Князь Кий: Основатель Киева [Василий Иванович Седугин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Князь Кий: Основатель Киева

ДОЧЕРИ ТАТЬЯНЕ

АВАРСКИИ КАГАНАТ



«В те времена существовали и обры...

Эти обры воевали и против славян,

и притесняли дулебов также славян».

«Повесть временных лет»

I


оселение рода Волегоста раскинулось на самой границе Руси, на высоком берегу Днепра, с которого далеко видны были луговые просторы на той стороне, где часто появлялись стада овец, коров и коз, табуны лошадей, охраняемые пастухами и собаками; следом за ними переваливались кибитки, в которых кочевал какой-нибудь аварский род.

Кочевник — беспокойный сосед. Иногда бросалась в реку группа всадников, вспарывая сильными грудями коней плавные воды Днепра, выскакивала на берег и, торопясь, взбиралась по крутым скатам на равнину, чтобы заняться почётным тогда делом — грабежом чужих селений и уводом в полон жителей. На этот случай дежурили в укромных местах секреты, в случае опасности поднимали тревогу, и тогда хватались за оружие все взрослые мужчины, а из племенного центра спешила подмога.

Так в постоянной опасности жили все роды русов на пограничной реке. На грани жизни и смерти вырастали люди смелые и отчаянные, в любую минуту готовые к боевым схваткам. Так жил и род Волегоста. Обосновался он в селении из глинобитных домов, расположенных четырьмя кругами; в центре стоял дом старейшины рода. А вокруг раскинулся жирный чернозём, кормивший род многие столетия.

Вот и сегодня старейшина рода с сыновьями пахал участок возле реки. Волегост и старший сын, Слободан, шли за сохами, а младшие, Щёк и Хорив, вели под уздцы их коней. Волегост, высокий, широкоплечий, со здоровенными руками, шёл по пропаханной борозде уверенно и неутомимо, будто только начал работу. На него поглядывали сыновья: солнце перевалило за полдень, пора и обедать, а потом с часок отдохнуть...

Наконец отец остановился, крикнул:

   — Распрягаем коней!

Посредине поля был устроен временный стан: лежало оружие, с которым мужчины никогда не расставались, еда, с утра захваченная на пахоту: хлеб, большие куски баранины, в глиняном горшке каша, в крынке — молоко. Отец снял с пояса кинжал, прижав к груди буханку, нарезал толстыми ломтями хлеб. Слободан между тем поджёг заранее приготовленный сушняк, схватил котелок и побежал к реке, чтобы набрать воды. С маху кинулся под обрыв, присев, проехал несколько шагов по мягкой глинисто-песчаной почве и прямо перед собой увидел всадников в чужой одежде.

   — Папа! — истошно заорал он. — Обры! Обры!

И, не переставая кричать «Обры!», он начал изо всех сил карабкаться по крутому склону наверх. Вдруг возле уха прошелестела верёвка и туго охватила шею. «Удавка!» — промелькнуло в голове Слободана. Он схватился за кинжал, висевший на поясе, намереваясь перерезать верёвку, но тут им овладела сладкая сонная истома, тело размягчилось, стало непослушным, и он потерял сознание.

Не знал, через какое время очнулся, и не мог понять, где находится. Он висел вниз головой, перед его глазами стремительно неслась земля. «Перекинули через круп коня», — наконец догадался он.

Долго мчались они то по лугу, то спускались в овраги, то петляли перелесками. Наконец всадник остановился, спрыгнул на землю. Его окружили мужчины, которые говорили возбуждённо и радостно на чужом языке. К Слободану подошёл авар, который захватил его, и бросил на землю рядом с другими пленниками. Слободан видел над собой весёлые лица, перед глазами мелькали руки, которые трогали то одного пленника, то другого; авары показывали на них пальцами, видно сравнивая и оценивая пойманных рабов.

Натешившись, кочевники связали пленников по рукам и ногам; бросили в крытые кибитки, задёрнули задний полог и куда-то повезли. Слева от Слободана лежал мужчина лет тридцати, справа — девушка. Он тихо спросил у мужчины:

   — Ты какого рода?

И тотчас получил от сидевшего у них в изголовье авара плетью по лицу. Пришлось молчать.

Так ехали они двое суток. Два раза в день их развязывали, кормили, поили, разрешали походить, размяться. Слободану удалось-таки перекинуться несколькими фразами со своими товарищами по несчастью. Девушка и мужчина оказались из соседнего рода Богумилов, были захвачены во время рыбалки ночью спящими у костра.

На третий день приехали в какое-то большое селение, остановились на многолюдном рынке. Там пленников развязали и поставили в один ряд. К ним стали подходить богато одетые авары, иностранные купцы. Они внимательно их рассматривали, трогали мышцы рук и ног, щупали тело, заставляли открывать рот и показывать зубы, ворошили волосы. Одного за другим покупали, уводили с собой.

Наконец Слободаном заинтересовался старик-авар. Борода и усы у него были длинные, глаза острые, колючие, пальцы тонкие и крючковатые, с длинными крепкими ногтями, и Слободан тотчас прозвал его про себя колдуном Маргестом, прислужником повелителя тьмы и источником всяческих бед. Колдун Маргест покрутил мальчика перед собой, пальцами поскрёб по коже, заглянул в рот, уши, кажется, вынюхал всего. Потом подошёл к авару, взявшему мальчика в плен, отсчитал несколько десятков наконечников стрел и цепко схватил его за руку, так что ногти впились в кожу. Пробормотав что-то себе под нос, он провёл своего раба к бричке, стоявшей неподалёку. Возле неё старик привязал верёвку к руке мальчика, другой конец взял в свои руки. Затем они взобрались на бричку и уселись на скамейку, кучер ударил лошадей плетью, и повозка тронулась в путь.

Так ехали они два дня. Слободан с тоской понял, что ему теперь никогда не вернуться домой. Если он даже убежит от своего хозяина, то всё равно не сможет найти обратную дорогу: столько раз они меняли направление движения, что он совсем запутался и даже не представлял, в какой стороне находится Русь. На глаза навёртывались слёзы, но он крепился, потому что был мужчиной, а мужчине плакать не положено, это удел слабых женщин, так учили его с детства.

На третий день вдали показался город, окружённый крепостной стеной. Такой большой город Слободан видел впервые. Он с интересом рассматривал высокие деревянные стены, окружённые глубоким рвом, башни, сооружённые из брёвен и покоившиеся на кирпичных основаниях. На башнях стояли воины в полном вооружении и с пиками в руках.

По гулкому деревянному мосту они переехали ров, миновали железные ворота крепостной башни и въехали в город. Сразу за башней тянулась ровная дорога, усаженная по краям деревьями,“она была устлана камнями и галькой, с неглубокими канавами для стока воды; эта дорога, как потом узнал Слободан, вела в Акрополь, где жила местная знать.

«Справа от дороги он увидел глинобитные дома вперемежку с землянками. Потом ему объяснят, что тут обитали свободные рабочие.

Они свернули влево и оказались перед невысокой бревенчатой стеной, деревянные ворота в ней реже охраняли воины. Они пропустили повозку, и перед глазами Слободана открылись ряды бараков, каменных и деревянных, с маленькими подслеповатыми окошечками, со вставленными в них бычьими пузырями. Хозяин ввёл его в один из них. В нос ударил настоявшийся удушливый запах грязи, пота, человеческих испражнений. В полутемноте виднелись двухъярусные нары, на них валялись одеяла, шкуры, всякое тряпье; тряпье и одежда висели на вбитых в столбы гвоздях и крючках. Кое-где нары были отгорожены досками, занавешены тканью. По бараку бегали дети, голые, с большими животами, тонкими ножками и ручками и худенькими личиками. Они уставились на вошедших большими впалыми глазами, молча следили за каждым их движением.

Старик отвёл Слободана в середину барака, указал место на нижнем ярусе нар, что-то повелительно сказал. Слободан понял, что теперь он здесь будет спать и жить. Хозяин ушёл.

Мальчик тотчас взобрался на нары, перетряхнул грязное тряпье, кусок шкуры кинул на деревянный валик, заменявший подушку, ткнулся в него лицом. Он так устал от дороги и пережитых волнений, что моментально уснул, будто провалился в чёрную бездну.

Разбудил его шум многих голосов. Как выяснилось, это пришли из мастерских рабы. Они расходились по своим местам, снимали обувь, одежду, ложились на нары. Значит, Слободан проспал почти целый день.

Рядом с ним сидел мальчик его лет. Он обратил внимание на его высокий лоб, большие умные глаза, которые с интересом наблюдали за ним. Слободан присел. Мальчик тотчас спросил:

   — Рус?

Слободан кивнул головой.

   — А я по первому взгляду узнал, что ты рус, — на славянском наречии продолжал сосед и улыбнулся. — Я быстро узнаю людей из Руси.

   — Это каким образом? — удивился Слободан.

   — Очень просто — по одежде. Здесь много рабов из Руси. Вы сеете лён и носите тканую одежду.

   — А ты из какого племени?

   — Из древлян. Моя страна лежит в лесах, охотимся на зверя и шьём себе одежду из шкур животных.

   — А почему у тебя на шее железный обруч? За что-то наказали?

   — Это знак раба. На всю жизнь. Посмотри, все носят такие ошейники, кроме детей. Завтра и тебя в такой же закуют.

Слободан приподнялся на нарах, глаза его заблестели:

   — Я никому не позволю надеть на себя позорный ошейник раба! Вот увидишь!

   — Тогда тебя забьют плетями до смерти. Или снимут с головы скальп и будут водить по баракам для устрашение рабов. А потом отрубят голову и вывесят её на кол для всеобщего обозрения, — бесстрастным голосом сообщил мальчик.

Слободан сник, долго пыхтел себе под нос. Наконец спросил глухим голосом:

   — Как хоть тебя зовут?

   — Дажаном. А тебя?

Слободан назвался. Спросил:

   — А когда будет ужин?

   — Кормят на работе. Так что все уже поужинали. Я заболел, мне принесли друзья. Давай поделимся.

Он пошарил под лохмотьями, вытащил кусок хлеба и немного мяса, разделил пополам. Оба стали есть с аппетитом.

   — Ну и запах у вас, — поморщился Слободан.

   — А что ты хочешь? Две сотни человек. Дети малые какают часто под себя. Есть немощные больные, встать не могут, горшки у них... Да и просто ночью некоторым лень выйти во двор, разный народ живёт. Ничего, поживёшь — привыкнешь. Я уж ничего не чувствую, будто так и надо.

Слободану казалось, что с ним говорит не мальчик, а умудрённый жизнью старичок. Настолько его слова были рассудительны и спокойны, будто говорил он не о своей жизни, а о чём-то постороннем.

   — Завтра поведут тебя на работу, — продолжал Дажан после некоторого молчания. — Хорошо бы в нашу мастерскую определили. Мы бы с тобой подружились. Вдвоём веселей.

   — А чем ты занимаешься?

   — Я, брат, инкрустирую оружие.

   — А что это такое?

   — Красоту навожу. Дают мне, например, меч. Только что сработанный. Закалённый, отшлифованный. Так себе с виду. А я ему такую красоту придаю! Узоры разные, вензеля. И получается не меч, а загляденье!

   — Так всё один и делаешь? — восхитился Слободан.

   — Нет, конечно. Я пока в учениках. Мастер мне покажет, как что делать, а я разрисовываю. Говорит, способности у меня к этому делу большие.

Слободан откинулся на спину, стал глядеть в доски нар второго яруса. Перед его глазами встал меч его отца, длинный, почти с его, Слободана, рост, с мощной рукояткой, увенчанной навершием в форме когтей хищной птицы. Рукоятка и лезвие меча были покрыты золотыми вензелями, которыми он часто любовался. Может, их рисовал Дажан? Нет, меч у отца столько времени был, сколько себя помнит Слободан, так что разрисовывал его какой-то другой мастер.

   — А как ты к обрам попался? — спросил Дажан.

Слободан поведал свою историю пленения.

   — А я совсем по-глупому вляпался, — вздохнул Дажан... — Жил в Полесье. У нас знаешь какие леса и болота! И народ воинственный! Ни один к нам сунуться не решается... А я ещё маленьким был, лет пять-шесть, наверно. Увязался со взрослыми мальчишками по грибы и ягоды, заблудился. Целых пять дней лазал по чащобам. Как назло, ненастная погода стояла, а то я бы по солнышку к селению вышел. А меня совсем в другую сторону леший потащил, к самой границе. Она от нас недалеко проходит. Й нарвался прямо на конный отряд обров. Вот четвёртый год здесь. Мамочка моя, наверно, слезами вся изошлась... Ну да ладно, давай спать, а то завтра рано подымут, с восходом солнца.

   — Ты же больной!

   — Надсмотрщик приходил, осматривал. Сказал: выздоровел.

   — А как ты себя чувствуешь?

   — Да вроде полегче. У нас кудесники хорошие, травами исцеляют.

Наутро Слободана разбудил хмурый мужчина, по всем приметам раб, сказал по-славянски:

   — Собирайся на работу. Со мной пойдёшь.

Они вышли из барака и направились к ряду приземистых длинных зданий, серых, закопчённых, уныло стоявших друг возле друга. В них втягивались вереницы невыспавшихся, молчаливых людей. Слободан догадался, что это были мастерские, в которых трудились рабы.

Мужчина подвёл его к закопчённому строению с множеством труб, из которых вился дымок. Едва он перешагнул порог, как на него обрушился оглушительный стук молотков, лязг металла, в нос ударил запах калёного железа. Сквозняки гоняли по помещению сухой воздух. Во всю его длину стояли печи, в которых полыхал огонь, возле них суетились полуголые люди, клещами таскали раскалённое железо, клали на наковальни, колотили кувалдами и молотками, сыпались брызги ослепительных искр. Слободан понял, что попал в огромную кузницу.

Мужчина подвёл его к одной из печей, наклонился к пожилому мастеру, сказал ему что-то на ухо, кивнул на Слободана. Тот глянул на мальчика, губы его зашевелились, видно, спрашивал что-то про него. Затем он поманил его пальцем, указал место у печи, сунул в руки верёвку и сказал по-славянски:

   — Будешь этими мехами раздувать в горне огонь. Понятно? Работай по моей команде. Начинай!

Слободан потянул верёвку, за спиной у него шумно, словно Змей Горыныч, задышали мехи, в печи, в чёрной массе углей, засветились яркие огоньки. Он дёргал верёвку, а сам наблюдал за работой кузнецов. Вот мастер ловко выхватил из печи раскалённую металлическую полосу, кинул её на наковальню, и тотчас по ней молотом стал бить подручный, а мастер легонько постукивал по ней маленьким молоточком, в стороны врассыпную летели брызги искр. Долго они колдовали над ней: то клали в печь и накаляли добела, то снова били кувалдой и молоточком. Мастер внимательно осматривал её со всех сторон и наконец опустил в бочку с водой; вода закипела, над ней показался парок Потом он вытаскивал но» вую полосу, и всё повторялось сначала.

Через два часа работы мастер проговорил:

   — Шабаш! — и все пошли завтракать.

В соседнем помещении были расставлены длинные столы, за них усаживались рабы, у всех на шее висели железные ободья. Кормили хорошо: подали кашу с мясом, хлеб, напиток из шиповника. Видно понимали хозяева, что на плохой еде в кузнице долго не проработаешь и много изделий не наготовишь. Да и доставалось продовольствие, как потом узнал Слободан, почти задаром: поставляли его покорённые народы, жившие на положении полурабов.

После завтрака мастер подозвал его к себе, в его руках был металлический круг. Спросил:

   — Знаешь, что это такое?

   — Догадываюсь.

   — Ошейник раба. Носи и не шали. Без него тебе смерть. А как тебя звать?

   — Слободаном.

   — Слободан. Значит свободный. Свободный раб... Нет, так не годится. Будешь отныне прозываться Кием. Что означает молот, в просторечии — кузнец. Постарайся быть хорошим кузнецом!

Мальчик встал на колени перед наковальней, и мастер сковал на его шее металлический крут.

После завтрака вновь раздались удары молотов, лязг железа. Резкие, оглушительные звуки неслись со всех сторон, метались где-то под потолком, от них закладывало уши, разламывало голову. Привыкший к деревенской тишине, мальчик изнемогал, ему казалось, ещё чуть-чуть — и у него голова расколется от грохота. Он попытался заложить уши тряпочками, но из-за этого не слышал приказаний и получал подзатыльники, пришлось отказаться.

По мастерской ходили надсмотрщики. Это были рослые, здоровенные детины со свирепыми лицами, в руках у них были плети из сыромятной кожи, ими они иногда крепко хлестали рабов. Потом вдруг все остановили работу, встали в два ряда, и перед рабами повели мужчину. Руки его были привязаны к палке, за которую вели двое воинов. Слободан с ужасом увидел, что на голове наказуемого вместо волос было кровавое месиво, уши отрезаны, и кровь заливала лицо и голое по пояс тело. Человека, как видно, водили уже давно, он еле передвигал ноги, а из разъятого рта раздавались только хрипы.

   — Беглый раб! Пойман беглый раб! — изредка выкрикивали воины.

Наконец беглеца вывели из кузницы, чтобы провести по другим мастерским. Слободана всего трясло.

   — И что с ним будет? — наконец спросил он у подручного Ерумила.

   — Отрубят голову или повесят, чего ещё? — пожав плечами, ответил тот.

Фигура окровавленного раба стояла перед Слободаном, за обедом он с трудом глотал пищу. Однако этим день не кончился. Только приступили к работе, как в ближнем углу началась какая-то беготня, и вот двое надсмотрщиков вывели раба и рабыню.

   — Решили вместо работы поспать! — громко кричали надсмотрщики.

Всех рабов кузницы согнали в круг. Посредине его поставили провинившихся. Резким движением один из блюстителей порядка сорвал с женщины платье, она осталась совершенно голой и, сжавшись, ждала наказания. Надсмотрщик отошёл от неё на пару шагов, взмахнул плетью и изо всей силы хлестнул по спине, потом по животу, снова по спине, потому что женщина, громко крича, вертелась на месте, руками пытаясь защититься от ударов. Наконец, после полутора десятков хлёстких ударов она упала и замерла, видно, потеряла сознание.

Тогда истязатели принялись за раба-мужчину. Его положили брюхом на пол, двое мучителей сели на него: один на голову, другой на ноги. Третий отступил назад шага на три. В руках его оказался кнут, на самом конце которого были привязаны три ремешка длиною с палец из твёрдой недублёной бычьей кожи, они резали тело как ножи. Палач начал стегать не торопясь, но бил изо всей силы, явно наслаждаясь своей работой. Раб сначала громко кричал, а потом стих. Его спина превратилась в сплошное кровавое месиво. Наконец истязание было закончено, женщину и мужчину вынесли из кузницы.

   — Они выживут? — невольно прижимаясь к Ерумилу, спросил Слободан.

   — Вечером их друзья проберутся на кухню, выпросят шкуру овцы или козы, только что зарезанных, и накинут им на тела. В большинстве случаев спасает.

Под вечер у Слободана разболелась голова, он еле добрел до барака. Там, на своей лежанке, он придвинулся к Дажану и шёпотом стал рассказывать про издевательства в кузнице, которые творились в течение дня.

   — Я, наверно, сойду с ума от ужаса, — говорил он. — И ещё от грохота. Сил моих нет, голову будто стрелы насквозь пронзили.

   — Я уже привык, — по-стариковски спокойно отвечал Дажан. — Сколько перед моими глазами замучили и убили рабов! И не счесть. Чуть ли не каждый день наказывают и убивают нашего брата. Куда деваться? Привык. И ты привыкнешь. Человек ко всему привыкает. Не сразу, конечно. Грохот перестанешь замечать недели через две. Со мной тоже такое было. Думал, голова расколется. А потом прихожу на работу, кругом шумит-гремит, а я вроде и не слышу. Весь грохот куда-то под потолок ушёл. Для меня он с тех пор как разговор в бараке.

Слободан долго молчал, съёжившись, потом проговорил упрямо:

   — Сбегу. Всё равно сбегу. Не смогу жить рабом.

   — Куда побежишь? Кругом крепостные стены, рвы, стражники с собаками.

   — Разведаю хорошенько. Неправда, есть где-нибудь слабое место в охране.

   — Много было таких храбрецов, как ты. Кого собаками затравили, а кого прилюдно казнили, как ты сам видел. Нагляделся я за зри года.

   — Запугали?

   — Испугаешься. Лучше уж с ошейником ходить, чем быть растерзанным или без кожи на голове умирать.

   — Как в таком унижении жить? Или ты забыл, что такое свобода?

   — Не забыл, только не вырваться отсюда. Никак не вырваться. Такая, видно, наша доля.

   — Ты — раб, и у тебя рассуждения раба!

   — Это верно. Хочешь, древнюю историю расскажу, которая случилась в наших краях? Давным-давно это было. Может, двести лет назад, может, больше. Тогда в этих краях жил такой народ — скифы. Так вот, ушли скифы воевать, ушли надолго. А их женщины вступили в связь с рабами и родили детей, отчаянных парней. Когда скифы вернулись и хотели повелевать ими как рабами, они взялись за оружие и восстали. В нескольких битвах молодые воины разгромили рабовладельцев. Тогда скифы пошли на них... знаешь с чем? Не с мечами и копьями, как раньше, а всего-навсего с плетьми... И героические парни в страхе разбежались и снова стали покорными рабами. Правда это или выдумка, но ясно одно: у нас души рабов и ничем в нас рабскую покорность не вытравишь. Живём рабами и умрём рабами.

Дажан отвернулся и скоро уснул. Но Слободан ещё долго не мог успокоиться, твердил про себя: «Убегу, всё равно удеру. Найду какую-нибудь щёлку. В мышиную норку пролезу, но выскользну! Обязательно вырвусь из этого ужаса!

II


В середине VI века из осколков различных племён на Алтае образовался новый народ — тюрки, которые в короткий срок создали могущественное государство — Тюркский каганат, простиравшийся от Жёлтого до Аральского моря. В Приаралье тюрки натолкнулись на сопротивление племён вар и хион, которые называли себя аварами. Это были индоарийские потомки древних сакских племён, белокурые и голубоглазые. Они унаследовали древнюю высокую цивилизацию Турана. У них была панцирная конница и многовековой воинский опыт, накопленный в многочисленных войнах с Персией и Византией.

Однако в войне против Тюркского каганата авары потерпели поражение и вынуждены были уйти на запад. На Северном Кавказе они попросили у аланского царя Саросия принять их под своё покровительство. Положение беженцев было действительно ужасным, и Саросий оказал им поддержку. Однако авары проявили необычайные хитрость и коварство. Они неожиданно налетели на сабиров и разгромили их, а затем повергли утугуров и залов, увлекли за собой побеждённые народы и в союзе с кутургурами в 558 году напали на антов (славян). Анты под водительством своего князя Мезенмира храбро сражались с искусным врагом, но вынуждены были отступить в Карпатские горы. Князь Мезенмир вступил с аварами в переговоры, чтобы обменяться пленниками, но жестокие и коварные авары убили его. «Сей муж приобрёл величайшее влияние среди антов, — писал впоследствии о Мезенмире византийский летописец Протиктор, — он способен был противостоять любому из своих врагов. Поэтому нужно было его убить, а затем беспрепятственно совершать набеги на чужую землю».

С тех пор славяне стали платить дань аварам, владения которых простирались от Азовского моря до. Альпийских гор. Авары, которых на Руси называли обрами, установили жестокий режим, покорённые народы не только нещадно эксплуатировались, но их насильно мобилизовывали во вспомогательные воинские подразделения, на различные работы и просто всячески над ними измывались. «Повесть временных лет» отразила весь ужас аварского ига, рассказывая, как обры, «великие телом и гордые умом», запрягали в телегу по три, по четыре или пять славянских женщин и ехали куда надо.

Авары восстановили скифский металлургический городок Каменск на Днепре, который стал основой их экономического могущества; без него столь малочисленный народ не смог бы долго продержаться в окружении могущественных противников. Мастерские Каменска работали на основе богатого залежами железной руды нынешнего Криворожья. В нем были сотни плавильных печей и мастерских, главным образом железообрабатывающих, производивших оружие и прочую утварь для аваров. В городе проживало несколько тысяч человек, в основном рабов, которые говорили на языке своих господ и заказчиков — аваров. Это был грандиозный лагерь рабов.

Лагерь тщательно охранялся, и побег из него был почти невозможен.

С трёх сторон он был окружён Днепром, рекой Конкой и Белоозёрским лиманом. Всюду, где город выходил на берега окружавших рек и лимана, были крутые обрывы, высота которых колебалась от 8 до 11 метров, а с четвёртой стороны он был ограждён земляным валом с крепостной стеной, башнями и железными воротами; под валом был вырыт глубокий ров. Кроме того, город сторожила конная и пешая стража с собаками. Вот в этом центре рабства Аварского государства и оказался Слободан, которого теперь все звали Кием.

...Минуло десять лет. Кий вырос, возмужал. Фигурой и ростом пошёл в отца: высокий, широкоплечий, узкий в поясе, со здоровенными руками, привыкшими махать молотом. Характер выработал резкий, крутой и смелый, и парни его побаивались. Но и положение раба наложило свой отпечаток: был осторожен, когда нужно — сдержан, мог затаиться, промолчать, стерпеть унижение, проглотить обиду.

Старый мастер семь лет назад скоропостижно умер. Бывший подручный Ерумил встал на его место, и Кия перевели от мехов ему в помощники. Сработались быстро. Только кидал Ерумил заготовку на наковальню, как Кий начинал крутить молотом «солнце»: молот описывал круги, не останавливаясь. Так было легче работать, чем поднимать кувалду для каждого удара. По команде мастера бил он по раскалённой добела заготовке. Если Ерумил показывал кулак, то бил изо всей силы, большой палец — слабее, а если ладонью в воздухе изображал волнистую линию, то мог стукнуть еле-еле, будто маленьким молоточком. Премудрость вроде небольшая, но нужна сноровка, понимание друг друга; это давало слаженность в работе. Много что поделали они: мечи, наконечники стрел и пик, топоры, сошники, секиры, грубые украшения для домов, железные ограды, долота, тесла, подковы, скобы для построек, костыли и прочую мелочь.

Ладилась работа у Ерумила и Кия. Только имел одну слабость мастер: чуть дело не пойдёт — клещи в одну сторону, заготовку — в другую, а сам начинал бегать и выкрикивать проклятия. Тогда Кий садился в сторонку и, сжавшись в комок, содрогался от душившего его смеха. Проходила минута-вторая, и снова мастер брался за инструмент, будто ничего не бывало.

Старый хозяин, скупой и въедливый «колдун Маргест», тоже умер. Хозяином кузницы стал его сын Савлий, пьяница и бабник. В кузницу он приходил с утра с опухшими глазами, отзывал Ерумила, узнавал, что было сделано за день, давал новое задание, кое-какие распоряжения и уходил, как правило, до следующего утра. При нем работать стало легче, спокойнее. Оставались надсмотрщики, но с ними Ерумил умел ладить.

Тяжким был труд в кузнице. Но ещё хуже приходилось, когда заканчивались заготовки и кузнецов выгоняли на какую-нибудь другую работу: копать ямы, углублять рвы, подносить кирпичи при ремонте крепостных стен. Особенно была ненавистна работа по насыпке дорог. Приходилось в корзинах перетаскивать камни и песок, укладывать под постоянным наблюдением надсмотрщиков, которые стегали плётками и по причине и без причин. Работали под палящими лучами солнца или проливными дождями, да ещё кормили кое-как, не то что в кузнице. Ко всему прочему, приезжали разные чиновники, проверяли качество выложенной дороги, ругали мастеров, а те отыгрывались на рабах.

Как-то прибыл сам градоначальник Каменска. Подкатил в крытом возке, запряжённом тройкой белых лошадей. На рабов накинулись мастера и надсмотрщики:

   — На колени, быдло! На колени!

Кий видел, как из кареты вылез поджарый, высокого роста мужчина в роскошном одеянии: расшитой золотыми нитями белой рубашке и коричневых штанах, на ногах — сафьяновые сапожки, голову венчала грива седых волос.

Его лицо с орлиным носом и пристальным взглядом синих глаз выдавало аристократа не первого поколения, привыкшего к поклонению и раболепию окружающих. Опираясь на трость, он пошёл по только что уложенной дороге, а за ним, вприпрыжку забегая то с той, то с другой стороны, спешил дорожный мастер.

За градоначальником из кареты чопорно вышла девочка, по-видимому, его дочь, разнаряженная, точно кукла. Она, наморщив носик, огляделась вокруг, потом прошлась вдоль кареты, осторожно ступая точёными ножками. У неё было смуглое лицо, на котором выделялись широко поставленные синие глаза.

   — Глянь, — склонился к Кию сосед, — у неё глаза скоро в уши убегут!

Оба фыркнули и тотчас получили по удару бичом.

Возок скоро отбыл, а на рабов пахнуло какой-то далёкой, казавшейся им сказочной жизнью...

« Хотя труд у рабов был тяжким и изнурительным, но молодость брала своё. По вечерам, после ужина, парни и девушки собирались на площадке между бараками, устраивали недолгие хороводы, влюблялись, уединялись парами в укромные места. Потом t удрали свадьбы, молодожёны отгораживали себе место на нарах и заводили новую семью, чтобы народить детей-рабов...

Как-то за ужином Ерумил, отец семейства с двумя детьми, дружески усмехаясь, сказал:

   — А Кий сегодня, наверно, к новой девке наладил. У него что ни вечер, так новая любовь.

Все заулыбались. Кий был не только высок ростом и обладал большой силой, но и красив лицом. У него был прямой нос, жёсткие губы, выдающийся подбородок. Но особенно выделялись глаза — большие голубые. Взгляд их был смелым и решительным, но, когда он глядел на девушек, они становились улыбчивыми и ласковыми. И девушки были от него без ума.

   — Куда только парни смотрят, — шутливо продолжал Ерумил. — Кий у них девчонок отбивает, а они молчат. Намяли бы ему разок бока, сразу бы спесь поубавилась.

   — Попробуй намни, — ответил Кобяк, молотобоец немалой силы. — У него кулаки железные. Припечатает разок — не встанешь.

   — Эх, молодёжь! — со вздохом проговорил Ерумил. — Вечером не унять, утром не поднять, гуляй, пока гуляется! А мы своё отгуляли. Нам поработал и — в постельку!

Кий слушал, улыбаясь одними глазами. Он думал о том, что сегодня подойдёт наконец к той девушке, вокруг которой ходил целую неделю. Чернобровая, со строгими тёмными глазами, неулыбчивая, она притягивала его к себе какой-то загадочностью и таинственностью. Остальные девушки были для него просты и понятны, а вот её он никак не мог раскусить, и оттого его ещё больше тянуло к ней.

«Если завоюю дивчину, ни за что не расстанусь», — решил он про себя.

Поужинав, он заспешил в хороводы. Молодёжь сходилась дружно, потому что времени для развлечения было до обидного мало: с восходом солнца снова на работу, а перед ней надо хоть чуть-чуть прикорнуть.

Чернобровая была уже в хороводе. Кий знал, что звали её Всенежей. Он встал в хоровод подальше от неё, но взглядом постоянно косился в её сторону.

Она тоже иногда посматривала на него. Тогда он переместился поближе и, поймав её взгляд, улыбнулся. Она ответила чуть заметным движением губ: вроде бы улыбнулась, а вроде бы и нет. У него будто кто-то острым полоснул по сердцу: какая необыкновенная девушка, втюрился по самые уши! Теперь, кроме неё, ничего не существовало!

Он выбрал момент и встал рядом. Она лишь поджала тонкие губы, а в остальном не показала и вида, что рада ему. А что он ей нравился, Кий угадывал каким-то особым чутьём.

Наконец они, взявшись за руки, стали удаляться от хоровода. Он шёл, искоса поглядывал на её лицо. Оно было непроницаемо. Он начал издалека:

   — Весело было сегодня. Редко бывает так весело.

В ответ — молчание.

   — Мне даже показалось, будто праздник какой-то, представляешь?

   — Представляешь, — эхом ответила она.

   — Нет, правда. Народу было много, даже несколько человек пожилых пришли. Необыкновенный вечер, тебе не кажется?

   — Тебе не кажется.

Он недоуменно посмотрел на неё. Ещё ни с кем из девушек у него не складывался разговор подобным образом.

Некоторое время шли молча. Потом он снова заговорил:

   — Приходит сегодня утром наш хозяин. Навеселе, как всегда. И давай к нам приставать: «Вы не так куёте мечи! Давайте я вам покажу!» Ну мастер отдал ему клещи, сказал: «Тащи заготовку из печи!» Тот схватил клещи и мимо печи! Видно, у него в глазах двоилось! Вот смеха было! А потом уснул прямо на лавке в кузнице. И смех и грех!

Кий хохотнул, замолчал. Потом добавил:

   — А вообще-то он человек неплохой. С нами, рабами, обращается намного лучше других хозяев.

Снова тягостное молчание. «Чего бы ей такое рассказать, чтобы расшевелить? — мучительно думал Кий, шагая рядом с красивой, но упрямой девушкой. — Байку какую-нибудь?»

Но ничего путного на ум не приходило. Наконец он увидел на крепостной стене стражника, охранявшего лагерь рабов, сказал смеясь:

   — Гляди, торчит как филин на сучке! Ну чистый филин, ты не находишь?

   — Ты не находишь, — снова эхом ответила она ему.

Кий вконец измучился и больше не проронил ни слова.

Возле барака, где она жила, немного постояли. Наконец он протянул руку на прощание, спросил:

   — Завтра придёшь?

   — Завтра придёшь, — сказала она и нырнула в дверь.

Раздосадованный Кий отправился обратно. «Наговорились, называется, — думал он про себя. — Так она вела себя из-за того, что ей про мои любовные похождения рассказали, и она не верит ни одному моему слову. Но ничего, обломаю. С завтрашнего дня прикинусь послушной овечкой, все её прихоти буду исполнять. Никуда не денется, всё равно будет моей. Может, даже женюсь на такой недотроге. Сколько можно по закоулкам прятаться? Два десятка стукнуло, семью пора заводить...»

Так рассуждал он, шагая в темноте между бараков. Внезапно услышал истошный крик:

   — Спасите! Помогите!

Кричал смертельно напутанный мужчина. Кий кинулся на крик. За углом барака в темноте кружилось несколько фигур. Не размышляя, он подскочил к ним и увидел: трое мужчин избивали какого-то человека, лежавшего на земле; у одного из нападавших он заметил блеснувшее лезвие ножа. Не замахиваясь, врезал ему кулаком в висок. Тот рухнул, будто подкошенный. Инстинктивно чувствуя, что слева стоящий от него мужчина сейчас ударит его, Кий резко повернулся и влепил ему ребром левой ладони прямо в горло. Мужчина как-то странно хрюкнул и откинулся назад, нелепо взмахнув руками. «Успею третьего достать!» — мелькнула радостная мысль, но тут же почувствовал острую колющую боль в боку. Тогда он шагнул назад, сделал разворот к последнему противнику и чётко увидел в его полусогнутой руке нож, который был нацелен теперь ему в живот. «Ах, вот как!» Кий резко вскинул ногу и подсек руку снизу; увидел, как взлетел выбитый нож. Но в то же мгновение острая, невыносимая боль прорезала всё его тело, и он упал на спину. «Теперь каюк, — понял он. — Лежачего он меня добьёт». С трудом приподнялся, чтобы увидеть того, от кого придётся смерть принять. Но его уже не было. Испугавшись, он сбежал, а двое сбитых им уползали в стороны.

Кий, пересиливая боль, подполз к тому, на защиту которого он так опрометчиво бросился. Тот лежал недвижимый. Кий провёл рукой по его телу и ощутил что-то липкое. «Кровь», — догадался он. Прислонился ухом к груди. Сердце билось. Слава богам, жив. Теперь надо спасать человека. И Кий пополз, таща за собой безвольное тело.

Некоторое время полз, потом отдыхал, потом снова полз. Терял сознание, приходил в себя, снова полз... И уже в полузабытьи влез в свой барак, стал звать слабым голосом:

   — Братцы, на помощь... на помощь, братцы...

И потерял сознание.

III


Когда пришёл в себя, увидел, что лежит на своём месте в бараке, а рядом суетится лекарь-травник, щуплый сгорбленный старичок с ласковыми глазками и певучим голоском.

   — А, очнулся, чудо-богатырь, — обрадовался он. — Напугал ты нас, сокол ясный, премного напугал. Но теперь всё позади, вылечим мы тебя и на ноги поставим. И будешь ты ещё крепче, чем был, потому что залатали мы тебя надёжно, а молодые силы твои неисчерпаемы и на необыкновенные чудеса способны. К тому же за тебя молятся и желают выздоровления все обитающие в бараке, а также все знающие тебя люди. Так ты полюбился им. А доброе чувство и любовь многих людей творят чудеса, поверь мне, человеку, повидавшему на своём долгом веку много страждущих и ищущих исцеления!

К Кию постепенно возвращалась память. Спросил:

   — А тот, которого я... Он жив?

   — Жив, жив. Он из аваров. Я перевязал, а потом его увезли в Акрополь. Тоже много крови потерял, но жить будет.

   — Ошва Всевышнему, — промолвил Кий и снова уснул.

Вечером пришёл рабочий люд. Каждый подходил к Кию, трогал за руки, гладил или просто ободряюще улыбался, многие говорили:

   — Молодец! Троих одолел! Не каждый может...

Явился и мастер Ярумил, он жил в другом бараке. Присел рядом, улыбнулся одними глазами, подмигнул:

   — Ну как ты?

   — Ничего. Молотом ещё помахаем!

   — Надеюсь.

И, наклонившись к Кию, спросил шёпотом:

   — Ты хоть знаешь, кого от смерти спас?

   — Нет. Темно было.

   — Нашего хозяина!

   — Да что ты!

   — Сам посуди. Является утром сегодня его брат в кузницу, говорит: «Теперь несколько дней буду замещать Савлия. Его вчера грабители порезали, еле живой лежит». Ну вот мы и решили, что это ты его к бараку приволок.

   — И какое лихо занесло его в рабский городок?

   — Спроси сам! Наверно, спьяну. Помнишь, он с утра был выпивши? А пьяным, сам знаешь, какие он кренделя выделывает!

   — Чудеса в решете!

   — Но тебе-то хуже не будет! Может, подарок какой даст или денег.

   — Ещё чего! Я его раб, а раб обязан защищать своего хозяина. Я вот думаю, дал бы он мне вылечиться как следует. Хоть отосплюсь за все годы...

   — И то верно. Я бы тоже не против. В какое-то время спали мы вдоволь?

Две недели Кий лечился, отлёживался. На третью погнали на работу. Ярумил выбрал изделия полегче — скобы и прочую мелочь, сам взялся за молот, а Кий занял его место. Но всё равно скоро покрылся испариной, тяжело давалось каждое движение.

Перед обедом пришёл брат хозяина, двадцатилетний долговязый рыжий парень с неприятным липким взглядом синих глаз, обрамленных поросячьими ресницами. Он отозвал в сторону Ярумила, стал что-то втолковывать, вытягивая тонкие губы. Кий присел на скамеечку, чувствуя слабость во всём теле. И тут он заметил, что Ярумил стал поглядывать на него, да и брат хозяина вроде бы косился в его сторону. У Кия защемило в груди. По опыту он знал, что излишнее внимание хозяев ничего хорошего рабу не сулит. «Может, и не обо мне вовсе речь», — старался успокоить он себя. Но нет, Ярумил вдруг изменился в лице, глаза его расширились, теперь он не отводил взгляда от Кия. «Во что-то влип, — холодея внутри, окончательно решил Кий. — Сколько нашего брата рабов пропадали ни за что...»

Наконец Ярумил жестом подозвал его к себе. Кий подошёл, низко поклонился авару.

   — Вот он, значит, и есть тот самый Кий, — угодливо произнёс мастер. — Он спас твоего брата от разбойников.

У Кия отлегло от сердца. «Слава Перуну, обойдётся на сей раз без порки».

Авар молча смотрел на него немигающими глазами.

   — И вот за то, что ты спас своего хозяина от верной смерти, жалует он тебя вольной, — радостно, сообщил Ярумил.

   — Премного благодарен, — не совсем поняв сказанного поклонился Кий.

   — Дурак! В ноги падай за такую милость! — прикрикнул на него Ярумил. — Свободным человеком становишься по воле хозяина!

Кий привычно упал на утрамбованный, пахнущий пылью земляной пол, замер, стараясь уяснить сказанное мастером.

   — А теперь вставай. Вот тебе знак вольноотпущенника, — и Ярумил протянул Кию кусок пергамента с замысловатыми письменами и печатью. — Можно ли ошейник с него снимать? — подобострастно обратился он к авару.

Тот молча кивнул головой и, даже не взглянув на Кия, направился к выходу. Они молча и почтительно провожали его взглядом. Но лишь тот скрылся за дверью, как Ярумил кинулся к Кию, облапил его здоровенными руками и стал тискать, приговаривая:

   — Ай да Кий! Ай да молодец! Вольную завоевал! Кровушкой своей свободу приобрёл! Ай да Кий! Пойдём, я сниму с тебя позорный ошейник раба, никому не доверю!

Он подвёл его к наковальне и парой ударов молоточком выбил штырёк. Металлический ошейник упал к ногам Кия.

   — Всё! Теперь ты свободный человек! Эй, люди! Смотрите на него! Он может идти, куда захочет, и делать, что пожелает!

От соседних горнов потянулись мастеровые, с удивлением и восхищением глядели на Кия, жали ему руки, хлопали по плечам, спине, толкали в грудь. Кий стоял недвижим, словно громом поражённый.

   — Да он совсем очумел от счастья! — выкрикнул кто-то.

И Кий будто очнулся.

   — Спасибо вам, — еле слышно прохрипел он, губы его задрожали, ноги подкосились, и он присел на корточки, обхватив голову руками.

Откуда-то появился кувшин с вином, глиняные кружки, сунули одну из них Кию, стали чокаться с ним, поздравлять. Кий снизу обводил всех увлажнёнными глазами, жалко улыбался.

Вдруг кто-то крикнул:

   — Надсмотрщик!

И все мгновенно разбежались.

К Кию подошёл здоровенный детина.

   — Почему не работаешь? — и замахнулся плёткой. Его остановил Ярумил:

   — Не смей бить! Он теперь свободный человек! — и показал ему кусок пергамента.

   — Зато ты раб! — и плеть опоясала тело Ярумила.

   — Ничего, — поёживаясь от боли, сказал мастер, когда надсмотрщик удалился. — Зато тебя теперь никто и пальцем не тронет!

Они на прощание обнялись. Ярумил заплакал:

   — А мне, видно, вечно здесь оставаться. И косточки мои сгниют в невольничьей земле...

Кий обошёл всю кузницу и обнялся с мастеровыми, с которыми проработал десяток лет. Все желали ему успеха и смотрели с откровенной завистью и тоской.

Кий вышел за крепостную стену городка. Стоял апрель, его окружала свежая яркая зелень ранней весны, небо было высокое-высокое, и солнце заливало весь мир светом, и свет был в его душе. Он, Кий, — свободный человек! Куда хочет, туда и идёт! И никто не остановит, не оскорбит, не ударит, не пригрозит лютой казнью за малейшую провинность!

Он, словно пьяный, пошёл по улицам посёлка. Свёртывал в одну, потом в другую, упирался в тупик, поворачивал назад и никак не мог насладиться чудесной возможностью чувствовать себя совершенно свободным человеком!

В Аварском каганате ходило очень мало греческих и римских монет, поэтому в качестве денег выступали золотые и серебряные кусочки, вещи, рабы, шкурки ценных зверьков, но чаще всего наконечники стрел и копий. Кий в кузницеполучил мешочек наконечников стрел. Для начала этого было достаточно, а потом он собирался устроиться мастером в какую-нибудь кузницу, чтобы заработать на дорогу в Русь.

Но сперва надо было позаботиться о жилье. Он довольно быстро нашёл землянку, которую сдавали в наем за приемлемую цену. Землянка после барака показалась ему настоящим раем: воздух свежий, глинобитный пол чистый, небольшой очаг, деревянная койка, а главное — тишина, невероятная тишина после грохочущей кузницы и переполненного людьми барака!.. «Неужели мне не снится, что это явь и я — свободный человек?» — спрашивал он поминутно себя и не переставал улыбаться. Так с улыбкой и уснул. Спал безмятежно, как никогда. Проснулся поздно. Долго лежал, глядя в окошечко, затянутое выскобленным бычьим пузырём и пропускавшим мутный свет. Сейчас он встанет, позавтракает и отправится на поиски работы. Спокойно, не спеша...

Внезапно открылась дверь, и в землянку вошли двое воинов. Один из них спросил:

   — Кий?

   — Да. А в чём дело? — приподнявшись на локте, спросил он.

   — Собирайся, пойдёшь с нами.

   — Я никуда не пойду. Я не раб. Я — свободный человек.

   — Не разговаривать! Ты запродан в аварскую армию. Вот пергамент, где всё сказано.

   — Кто меня продал?

   — Твой хозяин.

Кий понял всё. Савлий освободил его из кузницы, а брат тут же передал войсковым властям, получив за это немалый куш.

Он молча собрался и пошёл за военными. Рабская жизнь приучила его молча переносить все невзгоды, которые нельзя было предусмотреть заранее, и если они пришли, то покорно подчиниться новым обстоятельствам.

Воины привели его на сборный пункт, длинный одноэтажный глинобитный дом. Одна часта» его была предназначена для новобранцев, вдоль стены тянулись сплошные нары; в другой половине помещались кухня и столовая. Кий кинул под нары свой нехитрые пожитки и улёгся в чём был.

Рухнули все планы свободной жизни, возвращение на родину. Он снова опутан по рукам и ногам, и хотя не раб, но всё равно зависимый человек.

К нему подошли трое новобранцев, завербованных за несколько дней до него. Разговорились. Оказывается, один пошёл в войско добровольно, потому что был без работы, а двоих соблазнили прелестями военной жизни по пьяному делу.

   — Обещали жалованье за службу. А главное — грабёж во время походов. Говорят, возами везут из других стран.

   — Если самого не привезут в мешке и не сбросят в яму под курганом, — мрачно пошутил Кий. Сам он решил при удобном случае сбежать и попытаться скрыться в степях среди земледельческого населения. Где-нибудь примут, крестьяне нуждаются в опытных кузнецах. А потом жизнь покажет, как до Руси добраться.

Когда новобранцев скопилось около двух десятков, их под сильной охраной привезли в военный лагерь на берегу Днепра. Кия определили в кавалерию. Он с детства был знаком с верховой ездой, но в первые недели пришлось очень тяжело. До крови растирал ноги. Приходилось терпеть. Только через месяц стал крепко чувствовать себя в седле.

Потом перешли к упражнениям с оружием. Целыми днями строй против строя сражались деревянными мечами, тупыми пиками. На полном скаку поражали чучела, протыкали их пиками, рубили мечами.

Скоро Кий понял, что сбежать из отряда ему не удастся. В нём была установлена негласная, но постоянная слежка друг за другом. Войско аваров делилось на десятки, сотни, тысячи. Во главе их стояли соответственно десятские, сотские, тысяцкие. И если кто-то провинился, то наказывали каждого десятого из подразделения, вплоть до смертной казни. Кстати, пойманный беглец подлежал повешению, а рядом казнили каждого десятого.

Кий сразу уяснил, что главным начальником у воинов был десятский. От него зависели и авторитет воина, и спокойная служба, и в целом войсковая жизнь. Десятский мог сделать её невыносимой или, наоборот, интересной и привлекательной. Кию достался строгий, но справедливый десятский. Звали его Сайтаферном. Был он невысокого роста, но широкоплечим, с длинными руками. Его глубоко посаженные глаза редко смотрели на людей, но у него был такой вид, будто прислушивается к окружающему и всё оценивает по тому, что слышит. А определял людей он точно и безошибочно. Кия он сразу выделил, часто подходил, показывал приёмы боя. Поэтому именно ему Кий осмелился сказать, чтение удовлетворён аварским мечом — коротким и лёгким. С его силой ему нужен в два-три раза больший. И Сайтаферн принёс ему такой меч — с отличным клинком и красиво выделанной ручкой. Сказал, что достался ему в бою как трофей, но никто им использовался. Воины-авары в основном были низкого роста; силой обладали небольшой, он им не подходил. Кий среди них выглядел великаном, и такой огромный меч был ему как раз.

Через два месяца его перевели в конную тысячу. Это была тяжёлая конница, которую римляне настали «катафрактарией». Появилась она впервые в Иране и постепенно распространилась на другие восточные страны. Авары отбирали в неё только рослых и сильных мужчин, именно поэтому выбор пал на Кия. Вот здесь в полном объёме увидел он то оружие и вооружение, которое изготовлялось рабами в Каменске.

В первый же день его полностью экипировали. Ему выдали рубашку и штаны. На рубашку он надел кожаную стёганую безрукавку, опушённую мехом. А поверх неё его личный ординарец, невысокий и юркий, пристегнул литой панцирь, состоявший из двух частей; обе части ординарец накрепко зашнуровал.

Панцирь был коротким, потому к нему полагался широкий кожаный пояс, сплошь окованный поперечными пластинками из железа, он служил для ношения меча и колчана со стрелами и, кроме тог о, защищал нижнюю часть туловища. Ноги закрывались поножами, а руки — наручами.

Шлем также оказался высшего качества, из тонкой литой жести, с валиками по бокам для задерживания меча; спереди к нему было прикреплено островатое ребро для защиты носа, а с боков и тыльной стороны привешивалась кольчужка из тонкой проволоки. Деревянный прямоугольный щит с округлёнными углами был окован железным листом.

Главным наступательным оружием всадника была пика длиной в два человеческих роста. Она была сделана из берёзы и покрыта красными и синими полосами, у неё был острый железный наконечник. Пика была такой тяжёлой, что с трудом удерживалась воином. Поэтому тупой её конец привязывался к крупу коня, а передняя часть подвешивалась на ремне к его шее. Воин поддерживал её обеими руками и в стремительной атаке только направлял в уязвимое место противника. Бывалые воины рассказывали Кию, что они порой навязывали на пику и двух вражеских воинов.

Катафрактарии воевали двумя способами — лавой или клином, в зависимости от сил противника, построения его войска, места сражения. В атаку они шли всегда в сомкнутом строю, и удар был поистине сокрушающим, особенно против слабовооруженных толп полудиких племён.

Рядом с подразделением кавалерии располагалась пехота. Набиралась она в основном из бедняков, из тех, кто не имел скота, а были у них лишь кибитка да пара волов, с которыми они кочевали по степям.

Жили воины в походных палатках, питались из одного котла. Кормили сытно, в основном мясной и молочной пищей, хлебом, часто бывали рыба, овощи, фрукты. Аварский каган владел огромными плодородными землями и множеством покорённых племён, которых обирал данью, на войско средств не жалел. Раз в год платили хорошее жалованье. Договор на службу его бывший хозяин, оказывается, подписал на два года, и Кий решил его исполнить до конца, получить положенное за службу и только тогда отбыть на родину. Главное, он, Кий, свободным человеком и в войске относились к нему как к равному. Наёмников из других народов было предостаточно, все они были воинами кагана, и командиры предъявляли ко всем одинаковые требования.

Кий сдружился с аваром Мадитом, который в строю стоял от него слева. Сначала повздорили между собой из-за пустяка, даже чуть не подрались. Вспыльчивый и несдержанный Мадит полез с кулаками, но Кий успел перехватить его руку и так сжать, что тот сразу же запросил пощады. Потерев одеревеневшую руку, он весело взглянул на Кия, хлопнул его по плечу и сказал:

   — Ну и силён же ты!

С тех пор они стали неразлучными друзьями.

Мадит был чернявым, с волнистыми волосами, низким морщинистым лбом и приплюснутым носом, толстыми губами и глубоко посаженными глазами, которые смотрели то весело и бесшабашно, то настороженно и зверовато. В дружбе он оказался привязчив и верен, старался быть возле Кия и при малейшем конфликте с кем-то грудью лез впереди Кия, превосходство и верховенство которого признавал беспрекословно. Они рядом садились в столовой, постели их соседствовали в палатке, вместе они чистили и поили коней в Днепре, вдвоём уходили в степь отдохнуть от службы, разговаривали или просто лежали в траве, наслаждаясь тишиной.

Мадит родился и кочевал в кибитке. У него было несколько братьев и сестёр, кажется, одиннадцать или двенадцать, но большинство их поумирали в холодных, нетоплёных кибитках, где зимой одеяла покрывались ледком, а в бураны снег залетал в кибитку и наносил маленькие сугробики. Оставшиеся в живых росли болезненными, хилыми, только Мадит отличался силой и ловкостью. Отец надеялся, что из него выйдет хороший пастух их немногочисленного стада, но он бродить со стадом по степи не любил, увязался за одной полубандитской ватагой парней, они совершали набеги на соседские стойбища, воровали баранов, устраивали пиры где-нибудь в глухих балках, жарили мясо, пили вино, пиво.

   — Всё это кончилось бы тем, что нас поймали и повесили на ближайших деревьях, — рассудительно говорил Мадит. — Я уже готовился к этому. Да и другие, я думаю.

   — Сбежал бы из банды.

   — Попробуй! Ватажники поймают и прирежут, как барана.

   — Ну и как же ты вырвался? — пряча улыбку спросил Кий.

   — А подался в аварское войско, о чём нисколько не жалею, — безмятежно ответил Мадит.

Однажды, когда солнце клонилось к закату, а и» степи установилась удивительная тишина, Мадит обратился к Кию:

   — Один я мотаюсь по свету. Есть где-то родственники, но вряд ли я к ним когда-нибудь вернусь. Давай с тобой побратаемся. Будет у меня живая душа на свете, о которой буду думать и заботиться.

Кий согласился. Они побратались по-аварски: в Здше смешали свою кровь с вином, опустили в неё кончики мечей, стрел, секир и дротиков. После этого Мадит прочитал молитву, и они содержимое чаши выпили. На другой день перед строем воинов Мадит вышел вперёд и объявил, что они с Кием — братья: кто тронет одного, будет иметь дело с другим...

Через полгода пришёл приказ: выступить против племени гарпиев, живших между Дунаем и Днестром. Они совершили разбойничий набег на приграничные районы, разграбили поселения земледельцев, увели скот и пленников. Каган приказал войску наказать их за этот разбой.

Быстро свернули палатки, уложили их на телеги. На них же погрузили оружие и снаряжение. Тронулись в путь не спеша. Никуда от наказания эти самые гарпии не денутся, рассуждали в войсках.

Через десять дней подошли к Днестру. На том берегу ждало многочисленное войско гарпиев. Тогда командующий аварским войском приказал двинуться вдоль реки на юг; по той стороне в том же направлении двинулись и гарпии. Однако ночью конница аваров неожиданно вернулась на прежнее место и вплавь переправилась на правый берег, заняв обширный участок. Пока противник разобрался в ситуации, пешие воины, наложив в кожаные мешки сухой хворост и другой плавучий материал, переплыли реку и выстроились в боевой порядок; следом на плотах был доставлен и обоз. Гарпии вернулись и тоже выстроились в боевую линию.

Катафрактарии построились клином. Кий был поставлен в первом ряду, слева от него стояли Мадит и ещё два воина. Сзади них находилась линия закованных в железо всадников из шести человек, далее — из восьми, десяти и так далее. Линии Кия предстояло первой ударить по врагу.

Солнце подбиралось к полудню и жгло немилосердно. Металлическое снаряжение раскалилось так, что с Кия лил пот, было тяжело дышать. Конь беспокойно переступал ногами, мотал головой. Сам Кий нервничал, хотя и старался не показывать виду. Как-никак, а это был его первый бой. Вдали он видел густые толпы воинов противника, по краям их сосредоточивалась конница, видимо, рассчитывая захватить аваров с флангов.

Но вот среди гарпиев началось движение. Кий услышал резкие и протяжные звуки рожков и труб, призывавших к атаке. И тотчас донёсся рёв толпы, даже сквозь мягкий подшлемник, закрывавший уши, он был явственно слышан, и у Кия по спине пробежали мурашки. Гарпии, вскинув вверх мечи и пики, бросились вперёд.

К Кию повернулся Мадит, сверкнул глубоко посаженными чёрными глазами, весело прокричал:

   — Ух, зададим жару этим дикарям!

В битве он не впервой, им владел только азарт, страха не испытывал или умело скрывал его. Но, от подбадривающих слов Кию легче почему-то не стало.

Прозвучали звуки рожков, и аварский клин двинулся навстречу противнику, сначала медленно, но затем всё более и более набирая скорость. Кий увидел быстро приближающихся воинов с длинными пиками, на которых виднелись крюки. «Стаскивать с лошадей будут, — мелькнуло у него в голове. Он уже целился своей пикой в рослого воина, который бежал навстречу ему. Кий ударил его остриём пики прямо в плетёный круглый щит; только лёгкий толчок в руке ощутил он, когда она прошла сквозь щит в тело врага; тотчас резким рывком рванул пику с обмякшим телом и нанёс удар в другого гарпия. Первая его жертва оказалась чуть ли не у самой морды коня; под весом двух человек пика обвисла; Кий обрубил ремни спереди и сзади, и она рухнула на землю. Он заработал мечом.

Вокруг него уже бушевало сражение, удары мечей, дикие выкрики, ржание коней, стоны раненых, но этот невообразимый шум как бы отошёл в сторону, Кий почти не слышал его. Всё его внимание и силы были направлены на то, чтобы поразить врага и уберечься от мечей и пик, которые были направлены на него. Он мечом со всей силой ударил подвернувшегося под правую руку гарпия, видел, как надвое раскроил и матерчатый шлем, и скрытую под ним голову. И тут же почувствовал, как крюк вцепился ему в плечо, развернулся и мечом перерубил деревянное древко. Тут же увидел спину, рубанул её, оставив кровавую полосу... Рука, привычная к молоту, работала не уставая, из-под меча летели щепки деревянных щитов, никли тела воинов, скашивались набок срубленные головы, вылетали из рук выбитые мощными ударами мечи. По шлему и панцирю тенькали стрелы, в щит били мечами и топорами, но металл, произведённый рабами Каменска, защищал его.

Железный строй аварского клина медленно, но неуклонно прорубался сквозь толпу слабовооруженных и плохо защищённых гарпиев. Наконец, повергнув последнего противника, Кий вырвался на свободное пространство; перед ним расстилалась равнина, свободная от войска. Гарпии были разрезаны напополам. Он немного проехал, чувствуя, как следом за ним движется масса конницы, и стал разворачиваться.

Теперь катафрактарии напали на противника с тыла, рубя и коля их в спины. Гарпии дрогнули и побежали. Преследование противника взяла на себя лёгкая конница, за ней побежали и пешие воины...

Кий остановил коня, долго стоял, успокаиваясь. Дрожал каждый мускул. Он ещё жил горячкой боя, не в силах сдержать себя.

Подбежал оруженосец, распутал панцирь, помог сойти с коня. Скинув остальное вооружение и оставшись в рубахе и штанах, Кий почувствовал себя легко и свободно.

Подскакал Мадит, прокричал азартно:

   — Садись на коня, поскачем за добычей! Ох, говорят, здесь и девицы-красавицы! Натешимся вволю!

Кий устало махнул рукой:

   — Без меня...

Он навидался картин грабежа ещё на Руси, сполна хлебнул рабской жизни и не хотел смотреть на подобное сейчас, после боя.

Кий прошёлся по лугу и присел на берегу Днестра. Течение реки было спокойное, даже ветерок не трогал её ровной поверхности, только птички, носившиеся над самой водой, касались порой её, оставляя за собой ровные круги, которые медленно расходились и пропадали. Возле берега, на отмели плескалась рыба — крупняк гонял мальков. Было тихо, словно и не пронеслась только что жестокая битва над этими местами...

Внезапно скорее чутьём, чем слухом, Кий почувствовал опасность сзади и резко обернулся. В тот же миг, прошуршав, в левое плечо впилась стрела, её окровавленный наконечник выглянул перед его лицом. Он увидел, как зашевелились кусты и кто-то стремительно убегал, только ветки трепетали, указывая путь беглеца. Это был, конечно, гарпий, спрятавшийся во время сражения.

Кий, превозмогая боль, приподнялся и крикнул. Он кричал изо всех сил, но изо рта вырвался лишь слабый звук Но его услышали, подбежали. Один из воинов ловко отломил наконечник, второй, держась за оперение, осторожно вытащил древко стрелы. Кию стало легче, но обильно полилась кровь. Рану заткнули тряпочками, позвали лекаря. Настоем трав он обработал рану, перевязал чистой холстиной, а потом его перенесли в палатку, где лежали другие раненые; возле них хлопотали лекари-травники.

К вечеру вернулись преследователи. Каждый тащил добычу, на верёвках вели рабов. На средину поля боя жрец воткнул меч — символ бога войны. Затем воины наносили кучу хвороста — это был алтарь для жертвоприношения. Возле него поставили большую чашу. Среди пленных отсчитали каждого сотого, подвели к алтарю. Жрец из кувшина поливал голову каждого предназначенного для принесения в жертву воина, произнося при этом какие-то заклинания. Потом их по очереди подводили к поваленному дереву, и жрец отрубал им правую руку и отбрасывал в сторону. После этого воины вели жертвы к чаше, наклоняли над ней их головы и кинжалами перерезали горло; кровь лилась в чашу. Когда все жертвы были умерщвлены, трупы их отнесли и бросили в овраг, а кровь из чаши выплеснули на хворост.

Затем к алтарю подвели несколько лошадей и задушили их, умело и быстро разделали туши, отделив мясо от костей. Кости побросали в хворост, а мясо мелко нарезали и забили ими желудки лошадей и на длинных жердях подвесили над хворостом, а хворост зажгли. Несколько воинов поворачивали жерди с мясом над огнём, доводя его до готовности.

Другие воины в это время несли из обоза вино и пиво, а также другие съестные припасы. Как только жертвенное мясо было готово, начался пир победителей. Кий из палатки слышал пьяные крики, песни; визги женщин... В палатку вбежал Мадит, бухнулся на колени перед Кием.

— Это как же тебя угораздило? Да ещё после битвы? Поехал бы со мной и с богатой добычей вернулся и с девочками! И целый-невредимый остался! А мы, брат, поразжились! Купеческий караван наспи ли, такой товар захватили, на год гулять хватит! Ну да ладно, я побегу! Тебе вина-пива принести? Не надо? Ну выздоравливай. Меня там такая краля ждёт, ты представить себе не можешь!

Целую неделю продолжался грабёж земли гарпиев. Шла весёлая гульба в лагере. Край был разорён до основания. На восьмой день аварское войско двинулось в обратный путь, за ним тянулись доверху нагруженные награбленным добром телеги.

Всю долгую дорогу Кий размышлял над сильными и слабыми сторонами аварского войска. Несомненно, закованные в железо катафрактарии представляли собой огромную, всесокрушающую силу. Трудно воевать против такого противника. Но Кий видел и слабые стороны железной когорты. Прежде всего, её малую маневренность и ограниченную подвижность. Нацеленная в одном направлении, она уже не в состоянии была изменить план боя, заранее определённый командующим. А бой — это водоворот, в котором обстановка меняется постоянно и надо искать новые способы поражения противника. На это аварская тяжёлая конница была неспособна. Гарпии — необученная толпа воинов, поэтому их легко побили. Но если с войском провести занятия, научить некоторым способам борьбы с катафрактариями, можно побороть и железную когорту. Например, если бы какому-нибудь гарпию удалось крюком стащить Кия с коня, то он в своём панцире не смог бы даже подняться с земли и был бы затоптан конями или убит пехотинцем, не оказав никакого сопротивления. Примеры борьбы показывали гарпии. Они подныривали под лошадей аваров, разрезали им брюхо, и кони, падая, подминали под себя воинов. Так погибло много его сослуживцев. И наконец, надо охватывать когорту с тыла, нападать с боков; закованные в железо воины станут лёгкой добычей противника. Так перекладывал он в голове накопленный опыт службы в аварском войске, совершенно не думая о том, пригодится ли ему это в будущем.

Но одно совершенно точно и определённо решил Кий — уйти из отряда. Сражаться в воинстве, поработившем местное славянское население, совершавшем набеги на Русь, ему было противно. Он не мог забыть и своё десятилетнее рабство. Поэтому, несмотря на неплохое жалованье, сытую жизнь и хорошее отношение к себе, он чувствовал себя чужим в этом войске, а на аваров смотрел как на врагов.

В военном городке в свою палатку он не пошёл, а остался у лекаря, ссылаясь на боли в плече, а также на то, что не может поднять руку даже на уровень плеча и вообще она его плохо слушается. Лекарь и так и эдак осматривал Кия, возился с рукой, делал массаж, прикладывал различные травы, натирая снадобьями, но Кий упорно твердил, что рукой он владеть не может, и к тому же она мёрзнет. Тогда по представлению лекаря командование уволило Кия из отряда, выдав жалованье за полгода службы. В тот же день он, распрощавшись с побратимом Мадитом, собрал свои нехитрые пожитки и отправился в Каменск.

IV


В Каменск Кий спешил потому, что там ему должны были выдать документ об увольнении из войска по ранению; без него на пути на Русь у него возникли бы многие трудности при встрече с местными властями: откуда идёшь, как и почему на свободе, не сбежал ли из рабства или из войска?»

Военное ведомство располагалось в Акрополе, небольшой крепостце внутри Каменска, ограждённой высокой стеной из сырцового кирпича. Внутри него располагались кирпичные и деревянные здания аристократии; среди них выделялся двухэтажный дворец градоначальника с колоннами и террасами.

Акрополь тщательно охранялся. По крепостным стенам его прохаживались воины, а входные ворота контролировал отряд стражников. У Кия они проверили документ, выданный из войсковой части — кожаный лоскут с письменами и печатью, — и пропустили вовнутрь. Там он сыскал одноэтажное длинное здание военного ведомства и чиновника, который занимался личным составом войска кагана. Чиновник, невысокий, пухленький, с редкой бородкой сорокалетний мужчина, прочитал документ, повертел его в руках, похмыкал, а потом повёл Кия в другой конец коридора. Они вошли в кабинет, стены которого были завешаны сухими травами, на полочках стояли различной величины глиняные кувшинчики, горшочки, чашечки, воздух был наполнен терпким запахом трав и кореньев. Здесь помещался главный лекарь военного ведомства, толстый, с большими выпуклыми глазами сравнительно молодой человек.

   — Проверь у него руку, — сказал чиновник, присаживаясь на стул. — Сдаётся мне, что парню просто надоело воевать, а с рукой у него всё в порядке.

Лекарь приказал Кию раздеться по пояс, стал осматривать его рану, щупал её толстыми мягкими пальцами, приподнимал и опускал руку. Выспрашивал, какие боли мучают, на что Кий коротко ответил, что рука особо не болит, но он не может её поднять выше плеча и она мёрзнет, а порой немеет.

   — Одевайся, — сказал лекарь Кию, а чиновнику коротко бросил: — К военной службе негоден. Видно, перерезана одна из связок и повреждён нерв. Это на всю жизнь.

Чиновник в коридоре произнёс будто в пустое место:

   — За документом об освобождении от службы придёшь через пару дней.

Надо было искать крышу над головой. Кий снял землянку. После долгой и утомительной дороги проспал остаток дня, всю ночь и проснулся только поздним угром. Сходил в харчевню, позавтракал. Делать было нечего, валяться в постели он не привык. Пошёл бродить по городу, вышел на ипподром. Он представлял собой большое ровное поле с овальной беговой дорожкой, конюшнями и скамейками для зрителей. У кочевников главное в жизни кони. Поэтому конские скачки были в почёте, проводились они часто и собирали много народу.

...Кий присел на скамейку. Стал наблюдать за приготовлениями к соревнованию, прибывающей публикой. Вот подъехала крытая коляска градоначальника. Из неё вышел хозяин Каменска, его высокая красивая жена и дочь, удивительно похожая на мать. Они прошли мимо Кия, обдав запахом греческих духов. Тут мать оглянулась и сказала:

   — Пожалуйста, Тамира, не отставай.

   — Хорошо, мама, — ответила дочь низким грудным голосом.

И он вспомнил, что видел её несколько лет назад, когда рабом устилал камнями и галькой дорогу. Тогда она была девочкой, теперь перед ним проходила взрослая девушка. У неё было плоское смуглое лицо, на котором выделялись большие, широко поставленные синие глаза, маленький носик и толстые припухлые губы. Он проводил её взглядом, удивляясь необычной диковатой красоте.

Семья, чувствуя на себе взгляды сотен людей, шла медленно и чинно. Посредине гостевых скамеек для почётных граждан были поставлены кресла. Семья уселась в них. И тотчас начались скачки.

Кий наблюдал за поединком всадников без особого интереса, тем более азарта: он никого не знал и не собирался ни за кого болеть. Что-то другое подмывало изнутри. Его разъедало озорство, он то и дело поглядывал в сторону, где сидела дочь градоначальника. У него не было никаких намерений насчёт неё, просто хотелось подойти поближе и ещё раз посмотреть на столь необычную красавицу. «Тамира. Значит, звать её Тамирой», — повторял он про себя машинально. Наконец, не вытерпел и, пригибаясь, стал пробираться к середине гостевых скамеек. На него никто не обращал внимания, все были заняты скачками, кричали, свистели, вскакивали с мест, возбуждённо махали руками.

Кий сел сзади и чуть сбоку от дочери градоначальника и стал неотрывно смотреть на неё. Он видел щёку, маленькое ушко с завитками чёрных волос вокруг него, густые волосы, заплетённые в две толстые косы. Он наклонил голову вперёд и исподлобья упорно глядел на неё, на его жёстких губах бродила едва заметная улыбка.

Он смотрел долго. Она, как видно, почувствовала его взгляд, замерла на мгновение, а потом резко обернулась и взглянула на него — коротко, сердито. И тотчас отвернулась.

Кием овладела бесшабашная отчаянность, словно у азартного охотника. Ему вспомнились многочисленные победы над девушками в лагере рабов, и внутреннее чувство подсказывало, что он близок к цели. Он совершенно забыл, кто перед ним, кто она; он видел перед собой красавицу, которую должен был покорить, должен одержать очередную победу. «Она оглянется, обязательно оглянется», — твердил он про себя.

И она обернулась, и взглянула ему в глаза, прямо и открыто, взгляд её был внимательным и серьёзным. Они некоторое время (ему показалось — целую вечность!) смотрели друг другу в глаза. Затем, она отвернулась, сердито передёрнула плечиками и больше не обращала на него никакого внимания.

Когда закончились скачки, Кий прошёл к коляске градоначальника и встал так, чтобы она увидела его. Она шла с подругами, они весело переговаривались между собой. Кий не отрываясь смотрел на неё, чуть-чуть исподлобья, с той едва заметной затаённой улыбкой, которая, как он знал по лагерю рабов, безотказно действует на девушек. Их взгляды встретились. Она чуть откинула голову назад, её глаза стали тёмными и глубокими. Потом она опустила взгляд, суетливо распрощалась с подругами и, поднявшись на ступеньку коляски, вдруг резко обернулась и взглянула на Кия. Глаза её засветились внутренним блеском, и она шагнула в возок. Возок тронулся и скрылся за поворотом.

Кий долго стоял, не двигаясь. Сердце его учащённо билось. Чутьём, которое редко обманывало его, он понял, что понравился ей. Он не думал о будущем. Он просто хотел видеть её снова!

Он вернулся к себе в землянку, но там ему не сиделось. Он отправился гулять по городу. Перед ним стояли глаза Тамиры, неожиданно вспыхнувшие радостным блеском в ответ на его призывный взгляд, и его сердце тревожно и сладко сжималось и толкало к действиям.

В одном из огородов он увидел розы. Огляделся. Никого. Перемахнул через жердевую ограду, нарвал букет и быстро выскочил на улицу. Никто его не заметил.

Он направился в Акрополь. Стража его пропустила — пропуском ему был тот же документ из войскового отряда. Он стал прохаживаться в скверике напротив дворца градоначальника, размышляя, в какой комнате она может находиться. Только не на первом этаже. Там живёт прислуга, находится кухня, там шумно. Нет, жилые комнаты наверху. С террасы второго этажа вовнутрь помещения вели четыре двери. За которой из них скрывается Тамира? Хотя бы на мгновение вышла, тогда бы он действовал наверняка. Но она не показывалась. К тому же перед главным входом прохаживался стражник, мимо него никак не проскочить.

Кий ждал долго. Уходил из сквера, снова возвращался. Надвигалась темнота. Наконец он заметил, как стражник, долговязый и худой, повертел головой туда-сюда и, воровато крадучись, нырнул в подвальное помещение. Не иначе как к какой-нибудь прислуге принять чарочку-другую, чтобы веселее прошло время дежурства.

Не успела за ним закрыться дверь, как Кий подскочил к перилам нижней террасы, перебросил цветы на террасу второго этажа и по резному столбу быстро вскарабкался на неё. Присел, огляделся.

Тихо. Так за какой же дверью находилась дама его сердца?..

Дверь напротив была открыта. Он осторожно заглянул в комнату и увидел Тамиру. Он даже не поверил своим глазам. Но влюблённым везёт иногда!

Тамира сидела за столом, перед ней горела Свеча, она склонилась над книгой (край ее виден был Кию). Напротив неё висело зеркало, в нём отражалось её смутное изображение.

Кий приподнялся, отворил дверь шире и вошёл в комнату. На него пахнуло духами и ещё чем-то тёплым, женским, волнующим.

Пламя свечи заколебалось. Тамира оглянулась, увидела его, и в её глазах появился ужас, рот открывала для крика. В какие-то доли мгновения он понял всю жуть своего положения: она закричит, набегут слуги, охранники, его схватят как вора и отрубят голову на площади или казнят ещё более страшной, изощрённой казнью. И чутьё подсказало ему единственно верное решение: он упал перед ней на колени и протянул цветы, прошептав умоляюще:

   — Не бойся! Это я! Ты видела меня на ипподроме! Я люблю тебя!

Она его узнала и подавила крик, но продолжала смотреть на него широко открытыми глазами, в которых постепенно угасал ужас и на смену ему приходили растерянность, удивление.

Она спросила:

   — Но как ты мог?..

   — По столбу. А потом перемахнул через перила, — простодушно ответил он.

Его простота и наивность поразили и восхитили её. Она не отрываясь смотрела на него, и вдруг лицо её оживилось, она фыркнула, а потом стала смеяться. Она так заразительно смеялась, что и он заулыбался, смущённо, неуверенно, а потом махнул рукой и развеселился окончательно, правда, не зная над чем.

   — Ну хорошо, давай твои цветы, — сказала она. Приняла от него букет, понюхала. — Только тебе надо немедленно уходить. Немедленно. Давай провожу.

Она накинула лёгкий плащ с капюшоном и, взяв его за руку (маленькая ладошка утонула в каменной ладони), повела в дверь, скрытую за шторами. Потом они спустились по тёмной лестнице в узенькое помещение. Повозившись с затвором, Тамира открыла дверь, и они оказались в саду. Среди деревьев темнота была плотнее и гуще, в вечернем небе появились первые звёздочки.

   — Осторожно, — сказала она. — Не делай резких движений. Сад охраняется собаками.

Почти тотчас из кустов неслышно явились три огромных пса, утробно зарычали. Тамира погладила собак, успокаивая:

   — Тихо, тихо. Свой, свой. Тихо.

По едва видимой во тьме тропинке она вывела его к железной ограде с решетчатой калиткой. Сняла замок, сказала:

   — Быстрее уходи.

Он — шёпотом:

   — Когда мы встретимся?

   — Иди. Скорее уходи!

   — И всё же — когда?

Она чуть помедлила, ответила:

   — Завтра. Как свечереет. Здесь, у этой калитки.

   — Придёшь?

   — Беги, беги быстрей! Если увидит охрана...

Он легонько сжал её маленькую тёплую руку и скрылся в темноте. Тамира продолжала стоять затаённо улыбаясь.

V


В детстве у Тамиры проявилась черта характера — упорство, за что мама в шутку называла её «упёртой». Нельзя было оторвать её от дела, будь то шитьё платья для куклы или решение задачки по арифметике. Когда пытались отвлечь от важного, но её мнению, занятия, она поджимала губки и не отвечала на зов, пока не заканчивала начатое дело. Но в целом она росла девочкой послушной и покладистой, мама на своём не настаивала, а, наоборот, поощряла её «упёртость».

Детство у неё прошло как обычное детство: папа, мама, дом, прислуга, куклы, летние выезды на море, рыбалки с отцом на Днепре и, конечно, учёба, как было принято в аристократических семьях. Ей нанимали греческих учителей, которые вдалбливали в её головку греческий язык и литературу, географию, историю и философию, и она упорно постигала новые истины.

А в пятнадцать лет ей вдруг стало ясно, что это ерунда, не важное, второстепенное. Есть только одно достойное дело, чтобы посвятить себя ему, себя всю. Это главное — любовь. И она влюбилась в учителя философии, только что прибывшего из Греции, тридцатилетнего грека Деметрия. Когда он приходил на занятия, она глядела в его чёрные глаза, худощавое лицо с горбатым носом, и ей казалось, что никого прекрасней его не может быть на свете. Учитель сердился, что она не понимает простых философских категорий, а она и не старалась их понять: ей важно было видеть его, слышать его голос и внимать ему.

Мать, видно, догадалась, в чём дело, и Деметрий был срочно заменён другим учителем философии, старым и скучным. Впрочем, и Деметрия Тамира быстро забыла.

Но любовь продолжала жить в её сердце. Когда оставалась одна в комнате, то подолгу смотрелась в зеркало и видела, как она красива: красивы её широко поставленные синие глаза, брови вразлёт, чувственные губы. Она красива — и она это видела в глазах вчерашних мальчишек, её ровесников, которые вдруг стали смотреть на неё с опаской и восхищением. Она красива — и это она читала в мимолётных взглядах мужчин. Ей льстили их взгляды, но и только; они не трогали и оставляли равнодушным и холодным её сердце. И этот упорный, настойчивый взгляд высокого и красивого парня на ипподроме сначала вызвал у неё только раздражение. Но когда возле коляски они взглянули друг другу в глаза, она вдруг почувствовала, как горячо стало в груди, как в ней всё задрожало от ликования и ожидания чего-то необычного и восхитительного. А после этой встречи не покидало её это восторженное чувство, но к нему прибавилась тревога. Тревога мешала думать, и она поняла, что хочет снова видеть его. И она, с трудом дождавшись следующего вечера, вышла в сад. Девичья гордость заставила её, прячась за деревьями, убедиться, пришёл ли он. Он стоял на той стороне улицы, возле купеческого дома и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Она засмеялась, тихо и радостно, немного помедлила, а потом отомкнула калитку и вышла на улицу. Он, увидев её, быстро перебежал дорогу и остановился перед ней, взволнованный. Он не очень верил, что она придёт, и её появление во многом было неожиданным для него.

   — Ну, здравствуй! — сказала она.

Он сглотнул слюну — она заметила, как заходил у него острый кадык, — ответил с хрипотцой в голосе:

   — Здравствуй.

Они пошли по улице.

   — И как тебя звать?

   — Кием.

   — Славянин?

   — Да. Из Руси.

   — А где такая страна?

   — Вверх по Днепру.

   — Никогда не слышала.

   — Когда-то это была могучая страна со стольным городом Родня. Она объединяла славянские племена полян, древлян, дреговичей, дулебов, северян. Но пришёл ваш народ и разгромил её. Племена отпали, и Русь превратилась в небольшое государство между реками Днепр и Рось... Вот я оттуда.

   — Я читала Геродота. Он пишет, что на севере живут одноглазые люди и даже есть народ, который спит по полгода. А какие-то невры превращаются в волков...

   — Всё это враки! На зиму спать ложатся только медведи. На них русы охотятся в зимнюю пору. В воинских походах русы доходили до полуношных стран, но нигде не встречали людей одноглазых или которые превращались бы в волков. Всё это сказки или просто враки. Ничего про наши края греки не знают и поэтому выдумывают всякий вздор.

Тамира тихо рассмеялась, а потом спросила:

   — Как же ты оказался в Аварии?

Кий хотел рассказать, как был захвачен аварским отрядом, продан в рабство и целых десять лет был рабом. Он хорошо знал презрение, с которым авары относились к рабам, которых они не считали за людей, и для них они были простыми вещами, почти ничем. Точно так же воспитана и Тамира. Поэтому после некоторого раздумья ответил:

   — Случайно, с отцом. Он внезапно умер, а я вот...

   — Он что, торговцем был?

   — Да... промышлял понемногу.

Тамиру этот ответ явно удовлетворил. Но она продолжала выспрашивать:

   — А как же ты жил один в чужой стране?

   — По-разному. Но потом приняли в кузницу, а там неплохо платят.

   — Ты работал в кузнице? — восхитилась Тамира. Она совсем не знала жизни простых людей, поэтому многое представлялось ей в романтическом свете. — И что же ты делал в этой самой кузнице?

   — Разное. Ковали мечи, кинжалы, подковы для коней...

   — Может, и мою лошадь подковывал? У меня собственная, отец подарил. Очень умная и послушная. Звать её Лебедь.

   — Какое красивое имя! Я так и вижу: высокая, статная...

   — Ты угадал. Настоящий альбинос. А у тебя есть свой конь?

   — Был. Когда служил в войске кагана. Чёрный жеребец, сильный и злой.

   — Так ты и воевал? Как это интересно! Участвовал во многих сражениях?

   — Приходилось... А сейчас по ранению уволен.

   — Знаешь что, — немного подумав, сказала Тамира, — давай я поговорю с отцом, и он зачислит тебя в стражники. Стражникам хорошо платят, у них нетрудная служба. А тебя с твоим ростом и силой обязательно поставят командиром, ты можешь дослужиться до высокого чина.

Кий представил себе, как он будет ходить по крепостным стенам Каменска и следить за тем, чтобы ни один раб не смог убежать на волю, а беглецов ловить и отдавать в руки палачей на лютую казнь. Может, и его друзей — Дажана, Ерумила, ту упрямую девушку, которую он проводил в последний раз... И он ответил:

   — У меня серьёзное ранение. Так что едва ли гожусь в стражники.

Назавтра они встретились вновь. Был поздний вечер. Небо хмурилось, облака обкладывали небо со всех сторон, по всему чувствовалось — надвигался ненастный дождь. Они прогуливались по аллее скверика в полном одиночестве. Тамира была задумчива и рассеянна. Кий видел, что её что-то угнетало, отвечала она невпопад, подолгу молчала. Наконец тихо попросила:

   — Кий, расскажи мне о своём народе.

Он подумал, ответил:

   — Я мало знаю о нём. Мне было всего десять лет, как я покинул родину. Смутно помню рассказы стариков и жрецов о том, что когда-то жили мы на Дунае. Был там благодатный климат, проливались частые дожди, в обилии росли травы, поэтому названы тамошние места Зелёным краем. Предки мои занимались земледелием и скотоводством, у них было много овец, коров и лошадей. Но пришли какие-то дикие кочевые племена, главным занятием которых была война и грабёж, и они стали теснить наш народ. Тогда мудрый старейшина по имени Рус увёл наш народ на Днепр. С тех пор мы стали называться русами.

   — И живете в кибитках?

   — Нет, мы живём в дубовых домах, а где нет леса — строим глинобитные. Мы по-прежнему разводим много скота, но одновременно занимаемся земледелием, выращиваем рожь, овёс, репу. У нас много ульев. Как сейчас вижу, над самым Днепром стоят ульи нашего рода, а пчёлы с высокого берега отправляются в полёт в поисках цветов. Сказочное было время...

   — Авары тоже когда-то жили за Каспийским морем, кочевали по бескрайним просторам, — после небольшого молчания проговорила Тамира. — Но обмелели реки, и пришлось уйти из родных мест. Долго скитались, пока не пришли в здешние места. Были мы народом сильным и храбрым. Нас пытался покорить тюркский хан Истеми. Ему удалось завоевать полмира. У него было столько войска, что когда выходило в степь, то заслоняло горизонт. Сам Истеми не знал, сколько у него войска. Вот какой был могущественный царь, вот какие полчища повёл он против нашего народа, чтобы покорить нас и сделать рабами. У нашего народа не было достаточных сил, чтобы вступить с тюрками в открытое сражение. И тогда мы стали отступать вглубь нашей территории, засыпая по пути колодцы, уничтожая пастбища и уводя с собой население и скот. Повозки с продовольствием, женщин и детей и большую часть скота мы отправили на север. Отступая, авары изматывали силы противника внезапными налётами, выпускали тысячи стрел и исчезали в степи. От бескормицы у тюрков пало большинство коней, от недостатка еды погибали целые отряды воинов, тех врагов, которые пытались добыть пропитание и фураж, уничтожали наши быстрые конные отряды. И тюрки повернули назад, а мы продолжили путь на запад и завоевали большие территории. Вот какой храбрый и мужественный наш народ. Я горжусь им, — закончила свой рассказ Тамира.

Кий слушал её с двойственным чувством. С одной стороны, он желал аварам победы над надменными тюрками. Но в его душе давно созрел и жил образ аваров-врагов, аваров — поработителей славян, рабовладельцев, принёсших столько бед Руси и её народу и на десять лет превративших его в раба. Поэтому произнёс неопределённо:

   — Да, конечно, своей родиной надо гордиться.

На прощание Тамира сказала:

   — Завтра не приходи. Я буду занята домашними делами.

   — Тогда — послезавтра?

   — Да, послезавтра, — задумчиво проговорила она.

VI


Тамира была задумчива и рассеянна потому, что утром отец объявил ей, что в их дворце устраивается пир в честь приезда из Ольвии высокого начальника Кадуида. Целью его приезда является инспекция гарнизона Каменска, что во многом определит его будущее как начальника гарнизона.

Ольвия когда-то была греческой колонией, а теперь вошла в состав Аварского каганата. В ней располагались органы управления восточными землями. Верхушка аваров стала быстро усваивать греческую культуру, отдавала своих детей в греческие школы, заводила вдомах греческие порядки.

   — Пожалуй, высокий чин едет не столько с инспекцией, — добавил отец, — сколько на смотрины. До него дошли слухи о твоей красоте. Недаром он берёт с собой супругу и сына. Мне бы хотелось, чтобы ты понравилась его сыну. Может, действительно из вас составится хорошая супружеская пара.

   — Хорошо, папа, — покорно ответила она и под жала губки: явный признак того, что услышанное ей не по нутру и она поступит по-своему. Но отец был так озабочен, что ничего не заметил.

Высокие гости прибыли в полдень. Тамира наблюдала за ними с террасы второго этажа.

Подъехала шикарная крытая коляска, запряжённая парой белых лошадей. Из неё степенно вылез седовласый мужчина, высокий и широкоплечий, по-молодецки расправил усы и протянул руку супруге, слегка располневшей красавице. Следом за ними выскочил их сын, стройный, ловкий. Одет он был в греческий наряд: в короткий красный плащ с замысловатыми рисунками, лёгкие сандалии; ноги его были оплетены коричневыми ремешками; руки были голыми, под кожей играли сильные мускулы. Сын Кадуида был дьявольски красив, невольно отметила про себя Тамира.

Вторая половина дня прошла в суете приготовления, примерке нарядов, завивке волос. Как вызов предполагаемому жениху, Тамира оделась во всё аварское: длинное складчатое платье, обшитое золотыми бляшками с растительными изображениями, оно застёгивалось булавками из золота с различными шляпками в форме головок птиц. На шею она повесила гривну местного изготовления, уши украсила гвоздевидными серьгами с головками льва.

За ней пришёл отец. Критически оглядел с головы до ног, остался доволен. Сам он тоже надел аварский наряд: кожаную безрукавку, отороченную мехом, из неё выходили рукава мягкой рубахи, длинные и складчатые. Широкие штаны были заправлены в полусапожки без каблуков, обтянутые у щиколоток ремнями.

Отец ободряюще улыбнулся Тамире и повёл её вниз, в гостевую залу. Огромное помещение было освещено сотнями свечей и заставлено столами, за которыми сидели гости. Она вдруг так разволновалась, что у неё потемнело в глазах. Её качнуло в сторону, и она сильнее оперлась на руку отца; он сжал её ладонь, и ей стало легче. Отец провёл её в центр зала и усадил рядом с сыном Кадуида. Она склонилась над столом, не поднимая глаз, поджала губки.

   — Меня зовут Анахарсисом, — наклонясь к ней, сказал сын Кадуида. Тамира поняла, что его аварскому имени Анахар было придано греческое звучание, ей стало смешно от этого, но она сдержала себя, слегка улыбнулась и назвала своё имя.

Анахарсис с ходу ринулся в атаку.

   — Как говорил Платон, нам мило всё прелестное. Слова эти напоминают что-то лёгкое, лоснящееся. Возможно, поэтому-то они от нас всячески ускользают. А если уж говорить правду, то прекрасное — это прекрасная девушка. Именно такая девушка, как ты, самое прелестное создание, когда-либо мною виденное.

   — Но Аристотель говорил по этому поводу совсем другое, — возразила Тамира. — Он отмечал, что сама жизнь доставляет нам удовольствие и это удовольствие человек испытывает в своей душе. Поэтому ограничиваться видением прекрасного только в одном существе будет считаться ограниченным подходом. Надо любить жизнь во всех её проявлениях. К тому же, — лукаво улыбнулась она, — тот же Платон в том же трактате неожиданно заявляет, что, самая прекрасная девушка безобразна по сравнению с родом богов.

   — Но в этом зале нет богов! — воскликнул Анахарсис. — Так что слова Платона бьют мимо цели!

Так продолжали они пикироваться в стиле молодых людей, воспитанных в духе греческой культуры.

Между тем многочисленные рабы разносили по столам различные яства и питьё: варёную и жареную баранину, копчёные тушки птиц — от кур до голубей и куропаток, блюда различных рыб, овощи, фрукты, в большом количестве вина, хмельную медовуху, пиво. Такие обильные застолья по греческому и римскому образцу стали традицией среди аварской знати, пресыщенной и развращённой на рабском труде покорённого населения. Они проводились почти еженедельно поочерёдно у богатых и знатных людей города. Каждый из них старался перещеголять друг друга в изобилии закусок и винных напитков. Многие гости напивались на них порой до полного бесчувствия, их выносили за руки-ноги и отправляли домой; некоторые отсыпались под столами и, едва протрезвев, снова принимались за пиршество. Тамиру отвращало это разгульное пьянство и обжорство высшего общества Каменска, она посещала их только по необходимости, в особо торжественных случаях, как сейчас.

Рабы налили им вина. Тамира пригубила и поставила свой бокал. Анахарсис выпил до дна. Закусывал он как хорошо воспитанный человек: аккуратно нарезал кусочки мяса и отправлял их в рот тонкими пальцами, так же естественно и элегантно расправлялся он с овощами, фруктами и прочей снедью.

Провозглашались новые тосты. Анахарсис каждый раз полностью осушал свой бокал. Стал шептать ей нежные слова:

   — Ты самая прекрасная на сегодняшнем пиру.

Ты мне напоминаешь прекрасную Елену, пленившую своей красотой Париса. Локоны твоих волос подобны шаловливым волнам на песчаном берегу, а лицо твоё будто свежая утренняя заря...

Между тем пир разгорался. Звучала музыка оркестра, два хора поочерёдно исполняли аварские напевы и греческие песни. Их стали перекрывать громкий разговор, восклицания. Анахарсис пил бокал за бокалом, и Тамира с удивлением и разочарованием увидела, что он становится всё пьянее и развязнее. Он уже стал хватать её за руку, прижимать ладонь к слюнявым губам. Воспитанные с молоком матери представления о приличии восставали против такого вольного обращения, но она терпела, стараясь успокоить и уговорить своего не в меру настойчивого ухажёра.

Наконец, он выпил ещё пару бокалов и, кажется, перестал что-либо соображать. Глаза его осоловели, взгляд стал бессмысленным, и он полез к ней целоваться. К этому времени большинство гостей перепилось, и на них никто не обращал внимания, но поведение Анахарсиса возмутило её до глубины души. Тамира оттолкнула его от себя, резко поднялась и вышла из-за стола. Она направилась в свою комнату и уже поднялась на несколько ступенек, как он догнал её и схватил за платье.

   — Афродита! — лепетал он, стараясь сохранить равновесие. — Богиня! Рождающаяся из пучины моря!

Не долго думая, Тамира размахнулась и со всей силой нанесла ему пощёчину. Анахарсис как-то странно развернулся на месте, а потом кубарем полетел по ступеням. Не оглядываясь, она прошла в свою комнату. Её всю трясло. Нервно срывая с себя одежду, она бросала её на скамейку, а потом села за свой столик и стала смотреть в зеркало. Красивый и сильный, говорливый и ласковый, но такой разнузданный пьяница, и в такие юные годы! А что с ним будет через десяток-другой! Боги, не приведите иметь такого возле себя всю жизнь!

Жаль, конечно, что она подпортила карьеру своего отца, но иначе поступить она не могла. Промокнув платочком ненужные слёзы, она нырнула под одеяло. И тут же что-то тёплое разлилось в её груди: она вспомнила Кия. Странно, но весь день она о нём почти не думала, настолько её захватили хлопоты по встрече высоких гостей. И вот теперь образ встал перед ней, и ей стало легко и спокойно. «Завтра мы увидимся!» — подумала она и тотчас уснула беззаботным сном.

VII


Пир продолжался весь следующий день. Но Тамира не возвратилась в зал. Она или находилась в своей комнате, или спускалась в сад, бродила среди деревьев, с нетерпением ожидая вечера. И когда наконец увидела Кия, радостное чувство обдало её и заставило трепетать. Она подошла к нему, поздоровалась, и ей вдруг страстно захотелось, чтобы он поцеловал её. Это желание шло изнутри, помимо её воли и было столь сильно, что она едва сдержалась, чтобы не прильнуть к нему; только девичья гордость остановила её. А он шёл рядом с ней, как видно, не догадываясь о её желании. Да если бы и почувствовал его, то ни за что не решился бы на это: он боялся дышать на неё. Для него, бывшего раба, она была из другого мира, высокого, сказочного царства света...

   — Знаешь, Кий, — говорила она, рассеянно глядя то себе под ноги, то куда-то вдаль, — мне так хочется уехать сейчас куда-нибудь далеко-далеко! Вот так сесть в повозку, и ехать, и ехать, ни о чём не думая. И чтобы ты был рядом со мной... И чтобы дорога вилась между холмами, и речки вброд переезжать, и в лесах дремучих деревья над нами густые ветви смыкали... А потом выехали бы к морю, широкому и беспредельному... Ты бывал когда-нибудь на море?

   — Нет, не приходилось.

   — А я была. Мы несколько раз ездили в Ольвию.

Она стоит на берегу Чёрного моря. Там живут наши родственники. Какое это блаженство, поплавать в море, чтобы тебя качали морские волны!..

Она замолчала, видно, в мыслях находясь где-то далеко на морских просторах...

   — В Ольвии живёт моя тётя Опия. Это такой замечательный, необыкновенный человек! Она всего на десять лет старше меня, но столько видела! Родители в детстве увезли её в Константинополь и там она закончила гимназию, а потом стала блистать в высшем свете. Если бы ты видел, какая она красавица! Высокая, стройная, с гривой белых волос. Настоящая царица! От неё в Константинополе мужчины были без ума!.. Сейчас она приехала в Ольвию навестить своих родителей, прошлым летом мы виделись с ней. Она мне столько рассказала про Константинополь! Это такой огромный город, в котором уместится не менее пятидесяти таких городов, как наш Каменск. Дома там каменные, двухэтажные и даже трёхэтажные. Построены храмы необыкновенной красоты. Есть театр, в котором ставят спектакли. Мне несколько раз удалось видеть греческие спектакли в Ольвии. На простых деревянных подмостках греческие артисты играли комедии и трагедии под открытым небом. А там, представляешь, огромное помещение, и в нём и сцена, и скамейки для зрителей, и все под крышей! Я даже представить себе не могу, насколько грандиозно!

Кий шёл молча. Из сказанного Тамирой он понял, может, половину, потому что никогда не был ни в театре, ни в больших городах, кроме Каменска.

   — А ещё мне нравится быть на рыбалке, — вдруг без какого-либо перехода заявила она. — Меня папа брал с собой. Он заядлый рыбак, и только выдастся свободное время, он отправляется на Днепр. Там такая благодать, такое раздолье и тишина! А какая вкусная уха на свежем воздухе! Иногда у нас готовят уху повара, но это далеко не то!

   — Рыбалку я тоже люблю, — оживился Кий. — В детстве мы пропадали на Днепре. Иногда ночевали у костра и на зорьке ловили таких лещей и сазанов!..

   — Может, нам с тобой съездить на Днепр? — предложила Тамира.

   — Я согласен! С превеликим удовольствием!

   — Поедем на конях. Встретимся на выезде из города, у Ольвийской башни. Все припасы я возьму с собой. Они лежат всегда наготове. Тебе остаётся прибыть вовремя. Если мы выедем после обеда, то попадём на вечерний клёв.

На этом они расстались.

Назавтра Кий на место встречи выехал задолго до назначенного времени. Коня одолжил у соседа. Пустил его гулять по лужку, а сам улёгся на мягкую траву и стал глядеть в бездонное голубое небо. «Во сне это со мной происходит или наяву?» — спрашивал он себя и не знал, что ответить. Слишком стремительны были перемены и всё в его новой жизни сложилось необычно и невероятно. Мог ли мечтать он, бывший раб, что будет встречаться с дочерью начальника гарнизона Каменска, девушкой поразительной красоты? Он боялся, что сон закончится, и он проснётся в душном, пропитанном потом и вонью двухъярусном бараке, и его снова будут бит, унижать, и он будет жить под постоянной угрозой лишиться жизни... Он стал думать о Тамире. Как обманчиво случайное мнение, поверхностное суждение, мимолётное наблюдение! Напыщенная, горделивая кукла, говорили о ней все, так думал и Кий. А она совсем-совсем другая. Простота, непосредственность и искренность её поступков удивляли и умиляли его. Сколько раз подавал он ей повод посмеяться над его неграмотностью, невежеством, неумением вести себя с воспитанной девушкой! Но ни разу она не унизила его, ни разу не посмеялась.

Чем могут закончиться их отношения, об этом он старался не думать. Едва задавал себе этот вопрос, как к сердцу подступал холодок, а будущее виделось в тумане, а иногда — как бездонная пропасть. Но он был готов провалиться в тартарары, но никому не уступить свою любовь. Будь что будет, решил он, и не надо загадывать, что их ожидает в дальнейшем.

Убаюканный теплом и тишиной, он незаметно для себя уснул. Разбудил его задорный голос, прозвучавший, как ему показалось, с самого неба:

   — Эй, богатырь, коня проспал! Увели твоего коня!

Он вскочил, взъерошенный, ничего не соображая. Дико оглянулся. Конь пасся на прежнем месте.

   — Да вот же он, — растерянно проговорил он.

   — Он ли? Может, другой совсем? — спросил тот же голос, и только тут Кий увидел Тамиру. Она сидела на красивом белом скакуне, немного откинувшись назад. Одета она была в мужской аварский костюм: чёрные брюки и куртку, из-под которой виднелась белая кофточка с отложным воротничком; на ногах лёгкие сапожки без каблуков, по плечам её рассыпались густые чёрные волосы; к седлу были приторочены удочки и котелок.

Остатки сна окончательно покинули Кия. Он засмеялся, вскочил на коня, и они поехали к месту рыбалки. Дорога привела к Днепру, они неторопливо двинулись вдоль берега. Наконец Тамира воскликнула:

   — Вот здесь мы рыбачили с папочкой!

Она направила коня по тропинке к реке. Остановилась возле воды.

   — Не правда ли, чудесное место?

Место было действительно замечательное: высокий глинистый обрыв, перевитый подмытыми корнями деревьев, переходил в небольшой песочный пляж. Как видно, оно давно было облюбовано рыбаками, потому что виднелось несколько кострищ, возле которых торчали рогатины, валялись перекладины для подвешивания котелков.

Тамира выбрала для себя удочку, ловко насадила на крючок червяка и довольно умело забросила в тихую заводь. Кий облюбовал две донки по два крючка на каждой. Заправив их червями, он со словами «Ловись, рыбка большая и маленькая!» далеко закинул в реку. Лески привязал к колышкам, повесил на них по палочке-сторожке. Стали ждать поклёва.

Стояла удивительная тишина. В ровной глади воды небо с редкими облаками отражалось с такой чистотой и правдоподобием, что дух захватывало смотреть в эту голубую бездну.

У Тамиры запрыгал поплавок, она тотчас подсекла и вытащила подлещика.

   — Поймала! Смотри, какого большого заловила! — восторженно кричала она.

   — Хороший улов. Только кричать не следует, рыбу распугаешь.

У него заплясала палочка-сторожка. Он метнулся к удочке и стал быстро выбирать леску; она туго натянулась и мелко дрожала. По телу пробежала волна азарта. «Крупняк!» — определил он. С приближением к берегу леска натянулась ещё сильнее, рыба стала ходить из стороны в сторону, но Кий упорно подводил её всё ближе и ближе к себе и, наконец, плавным рывком выбросил на песок, ухватил за жабры. Это был приличного размера сазан. Тамира прыгала рядом и радостно хлопала в ладошки.

Поклёвки сменялись периодами ожидания. Улов получился приличным. Костер Кий взял на себя, а Тамира занялась приготовлением ухи. Над рекой потянулся одуряющий запах, на который скоро явились две худющие собаки с грустными глазами; они молча улеглись вдали от рыбаков и стали покорно и терпеливо ждать, когда их покормят.

Наконец, уха сварилась. Кий наполнил две чашки — себе и Тамире, а остатки вылил в глиняную чашу, валявшуюся на песке: её, видно, использовали рыбаки для кормления собак. Тамира в это время сматывала удочки, перевязывала тесёмками, прилаживала к седлу.

Наконец принялись за еду. Она ела не торопясь, маленькими глоточками, понемногу откусывая кусочки хлеба. Кий хлебал с аппетитом, не забывая хвалить повариху.

Тамира съела уху, протянула чашку Кию:

   — Налей ещё. Такая вкуснятина.

   — А всё, — просто ответил он. — Сопливых вовремя целуют.

   — Как-как? — переспросила она.

   — Раньше надо было попросить добавки. Я собакам отлил, а свою съел, — и перевернул чашку вверх дном.

   — Нет, нет, как ты сказал? Сопливых вовремя целуют? — И она залилась звонким смехом. От её голоса из ближайших кустов вспорхнула стайка пташек и низко промчалась над рекой, чётко отразившись в ровной глади воды.

   — Да нет... Я хотел сказать, — оправдывался он... Но она продолжала заливаться неудержимым смехом:

   — Ой, не могу! Сроду не слыхала такого выражения!

Потом они уложили вещи и пошли к лошадям. Шли близко друг к другу. Как-то само собой взялись за руки. Потом он притянул её к себе и поцеловал в щёку. Пошли дальше, молча, глядя в землю. Возле коней остановились. Она взглянула ему в глаза. Взгляд её синих глаз был серьёзным и глубоким, она словно чего-то ждала. Тогда он взял её за тонкую талию и притянул к себе, а потом поцеловал в мягкие податливые губы. Она тотчас прижалась к нему и ответила страстным поцелуем, слегка прикусив зубками нижнюю губу. По его телу пробежала горячая волна возбуждения, он стал целовать её щёки, губы, шею!

Она упёрлась ему руками в грудь и немного отстранилась, а потом прижалась щекой к его груди, замерла. Они молчали, часто дыша. Наконец она взглянула снизу ему в лицо — широко поставленные глаза вблизи заметно косили — и спросила лукаво:

   — Сопливых вовремя целуют?

И тихонько засмеялась — радостная.

VIII


Утром к Тамире зашёл отец и сказал, что Анахарсис хочет извиниться за своё поведение на пиру.

   — Откуда ты знаешь, папа, что он считает себя виноватым?

Отец, не привыкший лгать ей, ответил смущённо:

   — Он уже был у меня. Просил моей поддержки.

   — Он просто трус! — возмутилась она. — У него хватает духу хамить, но недостаёт решимости прийти к девушке и извиниться!

   — Он объяснил свой визит ко мне серьёзными намерениями относительно тебя. Он просит твоей руки.

   — И ты?

   — Я ответил, что последнее слово за тобой.

   — Спасибо. Я думаю, ты догадываешься, каким оно будет.

Отец прошёлся по горнице, задумчиво постоял у окна. Тамира поняла, что отец приготовился к длительному разговору, уже предполагала, в каком направлении он пойдёт, и сжала губки, готовясь к отпору. Она догадывалась, что он будет уговаривать её изменить своё решение и дать согласие выйти замуж за этого прощелыгу, потому что такое решение в значительной степени повлияет на его карьеру: отец был на хорошем счету у начальства и его обещали перевести в столицу.

   — Ты, конечно, права, он вёл себя недостойно, — издали начал он. — Но надо знать атмосферу, которая царит сейчас в столице. Разложение нравов в Константинополе, которое приняло колоссальные размеры, перекинулось и на Ольвию. Ты не поверишь, но там стало обычным, когда муж и жена изменяют друг другу, знают об этом и закрывают глаза. Иметь любовников и любовниц стало модным. Иначе тебя просто перестают уважать! Пятнадцать-двадцать лет назад никто бы на такое не решился! А сегодня это стало в порядке вещей. Разврат и пьянство захватили и молодёжь. Так что поведение Анахарсиса здесь не выходит из правил, принятых в столице. Но к его чести надо отметить, что он один из немногих столичных юношей осознал своё дурное поведение и обещает больше не позволять ничего подобного впредь.

   — Пусть будет так. Но я-то при чём?

   — Ты ни при чём. Но я тебя убедительно прошу поговорить с ним. Хотя бы выслушать его извинения...

   — Хорошо, папа.

   — И подать ему маленькую надежду. Нет-нет, никаких обещаний, ничего конкретного. Но как вы там, девушки, умеете: «Я подумаю», «время терпит», ну и прочее. Ах, как всё это нехорошо, как нехорошо...

Тамира очень любила и уважала своего отца и хорошо знала, что, если он так настоятельно просит её, значит, надо уступить. Поэтому ответила:

   — Я поняла, папа. Я сделаю так, как ты советуешь.

Анахарсис явился в полдень, очень не вовремя, на это время у неё было назначено свидание с Кием, они договорились совершить прогулку на конях по дубовой роще, расположенной за городом. Но явилась служанка и доложила о приходе столичного гостя. Делать нечего, пришлось задержаться.

Анахарсис ворвался в её комнату с букетом цветов, эффектно бросил их к её ногам, встал на одно колено и произнёс напыщенно:

   — Видят боги, как я стремился к тебе, чтобы кинуть к твоим ногам не только цветы, но и свои извинения за своё недостойное поведение. Я прошу наложить на меня любую кару. Я же со своей стороны наказал себя каждодневным горьким раскаянием, разве что голову пеплом не посыпал!..

   — Полно, — прервала она его излияния. — Я давно забыла о происшедшем. Встань.

   — Пока не получу прощения, буду стоять на коленях.

   — Хорошо, прощаю, — ответила она, через силу улыбнувшись.

Он присел на диванчик рядом с ней.

   — Поверь, все эти дни после нашего расставания я только и думал о тебе. Перед моим взором были твои прекрасные глаза, чудесное личико, твой обворожительный голос. Я не могу жить без тебя!

«Однако молодой человек разошёлся не на шутку, — с беспокойством подумала она. — Он может мне сорвать свидание с Кием. Как бы побыстрее от него отделаться?»

   — Не надо преувеличивать моих достоинств, — ответила она скромно. — В столице наверняка есть много девушек красивее меня...

Но Анахарсис придвинулся ближе, взял её руку и прижал к груди. Сказал прерывистым голосом:

   — Никого нет прекрасней тебя! Ты должна быть милостивой и откликнуться на мои горячие чувства! Любовь захватила всё моё существо! Я никого никогда так не любил! Моя любовь к тебе диктует все мои поступки! Если мы не будем вместе, я всю жизнь буду несчастным человеком!

   — Но согласись, — перебила она его, — каждая любовь предполагает взаимность. Ты не находишь?

   — Я надеюсь, что заслужу её своим безукоризненным поведением и искренней привязанностью...

   — Ты должен знать по себе, что любовь нельзя заслужить или купить. Она приходит сама собой — и тогда уж ничего не поделаешь.

   — Но известно немало случаев, когда жёны влюбляются в мужей после свадьбы, во время семейной жизни!

   — Как! Ты предлагаешь мне выйти замуж за тебя?

   — Не сейчас! Я прошу подумать. Я надеюсь на положительный ответ!

Время перевалило за полдень. Кий наверняка заждался её. И чтобы отвязаться от настойчивого ухажёра, она ответила:

   — Хорошо, я подумаю.

   — Значит, я смею надеяться?

   — Каждый человек живёт своей надеждой, — уклончиво ответила она.

   — Нет, я так не уйду. Я должен услышать твоё обещание, что будешь ждать меня как невеста.

Она вспомнила просьбу отца и ответила:

   — Хорошо, если ты так хочешь.

А про себя подумала: «Это обещание ни к чему не обязывает. Потом как-нибудь выкручусь».

   — Я улетаю на крыльях! — воскликнул Анахарсис. — Ты — моя невеста! — Он раскланялся, отбежал к двери, сделал новый поклон, послал воздушный поцелуй.

   — Люблю, люблю! — И скрылся за дверью.

Немного обождав, Тамира спустилась вниз, прошла в конюшню и оседлала своего любимца. Поскакала быстрой рысью. Миновала крепостные ворота и, стегнув коня, помчалась по Ольвийской дороге. Кое-где она проходила по низменной местности, поэтому была замощена камнем, в иных местах была посыпана галькой. Вдали показалась дубовая роща, там должен ожидать её Кий. Так и есть. Стоит возле дерева. Спрыгнув с коня, она кинулась к нему в объятия.

   — Заждался? — спросила она, влюблённо глядя ему в лицо. — Отцовские дела задержали.

   — Главное, ты со мной.

   — Какое дерево ты выбрал! Наверняка ему тысяча лет...

И действительно, над ними раскинул свои ветви толстый дуб. Ствол его был в несколько обхватов и сгнил внутри, многие сучья посохли, но над ними зеленела ещё густая крона.

   — Наверно, он повидал много влюблённых и помнит их нежные признания, — сказал он.

   — Ты тоже будешь признаваться мне в любви? — лукаво глядя ему в глаза, спросила она.

   — Ну что ты! Я никогда никого не любил.

   — Я тоже. И почему мы стоим иод этим дубом?

И они забылись в поцелуе.

   — Так вот как моя невеста бережёт свою целомудренность! — вдруг раздался над ними яростный голос, и они отпрянули друг от друга. Над ними, сидя на коне, нависал Анахарсис. — Не успела поклясться в вечной любви, как тотчас кинулась в объятия другого мужчины! Нет, я этого так не оставлю!

Анахарсис по Ольвийской дороге возвращался домой и случайно наткнулся на влюблённую парочку. Круто развернувшись, он отъехал на пару десятков шагов, соскочил с коня и, выхватив короткий меч, двинулся на Кия. Тамира, зажав ладонью рот и расширив от ужаса глаза, словно парализованная прижалась к дереву. Кий повернулся к противнику и стоял набычившись, следя за каждым его движением.

   — Сейчас я выпущу кишки из этого молодчика, — поигрывая мечом, приближался к нему Анахарсис. — Я никого не прощаю, кто становится на моём пути. Так что готовься, любезнейший, кормить червей в одной из могилок на этой грешной земле.

Кий начал отступать, настороженно оглядываясь по сторонам и ища какое-нибудь средство защиты. Анахарсис разгадал его намерение.

   — Неосторожно, неосторожно, голубчик, идти на свидание с чужой девушкой и не брать с собой никакого оружия, — язвительно продолжал он. — Обманутые мужья или влюблённые в одно мгновение превращаются в зверя, хищного и беспощадного, и способны...

Но на что способны обманутые мужья и влюблённые, Анахарсис договорить не успел. Кий стремительно наклонился, схватил камень-голыш и влепил его говорливому сопернику между глаз. Тот упал плашмя на дорогу, не издав ни звука. К нему подбежала Тамира, припала ухом к груди. Сказала:

   — Он мёртв.

Кий продолжал стоять в каком-то оцепенении.

   — Уезжаем быстрей, — потянула его за руку Тамира. — Здесь недалеко наше имение, я спрячу. Иначе тебя казнят.

Они вскочили на коней и помчались в сторону от города. Скоро Тамира свернула на тропинку, и они поскакали вглубь рощи. Сколько продолжалась безумная скачка, Кий не знал, но внезапно перед ними открылась поляна, на которой стоял красивый одноэтажный дом с резными наличниками, крыльцом и расцвеченной в разные рисунки дверью. Сказочный терем.

Они привязали коней, взбежали на крыльцо, постучали в дверь. Её открыл им слуга, семидесятилетний старик.

   — Гнур, отведи лошадей в конюшню, — приказала Тамира. — Дай отдохнуть, а потом напои и задай корм.

Слуга поклонился и направился к лошадям.

Тамира и Кий прошли в гостиную, сели в кресла. Оба ещё не отошли от пережитого и были в сильном возбуждении, часто и прерывисто дышали.

Вошла служанка, встала у дверей.

   — Принеси фруктов и вина, — распорядилась Тамира.

Служанка исполнила всё быстро и молча удалилась. Они налили вина, выпили. Несколько успокоились.

   — Слуги у нас верные, не выдадут, — сказала Тамира. — Вопрос в другом, видел ли нас кто-либо?

   — Не знаю. Не думаю, — неуверенно ответил Кий.

   — Будем считать, никого рядом не было. Но нас наверняка запомнила на выезде из города сторожевая служба Ольвийской башни. И то, что почти следом за нами выехал Анахарсис...

   — Следом за тобой. Я в рощу приехал около часа назад.

   — Да, я забыла... Но там остались наши следы, и если убийством всерьёз займётся стража порядка, она вполне может выйти на нас с тобой. Меня они не тронут, руки коротки. Но вот тебе несдобровать... Да, рисковать нельзя. Всё-таки Анахарсис — сын высокого столичного чина! Тебе надо срочно уезжать отсюда. Нашу дачу стражники знают хорошо, могут накрыть тебя не сегодня, так завтра.

   — Да, я уеду. На родину, на Русь.

   — Нет. Могут перехватить в пути. Я тебя отправлю к своей тете. Никто не догадается искать тебя у Ольвии. Я о ней рассказывала. Она женщина передовых взглядов, примет и спрячет на несколько месяцев. А там посмотрим. Я сейчас приду в себя, а потом поеду домой и организую твой переезд в Ольвию.

И действительно, перекусив и отдохнув, она ускакала в город.

Остаток дня и ночь Кий провёл в тревоге и возбуждении, плохо спал. Наутро в закрытом возке подъедала Тамира. Они встретились на крыльце.

   — Позавтракал? — спросила она, коснувшись губами его щеки. — Тогда можно ехать.

Она на ходу рассказала, что в городе мечутся стражи порядка, ищут убийцу Анахарсиса, но пока конкретных имён не называют.

   — В повозке, — торопливо наставляла она его, — еды на всю дорогу. Возница — наш верный слуга. Звать его Атей. Через него мы будем поддерживать связь.

Тамира обняла Кия, по её лицу потекли слёзы, она их не вытирала. Подняв заплаканное лицо, стала глядеть ему в глаза (вблизи её глаза слегка косили).

   — Я думаю, мы расстаёмся ненадолго. Я люблю тебя, Кий. Что бы ни случилось, мы будем вместе. Я не смогу жить без тебя. Я уговорю отца, он ко мне прислушается. Он даст согласие на наш брак.

Она помолчала, продолжая жадно смотреть в его глаза.

   — Если тебе придётся оставить Аварию и уехать на Русь, я отправлюсь с тобой. Твоя родина — моя родина, Кий.

Она приподнялась на цыпочках и крепко поцеловала его в губы.

   — Уезжай. Да хранят тебя боги, — сказала она, сдерживая рыдания.

Кий сел на повозку, возчик взмахнул кнутом, лошади рванулись с места. Он не отрываясь смотрел на Тамиру. Она стояла, понурив голову, лицо её было в слезах, руки сложены на животе — беспомощно, по-бабьи. Повозка нырнула в рощу, и всё заслонила густая завеса зелени.

IX


В Ольвию прибыли на пятый день к вечеру. Кучер остановил повозку возле кирпичного, построенного в греческом стиле дома; колонны с капителями, широкая лестница с низкими ступенями, центральный вход с двухстворчатыми дверями. К повозке подошёл слуга, спросил, как доложить. Кучер шепнул ему несколько слов, тот торопливо засеменил в дом. Через некоторое время вышла высокая светловолосая женщина в атласной тунике. Она некоторое время постояла на площадке крыльца, рассматривая приехавших, затем спустилась к повозке, лениво и без интереса глянула на Кия, настороженно следившего за каждым её движением, сказала низким голосом:

   — Добро пожаловать в мой дом.

На вид ей было лет тридцать, а может, и больше.

У неё была упитанная, но не потерявшая своей привлекательности фигура, уверенная походка, нарочито медленные движения женщины, уверенной в своей красоте и власти. Кий понял, что это и есть Опия. Он помнил восторженные рассказы Тамиры о ней и не находил ничего общего с создавшимся в его представлении образом. Опия ему решительно не понравилась.

Он вошёл в просторную прихожую. Здесь его ожидала Опия. Она оглядела его с ног до головы, и на её лице Кий прочитал мнение о себе: «Провинция, деревенщина».

Она сказала бесстрастным голосом:

   — Сейчас пройдёшь в терму, помоешься. Там тебе дадут другое платье. Потом я жду тебя в столовой.

И ушла, величавая и самоуверенная. Кий начал постепенно ненавидеть её.

Слуга провёл его в терму. Она представляла собой небольшую комнату с ванной. Стены были расписаны растительными мотивами, пол мозаичный, с куполообразного свода лился мягкий свет. На полках стояли сосуды с оливковым маслом, скребки, мыло, простыни, одежда.

Он вошёл в горячую воду, с наслаждением разлёгся, расслабляя уставшее тело. В это время в терму вошла рабыня, прикрытая только полоской набедренной повязки. Сказала тихим голосом:

   — Пусть господин ляжет на скамейку, я натру его мылом и благовониями.

Смущаясь и краснея, Кий подчинился. Мягкими и нежными движениями она стала намыливать его мылом и ополаскивать водой, потом натирать чем-то скользким и приятно пахнущим. Кию стало так приятно, что он скоро уснул. Разбудила его рабыня:

   — Готово, господин. Скупывайтесь в ванне и одевайтесь, — и тихо ушла.

Выйдя из ванны, он обтёрся простыней и взял в руки свою новую одежду. Это был какой-то балахон, правда, красивый, из доброкачественной шёлковой ткани, но непривычный для него. Самое главное, что его смущало — это отсутствие штанов. Без них он чувствовал себя крайне неудобно, ему казалось, что он полуголый...

При выходе из термы встретила другая рабыня, которая повела его в трапезную. Там за столом сидела Опия. Она скупо улыбнулась ему и пригласила к ужину.

На столе его ждали: жареная баранина, нарезанная кусочками щука, морские скаты под соусом, камбала, крабы, хлеб, в кувшинах вино. Кий сразу потянулся к мясу и начал жадно есть.

Опия с еле заметной усмешкой наблюдала за ним. Сама она ела медленно, выбирая лакомые кусочки, резала их на мелкие части и кончиками пальцев отправляла в рот; часто пользовалась салфеткой, вытирая губы и руки. «Из какого дикого леса выловила себе такого медведя моя племянница? — спрашивала она себя. — Конечно, он симпатичный, даже красивый, истинный великан и богатырь. Но никакой культуры. Абсолютно дикий человек».

Кий наелся, выпил полкувшина вина и, поблагодарив, отправился спать. Он проспал всю ночь и половину дня. Проснулся отдохнувшим и посвежевшим. Взглянув на него, Опия поняла, почему увлеклась им его племянница: в нём была настоящая мужская красота, немного диковатая, но чрезвычайно привлекательная. Особенно завораживали его глаза голубые, со смелым и выразительным взглядом, но не жестоким или самолюбивым, какие часто бывают у красивых мужчин; в них светились нежность и доброта. И она даже подумала, что Тамира не зря очаровалась Кием. Рядом с таким великаном, могучим, добрым, обаятельным, любая женщина почувствует себя уверенно и комфортно. И в душе даже чуточку позавидовала ей: в Константинополе у неё не было ни одного похожего мужчины...

Она ласково встретила его:

   — Как тебе спалось?

   — Спасибо, отлично выспался, — ответил он, улыбнувшись краешком губ.

Губы у него жёсткие, сухие, настоящие мужские, от поцелуев таких губ у женщин сердце заходится, определила она взглядом опытной любовницы.

   — Тамира передала, что тебя ищут стражи порядка и тебе нигде нельзя показываться. Может, несколько месяцев.

   — Да, это правда.

   — У меня ты будешь в полной безопасности. Но жить в четырёх стенах, с ума сойдёшь... Ладно, мы постараемся использовать свободное время с пользой, — и она ободряюще улыбнулась ему, продолжая разглядывать его прищуренным взглядом.

Под взглядом зрелой, опытной женщины Кий чувствовал себя крайне неуютно. Ему казалось, что её понимающий взгляд проникает ему в душу и она читает его мысли.

После обеда Опия повела его в свою библиотеку. Из Константинополя она привезла значительное число свитков из папируса и книг из пергамента знаменитых античных авторов. Широким жестом она показала их Кию, но они не произвели на него никакого впечатления: он был неграмотен.

Это её озадачило, но ненадолго. Она пригласила его за столик, развернула сочинения Квинта Курция Руфа «История Александра Македонского». О великом полководце Кий слышал в аварском войске, поэтому стал внимательно слушать. Она легко переводила с латинского языка на аварский, точнее, пересказывала в свободном, более доступном и интересном изложении. Зная мужскую психологию, она начала с эффектного описания битвы при Гранике. У персов было превосходство в силах, лучшая конница, они выстроились блистательным фронтом на высоком берегу реки. Персы видели, как приближались македоняне, и думали, что после долгого перехода они встанут на отдых. Но были поражены, когда их царь, стройный юноша в сверкающем панцире, повёл своё войско в атаку, сам находясь в первых рядах и воодушевляя своим примером. Тогда на него кинулись всадники противника. Завязался ожесточённый бой. Александр был окружён, один из персидских всадников разрубил его шлем, а другой готовился нанести смертельный удар сзади. Но македонский воин отрубил ему руку, занесённую над Александром. Персы были разгромлены и бежали...

Кий был поражён и весь вечер и другой день ходил под впечатлением услышанного. Он несколько раз проигрывал бой мысленно и представлял, как бы поступил на месте персов и Александра. Сад вокруг дома Опии был прекрасным местом для прогулок и размышлений. Там она его и застала.

Он с жаром стал рассказывать о своих впечатлениях и выводах:

   — Будь я на месте полководцев персидских или македонских, я бы поступил иначе. Удивительно, что персы поставили свою конницу перед обрывом реки. В этом был их главный просчёт. Конница любит простор. Ты ей дай степь, ровную местность. Она должна наступать, наносить удары по флангам, заходить в тыл, а не стоять на месте, чтобы отразить атаку. Нет, чтобы остановить врага, на первом месте должна быть пехота, а всадники умелыми маневренными действиями помогают ей, расстраивая замыслы противника и уничтожая его по частям. А персы поставили всадников перед обрывом реки и обрекли их на бездействие.

   — А как ты оцениваешь действия македонских войск? — больше из приличия спросила Опия, поскольку ничего не понимала в военном искусстве, но в то же время была заинтригована тем пылом, с которым Кий говорил о битве.

   — Выше всяких похвал! Атака — это путь к победе! Но считаю, что не дело полководца идти впереди своего войска. Он должен руководить боем, иметь возле себя резерв и бросать его в опасные участки. Рисковать собой он может только в критический момент, когда его армии грозит поражение. Тут он должен личным примером увлечь своих воинов и добиться перелома в сражении, а возможно, и победы. Возглавлять первую же атаку, по-моему, неразумно: его может убить случайная стрела или он попадёт в опасную ситуацию, как и случилось с Александром Македонским. Убьют полководца, войско без него — толпа, стадо овец, которое легко бить. Нет, я бы поступил по-другому!

   — В тебе заложены хорошие полководческие задатки! — с чисто женской непосредственностью и врождённой привычкой подлаживаться под настроение сильного пола и получать от него благосклонность и внимание произнесла она. Она уже поняла слабую струнку Кия — любовь к военной истории — и решила использовать её, не ведая пока, в каких целях.

В последующие две недели они дочитали папирусы про походы Александра Македонского, подолгу обсуждали содержание их во время прогулок по саду, трапез в столовой и просто сидя в гостиной. Опия с удивлением заметила, что начинает тянуться к этому сильному, красивому и умному парню. Конечно, у него не было образования, культуры поведения, но в нём была какая-то особая притягательная мужская сила, столь любимая каждой женщиной. В нем были и сила, и благородство, и широта богатырской натуры. Это сказывалось и в его взгляде, и в движениях, наполненных каким-то только ему присущим достоинством. Она сравнивала его с мужчинами византийского общества, изнеженными, слабыми, кичливыми и никчёмными; за внешней личиной образованности и воспитанности пытавшимися скрыть своё ничтожество, и это сравнение было не в их пользу.

Однажды он попросил её найти подробные сведения о фаланге, с помощью которой македоняне одерживали блистательные победы. Опия несколько дней рылась в папирусах и книгах. Наконец пригласила его в библиотеку:

   — Я не понимаю в военном деле, возможно, нашла не то, что тебе надо, но лучшего у меня нет. Вот послушай эту запись: «Фаланга родилась в греческой армии и имела глубокое построение тяжеловооружённых пехотинцев — гоплитов в несколько шеренг в глубину, чаще всего в 8 или 12 и реже в 25. Такое глубокое, тесно сомкнутое и непрерывное линейное построение позволяло действовать ей как одно целое, ярко спаянное тактическое построение. Расчленение её, как правило, вело к поражению.

В основе боя лежала фронтальная атака с целью первым натиском расстроить боевой порядок противника. При приближении к врагу, в стремлении усилить свой первый натиск, фаланга переходила в бег».

Опия перевела дыхание, взглянула на Кия. Тот, подперев обеими кулаками подбородок и поставив локти на стол, касался её волос своими и глядел в папирус упорно и напряжённо.

Она взяла другой папирус, развернула его и продолжала чтение:

   — «Македонская фаланга, в отличие от греческой, имела большую глубину и более тесное построение. При атаке фалангисты первых шести шеренг выставляли свои длинные пики вперёд за фронт, тогда как все остальные десять шеренг держали пики над собой. Грозно ощетинившись лесом своих пик и замкнувшись с фронта щитами, фаланга имела страшный вид. Её натиск отличался невероятной силой. Однако, более плотная и массивная, она оказывалась малоподвижной, неповоротливой и беспомощной на неровной местности».

Опия закончила чтение. Кий молча кивнул головой, оторвался от стола и начал прохаживаться по библиотеке, о чём-то напряжённо думая. Потом подсел близко к ней (сквозь тунику она чувствовала жар его молодого тела) и попросил прочитать про фалангу ещё раз. Она исполнила его желание. Он сидел неподвижно, уперев невидящий взгляд куда-то в угол. Неожиданно стукнул кулаком по колену и произнёс с силой:

   — Вот средство против железного клина! — и ушёл сильной, уверенной походкой.

Второй месяц подходил к концу. От Тамиры дважды являлся посланник, передавал, что в Каменске служба порядка провела расследование и пришла к выводу, что Анахарсис неудачно упал с лошади и угодил на камень, которых много на дороге. Так что Кию опасаться нечего. Сейчас она уговаривает отца, чтобы он разрешил им пожениться, и отец уже склоняется к тому, чтобы дать согласие. Скоро они увидятся, пусть Кий наберётся терпения. Они непременно будут вместе.

С Опией Кий несколько раз выходил в город. Она водила его по улицам, показывала его виды, рассказывала историю. Основана Ольвия была около тысячи лет назад, говорила она. Авары сделали столицей каганата старинную римскую крепость Аквинкум, а в Ольвии находился управитель восточными, землями. Все здания построены греками, поэтому город имеет чисто греческий вид: прямые, замощённые камнем улицы пересекаются под прямым углом, что удобно для передвижения транспорта; дома кирпичные, одноэтажные, с подвалами для хранения продуктов, с просторными дворами, ансамбли домов украшены колоннами с капителями, скульптурами богов и героев.

С самого начала Ольвия строилась на двух террасах. Непосредственно к берегу лимана примыкала портовая часть, которую называли «нижним городом». Через него шла торговля с заморскими странами — Грецией, Римом, Египтом. Ольвия вывозила зерно, скот, кожу, пушнину, солёную рыбу, рабов. Из-за моря корабли доставляли оливковое масло и вино, а также металлическиеизделия, оружие, глиняную посуду, покрытую росписью или чёрным лаком, ткани, мрамор, предметы роскоши и искусства.

   — Место, где стоит мой дом, — продолжала Опия, называется «верхний город». Здесь расположены общественный центр, а также священный участок с храмами. Кий был поражён красотой этой части города, особенно храмовым ансамблем. Ничего подобного он не видел в своей жизни. Города Руси и Каменск — деревни в полудикой степи, и не более того.

На священном участке стояли храмы Зевса и Аполлона. У них были низкие основания, лёгкие крыши с затейливыми фронтонами; передние фасады их украшали колонны с причудливыми капителями, в храмы вели двухстворчатые двери, украшенные искусной резьбой и рисунками. Храмы соединяла прямая дорога, обсаженная деревьями и уставленная скульптурами. Кий подходил к скульптурам, поражался искусству мастеров, создавших их: каждая из них была со своим лицом, своим характером и ни одна из них не повторяла другие.

Они обошли оборонительные сооружения Ольвии — мощные кирпичные стены с башнями. Хотя они, по словам Опии, были построены несколько столетий назад, но находились в хорошем состоянии, постоянно ремонтировались и подновлялись.

   — Настоящий Константинополь, — сделал вывод Кий после ознакомления с городом. — Такой же большой и красивый.

Опия засмеялась:

   — Ольвии далеко до Константинополя. Константинополь в десятки раз больше, а здания там такой красоты и величины, что дух захватывает, когда глядишь на них.

За эти два месяца Кий и Опия сблизились и сдружились. Она привыкла к его некоторым дикарским выходкам, он перестал её стесняться. Его тянуло к разговорам с ней, всегда умным и содержательным. Он многое узнал от неё. И, сам того не замечая, всё меньше стал думать о Тамире.

В одну из суббот Опия пригласила его на пир, который устраивал управитель восточных земель каганата Палак. Ей лестно было показаться в местном обществе с молодым красавцем, которого она решила выдать за своего любовника и привлечь тем самым к своей персоне всеобщее внимание.

Просторный зал был заставлен квадратными столами. При входе в него гости снимали обувь, рабы мыли им ноги, провожали до предназначенного места. Размещались приглашённые вокруг столов с трёх сторон; мужчины полулежали, а женщины сидели, ибо иная поза для них считалась непристойной. С четвёртой стороны рабы подносили кушанья и убирали грязную посуду. С каждой стороны ставили по три ложа, так что за каждым столом в трапезе принимало участие девять человек. Места с правой стороны считались «высшими», именно эти места были определены для Опии с Кием.

Зал быстро заполнялся гостями. Рабы из кувшинов поливали воду на руки, вытирали их полотенцами, которые были перекинуты у них через руки.

Столы были заставлены сосудами с вином, солонками и уксусниками. Рабы в блюдах разносили и раскладывали по столам разделанные на мелкие кусочки мясо, щуку, окуня, макрель, фаршированные каракатицы, лягушиные лапки и брюшко.

Гости расположились за столами, но никто не приступал к еде и питью: все ждали появления Палака. Наконец, он вышел на помост, где стоял его стол. В зале тотчас установилась благоговейная тишина. Палак, высокий худой старик, был одет в тунику, голые руки его были длинными и тонкими, лицо с тонким горбатым носом. Глубоко посаженными тусклыми глазами он обвёл присутствующих, на уровень плеча поднял свой бокал и сказал невыразительным старческим голосом:

   — Авария — великая держава! Аварский народ — могучий и процветающий! Боги нам покровительствуют во всех наших делах, и мы день ото дня приумножаем славу нашей древней страны! Выпьем же за то, чтобы небо оставалось к нам милостиво, а путь наш светел и радостен!

Он первый выпил свой бокал до дна. Гости дружно поддержали правителя громкими возгласами и тоже до дна выпили содержимое своих бокалов. Пир начался.

Опия наклонилась к уху Кия, сказала язвительно:

   — Аварский народ уже не сильный и не могучий. За нас работают рабы, а авары изленились, ожирели и ослабли. Безделье и легко нажитое богатство развратило их. Они погрязли в пьянстве и увеселениях. Пьянство захватило и простой народ. В степи вместо них стада пасут рабы. Авары по-прежнему кочуют в кибитках. Зимой в них холодно, поэтому умирает много младенцев. Население не прирастает, а, наоборот, его всё меньше и меньше. Становится страшно за наше будущее...

   — Как ты можешь так говорить о своём народе! — изумился Кий.

   — Я скорее гражданка Византии, чем Аварии.

Я там выросла и получила образование, прожила большую часть своей жизни. Так что на всё смотрю трезвыми глазами.

Пир между тем разгорался. Кий сначала чувствовал себя стеснённо и неловко. Его подавлял огромный зал с высокими сводами, масса людей, непривычная полулежачая поза. Но рядом была Опия, она подбадривала его, поддерживала, как могла, и рядом с ней, спокойной и уверенной, он чувствовал себя всё свободнее.

   — Вставали сановники, провозглашали тосты за здоровье кагана, его полководцев, Палака. Вскоре все захмелели, в зале стало шумно. Опия шептала в ухо Кин:

   — Здешнее пиршество — бледная копия византийских увеселений. Там действительно всё поставлено на широкую ногу. Да и питьё везут со всей огромной империи. Перепиваются так, что мужья теряют своих жён, а жёны — мужей. Разврат на разврате... Спаивают простой народ, устраивая бесплатные гулянья с обильными угощениями. Я уехала от всего этого на родину, но и сюда проникло это разложение...

Веселье и шум всё более и более усиливались. Стали выступать поэты со своими стихами. Философы пытались донести до слушателей свои глубокие трактаты, но их мало кто слушал. Разговоры всё больше сосредоточивались в пределах каждого стола.

Кий тоже захмелел. У него приятно кружилась голова, шум зала ушёл куда-то под потолок, все люди стали казаться приятными и симпатичными. Совсем близко было красивое лицо Опии с золотистомедовыми глазами, таинственными и завораживающими. Она, поощряюще улыбаясь полными чувственными губами, говорила убеждённо:

   — Ты необыкновенный человек, Кий. У тебя замечательные способности. Ты схватываешь всё на ходу и делаешь верные выводы. Из тебя выйдет замечательный военачальник. Твоё место не здесь, в полудикой Аварии, где ты чужой человек. Здесь ты никогда не продвинешься дальше рядового или командира десятка воинов. Тебя просто не пустят. Твоё место в Константинополе. Там ты сделаешь замечательную военную карьеру.

   — Но там я тоже чужестранец, — возразил Кий, которому хмель ещё не отбил умения трезво мыслить и рассуждать.

   — Раньше ты и в Византии бы не продвинулся, потому что всё войско набиралось из греков. Сейчас положение круто изменилось. Византийская армия состоит из наёмников. Вербуют здоровых и сильных мужчин со всего света, не считаясь с родом-племенем. Особенно много полков из славян. Из них же формируются командиры подразделений. Главное, надо иметь ум и способности в воинском деле. Выдвинуться среди других. А ты это сделаешь очень быстро. У тебя есть сила, ловкость, природный ум и, главное, особый талант и видение хода битв и сражений.

   — Но как я попаду в Константинополь?

   — Я скоро отбываю на корабле. Ты поплывёшь со мной.

   — Но как же Тамира? — вырвалось у него.

Она ничего не ответила. А он вдруг впервые понял, что образ Тамиры за последнее время всё дальше и дальше уходит от него, день ото дня тускнеет и его заслоняет лицо Опии, красивой, умной и опытной. Она высоко стоит над ним, знает намного больше его, может подсказать, научить в жизни и продвинуть его карьеру, сделать его жизнь новой, особенной и необыкновенной, такой, какая ему и не снилась.

Между тем пир разошёлся вовсю. Рабы стали разносить блюда из птиц: жареных голубей, воробьёв, дроздов, перепёлок, изощрённо приготовленных и приправленных оливковым маслом, уксусом и всякого рода пряностями и соусами. Появились флейтистки. Проходя между столами, они услаждали слух гостей своей игрой.

Вино лилось рекой. Кий чувствовал, что совсем захмелел. Он не отрываясь смотрел на Опию. Ему кружили голову её обвораживающие слова, он тонул в её необыкновенно красивых глазах, их томный влюблённый взгляд проникал в самое его сердце. Он гладил её волосы, шею, плечи...

Ей захотелось на вольный воздух. Они вышли на парапет, нависавший над рекой Буг. Стояла тихая летняя ночь, крупные звёзды отражались в Бугском лимане. С моря задувал прохладный ветерок, и Кий прикрыл Опию своей тогой. Она повернулась к нему лицом, обхватила его шею руками и крепко поцеловала в губы.

   — Я люблю тебя, Кий, — сказала она прочувственным голосом.

Его охватил такой неудержимый восторг и такое сладостное наслаждение, что он не выдержал и стал целовать её губы, щёки, шею, грудь.

Затем они гуляли вдоль берега, и она, тесно прижавшись к нему, говорила, будто вливала в его грудь новые силы:

   — Мы прибудем в Константинополь, я представлю тебя именитым патрициям, сенаторам, которые определяют политику Византийского государства. Моим первым мужем был народный трибун, вторым — сенатор, третий — из византийской знати. Я с ними сохранила дружественные отношения. Они много сделают для меня, достаточно попросить. Кроме того, есть много друзей, которые с уважением относятся ко мне, в том числе и из военных. Они быстро продвинут тебя по армейской лестнице, и ты скоро будешь командовать большими массами войск.

   — Но кто я для тебя? Мы друзья, не больше...

   — Ты будешь моим мужем. Как только прибудем в Константинополь, мы немедленно вступим в брак. Молодой, красивый, сильный муж богатой византийской аристократки далеко пойдёт! Таких ценят и поддерживают в обществе, поверь мне!

У Кия кружилась голова. Он, бывший раб, станет уважаемым и влиятельным человеком в Византийской империи. Уж он покажет себя! Он не остановится ни перед чем, чтобы пробить себе дорогу наверх! И всё это благодаря ей, Опии, высокообразованной аристократке, чудом оказавшейся на его пути. Это ли не подарок небес?

А что его ждёт, если он вернётся в Каменск? Если даже отец даст согласие на брак с Тамирой, вершина его карьеры — быть надсмотрщиком в ремесленных мастерских, кнутом подгоняя рабов к усиленной работе. А на что ещё способен в тех условиях бывший раб, человек неграмотный, к тому же рус?

Потом они снова много пили и ели за своим столом. Целовались у всех на виду, но на них никто не обращал внимания, потому что все перепились, и многие тоже обнимались и целовались, а иные спали на своих гостевых местах за столом, иные — под столом; а часть удалилась в предназначенные для гостей апартаменты. Кий предложил Опии уехать домой, но она ответила, что, пока они не откушают десерт, удаляться из дворца нельзя: Палак расценит это как неуважение к его высочайшей особе, и могут последовать непредвиденные репрессии; за этим строго следят определённые люди.

Уже под утро стали разносить десерт: сладости, сыр, фрукты и, конечно, вино. И снова пили, и снова ели...

С восходом солнца Кий и Опия вышли из царского дворца и сели в свой экипаж. Ехал он в полусне, плохо понимая, где он и куда его везут. У дома Опии его подхватили двое слуг. В гостиной Опия отослала слуг и повела его в свою спальню.

   — Я люблю тебя, Кий, — шептали её жаркие губы...

X


Два дня провёл он с Опией. На третий день прибыл из Каменска посыльный от Тамиры. Об этом ему сказала сама Опия:

   — Иди во двор. Тебе следует дать ответ, поедешь ли ты в Каменск или мы поплывём в Константинополь.

При этом у неё зло прищурились глаза, а губы поджались в презрительной усмешке.

Кий был пьян, поэтому весел и беспечен. Спустившись к посыльному, он выслушал сообщение, что Тамира уладила вопрос об их браке, отец дал согласие, и ему можно возвращаться в Каменск.

Кий стоял, покачиваясь и растирая под туникой волосатую грудь. Он ответил, стараясь придать своему голосу необходимую твёрдость:

   — Передай Тамире, что я на днях вместе с её тётей уплываю в Константинополь, где женюсь на ней, а в Каменск никогда не вернусь.

Сказав так, он повернулся и ушёл в дом. Сомнения кончились. Он принял единственно верное решение, которое определит его судьбу на всю дальнейшую жизнь.

Несомненно, на его решение повлияли и чары опытной соблазнительницы Опии, и выпитое вино. Но не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что с ранней юности Кий был избалован вниманием девушек, не считал зазорным часто менять их Так он поступил и в этот раз — с Тамирой, как и прежде не очень-то задумываясь.

В гостиной его ждала Опия. На её немой вопрос ответил:

   — Я отправляюсь с тобой в Константинополь.

Она повисла у него на шее.

Скоро пришёл корабль из Константинополя за зерном. Опия стала собирать вещи в дорогу, со слeгами отправляла их на корабль. Кий подолгу гулял по городу, полюбил стоять у моря и смотреть в морскую даль, словно стараясь угадать, что ждёт его в недалёком будущем.

Наконец утром она сказала ему:

   — Сегодня ночью корабль отплывает. Я сейчас поеду на пристань и договорюсь с капитаном на счёт нашей каюты. Мне хотелось бы получить лучшую, на верхней палубе. Но на неё претендует аристократ из Ольвии. Придётся с ним побороться, я имею в виду деньгами. Я уже распорядилась, вечером за тобой подъедет повозка и отвезёт на пристань. Никуда не отлучайся, ночью поплывём.

Она чмокнула его в щёку и легко вскочила в повозку. Отъезжая, помахала ручкой, ободряюще улыбнулась.

День он провёл, шатаясь из комнаты в комнату, бродил по саду. Сердце сладко и приятно ныло, как обычно перед большим изменением в жизни и неизведанным будущим.

Вечером вышел на крыльцо, присел в ожидании повозки. Её не было.

Спросил стоявшего у входа слугу:

   — Во сколько для меня подъедет повозка?

   — Не знаю, господин, — ответил слуга.

Время шло, повозки не было.

   — Сходи на конюшню, господин, — посоветовал слуга. — Может, там что-то случилось.

Нетерпение подстегнуло Кия, и он поспешил на конюшню. Старый конник Иданфир встретил его приветливо. Но на вопрос о повозке ответил, что впервые о ней слышит. Холод охватил грудь Кия, ноги стали ватными.

   — Я возьму скакуна, — сказал он Иданфиру.

Тот кивнул головой:

   — Пожалуйста, господин.

Поскакал во весь мах. И вот он на берегу моря. Отсюда видна вся гавань. Корабля не было. Не веря своим глазам, он вновь и вновь осматривал морскую гладь вплоть до горизонта, но его нигде не было. Ещё не веря в свершившееся («Может, отплыл в соседний город и скоро вернётся?»), Кий помчался к начальнику пристани. Тот сидел в своём кабинете и на нетерпеливый вопрос Кия ответил:

   — Корабль в Константинополь отплыл ровно в полдень.

   — Как в полдень, когда он должен отплыть сегодня ночью?

   — Нет, два дня назад капитан принял решение отплыть именно сегодня в полдень. Никаких изменений в его отход не вносилось.

Кий потемнел лицом. Начальник пристани сочувственно спросил:

   — Что-то серьёзное?

Ничего не ответив, Кий выскочил из кабинета и помчался к дому Опии. Бросив поводья слуге, вбежал в спальню и кинулся в кровать. Всё кончено. Опия его обманула. Рухнули все его мечты. Рухнуло всё, что он создавал за последнее время. Рухнула жизнь.

Им овладела такая неимоверная тяжесть, что он тотчас уснул тяжёлым мучительным сном. Проснулся рано утром, с восходом солнца. Теперь он знал; что делать. Он должен идти на Русь. Другой дороги у него не было. Они были отрезаны — Опией и им самим.

Денег ему Опия не оставила. Надо было рассчитывать только на свои силы. Он взял мешок, сложил в него пару буханок хлеба, сыр, сушёное мясо, солёное сало, привесил к поясу баклажку с водой, вышел из дома и, ни разу не оглянувшись, пошёл по дороге, которая вела на север, в Русь, на родину.

Он шёл, стараясь ни о чём не думать и быстрой ходьбой заглушить душевную боль и внутренние дерзания. В голове было пусто, на душе муторно. Почему его оставила Опия, он не знал и не хотел знать. Да и откуда была ведома ему жизнь византийских аристократов, в среде которых воспитывалась Опия, где было в порядке вещей жить одним днём, ловить момент, в полной мере наслаждаться им, а потом хоть трава не расти... И Опия поиграла с ним в кошки-мышки, бросила его и больше никогда о нём не вспомнит, а если вспомнит, то как о своей маленькой интрижке с бывшим рабом-русом...

Кий шёл на север. Если случалось, что дорожка или тропинка в степи неожиданно разъединялась, он выбирал ту, которая вела на полночь.

На третий день пути к вечеру на юге начали сгущаться лиловые тучи. Стало душно, трудно было дышать. Тучи надвигались. Быстро темнело. Установилась зловещая предгрозовая тишина, даже птицы смолкли. Воздух был до предела наэлектризован, и казалось, молнии переполосуют всё пространство вокруг, а от ударов грома вздыбится земля. Вот уже глухой и мощный рокот предостерегающе прошёлся где-то недалеко. Кию стало жутко одному на пустынной равнине. Он внутренне сжался, ожидая чего-то страшного, необычного.

И вдруг им овладело странное состояние невесомости, он перестал чувствовать ноги, ему казалось, что он воспарил над землёй, что он не идёт, а плывёт над тропинкой, от этого было и страшно, и сладостно. «Наверно, от долгой дороги и сильной усталости», — успел подумать он, как внезапно в этой напряжённой тишине рядом, над ухом раздался голос Тамиры, удивительно ясный и чистый:

   — Кий, твоя родина — моя родина.

Он вздрогнул и стал дико озираться. Вокруг никого не было. Он был один в бескрайней и безлюдной степи. Он понял, что ему померещилось, и подумал, что сходит с ума. И тут он упал на колени, схватился руками за голову и, раскачиваясь из стороны в сторону, начал хрипло и бессвязно выкрикивать:

   — Какой я подлец! Какой я подлец! Нет мне прощения!

В ответ прямо над головой раздался треск раздираемого неба и хлынули мощные потоки ливня.

РУСЬ



«И были три брата: один по

имени Кий, другой — Щёк,

третий Хорив, а сестра их Лыбедь...

И построили город в честь старшего

своего брата и назвали его Киев».

«Повесть временных лет»

I


толица Руси, Родня, расположилась на высоком холме в том месте, где Рось впадает в могучий Днепр. Её глинобитные и деревянные дома, терема бояр и купцов, дворец князя тонули в зелени садов и деревьев; город окружал вал с деревянной крепостной стеной и башнями. Возле пристани притулились корабли с высокими мачтами; некоторые приплыли с верховья, другие — из заморских стран; шныряли между ними лодчонки, суетились на пристани люди.

На Богумировы дни 9—14 квитеня (апреля) было назначено всеплеменное вече, и столица готовилась к этому важному событию: привели в порядок вечевую площадь, подмели улицы, побелили дома и храмы, заново был покрашен княжеский дворец. Как же иначе: на новый срок избирался князь Руси, а такое случалось один раз в десять лет.

А пока страной правил Яросвет, невысокий, подвижный, с горбатым носом и вислыми усами. В свои пятьдесят лет был он крепок и подвижен, его отличали недюжинный ум и решительный, смелый характер. Однако он был слишком увлекающимся, иногда вспыльчивым. Это порой толкало его к неоправданным действиям, стычкам с племенными вождями, конфликтами с соседями, из которых он умел как-то удачно выходить, потому что ко всему прочему был отходчив и незлопамятен. Но главное, за что ценили его подданные, в минуты опасности он сохранял трезвый, практический ум. Поэтому хотя за прошедшие десять лет случалось немало военных походов, различных пограничных стычек, но большой войны Яросвет не допустил.

Если прямо и откровенно сказать, не велика была власть у великого князя Руси. Было недавно единое государство, которого боялись соседи. Но после аварского нашествия каждое племя жило само по себе, а Русь сузилась до небольшого треугольника между реками Днепр и Рось; собирались племенные вожди на выборы великого князя больше для соблюдения векового обычая, чем для решения важных общероссийских дел; поговорят, поспорят, вгорячах наговорят друг другу разных обидных слов, а потом разъедутся по своим углам, забыв про свои обещания, и станут жить так же, как жили прежде.

Таким разбродом пользовались соседи. Авары навязали Руси дань, а отдельные их отряды совершали частые набеги, увозя с собой богатства и пленников, которых продавали в рабство. Не дремали обитавшие в северных лесах буртасы, народ не воинственный, но тоже не брезговавший лёгкой добычей. А что говорить о кочевниках, которые и дня не могли прожить без войн и грабежа...

Вот об этом и будут в первую очередь говорить народные посланники на вече и тыкать ему, князю, в лицо, что не в состоянии он защитить границ Руси. А что он может поделать среди разброда и прямого неподчинения вождей племени ему, великому князю Руси? Не воевать же против своих, не вести же русов против русов! Тогда и вовсе погибнет Русь...

Сегодня вече. Кого изберут на новый десятилетний срок? Согласно старинным законам, он, Просвет, имеет право претендовать на княжеский титул во второй раз. Есть ли у него соперники? Едва ли. Не прославился, не выделился ни один из вождей племён, чтобы потягаться с ним. Так, обычные руководители, радеющие только об интересах своего племени, а не об общегосударственных делах. Не видно, кажется, и среди старейшин родов выдающейся личности. В крайнем случае, он не знает такого человека, который повёл бы за собой вече и сумел оспорить княжеское место.

На вечевой площади народу — не протолкнёшься. Здесь собралось население столицы, приехали со всей Руси племенные вожди со старейшинами родов, собрались именитые люди — купцы, бояре, тысяцкие, дружинники.

На помост вышел верховный жрец в длинном чёрном одеянии и высоком колпаке, широконосый, с узкой седой бородой. Толпа сразу затихла, внимательно следя за каждым его движением. Жрец встал посредине помоста, прочитал молитву верховному богу Роду, затем направился к хворосту, сложенному на кирпичном круге, зажёг жертвенный костёр. Произнося слова молитвы, он трижды обошёл его вокруг, бросил по горсти овса и пшеницы и вылил из специального сосуда священный напиток — сурью. Обряд открытия вече состоялся.

После этого верховный жрец пригласил великого князя. Яросвет направился к столу, покрытому дорогой тканой скатертью, и высоко поднял над собой символ княжеской власти — булаву, показал её народу и медленно положил на стол. Подошёл к самому краю помоста, поклонился народу:

   — Господа русы! — громко произнёс он удивительно молодым и звонким голосом. — Истёк мой десятилетний срок власти в государстве нашем. И должны вы избрать себе князя на новое десятилетие. Выступайте, излагайте свои соображения, каким бы вы хотели видеть следующее княжение и кого вы желали бы в князья!

И уселся за стол рядом с верховным жрецом. Толпа заволновалась, зашумела. Из передних рядов, работая локтями, стал проталкиваться вождь племени северян Кияр, высокий, стройный, порывистый в движениях. Жили когда-то северяне в степи, но постепенно вытеснили их кочевники в дремучие леса.

   — Не любо мне, как правил нами князь Яросвет! — взобравшись на помост, рубанул он с ходу. — Не радел он о земле русской! Отдавал на разграбление соседним народам, ничем не помогал в сражении с ними! Мы, северяне, постоянно отбиваем наскоки полудиких степняков, а князь со своей дружиной только три раза пришёл к нам на помощь! А одним нам не отбиться! Вот я и думаю, что другого князя надо избирать! Если господа русы захотят на этом месте видеть меня, то я наведу порядок и дам защиту не только своему племени, но и всем живущим в нашей державе!

Едва Кияр сошёл с помоста, как с него уже кричал в толпу вождь волынян (дулебов) Волот, длинный, горбоносый, кадыкастый:

   — Сколько мы натерпелись от аваров, вам скажет каждый ребёнок нашего племени! Мало того, что они берут с нас дань, вся наша земля постоянно полыхает пламенем пожаров от их набегов. Тысячи пленников уведены в рабство. Наше племя не в состоянии противостоять разбойникам. А что князь? Пришлёт иногда помощь, да мало её или поздно она прибудет. Нам нужны постоянные заставы, надо строить крепости на перевалах, чтобы перекрыть все дороги в Карпатских горах. Он этого не сделал... Изберите меня великим князем, я закрою дорогу на Русь, и народ наш будет жить в спокойствии!

Высокий, широкоплечий, с бычьей шеей вождь кривичей Ждан густым басом накрыл вечевую площадь:

   — Мы так ослабели при князе Яросвете, что осмелели даже буртасы, которых мы раньше вбивали в леса, и они оттуда носа боялись высунуть. Теперь их шайки гуляют по северу Руси. Бед натворили столько, что сердце кровью обливается...

После него не вытерпел вспыльчивый и горячий Яросвет. Вскочил и, потрясая над головой обеими руками, стал выкрикивать:

   — Валите всё на князя! Валите! Во всём виноват только князь! И там не помог, и там не успел! Вот он какой нерасторопный! Вот он какой неумеха!

Перевёл дыхание и как-то сразу остыл.

   — Я что, не понимал и не понимаю, что надо защитить Русь от нападений? Очень хорошо понимаю. Но для этого княжеской дружины мало. Нужно постоянное войско из воинов всех племён. Чтобы они были сведены в единую силу и находились в руках князя. Вот тогда мы отучим врагов нападать на наши земли! Разве я не обращался к вам, Кияр, Волот и Ждан, чтобы вы дали мне таких воинов? Обращался, и не раз! Но ни одного воина не получил! А почему? Потому что вы боитесь усиления княжеской власти, боитесь, что князь станет хозяином Руси, как того хочет вече. Вы хотите править племенами? независимо от Родни. Каждый из вас — маленький государь на своей территории! Вы изберёте нового князя, но и он не станет подлинным хозяином страны. И он не сможет защитить вас от грабежей и нападений соседей. Пока мы будем думать каждый о своём племени, нас будут бить все, кому не лень!

Яросвет сел за стол, тяжело дыша. Площадь подавленно молчала. Тогда поднялся со своего места верховный жрец, стал приглашать:

   — Выходите, господа русичи, высказывайте, что на душе наболело!

В ответ — всеобщее молчание. Только кое-кто негромко переговаривался, но большинство смотрели на князя и верховного жреца и — молчали.

Вдруг в тишине раздался звонкий юношеский голос:

   — Я хочу сказать!

И к помосту стал пробираться высокий, широкоплечий юноша. Толпа молча и охотно освобождала ему дорогу. Он легко взбежал на помост, откинул назад светлые волосы, смело взглянул на толпу и произнёс громко и отчётливо:

   — Звать меня Кием! Я из племени полян, из рода Волегоста! Я десять лет провёл в рабстве у аваров, на своей шкуре знаю, на какие муки уводятся наши соотечественники! Сумел стать свободным. Воевал в аварском войске. Так что военное дело знаю не понаслышке. Вот я и выдвигаю такое предложение. Пусть вожди племён разрешат мне набрать отряд воинов-добровольцев. Только тех, кто сам пожелает сражаться с разбойными бандами соседних народов. Позвольте мне кликнуть удальцов, которые пойдут со мной по доброй воле! Больше я ничего от вас не прошу! И вы скоро увидите, что я отважу любителей лёгкой наживы от наших рубежей! Даёт ли вече мне добро на ратное дело?

   — Любо! Любо! Любо! — взорвалась толпа дружными голосами.

Потом довольно быстро были решены мелкие вопросы и прошли выборы князя. На новый десятилетний срок был оставлен Яросвет.

Когда толпа стала расходиться, вокруг Кия собралась молодёжь. Он возвышался над всеми на целую голову.

   — Бери, Кий, нас всех в свой отряд.

   — Испытаем нашу силушку в борьбе с ворогом...

   — По душе нам твой замысел.

   — Хватит сил, Кий? — спросил один из парней, склонив голову набок. — Военная удача переменчива. Сегодня, может, в спину, а завтра и по лицу ударит.

   — Ничего! Поборемся, — снисходительно улыбался Кий.

А недалеко от него прошли Ждан и Волот. Вождь волынян говорил задумчиво:

   — А вот Кий не так прост, как кажется. Если боги дадут ему успех в военном предприятии, за ним пойдёт всё больше и больше отважных воинов. У него будет такой отряд, который станет не по зубам ни князю, ни нам, племенным вождям.

   — Не боись! Если только попытается высунуться без нашего соизволения, мы его возьмём в кулак и раздавим. Только мякоть потечёт между пальцев, — и Волот сжал и разжал свой костлявый кулак.

II


Вернувшись из Аварии в родное гнездо, Кий, узнал, что отец погиб в той схватке с аварами, когда он был захвачен в рабство. Мать после этого слегка и через пять лет умерла. Тогда братья поделили отцовскую землю: Щёк забрал одну гору, а Хорив — в другую. Сестрёнка Лебедь выросла в истинную красавицу, так что Кий не удержался и сказал шутливо:

   —  Ты, наверно, всех парней в округе с ума свела! Лыбедь зарделась и в ответ промолвила:

   — Ну ты скажешь такое, братец!

От Кия не отходил Щёк, который был на год младше его. Брови у него конёчком, а рот всегда на улыбочке. Взгляд умненький, весёлый, с хитринкой. Он во всём поддержал Кия:

   — Бери меня в отряд, не пожалеешь! Я всю Родню вдоль и поперёк знаю. Могу о каждом жителе рассказать всю подноготную, тотчас найду нужных людей. А что касается молодёжи, то все мне — друзья!

Хорив, сутулый, угрюмый, с натруженными руками и жёсткими ладонями, хмуро глядел в пол, говорил недовольно:

   — Верхогляд наш братец. Только бы шлындить по городским улицам, всё время проводит в Родне, мы его дома и не видим. Участок свой, считай, совсем забросил, чужие люди обрабатывают...

   — Ну и что, что чужие? — тотчас ответил Щёк — Хорошо трудятся, земля ухоженная, урожай, может, чуть-чуть поменьше твоего. Половину урожая себе берут, половину — мне. Живу — не бедствую. А в Родне у меня свой дом имеется, так что, братец, есть где тебе остановиться. Располагай моим домом, как своим.

   — Дом мне твой очень пригодится, — тотчас ответил Кий. — Буду набирать отряд, местом сбора будет.

   — Вот видишь! — тотчас упрекнул брата Щёк. — Кий большое дело затевает, скоро в военный поход двинемся, а ты в стороне хочешь остаться!

   — Надо же кому-то и землю обрабатывать, — гнул своё Хорив. — Если все уйдут воевать, кто страну будет кормить? Да и войску много еды требуется...

   — Оба вы, братья мои хорошие, правильно говорите! — подытожил Кий, весьма довольный встречей с родным домом. — Каждый должен исполнять своё дело. Сегодня переночую, а завтра — в Родню, пора народ поднимать.

   — Я с тобой, брат! — нетерпеливо проговорил Щёк. — Я теперь от тебя никогда не отстану! Куда ты, туда и я!

Ещё но пути на Русь родилась у Кия мысль создать подвижной отряд. Для начала он будет небольшим, но должен состоять из отчаянных людей, готовых на риск и опасные дела. Главное, добиться успеха в первом же предприятии, обязательно победить. Тогда к нему хлынет молодёжь и можно будет думать о больших делах. Родившись, эта мысль крепко засела в его сердце, он с ней сросся, она переставала давать ему спокойно жить, подталкивала и, наконец, привела на вече.

Едва прибыли в Родню, как Щёк побежал по известным ему людям и уже к концу дня сообщил, что сотня парней готова идти за Кием хоть к черчу на Рога.

Вечером пошли на площадь, где собиралась молодёжь. Щёк вразвалку прохаживался среди хороводов и стоявших кружками девушек, здоровался, шутил, смеялся. Он знал всех, и его знали все.

   — Вот и наши, — сказал он, подходя к одной из групп молодёжи. — Знакомьтесь, это мой брат Кий.

   — Знаем, наслышаны уже, — прозвучало в ответ. Посыпались вопросы:

   — Говорят, ты был в рабстве?

   — Приходилось.

   — Крепко досталось?

   — Всякое было.

   — А отчего же такой здоровенный вымахал?

   — Назло врагам.

   — Много в своё войско набрал?

   — Достаточно. Можно полмира завоевать.

   — А девушек с собой возьмёшь?

Кий поглядел на озорницу, задавшую вопрос, и встретился с весёлым, испытующим взглядом стройной красавицы.

   — Тебя не возьму, — ответил он, щурясь, словно кот.

   — Это почему?

   — Слишком красивая. Тогда не я, а ты отрядом будешь командовать.

Девушка смутилась, польщённая, но продолжала искоса взглядывать на Кия.

А потом они шли по пустынной улице поодаль друг от друга. Звали её Властой. Было ей 15—16 лет. На её белом лице сияли синие глаза, наивные и доверчивые, какие бывают только в ранней юности. Носик маленький, вздёрнутый, губки пухлые, на них блуждала улыбка любопытства и ожидания.

Она расспрашивала его о жизни в Аварии, внимательно слушала, словно впитывала сказанное им.

   — А девушка у тебя там была? — неожиданно задала она вопрос. А перед взором Кия возникли образы отчаянной Тамиры и развратной Опии, он на мгновение как бы ушёл в себя, но потом стряхнул оцепенение, ответил:

   — Была. Я с ней целыми днями не расставался.

   — И... как же её звали?

   — Кувалдой, — отшутился он. — В кузнице с утра до вечера была в моих руках. Такая ласковая и преданная подруга!

Она засмеялась — облегчённо.

А Кий про себя решил, что никогда и никому не расскажет ни про Тамиру, ни про Опию.

   — Вот мы и пришли, — сказала Власта, останавливаясь у княжеского дворца.

Кий оглядел дворец, сделал предположение:

   — Наверно, ты дочь дружинника или даже боярина.

Она тихо, затаённо засмеялась:

   — Бери выше. Я — дочь князя.

Кий поперхнулся, уставился на неё. Вот везёт! В Каменске влюбился в дочь градоначальника, «а теперь провожает птичку из гнезда самого главы страны!

   — Что, испугался? — лукаво спросила она.

   — Мне завтра встречаться с твоим отцом. Надо решить кое-какие дела, — ушёл он от ответа.

   — Приходи. Он у меня добрый. Хотя иногда бывает строгим.

   — А мы завтра увидимся?

   — Едва ли... Хотя надо дожить до завтрашнего дня, — игриво ответила она и стала подниматься по высокому крыльцу, неожиданно развернулась, весело взглянула на него и скрылась за резными дверями.

«А что, — размышлял Кий, шагая по пустынным улицам столицы, — если стать зятем князя, дело пойдёт гораздо быстрее и успешней. Получить поддержку государя — это не фунт изюма. Не придётся долго просить о чём-то, он сам постарается помочь своему зятьку. Дело родственное, куда денешься! Нет, стоит над этим серьёзно подумать, а, Кий?» — усмехнулся он и ускорил шаги.

III


Великий князь встретил Кия внешне приветливо, но в глазах чувствовались настороженность и даже подозрительность. После вече он долго размышлял над предложением молодого человека. В конечном счёте для себя он сделал вывод, что, вероятней всего, Кий наберёт шайку молодцов, в случае удачи увлечётся преследованием противника, вторгнется на территорию соседних народов и займётся грабежом. Грабёж — это обычное и почётное дело, им занимались все правители мира. Но это государи стран, а не шайки молодцов, которые, получив отпор, приступают к грабежу собственного народа и их приходится уничтожать, как обычных разбойников.

Именно поэтому, повинуясь решению вече, князь поддержит Кия, но будет пристально следить за его отрядом, чтобы пресечь нежелательные действия.

Усадив Кия в кресло перед собой, Яросвет некоторое время пристально рассматривал его. Тот спокойно выдержал испытующий взгляд князя.

   — Значит, вольный отряд хочешь набрать? — спросил князь, поглаживая ус. — Сколько бы тебе хотелось иметь воинов для начала?

   — Немного. Полтысячи достаточно. Сложатся действия отряда удачно, придёт больше.

   — Против кого собираешься направить первый удар?

   — Начну с буртасов. Народ полудикий, прячется в лесах. Воинственностью не отличается, вооружение слабое.

Князь в знак согласия кивнул головой. Откинулся на спинку кресла, прибросил в уме.

   — Отряд я снабжу всем необходимым. Дам коней, только что пригнали молодой табун, объездить придётся вам самим. Заодно выделю сёдла, уздечки.

   — Благодарю. Нам бы оружие...

   — Оружие и снаряжение получите со склада народного ополчения. Продовольствие тоже доставят. Если удастся отвадить от границ хотя бы одних буртасов, все мои затраты окупятся сторицей: сколько они сжигают селений, уводят пленников в рабство, грабят — не перечесть. Так что действуй.

Они обсудили ещё некоторые мелочи и расстались.

Кий уходил от князя воодушевлённый. Ему думалось, что придётся уговаривать Яросвета, спорить с ним и выпрашивать-вымаливать самое необходимое для отряда, а все основные вопросы были решены в столь короткое время. Теперь только понял отзывы русов о своём князе как о человеке дела, умном и решительном. Недаром народ избрал его yа второй срок. Не каждый князь удостаивается такой чести.

Тотчас Кий взялся за формирование отряда. Дел было невпроворот, и он крутился от восхода до заката. Незаменимым оказался Щёк. Всегда в настроении, с шутками-прибаутками, неутомимо носился он по столице и округе, набирал и размещал людей по домам, заготавливал оружие, снаряжение и продукты. Вокруг него вертелось множество друзей, которыми он руководил и которые бросались исполнять различные поручения по первому его слову. Были среди них ребята честные, порядочные, но были и откровенные прохиндеи, надеявшиеся в этой сумятице урвать кусок пожирнее. Щёк таких ругал, наказывал, но не прогонял. Как-то сказал Кию, что есть дела, которые можно провернуть только с помощью таких проныр.

Кий лично проверял всё доставляемое в отряд, особенно оружие. Он придирчиво осматривал мечи и, как бывший кузнец, видел, что клинок их изготовлялся из двух-трёх полос, сваренных и раскованных. Клинки были заострённые, реже закруглённые, равные по ширине, ими можно было и рубить и колоть. Ножны были сделаны из дерева и обтягивались кожей, которая раскрашивалась в различные оттенки. Луки были небольшие, склеенные из нескольких пород дерева для гибкости и упругости, с костяными накладками на концах. Древки стрел изготовлялись из берёзы, реже клёна, с железными наконечниками и перьями от беркута, прикреплёнными в три ряда для устойчивости в полёте. Колчаны были деревянными, обтянутыми кожей и выкрашенными в ярко-красный цвет, они привлекали своим видом. Кроме того, воины получили копья, дротики, арканы. Кое-кто за свой счёт сумел приобрести панцири из железных и бронзовых чешуек прямоугольной формы, из богатых семей — цельнометаллические, но таких было мало. В основном парни щеголяли в панцирях и шлемах, сшитых из нескольких слоёв кожи.

К Кию пришло несколько бывалых воинов. Они проводили военные занятия с молодёжью на лугу специально выделенном отряду. Бились десяток на десяток в пешем и конном строю, срубали на скаку головы фигур, изготовленных из соломы и ветоши, учились сражаться лавой. Изредка приезжал князь, подолгу смотрел на учения, делал замечания, старался выполнить просьбы Кия. Он понимал, что люди шли на войну и малейший промах мог обернуться большими жертвами, кровью, и на помощь не скупился.

Среди опытных воинов Кий выделил Колывана, невысокого, сухого, со сморщенным лицом. Когда-то в одном из сражений его тяжело ранило, он едва выжил, но стал ходить как-то боком, прижав руки, к груди, взгляд его был болезненный, а краешки тонких губ страдальчески опущены. С первого разу Колыван никому не верил, проверял и перепроверял услышанное, смотрел на всех подозрительно и недоверчиво. Такой человек был очень нужен Кию, потому что сам он был доверчивым, готовым сломя голову кинуться в какое-то необдуманное дело; Колыван мог вовремя удержать его.

Кроме того, Колыван имел привычку ковыряться, казалось бы, в самых ясных и бесспорных обстоятельствах, умел находить какие-то неожиданные мелочи, которые, как потом выяснялось, могли повлиять на осуществление задуманного дела. Кий всё чаще привлекал его к обсуждению предстоящего похода на север, а потом предложил ему стать его заместителем. Колыван поскрипел, поскрипел, но под конец согласился.

Одновременно Кий собирал сведения о пограничных с буртасами землях. Там, на берегу Десны, располагался городок Брянск. Население его было небольшое — около десяти тысяч, защитой ему служили деревянные крепостные стены, башни и рвы. За последние годы он неоднократно подвергался нападениям лесного народа. Буртасы появлялись внезапно и большими массами. Если получали отпор, то принимались за грабёж селений. Но иногда им удавалось застать горожан врасплох, крепость бралась приступом, а затем шёл поголовный грабёж и убийства жителей, а город сжигался. У Кия родился план проведения операции, которым он поделился с князем; тот его одобрил и обещал выделить дополнительные средства для её проведения.

Молодость брала своё. Несмотря на усталость, поздно вечером, умывшись и перекусив, Кий отправлялся на свидание. Власта не чаяла в нём души.

В её глазах он был почти героем: прошёл муки рабства, стал свободным человеком, воевал в аварском войске, а сейчас собирает отважных воинов на защиту родины от нападений хищных разбойников.

В пятый вечер свиданий она подала ему руку, и они шли по улице совсем близко, изредка касаясь плечами. Кий, ещё не остыв от хлопот дня, рассказывал, как пришли в отряд из далёкого селения трое братьев. У них авары во время набега убили мать, увезли в рабство сестру, угнали весь скот, а дом сожгли.

   — Ты бы видела их лица. Они иссушены горем, в глазах исступление. Они говорят только о мести, они рвутся в бой. Они будут настоящими бойцами...

Но ладно, я всё о деле и о деле. Как ты-то живёшь?

Что днём делала?

   — Так себе... Пряла. Немного порисовала. Я люблю расписывать вазы. Гончары делают прекрасные изделия из глины. Глина у нас особая. При обжиге приобретает белый цвет. Нам приносят сухие растительные краски в порошке. Их разводишь яичным белком и тонкой кисточкой наносишь узоры. Мне нравится прорисовывать листочки и цветы. Берёшь розу, к примеру, и стараешься все оттенки цвета, все прожилки прорисовать. Конечно, далеко не всё получается! Далеко не всё! Но как преображается ваза! Вот только что была белая, безликая посудина. И на глазах превращается в дивное, почти сказочное создание!

А Кий шёл и думал, что рядом с ним идёт серьёзная девушка, способная, как он чувствовал, на глубокое и самоотверженное чувство. И надо было решать, как поступать дальше. Он в неё не влюблён и вряд ли полюбит в будущем. Она ему нравится — не больше. Нравитсякрасотой лица, статностью фигуры, девичьей чистотой. Она будет хорошей, любящей женой. А он?.. Может, стерпится, слюбится? Тем более, с княжеской дочкой?.. Да и нет у него никого, кроме неё... Эх, была не была, кинемся в омут неизвестности!

Он легонько привлёк её к себе и поцеловал в щёчку. Она вспыхнула и попыталась отстраниться. Однако он удержал её. Она потупилась и продолжала идти рядом, но уже молча. Тогда он остановился, повернул её к себе и прижал к груди. Она замерла, щёки её полыхали, он ощутил их жар сквозь рубашку. Тогда он обеими ладонями сжал её лицо и поцеловал в мягкие, безвольные губы. Почувствовал, как у неё подкосились ноги и она ослабла в его руках. Он поддержал её, тихо спросил:

   — Это у тебя первый поцелуй?

Она кивнула головой. А через некоторое время спросила:

   — А у тебя тоже?

Он на мгновение замешкался: перед ним всплыло лицо Тамиры, когда она, блестя влюблёнными глазами и заглядывая ему в лицо, проговорила счастливым голосом: «Как ты сказал? Сопливых вовремя целуют?»

Вздохнул, встряхнулся. Ответил:

   — Да, конечно. Я же только что из аварского рабства вырвался...

IV


Через два месяца отряд был готов к походу. За два дня до выступления был проведён смотр. Его принимал сам князь Яросвет. Воинством он остался доволен. Но Кий не стал отпускать своих подчинённых. Он выстроил их в четыре шеренги и зачитал приказ. Это был первый приказ по отряду. Он был краток и суров:

   — Мы идём защищать Русь от грабителей и разбойников. Нам необходимо, чтобы народ верил нам. Никаких попыток грабежа и изъятия товаров и продуктов у русов и славян я не потерплю. Если кто совершит малейшую попытку грабежа у наших соотечественников, будет предан смертной казни перед строем!

После этого обвёл воинов отряда суровым взглядом и добавил:

   — Кто не уверен в себе, может сдать военной имущество, оружие и коня до похода и отправляться на все четыре стороны! На раздумье даётся два дня.

Никто из отряда не ушёл.

Снялись тихо, ранним утром. Впереди отряда. Кий выслал разведку. Противника вблизи не было, но он требовал точных сведений обо всём, что делается на пути отряда: пусть учатся и привыкают к постоянной бдительности. Во главе разведки он поставил Щёка. Тот был как туго натянутый лук со стрелой: едва выслушав приказ, мчался исполнять сломя голову.

По обеим сторонам дороги шло боковое охранение. Замыкал колонну обоз с продовольствием и имуществом и группа воинов на случай, если враг нападёт с тыла. Кий старался делать так, как было принято в аварском войске, лучшем тогда в Причерноморье.

В первый и второй день похода население радушно встречало воинов отряда. На пути чаще стали встречаться леса и перелески, изменился и тип строений: если в степи селения состояли в основном из глинобитных домов и землянок, то теперь преобладали рубленые избы с маленькими окошечками и вставленными в них бычьими пузырями или задвижками, которые открывались в тёплое время.

На третий день разведка принесла сообщение: селяне разбегаются и скрываются в лесах и оврагах. Как видно, народ здесь был напуган набегами буртасов и на всякий случай прятался от вооружённых людей. И чем дальше шёл отряд, тем всё более, удручающий вид открывался перед ними. Здесь на протяжении многих лет хозяйничали буртасы, и на месте селений виднелись пепелища, печи с высокими трубами, колодцы с одиноко торчащими журавлями. Но сами жители обитали где-то недалеко в лесах, потому что огороды и поля были возделаны и обработаны. Удавалось кое-где встретиться с ними. Были эти люди измождены полуголодной жизнью, напуганы постоянной опасностью или потерять жизнь, или оказаться уведёнными в рабство. Видя эту картину, воины стали молчаливее и сосредоточеннее, суровее становились их взгляды.

Кий стороной миновал Брянск, свернул в лес и на расстоянии дневного перехода стал устраиваться на длительную стоянку. На небольшой полянке выбрал место для своего шалаша, рядом расположились Колыван и Щёк. А вокруг него возводили шалаши воины строго по десяткам и сотням. Лучшим материалом для них оказались еловые ветви. Уложенные густо, они не пропускали дождя. Еловые лапы оказались и хорошей подстилкой.

Хозяйственной частью заведовал Вереско. Он выбрал отдельное место. Немного в стороне от лагеря были вырыты глубокие погреба для хранения продуктов, оборудованы кострища для приготовления еды. Каждая сотня определила стоянки для лошадей. Особой заботой было назначение караульных и расстановка секретов.

На третий день пребывания в лесу состоялась тайная встреча Кия и Колывана с вождём племени кривичей Жданом. Встреча прошла на окраине города, в избе какого-то горожанина. Ждан вошёл в избу пузом вперёд, рачьими глазами долго рассматривал Кия и Колывана, словно оценивал товар, пыхтя, уселся на скамейку.

Вождь племени был избран из купцов, поэтому сохранил торгашеские привычки. Торговые дела вели его сыновья, а сам он жил заботами племени.

   — Не увидел бы вас здесь, ни в жизнь не поверил, что кто-то мог прийти нам на помощь, — сиплым голосом проговорил он.

   — Почему? — спросил Кий.

   — Забросили нас в последние годы. И княжеской власти мы не нужны, и Всевышний от нас отвернулся.

   — Ну, на Всевышнего надо надеяться всегда, — проскрипел Колыван.

   — Мне бы народ свой защитить и Брянск отстоять, — просто сказал Ждан.

   — Мы тоже над этим маракуем, — зябко поёжился Колыван. Он всегда мёрз, словно кровь его совсем не грела.

   — Нам бы хотелось знать, — вмешался Кий, — как буртасы ходили на город в прошлые годы. То ли отдельными отрядами, то ли войско подступало одной, объединённой силой.

   — По-разному. Но большей частью они накапливались под городом в течение одного-двух дней.

   — Значит, лесными дорогами шли раздельно, отрядами.

   — Вот-вот, — загорячился Ждан. — Их бы из засады взять. Завалить деревьями дорогу, отрезать отряд от отряда и внезапно ударить из леса!

Колыван завозился в своём углу, кутаясь в куртку. Зная его, Кий догадывался, что ему что-то не нравится в словах вождя племени. И точно, не поднимая глаз, Колыван спросил въедливо:

   — Какая сила прибывала под город?

   — Тьма. Десять тысяч.

   — А город сколько выставлял воинов?

   — Я набирал до пяти тысяч.

   — Да нас шестьсот. Сомнут. Может, один отряд и сумеем разгромить, но потом нас окружат и уничтожат. В лесу воевать они мастера. Обойдут по чащам, так хитро обойдут, что не заметим, и расколотят в пух и прах!

   — Но и при обороне крепостных стен от конницы мало толку, — убеждённо произнёс Кий. — Сами запрём себя для истребления. Коннице нужен простор. Стремительный удар из засады — только так можно добиться успеха.

   — Нельзя противника представлять дураками, — тянул своё Колыван. — Буртасы наверняка уже пронюхали, что мы встали лагерем в лесу. Что, Ждан, о нас уже известно в городе?

   — От народа ничего не скроешь, — озабочен но ответил Ждан. — Местные жители приезжают в Брянск по разным надобностям. Горожане ходят по грибы и ягоды, заготавливают дрова на зиму. Да и просто родственники друг друга навещают, делятся новостями. Никак вам не укрыться от людского взгляда. А на каждый роток не накинешь платой Слухи уже пошли. А уж ушей соглядатаев буртасов они никак не минуют.

Кий согласился:

   — Да, чужаков везде быстро засекают. Дойдут о нас слухи до буртасов, так и жди: город обложат со, всех сторон, а от леса заслон поставят. Вот и не получится у нас внезапного удара в спину! Надо что-то придумать, чтобы сбить с толку супостатов. И не одних супостатов, но и наше население.

   — Что же ты предлагаешь? — Ждан рачьими глазами уставился на Кия.

   — Думать надо. Затем и собрались.

   — Думать, думать, — недовольно пробормотал Ждан и похлопал по коленям большими пухлыми ладонями. — Пока думаем, они аут как тут!

   — Хитрость надо придумать, обвести буртасов вокруг пальца, — подал голос из угла Колыван. — Другого выхода нет.

   — Дело, дело говоришь, — довольно прогудел Ждан. — Обмануть врага — дело святое.

   — Только ли врагов обманывает ваш брат купец? — сощурился на него Кий.

Ждан колыхнул в коротком смехе толстый живот, крякнул, но промолчал.

   — Нам бы вот чего хотелось, — после некоторого молчания проговорил Колыван. — Чтобы мы вроде были в лесу, а вроде нас нет.

   — Это как же? — откинулся на своей скамейке вождь племени.

   — Вот ты и подумай — как?

   — Нет, меня увольте, — Ждан описал перед собой ладонью круг, словно защищаясь. — Такие мудреные задачки решать я не в состоянии. Шапку-невидимку для вас изобрести?

   — Вроде того.

И после некоторого молчания:

   — Может, пустить слух в городе, что вы ушли из наших краёв?

   — Буртасы не поверят, — вновь вступил в разговор Кий. — Тут надо что-то необычное. Да, да, из ряда вон выходящее.

Он встал и прошёлся по маленькой избе, головой едва не задевая за матку. Потом неожиданно пододвинул скамейку и уселся напротив Ждана.

   — Слушай меня внимательно, хозяин племени.

Я, кажется, придумал, как ввести в заблуждение противника. Найдётся у тебя с десяток абсолютно надёжных и верных людей?

   — Не только десяток...

   — Вот и подошли их с караваном товара. Л мы их пограбим.

   — Это как — пограбим? — вскинул густые брови Ждан.

   — Обыкновенно. Заберём твой товар, а несколько человек отпустим. Вроде бы сбегли они от разбойников. И пусть везде и всюду, на каждом перекрёстке рассказывают, что в лесу никакой не военный отряд из Родни, а обыкновенные разбойники прячутся. И хорошего от них городку Брянску ждать нечего. Даже в лес ходить не советуют.

   — Так, так, так, — пыхтел Ждан. — Значит, я снаряжаю караван, а вы... Что ж, неплохо придумано, неплохо. — Потом спохватился. — А товар-то потом вернёте или как?

   — Или как! — засмеялся Кий. — Ах, купеческая v твоя душонка! Не пропадёт твой товар. Твои же и будут его стеречь. Воины у меня надёжные. Они клятву дали, что у русов ничего отнимать не будут, так-то!

   — Ну это другое дело! — обрадовался Ждан. — Организуем лучшим образом!

   — С товаром не жмись, скупердяй! — насмешливо проговорил Колыван. — И побольше, побольше шума при сборе каравана! Чтобы последняя собака о нём знала и лаяла из подворотни! Женщин направь, чтобы своих мужей и отцов провожали. Дети чтобы бежали вслед. Крика, гвалта побольше!

   — Баранок не пожалею, кренделя раздам, но народ соберу! Понял вас. Хорошо придумано!

Помолчали. Кий кинул ногу на ногу, проговорил озабоченно:

   — Выманить надо буртасов. Я им хорошую приманку организовал. На днях прибудет в Брянск.

Потом решили вопросы засылки разведчиков на территорию буртасов, связи лагеря и города, договорились о новых встречах.

На другой день после переговоров Кий отдал распоряжение княжескому слуге Огнедару под сильной охраной ехать со своим добром в Брянск. На двух телегах были уложены товары на продажу. Они поражали своей роскошью и богатством. Здесь были и высокие кувшины с вином, и амфоры с благовониями и мастиками, и золотое и серебряное узорочье, и обручи для шеи, рук, ног, и колты с драгоценными камнями, эмали и разная одежда — для простых и богатых людей. Всё то, что закупали в своё время для княжеской семьи, Яросвет распорядился перед отбытием в поход передать Кию.

Огнедар снял дом на центральной площади Брянска и тотчас открыл торговлю. Богатых покупателей оказалось немного, зато зевак больше чем достаточно. Все шумно восхищались товаром. Слух о необыкновенной лавке и её товарах быстро пошёл по городу, от селения к селению.

Колыван между тем собирал данные, которые доставляли ему разведчики Щёка и люди Ждана. Брянск после нашествия буртасов заново отстроился, были восстановлены стены и крепостные башни, так что город мог оказать серьёзное сопротивление противнику. Возле него лес был давно вырублен и выкорчеван и примерно на две тысячи шагов простирались пашни и луга. Граница с буртасами проходила в двух днях езды, вела к ней лесная дорога. Кроме неё было множество охотничьих тропинок, хорошо известных как местным жителям, так и буртасам. Последние сведения о противнике говорили о том, что в приграничных селениях началось заметное оживление, появились отряды воинов, которые пока старались держаться леса, лишь изредка показываясь среди местных жителей, чтобы приобрести пищу и другое необходимое для быта. Всё это, скособочившись за столом и делая частые паузы, Колыван докладывал Кию, а потом они подолгу вместе обсуждали менявшуюся на глазах обстановку.

Брянск потрясло страшное событие: караван, отправленный сыновьями Ждана в Родню, откуда он должен был проследовать в Боспор и Византию, разграблен разбойниками недалеко от Брянска. Товары расхищены, люди перебиты. Только двоим чудом удалось спастись, спрятавшись в кустах. На их глазах происходила расправа с пленными; некоторых повязали для продажи в рабство, а раненым перерезали горло. И ходил среди них главарь, выше всех на голову, голос у него как труба, а глаза дикого зверя, глядеть в них невозможно.

Потом всю неделю стали прибегать жители дальних лесных деревень, спасаясь от разбойников. Селения их были разграблены и сожжены, народ побит.

Стон стоял в городе. Ко всему этому прискакала стража с границы: в селениях скапливаются большие силы буртасов, готовясь к грабительскому походу на Брянск. Верно говорят в народе: пришла беда, отворяй ворота.

Буртасы появились через неделю. Массы пеших воинов вываливались из леса и растекались по лугам и пашням, окружая город с трёх сторон; с четвёртой защищал обрывистый берег Десны.

Два дня накапливались силы буртасов. На третий пошли на приступ. Одетые в шкуры животных, с деревянными щитами, пиками и короткими мечами, кидались они на крепостные стены нестройной толпой, громко крича, трубя в рожки, стуча колотушками и наполняя воздух звуками трещоток. Ставили лестницы, лезли на стены и башни. Их неудержимо манили невиданные богатства купца из Родни.

Горожане встретили врагов тучей стрел, стали лить на головы кипяток и смолу, крюками отталкивать штурмовые лестницы, но супостаты лезли и лезли...

До полудня буртасы не могли одолеть защитников. А затем то там, то здесь группы их сумели взобраться на крепостную стену, и стали пробиваться по ней, очищая от защитников; иные прыгали на землю и завязывали схватку уже внутри города.

Всё это видел Ждан с высоты Большой башни. Пока были резервы, посылал подкрепление в опасные места. Но вот настала решающая минута. Противник втянул в сражение все свои силы, а горожане стали выдыхаться. И тогда он приказал зажечь костёр из заранее приготовленных на вышке сухих ветвей. Костер запылал, густой дым от зелёной травы, брошенной в него, потянулся в небо. Это был сигнал для Кия.

Прошло несколько томительных минут, и вот из леса хлынула конница. Перестраиваясь на ходу в лаву, она стала охватывать буртасов подковой. Впереди на чёрном коне скакал высокий всадник. Конь нёс его сильными ровными бросками. Это был Кий. Он первым врезался в толпы неприятеля, делая молниеносные взмахи мечом; бросал своего коня то в одну, то в другую сторону, круто останавливал; конь взвивался на задние ноги, так что трепыхалась длинная грива, и, подчиняясь властной руке седока, снова мчался вперёд, стремительно и неудержимо.

Следом за ним конники врубились в опешившие толпы буртасов, которые до того растерялись от удара в спину неизвестно откуда взявшихся всадников, что почти не оказывали никакого сопротивления.

Со стен на врага покатились защитники города. Противник был зажат с двух сторон, началось без» жалостное истребление. Ждан, видя эту картину с высоты башни, не мог сдержать торжества победы. Он в восторге хлопал себя ладошками по бёдрам, топай сапожищами по деревянному настилу, словно выплясывал дикий танец, кричал и визжал что-то невразумительное...

Значительная часть буртасов прорвалась сквозь тонкую линию конников и кинулась к лесу. Преследование превратилось в избиение их на большом пространстве пашен и лугов, которые вскоре покрылись многочисленными трупами врагов. Разгорячённые победители ворвались в лес, долго гонялись по чащам и буреломам, пока лесные жители не растворились среди деревьев.

В городе началось всеобщее торжество. Героями его были все воины, но особо выделяли конников Кия. Вернулся из леса караван с товарами Ждана, и все караванщики — живы и здоровы. Среди толп городских жителей ходили селяне, которые недавно рассказывали об ужасных разбойниках; теперь успокаивали всех встречных и поперечных; сёла их целы и невредимы, а жители живут и здравствуют; что касается слухов, то они их распространяли по заданию Ждана. Зато как здорово удалось провести соглядатаев буртасов, которые так и не прознали правду об отряде Кия!

Торжества по случаю победы продолжались зри дня. На четвёртый день конница Кия и войско кривичей отправились в поход против буртасов. Цель была простой и вполне в духе своего времени: грабёж и разорение селений соседнего племени, чтобы отомстить за все беды и несчастья, которые испытали русы от его набегов. Нападавшие разбились сначала на сотни, потом на десятки и словно бреднем прошлись по южным вражеским землям. Жглись селения и городки, убивались и брались в плен жители, грабили всё, что представляло какую-то ценность, остальное уничтожалось безо всякой жалости. Наружу вырвалась накопившаяся ярость и дикая ненависть. Дым пожарищ, трупы и кучи углей оставляли после себя воины Кия и племени кривичей.

Когда стало известно о скоплении вооружённых сил буртасов в северных лесах, был дан приказ на отход. Медленно тянулись тяжёлые возы с награбленным добром, плелись за ними связанные верёвками предназначенные для продажи в рабство мужчины и женщины, парни и девушки, дети... Попытки буртасов напасть и отбить пленных и добычу пресекались искусными атаками конных отрядов.

Сам Кий старательно избегал встреч с пленными. Он боялся глядеть им в глаза: ведь недавно сполна испытал их участь... Но ему и в голову не приходило освободить их. Он был твёрдо убеждён: так устроена жизнь, когда ты или свободный, или раб. Другого не дано. За нас всё решает Всевышний.

На границе войско русов разделилось: кривичи двинулись в сторону Брянска, а конница Кия направилась в Родню. На полпути всё добро было сложено в одно место и поделено между воинами. Первым брать добычу предоставили Кию. Он облюбовал белый плащ, расшитый золотыми нитями, блестящий, панцирь, новый кафтан, сафьяновые сапоги и горбоносого коня с белыми губами и огненными глазами. Он отказался от рабов, которых можно было продать за большую цену.

После этого они с Колываном и сотскими отобрали товары в казну отряда и приставили стражу. Расходы на отряд были огромными: на питание, вооружение и самые непредвиденные обстоятельства.

Затем взяли себе сотенные, десятские и последними делили добычу рядовые воины. Осталась ещё большая груда награбленного, которую взял под свою опеку Кий, чтобы раздать населению.

Слухи о победе Кия перегнали его войско. Население Родни высыпало за крепостные стены. Сначала небольшие группы, а потом толпы окружили конников, приветствуя радостными криками, цветами, объятиями, поцелуями. И посреди этого людского моря на горячем коне, в красивейшей одежде полководца ехал Кий. Он держался спокойно и невозмутимо, мужественное лицо его было холодно и непроницаемо.

И вдруг его будто молнией поразило: он вспомнил про Власту. Вспомнил впервые за всё время похода. Он не догадался отобрать ей подарка! Будто затмение нашло!

Он поманил к себе Щёка:

   — Расшибись, но немедленно достань подарок для моей девушки!

Щёк — рот на улыбке, глаза смеющиеся — понимающе кивнул головой, развернул коня и поскакал к обозу. Не проехал Кий и двухсот шагов, как тот вернулся и кинул ему свёрток.

И тут его кто-то тронул за стремя. Он оглянулся и увидел идущую рядом с ним Власту. Она держалась за его стремя и влюблёнными, полными восхищения глазами смотрела на него. У него потеплело в груди. Он наклонился и поцеловал её в губы, а потом накинул на её плечи красивый заморский платок. Она зарделась и горделиво глянула на толпу: видите, какой у меня славный жених!

Отряд выехал на центральную площадь. Кий встал на телегу и стал бросать в толпу рубахи, штаны, пояса, башмаки, полотна для платьев, шёлковую материю и прочее барахло. С других телег кидали добычу его подчинённые — Колыван, Щёк, сотские. Народ расхватывал на лету, снимали свою рвань, прикрывали тело новой одеждой. Другие на радостях бежали в кабак и пили за здоровье Кия.

Воины Кия ходили по городу в новых одеждах, увешанные золотыми и серебряными украшениями, на загрубелых пальцах горели перстни, на головах венцы и диадемы, из-за пояса торчало по нескольку кинжалов в дорогой оправе, сапоги из сафьяна топтали пыльные улицы. Многие шли на рынок. Не скупясь и не торгуясь, они по дешёвке продавали свои товары и пленных купцам, ростовщикам, богатым горожанам. Бойцы веселились, глядя, как жадно хватали их товары, иногда ссорились из-за них. И тут же покупали себе вино, разные иноземные товары, не скупясь и не торгуясь. Как добро пришло, так и уходит!..

Раскидав барахло, Кий пошёл домой. Рядом с ним шагала Власта. Им был устроен людской коридор.

Его величали все. Иные в умилении становились перед ним на колени, благословляли его и клали ему поясные поклоны.

Они вошли в дом. Толпа осталась на улице, но никуда не расходилась, надеясь на новый выход Кия.

Но он вдруг почувствовал страшную усталость. Напряжение последних дней навалилось на него непреодолимой тяжестью. Он через денщика попросил народ разойтись. Под окнами стало тихо.

Кий тяжело опустился в кресло и жалким взглядом посмотрел на Власту: мол, не обессудь, даже на ласки сил не осталось. Но она сама прильнула к его груди, обняла и прошептала:

   — Как я изболелась по тебе, любимый!

Кий погладил её по руке, чмокнул в щёку.

   — Я тоже.

Она помолчала и, заглядывая ему в глаза, сказала вкрадчивым голосом:

   — Я сказала отцу, что люблю тебя и выйду за тебя замуж.

   — А он что?

   — Ответил, что ты не княжеского, даже не боярского рода и нам не ровня.

Кий вскочил и забегал по избе:

   — Вот как! Когда надо защищать страну, так я «ровня», а как до житейских вопросов доходит дело, так я, значит, никто!

   — Ну что ты, что ты! — Власта повисла у него на шее. — Он передумает! Вот увидишь, передумает!

Кий уселся на скамейку, тяжело дыша. Власта к нему — ласковой кошечкой:

   — Кий, любимый, не расстраивайся! Всё уладится. А давай договоримся, что ты умыкнёшь меня! Я согласна! Хоть сегодня! Посадишь меня на горячего скакуна и умчишь далеко-далеко!

Умыкание (похищение) невесты было в обычае русов. Совершалось оно по согласию невесты и жениха в том случае, если родители были против их брака. Наутро жених приводил родителям невесты вено — корову или овец. Никто за умыкание не преследовал. Оно не считалось преступлением. Молодые тотчас прощались и вступали в родственные отношения с родителями, как будто ничего не бывало.

Однако Кий в настоящий момент умыкание считал унижением для себя. После победы над буртасами и восторженной встречи горожанами его войска он чувствовал себя героем, победителем и мог требовать к себе особого отношения.

   — Ладно, не будем горячиться. Утро вечера мудренее. Да и устал я крепко, чтобы скакать куда-то на коне. Прилягу, сосну с часок.

И не успел прикоснуться к подушке, как тотчас уснул, будто в пропасть провалился. Он проспал полдня, всю ночь и только поздно утром следующее го дня его разбудил Колыван:

   — Вставай, Кий. Князь к себе требует.

...Князь Яросвет немало подивился военному успеху Кия и отнёс его к числу случайностей: буртасы проявили беспечность, привыкнув безнаказанна нападать на земли кривичей, а Кий проявил недюжинную смекалку и сообразительность и подловил их на этой беспечности; такое нередко происходит у новичков в любом деле. Были и раньше на его памяти такие выскочки: пошумит-поговорит о них народ и скоро забудет. Так и с Кием случится. Пока он герой, у всех на устах, а через год никто о нём и не вспомнит. Будет где-нибудь в кабачке заливать вином свои обиды.

Но тут пришла Власта и стала говорить, что любит Кия и просит дать согласие на их брак. Вот к такому повороту событий он не был готов. Чтобы за безродного, простого крестьянского сына отдать единственную дочь! И это тогда, когда к ней начинали свататься сыновья бояр и знатных купцов! Нет и нет!

Но потом, как это часто у него бывало, в действие вступил рассудочный, практичный ум. Вспомнилось ему, как женил его в своё время отец на нелюбимой женщине, что оказалось хуже всякой пытки: любая пытка может продолжаться часы или дни, а здесь — всю жизнь. Жена попалась хилая, болезненная. Уподобилась родить ему лишь одного ребёнка, а потом многие годы чахла, пока не прибрал её Всевышний. И дал он тогда зарок себе, что единственную дочь отдаст только по любви, чтобы хоть она была счастлива в браке. А Кия Власта, видно, крепко полюбила. К тому же надо было передавать кому-то наследство, и немалое. Кий парень видный, находчивый, деловой, своего не упустит и не развеет богатство по ветру, как некоторые вертопрахи. Не из таких. На глазах князя сумел организовать военный поход против буртасов, всё учёл, подсчитал. А что касается простолюдина...

И тут князю в голову пришла блестящая мысль. Надо сполна использовать славу Кия: дать ему звание боярина[1]. И сразу одной стрелой убьёт несколько зайцев: и Кий будет награждён за свою победу, и у Власты будет достойный по званию муж, и население воспримет этот шаг как проявление государственной мудрости и любви к простому народу. Вот как можно выйти из запутанного положения, если проявить недюжинную выдержку и сообразительность!

Кия князь встретил с распростёртыми объятиями. В присутствии бояр, военачальников, купцов и всей своей дружины по княжескому двору он двинулся навстречу победителю, трижды поцеловал его в щёки, провёл к трону и усадил рядом с собой.

Тотчас сподвижники Кия вынесли ценные подарки князю — богато инкрустированное оружие, — мечи и кинжалы, лёгкую, но прочную кольчугу, а также драгоценную материю, каменья, серебряные и золотые украшения. Всё это было выложено к ногам князя и вызвало восторг у присутствующих. Ещё бы! Кий внезапным ударом сумел захватить ставку племенного вождя и вернуть всё, что награбил на Руси и у соседних народов!

Князь, в свою очередь, отдарил Кия прекрасно, инкрустированным мечом скифской работы. Кий у тотчас узнал изделие каменских кузнецов. Может, он сам трудился над этим мечом, а украшения накладывал его друг Дажан, который до сих пор корпит в своей чадной мастерской, вдыхая ядовитые газы Кий так сжал рукоятку меча, что побелели косточки пальцев...

   — А ещё, посоветовавшись со своей дружиной, боярской думой, я решил присвоить Кию чин боярина, поскольку он своими военными успехами заслужил это почётное звание.

Тотчас гридни подбежали к Кию и облачили его в боярскую одежду: на голову надели лохматую шапку, на плечи накинули красное корзно, вокруг пояса обвязали широкий кушак из цветной материи.

А потом все были приглашены на пир, устроенный князем в своём дворце. Челядь в изобилии несла угощения, вина и пиво. Провозглашались здравицы в честь князя, Кия, победителей...

Когда пир был в самом разгаре, к Кию наклонился Яросвет и проговорил на ухо:

   — Засылай сватов, боярин! Чинить препятствий твоему браку с Властой не стану.

Но Кий почему-то не обрадовался этому известию. Наоборот, крепко задумался. Он и раньше замечал, что не слишком тянет его к княжеской дочке. И на свидание ходил с явной неохотой, и ласки дарил с принуждением, а во время похода ни разу не вспомнил. Нет слов, была Власта красива, умна и самостоятельна, преданна в любви. Но не было в ней того огня, который он чувствовал в Тамире. Невольно тосковал он по её страстным ласкам, жарким губам, трепещущему телу... Во Власте текла медленная кровь, губы её были холодны и безвольны, при поцелуе они будто прилипали к его губам. Любовь таилась где-то в глубине её натуры, не проявляясь открыто. Она любила Кия медлительно и покорно.

V


Целый месяц шли приготовления к свадьбе. Шились платья, собиралось приданое невесты, наряжался жених, варилось пиво, из заморских стран везлось вино... Наконец наступил день свадьбы. Кия и Власту повели к храму Лады. Власту держал под руку отец, Кия — посаженный отец Колы ван. У входа в храм — высокое каменное строение с куполом, венчавшимся изображением Солнца, — их встретил жрец и произнёс торжественные слова:

   — Кий и Власта, вы накануне соединения ваших душ и тел стоите перед ликом богини брака и семьи Лады. Всю долгую зиму небесная Лада томится в плену густых туч и туманов. Но весной, умытая вешними водами, богиня добра и согласия является в мир с щедрыми дарами — дождями и тёплой водой. Там, где упала первая молния, вырастают первоцветы, чтобы своими ключами-цветами отомкнуть земные недра для буйного роста трав, кустов и деревьев. Так и жизнь ваша шла до сих пор в ваших тайных желаниях. Но настал час, и небесная Лада вдохнёт в вас новые силы, которые взрастут на Земле новыми существами, дороже которых не будет у вас на свете. И жизнь продолжится и никогда не закончится благодаря беспредельной щедрости небесной Лады.

Жрец ввёл Кия и Власту в храм. Посреди него стояла каменная скульптура Лады высотой в человеческий рост, на её длинном платье были вырезаны изображения, рассказывавшие о семейной жизни человека. Вокруг богини были зажжены восемь костров. Кий и Власта вслед за жрецом обошли скульптуру и принесли жертвы богине брака и семьи: бросили в огонь зёрна овса, пшеницы, лили вино и пиво, а также священный напиток — сурью.

После этого жрец надел на безымянные пальцы Кия и Власты обручальные кольца, соединил их руки и благословил брак, произнеся напутственную речь:

   — Главный вопрос, который задаст вам Всевышний у ворот Рая: «Любили ли вы на Земле?» Только любящим открыт путь на Небо, ибо отец всего сущего Род повелевает живым — любить. Род разделил себя на две ипостаси — женскую и мужскую. Тем самым Род создал мир для любви. И поэтому так важно не расточать любовь попусту, а любить предназначенного тебе Судьбой человека.

После храма «дружки» повели мужа и жену долгой дорогой — улицами и переулками, чтобы долго жили вместе. Весь путь они обмахивали их платками, чтобы отогнать злых духов — демонов-дасунов: козлоного Пана, дракона Яга, чёрного Аиста Бака, колдуна Маргеста, колдунью Путану. Следом шли хороводы и пели молодожёнам величальные песни.

Во дворе княжеского дворца были поставлены столы с угощениями, вином и пивом. Кия и Власту усадили на вывернутую наизнанку шубу — чтобы жили богато; глиняные бокалы с затейливыми рисунками наполнили водой — перед брачной ночью молодым запрещалось давать хмельные напитки, таков был вековой обычай.

Начались здравицы в честь жениха и невесты, играли гусли, пели свадебные хороводы. Часто выкрикивали: «Горько!» Тогда Власта и Кий вставали, и он целовал жену в безвольные, постные губы.

Веселье разыгрывалось час от часа. Трезвому Кию надоело смотреть в пьяные лица, слышать бестолковые речи, его давили шум, хохот, музыка, песни. Захотелось уйти. Шепнул Власте:

   — Давай потихоньку скроемся.

Она, не поднимая глаз:

   — Неудобно.

Кий немного подождал. Стало совсем невмоготу. Тогда, ни слова не говоря, он потянул её за собой. У двери спальни вскинул себе на руки, пнул ногами дубовую дверь и шагнул в полутёмное помещение...

Едва отгремела свадьба, как Кий начал подготовку к новому военному походу. Направление его он никому не раскрывал, даже воинам своего отряда. Только с Колываном разрабатывали они детали плана, да со своим тестем поделился своими замыслами.

   — Хочу ударить по Аварии. Это паразитическое государство возникло на землях славян и живёт за счёт славян и других народов. Я прошёл пешком от Ольвии до Днепра, почти через всю Аварию и могу определённо сказать: население этой страны испытывает жестокий гнёт со стороны аваров, превративших их в рабов или полурабов. Что ни селение, то сыскной отряд, что ни посёлок, то суровый правёж Кнутом или розгами. Они снимают с провинившихся скальпы. Приносят невинных в жертвы богам. Ослепляют. Мучают. Их сила пока в численности войска, вооружении, умении воевать железными когортами. Ну и конечно — в богатстве, на которое они всегда наймут себе наёмников в армию.

Яросвет слушал его, подперев голову рукой, думал. Ему нравилась горячность Кия, но новую затею он считал мальчишеством и не видел от неё никакой пользы для своей страны и для самого Кия. Поэтому перебил его, вздохнув и откинувшись на спинку стула:

   — Хорошо, я понял. Но вот что скажу тебе: сколько у тебя воинства?

   — Люди ко мне идут. Под моей рукой уже более двух тысяч.

   — А у аваров двадцать, тридцать, пятьдесят, а то и сто тысяч! Столько сможет собрать каганат в минуту опасности. — Скривил губы, кинул быстрый взгляд на Кия. Усмехнулся. — Наверно, немножечко побольше, чем у тебя!

   — Мне это известно! — Кий не обиделся на насмешку князя. — Я не собираюсь вступать в открытый бой с регулярными войсками. Моё дело — раскачать Аварское государство. Не убить сотню-другую аваров, а вселить в души славян надежду, что к ним придёт Русь и освободит их от рабства. Смысл моего похода состоит в том, чтобы поднять дух людей, убить в их сердцах страх перед аварами, перед их поработителями, перед их силой, перед их мощью. И доказать на деле, что кто-то думает о них, печётся об их горькой доле и поможет им освободиться от угнетения.

Яросвет помолчал и произнёс отрешённо:

   — Кончится это тем, что каганат пришлёт мне повеление выдать ему разбойника Кия, который громит его владения, грабит мирных жителей, разоряет край. И я не смогу тебя защитить, потому что ввергать Русь в заведомо безнадёжную войну против Аварии никогда из-за тебя не стану. И поэтому на твой поход нет моего согласия.

   — Я прошу хотя бы не мешать мне.

Подготовка к походу заняла всю осень и зиму. На средства, добытые во время набега на буртасов, были закуплены панцири, кольчуги и шлемы для наиболее отличившихся воинов; некоторые сами приобрели себе оружие и снаряжение. Но это было каплей в море. Основная масса бойцов по-прежнему имела шлемы и панцири из сыромятной бычьей кожи и плетёные щиты. Кий ясно сознавал, что даже короткого боя его воинство не выдержит с когортами аваров. Поэтому видел только один способ борьбы: стремительные передвижения и неожиданные нападения, после которых тотчас скрываться в степи. Для перегруженных железом аварских воинов он« будут недосягаемыми.

В последние дни перед выступлением Кий лично проверил у каждого воина вооружение, одежду. Затем перешёл к обозу. Он был небольшим, всего двадцать двуколок, каждая была запряжена парой, лошадей. Двуколки чинили, выбрасывали ненадёжные части и заменяли новыми, подгоняли Сбрую, грузили и надёжно привязывали вещи, мешки, прилаживали их друг к другу, чтобы в пути не развязывались и не гремели. Колеса смазывались салом, каждая двуколка имела про запас свою смазку.

Наконец отряд двинулся в поход. На небе играло утреннее весеннее солнце. Жители Родни высыпали на проводы. Улыбки, цветы первых подснежников. Рядом с Кием шла Власта. Держалась молодцом, старалась не плакать, только взглядывала на него увлажнёнными глазами. На выходе из города он наклонился, поцеловал её, кинул коня вперёд. Мирная жизнь осталась позади, впереди ждали военные испытания.

Отряд двинулся южной дорогой в направлении племени болгаров, кочевавших в Придонье. Так было сказано народу, извещены в последний момент и воины. Но через два дня пути Кий резко свернул на полдень. Только теперь он сообщил своим соратникам об истинных целях похода.

Тотчас стихли разговоры, смех. Лица всех стали серьёзными, взгляды устремлены вдаль, в степь. Силу Аварии знали все. Ждали, что вот-вот появятся полчища аваров, и каждому придётся жарко. С детства сложилось мнение о них, как о вездесущих, страшных и сильных врагах.

Однако степь была пустынной. Кий собрал совещание сотников. Возбуждённые всадники гарцевали на конях, поедая глазами своего командира. Он был краток:

   — Мы идём в аварскую землю, чтобы отомстить за все напасти, которые учинял нам извечный враг, и поддержать наших братьев славян. Бить и беспощадно уничтожать аваров и их пособников, чем можно, помогать жителям поселений — вот наша задача. А сейчас сделаем остановку, пока не получим данные разведки.

Разведчики ускакали за горизонт. Кий приказал выставить охрану, остальным отдыхать, но быть готовыми ко всяким неожиданностям. Воины поили лошадей, умывались, присаживались отдохнуть на берегу, однако чувствовалось общее напряжение, каждый держал возле себя оружие и коня.

Через пару часов прискакали разведчики: недалеко кочует род аваров. Последовали негромкие команды, и отряд поспешно двинулся вслед за разведчиками. Через час по их сигналу остановились перед холмом. Оставив коней, Кий и сотники поднялись на холм и прилегли на его вершине. Перед ними открылась широкая лощина, на которой стояли кибитки, паслись стада овец, коров, передвигались табуны лошадей. План нападения сформировался моментально:

   — Первая сотня и мои дружинники остаются в резерве. Сотни со второй по десятую бьют в лоб, с одиннадцатой по пятнадцатую — заходят слева, с шестнадцатой по двадцатую — справа. Общий сигнал атаки — дым костра на этом холме.

Сотники помчались к своим воинам. Началось вроде бы беспорядочное движение конницы, но оно скоро приобрело известный смысл: стойбищу аваров охватывалось с трёх сторон. К этому времени был собран сушняк и по команде Кия подожжён; во взвившееся пламя бросили немного зелёной травы, белый дым потянулся к небу.

И тотчас из-за холмов понеслась на равнину конная лава. Воины скакали молча, посверкивая на солнце обнажёнными мечами. Кий внимательно следил за неприятелем. Там царила полная безмятежность. И только когда конники преодолели примерно половину расстояния, началось беспокойное оживление. Мужчины метнулись к кибиткам, стали хватать оружие, садиться на коней, женщины и дети бросились спасаться в центр стойбища, пастухи в растерянности начали погонять скот, а потом кинулись в разные стороны.

Аварские воины не успели надеть панцири и кольчуги. Они кое-как сорганизовались в отдельные группы и попытались остановить русов перед кибитками, но в короткой стычке были смяты. И вот уже воины Кия замелькали среди кибиток, рассекая неприятеля на бесформенные, на глазах менявшиеся части. Издали доносились крики, ржанье коней, звон мечей, глухие удары.

Внезапно Кий увидел, как с холма, нахлёстывая коня, к кибиткам поскакал одинокий всадник. Он узнал Щёка. Тот не выдержал азарта боя и влетел в самую гущу сражения. Навстречу ему устремился авар на белом коне, целя в грудь остриё копья. Но Щёк в последний момент резко упал в левую сторону и копьё прошло рядом. Щёк тотчас выпрямился и нанёс удар мечом по спине другого авара... В клубах серой пыли мелькали перед ним свирепые лица, оскаленные морды коней, сверкали мечи, и он, крича и не слыша своего голоса, размахивал мечом налево и направо, полуобезумев, наносил удары, чувствовал, как сбоку и сзади бьют его и в горячке боя не чувствовал боли. Азарт притупил страх, помутил разум.

Наконец противник побежал. Перед Щёком скакал молодой авар, часто оглядываясь. В его расширенных глазах застыли страх смерти и мольба о пощаде. Щёк наддал ногами коня, догнал и рубанул его по непокрытой голове. Она, точно кочан, раскололась на две части, юноша стал запрокидываться назад и вбок. Щёк остановил разгорячённого коня, ладонью вытер пот с лица. На поверженного врага не хотелось смотреть. Как-то разом спал угар битвы. Напрасно утешал он себя, что это враг, который, подвернись случай, смог убить его, но радость победы не приходила. Наоборот, навалилось тяжёлое чувство вины и раскаяния.

Щёк развернул коня и не спеша тронулся назад.

Руки плохо слушались, ноги дрожали, начинало болеть то в одном, то в другом месте: в короткой схватке досталось и ему.

Возле одной из кибиток стояла одетая в рвань девушка. Он уже проехал было мимо, но остановился и вернулся к ней. С грязненького личика на него испуганно смотрели большие синие глаза.

   — Ты кто такая? — спросил он её.

   — Рабыня, — еле шевеля губами, ответила девушка.

   — Славянка?

   — Славянка, — эхом прозвучал ответ.

Щёк спрыгнул с коня, встал перед ней. И тут, вблизи, он разглядел, как она красива. У неё были правильные черты лица, выразительные глаза, стройный стан. На вид ей он дал лет пятнадцать-шестнадцать.

   — А родители где? — спросил он, чувствуя, как некая сила начинает притягивать его к этому несчастному существу.

   — Не знаю, меня шестилетней выкрали авары.

   — Ты из Руси?

   — Нет, с Карпат.

   — До Карпат далеко, — с сожалением сказал Щёк. — Ты хоть помнишь места, где жила? Авось вернёшься к родителям...

   — Мы в лесу жили. Ещё речка неглубокая текла, мы в ней купались.

   — Да, не густо... А родителей как звали?

   — Не помню.

   — Нет, видно, их тебе не сыскать. Сколько вас, горемычных, рассеяно по Аварии. А своё имя не забыла?

   — Нет, не забыла. Нежаной звать.

Он взял её за руку. Ладонь была жёсткой, мозолистой, а рука тяжёлая, рабочая. Острая жалость охватила его сердце. Наверно, впервые его глаза не излучали искринок.

   — Пойдём со мной. Я позабочусь о тебе.

   — Я буду твоей рабыней? — безучастно спросила она.

   — Нет. Теперь ты будешь свободным человеком. Но я тебе буду оказывать покровительство. Займёшь мою двуколку, станешь в ней хозяйничать.

Кибитки аваров были разграблены. Часть их включили в состав обоза, забили разным добром.

Кий в первую очередь позаботился о вооружении. С убитых были сняты панцири, кольчуги и шлемы, подобраны окованные тонким железом щиты, но большая часть вооружения оказалась в кибитках, их противник перед боем даже не успел надеть на себя. Русы скидывали с себя кожаные панцири и шлемы и облачались в металлическую защиту. Но мечи браковали — слишком короткие, их приспосабливали на пояса — как кинжалы.

Огромные богатства были захвачены вкибитках. Авары — это не полунищие буртасы. Они привезли с собой из Средней Азии большое количество золота, серебра и различных драгоценностей, добытых в войне с Персией, Византией и другими странами и народами. А затем в течение десятилетий беспощадно грабили и обирали местное население, разоряли соседние племена войнами и непосильной данью.

Около тысячи рабов были освобождены и, сбившись в толпу, ждали решения своей участи. Гарцуя на чёрном скакуне, Кий произнёс перед ними краткую речь:

   — Братья и сёстры! Меня зовут Кием! Я со своими воинами пришёл освободить вас от рабства. Отныне вы свободные люди и можете идти, куда заблагорассудится. Если пойдёте на полночь, то окажетесь в стране Русь. Там вы найдёте и пищу, и кров, и свободу! А мужчин я призываю вступать в наш отряд, чтобы бить аваров-поработителей и покончить с их жестоким правлением!

Разведка доложила, что недалеко расположены три селения славян-земледельцев. Кий поспешил туда, забрав с собой часть отнятого у аваров богатства. С немалыми усилиями удалось собрать жителей возле дома старейшины рода. Вид у них был измождённый и испуганный. Кий объяснил цель похода его отряда, спросил, кто в селении обижает их. Все долго молчали, переминаясь с ноги на ногу и глядя в землю. Наконец старикашка разорвал на себе рубашонку и упал на колени перед Кием:

   — Вот гляди! Весь я исполосован кнутом! И так без малого каждый день измывается над нами надсмотрщик! Пьёт кровь из людей! Не человек, изверг! И никакой управы на него нет!

   — Славянин?

   — Авар, авар проклятый!

   — Сбежал небось?

   — Тут! Тут он! — закричало несколько голосов.

   — Привести его сюда!

И вот в пыли валялся перед Кием пузатенький человечишка с насмерть испуганными глазами, дрожащими щеками. Он что-то лопотал в своё оправдание.

   — Вздёрнуть его на каштане! — кивнул своим воинам Кий.

Толстопузенький коротышка повис на верёвке, подрыгал ногами, стих.

   — А теперь берите кому что нравится! — крикнул Кий, и его воины стали разбрасывать одежду, обувь и разные вещи. Жители сначала робко, а затем всё охотнее принимали их, рассматривали, примеряли, радовались, как дети, растаскивали по домам.

В следующем селении Кия уже ждали. Жители связали двоих — авара и его подручного из селян. Оба были порядком избиты. Селяне стали наперебой рассказывать об их преступлениях: всё те же издевательства, порки, а авар особо непокорных любил закапывать живьём в землю.

   — Славянина вздёрнёте на ближайшем дереве, а авара тут же при мне закопайте живым. Пусть испытает то, что пережили его жертвы.

После казни населению раздали аварское добро. Затем Кий с воинами отправились в третье селение. Одновременно отряды русов рассеялись по округе, творили скорый суд и щедро раздаривали награбленное имущество.

На другой день отряд в полном составе двинулся вглубь аварских степей. Неутомимые разведчики Щёка скоро доложили, что обнаружили новые кибитки кочевников. Авары предупреждены, движутся быстро на закат. Воины едут на конях в полном вооружении.

Бросив обоз, Кий кинулся их догонять. Настигли аваров быстро, двигаться противнику мешали кибитки, скот. Увидев русов, авары остановились и построились для боя. Закованные в железо воины стояли неподвижно, прикрывая табор. Было их примерно в два раза меньше русов.

Подозвав сотников, Кий разбил своё войско на три части и приказал по очереди атаковать железную когорту не ввязываясь в затяжной бой.

Гикнув, первая лава кинулась на противника. Навстречу ей полетела туча стрел. В свою очередь конники Кия выпустили в неприятеля стрелы и схватились за мечи. Закипел скоротечный бой. По сигналу сотских русы отскочили от врага и помчались прочь, но на смену им вылетела новая лава, стала трепать неподвижный строй противника, но тоже недолго. На смену ей вырвалась из-за холма третья волна конников, после неё — первая отдохнувшая, за ней вторая, третья... Наконец, авары не выдержали, некоторые воины кинулись вслед за русами и нарушили строй. Азарт боя победил выучку. Вот уже несколько отрядов неприятеля погналось за воинами Кия, строй окончательно разрушился и вытянулся вперёд несколькими клиньями. Этого Кий и ждал. Он поднял меч и бросился вперёд, увлекая за собой личную сотню. Это был сигнал для всеобщей атаки. Русы завернули коней и ударили по разрозненному строю противника. Он был прорван в нескольких местах, сражение разбилось на ряд обособленных друг от друга кровавых сражений. Стиснутые со всех сторон, тяжёлые и неповоротливые аварские воины потеряли свои преимущества и с трудом отбивались от наседавших русов. Наконец, поняв, что их дело безнадёжно, стали прорываться из окружения. Началось их преследование, которое продолжалось до самой темноты.

Добыча вновь досталась богатейшая. Но и потери были очень большими. Всё утро ушло на похороны убитых. Раненых Кий разместил в кибитках, выкинув ненужное барахло. Идти дальше в степь с таким обозом не было смысла, он сковывал манёвр и делал уязвимым перед лицом опытного противника. Надо было возвращаться назад. На совещании только два сотника, которых опьянил успех и они видели впереди только победы, были против отступления. Остальные прислушались к доводам Кия: они могли нарваться на регулярные царские войска, а он знал силу их удара.

Отход прошёл спокойно. Видно, на границе с Русью авары не держали своих войск и преследовать было некому. Тем же путём возвращались на родину.

Перед самой столицей к Кию подъехал Щёк. Брови конёчком, глаза искрятся весельем, губы, как всегда, на улыбке. Рядом с ним ехала прекрасная всадница. Иного слова не мог подобрать Кий, оглядывая девушку одетую в богатый аварский наряд. Её лицо было безупречно красивым, посадка бывалой наездницы.

   — Познакомься, — весело сказал Щёк. — Моя невеста. Нежана.

   — Откуда взялась такая богиня? — искренне удивился Кий.

   — Бывшая раба. Была замарашкой, а приоделась — настоящая красавица. — Щёк сиял. — Приглашаю на свадьбу!

В столице отряд встречало людское море. Восторгу не было предела. Кия на крыльце княжеского дворца ждала Власта. Прижалась к нему всем телом и повела к отцу. Князь, однако, был сдержан. Он поздравил Кия с успешным походом, но озабоченно добавил, что как бы за него не пришлось расплачиваться всей Руси.

   — Не такие авары, чтобы потерпеть разбой на своей территории. Государство в большой силе. А сильному позволено всё. Он может обидеть соседа, но его самого задевать не смей ни в коем случае! Вот сижу и думаю, — добавил он после некоторой паузы, — как бы предотвратить расплату за твой разбой. И ничего путного в голову не приходит.

А через неделю князь получил вести из Ольвии: войска собираются для похода на Русь.

   — В городе только и разговор о каком-то Кие, который разграбил земли по Днепру, — рассказывал соглядатай князя, рыженький мужичок со смышлёными глазами. — Говорят, такого унижения Авария давно не испытывала. Все горят желанием отомстить. Ольвия гудит, как потревоженный улей...

   — Когда аварское войско может появиться у наших границ? — спросил Кий у соглядатая.

   — Думаю, недели через две-три.

Кий кивнул головой и ушёл крайне серьёзным и сосредоточенным.

VI


А через неделю отряд Кия исчез из города. Исчез незаметно для жителей. Поодиночке выкатились за пределы крепостных ворот телеги, небольшими группами или поодиночке в обычном платье выехали воины, растворившись в бескрайних степных просторах.

Сбор отряда был назначен в условленном месте. В назначенный день явились почти все. Только здесь Кий объявил цель своего похода. Скинули с себя одежду и вооружение и сложили в телеги, их оставили под охраной в широкой балке. Затем оделись во всё аварское, даже на коней накинули аварские уздечки и сёдла. После этого отряд двинулся к реке Южный Буг, где кочевало племя кутургуров. То самое племя, которое ещё в том, далёком 558 году помогало аварам покорить славянские народы. Кутургуры славились своей воинственностью и жестокостью, характером взрывчатым и мстительным.

На том берегу Южного Буга увидели войлочные палатки кутургуров. Паслись стада скота, поили коней в реке чернявые мужчины, варили на кострах обед женщины, между кибиток и палаток бегали дети.

Кий дал команду остановиться напротив кутургуров. Кибитки отогнали подальше от берега. Стали купать коней. До кутургуров было недалеко, слышимость на реке отличная, и Кий начал кричать на аварском языке слова приветствия. Среди кутургуров началось некоторое оживление, затем один из них выдвинулся вперёд и стал отвечать тоже по-аварски.

Они представились друг другу, сказали названия своих родов (Кий заранее придумал вымышленное имя), спросили про здоровье старейший, соплеменников, пожелали успехов и счастья — обычный в таких случаях вежливый разговор миролюбиво настроенных случайных соседей.

Два дня стояли они друг против друга, иногда перекладывались приветственными фразами. На третий день кутургуры стали укладываться и перед Обедом отправились в степь. Тогда Кий распорядился готовиться к переправе через Буг. Место было глубокое, поэтому вынимались кожаные мешки, набивались сухими травой, ветками и другим лёгким материалом. Вечером все кибитки с обрыва были сброшены в реку, и они потекли тёмными бесформенными предметами по светлой глади в сторону моря.

С темнотой стали переправляться на ту сторону. Переправа заняла немного времени и прошла благополучно. Кий предоставил людям и коням небольшой отдых, а затем отряд, выслав вперёд разведчиков, быстрой рысью двинулся по пути кутургуров. При свете полной луны хорошо были видны следы колёс кибиток и конских копыт.

В полночь прискакали разведчики: за ближайшими увалами остановилось на ночь кочевье кутургуров. Кий развернул отряд в лаву, полуохватив молчаливое стойбище. Взял из рук денщика факел и зажёг его. Это был сигнал к атаке. С места в галоп сорвалась конница. Только слышен был в ночной тиши дробный перестук сотен копыт. Караульные слишком поздно подняли тревогу. Сонные кутургуры выбегали из палаток и тут же попадали под мечи и пики всадников Кия. Не щадили ни взрослых, ни детей. Войлочные палатки, кибитки поджигали факелами, и они ярко горели, освещая поле жестокого избиения. Каждый воин знал, что в своё время не менее жестоко расправлялись кутургуры с селениями русов.

Стойбище было разграблено и сожжено. На его месте было разбросано несколько вещей аваров, после чего отряд, гоня перед собой табун лошадей, отправился на запад, вглубь аварской степи. Около полудня переправились через Буг. Дошли до мелководной речки. Здесь Кий приказал разобрать коней кутургуров, всему отряду войти в воду и двигаться по течению в сторону Буга. Никому не разрешалось выходить на берег. Наблюдать за этим должны были десятские и сотские. Нарушивший приказ должен быть казнён на месте. Так Кий запутывал и скрывал следы отряда.

Вечером вышли к Бугу Здесь отряд остановился на ночёвку. Огней не зажигали, питались хлебом и салом, запивая речной водой. Рано утром снялись и двинулись вверх по Бугу. Нашли брод и переправились на другой берег, а затем вышли на балку со спрятанной одеждой. Здесь всю аварскую одежду и вооружение погрузили на телеги и отправили в заранее намеченные места для сокрытия. Все воины переоделись в одежду русов и рассыпались по степи. Кий остался один на 6ерегy. Долго смотрел в аварскую степь. На сердце было тревожно: удалась ли хитрость? Правильно ли он рассчитал, что воинственные и мстительные кутургуры не оставят без последствий этот набег и разгром рода и обрушат удар по Аварии?.. Ответ должен был прийти в ближайшие неделю-две. А пока надо ждать и ждать.

Кий развернул коня и поскакал по дороге в Родню.

VII


Свадьбу с Нежаной Щёк сыграл сразу после аварского похода. На другой день они отправились в лавку за продуктами.

   — Добрый день, Вашута, — приветствовал он хозяина лавки. — Прибыльной тебе торговли.

   — Спасибо на добром слове, Щёк. С обзаведением тебя семьёй. Дай Лада вам согласия и богатства.

Рядом за прилавком стояла дочь Вашуты. Ей Щёк протянул цветок, который неизвестно когда успел сорвать.

   — Расцветай, Чаруша, как этот цветок!

Чаруша приняла цветок, зарделась.

На обратном пути Нежана остановилась и, дёргая Щёка за руку и заглядывая ему в лицо, стала строго допрашивать:

   — Ты почему так влюблённо смотрел на Нарушу? Зачем подарил цветок? У вас что, давняя любовь?

Щёк опешил. Он никак не ожидал такого проявления ревности.

   — Нежана, что ты говоришь? — пытался урезонить он её...

   — Я хорошо видела, как ты улыбался ей! Так и вперился в неё глазищами!

   — Я всегда всем улыбаюсь, — отшучивался он. — Такой уж я человек.

   — Не забывай, что ты — женатый человек! И не смей больше заглядываться на молоденьких!

«Э-э-э, да с гобой надо быть поосторожней! — сделал для себя вывод Щёк. — Видно, ревность раньше тебя родилась. Хорошо это или плохо?» — задал он себе вопрос, но так и не мог ответить. Ответ он получит гораздо позднее...

Однажды послала она его в лавку за покупками. Он приобрёл всё, что она наказала, заодно купил понравившийся ему перстенёк с маленьким камушком. Придя домой, положил его на подоконник, сам прилёг на кровать. Нежана пересчитала сдачу, приступила к нему:

   — А где остальное серебро?

Щёк валялся на постели, дурачился:

   — Хватит тебе! Иди ко мне...

   — Присвоил? Или по ветру пустил? — возмущалась она.

Но аут увидела перстенёк, надела его на палец, кинулась к нему, начала его целовать:

   — Щёк, миленький! Как я люблю тебя!

Потом пристала, выспрашивая, что лежит в его сундуках. Он снял замки, открыл крышки. Она ахнула: там хранилась его доля добычи, захваченная в походах на буртасов и аваров: дорогая одежда, золотые и серебряные кубки, чаши, кольца, колье, цепи, и прочая мишура. Нежана долго перебирала, взвешивала в руках драгоценности, примеряла на себя одежду и украшения. Так продолжалось пару дней. Потом закрыла сундуки на замки, а ключи прибрала себе. О чем-то стала сосредоточенно думать. Однажды часть драгоценностей завернула в платок и отправилась к купцу Ратибору, соседу. Вернулась не скоро. Посадив перед собой Щёка, она приглушённым голосом, хотя в избе они были вдвоём, стала рассказывать, какую выгодную сделку она совершила Купец Ратибор, оказывается, взял у неё ценности на год и она «срезала» с него половину цены, то есть через год он отдаст стоимость долга и ещё полцены набавит за ссуду.

   — Обманет! Как есть обманет! — перебил он её. — Купцы — это такие жулики и пройдохи! Обвесить, обмерить, обмануть, обкрутить — вся жизнь у них в этом! Зря ты с ним связалась...

   — Плохо ты меня знаешь! — сияя большими глазами, ответила она. — Я от него вот что получила!

И Нежана положила перед мужем доску, на которой были нацарапаны названия драгоценностей, а против них стояла метка купца Ратибора.

   — Никуда он от меня не денется! Любой суд взыщет с него долг и резу (процент) в полной мере! Да, я забыла, при сделке присутствовали ещё свидетели, они тоже подтвердят! Не на такую напал!

Щёк только подивился находчивости супруги. И где она в рабстве могла научиться такому? Или в ней от природы заложены способности к ростовщичеству?..

С этого дня началась новая жизнь Нежаны. Она разузнавала про состоятельных людей, приходила к ним и заключала выгодные сделки. Возвращаясь домой, отпирала сундук и аккуратно складывала в него всё новые и новые досочки с договорами о ссуде под «резу». У этой женщины с ласковыми глазами лани оказалась мёртвая хватка деловитого ростовщика.

   — А какой толк в том, что всё это богатство пролежит у тебя в сундуках? — говорила она Щёку.

Как-то под вечер заявился Кий. В избе сразу стало тесно от его могучей фигуры. В богатой одежде воеводы он расселся в переднем углу, подмигнул брату:

   — Как медовый месяц? Не забижает тебя супруга?

   — Избави бог... Всех прежних девок заслонила!

Нежана между тем уставила стол вином и пивом и самой разнообразной закуской: от маленьких малосольных огуречков и солёного сала до красной рыбы и чёрной икры; тут были и пирожки с капустой, и щи с бараниной, и отварное мясо... Ай да хозяйка, восхищался про себя Щёк. Не ударила в грязь лицом перед старшим братом!

Кий с аппетитом выхлебал чашку щей, пододвинул к себе мясо. Поставил ложку стоймя, несколько раз стукнул ею о крышку стола, пригнулся к Щёку, глаза хитрые, весёлые:

   — Попались-таки кутургуры на нашу наживку. Клюнули! Да ещё как! Разъезды с юга донесли князю что собрали они все силы и двинулись в аварские степи мстить за истребление их рода!

   — Да ну! — выдохнул Щёк.

   — Из Ольвии царское войско идёт. Идейна Русь* наказывать за наш поход. А нарвётся на кутургурор, Быть жестокому побоищу!

   — Думаю, не скоро авары справятся со степными разбойниками! — подхватил горячую речь хозяин. — Не до набегов на Русь им будет!

   — Вот-вот, это главное! Удалось отвести от Руси аварское войско. Защитили мы южные границы.

   — Надолго ли? — засомневался Щёк.

Кий откинулся к стене, побарабанил крепкими пальцами о столешницу.

   — Это-то и беспокоит. Не такие царские скифы, чтобы забыть обиды, тем более разбой на своей земле. Думаю, расправятся с кутургурами и за нас возьмутся.

   — Что делать тогда будем? Потребуют нашей выдачи. Как ни круги, а князь вынужден будет сдаться. Что наши головы по сравнению с Русью!

У Кия потемнели глаза.

   — Уходить надо. И чем раньше, тем лучше.

   — Куда уходить-то?..

И Кий, пожалуй, впервые увидел под бровями-конёчками грустные глаза брата.

   — В Аварию, — сказал, как отрезал, Кий.

   — Как — в Аварию? — поразился Щёк. — В пасть льву?

   — Да. Ему в пасть. Другого места у нас нет. Каган везде нас достанет.

Щёк молча смотрел на Кия, силясь понять ход его мыслей.

   — Глянь-ка сюда, — Кий раздвинул посуду на столе, рукой обвёл пустое место. — Вот она, Авария, размахнула свои границы на немыслимые расстояния. А где остановилась? Лесные просторы и непроходимые болота не дают врагам продвинуться на север!

Кий пытливо вглядывался в сосредоточенное лицо Щёка. Тот молчал, только крепко сжал тонкие губы.

   — Не соображаешь?.. Так вот, был у меня в рабстве друг хороший Дажан. Из древлян он. Много про свою страну рассказывал. Шептались мы с ним после работы перед сном. А что я понял из его слов? Туда авары по-настоящему даже не пытались сунуться! Почему? Да степняки они! Привольно чувствуют себя только на равнинах! Степь им ровную, как стол, подавай! А лесов боятся! Тесно им в лесу. Боязно. Из-за каждого дерева опасности кажутся. Духи разные близятся, чудовища и дикобразы. Вообще чёрт-те какие страхи!

   — В лесах устроить базу! — догадался Щёк. — И оттуда нападать на Аварию!

   — Вот-вот! Опыт жизни в лесу у нас есть. Пусть небольшой, но всё же знаем, с чего начинать. Обитание в лесу возле Брянска не прошло даром.

   — Времени на подготовку совсем нет...

   — Что делать? Времени нет, и его нигде не займёшь. Соберёмся налегке, чтобы ноги унести. Возьмём пропитание на первое время, а потом всё добудем в бою. Авария нас будет кормить и поить.

На прощание Кий говорил уже в приказном тоне:

   — Срочно созывай своих. Предупреждай сотников и десятских, чтобы собирались у меня на совет. Надо торопиться. Авары вот-вот подойдут к Руси. Надо их срочно увести от наших границ. Для этого следует первыми напасть на их кочевья. Не выдержат бросятся спасать соплеменников.

Вестей с юга приходило всё больше и больше. Аварские войска разгромили кутургуров, а потом перешли Буг и вторглись в их пределы. Война кипела на широких просторах степи[2]. Теперь южному народу долго будет не до Руси. Но вот куда потом повернут когорты кагана?..

Через месяц пришёл ответ и на этот вопрос. На границе появились аварские соединения. Князь Яросвет выдвинул против них своё войско: переговоры легче вести, если за спиной у тебя стоит армия. Авары требовали выдачи Кия и его воинов, чтобы наказать за разбойное нападение. Князь отвечал, что он изгнал их ещё раньше из пределов своей страны, а куда они ушли, он не знает.

Переговоры шли вяло, потому что авары в боях с воинственными кутургурами понесли значительные потери, нужны были подкрепления, бойцы требовали отдыха. Поэтому начинать войну против Руси, которую наверняка поддержат другие славянские племена, было рискованно.

Поражение могло аукнуться по всем границам Аварии, враги только этого и ждут. Поэтому командующий аварской армией не торопился с решением, а слал гонца за гонцом в столицу, чтобы получить точные инструкции относительно своих действий.

Одновременно он попросил совета у гадателей. Это были особые люди, всеми почитаемые. Их легко было отличить, потому что ходили они в женской одежде, делали женскую работу — стирали одежду командиров, готовили пищу для воинов, подметали палатки. Им было запрещено вступать в брак, и всю жизнь они оставались холостыми.

Гадатели раскинули шкуру только что убитой лошади, каждый из них бросил на неё по десятку прутиков, и они с закрытыми глазами начали перебирать их. Потом отошли в сторону и стали глядеть на расположение прутиков. Посоветовавшись, вынесли решение: на Русь не идти, потому что палочки предсказывают нехорошие последствия, а направиться в северные края, откуда исходит угроза их главному богу. Там командующего армией ждут победы и слава.

А вскоре из столицы прискакал гонец с приказом: немедленно двинуться на север. Там объявился отряд Кия, грабит и уничтожает аварские кочевья. Через день аварские войска оставили границы с Русью, князь вернулся в Родню. Угроза вражеского вторжения была снята.

VIII


Кий в один дневной переход достиг дремучих лесов, которые тянулись насколько глаз хватало. Далее, он двинулся но самой кромке их на запад, всё более и более удаляясь от границ Руси. Здесь по сути была ничейная территория: северные племена боялись трогать аварские владения, в то же время степняки-авары Избегали нелюбимых ими лесов. Поэтому поход протекал спокойно.

Через три дня Кий углубился в чащобы и на берегу небольшой речки разбил лагерь.

В степь были высланы разведчики. Они скоро доложили, что недалеко, в полудне пули кочует род аваров со стадами скота. Начались поспешные приготовления к набегу.

К стойбищу кочевников приблизились в полдень. Кий незаметно поднялся на вершину холма и внимательно рассмотрел расположение стойбища. Сотни кибиток стояли вплотную друг к другу, образуя замкнутый круг. За ними теснились шатры, дымились костры, передвигались фигурки людей, недалеко паслись стада овец, коров, лошадей. Обычная картина стоянки кочевого народа.

Кий разделил свой отряд на три части, в резерве оставил личную сотню. Два отряда ушли в обход. Через полчаса они дали сигнал готовности. Кий взмахнул рукой, и мимо него с устрашающим криком и визгом по скату холма помчалась лавина всадников, стремительно приближаясь к лагерю аваров. Вдали из-за холмов вынеслись ещё две лавы, размахивая над собою мечами и пиками. Вот уже первые всадники закрутились перед преградой — плотно поставленными друг к другу кибитками. Воины спешивались, растаскивали их, сделали несколько проходов, в которые устремились потоки всадников. Навстречу им кидались авары, сразу в нескольких местах завязались ожесточённые схватки. Масса воинов — русов и аваров — колыхалась, сдвигалась то в одну, то в другую сторону. Узким языком русы продвинулись к центру стойбища и добрались до шатра старейшины рода, который выделялся своим красивым покрытием. Однако с двух сторон по русам ударили закованные в латы аварские воины и отрезали от основных сил; в то же время другие конники изолировали воинов Кия от проходов между кибитками. Положение русов стало угрожающим.

Тогда Кий повёл за собой личную сотню. Удар в спину противника решил исход боя. Авары смешались, строй их рассыпался, началось бегство, и скоро всё было кончено. Бойцы добивали раненых, не щадили ни малых, ни старых, ненависть к угнетателям выплеснулась в полной мере. Сам Кий в это время испытал прилив неистовой дикой злобы, когда темнеет разум и появляется неутолимое желание всё крушить и уничтожать. Наружу вырвалась та ненависть к Аварии, которая копилась в нём в годы рабства и долгие бессонные ночи, когда он обдумывал план войны со страной жестокого рабства.

К Кию привели троих пленных аваров. Вид их был жалкий: лица в ссадинах, у одного бойца было отрублено ухо и кровь заливала плечо, их раздели и разули, авары стояли, переминаясь с ноги на ногу и, судя по всему, приготовились к смерти.

Кий, сидя на разгорячённом коне, произнёс с нарочитым высокомерием:

   — Дарую вам жизнь. Более того, получите по коню. Скачите к своим и сообщите, что Кий объявил войну Аварии. Войну не на жизнь, а на смерть. И постарайтесь более не попадаться мне на глаза.

Авары с недоверием восприняли слова Кия: ведь только что на их глазах было устроено настоящее побоище, в котором погибли почти все члены рода. До им подвели коней, они сели на них и невредимыми выехали из лагеря русов. Кий пошёл на этот шаг потому, что боялся: чуть опоздай он со своим предупреждением, начнётся нашествие аваров на Русь, которое не остановить уже никакими мерами.

Но он знал и другое: отводя удар от своей родины, он навлекает на отряд смертельную опасность, что впереди предстоят самые тяжёлые сражения и с этого момента надо к ним готовиться.

На следующий день Кий совершил нападение на другой род. Авары заранее выслали разведку, обнаружили русов и приготовились к битве. Кий ещё строил воинов для сражения, как авары сами перешли в наступление. Шли они клином, поставив впереди закованных в железо всадников; за бронированными двигались легковооружённые воины. Тогда Кий спешил десять сотен, построил их в десять рядов, которые и приняли на себя удар острия клина. Движение противника замедлилось, а потом остановилось. Тогда в обход клина он бросил конницу, которая ударила по флангам и в тыл неприятеля. Сражение разгорелось с неистовой силой. Кий всё более и более сжимал кольцо окружения. Только немногим удалось вырваться из него и бежать в степи. Так рождалась тактика, которую потом Кий применял против аварского клина.

Стойбище было разграблено, сожжено.

Огрузневший от добычи отряд Кия возвращался в лес. Позади его к небу тянулись клубы смрадного дыма. Он послал несколько отрядов в окрестные селения славян, где жителям раздавались аварские богатства, приглашались в отряд воины-добровольцы. Шли десятками, потом сотнями. Их обмундировывали и вооружали во всё аварское. Опытные воины обучали приёмам боя.

Кий подобрал специальный отряд разведчиков из местных жителей, в основном охотников, которые исследовали окружавшие леса и рассказывали ему об особенностях массивов лесов. На поляне он насыпал из песка холмики, провёл между ними ложбинки-реки и овраги, засадил веточками деревьев, в северном направлении кинул лист лопуха — болото. Теперь перед его глазами предстала панорама местности, он как будто видел её с высоты птичьего полёта. Постепенно запомнил её до мельчайших деталей, в любую минуту мог воскресить в своём воображении.

Как-то привели к нему женщину-славянку. Она со слезами на глазах стала выкрикивать:

   — Ждали, ждали вас, освободителей! А пришли не освободители, а грабители!

   — Кто тебя ограбил? — сурово спросил её Кий.

   — Последнего поросёнка утащил, проклятый! Не пожалел одинокую, бедную женщину!

Кий приказал разыскать мародёра. Нашли быстро. Это был невысокий, худощавый мужичишка лет тридцати с узкими глазками и ничем не примечательным лицом.

Кий объявил сбор всему войску, велел подойти и местному населению. Стал допрашивать воина:

   — Ты украл свинью у этой женщины?

   — Да не свинью вовсе, а молочного поросёнка! Много у неё живности, не велика потеря. Почитай, с десяток людей на неё работает...

   — Клятву не брать ничего у славян давал?

Мужичок опустил глаза, кивнул головой.

   — Сотский Светояр, выдели десяток воинов. Расстрелять немедленно!

И тут случилось неожиданное. Женщина сорвалась с места, кинулась к своему обидчику и закрыла его своим телом:

   — Не дам! Не дам из-за поросёнка человеку погибнуть! Прости его, Кий! Во всём вини меня, глупую, жадную бабу! Пусть в меня твои воины стреляют!

   — Убрать женщину! Исполняйте приказание! — и Кий нетерпеливо дёрнул головой.

Десятник взмахнул рукой, и стрелы впились в хилое тело мужичонки. Целый день не находил себе места Кий. До боли в сердце было жаль незадачливого вояку, любителя молочных поросят. Не помогали доводы, что иначе поступать было нельзя: прости одного, дашь повод для остальных, а там недалеко и до развала отряда и превращения его в банду грабителей...

Недели через три разведчики донесли о прибытии аварского войска. Они определяли его примерно в две тьмы — двадцать тысяч человек. И запылали окрестные селения, дым от них был виден даже в лесу: Через день стали прибывать жители, рассказывали ужасные вещи: авары не только жгли дома, но и поголовно истребляли славян.

Беженцев поселяли в шалашах, обеспечивали питанием, одеждой. Многие из них вливались в ряды бойцов, женщины заменили мужчин-поваров, ухаживали за скотом, собирали в лесу ягоды и грибы.

Как-то Кий шёл по лагерю. Его остановила женщина лет двадцати пяти. Ничем не примечательное лицо: русые волосы, круглые щёки, вздёрнутый веснушчатый носик. Но его поразил исступлённый взгляд маленьких сощуренных глаз, напряжённая фигура.

   — Прими меня в отряд воином, — решительно заявила она ему без всяких представлений. — Хочу бить аваров в открытом бою!

   — Не женское это дело, — хотел уклониться от разговора Кий.

   — А как же амазонки воевали?

   — Не знаю. Может, это просто сказки.

   — Нет, не сказки, — горячо возразила она. — Я о них с детства слышала. Я тоже хочу стать амазонской.

У женщины был такой напор, такой яростный блеск в глазах, что он стал сдаваться. Спросил:

   — Почему рвёшься в бой?

   — Хочу отомстить аварам за всё, что они натворили в нашем селении. Они согнали всех жителей в сарай и сожгли. Там были мои мать, отец, муж и двое детей. А меня изнасиловали...

Из её глаз хлынули слёзы — крупные, злые. Она их не вытирала, только отвернулась и стала смотреть куда-то вдаль.

У Кия заходил кадык, он насупился, проговорил хрипло:

   — Ладно, определяю тебя в коноводы. Полупишь вооружение. Иди, я распоряжусь.

Коноводы присматривали за лошадьми спешившихся воинов, а также в их распоряжении были заводные кони. «В конце концов будет при войске, но в безопасности, — размышлял Кий, расставшись с женщиной. — Прикажу оберегать. Есть среди коноводов надёжные мужики, не дадут пропасть отчаянной голове. Кстати, я даже не спросил, как её зовут! Вот как она на меня насела, дыхнуть не дала». И он сокрушённо покачал головой.

А под вечер к Кию привели пленного воина-авара.

   — Поймали возле лагеря, — доложил караульный. — Как он пробрался через лес, понятия не имеем. Но он прошёл сквозь все наши секреты и засады. Как увидел нас, так сразу поднял руки вверх и бормочет по-нашему: «Плен, сдаюсь». Что с ним делать?

Авар был пожилой, лет сорока, не меньше, с худым лицом, изрезанным глубокими морщинами. Большие серые глаза его были налиты такой мукой, что больно было в них смотреть. Одет он был в кольчугу и шлем, на поясе висели ножны.

   — Меч был при нём? — спросил Кий.

   — Да. Я отобрал, — ответил караульный.

   — С какой целью шёл к нам? — в упор спросил Кий пленного по-аварски.

Авар, услышав родную речь, тотчас оживился, ответил охотно:

   — Цель моя одна, господин: сдаться в плен. Не могу больше воевать.

   — Что так?

Авар потупился, а потом поднял на Кия полные слёз глаза.

   — Верь мне, господин, что я скажу. Шёл я со своим десятским по улице разорённой славянской деревни. И внезапно из какого-то убежища выскочила и бросилась бежать девочка лет пяти. Но прямо перед нами споткнулась и упала. «Ткни эту тварь мечом!» — приказал мне десятский, и я убил девочку. С тех пор не могу найти себе покоя, не могу уснуть. Всё время вижу перед собой глаза этой девочки, обращённые ко мне со страхом и мольбой. Нет мне прощения! Я не могу служить в аварском войске! Возьми меня к себе, господин, я буду сражаться в ваших рядах, чтобы искупить свою вину!

Пленных аваров казнили без пощады. Кий уже хотел отдать приказ об этом, но что-то дрогнуло в его груди. Он ещё раз посмотрел на сгорбленную фигуру пленного и, разворачивая коня, бросил на ходу:

   — Отведите в обоз. Пусть будет ездовым. А там; посмотрим. Да! Накажите, чтобы хорошенько за ним приглядывали!

С приходом аварского войска почти беспрерывно заседало командование отряда — Кий, Колыван, сотские. Выслушивали донесения разведчиков, анализировали сложившееся положение, действия противника, прикидывали ответные меры.

   — Судя по всему, авары собираются разгромить нас лобовым ударом, — говорил Колыван, прижав кулачок к губам и часто покашливая. Сухонький, болезненный заместитель тяжело переносил лесные условия жизни. Холодные ночи, утренние туманы подтачивали его некрепкое здоровье, он осунулся, щёки ввалились, одолевал кашель, но он не жаловался и много работал, анализируя различные сведения, подолгу беседовал с местными жителями... — Лобовой удар аваров нам на руку. Врага можно измотать нападениями из засад, с боков и тыла.

   — Смотря какие силы бросят, — вмешался в разговор командир сотни Кобяк, большой силы человек. — Двинут всё войско, тогда что делать будем?

   — Не пройти лесом всему войску, — отвечал Колыван. — Слишком тесно. Вот обойти и окружить, это им под силу.

   — Но пока не похоже, чтобы они готовились к обходам, — проговорил Кий.

   — Значит, надо ждать противника с юга, — подытожил Кобяк.

   — А там идёт одна дорога, узкая, особенно перед лагерем, — проскрипел Колыван. — Вот нам надо подумать, какие препятствия мы можем возвести на их пути...

Вскоре разведчики сообщили, что большой отряд противника, тысяч до восьми, вошёл в лес и медленно движется к лагерю. Сначала авары продвигались сосновым лесом, где между деревьями было просторно и обзор довольно широкий, и они чувствовали себя уверенно. Воины двигались широким фронтом. Но потом пошёл смешанный лес, всё чаще стали встречаться сплошные заросли молодых липняка, клёна, берёзок, поваленные гнилые деревья, овраги с вязкими руслами. Кроны деревьев смыкались над самыми головами, давили своей массой на непривычных к лесам степняков. Смолкли разговоры, колонна вынуждена была разбиться на несколько ручейков, выбирая тропинки.

Наконец передовые шеренги наткнулись на засеку. Её устроили заранее. Вековые деревья были подрублены на уровне человеческого роста и опрокинуты в сторону врага. Стволы намертво держались за пни волокнами. Перепутывались, сцеплялись сучья. Деревья нельзя было ни раскидать, ни разорвать. Через завал не могли пройти ни пешие, ни конные. Это была непреодолимая преграда. Делать засеки научили Кия лесные жители, спасавшиеся от кочевников на протяжении многих веков.

Кий сидел в центре засеки, скрытый листвой. Сквозь неё он видел, как появились первые аварские воины, потом они пошли густой массой. Вплотную приблизились к сваленным деревьям, постояли в недоумении, попытались пробраться через мешанину стволов и ветвей, но запутались и остановились, Стали прорубать себе дорогу мечами, но вскоре бросили эту затею. Кий видел их напряжённые, вспотевшие лица, растерянность и недоумение на них.

Сзади подходили всё новые и новые воины, напирали, давили. Произошло скучиванье войска. Командиры подразделений что-то кричали, но их никто не слушал. Организованное войско превратилось в толпу. И тогда Кий поднял руку с мечом. Запели звонкую мелодию сигнальные рожки, тревожно и призывно, властно поднимая русов: вперёд, на врага!

И тотчас русы повскакивали со своих мест, издали дружный воинственный клич, и в аваров полетели тучи стрел и дротиков. Кий явственно видел, как страх охватил лица врагов, как многие были сражены и упали на землю, остальные заметались в панике. А стрелы и дротики летели и летели, находя всё новые жертвы. По аварам ударили с боков и тыла, они были зажаты со всех сторон. По ним били из-за засеки, из-за стволов деревьев, из кустарников, густых зарослей молодых деревьев.

Окончательно растерявшиеся от неожиданных ударов враги начали отступать. И тогда на них навалились русы. Одни группы погибали под ударами мечей и копий, другие сливались в более крупные соединения и прорывались сквозь боевые порядки воинов Кия, с боем выходили из леса. Только к полудню закончилось кровопролитное сражение.

Неделю после этого поражения авары не проявляли никакой активности. Надо было ожидать нового наступления, но в каком направлении они пойдут, было пока неизвестно. Вскоре разведчики стали докладывать, что большие отряды противника идут в обход стоянки русов. Постепенно они окружали отряд со всех сторон, оставив только один незанятый участок леса, где простиралось огромное болото.

Командование отрядом решило пробиваться через него, уйти в леса и раствориться в них. Оно только выжидало, когда неприятель втянет все свои силы и тогда уже не в состоянии будет организовать погоню.

Врагу понадобилось пять дней для завершения своей операции. За это время в отряде Кия велась тщательная подготовка к переходу через болото.

У каждого воина было по 3—4 лошади, их количество пополнялось за счёт аварских табунов. На них погрузили вооружение и ценное имущество.

Для раненых были изготовлены носилки, к каждой было прикреплено по десять воинов. Всё ненужное было свалено в несколько куч для сожжения.

Наконец разведчики доложили, что авары изготовились на исходных позициях. Дня через два надо ждать их нападения. Тогда Кий отдал команду к выступлению.

Первые отряды ушли в болото утром. Воины растянулись тремя длинными цепочками, шагали след в след. Кий шёл в середине отряда. Он хмуро смотрел на раскинувшуюся впереди гнилую, покрытую мхом зеленоватую жижу. Сразу запахло тухлыми яйцами. Крутом, насколько видел взгляд — кочки с чахлым кустарником да редкие берёзки, покрытые, серым лишайником, упавшие деревья. Люди брели осторожно, палками нащупывали твёрдое основание. С трудом вырывали ноги из топи болота. Часто проваливались, вылезали самостоятельно или с помощью соседей. Кони чуткими ноздрями брезгливо отфыркивали вонючую болотную воду. Тяжелее всех приходилось тем, кто нёс раненых.

После нескольких часов пути Кий остановился, присел на кочку. Нудно звенела мошкара, больно кусала лицо и руки. Он потянулся к грибам, понюхал. Они пахли плесенью и вызывали отвращение. Сорвал несколько ягод земляники, с удовольствием пососал сладкую мякоть. И снова через болото...

Проводники не подвели. Как и обещали, к обеду вывели отряд на сухое место. Люди и кони тотчас повеселели, пошли быстрее... Разведчики указали место для отдыха — песчаную возвышенность, уставленную высокими соснами... В лесу было просторно и пахло смолой, подувал свежий ветерок. Прямо перед Кием плюхнулся тетерев, бестолково встряхнул крыльями. Заметив массу людей и коней, с шумом взмыл вверх и пропал в кронах деревьев. Кий радостно улыбнулся: вырвались из мешка!

Дав воинам отдохнуть и обсохнуть, он повёл отряд в обход, чтобы напасть на западный отряд аваров. Он рассчитывал, что враг не заметил их внезапного исчезновения. Для этого он оставил в прежнем лагере часть своих воинов, которые создавали видимость присутствия отряда. Русы растянулись но лесу. Кий поскакал вдоль колонны. Впереди увидел хрупкую фигуру всадника, догнал и поехал рядом. Это была женщина — славянка, потерявшая семью.

   — Доброго здоровья, — сказал он, поглядывая на неё испытующим взглядом. — Как служится-можется?

Она вздрогнула, но быстро взяла себя в руки, ответила со сдержанной улыбкой:

   — Спасибо. Привыкаем.

Она была в шлеме, из-под которого на спину ниспадали две тонкие русые косы, и в кольчуге, несколько великоватой; на поясе висел короткий аварский меч. Лицо её было спокойно, только в глубине серых глаз угадывалась затаённая скорбь.

   — Как хоть звать-то тебя?

   — Зимавой кликали.

   — Мужики не забижают, Зимава?

   — Пусть только попробуют, — её маленькая ладонь крепко сжала повод коня.

   — В случае чего — ко мне. Ретивых быстро укорочу.

Кий подал коня и быстро помчался. Зимава смотрела ему вслед долгим взглядом.

На исходные позиции вышли к вечеру. Это был дубовый лес, с вековыми раскидистыми деревьями. Разведчики доложили, что авары ведут себя спокойно. Сидят вокруг костров, ужинают, иные готовятся ко сну.

В лощине Кий построил отряд в четыре колонны. Его план был прост: стремительным ударом разделить противника на пять частей и бить разрозненные группы. Сотским он приказал:

   — Главное — внезапность, быстрота. Надо ошеломить врагов, обрушиться камнем на их головы, не дать опомниться и кончать без всякой жалости. Смелее влетайте в лагерь, передние должны пройти его до конца, как нож сквозь масло. А потом каждая колонна разворачивается в сторону неприятеля и начинает его истребление. Никаких задержек, только вперёд, чтобы не дать возможности врагу создать организованное сопротивление. По сигналу рожка тотчас уходим и растворяемся в лесах.

Кий встал во главе одной из колонн, взметнул высоко меч, ногами подал вперёд коня, и сильное животное, набирая скорость, мощными скачками стало подниматься по пологому скату лощины. За ним молча двинулись колонны. Вырвавшись на ровное место, кони пошли стремительным намётом, пригибая лоснящиеся морды к земле. Лес наполнился сырым гулом копыт.

Секреты противника заметили русов, в рожки подали сигналы тревоги. Лагерь аваров всполошился. Воины заметались, хватая оружие, но конница уже ворвалась между палатками. Всадники мчались, развевались широкие белые и красные плащи, словно крылья сказочных птиц. Впереди скакал командир на горбоносом коне чёрной масти с белыми ногами. Он молниеносно взмахивал мечом влево и вправо, сражённые враги падали под копыта нёсшихся позади разгорячённых коней. Вот и конец лагеря аваров. Кий резко остановил коня. Навстречу ему скакали еговоины, оставленные в лагере для обмана противника, кидались в жаркую схватку.

Бой был коротким и жестоким. Только малой части аваров удалось вырваться из ловушки и спастись в лесу. Кий тотчас распорядился подать сигнал отступления. Запели рожки, и русы, подпалив со всех сторон палатки, стали уходить на запад. Быстро темнело, но отряд продолжал двигаться, не снижая темпа. Только когда стали совершенно неразличимы деревья, была дана команда на остановку. Наскоро поужинали и уснули мертвецким сном. Кий с сотскими поделили ночь, сменяя караульных каждый час. Ночь прошла спокойно.

Едва забрезжило, как отряд был поднят на ноги. Короткий завтрак, и снова путь на запад. Шли лесами. Проводники-славяне менялись от селения к селению. На третий день разведчики Щёка принесли весть: авары степью опередили отряд и поджидают на безлесной равнине, глубоким языком вклинившейся в лес; по ней на север прошёл другой отряд аваров и перекрыл все пути в северные леса. В то же время разведчики обнаружили значительное войско противника, которое шло по следам отряда. Русы вновь попали в окружение.

На коротком совещании все единодушно высказались за прорыв в западном направлении, потому что при попытке вернуться назад или продвинуться на север можно было нарваться на лесные засад»; которые теперь научились делать и авары; преодолеть их при численном превосходстве неприятеля русам было не под силу.

Кий на окраине леса выбрал высокую сосну, взобрался на неё, уселся на крепком суку, осмотрел поле предстоящего боя. Авары построились для обороны. Воины стояли плечом к плечу, равно распределив силы по фронту, что сковывало манёвр войска. Этим он решил воспользоваться. Половина отряда им была сгруппирована на левом фланге, в резерве, как обычно, оставлена личная сотня.

По его сигналу конница вырвалась из леса и с гиканьем и визгом устремилась на противника. Удар был коротким и сильным. Правый фланг аваров подался назад, однако не настолько, как рассчитывал Кий: авары сражались отчаянно и грамотно. Им удалось задержать продвижение русов.

Надо было торопиться с прорывом, потому что в любое время неприятель мог нанести удар с неожиданной стороны. Кий дал команду, и его личная сотня рванулась вперёд, направив удар против правого крыла. Тот стал отступать, но какими-то неимоверными усилиями вновь устоял. И тут случилось непредвиденное: на другом конце боя русы были опрокинуты и побежали к лесу. Резерва у Кия не было. Только своим личным примером он мог остановить своих воинов. И он стал быстро спускаться с дерева, не отрывая взгляда от поля битвы.

Вдруг его внимание привлёк всадник, мчавшийся из леса наперерез отступавшим русам. Правой рукой он нахлёстывал коня, левую с растопыренными пальцами поднял вверх; по ветру развевались длинные распущенные волосы. И Кий узнал в скачущем всаднике Зимаву. Увидели её и воины, стали приостанавливать коней. Зимава мчалась прямо на врагов. Кий видел, как несколько воинов, понукая коней, кинулись вслед за ней, явно устыжённые смелым поступком женщины. Вот они настигли, а потом и перегнали её. Скоро все беглецы развернулись и ударили по неприятелю.

Для аваров этот удар был совершенно неожиданным. В погоне за русами они расстроили свои ряды и теперь не в состоянии были наладить оборону. Воодушевлённые примером Зимавы русы обрушились с такой силой, что противник не выдержал и побежал. Началось всеобщее преследование врага. Путь на запад был открыт.

Когда стало окончательно ясно, что отряд оторвался от аваров, Кий сделал большой привал. Но прежде чем отпустить на отдых, он приказал построить отряд. Выехал перед строем, и горяча коня, стал выкрикивать:

   — Спасибо вам, братцы, за героизм и самоотверженность в битвах с ненавистным врагом! Каждый из вас заслуживает того, чтобы быть награждённым ценным подарком! Но я особо хочу отметить мужественный поступок воина-женщины Зимавы, которая своим примером увлекла за собой бойцов и помогла разгромить хорошо вооружённого, опытного врага! Пусть наша героиня Зимава выедет на середину строя!

К нему подскакала Зимава. Её лицо было пунцовым от смущения, взгляд был устремлён на Кия, она в волнении перебирала в руках поводья.

   — За мужественный поступок награждаю Зимаву своей личной золотой цепью! — и он снял с себя украшение тонкой работы и повесил на шею, Зимавы. На короткий миг его лицо обдало жаркое дыхание, он ощутил нежный женский запах, вблизи увидел её глубокие, взволнованные глаза, и они показались ему восхитительно красивыми, и он даже бровь приподнял от удивления: всегда она казалась обыкновенной, ничем не примечательной женщиной, а аут предстала перед ним очаровательным созданием. И он понял, насколько сильно преображает человека его внутренняя сущность, его поступки... Он приветливо и щедро улыбнулся ей, и она зарделась от счастья, рукой поглаживая драгоценный подарок.

Кий совершил пять дневных переходов на север, вглубь лесов, и остановился возле большого озера. Один берег его был низким, заросшим непроходимым лесом, другой — высокий, песчаный, с могучими сосновыми деревьями. Здесь он решил сделать длительную стоянку. Авары от него отстали, вернулись в степи: они потеряли отряд русов в бескрайних лесах.

После многодневного похода, ожесточённых боев воинам надо было дать основательный отдых. Кроме того, накопилось много раненых, им требовались покой и срочное лечение. Кий приказал рыть землянки.

По вечерам ему нравилось прохаживаться по берегу озера. Как ни ветрено было днём, какая бы непогода ни бушевала, но к вечеру обычно устанавливалась тишина. В широкий простор озера опрокидывалось тогда высокое небо и прибрежные кусты, и гладь воды делала их отражения до невероятия насыщенными по цвету; такой голубизны и такой наполненной свежестью зелени Кий, кажется, не видал никогда.

Поход, непрерывные бои, ответственность за судьбы тысяч людей измотали его. Большая часть времени проходила в седле, в запахах конского пота и нагретой солнцем кожи седла. От постоянного напряжения нервы были натянуты, будто тетива лука, а голова гудела, как чугунный котелок. Даже сон не избавлял от усталости. Кий чувствовал себя, как загнанная лошадь. Его мучили угрызения совести, ему казалось, что позади были одни ошибки и неудачи. Здесь, на берегу озера, он надеялся хоть немного избавиться от навалившейся душевной и физической муки, которая, словно ржа, разъедала его сердце.

Как-то увидел на берегу одиноко сидящую худенькую фигурку. Узенькие плечики прикрывал шерстяной кафтан, по нему струились тоненькие косички. Зимава. Он подошёл, сел рядом. Она вздрогнула, взглянула на него, наклонилась вперёд, скрывая заалевшее лицо. Он немного помолчал, спросил:

   — Любуешься?

   — Да. Изумительная картина. Наверно, в Ирийском саду (раю) можно ещё увидеть такое.

Он замком сцепил руки на коленях, напряжённо глядя вдаль. Внезапно почувствовал сильное влечение к этой худенькой, смелой женщине. Но он боялся обидеть её и прятал чувства глубоко в себе. Старался вести только деловой разговор.

   — Землянки вам построили?

В отряде постоянно находилось не менее трёх десятков женщин. Они трудились поварами, помогали врачам-травникам, ухаживали за ранеными, следили за лошадями.

   — Да: Целых четыре.

Ему хотелось поцеловать её губы, почувствовать их внутренний жар. Он шумно вздохнул. Она повернулась к нему, внимательно посмотрела долгим, глубоким взглядом. Он поёжился. Наконец нашёлся, что спросить ещё:

   — Не тесно... в землянках-то?

Она засмеялась, уткнувшись в колени. Ответила:

   — В тесноте, да не в обиде.

Он впервые услыхал её смех. Видно, немного оттаяла её душа после пережитого в своём селении.

Поднялся, отряхнулся.

   — Пора отдыхать. Спокойной ночи, — и удивился своему внезапно охрипшему голосу.

   — Спокойной ночи, — эхом ответила она ему.

Он уже засыпал, как медленно отворилась дверь в землянку и в проёме появился силуэт фигурки, в нём он тотчас признал Зимаву. Сердце забилось гулко и дробно. Он прижал её к себе, послушную, полыхающую жаром...

Под утро она тихо встала, подошла к двери, повернулась к нему, сказала глухим голосом:

   — А теперь иди, выхваляйся. У вас ведь так заведено, у мужиков. — И качнулась к двери, чтобы уйти совсем. Он рывком вскочил, схватил её сухую, жёсткую ладонь:

   — Зачем же так... Никуда я тебя не отпущу. С сегодняшнего дня перевожу тебя в личную сотню. Будешь постоянно при мне.

   — Может, я не хочу в твою сотню? Мне и в коноводах хорошо. Мужики там добрые, внимательные.

   — Вот поэтому и забираю оттуда, что мужики внимательные и добрые.

Она тихо засмеялась и уткнулась ему в волосатую грудь...

С этого утра у него началась новая жизнь. Куда-то девалась гнетущая усталость, неудовлетворённость и угрызения совести. Он ходил по лагерю, словно на крыльях летал. Решения приходили скорые и верные. Говорил с улыбкой, шутил, весело смеялся шуткам других. И постоянно, краем глаза видел Зимаву. Вот она разговаривает с воинами его сотни...

Вот седлает коня... Вот проходит мимо него и искоса бросает лучистый, влюблённый взгляд... Ходил Кий по лагерю, распоряжался, командовал, а в голове у него одна мысль: скорей бы наступила ночь, скорее бы пришла к нему Зимава...

Отношения Кия и Зимавы сразу же перестали быть секретом. Поэтому на третий день она перешла к нему в землянку, и пересудам был положен конец. Зимавы хватало на всё: и на военные занятия, и на уход за Кием. Она навела порядок в землянке, внеся в неё чистоту и уют, штопала его одежду, чистила обувь, на костре готовила ужин. На её губах порой появлялась затаённая улыбка. Она робко и неуверенно вступала в новую жизнь...


IX


Зиму Кий решил переждать возле озера. Здесь можно было спастись от вьюг, губительных в голой степи. В землянках тепло и сухо, топливо под рукой. Для коней выстроены конюшни, с помощью местных жителей заготовили корма.

Немаловажную роль в этом решении сыграло то обстоятельство, что авары потеряли из виду его отряд и увели войска на юг. Это позволяло весной Кию нанести внезапный удар в том направлении, которое он считал важным.

Однако сидение на одном месте таило опасность: бойцы могли отвыкнуть от военной жизни, разлениться, а весной вообще быть неспособными к сражениям с противником. Поэтому, дав месяц отдыха, Кий ввёл ежедневные занятия по конному и пешему бою, которые проводились с утра до обеда; время после обеда отводилось на уход за конями и другие хозяйственные работы.

Постепенно наладились отношения с местным населением. Лесные жители платили дань своему князю и были свободны в своей жизни. Они занимались охотой, рыболовством, бортничеством, подсечным земледелием.

Как-то, разъезжая по окрестностям, Кий случайно наткнулся на мужиков, которые заканчивали рубку леса, готовя делянку под пашню. Такой участок давал хороший урожай лет пять-шесть, а потом селяне вырубали деревья в другом месте. Кий тотчас включился в работу, с удовольствием орудуя топором. Вспомнилась кузница. С какой охотой помахал бы сейчас молотом. И как ему осточертел меч!

После порубки мужики выкорчёвывали пни тонких деревьев, а на широкие наваливали хворост и устраивали огромные костры; пень сверху выжигался, поэтому корни не давали побегов и постепенно сгнивали. Труд тяжёлый, адский.

В обед селяне пригласили Кия к столу Был наваристый мясной суп, на второе — репа пареная.

   — Так ты, говоришь, из отряда Кия? — спросил его старичок, щуря слезящиеся от постоянного дыма костров глаза.

   — Из него.

   — Крепко вы потрепали аваров, — удовлетворённо проговорил он. — Говорят, две тьмы побили!

«Ого! Слава впереди бежит!» Ответил:

   — Может, не столько много, но порядком.

   — Надо же! Авары — первые вояки, а вы их всё равно громите! Сказывают, первым в бой на огненном коне летит Кий. Он обладает такой силой, что от одного его взмаха падают наземь десяток врагов. Правда это или брехня?

   — Кий обыкновенный человек, отец.

   — Не может того быть! — вдруг вскипел старик. — Сколько государств вокруг Аварии, а вот никто над ней верха не брал. На что греки двинули несметное войско, да и то были побиты. А против Кия бессильны! А ты говоришь — обыкновенный человек! — обиделся старик и отвернулся от Кия.

   — Слышь-ка, парень, сказывают в народе, что умеет заколдовывать Кий вражеское войско, — вступила в разговор пожилая женщина, жилистой натруженной рукой помешивая в котле варившуюся репу. — Поэтому-то ничего и не может с ним поделать аварский царь. И не берёт его ни стрела, ни меч. Радуемся мы, что нашёлся наконец у нас заступник, с которым не может совладать никакой супостат. Помяни моё слово, над всеми нашими врагами одержит он победу. Освободит и нас от дани аварской, а потом прочь прогонит жестоких поработителей. Вот какие разговоры идут в нашей земле...

Странно и приятно было слушать Кию речи о себе...

Как-то вспомнил об аваре, сдавшемся добровольно в плен и отправленном им в обоз. Решил встретиться и поговорить. Наверно, освоил язык русов, и можно зачислить его в одну из сотен. Первый же встретившийся обозник на вопрос, где сейчас находится пленный авар, ответил:

   — Повесился. С неделю назад задавился на вожжах. Никто не знает почему. Вроде бы прижился. Стал калякать по-нашенски... Не сказать чтоб общительный был, но иногда рассказывал про свою жизнь. А тут просыпаемся и видим: висит на дереве, горемычный...

   — Небось сами повесили, да не признаетесь?

   — Всевышний свидетель! Не было такого! Да и кто возьмёт на себя такой грех!

Кий отъезжал от обозника со смешанным чувством. Вроде бы и верил этому мужику, но уж больно плутовское лицо у него было. В условиях войны, когда ненависть к аварам достигла своего высшего накала, всё могло быть. Хотя кто его знает...

Однажды пришёл к Кию отряд из семи человек. Возглавлял его невысокий мужичишка с острым носом, скошенным подбородком и живыми смышлёными глазами. Кий удивился внешнему виду воинов: увешаны они были серыми пластинами, нашитыми на рубахах.

   — Ну прямо скоморохи какие-то, — пошутил он.

   — Не скажи, воевода, — ответил мужичок, шмыгнув носом. — Этот наряд, ёк-макарёк, надёжно защищает нас от аварских стрел и мечей.

   — Ишь ты! Колдовские амулеты что ли?

   — Никакого колдовства, — обиделся тот. — Взаправдашняя защита!

   — Из чего же сделаны эти пластины?

   — Из конских копыт! Вот так-то, ёк-макарёк! Сколько вёрст пробегает за свою жизнь лошадка, сколько подков железных сносит, а копыта одни! Выдерживают и укатанные дороги, и болота, и слякоть, и пески, и камни острые! Всё нипочём! Вот мы и задумались с мужиками. Если у аваров в достатке железа, а у нас его нет, то почему бы не вспомнить о копытах лошадей, ёк-макарёк Сам понимаешь, на конских кладбищах они в избытке, бери сколько хочешь.

   — А ну-ка сними свой панцирь и приспособь вон на то дерево, — приказал мужичишке Кий. Когда тот привязал своё изделие, он взял лук, стал пускать стрелу за стрелой; все они отскакивали от пластинок.

Кий подошёл к необычному панцирю, стал удивлённо рассматривать его. Ни одна пластинка не была расколота, ни одной трещины он не заметил на них. Только маленькие точечки-углубления указывали места ударов стрел. Тогда он вынул меч и изо всех сил рубанул по панцирной рубашке.

Пластинки с хрустом раскололись. Кий повернулся к мужичку:

   — А ты говорил, что они удар меча выдерживают!

   — Так ведь, ёк-макарёк, смотря какой удар! — не сдавался тот. — У аваров мечи короткие. И сил у них, что у ребёнка. Не то что у тебя, бугая. Ты своим огромным мечом не только пластинки из конских копыт, но и железные рассечёшь! А мы не раз схватывались с аварами. Не берут их мечи нашу защиту! — Он подошёл к своей рубашке, растерянно повертел её перед собой. — Как вот теперь одевать её, ёк-макарёк...

   — Беда поправима. Выдать ему кольчуг или латы, — отдал приказание Кий. — Как хоть звать-то тебя, мастер ты мой бесценный?

   — Вострогором.

   — Вот что, Вострогор. Береги себя пуще глаза. А я тебя никуда от себя не отпущу. Выделю тебе ещё десять человек в помощники. Займётесь изготовлением панцирей. Чем больше сделаете, тем лучше!

За зиму разведчики Щёка обошли все окрестности, принеся ценные сведения. Авары вели кочевой образ жизни, постоянно живя в кибитках. Поэтому городов у них было мало: столица Ольвия, которую основали греки, Голунь, древнее городище, и Каменск — центр металлургического производства и ремесла.

Кия интересовала прежде всего Голунь, которая находилась в десяти днях перехода от лагеря. Под видом торговцев и странников в ней побывали многие разведчики, принеся подробные известия. Стены и башни крепости были деревянными, гарнизон насчитывал около тысячи человек, был хорошо вооружён и снабжён продовольствием, так что мог выдержать длительную осаду. В самой Голуни проживало смешанное население: большую часть его составляли славяне, но аваров было достаточно много, в основном чиновники администрации, ремесленники и торговцы.

Кия интересовало всё: и план построек Голуни, и расположение воинских подразделений, и места проживания городских властителей, и настроение славянского населения, и окружающий ландшафт.

На совещании командиров были проанализированы все полученные данные и сделан вывод, что взять Голунь приступом не удастся. Тогда-то и зародился план нападения на его гарнизон как извне, так и изнутри.

В самый разгар зимы Кий направил в Голунь своего тайного представителя, умного, уравновешенного и выдержанного характером Волобуя. Волобуй, невысокий крепыш с бычьей шеей и маленькими внимательными и хитрыми глазками, пришёл в его отряд ещё перед походом на буртасов. Сначала он был рядовым воином, потом Кий назначил его десятским. Последнее время был в разведке у Щёка. Его доклады всегда отличались остротой наблюдения, умением подметить малейшие детали и дать им верную оценку. Недаром он скоро стал заместителем Щёка, возглавлял опасные разведывательные операции и успешно выполнял их.

Перед отправлением в Голунь с ним долго беседовали кий и Колыван. Условились, что Волобуй один войдёт в Голунь, устроится где-нибудь на работу, а потом будет формировать отряд для нападения на аварский гарнизон. Какие-то другие действия запрещались. Не должно быть ничего такого, что могло раскрыть подпольщиков.

   — Надо жить тихо, как мыши в норе, до тех пор, пока не подойдёт к Голуни войско Кия, — наставлял его Колыван. — Если кто нарушит дисциплину, отсылай в лес или расправляйся на месте.

Волобуй переоделся в одежду крестьянина-славянина — в нагольный кожух шерстью наверх, полосатые домотканые штаны и лапти, на голову надел островерхую шапку. В пояс вшил золотые слитки. Отправился на санях, куда накидали мешки с морожеными тушами кабанов и лосей, застреленных в лесах.

При въезде в город с него взяли пошлину, и он беспрепятственно проник в город. На рынке снял ларёк, стал торговать мясом. В это время на середину торговой площади въехал глашатай, стал выкрикивать:

   — Слушайте, слушайте указ начальника гарнизона! В лесу обосновалась шайка разбойников Кия, которая грабит и насилует население Аварии. Поэтому запрещаю всему населению города покидать дома с наступлением сумерек и до рассвета. Только специальный треугольник из кожи с печатью даст возможность ночного хождения по городу, его можно приобрести у начальника гарнизона. Кто будет замешан в помощи разбойникам, того ждёт смертная казнь!

С одним из покупателей-славянинов Волобуй договорился о постое. Семья у него вымерла во время эпидемии оспы, а его самого болезнь обезобразила глубокими оспинами, один глаз вытек. Звали хозяина Радованом. Был он характером мягок, словоохотлив, несмотря на страшную потерю, в себе не замкнулся и тотчас пересказал последние городские новости:

— Будь аккуратен и осторожен. Во всём подчиняйся властям. Нам, славянам, никакой веры нет. Чуть что — отправляют на тот свет. Недавно авары сожгли дом вместе с семьёй только потому, что заподозрили у них тиф. А перед этим со всей округи согнали в полуразрушенный сарай всех, кого заметили в сочувствии Кию, и держали на морозе целых три дня. Все несчастные превратились в деревянные колодки. А ещё одну славянскую семью вырезали, а их дом превратили в камеру пыток. День и ночь несутся оттуда крики и стоны истязуемых. Люди говорят, что жертвы подвешивают к потолку за ноги, выкручивают руки, прибивают гвоздями к стенам, жгут тела раскалённым железом, а трупы потом вывозят в степь и кидают на растерзание диким животным.

Многое ещё наслушался Волобуй о зверствах аваров во время жизни в городе...

Он дал знать Кию, что сумел обосноваться в Голуни. Тогда по одному, по двое стали приходить и другие. Некоторые заводили лавочку и начинали торговать, благо награбленного ранее у аваров добра было предостаточно. Другие становились ремесленниками. Бывали и казусы. Так, один такой, назвавший себя Паркуном, снял комнату, разложил сапожные молотки, шилья, ножи, куски кожи. На полу — куча потрёпанных ботинок. Над дверями повесил драный сапог с отвалившейся подмёткой, каждый проходящий поймёт — сапожная мастерская.

   — Вообще-то из меня сапожник, как вон из того дырявого валенка свисток, — пряча улыбку в усы, говорил он Волобую. — Но на вид мастерская — просто загляденье. На случай проверки подойдёт.

   — А что ты говоришь своим клиентам? — поинтересовался Волобуй.

   — Показываю, как много заказов принято. Советую прийти недели через две или три, не раньше...

И вот к весне, как грибы после дождя, появились в Голуни различные мастерские жестянщиков, портных, сапожников, мастеров по изготовлению детских игрушек и других самых различных специальностей. Это позволяло новоприбывшим избежать работы на аварскую администрацию города и не вызвать подозрения в бродяжничестве или нечистоплотных замыслах.

Каждый старался добыть оружие. Деньги на него получали в лесу от Кия. Затем связывались с местными кузнецами, а те тайно выковывали короткие аварские мечи. Можно было купить оружие и на рынке из-под полы, завоевав доверие у определённой части населения.

Постепенно в подчинении Волобуя оказалось около ста человек. Он их разбил на десятки, во главе каждой поставил командира, который один имел право связи с ним. У Волобуя было двое связных, которые могли в течение одного-двух часов известить их о принятии какого-то решения, а те, в свою очередь, очень быстро собрать воинов.

Волобуй требовал от всех подчинённых железной дисциплины, а также отказа от всяких самостоятельных действий. Не каждый выдерживал. Особенно много хлопот доставил ему Орь. С разбойными глазами, неуёмной энергией, он появился перед Волобуем в начале весны, порывисто схватил его руку и стал трясти в сильном пожатии.

   — Рад, что встретил, наконец, в городе своего человека, а то всё авары и авары. Так бы и крушил одного за другим!

   — Тебя зачем Кий направил сюда? Врагов уничтожать? — шипящим голосом спросил Волобуй.

   — Конечно! Не сразу, конечно, но убивать будем обязательно!

   — Вот-вот! Главное — не сразу! Ты понял меня — «не сразу!». А по команде Кия.

   — Ну ты ещё поучи меня! Мне сам Кий об этом говорил! Что — маленький?

Вскоре по Голуни пополз слух, что в разных местах ночью убили троих караульных. Охранники сбились с ног, разыскивая убийц. Врывались в дома, делали обыски, хватали мужчин, уводили на допросы, там они пропадали. Волобуй боялся за своих людей, но пока всё обходилось благополучно.

Однажды ночью к нему кто-то тихо постучался. Это оказался Орь. Он шмыгнул в растворенную дверь и прижался к ней, прислушиваясь. Затем сказал:

   — И на этот раз пронесло.

В комнате Орь рассказал, что все убийства охранников — его рук дело.

   — Я их гак сильно ненавижу, что нет сил удержаться, — говорил он жарким шёпотом Волобую, и тот видел в свете полной луны его крепко сбитую фигуру с короткими сильными руками, возбуждённую, порывистую. — Поджидаю, как правило, под мостом. Слышу шаги над собой. Тихонько выглядываю — никого вокруг нет. Только охранники. Внезапно выхожу на дорогу и иду навстречу. Сходимся близко. Охранник требует ночной пропуск. Есть, отвечаю. Лезу в карман, быстро вытаскиваю нож и бью точно в горло. Никакого крика. Только бульканье. Кидаю труп под мост, а сам скрываюсь по речке, никакая собака следов не возьмёт. Как, здорово? Сегодня пятого пришил!

Волобуй ничего не ответил, уложил его спать, а утром приказал убыть в лес — под страхом смерти. Орь немного покочевряжился, но Волобуй был неумолим, и тот на другой день ушёл в лес.

...Наступила весна. На совете командиров был назначен срок приступа Голуни — 25 березеня (15 марта), когда отмечался праздник Огнебога Семаргла; в этот день он ударил секирой по горюч-камню Алатырю и из него стала истекать Сурья — мёд Поэзии, то есть само Ведическое Знание. Огнебог Семаргл должен был помочь русам в их военном предприятии. О дне приступа был заранее извещён Волобуй.

За неделю до праздника отряд Кия снялся с места стоянки. Шли ночами, днём хоронились в лесах и рощах. Охрана задерживала всякого, кто попадался на пути, и забирала с собой. Наконец подошли к городу и схоронились в лесном массиве, находившемся в полутысяче шагов от крепости.

С рассветом 25 березеня весь отряд был приведён в боевую готовность. Кий вместе с командирами сотен затаились на окраине леса и напряжённо вглядывались в крепостные ворота. Удастся ли совместный удар изнутри и извне? Не объявился ли среди русов предатель и не сорвал ли операцию в самый последний момент?..

...Волобуй дал команду на сбор накануне вечером. Утром рано все сосредоточились за два квартала от крепостных ворот. Он не стал пересчитывать своих людей, чтобы не терять времени и не дать аварам засечь большое скопление людей, а приказал как можно стремительнее атаковать ворота и главную крепостную башню. Каждая десятка заранее знала своё задание, один за другим бойцы кинулись на врага.

Волобуй со своей десяткой остался на месте, внимательно наблюдая за действиями нападающие Сначала было тихо. Потом в разных местах начался шум, послышались звон мечей, крики. Волобуй бросился к воротам. Они уже открывались. Вокруг башни валялись трупы, оружие, щиты, кое-где шли одиночные сражения. По лестнице Волобуй взбежал на крепостную башню, выхватил из-за пазухи синее полотнище и стал размахивать им над собой. Минут пять он призывал отряд Кия, не больше. И вот увидел, как из леса вырвалась волна всадников и, набирая скорость, помчалась к воротам. Не помня себя от радости, Волобуй засмеялся, по щекам его потекли слёзы. Он размахивал полотнищем до тех пор, пока первые конники не ворвались в крепость...

Три дня было дано воинам на разграбление. Сам Кий находился в каком-то приподнятом, восторженном настроении. У него ещё в лесу зародился план, который сейчас завладел им полностью, он не мог думать больше ни о чём; даже завоевание древнего города Голуни казалось ему обыденным, рядовым делом. Он был во власти непреодолимого стремления захвата Каменска!

Из сообщений разведчиков Щёка он знал, что войск противника вокруг нет, все они ещё осенью ушли на юг, чтобы перезимовать в тёплых краях. Даже за Днепром они не встретились пронырливым удальцам его брата. Эх, была не была! Везло ему всё это время, может, и на сей раз повезёт! И тогда разгонит он трусливую охрану, стерегущую рабов, въедет на рыжем коне в Каменск и освободит рабов, своих бывших товарищей по несчастью, обнимет друга Дажана, а потом подскачет ко дворцу начальника гарнизона, войдёт в покои Тамиры, упадёт перед ней на колени и попросит прощения за своё вероломство...

На совещании командиров он стал горячо доказывать необходимость удара по Каменску:

   — Каменск — центр могущества Аварии, экономическая опора её. Если мы разгромим его, держава падёт сама собой. Справиться с ней не составит труда. Заодно мы освободим десять тысяч славян-рабов, томящихся в неволе. Они жду! нас! Они надеются на нас! Неужели мы не внемлем этим призывам?

Первым заскрипел Колыван:

   — То, что предлагает наш командир, иначе не назовёшь, как примером безрассудных действий! У нас нет никаких данных о расположении войск противника по стране. Абсолютно никаких, кроме того, что они якобы все ушли на юг. Есть отрывочные сведения о голунском округе — и только. Может так статься, что за Днепром базируются большие силы. И тогда мы сами залезем в мешок, аварам останется только завязать его и отправить нас на тот свет...

   — Щёк доложил мне, что на том берегу Днепра были его разведчики и войск неприятеля не обнаружили.

   — Точно. Была одна группа. Но где она там работала, какую местность исследовала, мы точно не знаем. Иногда ребята такого наговорят, что хоть стой, хоть падай. Как говорится, семь вёрст до небес и всё лесом. Поэтому перед важной операцией# всегда данные одной группы перепроверяю сведениями другой. Иначе мы увидим кровь наших людей, много крови.

   — Но другого момента нанести удар в сердце Аварии у нас не будет! — горячился Кий.

Стали опрашивать мнение сотских. Половица была за бросок на Каменск, другая или мялась, или выступала против. Тогда Кий поднялся и произнёс слова приказа:

   — Завтра выступаем. Оставляем две сотни в Голуни, остальные — быстрым маршем на Каменск!

Рано утром были построены войска. Кий объявил о походе на Каменск, чтобы освободить из неволи рабов-славян. Он надеялся услышать дружные восклицания. Однако в ответ прозвучали редкие, разрозненные и не очень весёлые возгласы. Воинам явно не хотелось расставаться с городом, в котором было что пограбить, от души повеселиться в кабаках и винных подвалах, побаловаться с женщинами. Это сразу понял Кий. Мелькнула мысль, что следовало бы отказаться от затеи, потому что едва ли чего добьёшься путного, если войско не хочет сражаться. Но изнутри пёрло упрямство, и он без лишних слов приказал немедленно выступать.

Кий встал во главе колонны и задал темп движения — рысью. Он ехал, не оглядываясь, всем давая понять, что не намерен отступать от своего решения. Рядом с ним трясся Колыван, хватаясь за грудь, часто кашлял, глаза его слезились, он всем своим поведением старался показать, что не верит в успех похода. Кию он был противен.

Только когда совсем стемнело, он дал команду на отдых. Наскоро расположились на берегу небольшой речки, поужинали, лагерь тотчас погрузился в тяжкий сон. Кий видел, как измучены люди, да и сам он устал, однако был возбуждён и готов был скакать и скакать к цели. Он прикидывал, что если отряд продолжит двигаться с той же скоростью, то прибудут к Каменску на четвёртый день. Не успеть аварам! Никак не успеть! Пока гонец из Голуни домчит до Ольвии, пока соберутся воины в поход, пройдёт не менее недели. Успеет он, Кий, обернуться за это время до Каменска и обратно. Гарнизон там небольшой, воины никудышные, привыкли к спокойной жизни, разленились и ожирели на караульной службе. Разбегутся при первом появлении его молодцов, отчаянных рубак. Нет, он прав, всё должно получиться так, как он задумал! Это будет его последним крупным делом в походе по Аварии. Самым замечательным делом!

Едва забрезжил рассвет, Кий приказал играть подъём. Люди вставали медленно, неохотно. Ничего, воины молодые, в дороге разомнутся... Снова заданный вчера темп движения, снова привычные мысли в голове Кия, от которых в последнее время нет спасения. Да, много было у него девушек, да, любит он Зимаву. Но где-то внутри занозой сидит Тамира, ржой разъедает его сердце, тревожит его совесть, порождая раскаяние за вероломство. Ах, как бы он хотел сейчас ворваться в Каменск и кинуть к её ногам всю свою славу за один её ласковый взгляд!

Во время короткого обеденного отдыха прискакали взмыленные разведчики. Щёк спрыгнул С коня, подбежал к Кию, выпалил:

   — Войско! Войско от Днепра идёт! Если не повернём обратно, то через пару-тройку часов ударят в бок!

   — Силы большие? — стараясь оставаться спокойным, спросил Кий.

   — По первым прикидкам, до двадцати тысяч.

Кий почувствовал, как холодок заполз ему в грудь. Не из-за того, что испугался аварского войска, а потому, что рушился весь его план, прахом шли его многолетние мечты разгромить гнездо рабовладения и свидеться с Тамирой... Какое-то мгновение он искал выход, не желая примириться с неизбежным, но потом взял себя в руки, приказал:

   — Созвать сотских.

Когда те прибыли, отдал короткую команду:

   — Заворачивайте своих лошадей. На нас идут войска кагана.

А потом Кий с раздражением заметил, что воины очень весело, даже игриво исполнили его команду. Послышались разговоры, шутки, смех: они рвались в Голунь, чтобы продолжить разгульную жизнь победителей! Кий понимал их настроение, но был уязвлён таким открытым его проявлением. Всё-таки он надеялся, что воины в душе поддерживали его поход на Каменск, а были недовольны только быстротой марша. Оказывается, нет, они шли под давлением его воли, воли командира...

Теперь он не спеша трусил на своём коне позади своего войска, Колывана отправил в центр колонны, чтобы поддерживал порядок на марше. Его он не хотел видеть ни при каких обстоятельствах. Чувствовать на себе осуждающий взгляд, признавать, что этот невзрачный человек с жёлтым, испитым лицом оказался прав, было выше его сил.

Прибыв в Голунь, он не стал задерживаться. Воины забрали всё, что можно было увезти на лошадях, и направились на север, в леса. Тяжеловооружённая конница аваров не могла угнаться за ними, но преследование не прекратила. Разведка докладывала, что аварское войско разделилось на две части: одна продолжала идти по следам отряда, другая устремилась на восток, стараясь отрезать пути к отступлению на Русь. Тогда Кий ушёл в глубину лесов и стал плутать охотничьими тропами, в то же время внимательно следя за манёврами аварских отрядов. И как только получал от разведчиков донесение, что какой-то из них отбился от основных сил, наносил по нему неожиданный удар всеми наличными силами с разных сторон. Массивы лесов позволяли ему маневрировать и внезапно нападать во многих местах. Противник, как правило, не мог организовать серьёзного сопротивления, операции развивались быстро и успешно.

Тогда окончательно сложилось у Кия мнение, что ему надо постоянно добиваться успеха, наносить врагу пусть маленький, пусть незначительный урон. Это сплачивало отряд, вселяло в воинов новые силы, повышало настроение. Он часто останавливался с краю тропы, с удовольствием наблюдая; как мимо него бодрой рысью двигались сотни, как сильные кони переходили на галоп, а воины весело переговаривались, бросали шутки. С такими молодцами можно творить чудеса!

Рядом с Кием постоянно находилась Зимава. Если Тамира занимала какой-то крохотный уголок в его сердце, Зимава заполняла всю его жизнь. Едва она отлучалась куда-то, как он начинал испытывать беспокойство, невольно искал её глазами и, увидев, успокаивался.

Любила она его безотчётно. Но вскоре он стал замечать, как она стала о чём-то задумываться, какая-то тень пробегала по её лицу. Как-то сказала:

   — Приближаемся к родным местам. Где-то недалеко должна быть моя деревня...

   — Ты сама сказала, что всех авары перебили.

   — Кто-нибудь спасся. Наверняка вернулись на пепелище. Потихоньку восстановят жильё, возродится поселение.

А через день, когда Кий уехал по своим делам, она исчезла из отряда. Сначала думал, что где-то задержалась, может, ушла побродить но лесу. Но когда вошёл в шалаш и увидел на постели букет цветов, понял всё.

Он взял цветы и сел на кровать. Ах, Зимава, Зимава, хрупкое, но гордое и мужественное создание. Только сейчас я понял, как любил тебя и как много потерял. И каким одиноким ты меня сделала... Но нашу любовь победила твоя привязанность к родному краю, родным местам, родному очагу, сородичам. И понятно мне, почему не сказала мне о своём намерении уйти. Тогда бы я приставил к тебе охрану, не позволил бы ни на минуту отлучиться от меня, ни на шаг отойти...

Вечером явился воин, стоявший в охранении.

   — Мимо меня прошла Зимава. Велела передать, что направляется в своё селение.

И — помолчав:

   — И ещё просила сказать, что носит под сердцем твоего ребёнка.

X


Целый месяц отряд вёл бои. Можно было расстояние до границы Руси пройти за неделю, самое большее за десять дней, однако Кий намеренно задерживался в лесах, постоянно маневрировал, внезапно нападал на подразделения противника, наносил стремительные удары и скрывался в чащобах. Отряд нёс потери, но постоянно пополнялся за счёт местного населения. Ошеломляющие удары отряда сеяли панику в войсках врага. Пленные авары признавались, что боятся ходить в леса. Им всюду мерещатся воины Кия со своими длинными мечами и без промаха бьющими стрелами. Куда бы они ни пытались бежать, всюду на их пути оказывались русы. У русов такие быстрые кони, говорили они, что им кажется, будто они летают по воздуху и от них нет спасения.

Длительная задержка в лесах объяснялась тем, что Кий боялся привести за собой аварское войско на Русь. По его следам оно могло вторгнуться в страну и принести неисчислимые беды, и в них народ обвинил бы его, Кия. Поэтому он поставил задачу: настолько обессилить вражеское воинство, чтобы оно утратил о возможность совершить набег на Русь и убралось восвояси.

Против такого плана на совещаниях постоянно выступал Колыван. Зябко кутаясь в плащ, он кривил свои тонкие синие губы и, хрустя длинными сухими пальцами, ронял заранее обдуманные фразы:

   — Поход затянулся. Воины устали от беспрерывных переходов. Обувь и одежда износились и эти наскоки ничего не дают, силы неприятеля по-прежнему остаются значительными. Так что беготня по лесам ничего, кроме истощения своих сил, не приносит. Авары в один прекрасный момент подловят нас, захлопнут в ловушке и уничтожат. Надо, пока не поздно, уходить на Русь. И там, соединившись с княжеской дружиной и войском племён, нанести поражение врагу.

Сначала Кий думал, что это нытье вызвано плохим здоровьем Колывана. Но потом он вспомнил, что подспудное, но упорное сопротивление его действиям началось у него раньше, с неудачной попытки совершить набег на Каменск. Видно, тогда Колыван решил воспользоваться ошибкой Кия и постепенно развенчать его авторитет в глазах подчинённых. Действовал он в этом направлении методично и настойчиво, из совещания в совещание, изо дня в день, повторяя порой одни и те же аргументы своим бесстрастным, скрипучим голосом, но именно в этом монотонном голосе и была сила его воздействия на людей: при первых звуках все непроизвольно затихали и внимательно вслушивались в слова заместителя командира отряда.

Первым нападки Колывана на Кия заметил сотский Веденя. Как-то по окончании одного из совещаний он отвёл Кия в сторону и проговорил:

   — Бочку катит на тебя твой зам. Боюсь, как бы он людей не замутил. Убрал бы ты его от греха подальше, например, в обоз. Пусть там ворчит сколько хочет, хрыч старый.

Но Кию Колыван был нужен. Он умел уравновешивать его горячий, нетерпеливый характер, как никто другой вовремя указать на опасности во время планирования операций. Сухой, аналитический ум Колывана не раз спасал отряд от неожиданно свалившихся бед: от внезапных нападений противника, подстроенных ловушек, каверзных действий и многого другого, чем изобилует каждая война. Если Кий брал смелостью, решительностью и бесстрашием, а также своим огромным авторитетом среди воинов отряда, то оружием Колывана был тонкий анализ ситуации, точный расчёт и хитрые задумки. И в этом он был для Кия незаменим, и поэтому он терпел его, несмотря на откровенные интриги.

Размышляя над доводами Колывана, Кий вынужден был признать, что в одном он был прав, авары несут потери, но не такие, которые могли бы заставить их прекратить боевые действия и уйти, признав своё поражение. Для этого нужно было нанести несколько крепких ударов или один такой, который привёл бы к большим потерям противника: Над этим он думал постоянно, заставлял своих командиров искать место для сражения.

Однажды отряд вышел на кромку леса. Перед воинами расстилался луг, длинным, узким языком вдававшийся в лесную чашу; в густой траве и зарослях кустарника пролегала просёлочная дорога. Кий тут же, на месте, созвал сотских и рассказал о замысле: заманить аваров в это тесное пространство и уничтожить неожиданным ударом с двух сторон. Его соратники тотчас согласились с планом операции и предложили свои детали в её проведении.

На другой день весь отряд вышел из леса и ударил по аварскому лагерю. Завязался короткий ожесточённый бой. Аварский полководец бросал в бой всё новые и новые силы. Кий отдал приказ отступать. Отступление русов прикрывали четыре сотни, сражавшиеся до последней возможности. Дав отойти главным силам, сотни бросили поле боя и понеслись в сторону леса. Авары погнались за ними, на плечах ворвались в лес. Через некоторое время русы рассыпались среди деревьев, скрылись в чащобах...

В это время главные силы отряда под командованием Кия обходным путём вернулись к окраине леса и залегли в кустарнике вдоль дороги. Кий под страхом смерти запретил своим воинам выдавать своё присутствие.

Ждать пришлось долго. Наконец из леса появился первый отряд. По-видимому, дозор. Он проехал мимо кустов, даже не завернув в сторону от дороги, как видно, уверенный в безопасности пути. Следом вывалились основные силы. Ехали медленно. Люди и кони устали от жестокой битвы и длительного преследования русов в лесу. Строй был потерян, противник двигался разрозненными группами.

Кий терпеливо ждал, когда вся колонна растянется вдоль засады. Наконец настал момент для подачи сигнала, и он мигнул рядом сидевшему воину. Тот приложил к губам рожок, и над равниной понёсся звонкий призывный звук. Ему тотчас ответили рожки в других местах кустарника. И в аваров понеслись тучи стрел, а потом из кустов вырвались русы и набросились на противника, сдавив его с двух сторон.

Неприятель был поражён внезапно выросшим перед ним противником. Началась паника. Однако сказалась многолетняя выучка. Скоро авары сгруппировались в отдельные группы, и началась беспощадная рубка. Кий прорвался в самую гущу врагов, наносил удары направо и налево, и против его длинного и тяжёлого меча было бессильно короткое оружие аваров. Вокруг него быстро образовалась пустота, но он подавал коленями своего коня вперёд и устремлялся на новые группы врагов.

Спастись удалось небольшой группе аваров, двигавшихся в головной части колонны; она прорвала-таки строй русов и устремилась в степь. Было изрублено или взято в плен около двух тысяч степняков. Наскоро собрав оружие, кольчуги, панцири и латы, русы ушли в лес.

Через два дня после этого сражения разведчики доложили, что аварское войско снялось и удалило на юг. Следуя за противником на некотором расстоянии, они смогли наблюдать такую картину. Авары остановились на холме, наполнили хворостом несколько повозок и запрягли их волами. Гадателей, предсказавших победу на севере Аварии, они связали по рукам и ногам, а рты заткнули за тычками. Потом с дружным хохотом бросили их в повозки, а хворост подожгли. Обезумевшие от огня волы с рёвом рванулись вниз по холму, а воины неистовствовали от восторга, потрясали оружием и плясали. Для них это оказалось неожиданным, занимательным зрелищем. Так командир войска исполнил древний азиатский обычай, а заодно и отвёл недовольство воинов от себя, переложив вину за поражение на несчастных предсказателей.

На другой день Кий построил отряд на поляне и, горяча коня, произнёс короткую речь:

   — Закончился наш почти годовой поход по Аварии. Закончился победоносно. Вы своим ратным трудом обеспечили нашу победу. Мы показали, что аваров можно бить. Что день освобождения славян от жестокого ига не за горами. Спасибо вам за вашу преданность мне и своим командирам. Мы выступаем на родину со спокойной совестью, по своим следам не приведём врагов. Они разбиты и бегут в степи. С победой вас!

Едва пересекли границу Руси, как навстречу стал выбегать народ. Слух об отряде Кия распространился по всей необъятной стране, даже в самые глухие уголки дошла волна о необычайных делах Кия. Люди несли свои скромные угощения, старались на ходу сунуть конникам цветы. Жители же столицы вышли на несколько вёрст за ворота крепости, окружили воинов Кия и сопровождали до самого центра города. Кия встречал сам князь Яросвет. Он обнял его и долго хлопал по спине в знак особого расположения. А потом повёл во дворец, где за накрытыми различными яствами и винами столами восседали знатные люди Руси. К Кию подсела Власта, через силу улыбнулась ему вымученной улыбкой и застыла, не поднимая глаз.

Поднялся с бокалом в руке Яросвет.

   — Главной вашей заслугой, — высокопарно произнёс он, — было то, что вы сумели отвести от Руси нашествие аваров. Честь вам и хвала!

Один за другим поднимались тостующие, возвеличивали Кия и его воинов. Кий с трудом дождался окончания пира. Многомесячная усталость навалилась на него непреодолимой тяжестью. Он тронул Власту и тихо шепнул:

   — Уйдём.

Она покорно пошла за ним. В своей горнице он повернулся к ней и попытался привлечь к себе, но она упёрлась руками ему в грудь. Он отпустил её, стал молча глядеть ей в лицо.

Она отошла в сторонку, полуобернувшись спросила глухим голосом:

   — Что, кобелина проклятый, завёл себе бабу на стороне?

Его словно ударили по лицу. Помолчал. Сел на стул, стал мять неизвестно как попавшее в руки полотенце.

   — И не стыдно зенкам бессовестным на законную жену смотреть? — продолжала она наотмашь бить его позорными словами.

Он крякнул, кинул полотенце в угол, ответил холодно:

   — Не буду отрицать. Что было, то было. Потому как по краешку смерти шагали. Курносая не раз в глаза смотрела. Сегодня жив, а завтра нет. Сколько мы воинов в безвестных могилах оставили, сосчитать невозможно. Так что там совсем по-другому ко всему Подходишь, по-иному всё оцениваешь...

   — Если смерть в глаза глядит, надо Всевышнему молиться, а не с чужими бабами спать! — отрезала она и ушла в свою горницу. Он услышал, как хлопнула дубовая дверь, задвинулся тяжёлый засов.

«Вот и вернулся в свой родной дом», — невесело подумал он и завалился в широкую холодную кровать.

ОТ ДНЕПРА ДО ДНЕСТРА



«Были обры телом велики и

умом горды, и Бог истребил их,

все померли, не осталось ни одного;

есть поговорка в Руси и теперь

«Погибоша, аки обры».

«Повесть временных лет»

I


нязь Яросвет за последние год-полтора сильно сдал. То голова к вечеру начинала болеть, то сердце вдруг прыгало вверх и тотчас соскакивало вниз, какое-то время молчало и опять начинало прыгать вверх-вниз — большое, тяжёлое, и становилось трудно дышать. Видно, сказывались неурядицы в государстве: несмотря на огромные усилия, никак не удавалось накрепко привязать к себе племена русов. Особенно вольготно чувствовали себя древляне, защищённые от княжеской Власти лесными просторами. Там, в дремучих лесах, они жили, как им захочется, даже дань платили неисправно.

Надо было думать о высоком — как укрепить Русь, а в голову лезли совсем другие вещи. Дочь за последние месяцы будто подменили. То ходила счастливая, при каждом удобном случае не могла наговориться о Кие, с таинственным видом сообщила, что ждёт от него ребёнка — глаза при этом лучились каким-то необыкновенным внутренним светом, — то вдруг потухла, замкнулась, стала будто чужая. Дошёл слух, что Кий завёл в своём войске наложницу. Сам частенько грешил князь, много поплакала от него покойница княгиня, считал это обычным делом для мужчин — иметь любовниц на стороне. Но тут глубоко ранило распутство зятя, потому что была затронута честь его дочери — единственной дочери! Думал высказать Кию резкие слова, пристыдить, может, пригрозить своей немилостью... Но в последний момент сдержался, сделал вид, будто ничего не знает о его похождениях, встретил как героя...

Слов нет, радовался князь воинским подвигам и успехам Кия. Большие надежды возлагал на него. Сыновей у него не было, а аут такой боевой и способный зять подвернулся, наследник его имущества, а может, и власти княжеской. Всё-таки в его семье останется булава, а не станет гулять где-то по другим родам. В душе Кий был для него как бы родным сыном. И всё же, несмотря на это, недоброе чувство ворохнулось у него где-то глубоко внутри. Но он постарался скрыть его за суетливостью движений и нарочито приветливым голосом.

   — Вот, зятюшка, какое дело назревает, — говорил он Кию при следующей встрече. — Слава о тебе не только по всей Руси прошла, но стали знать о тебе и в Аварии. Это не пустые слухи, а сообщают мои соглядатаи, которых я содержу там. Они говорят, что тысячи рабов надеются на Кия-освободителя. Кому невмоготу, образуют ватаги, нападают на аваров, громят их мелкие отряды. Бунтарей ловят, полосуют плетьми, вешают, вырезают на спинах полосы и кресты, снимают скальпы. Но движение разрастается, вспыхивает то здесь, то там. Закачалась могучая Авария...

Кий усмехнулся:

   — Слышал такое...

Меняет человека слава. Зазнайство и кичливость берутся откуда-то. Был простой воин, бывший раб, а теперь вдруг вознёсся так высоко, что и сам леший ему не брат. Даже при князе ведёт себя нескромно. Думает, теперь никто ему не страшен. Вознёсся на голову выше всех и не знает, не ведает о том, что как раз эту голову могут снять в одночасье.

   — Да, я про дело помянул, — продолжал князь. — С неделю уже крутится в Родне посол кагана. Требует твоей выдачи. Что мне прикажешь делать?

Князь мельком взглянул на Кия, увидел, как напряглось его лицо, стал жёстким, непроницаемым взгляд. Видно, сразу вспомнил про рабство в Аварии. Знает, как там его встретят. Но он его не выдаст. И потому, что он отец его внучки, и потому ещё, что народ, узнав об этом, по камешкам разнесёт его дворец. Любовь действительно Кий завоевал завидную.

   — А надумал я вот что. Скрыться ты должен на некоторое время. Уехать из столицы, чтобы не мозолить глаза аварскому послу. Лучшим местом будет родное племя. Родственники скроют и защитят. А послу отвечу, что наказал тебя своей властью, отправил в ссылку в отдалённый район страны. Никуда не денется — проглотит. Поизмотал ты их войско, побил немало. Урок преподнёс неплохой. После него вряд ли сунутся. Побитая собака каждой палки боится.

Яросвет встал, прошёлся по горнице, остановился у окна, видно, собираясь с мыслями. Потом снова уселся перед Кием и проговорил:

   — Хочу опереться на тебя в одном большом деле. Существует государство Русь. Но на самом деле его нет. Есть соединение нескольких племён. И каждое из них живёт своей жизнью, не очень-то обращая внимание на общегосудрственные дела, на меня, своего князя. Вождей племён заботит прежде всего их вольница, их независимость от столицы. Говорят, так исстари повелось. Бьются насмерть за свою вольницу, никак не хотят отдавать её. А это значит, что мы будем, как и прежде, платить дань Аварии, глядеть в рот кагану и выполнять его волю.

   — Я согласен.

   — Все согласны, а дело с места не трогается. Нам с тобой надо впрячься в этот воз. Коренными впрячься. С моим опытом и твоей молодостью и военным дарованием осилим, одолеем все преграды, добьёмся единства страны. И тогда никто нашей державой не сможет помыкать. Наоборот, придут с поклоном.

   — Это и моя мечта. Чтобы никто ни одного руса не смог украсть и продать в рабство.

Князь будто споткнулся, некоторое время смотрел на Кия. Да, верное он решение принял, делая ставку на своего зятя. Человек, прошедший десятилетнее рабство и испытавший на своей шкуре неволю, не сможет отступить ни при каких обстоятельствах, не отступит никогда. Продолжал:

   — Мой план заключается в том, чтобы поставить во главе племён своих людей, а точнее — твоих людей. Рядом с тобой прошли суровую школу испытаний твои соратники. Ты их хорошо знаешь. Они приобрели огромное уважение и получили известность в стране. Люди проверенные, бились за Русь не за честь, а за совесть. Мы их поставим во главе племён. Вот как я себе мыслю: осенью пройдут очередные выборы вождей племён. Не сомневаюсь, что тебя изберут вождём племени полян. Колыван поедет к своим соплеменникам — древлянам. Своим авторитетом он приведёт племя к покорности. Щёк возглавит племя кривичей. Остаются северяне. Но они живут под постоянным страхом нападений степных народов, им нужна постоянная помощь. Им не до вольностей. Что скажем, то и сделают. Вот так мы и объединим нашу Русь. — И он обеими руками охватил пространство вокруг себя. Получилось что-то вроде обруча. Глядя вовнутрь сцепленных рук, князь проговорил с силой:

   — Вот где они у нас будут все. Ни один не вырвется!

Кий хотел возразить, что, может, Щёк ещё не станет прекословить князю. Но что касается Колывана, то этот человек с независимым рассудочным умом едва ли станет игрушкой в чьих-либо руках... Он хотел сказать об этом князю, но не стал. В последние дни им овладела страшная усталость, накопленная во время непрерывных походов. Он настолько измотался, что перестал воспринимать действительность такой, какая она есть. Голова была будто чугунная, по всему телу разливалась усталость, не хотелось ничего делать, никого видеть, ни с кем говорить. И все похвальные слова в свой адрес он воспринимал как-то со стороны, будто говорили не о нём, а о другом человеке. Поэтому отделывался короткими, порой ничего не значившими фразами, которые окружающие воспринимали как проявление его высокомерия и зазнайства. Его страстным желанием было куда-то уединиться от людей и отоспаться, а потом сесть на берегу реки (он перед собой видел свой родной Днепр) и глядеть в синюю даль неба и ни о чём не думать. Именно поэтому он без возражений принял предложение Яросвета удалиться в своё родное племя. И в то же время не стал втягиваться в подробное обсуждение плана князя по объединению страны, не стал ничего говорить о Колыване. Он только молча кивнул головой, показав тем самым полное согласие с задумкой князя.

   — Ну вот и хорошо, вот и ладненько, — по-стариковски обрадовался Яросвет. — А теперь пойдём смотреть твою дочку. Не довелось поди?

Они прошли в горницу Власты. Она спала на кровати, свернувшись калачиком. Но чуток был сон молодой матери. Едва заскрипели половицы, она тотчас поднялась, оправила волосы, кинула тревожный взгляд на дочь, машинально качнула зыбку — она плавно закачалась на тонкой длинной жерди, — стала ревниво следить за каждым движением мужчин.

Яросвет и Кий подошли к зыбке. Кий наклонился и увидел среди белых простынок и кружев красное сморщенное личико с двумя дырочками-ноздрями.

Никаких особых чувств не почувствовал он к этому жалкому существу. Но через силу улыбнулся, разомкнул сухие губы:

   — Красавица. Истинная красавица.

   — Вся в отца, — поддакнул Яросвет.

Кий поправил простынку, качнул зыбку и растерянно оглянулся. Он не знал, что делать и как поступать дальше. Перехватив его беспомощный взгляд, Власта зашептала торопливо:

   — Уходите, уходите скорей, а то разбудите малышку.

Кий уходил в полном недоумении. Сколько слышал раньше отзывов от восторженных отцов о рождении у них сына или дочери. Никакой радости он не испытывал. Выходит, они кривили душой? Или битвы и сражения начисто лишили его нормальных человеческих переживаний?..

Через день Кий с Властой и дочерью выехали из Родни. Он сидел на двуколке, следом в кибитке передвигалась Власта. С Кием отправились с полторы сотни воинов, у которых на Руси, что называется, не было ни кола, ни двора; остальные разбрелись по семьям.

Кий со Щёком вернулись в родовое селение. Всегда молчаливый и угрюмый Хорив был необычайно рад встрече, против обыкновения не командовал, а сам хлопотал по устройству встречи братьев: постелил новые перины, накрыл их шерстяными одеялами. На стол чего только не было наставлено — от: домашнего приготовления до разных заморских продуктов и вин.

   — Насовсем, думаю, вернулись в родное гнездо, — говорил он растроганным голосом. — Сколько можно по свету мотаться? Места у нас чудесные! Вы только выйдите на берег Днепра и гляньте на заднепровские дали. Где ещё такую красоту увидите! А земля, а земля какая! Тучный чернозём, душа радуется, глядя на поля...

Кий прошёлся по окрестностям и внимательно присмотрелся к родовому поселению. По сути он впервые это сделал осмысленно: до рабского плена из-за малолетства ему было не понять, а после возвращения из Аварии голова была занята только одним: как организовать борьбу против поработителей. Теперь заботы позади, у него масса свободного времени, ходи и осматривайся.

А места действительно были изумительные. Кажется, сама природа подсказывала обосноваться здесь основательно и надолго. На холмах можно было устроить надёжные крепостные стены, которые со стороны Днепра будут прикрыты высокими кручами; широкие пологие берега могли стать прекрасной пристанью для кораблей и устройства на них складов для хранения товаров. Торговые пути отсюда открывались и в богатейшую Византию, и в торговую Хазарию, и в европейские страны, и в новгородские земли, а дальше — в Балтийское море...

— Родня стала признанной столицей Руси, — говорил он братьям, когда они в очередной раз собрались за обеденным столом. — А у нас, у полян, нет своего племенного центра. Думаю, основать его здесь, на наших землях. Забурлит жизнь, потекут сюда люди со всех концов, и тебе, Хорив, не надо будет ездить с ячменём, репой и прочей продукцией в Родню и другие города, а к тебе сами покупатели будут приходить.

Хорив недоверчиво слушал, сопел, но спорить со старшим братом не решался.

   — Я здесь свой терем отгрохаю! — восклицал Щёк и обращался к супруге: — Сделаем так, чтобы он был самым красивым в городе. Пусть завидуют!

Деловитая Нежана деликатно поддакивала, как всегда оставаясь себе на уме.

   — Следом за нами потянутся Полянские бояре и купцы, — продолжал рисовать яркие картины Щёк. — Каждый из них выстроит себе по терему, появится ремесленный народ...

   — Вот всегда так, — не выдержала Нежана. — Только заведи о чём-нибудь разговор, как мой супруг такое наговорит, что невольно думаешь: ещё чуть-чуть — и в небесную высь полетим!

   — Ладно, ладно, — примирительно проговорил Кий. — Разве плохо немного помечтать? Но вот с чего надо начать прямо сейчас, это совершенно ясно: новое жильё следует закладывать. Сколько можно брату надоедать?

   — Что ты, что ты, брат! — запротестовал Хорив. — Я так рад, что вы ко мне наконец-то приехали! Живите сколько хотите! Наконец-то наша семья вместе! Вот бы наши родители увидели такое! Вот были бы рады!

Отцовский дом был просторный. Кию и Власте были отведены две комнаты с видом на Днепр.

Власта первой вошла и осмотрела все комнаты, остановилась в спальне, сказала:

   — Нет, это не так. Я переставлю всё по-своему, — взялась за стул, передвинула его в угол, потом перенесла скамейку.

   — Я позову челядь, всё сделают как скажешь, — шагнул к двери Кий.

   — Нет, я сама. Хочу сама, — нахмурив лоб, разымчиво протянула она. — А этот стул я поставлю сюда...

Он впервые после похода рассмотрел её и удивился переменам, которые произошли в ней после родов. Из угловатой, долговязой девчонки она превратилась в красивую женщину. Округлились налились плечи и бёдра, из кофточки выпирали полные груди, изящной была её белая гибкая шея мелкими пушистыми завитушками. Изменилась её походка, она стала плавной, вкрадчивой, непышной, в глазах появилось что-то затаённое, даже загадочное.

Кий взглядом провожал каждое её движение. Когда она взялась за кровать, подошёл к ней:

   — Давай вместе.

Они передвинули кровать к стенке, стояли друг перед другом запыхавшиеся. Лицо её разрумянилось, глаза заискрились, полураскрытые полные губы притягивали его взгляд. На него пахнуло сладковатым женским потом, вызвало желание. Он взял её за плечи, легонько привлёк к себе. В её глазах вспыхнул испуг, она машинально упёрлась ему в грудь, сказала придушенно:

   — Не надо...

Но он только сильнее притянул её поближе и поцеловал в горячие губы, которые тотчас ответили на поцелуй; она тесно прижалась к нему трепещущим телом...

С этого дня в их отношениях всё переменилось. Она ни разу не напомнила ему о Зимаве, глубоко в сердце загнав боль ревности и обиду. Она стала жить только Кием и только для него. Сама того не замечая, она постоянно следила за ним, где он находится, что делает. Улучив минутку, подходила к нему, присаживалась на колени, обвивала его шею гибкими руками и целовала жадными губами его щёки, глаза, губы, пробуждая в нём желание. И он с удивлением стал замечать, что сам стал тянуться к ней, скучать без неё, радовался, когда видел после недельной разлуки. Он был не первым и не последним мужчиной, который влюбился в свою жену во время семейной жизни. Как и мечтал, стал ходить на берег реки, садился на бережок, смотрел вдаль. Но долго не сиделось. Ему чего-то не хватало, что-то подмывало изнутри. Через некоторое время вставал, бесцельно ходил вдоль Днепра, бродил по городу, наведывался в поля. Однажды набрёл на кузницу. И что-то ворохнулось в груди. Он думал, что на всю жизнь возненавидел рабский труд кузнеца, что никогда не возьмётся за молот. А тут увидел горн, наковальню и другие принадлежности, до боли знакомые с детства, и страстно захотелось ощутить в своих руках знакомую тяжесть молота.

Он вошёл в кузницу, поздоровался с кузнецами. В нос ему ударил неповторимый запах калёного железа, он ощутил знакомую сухость во рту. Немногое постоял молча, наблюдая за работой. Затем попросил у подручного молот и, чувствуя блаженный трепет во всём теле, стал бить по раскалённой заготовке, подчиняя силу удара командам мастера.

А потом они втроём сидели вокруг врытого в землю столика и пили горячий навар из трав. Старшему кузнецу было лет пятьдесят. Волосы у него были пострижены в кружок и перевязаны голубой ленточкой, круглое лицо обрамляла чёрная бородка. Поглядывая на Кия живыми синими глазами, он опрашивал дружелюбным голосом:

   — И где так наловчился нашему ремеслу?

   — Далеко, отец. В Аварии.

   — Драганом меня звать. А его Сидаркой.

Тридцатилетний Сидарка, очень похожий на отца, только без бороды, весело подмигнул Кию.

   — А меня Кием нарекли. Хорошо у вас здесь.

   — Не жалуемся. Главное, работы всегда достаточно. Идёт к нам народ.

   — Возьмёте в помощники?

   — С большим удовольствием. А ты случаем не тот Кий, что через всю Аварию с войском прошёл?

   — Вроде бы он.

   — Так вон ты какой... А в народе говорят, что ты колдун. Только добрый колдун, — поправился он тотчас.

Кий усмехнулся, промолчал.

   — Да, чего в народе не скажу!. А кузнец ты хороший, это я могу точно подтвердить.

Давно так крепко не спалось Кию, как в ту ночь. Встал с ясной головой и хорошим настроением. И сразу после завтрака отправился в кузницу.

Так продолжалось с неделю. А потом его отвлекла новая забота. С собой в своё селение он взял Вострогора, придумавшего панцири из пластинок конских копыт. Для него он купил дом, нанял с десяток человек, которые рыскали по округе в поисках конских кладбищ и добывали копыта. Под руководством Вострогора пятеро работников особыми ножами нарезали пластинки, а две женщины нашивали их на многослойные кожаные безрукавки. Пока таких панцирей поступало в племенное войско немного.

Но это было только начало.

В средине лета явился нежданный гость — князь северян, горячий, непоседливый тридцатилетний красавец Кияр. Подбоченясь, он картинно подъехал к терему Хорива, ловко соскочил с коня и, тряхнув кудрявой шевелюрой, крикнул залихватски:

   — Есть живые в этом доме?

Из терема в распахнутой рубашке — даже застегнуться некогда — выскочил Щёк, кинулся обнимать давнишнего друга.

   — Входи, входи, гость дорогой. Да как же без предупреждения? Послал бы весточку, встретили, как надо!

   — Не люблю пышных встреч. Решил накоротке заскочить по пути из Родни. Завтра же утром домой отбуду, дел невпроворот...

Тотчас накрыли стол. Вышел степенный Хорив, пожал сухощавую, но крепкую руку гостя, завёл с ним неторопливый разговор. Следом явился Кий. Кияр вскочил с кресла, подбежал к нему, стал говорить, не скрывая своих чувств:

   — Следил за твоими подвигами! Ловко вы провели аварских военачальников! Жалею, что не было меня с вами! Погуляли бы мы...

Выпили, закусили. Разговор вёлся вокруг различных эпизодов похода войска Кия, сражений с аварами.

Вошла Лебедь. Кияр порывисто встал и проговорил удивлённо:

   — Как! Неужто это Лебедь? Да когда же она успела вырасти?

Братья оглянулись на сестрёнку, засмеялись.

   — Да, вот она уже такой стала, совсем взрослой, — сказал Щёк.

Та стояла в двери в светло-жёлтом платье, подпоясанном золотистым поясом, стройная, статная. На губах её блуждала робкая, несмелая улыбка, в глазах таились невинность и любопытство, и вся она была столь красива и привлекательна, что Кияр не утерпел, подбежал к ней, взял за руку и посадил рядом. Братья только переглянулись между собой.

Кияр не только на другой день не уехал, но прожил ещё целую неделю, ловил каждое мгновение, чтобы побыть с Лебедью. Они подолгу гуляли по окрестностям, сидели на берегу Днепра, катались на лодке по его водным гладям. А перед отъездом Кияр собрал братьев в отдельной комнате и объявил решительно и серьёзно:

   — Что хотите со мной делайте, но потерял я голову из-за вашей сестрицы. Жить без неё не смогу. Ждите вскорости сватов. Не отдадите, умыкну! Клянусь Перуном-громовержцем, где бы ни спрятали, найду и увезу Лебедь с собой!

Братья хорошо знали и любили этого честного, прямого и откровенного человека, и поэтому Хорив ответил за всех:

   — Засылай сватов, Кияр. С радостью породнимся с тобой. Люб ты нам.

Свадьба Кияра и Лебеди состоялась 3 жовтеня (3 октября) в праздник Перуна и Роси, когда закончились сельскохозяйственные работы, гуляли целую неделю, а потом молодожёны отбыли в Чернигов, столицу северянского княжества.

Вскоре после этих событий в Родне состоялось племенное вече. Со всей округи приехали его участники. Соседние с площадью улицы запрудили кони, двуколки, телеги, арбы. К полудню вся площадь была заполнена народом.

Мелькали островерхие шапки и разноцветные кафтаны мужиков, красочные платки и кофточки женщин.

Ровно в полдень на помост вышел кудесник племени, принёс жертвы верховному богу Роду. Затем поднялся племенной вождь Годин, полный, длиннобородый старик, поднял над собой знак власти — особой формы серп. Говор постепенно стих.

   — Соплеменники! — произнёс он хрипловатым голосом. — Ровно год назад вы избрали меня вождём племени. Целый год мы мирно жили. Вырастили и собрали хороший урожай. Нам удалось избежать многих бед и потрясений. Сейчас вы оцените мой труд и выберете себе нового вождя. А я слагаю перед вами символ власти, — и он положил на стол знак вождя.

Некоторое время стояло молчание. Потом на помост выскочил молодой парень, энергично тряхнул светлой шевелюрой, крикнул в толпу:

   — Да что там говорить! Довольны мы правлением Година! Спасибо ему за всё! Только сейчас мы хотим Кия! Всё племя стоит за Кия!

И разом зашумела площадь, и дружно стали выкрикивать:

   — Кия! Хотим Кия!

Тут же на вече Кий объявил — племенной центр переносит из Родни в своё родовое имение и приглашает всех именитых и простых людей селиться на его землях; кому надо, он окажет поддержку как рабочими руками, так и средствами.

   — А как будет называться новая племенная столица? — выкрикнули из толпы.

   — Не знаю. Не придумал, — растерянно ответил он.

   — А чего тут думать? — продолжал тот же голос. — Киевом и назовём. В честь нашего племенного вождя! Добре я говорю, господа поляне?

   — Добре, добре! — поддержала толпа.

II


Нежана встретила Щёка у крепостных ворот, опрометью бросилась навстречу. Он нагнулся, подхватил её под мышки и кинул в седло перед собой. Она, тонкая, гибкая, обвила его руками, прижалась пылающими щеками к его лицу. И так они ехали среди людского ликующего моря, радостные и счастливые. У Щёка исчезли последние сомнения. Чего греха таить, разное думал он за год разлуки с ней, порой навевались сомнения в её верности. Но теперь чувствовал, как ждала она его, как соскучилась по нему. Неожиданно она отстранилась и спросила деловитым голосом:

   — А где твоя военная добыча?

   — За нами в двух телегах везут.

   — Ого! Какой ты молодец!

Когда он хотел свернуть на свою улицу, она остановила его и показала в противоположную сторону:

   — Теперь наш дом вон там!

Он удивился, но ничего не сказал. А когда она приказала остановиться перед двухэтажными хоромами с высоким крыльцом, над которым на резных столбах возвышалась надстройка под крышей, он, что называется, лишился дара речи и только переводил взгляд с терема на Нежану и с Нежаны на терем. Она радостно засмеялась его растерянному виду и велела заезжать на просторный двор. А сама ухватила Щёка за руку и повела в гостиную, где его встретили дюжина гостей и богато накрытый стол. Чего только на нём не было: отечественные и заморские вина, жареное и варёное мясо, солёная и заливная рыба, фрукты и овощи.

   — Да ты настоящей боярыней стала! — не удержался он.

Она в ответ только хитро улыбнулась.

Наутро, поправившись после обильного застолья, Щёк приступил к Нежане:

   — Откуда всё это?

И она поведала ему, что в течение года многим знатным людям, главным образом купцам и владельцам мастерских, предоставляла взаймы те богатства, которые он ей оставил; «срезала» большую «прибыль и увеличила их капитал почти в два раза. Один купец попал под «злостную несостоятельностей: взял у неё большую сумму, но кувыркнулся в запой и промотал весь заем. Нежана подала на него в суд, который встал на её сторону и присудил передать ей терем, а самого должника отдать ей в отработку на год.

   — Теперь он у меня подметает двор и отворяет ворота, — насмешливо проговорила она.

   — Как же тебе суд поверил? — не переставал удивляться Щёк.

   — А я учёного грека держу при себе, — с гордостью ответила она. — Он всё записывает, да не один, а при свидетелях.

   — И не жалко этого купца? — спросил он, стараясь припомнить привратника, который открывал ворота перед телегами с добытым добром, но, кроме расплывчатой фигуры и серого фартука, перед глазами ничего не возникало.

   — А кто меня пожалеет? — резонно возразила она. — Да и поделом ему: кто заставлял пить? гулял, миленький, месяца два с дружками-товарищами за мой счёт, и — пожалуйста! — жалей его! Нет уж, раз попалась птичка в мои руки, ни за что не вырвется, будь спокоен.

И он, глядя на неё, видел, что и правда, из таких цепких рук не уйдёт никто. Она сильно изменилась внешне. Повзрослела, стала держаться уверенно и независимо, даже несколько высокомерно, приобрела привычку щуриться, словно приценивалась к окружающему. Новая Нежана ещё сильнее нравилась ему. По характеру весёлый и незлобивый, находчивый и смелый, Щёк любил сильных и волевых людей, привязывался и охотно подчинялся им. Жил он легко и беззаботно, как птичка: пошлёт его командир разведать расположение противника в степи или в лесу, он выполнит его задание лихо и с выдумкой. Поручит он ему ещё что-то сделать, он разобьётся, но Кий будет доволен. Теперь такую сильную личность он увидел в своей жене и готов был подчиняться любой её прихоти.

Она же сказала наставительно:

   — Значит, так. Погуляли вчера — и хватит. Всех не накормишь и не напоишь. Сегодня за день переворошим всё, что ты привёз. Кое-что сразу на рынок, кое-что оставим на свои нужды, иное отдадим купцам для продажи в заморские страны. Я думаю, милый, ты не возражаешь?

   — Конечно, не возражаю.

   — Я знала, что ты у меня умница. Другие приду! из похода и вот направо-налево разбазаривают свою добычу. Вон какие они щедрые! Водят за собой толпу оборванцев. Пока он поит их, они ему пятки лижут. А как кончится добро, бросят и даже здороваться перестают. Мы такими не станем.

Через неделю внезапно заявился к Щёку сам князь Яросвет. Переполох в доме был великий! Нежана вновь расстаралась, стол накрыла поистине царский. Яросвет был в добром расположении духа, шутил, смеялся, похваливал еду и питьё, украдкой поглядывал на красивое личико и ладную фигурку, хозяйки, вызывая ревнивое чувство у Щёка: ишь, старый кобель, молодость вспомнил, глядя на чужую красавицу жену, мало погулял в молодости, на былое потянуло! Старик, старик, а туда же!

   — Наслышан я о твоей жене, — плутовато щуря глаза, Говорил Яросвет, когда они остались одни. — Опутала она город обязательствами. Кто ей только не должен!

У Щёка брови конёчком, лицо сама приветливость и угодливость, но втайне ему хотелось швырнуть чем-нибудь в похотливого старика.

   — Известными людьми стали вы оба. Только и разговору о вас. Прославился ты во время похода. В народе настоящие легенды слагают. Прямо-таки необыкновенными богатырями представляют вас, особенно Кия, тебя и Колывана.

И, видя протестующий жест Щёка, князь заторопился в словах:

   — Нет, нет, всё верно! Народу нужны герои! Нужны люди, которым он бы верил! Без этого немыслима жизнь государства!

Кинул испытующий взгляд на Щёка, продолжал:

   — Говорили мы с Кием по этому поводу. И родилась у нас мысль продолжить борьбу с Аварией, но только другим способом.

Щёк удивлённо поднял брови, но смотрел по-прежнему весело и безмятежно.

   — Есть и иной способ борьбы — это укрепление мощи Руси. Объединить надо племена в единую силу, вот тогда мы станем по-настоящему угрожать нашему соседу.

   — Но что тогда станет с вековой вольницей русов?

   — Русы приобретут ещё большую свободу, потому что мы перестанем зависеть от Аварии. Прекратим платить ей дань.

   — И что требуется от меня? Ведь ты не зря ко мне приехал...

   — Угадал. Есть у меня мысль послать тебя в племя кривичей. За твои военные заслуги выберут они тебя своим вождём.

   — А я должен их привести к покорности тебе, князю Руси? — догадался Щёк.

   — Вот-вот. И ехать должен немедля.

«Ах, ты, кобель старый, — ругнулся про себя Щёк. — Я отбуду из Родни, а ты тем временем к моей жёнке подсыпешься! Ну уж нет, не получится».

   — Я хотел бы всей душой, да не в состоянии, — сокрушённо сказал он. — Дела семейные. Сам видишь, как жена развернулась. Одна не справляется. Нужна мужская рука.

   — Жаль, очень жаль.

Яросвет встал, прошёлся по горнице, внимательно оглядывая стены, окна, потолок.

   — Завидный терем отгрохал купец! Он, почитай, бесплатно тебе достался. Расположились вы в нём основательно, вольготно. Только вот какое дело... На днях встретил я судью Дермела. Поговорили о том о сём. И высказал он мне подозрение, что не всё чисто у грека с какими-то записями. Что купец намерен подать на пересуд, и может случиться так, что сумеет терем вернуть себе, а жену твою за подлог в кутузку упечь. Вот какие пироги...

Уж чего-чего, а с соображалкой у Щёка было всё в порядке. Недаром Кий держал его командиром отряда разведчиков. Дважды повторять ему было не надо.

   — Да что я говорю? Супруга целый год без меня отлично справлялась. Думаю, хватит у неё ума ещё на годик-другой.

   — Вот и ладненько, вот и хорошо, — обрадовался Яросвет и, поговорив немного о пустяках, простился и ушёл. Любезно улыбаясь и крепко обнимая князя на прощание, Щёк думал про себя: «Погоди, подвернёшься мне где-нибудь под горячую руку, хрыч старый. Уж я тебе не спущу!»

III


Весной под началом Кия оказалось десять тысяч хорошо вооружённых воинов-соплеменников: в металлических панцирях из пластинок конских копыт, с длинными обоюдоострыми мечами; щиты по-прежнему были деревянными или плетёными. Кий всю зиму и весну проводил регулярные занятия по греческому образцу. Для этого он выписал из Боспора наставников по военному делу требовал от них полной отдачи сил, сам участвовал наравне со всеми.

Домой приходил усталый, но довольный. Власта, ещё более раздобревшая, цветущая, срывалась ему навстречу и не знала чем угодить. Он находил где-то в углу дочурку Елю с куклами, брал её на руки, и они все трое садились за ужин. Он всё больше и больше привязывался к этому чудесному созданию с льняными волосами и голубыми глазами — его глазами! — лепетавшему у него на коленях. Отцовское чувство целиком захватило его. Многолюб от природы, он перечеркнул в своей памяти прошлое и полностью отдался любви к своей жене и дочери.

А утром — снова на полигон. Кий видел, как на глазах меняется его войско. Пройдёт ещё немного времени, и он с помощью князя возьмётся за воинство всей Руси. С этими мыслями он отправился однажды к Яросвету. Тесть принял его радушно. Расспрашивал, как поживает Власта, как растёт внучка, какие причуды появились у неё за последнее время. Долго и весело смеялся над рассказами Кия.

Потом Кий свернул на серьёзный разговор:

   — Во главе племён поставлены наши люди. Пора переходить к формированию общегосударственного войска. Мой план таков. Каждое племя выставляет отряд из десяти тысяч человек. Они направляются в Родню. Мы их размещаем, вооружаем и проводим обучение.

   — Обученные и хорошо вооружённые войска — мечта каждого правителя. Но как вожди племён отнесутся к тому, что придётся отрывать столько мужчин в самый разгар летних работ? Как справятся с заготовкой кормов на зиму, с уборкой урожая? Не оставим мы голодным народ?

   — А как бывало раньше, когда приходилось отправляться в походы против различных врагов? Целыми годами велись войны. Вдобавок к этому, прорывались супостаты на наши земли, грабили, разоряли, жгли дома и посевы... Как-то выбирались из всех трудностей! А теперь предлагается собрать, войско, обучить, чтобы оно было в постоянной боевой готовности, умелое и дисциплинированное, способное в любую минуту дать отпор противнику. Не будет грабежей, насилий, пожаров, не будет сожжённых полей, уведённых в плен русов...

   — Ты мои мысли читаешь. Я всё время княжения мечтал о таком воинстве. Но только-только делал Г первые шаги к нему, как натыкался на яростное сопротивление вождей племён.

   — Теперь там другие люди.

   — Ты ручаешься, что Щёк и Колыван пойдут за нами?

   — За Щёка — вполне, за Колывана — с оговоркой. Он сложный человек, скрытный, хитрый, изворотливый. Но думаю, любовь к родине пересилит его капризы.

   — Ты знаешь их такими, какими они были в твоём подчинении. К тому же вы были в постоянной опасности, в окружении неприятеля. Там другой дух и настроение иное. На первом месте — товарищество и взаимовыручка. Иначе — не выживешь. Иначе — сомнут. И всё это понимали. Теперь Щёк и Колыван получили власть. А власть коренным образом меняет человека. Более того, иногда делает его совершенно другим.

   — Подумаешь, какая власть — вождь племени. Я никакой перемены в себе не почувствовал.

   — Потому что стоял во главе большого отряда, руководил операциями и военными действиями на протяжении двух лет. И избрание на спокойную должность вождя племени прошло для тебя незаметно. Иное дело Щёк и Колыван...

   — Не будем торопиться с выводами. Я бы попросил съездить в ближайшее время к Щёку и поговорить с ним. Именно самому съездить в Смоленск, чтобы выразить уважение Щёку. Это его подкупит и сделает уступчивым. Я хорошо знаю своего брата, он очень любит делать услужение близким. Это у него внутри сидит. И на этом можно сыграть.

— Хорошо, я подумаю. Наведывался я к нему осенью. Деловой разговор получился. — Помолчал, покрутил седой головой. — Жена у него настоящая красавица. С дерзким взглядом. Ох, любил я таких в молодости!

«Ты и сейчас ни одну юбку не пропускаешь, — ехидно подумал про него Кий. — Услышала бы жена, в гробу перевернулась».

IV


Смирена, жена Колывана, невысокая, толстенькая пышечка, была в постоянном движении, вечно чем-то озабочена, всегда в каком-то деле: то руководила челядью при уборке дома, то убегала на скотный двор и следила за доярками, конюхами, то перекатывалась с одного конца поля на другой, наблюдая за работами с зерновыми или репой. Но главной её заботой был уход за мужем. Насколько она помнила, он постоянно чем-то болел. И болезни-то вроде были несерьёзными — то начинал вдруг покашливать, то целыми месяцами сморкался, то хватался за грудь или живот, — но мучили они его непрестанно. Она привыкла видеть его недовольным, со страдальческими глазами и от всей души жалела.

И теперь, по возвращении из похода, она старалась как можно чаще быть около него, особенно после того, как его избрали вождём племени древлян. Она изучила распорядок дня мужа, которому он следовал со скрупулёзной точностью. Она и существовала лишь для того, чтобы в положенный час подать всё необходимое ему. Едва вставал, как несла тазик с водой, мыло и полотенце и из кружки начинала поливать, наблюдая, как он медленно, точно раздумывая, намыливал руки, лицо и шею, не спеша смывал пену. Подав полотенце, Смирена внимательно смотрела на то, как он тщательно вытирается, видела, как проступают бугорки его позвонков, и очень переживала за его худобу.

Не взглянув на неё, он протягивая полотенце и шёл в свою горницу, где, удобно усевшись в кресло с покатой спинкой, начинал пить приготовленный ею морковный настой. Пил не спеша, мелкими глоточками, глядя невидящими глазами перед собой. Она знала, что с этого момента он погружался в глубокое раздумье и его ни в коем случае нельзя было беспокоить.

Примерно через час она несла ему завтрак — тщательно переваренную баранину с отварной репой, которые он ел небольшими кусочками, а потом запивал морковным соком. Посидев некоторое время за столом, как бы прислушиваясь к тому, как организм начинал переваривать полученную пищу, он медленно вставал и шёл в гостиную, где принимал посетителей, решал насущные вопросы, улаживал споры соплеменников.

Сегодня с утра у Колывана побаливала голова. Он наклонял её то в одну, то в другую сторону, прижимал к вискам тонкие синюшные пальцы, надеясь, что боль пройдёт, но она не прекращалась. Такая несильная, но надоедливая, тягучая боль. Умывшись, он с кружкой морковного отвара уселся в своё кресло и стал думать. Он вновь и вновь перебирал в памяти все походы русов, и ему становилось всё обидней и обидней от мысли, что все победы Кий приписал себе, оставив в тени его, Колывана. А ведь именно он со своей хитростью и изобретательностью обеспечил блестящее проведение почти всех воинских операций. Разве не он предложил выдать отряд Кия за разбойников во время похода на буртасов? Не будь такой задумки, едва ли удалось заманить лесных жителей в ловушку и разгромить под Брянском. Колыван всё придумал, всё разложил по полочкам, а на руках носили не его, а Кия... То же самое произошло и при стравливании кутургуров с аварами... А сколько искусства проявил он, Колыван, во время почти годичного похода русов по лесам?.. Достаточно было Кию лишь один раз не послушаться его, Колывана, поступить по-своему и ринуться сломя голову на Каменск, как всё войско оказалось перед угрозой полного уничтожения. Именно тогда ему стало ясно, что настоящий командир войска не Кий, а он, Колыван. Кий всего-навсего хороший воин, храбрый воитель, красивый и сильный, умеющий увлечь за собой людей как личным примером, так и зажигательными речами. И только.

Именно тогда, с попытки прорваться к Каменску, понял Колыван непреложную истину: только на нём держатся победы отряда, а не на Кие, который, беззастенчиво крал их и присваивал себе. Значит, он может бросить вызов Кию и победить его. А что такой момент наступит, он не сомневался. Не переживёт своего десятилетнего срока княжения Яросвет. Почему ему так казалось, Колыван и сам не знал, но был убеждён, что скоро начнётся борьба за драгоценную булаву. Вот тут-то и надо Колывану перехватить княжеский престол. А это можно сделать только после многоходовой комбинации, которую надо выносить в голове и осуществить методично и последовательно. Надо думать и думать, тщательно всё рассчитать, чтобы не совершить хотя бы маленькой, но роковой ошибки. Ошибки такого рода, как он прекрасно понимал, часто стоят жизни.

Прежде всего, надо найти главное звено в цепи. В настоящий момент таким звеном является племя кривичей во главе со Щёком. Удастся привлечь его на свою сторону, победа будет обеспечена. Против двух племён — древлян и кривичей — сил у Кия не хватит. На государственном вече их голоса будут решающими.

Следовательно, надо основательно взяться за Щёка. Этот всегда улыбчивый человек был прекрасным разведчиком: неутомимым, находчивым,смышлёным. К тому же он умел ладить со всеми, у него не было врагов. Он всегда умудрялся находить золотую середину, старался всем помочь и всем быть нужным. Чудесного характера был Щёк. Даже непонятно было, с какого края к нему подступиться.

Но он-то, Колыван, знал одну большую слабость Щёка: тот был только хорошим исполнителем, а своего мнения в крупных вопросах не имел и всегда шёл за сильным человеком. Поэтому его можно было легко убедить и переубедить, лишь бы он поверил в тебя. Следовательно, надо почаще с ним встречаться, беседовать, прощупывать настроение, воздействовать на его взгляды, создавать и формировать мнение...

Придя к такому выводу, Колыван решил ехать в Смоленск. Но он никому не сказал, что целью его поездки является встреча со Щёком; он приказал собираться в столицу. И только в последний момент оповестил своих близких, что сначала решил завернуть к своему однополчанину и другу Щёку, чтобы вспомнить былые походы и старые раны.

Дождались, когда сошли вешние воды и установились дороги. Выехали в ясный солнечный день.

Но после обеда закружила пурга. Снежинки оседали на лице, приятно холодили, превращались в капельки, текли тонкими струйками, щекоча кожу. Так и мысли Колывана кружились сумбурным вихрем в голове, потом успокаивались, но не согревали душу, а оставляли на ней чёткие, ясные и расчётливые решения, холодные и лишённые всяких чувств; немигающие глаза его при этом смотрели в одну точку, отсвечивая ледяным блеском.

Щёк выскочил из своего терема, одетый по-домашнему, облапил худенькую фигурку Колывана, закружил вокруг себя. Он был искренне рад его приезду. В гостиной был наскоро накрыт стол. Лицо Щёка сияло неподдельной приветливостью, брови-конёчки взлетали, точно крылья птицы, глаза лучились ясным светом. Даже иссушенная, расчётливая душа Колывана смягчилась от такого душевного приёма.

   — Не обессудь за угощение, — говорил Щёк, широким жестом приглашая гостя за стол. — Жена осталась в Родне, распоряжается нашим хозяйством, а я вот здесь...

Тут Щёк вспомнил, какими жадными глазами провожал гибкую фигуру Нежаны князь, и холодок прокатился в его груди и голос невольно осёкся. Много было молодых парней и мужчин в столице, но почему-то думал он только о старике-князе — возможном любовнике своей Нежаны. А почему — сам себе ответить не мог.

Колыван заметил странный блеск в глазах Щёка, подумал, что он переживает разлуку с женой, пошутил:

   — Мама моя когда-то стращала: «Смотри, Колыван, дождёшься у меня: женю, а жену-то не дам!» Так и у тебя получается...

И удивился, как потемнели глаза у Щёка. Подумал: «Что-то тут не так!» И тотчас перевёл разговор на другую тему.

   — С чего приступил к управлению племенем? Хорошо ли встретили?

   — Да как сказать... По-разному встретили. Но приходится начинать чуть ли не сначала! Разделил всех воинов на тысячи, включил в округа не только бойцов, но и их семьи, а тысяцких назначил своими заместителями, наместниками. Ну, а дальше пошло проще: тысячи распределил по сотням, а сотни по десяткам. Есть с кого спросить за дела не только военные, но и гражданские. Теперь вот на очереди вооружение и обучение воинскому делу бойцов. Дел — непочатый край. В общем, кручусь с утра до ночи, и конца не видно. А как твои дела?

   — Немного полегче. Мой предшественник оставил мне неплохое наследство. С управлением землями дела обстоят нормально. Соседи не беспокоят.

   — У меня в этом отношении гоже спокойно. Проучили тогда буртасов, затаились в своих лесах, не высовываются.

   — Я вот думаю: хорошо, что у нас, вождей племён, такие вольности, что не зависим от князя и не посылаем ему воинские отряды. А слупись такое — чем бы пришлось отбивать набеги неприятельские?

   — Не с чем.

   — Вот-вот! Ему, князю, в своей Родне спокойно. Когда до него доберутся? Только через наши кости. Жирует со своей дружиной. А дадим ему своих воинов, он и их приберёг к рукам, а нас бросит на произвол судьбы. Что, раньше не так бывало?

   — Так, так, Колыван. Давай выпьем ещё. За нашу вольность вековую.

   — Правильно, веками мы жили вольно! Платили малую дань князю, а свои вольности не отдавали никому. И не должны отдавать! На этом стояла и будет стоять Русь!

   — И впредь надо держаться вместе на страже наших вольностей! — Перед Щёком возникло ненавистное лицо Яросвета, и он грохнул кулаком по столу.

   — Пусть только попытается старый дуралей вмешаться в дела моего племени. Я его собственными руками задушу!

Колыван пожевал тонкими сухими губами, взглянул на Щёка проваленными, в чёрной обводке глазами, откинулся на спинку кресла. Чеканно стал ронять слова:

   — Яросвет хоть и с горячим характером человек, но у него трезвый ум. Поэтому он никогда не решится урезать наши вольности, потому что знает: тотчас начнётся смута в государстве. Не Яросвета надо бояться, а совсем другого человека.

Щёк опьяневшими глазами смотрел в лицо Колывана, силясь понять, куда он клонит.

   — Кто же тогда? Князь у нас один — Яросвет.

   — Кия. Кия бойся.

   — При чем тут Кий?

   — А при том, что он зять князя. И имеет сильное влияние на него. Наверняка какие-нибудь козни против нас замышляет.

   — С чего ты взял?

   — Просто хорошо знаю. Сколько лет провоевали рядом. Я его каждый шаг могу предугадать наперёд.

   — Кию я верю, он мой брат, — Щёк даже заметно протрезвел, произнося эти слова. — К тому же я с ним столько военных дорог прошагал — плечом к плечу и за него готов в огонь и воду пойти. К таким победам привёл! Он непобедимых аваров побил!

   — Его ли в этом заслуга? Вспомни, кому ты приносил разведданные в первую очередь? Мне. И мы с тобой обсуждали их, прикидывали, какие меры принять, а уж потом наши решения Кий выдавал за свои. Настоящие творцы побед не Кий, а мы с тобой!

   — Может, оно и так, но тебе с Кием меня не поссорить!

   — Хорошо, хорошо. Я и не собираюсь. Боюсь, что он вольности наши отберёт, когда князем станет.

   — Ого! Когда это будет! За десять лет столько воды утечёт.

   — Верно. Но готовиться нам надо сегодня. Я за тем и заехал к тебе, чтобы договориться на всякий случай. Вместе нам надо быть. Если встанем рядом, никакой Яросвет не страшен! Отстоим наши вольности и не допустим княжеской руки в свои владения!

   — Правильно! Будем вольными, как в старину заветную!

Наутро Колыван уезжал в Родню. Пожимая на прощание его сухую руку, Щёк говорил:

   — Не верю я, что Кий пойдёт против нас с тобой. Слишком много военных дорог прошли вместе. Это никогда не забывается. Я так говорю, как если бы он не был моим братом.

Колыван кивнул головой, и кибитка тронулась.

«Нет, Щёк не из тех, кто до конца верен своему слову, — думал он. — Его легко переубедить. Вчера он стоял за древнюю вольность племён, а сегодня готов склониться к плечу Яросвета. Видно, придётся рассчитывать только на свои силы».

На душе Колывана было тоскливо и муторно.

Щёка не удалось перетянуть на свою сторону. Возможно, придётся поделиться своими правами вождя племени с Роднёй. И всё же он решил стоять до конца. «Попятиться всегда успеем», — вслух сказал он, увидев деревянные стены и башни столицы.

V


Князь поселил Колывана в лучшую горницу дворца, приставил самых лучших слуг. На каждом шагу, ему оказывали почёт и уважение. Рассудочного и расчётливого Колывана это нисколько не тронуло, л только ещё больше насторожило. Сохраняя безмятежный и приветливый вид, он, однако, внутри напрягся, как тетива лука, готовый к любым неожиданностям. Он всё больше и больше приходил к выводу, что князь собирается вести с ним переговоры дополучить важные уступки.

Предчувствие его не обмануло. На третий день он был приглашён в горницу князя, где за столом сидели сам князь и Кий. После обмена приветствиями и улыбками Яросвет стал говорить о трудностях в обороне Руси и необходимости создания государственного войска.

   — Тут мы с Кием прикинули и пришли к выводу, что не столь обременительным было бы, если каждое племя направило в Родню по тьме (десять тысяч) своих воинов на летний период, а мы со своей стороны их обучили греческому строю под руководством боспорских советников.

Сердце у Колывана упало и покатилось куда-то в бездонную темноту. Ему стало трудно дышать. Он расстегнул ворот рубашки. То, что он ожидал в далёком будущем, при княжении Кия, начиналось сейчас, сию минуту, здесь, за столом. Началось неожиданно, хотя он и готовил себя к этому.

Он ответил не сразу. По своей привычке, начал вести разговор издалека, с раздумий и рассуждений, тягуче и нудно, ходя вокруг и около.

   — Конечно, — начал он, — мысль о создании единого войска очень дельная и привлекательная. Она давно носится в воздухе. Помнится, я ещё был мальчишкой, когда приезжал со своими родителями на вече в Родню; шнырял между мужиками, которые казались мне настоящими великанами; тогда тоже раздавались предложения об организации мощного войска, которое смогло бы накрепко закрыть от врагов наши границы...

Он ещё долгое время рассуждал о своём детстве, какие мысли одолевали его, ребёнка, потом перешёл к высказываниям отца, братьев, дядей и других родственников, постепенно, настойчиво внедряя мысль, что исстари племена жили вольно и благодаря их добровольной и бескорыстной поддержке крепла великая Русь.

Яросвет хмурился, Кий с едва заметной улыбкой в упор рассматривал испитое лицо Колывана, терпеливо слушал его скрипучий голос. Ни тот, ни другой ни одним словом не прервали его, давая полностью высказаться.

   — Думаю, подытоживая вышесказанное, следует заметить, — медленно, раздумчиво продолжал Колыван, — что рано поднимать этот вопрос на государственном уровне. Народ привык к вековой вольности и не поймёт ущемления своих прав, которые идут от дедов и прадедов наших. Надо, как и ранее, князю опираться на вождей племён, которые аккуратно платят дань, защищать их от многочисленных врагов, окружающих границы наши. Может следует повторить походы против них, такие же, какие мы совершали под командованием Кия. Я бы первым поддержал такое начинание. На большее пока племена не способны, да и, насколько я знаю, просто не пойдут ввиду сложившихся внутри них обычаев и традиций.

Наступила долгая пауза. Колыван невозмутимо мял пальцам неизвестно откуда взявшийся у него мякиш хлеба и внимательно смотрел на него, будто в нём сосредоточилась сама суть его помыслов в этот момент; Яросвет не двинулся и, склонив голову набок, о чём-то сосредоточенно думал; Кий откинулся на спинку кресла и насмешливо рассматривал Колывана. Задал прямой вопрос:

   — Так ты, значит, против единого войска?

   — Против. Потому что это идёт вразрез с вековыми обычаями нашего народа.

   — Обычаи разные бывают. От некоторых следовало бы отказаться.

   — Деды веками жили по ним и нам завещали их хранить.

   — В том числе, например, такую традицию — платить дань Аварии? Ведь мы платим её десятилетиями.

Колыван промолчал, продолжая невозмутимо заниматься хлебным мякишем.

   — Может, у тебя есть какие-то свои собственные соображения по укреплению государства? — спросил Яросвет.

   — Никаких других соображений у меня нет, — категорично заявил Колыван.

Переговоры закончились ничем, а на другой день Колыван уехал.

После его проводов, когда князь медленно поднимался по ступенькам красного крыльца, Кий произнёс:

   — Он не уступит, я знаю. Раз он так сказал, то будет стоять до конца.

   — Выходит, хороним свои планы?

   — Ни в коем случае. Надо его заставить силой.

   — Нет, — возразил Яросвет, — на пролитие крови родичей я не пойду никогда.

   — И не надо, — возразил Кий. — Просто мы соберём войско, двинем против него и покажем, что он остался в одиночестве. И тогда он сдастся.

   — И какие же силы мы двинем?

   — Княжескую дружину — раз. Войска Щёка — два. Тысячу-две прихватим у северян. Ну и разумеется — войско моего племени. На сражение он не решится, иначе мы его потреплем, как котёнка. И таким образом приведём к покорности.

   — Щёк пойдёт против Колывана?

   — Думаю, да. Но надо предварительно переговорить. Хорошо бы тебе. Слово княжеское для него много значит. Или поедем вдвоём.

Но Яросвет решительно отказался.

   — Трястись на старости лет... Нет уж, езжай один. Вы же братья.

«Где не надо, он шустрый. А тут старичком прикидывается, — недовольно подумал Кий. — Лукавый мужичок, другого не скажешь».

Делать нечего, пришлось в Смоленск ехать одному. Щёк оказался на охоте и явился на другой день после его приезда. Тотчас запалили костёр, стали жарить тушу кабана. Одуряющий запах мяса напомнил Кию походную жизнь. Странная натура человеческая: чем дальше в прошлое уходят события, тем легче забываются трудности и в памяти остаются только приятные воспоминания. И сейчас, сидя плечо к плечу возле костра, Кий и Щёк вспоминали различные эпизоды военной жизни, и они казались необыкновенно увлекательными, и им порой казалось, что происходило всё не с ними, а с кем-то другим или в каком-то другом мире.

   — А помнишь, брат, как мы обвели аваров, пройдя через болото! — восторженно выкрикивал Щёк, в возбуждении подскакивая на своём месте. — Они собираются напасть на нас, а мы с другой стороны, со спины...

   — Нет, как ни говори, но Голунь мы взяли просто голыми руками. Какая слаженность действий! Сорвись один человек, проболтайся ненароком — и вся операция полетела бы к чёрту!

   — А у меня картина перед глазами: наши бегут, следом мчится конница аваров, ещё немного и — разгром. И тут нам навстречу с развевающимися волосами женщина! Это был удар молнией в сердце каждого руса! Я прямо обеспамятствовал! Откуда сила... нет, не сила, а ярость взялась! Как ударили мы по противнику!

   — Да, ударили, — сник Кий и задумался, вспомнив Зимаву и короткую военную любовь свою. Где-то она теперь? Наверно, возрождает жизнь на пепелище, родит детей, а первый ребёнок от него, Кия...

Щёк понял, что затронул больную тему, замолчал, а потом тихонько встал и удалился, оставив Кия одного со своими мыслями.

Когда кабан был готов, устроили пир рядом с тушей. Слуги раскинули на земле холстину, принесли хмельное, и началось веселье. Надвинулась ночь, засияли высокие звёзды, темнота подступила к самому костру, и так это было знакомо: будто снова в военном походе, будто снова собрались после удачной военной операции боевые товарищи и пируют во славу новой победы над врагом!

   — Сколько мы друзей потеряли! — обнимая Кия, говорил Щёк, и пьяные слёзы текли по его щекам. — Как станешь вспоминать, так сердце болью исходится...

   — Но во имя чего переносили такие тяготы, потеряли друзей, шли на жертвы? Неужели во имя того, чтобы продолжать платить дань Аварии и быть у неё в услужении, как многие века?

   — Нет! Конечно нет! — стучал кулаком по своему колену Щёк.

   — Вот в этом и соль! В этом гвоздь вопроса!

   — Выпьем ещё, брат!

   — Выпьем, братишка, мой боевой друг!

Серьёзный разговор между ними состоялся на следующий день. Как ни странно, начал его Щёк.

   — Был у меня Колыван на днях, — отложив в сторону кусок мяса и тряпкой вытирая губы, проговорил он. — Выпили мы с ним за встречу, за наши боевые успехи. Крепко выпили. И склонял он меня к нашей старинной племенной вольности. Дескать, за счёт её держалась и держится наша Русь. Я тоже того же мнения держусь и ему об этом сказал. А в душе что-то скребёт. Будто не так я поступаю. Как ты на это смотришь?

Кий крякнул, ощерился, взглянул на Щёка.

   — Что-то скребёт, говоришь? В душе свербит? И не случайно. Ответь мне, друг сердечный, ради чего, мы воевали против Аварии?

   — Чтобы отучить нападать на нашу страну.

   — И только?

   — «только»?

   — Разве не говорили десятки раз, что мечта наша — Освободить Русь от аварской дани, а славян от рабства?

   — Говорили, конечно. Да мало ли о чём мы мечтали!

   — Нет, нет, не уходи от вопроса. Если не свобода Руси, если не избавление от рабства славян, то ради чего мы столько жизней положили? Как же ты быстро забыл, вернувшись к сытой, спокойной жизни!

   — Ты прав, брат! Скотскую жизнь я веду. Лишь бы повкуснее пожрать да на бок завалиться! Истинная скотина...

   — А разве можно добиться победы над аварскими войсками разрозненными силами племён? Ответь мне, братишка. Ответь как на духу, потому что мы с тобой братья.

   — Нельзя, Кий. Никак нельзя.

   — Вот в том-то и дело.

Кий прошёлся по горнице. Щёк, наблюдая за ним, невольно отметил, как изменился он за последние два года: лицо его возмужало, посуровело, вокруг губ прорезались глубокие складки, в голубых глазах появился стальной блеск, взгляд их стал жёстким, движения приобрели решительность и властность. Многое дали Кию сражения и битвы с врагами. И у Щёка невольно возникло огромное уважение к своему командиру и старшему брату, желание помочь ему.

Наконец Кий опустился на скамейку прямо перед Щёком и, глядя ему в глаза, проговорил твёрдо:

   — Не прав Колыван. Не прав, призывая к племенной вольнице. Если мы пойдём по его совету, то обречём себя на вечное подчинение Аварии. Жизнь неумолимо требует объединения всех русов вокруг князя. Другого пути у нас нет. Ты согласен?

   — Согласен, Кий, — горячо ответил Щёк.

   — А раз гак, то слушай план, который мы выработали с князем Яросветом. Колыван был в Родне, отказался действовать сообща. Мы решили двинуть против него войска...

   — Воевать против Колывана я не буду! — отрезал Щёк.

   — Никто воевать и не собирается! Мы только объединим силы всех племён, княжескую дружину и войдём в пределы владений племени древлян. Колыван не такой дурак, чтобы затевать безнадёжное сражение. Он будет вынужден принять наши условия. Согласен со мной?

   — Пожалуй, да.

   — Какое «пожалуй»? Какое «пожалуй»? Ты должен выступить сообща с нами! Или у тебя другая задумка? Тогда выкладывай, я тебя с интересом выслушаю.

   — Других мыслей у меня нет.

   — Так вот. Если мы принудим к подчинению Колывана, тогда получим возможность создать хорошо вооружённое и обученное войско и совсем по-другому заговорим с той же Аварией!

   — Под твоим знаменем, Кий, я не только против Аварии, против самого чёрта пойду!

   — Ну вот и договорились. Значит, докладываю о нашем разговоре великому князю. А ты готовь воинов своего племени к скорому походу. Не в наших интересах терять время. Надо ковать железо, пока горячо. Это я тебе как бывший кузнец говорю!

VI


Расставшись с Кием, Яросвет некоторое время занимался княжескими делами: рассудил двух бояр, споривших о лесном массиве; принял дань от северян; наконец, отправился в конюшню, с удовольствием потрепал холки и погладил по мордам любимых лошадей. И вдруг, будто бес толкнул, приказал оседлать белого жеребца и поскакал к терему Щёка.

Сначала на крыльцо выскочила челядь. Узнав князя, тотчас скрылась за дверью, и почти тут же вышла хозяйка. Нежана была одета по-домашнему — в расшитое узорочьем голубое платье, подпоясанное вязаным поясом; волосы заплетены в две толстые длинные косы. Бывают же такие женщины, невольно подумал князь, что всё в них красиво: и стан, и лицо, и одежда. Но особенно обворожительными были глаза — большие, сияющие, они как будто притягивали к себе.

   — Не дома ли случайно хозяин? — здороваясь, спросил он.

   — Как осенью уехал в Смоленск, так ни разу не заявился, — ответила она, вздохнув. — Уж так он службу княжескую исполняет, уж так исполняет, что про дом свой родной забыл.

   — А я и не знал, — притворно вздохнул князь. — Так что же мне делать? Разворачиваться у ворот вроде неудобно, хозяйку обидишь...

   — Милости просим! Чем богаты, тем и рады!

Она пошла вперёд. Он, молодцевато прыгая по ступенькам, догнал её, коснулся руки. Её будто обожгло, она взглянула на него всполошёнными глазами, поспешно отвернулась. «Эге, — подумал опытный до женского сословия князь, — да ты совсем изголодалась по мужской ласке, голубушка».

А Нежана и вправду чувствовала, что неладное с ней творится. Ждала-ждала она своего Щёка из похода, думала, насовсем приехал, а он махнул хвостом и укатил в свой Смоленск, оставив её в холодной постели. И тут заметила она за собой, что ловит взгляды каждого мужчины, от нечаянного прикосновения их вздрагивает, и её обдаёт жаром, что ночами просыпается и не может уснуть, а от ласкового слова волной подпирает в горле клокочущее чувство. Она совсем растерялась и ходила, точно во сне, взволнованная и потерянная. Ей очень хотелось, чтобы кто-то её пожалел и приласкал, и никакими средствами не могла она избавиться от этого состояния.

Проворными мышками зашмыгали холопы, накрывая стол. Хозяйка умело руководила ими. Наконец были поставлены яства и питьё.

   — Присаживайся, Нежана, почти гостя.

   — С удовольствием, князь.

Яросвет налил медовуху в два стакана. Щуря хитроватые глаза, предложил:

   — Выпьем за благополучие этого дома!

   — Спасибо. Не пью, князь.

   — Но немного можно...

   — Разве что чуть-чуть.

Выпили.

   — А теперь, Нежана, по обычаю хозяйке следует поцеловать гостя.

Нежана вздрогнула, долго смотрела на князя глубоким, взволнованным взглядом внезапно потемневших глаз, потом, словно очнувшись, поднялась, подошла к нему и прикоснулась жаркими губами к его щеке. Он тотчас взял её за плечи, притянул к себе и стал целовать в губы. Она охнула и ослабела. Тогда он подхватил её на руки и понёс в спальню.

Зачастил с той поры Яросвет в дом Нежаны, а по столице пополз нехороший слушок, будто спуталась жена Щёка с самим великим князем...

VII


Подготовка к походу заняла две недели. Северяне прислали полтысячи всадников. Князь взял с собой тысячную дружину, Кий — пять тысяч хорошо обученных и вооружённых воинов своего племени. Зато Щёк расстарался, под его рукой оказалось около пятнадцати тысяч воинов.

   — Хочу проверить боеготовность племени, — гордо подбоченясь на коне, заявил он князю и Кию.

Объединённые силы переправились через Днепр и двинулись по степи и через сутки встретились с воинством Колывана. С возвышенности, где остановились княжеские войска, оно виделось как на ладошке. Колыван собрал сколько смог, не менее пятнадцати тысяч. Кия это не удивило, он знал, что его бывший помощник использует все возможности и будет торговаться до конца.

В первый день он вообще на переговоры не пошёл, ссылаясь на нездоровье. На другой день попросил личной встречи с великим князем, причём во второй половине дня. Он явно тянул время, неизвестно почему.

А Колыван ждал известий из Родни. Несколько дней назад он узнал от своего человека, что столица полнится слухами о любовной связи князя и Нежаны, жены Щёка. Едва выслушав, он кинулся к сундуку и стал бросать в кожаный мешок драгоценности.

   — Не медля ни минуты, скачи в столицу! — приказывал он слуге. — Я распоряжусь выделить тебе две лошади. Найди в доме Щёка Ерумила. Он прошёл рядом со мной все походы, сейчас в услужении Щёку. Щёк верит ему. Отдай все драгоценности, что в этом мешке. И скажи, что он получит в два раза больше, если на пару дней приедет ко мне. Привези его с собой! Во что то бы ни стало! Щедро награжу и тебя! Разбейся, но Ерумил должен быть здесь!

И, наконец, он их дождался. Усадил Ерумила, невысокого жилистого мужичка с умными глазами перед собой за стол, сказал:

   — Сейчас я позову сюда Щёка. Ты должен ему сказать правду об отношениях князя и Нежаны.

Ерумил степенно помолчал, убрал руки со стола, вздохнул глубоко:

   — Не могу. Поэтому не буду.

   — Но ведь об этом говорит весь город!

   — Пусть говорят. Мне до этого нет никакого, дела.

Колыван встал в тупик.

   — Чего ты хочешь? Ещё больше драгоценностей? Я согласен.

   — Ничего мне не надо.

   — Так... Что ж, я понимаю. Тогда садись в угол и ничего не говори. Сиди и молчи. Больше от тебя ничего не требуется. Хорошо?

Ерумил молча прошёл в угол.

Тотчас Колыван послал гонца к Щёку, приглашая на переговоры. Тот, поставив в известность князя и Кия, прискакал в сопровождении десятка воинов. Сбросил поводья на холку коня, шлёпнул его ладошкой и направился в шатёр Колывана. Были сумерки, поэтому он не разглядел, да и не желал разглядывать всех, кто был в шатре. Он видел перед собой только Колывана, шагнул к нему, дружески протянул руку:

   — Доброго здоровья, однополчанин.

   — И тебе того же.

   — Зачем звал? Мировую предлагаешь?

   — И мировую тоже...

Колыван медлил, по привычке не начиная сразу главного разговора.

   — Прослышал, был у тебя недавно Кий в гостях?

   — Да. Брат гостил у меня.

   — Военные походы вспоминали?

   — Конечно. Мы такие боевые вёрсты прошли, столько друзей потеряли, что нас уж ничто не может разлучить.

   — То же самое не так давно ты говорил и мне. А вот теперь войной пошёл.

   — Ладно, Колыван, хитрить. Сам прекрасно знаешь, что никакой войны не будет. Пришли мы к тебе с миром, чтобы договориться о совместных действиях против аваров.

   — Против аваров, против аваров... Вот с такими чистыми намерениями?

   — Хватит тянуть. Рассказывай, зачем звал?

   — Скажу, конечно. Как без этого? Начну с того, что со лживыми людьми ты связался. Они тебя обманывают и используют в своих целях, а ты, как дурак, и уши распустил.

   — Но-но, ты поосторожней! У меня меч под рукой, могу и...

   — Не сможешь, Щёк. Не захочешь. Только сообщу одну весточку про великого князя...

   — Сообщи! Думаешь, я тебе поверю? Ты хочешь натравить меня на него. Но у тебя ничего не выйдет.

   — Слушай внимательно: тебя окрутили, оболтали, в поход позвали, а сами втихомолку подсмеиваются над тобой.

   — Ну знаешь, Колыван, моё терпение на пределе!

   — Так! — Колыван приблизился к Щёку и, уперев в него исступлённый взгляд обведённых чернотой проваленных глаз, произнёс резким голосом: — Великий князь любовницей сделал твою жену! А Кий его покрывает!

Молниеносным движением Щёк выхватил меч и рубанул перед собой. Стол развалился надвое.

   — Врёшь, собака!

   — Нет, не вру! Вот перед тобой сидит слуга твой, верный Ерумил.

Щёк бросил бешеный взгляд в угол и узнал согнувшуюся фигуру Ерумила.

   — Это правда, Ерумил?

Ерумил молча отвёл взгляд...

Щёк медленно, бессильно опустился на табуретку, посеревшее его лицо исказила жалкая улыбка. Он невидящими глазами смотрел куда-то в сторону, рука судорожно то сжимала, то разжимала рукоятку меча. Наконец, лицо его стало оживать, на нём проступила краска. Он сузил глаза, затем резко встал, зло кинул:

   — Ну, это им так не пройдёт!

И выбежал из шатра.

VIII


С восходом солнца Кия разбудил караульный.

   — Древляне вышли в степь и строятся в боевой порядок.

Кий вышел из шатра. Солнце светило в глаза. Он прикрыл их козырьком ладошки. Действительно, в войске Колывана наблюдалась суета, угадывалось построение воинов по сотням и тысячам. В центре толпы стояли пешие, по краям в лавы сбивалась конница.

Кий приказал дать сигнал подъёма. Из походного шатра вылез Яросвет. Они оба смотрели на древлян.

   — Колыван решил дать бой, — наконец подытожил виденное Кий.

   — Он что, с ума сошёл? — ответил князь. — Но всё равно нам нельзя равнодушно наблюдать. Надо готовиться к сражению. Как там Щёк?

К их удивлению, Щёк уже выстроил свои войска. Таким образом, против Колывана на правом фланге у князя стоял пятитысячный отряд Кия, в центре располагалась дружина князя, на левом фланге развернулись пятнадцатитысячные силы Щёка.

   — Как Колыван решился взять на себя ответственность начать братоубийственную войну? — недоумевал князь. — Ты все походы был с ним рядом. Неужели он способен на безумие?

Кий растерянно ответил:

   — Ничего не могу понять. Может, он просто хочет показать силу. В крайнем случае первыми нам начинать сражение нельзя. Будем стоять и ждать.

С холма было видно, как войско древлян закончило боевое построение. Вот прозвучали звуки сигнальных рожков, и оно шагом двинулось в наступление. Кий наблюдал за ним, и ему казалось, что это происходит во сне, настолько всё было неожиданно, необъяснимо, противоестественно.

Вдруг кто-то закричал на левом фланге:

   — Смотрите, что творит Щёк!

Кий развернул коня в сторону кривичей. То, что он увидел, привело его в ещё большее изумление, если не в ужас. Щёк нацелил свои боевые порядки на великокняжескую дружину.

   — Он совсем рехнулся! — крикнул Кий, подскакивая к Яросвету.

Великий князь крутился на вороном коне бледный как смерть. Он сразу понял нависшую опасность — превосходящие силы брали их в тиски. Он ногами в бок толкнул коня и понёсся к своей дружине, стал перестраивать её фронтом против кривичей. А в это время перед строем древлян с высоко поднятым мечом выскочил Щёк, что-то гортанно выкрикнул и кинулся вперёд, увлекая за собой войска.

И почти тут же войско Колывана подняло дружный крик и бегом кинулось на отряд Кия; обгоняя пеших воинов, помчалась конница. Кий понял, что дорого каждое мгновенье. Выскочил на коне перед своим отрядом, поднял обе руки, потом соединил их, образуя острый угол. Это был сигнал построения в аварский клин, которому он учил своих воинов целый год. Команда была понята, каждый воин знал свои действия и быстро выполнял. Уже через несколько минут против толпы Колывана выстроился мощный бронированный клин, выставив перед собой длинные пики. Кий занял место в самом острие клина: наступали смертельно опасные мгновения, командиру надо было быть впереди, чтобы вдохнуть в них силы своим примером!

Поднял меч — сигнал для наступления. Кони, с места набирая скорость, перешли на рысь. Вот они, орущие толпы разрозненных, не знающих строя древлян, русов... Клин сомкнутым, бронированным кулаком врезался в рыхлую массу людей и, прорубая себе дорогу, разрезал её на две половины.

Нестройная толпа оказалась позади. Остановив движение клина, Кий отъехал в сторону и увидел то, что повергло его в ярость: объединённое войско Колывана и Щёка обрушилось на княжескую дружину и она, окружённая со всех сторон, погибала под ударами в десятки раз превосходящих сил противника. И он бессилен был ей помочь!..

Он дал команду, не нарушая строя, двигаться в сторону Днепра. Все ждали, что, расправившись с дружинниками, толпы объединённых племён бросятся на них. Однако этого не случилось. Только потом Кию стало известно, что разгрому его войск воспротивился Щёк, даже пригрозил Колывану ударить в спину, если он попытается расправиться с ним.

Прибыли в родное племя. Простоволосая, ослепшая от горя и слёз Власта бросилась на грудь:

   — Папа, родненький! Погиб мой папа...

Наскоро снарядили повозки в столицу. Улицы Родни были запружены народом, толпившимся вокруг погибших воинов. Плач, стоны и рыдания неслись со всех сторон; княжеская дружина была сформирована в основном из жителей города.

Пока Кий пробирался сквозь горевавшую толпу, ему показалось, что постарел на десять лет. В гибели людей была и его вина: нельзя быть таким самонадеянным и самоуверенным! Урок ему на всю жизнь!

Тяжело поднялся по красному крыльцу княжеского дворца, вошёл в горницу и увидел лежащего во всём белом Яросвета. Остановился у изголовья. Лицо князя мало изменилось, только осунулось и стало более внушительным; казалось, что князь знает что-то такое, чего не знает никто, и Кий не мог оторвать от него своего взгляда, словно надеялся понять тайну, которую князь уносил с собой.

Истошный крик и причитания женщин — родственниц князя и нанятых плакальщиц — били по ушам. Кий немного постоял и вышел на свежий, воздух, присел на первую попавшуюся скамейку в садике. И вдруг ярко вспомнилось: был солнечный день, они с князем сидели на этой скамейке. Щурясь и подставляя лицо солнечному теплу, Яросвет вдруг заговорил проникновенным голосом:

   — Стал ты для меня, Кий, родным сыном. Так случилось, что одна дочь у меня родилась. Передам я тебе всё богатство своё и престол свой великокняжеский...

Когда Кий протестующе поднял руку, князь остановил его:

   — Заслужил ты большую любовь и авторитет у русов. Быть тебе великим князем, поверь моему слову. Но должность эта очень тяжёлая. Со стороны кажется завидной, а впряжёшься — передохнуть некогда. Говорю тебе, как отец говорит родному сыну...

Совсем недавно рядом сидели, а теперь лежит он хладным трупом...

Через неделю, едва завершились тризны по погибшим, поступило приглашение на общегосударственное вече для избрания нового князя. Кий догадывался, почему Колыван и Щёк торопились: Родня была занята их войсками и теперь никто не мог воспрепятствовать их воле. Он прибыл в столицу с небольшим числом соплеменников. Не так много прислали и северяне, белые хорваты, дулебы... Зато повсюду встречались люди Колывана и Щёка, вели себя шумно и развязно, пытались задираться, всем видом показывая, что они настоящие хозяева на вечевой площади и в самой столице.

Кий прохаживался по площади, беседовал со знакомыми людьми, участниками военных походов. Они жали друг другу руки, обнимались. Ему рассказали, что, явившись домой, Щёк хотел жестоко наказать свою супругу, но она сама встала перед ним на колени и протянула плеть, склонив опозоренную голову. Щёк, любивший жену свою, простил её. Он легонько ударил её три раза плетью по спине, а потом поднял с колен и увёл в покои. Вспыльчивый, но отходчивый и добрый был человек Щёк...

Кий неожиданно вплотную столкнулся с ним при подходе к площади. Оба замерли, не зная, что сказать. Кий смотрел на него с высоты своего роста, не скрывая чувства презрения, копившегося в нём все эти дни. Тот как-то сжался, заморгал белёсыми ресницами, на губах появилась жалкая улыбка — всегда он старался приспособиться к ситуации и казаться хорошим, пытался всем угодить.

   — Кий, — сказал он извиняющимся голосом, — я тебе всё объясню, Кий...

Кий продолжал молча смотреть на него холодным взглядом.

   — Но так поступать с человеком, как Яросвет, тоже нельзя! — выкрикнул он. — У меня тоже есть самолюбие!

Кий не проронил ни слова.

   — Он заслужил своё! Я нисколько не раскаиваюсь! Око за око, зуб за зуб!

Дав ему выговориться, Кий произнёс ледяным голосом:

   — Ты трижды глупец, братишка. Колыван обвёл тебя вокруг пальца, как малое дитя... На твоей совести тысячи погибших русов. Придёт время, и ты не раз покаешься в содеянном.

И, круто повернувшись, ушёл в толпу.

Вече Открыл верховный жрец. Он принёс жертвы богам, помянул погибших, после чего обратился к народу:

   — Князь наш Яросвет погиб в битве. Сегодня нам предстоит избрать нового великого князя.

Сначала несколько голосов, а потом уже мощный крик взметнулся над площадью:

   — Колывана!.. Колывана хотим! Колыван нам люб!!!

Кое-кто пытался выкрикнуть имя Кия, но там сразу начиналась возня, глухо забухали кулаки, и крики смолкали.

Вече дружно проголосовало за Колывана.

IX


Кий с самого начала предполагал, что кровавые раздоры на Руси не останутся без внимания со стороны каганата. Лучшего момента для мести за унизительное поражение от его отряда трудно было придумать. И — верно. Уже через месяц из Аквинкума поступили сообщения от соглядатаев, что аварские войска усиленно готовятся к походу на Русь.

Кий в числе первых понял нависшую грозную опасность. Он созвал племенное вече и предложил готовиться к выезду в леса и Карпатские горы — женщинам, детям, старикам. Свою семью он отправил в дулебский род, корни дружбы с которым уходили в века.

Наконец прибыл приказ от князя: явиться в Родню всеми наличными силами. Значит, авары выступили в поход против Руси. Самое страшное случилось: надвигалась большая война с непредсказуемыми последствиями. С тяжёлым чувством выезжал он в Родню. Она была запружена войсками. Прямо на улицах располагались воины, варили пищу, отдыхали в тени деревьев, без дела гуляли. Знакомая картина сосредоточения большого войска.

На совещании у Колывана было сообщено, что авары идут крупными силами по главной дороге, соединяющей оба государства. Так что им не миновать реки Рось. Поэтому князь принял решение попытаться задержать противника на переправе, измотать его силы и заставить отступить.

Наутро войска русов заняли левый берег реки. На той стороне в разных направлениях скакали конники — разъезды русов сторожили приход аваров.

Но вот они направили коней в воду, махали руками, кричали. Все поняли: идут вражеские войска.

И действительно, в клубах пыли появились первые массы конницы противника. Колеблющиеся линии стремительно приближались. Стали слышны выкрики врагов, сплошной гул конских копыт. Взволновались русы, принимая удобную позу, покрепче перехватывая копья, мечи... Кий с соплеменниками занимал вторую линию обороны. Он спешил своих воинов и построил в фалангу глубиной пятнадцать рядов. Он видел, как аварские конники закрутившись у самой переправы, через мгновение ринулись по пологому скату вниз и, вспенивая воду, устремились к противоположному берегу. Достигнув глубины, они сбавляли темп движения, кони барахтались в воде, медленно плыли. И в этот момент по команде первые линии русов послали навстречу им тысячи стрел. Стрелы летели непрерывно, и вот уже по течению потекли люди и кони. Вырвавшихся изреки крюками, мечами и стрелами стали поражать передовые воины. Русы в азарте вбегали в воду, преследуя противника; вдоль всей реки завязалось кровавое сражение.

Сначала успех клонился в сторону русов, но с той стороны бросались всё новые и новые массы конницы, они густо плыли по реке, волна за волной обрушиваясь на русов. Вот уже вырублены первые ряды, двумя большими языками авары стали пробиваться всё выше и выше на берег. И тогда Кий поднял свой меч. Выставив вперёд длинные пики и защитившись с фронта щитами, фаланга стремительно рванулась вниз по скату берега и нанесла страшный удар по аварским войскам. Её натиск отличался невероятной силой. Противник был смят и сброшен в воду. Немногие уцелели, переправившись на тот берег.

Но тут прискакали гонцы, которые сообщили Колывану, что справа и слева Рось перешли большие массы конницы аваров. Князь тотчас дал команду к отступлению. Противник, изнурённый сражением, не преследовал.

Ночь и следующий день русы отходили вглубь страны. Наконец Колыван приказал остановиться и готовиться к решающему сражению... Кий на коне проскакал местность будущей битвы: ровная, как стол, степь, справа — лес, слева — заросшие кустарником буераки. С флангов позиции русов не обойти, аварам придётся атаковать только в лоб. Удобную для боя позицию выбрал Колыван.

Князь собрал вождей племён, тысяцких и сотников и изложил план сражения. Авары, как обычно, двинут в центр бронированный клин. И тут он устроит им такое, обо что они сломают свой железный нос: в центре поставлены связанные железными цепями ряды телег; телеги он приказал нарастить заранее приготовленными досками, за ними встанут воины, как за крепостной стеной. Конницу же он поставит по краям с тем, чтобы, когда застрянет в телегах аварский клин, ударить по его бокам и довершить разгром нападением на тыл. В резерве он оставлял свою дружину.

   — Есть ли поправки или возражения? — спросил Колыван. Все закивали в знак согласия. Кий хотел обратить внимание на то, что противник применяет несколько вариантов боя и надо готовиться к любым переменам, но воздержался: его могли не так понять после недавних межплеменных распрей...

Утро выдалось солнечное. Авары не появлялись. Только к полудню подошли основные силы. Кий уже решил, что сегодня они не начнут сражения. Однако неожиданно большие массы конницы нанесли удар по центру русов. Её встретила туча стрел, а потом перед мордами лошадей выставился частокол длинных пик с металлическими наконечниками. Однако всадники прорвали первые линии и углубились в подразделения русов. Колыван понял опасность манёвра аваров: они прощупывали оборону центра русов и могли добраться до телег. Тогда он приказал Щёку ударить во фланг противника. Кий видел, как, вырвались на просторы поля всадники Щёка; сам он, посверкивая блестящим мечом, картинно мчался впереди всех, развевался за его спиной чёрный плащ, словно крыло ворона...

Конная атака аваров была отбита. Наступила длительная пауза. Кий внимательно вглядывался в передвижения во вражеском стане, пытаясь разгадать замысел командования неприятеля. Однако перед строем аварского войска постоянно скакали отряды конницы, поднимая густую пыль, маскируя передвижения подразделений.

Наконец конница умчалась за боевой строй, наступила короткая зловещая тишина. И Кий увидел другое построение вражеских войск. Он всегда был высокого мнения о полководческом мастерстве аваров. Но то, что предстало перед его взором сейчас, превзошло все его ожидания. Враг двинулся на русов в совершенно ином порядке.

В центре, колыхая длинными пиками, ровными рядами шествовала пехота. Видимо, налётом конницы врагу удалось выявить скованные телеги, поэтому железный клин был направлен на левый фланг русов, на войско Кия.

Не медля ни минуты, Кий выехал перед строем своих соплеменников и развёл руки в стороны. Это был сигнал перестроения из клина в фалангу. Всадники тотчас соскочили с коней, коноводы увели их в тыл. Спешившиеся воины стали строиться в линии. И вот уже перед аварским клином, ощетинившись длинными пиками, стояла фаланга пехоты, глубиной до пятнадцати рядов.

Противник всё ближе, ближе. Взметнулись тысячи стрел, но враг вроде и не заметил их. С треском и хрустом, звоном мечей и криком тысяч человеческих глоток, сходным со звериным рёвом, клин врезался в строй русов. Началась жестокая сеча...

Кий видел, как были смяты и потеснены первые ряды, но затем движение клина замедлилось, а потом и совсем остановилось. Мужественные, самоотверженные воины его племени выученными до автоматизма приёмами стаскивали с коней аварских всадников; закованные в железные кольчуги, панцири и латы, на земле они становились совершенно беспомощными, и с ними легко расправлялись пешие бойцы. Юркие крепыши с засапожными ножами подныривали под коней, вспарывали им брюха, и они валились, подминая под себя всадников. Могучие русы длинными тяжёлыми мечами наносили страшные удары в уязвимые места — этому они тоже учились наспециальных чучелах... Вот почему остановился железный клин в плотной фаланге пехоты. Пройдёт ещё некоторое время ожесточённого противостояния, и русы начнут отгрызать от железного клина кусок за куском, станут теснить его, а затем погонят обратно, вспять. В этом Кий не сомневался.

Между тем великий князь, стоявший на поставленных друг на дружку телегах, тоже внимательно следил за сражением. Его испугал внезапный удар аварского клина по левому крылу войск. Но потом он с удивлением увидел быстрое перестроение воинов Кия и их умелые действия против бронированного чудовища. В душе он вынужден был отметить, высокое полководческое мастерство своего заклятого врага — Кия.

А затем произошло такое, что сразу заставило забыть про левый фланг. Конница Щёка стала сдавать назад, сначала медленно, местами, но потом всё больше уступая бешеному натиску противника.

И вдруг Колывана что-то кольнуло в сердце и горячей волной прошлось по всему телу: он увидел тот момент, который может решить исход боя: аварская конница увлеклась схваткой с подразделением Щёка и открыла свой правый бок. Надо было немедленно ударить по уязвимому месту!

Всё это промелькнуло в голове Колывана в доли мгновения. Он проворно спустился с телег, вскочил на коня и, дав команду своей дружине, первый рванулся на врага. Он мчался, ощущая во всём теле никогда не испытанную лёгкость, будто он летел на крыльях, возносясь неведомой силой. Его конь, чутко слушая команды хозяина, мощной грудью ударил в бок лошади противника, та покачнулась и слала заваливаться вместе с седоком. Но Колыван не стал глядеть на поверженных, он мчался вперёд и вперёд, с радостью слыша за собой дробный стук сотен копыт и крики воинов дружины. «Так, только так, — говорил он себе в пылу боя. — Только так, и мы победили!»

Вдруг стрела с хрустом вонзилась ему в грудь. Боли он не почувствовал, только что-то изменилось в его сознании, будто он завис на короткое время над землёй и висит неизвестно на чём. А потом на него грянула земля, пёстрая от трав и цветов. Он хотел тотчас вскочить и крикнуть слова команды, но только прохрипел еле слышно и бессильно раскинул руки. Перед своим лицом он увидел цветочки колокольчика и поразился их необыкновенно насыщенному, почти неестественному цвету. И это было последнее, что он увидел в своей жизни.

Дружинники заметили падение своего князя. В их рядах случилось замешательство. Этого было достаточно, чтобы аварское командование поняло опасность удара и кинуло против русов свой резерв. Положение было выровнено. Начался тягучий, изнурительный бой. Авары медленно теснили русов. Но наступала темнота, она заставила противные стороны разойтись и покинуть поле сражения.

Кий отступал со своим воинством на север. Рядом с ним шли подразделения племени северян во главе с вождём Кияром. В полночь они остановили своих воинов на отдых. Выставили охранение, которое менялось каждый час. Прохаживаясь между спящими бойцами, Кий непроизвольно разбирал все моменты боя и всё больше и больше удивлялся непонятному просчёту командующего аварским войском; начав битву в полдень, он потерял возможность преследования и уничтожения войска русов. Видно, рассчитывал на лёгкую и быструю победу. Темнота спасла их от полного разгрома, только конница Щёка была всерьёз потрёпана. Подразделения же Кия и Кияра сохранили основной состав и оставались боеспособными.

С рассветом движение войска продолжилось. Оно вошло в дремучие леса, и авары отстали. Население Руси, узнав о нашествии аваров, снималось с насиженных мест и уходило вместе с войсками. Вперемежку с воинами шли мужчины и женщины, старики и дети, ехали на арбах, телегах, в кибитках, на двуколках, толкали перед собой тачки с вещами, гнали овец, коз, табуны лошадей. По ходу движения останавливались, разводили костры, готовили пищу и, перекусив, двигались дальше. Все они спасались от жестоких и беспощадных аваров, изуверские методы расправы которых с покорёнными народами были хорошо известны.

Кий ехал посредине этой массы людей, где перемешались его воины и мирное население, и думал о том, какую большую роль играет порой в истории народа и государства случайность. Вот только что, несколько месяцев назад, они вместе с князем Яросветом объединили большую часть страны и были на пути к заветной цели — созданию хорошо вооружённого и обученного войска. Казалось, ничто не могло помешать осуществлению давней мечты, задуманной и взращённой в рабских бараках Каменска: собрать все силы Руси и бросить их на разгром царства насилия и рабства — Аварского каганата. Он шёл к этой цели через походы на буртасов, кутургуров, провёл своё войско через леса и болота. Он стал народным героем, о котором рассказывали легенды и в которого верили славяне, что он сумеет побороть векового врага. Но вот простая случайность, глупая любовная интрижка обрушила все его планы, и надо было начинать всё сначала.

X


Войско остановилось в лесах, стало приводить себя в порядок. Кий посылал разведчиков по разным направлениям. Он стремился связаться с конницей Щёка и как можно больше знать о расположении аварских войск. Вести приходили неутешительные: авары заняли Родню, разорили её до основания, а затем рассыпались по стране, грабя и угоняя в рабство население. Однако железные когорты не решились продвинуться в дремучие леса, за Десной укрылся Щёк. Он подчинил свои отряды Кию беспрекословно: самостоятельно действовать он никогда не умел.

Сначала редко, а потом всё чаще стали приходить вести о выступлениях русов против захватчиков. Создавались вооружённые отряды, которые по ночам нападали на небольшие подразделения захватчиков, а днём представлялись мирными жителями. К Кию являлись ходоки и просили возглавить народное движение. Победит аваров и спасёт Русь только Кий, говорили в народе.

Однако сам Кий прекрасно понимал, что простое возвращение его с племенным войском мало что изменит в военной ситуации. Необученной и плохо вооружённой толпе восставших селян и горожан справиться с железными когортами аваров не удастся. Торопливым и необдуманным шагом можно было завалить и погубить большое дело. Нужен был какой-то новый, неожиданный ход, может, военная хитрость, и Кий прикидывал различные варианты, чтобы действовать наверняка.

А пока приходилось заниматься текущими делами. Незаменимым помощником ему был Кияр, муж его сестрёнки Лебеди, вождь племени северян. Высокий, черноволосый, с горящими глазами, он был неутомимым работником и руководителем. Почти двадцать лет со своим племенем отбивал он постоянные набеги кочевников. Степняки были очень бедны, даже князья не имели одежды наряднее овчинного тулупа. Их главным занятием были война и грабежи. Они отличались храбростью в бою и особо жестоким отношением к противнику: пленным перерезали жилы и так бросали на съедение комарам и на голодную смерть. Никаких договоров не признавали. Заключив сегодня, они уже завтра их нарушали и продолжали совершать грабительские набеги. Под руководством Кияра северяне усвоили зоркость и ловкость своих врагов, их знакомство с природой, военные приёмы и хитрости и успешно применяли против коварного врага. Они в последнее время не только отразили все нападения степняков, но сами вторгались в их пределы, построили ряд крепостей и таким образом преградили им дорогу на Русь.

Теперь Кияр все силы отдавал организации войска для борьбы с аварами. Кий и он были почти всё время на ногах. Сначала надо было устроить воинов на новом месте, разместить, накормить, поднять боевой дух. Уже через месяц были возобновлены военные учения. Пробирались тайными тропами, минуя засады аваров, группами и в одиночку приходили воины из Руси. Всех их надо было вооружить, распределить по десяткам, сотням, тысячам. Вскоре Кий имел в своих руках сильное, боеспособное войско, с которым можно было решать сложные задачи.

Горячий, экспансивный Кияр был мастером на образные картинные обобщения. Как-то, когда они с Кием выслушивали очередное донесение разведчиков, он, теребя чёрные усы, неожиданно выпалил:

   — Послушай, Кий! А не кажется ли тебе, что аварское войско напоминает кровожадного паука, раскинувшего сеть над всей Русью?

Кий подхватил его мысль, она уже давно засела в его мозгу. Он резким движением поставил на столе точку и провёл от неё сеть линий.

   — И посмотри, как надо поступить с этим пауком: нанести удар по его телу, а паутина сама собой спадёт!

Они некоторое время восторженно глядели друг другу в глаза, радуясь, что с полуслова поняли друг друга и пришли к единому решению.

   — Надо незаметно подвести войска к стенам Родни, — продолжал развивать общую мысль Кий, — и внезапно захватить её. Если мы возьмём столицу, то по всей Руси вспыхнет всеобщее восстание, и аварам ничего не останется, как уйти восвояси!

   — Вот-вот! Вся система господства врага держится на гарнизоне в Родне! — заторопился Кияр. — Но в ней осталось всего тысяч пять воинов, остальные рассеялись по всей стране для грабежа.

Не имея достаточно сил, аварское командование решило покорить огромную страну и разбросало свои силы на необъятных территориях. Да и что это за войско? Из крепких боевых единиц оно превратилось в мародёров, грабящих население. Оно отяготило себя награбленным имуществом и думает теперь не о войне, а только о том, как бы спасти своё богатство.

   — Сама обстановка подсказывает, — решительно проговорил Кий, вставая во весь свой огромный poet; — что настало время нанести кинжальный удар по Родне и захватить её. Наши войска должны тайно, в короткий срок достичь столицы, внезапно напасть на аварский гарнизон и уничтожить его. Но надо подойти быстро и скрытно, и успех будет обеспечен!

Началась тщательная подготовка к сложнейшей операции. Знали о ней всего три человека — Кий, Кияр и Щёк. Решено было идти только по ночам. Всех воинов посадить на коней, каждый всадник должен был иметь запасного коня. С собой брать лишь вооружение и продовольствие на время пути. До предела облегчённое войско могло из лесов достичь Родни за шесть-семь дней. Такое же время отводилось и коннице Щёка. Назначен был и срок соединения всех отрядов — 22 вересеня (22 сентября), на день равноденствия и рождества Златогорки, дочери Святогора.

Первый выступил Кияр. Его путь пролегал вдоль Десны и был немного длиннее, чем путь Кия. Блестя белозубой улыбкой, этот бесстрашный и отчаянный командир обнял на прощание Кия и сказал убеждённо:

   — Всё будет хорошо! Мы их проведём и выведем, а потом раздавим в кулаке, только мокрое место останется!

Кий не стал урезонивать своего зятя. Он знал, что за бахвальством, которое иногда прорывалось у него, скрывались хитрый и расчётливый ум, завидное хладнокровие.

Следующим вечером вышел отряд Кия. Он вёл его всю ночь, не делая остановок. Разведка определила место дневной стоянки — в долине реки, где было достаточно сочной травы и хорошая питьевая вода. Выставили секреты по всем направлениям, войско хорошо отдохнуло.

Только на третью ночь столкнулись с сотней противника. Она конвоировала большой обоз с награбленным имуществом. Избежать встречи было никак нельзя. Тогда Кий принял решение уничтожить врага. Вправо и влево поскакали сотни, отрезая пути отступления. Авары сначала приняли их за своих, а когда разобрались — было поздно. Кинулись было врассыпную, но были настигнуты русами и все до одного зарублены.

Встреча трёх отрядов произошла в указанный срок — 22 вересеня на берегу Днепра у селения Большие Пески. Первым подошёл отряд Щёка, затем Кияра, и, наконец, к утру выдвинулось соединение Кия. Короткая радостная встреча. Состоялось совещание командиров, на котором заслушали донесение разведчиков, из которого явствовало, что гарнизон Родни даже не подозревал об их приходе. Поэтому нельзя было терять ни минуты. В предрассветной тишине стали развёртываться тысячи; охватывая крепостные стены с трёх сторон. Зазвучали сигнальные рожки, и массы конницы устремились к крепостным стенам. Две башни были захвачены с ходу, открыты ворота, и конница разлилась по улицам города, вырубая в панике разбегавшихся полусонных врагов.

Менее чем за час город был взят. Щёк кинулся к своему дому. То, что увидел он, потрясло его: в нём была устроена казарма аварского подразделения. Вся мебель была разграблена или разломана, стены испакощены. В доме остались две старенькие служанки. Они рассказали ему, что перед приходом врагов Нежана собрала всё ценное, погрузила в кибитку и выехала из города. Однако их настигли всадники, хозяйку и прислугу перебили, драгоценности разграбили. Только двум старушкам удалось спастись, они получили несколько пинков и отправлены умирать в степь, но чудом спаслись, помогли добрые люди...

Щёк приказал принести из его походной сумки вино и устроил тризну по погибшим жене и слугам. Он пил много, мешал вино с обильными слезами.

«Колющий выпад кинжалом в самое сердце аварской армии», как потом назвали эту операцию, коренным образом изменил ситуацию на Руси. Весть о захвате столицы войском Кия моментально облетела всю страну. Началось всеобщее народное восстание. Разрозненные отряды аваров оказались в окружении восставшего народа, некоторые из них сумели пробиться в Аварию, но многие были истреблены или взяты в плен.

Постепенно налаживалась мирная жизнь. На 3 жовтеня (3 октября) 631 года, в день Перуна и Роса, Кий назначил общегосударственное вече. Год назад в этот день он был избран вождём племени полян.

Накануне вече в гости его пригласил Щёк. В пустынном доме был поставлен стол, на котором стояла кое-какая закуска, вино.

Обрюзгший от ежедневной пьянки хозяин дома молча обнял брата, усадил за стол. Стали выпивать, перебрасываясь редкими фразами. Наконец Щёк сказал то, ради чего, как видно, пригласил к себе Кия:

   — Я потерял всё. И дом, и жену, и богатство. По своей глупости потерял. Не послушался в своё время тебя и жестоко поплатился за это. Я навлёк великие беды на страну, и нет мне прощения.

   — Ну что ты, брат, — ответил Кий. — Не надо казнить себя. Держи нос выше. Мы с тобой ещё повоюем!

Утром Кий вышел на крыльцо и увидел толпу перед домом Щёка. При его появлении народ стал кричать слова приветствия, кидать кверху шапки, а потом его подхватили на руки и понесли к вечевой площади. Там он был бережно поставлен на помост. Главный жрец сотворил положенные молитвы, принёс жертвы богам и обратился к народу:

   — И теперь мы должны выбрать себе князя...

Договорить ему не дали. Площадь взорвалась восторженными криками:

   — Кия! Кия! Кия!

XI


   — Эх, сейчас жахнуть бы по перепуганным аварам и на их плечах ворваться в Ольвию! — возбуждённо говорил Кияр, когда после всех торжеств по случаю избрания Кия князем они остались наедине. — Не устоят побитые вояки, ей-ей, не устоят!

Год-два назад Кий, наверно, так бы и поступил: собрал воодушевлённые победой разрозненные отряды русов и бросил вслед разгромленному противнику. Смелость города берёз; а может, и государства!.. Но сейчас он не тот. Он — князь Руси, ответственный за судьбу державы, народа. Это вначале он, не очень-то обращая внимания, сколько у него сил, и не предполагая, как всё сложится, кинулся против буртасов и кутургуров сломя голову, вторгся в пределы Аварии. Им владело одно желание: отомстить за беды, нанесённые врагами Руси, и за свои личные обиды; поддавшись охватившему его чувству, повёл он вдруг свой отряд на Каменск...

Нет, сейчас он будет действовать совсем по-другому. Прежде чем принять решение, семь раз взвесит, примерит, прикинет. Сколько ему лет? Двадцать пять? Только двадцать пять? А кажется, что он прожил полстолетия и стал опытнее и мудрее многих пожилых людей. Жизнь его многому научила.

И потому ответил Кияру:

   — Меня тоже подмывает такое желание. Но прикинь сам. Воинские отряды русов разрозненны, мало обученных войск — твои и мои. И только. Остальные подразделения — это толпа, которую легко бить. Это раз. Далее, серьёзно стоит вопрос о продовольствии. Русь разграблена, на свой народ надеяться нечего. А авары наверняка будут уничтожать и сжигать всё при своём отступлении. И, наконец, на носу зима. Чем станем кормить конницу?.. Начать поход легко, но надо думать, как его победоносно завершить.

   — Да, ты прав, Кий, — после короткого молчания согласился Кияр. — И всё же...

   — И всё же, — прервал он его, — мыслей о походе против Аварии я никогда не оставлял и не оставлю. Но время коротких наскоков прошло, нам надо думать о сокрушении аварской державы. Свои планы держать в глубокой тайне, но уже с завтрашнего дня готовить войско, заняться вплотную и всерьёз вооружением и обучением наших подразделений!

20 сиченя (20 января), в праздник Бел-горюч камня Алатыря, прибыл посол Аварии с предложением подписать мирный договор. Встречен он был подобающим образом. Условия мира, привезённые им от кагана, во всём повторяли прежде существовавшие: полное подчинение каганату, выплата Русью дани в прежнем объёме.

Кий выслушал посла и назначил ему приём через неделю, а затем созвал командиров всех воинских отрядов. Развернулись жаркие споры. Мнение большинства горячо высказывал Кияр:

   — Это за что же мы воевали? За что столько людей положили? Чтобы снова платить дань Аварии? И как это воспримет народ? В стране нас просто не поймут и будут плеваться от возмущения!.. Нет, вы подумайте, какая наглость! Разве мы потерпели поражение и наша страна под пятой аваров? Я видел другую картину! Я видел, как они, точно угорелые, улепётывали через Днепр! А теперь является их посол и требует с нас уплаты дани. Дулю ему, а не дань! — едва не задохнувшись от охватившего его возмущения, закончил своё выступление Кияр.

С мест послышалось:

   — Нельзя отдавать такие богатства... Это будет позором... Вроде бы нас побили, а не мы их... Нельзя отдавать наше добро, лучше на строительство войска его пустить.

После их высказываний в воздухе повисло долгое молчание. Все смотрели на Кия. Именно от него зависело решение: отправлять аварам дань или оставить её у себя.

У Кия хищно изогнулись лепестки носа, тонкие жёсткие губы крепко сжались, взгляд стал холодным и непроницаемым. Все невольно притихли, чувствуя, что князь скажет что-то важное и определяющее.

   — Если мы откажемся платить дань кагану сейчас, то через месяц-другой надо ждать его войска у границ Руси, — чётко, как давно продуманное, отчеканил Кий. — Русь в развалинах. Русь разграблена. Русь истощена. Русь обескровлена. Поэтому будем платить дань. Так я решил!

Никто не смел ему перечить.

XII


Минуло пять лет. Получив хорошую трёпку, авары не решались сунуться на Русь и были весьма довольны тем, что к ним продолжала исправно поступать дань. Их, степных кочевников, пугали дремучие леса и бесстрашие народа, дружно поднявшегося на защиту своей родины. Русь за это время залечила раны, отстроилась, окрепла.

Кий редко бывал в Родне, с которой у него были связаны тяжёлые воспоминания, и большую часть времени проводил в родовом гнезде. К нему потянулись бояре, купцы, ремесленники, возвели новые дома и терема, на берегу Днепра возникла пристань. Тогда он приказал обнести селение крепостной стеной. Новый городок в народе стали называть по имени его хозяина — Киевом.

За это время Кий понял, что своими силами Русь не в состоянии свергнуть иго кагана, раскинувшего владения от Азовского моря до Альпийских гор, сотрясавшего своими полчищами могущественную Византийскую империю, громившего Тюрингию, Чехию, Силезию, победившего и взявшего в плен короля Франкского королевства Сигберта Австразийского. В первую очередь он обратил свои взоры на Византию, самую могущественную державу тогдашнего мира. От русских купцов, возивших за Чёрное море меха, мёд и пеньку и возвращавшихся с шелками, вином и благовониями, он много узнал об этой удивительной стране, обладавшей огромными богатствами, сильным флотом и многочисленной армией. И Кий отправился в столицу империи, чтобы заключить союзный договор против Аварского каганата.

Правил в Византии тогда Ираклий, который, как сообщает «Повесть временных лет», с большим почётом принял князя Руси и «великие почести воздал ему». Но увидел Кий собственными глазами, что тяжелейшее время переживала империя: персы овладели востоком страны, арабы захватили Египет, Палестину и Сирию, лангобарды отняли Италию, а персидская армия вместе с аварами только что, к 626 году, осаждала Константинополь. В отчаянии Ираклий тогда даже собирался перенести столицу в Карфаген...

Тогда Кий обратил своё внимание на Восток. В 635 году булгарский князь Кубрат отделился от Тюркского каганата и на Волге и Каме основал Булгарское царство. К нему и направил Кий своё посольство, предлагая военный союз против аваров. Ответ был получен незамедлительно: Кубрат не только давал согласие на взаимное сотрудничество, но предложил план совместных действий.

Получив столь важное и желанное известие, Кий пришёл в терем верховного жреца Руси Ведомысла. В покоях его попросили подождать. Через некоторое время мудрый старец ступил в помещение, поддерживаемый двумя своими служками, с трудом опустился в кресло напротив Кия, долго не мог отдышаться.

В последнее время он испытывал недомогание и явился к князю, превозмогая болезнь. Наконец, взглянув на Кия из-под густых кустистых бровей острыми совиными глазами, спросил глухим голосом:

   — С чем явился ко мне, сын мой?

Кий слегка поклонился, сказал после некоторой паузы:

   — Надумал я, отче, в этом году пойти на великий государственный шаг, который может переменить судьбу державы нашей. Посоветуйся с богами и звёздами и ответь мне: благоприятствует ли судьба моему начинанию?

Долго думал Ведомысл, склонив старческую голову. Кий уже решил, что верховный жрец заснул, но он шевельнулся и, не поднимая глаз, произнёс:

   — Законы Прави даны Всевышним для всех Звёздных миров в Начале Творения. Расположение звёзд, движение планет и светил подчинены Прави — единому для всей Вселенной закону. Познав Правь, научишься предсказывать небесные явления, познаешь будущее земной жизни, ибо Прави подчинены и небо, и земля.

Он замолчал и, повёртывая в руках свой посох с острым концом, выискивал новые точные слова для князя.

   — Тебе, князь, следует знать, что расположение звёзд, движение планет и светил в последующие годы крайне благоприятны всем твоим начинаниям и не использовать столь благоприятную ситуацию означало бы совершить непоправимую ошибку. Мы же со своей стороны, жрецы и волхвы, чародеи и кудесники, кощунники и кобяки, звездочёты и предсказатели, пойдём в народ и вселим в него силу и веру, и боги помогут во всех делах и начинаниях твоих.

17 квитеня (17 апреля), в день почитания бога Велеса, Кий провёл совещание командиров воинских подразделений. Он открыл его без предисловий:

   — Мною принято решение начать войну против Аварии. Иного выхода у нас нет. Ни мирные договоры, ни регулярно уплачиваемая дань не спасали нас от вторжений. Как говорится, как волка ни корми... Только разгром Аварского каганата спасёт нас от грядущих бед. Поможет нам в этом булгарский царь Кубрат со своим войском.

   — Сейчас настал благоприятный момент для нападения. Враг благодушествует и не ждёт нашего нападения. По сообщениям наших соглядатаев, войска кагана разбросаны по всей территории державы.

Этим мы и воспользуемся. Мы навяжем противнику нашу волю. Во время нашего похода по северу Аварии мы нарушили это правило и поставили аваров в тупик. Сегодня у нас появляется возможность повторить наш успех. С востока нас поддержит булгарский царь Кубрат. Он оттянет на себя половину войск противника.

Войну против Аварии я планирую провести в два этапа. Чем это вызвано? В восточной Аварии два центра — Ольвия и Каменск. Ни один из них они не сдадут без боя. Поэтому на первом этапе мы внезапно переходим Днепр и стремительно идём на Каменск — центр экономического могущества Аварской державы. Без него она — ничто. Это знает каждый. Поэтому авары будут отстаивать его всеми наличными силами. Но подтянуть всё своё войско к Каменску кагану мы не дадим. Он просто не успеет этого сделать и бросит в бой только часть своей армии. Мы непременно разобьём его на подступах к Каменску, а затем двинемся на Ольвию, где уничтожим остатки войск противника и прогоним за Днестр.

Затем началось детальное обсуждение предстоящей войны.

27 квитеня (27 апреля) 636 года, в день Эли Алатырки, дочери Святогора, Кий получил известие, что булгарский царь напал на аварские войска, расположенные у Азовского моря. Через десять дней войска русов перешли Днепр и двинулись на Каменск. На горизонте теснились грозовые тучи, но настроение у воинов было бодрым и приподнятым.

Они шли беспрерывным потоком, громкими криками приветствуя Кия и его воевод, стоявших на высоком берегу и следивших за переправой.

Противоположный берег был пуст. Авары совершенно не ожидали нападения. Только кое-где появлялись группы кибиток, но и они быстро скрывались в синей дымке горизонта. Разведка доносила: на расстоянии двух дневных переходов войск противника не обнаружено. Путь на юг был открыт.

Целый день заняла переправа, а наутро все силы были брошены в степь. Теперь разведка сообщала князю, что авары бегут к Каменску. Местное население, узнав о вступлении войск русов в пределы Аварии, восстало. Оно нападало на ненавистных поработителей и поголовно истребляло их — от детей до стариков. Никого не щадили и стремительно наступавшие войска. Ненависть к врагу, накопленная за десятилетия жестокого ига, была таковой, что сметалось с лица земли всё аварское: по дороге Кий видел трупы людей и животных, разбросанные среди разломанных и сожжённых кибиток, поверженные культовые сооружения, гибель и запустение. В нем порой возникало чувство сожаления, но он знал, что остановить уничтожение было не в его силах; это было глубокое, идущее из глубины души каждого воина и порабощённого жителя озлобление к угнетателям, жесточайшими методами правившим местным населением и бессовестно грабившим соседние страны. Да и в душе Кия это сожаление появлялось на некоторое время, а потом вытеснялось воспоминаниями о своём десятилетнем рабстве...

На третий день наступления разведка доложила, что навстречу движется многочисленное войско неприятеля. Кий отдал приказ остановиться, после столь стремительного перехода воинам нужен был отдых. К вечеру подошли соединения противника.

Когда забрезжил рассвет, Кий поднял своё войско. Авары тоже строились в боевые порядки. Всегда они начинали бой первыми, двинув на врага железный клин.

Но на этот раз Кий решил опередить их. Он выдвинул вперёд большой отряд конницы и бросил её на передний край противника с задачей: осыпать врага тысячами стрел, потрепать боевые порядки, но в длительный бой не ввязываться и тотчас возвращаться назад. Отряд выполнил приказ точь-в-точь. Не успел он вернуться на исходные позиции, как Кий бросил второй отряд, затем третий. А потом снова первый, второй, третий... Конница подняла перед строем аваров плотный столб пыли. Под его прикрытием Кий двинул вперёд фалангу, построенную в двадцать рядов, по фронту она занимала расстояние до одного километра. Фаланга незаметно подошла к передним рядам противника на короткое расстояние и получила тактическое преимущество для короткого удара. И тогда Кий бросил её в атаку. Атака была стремительной и страшной, сопровождалась воем труб, звуком рожков и громкими криками. Натиск глубокоэшелонированной массы пехоты оказался неотразимым. Авары, истерзанные постоянными наскоками конницы, были деморализованы, не успели восстановить боевой порядок и не смогли выдержать внезапного и мощного удара. После короткого ожесточённого боя они начали медленное отступление. Видя это, Кий бросил на фланги неприятельского войска конницу. Но здесь она встретила яростное сопротивление, успех клонился то в одну, то в другую сторону. Тогда он ввёл в бой свою личную дружину. Она со всей силой нанесла удар по центру и завершила разгром так и не сумевшего перестроиться в боевые порядки противника. У аваров произошло перемешивание войск. Теперь с русами сражались не стройные ряды воинов, а толпа, которая рассекалась на отдельные части проникающими языками конницы. Ею командовал Щёк. Его красный кафтан мелькал то в одной, то в другой заварухе. Он всюду успевал. Его не брали ни меч, ни стрела. «Со смертью играет», — подумал о нём Кий, с замиранием сердца следя за братом.

К обеду сопротивление врага было сломлено. Началось его преследование, которое продолжалось до самого Днепра. Здесь многие из степняков, не умевших плавать, сдались в плен, другие пытались переплыть рек) на лошадях или подручных средствах; множество погибло в широких и глубокий водах великой реки.

Но Кия это уже мало заботило. Он готовился к завтрашнему дню. Где-то там, на юге, за зелёными холмами и туманным синим горизонтом — совсем недалеко! — раскинулся город Каменск, центр рабовладения Аварского каганата, место страдании, унижения и горячей, неизбывной любви... Завтра, завтра он войдёт в него со своим победоносным войском, встречаемый восторженными криками тысяч и тысяч освобождённых им рабов...

Кий не спал всю ночь, готовясь к этой встрече, представлял её во всех деталях. Он то выходил из палатки, вглядывался в плотную темноту, подставлял лицо слабому моросящему дождичку, зарядившему с вечера, то вновь зарывался в войлок, пытаясь забыться в освежающем сне... Под утро всё-таки задремал. Его разбудили громкие голоса. Один из них ему показался знакомым.

Он вышел наружу. Светлело, небо вот-вот должно было вспыхнуть утренней зарей. Двое воинов держали за руки авара.

   — В чём дело? — спросил он.

   — Да вот напролом пёр к твоей палатке, князь! — ответил один из его охранников.

   — Брат, это я! — воскликнул авар на родном языке, и Кий узнал в нём Мадита.

   — Отпустите! — приказал он и шагнул навстречу пленнику. Они крепко обнялись.

   — Я к тебе стремился, Кий. Был уверен, что встретимся! — хриплым от волнения голосом говорил Мадит в плечо князя.

   — Ты в безопасности, брат, — растроганно отвечал ему Кий и повёл в свою палатку. — Рассказывай, как оказался в моём стане.

   — Да как? Служил кагану, воевал. Дослужился до сотского. Потом услышал: Кий на Аварию двинулся. Ну, думаю, кроме него, моего брата, больше некому! А раз так, то я должен быть рядом с моим названым братом! Улучил момент и дал деру! Вот теперь перед тобой! Потому что нет для меня никого роднее, чем ты, Кий! Верно служить тебе буду!

   — Ни сотским, ни десятским поставить тебя не могу, языка славянского не знаешь. Так и быть, включаю тебя в число личной охраны. Будешь рядом со мной постоянно, брат!

Они ещё некоторое время проговорили, вспоминая сослуживцев, военные эпизоды, но наступало утро, пора было собираться.

Кий так торопился, что не стал ждать построения войска. Он вызвал к себе военачальников и строго-настрого предупредил о том, что в Каменске их встретят толпы освобождённых рабов и чтобы ни один волос не упал с их головы, а также не трогать оставшихся жителей из числа аваров, а приводить к нему, Кию; он сам будет судить их справедливым княжеским судом.

Пока войско строилось в колонны, Кий, взяв с собой сотню всадников, поскакал в направлении Каменска. Город явился перед ним неожиданно, когда он поднялся на холм. Справа простиралась водная гладь Днепра, слева извивалась река Конка, и между ними, опоясанные деревянными стенами и крепостными башнями, виднелись здания города. Справа? вблизи главной крепостной башни, теснились бараки, в одном из них он прожил все годы рабства; бараки были все одинаковые, но он всё-таки узнал тот, в котором когда-то обитал. Гулко билось сердце, когда рассматривал он тёмные крыши бараков и Акрополь, где жила знать, где когда-то встречался он с Тамирой...

Кий не выдержал, плёткой хлестнул коня и помчался к городу. За ним поскакала сотня конников. Но чем ближе он подъезжал к городу, тем большее недоумение охватывало его. Уже с полтысячи шагов оставалось до крепостных стен, уже можно было разглядеть толстые дубовые брёвна, из которых были сложены городские укрепления, но ни одной души не виднелось вокруг. Неужели авары, известные своей неимоверной жестокостью, перебили всех обитателей бараков, а сами скрылись, боясь возмездия?..

Ворота главной крепостной башни, через которую его ввозили на повозке мальчиком-рабом, были открыты настежь. Ни охраны, ни рабов, никого. Улицы города тоже пусты. Только раздавался глухой дробный стук копыт лошадей. Где люди? Где жители крупного города?..

Кий промчался по центральной улице и въехал в Акрополь. Вот он, дворец начальника гарнизона Каменска, вот здесь жила Тамира. Может, она и сейчас находится в своей светлице?

Кий соскочил с коня, взбежал по знакомым ступенькам, широко раскрывая двери, стремительно прошёл по всем комнатам дворца. Вымерший дворец. Вымерший город. Может, мор пронёсся?

Кий, обессиленный, присел на ступеньку крыльца. Перед ним стояла его сотня.

   — Доставьте ко мне любого, кого найдёте, — устало сказал он.

Вскоре привели двоих измождённых стариков в драной одежде. Оба пали на колени.

   — Поднимите их.

И по-аварски:

   — Кто такие?

   — Рабы мы, господин...

   — Где остальные рабы?

   — Утекли, господин.

   — Почему?

   — Не гневайся на нас, господин, мы люди маленькие, мы с самого детства находимся в рабстве.

   — Я объявляю вас свободными людьми. Говорите правду. Вам ничего не грозит.

   — Три дня назад, господин, прошёл по городу слух, что идёт страшное войско Кия, которое уничтожает всех аваров. Вот все собрались и бежали куда глаза глядят.

   — А вам, рабам, чего бояться? Вы же не авары!

   — Мы выросли в этом городе, наши деды и прадеды тоже жили в нём. Мы разучились говорить на родном языке. А Кий, как нам сказали, убивает всех, кто говорит на аварском языке. Вот рабы, забрав свой скарб, бежали, спасая свои души.

Кий понял всё. Авары сумели запугать его именем даже рабов. Безмерная жестокость его войска и восставшего населения сгубила промышленный центр Аварии, на который он так надеялся, когда мечтал о дальнейшем процветании Руси. Он лишился главного — умельцев, мастеров своего дела, которые теперь рассеялись по белу свету.

Он уже хотел отпустить бывших рабов восвояси, но потом решил задать ещё вопрос:

   — Что вам известно о дочери начальника гарнизона Каменска?

   — О какой дочери? Их у него, кажись, целых три было, — ответил один из стариков.

   — Чего ты балаболишь! — возразил ему второй старик. — Не три, а две. Так рассказывали у нас в бараке.

   — Ладно! — прервал их Кий. — Две или три, не это важно. Мне надо знать о той, которую звали Тамирой.

   — Да мы вообще не знали их имён. Они жили здесь, а мы — там, — и старик махнул рукой в сторону бараков. — Кто их знает! Может, которую и Тамирой звали.

   — Замуж, наверно, вышла, какая у них ещё судьба может быть, — рассудительно сказал низкорослый старик.

   — Да, конечно, — согласился Кий. Он понял, что его мечты увидеть кого-либо из старых друзей рушатся на глазах.

Он встал и, бросив на ходу: «Рабов накормить, отпустить и никакого вреда не причинять!» — пошёл по городу. В первую очередь он посетил кузницы, где пришлось работать самому. Всё было знакомо, всё напоминало его рабские детство и юность. Казалось, прошлое приснилось или сейчас он спит и ему видится необыкновенный сон; вот он проснётся, и надсмотрщик кнутом погонит его махать кувалдой...

Но нет, это не сон... Он трогал инструменты, оборудование. Некоторые горны были ещё тёплыми, валялись молот, другой подсобный инструмент. Вроде бы оставили рабы своё дело на один денёк и ушли, может, на праздничное гуляние, или хозяин куда-то позвал, и вот-вот вернутся и возьмутся за привычное дело. В других мастерских та же картина: тигли со следами зелёной окиси на внутренних стенках, бронзовый и железный шлак, железная руда, полуостывшие плавильные печи, валялись в беспорядке остатки литейного и кузнечного ремесла, и всё это в огромном числе...

Кий нашёл свой барак. За прошедшие годы он обветшал, но было видно, что его неоднократно ремонтировали. Нары кое-где были заменены на новые. То место, где они спали с Дажаном, было отгорожено новыми досками, значит, в последнее время здесь жила семья. И всё тот же тяжкий, настоянный запах множества людей. Он угнетал и давил, и Кий поспешно вышел на вольный воздух.

Он приказал поставить палатку вдали от города, в тенистом саду одного из аварских вельмож. Здесь им было получено важное известие: булгарские войска наголову разгромили аваров на реке Дон и стремительно движутся на соединение с русами.

Встреча произошла через три дня. Ликованию воинов не было предела, сила союзников удвоилась, все верили в скорую победу над общим врагом. Кий и Кубрат уединились в княжескую палатку и стали обсуждать план предстоящего сражения. Оно должно было стать решающим. Обе стороны понимали, что от него зависело всё: поражение аваров означало потерю всех восточных владений, а разгром русов и булгар вёл к восстановлению аварского ига и уплату позорной дани.

Кий и Кубрат решили совместно руководить боем, но верховное командование Кий отдал булгарскому царю, который был почти в два раза старше, его. Войска русов было решено расположить на левом краю, в центре Кий поставил свою фалангу, которую углубил до 25 рядов; булгары заняли правое крыло составили запасные полки.

Позади войска для Кия и Кубрата была устроена пирамида из телег, с высоты которой они внимательно наблюдали за перестроениями аваров, в центре противник поставил свой железный клин, конницу разместили по обоим флангам; между клином и левым флангом конницы встали наёмники.

И вот всё замерло. Над полем установилась зловещая тишина, которая обычно предшествует кровавому сражению.

Послышались отдалённые звуки труб, и аварское войско медленно двинулось в наступление. Набирая темп движения, вперёд выдвинулись закованные в латы всадники; рядом с ними шли огромного роста наёмники, теперь Кий узнал их — это были лангобарды, в бытность службы в аварском войске он встречал их и знал, какие они сильные и мужественные в бою воины.

Исход боя во многом решал удар железного клина, это понимали все. При его приближении передняя шеренга фаланги русов встала на колени и, уперев копья в землю, выставила острия на уровне лошадиных грудей; вторая шеренга положила копья на плечи воинов первой и их острия целили зуда же; воины третьей шеренги повторили действия второй. Таким образом, фаланга встречала конников врага частоколом острых пик, которые зашевелились, задвигались, заученно-точно нацеливаясь на незащищённые места воинов и лошадей противника.

Вот передний ряд клина коснулся фаланги и стал вдавливаться вглубь неё. Теперь всё решали мужество, упорство и военная выучка русских воинов.

На правом фланге конница противника опрокинула булгарские отряды, но по ней ударили всадники Щёка. Он первым мчался на вороном коне в красном кафтане и островерхой шапке; на нём не было никакого защитного вооружения, кроме щита; меч он держал на уровне плеча, готовясь к встрече с противником. Который раз замечал Кий его безрассудную храбрость и удивлялся, что из самых жарких схваток он выходил без единой царапины. Ах, братишка, братишка, да хранят тебя боги!

Внезапный удар конницы смял противника. Щёк погнал конницу аваров в степь. Но почти тут же возникла новая опасность. В бой пошли лангобарды. Высокорослые, с ярко блестевшими щитами, в сияющих поножах, одетые в чёрные хитоны, они, потрясая железными щитами и огромными мечами, вдруг с громкими криками яростно кинулись на подразделения русов. Удар был настолько сильным, что русы не выдержали и стали подаваться назад.

Но лангобарды, увлёкшись лёгкой победой, кинулись вперёд, не заботясь о своём правом фланге. И тут Кий спрыгнул со своей вышки, вскочил на коня и во главе дружины ударил в бок лангобардов. Началась безжалостная рубка заметавшихся по полю гигантских воинов.

Удача не приходит одна. Из степи вырвалась конница русов. Это Щёк, разогнав аварских конников, не стал увлекаться погоней и вернул своё подразделение к месту боя. Он ударил во фланг железного клина, расстроил и смял его ряды. Создалась противоречивая обстановка: на левом фланге наступали авары, а булгары в свою очередь теснили противника. Победа могла склониться как в одну, так и в другую сторону.

К Кию склонился булгарский царь.

   — Кажется мне, великий князь, что пора вводить в дело все наши запасные силы.

Кий чуть подумал, ответил:

   — Пора.

Массы свежих войск решили исход сражения. Авары сначала начали пятиться на всех направлениях, а потом отступление превратилось в беспорядочное бегство. Началось беспощадное преследование врага.

Радость победы была омрачена гибелью Щёка. Кию об этом сообщили сразу после окончания сражения.

   — Где он? — спросил он у сотника.

   — Там, на пригорке...

Кий ударами пяток послал коня вперёд. Пригорок зарос по-весеннему свежезелёной травой, среди этой травы он и увидел брата. Короткий аварский меч достал его сзади, почти надвое развалил левое плечо.

Он склонился перед Щёком, прикрыл его глаза, безжизненно глядевшие в небо. Кто сейчас скажет, чем руководствовался его братишка в последние дни и недели своей жизни: то ли мстил за поруганную честь жены и разграбление родного дома, то ли стремился найти смерть в ожесточённых схватках, чтобы покончить с угрызениями совести, обвиняя себя во многих бедствиях своей страны? Может, то, может, другое, а может, всё, вместе взятое, кидало его с безрассудной храбростью в самое пекло сражений.

И вдруг пронзил память один случай из детства. Произошёл он на Вербное. Был шутливый обычай среди детей в этот день встать пораньше, чтобы пучком вербных веток постегать засонь и ленивцев.

Шустрее всех среди братьев был Щёк. Он поднялся ни свет ни заря и уже взялся за прутья, но мать ему посоветовала:

   — Ты хоть руки вымой перед действом...

Щёк удалился в умывальню, а она разбудила Кия и Хорива, они перешли на другую кровать, а на прежнюю она накидала одежду и закрыла одеялом.

Явился Щёк, взял в руки прутья и уже хотел снять одеяла, но мать остановила:

   — Нельзя голеньких бить, напугать можешь, за икаться будут.

Тогда Щёк стал изовсей силы стегать по одеялу Кий и Хорив не выдержали, высунулись из-под одеяла и стали громко смеяться. Щёк оглянулся, увидел их, но продолжал стегать, приговаривая:

   — Верба-хлёст бьёт до слёз! Верба-хлёст бьёт до слёз!

Долго потом смеялись в семье: видит Щёк своих братьев на другой кровати и всё-таки хлещет...

Боги небесные, приснилось, что ли, это или действительно было в жизни? И почему любимый братишка лежит здесь, в далёкой от родины причерноморской степи, неподвижный и бездыханный?..

Вечером состоялись похороны. Из сломанных телег, разрушенных домов и сараев сложили огромный костёр и на вершину его водрузили лодку с положенным в неё во всём воинском вооружении Щёком. Тут же забили его боевого коня, зарезали собаку петуха, курицу и всё раскидали возле лодки; подходили воины и бросали одежду, обувь, посуду, оружие — всё то, что понадобится покойному на том свете. В полном молчании выстроились войсковые подразделения. Жрец обошёл вокруг горы набросанного дерева и, бормоча молитву, окропил её священным напитком. Затем Кию передали зажжённый факел, и он бросил его в середину деревянного нагромождения. Пламя сначала несмело, а затем всё более и более набирая силы, охватило его со всех сторон и вскоре превратилось в ревущий огненный вихрь, поглотив и лодку, и Щёка... Кий как-то безнадёжно и обречённо махнул рукой и побрёл прочь, спотыкаясь на ровном месте...

Перед воротами Ольвии Кий и его войско встретила представительная делегация жителей. Возглавлял её глава греческой общины Синесий, толстый, большеносый, большеглазый купец. Он поклонился Кию, держа в руках шкатулку с драгоценностями; все члены делегации выложили свои дары.

Синесий произнёс речь, торжественную и напыщенную, подчеркнув, что Ольвия — греческий город, захваченный аварами, что они, греки, в полной мере испытали на себе аварское иго и видят в войске русов и булгар своих освободителей. Теперь греки вновь стали хозяевами своего города и просят пощадить его, не подвергать грабежу и разрушению. А Ольвия дарит победоносному войску драгоценности и богатства, обещает кормить войско, а в будущем вести с Русью и Булгарией беспошлинную торговлю.

Кий видел, как его воины стремились к Ольвии, богатейшему портовому городу на Черном море в надежде поживиться несметной добычей. Но теперь он вспомнил брошенный Каменск, его пустые бараки и мастерские, массовое бегство рабов в страхе перед его войском. А ведь они ждали своих освободителей, ждали и мечтали десятилетиями!..

Так неужели и здесь он допустит бесчинства над теми людьми, которые встретили его воинство как освободителей?

Колебания Кия продолжались какие то мгновения. Он не спеша слез с коня, подошёл к Синесию и принял из его рук шкатулку, передал её своим приближенным, а затем обнял грека и произнёс по-аварски:

   — Благодарю жителей Ольвии за тёплый приём войска русов. Город я передаю снова в руки греков. Пусть между Русью и Ольвией отныне установятся хорошие, дружественные отношения.

Ликованию греков не было предела.

Кий завернул своё войско у ворот Ольвии и увёл в степь. Здесь и был устроен отдых. Целых три дня воинов-русов кормили и поили жители Ольвии. На четвёртый день он поднял свои подразделения и бросил их в преследование аваров, ушедших в сторону Днестра. Преследование велось неспешно, но настойчиво. Кий не хотел больше ни мести, ни сражений, ни крови; он только стремился изгнать злейших врагов — аваров со всей территории Причерноморья. Наконец, 1 купальня (22 мая) 636 года, в Ярилин день, разгорячённые кони вынесли Кия и его дружину на берег Днестра. С высокой кручи увидел, как по широкой глади воды плыли к тому 6ерегy лодки, шлюпки, баркасы, баржи, парусные и гребные суда, большие и малые...

   — Убегают авары! — восторженно закричали многие воины.

   — Жаль, не на чём их догнать! — поддержали их другие.

   — Пусть бегут, — проговорил Кий. — Пусть утекают. Обратного пути у них не будет никогда.

Он некоторое время постоял на берегу Днестра, задумчиво переводя взгляд с водной глади с рассеянными на ней плавучими средствами, до отказа набитыми людьми, на зелёные кущи противоположного берега. Что-то скребло в его душе, что-то мешало радоваться в полную силу своей победе над поверженным врагом, какая-то тоска заливала ему грудь, стесняла дыхание. Он вздохнул и снова стал смотреть на удаляющиеся суда.

Он не знал, что на одном из них, спасаясь от его войска, уплывала со своим семейством Тамира.

Примечания

1

Первоначальное значение слова «боярин» (болярин) вои, выдающийся воин, командир войскового подразделения.

(обратно)

2

В 630 году авары подвергли разгрому кугургуров. — См.: В. Шамбаров. Великие империи Древней Руси. — М.: Алгоритм, 2007. - С. 336.

(обратно)

Оглавление

  • АВАРСКИИ КАГАНАТ
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  •   X
  • РУСЬ
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  •   X
  • ОТ ДНЕПРА ДО ДНЕСТРА
  •   I
  •   II
  •   III
  •   IV
  •   V
  •   VI
  •   VII
  •   VIII
  •   IX
  •   X
  •   XI
  •   XII
  • *** Примечания ***