Скользкие пальцы [Дэшил Хэммет] (fb2) читать постранично, страница - 5

как Уолдмен скрылся. Короче, Генни с ним расправился — пристрелил ночью и похоронил. А я все видел. Гровер в те деньки был редкостный мерзавец, буйный hombre. Грызню с таким затевать — себе дороже, так что я держал язык за зубами. Но когда Гровер разбогател и постарел, он сделался слабаком — так со многими бывает. Видать, из-за той истории у него кошки на душе скребли. Года четыре назад я ненароком столкнулся с ним в Нью-Йорке и сразу понял, что теперь он совсем робкий. Гровер разнылся, что никак не может забыть, какое лицо было у Уолдмена, когда он пришил его. Я рискнул и содрал с Генни пару тысяч. Они достались мне без всякого труда, так что когда я оставался на мели, то шел к нему или слал весточку, и он всегда раскошеливался. Но я старался сильно не давить. Не забыл, каким подонком он был в прежние деньки, и не хотел спустить его с цепи. Но, в конце концов, все же перегнул палку. Звякнул ему в прошлую пятницу — так, мол, и так, нужны деньжата. Он ответил, что перезвонит и скажет, где мы следующей ночью встретимся. Позвонил Генни в субботу вечером, где-то полдесятого: приходи, дескать, прямо домой. Ну, я и двинул туда. Он встретил у входа, провел наверх и выдал десять тысяч. Я сказал ему то же, что и всегда — мол, донимаю в последний раз. Это его обрадовало. Вообще-то я хотел уйти сразу, как получу деньги, но на него вдруг напала болтливость. Короче, он задержал меня на полчаса или около того. Пустой треп о людях, которых мы когда-то знавали в захолустьях. Потом я задергался — у него появился такой же взгляд, как в молодости. И вдруг он совсем взбесился, кинулся на меня, схватил за горло и растянул поперек стола, на котором я и нашарил латунный нож. Тут уж было — или я, или Генни. Я ударил его ножом и вернулся в гостиницу.

На следующий день газеты только об убийстве и писали. И все твердили о кровавых отпечатках пальцев. Это ведь был мой приговор! Я не просек сразу про эти отпечатки и наляпал их там повсюду. Вот тут-то я и струхнул. Где-нибудь в бумагах у Генни могло быть записано мое имя, а еще могли сохраниться письма и телеграммы, хотя уж в них-то я подбирал слова. Короче, я понял, что полиция рано или поздно захочет меня поспрашивать. Вот тогда я и вспомнил о Фарре. Я знал, что на Востоке он был докой по отпечаткам пальцев, и его адрес у меня был. Так что я рванул к нему и выложил все как на духу. Мы обмозговали, что делать дальше. Он сказал, что поработает над моими пальцами, я приду к вам и распишу в красках свою историю — ее мы с ним подлатали. С меня снимут отпечатки пальцев, и после этого уже ничего не будет грозить, даже если просочится что-то обо мне и Генни.

Фарр чем-то намазал мои пальцы, велел ни к чему не прикасаться и никому не пожимать руку. Я притащился сюда, и все выпало в масть. А потом этот толстый коротыш, — Клейн имел в виду меня, — заявился прошлой ночью в гостиницу и рассказал по доброте душевной все, что думал обо мне и Генни. И напоследок посоветовал зайти утром сюда. Я обговорил это с Фарром, чтоб узнать, пора когти рвать или сидеть пока ровно. Фарр сказал: «Сиди ровно», так что я остался у него на ночь, и он подготовил мои руки к утру. Вот и весь сказ!

— Я уже встречал поддельные отпечатки пальцев, но таких хороших — никогда. Как вы их сделали? — повернулся к Фарру Фелс.

— Очень просто! — с гордостью ответил тот. — Я нашел человека, отпечатков пальцев которого, как мне было известно, нет ни в одной полицейской картотеке. Взял у него отпечатки и поместил каждый на медную пластинку, какую применяют в процессе обычной фототипии, но вытравил довольно глубоко. Потом намазал пальцы Клейна желатином — так, чтобы покрыть все узоры на подушечках — и прижал их к пластинкам. С применением этого метода получились даже поры, и…

Через десять минут я покинул бюро, а Фарр и Фелс продолжали сидеть бок о бок, неся всякий вздор, как пара пташек, которые ладно спелись друг с другом.