Там, у откоса [Исаак Григорьевич Гольдберг] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (7) »
Исаак Гольдберг Там, у откоса... Из цикла «1906-й год».
Посвящаю Риманам, Минам, Меллер-Закомельским, Рененкампфам и другим палачам народа.
1
У машиниста Егорушкина был крепкий затылок, жилистые, широкие в ладонях руки и маленькие голубые глаза. Он был силен, упрям и добродушен. У начальства был на хорошем счету как надежный и опытный машинист, среди сослуживцев пользовался большой популярностью и слыл за непобедимого в ежемесячных попойках. При станции, на которой находилась бригада машинистов, вырос большой поселок. Там жили только одни железнодорожники: служащие и рабочие. Когда началось это и когда к Егорушкину пришли товарищи с предложением оставить работу, он молча согласился. Но далеко, в тайниках души, у него мелькнула мысль: «А ведь прогорит!» Когда в разгар событий через станцию спешили какие-то люди и нужно было развить скорость движения до «молнии», призывали Егорушкина, и он вставал к знакомому месту своему у рычагов кранов и ключей. Вез с той быстротой, как никто не возил, и все же думал: «Нарвутся!..» И, наконец, когда теперь над станцией распростерлась жуткая тишина и подавленность и не слышно громких голосов, не гудят гудки, не бьет колокол, теперь Егорушкин выходит каждый день на опустевшую платформу, глядит в ту сторону, где стояли закоптелые, молчаливые здания мастерских, и с мимолетною грустью соображает: «Сорвалось!..» Оборвалось «это» внезапно. Откуда-то налетело известие, что там, на Западе, происходят ужасы. Рассказывали о сотнях виселиц, о расстрелах без суда, о пьяных оргиях над трупами. Не верили, бодрились. Кричали: — Вздор!.. Слухи бабьи!.. не верьте! Но верили. Находились, и много было таких, что верили. А на станции делалось все малолюдней, все тише. Егорушкин ходил среди людей, прислушивался к толкам и усмехался. — Ишь, храбрецы!.. Ужасы какие придумывают!.. Ну, сорвалось... не выгорело... В другой раз, может, и удасся!.. Только — лежачего не бьют!.. И те, кто не поддавался страху пред идущими слухами, кто не расходился, все-таки чувствовали, что, действительно, лежачие здесь, вокруг. Проигравшие сражение. И в этом сознании было больше ужаса, чем в страхе перед неизвестным. Неизвестным, что царит и властвует на Западе. Жандарм, который во время событий, сохраняя собственное достоинство, всем и каждому говорил, что он только служащий, что будет новый господин — и он и ему будет верой и правдой служить, — теперь молчал и внимательно приглядывался ко всему, что творилось на станции. Ходил в телеграфную комнату, присаживался к аппарату, поближе к телеграфисту Пронину и, казалось, бесцельно глядел на узкую ленту бумаги, на которую редко, редко ложились неизвестные странные знаки — вести, идущие оттуда. Часто Пронину делалось неловко в его присутствии, и он, скрывая раздражение, хотя оно и выступало большим румянцем на угристые щеки, тихо говорил: — Не понимаю, Сафронов, чего вам интересно торчать здесь! Глядите, ведь ничего-то вы не понимаете... Только над душой виснете!.. Губы Сафронова складывались в сладкую улыбку: — Любопытно... все соображаю — умная штука, — этот телеграф... И сидел, глядя по-прежнему на узкую ленту бумаги. С Егорушкиным жандарм был в очень хороших отношениях. К нему он изредка заходил на его холостую квартиру и заводил разговоры о пустяках. Изредка даже пил с ним вино. Как-то, в одно из таких посещений жандарма, Егорушкин шутя спросил его: — А что, Никифор Савельич, когда ваша возьмет, вздернешь ты меня или нет? Сафронов повертел в руках пряник, которым закусывал, оглядел его со всех сторон и вздохнул. — Это, Павел Сергеевич, смотря по обстоятельствам... Ежели будет надобность, то, конечно... И оба смеялись... Так уже с неделю жили на этой станции. Было страшно на ней, висел кругом какой-то затаенный страх, но жизнь казалась ровной, спокойной. Только какая-то лень охватила людей, сковала их руки, сковала действия, их мысли. В морозное утро к Егорушкину прибежал встревоженный монтер Лунин. — Не слыхал? — с порога, задыхаясь, спросил он машиниста, — не слыхал про депешу-то? Егорушкин пил чай. Отставив блюдечко на стол, он пристально оглядел вошедшего. — Какая депеша? Говори толком... Да проходи. Присаживайся! Лунин прошел в комнату и рассказал. Утром с ближайшей большой станции была передана депеша. Сообщили, что по дороге едет генерал М. с отрядом семеновцев и наводит порядки. У него с собой широкие полномочия. Здесь же, в вагон-салоне, он творит суд, а на платформе свершается расправа. Хуже всего достается бастовавшим линейным служащим. Секут, вешают... Егорушкин задумчиво глядел куда-то и соображал. Он пытался схватить какую-то мысль, и видно было, как трудно ему справиться с ней. Но вот лицо его просветлело. Он- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (7) »
Последние комментарии
6 часов 7 минут назад
6 часов 11 минут назад
6 часов 23 минут назад
6 часов 24 минут назад
6 часов 38 минут назад
6 часов 55 минут назад