Куколка [Лесли Пирс] (fb2) читать онлайн
Возрастное ограничение: 18+
ВНИМАНИЕ!
Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Лесли Пирс Куколка
Глава первая
Лондон, 1910 год — Ты, наверное, проститутка, раз живешь в борделе! Пятнадцатилетняя Бэлль, оцепенев от ужаса, попятилась от рыжеволосого веснушчатого парнишки. Он побежал за ней по улице, чтобы отдать упавшую с ее волос ленту. Уже сам по себе поступок был необычен для многолюдных улиц Севен-Дайлс, где практически каждый готов был прикарманить себе все, что не прибито гвоздем. Но потом парнишка представился: Джимми Рейли, племянник Гарта Франклина, владельца паба «Баранья голова». Джимми переехал в Севен-Дайлс совсем недавно. Они с Бэлль немного поболтали, и он спросил, может ли он стать ее другом. Девочка затрепетала. Его внешность ей понравилась, и, как она предполагала, Джимми был ее ровесником. Но тут он все испортил — задал дурацкий вопрос: не проститутка ли она? — Если бы я жила во дворце, это еще не означало бы, что я королева, — сердито парировала Бэлль. — Я действительно живу у Энни, но я не проститутка. Энни моя мать! Джимми пристально посмотрел на нее. В его золотисто-карих глазах читалось раскаяние. — Прости, я неправильно все понял. Дядя сказал мне, что Энни содержит бордель, поэтому, когда ты вышла оттуда… — Он запнулся от смущения. — Я не хотел тебя обидеть. Тут Бэлль тоже смутилась. Ей даже в голову не приходило, что она может встретить человека, которому будет не безразлично, задеты ли ее чувства. Ее мать об этом никогда не задумывалась, равно как и девушки, жившие в их доме. — Ладно, — ответила она немного неуверенно. — Ты же не знал. Ты ведь совсем недавно переехал. Дядя тебя не обижает? Джимми пожал плечами. — Вообще-то он забияка, — констатировала Бэлль, догадавшись, что парнишка уже познакомился с дядиными кулаками. Всем было известно, что у Гарта Франклина взрывной характер. — Тебе приходится с ним жить? — Мама говорила, чтобы я обратился к нему, если с ней что-нибудь случится. В прошлом месяце она умерла. Дядя оплатил ее похороны и сказал, что мне следует переехать и поучиться у него. Уловив грусть в его голосе, Бэлль догадалась, что Джимми чувствует себя обязанным оставаться у Гарта. — Сочувствую, — сказала она. — Сколько тебе лет? — Почти семнадцать. Дядя утверждает, что мне нужно заняться боксом, чтобы нарастить мышцы, — с вызовом ответил Джимми. — Мама же всегда говорила, что у мужчины главное мозги, а не кулаки. Но, вероятно, можно иметь и то, и другое. — Только не думай, что все девушки шлюхи и что без железных мускулов не проживешь, — поддразнила его Бэлль. Этот юноша начинал ей нравиться: у него была обаятельная улыбка и деликатная манера выражаться, что выгодно отличало его от других парней. Севен-Дайлс располагался неподалеку от модных магазинов Оксфорд-стрит, театров Шафтсбери-авеню и даже величественной Трафальгар-сквер, но, несмотря на это, до аристократических кварталов ему было очень далеко. За последние двадцать лет благодаря беспорядочной застройке многоквартирных домов и сносу трущоб этот квартал, возможно, изменился, но в центре его, на Ковент-Гарден, все так же располагался овощной рынок, а улочки, переулки и дворики продолжали оставаться узенькими. Вскоре и новые дома стали такими же обшарпанными, как и старые здания. Рядом с отбросами общества — ворами, проститутками, попрошайками, жуликами всех мастей и убийцами — здесь жили бедняки, которые трудились на самых тяжелых работах — дворниками, мусорщиками, чернорабочими. В серый морозный январский день, когда обитатели Севен-Дайлс кутались от холода во всякую рвань, квартал представлял собой жалкое зрелище. — В следующий раз, когда я найду ленту красивой девушки, буду следить за словами, — пообещал Джимми. — У тебя чудесные волосы. Я никогда раньше не видел таких блестящих черных локонов. И глаза у тебя тоже чудесные. Бэлль улыбнулась, потому что знала: длинные вьющиеся волосы — ее главное украшение. Многие думали, что она, скорее всего, каждую ночь их завивает и смазывает маслом, чтобы они блестели, но локоны достались ей от рождения — ей нужно было их только расчесывать. Голубые глаза девочка унаследовала от Энни, но за волосы, как предполагала Бэлль, ей следовало благодарить отца (у матери они были темно-русые). — Спасибо тебе, Джимми, — произнесла она. — Продолжай в том же духе — и от девушек у тебя отбоя не будет. — В Излингтоне, откуда я родом, девушки даже не стали бы со мной разговаривать. Бэлль почти никогда не покидала Севен-Дайлс, но ей было известно, что Излингтон — респектабельный район, где живут в основном представители среднего класса. Вспомнив слова Джимми о том, что дядя оплатил похороны его матери, Бэлль решила, что мать мальчика работала там прислугой. — Твоя мама была поварихой или экономкой? — спросила она. — Нет, она была портнихой. Мама неплохо зарабатывала, пока не заболела, — ответил он. — А твой отец? Джимми пожал плечами. — Когда я родился, он исчез. Мама говорила, что он художник. Дядя Гарт называл его художником от слова «худо». Я никогда его не знал и знать не хочу. Мама всегда говорила, что ей повезло, что она умелая портниха. — В противном случае ей пришлось бы работать в таком месте, как у Энни? — едко заметила Бэлль. Джимми засмеялся. — А тебе палец в рот не клади. Мне это нравится. Так мы можем быть друзьями? Бэлль минуту пристально смотрела на него. Джимми Рейли был на пару сантиметров выше ее, у него было приятное лицо и правильная речь. Конечно, не такая безупречная, как у джентльмена, но и совершенно не похожая на тот грубый лондонский кокни, на котором разговаривало большинство парней из Севен-Дайлс. Бэлль предположила, что Джимми был очень близок с матерью, которая ограждала его от пьянства, грубости и других пороков, в которых погрязли все вокруг. Парнишка понравился Бэлль, и ей так же, как и ему, необходим был друг. — Я не против, — согласилась она и протянула мизинчик, как обычно делала Милли (одна из девушек из борделя Энни), когда предлагала дружить. — Ты тоже должен протянуть мизинчик, — улыбнулась Бэлль, а когда мизинец Джимми обвился вокруг ее пальца, покачала головой. — Мы друзья, мы друзья, неразлучны навсегда! — пропела она. Юноша в ответ мечтательно улыбнулся. Бэлль поняла, что ему понравилось, как она это сказала. — Давай прогуляемся, — предложил он. — Тебе нравится Сент-Джеймс-парк? — Никогда там не была, — ответила она. — Но мне пора возвращаться. Было только начало десятого. Бэлль, как обычно, выскользнула подышать свежим воздухом, пока все остальные в доме еще спали. Наверное, Джимми догадался, что на самом деле она не очень торопится и не прочь прогуляться, поэтому крепко взял ее за руку и зашагал по улице. — Еще очень рано, нас никто не хватится, — заверил он девочку. — В парке есть озеро, там утки, и было бы неплохо подышать свежим воздухом. Это недалеко. Бэлль почувствовала возбуждение. Что ждало ее дома? Помойные ведра, которые нужно вылить, и уголь, который нужно натаскать для камина. Джимми не пришлось ее больше уговаривать, но она жалела, что не надела свою ярко-синюю накидку с капюшоном, отороченным мехом. Девочке было неуютно в старой серой накидке. Пока они спешили по глухим переулкам к Чаринг-Кросс-роуд, а потом пересекали Трафальгар-сквер, Джимми рассказывал Бэлль о своей маме и смешил историями о богатых женщинах, для которых она шила платья. — Миссис Коулфакс просто выводила мою маму из себя. Она была огромная, как бегемотиха, но часто обвиняла маму в том, что на платья идет слишком много материи. Наверняка портниха из остатков что-то выкраивает для себя. Однажды мама не сдержалась и ответила: «Миссис Коулфакс, исключительно благодаря моему умению мне удается из шести метров крепа сшить для вас платье. Из обрезков даже кузнечику жилет не сошьешь». Бэлль захихикала, представив себе толстуху, которая стоит в одном корсете и примеряет платье. — И что она ответила? — «Меня еще никто так не оскорблял! — подражая миссис Коулфакс, высоким задыхающимся голосом произнес Джимми. — Я вам это припомню!» Они остановились, чтобы полюбоваться фонтаном на Трафальгар-сквер, потом поспешили через дорогу к Мэлл-стрит. — Роскошный дворец, верно? — спросил Джимми, когда они с Бэлль прошли под аркой Адмиралтейства и увидели в дальнем конце Мэлл-стрит Букингемский дворец во всем его тусклом великолепии. — Я часто удираю из «Бараньей головы», чтобы полюбоваться шедеврами архитектуры. Это вселяет в меня веру, что я достоин большего, чем быть мальчиком на побегушках у своего дяди. До этого момента Бэлль и в голову не приходило, что красивые места могут кого-нибудь вдохновлять, но когда они вошли в Сент-Джеймс-парк и она увидела, как изморось превратила голые ветви, кусты и траву в сияющее великолепие, девочка поняла, что имел в виду Джимми. Сквозь плотные тучи пробивалось солнышко, и по водной глади легко скользили лебеди, гуси и утки. Это был совершенно другой мир, ничем не напоминающий Севен-Дайлс. — Я хочу стать миллионершей, — призналась Бэлль. — Все свободное время я рисую шляпки. У меня заветная мечта — открыть небольшой магазинчик на Стрэнде. Я еще никому об этом не говорила. Джимми взял ее руки в свои и прижал их к себе. Его дыхание клубилось в морозном воздухе и согревало ее холодное лицо. — Мама любила повторять: если чего-то очень сильно хочешь — обязательно добьешься, — сказал он. — Единственное, что человеку остается — это придумать, как достичь желаемого. Бэлль смотрела в его улыбающееся веснушчатое лицо и гадала, хочет ли он ее поцеловать. В подобных делах у нее не было опыта; мальчики оставались для нее загадкой, поскольку она росла в окружении женщин. В душе Бэлль творилось нечто странное: она как будто таяла, и это несмотря на леденящий холод. — Давай пробежимся по парку, а потом мне действительно нужно возвращаться домой. Мог будет беспокоиться из-за моего отсутствия, — быстро сказала девочка, поскольку из-за этого странного чувства ей стало не по себе. Они быстро пошли по мосту через озеро. — Кто такая Мог? — спросил Джимми. — Многие назвали бы ее служанкой или экономкой, но для меня она значит гораздо больше, — ответила Бэлль. — Мог для меня как мать, тетя, старшая сестра — все в одном лице. Она все время обо мне заботится. Пока они торопливо шагали вокруг парка, Джимми говорил о том, как здесь будет красиво летом, рассказывал о книгах, которые читал, и о школе в Излингтоне. Он не расспрашивал Бэлль о ее доме; девочка поняла, что он просто боится опять сказать какую-нибудь глупость. В грязный квартал Севен-Дайлс они вернулись слишком быстро. Джимми сказал, что перво-наперво, когда вернется домой, должен будет разбудить дядю и принести ему чашечку чая, а потом отскоблить пол в подвале. — Мы еще встретимся? — спросил он, глядя на Бэлль с тревогой, как будто боялся отказа. — По утрам в это время я чаще всего свободна, — ответила она. — И после четырех дня тоже. — Тогда я зайду за тобой в четыре, — улыбнулся Джимми. — Мы отлично провели сегодня утро. Если честно, я рад, что ты потеряла ленту.Глава вторая
Бэлль подавленно смотрела на Джимми, удаляющегося по Монмут-стрит. Целый час она чувствовала себя свободной и счастливой, но знала: как только вернется, придется приняться за рутинную работу — выливать ночные горшки, чистить и растапливать камины. У них с Джимми было гораздо больше общего, чем он думал. У него был взбалмошный дядя, с которым приходилось мириться, у нее — взбалмошная мать. Их обоих окружали люди, но было совершенно очевидно, что Джимми так же одинок, как и Бэлль — ни одного друга-сверстника, с которым можно было бы поговорить. Пока они гуляли в парке, солнце, которое изредка проглядывало ранним утром, скрылось за черными тучами, а когда они проходили мимо мужчины, торгующего на углу спичками, тот крикнул им вслед, что днем пойдет снег. Хотя Бэлль и не хотелось заходить в дом, на улице стало слишком холодно, чтобы продолжать прогулку. Она мало знала о мире за пределами Севен-Дайлс. Бэлль появилась на свет в этом доме и жила в нем всю жизнь. Когда-то мать без посторонней помощи родила ее наверху, завернула в старое одеяло и положила в ящик комода, а сама спустилась в гостиную к остальным девушкам, как будто ничего не произошло. Бэлль с младенчества поняла, что должна стать практически невидимой. Когда девочка подросла и больше не могла спать в ящике, она стала жить в полуподвале, и ей запрещалось — категорически — подниматься наверх после пяти часов вечера и задавать маме вопросы о том, что там происходит. С шести до десяти лет Бэлль посещала маленькую школу в Сохо, где научилась читать и писать, решать арифметические задачки, но однажды внезапно перестала туда ходить после какой-то ссоры между ее мамой и учительницей. Девочке пришлось перейти в школу побольше, которую она просто ненавидела, и Бэлль испытала огромное облегчение, когда в четырнадцать лет ей разрешили бросить учебу. Но с тех пор дни казались длинными и монотонными. Когда однажды она поделилась своими мыслями с мамой, та стала распекать ее и спрашивать, неужели ей больше нравилось бы работать посудомойкой или продавать на улицах цветы, как вынуждены делать многие ее сверстницы? Бэлль не хотела бы заниматься ни тем, ни другим: девочки, которые продавали на улице цветы, были такими худыми и носили такие лохмотья, что казалось, их вот-вот сдует ветром. Энни не одобряла привычку Бэлль слоняться по улицам. Девочка не знала, в чем причина: то ли мама боится, что с ее дочерью случится что-нибудь нехорошее, то ли не хочет, чтобы она услышала сплетни о ней. В один из редких случаев, когда у Энни появилось желание поговорить, она рассказала дочери, что была любимицей Графини, которая управляла борделем еще до рождения Бэлль. Если бы не расположение этой женщины, Энни вышвырнули бы на улицу и она закончила бы свои дни в работном доме. Она объяснила, что Графиней ее благодетельницу называли из-за величественной манеры держаться, а еще потому, что в молодости она была настоящей красавицей и имела обожателей из высшего общества. Поговаривали, что один из ее поклонников был членом королевской семьи — он и поселил ее в Джейкс-Корт. Когда Бэлль была еще маленькой, Графиня заболела и Энни целый год выхаживала ее. Перед смертью хозяйка борделя написала завещание, согласно которому все ее имущество переходило к Энни. С тех пор борделем управляла мама Бэлль. Она принимала на работу и увольняла, играла роль хозяйки, распоряжалась деньгами. В Севен-Дайлс говорили, что у Энни вполне пристойный бордель, даже несмотря на то что сама она черствая как сухарь. Бэлль с детства слышала слово «бордель», но по-настоящему не понимала смысла этого слова, знала только, что об этом не стоит говорить в школе. Еще дом Энни называли «домом красных фонарей». Несколько лет назад Бэлль спросила маму, что это означает, и та объяснила ей, что это место, где развлекаются джентльмены. По тому, как резко ответила Энни, Бэлль поняла, что дальше расспрашивать не стоит. В Севен-Дайлс любую женщину или девушку, которая одевается несколько вызывающе, ведет себя немного вздорно или развязно и любит пропустить стаканчик и потанцевать, скорее всего, назовут шлюхой. Это бранное словцо произносили здесь так часто, что оно звучало почти ласкательно — ну, как «кокетка» или «чаровница». И до недавнего времени Бэлль верила, что ее мать занимается только тем, что устраивает ночные вечеринки, где джентльмены могут провести время с веселыми, беззаботными девушками, выпить и потанцевать. Но потом Бэлль стала понимать, что мужчины испытывают какое-то желание и именно для удовлетворения этого желания приходят в такие места, как у Энни. Подробности того, что следовало за этим, Бэлль так и не выяснила. Ни Энни, ни Мог не заводили разговоров на эту тему, а девушки слишком боялись навлечь на себя гнев хозяйки, который обязательно обрушился бы на них, если бы Бэлль узнала эту тайну. По ночам, когда Бэлль лежала в постели в полуподвале, до нее долетали звуки: живая мелодия пианино, звон бокалов, мужской гогот, топот танцующих ног и даже пение — казалось, наверху веселье лилось через край. Иногда Бэлль жалела, что у нее не хватает смелости тайком подняться по лестнице и подсмотреть хотя бы в замочную скважину. Однако, несмотря на свое страстное желание узнать правду о том, чем занимается ее маменька, Бэлль чувствовала, что не все так гладко — есть и обратная сторона медали. Временами она слышала плач, мольбы и даже крики и отлично осознавала, что жизнь девушек не всегда полна роз. Бывали дни, когда они спускались к обеду с покрасневшими, заплаканными глазами и съедали свою порцию в угрюмом, гнетущем молчании. Случалось, что у кого-то появлялся синяк под глазом или на руке. Даже в лучшие дни девушки были бледными и какими-то изнуренными. Да и к Бэлль они не испытывали симпатии. Мог говорила, что девушки думают, будто Энни велела Бэлль шпионить за ними, а еще они ей завидуют. Бэлль не понимала, чему тут завидовать — ее ничем не выделяли ни в еде, ни в одежде, — но девушки никогда не вели с ней бесед и тут же прекращали разговор, когда она входила в комнату. Только Милли, самая старшая из девушек, относилась к Бэлль по-другому. Она улыбалась ей и была не прочь поболтать. Но Милли была не особо умна, она, как бабочка, перелетала с темы на тему, не в силах вести серьезную беседу. В действительности единственной подругой Бэлль была Мог. Она была для нее гораздо ближе, чем Энни. На самом деле Мог звали Мовенна Дейвис, она приехала из долин Уэльса. В детстве Бэлль не могла выговорить «Мовенна», поэтому звала няню Мог — так это имя за ней и закрепилось. Однажды Мог призналась Бэлль: если бы сейчас кто-то назвал ее Мовенной, она бы не откликнулась на собственное имя. Мог была стройной женщиной лет сорока с простоватым лицом, тусклыми каштановыми волосами и голубыми глазами. Она работала в этом доме служанкой с двенадцати лет. Возможно, из-за своей неказистой внешности она так и продолжала убирать в комнатах и разводить камины, надев черное платье, белый фартук и чепец, в то время как девушки наверху наряжались в яркие атласные платья и повязывали волосы лентами. Но только Мог оставалась в доме неизменной. Она не устраивала скандалов, не ссорилась, не дралась. Мог выполняла свои обязанности по дому с безмятежной радостью, ее преданность и верность Энни и любовь к Бэлль были безграничны. Главный вход в бордель Энни располагался на Монмут-стрит, вернее, в отходящем от нее небольшом переулке, но этим входом пользовались только посетители-мужчины: четыре ступеньки вверх, парадный вход, вестибюль и гостиная. Остальные обитатели дома входили через другую дверь, находившуюся за углом Джейкс-Корт: пересекаешь небольшой дворик, потом преодолеваешь шесть ступенек вниз к черному ходу и попадаешь в полуподвальное помещение. Когда Бэлль проходила через буфетную, Мог резала на кухонном столе мясо. Кухня представляла собой большое помещение с низким потолком, пол был вымощен плиткой. В центре стоял огромный стол. Возле одной из стен стоял буфет, где хранилась вся посуда, а у противоположной стены была плита, висели на крючьях кастрюли и сковородки. В кухне благодаря плите всегда было тепло, но немного темновато из-за того, что она находится в полуподвальном помещении. Зимой здесь все время горели керосинки. Тут же на этаже были расположены еще несколько комнат: прачечная, спальни Бэлль и Мог, несколько кладовых и кладовка с углем. — Иди погрейся у плиты, — посоветовала Мог, увидев Бэлль. — Не знаю, почему тебя так тянет на улицу! Терпеть не могу всю эту суету, когда тебя постоянно толкают и повсюду шумят. Мог редко отходила от дома дальше, чем на десять метров, потому что боялась толпы. Она призналась, что девять лет тому назад, когда ходила поглазеть на похороны королевы Виктории, попала в такую давку, что у нее чуть сердце не выскочило — она подумала, что умрет. — У нас тоже не очень тихо, но, похоже, здешний шум тебя не беспокоит, — сказала Бэлль, снимая накидку и шарф. Она слышала, как наверху кричит Салли, новенькая. — Эта долго не протянет, — глубокомысленно заметила Мог. — Слишком острое шило в заднице! Мог редко отпускала замечания по поводу девушек, и Бэлль понадеялась, что сегодня ее можно будет разговорить. — Ты о чем? — спросила она, грея руки над печкой. — Эта Салли считает, что она лучше всех, — ответила Мог. — То и дело спорит, постоянно выставляет себя напоказ. Остальным девушкам это не нравится — не нравится, как она подает себя господам. — В каком смысле «подает»? — спросила Бэлль, стараясь скрыть интерес. Но Мог заметно напряглась, неожиданно осознав, что разговаривает о вещах, о которых ее подопечной знать не следует. — Довольно болтать, Бэлль, у нас полно работы. Как только я поставлю рагу тушиться, я хочу как следует прибрать в гостиной. Ты мне поможешь, правда? Бэлль понимала, что на самом деле у нее нет выбора, но ей нравилось, что Мог все свои поручения облекала в форму просьбы. — Конечно, Мог. А у нас есть время выпить по чашечке чая? — в свою очередь спросила она. — Я только что познакомилась с племянником Гарта Франклина. Очень приятный молодой человек! За чаем Бэлль рассказала Мог о Джимми, о том, как они гуляли в парке. Она всегда и все рассказывала Мог, потому что та была для нее гораздо ближе, чем Энни. Многие считали Мог старомодной, но Бэлль полагала, что на самом деле она очень современная женщина. Мог читала газеты и живо интересовалась политикой, поддерживала Кейра Харди — члена парламента от социалистической партии, и суфражисток, которые вели кампанию за предоставление женщинам избирательных прав. Дня не проходило без того, чтобы Мог не рассказала о последнем собрании участниц этого движения, о продвижении активисток в парламент или о том, как их насильно кормили в тюрьме, когда они объявили голодовку. Мог часто повторяла, что хотела бы быть одной из них. — Я рада, что ты нашла друга, — искренне сказала она. — Но не давай этому Джимми распускать руки, иначе ему придется иметь дело кое с кем пострашнее, чем Гарт Франклин! А сейчас давай займемся гостиной. Энни хвасталась, что у нее самая красивая гостиная в Мейфэр, и это было сущей правдой, поскольку она истратила целое состояние на итальянские зеркала, хрустальные люстры, персидский ковер и бархатные шторы. Но поскольку за ночь в гостиной бывало до двадцати господ, которые постоянно курили сигары и трубки, а также проливали спиртное, там часто приходилось делать генеральную уборку. Бэлль думала, что, возможно, вечером гостиная и выглядит красиво, но днем она такой не казалась. Здесь вряд ли когда-нибудь раздвигали шторы и открывали окна, а золотистые обои на стенах при естественном освещении были грязно-желтыми. К тому же от пыльных, подернутых паутиной темно-фиолетовых штор разило табаком. Но Бэлль все-таки нравилось делать в гостиной генеральную уборку. Она испытывала истинное удовольствие, когда вытирала грязь с зеркал и они сияли как новые, когда выбивала на улице ковер до тех пор, пока он вновь не заиграет яркими красками. К тому же Бэлль нравилось трудиться рядом с Мог — счастливой душой, — которая усердно выполняла свою работу и ценила любую помощь. Как обычно во время генеральной уборки, Мог и Бэлль сдвинули все диваны и столы в один угол, потом скатали персидский ковер и вдвоем отнесли его вниз. Гостиная занимала бóльшую часть первого этажа. У парадного входа была еще небольшая прихожая, где вешали пальто и шляпы. Когда звонили в дверь, обычно открывала Мог. За лестницей, ведущей на верхние три этажа, имелась Г-образная комната — так называемый «кабинет» — и располагалась спальня Энни. Здесь же, за дверью, пряталась лестница, ведущая в полуподвальные помещения. Мог часто говорила, что у борделя идеальная планировка. Бэлль предполагала: Мог намекает на то, что она никогда не видит, кто приходит, а господа не могут подсматривать за их жизнью. Еще на первом этаже располагался туалет. Его оборудовали всего пару лет назад; до этого всем приходилось пользоваться «удобствами» на улице. Бэлль не нравилось, когда девушки пользовались не общим туалетом, а своими ночными горшками, которые были у каждой в комнате. Она считала, что если сама холодной кромешной ночью может сходить на улицу в туалет, а не пользоваться горшком, стоящим у нее под кроватью, то девушки могли бы по крайней мере спуститься на пару пролетов на первый этаж. Тем не менее Мог никогда не поддерживала Бэлль, когда та начинала ворчать из-за того, что ей приходится выносить ночные горшки. Она просто пожимала плечами и отвечала, что девушкам, наверное, «приспичило». Бэлль считала эту отговорку ерундой: в конечном счете девицы развлекали господ в гостиной, а бежать до своей спальни гораздо дольше, чем сходить в туалет, расположенный рядом с гостиной. На улице стоял обжигающий холод; дыхание Мог и Бэлль клубилось в ледяном воздухе, когда они поднимали ковер, чтобы повесить его на заднем дворе на веревку для сушки белья. Но как только они стали выбивать его бамбуковыми палками, тут же согрелись. — Пусть повисит здесь, пока не высохнет пол, — сказала Мог, когда они закончили выбивать ковер — обе с ног до головы были в серой пыли. И только вернувшись в дом и поднявшись наверх, Бэлль увидела маму. Как обычно по утрам, на Энни был темно-синий бархатный халат, надетый поверх ночной сорочки. Папильотки на голове были прикрыты кружевным чепцом. Мог и Энни были почти ровесницами. По словам Мог, еще будучи юными девушками, они заключили союз, поскольку появились в этом борделе почти одновременно в бытность прежней хозяйки — Графини. Бэлль часто задумывалась над тем, почему Мог никогда не называла их отношения «дружбой», но Энни трудно было назвать сердечным человеком, вероятно, поэтому ей не нужны были подруги. После того как Энни нарядится и накрасится, ее все еще можно было назвать красавицей: узкая талия, высокая упругая грудь, величественная осанка. Но когда она облачалась в домашний халат, ее лицо казалось серым, губы — тонкими и бескровными, а глаза — тусклыми. Даже ее точеная фигура без корсета выглядела оплывшей. И язвительные слова, которые она частенько отпускала в адрес девушек, лишний раз свидетельствовали о ее обиде на то, что ее красота увядает, в то время как остальные девушки, так сказать, «в самом соку». — Привет, мам, — приветствовала ее Бэлль, стоя на коленях и продолжая тереть пол. — Мы решили устроить генеральную уборку, и как раз вовремя — грязи по колено. — Мы оставили ковер на улице, пока не закончим, — добавила Мог. — Тебе следует и девушек заставить убрать у себя, — резко ответила Энни, обращаясь к Мог. — Их комнаты похожи на хлев. Девушек хватает только на то, чтобы застелить кровать. Так не годится. — Это сказывается на бизнесе, — ответила Мог. — Нет смысла наводить чистоту в гостиной, а потом вести господ в хлев. Бэлль не сводила глаз с матери и заметила, как у Энни от изумления расширились глаза. Мог тоже заметила это и побледнела. Бэлль перевела взгляд с одной на другую и поняла: мама не желала, чтобы ее дочь знала о том, что мужчины заходят к девушкам в комнаты. Бэлль давным-давно поняла: если она не хочет, чтобы мама сердилась, лучше всего прикидываться дурочкой и делать вид, что она не понимает, о чем говорят. — Я могла бы убрать в комнатах у девушек, — предложила она. — Я могла бы убирать в день по одной комнате, а девочки помогли бы мне. — Пусть убирает, — сказала Мог. — Бэлль не любит бездельничать. Несколько секунд Энни молчала, глядя сверху вниз на Мог и Бэлль. Девочке казалось, что мать пытается найти способ выпутаться из неловкой ситуации. — Отличная идея. Сегодня можно убрать у Милли, потому что там грязнее всего. Однако сомневаюсь, что из Милли выйдет хорошая помощница — она не способна долго заниматься чем-то одним. В половине второго, когда в гостиной все блестело и благоухало свежестью, Бэлль отправилась на верхний этаж — убирать комнату Милли. Сама Милли куда-то отправилась в компании Салли, а остальные девушки собрались в комнате одной из своих товарок. На обед Бэлль съела большую тарелку супа и пирог с вареньем — и желание заниматься уборкой тут же угасло. Но на улице повалил снег, поэтому выйти погулять она не могла, а комната Милли была самым теплым местом в доме: здесь проходил дымоход, по которому поднимался горячий воздух изо всех каминов. Милли находилась в доме на особом положении. Несмотря на то что она была намного старше остальных девушек (ей было около двадцати восьми лет), она продолжала оставаться невероятно привлекательной: длинные шелковистые белокурые волосы, широко расставленные голубые глаза, нежные, пухлые, как у ребенка, губы. Не обладая большим умом, она пользовалась всеобщей симпатией; скорее всего, ее любили именно за детскую непосредственность. К тому же Милли была единственной девушкой-«старожилом», которая жила в борделе еще со времен Графини. Бэлль нутром чуяла, что и Мог, и Энни терпят ее лень в память об общем прошлом. Частенько, при каждом удобном случае, говорилось о том, что Милли очень популярна у господ благодаря своему легкому нраву. Бэлль, как и все, любила Милли — ей нравился ее веселый, дружелюбный характер, ее доброта и великодушие. Милли частенько дарила Бэлль какие-нибудь мелочи — пару ниток бус, ленту для волос и шоколадные конфеты — и могла обнять девочку, когда той было грустно или ее кто-то обидел. Комната Милли в полной мере отражала характер своей хозяйки. Милли в´ырезала из картонных коробок от шоколадных конфет изображения котят и щенков и приколола их к стенкам. Привязала длинной розовой лентой к спинке стула кружевной зонтик и усадила под ним несколько кукол. Некоторые куклы были тряпичными, в ярких хлопчатобумажных платьях — видимо, Милли сшила их сама. Тут же сидела и довольно большая кукла с фарфоровым личиком, вьющимися белокурыми волосами, в розовом атласном платье. Бэлль огляделась. У Милли вещей было в десять раз больше, чем у любой другой девушки: фарфоровые украшения, серебряные расчески, деревянный игрушечный поезд, сломанные часы с кукушкой, множество декорированных лентами подушечек. И Бэлль принялась за работу: застелила большую латунную кровать покрывалом и свалила на нее мебель и безделушки. На полу лежал толстый слой пыли. Единственный небольшой коврик Бэлль вытряхнула, высунувшись из окна. Как только девочка почистила каминную решетку, подмела и вымыла пол, она тут же разожгла камин, чтобы пол побыстрее высох. Через час она практически закончила уборку: вытерла пыль и навела порядок на полках, вымыла зеркала и окна, а все «сокровища» Милли вновь аккуратно расставила по местам. На улице уже стемнело, снег валил не переставая. Глядя в окно на Джейкс-Корт, Бэлль заметила, что снег изменил его до неузнаваемости. Севен-Дайлс был знаменит тем, что на квадратный километр здесь было больше, чем в любом другом районе Лондона, борделей, игорных домов и пивных. А поскольку в три-четыре утра начинал жить своей жизнью рынок Ковент-Гарден — как раз когда домой возвращались пьяницы и игроки, — в Севен-Дайлс никогда не наступала тишина. Люди любили говорить, что лондонские трущобы скоро станут пережитком прошлого. И это соответствовало истине: город очищали от подобных районов. Но никто в правительстве не думал о том, куда деваются жители снесенных трущоб. На самом деле все стекались сюда и находили себе угол вместе с сотнями других отверженных мужчин, женщин и детей, которые ютились во дворах, вонючих переулках и на узких извилистых улочках. Даже Бэлль, которая жила тут с рождения, считала это место грязной, вонючей, шумной ямой и понимала, как, должно быть, пугался человек, который по ошибке сворачивал сюда с близлежащих шикарных улиц. Но сейчас в желтом свете фонарей укрытый толстым снежным одеялом Джейкс-Корт казался волшебным и прекрасным. Да еще и на улицах не было ни души — редчайший случай. Бэлль предположила, что сегодня в борделе вечер пройдет спокойно. В комнате стало очень тепло. Шторы были задернуты, и помещение освещалось только отблесками огня в камине и прикрученной керосиновой лампой. Бэлль не удержалась и прилегла на кровать отдохнуть. Она ожидала, что с минуты на минуту вернется Милли и удивится, когда увидит такую чистоту в своей комнате. Девочка чувствовала, что ее клонит в сон. Она попыталась стряхнуть дремоту и спуститься вниз, но здесь было так тепло и уютно, что не хотелось даже шевелиться. От звука шагов на лестнице Бэлль резко проснулась. Она понятия не имела, который час, но огонь в камине почти потух, что наводило на мысль о том, что уже вечер и она долго спала. Внутри у девочки все сжалось от страха. Она вновь вспомнила установленное Энни строжайшее правило: ей запрещено подниматься наверх после пяти часов вечера. Бэлль до сих пор не забыла, как ее наказали в шестилетнем возрасте, когда она осмелилась ослушаться. Только безрассудной паникой можно объяснить то, что Бэлль спрыгнула с постели, поправила покрывало и спряталась под кровать. Уже лежа внизу, Бэлль убеждала себя: если Милли будет одна, она сможет ей объяснить, почему забралась под кровать, и попросит незаметно провести ее в кухню. Но сердце девочки ушло в пятки, когда дверь открылась, в комнату вошла Милли… а за ней проследовал мужчина. Милли включила лампу поярче и зажгла пару свечей. Из-под кровати Бэлль смогла разглядеть только нижнюю часть бледно-голубого, отороченного кружевами платья Милли и темно-коричневые мужские брюки и ботинки, сбоку застегивающиеся на пуговицы. — Почему ты солгала, что тебя нет, когда я приходил на прошлой неделе? — спросил мужчина. У него был хриплый голос. Было слышно, что он злится. — А меня и не было, — ответила Милли. — У меня был выходной, и я поехала навестить тетю. — Что ж, сегодня я заплатил за целую ночь, — сказал посетитель. Сперва Бэлль была изумлена, когда поняла, что он заплатил за то, чтобы остаться в комнате Милли. Но тут же у нее внутри все похолодело, когда она осознала, что оказалась в ловушке. Как она выберется из комнаты? Она не может здесь оставаться, но и вылезти из-под кровати, извиниться за вторжение и уйти тоже было невозможно. — За целую ночь, — повторила Милли, и по ее голосу было понятно, что она напугана не меньше Бэлль. Повисла пауза, и Бэлль догадалась, что Милли и мужчина, вероятно, целуются, поскольку они стояли близко друг к другу. Она слышала тяжелое дыхание и шорох одежды — и внезапно платье Милли оказалось на полу всего в нескольких сантиметрах от Бэлль. На пол полетела и нижняя юбка, потом настал черед мужских ботинок и штанов, и наконец для Бэлль наступило озарение: она поняла, что на самом деле значит слово «проститутка». Мужчины платят проституткам, чтобы заниматься с ними тем, чем должны заниматься со своими женами, чтобы завести детей. Она только не могла понять, почему не догадалась об этом раньше. Но теперь, когда Бэлль прозрела, ей тошно было даже думать о том, что Джимми и остальные знакомые считают, будто она тоже позволяет мужчинам проделывать с собой подобное. Милли осталась в одной сорочке, чулках и белых панталонах, отороченных кружевом. Мужчина вместе с брюками и ботинками избавился и от пиджака — на нем осталась одна рубашка, доходившая почти до колен и не скрывающая волосатых мускулистых ног. — Давай я подброшу углей в огонь, а то он почти потух, — неожиданно сказала Милли. Когда она нагнулась, чтобы набрать лопаткой угля из корзины, Бэлль сказала себе, что ей следует попытаться подать сигнал девушке, чтобы та вывела мужчину из спальни, но не успела она об этом как следует подумать, как мужчина подскочил к Милли, обхватил ее сзади за талию и резко сорвал панталоны так, что они треснули. Бэлль была настолько шокирована, что ей показалось, будто у нее вот-вот остановится сердце. Из-под кровати ей была видна только нижняя половина тел — но этого было более чем достаточно. Она не хотела смотреть на округлые изгибы бедер Милли, на ее ягодицы. Не хотела смотреть на мужчину, который заставил девушку нагнуться, чтобы он мог воткнуть в нее свой член. За всю свою жизнь Бэлль только пару раз видела член, и то у маленьких мальчиков, которых мамы мыли под уличной колонкой. Но у этого мужчины член был сантиметров двадцать и твердый, как шест у парикмахерской[1]. По побелевшим костяшкам на пальцах Милли, которыми она вцепилась в камин, Бэлль догадалась, что девушке очень больно. — Вот так-то лучше, любимая, — задыхаясь произнес мужчина, входя в нее все глубже и глубже. — Тебе ведь нравится, да? Бэлль закрыла глаза, чтобы ничего не видеть, но слышала, как Милли ответила, что она любит это больше всего на свете. Это была явная ложь — когда Бэлль вновь открыла глаза, Милли повернулась таким образом, что Бэлль был виден ее профиль. Лицо девушки исказилось от боли. Неожиданно Бэлль поняла, почему девушки часто выглядят такими угрюмыми и подавленными. Веселье в гостиной было обманчивым. Недолго девушкам доводилось радоваться в гостиной — им приходилось уединяться с мужчинами в своих спальнях, где они подвергались подобным испытаниям. Когда мужчина сильнее прижался к спине Милли, Бэлль увидела его лицо в профиль. У него были черные волосы, слегка подернутые на висках сединой, и тоненькие усики, как у военного. Нос был довольно большой, с горбинкой. Бэлль дала бы этому мужчине лет тридцать-тридцать два. Впрочем, ей всегда с трудом удавалось определять возраст представителей сильного пола. Парочка переместилась на кровать. Резкий скрип пружин в сантиметре от ее головы, гадкие вещи, которые нашептывал посетитель Милли, вызывали у Бэлль настоящий ужас. И хуже всего было то, что девочка видела отражение парочки в висящем над камином зеркале — не лица, а тела от шеи до колен. У мужчины была костлявая волосатая спина. Он держал Милли за ноги и, казалось, пытался раздвинуть их пошире, чтобы как можно глубже войти в нее. Пытка продолжалась бесконечно: с глухим стуком ударялись друг о друга тела, скрипели пружины, слышалась ругань и тяжелое дыхание. Время от времени Милли вскрикивала от боли. В какой-то момент она даже попыталась остановить мужчину, но он продолжал свое, несмотря ни на что. Теперь Бэлль поняла, что означает слово «трахаться». Она каждый день слышала это слово на улицах, где оно чаще всего воспринималось как ругательство (некоторые мужчины произносили его очень часто). Она слышала, как его используют в отношении мужчины и женщины, и сейчас разгадала его истинное значение. Бэлль чувствовала неловкость оттого, что стала свидетелем происходящего, ее так и подмывало вылезти из-под кровати и броситься к двери. Но здравый смысл говорил ей, что она очень пожалеет, если решится на это — ей влетит и от мужчины, и от Энни. И еще Бэлль недоумевала, почему Мог не заметила ее исчезновения и не отправилась на поиски. Девочке уже начало казаться, что мучения Милли никогда не кончатся, когда посетитель достиг апогея — он задышал еще чаще и стал двигаться еще интенсивнее. Потом все резко прекратилось. Он сполз с Милли и улегся на матрас рядом с ней. — Было здорово, правда? — спросил он. — Да, милый, — ответила Милли таким вялым, безжизненным голосом, что ее слова были едва слышны. — Значит, прочь все колебания, — сказал мужчина. — Завтра ты уходишь из этого борделя и едешь со мной в Кент. — Не могу, — слабым голосом проговорила Милли. — Энни меня не отпустит, я нужна ей здесь. — Что за вздор! Можно за грош купить десяток проституток, и намного моложе, чем ты. И почему ты обманула меня в прошлый раз? В его голосе, который и раньше нельзя было назвать нежным, сейчас слышалась настоящая угроза. — Я тебя не обманывала, — возразила Милли. — Нет, обманула. У тебя нет выходных, и тети никакой тоже нет. В прошлый раз ты намеренно избегала встречи со мной. Милли продолжала отрицать свою вину. Характерный звук и крик свидетельствовали о том, что посетитель ее ударил. — Я покажу тебе, что случается, когда меня обманывают! — зашипел он. — Именно поэтому я и избегала встречи с тобой! — выпалила девушка. — Зачем ты меня бьешь, если уверяешь, что хочешь жить со мной? — Шлюхам к такому обращению не привыкать, — ответил мужчина, несколько удивленный ее недовольством. — Кроме того, тебе же нравится, когда я тебя трахаю. Внезапно Милли вскочила с кровати, и Бэлль увидела, что на ней нет ничего, кроме отороченной кружевом сорочки. Ее большая мягкая грудь вздымалась в декольте, а из-под подола виднелась обильная растительность на лобке. — Ни капельки не нравится! Я притворяюсь, потому что именно этого от меня и ждут! — с вызовом бросила она. Бэлль понимала, что подобное заявление придется мужчине не по вкусу и Милли следует быть с ним поосторожнее. Она мысленно велела девушке бежать к двери и убираться из комнаты, пока не поздно. Но Милли не успела даже подумать о побеге, как мужчина схватил ее и повалил на кровать. — Сука! — прорычал он. — Завлекала меня ласковыми словами, кормила лживыми обещаниями. Я строил планы, а теперь ты говоришь, что все было притворством! — Нам, девушкам, велят быть приветливыми с клиентами, — сказала Милли. Мужчина опять ударил ее. На этот раз она завизжала от боли и взмолилась, чтобы он ее отпустил. — Хорошо, я отпущу тебя, — ответил он. — Катись прямиком в ад, откуда ты и явилась. По его голосу Бэлль поняла, что он собирается убить Милли. Она так хотела быть храброй, хотела выбраться из-под кровати и ударить злодея ночным горшком, а потом предупредить Энни о том, что происходит. Но ее сковал страх — она не могла пошевелиться. — Нет, пожалуйста! — молила Милли. Послышались звуки борьбы, как будто девушка пыталась вырваться. Но в конце концов возня стихла. Бэлль услышала над собой тяжелое дыхание и решила, что ее страхи были беспочвенными, потому что они с Милли снова целуются. — Так-то лучше, — ласково сказал мужчина, когда борьба наконец прекратилась. — Просто уступи мне. Это мне больше нравится. От страха Бэлль забилась дальше под кровать и больше не могла видеть любовников в зеркало. Но по голосу мужчины она слышала, что его злость почти прошла и он готов опять трахать Милли. Бэлль решила, что дождется глухих шлепков плоти о плоть, потом выползет из-под кровати и пулей полетит к двери. Но прошло несколько минут, а никаких других звуков, кроме тяжелого дыхания, не было, поэтому Бэлль подползла к краю кровати, чтобы вновь видеть отражение в зеркале. Зрелище, которое предстало ее взору, было настолькошокирующим, что девочка едва не закричала. Мужчина стоял на кровати на коленях, теперь совершенно обнаженный, и поглаживал свой член, прижимая его к лицу Милли. Девушка лежала, задрав подбородок. Ее белая шея была обнажена. Милли совершенно не реагировала на действия мужчины. Ее глаза, казалось, вылезли из орбит; создавалось впечатление, что она кричит, однако из ее открытого рта не вылетало ни звука. Страх за Милли оказался сильнее. Бэлль тихонько перевернулась под кроватью, чтобы оказаться лицом к двери, подползла ближе к краю и собралась с силами, чтобы совершить последний рывок, продолжая оставаться невидимой для посетителя. Девочка молниеносно выскочила из-под кровати, метнулась к двери и дернула задвижку. Она слышала, как мужчина что-то заорал ей вслед, но все же открыла дверь и бросилась вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. — Какой-то мужчина обижает Милли! Спасите ее! — закричала Бэлль, когда достигла последнего пролета и увидела выходящую из своего кабинета Энни. Всего на долю секунды лицо матери перекосилось от злости — Бэлль подумала, что она сейчас ее ударит. Но, не говоря ни слова, Энни решительно направилась в гостиную. — Джейкоб! — позвала она. — Пошли со мной, посмотрим, что там у Милли. Лысый дородный мужчина был новичком в борделе. Бэлль видела его лишь однажды, недели две назад, когда он менял прокладку в кране на кухне. Мог сказала, что его наняли выполнять ремонтные работы, а еще следить за тем, чтобы наверху по вечерам никто не буянил. Сегодня у одетого в темно-зеленый пиджак Джейкоба был внушительный вид. Он тут же поспешил вверх по лестнице, выполняя приказ Энни. Хозяйка борделя последовала за ним, но внезапно остановилась, оглянулась на Бэлль и кивнула на дверь полуподвала. — Ступай к себе и никуда не выходи. Я позже с тобой разберусь, — бросила она. Бэлль сидела за кухонным столом, уронив голову на руки и желая одного — чтобы к ней побыстрее спустилась Мог, потому что знала: та намного проще сможет объяснить, как такое могло произойти с Милли. Часы в кухне показывали десять минут одиннадцатого. Бэлль проспала в комнате Милли гораздо дольше, чем предполагала. Но одного она не могла понять: почему ее не разбудили девушки, которые готовились к вечеру, и почему Мог не поднялась наверх, чтобы позвать ее, когда она не вернулась из комнаты Милли. Мог всегда вела себя как курица-наседка: обычно она поднимала переполох, если Бэлль отсутствовала хотя бы час. Кроме того, они около шести пили чай, перед тем как Мог поднималась наверх, чтобы все подготовить к предстоящему вечеру. Вечера для Бэлль обычно тянулись бесконечно, потому что ей приходилось коротать их в одиночестве. Она мыла чашки, читала газеты, оставленные клиентами во время предыдущих визитов. Когда читать было нечего, девочка шила или вязала. Обычно в половине девятого она укладывалась спать, потому что ей становилось тоскливо в одиночестве. Однако сегодня Бэлль было не только одиноко, но и невыносимо страшно. Не за себя (хотя она и боялась предстать перед Энни), а за Милли. Ее лицо стояло у Бэлль перед глазами — этот молчаливый крик, вздернутый вверх подбородок, вылезшие из орбит глаза. Неужели мужчина ее убил? Из гостиной не доносилось ни звука, вероятно, там никого, кроме Джейкоба, не было. Отсутствие гостей можно было объяснить снегопадом, но Бэлль не могла понять, куда подевались Мог и остальные девушки. Кроме Милли в борделе жили еще семь проституток, но даже если все они сидели в своих комнатах с господами или без них, кто-нибудь из девушек обязательно выглянул бы в коридор, когда Энни с Джейкобом спешили по лестнице. Кроме страха за Милли и за себя Бэлль испытывала отвращение, осознавая, что каждый вечер творилось у нее над головой. Как она могла быть настолько глупой и не понимать, что происходит в доме, в котором она живет? Как теперь ей ходить по улицам? Как дружить с Джимми и не опасаться, что он захочет проделать с ней то же самое? Неудивительно, что Мог предупреждала ее о том, что он может распустить руки! С заднего двора донесся громкий крик, за которым тут же последовали грохот и шум, как будто кто-то колотил по мусорным бакам. Потом Бэлль услышала крики еще нескольких человек. Она бросилась через кухню к черному ходу. Девочка не стала его отпирать и выходить на улицу — с нее было уже довольно неприятностей, — а просто выглянула в окошко у двери. Но не увидела ничего, кроме снега, припорошившего старые ящики и рамы. Снегопад не прекращался, дул резкий ветер. — Бэлль! Девочка обернулась на звук маминого голоса. Женщина вошла в кухню и сейчас стояла у стола, уперев руку в бок. — Мам, прости, я заснула у Милли в комнате. Я не нарочно. По вечерам Энни всегда облачалась в черное. Глубокое декольте ее шелкового платья было богато расшито широким серебристым кружевом. Прическу поддерживали серебряные гребни, а бриллиантовые серьги добавляли Энни величия. — Пойдем со мной. Я хочу, чтобы ты быстро рассказала мне, что именно ты видела, — поспешно приказала мать. Бэлль показалось странным, что вместо того, чтобы накричать на нее и наказать за непослушание, Энни взяла ее за руки и повела в крошечную спаленку. Она разобрала постель, жестом велела Бэлль раздеться, надеть ночную сорочку и лечь. Женщина даже помогла дочери расстегнуть сзади пуговицы на платье и продеть голову в сорочку. Только когда Бэлль улеглась под одеяло, Энни присела рядом с ней на кровать. — Теперь рассказывай, — велела она. Бэлль объяснила, как получилось, что она оказалась в комнате Милли, когда та вернулась с гостем, как с испугу забралась под кровать. Она не знала, как рассказать Энни о том, чем занималась парочка, поэтому ограничилась словами «целовались и обнимались». Энни нетерпеливо отмахнулась от дальнейших подробностей и попросила перейти к тому, что мужчина говорил Милли. Бэлль повторила все, что помнила, рассказала, как он ударил Милли, а потом все стихло и она выглянула из-под кровати. — Он держал свой… — Бэлль запнулась и показала на низ живота, — в руке, у ее лица. Милли не шевелилась. Тогда я убежала. С Милли все в порядке? — Она умерла, — отрезала Энни. — Кажется, он ее задушил. Бэлль в ужасе уставилась на мать. Предполагать, что мужчина убил Милли — одно, а получить подтверждение своим опасениям — совершенно другое. Девочка почувствовала, что у нее раскалывается голова — такое и в страшном сне не привидится. — Нет! Не может быть! — Голос Бэлль звучал не громче шепота. — Он ударил ее, но от этого она точно не могла умереть. — Бэлль, ты же знаешь, что я не лгу. Я не стала бы обманывать тебя, — с упреком ответила Энни. — У нас мало времени. Скоро здесь будут полицейские, я послала за ними Джейкоба. Ты должна забыть, что была в комнате у Милли, Бэлль! Девочка ничего не понимала и лишь удивленно таращилась на мать. — Послушай, я скажу полицейским, что это я обнаружила Милли. Скажу, что поднялась к ней в комнату, потому что услышала, как кто-то выбирается через окно, — объяснила Энни. — Понимаешь, я не хочу, чтобы тебя допрашивали, поэтому скажу, что ты спала внизу. И если полиция все равно захочет с тобой побеседовать, ты должна говорить, что спала. Легла в половине девятого, а проснулась только что — тебя разбудил шум на улице. Ты сможешь это сказать? Бэлль кивнула. Мама так редко разговаривала с ней ласково, что девочка готова была сказать что угодно. Конечно, она не понимала, зачем скрывать правду, но надеялась, что на то есть весомая причина. — Умница! — Энни обняла Бэлль за плечи и прижала к себе. — Я знаю, что у тебя шок — ты видела то, чего видеть не должна. Но если ты скажешь полиции, что находилась в комнате у Милли и видела, как все произошло, твоя жизнь превратится в кошмар. Тебе придется давать свидетельские показания, когда этого человека будут судить. Тебя будут допрашивать. Будут спрашивать о всяких мерзостях. Твое имя появится в газетах. И тебе будет грозить настоящая опасность со стороны того, кто убил Милли. Я не могу этого допустить. Бэлль почувствовала облегчение, когда вместо сурового наказания последовало осознание того, что мама хочет защитить ее от дальнейших страданий. — А где Мог? — спросила она. — Я отпустила ее к подруге на Энделл-стрит, потому что знала: из-за снегопада сегодня будет тихо, — объяснила Энни, поджимая губы. — Как оказалось, не зря. Но Мог скоро вернется. И не забудь рассказать ей ту же версию, что и полиции. Бэлль кивнула. — Но когда полиция поймает убийцу, он скажет, что я была в комнате, — прошептала девочка. — Его не поймают, потому что я скажу, что первый раз его видела, — ответила Энни. — Однако тебе не стоит об этом беспокоиться. Только мы с Джейкобом знаем, что ты была наверху. А Джейкоб никому не скажет. — Но если полиция не поймает убийцу, он не ответит за смерть Милли! — вознегодовала Бэлль. — Можешь не сомневаться, он обязательно понесет наказание, — горячо заверила ее Энни.Глава третья
Бэлль еще не спала, когда услышала на лестнице шаги Мог. У женщины плохо сгибалось колено, поэтому она передвигалась медленно. — Мог! — позвала Бэлль пронзительным шепотом, потому что не знала, ушли ли полицейские. Она слышала, как стучали в дверь, поэтому была готова к тому, что в любую минуту они могут спуститься к ней. — Зайдешь ко мне? — Посмотрите, кто не спит! — воскликнула Мог, входя к ней в комнату. У Бэлль не было керосинки, поэтому Мог чиркнула спичкой и зажгла свечу. — Твоя мама рассказала мне, что сегодня произошло. Когда я вернулась, полицейские как раз собирались уходить. Только представь — Милли убита! Все девушки теперь напуганы; бьюсь об заклад, кое-кто из них завтра смоется. Но я уверила их, что здесь самое безопасное место: молния два раза в одно и то же место не попадает. Мог была спокойна, как всегда: она и не думала терять голову. — Бедняжка Милли, — продолжала она, и ее глаза наполнились слезами. — Милая, добрая душа. Несправедливо, что ее лишили жизни. Женщина присела на край кровати Бэлль и убрала с лица девочки волосы. — Как ты, дорогая? Должно быть, испугалась? — Я ничего не слышала, пока мама не пришла сюда с полицейскими, — солгала Бэлль. Мог пристально взглянула ей в глаза. — Быть такого не может! У тебя слух, как у летучей мыши! Ты даже не слышала, как кто-то спустился по водосточной трубе и побежал во двор? — Ну… какой-то шум я слышала, — призналась Бэлль. — Но подумала, что это кошка лазит по мусорным бакам. Мог пару минут молча сидела на кровати. При свете свечи ее лицо казалось моложе и мягче. — Когда я уходила, ты оставалась у Милли в комнате. Когда ты спустилась? — наконец спросила она. Бэлль покачала головой. — Точно не скажу — я не смотрела на часы. Было еще не слишком поздно. В доме стояла тишина. — Из-за снегопада Энни отпустила девушек в мюзик-холл. Остались только Милли и Долли. Я была внизу, когда девушки собирались. Они так шумели, так радовались свободному вечеру, что разбудили бы и мертвого. Удивительно, что ты ничего не слышала. Бэлль почувствовала себя крайне неуютно. Мог, как, впрочем, всегда, догадалась, что она лжет. — Ты заснула наверху, да? — тревожно спросила женщина. — Я собиралась сходить за тобой, но подумала, что твоя матушка тебя поколотит, если увидит там. Я решила, что ты потихоньку проскользнешь позже, когда все разойдутся. Бэлль чувствовала, как ей на глаза наворачиваются слезы. Она не была уверена в том, что родная мать испытывает к ней нежные чувства, но в обращении и взглядах Мог сквозила горячая, беззаветная любовь. Бэлль тяжело было обманывать Мог, несмотря на то что у Энни, вероятно, были очень веские причины настаивать на том, чтобы ее дочь солгала. Внезапно глаза Мог расширились от ужаса. — Ты видела, что произошло! — воскликнула она и тут же зажала рот рукой. — Господи боже мой! А матушка велела тебе ничего не рассказывать… — Прекрати, — слабо сопротивлялась Бэлль. Ей так хотелось открыть все Мог, поплакать у нее на плече, пока страхи не рассеются. Но если Энни что-то велит, все обязаны ей повиноваться. — Просто поверь в то, что я спала у себя в комнате. Мог схватила Бэлль за руки. Ее маленькие, обычно блестящие глаза сейчас были холодными и серьезными. — Когда врешь об убийстве, ничего хорошего не жди, — произнесла она. — Я завтра же поговорю об этом с Энни, и плевать на то, как она отреагирует. Позволить убийце остаться безнаказанным уже грешно, но любая женщина должна знать, что юной девушке обязательно нужно кому-то излить душу, иначе ее замучают кошмары. Но я понимаю, что ты дала матушке обещание, и не стану сегодня принуждать тебя его нарушать. Бэлль восприняла это как намек на то, что на сегодня с нее довольно вопросов, и почувствовала одновременно и облегчение, и разочарование. Облегчение — потому что, если бы Мог продолжила расспросы, она бы не выдержала и рассказала ей всю правду, рискуя навлечь на себя гнев Энни. Но в то же время Бэлль испытала и разочарование из-за того, что Мог не решилась пойти против воли Энни — а ей так хотелось поговорить о том, что она увидела. — А теперь поспи. — Мог подтолкнула Бэлль назад к кровати, натянула одеяло повыше и так плотно его подоткнула, что Бэлль трудно было пошевелиться. — Утро вечера мудренее. На следующее утро снежный покров стал еще толще — всю ночь не переставая валил снег, скрывая следы, которые оставил убийца. Рано утром тело Милли забрал катафалк, а вскоре после этого прибыли полицейские, чтобы тщательно обыскать комнату девушки. Энни велела Бэлль не покидать кухню. Она даже не хотела, чтобы девочка поднималась наверх, чтобы убраться, разжечь камины и вылить ночные горшки. Энни ходила мрачнее тучи и говорила со всеми резко. Мог предположила: это потому, что ей пришлось проснуться раньше обычного. Мог оставалась наверху, то ли потому, что нервничала из-за прихода полиции, то ли потому, что решила приглядывать за остальными девушками — Бэлль сказать не могла. Она слышала, как проституток по очереди вызывали на допрос. Когда Руби, самая юная из девушек, спустилась в кухню, чтобы выпить чашку чая, она рассказала, что полиция расспрашивает о мужчинах, которым особенно нравилась Милли. — Я рассказала им, что Милли все любили, — с горечью заметила Руби. — Красавицей ее не назовешь: плохая кожа, тусклые волосы. Черт меня побери, если я знаю, почему выбирали такую старуху, как она. Да и с головой у нее было не в порядке! — Все равно она была хорошей, — сказала Бэлль. — Доброй и веселой. Руби скорчила рожицу. — Эта веселость и свидетельствовала о том, что у нее не в порядке с головой. Бордель не место для веселья, скажу я тебе! Легавые целую вечность допрашивали Долли, потому что она вчера не ходила с нами в мюзик-холл. Она ответила, что легла спать — разыгралась мигрень — и ничего не слышала. Еще ни одна из девушек так долго не разговаривала с Бэлль; Энни не поощряла этих разговоров. Теперь, когда Бэлль выдалась возможность поболтать с Руби, она была решительно настроена выведать побольше о происходящем наверху. — Странно, что она ничего не слышала, — сказала Бэлль. — Да Долли любит свою «ханку», что тут непонятного! Когда она находится под ее действием, хоть стадо диких коней по дому проскачет — она не проснется. — «Ханку»? — переспросила Бэлль. — Настойку опия, — объяснила Руби, вопросительно глядя на Бэлль, как будто удивляясь ее несообразительности. — Коричневую настойку, которая делает день немного приятнее. Бэлль слышала о настойке опия, но считала, что доктора прописывают ее людям, страдающим от сильных болей. — Неужели, когда занимаешься этим с мужчинами, это так больно? — спросила она. Руби захихикала. — Ты что, еще никогда этим не занималась? Бэлль уже собиралась ответить, что, разумеется, нет, но тут на верхней ступени лестницы показалась Энни и велела Руби опять подниматься наверх. — Я просто хотела выпить чашечку чая, — ответила Руби. — Будешь пить чай тогда, когда я тебе разрешу, — отрезала Энни. — Ступай наверх. Бэлль, а ты перегладь постельное белье. Бэлль поставила утюг на печь и разложила на столе толстое одеяло, приготовившись к работе. Но когда она услышала, что полицейские позвали Энни в гостиную, потихоньку прошмыгнула наверх и приоткрыла дверь в коридор, чтобы слышать все, что будут говорить. Полицейский задал несколько общих вопросов о том, кто живет в борделе, что Энни известно о каждой из девушек, как долго они здесь работают. После этого он перешел к мужчинам-посетителям. Спросил, сами ли они выбирают девушку или Энни находит проститутку для каждого господина. — Когда мужчина приходит первый раз, он обычно стесняется, поэтому я, как правило, сама выбираю для него девушку, — объяснила Энни. — Но во второй и третий раз они предпочитают зайти в гостиную, выпить, поболтать с девочками. Когда я приглашаю пианиста, они еще и танцуют. И тогда выбирают кого-нибудь из свободных девушек. — А Милли часто спрашивали? — Этот вопрос задал другой, хриплый голос; до настоящего момента Бэлль полагала, что в комнате с матерью находится только один полицейский. — О да! Она была самой популярной девушкой, — не колеблясь ответила Энни. — Я бы сказала, что все мои клиенты когда-нибудь ее заказывали. Но я вам уже говорила вчера, что Милли убил не один из постоянных клиентов. Убийцу я никогда раньше не видела. — Вы не могли бы его описать? — спросил полицейский с хриплым голосом. — И попытайтесь сделать это чуть усерднее, чем вчера, — с сарказмом добавил он. — Я уже говорила вам, что не принято слишком пристально рассматривать клиента в первый его визит — иначе он больше никогда не придет, — резко произнесла Энни. — Я бы дала ему лет двадцать пять, не больше. Худощавый, хорошо одетый, каштановые волосы, чисто выбрит. Такое впечатление, что он работает в какой-то конторе — воротник-стойка, на голове — котелок. Бэлль нахмурилась в замешательстве, услышав описание убийцы, которое дала мама — слишком далеко оно было от реальности. Девочка смутно понимала, почему ее мать не хочет, чтобы она рассказала полиции о том, что видела, но теперь у нее складывалось впечатление, что Энни намеренно пускает полицейских по ложному следу, на поиски человека, который абсолютно не похож на настоящего убийцу. В эту секунду по лестнице начала спускаться Мог, и Бэлль вынуждена была прикрыть дверь и поспешно вернуться к работе. Удивительно, но Мог оставила Бэлль в покое — ни о чем ее не расспрашивала, не предупреждала. То ли Энни пригрозила ей, чтобы не болтала, то ли сама Мог не хотела поднимать этот вопрос, пока в доме была полиция — Бэлль не знала. Еще одна странность: нигде не было видно Джейкоба, и хотя Бэлль не могла бы сказать с уверенностью, но она не помнила, чтобы он был здесь вчера вечером, когда приехала полиция. Она предполагала, что Энни велела ему вызвать полицию, а потом скрыться с глаз и не показываться, пока тут все не уляжется. Бэлль с изумлением осознала, что за последние сутки ее жизнь в корне изменилась. Еще вчера утром она понятия не имела о том, что происходит наверху. Теперь она все знала, и от этого знания ей становилось стыдно и противно. К тому же она оказалась свидетельницей убийства — кто бы на ее месте не испугался? Но сейчас, когда Бэлль слышала, как мать хладнокровно лжет полиции, она уже совершенно ничего не понимала. Полицейские рыскали по борделю до четырех часов вечера. Мог постоянно ворчала из-за того, что они нанесли в дом много снега. — Шастают туда-сюда по лестнице, в гостиную — на улицу, им и в голову не приходит, что они затаптывают наши ковры. Почему просто не зайти и больше никуда не выходить? Что с них возьмешь — мужчины! Бесполезные особи! Я бы их и на порог не пускала! Бэлль чувствовала, что Мог волнуется не из-за испачканных ковров, а за тех, за чью судьбу она несет ответственность. Бэлль поймала себя на том, что вздрагивает от резких звуков. Ей было страшно, и она в любую секунду готова была расплакаться. Девочка снова и снова вспоминала то, что видела, и не понимала, как мужчина мог убить Милли только за то, что она не захотела с ним жить. Бэлль нужно было с кем-то поговорить, чтобы избавиться от этих ужасных видений, и единственным человеком, который мог бы ее выслушать, успокоить, объяснить происходящее, была ее мать. С каждой минутой внутри Бэлль все сильнее закипала злость. Она чувствовала горечь разочарования из-за того, что Энни, как видно, больше печется о своих «девочках», чем о собственной дочери. А она, Бэлль, вынуждена делать вид, будто ничего не произошло, и продолжать заниматься рутинной работой. — Где бы была моя мама, если бы не мужчины! — отрезала она, отчасти надеясь на то, что ее слова подвигнут Мог на разговор, начатый вчера вечером. Мог ничего не ответила и продолжала помешивать рагу с курицей, которое она готовила на ужин, но по ее бледному напряженному лицу было видно, что она встревожена ничуть не меньше Бэлль. — Молодчина! — похвалила Мог, когда оглянулась и увидела, что Бэлль складывает одеяло, на котором успела перегладить огромный ворох белья. — А сейчас присядем, выпьем чайку. Думаю, мы это заслужили. За свою короткую жизнь Бэлль не раз наблюдала за тем, как Мог справляется с любыми проблемами с помощью чашечки чая. Если девушки наверху ссорились или если в день стирки дождь лил как из ведра, в ход шло это проверенное средство. Мог никогда не пыталась что-либо решить до завершения ритуала чаепития: она расставляла чашки и блюдца, молочник и сахарницу, наполняла ароматным чаем заварочный чайник. Когда все заинтересованные стороны усаживались за стол и Мог разливала всем любимый напиток, тогда она была готова поделиться своей точкой зрения. Но на этот раз о спокойствии не могло быть и речи — когда Мог взяла из буфета чашки, они зазвенели, потому что у нее дрожали руки; даже по кухне она передвигалась немного неуверенно. Когда женщина отодвинула ящик стола, чтобы достать ложки, одну она уронила на пол. Бэлль поняла, что Мог пытается совладать со своими эмоциями и что она так же сбита с толку, напугана и потрясена, как и сама Бэлль. Мог как раз накрывала чайник красным вязаным чехлом, когда они услышали, как по лестнице в подвал спускается Энни. И Бэлль, и Мог вздрогнули, как будто их поймали за чем-то недозволенным. — Все в порядке, я не кусаюсь, — успокоила их Энни усталым голосом. — Чашечка чая будет как раз кстати. Я как выжатый лимон. Бэлль поспешила достать из буфета еще одну чашку и блюдце. — Наш бордель сегодня открыт? — осторожно поинтересовалась Мог. Энни села и задумалась на пару секунд. — Нет, думаю, сегодня мы работать не будем — из уважения к памяти Милли. Она была хорошей девушкой. Нам всем будет ее не хватать. — А как же ее родители? — спросила Мог. — Я знаю, у Милли была семья. Кто скажет им о ее смерти? Бэлль отметила резкий тон Мог и почувствовала, что той есть что сказать Энни, поэтому девочка взяла свою чашку и направилась к мягкому креслу, стоящему у плиты, чтобы женщины могли поговорить. — Только не я. Наверное, обо всем сообщит полиция, — ответила Энни, и впервые в ее голосе послышалась неуверенность. — Неужели они расскажут правду о том, почему и как она умерла? Услышать подобное — настоящий ужас для матери! — Это верно, — согласилась Мог. Сейчас, когда Бэлль поняла, кем была Милли, и осознала, что ее мать зарабатывает на подобных ей девушках, девочку несколько удивляло одно обстоятельство: Энни беспокоилась о том, что скажут родственники Милли. — Может быть, ты напишешь им пару слов? — спросила Энни у Мог. — Даже если бы я знала, где они живут, разве их утешишь словами? — грустно произнесла та, и Бэлль заметила, как по ее щеке катится слеза. — Как-то я писала письмо для Милли, когда она только начала здесь работать. Приврала, что она моя домработница и вообще хорошая девушка. Милли умоляла меня написать ее матери, чтобы та не волновалась. Сама-то девушка была неграмотной. Но мать Милли ничего не ответила. Милли твердила, что вернется домой, как только подкопит денег, но постоянно все спускала. — Я думала, ты могла бы сообщить, что она сгорела от лихорадки или ее сбил экипаж, — предложила Энни. — Но если ты не помнишь, где живут ее родители, то ничего не поделаешь. — Такое ужасное преступление обязательно попадет на первые полосы газет, — резко напомнила ей Мог. — Они все равно узнают правду! — Мог, перестань! — упрекнула ее Энни. — И без твоих уколов мне не по себе. — Что правда, то правда: тебе настолько не по себе, что ты запретила дочери рассказывать полиции все, что она видела, а сама вылила на них ушат лжи, описывая внешность убийцы. Бэлль поразили дерзость и храбрость Мог. Вызывающе вздернув подбородок, она приготовилась к бою. К счастью, Энни, казалось, совершенно пала духом, как будто у нее не было сил на то, чтобы устраивать сцену. — Я ни словечка Мог не говорила, — подала голос Бэлль, опасаясь, что мама обвинит ее в болтливости. — Она сама догадалась. — Верно, догадалась. Как только я увидела Бэлль, сразу все поняла — она не умеет лгать так правдоподобно, как ты. — Прикуси язык! — предупредила Энни. — А то что? Вышвырнешь меня на улицу? Если я пойду в полицию и расскажу все, что знаю, тогда ты попляшешь. Признайся, зачем ты покрываешь этого человека? Насколько я понимаю, это тот, кого девушки окрестили Боксером? — Я не хочу обсуждать эту тему в присутствии Бэлль, — прошипела Энни. — Она и так уже знает, что происходит в этом доме! И узнала это самым отвратительным образом! — бушевала Мог, потрясая сжатым кулаком. — Я умоляла тебя отослать ее в школу, постоянно повторяла, что она рано или поздно обо всем узнает. Но тебе же виднее! Ты полагала, что если держать Бэлль внизу, то она будет оставаться в полном неведении о происходящем. Видит Господь, мне и в голову не приходило, что она может узнать об этом таким ужасным образом! Но даже тупица понял бы, что такая сообразительная девушка, как Бэлль, сама обо всем догадается. — Мог, ты слишком много себе позволяешь! — осадила ее Энни, но в ее голосе уже не слышалось былого высокомерия. — Я позволяю себе вольности только потому, что люблю вас с Бэлль, — повысила голос Мог. — Если ты забыла, то я напомню: именно я уговорила Графиню не выбрасывать тебя на улицу, когда обнаружилось, что ты на сносях. Я купала и кормила Бэлль, пока ты ублажала Графиню. Я любила эту девочку как собственную дочь. Я постоянно была рядом с тобой, работала на тебя, обманывала ради тебя, плакала из-за тебя, поддерживала в трудную минуту. Возможно, ты, Энни Купер, и являешься хозяйкой этого дома, но я тот клей, который не дает твоей жизни распасться на куски. Бэлль никогда не слышала, чтобы спокойная, мягкая Мог кому-нибудь прекословила. От этого девочка и сама расхрабрилась. Она встала прямо напротив матери. — Назови мне хотя бы одну причину, по которой я не должна говорить полиции, как на самом деле выглядел убийца, — произнесла она, в упор глядя на мать. Энни первой опустила глаза. — Потому что это очень опасный человек. У него связи повсюду. Даже если полиция его поймает и посадит за решетку, он найдет способ до тебя добраться. Я не могу рисковать. По спине Бэлль пробежал холодок. Не это она ожидала услышать. — Почему ты не указала ему на дверь, когда он в первый раз распустил руки с девушками? — поинтересовалась Мог, но в ее голосе уже не было резких ноток, как будто она признала свое поражение. — Я попыталась это сделать, но он мне пригрозил, — сцепив пальцы и не поднимая глаз, ответила Энни. — Он кое-что обо мне разузнал. Когда он стал постоянно спрашивать Милли, казалось, что она не возражала против его грубости. Я думала, что со временем он пресытится и отправится в другой бордель. — Мне кажется, он ее любил, — вмешалась Бэлль. — Он говорил, что хочет, чтобы они жили вместе. — Такие, как он, никого не любят! — презрительно воскликнула Энни. — Он бы использовал ее, а потом, когда красивая, но глупенькая Милли надоела бы ему, попросту избавился бы от нее. Уж лучше умереть, чем жить с таким, как он. Бэлль не могла отделаться от чувства, что ее мать говорила, основываясь на собственном опыте. — Как его зовут? — спросила Мог. — Он назвался господином Кентом, но я случайно узнала, что в некоторых кругах он известен как Ястреб. Впрочем, довольно об этом. Девушки целый день просидели в своих комнатах и ничего не ели. Пора им спускаться к ужину. Никому из них ни слова. Вы поняли? Завтра я поговорю с сержантом и узнаю, известно ли им, откуда Милли родом. Если у них нет о ней никаких сведений, я сама займусь похоронами. Это все, что я могу для нее сделать.Глава четвертая
Только через четыре дня после убийства Милли Бэлль смогла опять выйти из дому. Полицейские то и дело заглядывали в бордель, чтобы задать очередные вопросы, и Энни была сплошным комком нервов. Боялась она не только полиции, но еще и репортера, который, как поговаривали, снует по Севен-Дайлс и все разнюхивает. Она боялась, что он попытается пробраться в бордель, а потом напечатает о ней грязную статейку, поэтому в борделе клиентов не принимали. Рози и Мей уехали через два дня после убийства. Сказали, что боятся и вернутся домой, но Мог была уверена, что они просто перейдут работать в другой бордель. Что касается остальных девушек (поскольку времени теперь у них было более чем достаточно), они перестали жаловаться, что боятся оставаться наедине с мужчиной, и стали жаловаться на то, что ничего не зарабатывают. Каждый час вспыхивали ссоры, которые приходилось улаживать Мог. Она пеняла девушкам на то, что они ведут себя как дети. Бэлль осознавала, что после всего происшедшего чувствует себя вполне сносно. Она не стала биться в истерике и болтать лишнее. Она даже перестала бояться, несмотря на то что все остальные жильцы дома были уверены: они подвергаются смертельной опасности. Но оказалось, что последствия случившегося всего лишь проявились позднее: на третью ночь Бэлль проснулась оттого, что ей снились кошмары о смерти Милли. Все происходило словно в замедленной съемке, отчего происходящее казалось в тысячу раз страшнее. Потом Бэлль целый день ловила себя на том, что постоянно к этому возвращается — не только к моменту убийства, но и к мыслям о доме, в котором она живет. В ее голове постоянно проносилось слово «трахаться». Это бранное слово она слышала ежедневно, еще с тех пор как была совсем крошкой. Но теперь, когда она узнала, зачем к ним домой приходят мужчины, оно приобрело зловещий смысл. Некоторые девушки были немногим старше самой Бэлль, и она не могла отделаться от мысли: неужели ее мама хочет, чтобы она тоже стала проституткой? До убийства Милли девочка вряд ли задумывалась о том, чем занимается ее мама. Возможно, потому что выросла в публичном доме — так дети мясников и владельцев пивных не удивляются тому, чем занимаются их родители. Однако теперь ее не покидала мысль о борделе Энни. Бэлль поймала себя на том, что стала по-другому смотреть на девушек. Ей хотелось спросить их о том, что они чувствуют и почему выбрали именно эту профессию. Бэлль предположила, что ее мама тоже когда-то работала проституткой, и с большой долей вероятности ее отцом был один из клиентов. Девочка испытывала досаду от своей догадки, хотя этим можно было объяснить холодность Энни. Несмотря на свою юность и наивность, Бэлль понимала, что любая проститутка меньше всего мечтает о ребенке — с рождением детей ее жизнь становится в два раза тяжелее. До всего происшедшего Бэлль чувствовала уверенность в своих силах и даже некоторое превосходство над соседями. Она жила в чистом уютном доме, умела читать и писать, хорошо одевалась, не болела, и все окружающие отмечали, какая она красивая. Девочка всегда полагала, что ее мечта открыть небольшой шляпный магазинчик вполне осуществима, поэтому постоянно делала в блокноте наброски головных уборов. В будущем она собиралась отправиться к модистке на Стрэнд, упросить ее взять к себе в ученицы и научиться делать шляпки. Но теперь ее уверенность развеялась. Бэлль чувствовала себя такой же жалкой и никчемной, как и любой уличный беспризорник, который спит под железнодорожным мостом на Виллиерс-стрит или в пустой коробке на рынке Ковент-Гарден. Как будто владелица шляпного магазина возьмет к себе в мастерицы дочь хозяйки борделя! Бэлль неожиданно поняла, что все это время напрасно демонстрировала собственное превосходство — должно быть, многие владельцы магазинов в Севен-Дайлс смеялись над ней: только посмотрите на дочь хозяйки борделя, она имеет наглость вести себя надменно, ходить с таким важным видом! Бэлль зарделась при мысли о том, что за ее спиной говорили люди; вероятно, они даже спорили на то, сколько она продержится, прежде чем начнет себя продавать. Девочка попыталась поговорить об этом с Мог, но та моментально ее осадила. — Не смей осуждать мать, Бэлль. Ты понятия не имеешь, как тяжело женщине самой зарабатывать себе на жизнь, — раздраженно ответила она. — Уборщицы, швеи, продавщицы — все они так мало получают, а работать приходится очень много. Я не всегда одобряла поступки твоей матери, но на твоем месте не стала бы задирать нос и бежать отсюда. Энни делала все возможное, чтобы свести концы с концами. Я надеюсь, тебе никогда не придется оказаться в ее положении. Казалось, стены борделя давят на Бэлль, и как она ни старалась отогнать воспоминания о выпученных глазах Милли, о том ужасном человеке, прижимающем член к щеке проститутки, ничего не получалось. Ей отчаянно не хватало свежего воздуха, она устала от постоянных перебранок между девушками, от испуганного лица Энни. Но больше всего Бэлль хотела увидеть Джимми. По некой необъяснимой словами причине она чувствовала, что он сможет понять, через что ей пришлось пройти. Девочка надела свою старую серую накидку, отороченную мехом, самые крепкие сапоги и выскользнула через черный ход. Последние три дня снегопада не было, но мороз не спадал, поэтому ни снег, ни лед не растаяли. От былой белоснежной красоты ничего не осталось: снег на дорогах и тротуарах, утрамбованный повозками и экипажами, почернел от грязи и конского навоза. Многие владельцы магазинов посыпали дорожки перед входом солью и песком, чтобы никто не упал — чем еще больше обезобразили улицу. Бэлль осторожно пробиралась по Монмут-стрит, приподнимая подол юбки, чтобы не запачкаться. Было всего девять часов очередного серого, очень холодного утра, и девочке казалось, что солнце не проглядывало сквозь тучи уже несколько недель. — Бэлль, подожди! От звука этого голоса сердце Бэлль забилось часто-часто. Она обернулась и увидела, как Джимми, не разбирая дороги, бежит за ней по улице. Он поскользнулся на плотно слежавшемся снегу. На юноше был потертый синий джемпер размера на два меньше, а серые брюки выглядели «куцыми». На шее Джимми было теплое клетчатое кашне. Он был без пальто. Бэлль подозревала, что у него его просто нет. — Как ты? — задыхаясь спросил Джимми, когда подбежал к ней. — Все только и говорят об убитой девушке. Какой ужас! Но кто-то сказал, что тебя отослали из города. Я был бы рад, если бы тебе это помогло, но жалел бы о том, что больше тебя не увижу. Глаза Бэлль наполнились слезами: это был первый человек, которому была небезразлична ее судьба. Даже Мог избегала разговоров о том страшном вечере, хотя и знала, что Бэлль все видела. — Да, это было ужасно, — призналась она. — Я любила Милли. Все случившееся для меня — огромное потрясение. — Не плачь, — успокаивал Джимми девочку, подходя к ней ближе и беря за руку в перчатке. — Хочешь об этом поговорить? Или мне лучше тебя отвлечь? Его золотисто-карие глаза были исполнены тревоги, но на губах играла легкая улыбка, от которой на щеке появлялась ямочка. — Отвлеки, — ответила Бэлль. — Тогда пошли к набережной, — предложил он. — В парках все еще лежит снег и по-прежнему красиво. Крепко держа девочку за руку, Джимми торопливо потянул ее за собой, а потом они вмести заскользили через Ковент-Гарден, мимо носильщиков с ящиками фруктов на головах и груженных тюками овощей тележек. Юноша повел Бэлль по ряду, где торговали цветами, и буйство ярких красок и дурманящий аромат тут же подняли ей настроение. — Где среди зимы берут цветы? — спросила она. Джимми поднял с земли розовый бутон и понюхал его. — Наверное, в теплых странах, — ответил он, подошел ближе к Бэлль и продел цветок в петлицу на ее накидке. — Или выращивают в теплицах. Честно сказать, не знаю. Но я люблю сюда приходить, смотреть на них, нюхать. Цветы заставляют меня забыть о том убожестве, которое меня окружает. — В пабе твоего дяди? Юноша кивнул и задумчиво посмотрел на Бэлль. — Да. Мужчины, пропивающие деньги, которые должны приносить домой, своим женам и детям… Эти люди хвастаются тем, что бьют своих жен, чтобы те ходили по струнке. Мне хотелось бы забыть о ворах, сутенерах, мошенниках и об убийцах. Я уже начинаю думать, что в Севен-Дайлс не осталось ни одного честного, доброго человека. Я не уверен даже в дяде Гарте. — Он не может быть плохим. Дядя Гарт взял тебя к себе, оплатил похороны твоей мамы, — напомнила юноше Бэлль. — Мою маму тоже нельзя назвать порядочной женщиной, но, вероятно, у них обоих не было выбора. — Возможно, ты права. Очень трудно самому пробивать себе дорогу в жизни. Не думаю, что те, кому это удается, остаются ничем не запятнанными, — задумчиво протянул Джимми. Пока они шагали через Стрэнд, а потом вниз по набережной Темзы, Джимми рассказал Бэлль о том, как новости об убийстве в борделе в ту же ночь долетели до «Бараньей головы». — Мы тогда еще не знали, кого именно убили, но кто-то выразил надежду, что это не Милли, потому что она очень хорошая девушка. До встречи с тобой я никогда бы не подумал, что в борделе встречаются порядочные люди. Той ночью я постоянно думал о тебе, беспокоился, пытался угадать, как это отразится на тебе и твоей матери. Небольшой сад на набережной выглядел как на картине. Снег на тропинках немного просел, но под деревьями, кустами, на траве и железных перилах лежал толстым белым слоем. Эта хрустящая белизна напомнила Бэлль о том, что всего пару дней назад она была такой же чистой, как только что выпавший снег, но злодей растоптал ее наивную душу и обнажил перед ней всю жестокость этой жизни. Девочке было необходимо, чтобы Джимми понял, каково ей пришлось, но она не могла облечь свои чувства в слова. — Я действительно не знала, что происходит у нас в доме, — нерешительно начала Бэлль и тут же залилась румянцем. — До того вечера. Я думала, что мужчины платят за то, чтобы попасть на некую частную вечеринку, вот и все. Джимми с понимающим видом кивнул. — Я рассказал дяде, что познакомился с тобой. И он заметил, что тебя ограждают от всего происходящего в борделе. Еще он добавил, что следует отдать должное твоей маме, которая так хорошо тебя воспитала. Но, возможно, ей стоило раньше кое-что тебе объяснить. Наверное, правда тебя потрясла? — И не говори! И что еще хуже, все это произошло с Милли. Она была единственной из девушек, с кем я была близка, — призналась Бэлль дрожащим голосом. Джимми смахнул снег со скамьи и предложил присесть. Бэлль продолжила рассказывать историю, которой ей велела придерживаться мама. Джимми внимательно слушал. Девочке нравилось находиться на свежем воздухе, но, глядя на красоту сада, на дрозда, который продолжал прыгать перед ними по снегу, она чувствовала: ложь о том, что она спала, когда все произошло, вот-вот задушит ее. — Не плачь, — стал утешать ее Джимми, обнимая за плечи. — Какой ужас, когда все это происходит у тебя над головой! Но не стоит больше говорить об этом, если ты так расстраиваешься. Бэлль уткнулась лицом ему в грудь. — Меня расстраивает то, что я должна обманывать, — еле слышно прошептала она. — Если я открою тебе правду, обещай, что не расскажешь ее ни единой живой душе! Юноша пальцем приподнял ее подбородок так, чтобы лучше видеть лицо. — Я никогда никому не расскажу твоих секретов, — пообещал он. — Моя мама умела хранить тайны и всегда говорила правду. Так что рассказывай, если тебе станет легче. И тогда Бэлль взахлеб поведала ему о случившемся. Временами она говорила сумбурно, не могла подобрать нужных слов, и ей было стыдно рассказывать о том, что делал с Милли мужчина перед тем, как убил. Наконец девочка объяснила, что это мама настояла на том, чтобы она сказала, будто все это время спала у себя в комнате. На лице Джимми читались замешательство и испуг. — До того вечера я даже не знала, чем девушки занимаются с посетителями, — прошептала Бэлль, от стыда закрывая лицо руками. Она горько заплакала. Сдерживаемые после всего происшедшего слезы хлынули ручьем. Джимми крепко обнял ее, прижал к себе и позволил выплакаться вволю. В конце концов Бэлль удалось успокоиться. Она высвободилась из его объятий, нашла платок, чтобы высморкаться. — Представляю, что ты теперь обо мне думаешь! — сказала она, зардевшись от стыда. — Я думаю, что ты очень красивая, — ответил Джимми, убирая от ее заплаканных глаз носовой платок. — С нашей первой встречи я думаю только о тебе. Жаль, что я ничем не могу тебе помочь. Бэлль из-под опущенных ресниц посмотрела на Джимми и заметила искреннее участие в его глазах. — Я так хотела увидеть тебя после того, что произошло, — тихо сказала она. — Это было так ужасно! Дома никто не хочет со мной об этом разговаривать. Я чувствовала, что ты меня поймешь, но потом эта мысль показалась мне глупой, ведь я тебя едва знаю. — Мне кажется, совершенно не важно, как давно люди знакомы. Я знаю своего дядю всю жизнь, но не могу ему доверять. А с тобой мы только-только познакомились, и я уже рассказал тебе о своей маме, — ответил он. Джимми вновь своим ледяным от мороза пальцем приподнял ее подбородок. — По-моему, твоя мама поступила неправильно, запретив рассказывать полиции, где ты была и что видела. Однако я могу понять, почему она так поступила: потому что боится за тебя. Следовательно, это доказывает, что она тебя любит. — А почему ты решил, что может быть иначе? — спросила Бэлль. — По тому, как ты о ней говорила, — пожал плечами Джимми. — Создавалось впечатление, что ты ее боишься. — Ее все немного побаиваются. — Бэлль натянуто улыбнулась. — У нее характер — не сахар. В отличие от Мог. Я частенько жалею, что не Мог моя мать. Бэлль в двух словах рассказала о том, каково это — расти в доме, где одни женщины. — Если бы я не читала книг и газет, не думаю, что вообще знала бы о том, что такое отец, — призналась она. — Со мнойпочти то же самое, — задумчиво произнес Джимми, опять обнимая ее за плечи. — Мы всегда жили вдвоем с мамой, к нам наведывались исключительно дамы, которых она обшивала. Дядя Гарт приезжал примерно раз в три месяца и постоянно пенял на то, что мама превращает меня в неженку. Тогда я не знал, каким, по его мнению, должен быть мужчина, а сейчас, когда я вижу посетителей его паба, быть похожим на них не хочу. Ты бы хотела иметь отца, похожего на тех мужчин, которые приходят к бордель к твоей маме? Хотела бы? Бэлль ответила полуулыбкой. — Предполагаю, что он один из них. Но я никогда не видела никого из посетителей, только убийцу, а все не могут быть такими же, как он. — Ты знаешь, как его зовут? — Он назвался господином Кентом, но я слышала, как мама говорила, что он известен под кличкой Ястреб. Такое прозвище просто так не дают. Джимми и Бэлль решили прогуляться еще, чтобы согреться. Они направились вдоль набережной к Вестминстерскому мосту. Когда Бэлль было девять лет, Мог водила ее на Трафальгар-сквер — посмотреть на смену караула, на Вестминстерский собор, на палаты парламента. Тогда Бэлль показалось, что они прошагали много километров, и только когда Джимми повел ее гулять в Сент-Джеймс-парк, она осознала, что все эти исторические места находятся недалеко от ее дома. Джимми знал о Лондоне намного больше, чем Бэлль. Он рассказал ей о церемонии смены караула у штаба командира конногвардейского полка, о том, что происходит в парламенте. — Когда придет весна, я поведу тебя на прогулку по Лондону, — пообещал он. — Побродим по Гринвич-роуд, по Гайд-парку, полюбуемся собором Святого Павла и Лондонским Тауэром. Если только ты захочешь со мной дружить. Бэлль засмеялась. — Еще бы! — воскликнула она, неожиданно осознав, что он вновь вселяет в нее надежду и делает счастливой. — Мне очень нравится находиться рядом с тобой. Джимми резко остановился и повернулся к ней с неподдельной радостной улыбкой. — Я думаю, что ты настоящая красавица, — признался он, и на его замерзшем бледном лице проступил стыдливый румянец. — Но сейчас лучше вернуться, а то попадет нам обоим. На обратной дороге в Севен-Дайлс юноша поведал Бэлль о том, что его главные обязанности — собирать и мыть стаканы, убирать пивной погреб, проверять доставляемые продукты, но его дядя постоянно придумывает дополнительные задания, начиная со стирки одежды и мытья полов в комнатах над пабом и заканчивая приготовлением еды. Бэлль поняла, что Джимми работает с одиннадцати утра до двенадцати ночи, не слыша доброго слова. — Такой сообразительный парень, как ты, мог бы получить работу получше, — заметила она, чувствуя обиду за него. — Мог бы, — согласился Джимми. — Но как уговорить дядю Гарта? Он не колеблясь забрал меня к себе, когда умерла мама, а она много о нем думала. Кроме того, я у него учусь. Дядя Гарт проницателен, его с толку не собьешь и вокруг пальца не обведешь. Я дождусь своего часа, научусь у него всему, что он умеет, стану незаменимым, а потом найду работу получше. — Скорее всего, и мне нужно последовать твоему примеру, — сказала Бэлль. Джимми остановился, взял ее руки в свои. — Мне кажется, чем меньше ты будешь знать о таких местах, как бордель твоей матери, тем лучше, — произнес он. — Читай книги, Бэлль, особенно по истории и географии. Оттачивай свой почерк и продолжай мечтать о шляпном магазинчике. Тебе не нужно становиться проституткой, равно как и мне не стоит быть хозяином паба, где обслуживают воров, сутенеров и мужей, которые избивают своих жен. Давай как настоящие друзья будем поддерживать друг друга. Если мы будем помогать другу друг, то сможем выбраться из Севен-Дайлс. Бэлль была глубоко тронута. Она смотрела в его карие глаза и хотела подобрать слова, чтобы описать, насколько ей стало легче от его заботы. Благодаря ему в ней вновь затеплилась надежда на то, что она сможет вести достойную жизнь за пределами Севен-Дайлс. Девочке даже показалось, что Джимми сможет стереть из ее памяти воспоминания об ужасной стороне мужской натуры, о которой она узнала в комнате Милли. От него не исходило никакой угрозы. Более того, ей хотелось, чтобы он снова крепко обнял ее, возможно, даже поцеловал. — Как приятно об этом мечтать, — призналась Бэлль, наклонилась и поцеловала юношу в щеку. — Спасибо, Джимми, за то, что утешил. Я последую твоему совету. Они поспешили домой, осознавая, что обоим влетит за столь продолжительное отсутствие. Когда они расставались у Джейкс-Корт, Бэлль помахала Джимми рукой, а он в ответ послал ей воздушный поцелуй.Глава пятая
— Ты где была? — возмущенно поинтересовалась Мог, когда Бэлль вошла в кухню, попрощавшись с Джимми. — Ты должна спрашивать у меня разрешения, прежде чем куда-то ходить одной. — Прости, — ответила девочка. — Мне захотелось подышать свежим воздухом. — Тебе повезло, что твоя мама еще не проснулась, — сказала Мог. — Мне через минуту нужно уходить, чтобы распорядиться о похоронах Милли. Пилеры[2] заявили, что им не удалось выяснить, где живут ее родные, но, как по мне, они даже не пытались это сделать. — Чем я могу помочь? — спросила Бэлль. Было видно, что Мог взвинчена до предела. — Ничем, мое золотце. Это наша с Энни забота. Мы не хотим, чтобы кто-то путался у нас под ногами. — Родные Милли узнают, кем стала их дочь? — поинтересовалась Бэлль. Ей стало грустно оттого, что такую живую, веселую девушку хоронят почти тайно. — Знаешь, им было известно, где живет Милли, — неодобрительно хмыкнув, ответила Мог. — Но они ни разу даже строчки ей не написали. Как по мне, им на нее наплевать. Бэлль была вынуждена с этим согласиться. — А когда похороны? — спросила она. — В пятницу в четыре, — сообщила Мог. — Отпевание состоится в церкви Святой Троицы. Потом мы с девушками выпьем чая — помянем Молли. Ничего помпезного. Я испеку пироги и приготовлю бутерброды. Это все, что мы можем для нее сделать. Бэлль подумала, что неожиданно повзрослела, став свидетельницей убийства. Она чувствовала, что Мог держит скорбь о Милли в себе, потому что все ждали от нее стойкости в любых жизненных испытаниях. Бэлль привыкла считать Мог старухой, но на самом деле она была всего на десять лет старше убитой девушки. Бóльшую часть жизни Мог провела в этом борделе, редко куда-то выходила, всегда была под рукой, и чаще всего ее помощь недооценивали. Девочка подошла к Мог и крепко-крепко ее обняла. — С чего бы это? — грубовато удивилась та. — Потому что ты особенная! — ответила Бэлль. — Отцепись! — отрезала Мог, но по напускной грубости, с которой она оттолкнула Бэлль, по ее дрожащему голосу было заметно, насколько она тронута. В пятницу в половине четвертого Мог и Энни в черных одеждах и шляпках с вуалями направились в похоронное бюро на Энделл-стрит. Тело Милли привезли сюда после вскрытия. Две женщины следовали чуть позади запряженного лошадью катафалка до церковного кладбища, где должны были захоронить тело. Утром у Джейкс-Корт оставили два венка и несколько букетов цветов. В них не было карточек, но Мог решила, что они, скорее всего, от поклонников погибшей девушки. Энни купила сосновый венок с восковыми красными розами — она сказала, что он пролежит дольше, чем венок из живых цветов. Она все утро нервничала, и Мог объяснила: не стоит этому удивляться, ведь она любила Милли. Бэлль подумала, что, вероятнее всего, мама просто боялась, что похороны привлекут к ней ненужное внимание. На хозяйстве остались Лили и Салли — старшие из девушек. Мог велела им в половине пятого поставить чайник и накрыть в кухне стол для чаепития. Они с Энни вернутся часам к пяти. Как только Мог с Энни ушли, Бэлль набросила накидку и поспешила на улицу через черный ход. Девушки остались наверху, она слышала, как они кричат друг на друга. Куда-то подевалось ожерелье Долли, и она обвиняла в краже одну из девушек. После смерти Милли проститутки все время ссорились. Мог объясняла это скукой, но в чем бы ни крылась причина перебранок, Бэлль была по горло сыта скандалами. Она хотела разыскать Джимми. Она не отважилась отправиться прямиком в «Баранью голову», поэтому стала неспешно прохаживаться неподалеку в надежде, что Джимми ее заметит. Он говорил, что около четырех часто выходит прогуляться, поэтому она перешла дорогу и уставилась на витрину комиссионного магазина, ожидая появления юноши. Днем немного потеплело, и грязный лед в водосточных канавах быстро таял. Бэлль подождала минут пятнадцать, пока не стемнело, а потом, замерзнув, направилась вдоль по улице к рынку Ковент-Гарден, продолжая высматривать Джимми. Как обычно, на узких улочках было не протолкнуться. Слух Бэлль резали громкие крики уличных торговцев; звуки, воспроизводимые музыкантами, играющими на аккордеонах, скрипках и даже на ложках; грохот телег по мощеной мостовой. Люди пытались перекричать царивший на улицах шум. Страдал не только слух Бэлль, но и ее обоняние. Запах конского навоза, глазированных яблок, рыбы, гниющих овощей, горячего хлеба и булочек — все это смешалось и повисло в холодном воздухе подобно зловонной, окутавшей все паутине. Девочка удрученно заметила обветшалые здания, давно требующие ремонта, захламленные улицы, мужчин и женщин, находящихся в разной степени опьянения, кишащих повсюду чумазых детей, одетых в какие-то лохмотья. Казалось, единственными светлыми пятнами среди этого убожества были процветающие пивные и ломбарды. Бэлль казалось странным, что, несмотря на то что она выросла в этом квартале, до настоящего момента она никогда по-настоящему не замечала, насколько здесь все убогое, унылое и разбитое. Вероятно, потому что Бэлль была сама не своя и у нее от шума раскалывалась голова, а от вони сводило желудок, она чувствовала, что в каждой подворотне и во дворе таится опасность. Она зашагала быстрее, желая только одного — поскорее добраться домой. Уже подходя к Джейкс-Корт, девочка услышала за спиной стук колес подъезжающего экипажа, но даже головы не повернула, поскольку звук был довольно привычным в этих местах. Внезапно она почувствовала, как ее ноги отрываются от земли, как будто кто-то схватил ее сзади. Кто-то вцепился в руки Бэлль и вывернул их за спину. Одновременно ее рот зажала чья-то ладонь, чтобы она не кричала. Бэлль вырывалась, пыталась лягаться, но напавший на нее мужчина был намного крупнее и сильнее ее. Девочку рывком втащили в черный экипаж, который поравнялся с ней и перегородил всю улицу. Поскольку уже стемнело, а уличные фонари горели очень тускло, и к тому же в экипаже было еще темнее, чем снаружи, Бэлль не сразу поняла, что внутри сидит еще один мужчина. Она осознала это, когда он схватил ее за руки, пока первый нападавший заскакивал внутрь. Один из них постучал по стенке экипажа, чтобы кучер трогал. Бэлль была напугана, но продолжала громко кричать, пытаясь дотянуться до дверцы экипажа. От сильного удара в висок ее отбросило на сиденье. — Еще хоть раз пикнешь, и я тебя убью, — произнес знакомый хриплый голос. Девочка мгновенно поняла, что это убийца Милли. И ни на секунду не усомнилась в том, что он приведет свою угрозу в исполнение, если она его ослушается. — Мог, куда она подевалась? — раздраженно произнесла Энни. Они пришли четверть часа назад. Поскольку все девушки уже устроились в кухне и шумно стали расспрашивать о похоронах, она не сразу заметила отсутствие Бэлль. И только разливая вино по маленьким бокалам, увидела, что дочери нет. — Не знаю. Я думаю, что она просто вышла подышать свежим воздухом, знаешь, как она любит, — ответила Мог. — Бэлль вам что-нибудь говорила? — спросила она у девушек. — Последний раз мы видели ее перед вашим уходом, — ответила Лили. Она и еще четверо девушек сидели полураздетые: в поношенных шалях, наброшенных поверх грязных ночных сорочек и панталон. У всех проституток был такой вид, как будто они уже неделю не причесывались. Светлые волосы Лили напоминали воронье гнездо. От неряшливого вида девушек, от бессмысленного выражения на их лицах Мог просто взбесилась. — Вы могли хотя бы причесаться, выказать хоть каплю уважения к вашей подруге! — прикрикнула она на них. — Но бордель ведь сегодня вечером закрыт, — дерзко ответила Лили. — Какой смысл наряжаться, если никто не придет? — Я надеюсь, что на ваших похоронах хоть кто-то будет скорбеть! — зашипела на них Мог. — И вы могли бы проявить больше участия к Бэлль. — С ней все будет в порядке, — вступила в разговор Эмми, теребя крысиный хвостик сальных волос и покусывая его кончик. — Что с ней может случиться? Ведь все знают, кто ее мама. В восемь вечера Энни обратилась в полицию на Боу-стрит. Она сообщила о своих подозрениях в том, что ее дочь, вероятно, украли и, возможно, даже убили. Они с Мог оббежали весь Севен-Дайлс, расспрашивая знакомых, не видели ли они Бэлль. Но, к несчастью, в тот день ее никто не встречал. Дежурный сержант, крупный мужчина с колючими усами, казалось, счел заявление Энни просто смешным. — Это маловероятно, мадам, — ответил он. На его губах играла усмешка. — Девушки ее возраста… любят гулять. Возможно, у нее даже есть дружок, о котором вы не знаете. — Бэлль не ходит гулять, когда стемнеет. Вероятно, вам известно, что в моем борделе несколько дней назад убили девушку? Вполне возможно, что убийца следил за моим домом и украл Бэлль. — А зачем она ему? Она же не работает у вас? — удивился полицейский. — Вы ведь сами утверждали, что во время убийства она спала и вы никогда по вечерам не позволяли ей подниматься наверх. Возможно, он даже не знает, что у вас есть юная дочь. — Убийца поступил так, чтобы предупредить меня, — не отступала Энни. — Он дал понять, что может сделать все, что захочет. Этот человек убил одну из моих девочек, украл Бэлль… Что дальше? Сержант встал из-за стола, потянулся и зевнул. — Послушайте, мадам, я понимаю, что вы взволнованы, но могу поспорить на что хотите, что она пошла на встречу с парнем и забыла о времени. Ваша дочь боится возвращаться домой, потому что знает, что вы будете злиться. Но она все равно придет, когда замерзнет и проголодается. — Пожалуйста, приступайте к поискам! — молила Энни. — По крайней мере поспрашивайте, не видел ли ее кто-нибудь. — Разумно. Если сегодня вечером ваша дочь не придет, завтра мы начнем ее искать, — согласился полицейский. — Но она обязательно вернется, вот увидите! В одиннадцать часов того же вечера Мог и Энни сидели вдвоем в кухне. Обе были слишком встревожены и не могли заснуть. Уверения полицейского их не успокоили. Обе прекрасно знали, что Бэлль по доброй воле никогда не пропустила бы поминки Милли; по ее мнению, это все равно что выказать безразличие к убитой девушке. Если бы с ней что-то случилось на улице, например, ее сбил экипаж или она заболела, Бэлль обязательно дала бы о себе знать. — Я не знаю, как мне поступить, — призналась Энни. — Если я скажу полиции, что знаю убийцу, что преступление было совершено на глазах у Бэлль, они подумают, что я как-то с этим связана, и, может быть, даже обвинят меня в том, что я мешаю вести расследование. Однако если я ничего им не скажу, они не станут принимать меня всерьез и не начнут ее искать. Но хуже всего, если я скажу, что это Ястреб, и до него дойдет слух о том, что я опознала его. Он убьет Бэлль, а потом придет за мной. Мог понимала, что Энни права. Никто в Севен-Дайлс не посмел бы украсть Бэлль. Энни была частью этого сообщества, и какими бы безнравственными ни были их соседи, своих они никогда не грабили и не обижали. Но этот Кент, или, как его еще называли, Ястреб, понимал, что он на свободе до тех пор, пока Бэлль с матерью держат рот на замке. У него, наверное, повсюду свои люди. Мог могла бы поспорить, что он уже знает: Энни сегодня была на Боу-стрит. Но после того как он хладнокровно задушил Милли, Мог прекрасно понимала, что ему не нужен даже предлог для убийства Бэлль. — Мне кажется, ты должна рассказать полиции правду, — ответила Мог, взвесив все «за» и «против». — Но в то же время ты должна обратиться за помощью к своим покровителям, чтобы разузнать, куда этот злодей увез Бэлль. Энни молчала и задумчиво грызла ногти. — Я боюсь, что он ее продаст, — наконец призналась она. Мог побледнела. Она отлично понимала, что имела в виду Энни под словом «продаст». В определенных кругах молодые и красивые девственницы могут принести целое состояние. — Боже мой, только не это! — прошептала Мог и перекрестилась. Ее глаза наполнились слезами. Она протянула руку и сжала ладонь Энни. Мог знала, что именно так и случилось с ее подругой, когда она была ровесницей Бэлль. Губы Энни дрожали. Она пожала руку Мог в ответ, пытаясь отмахнуться от ужаса воспоминаний двадцатипятилетней давности. Это было самое болезненное, омерзительное, унизительное переживание, и даже теперь, после стольких лет, она помнила запах пота своего насильника, пропитанное виски дыхание и боязнь того, что его грузное тело раздавит ее заживо. Энни кричала, ей было очень больно, но он, казалось, получал наслаждение от ее криков, а когда в конце концов все закончилось, осмотрел ее гениталии и с удовлетворением увидел на них кровь. Тогда Энни была совсем еще ребенком. У нее и груди еще не было — худощавая мальчишеская фигурка! Теперь Энни знала, что стала одной из тысячи детей, которых похищают на улицах. По всему Лондону владельцы борделей нанимали людей, как правило женщин, похожих на почтенных матерей семейств, чтобы те поставляли им для торговли юных девушек. Чаще всего с девочками обращались так же, как с Энни: держали полуголодными взаперти, чтобы они стали более сговорчивыми. Иногда их даже били, пока они не сломаются. После изнасилования дети чувствовали себя раздавленными как морально, так и физически. Они продолжали заниматься проституцией, потому что не могли вернуться домой. С Энни получилось именно так. Она знала: если ее мать узнает, что с ней произошло, она этого не переживет. Поэтому Энни навсегда потеряла свою семью; она была уверена: для ее близких будет лучше, если они будут считать, что их дочери на них наплевать, и не узнают, чем она занимается на самом деле. Через пару лет она набралась храбрости и сбежала из того ужасного борделя. Ей улыбнулась удача, когда она оказалась в относительной безопасности у Графини в Джейкс-Корт. Здесь Энни научилась если не любить, то терпимо относиться к «ремеслу», которым вынуждена была заниматься. Иногда в компании других девушек она даже чувствовала себя счастливой. Когда бордель Графини перешел к ней, Энни подумывала о том, чтобы продать его, а на вырученные деньги открыть магазинчик в респектабельном районе. Но ничего другого она не умела. А если она начнет новое дело и прогорит, потеряет все деньги? Как тогда им с Бэлль жить? Энни долго и тщательно взвешивала все «за» и «против» и пришла к выводу: пока у мужчин существует потребность в сексе, всегда найдутся люди, которые будут зарабатывать на этом деньги. Поэтому она приняла решение «остаться в бизнесе», но пообещала себе, что ее бордель станет лучшим. Она будет принимать к себе только опытных девушек, которые хотят работать проститутками, будет хорошо их кормить, следить за их здоровьем и гигиеной, не станет забирать всех заработанных ими денег. Это казалось идеальным компромиссом. Она никому не предлагала и никогда не предложит ребенка. Мужчины частенько просили ее найти им очень юных девочек, но таким посетителям Энни всегда указывала на дверь, недвусмысленно давая понять, то она думает о подобных пристрастиях. Сейчас, когда Бэлль пропала и, возможно, находилась на волосок от гибели, Энни поняла, насколько была глупа, раз не предвидела такого развития событий. Как она собиралась обеспечить безопасность Бэлль, живущей в борделе? — Ты была права, мне следовало отослать ее в закрытую школу, — произнесла Энни срывающимся от переполнявших ее эмоций голосом. — Было глупо держать ее возле своей юбки. Энни знала, почему не отослала Бэлль — дочь была для нее единственным лучиком света, а точнее смыслом всей ее жизни. Энни казалось, что если Бэлль будет рядом с ней, она сможет предотвратить любую надвигающуюся на нее беду. Женщина взглянула на Мог полными слез глазами. — Даже если бы Милли осталась жива, рано или поздно Бэлль узнала бы о том, что здесь происходит. — Прекрати себя винить и подумай, кто может нам помочь. Мог совершенно не обрадовалась тому, что оказалась права относительно закрытой школы и Бэлль. Кроме того, несмотря на свою настойчивость, она испытала облегчение, когда Энни отказалась расстаться с дочерью. Бэлль была настолько дорога Мог, что даже день без нее казался ей слишком долгим. — Как зовут того мужчину, который благоволил к Милли? Того краснощекого юнца… По-моему, он эксперт в страховой компании? Энни нахмурилась. — Ной Бейлис! Похоже, ты права. Милли говорила, что он еще и в газете работает. Как нам его найти? — Для начала стоит посмотреть в нашей хозяйственной книге, — ответила Мог. — Знаю, что мужчины, которые приходят к нам, часто называются вымышленными именами, но Ной был не из тех, кого ты называешь «постоянными клиентами», поэтому он мог написать свой настоящий адрес.Глава шестая
Тихий стук в дверь прервал глубокий сон Ноя. Он с трудом открыл глаза, но ничего не смог разглядеть — тяжелые шторы были опущены. — Кто там? — слабым голосом спросил Ной — вчера он хлебнул лишнего. — К вам дама, — ответила миссис Дюма, его квартирная хозяйка. — Она извинилась за столь раннее вторжение, но она хотела застать вас, пока вы не ушли на работу. — У меня сегодня выходной, — пробормотал Ной. — А что у нее за дело? — спросил он уже громче. — Она сказала, это касается Милли. Ной тут же проснулся. Он знал только одну Милли, хотя ему трудно было представить, кто бы мог прийти к нему в связи с этой девушкой. Он был заинтригован. — Сейчас спущусь, — крикнул Ной и отбросил одеяло. Ною Бейлису был тридцать один год. Он был холост, и его финансовое положение было весьма нестабильным. Несмотря на то что Ной работал внештатным корреспондентом в нескольких газетах, а также экспертом в страховой компании, его усилия скромно оплачивались и к тому же давали заработок от случая к случаю. Истинной страстью Ноя была журналистика; он мечтал о том, что опубликует какой-нибудь сенсационный материал и «Таймс» предложит ему ставку штатного корреспондента. Часто в своих мечтах он заходил еще дальше: видел себя редактором газеты. Но, к его разочарованию, его никогда не посылали освещать что-то по-настоящему интересное, например громкий судебный процесс или важное полицейское расследование. Чаще всего Ною приходилось делать репортаж об очень скучных заседаниях совета или о других событиях, которым отводилась всего пара строк на последней полосе газеты. Даже его утверждение о том, что он эксперт страховой компании, было в некотором роде преувеличением. Как правило, Ноя посылали на дом к клиентам, а потом он докладывал обо всем, что показалось ему подозрительным. Обычно его вызывали к скорбящей вдове или вдовцу после смерти ее или его «второй половины». Ему еще не доводилось расследовать случаи, в которых был хотя бы слабый намек на отравление, на то, что покойного столкнули с лестницы, — ни единой улики, указывающей на то, что смерть была насильственной. Впрочем, Ной продолжал надеяться, что однажды, если можно так выразиться, и на его улице будет праздник. Он умылся холодной водой из кувшина, стоящего на умывальнике, надел свежую рубашку, нашел валяющиеся на полу брюки — он сам их швырнул туда вчера ночью. Ною повезло с жильем: миссис Дюма была вдовой, скучала и нуждалась в обществе больше, чем в деньгах. Ее домик с террасой на Перси-стрит, в переулке рядом с Тоттенем-Корт-роуд, был очень чистеньким и уютным. Ко всем своим трем жильцам она относилась как к членам семьи. Ной чрезвычайно это ценил, поэтому взял на себя мелкий ремонт по дому и каждый день наполнял корзины углем. Легко сбегая по лестнице, он надеялся, что миссис Дюма не станет крутиться рядом с посетительницей — молодой человек не хотел, чтобы хозяйка узнала о том, что он посещал бордель. — Мисс Дейвис в гостиной, — сообщила миссис Дюма, когда он вышел в прихожую. Миссис Дюма была невысокой худенькой женщиной. Ей было немного за шестьдесят. Она напоминала Ною птичку с острым вздернутым клювиком и лучистыми глазами-бусинками. Миссис Дюма стояла в проеме двери, ведущей в кухню, в белом фартуке с оборочками, который она всегда надевала по утрам поверх платья. — Когда поговорите, ступайте в кухню, я приготовлю для вас завтрак, — сказала она. По лицу хозяйки было заметно, что ее распирает от любопытства. Имя, которое назвала миссис Дюма, ни о чем Ною не говорило, но когда он вошел в гостиную, он тут же узнал в посетительнице — худощавой женщине в черном пальто и шляпке-«колокол» — служанку из борделя Энни. Милли называла ее Мог. — Прошу прощения за столь ранний визит, мистер Бейлис, — произнесла она, вставая и протягивая ему руку. — Полагаю, вы знаете, откуда я. Ной кивнул и пожал протянутую ладонь. — Моя квартирная хозяйка упомянула имя Милли. — Не сомневаюсь, вы слышали эту ужасную новость — о том, что Милли убили, — продолжала Мог. Ной в ужасе отшатнулся. — Убили?! — ахнул он. — Бог мой! — Посетительница нахмурилась и подошла к нему ближе, коснулась рукой его плеча в знак сочувствия. — Мне очень жаль, мистер Бейлис, что я сообщаю вам эту пренеприятнейшую новость. Мне и в голову не могло прийти, что вам об этом еще не известно, ведь вы работаете репортером. Это сообщение было во всех газетах. Ной был настолько испуган и потрясен, что на время потерял способность мыслить здраво и не знал, что ответить. Всю прошлую неделю он занимался следствием по одному делу о страховке и не потрудился купить газету. Молодой человек чувствовал, как слезы наворачиваются ему на глаза, и от этого смутился еще сильнее. — Поверить не могу! Кто мог убить такую чудесную девушку? Когда это произошло? Убийцу поймали? — наконец прохрипел он. Оставалось только надеяться на то, что Мог неизвестно, что у него на Милли были некие романтические планы. Мог предложила Ною присесть и рассказала ему все от начала до конца. Молодой человек с удивлением отметил, что женщина, работающая в борделе, оказалась очень доброй и чуткой. Она объяснила, что ее в тот вечер не было дома — она вернулась, когда полиция уже уехала. Мог рассказала об убийстве со слов юной девушки, ставшей невольной свидетельницей случившегося. Когда женщина дошла до того места, когда Энни, мама девочки, обманула полицейских, заявив, что Бэлль в это время спала, ей даже пришлось достать носовой платок, чтобы промокнуть слезы. Ной понятия не имел, что у Энни есть дочь, не говоря уже о том, что эта пятнадцатилетняя девушка живет там же, в борделе. Со слов Мог он понял, что девочка чиста и невинна, и ему страшно было даже подумать о том, каким потрясением оказалось дня нее увиденное. — Но и это еще не все. Бэлль похитили! — воскликнула Мог в отчаянии. — Похитили среди бела дня, прямо на улице! Это произошло вчера, когда мы хоронили Милли. — Бог мой! — выдохнул Ной. — Я уверен, вы обратились в полицию. — Разумеется, хотя полиция тут вряд ли поможет. Поскольку мы не сообщили о том, что Бэлль видела убийцу, там не станут торопиться с поисками. Поэтому мы не знаем, что делать. И тогда Энни вспомнила, что вы следователь и искренне благоволили к Милли. Мы понадеялись, что вы не откажете нам в помощи. Ной-журналист не мог отделаться от предчувствия, что это и есть та сенсационная новость, на которой он сделает себе имя. Но он тут же устыдился собственных мыслей. Ему очень нравилась Милли, и, несмотря на желание стать именно тем человеком, который призовет убийцу девушки к ответу, возможно, не совсем прилично использовать ее смерть для продвижения по карьерной лестнице. Когда Ной познакомился с Милли, он не знал, что она проститутка. Он оказался на Стрэнде сразу после того, как двухколесный экипаж сбил ребенка. Ной надеялся, что он первым прибыл на место происшествия, и стал расспрашивать зевак о том, что произошло. Милли была одной из очевидиц. Она была такой красивой, так помогла ему, так беспокоилась о ребенке и его родителях, что, когда она заявила, что ей пора домой, Ной пошел ее проводить. Только когда они дошли до Джейкс-Корт, девушка призналась, кто она такая. Ной ответил, что для него это не имеет значения, она ему очень нравится. До знакомства с Милли он лишь однажды был в борделе, да и то оказался там исключительно потому, что его друг, пьяный в стельку, затащил его туда. Ною претила сама мысль о том, что мужчина может купить женщину, как мешок сахара или угля. Но ему отчаянно хотелось опять встретиться с Милли. Ной очень волновался, собираясь зайти в бордель Энни, но это был единственный способ увидеть Милли. Во время его первого визита они даже не дошли до постели. Ной сказал девушке, что просто хочет побыть вместе с ней. Они поднялись к ней в комнату, болтали и целовались. Но в следующий раз они занялись сексом. Ной просто не смог сдержаться, оказавшись в ее теплой, загроможденной всякой всячиной комнате, когда Милли сняла платье и осталась в одном белье; ее пышная грудь вздымалась в глубоком вырезе сорочки. Это было самое удивительное, самое волнующее переживание в его жизни. Их с Милли связывал не только секс. Ною нравилось в этой девушке все: ее добрая, ласковая натура, шелковистая кожа, жизнерадостная улыбка. Возможно, он обманывался, но верил, что Милли испытывает к нему те же чувства, что и он к ней. В течение последующих шести-семи недель Ной наведывался к Энни каждый понедельник — это был самый спокойный вечер недели. Но во время его последнего визита Милли была уже с кем-то занята; Ной почувствовал себя уязвленным и подавленным и на следующей неделе никуда не пошел. Теперь Милли больше нет, он никогда ее не обнимет… — Послушайте, мисс Дейвис, я не детектив, — сказал молодой человек дрожащим от волнения голосом, — но я любил Милли и с радостью посмотрел бы, как ее убийцу вздернут на виселице. Я готов помочь и в поисках Бэлль, только понятия не имею, как взяться за это. — Я уверена, вы сможете ее найти, — произнесла Мог. В ее глазах была мольба. Ной вздохнул. — Наверное, стоит начать с опроса жителей Севен-Дайлс — возможно, кому-то что-нибудь известно. Вероятно, я смогу найти нужных людей в газете, которые знают нужных людей на Боу-стрит, и мне удастся раздобыть кое-какую информацию. — Мисс Купер не рассчитывает на то, что вы будете делать это бесплатно, — поспешила заверить его Мог, догадываясь о том, что, как и большинство молодых людей, Ной тут же спускает все заработанные деньги. С первого же дня, как Ной наведался в бордель Энни, Мог поняла, что он хороший человек. Ей понравились его румяные щеки, непослушные волосы, которые, как он ни мазал их бриолином, не хотели лежать гладко. Ноя нельзя было назвать красавцем — его толстый приплюснутый нос напоминал нос пекинеса, а уши торчали, — но у него было открытое лицо, и Мог нравилось то, что он действительно увлекся Милли, а не просто испытывал вожделение. Убедившись в том, что Ной написал в книге свой настоящий адрес, Мог утвердилась в своих предположениях: он честный человек. А обнаружив, что он живет в столь респектабельном месте, она еще больше удостоверилась в том, что он полностью оправдал ее ожидания. — Никто не сомневается в том, что Ястреб, или мистер Кент, как он нам представился, очень опасен. По-моему, у него повсюду осведомители, поэтому будьте осторожны с расспросами. — У вас есть какие-нибудь предположения, куда он мог увезти Бэлль? — спросил Ной. — Я имею в виду, вы не знаете, где он живет, работает? У него есть родные, подруги? — Такие вопросы никто не задает, — с упреком ответила Мог, как будто Ной должен был знать об этом. — Бэлль говорила, что он просил Милли поехать с ним в Кент. Вероятно, он там живет. Рискну предположить, что именно поэтому он придумал себе вымышленное имя — Кент. Но Энни боится, что он продаст Бэлль. Вы знаете, что это означает? Ной побледнел, а затем его и без того румяные щеки стали просто пунцовыми. — Пятнадцатилетнюю девочку?! — в ужасе воскликнул он. — Это случается и с более юными, — ответила Мог, вздрагивая от отвращения. — Трудно поверить, что мужчины могут получать удовольствие от связи с ребенком. Будь моя воля, я бы подвешивала их за ноги и каждый день отрезала по кусочку, начиная с причинного места. Ной усмехнулся. Он не сомневался, что Мог способна подвергнуть подобному наказанию того, что украл Бэлль. По тому, как она говорила о девочке, было ясно, как сильно она ее любит. К тому же Мог искренне скорбела о Милли, и это еще больше расположило к ней Ноя. — Зачем ему это? Она ведь все равно сможет на него донести. — Большинство девушек, которых продали в бордель, никогда не становятся прежними, — ответила Мог, и ее глаза наполнились слезами. — Они поступают так, как от них ожидают: пытаются убежать от действительности с помощью спиртного и опия. Некоторые же становятся такими же безжалостными, как те, кто их продал. Часто они падают все ниже и ниже и сами превращаются в настоящее зло. В любом случае, они пропавшие души. Ной с трудом сглотнул. Ему совершенно не понравилась картина, которую нарисовала Мог. — Попытаюсь раздобыть для вас информацию, — пообещал он. — А теперь расскажите мне о друзьях Бэлль. Я ни в коем случае не думаю, что она сбежала с одним из них, но, возможно, она сказала им то, что не рассказала вам об этом человеке, Кенте. Мог пожала плечами. — У нее и друзей-то нет. Когда она год назад бросила школу, мы оставили ее дома. Но мы запрещали Бэлль общаться с нашими девушками, потому что не хотели, чтобы ее испортили. Что касается соседских детей, то они либо голодранцы, либо родители не разрешали им водиться с нашей Бэлль. — Неужели у нее нет ни одного друга? — уточнил Ной. Какая же унылая и одинокая жизнь у этой девочки! Мог склонила голову на бок и задумалась. — Есть один парнишка, Джимми. Он живет в «Бараньей голове» у дяди. Его дядю зовут Гарт Франклин, — вспомнила она. — Они с Бэлль недавно познакомились. На самом деле они познакомились утром того дня, когда убили Милли. Я помню это потому, что Бэлль вернулась домой возбужденная и стала рассказывать мне о Джимми. Кажется, у него недавно умерла мама, и дядя взял его к себе в паб. Бэлль по-настоящему увлеклась этим пареньком. Но думаю, это была не единственная их встреча. Однажды утром, уже после убийства Милли, Бэлль исчезла, несмотря на строгий мамин запрет. Вероятно, она встречалась с Джимми. — В таком случае с него я и начну. «Баранья голова» находится на Монмут-стрит? Мог кивнула. — Но Энни я о Джимми ничего не рассказывала. Ей бы не понравилось, что Бэлль подружилась с мальчиком, и, положа руку на сердце, я напрочь забыла о нем, пока вы не спросили о друзьях. Дядя мальчика тяжелый, несговорчивый человек. Но если вы привлечете его на нашу сторону, возможно, он назовет людей, способных нам помочь. — Не могу ничего обещать, но сделаю все от меня зависящее, — сказал Ной. — Должно быть, вы с матерью Бэлль очень напуганы. — Мы поседели от тревоги, — призналась Мог. — Большинство считает, что из-за своей работы мы разучились чувствовать. Это не так. — Милли говорила мне, что у Энни хорошие условия и вы к ней очень добры, — сказал Ной. — Знаю, она хотела бы, чтобы я вам помог. Мог протянула руку, коснулась его щеки в знак доверия и признательности. — Мне пора, — произнесла она. — Энни собиралась отправиться на Боу-стрит и сообщить пилерам, что Бэлль все еще не вернулась. Она решила признаться, что ее дочь стала свидетельницей убийства, но мы будем умолять, чтобы это осталось в тайне. Ной сразу же после завтрака отправился по делам. Миссис Дюма снедало любопытство по поводу его посетительницы, поэтому ему пришлось солгать, что мисс Дейвис родственница человека, смерть которого он расследовал по поручению страховой компании; она поделилась с ним информацией, которая подтверждала то, что для удовлетворения иска оснований нет. Поскольку его квартирная хозяйка продолжала допытываться, Ной вынужден был повести себя грубее, чем ему хотелось бы, только чтобы пресечь ее расспросы. День выдался сырой и ветреный, и, шагая по Тоттенем-Корт-роуд, молодой человек потуже затянул на шее шерстяное кашне и поднял воротник пальто. Ной знал, что многие считают Севен-Дайлс ужасным местом, где на вас обязательно нападут и ограбят, или можно подцепить какое-нибудь опасное заболевание, даже проходя мимо. Вероятно, это соответствовало истине пару десятков лет назад, до того как снесли самые жалкие трущобы, но теперь все было не так уж плохо, и Ной любил здесь прогуливаться. Он понимал, что это нищий, многолюдный, грязный, погрязший в пороке район Лондона, но вместе с тем живой, яркий, удивительный, совершенно не похожий на давящие, унылые районы в восточной части города. Люди в Севен-Дайлс отличались дружелюбием и веселым нравом. Конечно, они были не промах, никогда не упускали возможности стянуть карманные часы, платок или бумажник, и Ною часто доводилось слышать истории о том, как им тяжело живется — они способны были растрогать даже каменное сердце. Но красть у него было нечего: он сам ходил в дешевой одежде. Ни толстого кошелька, ни карманных часов у него не было. У паба «Баранья голова» пожилой горбун мыл тротуар. — Доброе утро, — вежливо поздоровался Ной. — А Джимми дома? — Прямо и не знаю, — ответил горбун. Он как-то чудно растягивал слова. — Я к тому, что не знаю, дома ли он для вас! — добавил он, выдержав солидную паузу. — В таком случае вы бы не могли узнать у него, не угодно ли ему встретиться с господином Бейлисом касательно Бэлль Купер, — произнес Ной. Горбун торопливо, словно краб, скрылся внутри — его походка оказалась еще более необычной, чем манера говорить. Ной последовал за ним, но на почтительном расстоянии. «Баранья голова» был одним из самых приличных пабов в Севен-Дайлс. Его стены уже давно нуждались в покраске, на деревянных панелях появились трещины, скрипучие половицы были выщерблены, но тем не менее даже в десять часов утра в субботу — слишком ранний час для посетителей — здесь было вполне уютно. В дальнем углу жарко пылал камин, стойка бара сверкала чистотой. Ной совершенно не удивился тому, что это место пользуется такой популярностью: здесь было гораздо приятнее и теплее, чем во многих соседних домах. — Джимми! — крикнул в глубину паба горбун. — К тебе пришли, чтобы поговорить о Бэлль Купер. Послышался топот ног по каменным ступеням, и в зал влетел рыжий веснушчатый паренек. Его брюки чуть ниже колен были мокрыми — должно быть, он мыл пол. — Ее нашли? — задыхаясь, спросил он. Ной покачал головой. Он догадался, что парень принял его за полицейского в штатском. Джимми изменился в лице. — У вас появились улики, указывающие на похитителя? — Почему ты думаешь, что ее похитили? — спросил Ной. Джимми пару мгновений удивленно таращился на Ноя. Затем удивление сменилось подозрительностью, как будто он испугался, что сболтнул лишнее. — Сперва представьтесь, — произнес он. Ной подошел к столику у камина. — Ты не мог бы присесть со мной за столик? Джимми сел, но на самый краешек стула, как будто приготовился к бою. Горбун вернулся на улицу. Ной объяснил, что он не из полиции, а друг Милли, и рассказал, что к нему за помощью обратилась мисс Дейвис. — Я согласился помочь, потому что мне на самом деле нравилась Милли, — сказал он. — Надеюсь, ты мне поможешь, потому что тебе нравится Бэлль. Все, что ты мне расскажешь, останется между нами. Подозрительность на лице Джимми уступила место юношескому нетерпению. — Я слышал, что вчера Энни со своей служанкой около половины пятого ходила по улице, расспрашивала, не видел ли кто Бэлль. Я хотел выйти и помочь им, но мой дядя — он владелец этого заведения — сказал, что Энни живьем меня съест, если узнает, что Бэлль со мной разговаривала, — зачастил паренек. — Позже тем же вечером дядя сказал мне, что видел Бэлль у ломбарда на противоположной стороне улицы приблизительно в четыре часа дня. Он решил, что, скорее всего, Бэлль что-то заложила там, чтобы сбежать. — Почему он не рассказал об этом Энни? — удивился Ной. — Как объяснить… Я рад, что он этого не сделал, потому что уверен: Бэлль ждала меня, и если кто-нибудь об этом узнает, нам несдобровать. Но меня в то время не было в пабе, меня отослали с поручением в Кингс-Кросс. — Тогда почему ты думаешь, что Бэлль похитили? — Потому что она кое-что рассказала мне после смерти Милли. — Что именно? — Бэлль взяла с меня клятву, что я никому об этом не скажу. Ною нравились искренность и преданность юноши. — Мне кажется, она рассказала тебе ту же историю, которую я слышал от мисс Дейвис, — о том, что Бэлль стала свидетельницей убийства, — сказал Ной. — Если я прав, ты должен поведать мне все, что знаешь, потому что человек, который убил Милли, вероятнее всего, в ответе и за исчезновение Бэлль. — Вы полагаете, что он и ее может убить? — с тревогой спросил Джимми. Ной кивнул. — Не буду тебя обманывать. Думаю, это вполне вероятно. Его могут вздернуть на виселице за преступление, свидетелем которого стала Бэлль. Отчаяние толкает людей на безрассудные поступки. Джимми побледнел, но тут же выложил все, что сообщила ему Бэлль. — Мы обязаны ее спасти, — задыхаясь, произнес он, завершив свой рассказ. — У вас имеются предположения, куда он мог ее увезти? — Ни единого, — признался Ной. — Я надеялся, что у вас с дядей есть какие-нибудь соображения. Что думает твой дядя? Он захочет помочь нам найти Бэлль? — А почему бы вам не поинтересоваться об этом у меня? — раздался за их спинами низкий голос. Ной повернулся, взглянул на хозяина паба, и внутри у него похолодело: одного вида этого мужчины было достаточно, чтобы понять — он открутит голову любому, кто посмеет косо на него взглянуть. Гарт Франклин был высок, не меньше метра восьмидесяти, у него были широкие, крепкие плечи и кулаки, как у боксера-профессионала. Ной предположил, что ему лет тридцать пять — сорок. У дяди Джимми была густая темно-рыжая борода и нездоровый румянец, свидетельствующий о пристрастии к неумеренным возлияниям. — Прошу прощения, сэр. — Ной вскочил с места и протянул ему руку. — Моя фамилия Бейлис, я был другом Милли. Меня попросили помочь найти Бэлль Купер. Мне сказали, что ваш племянник и Бэлль дружили. Я пришел сюда узнать, что он может добавить нового. — Нового к чему?— усмехнулся Гарт. — К самому факту ее исчезновения. Девочка пропала, когда ее мать была на похоронах Милли! И еще я надеялся заручиться вашей поддержкой, сэр. — Владельцу паба следует всегда держаться в стороне от подобных вещей, — грубо отрезал Гарт. — Разумеется, — согласился Ной. — Но позвольте мне поведать вам историю, которую рассказала мне мисс Дейвис. Если после этого вы не захотите мне помочь, я отправлюсь восвояси. Гарт продолжал стоять, скрестив руки на груди, — поза, свидетельствующая о том, что его трудно переубедить. Красноречием Ной зарабатывал себе на жизнь. Он рассказал о том, как Бэлль пряталась под кроватью и стала свидетельницей убийства Милли, добавив драматизма и живописных деталей, на которые мисс Дейвис только намекнула. Он понял, что попал в точку, когда Гарт опустил руки и присел на стул. Его голубые глаза округлились от изумления. — Я уверен, вы представляете, насколько ужасной показалась эта сцена юной, наивной девушке, — закончил Ной. — И, должно быть, ее еще больше потрясло то, что мать не стала рассказывать полиции правду. — Что ж, здесь я на стороне Энни, — произнес Гарт, оставив резкий тон. — Она все эти годы из последних сил тянула эту девочку. Энни не захотела, чтобы ее допрашивали в полиции; она была против того, чтобы дочь выступала в суде, когда ублюдок-убийца будет пойман. Ной воспрянул духом, понадеявшись на помощь Гарта теперь, когда его агрессивность сменилась сочувствием. — Если бы Энни рассказала полиции правду, убийцу, вполне вероятно, сразу бы поймали, — заметил Ной. — Или по крайней мере в борделе оставили бы дежурить одного из полицейских. — Глядя на вас, я бы сказал, что вы совершенно не знакомы с преступным миром, — презрительно бросил Гарт. — Вы не знаете, насколько беспомощной может быть полиция. — Именно поэтому мне и нужна помощь такого человека, как вы, который знает и Севен-Дайлс, и живущих в нем, и их связи, — сказал Ной. Гарт тяжело вздохнул. — Как я уже говорил, хозяин паба должен оставаться беспристрастным. Если люди решат, что я работаю осведомителем, это скажется на моем бизнесе. — Я не уверен, что вам удастся остаться в стороне, — возразил Ной, смело глядя здоровяку прямо в глаза. — Только не сейчас, когда Бэлль рассказала Джимми о том, что стала свидетельницей преступления и назвала имя убийцы. Вашему племяннику тоже может грозить опасность. Глаза Гарта округлились. — Джимми, это правда? — спросил он. — Если это правда, почему ты не рассказал мне об этом вчера? — Я хотел, дядя Гарт, — заметно нервничая, ответил паренек, опустив голову. — Но я пообещал Бэлль хранить тайну. Я все рассказал Ною только потому, что он предполагает, будто Бэлль похитил именно убийца. Гарт подпер кулаком лоб, как будто глубоко задумался. — И девушка узнала убийцу? — наконец спросил он. — Нет. Раньше, до убийства Милли, она никогда его не видела. Но Энни знает его как господина Кента, он и раньше бывал у нее в борделе, — объяснил Ной. — Она говорит, что он известен под прозвищем Ястреб. Широкое, пышущее румянцем лицо Гарта побледнело. — Проклятье! — воскликнул он. — Этот человек — настоящее исчадие ада. Все всяких сомнений, он пойдет на все, чтобы спасти свою шкуру. — Гарт шагнул ближе к племяннику и положил свою большую руку ему на плечо. — С этой секунды, сынок, я хочу, чтобы ты носа не высовывал на улицу. — Следовательно, вы его знаете? — Сердце Ноя учащенно забилось. — Только по слухам, лично я с ним не знаком. Но мне известно, на что способен этот человек. Видать, мне придется быть с вами заодно, самим вам с этим дерьмом не справиться. Джимми взглянул на дядю снизу вверх, и на взволнованном лице парнишки отразились восхищение и радость. Ной догадался, что он гораздо больше удивился тому, что дядя тревожится за него, чем предложению Гарта помочь в поисках Бэлль. — Мне сказали, что убийца хотел забрать Милли к себе в Кент, — сообщил Ной. — Вам что-нибудь известно о том, где именно он живет в Кенте? Гарт задумчиво закусил губу. — Не знаю, но я слышал, что он бывший моряк. Обычно моряки устраиваются возле порта, откуда раньше уходили в море. Возможно, он живет в Дувре. — А вы могли бы разузнать поточнее? — спросил Ной. — Нам пригодится любая мелочь. — Надеюсь, что это так, — сухо ответил Гарт. — Но прежде чем ты отправишься расспрашивать народ, помни, что этот тип — жестокое животное. Ему перерезать горло кому-нибудь в темном переулке — раз плюнуть. Он и Джимми моего прикончит, если поймет, что ему хоть что-то известно. — И что же мне делать, по-вашему? — нервно спросил Ной. — Расспросите девушек у Энни. Ястреб наверняка бывал с кем-то из них, когда Милли была занята. Возможно, он упоминал чье-то имя, говорил о семье, о местах, где любит пропустить стаканчик, о том, где живет. — Мисс Дейвис упоминала о том, что девушки прозвали его Боксером, — сказал Ной. — Она решила, что причиной всему его любовь распускать руки, но, возможно, это значит, что он выступал на ринге? — Если и выступал, я об этом ничего не слышал, — ответил Гарт, задумчиво потирая бороду. — Но говорят, что он с приветом, любит красиво одеваться, носит туфли ручной работы и золотые часы. — Я поспрашиваю девушек о том, что они о нем знают, — ответил Ной. — Только убедись, что они не станут болтать об этом налево и направо, — предостерег его Гарт, сопровождая слова жестом — как будто перерезая ножом горло. С этими словами он вышел из паба, оставив Джимми и Ноя одних. — Как думаете, он уже убил Бэлль? — спросил Джимми дрожащим от волнения голосом. Ной всем сердцем сочувствовал юноше. Сразу было видно, что его воспитывали с любовью, и вряд ли ранимый мальчик, до сих пор скорбящий о своей матери, мечтал оказаться в таком месте, как «Баранья голова», где ему приходится жить и работать. По тому, как Джимми говорил о Бэлль, Ной с грустью понял, что после смерти матери дружба с девочкой была единственным светлым событием в его жизни. А теперь ее похитили. Принимая во внимание все услышанное о Кенте и тот факт, что именно признания Бэлль могут привести его на виселицу, Ной не мог отделаться от мысли, что он, вероятно, уже убил ее. Но молодой человек не мог заставить себя поделиться своими страхами с Джимми. — Откуда мне знать? — пожал плечами Ной. — Я не детектив. Но мне кажется, он не стал бы похищать ее, если бы хотел убить. Он убил бы ее сразу на улице, а тело выбросил бы. Сейчас я отправлюсь на Боу-стрит, узнаю, не нашли ли тело, и если не нашли, тогда мы можем надеяться, что девочка жива. В полиции считают: чем дольше похитители держат у себя свою жертву, тем меньше вероятность того, что они ее убьют. — Но ведь прошло слишком мало времени — меньше суток, — сказал Джимми. — Если бы Кент убил Бэлль, он, скорее всего, оставил бы ее тело на улице Севен-Дайлс, чтобы полиция быстрее его нашла, верно? Ной, вздохнув, тут же нашелся с ответом: — Конечно верно. Наши пилеры держат связь с полицейскими из других районов, и мы должны верить, что Бэлль жива. Но мне пора. Я бы хотел, чтобы ты поговорил со своим дядей. Пусть вспомнит все, что слышал о Ястребе, вспомнит места, где он выпивает, имена его друзей — любая мелочь имеет значение. Ты не смог бы все это для меня записать? — Я сделаю все, что в моих силах, — заверил Ноя Джимми, пристально глядя на него своими золотисто-карими глазами. — Вы обещаете держать меня в курсе расследования? Я не смогу спать, пока не узнаю, что с Бэлль все в порядке. — Ты очень добр к ней, — заметил Ной многозначительно, надеясь поднять юноше настроение. — Это правда, — с подкупающей искренностью признался тот. — Бэлль самая добрая, самая красивая девушка, которую я встречал. Я не успокоюсь, пока не узнаю, что она в безопасности.Глава седьмая
Бэлль закричала что есть мочи, но Кент тут же заставил ее замолчать, сжав большими пальцами горло и приблизив вплотную к ней лицо, так что его усы коснулись ее носа. — Заткнись! — прорычал он. — Или я убью тебя прямо здесь и сейчас. — Чего вы от меня хотите? — заплакала она, когда он немного ослабил хватку. — Я ничего не сделала. — Тебе известно, кто я — и этого уже достаточно, — ответил Кент. С этими словами он вдавил ее лицом в сиденье экипажа, пока его сообщник связывал ей ноги. Потом Кент рывком усадил Бэлль и связал ей спереди руки. Еще никогда в жизни Бэлль не было так страшно, как во время поездки по Лондону в сопровождении этих двух мужчин. Она чувствовала, как колотится ее сердце, как все тело покрывается холодным пóтом, как тревожно сжимается все внутри, как будто ее вот-вот вырвет. Даже когда Бэлль видела, что этот человек сделал с Милли, ей не было так страшно. Однако внутренний голос подсказывал девочке, что ей следует молчать и не вырываться, чтобы не разгневать этих двоих. Уж она-то видела, на что способен Кент, если его разозлить. Когда экипаж с грохотом катил по многолюдным улицам Лондона, девочка слышала грохот других экипажей и телег, крики уличных продавцов, уговаривающих прохожих купить их товар. И несмотря на то что знакомые до боли звуки внушали ей надежду на спасение, в глубине души Бэлль знала, что эти двое не стали бы хватать ее на улице, если бы не собирались заставить ее замолчать навечно. Вероятно, они хотели выехать из города и уже потом закончить свое дело. Страх сковал ее горло. Бэлль перестала кричать, только тихонько плакала в надежде, что они ее пожалеют или по крайней мере отложат осуществление своих планов. Возможно, ей представится возможность бежать. Еще некоторое время спустя Бэлль пришло в голову, что они только обмотали ей лодыжки — она могла шевелить ногами и передвигаться, хотя и очень медленно. В ее сердце зажегся еще один лучик надежды — если бы они собирались ее убить, наверняка связали бы крепко, а потом отнесли на место убийства. Но, скорее всего, это был всего лишь самообман. Возможно, они планировали завести ее в темный, непроходимый лес или в болото, куда экипажем не проедешь. Мужчины хранили молчание. Бэлль сидела лицом по ходу экипажа, Кент устроился рядом с ней, однако намеренно прислонился к окну, чтобы быть от нее подальше. Он закурил трубку, но держался напряженно, подскакивая на колдобинах. Его сообщник, расположившийся напротив Бэлль, выглядел более спокойным. Он сидел по центру, широко раздвинув ноги, и, казалось, уловил ритм движения экипажа — подпрыгивал и наклонялся в такт. Было слишком темно, чтобы как следует разглядеть его лицо, но Бэлль была уверена, что раньше никогда его не видела. Он был похож на цыгана: смуглая кожа, темные кудрявые волосы, полные губы. На нем было пальто, похожее на те, что любят носить извозчики, и Бэлль ощущала идущий от него сильный запах плесени, как будто пальто хранилось в сыром месте. Девушка размышляла о том, когда же мама и Мог забьют тревогу, обнаружив ее исчезновение, и сколько пройдет времени, прежде чем они бросятся на поиски. Она подумала, что сперва они разозлятся, когда вернутся с похорон и не найдут ее дома, но часам к восьми-девяти станут подозревать, что с ней что-то произошло, и тогда начнут искать. Бэлль надеялась, что кто-то видел, как ее втаскивают в экипаж, но она не помнила, чтобы кто-то был неподалеку, когда все это произошло — следовательно, свидетелей вряд ли найдут. При сложившихся обстоятельствах станет ли ее мать сообщать в полицию о том, кто на самом деле убил Милли? Возможно, но это еще не означает, что полиция знает, где искать преступника. Девочка скосила глаза и, глядя на профиль своего похитителя, подумала, что понимает, почему его прозвали Ястребом — за его крючковатый, словно клюв, нос. Она подозревала, что он получил свое прозвище не только из-за носа, а, вероятно, и за ту быстроту и беспощадность, с которыми набрасывался на свою добычу. Они все ехали и ехали. Бэлль замерзла. Она подумала, что может умереть раньше, чем они надумают ее убить. Все звуки Лондона давным-давно затихли, и девочка слышала только стук лошадиных копыт и скрип колес экипажа — больше ничего. Создавалось впечатление, что они ехали всю ночь, но это оказалось не так — Кент вытащил карманные часы и сказал своему сообщнику, что они должны прибыть на место к девяти вечера. Бэлль понятия не имела, в скольких километрах от Лондона находится какой-нибудь город. Но даже если бы она знала это, она не смогла бы рассчитать, какое расстояние за четыре с половиной часа способна преодолеть четверка лошадей. Девочка так испугалась, что не ощущала голода. Она промерзла насквозь и отчаянно хотела помочиться. Однако Бэлль не рискнула даже заикнуться об этом — а вдруг это станет для ее похитителей предлогом убить ее и вышвырнуть из экипажа. Чуть позже Кент поднял занавески на окне и посмотрел на улицу. Бэлль не разглядела ничего, кроме чернильной темноты — ни одного проблеска света, свидетельствующего о том, что они проезжают мимо домов. Но сам Кент, похоже, прекрасно ориентировался на местности — несколько минут спустя экипаж немного притормозил, резко повернул налево и, судя по грохоту, поехал по камням. Всю дорогу Бэлль боролась с искушением спросить, что они собираются с ней сделать, но была слишком напугана, чтобы разговаривать. Возможно, лучше молчать; Кент может ударить ее, если она станет им докучать. — Мне нужно на улицу, — наконец в отчаянии выдохнула она. Девочка не знала, как леди должны ставить в известность мужчин о том, что они хотят в туалет. Дома девушки говорили «писать», но Мог утверждала, что так приличным дамам выражаться не пристало. — Мы скоро приедем, — резко ответил Кент. Пять минут спустя извозчик осадил лошадей. Первым выбрался похожий на цыгана сообщник и жестом поманил Бэлль — она следующая. Веревка между ее ногами была не слишком длинной — девочка не смогла бы самостоятельно выйти из экипажа, но он протянул руки, обхватил ее за талию и поставил на землю. Земля была присыпана снегом, сверкающим в свете фонарей экипажа. За пределами маленького кружка золотистого света было слишком темно, чтобы можно было разглядеть окрестности, но Бэлль догадалась, что они на ферме — нестерпимо воняло навозом. Дом казался очень старым. Фонарь горел только у входной двери. Бэлль слышала, как Кент тихонько о чем-то говорит с извозчиком. Цыган взял ее за руку, и она, прихрамывая, потащилась за ним в дом. Дверь оказалась открытой, достаточно было толкнуть ее, чтобы войти. Внутри была кромешная тьма. Мужчина несколько мгновений двигался на ощупь, что-то бормоча себе под нос. Но потом он чиркнул спичкой, зажег свечу, и Бэлль увидела, что они стоят в широкой прихожей с каменным полом. Было очевидно, что мужчина прекрасно ориентируется в доме — даже в сумраке, при свете одной свечи, он нашел керосинку и зажег ее. Неожиданно стало довольно светло. Бэлль увидела перед собой массивную дубовую лестницу и несколько дверей по обе стороны коридора. Девочке показалось, что этот дом принадлежит богатому человеку, но затхлый воздух и толстый слой пыли на огромном буфете свидетельствовали о том, что здесь уже давно царит запустение. Бэлль уже открыла рот, чтобы спросить у цыгана, можно ли ей сходить в туалет, как в дом вошел Кент. За его спиной послышался стук колес отъезжающего экипажа. — Идем в кухню, — сказал цыган. — Тэд должен был затопить печь и оставить нам что-нибудь поесть. Он взял керосиновую лампу и понес ее по коридору мимо каких-то мрачных картин с изображением лошадей. Бэлль ничего не оставалось, как последовать за ним. В кухне было тепло и аппетитно пахло супом или рагу, но при этом было очень грязно. На столе, стоящем посреди кухни, лежала буханка хлеба, а вкусный запах, скорее всего, исходил от почерневшего котелка, стоявшего на плите. Девочка набралась храбрости и снова попросилась в туалет. Кент кивнул и велел цыгану развязать ей руки, а ноги оставить связанными, и проводить на улицу. Бэлль еще никогда не доводилось посещать уборную, в которой бы так сильно воняло. Там было темно, хоть глаз выколи, снаружи расхаживал цыган, поэтому засиживаться она не стала. Он быстро потянул ее назад в дом, но руки связывать не стал. Кент положил рагу в три тарелки и поставил их на стол, подтолкнув порцию поменьше Бэлль. Потом налил два бокала вина — себе и своему подельнику, а Бэлль — стакан воды. Сперва девочка была слишком напугана и не могла есть, но потом осторожно попробовала рагу. Она поняла, что оно не очень вкусное, поскольку мясо было слишком жирным, но все равно заставила себя поесть; если она не насытится этим блюдом, то по крайней мере согреется. Мужчины ели молча, но время от времени Бэлль чувствовала на себе их взгляды. Они переглядывались между собой, как будто заключали молчаливый договор. Мучительно было не знать, что ее ждет. В глубине души она надеялась, что они не стали бы ее кормить, если бы собирались убить. Пристальные взгляды цыгана могли означать, что он собирается с ней поразвлечься. Это предположение было хуже смерти. Внутри у Бэлль опять все сжалось. Она покрылась липким пóтом и не смогла сдержать бегущих по щекам слез. Глядя на Кента вблизи, Бэлль поняла, что он старше, чем ей показалось сначала: ему было около сорока, а возможно, и за сорок. Если бы не крючковатый нос, темные холодные глаза и зловещее выражение лица, его можно было бы назвать привлекательным. Он был невысок, не выше метра семидесяти, и довольно худощав, но казался очень сильным. Девочка вспомнила, как видела его раздетым, его крепкие ноги. У него были темные, поседевшие на висках волосы и черные усы — ничего выдающегося, но одежда на нем была добротной, а речь — правильной, отчего его жестокость пугала еще больше. Бэлль не думала, что он хозяин этой фермы. Она догадывалась, что ферма принадлежит цыгану. Он упомянул об ужине и о человеке по имени Тэд, взял у Кента пальто и повесил его на дверь вместе со своим — так обычно поступают хозяева дома. К тому же в его речи сквозил деревенский акцент. За исключением потрепанного пальто, от которого пахло плесенью, все остальные его вещи были отличного качества и прекрасно сочетались между собой. Его сапоги, хотя и были в грязи, напоминали обувь элегантных господ с Регент-стрит. Бэлль решила, что, вероятно, он холостяк — судя по грязной кухне, в этом доме не было хозяйки. Девочка размышляла над тем, добрее ли он, чем Кент. Удастся ли ей растопить его сердце? — Уводи ее, Слай[3], — отрывисто бросил Кент, когда Бэлль отодвинула недоеденную порцию. Имя «Слай» испугало Бэлль. Она отпрянула, когда он к ней приблизился. Но цыган не обратил на это никакого внимания. Он зажег еще одну свечу, схватил девочку за руку и вытащил из кухни. Из-за того что у Бэлль были связаны ноги, они поднимались по лестнице медленно, но Слай не торопил ее, и его поведение вселило в сердце девочки надежду. Несмотря на свой страх, она чувствовала, что должна что-нибудь сказать. — Вы же не такой плохой человек, как мистер Кент? — выпалила она, когда они взобрались наверх. — Вы не похожи на бандита. Сейчас она не кривила душой: у Слая было приятное лицо, а вокруг ласковых карих глаз затаилось множество мелких морщинок. Бэлль сложно было судить о возрасте мужчины, но ей казалось, что он был на пару лет старше Кента. — Каждый по-своему понимает, что такое добро и зло, — ответил он, и Бэлль показалось, что она услышала в его голосе насмешку. — Убивать людей плохо, у кого ни спроси, — сказала девочка. — Я никого не убивал, — удивился Слай. — И не собираюсь этого делать. Он открыл дверь, завел ее в комнату и поставил свечу на широкий подоконник. Из мебели в комнате была только железная кровать с тонким грязным матрасом. Под кроватью стоял ночной горшок. На кровати лежала небольшая стопка одеял и подушка. — Сама постелешь, — сказал он. — Я не буду связывать тебе руки, потому что отсюда не убежишь. На окнах ставни, а комнату я запру на ключ. — И сколько мне здесь сидеть? — спросила Бэлль. — Что вы собираетесь со мной сделать? — Сегодня ночью мы это решим, — заверил ее мужчина. — Если это ваш дом и вы помогли этому человеку привезти меня сюда, для того чтобы убить, вы ничем не лучше его, — произнесла Бэлль, пристально глядя ему в глаза. Мог называла такой взгляд «исполненным мольбы». — Ты, малышка, умна не по годам, — усмехнулся Слай. — Вероятно, отчасти благодаря тому, что выросла в борделе. Всему виной твоя мамаша — ей следовало отослать тебя подальше из дому. Но, возможно, она намеревалась обучить тебя своему ремеслу. Бэлль нахмурилась, не понимая, на что он намекает. — Ложись спать, — велел он. — Спокойной ночи! Когда дверь захлопнулась и Слай запер ее снаружи, Бэлль разрыдалась. Она промерзла до костей, понятия не имела, где находится, и, несмотря на то что ее похитители не причинили ей никакого вреда, завтра они явно не собирались отпускать ее домой целой и невредимой. Но если они намерены ее убить, почему не сделали этого сразу, как только сюда приехали? Бэлль очень хотелось верить, что убийство не входит в их планы, что они, возможно, намерены потребовать выкуп за ее освобождение. Но гораздо более вероятно, что они при свете дня хотят увезти ее куда-то, в какой-нибудь лес или на болото, где ее тело никогда не найдут, и там убить. Девочка еще ни разу не ночевала вдали от мамы и Мог. Сидя внизу в кухне, она частенько чувствовала себя одинокой и отрезанной от всех, когда остальные веселились наверху, но ей никогда не было страшно, потому что она знала: Мог время от времени заглядывает к ней в спальню. Но сейчас рядом не было Мог, которая помогла бы ей постелить постель, подоткнула бы одеяло и задула свечку. Слезы застили Бэлль глаза. Она выбрала два одеяла помягче, одно постелила вместо простыни (так как постельного белья не было), вторым укрылась. Сверху она положила остальные одеяла, а поверх всего этого набросила свою накидку. Затем девочка села на кровать, сняла ботинки, забросила связанные ноги на постель и свернулась калачиком под одеялом. Одеяла казались влажными и пахли плесенью, а матрас был тонким и комковатым. — Господи, не дай им меня убить! — молилась Бэлль, рыдая в подушку. — Пусть мама обратится в полицию и найдет меня. Я не хочу умирать! Она повторяла эту молитву снова и снова, в надежде на то, что Господь ее услышит.Глава восьмая
После того как Слай отвел Бэлль в ее комнату, он вернулся в кухню. Кент по-прежнему сидел у печки, склонив голову, как будто что-то обдумывал. Слай молча достал из буфета бутылку виски, налил в два больших стакана и тоже присел у печки. Один стакан он протянул Кенту. Бэлль не ошиблась, когда предположила, что дом принадлежит Слаю. В действительности его звали Чарльз Эрнест Брейтвейт, но его стали называть Слаем — ловкачом, потому что он любил азартные игры и обладал хорошо развитой интуицией, которая подсказывала ему, в какую игру играть, а от какой держаться подальше. Как и любой игрок, он, бывало, проигрывал, но не так часто, как другие, и всегда по мелочи. Бэлль также не ошиблась, решив, что у него в жилах течет цыганская кровь: его мать, Мария, была цыганкой. Как-то поздней зимней ночью она забрела сюда, на отдаленную ферму неподалеку от Эйлсфорда в Кенте, когда сбежала от семьи. В то время Фредерик Брейтвейт, отец Слая, сорокалетний холостяк, ухаживал за больной матерью и едва сводил концы с концами на ферме. Фреда нельзя было назвать щедрым или великодушным человеком, но, когда Мария стала молить его о пище и ночлеге в его сарае, он тут же понял, что может извлечь из этого пользу: он согласился приютить Марию в обмен на то, что она станет ухаживать за его матерью. Мария была такой же несговорчивой и расчетливой, как и Фред. Она сбежала из дому, потому что ее хотели насильно выдать замуж за ненавистного ей человека. Цыганка сразу смекнула, что большинство людей предвзято относятся к людям ее национальности — никто не даст ей приют, не предложит работу. Ей не очень-то хотелось стать сиделкой у совершенно посторонней старухи, да и в постель к Фреду она не спешила, но Мария была в отчаянии, и ей понравилась его ферма. Она понимала, что уход за пожилой женщиной — не самое ужасное, что могло ее ожидать. Возможно, со временем она полюбит Фреда. Через четыре месяца они поженились. Через год их брака родился Чарльз, и в тот же год мирно умерла старушка, мать Фреда. Возможно, изначально этот брак и был заключен по расчету, но Мария изо всех сил старалась быть хорошей женой Фреду и любящей матерью Чарльзу — они стали счастливой семьей. Фред умер скоропостижно, от сердечного приступа, когда Чарльзу исполнилось девятнадцать лет. Мария взвалила на себя все хлопоты по хозяйству, позволяя сыну вести жизнь городского повесы. Когда Чарльзу исполнилось двадцать семь, умерла его мать, и только тогда он стал заниматься незаконными махинациями, чтобы заработать побольше денег. Он владел фермой, и она приносила неплохой доход, но хозяйство молодого человека никогда не интересовало. Прекрасно осознавая, что ферма является отличным прикрытием для его темных делишек, Слай нанял человека, который присматривал бы за ней. Он всегда умело оправдывал свои осуждаемые обществом поступки, задавая себе вопрос: а кому от этого хуже? Азартные игры и алкоголь вредят только ему самому и больше никому, даже если его мать этого и не признавала. Поэтому, когда Слай стал поставлять в бордели молодых женщин, он оправдывал себя тем, что помогает им. Многих выгнали из дому, кто-то сбежал сам; некоторые выросли в сиротских приютах. Слай полагал, что, если бы не его вмешательство, они, вероятнее всего, голодали или замерзли бы на улице. Ему удавалось находить женщин и девушек на вокзалах, у пабов, на базарах — в любом месте, где они надеялись получить еду и питье от добросердечного прохожего. Слай и становился тем самым добросердечным прохожим. Он искренне верил в то, что дает им нечто большее, чем горячую еду и сочувствие — обеспечивает их работой в самых лучших публичных домах города. Чарльз не был жестоким человеком, обстоятельства «приобретения» этой последней девушки ему совсем не нравились. Он никогда раньше не уводил девушек против их воли и уж точно никогда не похищал невинных девочек на улице. — Она не похожа на моих обычных клиенток, — сказал Слай, когда допил виски и снова наполнил стакан до краев. — Не нравится мне все это. — Не глупи. Что с ней не так? — удивился Кент. — Она старше некоторых из тех, кого ты привозил сюда раньше, и жила в борделе. Кроме того, ты же знаешь, что у меня не было выбора. Из-за нее меня могли бы вздернуть на виселице. Кент признался приятелю, что задушил шлюху в Севен-Дайлс, но Слай не был уверен, что эта девочка, ставшая невольной свидетельницей преступления, собирается донести на его сообщника в полицию. Жители Севен-Дайлс с младых ногтей знают, что от полиции следует держаться подальше. С одной стороны, Кент был его приятелем и одним из тех людей, которым небезопасно перебегать дорогу; с другой стороны, именно он выходил на связь с владельцами борделей, когда у них появлялась очередная девушка на продажу. Слай не хотел злить приятеля, но надеялся, что сможет его отговорить. — Она умна, ее не так-то просто будет обуздать, — сказал он. Кент планировал продать Бэлль в бордель во Францию. — Уверяю тебя, от нее будет больше головной боли, чем денег. Давай завтра ночью отвезем ее в Лондон и высадим рядом с ее домом. — Не болтай, черт тебя побери, ерунды! Мы не можем этого сделать, и тебе прекрасно известно почему. — Но она понятия не имеет, где находится, — продолжал Слай. — И о тебе ей ничего не известно. А ее мать не станет поднимать шум, если ты вернешь ее дочь целой и невредимой. Мы могли бы поехать прямо в Дувр, как и собирались, и поплыть во Францию, после того как оставим девчонку на улице. Возможно, Слаю и не повезло с внешностью — он был невысок, коренаст, с толстым приплюснутым носом, — но он отличался особым обаянием, которое безотказно действовало как на мужчин, так и на женщин. Мужчины считали его веселым собутыльником, восхищались его ловкостью, решимостью и силой. Женщинам нравилось чувствовать свою значимость, когда он к ним обращался. Манеры и осанка истинного джентльмена в сочетании со скрытой животной силой притягивали к себе, как магнит. Его обаяние было просто неотразимым, и девушка, которая должна была бы полагать, что этот человек разрушил ее жизнь, упрямо защищала его перед теми, кто его осуждал. Кент, а точнее Фрэнк Джон Уольдеграв (таким было его настоящее имя), родился на севере Англии в семье землевладельцев. Его родители владели огромным поместьем, но он был третьим сыном в семье, к тому же отец любил его меньше всех, поэтому с юных лет Фрэнк знал, что ничего не унаследует. Испытывая зависть к старшим братьям и чувствуя обиду на мать и сестру, которые никогда не становились на его сторону, Фрэнк решил посвятить себя морю и ввязывался в драку всякий раз, когда встречался с унижением или пренебрежением в свой адрес. Завербоваться на один из торговых кораблей было, вероятно, неразумным решением для юноши, который не терпит, когда ему приказывают, с трудом заводит друзей и привык к открытым просторам йоркширских болот. Фрэнк обладал острым умом, который мог бы пригодиться ему, стань он бухгалтером, юристом или даже врачом, но вместо этого он вынужден был отираться среди неотесанных мужланов, похожих на батраков из их семейного поместья. С женщинами Фрэнку везло не намного больше, чем с друзьями-мужчинами. На суше, в Дувре, хорошо образованный джентльмен, но при этом всего лишь матрос, казался каким-то недоразумением. Фрэнку нравилось думать, что продавщицы и служанки, с которыми он встречался, считали его намного выше себя, но с такими женщинами он не умел общаться. Девушки из средних и высших слоев общества, с которыми он должен был бы чувствовать себя естественнее, были нечастыми гостьями в пабах, где собирались моряки. Фрэнку едва исполнилось двадцать, когда однажды вечером его повели в дуврский бордель. Он обнаружил, что тамошним девушкам он пришелся по душе. Он поверил в это потому, что они внимательно его слушали и всячески старались угодить. Фрэнк убеждался в этом десятки раз, когда бывал груб с ними, если на что-то злился. Проститутки не жаловались и не отказывались встречаться с ним, когда он в следующий раз бросал якорь в этом порту. Похоже, им это даже нравилось. Десять лет назад, когда Фрэнку было двадцать восемь, умер младший брат отца, дядя Томас. К искреннему изумлению Фрэнка, он сделал племянника своим единственным наследником. Фрэнк понятия не имел, почему так получилось — они с дядей редко общались. Он мог только предполагать, что от Томаса тоже отвернулась семья, поэтому он симпатизировал племяннику. Дядя Томас был небогат; он владел не огромными сельскими угодьями, а всего лишь парой многоквартирных домов в Севен-Дайлс и десятком убогих зданий на Бетнал-Грин-роуд. Когда Фрэнк впервые увидел место, которое все называли Основанием, он не на шутку испугался. Полуразрушенные здания в Севен-Дайлс были битком набиты отчаявшимися бродягами, которые оседают в бедных районах. Дома на Бетнал-Грин были не лучше — они не годились даже для того, чтобы служить пристанищем для животных. Фрэнк зажал нос, закрыл глаза, чтобы не видеть этого отталкивающего зрелища, и отправился в уютную гостиницу. Но уже на следующий день все сомнения, касающиеся заработка с аренды этих домов, отпали. Фрэнк понял, что наследство позволит ему распрощаться с морем и жить в достатке, прилагая минимум усилий. В море Фрэнк огрубел и привык приказывать. Перспектива стать хозяином трущоб его возбуждала. Именно тогда он и взял себе фамилию Кент. В славной деревушке Чаринг, что в графстве Кент, неподалеку от Фолкстоуна, где Фрэнк намеревался осесть, его знали как тихого, уважаемого, но ленивого господина Уольдеграва. Но в Лондоне под личиной Джона Кента, безжалостного арендатора, он мог давать себе полную волю — заниматься вымогательством, играть в азартные игры, ходить по борделям и даже преступать закон. И зачем ему друзья, если есть люди, из страха перед ним готовые исполнить любые его приказания? По иронии судьбы, именно тогда, когда Фрэнк искренне поверил в то, что дружба не для него, в задней комнате одного из пабов на Стрэнде за игрой в карты он познакомился со Слаем. Между ними пробежала искра; они отлично поладили друг с другом. Однажды Слай со смехом сказал, что у каждого из них есть черты характера, которых так не хватает другому. Возможно, он был прав, потому что Кент восхищался тем, как легко Слай сходится с людьми, а Слая приводила в восторг жестокость Кента. На чем бы ни основывалась их дружба, их объединяла общая цель, хотя в то время ни один из них не догадывался, какая именно. Но вскоре эта цель стала очевидна: они хотели прибрать к рукам весь игорный бизнес и проституцию в Севен-Дайлс и благодаря этому разбогатеть. Именно Слай прозвал Кента Ястребом. Он клялся, что никогда раньше не встречал людей с таким пронзительным взглядом и повадками хищника. А Кенту нравилось, когда его так называли, потому что он понимал: благодаря этому прозвищу его еще больше будут бояться. Бэлль проснулась от крика петуха, и ее первая мысль была о том, что петух, должно быть, сошел с ума, потому что на дворе ночь. Но лежа в кровати и предаваясь мрачным мыслям о своем будущем, она заметила тоненькие полоски света в студеной комнате и поняла, что смотрит на щели закрытого ставнями окна, а на улице уже рассвело. Вставая, чтобы воспользоваться ночным горшком, девочка забыла о том, что у нее связаны ноги, и чуть не упала. Через самую большую щель в ставнях ей удалось разглядеть деревья, а под ними — островки снега на голой земле. Городской девочке, которая выросла в окружении больших домов и шумных улиц, деревенский пейзаж показался унылым и пугающим. Поскольку спала Бэлль одетой и у нее не было ни гребня, чтобы расчесать волосы, ни воды, чтобы умыться, она вернулась назад в постель — ожидать, какую судьбу уготовили ей эти двое мужчин. Несмотря на страх, она, вероятно, опять забылась сном, потому что в следующую секунду очнулась от того, что Слай велел ей просыпаться. — Я принес тебе горячей воды, чтобы умыться, — сказал он. Бэлль в полумраке разглядела поднимающийся над кувшином пар. — А вот и гребень. Через десять минут я за тобой зайду. Страх немного отступил: никто не станет приносить горячую воду и гребень человеку, которого собираются убить. Девочка стала молить Слая объяснить, что происходит. Но он быстро ретировался из комнаты и запер за собой дверь. Слай вернулся, как и обещал, через десять минут. Он взял с кровати ее накидку, а потом за руку потянул Бэлль к лестнице. Там он подхватил ее на руки и перебросил через плечо, чтобы она не шла самостоятельно. Сейчас у Бэлль появился шанс получше рассмотреть интерьер, потому что в окна лился дневной свет. Дом оказался довольно просторным — девочка насчитала по шесть комнат на каждом этаже. Это было старинное здание с низкими потолками, деревянными балками и неровным полом, даже без газового освещения. Через окошко на лестничном пролете она заметила корову, которая жевала сено в сарае рядом с домом. Было совершенно очевидно, что здесь хозяйничает не Слай, а кто-то другой, вероятно, человек по имени Тэд. А еще девочка подумала, что сюда давно не заглядывала женщина — настолько все вокруг было пыльным и заброшенным. Бэлль перевела взгляд с одного похитителя на другого, пока ела кашу, тарелку с которой пододвинул ей Кент. Оба мужчины ели молча. Девочка чувствовала между ними какой-то разлад, и возможно, он касался именно ее. — Ты умеешь читать и писать? Вопрос, заданный Кентом, застиг Бэлль врасплох. — А зачем вам это знать? — удивилась она. — Просто отвечай! — отрезал он. Ей тут же пришло в голову, что лучше всего изображать из себя невежду — так она сможет усыпить его бдительность. — Нет, не умею, — солгала она. — Я никогда не ходила в школу. Кент состроил пренебрежительную гримасу, как будто ничего другого услышать и не ожидал, и Бэлль почувствовала, что выиграла этот раунд. — И что со мной будет? — поинтересовалась она. — Ты задаешь слишком много вопросов! — ответил Кент. — Доедай кашу — в ближайшее время больше поесть не придется. Бэлль решила, что должна как следует подкрепиться, поэтому съела не только кашу, но и два толстых ломтя хлеба, щедро намазанных маслом. Слай налил ей еще одну чашку чая и дружелюбно подмигнул. От этого подмигивания у Бэлль поднялось настроение — казалось, он был на ее стороне. Не успела она допить вторую чашку чая, как Кент надел свое пальто и обмотал шею шарфом. Потом взял накидку Бэлль и протянул ее девочке, приказав одеваться. Не прошло и десяти минут, как ее вывели через входную дверь на улицу, где уже ждал экипаж (возможно, тот же, что привез их сюда вчера). Слай довел Бэлль до экипажа и усадил внутрь, пока Кент за чем-то возвращался в дом. Выглянуло солнышко. Несмотря на то что оно было зимнее, блеклое и растущие вокруг фермы деревья стояли голые, день выдался погожим. — Здесь прошло ваше детство? — спросила Бэлль у Слая. Он усмехнулся. — Да. Я думал, что в мире лучше места не сыскать, пока не подрос и мне не пришлось доить коров и помогать собирать урожай. — Почему вы из фермера превратились в пособника убийцы? — дерзко поинтересовалась девочка. Он на минуту замешкался с ответом. Бэлль надеялась, что в нем заговорила совесть. — Я бы посоветовал тебе не задавать подобных вопросов, — сурово ответил Слай. — И не говорить ничего, что могло бы разозлить Кента. Он заводится с пол-оборота. Прежде чем экипаж отъехал от дома, Бэлль вновь связали руки и усадили у окна по ходу движения. Занавески были опущены, поэтому она не могла видеть, куда они едут. Кент опять сел рядом с ней, Слай — напротив, но занавеска на окне с его стороны была поднята, чтобы он мог видеть окрестности. Цокот лошадиных копыт и мерное покачивание экипажа убаюкивали Бэлль; но несмотря на то что девушка закрыла глаза, она не спала и слышала, как мужчины тихонько переговариваются. Большей частью они обсуждали дела, в которых Бэлль ничего не смыслила, но она навострила уши, когда Слай упомянул порт Дувр и корабль. — Я бы предпочел просто отплыть ночью и сказать, что она устала или заболела, — сказал Слай. — Лучше не рисковать. Мы занесем ее в каюту и не будем оттуда выпускать, — ответил Кент. Из этой короткой беседы Бэлль догадалась, что они не только собираются вывезти ее из страны на корабле, но и боятся, чтобы ее никто не увидел и не догадался, что ее похитили. Мысль о том, что ее пытаются увезти в другую страну, испугала Бэлль, как и минувшей ночью, но осознание того, что ее похитители тоже боятся, согрело ей душу. Девочка полагала, это означает, что она, вероятно, сможет позвать кого-нибудь на помощь или бежать. Она продолжала притворяться спящей в надежде узнать еще что-нибудь из их разговора. Но они больше не проронили ни слова, и Бэлль решила, что будет кричать, если ей представится такая возможность. Неожиданно экипаж покатился по гравию, потом остановился. Бэлль продолжала притворяться спящей, но, когда Кент стал вытаскивать ее из экипажа, начала кричать и брыкаться. — Заткнись! — прошипел Кент, зажимая ей рот рукой. Бэлль увидела, что они не в Дувре, как она ожидала, а на подъездной дорожке к небольшому, но очень милому дощатому домику, выкрашенному белой краской, с синей входной дверью. Изображения подобных живописных домиков среди пестрящих цветами летних садов она видела раньше только на коробках шоколадных конфет. Но даже в январе этот сад был красив: причудливо подстриженная живая изгородь и несколько кустов с красными ягодами. На первый взгляд Бэлль показалось, что домик стоит уединенно, но теперь, оглядевшись, она увидела, что он соседствует с двумя другими — их разделяет забор. Кент явно опасался, что кто-нибудь ее услышит и выйдет узнать, что происходит. Он крепко зажал Бэлль рот, чтобы она не кричала, и потащил к входной двери. Как только они оказались в доме, Кент заткнул рот девочки белым шарфом. — Я не верю, что ты не будешь кричать, — сказал он. Бэлль осталась стоять в прихожей, связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту, а оба мужчины поднялись наверх. Она решила, что этот дом принадлежит Кенту, поскольку он достал из кармана связку ключей и сразу же нашел нужный. Если именно сюда он собирался привезти Милли, ей бы здесь понравилось, потому что место было очень красивым. Стоя в прихожей, Бэлль, разумеется, не могла видеть весь дом, но в его убранстве чувствовалась женская рука. На полу был полированный паркет, посредине лежал голубой пушистый ковер, а еще стоял стеклянный купол с деревом внутри, на котором сидели маленькие чучела птичек. На лестнице тоже лежал толстый синий с золотом ковер, а над головой Бэлль сверкали маленькие хрустальные подсвечники. Она с трудом сделала несколько шагов, чтобы иметь возможность рассмотреть гостиную, декорированную в сине-зеленых тонах. Пространство от пола до потолка занимал книжный шкаф с сотнями книг. Эта гостиная совершенно не подходила такому бесчувственному человеку, как Кент. Сбитая с толку Бэлль уже собиралась сделать еще несколько шагов, когда на верхней ступеньке лестницы показались оба похитителя с большим красным сундуком в руках. Сердце девочки ухнуло вниз — было ясно, для чего им понадобился сундук. Пятясь к двери, она взглядом умоляла Слая не делать этого. — Это ненадолго, — извиняющимся тоном произнес он. Они спустились с сундуком по лестнице и открыли его прямо в прихожей. — Здесь нет дырочек для вентиляции, — сказал Слай, глядя на сообщника. — Так проделай их, — грубо бросил Кент и скрылся в глубине дома. При одной мысли о том, что она окажется запертой в этом сундуке, Бэлль охватила паника. Девочка едва могла дышать. Она понимала, что ей придется подтянуть колени к подбородку, чтобы влезть в этот сундук, но, если они готовы были пойти на подобные меры, чтобы спрятать ее на корабле, что же они намерены сделать с ней, когда доберутся до Франции? Кент вернулся в прихожую со стаканом в руке. Он поставил стакан на стол, подтолкнул Бэлль к стулу и вытащил у нее изо рта кляп. — Пей! — приказал Слай и поднес стакан к ее губам. — Что это? — спросила девочка. — Почему ты постоянно задаешь вопросы? — раздраженно бросил он. Кент обхватил ее сзади за шею и прижал стакан к губам. — Пей! — приказал он. Бэлль поняла, что, если не выпьет, он ее ударит, поэтому осторожно сделала глоток. На вкус жидкость напоминала анисовое лекарство, которым поила ее Мог, когда у Бэлльболел живот, только на этот раз напиток был гораздо крепче. — Давай, до дна, — торопил Кент. Выхода не было — пришлось подчиниться. Пока Бэлль пила, она видела, как Слай взял коловорот и долото и стал делать маленькие дырочки в стенках сундука. Где-то четверть часа спустя (после того как Слай сводил ее наверх в уборную) Бэлль отнесли вниз и заставили залезть в сундук. Слай развязал ей ноги, потом снял ботинки. Он подстелил ей одеяло, под голову положил подушку и укрыл еще одним одеялом. Несмотря на испуг, Бэлль была тронута его попытками сделать ее заточение более уютным. Вряд ли Кент побеспокоился бы о том, каково ей. Не больно ли? Не холодно? Не хочется ли есть? — Тебе будет удобно, — ласково заверил девочку Слай. — Ты сразу же заснешь, а когда проснешься, мы будем уже на месте. — Просто скажите мне, что вы хотите со мной сделать! — взмолилась Бэлль. — Мы вывезем тебя из страны. Это все, что ты должна знать, — ответил он. — А теперь молчи. Бэлль еще не спала, когда они грузили сундук в экипаж. Она почувствовала, как экипаж тронулся, услышала грохот колес, уловила запах табака от трубки Кента и даже различила голоса обоих похитителей, хотя разговаривали они недостаточно громко, чтобы можно было разобрать слова. Внезапно Бэлль почувствовала, что все глубже и глубже проваливается в какую-то черную дыру… — Дай ей понюхать соли, — посоветовал Кент. Слай достал из кармана небольшой флакончик, вытащил пробку, потом нагнулся над открытым сундуком и сунул ее Бэлль под нос. — Ты отмерил ей лошадиную дозу, — упрекнул приятеля Слай. — Она еще ребенок, ей хватило бы всего нескольких капель; она могла умереть. Из-за плохой погоды отплытие корабля было отложено на три часа, а само путешествие длилось гораздо дольше, чем ожидалось. Оказавшись в каюте, Слай попытался разбудить Бэлль. Он хотел, чтобы она попила горячего и поела, но она не очнулась, и Слай начал побаиваться, что девочка так и не проснется. В Кале они наняли экипаж, а поскольку было два часа ночи, мужчины опасались, что, когда они доедут, бордель уже будет закрыт. — Она вот-вот очнется, — сказал Кент, поднося свечу к сундуку. — Смотри, у нее трепещут веки. Слай с облегчением заметил, что Кент прав. — Бэлль! — позвал он, похлопывая ее по щеке. — Просыпайся, просыпайся! Он уже жалел, что не отказался помогать Кенту. Он должен был догадаться, что приятель что-то от него скрывает. До того как они похитили эту девочку, Кент уверял, что она шлюха, которая стала свидетельницей того, как он убил ее подругу, и ее просто необходимо на время увезти из Лондона. Они подъехали к борделю за полчаса до похорон погибшей проститутки — Кент рассчитывал, что девочка захочет пойти на кладбище. Но из борделя, все в черном и с венком, вышли только две женщины постарше, и едва Кент сказал, что они подождут еще пару минут, а потом ворвутся в бордель и заберут нужную девочку, как она вышла сама. Слай видел ее издали. Он заметил, что она околачивается у «Бараньей головы», как будто кого-то ждет, но на улице было слишком много людей, чтобы хватать ее у всех на глазах. Потом девочка пошла к рынку, и они не могли преследовать ее в экипаже. Однако Кент заверил приятеля, что она обязательно пойдет назад, до того как вернутся с похорон те две женщины постарше. Им остается только ждать. И лишь тогда Кент поделился со Слаем своими планами: он собирается продать эту девочку в бордель во Франции. Слай был не против — в конце концов, они и раньше возили девушек во Францию и в Бельгию, и он подумал, что проститутке, о которой идет речь, лет восемнадцать или даже больше. Когда Кент объявил, что она идет, и велел Слаю выйти из экипажа и схватить ее, уже стемнело. И лишь когда девочка оказалась в экипаже и Кент ударил ее за то, что она закричала, Слай увидел, что она еще совсем ребенок, и очень красивый, ухоженный ребенок. Он хотел потребовать, чтобы Кент остановил лошадей и отпустил ее, но еще раньше приятель предупредил: если его обвинят в убийстве, всплывут другие преступления, и во многих из них принимал участие Слай. Чарльз Брейтвейт чувствовал, что у него нет выбора, и надеялся позже поговорить об этом с Кентом. Вчера ночью, после того как Слай запер девушку наверху, он попросил Кента изменить свои планы. Но того невозможно было переубедить. Кент заявил, что на кону слишком много денег, и, кроме того, если они сейчас пойдут на попятный, у них не останется выбора — им придется убить девчонку, так как она слишком много знает. Слаю не нравилась сама идея отвезти девушку во Францию. Все его естество взбунтовалось, когда Кент решил посадить ее в сундук. Ожидание в порту Дувра было одним из самых мучительных в его жизни. Слай понимал, что, если бы девочка проснулась и стала биться в сундуке, привлекая внимание окружающих, он надолго оказался бы в тюрьме. Но сейчас, глядя на нее при тусклом свете свечи, он почувствовал, как у него защемило сердце — Слай жалел, что вообще связался с Кентом. Девочка была очень бледна, но все равно Слай был уверен, что никогда не встречал такой красавицы. У нее были блестящие темные волосы, красиво вьющиеся вокруг лица, пухлые красные губы. Мужчину восхищала не только ее красота, но и отвага: большинство девочек, ее ровесниц, плакали бы не переставая с самого момента похищения. Она же не побоялась воззвать к тому хорошему, что есть в Слае, и когда он думал о том, что ее ждет, то жалел, что прошлой ночью ему не хватило смелости помочь ей бежать с фермы. Кент не слишком распространялся о том, как он намерен с ней поступить в Париже, но Слай отлично знал, что юные девственницы там в большой цене у тех, кто имеет к ним пристрастие. А такая красавица, как Бэлль, с еще девической, неразвитой фигурой будет стоить целое состояние. Слаю нравились пухленькие зрелые женщины с опытом, он презирал мужчин, которые насиловали детей. Но несложно было догадаться, что владелица борделя, которая промышляет такой мерзкой торговлей, и сама человек жестокий и корыстолюбивый. Она, несомненно, продаст Бэлль несколько раз, выдавая ее за девственницу, а потом, когда девочка превратится в очередную проститутку (и к тому же строптивую), ее, скорее всего, будут бить, морить голодом, пичкать наркотиками и издеваться, пока не сломят ее дух. Внутри у Слая похолодело. Ему пришлось глубоко вздохнуть, чтобы его не вырвало прямо в каюте. — Где мы? — спросила Бэлль, открыв глаза. — Во Франции, — ответил Слай и просунул руку ей под спину, чтобы помочь сесть. — Пить хочешь? Она провела языком по губам и нахмурилась. — Не знаю. Я чувствую себя очень странно. Слай ничего не ответил. Как бы он хотел показать себя настоящим мужчиной и взбунтоваться против Кента! Но он отвел глаза от прекрасного лица Бэлль и попытался убедить себя, что его вины в том, что она оказалась здесь, нет. Бэлль не могла бы сказать, сколько они ехали, потому что постоянно забывалась сном, но поняла, что они уже в населенном пункте, поскольку экипаж стал двигаться медленнее, а это означало, что они пробираются по узким улочкам. То тут, то там раздавались звуки музыки. Она слышала смех, пение и крики, а еще чувствовала едкий запах готовящейся еды. — Там, куда мы едем, говорят по-английски? — спросила девочка. — Сомневаюсь, — усмехнулся Кент. Было видно, что этот вопрос ему понравился. Бэлль чувствовала себя как в тумане и поэтому не испытывала настоящего страха, но смешок Кента моментально вывел ее из этого полусонного состояния. Он свидетельствовал о том, что ее не ждет ничего хорошего. Бэлль охватил страх в десять раз сильнее прежнего. Она посмотрела на Слая, ища поддержки, но он прятал глаза. — В таком случае вы могли бы сказать, куда меня везете. — Ее голос дрожал от испуга. — В конце концов, если там не разговаривают по-английски и я не смогу ничего понять, как же я смогу делать то, что вы хотите? Мужчины переглянулись. — Я буду служанкой? — Этот вопрос она адресовала Кенту, но когда оба промолчали, Бэлль продолжила: — Или это намного хуже, чем служанка? Она ждала ответа, но его не последовало. Слай полностью оправдывал свое прозвище: он смотрел куда угодно, только не на нее. — Неужели вы думаете, что, если оставите меня в чужой стране, я не смогу вернуться в Англию, пойти в полицию и сказать, что вы убили Милли? — спросила она у Кента, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более решительно. — Держу пари, я смогла бы найти ваш дом. Такие дощатые здания — большая редкость. Вы же понимаете, что люди в Севен-Дайлс ради моей матери нарушат обет молчания. Вскоре у них развяжутся языки и они расскажут о том, кто такой Ястреб и его подельник по кличке Слай. Им не понравится, что вы украли меня прямо на улице. И тут Кент не выдержал и наотмашь ударил ее по лицу. — Заткнись! — прошипел он. — Там, куда ты направляешься, ты будешь делать то, что тебе велят, или тебе не жить. Что же касается возвращения в Англию, даже не думай об этом. Лицо Бэлль горело от боли. Казалось, оно раздувается. Ей хотелось плакать, но она решила не доставлять своему обидчику такого наслаждения. — Вы слишком самоуверенны, — ответила Бэлль, отбросив учтивость. Кент вновь замахнулся, чтобы ее ударить, но Слай бросился вперед и остановил его. — Не порть товарный вид, — произнес он. Словами «товарный вид» было все сказано. Она, Бэлль, была для этих мужчин всего лишь товаром, как тюк ткани, ящик виски или кусок мяса, который можно перепродать другим людям. Более того, несложно догадаться, кому они хотят ее продать. Несмотря на то что Бэлль совсем недавно узнала, что же такое бордели на самом деле, сейчас она была абсолютно уверена в том, что ее отправят в один из них. Ей хотелось верить, что она будет всего лишь прислуживать девушкам, как это делает Мог, но никто бы не стал тайком переправлять на корабле человека и везти его так далеко, чтобы отдать в услужение. Значит, ее продадут в бордель и она станет проституткой! Бэлль хотелось кричать от ужаса, хотелось наброситься на своих похитителей, но она понимала, что только еще больше разозлит Кента, который, разгневавшись, может ее и задушить. Мог любила повторять, что у Бэлль в запасе больше уловок, чем у любого фокусника. Девочка глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Она не хотела умирать и надеялась, что ее никто не станет бить, если нужно, чтобы она хорошо выглядела. Ее единственный выход — найти способ сбежать. Для начала следует перестать сопротивляться — возможно, тогда ее похитители будут следить за ней не так пристально. Через несколько минут экипаж остановился. Первым выбрался Кент. Он ссадил Бэлль на землю и крепко схватил ее за руку, чтобы она не сбежала. За ними поспешил вылезти Слай. Они оказались у мрачных высоких зданий, в окнах которых горели газовые лампы. Всего в пятидесяти метрах от них из окон бара на мощеную мостовую лился яркий свет. Заведение, казалось, вибрирует от звуков музыки, топота танцующих ног и смеха. — Похоже, здесь никто не спит, — с облегчением произнес Слай. Кент что-то сказал извозчику. Бэлль предположила, что он обращался к нему по-французски, поскольку не поняла ни слова. Потом Кент и Слай, держа девочку под руки, повели ее по узкому переулку в маленький сквер. Бэлль вопросительно взглянула на Слая, но тот отвернулся. В сквере был открыт еще один бар — из его небольших окон лился золотистый свет. Но все магазины были закрыты, и в самом сквере, за исключением парочки пьяниц, не было ни души. Мужчины, не сговариваясь, еще теснее прижали к себе Бэлль, и Кент зажал ей рот рукой. Дом, куда ее привели, стоял на углу площади, чуть в стороне от остальных. Площадь освещалась двумя газовыми фонарями, но даже в полутьме этот дом навевал на Бэлль страх. Он был выше большинства соседних построек — четырехэтажное здание с остроконечными готическими сводами. Окна были длинными и узкими, многие из них были закрыты ставнями. На двух столбах по бокам лестницы из пяти-шести ступеней сидели каменные грифоны. Над парадной дверью и готическим крыльцом горела тусклая красная лампа. Она напомнила Бэлль о доме колдуньи, который она видела на рисунке в книжке, когда была маленькой. Как только они позвонили, дверь тут же открыл крупный мужчина в ливрее. Он с удивлением уставился на Бэлль, но Кент быстро заговорил с ним по-французски, и мужчина тут же впустил их в дом. Из комнаты слева до слуха Бэлль долетала музыка, голоса, смех, но дверь была закрыта, и девочка не видела, кто там. Здоровяк, впустивший их, исчез в комнате справа. Бэлль удалось разглядеть темно-синий ковер с узором, но больше ничего. Пока они ожидали в широкой прихожей с резной лестницей, уходящей вверх, Бэлль обратила внимание на то, что ковер и в прихожей, и на лестнице уже потерся, а темные обои потемнели от времени. Впечатляла только люстра над головой: она была в два раза больше той, что висела у Бэлль дома. Подвески мерцали и дрожали на сквозняке, но никто не побеспокоился о том, чтобы воткнуть свечи во все подсвечники. Картины на стенах тоже показались Бэлль странными — на всех были изображены обнаженные женщины, но художник дописал им лица животных. Вернулся привратник-здоровяк и что-то сказал мужчинам. Кент, продолжая крепко, словно в тисках, сжимать руку Бэлль, повел девочку в комнату. Шествие замыкал Слай. За огромным полированным письменным столом сидела женщина. Мог наверняка сказала бы о ней, что лицо у нее «словно вырублено топором». На вытянутой продолговатой физимономии не было даже намека на улыбку. Женщина была высокой, худощавой. Иссиня-черное платье из тафты свидетельствовало о хорошем вкусе. Темные волосы незнакомки были тщательно уложены на затылке. Глаза, изучающе глядевшие на Бэлль, были мертвыми, как у рыбы на мраморной вывеске у торговца морепродуктами. Незнакомка разговаривала быстро, энергично жестикулируя, чтобы выразить свою мысль. Бэлль не понимала ни словечка, и ей казалось, что Кент тоже не все понимает; время от времени он останавливал собеседницу. Женщина глубоко вздыхала, закатывала глаза, а потом повторяла сказанное, но уже медленнее. Пару разу Кент что-то прошептал Слаю, но у Бэлль было такое чувство, что шепчет он не потому, что хочет что-то скрыть от собеседницы, а чтобы их не услышала она, Бэлль. В конечном итоге, похоже, они пришли к некому соглашению — женщина обошла стол, чтобы пожать им руки. Потом она приблизилась к Бэлль, которая стояла между двумя мужчинами, взяла ее за подбородок и приподняла голову, чтобы рассмотреть девочку повнимательнее. — Très jolie[4], — сказала она, и Бэлль догадалась, что это комплимент, поскольку оба мужчины заулыбались. Последовали еще какие-то переговоры, и женщина налила обоим посетителям по стаканчику виски, а потом позвонила в небольшой колокольчик, стоящий на письменном столе. Вошла пожилая седая женщина в простом черном платье; Бэлль решила, что это служанка или экономка. Хозяйка за столом прострекотала какие-то приказания, и пожилая женщина повернулась к Бэлль, улыбнулась и протянула ей руку. Бэлль проигнорировала этот жест, даже несмотря на то, что женщина чем-то напомнила ей Мог. — Мадам Сондхайм хочет, чтобы ты пошла с ее экономкой, которую зовут Дельфина, — перевел Кент. — Дельфина накормит тебя и уложит в постель. Мадам полагает, что ты очень устала и проголодалась. Она побеседует с тобой позднее, когда ты отдохнешь. — Значит, вы меня здесь оставите? — Свой вопрос Бэлль адресовала Слаю. Кента она ненавидела, но Слай казался ей совсем не таким жестоким и бессердечным, и он, по крайней мере, был англичанином — ее последняя связь с домом. — Да, Бэлль. — Голос Слая звучал необычно, как будто в горле у него стоял ком, мешающий ему говорить. — Делай, что тебе велят, и все будет хорошо. — Пожалуйста, вы не могли бы передать маме, что со мной все в порядке?! — взмолилась она. — Они с Мог будут волноваться. Произнося эту просьбу, Бэлль понимала, насколько абсурдно она звучит. Тем, кто может похитить на улице юную девушку и продать ее в бордель, плевать на ее встревоженную мать. Впрочем, завтра, когда наступит утро, она найдет способ сбежать. Но когда Дельфина крепко схватила ее за руку и потащила к двери, Бэлль заметила печальное лицо Слая. — Пожалуйста, Слай! — воскликнула она. — Всего лишь оставь под дверью записку, чтобы они знали, что я жива!Глава девятая
После разговора с Джимми и Гартом Ной Бейлис остаток дня провел за расспросами соседей. Девушки в борделе Энни не оправдали его ожиданий; они не знали ничего о Кенте и даже не смогли толком его описать. Но сходились они в одном: это неприветливый, жестокий человек, которому ничего не стоит поднять руку на женщину. Куда бы Ной ни обращался, повсюду утверждали, что человек по прозвищу Ястреб владеет недвижимостью возле Бетнал-Грин и зданием здесь, в Севен-Дайлс, которое называют Основанием. Все собеседники Ноя заметно нервничали, когда делились даже такими крохами информации, а некоторые прямо предостерегали его, чтобы он не искал себе неприятностей. Позже, около пяти вечера, Ной заглянул в редакцию «Геральд» на Флит-стрит, перекинулся словечком с помощником главного редактора, Эрни Гринсливом. Ной всегда восхищался этим худощавым, скорее даже костлявым человеком с буйной шевелюрой, его увлеченностью журналистскими расследованиями. Больше всего Эрни нравилось докапываться до постыдной правды, и чем отвратительнее и страшнее была эта правда, чем известнее действующие персонажи, тем сильнее чесались у него руки. Ной вкратце описал ему историю убийства Милли и исчезновения Бэлль и спросил совета, куда ему обратиться за информацией. — Я слышал кое-что об этом человеке, — ответил Эрни, ероша свои и без того непослушные волосы. — Пару лет назад ходили слухи, будто он связан с торговлей проститутками. Но куда бы я ни совался, я терпел неудачу на каждом шагу своего расследования. Это может означать, что слухи беспочвенны, либо же у него есть приятели в самых высоких кругах, либо же он слишком умен и не оставляет никаких следов. Но я о нем порасспрашиваю, посмотрим, возможно, мне удастся что-нибудь узнать. — У тебя нет связей в полиции, чтобы выснить, насколько тщательно проводится расследование? — спросил Ной. — В конце концов, это убийство, а теперь и похищение человека, которое может привести ко второму убийству. Как ни крути, от тяжкого преступления невозможно просто отмахнуться, несмотря на то что жертвой стала проститутка. — Следует признать, что одна из величайших проблем этой страны — некомпетентность полиции, — вздохнул Эрни. — И на этом фоне пышно цветет коррупция. Теперь появилась дактилоскопия, благодаря которой, казалось бы, количество обвинительных приговоров должно было возрасти вдвое, но пока этого не происходит. Посмотрю, что можно сделать, а ты продолжай разговаривать с жителями Севен-Дайлс. В семь часов вечера, когда Ной вошел в «Баранью голову», Джимми показалось, что он выглядит уставшим и подавленным. — Не везет? — спросил юноша. — Пока я узнал только, что убийца как-то связан с трущобами в Бетнал-Грин и Основанием. Оба места — настоящий ад на земле. Это, по крайней мере, доказывает то, что ему плевать на людские страдания. «Основанием» называли ужасный многоквартирный дом в Севен-Дайлс. Это страшное место одновременно пугало и притягивало Джимми. Поговаривали, что там в каждой из многочисленных комнат спят по двенадцать человек, а из удобств — только кран на каждом этаже и уборная, представляющая собой серьезную угрозу для здоровья. Джимми всегда удивлялся, почему это место получило такое странное название, но, похоже, никто этого не знал. Дядя Гарт предположил, что когда-то кто-то сказал: «оно прогнило до основания», а потом последнее слово так и закрепилось. Джимми не понимал, как люди вообще могут жить в таком ужасном месте. Человек не должен мириться с подобными условиями, будь он хоть нищим, брошенным стариком, пьяницей, больным или слабоумным. А еще среди обитателей трущоб встречалось довольно много преступников и детей, которые сбежали из дому или которых выгнали. Они попрошайничали на улицах, рылись в мусорных баках, «шарили» по карманам. Это место было рассадником болезней. — Что вы имеете в виду под словами «как-то связан»? — переспросил Джимми. — Этот человек — хозяин квартир? Или просто собирает арендную плату? — Этого я не знаю, — признался Ной. — Я попросил приятеля из газеты навести справки. Ной просидел в пабе за разговорами до половины девятого, а потом отправился домой. Джимми пошел помогать Одноногому Альфу мыть посуду. Альф потерял ногу в 1853 году, во время Крымской войны, когда был еще совсем зеленым юнцом, и его сразу же комиссовали из армии. Всю свою сознательную жизнь он побирался и выполнял различные поручения любого, кто его позовет. Альф обитал в Основании. Старику было уже лет восемьдесят, и он жил в одной комнате еще с несколькими такими же, как он, бедолагами. Если бы не доброта владельцев пабов, таких как Гарт, которые позволяли инвалиду помыть несколько стаканов и подмести пол в обмен на горячую еду и пару шиллингов, старик бы не выжил. — Ты знаешь человека по прозвищу Ястреб? — спросил Джимми, протирая вымытые Альфом стаканы. — Ага, а также о том, какой он мерзавец, — ответил Альф, оглядываясь через плечо, как будто этот человек мог стоять у него за спиной. — Ты же не собираешься иметь с ним дело, сынок? — А почему ты его боишься? — удивился Джимми. Альф скривился. — Когда тебе будет столько лет, сколько мне, любой сможет вышвырнуть тебя на улицу, просто потому что ты ему не понравился. Разве тут не станешь опасаться? — Он владелец дома? — уточнил Джимми, надеясь, что Альф расскажет ему больше. — Не знаю, на самом ли деле он хозяин дома, но это явно он посылает этих гнусных ублюдков, которые приходят за арендной платой. У него повсюду «стукачи». Если хочешь кому-то помочь и вносишь за него деньги — не успеешь оглянуться, как тебе поднимают арендную плату. Однажды я не заплатил, и Ястреб пригрозил: если на следующий день я не принесу ему в контору деньги, то окажусь на улице. — И ты принес? — спросил Джимми. Альф был таким худым и хилым, что, казалось, его ветром сдует. Обычно от него дурно пахло, но, когда живешь в отвратительном месте, от вони не избавиться. Альф был хорошим человеком, честным и открытым. — Да, принес. — Старик закатил глаза. — Он сидел, задрав ноги на стол, командовал. Но сам ни дня не работал. — И где находится его контора? — поинтересовался Джимми. Джимми едва смог скрыть радость, когда узнал, что контора Кента расположена на Лонг-Акра, в Малберри-Билдингз. Юноша понимал, что дядя не одобрит того, что он тайком залез в контору, пусть даже и в контору убийцы, поэтому дождался, когда паб закроется на ночь и Гарт ляжет спать, а сам выбрался через черный ход. Улица Лонг-Акра проходила неподалеку от рынка Ковент-Гарден. На ней располагались в основном конторы и небольшие предприятия, а не жилые дома. Поскольку на рынке ночью жизнь била ключом и здесь работало много молодых парней, Джимми чувствовал себя уверенно — он не вызовет подозрений своим появлением в окрестностях Ковент-Гарден. Он без труда нашел Малберри-Билдингз, а когда посмотрел на вывеску на доме, обнаружил, что арендаторы — большей частью печатники и торговцы печатной продукцией. Юноша надеялся, что помещения не слишком рьяно охраняются, поскольку вряд ли являются лакомой добычей для грабителей; он обошел здание и направился к черному ходу, пытаясь отыскать лазейку. Джимми не мог поверить своей удаче, когда на первом этаже обнаружил чуть приоткрытое окно. Но, к сожалению, оказавшись внутри типографии, он столкнулся с тем, что дверь, ведущая в коридор, заперта. Юноша это предусмотрел — он взял с собой связку дядиных ключей. Он перепробовал их все, но дверь не открывалась, поэтому ему пришлось выбраться назад через окно и попробовать попасть в здание в другом месте. По водосточной трубе Джимми взобрался на второй этаж и увидел приоткрытую фрамугу, до которой легко мог дотянуться. Он добрался до карниза, засунул руку во фрамугу и открыл окно пошире. Джимми оказался в помещении, напоминающем кладовую. Когда он зажег припасенную в кармане свечу, то увидел повсюду сотни коробок с отпечатанными и сложенными в стопки листами. Юноша пробрался между этими коробками к двери — к его радости, она была не заперта. За дверью была узкая лестничная клетка, сюда же выходили еще пять дверей. Джимми прошелся вдоль площадки и увидел на одной из дверей, расположенной в конце, в передней части здания, маленькую табличку. Подняв свечу повыше, он прочел: «Директор Кент». Оказалось, что дверь заперта, и Джимми опять пришлось подбирать ключи на связке. К его разочарованию, ни один из них снова не подошел. Но когда юноша уже готов был сдаться и покинуть здание, он нагнулся за свечкой, которую поставил на пол, и заметил коврик у порога. Джимми вспомнил, что мама всегда оставляла для него ключ под половиком. Юноша отогнул коврик и, к своему изумлению и восторгу, увидел ключ. Оказавшись внутри, Джимми испугался. На окнах не было занавесок, и любой патрульный мгновенно бы заподозрил неладное, завидев лучик света в закрытой конторе. Но тут нечего было искать — в комнате стоял только большой письменный стол, два стула и деревянная картотека, сродни той, в которой его дядя в пабе хранил все бумаги. В ящиках стола не нашлось ничего, кроме ручек, карандашей, книги прихода и расхода и еще каких-то блокнотов, хотя и исписанных, но ничего не говорящих Джимми. Все внимание он обратил на картотеку. Тут в ящиках тоже было мало интересного: пара папок с документами, бутылка виски и не что иное, как кастет с четырьмя отверстиями для пальцев. Джимми примерил остроконечную железную «игрушку» и понял, что кастет явно предназначался для взрослого мужчины с большими кулаками. Парнишку передернуло: какие ужасные увечья можно нанести этим кастетом по лицу противника! Джимми вытащил папки, поднес их к стоящей на столе свече и быстро перелистал. В основном это были жалобы из различных источников на удручающее состояние Основания. Многие из писем были двадцати-тридцатилетней давности и адресованы господину Ф. Уольдеграву. Джимми решил, что это и есть настоящий владелец здания, хотя в папке имелись такие же жалобы, датированные недавними числами и адресованные уже Кенту. Здесь же лежало значительное количество бумаг, в которых речь шла о недвижимости на Бетнал-Грин, опять жалобы — большей частью на засилье крыс, санитарное состояние и перенаселенность зданий. Но потом юноша нашел письмо от адвоката с Чансери-лейн, датированное прошлым годом, которое не имело никакого отношения к Основанию, а касалось покупки дома в Чаринге, графстве Кент. Письмо было адресовано господину Ф. Дж. Уольдеграву. Джимми спрятал письмо в карман. Оно пришло слишком давно, чтобы его могли хватиться, а юноше необходимо было изучить его внимательнее. Поскольку Джимми больше ничего интересного в конторе не заметил, он решил вернуться домой. Он выбрался из здания не тем путем, которым вошел: спустился по лестнице и вышел через парадную дверь. Она, к счастью, запиралась на новый тип замков, для которых не нужно иметь ключ, чтобы выйти. Дверь захлопнулась за его спиной. На следующий день Джимми улизнул из паба в восемь утра, несмотря на то что заснул почти в три часа ночи. Его дядя редко вставал раньше десяти, и Джимми надеялся встретиться с Ноем Бейлисом и вернуться домой задолго до его пробуждения. На улице было очень холодно, и Джимми почти всю дорогу бежал, чтобы согреться. Миссис Дюма, хозяйка дома, в котором жил Ной, казалось, очень удивилась такому раннему посетителю, но сообщила, что ее жилец завтракает, и предложила Джимми выпить с ним чашечку чая. — Вчера я залез в гнездо к Ястребу, — прошептал Джимми, обращаясь к Ною, как только его проводили в столовую и миссис Дюма скрылась в кухне. — И нашел вот это, — продолжал он, передавая письмо. — Но оно адресовано некоему господину Уольдеграву, — протянул Ной, изучая содержание письма. — Мне кажется, это настоящее имя Ястреба, — взволнованно сказал юноша, стараясь говорить как можно тише, поскольку в дальнем конце стола сидел еще один жилец. — Понимаете, я обнаружил там очень старые письма-жалобы, адресованные господину Ф. Дж. Уольдеграву, а более поздние адресованы Кенту. Во всех речь идет об Основании. Поэтому я решил, что Уольдеграв и есть его настоящая фамилия, а совсем не Кент. А более ранние жалобы адресованы его отцу или кому-то из родственников. Ястреб не слишком напрягал воображение, когда выбирал себе прозвище, правда? — ухмыльнулся парнишка. — Похоже, он живет в Кенте! Интересно, зачем ему понадобилось называться вымышленным именем? Ной улыбнулся. — Чтобы проворачивать темные делишки. Может быть, мне назваться господином Уорреном Стритом, потому что я живу неподалеку от этой улицы? — А я мог бы стать господином Рэмсхедом[5], — засмеялся Джимми. — Но взгляните, у нас есть его адрес: Пиа Три коттедж, Хай-стрит, Чаринг. Возможно, он там держит Бэлль. — Почему-то мне не верится, что все так просто, — задумчиво проговорил Ной. — Ястреб не повез бы ее в такое место, о котором легко узнать. Хотя, возможно, я и ошибаюсь. Но мы должны сообщить в полицию, где он живет. Они могут это проверить. Ной взглянул на юное, взволнованное, исполненное надежды лицо Джимми и пожалел, что не может заверить паренька в том, что полиция сделает все, чтобы найти Бэлль. Однако опыт общения с людьми с Боу-стрит не вселял надежды. Честно говоря, дело об исчезновении девочки велось спустя рукава. Вся соль в том, что полиция считала исчезновение дочери шлюхи ерундой. Но и это не все. Когда Ной принялся настаивать на том, что Бэлль похитил человек по кличке Ястреб, полицейский сержант сделал вид, что это имя ни о чем ему не говорит. Однако обманщик из него оказался никудышный, поскольку он стал прятать глаза и нахохлился, как обычно поступает человек, которому есть что скрывать. Практически каждый взрослый в Севен-Дайлс слышал о Ястребе, даже если и не встречался с ним лично. Немыслимо, чтобы полицейский ничего о нем не знал. В сложившихся обстоятельствах сообщить в полицейский участок сведения о том, где живет этот человек, означало бы заведомо провалить все дело. Если Кент дает взятки сержанту, как подозревал Ной, последний предупредит преступника, и в результате Джимми с дядей могут стать жертвами наемных убийц. — Думаю, сперва мы должны поговорить с твоим дядей, заручиться его поддержкой, — ответил Ной, давая себе время все хорошенько обдумать. — Но мы не станем сообщать ему о том, что ты забирался в контору Ястреба. Лучше скажем, что это сделал я. — Вы сможете сегодня прийти в паб? — спросил Джимми с надеждой. — Но не сейчас, — остудил его пыл Ной, потом кивнул на миссис Дюма, которая несла им свежий чай и тосты. — Если Гарт согласится со мной побеседовать, я приду часов в шесть. — В этом положитесь на меня, — сказал Джимми. Он взял тост, намазал его маслом, пока миссис Дюма разливала чай. Юноша не стал ждать, пока чай остынет, жадно выпил его, потом встал, сжимая тост в руке. — Мне пора возвращаться. А если он уже лишил ее жизни, Ной? Ной взглянул в лицо убитого горем юноши. Его сердце заныло от сострадания. — Я все же думаю, что если бы он собирался это сделать, то убил бы ее сразу же в темном переулке, — ответил он с таким убеждением, на которое только был способен. — Джимми, ты совершил очень смелый поступок, когда добыл это письмо. После ухода паренька Ной уже без удовольствия заканчивал завтрак. Он не кривил душой, когда говорил, что не верит, будто Бэлль уже убили, но не мог заставить себя сказать Джимми ужасную правду о том, что, как он подозревает, ждет девочку. Как не мог высказать свои подозрения о том, почему полиция не спешит помогать в поисках Кента и наказывать его за оба преступления: убийство Милли и похищение Бэлль. Иногда, еще до знакомства с Милли, до Ноя доходили новости о тяжких преступлениях, когда подозреваемых неожиданно выпускали из-под ареста и снимали с них все обвинения. Существовали неопровержимые доказательства подкупа полицейских и запугивания свидетелей преступления. Ной написал по данной теме материал, который Эрни Гринслив назвал «роскошным», но когда понес его господину Уилсону, главному редактору, тот сказал, что не может его напечатать, потому что это чревато скандалом. Ной возразил, что широкая общественность имеет право знать о продажности полиции, но редактор напомнил, что на его место найдется масса молодых рьяных журналистов. Ною пришлось отступить. Он знал, что, если попытается продать историю в одну из «желтых» газет, в «Геральде» ему больше не работать. Позже этим же утром Ноя послали на Ковент-Гарден на встречу с оптовым торговцем фруктами. Речь шла о занятной истории. Тарантул вылез из ящика с бананами и заполз на одного из работников — тучного мужчину средних лет. Паука на плече работника заметила сотрудница-женщина, которая едва не лишилась чувств от страха. Как только бедняга понял, кто на нем сидит, он застыл от ужаса, но одиннадцатилетний паренек, который перебивался случайными заработками, бесстрашно шагнул вперед со стаканом и картонкой и снял тарантула с плеча бедняги. Несчастный работник потерял сознание и упал прямо на пол, когда парнишка на радостях решил похвастаться своим трофеем. В конце концов паука поместили в банку с крышкой и отправили депешу в лондонский зоопарк, чтобы за ним приехал арахнолог. Все это произошло ранним утром, но к тому времени, как история достигла Флит-стрит и Ноя командировали опросить очевидцев, паука уже увезли, а потерпевший выпил столько коньяка, что мало что соображал. Однако парнишка в любом случае оказался героем. Он искренне обрадовался, узнав, что его имя попадет в газеты. Поскольку Ной находился неподалеку от борделя Энни Купер, он решил побеседовать с ней, а потом вернуться на Флит-стрит. Вчера у них состоялась короткая беседа, равно как и со всеми остальными обитательницами борделя, но сейчас благодаря Джимми Ною было что рассказать — он надеялся, что, узнав вновь открывшиеся обстоятельства, она поведает о том, о чем, возможно, ранее молчала. Ной подошел к борделю с черного хода и постучал. Дверь открыла мисс Дейвис. Она была в испачканном мукой фартуке. — Доброе утро, мисс Дейвис, — учтиво поздоровался Ной. — Прошу прощения, что так рано пришлось вас побеспокоить, но я кое-что узнал о человеке по имени Кент. Я хотел бы поделиться этой информацией с мисс Купер. — Зовите меня Мог, — попросила женщина, впуская его в дом. — Никто не обращается ко мне «мисс Дейвис». Боюсь, Энни сейчас не в лучшей форме. Судя по покрасневшим глазам Мог, она и сама немало плакала, но, несмотря ни на что, сказала, что только что заварила чай, и предложила чашечку Ною. Она как раз раскатывала тесто на пирог, и дразнящие ароматы тушеного мяса наполняли кухню. Мог усадила гостя у печки и поинтересовалась, не голоден ли он. Сидя в теплой кухне рядом с суетящейся Мог, Ной понимал, почему Бэлль абсолютно не подозревала, чем занимается ее мать. Полуподвал был полностью отделен от остальной части дома. Это было уютное местечко, а Мог — очень добрая женщина. В прошлый раз она показала Ною спальню Бэлль, где на полке сидели старые куклы, стояли книги и игры. Кровать была застелена цветным одеялом, и, несмотря на то что комната была темной (всего одно крошечное окошко), она была красивой и свидетельствовала о том, что ее маленькую обитательницу любили, заботились о ней. — Энни не из тех, кто показывает свои чувства, — сказала Мог и предложила Ною к чаю сдобную, посыпанную сахаром булочку. — Но исчезновение Бэлль так сильно подействовало на нее, что я начинаю за нее бояться. Ей необходимо с кем-то об этом поговорить, и если у вас есть новости, возможно, это поможет ей открыться. Оставив Ноя допивать чай, Мог поднялась по лестнице, чтобы поговорить с Энни. Через несколько минут она вернулась и сообщила, что его ждут, он может подниматься. Энни сидела в комнате, которая располагалась за гостиной — Милли называла ее «кабинетом». На самом деле эта комната служила Энни спальней, но поскольку имела Г-образную форму, кровать находилась в дальнем углу за ширмой. Сразу же было понятно, что комната принадлежит женщине. У камина стоял розовый бархатный диван. Маленький круглый столик, стулья и письменный стол Энни — все было из роскошного черного лакированного дерева, расписанного вручную розовыми и зелеными цветами. На стенах висело несколько картин, все романтического содержания: на них был изображен либо солдат, прогуливающийся с девушкой по полю, либо женщина, ждущая на берегу возлюбленного-моряка. Милли рассказывала, что они с Энни часто по вечерам пили чай у камина, и признавалась: если бы у нее был свой дом, она хотела бы иметь такую же комнату. Сейчас Ной понимал почему. Комната была теплой, уютной — это указывало на то, что Энни не такая жесткая, холодная, суровая, какой хочет казаться. Но мисс Купер, которая сейчас сидела у камина, была совершенно не похожа на ту элегантную, надменную женщину, которую он встречал ранее, когда захаживал сюда к Милли. Энни едва повернула голову, чтобы поздороваться с ним. Еще вчера ей удавалось держаться в своей обычной холодной и равнодушной манере и вообще шикарно выглядеть. Если бы Мог не предупредила Ноя о том, что Энни обезумела от горя после исчезновения дочери, сам бы он ни за что об этом не догадался, поскольку она не выказывала никаких чувств. Сегодня перед ним сидела совершенно другая женщина. С посеревшим лицом, костлявая, как будто она неожиданно похудела. Глаза Энни запали и казались безжизненными. Строгое черное платье с высоким воротником и рукавами фонариком необычайно старило ее, а волосы, которые до сегодняшнего дня Ной видел всегда в искусно уложенной прическе, сейчас были небрежно убраны с лица. В темно-русых локонах проглядывала седина. — Простите за беспокойство, — сказал Ной, — но я подумал, вы обязаны знать о том, что я кое-что выяснил о Кенте. В глазах Энни, когда она взглянула на него, мелькнула призрачная надежда. — В таком случае я у вас в долгу, — произнесла она, но ее голос был безжизненным и невыразительным, как будто слова давались ей с трудом. — Заслуга не только моя, но и Джимми, племянника Гарта Франклина из «Бараньей головы». Он, как и я, страстно желает найти Бэлль и отдать это чудовище Кента под суд за убийство Милли. — Мог говорила, что они с Бэлль дружили. Пожалуйста, передайте Джимми, что я признательна ему за помощь. Ною показалось странным то, что Энни не спросила, откуда Джимми знает ее дочь, и не вскочила с места, чтобы узнать, что за новости он принес. Он решил, что Энни бесчувственная мать. Ной продолжил объяснять, как он узнал, где сейчас живет этот человек. Он поделился с Энни догадками о том, что у Кента вся полиция в руках. — Речь не идет о том, чтобы схватить этого человека и заставить его признаться, где Бэлль. Если честно, я не знаю, что делать дальше, — признался Ной. — Но я не верю в то, что он ее убил. Я уверен, он держит ее где-то взаперти. — Иногда это хуже, чем смерть, — протянула Энни, полуобернувшись к нему на диване. — Я узнала из своих источников, как, думаю, узнали и вы, что Кент занимается поставкой юных девочек. — Некоторые об этом упоминали, — признался Ной. — Но они обвиняли его в стольких грехах, что я искренне надеюсь, что это преувеличение. — Это одна из самых прибыльных сторон нашего бизнеса. — Энни вздохнула и взглянула исполненными страдания глазами на Ноя. — Мне противен такой подход. У меня никогда ни одна девушка не работала по принуждению. И все были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что делают. Но от одной мысли о том, что мою Бэлль принуждают заниматься проституцией, мне становится невыносимо больно. Ной заметил, что у нее дрожит верхняя губа и женщина вот-вот потеряет самообладание. — Мне очень жаль, мисс Купер. — Он взял ее за руку, чтобы успокоить. — Джимми уверяет, что Бэлль смелая и умная девочка. Возможно, ей удастся бежать. — Я тоже была смелой и умной, эдакая сорвиголова, — дрогнувшим голосом произнесла Энни. — Но меня схватили, заперли и морили голодом. Ни одна девушка — даже без побоев и голодания — какой бы храброй она ни была, не сможет противостоять взрослому возбужденному мужчине. — Значит, и с вами поступили так же? — как можно мягче спросил Ной. Энни трясло от переживаний, и он не знал, что лучше — попытаться ее разговорить или сменить тему беседы. — Мне очень жаль. — Я была немного младше Бэлль. Мне так хотелось увидеть Лондон! Я уговорила извозчика подвезти меня, — объяснила она. — Знаете, будучи подростком, не задумываешься о последствиях своих поступков. Я бродила по городу, заглядывала во все витрины. Неожиданно стемнело. Я понятия не имела, как вернуться домой. Я расплакалась. Ко мне подошла женщина и спросила, что произошло. Она была похожа на мать семейства — разве нужно таких бояться? Поэтому я рассказала ей все как есть. Она предложила переночевать у нее, а утром она покажет мне Лондонский Тауэр и договорится, чтобы меня отвезли домой. Что ж, Тауэр я увидела на следующий день, но только через щелочку в ставне, закрывавшей окно старого склада у реки. — Вас заперли?! — воскликнул Ной. Энни печально кивнула. — Вот женщина обещает показать мне достопримечательности — и в следующую секунду я сижу под замком в старом сарае. Я кричала, плакала, но она крикнула в ответ через дверь, что меня никто не услышит. Эта женщина оставила меня там без еды, с одним набитым соломой матрасом и тоненьким одеялом. Ночью было так холодно, что я не смогла заснуть. На следующий день пришел какой-то мужчина, чтобы покормить меня. Я бросилась на него. В ответ он избил меня, забрал еду и одеяло. Три дня я его не видела. К тому моменту я готова была обещать что угодно за кусок хлеба. Заточение, голод и страх — три вещи, способные сломить волю даже самого сильного человека. Ной был поражен до глубины души. — Особенно когда ты юн, — согласился он. — Я бы и дня не протянул без еды и теплого одеяла. Энни кивнула. — Наконец за мной пришли и отвели на Тули-стрит. Там и сейчас расположен бордель. Впрочем, тогда я не догадывалась, что находится в этом здании. Меня выкупали, вымыли и расчесали мне волосы, надели чистое белье, а потом отвели на этаж ниже, в комнату побольше, с огромной кроватью… Меня чем-то напоили, у меня немного кружилась голова, но когда в комнату вошел мужчина и набросился на меня, мне было так больно, что я закричала. — Она запнулась, в ее глазах стояли слезы. — Емунравилось, что я кричу, — прошептала Энни. — Ему на самом деле это нравилось. — Мне очень жаль, — искренне заверил ее Ной. Ему было стыдно, что он сам мужчина и так часто думает о том, чтобы переспать с женщиной. — Он был не единственным. В ту ночь было еще трое. Женщина, которая меня купала, входила в комнату после каждого насильника и мыла меня. Потом появился следующий. Мне казалось, что я умру — ни один ребенок не в силах вытерпеть такую боль и унижение. Ной положил руку ей на плечо, и Энни разрыдалась. Он хотел было обнять ее, как обнял бы любую другую женщину с разбитым сердцем, но боялся перейти границы дозволенного. — Все насильники были теми, кого большинство людей называют «господами», — со злостью выплюнула Энни. — На них была красивая одежда и белье, кольца на пальцах. Возможно, это были адвокаты, доктора, политики, ученые. Интеллигентные люди с деньгами, вероятнее всего, женатые и имеющие детей. Но они получали удовольствие, насилуя девочку, чересчур юную для того, чтобы понимать, что с ней происходит. Ной не мог говорить — слишком жестокой была нарисованная ею картина. — И это продолжается, — вновь заговорила Энни. Ее глаза пылали гневом. — Каждый божий день пропадают юные красивые девушки, обычно из трущоб и с темных улиц, потому что у их родителей нет ни денег, ни сил заявить об этом. Но есть среди пропавших много и таких деревенских девчонок, как я. Иногда они заканчивают печально: их убивают, если они становятся бесполезными, или отсылают за границу. Остальные просто раздавлены, они не могут вернуться к прежней достойной жизни — слишком много перенесли. — Она замолчала, чтобы успокоиться. — Вот я и боюсь, что через это довелось пройти Бэлль, — продолжила Энни с болью в голосе. — Ее судьба повторяет мою. И во всем виновата я одна. Я должна была отослать ее в закрытую школу. Почему я этого не сделала?! — Потому что любили ее, хотели, чтобы она была рядом? — предположил Ной. — Ваша правда. Но самое печальное в том, что я никогда этого не показывала, — всхлипывала Энни. — Бэлль всегда была ближе к Мог, чем ко мне. Вот последствия преступления, которое совершили много лет назад те насильники — я не умею любить, я пустая, бесчувственная оболочка. Я продолжила заниматься проституцией, потому что считала: для меня открыта только эта дверь. Ной глубоко вздохнул. Он чувствовал, что раньше Энни никогда никому этого не рассказывала, и задавался вопросом, а не станет ли она презирать себя за то, что была откровенна. — Я сделаю все возможное, чтобы вернуть Бэлль и увидеть этого ублюдка на виселице, — решительно проговорил Ной. — Кроме того, есть еще Джимми, которому на самом деле не все равно, понимаете? И его дядя поможет, чем сможет. Я пока ничего не предпринял, но будь что будет, а я заставлю свою газету сообщить о том, что полиция покрывает преступников. И, может быть, если мы расскажем людям о чудовищах, которые похищают детей, они возмутятся и призовут к ответу этих мерзавцев. Энни, казалось, целую вечность смотрела на него полными слез глазами. — Вы уже помогли, Ной, — наконец произнесла она, вытирая глаза кружевным платком. — Вы позволили мне излить душу. Эта боль так давно сидела во мне, что начала меня отравлять. Спасибо вам.Глава десятая
Бэлль была в замешательстве. Она уже четыре дня жила в доме во Франции. Ее заперли, как пленницу, в комнате на верхнем этаже здания, однако две женщины, которые регулярно приходили и приносили еду и воду для умывания, подкладывали уголь в камин и выносили ночной горшок, относились к ней хорошо. Они не говорили по-английски, но по их взглядам, по тому, как они расчесывали ей волосы и неодобрительно качали головой, когда она ничего не ела из принесенной еды, было заметно, что они беспокоятся о ней. Бэлль недоумевала: неужели они шлюхи? Эти женщины были совершенно не похожи на проституток, поскольку носили простые темно-синие платья, чепцы и фартуки. В борделе у Энни девушки бóльшую часть дня бродили полураздетыми. Бэлль пыталась жестами и мимикой расспросить женщин о том, что ее ждет, объяснить им, что она хочет написать матери письмо, но они только качали головами, как будто абсолютно не понимали, о чем она говорит. Поэтому Бэлль терзали предчувствия, что ее, как детишек в сказке о Гензеле и Гретель, откармливают, прежде чем отдать на съедение мужчинам. Или наоборот — это было бы лучше всего! — ничего не происходит, потому что Бэлль не понравилась мадам Сондхайм, либо мадам сочла, что она ей не подходит, и собирается отправить ее назад в Англию, как только все уладит. Помещение, где держали Бэлль, находилось на чердаке, и у окна потолок резко спускался к полу. Комната была маленькой, довольно темной и просто обставленной: узкая железная кровать, умывальник, маленький столик и стул у окна. Но здесь было тепло и уютно. Еда, которую приносили Бэлль, казалась ей несколько странной. В комнате было много пазлов, которые помогали девочке скоротать время. Сбежать было совершенно невозможно. В первое же утро Бэлль выглянула из окна, чтобы проверить, сможет ли она таким образом выбраться на улицу, но уже сидя на подоконнике, увидела, что с тыльной стороны дома — отвесная стена. Девочка подняла глаза на крышу. Было бы слишком страшно взбираться по этой старой скользкой черепице, чтобы проверить, нет ли пути вниз в передней части здания. Кроме того, Бэлль сомневалась, что, если бы этот путь был, мадам Сондхайм оставила бы окна без решеток. У двери ничего не удалось подслушать. Бэлль время от времени слышала шаги и голоса, но говорили всегда по-французски. По вечерам снизу доносились звуки музыки и взрывы смеха — то же самое она слышала и дома, в Лондоне. Но там к Бэлль пару раз за вечер спускалась Мог, последний раз обычно чтобы подоткнуть одеяло и поцеловать ее на ночь. А здесь никто не приходил к ней после ужина, и два раза случилось так, что в лампе закончился керосин и Бэлль пришлось оставить пазл и лечь спать. Обычно ужин ей приносили довольно поздно — однажды, когда Бэлль ела, она услышала, как часы на церкви пробили восемь. Поэтому на пятый день, когда ужин принесли задолго до наступления темноты, Бэлль почувствовала: что-то наконец должно произойти. Суп был овощной, очень вкусный, с сухариками, на второе — пирог с рыбой и вареный картофель. И уже привычный бокал красного ликера, но сегодня он имел немного необычный вкус. Бэлль решила, что в ликер, должно быть, добавили вина. Как бы там ни было, девочка выпила бокал до дна. Когда дверь снова открылась, Бэлль решила, что пришла одна из служанок, чтобы забрать поднос. В сопровождении Дельфины, экономки, которая привела сюда девочку в первую ночь, пришла еще одна служанка, ростом пониже. Дельфина заговорила по-французски, но поскольку Бэлль удивленно таращилась на нее, жестом велела следовать за ней. Бэлль обрадовалась возможности выйти из комнаты, но побаивалась неизвестности. Следом за Дельфиной она миновала два лестничных пролета и оказалась в ванной. Ванна была уже наполнена, и женщины принялись раздевать Бэлль. — Я сама могу раздеться! — воскликнула она, с раздражением отталкивая их. — Оставьте меня! Ее собственное темно-синее платье из саржи забрали в первый же вечер и дали ей более красивое, легкое зеленое платье с оборками по подолу, с шелковыми, зелеными в горошек, воротником и поясом. Несмотря на постоянный страх, Бэлль обрадовалась платью, потому что оно было красивым и давало надежду на то, что с ней не случится ничего плохого, раз о ее внешнем виде так заботятся. Сейчас на стуле в ванной она увидела чистую, отороченную кружевом рубашку и панталоны — вероятно, ее собирались куда-то вести. Бэлль не понравилось то, что женщины не уходили, даже когда она осталась совершенно обнаженной — они явно намеревались искупать ее, как маленького ребенка. Но ей пришлось покориться, даже не понимая смысла происходящего. Они терли ее, как будто она была грязной бродяжкой с улицы. Затем вытащили пробку из ванны и ополоснули ее волосы несколькими кувшинами теплой воды. И лишь когда тело Бэлль принялись старательно вытирать полотенцем, девочка поняла, что ее опоили. Не тем снотворным, которым потчевал ее Кент — спать совсем не хотелось. Но она чувствовала некоторое оцепенение и легкость, так что даже начала беспомощно хихикать, когда женщины стали помогать ей надевать чистое белье. Волосы сушили целую вечность. Их терли сухим полотенцем, потом укладывали в локоны, пока они не стали походить на длинные темные спирали, лежащие вдоль лица. За дверью что-то прокричали, и Дельфина крикнула в ответ. Женщинам явно велели поторопиться, потому что неожиданно они обеспокоенно засуетились из-за того, что волосы Бэлль все еще влажные. Они забыли надеть на нее платье. Служанки распахнули дверь ванной и, поддерживая девочку под руки, босую, в одном белье, потянули вверх по лестнице. Четыре дня назад, когда Бэлль приехала сюда, она мало что успела разглядеть в доме, только потертый ковер. Но тогда она была напугана, а большинство газовых ламп не горело. Сейчас все лампы были зажжены, и дом оказался гораздо больше, чем ей показалось сначала. На лестничный пролет выходило пять-шесть дверей, а обои были такими старыми и грязными, что невозможно было разглядеть узор. Женщины открыли дверь на третьем этаже. За ней был короткий коридор, который вел в отдельное крыло дома. В конце коридора была еще одна дверь. Дельфина открыла ее. За ней оказалась мадам Сондхайм. Дельфина что-то пробормотала, по-видимому, извинялась, затем немного подтолкнула Бэлль вперед и влево и закрыла дверь у нее за спиной. Это была очередная бедно обставленная комната. Расстеленная железная кровать, на которой лежала только простыня и пара подушек, ставни на окнах, умывальник — и больше ничего. Но если комната на чердаке казалась довольно уютной, потому что была маленькой и со скошенным потолком, эта комната была большой и пустой. На краю кровати сидел здоровяк с толстым румяным лицом. На нем был серый костюм и жилет в серо-черную полоску. Мужчина улыбался ей. Мадам, по-видимому, представляла Бэлль — девочка расслышала свое имя. Она затрепетала. Бэлль попыталась выскочить через черный ход, но мадам оказалась проворнее и помахала ключом, чтобы показать, что дверь заперта. Без лишней суеты мадам Сондхайм повернулась к Бэлль и стянула через голову ее новую рубашку. Вторым неуловимым движением она спустила панталоны, и Бэлль оказалась совершенно голой. Девочка расплакалась и стала закрывать руками обнаженное тело, но мадам ударила ее по рукам, потом провела ладонью по телу Бэлль, не переставая стрекотать — Бэлль подумала, что так ведут себя торговцы лошадьми, когда пытаются продать животное. Но больше всего ее пугало выражение лица мужчины. Он смотрел на Бэлль так, как будто не ел несколько недель, а она была сочным куском мяса. Его глаза блестели, на лбу выступила испарина, он облизывал губы. Мадам перестала расхваливать Бэлль и подтолкнула ее к мужчине, а потом к кровати. С последними словами, которые, как чувствовала Бэлль, означали: «Теперь она вся ваша», мадам ушла и заперла за собой дверь. — Ma chèrie[6], — произнес мужчина, и Бэлль поняла, что это ласковое обращение, поскольку его использовали обе женщины. Он склонился над ней, лежащей на кровати, и поцеловал в губы. Бэлль отвернулась, потому что у него изо рта невыносимо воняло, а на лице росла борода. Но ее отвращение ничуть не отпугнуло мужчину. Он засунул руку ей в промежность и стал раздвигать половые губы, не сводя с девочки глаз. И тут мужчина как одержимый стал срывать с себя одежду, пока не остался в одной шерстяной нижней рубашке. У него были короткие толстые ноги, белые и волосатые, но больше всего Бэлль испугал его пенис с блестящей пурпурной головкой, который показался ей просто огромным. Девочка попыталась соскользнуть с другой стороны кровати, когда мужчина навалился на нее, но он схватил ее за руку и рывком уложил на прежнее место. Затем он раздвинул ей ноги, присел между ними на колени и воткнул ей в промежность пальцы свободной руки, продолжая удерживать другой рукой. Бэлль плакала, но ему было наплевать на ее слезы. Он что-то бормотал, касаясь ее интимных мест, и казалось, находился в трансе. Но при этом здоровяк не забывал играть со своим членом, поглаживал его, касался головкой ее тела. Бэлль затошнило от омерзения. Неожиданно мужчина воткнул член ей в промежность, схватил ее за ноги и задрал их вверх, продолжая входить в нее все глубже. Еще никогда за всю свою короткую жизнь Бэлль не испытывала такой боли. Ей казалось, будто ее разрывают пополам. Она кричала и плакала, но мужчина ее не слышал. И только когда она стала отчаянно вырываться, он обратил внимание на ее крики и больно ударил по ягодице, еще крепче прижимая к себе. Он все время говорил, повторяя одни и те же слова. Бэлль догадалась, что это грязные ругательства. Мужчина стал двигаться все быстрее, пружины кровати протестующе скрипели, заглушая крики Бэлль. Боль стала невыносимой, и девочке показалось, будто она сейчас умрет. Она была не в силах даже кричать, во рту и в горле у нее пересохло. Бэлль плакала, думая о маме и о Мог, и молилась, чтобы Господь скорее прекратил ее мучения. Наконец пытка закончилась и мужчина опустился на кровать, потный, как боров. Бэлль слезла с кровати и забилась в дальний угол. По ногам у нее текла кровь и какая-то липкая вонючая жидкость. Ее всю трясло, к горлу подкатывала тошнота. Ее мучитель почти моментально заснул. Бэлль слышала его храп, но не могла пошевелиться и продолжала сидеть, съежившись, в углу. Потом открылась дверь и вошла мадам. Она посмотрела на мужчину на кровати, потом на Бэлль. Мадам что-то сказала, но Бэлль не поняла ее слов, поэтому той пришлось взять девочку за руку и поднять с пола. Она осмотрела Бэлль с головы до ног, но ее суровое лицо ничуть не смягчилось. Она просто повернулась к двери, где на гвозде висел плед, сняла его и протянула Бэлль, чтобы та накинула его на себя. Затем мадам собрала с пола белье, опять взяла Бэлль за руку и дала ей понять, что ведет ее назад в комнату. Ни одного доброго слова. Когда они вновь оказались наверху, мадам указала на умывальник и жестами приказала Бэлль умыться. Потом развернулась и ушла, не забыв запереть за собой дверь. Позже, уже помывшись и лежа в постели в ночной сорочке, которую ей принесли, Бэлль была настолько раздавлена, все ее тело так сильно болело, что она даже плакать не могла. Невыносимая боль лишала ее способности о чем-либо думать. Увидеть, как этим занимается Милли, уже было потрясением, но Бэлль в некотором смысле смирилась с этим, ведь Милли сама выбрала для себя профессию проститутки, как и остальные девушки, работавшие у мамы в борделе. Для них это была всего лишь работа, ничем не хуже работы прислуги, только лучше оплачиваемая, и работать им приходилось меньше, чем в других местах. Но, наверное, в первый раз все проститутки чувствовали то же, что и Бэлль. Как же они могли жить после этого? Как могли надевать свои лучшие наряды, делать прически и улыбаться тем мужчинам, которые снова хотели совершить над ними надругательство? Весь следующий день Бэлль провела в постели, рыдая в подушку. Приходили служанки с едой, и та, что помоложе, произнесла несколько слов, которыми, Бэлль была уверена, пыталась ее утешить, но девочке от них лучше не стало. Потом, после ужина, к которому она так и не притронулась, ее отвели вниз и затолкали в ванну. На этот раз голову мыть не стали, надели то же белье, что и вчера, и отвели в ту же комнату. Там ее ждал уже другой мужчина, постарше и более худой. Пенис у него был намного меньше. После того как мадам Сондхайм вышла из комнаты, он попытался засунуть свой член Бэлль в рот, но она чуть не задохнулась, накричала на него, и он перешел к главному действу. Было уже не так больно, как вчера, но так же мерзко. Девочка жалела о том, что у нее нет ножа, который она могла бы воткнуть ему между выпирающих ребер. Последующие три дня происходило одно и то же, только каждый раз был другой мужчина. Очередной мучитель принудил ее взять его член в рот, еще один вошел в нее сзади, как будто она была собачкой, а последний заставил оставаться в белье и сесть к нему на колени, как будто она его дочь или племянница. Но чувства он при этом испытывал явно не отеческие. Его руки шарили у нее в панталонах, и Бэлль подумала, что он играет в какую-то грязную игру. Наконец он взял ее сзади и так долго мучил, что ей казалось, боль и страдания никогда не закончатся. После пятого насильника Бэлль стало тошнить. К вечеру рвать было уже нечем, но позывы остались. Девочка настолько ослабела, что экономка попыталась накормить ее из ложки, но Бэлль все вырвала. Девочка лежала в постели, не испытывая желания поправиться. Она чувствовала себя мертвой. Словно в тумане она видела, как приходит ночь, а потом вновь наступает день. Бэлль понятия не имела, сколько прошло времени, но заметила, что служанки встревожились, когда она без посторонней помощи не смогла воспользоваться ночным горшком. Вероятно, они поставили в известность об этом мадам Сондхайм, потому что к Бэлль пришел врач. Он немного говорил по-английски, и уже от одной его попытки побеседовать с ней Бэлль расплакалась. — Как добрался Франция? — спросил он, прослушивая ее легкие, измеряя давление и ощупывая живот. — В сундуке. Меня привезли плохие люди, — рыдала она, хватая его за руки и заставляя выслушать. — Моя мама в Англии, наверное, думает, что я умерла. Помогите мне! Врач вопросительно взглянул на мадам Сондхайм, но та только пожала плечами. — Она плохая женщина! Она позволила пятерым мужчинам сделать это со мной. — Бэлль сбросила одеяло и показала на свою промежность, потому что не знала, как еще объяснить. — Я посмотреть, что мочь сделать, — осторожно ответил врач и бережно погладил ее по щеке, как будто заверяя в серьезности своих намерений. После визита доктора Бэлль почувствовала себя немного лучше, не только из-за лекарства, которое он оставил, но и благодаря надежде на то, что помощь не за горами. Она заснула, представляя, что вернулась домой, к себе в кухню, к Мог и маме. Бэлль проснулась оттого, что в ее комнату вошли. Видя, что к ее кровати приближается мужчина, она закричала что есть мочи. Но с незнакомцем была Дельфина. Она рванулась вперед и закрыла Бэлль рот рукой, приказывая молчать. Потом что-то залопотала на французском. По тому, как она замахала руками на мужчину, а затем усадила Бэлль на кровать и завернула ее в одеяло, было понятно, что этот мужчина будет куда-то ее нести. Девочка надеялась, что в больницу, потому что при одном взгляде на мужчину ее начинало тошнить еще сильнее. Она думала, что поездка в экипаже ей приснилась, однако скрип колес и цокот копыт казались вполне реальными. Бэлль проснулась и тут же испугалась тишины — ее на самом деле перевезли в другое место. В доме мадам Сондхайм постоянно раздавались какие-то звуки: людские голоса, цокот лошадиных копыт на улице, музыка, а днем — отдаленное жужжание пилы и грохот (вероятно, от завода или мастерской). Звуки были не обязательно громкими, но непрерывными, как жужжание насекомых летом. Здесь же было тихо, как на кладбище, как будто на много километров вокруг не было ни единой живой души. Бэлль повернулась к источнику бледно-золотистого света и увидела большое окно с обвисшими тонкими занавесками персикового цвета, колышущимися на легком ветерке. Постель была теплой и уютной, но несвежий запах, идущий из-под одеяла, свидетельствовал о том, что она пролежала здесь, возможно, несколько дней. Бэлль попыталась сесть, но почувствовала, что еще слишком слаба, и снова упала на подушку. Комната была голой, почти как монашеская келья. Узкая железная кровать, простой деревянный стул, возле кровати — обитый войлоком карточный столик, на нем кувшин с водой и стакан. Стены были побелены, а над кроватью висело распятье. Ни зеркала, ни картин, ни умывальника. Где она? Бэлль вспомнила, что заболела и к ней приходил врач. Сейчас она чувствовала себя хорошо. Немного поерзав в кровати, она поняла, что интимные места у нее больше не болят. Ей удалось дотянуться и налить себе стакан воды: горло пересохло, и так приятно было почувствовать вкус влаги. Ее напугал звук открывающейся двери. Она невольно съежилась под одеялом и закрыла глаза. Вошедшая говорила по-французски, и ее мягкий голос был таким же убаюкивающим, как и царящая здесь тишина. — Тебе уже лучше, ма шерри? — наконец спросила она по-английски. Бэлль тут же распахнула глаза и увидела очень красивую женщину лет тридцати. У нее были светло-каштановые волосы, собранные в пучок на затылке, и большие серые глаза. Женщина была одета в серое шерстяное платье с высоким воротником, украшенным жемчужной брошью. — Вы говорите по-английски? — изумилась Бэлль. Голос у нее срывался. — Немного. Меня зовут Лизетт. Я ухаживаю за тобой с тех пор, как ты сюда поступила. — А что это за место? — испуганно спросила Бэлль. Лизетт улыбнулась. У нее были красивые пухлые губы и улыбка, способная растопить любое сердце. — Это хорошее место, — успокоила она. — Тебе нечего бояться. — Больше никаких мужчин? — тихим голосом уточнила Бэлль. Лизетт обхватила ее ладошку руками. — Больше никаких мужчин. Я знаю, что они с тобой сделали. Этого не повторится. Ты скоро поправишься, наберешься сил. — И тогда я смогу вернуться домой, в Англию? Одного взгляда на лицо Лизетт было достаточно, чтобы понять — это невозможно. — Нет, в Англию нет. Мадам Сондхайм продала тебя, поэтому больше ты к ней не вернешься. Пока Бэлль была рада и этому. Она почувствовала, что хочет есть, ей необходимо помыться, и если она сможет спокойно поспать в этом тихом месте, где ей ничего не будет угрожать — спасибо и на том.Глава одиннадцатая
Мог проснулась от странного, беспокойного сна и несколько минут лежала в темноте, не понимая, что же именно ей привиделось. А может, стоит встать и сделать себе чашечку чая? Но внезапно она учуяла запах дыма и вскочила с кровати. Пожар — вездесущий бич Лондона, особенно в кварталах, подобных Севен-Дайлс, где дома расположены слишком близко друг к другу и многие из них находятся в плачевном состоянии. Мог взяла себе за правило следить за тем, чтобы девушки не забывали, как легко может начаться пожар, даже от маленького тлеющего уголька, упавшего на ковер, сбитой свечи или длинной юбки, попавшей в открытый огонь. Когда Мог преодолела три четверти лестницы, ведущей из полуподвала наверх, и увидела, что огнем объята входная дверь, она поняла, что пожар начался не по чьей-то неосторожности. Было очевидно, что горящий коврик или нечто подобное подбросили в дом через почтовый ящик. Понять, кто за этим стоит, труда также не составило, но пока женщину заботило одно — успеть вывести всех из горящего дома в безопасное место. Хотя огонь еще не достиг лестницы, ведущей наверх, Мог понимала, что счет идет на минуты, поэтому бессмысленно бежать наверх. Она бросилась в гостиную, схватила колокольчик (обычно она звонила в него за двадцать минут до закрытия, чтобы напомнить клиентам о том, который час), подняла и стала изо всех сил его трясти. Спальня Энни располагалась на первом этаже, прямо за лестницей, поэтому Энни появилась практически мгновенно, как только Мог начала звонить в колокольчик. Она завизжала от ужаса, когда увидела, что коридор в огне. Но Мог понимала — сейчас не время для истерик и объяснений. — Держи! — велела она, сунув колокольчик в руки Энни. — Звони и кричи, пока все девочки не спустятся. Но не смей подниматься наверх, иначе можешь оказаться в ловушке. Я побегу вниз за ведрами с водой и попытаюсь немного сбить пламя. Скажи девушкам, пусть бегут во двор и кричат, чтобы ехали пожарные. Как только Мог исчезла в подвале, по лестнице сбежала Лили. Салли прокричала со второго этажа, что поторопит остальных. Когда с двумя ведрами воды, пошатываясь, появилась Мог, огонь был всего в метре от лестницы и просто обжигал. Энни выхватила ведра, плеснула воду на огонь и велела Мог принести еще воды. Огонь отступил на полметра, но было очевидно, что это временная передышка. Кашляя от дыма, по лестнице бежали Лили, Руби и Эмми. — На улицу! — вопила Энни, подталкивая их к подвалу. — Лили, ты тоже! — кричала она девушке, которая таращилась на огонь. — Поднимай тревогу! Салли и Долли так и не появились, и Энни изо всех сил кричала, поторапливая их. Теперь пламя уже бушевало. Оно заполнило коридор, лизало стены. Мог вернулась с очередными двумя ведрами. Она как раз заливала огонь водой, когда на верхней ступени показались Салли и Долли. Они цеплялись друг за друга и плакали, боясь спускаться вниз, потому что думали, что им придется идти через огонь. Энни смело взбежала к ним, взяла за руки и потянула вниз. Пламя неожиданно лизнуло нижние ступени лестницы, блокируя выход. — Прыгайте через перила, — велела Энни, подсаживая сперва Салли, потом Долли. Мог стояла внизу и ловила их. Энни проворно прыгнула следом. Девушки сильно кашляли от дыма, согнувшись пополам, и Мог пришлось взять их за руки и практически силой потащить вниз, в подвал. Мог торопилась вывести девочек во двор, хватая одеяла, пальто — все, что могло помочь согреться на улице, и не сразу заметила, что Энни с ними нет. Охваченная ужасом, Мог побежала назад. Она предположила, что Энни бросилась к себе в комнату, чтобы забрать шкатулку, в которой они хранили выручку. Но когда Мог подбежала к двери, она услышала, как по ту сторону лопнула калильная сетка газовой лампы, и поняла, что огонь, вероятно, уже перекинулся в гостиную, перекрывая подходы к спальне Энни и загоняя ее в ловушку. Сердце Мог забилось часто-часто от страха за подругу. Она побежала назад в подвал, схватила одеяло, чтобы прикрыть свою ночную сорочку, выбежала на улицу и стала кричать во все горло, чтобы Энни открыла окно и прыгала в безопасное место. Кухня располагалась в полуподвальном помещении в задней части здания. От черного хода шесть каменных ступеней вели из Джейкс-Корт в небольшой дворик. Это означало, что окна спальни Энни находились не очень высоко, в действительности каменный забор вокруг дворика был всего на метр ниже окна. Но, к сожалению, забор находился не так близко к окну, чтобы можно было попытаться выбраться. Нужна была лестница. Шум и суета привлекли довольно большую толпу, но, в отличие от Мог и девушек, все были в пальто поверх ночных рубашек, в шляпах и сапогах. Мог оглянулась на своих подопечных и увидела, что они сгрудились под одеялами и таращились на нее. — Кто-нибудь, принесите лестницу! — крикнула Мог в толпу, пораженная тем, что никто даже пальцем не пошевелил, чтобы ей помочь. — Энни еще в доме, мы должны попытаться ее вытащить! Но никто не двинулся с места. Среди зевак были и крупные, сильные мужчины, однако и они стояли и, как бараны, таращились на дом. Было видно, что огонь уже достиг окон гостиной, которая находилась рядом с окнами спальни Энни. Опасаясь, что Энни сгорит заживо, Мог отбросила одеяло, запрыгнула на мусорный бак и взобралась на забор, окружающий двор. Босая, она побежала по забору и, достигнув стены дома, попыталась дотянуться до подоконника комнаты Энни. Но стена находилась в добром метре от забора. — Пропустите! — внезапно раздался мужской голос. Мог обернулась и, к своему изумлению и облегчению, увидела Гарта Франклина. Он нес лестницу. За ним бежал Джимми. — Там Энни! — Мог указала на окно и поспешила назад по забору, чтобы слезть. — Думаю, она могла потерять сознание от дыма. Гарт двигался молниеносно. Он практически швырнул лестницу на подоконник и стал карабкаться наверх. Он что-то достал из кармана и ударил этим предметом по стеклу, потом нанес еще несколько ударов по кругу, чтобы убрать осколки. Затем Гарт залез в дом. Джимми вскарабкался следом за дядей и так же быстро запрыгнул внутрь. Практически через секунду Гарт опять оказался на лестнице. Джимми помог дяде перекинуть через плечо женщину, которая была без сознания. Когда Гарт спускался с Энни по лестнице, звуки лопающегося стекла стали такими же громкими, как треск самого пожара. Мог затаила дыхание, потому что из ее поля зрения исчез Джимми. Но как только Гарт спрыгнул на землю и Мог в тревоге заломила руки, потому что опасалась, что Джимми тоже потерял сознание, юноша выбрался из окна со шкатулкой, в которой лежали деньги, и шубой Энни. В этот момент раздался звон — приехала пожарная бригада. Толпа возликовала и расступилась, пропуская четверку с брандспойтом, которая влетела в Джейкс-Корт на предельной скорости. Но Мог могла думать только об Энни. Она приняла ее из рук Гарта, закутала в одеяло и уложила на землю, а сама опустилась перед ней на колени. Мог понятия не имела, что нужно делать с людьми, которые потеряли сознание от удушья. Неожиданно Энни закашлялась и открыла глаза. — Господи Боже! — задыхаясь, воскликнула Мог, сжимая подругу в объятиях. — Я решила, что ты умерла. — Я сама подумала, что умру, когда не смогла открыть окно, — прохрипела Энни и снова закашлялась. Мог усадила Энни, похлопала ее по спине, чтобы она откашлялась, и плотнее закутала в одеяло. Мог тоже замерзла в своей ночной рубашке, но ее заботила только подруга. — Дом сгорел дотла? — прохрипела Энни несколько минут спустя. До этой минуты Мог даже не задумывалась о том, что означает потеря дома; для нее были важны только живущие там люди. Но когда она оглянулась на здание, ее глаза наполнились слезами. В каждом окне пылал огонь. Мог помнила, как радовалась Энни, когда они ходили покупать люстру и персидский ковер для гостиной. Ей нравилось вытирать пыль на пианино, расставлять свежие цветы на столе в вестибюле. Почти все: постельное белье, фарфор, картины — каждая мелочь в доме имела свою маленькую историю. Даже подвал, который считался территорией Мог, сейчас был полностью охвачен огнем. Все ее небольшие сокровища: корзинка для шитья, фотография Бэлль в черепаховой рамочке, серебристая расческа, которую Энни подарила ей на Рождество, фарфоровая кошечка и другие мелочи, которые Мог собирала все эти годы и которые создавали уют в ее комнате, — сгорели. Мог понимала, что большинство людей считают: работать служанкой в борделе постыдно, но сама она так никогда не думала. На самом деле она гордилась, что поддерживает в борделе чистоту и уют. Энни с девушками были ей как родные; бордель стал ее жизнью, а теперь он сгорел. — Да, сгорел дотла. — Мог с трудом удавалось держать себя в руках. — Но радуйся, что никто не погиб. Кто-то пытался нас всех убить. Подошел Гарт и набросил одеяло на плечи Мог, сидящей на корточках рядом с Энни. — Вам обеим лучше пойти со мной, — бросил он. Мог подняла изумленный взгляд на этого большого рыжеволосого бородача. Она слышала, что он жесткий и грубый делец. — Это очень любезно с вашей стороны, господин Франклин, — ответила она. — Но вы и так нам сегодня помогли. Мы не хотим вас обременять. Мы снимем комнату. — Нет, не снимете, — решительно ответил Гарт. — Сегодня ночью вас пытались убить, и несложно догадаться, кто именно. Вы должны находиться в безопасном месте, а со мной вам нечего бояться. Зеваки уже расходились, пожарные обуздали пламя, а на улице было слишком холодно, чтобы стоять без движения. Мог заметила, что девушки исчезли — она предположила, что соседи любезно согласились приютить их на ночь. Но Мог все же надеялась, что они подойдут и поинтересуются, как чувствуют себя они с Энни. — Пошли, иначе замерзнете, — нетерпеливо произнес Гарт, подхватил Энни на руки, как будто она была не тяжелее маленького ребенка, и зашагал в сторону «Бараньей головы». — Мисс Дейвис, пойдемте, — улыбнулся Джимми Мог. Он поставил шкатулку с деньгами на землю и развернул шубу Энни, чтобы Мог могла в нее укутаться. — Поживете у нас? У вас, должно быть, замерзли ноги! — Он поднял шкатулку и предложил Мог руку. Женщина с удовольствием ее приняла — после потрясения и напряжения сегодняшней ночи она была рада, что принятие решения можно возложить на кого-то другого, пусть этот кто-то другой — всего лишь юный парнишка. Через три дня после пожара Мог стояла у кровати и в отчаянии смотрела на Энни. Она упрямо отказывалась принять ванну, поэтому от нее все еще пахло дымом, а ее волосы, лежащие на плечах, превратились в сальные крысиные хвосты. С тех пор как Гарт уложил Энни в кровать, она время от времени покидала ее только для того, чтобы воспользоваться ночным горшком. — Я разбита, — рыдала она. — Что со мной будет? Мог положила руку на плечо подруги, но ей трудно было сочувствовать Энни, потому что физически ее подруга нисколько не пострадала. Она съедала все, что перед ней ставили, ее кашель прекратился. Мог тоже потеряла дом и средства к существованию, но она не стала рыдать, а, наоборот, пыталась сделать все возможное даже в такой плачевной ситуации: помогала в пабе «Баранья голова». Комната, в которой жили они с Энни, была очень маленькой, тусклой, мрачной и, пока Мог не принялась за нее, невероятно грязной. Но даже несмотря на то, что их теперешнее жилье было не таким уютным и красивым, как тот дом, к которому они привыкли, со стороны Гарта было чрезвычайно любезно пригласить их к себе. В благодарность Мог стала готовить и убирать с первого же дня своего появления в «Бараньей голове». И хотя Гарт был человеком немногословным, не привыкшим раздавать похвалы, Мог чувствовала, что ему нравятся домашние блюда и чистота в доме. Джимми поведал ей по секрету, что с тех пор, как они приехали, дядя уже не так строг с ним и благодаря Мог паб стал настоящим домом. Мог нравилось здесь. Джимми был милым пареньком, и было приятно жить без мелких склок, к которым она привыкла, общаясь с девушками. Но поскольку Энни отказывалась взять себя в руки и даже не задумывалась о будущем, вполне вероятно, что Гарт вскоре решит, что его используют, и попросит их покинуть его жилище. — О чем ты думаешь, говоря «Что со мной будет?» — переспросила Мог. — Радуйся, что жива. Получишь страховку. И осталась еще шкатулка с деньгами! Мог не знала наверняка, что лежит в шкатулке, но она хорошо знала Энни, чтобы понимать: подруга не стала бы рисковать жизнью и возвращаться в спальню, если бы там не хранилась солидная сумма. — Тебе не понять. Ты никогда не обставляла дом, на тебе не лежала ответственность за ведение бизнеса. — Я не припомню, когда это ты занималась обустройством дома. За исключением люстры и персидского ковра, практически вся обстановка осталась после Графини, — бросила в ответ Мог. — А что касается ведения бизнеса… Я находилась в борделе день и ночь, готовила еду, стирала, убирала в комнатах, заставляла девушек ходить по струнке, заботилась о вас с Бэлль. Если бы не я, вы бы сгорели в своих постелях. Как ты можешь говорить, что я понятия не имею о ведении бизнеса? — Ты всего лишь служанка. Мог пристально посмотрела на Энни. Ее подруга никогда не была красавицей. Привлекательной — да, с хорошей фигурой, но кожа у нее была землистого оттенка, а темно-русые волосы казались тусклыми. Единственное, что у нее было — умение себя подать. Едва только Энни появлялась в комнате, как люди поворачивались в ее сторону. Она же оставалась холодной и уравновешенной. Была в ней какая-то изюминка. В прошлом, когда Энни была одной из проституток, это умение себя подать заставляло мужчин почувствовать, что они получают нечто особенное, и поскольку клиенты продолжали снова и снова спрашивать именно ее, вероятно, они не ошибались. Потом, когда бордель перешел к Энни, она из проститутки превратилась в мадам. Ее чувство собственного достоинства и умение себя подать вызывали уважение. Она сумела внести в отношения с мужчинами, которые некогда были ее клиентами, некий холодок, давая им понять, что, хотя она теперь вне игры, они все равно желанные гости в ее борделе. Но сейчас, когда Энни упивалась жалостью к себе, все ее достоинство куда-то исчезло. Она выглядела как старуха из работного дома, и от нее так же несло прогоркшим салом. Как ни печально, но женщина после тридцати уже мало на что могла рассчитывать. И хотя после исчезновения Бэлль и пожара Энни вызывала к себе сочувствие, было ясно, что если она сама не встанет и не начнет бороться, то вскоре зачахнет и умрет. — Всего лишь служанка, ты сказала? Я уверена, что не найдется ни одной служанки, которая делала бы все, что делала я для тебя. Возможно, пришла пора мне позаботиться о себе и перестать волноваться за тебя и твой бизнес. — Ты же знаешь, я не это имела в виду, — дернула головой Энни. — Я разбита, чего ты ожидаешь? — Я надеялась, что ты обрадуешься тому, что мы есть друг у друга, — парировала Мог. — Ожидала, что ты начнешь думать о том, что мы сделаем с ублюдком, который украл Бэлль и сжег дотла наш дом. Юный Джимми, Гарт, Ной — все они на твоей стороне. Настал твой черед собраться, привести себя в порядок и нанести ответный удар. — Я не могу! — захныкала Энни. — Во мне не осталось сил на то, чтобы бороться. Нужно было оставить меня умирать в огне. — Потерять жизнь намного хуже, чем потерять дом, — в изумлении возразила Мог. — Когда убийца украл Бэлль, ты не пала духом. Ты же не хочешь сказать, что дом значит для тебя больше, чем дочь? — Тебе этого не понять. — Энни взглянула на Мог заплаканными глазами. — Управление борделем — словно награда за все те ужасы, которые мне пришлось пережить. Когда Графиня оставила бордель мне, этот дар залечил мои раны. Я наконец-то перестала думать о тех, кто меня изнасиловал, и обо всех тех, к кому я должна была изображать страсть, потому что они платили мне деньги. Теперь ничего нет и все эти воспоминания вернулись. Я никто. — Ты будешь никем, если не станешь бороться за свою Бэлль! — взвилась Мог. Ей хотелось отхлестать Энни по щекам, чтобы привести ее в чувство. — Сейчас ты должна быть на Боу-стрит, в полицейском участке, рассказывать о пожаре, а не лежать здесь и терзаться. Потребуй встречи с начальством, настаивай на том, чтобы оно расследовало причины пожара и исчезновения Бэлль. Почему бы тебе не воспользоваться деньгами из шкатулки и не предложить вознаграждение за полезную информацию? Поблизости должен быть проныра, которому что-то известно — а деньги всегда развязывают язык. — Ястреб все равно до меня доберется, — слабо сопротивлялась Энни. Мог от раздражения закатила глаза. — Что еще он может сделать? Самое плохое он уже совершил, хуже я ничего придумать не могу. — Он может меня убить. — Что ж, ты сама сказала, будто жалеешь, что я не оставила тебя умирать в огне, следовательно, в этом нет ничего плохого, — с сарказмом заметила Мог. — Сейчас я наберу для тебя ванну внизу, там, где моют посуду. Если ты не встанешь и не искупаешься, боюсь, больше нам с тобой не по пути.Глава двенадцатая
Мог перегнулась через конторку и с вызовом уставилась на сержанта полиции. — Почему вы не обыскали дом Кента и его контору и не допросили его? — спросила она. — Он убил молодую женщину, похитил ребенка и сжег наш дом дотла. Что еще он должен сделать, чтобы вы начали действовать? Разговор состоялся через два дня после того, как Мог упрекнула Энни в бездействии, и наконец сегодня утром та согласилась пойти на Боу-стрит и заставить полицию принять меры. — Мы уже были и дома у господина Кента, и в его конторе. Его нет в стране, поэтому он не мог устроить пожар. — Озвучивая эту информацию, толстый веснушчатый сержант хмыкнул, явно полагая, что это заставит Мог отступить. — Неужели! — презрительно фыркнула она. — Так я вам и поверила! Лицо полицейского потемнело. — А придется, потому что мы располагаем доказательствами того, что господин Кент был пассажиром на судне, которое четырнадцатого января отплывало из Дувра. — На следующий день после похищения Бэлль! — воскликнула Энни. — Значит, он вывез ее из страны! Куда? — Он плыл во Францию еще с одним мужчиной. Никакой девочки с ними не было, — беззаботно отмахнулся сержант. Мог охнула. — Тогда он ее убил! — сказала она. — Нет абсолютно никаких оснований полагать, что господин Кент похитил девочку, убил ее или совершил поджог. — Сержант закатил глаза и уставился в потолок. — Человек, работающий на господина Кента и собирающий арендную плату, подтвердил, что его хозяина до сих пор нет в стране. А теперь ступайте, у меня много работы. Энни отвернулась, но Мог не собиралась так легко сдаваться. — У вас есть сердце? — спросила она. — Что бы вы чувствовали, если бы похитили вашу дочь, а дом сожгли? Без сомнения, Милли убил именно этот человек — и Бэлль тому свидетель. Поэтому не пытайтесь уверять нас, будто он ее пальцем не трогал и не поджигал наш дом, чтобы запугать нас и заставить замолчать. Но больше всего меня пугает то, что полиция верит на слово человеку, который владеет самыми ужасными трущобами во всем Лондоне. Вряд ли на такого можно положиться! — Слова проституток вызывают еще меньше доверия, — бросил в ответ сержант. — А сейчас уходите, пока я не нашел предлога, чтобы арестовать вас обеих. Если бы Энни не схватила Мог за руку и не вытащила ее из полицейского участка, та отвесила бы полицейскому пощечину. — Нет, ты слышала, что он сказал?! — возмутилась она, когда подруги оказались на улице. — Слышала, и мне это понравилось не больше, чем тебе, — сказала Энни. Она обхватила Мог за плечи и немножко встряхнула ее, чтобы подруга очнулась и успокоилась. — Но он грозился нас арестовать. Кому от этого стало бы легче? Скоро придет Ной, он побеседует с сержантом. Тогда мы решим, что делать дальше. Мог обмякла в руках Энни. Она понимала, что проиграла, но их арест не помог бы делу. Был очередной морозный день с ледяным ветром. Щеки Мог разрумянились еще сильнее, когда женщины возвращались в «Баранью голову». Энни смотрела на подругу и видела по ее поджатым губам, что она все еще злится, и на нее также. Энни знала, что Мог считает, будто она не так уж сильно переживает из-за случившегося, но это было не так. Просто Энни не умела проявлять свои чувства. Она жалела, что не может по-другому, жалела, что не может выплеснуть свой гнев и страх, но такой уж она была. Убийство Милли и похищение Бэлль засели у нее в голове, она снова и снова мысленно возвращалась к ним. Происшедшее парализовало ее, не оставляя сил что-либо делать. Именно поэтому после пожара Энни так долго лежала в постели. Она была рада, что все думают, будто она еще не оправилась от потрясения после того, как оказалась в огненной ловушке. Энни вовсе не хотелось признавать своювину в том, что она не смогла защитить дочь. И не один раз, а дважды. Она не проверила, где была Бэлль, в тот день, когда было совершено убийство, а потом не смогла предугадать, что Кент, вероятно, попытается заставить девочку замолчать навсегда, поскольку она стала невольным свидетелем. Зачем, скажите на милость, она пыталась замять дело вместо того, чтобы немедленно сообщить о том, кто убил Милли, и отослать Бэлль в надежное место? На этот вопрос ответа не было. Энни повела себя, как страус, который прячет голову в песок, думая, что неприятность его минует. Она всегда будет этого стыдиться. Еще Энни сожалела, что не может сказать Мог, что любит ее как сестру. Она была такой спокойной, доброй, честной, верной — Энни всегда изумляли эти ее качества, ведь она сама нередко поступала с подругой скверно. Но потом оправдывала свою грубость, уверяя себя в том, что у Мог райская жизнь. Ей никогда не приходилось себя продавать, у нее всегда был надежный дом и работа, на которой ее ценили, а ответственности — практически никакой. Более того, Бэлль любила ее намного больше, чем собственную мать. Но в глубине души Энни понимала, что Мог заслужила эту любовь. Она вынуждена была признать: Мог была права, когда отругала ее за то, что она лежит в кровати и жалеет себя. Поэтому Энни заставила себя встать, принять ванну, вымыть волосы и надеть одежду, заботливо купленную и принесенную ей Мог. И как только женщина взглянула на свое отражение, похожее на то, что она видела в зеркале до того, как на нее посыпались неприятности, она стала прежней Энни. Она была искренне благодарна Джимми за то, что он спас ее роскошную шубу из рыжей лисы и сундучок. Один из обожателей подарил Энни эту шубу пять лет назад, и сейчас, когда ее будущее было слишком туманным, она не могла не пожалеть о том, что отказалась выйти за него замуж. Но с тех пор много воды утекло. Теперь она была настроена во что бы то ни стало выбраться из пропасти, в которой очутилась. Вчера Энни потратила целый фунт на маленькую красновато-коричневую бархатную шляпку, которая отлично подходила к ее шубке. Мог, вероятно, решит, что это абсолютно бессмысленная трата, и станет уверять, что можно было купить шляпку в комиссионном магазине меньше чем за шесть пенсов. Но сама Мог никогда не одевалась со вкусом, и ей было непонятно желание Энни вернуть себе привычный облик. — Неужели ты думаешь, что эти двое действительно поплыли во Францию? — неожиданно нарушила молчание Мог. — Я уверена только в том, что так считает полиция, — ответила Энни. — Но Кент легко мог подкупить кого-нибудь из них, чтобы они именно так и говорили. Преступники могли нелегально перевезти на этом корабле и Бэлль. Интересно было бы узнать, кто второй похититель. — А как мы можем это выяснить? — спросила Мог. — Я могла бы попросить Ноя отправиться на поезде в Дувр и расспросить в конторе, где нанимают моряков, — сказала Энни. — Он, похоже, находчивый малый, и я уверена, что он с радостью выполнит мою просьбу. Мог, казалось, немного повеселела, но прошло еще несколько минут, прежде чем она заговорила. — А что будем делать мы, Энни? — спросила она. — Я имею в виду, чем мы будем зарабатывать на жизнь, где будем искать новое жилье? Мы же не можем навсегда остаться у Гарта. Сегодня утром Энни уже задавалась подобным вопросом. Пройдет какое-то время, прежде чем страховая компания возместит убытки, но женщина сомневалась, что этих денег будет достаточно, чтобы отремонтировать дом или купить новый. Кроме того, она пока не чувствовала, что может что-то планировать на будущее. Ей нужно было время, чтобы побыть одной и поразмыслить о перспективах. — Возможно, тебе стоит самой что-нибудь придумать, — ответила Энни. — Я не смогу себе позволить содержать служанку, по крайней мере, в ближайшем будущем. Не успели эти слова слететь с ее губ, как Энни поняла, что ее ответ подразумевал: Мог — не преданная подруга, а всего лишь наемный работник. — Если ты так считаешь… — протянула Мог. По ее голосу было слышно, как сильно она обижена. Энни попыталась другими словами объяснить смысл сказанного, но по лицу Мог видела, что все ее попытки безуспешны. В то утро Мог больше с Энни не разговаривала. Каждый раз, когда Энни пыталась завязать разговор, Мог делала вид, что у нее неотложные дела в другой комнате. Но днем, когда в «Баранью голову» приехал Ной, женщина, казалось, забыла свои обиды. Ной заглянул на следующий день после пожара, чтобы выразить сочувствие и предложить помощь. На этот раз он явился с тюком одежды, постельного белья и полотенец, которые передала его квартирная хозяйка. — Как это мило с вашей стороны! — воскликнула Мог, приглашая его пройти через зал в небольшую гостиную за стойкой и предлагая выпить. — Миссис Дюма очень добрая женщина, — ответил Ной. — Она сочувствует вашей беде и надеется, что эти вещи вам пригодятся. Еще она хотела бы предложить вам комнату в своем доме, но, к сожалению, все занято. Энни попросила передать слова благодарности миссис Дюма от себя и Мог, потом стала рассказывать о том, что узнала на Боу-стрит. — Не думаю, что сержант солгал, говоря об отъезде Кента во Францию, как вы полагаете? — Она нахмурилась. — Но, вероятно, можно еще кое-что разузнать, например, имя его попутчика, на чем они приехали в Дувр и так далее. — Думаю, полиция уверена в том, что он отплыл во Францию, но я согласен с вами: мы могли бы кое-что разузнать. — Вы могли бы, Ной. В конце концов, это ваша профессия, — ответила Энни и предложила ему суточный гонорар плюс возмещение накладных расходов. Ной просиял. — Я мог бы съездить в Дувр и вернуться тем же вечером, — заверил он. — Ной, а я могу поехать с вами? — с порога крикнул Джимми. — После, на обратном пути, мы могли бы наведаться в дом Кента в Чаринге. Я мог бы забраться через окно и все разведать! Ной улыбнулся. — Джимми, я с удовольствием возьму тебя с собой, если дядя тебя отпустит. Но не думаю, что мы будем куда-то залезать. Джимми выглядел несколько разочарованным. После пожара всем стало ясно: Кент — невероятно опасный человек, готовый убить любого, кто попытается встать у него на пути. Джимми был вне себя от тревоги за Бэлль; он чувствовал, что девушка жива, но было неизвестно, что хуже — его воображение постоянно рисовало ему то, что Кент мог сделать с ней. После того как Джимми решился обыскать контору этого господина, он готов был сделать все, чтобы найти Бэлль. Энни с Ноем продолжали беседовать, а Мог, все еще чувствуя обиду на Энни, пошла в зал посмотреть, не нужна ли Гарту помощь. В пабе было всего двое посетителей, которые сидели у камина за кружкой пива. Гарт попросил ее присмотреть за залом, пока он спустится в подвал. Пока его не было, в зал вошло еще двое посетителей. Мог каждому налила по кружке пива. Гарт вернулся как раз в тот момент, когда она отсчитывала сдачу. — Как хорошо, что ты рядом, — с благодарностью произнес он. — Мне будет тебя не хватать, когда Энни решит переехать. Мог была по-настоящему удивлена. Вчера Гарт похвалил ее стряпню и поблагодарил за то, что она пришила ему пуговицы к рубашке, но она и представить не могла, что он способен по ком-то скучать. — Я с ней не еду, — печально ответила Мог. — Она хочет побыть одна. — Да? Странно, — протянул он. — И чем она намерена заниматься? Мог угрюмо покачала головой. — Думаю, она сама еще не знает. — А ты? Мог пожала плечами. — Из меня вышла бы отличная экономка, но кто наймет меня, ведь я работала только в борделе. — Я, — ответил Гарт. Мог едва заметно улыбнулась, думая, что он шутит, хотя до сих пор она не замечала, чтобы он любил пошутить. — Да ладно тебе! — Я серьезно. За недолгое время твоего пребывания здесь стало гораздо уютнее. Мне это нравится, и я вижу, что Джимми тоже нравится, что ты живешь у нас. — Он скучает по матери, — заметила Мог. — Скучает. Я полагал, что он проводит с ней слишком много времени, и постоянно этим укорял, но он не сентиментальный слюнтяй. Он хороший парень. Мог не ожидала услышать от этого рыжеволосого здоровяка похвалу в чей-либо адрес, не говоря уже о Джимми, поскольку Гарт был из тех мужчин, которые ведут себя так, как будто считают, что похвала — это проявление мягкотелости. — Значит, ты предлагаешь мне пойти к тебе в экономки? Ты будешь мне платить? — Ну… много я заплатить не смогу. Тебя устроят три шиллинга в неделю? Мог привыкла получать пять и знала, что экономка в большом доме зарабатывает намного больше, но после сегодняшних слов Энни она была рада уже тому, что еще кому-то нужна. — Вполне устроят, Гарт, — улыбнулась она. — Ты не станешь возражать, если теперь, уже в качестве экономки, я переставлю мебель и сделаю генеральную уборку? Он улыбнулся. Это было необычное зрелище, как будто из-за туч выглянуло солнышко. — В задней части дома можешь переставлять все, что твоей душе угодно, — ответил Гарт. — Но в пабе все останется по-прежнему. Мне он нравится именно таким. — Я искренне рад, что дядя Гарт предложил Мог место экономки, — сказал Джимми Ною, когда они на следующее утро шагали к вокзалу Чаринг-Кросс, чтобы сесть на поезд до Дувра. — Мне очень нравится Мог, и я не хотел бы, чтобы она уезжала. — А как же Энни? — спросил Ной. Ему уже сообщили, что она решила идти своей дорогой. — Энни трудно полюбить, — задумчиво ответил Джимми. — Как по-вашему, она откроет новый бордель? Ной запнулся. Ему было неловко обсуждать подобные темы с совсем юным парнем. — Понятия не имею. Но, по-моему, ей лучше заняться чем-нибудь другим — чтобы, когда Бэлль вернется, не втягивать ее во все это. — Она и так уже в это втянута. Ной оглянулся на Джимми и увидел, что глаза паренька наполнены слезами. — Будем надеяться, что нет, — успокоил он, пожимая костлявое плечо своего спутника. — Видишь ли, Джимми, у тебя есть преимущество. Мне не довелось познакомиться с Бэлль. Расскажи мне, какая она. — Настоящая красавица с темными вьющимися волосами, которые блестят, как мокрая зола, и бездонными голубыми глазами. Кожа у нее, как персик, совсем не такая, как у большинства здешних девчонок. А еще от нее хорошо пахнет, чистотой и свежестью, а зубы у нее мелкие и белые. Ной улыбнулся. Такое подробное описание указывало на то, как глубоко запала девочка в душу Джимми. — Но дело не только во внешности, но и в ее характере, — в довершение сказал Джимми. — А какой у нее характер? — Она живая, веселая, независимая в суждениях. Я познакомился с ней утром того дня, когда убили Милли. Я спросил Бэлль, не проститутка ли она, раз живет в борделе. — И что она ответила? Джимми улыбнулся. — Она ужасно возмутилась и сказала: можно жить во дворце, но не быть королевой. Но оказалось, что она на самом деле не знала тогда, кто такие проститутки, и выяснила это, только когда увидела, как убили Милли. Ной зарделся. На него неожиданно нахлынули воспоминания: Милли стоит перед ним в одной рубашке, берет его руку и кладет себе на грудь. О Милли у него были только приятные воспоминания, и ему не нравилось, когда ее называли проституткой. Не нравилось думать о том, что означает это слово. — У таких девушек, как Милли, обычно невелик выбор профессии, которой можно было бы зарабатывать себе на жизнь, — заметил Ной. — То же можно сказать и об Энни. Ее заставили заниматься проституцией. Поэтому говори почтительно об этих женщинах, ведь именно мужчины, такие, как мы с тобой, превратили их в тех, кем они стали. — Я знаю, — с негодованием ответил Джимми. — Как бы там ни было, в следующую нашу встречу с Бэлль, когда мы прогуливались по набережной, она рассказала мне, что видела, выложила все как на духу и расплакалась. Мне кажется, подобное прозрение для девушки просто ужасно. — Вы встречались с Бэлль всего дважды? Джимми угрюмо кивнул. — Она произвела на меня неизгладимое впечатление, поэтому я очень обрадовался, когда она согласилась со мной дружить. А потом ее похитили, и я не успел узнать ее получше. Они подходили к железнодорожному вокзалу. Ной остановился, чтобы купить газету. Он хотел просмотреть парочку своих статей, которые должны были выйти в свежем номере. — Ты раньше ездил на поезде? — спросил Ной у Джимми, меняя тему разговора, потому что увидел, насколько воспоминания о Бэлль болезненны для юноши. — Один раз. Мама возила меня в Кембридж, где должна была подогнать платье для своей клиентки. Город чудесный, но туда очень, очень долго ехать. — По-моему, Дувр находится не дальше, чем Кембридж, километров сто, не больше, но когда ты ребенок, даже час пути кажется вечностью. — Раньше я никогда не видел моря. Мы сможем посмотреть на него в Дувре? — Разумеется, — засмеялся Ной. — Жаль, что сейчас слишком холодно для купания. Дорога в Дувр действительно оказалась длинной, к тому же в вагоне было очень холодно. Когда путешественники прибыли на место, нос Джимми покраснел и стал почти такого же цвета, как и его волосы. — Тебе нужно теплое пальто, — сказал Ной. На Джимми был только потертый твидовый пиджак и серое кашне на шее. — Мне не хочется просить у дяди, — ответил юноша. — Мог пообещала, что поговорит с ним об этом, и о новых сапогах тоже — мои уже все в дырах, — но, наверное, забыла о своем обещании. — У меня дома в Лондоне есть пальто, которое мне уже малó, — сказал Ной. — Когда мы вернемся, я тебе его принесу. Но сапоги я сам донашиваю до дыр. — Вы очень модно одеваетесь, — заметил Джимми, с восхищением глядя на темное, до колен, пальто Ноя, на его котелок и крахмальный ворот рубашки. — Приходится по роду деятельности, — объяснил Ной. — Разве станут люди, с которыми мне нужно побеседовать по поводу страховки, принимать меня всерьез, если я буду выглядеть как уличный торговец? Мама всегда говорила: «По одежке встречают». — Моя мама тоже так говорила, — сказал Джимми, когда они шли по дороге к пристани. — Я всегда хорошо одевался, пока она не заболела. После этого нам пришлось тратить деньги на кое-что поважнее: на еду и лекарства. Раньше я мечтал о том, чтобы перестать расти — тогда мне не пришлось бы покупать новые вещи. Ной положил руку парнишке на плечо. — Твоя мама очень гордилась бы тобой, — заявил он. — Подозреваю, что тебя полюбил даже твой сварливый дядя! Джимми засмеялся. — Когда к нему привыкнешь, он кажется не таким уж плохим. Мой дядя лает, но не кусает. Мама говорила, что он стал таким, когда его возлюбленная сбежала с другим мужчиной. Я думаю, что теперь, когда Мог останется жить у нас, Гарт повеселеет, потому что она ему по-настоящему нравится! Увидев море, Джимми замолчал. Ветер подгонял огромные волны, которые с невероятной силой разбивались о галечный пляж. — Летом море совсем другое, — объяснил Ной, заметив, что юноша немного испугался увиденного. — Оно становится такого же цвета, как и небо, поэтому сейчас оно темно-серое. Но солнечным днем море красивое, прозрачное, голубое, а волны — ласковые. Может быть, мы сможем приехать сюда летом, чтобы ты полюбовался красотой. — Море такое большое, — голосом, полным благоговения, произнес Джимми. — Кажется, что оно простирается бесконечно. — И все же до Франции отсюда рукой подать, каких-то тридцать километров. Люди могут преодолеть это расстояние вплавь! — Только не в такой день, как сегодня, — засмеялся Джимми. — Посмотришь на море, и уже холодно. Джимми был потрясен тем, как Ной переубедил мужчину в билетной кассе. Это был жалкий на вид человек с вытянутым лицом, который сперва отнесся к ним враждебно и повторял, что не дает никакой информации о пассажирах. Но Ной сообщил, что он представитель страховой компании и у него есть разрешение полиции на то, чтобы проводить расследование. Это заставило кассира открыть гроссбух и просмотреть список пассажиров в интересующий их день. — Господин Кент и господин Брейтвейт, — произнес он. — Теперь я их припоминаю… они хотели занять каюту. — С ними была юная девушка? — Нет! Только они вдвоем. — Припомните, пожалуйста, как выглядел господин Брейтвейт, — попросил Ной. Кассир нахмурился. — У него вьющиеся волосы… Он намного приятнее, чем его спутник. Это все. Было уже темно, а освещение тут плохое. — Могли ли они провезти девушку на корабле незамеченной? — Нет. Билеты проверяются еще раз, когда пассажиры поднимаются на корабль по трапу. Мы тщательно следим за этим. — Вам известно, на чем господин Кент и господин Брейтвейт прибыли к парому? — Отсюда мне не видно, но думаю, что в экипаже или коляске, поскольку у них с собой был сундук. — Сундук! — воскликнул Ной. — Большой? — Не знаю, они его сюда не заносили. Я просто слышал, как один из носильщиков спрашивал, не нужна ли им помощь. — Значит, вот как! Они перевезли Бэлль в сундуке, — сказал Ной, когда они с Джимми вышли из кассы. — Нельзя говорить об этом с уверенностью, — заметил юноша. — Можно, — настаивал Ной. — Мужчины не путешествуют с сундуками, если только не уезжают откуда-то навсегда; сундуки скорее для женщин, они перевозят там постельное белье. Любой мужчина взял бы сумку или чемодан. — А она была живая в сундуке? — с опаской спросил Джимми. Ной задумчиво втянул щеки. — Думаю, да, — наконец произнес он. — Разве кто-нибудь стал бы рисковать быть пойманным, покидая страну с мертвым телом? Это бессмысленно. Но если они вывезли Бэлль в сундуке, вероятно, они ее усыпили, чтобы она молчала. — А это означает, что они что-то задумали, — дрожащим голосом произнес Джимми. — Интересно, что? Ною не нужно было отвечать: он видел, что Джимми уже знает ответ. Он протянул руку и сжал плечо парнишки, сожалея о том, что ему приходится думать о таких ужасных вещах. — Ты говорил, что Бэлль смелая и сильная духом, возможно, ей удалось перехитрить своих похитителей, — произнес он. — Давай поедем к дому Кента и посмотрим, не найдем ли мы каких-нибудь улик, свидетельствующих о том, куда он увез девочку. — Вы хотите сказать, что мы туда заберемся тайком? — переспросил Джимми. Его глаза заблестели. — Возможно, — улыбнулся Ной. Тем же вечером, в начале двенадцатого, Ной с Джимми вернулись в «Баранью голову». Гарт как раз выпроваживал из паба последних посетителей. Он велел Джимми войти в дом и пригласить Мог и Энни. Обе женщины тут же поспешили на зов. Их лица светились надеждой. Ной пожалел, что у него так мало новостей. Он поведал о том, что они узнали в Дувре, а потом перешел к рассказу о том, как они сели на поезд до Чаринг-Кросс и залезли в дом Кента. — Но там мы не обнаружили ничего необычного, только коловорот в коридоре, — уныло добавил он. — Не такое жилище мы ожидали увидеть, верно? — произнес Джимми, глядя на Ноя. — Это был красивый, аккуратный дом, совершенно не похожий на жилище человека, которому принадлежат трущобы. Ной усмехнулся Энни. — Джимми прав. Мне тут же вспомнился кукольный домик. Каждый предмет интерьера, каждое украшение, ковер и подушка, казалось, были подобраны и поставлены или положены на свое место с величайшей тщательностью. Из Джимми мог бы выйти отличный маленький грабитель! Ему удалось открыть форточку с задней стороны дома, и он влез туда, как угорь. Но когда Джимми открыл для меня черный ход, я боялся входить — таким все выглядело аккуратным. — Забавно, но этот дом скорее напоминал жилище женщины, — сказал Джимми. — Я когда-то доставлял наряды, которые мама шила для двух клиенток из Излингтона. У них было такое же жилище, как будто туда никогда не ступала нога мужчины. У меня по спине побежали мурашки. Мы проверили наверху, но там не было даже намека на пребывание женщины. — А что такое коловорот? — спросила Энни. Ной жестами продемонстрировал, что это инструмент, которым проделывают дыры. — Чаще всего коловоротом пользуются плотники. Остальные инструменты находились в сарае в саду, аккуратно подвешенные на кожаных петлях. Думаю, Кент воспользовался коловоротом, чтобы проделать в сундуке отверстия для воздуха. Но больше мы ничего не нашли. Поэтому мне кажется, что он привозил туда Бэлль, чтобы забрать сундук и спрятать ее в нем, а потом отправился в Дувр. — Вы просмотрели его бумаги? — спросила Энни. — Да, но их было немного: счета от торговцев, все на имя господина Уольдеграва. Я просмотрел каждый, — сказал Джимми. — Помните, вы рассказывали, что Бэлль слышала, как Кент просил Милли уехать с ним и уверял, что обустроил для нее дом? Возможно, он говорил именно об этом доме. Энни пожала плечами. — Кто знает? Невозможно представить, чтобы человек, который способен задушить женщину за то, что она не то сказала, может быть настолько заботливым и обустроить для нее дом. Скорее всего, Кент никогда и не собирался с ней жить. Вероятно, он планировал и ее вывезти куда-то на корабле. Ной задумался. — Может быть, поэтому он и обустроил этот дом? Отличное место для того, чтобы привозить туда девушек. Они думают, что будут купаться в золоте, а потом он их продает. — Был хотя бы намек на то, что там держали Бэлль? Грязная посуда, разбросанные вещи, разобранная постель? — спросила Энни. Ной покачал головой. — Ничего. Ни грязной чашки, ни блюдца, ни морщинки на ковре. Кровати аккуратно застелены стегаными одеялами. Должно быть, у Кента есть экономка. Ни один мужчина не мог бы поддерживать такой порядок. Дом не выглядел сырым или холодным, не было такого впечатления, что там уже давно никто не живет. Поэтому, скорее всего, туда кто-то приходит и время от времени зажигает камин. — Вы спрашивали о нем в деревне? — Нет. Чаринг такая маленькая деревушка, мы побоялись, что будем выглядеть подозрительно, — ответил Джимми. — Удивительно, что человек может жить в столь уютном доме и зарабатывать себе на жизнь в таком месте, как Основание, — задумчиво протянула Мог. — Если они держали Бэлль не там, то, скорее всего, останавливались у второго похитителя. Кажется, его фамилия Брейтвейт? Неожиданно Гарт оживился. — Я только что вспомнил, что знаю человека по фамилии Брейтвейт, — заявил он. — Лично я с ним не знаком, но наслышан о нем. Он игрок, известен под кличкой Слай. — Вы встречали его? — спросил Ной. — Нет, — покачал головой Гарт. — Просто слышал, как о нем упоминали. Но я могу порасспрашивать. — Это может быть его однофамилец, — возразила Мог. — Брейтвейт не слишком распространенная фамилия, — заметила Энни. — Какова вероятность того, что поблизости есть еще один Брейтвейт? — Но Кент может не знать здешнего Брейтвейта, — стояла на своем Мог. Энни поджала губы. — Знаешь, сложно представить, что он нашел подельника в маленькой деревушке. Как полагаешь? Мог не обратила внимания на сарказм Энни. — И что теперь? — спросила она. — Я хочу сказать… если Бэлль во Франции, мы ее больше никогда не увидим. — У меня есть несколько способов разговорить Кента и Брейтвейта, — мрачно произнес Гарт. — Кент не станет долго отсутствовать, поскольку ему необходимо собрать в Основании арендную плату. Мне шепнут, когда он вновь появится, об этом можете не волноваться. — А если это он кого-то нанял, чтобы поджечь бордель? — тихим испуганным голосом произнес Джимми. — Он так легко не сдастся, разве нет? За убийство Милли его ждет виселица. — На каждую силу найдется еще бóльшая сила, — натянуто улыбнулся Гарт. — Можете мне поверить, я заставлю этого ублюдка рыдать, дайте только до него добраться. — Но сколько нам придется ждать? — заламывая руки, спросила Мог. — Каждый день Бэлль угрожает опасность. Одна мысль о том, что с ней происходит, мне невыносима. — Мне тоже, — напряженным голосом сказал Джимми. — Будь что будет, но я намерен отыскать ее и вернуть домой. Все повернулись к нему и увидели на его веснушчатом лице мрачную решимость. Гарт открыл было рот, чтобы засмеяться, но заметил сталь в глазах племянника и только кивнул в знак одобрения. — Очень благородно с твоей стороны! — воскликнул Ной. — Если бы я в отношении Милли поступал по велению сердца, возможно, сейчас она была бы жива. — Да храни тебя Бог, — негромко благословила юношу Мог. — Ты, Джимми, и вы, Ной, и вы, Гарт, возродили мою веру в мужчин.Глава тринадцатая
— Лизетт, скажи мне, где я и что со мной будет! — взмолилась Бэлль. — Я знаю, ты добрая женщина, пожалуйста, скажи мне правду. На первый взгляд казалось, что бояться нечего. Комната была светлой и уютной, каждое утро в ней разжигали камин. Лизетт приносила еду и питье трижды в день, на тарелке лежали даже фрукты. Бэлль дали несколько английских книг и вручили новую одежду. За окном простиралась пахотная земля. Поблизости не было видно ни одного дома, а дверь комнаты Бэлль всегда была заперта. — Ма шерри, я тебе очень сочувствую, — совершенно искренне ответила француженка. — Но я всего лишь служанка, и мне велено ничего тебе не говорить. Могу сказать одно: ты в деревне под Парижем. Это все. — Под Парижем?! — удивилась Бэлль. Лизетт кивнула. — Не хочу навлекать на тебя неприятности, — сказала Бэлль, — но ты уж точно можешь ответить, будут ли сюда приходить мужчины и насиловать меня? — Нет, нет, нет, сюда нет. — Лизетт выглядела испуганной от одного предположения. — Этот дом вроде лечебницы для больных женщин. — Но я уже не больна. И как со мной намерены поступить? Лизетт оглянулась на дверь, как будто опасаясь, что их могут подслушать. — Ты никому не должна говорить то, что я тебе сказала. Тебя собираются вскоре отправить в Америку. — В Америку?! — не веря своим ушам, воскликнула Бэлль. — Но зачем? Лизетт пожала плечами. — Эти люди тебя купили, Бэлль, теперь ты их собственность. Девочка неожиданно почувствовала тошноту. Она прекрасно понимала, что значит «их собственность». — И что же мне делать? — спросила она. Лизетт помолчала, глядя на Бэлль, сидящую на невысоком табурете у камина. — Мне кажется, — наконец произнесла француженка, — лучше тебе делать так, как они хотят. Бэлль резко вскинула голову. Ее глаза горели негодованием. — Ты хочешь сказать, что я должна стать проституткой? Лизетт нахмурилась. — Есть вещи и пострашнее, ма шерри: голодать, не иметь крыши над головой. Если будешь сопротивляться, тебя накажут. Однажды сюда привезли девушку с отрубленной рукой. Теперь ей ничего не остается, как отдаваться мужчинам в переулках за пару сантимов. Внутри у Бэлль похолодело от ужасной картины, нарисованной Лизетт. — И они на это пойдут? — испуганно прошептала она. — Они способны и не на такое, — ответила Лизетт. — Я сочувствую тебе всем сердцем, но послушай, что я говорю. Если станешь послушной, научишься подыгрывать господам, за тобой будут уже не так пристально наблюдать. — Не знаю, как ты можешь мне это советовать! — заплакала Бэлль. — Потому что ты мне нравишься, Бэлль, и я должна научить тебя, как спастись. Когда я была такого же возраста, как ты, меня тоже привезли в бордель. Я знаю, там несладко. Но со временем я привыкла. Завела подруг, снова стала смеяться. — Ты и сейчас этим занимаешься? Лизетт покачала головой. — Больше нет. Я работаю здесь, ухаживаю за больными. У меня есть сынишка. — Ты замужем? — Нет, не замужем. Я говорю людям, что мой муж умер. Бэлль молча обдумывала полученную информацию, пока Лизетт убирала в ее комнате. От одной мысли о том, что к ней приблизится мужчина и станет делать с ней ужасные вещи, ее колотила дрожь, но здравый смысл говорил о том, что большинство женщин не боятся секса, не питают к нему отвращения — тогда не было бы любви и не заключались бы браки. Бэлль не помнила, чтобы кто-нибудь из девушек в борделе у Энни заявлял о том, что ненавидит мужчин; у некоторых даже были любовники, с которыми они встречались в выходной день. — Как мне научиться выносить то, что делают со мной мужчины? — после продолжительного молчания спросила Бэлль. Лизетт подошла ближе, опустила руку ей на плечо. — Когда ты встретишь молодого человека, которого полюбишь, все будет совершенно по-другому. У многих девушек есть свои секреты, как заставить мужчину возбудиться, чтобы все поскорее закончилось. Они с готовностью поделятся ими с тобой. Но уверяю, что так больно, как в первый раз, тебе уже не будет. На глазах у Бэлль выступили слезы: она почувствовала, что эта француженка по-настоящему волнуется за нее. — Я так скучаю по маме и по Мог, которая раньше за мной ухаживала, — призналась девочка. — Они, должно быть, очень волнуются за меня. Может, ты поможешь мне сбежать? На лице Лизетт появилось страдальческое выражение. — Я хотела бы набраться храбрости и помочь тебе, но тогда они возьмутся за моего Жан-Пьера. Одинокой матери нельзя рисковать, — ответила она. — Но послушай меня, Бэлль, даже если бы тебе удалось бежать, без денег ты домой не доберешься. И еще неизвестно, кого ты встретишь на своем пути, может, людей, которые еще хуже, чем эти. Бэлль была далеко не глупа и по собственному горькому опыту знала, что любому, кто отважится помочь ей бежать, несдобровать. Было абсолютно понятно то, что Лизетт боялась за жизнь своего сына. К тому же Бэлль понимала: даже если она найдет дорогу к побережью, она не сможет без денег пересечь Ла-Манш. — Ладно, — ответила девочка со слабой, печальной улыбкой. — Ты была так добра ко мне, и я не хотела бы навлечь беду на твою голову. Но почему меня увозят в Америку? Это так далеко! Лизетт пожала плечами. — Не знаю. Возможно, англичанки там в большой цене. Но ты будешь среди людей, которые говорят на твоем родном языке — и это хорошо. Бэлль кивнула. — Если ты не станешь унывать, будешь сама доброта и кротость с окружающими, ты обязательно найдешь их слабые стороны и воспользуешься ими в своих целях, — добавила Лизетт. Девочка вспомнила, как Мог утверждала, что Энни способна нащупать у человека слабые места, а потом сыграть на них. Тогда она не совсем поняла эти слова, но сейчас они приобрели для нее новый смысл. — Меня отправляет в Америку мадам Сондхайм? — Нет, — покачала головой Лизетт. — Она продала тебя, когда ты заболела. Мадам Сондхайм заработала уже достаточно денег, и у нее не было ни малейшего желания держать тебя у себя в борделе. Бэлль старалась не расплакаться от ужасной мысли о том, что ее передают из рук в руки, как кусок вырезки на рынке Смитфилд. — Мои новые хозяева еще хуже? — спросила она. — Твой новый хозяин заплатил за твое пребывание в этой лечебнице. Он следит за тем, чтобы у тебя была вкусная еда, мягкая постель, чтобы ты поправилась. Ты для них ценный товар. Тебя никто не обидит, если ты не станешь выпускать коготки. Бэлль была слишком напугана, чтобы продолжать расспросы. Она поверить не могла, что у кого-то, кто купил больную девушку, изнасилованную несколькими мужчинами, и потом отправил ее в Америку заниматься проституцией, могут быть благочестивые намерения. Бэлль опустила голову и заплакала. Лизетт положила руку ей на плечо. — В этом доме я выходила много таких, как ты, но сразу видно, что ты сильна духом. И к тому же красавица и, мне кажется, умница. Воспользуйся своим умом. Поговори с другими девушками, поучись у них и жди своего часа. И Лизетт быстро покинула комнату, оставив рыдающую Бэлль одну. Бэлль уже потеряла счет времени с того дня, как ее похитили на улице. Она помнила, что это произошло четырнадцатого января. Девушка намеревалась спросить у Лизетт, какой теперь день, но не спросила, потому что боялась, что, узнав, сколько времени прошло, сможет поверить в то, что больше никогда не увидит маму и Мог. Ей настолько не хватало Лондона, что даже сердце щемило. Не хватало Мог, аромата свежей выпечки в кухне, приятной мысли о том, что ночью она подоткнет ей одеяло и поцелует, осознания того, что она всегда будет ее любить. Не хватало мамы. Возможно, Энни и не была такой же ласковой, как Мог, но иногда одаривала дочь улыбкой, когда испытывала чувство гордости за Бэлль. Девочке не хватало маминого звенящего смеха, который, как хорошо знала Бэлль, звучал так редко, и тем не менее она слышала его чаще других, потому что умела рассмешить Энни. Но Бэлль не хватало не только близких людей, ей не хватало шума толпы, знакомых запахов. Возможно, Париж и красивый город, но он чужой для нее. Бэлль хотелось снова оказаться с Джимми на цветочном рынке или пробежать по набережной, скользя по льду. В тот день, когда юноша обнял ее, желая успокоить, она почувствовала к нему нечто особенное — Бэлль не сомневалась, что он стал бы ее возлюбленным, если бы ее не похитили. И это было ужаснее всего. Ее лишили самых простых радостей: поцелуев с возлюбленным, мечтаний о собственном шляпном магазинчике, о замужестве, о детях. Все это перечеркнули, этому никогда не бывать. Никогда больше она не встретит парня, который смотрел бы на нее, как Джимми — особым, немного наивным взглядом, говорящим о том, что она — девушка его мечты. Стоя у окна и глядя на падающий на поля снег, на сгущающиеся сумерки, Бэлль поняла, что со дня ее похищения прошло уже около месяца. Следовательно, на дворе конец февраля. Она подозревала, что именно снегопад мешает отправить ее в Америку. На следующий день после разговора с Лизетт Бэлль проснулась и увидела, что за окном валит снег. Уже три дня стояли морозы, и сугробы не таяли. Теперь опять начался снегопад — по дорогам, скорее всего, не проехать. Возможно, Бэлль должна была радоваться тому, что поездка откладывается, но она не испытывала особого восторга. Запертая в четырех стенах, она чувствовала себя как в тюрьме — пусть даже и в уютной, но тюрьме. Бэлль хотелось куда-нибудь уехать — по крайней мере, по дороге у нее появится шанс сбежать. Ехать намного лучше, чем смотреть в окно на замерзающие поля и гадать, что ждет ее в будущем. Переезд оказался неожиданным и пугающим. Еще минуту назад Бэлль крепко спала — и вот ее уже будит женщина, которую она раньше никогда не видела, и велит одеваться. За окном темно, хоть глаз выколи, а женщина постоянно твердит: «Vite, vite»[7] — и запихивает в сумку смену белья Бэлль и ее ночную сорочку. На долю секунды девочке показалось, что такая спешка вызвана тем, что женщина пришла ее спасти, но надежда на это вскоре растаяла как дым. Когда женщина потянула Бэлль вниз по лестнице, в вестибюль вышла экономка, которая иногда заглядывала к ней в комнату с Лизетт, и протянула корзину, где, по всей видимости, лежала провизия на дорогу. При выходе из дома на Бэлль надели темно-коричневую шубку, вязаные рукавички и капор, отороченный мехом кролика. Капор полностью закрывал ей уши. Вещи пахли плесенью и выглядели старыми, но на улице было так холодно, что Бэлль была рада теплой одежде. В стоящем на улице экипаже их ждал мужчина, и хотя он обращался к спутнице Бэлль по-французски и помог ей забраться в экипаж, девочке он не сказал ни слова и даже не представился. Было слишком темно, чтобы Бэлль могла его рассмотреть, но ей показалось, что он среднего возраста, с седой бородой. За время долгого пути ее спутники обменялись всего несколькими словами. Бэлль продолжала кутаться в шубу. Колени она прикрыла грубым одеялом, но из-за холода заснуть не смогла. Когда рассвело, женщина открыла корзинку с провизией и протянула Бэлль большой ломоть хлеба и сыр. Она что-то отрывисто произнесла, и хотя Бэлль не понимала по-французски, она решила, что это приказ есть, поскольку позже кормить ее никто не станет. В этой части Франции снега лежало меньше и местность была более холмистая, чем там, откуда они приехали, но места казались такими же безлюдными, только время от времени виднелись отдельно стоящие домики. Бэлль заметила знак развилки и увидела дорогу, ведущую в Брест. Она припоминала, что видела это название на карте Франции, и была уверена, что город находится слева, у моря. Бэлль предположила, что оттуда они поплывут на корабле. Она старалась не поддаваться панике перед предстоящим долгим морским путешествием посреди зимы и стала мечтать о том, что встретит на корабле доброго моряка, который согласится ей помочь — если не бежать, то по крайней мере отправить весточку маме и Мог. Бэлль с благодарностью приняла еще один кусок хлеба с сыром и улыбнулась спутникам в надежде заслужить их доверие, но они не ответили на ее улыбку. Экипаж остановился в порту. Дверцу открыл высокий мужчина с холодными голубыми глазами, в черном пальто и мягкой фетровой шляпе. Несколько секунд он смотрел на Бэлль как будто в замешательстве, потом перевел взгляд на ее сопровождающих. — Je ne savais pas qu’elle était aussi jeune[8], — сказал он. Бэлль из всего сказанного поняла только одно слово — «jeune» (его иногда использовала Лизетт, и Бэлль знала, что оно означает), поэтому предположила, что мужчина выказывает удивление, поскольку не ожидал, что ей так мало лет. Сопровождающие что-то пробормотали в ответ и пожали плечами, как будто это их не касалось. — Ты поплывешь со мной на корабле, — сказал мужчина Бэлль на английском языке с легким французским акцентом. Он протянул ей руку и помог выбраться из экипажа. — Меня зовут Этьен Каррера. Во время нашего морского путешествия ты будешь называть меня дядюшка Этьен. Всем, кто будет спрашивать, я скажу, что ты дочь моего брата, выросла в Англии, а сейчас я везу тебя к своей сестре, потому что твоя мать умерла. Ты поняла меня? — Да, дядюшка Этьен, — дерзко ответила Бэлль в надежде обезоружить его, поскольку выглядел он довольно зловеще. — Хочу предупредить, прежде чем мы двинемся дальше, — произнес он, схватив девочку за руку и сжав ее, словно тисками. Его голубые холодные глаза сверлили ее насквозь. — Если начнешь шуметь, попытаешься заручиться чьей-нибудь поддержкой, чтобы сбежать, или огорчишь меня чем-нибудь еще, я тебя убью. Бэлль похолодела — она знала, что он не шутит. Оказалось, что пароход сначала поплывет в Ирландию, в Корк, чтобы взять еще пассажиров и заправиться, а потом направится через Атлантику в Нью-Йорк. Этьен провел Бэлль по лестнице, ведущей с палубы, потом по короткому коридору и еще по одному лестничному пролету и подвел к их каюте. — Сюда, — отрывисто бросил он, открывая дверь. Бэлль вошла в крошечную каюту: от узкой койки до иллюминатора было не больше полуметра. Под иллюминатором находился умывальник и узкая полка, над полкой — зеркало. В изножье койки была прибита пара крючков для одежды, а под нижней койкой стояла тумбочка для всякой мелочи. Бэлль испугалась — не тесноты, а того, что ей придется делить каюту с Этьеном. — Не бойся, я тебя не трону, — успокоил он ее, как будто прочитав ее мысли. — Мое дело — доставить тебя на место, а не «дегустировать» товар. Можешь занять верхнюю койку и задернуть занавеску, чтобы отгородиться от меня. Я буду приходить сюда только для того, чтобы отвести тебя поесть, прогуляться на свежем воздухе и, разумеется, поспать самому. Он снял с плеча ее и свою сумки. Свою Этьен положил на нижнюю койку, а сумку Бэлль протянул ей. — Я уйду, а ты устраивайся. Мы скоро отплываем. Я вернусь за тобой, когда мы отчалим. И он вышел из каюты, не забыв запереть за собой дверь. Через два дня, когда корабль отплыл из Корка с огромным количеством пассажиров, Бэлль стояла на палубе и смотрела на то, как берег Ирландии становится все меньше и меньше. Наконец она больше не могла его разглядеть. Бэлль пришла в голову удивительная мысль: за эти несколько недель она проделала путь гораздо длиннее, чем ее мать и Мог за всю их жизнь. Она уже не так сильно боялась будущего. Бэлль было скучно и одиноко, она была разочарована тем, что ее держат взаперти. Но страха не было. Этьен вел себя очень достойно: если ей хотелось в туалет, он не заставлял ее ждать, пока ему будет удобно ее сопроводить, а сразу же вел по коридору и ожидал снаружи. Он выходил из каюты, чтобы девочка могла помыться и переодеться. Он даже интересовался ее самочувствием, спрашивал, не голодна ли она, и принес для нее пару книг. Но говорил он мало — ни слова о себе или о ее будущем. В столовой, если к нему обращались, Этьен отвечал, но сам разговор не завязывал. Бэлль догадалась: он боится, что она может обратиться к кому-нибудь за помощью, и она, конечно же, искала подходящую кандидатуру. Они ехали вторым классом, как и все пассажиры, каюты которых располагались на одном уровне с их каютой. На корабле было еще двенадцать пассажиров, ехавших первым классом, — их каюты находились на верхней палубе. Эти пассажиры завтракали, обедали и ужинали в отдельной столовой, где еда, вероятно, была намного вкуснее. В Корке на пароход взошло еще около сотни пассажиров третьего класса. Они расположились в недрах корабля, и Бэлль слышала, как один из капитанов кратко объяснил им, что они могут появляться только на определенной части палубы и только в определенное время. Девочка лишь мельком успела увидеть пассажиров третьего класса, когда они садились в Корке, и по их изношенной одежде и обуви поняла, что это бедняки. Она вспомнила, как в школе им рассказывали о первых эмигрантах-ирландцах, которые ехали в Америку. В пути они терпели жуткие неудобства. Бэлль надеялась, что с этими бедолагами будут обращаться не так скверно. Практически сразу же, как только Бэлль оказалась запертой в каюте, у нее созрел план. Осознав, что Этьен не будет терпеть непослушание и дерзость, она решила смягчить его сердце с помощью обаяния. Каждый раз, как он возвращался в каюту, она тепло приветствовала его, интересовалась, не холодно ли на палубе, кого он там встретил и так далее. Бэлль заправляла его постель, складывала его вещи и, насколько позволяла ситуация, пыталась относиться к нему, как к родному дяде. Девочка почувствовала, что ее старания не напрасны — Этьен стал чаще заглядывать в каюту и предлагать прогуляться по палубе, посидеть в удобных шезлонгах на верхней палубе и полюбоваться морем. Бэлль отвернулась от иллюминатора, когда услышала, как входит Этьен. — Привет. Пришел меня освободить? — улыбнулась она. — Надвигается шторм, — сообщил он. — Некоторых пассажиров уже укачало. Когда море неспокойно, лучше находиться на свежем воздухе. Хочешь, пойдем в гостиную, расположенную на верхней палубе? Бэлль отметила про себя, что Этьен — красивый мужчина. Вначале его холодные голубые глаза могли показаться пугающими, как и его угрозы, но у него был красиво очерченный нос, пухлые губы и гладкая кожа, чистая и золотистая, как будто он недавно загорал. Как ни странно, он не носил ни усов, ни бороды — и Бэлль это нравилось. И волосы у него были красивые; она привыкла видеть мужчин с жиденькими волосами, которые те еще и мазали бриолином, а жители Севен-Дайлс вообще редко мылись и стриглись. Волосы у Этьена были чистые, густые и светлые — Мог наверняка бы сказала,что их приятно расчесывать. Сегодня утром Бэлль подглядывала за Этьеном из-за шторки. Она видела, как он, раздевшись по пояс, умывался и брился. Ее поразило то, что у Этьена было сильное, мускулистое, как у боксера, тело. Он оказался моложе, чем ей показалось вначале — теперь Бэлль дала бы ему не больше тридцати двух лет. Все вместе — и его относительная молодость, и красота — позволяло ей надеяться на то, что она сможет склонить Этьена на свою сторону. — Было бы отлично, дядюшка, — усмехнулась Бэлль. — Возможно, мы могли бы выпить по чашечке чая. Этьен заказал чай с пирожными, и когда они сели у окна, чтобы смотреть на море, Бэлль заметила трех красиво одетых молодых женщин. Им было не больше двадцати трех — двадцати четырех лет. Скорее всего, они сели в Корке, поскольку раньше она их не видела. Две не представляли из себя ничего особенного, но третья была настоящая красавица с огненно-рыжими вьющимися волосами. — Вон та рыжеволосая отлично бы тебе подошла, — произнесла Бэлль. — Она просто ослепительна. — А с чего это ты решила, что мне нужна девушка? — с легкой улыбкой на губах спросил Этьен. — Всем мужчинам нужна девушка, разве нет? — парировала Бэлль. — А может быть, у меня уже есть жена, — сказал он. Бэлль покачала головой. — Не думаю. — Почему? Бэлль хотелось ответить, что ни одна женщина не потерпела бы мужа, который отвозит юных девушек в бордель, но подобный упрек, вероятнее всего, разозлил бы Этьена. — Ты выглядишь одиноким, — ответила она. Впервые он засмеялся, а его глаза едва заметно потеплели. — Ты смешная девчонка, умная не по годам. А как выглядит одинокий человек? — Как будто рядом с ним нет никого, о ком нужно заботиться, — объяснила девочка и подумала о Джимми, о том, как засияло его лицо, когда она сказала, что хочет быть его другом. Знает ли он, что ее похитили, волнуется ли за нее? — Временами я действительно чувствую себя одиноким, но так бывает со всеми, — сказал Этьен. — Дома, в Англии, осталась женщина, которая заботилась обо мне, когда я была маленькой. Она говорила, что иногда одиночество необходимо, благодаря ему начинаешь ценить то, что имеешь, — продолжала Бэлль. — Раньше я ничего не ценила, до тех пор, пока меня не похитили на улице и не увезли. Сейчас я мечтаю только о том, чтобы вернуться домой, и от этого мне становится еще более одиноко. — Тебя похитили на улице? — Этьен нахмурился. Он казался удивленным. Бэлль думала, что он знает всю ее подноготную, о том, каким образом она оказалась во Франции. Когда она поняла, что он ни о чем не ведает, у нее забрезжила надежда на то, что она сможет вызвать у него сочувствие и заручиться его поддержкой. — Да, я стала свидетельницей убийства. Человек, который его совершил, отвез меня во Францию. Там он продал меня в бордель, где меня насиловали несколько мужчин, пока я не слегла. Как выяснилось, хозяйка этого борделя тоже продала меня, а мои новые хозяева, на которых ты, скорее всего, работаешь, меня выходили. Этьен выглядел потрясенным. — Не нужно делать вид, будто ты ничего этого не знал. Ты просто не можешь не знать, через что мне довелось пройти и что ждет меня в будущем, — с сарказмом продолжала Бэлль. — Я никогда ни о чем не спрашиваю, просто выполняю то, что мне велят, — ответил Этьен. — Но раньше меня никогда не просили сопровождать девушек. Ты первая. — Ты полагаешь, что можно принуждать девушку заниматься подобными вещами? — Нет, нет, разумеется, нет, — поспешно ответил он. — Но это мое личное мнение. Понимаешь, мне многое приходится делать. Я бы с удовольствием отказался, но это моя работа. У меня нет выбора. Мне поручили это задание потому, что я хорошо знаю Америку. — Неужели тебе не стыдно совершать низкие поступки за деньги? Минуту Этьен пристально смотрел на нее, потом улыбнулся. — Ты была такой невозмутимой, и я решил, что тебе по крайней мере восемнадцать, но теперь вижу, что у тебя до сих пор наивный взгляд ребенка. Кем работает твой отец? Уверен, что и ему приходится делать то, что ему не по душе. — Я не знаю, кто мой отец, — откровенно ответила Бэлль. — Но я понимаю, на что ты намекаешь, ведь я выросла в борделе. Моя мама — хозяйка борделя. Кто-то скажет, что это ужасно, но мне известно, что она никому не причиняет вреда и ни одну из девушек, которые у нее работают, не принуждает к этому силой. Этьен был так поражен ее историей, что она стала откровенничать дальше. Бэлль рассказала о том, что даже не подозревала, чем именно занимается ее мать, до той злополучной ночи, когда убили Милли. — Мама не хотела, чтобы я становилась проституткой, — закончила Бэлль. — Они с Мог мечтали о том, что я стану уважаемой женщиной. Они, наверное, с ума сходят, не зная, где я и что со мной произошло. — Я же тебя пальцем не тронул, верно? — произнес Этьен, как будто благодаря этому его роль в этом деле становилась менее постыдной. — Как и у твоей мамы, у меня выбор невелик. Я всегда стараюсь не прибегать к силе. Ты умная девочка, Бэлль. Я знаю, что ты пытаешься завоевать мое доверие, а это всегда разумнее всего в подобных обстоятельствах. Но как бы я тебе ни сочувствовал, я обязан выполнить приказ, иначе меня покалечат или убьют. Он произнес это таким обыденным тоном, что Бэлль сразу поняла: он говорит правду. Ночью разразился настоящий шторм. Корабль бросало из стороны в сторону, словно ветку в полноводной реке. Бэлль чувствовала себя хорошо, несмотря на то что несколько раз едва не свалилась с койки, а каюту, казалось, вертело, как сумасшедшую ярмарочную карусель. Но у Этьена дела обстояли совершенно иначе. Когда Бэлль услышала его стоны, она спрыгнула с койки и достала ведро из тумбочки под его койкой. За короткий промежуток времени Этьена стошнило несколько раз, пока рвать стало нечем — в желудке осталась одна желчь. Бэлль наконец-то представилась возможность покинуть каюту без сопровождения Этьена, но она настолько встревожилась из-за своего попутчика, что после того, как опорожнила ведро, отправилась искать стюарда. Она хотела попросить его, чтобы он пригласил к ним в каюту корабельного врача. Врач так и не пришел. На борту оказалось так много больных пассажиров, что он сосредоточился только на самых слабых: на детях и стариках. Поэтому сиделкой Этьена довелось стать Бэлль. Она подносила ему ведро, когда его тошнило, обтирала его лицо влажной тряпочкой, поила, меняла простыни на постели, когда они становились мокрыми от пота. Самой ей едва удавалось сомкнуть глаза, да и ела она очень мало, потому что не хотела оставлять Этьена дольше, чем на пару минут. Но на четвертые сутки к вечеру корабль перестало так сильно крутить и подбрасывать на волнах, и Этьену стало намного лучше. Бэлль отправилась в столовую, жадно проглотила огромную порцию еды и взяла немного супа и хлеба для Этьена. — Ты очень добра, — проговорил он слабым голосом, когда Бэлль помогла ему сесть и подложила под спину подушку. — Просто мне повезло — я не страдаю морской болезнью, — ответила она, поднося ложку супа ему ко рту, словно Этьен был ребенком. — Практически все пассажиры слегли. В столовой ни души. — И ты воспользовалась возможностью и позвала на помощь? — спросил Этьен, хватая ее за руку. Он все еще был необычайно бледен, но зеленоватый оттенок кожи исчез. Бэлль взглянула на его руку, которая сжимала ее запястье, и нахмурилась. Он тут же убрал руку и извинился. — Так-то лучше, — строго сказала девочка. — Нет, я не позвала на помощь. Я была слишком занята, выхаживая тебя. Этьен заметно успокоился, и Бэлль пришло в голову, что ей следовало солгать, сказать, что она обратилась к стюарду или к кому-нибудь еще. — Тогда мне лучше побыстрее взять себя в руки, пока ты не уплыла на спасательной шлюпке, — улыбнулся Этьен. — Ты первоклассная сиделка. У тебя крепкий желудок и железная воля. И ты добрая девочка. Бэлль улыбнулась. Она обрадовалась, что ему стало намного лучше. Но в то же время она была озадачена тем, что ее вообще волнует его состояние, ведь по всему выходит, что он ее враг. — Поешь, тебе нужно набраться сил, чтобы опять запугивать меня. Я оставлю мысли о побеге до твоего выздоровления, — пообещала Бэлль. Через несколько дней море успокоилось и корабль наконец зажил своей обычной жизнью. Этьен очень быстро пошел на поправку, к нему вернулся аппетит. Но его отношение к Бэлль изменилось: он стал гораздо мягче, и вместо того, чтобы надолго запирать ее в каюте, предлагал ей сыграть в карты или другие настольные игры в комнате отдыха, чтобы скоротать время. — А что это за город Нью-Йорк, куда ты меня везешь? — спросила девочка, когда они играли в шахматы. — Мы едем не в Нью-Йорк, а в Новый Орлеан. — Но это же на другом конце Америки, разве нет? — удивилась она. Этьен кивнул. — На Дальнем Юге. Там гораздо теплее. — Но как мы туда доберемся? — На другом корабле. Этьен стал рассказывать о том, что Новый Орлеан не похож ни на один другой город Америки, постольку там легализована проституция и ни на секунду не замолкает музыка, не прекращаются танцы и азартные игры. Он объяснил, что там живут французские креолы и много чернокожих. После гражданской войны и отмены рабства они осели в этом городе. Армия Союза уничтожила большинство огромных хлопковых и табачных плантаций на Юге, и рабочим, лишившимся средств к существованию, пришлось подыскивать себе другую работу. — Новый Орлеан красивый город, — продолжал Этьен с нескрываемым восхищением. — Его построили французы. Там изящные дома, красивые сады и площади… Мне кажется, этот город тебе понравится. — Возможно… когда-нибудь… когда я смирюсь с тем, что продаю себя, — с сарказмом произнесла Бэлль. Он ответил ей кривой улыбкой. — Знаешь, Бэлль, у меня такое чувство, что ты достаточно умна и сможешь убедить своих новых хозяев в том, что тебя намного выгоднее использовать в другой роли. — В какой роли? — спросила она. Этьен задумчиво втянул щеки. — Танцевать, петь, быть лицом заведения, работать гардеробщицей. Не знаю, подумай сама и реши. В борделе у твоей мамы была женщина, которая не спала с мужчинами? — Была… Мог, я тебе о ней уже рассказывала, — сказала Бэлль. — Мама называла ее служанкой, но на самом деле Мог выполняла обязанности экономки и готовила. По вечерам она работала наверху. Мне кажется, она провожала мужчин в гостиную и наливала им выпить — она никогда не рассказывала мне о своих обязанностях. — Служанка в борделе обычно присматривает за деньгами и следит за девушками, — объяснил Этьен. — Такая прислуга часто играет в заведении важную роль, ведь она должна уметь выпутаться из любой ситуации, а при необходимости быть решительной. Почему ты считаешь, что Мог не спала с мужчинами? — спросил он, приподняв бровь. — Знаешь, она не очень красивая, — ответила Бэлль и внезапно почувствовала, что несправедлива к Мог. Этьен засмеялся, протянул руку и убрал с ее щеки выбившийся локон. — О тебе такого никто сказать не посмеет! Но у тебя, несомненно, острый ум, Бэлль, и это весомое преимущество перед сотней красивых, но ленивых, злых и глуповатых девушек. Бэлль уже поняла, что человек, который сейчас является ее хозяином, заплатил за нее очень высокую цену. Одни расходы на путешествие были такими значительными, что ей за всю жизнь за них не расплатиться. Бэлль была сбита с толку. Ей казалось бессмысленным покупать девочку-англичанку, о которой ничего не известно, в то время как в южных штатах Америки есть бесчисленное множество красивых и более сговорчивых девушек. Но это означало, что из нее рассчитывали извлечь немалую выгоду. Итак, если последовать совету Этьена и предложить свою кандидатуру на другую роль, возможно, это сработает. Но в качестве кого она может себя предложить? Она умеет петь, но не блестяще; единственный танец, который знала Бэлль — полька, да и ни одним музыкальным инструментом она не владела. Она не могла придумать ничего, что заставило бы людей сесть и смотреть на нее, открыв рот. После убийства Милли Мог призналась, что покойная была любимицей заведения. Бэлль знала, что Мог и Энни ценят и любят ее больше остальных девушек. Теперь она понимала: это означало, что Милли приносила им денег больше, чем другие. Но в чем разница между тем, как к клиентам относилась Милли, и тем, как относились к ним другие девушки? Бэлль ни за что не хотела бы быть проституткой, но если у нее нет выбора, она бы предпочла стать самой лучшей жрицей любви, чтобы мужчины платили за нее гораздо больше, чем за остальных. Как, скажите на милость, ей узнать, как стать лучшей? Бэлль казалось, что Этьену известен ответ, но она была слишком застенчивой, чтобы спрашивать у него подобные вещи. За два дня до того, как корабль должен был причалить в Нью-Йорке, Этьен повел Бэлль на прогулку по палубе. Погода стояла холодная и ветреная, но светило солнце, и было приятно прогуливаться на свежем воздухе, наблюдать за тем, как чайки летают вокруг корабля. — Два дня мы проведем в Нью-Йорке, а потом на корабле отправимся в Новый Орлеан, — сказал Этьен, когда они склонились над поручнями на носу корабля, любуясь тем, как расступается море, когда пароход прокладывает себе путь. — У тебя есть выбор: либо ты будешь сидеть со мной взаперти в меблированной комнате, либо, если пообещаешь, что не сбежишь, я покажу тебе город. Бэлль уже поняла, что Этьен человек слова, и ей польстило, что он готов ей поверить. — Обещаю, что не стану убегать, если ты позволишь мне отослать домой весточку и сообщить о том, что я жива, — ответила она. Этьен обернулся, облокотившись на поручни. Ветер трепал его светлые волосы, придавая ему мальчишеский вид, отчего он перестал казаться грозным. Этьен целую вечность пристально смотрел на девочку, прежде чем ответить. — Язык проглотил? — поддразнила его Бэлль. Он улыбнулся. — Никогда не понимал этого выражения. Зачем глотать язык? Я решил, что позволю тебе послать домой открытку. В ней ты можешь указать только то, что ты в Нью-Йорке, жива-здорова. Я сам прочту и отправлю ее! Бэлль шумно обрадовалась. Открытка ей ничем не поможет, но мама и Мог перестанут думать, что она мертва. — Договорились! — согласилась девочка. — Я не стану убегать. Наступила ночь. Корабль поплыл по Ист-Ривер, чтобы пришвартоваться в порту Нью-Йорка. Ранее пассажирам объявили, что на землю они сойдут утром; на острове Эллис их ожидает эмиграционный контроль. Бэлль слушала капитана в пол-уха, потому что была уверена: Этьен знает, что делать. Но, складывая вещи в сумку, девочка недоумевала. Как он намеревается решить вопрос с сотрудником эмиграционной службы, который станет задавать им коварные вопросы? Капитан объявил, что, прежде чем пересечь границу Америки, необходимо будет пройти медицинский осмотр и еще какие-то проверки. Бэлль уже начала готовиться ко сну, когда в каюту вошел Этьен. — Мы сходим на берег, — коротко сообщил он. — Клади в сумку оставшиеся вещи и поторопись. У него опять был напряженный, стальной взгляд, как при их первой встрече в Бресте. — Как мы сойдем с корабля? — удивилась Бэлль, когда Этьен достал из-под койки свою сумку и сложил в нее оставшиеся вещи. — Он еще не причалил. — За нами приедут, — ответил Этьен. — Поторопись и перестань задавать вопросы. Корабль встал на якорь и ждал буксира, который с первыми лучами света затянет его в порт. Когда Бэлль и Этьен вышли из каюты и отправились на верхнюю палубу, стояла тишина. Девочка решила, что большинство пассажиров сейчас собирают вещи или уже легли спать, чтобы встать пораньше. Этьен, держа за руку, отвел ее на левый борт, где их уже ждал унтер-офицер Баркер. Этот человек очень внимательно следил за Бэлль, когда Этьен болел. Сейчас она поняла почему: ему явно заплатили за то, чтобы он помог им миновать эмиграционную службу. Баркер схватил Бэлль за руку, толкнул ее в лодку и положил на колени сумки. Этьен запрыгнул следом. Он встал, широко расставив ноги, так, что ее ступни оказались у него между ногами, и взялся за веревку. Неожиданно лодка накренилась и Баркер начал ее опускать. Лодку закрутило на холодном ветру, и Бэлль невольно зажмурилась — она боялась, что упадет в воду. — Не бойся, — шепотом успокоил ее Этьен. — Ты в безопасности. Через секунду мы будем уже на катере. Он оказался прав — почти мгновенно Бэлль почувствовала удар, когда лодка коснулась катера. Этьен выпрыгнул и помог выбраться Бэлль. Лодку рывком подняли наверх, и не успела Бэлль привыкнуть к покачиванию маленького катера, как он начал отчаливать от большого парохода. К ним подошел невысокий коренастый человек в непромокаемом плаще. — В рулевую рубку, — отрывисто бросил он. — Сядьте на пол, подальше от глаз. Хотя во время шторма Бэлль не мутило, она почувствовала тошноту, когда ее стало швырять из угла в угол в рулевой рубке. И дело было не столько в запахе рыбы и покачивании небольшого судна, сколько в страхе. Она понятия не имела, что ее ждет. Человек у штурвала с ними не разговаривал, даже не повернулся к ним, когда они поспешно спустились в рубку. Наверное, он думал, что разумнее всего делать вид, будто он не замечает их присутствия на борту. Бэлль было страшно. Если она въехала в страну нелегально, то что будет, если она попытается ее покинуть? Она злилась на себя за то, что не сбежала от Этьена, а послушно следовала его плану побега с корабля. Как она могла быть такой глупой и поверить в то, что он покажет ей достопримечательности Нью-Йорка или разрешит послать домой открытку? Вероятнее всего, он отвезет ее в какое-нибудь ужасное место, еще хуже, чем бордель в Париже! С чего это вдруг она начала ему доверять? Этьен не разговаривал с ней с той минуты, когда они, сгорбившись, уселись на пол, и так как Бэлль чувствовала, что может навлечь на себя еще бóльшую опасность, если откроет рот, она тоже предпочла сидеть тихо. Минут двадцать пять они просидели на полу, и тут неожиданно яркий свет озарил окна рулевой рубки и Бэлль услышала, как перекрикиваются мужчины. — Мы подходим к порту. В любую минуту катер может причалить, — прошептал Этьен. — Мы останемся здесь, пока нам не скажут, что можно выходить. — Куда мы пойдем? — встревоженно прошептала Бэлль в ответ. — В гостиницу, как я тебе и обещал, — сказал он. — Я не стал говорить тебе о том, как мы попадем в Нью-Йорк, чтобы не пугать заранее. — А если нас поймают? — прошептала девочка. — Нас не бросят в тюрьму? Этьен взял ее руки в свои ладони и нежно поцеловал ее пальчики. Его глаза лукаво блеснули. — Меня никогда не поймают. Дома, во Франции, меня называют Ломбр — Тень. — Из тебя получился отличный экскурсовод, — сказала Бэлль, когда они сходили по трапу с небольшого судна, которое возило их посмотреть на статую Свободы. — Может быть, тебе стоит заняться этим, вместо того чтобы работать на плохих людей? Уже стемнело и заметно похолодало, но последние два дня выдались солнечными и безоблачными. Они много гуляли и многое повидали: «Утюг» — первый нью-йоркский небоскреб, Бруклинский мост, Центральный парк… Они ездили маршрутом «Е» — поезд метро возносил их высоко над домами и конторами. Бэлль впервые попробовала хот-дог. Она восторгалась роскошными магазинами на Пятой авеню, но ей довелось повидать и много мрачных, переполненных многоквартирных домов и понять, что здесь, в Америке, еще больше доведенных до отчаяния бедняков, чем у нее на родине. Этьен сдержал слово: из рыбацкого катера доставил ее целой и невредимой в гостиницу в Нижнем Западном Манхэттене. И, несмотря на то что окрестности в точности напоминали трущобы Севен-Дайлс и определенно не соответствовали представлениям англичан о жизни в Америке, гостиница была уютной и теплой, с паровым отоплением, горячими ваннами и туалетом в доме. — Мне понравилось водить тебя по городу, — признался Этьен. — Жаль, что у нас нет пары дней в запасе. Я хотел бы показать тебе гораздо больше. Когда я вернусь во Францию, мне придется заниматься тем, чем я привык — выбора нет, но когда мы доберемся до Нового Орлеана, я попытаюсь посодействовать тому, чтобы твоя новая хозяйка как следует о тебе заботилась. Бэлль схватила Этьена за руку и сжала ее, прекрасно осознавая, что ему на самом деле неловко из-за своей роли в ее похищении. Еще она знала, почему ему приходится через все это проходить, поскольку он наконец поведал ей свою историю. Этьен родился и вырос в Марселе, но его мать умерла, когда ему было всего шесть лет. Отец начал пить… Впервые Этьен украл от безысходности. Его отец все деньги спускал на выпивку, а кто-то должен был добывать еду, одежду и платить за две комнаты, в которых они жили. К тому времени как мальчику исполнилось четырнадцать, он превратился в опытного воришку. Его целью были крупные гостиницы вдоль Ривьеры, где останавливались очень богатые люди. Этьен охотился за драгоценностями, которые позже сбывал за бесценок в многочисленных маленьких ювелирных лавках, расположенных в узком переулке у порта. Ему было восемнадцать, когда однажды ночью его поймали на горячем в номере человека, который, как оказалось, стал миллионером благодаря тому, что занимался вымогательством. Этьену предложили выбирать: работать на этого человека, которого он предпочел именовать Жаком, потому что не мог назвать его настоящего имени, или попасть в лапы к жандармам, которые, вне всякого сомнения, обеспечат ему приличный тюремный срок, поскольку он давно уже мозолил им глаза. Этьен признался Бэлль, что, когда ему предложили работать на Жака, почувствовал себя самым счастливым человеком на земле. — Я едва мог поверить своему счастью. Жак отослал меня в Лондон, где я брал уроки английского. Я жил в прекрасном месте, которое называется Бейсуортер. Там меня обучали привычкам английских аристократов, чтобы я научился их грабить. Но если в детстве я крал бриллиантовые кольца или серьги с изумрудами, неосмотрительно оставленные на туалетном столике, то теперь должен был обчищать сейфы, где лежали украшения стоимостью в сотни фунтов, или играть на доверии человека, заставляя его расстаться с тысячами фунтов. Этьен сказал, что пару лет ему было приятно ходить в сшитых на заказ костюмах и шелковых рубашках, останавливаться в лучших гостиницах и к тому же зарабатывать такие деньги, о которых он не мог даже и мечтать. Но стычка с английской полицией заставила его вернуться в Париж и на время затаиться. Затем Этьен приехал домой, в Марсель, и встретил девушку, в которую влюбился. Он хотел жениться на ней. Этьен чувствовал, что пришло время вложить заработанные нечестным путем деньги в легальное дело, пока удача не повернулась к нему спиной. — Я поделился своими планами с Жаком, и он сказал, что я должен отработать еще пару лет. Когда прошел этот срок, я вернулся в Марсель и женился на Елене. Мы с ее братом, шеф-поваром, открыли ресторан. Но я ошибался, когда думал, что навсегда попрощался с Жаком. Ему не по душе, когда кто-то вырывается из его сетей. Время от времени он посылал мне весточку, что нуждается в моих услугах, и я не мог ему отказать. — В число этих услуг входило сопровождение девушек, таких как я? — спросила Бэлль. — Нет, я уже говорил тебе, что никогда раньше не сопровождал девушек. Речь шла о крепких кулаках, — объяснил Этьен. — Бывает, нужно припугнуть кого-то, кто не хочет ходить по струнке или стоит на пути у Жака. Мне часто приходилось быть жестоким, но ты должна понимать, что все эти люди были ворами и гангстерами, поэтому я считал их никем. Однако сейчас я жалею, что, имея ресторан, не отказался работать на этого человека. — Он вздохнул. — Жаку это не понравилось бы, мне бы не поздоровилось, но, послушно выполняя его приказы, я все глубже погружаюсь в трясину. Бэлль внимательно выслушала Этьена и спросила, есть ли способ как-то выпутаться из сложившейся ситуации. — Согласившись сопровождать тебя, я еще больше ухудшил свое положение, — угрюмо ответил он. — Мордобой между ворами и бандитами — обычное и понятное большинству дело, но сейчас, когда Жак вовлек меня в нелегальную перевозку юной девушки, он получил еще больше козырей против меня. — А как к этому относится твоя жена? — спросила Бэлль. — Она думает, что я помощник бизнесмена, владеющего многочисленными компаниями, и хотя она не любит, когда я уезжаю от нее, ей нравятся дополнительные деньги, которые я приношу в дом. Если говорить откровенно, моему самолюбию всегда льстила роль «здоровяка», который решает споры между представителями преступного мира. Но сейчас я таковым себя не ощущаю — теперь, когда Жак поручил мне эту работу. Нелегально перевозить юных девушек просто мерзко. Я жалею, что принимаю в этом участие, и не хотел бы, чтобы о моем поступке узнали мои жена и дети. — Наши положения в чем-то похожи, верно? — нахмурилась Бэлль. — Я не могу сбежать от тебя, поскольку боюсь того, что с тобой сделают. И ты не в силах мне помочь, потому что боишься, как бы чего не случилось с твоей женой. Этьен повернулся к ней и обхватил ладонями ее лицо. — Бэлль, я бы рискнул, если бы был уверен, что ты будешь в безопасности. Я мог бы сказать Жаку, что тебя задержали в эмиграционной службе, и он бы мне поверил — проверить мои слова он все равно не смог бы. Но что будет с тобой? Тебе либо пришлось бы искать работу здесь со всеми вытекающими последствиями, которые поджидают юную девушку в большом, неспокойном городе. Либо ты обратилась бы к властям и сообщила, что тебя ввезли в страну незаконно. Тебя пришлось бы отправить домой. Бэлль поняла, что на ее лице, вероятно, отразилась надежда, но Этьен покачал головой. — Вероятно, тебе это кажется идеальным решением, но тот человек, Кент, о котором ты рассказывала, остался в Англии. От друзей из Нового Орлеана он узнает о случившемся, и ему придется тебя убить, чтобы спасти свою шкуру. Я знаю таких людей. Он похож на Жака. — А другого пути нет? — спросила Бэлль. — Ты потрясающе красивая девушка, — печально ответил Этьен. — И это вселяет в меня уверенность в том, что в свое время ты завоюешь Новый Орлеан. Город многолик. Это опасное место, где все продается и покупается, но у него есть душа, и мне кажется, в конечном счете там ты будешь в большей безопасности. У тебя появится возможность выбрать собственную дорогу в жизни.Глава четырнадцатая
Корабль плыл к южным берегам Америки. Ветер стих, и наконец воздух стал теплым, а небо — голубым. На шестнадцатилетие Бэлль Этьен купил бутылку французского шампанского. — Жаль, что ты еще в Нью-Йорке не призналась мне, что у тебя скоро день рождения. Я бы купил тебе подарок, — виноватым тоном произнес он. — Наверное, сегодня как никогда тебе не хватает мамы и Мог? Бэлль и в самом деле вспоминала родной дом. Мог на день ее рождения всегда пекла торт, присыпанный сахарной пудрой и украшенный свечами, и все в доме дарили ей маленькие подарки. На прошлый день рождения мама подарила Бэлль накидку, которая была на ней в тот день, когда ее похитили, но даже ее у Бэлль не осталось — она затерялась где-то у мадам Сондхайм. — Да нет, — протянула девушка, хотя на самом деле ей было очень грустно. — Я на всю жизнь запомню, где первый раз попробовала шампанское. Через несколько дней они стояли на палубе и смотрели на очертания побережья, показавшегося на горизонте. — В Новом Орлеане теплее, чем в Англии, — объяснил Этьен. — Зима там очень мягкая, а лето теплое и сырое. Но здесь бушуют ураганы и нередки ливни, особенно в конце августа и начале сентября. — Что еще ты знаешь об этом городе? — Бэлль становилось все страшнее. Через сутки Этьен передаст ее в другие руки и будет вынужден вернуться во Францию. — Этот город создан для веселья. — Его глаза заблестели от приятных воспоминаний. — Люди приезжают сюда на выходные, чтобы отвести душу, потанцевать, поиграть в азартные игры, найти женщину и послушать музыку. Когда уезжаешь из Нового Орлеана, музыка еще долго звучит у тебя в ушах. Она льется из каждого бара, клуба, дансинга и ресторана, следует за тобой по улице, в твоих снах. — А если меня принудят заниматься этим… — Бэлль вспыхнула от стыда, поскольку не могла заставить себя открыто говорить о своей дальнейшей судьбе. — Ты можешь посоветовать мне что-нибудь, что могло бы облегчить мою жизнь? Этьен прикоснулся к ее щеке. В его глазах была такая нежность, как будто он хотел заверить девушку, что ничего плохого с ней не случится. — На твоем месте я постарался бы думать только о деньгах. Рабство уже давно отменили, ты будешь получать половину от заработанного, если не дашь себя в обиду. Откладывай деньги куда-нибудь в надежное место. Помни: ты копишь на свое будущее. — На мгновение он замолчал, как будто размышляя о том, что может добавить. — Мне кажется, настоящий фокус в том, чтобы убедить мужчин, что они получают нечто особенное, прекрасное, — продолжал Этьен. — И сделать это — раз плюнуть, потому что мужчины — глупцы. Они посмотрят на твое прекрасное лицо, увидят, какая ты юная, и к тому же совсем рядом — только руку протяни, и решат, что сбылась их мечта. Бэлль улыбнулась. Ей нравилось слушать, как говорил Этьен, хотя тема разговора была малоприятной. Его французский акцент был просто бесподобен. Чем дольше она смотрела на своего спутника, тем больше жалела о том, что вскоре им придется расстаться. — Но прежде всего ты должна сама поверить в то, что ты лучше всех, — добавил Этьен. — Лучшие девушки Нового Орлеана получают от одного клиента от тридцати до сорока долларов. Они носят шелковые платья, сшитые по последней моде, у них есть служанки, которые укладывают им волосы. У некоторых имеется даже собственный экипаж для поездок. У многих девушек есть богатые покровители, которые платят за то, чтобы их любимицы не спали с другими мужчинами. Есть среди девиц-фавориток и такие, которых заказывают на всю ночь, однако чаще всего их клиенты хотят просто заснуть в их объятиях. Ступенькой ниже стоят более дешевые проститутки из публичных домов, затем — девушки, с которыми снимают комнату на час, а в самом низу находятся те, что отдаются за гроши в темных переулках. Это грязные, изъеденные болезнями ведьмы, зарабатывающие пару центов. Ты должна помнить, что ты лучшая. С клиентами нужно быть милой, очаровательной, даже если самой при этом хочется плакать. Ты должна попытаться на короткое время полюбить мужчину, который нанял тебя. Вскоре ты поймешь, что можешь испытывать к нему симпатию, и жизнь уже не будет казаться тебе такой ужасной. — Ты рассуждаешь так, как будто знаешь, о чем говоришь. Ты бывал в публичных домах? — Бэлль, я — вор, я знаю изнанку жизни. В Марселе мне пришлось настолько сблизиться с девушками улицы красных фонарей, что они стали мне как сестры. Они рассказывали мне о своей жизни, о клиентах, о других девушках и о своих мадам — хозяйках публичных домов. По их рассказам я знаю, что всегда необходимо заручиться поддержкой мадам. Если ты ей не понравишься, она сможет превратить твою жизнь в ад. — Ты сказал «улица красных фонарей» и «публичный дом». Это то же самое, что бордель? — поинтересовалась Бэлль. Этьен улыбнулся. — В Новом Орлеане чаще говорят «публичный дом». Обычно это довольно большие заведения. В гостиной играет оркестр. Музыкантов отгораживают ширмой, чтобы они не видели тех, кто приходит потанцевать и повеселиться с девочками. Внезапно Бэлль поддалась нахлынувшему чувству и разрыдалась. — Ты что? — удивился Этьен, обнимая девушку за плечи и прижимая ее к своей груди. — Мне будет тебя не хватать! — всхлипывала она. Он обнял ее еще крепче и погладил по голове. — Я тоже буду по тебе скучать, малышка. Ты украла часть моего сердца. Но, возможно, когда-нибудь меня опять пошлют в Новый Орлеан, а ты уже будешь такой взрослой и важной, что даже не захочешь со мной поздороваться. — Перед тобой я никогда не буду задирать нос. — Бэлль смахнула слезы и едва не рассмеялась, потому что понимала: Этьен всего лишь дразнит ее. — Но мои воздыхатели будут ревновать, потому что ты очень красивый. Он обхватил ладонями ее лицо, наклонился и поцеловал ее слезы. — Мне кажется, когда ты вырастешь, я буду вынужден держаться от тебя подальше, иначе ты наверняка разобьешь мне сердце, — нежно произнес он. — А теперь запомни: ты очень красивая и умная и должна пользоваться своим острым умом, чтобы перехитрить тех, кто попытается тебя обидеть или заманить в ловушку. Этьен ненадолго оставил Бэлль на палубе, а сам спустился за чем-то в каюту. За исключением того времени, когда он страдал морской болезнью, девушке впервые выдалась возможность выбрать себе собеседника. На палубе были десятки пассажиров — респектабельные супружеские пары, молодые люди, несколько стариков и даже две просто одетые молодые женщины, которые, как чувствовала Бэлль, имели отношение к Церкви. Они могли бы стать идеальными кандидатурами, к кому можно было бы обратиться за помощью. И Бэлль ни секунды не сомневалась: если бы подобная возможность представилась ей на пароходе, когда они плыли из Франции, она бы с радостью ею воспользовалась. Но сейчас ничья помощь была ей не нужна. Никто не спорит, не так она представляла себе начало своей взрослой жизни. Бэлль не думала, что ее привезут в бордель. Но что ждало ее в Лондоне? Она была на сто процентов уверена, что ни мама, ни Мог не хотели, чтобы она стала проституткой, но что еще может ждать девушку ее круга — работа служанкой или на фабрике? Бесконечно сидеть дома — еще хуже, тогда у нее никогда не появились бы друзья, а дни тянулись бы в тягостном безделье. Бэлль частенько глазела на огромные магазины, такие как новый «Сэлфриджиз», открытый всего год назад на Оксфорд-стрит, или «Сван» и «Эдгарс» на Риджент-стрит. Она мечтала работать в одном из них. Но даже если бы ей удалось получить хорошие рекомендации, что само по себе маловероятно, поговаривали, что в этих магазинах девушки работают много, а получают гроши, и их постоянно притесняют управляющие. Бэлль вспомнила, как за ее спиной в школе Блумсбери, в которой она училась, перешептывались девочки. Она не сомневалась, что подобные разговоры будут преследовать ее, где бы она ни работала. Все, как и Джимми, решат, что она проститутка, раз живет в борделе. Поэтому Бэлль решила следовать советам Этьена и воспользоваться своим умом, чтобы получше устроиться в жизни. Она не будет противиться судьбе, а смирится с тем, что она проститутка, и станет лучшей в своей профессии. Ее не станут запирать и держать под надзором, если поймут, что она согласна работать в публичном доме. Как приятно носить шелковые платья и ездить в собственном экипаже! На самом деле поездка за границу может стать самым большим приключением в ее жизни. В конце концов, она в Америке, в стране, где сбываются мечты. Когда-нибудь она соберет достаточно денег, чтобы вернуться домой в Англию и открыть небольшой шляпный магазинчик. В тот вечер в столовой Бэлль чувствовала необычное воодушевление, потому что четко представляла свое будущее. Потеплело, и она надела легкое бледно-голубое платье из тафты, которое ей дали в Париже — раньше она его не надевала, поскольку было слишком холодно. Платье было очень красивое — белые кружевные манжеты и кружевная оборка по лифу. В волосы Бэлль вплела голубую ленту. Когда Этьен заказал красное вино, девушка с радостью взяла бокал, поскольку этот день стал для нее переходом к новой жизни. — Сегодня ты другая, — заметил Этьен, наливая вино. — Ты же не собираешься сбежать, когда корабль пришвартуется в порту, верно? Юной девушке очень опасно бродить одной по улицам Нового Орлеана. Бэлль захихикала. — Нет, сбегать я не собираюсь. Это было бы глупо. Знаешь, завтра я сделаю все, что в моих силах, чтобы доказать им, что я особенная. После обеда Этьен вышел на палубу выкурить сигару, а Бэлль одна спустилась в каюту, зажгла свечу и стала раздеваться. Она чувствовала, что от вина у нее немного кружится голова, но ей нравилось это ощущение, как нравились и прикосновения Этьена. Когда Бэлль расстегивала платье, она вдруг попыталась представить себе, как Этьен целуется. Не в щеку, а по-настоящему, в губы. От этой мысли ей стало горячо и по ее телу пробежала дрожь. Бэлль взглянула на его койку и неожиданно поняла, что хочет оказаться там, рядом с ним. Дрожащими пальцами она расстегнула оставшиеся пуговицы, переступила через платье и сняла ботинки. Затем последовали две нижние юбки, упавшие на голубое платье белой пеной. Девушка замерла в одной рубашке, панталонах и чулках, не решаясь раздеваться дальше. Белая мягкая хлопчатобумажная рубашка с драпировкой и рядами кружев у низкого декольте нравилась ей — ее тоже дали Бэлль в Париже. Приняв решение, девушка стянула чулки и панталоны, забросила все вещи на свою койку, а сама забралась на постель Этьена. Сердце колотилось у Бэлль в груди, каждый нерв был натянут, как струна, каждая клеточка тела ожидала его возвращения. К счастью, ждать пришлось недолго — вскоре Бэлль услышала в коридоре знакомые шаги. Открылась дверь каюты, и вошел Этьен. Он резко остановился, когда увидел Бэлль в своей постели. — Что ты здесь делаешь? — удивился он. — Ты опьянела настолько, что не смогла взобраться наверх? Ей понравилось то, что он не сразу понял: она оказалась в его постели потому, что хотела быть с ним. — Нет, я здесь потому, что хочу, чтобы ты меня обнял, — нервничая, прошептала Бэлль. Этьен снял пиджак и повесил его на крючок в изножье, потом опустился у койки на колени. — Красавица Бэлль, — вздохнул он. — Ты способна соблазнить даже самого святого из мужчин. Но зачем? Учишься быть искусительницей? Или решила, что, если ляжешь ко мне в постель, завтра я не смогу отвезти тебя в публичный дом? — Я знаю, что ты все равно меня туда отвезешь, — ответила Бэлль, несколько обескураженная его встревоженным лицом. — Но в Париже Лизетт говорила мне, что, если я встречу мужчину, который по-настоящему мне понравится, мое отношение к… этому может измениться. — Она не могла заставить себя произнести «секс» и «трахаться», а если и существовало какое-то нейтральное слово, то она его не знала. — С мужчиной, который тебе по-настоящему нравится, это называется «заниматься любовью», — подсказал Этьен, наклоняясь ближе к ее лицу. — Я польщен, что понравился тебе, Бэлль. Мне еще никогда так не нравилась девушка, как ты. Я обниму тебя и поцелую — и на этом мы остановимся, ведь дома меня ждет жена, а я не хочу ей изменять. Он наклонился еще ближе. Их губы встретились, соприкоснулись, как будто бабочка взмахнула крылом. Бэлль обхватила Этьена руками, и его язык проник ей в рот. По спине девушки пробежала дрожь. — Ну как тебе? — поддразнил он. В свете единственной свечи Бэлль не могла рассмотреть выражение его лица. Но она протянула руки, обхватила его ладонями, а большими пальцами нежно провела по губам. — Настолько хорошо, что я хочу еще, — прошептала она. Этьен опустился на койку рядом с ней, заключив в объятия. — Ты маленькая искусительница! — вздохнул он. — В Новом Орлеане ты не пропадешь! Он поцеловал ее еще раз, и еще. Все ее тело молило о ласках. Но хотя Этьен целовал Бэлль, тыкался носом в ее шею и руки, ниже спускаться он не торопился. Бэлль видела, что он ее хочет, чувствовала, как напрягся его член, только и ждущий, когда его освободят из брюк, но когда она решительно положила руку Этьену между ног, он мягко отстранился. — Нам обоим пора спать, — сказал он, нежно целуя ее в лоб и вставая с койки. Этьен убрал ее одежду с верхней койки, задул свечу и залез наверх, а Бэлль растянулась на том месте, где прежде лежал он, улыбаясь своим мыслям и вдыхая его запах, сохранившийся на подушке. Теперь, когда она знала, как это может быть приятно, ни один мужчина был ей не страшен. Бэлль огорчилась оттого, что Этьен был не готов обучить ее искусству любви, но он дал ей понять, что такое желание. — Bonsoir, ma petite[9], — нежно произнес он сверху. — Спокойной ночи, Этьен, — прошептала Бэлль в ответ. — Если все господа в Новом Орлеане будут похожи на тебя, их несложно будет полюбить.Глава пятнадцатая
Золотые херувимы, которые держали гипсовый стол, бирюзовые бархатные диваны, заваленные золотистыми и розовыми атласными подушками, белое пианино, мраморная каминная полка и огромная картина с изображением обнаженной женщины, возлежащей на диване, — лишь немногие из чудес гостиной в maison de joie[10] мадам Марты, как его называла сама хозяйка. Бэлль заставила себя отвлечься от созерцания всего этого великолепия и навострить ушки, чтобы слышать то, что Этьен говорил мадам Марте. Это была очень крупная женщина лет сорока пяти. Бэлль показалось, что ростом она под метр восемьдесят, а веса в ней почти центнер; волосы мадам Марты были высветлены до золотистого цвета и уложены затейливыми завитками. Но, несмотря на комплекцию и возраст, она все равно была красавицей. Ее бархатистая кожа имела оттенок слоновой кости, а глаза были такими темными, что Бэлль не могла различить зрачков. На мадам Марте был надет свободный капот абрикосового цвета, с низким декольте, расшитым камнями, откуда грозила выпасть ее огромная грудь. На крошечных ступнях были расшитые домашние тапочки в тон платью, а на каждом пальчике таких же маленьких ручек сверкало по кольцу. — Бэлль совсем не похожа на ваших девушек, мадам, — очень вежливо начал Этьен. — Она умна, умеет себя подать, разговаривать с людьми, как взрослая женщина; к тому же она очень добра, заботлива и ранима. Конечно, я не рискнул бы вмешиваться и указывать вам, как управлять борделем. Но за время длительного путешествия я хорошо узнал Бэлль и думаю, что для вас было бы выгоднее ее… придержать. Пусть она поучится у других девушек, а вы могли бы завлечь с ее помощью клиентов. — Милый, если бы я хотела услышать ваше мнение, я бы спросила вас об этом, — ответила мадам. Но, несмотря на резкость своих слов, она игриво потрепала Этьена по щеке. — Я бы никогда не посмел обидеть такую красивую женщину, как вы, — грубо льстил Этьен. — Просто я знаю, что иногда девушек так быстро отправляют работать, что их не успевают оценить по достоинству. С Бэлль очень плохо обошлись — похитили из дому, увезли в Париж, где она подверглась таким издевательствам, которые, я уверен, вызовут у вас омерзение. Ей нужно дать немного времени. Мадам Марта кивала головой, слушая Этьена, но когда он заговорил о том, что с Бэлль ужасно обошлись в Париже, вопросительно посмотрела на девушку. — Это так, милое дитя? — спросила она. — Да, — ответила Бэлль, удивившись тому, что к ней вообще обратились. — Меня похитили, потому что я стала свидетельницей убийства. В Париже меняизнасиловали пятеро мужчин, а потом я слегла, — призналась она. Но Бэлль не хотела, чтобы ее считали раздавленной, поэтому улыбнулась мадам. — Сейчас мне намного лучше. Я стала бы отличной служанкой и могла бы помогать вам по дому: убирать, стирать, даже готовить. — Разве я стала бы платить за то, чтобы мне привезли из Парижа служанку? — удивилась мадам. Говорила она резким тоном, но ее глаза лукаво поблескивали. — Мой бордель — лучший в городе, потому что мои девочки счастливы. Думаю, я смогла бы немного подождать и решить, как с тобой поступить, чтобы ты тоже была счастлива. — Вы добрая женщина, — сказал Этьен, беря ее за руку и целуя. — Сдается мне, вы к ней расположены, — удивленно приподняла бровь мадам Марта. — Никто бы не устоял перед этой девушкой, — ответил он. — Бэлль настоящая жемчужина. Этьен сказал, что ему пора, и Бэлль пошла проводить его. Прихожая была почти такой же, как и гостиная, с огромной люстрой, черно-белым кафельным полом и стенами, оклеенными роскошными красными с золотым узором обоями. Все, что Бэлль видела здесь, казалось ей прекрасным, но она отлично понимала, что эта мишура ничего не значит и как только Этьен уедет, она останется одна в чужой стране и ей не к кому будет обратиться. Вероятно, Этьен почувствовал ее состояние, потому что в дверях остановился и повернулся к ней. — Не бойся, — сказал он, нежно поглаживая Бэлль по щеке. — Хотя я познакомился с Мартой совсем недавно, с уверенностью могу сказать — она хорошая женщина. Тут тебе нечего бояться. Бэлль не хотела, чтобы он уходил, но гордость не позволила ей заплакать и выказать свои душевные страдания. — Скажи мне честно, ты убил бы меня, если бы я попыталась сбежать или попросить о помощи? Этьен лукаво улыбнулся. — Как бы я мог тебя убить, если бы ты убежала? И если бы ты обратилась к кому-нибудь за помощью, тоже не смог бы поднять на тебя руку. Но мне пришлось тебя припугнуть. Прости за это. — Я никогда не пожалею о нашей встрече, — призналась Бэлль и зарделась. — С тобой остается частичка моего сердца. — Оставайся такой же красивой и милой, — пожелал Этьен. — Верю, что скоро Новый Орлеан станет твоим домом и ты забудешь прошлое. Никогда никому не позволяй помыкать собой и откладывай деньги на черный день. Бэлль подалась вперед, чтобы поцеловать его в губы. — Счастливо тебе добраться домой. Вспоминай обо мне иногда. Его глаза, которые при их первой встрече казались жесткими и холодными, сейчас были печальны и нежны. — Мне трудно будет думать о ком-то другом, — ответил Этьен и поцеловал Бэлль с таким чувством, что у нее чуть не подкосились ноги. На следующее утро, когда Бэлль без сил завалилась на кровать с первыми лучами восходящего солнца, она чувствовала себя практически как дома. Атмосфера, царившая в борделе Марты, очень напоминала атмосферу у Энни: была исполнена ожидания и приправлена волнующими нотками, но вместе с тем была теплой и приветливой. Здесь даже пахло так же — духами и сигарами, и звуки были похожи — шорох нижних юбок из тафты и девичий смех. И хотя дома Бэлль по вечерам наверх носа не показывала, но запахи и звуки наполняли все здание и она отчетливо их помнила. В борделе было всего пять девушек, всем было лет по восемнадцать-девятнадцать, и все были красавицами: Хэтти, Анна-Мария, Сюзанна, Полли и Бетти. Когда Бэлль увидела, как они вечером спускаются вниз в ярких разноцветных шелковых платьях, выгодно подчеркивающих их прелести, способные вскружить голову любому мужчине, девушки показались ей прекрасными тепличными цветами. При первом знакомстве они выглядели совсем иначе. День уже клонился к вечеру, а они недавно встали с постелей, накинув поверх рубашек шали и даже не расчесав волосы. Пока девушки ели фрукты, пирожные и пили кофе, Марта представила им новенькую. Она предложила Бэлль самой сказать пару слов о себе, и поскольку девушка очень хотела подружиться с остальными и заручиться их поддержкой, она рассказала, что выросла в борделе и стала свидетельницей убийства. Позже она засомневалась, не наболтала ли лишнего. Возможно, лучше было бы держать язык за зубами. Но девушки жадно ловили каждое ее слово. Они преисполнились к ней сочувствием и захотели узнать об Англии как можно больше. Бэлль очень удивило их участие, ведь дома, насколько она помнила, когда прибывала новая девушка, ее недолюбливали и часто перешептывались у нее за спиной. Рыжеволосая Анна-Мария была креолкой, и ее французский акцент, к радости Бэлль, напоминал акцент Этьена. Хэтти и Сюзанна приехали из Сан-Франциско, и, как и в случае с Бэлль, Марта оплатила им дорогу, чтобы они могли работать у нее. Они тут же заверили, что ни на секунду не пожалели о своем приезде, и хотя их годовой контракт с Мартой истек несколько месяцев назад, они решили остаться. Полли и Бетти вместе работали в борделе в Атланте, но когда полиция его прикрыла, им пришлось переехать в Новый Орлеан. Они сказали, что им повезло, что их направили к Марте и та тут же взяла их к себе. Все пятеро были с белой кожей. Оказалось, что в борделях не допускается смешение рас, поэтому темнокожие девушки работали в других домах. В начале вечера за рояль в гостиной сел пианист. Все девушки живописно расположились на диванах, и вскоре начали прибывать посетители. К величайшему изумлению Бэлль, все клиенты оказались настоящими господами. Они обладали безукоризненными манерами, не употребляли бранных слов и к девушкам относились как к леди. На клиентах были отлично сшитые костюмы, крахмальные белые рубашки, начищенные до блеска туфли. Бороды и усы были аккуратно подстрижены. Парочка клиентов выделялась благодаря клетчатым жилетам крикливых расцветок и выставленным напоказ золотым цепочкам от часов. Когда Бэлль плыла на корабле из Нью-Йорка, Этьен сказал ей, что это признаки «белых голодранцев» — необразованной бедноты из южных штатов. Но, несмотря на то что эти посетители вели себя несколько вульгарно и кичливо, тем не менее они оставались безупречно вежливыми. Бэлль показалось очень трогательным то, что господа попросили пианиста играть определенные мелодии, чтобы они могли потанцевать с девушками. Пианиста звали Эррол. Он был негром. Видимо, всех пианистов здесь называли таперами. Он знал сотни мелодий, подбирал их тут же на слух. В такт некоторым из них Бэлль начинала притопывать — ноги просились в пляс. Бетти объяснила ей, что это называется джаз, она часто будет слышать здесь джаз, потому что это музыка Нового Орлеана. А еще тапер пел — у него был красивый низкий голос с хрипотцой — и в некоторых песнях менял слова на озорные шутки о борделе Марты. При этом все заливались смехом. Бэлль разносила посетителям виски, вино и шампанское, которое оказалось чудовищно дорогим — доллар за бокал, особенно если учитывать то, что «вино», которое приносили девушкам, было всего лишь подкрашенной водой. Бэлль нравилось, что мужчины не спешат наверх, в номера, а девушки болтают и флиртуют с ними, как будто пришли на вечеринку. Но позже Бэлль узнала, что на выпивке неплохо зарабатывают, поэтому Марта поощряла своих подопечных в стремлении задержать клиентов в гостиной подольше. Оказалось, что выбирали девушек тоже учтиво — мужчина приглашал понравившуюся проститутку на танец, и когда они вместе рука об руку выходили из комнаты, казалось, что они отправляются на невинную прогулку по саду. Бэлль размышляла над тем, как же они передают деньги: сама она видела только плату за выпивку и чаевые Эрролу. Но Сюзанна объяснила, что, как только девушка поднимается с мужчиной в комнату, она первым делом просит его заплатить двадцать долларов. Деньги они передают Сисси, горничной, которая относит их Марте, а та ведет учет того, что девушки заработали за вечер. Сисси была высокой худой негритянкой, косой на один глаз. У нее всегда было суровое выражение лица, но девушки уверяли, что в душе она сама доброта. Бэлль чрезвычайно удивилась тому, как мало времени мужчины проводят в комнатах у девушек, при том что в гостиной за разговорами и выпивкой они сидят больше часа. Бэлль подметила, что в среднем в комнате девушки мужчина остается минут на двадцать. Если клиент задерживался дольше чем на полчаса, Марта начинала нервничать. Когда мужчины спускались вниз, они тут же покидали бордель. Раньше Бэлль думала, что половой акт длится не меньше часа — так ей показалось в Париже и в комнате Милли, когда с ней был Кент. Теперь она начинала понимать, что все происходит значительно быстрее, и лишь из-за собственного страха она полагала, что все это тянется так долго. Учитывая то, что за вечер каждая девушка принимала где-то по десять мужчин и каждый из них платил по двадцать долларов, они зарабатывали небольшое состояние, даже если принять во внимание то, что половину забирала себе Марта. Бэлль решила, что ей сказочно повезло, когда мадам сообщила, что будет платить ей один доллар в день за то, что Бэлль будет разносить напитки. В первый же вечер она получила целых два доллара и пятьдесят центов чаевых. Это, разумеется, было каплей в море по сравнению с суммами, которые зарабатывали девушки, или чаевыми, которые оставляли таперу (почти каждый посетитель давал ему доллар). Бэлль решила, что это именно то место, где каждый при должном усердии может очень быстро разбогатеть. Девочки сказали, что сегодня был спокойный вечер, а вот по субботам — не продохнуть. Тем не менее, глядя на улыбающихся девушек, слыша переливы их серебристого смеха, Бэлль поняла, что эта работа не такая мерзкая, какой она ей казалась вначале. Но пока она не хотела об этом думать. Лучше завалиться на мягкую пуховую перинку, под тоненькое одеяло, и вспомнить о том, как холодно сейчас дома. Бэлль надеялась, что посланная из Нью-Йорка открытка уже дошла до Энни и Мог. Этьен не позволил ей написать, куда она направляется, о ее дальнейшей судьбе, равно как и о том, что с ней произошло в Париже. Но, учитывая то, что Энни сама содержит бордель, они, вероятнее всего, догадаются о правде. Единственное, на что Бэлль надеялась, — они почувствуют, что она была счастлива, когда писала эту открытку. Ее тревога немного улеглась. Девушка намеревалась, когда устроится здесь, написать домой подробное письмо, но пока была не уверена, стоит ли это делать. В конце концов, ее мать не может позволить себе приехать в Америку и забрать дочь, а даже если бы и могла, Марта обязательно настояла бы на том, чтобы она вернула все деньги, потраченные на Бэлль. Еще Бэлль думала о Джимми. Ей так хотелось написать ему, поведать свою историю, но если она сообщит ему обо всем, он, возможно, захочет отомстить Кенту, а тогда уже его жизнь будет висеть на волоске. Поэтому, поразмыслив, Бэлль решила, что, вероятно, будет лучше для всех, если она ничего не будет писать. Правда их только растревожит. С другой стороны, если она напишет, что работает продавщицей или служанкой, ей никто не поверит. В конце концов, никто не станет похищать человека, а потом обеспечивать его спокойной, приличной работой! Бэлль уснула, раздумывая над этой дилеммой. На следующее утро она проснулась в десять часов. Странно, но с улицы, казалось, не доносилось ни звука. Вчера вечером здесь было еще более шумно, чем на Монмут-стрит в ночь с субботы на воскресенье. Бэлль так хотелось выйти на улицу и осмотреть окрестности, ведь она видела Новый Орлеан только из окна экипажа по пути из порта. Тогда тоже стояла тишина, поскольку было всего девять утра. Бэлль разглядела тележки, доставляющие провиант, дворников и служанок-негритянок, которые чистили пороги и натирали медные дверные ручки. Но ее поразило то, каким притягательным был этот старинный город. Этьен рассказывал ей, что район, который они проезжали, называется Французский квартал, потому что в далеком 1721 году первые двадцать домов здесь возвели французы. Все здания располагались прямо вдоль улицы, ни перед одним из них не было дворика, как и у большинства домов с террасами в викторианском стиле на родине Бэлль, в Англии. Но эти дома отличались от викторианских: тут яркие креольские коттеджи со ставнями на окнах соседствовали с особняками в испанском стиле с изящными коваными балкончиками на верхних этажах, на которых буйно цвели растения. Бэлль мимоходом заметила красивые дворики, площади с лужайкой посредине, множество экзотических цветов и высокие пальмы. Этьен рассказал ей также о том, что до 1897 года Новый Орлеан был опасным, населенным преступниками городом. Проститутки навязчиво предлагали свои услуги или стояли практически обнаженными на пороге публичных домов по всему городу. Поскольку Новый Орлеан является крупным портовым городом, сюда каждую ночь стекаются моряки всех национальностей, чтобы поиграть в азартные игры, выпить, найти женщину. Обычно все заканчивалось дракой. Уровень смертности от ножевых ранений и выстрелов был чрезвычайно высок, и в темных переулках валялось множество убитых и ограбленных людей. Естественно, что благонамеренные граждане, вынужденные воспитывать детей в подобном окружении, потребовали, чтобы были приняты надлежащие меры. Выдающийся, уважаемый житель города Сидней Стори предложил план: оградить территорию в тридцать восемь кварталов в самом конце железнодорожной линии, за Французским кварталом, и сделать проституцию легальной. Таким образом, все городское зло осядет в одном месте и полиции будет легче за ним приглядывать. Законопослушные граждане с радостью проголосовали за этот законопроект, который положил бы конец присутствию шлюх и пьяных, буйных моряков рядом с их домами. Азартные игры и наркотические притоны исчезнут с глаз долой, и честным людям больше не придется бояться того, что жестокие преступления будут совершаться в богатых кварталах. Сидней Стори профинансировал законопроект, и его утвердили. Новому району дали название «Сторивилль», но большинство людей продолжают называть его просто «Район». Бэлль несколько удивилась, когда Этьен объяснил ей, каким этот город был до принятия законопроекта. Как это было похоже на Севен-Дайлс! Она так и сказала об этом Этьену, но призналась: несмотря на то что ее всегда окружали преступность и порок, она не осознавала этого, ее это никак не касалось, пока не убили Милли. — Как это ни смешно, но именно те, кто чаще всех жалуются на порок и безнравственность, больше всего от них выигрывают, — криво улыбнулся Этьен. — Хозяева и работники магазинов, гостиниц, салунов, прачечных, извозчики, портнихи и модистки выживают исключительно благодаря гостям Района, которые именно за увеселениями и приезжают в Новый Орлеан. Даже местный совет, больницы и школы выигрывают от налогов, которые получают от Района. Но никто не любит говорить о своих грязных денежках. Бэлль встала с кровати, подошла к окну и увидела место, которое добропорядочные жители Нового Орлеана хотели спрятать. Ее спальня располагалась на четвертом этаже — небольшая, скромно обставленная комната, предназначавшаяся для горничной, совершенно не похожая на роскошные спальни девушек на нижних этажах. Окна выходили на железную дорогу, которая отделяла Бейсин-стрит от Французского квартала. Насколько поняла Бэлль, первой улицей Района стала именно Бейсин-стрит. Здесь располагались самые роскошные публичные дома, жили самые красивые девушки, предлагали самую лучшую еду, выпивку, развлечения. Чем дальше от центра Района и Бейсин-стрит, тем дешевле и грубее становились трактиры и публичные дома. В последнем квартале и на Робертсон-стрит вместо баров были низкосортные забегаловки, а шлюхи отдавались первому встречному за пару центов. Некоторые даже не могли позволить себе снять дешевую комнатенку. Бетти рассказывала об этих дешевых борделях — нескольких крошечных комнатушках, где помещалась только кровать. Мужчины стояли в очереди на улице. Когда выходил один, заходил следующий. Бетти утверждала, что за ночь там обслуживали до пятидесяти клиентов. За этими девушками следили сутенеры, которые забирали бóльшую часть денег и часто избивали проституток, если те зарабатывали меньше, чем хотелось их хозяевам. О таких удобствах, как ванная и туалет в доме, они даже не мечтали. Жизнь у девушек была тяжелой, и многие находили утешение в спиртном и опии. Бетти говорила, что мужчины, которые использовали этих девушек, вели себя очень грубо, и никакой надежды на светлое будущее у этих проституток не было — большинство из них считали смерть счастливым избавлением. К своему разочарованию, Бэлль не увидела ничего, кроме железнодорожного полотна, даже когда высунула голову из маленького окошка. Пока ей приходилось довольствоваться тем, что она заметила мельком, когда приехала вчера утром — высокие, массивные здания. Ни намека на разруху, как в Севен-Дайлс. Хэтти сказала, что во многие дома проведено электричество и паровое отопление. Несмотря на то что было начало апреля, солнце припекало обнаженные плечи и лицо Бэлль — совсем как дома летом. Она вспомнила о том, как холодно, серо и ветрено в Севен-Дайлс в это время года, и с удивлением поймала себя на том, что скорее радуется, чем печалится из-за того, что попала в Америку. Девушке хотелось прогуляться по окрестностям, осмотреть Район. Но ей казалось, что Марте может не понравиться то, что она ушла, не спросив разрешения. Открыв дверь, Бэлль вышла на узкую лестницу, ведущую вниз, и прислушалась, не проснулся ли кто-нибудь еще. За исключением тихого похрапывания, доносившегося из комнаты Хэтти, в доме царила тишина. Бэлль почувствовала запах сигар, который еще не выветрился после вчерашнего вечера, и увидела голубую атласную подвязку на красно-золотистом ковре. Интересно, кому из девушек она принадлежит и почему здесь валяется? На окне висели красивые белые кружевные занавески, а дверь ванной комнаты была слегка приоткрыта — Бэлль разглядела черно-белый пол и часть ванны на резных ножках в форме лап. Все выглядело таким чистым, ярким и красивым, что девушка улыбнулась, когда вспомнила о том, что, находясь в Париже, думала только о побеге. Бэлль могла бы покинуть этот дом прямо сейчас — одеться, спуститься по лестнице и выйти через парадный вход. Но девушка поняла, что на самом деле не хочет этого. И дело не в том, что у нее было всего два доллара и пятьдесят центов чаевых, заработанных вчера. Ей действительно тут понравилось. — Тогда тебе следует вести себя так же, как и остальные девушки, — пробормотала Бэлль себе под нос, возвращаясь в комнату и ложась в постель. Через неделю, где-то в три часа ночи, Бэлль находилась одна в гостиной, убирала стаканы и пепельницы, когда услышала на улице крик. Сегодня у Марты был спокойный день. Последний клиент ушел полчаса назад, и девушки легли спать, поскольку было очевидно, что посетителей больше не будет. Марта отправилась в свою комнату на первом этаже, а Сисси в кухне заваривала чай. Бэлль поставила поднос с бокалами и подошла к окну посмотреть, что происходит. Она увидела небольшую толпу, которая собралась метрах в двадцати от борделя Марты, у дома Тома Эндерсона. В льющемся из его окон свете были видны собравшиеся люди. Бэлль была поражена, когда впервые увидела дом Тома Эндерсона. Его заливал свет стольких электрических ламп, что глазам становилось больно. Эндерсон всем тут заправлял — улаживал споры, наказывал виновных. Ему принадлежала бóльшая часть города. Его ослепительный салун длиной в полквартала был отделан резным вишневым деревом, зеркалами и позолотой. Здесь круглосуточно работали двенадцать барменов. На Бейсин-стрит никогда не было очень тихо. Между пятью и девятью-десятью часами утра наступало временное затишье, но оставшееся время суток музыка гремела в десятках баров, клубов и в публичных домах. Прибавьте к этому игру уличных музыкантов, заглушавшую крики, которые в «районе красных фонарей» раздавались очень часто. Иногда Бэлль выглядывала из окна и видела пьяных матросов, которые, пошатываясь, брели в сторону кабаре «Неглиже». Девушки говорили, что они, скорее всего, заходят выпить в каждый бар, попадающийся на пути, с тех пор как сошли с корабля. Моряки направлялись в дешевые бордели на Ибервиль-стрит, где проститутка стоила всего доллар, но пока они туда добредут, будут уже ни на что не способны и истратят все деньги. У мужчин, приезжавших в Новый Орлеан на поезде, было больше шансов найти себе женщину, прежде чем они напьются, поскольку поезда останавливались прямо у начала Района и пассажиры могли видеть, как из окон некоторых борделей призывно выглядывают проститутки, принимая соблазнительные позы. Бэлль подошла к входной двери и вышла на крыльцо. По крикам и одобрительным возгласам она поняла, что собравшаяся толпа наблюдает за двумя дерущимися мужчинами. Но неожиданно зрители расступились, и Бэлль, к своему изумлению, увидела двух женщин, которые набрасывались друг на друга, как дикие собаки. Вчера Бэлль уже встречала эту высокую женщину с крашеными рыжими волосами — она что-то громко кричала на улице. Хэтти сказала, что, вероятно, все дело в ее сутенере, которого она застукала с другой. Если причиной ссоры действительно была ревность и женщина пониже с обесцвеченными волосами увела любовника и защитника у рыжеволосой, ее сейчас могли убить. Женщины катались по земле, вставали и набрасывались друг на друга. Блондинка дралась по-женски: царапала противнице лицо, а рыжеволосая великанша сражалась, как боксер: била кулаками, и каждый раз, когда удар достигал лица или тела блондинки, толпа радостно улюлюкала. Проститутки снова сцепились. Бэлль вышла на тротуар, чтобы разглядеть их получше. Вдруг блондинка взвыла от боли и злости. Ряды зевак сомкнулись еще теснее. Рыжеволосая что-то выплюнула на тротуар. Бэлль от ужаса так и застыла на месте. Три окровавленных пальца лежали на тротуаре всего в десяти метрах от нее. Рыжая откусила у блондинки три пальца! — Довольно! — крикнул какой-то мужчина из толпы. — Остановись, Мэри! Нельзя же откусывать пальцы у людей! — Я откушу нос или ухо любому, кто попытается помешать мне убить эту суку! — заорала рыжеволосая. У нее изо рта капала кровь. Пятеро мужчин бросились вперед и скрутили Мэри, остальные стали оказывать помощь пострадавшей. Бэлль попятилась и спряталась в доме. От увиденного у нее кружилась голова. — Что там за шум? — спросила Марта, спускаясь по лестнице, когда Бэлль уже захлопнула входную дверь. Бэлль рассказала. Ее чуть не вырвало, когда она описывала увиденное. — Это Грязная Мэри, — сказала Марта и, взяв Бэлль за руку, завела ее в гостиную и налила коньяка. — Пару лет назад она схватила топор и оттяпала одной женщине руку по локоть. Ее оправдали. Ей чертовски везет! — Почему она совершает такие ужасные поступки? — спросила Бэлль, чувствуя дрожь во всем теле и жалея, что вообще вышла на улицу. — У нее сифилис, поэтому ее и называют Грязной Мэри. Понимаешь, болезнь поражает мозг. — Но разве она не опасна для людей? Она же может их заразить! — в ужасе воскликнула Бэлль. — Она больше не трахается, — спокойно ответила Марта, как будто они обсуждали меню на завтрак. — Сейчас она делает только минет. — А что это? — поинтересовалась Бэлль, догадываясь, что на самом деле ей лучше этого не знать. — Она берет в рот. — Марта нахмурила носик, показывая, как она относится к Мэри. — Многие девушки этим занимаются: нет риска забеременеть, и не подхватишь ничего. Ты услышишь, как девушки будут рассказывать о французском борделе, дальше по улице — там все этим занимаются. Бэлль нахмурилась. — Не делай такое лицо, — улыбнулась Марта. — Минет — быстрое дело, никакой грязи, и в постель ложиться не нужно. У него много преимуществ. Бэлль более чем достаточно услышала о любви «по-французски», но ей хотелось знать, что станет с Мэри и блондинкой с откушенными пальцами. — Мэри отдадут под суд, однако, вероятно, присудят всего лишь штраф. Пострадавшую отправят в больницу. — Но что же будет делать блондинка без пальцев? — удивилась Бэлль. Марта улыбнулась и похлопала ее по плечу. — Перестань волноваться о других и ложись спать. Завтра поговорим о твоем будущем.Глава шестнадцатая
— Оставайся в комнате и смотри, что делает Бетти, — решительно велела Марта. Она указала на низкий табурет за ширмой и маленькую дырочку в ткани, через которую Бэлль могла бы подсматривать, сидя на этом табурете. — Запоминай все: как она проверяет, нет ли у клиента сифилиса, моет его и все остальное. Сиди тихо за ширмой и учись! Бэлль уже успели предупредить о том, как Марта готовит новеньких, поэтому для нее приказ хозяйки не явился слишком сильным потрясением. И Бетти на удивление откровенно рассказывала о том, что она думает о своей работе. Бэлль нравилась эта девушка из Атланты: веселая, добрая, всегда готовая поболтать. — Мы все делаем вид, будто отлично проводим время, — с озорной улыбкой произнесла Бетти. — Я хочу сказать, что это всего лишь работа. Но, выполняя ее, я предаюсь греховным мыслям и стараюсь получить удовольствие… И знаешь, дорогая, иногда мне бывает по-настоящему хорошо. И хотя Бетти впервые затронула такую щекотливую тему, Бэлль догадывалась, что ни одна из девушек на самом деле не испытывает отвращения к тому, чем занимается, и не сетует на жизнь. Они много смеялись, живо интересовались происходящим вокруг. Все были родом из бедных семей, и тем не менее, как подчеркнула каждая из них, не бедность сделала их проститутками. Бэлль чувствовала, что здесь примешивалась и жажда приключений, и наслаждение оттого, что тебя вожделеют, и жадность в сочетании с ленью, потому что девушки знали, как тяжело зарабатывать себе на жизнь честным трудом. Бэлль была благодарна Марте за то, что та дала ей двухнедельную передышку, прежде чем бросить в пасть ко львам. За это время новенькая окончательно прониклась ленивой, чувственной атмосферой дома. Снова и снова Бэлль ловила себя на мысли о том, что вспоминает свои ощущения, когда ее обнимал и целовал Этьен. Она оценивающе смотрела на мужчин и хотела, чтобы они вожделели ее. Хотела носить красивые шелковые платья, как остальные девушки, хотела, чтобы Сисси помогала ей делать прическу, хотела зарабатывать больше денег. Вероятно, атмосфера этого публичного дома смягчила боль прошлого и заставила Бэлль с нетерпением ждать того дня, когда она станет той, кого Марта называет «куртизанкой». К тому же после прогулок по Новому Орлеану девушка поняла, что у нее есть выбор. Не стоило считать себя навсегда привязанной к дому терпимости и профессии, которую она ненавидела. Вначале Бэлль заметила буйство красок, музыку и порочную негу Нового Орлеана: один огромный праздник, сутки напролет, семь дней в неделю. И только вглядевшись пристальнее, она поняла, что все вертятся вокруг денег. Начиная от богачей, которым принадлежали дорогие казино, где тысячи долларов каждую ночь меняли своего хозяина, от содержательниц первоклассных публичных домов до извозчиков, которые брали всего пару центов за проезд, и музыкантов в каждом баре или прямо на улице — деньги были осью, вокруг которой вращался весь Район. Но, в отличие от Лондона и Нью-Йорка, где главенствующую роль играли мужчины, здесь женщина тоже могла добиться успеха. Сюда съезжались со всей Америки и из-за границы. Большинство женщин, разумеется, содержали бордели, но было много и таких, которые открывали свои магазины. Женщины владели гостиницами, барами и ресторанами. Бэлль рассказывали, что большинство преуспевающих ныне дам прибыли в этот город без гроша в кармане и работали проститутками, чтобы сколотить первоначальный капитал — и это больше всего поразило ее, поскольку доказывало, что можно всего добиться благодаря целеустремленности и усердию. Бэлль чувствовала, что тоже может достичь успеха. Во-первых, она была англичанкой, а здесь это было в диковинку. Бэлль видела, что она красивее остальных девушек, и к тому же на ее стороне была молодость. Но самое главное — ум. Дома Бэлль не слишком придавала этому значение, поскольку ей не с кем было себя сравнивать. Здесь же она ежедневно находила подтверждение тому, что в интеллектуальном развитии намного опережает остальных девушек. Как и говорил Этьен, большинство проституток были необразованными, ленивыми и жадными. И Мог, и Энни были «книжными червями». Они и Бэлль привили любовь к чтению книг и газет, но она понятия не имела, что для девушки ее происхождения это является чем-то необычным. Бэлль вспомнила, как в Париже служанки удивились, когда она стала читать оставленные в комнате книги. Этьен тоже не мог скрыть удивления, когда увидел, что она читает. Бэлль почерпнула из книг немало знаний — по истории, географии, о том, что люди могут жить совсем по-другому. Ни одна из девушек Марты не читала. Бэлль предполагала, что на самом деле они просто неграмотны, поскольку лишь пролистывали журналы, разглядывая картинки. Проститутки мало о чем знали и мало чем интересовались, за исключением последних новинок моды и местных сплетен. Бетти думала, что Англия находится где-то рядом с Нью-Йорком. Анна-Мария считала, что Мексика расположена возле Миссисипи. Все они мечтали только об одном: о любви и замужестве. Каждая хотела найти себе мужа, который подарил бы ей уютный домик и детишек, и хотя их стремление было понятно Бэлль, она гадала, как же они намерены этого достичь? Уж им ли не знать, что мало кто захочет взять в жены проститутку! Бэлль не имела ни малейшего желания быть птицей в клетке. Она хотела стать равной мужчине. Пока она еще не знала, как этого добьется, но решила изучить представителей сильного пола повнимательнее, чтобы узнать о них все. Через десять минут в комнату вошла Бетти. За руку она вела мужчину. У Бетти были короткие вьющиеся рыжие волосы, бледная, кремового оттенка кожа и большие наивные голубые глаза. Их выражение совершенно не соответствовало ее развязному поведению. Шелковое платье цвета зеленого яблока едва прикрывало ее внушительный бюст. Когда девушка закрыла дверь, она стянула лиф, взяла руки мужчины и положила их себе на грудь. — Нравится, любимый? — спросила она, глядя на него. — Обожаю! — произнес он глухим от вожделения голосом, пожирая темными глазами ее грудь. — Не могу дождаться, когда увижу, что еще ты для меня припасла. Загорелому худощавому мужчине с темными волосами и усиками на вид было не больше двадцати четырех. Его нельзя было назвать красавцем, но лицо у него было приятное. — В таком случае, милашка, давай мне двадцать долларов, стягивай штанишки и готовься к путешествию в рай. Бэлль захотелось рассмеяться. Бетти отлично знала, что она на ними наблюдает, и создавалось впечатление, что ее последняя фраза была цитатой из учебника по соблазнению мужчин. Посетитель протянул деньги. Бетти открыла дверь и передала их Сисси, потом закрыла дверь, прислонилась к ней и обольстительно улыбнулась клиенту. — Давай посмотрим, что ты припас для меня, — сказала она. В мгновение ока мужчина сбросил туфли, брюки и кальсоны, и Бэлль увидела, что его член уже встал и торчит из-под рубашки. — Какой красивый богатырь! — воскликнула Бетти и толкнула мужчину на кровать. Она задрала рубашку, взяла в руки член, сжала его и внимательно осмотрела. Только позавчера девушки, когда пили в кухне кофе, говорили о том, как проверить, нет ли у клиента сифилиса. Они упоминали о том, что следует искать выделения, желтоватый гной и любые ранки или повреждения в районе гениталий. Если был хотя бы намек на инфекцию, мужчине отказывали в близости. После того как Бетти осмотрела мужчину, она взяла тряпку из миски, в которой была вода и дезинфицирующее средство, и энергично обмыла его, не переставая делать непристойные комментарии о его мужественности и о том, как она ждет, когда же он войдет в нее. Закончив мыть, она попросила мужчину расстегнуть ей платье и бросила его вместе с нижней юбкой на стул, а сама осталась в кружевной сорочке, открывающей грудь и едва прикрывающей зад. Бэлль рассказывали, что в других домах терпимости девушки ходят в одном белье, а в некоторых танцуют с мужчинами практически обнаженными. Но Марте нравилось поддерживать в своем заведении видимость пристойности, и хотя декольте на платьях девушек были чрезвычайно низкими, а панталон они не носили вовсе, в гостиной они были полностью одеты. Молодой человек возбуждался все больше и больше, глядя на то, как Бетти избавляется от одежды. Она забралась на кровать, присела рядом с ним на колени и приподняла рубашку, чтобы показать свое лоно. Бэлль увидела, что на лобке у нее роскошный треугольник темных вьющихся волос. Когда молодой человек коснулся его рукой, Бетти застонала и выгнула спину, приглашая его делать с ней все, что ему вздумается. Бэлль не узнавала себя. Она думала, что будет испытывать отвращение, глядя на подобные вещи и вообще при любом напоминании о том, через что ей пришлось пройти в Париже, но вместо этого испытала удивительное возбуждение. У нее между ног стало тепло. Пальцы мужчины исчезли в лоне Бетти. Девушка изгибалась всем телом, как будто ей это невероятно нравилось, и тихонько постанывала. — У-у-м, как хорошо, любимый! — протянула она. — Ты заводишь меня. Я готова оседлать твоего большого друга. Бэлль посмотрела на лицо мужчины и увидела, как он пожирает глазами грудь Бетти. По его раскрасневшимся щекам и торчащему члену было видно, насколько его возбуждают прикосновения. — Оседлай меня сейчас! — неожиданно воскликнул он, и Бетти тут же присела на него сверху, двигаясь медленно, пока он не вошел в нее. Она подалась вперед и оперлась на руки, давая мужчине возможность ласкать ее грудь и продолжая скакать на нем. Мужчина едва не обезумел от удовольствия. Его голова металась по подушке, руки скользили по изгибам тела Бетти с явным восхищением. А та, казалось, контролировала происходящее: приподнималась повыше, потом опять приседала, и он задыхался и стонал от удовольствия все громче и громче. А потом все внезапно закончилось. Мужчина издал какой-то бешенный рык и застыл, затем протянул руку и нежно погладил Бетти по лицу. Бетти, стараясь не обидеть клиента, осторожно соскользнула с него, обмыла ему пенис и протянула кальсоны и штаны. Пока мужчина обувался, она помылась сама. К тому времени как он был готов, Бетти уже ждала его у двери и встала на цыпочки, чтобы поцеловать на прощание в щеку. — Пока, сладкий мой, — сказала она. — Ты очень скоро вернешься ко мне. До этого момента они вообще не целовались. Когда Бетти закрыла за посетителем дверь, из-за ширмы выбралась смущенная Бэлль. — Видишь, ничего сложного! — засмеялась Бетти. — Ты заводишь их еще до того, как уложишь в постель, и они становятся пластилином в твоих руках. Знаешь, с этим молодчиком я бы и бесплатно переспала. Он милый, и мне кажется, он бы всю ночь ублажал меня, если бы я попросила. Бэлль помогла Бетти одеться, застегнула крючки и пуговки. — Почему ты его не целовала? — спросила она. — Потому что целуются только влюбленные, милая, — ответила Бетти. — От поцелуев идет кругом голова, они для любви, а не для притворства. Прибереги их для того, кого полюбишь. Поняла? Бэлль поняла все намного лучше, чем ожидала. Она не могла сказать, что с удовольствием поменялась бы местами с кем-нибудь из девушек, но теперь она противилась меньше и даже думала: если ей попадется такой же молодой мужчина, все будет не так уж плохо. Всю следующую неделю Бэлль наблюдала за каждой из девушек, а однажды стала свидетельницей того, как Анна-Мария и Полли вдвоем ублажали одного клиента. — За такое удовольствие платят гораздо больше, — объяснила Марта. — Обычно это пожилые богачи, но ты посмотришь, девушки сами не против; для них сложнее всего не рассмеяться. Бэлль уже поняла, что в доме у Марты много смеются. После полудня девушки любили посидеть в маленьком тенистом заднем дворике, попивая чай со льдом или лимонад и обсуждая яркие моменты предыдущего вечера. Они почти не сдерживались, описания получались красочными и живыми, часто очень смешными, особенно когда рассказывали Бетти и Сюзанна. Иногда девушки так много хохотали, что жаловались на икоту. Сперва Бэлль просто сидела в сторонке и слушала, но потом ее заставили рассказать о том, что ей довелось пережить в Париже. Тот кошмар, который она изо всех сил пыталась вычеркнуть из памяти, выглядел почти комично, когда она поведала о нем своим новым подругам. Бэлль поймала себя на том, что преувеличивает габариты одного насильника и почтенный возраст другого — так боль была меньше. Временами ее голос срывался и глаза наполнялись слезами, но девушки брали ее за руку и сочувственно пожимали. Они отпускали комментарии не только для того, чтобы выказать понимание, но часто чтобы развеять смехом ее слезы. — Если научишься смеяться над жалкими старыми козлами, у которых встает только от вида юных испуганных девочек, тогда все они будут у тебя в руках, — сказала Сюзанна с грустью, которая свидетельствовала о том, что она знает, о чем говорит. — Не позволяй мужчинам сломать тебе жизнь, Бэлль. Однажды ты встретишь человека, который покажет тебе, что секс может быть прекрасен. Но пока ты здесь, мы научим тебя смеяться и извлекать выгоду из создавшегося положения. Бэлль поняла, что слова Сюзанны соответствовали истине, когда наблюдала за тем, как проститутки ведут себя с клиентами. Обе девушки, Анна-Мария с ярко-рыжими волосами и белокурая Полли, были полностью обнаженными. Их юные сильные тела и красивые лица резко контрастировали с веснушчатой физиономией толстого хвастливого техасца с огромным обвисшим животом. Пенис у него был очень маленький, но когда Анна-Мария встала на колени рядом с его лицом, расставив ноги, чтобы он мог поближе рассмотреть, как она себя ласкает, его член возбужденно подскочил. Полли тут же набросилась на него, наклонилась назад, поиграла с яичками, продолжая ритмично двигаться, а Анна-Мария подалась вперед, чтобы мужчина мог поласкать ее промежность языком. Бэлль с трудом верила своим глазам. Было совершенно очевидно, что здесь безраздельно властвуют девушки, а не мужчина. Бэлль смотрела на их лица. Полли изо всех сил сдерживала смех, тем не менее продолжая ласкать клиента и вращать бердами, как можно более эротично, чтобы он побыстрее кончил. Анна-Мария, казалось, получала настоящее удовольствие оттого, что мужчина лижет ей гениталии; она уверяла его, что это ее заводит, что это очень сексуально и она кончает. Создавалось впечатление, что она не лжет: лицо у нее раскраснелось, веки были полуопущены, а рот приоткрыт. Техасец, когда кончал, ревел, как бык. Полли зажала себе рот рукой, чтобы заглушить смех. Анна-Мария продолжала раскачивать бедрами у лица мужчины; она обхватила его голову со словами, что уже кончает. Пот выступил у нее на лбу и заструился по груди. Бэлль оставалась на своем месте, пока девушки прощались с клиентом. Он расплылся в улыбке, уверяя, что они доставили ему неземное блаженство. — Уж я бы точно не отказался иметь дома в постели двух таких проказниц, как вы, — сказал он, обнимая проституток и прижимая их к себе. — Теперь буду каждую ночь дрочить и вспоминать вас обеих. Девушки проводили посетителя и закрыли дверь. Бэлль вышла из-за ширмы. Полли захихикала. — Как тебе, крошка? Понравилось? Анна-Мария сидела на краю кровати, пытаясь надеть сорочку. Она выглядела отрешенной. — Такое впечатление, что тебе на самом деле понравилось, — сказала ей Бэлль. — Понравилось, — ответила та с легким французским акцентом, вспыхнула и захихикала. — Со мной такое впервые. Я действительно кончила. Бэлль часто слышала это выражение у Марты в борделе. Она понимала, что оно означает, когда говорят о мужчинах, но до этой секунды понятия не имела, что женщины тоже кончают. Однако ее слова явно возродили у Полли какие-то воспоминания — девушка зашлась смехом. — Только представь, как он дрочит и думает о нас! — прыснула она. Бэлль поднялась к себе в комнату, чтобы обе девушки могли помыться и одеться. Она села на кровать и поймала себя на том, что сбита с толку. И не тем, что увидела, а судьбой, которая выпала на ее долю. Все это явно было неспроста. Сможет ли она разгадать, что ей уготовано? Она выросла в борделе, но не знала, что такое бордель. Стала свидетелем убийства проститутки, а ее мама солгала о том, кто совершил это убийство. Потом Бэлль похитили. Дальше были эти ужасные дни в Париже… Но затем она встретила Этьена, которого вначале боялась до дрожи, а позднее не только стала испытывать к нему симпатию, но, возможно, даже немножко влюбилась в него. Она должна быть вне себя от ужаса при мысли о том, что ее привезли сюда, чтобы она стала проституткой, — однако она ничуть не боится. Она должна была бы быть напугана Новым Орлеаном — однако город ей понравился. Бэлль даже не испытывала ни малейшего негодования из-за того, что Марта принуждает ее к работе, ради которой, собственно, и купила. Неужели все потому, что ей от рождения было суждено стать шлюхой? Неужели можно унаследовать предрасположенность к профессии, подобно тому, как люди наследуют форму носа или цвет волос? С одной стороны, Бэлль считала постыдным продавать свое тело, с другой, ее душа возражала против этого утверждения. Сегодня она видела восторг на лице мужчины, девушки сделали его счастливым. Разве это можно назвать безнравственным? Ставило ее в тупик и другое. Она скучала по Мог, в сердце Бэлль для нее всегда останется особое место, но здесь, в борделе Марты, среди проституток, она чувствовала себя уютнее, чем в дома в Лондоне. Почему? Не становится ли она предательницей? Девушка подозревала, что, если бы Этьен попытался овладеть ею, она не стала бы сопротивляться. Вот еще одно подтверждение ее распущенности. На самом деле создавалось впечатление, что она больше не различает, что хорошо, а что плохо — все смешалось, и грани стерлись или размылись. Бэлль вздрогнула от легкого стука в дверь. Она удивилась еще больше, когда к ней в комнату заглянула Марта. — Можно к тебе, дорогая? — спросила она. — Конечно, — ответила Бэлль, чувствуя смущение оттого, что ее застали врасплох. — Я как раз собиралась спуститься вниз. Простите. — Ерунда, — махнула рукой Марта, усаживаясь на узкую кровать. — Тебе необходимо собраться с мыслями, я понимаю. Бэлль давно заметила, что эта женщина понимает мотивы, которые движут людьми. Она никогда не слышала, чтобы Марта повышала голос. — Рискну предположить: то, что ты сегодня увидела, немного тебя озадачило, — продолжала Марта. Бэлль ожидала, что она скорее употребит слово «шокировало», а не«озадачило», — однако именно последнее слово наиболее точно передавало ее ощущения. — Да, мадам, — прошептала она, опуская глаза. — Ты не ожидала, что девушкам это настолько нравится? Что господа выходят такими довольными? Бэлль кивнула. Марта глубоко вздохнула. — Уважаемые, набожные люди не хотят признавать, что человек создан для того, чтобы наслаждаться сексом. Этим занимаются не только чтобы рожать детей, милая. Любить друг друга в физическом смысле полезно для всех, это ключ к счастливому браку. Если бы жены тех мужчин, которых мы обслуживаем, дали себе волю и полюбили трахаться, в таких местах, как мой бордель, отпала бы надобность. Бэлль зарделась. В разговоре с остальными девушками Марта часто употребляла это слово. Бэлль оно смущало. Марта пальцем приподняла ее подбородок. — Смотри, как ты покраснела! Милое дитя, вот в чем все дело: пора научиться произносить это слово и отбросить стеснение. Как только ты поймешь, как приятно заниматься любовью с мужчиной, все сразу станет на свои места. Думаю, мне следовало попросить Этьена остаться с тобой на ночь. Он из тех мужчин, которые способны разбудить любую женщину. — Он женат! — возмутилась Бэлль. Марта засмеялась. — Милая, неужели ты думаешь, что меня волнует, женаты ли мужчины, которые приходят в этот дом? Бэлль фыркнула — она догадывалась, что больше половины мужчин, которые посещают это заведение, состоят в законном браке. — Думаю, что нет. — Этьен обладает, как бы это сказать… — Марта запнулась, подбирая правильное слово, — …обаянием! Личным обаянием. Сомневаюсь, что он вообще платит женщинам. — Со мной он вел себя очень достойно, — сказала Бэлль. — И от этого женщина еще больше хочет чего-то непристойного, — захохотала Марта. — Милая, думаю, тебе уже пора бы это понять. Ночью Бэлль приснился тревожный сон, похожий на явь. Она обнаженная лежит на огромной кровати в окружении мужчин, которые тянут к ней руки. Но они не хватают ее грубо, а нежно поглаживают, отчего ей кажется, что она вся горит. Бэлль проснулась в поту, ночная сорочка задралась до подмышек, и девушка была почти уверена в том, что ласкала свою промежность, как делала это Анна-Мария чуть раньше.Глава семнадцатая
Джимми притаился на рынке за грудой ящиков с цветами, когда мужчина остановился с кем-то побеседовать. Паренек секунду подождал, потом выглянул из-за ящиков, чтобы посмотреть, чем он занимается. Юноша был абсолютно уверен, что этот мужчина — Кент. За последние пару недель Джимми часами напролет следил за его конторой в разное время суток и в конце концов перестал подозревать мужчин, которые работали в типографии на первом этаже и сновали туда-сюда. В конторе Кента свет не зажигался никогда, и Джимми уже начал опасаться, что тот перестал пользоваться этой конторой, но неожиданно сегодня он появился. Было что-то такое в походке хорошо одетого мужчины, шагающего по Лонг-Акре — решительность, самоуверенность, — что заставило Джимми замереть на месте еще до того, как этот человек приблизился и юноша смог рассмотреть его крупный нос, ухоженные, как у военного, усы и широкие, сильные плечи. Он идеально подходил под описание. Когда мужчина вошел в здание, догадки Джимми подтвердились, но в то же время паренек оказался в затруднительном положении. Было уже начало одиннадцатого утра, он отсутствовал больше часа, и ему пора было возвращаться в паб. Но Джимми необходимо было как можно больше узнать об этом человеке, и это желание пересилило страх перед дядей. Юноша решил подождать еще час, и если Кент выйдет, проследить, куда он направится. К радости Джимми, Кент появился через десять минут. Юноша последовал за ним прямо на цветочный рынок, потом в сторону Стрэнда, но, не доходя до него, Кент свернул на Мейден-лейн. Джимми держался далеко позади, прекрасно понимая, что его рыжие волосы бросаются в глаза. Как и большинство старинных переулков, Мейден-лейн была узкой, грязной улочкой, со старыми зданиями, похожими на муравейники, по обе стороны. Сюда же выходили служебные входы двух театров, расположенных на Стрэнде, и когда Кент неожиданно исчез, Джимми сперва решил, что он скрылся в «Водевиле». Но подойдя к двери в театр, Джимми обнаружил, что она заперта. Соседняя же дверь была едва заметно приоткрыта — вероятнее всего, именно за ней и скрылся Кент. Джимми замер в нерешительности. Над дверью висела нарисованная от руки вывеска, на которой было изображено женское лицо, наполовину скрытое веером. Ни названия, ничего, что указало бы на то, что это за здание. Джимми предположил, что это какое-то питейное заведение. Может быть, Бэлль привезли сюда, если Кент и здесь хозяин? Сердце юноши бешено колотилось. Он толкнул дверь и вошел. Отдавая себе отчет в том, что ему грозят большие неприятности, если его поймают за слежкой, Джимми решил: единственное, что ему остается — сделать вид, что у него здесь дело. Поэтому он решительно прошел по узкому коридору и поднялся по деревянной лестнице без ковра, поскольку на всех дверях на первом этаже висели амбарные замки. Лестница упиралась в очередную дверь с небольшим окошком. Джимми заглянул внутрь и увидел зал, большой, мрачный, без окон. Там стояли только столы и стулья. Пол был выстелен грубыми досками. Справа располагался бар, слева — небольшая сцена и пианино. В зале царила кромешная тьма, свет просачивался лишь через приоткрытую в дальнем углу дверь. Джимми услышал мужские голоса. Он приоткрыл дверь пошире, и в нос ему ударил резкий запах, как будто его по лицу хлестнули зловонной половой тряпкой. Тошнотворно воняло прогорклым пивом, табаком, грязью и плесенью. Тогда Джимми спросил себя, хватит ли у него смелости войти, ведь если его остановят, он не сможет назвать вескую причину своего пребывания здесь. Но, несмотря на страх, ему ужасно захотелось подслушать, о чем говорят мужчины, и осмотреть комнату. С бешено бьющимся сердцем юноша пробрался в зал, стараясь держаться поближе к стене. Он готов был в любой момент нырнуть под стол, если кто-нибудь войдет. Все время Джимми, навострив уши, пытался расслышать, о чем говорят мужчины. — Они сказали, что нужны еще две, но я не могу найти таких, как они хотят, — сказал один. Речь у него была правильной, поэтому Джимми решил, что это говорит Кент. — Слай наверняка сможет привести парочку, — ответил мужчина с более грубым выговором. — Нет. У него поджилки трясутся после последнего случая. Есть один паренек в Бермондси, который, я слышал, этим занимается. Но я не знаю, можно ли на него положиться. Джимми подобрался ближе, вплотную к двери, и заглянул в щель между петлями. За дверью располагался кабинет с большим окном, выходящим на гостиницу «Савой» на Стрэнде. Кент стоял лицом к окну, а его собеседник сидел на стуле за письменным столом. Он напоминал короля Эдуарда, каким его изображают на картинах: крупный, лысый, с кустистой бородой. Через всю щеку тянулся ужасающего вида шрам. Под пиджаком мужчина носил красный жилет с золотой цепочкой от часов. — Не стоит беспокоиться о том, можем мы доверять ему или нет, — хмуро усмехнулся лысый. — Как только он приедет с девушками, мы от него избавимся. Джимми понял, что услышал уже достаточно. Если его застукают — оторвут руки и ноги. Юноша бочком попятился от двери и на цыпочках направился к выходу. Достигнув входной двери, он в мгновение ока слетел по лестнице, обливаясь пóтом от страха. — Дурак чертов! О чем, скажи, ты думал, когда лез туда? — орал Гарт на Джимми. Он испытал досаду, когда проснулся в девять часов и обнаружил, что его племянник куда-то ушел, ведь Гарт хотел послать его по поручению. Но когда Джимми не вернулся и к одиннадцати, его дядя не на шутку разозлился. Вот-вот должны были привезти пиво, и камин в пабе необходимо было вычистить и разжечь. Когда раскрасневшийся, запыхавшийся Джимми вбежал в паб, Гарт тут же пришел к выводу, что парень совершил что-то предосудительное и сбежал от тех, кто его преследовал. Но когда после расспросов он выяснил, что Джимми следил за Кентом, Гарт разозлился еще больше. Несмотря на все свое бахвальство, Гарт не смог выйти на человека по имени Слай, и, кроме того, о Кенте тоже ничего не было слышно. Ной также вернулся ни с чем. Это во многом свидетельствовало о репутации Кента: никто не отваживался о нем говорить. Полиция тоже не проявляла ни малейшего желания арестовывать виновного в преступлении. Прошло уже три месяца с тех пор, как пропала Бэлль, поэтому почти с уверенностью можно было сказать, что она тоже мертва. Гарт сдался, хотя Мог этого и не показывал. Когда он узнал, что его племянник все равно пытается что-то предпринять, с одной стороны, он устыдился, а с другой, почувствовал собственную несостоятельность. А когда Гарт испытывал подобные чувства, лучшей его защитой становилось нападение. — Я кое-что выяснил об этом человеке, — сказал Джимми в свое оправдание. — Из того, что я сегодня услышал, я могу предположить, что они похищают и других девушек и увозят их куда-то. Я намерен забраться к Кенту в контору и посмотреть, что еще можно разузнать. — Никуда ты не пойдешь! — зарычал Гарт. — Если тебя поймает кто-нибудь из этой шайки-лейки, тебя убьют и тело выбросят в реку. — Я не попадусь, потому что знаю, как провернуть это дело, — упрямо возражал Джимми. — Ты и близко к этому месту не подойдешь! — заорал на него Гарт. Джимми боялся, когда дядя так кричал на него, но продолжал стоять на своем и дерзко взглянул ему в глаза. — О Бэлль вот уже несколько месяцев нет никаких известий, дядя. Мог убивается. Энни уехала, потому что мысли о пожаре, который унес все, что дорого ее сердцу, невыносимы для нее. И я хочу, чтобы этого ублюдка повесили за то, что он убил Милли. Я хочу вернуть Бэлль! — Она уже мертва! — в приступе гнева выкрикнул Гарт. — Неужели ты этого не понимаешь? Джимми покачал головой. — Я чувствую, что она жива, и Мог тоже это чувствует. Но даже если мы ошибаемся и Бэлль мертва, я все равно хочу наказать Кента. Смелость и решительность племянника остудили гнев Гарта. Он устыдился своих слов. — В таком случае тебе следует быть очень осторожным, — произнес он. — Меньше всего мы с Мог хотим, чтобы и ты исчез. В следующий раз, когда захочешь поиграть в детектива, ради всего святого, предупреждай, куда идешь! Джимми с улыбкой на губах убежал выполнять свои ежедневные обязанности. Он ожидал, что дядя устроит ему взбучку, но даже не надеялся найти понимание. После того как Джимми убежал, Гарт тяжело опустился на стул: он окончательно запутался в своих чувствах, был сбит с толку тем, как изменилась его жизнь после смерти сестры, когда он взял Джимми к себе. Если честно, Гарт не помнил, чтобы когда-либо испытывал какие-то эмоции — он был слишком занят ведением дел в «Бараньей голове». Прошлое вызывало у него лишь горечь. В детстве они с Флорой не были дружны. Гарту было всего шесть, а его сестре — четырнадцать, когда ее взяли в ученицы к модистке. Туда она и переехала жить. Флора закончила обучение и осталась работать в том же ателье швеей, а потом, когда ей исполнилось двадцать пять, вышла замуж за художника-ирландца, Даррага Рейлли. Гарту было семнадцать, когда состоялась их свадьба. Он помнил, как отец говорил, что Флора выбрала в мужья ненадежного человека. Вскоре стало ясно, что отец был прав. Дарраг считал себя слишком великим художником, чтобы марать руки работой, которая приносила бы хоть какие-то деньги. Он исчез вскоре после рождения Джимми и больше не возвращался. Флора осталась единственной кормилицей в семье. Гарт делал все, что мог, чтобы помочь и поддержать сестру, когда ее бросил муж, но Флора оказалась такой искусной портнихой, что вскоре сама стала прилично зарабатывать. Гарт всегда восхищался ее работоспособностью, но они часто ссорились из-за ее отношения к Джимми. Гарт считал, что она слишком потакает сыну и из парня вырастет такой же транжира, как и его отец. Сейчас он вынужден был признать, что ошибался. Джимми оказался трудолюбивым парнем, честным, преданным, — несомненная заслуга его матери. Он мог бы неплохо устроиться в жизни, если бы выбросил из головы мысли о Бэлль. Но пока рядом Мог, Джимми вряд ли забудет о девушке — Мог постоянно подливает масла в огонь. Энни съехала полтора месяца назад. Она сняла дом в Кинг-Кросс и собиралась сдавать комнаты постояльцам. Пока она жила у Гарта, она целыми днями бездельничала и ходила с таким видом, как будто повсюду дурно пахнет. Поэтому Гарт обрадовался, когда Энни уехала. Мог, вероятно, продолжала горевать о Бэлль, но свою боль держала в себе и оказалась превосходной экономкой. Гарт по-настоящему полюбил Мог и знал, что Джимми она тоже нравится. Гарт как раз наливал себе виски, когда в паб вошла Мог. — Рановато ты начал пить! — резко заявила она. Женщина бросила взгляд на камин, который до сих пор не почистили после вчерашнего вечера. — Сегодня опять холодно. Следует разжечь камин до прихода посетителей. — Я здесь хозяин! — заметил Гарт. — И мне решать, что делать. А это — работа Джимми. — Он трудится в погребе и старается не попадаться тебе на глаза, — ответила Мог. — Поэтому камин растоплю я. Джимми так часто мне помогает, что это меньшее, чем я могу его отблагодарить. — Ты добрая женщина, — прохрипел Гарт. Мог опустилась на колени перед камином, чтобы вычистить золу, и почему-то от этого зрелища его сердце размякло. — Честно признаться, не знаю, как мы справлялись без тебя. Теперь у нас белоснежные рубашки, вкусная еда и дом сверкает чистотой. Мог выпрямилась и села. На ней был серый фартук, надетый поверх темного платья. Когда она заканчивала грязную утреннюю работу, то надевала белый передник. — Я просто выполняю свою работу, — ответила Мог. — Но чаще всего это и работой трудно назвать. Джимми отличный паренек. Знаю, ты сердишься, из-за того что он не хочет забывать Бэлль, и, возможно, ты даже полагаешь, что это моя вина. Но я не имею никакого отношения к его порывам. Он как молодой бульдог, вцепившийся в кость. Гарт не смог сдержать улыбку, потому что вспомнил, что, когда он сам был подростком, его мама так же говорила о нем. — Боюсь, что мальчишка наживет себе неприятности, — признался он. — Ты должен чаще улыбаться, — дерзко произнесла Мог. — Улыбка тебя украшает. И тут Гарт засмеялся. Он вдруг подумал, что с тех пор, как здесь появилась Мог, он стал много смеяться и улыбаться — не мог устоять перед ее обаянием. — Если мне нужно больше улыбаться, чтобы стать привлекательнее, в таком случае я считаю, что тебе следует носить что-нибудь понаряднее, чем это черное платье, — поддразнил он. — Каков мех, такова и шуба, — ответила Мог, пристально глядя на него своими голубыми глазами. — Если я начну наряжаться, люди скажут, что я положила на тебя глаз. — И с каких это пор ты стала думать о том, что скажут люди? — удивился Гарт ее ответу. — Я точно знала, кто я, когда работала у Энни, — задумчиво протянула Мог. — Я была ее служанкой, экономкой, нянькой для ее дочери. Может быть, я и была в курсе всего, что происходит в борделе, знала о наших посетителях такое, что у тебя волосы встанут дыбом, но все вокруг прекрасно понимали, что я не шлюха. И я гордилась этим, это наполняло меня чувством собственного достоинства. — Это чувство никуда не делось, — сказал Гарт. — Ничего не изменилось. — Люди только и ждут, когда я оступлюсь, — продолжала Мог. — Мало кто в округе любил Энни — она держалась слишком холодно и высокомерно. Так же они думают и обо мне, совершенно меня не зная. Теперь, когда Энни съехала, люди станут сплетничать обо мне. Намек на то, что я согреваю твою постель, чтобы обеспечить себе крышу над головой, даст новую пищу для пересудов. Мудрость Мог удивила Гарта. Он уже оценил ее умение вести хозяйство, но, к своему стыду, признался себе, что считал ее простушкой. Его вдруг осенило: она намного проницательнее, чем он. Мог продолжала работать у Энни только из-за Бэлль. — Я никогда никому не давал повода считать, будто ты согреваешь мне постель, — заверил ее Гарт, удивляясь тому, что его вообще волнует то, что скажут о Мог посетители или соседи. — Но я буду по-прежнему носить черные платья и фартуки, чтобы избавить тебя от кривотолков, — заявила она и продолжила чистить камин. Гарт принялся выставлять бутылки на полках бара, время от времени поглядывая на Мог, которая усердно вычищала совком золу из камина в небольшую коробку. Было очевидно, что она считает себя непривлекательной, и Энни, несомненно, поддерживала это мнение ради собственной выгоды. Но Гарта привлекала ее маленькая фигурка. В лице Мог он видел чистоту, идущую откуда-то изнутри. В молодости ему нравились веселые, красивые женщины, которые пользовались хитростью, чтобы добиться желаемого. Но Гарт на собственном опыте убедился, что такие женщины в большинстве своем неискренни. Они превращались в вероломных гарпий, если подарки, внимание и спиртное не проливались на них дождем. Мод, его последняя любовница, та, которая затронула его душу, была прекрасным тому примером. Когда она сбежала с другим, прихватив все сбережения Гарта, он поклялся, что больше никогда не впустит в свою жизнь женщину. Два дня спустя, в четыре утра, когда дядин храп разносился по всей «Бараньей голове», Джимми выскользнул через черный ход на темную улочку. До рынка он всю дорогу бежал, останавливаясь только для того, чтобы уступить дорогу грузчикам, толкающим тяжелые тележки, груженные фруктами, цветами и овощами. Вначале парнишка свернул на Мейден-лейн, но, как он и ожидал, на двери питейного заведения висел замок. Потом он оббежал здание со стороны Стрэнда, перебежал дорогу у гостиницы «Савой» и заглянул в окно с противоположной стороны. Большинство комнат над магазинами принадлежали владельцам магазинов или складов, расположенных внизу; иногда владельцы там жили. Кабинет, в который намеревался пробраться Джимми, он нашел без труда — окна там не мыли несколько лет, и, более того, в одном из них когда-то была разбита маленькая форточка и вместо нее вставили кусок фанеры — Джимми заметил это еще в первый раз, когда заглядывал в контору через приоткрытую дверь. С крыши здания прямо на улицу спускалась крепкая на вид водосточная труба. Она находилась всего в полуметре от окна на первом этаже. Даже с противоположной стороны улицы Джимми смог разглядеть, каким широким был подоконник. В кармане пальто у него лежала связка ключей, пара свечей и несколько отмычек и других инструментов для взлома. Под пальто юноша обмотал грудь длинной крепкой веревкой. Но он увидел, что сможет пробраться в нужную комнату и без всех этих вещей. Оглядевшись, чтобы убедиться в том, что вокруг никого нет, Джимми перешел улицу, подпрыгнул, ухватился за край водосточной трубы и стал по ней карабкаться. Он всегда отлично лазил по деревьям; мама говорила, что он ловкий, как кошка. Оказавшись на подоконнике, юноша осмотрел разбитое окно и с радостью обнаружил, что фанера прибита гвоздями к раме, чтобы уберечь помещение от дождя или от холода, но никак не от грабителей. Движение ломиком, рывок… и фанера отлетела. Но прежде чем спрыгнуть с подоконника, Джимми крепко обвязал веревкой, которую снял с груди, водосточную трубу — на случай, если ему придется поспешно покинуть здание. В конторе Джимми зажег свечу, потом задернул на окнах занавески. Они были старые, покрытые толстым слоем грязи и дурно пахли, но, по крайней мере, они были плотными — через них с улицы свет никто не заметит. Юноша зажег верхний свет — чтобы справиться быстрее, ему необходимо хорошо видеть. В конторе царил беспорядок. Пепельницы были набиты окурками от сигар. Повсюду стояли грязные стаканы, чашки и тарелки. Корзины для бумаг были переполнены, весь пол был усыпан пеплом от сигар. Создавалось такое впечатление, что в этом помещении не убирали много месяцев. В ящиках стола не нашлось ничего интересного, только несколько гроссбухов. В незапертом сейфе лежало около пятидесяти фунтов — вероятно, выручка за несколько дней. Джимми положил деньги обратно и закрыл сейф — красть он ничего не собирался. Затем он заглянул в картотеку, но и там царил беспорядок: груды бумаг, засунутых внутрь. Человек, который был здесь хозяином, понятия не имел, что такое порядок. Джимми взял стопку бумаг, положил ее на стол и стал просматривать. Это была корреспонденция. Некоторые письма касались этого здания: по всей видимости, господин Дж. Колм арендовал недвижимость на Мейден-лейн у одной из компаний. Его предупреждали о том, что к ним поступают жалобы от других арендаторов на шум пьяных посетителей и драки, которые слышны на Мейден-лейн. В некоторых письмах ему грозили выселением, но Джимми видел, что такие угрозы тянутся уже четыре-пять лет, поэтому создавалось впечатление, что господин Колм либо игнорировал их, либо умасливал арендаторов, чтобы те были сговорчивее. Остальные письма были в основном от поставщиков спиртного. Имелся еще список женских имен с адресами — Джимми решил, что это, вероятно, танцовщицы или официантки. Он положил его в карман. Юноша порылся в выдвижных ящиках, но не обнаружил никаких доказательств связи с Кентом. Не было ничего такого, что не касалось бы непосредственно клуба. Джимми чуть-чуть отодвинул занавеску и по зареву в небе понял, что уже около шести утра. Пора уходить, пока Стрэнд не наводнили люди. Джимми как раз собирался отдернуть штору и погасить верхний свет, когда увидел у окна на стене пришпиленный адрес. Адрес был парижский, и, возможно, парень не обратил бы на него внимания, если бы на нем не стояло имя — мадам Сондхайм. Восемнадцатилетнему юноше с живым воображением оно очень сильно напоминало имя владелицы борделя. Поэтому (просто на всякий случай) Джимми сорвал адрес и засунул его в карман, потом отдернул шторы и погасил свет. Уже стоя на подоконнике, Джимми заметил спешащих по Стрэнду пешеходов. Накрапывал дождь, было темно, и люди шли, опустив головы. Откладывать спуск на улицу не имело смыла: вскоре людей станет еще больше. Юноша свесил веревку с подоконника и ловко спустился по ней, перебирая руками. Подошедший мужчина посмотрел на него с удивлением и опасением и велел ему остановиться. Но Джимми резко сорвался с места, завернул за угол и припустил по Мейден-лейн к Саутгемптон-стрит. Никто не кричал. Видимо, прохожий решил не продолжать преследование. Когда Джимми достиг рынка, он перешел на обычный шаг. — Джимми, где ты был? — спросила Мог, когда он вошел через черный ход. На сорочку она набросила шаль, волосы рассыпались по плечам. — Ты весь мокрый! Кто же выходит из дому в такую рань? — Это отличное время, если хочешь что-нибудь узнать, — усмехнулся Джимми. — Ты же не лазил к этому человеку в контору? — встревоженно спросила она. — Не туда, куда ты думаешь, — ответил Джимми. — А ты почему так рано встала? — Я слышала, как ты уходил, — с упреком сказала Мог и нахмурилась. — Я волновалась и не смогла больше заснуть, поэтому спустилась вниз выпить чая. На долю секунды на лице Мог застыло такое же выражение, как у его матери. У Джимми в горле встал ком. — Не смотри на меня так, — прошептал он. — Как? — Как моя мама. Мог подошла к нему, сняла с него кепку и взъерошила волосы. — Такое впечатление, что я заняла ее место, — сказала она. — Давай выпьем чаю и ты расскажешь, что нашел. Через полчаса за второй чашкой чая Джимми рассказал Мог все. — Возможно, эта мадам Как-бишь-ее не имеет к Бэлль никакого отношения, — печально произнесла Мог. Она продолжала таращиться на клочок бумаги, как будто хотела увидеть там ответы на свои вопросы. — Что же касается списка, скорее всего, это имена девушек, которые на него работают. — Но я слышал, как он говорил о покупке девушек. Он сказал, что у кого-то поджилки затряслись. Гарт упоминал о том, что человек по фамилии Брейтвейт известен также под кличкой Слай, а мы знаем, что Брейтвейт ездил во Францию с Кентом. Возможно, именно он и струсил. Если бы только мы могли с ним поговорить! — Такие, как он, никогда не признаются в своих злодеяниях, даже если и пожалеют о том, что совершили, — грустно сказала Мог. — Он скорее отрежет тебе язык, чтобы много не болтал, если ты подберешься к нему поближе. Но эта мадам Как-там-бишь ее… За ней стоит проследить. Ной мог бы отправиться во Францию и кое о чем поспрашивать. — Может, мне сбегать к нему и оставить записку? — предложил Джимми. Мог вздохнула. — Думаю, лучше сначала поговорить с твоим дядей. Давай еще раз просмотрим список девушек. Кое-кто живет неподалеку. Я могла бы сама навести о них справки. Ближе к обеду, завершив работу по дому и оставив мясо и пудинг с почками томиться на плите, Мог отправилась на Энделл-стрит, по первому адресу. Энделл-стрит можно было бы назвать улицей контрастов. Некоторые здания находились в плачевном состоянии — здесь в антисанитарных условиях жили бедняки. Но остальные дома были довольно аккуратными — жилища трудолюбивых, уважаемых людей: извозчиков и плотников. Мог с удивлением обнаружила, что номер восемьдесят принадлежит одному из опрятных зданий с белоснежными занавесками на окнах и чисто выскобленным порогом. Она постучала в дверь, еще не зная, что будет говорить, и когда дверь открыла полная женщина в безукоризненно чистом белом фартуке, надетом поверх платья с рисунком, Мог на мгновение потеряла дар речи. — Простите за беспокойство. Эми Стюарт здесь живет? — поинтересовалась она, когда женщина спросила, что ей нужно. — Жила, — ответила женщина, и ее губы предательски задрожали, а глаза наполнились слезами. — Пожалуйста, не волнуйтесь так, — встревожилась Мог, решив, что девушка чем-то расстроила мать. — А почему вы спрашиваете? — удивилась женщина, и в ее глазах Мог увидела знакомую мольбу. — Моя Эми исчезла два года назад. Она пошла в магазин и больше не вернулась. Ей было всего тринадцать. Слишком юная, чтобы ходить одной.Глава восемнадцатая
— Рад познакомиться с тобой, Бэлль. Тебе, наверное, известно, что твое имя по-французски означает «красивая»? Тебе оно чрезвычайно подходит — ты настоящая красавица. Бэлль почувствовала, как зарделась до корней волос. У этого красавца был глубокий, бархатистый голос и французский акцент, как у Этьена. Он отвесил ей такой витиеватый комплимент, что она затрепетала. — Благодарю вас, господин Лоран, вы очень любезны, — задыхаясь, ответила Бэлль. — Можешь называть меня Серж. Давай немного прогуляемся? — пригласил он. — Мы могли бы отправиться на Джексон-сквер, поесть мороженого. Как только Марта позвала ее вниз, чтобы познакомить с этим господином, Бэлль поняла, какие именно надежды возлагает на него мадам: он должен приохотить ее к занятиям любовью. Девушка с трепетом спускалась по лестнице, ожидая увидеть мерзкого старика. Когда ее познакомили со стройным высоким красавцем, от лица которого трудно было отвести взгляд, да еще облаченного в элегантный светло-серый костюм, ее сердце затрепетало. У мужчины были черные волосы, глаза — как два озера растопленного шоколада, а уголки полных губ приподняты вверх, поэтому казалось, что он улыбается, даже когда он оставался серьезным. Бэлль еще никогда не видела такого ослепительного красавца; у него была ямочка на подбородке и безукоризненно белые зубы. Целую минуту Бэлль молча таращилась на мужчину. Возможно, ее до дрожи пугала перспектива заняться любовью, но ни одна женщина в мире не смогла бы устоять перед Сержем Лораном. От одного его имени сердце Бэлль начинало трепетать. — С удовольствием составлю вам компанию, — чуть задыхаясь, произнесла она. По дороге к Джексон-сквер Серж рассказал ей несколько коротких историй о людях, живших в домах во Французском квартале, мимо которых они проходили. Он впервые поведал ей о пиратах, об игроках, о королеве Вуду, о хозяйках домов терпимости и о злодеях. Изредка Серж упоминал имена известных писателей и поэтов. Он рассказывал так живо, что Бэлль решила: кое-что в его рассказах вымысел, по крайней мере, преувеличение. Но это не имело значения. Она наслаждалась компанией Лорана, и день стоял теплый и прекрасный. Сегодня с утра Марта сказала, что скоро начнется настоящая жара и тогда люди вообще перестанут работать, утратят контроль над собой — бывало, что из-за одуряющего зноя некоторые даже сходили с ума. Бэлль трудно было представить себе такое пекло; дома в Англии самые жаркие дни, которые ей запомнились — это дни, когда скисало молоко, а масло плавилось на тарелке. Но теплые деньки в Англии были наперечет — от силы два — два с половиной месяца в году. Серж купил им обоим мороженое, и они отправились в парк, расположенный неподалеку от Джексон-сквер. Там они присели на лавочку в тени деревьев. Бэлль всего пару раз была в этой части Французского квартала, и ей здесь очень нравилось. В парке стояла тишина, царили покой и безмятежность, по крайней мере, по сравнению с суетливой, беспокойной и громкоголосой Бейсин-стрит. На Джексон-сквер была пара бродячих музыкантов. Чернокожая девушка отбивала чечетку на доске. Мулатка самого дикого вида, в красной атласной накидке, больше походившей на старое кружевное свадебное платье, предсказывала будущее с помощью каких-то палочек. Большинство мужчин, которые прогуливались по парку, ближе к вечеру, вероятнее всего, окажутся в Районе; возможно, многие из этих красивых молодых женщин, прохаживающихся под отделанными оборками зонтами, ночью станут шлюхами. Но сейчас все выглядело иначе. Подняв глаза, Бэлль увидела людей, сидящих на красивых кованых балконах в лучах послеполуденного солнца, матерей, качающих своих детей. Она слышала, как щебечут парочки, как визжат ребятишки, которые играют со своими мамами в мяч, и у нее создавалось такое впечатление, что во Французском квартале не может случиться ничего плохого. Серж не задавал ей вопросов, даже не спрашивал, откуда она родом, как оказалась у Марты. Он говорил на общие темы, рассказывал много забавных историй и не отпускал ее руку, а нежно поглаживал. И Бэлль могла думать только о том, как же сильно ей хочется, чтобы он ее поцеловал. Они вышли от Марты в три часа, а где-то в пять Серж предложил зайти к нему домой, выпить мятного чаю. Бэлль уже едва не теряла рассудок от желания, так ей хотелось, чтобы он скорее ее поцеловал. И поцелуй не заставил себя ждать. Едва они очутились в его маленькой квартирке с деревянными ставнями на окнах, как Серж подхватил ее на руки. Их губы встретились, и Бэлль почувствовала, что сходит с ума. Как же ей хотелось, чтобы Серж овладел ею! — Красавица, красавица Бэлль! — шептал он, тычась носом в ее шею и расстегивая платье. — Знаешь, ты создана для любви, твои волосы, кожа, тело — все совершенно! И я покажу тебе, как приятно заниматься любовью. Сюда ты зашла неискушенной девушкой, а выйдешь настоящей женщиной. Бэлль хотела ему верить. Серж прильнул к ее груди и стал бормотать, что она прекрасна, что он никогда ничего подобного никому не говорил, что он влюбился в нее. Бэлль понимала, что это всего лишь игра, а он актер, который блистательно исполняет свою роль. Впрочем, она ничего не имела против. Серж пробуждал в ней чувства, о существовании которых она и не подозревала. Он легко и быстро освободил ее от одежды и уложил на свою кровать. Сам же он был полностью одет, лишь сбросил пиджак, как только они вошли. Уже на кровати Серж стал целовать ее еще более страстно, лаская пальцами ее промежность. Удивительным было то, что, когда ее гладили те мужчины в Париже, ласки казались Бэлль мерзкими и причиняли боль, теперь же они были невероятно приятными. Губы Сержа заскользили по ее телу: по груди, по рукам, по животу. В ответ на его поцелуи Бэлль выгибала спину. Он нашел в ее промежности такую чувствительную зону, что ей хотелось громко кричать, когда он ласкал ее там круговыми движениями. Потом Серж перевернул ее на живот и стал целовать спину, ягодицы, затем опять просунул под нее руку и стал ласкать. Девушка выдохнула: как чудесно! Бэлль не помнила, как он разделся — он сделал это незаметно: только что он был полностью одет, а уже через мгновение — совершенно голый. Когда Бэлль увидела его возбужденный пенис, она не испугалась, а захотела, чтобы он поскорее вошел в нее. Девушке было абсолютно наплевать на то, как она себя ведет и что о ней подумает Серж. Она прижала его к себе за ягодицы, обплела ногами, как лоза, а когда он вошел в нее — вскрикнула от удовольствия. Бэлль много раз видела, как занимаются сексом, но то, что она почувствовала в этот момент, не имело ничего общего с быстрым, лишенным чувств действом, свидетелем которого она была. Они с Сержем оба были покрыты пóтом, каждое поглаживание, объятие, поцелуй, ласка были направлены на то, чтобы дарить удовольствие — и дарили, да еще какое! Серж несколько раз отстранялся от нее и каждый раз находил эрогенную зону. Потом внезапно Бэлль почувствовала, что взрывается под его ладонями. А он все входил в нее, глубже и глубже, пока сам не кончил. Лежа в надежных объятиях Сержа, полусонная Бэлль подумала о том, что она наконец поняла смысл шуток, которые отпускали девушки. Именно этого состояния все пытаются достичь, но, вероятно, мало кому это удается. Бэлль была уверена, что немногие мужчины знают женское тело так же хорошо, как Серж. Он полулежал, склонившись над ней, его темные волосы падали на загорелое лицо. — Ты создана для любви, Бэлль. Теперь, когда ты знаешь, как хорошо тебе может быть, убедись в том, что твои любовники достойны тебя, ведь большинство мужчин эгоистичны, думают лишь о собственном удовольствии. Бэлль нахмурилась. Она вспомнила, как однажды в кухне Милли говорила что-то подобное. Мог зашикала на нее, что-то произнесла одними губами, напоминая о присутствии Бэлль. — Сомневаюсь, что мужчины, которые будут платить мне, захотят доставлять мне удовольствие, — как ни в чем не бывало сказала Бэлль. — Захотят, если ты намекнешь им об этом, — улыбнулся Серж и наклонился, чтобы поцеловать ее. — Всему, что я умею, я научился в публичном доме. Неправда, что все мужчины только и хотят извергнуть свое семя и уйти. Они, вероятно, так и поступают, потому что другого от них не ждут. Но опытная куртизанка подарит им намного больше. Марта считает, что ты подаешь надежды, а я чувствую, что ты хочешь стать богатой. Это так? Бэлль кивнула. — Тогда стань лучшей из лучших, — продолжал он. — Когда к тебе придет мужчина, спроси у него, хочет ли он оказаться на небесах или просто немного расслабиться. Ты удовлетворишь его фантазии, и он будет возвращаться к тебе снова и снова и с каждым разом платить все больше. — Но как мне узнать о том, что он хочет? — поинтересовалась сбитая с толку Бэлль, потому что не понимала, что Серж подразумевает под словом «фантазии». — Очень просто — спроси у него об этом. — Серж засмеялся, и ямочка обозначилась еще сильнее. — Видишь, свои фантазии я только что удовлетворил. В моих объятиях неопытная девица, которой я доставил неземное удовольствие. Многие мужчины хотят именно этого, особенно с такой юной и красивой девушкой, как ты. Но некоторым нравится, когда девушка одевается служанкой или официанткой. У меня есть друг, который обожает, когда его партнерши надевают монашескую рясу. Но дело не только в переодевании или актерстве. Некоторые мужчины любят, чтобы их дразнили, любят, когда девушка ходит обнаженной, демонстрируя свои прелести. Некоторые даже любят смотреть, как девушка себя ласкает. — Серж положил руку на ее лобок и улыбнулся. — Я бы тоже хотел посмотреть, как ты себя ласкаешь, хотел бы посмотреть, как ты сосешь мой член. И еще я хотел бы полизать тебя между ног. Но сейчас я должен отвести тебя назад. Нужно оставить что-нибудь и для других — не во всем же мне быть первым. Когда Бэлль вернулась на Бейсен-стрит, Марта только улыбнулась. Серж привел ее назад в десять вечера и поцеловал у двери на прощание. В глубине души девушка знала, что видит его в последний раз. Когда он пробирался через спешащую по улице толпу, легкой походкой, держа спину прямо и высоко подняв голову, Бэлль спросила себя: сколько ему заплатили за то, чтобы он провел с ней время. Она должна была бы испытывать стыд, но стыда не было. В конце концов, Серж делал все, что хотела она. И если он смог доставить ей такое удовольствие, когда ему платили за это, она сможет сделать то же самое. Сейчас Бэлль казалось, что она познала все тайны мироздания. Марта научила ее и практическим навыкам, таким как введение небольшого куска ваты глубоко во влагалище, чтобы уберечься от нежелательной беременности, необходимости подмываться после секса, умению распознавать мужские болезни. Но даже если мужчины, которые будут платить ей за секс, не смогут доставить ей такое удовольствие, которое доставил Серж, теперь она знает, как хорошо ей может быть с настоящим мужчиной. На следующий день Марта позвала Бэлль к себе в комнату. — Полагаю, ты уже готова, — сказала она с ласковой улыбкой. — Поэтому сегодня у тебя дебют. Сердце Бэлль тревожно забилось — ей захотелось попросить о небольшой отсрочке. Но Марта и так была невероятно терпелива и добра, и девушка чувствовала, что ее доброта и терпение могут закончиться, если в скором времени она не получит барышей от своих вложений. — Как скажете, — ответила Бэлль. — Храбрая девочка, — сказала Марта. — Первый раз — страшнее всего, чувствуешь неловкость и смущение, но давай я покажу тебе платье, которое я тебе подобрала. Твое настроение сразу же улучшится. Она скрылась за ширмой и вынесла оттуда красное шелковое платье. Бэлль не смогла сдержать восхищенный возглас. Без рукавов, с низким декольте — это платье было скроено для того, чтобы облегать фигуру, а не скрывать ее. — Ну-ка, примерь! — велела Марта. — Смелее! За ширмой лежит новая рубашка. Как только Бэлль сбросила свою одежду и облачилась в новую рубашку, она поняла, что Марта не хочет, чтобы она надевала панталоны. Рубашка была из красного в белый горох крепдешина. Она едва прикрывала соски и была слишком короткой — всего сантиметров на пять ниже ягодиц. Бэлль почувствовала себя развратницей; ей очень хотелось посмотреться в зеркало. Она представила, как бы отреагировал на ее внешний вид Серж. Платье было невесомым, в корсет был вшит китовый ус, чтобы поддерживать грудь. К юбке было пришито несколько оборок, которые шуршали в такт движениям. Нежная шелковая ткань облегала Бэлль, словно вторая кожа. — Подойди, я помогу застегнуть! — крикнула Марта. Она ничего не сказала, когда Бэлль нерешительно показалась из-за ширмы. Мадам молча затянула платье на спине, спрятала лямки от рубашки. — Посмотри, — кивнула она на большое зеркало в раме. Бэлль глазам своим не поверила. Она казалась такой стройной, такой взрослой. Она понятия не имела о том, что у нее такая соблазнительная, такая женственная фигура. И, разумеется, свою роль сыграл фасон платья, которое облегало ее тело в тех местах, которые обычно скрывали нижние юбки и панталоны. Бэлль даже не подозревала, что ее грудь стала такой пышной — она грозила выскочить из лифа. — А я не слишком вульгарно выгляжу? — прошептала девушка, глядя на Марту. Женщина засмеялась. — Конечно, ты выглядела бы вульгарно, если бы собралась в этом наряде в церковь. Но для наших господ ты будешь главным призом. Мне кажется, что ты нравишься себе в этом платье. Я права? Бэлль повертелась перед зеркалом. Были еще свежи воспоминания о вчерашнем свидании с Сержем, а в этом платье у нее кружилась голова от предвкушения. — Оно мне очень нравится, — призналась девушка и засмеялась. — Мне кажется, в душе я уже стала проституткой! Марта подошла к ней, положила на плечи унизанные перстнями руки и расцеловала в обе щеки. — Почти в каждой женщине живет проститутка, но большинство это отрицает, — сказала она. — Ты станешь одной из лучших. Я сразу это почувствовала, когда ты только приехала. А теперь давай снимем это платье. Наденешь его позже, когда примешь ванну и Сисси уложит твои волосы. Можешь глотнуть сегодня немножко коньяка, чтобы успокоить нервы, но не поддавайся, если Сисси начнет соблазнять тебя опиумом — это дорога в никуда. Бэлль удивилась тому, насколько милы были с ней другие девушки, когда она спустилась в гостиную, разодетая и готовая принять своего первого клиента. Она ожидала язвительных комментариев — в конце концов, она была их конкуренткой, была моложе их, — но ей делали комплименты по поводу того, как прекрасно она выглядит. Каждая готова была поделиться с ней советом. — Не позволяй мужчинам задерживаться дольше отведенного времени. — При малейшем намеке на проблемы зови Сисси. — Не целуйся и не забывай помыть клиента и осмотреть его член. — Убедись, что у него есть деньги, до того как разденешься. — Ты выглядишь испуганной, — сочувственно произнесла Хэтти. — Не забывай, мы все были такими. Все будет хорошо. Ты будешь щелкать мужчин, как орехи. Они кончат, лишь только взглянув на тебя. Марта наблюдала за происходящим. Вошло трое посетителей. Двое из них уже бывали здесь раньше, а третьего она не знала. Он был молод (не старше двадцати пяти) — свежее лицо, светлые волосы. Она решила, что это идеальный кандидат для Бэлль. К тому же он нервничал не меньше самой Бэлль. Бэлль прекрасно выглядела. Платье произвело настоящий фурор, подчеркивая и ее фигуру, и цвет кожи. Сисси зачесала ей волосы назад и перевязала их тонкой красной лентой, а потом горячими щипцами завила локоны, ниспадавшие на обнаженные плечи. Немного румян скрывали нервную бледность. Марта была в долгу перед своей парижской компаньонкой. Она откровенно призналась, что с Бэлль ужасно обошлись, и цена, которую за нее запросили, являлась лишним тому подтверждением. Но компаньонка заверила Марту, что Бэлль могла бы блистать. У нее есть тот особый стержень, который свойствен великим куртизанкам. Было рискованно переводить через банк внушительную сумму денег, ведь не было никакой уверенности в том, что девушка вообще доедет до Нового Орлеана, а даже если и доедет, компаньонка Марты из Парижа могла ошибаться в своих суждениях. Но как только француз привез Бэлль к ней, Марта поняла, что заполучила настоящее сокровище. Девушка была не просто привлекательной, она была настоящей красавицей с идеальной фигурой, а английский акцент заставит забиться чаще сердца многих мужчин еще до того, как они увидят ее сокровенные прелести. Если брать пятьдесят долларов за посещение — вдвое больше, чем она просит за остальных девушек, — затраты окупятся всего за несколько недель. Многиеклянутся, что сам воздух Нового Орлеана является афродизиаком, и, возможно, отчасти это соответствует истине, поскольку эта юная англичанка расцвела, как цветок, впитав в себя самую суть соблазнения. Возможно, это Этьен залечил ее раны по пути в Америку, может быть, это он разбудил в ней первые сексуальные желания, а когда ей было велено наблюдать и учиться у других девушек, как вести себя с клиентами, слушая их непристойные разговоры, она возбудилась еще сильнее. Но, разумеется, исключительно благодаря Сержу Бэлль созрела и стала женщиной. Марта заметила выражение ее лица, когда девушка вернулась домой. Серж явно позволил ей почувствовать то, что она захочет испытать вновь. Теперь, когда Бэлль стала одной из проституток, напитки вместо нее разносила Эсме. Эта мать троих детей, которой было за тридцать, больше не хотела торговать своим телом, но была очень хорошей служанкой: обладала врожденным чутьем, была неразговорчива и точно знала, кому из клиентов какая девушка подойдет. И не позволяла проституткам слишком много болтать. Была бы их воля, они бы весь вечер сидели в гостиной, пили, танцевали и флиртовали с мужчинами, но одного взгляда Эсме было достаточно, чтобы они во весь опор мчались вверх по лестнице в свои спальни. Эсме даже не пришлось представлять Бэлль молодому русоволосому посетителю. Он смотрел на ее, открыв рот, и девушка направилась к нему, как будто делала это уже тысячу раз. — Меня зовут Бэлль, — представилась она с радостной широкой улыбкой. — Хотите чего-нибудь выпить? В обязанности Эсме входило сообщать молодому человеку о том, что плата — пятьдесят долларов, и Марта улыбнулась, когда он, нисколько не удивившись, достал из кармана деньги, чтобы расплатиться прямо здесь и сейчас. Эсме покачала головой. — Не тут. Деньги отдадите Бэлль, когда подниметесь наверх, а она передаст их служанке. Бэлль продолжала потягивать коньяк, который налила ей Марта для храбрости. Молодой человек, который сообщил, что он из Теннеси и зовут его Джек Мастерс, залпом выпил свой бокал, потом взял Бэлль за руку и повел вверх по лестнице. Когда они стали взбираться по ступенькам, Марта крадучись шла позади. Ей не хотелось видеть вытянувшееся от страха прекрасное личико Бэлль. Марта до сих пор вспоминала свой первый опыт. Это случилось в публичном доме в Атланте, и клиент, который ей достался, был совсем не таким лапочкой, как этот. Тот был грубым животным, и Марте казалось, будто ее разрывают пополам. — Что ж, Джек, если вы спустите штаны, я вас вымою, — изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал ровно, как будто она уже сотни раз произносила эту фразу, сказала Бэлль. Он отдал ей деньги, как только они вошли в комнату. Она приоткрыла дверь и протянула деньги ждущей в коридоре Сисси. Когда Бэлль наливала воду из кувшина в таз, ее руки сильно дрожали, и она боялась разлить. — Ты так прекрасна! — произнес Джек, расстегивая штаны. — Поверить не могу, что встретил такого ангела. — Это очень любезно с вашей стороны, мистер, — ответила Бэлль, пытаясь подавить смешок. — Вероятно, потому что это ваш первый визит в публичный дом? Брюки уже лежали на полу рядом с кальсонами. У мужчины была очень бледная кожа и тонкие ноги. — Третий, — с гордостью ответил Джек. — Каждые три месяца мы с дядей приезжаем в Новый Орлеан по делам. Он торгует столовой посудой. Бэлль понимала, что должна его поторопить, поэтому распахнула рубашку и взяла в руки член, чтобы обмыть его влажной тряпочкой. Член тут же встал и, слава богу, на вид был здоровым — ни следа болезни. — Твой дружок рад меня видеть, — произнесла Бэлль слова, которые слышала от Хэтти, когда та была с одним из своих клиентов. — Это точно! — выдохнул Джек. — Тогда помоги мне расстегнуть платье, — сказала Бэлль. Его горячее дыхание щекотало ей шею. Она чувствовала, как дрожат его пальцы. От его неистового желания внутри у девушки что-то шевельнулось. Она уже не думала, что все будет слишком плохо. Она сбросила платье и швырнула его на стул. Оставшись в одной короткой рубашке, чулках и туфлях, Бэлль улыбнулась Джеку, взяла его руку и положила себе на грудь. Девушка собиралась спросить, чего он от нее ждет, но тут Джек подался вперед, оттянул ее рубашку вниз, чтобы обнажилась грудь, взял сосок в рот и стал его посасывать. Его рука скользнула между ног Бэлль. Он подтолкнул ее к кровати и уложил на спину. Джек не был груб, только очень страстен, и Бэлль вновь почувствовала желание. Она двигалась под ним и шептала о том, как ей приятно. Неожиданно Джек навалился на нее и вошел, продолжая ласкать языком ее грудь. Бэлль полулежала на кровати, а он стоял на полу и все глубже входил в нее. Джек кончил после четвертого или пятого толчка и со всхлипом повалился на нее. Бэлль взглянула на маленькие часы на камине и отметила, что он пробыл с ней не больше десяти минут. Ситуация была почти комическая: этот мужчина потратил столько, сколько многие не зарабатывают и за несколько месяцев, а кончил, не успев и глазом моргнуть. Но она видела и печальную сторону происшедшего: милый, но одинокий молодой человек думает, что, посетив публичный дом, стал настоящим мужчиной. Бэлль пару минут полежала с Джеком, обнимая его и уверяя в том, что он был неотразим, потом высвободилась из-под него и сказала, что ему пора одеваться. Она ожидала, что Джек возразит, что время еще не вышло, но молодой человек выглядел счастливым и немножко ошарашенным и ни капельки не разозлился. — Можно я приду еще раз, когда снова буду в Новом Орлеане? — спросил он. — Конечно! Буду тебя ждать! — ответила Бэлль. Он мгновенно собрался и ушел. Она закрыла за ним дверь, прислонилась к ней спиной и зажмурила глаза. Ей совсем не было противно, а Джек, казалось, был восхищен и ею, и самим собой. Если бы все были такими, как он, она, возможно, стала бы умолять одного из них остаться подольше, чтобы показать ему, что такое настоящее удовольствие. Бэлль тихонько засмеялась. Теперь она действительно стала шлюхой, проституткой за пятьдесят долларов. Интересно, что сказали бы на это ее мать и Мог? — Марта, ты ошиблась, — заметила в конце вечера Бэлль. Все девушки получили причитающиеся им деньги, последней осталась Бэлль. Она хотела узнать, почему ей дали всего два доллара. — Я обслужила двенадцать мужчин. Мне полагается триста долларов. — Нет, милая. Новые девушки получают только два доллара в день, пока не покроют расходы на платья, обувь и белье. Бэлль не знала, что ответить. Два доллара за ночь — такие деньги она могла бы заработать в любом другом месте. Этьен говорил, что она будет получать половину заработанного, а Бэлль не нравилось, когда ее обманывают. — Что ж, уверена, ты не откажешься показать мне свои учетные книги? — спросила она после раздумья. — Покажи, сколько ты заплатила за меня, сколько потратила. Так я буду знать, как долго мне еще отрабатывать долги. Она увидела, как напряглось лицо Марты, и решила, что не стоило демонстрировать свой ум. Но отступать Бэлль не собиралась. — Иди спать, — ледяным тоном велела мадам. — Утром поговорим. В ту ночь Бэлль долго лежала без сна, прислушиваясь к звукам Бейсин-стрит. Неподалеку играл джаз-банд, она слышала, как чьи-то ноги отбивают чечетку по деревянному полу. Раздавались крики, смех, приглушенные разговоры. Горланили пьяные, звенели бросаемые в мусорную корзину бутылки. Почти среди такого же шума она выросла в Севен-Дайлс. Бэлль представила, что ответила бы ее мать, если бы кто-нибудь из девушек стал оспаривать свой «гонорар». Бэлль подозревала, что Энни сказала бы, что они могут убираться, если их что-то не устраивает. На их место найдется много желающих. Но тогда Бэлль понятия не имела, скольких мужчин за вечер обслуживает каждая из девушек. Не знала она и расценок, но сомневалась, что они зарабатывали больше, чем пять фунтов — и это в лучшем случае. И еще Бэлль была уверена: если бы девушки получали за ночь один фунт и жили на всем готовом, они были бы в восторге. Но знание этого не делало Бэлль счастливее. Ведь именно ей приходилось иметь дело с мужчинами, которые лапали ее, таращились на нее, говорили ей непристойности, хватали руками, трахали и, наконец, могли заразить оспой. Или же она могла забеременеть. А Марта только сидела на своей толстой заднице и смотрела, как к ней текут денежки. Внутри у Бэлль все болело — и не столько из-за секса (ни один из мужчин не задержался так долго, чтобы причинить ей вред), сколько от дезинфицирующего средства, которым заставляла ее пользоваться Марта. Оно воняло так, что могло бы убить взрослого мужчину, что уж говорить о сперматозоидах или бактериях. Было очевидно, что проституцией можно заработать огромные деньги, но Бэлль подозревала, что, живя у Марты, денег не накопишь. Эта женщина не собиралась признаваться, сколько она за нее заплатила, а это означало, что Бэлль навсегда останется ей должна. Но Бэлль еще не сказала последнего слова. Эти американцы думают, что они настолько умны, что могут перехитрить уроженку Севен-Дайлс. Пока что она будет со всем соглашаться, но станет наблюдать, прислушиваться, учиться, а когда представится подходящий случай — вцепится в него обеими руками.Глава девятнадцатая
Мог изумленно таращилась на миссис Стюарт. — Вы утверждаете, что ваша Эми пропала? — выдохнула она. — Да, пропала. С тех пор прошло уже два года. Я едва не обезумела от горя и тревоги. — Мне очень жаль, — совершенно искренне посочувствовала ей Мог. — Мы также потеряли нашу Бэлль, поэтому я отлично понимаю, что вы пережили. Могу я зайти на минутку, поговорить? — Вам что-нибудь известно? — В глазах миссис Стюарт затеплилась надежда, и на долю секунды она стала выглядеть на десять лет моложе. — Не то чтобы известно… но одна голова хорошо… — ответила Мог. Миссис Стюарт шире открыла дверь. — Входите, миссис… — Она запнулась, понимая, что не знает, как зовут гостью. — Мисс Дейвис, — представилась Мог, перешагивая порог. — Но все зовут меня Мог. Бэлль — дочь моей подруги, своих детей у меня нет, но я помогала растить Бэлль с рождения. — А я — Лиззи, — сказала миссис Стюарт, шагая по узкому коридору в большую теплую кухню. — Я бы пригласила вас в гостиную, но там очень холодно. Пока Эми не исчезла, я всегда топила там камин, но теперь в этом нет никакого смысла. — Я тоже живу в кухне, — призналась Мог. Она оглядела комнату, отмечая, какая здесь повсюду царит чистота, а стол и пол тщательно вымыты. Два стоящих у плиты кресла добавляли домашнего уюта. — Зачем тратить хороший уголь на растопку камина, если не будешь сидеть рядом с ним? Вы говорите, что вашей Эми было тринадцать, когда она исчезла. Полиция кого-нибудь подозревает? Лиззи печально покачала головой. — От них толку, как от козла молока. Полицейские уверяли меня, что она сама вернется домой, когда нагуляется. Но я знаю, что моя девочка никогда бы так не поступила, она не стала бы меня пугать. — А как вы думаете, что с ней произошло? — спросила Мог. — Я твердо уверена, что ее продали в рабство, — ответила Лиззи. В некоторых газетах часто появлялись статьи о молодых женщинах, которых похищают, а потом продают. Раньше Мог считала, что это выдумки паникеров, страшилки, сочиняемые для того, чтобы продать больше газет. Однако как бы раньше она ни смеялась над фантастическими историями о молодых англичанках, которых продают наложницами в гаремы арабских шейхов, теперь, когда Бэлль пропала, эти истории больше не казались Мог занятными. — Не думаю, что существует торговля людьми, по крайней мере, не в том виде, как пишут в прессе, — мягко возразила Мог. — Но мне кажется, вашу Эми украли те же люди, что и Бэлль. Она не хотела слишком расстраивать женщину. — Понимаете, один мой друг наводил справки, когда пытался найти Бэлль, и наткнулся на список имен с адресами. В нем была и ваша Эми, поэтому я к вам и пришла. — В таком случае следует отнести этот список в полицию! — воскликнула Лиззи. Мог оробела. Она не знала, можно ли доверять этой женщине. Миссис Стюарт — уважаемая матрона, и если Мог станет рассказывать ей об убийстве проститутки, она может побежать по улице, крича как резаная. — Мы полагаем, что у человека, который за этим стоит, есть связи в полиции, — ответила Мог. — Поэтому я бы не рискнула соваться к ним, пока у меня не будет веских доказательств того, что это именно он похищает юных девушек. Но я намерена пройтись по остальным адресам в списке, и если все указанные в нем девушки исчезли, тогда полиция просто так от нас не отмахнется. — Вы намекаете на то, что вся полиция куплена? — Голубые глаза Лиззи расширились, как у наивного ребенка. — Скажем так: иногда полицейские смотрят в другую сторону, особенно когда преступник сильный, могущественный человек, — ответила Мог, не желая лишать собеседницу иллюзий. Лиззи пребывала в блаженном неведении, и несмотря на то, что жила рядом с Севен-Дайлс, видимо, не представляла, что там происходит. — У вас есть фотография Эми? Лиззи тут же направилась к буфету и принесла семейную фотографию в рамке — снимок, сделанный в ателье. Лиззи сидела на диване рядом с мужем — высоким худощавым мужчиной с пышными усами, а у их коленей на низком табурете устроилась Эми. — Эми тогда было двенадцать, — дрожащим голосом произнесла Лиззи. — Красивая, правда? — Настоящая красавица! — согласилась Мог. Девочка была стройной, как отец, светлые волосы были заплетены в косу, которая, словно корона, венчала голову. — Когда я распускала ей волосы, они доходили до пояса. — Глаза Лиззи наполнились слезами, губы задрожали. — В тот день, когда она исчезла, на ней было ярко-синее пальто — под цвет глаз. Я сама его сшила. Ларри, мой муж, говорил, что глупо шить пальто ярко-синего цвета — на нем тут же будет видна грязь. Но я не послушала его. Эми была такой красивой в этом пальто… — Женщина запнулась. Ее переполняли эмоции. Мог положила руку ей на плечо в знак сочувствия. — Эми моя единственная дочь. Боль от ее потери была настолько сильной, что я думала, что умру, — всхлипнула Лиззи. — Иногда я жалею, что не умерла, потому что в этой жизни у меня больше ничего не осталось. — Я чувствую то же самое после исчезновения Бэлль, — призналась Мог. — А неизвестность убивает еще больше: когда не знаешь, живы твои близкие или мертвы. Но я не падаю духом, потому что не верю, что Бэлль мертва, в глубине души не верю. Я ее найду. А вы? Как вы думаете, Эми убили? Лиззи покачала головой. — Не уверена. Я бы почувствовала, если бы она умерла. Ларри не верит моим предчувствиям, он говорит, что я принимаю желаемое за действительное, но мне кажется, что он ошибается. — Тогда надежда остается, — сказала Мог и сердечно обняла собеседницу. Лиззи обняла ее в ответ. Так они и стояли некоторое время, две незнакомые женщины, объединенные страхом за своих девочек. Первой молчание нарушила Мог. В глазах у нее стояли слезы. — Я ничего не могу обещать, но обязательно приду и расскажу, если что-нибудь узнаю. А если вы вспомните о чем-то, что сможет нам помочь, или просто захотите поговорить, вы всегда меня найдете в «Бараньей голове» на Монмут-стрит. Вторым в списке значилось имя Норы Тофф, проживающей в Джейкс-Корт. Мог знала, что это где-то у Друри-лейн, и вспомнила, что люди часто называли этот дом Джин-Курт, поскольку поговаривали, что здесь родной дом для пьяниц. Не задумываясь о том, правда это или нет, она поспешила по адресу, страстно желая раздобыть для Гарта и Ноя хоть какую-то информацию. Джин-Курт выглядел чрезвычайно убого. Мог осторожно пробиралась между куч мусора, не обращая внимания на взгляды сопливых мальчишек, одетых в какое-то рванье. Она добралась до второго номера — похоже, дверь тут выбивали не один раз. Мог решительно постучала. — Валите отсюда, маленькие ублюдки! — прорычал мужской голос из-за двери, и Мог в страхе отступила. Дверь открыл мужчина в брюках и грязной рубашке. Он был бос, и от него несло спиртным. — Если ты из церкви, можешь проваливать, — проворчал он. — Я не из церкви, — ответила Мог. Возмущение от столь бесцеремонного обращения придало ей храбрости. — Я пришла поговорить о Норе Тофф. Она ваша дочь? — А вам какое дело? — удивился мужчина. Мог приняла это за утвердительный ответ: по крайней мере, он знает Нору, даже если и не является ее отцом. — Надеюсь, что никакого. Но исчезли дочь моей подруги и еще одна девушка при очень похожих обстоятельствах. Я просто хотела узнать, что с Норой все в порядке и она дома. — Нора пропала полгода назад, — ответил мужчина. — Что вы там говорили? Что стало с теми девушками? — Мы не знаем, они просто исчезли, — объяснила Мог. — Матери обеих уверены, что они не могли сбежать по доброй воле, они были послушными дочерьми. — Ну-ка, войдите в дом! — рявкнул мужчина. — Наша Нора тоже была послушной девочкой и раньше никогда из дому не уходила. Мог не хотелось одной входить в дом к этому мужчине: тяжелого зловония, которым тянуло из квартиры, было достаточно, чтобы понять — внутри еще хуже. К тому же от самого хозяина можно было ожидать чего угодно — в квартире может быть опасно. — Я бы с удовольствием побеседовала с вами, — осторожно сказала Мог, — но не здесь. Вы не могли бы сегодня вечером прийти в паб «Баранья голова» на Монмут-стрит? Спросите Мог. Она тут же поспешила прочь, несмотря на то что мужчина что-то кричал ей вслед. Свернув на Друри-лейн, Мог взглянула на список с именами и адресами и решила, что на сегодня с нее довольно. Когда Мог вошла в паб, она застала там Ноя, беседующего с Джимми и Гартом. Они в ожидании оглянулись, когда она переступила порог. Мужчины явно обсуждали список имен. — Эми Стюарт исчезла два года назад, — негромко начала Мог, опасаясь, что их могут подслушать посетители. — Ей было всего тринадцать, и у нее очень уважаемые родители. — Потом она рассказала о том, что ей удалось узнать о Норе Тофф. — Не уверена, что этот человек ее отец, — пояснила Мог. — Он вел себя довольно грубо и был пьян, но я предложила ему прийти в паб вечером. Сегодня я больше никуда не пойду — после разговора с Лиззи Стюарт у меня не осталось сил. — Я пройдусь по остальным адресам, — предложил Ной, забирая список у нее из рук и просматривая его. — Двое живут возле Лудгейт-серкус, загляну туда, потому что после обеда мне все равно нужно появиться в редакции на Флит-стрит. — А как насчет поездки в Париж? Нужно проверить мадам Сондхайм. — Глаза Джимми возбужденно горели. — Ной, если ты поедешь, можно, я поеду с тобой? — Ты, сынок, никуда не поедешь, — отрезал Гарт. Джимми прикусил губу. — Тебе лучше остаться дома, — произнес Ной и потрепал парнишку по голове. — Ты и так много сделал: достал список, нашел парижский адрес. Если я с кем-то и поеду, то это будет человек, владеющий французским. — Сдается мне, — медленно протянул Гарт, — что нам нужно поднатужиться и найти человека по кличке Слай. И выбить из него все, что он знает. — Гарт! — одернула его Мог. Хозяин паба демонстративно сложил руки на груди. — Послушай, Джимми услышал, как упоминали его имя. Они сказали, что у него поджилки трясутся. Спрос´ите себя: почему? — Ему противно этим заниматься, — предположил Ной. — Может быть, — согласился Гарт. — Но более вероятно, что он по уши увяз в дерьме и испугался. — Ты говорил, что его уже давно никто не видел, — напомнил Джимми. Гарт кивнул. — Верно, но я знаю одного парня, которого можно припугнуть, и он расскажет, где Слай может ошиваться. Мог не нравилось, когда мужчины обсуждали, что надо кого-то побить или припугнуть, о чем она и сказала. Гарт усмехнулся. — Есть люди, которым не нравится, когда с ними говорят по-хорошему, — ответил он. Через две недели Мог, Гарт, Ной и Джимми собрались в кухне за столом. На улице было сыро и ветрено, и в шесть вечера в пабе было все еще тихо. Перед Ноем лежал лист бумаги, на который он выписал имена и адреса из списка, обнаруженного в конторе Колма. Рядом с каждым именем он сделал пометки о том, что удалось узнать. — Эми Стюарт, — прочел Ной. — Исчезла два года назад, ей было тринадцать. Норе Тофф было четырнадцать, исчезла полгода назад. Флора Ридон, шестнадцати лет, исчезла почти одиннадцать месяцев назад. Мэй Дженкинс пропала четырнадцать месяцев назад. Ной замолчал и обвел взглядом сидящих за столом. — Нет необходимости озвучивать весь список, все двадцать имен. Все, за исключением трех, пропали за последние четыре года. Девушкам от четырнадцати до шестнадцати. Самой юной, Эми Стюарт, было тринадцать. По словам родственников и знакомых, девушки были красавицами; в большинстве случаев сказанное подтверждали показанные фотографии. Что касается оставшихся трех девушек… я не могу с уверенностью сказать, что случилось с ними, так как их семьи больше не проживают по указанным в списке адресам. Но соседка Хелен Арбури сказала, что девушка «уехала». Она не могла или не хотела говорить, было ли в ее отъезде что-то подозрительное, но упомянула, что мать Хелен — вдова. Она забрала двух остальных детей и переехала к родственникам. — Значит, теперь нам нужно пойти в полицию? — поинтересовалась Мог. — Я хочу сказать, что у нас есть доказательства того, что Кент и этот человек, Колм, с Мейден-лейн, похищают девушек и черт знает что с ними делают! Ной взглянул на Гарта. Тот покачал головой. — Мы могли бы обратиться в полицию, Мог. Я бы сказал, что любой человек, который хранит у себя в конторе список имен пропавших девушек, вне всякого сомнения, по уши погряз в этом деле. Но я опасаюсь, что в полиции у него есть свой человек. Если эти люди обнаружат, что мы напали на их след, они затаятся, и мы никогда ничего не узнаем о девушках и никогда не увидим виновных за решеткой. — Он замолчал и задумался. — Я предлагаю не тратить время попусту и немедленно отправляться в Париж к мадам Сондхайм. — Даже если она каким-то образом связана со всем этим только как человек, к которому изначально попадали девушки, — протянула Мог, — сейчас они могут быть где угодно. — Положитесь на мое чутье, — улыбнулся Ной. — Разумеется, я не надеюсь, что по этому адресу находятся все двадцать девушек. У меня есть друг, который знает французский. Он отправится во Францию со мной. Думаю, вдвоем мы кое-что выясним. — Я все же продолжаю считать, что проще найти человека по кличке Слай и заставить его говорить, — стоял на своем Гарт. — Кроме того, если в Париже вы наживете себе неприятности, вам не к кому будет обратиться за помощью. — Мы справимся, — уверенно заявил Ной. — На нашей стороне редактор моей газеты. Он надеется на сенсационный материал, поэтому раздобыл нам фальшивые документы и берет все расходы на себя. Мы будем изображать богатых коммерсантов, которые приехали в Париж, чтобы расслабиться. Девушки всегда на таких клюют! Мог кивнула. Она понимала, к чему он клонит. Если у его приятеля такие же хорошие манеры и он не менее обаятелен, чем Ной, Мог ни на секунду не сомневалась в том, что они тут же завоюют доверие хозяйки и всех девушек в доме терпимости. — Но вы должны быть очень осторожны, — предупредила она. — Многие бордели нанимают бандитов, чтобы те разбирались с докучливыми клиентами, и если они заподозрят, что вы что-то вынюхиваете, не удивляйтесь, если окажетесь избитыми в темном переулке. — Не волнуйтесь, Мог, — улыбнулся Ной. — Все, что нам удастся узнать, до мельчайших подробностей, мы будем передавать моему редактору. Если с нами что-нибудь случится, он забьет тревогу. У него есть копия списка с адресами девушек, и в газете появятся огромные заголовки, кричащие о бездействии полиции, когда пропадают юные девушки. — Этим вас не вернуть, — укоризненно заметила Мог. — Я обязательно вернусь, — широко улыбнулся Ной. — Я так хочу попасть в штат газеты! — Это здесь, — сказал Ной своему приятелю Джеймсу, осматривая высокое уродливое здание, расположенное чуть в стороне от площади в районе Монмартра. — Выглядит несколько отталкивающе. Мало похоже на дом, где царит веселье. — Давай поспрашиваем у соседей о самом доме и о мадам Сондхайм, — ответил Джеймс. — Нужно обратиться к нашему ровеснику. Я веду к тому, что, если она на самом деле содержит бордель, люди, живущие на этой площади, могут об этом не сказать. — Мне кажется, что людей, живущих на Монмартре, не смущает наличие борделя, — усмехнулся Ной. Они шагали от площади Пигаль, знаменитого «района красных фонарей». Им навстречу попадались десятки прохожих. Приятели успели полюбоваться афишами у «Мулен Руж», изображающими танцующих канкан девиц. Некоторые из живущих здесь художников рисовали только девушек из борделей, следовательно, здесь их были сотни. — Возможно, но на этой площади, похоже, живут обычные люди, — сказал Джеймс. Большинство людей назвали бы Джеймса Моргана джентльменом без определенных занятий. Когда его отец унаследовал прибыльную лавку скобяных товаров в Бирмингеме, он продал ее и вложил все деньги в производство велосипедов. Отец Джеймса как в воду глядел и, несмотря на то что большинство считало его безумцем, рискнувшим вложить деньги в модную новинку, которая просуществует не более пяти минут, был убежден, что велосипеды вскоре станут самым популярным видом транспорта. Разумеется, он оказался прав. Морган-старший раньше всех в мире осознал выгоду и занялся производством велосипедов, и после преодоления первоначальных трудностей произведенные в Британии велосипеды «Морган» стали эталоном мастерства и надежности. Компания все росла и росла, поставляя велосипеды не только на внутренний рынок, но и экспортируя их по всему миру. Официально Джеймс числился в лондонском филиале, но основной его обязанностью было разъезжать по Европе в поисках новых рынков сбыта. Поэтому он с радостью согласился на предложение Ноя поехать в Париж: в сущности, заодно он мог проверить несколько магазинов, которые уже торговали велосипедами фирмы «Морган». Ной достал из кармана часы. — Почти час дня, — сказал он. — Почему бы нам не зайти вон туда и не перекусить? — Он указал на ресторан на противоположной стороне площади — на открытой террасе стояли столы и стулья. — Мы могли бы прикинуться кутилами и спросить у официанта, где нам найти девочек! Джеймс засмеялся. Ему нравилось находиться в компании Ноя; благодаря доброте, привлекательности и уверенности в себе его приятеля окружающие так и тянулись к ним. Джеймс не умел так легко заводить друзей — робким его нельзя было назвать, но он просто не умел себя подать. Он знал, что не красавец — невысокого роста и полноват, и каждый раз, когда он смотрелся в зеркало, ему казалось, что волос у него становится все меньше и меньше. Окружающие уверяли Джеймса в том, что в свои тридцать лет, будучи хорошо образованным и богатым, он самый желанный холостяк, но, несмотря на то что родители и их друзья неустанно знакомили Джеймса с достойными леди, казалось, ни на одну из них он не произвел должного впечатления. На самом деле женщины просто считали его скучным, хотя Джеймс полагал, что виной всему то, что он до сих пор девственник. Вот только Ною он не мог в этом признаться. Через два часа после сытного обеда и нескольких бокалов вина друзья попивали коньяк. Джеймс так и не решился спросить, где ближайший бордель, но Ной, зная всего пару слов по-французски, нарисовал на клочке бумаги голую женщину и, отчаянно жестикулируя, все-таки смог объясниться с невысоким пожилым сгорбленным официантом в длинном (практически до щиколоток) зеленом фартуке. Официант указал в противоположный угол площади на нужный дом и показал семь пальцев — время, как они решили, когда бордель открывается. — Пока все идет гладко, — сказал Ной, заказывая очередную рюмку коньяка. — Поскольку мы узнали, что это бордель, думаю, не стоит упоминать имени мадам Сондхайм. Если она узнает, что мы спрашиваем о ней, в бордель нам, возможно, ход будет закрыт. — Значит, сегодня вечером мы туда идем? — нервно переспросил Джеймс. — А как же еще нам что-то узнать? — удивился Ной, закатывая от нетерпения глаза. — Джеймс, перестань, кто из нас говорит по-французски? Не надо все перекладывать на меня одного. — Я просто никогда не был в борделе, — прошептал Джеймс, не желая, чтобы их подслушали. — Я не знаю, как себя вести. — Там сразу поймут, что ты еще зеленый юнец, — засмеялся Ной, вспоминая свой первый опыт. — Не думаю, что во Франции все иначе. Мы оба будем прикидываться новичками — так нам проще будет разговорить девушек. Поскольку ты у нас владеешь французским, можешь сказать, что не хочешь уединяться с проституткой, потому что дома тебя ждет невеста. — Но я был бы не против! — горячо возразил Джеймс. Ной усмехнулся. — Для тебя это будет в первый раз, да? Джеймс опустил голову и кивнул. Когда Джеймс согласился поехать с ним во Францию, Ной поведал ему о том, как Бэлль стала свидетельницей убийства Милли, но теперь он почувствовал, что должен рассказать приятелю, как познакомился с Милли и о своих чувствах к девушке. — Она поразила меня в самое сердце, — признался Ной. — Милли была красивой, доброй и участливой — совершенно не такой, какими люди представляют себе проституток. Именно поэтому я и должен узнать, где сейчас Бэлль и остальные пропавшие девушки. — Ты любил ее? — спросил Джеймс. Он согласился на эту авантюру, потому что верил: они с Ноем спасают девушек от моральных и физических страданий. Но его консервативное воспитание мешало ему понять, как приличный мужчина может испытывать романтические чувства к проститутке. — А что такое любовь? — с легкой улыбкой спросил Ной. — Это состояние, когда ты постоянно думаешь о ком-то, не можешь ни есть, ни спать, ни размышлять больше ни о чем? В таком случае да, я любил ее. Но мне кажется, мой отец назвал бы мои чувства вожделением. Я же думаю: если бы мне удалось увезти Милли из борделя и побыть с ней наедине, тогда, вероятно, через пару недель я бы понял, какое именно чувство мной овладело. Подозреваю, что всегда буду надеяться на встречу с женщиной, с которой мне было бы так же хорошо, как с Милли. С тобой такое бывало? — Дальше страстных мечтаний об одной из девушек, которую я встретил на заводе у отца в Бирмингеме, я не заходил, — признался Джеймс. — Я бы и тебе не сказал об этом, если бы не парочка лишних бокалов. Эта девушка проверяла высоту сиденья велосипеда. Ее юбка задралась, и я увидел ногу в черном чулке и кружева нижней юбки. Мне показалось, что ничего более эротичного я в жизни не видел. Ной захихикал. — А как она выглядела? — Если честно, совершенно обычно, — признался Джеймс. — В своих мечтах я вижу ее ногу, а не лицо. — В таком случае, Джеймс, мы не только должны выяснить, что случилось с Бэлль и остальными девушками в Париже, но и убедиться, что ты стал мечтать о чем-то более значительном, чем девушка и велосипед, — усмехнулся Ной. — А теперь давай прогуляемся, осмотримся, а вечером вернемся. Друзья вернулись на площадь в тот же вечер, в восемь часов. Уже стемнело, когда они вышли из гостиницы на площади Пигаль, но Ной и Джеймс окунулись в яркий свет и шум — в самую гущу событий. Повсюду их окружало огромное количество баров, кафе и ресторанов — казалось, днем их было не так много. Зазывала у «Мулен Руж» кричал, что это лучшее представление в Париже, а туристы различных национальностей стояли у входа и глазели на громадную афишу, на которой был изображен ряд высоко задранных женских ножек в пене кружевных юбок. Пока Ной и Джеймс шли по крутой извилистой улочке, из темных прокуренных баров доносились звуки пианино, аккордеонов и скрипок. Запахи еды из ресторана перемежались с запахами горячих каштанов и блинчиков, которые продавали уличные торговцы. К этим пикантным ароматам примешивалась вонь конского навоза. Приятели не раз поворачивали головы, когда зазывала показывал снимок застывших танцовщиц, одетых лишь в блестки, с большими веерами из страусовых перьев, прикрывавшими часть лица. В проститутках тоже недостатка не было: друзей несколько раз окликали, и что бы им ни говорили, Джеймс тут же отчаянно краснел. Джеймс сказал, что швейцар предупредил, чтобы они были осторожнее, потому что место все же опасное. Здесь полно грабителей и преступников, несмотря на то что за последние десять лет, когда возводили Сакре-Кер, многие трущобы снесли. Ной подумал, что ему еще никогда не доводилось бывать в таком волнующем месте. Оно было живописным, ярким и живым, с намеком на щегольство, и не таким грязным, как Севен-Дайлс. — Выпьем, перед тем как идти? — предложил Джеймс, когда они дошли до площади. В заведении мадам Сондхайм царила темнота, горел только красный фонарь над дверью. Однако Ной был уверен: темно только потому, что окна закрыты ставнями, а не потому, что заведение не работает. — Не ищи отговорок, — поддразнил друга Ной. — Лучше идти сейчас, позже посетителей станет больше и у нас не будет возможности поговорить с кем-нибудь из проституток. Я рассчитываю на тебя. Кто из нас владеет французским? Я попытаюсь найти девушку, которая говорит по-английски, какой бы страшненькой она ни была. — Он засмеялся. — Я хочу, чтобы ты понял: я настроен серьезно и решительно! — добавил Ной. Когда они подошли к входной двери, Джеймс был похож на испуганного кролика. — Выше нос, мой друг, — подбодрил его Ной. — Что самое плохое может случиться в борделе? — Что у меня не встанет? — предположил Джеймс, полагая, что для Ноя это было бы самым постыдным вариантом развития событий. — Нет, для меня страшнее всего пожар — придется выбегать голым, — усмехнулся Ной. Джеймс засмеялся и поймал себя на том, что шутка сняла напряжение. — С этим справиться пара пустяков — не раздевайся. Когда Ной позвонил в дверь, отодвинулась маленькая заслонка и на них уставилась какая-то женщина. Ной приподнял шляпу в знак приветствия. Дверь распахнулась, и на пороге появилась довольно сухопарая женщина лет пятидесяти в простом черном платье. Джеймс на ужасном французском объяснил ей, что они англичане и их приятель дал им этот адрес. Женщина жестом пригласила их войти, потом закрыла дверь, взяла у них шляпы и провела в комнату, расположенную слева от прихожей. В комнате благодаря ярко пылающему камину было тепло. Здесь сидели четыре девушки, все полураздетые, в шелковых домашних платьях, едва прикрывающих белье. Женщина, которая привела сюда приятелей, предложила им выпить; выбор был невелик — только красное вино. Потом она представила девушек: София, Мадлен, Ариэль и Козетт. Ариэль звали темноволосую красавицу с огромными ясными глазами и полными губами. Остальные трое ничего особенного из себя не представляли. Джеймс пожал им руки — девушки захихикали. — Кто-нибудь из вас говорит по-английски? — спросил Ной. — Немного, — ответила невысокая девушка с волосами мышиного цвета. Ее звали Козетт. Джеймс начал беседовать с Ариэль, и Ной отметил, что он, похоже, ей понравился — она внимательно слушала все, что он ей говорил. Ной покорно улыбнулся Козетт и поцеловал ей руку. Девушки опять захихикали, но Козетт, по-видимому, такая обходительность понравилась. В углу гостиной играла пианола. Ной протянул руку, приглашая девушку на танец. Козетт вновь захихикала, как будто раньше мужчина никогда не приглашал ее. — Неужели мадам Сондхайм запрещает вам танцевать? — спросил он. Ной знал, что хозяйки публичных домов не любят, чтобы девушки тратили время на подобные вещи. — Вы с ней знакомы? — всполошилась Козетт. Ной покачал головой. — Нет, я лично нет. Здесь бывал мой друг. Он сказал, что нрав у нее крутой. Это так? Козетт кивнула. Ной отметил, что у девушки красивые серые глаза, и несмотря на то, что ее волосы отчаянно нуждались в мытье, как хорошо, что она говорила по-английски! — Расскажешь мне об этом наверху? — предложил он, догадываясь, что она чувствует себя очень скованно в присутствии других девушек. — Вы хотите меня? — спросила Козетт, как будто удивляясь. Ной не был уверен в том, что хочет заниматься с ней сексом, но улыбнулся и заверил: конечно да. Она тут же схватила его за руку и практически выволокла из комнаты, оставляя Джеймса с прекрасной Ариэль, Мадлен и Софией. Козетт повела Ноя на третий этаж. Когда они проходили мимо закрытых дверей на первом и втором этажах, звуки, доносившиеся из-за них, свидетельствовали о том, что внутри находятся другие девушки вместе с клиентами. Комната Козетт в точности напоминала свою хозяйку — невзрачная, неубранная, неухоженная. — Вы должны дать мне деньги, — сказала девушка, протягивая руку. Ной не разбирался во французских деньгах. Он достал из кармана банкноту в десять франков и протянул ей. Девушка нахмурилась, поэтому он добавил еще десять. На этот раз она улыбнулась и направилась к двери. Там она кому-то передала деньги. Козетт начала снимать свое синее домашнее платье, но Ной ее остановил. — Я не могу, — сказал он. — Мой друг очень хотел женщину, и я просто составил ему компанию. Может, просто поговорим? Козетт пожала плечами и села на кровать, снова натягивая платье на плечи. — Англичане — странный народ, — сказала она, качая головой. Ной засмеялся. — Да, с этим не поспоришь. Многие из вас совсем молоденькие. Я слышал, у мадам Сондхайм иногда бывают очень юные девушки? — Только не для таких молодых людей, как вы, — скептически заявила Козетт. — Они для стариков. Ной подошел, сел на кровать рядом с ней и взял ее ладонь в свою. — А молодые англичанки у нее бывают? — спросил он. Козетт кивнула. — Иногда. Им очень плохо. Мы слышим, как они плачут. И для нас это плохо — посетители хотят только их. Ной из ее слов понял, что интерес к ней и остальным девушкам падает. — А вы видели кого-нибудь из них? — Нет, никогда. Они живут наверху и в гостиную не выходят. — Они находятся взаперти? — Ной жестами показал замок. Козетт кивнула. — Мужчины поднимаются к ним наверх? Очередной кивок. — Как часто? — спросил Ной. Она жестом показала, что речь идет об огромной сумме денег, и скривила губы от отвращения. — А потом куда они деваются? — поинтересовался Ной. Казалось, Козетт не поняла вопроса. Ной повторил еще раз, переставляя слова, спросил: как долго девушки сидят наверху? Но она продолжала качать головой и повторять: — Не понимать. Но что самое удивительное, у нее в глазах стояли слезы. Ной достал бумажник и отсчитал несколько банкнот. — Тебе, — сказал он, вкладывая деньги ей в руку. — Мадам ничего не узнает. — Он приподнял ее подбородок и пальцем нежно вытер слезы. — Признайся мне, почему ты плачешь? Потоком хлынула французская речь, и даже ничего не понимая из сказанного, Ной уловил негодование, и не в свой адрес. — Говори по-английски, — попросил он. — Куда девались эти девушки? — Я не знаю, — призналась Козетт. — Я слышала, как кто-то упоминал обитель. — Обитель? — переспросил Ной. — Это монастырь? Козетт пожала плечами, явно не зная ответа на этот вопрос. — Куда? — спросил Ной. Он увидел у постели карандаш, взял его, открыл бумажник и нашел клочок бумаги, на котором можно было бы писать. Но девушка оттолкнула его руку и покачала головой. — Я не знаю, где это и как называется. Я только слышала, как говорили «обитель». Он начал спрашивать, а не привозили ли сюда в январе девочку, но Козетт прижала палец к губам. — Больше ни слова. Я ничего не могу сказать. Поймите, у меня будут неприятности. Для Ноя это было равнозначно признанию в том, что девочку в январе привозили, и если бы им удалось найти монастырь, они бы напали на след. Он не мог уйти от Козетт, не вселив в нее уверенность в себе. — Ты милая девушка, — произнес Ной, обхватывая ее лицо руками и целуя в лоб, щеки, губы. — Если бы я не был женат… — Он замолчал, надеясь, что она сделает правильные выводы из этого замечания. — Жена заставила меня пообещать, что в Париже я буду вести себя прилично. Козетт улыбнулась. У Ноя создалось впечатление, что выглянуло солнышко. Ее личико преобразилось. — Вашей жене повезло, — сказала она. — Говорите дальше, — попросила француженка, подталкивая его назад к кровати, когда он уже направился к двери. — Я буду отвечать по-английски. Ной догадался, что она скорее не хочет ударить в грязь лицом перед остальными девушками, чем попрактиковаться в английском. Отказаться было бы верхом неучтивости. Козетт сказала, что приехала из Реймса. Она старшая из семи дочерей, ее отец работает на ферме. Ей не нужно было говорить о том, что она приехала в Париж, чтобы стать проституткой, поскольку для нее это был единственный способ заработать деньги, которые она посылала семье. Девушка вспыхнула, когда призналась, что научилась английскому у художника-англичанина, который жил на Монмартре. Она сказала, что встречается с ним в выходные. Когда Ной спросил, женится ли он на ней, Козетт засмеялась и ответила: «Нет, потому что он очень стар». Она добавила, что он очень добр к ней, и Ною пришло в голову: чем больше она будет улыбаться, тем больше людей будут к ней добры. Когда Ной вернулся в гостиную, в комнате осталась одна София. Она что-то сказала по-французски, какую-то грубость, и села, повернувшись к нему спиной. Через пять минут спустился Джеймс. Он весь сиял, а его щеки просто пылали. В дверном проеме, отделяющем гостиную от прихожей, показалась служанка, проводившая их сюда, и подала им шляпы. Оба друга молчали, пока не пересекли площадь. — Она была превосходна! — выпалил Джеймс. — Такая добрая, такая щедрая… — Но держу пари, деньги она взяла, — насмешливо заметил Ной. Он был рад, что его приятель наконец побывал в борделе, но понял, что теперь его ожидает целый вечер рассказов о том, насколько восхитителен был этот опыт. — Мне кажется, она не хотела их брать, — мечтательно ответил Джеймс. — Но она слишком боится мадам Сондхайм, чтобы отказаться от денег. — Ты хоть о чем-нибудь ее спросил? — Похоже, она мало что поняла. Я задал ей вопрос о юных девушках, и она сказала, что с ней мне будет намного лучше, чем с неопытными девицами. Ной не смог сдержать улыбку. Наивно было бы ожидать, что его друг станет расспрашивать такую красавицу, как Ариэль, оставшись с ней наедине в спальне. — Слово «обитель» означает «монастырь»? — неожиданно спросил он. — Да, а что? — нахмурился Джеймс. — Потому что именно туда отправляют юных девушек из этого борделя. К сожалению, искать в Париже неизвестную обитель — все равно что искать иголку в стоге сена.Глава двадцатая
1911 год Бэлль проснулась от жары и, как обычно, всяв поту. Сейчас она испытывала ностальгию по прохладе английского лета — одуряющая жара Нового Орлеана забирала все силы. Она вспоминала, как обрадовалась, когда в апреле прошлого года ей досталась эта спальня. Комната располагалась в глубине дома, поэтому была уютнее остальных — большая, залитая солнцем, с красивой широкой медной кроватью. Тогда Бэлль и в голову не могло прийти, что спальня превратится в настоящий ад, как только на улице потеплеет. Именно поэтому никто из девушек не хотел ее занимать. Но потом, за полтора года пребывания у Марты, она научилась никому не доверять. Что сегодня казалось добром, завтра могло превратиться в зло. Чудовищной ошибкой было просить Марту предоставить доказательства того, сколько она за нее заплатила, особенно сразу после приезда сюда. Хозяйка тут же стала с ней холодна, и Хэтти предупредила Бэлль, что ей следует немедленно извиниться. — Мы все так или иначе связаны договором, дорогуша, — объяснила она. — Хозяйка борделя должна проявлять строгость, иначе девушки перестанут ее слушаться. Даже тем из нас, кого она не покупала, как тебя, мадам все равно предоставляет еду и жилье. Она заказывает нам платья, туфли и тому подобные мелочи, а потом вычитает это из наших денег — ей же надо на что-то жить. К тому же мы должны заслужить ее доверие. Каково ей будет, если она возьмет девушку, а потом однажды проснется и обнаружит, что та удрала из города, прихватив столовое серебро и полный чемодан платьев? После такого объяснения Бэлль все поняла. — Я всего лишь хотела узнать, сколько еще мне отрабатывать вложенные в меня деньги, — пояснила она. — Не вижу ничего крамольного в своей просьбе. Как же мне тогда планировать свою жизнь? — Марта на эту просьбу смотрит по-другому. Она скажет, что это только ее дело, — настаивала Хэтти. — А мы, девушки, как цветы, быстро увядаем. Ей приходится, пока это возможно, зарабатывать на нас денежки. Если мы забеременеем, заразимся сифилисом, либо же кто-то из девушек расквасит нам лицо, или изобьет кто-то из мужчин — мы больше не будем представлять для нее ценности. От этих слов по спине Бэлль пробежала дрожь. Она и не задумывалась о том, что нечто подобное может произойти и с ней. Но зарекаться не стоило. — Человек, который привез меня сюда, уверял, что Марта хорошая женщина. Она показалась мне такой доброй, — озадаченно произнесла она. — Как можно заработать на нас столько денег, а потом вышвырнуть на улицу, если случится что-нибудь плохое? Хэтти ухмыльнулась, как будто не могла поверить в то, что Бэлль настолько наивна. — Марта на самом деле хорошая женщина, по крайней мере, если сравнивать ее с большинством других хозяек борделей в этом городе. Она хорошо нас кормит; если мы болеем, о нас заботятся. Марта не заставляет нас работать, когда у нас месячные. Прежде чем жаловаться, дорогуша, открой глаза и посмотри, как живется другим девушкам в этом городе. Господи! Некоторых даже не кормят как следует, стегают плетью, отбирают детей. Я слышала об одной мадам, которая выбила на тыльной стороне ладони одной из лучших своих девушек «Шлюха», когда та захотела уехать домой к родителям. Несчастная так никуда и не поехала. Если у тебя есть пара лишних часов, я расскажу тебе о подлых хозяйках борделей — у тебя волосы повыпадают от ужаса. — Но мне нужны деньги, чтобы вернуться в Англию, — возразила Бэлль, хотя слова Хэтти напугали ее. — Я боюсь, что мне долгие, долгие годы придется жить здесь. Хэтти засмеялась. — Милое дитя, ни одна из нас, даже самая красивая, не будет жить тут долгие годы, по крайней мере, не в этом районе города, — сказала она и снисходительно погладила Бэлль по голове. — Самое разумное, что ты можешь сделать — это помириться с Мартой, показать себя в деле, а потом выждать время и подыскать себе богатого мужчину, который взял бы тебя на содержание или даже женился на тебе. Это единственный способ выбраться отсюда. Лично я именно так и намерена поступить. Бэлль пару дней размышляла над тем, что сказала Хэтти. Больше всего ее поразило высказывание о том, что цветы быстро увядают; ей даже в голову не приходило, что для этой работы существуют некие временные рамки. Она тут же вспомнила, как Этьен предупреждал ее, что девушки должны умасливать мадам. Ее мама, бывало, жаловалась на некоторых проституток, и сейчас Бэлль припоминала, что они всегда уходили. Возможно, и не по собственной воле. Без сомнения, в глубине души Марта была раздосадована на Бэлль. Она отворачивалась, когда та входила в комнату, и ни разу не заговорила с ней. Учитывая все сказанное Хэтти, Бэлль понимала: выхода у нее нет, придется извиняться перед Мартой, чтобы все снова стало гладко; в противном случае ее могут продать кому-то еще. Все в Америке с жаром уверяли, что рабство — пережиток прошлого, но если рынок рабов, возможно, канул в Лету, то здесь, в Новом Орлеане, все еще существовал рынок торговли проститутками — белыми, черными, мулатками. И все принимали эти правила игры; девочки у Марты постоянно об этом говорили. Существовал даже элитный рынок: было почетно, если девушка переходила от одного хозяина к другому за огромную сумму денег. С такой девушки пылинки сдували, пока мужчины толпой валили, чтобы заплатить за нее огромную цену. Ниже стояли совершенно бесправные девушки; всем было наплевать, как с ними обращаются — и полиции больше, чем кому бы то ни было. Бэлль почти не сомневалась: если какая-то из девушек станет говорить об этом открыто, ее, скорее всего, заставят замолчать навсегда. Поэтому Бэлль убедила себя, что должна радоваться тому, что попала в хороший дом терпимости и к ней относятся как к ценному товару благодаря ее молодости, красоте и английскому происхождению. Она должна приняться за работу, показать искреннюю увлеченность — так она обезопасит себя, пока не найдет выход. Поэтому она отправилась к Марте извиняться. Бэлль поймала себя на том, что почти забыла, что произошло всего неделю назад, зато до мельчайших деталей помнит день, когда, шестнадцать месяцев назад, отправилась на встречу с Мартой в гостиную. Ради такого события она надела бледно-голубое платье, отделанное рюшами, которое ей подарили во Франции, потому что в нем она выглядела как сама невинность. Волосы девушка распустила по плечам, слегка прошлась румянами под глазами, чтобы создавалось впечатление, будто она плакала. Был почти полдень. Марта сидела на диване в своем просторном капоте абрикосового цвета. На голове у нее красовался тюрбан в тон платью. — В чем дело, Бэлль? — ледяным тоном осведомилась она. — Я пришла попросить у вас прощения, — ответила Бэлль, не поднимая головы и заламывая руки. — Я вижу, вы злитесь на меня за то, что я спросила о деньгах. Я, наверное, показалась вам неблагодарной, ведь вы были так добры ко мне. — Я не люблю, когда мои девушки задают много лишних вопросов, — ответила Марта. — Это мое заведение, и я здесь устанавливаю правила. — Я поступила очень неразумно, когда стала задавать вопросы, — каялась Бэлль. — Просто я не понимала, как все происходит — я же в этом деле новичок. Я даже не подумала об этих прекрасных платьях, о белье и туфлях, которые вы мне купили. Не подумала о том, во сколько вам обошелся мой переезд. Но сейчас я понимаю: мне очень, очень повезло, что я оказалась в вашем заведении. Пожалуйста, скажите, как я могу искупить свою вину за то, что обидела вас? — Тебе, дорогуша, чрезвычайно повезло, что я тут же не продала тебя в другой бордель, — резко ответила Марта. — Я не поступила так по единственной причине: ты еще слишком юна и не привыкла к этой профессии. Я столько сил и времени потратила на тебя — никто бы в городе так с тобой не возился. — Я знаю, мадам, — с покаянным видом призналась Бэлль. — Вы были мне как мать. Я очень сожалею… — Ты даешь мне слово, что в будущем меня не ждут неприятные выходки? — спросила Марта. — Конечно. Я обещаю, что изо всех сил постараюсь загладить свою вину, — заверила ее Бэлль. Ей даже удалось выдавить пару слезинок, хотя язык так и чесался высказать этой женщине все, что она думала о торговле людьми. — Я искренне хочу забыть старое и начать все с чистого листа. — Иди ко мне, милая. — Марта похлопала по дивану рядом с собой. — Я рада, что ты сегодня пришла ко мне поговорить. Это свидетельствует о том, что в глубине души ты очень славная девушка — такой я тебя и представляла. Сегодня я прощаю тебе твою ошибку. Вероятно, восторженные отзывы моих клиентов вскружили тебе голову. Но посмеешь еще раз полезть ко мне с вопросами, и я уже не буду так снисходительна. Я тут же выставлю тебя за дверь, ты и глазом не успеешь моргнуть. Я ясно выразилась? — Да, мадам, — ответила Бэлль, опустив голову и выдавив еще две слезинки. — Обещаю: никогда больше и намека на неуважение. — А сейчас ступай, милочка, — велела Марта, потрепав Бэлль по коленке. — И сними это платье, в таком только школьнице-зубрилке ходить. Бэлль помнила, как покинула гостиную Марты, бегом вернулась к себе в комнату, чтобы в одиночестве остудить негодование из-за того, что вынуждена унижаться и заискивать, чтобы не потерять крышу над головой. Но девушка твердо пообещала себе: она будет продолжать играть в эту игру, пока это ей на руку, а потом выйдет из нее. Однако Бэлль больше не рассчитывала на чарующую атмосферу Нового Орлеана. Она не осознавала, что праздная жизнь у Марты вскоре засосет ее и сделает такой же ленивой, как и остальные девушки. Марта вновь стала такой же доброй и дружелюбной, какой была до этого маленького недоразумения. Бэлль подружилась с другими девушками, и днем они ходили гулять в Джексон-сквер или прогуливались вдоль набережной Миссисипи. Они много смеялись и болтали — в их работе часто случались казусы, и ни одна не относилась к своему ремеслу серьезно. Бэлль продолжала получать два доллара за ночь и каждую неделю откладывала сколько могла. Чаще всего Бэлль чувствовала себя рядом с девушками по-настоящему счастливой, как будто они были ее старшими сестрами, которых у нее никогда не было. От них она узнала об Америке, о моде и о секретах красоты, и, конечно же, о мужчинах — которые всегда были главной темой разговоров. У Бэлль появилась новая спальня, и хотя летом там было нестерпимо жарко, комната была очень красивой, с темно-розовыми розами на обоях. Ела она то, что хотела. Бэлль полюбила пряную джамбалайю и другие традиционные креольские блюда. Если хотела, она могла бóльшую часть дня спать или нежиться на подушках в тенистом уголке двора с книжкой в руках. Ей никогда не приходилось мыть полы, стирать. Единственной задачей Бэлль было заботиться о своей красоте. Но временами в глубине ее души вспыхивали гнев и возмущение. Бэлль могла бы смириться с новой работой; если уж говорить начистоту, новое занятие ей нравилось. Она предпочитала пожилых господ юнцам. Иногда они уверяли, что овдовели или их жены уже давно с ними не спят. Бэлль понимала: скорее всего, они лгут, просто им захотелось молодого тела и необременительных развлечений. Но говорили они правду или нет, старики неизменно оставались вежливыми, нежными и благодарными. Ее трогала их признательность. Скупая слеза, жаркие объятия перед уходом, цветы или шоколадные конфеты, которые они дарили, заставляли ее чувствовать себя особенной и даже любимой. С другой стороны, после встречи с некоторыми клиентами помоложе Бэлль чувствовала себя грязной. Они бывали грубыми, жестокими, абсолютно равнодушными к ее чувствам. Часто они вели себя так, как будто считали: она должна быть благодарна им за то, что они выбрали ее. А подчас попадались и такие, кто заявлял, что она не стоит истраченных на нее денег. Марта уверяла, что такие найдутся всегда, ведь мужчины чувствуют себя униженными из-за того, что им приходится платить за секс, и не стоит принимать все на свой счет. Но Бэлль трудно было не обращать на них внимания. Менее чем за два года она прошла путь от незнания, что такое секс, до понимания того, чего она хочет. Теперь Бэлль было известно, что члены бывают разные; она видела огромные и крошечные, скрюченные и ровные. Бэлль научилась напрягать мышцы влагалища, чтобы усилить удовольствие мужчины и заставить его быстрее кончить. Она даже брала пенис в рот и делала вид, что ей действительно это нравится, хотя на самом деле ее при этом выворачивало наизнанку. Некоторые клиенты хотели подольше продлить занятие сексом, некоторым нужна была быстрая разрядка. Одним нравилось верить, что Бэлль настоящая леди, другие требовали, чтобы она вела себя как развязная шлюха. У Бэлль развилась способность угадывать их желания уже по одному взгляду, которым они окидывали ее в гостиной. Ей так часто приходилось из леди превращаться в шлюху, что она уже и не знала, кто она на самом деле. Бэлль понимала: она уже не та девочка, которая приехала из Англии. У нее больше не было романтических мечтаний, вместо этого она внимала всему, что ей говорили, и приправляла сказанное щепоткой соли. У нее появился разумный цинизм, она могла и зубы показать, особенно мужчинам, которые подходили слишком близко и могли рассмотреть ту девушку, которой она была раньше. Англия и все, что любила Бэлль, сейчас казалось ей далеким размытым пятном, как будто оглядываешься на мечту. Настал и миновал ее семнадцатый день рождения, но она так и не написала домой, потому что понимала: ей нечего сообщить матери и Мог. Бэлль не хотелось расстраивать их еще больше. Пусть думают, что она все еще в Нью-Йорке, откуда она послала им открытку, и что ее жизнь сложилась намного лучше, чем на самом деле. Тем не менее она не могла удержаться и искала в газетах новости из Англии. К сожалению, американские газеты писали об Англии только тогда, когда там происходило что-то по-настоящему значительное и важное, как, например, похороны короля Эдуарда, состоявшиеся в мае минувшего года. Их широко освещали в прессе и сопровождали фотографиями, и Бэлль заплакала, когда увидела снимок Вестминстерского аббатства и парламент на заднем плане и вспомнила, как они гуляли там с Джимми. Мог могла быть в толпе зевак. Несмотря на то что она не любила большого скопления людей, она ни за что бы не пропустила такую церемонию — Мог считала короля Эдуарда хорошим человеком. Иногда в газетах печатали несколько строк о суфражистках, о том, как их насильно кормят в тюрьме или об их последних выступлениях, во время которых они отстаивали свои избирательные права. Этих заметок было достаточно для того, чтобы Бэлль расплакалась. Она вспомнила, как Мог говорила, что жалеет, что у нее не хватает духу присоединиться к этому движению. В июне писали о коронации Георга Пятого. Тогда тоска по дому стала нестерпимой. Американцы любили такие истории из Англии; в каждой газете и журнале этому событию посвящались целые развороты. Бэлль помнила волнение, которое она испытала, когда короновали Эдуарда Восьмого, праздничные декорации и поднятые флаги. Мог водила ее в Уайтхолл посмотреть на церемонию — Бэлль никогда не забудет золоченую карету и приветственные крики собравшихся. В тот день на улице устроили праздник, кто-то выкатил пианино, и почти всю ночь пили и танцевали. Когда Бэлль охватывала пронзительная тоска по дому, девушка пыталась убедить себя в том, что живет здесь намного лучше, чем в Англии, но ее долг перед Мартой не шел у нее из головы. Здравый смысл и любовь к цифрам говорили о том, что затраты на нее с лихвой окупились уже много месяцев назад. Марта просто жадная, хитрая стерва, которая держит ее за дуру. Бэлль скопила достаточно денег, чтобы уехать из города, но вернуться в Англию ей было не на что. К тому же поговаривали, что у Марты повсюду осведомители. Ей тут же донесут, если одна из ее девушек купит билет на поезд. Марта отправит на станцию кого-то из своих людей, чтобы вернуть беглянку. Девушка успокаивала себя тем, что это всего лишь сказка, чтобы запугать проституток, но все равно боялась рисковать, потому что прекрасно знала — если ее поймают, Марта обязательно ей отомстит. Она продаст ее еще до захода солнца, и не в соседний дом на Бейсин-стрит, а на несколько кварталов дальше, где ей придется за день обслуживать от сорока до пятидесяти мужчин. Хозяева этих борделей пристально следили за своими девушками и избивали их за любые проступки. Был еще один страх — забеременеть. Пока что Бэлль была защищена, как и остальные девушки в доме, но она знала, что в других борделях о проститутках заботятся гораздо меньше. Тогда перед ними встает выбор: либо идти к мамаше Лу, мулатке, которая помогала избавиться от нежеланных детей, либо рожать и пытаться умаслить хозяйку своего борделя, чтобы та позволила оставить ребенка. Бэлль знала, что Марта ни за что не согласится, чтобы кто-то из девушек в ее доме оставил ребенка. В глухих переулках стоят бордели, где в комнате наверху живут несколько младенцев и детей постарше. Однако Бэлль слышала, что их накачивают «Покоем» — приправленным настойкой опия ликером, придуманным доктором Годфреем. А когда они вырастают, их отправляют на ферму. Еще в Лондоне Бэлль слышала о женщинах, которые живут на фермах и присматривают за детьми. Там малыши не получают ни родительской любви, ни ласки, часто их даже кормят плохо. Поговаривали, что в Америке происходит то же самое. Бэлль чувствовала, что должна изо всех сил угождать Марте. Ее не покидало чувство, что она не нравится этой женщине. Это ощущение не подтверждалось ничем, кроме мрачного взгляда и нескольких резких слов, но девушки часто рассказывали ей о том, какой мстительной была Марта в отношении тех, кто ее расстраивал. Бэлль нелегко было подлизываться к мадам, как это делали остальные. Она пряталась от Марты, когда читала газету или книгу, подозревая, что любовь к чтению выделяет ее среди других девушек, и всегда держала свое мнение при себе. Но Бэлль трудно было оставаться покорной, она не могла разыгрывать из себя овечку в угоду женщине, которая покупает и продает людей. Поэтому она вспомнила слова Хэтти и поняла: мужчина, который согласился бы сделать ее своей содержанкой, — единственный выход из создавшегося положения. Бэлль не хотела выходить замуж. Было бы непорядочно связывать себя с кем-либо узами брака, ведь она намерена сбежать. Но женатый мужчина, который содержит любовницу, сам предает и поэтому заслуживает того, чтобы быть обманутым. Каждую ночь Бэлль записывала в свой дневник имена всех господ, которых обслуживала, а позже размышляла о каждом из них и делала пометки: что думает о нем, как он выглядит, как часто наведывается в бордель, является ли она его любимицей. Были мужчины, которые регулярно посещали Марту и всегда спрашивали Бэлль. Из них девушка выделила тех, кто ей особенно нравится, тех, кто дарит подарки, и, наконец, тех, кто, по ее мнению, был достаточно богат, чтобы содержать любовницу. Список сократился до двух кандидатур: Фальдо Рейс, балагур из Техаса, который занимал какой-то важный пост на железной дороге, и капитан Эван Хантер, владевший несколькими судами, курсирующими из Нового Орлеана. Фальдо было чуть больше пятидесяти, в Хьюстоне у него была жена и четверо взрослых детей. Эван был моложе, ему было сорок семь лет. Он никогда не говорил ни о жене, ни о детях. Жил он в Батон-Руж. Необходимо было выяснить, есть ли у этих двоих легальный бизнес в Новом Орлеане или же они приезжают сюда только для того, чтобы зайти к Марте повидаться с ней. Бэлль мешало то, что Марта не поощряла, когда мужчины оставались в комнате девушки более получаса. Это правило было основано на том, что на идущих непрерывной чередой мужчинах она зарабатывает намного больше, чем на одном, который проводил с проституткой несколько часов или даже ночь. Полчаса — подходящий промежуток времени для секса, но времени на разговоры не оставалось. Можно было поговорить в гостиной, но там находились другие девушки и Марта. Они слушали навострив уши, поэтому Бэлль не могла даже надеяться на откровенный разговор с кем-либо из клиентов. Однажды в пятницу вечером, в конце июля, лил такой сильный дождь, что водосточные трубы не могли достаточно быстро справиться с потоком воды и Бейсин-стрит превратилась в настоящую реку. Девушки сказали, что это ураган, а потом только и говорили об ураганах, о том, как это ужасно, когда с домов сносит крыши и вырывает с корнями деревья. Марта согласилась: да, это ураган, хотя для ураганов еще рано, но она заверила, что девушки преувеличивают и за все годы жизни в Новом Орлеане она только один раз видела, как сорвало крышу. В Англии Бэлль десятки раз видела такие дожди, но на улице всегда было холодно. Этот же дождь был похож на теплый душ. Она не удивлялась, что люди все равно ходят по улицам, несмотря на то что промокли до нитки. Но в дождь посетителей было немного. До девяти вечера заглянуло только двое. Тапер чах у пианино, а девушкам было так скучно, что они стали подтрунивать друг над другом. Анна-Мария, которая, как Бэлль узнала по крайней мере год назад, была чрезвычайно вероломной, спросила Сюзанну, почему та выбрала зеленое платье, ведь в нем ее лицо приобретает землистый оттенок. В ее словах не было ни капли правды — у Сюзанны были блестящие медные локоны, и зеленый цвет ей очень шел. — Не хочу показаться злюкой, — с притворной улыбкой продолжала Анна-Мария, — просто я подумала: кто-то должен открыть тебе глаза. — Кто-то должен открыть глаза тебе: ты лживая сучка, — ударила Сюзанна Анну-Марию ее же оружием; она встала и грозно взглянула на свою товарку. — Ты завидуешь мне потому, что тот богатый банкир выбрал вчера меня. — Он никогда больше не будет тебя спрашивать, когда узнает, какая ты грязнуля, — огрызнулась в ответ Анна-Мария, вскакивая со стула. — Я знаю, что ты не моешься между посещениями клиентов — воняешь, как хорек. Сюзанна набросилась на обидчицу, пытаясь своими длинными ногтями вцепиться ей в лицо. Бэлль не слишком жаловала Анну-Марию и понимала, что мерзавка заслуживает того, чтобы ей расцарапали физиономию, но Марта, скорее всего, во всем обвинит ту, которая первой начала драку. Поэтому Бэлль тут же вскочила, заслоняя собой Анну-Марию. — Хватит! — велела она решительным тоном, который неоднократно слышала от Марты, когда та обращалась к девушкам. — Анна-Мария! Немедленно извинись перед Сюзанной, такие слова говорить гадко, к тому же в них нет ни капли правды. Хэтти, Полли и Бетти поддержали Бэлль. Бетти добавила, что Анна-Мария заслуживает хорошей трепки, потому что постоянно затевает скандалы. — Смотри, как бы я тебе личико не расцарапала! — крикнула Анна-Мария Бетти, пытаясь добраться до нее. — Это ты мне завидуешь! Тапер заиграл громче, и в этот момент дверь гостиной распахнулась. На пороге стояла Марта. Ее двойной подбородок дрожал от злости. — Что здесь происходит? — спросила она, по очереди глядя на каждую из девушек. Все молчали. Существовало негласное правило: друг на друга не доносить. — Похоже, это ты все затеяла, Бэлль? — выпалила мадам. — По всему видно, что ты запугиваешь Анну-Марию. — Я не запугивала ее, — ответила Бэлль, только теперь понимая, что стоит прямо перед зачинщицей. Возможно, человеку, который только что вошел в комнату, и могло показаться, что она все это затеяла. — Не так ли, Анна-Мария? — Запугивала. Она постоянно меня толкает, — сказала Анна-Мария. Солгав, она нарушила главное правило, и остальные девушки тут же стали громко говорить о том, что же на самом деле произошло. Они продолжали кричать, изливая свои обиды на Анну-Марию, но тут неожиданно донесся голос Сисси, извещавшей о приходе клиента. Пришел Фальдо Рейс, здоровяк из Техаса. Он, как обычно, был одет в безупречный серый фрак и крахмальную сорочку с отложным воротничком, но сегодня, промокший до нитки, выглядел смешно. Девушки тут же притихли. Бэлль едва сдерживала смех — в мокрой, прилипшей к телу одежде, с большим пузом и мокрыми, слипшимися волосами и усами Фальдо напоминал моржа. — Как мы рады вас видеть, господин Рейс! — выдохнула Марта. — У девочек возникли небольшие разногласия. Бедняжка, похоже, вы совсем промокли. Сисси возьмет у вас пальто и шляпу. Входите скорее, выпейте чего-нибудь. Бэлль тут же бросилась к Фальдо, приветливо улыбаясь. — Как приятно вас видеть, господин Рейс! Неужели вы рисковали подхватить пневмонию для того, чтобы повидаться со мной? — Я бы рискнул чем угодно ради встречи с вами, — галантно ответил он, принимая предложенный Сисси стакан виски и выпивая его содержимое одним глотком. — Мы сможем просушить его одежду? — обратилась Бэлль к Марте. Та вздрогнула всем телом, как будто хотела стряхнуть инцидент, который произошел всего пару минут назад. — Разумеется, Бэлль, будь так добра. Хотите подняться наверх с Бэлль, господин Рейс, или желаете какую-нибудь другую девушку? Бэлль почувствовала: Марта надеется, что посетитель выберет другую. Но Фальдо улыбнулся и ответил, что он хочет Бэлль. Когда они покидали гостиную, Бэлль не могла удержаться и ухмыльнулась, глядя на Анну-Марию. Оказавшись в своей комнате, Бэлль попросила Фальдо побыстрее раздеться. Она сказала, что отдаст его вещи Сисси, чтобы та просушила их у плиты. — К сожалению, за полчаса они не высохнут, — добавила она, когда он начал стягивать одежду. — Я заплачу за всю ночь, — торопливо произнес техасец. — Годится? — Я должна спросить у мадам, — ответила Бэлль, стыдливо опуская глаза. Она не слишком обрадовалась его желанию остаться на ночь: Фальдо был крупный мужчина, и мысль о том, что он захочет снова и снова заниматься с ней сексом, не радовала ее, но, с другой стороны, она же ждала возможности узнать его получше — вот она и представилась. Бэлль отнесла его одежду и обувь вниз и передала ее Сисси. Марта все еще была в гостиной, и когда Бэлль вошла, она почувствовала висящее в воздухе напряжение — мадам отчитывала девушек. Бэлль спросила, могут ли они поговорить наедине. Когда Марта вышла в прихожую, Бэлль сообщила ей о желании Фальдо и спросила, сколько будет стоить, если он останется на всю ночь. — Пятьсот долларов, — отрывисто бросила Марта. Бэлль понимала, что запрашиваемая сумма намного выше обычных расценок, особенно в такую мерзкую погоду, когда было маловероятно, что клиенты вообще появятся. Но у девушки появилось ощущение, что Марта намеренно назвала такую высокую цену, в надежде, что Фальдо откажется. В результате Бэлль опозорится и перед мадам, и перед девушками. — Не знаю, нравлюсь ли я ему настолько сильно, — усмехнулась Бэлль. — Могу только спросить. Когда девушка возвращалась наверх в спальню, шелестя шелковым платьем, она почувствовала на спине враждебный взгляд Марты. Бэлль стало не по себе. Она не знала, что ей делать. Вернувшись к себе в комнату, Бэлль увидела, что Фальдо уже лежит в постели. У него была широкая дряблая белая грудь, а рыжие волосы, которые он просушил полотенцем, делали его похожим на дикобраза. — Не думаю, что вы захотите остаться на ночь. Мадам сказала, что это будет стоить пятьсот долларов, — негромко произнесла Бэлль. Он захохотал. — Назовем это сделкой за ночь с тобой, — ответил он. — Подай мне мой бумажник, он там, на столе, дорогуша. Я дам еще двадцатку, чтобы принесли бутылочку шампанского. Когда Бэлль через несколько минут вновь поднималась по лестнице с двумя бокалами и бутылкой шампанского в ведерке со льдом, она едва сдерживала ликование. Как вытянулось лицо Марты, когда она отдала ей деньги! Мадам готова была лопнуть от злости — ведь она ошиблась в Фальдо. Однако жадность не позволяла ей пойти на попятный — Марте так хотелось заработать много денег в столь ужасную ночь! Но Бэлль торжествовала не потому, что утерла Марте нос. Ее обрадовала реакция Фальдо. Он захотел провести с ней ночь и попросил шампанского. Это указывало на то, что он относится к их встрече как к чему-то особенному. Бэлль была решительно настроена доказать ему, что он не ошибся. Немного спустя, сидя рядом с ним на кровати, потягивая шампанское и смеясь, Бэлль вспомнила слова Этьена о том, что ей следует хотя бы немного любить своих клиентов. В физическом плане Фальдо был не очень привлекательным мужчиной; если уж говорить откровенно, вид у него был странноватый. Маленькая, похожая на яйцо голова совершенно не гармонировала с тучной фигурой. Глаза, похожие на большие черные пуговицы, слишком крупный нос, огромное пузо и при этом тощие ноги и руки — весь он был какой-то нескладный. Однако, несмотря на свою внешность, Фальдо был добрым человеком с хорошим чувством юмора. Было не похоже, что у него есть какие-то неприятные маленькие тайны, как у других мужчин. Когда он улыбался, его глаза тоже улыбались. Но теперь, когда он не спешил, Бэлль увидела и другие его стороны. Было приятно просто лежать на подушках и разговаривать с ним; раньше она никогда не разговаривала с клиентами. Фальдо рассказал ей, что часто ездит на поездах, проверяет, чтобы с пассажирами обращались подобающим образом, чтобы поезда отправлялись вовремя, чтобы на вокзалах на пути следования был порядок. Еще он принимал решения о прокладывании новых маршрутов, участвовал в переговорах об условиях пересечения территорий, о покупке и строительстве гостиниц и предоставлении всевозможных услуг на железнодорожных вокзалах. Фальдо обладал способностью даже об обыденных вещах рассказывать интересно. Но когда он перешел к рассказу о различных частях Америки, о дикой природе и об индейцах, он просто очаровал слушательницу. — Это рай на земле, — с жаром уверял ее Фальдо. — Бескрайние равнины, огромные леса, широкие быстрые реки и такие красивые горы, что захватывает дыхание. Потом он захотел узнать об Англии, и хотя Бэлль изо всех сил пыталась красочно описать Лондон, чтобы он предстал, как наяву, ей было стыдно, что она так мало знает о родном городе. Она хотела спросить Фальдо о жене и детях, но почувствовала, что этот вопрос ему не понравится. Бэлль рассказала, как ее похитили на улице и в конце концов привезли сюда. Фальдо задумчиво смотрел на нее, пока она рассказывала свою историю, а когда закончила, взял ее за руку и пожал. — Такие мужчины, как я, способствуют процветанию этого рынка, — печально констатировал он. — Мы видим лишь удовольствие, манящие огни борделей. Нам даже в голову не приходит, как там оказались живущие в них девушки. Мне действительно очень стыдно. Бэлль ответила на рукопожатие и прижалась в нему теснее. — Не стоит грустить. Ты хороший человек. Здесь нет ни одной девушки, которая оказалась бы в публичном доме против своей воли. Даже если бы меня не заставили заниматься проституцией, кто знает, возможно, я бы все равно стала продавать свое тело. Не ты меня похищал, не ты меня насиловал в Париже. Мне нравится быть с тобой. Ты на самом деле мне нравишься. Фальдо повернулся к ней и погладил по щеке. — Ты тоже мне нравишься, Бэлль. Я никогда не видел такой красавицы, как ты, с гривой темных кудрей и озорными глазами. Рядом с тобой я снова чувствую себя молодым. Когда они допили шампанское, Фальдо заключил девушку в объятия, как сделал бы муж или возлюбленный, и постарался доставить ей удовольствие, не дожидаясь, когда она начнет ублажать его. Секс с любым из клиентов быстро заканчивался, и с кем бы Бэлль ни спала, все было одинаково. Фальдо тоже раньше был как все; ничто не выделяло его в череде других клиентов. Единственное, что его отличало — он не был грубым, не говорил бранных слов и никогда ее не обижал. Но сегодня он был другим: неторопливым, чувственным, нежным. До Сержа ему было, конечно, далеко, но Бэлль было приятно. В какой-то момент она взглянула на часы и с изумлением увидела, что уже перевалило за полночь. Они поднялись в ее спальню в начале десятого. Фальдо все оттягивал кульминацию, он хотел, чтобы секс длился дольше, и впервые Бэлль не стала спешить; ей нравилось быть с ним, по-настоящему нравилось. Первые лучики рассвета едва-едва забрезжили за ставнями, когда Бэлль проснулась, все еще лежа в объятиях Фальдо, и его тело, которое она вчера считала дряблым, сейчас показалось ей мягким, теплым, уютным. Она потянулась, как кошка, и переплела свои ноги с его ногами. «Так бывает, — пришло ей в голову, — когда ты замужем: уютное умиротворение». Чуть позже Фальдо вновь занялся с ней любовью и был еще нежнее, чем ночью. Бэлль позволила поцеловать себя, потому что почувствовала: она должна дать ему все, что у нее есть. Часов в восемь Фальдо взглянул на карманные часы и вздохнул. — Мне пора, мой цветочек. В десять у меня встреча. Мне еще нужно успеть к парикмахеру — побриться — и в гостиницу — надеть чистую сорочку. — Ночь была просто чудесной, — промурлыкала Бэлль, крепко обнимая его. — Как бы мне хотелось, чтобы так было всегда. — В полутемной, закрытой ставнями комнате Фальдо не казался ей ни старым, ни противным — милый мужчина, который заставил ее почувствовать себя счастливой, подарил удовольствие. — Ты хороша в своем деле, — негромко засмеялся он. — Я даже на секунду поверил, что ты говоришь всерьез. Бэлль резко села на кровати и посмотрела на него сверху вниз. — Так и есть! Честно! Фальдо улыбнулся и поцеловал ее сосок. Одного этого легкого прикосновения было достаточно, чтобы приятная дрожь пробежала у нее по спине. Бэлль прижалась к нему крепче. — Мне пора, — нехотя произнес Фальдо через пару минут. — Принесешь мою одежду? Минут через десять он уже стоял одетый в сухие отутюженные вещи. Сисси даже почистила его туфли. Фальдо обнял Бэлль за талию и улыбнулся, глядя на ее красный халат. — Мы можем повторить это, сладкая моя? — спросил он. — Я бы обиделась, если бы тебе этого не захотелось, — ответила Бэлль, задирая голову, чтобы его поцеловать. — Но мне не нравится, что тебе приходится платить мадам такие деньги. Техасец нагнулся и поцеловал ее. — Ты стоишь каждого цента, сладкая, — улыбнулся он. — Но сейчас мне пора! Проводив Фальдо, Бэлль снова легла в кровать. Она не могла разобраться в собственных чувствах. Ей нравилось то, что они с Фальдо сблизились; возможно, теперь он захочет сделать ее своей любовницей. Она вполне искренне считала, что он в состоянии заплатить любую сумму, которую назовет Марта. Но вместе с тем Бэлль было грустно оттого, что она собирается обмануть такого хорошего человека. — Не смей думать об этом, — резко оборвала она себя. — Твой долг позаботиться о себе и вернуться в Англию. Фальдо тоже получит то, что хочет. — И каково тебе было провести с ним целую ночь? — в тот же день спросила Хэтти. Все девушки собрались в кухне. Они пили кофе, макая в него бенье — пончики причудливой формы. — У него явно водятся денежки, раз он заплатил такую сумму. Хэтти была высокой, с пышными формами, светло-каштановыми волосами, зелеными глазами и очень добрым сердцем. Бэлль доверяла ей, искала ее общества. Хэтти выросла в приюте в Сан-Франциско. Она сбежала оттуда, когда заведующий и воспитатели-мужчины попытались ее совратить. К занятию проституцией ее принудила одна пара; поначалу они прикинулись друзьями, а потом продали ее и Сюзанну Марте. — А может, он влюбился в Бэлль? — широко улыбнулась Бетти. — По-моему, он просто не захотел натягивать на себя мокрые вещи, — засмеялась Бэлль. Она заметила, как нахмурилась Анна-Мария, и решила: лучше придержать мысли о Фальдо при себе. — Я думала, утро никогда не наступит, — в довершение добавила она. Проститутки еще немного поговорили о мужчинах, которые хотят остаться на ночь. Бэлль казалось, что многих посетителей пугает названная сумма. Насколько она помнила, Хэтти была единственной из девушек, у кого посетитель оставался на всю ночь. — Ты бы поделилась с нами своими секретами, милочка, — сказала Анна-Мария, обращаясь к Бэлль. Несмотря на притворную улыбку и сладкие речи, Бэлль почувствовала в ее словах скрытую злобу. — Ты в Париже этому научилась? Расскажи! — Никаких секретов у меня нет. Как я уже говорила, он просто не захотел натягивать на себя мокрую одежду, — повторила Бэлль. — Не побоюсь побиться об заклад: когда он увидит свои пустые карманы, то больше сюда не вернется. Всю неделю Фальдо не выходил у Бэлль из головы. Мечтать о нем как о возможном пропуске отсюда, чтобы на несколько ступеней приблизиться к возвращению домой, ей удавалось нечасто. А тем временем к натянутым отношениям с Мартой добавилась неприязнь Анны-Марии. Она бросала на Бэлль злые взгляды и часто замолкала, когда та входила в комнату. Попав сюда, Бэлль узнала, что Анна-Мария — фаворитка в этом доме терпимости. Но за несколько недель ее место заняла новенькая. Бэлль понимала, что это очень обидно; она тоже стала бы ревновать, если бы Марта купила новую девушку и та заняла ее место. Анна-Мария обладала дерзкой, роковой красотой: кожа оливкового цвета, черные глаза, рыжие вьющиеся волосы — и бурный темперамент. Она злилась не только из-за того, что Бэлль пользовалась популярностью у клиентов, но еще и потому, что девушки любили ее и часто становились на ее сторону. Ссоры дома, в Лондоне, были обычным явлением. Вряд ли хотя бы день проходил без перебранки. Бэлль помнила, как однажды Мог сказала, что девушки могут стать такими же смертельно опасными, как змеи, когда они охвачены ревностью, поэтому старалась не накалять отношений с Анной-Марией. Прошло десять дней, прежде чем Фальдо вновь появился на пороге борделя. Он привез для Бэлль коробку конфет, украшенную розовыми бархатными розочками. Она была такой красивой, что у Бэлль появился ком в горле. — Я могу опять остаться на ночь? — спросил Фальдо, даже не успев выпить. — Ты уверен, что хочешь потратить столько денег? — прошептала Бэлль, не желая быть услышанной другими девушками. К счастью, в гостиной было многолюдно и тапер играл довольно громко. — Уверен на все сто! — ответил техасец. — Я бы рискнул переплыть болото с аллигаторами, лишь бы быть с тобой. Бэлль засмеялась и сказала, что должна спросить у Марты. Сегодня вечером был такой наплыв посетителей, что она чувствовала: Марта может отказать. Удивительно, но Марта позволила Фальдо остаться. Впрочем, Бэлль не знала, сколько шуршащих банкнот он ей передал. Техасец снова заказал шампанское, и Сисси последовала за ними с бутылкой наверх. Оказавшись в спальне, Бэлль поцеловала Фальдо в губы и начала стягивать с него пиджак. — Нельзя тратить столько денег, — сказала она. — Это безумие. — Приятное безумие, дорогая, — засмеялся он, обхватывая ее за талию и целуя. — После нашей последней встречи я мог думать только о тебе. Для меня мука, как представлю тебя с другими мужчинами. Бэлль обхватила его лицо ладонями и нежно посмотрела в глаза. — Ничего не поделаешь, Фальдо. Я тоже жалею, что не могу быть только с тобой. Он повернул ее к себе спиной и начал расстегивать платье. Затем наклонился и стал целовать ее спину, стягивая платье на пол. — Ты такая красивая, — бормотал он. — Такая маленькая и совершенная, а я, старый дурак, влюбился в тебя. Бэлль перешагнула через платье и повернулась к нему лицом. — Ты тоже мне нравишься, — призналась она и почти не покривила душой. Фальдо взял ее с неистовой страстью, они не успели даже полностью раздеться. Бэлль с готовностью отвечала на его ласки. Позже они сидели на постели и пили шампанское. Через открытые окна доносилась музыка и крики. Фальдо глубоко вздохнул. — Такое впечатление, что у тебя на плечах лежит тяжкое бремя, — сказала Бэлль. — У меня одна печать — о тебе, — признался он. — Что бы ты ответила, если бы я предложил тебе все бросить и уехать со мной? Сердце Бэлль подпрыгнуло. Она не ожидала, что подобное предложение поступит так быстро. — Я бы с радостью, — ответила она, — но меня связывает договор с Мартой. — Девушка пустилась в объяснения, сказала, что не знает, сколько еще денег должна мадам. — Понятно, — проворчал Фальдо. Чувствовалось, что он злится на Марту. — Но ты не бойся, я все улажу. — Но, Фальдо, она так просто меня не отпустит, — предупредила Бэлль и прижалась к нему. Внезапно ее осенило: бордель Марты никогда бы не стал одним из самых процветающих в Районе, если бы она была мягкотелой, честной и заботилась о будущем девушек. — Я довольно влиятельный человек, — бодрым тоном произнес Фальдо. — Предоставь мне разобраться с Мартой. На следующее утро Фальдо встал, оделся. Бэлль оставалась в постели. Ее немного тревожило решительное выражение его лица. — Что случилось? — поинтересовалась она. Фальдо присел на край кровати и посмотрел на девушку. — Я все обдумал, — ответил он. — Ты должна делать вид, будто между нами ничего нет. Никому ни слова. Бэлль кивнула. Она испугалась, что он отказался от мысли забрать ее отсюда. — Я найду для нас жилье, — пообещал техасец. — Где-нибудь здесь, в Новом Орлеане, потому что только сюда я могу приезжать постоянно. Но подальше от Района. Когда я все устрою, я вернусь и дам тебе знать. На следующий день ты сделаешь вид, будто идешь на прогулку, а сама возьмешь экипаж и поедешь ко мне. Когда тебя здесь уже не будет, я все улажу с Мартой. По его решительному выражению лица Бэлль видела, что он действительно все обдумал и говорит серьезно. Она обвила его шею руками и поблагодарила. — Ты же понимаешь, что очень много времени будешь проводить в одиночестве? — спросил Фальдо. — Не сможешь наведываться в Район, встречаться с подружками. Необходимо сжечь все мосты. — Мне все равно, — ответила Бэлль. — Я хочу быть с тобой.Глава двадцать первая
— Все бесполезно, Джимми. Мы должны смириться с тем, что никогда не найдем Бэлль, — сказал Ной. — Слишком много времени прошло. След утерян, и у нас нет никаких предположений. Больше я ничего сделать не могу, как бы мне этого ни хотелось. Стоял жаркий сентябрьский день, дышать было нечем. Джимми и Ной ранним вечером сидели на заднем дворе паба «Баранья голова». Лето выдалось сухим и жарким, поэтому Мог пришлось постараться, чтобы задний двор выглядел красиво. Она убедила Гарта избавиться от старых деревянных ящиков и остального мусора, посадила в кадках герань, выкрасила в белый цвет старую скамью и небольшой столик. Вот уже несколько недель задний дворик являлся небольшим благословенным убежищем от суеты и духоты паба. Длительная засуха и жара сказались на всем Лондоне. Люди стали раздражительными, плохо спали. Канализация дурно пахла, продукты слишком быстро портились. На улицах было грязно. Даже листья с деревьев стали облетать раньше времени. Еще вчера вечером Гарт сказал, что подумывает о том, чтобы на недельку закрыть паб и отправиться с Мог и Джимми к морю. Но Джимми ответил, что дядя и Мог могут ехать, а оностанется здесь на тот случай, если придет весточка от Бэлль. Гарт заявил, что еще не встречал такого упрямца, такого наивного человека, который надеется получить весточку через полтора года после исчезновения девушки. Ной с Джеймсом трижды ездили в Париж, отчаянно пытаясь найти обитель, о которой говорила девушка из борделя. Ною казалось, что он побывал во всех парижских монастырях, которых больше сорока, но ему не удалось найти человека, который бы признался, что имеет какое-либо отношение к мадам Сондхайм. Некоторые монастыри служили лечебницами, и везде говорили, что у них много больных, которые были проститутками, женщин, которых изнасиловали, и тех, у кого возникли осложнения во время родов. Но там Ноя и Джеймса заверили, что у них не было девушек-англичанок и ни одна из их пациенток не жаловалась на то, что ее принуждали к занятию проституцией. Ной не верил, что монашки, с которыми он беседовал, хладнокровно помогают тем, кто эксплуатирует молодых женщин. Все обитательницы монастырей были предельно откровенны и страшились одной мысли о том, что человека в рясе могут заподозрить в попытке скрыть подобное преступление. Исходя из услышанного, Ной предположил, что люди, торговавшие девушками, скорее всего, называли это место «обителью», чтобы отвести от него подозрения, а на самом деле это простой дом, где девушек содержат, пока не переправят в другое место. Но сейчас, не имея ни малейшей подсказки, где находится это место, он понимал, что надежды найти его нет. Джимми не прекращал поиски. Он вновь залез в конторы к Кенту и к Колму, чтобы порыться в бумагах, опросил половину жителей Севен-Дайлс в надежде, что кто-то из них что-нибудь слышал. Год назад ему удалось кое-что найти: он узнал, где живет Чарльз Брейтвейт, известный под прозвищем Слай. Юноше сообщили только, что этот человек живет в Эйлсфорде, в Кенте, и Джимми отправился туда, надеясь разузнать о Слае побольше. Ему рассказали, что уже три поколения Брейтвейтов держат здесь ферму, но Чарльза Брейтвейта воспитали так, что он считал себя джентльменом, и, с тех пор как он унаследовал ферму, бóльшую часть времени он проводил в Лондоне. Вместе с Гартом Джимми наведался на ферму с намерением выбить из Брейтвейта хоть какую-нибудь информацию, но они нашли там только Тэда Коннора, управляющего. Он сообщил, что Брейтвейт уехал месяца три назад и с тех пор от него не было ни слуху ни духу, ни денег. Коннор показался им честным, порядочным человеком, оказавшимся в ловушке: уехать он не мог, потому что имел жену и троих детей, которых необходимо было кормить. Жили они в тесноте. Тэд сказал, что выживает за счет фермы и молока. Если Брейтвейт в скором времени не объявится, ему придется продать коров на рынке. Джимми спросил, не привозил ли Брейтвейт в январе прошлого года юную девушку. Тэд ответил, что помнит, как однажды поздно ночью приехал его хозяин с приятелем, а на следующий день они уехали — это был их единственный визит в январе. Коннор сказал, что если девушка и была с ними, он лично ее не видел. Но добавил, что раньше здесь девушки бывали. Дат он назвать не мог и самих девушек видел только издали, поэтому не сможет их описать, но припоминает, что ему показалось: Брейтвейт с приятелем затевали что-то недоброе, потому что в дом его тогда не пустили, хотя обычно так не поступали. Джимми вспомнил, как Колм с Кентом говорили о том, что Слай струсил. Юноша посоветовал Коннору сообщить об исчезновении хозяина в полицию. Похоже, тот посчитал это излишним, но пообещал подумать, если Брейтвейт не объявится через месяц. Вскоре после возвращения Джимми и Гарта из Эйлсфорда Ной признался юноше, что больше не знает, что можно предпринять, чтобы найти Бэлль. Тогда Ною показалось, что Джимми с ним согласен. Но сейчас создавалось впечатление, что юноша не намерен прекращать поиски. — Ты отлично придумал написать в газете о пропавших девушках, — сказал Джимми. — Я, если честно, надеялся, что это заставит полицию зашевелиться. Но они ничего не предприняли. Ной ласково потрепал парнишку по рыжей голове. Его статья, вышедшая в начале года в газетах, была попыткой добиться справедливости и каких-то действий. Однако оказалось, что полиции все нипочем, — там продолжали уверять, что уже сделано все возможное. В газету со всех уголков Англии посыпались сотни писем. История явно не оставила людей равнодушными, поскольку среди писем, в которых выражали сочувствие родителям пропавших девушек, были и такие, в которых люди сообщали о том, что у них тоже пропала дочь. Некоторые давали советы, правда, большинство из них были бесполезными. Пару писем прислали те, кто думал, что знает, кто стоит за этим преступлением; Ной сообщил эти имена полиции, чтобы она провела расследование. По иронии судьбы, статья не помогла найти Бэлль, но Ною стали поручать гораздо больше журналистских расследований — «лакомых кусочков», в которые можно вонзить зубы. — Полиция, если говорить откровенно, действительно сделала многое, — напомнил Ной Джимми. — Кента и Колма привели на допрос, и я искренне верю, что полицейские как могли пытались прижать их. Но эти двое — тертые калачи, и против них нет весомых улик, которые указывали бы на их связь с пропавшими девушками. Даже показания Энни о том, что Кент убил Милли, не выдерживают никакой критики. Мог не было в борделе в ту ночь, и она не может подтвердить ее слова. Все, что есть у полиции — это показания со слов девушки, которая пропала. Если бы Энни рассказала полиции правду в тот вечер, когда все произошло, сейчас все было бы по-другому. — Разве мы больше ничего не сможем сделать? — грустно спросил Джимми. — Остается надеяться на то, что объявится одна из пропавших девушек и расскажет, где она была и кто ее похитил. — Если бы это была Бэлль! — воскликнул Джимми. Голос его сорвался. Ной был знаком с Джимми уже почти два года, вместе с ним отметил его восемнадцатый день рождения. Но только сейчас он заметил, как изменился юноша. Джимми вырос по крайней мере сантиметров на семь. Казалось, рубашка вот-вот треснет на его широких плечах и сильных руках. На подбородке юноши появился пушок. Сейчас перед Ноем стоял молодой мужчина с рыжими волосами и веснушками, которого едва ли можно было назвать классическим красавцем, но лицо у него было волевое и симпатичное. Джимми был решительно настроен сделать все, что в его силах, чтобы разыскать Бэлль. Он так же усердно работал на дядю. — Тебе следует развеяться и начать встречаться с другими девушками, — негромко произнес Ной. — Вы с Бэлль были знакомы всего несколько дней. Если однажды она и объявится, маловероятно, что у вас обнаружится что-нибудь общее. Джимми взглянул Ною в лицо. В его глазах появилось предупреждение: не стоит больше говорить на эту тему. — Я обязательно найду ее, Ной, — убежденно ответил юноша. — Возможно, она не захочет меня знать, тогда я смирюсь с ее решением. Я уже встречался с парой девчонок, с тех пор как Бэлль уехала. Для меня они ничего не значат. Они не идут ни в какое сравнение с Бэлль. Потом он сказал, что ему еще нужно выполнить некоторые поручения, и выбежал через заднюю калитку. Ной вернулся в паб. Гарт еще не открыл заведение. Он сидел за кухонным столом и курил трубку. Мог сидела напротив и штопала носки. Ной отметил, что эта парочка практически никогда не расстается и Мог хорошо влияет на Гарта, поскольку тот стал не таким вспыльчивым, как был когда-то. — Выпьешь чего-нибудь? Чай или пиво? — спросила Мог. Ной отказался, сказал, что ему следует поспешить домой, потому что сегодня вечером он идет в концертный зал в Кингс-Кросс с одной молодой дамой. — Джимми тоже следует встречаться с девушками, — заметила Мог. Ной и сам так думал, но его немного удивило то, что Мог с ним солидарна. — И не смотри на меня так! — воскликнула она. — Парню скоро девятнадцать лет, пора ему завести себе подружку. — Мог права, — мрачно кивнул Гарт. — Бессмысленно все время скорбеть о Бэлль. — Я только что сказал ему то же самое, — признался Ной. — Но одного нашего желания недостаточно. — Наверное, я плохо на него влияю, — с опаской предположила Мог. — Я постоянно говорю о Бэлль и ничего не могу с собой поделать. Я не понимаю Энни. Она ни разу не наведалась сюда, не спросила, есть ли новости о Бэлль, не пришла посмотреть, чем я занимаюсь. А в прошлом месяце, когда я ее навещала, служанка сказала, что мадам нет дома. Я знаю, что это неправда. Ной дважды был у Энни, и каждый раз натыкался на холодный прием. Домик, который она сдавала, был очень уютным, и хотя жильцы у нее были такие, что у них волосы встали бы дыбом, если бы они узнали, что их хозяйка когда-то содержала бордель, она явно не опасалась того, что Мог или Ной расскажут об этом и поставят ее в неловкое положение. — Энни всегда была бесчувственной, — произнес Гарт. — Ходили слухи, что она шантажировала Графиню, чтобы та оставила бордель ей. — Это гнусная клевета. И наглая ложь! — решительно заявила Мог. — Графиня заботилась об Энни, и Энни присматривала за старушкой, как за собственной матерью. — Тогда почему она наплевала на собственную дочь? — удивился Гарт. — Такое впечатление, что это ты, Мог, мама Бэлль. Что с ней не так? Ной остановил спорящих, подняв руку. — Я знаю, что Энни вынудили заниматься проституцией. Трудно любить ребенка, зачатого в грехе. Мог прикусила губу, как будто хотела что-то сказать, но не решалась. — Давай, Мог! — подбодрил ее Ной. — Я вижу, ты что-то знаешь. — Это я виновата, — прошептала она. — Вскоре после рождения Бэлль я взяла все заботы о ней на себя и не позволяла Энни даже взглянуть на малышку. Энни была лучшей девушкой Графини, и я сказала себе, что она должна как можно быстрее вернуться к прежнему занятию, чтобы никто не занял ее место. — Мог расплакалась, крупные слезы потекли по ее щекам. — Если бы не я, вероятно, все сложилось бы по-другому. Это, наверное, наказание мне. Много лет назад я забрала у Энни малышку, а теперь сама должна страдать от горя, потеряв ее. К удивлению Ноя, Гарт встал со своего места, обошел стол и приблизился к Мог. Когда здоровяк склонился над плачущей женщиной, ее обычно суровое лицо исполнилось нежности. Ной неожиданно понял, что Гарт влюбился. — Мог, вашей вины здесь нет, — сказал Ной, направляясь к двери черного хода. — Вы были верной подругой для Энни и отличной нянькой для Бэлль. Но вам уже давно пора жить для себя, и мне кажется, рядом с вами именно тот мужчина, с которым можно начать новую жизнь. Ной улыбнулся, оказавшись на заднем дворе. Он надеялся, что Мог и Гарт наконец поймут, что их жизнь должна кардинально измениться. — Мог, не плачь, — утешал ее Гарт. Ему всегда было неловко рядом с плачущими женщинами. — Ной прав, ты ни в чем не виновата. Ты хорошая. — Что означают его последние слова? — спросила Мог, вытирая слезы фартуком и поднимая на него глаза. Гарт почувствовал, как внутри у него все затрепетало — это случалось часто, когда он был рядом с Мог. Хозяин паба считал, что у нее самое красивое лицо на свете. Ему нравилось, как она закусывает губу, когда нервничает, нравились ее нежные голубые глаза. Гарт знал, что должен что-то сказать, иначе никогда на это не решится. — О мужчине, с которым можно начать новую жизнь? Мне сдается, Ной знает, что я к тебе неравнодушен, Мог, — выпалил он. Она широко открыла глаза и зажала рукой рот. — Ко мне? — Да, к тебе, к кому же еще? — удивился Гарт. Его голос охрип, потому что он уже сто лет не ухаживал за женщиной, и ни одной из них он так не дорожил. — Возможно, ты чувствуешь иначе? Если так, скажи, я больше и рта не раскрою. — Ох, Гарт! — негромко выдохнула Мог. Ее нижняя губа дрожала, как будто женщина вот-вот была готова вновь заплакать. — Ты тоже мне нравишься, но я думала, что ты не отвечаешь мне взаимностью. Понимая, что подобные разговоры можно вести бесконечно, перебрасываясь словами, как теннисным мячиком, и так ничего и не решить, Гарт протянул руки, заключил Мог в объятия, притянул к себе и поцеловал. У ее губ был вкус яблок, которые она резала для пирога. От нее пахло мылом и лавандовой водой. Гарт обнял Мог крепче и снова поцеловал. У него защемило сердце. По тому, как губы Мог отвечали на его поцелуи, он понял, что она чувствует то же самое, что и он. — Мне кажется, давно пора открыть паб, — чуть позже пробормотал Гарт, уткнувшись в шею Мог. Он расположился на стуле в кухне, усадив ее к себе на колени, и целовал снова и снова. Гарт не знал, что делать дальше. Ухаживание — это для молодежи, но Гарт чувствовал, что Мог скорее всего испугается, если он будет действовать слишком напористо. Кроме того, не следовало забывать о Джимми. Гарт не решался уложить Мог в свою постель, не уладив все с племянником. Но хозяин паба был уверен, что Джимми воспримет их брак как единственно верное решение, и, возможно, будет прав. — Вот уж никогда не думала, что это случится о мной, — призналась Мог, трогательно краснея. — Но мы должны подумать о чувствах Джимми; нельзя допустить, чтобы он вошел и застал нас. Гарта всегда поражала ее способность угадывать его мысли. — А я никогда не думал, что благодаря своему юному племяннику снова женюсь, — сказал он. Мог замерла у него на коленях, покусывая губу. Гарт осознал, что все развивается не так, как он планировал. — Я хочу сказать, что не могу подавать ему плохой пример, — продолжил он и понял, что его слова звучат неубедительно. Хозяин паба почувствовал, что его лицо становится таким же огненно-красным, как и волосы. — Я хотел сказать, что хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, Мог! Ты станешь моей женой? Тут она засмеялась нежным заливистым смехом, как будто по камешкам зажурчала вода. — Большего я и не желаю, мистер Гарт, — ответила Мог. — И нам нужно поторопиться, если мы не хотим подавать Джимми плохой пример. Ной продолжал улыбаться, думая о Мог и Гарте, когда подошел к своему дому на Тоттенем-Корт-роуд. Он полагал, что из них выйдет идеальная пара, и был почти уверен, что Джимми перестанет волноваться за Бэлль, если эти двое решат пожениться. Но, как это часто бывало, когда Ной думал о Бэлль, его мысли вернулись к остальным пропавшим девушкам, и он вспомнил слова старшего инспектора с Боу-стрит: «Нам известно, что девушек соблазняют и увозят во Францию и в Бельгию, где они становятся проститутками. И сюда девушек привозят с той же целью. Мы нашли двух француженок в публичном доме в Степни, когда пару месяцев назад делали облаву. Девушки были в ужасном состоянии, худые как палки, грязные, подсевшие на опий. Когда мы их отмыли и привели переводчика с французского, то выяснили, что они думали, будто едут в Англию работать прислугой у важных дам. Такое впечатление, что обе беседовали в Париже с одной и той же женщиной, которая заверила их, что они поедут с ней в Англию всего на год. Обеих «укрощали» господа в большом доме, где за девушками пристально следили, чтобы они не сбежали. Потом, через несколько месяцев, их перевозили несколько раз, и каждый следующий бордель был хуже предыдущего. Наконец они оказались в Степни, где мы их и нашли». Полицейский сказал, что в год пропадают от трехсот до четырехсот юных девушек, а находят чуть больше полутора сотен. Он подчеркнул, что многие из пропавших девиц, скорее всего, сбежали с мужчинами, некоторых, возможно, убили, но, по его мнению, остальные осели где-то в борделях. Еще он заметил, что многих невозможно спасти, даже если полиция их найдет, — из-за пристрастия к наркотикам и болезней они потеряли здоровье. Очень скоро очередная жертва окажется под могильной плитой. — Вероятно, мне стоит еще раз съездить в Париж и попытаться подкупить Козетт, — пробормотал себе под нос Ной, не в силах избавиться от мыслей о телах юных девушек, лежащих под могильными плитами.Глава двадцать вторая
Бэлль тошнило от страха, когда она спускалась по лестнице, чтобы навсегда покинуть бордель Марты. Было два часа дня. На улице было жарко, душно. Вчера Фальдо пришел в бордель и сообщил Бэлль, что нашел для них жилье. Он заплатил Марте за полчаса, успел передать девушке адрес и проинструктировать ее, что ей делать дальше, и ушел. Нервы Бэлль были натянуты, как струны. Страх ни на секунду не оставлял ее; она лежала без сна, терзаясь сомнениями, а правильно ли она поступает, вручая свою жизнь в руки человека, которого едва знает. Было слишком поздно что-либо менять. Как и просил Фальдо, Бэлль взяла с собой лишь небольшой ридикюль, в который уместились все ее сбережения, щетка для волос и пара лент для волос. Под зеленое платье она надела голубое, которое ей дали в Париже. Под платьями были две пары нижних юбок, панталон и рубашек. Бэлль было невыносимо жарко из-за такого количества одежды, но она не смогла заставить себя бросить все свои пожитки, как велел ей Фальдо. Все, что покупала ей Марта, Бэлль оставила в своей спальне. Она надеялась, что остальные девушки разделят между собой те немногие украшения и другие личные вещи, которые она не взяла с собой. Когда Бэлль достигла последней ступени лестницы, из кухни выглянула Марта. — На улице жара, — протянула она и с любопытством посмотрела на Бэлль, как будто заметила, что сегодня она полнее, чем обычно. — Все девушки на заднем дворе, пьют лимонад. Внутри у Бэлль все перевернулось. Она была уверена: Марта догадалась, что у нее на уме. — Я решила прогуляться, — ответила девушка. — Когда на улице так жарко, больше ничего не хочется делать. — Смотри не перегуляй, — предупредила ее Марта. — Никогда не понимала, почему англичане так любят прогуливаться. Марта часто отпускала шпильки в адрес англичан. Бэлль иногда казалось, что мадам пытается спровоцировать ее на резкий ответ. Не стоило попадаться на удочку. Бэлль мило улыбнулась. — Наверное, я пожалею об этом, как только перейду железнодорожные пути, — сказала она. — И сразу же вернусь, чтобы посидеть в прохладе со стаканчиком лимонада. Марта отправилась в гостиную, а Бэлль поспешила к входной двери. Она жалела, что не может попрощаться с остальными девушками. Всех их, за исключением Анны-Марии, она искренне полюбила и была благодарна им за компанию, советы и дружбу. Она будет скучать по их смеху, по занимательным беседам. Их присутствие помогало ей, когда было страшно, одиноко и нестерпимо хотелось домой. Бэлль поспешила через железнодорожные пути во Французский квартал и стала петлять, постоянно оглядываясь через плечо, чтобы удостовериться, что Марта не послала Сисси или кого-нибудь другого шпионить за ней. В конце концов, когда Бэлль убедилась, что ее не преследуют, она наняла карету и велела отвезти ее на Канал-стрит.*** Бэлль редко покидала Французский квартал, поэтому понятия не имела, как выглядит квартал Мид-Сити. Карета, казалось, долго-долго ехала по Канал-стрит, прежде чем свернуть. Наконец Бэлль увидела указатель на Норт-Карролтон-авеню и испытала облегчение, поскольку ехала по нужной дороге. Однако когда карета остановилась у одного из многочисленных одноэтажных «домиков навылет», девушка испытала шок и разочарование. Бэлль знала, что подобные одноэтажные деревянные строения пользуются популярностью в южных штатах, поскольку очень дешевы. Не больше трех с половиной метров в ширину, со смежными комнатами, без прихожей — ни пяди бесполезного пространства. К тому же прохладным летом их продувало насквозь. Их называли «домиками навылет», поскольку входная дверь и дверь черного хода располагались друг напротив друга и пуля могла бы пролететь через такой дом навылет. На самом деле в таком жилище не было ничего плохого. Бэлль знала, что миллионы людей были бы рады иметь хоть какую-то крышу над головой. Но девушка думала, что Фальдо снимет для них один из симпатичных креольских особнячков, такой, как она видела во Французском квартале: с коваными балкончиками и причудливыми ставнями. Бэлль никак не ожидала увидеть обветшалый дом бедняка. Перед зданием даже не было дворика. Все дома на этой улице стояли на кирпичных столбах, к входной двери вели деревянные ступени, а под слегка нависающей крышей располагалось импровизированное крыльцо. Бэлль выбиралась из кареты, когда по ступеням сбежал Фальдо. Он приветствовал девушку теплой улыбкой. Фальдо расплатился с извозчиком и взял Бэлль под руку, чтобы помочь ей подняться по ступеням. — Надеюсь, с Мартой проблем не возникло, — сказал он. — Я очень за тебя волновался. — Марта заговорила со мной на выходе, но я сказала, что иду прогуляться. Мне кажется, она заметила, что я немного потолстела. На мне два платья, мне очень жарко. — Бэлль нервно рассмеялась. Испытав облегчение оттого, что ей беспрепятственно удалось сбежать от Марты, она неожиданно по-настоящему испугалась того, что ждет ее впереди. Фальдо открыл дверь-сетку, которая защищала комнаты от насекомых, и жестом пригласил ее войти. На первый взгляд помещение показалось Бэлль больше, чем она ожидала, а высокие потолки делали его просторным, но обставлена комната была бедно: два темно-красных бархатных кресла и небольшой столик у окна. Освещение было газовым. Еще здесь был камин, хотя Бэлль с трудом могла представить, что в Новом Орлеане будет так холодно, что придется зажигать камин. — Сегодня утром я привез лишь кое-что из мебели, — сказал Фальдо. — Я подумал, что остальное ты захочешь выбрать сама. Бэлль понятия не имела, что сказать. Комната казалась такой голой, неприветливой, особенно после роскошных спален Марты. Девушка понимала, что бóльшую часть времени ей придется быть одной, и задрожала от страха. — Можно осмотреть весь дом? — спросила она, пытаясь успокоиться и поздравляя себя с тем, что ей удалось сделать первый шаг к свободе. — Здесь только спальня и кухня, — сказал Фальдо, провожая Бэлль в спальню. Он привез красивую медную кровать. Сверху лежало новое постельное белье, подушки и стеганое одеяло. — Я оставил это для тебя — женщины лучше справляются с такими делами. Кроме кровати в спальне стоял туалетный столик темного дерева с тремя овальными зеркалами и стул. Бэлль стала восхищаться столиком и кроватью и даже обняла Фальдо, потому что испугалась, что он разгадает ее истинные чувства. — Знаю, ты слишком юна, чтобы вести хозяйство, любимая, — произнес он и коснулся губами ее шеи. — Но я помогу тебе, чем смогу. Ты умная девушка и многому сможешь научиться по книгам и журналам. Третьей и последней комнатой оказалась кухня. Здесь стояла газовая плита, раковина, на стенах висели полки с кухонной утварью. Тут же были сковородки. В центре стоял невысокий потертый стол и два стула. Фальдо открыл буфет. Внизу на квадратном блюде лежал кусок льда. — Так мы сохраняем молоко, масло и мясо, чтобы оно не протухло, — объяснил он. — Каждую неделю будет приходить человек, который продает лед. Когда он позвонит в свой колокольчик, тебе нужно будет просто подойти к нему со своим блюдом. Бэлль видела, как Марте доставляли лед, но не ожидала, что обычные люди тоже могут им пользоваться. Настроение у нее немного улучшилось. — Но, к сожалению, удобства находятся на улице, — признался Фальдо. На его лице читалась тревога — а вдруг она обидится? — Ничего, — ответила Бэлль, снова испытав разочарование. Фальдо налил в чайник воды, чтобы приготовить им кофе. Он купил целый ящик продуктов. Бэлль заставила себя подняться и разобрать его содержимое. Наверху она заметила торт с грецкими орехами. — Ты умеешь готовить? — поинтересовался техасец, насыпая кофе в кружку. — Немного, — ответила Бэлль. — Раньше я помогала Мог по дому: чистила и нарезала овощи, пекла пироги с вареньем. Но сама обед ни разу не готовила. — Если умеешь читать, научишься и готовить, — улыбнулся Фальдо. — По крайней мере, так всегда говорила моя мама. Может, сходишь к букинисту и купишь поваренную книгу? — Отличная идея! — воскликнула Бэлль, стараясь, чтобы ее голос звучал весело и восторженно, несмотря на то что она испытывала совершенно другие чувства. Они выпили кофе с ореховым тортом. Фальдо сказал, что будет давать ей на карманные расходы десять долларов в неделю. Бэлль подумала, что это очень скромная сумма и на нее слишком не разгуляешься, но он не заметил ее напряженного лица. — Я открою на твое имя два счета, — продолжал Фальдо. — Один в продуктовом магазине Френдлара на Канал-стрит, другой у Альдерсона — там продается все, от чулок и ниток до столов и стульев. В этих двух магазинах ты найдешь все, что тебе понадобится, чтобы сделать этот дом уютнее. Расходы я возьму на себя. Будешь подписывать счета именем мисс Энн Талбот. Если кто-то спросит, отвечай, что я твой опекун. Ты не против? Бэлль поняла, что вымышленное имя ей нужно на тот случай, если Марта попытается ее разыскать. — Ты такой добрый, — сказала она. — Надеюсь, ты не пожалеешь о своем решении. Фальдо улыбнулся и погладил ее по щеке. — У меня нет причин для сожаления. Ты — настоящее чудо. Но я боюсь, что тебе будет одиноко и тоскливо. Я буду приезжать так часто, как только смогу, но понимаю, это не то же самое, как если бы рядом с тобой были друзья и семья. — Все будет хорошо. Я буду читать, шить, научусь готовить, — ответила Бэлль. — Но что мне рассказывать о себе, если будут спрашивать соседи? Фальдо нахмурился. — Мне кажется, лучше, если ты не будешь с ними сближаться, — ответил он. — Но если возникнет необходимость обратиться к ним, тебе не стоит говорить, что ты из Района. Можешь сказать, что я твой опекун и ты приехала сюда из Англии, потому что умерли родители. Если спросят, почему ты не живешь со мной, ответишь, что тебе нравится быть независимой. Но лучше вообще избегать разговоров, тогда Марта никогда не узнает, что ты здесь. — А когда ты собираешься с ней поговорить? — поинтересовалась Бэлль. — Я не буду с ней разговаривать, любимая, — ответил Фальдо и, заметив удивление на ее лице, пустился в объяснения: — Марта женщина суровая. Она запросит за тебя огромные деньги, и может случиться беда, если я откажусь платить. Поэтому я вскоре загляну в бордель, спрошу тебя — и таким образом сниму с себя все подозрения. Но уверен, ты понимаешь, что ни к Району, ни к Французскому кварталу тебе приближаться ни в коем случае нельзя. Бэлль кивнула, но почувствовала себя обманутой — он был не готов оплачивать ее свободу. — Конечно. Я и не хочу к нему приближаться, — заверила она. — Пойдем? — спросил Фальдо, беря ее за руку и уводя в спальню. Он столкнул все белье на пол. — Только быстро, у меня скоро встреча. Через некоторое время Бэлль услышала, как хлопнула входная дверь и Фальдо торопливо спустился по лестнице. Она откинулась на незастеленный матрас и расплакалась. Сейчас она чувствовала себя настоящей шлюхой. Фальдо заставил ее полностью раздеться, а потом взял без предварительных ласк и поцелуев и сразу же убежал. Не этого она ожидала. Бэлль осталась одна в той части города, где она никого не знала и где ее могла поджидать опасность. У нее в доме не было ни ванной, ни туалета. Фальдо был намерен давать ей денег меньше, чем она зарабатывала у Марты, а если Марта когда-нибудь узнает, что ее лучшая девушка все еще в городе, скорее всего, она подошлет кого-нибудь, чтобы преподать ей урок. Но больше всего Бэлль расстраивало то, что она оказалась такой дурой, решив, что все сложится удачно, потому что Фальдо ее любит. Это были напрасные надежды; в конце концов, она же не любила его, а обратилась к нему от отчаяния. Но ей все равно было больно оттого, что ему нужна была лишь красивая девушка, всегда доступная для секса, и место, где остановиться, когда он приезжает в Новый Орлеан. В уме ему не откажешь. Могло показаться, что со стороны Фальдо было очень щедро позволить ей записывать все траты на его счет. Но дело было в том, что он не хотел давать ей наличных денег, потому что считал: тогда она может сбежать. Бэлль накопила чуть больше сотни долларов. С одной стороны, это могло показаться огромной суммой, но она понятия не имела, хватит ли ей этих денег, чтобы добраться до Нью-Йорка, не говоря уже о возвращении в Англию. Девушка рыдала так долго, что не заметила, как на улице стемнело. Она заставила себя успокоиться, надела рубашку, закрыла ставни и включила газовую лампу. Бэлль почувствовала запах готовящейся еды. Здесь на улицах было намного спокойнее, чем там, в Районе. Даже если больше в этом мрачном домишке ей ничего не нравилось, тишина была огромным преимуществом. — Ты поступила слишком опрометчиво, — сказала она вслух, когда пошла в кухню, чтобы поставить чайник на огонь. — Следовало узнать Фальдо получше или рассмотреть другие кандидатуры, прежде чем ставить на него. Но что сделано — то сделано, назад дороги нет, поэтому придется выкручиваться. Через несколько дней после побега от Марты Бэлль обнаружила, что ее главные враги — скука и одиночество. С первым она боролась, убирая в доме, готовя еду, гуляя, читая, занимаясь шитьем, но одиночества вынести не могла. Она жалела, что не сидит сейчас с другими девушками в кухне Марты за продолжительным, неспешным завтраком, в одной ночной сорочке, со спутанными волосами. Все девушки одновременно рассказывают о минувшей ночи и заливаются смехом, когда одна из них описывает особенно забавный случай. Потом наступали ленивые полуденные часы, когда они гуляли по Французскому кварталу, валялись в креслах на заднем дворе, болтали, потягивая прохладные напитки. Бэлль все бы отдала, чтобы услышать звон колокольчика у входной двери, несмотря на то, что он возвещал о приходе очередного посетителя и все девушки тут же растягивали губы в соблазнительных улыбках, готовясь к встрече с клиентом. Там, в Районе, невозможно было пройтись по улице, чтобы тебя кто-нибудь не остановил поболтать. Уличные музыканты никогда не обходили вниманием девушек и частенько играли специально для них. Бэлль иногда останавливалась, чтобы послушать музыку и посмеяться, когда музыканты начинали с ней флиртовать. Она могла купить себе мороженое или кусочек арбуза у торговца, а тот обязательно делился с ней последними сплетнями. Владельцы магазинов всегда были настроены дружелюбно и приветствовали Бэлль улыбками; не было даже намека на высокомерие — они не считали себя лучше или выше ее. Всех живущих в Районе связывало нечто общее — совсем так, как было в Севен-Дайлс. Здесь с ней пока никто не заговорил и даже не улыбнулся. Бэлль сомневалась, что всему виной ее статус содержанки — она вообще не видела, чтобы кто-то разговаривал на улице. Девушка могла только предполагать, что в респектабельных кварталах всегда так. Она не знала: то ли всему виной боязнь выказать участие, то ли просто снобизм. Но в чем бы ни крылась причина, Бэлль такое положение дел не устраивало. Временами она чувствовала себя такой одинокой, что плакала, пока не засыпала. Тишина давила на нее, казалась угрожающей. Пару раз ночью бушевал шторм, тяжелые капли дождя барабанили по жестяной крыше. Раскаты грома были такими сильными, что Бэлль тряслась от страха. Она пристрастилась к долгим прогулкам, с каждым разом отправляясь все дальше и дальше. Ей не хотелось возвращаться домой, и она уставала настолько, что сразу по возвращении засыпала. Фальдо приезжал раз в неделю, но всегда в разные дни недели. Вначале Бэлль верила, что он поступает так, потому что у него нет четкого расписания и он не знает, как долго пробудет в том или ином месте, но потом стала подозревать, что он просто проверяет, не нашла ли она себе компанию на стороне. В свой первый визит после ее переезда Фальдо приехал с коробкой из модного магазина белья. Он купил Бэлль красивую красную шелковую рубашку и такой же пеньюар, а также элегантные красные кожаные туфельки, украшенные черным лебяжьим пухом. Той ночью он был очень нежен и по-настоящему страстен. Он восхищался тем, как уютно стало в доме, и волновался из-за того, что ей приходится скучать. Тогда Бэлль подумала, что именно так должно быть всегда. Она собиралась готовить для Фальдо особые блюда, накрывать стол со свечами и цветами. Иногда они могли бы ходить в ресторан или театр. Она даже представила себе, что однажды он, возможно, пригласит ее отдохнуть на выходные. Но в следующий свой приход Фальдо показался ей холодным и отстраненным, и она не могла понять почему. Причина была не в том, что она была не готова: каждый вечер Бэлль купалась, делала прическу, надевала новое белье — на случай, если он объявится. Поскольку она со своей стороны делала все, чтобы угодить Фальдо, ей было очень обидно, что он не замечает ее стараний. Но в тот вечер она его простила, потому что решила, что у Фальдо выдался ужасный день. Однако с тех пор ничего не изменилось. Бэлль никогда не удавалось расслабиться, потому что Фальдо мог объявиться в любой момент. Если он не приходил до десяти, значит, в этот день его уже не будет, поэтому она снимала роскошное белье, надевала ночную сорочку и ложилась спать. В те вечера, когда Фальдо все-таки объявлялся, он не хотел тратить время на разговоры, не интересовался, как прошел день, не рассказывал ей, как у него дела. Он укладывал Бэлль в постель, занимался с ней сексом и сразу засыпал. Днем ей удавалось убедить себя, что, даже если Фальдо ее и не любит, все равно сейчас она находится в гораздо лучшем положении, чем была у Марты. Теперь она содержанка, а не проститутка; у нее есть уютный дом — она наведалась к Альдерсону и приобрела кое-что из мебели, ковры, картины, разную утварь. Все записали на счет Фальдо. Еды у нее было вдоволь. Бэлль могла баловать себя. Но ночью, когда Фальдо оставался у нее, она еще долго лежала без сна, после того как он засыпал, вспоминая, что он сказал ей даже меньше, чем в первый раз, когда был с ней в борделе Марты. Бэлль чувствовала обиду из-за того, что ее использовали. Она ловила себя на том, что вспоминает о Мог, о маме, о Джимми — и эти мысли похожи на темный туннель, который ведет к отчаянию. Снова и снова она подумывала над тем, чтобы написать им, попросить у них помощи, но не могла заставить себя рассказать им о том, что с ней произошло. Где-то через месяц после того, как Бэлль переехала на Норт-Карролтон-авеню, ее взгляд привлек небольшой шляпный магазинчик в паре кварталов от ее нынешнего жилища. Девушка ежедневно ходила на прогулку и каждый раз выбирала другую дорогу, чтобы получше узнать город и его окрестности. По какой-то причине она не была здесь раньше, несмотря на то, что жила неподалеку. Бэлль подождала, пока проедет тяжело груженная телега пивовара, и перешла дорогу. В витрине шляпного магазина были выставлены красивые модели, и Бэлль некоторое время полюбовалась ими. Преобладала осенняя тематика: ветка дерева и золотистые, желтовато-коричневые и красные бумажные листья под ней. Несколько шляпок были надеты прямо на ветку: стильная красная, отороченная длинными золотистыми и коричневыми перьями, головной убор цвета зеленого мха с широкими полями и вуалью, коричневая бархатная шляпка без полей и красивая темно-золотистая шляпка-колокол, украшенная янтарными бусами. После того как Бэлль покинула Англию, она еще ни разу не брала в руки карандаш и не рисовала шляпок. На самом деле она даже ни разу не подумала об этом, после того как призналась Этьену в том, что ее мечта — открыть шляпный магазинчик. Но сейчас, когда Бэлль смотрела на магазин через стекло витрины, воспоминания нахлынули на нее с новой силой. В глубине магазина девушка разглядела скамейку. На ней стояла очень маленькая седая женщина, склонившаяся над черной шляпкой на подставке. Было похоже, что она прикрепляет вуаль. Вокруг женщины были десятки шляпок, и Бэлль почувствовала, что должна войти, чтобы разглядеть их получше. Когда она открыла входную дверь, зазвонил колокольчик — совсем как в кондитерских неподалеку от ее дома в Севен-Дайлс. — Чем я могу вам помочь, мадам? — спросила пожилая дама, отрываясь от своего занятия. Ей было не меньше шестидесяти, лицо было изрезано морщинами, а спина ссутулилась. Дама была одета в черное платье с кружевным воротничком и манжетами кремового цвета. У нее были лучистые глаза и добрая улыбка. — Я просто хотела рассмотреть ваш товар получше, — призналась Бэлль. — Я люблю шляпки, а у вас такая красивая витрина. — Спасибо, милочка, — ответила пожилая дама. — Вы тоже англичанка. Я всегда полагала, что у англичанок тонкий вкус. Бэлль еще немного поговорила с ней о шляпках, а потом, поскольку пожилая дама, казалось, обрадовалась собеседнице, Бэлль призналась, что мечтала стать шляпницей и открыть шляпный магазин. — Только представьте! — воскликнула дама. — Никогда не встречала человека, который хотел бы научиться делать шляпки. Большинство людей полагают, что я куда-то езжу и покупаю уже готовые модели. Они не понимают, что это настоящее искусство: сначала делаешь шаблон, потом шьешь и приклеиваешь. Бэлль готова была льстить пожилой даме просто для того, чтобы задержаться в магазине подольше и не чувствовать себя такой одинокой, хотя бы какое-то время. Она призналась, что у нее нет денег на то, чтобы купить шляпку, но примерила некоторые модели и восхитилась тем, как искусно они сделаны. — Приятно видеть, что их примеряет такая юная и красивая девушка, как вы, — сказала дама. — Меня зовут мисс Фрэнк. Я как раз собиралась выпить чашечку кофе. Не хотите составить мне компанию? — Меня зовут Бэлль Купер, и я с удовольствием выпила бы кофе, — ответила девушка. И только выпалив свое имя, вспомнила, что должна была назваться Энн Талбот. Она не могла забрать свои слова назад, но больше решила ничего о себе не сообщать. — Я всегда хотела поехать в Англию, — призналась мисс Фрэнк, открыв дверь в глубине магазина, за которой скрывалась небольшая кухня. — Не думаю, что когда-нибудь туда доберусь, слишком уж я старая. Но я хотела бы повидать короля Эдуарда, его дворец. Там раньше была башня, где рубили головы королям и королевам. — Король Эдуард умер в прошлом году, на трон взошел король Георг, — сообщила Бэлль. — Однажды я ходила смотреть на Лондонский Тауэр. Мрачное место. Там стоят стражи в красной с золотом униформе — их называют «бифитеры». Сейчас уже головы никому не рубят. — Очень рада, — захихикала мисс Фрэнк. — Если не будет голов, мой бизнес может прогореть. Бэлль засмеялась — впервые после побега от Марты. — Хорошо, что вы развеселились, — сказала мисс Фрэнк. — Я видела ваше лицо, когда вы заглядывали в витрину. Вы казались печальной и несчастной. Тоскуете по дому? Бэлль кивнула. Она не могла говорить, потому что от участливых вопросов ее глаза наполнялись слезами. — Вы остановились у родственников? — Мисс Фрэнк поглядела поверх очков на Бэлль, продолжая насыпать в кружку кофе. Бэлль кивнула, а потом заметила в кухне хитроумное приспособление в форме головы и, чтобы перевести разговор на другую тему, спросила, не предназначено ли оно для того, чтобы делать шляпы. — Точно. Я наливаю в нижнюю часть воду и начинаю нагревать, как чайник. Сверху натягиваю фетр или полотно и над паром формирую верхушку. Вон та большая штука сверху называется колодкой — у меня их несколько для разнообразных верхушек и полей. Я покажу тебе, когда мы допьем кофе, если ты захочешь посмотреть. Бэлль провела в магазинчике почти целый час, и мисс Фрэнк показала ей всевозможные приспособления, которые используют шляпники. Продемонстрировала ящики, полные лент и тесьмы, коробки с искусственными цветами и еще больше коробок с перьями. Все это пленило Бэлль настолько, что она призналась: раньше в Англии она рисовала шляпки. — Если еще захотите порисовать, я с удовольствием посмотрю на ваши эскизы, — заверила ее мисс Фрэнк. — Я уже так давно занимаюсь изготовлением шляпок. Рискну признаться, что выдыхаюсь и мои фасоны устарели. Одна из хозяек «Анжелики», магазина одежды на Ройял-стрит, которая покупает мои шляпки, в последнюю нашу встречу сказала, что хотела бы видеть более дерзкие модели. Честно говоря, Бэлль, я не совсем поняла, что она имела в виду. Девушка улыбнулась. — Недавно я просматривала журналы с последними моделями из Парижа, — сказала она. — Шляпки там были меньше, не больше цветка. Я видела шляпку, которая напоминала маленькое гнездышко с крошечными пушистыми птичками, выглядывающими из него. Думаю, именно это хозяйка «Анжелики» и имела в виду. Мисс Фрэнк покачала головой, как будто ей трудно было представить, что кто-нибудь наденет такую шляпку. — Наверное, я старею? Во времена моей молодости носили практичные шляпки — соломенные, с красивыми лентами, порой украшенные цветами. Осенью и зимой мы надевали фетровые шляпы, подбитые мехом, если было очень холодно. Было легко предсказать, что дамы будут покупать в каждом сезоне. Теперь все иначе. Бэлль вернулась домой позже, чем обычно. В тот вечер она не могла думать ни о чем, кроме шляп. Девушка нашла бумагу, карандаш и стала рисовать, но почему-то ни один из набросков не казался ей удачным. Три дня почти все свободное время она рисовала, а потом отправилась к мисс Фрэнк. — Похоже, у меня ничего не выходит, — призналась она пожилой даме. — Наверное, это потому, что мне нужно узнать, как делаются шляпки. Мисс Фрэнк несколько минут молча смотрела на Бэлль. — Я не могу платить помощнице, пока продажи не увеличатся, — сказала она. — Но если ты хочешь освоить шляпное дело, я тебя научу. — Правда? — Бэлль затаила дыхание. — Я хотела бы этого больше всего на свете! В первый же день, когда Бэлль появилась в магазинчике мисс Фрэнк, ей поручили обрабатывать паром фетровую шляпу-колокол. Девушка почувствовала, что у нее опять появилась надежда. Производство дамских шляп — прибыльное дело; как только она освоит это мастерство, она сможет найти себе достойную работу. Несмотря на то что впереди был долгий путь, у Бэлль появилась причина просыпаться по утрам. Ее жизнь обрела иной смысл, кроме ожидания Фальдо. Бэлль быстро училась. Мисс Фрэнк сказала, что у нее ловкие пальцы и несомненный талант. Пожилая шляпница была хорошим учителем: она так же страстно передавала свои знания, как Бэлль впитывала их. Но у роли ученицы были и свои минусы. Мисс Фрэнк была чрезмерно любопытна, как и постоянные посетительницы, которые уже несколько лет посещали этот магазинчик. Им хотелось знать, почему Бэлль приехала в Америку, как и когда, где она живет, на какие деньги. Даже когда они ни о чем не спрашивали, в их глазах читалось любопытство, и Бэлль догадывалась: когда ее не было в магазине, они засыпáли вопросами мисс Фрэнк. Ложь давалась Бэлль нелегко. Она поведала мисс Фрэнк о том, что ее отослали жить к опекуну, когда умерла ее мать-вдова. Но поскольку его жена и дети не хотели,чтобы она жила с ними, опекун нашел для нее отдельное жилье. Сама Бэлль вряд ли поверила бы тому, что опекун мог позволить такой юной девушке, как она, жить одной в незнакомом городе. Однако мисс Фрэнк, похоже, ни на минуту не усомнилась в ее правдивости; она неодобрительно охнула, сказала, что считает это постыдным, но от ее сочувствия Бэлль стало только хуже. Как ей хотелось рассказать ей свою печальную историю, облегчить душу. Но как бы добра ни была мисс Фрэнк, она была не от мира сего — старая дева, регулярно посещающая церковь. Вероятно, ее никто никогда не целовал, и никакого сексуального опыта у нее не было. Она бы не допустила появления в своем милом магазинчике проститутки; ей могло бы прийти в голову, что Бэлль втерлась к ней в доверие, намереваясь ее ограбить. Одна мысль о том, что Бэлль — любовница женатого мужчины, могла привести ее в ужас. Старушка могла бы даже донести на Бэлль в полицию, и ее вернули бы к Марте. Поэтому Бэлль старалась держать рот на замке, как можно меньше откровенничать с мисс Фрэнк и ее клиентками и одновременно изо всех сил овладевать новым мастерством, которому ее обучали. А по ночам она рисовала шляпки. Девушка не рассказывала Фальдо о своем новом увлечении, потому что знала: он его не одобрит. Но, окрыленная вновь обретенным счастьем, она гораздо усерднее пыталась угодить ему. — Расскажи, чем ты занимался на этой неделе, — спрашивала Бэлль, когда готовила его любимый джулеп — коктейль из виски, воды, сахара со льдом и мяты. Пару раз Фальдо говорил, что ездил в Сент-Лу и даже дальше, но чаще всего он даже не удостаивал ее ответом, просто выпивал коктейль и говорил, что пора спать. Однажды ночью она спросила у него, почему он перестал с ней разговаривать. — К чему разговоры? — пожал плечами Фальдо. — Я прихожу сюда не для того, чтобы меня допрашивали. Я устал. С каждым его последующим визитом Бэлль все больше чувствовала себя использованной и опустошенной, но сдерживалась, напоминая себе о том, что у нее есть крыша над головой, и винила себя за то, что бросилась в омут с головой, не узнав Фальдо получше. Днем ее настроение заметно улучшалось. Ее наброски стали значительно лучше, как только она поняла, как делают шляпки. По утрам Бэлль бежала с эскизами в магазин. Мисс Фрэнк посмеивалась над ее энтузиазмом и уверяла, что позже обязательно посмотрит на них. Чаще всего она говорила Бэлль, что шляпки непрактичны, иногда утверждала, что они слишком тяжелые или будут постоянно спадать, или что модель слишком трудоемкая, но наконец мисс Фрэнк внимательно изучила шляпку, которая напоминала огромную плоскую розу, и возликовала: Бэлль принесла замечательный эскиз. — Такая шляпка подойдет женщинам, которые не хотят примять или испортить прическу, — сказала хозяйка шляпного магазина. — Я смогу сделать маленькую основу. Саму шляпку можно крепить шляпной булавкой. Мне кажется, хозяйке «Анжелики» такая шляпка понравится. Давай сделаем одну, и я покажу ее. Первую шляпку они сделали розового цвета. Плотное основание было обшито темно-розовым бархатом, сама роза сделана из шелка на проволочном каркасе, а оборотная часть каждого лепестка была на тон темнее. Женщины закончили работу ближе к вечеру, и когда Бэлль надела шляпку, мисс Фрэнк захлопала в ладоши от восторга. — Дорогая, это триумф! — воскликнула она. — Я немедленно отнесу ее в «Анжелику». Ступай домой, я закрою магазин. Бэлль вышла из магазина около четырех. Припустил дождь, и оставшуюся часть пути ей пришлось бежать. Когда Бэлль наконец открыла дверь и вошла в дом, дождь лил как из ведра. Дороги размыло, и стало так темно, что пришлось зажечь свет. В шляпном магазине она чувствовала себя чрезвычайно счастливой, потому что угодила мисс Фрэнк, и сейчас, окунувшись в реальность, неожиданно почувствовала, что больше не в силах это терпеть. Неправильно, когда тебя содержит мужчина, который так холоден с тобой. Она не должна бояться рассказывать ему, что научилась делать шляпки, показывать свои эскизы, говорить о том, что мечтает открыть шляпный магазинчик. Как-то она призналась ему, что прокатилась на трамвае, чтобы полюбоваться большими домами в Гарден-Дистрикт. Фальдо посуровел, выражая неудовольствие. С тех пор она рассказывала ему только о том, что пекла торт, вышивала или вязала, однако не могла довериться в остальном, и это было неправильно. — Я поменяла одного хозяина-работорговца на другого, — пробормотала Бэлль себе под нос, и слезы хлынули у нее из глаз. — Все, что ему нужно — это место, где он может остановиться, когда будет в городе, и девушка под боком, чтобы не приходилось платить проституткам в борделе. Тем не менее Бэлль не видела в этом никакого смысла: содержать ее было гораздо дороже, чем платить за гостиницу и проститутку. Девушка недоумевала. Она знала мужчин. Мало кто из них готов был поселить содержанку в отдельном доме и оплачивать ее счета, если только они не теряли от женщины голову. Почему Фальдо никогда не предупреждает ее о своем следующем визите? Почему не хочет с ней поужинать? Пойти с ней на прогулку, в театр? Почему он так разительно изменился, ведь у Марты он был таким добрым и разговорчивым? Находясь в роли содержанки, Бэлль считала, что не вправе о чем-то спрашивать Фальдо. Она полагала, что должна проявлять восторг от занятий любовью с ним. Она даже подумала, что это подстегнет его желание угодить ей. Но трюк не сработал; Фальдо и пальцем не пошевелил, чтобы доставить ей удовольствие. И поэтому Бэлль все сложнее было делать вид, что она получает удовольствие от занятий сексом, и вдобавок закрывать глаза на его черствость — видите ли, она как содержанка обязана делать все, что он скажет. Интересно, как долго еще она сможет притворяться? Девушка вошла в гостиную, упала в одно из кресел и дала волю слезам. Пустой камин смотрел на нее с упреком — дома в Англии в это время года в каждом камине уже горел бы огонь. Бэлль представила себе, как Мог в белоснежном переднике готовит ужин, не переставая болтать, пока помешивает в кастрюлях, стоящих на плите, и накрывает на стол. Энни сидит в своем кабинете, проверяет счета; девушки причесываются, готовясь к предстоящему вечеру. Как бы Бэлль хотелось вернуться домой, почитать Мог газету или просто поделиться сплетнями, которые она узнала, пока бегала с поручениями! Она так скучала по дому! До убийства Милли жизнь казалась такой простой; возможно, немного скучной, но Бэлль чувствовала себя в безопасности, она знала, что ее ждет, знала, как к ней относятся Мог и Энни. Она вспомнила тот день, когда познакомилась с Джимми. Как приятно завести настоящего друга! Он показал ей Лондон. Бэлль так надеялась узнать вместе с ним как можно больше! Гуляла бы она с ним сейчас, если бы ее не похитили? Каково бы это было, если бы она впервые с ним поцеловалась? Бэлль тяжело вздохнула. Не только потому, что подумала: Джимми, должно быть, уже давно ее позабыл. Она сомневалась, что вообще сможет вернуться к прежней жизни в Англии. Что ей оставалось? Она не могла бросить Фальдо, только не сейчас, когда у нее нет постоянной работы и другого жилья. А накопленных денег было недостаточно, чтобы вернуться домой. Слезы ручьями бежали по щекам Бэлль. Она была в ловушке.
Последние комментарии
4 часов 4 минут назад
4 часов 24 минут назад
4 часов 50 минут назад
4 часов 53 минут назад
14 часов 24 минут назад
14 часов 28 минут назад