова, которая светится вечерними огнями и радушием. Какое–то время мы толкаемся в приятной и дружески расположенной толчее, идем вдоль ряда палаток, которые торгуют всякой всячиной — от сувениров до попкорна. Мы в прекрасном расположении духа и этим же настроением питаемся от тутошней публики. Наконец начинаем прощаться и обниматься так, будто расстаемся навсегда и больше не увидимся. Алеся еще раз со смехом припомнила мне мое наглое вторжение на сцену и под впечатлением прекрасно проведенного вечера с легкой непосредственностью выражает свою симпатию:

— Леха, я тебя люблю.

Жаль, что это произошло в присутствии ревнивого мужа, который начитан больше всех и эта информация, падая в копилку его знаний, насквозь ее пробивает, попадает в заиленное дно души.

Мы со Славой, довольные, бредем в апартаменты штаб–хаты. Здесь мой друг Петр, чтобы продемонстрировать свое очень плохое самочувствие, рано — во втором часу ночи ложится спать. До этого я ему пересказываю все нелицеприятности, которые выслушал от атамана. В свое оправдание он, как настоящий штабист, стал рассказывать, как он мимикой изображал мне подсказку, чтобы я вместо него занялся Ингой:

— Ты что, разве не помнишь, как я тебе моргал и намекал?

От удивления я вытаращиваю глаза на друга:

— А ты что не видишь, в каком я начитанном состоянии? Вот ты что–то изображаешь сейчас и думаешь, я соображаю, в чем твои намеки?

Но Петр продолжает гнуть свое:

— Я просто замучился тебе моргать и намекать!

— Да не помню я ничего! Ну хорошо, если ты видел, что твои намеки до меня не доходят, то мог бы мне позвонить на сотовый телефон.

— Ну-у, ты ва–аще! Я при Инге тебе позвоню и скажу: «Слушай друг, у меня тут живот прихватило, будь любезен, займись моей телкой?» Ты что, совсем рехнулся!?

— Это ты с ума сошел! Отошел бы в сторонку и культурно мне позвонил бы. И я исключительно из товарищеских соображений спас бы друга. А так ты и девушку и атамана опозорил! Как тебе не стыдно? Ай–яй–яй!

Мы долго еще препирались, пока он в сердцах не плюнул и не завалился спать. А мы со Славой не успокоились, пока не закончили обсуждение всех тезисов, поэтому легли спать около четырех часов ночи или утра. Мой друг утром так и сказал:

— Вы ночью так шумно дискутировали, что я вас прекрасно слышал через стенку. Я бы даже принял участие, если бы не мое неважное самочувствие…

Начальник штаба самый первый подскочил ранней птахой и с чувством вины начал разучивать легенду для своей посмертной реабилитации. Его очень заботит, чем все кончится: повешением или расстрелом. Но он все–таки рассчитывает на второе, как на более достойное наказание. Петр перед зеркалом стоит и говорит свой монолог–извинение атаману:

— Уважаемый Евгений Александрович! Я приношу вам глубочайшие извинения за свое отнюдь не рыцарское отношение к вашей знакомой. Причиной моего позора явилось одно весьма немаловажное обстоятельство…

Петр вдруг делает осечку и в сердцах плюется на зеркало и ему же объясняет:

— Блин! Какое на хрен обстоятельство? И причем тут позор? Может у меня банальная слабость желудка или вообще… и что мне сказать? Ладно, пойду, повинюсь, и меня, может быть, просто расстреляют.

Около одиннадцати часов в штаб прибывает атаман в сопровождении Виктора и Алеси. Мой друг начинает предупредительно посыпать свою короткую стрижку пеплом, на что атаман только рукой махнул:

— Смотрите, чтобы хоть сегодня не опозорились перед Ингой. Сегодня будете свою вину отрабатывать в двойном размере.

Мы шагаем по улицам Браслава и попадаем на площадь. На пересечении улиц Советской и Красноармейской перед зданием райисполкома выстроились коллективы художественной самодеятельности. Тут много народу, но и нам находится местечко, здесь же встречаем Ингу. Что самое удивительное, она мне уже не кажется такой красавицей, как вчера. Сразу я и в толк взять не могу, отчего же со мной такая метаморфоза. Может, сработала проверенная мужиками банальная закономерность насчет достаточного количества водки? Точно! Теперь мне понятно, почему начальник штаба покинул поле боя. Оказывается, ситуация объясняется весьма просто, она вписывается в теорию умной женщины с двусмысленным ником не то «королева», не то «Королева». Ведь мой друг вчера был менее всех начитан и его взор был лишен розовой поволоки.

Инга, как ни в чем не бывало, с нами здоровается. Начальник штаба отвечает ей приветствием с милой улыбочкой и виноватым опусканием глаз. Памятуя о своей главной обязанности, он приклеивается к Инге и в нарушение морского устава, будто флагманский крейсер, постоянно находится в кильватерной струе небольшой бригантины со стройным такелажем и надувшимися благорасположенным ветром алыми парусами…

Представитель администрации района произносит приветственную речь, зрители и участники хлопают в ладоши. Шествие возглавляют первые лица района, потом идут военный оркестр, задорные барабанщицы, представители предприятий Браслава, коллективы художественной самодеятельности в национальных костюмах. Все они проходят перед зрителями и по Советской улице направляются к месту проведения концерта. Длинная колонна шествует до лесистой местности, где прямо под соснами устроена сцена, а также ряды деревянных скамеек перед ней.

Начинается концерт, продолжающийся несколько часов. Идет череда выступающих с разных городов нашей республики и других государств. Каждому коллективу предоставляется возможность выступить с двумя номерами программы. На нас производит впечатление женская танцевальная группа из российского города Ярцево, Смоленской области. Они грациозными лебедушками проплывают в великолепных кокошниках снежной синевы и длинных сарафанах. Всем зрителям очень нравится минский хор «Батька атаман», который спел мощно, а трое казаков продемонстрировали виртуозную работу с шашками.

Лесной театр мы покидаем без путеводной бригантины. Когда она улизнула, я не видел, наверное, со спущенными парусами, коль так незаметно. Какое напутствие бригантине дал мой друг, я не знаю, может, его и не было. И снова я подумал: «Ему бы дипломатом работать, он бы столько принес пользы стране. Он бы любые планы агрессора порушил».

Минская делегация казаков из хлебосольного Браслава выезжает около семи часов вечера с совсем другим настроением. Перед этим мы присели к столу и долго беседовали, пили за гостеприимную браславскую землю, за красоту тутошних мест, за здоровье атамана… невзначай я предложил тост, отношение к которому оказалось неоднозначным:

— За несостоявшееся любовное приключение!

Казаки дружно заржали, атаман зыркнул лиловым глазом, а кое–кто, стыдливо опустив глаза, сознался:

— А оно мне надо, ежели дома меня ждет, не дождется жена молодая? А вдруг она прознает про мои непотребства? Не-е, я дорожу своей женой и терять ее по причине дурного хотения вздорной бабенки не желаю.

Кто–то прыснул в кулачок, а Алеся поддержала кающегося казачка–грешника:

— Ах, какой умничка–мужчинка!

На том персональное дело начальника штаба закрыли одобрительной резолюцией атамана. На радостях от удачно разрешившегося вопроса все подняли рюмки за любимых женщин, а последний тост, как водится:

— На посошок!

Который был подробнейшим образом дополнен оглоблевой, стременной… я же предложил тост «в морду коня» в модифицированном виде:

— В морду радиатора!

Опять Слава за рулем и дорога домой оказывается гораздо короче, чем в гости. Виктор сидит на штурманском месте, нет, нет, да и поднесет очередную чарку. Мы с ним лечимся, остальные же, судя по отказу, уже здоровы.

Слева от меня на заднем сиденье сидит Петр, а справа — Алеся, с которой мы всю дорогу беседуем, а потом и вовсе так заспорили, что мой друг делает нам замечание:

— Да прекратите вы ругаться!

Алеся, как самая трезвая, сбавляет обороты, и мы затихаем, правда, в оправдание нашего эмоционального спора она спрашивает:

— Зато время незаметно летит, правда, Алексей?

— Конечно, Алеся, тут и спору нет!

У мужа желваки играют так, что, кажется, его зубы давно стерлись в муку. Я этого не замечаю, так как увлечен разговором, зато вижу памятник «Авиаконструктору Павлу Сухому». Виктор за это хватается, как за спасительную соломинку, мы останавливаемся и у пьедестала с самолетом поднимаем стопки во славу боевой авиации. Довольные, садимся в машину и продолжаем путь, но неугомонная Алеся, сама того не подозревая, в тлеющий хворост ревности мужа добавляет керосинчику:

— Алексей, а давай обменяемся телефонами, и я тебе сброшу фотографию, на которой ты так смешно на сцене ногами болтаешь?

Пока мы нетрезво тыкаемся в своих мобильниках и проверяем контакты, Виктор в это время просто исходит на нет, будто мы тут входим не в мобильную, а в другую связь. О чем только ни думает ревнивый муж! Он настолько зол и его возмущенный разум кипит так, что к сидящему по диагонали Петру он тихо обращается за советом:

— Мне что, его прямо тут отметелить?

Но мы с Алесей этого не видим и не слышим, мы коротаем время, которое для нас пролетает почти мгновенно, в то время как у Виктора оно от ревности и злости плетется медленней черепахи.

В Минск мы врываемся уже после десяти часов вечера и хоть завтра всем на работу, не скажу за всех, но от себя со всей ответственностью заявляю, что я отдохнул на месяц вперед!

КАЗАЧЬИ ЗАБАВЫ

Отчет о «командировке»

Слава Тебе, Господи, что мы казаки!

О поездке на Дон для участия в мероприятиях, приуроченных к первопрестольному празднику Покрова Божией Матери, разговоры велись давно. Сначала в Ростов–на–Дону решили направить четырех делегатов. Но не зря народная мудрость утверждает, что человек предполагает, а Бог располагает. И по приглашению Атамана Всевеликого Войска Донского 8‑го октября из Минска выезжают атаман Белорусского отдельного казачьего округа и автор этого рассказа.

Атаману Евгению Александровичу Россолаю 75 лет, но он бодр, активен и выглядит не старше 60. Он родился в Бешенковичском районе Витебской области. Во время войны вместе с матерью и сестрой находился в эвакуации в Чувашии. Детские и школьные годы провел в Лепеле и в Браславе, где окончил среднюю школу. Его нравственные учителя — отец и мать, которые получили достойное образование еще в дореволюционной России, — привили ему дух семейной чистоты, любовь к Родине, порядочность и доброту. Продолжая семейную традицию, Евгений стал офицером. Службу завершил полковником в должности начальника отдела 4‑й воздушной армии. Господь наделил его красноречием и поэтическим даром, а первые стихи он написал в 1963 году.

Поезд сообщением «Минск — Минеральные Воды» отправляется строго по расписанию. Нам предстоит преодолеть путь в полторы тысячи километров длительностью полтора суток. Мне, как младшему, повезло с верхней полкой, атаман устраивается внизу. Нас провожает начальник штаба Петр Михайлович Калинин, который собирался ехать с нами, но предстоящая не боевая операция по медицинской части разрушила его планы.

Наши попутчицы мама Алина и ее взрослая дочь Марина едут с нами без малого сутки и выходят в Ельце, районном центре Липецкой области. Утром их место занимают женщины 50 и 75 лет. Старшая — Мария Ивановна, интеллигентная женщина, живет в Баку, она неторопливо и с ностальгией вспоминает свою жизнь. Когда у нас кончается хлеб, она угощает батоном. Другая — проницательная и наблюдательная Надежда, едет до станции Зверево, которая находится недалеко от украинской границы. Там люди напуганы артиллерийскими обстрелами с братской стороны. Надежда, служивый человек, рассказывает о своих скитаниях по Советскому Союзу, о жителях Новочеркасска, которые отличаются от ростовчан, несмотря на то что эти города находятся рядом. Новочеркассцы культурой и характером схожи с петербуржцами. Правда, если последние мягкие, то первые имеют жесткий внутренний стержень.

Из Минска мы выехали во втором вагоне хвоста белорусского состава с отсутствующим первым. По этому поводу Евгений Александрович обращается с каким–то вопросом к проводнице, а та отвечает не очень приветливо, в духе ненавязчивого сервиса:

— А я откуда знаю, не мое это дело.

Она ворчит и тогда, когда выходишь в тамбур, чтобы в заднее окно полюбоваться убегающими вдаль рельсами, которые плавно изгибаются на поворотах. В Брянске наш вагон занимает соответствующее после локомотива лидирующее положение, но ненадолго, с Воронежа мы опять оказались в хвосте и снова ощущали болтанку. Ложечки позвякивают в стаканах, которые удобно стоящих в старинных, еще социалистического производства мельхиоровых подстаканниках, навевая ностальгию по тем временам. Болтанка усилилась, но не настолько, чтобы выплескивался чай, а тем более водка, которой мы лишь обмываем дно стаканов для аппетита. В очередной раз, наполнив стаканы кипятком из титана, я ставлю их на стол. Атаман, вдохновленный моей инициативой, протягивает руку к бутылке и с особым чувством произносит тост:

— Ну, будем!

Мне смешно, так как водку в чай не наливают, но ради хохмы подыгрываю:

— Ага, будем!

Попутчицы дружно смеются, атаман тоже. Однако его предложение с повестки дня не снимается. Перед Воронежем мы видим в окно широкую водную гладь — это самое крупное в Центральном Черноземье Воронежское водохранилище, на обоих берегах которого расположен город. После Воронежа за придорожными домиками и деревьями тянутся бесконечные степные просторы. Солнце светит во всю мощь, пробиваясь лучами сквозь небесные подушки редких облаков, создает прекрасные виды для фотографирования даже через немытые окна вагона.

Когда часы на 20 минут переваливают за полночь 10‑го октября, поезд прибывает в Ростов–на–Дону. Прямо на платформе нас встречает атаман Ростовского казачьего округа Всевеликого Войска Донского. Евгению Николаевичу 55 лет, он невысокого роста, у него небольшое брюшко и седая борода, которую он обещал сбрить после полной и окончательной победы разума на Украине. Внешне он похож на Деда Мороза, которого переодели в камуфляж для раздачи новогодних подарков бойцам на позициях. Но это кажущееся впечатление, так как Евгений Николаевич ответственный и неравнодушный к чужим бедам человек. Он никогда не пройдет мимо чужой беды, а делу борьбы с фашизмом готов отдать даже свою жизнь. Оба Евгения радостно обнимаются и троекратно целуются. Несколько лет назад атаман Ростовского округа в составе делегации Всевеликого Войска Донского посещал Минск и побывал на Браславской земле — родине моего атамана.

В машине, припаркованной на привокзальной площади, нас ждет сын атамана Сергей. При нашем появлении он сердечно распахивает объятия, затем везет нас домой к атаману. Здесь хлебосольный хозяин накрывает стол, а мы выставляем белорусскую водку, а дальше втроем сидим допоздна — пьем, закусываем, делимся новостями. К сожалению, здесь не все так безоблачно. Гражданская война, идущая на украинской земле, обнажает не только отсутствие ума у тамошней власти и ее несостоятельность, но раскрывает те же черты у отдельных казаков. Об этом справедливая душа атамана не молчит.

Говорит он о том, что кое–кто из казаков во время боя прячется в подвале церкви, а потом хвастает перед белорусами, как он с сотоварищами успешно бьет врага. Случается и такое, что Евгений Николаевич готовит казаков на войну и передает их другому руководителю, который на своей машине лишь доставляет их в штаб, а Атаман Козицын думает, что это заслуга молчуна. Евгению Николаевичу об этом рассказали, но он не опустился до мелочей и не стал доказывать свою правоту. Он знает, что во время войны нельзя крохоборничать, иначе это нанесет ущерб важному делу.

Таких случаев не много, и они ничего не решают, хуже, что на войне казаки погибают и получают ранения. Это не обошло и Атамана Всевеликого Войска Донского. Снайпер целил Козицыну в голову, но Господь его спас. Пуля попала в сук, от которого рикошетировала в фалангу пальца ноги. Атаман жив, но проблема режима молчания остается. По–прежнему актуально старое плакатное предостережение: «Болтун — находка для шпиона». И все равно, когда казаки собираются на боевую операцию, по непонятной закономерности об этом тут же узнает украинская сторона, поэтому Николай Иванович говорит:

— Вы хоть не говорите, как вы едете и какой дорогой.

Хозяин продолжает свой рассказ:

— Я первую партию добровольцев отправлял и сам с ними собрался, уже и автобус подогнали. А у меня, как назло, мотор схватило, ноги раздулись, как у носорога. Я встал с вещмешком за своим казаком, спрятался. Николай Иванович идет мимо строя — он ведь любит посмотреть, кто там и как — видит кто–то в тапках. Что за ерунда такая, кто там такой?

— Евгений Николаевич, ну, несолидно. Куда вы собрались? — отчитывает, разобравшись.

Атаман ростовский не в забаве отвечает:

— Как куда? С вами!

Николай Иванович приказывает:

— Выйдите из строя, вы мне тут нужны. Здесь есть с кем заниматься. Кто будет ребят–добровольцев готовить, собирать, отправлять?

А сам Атаман как «погнал в Украину», так целый год там и провоевал. Но и Евгению Николаевичу нашлась в тылу работа: раненых забирать, размещать, отправлять. Он с болью в сердце рассказывает о тех, кого знал лично:

— Наших погибло человек триста, но это небольшой процент. Вот и Виталий, адъютант Атамана, высокий, ему полтуловища оторвало из миномета, он ведь из Донецкой области, там его и похоронили. Поначалу и у нас была бестолковщина. В тентованном КамАЗе везут казаков с калашами тротил разгружать. Машину при езде болтает из стороны в сторону, на колдобинах подбрасывает. Один наш сидит с РПГ, а свой палец положил на спусковой крючок. В общем, повезло, граната прорвала тент и улетела вверх, а там через 15 секунд и взорвалась.

Мой атаман слушает с сопереживанием, а ответ на свой вопрос он хочет услышать из первых уст:

— Вот скажи, в первой фазе нам удалось собраться и дать отпор?

Евгений Николаевич без тени сомнения отвечает:

— Если бы наши туда не поехали, то Порошенко там все оккупировал бы и отутюжил. Ведь там же крутятся большие бабки — там же угольные шахты. А потом, когда мы отстояли Луганщину, тогда у местных взыграли другие чувства.

После небольшой паузы он заговаривает о другом:

— Наш атаман не мог оказывать помощь в открытую, хоть и говорили, что Россия помогала боеприпасами. Говорить можно что угодно, но Россия нам не поставляла, ни пушки, ни танки — мы все, вплоть до американских бронированных хаммеров сами отняли у негров. А ведь мы туда пришли с дубинами, правда, потом все свои трофеи отдали Плотницкому.

Можно понять обиду на Президента России, который будто бы ничем не помог казакам, хоть они и сражались за русских и украинцев, притесняемых властями. Со стороны Путина в этом проявляется не отношение к казакам, а понимание и по возможности учет всех приоритетных целей политики и дипломатии. Путин ценит вклад, который внесли казаки в защиту братских народов на юго–западе Украины. Правда, некоторые местные жители к этому относятся по–своему. Атаман продолжает свое повествование:

— Там сейчас стоят 180 тысяч негров, упакованных во все американское. Зашибись! Мы все у них отберем, и будет у нас американская экипировка!

Мы смеемся, а мой атаман задает вопрос:

— Прошла информация, что Захарченко на Донбассе сформировал стотысячную группировку. Это правда?

— Звиздежь! Сто тысяч он не мог собрать — наших там всего тысяч десять.

— Но они выстоят? — интересуется Евгений Александрович.

— Я не знаю: выстоит их ополчение или не выстоит, но наши выстоят точно! Они своих ополченцев кидают на деньги.

Тут и я вставляю вопрос:

— Евгений Николаевич, а откуда деньги, кто–то платит ополченцам зарплату? Может им Россия что–то подкидывает?

— Не знаю, может наши олигархи что–то и платят.

Спать ложимся поздно. Под впечатлением от услышанного, я долго не могу уснуть. Благо, на следующий день, собственно, уже того же 10‑го октября, мы должны быть к 11.00 часам на празднике. Встаем после 9.00, быстро бодримся кофе, и тут как раз к дому подъезжает Владимир Анатольевич Моцарь, заместитель Козицына по общественным связям.

По ходу движения он предлагает посетить значимые в истории казачества храмы, мы с радостью соглашаемся. Чтобы не опоздать на основное мероприятие, мы чуть не галопом осматриваем церкви, при этом я едва успеваю фотографировать. Чтобы не упустить главные достопримечательности, Владимир Анатольевич подсказывает, что снимать в первую очередь. Мы бегом посещаем три выбеленных храма, которые контрастно выделяются на фоне синего неба. У входа в Преображенскую церковь встречаем священника с деревянным ящиком и коробкой в руках. Он разрешает войти и осмотреть храм, который снаружи отреставрирован, поэтому имеет приятный вид, зато внутри работы предстоят большие. Здесь нас интересует старая могильная плита, покрытая внушительным слоем ржавчины. В следующей церкви имени Петра и Павла был крещен атаман М. И. Платов. В Старочеркасском Войсковом соборе Воскресения Христова мы любуемся высокой колокольней, потрясающим резным иконостасом и бюстом атамана М. И. Платова. Здесь наступаем на места, где в разное время молились императоры России Александр I, Николай II и великий князь Михаил, о чем свидетельствуют памятные чугунные плиты. Заодно от местного батюшки выслушиваем упрек:

— Вы сюда пришли только пофотографировать?

У нас нет времени объяснять, что в альтернативе быстренько посетить его храм с прикосновением к святыням или не увидеть его вовсе, мы вынужденно выбрали первое.

Проезжаем мимо мужского монастыря и мимо батюшки Дона, который кажется мне не столь широким, хотя вплавь его пересечь я бы, наверное, не рискнул. И все же, как мы ни торопились, к основной цели нашего пути — старой казацкой крепости — мы чуток опаздываем.

Единственная земляная крепость святой Анны, сохранившаяся на территории России, располагается в трех километрах на северо–восток от Старочеркасской станицы. Ее строительство начали в мае 1730 года по указу императрицы Анны Иоанновны, а завершили в конце 1737‑го. Аннинская крепость обнесена земляным валом и состоит из шести фортов. В плане она имеет вид правильного шестиугольника с длиной стороны 318 метров. Остальные параметры таковы: глубина крепостного рва — 3,5 метра, наименьшая высота валов — 5,5, длина периметра — почти два километра. Северные, юго–восточные и юго–западные ворота усилены редутами. С высоты птичьего полета своей геометрией она похожа на Петропавловскую крепость в Санкт — Петербурге. Внутри крепости построены из кирпича дом коменданта, солдатская слобода, пороховой погреб и деревянная Покровская церковь. Для атаманов Войска Донского комендант крепости является начальником, поэтому с ним необходимо согласовывать все действия. Затем по мирному договору с Турцией Россия получила право на постройку ниже по Дону нового укрепления, и в 1760 году Аннинская крепость теряет свое значение. Сегодня внутри нее не сохранилось ни одного строения.

Моцарь паркует машину у наезженной дороги меж двух земляных валов, заросших сухим ковылем. Здесь между свежесрубленными шестами натянут план крепости с указанием мест проведения мероприятий. Справа от дороги, ведущей внутрь крепости, на верху вала растянуты большие плакаты. На них выделено слово «шермиции», которое своим необычным звучанием интригует и возбуждает любопытство. Лингвист А. В. Миртов относит это слово к донскому диалекту и считает его польским заимствованием «szarmycel», что означает «схватку, бой». Возможно, в польский язык оно пришло из немецкого «Scharmützel» (перестрелка) от итальянского «Scaramuccia» (сражение, бой). Слово «шермиции» встречается и в допросных листах Емельяна Пугачева, где его используют в смысле военных столкновений, небольшого боя, стычек. Но, возможно, это славянское слово. Не зря в былинах киевского цикла встречается слово шурмовать (ударять, бросать, разорять), шурматить, шурмовать копьем (орудовать), запись которых проводилась на русском Севере.

Игры шермиции — это, прежде всего, широкий, как душа казака, праздник. Казак — воин, значит праздники и игры у него боевые, которые проводятся почти в каждой станице и обычно приурочиваются к Покрову Богородицы. В них участвуют все жители станицы, поэтому их называют домашними. Неизвестно с какого времени они ведут свое начало, но точно известно, что первые шермиции проводили на Дону, а со временем и во всех казачьих войсках.

Пока идем к месту, у хлебосольных казаков угощаемся сухими и креплеными винами, а потом и крепкой, в 65 градусов, чачей. Согрев души, идем дальше. Мои атаманы, встречая товарищей, обмениваются с ними приветствиями:

— Здорово ночевали?

А в ответ слышим:

— Слава Богу!

Обычно казаки друг друга приветствуют: «Здорово бывали, казаки? Здорово отдыхали? Здорово ночевали? Здорово дневали? Здорово вечеряли?». При возвращении из боя: «Здорово воевали?». В ответ почти всегда раздается: «Слава Богу!». Лишь на построениях, смотрах и парадах они дружно отвечают согласно воинскому уставу: «Здравия желаю, господин атаман!».

Но Моцарь на разговорах не заморачивается, он желает лично доставить нас к Николаю Ивановичу, поэтому тянет вперед:

— Успеете еще пообщаться, пошли быстрее.

Когда мы добираемся до главной скученности казаков, неожиданно раздается глухой, бьющий по ушам выстрел из небольшой старинной пушки, установленной на деревянном лафете. При пушке, как положено, состоит обслуга с банником и пикой с трезубцем на конце. Вижу, как ствола пушки, будто доброй собачонки, касается девочка 5–6 лет. Для пяти тысяч участников пушечный выстрел — сигнал Командующего Казачьей Национальной Гвардией, Атамана Всевеликого Войска Донского, Героя Национального возрождения России генерала армии Николая Ивановича Козицына к открытию больших казачьих игр под названием «V-е Покровские шермиции». Мой атаман подходит к Козицыну и по–военному четко докладывает:

— Господин Атаман Всевеликого Войска Донского, прибыл в составе двух человек. Наказной атаман Белорусского казачьего округа генерал–лейтенант казачьих войск Россолай!

Атаманы по обычаю троекратно обнимаются, целуются и Евгений Александрович занимает место по правую руку от Николая Ивановича. Тот находится в центре внимания и всеобщего притяжения, поэтому вокруг суетится много народу от крупнозвездных атаманов до простых казаков. Многие генералы и казаки, в знак особого уважения Атамана Всевеликого Войска Донского, обращаясь к Козицыну, называют его Батькой, как и нашего президента Александра Григорьевича Лукашенко. В этом видится всем понятный сакраментальный смысл. Ведь только надежного и проверенного руководителя с некоторой долей панибратства называют Батькой. Только казаки и белорусы в такой степени доверия могут позволить себе гордиться своими руководителями.

Программа праздника вбирает в себя традиционные казачьи боевые искусства: атаку с шашкой и пикой, погони, джигитовку, рукопашный бой, борьбу, стрельбу, а также шахматы, выступления хоровых казачьих коллективов, дружеские и товарищеские встречи атаманов. Сюда приглашено большое количество гостей — 60 атаманов в генеральских и полковничьих чинах.

Атаман Всевеликого Войска Донского тепло приветствует казаков Калмыкии, Чувашии, Чечни, Абхазии, Дагестана, Казахстана, Кубани, Дона, Беларуси, желает всем крепкого здоровья и успехов под девизом: «Пусть победит сильнейший», а судьям желает судить честно и справедливо.

Начинается молебен, казаки снимают головные уборы, крестятся. Батюшка блаженно вещает. Краем уха слышу, что он говорит и о правильном поведении на празднике. Поражает обилие и разнообразие формы, в которую одеты казаки. Здесь можно увидеть традиционную одежду казаков в виде папах^[5], кубанок и башлыков^[6], бурок^[7] и бекеш^[8], бешметов^[9] и черкесок^[10], гимнастерок и косовороток^[11], а также шаровары с лампасами, шашки и нагайки. Казаки не чураются и предметов поздней формы: советских шинелей, кителей, фуражек, беретов, камуфляжа, портупей и даже полевой формы, в которой воюют российские добровольцы и украинские ополченцы, и которую мы видим в новостях по телевизору.

После молебна священник идет вдоль рядов собравшегося люда и, макая в серебряную чашу похожую на кубок, кисть, ею всех окропляет. Казаки машинально опускают головы и торжественно крестятся. Территорию крепости оглашает колокольный звон, возвещающий об окончании молебна и начале казацких забав. Звонарь старательно бьет в колокола походной звонницы в виде православного креста. Казаки крестятся с воодушевлением и старанием:

— Любо, любо, любо!

Территория крепости обширная, и здесь есть где развернуться вольготной казацкой душе. Николай Иванович от места молебна идет в сторону бивуака, где разбиты палатки, стоят казаны, столы. Все двинулись за ним. Там Атаман останавливается и, приложив ладонь к устам, громко говорит:

— Слушай мою команду! — а когда народ подтянулся, зычно командует: — Становись!

Другие атаманы репетуют:

— Команда была: становись!

— Мой полк, ко мне!

Происходит небольшая неразбериха, пока каждый казак отыскивает свое место в строю. Наконец все с чувством всеобщей радости и приподнятости выстраиваются, и Николай Иванович командует:

— Равняйсь! Смирно! Вольно! — через короткую паузу продолжает: — Господа казаки, сегодня у нас день отдыха, служба безопасности работает по плану. Я прошу подойти ко мне атамана Казахстана…

Этот атаман где–то потерялся, тогда Козицын спрашивает:

— А где председатель ветеранов МВД? Господа казаки, сейчас проводим мероприятие, будут у нас спортсмены–силовики, будут хоры выступать, духовой оркестр, танцы и все как положено. Любо?

Казаки поддерживают:

— Любо, любо, любо!

Николай Иванович продолжает:

— У меня просьба к девчатам. Подайте мне сюда девчат! Все девчата, ко мне!

Началась суета среди женской половины. Девчата и женщины в форме и в гражданской одежде бросаются к Атаману, стараясь занять место ближе к нему. Двух ближайших он обнимает за плечи и объявляет:

— Будем фотографироваться!

После столь заманчивого предложения буквально все женщины высыпают из строя, чтобы участвовать в фотосессии с любимым и уважаемым Атаманом. Николай Иванович обращается к казачкам:

— Поступило предложение от любимых казаков. Вы любите казаков?

В ответ раздается звонкое «любо». И тут от Атамана следует неожиданный сюрприз:

— Тогда, девчата, поступаем в распоряжение начальника гражданского управления и готовим обед!

Казаки довольно смеются, это решение Атамана они дружно поддерживают «любо». Такой каверзы женщины не ожидали, полагая, что все уже почти готово. Но интендантская служба сработала не очень организованно, поэтому даже Атаман участвует в подготовке стола. Женщины весело загомонили и пошли к хозблоку, где стоят казаны и уже разгораются костры. Евгений Николаевич уже давно на кухню отправил своих сыновей натаскать воды. Слышна гармонь, которая своими аккордами в душу вселяет праздник. Атаман что–то говорит о вечернем салюте и еще о чем–то, но многоголосый шум его перекрывает. В блеске солнца желтую степь накрывает купол прекрасной синевы неба. Стройный хор женских голосов и праздничный гомон казаков — фон спортивных казацких забав. Так красиво гуляет Дон!

У кого–то рождается идея всем сфотографироваться. Атаман — в центре, справа от него привлекательная казачка в форме и каракулевой кубанке. В кадре сплотилось около семидесяти человек, стоя, сидя, полулежа. Получается настоящее семейное фото.

Мы втроем бродим в толпе, то и дело встречаем знакомых, особенно ростовский атаман. А один из хоров оказывается знакомым с Евгением Александровичем, его участники радостно приветствуют белорусского атамана. Донской казачий хор «Станичники» под руководством Лидии Коваленко во время празднования Дня Независимости нашей республики 3 июля 2012 года был хорошо принят на белорусской земле и на Браславщине. Мой атаман им говорит:

— Я организовал некоторое подобие вашего ансамбля. Попытался, но ваш — лучше!

Ребята и девчата из хора довольно улыбаются и с сожалением говорят:

— На шермиции мы не попадаем, нам надо уезжать.

На прощание солист хора затягивает песню о казаке, ее подхватывают другие голоса и над степью гимном дружбы белорусского и донского казачества плывет задумчивая мелодия. Под впечатлением мой атаман напутствует:

— Любо вам!

Мы прощаемся и озабочиваемся, как Козицыну вручить подарки и как для этого к нему подступиться, ведь он же нарасхват. Недалеко казачонок лет семи в танце выделывает разные коленца под одобрительные аплодисменты зрителей и пение девичьего хора в цветастых платках и кокошниках. Мальчонка одет в шаровары с лампасами, камуфляжную куртку с капюшоном, а на голове — кубанка с красным верхом и крестом.

Кубанка — форменный головной убор казаков, который трансформировался из низкой папахи. Есть версия, что ее название появилось во время Первой мировой войны. Кубанка изготовляется из выделанных черных и цветных шкурок каракуля, смушки, мерлушки с оригинальным кожаным, либо матерчатым цветным верхом. В северных регионах папахи шьют из волчьей шкуры. У донских казаков верх кубанки — красный, у астраханских — желтый, у терских — синий. Через центр верха папахи крест–накрест проходят две белые линии. Верх кубанки сшивается из четырех кусков ткани, а галун в форме креста превратился в традицию. Таким образом, крест связан с кроем головного убора. Сначала кубанку шили высотою «в две головы» и жители Карачаево — Черкесии носили ее лишь в праздники. Когда кубанка перешла к казакам, то уменьшилась и ее высота, что было связано с неудобством передвижения в густых лесах и в плотных зарослях. Так появилась короткая пластунская кубанка. Сегодня кубанка является весьма востребованным головным убором среди казаков даже на войне. Об этом же говорят и слова ростовского атамана:

— Все наши воевали в кавалерийских папахах с красных верхом для верховой езды. Кубанки горят в Украине. У меня было две штуки, но я все роздал.

Среди казаков распространена красивая легенда, объясняющая появление креста на кубанке не системой кроя. Крест на кубанке нашивается сверху, чтобы Господь видел казака и всегда его оберегал. Как бы там ни было, но выплясывающего казачонку, Бог убережет хотя бы потому, что он сызмальства предан традициям своих отцов, дедов и предков.

Ростовский атаман беседует с огромного роста немолодым казаком, который в руке держит нагайку. По сравнению с ним низенький Евгений Николаевич с небольшим пузком смотрится забавно. К ним подходит мой атаман, другие казаки и разговор продолжается на фоне музыки духового оркестра:

— Ну, вы как, своего батьку избрали?

— Мы своего президента избрали досрочно, другие это сделают завтра.

Кто–то из местных с сожалением сетует:

— Эх, нам бы вашего батьку, навел бы он порядок, призвал бы к порядку миллиардеров и олигархов. Передайте, что мы, россияне, очень гордимся им и приглашаем к нам владычествовать.

Вмешивается другой:

— Ты от себя говори, чего ты за всех выступаешь.

Сколько людей, столько и мнений.

— А как ваш президент относится к казачеству?

Мой атаман говорит, что не мешает. Мы своим делом занимаемся и никаких замечаний не имеем.

— А денежку какую–нибудь выделяет? — допытывается самый любознательный.

— Нет. Чего нет, того нет.

Нас откуда–то зовет Евгений Николаевич, мы отходим, а собеседники желают нам всего самого лучшего. Духовой оркестр продолжает играть, вливая в наши души праздничное настроение. Слышу на ходу, как один казак обращается к другому:

— Ну как тебе живется с молодухой?

— Я с молодой женой — молодею.

— А я с доброй женой — добрею, видишь, как раздобрел.

После обеда здесь обычно начинает дуть прохладный ветер, поэтому большинство одеты в куртки. Вместе с ветром мы ощущаем и сосание под ложечкой. Для приготовления кулеша и донской ухи используется восемь полевых кухонь и множество казанов, котлов и чанов. Некоторые кухни приступили к раздаче ухи, каши и шашлыков. Мы находимся у бивуака, возле которого стоит КамАЗ Козицына, здесь над горящими кострами установлены три казана на специальных подставках. Рядом — сбитый из фанеры длинный стол, к нему казак степлером крепит цветастую пленку. В стороне раздаются крики «любо». Мы подходим к другим рядам, где раздают кулеш, здесь казаки за столами с удовольствием поглощают пищу с дымком. На природе у кого аппетит не взыграет, вот Евгений Александрович и заикнулся, не пора ли и нам закусить, ростовский атаман к казаку, стоящему на раздаче обращается:

— Дай мне с белорусским атаманом поесть.

В ответ слышим:

— Пожалуйста, только давайте ваши талоны.

Евгений Николаевич даже растерялся и механически уточняет:

— Какие, такие талоны?

Казак на раздаче спокойно инструктирует атамана:

— Вы найдите Ярового, у него зарегистрируйтесь, после этого вы сможете получить талоны, по которым я вам и выдам пайку.

Это сказано без раздражения и очень благожелательно. У ростовского атамана даже язык не поворачивается, чтобы вежливого раздатчика послать… к тому же Яровому, а заодно, к пшеничному, ржаному и овсяному. Бюрократизм и казачество, явления несовместимые, это как огонь в костре и вода в казане. Если вода закипит, то зальет костер, а если нет, то огонь полностью высушит казан. Евгений Николаевич возмущен, у него не хватает ругательных слов и он говорит:

— Надо найти Моцаря, взять из его машины наше сало с водкой и где–нибудь присесть.

Так исделали, а пока туда–сюда ходим, Евгений Николаевич пыхтит:

— Зачем из–за каких–то талонов я буду унижаться перед каким–то Пшеничкиным! Да пошли они… Вы уедете, а я лягу в госпиталь, где сейчас находится их атаман. Скажу ему без стеснений, что я думаю о его казаках–бюрократах, тем более на кулеш использовали нашего бычка. И вообще, я считаю, что на празднике каждый должен быть накормлен без унизительной раздачи талонов.

Зато по пути мы смотрим соревнования по джигитовке. Молодые казаки выделывают такие фортеля, что аж дух захватывает: на скаку шашками рубят лозу, которая установлена на специальных подставках и очень круто владеют пикой. Они разыгрывают и возможные боевые ситуации, когда, например, казака ранят, а конные на ходу подхватывают его за портупею. Это выполняется настолько виртуозно и изящно, что зрители с восторгом хлопают в ладоши. Мимо на статном жеребце проезжает казак, а впереди у него в седле сидит мальчуган не старше пяти лет, казачок, ведь он в папахе и в лампасах. Нам навстречу движется пара. Казак с окладистой бородой в папахе, в длиннополом бешмете, подпоясанный узким ремешком, в шароварах с лампасами, которые заправлены в хромовые сапоги гармошкой. Рядом с ним жена в зеленом цветастом платке и в платье с цветами, а поверх наброшена куртка. Каждый самовыражается как ему заблагорассудится, даже в форме одежды казаков нет единого образца. Наверное, это и есть один из кирпичиков демократии. Хотя история этой традиции идет с тех времен, когда казаки надевали на себя отбитые у разных врагов всевозможные трофеи.

Мы возвращаемся к пустому столу без скамеек и здесь на углу пристраиваемся. Мой атаман, не спеша, с чувством, с толком и расстановкой нарезает шмат сала аппетитными шпалками и мы подкрепляемся. Он приглашает казаков отведать белорусской закуски и те смело угощаются, нахваливая сало, тем более его на столах не видно. К нашей скатерке–самобранке присоединяется невысокий подъесаул, щупло–жилистого телосложения. Он представляется Сергеем Ивановичем, у него обветренное, морщинистое лицо. Вряд ли бы его я запомнил, если бы не последующая с ним беседа.

Метрах в пятидесяти в клетке ведутся поединки по смешанным боевым искусствам М-1. Наибольший интерес у зрителей вызывают бои младшей группы. Ребята легки, их движения быстры, а из–за детской непосредственности они эмоциональны и бою отдаются целиком, не экономя сил, поэтому в спаррингах выкладываются полностью.

Подъесаул Сергей Иванович приглашает нас в одну из палаток. Здесь стоит печка–буржуйка из нержавейки и несколько двухъярусных кроватей, на которые мы присели. С учетом больных ног ростовского атамана это оказывается кстати. Хозяин палатки лично принес нам тарелки с супом и кашей. Мы с удовольствием подкрепляемся, а для аппетиту и сугреву, опрокидываем в рот по походной рюмке водки. Мой атаман на радостях говорит:

— Женя, а ведь мы хорошо устроились. Шурпа горячая у нас есть, каша есть и даже что налить, тоже есть. Что нам еще надо? Казаки поют. Слава Дону, слава Богу! — против этого возразить нечего, зато есть повод. — Женя, наливай! За встречу на Дону!

В палатку входит калмык, который назвался Сергеем, он разведчик и воевал в городе Счастье. В беседе выясняется, что со своими товарищами он подбил танк, два БТРа и положил около сотни бойцов украинской армии. Его дед тоже воевал, видно, что Сергей им гордится. Мы около часа гостим в палатке, пора и честь знать, выходим. Мои атаманы общаются с казаками, которые по ходу разговора меняются. Я же веду интересную беседу с Сергеем Ивановичем, он, как и я, служил в минно–торпедной части военно–морского флота. Только мне довелось ходить на подлодке в море, а подъесаул в минно–торпедной части собирал торпеды.

Он рассказывает много интересного. Когда началась заваруха в Украине, он с казаками на блокпост города Славянск прибыл «с одними дубинами». Потом без помощи России они у украинской армии отвоевали оружие, танки, боевые машины пехоты, другую технику. Ситуация с «геройской» украинской армией у меня вызывает смех, а простодушный Сергей Иванович подтверждает:

— Да, да, — и продолжает, — мы даже подбили пару вертолетов Ми‑8. Один задымился. Дымит и чох, чох приземлился. Местное население нас кормило.

Я не удерживаюсь от вопроса:

— А все–таки местные ребята воевали против украинской армии или не воевали? — заметив на лице подъесаула ухмылку, понимаю. — Вопрос сложный.

— Дебальцево, Дебальцево, я его называл Ебальцево. Они говорили нам: «Вам надо, вы и воюйте», — недовольно отвечает Сергей Иванович.

— Значит, они не хотели воевать даже за себя? — уточняю.

— Да, — с нажимом подтверждает собеседник, — мы приехали, им предлагаем: «Давайте выставляться на блокпосту», а они: «Вам надо, вы и воюйте». В общем, местные двое суток на блокпосту посидели и ушли.

— Навоевались, — с усмешкой подвожу итог.

— Навоевались, — подтверждает подъесаул, — и пошли они на работу.

Мой атаман вмешивается и своим вопросом подводит черту:

— То есть Дебальцево себя не защищало?

Сергей Иванович с готовностью подтверждает:

— Нет, не защищало… Ебальцево!

У меня возникает естественный вопрос:

— Хорошо, Иванович. Местные воевать не хотят, а как они тогда отнеслись к тому, что вы пришли их защищать?

— Нормально! — убежденно заверяет подъесаул.

— …но ленивые, чтобы себя защищать, — завершаю его фразу.

— Да. Они говорят: «Вы за нас повоюйте, а мы пойдем, поработаем на свой карман», — возмущается офицер.

Евгений Александрович задает прямой, пожалуй, даже принципиальный вопрос:

— Скажите, решение Атамана Козицына помочь нашим братьям в Украине — это правильно?

Сергей Иванович отвечает без тени сомнения и без заминки:

— Это даже не обсуждается. Однозначно правильно!

Мой атаман не всю нашу беседу с подъесаулом слышал, поэтому продолжает его расспрашивать, дублируя мои вопросы:

— Как эти районы отнеслись к приходу казаков?

— Люди несли все… да, простые люди несли все: хлеб, сало, чтобы нам хоть как–то помочь и обустроить.

Мой атаман не унимается:

— Значит, население было «за»?

— «За», только «за»! Ну и предатели тоже были. Потихоньку сфотографируют наши позиции и выложат в интернет.

Пытаюсь уточнить:

— И еще ваши фамилии подпишут?

— Да.

Евгений Александрович продолжает задавать вопросы:

— А поддержку России вы чувствуете?

— Конечно, нас поддерживали, но не так, как нам бы хотелось. Боевые трофеи мы добывали сами, например, отжали шесть БМП.

Атаман, как бывший военный летчик интересуется:

— А как реагировали хохлы на вашу атаку?

Сергей Иванович, внутренне подбираясь, отвечает:

— Они были злые. Особенно когда пришли бендеры, западенцы. Это самые настоящие варвары, это они начали, ведь у них нет ничего святого. Я тоже стрелял даже в малого, но он, же снайпер… мы давали им возможность уйти без оружия — зачем, же своих мочить.

— Мочить друг друга — это же в угоду Америке и Западной Европе, — не удерживаюсь от комментария.

— Да. Но мы договаривались. Жалко этих пацаненков, гражданские тоже жалели и их кормили. Они же были голодные. Мы им говорим: идите в Россию. — Сергей Иванович, вспомнив о наболевшем, меняет тему: — Очень плохо стреляла Муха — пятьдесят на пятьдесят.

— Это переносной одноразовый огнемет? — уточняю. — Видимо из–за просроченного хранения, огнеметная смесь — это же химический состав и со временем разлагается.

К разговору присоединяется ростовский атаман:

— Да. И мы на нее не очень надеялись. Зато РПГ лупил, будь здоров, без осечек. Мы сразу пришли в Славянск, а потом перешли в Дебальцево.

Подъесаул рассказывает эпизод из боевой деятельности своего подразделения:

— Одного разведчика–москвича мы захватили с удостоверением и ноутбуком, он работал на украинскую разведку. Когда мы его передавали в ФСБ, то он психанул: «Не убивайте меня!» Фээсбэшник ему в районе груди пальцем «тук», тот сразу обмяк, его на плечо и понес… — через паузу продолжает. — Ну, мы же не варвары. Он нас продал. Мы проводили операцию, а нас там уже ждали. Хотя и мы вначале слишком доверяли местным, поэтому иногда влипали. Но потом мы стали более осторожными и в присутствии посторонних о своих боевых делах болтать перестали.

— Нет, доверчивость на войне допускать нельзя, — не удерживаюсь от комментария, — и не позволяйте себя там фотографировать. Если кто–то это делает, особенно втихаря, то надо разбивать фотоаппарат или телефон, нечего на войне устраивать фотосессии. Ведь, прежде всего, это ваша личная безопасность, которой нельзя пренебрегать.

Сергею Ивановичу под пятьдесят, и он сетует:

— С возрастом теряется слух, ухудшается зрение, особенно это ощущается на войне.

За время разговора с подъесаулом мой атаман успевает участвовать в беседах и с другими казаками. Вот и сейчас он знакомит меня с тем, кого я знаю заочно:

— Алексей! Тут вот Николай Иванович, святой отец церковь построил, я вам про него рассказывал.

— Так я и сам знаю, его вместе сыном не раз по телевизору показывали!

С большой симпатией жму руку Николаю Ивановичу Тарасенко. У него седая борода, он одет в обычную гимнастерку, поверх которой наброшена гражданская куртка, а на голове — кубанка из серого каракуля. По просьбе атамана я фотографирую его вместе с отцом Николаем. Его сына зовут Владиком, он казак, и на нем белая кубанка и защитная гимнастерка.

Николай Иванович Тарасенко — человек удивительной судьбы, он родился в 1947 году в Луганской области. Сам Всевышний его закаляет и подвергает испытаниям. Скучная и неинтересная учеба в ПТУ. После службы в десантных войсках он серьезно травмируется и получает двойной компрессионный перелом позвоночника. Год в постели для него не оказывается безнадегой, он сам разрабатывает лечебную гимнастику и встает на ноги. Потом долгие поиски себя в деле, которые не безуспешны, — он оканчивает исторический факультет Ворошиловградского пединститута и факультет археологии Ленинградского университета. Господь ведет Николая по жизни, наделяя его даром археологических изысканий, что позволяет ему совершать удивительные научные находки в Африке, в Латинской Америке и в Донбассе. Несмотря на скептиков от науки, он в Никарагуа совершает мировую сенсацию — находит стоянку возрастом около 33‑х тысяч лет до нашей эры с орудиями труда и костями мамонта. После этого ему предлагают кафедру в университетах Санкт — Петербурга и Киева, а президент Никарагуа желает видеть его координатором музеев археологии. Но Господь ведет Николая только ему одному известным путем: «В Америке мне то ли приснился сон, то ли было видение: разверзается голубая полоса небес, и я вижу родные места — темные курганы, каменистые утесы, зеленые буераки, криницы и речушки с прохладной водой. Потом прозвучал голос сверху: ‟Николай! Езжай домой и построй в этом месте храм во имя Господа Нашего Спасителя!»» На это его благословляет епископ Аргентины и он возвращается в родное село Зеленый Гай.

На вершине горной гряды, в южных отрогах Донецкого кряжа, на границе Донецкой, Луганской и Ростовской областей без какого–либо проекта, но по наитию свыше археолог с мировым именем своими руками строит уникальный православный храм. На этот храм Господь также распространяет свою десницу. Во время гражданской войны на Украине его пытались уничтожить 70 раз, одних только 250-килограммовых бомб на него было сброшено 17 штук и 30 ураганов. Храм уцелел, и никто не погиб, был ранен лишь один человек, который решил выглянуть в окно и Николай Иванович «подорвался» — осколок попал ему в правую бровь и вышел через лобную пазуху, остался шрам.

Потомственный казак Николай Тарасенко — атаман Палиевского хутора и одновременно заместитель Атамана Войска Донского по делам религии на Украине. У него жена Наталья, с которой он воспитывает сына Владислава и дочь Анну — Марию. Мой атаман ему желает:

— Храни Вас Господь, Николай Иванович!

В ответ мы слышим доброжелательное:

— Передавайте привет Белоруссии!

Раздается зычная команда:

— Атаманы округов, к Атаману!

Белорусский атаман торопится к месту сбора, я следом. По ходу движения, передаю ему пакет с подарками для Атамана Всевеликого Войска Донского. Вокруг него группируются все атаманы, толпятся казаки, чтобы не пропустить интересное. Звучит команда:

— Господа казаки, атаманы приняли круг!!!

Козицын начинает награждать медалью «Герой национального возрождения донского казачества». По форме она похожа на Звезду Героя России. Но на планке вместо российского триколора фиолетовый, желтый и красный цвета Донского казачества. В центре позолоченной восьмиконечной звезды Богородицы, которая похожа на розу ветров, изображен герб Донского казачества. Каждому награжденному казаки троекратно кричат «любо». Всего этой высокой наградой отмечено около сорока человек, вот и сегодня ее удостоены шестеро деятелей казачества. И тут происходит неожиданное, особенно для приближенных лиц. Атаман берет очередную коробочку со звездой и, вместо того чтобы вручить ее согласно выписанному удостоверению, вдруг меняет решение:

— Награду за возрождение казачества Дона вручаем нашему брату Евгению Россолаю, атаману Белорусского отдельного казачьего округа!

Обосновывая решение, Козицын свою речь начинает с достижений Беларуси. Отмечая роль Александра Григорьевича Лукашенко, желает ему крепкого здоровья, победы на выборах и вообще процветания нашему народу. Рассказывает о вкладе Белорусского округа в расширение движения казачества в русской диаспоре США, об атамане Холодкове.

Станислав Альбертович Холодков занимается каратэ с 1978 года в Советской Киргизии, становится командиром кыргызстанского воинского подразделения «Скорпион». Добивается 10‑го дана по каратэ–до, становится чемпионом мира «Открытый мир Боевые искусства» 2000 года в Лос — Анджелесе, он — неоднократный участник и победитель международных чемпионатов по боевым искусствам. Сейчас Холодков имеет степень доктора философии и степень магистра по физическому воспитанию, живет в США, тренируется в собственном клубе, является главой Международной федерации Combat Karate, профессор Академии Фудокан каратэ в Германии. Его достижения отмечены даже президентом США. Благодаря общению на почве спорта с начальником штаба Белорусского отдельного казачьего округа Петром Калининым он заражается идеей казачества, собирает единомышленников и становится атаманом Казачьего народного союза США. Холодков живет полнокровной жизнью казачества и с завидной регулярностью проводит шермиции, соревнования и учения с огнестрельным оружием.

В своей речи Николай Иванович особо выделяет немецкого атамана:

— Ко всему прочему, чтобы вы знали, у нас в войске есть представительство в Германии. Возглавляет его Михаэль Бок. Это тот, чей дедушка шел на Москву в 1941 году. Михаэль говорит, что с Россией надо было дружить.

Казаки довольно смеются. Козицын в своей речи не забывает и личные заслуги атамана Россолая как поэта, который своими стихами вносит неоценимый вклад в развитие дружбы Донского и Белорусского казачеств. Слышится одобрительный гул казаков и удалое:

— Любо!

Евгений Александрович польщен неожиданной наградой, поэтому очень взволнован и на большом душевном подъеме держит ответное слово:

— Господин Атаман, господа казаки! С огромным сердцем, с огромной любовью, с высочайшим сопереживанием мы воспринимали все эти трагические дни и мы, сочувствуя, молились за вас, за Атамана, за ваши победы. Каждый ваш шаг мы отслеживали, я постоянно звонил Атаману. Это подвиг великой чести и достоинства Всевеликого Войска Донского…

Из круга доносятся голоса, которые дополняют слова белорусского атамана:

— Терцы воевали, кубанцы воевали.

— Белоруссии привет!

Евгений Александрович от слов переходит к делу, из пакета бережно вынимает красную коробочку:

— Эта икона была освящена в Афоне!

Из коробки достает икону и возносит ее над своей головой, чтобы все ее увидели. Казаки вразнобой одобряют: «Любо!». Николай Иванович снимает кубанку, крестится. Стоит заметить, что освящением иконы в православном Иверском монастыре, основанном в 980–983 годах, который находится на святой горе Афон в Греции, занимался немецкий атаман Михаэль Бок.

Евгений Александрович с загадочным прищуром снова тянется к своим закромам:

— При таком празднике, я не могу не вручить одну интересную вещь.

И из пакета вынимает простую бутылку водки «Бульбашъ», которая оформлена весьма необычным образом. Бутылка–атаман с усами и с торчащим из–под фуражки чубом, одета в гимнастерку и в шаровары с лампасами, перетянута портупеей и с шашкой на боку, а на погонах у нее четыре звезды, число которых соответствуют званию генерала армии Козицына. Слышен гомон и приглушенные голоса восторга, кто–то в изумлении хлопает в ладоши, для многих это «любо», а кто–то говорит:

— Такого мы еще не видали.

В адрес бутылки–атамана раздаются шутки. Зрители смотрят на нее с неподдельным интересом и нескрываемым любопытством, прикрываясь ладонью от солнца или стараясь придвинуться поближе, чтобы рассмотреть все детали: три пуговки на гимнастерке, кокарду на фуражке, пряжку на портупее. А Россолай не унимается, будто самолет на крыло в воздухе, кладет бутылку на бок, тычет указательным пальцем в генеральский погон, намекая на одинаковое количество звезд. За ним стоит атаман ростовский, который с большим интересом следит за реакцией Козицына. А тот свою довольную улыбку прячет в усах с бородой и в прищуре глаз, такого необычного подарка он действительно не ожидал. Видно, что Николай Иванович рад и, похоже, что ему ничего подобного не преподносили. Все знают, что Атаман водки не пьет, значит стоять этому сувениру среди подарков долго и радовать его взгляд, а также близких и друзей. Евгений Александрович аккуратно укладывает сувенир назад в коробку, прячет в пакет, который торжественно вручает. Кто–то предлагает свои услуги:

— Давай, я пакет поднесу.

В ответ раздается смех и из толпы доносится:

— Любо Атаману!

— Любо!

Слышу вопрос:

— Где это такую бутылку достали?

Я не без гордости отвечаю:

— Это сделала моя дочка.

Атаман с доброжелательной и радостной улыбкой принимает пакет и тянется к Евгению Александровичу, чтобы его душевно обнять и расцеловать. После яркого выступления Россолай подходит ко мне. Пока он светится радостью, я его фотографирую с наградой. Мы отходим в сторонку, чтобы сразу обмыть медаль, и только он собирается сунуть звезду в рюмку, как ростовский атаман упреждает:

— Не надо ее туда совать, а то не дай Бог еще облезет.

Удачная шутка при хорошем настроении провоцирует нас на радостный смех. Тут к нам подходит генерал–лейтенант МВД в запасе, который находится у истоков создания российского ОМОНа. Я и его снимаю в окружении своих атаманов. Снова у нас гости, двое абхазов, с одним из них Евгений Александрович лично знаком, и фотосессия продолжается. Южные гости со всем радушием приглашают нас в Абхазию, нам это приятно, и мы заверяем, что обязательно воспользуемся их гостеприимством.

Наступает вечер, незаметно опускаются сумерки, чувствуется прохладный ветер, и мы подумываем о возвращении в Ростов–на–Дону. Но у кого–то мелькает мысль переночевать здесь в палатке. Недалеко слышится слово «папа». К нашему кругу подходит высокий, под два метра, стройный, как тополь, одетый в камуфляжную куртку и джинсы бородатый парень. Его открытое улыбчивое лицо светится добротой. Евгений Николаевич с гордостью представляет:

— Вот мой крестник Миша.

Казаки называют его Мишаней, а «Папа» — это позывной, он уже полтора года повоевал на Луганщине. Ростовский атаман заговаривает с ним насчет формы одежды и погон. Я же оборачиваюсь и вижу красивого скакуна, в седле которого сидит высокий коренастый калмык с шашкой. Он красуется верхом на жеребце, который нетерпеливо топчется на месте, а потом с места срывается в галоп. Всадник с шашкой наголо ветром уносится в степь. Возле меня женщины в растерянности роняют:

— Ой! Мы же хотели его снять, даже фотоаппараты достать не успели, как он от нас ускакал.

Мне забавно, и я смеюсь:

— Надо быть в готовности. Я вот, например, успел его сфотографировать.

Евгений Александрович смеется и женщины тоже — их веселит собственная нерасторопность. Они делятся своими впечатлениями, как хорошо на джигитовке выступили девчонки:

— И даже лучше, чем мальчишки!

Через несколько минут в нашем кругу оказывается тот самый калмык, который не дался женщинам–фотографам. Он приятно огорошивает нас приветствием:

— Хай жыве Беларусь!

Мой атаман отвечает:

— Слава Калмыкии!

Доброжелательное приветствие так всем нравится, что мы его несколько раз повторяем. Калмык в своих пожеланиях, как в стремительном галопе, неудержим:

— У Лукашенко выборы и мы желаем ему победы.

Нас очень заинтересовал доброжелательный казак, мы просим его представиться, и он без жеманства выдает о себе:

— Санал Дорджинович Куваков — атаман Калмыцкого казачьего округа, заместитель Козицына по Москве, директор Центра Евразийской экономической агропромышленной политики Совета по изучению производительных сил Министерства экономического развития Российской Федерации, генерал–майор казачьих войск. В казачестве с 1989 года, — подчеркивает, — Николай Иванович Козицын вступил позже.

Здесь царит настолько доброжелательная обстановка, что все между собой общаются с большим удовольствием. Евгений Александрович встречает чувашского атамана, и затевает с ним разговор. Он тепло отзывается о чувашском народе, который во время Великой Отечественной войны приютил его семью в городе Ядрин. Отсюда с железнодорожной станции Шумерля в 1942 году его два брата, Владимир и Михаил, ушли на фронт, где как десантники исполнили свой воинский долг.

За столом завершается последняя партия в шахматы, чемпионом становится казак из Калмыкии. Николай Иванович с удовлетворением вручает победителю шашку. Тот с видимым удовольствием позирует, демонстрирует шашку, выдвинув ее из ножен на четверть. Латунные части ножен и сталь клинка бликами играют на солнце, радуя взоры казаков. Благодушное лицо победителя светится достойной улыбкой — что может быть лучше наградного оружия для казака, получившего его из рук атамана.

Теперь Атаман Козицын присаживается за стол, за которым только что разыгралось последнее шахматное сражение, и начинает подписывать приказы и грамоты, а также патенты на чины, удостоверения на медали и удостоверения казаков. В отличие от военнослужащего казаку присваивают не звание, а чин, который традиционно подтверждается патентом. У Козицына это занимает продолжительное время, и я отвожу душу, фотографирую его с разных сторон и ракурсов. Атаман сидит на лавке и размашисто ставит свою подпись, прихлопывая ее круглой печатью. На голове у него набекрень сидит каракулевая кубанка, одет он в черную куртку и шаровары с простыми казачьими лампасами, на ногах — хромовые сапоги. Секретарь казачка Юля стоит перед ним в форме, пилотке и аксельбантах, вместо Атамана демонстрируя блеск и представительность. Она проделала большую работу по подготовке большой кипы документов, которые подает по порядку и делает необходимые пояснения. При всей ответственности момента Атаман не теряет нити разговора в среде окруживших его казаков и где шуткой, а где острым словом участвует в беседе.

Эта обстановка навевает мне воспоминание о картине выдающегося художника Ильи Репина «Запорожцы», больше известной, как «Письмо запорожцев турецкому султану». По ее сюжету запорожцы пишут оскорбительный ответ османскому султану Мехмеду IV, осмеивая доблесть кичливого «непобедимого рыцаря», на его ультиматум: капитулировать и прекратить нападки на Блистательную Порту. Я не художник, но прямо на месте у меня в голове рисуется образ холста–ремейка под названием «Вежливый ответ султану».

Мы втроем отходим в сторонку и опрокидываем по рюмке, а Евгений Николаевич объявляет:

— Так, мы уже отваливаем.

Но как оказывается, до нашего отъезда еще совсем не близко. Козицын вдруг обращается к своему помощнику Вячеславу Константиновичу:

— А ну–ка комендант, накорми кулешом белорусского атамана, — и тут же добавляет, — и я с ним поем.

Они заняты не только кашей, но и важным разговором. Евгений Александрович делится последними новостями. Атаман Всебелорусского казачества Николай Еркович выступил с призывом: Верховного атамана Беларуси, коим является Александр Григорьевич Лукашенко, избрать Президентом Республики Беларусь. Под документом поставил свою подпись и атаман Белорусского отдельного казачьего округа Всевеликого Войска Донского Россолай. Козицын проявляет желание как–нибудь пообщаться с инициатором обращения. В нашей республике с упомянутым общественным объединением их всего три, которые относят себя к казачеству: Белорусское казачество с атаманом Николаем Улаховичем и Международные миротворческие силы казачьей гвардии, которое возглавляет атаман Сергей Новиков.

С белорусским атаманом мы идем за валы до ветра. Там сверху я с удовольствием фотографирую виды степи и казацкого стана. Гуляя по валам, встречаем молодую красавицу казачку с длинной косой в цветастом платье. По моей просьбе Вера с белорусским атаманом позируют, и я их снимаю. Мимо проезжает казак на тонконогом дончаке, одной из самых самобытных заводских пород лошадей России. Это оказалось великолепной находкой, чем я с большим удовлетворением пользуюсь.

Нагулявшись по валам и нафотографировавшись, мы подходим к бивуаку. А там уже уха в казане исходит паром, казаки у него, будто вокруг центра вселенной, суетятся. Мы также с большим аппетитом подкрепляемся ухой, а потом догоняемся гречневой кашей.

В сумеречном небе виден легкий самолет, который облетает казачий стан, наверняка, любуются шермициями и сверху фотографируют. Евгений Николаевич предлагает:

— Давай здесь переночуем, чтобы не мотаться туда–сюда.

— Так ведь водки уже нет, — замечает мой атаман.

— Точно, дуба дадим, а мне потом перед вашим батькой отвечай. Поехали, а завтра утром рано вернемся, — соглашается хозяин.

За нами приезжает его сын Сергей. Вместе с нами в машину грузится Сергей Иванович. Дорога занимает примерно около часа, поэтому наши разговоры бесконечны. С подъесаулом мы беседуем о флоте, но начинает говорить Евгений Николаевич, я умолкаю и с интересом его слушаю:

«Шестого июня звонят мне казаки с Луганщины:

— Нас окружили, щас укры начнут нас долбать. Что нам делать?

Я тут же набираю Козицына, который там же, на Луганщине, но на другой позиции, и объясняю ему положение. Рассказываю, а меня всего колотит, мне стало страшно, вдруг там погибнут мои товарищи. Не знаю как, но Николай Иванович к ним прорывается и говорит:

— Не переживайте, казаки, это моя уже пятая кампания, прорвемся.

Берет ручной калаш и вперед, а все за ним. Вот так Атаман и вывел моих казачков из окружения. Так ведь он тоже не молодой, да и ноги больные. Тогда наши этим украм столько наваляли…»

Сначала по мосту пересекаем реку Аксайку, а потом проезжаем через город Аксай. Николай Евгеньевич вспоминает о Минске:

— Самый чистейший город — это Минск. А в Советском Союзе самым чистым считался Ростов–на–Дону. Зато сейчас, там, где мне пришлось побывать, самый чистейший Минск. А может, это было сделано специально к празднику…

Я улыбаюсь, так как вспомнил анекдот, который рассказал мой друг Петр Калинин. Три года назад он вместе с Россолаем принимал Козицына с внушительной делегацией атаманов. Тогда им уже успели показать Минск и везли в Браслав. В дороге заходит разговор о чистоте и порядке. Николай Иванович, не веря глазам своим, утверждает, что Минск привели в порядок по случаю Дня Независимости. Но чем больше он видит наши чистые дороги, тем больше убеждается, что это отнюдь не потемкинские деревни. А потом уже в конце пути кто–то из гостей замечает:

— Какая же чистота, даже на трассе ни одной пустой бутылки не валяется.

Но другой бдительный попутчик замечает:

— А помните, давеча мы видели бутылку на обочине?

На что Козицын с укоризной пеняет:

— Неужели не ясно? Это же наш россиянин проехал.

Мы с Евгением Александровичем объясняем, что у нас в республике дворники работают на совесть, поэтому ни у кого рука не поднимается мусорить. Ростовский атаман вспоминает Киев, где три раза в день по городу проезжали поливочные машины и мыли улицы. Вот где была чистота! С сожалением говорим об Украине, где, по сути, идет гражданская война. Чтобы наладились человеческие отношения, там должны воспитать не одно поколение.

По дороге высадив Сергея Ивановича у его дома, мы возвращаемся в Ростов. Здесь нас встречает супруга Евгения Николаевича, кстати, ее отец — казак родом из Новороссийска. Светлана накрывает стол, мы садимся, чтобы обмыть награду. На ней имеется надпись: «Герою национального возрождения Донского казачества». Россолай опускает звезду в рюмку, а матерчатую планку оставляет снаружи, встает и торжественно заявляет:

— Служу Отечеству, православию и Всевеликому Войску Донскому!

Мы его поддерживаем, чокаемся и выпиваем. Наступает пауза, во время которой мой атаман призадумывается, потом его нечто озаряет, и он выспренно декламирует:

Донской казачий зов,

Покой нам только снится.

Мы вышли из донских азов,

Русь с казаками состоится!

На второй день шермиций мы в прежнем составе прибываем в Аннинскую крепость, сегодня здесь чуть теплее. Казацкие забавы продолжаются. На площадке для выездки молодые казаки и казачки соревнуются в джигитовке. Мимо нас галопом проносится всадник, который будто срисован с иллюстрации к роману или повести о Гражданской войне. Я едва успеваю его сфотографировать в тот момент, когда задние ноги гнедого коня опираются на землю и готовы от нее оттолкнуться, чтобы совершить прыжок, а передние выбрасываются вперед. Хвост и грива развеваются на бегу и свидетельствуют о стремительной скачке. Казак или красный командир, одетый в кубанку, гимнастерку с портупеей и кобурой, привстав на стременах, напряженным телом наклонился вперед. Он похож на натянутую тетиву лука. Левой рукой всадник держит коня за поводья, а правой, отставленной назад, сжимает наган. Его лицо, обрамленное бородой и усами, обращено вперед и выражает готовность к схватке. Единый порыв коня и всадника настолько хорош, что мне, горожанину, раньше не видевшему такого, зрелище кажется потрясающе красивым. Впрочем, нет, не кажется, издревле известно, что нет ничего органичней человека на лошади.

По пути к атаманскому бивуаку встречаем казачьего полковника, который нас окликает:

— Женя, братка!

Полковник на праздник взял младшую дочь и внучку от сына. Дочка лет шестнадцати застенчива, а внучка трех–четырех лет прячется за руку деда. Я смотрю на его потемневшую от земли ладонь с неровно стрижеными ногтями и вижу руку труженика. Чернозем настолько въелся в кожу, что никаким хваленым мылом и щеткой уже не отмыть. Полковник говорит, что сегодня Козицын здесь вряд ли появится, так как он встречается с какими–то генералами.

Подходим к казакам, сидящим за столом, они приглашают угоститься ухой и кашей. Сначала мы из термоса наливаем себе ухи, которую едим и нахваливаем. Потом мой атаман подходит к казану и чумичкой накладывает кашу в пластиковую тарелку. Но атаман ростовский проявляет истинное гостеприимство, отнимает поварешку и сам накладывает гостю кашу. Лицо Евгения Николаевича светится добром и радушием. Мы едим и общаемся с казаками. Один из них неторопливо и со смешками рассказывает, как вчера кто–то, перепив, кричал «слава Украине». Но недолго, ребята ему по–казацки «деликатно» указали на неуместность подобных политических лозунгов.

Мы продолжаем общаться с молодыми казаками и с теми, кто постарше. Все к нам относятся весьма доброжелательно. Александр Григорьевич Лукашенко настолько им нравится, что все казаки готовы хоть сегодня избрать его лидером России. Нам очень приятно слышать, наверное, самую высокую оценку, какую только можно себе представить. Хотя мне нравится и Владимир Владимирович Путин, поэтому отвечаю:

— У вас же свой прекрасный президент, который ведет Россию правильным курсом.

К нам присоединяется заместитель Атамана Анатолий Петрович Агафонов. Поговорив с нами минут сорок, он уходит по делам. В поле зрения находится инструктор рукопашного боя, который показывает виртуозное владение шашкой. После этого мы с ним и его товарищем фотографируемся.

Втроем гуляем по территории крепости, в это время казаки убирают палатки, столы и другое имущество. Метрах в двухстах от бивуака натыкаемся на стол и лавку. Здесь мы размещаемся и продолжаем часа на четыре бесконечный, как степь, разговор о жизни. Под влиянием ветра свободы и простора мой атаман к Евгению Николаевичу обращается с пафосом:

— Ты понимаешь, это называется подвигом. Женя, это называется подвигом…

Слово «подвиг» на ростовского атамана действует, будто магнето, которое из его памяти высекает искру очередного случая:

— Извини, но я тебя перебью. Как–то Николай Иванович посылает Стасика и Сережку за боеприпасами и там они попадают под бомбежку. Они покинули КамАЗ. При этом Сережка сверху прыг на Стасика и обнял его, собой накрыл. Я спрашиваю: «Зачем ты это сделал?» А он отвечает: «Не знаю. Мы бы вдвоем погибли. А так меня бы грохнуло, а мой братик Стасик остался бы живым».

Свою короткую повесть Евгений Николаевич заканчивает словами, которыми начинал тост его визави–атаман:

— Вот это подвиг.

Мы пьем за подвиг, о котором знал лишь отец, теперь знаем и мы. Слушаем колокола. После рассказа, который мог оказаться трагическим, их звон кажется грустным и печальным.

К нам иногда, будто бы проведать, подъезжают казаки на конях. Мы подносим им белорусскую чарку, одновременно восторгаемся прекрасными животными.

— Чудо природы, — говорит мой атаман.

Снова слышны колокола. На походной звоннице четыре колокола, их мелодичные голоса проникают в душу, наполняя ее задумчивой радостью. Темнеет, а мы продолжаем беседу. У Евгения Николаевича в телефоне окончательно садится батарея, но мы знаем, что нас скоро заберут. И тут у Евгения Александровича экспромтом рождаются стихи о казачьем духе, об атамане Платове, о подвиге, о всаднике в черной черкеске, о ростовском атамане, обо мне, о наших предках и дыме костра, который развел мой атаман.

В понедельник, 12‑го числа, Евгений Николаевич привлекает своего заместителя Игоря с машиной, чтобы Евгения Александровича отвезти в станицу Заплавская, где находится один из походных штабов Атамана. Здесь нужно подписать и заверить документы Белорусского отдельного казачьего округа, заодно получить удостоверение к медали «Герой национального возрождения Донского казачества». После решения организационных вопросов выезжаем из Ростова около 11.00 часов. Дорога через Новочеркасск, который Евгений Николаевич для краткости называет Новочеком. Мы вспоминаем, что про этот город рассказывала в поезде попутчица Надежда. Здесь живут не такие люди, как в Ростове–на–Дону. Местный атаман это косвенно подтверждает:

— Жители Новочека неохотно обмениваются квартирами с ростовчанами.

Я также замечаю, что и планировкой города занимались лучше, чем в Ростове. В старом городе аккуратные двухэтажные дома. Мы проезжаем мимо триумфальной арки. Она не столь величественная, как, например, Нарвские триумфальные ворота в Санкт — Петербурге, зато отлично вписана в небольшой город. Новочеркасск с населением свыше 172‑х тысяч человек является столицей Донского казачества и имеет официально утвержденные герб, флаги даже гимн. Именно здесь размещается штаб Всевеликого Войска Донского. Из истории советской эпохи этот город известен демонстрацией протеста рабочих против повышения цен в 1962 году.

Как издревле заведено в казачьих общинах, в 1994 году по праву и по справедливости Атаманом Всевеликого Войска Донского избирается Николай Иванович Козицын, генерал армии казачьих войск, председатель Ростовского регионального отделения Народно–патриотической партии России, товарищ атамана Союза Казачьих войск России и зарубежья, Герой национального возрождения России ВС ФСБ, доктор экономических наук, академик, профессор Академии проблем безопасности, обороны и правопорядка. Награжден орденами Красного Знамени, Красной Звезды, «За личное мужество», Петра Великого I и II ст., Александра Невского, высшими орденами Ингушской и Абхазской республик, орденом «Золотая Звезда», медалью «За воинскую доблесть» I ст., медалью ООН (за миротворческую деятельность), серебряной медалью Георгия Победоносца «За мирный Кавказ». Козицын родился 20 июня 1956 года в городе Дзержинске, Донецкой области. Сегодня Николай Иванович — лидер казачьего движения не только на Юге России, но и в странах ближнего и дальнего зарубежья. Этому предшествовал непростой путь от простого казака до войскового атамана.

В 1992 году Николай Иванович проявляет доблесть и мужество в Приднестровье, становится походным атаманом города Зернограда, начальником военного отдела Черкасского округа. Через год, уже войсковой атаман Союза казаков области Войска Донского, принимает участие в разрешении грузино–абхазского конфликта. Его главной целью жизни становится восстановление исторической справедливости в отношении казачьего народа на территории области Войска Донского в составе России. Было время, когда казачество считали сословием, которое возникло семь–восемь столетий назад. А ведь это отдельный народ с древнейшей уникальной историей и культурой. Козицын твердо отстаивает главные ценности казачества: «Действительно, казачество никогда не отделяло себя от России — ни духовно, ни географически, но никогда и не смешивало себя с нею, с молчаливым достоинством отстаивая свою этническую автономность. Мы народ, а не сословие. У нас своя история, свои традиции, своя культура, свой язык. Язык, а не диалект!»

Не зря обеспокоен Атаман тем, что в сознание россиян навязывают западные ценности: «России это не нужно, у нас свои богатства, и материальные, и духовные. Пусть Запад хорош, да Родина лучше! И главное здесь — сберечь то важное, что веками передавалось от поколения к поколению. Православная вера, казачья нравственность, честь и родные корни — все это не пустые слова, а стержень казачества и России в целом». Сохранение казачьих традиций должно начинаться с воспитания подрастающего поколения. Именно поэтому Войско Донское озабочено созданием казачьих кадетских корпусов, которых уже около десяти. Здесь молодежи прививаются не только воинские, но и духовные традиции казачества, благодаря которым народ сумел сохранить свою идентичность и уникальность. А главное — «бережение» России.

Сегодня в Международный Союз общественных объединений «Всевеликое Войско Донское» входят 27 округов, 95 юртов, 216 хуторов и станиц. Территория Войска включает 742 казачьи общины.

В станице Заплавской мы входим в просторную приемную с диваном и креслами. Напротив входа сидит симпатичная секретарь с очень строгим, даже недоступным выражением лица. Я видел ее с семьей на празднике. Свои основные обязанности она совмещает с работой делопроизводителя, это видно по кадровым документам, которые стопкой лежат у нее на столе. На печке стоит фасадная доска с надписью: «Международный союз общественных объединений «Всевеликое Войско Донское» ШТАБ». В приемной висит портрет атамана М. И. Платова и большая картина, на которой Козицын вручает богато оформленное холодное оружие. Рядом, в общей рамке, помещены 12 миниатюр, которые разделены нарисованной решеткой и объединены названием «Донская трагедия ГЕНОЦИД». Притягивает плакат под названием «Черная сотня. 10‑й Донской Георгиевский Гундоровский казачий полк».

Из приемной ведут две двери, левая — к делопроизводителю, а правая — в кабинет Атамана. Пока Евгений Александрович с делопроизводителем готовит документы, Атаман уезжает, и мы вынуждены несколько часов его ждать. Делопроизводством занимается Юля, приветливая и добросовестная молодая женщина. Видно, что она прекрасно ориентируется в стихии своих документов, которых она строит по своему только ей известному ранжиру и здесь у нее наблюдается полный порядок. Юля предлагает нам чай с галетами, и мы не отказываемся. В штабе находятся комендант, с которым мы общались на празднике, и инструктор рукопашного боя, который показал нам свое владение шашкой. Коменданту только вчера объявили о присвоении ему звания генерала казачьих войск. Он проявляет к нам интерес и занимает своими похождениями в Беларуси, о которой у него только добрые впечатления. Мы с интересом слушаем его рассказы.

У Николая Ивановича большое хозяйство, одних лошадей около 150 голов. Евгений Николаевич о своем Атамане говорит образно: «Он коней любит, прямо, как Кощей над ними чахнет, готов с ними возиться вечно». Пока мой атаман занят делом, я прогуливаюсь по обширному двору и в двух загонах любуюсь красивыми лошадьми и пугливыми жеребятами.

Через час после нашего прибытия в штабе появляется атаман одного из округов Всевеликого Войска Донского. Во время продолжительной беседы ловлю себя на мысли, что внешне он мне кого–то напоминает, и я внимательно к нему присматриваюсь. Разговор и даже манеры очень похожи на моего товарища по работе, о котором я невысокого мнения. Мне даже чудится, что они родные братья, но названная фамилия опровергает предположение. Пришлый атаман такой же многословный и он хочет всем показаться милым, интересным собеседником. Ему бы это удалось, если бы он не нес чушь. Сначала я думал, что это моя субъективная оценка, но такого же мнения оказался и Евгений Александрович, когдабестолковый атаман проявил к нему неуважение и своим беспардонным вмешательством не дал ему поговорить с Николаем Ивановичем. Еще больше неуважения и хамства несуразный атаман проявил к Евгению Николаевичу в присутствии Игоря:

— Ну и дурак же ты, что своих сыновей отправил воевать на Украину.

У Игоря в гневе сжались кулаки, чтобы врезать обидчику, а Евгению Николаевичу кровь бросилась в лицо, но он взял себя в руки и своему заму спокойно сказал:

— Не надо… не надо пачкать руки об это говно.

В машине я задался вопросом: как же такое вещество избрали атаманом?

В Ростов мы опять возвращаемся через Новочеркасск, и нас специально провозят мимо Вознесенского войскового патриаршего собора. Здесь покоятся останки донских атаманов М. И. Платова, В. В. Орлова — Денисова, И. Е. Ефремова, Я. П. Бакланова.

Последний день в Ростове–на–Дону мы проводим, как и предыдущие, в обществе нашего друга и товарища Евгения Николаевича. За столь короткий срок мы с ним сроднились, даже сам хозяин дома говорит:

— Это здорово, что вы приехали, я с вами душой отдыхаю.

Мы продолжаем вести приятные беседы, слушать поучительные и занятные истории. Еще в первый день Евгений Николаевич представил нам в старой крепости своего крестника Мишаню, судьбу которого он отслеживает, постоянно о нем беспокоится и печется. Когда он вернулся из казацкого учебного центра, то атаман поинтересовался:

— Ну как Мишаня, там у тебя все нормально?

— Да, атаман, все отлично.

Однако через некоторое время из учебного центра приезжают казаки и жалуются на неаккуратность бывшего курсанта. Подумаешь, немытая кружка почернела от чая так, что не видно ни рисунка, ни орнамента. В казацком деле, считай в военном, мелочей нет и быть не может. Любое поручение или работа должны выполняться добросовестно и аккуратно, с должным отношением к каждой мелочи так, чтобы из–за нее враг на поле боя не смог распознать твою позицию или лежку. Крестный призывает к себе Мишаню. Оба садятся в машину, берут с собой вахмистров и выезжают в степь, где для поддержания чистоты помыслов и личной посуды, каждый ударом нагайки участвует в воспитании молодого казака. После физической экзекуции следует моральная мера воздействия. Крестник, начиная с атамана, благодарит каждого, кто принимал участие в его воспитании. Кому–то такая мера воздействия может показаться непонятной, хотя здесь все просто. Чтобы в ответ не получить озлобления, нужно раскаяние, в данном случае это чувство благодарности. Мишаня оказывается настолько искренним, что признается в недобросовестности одного из воспитателей, который дал слабину. Чтобы нерадивый вахмистр впредь не сачковал и был крепок душой даже во время исполнения наказания, он тут же получает должную оценку своих товарищей. Не зря русская поговорка говорит: добро должно быть с кулаками.

Сначала Мишаня воевал снайпером, но потом, как он сам сказал:

— Не было работы, и я стал участвовать в прикрытии операций, а потом охранял Батьку.

Во время войны случается всякое. Вот и Мишаня рассказал, как из–за обыкновенной небрежности или лености погиб человек. Как–то казаки разминировали дорогу, а мины сложили здесь же, у дороги, и накрыли досками. Просто не успели перенести их в другое место. КамАЗ с казаком за рулем и командиром Мишани с позывным «Медведь» на пассажирском сидении из–за поворота появился неожиданно. Водителя не успели предупредить, хотя закричали и замахали руками, но КамАЗ подорвался на мине. Водителя собирали по кусочкам в радиусе двадцати метров. Зато командир чудом выжил, как он сам потом сказал:

— Я просто почувствовал, как меня кто–то сверху берет за шиворот и относит метров за десять, где спокойно опускает на землю.

Сам Господь, будто котенка, взял Медведя за загривок и аккуратно перенес от места подрыва. Правда кажущаяся аккуратность стоила командиру контузии. Так Мишаня на войне узнал цену небрежности и не доведению дела до логического конца. Во время боевых действий он получает позывной Папа, а к концу пребывания на войне командир уточняет: в каком он чине.

— Казак, — скромный ответ Мишани удивил командира.

— Не может быть!

Через некоторое время ему присваивают чин хорунжего, который в армии соответствует званию лейтенанта.

Супруга Евгения Николаевича каждый день допоздна пропадает на работе в сфере бизнеса, при этом ее начальник, как положено, дает ей два выходных… в месяц. А сыновья атамана заняты работой и учебой. Для выполнения поварских обязанностей, чтобы на дорожку накормить нас борщом, ростовский атаман пригласил своего крестника. Мишаня приехал и сейчас колдует на кухне, а мы продолжаем беседу.

Как–то приезжают в Ростов лица кавказской национальности. Ну, приехали и, слава Богу, будьте добрыми гостями. Ан, нет. Ведут они себя не как гости, а как оккупанты. Сначала избивают местного парня с девушкой, которую чуть не насилуют. Ростовский атаман наносит визит к старшему и его предупреждает. Тот ручается за своих архаровцев и даже слово дает, что ничего подобного не случится. Евгений Николаевич думает, что вопрос улажен, поэтому спокойно удаляется. Но группа лиц кавказской национальности не понимает ни русского, ни человеческого языка. Через некоторое время они снова кого–то избивают.

Ростовский атаман — добродушный человек, в чем мы с Евгением Александровичем уже убедились, но только до известного предела. Душа Евгения Николаевича не выдерживает надругательств над своими соотечественниками. Он жестко наказывает иноземных обидчиков и становится фигурантом уголовного дела, возбужденного против него. Но справедливый нрав ростовского атамана не покоряется приговору уголовного закона, поэтому он уходит в лес соседнего региона. Там целый год живет в сторожке без телевизора и без радио, без элементарных удобств и без продуктов, перейдя на лесной корм. Самым главным испытанием оказывается одиночество. Видимо, по этой причине Евгений Николаевич под конец своего добровольного заключения захворал. Неизвестно, выжил ли бы он, если бы его друг перед Новым годом не поругался со своей женой так, что, хлопнув дверью, отправился проведать атамана. Лесную заимку, где обитал узник, занесло двухметровым сугробом. Еле–еле друг пробился к атаману, а когда его увидел, сказал:

— Ты, дружище, совсем заболел. А ну давай лечиться!

Для лечения гость выставил на стол единое средство от всех болячек — бутылку водки. Не помогло и через пару дней друг на себе перетащил атамана по сугробам к дороге, чтобы доставить в Ростов–на–Дону. Здесь Евгений Николаевич некоторое время скрывался на чужой квартире, пока выяснял ситуацию дома. В этом ему помог его заместитель, который около 15 лет проработал в оперативном подразделении милиции. Чтобы окончательно уладить вопрос, приходится дать «на лапу». Когда все улеглось, атаман позвонил жене на работу, та подтвердила, что все спокойно. Только после этого борец с несправедливостью возвратился домой.

Мишаня неторопливо колдует над борщом и между делом рассказывает, как он варит его дома:

— Обычно я долго готовлюсь к этому и по частям покупаю ингредиенты, — помешав в кастрюле ложкой, продолжает, — просто в этот раз получилось все по–быстрому.

Из этого видно его творческое отношение к делу. Наконец Мишаня объявляет о готовности блюда номер один. Всем наливают по тарелке, а для поднятия тонуса и аппетита Евгений Николаевич в рюмки наливает донского коньяку. Этот или похожий коньяк я пробовал пару лет назад, которым первую делегацию белорусских казаков угостил Николай Иванович Козицын. Тогда мне этот напиток очень понравился, так как от магазинного отличается мягкостью и сладким вкусом.

Выпив и закусив, мы приходим в еще более прекрасное расположение духа, а Евгений Николаевич начинает суетиться. О причине суеты мы узнаем тотчас, пока Мишаня продолжает хлопотать на кухне. Атаман Ростовского казачьего округа намерен вручить награду хорунжему Мишане и желает это сделать по возможности торжественно. К этому тут же подключается и атаман белорусский. Оба надевают фуражки и зовут Мишаню. Когда тот появляется в комнате, то по моей просьбе все подходят к окну, чтобы фотографии лучше получились. Евгений Александрович вручает медаль Мишане, а Евгений Николаевич в руке держит удостоверение и взглядом, просветленным радостью и надеждой, как учитель на ученика, смотрит на крестника. Оба крепко жмут руку Мишане, а он от неожиданности ошеломлен и душевно тронут.

Евгений Александрович садится за стол и моей именной ручкой подписывает два своих сборника стихов, которые вручает герою. Другой комплект сборников автор вручает Евгению Николаевичу, который после этого подходит к серванту и с самого верха снимает что–то похожее на походный иконостас из трех складывающихся частей. Подправив сместившиеся оси, он подзывает коллегу и вручает дорогую для его сердца вещь. Позавчера белорусский атаман с особым чувством подарил ему сокровенную фотографию, на которой он запечатлен вместе с тремя сыновьями в казачьей форме и которую он, как поэт, красиво подписал. Евгений Николаевич вспоминает еще об одном сувенире и моему атаману дарит флажок с по–настоящему Веселым Роджером, его подбитый глаз, прикрытый черной повязкой и краповая бандана на лысом ухмыляющемся черепе тому свидетельство. С большим удовлетворением и удовольствием я снимаю на камеру исторический момент. Евгений Николаевич в курсе, что у его белорусского коллеги на браславской даче имеется пиратский притон с морскими флагами расцвечивания и даже с действующей пушкой. Мой атаман откровенно радуется пиратскому подарку.

Уставшего хозяина сморило, и мы с Евгением Александровичем отправляемся гулять по микрорайону. Сегодня погода страдает солнечной недостаточностью, но на наше настроение это не влияет, так как оно заряжено по–хорошему. Мы посещаем тамошние магазины, идем по улицам района и удивляемся спонтанной планировкой тротуаров и подъездных путей к жилым домам. Возле пешеходной зебры у светофора мы чуть не спотыкаемся о два металлических штыря–уголка, которые как грибы на полтора десятка сантиметров выросли из асфальта. Нас эти мелочи не напрягают, так как мы по самую маковку заполнены добрыми впечатлениями, которые привезли в Минск, где нас встретили начальник штаба Белорусского округа и сын атамана, подъесаул казачьих войск.

Любо Всевеликому Войску Донскому и его Атаману!

Любо Ростовскому казачьему округу и его атаману!

Любо казакам!

КАК ИВАН КОШМАРИЛ ИВАНА

Портрет в служебном интерьере

Десятый год я работаю в центральном аппарате одного из ведущих банков республики. Признаюсь, мне повезло, так как после милицейской службы эту непыльную работу с чистой совестью можно назвать «не бей лежачего». Ведь, идя по жизни, мы наши новые ощущения невольно сравниваем с прошлыми, не зря реклама предлагает «почувствовать разницу». Мои нынешние коллеги тоже пришли сюда из органов, поэтому мы соратники и друг друга понимаем с полуслова.

Наше рабочее пространство разделено на три кабинета с общим предбанником. В предбаннике стоят два шкафа для верхней одежды и холодильник с печкой СВЧ. Прямо из него дверь ведет в кабинет начальника отдела Игоря Михайловича, где также располагается главный специалист Виталий Викторович. А я, главный специалист, вместе со Святославом Евгеньевичем, заместителем начальника отдела, нахожусь в кабинете справа от входа.

Самые интересные и непредсказуемые в своих эмоциональных проявлениях товарищи располагаются в кабинете слева. Если мы — бывшие коллеги по органам внутренних дел, то два Ивана, главных специалиста как бы подчиненного мне сектора, в прошлом — сотрудники конторы. Можно сказать, что они — наши союзники, или смежники. Еще их называют «старшими братьями». Глядя на них, можно подумать, что из народных сказок в них переселились младшие братья–дураки. Похожи они только в одном — во взаимном неприятии друг друга. Их бескомпромиссный антагонизм зашкаливает настолько, что является примером крайне отрицательных отношений «начальник — подчиненный» и «подчиненный — начальник».

Усердный товарищ

Иван Зефирович, сравнительно молодо выглядящий для своего 65-летнего возраста, — ниже среднего роста, подтянутый, коренастый, седовласый мужчина. От своего ближайшего предка он получил польские корни, а от природы — интеллигентность и уважительную предупредительность. Я не могу вспомнить случая, чтобы он кому–то хоть раз, хоть в чем–то отказал. Но если все же по какой–то апокалипсической причине он не в состоянии выполнить чью–нибудь просьбу, то долго извиняется и обильно посыпает свою голову пеплом.

У меня сложилось впечатление, что этот старательный товарищ, будто находясь под влиянием сильнодействующего наркотика, попал в постоянную служебную зависимость от своего, как мне кажется уже пожизненного, начальника Ивана Павлиновича. Безобидный и безотказный, как старый испытанный немецкий фотоаппарат «лейка», Иван Зефирович в работе и в пользовании прост и надежен, поэтому, никогда не подводит. Хотя… по своей душевной доброте иногда сам напрашивается на выполнение работ для других подразделений, чем вызывает раздражение начальственной вертикали. Просто у него золотые руки, к которым работа сама так и липнет.

Когда мы на управление получаем канцелярские принадлежности, то вся тара и упаковка в мусорный бак не выбрасывается, а поглощается бездонными тенетами левого кабинета. Наш мастер безотходных технологий способен найти применение любой старой и даже использованной вещи. Он может из упаковки, которую обычный человек приговорит к сожжению на свалке, сделать нечто качественное, очень нужное и до крайности функциональное. Это свое весьма ценное свойство Иван Зефирович использует в деле изготовления разнообразнейших видов упаковки для многочисленных датчиков, приборов, агрегатов своего сектора. Он, как швея индпошива, что вплоть до миллиметра, а то и микрона вымеряет все нюансы фигуры своего «клиента», которого «обшивает» самым тщательным образом. Упаковочный дизайнер любит аккуратность и точность не только в датчиках и приборах, но и в «сшитой» на заказ «одежде» — в самодельных тубусах, контейнерах, шкатулочках, коробочках. Есть слово «экспрессия», которое в переводе с латинского языка означает выразительность произведения искусства, чувств, переживаний. Одним из средств выражения своего миропонимания коробочных дел мастера является умение любой мелочи найти полезное применение. Не зря он за красивую или необычную коробочку, а тем более удобную и функциональную упаковку, рассыпается в искренних и долгих благодарностях. Тогда от неизмеримого проникновения в собственную доброту мы к Ивану Зефировичу испытываем особую признательность.

Посеянный товарищ

Однако самым удивительным и потрясающим сотрудником сектора, отдела, да что там мелочиться — управления, а может быть, и всего банка является 65-летний Иван Павлинович — высокий господин с солидным брюшком на тонких ножках. Стоит ему надеть на нос очки, и он сразу превращается в профессора. В общем, своим внешним видом он производит очень благоприятное впечатление. Именно этой поистине неординарной и весьма своеобразной личности посвящается мое повествование.

Если наш отдел — простая массовка, то этот милый улыбчивый мужчина и есть та самая заводная пружина всех микросюжетов и главное действующее лицо рассказа. Иван Павлинович — удивительной доброты человек, отзывчивый, и ему бы таким остаться. Но он почему–то вообразил себя проницательным и хитрым до прожженности бойцом невидимого фронта. Чтобы подтвердить свой образ, он подробно и с изложением всех деталей и нюансов, которые знает и чувствует только сам, рассказывает нам, как он случайно или по делу встреченную одиозную личность «красиво» поставил на место или в производственных целях очаровал сотрудницу банка преклонных лет. Мы–то знаем, что мнение нашего Павлиныча о себе, мягко говоря, надумано в мечтах и в грезах, и из этого государственной тайны не делаем. При этом нашу снисходительность, а также улыбки и смешки он не замечает. Его кошкой бросающееся в глаза свойство быть рассеянным и забывчивым настолько поразительно, что кажется чуть ли не фантастическим. Более неорганизованного человека я не видел в жизни, поэтому постоянно задаюсь вопросом, как же он работал в КГБ. А может, он там и не был…

Начальник одного стола

Сектор, который прячется в левом кабинете, так называть не поворачивается язык. Там два рабочих стола, сдвинутые впритык, образуют одну рабочую поверхность, так что начальник сектора и его подчиненный сидят лицом к лицу, глаза в глаза. Можно сказать, что за одним столом сидят два писаря. Не зря еще в царские времена в 1811–1917 годы центральные и местные госучреждения имели самое низкое структурное звено, которое занималось сугубо узким кругом канцелярских дел, поэтому называлось «столом». Сегодня эхом того времени отдаются словосочетания «адресный стол» и «стол справок», «паспортный стол» и «стол находок». Наш сектор почему–то навевает именно такое название, а его патрон — ни больше, ни меньше как столоначальник, что дословно означает чиновник стола. Эти должностные лица были чиновниками VII-го класса и согласно Табели о рангах требовали к себе обращения: «Ваше высокоблагородие». Помните, в «Былом и думах» у А. И. Герцена: «Столоначальник затруднился и, наконец, признался, что это трудно так рассказать, а что написать легко». С нашим же начальником сектора–стола, к сожалению наоборот, что–то написать — затруднительно, зато болтать — легко.

Иван Павлинович начальствует лишь над одним подчиненным или, говоря чиновным языком, — заведует сектором. С учетом его тотальной рассеянности и хронической забывчивости давно возник вопрос: как может быть начальником человек, который не помнит своих приказов, указаний, требований и рекомендаций? И вообще, разве может бестолковый начальник потребовать нормального исполнения поручений и адекватно их контролировать? Ответ очевиден: конечно же, нет. Но общеизвестно и другое: безвыходных ситуаций не бывает. Для этого никуда не годный руководитель на всю катушку пользуется исполнительностью и молчаливой соглашательской позицией своего подчиненного Ивана Зефировича, а заодно его непротивлением злу насилием — все ошибки и просчеты на него же и валит. Нивелируя свою некомпетентность известным принципом «я начальник — ты дурак», он преднамеренно представляет своего бывшего подчиненного, как безответственного и самого неуправляемого сотрудника в мире. При этом главный штуцер сектора топает ногами и сильно его ругает, а всем, проливая крокодиловы слезы, на него же и жалуется:

— Достал меня этот Зефирович! Ему ничего нельзя поручить, любое дело завалит!

Нас каждый раз удивляет такая беспомощность, и мы ему советуем:

— Разве вы не знаете, что с ним делать? Лишите его раз–другой премии, и станет он исполнительным и шелковым.

Но поведение «крутого патрона» довольно часто не поддается логике, особенно когда он своему подневольному подчиненному тут же дает противоположную характеристику:

— Не–ет, Иван Зефирович — нормальный человек, я не могу его наказывать.

После такого оверкиля в суждениях мы разводим руками:

— Иван Павлинович, вы сначала определитесь, плох или хорош ваш подчиненный как работник, а не как «нормальный человек», а потом просите совета.

Потуги великого руководителя всех времен и народов заслуживают изучения, а по части педагогики требуют исследования под названием «Как ответственного исполнительного подчиненного перевоспитать в тупого безынициативного лодыря», возможно даже с защитой докторской диссертации. При этом строгий и требовательный начальник, чтобы окружающим показать, насколько он крут и принципиален, во весь свой громкий голос ругает своего подчиненного. Делает он это от души и при открытых дверях, чтобы каждое его веское начальственное слово слышали все. Было время, когда терпеливый послушник сносил все карательно–воспитательные меры, исходя из известного принципа: «ты начальник — я дурак». Теперь же он дважды законный пенсионер (в первый раз — уйдя из КГБ, а второй — достигнув 60-летнего возраста) и не желает мириться с положением мальчика для битья. Иван Зефирович иногда сопротивляется и пытается доказать, что в данном случае дурак не он, а его начальник. Мина, подкладываемая под незыблемый авторитет руководителя, приводит замечательного педагога в неописуемый экстаз бешенства, и в нашем рабочем пространстве воцаряется трехэтажный гвалт. Тогда встревоженный начальник отдела вскакивает со своего места, чтобы выяснить причину скандала и пресечь обоюдную порку.

К сожалению, Иван Павлинович со своим единственным подчиненным обращается как с ординарцем, а то еще хуже — как с денщиком, порой скатываясь к доисторическим отношениям «помещик — крепостной». Когда Иван Зефирович, не желая никого посвящать в болезни своей сестры, выходит из кабинета, чтобы поговорить с нею по сотовому телефону, то со стороны новоявленного барина следуют обвинения:

— Какого хрена ты выходишь, у тебя от меня секреты?

— Ты ведешь тайные переговоры?

— Ты меня стесняешься?

— Ты боишься, что я о тебе что–то узнаю?

В то же время холоп Ванятка под предлогом нужды выходит в туалет, чтобы не слышать семейных разговоров его высокоблагородия, который на это никак не реагирует, так как воспринимает как должное. Крепостной исходит из правила: как мне не интересны твои разговоры с барыней (может быть, ты хочешь ее обложить матом или наоборот, она сама тебя строит не по–женски), так и я не хочу посвящать тебя в свои личные дела. Тогда я в уме прикидываю: а если бы у столоначальника Ивана Павлиновича был не один, а целый десяток крепостных–подчиненных ваняток. Все тихо радуются, что у барина в секторе–поместье лишь один холоп, иначе, будь их больше, то лбы трещали бы у всех, а бардак малый превратился бы в большой.

Склочный и невыносимый характер злого барина позволяет ему раба божьего Ванятку выгонять в предбанник на тумбочку, где тот с видом бедного родственника обедает. В кабинете–поместье слева довольно часто происходят воинственные баталии с бурлящими и продолжительными накачками. Тогда Иван Павлинович не имеет никакой возможности прерваться хотя бы на перекур, а про обед и говорить не приходится. В этот период он переживает, нервничает и не спит ночами. У подчиненного же в качестве ответной реакции возникает едва сдерживаемое желание плеснуть начальнику в лицо горячим чаем вместе с фразой:

— Успокойся хоть на время обеда, а то даже поесть невозможно!

Чтобы в горячке этого не допустить, Иван Зефирович и выходит с бутербродом в предбанник. Большая часть выволочек, которые устраивает Иван Павлинович, ничтожны и не заслуживают внимания. В течение дня с его стороны могут продолжаться претензии и наезды, начинающиеся с вопроса, который можно тут же забыть. Например:

— Зефирович, я тебе уже полгода назад просил купить силовой кабель. Почему не купил?

Тот исходит из экономного отношения к материальным ценностям и их разумного использования, поэтому возражает:

— Так ведь у нас этих кабелей и без того хватает — чемодан с трудом закрывается.

Но на любое разумное возражение у важного патрона найдется свое начальственное мнение, не терпящее даже правильных аргументов. Вот и следует слово за слово, а затем вереница упреков: то — не так, это — не эдак. Вместо того чтобы прекратить глупый и никчемный спор, Иван Павлинович нагнетает его и переходит на личность подчиненного:

— Ну, ты прямо как моя жена.

Иван Зефирович тут же парирует укол:

— Вам крупно повезло, коль имеете дело с умными людьми.

Выискивание блох под ногтями у подчиненного продолжается на повышенных голосах и ультравысоких тонах часами. Это не воспитание подчиненного и не рабочий процесс, это проявление такой отрицательной черты характера руководителя, как чрезмерная и неуместная придирчивость. Хотя даже я, как ответственный за делопроизводство в управлении, могу Ивану Павлиновичу предъявить претензий и вопросов больше, чем блох у самой вшивой собаки в округе.

Лукавый исполнитель

При поступлении документа, даже самого никчемного и ничтожного по значимости и трудности исполнения, Иван Павлинович в орбиту его производства, будто в космос, запускает весь коллектив отдела… независимо от чьего–либо желания. Своим пустяшным делом он шумно и категорично отрывает любого сотрудника, вплоть до начальника отдела, от важных документов и собеседников. К сожалению, Иван Павлинович изначально пришел в банк, не наученный хотя бы азам исполнительской или штабной культуры. Именно по этой причине он не знает, как реагировать на документ, а при его получении банально теряется. Даже если ему покажут, расскажут и еще планы со схемками в картинках нарисуют, то его рассудок все равно не охватывает комплекса необходимых действий для исполнения порученного дела. Наверное, предки нашего столоначальника с девятого поколения служили в армии на низших должностях, так как он простую операцию способен постигать пошагово, как молодой солдат: делай раз, делай два…

Сколько раз он подходил к нам за консультацией с уже готовым в своей голове решением. Ему, будто малому ребенку, подробно объясняют, как надо сделать правильно, но начальник маломерного подразделения слушает и нам навязывает свой вариант исполнения. Получив подробный совет, он делает по–своему, в результате его накрывает вал разборок и переделок. Мы же только плечами пожимаем, удивляемся упертости и настойчивости Павлиныча. Ведь если не в курсе, как делать правильно, то повторяй за знающим товарищем по разделениям: делай раз, делай два…

Уже восемь лет как наш банк перешел на электронный документооборот по системе «Рекорд». Но Иван Павлинович с самого начала не горел желанием освоить новое, поэтому всячески ее клял, ругал и бойкотировал. Для него система трудна в понимании и в освоении, и, чтобы с нею не связываться, шел на хитрость и готовил документ в традиционном формате — на бумажном носителе, для чего присваивал ему гриф ограниченного доступа. Не глядя, пару таких документов я зарегистрировал и в последний раз предупредил, чтобы он больше так не поступал. Нашего столоначальника можно предупреждать бесконечное количество раз, так как из непостижимого упрямства он все равно делает по–своему. Когда в очередной раз он принес мне грифованный документ без сведений ограниченного характера, то я, как и обещал, завернул его без регистрации обратно. Упрямец пытался на меня наехать, но я молчать не стал, выдал всю подноготную его документа и предложил, как положено, оформить его в системе «Рекорд». Иван Павлинович не из тех, кто сдается сразу, в отношении меня он использовал один из своих излюбленных приемов — измор. Несколько минут он стоял над моей душой, надеясь на слабость моей нервной системы. И я не выдержал:

— Павлиныч, если вы думаете, что сможете стоять дольше, чем я сидеть, то глубоко ошибаетесь.

Еще несколько раз он пытался пробить брешь в моей обороне и добиться необоснованной регистрации. Но я всегда оставался настороже. Так удалось противника прогресса повернуть лицом к системе электронного документооборота. Но из–за своего духа противоречия он толком так и не освоил «Рекорд». Когда нам надоедает повторять одно и то же по нескольку раз, мы ему по–человечески советуем:

— Павлиныч, если вы не можете запомнить, то хотя бы записывайте.

Иногда его ответ убивает своей детской непосредственностью:

— Я забыл, где записал, поэтому проще спросить.

Игры памяти

Зато со своим подчиненным забывашка в отношении своего беспамятства более категоричен:

— Вот только не надо, я все помню! Я помню даже то, что я говорил двадцать лет назад, — особо подчеркивает, — и с интонациями!

А сколько в ответ на якобы полученное задание его подчиненный из–за стенки взывает с надрывом:

— Иван Павлинович, но вы же, мне этого не говорили!!!

Только это никакой роли не играет, так как начальник стола всегда на своей волне и внешние раздражители его практически не касаются. Иногда на него снисходит озарение. Как–то ему в голову тюкнуло нечто, и он архисрочно посылает своего верного слугу в смежный отдел, чтобы там получить пару дисков сиди–эрвэ. Исполнительный подчиненный преданным псом, как по команде апорт, метнулся с шестого на второй этаж и принес накопители информации. Лежат они на рабочем столе уже четвертый месяц, без какого–то бы ни было движения. Просто в мозгу «творческой личности» щелкнул тумблер, который коротким движением погасил озарение и навеял сонливость.

Борьба с морфеем, или покой нам только снится

Кстати, Иван Павлинович не терпит, когда ему говорят или даже намекают на его дремотное состояние за столом. Однако есть мнение, что солидная часть рабочего времени столоначальника уходит именно на сон. Со слов одного компетентного товарища давно известно, что «кое–кто два раза на день капита–а–ально давит на массу». Я нечасто захожу в левый кабинет, но если делаю это неслышно, то через раз оказываюсь очевидцем сказанного. Специально никто никого не ловит, но бывает, что тот сам себя выдает, когда нечаянно вдруг падает со стула. В кабинете начальника отдела этот факт был зарегистрирован, когда Виталий Викторович в испуге кинулся спасать товарища. Заспанный вид потерпевшего красноречиво сказал, что все, кроме аварийно прерванного сна, в полном порядке. Верный оруженосец Иван Зефирович стыдливо, будто в беспамятном сне рухнуло его, а не тело начальника, развел руками, дико извиняясь за причиненное беспокойство и за то, что в тяжелую годину не поддержал его.

Тем не менее рефлексы у Ивана Павлиновича даже во сне работают исправно. Лично подтверждаю, как однажды застал его в состоянии сна и нечаянно стуком каблуков разбудил. Начальник сектора сидел в офисном кресле с низко опущенной головой, будто бы у себя на галстуке что–то пристально с академической задумчивостью рассматривал, и в этом положении вдруг сосредоточился. Его правая рука бездыханно покоилась на мышке лишь до того момента, пока я не выдал своего присутствия, и до тех пор, пока слуховой молоточек не врезал ему по наковаленке. И бедная мышка тут же забилась в хищной лапе кота–начальника.

Для Ивана Зефировича сон начальника только во благо, так как во время оного его никто не подвергает пыткам и гонениям. Он с большим пониманием и сочувствием относится к незлобивой слабости своего руководителя. Подчиненный, аки по воздуху, тихо, на цыпочках оставляет строгого цербера наедине с Морфеем. Но тут находится коварный возмутитель спокойствия в лице Виталия Викторовича, который сидит за стенкой и назло всем не дремлет. Он набирает номер рабочего телефона Ивана Павлиновича и сразу же бросает трубку. Тот, будто его за самый кончик позвоночного нерва укусила опасная гадюка, подскакивает и хватает уже безмолвную трубку (а вдруг это начальник управления!), затем в сердцах бросает ее обратно.

Насчет сна Иван Павлинович не теряется даже в командировках. Однажды зимой он вместе со своим подчиненным с первыми петухами отправился на поезде в Гродно. Дорога заняла несколько часов. Ну и как же тут не поспать? Вечный соня просит бодрячка взять постель с ним за компанию, но тот ерепенится:

— Зачем мне постель? Ведь день на улице, да и спать я не собираюсь

— Ну как же ты не понимаешь? Если я один представлю в бухгалтерию документы об использовании постели, то мне могут ее не оплатить, а если вдвоем, то и вопросов не будет.

Иван Зефирович не еврей, но если он когда–нибудь повесится «за компанию» с Иваном Павлиновичем, то это никого не удивит.

Тонкая, рвущая душу материя

Иван Павлинович обладает тонкой материей души, поэтому во время глубоких трансцендентальных размышлений его раздражает странное поведение подчиненного и даже его дурацкая работа. По крайней мере, в течение дня он может дважды раздраженно высказать замечание. С утра:

— Иван Зефирович, ты меня нервируешь щелканьем мышки!

Предупредительному подчиненному только и остается бросить компьютер и заняться чертежами. Вечером неугомонный подчиненный, полагая, что его начальник вышел из обители Морфея, снова вредничает шумной мышкой. Но неумолимый страж тонкой материи своей души строго бдит:

— Ты опять за свое?

Пиететное отношение к своей психике у Ивана Павлиновича повторяется через месяц. Так что, говоря о нем, в качестве рефрена сами собой напрашиваются стихи Виталия Нестеренко из «Человек — песочные часы»:

Он дрожит на ледяных ногах.

Он не спит — он притворился спящим.

Этот гадский ключ!

Как и все мы, наш товарищ постоянно носит с собой электронный пропуск–карточку с тесемочкой, но не в кармане или на шее, а в руке. Из–за этого он везде его оставляет: на своем или чужом столе, на холодильнике в предбаннике, в чужом кабинете и даже в туалете. Другой бы уже давно сделал вывод и повесил пропуск на шею или сунул в карман. Тем не менее номинально Иван Павлинович ни разу его не потерял, хотя вместо запропастившегося пропуска ему однажды выписали новый. За это он получил нагоняй, однако через некоторое время пропуск сам нашелся. Подобные истории происходят с любым предметом, который попадает в руки терялкина: ежедневник, документ, ручка, связка ключей. Из–за хронических пропаж нехилая часть его рабочего времени уходит на поиски утерянного.

Недавно Виталий Викторович оказался свидетелем пропажи, которую можно назвать «Гадский ключ». Старший Иван как обычно послал младшего куда–то для выполнения очередного архисрочного задания. А сам, оказавшись один на один с запертой дверью, без ординарца, не растерялся. В привычном режиме выполнил дежурный прием, нажал ручку вниз и толкнул дверь вперед, но сезам не подчинился — не открылся. Тогда на ручке двери он, как радиотелеграфист, отбил быстрый шифр азбуки Морзе. Абонент, который гипотетически мог находиться как за дверью, так и на небе, на сигнал–молитву верующего не отреагировал. И это понятно, если дверь заперта, то сколько телеграмм по ручке ни стучи, замок не отопрется. Следующая фаза операции, последовавшая в автоматическом режиме, — ощупывание своих карманов пиджака и брюк. Снова безрезультатно. Вторую фазу поиска Ивану Павлиновичу подсказал стоящий прямо перед ним платяной шкаф. Там висит верхняя одежда, которую он тут же подверг жестокому досмотру. И опять ничего. На лице ведущего поиск, похожем на открытую книгу, уже читались тоска и уныние. Но он не из тех, кого пугают подобные мелочи. Потоптавшись в раздумьях, он прокрутил в мозгу, где находился пять минут назад. Развернулся на 180 градусов и — бегом обратно. За время его отсутствия в течение получаса Виталий Викторович с улыбкой на устах в своем воображении нарисовал живую картинку, как озадаченный потеряшка построил чужой кабинет и учинил там повальный обыск. Судя по виду вернувшегося, стало ясно, что его запасной план «X» с треском провалился. Иван Павлинович повторил обыскные мероприятия в отношении двери, одежды, себя и платяного шкафа. Только чуда не происходит, и наш раззява исчезает на час для реализации резервного плана «Y».

Виталий Викторович очень увлечен интригой, поэтому с нетерпением ждет его возвращения, чтобы узнать, чем закончится представление. Не зря он постоянно твердит, что благодаря Павлинычу не слабо экономит на цирке, которого, кто бы мог подумать, в избытке хватает на работе. Просто жаль, что на бесплатное зрелище нельзя водить детей и внуков, вот бы где они повеселились!

Но всему приходит конец, в том числе и потешной операции, третья фаза которой завершается ставшей обязательной программой насилия над дверью, одеждой и платяным шкафом… Впрочем, здесь я и сам поторопился, как наш Иван Павлинович, вдруг впавший в состояние кататонического возбуждения. Сначала он в радостном приливе чувств бьет правой рукой себя по лбу, озаряя лицо выражением первооткрывателя, выкрикнувшего: «Эврика!». А потом происходит нечто похожее на чудо или фокус. Наш банковский маг, как обычный карманник, из своего нагрудного кармана хлопком чуть не выбивает утерянную в спешке пластиковую карточку. Радость находки заставляет его встрепенуться и счастливой скороговоркой пропеть оду своему воскрешению. Операция «Гадский ключ» завершается обыкновенным чудом. Ведь во время исполнения фокуса наш факир дважды демонстрировал отсутствие пропуска в своем кармане, а потом извлек его оттуда. Разве это не чудо?

Закрыть кабинет — это вам не поле перейти

Смешно наблюдать за Иваном Павлиновичем, когда после окончания рабочего дня он, оставшись один, закрывает свой кабинет. К поистине творческому процессу пересчета каждой розетки и выключателя, чтобы они были обесточены, он как истинный художник подключает осязательность указательного пальца, рисуя им в воздухе замысловатые узоры и картины. Он проверяет, опечатаны ли шкафы и сейфы, и убеждается в том, что окно закрыто, для чего дергает за ручку рамы так, что чуть ли с мясом ее не вырывает. Не менее пяти раз пересчитывает каждую операцию по выключении и закрытии своего кабинета. Завершающий акт — запирание двери. Запирание он проверяет несколько раз с таким остервенелым усердием, что думаешь, как бы она не осталась в его руках, сорванная с петель.

Эта суета веселит весь отдел и, конечно же, как любое серьезное дело, не обходится без вставления палок в колеса со стороны легкомысленных товарищей. Отчаянный хохмач Виталий Викторович вдруг находит «важный» вопрос, которым нарочно запутывает считалкина и тот — на колу мочало, начинай сначала. Он плюется, ругается, больше и быстрее частит мелкими шажками, как заведенный крутится промеж розеток и шкафов, чтобы не остаться один на один со своим кабинетом. Количество провокационных вопросов зависит от игривости веселкина. Суетливый столоначальник понимает, что это розыгрыш и сам смеется и шутит, что еще больше всех веселит.

Диоген в банке

Перечисленные и не перечисленные достоинства и недостатки бледнеют в сравнении с главной любовью Ивана Павлиновича. Его слабость к бессодержательным разговорам и к пустопорожним беседам превосходит лишь нездоровая страсть к скучным монологам. Не выдам секрета, если скажу, что из длинных речей оратора полезной информации мы черпаем немного. Его расхожая фраза «я не буду вас грузить», является предупреждением или даже прямой угрозой, что сейчас именно это и последует. Поэтому тот, к кому обращены эти слова, внутренне сжимается и кривится, будто от зубной боли. Для полной загрузки наш златоуст обычно вооружается записанными на бумаге тезисами. В пустой породе, которую он щедро валит в чужой черепной бункер, не сразу и с колоссальным напряжением интеллектуальных способностей удается выделить золотую крупицу мысли — столь он бестолков и многословен.

Из–за чрезмерной болтливости нашего трибуна у всех сложилось впечатление, что он считает себя специалистом чуть ли не во всех сферах человеческой деятельности. Если его грубо не осадить, то увлеченный разговором, захлебываясь слюной и давясь словами–камешками, он будет часами изрекать прописные и общеизвестные истины. При этом его поток сознания, как заезженная грампластинка, будет протекать по кругу несколько раз, повторяя идеи, мысли и фразы. Мы все задаемся вопросом: когда же у него язык сломается или на нем натрется мозоль? В нашем болтуне, который скорее не находка, а кошмар шпиона, умер проповедник прав человека. Для нарушителей дисциплины изобличающая и праведная речь витийствующего борца с недостатками может быть страшным наказанием. Всем давно известно, что Иван Павлинович — энергетический вампир, который одновременно с профилактикой новых прегрешений может покарать ослушника лишением жизненной энергии. Не зря от него прячется весь отдел. Стоит ему раскрыть рот, как у всех сразу находятся срочные дела.

В зоне особого красноречия этого ритора находятся все наши помещения. Петр Николаевич, прежний начальник отдела, был так впечатлен Иваном Павловичем, что при одном его виде в дверях, панически махал руками и во весь голос вопил:

— Уйди от меня! Я не хочу тебя больше слышать!

Когда же краснобай, невзирая на протесты, преодолевал плевые препоны и вторгался в личное пространство Петра Николаевича, то последний нервно ощупывал свое сердце, а заодно и сигареты, на ходу натягивал капелюш и убегал на улицу. Туда его гнала не столько ядовитая капля никотина, сколько моноложная одержимость доморощенного цицерона.

Прямолинейный Виталий Викторович о словоохотливом товарище высказывается категорично, не забывая покритиковать его за ложную и сомнительную информацию. Чтобы заткнуть неудержимый фонтан пустых фраз и не всегда правдивых сведений, он делает вид, что его не слышит и отворачивается от собеседника. Такой подход к назойливому коллеге оказывается эффективным и Иван Павлинович перестает его донимать. Эту же тактику я применял раньше, однако пару лет назад в отделе заместителем начальника стал Святослав Евгеньевич. В нем–то краснослов и нашел слабое звено нашего кабинета, где тут же пробил брешь. Должность, возраст, он на 20 лет моложе, а также такт и культура не позволяют ему послать старшего товарища хотя бы в свой кабинет, чтобы тот там интенсивно занялся выполнением своих прямых обязанностей.

Так невольно я оказался заложником своего же кабинета, и даже обеденный перерыв, чтобы соскочить, поводом не является. Со СвятославомЕвгеньевичем мы обедаем, не сходя с рабочего места. Если меня Иван Павлинович за мясо не почитает и внимания моей персоне не уделяет, то моего коллегу он с жадностью оголодавшей щуки, заглатывает сразу будто пескаря. Первые месяцы замначальника тратил все свое обеденное время на прохождение курса молодого бойца, и чуть не по стойке смирно прослушивал речи одержимого говоруна с «заинтересованным» выражением лица. Когда же понял, что такой прием пищи из подпитки жизненных сил превращается в их разбазаривание, то резко изменил свое отношение к обеденным стоялкам–посиделкам непрошенных гостей.

Сейчас Святослав Евгеньевич, как пескарь, умудренный опытом, заиливается в кабинете, запирает дверь и к ней чуть ли книжный шкаф не придвигает. Но и кардинальные меры не дают стопроцентной гарантии. Иван Павлинович, как Серый Волк из сказки, всегда найдет благовидный предлог, чтобы обреченный козленочек сам отпер ему дверь. То он хочет угостить огурчиком или помидорчиком со своей дачной грядки, то ему надо сообщить что–то экстраординарное, то о чем–то важном спросить, что никак не терпит окончания перерыва. В особых случаях Серый Волк под личиной нашего товарища тихо скребется в дверь и елейным голоском просит сахарку или чайку. Как же тут не открыть?

Неповоротливые градусы

Маститый руководитель, коим себя числит Иван Павлинович, на работе боится лишь начальника управления, а дома — своей жены, с прочими же он просто не считается. Когда начальником отдела был Петр Николаевич, то наш неподражаемый деятель доставал его не только разговорами и застенными разборками внутри своего микроколлектива. Четыре года назад мы получили парочку платяных шкафов, один из которых принял начальник сектора. Недолго думая об удобстве, он поставил его в предбаннике так, что при открытой дверце мешал начальнику отдела заходить в свой кабинет. Сколько было пущено копий по этому поводу в адрес стойкого и почти оловянного чекиста, сегодня не поведает ни один счетный работник банка. Меня это также возмутило, не зря я ему посоветовал развернуть шкаф на 90 градусов. Но у крупного деятеля голова о мелочах не болит, ведь он думает о мировых делах и глобальных процессах. Он озабочен великими свершениями и ему недосуг, прикрыть за собой хотя бы дверку шкафа. В открытом же состоянии она любому входящему в кабинет начальника отдела создает угрозу получения травм в виде шишек. Это всех очень возмущало и раздражало, все об этом долго и упорно моросили слюной в оловянные глаза упрямого столоначальника. Бесполезно! Прошло несколько недель, а вопрос так и не решился.

В очередной раз придя на работу раньше всех, я с большим удовольствием и со злорадным чувством справедливости развернул шкаф на 90 градусов. Теперь при входе в свой кабинет шишки себе набивают два Ивана.

Умом непостижимые повадки

Одной из забавных особенностей Ивана Павлиновича является милицейская привычка все отрицать. Это тотальное отрицалово заключается не в перенимании от нас милицейского опыта, а в проявлении хронической или даже катастрофической забывчивости. Одним своим навязчивым вопросом наш нигилист способен замордовать всех и каждого. Говорят, что этой мучительной экзекуции он систематически подвергает начальника управления, который, кстати, по другой высокой должности является заместителем председателя правления банка.

Даже всегда лояльный Иван Зефирович прямо–таки с непримиримой категоричностью утверждает, что противоречие здравому рассудку — главный принцип жизни Ивана Павлиновича! Жизнь стоика–столоначальника сопрягается с неизвестными науке законами логики, а сам он вещь в себе, но не как философская категория Иммануила Канта, а в некоем загадочном потустороннем смысле. В биографии этого героя имеется масса непредсказуемых и необъяснимых поступков, сходных с поведением НЛО. Даже сегодня я сижу в своем кабинете и вдруг слышу подозрительный грохот. Уж не знаю почему, но подозрение сразу падает на известную личность. Пока я выходил в предбанник, возмутитель спокойствия уже куда–то подевался. Второй Иван, исполняя роль напульсника старшего товарища, ситуацию тут же проясняет:

— Это Иван Павлинович одевался, чтобы сходить покурить — уронил вешалку.

Ни много ни мало, но через 15 минут Иван Зефирович подходит ко мне на цыпочках и шепотом по секрету короткой фразой сообщает о наезде на него со стороны своего шефа:

— «Зефирович, ты не видел моей вешалки?»

Тот, под привычной маской сосредоточенного внимания, скрывая свое изумление, с невиннейшим выражением лица ответил:

— А не вы ли пять минут тому назад с невероятным грохотом уронили ее в шкафу?

Удивительно, но хозяин не стал искать повода для скандала, а подозрительно быстро и уж больно покладисто согласился:

— А-а, да, точно.

Вернулся к шкафу, поднял вешалку и аккуратно повесил на нее куртку.

Не знаю как у других, но у меня возник логичный вопрос: а что мешало ему это сделать сразу, как только он уронил вешалку? Здесь просится довольно распространенная в быту фраза, которая, выражает причину многих поступков и суть поведения — в этом весь Иван Павлиныч. Нет у него уважения к другим людям, и у него отсутствует уважение к труду уборщицы. Как многие мужчины, он имеет привычку держать свои руки в карманах брюк. В таком положении он может подойти к товарищу, сидящему за столом, и под самым его носом теребить содержимое карманов, а потом, вынимая руку, как бы невзначай уронить фантик от конфетки. Не проще ли сразу выбросить бумажку в урну? Глядишь, чуток уважения и прибавится.

Опоздалец

Еще не так давно наш недруг техперсонала имел обыкновение опаздывать на работу. Не блистая изобретательской смекалкой и не страдая оригинальностью выдумки, он дежурно отбрехивался:

— Застрял в пробке.

У всех даже сложилось впечатление, что Иван Павлинович ночует в пробках, а утром, если не проспит, со скрипом и специфическим хлопком вылетает оттуда. Как хоть и самый маленький руководитель он должен присутствовать на совещании у начальника управления, который устал выслушивать битую версию, поэтому смирился. Тем не менее чувство безответственности систематического опоздальца стремится к наивысшему показателю. Для сокращения опозданий до минимума, а если повезет, то и сведения их к нулю, Иван Зефирович заделывается подобострастным швейцаром и с готовностью ждет пробочника у турникета, чтобы на ходу снять с него пальто и вместо эстафетной палочки вручить ежедневник и ручку. И тот на совещание врывается запаренный с виноватым и помятым лицом.

Летописцы банка теряются в догадках, почему наш столоначальник вдруг перестал опаздывать на работу. Сколько в лесу сдохло волков, не поддается учету, мы ведь думали, что горбатого уже и могила не исправит. Ошиблись. Теперь он является за полчаса, а то и за час до начала работы. Был период, когда я по милицейской привычке приходил на работу за полтора часа. Так вот бывало, что совсем недавно постоянно опаздывающий Ваня–даляня, появлялся даже раньше! Все сотрудники отдела не нарадуются и не могут поверить в удивительное исцеление неисправимого нарушителя трудовой дисциплины. Когда же мы в ностальгическом настроении ему напоминаем:

— Павлиныч, а помнишь, как пару лет назад опаздывал на работу?

То он, обиженно поджимает губы, склоняет голову набок, недовольно бурчит:

— Не было такого! Опять на меня наговариваете!

Мы лишь посмеиваемся, так как наш самый умный и самый проницательный товарищ опаздывает не только на работу.

Как–то он спланировал командировку в один из областных центров. Так как поезд отправлялся в 07.30, то чтобы в такую рань не заезжать в банк, он решил встретиться со своим ординарцем на вокзале. Тот, как обязательный и исполнительный подчиненный, с билетами и со своей частью багажа ждал его на перроне. Иван Павлинович по извечной привычке не торопится. Тут уж и вокзальные часы нервно отщелкают стрелками 07.30. Растерянный подчиненный не знает, что делать: ехать без начальника с его билетом или до победного конца торчать на платформе? На всякий случай вскакивает в вагон, проводница подняла подножку, поезд тронулся с места и неспешно покатил. Глядь, а тут его патрон замаячил на горизонте платформы, бежит с сумками в руках, болезный, торопится, спотыкается, на ходу роняя пот горячий. Преданный подчиненный еле уговорил проводницу опустить подножку, чтобы его начальник мог вскочить в вагон и не опоздать в командировку.

Ох, уж эта столичная штучка!

Гродно — это не Брест, оба города хоть и западного направления, но по интенсивности движения своими дорожными сообщениями различаются кардинально. Если Брест — это окно в Европу и путь на Варшаву, Берлин и так далее, вплоть до Парижа и Мадрида, то Гродно в этом смысле тупик — дальше Балтики не разгонишься. Поэтому Иван Павлинович закончив работу, не может не выдать себя за капризную столичную штучку и не потрепать людям нервы:

— Тут ваши поезда ходят не так, как нам удобно.

Несмотря на то что маршрутки в Минск ходят как часы и проблем, чтобы вернуться домой не существует, руководитель низшего звена центрального аппарата просто обязан повыеживаться. Ему плевать, что местные сотрудники кроме встреч и провожаний проверяющих, выполняют свои обязанности. Гиперобщительная натура столоначальника требует к себе уважительного внимания, чтобы с ним как с писаной торбой ну хотя бы полдня поносились.

Начальник местного отдела Николай Иванович не простой товарищ. Ему какой–то там пусть и бывший капитан КГБ с растопыренными пальцами или коготками не опасней пушистого котенка, он сам полковник милиции и к тому же участник арабо–израильского конфликта 1973 года. К тому же проверяющие ему так надоели, что он отозвал в сторонку все понимающего Ивана Зефировича, взял у него деньги и метнулся к кассе, где купил два билета. Потом целенаправленно развлекая Ивана Павлиновича разговорами, загрузил гостей в машину и повез их на автовокзал. Подъехали они с тыльной стороны специально, чтобы главный проверяющий, увлеченный болтовней, не сразу понял, куда попал. Лично выгрузив багаж на платформу, Николай Иванович по–деловому напутствовал:

— Павлиныч, вот, пожалуйста, маршрутка, она отправляется через 10 минут. Только смотрите, не опоздайте!

Ошарашенная столичная штучка так рано из областного центра уезжать и не думала, ведь с ней еще не наносились:

— Э–э–э… так… мы… как бы…

Он поднял согнутую руку в локте, чтобы с досады почесать за ухом и попытаться сформулировать свою рекламацию по приему гостей. Но Николай Иванович, не обращая внимания на его затрудненную речь, тут же перехватывает повисшую в воздухе руку, интенсивно ее трясет и душевно прощается:

— Иван Павлинович, я очень рад нашей встрече и сердечное спасибо за оказанную помощь. К сожалению, у меня сегодня еще дел по самое горло, поэтому счастливой Вам дороги! — развернулся и был таков.

У столоначальника главного офиса от такой оперативной наглости провинциального начальника челюсть отвисла до самого асфальта, однако делать нечего. Кряхтя и охая, он кое–как втиснул в маршрутку свое пузатое тело и с большой обидой на участника арабо–израильского конфликта 1973 года поехал домой. Да-а, Иван Павлинович, это тебе не старушек в банке охмурять.

Но нет худа без добра. Рядом на сидении оказалась приятного вида и обращения незнакомка, с которой он так увлекся разговорами, что дорога пролетела быстро и незаметно. За время общения с очаровательной пассажиркой обида прошла и уступила место благодушию. Донжуан средних лет уже не желал выходить на своей остановке, так как хотел продолжения сказочного общения с прекрасной Еленой до конечной станции. Ему даже было безразлично то, что его Лепорелло не дотащит до банка все оборудование. Но попутчица оказалась предупредительной особой, она одной фразой сняла проблему:

— Ради бога, Иван Павлинович, вы только не беспокойтесь, меня встречает муж–самбист, он меня и до дома проводит.

Любимые песни об одном и том же…

Во время следующей поездки в Гродно два Ивана по служебной необходимости заехали в Несвиж. В Минск возвращались поздно. По настоятельной просьбе Ивана Павлиновича начальник расчетно–кассового центра любезно отжалел единственный служебный автомобиль с водителем, чтобы дорогих гостей–проверяющих в целости и сохранности доставить домой.

Пока ехали, с водительской флешки, вставленной в прикуриватель, всю дорогу слушали песни Стаса Михайлова, любимейшего певца центрового столоначальника. Группа командированных лиц прибыла в Минск около 21.00 часа и тут самый главный командует:

— Уже поздно, поэтому доставляете меня домой, а потом следуете в банк и выгружаете оборудование. И главное! — не забудьте переписать мне Стаса Михайлова.

Водитель недоуменно переглянулся с товарищем по несчастью, ведь ему же еще возвращаться в Несвиж. Оспорить приказ столичного начальника он не решился, поэтому доставил в банк его помощника вместе с баулами, где ждал, пока тот с его флешки скопирует затребованные песни. Во сколько водитель вернулся домой, неизвестно, надо полагать, далеко за полночь. Потом Иван Зефирович замечательные песни Стаса Михайлова переписал на рабочую флешку и передал ее Ивану Павлиновичу. Минуло два года, а флешки он так больше и не увидел.

Непревзойденный вольтижер–наездник

Наличие у Ивана Павлиновича автомобиля вызывает затруднение, к какой категории это отнести: к достоинствам или недостаткам. То, как он управляет своим авто, без слез и без междометий не поведать — более опасного наездника не сыскать во всем банке. Когда он едет на машине, его сторонятся все и с шумным испугом разлетаются ленивые голуби. Если сделать полное собрание описаний его поездок, то получится объемный многотомник, где не будет двух похожих историй, настолько они уникальны.

Как–то после работы он с группой товарищей шел в сторону своего автомобиля, а так как он добрый и радушный человек, то предложил их подвезти. Геннадий Леонидович в отряде космонавтов подготовку не проходил, но все равно оказался покрепче, чем Галина Григорьевна, которая не то, что летчиком не была, но даже в армии не служила. Когда же наш автолюбитель со всем возможным тщанием и старанием подвез Геннадия Леонидовича, то заодно с ним из машины со скоростью пули выскочила и напуганная каскадерской ездой Галина Григорьевна. Ей ведь было невдомек, что когда Иван Павлинович за рулем, то все почему–то вдруг кругом начинают ехать неправильно. Один еле–еле тащится, другой обгоняет с нарушением, третий вообще нагло подрезает и всем нехорошим водителям наш ездок экстра–класса всегда найдет сочный матерный эпитет. Лихой наездник, громко визжа резиной колес, на своем авто растворился в дымке городского смога, когда Галина Григорьевна в шоке, обратилась к своему попутчику:

— Геннадий Леонидович, вы не подскажете, где тут поблизости церковь? Пойду–ка я свечку поставлю.

Сложности с определением своего местонахождения

Еще неизвестно, что у Ивана Павлиновича лучше получается: сумасшедшая езда без правил или способность где–то потеряться. Удивительный сплав холодного рассудка, чистых рук и пылкого сердца с рассеянностью и абсолютным неумением ориентироваться. Он частенько отпрашивается по делам и, как мы подозреваем, не всегда по служебным. Тогда он садится в свою машину, и держись городской пешеход, обыватель! Однажды его неумение ориентироваться в городе впечатлило даже Ивана Зефировича. В начале своей банковской карьеры относительно юный столоначальник сумел заблудиться в паре остановок от места работы. Пришлось звонить подчиненному, чтобы тот дал пеленг на местонахождение их рабочего стола. Бывалый охотник на лис так растерялся, что не знал, как реагировать. Вдруг со стороны начальника это прикол, розыгрыш или шутка. А если это проверка подчиненного на вшивость?

Зато Иван Зефирович в деле ориентирования своему начальнику даст сто очков форы и, как я думаю, еще пять раз по столько же добавит. Но даже бывший чемпион в «охоте на лис» не в состоянии помочь бывшему чекисту, дезориентированному в трудовом распорядке и в пространстве своих обязанностей. Прямое асфальтированное шоссе без сомнений предпочтет даже совершеннейший глупец и неумеха, но не загадочный Иван Павлинович, который выберет объездную грязную и ухабистую дорогу. И даже его оправдание:

— Той дороги я не знаю, а по этой мы точно не заблудимся, — не снимает налета тайны со столь странного выбора.

Вместо того чтобы сквозняком пролететь короткое и удобное шоссе, банковский шумахер отправился по недостроенной дороге, более чем на три километра протяженней. Зато на сравнительно небольшом участке дороги два Ивана задаром ощутили все прелести ралли Париж — Дакар. Они тряслись на ухабах и всю машину заляпали грязью. Для бешеной собаки семь верст не крюк, а для машины гонщика Ивана три километра не путь, ведь не пешком же высунувши язык, бежали.

Не детская игра в шпионов

Есть в избранном нашего столоначальника одна замечательная история, которую он живописует с величайшим удовольствием и большой гордостью за свою находчивость со всеми возможными, а больше невозможными подробностями. Ее в состоянии шока и с круглыми глазами мне поведал сильно озадаченный Иван Зефирович. Эта история достойна помещения в золотые анналы банка под названием «Детский пистолет». Тогда сын нашего героя Санечка был еще совсем кроха.

Ехал Иван Павлинович куда–то по делам на своей машине, а на заднем сидении был его сынишка, с которым он по ходу дела общался. Многословный папа то оборачивался к Санечке лицом, то через плечо поучал или что–нибудь рассказывал. Обернувшись в очередной раз, он обратил внимание на одну весьма и весьма подозрительную иномарку. Чутье старого уполномоченного госбезопасности не обмануло, он понял, что за ним следят по всем канонам сыскного дела. Правда, что явилось причиной интереса к его персоне, он так никому и не признался. Понятное дело, ведь это государственная тайна, которую старый чекист никогда не выдаст. Зато с каким придыханием и замиранием сердца он всем рассказывает об особом предмете его гордости: как он изящно и красиво ушел от погони иностранных разведчиков, чем поставил их в непреодолимый тупик, а заодно загнал в угол.

Эти сведения не подлежат засекречиванию, так как банковский разведчик отбивался от преследователей не секретным оружием, а детским пистолетом, который на время перестрелки отобрал у обиженного сынишки. Из него через опущенное боковое стекло он вел настоящий огонь! Самое удивительное, что уловка удалась, шпионы по–настоящему испугались игрушечного пистолета, который лишь видом напоминал боевое оружие. Они спасли свои дешевые жизни, резко свернув в первый попавшийся переулок, и больше нашему герою на глаза не попадались. Преследователи на своей шкуре убедились, что их жизни висели на волоске и что скромный сотрудник банка очень опасен.

Эх, рано нашего Павлиныча попросили уйти со службы в доблестных рядах чекистов! Думается, что он мог бы еще немало натворить родине пользы.

Двери на дороге

Случай, свидетельствующий о плохом зрении Ивана Павлиновича, который на дороге и слона не заметит. Года три тому назад Иван Зефирович у себя в квартире поменял межкомнатные двери и этой новостью поделился с начальником. Старая дверь, по старинке выкрашенная в белый цвет, оказалось настоящей находкой для дачи Ивана Павлиновича, предмета его гордости и всяческих забот и похвал. На один из следующих выходных дней они уговорились о ее передаче в новые руки.

Чтобы не впускать к себе в дом нежеланного гостя, Иван Зефирович не поленился и вынес дверь на улицу. А дальше, дабы не утруждать своего шефа, подтащил дверь к самой проезжей части и прислонил к осветительному столбу в полной уверенности, что мимо таких заметных ориентиров не проскочит и слепой. Каково же было его изумление, когда для обнаружения белого пятна размерами метр на два на фоне зеленой листвы двух попыток оказалось недостаточно. Когда «Пассат» крутого начальника вихрем промчался в двух метрах от Ивана Зефировича сначала в одном, а потом в обратном направлении, то выбора у него уже не оставалось. Рискуя жизнью, он бросился под колеса слепого «Пассата», чтобы наверняка избавиться от хлама. Потрясенный Иван Зефирович потом удивлялся:

— Как можно было не увидеть белую дверь на зеленом фоне у самого края дороги??? Я этого просто не понимаю!

Сы–ы–ыр сметанковый!

Зато у Ивана Павлиновича не отнять хозяйственности и домовитости. Не зря в красивом городе Береза он демонстрирует такую важную для семьи черту характера, как запасливость. К обеду со своим соседом по кабинету он успевает выполнить запланированный фронт работ и все проверочные мероприятия. Руководитель расчетно–кассового центра с радушием предлагает посетить столовую местного сыродельного комбината, где можно сытно и недорого пообедать. Иван Павлинович с воодушевлением принимает приглашение. Отобедав с большим удовольствием и с не перебиваемым аппетитом, они, удовлетворенно ковыряя в зубах зубочистками, выходят в вестибюль. А здесь, прямо как под заказ, буфет начал торговать продукцией комбината и почти даром, по себестоимости. Испытание халявой психика Ивана Павлиновича, конечно же, не выдерживает и, выстояв очередь, говорит буфетчице:

— Давай мне головку сыра.

Секунду поразмыслив:

— А–а–а, давай еще одну!

Ощупав карманы, понимает, что денег не хватает, по обыкновению занимает у своей извечной палочки–выручалочки Ивана Зефировича.

Теперь к двум местам багажа на одного командированного прибавилось еще и под мышкой. Из красивого города Береза они поехали в приграничный Брест для выполнения ответственного задания. Только после этого вернулись в Минск с нелепо торчащими из–под мышек головками сыра, похожие не на командированных, а на мешочников- челночников. Хорошо, что на вокзале их встречал сын Санечка, который папочкину поклажу загрузил в багажник автомашины. Иначе ординарцу пришлось бы сопровождать своего генерала, как любимую девушку, до самого подъезда. Зато семья Ивана Павлиновича продолжительное время с большим удовольствием употребляла в пищу качественный и высококалорийный продукт Березовского сыродельного комбината «сыр сметанковый», что в переводе с белорусского языка означает «сыр сливочный». Долго еще из уст домовитого столоначальника не сходило:

— Сы–ы–ыр сметанковый!

Кстати, кроме обычной волшебной палочки–выручалочки Иван Зефирович у своего шефа исполняет роль мошны, особенно когда Ивану Павлиновичу неохота теребить свой инвалютный запас. Беспроцентно занимая чужие деньги и не всегда их, возвращая, хитрый начальник, отметая возможное покушение на свои золотовалютные запасы, справедливо возмущается:

— Ну не буду же я менять свои доллары!

Небывалый аукцион скидок

Есть у Ивана Павлиновича и другие добротно важные для хозяйства черты характера: недюжинный ум, удивительная смекалка и невероятное упорство, которые в основном проявляются при достижении своих меркантильных целей. Каждая дорогостоящая покупка у него превращается в серьезную и солидную акцию, которая может продолжаться несколько месяцев. Например, в апреле возникает идея заменить в личном автомобиле лысые покрышки. Благодаря великому множеству аналитических выкладок с цветными распечатками профилей шин, благо на работе имеется соответствующий принтер, он всеракурсно изучает автогуттаперчу и в августе совершает важную сделку.

Зато когда Иван Павлинович появляется на рынке в Ждановичах чтобы приобрести деталь или запчасть к своему автомобилю, то его менеджерские способности проявляются во всей творческой красе. Тогда рутинная покупка шин превращается в бурлеск небывалых выдумок и наглых новаций. Доходит до того, что наш покупатель на авторынке среди продавцов торговых палаток устраивает аукцион скидок. Однако за все приходится платить и следующий поход в Ждановичи ознаменовывается паническим закрытием большинства коммерческих киосков.

Море кротких попыток и ни одного реального акта

Для достижения своей не всегда прозрачной цели Иван Павлинович способен даже на небрежный блеф. А пробивной комплекс у него развит с детства, чем он сам подчас хвастает. Еще школьные товарищи использовали его как таран, чтобы добиться коллективной цели. Другой комплекс «как я поставил наглеца на место» у него появился несколько позже. В бескомпромиссной и непримиримой борьбе с донкихотством столоначальник сектора сражается с ветряными мельницами незаконного обогащения отдельных товарищей по работе. Безусловно, это дело правое, если бы при этом у радетеля банковского интереса неким диссонансом не проскакивали отдельные поступки.

Иван Павлинович, материально–ответственное лицо с большой кучей ценностей, которых несколько лет домогается одна молоденькая сотрудница бухгалтерии. Она жаждет взаимности, чтобы слить свои усилия и родить на свет инвентаризационный акт. Однако по совершенно непонятной причине наш товарищ с маниакальным упорством избегает соития в переучете. Нас, бывших милиционеров, конечно же, настораживает такая производственная импотенция. Тем более есть основание полагать, что крупному начальнику будет крайне тяжело прийти к общему знаменателю даже с самой уступчивой и покладистой бухгалтершей.

Так думать нас заставляет его поведение, когда, например, он на сторону, пусть даже своему сыну, выдает дорогостоящую служебную фототехнику, которую тот берет на отдых за границу без какой–либо расписки. Иван Зефирович нечаянно оказался свидетелем откровенного телефонного разговора патрона со своим сыном. При этом со стула чуть не свалился уже подчиненный, но не по причине сна, а по случаю критического выброса в кровь адреналина:

— Папочка, в эту минуту я нахожусь в сердце Франции — Париже. Я стою на смотровой площадке Эйфелевой башни.

— Моя ты умничка!

— Отсюда банковским фотоаппаратом я снимаю прекрасные виды города любви.

Оба Ивана в шоке: один обалдел от счастья, а другой чуть не помер от инсульта. А вдруг дорогостоящая фототехника, болтающаяся на шее Санечки, сорвется с высоты Эйфеля, или бултыхнется в Сену, или ее украдут, или она экстраординарно понадобится на работе! Тогда никакой Нотр — Дам де Пари не отмолит ни греха любви, ни греха потери доверия и материальной ценности.

Зато такой пустяк, как использование служебного проездного билета не в производственных целях, никого кроме меня, как ответственного за их выдачу, не трогает. Зная, что наш великий деятель собирается в отпуск, я взбрыкнул и отказался выдать ему проездной билет на следующий месяц. С каким же удивлением и негодованием он на меня вытаращил глаза, дескать: чего это тут какая–то козявка имеет против моего начальственного слова. Правда, вслух он высказался менее откровенно, но с серьезной угрозой закипания в одном месте шоколада:

— Как это ты мне не выдашь?

Возмущаясь наглым напором, я сразу же безжалостно бью начальственную карту главным козырем:

— Иван Павлинович, но вы же уходите в отпуск!

Его аж подкинуло, а лицо прямо на глазах пухнет от злости и грозно наливается бурым цветом, как у сказочного синьора Помидора:

— Я щас пойду к начальнику управления!

Тут уж и я начинаю злиться не по–детски и на угрозу с ехидной улыбочкой ветром дую в его же парус:

— Идите и не забудьте во всех подробностях изложить Сан Санычу, какие задания и поручения своей жены вы будете исполнять в отпуске.

В эмоциональном запале осатаневший столоначальник делает резкий разворот и по ходу первого шага через плечо бросает:

— Я пошел…

Но мой легкий бриз продолжает дерзкую работу:

— Поторопитесь Иван Павлинович, и бога ради не споткнитесь, а то забудете цель своего похода!

До него медленно–медленно, как до длинношеего животного, доходит, что начальству предъявить нечего, а своим ябедничеством он лишь сам себя выпорет. Второй шаг уже не такой решительный, как первый, а на третьем, гася инерцию, упрямый гордец неуверенно спотыкается. Воспользовавшись замешательством, я без жалости вколачиваю последний гвоздь в крышку гроба поразительной самоуверенности бугра:

— А вдруг вы проездной билет на все виды транспорта в отпуске потеряете. Как мы тогда с вами за него будем отчитываться?

После непродолжительного хлопанья глазами, крылья уже не столь устремленного столоначальника сами собой и сложились. С тех пор Иван Павлинович у меня проездной билет даже по работе не требует, а просит.

Бревно в своем глазу

Зрение Ивана Павлиновича с каждым днем ветшает и хужеет, наконец, стало таким неважным, что в собственном глазу он не видит не только соринки, ни даже и бревна. Но это не мешает ему позиционировать себя отчаянно непримиримым и самым ярым борцом с нецелевым использованием средств и с бесхозяйственностью в банке. Стоит заметить, что, с его же слов, ему это очень даже удается. Когда он приходит с заседания конкурсной комиссии, то эмоционально и выспренно во всех подробностях расписывает свои подвиги на банковском ристалище добра и зла. Уже притчей во языцех стало, как он жестко и бескомпромиссно отстаивает интересы банка в то время, как отдельные непорядочные работники на крупных сделках путем откатов пытаются нагреть себе руки.

Народная поговорка не зря предлагает: лучше иметь в руке синицу, чем журавля в небе. Поэтому от богатырских подвигов в виртуальном сознании Ивана Павлиновича перейдем к его хоть и мелким, но реальным делам. Для обеспечения своего направления работы он иногда приобретает мелкие партии небольших электротоваров. Во время одной из закупок батареек это материально–начальственное лицо умудряется совершить подвиг регионального масштаба, или, говоря языком правоохранительных органов, — провернуть хитроумную аферу путем пересортицы. По документам главный столоначальник сектора приобретает партию щелочных батареек. Надавив на продавца, вместо половины партии качественного товара, он получил солевые батарейки, которые качеством хуже. За счет сэкономленной разницы наше материальное лицо добирает незаменимым в хозяйстве барахлом и хламом. Нет, пулемета, который в хозяйстве сгодится, не взял, так как он дачник–любитель и сугубо штатский товарищ. Вот и набрал он то, что может пригодиться дома и на даче: лампочки и сетевые фильтры, фонарики и аккумуляторы.

Сумма заимствованного — тьфу, ничего, зато Иван Павлинович стоит гранитной скалой на пути разбазаривания крупных денежных средств. Он так и заявляет:

— Я один стою на страже каждой банковской копейки, а все остальные транжирят деньги направо и налево!

На что скромным эхом отзывается его подчиненный:

— Если уж Иван Павлинович для банка и экономит баснословные суммы, то простим его копеечные слабости.

Он, как та ворона — падок на блестящее и сверкающее, все, что ни попадя тянет в свое кабинетное гнездо. Три года тому назад приезжает он на фирму, где постоянно закупает электротехническую продукцию. Входит наше материально–безответственное лицо в демонстрационный зал, а там его глаза выскакивают из орбит и скачут по полкам и прилавкам. Такого обилия новинок китайского ширпотреба он в жизни не видел, он поражен множеством конструкторских решений и креативных находок. Как ребенок, которого состоятельный папа–банкир привел в детский мир и предложил:

— Выбирай любую игрушку и на цену не смотри, — он растерялся.

Великовозрастный сынишка прямо как в супермаркете набивает покупательскую корзину полным ассортиментом новинок, а некоторые даже не в одном экземпляре, чтобы завоевать доверие нужных людей. При раздаче подарков у него, как у деда Мороза, глаза светились, будто он сеял добро. Увы. Добро кончилось очень скоро, когда в центральной бухгалтерии с безответственного лица потребовали:

— А предоставьте–ка, Иван Павлинович, нам ведомость передачи добра в добрые руки добрым людям.

Забегал дед Мороз. А тут еще как назло никто из нужных людей не желает ставить свою подпись в ведомости и пришлось ему отнюдь не в торжественной обстановке забирать добрые дела назад. Теперь мешок с невостребованными подарками пылится на антресолях в закромах несостоявшегося деда Мороза.

Суворовский маневр и натиск

Сотрудники нашего управления, которые дольше моего работают в банке, для себя уже давно нарисовали портрет потрясающего деятеля Ивана Павлиновича. Взять хотя бы историю, которую я услышал от одного из старейших сотрудников управления. Десять лет тому назад наш банк закончил строительство нового здания. Все службы центрального аппарата переехали в замечательное, из стали и бетона, новое здание, отражающее в стекле фасада прекрасную синеву небес. Каждый знает, что новоселье по возможности освящается приобретением новой мебели и бытовых приборов. Столоначальник со своим сектором из единого подчиненного, вселяется в отдельный почти со всеми удобствами кабинет. Но он удручен отсутствием персональной печи СВЧ для разогрева домашних обедов, правда одна такая уже стоит в соседнем кабинете, поэтому «висит» на балансе управления.

Тогда начальник сектора обращается к руководителю и сотрудникам отдела с призывом, поддержать покупку нового бытового прибора. Но все знают, что лимит этой позиции исчерпан, поэтому за неформальным вожаком никто не идет. Иван Павлинович входит в азарт и для него становится «делом чести» из бюрократического аппарата бухгалтерии если не вытряхнуть, то выколотить микроволновку. И он, как пионер на линейке, при всех с вызовом торжественно клянется:

— Вот вам всем слабо, а я возьму и куплю!

В приступе нездорового ажиотажа маломерный начальник совершает подвиг, он садится и собственноручно строчит докладную записку. Проявляя чудеса фантазии и изобретательности, лишенец служебных благ рисует архитрудное и невероятно тяжелое положение стола–сектора, а заодно отдела и управления. Он ссылается на архиважную работу, которая у него ежедневно кипит, как бульон на медленном огне, чуть ли не до полуночи. До часа, когда магазины закрыты, а на голодный зуб охота положить котлету или шницель, разогретый волшебным полем печки. Закончив непосильную работу по оформлению пространного документа, который должен соответствовать нормам регламента, борец с бюрократией всесокрушающим ураганом вламывается в кабинет Сан Саныча. Начальник управления понимает, что закрома его подразделения по этой графе учета выбраны до самого донышка, поэтому отказывается подписывать. Но Иван Павлинович как настоящий потомок Александра Васильевича Суворова, используя маневр и натиск, решительно и смело идет на приступ начальственного Измаила:

— Вы только подпишите, а все остальное я беру на себя!

После преодоления непробиваемых стен собственной лени нашего стратега какой–то хрупкой и интеллигентной женщине в бухгалтерии Ивана Павлиновича уже не остановить. Но она этого еще не знает, поэтому пытается прикрыться железобетонной инструкцией. Для бетонно–бронебойного сотрудника это даже не твердый сплав титана, а лишь невесомая папиросная бумага, которую он сдувает одной тирадой:

— Валентина Петровна, вы никуда от меня не денетесь, вы все равно завизируете мою докладную, а если нет, то я каждый день буду скандалить, пока этого не сделаете!

Скромная и тихая женщина широко распахнутыми глазами удивленно смотрит на это явление, как будто она только сейчас увидела его в первый раз. Нет, это не дуэль, ее взгляд — взгляд кролика перед неумолимой пастью голодного и безжалостного удава, и Валентина Петровна сдается. Она понимает, что если не подчинится, то оставшуюся жизнь будет интенсивно лечить свою убитую нервную систему. В полном изнеможении она ставит свой крючок, который любая почерковедческая экспертиза сразу определит, что он получен в результате беспрецедентного психологического давления.

Это происходит в присутствии всей бухгалтерии. Не менее шести женщин парализованы увиденным. С вытаращенными глазами, как у бандерлогов под гипнозом совсем даже не мульяшного питона Ка, они не в состоянии ни шелохнуться, ни пикнуть.

Безжалостный и предприимчивый душитель местечковой бюрократии в магазине по счет–фактуре приобретает заранее присмотренную микроволновую печь, по ходу дела изъяв у продавца пучок нервных нейронов, дотошно проверяет ее комплектность. Наш герой лично, будто боевой трофей, приносит ее в кабинет и торжествует больше, чем Суворов после тяжелейшего перехода через Чертов мост у перевала Сен — Готард в Альпах. Но! После наглого и бесчеловечного поступка весь коллектив от Ивана Павлиновича отвернулся. Ни у кого нет аппетита для приема пищи из чрева удивительной печки, которую он дискредитировал, и даже его назойливые увещевания никого не могут уговорить. Только самого главного и важного Ивана банка такие пустяки не беспокоят. Он плюет на любое мнение кроме своего. Впрочем, пусть это останется на его совести, тем более, история о нем уже подошла к концу.

Иван Павлинович — это не плод фантазии, а живой человек под придуманным именем, которого я знаю уже десятый год. Просто неделю назад я проснулся в своей постели и сделал для себя открытие, что совершаю преступление против себя и своих друзей–товарищей, не открывая им глаза на столь выдающуюся личность. Описанные свойства и характер в природе встречаются часто, но не в таком количестве на душу населения, так как эти материи она распределяет более рачительно. А если кто–то в нарисованном мною портрете узнает знакомые черты, свои или своих товарищей, то от прочтения будет не только смех, но и польза.

Примечания

1

ТОЗ — Тульский оружейный завод.

(обратно)

2

Добрый день, Ояма–сама! Как дела?

(обратно)

3

Жвака–галс (от голл. zwak–hals), приспособление для крепления коренного конца якорной цепи к корпусу судна. Жвака–галс состоит из короткого отрезка прикрепленной к корпусу судна цепи с откидным гаком (крюком), соединяющим его с якорной цепью. Выражение «вытравить до жвака–галса» означает выпустить якорную цепь на всю ее длину. Местное или дистанционное откидывание гака жвака–галс в аварийной ситуации освобождает судно от якоря.

(обратно)

4

УБЭП — управление по борьбе с экономическими с преступлениями.

(обратно)

5

Папаха (тюрк.) — мужской меховой из овчины или каракуля головной убор, распространенный у народов Кавказа, казаков и в Средней Азии, элемент военной формы одежды.

(обратно)

6

Башлык (тюрк. наголовник) — суконный остроконечный капюшон с длинными концами–лопастями для обматывания вокруг шеи, надеваемый в непогоду поверх головного убора.

(обратно)

7

Бурка — безрукавный плащ белого, черного или бурого цвета из войлока, распространен на Кавказе.

(обратно)

8

Бекеша (венгер. bekes) — старинное долгополое пальто сюртучного покроя (ватный или сюртук) и меховая одежда, отрезная в талии, со складками и разрезом сзади, венгерский кафтан со шнурами.

(обратно)

9

Бешмет или каптал — верхняя одежда у тюркских народностей в виде кафтана со стоячим воротником. Распашной, чаще стеганый, глухо застегнутый полукафтан, плотно облегающий грудь и талию, обычно до колен, с невысоким воротником–стойкой и рукавами из парчи, бархата. Надевается на рубаху и под халат, в быту носится самостоятельно. Ватный бешмет — прототип, а легкий укороченный защитного цвета — гимнастерки.

(обратно)

10

Черкеска (абх. акәымжәы; авар. чухъа; адыг. адыгэфащэ; азерб. Çuxa; арм. չուխա; груз. ჩოხა; лезг. чухва; ингуш. чокхи; кабард. — черк. цей; карач. — балк. чепкен; осет. цухъхъа; чеч. чокхиб) — русское название верхней мужской одежды — кафтана. Распространена в обиходе у многих народов Кавказа.

(обратно)

11

Косоворотка — рубаха с косым воротом, то есть с разрезом сбоку, который сделан специально, чтобы нательный крестик не выпадал во время работы.

(обратно)

Оглавление

АПОГЕЙНОЕ ДЕТСТВО

ВСПОМНИТЬ ОПАСНЫЕ РУМБЫ…

ИСПОВЕДЬ РЕЦИДИВИСТА

НА ВОЛНЕ МЕМУАРИСТИКИ

ПОЧТИ ЛЮБОВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

ПОХОЖДЕНИЯ С ВЕТЕРКОМ

  7 мая — день первый — заезд

  8 мая — день второй

  9 мая — день третий — Победы

  10 мая — день четвертый

  11 мая — день пятый

  12 мая — день шестой

  13 мая — день седьмой

  14 мая — день восьмой

  15 мая — день девятый

  16 мая — день десятый

  17 мая — день одиннадцатый

  18 мая — день двенадцатый

  19 мая — день тринадцатый — последний

  Приложение № 1. Курс молодого курортника

  Приложение № 2. Текст присяги курортника

И ВЕРНУЛСЯ ОН ИЗ «БУГА»

  Часть I

    День первый

    День второй

    День третий

    День четвертый

    День пятый

    День шестой

    День седьмой

    День восьмой

    «Остров Любви», или Тайная операция под прикрытием

  Часть II

    День девятый

    День десятый

    День одиннадцатый

    День двенадцатый

    День тринадцатый

    День четырнадцатый

  Часть III

ТЫ — МОЯ ТАБЛЕТКА

КОШМАРНЫЙ СОН ОПЕРА

ИСКУШЕНИЕ ЛИТОВСКОЙ ЖЕНОЙ

ПРО ОМОН

НА МИРУ И СМЕРТЬ КРАСНА

ПОКАТУШКИ

  День первый

  День второй

  День третий

ПИНОК ПОД ЗАД

ПАМЯТЬ ВОДЫ — ПАМЯТЬ О «КУРСКЕ»

Память о «Курске»

  Цена войны

  Наша память

  Знакомство с «Курском»

  Сувенир от «Курска»

ЮБИЛЕЙ СТАРИННОГО ГОРОДА

КАЗАЧЬИ ЗАБАВЫ

КАК ИВАН КОШМАРИЛ ИВАНА

  Усердный товарищ

  Посеянный товарищ

  Начальник одного стола

  Лукавый исполнитель

  Игры памяти

  Борьба с морфеем, или покой нам только снится

  Тонкая, рвущая душу материя

  Этот гадский ключ!

  Закрыть кабинет — это вам не поле перейти

  Диоген в банке

  Неповоротливые градусы

  Умом непостижимые повадки

  Опоздалец

  Ох, уж эта столичная штучка!

  Любимые песни об одном и том же…

  Непревзойденный вольтижер–наездник

  Сложности с определением своего местонахождения

  Не детская игра в шпионов

  Двери на дороге

  Сы–ы–ыр сметанковый!

  Небывалый аукцион скидок

  Море кротких попыток и ни одного реального акта

  Бревно в своем глазу

  Суворовский маневр и натиск

*** Примечания ***