Полудница [Юрий Львович Слёзкин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Юрий Львович Слёзкин Полудница
Мы сидим у шалаша бахчаря, на жестком степном сене, а перед нами льется расплавленное золото песка и неба… Далеко тянется известковая равнина, спускается с холма между цепких стеблей арбуза и ползет дальше во все стороны, как рассыпанное просо… Беззвучно внизу и на небе, неслышно рябит воздух и упругой тяжестью ложится на мозг. Долго мы шли под иглами солнца, — устали спины и ноги, потрескалась кожа, вспухли, полопались губы. И пока взбирались на холм к шалашу — не было мыслей и не хотелось смотреть вперед, обманывать себя кажущейся близостью. Перед нами на корточках «дид» с рыжей редкой бородкой, в артиллерийской фуражке с офицерской кокардой. У ног его арбузы; он медленно берет их один за другим, крякает и пробует их ладонями — готовы ли. Глаза его серьезны, и в них дрожит усмешка — он привык к зною, с детства дышал он жгучим дыханием степи. — Та-ак… — тянет он часто и добродушно-насмешливо взглядывает на нас. И я хочу улыбнуться ему в ответ, мне нравится его лукавая усмешка, но рот не складывается в улыбку, бессильно падают веки. В шалаше, под боком, за камышовой стеной возятся, кудахчут куры, просовывают клювы между камышинок, бьются о них крыльями. — Ишь, дуры лобатые, — добродушно тянет «дид», но не поворачивает головы и сидит по-прежнему на корточках. В стороне синий дымок вьется, под ним на тлеющем кизяке стоит черный от копоти чайник. Это для нас «дид» готовит чай. — Так, та-ак… — бормочет он. И хочется плотнее закрыть веки, забыть, что над тобой солнце, а под головой колючее сено, но плавно, как на волнах, начинают колебаться бессвязные мысли, и в испуге широко открываю глаза. — Жарко у вас, — говорю я присохшим ртом, силясь собрать уходящую бодрость, интерес к новому. От моих движений так же быстро, как и я, открывает глаза товарищ. Полинялая студенческая фуражка съехала ему на правое ухо, лицо — точно придавленное какой-то остановившеюся мыслью. — До черта, — сипло вторит он мне. А «дид» по-прежнему чуть видно улыбается одними глазами. — С дороги… ничего, приобыкнете… Почему-то подмигивает левым глазом. Потом строго-внимательно водит глазами по нашим ружьям и ягдташам с крыльями убитых кречетов и неопределенно тянет: — Да-а… Я чувствую, что ему странны здесь, в степи, наши ружья, крылья убитых птиц, студенческие фуражки, но не стараюсь объяснить себе, почему это так. — Пусть, — почти вслух говорю я. Молчит полуденная степь с ярко-бирюзовым небом над ней, с далекими точками кречетов, ровной лентой железнодорожного полотна. Замерли там, на горизонте, ветряные мельницы — точно высохшие пауки, пришпиленные булавками. Но вот выбрал, наконец, «дид» арбуз, достал из-за шаровар нож, сочно вонзил его в мякоть, быстро повернул два раза, и в две стороны развалились две половины, мелькнув влажными, розовыми кругами. — Как кровь, — убежденно кивает нам бахчарь и лезет в шалаш за ложками. С громким кудахтаньем бросаются ему навстречу в открытую дверь куры. Радостно хлопают крыльями и разбегаются. — А, черт, — доносится из шалаша, но «дид» не выходит, а долго копается там, бормоча что-то. Сильно ноет левое плечо от жесткого сена, но нет сил перевалиться на другую сторону. Товарищ, не дожидаясь ложки, жадно схватился за одну половину арбуза и прильнул губами к розовой мякоти, точно хочет всосать ее всю в себя. Нервно ширятся воспаленные ноздри, вдыхая влажность. И когда «дид» вылезает из шалаша, мы оба уже покончили с арбузом. Но он, кажется, забыл о нас и, поднявшись на свои крепкие ноги, ставит ладонь щитком над глазами и смотрит поверх шалаша на невидную нам часть бахчи. — Так, так, — кивает он офицерской кокардой, — это Нюра… отто добро… Она загонит этих лобатых дьяволов… Потом поворачивается к нам и поясняет: — Внучка моя идет, Нюрка… она мне молоко с хутора носит… Вот запалим огоньку больше, сварим вам кашу… И после паузы добавляет: — Небось, есть хочется — вижу, что голодны… За шалашом мы слышим движение, чьи-то быстрые шаги, чей- то молодой, звонкий голос: — А кышь, вы, кы-ишь… — Так, это она, — улыбается «дид». Белый, с красными розами, платок, смуглое личико с черными глазами и та же, что у «дида», чуть уловимая улыбка в них. — Здравствуй, дид, — кивает девушка, ставит наземь горшочек с топленым молоком и, мельком взглянув на нас, без тени удивления бросает: — Здравствуйте и вам, казаки! А «дид» смотрит на нее и смеется, и в рыжей бороденке его играют жгучие лучи солнца, но он привык к ним, они не слепят его. — Откуда ты знаешь, что хлопцы эти — казаки? И лукаво смотрит на нас. — Дык, кто же тут есть боле? — полувопросом убежденно говорит она и не ждет возражений, а сейчас же бежит за разбредшимися курами. — А кышь, шельмы, а кы-ишь…Точно ниже спустилось накаленное небо. Точно в жутком молчании страстной полуденной ласки прильнуло на грудь золотистой степи и в жарком дыхании сливается с ней, вздрагивает в судороге опьянения, вспыхивает бесчисленными огнями в каждой песчинке, в каждом камешке… Тонут вдали пауки мельниц в мареве дрожащего света, и кажется, что там синие, глубокие озера — это небо целует землю. И странные сны грезятся в эту пору сияющего дня, и хочется уйти от них, уползти куда-нибудь в темную щель, притаиться и ждать, и вздрагивать, прислушиваясь к молчанию света… — Душно… — чуть слышно шепчут опаленные губы. А дед опять сидит тут близко, что-то ковыряет заскорузлыми пальцами, с чуть заметной иронией смотрит мне в слипающиеся глаза. — Душно, — повторяет он, — а ты знаешь, почему «душно»? Нет, не знаешь!.. Теперь страшно ходить по степи, теперь всякому доброму человеку надо сидеть дома… да!.. Опять медленным взглядом проводит он по нашим ружьям и линялым, с синими околышами, фуражкам. — Ночью и в полдень нельзя ходить по степи… Ночью просыпается она, кругом подходит к человеку, смотрит ему в очи и не дает пути… А в полдень, когда солнце на средине, — спит степь и плывут по ней ее сны… Так говорят старые люди, и я их видел… Он задумался и молчит, и уже не видно в его глазах улыбки — они смотрят строго, молитвенно. Я силюсь не поддаться чарам зноя, ширю веки, стараюсь двигать пальцами рук. Товарищ сидит неподвижно, зарывшись в сено. Где-то за стеной изредка кудахнет курица; шипит в котелке каша. Нюра подходит к «диду» и, молчаливая, садится рядом, высунув из-под юбки кончик маленькой загорелой пятки. — И когда идет человек, то плывут к нему сны, — точно и не прерывал речи, продолжает бахчарь, — и посреди них — набольшая — тянет к нему длинные горячие руки, и давит голову, и тихонько смеется, и прыгает, и целует… — это и есть та самая, Полудница… Красными очами ворожит она человеку, и падает он лицом в жаркий песок, и засыпает… И такому никогда не проснуться!.. Тихо, едва слышно замирает голос «дида», только долго еще ширится перед глазами белый платок Нюры с красными розами… Плывет от меня в сторону шалаш и незаметно скользит из-под спины жесткое, хрустящее сено… Все ярче передо мною белый платок с красными розами, ярче цветут они, раскрываются лепесток за лепестком и остро глядят в меня кровавыми пятнами… Ниже, все ниже оседает холм и тянутся к небу жесткие стебли арбузов, — тонкие, гибкие, жгучие, — тянутся и давят тисками пустеющий череп… Сыплется золотом степь во все стороны — крупные зерна спелого хлеба… Пляшет неслышно и гибко мелкою рябью сгустившийся воздух, тонкими иглами входит в тело, сдавливает его, и не знаешь, где кончается оно и начинается море жидкого огня. Наклоняется кто-то близко бледным светящимся лбом, шуршит горячей сухой кожей и скалит зубы, в изнемогающем поцелуе…
Опаленная, прильнула земля к небу…
В последнем напряжении уходящей воли я открываю глаза. Деда уже нет напротив. Он сидит спиной у котелка с кашей. Белый платок Нюры маячит возле него. Темно-красный шар солнца низко висит над степью…
«Русская мысль» № 4, 1909 г. Фонарь: иллюстрированный художественно-литературный журнал.
Последние комментарии
14 минут 6 секунд назад
1 час 24 минут назад
9 часов 28 минут назад
9 часов 49 минут назад
10 часов 14 минут назад
10 часов 18 минут назад