Гламур [Кристофер Прист] (fb2) читать онлайн

Кристофер Прист Гламур

Часть первая

Я пытаюсь вспомнить, откуда это началось, думаю о своем детстве и задаюсь вопросом, не могло ли еще тогда случиться нечто такое, что сделало меня тем, кем я стал. Никогда прежде я особенно не задумывался над этим, поскольку в целом был счастлив. Полагаю, все дело в моем отце, который всячески оберегал меня от реальности, и я плохо представлял, что происходит на самом деле. Мать моя умерла, когда мне было всего три года, но даже это не стало для меня по-настоящему тяжелым ударом: она долго болела, и к моменту ее кончины я уже привык большую часть времени проводить с няней.

О детских годах у меня сохранились наилучшие воспоминания. Когда мне было восемь, я был отослан из школы домой с медицинским предписанием. Среди учеников случилась вспышка какой-то вирусной инфекции, провели всеобщее обследование, и оказалось, что я – носитель вируса. Меня посадили под домашний карантин и запретили общаться с другими детьми вплоть до полного избавления от заразы.

История закончилась следующим образом: я был помещен в частную клинику, где усилиями докторов благополучно лишился обеих совершенно здоровых миндалин, после чего получил разрешение вновь посещать школу. К тому времени мне как раз исполнилось девять.

Почти полугодовые вынужденные каникулы захватили самые жаркие летние месяцы. Большую часть времени я был предоставлен самому себе и на первых порах чувствовал себя одиноким и заброшенным, но быстро адаптировался. Мне открылись удовольствия жизни в уединении. Я прочитал горы книг, отправлялся на долгие прогулки за городом в окрестностях родительского дома и тогда впервые заинтересовался дикой природой. Отец купил мне простенький фотоаппарат, и я принялся изучать птиц, цветы и деревья, предпочитая их обществу своих бывших приятелей. В саду я соорудил себе убежище, где просиживал часами над книгами и снимками, фантазируя и мечтая. Смастерив из старой детской коляски тележку, я носился с ней по сельским тропинкам и холмам, счастливый, как никогда прежде. Это было время простоты и довольства; именно тогда сложились мой характер и внутренние убеждения. Естественно, оно изменило меня.

Возвращение в школу было настоящей тоской. После полугодового карантина одноклассники успели меня забыть, и я сделался изгоем. Дети собирались в компании, затевали общие дела и игры, я же оставался в стороне, как чужак, не знающий их тайного языка и условных знаков. По правде говоря, меня это мало заботило. Взамен я получил возможность вести прежнюю жизнь, наслаждаясь одиночеством, хоть и не столь полным, как дома. Так до конца школы я и проболтался где-то на обочине, почти не привлекая к себе внимания. Но я никогда не сожалел о том долгом лете, проведенном наедине с собой, я лишь мечтал, чтоб оно длилось вечно. Взрослея, я менялся, и нынче я уже не тот, что был прежде, но до сих пор, возвращаясь мыслью к тому счастливому времени, я вспоминаю о нем с неизменным чувством тоски и утраты.

Так что, вполне вероятно, все началось именно тогда, и эта повесть есть итог, напоминание о былом. Все, что следует далее, – только моя история, но рассказанная на разные голоса. И мой голос звучит среди прочих, хотя я – пока еще только «Я». Скоро я обрету имя.

Часть вторая

1

Дом строился с видом на море. После превращения в санаторий для выздоравливающих его расширили, добавив два новых крыла. Эти пристройки не нарушили первоначального стиля здания; что касается парка, то ландшафт его был изменен и приспособлен к нуждам пациентов. Теперь во время прогулок им не приходилось преодолевать крутые подъемы и спуски: пологие дорожки, усыпанные мягким гравием, плавно извивались среди лужаек и цветочных клумб, повсюду были расставлены деревянные скамейки и устроены ровные площадки для инвалидных колясок. Зелень буйно разрослась, однако густые кустарники и живописные рощицы лиственных деревьев выглядели прекрасно ухоженными. В самой нижней части парка, в конце узкой тропы, ведущей в сторону от центральных аллей, за живой изгородью находился уединенный пятачок – изрядно заросший и заброшенный, но с чудесным видом на близлежащий участок побережья южного Девона. Этот вид на море позволял Грею ненадолго забыть, что Мидлкомб – клиника. Впрочем, и здесь, в этом неухоженном уголке сада, с безопасностью пациентов все было в полном порядке: низкий бетонный поребрик, уложенный прямо в траве, не позволял подкатить инвалидную коляску слишком близко к краю обрыва, а из кустов торчало устройство срочного вызова, связанное с кабинетом дежурного медперсонала в главном корпусе.

Ричард Грей спускался сюда всякий раз, когда чувствовал в себе силы. Он готов был крутить колеса коляски, преодолевая лишние метры, не только ради упражнения рук, но и ради удовольствия побыть в одиночестве. Конечно, он мог бы уединиться и в палате, где к его услугам были книги, телевизор, телефон, радио; однако там, в главном корпусе, постоянно ощущалось мягкое, но настойчивое давление со стороны медперсонала, призывавшего пациентов больше общаться друг с другом. До сих пор он так и не свыкся с мыслью, что сделался пациентом. Все операции были уже позади, он медленно шел на поправку, но период выздоровления тянулся бесконечно – так ему, во всяком случае, казалось. Физиотерапевтические процедуры изнуряли его и на первых порах только усиливали боль. Оставаясь один, он страдал от одиночества, но общение с другими пациентами, многие из которых едва говорили по-английски, раздражало его не меньше. Тело Грея было жестоко изувечено, как и разум, и он понимал, что им обоим требуется сходное лечение. Длительный покой, осторожные упражнения, упорство и вера в успех – вот все, в чем он сейчас нуждался. Часто он был способен только смотреть на море, следить за приливом, слушать шум прибоя. Грея волновали стаи перелетных птиц, он пугался, когда слышал рокот автомобильного двигателя. От одного звука мотора его бросало в дрожь.

Сейчас он жаждал только одного – вернуться к своему прежнему, нормальному состоянию, которое еще совсем недавно, до взрыва, принимал как должное. Он сознавал, что постепенно дела идут на лад: он уже мог самостоятельно стоять, опираясь на палки, костыли навсегда ушли в прошлое. Прикатив без посторонней помощи на нижнюю площадку сада, он уже мог подняться из инвалидной коляски и сделать несколько шагов. Он гордился тем, что справляется с этим сам, без поддержки врача или санитара, без страховки и ободряющих слов. Теперь он мог больше увидеть, мог ближе подойти к краю обрыва.

Сегодня, когда он проснулся, за окнами шел унылый мелкий дождь. Моросило все утро без перерыва, так что на прогулку пришлось надеть плащ. Но сейчас дождь перестал, а плащ по-прежнему был на нем. Он не мог раздеться самостоятельно, и это угнетало его как лишнее свидетельство собственной немощи.

До его слуха донеслись шаги по гравию и шорох мокрых листьев: кто-то приближался к нему по тропинке, раздвигая ветки. Он повернулся, двигаясь очень медленно и осторожно: переставлял палки после каждого шага, следя за тем, чтобы шея оставалась неподвижной.

Это был Дейв, один из братьев милосердия.

– Ну как, мистер Грей, справляетесь?

– Ухитряюсь стоять прямо.

– Хотите снова сесть в коляску?

– Нет. Я еще постою.

Санитар остановился в нескольких шагах, держа руку на спинке инвалидного кресла, готовый в любую секунду подкатить его поближе, к самым ногам Грея, чтобы тот сразу мог опуститься на сиденье.

– Я пришел взглянуть, не нужно ли вам чего.

– Помогите мне снять плащ. Я уже вспотел.

Молодой человек шагнул вперед и забрал у Грея обе палки, предложив для опоры свою согнутую в локте руку. Затем он расстегнул пуговицы плаща и, поддерживая своего подопечного под мышки, принял основную тяжесть его веса на себя, дав возможность освободиться от плаща самостоятельно. Грей нашел процедуру раздевания крайне болезненной и утомительной, особенно когда попытался свести лопатки, чтобы извлечь руки из рукавов, не напрягая при этом мышцы спины и шеи. Попытка, разумеется, не удалась даже с помощью Дейва, и когда плащ наконец был снят, у Грея не оставалось сил даже на то, чтобы скрыть боль.

– Порядок, Ричард. Позвольте, я устрою вас в кресле.

Дейв ловко изогнулся, подхватил Грея и почти понес на руках, едва позволяя касаться ногами земли, затем бережно опустил в кресло.

– Как все это мне ненавистно, Дейв! Не могу выносить собственное бессилие.

– Вы же поправляетесь не по дням, а по часам!

– Сколько времени я уже здесь, а вы до сих пор все затаскиваете меня в это проклятое кресло и вынимаете из него.

– Было время, когда вы не могли подняться с постели.

– Как давно я здесь, в клинике? – спросил Грей.

– Три или четыре месяца. Теперь, вероятно, уже четыре.

Его память молчала: целый кусок жизни был невосполнимо утрачен. Теперь он знал только этот сад, дорожки, вид на море, боль, бесконечные дожди и дальние холмы в тумане. Дни, неразличимо похожие один на другой, мешались в сознании, но в его прошлом существовал еще и этот утраченный фрагмент. Он помнил, что потом были операции, долгие недели постельного режима, полной неподвижности, когда он держатся только на успокоительных и обезболивающих. Как-то он пережил все это, как-то выкарабкался и был отправлен выздоравливать на другую койку, с которой долго еще не мог подниматься самостоятельно. Но сколько бы он ни пытался направить мысль назад, за пределы боли, что-то в сознании отключалось: память ускользала, отказывалась ему служить. И снова были только сад, сеансы физиотерапии, Дейв и другие братья и сестры милосердия.

Постепенно он смирился с тем, что память не вернется, что попытки оживить ее только мешают выздоровлению.

– На самом деле я искал вас, – сказал Дейв. – К вам посетители.

– Гоните прочь.

– Возможно, вы захотите повидаться с девушкой. Она хорошенькая…

– Какое мне дело, – возразил Грей. – Они ведь из газеты?

– Думаю, да. Мужчину я уже видел прежде.

– Тогда скажите, что я на процедурах.

– Скорее всего, они пожелают подождать, пока вы не освободитесь.

– Мне же не о чем говорить с ними, нечего им сказать!

Пока они беседовали, Дейв надавил на рукоятки и развернул кресло кругом. Теперь, стоя позади Грея, он осторожно покачивал кресло вверх и вниз.

– Едем к дому? – спросил он.

– Похоже, у меня нет выбора.

– Конечно есть, мистер Грей. Но раз уж они прибыли из Лондона, то вряд ли уедут, не повидавшись с вами.

– Что ж, вперед.

Дейв налег на рукоятки и медленно покатил кресло. Предстоял долгий неспешный подъем наверх, к главному корпусу. Грей не раз проделывал этот путь самостоятельно, поэтому давно привык к неровностям тропинки и научился, как-то инстинктивно предчувствуя каждый новый толчок, смягчать его воздействие на спину и бедро. Но сейчас, когда его вез другой человек, ему никак не удавалось предугадать очередную встряску.

Наконец они добрались до корпуса и въехали в здание через боковую дверь, которая автоматически открылась при их приближении. Кресло мягко катилось к лифту. Гладкий, без единой царапины, паркетный пол коридора был натерт до блеска и сверкал. Благодаря постоянным заботам уборщиков все помещение клиники сияло безупречной чистотой, даже обычного больничного запаха здесь не было: только глянец, лак, ковры, приглушенная акустика, ароматы интернациональной кухни. Это место больше напоминало дорогой отель, чем лечебное учреждение, и к пациентам здесь относились как к избалованным гостям, нуждающимся в постоянной опеке. Впрочем, сейчас для Ричарда Грея клиника была тем единственным домом, который он знал.

Порой у него возникало ощущение, что он прожил здесь всю свою жизнь.

2

Они поднялись на второй этаж, и Дейв направил коляску в одну из комнат отдыха. В обычное время эти небольшие гостиные были оккупированы пациентами, но на этот раз их не было. За письменным столом, стоявшим в нише возле окна, расположился главный психолог клиники Джеймс Вудбридж. Он разговаривал по телефону. Когда Грей появился на пороге, Вудбридж кивком приветствовал его, потом что-то произнес быстрым шепотом и положил трубку.

Человек, сидевший у другого окна, был Тони Штур – один из репортеров той самой газеты. Встречаясь с ним, Грей каждый раз испытывал противоречивые чувства: Штур был привлекательным, открытым и, очевидно, неглупым молодым человеком, но газета, на которую он работал, судя по всему, принадлежала к числу бульварных изданий самого худшего толка – продажная газетенка с подмоченной репутацией. Вот и в последнее время они печатали серию заметок за подписью Штура о сомнительном внебрачном романе в королевском семействе. Газету эту ежедневно доставляли в Мидлкомб специально для Ричарда Грея, который, однако, никогда не заглядывал в нее, даже если свежий номер приносили ему прямо в палату.

При появлении Ричарда Штур поднялся ему навстречу, коротко улыбнулся и тут же перевел взгляд на Вудбриджа. Тот вышел из-за стола и направился к Грею. Дейв поставил инвалидную коляску на ножной тормоз и удалился.

– Ричард, я просил вас вернуться, – произнес Вудбридж, – так как хотел кое-кого вам представить.

Глядя на Грея с ухмылкой, Штур наклонился к столу, чтобы погасить недокуренную сигарету, и стало видно, что из внутреннего кармана его расстегнутой куртки торчит свернутый в трубку номер газеты. Заявление психолога в первый момент обескуражило Грея: Вудбридж ведь должен был знать, что они со Штуром знакомы и прежде несколько раз встречались. Но тут он осознал, что в комнате есть еще один человек. Это была незнакомая молодая женщина, которая стояла рядом с репортером и смотрела на Грея. В ожидании, когда ее представят, она то и дело нервно вскидывала глаза на Вудбриджа. Грей заметил ее только сейчас. Видимо, она сидела рядом со Штуром и оказалась за его спиной, когда тот встал.

Она шагнула вперед.

– Ричард, это мисс Кьюли. Мисс Сьюзен Кьюли.

– Привет, Ричард, – сказала она Грею, улыбнувшись.

– Здравствуйте, – ответил он.

Она стояла прямо перед ним и казалась выше, чем была на самом деле. Грей чувствовал себя неловко: он до сих пор не привык быть единственным сидящим в обществе. Он сидел и размышлял, следует ли пожать ей руку.

– Мисс Кьюли узнала о том, что с вами случилось, из газет и приехала из Лондона специально, чтобы повидаться.

– Вот как? – сказал Грей.

– Мы, можно сказать, устроили эту встречу ради вас, Ричард, – вступил в разговор Штур. – Вам хорошо известно, что мы всегда действуем в ваших интересах.

– Чего же вы хотите? – обратился к ней Грей.

– Ну, мне хотелось бы с вами поговорить.

– О чем?

Она бросила взгляд на Вудбриджа.

– Предпочитаете, чтобы я остался? – обратился к ней психолог через голову Грея.

– Не знаю, – ответила она. – А как лучше?

Грею подумалось, что он рискует оказаться лишним на этой встрече: остальные переговаривались у него над головой. Это невольно напомнило ему о тех мучительных днях, когда после первых двух операций он лежал почти без сознания в боксе интенсивной терапии лондонской больницы, смутно слыша сквозь пелену невыносимой боли, как медики обсуждают его состояние, смутно-безразличный к этим разговорам.

– Я вернусь через полчаса, – говорил между тем Вудбридж. – Если понадоблюсь раньше, можете воспользоваться этим телефоном.

– Спасибо, – сказала Сьюзен Кьюли.

Когда Вудбридж ушел, Тони Штур снял инвалидную коляску с ножного тормоза и подкатил Грея к столу, за которым они все расположились. Молодая женщина заняла ближайшее к Грею кресло, Штур сел у окна.

– Ричард, вы помните меня? – спросила она.

– А должен?

– Надеялась, что вспомните…

– Что же, мы с вами – друзья?

– Можно сказать и так. Сколько-то времени мы были близки.

– Мне очень жаль. Многих вещей я не могу вспомнить. Давно это было?

– Не очень, – ответила она. – Как раз перед этим несчастным случаем.

Во все время разговора она лишь изредка поднимала на него глаза, больше смотрела вниз – на свои колени, на стол или мимо него на репортера. Штур же демонстративно уставился в окно: слушал, но явно не желал принимать участие в беседе. Почувствовав взгляд Грея, он вынул из кармана газету и раскрыл ее на футбольной хронике.

– Не хотите ли кофе? – спросил Грей.

– Вы же знаете, что я… – Она запнулась. – Я предпочла бы чай.

– Я закажу.

Желая выглядеть независимым, Грей отъехал от нее и сам поднял телефонную трубку. Сделав заказ, он вернулся к столу. Штур снова закрылся газетой; беседа, очевидно, была исчерпана. Глядя на них двоих, Грей сказал:

– Должен заметить, что вы оба даром теряете время. Мне нечего сказать.

– Вы представляете, во что моей газете обходится ваше пребывание здесь? – поинтересовался Штур.

– Я не просил помещать меня в эту клинику.

– Наши читатели озабочены вашей судьбой, Ричард. Вы – герой.

– Совсем нет. Просто я оказался в неподходящее время в неудачном месте. Это не значит, что я герой.

– Поверьте, я здесь не для того, чтобы спорить с вами, – сказал Штур.

Чай был подан на серебряном подносе: чайник, фарфоровые чашки, крохотная сахарница, бисквиты. Пока официант накрывал на стол, Штур вернулся к чтению газеты, и Грей воспользовался возможностью рассмотреть Сьюзен Кьюли как следует. Дейв назвал ее «хорошенькой», но вряд ли это слово было удачным. Самая обыкновенная, хоть в общем и приятная, внешность: правильные черты лица, карие глаза, светло-каштановые прямые волосы, узкие плечи. Правильнее всего было бы сказать про нее: «неброская». На вид ей было лет двадцать пять – двадцать семь. Она сидела в свободной позе, положив тонкие руки на подлокотники кресла, держалась прямо, но без напряжения. Она не смотрела на него, явно предпочитая разглядывать чашки на столе. Kaзалось, она стремится избежать не только его взгляда, но и оценки, не желая знать его мнения о себе.

Мнения, впрочем, он пока не имел, если не считать того, что она находилась здесь и явилась вместе со Штуром, стало быть, имела прямое или косвенное отношение к этой газете.

Кем она могла приходиться ему в прошлом? Она сказала, что была другом, но какого рода? Другом семьи? Одной из тех, с кем он когда-то вместе работал? Любовницей? Неужели он не в состоянии вспомнить даже такую простую вещь? Что в ней могло заставить его влюбиться? Ему пришло на ум, что она может оказаться подставной фигурой газеты: «ТАИНСТВЕННАЯ НЕЗНАКОМКА ЗАЯВЛЯЕТ ПРАВА НА ЛЮБОВЬ».

Как только официант ушел, Грей снова обратился к ней:

– Ну, так о чем мы?

Она не ответила, просто протянула руку и придвинула к себе чашку. Она по-прежнему не смотрела на него, теперь рассыпавшиеся волосы скрывали ее лицо.

– Не помню, чтобы видел вас прежде. Если хотите продолжать, вам придется сообщить что-нибудь еще кроме того, что мы были друзьями.

Девушка держала в руках чашку – бледные вены просвечивали сквозь кожу запястья – и покачивала головой.

– Или вы здесь просто потому, что он вас привел? – зло бросил Грей и посмотрел на Штура. Тот сделал вид, что не слышит. – Не знаю, что у вас на уме, но…

Только теперь она повернулась к нему, и он впервые как следует разглядел ее лицо – удлиненное, неяркое, с мелкими чертами. Глаза ее были полны слез, уголки губ дрожали. Она вскочила, опрокинув чашку, оттолкнула кресло и бросилась прочь, задев по пути инвалидную коляску. Боль пронзила спину и голову Грея. Он услышан позади сдавленные рыдания: девушка стремглав пронеслась по комнате и выбежала в коридор.

Посмотреть ей вслед? Надо было преодолеть сопротивление негнущейся шеи. Грей даже и не пытался. В комнате повисла холодная тишина.

– Как можно быть таким бессердечным! – Штур в сердцах отшвырнул газету. – Я позвоню Вудбриджу.

– Подождите минутку! Что тут вообще происходит?

– Неужели вы не видите, до чего ее довели?

– Кто она?

– Ваша подружка, Грей. Она думала, что вы увидите ее и в вашей памяти что-нибудь включится.

– У меня нет никакой подружки.

Но мысль о потерянных неделях опять наполнила его бессильной яростью. Точно так же, как сам он стремился избегать воспоминаний о боли, его память бессознательно, но упорно обходила отрезок времени, предшествовавший взрыву заминированного автомобиля. На этом месте в воспоминаниях была абсолютная пустота, черная дыра – провал, куда он не мог пробраться. Он просто понятия не имел, как это сделать.

– Она сама нам так сказала.

– А где она была, когда это случилось? Она не слышала об обращениях полиции? Если слышала, почему так долго не объявлялась? И если я правда ее знал, какого черта она здесь делает вместе с вами?

– Остыньте, это был всего лишь эксперимент.

– Вудбридж заварил эту кашу?

– Нет. Это все Сьюзен. Она сама вышла на нас. Рассказала, что у вас с ней был роман и он оборвался незадолго до взрыва. Лишь намного позже, из газет, она случайно узнала, что вы – в числе жертв. Тут она и объявилась. Надеялась, что встреча с ней поможет пробудить вашу память.

– Выходит, все это было трюком.

– Не стану отрицать: если бы наши надежды оправдались, мы непременно опубликовали бы отчет в газете. Хотя на самом деле я здесь только затем, чтобы присматривать за вашей подружкой.

Грей покачал головой и сердито уставился в окно, на море. С тех пор как он узнал, что страдает ретроградной амнезией, он старался приспособиться и по возможности ладить с этим новым для него состоянием. Сначала он зондировал ощущение пустоты, полагая, что ему удастся обнаружить способ проникнуть в нее, но эти бесплодные усилия только подавляли его, грозя полным погружением в себя. Тогда он заставил себя не думать об этом, попробовал смириться с тем, что те несколько недель, память о которых не вернулась, останутся потерянными навсегда.

– Как Вудбридж решился пойти на такой эксперимент?

– Он просто дал согласие. Идея принадлежит Сьюзен.

– Неважная идея.

– Это не ее вина, – заметил Штур. – Посмотрите на себя: вы же совершенно бесчувственны! А Вудбридж еще опасался, что встреча с ней может вас травмировать. Это, между прочим, было главным его возражением. И вот вы сидите как ни в чем не бывало, а девушка рыдает.

– Ничем не могу помочь.

– Ну так и ее не вините. – Штур поднялся и засунул газету обратно в карман. – Нет смысла продолжать. Я позвоню вам, прежде чем приехать снова. Где-нибудь через месяц или около того. Возможно, к тому времени вы станете более восприимчивым.

– А девушка?

– А я собираюсь вернуться ближе к вечеру.

Оказывается, она была в комнате – стояла возле него, за его левым плечом, опершись рукой на спинку коляски и глядя на него сверху вниз. При звуке ее голоса Грей удивленно встрепенулся, потревожив свою негнущуюся шею, словно только сейчас завершил это движение ей вслед, на которое не решился прежде, когда она в слезах выскочила в коридор. Как давно она здесь – рядом с ним, но вне поля его зрения? Штур и не подумал дать ему знать, что она вернулась.

– Подожду вас в машине, – сказал Штур девушке. Он прошел мимо коляски, и Грей снова ощутил неприятный осадок из-за того, что все присутствующие выше его. Сьюзен села в кресло на прежнее место.

– Простите, что не сдержалась, – сказала она.

– Что вы, извиняться следует мне. Я был с вами непозволительно груб.

– Сейчас я не останусь. Мне нужно время, чтобы подумать, но я еще зайду к вам позже.

– После ленча у меня физиотерапия, – сказал Грей. – Нельзя ли перенести встречу на завтра?

– Думаю, удастся. Тони должен вернуться в Лондон прямо сейчас, но я могла бы задержаться здесь.

– Где вы остановились?

– Мы ночевали в Кингсбридже. Надеюсь, что как-нибудь смогу договориться с администрацией отеля.

Во время разговора она, как и прежде, не смотрела на него прямо, лишь изредка бросала короткие взгляды сквозь пряди тонких волос. Она уже не плакала, но заметно побледнела. Ему хотелось вспомнить ее, почувствовать что-то по отношению к ней, но напрасно: она оставалась для него посторонней. Пытаясь подыскать другие слова, более душевные, чем холодные фразы насчет завтрашней встречи, он спросил:

– Вы уверены, что все еще хотите поговорить со мной?

– Да, конечно.

– Тони сказал, что мы, я хочу сказать, вы и я одно время были…

– Да, мы были вместе какое-то время. Все продолжалось недолго, но тогда это имело значение. Надеялась, что вы вспомните.

– Сожалею, – сказал Грей.

– Не будем об этом. Я приду завтра с утра. Постараюсь держать себя в руках.

Желая объясниться, он сказал:

– Когда вы появились здесь с Тони Штуром, я подумал, что вы работаете на его газету, поэтому все так и получилось.

– Я была вынуждена обратиться к ним, чтобы узнать, где вы находитесь. Ничего другого не оставалось. Видимо, у них исключительные права на вас и вашу историю.

– Как это могло случиться?

– Понятия не имею. – Она взяла свою холщовую сумку на длинном ремне. – Я вернусь завтра.

Она встала и, осторожно положив узкую ладонь на его руку, спросила:

– Вы уверены, что хотите этого?

– Приходите утром, оставайтесь на ленч или дольше, как пожелаете.

– Скажите только одно: вам очень больно? Мне ведь и в голову не приходило, что вы все еще в инвалидном кресле.

– Теперь мне лучше. Все мало-помалу проходит.

– Ричард?.. – Ее пальцы все еще покоились на тыльной стороне его руки. – Вы уверены… Я имею в виду, вы действительно ничего не можете вспомнить?

Ему захотелось повернуть руку так, чтобы она коснулась его ладони, но этот жест был бы слишком интимным, а права на интимность он пока не заслужил. Видя перед собой ее большие глаза и гладкую кожу, он чувствовал, как легко ему было когда-то с ней сойтись. Кто она, эта спокойная женщина, – его бывшая подружка? Что она собой представляет? Что знает о нем? Что он знал о ней? Почему они расстались, если их отношения, как видно, были важны для обоих? Она явилась к нему из того забытого времени – задолго до комы, до невыносимой боли в разорванных органах, до обожженной кожи, – из потерянной части его жизни, но до сего дня он даже не подозревал о ее существовании. Ему хотелось ответить правдиво, но что-то преграждало путь воспоминаниям.

– Я пытаюсь вспомнить, – сказал он. – Такое чувство, что я вас знал.

На мгновение она сжала его руку.

– Все в порядке. Завтра я приду снова.

Она встала, прошла мимо его кресла и исчезла из поля зрения. Он слышал ее шаги – сначала приглушенные, по ковру, затем чуть погромче, вдаль по коридору. Боль по-прежнему не позволяла повернуть голову.

3

Родителей Ричарда Грея уже не было в живых. Он рос один, без братьев и сестер; единственная близкая родственница – тетка со стороны отца – давно жила с мужем в Австралии. После школы Грей поступил в Брентский технический колледж, где специализировался по фотографии. Еще в Бренте он стал участником учебной программы Би-би-си и сразу после защиты диплома был принят на телестудию Би-би-си стажером. Несколько месяцев спустя его уже назначили помощником оператора, он много занимался студийными и натурными съемками в составе разных бригад и довольно быстро получил самостоятельную операторскую работу.

В двадцать четыре года он ушел из Би-би-си и устроился кинорепортером в независимое агентство новостей. Агентство это, расположенное на севере Лондона, распространяло видеосюжеты по всему миру, сотрудничая с различными заказчиками, но главным образом с одной крупной американской телекорпорацией. Чаще всего они снимали в Британии и Европе, но Грею приходилось бывать и в дальних командировках – в Америке, на Дальнем Востоке, в Африке, даже в Австралии. В конце восьмидесятых он совершил несколько поездок в Северную Ирландию, охваченную тогда волнениями.

За Греем закрепилась репутация бесстрашного человека. Репортеры сплошь и рядом попадают в острые ситуации, оказываются в эпицентре опасных событий, и тут требуется особого свойства преданность делу, без которой невозможно вести съемку в гуще беспорядков или под огнем. Ричард Грей не раз рисковал жизнью.

Две его работы – документальный фильм и программа новостей – были отмечены наградами Британской Академии кино и телевидения, а однажды по итогам года ему и его звукооператору присудили «Приз Италии» за кинорепортаж об уличном сражении в Белфасте. Памятная надпись гласила: «Ричард Грей, телеоператор, телевизионные новости Би-би-си. Специальная награда. Съемки в условиях крайней личной опасности». Среди коллег Грей пользовался популярностью, поэтому, несмотря на репутацию человека отчаянного, никогда не испытывал недостатка в желающих поработать с ним вместе. По мере того как рос его профессиональный престиж, люди осознавали, что он никогда не рискует безрассудно, подвергая себя и других ненужной опасности, а напротив, опираясь на опыт и интуицию, умеет удивительно точно определить разумную степень риска.

Жил Грей один в собственной квартире, купленной на деньги из отцовского наследства. Близких друзей он не завел, зато имел множество приятелей среди сослуживцев. У него так и не оказалось постоянной подружки. Мешала главным образом работа, сопряженная с бесконечными разъездами, поэтому он предпочитал не завязывать прочных отношений и с легкостью переходил от одной случайной встречи к другой. В свободное время он любил бывать в кино, иногда отправлялся в театр. Обыкновенно раз в неделю он встречался с кем-нибудь из знакомых, чтобы посидеть вечерком в пабе. Отпуск он чаще всего проводил в одиночку, путешествуя в автомобиле или пешком; однажды после рабочей командировки в Штаты решил продлить удовольствие и, взяв напрокат машину, объездил всю Калифорнию.

После смерти родителей в жизни Грея случилось только одно серьезное потрясение, и произошло это примерно за шесть месяцев до взрыва автомобиля-бомбы.

Все вышло из-за того, что Ричард Грей любил работать с кинопленкой. Ему нравилось ощущать на своем плече тяжесть кинокамеры «Аррифлекс», ее весомость, надежность, спокойную вибрацию мотора. Он смотрел в зеркальце видоискателя как бы третьим глазом; иногда он говорил, что без него уже не способен правильно видеть. Было что-то и в фактуре самой кинопленки, в утонченности фиксируемых ею эффектов, в качестве изображения. Он так ясно представлял себе пленку – как она равномерно скользит в затворе камеры, двадцать пять раз в секунду останавливаясь и возобновляя движение, – и это привносило в его работу некое дополнительное, неуловимое, но почти магическое ощущение. Он неизменно выходил из себя, если люди говорили ему, что не в состоянии отличить кадры, снятые на настоящую пленку, от записанных на видеоленту. Ему казалось, что разница очевидна: видеозапись всегда производила впечатление ненатуральной, изображение выглядело фальшивым, неестественно ярким и контрастным.

Однако он и сам понимал, что для съемки новостей кинопленка была не лучшим носителем. Одна обработка чего стоила! Сначала коробки с отснятой пленкой несли в лабораторию проявлять, потом монтировали, кадр за кадром, в специальной комнате; звук нужно было синхронизировать или записывать заново. С передачей материалов в агентство обязательно возникали технические сложности, особенно если приходилось пользоваться местными студиями или пересылать отснятый материал через спутник. Когда работа велась за границей или в зоне боевых действий, проблем бывало еще больше. Иногда, чтобы дать материал в эфир, оставалось одно – тащить коробки с необработанной пленкой до ближайшего аэропорта и отправлять самолетом в Лондон, Нью-Йорк или Амстердам.

Агентства новостей во всем мире переходили на электронные видеокамеры. Используя портативные спутниковые тарелки, операторы теперь могли передавать изображение в студию прямо в процессе съемки. Там его редактировали на компьютере и пускали в эфир без задержки.

Одна за другой съемочные бригады переходили на видеоаппаратуру, и Грей прекрасно понимал, что никуда ему от этого не деться. Он прошел курс переподготовки и попытался работать с электронной камерой, однако дело не шло, хотя он и сам толком не мог понять, в чем причина. Ему нужно было ощущать движение пленки, слышать тихое пощелкивание затвора, иначе он не мог правильно «видеть». Он стал стесняться собственной несостоятельности, пробовал как-то справиться с проблемой, основательно переосмыслив свой подход к делу, пытался настроить зрение так, чтобы снова научиться видеть «третьим глазом». Коллеги, большинству из которых переход на новое оборудование дался почти безболезненно, относились к нему с сочувствием. Грей уверял себя, что камера – всего лишь инструмент, что его операторские способности никоим образом не определяются свойствами аппаратуры. Но, несмотря на это, он понимал, что теряет чутье.

Существовали, конечно, и другие возможности. Службы новостей Би-би-си, как и другого солидного британского телевизионного агентства Ай-ти-эн, переходили на электронную запись, и все же в Ай-ти-эн ему предложили работу с кинопленкой. Но он отдавал себе отчет, что и на новом месте в конце концов возникнет прежняя проблема. Было еще предложение заняться документальной съемкой для промышленных корпораций, но он отлично понимал, что это не выход. Политические новости – вот его настоящее призвание, на них он собаку съел.

Решение пришло само собой, когда агентство неожиданно потеряло контракт с американским партнером. Началось сокращение штатов, и Ричард Грей, опередив события, добровольно согласился на увольнение. У него не было никаких конкретных соображений. Он просто получил выходное пособие и собирался воспользоваться этим, чтобы некоторое время пожить спокойно и подумать о своей дальнейшей карьере.

Денежных затруднений он не испытывая. Стоимость квартиры была уже полностью выплачена за счет отцовского наследства, так что пособия должно было хватить по крайней мере на год. Кроме того, он не сидел вовсе без дела. От случая к случаю ему удавалось находить внештатную операторскую работу.

Но дальше в памяти был провал.

О последующем остались лишь отрывочные воспоминания: отделение интенсивной терапии лондонской больницы на Чаринг-Кросс, несколько операций, аппарат искусственного дыхания, непрестанная боль и туман в голове от обезболивающих. Его возили в машинах «скорой помощи» из одной травматологической клиники в другую, и во время переездов боль делалась совершенно нестерпимой. Наконец, он помнил путешествие, занявшее почти целый день, в очередной машине «скорой помощи» и с той поры находился здесь, в санатории Мидлкомб на южном побережье Девона.

Но именно там, где-то в глубине провала, он шел, ни в чем не повинный, по лондонской улице мимо полицейского участка, где террористы оставили начиненный взрывчаткой автомобиль. Адская машина взорвалась как раз в тот момент, когда он проходил мимо. После этого – множество ожогов и ран, изувеченная спина, переломы тазовых костей, ног и рук, разрывы внутренних органов. Он был на волосок от смерти. Но все это он знал только с чужих слов, а сам не помнил ровно ничего.

Вот и все, что сохранила его память на тот день, когда Сьюзен Кьюли появилась в клинике Мидлкомб. И для нее места там не нашлось.

4

Медики расходились во мнениях о природе амнезии, поразившей Ричарда Грея, а для самого Грея дело осложнялось еще и отсутствием однозначного мнения о самих медиках.

Он находился на попечении двух разных врачей: психолога Джеймса Вудбриджа и психиатра-консультанта доктора Хардиса.

Вудбридж не нравился Грею как человек, представлялся надменным и недоступным, но в то же время он придерживался курса лечения, казавшегося вполне понятным и приемлемым. Хотя Вудбридж принимал во внимание и травматическую природу его увечий, и последствия контузии, вместе с тем он был готов допустить, что эта ретроградная амнезия имеет еще и психологическую подоплеку. Иными словами, он не исключал, что в жизни Грея могли быть дополнительные обстоятельства, не связанные прямо со взрывом, память о которых он старается подавить. Вудбридж был твердо убежден, что воспоминания такого рода следует стимулировать крайне осторожно, прибегая исключительно к щадящей психотерапии, и что преимущества других, более агрессивных приемов не стоят возможного риска. Он считал, что выздоровление Грея должно идти последовательно: возврат к нормальному физическому состоянию поможет ему легче принять свое прошлое, и, таким образом, возвращение памяти будет происходить постепенно, естественным путем.

С другой стороны, доктор Хардис, который чисто по-человечески Грею нравился, подталкивал его в прямо противоположную сторону. Хардис настаивал на более активном вмешательстве, считая, что применение традиционной аналитической психотерапии даст результат еще очень нескоро, особенно в его случае, когда амнезия имеет органическую природу.

Несмотря на все эти человеческие предпочтения, до последнего времени Грей охотнее принимал рекомендации Вудбриджа. До появления Сьюзен Кьюли его не слишком заботило, что в действительности происходило с ним в течение этих нескольких позабытых им недель. Гораздо больше его беспокоило само ощущение отсутствия воспоминаний – ощущение пустоты, провала, бреши в его жизни. Ему казалось, что этот темный, хранивший молчание период отторгнут от него навсегда. Разум Грея как бы инстинктивно избегал его, подобно тому, как человек старается избежать прикосновений к открытой ране.

Но вот Сьюзен Кьюли явилась к нему из этого утраченного времени и осталась неузнанной. Она знала его тогда, и он тоже знал ее. Она пробудила в нем потребность вспомнить.

5

Утром, когда Ричард Грей, приняв ванну и одевшись, ждал в своей палате известий о прибытии Сьюзен, к нему заглянул Вудбридж.

– Хотелось бы, – начал психолог, – обсудить кое-что в спокойной обстановке, прежде чем вы снова увидитесь с мисс Кьюли. Она производит впечатление приятной молодой особы, вы не находите?

– Нахожу, – ответил Грей, испытав внезапное раздражение.

– Неужели вы совсем ее не помните?

– Совершенно.

– Нет даже смутного ощущения, что вы могли ее видеть?

– Нет.

– Сказала она вам что-нибудь о том, что произошло между вами?

– Нет.

– Я вот что думаю, Ричард. Возможно, это была размолвка, ссора, травмировавшая вас настолько, что вы затем пытались похоронить даже память о ней. Такая реакция была бы совершенно нормальной.

– Пусть так, – сказал Грей, – но я не понимаю, какое это имеет значение.

– Причиной вашей амнезии может быть неосознанное желание избавиться от неприятных воспоминаний.

– Какая разница, так это или нет?

– Если она появится, возможно, вы подсознательно захотите загнать свои воспоминания еще глубже.

– Вчера я этого не почувствовал. Наоборот, возникло желание узнать ее получше. Мне кажется, она может быть полезной, напомнить то, что я не могу вспомнить сам.

– Да. Но вы должны понимать – и это важно, – что сама по себе она вас не излечит.

– Но вреда-то не будет?

– Увидим… Если вы захотите поговорить со мной после этой встречи, я к вашим услугам до конца дня.

Раздражение Грея не прошло и после ухода Вудбриджа. Ему казалось, что должно быть пусть небольшое, но все-таки вполне определенное различие между его частной жизнью и историей болезни. Иногда он думал, что лечившие его доктора видят в его амнезии всего лишь некий вызов им как специалистам, не имеющий отношения к его реальной жизни. Если Сьюзен в прошлом действительно была его подружкой, значит, они знали друг друга довольно-таки близко и воспоминания о ней, очевидно, тоже имеют сугубо личный характер. Вудбридж своими вопросами откровенно вторгался в его личную жизнь.

Несколько минут спустя, захватив недочитанную книгу, Грей выехал из палаты и покатил к лифту. Он спустился на террасу и направился в самый дальний ее конец. Место было выбрано не случайно: он оказался на приличном расстоянии от прочих пациентов и к тому же получил возможность наблюдать за большей частью парка и автомобильной дорогой, ведущей от шоссе к парковочной площадке для посетителей клиники.

День был холодный и серый, небо все плотнее затягивалось низкими облаками, надвигавшимися с северо-запада. Обычно море хорошо просматривалось с террасы, поблескивая между деревьями, сегодня же все было окутано унылой дымкой.

Грей устроился читать, но ветер оказался задиристым. Помучившись несколько минут, он вызвал дежурную медсестру и попросил у нее одеяло. Прошел час, и пациенты потянулись внутрь.

Периодически прибывали машины, с ревом взбираясь по крутой дороге. Подъехали две кареты «скорой помощи» с новыми пациентами, несколько фургонов, много легковушек. С каждым новым автомобилем волнение Грея росло. Полный нетерпения и надежды, ждал он появления своей новой старой знакомой.

Ему никак не удавалось сосредоточиться на книге, и утро тянулось бесконечно. Было холодно и неуютно, и чем ближе к полудню, тем сильнее поднималась в нем обида. В конце концов, она ведь обещала и должна была догадываться, как много эта встреча для него значит. Он принялся изобретать для нее оправдания: она решила взять автомобиль напрокат, но вышла задержка; машина по дороге сломалась; произошла авария. Но об этом-то он должен был услышать.

С беспомощным эгоцентризмом инвалида он не мог думать ни о чем другом.

Приближался час дня – время ленча, и Грея вскоре должны были отвезти в столовую. Он понимал, что, даже если Сьюзен приедет в ближайшие минуты, они уже не смогут побыть вместе долго: в два в любом случае он должен отправляться на физиотерапию.

Было без пяти час, когда какая-то машина свернула на дорогу, ведущую к клинике. Грей разглядывал ее серебристую крышу и окна, в которых отражалось небо, с твердой уверенностью, что Сьюзен приехала именно в этой машине. Его напряжение достигло предела.

Она появилась на террасе вместе с одной из сиделок, сестрой Брикон. Обе женщины подошли к нему.

– Подают ленч, мистер Грей, – сказала сестра. – Позвать санитара, чтобы он вас отвез?

Взглянув на Сьюзен, он сказал:

– Не стоит. Я сам доберусь. Буду через пару минут.

– Я ненадолго, – обратилась та скорее к сестре, чем к Грею.

– Не возражаете, если я передам, что вы тоже останетесь на ленч?

– Нет, благодарю.

Медсестра несколько секунд молча разглядывала их, потом кивнула и удалилась.

– Простите, Ричард. Сожалею, что не смогла приехать раньше.

– Что-то случилось?

– Мнепришлось задержаться в Кингсбридже.

– Я прождал вас все утро, – сказал он.

– Я знаю. Мне действительно жаль.

Она присела на покрытый керамической плиткой парапет террасы. На ней была цветастая юбка с белой кружевной отделкой. Полы ее светло-коричневого дождевика разошлись, обнажив стройные лодыжки с натянутыми поверх чулок тугими гольфами.

Она сказала:

– Напрасно я с утра позвонила в студию. Тут же возникло множество проблем.

– В студию?

– Ну да, на работу. Я – свободный художник, сотрудничаю с одной дизайнерской студией и должна бывать там три дня в неделю. Это моя единственная постоянная работа. Думала, вы помните.

– Нет, не помню.

Она наклонилась, чтобы взять его за руку. Грей угрюмо уставился в землю, невольно заметив, что уже во второй раз ощущает враждебность по отношению к этой женщине.

– Сожалею, – пробормотал он.

– Это еще не все. Сегодня мне обязательно надо вернуться в Лондон.

Когда он поднял взгляд, она добавила:

– Я все понимаю. Постараюсь приехать на следующей неделе.

– Не раньше?

– Я правда не могу. Все так сложно. Мне нужны деньги, и я должна держаться за свое место. Если я их подведу, они найдут другого художника. Работу ведь получить непросто.

– Хорошо. – Грей попытался справиться с разочарованием и дать мыслям правильный ход. – Знаете, о чем я думаю уже целые сутки? Мне хотелось бы вас разглядеть.

Он уже заметил, что она редко поворачивается к нему лицом, чаще сидит вполоборота или низко склонив голову, и тогда распушенные волосы полностью закрывают ее лицо. Сначала он принял это за своего рода привлекательную манерность, застенчивость или скрытность, но ему хотелось увидеть ее такой, какой она была на самом деле.

– Не люблю, когда меня разглядывают, – сказала она.

– Я хотел бы вспомнить вас такой, какой видел раньше.

– Вы и раньше меня не разглядели.

Но она отбросила волосы назад легким движением головы и посмотрела ему прямо в глаза. Он всматривался в черты ее лица, пытаясь вспомнить или увидеть ее такой, какой знал прежде. Она выдерживала его взгляд всего несколько мгновений, затем снова опустила глаза.

– Не смотрите на меня так пристально, – сказана она.

– Если мне удастся вспомнить вас, всплывет и все остальное.

– Именно поэтому я здесь.

– Знаю. Но мне трудно. Я делаю лишь то, что мне велят, газета требует, чтобы я рассказал свою историю, а я прикован к этому проклятому креслу, и единственная моя мечта – вернуться к норме. Но, Сьюзен, дело в том, что я вас не помню. Совершенно не помню.

– Но… – заговорила она.

– Позвольте мне закончить. Я не помню вас, и все же я чувствую, что знал вас прежде. Это первое реальное ощущение за то время, что я здесь.

Она безмолвно кивнула, лица ее снова не было видно.

– Я буду рад вам. Буду рад видеть вас всякий раз, когда вы сможете выбраться.

– Это не так просто, – сказала она. – Я уже истратила почти все деньги, взяв напрокат машину. И еще нужно купить билет до Лондона.

– Я все оплачу… У меня есть деньги. Или газета заплатит. Что-нибудь устроим.

– Вероятно.

Но он чувствовал, что было что-то еще – какая-то невысказанная причина, более серьезная, чем простой недостаток наличности. Она смотрела мимо него, устремив взгляд в дальний конец террасы. Он хотел, чтобы она снова повернулась к нему лицом.

– Полагаю, есть кто-то другой, – сказал он.

– Да, был одно время.

– Потому-то вы так долго и не появлялись?

– Нет… все гораздо сложнее. Я приехала, как только поняла, что смогу вас видеть. Найалл, мой друг, не имеет к этой задержке никакого отношения. Он знает о вас, знает, как мне вас недоставало, но он не мешал мне. Теперь у нас с ним все кончено.

Грей ощутил растущее возбуждение, невольное сокращение мышц – давно забытое чувство, не испытанное еще ни разу с момента катастрофы.

– Сьюзен, можете вы рассказать, что произошло между нами? Скажите хотя бы, из-за чего мы расстались?

– Вы на самом деле не знаете? Точно?

– На самом деле.

Она мотнула головой.

– Не могу поверить, что вы настолько все забыли. Ведь это так много для нас значило.

– Может, просто расскажете?

– Ну как вы не понимаете?! Та часть истории уже в прошлом! Теперь это не имеет значения. Сейчас я здесь, и это все равно как если бы тогда ничего не случилось.

– Но я хочу попытаться вспомнить!

– Все было так неоднозначно. По правде говоря, с самого начала все пошло не так.

– И все-таки вы здесь. Что же вышло между нами тогда? Была ссора? Что именно было сказано?

– Нет, не ссора, другое. Просто некоторое время все шло неправильно, и мы оба понимали, что дальше так продолжаться не может. Все оказалось слишком сложно, но это обычное дело. Какое-то время я была с Найаллом, и вы страдали от этого, но главной причиной было недопонимание. Вы ушли, и я подумала, что между нами все кончено. Вы действительно сказали тогда, что не хотите больше меня видеть, но на самом деле ничего не было решено окончательно. Все это тянулось и тянулось и запутывалось все больше, но тут случился этот кошмар. Вам наверняка рассказывали, что было дальше: как террористы угрожали найти и прикончить всех, кому удалось выжить. Из-за этого полиция перевела вас в другую больницу, и я не могла узнать, где вы находитесь.

– До последнего времени?

– Да.

– Вот что: это наводит меня на мысль, – сказал Грей. – Скорее всего, жизнь, которую я вел до взрыва, была не безоблачной. Думаю, если даже у нас и вышла размолвка, вряд ли проблема была только в этом.

– Нет, все было именно так, – сказала она, широко распахнув глаза.

– Хорошо, тогда расскажите мне еще. Как мы встретились, где бывали? Дайте хоть что-то, за что можно зацепиться.

– Вы помните облако? – спросила она.

– Облако? Какое облако? Что вы имеете в виду?

– Просто облако.

На террасе появился официант, на его согнутой руке висела сложенная салфетка.

– Заказать ленч вам и вашей гостье, сэр?

– Сегодня я обойдусь без ленча, – сказал Грей, едва взглянув на него.

К своему удивлению, он заметил, что Сьюзен восприняла это постороннее вмешательство как сигнал к окончанию беседы. Она уже встала.

– Вы уходите? Вы не можете вот так взять и бросить меня!

– Я должна вернуть машину в Кингсбридж, потом успеть на автобус до Тотнеса, а там пересесть на лондонский поезд. Я уже опаздываю. Мне пора.

– О чем вы сейчас говорили? Что за облако?

– Мне казалось, что уж этого вы никак не могли забыть.

– Не помню, – сказал Грей. – Расскажите что-нибудь еще.

– Найалл. Его вы помните?

– Нет. А должен?

– Вы помните, как мы встретились?

Он с раздражением качнул головой.

– Нет, не помню!

– Я не знаю, что вы хотите услышать! Послушайте, я приеду снова, и мы поговорим как следует.

Она уходила и уже повернулась к нему спиной.

– Когда? На этих выходных?

– Как только смогу, – сказала она, присев возле его кресла и нежно сжав ему руку. – Я хочу вас видеть, Ричард. Я бы осталась с вами, будь это в моих силах. Мне надо было получше рассчитать время, но ведь в редакции ничего толком не сказали о вашем состоянии, и я думала…

Наклонившись, она легко коснулась губами его щеки. Он поднял руку – дотронуться до ее волос, и повернул голову, ища ее губы. Лицо ее было холодным от ветра. Поцелуй длился несколько секунд, затем она отстранилась.

– Не уходите, Сьюзен, – сказал он тихо. – Пожалуйста, не оставляйте меня одного.

– Я должна идти, правда.

Она поднялась и двинулась прочь, но все же поцелуй что-то изменил. Она заколебалась. Потом сказала:

– Чуть не забыла! У меня же для вас подарок.

Она вновь направилась к нему, роясь на дне сумки.

Вынув белый бумажный пакетик, сложенный и заклеенный полоской прозрачной ленты, она протянула его Грею и выжидательно замерла. Тот сорвал ленту и заглянул внутрь. В конверте оказались дюжины две почтовых открыток разного вида и размера. Все они были не новые, со старинными фотографиями, черно-белыми или тонированными в сепии. Бегло перебирая их, Грей заметил изображения английских морских курортов, сельские пейзажи, виды континентальной Европы – немецкие источники минеральных вод, соборы и дворцы Франции, альпийские пейзажи, рыбацкие порты.

– Я нашла их сегодня в антикварном магазине. В Кингсбридже.

– Спасибо. Что я могу еще сказать?

– Возможно, кое-какие уже есть в вашей коллекции.

– В моей коллекции?

Тут она рассмеялась, громко и резко.

– Вы ведь даже этого не помните, верно?

– Хотите сказать, что я коллекционировал старые открытки? – Он усмехнулся. – Что еще нового у вас есть?

– Кое-что могу сказать вам прямо сейчас. Вы никогда не звали меня Сьюзен. Только Сью.

Она наклонилась и поцеловала его снова, на этот раз в щеку. Потом ушла, не оглядываясь, быстро миновала террасу и исчезла в здании. Подождав, он услышал, как хлопнула дверца и загудел мотор. Затем он увидел окна и крышу ее машины, которая медленно катилась вниз, к узкому шоссе. В эмали кузова тускло отражалось серое небо.

6

На следующий день, в субботу, сразу после полудня Ричард Грей отправился к доктору Хардису, который в это время проводил плановые консультации. Хардис давал ему почувствовать, что он. Грей, – не просто пациент или «интересный клинический случай», а полноправная сторона, участвующая в решении проблемы. Их совместные обсуждения зачастую больше походили на дружескую беседу, чем на сеанс психоанализа, и хотя Грей прекрасно сознавай, что это всего лишь обычный психотерапевтический прием, все же он был признателен доктору. Прочие сотрудники клиники обращались с Греем совершенно иначе, видя в нем нечто среднее между постояльцем богатого отеля и тяжелобольным, понимающим лишь односложные указания и язык жестов.

В тот день Грей был настроен на общение, и не только потому, что ему не терпелось рассказать о случившемся: в нем неожиданно пробудился интерес к самому себе, совсем было пропавший.

Конечно, непродолжительный визит Сьюзен ничего не решил: амнезия оставалась столь же глубокой и непроницаемой, как раньше, и Хардис сразу же выяснил это. Важнее было другое: Сьюзен удалось, независимо от ее воли, окончательно убедить Грея, что он существовал во время провала. До ее визита он сам по-настоящему не верил в реальность своего прошлого. Это ощущение белого пятна, полной пустоты было настолько законченным, что как бы исключало его из прожитой им жизни. Но вот явилась Сью – живой свидетель его бытия в прошлом. Она помнила про это время, а он нет.

Теперь, после ее отъезда. Грей думал почти только о ней одной. Он погрузился в мечты о Сьюзен, жаждал ее общества, касания рук, поцелуев. Но больше всего ему хотелось просто смотреть на нее, разглядеть ее как следует. Главная проблема словно повторялась в миниатюре: Грей с трудом припоминал, как она выглядит. Он был способен зрительно представить несущественные детали: холщовую сумку, лодыжки в чулках и гольфах, цветастую юбку, распущенные волосы, вечно падавшие ей на лицо. Он помнил, как она посмотрела на него в упор, точно приоткрывая свою тайную сущность, но теперь убедился, что не в состоянии окинуть это лицо мысленным взором. Ом помнил ее неброскую внешность, правильные черты, но все это лишь сильнее скрывало ее истинный облик.

– Думаю. Сью – мой последний шанс – говорил он. – Она хорошо знает меня, она была рядом со мной в те несколько недель, которые стерлись из моей памяти. Уверен, что стоит ей сказать одно-единственное слово, которое подтолкнет память, и остальное всплывет само собой.

– Возможно, вы и правы, – сказал Хардис. Они сидели в кабинете, которым психиатр обычно пользовался, когда вел прием по выходным: глубокие кожаные кресла, деревянные панели по стенам, шкафы, набитые книгами по медицине, комфорт и уют. – И все же, в порядке предостережения: вы не должны слишком уж стараться. Может возникнуть состояние, известное как парамнезия, истерическая парамнезия.

– Я не склонен к истерии, доктор.

– Разумеется, не склонны – в обычном смысле слова. Но иногда люди, потерявшие память, хватаются за любую соломинку, за самый слабый намек на улучшение. Если вы не вполне уверены в том, что вроде бы вспомнили, может выстроиться целая цепочка ложных воспоминаний.

– Уверен, что Сью такого не допустит. Она будет подталкивать меня в верном направлении.

– Хорошо бы. Но если вы начнете фантазировать, то уже не сможете отличить правду от вымысла. А что думает доктор Вудбридж?

– Полагаю, он против моих разговоров с ней.

– Да-да, понятно.

После встречи со Сью у Грея появилось занятие: он перебирал в уме каждое произнесенное ею слово, надеясь ухватить хоть какой-нибудь обрывок воспоминаний и заставить свою память работать. Благодаря вспыхнувшему интересу к ней все – немногое – сказанное ею приобретало невероятную важность, и он пытался взглянуть на это с разных сторон. Он пересказывал все доктору Хардису, радуясь тому, что нашел внимательного слушателя, державшего сомнения при себе и вызывавшего его на беседу.

По существу, она рассказала об их общем прошлом на удивление мало. Так что Хардис, пожалуй, мог бы расценить его настойчивые попытки свести воедино разрозненные фрагменты как признак развивающейся парамнезии. Все же с одной из загадок, хоть и не главной, ему удалось справиться самостоятельно. Размышляя о таинственных почтовых открытках, он сначала решил, что наткнулся на что-то, имеющее отношение к выпавшему куску жизни. Но потом воспоминание пришло само, и относилось оно к давнему прошлому.

Он работал тогда в Брадфорде. на севере Англии. Как-то раз, ближе к вечеру, решив побродить по боковым улочкам, он наткнулся на крохотный магазинчик, торговавший всевозможным старьем, и заглянул в надежде отыскать что-нибудь для своей коллекции старинного кинооборудования. Грей собирал ее уже много лет и никогда не упускал возможности пополнить новыми экспонатами. На прилавке среди прочего хлама он обнаружил потрепанную коробку из-под обуви, набитую старыми открытками. Некоторое время он просматривал их без особого интереса. Хозяйка сказала, что цены проставлены на обороте. Повинуясь внезапному порыву, он спросил, сколько она хочет за всю коробку. Почти сразу же они сговорились на десяти фунтах.

Вернувшись домой несколькими днями позже. Грей тут же просмотрел купленные им несколько сотен открыток. Некоторые из них в свое время, очевидно, тоже покупались для коллекции, остальные были исписаны. Он читал все эти сообщения, если удавалось разобрать почерк, – прозаические весточки из отпуска, небрежно нацарапанные химическим карандашом или авторучкой: «Чудесно проводим время; погода налаживается; вчера были у тети Сисси; изумительные виды; дождь льет целую неделю, но мы не хнычем; Теду не нравится здешняя еда, но погода восхитительная; в саду так спокойно, солнце разогнало всю мошкару; много купаемся и загораем». Погода, погода, погода.

Некоторые открытки были выпущены еще до Первой мировой войны, полупенсовые марки молчаливо говорили о том, как разительно выросли с тех пор цены. Многие – не меньше трети – были отправлены из-за границы: путешествия по Европе, поездки в вагончике канатной дороги, посещение казино, невыносимая жара… Сами видовые фото были еще занимательнее. Он разглядывал их как иллюстрации к старинному, давным-давно забытому отчету о путешествиях: беглый взгляд на города и местности, которые в определенной мере уже не существовали. Попалось ему несколько открыток с изображениями тех мест, где сам он не раз бывал: леди и джентльмены эпохи Эдуарда VII на прогулке по приморским эспланадам, ныне загроможденным высотными отелями, залами игровых автоматов и счетчиками платных стоянок; мирные сельские долины, ныне оглашаемые ревом машин; французские и итальянские церкви, теперь взятые в кольцо сувенирными киосками; сонные торговые городишки, обреченные сегодня задыхаться от уличного транспорта и сетевых магазинов-близнецов. Все это были воспоминания о прошлом – исчезнувшем, чуждом нам, но еще узнаваемом; недостижимом во всех смыслах.

Он рассортировал открытки по странам и сложил обратно в коробку. С тех пор открытки, присланные друзьями, он добавлял к этой случайно появившейся коллекции, полагая, что когда-нибудь запечатленные на них виды тоже станут достоянием истории.

Напоминание, сделанное Сью, удивило его, но открытки явились не из провала. В Брадфорде он был гораздо раньше, когда еще работал в агентстве. То есть никак не меньше чем за год до их знакомства. Однако сам факт ее осведомленности насчет коллекции говорил о многом. Значит, либо Сью бывала в его квартире, либо они были настолько близки, что он умудрился сообщить ей даже об этом незначительном обстоятельстве своей жизни.

Все прочее было далеко не так ясно. Видимо, они все же были любовниками, хотя и очень недолго. Затем расстались. У нее был кто-то другой, она упоминала Найалла. Грей звал ее Сью, а не Сьюзен. И ко всему этому – какие-то странные подробности: особые обстоятельства их знакомства, загадочное облако. Что-то случилось между ними. Но что? Оба раза, когда они виделись в клинике, он сперва чувствовал враждебность. Не пробуждалось ли это чувство подсознательно? Если у нее был кто-то еще, не ревность ли разрушила их отношения?

В чем смысл этого облака – если вообще есть смысл? Подумаешь, облако! Почему она считала его настолько важным, что надеялась именно с его помощью пробудить воспоминания Грея?

Из всего этого было ясно одно: до сих пор она не сказала ничего, что хоть немного расшевелило бы его память. Ни открытки, которые он вспомнил, ни таинственное облако, смысла в котором он не находил, не давали ключа к забытому прошлому.

Доктор Хардис слушал, как обычно, с большим интересом, делал пометки в блокноте, но в конце рассказа отложил ручку и просто сидел, ничего не записывая.

– Мы могли бы попробовать кое-что еще, – произнес он наконец. – Приходилось вам бывать под гипнозом?

– Нет. Думаете, стоит попробовать?

– Полагаю, да. Иногда пациентам в состоянии гипнотического транса удается восстановить память. Но это метод несовершенный и не гарантирующий результата. Хотя в вашем случае имеет смысл попытаться.

– Почему же вы не предлагали раньше?

Хардис улыбнулся:

– Теперь у вас появилась мотивация. В следующий раз я буду в среду, тогда и начнем.

Вечером Грей целый час провел в бассейне, который располагался в цокольном этаже госпиталя. Он медленно плавал взад-вперед на спине, думая о Сью.

7

Сью позвонила во вторник вечером. Дежурный санитар прикатил его к установленному в коридоре таксофону. У Грея был телефон в палате, но ей, вероятно, дали другой номер. Едва услышав ее голос, он понял, что предстоит разочарование.

– Как вы, Ричард? – спросила она.

– Намного лучше, спасибо.

Наступила короткая пауза, затем она заговорила снова:

– Я звоню по таксофону, поэтому не смогу говорить долго.

– Повесьте трубку, и я перезвоню вам из палаты.

– Нет, за мной уже очередь. Я просто хочу сказать, что на этой неделе приехать не удастся. Может быть, на следующей…

– На следующей неделе'? – сказал он, с трудом скрывая глухо накатывающееся и неотвратимое ощущение досады. – Но вы же обещали на этой!

– Да-да. И я собиралась. Но не получается.

– В чем дело?

– У меня нет денег на билет и…

– Я же говорил, что все оплачу.

– Да, но я не могу отлучиться. На днях нужно сдавать заказ, поэтому я каждый день езжу в студию.

Два пациента, не занятые, увы, разговором, медленно приближались по коридору. Грей плотнее прижат трубку к уху, надеясь сохранить хотя бы иллюзию приватной беседы. Они скрылись в комнате отдыха, и Грей расслышал музыку, звучавшую из телевизора.

Когда дверь закрылась, он сказал:

– Неужели вы не понимаете, как это для меня важно?

На середине фразы он услышат, как связь оборвалась и снова восстановилась. Наверное, Сью опустила новую монетку.

– Я не слышала, что вы сказали…

– Сказал, что для меня важно вас видеть.

– Я знаю. И мне очень жать.

– Могу я быть уверен, что вы приедете на следующей неделе?

– Я попытаюсь.

– Вы попытаетесь? Вы же говорили, что хотите приехать.

– Хочу, правда! Очень хочу.

Снова пауза.

Затем Грей сказал:

– Откуда вы говорите? Есть кто-нибудь рядом с вами?

– Я у себя на этаже. Таксофон находится в холле.

– Есть рядом с вами кто-нибудь?

– Нет, и я не вижу…

– Вы правы, – быстро перебил он ее. – Прошу прощения.

– Я работаю дома. Надо закончить рисунок и завтра утром отнести его в студию.

Грей сообразил, что не знает даже, где она живет. Капли пота катились по его лицу, заливая глаза. Какой-то частью рассудка он понимал, насколько нелепо ведет себя. Когда же он успел до такой степени привязаться к этой девушке, что пытается контролировать ее даже на расстоянии?! Сейчас он особенно остро чувствовал свое одиночество и беспомощность, особенно тяжело переживал унизительную зависимость от других людей, неспособность свободно передвигаться и спокойно мыслить.

– Послушайте, – сказал он, – связь сейчас снова оборвется. Есть у вас еще мелочь?

– Нет. Я собиралась повесить трубку.

– Пожалуйста, найдите сколько-то монет и перезвоните снова, чтобы поговорить подольше. Или дайте свой номер, и я позвоню сам.

Он приводил свои доводы, а время неумолимо истекало.

– Я попытаюсь освободиться к выходным.

– Что вы имеете в виду? Было бы…

Но тут послышатся щелчок, и все замолкло. У Грея вырвался невольный стон разочарования. Потом раздался длинный гудок, трубку пришлось повесить. Казалось, все здание охвачено мертвой тишиной, нарочно для того, чтобы их разговор слышат все окружающие. Слава богу, только казалось. Напрягая слух, он смутно улавливал звуки телевизора за дверью комнаты отдыха, где-то внизу привычно шумел бойлер центрального отопления. Из дальнего конца коридора доносились голоса.

Грей продолжал неподвижно сидеть в коляске.

Телефон, прикрытый кожухом, висел прямо над его головой. Он пытался успокоиться, привести в порядок свои чувства. Он понимал, что вел себя безрассудно, разговаривал с ней так, будто она обязана отчитываться перед ним во всех своих действиях и даже мыслях, будто он имеет право обвинять се в нарушении какой-то клятвы.

Прошло десять минут, и телефон зазвонил снова. Грей схватил трубку.

– Мне удалось одолжить только пару монет, – сказала Сью. – Мы сможем поговорить всего три-четыре минуты.

– Отлично. Для начала, об уикенде…

– Пожалуйста! Позвольте, сначала я. Знаю, вы считаете, будто я попусту вас обнадежила. Но ведь я примчалась к вам в Девон, даже не подумав толком, что делаю, не соображая, что будет с нами. Я не представляла, что почувствую, когда увижу вас снова. Вы ждете моих объяснений, хотите знать, что между нами произошло. Но именно это и заведет нас в прежний тупик, как раньше, когда вес шло наперекосяк, когда все уже было так плохо, что хуже некуда. И мне стало страшно. Я испугалась, что снова потеряю вас, и на сей раз окончательно. Понимаете?

– Значит, мы должны встретиться как можно скорее.

– Да, но я не могу сбежать от своей нынешней жизни. Я приеду в ближайшие выходные. Обещаю. Но вам придется прислать мне немного денег.

– Я не знаю вашего адреса.

– Найдется у вас бумага? Или вы запомните? – Она скороговоркой продиктовала адрес в северном Лондоне. – Записали?

– Завтра же вышлю чек.

– Я верну деньги при первой возможности.

– Вам незачем…

– Теперь вот еще что, – начала она, и эти слова прозвучали так, будто до сих пор она все время сдерживала дыхание. – Не перебивайте, монетка последняя. Я совершенно запуталась с вами. Трудно поверить, что вы действительно неспособны меня узнать, и мне не дает покоя все то, что произошло между нами раньше. Но это, признаюсь, мой единственный шанс. Я по-прежнему люблю вас, Ричард. Я все еще хочу вас.

– Все еще?

– Я всегда вас любила, с самой первой встречи. Еще до того, как вы впервые заговорили со мной.

На губах Грея расплылась улыбка. Он едва верил услышанному.

– Я не задержусь здесь надолго, – сказал он. – Возможно, еще неделю-другую. Мне уже намного лучше.

– Так ужасно видеть вас в этой коляске. Вы всегда были полны энергии. Рядом с вами я выглядела просто лентяйкой.

– Сегодня я много ходил, целых пять раз обошел палату по кругу. И так ежедневно, с каждым днем я прохожу все больше.

Он понимал, что расхвастался как ребенок, но от чувства подавленности, которое он испытывал в начале разговора, не осталось и следа.

– Простите за все, что я тогда наговорил вам. Я отрезан от внешнего мира и с головой ушел в собственные проблемы. В следующий раз вы найдете меня совершенно другим.

Они продолжали еще говорить, обмениваясь незначащими, но теплыми фразами, пока не кончилось оплаченное время. Грей повесил трубку. Он покатился по коридору, изо всех сил набегая на колеса. В конце коридора он развернул кресло и помчался обратно к лифту. Будь у него свободной хотя бы одна рука, он принялся бы размахивать сжатым кулаком, победно рассекая на ходу воздух.

Возвратившись в палату, он тут же извлек коробку с личными документами, присланными в клинику полицией, и принялся искать чековую книжку. Бумаги внезапно заставили его осознать себя все той же личностью – собою прежним: водительские права, кредитные карточки, гарантийный талон (с истекшим сроком), членский билет Британского института кино, билет профсоюза работников радиовещания, телевидения, театра и кино, удостоверение Клуба Би-би-си, страховой полис на машину, банковский баланс, членская карточка общества «Национальный кредит»…

Наконец он нашел чековую книжку и выписал на имя Сью чек на сто фунтов. Черкнув короткую записку на фирменном листке клиники, он вложил ее в конверт вместе с чеком. Потом заклеил конверт, надписал адрес, продиктованный Сью. и положил письмо на видное место, чтобы отправить с утренней почтой.

Некоторое время он продолжал сидеть в кресле, с удовольствием перебирая в памяти теплые слова, которыми они обменялись в конце разговора. Он закрыл глаза и попытался вспомнить ее лицо.

Чуть позже Грей вернулся к изучению рассыпанных на столе документов. Хотя все они уже давно были в полном его распоряжении – с тех пор, как его перевезли в Девон, – еще ни разу он не удосужился на них взглянуть. До сих пор ему казалось, что рыться в этой коробке – самое никчемное из занятий. Любыми подобными делами теперь занимался поверенный, нанятый газетой. Этот чек на имя Сью был первым и единственным со времени катастрофы, который он выписал сам.

Вспышка интереса к собственной персоне заставила его открыть чековую книжку и просмотреть корешки. Использована была почти половина чеков, и все даты на корешках предшествовали взрыву. Надеясь найти какой-нибудь ключ к разгадке, он тщательно изучил каждый корешок, но ничего интересного не обнаружил. Все это были рядовые выплаты различным компаниям: два чека по сто фунтов, остальные по пятьдесят. Один был выписан компании «Бритиш Телеком», один – какому-то магазину грамзаписей, еще один – плата за электричество, два или три – заправочным станциям. Один чек на сумму двадцать семь фунтов был предназначен некоей миссис Уильяме. Только его происхождение оставалось загадкой, но едва ли это имело существенное значение.

Там же, в коробке, лежала и записная книжка с адресами в пластиковой обложке. Хотя он знал, что большая часть ее пуста, поскольку он вечно ленился записывать адреса, но все же открыл страничку с именами на букву «К». Адреса Сью Кьюли там не оказалось; это нисколько его не удивило, но ощутимо разочаровало. Такая запись была бы своего рода доказательством их знакомства, ниточкой из забытого прошлого.

Он внимательно пролистал книжку. Большая часть адресов принадлежала людям, которых он отлично помнил: коллеги по работе, бывшие подружки, родная тетка из Австралии. Напротив нескольких имен! были только номера телефонов. Все выглядело хорошо знакомым, погружало в известное ему прошлое. Просмотр записей не дат ничего нового. Не нашел он и миссис Уильяме. Грей уже отложил записную книжку в сторону, когда ему пришла идея: заглянуть на последние отрывные страницы, предназначенные для срочных пометок. Там-то он и нашел то, что искал: между обрывками каких-то расчетов, записью о времени посещения зубного врача и парой машинально выведенных каракулей было написано «Сью». И телефонный номер, на 0181.

Какое-то мгновение он испытывал соблазн схватить трубку и немедленно позвонить Сью, чтобы вместе порадоваться ее доказанному существованию в собственном прошлом. Но он сдержался. Он был слишком доволен тем, что уже произошло между ними, особенно финалом их телефонного разговора. Кто знает, может, после звонка ее намерения опять изменятся. Впереди у него масса времени. Он еще успеет проверить, ее ли это номер, найдет способ проверить надежность этой связи с забытым прошлым.

8

На следующее утро, входя в кабинет доктора Харлиса, Грей все еще хранил оптимистический настрой.

Он прекрасно выспался даже без болеутоляющих.

Психиатр уже ожидал его и представил стоявшей чуть поодаль молодой женщине.

– Ричард, это моя аспирантка, мисс Александра Гоуэрс. Мистер Ричард Грей.

– Добрый день.

Они обменялись вежливым рукопожатием. Грей, ожидавший увидеть одного Хардиса, пришел в некоторое замешательство. Девушка дружески улыбалась, как и следовало, вероятно, в подобных обстоятельствах. В целом она производила довольно приятное впечатление. Грей отметил ее красную юбку и черный шерстяной пуловер. Очки и длинные черные волосы дополняли картину, придавая ей вид прилежной ученицы. Хардис сказал:

– С вашего позволения, Ричард, я попросил бы мисс Гоуэрс присутствовать во время сеанса. Надеюсь, вы не против?

– В общем, нет. Но не могли бы вы объяснить, с какой целью?

– Тема исследовательской работы мисс Гоуэрс – спонтанная амнезия и ее связь с гипнотическим трансом. Полагаю, что ваш случай представляет для нее особый интерес. Конечно, если вы предпочитаете не…

– Нет-нет, – не дал ему договорить Грей. – Я не возражаю.

Он провел в больницах и специализированных клиниках столько времени, что давно уже оставил всякие попытки сопротивляться пожеланиям докторов.

– Должен предупредить, что это всего лишь пробный сеанс. Я просто введу вас в состояние гипноза и посмотрю на вашу реакцию. Если все пойдет гладко, попробуем транс немного углубить.

Хардис с ассистенткой помогли Грею выбраться из инвалидной коляски. Поддерживаемый Харлисом, он опустился в кожаное кресло и устроился поудобнее.

– Быть может, Ричард, у вас есть вопросы?

– Расскажите, доктор, что именно должно произойти. Похоже ли это на потерю сознания?

– Нет, ни в коей мере. Вы будете бодрствовать на протяжении всего сеанса. Гипноз – это просто один из способов расслабления.

– Мне неприятна сама мысль о потере сознания, – сказал Грей.

– Напротив, я хочу, чтобы вы постарались тесно сотрудничать со мной, поскольку в определенном смысле субъект гипнотизирует себя сам. Вы будете сохранять контроль над собой все время, так что беспокоиться совершенно не о чем. Вы сможете разговаривать, дышать руками, даже открывать глаза – это не прервет состояние транса. Еще один важный с клинической точки зрения момент. Я должен предупредить, что мы вполне можем не получить результата прямо сейчас. Если такое случится, не переживайте.

– К этому я давно готов, – сказал Грей, вспоминая бесчисленные ситуации из недавнего прошлого, когда он безрезультатно надеялся на какой-то прорыв.

– Хорошо. Начнем, если вы готовы.

Хардис встал сбоку и поднял настольную лампу так, чтобы светильник оказался над головой Грея.

– Видите лампу?

– Да.

Хардис подвинул ее еще немного назад.

– А так?

– Только краем глаза.

– Прекрасно. Теперь смотрите на лампу и слушайте меня. Я хочу, чтобы вы не переставая следить за лампой и слушать меня, в то же время начали про себя обратный счет; начинайте считать про себя, считайте от трехсот в обратном порядке, начинайте прямо сейчас, считайте и слушайте, что я говорю: считайте медленно, двести девяносто девять, только про себя, и дышите ровно, двести девяносто восемь, ровно и осторожно; считайте медленно и не думайте, двести девяносто семь, не думайте ни о чем и продолжайте смотреть вверх на лампу, и считайте, двести девяносто шесть, медленно в обратном порядке, не переставая слушать, двести девяносто пять; слушая, что я говорю, вы ощущаете свое тело расслабленным, двести девяносто четыре, ваша поза удобна, вы чувствуете себя очень уютно; ваши ноги, двести девяносто три, они стали тяжелыми, ваши руки стали тяжелыми, двести девяносто два, теперь вы чувствуете, что ваши глаза, двести девяносто один, начинают уставать, вам хочется их закрыть, можете закрыть глаза; позвольте своим глазам закрыться, но продолжайте, двести девяносто, медленно считать и слушать; ваше тело расслаблено, двести восемьдесят девять, и ваши глаза теперь закрыты, но вы, двести восемьдесят восемь, двести восемьдесят семь, все еще медленно считаете и одновременно чувствуете, что плавно движетесь назад; вы полностью расслаблены, вы медленно и плавно продолжаете плыть назад, и теперь, двести восемьдесят шесть, вы чувствуете, что засыпаете, что вам очень уютно, вы наслаждаетесь плавным движением назад, ощущая сонливость, слушая, что я говорю; вы ощущаете вес большую сонливость; теперь вы погружаетесь в сон все глубже и глубже, но продолжаете слушать, что я говорю…

Грею действительно стало очень уютно. Закрыв глаза, не переставая слушать Хардиса, он прекрасно воспринимал все происходящее. Его ощущения сделались даже острее. Без напряжения он улавливай движение и шум не только внутри помещения, но и за его пределами. Двое, негромко беседуя, прошли по коридору мимо дверей кабинета. Ворчал лифт. В самом кабинете, откуда-то со стороны мисс Гоуэрс, донесся щелчок: кажется, она приготовила шариковую ручку и начала что-то записывать в блокнот. Грей ясно различал слабый звук от движения ручки по бумаге и, внимательно прислушиваясь к этому легкому шелесту, показавшемуся ему таким деликатным, таким размеренным и даже осмысленным, внезапно осознал, что может различать написанное ею. Он почувствовал, как она написала его имя заглавными буквами, затем подчеркнула написанное. Рядом поставила дату. Интересно, почему она перечеркнула ножку у цифры «7»?.. В соседней комнате зазвонил телефон, и это отвлекло его. Кто-то прочистил горло, прежде чем поднять трубку. Грей мог слышать каждое слово, но не стал прислушиваться. Внезапно он понял, что не чувствует боли. Впервые за много недель у него совершенно ничего не болело. Оказывается, если верить Хардису. это и есть ощущение транса…

– … и вы плавно движетесь назад, ощущая сонливость и слушая меня; ваше тело расслаблено, вы спите. Прекрасно, Ричард, все идет превосходно. Вы продолжаете ровно дышать, но теперь я хочу, чтобы вы сосредоточили внимание на своей правой руке, думайте только о правой руке, о том, как вы ее ощущаете, сконцентрируйтесь на ней. Вероятно, сейчас вы чувствуете, что она покоится на чем-то очень мягком, на чем-то легком, очень легком, на чем-то таком, что поддерживает ее, осторожно давит на вашу руку снизу, поднимает ее вверх, поднимает вашу руку, поднимает вашу руку все выше…

Едва Хардис произнес эти слова, Грей почувствовал, что ладонь его правой руки внезапно оторвалась от колена и начала подниматься вверх. Рука взмыла вверх сама собой, быстро и плавно, пока не вытянулась почти вертикально.

Александра Гоуэрс еще раз чем-то щелкнула, и Грей понял, что она включила секундомер. Он чувствовал, как она записывает: правая рука – 1 мин. 57 сек. Секундомер щелкнул во второй раз.

– Отлично! Просто замечательно, – сказал Хардис – Теперь ощутите свою руку в воздухе, почувствуйте, как воздух окружает ее, осторожно поддерживает вашу руку. Воздух охватил ее, он держит вашу руку поднятой, держит вашу руку, и теперь вы не можете опустить ее вниз, воздух не отпускает руку…

Пока он послушно пытался тянуть руку вниз, чтобы снова положить на колено, Александра Гоуэрс опять засекла время и сделала запись в блокноте. Грей понял, что прекрасно поддается внушению. Его даже начинало радовать это ощущение раздвоенности: разум и тело были полностью разделены и могли действовать независимо друг от друга.

– … удерживает ее наверху, но теперь я хочу, чтобы вы опустили руку, как только я досчитаю до пяти; я сосчитаю от одного до пяти, и ваша рука упадет обратно, но не раньше, чем я дойду до пяти. Ричард, один… два… ваша рука все еще наверху… три… четыре… теперь вы начинаете чувствовать, что воздух отпускает руку… пять… ваша рука свободна…

Словно по собственной воле, его рука медленно опустилась обратно на колени.

– … замечательно, Ричард, просто превосходно!

Я хочу, чтобы вы продолжали медленно и ровно дышать, все мышцы вашего тела расслаблены, когда я скажу, чтобы вы открыли глаза, по не раньше, чем я скажу, вы можете открыть глаза и оглядеть комнату. И когда вы откроете глаза и оглядитесь, я хочу, чтобы вы посмотрели – но только когда я скажу, – посмотрели на мисс Гоуэрс, поискали глазами мисс Гоуэрс, и, хотя вы знаете, что она здесь, вы не сможете увидеть се; она по-прежнему здесь, в этой комнате, однако вы не в состоянии видеть ее, но не открывайте глаза, пока я не досчитаю до пяти. Когда я сосчитаю от одного до пяти, я хочу, чтобы вы открыли глаза…

Хардис все бубнил и бубнил. Внимательно слушавший Грей чувствовал, что этому негромкому голосу противиться невозможно. Он сосредоточился на Александре Гоуэрс, сидевшей в нескольких шагах от него. Она положила ногу на ногу и чуть ждалась вперед, с блокнотом на коленях, ручкой в одной руке и секундомером в другой. Он мог слышать се дыхание, различал едва слышный шелестящий звук, производимый ее чулками, когда она меняла положение ног.

– … вы откроете глаза, но не раньше, чем я досчитаю до пяти… Один… два… три… четыре… А теперь открывайте глаза… Пять…

Грей открыл глаза и увидел доктора Хардиса, стоящего рядом с ним, чуть сбоку, который смотрел на него с дружеским видом и улыбался.

– Вы не можете видеть мисс Гоуэрс, Ричард, но я хочу, чтобы вы поискали ее глазами. Внимательно оглядите комнату, но вы не сможете увидеть ее. Теперь смотрите…

Грей немедленно повернулся в ее сторону, ожидая увидеть ее сидящей в той самой позе, которую он так отчетливо себе представлял с закрытыми глазами. Но ее там не было. Полагая, что она могла перейти на другое место. Грей быстро оглядел комнату, но никого не увидел. Он снова посмотрел на ее стул, зная, что она находится именно там, и опять не увидел ничего. Слабый солнечный свет, проникавший через окно, падал на противоположную стену, однако даже тени ее там не было.

– Если хотите, Ричард, можете говорить.

– Где она? Она вышла?

– Нет, она по-прежнему здесь. Теперь сядьте, пожалуйста, поудобнее, откиньтесь на спинку и закройте глаза. Дышите ровно, позвольте своим конечностям расслабиться. Сейчас вы опять ощущаете сонливость.

Грей закрыл глаза. Он услышал щелчок секундомера, шорох шелковых чулок. Раздался звук шариковой ручки, бегущей по бумаге.

– Превосходно, – не умолкал Хардис, – все идет превосходно. Вы снова чувствуете, что медленно плывете в кресле, вы начинаете плавно двигаться назад; вы ощущаете сонливость, вы действительно чувствуете себя очень сонным и продолжаете плыть, заплываете глубже и глубже, так, очень хорошо, все глубже и глубже, и теперь я начну считать от одного до десяти, и вы будете уноситься все глубже и глубже, с каждым новым счетом вы уноситесь все глубже и чувствуете себя все более сонным, один… очень глубоко… два… вы уноситесь дальше и дальше… три…

Но дальше был провал.

9

Следующее, что услышат Грей, было:

– … Семь… вы станете посвежевшим, счастливым, спокойным… восемь… вы начинаете просыпаться и скоро совсем проснетесь, к вам вернется полнота ощущений, чувство покоя… девять… вы уже почти проснулись, теперь вы можете видеть дневной свет сквозь опущенные веки. Сейчас вы откроете глаза и проснетесь окончательно, вы чувствуете себя счастливым и спокойным… Десять… Теперь, Ричард, можете открыть глаза.

Грей медлил еще несколько секунд, сожалея, что все так быстро закончилось. Он удобно сидел в кресле, сложив руки на коленях, и не спешил прервать удовольствие: транс освободил его от уже привычного ощущения постоянной боли и неподвижности, и это дорогого стоило. Но его полузакрытые веки уже трепетали под прямыми солнечными лучами, и он открыл глаза.

Что-то случилось.

Он понял это сразу, как только увидел их лица. Хардис и Александра стояли возле его кресла, внимательно глядя на него сверху вниз. От легкомысленно-доброжелательной манеры, которую они демонстрировали в начале сеанса, не осталось и следа, теперь оба выглядели напряженными и озабоченными.

– Как вы себя чувствуете, Ричард?

– Прекрасно, – сказал он, хотя боль уже возвращалась и знакомое ощущение окостенения уже расползалось вдоль позвоночника, охватывая изувеченную спину, крестец, плечи. – Что-то не так?

– Нет-нет. Разумеется, нет.

Хардис явно чувствовал неловкость и отвечал односложно. Он отступил к другому креслу и сел, Александра отошла к окну и встала так, что Грей едва мог ее видеть. Солнце померкло.

– Вы помните, что происходило во время сеанса? – спросил Хардис.

– Думаю, да.

– Надеюсь, вас не затруднит рассказать об этом? Что именно мы сейчас проделали? Что запомнилось лучше всего?

Грей снова прикрыл глаза и задумался. Несмотря на возвращение боли, он был бодр. Он чувствовал себя посвежевшим и беззаботным, как после хорошего сна или длительного отдыха. Из того, что было во время гипноза, он, в сущности, не запомнил почти ничего: только монотонный счет, голос Хардиса, удивительно яркое восприятие сидевшей поблизости Александры Гоуэрс. Это были ясные, отчетливые воспоминания, но Грей каким-то образом догадался, что ожидали от него чего-то совсем другого.

Наконец он сказал:

– Помню, как вы считали, потом что-то было с моей рукой. Затем вы заставили мисс Гоуэрс исчезнуть. Думаю, после этого… вы, кажется, решили углубить транс, но я не могу с уверенностью сказать, что происходило после. Потом я начал просыпаться.

– И это все?

– Да.

– Вы абсолютно уверены? И потом вы сразу проснулись?

– Я все время необыкновенно отчетливо ощущалваше присутствие, вас обоих. Это было исключительно ясное…

– Нет-нет. Меня интересует, что было после этого. Перед самым концом. Помните, как вы что-то писали?

– Совершенно не помню.

Позади него Александра Гоуэрс, по-прежнему стоявшая у окна и невидимая, произнесла:

– Значит, реакция спонтанная.

– Согласен, – откликнулся Хардис. Затем он обратился к Грею: – Вы превосходно поддаетесь гипнозу. Мне без труда удалось погрузить вас в глубокий транс и заставить мысленно возвратиться в скрытый амнезией период. Помните вы об этом хоть что-нибудь?

Вот это сюрприз! Грей лишь качал головой, пытаясь совладать с замешательством. Выходит, он действительно забыл часть сеанса, причем именно ту часть, когда под воздействием гипноза ему удалось вспомнить то самое, чего он не помнил наяву. Это, пожалуй, было уже слишком – странные шутки подсознания.

– По моему указанию вы вернулись назад и попытались вспомнить события прошлого года. Нам удалось примерно датировать период провала: он приходится на конец минувшего лета. Взрыв ведь произошел в начале сентября, верно?

– Да.

– К процедуре погружения вы отнеслись вполне спокойно, но говорили быстро и возбужденно, и мы с трудом улавливали смысл. Я предложил вам описать, где вы находитесь, но вы не отвечали. Тогда я спросил, есть ли с вами кто-нибудь, и вы сказали, что с вами молодая женщина.

– Сьюзен Кьюли!

– Похоже на правду. Вы называли ее Сью. Но, Ричард, ничего определенного из этого пока не следует.

– Если Сью была со мной, это многое доказывает!

– Несомненно, и все же нам придется повторить погружение. Этот сеанс был слишком кратким, многое из ваших слов мы не поняли. Кое-что вы, например, произносили по-французски.

– По-французски?! Но я не говорю по-французски: Едва знаю пару слов. Почему под гипнозом я вдруг заговорил по-французски?

– Такое бывает.

– Что именно я сказал?

Александра Гоуэрс заглянула в свой блокнот:

– Вот одна фраза, которую нам удалось разобрать: «Encore du vin, s'il vous plait^[1]» – будто вы сидите в ресторане. Ни о чем не напоминает?

– Если и напоминает, то не о прошлом лете.

На самом деле Грей точно помнил, когда в последний раз был во Франции. Три года назад он ездил в Париж в составе бригады, освещавшей президентские выборы. Их тогда сопровождала одна сотрудница агентства, свободно говорившая по-французски. Она-то и вела все переговоры, а сам он за время поездки не сказал по-французски и двух слов. Из всей этой поездки он хорошо запомнил только ночь, проведенную в постели с той самой сотрудницей. Звали ее Матильда, и она по-прежнему работала в агентстве, быстро продвигалась по служебной лестнице и сейчас уже занимала должность заместителя исполнительного директора.

– Во время следующего сеанса, – сказал Хардис, – я все запишу на пленку. Сегодня я не вел запись, поскольку не ожидал, что мы продвинемся так далеко. Думаю, вам все же следует взглянуть на это.

Он передал Грею листок бумаги, вырванный, судя по всему, из блокнота.

– Узнаете почерк?

Грей бросил беглый взгляд на листок, потом уставился на него с изумлением.

– Это мой почерк!

– Помните, как вы это писали?

– Откуда у вас этот листок?

Он быстро пробежал глазами текст. Это было описание зала ожидания в каком-то аэропорту: толпы людей, суета возле стоек регистрации, носятся дети, из громкоговорителей звучат объявления о рейсах.

– Похоже на отрывок из письма. Когда я это написал?

– Минут двадцать назад, когда были под гипнозом.

– О нет, этого не может быть!

– Вы попросили бумагу, и мисс Гоуэрс передала вам свой блокнот. Тогда вы замолчали и писали до тех пор, пока я не забрал у вас ручку.

Грей прочитал текст снова, но нет – ни одна струна в нем не дрогнула. То есть все выглядело знакомо, но лишь потому, что речь шла о самой обычной суматохе, скуке и нервозной атмосфере в зале ожидания, где ему приходилось не раз бывать. Последние полчаса перед посадкой неизменно приводили его в состояние крайнего раздражения. Сказать, что он боялся летать, – преувеличение, но он всегда нервничал перед полетом, дергался, желал, чтобы путешествие оказалось позади. Он вполне мог описать такое вот ничем не заполненное, вынужденное томление в зале ожидания в аэропорту, но как раз об этом нынешним утром думал меньше всего.

– Ничего не могу сказать, – произнес он наконец. – Понятия не имею, что это значит. А вы как думаете?

– Возможно, это часть письма, как вы сказали. Или отрывок из книги, прочитанной давно, или фильма. В общем, проделки памяти. Или, возможно, это было с вами на самом деле, и воспоминание об этом всплыло под гипнозом.

– Да, видимо, так. Непременно!

– Что ж, вполне вероятно. Но именно к этому предположению мы обязаны отнестись с предельной осторожностью.

Хардис бросил взгляд на стенные часы.

– Но ведь это я и пытаюсь нащупать.

– Вот поэтому осторожность не повредит. Нам предстоит долгий путь. На той неделе, когда мы встретимся снова…

Грей почувствовал, как в нем шевельнулось раздражение:

– Надеюсь, что скоро меня здесь не будет.

– Неужели прямо на следующей неделе?

– Нет, но чем скорее, тем лучше.

– Что ж, отлично.

Хардис явно спешил покинуть кабинет. Александра Гоуэрс тоже направилась к двери, прижимая к груди блокнот, словно спящего младенца.

Грей, который не мог подняться без посторонней помощи и по-прежнему оставался в кресле, спросил вдогонку:

– Ну, и к чему мы пришли? Есть хоть какой-то результат?

– В следующий раз постараюсь внушить вам дополнительную установку – удержать в памяти все, что произойдет во время глубокого транса. Это поможет нам разобраться в ваших ощущениях.

– А что с этим? – спросил Грей, подразумевая листок из блокнота, исписанный его рукой. – Могу я оставить записку у себя?

– Если хотите. Впрочем, нет, лучше сохранить ее в истории болезни. На следующей неделе мы попробуем использовать этот текст как отправную точку для повторного погружения.

Он взял листок из рук Грея. Тот не стал противиться, хотя ему было бы любопытно еще раз спокойно перечитать запись. Впрочем, он уже решил для себя, что ничего важного там нет.

Перед самым уходом Александра подошла к нему.

– Хочу поблагодарить вас за то, что позволили мне присутствовать.

Она протянула руку, и они снова обменялись рукопожатиями, так же сдержанно, как и при знакомстве.

– Когда я пытался увидеть вас, – сказал Грей, – вы действительно были здесь, в кабинете?

– Разумеется.

– На том же стуле?

– Я не сдвинулась ни на дюйм.

– Как же тогда я не увидел вас?

– Это называется «наведенная негативная галлюцинация» – стандартный тест, которым обычно пользуются для контроля состояния гипнотического транса. Вы знали, что я здесь, знали, где и как меня увидеть. В какой-то момент вы смотрели мне прямо в глаза и все же не видели, поскольку ваш мозг был не в состоянии реагировать на мой зрительный образ. Эстрадные гипнотизеры обожают проделывать подобные трюки. Обычно они еще усиливают эффект, заставляя человека видеть окружающих без одежды.

Александра произнесла это очень серьезным тоном, все так же нежно прижимая блокнот к груди, потом сдвинула очки на переносицу, задумчиво разглядывая лицо Грея, и добавила:

– Разумеется, этот тест работает лучше, если в нем участвуют лица противоположного пола.

– Понятно, – сказал Грей. – Ну, во всяком случае, искать вас было приятно.

– Искренне надеюсь, что вам удастся восстановить память, – сказала она. – С нетерпением буду ждать результатов.

– Я тоже, – сказал Грей.

Они вежливо улыбнулись друг другу. Девушка повернулась к двери и вышла в коридор.

Грей остался ждать санитара, который должен был помочь ему перебраться в инвалидную коляску.

10

В тот вечер, оставшись один в палате, Ричард Грей, превозмогая боль, самостоятельно выбрался из коляски и несколько раз пересек комнату, опираясь на палки. Позднее он доковылял до двери и, ощущая себя человеком, не умеющим плавать, но решившимся наконец оторваться от края бассейна, прошел пешком до конца коридора и обратно. После короткого отдыха он снова двинулся по коридору. На второе путешествие ушло гораздо больше времени из-за частых остановок и передышек. Покончив с упражнениями, он чувствовал себя так, будто по его бедру долго колотили молотком и не оставили там живого места. Когда он лег в постель, боль долго не давала ему заснуть. Он лежал без сна, решив про себя, что его долгое выздоровление должно завершиться как можно скорее. Он понимал, что рассудок и тело должны поправляться в унисон, что он непременно все вспомнит, как только сможет нормально ходить, и наоборот. Прежде он полагался на то, что время – лучший лекарь, но теперь жизнь его круто изменилась.

На следующий день во время беседы с Вудбриджем он ни словом не обмолвился о гипнотическом сеансе. Он не желал больше толкований, технических терминов, советов «не делать выводов на пустом месте». Он был твердо убежден, что его забытое прошлое обязательно надлежит восстановить, причем во всех подробностях. Возврат памяти стал для него своего рода символом полного выздоровления, более того, он должен был открыть дорогу к осмыслению всей его жизни. Недели, что предшествовали взрыву, оказались для Ричарда чрезвычайно важны. Даже если за это время не произошло ничего существеннее интрижки со Сью, все равно сейчас, принимая во внимание дальнейший ход событий, перевернувших всю его жизнь, он должен вспомнить абсолютно все, даже такой, казалось бы, не слишком значительный факт. Наполненная глухим молчанием брешь в его памяти, это сокрытое от него прошлое, таила в себе обещание будущего.

Четверг тянулся нескончаемо долго, но наступила наконец и пятница. Он навел порядок в палате, получил из больничной прачечной свежую одежду, выполнил все положенные упражнения, а кроме того, он снова и снова изо всех сил напрягал память, пытаясь вспомнить. Персонал клиники знал, что Грей живет ожиданием встречи со Сью, но он воспринимал их подшучивания благосклонно. Ничто не могло испортить ему настроение. В предвкушении ее визита вес окружающее виделось в розовом свете. День медленно подошел к концу, наступил вечер. Ее опоздание становилось очевидным, и постепенно надежда сменилась мрачными предчувствиями. Уже совсем поздно, много позднее, чем он мог ожидать, она позвонила с таксофона. Поезд задержался, но она уже на станции в Тотнесе и собирается взять такси. Полчаса спустя она была с ним.

Часть третья

1

Посмотрев на табло, я узнал, что мой вылет отложен. Но я уже прошел таможенный досмотр и паспортный контроль и не мог выйти из зала ожидания. Зал выглядел просторным, а стена, выходившая на поле, была сплошь стеклянной, однако внутри царили шум и жара – в общем, приятного мало. Поездка моя пришлась на самый пик сезона отпусков. Зал был битком набит группами туристов, направлявшихся в Аликанте, Фаро. Афины и Пальму. Младенцы плакали, дети носились, играя в пятнашки, большая компания бритоголовых молодых людей небрежно развалилась в углу зала в окружении пустых банок из-под пива, возле телефонов выстроилась длинная очередь. Периодически табло оживаю, но про мой рейс не сообщали ничего.

Я уже жалел, что не поехал поездом. Перемещение по воздуху привлекательно прежде всего скоростью, даже при таком коротком путешествии, как мое. Однако в тот день, стоило мне выйти утром из дома, как задержки подстерегали буквально на каждом шагу. Сначала я с двумя пересадками еле тащился через весь Лондон в подземке, потом по железной дороге – до аэропорта Гатвик. и это была нескончаемая тряска в вагоне, до отказа набитом пассажирами. А теперь еще и ожидание посадки. В безотчетной тревоге я бродил по залу, пытаясь отвлечься. Хотя летать мне приходится регулярно, всякий раз перед полетом я испытываю необъяснимое беспокойство. Сесть было негде, заняться совершенно нечем, оставалось стоять на месте либо ходить кругами, разглядывая пассажиров. Я выбрал последнее и пересекал зал уже в третий или четвертый раз. Несколько человек привлекли мое внимание: среднего возраста мужчина с двумя громадными чемоданами, скромно одетая молодая женщина с приятным лицом, на которой был легкий жакет. Еще я заметил бизнесмена, прикрывавшегося от пестрой толпы финансовой газетой. От нечего делать я принялся теоретизировать на их счет. Как некоторые ухитряются пронести через контроль такую громоздкую ручную кладь? Женщина привлекательна, но едва ли я решусь с ней заговорить. С какой стати бизнесмену приспичило отправиться по делам в уик-энд, когда люди летят на отдых? Как всегда, эти праздные размышления ни к чему не привели, и постепенно я потерял к ним всякий интерес. Так или иначе, причину задержки наконец устранили, и на посадку пригласили пассажиров сразу трех самолетов. Толпа заметно поредела. Следующим объявили мой рейс, и я вместе с другими счастливчиками направился к выходу. Хотя во время короткого перелета в Ле-Тукс я продолжал злиться на себя, думая о том, какого черта мне вообще понадобилось лететь, однако менее чем через час я уже сидел во французском поезде, направлявшемся в Лилль.

Зная, что путешествие займет несколько часов, я купил в Ле-Тукс кое-что из еды: свежего хлеба, сыра, вареного мяса, немного фруктов и большую бутыль кока-колы.

Поезд останавливался чуть ли не на каждом полустанке, и мы приехали в Лилль на склоне дня. Экспресс, следовавший в Базель, уже ждал, готовый к отправлению. Всю дорогу до Лилля я дергался, боясь опоздать, и только теперь, впервые за день, почувствовал облегчение. Однако, тронувшись с места по расписанию, этот базельский экспресс тащился теперь еще медленнее, чем предыдущий. Состав еле полз по равнинам северо-восточной Франции, то и дело останавливаясь в чистом поле. Поезд был почти пуст, и во время каждой остановки наступала глубокая тишина. Солнце нещадно палило. Я был в купе один. Я взялся за одну из купленных в дорогу книжонок и попытался читать, но вскоре задремал.

Во время одной из таких стоянок внезапно открылась дверь в коридор, нарушив мою дремоту. Я поднял глаза. В дверном проеме стояла изящная молодая женщина среднего роста. Она сразу показалась мне знакомой, но в первый момент я никак не мог сообразить, где и когда ее видел.

– Вы ведь англичанин, верно? – сказала она.

– Да. – Я показал ей обложку книги, будто требовались какие-то доказательства.

– Так я и подумала. Наверное, вы летите из Гатвика? Я видела вас в лилльском поезде.

И тут я вспомнил ее. Это была та самая молодая женщина, которую я заметил еще в аэропорту, бродя по залу ожидания.

– Вы ищете свободное место? – поинтересовался я: мне уже изрядно наскучила собственная компания.

– Место-то у меня есть: я заказала билет еще в Лондоне – боялась, что поезд будет переполнен, – и вот теперь выясняется, что поезд почти пуст, зато в одном купе со мной едут еще семеро. Чистое безумие тесниться там по такой жаре.

Поезд дернулся и снова остановился. Кажется, прицепили еще несколько вагонов. Пол начал мелко дрожать – внизу заработал генератор. По платформе неторопливо прошли двое в железнодорожной форме.

Она закрыла дверь в купе и села к окну напротив меня. Свою холщовую сумку на длинном ремне, туго набитую, она положила рядом с собой.

– Далеко едете? – спросила она.

– В Нанси.

– Какое совпадение. Я тоже.

– Я там всего на одну ночь. А вы? У вас в Нанси знакомые?

– Нет, у меня там пересадка, – сказала она.

– Едете в Швейцарию?

– Не угадали, на Ривьеру. Собираюсь повидать друга. Он остановился в окрестностях Сен-Рафаэля.

– Большой крюк.

– Я неспешу. Мне это почти ничего не стоит, а по дороге я надеюсь немного посмотреть Францию.

– Похоже, вы избрали не самый живописный маршрут, – сказал я, глядя в окно на унылый фабричный городок с небольшими домишками, изнывающий от скуки в мареве раскаленного воздуха. У нее были прямые каштановые волосы, бледное лицо, тонкие руки. Должно быть, лет двадцать пять. Меня обрадовало ее появление. Отчасти я был благодарен ей за избавление от скуки и одиночества, но главное, она понравилась мне с первого взгляда. Ей, похоже, тоже было интересно поболтать со мной.

Мы сидели напротив, склонившись над проходом, и беседовали о жизни в Лондоне: сравнивали впечатления, узнавали кое-что друг о друге. Она сказала, что с утра ничего не ела, и я поделился с ней своими запасами, купив еще пару бутылок пива у поездного разносчика с тележкой.

Наше путешествие продолжалось. Солнце нещадно палило прямо в окно. Когда девушка вошла, на ней был тот самый жакет, который я заметил еще в аэропорту, но вскоре она сняла его и повесила на вешалку над головой. Пока она стояла спиной ко мне, я не мог отказать себе в удовольствии рассмотреть ее как следует. Она была хороша. Излишне худа в плечах, но в целом – прелестная фигура. Белые бретельки бюстгальтера просвечивали сквозь тонкую ткань блузки. В голове моей бродили отнюдь не платонические мысли: где она собирается провести эту ночь и с кем: захочет ли продолжать путешествие совместно или расстанется со мною, сойдя с поезда; торопится ли она попасть на море к другу или нет. Встреча с привлекательной молодой женщиной в самый первый день отпуска – почти неправдоподобное везение. Я, правда, планировал все иначе, но вовсе не из любви к одиночеству.

Мы продолжали беседовать и, только покончив с едой, догадались наконец познакомиться. Ее звали Сью. Оказалось, что Сью живет в Лондоне, в Хорнси, то есть совсем недалеко от западного Хэмпстеда, где у меня квартира. Это дало нам новую пищу для разговоров. Вспомнили среди прочего один паб в Хайгейте, хорошо известный нам обоим, где мы вполне могли не раз бывать одновременно. Сью сказала, что она – художник-иллюстратор, постоянного места работы не имеет – живет заказами, что окончила в Лондоне художественный колледж, но сама родом из графства Чешир, где по-прежнему живут ее родители. Я, естественно, тоже говорил о себе: сообщил, что снимал новости для телевидения, рассказал о двух-трех особо занимательных сюжетах, о местах, где довелось побывать, о том, почему оставил работу, о планах па будущее. Мы понравились друг другу, без всякого сомнения, и я определенно не мог припомнить, когда сходился с кем-нибудь так скоро. Она сидела, наклонившись ко мне через проход между сиденьями и слегка повернув голову, так что волосы частично скрывали ее лицо, и слушала мою болтовню с вниманием. Несколько раз я пытался сменить тему, чтобы дать ей возможность говорить о себе. Она отвечала на прямые вопросы, но сама в бой не рвалась. И вес же она не производила впечатления замкнутой или скрытной, просто казалась не слишком разговорчивой.

Меня не переставало удивлять, почему она одна. Я находил ее столь пленительной, что в моей голове просто не укладывалось, как другие мужчины могут не обращать на нее внимания. Было трудно поверить, что у нее нет возлюбленного. А может, тот загадочный друг из Сен-Рафаэля? Но она говорила о себе только в единственном числе, ни разу даже не намекнула на кого-то рядом с собой. Сам я не спрашивал, потому что успел проникнуться к ней желанием. Были у меня и другие причины не углубляться в эту тему. Имелась приятельница по имени Анетта, почти что постоянная подружка, но ничего обязательного: мы оба, случалось, поглядывали по сторонам. По работе мне частенько приходится отлучаться надолго, порой на недели, и за границей я обычно позволяю себе погулять. У Анетты тоже была собственная жизнь. Отчасти из-за этого я и отправился во Францию один. Месяцем раньше она улетела навестить семью брата в Канале, бросив меня на произвол судьбы в Лондоне в самое пекло.

Итак, мы со Сью дружно избегали этой темы, иначе нам пришлось бы слишком уж скоро признаться Друг другу во взаимных чувствах. В таких случаях лучше всегда сохранять свободу маневра, иметь путь к отступлению, чтобы вовремя отказаться от возможной связи, если вдруг становится ясно, что ничего не выйдет. В остальном же мы общались вполне непринужденно: болтали о всякой всячине, говорили о знакомых, обменивались мнениями, делились мелкими секретами. Между тем меня все время мучило желание прикоснуться к ней: я надеялся, что она сядет рядом или наоборот, у меня появится повод пересесть. Она и смущала, и возбуждала меня одновременно.

Поезд подъезжал к Нанси поздним вечером. Мы оба устали после целого дня пути, и теперь острый, чуть нервный интерес друг к другу перешел в обычное дорожное знакомство. Мы сидели, как и прежде, но Сью положила ноги на сиденье рядом со мной, и я мог чувствовать легкое прикосновение ее лодыжек к своему бедру. Она дремала, пока поезд едва полз по подъездным путям, и я вернулся к своей книжонке, хотя близость ее стройных ног отвлекала меня от чтения. Почти случайно я поднял глаза и понял, что мы прибыли на станцию. Началась обычная суета. Я высказал беспокойство по поводу ее багажа, который, видимо, остался в прежнем купе, но Сью заявила, что других вещей, кроме сумки, у нее нет. Пока я возился со своим чемоданом, она вышла из вагона и ждала меня на платформе.

На выходе с перрона контролер потребовал мой билет, между тем Сью свой билет не предъявила и никто ее не остановил.

В туристическом агентстве мы попросили порекомендовать нам какую-нибудь недорогую гостиницу поблизости от вокзала и, получив адрес, отправились на поиски. За дверью Сью повернулась ко мне и сказала:

– Ричард, нам следует кое-что обсудить.

– Что именно? – спросил я, хотя было нетрудно догадаться, о чем пойдет речь.

– Давайте сразу договоримся насчет предстоящей ночи, чтобы не было обид, ладно?

– Я ничего и не планировал, – сказал я, не вполне искренно. – Хотите подыскать себе другую гостиницу?

– Зачем?! Просто мы поселимся в разных номерах. Я ведь говорила вам, что еду в Сен-Рафаэль к другу. Вот поэтому.

– Разумеется, – ответил я.

Я сожалел, что тянул до последней минуты и в результате вынудил се затронуть этот вопрос. Разочарование между тем оказалось так велико, что я даже не пытался его скрывать. В гостинице каждый из нас без труда получил отдельный номер. У лифта мы задержались, прежде чем окончательно разойтись по комнатам. Сью сказала:

– Мне надо принять душ, но, кроме того, я голодна. Вы не собираетесь пойти поужинать?

– Конечно, и я готов вас подождать. Хотите составить мне компанию?

– С удовольствием, – сказала она. – Через полчаса постучу вам в дверь.

2

Площадь Станислава – превосходная старинная площадь в самом центре Нанси, окруженная великолепными дворцами восемнадцатого столетия. Мы вышли на нее с южной стороны и сразу же окунулись в величественную пустоту и покой. Казалось, будто повседневная суета центра города сюда не проникает. На площади было безлюдью. Редкие туристы бродили или стояли неподвижно, совершенно теряясь в этом грандиозном пространстве. Нещадно палило солнце, отбрасывая резкие тени на вымощенную песчаником мостовую. Перед входом в муниципалитет, бывший дворец герцога Лотарингского, стоял одинокий автобус: чуть дальше аккуратно выстроились в ряд четыре черных лимузина. Городской транспорт здесь не ходил. Мимо статуи герцога, воздвигнутой посреди площади, лениво крутя педали, катил одинокий велосипедист – мужчина в матерчатой кепке.

На углу площади находится знаменитый фонтан Нептуна – сооружение в стиле рококо с нимфами, наядами и херувимами. Вода струится по его ступеням-раковинам в бассейн, изящные чугунные арки работы Жана Ламура окружают фонтан. Мы прогулялись по булыжной мостовой, осмотрели Триумфальную арку, потом, пройдя под ней, очутились на Манежной площади – прямоугольной, с красивыми старинными зданиями и узким сквером посередине. В полном одиночестве мы шли между двумя рядами высоких старых деревьев. Нал крышами слева от нас виднелся шпиль кафедрального собора.

Мимо с грохотом проехал старинный автомобиль, оставляя за собой хвост дыма. В дальнем конце площади, мимо колоннады бывшего Дворца правительства, неторопливо прогуливалась еще одна пара туристов. Мы оглянулись назад, в ту сторону, откуда пришли, и еще раз увидели площадь Станислава в перспективе арки. Под ярким солнцем плавные линии зданий, весь величественный ансамбль старинной площади казался статичным и монохромным. Машина, изрыгавшая клубы дыма, миновала арку и выехала на площадь, и всякое движение вокруг нас замерло.

Мы покинули Манежную площадь и по узкой тенистой аллее вышли на одну из главных торговых улиц. Шум нарастал, и скоро мы влились в суетливую толпу. На бульваре Леопольда полно небольших уличных кафе. Проголодавшись, мы зашли в одно из них и, сев за столик, заказали demis-pressions. Накануне вечером мы посетили небольшой ресторанчик на другой стороне улицы. Поев, мы не спешили уйти: пили вино, болтали и засиделись далеко за полночь. Разговор коснулся друзей и подруг. Я рассказал Сью об Анетте, совсем не думая о ней так же серьезно, как Сью о своем дружке, а просто пытаясь создать хотя бы видимость равновесия. Я уже ревновал к нему.

Теперь, после непродолжительного осмотра города, Сью с большей охотой говорила о настоящем.

– Мне нравится в Лондоне, – рассказывала она, – но простое выживание там стоит бешеных денег. Уехав из дома, я вечно сижу без гроша. Денег нет, едва-едва удается наскрести на самое необходимое. Я хотела стать настоящим художником, но так и не вышло взяться за дело всерьез. Все только для заработка.

– Вы живете одна? – спросил я, пользуясь возможностью подбросить наводящий вопрос.

– Знаете большие доходные дома в Хорнси? Я снимаю комнату в одном из них. Там уже много лет сдаются квартиры, комнаты и углы с койкой. Моя – на первом этаже, довольно большая, но слишком уж темная – невозможно работать при дневном свете. Дом хоть и стоит на холме, но позади разбит сад и деревья все загораживают.

– Ваш друг тоже художник?

– Мой друг?

– Тот, к которому вы сейчас едете.

– Нет, он что-то вроде писателя.

– Как это – «что-то вроде»?

Она улыбнулась.

– По крайней мере, сам он утверждает, что занимается сочинительством, и. похоже, тратит на него львиную долю свободного времени. Но мне он никогда ничего не показывает. Не думаю, будто он что-то опубликовал. Впрочем, я никогда не задаю ему подобных вопросов.

Погрузившись в раздумья о своем дружке, она качала головой, не отрывая глаз от небольшого подноса с солеными крендельками, поданными к пиву.

– Он мечтает перебраться жить ко мне, но я ни за что не соглашусь. Если это случится, я просто не смогу работать.

– И где же он живет?

– Переезжает с места на место. На самом деле я никогда не знаю, где его искать, пока он не является сам. Он живет за чужой счет.

– Тогда почему?.. Слушайте, а как его имя?

– Найалл.

Она произнесла по складам, не желая, видимо, чтобы я переспрашивал.

– Найалл – нахлебник, – продолжала она, – прирожденный паразит. Только поэтому он и оказался во Франции. Люди, у которых он жил в последнее время, собирались в отпуск и – могу вообразить – встали перед выбором: оставить его одного в доме или взять с собой. Они предпочли второе. Так что Найалл получил возможность бесплатно отдохнуть на юге Франции. И вот я еду к нему.

– Похоже, вы не в восторге от этого.

Она посмотрела прямо на меня.

– Хотите знать правду? Я страшно обрадовалась, когда Найалл перестал крутиться вокруг меня, но он принялся звонить мне из Франции, – Она допила остаток своего пива. – Не надо мне этого говорить, но… я устала от него. Я знаю его слишком давно. Он паразит, настоящий кровосос, и я мечтаю, чтобы он оставил меня в покое.

– Так бросьте его.

– Не так-то просто. Найалл умеет присасываться. Он знает, как добиться своего. Я вышвыривала его десятки раз, но он всегда ухитряется заползти обратно. Я больше не пытаюсь.

– Но что вас с ним связывает. Чем он удерживает вас при себе?

– Давайте возьмем еще пива.

Она сделала знак проходившему мимо официанту. Тот не подал вида, что заметил, и нам пришлось дожидаться его возвращения с кухни. На этот раз я подозвал его сам и заказал еще две кружки.

– Вы не ответили на вопрос, – сказал я Сью.

– Какой смысл?! Лучше поговорим о вашей подружке. Той, что сейчас в Канаде. Вы с ней давно знакомы?

– Вы решительно меняете тему разговора, – заметил я.

– Вовсе нет. Так что же, давно? Шесть лет? Я знаю Найатла столько же. Когда встречаешься с человеком так долго, он уже знает тебя как облупленного: знает, как сделать тебе больно, как управлять тобою, как заставить все вокруг обернуться против тебя. Найалл в таких делах – подлинный виртуоз.

– Почему же вы не?..

Я сделал паузу, пытаясь представить себе отношения такого рода, вообразить себя в подобной ситуации. С таким я сталкивался впервые в жизни.

– Почему я не делаю что?

– Не могу понять, почему вы не прекратите это.

Официант принес наш заказ и убрал со стола пустые стаканы.

– Я и сама не могу понять, – сказала Сью. – Наверное, все дело в лени. Часто ведь легче просто оставить все как есть. Это только моя вина, нужно быть тверже.

Я промолчал, откинувшись на спинку стула и делая вид, что наблюдаю за прохожими. Конечно, я познакомился с ней пару дней назад, и все-таки она не казалась мне похожей на такую вот беззащитную жертву, какой себя изображала. Мне хотелось вступить в настоящее мужское соперничество с ее дружком, сказать, что я другой – не липну к женщинам. Не собираюсь обижать ее или запугивать. «Вы встретили, – мысленно обращался я к ней, – совершенно другого человека. Со мной все гораздо проще, и если вы действительно не хотите иметь дело с этим типом, бросьте его и оставайтесь со мной».

В конце концов я сказал:

– Вы знаете, зачем он хочет вас видеть?

– Да ничего особенного. Вероятно, ему просто стаю скучно, захотелось, чтоб было с кем поговорить и переспать.

– Не понимаю, как вы согласились ехать. Говорили, что сидите без гроша, и тем не менее готовы ехать через всю Францию, чтобы встретиться с ним. Он – как вы его назвали? – кровопийца и паразит, и все же вы срываетесь с места, только чтобы ублажить его.

– Вы его не знаете.

– Верно, и все же это необъяснимо.

– Да-да… Так оно и есть.

3

Мы провели в Нанси еще одну ночь, затем отправились в Дижон. По дороге погода изменилась. Пока поезд тащился по нескончаемым пригородам, пошел сильный дождь. Перед отъездом мы обсудили наш маршрут, и теперь встал вопрос, стоит ли останавливаться в этом городе, но я уже не спешил на побережье, и все пошло так, как мы решили накануне вечером.

Дижон – оживленный промышленный город, и потому в двух гостиницах, куда мы обратились, не оказалось свободных мест. В третьей – отель «Сантраль» – нам предложили только двухместные номера.

– Давайте поселимся вместе, – сказала Сью, когда мы отошли от стойки администратора, чтобы посоветоваться. – Возьмем один номер на двоих.

– Вы уверены? Можно поискать еще.

Она спокойно сказала:

– Я готова разделить помещение.

Нам отвели номер на верхнем этаже в конце длинного коридора. Комната была небольшая, но с балконом и громадным окном, откуда открывался вид на близлежащую площадь и сквер. Ливень не прекращался, листва шумела под дождем. Две кровати были разделены небольшим столиком с телефоном. Как только портье ушел, Сью швырнула свою сумку на постель возле окна и подошла ко мне. Она обняла меня, я положил руки ей на плечи. Ее волосы, спинка жакета, вырез блузки – все было мокрым от дождя.

– Нам недолго быть вместе, – сказала она, – так что не стоит тянуть время.

Мы начали целоваться, она отвечала мне с нескрываемой страстью. Мы впервые держали друг друга в объятиях, впервые целовались. Я еще не знал, каково прикасаться к ней, не знал вкуса ее кожи и губ. До этого мгновения я только говорил с ней, только смотрел на нее. Теперь я мог осязать ее, прижимать к себе, ощущал энергию ее тела, сплавлявшуюся с моей. Скоро мы уже нетерпеливо раздевали друг друга и потом упали на ближайшую кровать.

Лишь когда уже окончательно стемнело, голод и жажда выгнали нас на улицу. Мы сделались физически зависимы друг от друга, мы едва могли разомкнуть объятия. Когда мы шли по мокрой от дождя улице, я тесно прижимал ее к себе и думал только о ней, о том, что она теперь для меня значит. Прежде секс зачастую только удовлетворял любопытство и потребность тела, но близость со Сью открыла для меня совершенно новые грани интимности, пробудила ранее неведомые мне чувства – глубокую привязанность, неутолимое влечение, постоянную потребность в другом человеке.

Мы увидели вывеску ресторана «Ле Гран Зэнг», но едва не прошли мимо, полагая, что он уже закрыт. А когда вошли, выяснилось, что ресторан работает, но мы – единственные посетители. Пять официантов в черных жилетах и брюках, с жестко накрахмаленными белыми передниками, которые доходили до щиколоток, выстроившись в безукоризненную шеренгу, терпеливо стояли возле служебной двери. Когда метрдотель указал нам на столик у окна, официанты принялись за дело. Они были весьма предупредительны, но сдержанны. У всех были густо напомаженные короткие темные волосы и тонкие, словно нарисованные карандашом усики. Мы со Сью обменялись понимающими взглядами, с трудом удерживаясь от смеха. Раньше у меня никогда не бывало подобного настроения.

За окном начиналась гроза. Ярко-розовые вспышки молний пронизывали небо вдалеке, но грома не было слышно. Дождь лил непрестанно, уличное движение почти прекратилось. Старый «ситроен», припаркованный возле тротуара, блестел под дождем, в двойном перевернутом «V» на радиаторе отражались красные огни вывески.

Покончив с едой, мы остались сидеть за столиком, неторопливо наслаждаясь бренди. Мы сидели друг напротив друга, держась за руки. Официанты деликатно отворачивались.

– Можно поехать в Сен-Тропез, – сказал я. – Ты бывала там?

– Там ведь сейчас много народу?

– Наверняка. Именно поэтому туда и стоит поехать.

– Это может оказаться накладно.

– Попробуем устроиться недорого.

– Не выйдет, если питаться в таких заведениях, как это. Ты обратил внимание на цены?

Из-за сильного дождя мы поспешили войти в ресторан, даже не взглянув на пены, но они были проставлены в меню. Цены были указаны в старых франках – так мне, по крайней мере, показалось сначала. Я сделал робкую попытку перевести их в английские фунты и заключил, что они либо смехотворно низкие, либо, наоборот, возмутительно высокие, если все-таки имелись в виду новые франки^[3]. Скорее второе, судя по качеству кухни и обслуживания.

– У меня еще остались наличные, – сказал я.

– Понимаю, но этому не бывать. Я не могу позволить себе развлекаться за твой счет.

– И что же теперь делать? Ты сказала, что сидишь без гроша. Значит, пока мы вместе, или плачу я, или мы ничего не можем себе позволить.

– Ричард, мы уже говорили об этом, – возразила она. – Я все-таки должна ехать в Сен-Рафаэль и повидаться с Найаллом.

– Даже после сегодняшнего?

– Да.

– Если дело только в деньгах, то давай завтра же вернемся в Англию.

– Не только в деньгах. Я ведь обещала приехать к нему.

– Возьми обещание назад.

– Нет, я не могу так поступить.

Я отнял руку и уставился на нее с нескрываемым раздражением.

– Я не желаю, чтобы ты туда ехала. Даже мысль об этом для меня попросту невыносима.

– Как и для меня, – сказала она тихо. – Я понимаю, что Найалл – досадная помеха. Но я не могу просто исчезнуть, даже не попытавшись объясниться.

– Тогда я поеду с тобой, – сказал я решительно, – и мы поговорим втроем.

– Нет-нет, это совершенно невозможно. Я такого не вынесу.

– Хорошо. Мы поедем в Сен-Рафаэль вместе, и я подожду там, пока вы объяснитесь. Потом мы первым же поездом уедем домой.

– Но он ожидает, что я останусь с ним по крайней мере на неделю. Может быть, на две.

– Неужели ты ни в чем не можешь ему отказать?

– Как бы я хотела! Я мечтаю об этом последние пять лет.

– Не пора ли наконец попытаться?

Жестом я подозвал метрдотеля, и в считанные секунды передо мной появился аккуратно сложенный счет на тарелочке. Сумма, выписанная на старинный манер, вместе с service comprisприближалась к трем тысячам франков. В порядке эксперимента я выложил на ту же тарелочку тридцать франков, которые были приняты без возражений.

– Merci,Monsieur.

Когда мы уходили из ресторана, метрдотель и официанты снова выстроились в безукоризненный строй, улыбаясь и кланяясь нам.

– Bonne nuit, a bientot.

Мы торопливо шагали по улице. Сильный ветер и дождь заставили нас отложить всякие споры. Я был зол – на самого себя, на нее, на обстоятельства. Всего несколько часов назад я поздравлял себя с отсутствием собственнического отношения к женщинам, а теперь чувствовал, что все наоборот. Выход напрашивался сам собой: я должен отступиться и не мешать Сью встретиться с ее дружком. Мне остается только одно: как-нибудь случайно столкнуться с нею в Лондоне. Но она уже стала для меня особенной, и я остро чувствовал это. Она нравилась мне, делала меня счастливым. Близость с ней не только подтверждала это ощущение, но и обещала нечто большее.

Мы поднялись в номер, сняли мокрую одежду и высушили полотенцем волосы. В комнате было душно и жарко. Мы распахнули окно. Издалека доносились раскаты грома, снизу слышался шум машин.

Я постоял немного на балконе, снова промок, но так и не придумал, что делать дальше. Мне казалось, что я должен принять решение до утра. Из комнаты донесся голос Сью:

– Помоги мне.

Я вошел в комнату. Она стаскивала покрывало с одной из кроватей.

– Чего ты хочешь? – спросил я.

– Давай сдвинем кровати вместе. Нужно убрать столик.

Она стояла передо мной в лифчике и трусиках, с растрепанными волосами, разгоряченная, и выглядела невероятно сексуально. Спутанные волосы были еще влажными. Она была худенькой, почти без выпуклостей, кожа ее поблескивала в душном воздухе комнаты, легкое белье едва прикрывало тело. Я помог ей переставить столик и сдвинуть кровати, рывком расстелил простыни так, чтобы получилось подобие большого двуспального ложа, но только лишь мы довели дело до половины, как отдались друг другу. Этой ночью мы так и не успели обустроить наше ложе и уснули поперек кроватей в обнимку, не накрывшись даже простыней.

Утром я не принял никакого решения. Я чувствовал, что все равно потеряю ее, как бы там ни говорил. Позавтракав в уличном кафе прямо перед отелем, мы отправились осматривать город. О совместном путешествии на юг речи больше не было.

Центр Дижона – площадь Освобождения – булыжная площадь с герцогским дворцом, напротив которого полукругом стоят дома семнадцатого века. Хотя она значительно меньше площади в Нанси – более человеческих масштабов, – однако мы заметили, что и здесь не было ни людей, ни машин. Погода снова изменилась: ярко светило солнце, было жарко, о ночном ливне напоминали только большие лужи посреди мостовой. Во дворце располагался музей. Мы бродили по нему, восхищаясь величественными залами и покоями, полюбовались выставленными экспонатами, задержались перед мрачными надгробиями герцогов Бургундских, каменные изваяния которых между готическими арками казались неправдоподобно живыми.

– Куда подевались все люди? – спросила меня Сью.

Хотя она говорила тихо, ее голос зловещим эхом прокатился под сводами.

– Я тоже подумал об этом. Мне казалось, что в это время года во Франции толпы туристов.

Она взяла меня под руку и прижалась ко мне.

– Мне не нравится это место. Давай уйдем отсюда.

Почти целое утро мы бродили по многолюдным торговым улицам, пару раз отдохнули в кафе, затем спустились к реке и сели на берегу под деревьями. Вырваться из толпы и сбежать от нескончаемого шума автомобилей было истинным наслаждением.

Показав рукой поверх деревьев, Сью сказала:

– Солнце сейчас зайдет.

Одинокое облако, невероятно черное и густое, плыло по небу, приближаясь к солнцу. Оно было таким огромным, что солнце скрылось бы надолго. Необъяснимым было само появление этого облака – такого большого и темного, похожего на луковицу – на совершенно ясном небе. Пока тень проползала над нами, я искоса смотрел на это странное облако и думал о Найалле.

– Давай вернемся в отель, – сказала Сью.

– Я как раз собирался это предложить.

Мы вернулись в центр города. Войдя в номер, мы обнаружили, что горничная привела в порядок наши кровати. Они стояли так, как мы их поставили, но, когда мы разделись и стянули покрывала, выяснилось, что оба матраца застелены одной большой простыней.

4

Наше путешествие продолжалось. Мы двигались дальше на юг: добрались до Лиона, там пересели на другой поезд и прибыли в Гренобль – довольно большой современный город в горах. Мы нашли подходящий отель, сняли номер с двуспальной кроватью, забросили туда чемоданы и сразу же отправились бродить по городу. Было уже далеко за полдень.

Мы вели себя как вполне добросовестные туристы, послушно осматривая достопримечательности в каждом городе, куда приезжали. Благодаря этому вся поездка выглядела осмысленной, а пребывание вместе – оправданным. Кроме всего прочего, это охлаждало наш взаимный пыл, позволяло не обсуждать желанную для обоих связь до бесконечности.

– Поднимемся на гору? – предложил я.

Мы стояли на набережной Стефана Жэ, откуда начиналась канатная дорога в горы. С широкой площадки перед зданием вокзала можно было видеть канаты, круто поднимавшиеся от города к высокому скалистому гребню.

– Не выношу канатных дорог, – сказала Сью, вцепившись в мою руку. – Это опасно.

– Совсем нет, не волнуйся.

Мне очень хотелось взглянуть на город с вершины, и я сказал:

– Неужели тебе хочется весь день бродить по улицам?

Мы уже ознакомились со старой частью города. Современные районы были сплошь застроены бетонными многоэтажками, густо завалены мусором и, кроме того, продувались насквозь жутким ветром, который делает из таких кварталов аэродинамическую трубу. Путеводитель настойчиво рекомендовал посетить университет, но мы выяснили, что он находится почти за чертой города, где-то на восточной окраине, и не отважились ехать в такую даль.

В конце концов я затащил Сью на фуникулер. Это была современная канатная дорога: высоко в небесах над горным склоном скользил состав из четырех стеклянных шаров. Сью изображала, что очень напугана, и все время держалась за мою руку. Мы быстроудалялись от города, набирая высоту. Некоторое время я продолжал смотреть назад на Гренобль, широко раскинувшийся по долине. Потом мы перешли в другой конец вагончика, чтобы полюбоваться склоном горы, выраставшей под нашими ногами.

Состав замедлил ход, приближаясь к вершине. Вагончики остановились, и мы вышли наружу, миновали шумный машинный зал и оказались в объятиях леденящего ветра. Сью забралась рукой мне под куртку, обняла за талию и тесно прижалась ко мне. Находиться с женщиной, которая мне по-настоящему нравилась и которой я тоже хотел нравиться, было для меня совершенно новым, удивительным ощущением. Про себя я отрекся от своего прошлого опыта, твердо решив никогда больше не искать легких сексуальных побед. После стольких лет я встретил наконец человека, с которым хотел бы остаться на всю жизнь.

– Здесь можно выпить, – сказал я.

Кафе было построено на самом краю обрыва, со смотровой площадки открывался вид на долину. Мы вошли внутрь, радуясь возможности укрыться от ветра, и сели за столик. Официант принес коньяк.

Потом Сью отправилась в дамскую комнату, я же подошел к сувенирному киоску и купил пару почтовых открыток. Я собирался послать их кое-кому из друзей в Англию, но внезапно понял, что, встретив Сью, потерял едва ли не всякий интерес к своим прежним знакомым.

Она нашла меня у киоска.

– Ну вот, я согрелась, – сказала она. – Пойдем, взглянем на город.

Тесно обнявшись, мы вышли наружу, на растерзание ледяному ветру, и подошли к самому краю обзорной площадки. На долину были нацелены три оптические трубы: опустив монетку, можно было осмотреть местность. Мы стояли между ними, склонившись над бетонным парапетом, и смотрели вниз. Небо было ясным, воздух прозрачным. На горизонте виднелись горы, к которым прижималась южная окраина города. Слева вздымались снежные пики Французских Альп, резко выделяясь на фоне голубого неба.

– Смотри, – сказала Сью, указывая на группу красивых старинных зданий с башнями и шпилями, вытянувшихся вдоль реки, – наверное, это университет. Он ближе к городу, чем мы думали.

Тут же на площадке прямо возле парапета был установлен щит с планом города и обозначениями всех важнейших достопримечательностей, видимых отсюда. Мы попытались сориентироваться на местности.

– Город много меньше, чем я думал, – сказал я. – Когда мы ехали в поезде, казалось, что он растянулся на всю долину.

– А где же современные кварталы? – спросила Сью. – Ты был уверен, что мы сможем увидеть их отсюда.

– Где-то рядом с гостиницей.

Я взглянул на план, но нашу гостиницу там не обозначили. Кварталы высотных зданий располагались и рядом со станцией фуникулера. Я проследил взглядом канаты, тянувшиеся по склону горы вниз, но вокзальную площадь отсюда не было видно.

– Видимо, это какой-то обман зрения.

– А может быть, их проектировали так, чтобы они сливались в единый ансамбль со старинными зданиями?

– Не сказал бы, что они так уж хорошо сливаются, если смотреть вблизи.

Судя по карте, Монблан находился где-то на северо-востоке. Мы повернулись в указанном направлении, но ничего не смогли увидеть из-за густых облаков. Неподалеку от кафе мы заметили развалины древнего форта и, решив осмотреть его, подошли поближе, но оказалось, что вход платный, и мы передумали.

– Ну что, еще бренди, – спросил я, – или назад в отель?

– Сначала бренди.

Через полчаса мы снова вышли взглянуть на город. Внизу загорались уличные фонари, здания пестрели теплыми оранжевыми и желтыми огоньками. Некоторое время мы наблюдали, как опускается вечер, как глубокие тени гор ползут по низине, погружая долину во мрак, потом заняли места в вагончике и спустились вниз. На время город исчез из виду. Только преодолев часть спуска, мы увидели его снова. Поднимался туман, но, странное дело, теперь новые кварталы были прекрасно видны: голубовато-белые полоски ламп дневного света, освещавших гигантские башни из стекла и бетона. Удивительно, как мы не заметили все это с вершины горы? Я достал из кармана купленные наверху почтовые открытки. Одна изображала вид долины с обзорной площадки, и на снимке современные здания сразу бросались в глаза. Однако загадка не показалась мне достойной того, чтобы вернуться назад на площадку.

– Я изнемогаю от голода, – сказала мне Сью.

– Ты о еде?

– И о ней тоже.

5

Мы прибыли в Ниццу в самый пик туристического сезона. Единственная гостиница, подходящая по деньгам, располагалась далеко от моря в лабиринте узких улочек почти на самой окраине северной части города. Здесь, в Ницце, страх потерять Сью вытеснил во мне остальные чувства. Сен-Рафаэль находится всего в нескольких километрах дальше по побережью, так что нам в лучшем случае оставался еще день или два.

Имя Найалла превратилось в табу. Он неизменно занимал наши мысли, но мы не упоминали о нем вслух. Однако само по себе это молчание было красноречивым. К этому времени мы уже знали все, что можем сказать друг другу, и выслушивать это заново не было никакого желания. Единственное, что мне теперь оставалось, – признать свое поражение и попытаться хоть как-то дать ей понять, что мы вот-вот потеряем. Она, казалось, чувствовала то же, что и я, и сама пыталась найти решение. Мы оба умели отбрасывать все неважное и полностью сосредоточились друг на друге.

Я влюбился в нее. Я осознал это еще в Дижоне, и теперь с каждой минутой, проведенной вместе, росло и само чувство, и моя уверенность в нем. Сью восхищала меня, я был пленен ею. И все же я оттягивал признание. Но вовсе не потому, что оставались сомнения, а лишь из опасения, что это только поднимет ставки в моем соперничестве с Найаллом. Без всякого на то основания я надеялся, что она передумает и не уйдет к нему.

Я по-прежнему не знал, что делать. В первую ночь в Ницце мы, как обычно, занимались любовью, и после, когда Сью уснула возле меня, я еще долго лежал в постели с зажженным светом и, делая вид, что читаю, размышлял о ней и Найалле.

Ни один из возможных путей не годился. Я понимал, что бессмысленно требовать от нее окончательного выбора. Сью проявляла непонятное упрямство в отношении Найалла, и с этим приходилось мириться. Я также отверг мысль изобразить себя страдающим любовником в расчете на ее сочувствие. По существу, все обстояло почти так, но я ни за что не стал бы прибегать к такому приему в борьбе за Сью. Я желал удержать ее иным способом, хотел завоевать ее прямо и открыто, без театральных уловок. Да и зачем? Она даже не скрывала, что прежняя связь ее тяготит.

Она решительно отвергла все мои предложения, например, помаячить на заднем плане, когда она встретится с ним, или досрочно вернуться в Англию. Оставались только чрезвычайные меры: столкновение с Найаллом; может быть, ссора с ней самой. Мелькала даже идиотская мысль – причинить самому себе какое-либо увечье. Впрочем, подобные варианты я даже не рассматривал всерьез.

Большую часть следующего дня мы провели в отеле, покидая номер каждые два-три часа, просто чтобы сменить обстановку: прогуляться, зайти куда-нибудь поесть или выпить. Хотя мы почти ничего в Ницце не видели, я уже начал ее ненавидеть. Единственной причиной тому было мое тяжкое душевное состояние. В моем сознании это место связалось с неминуемой катастрофой, и потому я проклинал его. Помимо прочего, меня раздражало бьющее в глаза благополучие: все эти шикарные яхты в гавани; бесчисленные «альфы», «БМВ» и «феррари», затыкавшие узкие улочки, дамы с гладкими после подтяжек лицами, эти солидные бизнесмены с брюшком. Не меньше выводило из себя и обратное: вульгарное и показное пренебрежение к богатству – английские дебютантки в ржавых «роверах-мини», изношенных кроссовках «найк», обрезанных джинсах, линялых майках, с татуировкой на полуголых ягодицах. Меня бесили женщины, принимавшие солнечные ванны топлесс, все эти пальмы и алоэ, плавная линия побережья, бесконечный пляж, темно-зеленые горы и картинно-голубое море, все эти казино и отели, виллы за неприступными заборами, небоскребы многоквартирных корпусов, любители виндсерфинга и водных лыж, моторные лодки и катамараны. Я завидовал каждому, кто радовался здесь жизни, потому что своей собственной радости должен был вот-вот лишиться.

Сью была для меня источником радости, но и страдания тоже. Если бы я сумел задвинуть Найалла на задворки сознания, если бы мог не загадывать дальше, чем на два-три часа, если бы я был способен не цепляться за эту бессмысленную надежду, что она передумает в последнюю минуту, я был бы счастлив, как любой влюбленный дурак.

Видимо, Сью тоже занималась самоистязанием, однажды я застал ее плакавшей в подушку. Мы занимались любовью при первой же возможности. Когда мы выходили в город, то постоянно касались друг друга, обнимались или хотя бы шли под руку, а зачастую просто сидели в баре или ресторане, держась за руки и бездумно глядя в пространство или на прохожих.

Мы решили задержаться в Ницце еще на ночь, хотя понимали, что наши мучения только продлятся. Как-то нам удалось договориться в гостинице. Мы решили, что утром вместе отправимся в Сен-Рафаэль и там расстанемся. Эта наша ночь была последней. Мы занимались любовью так, будто ничего не изменилось, но потом долго не могли успокоиться и молча сидели в постели. Жалюзи были подняты, и окна широко распахнуты навстречу ночи и звукам улицы, вокруг лампочки вились и жужжали мошки. Она первой нарушила молчание.

– Куда ты поедешь дальше? – спросила она.

– Еще не решил. Наверное, уеду домой первым же поездом.

– Но были ведь у тебя какие-то планы до нашей встречи? Ты не хочешь вернуться к ним?

– Я отправился в путешествие, решив положиться на случай. Этим случаем оказалась ты, так что возвращаться совершенно не к чему.

– Может представиться и новый случай.

– Ты правда этого хочешь? – спросил я удивленно.

– Конечно нет. Почему бы тебе не развлечься в подходящем месте, например в Сен-Тропезе?

– Одному? Совсем не вдохновляет. Я хочу быть с тобой.

Она замолчала, рассматривая скомканные простыни нашей последней постели. Тело у нее было молочно-белое, совершенно не тронутое загаром. Внезапно мое ревнивое воображение нарисовало встречу с ней в Лондоне: прошло несколько недель, и оказывается, что она загорела.

– Между нами все кончено? – сказал я.

– Это зависит от тебя.

– Ты ведешь себя так, будто мы не сможем больше встречаться. Это и правда конец?

– Отчего же? Мы увидимся в Лондоне. Мой адрес у тебя есть.

Она приподнялась и села возле меня на колени, натянув на себя мятую простыню и прикрыв обнаженные ноги. Когда она заговорила, руки дрожали.

– Я должна повидать Найалла. Я не собираюсь нарушать обещание. Но я не хочу причинять тебе боль и постараюсь разобраться с этим как можно скорее. Пожалуйста, продолжай свой отпуск, только скажи, куда ты поедешь. Если все сложится, я присоединюсь к тебе позднее.

– Что ты ему скажешь? Ты намерена сообщить ему о нас?

– Полагаю, это следует сделать.

– Тогда почему бы мне не подождать тебя в Сен-Рафаэле?

– Потому что… Я не могу просто сказать ему это. Нельзя же так вот просто войти и заявить прямо с порога: да, кстати, я встретила другого человека, так что – до свидания.

– Почему нельзя?

– Ты не знаешь Найалла. Он надеется, что я останусь с ним недели на две. Мне придется осторожно все выложить. Конечно, я скажу о тебе, но он отнесется к этому не лучшим образом. За шесть лет нашего с ним знакомства не было еще никого другого.

– Хорошо, сколько времени тебе потребуется?

– Дня два, может быть, три.

Я поднялся с постели и налил нам обоим немного вина из бутылки, купленной еще днем. Ситуация была совершенно курьезной, и всякий раз, когда мы пытались обсуждать наши проблемы, дело кончалось тем, что я злился и срывался. Я не мог понять, на каком таком коротком поводке Найалл удерживает ее при себе, какую власть он над ней имеет, и, пытаясь освободить, рисковал вместо этого потерять ее навсегда. Все, чего я хотел…

Голова моя шла кругом от бессильной злобы. Я залпом выпил стакан вина, наполнил его снова и сел возле Сью, протянув ей другой. Она отставила его в сторону, даже не пригубив.

– Когда ты встретишься с Найаллом, ты станешь с ним спать?

– Я сплю с ним вот уже шесть лет.

– Я спросил не об этом.

– Не твое дело.

Как ни больно было это слышать, но в ее словах была правда. Я откровенно разглядывал ее обнаженное тело, пытаясь вообразить ее с другим мужчиной, с этим Найаллом: как он прикасается к ней, возбуждает ее. Самая мысль об этом показалась мне отвратительной. Эта женщина стала моим сокровищем. Она лежала, зарывшись щекой в подушку, волосы скрывали ее лицо. Мне захотелось прикоснуться к ней. Я положил ладонь на ее запястье. Она откликнулась мгновенно, сжав мою руку.

– Не думала, что это будет так трудно, – сказала она.

– Давай поступим так, как ты предлагаешь, – сказал я. – Я оставлю тебя завтра в Сен-Рафаэле, а сам отправлюсь дальше вдоль побережья. Если мы не пересечемся в течение недели, я вернусь в Англию один.

– Это не займет неделю, – сказала она. – Три дня или даже меньше.

– Как у тебя с деньгами?

– А что с деньгами?

– Ты же на мели. Как ты будешь без денег?

– Мне они не нужны.

– Ты хочешь сказать, что сможешь одолжить у Найалла?

– Если потребуется.

– Ты готова одолжить у него и не хочешь взять у меня?! Неужели ты не понимаешь, что это дает ему дополнительную власть?

Она покачала головой. Я добавил:

– Впрочем, помнится, ты говорила, что у него никогда нет денег.

– Я говорила, что у него никогда нет работы. А в наличности он недостатка не испытывает.

– И где же он достает деньги? Ворует?

– Пожалуйста, Ричард, оставь это. Для Найалла деньги ничего не значат. Я смогу получить все, что мне нужно.

Это неожиданное заявление заставило меня увидеть их связь в новом свете. Она ехала к нему с намерением оставить навсегда и не сомневалась, что после всего этого он одолжит ей денег. Нет, за три дня она явно ничего не решит. Что бы Сью ни говорила, они с этим Найаллом были странной парой.

Я натянул брюки и тенниску и, оставив ее лежать в постели, выскочил из номера, со стуком захлопнув дверь. Спустившись бегом по ступенькам на четыре пролета, я очутился на тротуаре. Ночь была теплой. Я направился в бар на углу, но он оказался закрыт. Повернув за угол, я двинулся дальше по улице. Это был запущенный, плохо освещенный район: старые дома, в трещинах и с облупившейся штукатуркой, жались один к другому, светились редкие окна. Впереди, за перекрестком, я увидел оживленную магистраль, по которой сплошным потоком неслись машины. Дойдя до нее, я остановился. Я понял, что был не прав, что после трех-четырех дней знакомства не имею ровно никаких оснований распоряжаться ее жизнью, что я, пусть по-своему, так же пытаюсь управлять ею, как и Найалл. До сих пор меня это не смущало, я подозревал Сью в худшем, полагая, что ей свойственно вести себя с мужчинами подобным образом: завлекать их, руководствуясь одной ей ведомыми причинами, возможно, даже не понимая толком, зачем ей это надо. Я пытался сообразить, во что вляпался. Ничего подобного я не искал. Всего неделю назад я понятия не имел о ее существовании, теперь же она завладела мною целиком. Никогда прежде я не испытывал столь сильного желания обладать женщиной. Я был влюблен в нее по уши.

Моя скоропалительная злоба улетучилась. Сейчас я проклинал себя. Она тоже вляпалась, думал я, и тут же выяснилось, что я давлю на нее, требую, чтобы она немедленно изменила всю свою жизнь. Я настаивал, вынуждал ее сделать окончательный выбор, принять однозначное решение, и она оказалась в безвыходной ситуации. Она знала Найалла гораздо лучше, чем меня, я же не знал его вовсе. Я был на грани отчаяния, еще чуть-чуть – и я потеряю ее навсегда.

Я поспешил обратно в отель, будучи уверен, что все уже разрушил. Бегом поднявшись по лестнице, я стремительно ворвался в номер, ожидая, что не застану ее. Но она не исчезла: лежала в постели в прежней позе, повернувшись спиной к двери. Ее худенькое тело прикрывала только тонкая простыня.

Когда я вошел, она не шелохнулась.

– Ты спишь? – спросил я.

Она повернулась и посмотрела на меня. Ее лицо было мокрым от слез, глаза покраснели.

– Где ты был?

Я стянул с себя одежду и забрался к ней в постель. Мы обнялись и принялись целоваться, нежно сжимая друг друга в объятиях. Она снова плакала и всхлипывала у меня на груди. Я гладил ее волосы, касался губами век и только теперь наконец произнес те слова, которые так долго носил в себе, не решаясь сказать вслух. Слишком, слишком поздно – но ясно отдавая себе отчет в том, что говорю. В ответ она невнятно пробормотала сквозь слезы:

– Да-да. И я люблю тебя тоже. Мне казалось, ты это понял.

6

Утро мы провели в молчании, но я был, в общем, доволен. Перед сном мы составили подробный план и обо всем договорились. Теперь Сью знала мой маршрут на ближайшие дни, было точно намечено место и время встречи на каждый день.

В центре Ниццы мы сели в автобус и поехали вдоль побережья в западном направлении. Сью держала меня за руку и прижималась ко мне. Автобус шел через Антиб, Жуан-ле-Пен и Канны. Пассажиры входили и выходили на каждой стоянке. После Канн за окнами замелькали лучшие пейзажи, виденные мной во Франции: поросшие лесом горы, живописные долины, круто спускавшиеся к воде, и, конечно же, изумительные виды самого моря, один другого краше. Кипарисы и оливковые деревья росли возле самой дороги, дикие цветы покрывали сплошным ковром каждый необработанный клочок земли. Через открытые люки в автобус проникали дивные ароматы цветущих растений. Правда, время от времени к ним примешивался, все перебивая, густой запах бензина и солярки. Побережье было густо населено. Мы проезжали мимо бесчисленных строений – частных домов и многоквартирных корпусов. Иные располагались высоко на склонах, другие – на самом берегу среди деревьев. Порою они изрядно портили пейзаж, но не больше, чем сама дорога.

Мы увидели дорожный знак и поняли, что до Сен-Рафаэля осталось четыре километра. Тогда мы прижались друг к другу, крепко обнялись и поцеловались. Мне хотелось продлить прощание и одновременно побыстрее с ним покончить. В любом случае все слова были сказаны.

Однако Сью все-таки нашла что сказать напоследок. Когда автобус остановился в центре Сен-Рафаэля, на небольшой площади с видом на крохотную гавань, она склонилась к моему уху и тихонько шепнула:

– Есть хорошая новость.

– Какая же?

– Нынче утром у меня начались месячные.

Она сжала мне руку и, поцеловав в щеку, двинулась по центральному проходу вместе с другими пассажирами. На маленькой площади толпилось множество отдыхающих. Я смотрел на них, сидя у окна, и думал, нет ли среди них Найалла. Сью подошла к моему окну и смотрела на меня снизу вверх, улыбаясь. Мне захотелось, чтобы автобус поскорее тронулся. Наконец мы поехали.

7

Оставшись один, я начал постепенно приходить в себя. Добравшись до Сен-Тропеза, я сразу нашел, жилье и отправился осматривать город. Местечко мне понравилось. Необъяснимым образом здесь меня радовало и привлекало именно то, что недавно так раздражало в Ницце. Такие же люди наводняли город, то же бьющее в глаза благополучие, тот же дух роскоши и гедонизма во всем. Здесь явственно ощущался запах денег. Однако в отличие от Ниццы местечко было небольшим, с домами в традиционном местном стиле. Приезжая публика тоже отличалась несколько большим разнообразием и демократичностью. Целыми днями по улицам сновали толпы молодежи, обосновавшейся, судя по всему, в палаточных лагерях за чертой города, нередко попадались люди с рюкзаками, многие, видимо, спали прямо на пляжах. В общем, вполне можно было поверить, что с окончанием сезона этот городок снова обретает собственные неповторимые черты, возвращается к покою и безвестности, которыми наслаждался, пока его в пятидесятых годах не облюбовали кинозвезды и прожигатели жизни.

Теперь, когда со мной не было Сью, задача, перед которой она меня поставила, уже не требовала скорейшего решения, столь непрерывных раздумий. Хотя я по-прежнему испытывал любовь и нежность к этой женщине, сейчас, оставшись один, я довольно быстро восстановил былую уверенность в себе. Я вспомнил, что до встречи с ней намеревался провести свой отпуск в одиночестве. Я мечтал порвать на время со всем, что меня окружало в Лондоне: ни работы, ни подружек, ни телефонных звонков.

Как бы ни была сильна моя ревность к Найаллу, она тоже угасла значительно быстрее, чем казалось еще накануне. Я постарался по возможности выбросить из головы все, что было связано со Сью, с моим любовным приключением, и стал строить планы приятного времяпрепровождения на ближайшие Дни для себя одного.

Первое, что я сделал по приезде в Сен-Тропез, это позвонил в местный офис прокатного агентства «Герц». Я хотел взять машину для продолжения путешествия. Хотя я собирался ехать не раньше чем через три дня, оказалось, что побеспокоиться об аренде заранее было правильно, потому что у них оставался всего один свободный автомобиль. Я подписал необходимые бумаги и внес залог. Служащая агентства – Даниель, судя по значку на блузке, – несмотря на ощутимый французский акцент, свободно говорила на американском английском. Она сообщила, что два года проработала в новоорлеанском отделении «Герца».

Со Сью мы договорились, что каждый день в шесть вечера я буду ждать ее в «Сенекье» – большом открытом кафе с видом на внутреннюю гавань. В первый вечер я просто прошел мимо в назначенное время. Ее не было, но я и не ожидал, что она появится так скоро.

Большую часть следующего дня я был на пляже: читал, дремал, время от времени шел в море поплавать. Я почти не думал о Сью, но вечером снова отправился в «Сенекье». Она не появилась.

Третий день я снова провел на пляже, но на сей раз, наученный собственной беззаботностью, подготовился лучше, чем накануне. Обильно намазанный солнцезащитным кремом, я сидел под взятым напрокат зонтом и, стараясь не делать резких движений головой, ногами и руками, почти весь день просто наблюдал за отдыхающими.

Сью возбудила во мне плотское желание, но сейчас ее не было рядом, и некому было это желание утолить. И вот я сидел в окружении обнаженной женской плоти: всюду, куда ни глянь, лежали почти голые красотки, подставляя солнцу ничем не прикрытые груди и ягодицы. Днем раньше я едва обратил на них внимание, но теперь я снова тосковал о Сью, воображая себе ее с Найаллом. Что греха таить, меня привлекали блестящие загорелые тела всех этих сексапильных француженок, немок, англичанок, швейцарок – и каждое прикрыто лишь узенькой полоской бикини. Ни одна из них не могла заменить Сью, но каждая была живым напоминанием об утрате.

Этим вечером я снова ждал Сью в «Сенекье». Я жаждал ее появления, желал ее больше, чем когда-либо, но и на этот раз ушел ни с чем.

Впереди были еще сутки в Сен-Тропезе, но я решил убить время другим способом – пляж слишком уж выбивал меня из колеи. Утро я провел в центре городка. Я медленно прохаживался по улицам, заглядывая в бутики и сувенирные лавки, магазины кожаных изделий и мастерские ремесленников. Я обошел всю гавань, с откровенной завистью разглядывая яхты, наблюдая за их шикарными владельцами и гостями, любуясь безукоризненной выправкой экипажей. После ленча я решил прогуляться по берегу моря. Покинув центр, я спустился по камням к самой воде и пошел вдоль бетонного волнолома.

Когда стенка кончилась, я спрыгнул на песок и побрел по пляжу. Солнце сюда почти не попадало. Из-за деревьев большая часть берега находилась в тени, поэтому, вероятно, и народу было меньше.

Я миновал вывеску с надписью: Plage Privee. Картина сразу изменилась.

Этот пляж решительно отличался от всего, что я видел в Сен-Тропезе. Он был гораздо меньше других забит отдыхающими и оказался к тому же самым благопристойным. Публика наслаждалась солнцем, многие купались и загорали, но не было женщин с обнаженной грудью, не было мужчин в плавках на веревочках. В песке играли дети. На других пляжах играющих детей я почти не встречал, зато здесь я не увидел ресторанов и баров на открытом воздухе, торговцев журналами и фотографов. Не было также зонтиков от солнца и топчанов. Я медленно шагал вдоль берега, думая о том, как этим людям должны бросаться в глаза мои слишком короткие шорты из грубой ткани, моя тенниска с рекламой бурбона «Сазерн камфорт» и сандалии, но никто, похоже, не обращал на меня ни малейшего внимания. Мое же внимание привлекли группы пожилых людей, разбросанные по всему пляжу. Захватив с собой продукты для пикника, термосы, чайники, маленькие керосиновые примусы, они наслаждались морем и солнцем. Мужчины были в рубашках с закатанными рукавами и серых фланелевых брюках или мешковатых шортах цвета хаки. Они сидели в полосатых шезлонгах с трубками в зубах, некоторые читали английские газеты. Женщины были в легких летних платьях или в скромных закрытых купальниках. Некоторые, сидя, принимали солнечные ванны. Я спустился к самой кромке воды и остановился возле группы детей, которые плескались, резвились и гонялись друг за другом на мелководье. Чуть подальше подпрыгивали в волнах головы купальщиков в резиновых шапочках. Какой-то мужчина выплыл из глубины, поднялся на ноги и, неловко переступая по дну, направился к берегу. Он был одет в шорты и майку, глаза закрывала маска для подводного плавания. Проходя мимо меня, он снял маску и вытряхнул из нее воду. Брызги оставили следы на белом песке. Мужчина широко улыбнулся, пожелал мне доброго дня и двинулся дальше вверх по пляжу.

В двух-трех сотнях метров от берега стоял на якоре прогулочный лайнер.

Прямо у меня на глазах человек на водных лыжах вознесся над поверхностью моря и, держась за канат, заскользил по воде, следуя за буксировавшим его быстроходным катером. Я пошел дальше вдоль кромки берега, миновал границу частных владений и вышел к другому пляжу. Там из песка торчали длинные ряды навесов с соломенными крышами, повсюду – под тентами и прямо на солнцепеке – распростерлись почти голые тела любителей солнечных ванн. На этот раз я не стал задерживаться и сразу же направился вверх к ближайшему пляжному бару, где купил стакан непозволительно дорогого апельсинового сока со льдом. Утомленный долгой пешей прогулкой, я опустился прямо на песок, с наслаждением потягивая ледяной напиток.

Вскоре я заметил идущую по песку молодую женщину. В отличие от прочих женщин в моем поле зрения эта была одета, причем шикарно и со вкусом. На ней были дорогие облегающие джинсы, свободная белая блузка с длинными рукавами и широкополая шляпа от солнца. Когда она подошла ближе, я понял, что знаю ее: это была Даниель из «Герца». Она остановилась всего в нескольких метрах от меня. Я наблюдал за ней, пока она раздевалась. Она сняла джинсы и блузку и, оставшись в одних трусиках, спокойно пошла к морю. Выйдя из воды, она надела блузку на мокрое тело, но не стала сразу натягивать джинсы и опустилась на песок, чтобы обсохнуть.

Я подошел к ней поболтать, и вскоре мы договорились вечером встретиться и поужинать вместе.

Ровно в шесть я снова был в «Сенекье» в ожидании Сью. Если она появится, я тут же без малейших сожалений забуду о свидании с Даниель, размышлял я, но если ее не будет и теперь, уж этот-то вечер я не проведу в одиночестве. Никакой вины я не чувствовал, наоборот, мне хотелось бросить вызов. Мои чувства снова изменились: теперь, стоило мне подумать о Сью, мысль сразу же переключалась на Найалла, этого «что-то вроде писателя», умело державшего ее на крючке.

На обратном пути из кафе я зашел в бутик. Я уже заглядывал туда раньше и обратил внимание на большой выбор открыток с видами. Движимый мстительным чувством, я купил открытку – снимок довоенного Сен-Тропеза, сделанный задолго до того, как местечко превратилось в модный курорт: рыбаки чинят сети, растянутые на осыпающейся дамбе; в гавани только рыбацкие суденышки, требующие починки – одни больше, другие меньше; чуть дальше, на побережье, где сейчас бродят нескончаемые толпы туристов – как раз на месте модного кафе «Сенекье», – узкий двор и деревянный склад.

Едва переступив порог своей комнаты и даже не успев переодеться, я сел на кровать и написал на купленной открытке: «Жаль, что тебя здесь нет». И нарисовал вместо подписи печатную букву «X». Я поставил лондонский адрес Сью и несколькими минутами позже, отправляясь на свидание с Даниель, опустил открытку в почтовый ящик.

Даниель знала уютный ресторанчик под названием «Гротто Фреш» на тихой улочке, единственный, по ее словам, который работал круглый год и куда ходили местные. После ужина мы отправились к ней. Даниэль снимала квартиру вместе с тремя приятельницами. Ее спальня находилась рядом с общей гостиной, и, пока мы занимались любовью, я слышал за стеной хриплый вой какого-то телешоу.

Потом Даниель приготовила кофе с бренди, и мы сидели на ее кровати, прихлебывая теплое питье, но вскоре я попрощался и отправился в отель. Я не мог думать ни о ком, кроме Сью, и сожалел о случившемся.

Мы снова встретились с Даниель следующим утром, когда я забирал свой «рено». Она была в униформе компании «Герц», держалась официально, но дружелюбно и всем своим видом давала понять, что ни о чем не жалеет. Перед моим отъездом мы слегка коснулись щеками.

8

Из Сен-Тропеза я сразу направился в глубь страны, чтобы избежать плотного движения на прибрежных дорогах. Управление на первых порах давалось мне с трудом. Переключатель скоростей у «рено» оказался слишком тугим и к тому же находился с правой стороны, что было для меня совершенно непривычно. Езда по незнакомым дорогам с правосторонним движением требовала постоянного внимания, особенно в горах, где шоссе все время петляло. Миновав Ле-Люк, я выехал на главную магистраль – широкую скоростную дорогу с разделительной полосой – и продолжил путь на запад. Вести машину стало гораздо легче, и я позволил себе немного расслабиться.

После Экс-ан-Прованса я съехал с главной дороги и повернул на юг к Марселю. Еще до полудня я прибыл на место, снял номер в небольшом пансионе рядом с доками и всю вторую половину дня посвятил осмотру города. Задолго до шести вечера я отправился на рандеву со Сью, которое было назначено на вокзале Сен-Шарль. Я прождал ее, стоя на самом видном месте, до восьми часов, потом отправился поесть.

Я вынужден был убить в Марселе еще один день. Я побывал на Quai du Port, поглазел на трамваи и причалы, полюбовался напротив доков рядами трех- и четырехмачтовых судов, чуть не оглох от грохота паровых кранов. Ближе к вечеру я совершил водную экскурсию вдоль береговой линии. Кораблик прошел мимо мрачных строений форта Сен-Жан, потом мы направились в спокойный залив и обошли вокруг замка Иф. Когда я снова явился на вокзал, было еще слишком рано. Я бродил по вестибюлю, подходя к выходу на перрон всякий раз, когда прибывал очередной поезд с Ривьеры. Нескончаемые толпы пассажиров, толкаясь, проходили мимо меня. Я вглядывался в их лица, надеясь увидеть Сью. Время шло, но она не появлялась, и я начал беспокоиться. Может, я ее как-то пропустил? Хотя я был уверен, что просто не мог не узнать Сью – ее облик отпечатался в моей памяти, – сомнения все же не давали мне покоя. А вдруг она была в незнакомой одежде или изменила цвет волос и прическу?

Я подождал последнего поезда с Лазурного берега, потом вернулся в свой номер.

9

Я ехал дальше на запад, в Камарг, но по дороге сделал остановку в Мартиге. Этот городок был последним из тех, где мы договорились встречаться. Находится он всего в нескольких часах езды от Марселя. С первого взгляда стало ясно, что Мартиг – место не для одиноких: развлечений здесь не было никаких.

Мы условились увидеться на Кэ-Брескон – набережной когда-то судоходного канала, превратившегося теперь в тихую заводь. Дома стояли почти у самой воды. К узкому причалу было привязано множество небольших лодок и яликов. Редкие приезжие забредали сюда, на набережной не было ни ресторанов, ни магазинов, ни единого бара. По вечерам здесь собирались местные старики. Когда я прибыл, чтобы встать на часах, они уже высыпали из обветшалых домишек и расселись группами на старых ящиках и плетеных стульях. Все женщины были в черном, на мужчинах – видавшая виды одежда из нимской саржи. Они провожали меня удивленными взглядами, когда я медленно прогуливался по набережной. При моем приближении разговоры умолкали. Я дошел до устья канала. Передо мной расстилалась черная гладь пруда Берр, источавшего запах нечистот.

Был теплый вечер, темнело, окна крохотных домиков зажигались одно за другим. На городок опускалась ночь, а Сью так и не появилась. Я снова был один.

На следующий день я не знал, что делать дальше. Пока же я просто ехал в Камарг, стараясь ни о чем не думать. Уже в дороге у меня наконец созрел план. Я решил повернуть на север, добраться до Парижа, оставить там машину и первым же рейсом вернуться в Лондон. Я свернул на другую дорогу и вскоре оказался в небольшом городке под названием Эг-Морт.

Я обратил внимание на это странное название еще раньше, когда мы со Сью изучали карту побережья. Мы заглянули в путеводитель. Оказалось, что название происходит от искаженного латинского Aquae Mortuae – «мертвые воды». Городок представлял собой бывшую средневековую крепость с мощными укреплениями и остатками рвов, о которых напоминали мелководные лагуны, тянувшиеся в несколько рядов за пределами городских стен. Я оставил машину снаружи от крепостной стены и вышел прогуляться. Воздух был жарким и влажным. Следуя по дну высохшего рва, я обошел несколько валов и башен, но это занятие быстро мне наскучило. Я решил подняться на небольшой холм неподалеку и осмотреть окрестности. С высоты городок казался лишенным красок – монохромным, как старинная фотография, тонированная в сепии. Виной тому, вероятно, были вертикально падавшие лучи солнца, выбелившие все цвета. Я стоял и смотрел на крыши старых домов, на расположенные чуть поодаль, вне крепостной стены, фабричные корпуса с высокими трубами, из которых почему-то не шел дым. В лагунах отражалось небо.

Внезапно меня поразила одна мысль. Вдруг я понял, что теперь, когда рядом со мной нет Сью, все стало безжизненным и сама Франция представляется мне каким-то застывшим, безмолвным, почти нереальным местом. Она проплывает мимо меня почти незаметно, пока я двигаюсь, и застывает в странной неподвижности всякий раз, когда я останавливаюсь и пытаюсь оглядеться вокруг. Возвращаясь мысленно к последним нескольким дням, я обнаружил, что Сью затмила для меня все, что она перебила все остальные впечатления: я помню только ее – ее смех и голос, ее тело, ее манеру заниматься любовью, а Франция осталась лишь мимолетным видением, едва заметным фоном. Сью отвлекала меня сначала своим присутствием, потом отсутствием. Пустынные площади Нанси, старомодный ресторан в Дижоне, вид Гренобля с высоты, скромно одетые люди на пляже в Сен-Тропезе, доки Марселя – все это казалось мне теперь застывшим, как моментальные снимки, – ускользнувшие мгновения, которые я прожил, не замечая, пока мысли мои блуждали неизвестно где. Вот и теперь городок Эг-Морт, замерший внизу под лучами палящего солнца, показался мне неким случайно выхваченным из памяти мгновенным снимком. Он всплыл невесть откуда, его неподвижность как будто отражала какую-то давно забытую мысль или образ, причем не имевший к Сью ровно никакого отношения. Франция не давала мне покоя. Я не уделил ей должного внимания, и она ускользнула от меня, осталась в памяти набором разрозненных картинок. Сколько всего в этой стране я уже упустил, сколько еще ожидало меня впереди?

Пока я стоял на холме, налетела туча мошкары и теперь с отвратительным жужжанием вилась вокруг моего лица. Я поспешил спуститься вниз и двинулся обратно по улицам старого города, желая скорее добраться до машины. Я довольно быстро нашел свой «рено» и открыл дверцу, чтобы немного проветрить салон, прежде чем сесть за руль.

– Ричард! Ричард!

Она бежала ко мне, лавируя между машинами, волосы ее разлетались, падая на лицо. Я мгновенно почувствовал, как нереальность происходящего рассеивается, призрачный городок исчезает и я думаю лишь о ней – о том, как же она похожа на себя, ничуть не изменившись. Я сжимал ее в объятиях, осязал ее гибкое стройное тело, наслаждаясь ощущением ее близости и ликуя от сознания, что она снова со мной.

10

И снова мы ехали на юго-запад, открыв окна потоку горячего воздуха и грохоту проносящихся мимо автомобилей.

– Как ты нашла меня? – спросил я, стараясь перекричать шум.

– Просто повезло. Я уже почти отчаялась.

– Но почему именно здесь, в этом городишке?

– Мы говорили о нем в Ницце, помнишь? И я подумала, что ты можешь сюда завернуть. Я приехала в Эг-Морт нынче утром и с тех пор все слонялась и ждала, сама не знаю чего.

Мы искали, где остановиться, чтобы спокойно побыть вместе. Перед этим она три с половиной дня провела в автобусах, переезжала с места на место, сначала пытаясь вписаться в мой маршрут, а потом угадать, куда я могу поехать дальше.

Мы остановились в Нарбонне в первой попавшейся гостинице. Сью сразу же плюхнулась в ванну. Я вошел к ней и присел на край ванны. На ноге у нее я заметил синяк, которого прежде не было.

– Не надо так глазеть.

Она погрузилась поглубже в воду, скрыв от меня низ живота, но для этого ей пришлось поднять колено, и синяк оказался полностью на виду.

– Я думал, что тебе будет приятно, – сказал я, нежно касаясь ее колена. Она отодвинула ногу.

– Ты же прекрасно знаешь: я терпеть не могу, когда меня разглядывают.

Я вышел из ванной, сбросил одежду и лег на кровать. Я слышал, как Сью плескалась, потом спускала воду. Долго было тихо, потом она громко высморкалась в бумажный платок. Наконец она появилась в дверях, одетая в трусики и тенниску. Она едва взглянула в мою сторону и принялась бродить по комнате, зачем-то высунулась в окно и осмотрела двор, потом долго возилась со своей одеждой. В конце концов она все-таки подошла к кровати и села куда-то на дальний край, в самых ногах, так что я не мог дотянуться до нее, не приняв для этого сидячее положение.

– Откуда этот синяк? – спросил я. Она согнула ногу, чтобы посмотреть.

– Так, случайно. Обо что-то споткнулась и упала. Есть еще один.

Она повернулась ко мне боком и задрала тенниску, показав второй темный синяк почти под мышкой.

– Уже не болят, – сказала она.

– Работа Найалла, нет?

– Ничего подобного. Случайность. Найалл не имеет к синякам никакого отношения.

Мне так хотелось снова обнять ее, но между нами уже установилось отчуждение. Так скоро… Пробыв в номере полчаса, мы оделись и отправились в город поесть. Я едва замечал окружающее. Я чувствовал, что устал от путешествия, от мельтешения городов. Кроме того, Сью снова завладела моим вниманием. Ее присутствие занимало меня настолько, что я просто не видел ничего вокруг. Мы пообедали в открытом кафе на пыльной улице, и тут она наконец соизволила сообщить, что с нею произошло на самом деле.

Друзья Найалла остановились неподалеку от Сен-Рафаэля, в одном из тех сельских домиков, что летом обычно сдаются внаем. Когда она добралась до места, выяснилось, что Найалла нет дома, и ей пришлось ждать его до позднего вечера. Наконец он явился, но не один: с ним были еще четверо – мужчина и три девушки. Он не пожелал сообщить, где они были и чем занимались, и, судя по всему, не слишком обрадовался ее появлению. В доме теперь, включая Сью, оказалось девять человек. Лишних кроватей не было, поэтому она волей-неволей была вынуждена разделить с ним постель. Найалл весь вечер был не в духе, раздражался и вспыхивал по пустякам, а утром снова куда-то исчез, прихватив с собой Джой, одну из тех трех девиц. Сью решила тут же уехать и присоединиться ко мне. Она довольно далеко ушла от дома по направлению к Сен-Рафаэлю, когда появился Найалл с компанией. Произошло объяснение. Сью рассказала обо мне, и он набросился на нее с кулаками. Приятели оттащили его. Она снова собралась уходить, но тут настроение Найалла резко изменилось. Сначала он впал в меланхолию и всячески пытался ее удержать, но когда она решительно заявила, что на этот раз все кончено, он сразу же напустил на себя вид полного безразличия.

– Ну, и я, по обыкновению, приняла его слова за чистую монету, – сказала она. – Он твердил, будто все ему теперь без разницы, и я вдруг поняла, что не могу уйти от него просто так.

– Нет, у меня в голове не укладывается, – сказал я, чувствуя, что она снова морочит мне голову. – Почему ты сразу не…

– Хорошо, пусть не сразу. Я уехала всего через два дня.

– Ладно, теперь с этим покончено? – спросил я, остывая.

– Надеюсь. Но я не верю ему. Прежде он никогда так себя не вел.

– Ты хочешь сказать, что он мог поехать следом?

Она явно напряглась, стала суетливо вертеть в руках вилку и ложку.

– Я думаю, он спит сейчас с Джой, вот и не сумел решить сразу, кого предпочесть – ее или меня.

– Может, просто забудем о нем?

– Что ж, забудем.

После еды мы отправились на прогулку по городу, но на самом деле занимали нас вовсе не достопримечательности, и вскоре мы вернулись в отель. Оказавшись в номере, мы широко открыли окна, впустив в комнату вечернее тепло, и задернули занавески. Я забрался в ванну и просто лежал в воде, тупо уставившись в потолок и теряясь в догадках, что предпринять. Все шло не так. Я не был даже уверен, следует ли ложиться с ней в постель. Дверь ванной была открыта. Лежа в ванне, я не мог видеть Сью, но прекрасно слышал, как она ходит по комнате. Мне показалось, что я слышу какие-то слова. Я спросил, что ей нужно, но она не ответила. Потом я услышал, как она заперла на задвижку входную дверь. Она даже не зашла взглянуть на меня. Мы с ней вели себя как двое очень близких людей, начисто лишенных сексуального влечения: мы могли снимать один номер на двоих, раздеваться на глазах друг у друга, даже спать в одной постели, однако незримое присутствие Найалла держало нас на расстоянии.

Я досуха вытерся и вошел в спальню. Сью сидела в постели и листала номер «Пари-Матч», никакой одежды на ней не было. Когда я забрался под простыню рядом с ней, она отложила журнал в сторону.

– Я выключу свет? – спросил я.

– Ты кое-что сказал мне в Ницце. Это было всерьез?

– Смотря что ты имеешь в виду.

– Ты сказал, что любишь меня. Это правда?

– Тогда я любил тебя так, как никого прежде.

– А как теперь?

– Сейчас не лучшее время для вопросов.

– Зато самое лучшее для ответов. Ты любишь меня?

– Конечно люблю. Потому все это для меня так и важно!

Она вытянулась на постели, ногой отбросила простыню и прижалась ко мне.

– Не выключай свет, – сказала она. – Терпеть не могу заниматься любовью в темноте.

11

Кольюр был крошечным рыбацким селением. Деревушка прижалась к небольшому заливу на самом юге западного побережья Франции – старинный форт и собранные в кучу каменные домишки, окруженные скалистыми холмами, которые в ярком солнечном свете казались зеленовато-коричневыми. Не успели мы приехать, как меня снова охватило все то же необъяснимое ощущение застывшего времени. Казалось, будто жизнь вокруг нас замерла в странной неподвижности: мы можем наблюдать деревушку извне, проходить сквозь нее, но узнать ее по-настоящему нам не дано. Нечто подобное я уже испытал однажды. Я вспомнил городок Эг-Морт, тоже показавшийся каким-то нереальным, будто мертвым, и внезапную мысль о том, что в присутствии Сью я а отвлекаюсь от всего, теряю способность правильно видеть.

Но теперь, когда Сью находилась рядом и когда я наконец по-настоящему был с ней, я чувствовал, что способен совладать со своей рассеянностью и убедить самого себя, что и эта женщина, и это местечко – просто разные стороны моего восприятия действительности. Они даже могли сходиться вместе, если я позволял. Во всяком случае, у меня впервые появилось чувство раскрепощения и счастливого удовлетворения. Мы больше не спорили и не выясняли отношения.

Большую часть дня Кольюр выглядел пустынным, жалюзи на окнах были закрыты от жары. В одиночестве мы бродили по узким булыжным мостовым, взбирались на вершины холмов и наблюдали за лодками. По вечерам местные жители выносили на улицу стулья и усаживались в тени за стаканчиком вина, наблюдая, как рыбаки загружают в грузовики дневной улов, присыпая его колотым льдом. В Кольюре не оказалось ни гостиницы, ни другого наемного жилья, хотя путеводитель утверждал обратное. Нам удалось снять маленькую комнатушку над баром. Для жителей деревушки мы были les anglais. Других приезжих, судя по всему, в поселке не было.

Кроме одного. Мы заметили его на второй день, когда поднялись на холм у восточной окраины деревушки. Узкая тропинка вилась по спирали, и когда мы вновь оказались на западном склоне, откуда начали подъем, нашему взору предстали как на ладони и гавань, и весь поселок. Отсюда, с высоты холма, стены домов и скаты крыш, освещенные утренним солнцем, казались в перспективе несколько укороченными и смещенными в вертикальной плоскости, при этом возникало странное впечатление, будто домишки громоздятся один на другой, образуя несимметричный геометрический узор.

Неподалеку от тропинки сидел художник. Это был маленький человек с круглой головой и сутулой фигурой, неопределенного возраста, но, видимо, еще не старый. На вид ему было лет сорок – пятьдесят. Перед ним стоял мольберт с натянутым на него небольшим холстом. Проходя мимо, мы кивнули ему, но он сделал вид, что не заметил. Я почувствовал, как рука Сью внезапно выскользнула из моей. Она остановилась, пристально посмотрела на художника, потом на меня, затем снова на него. Мы двинулись дальше, но она еще несколько раз оглядывалась, словно пыталась разглядеть рисунок на холсте. Когда мы удалились за пределы слышимости, она заговорила:

– Этот человек очень похож на Пикассо!

– Мне тоже так показалось. Но Пикассо вроде нет в живых.

– Разумеется, это не Пикассо. Но все равно, ощущение жутковатое. Он выглядит точь-в-точь как Пикассо.

– Ты видела, что он рисует?

– Нет, не смогла разглядеть. Но это немыслимо!

Она была ошеломлена встречей.

– Возможно, родственник. Или просто очень похож.

– Ну да.

Мы продолжали прогулку, и я завел разговор о том, как некоторые люди подделывают свою внешность под знаменитостей, которыми восхищаются, но Сью это все равно ни в чем не убедило. Наконец я сказал:

– Давай вернемся той же дорогой и взглянем на него еще раз.

– Хорошо. Я был почти уверен, что к этому времени художник успеет исчезнуть, но он по-прежнему сидел на том же месте, у поворота дороги, ссутулившись на своем раскладном табурете, и рисовал уверенными стремительными мазками.

– Невероятно, – прошептала Сью. – Это может быть только его родственник! Были у Пикассо сыновья?

– Не имею представления.

Теперь мы шли по той стороне дороги, где сидел художник, и могли рассмотреть холст. Когда мы приблизились, Сью крикнула:

– Hold, senorl^[10]

Не оборачиваясь, он поднял вверх свободную руку и крикнул в ответ:

– Hold!

Мы прошли за его спиной. Хотя картина не была закончена, но углы крыш уже были ясно обозначены и общая композиция сформирована. Пока мы спускались с холма к деревушке, Сью приплясывала на ходу, не в силах сдержать восторга.

– В одной из моих книг есть этот эскиз! – сказала она. – Оригинал, если не ошибаюсь, хранится в галерее Тейт!

Мы пробыли в Кольюре еще четыре дня и ежедневно где-нибудь видели этого художника, кладущего все те же уверенные мазки.

Перед отъездом мы спросили хозяйку бара, над которым жили, известно ли ей, кто он такой.

– Non, – сказала она с мрачным презрением. – Ilest espagnol.

– Мы думали, он – знаменитость.

– Pah! II est tres pauvre. Un espagnol celebre!

Собственная шутка так ей понравилась, что она залилась безудержным смехом.

12

Сначала мы планировали закончить наш отпуск в Кольюре, но потом решили заодно посмотреть и Пиренеи, а в Англию вернуться самолетом. Итак, мы направились в Биарриц. Путешествие на машине по горам заняло два дня. Поездка прошла без происшествий и оставила самое приятное впечатление. В Биаррице администратор отеля заказал нам билеты на самолет до Лондона, но подходящий рейс был только через сутки. В автомобиле мы больше не нуждались, и на следующее утро я вернул его в местное отделение «Герца».

Сью ждала меня в отеле. Едва увидев ее, я понял, что с ней что-то неладно. Она снова отводила глаза, как в худшие наши минуты, и меня внезапно охватил знакомый страх. Я сразу догадался, что перемена как-то связана с Найаллом.

Но как же это могло случиться? Найалл за сотни километров от нас, он и знать не знает, где мы находимся.

Я предложил ей прогуляться на пляж, и она согласилась, но шли мы порознь, не держась за руки, как обычно. Мы вышли на дорожку, зигзагами спускавшуюся вниз, к Grande Plage. Тут Сью остановилась.

– Чувствую, что сегодня пляж мне будет не в радость, – сказала она. – Но ты иди, если хочешь.

– Без тебя? Нет, не хочу. Мы можем провести время как-нибудь иначе.

– Лучше я похожу по магазинам одна.

– В чем дело, Сью? Что-то случилось?

Она отрицательно покачала головой.

– Просто хочется немного побыть одной. Час или два. Я не могу тебе объяснить.

– Можешь, конечно. Просто не хочешь.

– Бога ради, только без этих обвинений. Пожалуйста, Ричард.

– Ладно, делай, как знаешь. – Я раздраженно махнул рукой в сторону пляжа. – Пойду, лягу на песок и буду ждать, пока тебе снова захочется меня видеть.

Она уже уходила, но, услышав мои слова, остановилась.

– Мне нужно немного подумать, вот и все. – Она вернулась и чмокнула меня в щеку. – Ты тут ни при чем, честное слово.

– Какое облегчение!

Но она уже шла прочь и никак не отреагировала. Это разозлило меня еще больше, и я начал стремительно спускаться вниз по каменистой тропе.

Пляж был полупустым. Я выбрал место, расстелил полотенце, снял джинсы и рубашку, опустился на свою подстилку и предался раздумьям. Сью по-прежнему занимала мои мысли, но сейчас, оставшись один, я мог наконец внимательно присмотреться ко всему окружающему. Пляж выглядел… застывшим.

Я сел прямо и огляделся, четко сознавая, что время вокруг меня опять будто остановилось. Этот пляж отличался от всех, что я видел на Средиземноморском побережье: не было полуголых купальщиц, солнечное тепло приятно умерялось бризом. Море казалось мускулистым: длинные пенистые буруны мерно накатывали на берег, создавая ровный умиротворяющий рокот, хорошо знакомый мне по британским пляжам. Меня окружал подвижный и звучный мир, расходившийся с моими ощущениями: я снова чувствовал себя в замкнутом пространстве, где все остановилось и застыло.

Разглядывая людей на пляже, я заметил, что многие пользуются кабинками для переодевания – маленькими будками, похожими на крохотные арабские юрты, которые стояли тремя параллельными рядами, один позади другого. Движения купальщиков, выходящих из кабинок, были почти робкими: они торопливо преодолевали полосу песка и заходили в воду, навстречу прибою, сутулясь и выставляя вперед руки. Когда к ним подкатывал первый вал, они подпрыгивали, поворачиваясь к нему спиной, и с пронзительным криком бросались в холодную воду Атлантики. Большинство пловцов были мужчинами, некоторые женщины тоже купались, но все – в бесформенных закрытых купальниках и резиновых шапочках.

Я лег на спину, подставив тело солнцу. На душе по-прежнему было тревожно. Со стороны моря доносились громкие крики резвящихся отпускников. Я начал думать о поведении Сью. Каким образом Найалл ухитряется вступать с ней в контакт? Откуда, черт бы его побрал, он знает, где ее искать? Может быть, она сама связывается с ним? Я ощущал себя раздраженным и уязвленным. Мне хотелось, чтобы Сью поведала мне больше о Найалле, чтобы у нас появился хоть какой-то шанс разрешить эту явно неразрешимую проблему.

Я разволновался и снова сел. Небо над головой было глубоким и безупречно синим, солнце стояло прямо над крышей казино и нещадно палило. Я сощурился и посмотрел прямо на раскаленный диск. Рядом с ним плыло облако, одно-единственное на всем небосклоне. Такие облака можно видеть в Англии летом после полудня, когда испарения поднимаются вверх от разогретых полей и лесов. Неподвластное океанскому бризу, оно неподвижно застыло совсем рядом с солнцем. Это облако снова заставило меня думать о Найалле. Такое уже случилось со мною однажды, когда я смотрел на другое облако, сидя на берегу реки в Дижоне. И сейчас, в точности как тогда, я был поглощен мыслями о Найалле.

Он был для меня невидимкой. Он существовал только благодаря Сью – ее описаниям, ее эмоциям. Я задавался вопросом, каков он на самом деле, этот Найалл, так ли он ужасен, как выходило с ее слов. Странное дело: у нас с ним должно было быть немало общего, и не только потому, что нас влекло к одной женщине. Вероятно, Найалл должен был знать и воспринимать Сью во многом так же, как и я: ее ласковый нрав, когда она счастлива, ее изворотливость, когда она чувствует угрозу, ее умопомрачительную верность слову. Но прежде всего он должен не хуже меня знать ее тело.

Теперь Найалл узнал и обо мне. И снова через посредство Сью. Интересно, каким она меня описала? Наверное, таким, каким знала сама: импульсивным, ревнивым, обидчивым, безрассудным, легковерным. Но все это проявлялось лишь в ответ на вызов со стороны Найалла, знакомого мне только с ее слов. Как хотелось бы думать, что Сью воспринимает меня таким, каким я вижу себя сам. Но я прекрасно сознавал, что наш треугольник не оставляет места подобным надеждам. Ей как-то особенно удавалось подчеркивать неприятные качества людей, о которых она говорила, и это лишь подогревало наше со Сью взаимное недоверие и мое соперничество с Найаллом.

Пляж мне скоро наскучил и даже стал внушать отвращение. Я чувствовал себя незваным гостем, вторгшимся в живое течение жизни и нарушившим ее естественное равновесие. Сью, по всем признакам, появляться не собиралась. Я оделся и стал подниматься по каменистой тропинке, надеясь найти ее в отеле. На самом верху я оглянулся. Отсюда пляж выглядел многолюдным. Ряды кабинок для переодевания исчезли из поля зрения, зато за линией прибоя я увидел множество серфингистов и лихачей на скутерах.

Моя надежда застать Сью в номере не оправдалась. Я оставил записку, что ухожу в город поесть, и направился в центр в поисках кафе. Я нарочно прошел мимо нескольких ресторанчиков, надеясь случайно столкнуться с ней на улице, но народу было слишком много, и я понял, что легко мог ее пропустить.

Да, путешествие меня утомило. Я сменил слишком много разных мест, я устал спать в чужих постелях. Я начал думать о том, что ожидает меня дома среди накопившейся почты. Не пришли ли долгожданные чеки, не предложил ли кто-нибудь работу? Я уже почти забыл, как оттягивает плечо камера.

Я зашел в кафе на открытом воздухе, заказал порцию гребешков в винном соусе и графинчик белого. Я был сердит на Сью за то, что она так бесцеремонно оставила меня одного, за то, что ее не оказалось в отеле, за то, что она не сказала мне, что вообще происходит. Тем не менее сидеть на солнце за столиком было приятно. После еды я заказал еще графинчик вина и решил остаться здесь до наступления сумерек. Я сидел в полудреме, наблюдая за толпой прохожих.

Неожиданно я увидел Сью. Она шла по другой стороне улицы. До сих пор я смотрел не особенно внимательно, и в первый момент мне показалось, что она не одна, что с ней какой-то мужчина. Я сразу же подался вперед и вытянул шею, чтобы лучше видеть. Но нет, я ошибся. Она была одна, но всем своим обликом и поведением походила на человека, идущего с кем-то под руку и поглощенного беседой. Она шла медленно, ее голова все время была повернута вбок, время от времени она согласно кивала и совершенно не смотрела под ноги. По всему было видно, что она увлечена разговором, но собеседника рядом с ней не имелось. Сью дошла до перекрестка и остановилась, но не для того, чтобы перейти через дорогу. Она нахмурилась, потом сердито тряхнула головой. Сделав раздраженный жест, она развернулась и, угрюмо глядя в землю, пошла обратно, быстрым шагом удаляясь по боковой улице.

Она выглядела полностью отрешенной: жестикулировала, словно разговаривала сама с собой, и так была захвачена этим монологом, что встречные прохожие вынуждены были уступать ей дорогу. Мой гнев сменился беспокойством.

Как только она исчезла из поля зрения, я бросил на стол несколько франков и поспешил ей вдогонку. Совсем ненадолго я потерял ее из виду, но, повернув за угол, увидел снова. Судя по всему, спор с невидимым собеседником был в самом разгаре. Мне показалось, что она опять намерена остановиться, поэтому я тут же повернулся к ней спиной и зашагал прочь. Свернув на центральную улицу, я быстро дошел до следующего перекрестка и почти бегом обогнул квартал. Когда я вышел из-за угла, она по-прежнему стояла посреди улицы лицом ко мне. Я двинулся ей навстречу, надеясь, что ее настроение переменилось. Она разглядывала меня с безучастным видом, но вдруг на какое-то мгновение черты ее обычно спокойного лица исказились, выдав крайнее замешательство и растерянность. Пораженный этим неожиданным проникновением в ее внутренний мир, я потерял всякую охоту обращаться к ней с обвинительной речью, которую только что готовил.

– Вот ты где, – заговорил я. – Долго же пришлось тебя искать.

– Привет. Не видно было, что она ходила по магазинам – в руках никаких пакетов, – и она явно не собиралась рассказывать, чем занималась без меня. Теперь мы вместе двигались в ту же сторону, куда она шла до встречи со мной, но ей, видимо, было безразлично, рядом я или нет. Она смотрела по сторонам, не желая встречаться со мною глазами.

– Что будем делать вечером? – спросил я. – Сегодня наша последняя ночь во Франции.

– Мне все равно. Решай сам.

Несмотря на замешательство и обеспокоенность ее поведением, я ощущал приближение новой волны гнева.

– Ладно, я оставлю тебя в покое.

– Что это значит?

– Я же вижу, что именно этого ты желаешь.

Разозленный ее угрюмым безразличием, я стремительно зашагал прочь. Я слышал, как она сказала мне вслед:

– Ричард, перестань.

Но я не остановился. Дойдя до угла, я оглянулся.

Она продолжала стоять на месте, даже не пытаясь пойти за мной или как-то успокоить. Нетерпеливым жестом я выразил свое возмущение и скрылся за углом.

Возвратившись в номер, я принял душ, переоделся во все свежее, лег на кровать и принялся за чтение. Я был сыт всем этим по горло. Больше всего на свете мне хотелось немедленно поехать в аэропорт и улететь в Лондон. В тот момент мне было совершенно все равно, увижусь ли я с ней когда-нибудь или нет.

Но когда она вернулась, я по-прежнему лежал на кровати в той же позе и не спал. Был одиннадцатый час. Когда она вошла, я сделал вид, что не замечаю ее присутствия, на самом же деле внимательно прислушивался, стараясь угадать, что она делает. Я слышал, как она двигается по комнате, опускает на пол сумку, снимает босоножки, расчесывает волосы. Я хмурил брови и смотрел в сторону. Явно провоцируя меня, она стала неторопливо раздеваться, встав прямо перед моим носом и бросая одежду на пол. Перешагнув через нее, она отправилась в душ и надолго исчезла. Все это время я продолжал лежать на покрывале, сохраняя полное безразличие. Я был холоден и спокоен. Наконец-то между нами все кончено. Даже если она в очередной раз даст себе команду «кругом!» и снова станет внимательной и ласковой, ослепительной, невообразимо сексуальной – я скажу твердое «нет». Уж слишком часто она меняет курс. Между нами стояло нечто совершенно непреодолимое, и неважно, был ли это сам Найалл или то, что он собой олицетворяет. Я не в состоянии больше терпеть ее внезапные отлучки, ее упрямство, ее непоследовательность. Я хотел покончить с этим раз и навсегда.

Наконец она вышла из ванной, вытирая на ходу волосы, и остановилась у кровати. Я откровенно разглядывал ее обнаженное тело, впервые не находя ее привлекательной. Слишком худая, фигура угловатая, а с убранными назад мокрыми волосами она выглядела простоватой и совершенно безликой. Сью поняла, что я наблюдаю за ней. Она наклонилась, перебросила волосы вперед и накинула на голову полотенце, вытирая затылок. Мне стали видны бугорки ее позвонков.

Не досушив волосы, Сью натянула на себя тенниску, откинула покрывало и нырнула в постель. Я немного подвинулся, освобождая ей место. Она села, подложив себе под спину подушку, и пристально посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Раздевайся и иди ко мне, – сказала она.

– Что-то не хочется.

– Ты злишься.

– На этот раз ты зашла слишком далеко. Между нами все кончено.

Она тяжело вздохнула.

– Ты простишь меня, если я скажу правду?

– Сомневаюсь.

– Не хочешь даже слушать?

– Почему ты не сказала мне правду утром?

– Потому что ты попытался бы меня остановить. Я должна была это сделать, а ты стал бы мешать. И знаешь, у тебя бы получилось.

– Тоже сомневаюсь.

– Ричард, послушай. Это Найалл. Он здесь, в Биаррице. Я провела с ним целый день. Но ты ведь и сам уже понял, верно?

Я кивнул. Несмотря ни на что, я был потрясен этой новостью, которая только подтверждала неизбежное.

– Он явился в номер сегодня утром, когда ты ушел сдавать машину, – продолжала она. – Сказал, что хочет поговорить со мной наедине. Я не могла ему отказать. Но теперь я больше никогда с ним не увижусь. Никогда! Это правда.

– Что ему было нужно? – спросил я.

– Он несчастен, он хочет, чтобы я вернулась.

– И как же ты его утешила?

– Я сказала, что приняла окончательное решение – остаться с тобой.

– И на это ушел целый день?

– Да.

Такая правда не способствовала примирению. Почему она действует вопреки собственным решениям? Вслух я воскликнул:

– Какого черта он поперся сюда за нами следом?

– Не знаю.

– А в Кольюре он тоже нас преследовал? Неужели он был и там?

– Надеюсь, нет. Но точно сказать не могу.

– Ясно.

Я умолк, понимая, насколько бесполезны эти речи. Лицо Сью вовсе лишилось красок: щеки и губы выглядели бледнее, чем обычно, даже глаза как-то поблекли. Ее волосы уже почти высохли, лицо больше не казалось таким худым и вытянутым, но она была расстроена не меньше меня. Теперь в моей голове вертелись все эти нелепые клише и дежурные фразы, которые люди обыкновенно произносят, пытаясь помириться. Я думал: хорошо бы перевести стрелки часов назад, забыть эту нелепую распрю и только обниматься, целоваться и любить друг друга. Увы, это было невозможно.

Той ночью мы еще долго не спали. Целиком погруженные в собственные переживания, мы злились друг на друга, окончательно запутавшись в своих отношениях и чувствах. В конце концов я разделся и забрался к ней под простыню. Мы лежали рядом без сна, даже не пытаясь заняться любовью. Ни один из нас не решался сделать первый шаг.

В какой-то момент, зная, что она не спит, я спросил:

– Когда сегодня я видел тебя на улице, ты там что делала?

– Пыталась разобраться, что к чему. А что?

– А где был твой Найалл?

– Ждал меня в другом месте. Я хотела немного пройтись, но тут появился ты.

– Ты вела себя так, будто с кем-то разговариваешь.

– Ну и что? А ты никогда не разговариваешь сам с собой на улице?

– Ты так размахивала руками, будто отчитывала кого-то.

– Не может быть.

Мы лежали в теплой темноте, сбросив с себя простыни. Открывая глаза, я различал очертания ее тела. Обычно она лежала очень тихо, не металась во сне, и в темноте мне всегда было трудно понять, спит она или бодрствует. Я спросил:

– Где сейчас Найалл?

– Где-то неподалеку.

– Я так и не понимаю, как ему удалось притащиться сюда следом за нами.

– Не стоит недооценивать его, Ричард. Он очень умен, и, когда чего-то хочет, его настойчивости нет предела.

– Он имеет над тобой власть, что бы ты ни говорила. Хотел бы я понять, в чем тут дело.

– Да, у него есть власть надо мной.

Сью глубоко вздохнула, и выдох был больше похож на всхлип. Наступило долгое молчание. Потом она стала дышать ровнее, и я подумал, что она наконец уснула. Я тоже почти задремал, когда она вдруг спокойно сказала:

– Найалл гламурен. Он умеет очаровывать.

13

Большую часть следующего дня мы провели в дороге: такси до аэропорта, затем два перелета с долгим ожиданием пересадки в Бордо. Из аэропорта Гатвик мы поездом добрались до вокзала Виктория, а там взяли такси. У дома Сью я попросил водителя подождать и поднялся к ней. На столе в холле ее ждала небольшая кучка писем. Захватив их, она открыла дверь ключом. Комната меня приятно удивила. Я ожидал увидеть обычную для подобных студий тесноту и беспорядок, но жилище Сью было просторным и опрятным, даже мебель казалась тщательно подобранной. В углу стояла узкая кровать, рядом – книжные полки, забитые дорогими альбомами. Возле единственного окна – рабочий стол с чертежной доской, на нем – стаканчики с кистями, ручками и мастихинами, подставка для бумаги, большая настольная лампа на гибком кронштейне. Рядом на отдельном столике расположился «Макинтош». Телевизора не было, но я заметил стереопроигрыватель. У другой стены был рукомойник, небольшая газовая плита и огромный антикварный гардероб. Я обратил внимание, что она сразу же заперла дверь на две крепкие задвижки, одна из которых крепилась над головой, вторая – возле самого пола. Окно тоже было закрыто на все шпингалеты.

– Там таксист ждет, – сказал я.

– Понимаю.

Мы стояли лицом друг к другу, но избегали встречаться глазами. Я чувствовал себя совершенно измотанным. Она первая подошла ко мне, и мы внезапно обнялись гораздо нежнее, чем можно было ожидать.

– Значит, это конец? – спросил я.

– Только если ты сам этого хочешь.

– Ты же знаешь, что не хочу. Но я не в силах и дальше терпеть все эти штучки с Найаллом.

– Тогда тебе не о чем беспокоиться: Найалла больше не будет.

– Прекрасно. Только давай об этом не прямо сейчас.

– Хорошо. Я позвоню тебе вечером, – сказала я она.

Мы обменялись адресами и телефонами еще в самом начале нашего знакомства, но сейчас на всякий случай решили проверить, что записи не потерялись. Адрес Сью было легко запомнить, поэтому я не стал записывать его и на этот раз, однако номер телефона все же нацарапал на одной из последних, отрывных страниц записной книжки.

– Пообедаем вместе завтра? – спросил я.

– Давай решим позднее. Сейчас я бы отдохнула и просмотрела почту.

– Я тоже не прочь отдохнуть.

Мы снова обнялись. На сей раз поцелуй вышел долгим и снова напомнил мне вкус ее губ, жар наших ночей. Я уже сожалел о своем вчерашнем поведении и в безумном порыве едва не попросил у нее прощения, но, когда мы отстранились друг от друга, Сью улыбалась.

– Я позвоню вечером, – повторила она. Через пятнадцать минут такси остановилось возле моего дома. Войдя в прихожую, я опустил на пол багаж и взглянул на груду писем и газет, сваленных на коврике. Оставив их лежать на месте, я поднялся к себе.

Попав домой после долгого отсутствия, повидав множество разных мест, я испытывал странное ощущение узнавания и одновременно новизны. В комнатах стоял ощутимый запах сырости и плесени. Я открыл окна, чтобы проветрить помещение, включил водогрей и холодильник. Квартира у меня четырехкомнатная: помимо кухни и ванной, есть гостиная, спальня, комната для гостей и кабинет, где я храню свою коллекцию старинного кинооборудования, собранную за многие годы, а также копии некоторых телесюжетов, над которыми в свое время пришлось работать. Кроме того, есть у меня шестнадцатимиллиметровый проектор с экраном и установка для редактирования кинопленки. Все это были свидетельства моего робкого намерения выступить как-нибудь в роли независимого продюсера, хотя я прекрасно понимал, что, если дойдет до дела, большую часть моих раритетов предстоит заменить современным профессиональным оборудованием. И тогда уже придется арендовать подходящих размеров студию.

После зноя на курортах Франции квартира показалась мне холодной, и к тому же пошел дождь. Я бесцельно бродил по комнатам, чувствуя упадок сил и уже тоскуя по Сью. Отпуск закончился неудачно. Я еще не настолько хорошо ее знал, чтобы правильно судить о переменах в ее настроении, и мне пришлось уйти от нее как раз в тот момент, когда в наших отношениях наметился очередной подъем. Я подумал, не набрать ли ее номер, но она дважды повторила, что позвонит сама. Так или иначе, дел было полно: чемодан с грязной одеждой, требовавшей безотлагательной стирки, пустой холодильник. Но мне было лень за что-то браться, хотелось назад во Францию.

Я приготовил себе растворимый кофе и сел за почту. Письма всегда выглядят гораздо привлекательнее, пока конверты не вскрыты. Почта состояла в основном из счетов и рекламных проспектов, подписных журналов и безликих ответов знакомых на мои безликие письма, отправленные перед отъездом. Была и открытка из Канады:

«Ричард. – Возможно, мне придется остаться ещена несколько недель. Не мог бы ты позвонить Меган на работу (753 7362) и попросить ее переслать сюдамою почту? Адрес у нее есть. Скучаю по тебе. Люблю. – Анетта». После подписи она зачем-то поставила букву «X».

Только три послания из всей кучи оказались достойными внимания: два чека и записка недельной давности от одного продюсера, который просил меня безотлагательно с ним связаться.

Жизнь возвращалась в обычное русло. Да, Сью обладала поистине удивительной способностью отвлекать меня. Когда она была рядом, все остальное начисто вылетало из головы. Быть может, в Лондоне она покажется мне другой и наши отношения в обычной, повседневной обстановке продолжатся, но уже без прежнего пыла. Одно я, во всяком случае, знал наверняка: если связь становится длительной, то накал ее неизбежно падает.

Я позвонил продюсеру, приславшему записку. В офисе его уже не было, но автоответчик сообщил домашний телефон. Я позвонил туда – опять безуспешно. Затем я отправился в гараж, где обычно держу машину. К моему удивлению, мотор завелся с первой же попытки. Я подогнал «ниссан» к дому и оставил рядом с подъездом. Я собрал грязную одежду и, прихватив сумку, с которой хожу по магазинам, поехал в ближайшую прачечную, запихнул грязные вещи в стиральную машину и двинулся за продуктами. Покончив с хозяйственными делами, я вернулся домой.

За едой я пролистал утреннюю газету в надежде узнать, что произошло в мире, пока я был в отлучке. Работа наложила своеобразный отпечаток на мое восприятие новостей: либо я окунаюсь в сюжет с головой и пристально слежу за развитием событий, либо мгновенно теряю к ним всякий интерес. Однако за время этого отпуска вокруг меня образовался е полный информационный вакуум: в разряд событий, лишенных интереса, попадало абсолютно все. Газета лишь подтвердила, что я почти не ошибся. Сообщения были те же, что и всегда: рост напряженности на Ближнем Востоке; министр опровергает сообщение о супружеской неверности; авиакатастрофа в Южной Америке; слухи в связи с грядущими парламентскими выборами.

Я снова набрал номер продюсера. На этот раз он был на месте и очень обрадовался звонку. Оказалось, что один из американских телеканалов заказал документальный киноматериал о вооруженном вмешательстве США во внутренние дела Центральной Америки. Не имея возможности – по вполне понятным политическим соображениям – воспользоваться услугами американской съемочной бригады, они обратились к нему, и вот уже целую неделю он пытается найти кинооператора, но никто не желает браться за такую опасную работу. Еще в ходе беседы я успел взвесить все «за» и «против» и в конце сказал, что готов принять предложение.

Время близилось к ночи, и я испытывал растущее беспокойство, причина которого была мне знакома – пожалуй, даже слишком хорошо. Я почти свыкся с этим состоянием: я снова ждал звонка от Сью. Конечно, я выходил из дома часа на полтора, и нельзя исключить, что она звонила именно в это время, но она вполне могла бы попытаться еще раз. На самом деле ничто не мешало мне самому набрать ее номер, но она дважды повторила, что позвонит сама, и это прозвучало как некое неписаное правило эмоционального этикета. По существу, мы ведь были едва знакомы, поэтому такие тонкости поведения, как проявление инициативы или уступка первого шага, выбор времени и места и тому подобные мелочи, все еще имели значение.

Я ждал ее звонка, но в то же время мне смертельно хотелось спать, и к десяти вечера я уже просто не находил себе места. Я нутром чуял в этом молчании телефона знакомую угрозу – новое вторжение Найалла в наши отношения. Если он умудрился с помощью каких-то чар выследить нас в Биаррице, ему тем более ничего не стоит последовать за нами домой.

Я лег в постель, продолжая злиться на нее, но вскоре уснул. Спал я беспокойно, несколько раз за ночь просыпался и в один из таких моментов – в глубокой темноте перед рассветом – твердо решил вычеркнуть ее из своей жизни. Решению не суждено было дожить до утра, поскольку разбудил меня ее звонок. Я схватил трубку, еще не вполне проснувшись.

– Ричард? Это я, Сью.

– Привет.

– Я тебя разбудила?

– Это неважно. Ты же собиралась позвонить вчера. Я прождал весь вечер!

– Я звонила спустя час или два после твоего ухода, но никто не ответил. Я хотела перезвонить позже, но уснула.

– Я уже решил, что с тобой что-то случилось.

Мгновение она помолчала.

– Нет, но я должна сходить сегодня в студию, узнать насчет работы. Я совершенно на мели.

– Может, все-таки встретимся вечером? Я хочу тебя видеть.

Мы обсудили детали предстоящего свидания, будто договаривались о деловой встрече. Сью казалась чем-то озабоченной и далекой, и я прилагал немалые усилия, чтобы не сорваться на скандальный тон. Меня мучили подозрения относительно истинных причин, помешавших ей позвонить.

– Между прочим, – сказала она, – ты посылал мне открытку? Я нашла ее среди почты.

– Открытку?

– Это ведь ты послал мне почтовую открытку из Франции? Думаю, это ты. Она не подписана. По-моему, ее отправили…

– Да, это я, – поспешил я перебить ее. – Я отправил ее из Сен-Тропеза.

Довоенный снимок Сен-Тропеза: рыбаки, сети и склад – не слишком приятное напоминание о моем одиночестве, пока она была с Найаллом, а заодно и о том, что произошло между нами с тех пор. И все из-за Найалла.

– Я не узнала твоего почерка, – сказала она. – Ну ладно, пока. До встречи.

– Пока.

Весь день я старался не думать о ней, но она так меня опутала, что выкинуть ее из головы никак не удавалось. По-прежнему все мои мысли и действия были наполнены ею. Меня не радовало, как она на меня влияла, но нельзя было отрицать и той простой истины, что я все еще безнадежно и по уши в нее влюблен. Притом в наших отношениях было всего два коротких светлых периода: день-два до того, как она отправилась к Найаллу, и еще пара дней после. Я любил ее, но мое чувство было основано на каких-то мимолетных впечатлениях. По существу, мне так и не удалось разглядеть, какая она на самом деле.

14

Полный дурных предчувствий, я шел к станции подземки на Финчли-роуд. Сью уже стояла там и, заметив меня, бросилась со всех ног мне навстречу, крепко обняла и поцеловала. Мои подозрения мгновенно рассеялись. Она сказала:

– Давай пойдем к тебе.

– Я уже заказал столик в ресторане.

– Ничего страшного. Мы можем позвонить и сказать, что придем позднее.

Я остолбенел от неожиданности и послушно позволил увести себя. Едва мы переступили порог моей квартиры, она принялась целовать меня так горячо и страстно, как никогда раньше. Сам я при этом не ощущал почти ничего. Моим эмоциям было не так-то просто вырваться из укреплений, выстроенных за день. Между тем было понятно, чего она хочет, и вскоре мы оказались в постели. Затем она вышла из спальни и принялась расхаживать по квартире, осматривая комнаты. Она вернулась назад, полная воодушевления, прежде я ее такой никогда не видел. В руках у нее были две банки пива, извлеченные из холодильника. Передав одну из них мне, она уселась, скрестив ноги, нагишом поверх одеяла. Я полулежал, опираясь на спинку кровати, и вяло разглядывал ее.

– Я намерена держать речь, – сказала она, открывая банку. Она вырвала кольцо из крышки и швырнула его через всю комнату в угол. – Хочу, чтобы ты внимательно выслушал.

– Не люблю речей. Лучше возвращайся под одеяло.

– Моя тебе понравится. Не зря же я работала над ней целый день.

– Надеюсь, ты сохранишь ее для потомства?

– Итак, слушай. Во-первых, я сожалею, что виделась с Найаллом, предварительно не сказав тебе. Прости, если причинила тебе боль, больше такое никогда не повторится. Во-вторых, Найалл может вернуться в Лондон в любой день, и, если он захочет встретиться, я не сумею его остановить. Он знает, где я живу, где работаю. Я хочу сказать, что если снова увижусь с Найаллом, то не по своей воле. В-третьих…

– И все начнется сначала. И после каждой вашей встречи все будет повторяться снова и снова.

– Нет, ничего подобного. Ты не дал мне договорить. Есть еще и третье: ты – единственный, кого я люблю. Я хочу быть только с тобой, и мы не должны позволить Найаллу вмешиваться в наши отношения.

После занятий любовью я чувствовал себя умиротворенным, я испытывал к ней нежность, ощущал теплоту, идущую от нее, но между нами уже пролегла трещина. Еще сегодня утром мне казалось, что события диктуют окончательное расставание, и ют – новый поворот. Сейчас она произносила именно те слова, которых я ждал. Но было что-то, чего она не понимала, да и сам я только начинал осознавать: в этих внезапных переменах как раз и крылось главное зло. Всякий раз, когда я пытайся приноровиться к очередному витку нашего романа, безвозвратно терялось что-то из прошлого. Разрывы и примирения чередовались столь стремительно, что я едва мог припомнить светлые времена.

– Почему бы нам не встретиться и не поговорить с Найаллом вместе? – спросил я. – Мне тошно становится от одной мысли, что ты можешь оказаться с ним один на один. Откуда мне знать, что он снова тебя не поколотит?

Она отрицательно покачала головой.

– Ты никогда не сможешь увидеть его, Ричард.

– Но если мы будем вместе, он волей-неволей признает, что теперь все по-другому.

– Нет. Ты не понимаешь, в чем дело.

– Так объясни.

– Я боюсь его.

И тут я внезапно вспомнил о звонке продюсеру и о новом контракте. Через пару дней мне придется уехать. Теперь я сожалел, что накануне имел неосторожность принять это предложение. В голову сразу полезли недобрые мысли: Найалл непременно вернется, когда меня не будет в Лондоне, и обязательно заявится к Сью. Воображение уже рисовало самое худшее. Но я не имел права так думать. Как я мог усомниться в ее искренности, в ее праве поступать по своему разумению? Я должен был ей доверять.

В конце концов мы оделись и отправились в ресторан. Только там я сообщил Сью о предстоящей командировке в Коста-Рику. Я не обмолвился о своих страхах, но она догадалась о них и сказала:

– Плохо только то, что мы долго не увидимся. Остальное не важно.

Она провела со мной два дня, и мы были счастливы. Потом я простился с ней и отправился зарабатывать на жизнь.

15

Я вернулся через пятнадцать дней с красными от недосыпа глазами, совершенно измученный тринадцатичасовым перелетом. Все эти две недели что-нибудь мешало съемке: проволочки с разрешениями от властей, вечные проблемы с организацией нужных встреч и интервью. Плюс ко всему невыносимая жара и влажность. Каждый раз, когда нам приходилось снимать на новом месте, следовало сначала заручиться одобрением местных чиновников или военных, и все косились на нас подозрительно, а то и враждебно. Я с трудом выдержал до конца съемок. Когда наконец материал был отснят, деньги лежали в кармане и я в полной безопасности возвращался домой, то с трудом верилось, что весь этот кошмар уже позади.

Я добрался до дома, но, несмотря на жуткую усталость, меня терзали досада и тревога. Я чувствовал раздражение и досаду. Лондон встретил, как I, всегда, холодом и сыростью. Моросил дождь, однако после хибар и трущоб Центральной Америки город выглядел чистым, благополучным и современным. Я пробыл дома ровно столько, сколько потребовалось для беглого просмотра почты, затем вывел из гаража машину и поехал к Сью.

Открыла мне ее соседка. Я направился прямо в комнату Сью и, подойдя к двери, постучал. Ответа не последовало, но изнутри послышалось движение. Потом дверь открылась, и я увидел Сью. На ней был пеньюар, наброшенный прямо на голое тело, который она запахнула и придерживала рукой. Несколько секунд мы пристально смотрели друг другу в глаза. Затем она сказала:

– Может, войдешь?

При этом она оглянулась через плечо так, словно в комнате был кто-то еще. Переступая порог, я уже напрягся в ожидании стычки. Меня переполнял страх.

В комнате было душно, стоял полумрак, сквозь задернутые занавески слабо сочился дневной свет. Сью раздвинула шторы. Ее комната находилась ниже уровня земли. Окно выходило на заднюю сторону дома. Невысокая кирпичная стена сточного колодца и площадка, заросшая кустарником и нестриженой травой, заслоняли солнечный свет. Мне показалось, что в воздухе висит какая-то легкая голубоватая дымка, как если бы в комнате недавно курили, но я не чувствовал запаха табачного дыма.

Видимо, когда я постучал, она была в постели: покрывало было снято, одеяло скомкано, и одежда ее висела на спинке стула. Я заметил стоявшую на столике возле кровати тарелку с тремя сигаретными окурками, обгоревшими спичками и горкой пепла.

Я подозрительно оглядывал комнату, разыскивая Найалла.

Сью закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, плотнее запахнув пеньюар. Она не смотрела на меня, неприбранные спутанные волосы скрывали ее лицо, тем не менее я не мог не заметить ее необычно красные губы и порозовевший подбородок.

– Где он? – спросил я.

– Где кто?

– Найалл, разумеется.

– Ты видишь его здесь?

– Ты прекрасно знаешь, что нет. Ну, и как же он ушел? Через окно?

– Это смешно!

– А чем еще ты могла заниматься в постели среди бела дня? – сорвался я на крик.

Тут я внезапно потерял уверенность в своей правоте и взглянул на часы. Они все еще показывали центральноамериканское время. Самолет приземлился в Хитроу на рассвете, и, стало быть, время едва перевалило за полдень.

– Мне сегодня не надо на работу, и я решила поваляться. – Оттолкнув меня, она прошла мимо и уселась на постель. – Почему ты не предупредил, что приедешь?

– Почему? Я только что вернулся, и мне не терпелось тебя увидеть!

– Я думала, что ты сначала позвонишь.

– Сью, ты же обещала, что этого больше не будет никогда.

– Это совсем не то, что ты думаешь.

– По-моему, как раз то! – Я ткнул в сторону превращенной в пепельницу тарелки. – Ты считаешь меня полным тупицей? Не лги мне, пожалуйста, никогда больше не лги!

Ее глаза наполнились слезами, но она выдержала мой взгляд и сказала спокойно:

– Ричард, мне очень жаль. Найалл нашел меня. Однажды вечером он выследил меня, преследовал до самого дома. И у меня не было сил с ним спорить.

– Как давно это случилось?

– Пару недель назад. Послушай, я знаю, что это значит для нас обоих. Только, пожалуйста, не надо делать все еще хуже, нам это все равно не поможет. Найалл не собирается оставлять меня в покое, что бы мы ни делали, какие бы обещания я ни давала.

– Я никогда не вырывал у тебя обещаний, – возразил я.

– Ладно, пусть так, но теперь с этим покончено.

– Ты чертовски права – с этим покончено!

– Давай оставим все как есть.

Я едва расслышал ее слова. Она вся сжалась: обхватила руками колени и опустила голову так низко, что мне оставались видны только ее макушка и плечи. Лицо ее было обращено к столику у кровати. Я заметил, что тарелки с окурками уже нет. Видно, она как-то незаметно спрятала ее. Эти ее торопливые попытки замести следы, как и виноватый вид, только подтверждали мои подозрения. Найалл был здесь прямо передо мной. Я понял это сразу, как только постучал в ее дверь.

– Мне остается только уйти, – сказал я. – Но все-таки скажи напоследок: что это за крючок, на котором Найалл тебя держит? Почему ты позволяешь ему так с собой поступать?

– Он умеет зачаровывать, Ричард, – ответила она.

– Это я уже слышал. Умеет так, что крутит тобою, как хочет?

– Нет, правда. Это гламур. Найалл гламурен.

– А если серьезно?

– Куда уж серьезнее! Это – главное, что есть в моей жизни. И в твоей тоже.

Сказав это, она подняла взгляд. Худая, поникшая фигурка среди перекрученного мятого постельного белья, кучей лежавшего на матраце. Она заплакала, молча и безнадежно.

– Я ухожу, – сказал я. – И больше не пытайся со мной связаться.

Она спустила ноги с кровати, с трудом распрямилась, словно испытывала боль, и встала.

– Я люблю тебя, Ричард, именно за твой гламур, – сказала она. – Это он влечет меня к тебе.

– Мерзкое слово!

– Этого тыне изменишь. Твой гламур никуда от тебя не денется. Вот потому-то Найалл и не дает мне уйти. Я чарую его точно так же, как он меня. И ты тоже. Если уж ты окутан гламуром, ты никогда не позволишь уйти…

В этот момент в комнате где-то за моей спиной послышался явственный смешок. Смеялся мужчина. Этакое презрительное фырканье, когда у человека нет уже больше сил сдерживать веселье на ваш счет. Я резко обернулся, с ужасом понимая, что Найалл все это время был здесь, в комнате. Но никого не увидел. И только теперь я обратил внимание на дверцу гардероба, которая все время была открыта. Это было единственное подходящее место! Там достаточно просторно, чтобы спрятаться. Значит, Найалл все время стоял в шкафу!

Новая волна бессильной злобы захлестнула меня. Я желал только одного – немедленно бежать отсюда. Я бросился к двери, с силой рванул ее, заметив, как блеснули стальные петли, пересек коридор и стремглав выскочил на улицу, захлопнув за собой входную дверь. Я был слишком зол, чтобы садиться за руль. Я помчался пешком по улице, торопясь уйти как можно дальше от этого места. Ослепленный гневом, я шел и шел по направлению к дому, с единственным желанием – освободиться от нее и забыть. Я поднялся вверх до Арчуэя, затем по виадуку вышел в Хайгейт, потом спустился к Хэмпстед-Хит. Гнев одурманивал меня, мысли кружились нескончаемым водоворотом: я вспоминал все незаслуженно нанесенные мне обиды. Я понимал, что устал от долгого перелета, что нарушен нормальный суточный ритм, что в таком состоянии трудно мыслить рационально и вряд ли я смогу здраво разобраться в том, что произошло. Вероятно, в тот момент я воспринимал окружающее скорее как галлюцинацию, чем как реальность: высотные здания за бывшей пустошью к югу от низины, ряды старинных красно-кирпичных домов; я мчался, едва обращая внимание на прохожих и шум транспорта. Я срезал путь, пройдя боковыми переулками через жилой район, застроенный виллами викторианской эпохи. Улицы густо заросли старыми деревьями – платанами, декоративными вишнями и дикими яблонями, утратившими к концу лета былую свежесть; по обеим сторонам дороги стояли машины, припаркованные колесами на тротуар. Я проталкивался мимо людей, едва замечая их, бегом пересек Финчли-роуд, лавируя в потоке машин. Впереди меня ждал спуск с холма в западную часть Хэмпстеда – длинные прямые улицы с несущимися по ним легковыми автомобилями и грузовиками, множество людей на тротуарах, ожидающих автобуса или спешащих по магазинам. Я протискивался в толпе, думая только о том, как бы поскорее добраться до дома, залезть в постель, попытаться уснуть и забыть во сне свою злобу, а заодно и восстановить жизненный ритм.

Я свернул к Вест-Энду и почувствовал себя почти дома. Уже осталась позади станция подземки Уэст-Хэмпстед, я прошел мимо круглосуточного супермаркета и приближался к полицейскому участку. Все это были хорошо знакомые ориентиры моей лондонской жизни до появления в ней Сью. Я уже начинал строить планы на будущее, думать о работе. Во время долгого перелета домой продюсер рассказывал о новом проекте – серии документальных фильмов для Четвертого канала. Речь шла о солидной программе, требовавшей многочисленных командировок. Как только отосплюсь и полностью восстановлю силы, немедленно позвоню ему – уеду на некоторое время из страны, займусь привычным делом, поразвлекусь на досуге с зарубежными красотками.

Долгая прогулка пешком прояснила мой разум. Больше никакой Сью, никакого Найалла, никаких воскресающих надежд и нарушенных обещаний, ни уверток, ни лжи. Кому нужен секс вечером, если сожалеешь об этом той же ночью? Я ненавидел Сью за все, что она мне сделала. Я сожалел о доверительных признаниях, о ночах любви. Вспомнить только, как она разглагольствовала сама с собой! С тех пор как я это увидел, я не раз спрашивал себя, вполне ли она в своем уме. Теперь я был твердо уверен в том, что Сью полубезумна. А Найалл! Могло быть одно-единственное рациональное объяснение тому факту, что я ни разу его не видел. Этот человек – не более чем фантом, плод ее поврежденного рассудка! Найалла не существует/ Что-то ударило меня в спину и швырнуло вперед. Я ничего не слышал, но понял, что падаю внутрь витрины. Толстое стекло разбилось и осыпало меня градом осколков. Какой-то частью сознания я еще воспринимал происходящее. Я понимал, что качусь по земле, изгибая спину, в то время как немыслимый жар палит мне шею, ноги, руки и волосы. Когда тело прекратило движение, единственным звуком был треск ломавшейся витрины и звон разбитого стекла. Осколки все падали, поливая меня бесконечным дождем боли, а откуда-то снаружи ко мне со всех сторон подступала необъятная и полная тишина. И мрак.

Часть четвертая

1

Выехав из госпиталя, они оказались на узкой проселочной дороге, тянувшейся среди высоких живых изгородей Девоншира. Дорога в этих местах существовала с римских времен. Сейчас, поскольку местное население перемещалось в основном на тракторах, сверху ее покрывал густой слой скользкой грязи. Сью вела машину нерешительно и нервно, резко тормозила перед каждым опасным поворотом, старательно вытягивая вперед шею, чтобы лучше видеть. Вождение было для нее делом непривычным, крайне рискованным и требовавшим напряженного внимания, тем более на узких сельских дорогах, где могло случиться все, что угодно. К счастью, встречные машины попадались сравнительно редко и двигались на небольшой скорости. Но хотя угрозы аварии почти не было, все же автомобиль казался ей слишком большим, неповоротливым и непослушным, и она мечтала как можно быстрее добраться до нормального шоссе.

Ричард сидел на переднем сиденье рядом со Сью, смотрел прямо перед собой и почти не разговаривал. Одной рукой он придерживал ремень безопасности, чтобы тот поменьше давил на тело. Всякий раз, когда она резко тормозила на повороте, его бросало вперед. От боли у него перехватывало дыхание, и некоторое время после этого он дышал хрипло и учащенно. Она понимала, что каждый толчок причиняет ему страдания, но, стремясь исправиться, действовала еще более нервно и неуверенно, так что выходило даже хуже.

Сразу за Тотнесом они выбрались на дорогу А38 – современное шоссе с двухрядным движением, ровное, без резких поворотов. Сью сразу почувствовала себя на высоте и увеличила скорость до обычных шестидесяти миль в час. Шел мелкий дождь, и всякий раз, когда они обгоняли грузовик или другую большую машину, лобовое стекло окатывал поток жидкой грязи. Миновав Эксетер, они выехали на шоссе М5, а вскоре уже неслись по М4, ведущему прямиком к Лондону.

По просьбе Сью Ричард включил радио. Он довольно долго крутил ручку настройки, пока не нашел станцию, устроившую их обоих.

– Дай мне знать, если захочешь остановиться, – сказала она.

– Пока все в порядке, но было бы невредно выйти из машины и часок погулять, чтобы размять ноги.

– Как ты себя чувствуешь?

– Превосходно.

Сью тоже чувствовала себя прекрасно и радовалась его окончательному возвращению в Лондон. Частые поездки в Девоншир за последние несколько недель совершенно измотали ее. Ричард ходил без посторонней помощи уже почти месяц, и оба они с растущим нетерпением ожидали его выписки. Но доктор Хардис не торопился и постоянно твердил, что еще не время, что полной уверенности в успехе пока нет, что лечение, на его взгляд, не проведено должным образом и в необходимом объеме. Ричард посетил еще несколько сеансов гипнотерапии, но все они, подобно самому первому, так и не дали определенного результата. Самого его, однако, эти бесплодные попытки, похоже, не очень трогали, и он горел желанием побыстрее покинуть клинику.

Сью в глубине души была согласна с Хардисом. Она знала, что Ричард еще не вполне разобрался со своим прошлым, но в то же время ей казалось, что от клиники больше нет толку. Были и другие причины для сомнений. Мало того что Ричард потерял свой собственный гламур, он по-прежнему не знал, что и Сью наделена им. Иными словами, сохранялась опасность возврата к старому – бомба замедленного действия, подложенная под их отношения. Но вот наконец его выписали.

До сих пор им почти не удавалось побыть наедине. Всегда кто-то находился поблизости, поэтому по-настоящему личных бесед не получалось. Они по-прежнему знали друг о друге так же мало, как при первом появлении Сью в Мидлкомбе. Только однажды они ухитрились уединиться в его палате – и тут же, для пробы, решили заняться любовью. Попытка окончилась неудачей: оба слишком остро сознавали относительность уединения, понимали, что в любой момент кто-то может войти. К тому же его больничная койка представляла собою сложный агрегат, не слишком пригодный для упражнений подобного рода, да и тело его все еще слишком болело и гнулось с трудом. В конце концов они просто несколько минут полежали, обнявшись. Тем не менее она была глубоко потрясена. До этого момента она и представления не имела, насколько обширны его ранения, и ужаснулась, увидев безобразные шрамы от ожогов, рубцы от рваных ран и следы швов, оставшиеся после операций. Она испытала совершенно новое чувство к нему: сам масштаб страданий, выпавших на его долю, пробудил в ней прилив необычайной нежности.

Но теперь проблемы, связанные с пребыванием Ричарда в Мидлкомбе, остались в прошлом, и на первый план выходили ее личные проблемы. Больше всего ей хотелось начать все с чистого листа, сделать вторую попытку. Однако Ричард был решительно настроен докопаться до всех деталей своего прошлого, и совесть не позволяла Сью отказать ему в этом.

Они промолчали почти всю дорогу, слушая «Радио 3». При этом она гадала, каковы его музыкальные пристрастия, только ли классику он слушает, или его вкусы шире. Они ведь так мало знали друг о друге, оставалось великое множество разных мелочей, о которых поговорить так и не успели. Сначала мешало нетерпение – они слишком жаждали близости, потом – внезапная трагическая развязка. Ей предстояло еще немало открытий.

Они приближались к Бристолю. Не доезжая милю до моста через Эйвон, Сью свернула с дороги к станции техобслуживания. Она снизила скорость на спуске и выехала на парковочную площадку, высматривая на ходу свободное место. Внезапно Ричард напрягся, лицо его перекосилось.

– Сью! – заорал он. – Ради бога!

Прямо перед ними дорогу переходил мужчина. Сью ударила по педали тормоза и изо всех сил крутанула руль. Машину затрясло, она резко развернулась и накренилась, но по инерции еще продолжала движение боком. Шины издавали скребущий звук, пока передние колеса не остановились на мокрой земле обочины. Мужчина, который в первый момент замер от ужаса и не сразу понял, что происходит, в страхе отскочил назад. Сью опустила стекло и заговорила полным искреннего сострадания голосом:

– Вы в порядке? Я не заметила вас! Ужасно сожалею.

Мужчина посмотрел на нее, но промолчал. Неловко перегнувшись через Сью, Ричард крикнул, обращаясь к нему:

– Вы не пострадали?

– Нет, я в порядке.

Он повернулся и быстро ушел.

Сью позволила себе расслабиться и с шумом выдохнула. Она тяжело дышала, уронив голову на руль и уткнувшись лбом в костяшки пальцев. Глаза ее были закрыты.

– Ненавижу водить машину! – сказала она.

– Я думал, что ты его видишь. Ты же смотрела прямо на него!

– Нет, дело не в этом. – Она посмотрела на Ричарда. – А ты как? Ничего не повредил?

– Нет, по крайней мере ничего нового.

Сью снова запустила двигатель, но руки ее все еще дрожали. Найдя свободное место, она остановила машину. Пока Ричард выбирался наружу, она все время стояла рядом, готовая прийти на помощь.

Он вполне мог справиться самостоятельно и даже решительно на этом настаивал, но ей хотелось быть поблизости. Она достала с заднего сиденья его палку для ходьбы, потом закрыла машину на ключ. Дождь перестал, но бетонированная площадка автостоянки была мокрой, кое-где поблескивали лужи. Со стороны Уэльса через эстуарий Северна дул холодный ветер.

Взяв две чашки чая и несколько кусочков торта, она расплатилась. Ричард ждал ее, сидя за столиком. В кафетерии было полно автомобилистов – подобные заведения почти никогда не пустуют. Через широкий дверной проем, соединявший главный зал с вестибюлем, до них доносились стоны, визг и сумасшедшие взрывы музыки от игровых автоматов.

– Тебе, наверное, не терпится скорее попасть домой? – спросила она.

– Пожалуй. Хотя я не вполне представляю, что меня там ждет. Я помню квартиру такой, какой купил. Но потом была переделка, строители закончили совсем недавно, и она стояла с тех пор совершенно пустая. Мне трудно вообразить ее с мебелью, даже с моей собственной.

– Ты же, кажется, говорил, что помнишь ее.

– У меня в голове все перемешалось. Я отлично помню день, когда въезжал в квартиру. Я тогда по глупости уложил ковры в дальний конец фургона. Естественно, их выгрузили в последнюю очередь, и пришлось передвигать всю мебель, чтобы их постелить. Помню и более позднее время, когда ты бывала у меня, но в этих воспоминаниях квартира как будто уже немного другая. Как будто это не совсем одно и то же место. Воспоминания словно накладываются друг на друга, не сливаясь в единое целое. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Вообще-то нет, – сказала она.

– А ты случайно не заглядывала туда с тех пор?

– Нет.

Иногда ей приходила в голову мысль, что следовало бы побывать в жилище Грея и посмотреть, все ли в порядке, но она так и не собралась.

С тех пор как Сью стала навещать Ричарда в клинике, ей не давали покоя две сугубо бытовые проблемы: отсутствие времени и денег. Она старалась говорить о них как можно меньше, поскольку вначале он слишком подозрительно воспринимал любые ее оправдания. Но и потом она имела веские причины помалкивать и предпочитала не слишком распространяться о собственных затруднениях. Ричард и так оплачивал все затраты, связанные с поездками к нему: дорожные расходы, проживание в Девоне, аренду машины, питание, когда они бывали вместе, но это мало чем могло облегчить ее общее бедственное положение. Она по-прежнему должна была ежемесячно платить за жилье и электричество, за еду и за проезд, одеваться. Из-за частых отлучек из Лондона все дела временно оказались в забросе. Заказчики в студии все менее и менее охотно давали ей что-то, уже сомневаясь в ее надежности, а на поиски другой работы времени решительно не хватало.

Сознание того, что последние несколько лет она жила, полагаясь только на себя, и сумела продержаться, значило для Сью очень много. Она решила начать новую жизнь года два или три назад, когда впервые сделала попытку порвать с Найаллом. Независимость и честный доход стали для нее равнозначны освобождению из-под его влияния. Конечно, бывало нелегко, как и любому свободному художнику, но удавалось кое-как сводить концы с концами.

Искушения, однако, подстерегали на каждом шагу: решение всех материальных проблем по методу Найалла было по-прежнему ей доступно. Найалл научил Сью красть в магазинах, и она не сомневалась, что сумеет, если придется, удрать с добычей. Ее гламур был теперь много слабее, чем раньше, но при необходимости все еще действовал. Пока что она успешно противилась соблазну, но Ричард понятия не имел, какую внутреннюю борьбу ей приходилось вести.

Они вышли из кафетерия и вернулись к машине. Ричард заметно хромал, и все же шел, не опираясь на палку, просто нес ее в руке. Пока он садился, она вновь стояла рядом, готовая броситься на помощь, и внимательно наблюдала, как он опускался на сиденье, потом переносил в кабину ноги – одну за другой. Его старания двигаться нормально глубоко трогали Сью, и, закрыв за ним дверцу, она постояла несколько секунд, рассеянно глядя вдаль и вспоминая один из эпизодов первой части их романа, когда она видела Ричарда бегущим.

Скоро они уже снова ехали по шоссе, двигаясь к Лондону. Сью, думая о мужчине, которого едва не сбила, об истинных причинах этого инцидента и о тех реальных опасностях, которым она подвергала себя и других, садясь за руль, вела машину еще осторожнее, чем обычно.

2

Несмотря на указания Ричарда, ей с трудом удалось отыскать его дом. Она всегда боялась водить машину в Лондоне. По ошибке свернув на улицу с односторонним движением и пару раз чуть не столкнувшись со встречными автомобилями в узких переулках, она нашла наконец дорогу и остановила машину возле дома.

Ричард весь подался вперед и окинул дом изучающим взглядом сквозь лобовое стекло.

– Похоже, он мало изменился, – сказал он.

– А ты ожидал, что изменится?

– Я так давно здесь не был и почему-то воображал, что дом будет выглядеть иначе.

Они выбрались из машины, прошли через парадную дверь и оказались в небольшом холле, куда выходили еще две двери: в квартиру первого этажа и на лестницу, ведущую на второй этаж к жилищу Ричарда. Пока Ричард возился с ключами, Сью внимательно наблюдала за выражением его лица, пытаясь понять, что он чувствует. Однако внешне он был совершенно спокоен. Он вставил ключ в американский замок и толкнул дверь. Послышался царапающий звук, дверь заело. Тогда Ричард надавил сильнее, и она распахнулась. На нижней площадке перед лестницей лежала вся его почта за много месяцев – громадная кипа писем и журналов.

– Иди первой, – сказал Ричард. – Мне через эту груду не перешагнуть.

Он прижался спиной к косяку, давая ей пройти. Сью вышла на площадку, отодвинула ворох почты к стене и подхватила на руки большущую охапку.

Ричард поднимался первым, медленно и осторожно переступая со ступеньки на ступеньку. Она следовала за ним, думая о том, как все в этом доме ей знакомо и как в то же время странно оказаться здесь снова. Совсем недавно она была совершенно уверена, что никогда больше не увидит Ричарда. В этом месте хранились воспоминания.

Не доходя до верхней площадки, он неожиданно остановился. Сью, поднимавшейся почти вплотную за ним, пришлось сделать шаг назад.

– В чем дело?

– Что-то не так. Даже не пойму, что именно.

На лестницу выходило одно небольшое окно с матовым узорным стеклом, но двери всех комнат были закрыты, и верхняя площадка оставалась в полутьме. Из квартиры тянуло холодом.

– Хочешь, чтобы я зашла первой? – спросила она.

– Нет, все в порядке.

Он двинулся дальше, Сью поднялась следом за ним на площадку. Первым делом он принялся обследовать квартиру: открывал дверь, заглядывал в комнату и шел к следующей. Три жилые комнаты, помимо ванной и кухни, располагались справа от лестничной площадки. Сью вошла в гостиную и опустила охапку писем и журналов на стул. Занавески на окнах были наполовину задернуты. Помещение давным-давно не проветривали: воздух был спертый, чувствовался едва уловимый, но характерный запах чужого жилья. Все вокруг говорило о запустении. Она раздвинула шторы и открыла окно, куда сразу же ворвался уличный шум. На подоконнике выстроился унылый ряд комнатных растений в горшках, все они засохли. Сью узнала и цветок, когда-то подаренный ею: Fatsiajaponica – растение, из которого получают касторовое масло. Почти все листья с него облетели, единственный оставшийся листок был коричневым и совершенно сухим. Она глядела и спрашивала себя, стоит ли коснуться его, чтобы тот упал.

Из прихожей, хромая, вошел Ричард. Он внимательно оглядел мебель, книжные полки, пыльный телевизор.

– Что-то здесь по-другому, – сказал он. – Все как будто передвинуто.

Он запустил в волосы пятерню и отбросил их со лба назад – хорошо знакомый ей жест разочарования.

– Понимаю, что это звучит странно, но, честное слово, все именно так: мебель переставлена.

– Все на своих местах.

– Нет. Я почувствовал неладное сразу, как только мы вошли.

Он повернулся кругом, опираясь на здоровую ногу, и снова вышел. Сью слышала его неровные шаги по тонкому ковру коридора. Она вспоминала тот день, когда впервые оказалась у него дома, вскоре после их знакомства. Тогда было лето, комнаты были залиты солнцем, недавно перекрашенные стены казались яркими и дышали свежестью. Теперь те же самые стены несли на себе печать долгих месяцев полного пренебрежения. Не хватало картин или настенных украшений, чтобы хоть немного их оживить. В квартире надо было прибираться. На мгновение у Сью проснулся инстинкт домохозяйки, однако мысль о необходимости делать домашнюю работу в чужой квартире не поднимала настроения. Она и так устала от долгой поездки, и сейчас больше всего ей хотелось где-нибудь выпить.

Она услышала шаги Ричарда в соседней комнате, где хранилась его коллекция старинного кинооборудования, и направилась туда.

– Сью, пропала целая комната! – воскликнул он, как только она появилась на пороге. – Дальше – в самом конце коридора, рядом с ванной. Там была комната для гостей!

– Я этого не помню, – сказала Сью.

– В этой квартире всегда было четыре комнаты: та, в которой мы стоим, потом гостиная, спальня и еще одна – для гостей. Я схожу с ума?

Он вышел за дверь и указал на голую стену в дальнем конце коридора.

– Но ведь это наружная стена, – возразила она.

– Послушай, ты же бывала здесь прежде, неужели не помнишь?!

– Разумеется, помню. Но все было в точности так, как сейчас – Сью нежно сжала его руку. – Твоя память играет с тобой дурные шутки. Вспомни, что ты сказал нынче утром по дороге? Ты говорил, что помнишь как будто бы две разные квартиры.

– Но теперь я здесь.

Он тяжело отступил от нее и заковылял, прихрамывая, по коридору. Сью растерялась, не находя слов. Втайне от Ричарда она днем раньше поговорила с доктором Хардисом один на один. Психиатр приложил немалые усилия, пытаясь разъяснить ей суть проблемы. Он считал, что память, скорее всего, вернулась к Ричарду только частично, что в его воспоминаниях еще остаются существенные бреши и что некоторые подробности, которые, как он сам считает, ему удалось восстановить, на самом деле могут оказаться плодом его фантазии – ложными воспоминаниями.

– Но как же я смогу отличить одно от другого? – спросила Сью. – И даже если сумею, что я должна в этом случае делать?

– Полагайтесь на собственное суждение. Потеря памяти зачастую касается мелочей – каких-то совершенно второстепенных, несущественных деталей, но именно это порою особенно выбивает из колеи.

Так вот, значит, о чем шла речь! «Несущественная мелочь» вроде этой комнаты, которая, как ему кажется, куда-то необъяснимым образом подевалась из его собственной квартиры?!

Сью вошла в спальню. Здесь тоже стоял тяжелый запах сырости. Она раздвинула занавески, но окно никак не хотело открываться. То ли рама разбухла, то ли ее удерживала слипшаяся краска. Сью удалось открыть только фрамугу. Кровать стояла возле стены сразу за дверью. Кто-то застелил ее, причем гораздо аккуратнее, чем это сделал бы Ричард или она сама. Кто бы это мог быть? Она знала, что после взрыва полиция побывала в его квартире, и тут же мысленно представила себе комическую картину: два констебля в мундирах и касках, старательно разглаживающие простыни, аккуратно застилающие постель покрывалом, взбивающие подушки.

Она приподняла постельное белье и, пока Ричард осматривал другие помещения, занялась кроватью: сняла простыни и долго возилась с матрацем, пока наконец не ухитрилась его перевернуть. Матрац весь отсырел, и от него исходил затхлый запах, но с этим она ничего не могла поделать. Сью вспомнила, что видела в ванной над баком с горячей водой сушилку для белья. Она отыскала свежий комплект простыней и наволочек, от которых не пахло сыростью. Включая электрический водонагреватель, она размышляла о том, как шаг за шагом дом будет возвращаться к нормальной жизни. С той же мыслью она вошла в кухню и включила холодильник, но компрессор не заработал, и свет внутри не зажегся. Она вышла в коридор, нашла распределительную коробку и включила рубильник. В коридоре тут же загорелся верхний свет, а из кухни донеслось гудение холодильника. Она вернулась назад и, открыв дверцу холодильника, обнаружила, что белая поверхность стенок во многих местах покрыта темными пятнами плесени. От картонного пакета с молоком исходило гнилостное зловоние. Она вылила содержимое в раковину, и желтая жижа с отвратительным бульканьем устремилась в сточное отверстие. Сью смыла остатки струей воды и вернулась к холодильнику. Когда вошел Ричард, она, стоя на коленях, старательно очищала стенки от плесени. Он остановился позади нее, опершись руками о стол. Одного взгляда на его лицо было довольно, чтобы понять: вопрос о числе комнат в квартире так и остался неразрешенным.

Она закрыла дверцу холодильника, встала и подошла к нему.

– Хочешь поговорить об этом? – спросила она.

– Не теперь.

– Со временем я организую твою жизнь, – сказала она. – Сегодня вечером нам придется пойти в ресторан, но в дальнейшем я буду для тебя готовить.

– Это значит, что ты намерена остаться?

– На пару дней. – Она ласково поцеловала его. – Пойду перенесу твои вещи из машины. Я должна вернуть ее сегодня же.

– Пока она еще наша, почему бы не съездить за моей машиной?

– А где она, твоя машина?

– Если никто ее не угнал, должна быть там, где я оставил ее в последний раз, – на улице возле твоего дома.

– Не помню, чтобы я видела там такую машину. – Она нахмурила брови, понимая, что не могла не заметить машину, которая в свое время так много значила в ее жизни. – Это ведь красный «ниссан», верно?

– Да, но сейчас это вряд ли заметно. Скорее всего, он покрыт опавшими листьями и грязью.

– Что ж, вполне возможно.

Она твердо знала, что его «ниссана» нигде поблизости от ее дома нет. Обычно он держал машину в специально арендуемом закрытом гараже, и Сью была почти уверена, что именно там она и стоит.

– Если мы ее найдем, сможешь ли ты сам сесть за руль? – спросила она.

– Откуда мне знать, пока не попробовал. Думаю, справлюсь.

Весь следующий час был посвящен хозяйственным делам. Вернувшись из магазина, они отнесли продукты наверх, в квартиру, и сразу же отправились на поиски его красного «ниссана», хотя Сью заранее была уверена, что это никчемная трата времени. Уже наступил час пик, езда по улицам северной части Лондона превратилась для нее в сплошной кошмар. Им чудом удалось избежать аварии в Хайгейте. Наконец они пересекли Арчуэй и оказались в Хорнси. Она медленно ехала по своей улице и остановилась возле дома.

– Я оставил ее дальше по улице, – сказал Ричард. – На другой стороне.

– Я не вижу ее.

Но она все же проехала до конца улицы, неловко развернулась и снова остановила машину.

Когда они двинулись в обратном направлении, Ричард сказал:

– Я отчетливо помню, что оставил ее именно здесь. Вон под тем деревом, где сейчас стоит «мини». Обратно домой я шел пешком. Ей просто некуда было деться. Она должна стоять здесь.

– А ты не мог вернуться за ней позднее?

– Нет, это ведь было в день взрыва.

Сью снова подкатила к своему дому и, поставив машину на свободное место напротив подъезда, выключила двигатель. Ричард был явно обескуражен отсутствием своего «ниссана». Он повернулся на сиденье и внимательно разглядывал через заднее стекло ряд машин, припаркованных у тротуара.

– Давай все-таки заглянем в твой гараж, – сказала Сью. – Машину могла перегнать туда полиция. У них ведь были все твои документы и ключи, не так ли?

– Да, – согласился он, и в его голосе прозвучало облегчение. – Возможно, ты права.

Она открыла дверцу:

– Пойду взгляну, нет ли для меня сообщений. Хочешь зайти?

– Лучше я подожду здесь.

Внезапное напряжение в его голосе заставило Сью посмотреть на него пристально, но по выражению его лица она ничего понять не смогла. Не значит ли это, думала она, что он вспомнил не только то, как оставил здесь свою машину, но заодно и все прочие обстоятельства их последнего свидания у нее дома? Они еще ни разу не заговаривали на эту тему. Сью вышла из машины и скрылась в доме.

В прихожей она обнаружила две записки, приколотые к специальной доске, висевшей на стенке возле телефона. Одна – о звонке из студии, и она инстинктивно схватилась за телефонную трубку с намерением немедленно позвонить, однако, взглянув на часы, сообразила, что в это время там уже никого нет. Кроме того, на записке не было даты, так что ей могли звонить вчера или четыре дня назад. Войдя в комнату, она первым делом удостоверилась, что за время ее отсутствия там ничего не изменилось. Это была старая привычка, от которой Сью так до сих пор и не избавилась: каждый раз, возвращаясь домой, искать следы непрошеных визитов Найалла. Она достала из гардероба кое-что из верхней одежды и смену белья, запихнула вещи в мешок. Все остальное, что могло ей потребоваться, уже было в сумке, оставленной у Ричарда.

Оказавшись одна, она несколько мгновений оглядывала эту хорошо знакомую комнату, вспоминая свои ощущения три года назад, когда только что сюда въехала. Это была первая настоящая попытка отвергнуть и самого Найалла, и тот образ жизни, который они вели. Уже тогда, в полной мере даже не отдавая себе в этом отчет, она приняла решение, которое начала претворять в жизнь только после встречи с Ричардом. Все это время Найалл продолжал ошиваться вокруг нее, не желая ее отпускать. Ей же не хватало энергии и настойчивости, чтобы освободиться окончательно. К тому времени, когда она нашла это жилье, она уже хорошо знала, что в мире происходит гораздо больше интересного, чем мог показать ей Найалл. Пусть обучение в художественной школе, оплаченное ее родителями, прошло впустую, но она взрослела и желала от жизни большего. Ей надоело бесполезно плыть по течению, пробавляясь мелкими преступлениями. Собственное жилье – пусть даже всего лишь угол с койкой, но снятый на законных основаниях и оплаченный самостоятельно заработанными деньгами – стало тогда для нее новой вехой в жизни. Со временем, разумеется, комната превратилась в самое обычное жилище, символический смысл исчез.

Она вернулась в машину, и они поехали назад, в западный Хэмпстед. Поток машин к тому времени уже схлынул, кроме того, Сью потихоньку запоминала маршрут, так что они благополучно добрались до гаража, хотя Ричарду пришлось показывать ей дорогу. Он открыл ворота – машина была на месте.

Две шины оказались спущены, сел аккумулятор, но в остальном «ниссан» выглядел точно таким же, как много месяцев назад, когда Ричард оставил его на улице возле ее дома.

3

Они пообедали в индийском ресторане на Форчун-Грин-роуд, затем вернулись к нему. Еще раньше с помощью перекидных проводов из взятой напрокат машины они ухитрились завести «ниссан», и Ричард попробовал сесть за руль. Он доехал до ближайшей заправки, где им заодно подкачали шины, но после этого почувствовал сильную усталость, и на обратном пути машину вела Сью.

Во время еды он, казалось, немного расслабился – во всяком случае, впервые после Мидлкомба сделался разговорчивым. Он говорил, что хотел бы побыстрее вернуться к работе, может быть, где-нибудь за рубежом – заграничные командировки всегда его радовали. Придя домой, они посмотрели сначала новости по телевизору. Он делился с ней соображениями о стиле репортажей, рассказывал о малозаметных на первый взгляд различиях между британской и американской манерой подачи материала. Он хорошо изучил американский подход к освещению новостей, пока работал в агентстве.

Затем они отправились в постель. Конечно, она не могла не думать о прошлом. Физически акт любви был памятен им обоим: такой чудесный, так много значивший, так давно не случавшийся. Потом она лежала, тесно прижавшись к нему, положив голову ему на грудь. В таком положении она не видела шрамов – обманчивая иллюзия возвращения в прошлое! В настоящем его увечья определяли все.

Оба еще не хотели спать, так что вскоре Сью поднялась с постели и приготовила чай для себя, а Ричарду принесла банку холодного пива. Несмотря на включенный обогреватель, в комнате было прохладно. Она надела пуловер и сидела в постели лицом к нему, а он полулежал, опираясь на подушки.

– Ты так и не переделал здесь ничего, – сказала она, оглядывая комнату, освещенную слабым светом стоявшего возле кровати ночника. – Ты же собирался.

– Собирался? Не помню.

– Ты говорил, что оклеишь стены обоями или покрасишь в какой-нибудь живой цвет.

– Зачем? По мне, и так хорошо. Я люблю белый.

Этот насмешливо-агрессивный ответ удивил ее.

Ричард почти сидел в постели, изредка поднося пивную банку к губам. Когда он опускал руку, ей была видна розовая полоска пересаженной кожи на его шее и плече.

– Так ты не помнишь? – переспросила она.

– Хочешь сказать, что мы уже обсуждали это? Цвет стен в моей квартире?

– Ты же утверждал, что память восстановилась.

– Да, но я не обязан помнить все до мелочей.

– Это не мелочь.

– Но, Сью, это не может иметь значения.

– И сколько же подобных мелочей ты позабыл?

Она сказала это, не подумав о предостережении доктора Хардиса, но спохватилась слишком поздно.

– Не знаю, и, честно сказать, меня это не слишком заботит. Конечно, остались сложности с памятью, но ведь не все одинаково важно. Я хотел бы сосредоточиться на том, что действительно имеет значение. Ты и я, например.

– Ричард, прости, пожалуйста. Я беру свои слова обратно и умолкаю.

– Нам обоим трудно. Так почему бы не расставить все точки над «i»? Что все же произошло между нами тогда?

– Ничего существенного.

– Неправда. И ты это тоже прекрасно знаешь.

– Все шло не так. Но нам выпал еще один шанс, и я не хочу рисковать снова. Давай попытаемся извлечь из него все, что можно.

Но она уже снова чувствовала хорошо знакомое порочное возбуждение, которое придавало особую остроту их прежним отношениям. Она понимала, насколько это опасно, и все же ее неудержимо тянуло к старому.

– Сью, мне кажется, что все это тесно связано с катастрофой. Я уверен, что именно ты – ключ к разгадке.

– Мне нужно выпить, – сказала она.

Прежде чем он успел что-либо сказать, она вскочила с постели и вылетела из комнаты. На кухне она достала из холодильника еще две банки пива и застыла, продолжая держать дверцу открытой. Это бегство от Ричарда было реакцией на охвативший ее исступленный восторг – дрожь рискованного желания немедленно начать все снова. Она бессмысленно уставилась на полки холодильника, ощущая, как холодный воздух опускается вниз к ее босым ногам.

Она дурила сама себя, полагая, будто сможет быть с Ричардом и обойтись без гламура, связующего их воедино. Гламур неизменно был присущ им обоим – чудесное качество, данное самой природой, он цементировал их связь. Да, в прошлом их любовь потерпела крах, но это случилось из-за Найалла. Теперь он вынесен за скобки. Пойдет ли дело иначе? Сью закрыла холодильник и вернулась в спальню. Поставив банки на столик, она забралась на кровать и уселась поверх одеяла, скрестив ноги и натянув на колени пуловер. Немного помолчав, она сказала:

– Не думаю, что ты вспомнил обо мне все.

– Так мне казалось. Ты меня озадачиваешь.

Она придвинулась к нему и взяла за руку.

– В действительности память совсем не вернулась, правда?

– Ничего подобного. Большую часть я вспомнил – все важнейшие события. Я помню, что мы влюбились друг в друга, но у тебя уже был дружок по имени Найалл, который не желал тебя отпускать и в конце концов вынудил нас расстаться. Было именно так, верно?

– Может, ты припомнишь, почему Найалл так упорно не давал мне уйти?

– Могу вообразить, что он ревновал. После нашей встречи во Франции…

Это заявление совершенно изумило ее.

– Но я никогда не бывала во Франции, – сказала она. – Я никогда в жизни не покидала Англии. У меня даже нет паспорта.

– Но познакомились-то мы именно там – во Франции. Мы вместе ехали в поезде: я – в Нанси, а ты – куда-то дальше на юг.

– Ричард, я никогда не была во Франции, – повторила Сью.

Он недоверчиво качал головой, и на лице его было такое же потрясенное выражение, как раньше, когда он перепутал число комнат в собственной квартире.

– Помоги мне, – мягко попросил он. – Расскажи правду.

– Я никогда не лгала тебе, Ричард. Мы встретились здесь, в Лондоне. Помнишь паб в Хайгейте?

– Не может быть. Это неправда!

Он отвернулся от нее и закрыл глаза. Внезапно Сью ощутила беспомощный страх. Да, она слишком неопытна, чтобы справиться с этим. Доктор оказался прав: Ричарда выписали из клиники слишком рано, его память по-прежнему не в порядке и, может быть, не вернется к нему вовсе. Она разглядывала его иссеченное шрамами тело, торс и руки. Ричард не только располнел, из-за долгого отсутствия физических нагрузок тело его сделалось немного дряблым. Имеет ли она право сомневаться в его воспоминаниях? Быть может, в чем-то они ничуть не менее правдивы, чем ее собственные? Но с какой стати он думает, что они встретились во Франции? Это открытие повергло ее в шок. Это было настолько неожиданно, что она находилась в полном недоумении.

Но она-то знала только свою правду – то единственное, что действительно значило. И она спросила:

– Ричард, ты помнишь о гламуре?

– Только не это!

– Выходит, кое-что это тебе говорит?! Так ты помнишь, что это такое?

– Нет, и не желаю слышать, даже от тебя!

– В таком случае я просто покажу.

Решение было принято. Она снова вскочила с постели, сгорая от нетерпения. Исступленный восторг их былой близости уже обволакивал ее всю, и она знала, что остальное тоже придет само собой, как только вернется главное. Гламур по-прежнему был с ними.

– Что ты делаешь? – спросил Ричард.

– Мне нужно что-нибудь яркое. Где ты держишь одежду?

– В комоде.

Но она уже выдвинула один из ящиков и рылась в вещах. Она нашла его почти сразу – шерстяной свитер роскошного, поистине царственного синего цвета. Один локоть был протерт до дыр, спереди красовалось большое кремовое пятно. Должно быть, он надевал его только для работы по дому. Она достала этот свитер, один вид которого возбуждал ее и опасно подстегивал. Цвет этот сам по себе казался ей вызывающим – она никогда бы не надела ничего подобного. Свитер в ее глазах обладал внутренне присущей бесстыдно-откровенной сексуальностью, подобно платью с чересчур глубоким вырезом или слишком короткой юбке.

– Смотри на меня, Ричард. Следи внимательно за тем, что я делаю.

Одним движением она стянула с себя бежевый пуловер и швырнула его на кровать. Несколько секунд она стояла перед ним совершенно обнаженная, выворачивая рукав синего свитера, чтобы легче было его надеть. Потом она натянула свитер на голову и просунула руки внутрь в поисках ворота, попутно ощутив сохраненный шерстью запах его тела с легким душком плесени от долгих месяцев лежания в комоде. Наконец она продела голову в ворот, натянула скатанный подол ниже грудей и расправила его. Свитер был слишком большим для нее: подол свисал ниже бедер.

– Голой ты мне нравишься больше, – сказал Ричард, но это была лишь слабая попытка пошутить.

– Ты понимаешь, что я делаю? – спросила она. – Ты вспомнил?

– Нет.

Но по глазам она видела, что он понимает.

– Этот мужчина на заправке, помнишь? Тот, которого я едва не сбила? Ты решил, что я не видела его, а я притворилась, что невнимательно смотрела на дорогу. Но ты был прав – я действительно не видела. Я и не могла его увидеть: он был невидим. Я понятия не имела, что он на дороге, пока ты, закричав, не заставил меня посмотреть правильно. Этот человек гламурен, он – из тех, кто от природы невидим. Ты понимаешь?

– Возвращайся-ка в постель, Сью.

– Нет, мы должны покончить с этим раз и навсегда. Теперь я знаю, почему ты уверяешь, будто потерял память! Ты просто не желаешь признавать правду, пытаешься отрицать то, что случилось с тобой в последнее время. Ты всеми силами стремишься защитить свое сознание. Но ты не должен так делать!

Произнося это, она чувствовала, как предвкушение опасной игры разрастается внутри нее, пронизывая и возбуждая ее все больше и больше.

– Смотри на свитер, Ричард. – Ее голос сделался хриплым от волнения, будто в ней росло желание. – Смотри, какой темный и насыщенный цвет. Ты видишь его?

Он едва заметно кивнул в ответ. Он молча и пристально разглядывал ее, и она поняла, что наконец-то сумела им овладеть.

– Следи за цветом, Ричард. Не теряй его из виду.

Она сконцентрировалась, думая про облако и призывая гламур окутать ее с ног до головы. Прежде он всегда бывал при ней и являлся по первому зову, теперь же его приходилось извлекать немалым усилием воли. Но она уже чувствовала, как облако сгущается вокруг нее.

Она стала невидимой.

Ричард, однако, продолжал смотреть на то место, где она стояла. Тогда она отступила немного в сторону и, обойдя кровать, невидимая для него, подошла к нему с другой стороны.

Это всегда происходило так – всякий раз, когда ей удавалось вызвать свой гламур. Это было как раздевание перед незнакомыми людьми, как воплощенная мечта о наготе в гуще народа. Как ожившие сексуальные фантазии о сладостной уязвимости и полной беспомощности. Вместе с тем невидимость означала безопасность – она была тайным укрытием, убежищем, куда никому не дано было проникнуть. Она была ее могуществом и проклятием, силой и наказанием. Этот всплеск сексуального возбуждения, окрашенного половинчатым сознанием вины и сладостным желанием отдаться чужой воле, полное обнажение личности и открытая демонстрация потаенного желания – все смешалось воедино, и она понимала, что это уже началось и неостановимо. Такое уже было у нее однажды с Ричардом, но если он все забыл, если его разум стал другим, значит, ей выпал, ей подарен шанс начать все с чистого листа.

Ее тело содрогалось от рвавшегося на свободу желания, дыхание сделалось частым и хриплым. Она задрала подол свитера и туго вдавила пальцы в промежность, не пуская наружу влажные признаки страсти. Взгляд Ричарда все еще был устремлен куда-то в пространство, он молчал, совершенно не осознавая, где она находится и что делает.

Она заговорила, понимая, что в голосе ее по-прежнему звучит необоримое желание:

– Ты помнишь, как мы встретились?

Ричард резко повернул голову, потрясенный. Он смотрел в ту сторону, где она теперь стояла: невидимая женщина, защищенная своим гламуром и обнажившаяся в нем, неодолимо влекомая и влекущая.

Часть пятая

1

Мне казалось, я первая обратила на тебя внимание, но у Найалла глаз всегда был острее. Однако он промолчал и ждал, пока я замечу тебя сама.

Потом, когда я тоже разобрала, что к чему, он сказал:

– Пойдем, поищем другой паб.

– Нет, я хочу остаться здесь.

Был субботний вечер, и в зал набился народ. Всестолики были заняты, посетители толпились возле стойки бара, некоторые стояли в проходах. Висевший под низким потолком густой табачный дым смешивался с твоим облаком. Если я и встречала тебя здесь раньше, то вполне могла не обратить внимания: как это ни удивительно, в своей кажущейся нормальности ты был для меня почти незаметен.

Сидя за столиком, я внимательно наблюдала за тобой, уже испытывая неодолимое влечение подобного к подобному. С тобой была женщина – вероятно, подружка, – но познакомились вы, должно быть, совсем недавно. Ты всячески старался ей понравиться, развлекал и смешил, оказывал ей всевозможные знаки внимания, но ни разу не прикоснулся, разве что случайно. Кажется, ты ей тоже нравился. Она часто улыбалась, кивала в ответ на твои слова. Она была нормальной и хотя бы поэтому не могла знать о тебе так же много, как я. В каком-то смысле я уже тогда завладела частью твоего существа, хотя ты еще даже не подозревал о моем существовании. Меня охватило возбуждение, я чувствовала себя хищницей, затаившейся в ожидании удобного момента. У меня не было сомнений, что рано или поздно ты должен почувствовать мое присутствие, увидеть и распознать меня. В тот вечер мы с Найаллом, оба невидимые, сидели за маленьким столиком у входа. С нами вместе сидели двое нормальных, которые, разумеется, нас не замечали. Раньше, пока я не обратила внимания на тебя, мы вели с Найаллом наш обычный нескончаемый, давно приевшийся спор о его поведении. Он до сих пор оставался неисправимым подростком и развлекался соответственно – к примеру, обожал красть сигареты. Он уже выудил три штуки из кармана нашего соседа по столику, причем каждый раз пользовался его зажигалкой. Казалось бы, эта милая шалость должна была наскучить ему много лет назад, однако для него это давно перестало быть шуткой и превратилось в привычку, что неизменно меня бесило. Между тем я знала: бояться совершенно нечего – все равно никто его не поймает. То же самое и с напитками: когда пиво кончалось, он просто отправлялся за стойку бара и обслуживал себя сам. Он знал, что если за выпивкой пойду я, то обязательно стану на время видимой, встану в общую очередь, буду ждать, как все, пока меня обслужат, и, конечно, заплачу. Найалл всегда воспринимал подобные действия как попытку сопротивления, как желание лишний раз напомнить ему, что для меня гламур – всего лишь одна из сторон жизни.

Наблюдая за тобой, я уже начинала опасаться, что ты вовсе не обратишь на меня внимания. Ты был всецело поглощен своей знакомой и ничего не видел. Заметив мое нетерпение, Найалл сказал:

– Он только наполовину гламурен, Сьюзен. Не трать попусту время.

– А ты никак ревнуешь?

– Только не к нему. Я вижу, что ты затеваешь, да только ничего у тебя не выйдет.

Но я не могла удержаться и продолжала наблюдать за тобой. Ты обладал именно тем зарождающимся, половинчатым качеством, которое так меня привлекало. Ты был только отчасти нормальным – как я, ты существовал одновременно в двух мирах. Трудно было представить, как ты ухитряешься жить в нормальном мире, даже не подозревая, что можешь стать невидимым. Неужели ты ничего не знал о своих способностях? Однако спокойная уверенность в себе определенно отличала тебя от всех известных мне невидимых, за исключением разве что Найалла.

А Найалл все больше напивался и не желал, чтобы я отставала. Пьянство доставляло ему удовольствие. Подобно многим невидимым, он с наслаждением предавался этому пороку. Иногда к концу вечера он так набирался, что едва держался на ногах, и в такие минуты даже я с трудом его различала. Его облако становилось настолько плотным и непроницаемым, что возникало пугающее ощущение сгустившейся вокруг него пустоты. В тот вечер, пока Найалл, по обыкновению, погружался в свое небытие, я не спускала с тебя глаз. Ты же, напротив, пил очень умеренно, то ли не желая терять остроумие, то ли потому, что был за рулем, то ли рассчитывал быть в форме, когда останешься наедине с дамой. Как я завидовала ей!

– Попытка – не пытка, – сказала я Найаллу.

Прежде чем он успел что-либо возразить, я встала, подошла к стойке бара и умышленно остановилась между тобой и твоей подружкой, делая вид, что ожидаю, пока меня обслужат. Ты инстинктивно подвинулся и начал озираться, подсознательно чувствуя, что кто-то стоит рядом, но все еще будучи не в состоянии меня заметить. Я по-прежнему была невидимой для тебя, хотя стояла настолько близко, что могла ощущать, как наши облака соприкасаются и смешиваются между собой, испытывая при этом глубокое чувственное наслаждение.

Временно удовлетворенная, я отошла и направилась за стойку бара, чтобы приготовить выпивку себе и Найаллу. Я положила деньги в ящик кассы и отнесла стаканы к нашему столику, но не села.

– Что ты затеваешь, Сьюзен?

– Просто присматриваюсь. Я должна быть уверена.

– Ты заходишь слишком далеко. Не смей увиваться вокруг незнакомых мужчин.

– Ты просто ревнуешь! – сказала я. – Сиди здесь. Я иду в уборную.

Я снова оставила его одного, желая хотя бы пару минут не видеть его осоловелых глаз. По дороге я позволила облаку рассеяться и стала видимой. Выйдя из туалета, я направилась к тебе и остановилась рядом. Сейчас, когда я была видимой, мне едва удавалось различать твое облако, хотя расстояние между нами было почти таким же, как и в первый раз. Теперь ты наконец заметил меня и слегка отстранился.

– Извините, – сказал ты, – я мешаю вам пройти?

– Нет. Хочу спросить, не найдется ли у вас мелочи для автомата?

– А что, бармены не могут разменять?

– Могут, просто они все заняты.

Ты полез в карман и достал горсть монет, чтобы разменять мою пятерку, но мелочи не хватало. Я поблагодарила и отошла прочь, зная, что теперь ты увидел меня как надо. Все еще видимая, я села рядом с Найаллом.

– Прекрати это немедленно, Сьюзен!

– Почему?! Я не делаю ничего такого, чего бы никогда не делал ты сам.

Я чувствовала, что готова на дерзости. Глядя на тебя через зал, я снова становилась девчонкой-подростком и, как школьница, надеялась, что теперь, зная, что я здесь, ты, может быть, бросишь взгляд в мою сторону. Впервые я не испытывала страха перед Найаллом. Он всегда принимал меня как должное. Он был уверен, что я никуда от него не денусь, прекрасно зная, что я терпеть не могу других невидимых, и полагая, что знакомство с нормальным мужчиной для меня в принципе невозможно. Но я никогда не скрывала своего желания обрести нечто лучшее и, увидев тебя, была готова на любые безрассудства.

Сейчас, когда Найалл сидел так близко ко мне, я просто не могла долго оставаться видимой, и сразу же после превращения он скомандовал:

– Приканчивай свою выпивку. Мы уходим.

– Иди, пожалуйста, если хочешь, – сказала я. – Я пока остаюсь.

– Ты напрасно теряешь время. Он не из наших. Ты же видишь не хуже меня.

Он осушил последний стакан пива и громко рыгнул. Ему не терпелось как можно скорее убраться отсюда, прихватив меня. Найалл знал, что я и раньше заглядывалась на других мужчин, если находила их привлекательными, но до сих пор его это совершенно не трогало: все они были нормальными, а стало быть, неопасными для него, и он это отлично знал. Сейчас же все было иначе. Найалл назвал тебя «полугламом», но я-то сразу заподозрила, что ты попросту не осознаешь своих способностей. Ты производил впечатление невидимого, которому удалось как-то вписаться в реальный мир. Именно эта твоя черта прежде всего и возбуждала мой интерес.

Я ведь и сама была невидимой только отчасти. Я существовала на самой границе и могла, сделав усилие, проявляться в видимом мире. Найалл не имел подобного выбора – он давно сделался полностью невидимым, навсегда выпал из круга нормальных людей. Конечно же, он сразу сообразил, что встреча с тобой может для меня значить. Ты стоял на ступеньку ниже меня: ты был еще скорее видимым, тогда как я, наоборот, скорее невидимкой.

Я сосредоточилась и заставила себя снова стать видимой, преднамеренно провоцируя Найалла.

– Поднимайся, Сьюзен. Мы уходим.

– Уходишь ты, – сказала я твердо. – А я остаюсь.

– Без тебя я никуда не пойду.

– Поступай как знаешь.

Говорить с Найаллом в таком тоне, выставляя напоказ свою независимость, – подобную дерзость я позволяла себе впервые.

– Нечего тут мне вола крутить. С ним у тебя не выгорит.

– А ты боишься, что я найду себе другого!

– Без моей помощи тебе не справиться, – сказал он. – Ты и сейчас знаешь, что очень скоро получишь отставку.

Он говорил правду, хотя я упрямо сопротивлялась ей. Дело в том, что довести до совершенства технику формирования и рассеивания облака мне удалось только после знакомства с Найаллом, и до сих пор проделывать этот трюк без особых усилий я могла только в его присутствии. Я знала, что причиной была энергетическая связь наших облаков. Состояние видимости требовало постоянного напряжения и слишком быстро утомляло меня, если я оставалась одна. Мы с Найаллом сделались взаимозависимы. Даже после расставания каждому пришлось бы еще долго полагаться на поддержку другого.

Но Найалл не знал, что я испытала, когда впервые приблизилась к тебе. Эти синхронные вибрации наших облаков, эта дразнящая тяга… Ты действительно угрожал его власти надо мной – нормальный мужчина с облаком, чья близость могла и меня сделать видимой.

– Во всяком случае, я попытаюсь, – сказала я. – Если тебе не нравится, можешь уходить.

– Пошла ты!

Вставая, Найалл покачнулся и задел за край стола, расплескав напитки. Люди, сидевшие напротив, посмотрели на меня с удивлением, решив, что это моя вина. Я пробормотала извинения и попыталась незаметно вытереть пиво матерчатой подставкой для кружки. Найалл уже уходил, протискиваясь сквозь толпу. Он грубо распихивал людей локтями, но ему и так уступали дорогу. Люди отходили в сторону как по команде. Никто не реагировал на его грубость, никто его попросту не замечал.

Я оставалась видимой и после его ухода. Мне было важно доказать себе самой, что хотя бы на это я еще способна. Никогда прежде я не решалась обращаться с Найаллом подобным образом, так твердо настаивать на своем. Я знала, что расплата еще впереди, хотя в тот момент всерьез не задумывалась об этом. Ты был для меня гораздо важнее.

Тщательно продумав свое дальнейшее поведение, я встала и вышла в зал. Смешавшись с толпой, я постаралась оказаться как можно ближе к тебе. Ты сидел лицом к своей подружке, опираясь локтями о стойку бара. Ты даже наклонился поближе к ней, чтобы удобнее было вести беседу. Я остановилась на расстоянии вытянутой руки, снова ощущая себя хищницей. Ты не догадывался о моем присутствии и от этого выглядел беззащитным, усиливая мое не вполне невинное возбуждение. Я ждала, все еще видимая, но незаметная и не замеченная тобою в толпе. Ты был по-прежнему увлечен разговором и видел только ее. Она же почти без передышки глотала пиво, и я поняла, что ждать осталось недолго. Мое терпение вознаградилось: всего минут через десять она встала, протиснулась мимо меня и удалилась в дамскую комнату.

Я тут же подошла и, заняв ее место, положила ладонь на твою руку. Стараясь перекричать гомон толпы и грохот музыки, я громко сказала:

– Мы ведь знакомы, верно?

Ты посмотрел с удивлением.

– Все размениваете пятерку?

– Нет, но я смотрю на вас весь вечер, и ваше лицо кажется мне знакомым.

Ты медленно покачал головой, очевидно, пытаясь понять, что происходит. Я заметила на твоем лице то характерное выражение, которое нередко возникает у мужчин при первой встрече с незнакомкой: смесь любопытства и желания показаться интересным, в общем, совершенно недвусмысленный – откровенный, если не сказать вульгарный – сигнал о сексуальной готовности. Я догадалась, что ты знавал немало женщин, всегда готов с легкостью завязать новое знакомство и не слишком склонен хранить верность. Ты увидел во мне всего лишь очередной шанс, и эта примитивная мужская реакция вызвала у меня такой трепет, как никогда прежде. Ты вел себя так, будто имел дело с совершенно нормальной, видимой женщиной.

– Не думаю, что мы встречались, – сказал ты. – Разве что где-нибудь на вечеринке.

– Вы с подружкой, ведь так?

– Ну, она… Да.

– А вы не бываете здесь один?

– Случается.

– Я собираюсь сюда на этой неделе. В среду вечером.

– Понятно, – сказал ты. – Но чего вы, собственно, хотите?

– Вы мне любопытны. Не догадываетесь почему?

– Нет. Может, просто объясните, в чем дело?

– Ерунда. Я просто немного нервничаю – не привыкла заговаривать с незнакомцами первой.

– Ах вот оно что! Ты явно испытывал неловкость. Бесцеремонная назойливость со стороны совершенно незнакомой женщины, видимо, поставила тебя в тупик. Ты, правда, говорил со мной шутливым тоном, но без насмешки. Я же была близка к полному замешательству и после первых нескольких фраз уже жалела, что вообще завела этот разговор. Я готова была сквозь землю провалиться от стыда. Щеки мои горели, я плохо понимала, что говорю. Окончательно смущенная собственным бесстыдством, я отступила на несколько шагов и нырнула в людскую гущу. Я спешно пробиралась сквозь толпу с единственным желанием спрятаться, но в глубине души пламенно надеялась, что сказанного было довольно: что мне удалось пробудить твой интерес и ты придешь на встречу со мной в назначенный вечер, хотя бы из любопытства.

Я вышла на улицу и остановилась, разгоряченная и взволнованная своей неумелой отвагой. Никогда до того я ничего подобного себе не позволяла. Я была почти уверена, что Найалл выжидает где-нибудь неподалеку. Не обнаружив явных признаков его присутствия, я глубоко вздохнула и попыталась немного успокоиться, в то же время постепенно возвращаясь к своей изначальной невидимости. Погружение в нее придает мне уверенность в себе. Я слышала шум, доносившийся из паба: разговоры, грохот музыки, стрекотание кассового аппарата, звон стаканов. Стояло лето, на улице было тепло, и шел мелкий дождь: обычное дело для Лондона в это время года. Я же о, ничего не замечала. Увидев тебя, я стала сама не своя. Меня бросало в дрожь от одной мысли, что ты общался со мной как с нормальной женщиной, и вместе с тем я досадовала на себя за свою неуклюжесть, за этот дурацкий разговор. Неужели все нормальные люди проходят через такое, когда решаются завязать беседу с человеком противоположного пола?! До сих пор гламур спасал меня от подобных переживаний.

Посетители покидали паб – иногда группами, иногда парами. Я внимательно наблюдала за центральным входом, стараясь не пропустить тебя и надеясь, что ты не выйдешь через боковую дверь. Мне хотелось увидеть тебя еще раз, прежде чем ты уйдешь, на тот случай, если мы больше не встретимся. Наконец вы появились. Вы шли под руку, и я двинулась следом, почти вплотную, надеясь услышать что-нибудь полезное, например твое имя или нечто другое, что поможет мне впоследствии отыскать тебя.

Вы направились в переулок. Я шла за вами до самой машины – красного «ниссана». Ты распахнул дверцу и продолжал держать ее широко открытой все время, пока твоя пассия устраивалась на сиденье. Потом ты сел в машину, но завел ее не сразу: вы долго целовались. Когда машина отъезжала, я постаралась запомнить номер. Если наше свидание не состоится, может быть, номер позволит тебя выследить.

Позади меня прозвучал голос Найалла:

– Сьюзен.

Так я и знала, что он поблизости. Я повернулась на голос, но Найалл был невидим. То есть он всегда невидим, однако на этот раз даже я не могла его разглядеть.

– Где ты? – спросила я.

– Сейчас же бросай это дело, Сьюзен.

– Даже не надейся. И сделай так, чтобы я тебя видела!

– Ты знаешь, как быть, – просто спустись до моего уровня.

– Но я не могу, Найалл.

– Что ж, значит, теперь цена тебе известна. Когда передумаешь, я буду рядом.

Больше он не сказал ни слова. Тщетно пыталась я найти его в сгущающихся сумерках, перепробовав все известные мне приемы обнаружения его облака, но Найалл был мастером игры в прятки. Как-то раз, сильно разозлившись на меня, он уже проделал нечто подобное: погрузился в пучину невидимости так глубоко, что я отчаялась когда-либо его найти. Но тогда он вернулся очень скоро, помучив меня всего несколько часов. Что сейчас у него на уме, я не знала, но теперь, после встречи с тобой, его исчезновение меня не слишком заботило.

3

Следующий день я провела в одиночестве, думая о тебе, вспоминая наш короткий разговор, пытаясь вообразить, что будет дальше. Успех предприятия зависел от того, был ли ты достаточно заинтригован, чтобы прийти в среду вечером. Я же была такой неопытной, такой неискушенной в любовных отношениях, что чувствовала себя неуверенно, как школьница. Естественно, Найалл тоже это знал. В то время я работала над черновым макетом и иллюстрациями к одной детской книге, и это занятие поглощало все мое внимание. Только поздно вечером в воскресенье я наконец снова взялась за макет, решив еще раз просмотреть уже готовую часть. Работа быстро захватила меня, и я погрузилась в нее с головой. Я прилежно трудилась следующие три дня. Единственное, что меня беспокоило, это мысль о Найалле: после нашего короткого обмена любезностями в переулке он так и не давал о себе знать. С одной стороны, мне трудно было найти себе оправдание – я прекрасно понимала, что намеренно разозлила его. С другой – мы уже пару раз крупно ссорились и выясняли отношения, но прежде Найалл всегда сам первый приходил ко мне в поисках утешения и поддержки.

Вот и эти три дня я все время ждала его появления. Каждый раз, когда в холле звонил телефон или кто-то входил в дом, я думала: «Он!» – но всегда ошибалась. Его молчание беспокоило меня все сильнее, и чем ближе подходил вечер среды, тем больше мной овладевало раскаяние и настойчивое желание увидеться с ним до нашей с тобой встречи. В час ленча я вышла из дома и направилась в паб на Хорнси-Райз – одно из тех мест, где он обычно околачивался и кормился. Найалла там не было, но я увидела других гламов и спросила, не знают ли они случайно, где он может быть. Оказалось, что ни один не встречал его с прошлой недели.

Мало-помалу я поняла, что он специально держится от меня подальше, прекрасно помня, что неведение о том, где он находится, приводит меня в бешенство. Впрочем, ничто не могло заставить меня изменить планы и отказаться от мысли снова увидеть тебя. Я тщательно выбрала одежду для свидания и вообще уделила массу времени своему лицу и телу, зная, что мужчину нужно ослепить – раз и навсегда. Я долго вертелась перед зеркалом, критически оценивая себя: тайный ритуал, что-то вроде магического обряда. Будучи невидимкой большую часть своей взрослой жизни, я давно не заботилась о собственной внешности.

Я уже готова была выйти из дома, хотя оставалось еще много времени, когда в холле зазвонил телефон. Я подняла трубку. На сей раз это действительно был Найалл. Вероятно, он забрался в чей-то дом и позвонил. Я почувствовала несказанное облегчение. Только теперь я могла быть уверена, что он не витает где-то поблизости, укутавшись в эту свою жуткую, непробиваемую невидимость.

– Сьюзен, – сказал он. – Это я.

– Где ты был? Ты меня напугал до полусмерти. Исчез на трое суток. Почему ты?..

– Я подумал, что тебе будет приятно кое-что узнать, – сказал он. – Его зовут Ричард Грей.

– Кого?

– Твоего дружка из паба. Он откликается на имя Ричард Грей.

– Найалл, каким образом?..

– Он работает в службе новостей Би-би-си, – снова не дал мне говорить Найалл. – Кинооператор, двадцать восемь лет, живет в западном Хэмпстеде, в пабе был со своей подружкой. Хочешь знать ее имя?

– Нет! – сказала я решительно. – Найалл, откуда ты, черт возьми, все это знаешь? Только что сам выдумал?

– Проверишь, если встретишься с ним. Ты ведь уже готова, не так ли?

– Это тебя не касается, – отрезала я.

– Нет. Все, что ты делаешь, меня касается. Только поэтому я и звоню. Полагаю, тебе интересно знать, что я на некоторое время уезжаю из Лондона.

Найалл прежде никуда не уезжал, и эта неожиданная новость заставила меня воспрянуть духом. Каким бы коротким ни оказалось «некоторое время», у меня появлялся шанс узнать тебя ближе, не страдая от его назойливости. Ожидая от него разъяснений, я молчала, бессмысленно уставившись на общую доску объявлений, висевшую возле телефона. К ней было приколото множество старых записок. Жизнь соседей казалась такой простой и прозрачной, не обремененной всякой там невидимостью. «Анна, пожалуйста, позвони Себу». «Дик, только что звонила твоя сестра». «Вечеринка в № 27 в субботу вечером. Приглашаются все».

– Куда ты собираешься? – спросила я наконец, пытаясь изобразить равнодушие. Или, вернее, неравнодушие, но не то, которое я на деле испытывала.

– То-то и оно! На юг Франции. У моих друзей там вилла, но я не знаю точного адреса. Где-то рядом с Сен-Рафаэлем. Поживу у них пару недель.

Мне даже в голову не приходило, что у него могут быть близкие друзья, да еще с собственным домом.

– Приятно слышать, – сказала я. – Отличная идея.

– А ты бы не хотела поехать со мной?

– Ты же знаешь, как я занята.

– Да, но не настолько, чтобы отказаться от свидания с Ричардом Греем. Ведь так? Ты к нему собираешься, верно?

– Вполне возможно, – сказала я.

– Нынче вечером, не так ли? Ведь вы об этом договорились? Сегодня ваша первая встреча один на один.

Я ощутила знакомый изматывающий страх. Он не позволил бы чему-либо измениться. Но даже и в этом случае то, что он знал о моих планах…

– Ты подслушивал?

– Не исключено.

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что именно в тот момент я могла раз и навсегда выкинуть Найалла из своей жизни. Мне следовало проигнорировать его заявление или просто повесить трубку. Поступи я так, возможно, и не случилось бы ничего из последующих событий. Но мы с Найаллом слишком долго были близки, слишком близки, и я тоже заразилась свойственной ему беспечностью. Не надо было так легко забывать его угрозы. Тогда, после первого исчезновения, когда он впервые погрузился в свою абсолютно непроницаемую невидимость, он похвалялся, будто может пребывать в таком состоянии сколь угодно долго. И ни один человек, говорил он, никогда не сможет его увидеть. Даже другие гламурные. Даже я. Я не хотела тогда верить, но если Найалл не лгал, значит, он может находиться где угодно в любое время. Сейчас он намекал, что в тот вечер в пабе, когда я решилась заговорить с тобой, он, никому не видимый, все время стоял возле нас и слышал каждое слово. Но как он умудрился узнать твое имя и выяснить, где ты работаешь? Должно быть, выследил тебя. Интересно, чем еще он занимался эти три дня и какие планы вынашивает?

Стараясь не выдать озабоченности, я спросила:

– На сколько дней, говоришь, ты уезжаешь?

– Разве я говорил об этом? Почему бы тебе просто не дождаться моего звонка из Лондона, когда я вернусь?

– И когда же это случится?

– Зачем тебе обязательно знать? Я позвоню оттуда, если смогу. Послушай, мне пора вешать трубку. Через час мы уезжаем.

– Имей в виду, – сказала я, – если ты задумал о, мне мешать, я больше не стану с тобой говорить никогда в жизни.

– Можешь не беспокоиться, в ближайшее время ты меня не увидишь. Я пришлю тебе открытку из Франции.

Я родилась двадцать шесть лет назад в одном из городков-спутников Манчестера. Мы жили у самой границы с графством Чешир, можно сказать, почти в сельской местности. Мои родители родом из Шотландии, с западного побережья близ Эра. Поженившись, они вскоре переехали в Англию. Отец служил бухгалтером в большой конторе недалеко от дома. Пока моя сестра Розмари и я были маленькими, мать присматривала за нами, а когда мы подросли, стала подрабатывать официанткой на полставки.

Сколько я себя помню, в детстве я была совершенно нормальным ребенком, крепким и здоровым. Не было даже намека на те особые свойства, которым предстояло проявиться впоследствии. Розмари, которая старше меня на три года, напротив, была слабой и часто хворала. Я хорошо помню, как родители непрестанно твердили, что я должна вести себя тихо, не шуметь, ходить по дому на цыпочках, чтобы не разбудить или не потревожить больную. И я действительно старалась вести себя как можно тише, со временем это вошло в привычку. Я не отличалась буйным нравом, наоборот, всегда была послушной. Мне хотелось быть хорошим ребенком, и я была – или, по крайней мере, пыталась быть образцовой дочерью, о какой мечтает любая мать. Что касается сестры, то в промежутках между болезнями она являла полную противоположность мне.

Розмари слыла сорванцом, носилась, наполняя весь дом шумом, я же все больше съеживалась и боялась дышать, стараясь сделаться незаметной. Сейчас это чуть ли не обязательно для таких, как я и мне подобные, но тогда, в детстве, желание слиться с фоном было всего лишь одним из свойств моей натуры. В остальном я вела себя так же, как другие дети: ходила в школу, заводила друзей, праздновала дни рождения и бывала на детских праздниках, падала, обдирая колени и локти, училась кататься на велосипеде, мечтала иметь пони, украшала стены снимками поп-певцов и кинозвезд.

Перемены пришли позже, когда я стала подростком, и не все сразу. Я не могу точно вспомнить, когда впервые осознала, что отличаюсь от других девочек в школе, но к пятнадцати годам все уже прояснилось – я стала такой, как сейчас. В моей семье редко обращали внимание на то, чем я занимаюсь. На уроках учителя обычно не откликались, когда я тянула руку. Другие дети, видимо, тоже почти не замечали моего присутствия. Постепенно, одну за другой, я потеряла всех старых подруг. Я легко училась и получала хорошие отметки, однако в табелях об успеваемости и прилежании встречались весьма сдержанные отзывы: «средние способности», «старательная», «умеренные успехи». Единственным предметом, где я выглядела блестяще, было рисование, но это лишь отчасти объяснялось моими способностями. Во многом своими успехами я была обязана учительнице, которая, не жалея сил, поощряла и ободряла меня и готова была заниматься со мною даже после уроков.

На первый взгляд может показаться, будто в подростковые годы я была смирной девочкой, но все обстояло как раз наоборот. Я обнаружила, что любые проделки легко сходят мне с рук, и стала первой смутьянкой в классе. Я издавала при учителях неприличные звуки, швырялась чем попало, устраивала дурацкие розыгрыши. Меня почти никогда не ловили за руку, а я втихомолку наслаждалась последствиями моих безобразий. Я стала красть в школе, причем не столько ценные вещи, сколько всякую ерунду, и только ради удовольствия стащить и уйти незамеченной. Обычно такие ребята пользуются особой популярностью, но только не я. Одноклассники относились ко мне дружелюбно, но никто не стал моим близким другом.

Понемногу я делалась все менее и менее видимой, и это становилось опасным. В четырнадцать лет меня сбила машина, но водитель заявил, что не видел меня на переходе. К счастью, серьезно я не пострадала. Другой раз я чуть не обгорела прямо в собственном доме. Я стояла одна в комнате, прислонившись к решетке потушенного камина. Неожиданно в комнату вошел отец и зажег огонь. До сих пор живо помню свое изумление: я никак не могла понять, почему он это сделал. Я стояла так близко, что пламя мгновенно перекинулось на юбку, и она вспыхнула. Но даже тут отец заметил меня, только когда я закричала и отскочила прочь, колотя руками по дымящейся ткани.

Из-за этих и множества других происшествий, не столь серьезных, но столь же неприятных, я привыкла относиться с опаской к предметам и людям, способным причинить мне вред. Я и сейчас неуверенно хожу по улицам в толпе, перехожу через дорогу или стою на перроне. Хотя я научилась водить машину несколько лет назад, но до сих пор не чувствую себя нормально за рулем. Меня не покидает неприятное ощущение, что, когда на водительском месте сижу я, машина тоже делается незаметной. Купаясь в море, я никогда не заплываю далеко, опасаясь, что, если вдруг я начну звать на помощь, никто, по обыкновению, меня не заметит и не услышит. С двенадцати лет я перестала кататься на велосипеде. С тех пор как однажды собственная мать облила меня кипятком, разливая чай, я шарахаюсь от людей, если у них в руках что-то жидкое и горячее.

Все это начало сказываться на моем здоровье. В подростковом возрасте я стала ужасно слабой и болезненной. Меня мучили непрерывные головные боли, я засыпала ни с того ни с сего, переболела всеми возможными инфекциями, какие только встречались в наших краях. Наш семейный доктор объяснял мое состояние «периодом роста» и врожденной восприимчивостью организма, но теперь-то я знаю, что причиной служили мои неосознанные попытки сделаться видимой. Я хотела стать заметной, хотела быть такой же, как все, хотела, чтобы меня воспринимали, хотела вести самую обыкновенную жизнь. Благодаря моему настойчивому желанию мне это удавалось на время – но приходилось расплачиваться. Все школьные годы я скользила из одного состояния в другое, и теперь я знаю, сколько сил из человека это вытягивает.

Облегчение наступало только в одиночестве. На летних и зимних каникулах, иногда по выходным, я отправлялась одна бродить на природе. Проехав всего несколько миль на автобусе в южном направлении мимо городков Уилмслоу и Олдерли-Эдж, я оказывалась в восхитительном уединении среди безлюдных угодий и лесов. Только там, вдали от людей, я могла позволить себе счастливо и беззаботно погружаться в мир невидимости, чувствуя себя так, будто избавляюсь от тесной одежды, лишнего имущества или бремени ненужных забот.

Когда мне было около шестнадцати, во время одной из таких прогулок я познакомилась с миссис Куайль.

Она первая меня заметила и сама сделала шаг к знакомству. Когда мы впервые встретились, я едва обратила внимание на эту женщину среднего возраста и приятной наружности, которая шла по дорожке мне навстречу. Маленькая собачка семенила у ее ног. Поравнявшись, мы обменялись улыбками, как это порой делают незнакомые люди, и разошлись, каждая своей дорогой. До моего сознания не сразу дошло, что она увидела меня, хотя в тот момент я была невидима. Через минуту я бы вовсе забыла о ней, но тут меня обогнала ее собачка, и я оглянулась. Женщина повернула назад и уже почти поравнялась со мной.

Между нами завязался разговор, и первыми ее словами были:

– А знаете ли, милочка, что вы гламурны?

Вероятно, знай я, кто она такая, то перепугалась бы сдуру и бросилась наутек. Но она улыбалась так мило и выглядела такой безобидной, что я совсем не почувствовала тревоги. Напротив, ее странный вопрос заинтересовал меня, и я, не раздумывая, пошла с ней рядом. Мы болтали о пустяках – о погоде, об окрестных пейзажах, но я так и не ответила на ее вопрос, а она не настаивала. Оказалось, что мы обе привязаны к сельской природе, диким цветам и покою, и этого было вполне довольно. Незаметно мы подошли к ее дому – небольшому коттеджу чуть в стороне от дороги, – и она пригласила меня на чашку чая.

Внутри дом оказался уютным, с центральным отоплением и прекрасной обстановкой. Там были телефон, телевизор, видео- и CD-плееры, посудомоечная машина и много другой техники. Приготовив чай, хозяйка села на диван, собачка свернулась возле нее клубочком и уснула.

И вот, за чаепитием, поскольку первый ее вопрос так и повис в воздухе и не давал мне покоя, я спросила ее, что же она имела в виду. Меня смущало необычное употребление слова «гламур». Как правило, люди употребляют его в смысле «очарование», «шарм», «шик», что ко мне относиться никак не могло. Миссис Куайль объяснила, что это старинное слово, перекочевавшее в английский язык из шотландского и давно утратившее первоначальный смысл. Изначально словом «гламур», точнее сказать, «гламмер» называли особые «чары», колдовское заклятие. Когда молодой шотландец влюблялся, он шел к старой деревенской колдунье, и та за плату могла наложить заклятие невидимости на его избранницу, чтобы оградить ее от ухаживаний других мужчин. Оказавшись под гламмером, девушка становилась гламурной – невидимой для назойливых глаз. Потом миссис Куайль стала задавать мне разные вопросы: верю ли я в магию, вижу ли странные сны, не случалось ли мне угадывать чужие мысли. Едва увидев меня на дорожке, она сразу поняла, что я обладаю гламуром, что я могу оказывать психическое воздействие на окружающих. Известно ли мне это? Знаком ли мне кто-нибудь еще, похожий на меня? Она задавала вопросы так настойчиво, что мне сделалось страшно.

Я сказала, что мне пора, и поднялась. Женщина сразу же повела себя иначе, стала извиняться за то, что напугала меня. Я торопливо пятилась к выходу, а она говорила, что я могу приходить к ней еще, если захочу узнать больше. Оказавшись на дорожке, я бросилась прочь со всех ног, полная ужаса. Я бежала и бежала, пока не оказалась на автобусной остановке. В ту ночь она мне снилась.

Но на следующей неделе я снова отправилась к ней. Миссис Куайль ждала меня, будто мы заранее условились о встрече. Она не обмолвилась о моем паническом бегстве, все выглядело так, будто мы знакомы целую вечность. Это был первый мой визит к ней, но далеко не последний. Мы встречались с ней довольно часто следующие два года.

Теперь-то я знаю: ее рассказы – только часть правды, более того, ее версия была окрашена давним интересом к парапсихологии. Действительно, говоря о себе, она часто пользовалась этим словом. Но невидимость на самом деле вовсе не особая паранормальная способность, как думала миссис Куайль, а естественное состояние, присущее некоторым людям от природы. Многие от природы наделены особыми способностями – «талантами», – как положительными, так и отрицательными: одни имеют абсолютный слух, другие наделены харизмой, некоторые умеют рассмешить, иные не могут не вызывать омерзения, есть прирожденные лидеры, есть такие, кто легко заводит друзей. Есть люди, подобные мне – их совсем немного, – которые по самой своей природе малозаметны, неприметны, проще говоря, невидимы для окружающих.

Я многому научилась у миссис Куайль, но впоследствии мне также пришлось по-новому перетолковать для себя многое из того, что она говорила. Например, она описывала гламур как некую ауру, «облако», сходное по своей природе с определенными мистическими явлениями астрального уровня. Но мое состояние невидимости было для меня настолько явственным и лишенным всякой мистической окраски, что я при всем желании не соотносила его с паранормальными способностями, свойственными ясновидящим или медиумам. И все же слово «облако», как оно звучало в ее устах, оказалось для меня полезным. Оно помогло мне зрительно представить процесс перехода из одного состояния в другое: сначала размывание границ, потом мягкое сглаживание очертаний, исчезновение отдельных деталей. Так все стало гораздо проще.

От нее я узнала о госпоже Елене Блаватской – основательнице теософского учения, которая занималась спиритизмом, собрала немало свидетельств о появлениях и исчезновениях с помощью облака и заявляла, что способна сама становиться невидимой. Я услышала о ниндзя в средневековой Японии, которые делались как бы невидимыми, отвлекая внимание врагов. Воин-ниндзя, облачившись в маскировочную одежду, устраивал засаду и мог часами в полной неподвижности ожидать появления противника, готовый в любую секунду внезапно напасть и убить с ужасающей свирепостью. Она рассказала мне об Алистере Кроули, который утверждал, что невидимость – простейшая и непреложная истина, и заявлял, что готов в доказательство пройти парадным шагом по улицам Мехико в ярко-красной мантии и золотой короне, да так, что никто его не заметит. Я услыхала историю о писателе Бульвер-Литтоне, который свято верил в свое умение становиться невидимым, чем буквально изводил друзей. Когда они собирались в его доме, он осторожно двигался среди них, доверчиво полагая, что никто не способен его увидеть, а потом громким криком сам обнаруживал свое местонахождение. Друзья неизменно сопровождали его «появление» почтительными возгласами удивления и восторга.

Именно миссис Куайль показала мне однажды с помощью зеркала, что я невидима.

В зеркале я видела себя всегда, поскольку, как и любой нормальный человек, ожидала именно этого. Я смотрела должным образом – и видела. Но как-то раз миссис Куайль устроила хитрость: поставила зеркало в таком месте, где я никак не рассчитывала его обнаружить, – сразу за входной дверью. Когда я вошла в дом, она пропустила меня вперед и последовала за мной. Я направилась прямо к зеркалу и, не сразу сообразив, в чем дело, сначала увидела только ее отражение, хотя она была позади меня. Несколько секунд, пытаясь разобраться, что же происходит, я не замечала в зеркале собственного отражения. Когда я наконец увидела, мне все стало понятно: я не была невидимой, то есть не делалась прозрачной, и законы оптики не нарушались, но благодаря облаку меня становилось трудно заметить.

Миссис Куайль говорила, что могла видеть меня всегда, даже когда я невидима для других людей, даже в тот раз перед зеркалом, когда я не увидела себя сама. Она была своеобразной женщиной: бесхитростной, простодушной, обыкновенной во всех отношениях, кроме этого единственного качества. Она рано овдовела и жила одна в окружении самых прозаических вещей: семейных фото, хозяйственных приспособлений, сувениров из Флориды, Италии и Испании, где она проводила отпуск с семьей. Ее сын служил в торговом флоте, обе дочери были замужем и жили в разных концах страны. Удивительно, но это была очень практичная и приземленная женщина, которая дала мне понять, насколько я оторвана от мира, наполнила мою голову множеством идей и снабдила кое-какими истинами, чтобы я поняла, кто я такая и на что способна. Между нами завязалась дружба – необычная, странная дружба. Она умерла внезапно от сердечного приступа за несколько месяцев до моего отъезда в Лондон.

Мы встречались с ней нерегулярно, порой не виделись неделями. Когда мы познакомились, я потихоньку заканчивала школу, так и оставаясь почти незаметной для одноклассников и учителей. Все же я благополучно переходила из класса в класс с удовлетворительными отметками по всем предметам, кроме рисования. Быть видимой становилось все труднее. Я находилась в постоянном напряжении и последний год учебы в школе страдала бесконечными обмороками и приступами мигрени. Только в одиночестве или в обществе миссис Куайль мне удавалось полностью расслабиться. После ее смерти – всего за пару дней до выпускных экзаменов – я почувствовала себя изолированной от всего мира и совершенно беззащитной.

В день совершеннолетия я получила от родителей неожиданный подарок. Когда я только появилась на свет, они внесли на мое имя небольшой страховой вклад. Теперь срок истек, и деньги можно было использовать. Мне как раз предложили место в художественном колледже в Лондоне с оплаченным обучением, но без стипендии. Нужно было на что-то жить, и деньги из страховки почти полностью решали эту проблему. Отец сказал, что готов добавить недостающую сумму. Так в конце лета у меня появилась возможность впервые в жизни покинуть дом, и я отправилась в Лондон.

4

Прошло три года. Студенчество – время серьезных перемен в жизни. Это период взросления, когда рвутся привычные связи детства – со школьными друзьями, с семьей. Это время, когда недавний подросток ищет свое место в новой, незнакомой компании сверстников, обретает знания и навыки, необходимые во взрослой жизни, когда полностью вызревает личность – независимое человеческое существо. Происходило все это и со мной, но одновременно и те, особые, качества тоже менялись. Я окончательно примирилась с собственной невидимостью, поняв, что она присуща мне от природы и никуда не денется.

Я снимала квартиру вместе с двумя соседками – тоже студентками из колледжа. Хотя при них я старалась оставаться видимой, все эти три года обе девушки пребывали в уверенности, что большую часть времени я провожу отдельно от них, скажем в собственной спальне. С этим пришлось смириться в первую очередь. Благодаря моим соседкам я поняла, что невидимый существует в сознании окружающих – они знают его, помнят о нем и даже воспринимают его физическое присутствие, однако попросту игнорируют его: с ним нечего делать. Соседки замечали меня только тогда, когда я сама этого хотела и прилагала усилия, а остальное время они вели себя так, будто меня нет вовсе.

В колледже было еще труднее. Само собой, я должна была не просто посещать занятия, но и быть замеченной: выполнять задания, сдавать зачеты и представлять готовые работы – в общем, требовалось ощутимое присутствие. Первый курс я продержалась, доведя себя при этом до полного изнеможения. В итоге мне удалось закрепить в сознании преподавателей факт собственного существования – но ценой здоровья. На втором курсе, по идее, должно было стать полегче, поскольку нам разрешали больше работать самостоятельно. Я выбрала общий курс коммерческой живописи, один из самых посещаемых, получив таким образом возможность затеряться в толпе студентов во время совместных занятий. И все же я постоянно находилась в жутком напряжении: быть видимой становилось все трудней, и я чувствовала себя измотанной до крайности. Я худела, страдала от приступов головной боли, меня то и дело тошнило.

Жизнь в Лондоне привела и к другим переменам. Дома я привыкла ускользать безнаказанной. В школе были дурацкие проделки и бессмысленное воровство. Но вне школы я очень быстро поняла, что легко могу смыться откуда угодно, не заплатив, что трата денег для меня – это вопрос желания. Теперь, оказавшись в Лондоне почти без средств, я потихоньку начала пользоваться этой возможностью и скоро вошла во вкус. Мало-помалу привычка превратилась в образ жизни.

Жизнь в большом городе вообще предрасполагает к пороку: и нормальному-то человеку затеряться в лондонской толпе ничего не стоит. Попав в Лондон, я всего за пару недель психологически приспособилась к переменам. Наконец-то я была по-настоящему дома! Лондон буквально создан для невидимых людей. Он усилил мою безвестность, позволив природному состоянию стать способом выживания. В Лондоне никто не обладает личностью, пока не потребуется ее удостоверить.

Я заплатила за проезд в метро лишь однажды, когда впервые села в подземку и еще не знала, как себя вести. Подавив страх перед людской толпой, я ездила в поездах и автобусах, как в личной машине с шофером, свободно проходила в театры и кино. Невидимость вдохнула в меня новую жизнь. Мне казалось, что этот мир принадлежит мне одной. Невидимая, я могла свободно бродить вдоль улиц, тенью проникать внутрь любых зданий, не боясь быть обнаруженной. Невидимостьраздвигала внешние границы моего мира, сама же я оставалась надежно укрытой от посторонних глаз. Каждый день такой жизни давал мне ощущение полновластия, и я никогда не уставала от нее. Я ускользала в мир теней, лишь там находя исцеление от эмоционального и физического истощения, которое приносили мои усилия быть реальной.

Поскольку на первых порах я была слишком озабочена собственной персоной и к тому же не сразу научилась правильно смотреть, понадобилось несколько месяцев, чтобы осознать: я – не единственная. В Лондоне были, конечно, и другие невидимые, с которыми мне неизбежно предстояло встретиться.

Первой, кого я заметила, была молодая женщина примерно моего возраста. Я ждала поезда метро на станции Тоттенхем-Кортроуд и, бесцельно оглядывая платформу, случайно обратила внимание на нее. Она сидела на скамейке, привалившись спиной к керамической плитке тоннеля. Одежда на ней была грязная, выглядела она усталой, взгляд ее показался мне лихорадочным. Я решила, что она, скорее всего, больна, и в первый момент испытала желание как-то позаботиться о незнакомке. В лондонском метро, особенно зимой, болтается множество таких несчастных: бродяг, алкоголиков – одиноких, потерпевших жизненный крах, всеми брошенных и бездомных. Потом, присмотревшись к ней повнимательнее, я вдруг уловила что-то неопределенно знакомое и, невольно сжавшись, попыталась отогнать набежавшие мысли. Мне стало ясно, что в этом взъерошенном жалком создании я узнаю себя.

Внезапно она шевельнулась, выпрямилась на скамейке и уставилась прямо на меня. На ее лице отразилось мгновенное удивление, но оно тут же сменилось безразличием, и она снова отвернулась.

Она заметила меня! Но я же была невидимой, защищенной внутри своего сумеречного мира!

Я бросилась прочь, свернув в первый попавшийся переход, испугавшись того, как легко ей удалось проникнуть сквозь мое облако. Выскочив в главный вестибюль, я остановилась возле эскалаторов, в самой гуще толпы. Все спешили: одни наверх, другие вниз, чтобы вскочить в поезд. Люди двигались мимо, но никто не обращал на меня внимания, никто не замечал, будто меня и не было. Я вновь почувствовала себя уверенно и успокоилась. Страх уступил о, место любопытству. Кто была та женщина? Как ей удалось меня увидеть?

Чувствуя, что ответ мне уже ясен, я вернулась назад, на платформу, но поезда за это время успели пройти в обоих направлениях, и женщина исчезла.

Второй раз я столкнулась с одним из тех типов – невидимых мужчин средних лет, – которых, как я позднее узнала, называют Гарри. Я увидела его в супермаркете «Селфридж». Он шел по продуктовому отделу, таща за собой огромный пластиковый мешок. Он неторопливо двигался вдоль прилавков, рассматривая товары, брал банки и пакеты, швыряя их в мешок. Я сразу почувствовала скрывавшую его ауру невидимости, но еще не была вполне уверена и продолжала незаметно следить за ним, пока не убедилась окончательно. Тогда я обошла его и оказалась впереди.

Теперь и он заметил меня. Реакция его была мгновенной и испугала меня не на шутку. Лицо его выразило удивление, но вовсе не оттого, что я тоже была невидимкой, – он воспринял мой открытый взгляд и улыбку как откровенный сексуальный призыв. Он оглядел меня с ног до головы, затем, к моему ужасу, подхватил с пола мешок и, сунув его под мышку, двинулся на меня, раздвинув рот в отвратительной плотоядной ухмылке. Какое-то мгновение я видела один этот омерзительный рот: гнилые зубы, черные и щербатые, и обвислые мокрые губы. В страхе я попятилась, но он уже выбрал жертву и хотел ее получить. Он что-то произнес. К счастью, шум внутри магазина уберег мой слух: я не разобрала слов, хотя смысл был и без того ясен. Мужчина казался громадным. Мне хотелось только одного – исправить свой промах, улизнув от него побыстрее. Я бросилась бежать, но тут же столкнулась с каким-то покупателем – нормальным, который не мог меня видеть и даже не подумал посторониться. А тот, невидимый, почти настиг меня и уже протягивал свободную руку, шевеля пальцами, готовый в меня вцепиться. Я понимала, что никакая толпа меня не спасет. Хоть мы и в людном месте, если он поймает меня, то сделает все, что захочет, прямо на глазах у публики, и никто ничего не заметит. В жизни я не была так напугана. Я бросилась прочь, лавируя между покупателями и чувствуя, что он не отстает ни на шаг. Я хотела закричать, но меня бы все равно не услышали! Был будний день, время обеда, магазин был битком набит народом, но никто даже не пытался уступить мне дорогу. В этой толпе меня ожидала не рука помощи, а только лишние препятствия. Я еще раз оглянулась. Мой преследователь больше не улыбался, он мчался с ужасающим проворством, с откровенной злобой на лице, – злобой хищника, от которого ускользает добыча. Это зрелище устрашило меня до полусмерти. Страх буквально парализовал меня: у меня подкосились ноги, и я чувствовала, что погружаюсь все глубже в невидимость. Увы, эта бессознательная реакция на опасность сейчас оказалась совершенно бесполезной, хуже того, я делалась еще более уязвимой и беспомощной перед невидимым преследователем. Из последних сил я рванулась сквозь толпу к ближайшему выходу.

Только выбравшись на улицу, я оглянулась назад и поняла, что насильник сдался. Он больше не гнался за мной. Я увидела его у входа в магазин. Он стоял, прислонившись к стене, и переводил дух, наблюдая за моим бегством. Даже в такой позе он все еще имел угрожающий вид, и я продолжала мчаться по Оксфорд-стрит со всех ног, пока силы окончательно не оставили меня. Больше я никогда его не видела.

Эти две случайные встречи стали прелюдией к моему знакомству с большим теневым миром, где обитают невидимые. После происшествия в «Селфридже» я стала замечать в Лондоне все больше и больше себе подобных, словно встреча с первыми двумя открыла мне глаза на существование остальных. Однако до поры я старалась держаться от них подальше. Вскоре я выяснила, где всегда можно встретить невидимых. Они есть повсюду, где можно легко затеряться в толпе, украсть еду или найти место для ночлега. Всякий раз, заходя в супермаркет, я обязательно замечала одного-двух. Часто они промышляют в больших универмагах, иные там и селятся. Популярны и мебельные магазины. Многие невидимые питают склонность к бродяжничеству: кочуют с места на место, спят то тут, то там – в гостиницах или в частных домах, где занимают пустующие постели либо устраиваются в гостиной на мягкой мебели. Позднее мне стало известно, что у невидимых широкая сеть контактов, есть и места постоянных сборищ. Концертные залы, театры и отели – вот где они предпочитают встречаться. Кроме того, известны два-три паба в различных частях Лондона, куда некоторые из них заходят вполне регулярно, чтобы пообщаться.

Волей-неволей я тоже прибилась к ним. Скоро я поняла, что мужчина, бросившийся на меня в «Селфридже», – скорее исключение, а не правило. Впрочем, ничего необычного в нем тоже не было. Когда невидимые мужчины стареют, они становятся все более одинокими и превращаются в изгоев среди изгоев: общество бывших товарищей отвергает пожилых одиночек, не желая больше знать, чем и как они живут, и тем более заботиться о них. Многие из этих людей серьезно нуждаются в медицинской помощи. Время от времени мне приходилось слышать о смерти того или иного невидимого. Тело чаще всего находят в магазине или в вестибюле общественного здания, иногда просто на скамейке у Темзы.

Властям трудно установить, что за человек отправился в мир иной, но невидимым это всегда известно.

Большинство невидимых, будь то женщины или мужчины – а их примерно поровну, – еще молоды или, по крайней мере, не стары. Как правило, еще детьми или подростками эти люди оказываются в изоляции; позднее, бежав из родительского дома, они тянутся в Лондон или другой большой город и застревают там навсегда. Мне не встречалось ни одного дожившего хотя бы до сорока, и не очень-то хотелось задумываться о том, почему они умирают так рано.

В целом невидимые – это масса параноиков, уверивших себя в том, что они отвергнуты обществом, презираемы и запуганы и что само общество вынуждает их к преступному образу жизни. Они чураются нормальных людей, но при этом глубоко им завидуют. Зачастую они боятся даже друг друга, но, собираясь вместе, не могут не хвастать, нелепо преувеличивая свои недавние подвиги. Есть, правда, среди них и параноики другого рода, склонные впадать в противоположную крайность. Эти заявляют о своем врожденном превосходстве, о силе и власти, которые дает им невидимость, о проистекающей из нее полной свободе. Почти все невидимые, которых я знала, – ипохондрики, и не случайно. Они одержимы заботой о своем здоровье, ибо медицинская помощь им недоступна и в случае недуга можно рассчитывать только на крепость собственного организма. Многие страдают венерическими и другими инфекционными заболеваниями. У всех поголовно – плохие зубы. Жизнь их по большей части коротка. Среди них немало алкоголиков или идущих по этой дорожке. Некоторые принимают наркотики, но особо остро проблема наркомании не стоит, зелье в их среду регулярно не поставляется. Практически все они – без работы и постоянного места жительства.

При желании они могли бы прекрасно одеваться – украсть одежду ничего не стоит, – но в подавляющем большинстве они лишены привычки следить за собой. Они таскают на себе одну и ту же вещь, пока не порвут до дыр и не провоняют окончательно, и только тогда озаботятся чем-то новым. Многие волокут за собой повсюду громадные чемоданы, а то и сундуки, набитые пожитками. Но больше всего их заботит собственное здоровье, эту тему они способны обсуждать без конца. Они всегда имеют при себе кучу всевозможных лекарств, регулярно посещают аптеки, крадут там все, что попадается под руку, и не упускают случая пополнить свои запасы.

Подобно другим группам неудачников, невидимые имеют собственный жаргон. Все они знают об ауре и называют ее «облаком». Есть среди них «шлепанцы» – это те, которые спят в универмагах или других больших магазинах; последние зовутся «базами». Любителей ночевать в чужих домах величают «надомниками». Любые краденые продукты называют «заправкой». О деньгах, которыми они никогда не пользуются, презрительно говорят «звон». Любого невидимого мужчину постарше другие мужчины обзывают «мешочником», а женщины зовут «Гарри». Обычные люди именуются «нормалами» или «плотными», и обитают они в «жестком» мире. Себя невидимые зовут «гламами». Разумеется, они предпочитают считать себя обладателями особых чар, гламура, хотя, по сути дела, все это – чистой воды бравада, параноидальная самозащита.

5

Я никогда не была одной из них. Я и сама это понимала, и они также. С их точки зрения, я была только наполовину гламом, поскольку могла входить в их мир и покидать его по своей воле. Я никогда не пользовалась их доверием, меня не держали за свою: выдавала чистая, хоть и не всегда новая одежда, спокойное отношение к болезням, неиспорченные, всегда вычищенные зубы. Я была закреплена в жестком мире: постоянное жилье, учеба в колледже, визиты к врачу и дантисту, поездки к родителям на Рождество и Пасху. Я постоянно ускользала в мир «плотных».

При всем том вхождение в гламурный мир было для меня важным шагом. Впервые с детских лет мне удалось встретить себе подобных – людей, среди которых я становилась нормальной. Пусть для гламов принципиальное значение имела степень моей невидимости, мне самой это не представлялось существенным. Я была скорее невидимой, чем наоборот, и это постоянно портило мне жизнь. Если гламы и пытались меня отвергнуть, то лишь потому, что большинству из них некуда было удрать из мира теней.

Общение с гламами имело еще одно достоинство. Погружение в невидимость действовало на меня освежающе, там я отдыхала, и следующий возврат в жесткий мир давался уже немного легче, требовал чуть меньших усилий, хотя бы только усилий при переходе. Встретив настоящих невидимых – жалких, запуганных и совершенно отрезанных от нормального мира, – я стала находить собственный вариант существования, оставлявший мне право выбора, вполне приемлемым. Поначалу их жизнь – без надежды на будущее и в постоянном навязчивом страхе перед настоящим – отталкивала меня. Но со временем я поняла, что для меня невидимые являются источником силы: соприкасаясь с их облаками, я черпала энергию для возвращения в реальный мир. С другой стороны, гламурная жизнь имеет свои прелести. Я была еще очень молода и столь же неопытна, и мне хотелось попробовать всего.

И вот, когда шел мой последний семестр в колледже и я понимала, что должна принять окончательное решение насчет будущего, но сама еще толком не знала, чего хочу от жизни, я встретила Найалла.

6

Найалл решительно отличался от других невидимых. Он был надежно укрыт от мира непроницаемым облаком, ни один нормальный человек не мог его увидеть. Он был погружен в невидимость гораздо глубже, чем все остальные, и существовал намного дальше от границы реальности, чем большинство гламов. Даже в мире теней он казался лишь бледным призраком.

Но эта отрешенность была ему изначально присуща. Прочие гламы глубоко страдали от собственной безликости, Найалл же наслаждался ею.

Только его, единственного среди невидимых, я находила физически привлекательным. Найалл был подтянут, красив, элегантен и отличался острым умом. Он регулярно мылся, следил за прической, от него пахло чистотой и здоровьем. Он всегда был в хорошей физической форме и думал о болезнях не больше моего. Одевался он вызывающе, предпочитал стильные современные наряды самых немыслимых расцветок. Курил сигареты «голуаз» и всегда путешествовал налегке – обычный глам слишком озабочен собственным здоровьем, чтобы курить, зато таскает за собой горы барахла. Найалл любил позубоскалить, открыто говорил все, что вздумается, не стесняясь грубил несимпатичным ему людям. Он был полон планов и амбиций и аморален до мозга костей. В отличие от меня и других гламов, тяготившихся собственным паразитизмом, Найалл воспринимал невидимость как свободу от рутины, как врожденное преимущество перед нормальными людьми, дававшее ему право выслеживать их, обкрадывать, обходить во всем.

Другим отличительным качеством Найалла, привлекательным для меня, была способность искренне загораться какой-нибудь идеей. Он мечтал стать писателем. Насколько мне известно, среди невидимых только Найалл крал книги. Он вечно сновал по библиотекам и книжным магазинам, где заимствовал – на время или насовсем – томики поэзии, романы, биографии, книги о путешествиях. Читал он без перерыва, нередко вслух, когда мы бывали вместе. Только книги обладали свойством будить его совесть: закончив чтение, он старался оставить книгу в таком месте, где ее легко могли найти, иногда даже относил назад. Особенно он любил Паддингтонскую библиотеку, регулярно посещал ее и, как любой добропорядочный читатель, честно возвращал книги. Иногда он сообщал мне с виноватым видом, что не сумел отдать книгу в срок.

Когда Найалл не читал, он писал. Он исписывал бесчисленные блокноты, неторопливо заполняя их изысканным, витиеватым почерком, тщательно выводя каждую букву. Мне никогда не дозволялось заглядывать туда, и сам он мне тоже ничего не читал. Но все равно это меня сильно впечатляло.

Таков был Найалл, когда я встретила его впервые, и он сразу очаровал меня. Он был на пару месяцев моложе меня, и все же он казался мне во всех отношениях гораздо мудрее и опытнее, чем любой из моих прежних знакомых. Он умел увлекать и воодушевлять. К тому времени, когда я окончила колледж и получила диплом, я уже знала совершенно точно, чем хочу заниматься и как жить. Гламур был надежным убежищем от тягот жесткого мира, и я укрылась в нем.

Возможность быть вместе с Найаллом представлялась настолько заманчивой, что последние сомнения были отброшены. Все, что мы тогда вытворяли, носило на себе печать полной безответственности. Мое преклонение перед Найаллом не знало границ, мне так хотелось произвести на него впечатление, что я старалась не отставать ни в чем и даже превзойти его. Мы будили друг в друге самое худшее: его безнравственность удовлетворяла мою страсть к красивой жизни.

Вскоре я полностью освоилась в кочевом мире гламура. Мы не имели постоянного жилья, нас носило из одного временного пристанища в другое. То мы спали в пустующей комнате частного дома, то в универмаге, то в отеле. Мы прекрасно питались, крали самые свежие продукты. Если нам хотелось отведать изысканных блюд, мы отправлялись на кухню хорошего отеля или ресторана. У нас не было проблем с новой одеждой, мы никогда не мерзли, не голодали, не ночевали на улице, не боялись быть пойманными, не испытывали никаких неудобств. Теперь я чувствую себя виноватой, но тогда Найалл был иголкой, а я ниткой. Он пробуждал мою неугомонность, не давал угаснуть последним порывам юности.

Мы вели беспечную жизнь года три. Все события тех лет перемешались в памяти и слились в общую смутную картину какой-то затянувшейся юношеской эскапады. Я часто вспоминаю отдельные случаи, и каждый раз, вновь переживая те пьянящие ощущения, не устаю удивляться тому, какими умными и превосходными во всех отношениях мы сами себе тогда казались. Да, о такой жизни можно только мечтать: все, чего бы мы ни пожелали, было буквально под рукой, и мы не отчитывались ни перед кем.

И все же мое ослепление не могло продолжаться вечно. Со временем я начала прозревать: я поняла, что Найалл не слишком-то оригинален, что в его яркой одежде, прическе, во французских сигаретах нет ничего необычного, что многие люди в реальном мире делают то же самое. Найалл мог казаться особенным только в сравнении с другими невидимыми, а невидимые меня уже не слишком интересовали. Его страсть к книгам и стремление стать писателем по-прежнему вызывали мое восхищение, но он упорно держал меня на почтительном расстоянии от своих литературных дел. Я продолжала находить его привлекательным, но чем ближе мы сходились, тем яснее становилось, насколько поверхностным было самое впечатляющее в нем.

Нашему союзу угрожало и еще кое-что: порочное семя раздора, которое неуклонно прорастало. Я использовала энергию его облака для перехода в реальный мир. С каждым днем это давалось мне все легче и легче, что несказанно радовало меня и злило Найалла. Стоило мне только стать видимой, как он тут же впадал в ярость и начинал обвинять меня во всех грехах: якобы я подвергаю нас обоих опасности и мы оба рискуем быть обнаруженными. На деле же все объяснялось иначе: он глубоко страдал из-за своей неспособности быть видимым и смертельно завидовал мне. Мысль о моих преимуществах была ему ненавистна. Парадокс же состоял в том, что своим мнимым превосходством и кажущейся свободой я была обязана только ему. Теперь я жаждала быть нормальной и жить в том реальном мире, которого так боялся Найалл, но для этого мне требовалась его помощь, и чем ближе я была к достижению своей мечты, тем все более становилась от него зависимой и все менее способной наслаждаться плодами собственной свободы.

Постепенно всплывали и другие проблемы. По мере взросления у меня обострялось и чувство вины. Мне становилось все труднее красть продукты и прочее, в чем мы нуждались. Решающим стал случай в Хорнси, в одном из магазинов сети «Сейнсбэри». Когда мы, нагруженные продуктами, покидали торговый зал, мне на глаза попался открытый ящик кассового аппарата, в котором было полно денег, и я, повинуясь внезапному порыву, захватила полную горсть десятифунтовых банкнот. Это была глупая и бессмысленная кража: деньги не представляли для нас никакой ценности. Через пару дней я узнала, что кассирша потеряла работу, и до меня впервые дошло, что мы причиняем вред другим людям. Это был момент отрезвления, и с тех пор все переменилось.

К тому времени я всерьез мечтала о самой обычной жизни. Я жаждала обрести чувство собственного достоинства, которое дает настоящее занятие, приносящее заработок. Я не желала больше жить даром, мне хотелось покупать продукты и одежду, платить за билеты в кино и за проезд. Но сильнее всего мне хотелось где-то обосноваться, найти место, которое я могла бы называть своим домом.

Но все это было немыслимо без долгой подготовки. Кроме того, я должна была иметь возможность оставаться видимой достаточно долго. С Найаллом об этом не стоило даже думать.

Наконец что-то начало вырисовываться. Я захотела поехать домой, навестить родителей и сестру, побродить по местам, памятным с детства. Я слишком долго была вдали от дома. После встречи с Найаллом я ни разу не ездила к своим, лишь изредка писала родителям. Но даже такая слабая – а для родителей просто ущербная – связь воспринималась Найаллом как нарушение неписаного договора двух невидимок. За весь последний год я написала домой одно-единственное письмо и всего раза три-четыре говорила по телефону.

В конце концов я начинала взрослеть, и дистанция между нами постепенно росла. Я хотела большего, мне уже было мало того, что давал Найалл. И уж точно я не желала провести всю оставшуюся жизнь в мире теней. Найалл чувствовал перемену во мне и понимал, что я пытаюсь вырваться из-под его влияния.

В итоге мы пришли к компромиссу и вместе отправились навестить моих родителей, хотя я с самого начала знала, что затея эта добром не кончится…

С первого дня все пошло не так. Никогда прежде я не замечала, как нормальные люди ведут себя в присутствии невидимого. Нормальными сейчас были мои собственные мама и папа, которых я любила, но от которых успела отдалиться, и это усиливало эмоциональное напряжение. Пока мы жили у моих, я все время оставалась видимой, за что следовало благодарить Найалла. Его самого, разумеется, никто не замечал.

Как только мы приехали, пришлось решать сразу множество проблем. Прежде всего мне хотелось вести себя с родными непринужденно, раскрепоститься, показать им, что я по-прежнему их люблю. Я хотела рассказать о своей жизни в Лондоне, не раскрыв, конечно, всей правды. Кроме того, мне хотелось попытаться хоть как-то загладить свою вину перед ними. Но как я могла расслабиться и держаться естественно, если знала, что они не способны даже увидеть человека, которого я привела в их дом, который все это время был рядом с ними и который разделяет со мной ту самую жизнь, о которой я пытаюсь им рассказать? Мешало, наконец, и присутствие самого Найалла. Здесь, перестав быть центром моих интересов, он начал вести себя не лучшим образом.

Найалл нагло пользовался тем, что мама и папа не подозревают о его присутствии. Когда они спрашивали меня, как я живу, где работаю, кто мои друзья, а я пыталась врать им, как делала в письмах, Найалл перебивал и вступал в разговор (хотя слышала его я одна), на ходу сочиняя за меня ответы. Когда вечером мы садились смотреть телевизор, Найалл, недовольный выбором программ, то и дело прикасался ко мне с единственной целью отвлечь мое внимание. Когда мы отправились навестить Розмари, недавно родившую малыша, Найалл уселся в машину рядом со мной, на заднем сиденье, и всю дорогу громко насвистывал и болтал, перебивая родителей. Все это приводило меня в ярость, но я была бессильна хоть как-то его урезонить. Весь уикенд Найалл ни на минуту не давал забыть о себе. Он слонялся вокруг да около, брал напитки и сигареты, не спускал за собой воду в туалете, начинал демонстративно зевать, стоило только отцу открыть рот, возражал на предложения куда-то пойти или с кем-то встретиться. Короче говоря, он делал все ему доступное, чтобы лишний раз напомнить, вокруг кого вертится моя жизнь.

Как мама и папа могли не замечать, что он здесь? Я страшилась и тревожилась, наблюдая это. Даже оставив в стороне гнусное поведение Найалла, я считала немыслимым, что родители даже не догадываются о его присутствии. И все же факт оставался фактом: меня встречали с распростертыми объятиями, а Найалла никто не замечал. Они не проявляли ни малейших признаков любопытства по поводу нежданного гостя – молодого человека, которого я привела в их дом. Они говорили только со мной, смотрели только на меня. Когда мы садились за стол, для него не ставили прибор. Они отвели мне мою прежнюю детскую спальню с единственной узкой кроватью. Даже когда мы ехали в тесной машине отца и Найалл дымил без перерыва, они не подали вида, что ощущают его присутствие. Когда он закурил третью сигарету подряд, мама просто открыла окно, этим все и кончилось. В эти два дня я безуспешно пыталась как-то сладить с вопиющим расхождением между действительным положением дел и поведением моих родителей. Я хорошо помнила, как в прежние дни они реагировали на мою собственную невидимость, но сейчас все было по-другому. Найалл подчеркивал свое присутствие ежеминутно, а родители ухитрялись не замечать его, и это выглядело крайне двусмысленно. Даже если они и вправду не могли его видеть, я не сомневалась, что где-то на подсознательном уровне они должны что-то улавливать. Его невидимое присутствие создавало ощущение вакуума, молчаливой зловещей пустоты, отравившей весь уикенд.

Я со всей ясностью осознала, что причина моего отъезда в Лондон – жажда оторваться от собственных истоков. Я находила папу скучным и однообразным, а маму – лицемерно озабоченной какой-то совершенно не интересовавшей меня ерундой. Я по-прежнему их любила, но они не желали замечать, что я выросла, что перестала быть и никогда не стану снова ребенком, которого они знали раньше, но теперь видели лишь урывками. Конечно же, это все было влияние Найалла, и его иронические замечания, доступные только моему слуху, лишь подтверждали мои собственные мысли.

Во время этого непродолжительного визита в отчий дом я все сильнее ощущала свое одиночество. Родители меня не понимали, Найалл вызывал отвращение. Мы намеревались уехать в понедельник утром, но после яростной ссоры в субботу вечером, когда, невидимые и неслышимые в коконе облаков, мы орали друг на друга, лежа на узкой кровати в моей спальне, я поняла, что больше не могу. Утром родители отвезли меня – вернее, нас – на станцию, и мы распрощались. Отец держался натянуто и весь побелел от еле сдерживаемого гнева, мать была в слезах. А Найалл ликовал, полагая, что уже тянет меня назад в наше невидимое житье-бытье в Лондоне.

Но с той поры стало невозможно вернуться к старому. Все рушилось. Вскоре после возвращения в Лондон я оставила Найалла. Я старалась быть видимой и влиться в реальный мир. Наконец-то мне удалось удрать от него, и я постаралась скрыться от него навсегда.

7

Разумеется, он нашел меня. Я прожила среди гламов слишком долго, чтобы обходиться без воровства, а Найалл прекрасно знал, куда я скорее всего отправлюсь. Не прошло и двух месяцев, как он выследил меня, и тут уж ему ничего не стоило разузнать, где я живу.

Однако два месяца самостоятельной жизни – немалый срок, и кое-что за это время необратимо изменилось. Во-первых, я успела снять комнату – ту самую, в которой живу до сих пор. Это была моя законная комната, заполненная моими собственными вещами, – по крайней мере, так я привыкла о них думать, хотя далеко не все они приобретались за деньги. В любом случае имелась дверь и на ней – замок. Здесь я могла уединиться, расслабиться, стать собой, и это казалось мне самым важным. Ничто не могло заставить меня отступить. Чтобы выжить, я по-прежнему воровала в магазинах, но была преисполнена благих намерений. Я заготовила целую папку рисунков и набросков, связалась с моим бывшим преподавателем и даже успела по его рекомендации сходить к одному редактору в надежде получить заказ. Жизнь свободного художника, со всеми ее трудностями, все же давала мне шанс обрести независимость.

Однако Найалл объявился снова с твердым намерением продолжить нашу прежнюю жизнь. К сожалению, он лучше других понимал, что моя комната для меня значит. Отдавая себе в этом отчет, я должна была постараться держать его как можно дальше от своего жилища, но его беззаботная манера легко ввела меня в заблуждение. Я с гордостью показала ему комнату, полагая, что теперь он окончательно поверит в произошедшую со мной перемену.

Чем это обернулось, я обнаружила очень скоро: теперь Найалл точно знал, где меня найти. Он мог заявиться в любое время дня и ночи, и это было хуже всего. Он приходил, когда ему вздумается, если нуждался в компании, или в утешении, или в сексе. Моя независимость, пусть эфемерная, заставила измениться и его. Мне пришлось узнать его с новой стороны: в нем прорезался собственник, причем мрачный и задиристый. И все же я продолжала держаться за комнату и все остальное, понимая, что это моя единственная надежда.

В конце концов мне удалось продать кое-что из моих работ: сначала иллюстрацию для журнальной статьи, затем эскизы для рекламного агентства и фирменный бланк для консалтингового агентства. Гонорары были невелики, но они положили начало. За первыми заказами последовали другие, и постепенно у меня начала складываться репутация. Со временем отпала необходимость выпрашивать работу, мне стали предлагать заказы. Один редактор рекомендовал меня другому, тот третьему. Наконец удалось заключить контракт с независимой художественной студией, для которой я стала работать внештатником. Я открыла банковский счет, обзавелась визитной карточкой и собственными бланками для писем, купила подержанный компьютер. Благодаря этим признакам благополучия я почувствовала, что утвердилась в видимом мире более или менее прочно. Как только потекли первые гонорары, я свела до минимума кражи в магазинах, ограничиваясь предметами первой необходимости, а вскоре смогла позволить себе окончательно отказаться от воровства. Это стало для меня чем-то вроде символа веры в и себя. Я дала обет, что никогда не вернусь к старому. Хотя бывали и трудные времена – один месяц приходилось особенно туго, – но я ни разу не поддалась соблазну. Я получала истинное удовольствие от самого процесса, когда, сделавшись видимой, обналичивала в банке чек, стояла вместе с другими в очереди к кассе, примеряла одежду в магазине или доставала чековую книжку. В заключение я даже научилась водить машину: взяла несколько уроков вождения и сдала экзамен на права со второй попытки.

Постепенно уменьшилось и напряжение, которого требовало состояние видимости. Работая дома, я могла сколько угодно расслабляться в своем гламуре, делая себя видимой только на то время, когда необходимость выгоняла меня на улицу. Я достигла такой эмоциональной уравновешенности, какой никогда не знала прежде. Даже Найалл начал осознавать, что между нами все изменилось, и необратимо. Постепенно он смирился с мыслью, что былое навсегда ушло, но продолжал предъявлять на меня права, и я не находила в себе сил противостоять ему. Мне слишком хорошо было известно, как глубока пропасть его невидимости. Будучи неспособен, даже при всем желании, существовать как нормальный человек, он играл на моем сострадании, ныл и мошенничал, вызывая жалость к себе. Когда я пыталась отстаивать свою независимость, он с жаром умолял меня не покидать его. Он не уставал перечислять и подчеркивать преимущества, которые у меня появились, твердил о моей новообретенной стабильности, напоминал о своих страданиях, об опасностях, которые подстерегают его на каждом шагу. И всякий раз я сдавалась. Его положение действительно представлялось мне трагическим, и, прекрасно понимая, что он мною манипулирует, я все спускала ему с рук. Когда я пыталась сопротивляться всерьез, он использовал невидимость как оружие против меня. Однажды я решилась завести дружбу с неким Фергюсом, молодым художником-иллюстратором из студии, и приняла его приглашение куда-то пойти. Накануне, однако, Найалл устроил такую демонстрацию уязвленной ревности, обвиняя меня во всех грехах, что я едва не отменила свидание. Но у меня никогда не было настоящего дружка, и тут я решила все-таки постоять за себя. Я отправилась на свидание, но лучше бы я этого не делала. Найалл следовал за нами повсюду, Найалл слонялся вокруг в пределах слышимости, Найалл вмешивался в разговор, стоило только Фергюсу сказать слово. Вечер был испорчен, не успев начаться. В тот день, вернувшись домой, мы жестоко поссорились, но моей едва наметившейся дружбе в любом случае пришел конец. Новых попыток я не предпринимала.

Таков был Найалл в своих крайних проявлениях, но он не все время был таким. До тех пор, пока я оставалась ему верна физически, была к его услугам в любое время, когда бы он ни явился, и не выпячивала свою способность быть видимой, он не слишком портил мне жизнь и позволял работать в свое удовольствие.

Надо сказать, что он не всегда вертелся возле меня. Иногда он исчезал на пару дней, а то и на неделю, но никогда не рассказывал, куда ходит и где проводит время. Он говорил, что нашел некое пристанище, хотя узнать, каким путем и где оно находится, мне так и не удалось. Он заявлял, что у него есть новые друзья и что у этих загадочных мне друзей, о которых он никогда не распространялся, имеется поместье. Он утверждал, что там он всегда – желанный гость, что может приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Он сообщил, что начал писать всерьез и уже предложил свои опусы нескольким издателям. Он делал прозрачные намеки, что встречается с другими женщинами, видимо надеясь вызвать мою ревность, но если даже эти подружки и существовали на самом деле, для меня не могло быть новости более приятной.

Главное, он не мешал мне работать и позволял жить хотя бы на окраине реального мира, растить и культивировать в себе чувство собственного достоинства. В своем искривленном мире, неся проклятие невидимости, я была уверена, что такая доля – лучшее, на что я могу рассчитывать.

И тут я увидела тебя. В том хайгейтском пабе.

8

В день нашего первого свидания я вышла слишком рано и шагала слишком быстро, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Мне хотелось поскорее убраться из дома, поскольку Найалл мог явиться в любой момент. Я все еще злилась на него из-за того телефонного звонка, когда он сразу же выпалил твое имя и сообщил, что уезжает. Я не сомневалась, что он врет: Найалл никогда никуда не уезжал без особой необходимости. Но больше всего меня взбесило, что он вообще посмел мне это сказать. Его изворотливость была ненавистна мне. Внезапная уступчивость Найалла была не чем иным, как новой и хорошо продуманной тактикой, и она сработала: по дороге я думала не о тебе, а о нем.

Когда я дошла до Хай-стрит в Хайгейте, было еще слишком рано, пришлось тянуть время, бессмысленно глазея на витрины. Я была невидима, берегла энергию для встречи с тобой. Я пыталась сосредоточиться на тебе, вспомнить, как ты выглядишь, пробудить в себе ощущение восторга, возникшее при первом же взгляде на тебя. Хотя я ничего о тебе не знала, в глубине души я понимала: если у нас что-то выйдет, это будет означать разрыв с Найаллом. Знакомство с тобой, риск и новизна этой затеи – ничего лучше в жизни я до тех пор не испытывала.

В восемь я сделалась видимой и вошла в бар. Тебя еще не было. Я заказала полпинты горького пива и присела за свободный столик. Будний день, еще сравнительно ранний час, почти пустой паб. Я позволила себе расслабиться и осторожно погрузилась в невидимость.

Ты появился через пару минут. Я видела, как ты вошел, быстро оглядел помещение и направился к стойке. При виде тебя что-то во мне дрогнуло, по телу пробежал знакомый трепет. В голове мелькнула мгновенная мысль, что неплохо бы не спешить и, оставаясь незримой, наблюдать за тобой, двигаться следом, устроить охоту. Я быстро отбросила эту мысль, заглушая в себе голос глама; ведь единственное подлинное наслаждение невидимки – это смакование порочной страсти к подглядыванию. Пока ты ждал у стойки, верх взяла другая часть моей натуры. Ты выглядел таким нормальным, в точности таким, как я запомнила. В конце концов, я пришла не для охоты. Я сделалась видимой и стала ждать, пока ты меня обнаружишь. Ты подошел, улыбаясь, и остановился возле моего столика.

– Вот вы где, – сказал ты. – А я и не заметил.

– Я была здесь все время.

– Взять вам еще пива?

– Спасибо. Пока не стоит.

Ты сел напротив меня.

– Я все думал, придете вы или нет, – сказал ты.

– Вы, должно быть, решили, что я с ума сошла, когда в тот раз заговорила с вами.

– Так в чем же было дело?

– Это была ошибка, – сказала я. – Мне показалось, что я вас узнала.

– Ничего подобного. Так что же это было на самом деле?

– Ну хорошо. Мне просто захотелось с вами познакомиться. Не вынуждайте меня к признаниям, я ведь до сих пор смущена своим поступком.

– Вот и отлично. Рад познакомиться.

Я покраснела. Картина моего нескладного заигрывания прокручивалась перед мысленным взором, словно какое-то ужасное любительское кино.

Некоторое время мы говорили о том, как давно стали захаживать в этот паб, и только потом наконец представились. Я была довольна и одновременно испугана, узнав, что Найалл все сказал правильно. Я сказала, что меня зовут Сью. Родители и знакомые звали меня Сьюзен, но для тебя мне хотелось быть Сью.

Мы выпили еще пару кружек, и напряжение спало. Мы говорили о том, о чем, как мне представлялось, говорят нормальные, когда хотят познакомиться: где работаем, где живем, где бываем в свободное время. Может быть, есть общие знакомые? Ты упомянул о той молодой женщине, которая сидела с тобой в пабе, сообщил, что ее зовут Анетта и что она собирается уехать на месяц к родственникам. Не говоря прямо, ты намекнул, что она не была твоей постоянной подружкой. О Найалле я решила не упоминать.

Ты предложил поужинать вместе, и мы перешли во французский ресторан на другой стороне улицы.

Судя по всему, я тебе нравилась, я даже начала опасаться, что действую слишком уж активно. Я знала из журналов, что на первых порах, подогревая интерес нового знакомого, следует вести себя сдержанно и сохранять дистанцию. Но я была так возбуждена! Оказалось, что меня тянет к тебе гораздо сильнее, чем я предполагала, и я ничего не могла поделать с этим мгновенно вспыхнувшим влечением. Я постоянно чувствовала присутствие твоего облака, ощущала его вибрацию, как нежные касания кончиков пальцев, которые дразнят и возбуждают. Я жадно впитывала его энергию, и ее хватало, чтобы оставаться видимой, без малейшего напряжения. Рядом с тобой я могла полностью расслабиться и в то же время быть видимой как все! И кроме того, ты на меня смотрел! Никто никогда не смотрел на меня так много и так открыто. Я привыкла жить в скрытном мире: невидимые обычно избегают смотреть друг другу в глаза.

Когда ты встал из-за стола и отправился в туалет, мне пришлось закрыть глаза и дышать ровно, чтобы слегка остыть. Я представления не имела, какой ты меня видишь и что обо мне думаешь, но твердо знала, что могу разом разрушить все, если дам себе волю. Я слишком ясно сознавала свою неопытность. В свои двадцать шесть лет я еще ни разу не оставалась наедине с настоящим нормальным мужчиной!

Закончив ужин, мы расплатились по счету, разделив сумму точно пополам. Теперь я мучилась вопросом, что будет дальше. С моей наивной точки зрения ты казался этаким суперменом с богатым опытом. Ты так легко говорил о своих прежних подружках, так спокойно рассказывал о поездках в Америку, Австралию, Африку, так небрежно давал понять, что абсолютно свободен, ничем не связан и не намерен в ближайшем будущем где-то осесть и как-то остепениться. Считал ли ты, что постель – дело решенное? Что ты подумаешь обо мне, если этого не случится? Что ты подумаешь, если это случится?

Мы направились к твоей машине, и ты предложил подвезти меня. По дороге я молча наблюдала за тобой и думала о том, как спокойно ты ведешь машину, как уверен в себе. Найалл был совсем другим. Как и я. Возле моего дома ты выключил мотор и несколько секунд, казалось, ждал, что я приглашу тебя войти. Я молчала, и ты спросил:

– Могу я надеяться увидеть вас снова?

Я не удержалась от улыбки, услышав в этой фразе бессознательную иронию. Судя по всему, твои предположения на мой счет не оправдались. Сидя в неосвещенной машине, мы условились о свидании в субботу. Мне все больше и больше хотелось как-то тебя задержать, пригласить на чашку кофе или чего покрепче, но я боялась слишком быстро наскучить. На прощание мы поцеловались.

9

Всю неделю в Лондоне стояла страшная жара, не позволяя сосредоточиться на работе. К счастью, заказов было немного. Деловая жизнь почти замерла, словно все мои заказчики сговорились этим летом отдохнуть. Жара в Лондоне всегда сводит меня с ума. Солнечный свет подчеркивает въевшуюся в стены грязь, старые здания выставляют напоказ трещины и увечья, нанесенные непогодой, а новые кажутся рядом с ними совсем уж неуместными. Я люблю Лондон в хмурые дни, когда на узких улицах полно народу, дома из серого камня жмутся друг к другу, контуры низких крыш размыты дождем. Летом мне всегда хочется оказаться за городом – на пляже или, еще лучше, в горах, в прохладном ущелье.

На сей раз не только жара отвлекала меня от дела, но и мысли о тебе. Я прекрасно понимала, что поступаю как несмышленая девчонка, но неважно – я была счастлива. Найалл умел зажечь и завлечь меня, но ему никогда не удавалось сделать меня счастливой.

Три дня ожидания тянулись неспешно, и у меня было вдоволь времени, чтобы вволю помечтать о нас с тобой. Но мешали мысли о Найалле – они лезли в голову с прежней настойчивостью. Я терялась в бесплодных догадках и постоянно думала о том, как же долго он намерен прятаться на этот раз. Чем дольше он не показывался, тем неуютнее мне становилось. В то же время я была рада его отсутствию, мне хотелось получше узнать тебя, пока он снова не вторгся в мою жизнь. То и дело я вспоминала его болтовню о загадочном приглашении во Францию и снова терзалась сомнениями, не наврал ли он мне.

В субботу вечером я уже была готова к выходу, когда услышала телефонный звонок в холле. Трубку подняла соседка, потом забарабанила кулаком в мою дверь. Это был Найалл. Разумеется, Найалл! Я почти ожидала, что ты, милый друг, перехватишь меня ни раньше ни позже, чем за десять минут до выхода.

– Привет, Сьюзен! Как дела?

– Чего ты хочешь? Я стою на пороге.

– Да-да, снова Ричард Грей, не так ли?

– Не твое дело. Можешь позвонить завтра?

– Но я хочу поговорить с тобой сейчас. Я звоню издалека.

– Сейчас не слишком подходящее время, – возразила я.

Его голос звучал подозрительно громко и отчетливо, не было ни посторонних шумов, ни обычного для междугородных звонков слабого эхо, ни задержки звукового сигнала из-за дальнего расстояния.

– Наплевать, – сказал он. – Мне одиноко, и я хочу тебя видеть.

–Мне казалось, что ты с друзьями. Ну, и где ты?

– Я уже говорил. На юге Франции. В Сен-Рафаэле.

– А слышно так, будто ты в Лондоне.

– Просто связь хорошая. Сьюзен, я скучаю по тебе. Может, приедешь? Составила бы мне компанию?

– Не могу. Много работы.

– Ты же вроде сказала, что уходишь на свидание с Греем.

– Ну…

– Послушай, ты ведь можешь приехать всего на пару дней. Дорога не такая уж дальняя.

– Я не могу позволить себе этого, – сказала я, чувствуя, что он опять пытается мною крутить. – Я совершенно без гроша.

– Не нужны тебе деньги! Просто садись в первый же поезд. Или на самолет. Мы ведь еще ни разу не летали самолетом, правда? Представляешь, проскользнуть мимо секьюрити и просто сесть в самолет!

– Найалл, перестань нести чушь. Я не могу так сразу бросить все.

– Сьюзен, ты мне нужна.

Внезапно я усомнилась в том, что он врет. Приступы самокопания, когда Найаллу становилось одиноко, были мне хорошо знакомы. Если бы он оставался в Лондоне, как я до сих пор полагала, то уже давно бросил бы делать вид, что уехал во Францию, и прибежал бы ко мне. Мне стало неуютно. Какая же я бессердечная, если могу так спокойно слышать его несчастный голос, когда он отчаянно взывает к лучшему, что есть во мне! В прошлом это действовало безотказно. Как мне хотелось, чтобы он просто оставил меня в покое! И снова, как тогда, я бесцельно разглядывала доску для записок возле телефона. Записки были все те же, безответные.

– Надо обдумать, – сказала я. – Сейчас мне некогда. Позвони завтра.

– Думаешь, я не знаю о твоих планах, Сьюзен? Я все о тебе знаю.

Я промолчала и отвернулась от стены, не сразу заметив, как телефонный провод обвился вокруг моей шеи. Люди, беседующие по телефону, невидимы друг для друга, и в этом смысле телефонные разговоры примыкают к миру теней. Я попыталась мысленно представить себе Найалла и то, что его окружает: вилла во Франции, затененная комната, жалюзи на окнах, отполированные половицы, цветы, солнечный свет, голоса в соседней комнате? Или что-нибудь попрозаичнее: дом в Лондоне, куда он только что вломился, чтобы позвонить. Голос был слышен слишком отчетливо, казалось просто невероятным, что он во Франции. Если он действительно до безумия ревнует, зачем ему понадобилось уезжать и оставлять меня одну?

Он продолжал давить на меня. Это было знакомо, но теперь он нашел новый подход.

– Почему ты не отвечаешь? – спросил Найалл.

– Не знаю, что сказать.

– Тогда думай быстрее. Грей уже паркует машину возле твоего дома. Еще минута, и он войдет.

– Что? – крикнула я. – Найалл, ты где?

– Сколько можно повторять?!

– Я тебе не верю.

– Приезжай и убедись сама.

Найалл бросил трубку. Что-то щелкнуло: линия отключилась, раздался длинный гудок. Я продолжала стоять, все еще опутанная проводом, прижимая трубку к уху и машинально прислушиваясь к этому назойливому звуку. Я не сразу сообразила, в какую сторону повернуться, чтобы повесить трубку, и в это время ожил дверной звонок. Сквозь матовое узорное стекло мне был виден твой силуэт. Теперь я окончательно убедилась, что история про Францию – чистая выдумка. Должно быть, он засел в одном из домов на той стороне улицы и следил за мной.

10

Я так была расстроена этим звонком, что долго не могла прийти в себя. Но мы еще не познакомились близко, и ты вроде бы ничего не заметил. Тем вечером мы сначала сходили в кино, а потом отправились поужинать. После ужина ты снова подвез меня до дома, и на этот раз я все же решилась и пригласила тебя зайти. Мы проговорили до глубокой ночи, а на прощание долго и нежно целовались. Мы условились встретиться назавтра после обеда и погулять по парку Хэмпстед-Хит.

Хотя я встала поздно, у меня все еще оставалось время, чтобы неторопливо позавтракать и принять ванну. Ты должен был заехать за мной в половине третьего. За пять минут до этого раздался телефонный звонок.

Я выскочила в холл, торопясь первой схватить трубку. Мне не хотелось, чтобы к телефону подошел кто-либо из соседей.

– Сьюзен, это я.

– Сгинь и оставь меня в покое! Пожалуйста!

– Прости, прости! Не вешай трубку!

– Чего тебе надо?

– Я звоню, чтобы извиниться за вчерашнее. Ты ясно дала понять, что Ричард Грей тебе дороже меня, что ты хочешь быть с ним, и я понял, честное слово, понял. Мне жаль тебя терять, но я всегда знал, что рано или поздно это случится.

Его голос звучал ясно, будто из соседней комнаты. Меня пробирала дрожь. Пока он говорил, я отступила, насколько позволял шнур, и, вытянув до предела шею, попыталась разглядеть дома напротив. Где он был? Из какого окна подглядывал? А если он украл у кого-нибудь мобильный телефон? Тогда он вполне мог находиться еще ближе.

– Оставь меня наконец в покое! – сказала я. – Я просто хочу вести нормальную жизнь, а с тобой это совершенно невозможно.

– И поэтому ты решила меня бросить?

– Ричард мне только друг.

Это была сознательная ложь – ты уже перестал быть только другом, – но вопреки здравому смыслу мне хотелось разозлить Найалл а. Так все сложилось бы проще.

– Если он «только друг», почему тогда ты не хочешь приехать ко мне?

– Я даже не знаю, где ты.

– Я уже говорил.

– Не верю. Ты где-то в Лондоне.

– Ничего подобного. Я рядом с Сен-Рафаэлем, на склоне холма, в вилле, снятой моими друзьями. Здорово, если бы и ты была здесь.

– Как же так выходит, что ты всегда звонишь как раз перед моей встречей с Ричардом?

– Значит, ты снова с ним встречаешься?

– Должна бы, – сказала я. – Я хочу сказать…

– Думаю, он как раз подходит к твоему дому, – сказал Найалл.

– Что? Ты видишь его из своей Франции?

– Я все вижу.

– Найалл, прекрати! Послушай, если ты обещаешь больше не изводить меня, я приеду к тебе во Францию.

– Прекрасно, – сказал он. – Когда ты выезжаешь?

– Как только, так сразу! Ладно, завтра, если тебе так уж хочется. Подожди минутку…

Зазвонили в дверь, и я увидела твой силуэт за полупрозрачным стеклом. Оставив трубку висеть на шнуре, я впустила тебя. Ты поцеловал меня, и мы на мгновение обнялись. Жестом объяснив, что разговариваю по телефону, я проводила тебя в комнату и плотно закрыла за тобой дверь. Проходя через холл, чтобы запереть входную дверь, я невольно задержала взгляд на противоположной стороне улицы: тесный ряд высоких жилых домов, десятки окон.

Прикрыв трубку рукой, я сказала:

– Извини, Найалл. Это пришли к Дженни со второго этажа.

– Не лги, Сьюзен. Я знаю, что это Грей.

– Скажи лучше толком, где ты там, во Франции. Как до тебя добраться, если я поеду.

– Ладно, слушай: доберешься до Марселя, это несложно, оттуда ходит автобус в Ниццу. Он отправляется от Hotel de Villeи идет по горной дороге через Сен-Рафаэль. Когда выйдешь из автобуса, придется прогуляться пешком. Иди по направлению к аббатству – там есть указатели. Пройдешь по дороге примерно с милю и увидишь на склоне холма дом с белыми стенами, и…

Не позволив ему закончить, я спросила:

– Зачем ты все это выдумываешь?

– Так когда ты отправляешься? Прямо завтра с утра?

– С меня довольно. Я ухожу.

– Погоди!

– Ухожу, и немедленно. До свидания, Найалл!

Не дожидаясь ответа, я повесила трубку. Меня все еще била дрожь. Сомнений нет, все разговоры про Францию – чистое вранье. Так что же он затевает?

Я была слишком расстроена, чтобы сразу идти к тебе. Прислонившись к входной двери, я несколько минут стояла неподвижно, собираясь с мыслями. Внезапно что-то мелькнуло снаружи, прямо перед дверью – какое-то смутное движение за матовым стеклом. Я в ужасе отшатнулась. Наверное, это была всего лишь птица, или просто кто-то прошел по улице. Я стала думать о тебе. Ты ждал в комнате, всего в нескольких шагах от меня. Я хотела только одного – быть с тобой, но Найалл неизменно вставал между нами. Ему известны все наши планы! Тут я вдруг вспомнила и содрогнулась от ужаса: Найалл ведь способен погружаться в невидимость так глубоко, что даже мне его не разглядеть. Значит, он мог находиться рядом все это время, каждую секунду, что мы провели вместе!

Но это же чистое безумие – думать, что он способен на такую гнусность. Пока же, стоя в прихожей и набираясь храбрости, чтобы войти и посмотреть тебе в глаза, я не в первый раз задавала себе вопрос, не является ли сама невидимость особой формой безумия. Найалл однажды заявил, что невидимость – это просто недостаток веры в себя, своего рода несостоятельность личности. Гламы действительно во многом напоминают сумасшедших: параноики по своей сути, страдающие фобиями и неврозами, паразиты и хищники одновременно, тщеславные и трагичные, сексуально озабоченные и эмоционально заторможенные. Их восприятие реального мира безнадежно искажено, что есть классический признак умопомешательства. Если все это верно, то мое собственное желание жить как все нормальные люди есть не что иное, как попытка обрести здравый рассудок, веру в себя и укрепить собственную личность.

В таком случае стремление Найалла держаться возле меня – не есть ли это отчаянная попытка несчастного, потерявшего рассудок и запертого в клетку, вцепиться в здорового и любой ценой вырваться на волю? Когтистые пальцы, царапающие сквозь решетку…

Если я хочу освободиться, мне следует навсегда отвергнуть все это безумие. Не просто излечиться, но полностью пересмотреть свое отношение к миру невидимых. Пока Найалл способен внушить, что преследует меня, его хватка по-прежнему будет крепкой и я не смогу от него отделаться. Единственный путь обрести свободу – перестать верить в его могущество.

Ты стоял у окна в моей комнате и листал один из журналов, лежавших на рабочем столе.

– Прошу прощения, – сказала я. – Позвонил один друг.

– Какая-то вы сегодня бледная. Что-то не так?

– Нет, просто пора выбраться на воздух. Мы ведь идем гулять в парк?

И мы пошли в парк. Я собрала сумку, и ты повез меня в Хэмпстед-Хит. По-прежнему стояла жара, в парке было полно гуляющих. Люди наслаждались непредсказуемым лондонским летом. Рука об руку мы бродили почти до заката, болтали о том о сем, разглядывали прохожих, целовались. Мне нравилось просто быть с тобой.

В тот вечер мы отправились к тебе и впервые занялись любовью. Только у тебя дома я наконец почувствовала себя в безопасности. Мне казалось, что Найалл никак не должен знать, где мы, а если и знает, то не сможет войти в квартиру, а если даже и сумеет, то не сейчас. Так что я позволила себе забыть обо всем и полностью расслабиться. Пока мы были в постели, над Лондоном разразилась летняя гроза. Мы лежали с открытыми окнами среди адского грохота и сверкания молний. Гром прокатывался прямо по крыше, ливень смывал уличный мусор из-под машин. Я свернулась в клубок подле тебя, обнаженная, прислушиваясь к звукам непогоды и наслаждаясь ощущением восторга и недозволенности.

11

Ты оделся и выскочил из дому купить что-нибудь поесть. Когда ты вернулся, я накинула твой халат, мы уселись бок о бок в постели и принялись с наслаждением жевать сочные шиш-кебабы. Я была счастлива, как никогда.

Потом зазвонил телефон. На меня словно кто-то вылил ушат холодной воды. Я окаменела. Я с ужасом смотрела, как ты выходишь из комнаты, прислушивалась к твоим шагам по коридору, угадывала, как ты открываешь дверь, входишь в соседнюю комнату, приближаешься к столу, поднимаешь трубку. Ненадолго все стихло. Затем ты заговорил:

– Хорошо, Майк. Нет, я понимаю. С этим полный порядок. Я знаю, что будет нелегко. Правильно. Увидимся!

Все мое напряжение как рукой сняло. Я снова кляла себя за то, что позволяю Найаллу манипулировать моими чувствами, даже когда его нет рядом. Ты вернулся в спальню с бутылкой вина и двумя бокалами, задернул шторы и включил свет. Я старалась сделать вид, что по-прежнему чувствую себя чудесно, как всего несколько минут назад, до звонка.

– Это по поводу моих планов на следующую неделю, – сказал ты. – Я должен был ехать в Турцию, но поездка отменяется. Ты в порядке, Сью?

– Все прекрасно. И что же теперь, вместо этой поездки?

– Придумаю что-нибудь. Можно позвонить кое-кому из знакомых, узнать, нет ли других предложений. Или, например, устроить небольшой отпуск. Последнее время у меня было много работы. – Говоря это, ты открыл бутылку и наполнил бокалы. – А что у тебя? Много сейчас заказов?

– Почти ничего. Все заказчики в отъезде.

– Послушай, есть одна идея, которую я давным-давно вынашиваю. Хочу попробовать снять документальный фильм, что-то вроде исследования. Затея вполне может провалиться, поэтому я до сих пор откладывал, все ждал подходящего случая, рассчитывал совместить это дело с отпуском, сделать из него предлог для приятного путешествия. Вот думаю: не согласишься ли ты поехать со мной?

– В путешествие? – спросила я. – Когда?

– В самое ближайшее время, если, конечно, ты не занята.

– И куда именно?

– Все определяется идеей фильма. Я не говорил о своей коллекции открыток?

– Нет.

– Сейчас покажу.

Ты вышел из спальни и отправился в соседнюю комнату, которую называл кабинетом. Через минуту ты вернулся, держа в руках старую коробку из-под обуви.

– На самом деле я никогда всерьез не коллекционировал открытки, просто как-то случайно купил всю эту кучу разом. Было это года два назад, и с тех пор мало что добавилось. Почти все они довоенные, некоторые выпущены до Первой мировой войны и даже в прошлом веке.

Мы вытащили открытки и разложили их на постели: видовые снимки, почти все черно-белые или тонированные в сепии, многие на обороте были исписаны от руки – обычные весточки, какие посылают из отпуска друзьям и домашним. Открытки были рассортированы по странам и городам, каждый раздел имел аккуратный ярлычок. Примерно половину составляли английские, и они лежали отдельно, обшей пачкой, остальные были из Германии, Швейцарии, Франции, Италии, несколько штук – из Бельгии и Голландии.

– Идея такая: поездить по местам, изображенным здесь, и посмотреть, как они выглядят сейчас, – попытаться отыскать тот же самый вид, что на открытке, тот же ракурс и сравнить со старыми фотографиями, выяснить, какой отпечаток наложило на них время. Как я уже говорил, это может стать основой для фильма, но даже если ничего не выйдет, мне все равно хотелось бы поехать и увидеть все собственными глазами. Ну, что скажешь?

Твои открытки сразу меня очаровали. Застывшие мгновения былых времен: центральные улицы, еще не запруженные транспортом, туристы-англичане в брюках гольф, лениво фланирующие вдоль заграничных приморских бульваров, соборы и игорные дома, пляжи с купальщиками в скромных пляжных костюмах, путешественники в соломенных шляпах, горные виды с канатными дорогами, дворцы и музеи, широкие пустынные площади.

– И ты намерен побывать во всех этих местах? – спросила я.

– Конечно нет. Я думаю ограничиться Францией, южным побережьем. Посмотри, как много любопытных открыток оттуда. – Ты взял из моих рук несколько карточек. – Французская Ривьера по-настоящему стала туристской Меккой только после Второй мировой войны, а здесь в основном довоенные виды.

Ты принялся перебирать их, вытаскивая одну за другой и показывая мне. Все это были хорошо известные курорты, но выглядели они совершенно непривычно. Особенно тебя занимала одна небольшая подборка с видами средиземноморского побережья в окрестностях Сен-Рафаэля. Совпадение было настолько поразительным, что внезапный приступ страха перед Найаллом сковал меня снова.

– А не могли бы мы поехать куда-нибудь в другое место, Ричард? – робко спросила я.

– Конечно могли бы. Но это как раз то место, куда хотелось бы поехать мне.

– Только не Франция. Я не хочу во Францию.

Ты выглядел таким разочарованным среди вороха открыток на постели.

– Почему обязательно Франция? – спросила я. – А как насчет Швейцарии, например?

– Нет, для моей задумки важен именно юг Франции. Ладно, как-нибудь в другой раз.

– Я бы с удовольствием поехала, честное слово, но в данный момент я без гроша.

Оказывается, у меня не было другой отговорки, кроме той, что я уже пустила в ход в разговоре с Найаллом.

– Это не имеет значения, Сью. Мы поедем в моей машине. Я в состоянии оплатить все – ведь я пока не нищий. Кроме того, вероятно, мне удастся вернуть значительную часть за счет налогов.

– У меня даже нет заграничного паспорта.

– Не проблема. Если ты решишь ехать, я займусь твоим паспортом, и за сутки он будет готов. В агентстве Би-би-си есть офис…

– Нет, Ричард. Мне жаль, но это невозможно. Ты собирал открытки и аккуратно укладывал их в коробку в прежнем порядке.

– Ты ведь не говоришь настоящей причины, не так ли?

– Так. Хорошо, вот настоящая причина: есть один человек, мой знакомый, с которым мне не хотелось бы встречаться. Сейчас он во Франции. По крайней мере, я думаю, что он там, и…

– И это твой дружок, о котором ты не собиралась упоминать вовсе?

– Да. Как ты узнал?

– Нетрудно догадаться, что у тебя кто-то есть. – Все почтовые открытки уже были убраны с постели и аккуратными пачками расставлены в обувной коробке. – Ты по-прежнему с ним встречаешься?

Опять этот невинно-иронический тон. Я начала рассказывать о Найалле, пытаясь облечь в приемлемые для тебя выражения то, что происходило между нами на самом деле. Я сказала, что он – давний друг, что знаю его с юных лет, что в последнее время мы стали отдаляться друг от друга, но он не желает меня отпускать. Я обрисовала его как человека с собственническими наклонностями, ребячливого, не знающего меры, склонного к насилию, любителя манипулировать людьми. Но, разумеется, это была только часть правды. Найалл значил для меня гораздо больше.

И все то время, пока мы с тобой обсуждали Найалла вслух, меня продолжали терзать мои собственные сомнения. Я неотступно думала о том, где же он все-таки сейчас на самом деле. Проблема эта никуда не делась, и так или иначе мне предстояло ее разрешить. Но думать, что Найалл не в Сен-Рафаэле, а где-то в другом месте, значило скатиться к безумию.

– Если ты окончательно решила с ним расстаться, Сью, – убеждал меня ты, – рано или поздно ему все равно придется смириться с этой мыслью.

– Боюсь, что это произойдет скорее поздно, чем рано. А с тобой я хочу быть прямо сейчас. И могу, если мы поедем куда-нибудь в другое место. Куда угодно.

– Хорошо. Куда ты предлагаешь?

– Единственно, чего я хочу по-настоящему, так это на время выбраться из Лондона. Сесть в машину и уехать куда-нибудь. Просто куда глаза глядят.

– Ты хочешь сказать, здесь, в Англии?

– Тебе это, может, покажется скучным, но ведь я-то все время жила только в городе и почти никуда не выезжала. В Англии полно мест, где я никогда не бывала, целые области. Может, просто поездим по стране?

Ты выглядел удивленным. Я отвергла шикарное предложение повидать Французскую Ривьеру и уговаривала тебя вместо этого на скромную автомобильную поездку по Британии. Но именно на этом мы в конце концов и сошлись. Потом, когда ты пошел в кабинет, чтобы вернуть открытки на место, я отправилась вместе с тобой и стала разглядывать твою коллекцию кинооборудования. Ты почему-то смутился и начал уверять, что все это барахло занимает слишком много места и только собирает пыль. Но мне твоя комната и коллекция показались крайне любопытными: они немало рассказали о тебе самом, помогли лучше понять тебя, почувствовать, увидеть, каким ты был до нашей встречи. Там же, в кабинете, наполовину скрытые коробками с пленкой, хранились и твои награды.

– А ты, оказывается, знаменитость! – сказала я, взяв в руки «Приз Италии» и прочитав надпись.

– Просто везение. Любой мог оказаться в тот год победителем. Постоянно что-то случалось, и почти все репортажи были превосходными.

Я прочла надпись вслух, хотя в темном углу, где стоял твой приз, разобрать буквы было почти невозможно.

«Ричард Грей, телеоператор, телевизионные новости Би-би-си. Специальная награда. Съемки в условиях крайней личной опасности».

– За что это? – спросила я.

– Ничего там такого не было. Все, кто снимает новости, время от времени попадают в переделки.

Ты взял у меня свой трофей и вернул на полку, задвинув подальше за коробки, вовсе с глаз долой.

– Надо еще выпить, – сказал ты и увел меня обратно в спальню.

– Расскажи, как все было, – попросила я.

– Мы снимали беспорядки в Белфасте. Со мной еще был звукооператор. Там не случилось ничего особенного, что бы потом ни твердили всякие шишки на вручении.

– Пожалуйста, Ричард, расскажи. Ты явно чувствовал себя неловко.

– Я нечасто рассказываю о таких вещах.

– Ну же!

– Пойми, это было частью обычной работы. Тогда нас всех, по очереди, отправляли в Северную Ирландию. Я никогда не отказывался, ведь за такие командировки больше платят. Работа там, по правде говоря, не из легких, но трудности меня никогда особенно не пугали. Съемка – это съемка, а с проблемами сталкиваешься в любом деле. В общем, в тот день был марш протестантов, и мы провели много времени на улицах, снимая демонстрантов. А вечером, когда вся бригада собралась в баре отеля, чтобы немного выпить, вдруг прошел слух, будто начались беспорядки в районе Фоллс-роуд: что собралась группа подростков и они швыряют камни, и будто армейские власти выслали туда «сарацинов» на их усмирение. Мы начали спорить, нужно ли туда идти. Все страшно устали, но в конце концов я и Вилли – мой звукооператор – решили пойти и взглянуть, в чем дело. Наш репортер к тому времени уже отправился спать, но мы разбудили его. Я зарядил камеру для ночной съемки, и один из армейских «лендроверов» подбросил нас до места… Когда мы приехали, стычка не выглядела особенно жаркой, просто собралась небольшая кучка подростков, швырявших камни. Мы оказались позади военных и были в полной безопасности. Ничего серьезного вроде не затевалось. Известно, что подобные беспорядки к полуночи выдыхаются сами собой. Но неожиданно дело стало принимать дурной оборот: вместе с камнями в нас полетели бутылки с зажигательной смесью. Судя по всему, к мальчишкам присоединились и взрослые. Тебе, наверное, скучно?

– Конечно нет! Продолжай!

– Военные решили немедленно разогнать протестующих, был отдан приказ стрелять. Солдаты открыли огонь пластиковыми пулями, однако подростки и не подумали разбежаться – так и кидались камнями и бутылками. Тогда войска перешли в наступление, и мы с Вилли двинулись следом за ними, поскольку снимать из-за спин военных совершенно безопасно. Не пробежали мы и сотни ярдов, как угодили прямо в засаду к республиканцам: из окон стреляли снайперы, а в боковой улочке засела целая банда боевиков с зажигательными бомбами… Все словно сошли с ума. Наш репортер куда-то делся, мы нашли его много позже. В общем, так вышло, что кругом – одни боевики: солдаты растерялись и замешкались, и мы очутились в самой гуще толпы. Я снимал не переставая – видимо, вошел в раж. Но, удивительное дело, в нас ни разу не попали, хотя стрельба шла со всех сторон и время от времени что-то пролетало совсем рядом. Они были слишком увлечены, чтобы нас заметить, и стреляли в солдат, а мы продолжали снимать крупным планом. Но затем военные опомнились, опять полетели пластиковые пули, и толпа разбежалась. Мы оставались в центре событий, пока все не закончилось. Так что получился очень неплохой материал.

Ты улыбался, стараясь преуменьшить значение этой истории. Рассказ неожиданно воскресил в моей памяти жуткий телерепортаж, который показали несколько раз, а потом сняли с экрана, чтобы использовать как улику на суде.

– Это тот фильм, где у женщины вспыхнули волосы? – спросила я.

– Да.

– И еще там показали лицо мужчины, который убил солдата?

– Да, это оттуда. Моя лента.

– Когда ты был там, в гуще толпы, и продолжал снимать, – произнесла я, – что именно ты чувствовал?

– Я уже подзабыл подробности. Просто так вышло само собой.

– Ты сказал, что вошел в раж. Что ты имел в виду?

– Иногда так увлекаешься съемкой, что перестаешь думать обо всем остальном. Замечаешь только то, что есть в видоискателе.

– И ты был возбужден?

– Наверное.

– И никто не замечал вашего присутствия?

– Никто, честное слово. Будто бы я стал… Знаешь, как будто они не могли меня видеть.

Больше я не задавала вопросов, мне и так все стало ясно. Мысленно я видела эту картину совершенно отчетливо: ты и звукооператор, бегущие вперед, припадая к земле, связанные общим снаряжением, в самом пекле вы снимаете уже бессознательно, полагаясь только на интуицию. Ты упомянул, что перед этим вы выпили, что вы оба устали. И вам казалось, что никто вас не замечает. Я хорошо знала это ощущение, мне ничего не стоило вообразить, как ты чувствовал себя в эту минуту. Я уже не сомневалась, что тогда, в миг опасности, твое облако сгустилось и скрыло вас с напарником от глаз разъяренной толпы, защитило, сделав невидимыми.

12

Мы задержались в Лондоне еще на три дня под предлогом подготовки к путешествию, но времени зря не теряли. Мы старались получше узнать друг друга и провели немало часов в постели. Познакомившись с твоим холостяцким бытом, я почувствовала себя чуть ли не домовитой. Мы решили, что в твоей квартире надо сделать косметический ремонт, я вынудила тебя купить массу кухонных принадлежностей и подарила большой комнатный цветок в горшке, чтобы украсить гостиную. Ты, вероятно, был несколько ошеломлен всем этим, но я чувствовала себя на верху блаженства.

Мы выехали из Лондона в четверг утром и двинулись на север по шоссе М1, никуда конкретно не направляясь. Нам было довольно того, что мы вместе. До самого последнего момента я нервничала, опасаясь, что Найалл выследит нас. Только когда мы сели в машину и уже мчались прочь из Лондона, я почувствовала себя наконец в безопасности.

Первую ночь мы провели в Ланкастере, в отельчике близ университета. Мы отходили от долгой поездки, чувствуя себя счастливыми и предвкушая прелести отдыха вдвоем. Вечером мы составили план на завтра, решив совершить экскурсию по Озерному краю. Скоро выяснилось, что мы оба довольно равнодушны к достопримечательностям. Нам было довольно приехать на место, немного побродить, сделать пару снимков, иногда поесть или выпить и двигаться дальше. Мне нравилось, как ты ведешь машину, я наслаждалась ее комфортом, удобством салона, плавным ходом. Наши вещи лежали в багажнике, заднее сиденье пустовало, и мы сваливали туда путеводители и карты, продукты в дорогу, яблоки и шоколад, сувениры и прочую ерунду, которая накапливается во время путешествия. Первые три дня мы ехали без определенного маршрута: из Озерного края направились в национальный парк Йоркшир-Дейлс, ненадолго задержались среди холмов южной Шотландии, потом повернули обратно и двинулись к северо-восточному побережью Англии. Меня радовали постоянная смена пейзажей, стремительные переходы от низин к холмам, от промышленных зон к сельской местности. За спиной остался север страны, и мы выехали на равнины восточного побережья. Ты сказал, что прежде не бывал в этой части острова, так что новые впечатления ожидали нас обоих. Ты по-прежнему видел во мне загадку, но по-своему наслаждался путешествием. Мы уже довольно долго были вместе, и постепенно во мне нарастало чувство освобождения. Наконец-то я вырвалась из тисков, моя прежняя несчастливая, недостойная жизнь осталась позади.

Вот тут-то, на пятый день, и случилось первоеявление Найалла.

13

Мы прибыли в деревушку Блейкни на северном побережье Норфолка и остановились в крошечном пансионе на узкой улочке, которая спускалась прямо к воде. Деревушка не понравилась мне с первого взгляда, но мы не выходили из машины уже несколько часов и мечтали об одном – где-нибудь заночевать, чтобы назавтра отправиться в Норидж. Мы только забросили багаж в номер и сразу же ушли, даже не раскрыв сумки, отыскали ресторанчик, пообедали, а вернувшись назад, обнаружили, что вся моя одежда вынута из сумки и разложена аккуратными стопками на постели. Каждая вещь была тщательно сложена.

– Должно быть, это сделала хозяйка, – сказал ты.

– Но она ведь не имеет права входить и трогать наши вещи!

Я отправилась выяснить, в чем дело, но та уже была в постели.

Следующую ночь мы провели в Норидже, в отеле. Где-то во втором часу я внезапно проснулась от неприятного ощущения удара. Ты спал. Я протянула руку, чтобы включить лампу. Стоило мне шевельнуться, как что-то скользнуло по подушке и упало на матрац – твердое и холодное. В ужасе я вскочила, стараясь увернуться от «чего-то», чем бы оно ни было, и зажгла свет. На постели возле меня лежал кусок мыла – совершенно новый, сухой и душистый, с торговой маркой, оттиснутой на поверхности. Ты заворочался, но так и не проснулся. Я вылезла из постели и почти сразу заметила на полу яркую станиолевую обертку. Она была аккуратно развернута, расправлена, будто кто-то положил ее на ковер специально. Я молча уставилась на красочную упаковку, недоумевая, что бы это значило. Наконец я снова забралась в постель, выключила свет, зарылась глубоко под одеяло и прижалась к тебе. Больше в ту ночь я не заснула.

Утром ты предложил ехать на запад: пересечь самую широкую часть страны и побывать в Уэльсе. Я была слишком поглощена ночным происшествием и согласилась без разговоров. Дорожную карту мы бросили в машине, и я вызвалась сходить за ней.

Когда я подошла к площадке для парковки, машина стояла там, где мы оставили ее накануне вечером, но в замке зажигания торчал ключ и двигатель работал.

Сперва я подумала, что это ты забыл его выключить и оставил работать на всю ночь, но, когда я дернула дверцу, оказалось, что она заперта и ключ зажигания висит на моей связке. Дрожа от страха, я открыла водительскую дверь тем ключом, который дал мне ты, и протянула руку к другому, тому, что в замке. Он выглядел совершенно новым, словно сделанным на заказ. Или это был украденный запасной ключ?

Со всей силы я зашвырнула его подальше в кусты, окружавшие площадку. Когда я вернулась в номер и протянула тебе карту, ты, видимо что-то заметив, спросил, чем я расстроена. Я выкрутилась, сказав, что у меня вот-вот должны начаться месячные, и это была чистая правда. Но действительная причина была в другом: я уже догадывалась, что происходит, и меня охватил ужас.

Во время завтрака я не произнесла ни слова, и пока мы ехали через Фены, продолжала молчать, скованная страхом и глубоко погрузившись в себя.

Наконец ты обратился ко мне:

– Я бы съел яблоко. Там еще осталось?

– Сейчас посмотрю, – едва выдавила я. Я повернулась на сиденье, что в последние дни проделывала неоднократно, и посмотрела назад, однако на этот раз меня била дрожь.

Бумажный мешок с яблоками лежал, как обычно, на заднем сиденье с твоей стороны. И все остальные вещи лежали там же, сваленные в одну кучу: карты, твоя куртка, мой рюкзак, мешок с продуктами для завтрака на природе. Все они почему-то лежали на одной половине сиденья. И всякий раз, когда нам нужно было положить что-то в машину, мы инстинктивно занимали только одну половину сиденья. Вторая все время оставалась свободной…

Свободной для другого пассажира.

Я заставила себя посмотреть на это пустое место за своей спиной. Сиденье прогнулось, точно под тяжестью человеческого тела.

С нами в машине был Найалл.

– Останови машину, Ричард! – попросила я.

– В чем дело?

– Пожалуйста! Меня тошнит! Скорее!

Ты сразу притормозил и съехал на обочину. Едва машина остановилась, я выбралась наружу. Приготовленное для тебя яблоко так и осталось у меня в руке. Пошатываясь, я отошла от машины. Меня трясло, я чувствовала страшную слабость. От обочины поднималась небольшая насыпь, обрамленная низкой живой изгородью; дальше начиналось бескрайнее поле. Я наклонилась над изгородью, не обращая внимания на колючки и сухие веточки, впивавшиеся в тело. Ты выключил двигатель и бегом бросился ко мне. Я ощутила твою руку на своих плечах, но продолжала дрожать и плакать. Ты успокаивал меня, но ужас от того, что я только что обнаружила, пробирал меня насквозь. Ты поддерживал меня, не давая упасть, а я перегнулась через изгородь, меня рвало.

Ты принес из машины несколько салфеток, чтобы я могла привести себя в порядок. Потом я вернулась на обочину, но никак не могла заставить себя повернуться лицом к машине.

– Может, поискать доктора, Сью?

– Не стоит, через минуту я буду в порядке. Иногда у меня такое бывает перед месячными.

Не могла же я сказать тебе правду.

– Просто нужно побыть немного на свежем воздухе.

– Если хочешь, мы можем остановиться здесь.

– Нет, поехали дальше. Через пару минут, хорошо?

Я попросила тебя принеси из рюкзака мятные таблетки. Пресноватый вкус мела и мяты успокаивал. Я села на сухую траву и смотрела на высокие стебли коровьей петрушки, кивавшие зонтиками. Над головой изредка пролетали утомленные жарой насекомые. За моей спиной проносились автомобили, шурша шинами по мягкому щебню. Но я не могла заставить себя обернуться, зная, что там, в машине, – Найалл.

Вероятно, он был с нами с самого начала. Подслушивал, как я разговаривала с тобой в пабе, присутствовал на наших первых свиданиях, уселся в машину еще до того, как мы выехали из Лондона. Он все время был с нами, молча сидел позади, наблюдал и слушал. Мне никогда от него не избавиться!

Он вынуждал меня действовать. Если я действительно хочу жить как нормальные люди, я должна освободиться от него навсегда. Я уже не могу вернуться назад, к бессмысленной, праздной жизни гламов, а Найалл желает насильно привязать меня к себе, затащить на прежнюю дорожку, потому старается испортить и разрушить все, что угрожает его планам.

Я должна начать с ним войну. Не прямо сейчас – потрясение еще слишком свежо – и лучше бы не в одиночку. Я нуждалась в твоей помощи.

Я ждала, сидя в траве, а ты подошел и опустился рядом на колени еще минуту назад я даже подумать не могла о возвращении в машину, где по-прежнему сидел Найалл. Однако я понимала, что должна решиться, если хочу добиться своего, и это будет началом.

– Мне уже лучше, – сказала я. – Поедем.

– Ты уверена?

Ты помог мне подняться, и мы обнялись. Я сказала, что сожалею о причиненном беспокойстве, что теперь уже все должно быть нормально и, как только месячные придут, я почувствую себя гораздо лучше. Через твое плечо я смотрела на автомобиль. Заднее окно салона сверкало и вспыхивало, отражая солнечный свет.

Мы вернулись в машину, сели, пристегнули ремни. Я внимательно прислушивалась, пытаясь расслышать позади себя звук закрывающейся двери, поскольку Найалл тоже мог выйти из машины, пока мы сидели на обочине. Но невидимые умеют открывать и закрывать двери совершенно беззвучно.

Мы снова катили по дороге, и тут, собрав всю свою волю в кулак, я все-таки обернулась и решительно посмотрела на заднее сиденье. Я знала, что он там, ощущала присутствие его облака, но увидеть его было невозможно. Ничто не мешало мне смотреть на беспорядочную кучу карт и продуктов, на вещи в багажнике, но, когда я пыталась взглянуть на сиденье прямо позади себя, мне не удавалось сфокусироваться, будто некое препятствие отводило мой взгляд в сторону. Ничего, кроме мягкого сиденья и спинки, прогнувшихся под тяжестью невидимого тела.

Я отвернулась и смотрела только вперед, на дорогу, но теперь постоянно ощущала, что он сзади и все время смотрит нам в затылок.

14

Мы остановились в отеле «Грейт-Мальверн», в красивейшем месте – на склоне Мальвернских холмов. Прямо под окном спальни расстилалась долина Ившем. Не успели мы войти в номер, как я потащила тебя в постель: только так я могла удалить осадок от моего странного поведения. Как ни с того ни с сего начать разговор о Найалле? А если не говорить, то какое будущее нас ждет, коль он неотвязно следует за нами?

Я приняла решение на первых порах держаться так, будто Найалла с нами нет, просто забыть о нем на время. Но претворить это намерение в жизнь оказалось непосильной задачей. Весь вечер, пока мы гуляли среди холмов, а потом ездили ужинать, я избегала слишком личных разговоров. Ты, естественно, не мог этого не заметить. Когда мы вернулись в отель, я взяла у тебя ключи от номера и сама открыла дверь. Ты вошел первым, а я быстро проскользнула следом и резким движением захлопнула дверь за собой. Пусть это могло показаться тебе странным, но я была вознаграждена ощущением тяжести тела, навалившегося на дверь снаружи. Мне удалось-таки закрыть ее, и я быстро повернула ключ в замке. Задвижек на двери не было. Запертая дверь в отеле никогда не представляла для Найалла неодолимой преграды: он легко мог украсть ключ у горничной и позднее незаметно войти в номер. Но на это требовалось время – несколько минут, которых, как я думала, будет вполне достаточно.

– Ричард, – сказала я, – нам нужно поговорить.

– В чем дело, Сью? Ты ведешь себя странно весь вечер.

– Я хочу быть с тобой откровенной. Я уже говорила тебе о Найалле. Так вот, он здесь.

– Как это понимать, «он здесь»?

– Он в Мальверне. Я видела его сегодня во время прогулки.

– Ты же говорила, что он во Франции.

– Я никогда не знаю точно, где он. Он говорил, что собирается во Францию, но, видимо, передумал.

– Какого дьявола он здесь делает? Он следит за нами?

– Не знаю. Возможно, просто совпадение. Он часто путешествует, ездит навестить друзей.

– Ну, и к чему ты клонишь? – спросил ты. – Хочешь, чтобы он присоединился к нам?

– Конечно нет! Но он видел нас вместе. Я должна поговорить с ним, рассказать, что произошло между нами.

– Не вижу необходимости. Если он уже видел нас вместе, то знает все, что ему нужно. Какой смысл говорить что-то еще? Завтра утром мы уезжаем, так что ему больше не о чем беспокоиться.

– Как ты не понимаешь?! Не могу я так с ним поступить, я слишком давно его знаю. Я не могу бросить его просто так.

– Ты уже сделала это, Сью.

Я понимала, что мои слова звучат не слишком убедительно, но как иначе я могла сообщить тебе о Найалле? Только как о случайно встреченном бывшем любовнике с сильнейшим собственническим инстинктом. Спор между нами продолжался не меньше часа и ни к чему не привел, кроме взаимной обиды: в итоге каждый только укрепился в собственном мнении. За это время Найалл наверняка успел пробраться в номер, но я решила не поддаваться страху. Наконец мы отправились в постель, изнуренные спором и подавленные безвыходностью ситуации. В темноте я почувствовала себя более спокойно. Укрытые одеялом, мы крепко прижимались друг к другу. В тот вечер месячные действительно начались, поэтому любовью мы не занимались. Впрочем, нам и не хотелось.

Для меня это была еще одна бессонная ночь. Я ни на минуту не сомкнула глаз, мысли крутились, как белки в колесе, но решение не приходило. Я чувствовала себя беспомощной, одинокой и глубоко несчастной. Отчаяние охватило меня: трудности выглядели неразрешимыми, а положение – безвыходным.

Тем не менее в половине седьмого я уже была на ногах, готовая действовать. Я понимала, что столкновение с Найаллом неизбежно, и хотела вызвать его немедленно. Ты все еще спал. Стараясь тебя не разбудить, я потихоньку оделась и велела Найаллу следовать за мной. Я спустилась вниз, прошла через холл и вышла из отеля через главный вход.

Стояло чудесное теплое утро. Я неторопливо шла вдоль шоссе вверх, поднялась до самой вершины, откуда дорога резко поворачивала вправо, пробегала между двумя крутыми склонами и продолжалась на противоположной стороне холмов. Мы гуляли здесь с тобой накануне вечером, вскоре после наших занятий любовью. Я свернула на обочину, вскарабкалась по откосу и пошла вдоль пологой вершины. Из травы поднимались невысокие валуны, веяло тишиной и покоем.

Я нашла плоский камень и села на него, обратившись лицом в сторону Херефордшира.

– Найалл, ты здесь? – сказала я. Молчание.

Внизу, на склоне холма, паслись овцы. По дороге к Мальверну ехал одинокий автомобиль. Он приближался к перевалу.

– Найалл? Нам нужно поговорить.

– Да здесь я, сучка.

Голос раздался совсем близко, откуда-то слева. Он говорил так, будто запыхался.

– Где ты? Я хочу тебя видеть.

– Можем поговорить и так.

– Стань видимым, Найалл.

– Нет уж, это ты стань невидимой. Или забыла, как это делается?

Вдруг я сообразила, что была видимой все это время – уже больше недели! Невероятно долгий срок для меня. Такое мне не удавалось с детских лет. Когда ты был рядом, это получалось само собой, настолько естественно, что я просто не замечала.

– Если разучилась, придется потерпеть.

Он не стоял на месте. Его голос звучал все время с разных сторон; безуспешно пытаясь разглядеть Найалла, я даже не знала, куда повернуть голову. Всегда есть способ обнаружить облако, если знаешь, как правильно смотреть, но, видно, я была с тобой недопустимо долго, либо Найалл слишком глубоко погрузился в свой гламур. Я представила себе, как он ходит кругами, подкрадывается ко мне. Мне стало не по себе, и я поднялась на ноги.

– Почему ты не оставишь меня в покое, Найалл?

– Потому что ты трахаешься с Греем. Я только хочу это прекратить, и все.

– Оставь нас обоих в покое немедленно! С тобой у меня все кончено. Я не желаю тебя больше видеть.

– Ну, это я тебе уже обеспечил, Сьюзен. Он переходил с места на место, иногда отвечал из-за спины. Наверное, если бы он постоял спокойно, я не была бы так напугана.

– Пожалуйста, не лезь в мои дела, Найалл, – сказала я. – Между нами все кончено!

– Да ты же из гламов! Ты не сможешь долго дурить ему голову.

– Никогда я не буду такой, как ты! Ненавижу тебя!

И тут он ударил меня. Тяжелый кулак возник прямо из воздуха и врезался в мою голову сбоку. Не видя его, я не могла увернуться или хоть как-то подготовиться к удару. Голова мотнулась в сторону, я пошатнулась, теряя равновесие, отступила назад, но наткнулась ногой на камень, тот самый, на котором недавно сидела, и тяжело рухнула на землю. В следующее мгновение я получила пинок ногой. Удар пришелся в бок чуть выше бедра. Я закричала от боли и, обхватив голову руками, скорчилась от ужаса в позе эмбриона. Я зажмурилась в ожидании новых ударов. Но вместо этого он склонился надо мной. Голос его раздался прямо у меня над ухом, невидимый рот оказался так близко, что я ясно ощутила его прокуренное дыхание – знакомый горький запах табака.

– Я никогда не отстану от тебя, Сьюзен. Ты моя, и я не собираюсь тебя терять. Мне без тебя не справиться. Прекрати все это немедленно!

Он просунул руку между моими локтями, ухватился спереди за ткань блузки и рывком заставил меня сесть. Материя с треском натянулась у меня под мышками. Другойрукой он залез под блузку и стал грубо мять и царапать мои соски. Я сжалась еще сильнее и попыталась откатиться в сторону, вынудив его выпустить меня. Тонкая ткань блузки порвалась на груди.

Все еще сидя возле меня на корточках, он сказал:

– Ты еще не сказала ему правды о нас. Давай, скажи ему, что ты невидимая, что ты полупомешанная.

– Никогда!

– Что ж, если не хочешь сама, придется мне.

– Ты уже и так навредил предостаточно.

– Я еще только начал. Хочешь, чтобы в следующий раз я схватился за руль на приличной скорости? Это будет забавно.

– Ты чокнутый, Найалл!

– Не больше, чем ты, Сьюзен. Мы оба ненормальные. Объясни ему наконец, кто мы такие. Если он и после этого захочет иметь с тобой дело, тогда я, может быть, оставлю вас в покое…

Я почувствовала, что он отошел от меня, но продолжала, скрючившись, сидеть на земле, с ужасом ожидая новых невидимых ударов. Найалл частенько бил меня и раньше, в сильном гневе, но из облака – никогда. Я все еще не очухалась после первой затрещины. В голове шумело, болела нога и спина, саднило левую грудь, как при порезе, но, когда я осторожно ощупала ее, оказалось, что с ней все в порядке. Несколько минут я не шевелилась, потом медленно села и огляделась. Далеко ли он ушел?

Мне отчаянно хотелось поговорить с тобой, услышать слова утешения, но как я могла объяснить тебе, что произошло, и что бы ты сказал в ответ? С трудом я поднялась на корточки и осторожно обследовала повреждения. Болела вся нижняя часть спины, на бедре уже красовался синяк, кожа на локте была содрана. Блузка спереди порвалась, и двух пуговиц не хватало. Страшно болела голова. Должно быть, я была не совсем в себе. Некоторое время я бродила по холму, но вскоре желание быть с тобой пересилило боль и страх. Прихрамывая и придерживая рукой блузку на груди, я медленно побрела вниз по дороге к отелю. Я увидела тебя сразу. Ты стоял возле машины, багажник был открыт, и ты укладывал внутрь свой чемодан. Я позвала, но ты не услышал. Только тогда я осознала, что в своем плачевном состоянии снова стала невидимой, – еще одна победа Найалла! Я заставила себя выйти из облака и снова позвала. На этот раз ты услышал и обернулся ко мне. Я бросилась к тебе, рыдая от горя и облегчения.

15

Ты сразу понял, что я встречалась с Найаллом.

Случившегося было не утаить. Хоть я и пыталась смягчить картину, но разодранную одежду и синяки не скроешь. Ты имел полное право разозлиться, но расстроился не меньше моего. Мы задержались в Мальверне почти до полудня, обсуждали, как быть с Найаллом, но я так и не сказала всю правду о нем.

После раннего ленча в Мальверне мы поехали в Уэльс. Найалл тоже был в машине. Он сидел позади нас и молчал. По дороге мы остановились заправиться, и я ненадолго осталась с Найаллом в машине один на один.

Я сказала:

– Я ничего тебе не должна, имей в виду, но завтра я все ему расскажу.

Молчание.

– Найалл, ты тут?

Я повернулась, чтобы посмотреть назад, на пустую половину сиденья, но не смогла его увидеть. Хуже того, я могла видеть сквозь него. Я видела, как ты стоишь возле машины с заправочным пистолетом в руке. Ты смотрел на счетчик. В солнечном свете цифры электронного индикатора отсвечивали оранжевым. Ты заметил мой взгляд, обращенный, казалось, к тебе, и послал мне ответную улыбку.

Когда ты снова отвернулся, я сказала:

– Ты ведь именно этого хочешь, правда? Завтра я все расскажу Ричарду.

Найалл опять не произнес ни слова, но я знала, что он тут. Его молчание наводило на меня ужас, чего он, видимо, и добивался. Я распахнула дверцу и вышла из машины. В помещении станции был магазин, и я зашла туда и стояла внутри, листая журналы, пока ты расплачивался у кассы.

Проделав немалый путь, мы добрались до городка Литл-Хейвен, расположенного на западной кромке побережья Дайфеда. Это небольшое приятное местечко на скалистом берегу с узкой полосой песка внизу. Несмотря на разгар сезона, приезжих было сравнительно немного. Вечером мы гуляли по пляжу, любовались закатом, потом заглянули в местный паб и затем вернулись в отель.

Между нами лежала полоса отчуждения. Ты не мог понять, зачем я пошла на свидание с Найаллом, а я не могла внятно объяснить. Он меня избил, и теперь ты требовал, чтобы я навсегда отказалась от него, но я не хотела и не могла, хотя понимала, как тебе больно, как ты озадачен и разгневан. Не зная, как справиться с бедой, я была на грани отчаяния.

Оставался единственный выход – рассказать тебе всю правду о моей невидимости, как предлагал Найалл. Такое решение удовлетворило бы его и позволило бы мне окончательно объясниться, но касаться этой темы было для меня мучительно. Я предпочла воспользоваться другим, более приятным способом. Когда мы вернулись в номер, я сразу же упорхнула в ванную. Критический период еще продолжался, но я воспользовалась диафрагмой и временно прекратила кровотечение.

В постели ты снова затеял разговор о Найалле, но мне удалось перевести разговор на другие предметы. Слова не могли возместить ущерб. Я обнимала и целовала тебя, пытаясь пробудить в тебе желание. Сначала ты сопротивлялся, но я знала, чего добиваюсь. Мы лежали поверх покрывала, старая двуспальная кровать страшно скрипела. Наконец ты стал отвечать на мои ласки, и я почувствовала, как растет мое собственное желание. Мне хотелось такой страстной любви, какой у нас прежде не бывало. Я целовала и ласкала тебя, не стесняясь прикасаться к самым интимным местам. Мне нравилось твое тело, я любила его крепость и твердую округлость мышц.

Мы неистово катались по кровати, и ты оказался сверху. Теперь ты ласкал меня и руками, и языком. Я раздвинула ноги и подняла колени, готовая принять тебя, но ты вроде бы хотел не этого и откатился в сторону. Перевернул меня, затащил на себя сверху, прижал за плечи к своей груди. Я хотела ощутить тебя внутри, но ты уперся руками в мои бедра, так что мои ягодицы выгнулись вверх. Мы целовались рот в рот, но я не могла понять, к чему ты стремишься. Твои пальцы продолжали вдавливаться в мягкую плоть моих бедер, все дальше отталкивая меня. Внезапно я сообразила, что обе твои ладони лежат на моих грудях, а пальцы ласкают соски.

Меня тащили назад, схватив за бедра, совсем другие руки!

Я ощутила сзади грубое вторжение. Жесткие лобковые волосы терлись о мои ягодицы. Мне стало тяжело дышать, я оторвала лицо от твоей груди и немного повернула голову. В изгиб моей шеи уперлась небритая щека, я ощущала удары коленей по моим подколенным впадинам. Вес напавшего сзади мужчины все время толкал меня к тебе, рука твоя протянулась погладить меня. Я вцепилась в твое запястье, чтобы остановить руку, не дать ей обнаружить того, третьего, наконец в отчаянии поднесла твою ладонь ко рту и стала целовать ее. Напор Найалла становился неистовым, я дышала с трудом – не только из-за неудобного положения, но также из-за душившего меня гнева. Ты тоже возбуждался все сильнее, желая войти в меня. Я еще как-то ухитрялась тебя сдерживать, одновременно увертываясь от Найалла. Для этого мне приходилось вилять задом, подаваясь навстречу Найаллу, чтобы иметь свободу для маневра. Он тяжело дышал от вожделения при каждом моем рывке, член его напрягся. Я взяла тебя в рот и стала сосать. Найалл же сдвинулся назад, наклонился надо мной – и вот он стоял на коленях между моими ногами, крепко обхватив меня под животом, и буквально насаживал на свой член. Движения его бедер стали еще более резкими. Он больно сгреб мои волосы и стал толкать меня лицом вниз, вынуждая заглатывать тебя глубже и глубже. Мне было трудно дышать, я начала давиться. Ты лежал на спине, твои руки были где-то далеко, а изнасилование продолжалось. Я могла только раскачиваться на локтях, чуть подаваясь вверх и назад, но этого было недостаточно, чтобы спихнуть Найалла. Я ухитрилась вынуть твой член изо рта, но Найалл продолжал тыкать меня лицом тебе в пах. Я слышана твои стоны удовольствия, однако Найалл был ненасытен и ходил вперед-назад, как поршень в цилиндре. Наконец я ощутила, как он кончает; он громко застонал и с шумом выдохнул. Ты произнес мое имя голосом, полным желания. Найалл тяжело навалился грудью мне на спину. Он отпустил мои волосы, но начат играть грудями – любимая его забава. Когда он расслабился, я смогла отчасти опираться на руки, но Найалл по-прежнему был сверху, и я не могла выскользнуть из-под него. Я оставалась в его ужасной власти, он всем весом придавливал меня к тебе, не давая поднять лицо. Ты опять назвал меня по имени, явно стремясь соединиться, и я ухитрилась-таки приподнять голову, чтобы взглянуть на тебя. Ты лежал с закрытыми глазами, рот был приоткрыт. Я стряхнула руки Найалла со своих грудей, но оставалась плотно прижатой к нему. Мне удалось несколько раз пихнуть его локтем, но это ни к чему не привело. Он бешено дышат мне прямо в ухо, его пальцы продолжали сдавливать мне бока, но я ощутила, как его член опадает, и вновь попыталась освободиться. Одним резким движением я приподняла тело, одновременно вильнув бедрами. Наконец-то мне удалось вышвырнуть его из себя, но он по-прежнему лежал на мне, держал меня и поглаживал. Каким отвратительным казалось прикосновение его рук! Я еще раз толкнула его локтем, и он ослабил свои объятия. Оказавшись на свободе, я поползла вверх по твоему телу, крепко прижимаясь к груди, торопясь добраться губами до лица. Ты поцеловал меня с огромной страстью, крепко обнял и прижат к себе с улыбкой, выдававшей любовь и желание. Я чувствовала, что Найалл был в постели: что-то вдавливалось мне в бок.

Ты вошел в меня. Наконец-то мы занялись любовью. Я сидела над тобой на корточках, и мы смотрели друг на друга. Я старалась сохранить бесстрастное выражение лица, зная, что если прорвутся наружу мои подлинные чувства, то я смогу только стонать от ужаса. Я заставляла себя двигаться согласно твоему ритму, надеясь, что этого будет достаточно. Найалл все еще был рядом. Я ощущала его тепло на своей голени.

Ну как ты мог не знать, что он с нами? Даже если. Найалл был для тебя совершенно невидим, как мог ты не слышать его хриплого дыхания, не чуять запаха его плоти, не ощущать веса его тела на постели? Как мог ты не догадаться о причинах диких телодвижений, к которым он меня принуждал?

Когда ты кончил, я легла рядом, и мы накрылись одеялом. Я шепнула, что совершенно обессилена, и некоторое время мы лежали молча, обнявшись, с выключенным светом. Я дожидалась, пока ты уснешь. Когда дыхание твое стаю ровным, я осторожно, чтобы не потревожить твой сон, выскользнула из постели и пошла в ванную. Стараясь не шуметь, я встала под душ и оттерла себя дочиста.

Вернувшись назад, я ощутила в спальне явственный запах французских сигарет.

16

Утром я спросила:

– Помнишь головоломку, которую часто печатают в детских книжках?

Взяв листок бумаги, я нарисовала два знака:

X о

– Когда ты закрываешь левый глаз, – сказала я, – и смотришь правым на крестик, а затем придвигаешь листок ближе к глазам, кажется, что кружок исчез.

– Это оптический обман, – сказал ты. – Сетчатка имеет ограниченное поле периферийного зрения.

– Но мозг компенсирует то, что не в состоянии видеть глаз, – продолжала я. – Никто не верит, что кружок действительно исчез. На бумаге не появляется дыра там, где положено быть кружочку. И все же кружок исчезает, он становится невидимым.

– К чему ты клонишь?

Мы сидели на прибрежных камнях неподалеку от Литл-Хейвена. Наступил отлив, и песок поблескивал в солнечном свете. Вокруг было полно отдыхающих. В дальнем конце пляжа на мелководье плескались дети.

– Видишь тех женщин с собакой у кромки воды? – спросила я. – Сколько их?

– Ты шутишь? – спросил ты.

– Ничуть. Так сколько там женщин с собакой?

– Две.

– Только что их было трое. Ты не заметил?

– Нет. Я не смотрел.

– Нет, смотрел. Ты смотришь туда все время, что мы здесь сидим.

– Да, но я не обращал внимания, – возразил ты.

– В том-то и суть.

– Какая суть?

– Люди видят, не замечая, смотрят, не видя. Никто не видит всего, что доступно взору. Вообрази, что тебя пригласили на вечеринку, где ты почти никого не знаешь. Никто не здоровается, не обращает на тебя внимания, и ты чувствуешь себя незаметным. Ты берешь бокал и останавливаешься на пороге, в надежде увидеть знакомое лицо. Разглядывая присутствующих, ты постепенно начинаешь кое-кого замечать. Ты бегло оцениваешь их внешность. Если это женщина, задаешься вопросом, свободна ли она. Если она со спутником, заодно обращаешь внимание на него. Постепенно лед тает: ты вступаешь в разговор с кем-то из гостей, они становятся объектом твоего внимания один за другим, по мере знакомства. Вечеринка продолжается, и, хотя ты больше не чувствуешь себя совершенно посторонним, остается еще немало людей, с которыми ты так и не заговоришь. Возможно, ты заметишь мужчину, который много выпил, или молодую женщину в платье с глубоким вырезом, возможно, того, кто слишком громко смеялся. Остальные – всего лишь фон, они остаются на периферии восприятия. Ты можешь видеть любого из них, но есть определенный порядок: ты обнаруживаешь одного, потом другого. И на любой вечеринке кого-нибудь ты не заметишь никогда.

– Откуда ты это знаешь?

– А откуда ты знаешь, что это не так? Теперь предположим, – продолжала я, – что ты на другой вечеринке. В комнате десять мужчин и одна женщина. Ты входишь, и в этот момент женщина, которая красива и сладострастна, начинает танцевать, и во время танца она постепенно раздевается. Когда она снимает с себя всю одежду и остается обнаженной, ты уходишь. Скольких из этих мужчин ты сможешь потом описать? Сможешь ли ты уверенно сказать, что их было десять, а не девять? А может, был одиннадцатый, которого ты не заметил вовсе?

Ты промолчал.

– Ричард, – продолжала я, – представь: ты идешь по улице, а навстречу тебе – две женщины. Одна из них молода, хороша собой, одета со вкусом, другая – в возрасте, к примеру, ее мамаша средних лет, и одета просто, в бесформенное пальто. Ты поравнялся с ними, обе улыбаются тебе. Какую ты заметишь первой?

– Это не аргумент! – сказал ты. – Это примитивный зов пола!

– Пол тоже важен, – сказала я, – но не всегда. Возьмем десять человек: пять мужчин и пять женщин. К ним подходит шестая. В первую очередь она замечает других женщин. Она посмотрит сначала на женщин и только потом – на мужчин. Женщины сперва замечают женщин, точь-в-точь как мужчины. Ребенок заметит других детей прежде, чем взрослых. Есть женщины, которые замечают сначала детей, а потом взрослых. Большинство мужчин видят женщин раньше детей и только затем начинают замечать других мужчин. Существует иерархия зрительного восприятия. В любой группе людей кого-то всегда замечают в последнюю очередь.

– Ну, допустим.

– Тебе звонит один из твоих друзей, и вы договариваетесь о встрече. Вы не виделись – пусть на сей раз это будет мужчина, – вы не виделись пять лет. Вы назначили свидание на оживленной улице, которой проходит множество людей. Ты никого из них не знаешь, но они толпятся вокруг, и ты вынужден вглядываться в их лица, потому что стараешься узнать своего приятеля. Ты смотришь на них – и на женщин, и на мужчин – и через некоторое время начинаешь спрашивать себя: а помнишь ли ты внешность твоего друга? Ты начинаешь всматриваться в лица прохожих более пристально. Но вот наконец появляется твой знакомый. Он немного опоздал, но вы встретились, и теперь все в порядке. Ты мгновенно забываешь все свои опасения насчет того, что мог его не узнать. Потом, если ты задумаешься, то вспомнишь, что в ожидании встречи внимательно разглядывал сотни лиц и видел мельком тысячи других. Ты смотрел на всех этих прохожих, но, в сущности, ни один из них не оставил следа в твоей памяти. Ты не вспомнишь человека, которого видел пару секунд назад.

– Здесь нет ничего необычного. Что же, по-твоему, это доказывает?

– Если говорить о вас двоих – ровно ничего, если говорить о восприятии людьми друг друга – довольно много. Для нас совершенно нормально не замечать основную массу окружающих. Мы видим только то, что сами хотим, только то, что нас интересует. Возможно, изредка замечаем то, что случайно привлекло внимание. Я просто пытаюсь сказать, что существуют люди, которых мы не видим никогда. Правда, их совсем немного. Они занимают самые низшие ступени в иерархии зрительного восприятия, поэтому их замечают в последнюю очередь или не замечают вовсе. Обыкновенные люди вообще не умеют их видеть. Они совершенно незаметны. Они невидимы от природы – люди-невидимки.

Я сделала паузу.

– Ричард, я – человек-невидимка, – произнесла я. – Ты видишь меня только потому, что сам этого хочешь.

– Это нелепо, – отозвался ты. И тогда я сказала:

– Смотри на меня, Ричард.

Я встала перед тобой и позволила себе ускользнуть в невидимость.

17

Мы возвращались в отель молча. К моему изумлению, ты выглядел крайне раздосадованным. Ты ни словом не обмолвился о моей невидимости, только что наглядно продемонстрированной, – и я понятия не имела, как вести себя дальше. Я раскрыла тебе величайший секрет своей жизни, дала объяснение, которого ты добивался, я ожидала всего, но не безразличия. А ты не пожелал понять! Ты просто ничему не поверил, ты держался так, будто тебе вовсе нет до этого дела. Невидимый человек – есть ли что-то поразительней? Я исчезла прямо у тебя на глазах, а ты вел себя так, будто ничего не произошло. В это было трудно поверить!

Быть может, я сделала что-то не так? Допустила оплошность, ненароком коснулась какой-то старой раны, душевной травмы, причиненной еще в детстве, память о которой ты пытался похоронить? Или я невольно пробудила в тебе внутренние противоречия, которые ты бессознательно подавлял: возможно, все дело в твоих скрытых гламурных способностях, о которых ты предпочитаешь не знать? Ты так решительно отказывался воспринимать увиденное, что я не смела начать разговор снова.

Литл-Хейвен нам понравился, и мы решили задержаться еще на три дня. Хотя мы больше не возвращались к моей невидимости, недосказанность стояла между нами. Я не знала, с какой стороны к тебе подступиться, потому молчала, и вскоре эта стратегия – похоже, мудрая – стала приносить плоды: ты пришел в доброе расположение духа, и в наших отношениях вновь воцарилась гармония. Нам снова стало хорошо друг с другом, я могла теперь спокойно обдумать случившееся. В конце концов я пришла к заключению, что допустила просчет. Вероятно, мои объяснения были не вполне внятными. Ты либо не понял моих слов, либо тебе показалось, что я говорила не буквально.

И все же я отчетливо помнила, что, когда я стала невидимой у тебя на глазах, твой взгляд затмился облаком – верный признак того, что ты все видел: заметил, как я исчезла, и все отлично понял.

Я желала тебя, Ричард, и твой гламур притягивал меня, но я понимала, что ты совершенно отказываешься в него верить. Теперь я не сомневалась, что задела-таки тебя за живое и что тебя не следует торопить. А вечером накануне отъезда в Лондон случилось нечто подтвердившее мои предположения.

Путь предстоял неблизкий, и ты захотел посмотреть карту, которая осталась в машине, а она была на платной стоянке на самой окраине городка. Мы вышли из номера вместе, но по дороге я решила заглянуть в книжный магазинчик, который заметила на главной улице. Потратив минут пятнадцать на изучение корешков, я вышла на улицу и неторопливо двинулась по направлению к морю, надеясь встретить тебя по дороге в отель. Вместо этого я неожиданно увидела Найалла.

Возможно, мне только показалось, что это он. Так или иначе, молодой человек на верхней площадке лестницы, ведущей к пляжу, обликом очень напоминал Найалла. Был теплый летний вечер, народ толпами гулял по улицам. Мимо меня прошла шумная группа девочек-подростков, и на время я потеряла его из виду.

Последние три дня я почти не вспоминала о Найалле. Хотя я не сомневалась, что он следует за нами, я запретила себе думать о нем. И вот внезапно я увидела его. Значит, он снова стал для меня видимым! Даже не подумав, зачем я так поступаю, я перешла через улицу и направилась туда, где только что стоял Найалл. Но его и след простыл. Я оглядела пляж и набережную в обоих направлениях, но напрасно.

Я повернула назад и тут же заметила его снова. На этот раз – никаких сомнений. Я узнала его одежду: светло-синюю куртку, широкие темно-синие брюки, ворот розовой рубашки, почти скрытый позади длинными прямыми волосами. Мы были вместе, когда Найалл украл эти вещи, и с тех пор он с ними не расставался. Кроме того, у него была особая манера двигаться: походка, быть может, несколько вычурная – мягкая и пружинистая, как у манекенщика на подиуме. Для человека, которого никто не видит, Найалл, пожалуй, слишком уж трогательно заботился о своей внешности.

Я двинулась за ним следом по главной улице, но у входа в пивную «Красный лев» он внезапно исчез. Решив, что он зашел внутрь, я направилась к двери, но, не пройдя и полпути, опять увидела его. Он был всего в нескольких ярдах и шел прямо на меня. Теперь, столкнувшись с ним нос к носу, я была поражена его видом: одежда грязная и мятая, волосы немытые и нечесаные, многодневная небритость, скрывавшая большую часть лица. Глаза дико блуждали, тусклый взгляд сквозил отчаянием, от былой самоуверенности не осталось и следа. Он прошел мимо меня, почти не дав себя рассмотреть, но в нос мне ударил крепкий запах его потных подмышек и давно не стиранного белья. Я никогда не видела его таким: Найалл всегда был безупречно одет, регулярно мылся и тщательно следил за собой.

Он шагал так быстро, что оказался уже на порядочном расстоянии.

– Найалл? – крикнула я ему вдогонку, но он не подал виду, что слышит, и уходил все дальше.

Я снова бросилась за ним – но он уже пропал. Он существовал на самой границе моего восприятия, все время проваливался в невидимость. Продолжая идти вперед, я попыталась зрительно представить себе, где он сейчас находится, но это не помогло – больше я его не видела. Совершенно неожиданно он появился на другой стороне улицы, далеко впереди, но двигался теперь в противоположном направлении – навстречу мне, словно чудесным образом переместился в пространстве, а потом пошел обратно, чтобы показаться еще раз. Как ему удалось такое проделать?

Я позвала его по имени, но он снова сделал вид, что не слышит. Он был буквально в двух шагах: нас разделяла узкая улица, почти свободная от транспорта. Я ринулась через дорогу, лавируя между машинами, и догнала его.

– Найалл, что ты здесь делаешь?

Он проигнорировал меня, точно пустое место, и продолжил свой путь. Озадаченная его поведением, но теперь отказываясь верить в происходящее, в то, что вижу его, я продолжала идти за ним. Найалл вел себя так, будто знать не знал о моем присутствии, будто я стала для него невидимой!

Это было совершенно невероятно. Полная противоположность всему, что я до сих пор знала о гламуре, о Найалле, а значит, и о себе.

Подозревая, что он вот-вот снова исчезнет, я стрелой помчалась вперед и схватила его за руку, настойчиво повторяя его имя. Я ощущала живую плоть его тела, мягкую шершавую ткань его вельветовой куртки, но он как будто не замечал меня и брел, угрюмо уставившись в землю. Через мгновение он снова исчез.

Люди глазели на меня. Три пожилые пары на другой стороне улицы остановились и пялились с изумлением и любопытством, две женщины начали смеяться. Я понимала, каким странным выглядело мое поведение в этом маленьком курортном местечке, полном обычных людей, с их обычной жизнью. Я поспешила отойти подальше и бросилась по тротуару, не оглядываясь по сторонам. Перед маленькой церквушкой я затормозила. Я заметила небольшую площадку с крохотной лужайкой в центре и, свернув туда, села на единственную деревянную скамейку. Мне всегда была ненавистна манера Найалла внезапно исчезать и оставлять меня одну, но сейчас, когда он сам, казалось, не мог меня видеть, я чувствовала себя еще хуже.

Я была окончательно выбита из колеи и теперь уже ни в чем не уверена. Я с ужасом вспоминала вторжения Найалла, не просто наводившие на меня жуть, но способные довести до нервного срыва, но я, хуже всего, что теперь я стала сомневаться в собственных ощущениях. Я уже не знала наверняка, случилось все на самом деле или только почудилось. Он являлся внезапно, подобно видению: голос, невидимый кулак, ударивший из пустоты. Действительно ли это был он или только угрызения совести, напоминающей о прошлом? Прежде, до знакомства с тобой, Найалл никогда не использовал свои гламурные способности против меня. Почему?

А если он невидим, кто знает, здесь ли он на самом деле?

А если он не здесь, то не может возникнуть ниоткуда. Чем же в таком случае были мои видения?

От таких мыслей недалеко и до сумасшествия. Неопределенность была просто физически невыносима: меня трясло как в лихорадке, надо было избавиться от сомнений немедленно и любой ценой. И я кинулась назад в отель – за поддержкой и утешением. Только рядом с тобой надеялась я очистить сознание и успокоить тело. Я хотела увидеть тебя и не думала о последствиях, готовая к любому исходу. Больше, чем когда-либо, я уповала на твое здравомыслие, житейскую мудрость и укорененность в этом мире.

18

Ты вернулся в номер раньше меня и теперь сидел на кровати, читая утреннюю газету. Ты сделал вид, будто меня не замечаешь.

Я сказала:

– Ричард, кое-что случилось!

– Не иначе, снова объявился Найалл, – сказал ты, подняв взгляд на долю секунды, и снова углубился в газету.

– Именно. Как ты догадался?

– У тебя на лице написано. То ты говорила, что он в Мальверне, теперь – что он здесь. Какого черта он тут делает? Преследует нас?

– Сейчас он здесь, и это главное. Остальное не важно.

– Лично я считаю иначе. С меня довольно. Я сыт по горло. Завтра мы возвращаемся в Лондон, и давай поставим на этом точку. Если не хочешь расставаться со своим приятелем, можешь остаться здесь.

– Я люблю тебя, Ричард.

– Позволь в этом усомниться.

Я растерялась. Все и так было слишком сложно, слишком замешано на эмоциях, и взаимное непонимание могло нанести новые раны. Я только пыталась упростить положение, пыталась снова донести до тебя свою главную правду: ты – единственный, с кем мне хочется быть. Но когда ты бросил мне в лицо свое «усомниться», я разозлилась не меньше твоего. Наш спор продолжался, потеряв в конце концов всякий смысл, – только тогда мы остановились.

Мы были голодны и отправились в ресторан. Ужин прошел едва ли не в полном молчании. Я не услышала от тебя ничего, кроме сарказма или нападок. Когда мы вернулись в отель, ты все еще кипел. Ты возбужденно мерил шагами комнату и явно желал продолжения разговора.

– Сью, – сказал ты, – что за чертовщина с тобой творится? Половину времени, что мы вместе, ты думаешь о другом. А потом несешь этот вздор про невидимость!

Вздрогнув, я возразила:

– Для меня это не вздор.

– Именно вздор.

– Я невидима от природы, Ричард. И ты тоже.

– Вздор. Ни ты, ни я. Все это – бред сивой кобылы.

– Это – самое важное в моей жизни.

– Отлично! Тогда сделай это прямо сейчас. Стань невидимой.

– Зачем?

– Потому что я тебе не верю.

Ты уставился на меня с холодной неприязнью.

– Я уже однажды так делала.

– Ты уже однажды так говорила.

– Я сейчас расстроена. Это трудно.

– Тогда зачем, скажи на милость, ты начала весь этот бредовый разговор?

– Это не бред, – возразила я.

Я сконцентрировалась и попыталась сгустить облако. Через несколько секунд мне показалось, что я погружаюсь в невидимость.

– Я это сделала, – сказала я.

Но ты продолжал пристально смотреть прямо на меня.

– Тогда почему я все еще тебя вижу?

– Не знаю. Значит, ты меня видишь?

– Ясно, как божий день.

– Ну, это потому… Потому что ты знаешь, как смотреть. Потому что ты знаешь, где я нахожусь. И еще потому, что ты такой же, как и я. Невидимые могут видеть друг друга.

Ты недоверчиво покачал головой.

Я еще больше сконцентрировала облако и отошла в сторону. Комната была маленькая, но я отошла как можно дальше от кровати и прижалась к полированной дверце платяного шкафа. Ты снова смотрел прямо на меня.

– Я по-прежнему прекрасно тебя вижу, – сказал ты.

– Ричард, это потому, что ты знаешь, как смотреть! Неужели непонятно?

– Ты так же невидима, как и я.

– Я боюсь погружаться глубже. У тебя такой рассерженный вид.

– Не понимаю, что происходит, – сказал ты. – Это шутка? Хочешь выставить меня дураком?

Глядя на тебя из глубины облака, видя, как ты раздражен и зол, я решилась попытаться еще раз. Я стала вспоминать уроки миссис Куайль. Я знала, как сгущать облако, но никогда не делала этого прежде, боясь уходить слишком глубоко в мир теней. Наоборот, в течение многих лет я училась рассеивать облако, меня охватывал ужас при мысли, что однажды я погружусь в гламур так глубоко, что застряну там навсегда, подобно Найаллу. Но сейчас я решилась, у меня просто не было другого способа тебя убедить.

На мгновение ты нахмурился и посмотрел в сторону, словно искал меня глазами. Я задержала дыхание, чувствуя, что ты потерял меня из виду. Но ты снова посмотрел на меня в упор.

– Ты так же невидима, как и я, – повторил ты, глядя мне прямо в глаза.

Облако рассеялось, и я тяжело опустилась на кровать. Меня душили рыдания. Наступила пауза. А потом ты сидел рядом, обнимая меня за плечи. Ты крепко прижимал меня к себе, и мы оба молчали. Я почувствовала, как напряжение уходит, и заплакала у тебя на груди.

Вскоре мы отправились в постель, но в ту ночь любовью не занимались, просто лежали рядом в темноте. Я испытывала смертельную усталость, но уснуть не могла. Я знала, что ты тоже не спишь, и думала, много ли могу рассказать тебе о Найалле. Если ты не поверил мне даже тогда, когда я пыталась исчезнуть на твоих глазах и вновь появиться в реальном мире, то как отнесешься к рассказу о человеке, невидимом для всех и всегда?

Мы оба знали, что дальше так продолжаться не может, и я понимала, что теряю тебя, несмотря на все усилия. Итак, Найалл будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Из темноты ты сказал:

– Сегодня, возвращаясь к машине, я видел тебя на Хай-стрит. Ты там что делала?

– А ты что подумал? На что это было похоже?

– Ты вела себя как ненормальная. Металась туда-сюда, разговаривала сама с собой.

– Я тебя не заметила.

– Это связано с Найаллом?

– Конечно.

– И где он сейчас?

– Бог его знает. Я больше ни в чем не уверена.

– До сих пор не понимаю, как он умудряется преследовать нас, – сказал ты.

– Если он чего-то хочет, то всегда добивается своего.

– Похоже, он имеет над тобой власть. Господь свидетель, как я хотел бы понять, что тебя с ним связывает.

Я лежала молча, не зная, что ответить. Только мои чувства имели значение, только моя правда имела смысл, но ты не желал верить.

– Сью?

– Думаю, ты уже догадался и сам, – сказала я. – Найалл тоже гламурен. Он невидим.

19

Весь следующий день мы провели в дороге, возвращаясь в Лондон.

Ты отгородился от меня стеной обиды и непонимания, и я совершенно не представляла, как поправить положение, что еще сделать или сказать. Ты был уязвлен и разозлен, не желал слушать моих оправданий, не отвечал на мою нежность. Я по-прежнему желала только тебя, но я тебя теряла.

Найалл, невидимый, ехал вместе с нами на заднем сиденье.

Мы прибыли в Лондон вечером, в час пик, и потом долго и утомительно тащились через весь город до Хорнси. Ты довез меня до самого дома и остановил машину возле подъезда. Вид у тебя был усталый.

– Не хочешь зайти? – спросила я.

– Да, пожалуй, но только на минутку.

Мы выгрузили мои вещи из багажника. Я внимательно оглядывалась по сторонам, стараясь проследить за Найаллом, но если он и выбрался из машины следом за нами, то сделал это незаметно. Мы вошли в дом, и я быстро захлопнула наружную дверь, просто на всякий случай. Бессмысленная предосторожность: у него давным-давно был собственный ключ. Я захватила почту – небольшую кучку писем и проспектов, ожидавших меня на столике в холле, – затем открыла дверь в комнату. Как только мы оба вошли, я быстро прикрыла дверь и заперла на задвижку. Это был единственный надежный способ не впустить Найалла, если, конечно, он еще не внутри. Ты заметил мою поспешность, но ничего не сказал. Я открыла фрамугу и снова наполовину задернула занавески. Ты присел в ногах моей кровати.

– Сью, – сказал ты, – хорошо бы внести ясность. Мы будем встречаться дальше?

– А ты этого хочешь?

– Да, но только без Найалла, висящего на хвосте.

– С ним покончено. Обещаю.

– Это я уже слышал. Как я могу быть уверен, что он не возьмется опять за старое?

– Он обещал мне, что если я расскажу тебе правду, если ты поймешь, что он теряет вместе со мной, то он отступится.

Ты на мгновение задумался, потом сказал:

– Хорошо. И в чем же его великая жертва?

– Я все время пытаюсь тебе объяснить. И Найалл, и я – мы оба невидимые. Только это и удерживало меня…

– Ради бога, только не надо опять за свое! – Ты встал и отошел от меня. – Я скажу тебе, что я обо всем этом думаю. Единственный невидимый, о котором мне последнее время приходится слышать слишком часто, – это твой чертов бывший дружок, который за тобой везде таскается. Я с ним не знаком, никогда не видел его и смею подозревать, что его попросту не существует! Знаешь ли, я начинаю думать…

– Не надо, Ричард!

– Ты должна сама выкинуть его из своей жизни.

– Да, я понимаю.

– Ладно. Мы оба устали, сейчас я хочу вернуться к себе и немного поспать. Не следовало нам уезжать так надолго. Быть может, утром мы будем чувствовать себя иначе. Пообедаем завтра вместе?

– Если ты хочешь.

– Иначе не предложил бы. Я позвоню тебе утром.

Короткий поцелуй, и мы расстались. Я смотрела на отъезжающую машину с суеверным предчувствием, что никогда больше тебя не увижу. Казалось, мы пришли к естественному финалу, к окончательному разрыву, который я не в силах была предотвратить. Я оказалась беспомощной перед лицом твоих сомнений. Найалл погубил все.

Я вернулась к себе и снова закрыла дверь на задвижку.

– Найалл? – позвала я. – Ты здесь?

Последовало долгое молчание.

– Если ты здесь, давай поговорим. Пожалуйста! Если ты здесь, скажи что-нибудь!

Его отсутствие нервировало меня не меньше, чем невидимое присутствие. Я бегала по комнате, шарила руками по сторонам, резко поворачивала, внезапно выставляла руки вперед, надеясь схватить его. Кажется, он и вправду не успел войти, хотя полной уверенности у меня не было. Я поставила чайник на плиту, дождалась, пока вода закипит, и заварила чай. Поставив чашку на столик возле кресла, я отыскала свечу, которую всегда держала в доме на случай, если отключат электричество, прилепила ее к старому блюдцу и зажгла. Водрузив свечу на столик рядом с чашкой, я села в кресло. Я сидела, не шелохнувшись, держа чашку обеими руками, и наблюдала за пламенем.

Прошло минут пять, воздух в комнате был по-прежнему недвижен. Я чувствовала на ногах тепло от солнечных лучей, косо падавших из окна. Пламя свечи не колебалось. Теперь я была более или менее уверена, что Найалла здесь нет. Я задула и убрала на место свечу, потом открыла чемодан, разобрала и развесила одежду, ту, что нуждалась в стирке, сложила кучей на полу. В доме не было продуктов, но, поскольку мы сделали остановку на ленч, я не была голодна. Я переоделась, натянула джинсы и свежую рубашку, потом вспомнила про почту и, скрестив ноги, уселась на кровать просмотреть письма. Среди кучки конвертов лежала видовая открытка.

20

Открытка была без подписи, но я сразу узнала почерк Найалла. «Жаль, что тебя здесь нет». Внизу стояла буква «X». На лицевой стороне открытки была репродукция старинного черно-белого фото: набережная Сен-Тропеза с пакгаузом на заднем плане. Я попыталась разобрать буквы на штемпеле, но печать оказалась сильно смазанной и совершенно неразборчивой. Однако почтовая марка была французской: на зеленом фоне голова какой-то богини и надпись: «Почта Франции, 1, 60 франка».

Без всякого сомнения, открытку послал Найалл: письма он никогда не подписывал, кроме того, я прекрасно знала его почерк. Даже буква «X» имела напыщенный вид.

Я вскрыла другие послания и бегло просмотрела, едва понимая, о чем речь. Закончив, я выкинула все письма и проспекты в корзину для бумаг. На кровати осталась одна-единственная открытка.

Синяк на бедре, там, куда Найалл пнул меня, по-прежнему болел. Спина до сих пор плохо гнулась после падения на землю. Я весьма живо помнила все детали изнасилования, помнила машину с работающим двигателем, кусок мыла, упавший на меня среди ночи. Прошлым вечером на узких улочках Литл-Хейвена я видела Найалла, как он то проявлялся в реальном мире, то снова проваливался в невидимость.

Как же это возможно, чтобы он одновременно находился во Франции?

Французская открытка, эта насмешливая фраза, эта показная анонимность – все свидетельствовало против меня и ставило под вопрос реальность моих собственных ощущений за последнюю неделю. Действительно ли все то, что произошло в последние дни, было на самом деле?

Одно из двух: либо Найалл тенью следовал за мной во время путешествия, либо отдыхал во Франции, куда грозился уехать с самого начала.

Неужели весь этот кошмар – плод воображения? Я помнила о решении, принятом перед поездкой: Найалл должен быть во Франции, и думать по-другому – значит погрузиться в безумный мир невидимых. И я твердо стояла бы на своем, но тут он объявился в Англии. Волей-неволей пришлось изменить решение. Теперь я считала, что Найалл во Францию не поехал. И думать иначе – точно такое же безумие.

В истории с Найаллом имелась некоторая неопределенность. Прохожие на улице решили, что я размахиваю руками как ненормальная и разговариваю сама с собой. Ты тоже никогда не видел его. Он мог изнасиловать меня, когда мы с тобой занимались любовью, и ты ничего не заметил. Он входил и выходил из нашего номера, но даже я не замечала, В как он открывает дверь. Он был и не был с нами в машине, когда молча сидел позади, невидимый для нас обоих. Даже тогда, на набережной, он больше походил на привидение, на образ из кошмарного сна: двигался в полном молчании, как будто меня не видел, то появлялся, то исчезал, дразнил меня.

Но были и другие детали, необъяснимые, но вместе с тем отчетливые. Когда мы вскарабкались на холм в Мальверне, он запыхался и тяжело дышал; я отчетливо помнила это отвратительное поскрипывание, когда его жесткие лобковые волосы терлись о мои ягодицы, пока он насиловал меня; были эти странные телефонные звонки, якобы из Франции, когда его голос звучал неправдоподобно четко; был хорошо знакомый запах его сигарет в нашем номере.

Однако открытка неоспоримо все опровергала. Ее отправили из Франции, и потом, как положено, она оказалась среди других писем, пришедших по почте.

Я пыталась придумать хоть какое-нибудь внятное объяснение для открытки, пусть самое дикое. Найалл купил ее в Англии и уговорил кого-то из друзей отправить из Франции. Но где он мог отыскать такую открытку в Англии? Строка, набранная вертикально мелким шрифтом по-французски и отделявшая поле для адреса от чистого места для сообщения, гласила: «DIRA – 31, rue des Augustines, 69100 VILLE-URBANNE».

Может, он увидел ее случайно в каком-нибудь магазине и ему пришло в голову специально послать ее мне, чтобы ввести в заблуждение? Найалл был вполне способен на такое, но на сей раз шутка казалась уж слишком продуманной. Правда, он говорил, что едет в Сен-Рафаэль, и ни разу не упомянул Сен-Тропез. Какой смысл в этом несоответствии? Может быть, он действительно был во Франции, звонил мне оттуда, послал открытку, а потом сразу вернулся в Англию? Но зачем? Как-то мало правдоподобно. Уж больно хлопотно, если есть множество других способов меня достать.

В любом случае я видела его собственными глазами. Он производил впечатление преследователя, который выследил жертву и идет по следу, забыв обо всем на свете. Небритый, бледный, в грязной одежде, он выглядел вполне настоящим и даже убедительным.

И все же, не вызвало ли его к жизни мое воображение – этот призрак прошлого, живое воплощение моей вины и угрызений совести?

Если я способна делаться невидимой для окружающих, не могу ли я точно так же вызвать к жизни образ другого человека? Не явился ли Найалл из моего подсознания? Не возник ли он из ничего, как сгусток моих желаний, моих ожиданий, опасений и страхов?

Пока я сидела на постели, глядя на открытку, и волны страха накатывали на меня одна за другой, я против воли снова погрузилась в невидимость и даже не сразу заметила. Из-за охватившего меня ужаса облако сгущалось все больше. Я схватила открытку и затолкала ее подальше под покрывало, с глаз долой.

Моя невидимость, будь то проклятье или дар, всегда была единственным надежным ориентиром в жизни. Я точно знала, кто я есть, кем могла бы стать. Возможно, это безумие, но зато мое – целиком и полностью. Я пересекла комнату, открыла дверцу платяного шкафа и уставилась в зеркало. Мое отражение смотрело на меня: волосы спутаны, зрачки расширены. Я стала покачивать дверцу туда-сюда, надеясь спугнуть этот образ, перестать себя видеть, но отражение упорно не исчезало. Я вспомнила трюк, который проделала со мной однажды миссис Куайль, когда поставила зеркало так ловко, что я, к своему удивлению, не сразу смогла себя увидеть. Только миссис Куайль верила в мой дар даже больше, чем я сама.

А вот вы оба – и Найалл, и ты, каждый на свой манер, – вы подрывали мою уверенность в себе: он – своим поведением, ты – своим недоверием. Я думала, что стоит лишь привести тебя в мир невидимых, и ты увидишь меня такой, какова я на самом деле, и тогда твое сострадание, твое понимание и симпатия помогут мне найти дорогу прочь, уйти из мира теней, покинуть его навсегда. Найалл, по другим соображениям, тащил или, по крайней мере, пытался тянуть меня назад. Вы достойно дополняли друг друга, и я разрывалась между вами.

Куда ни кинь, выходило, что я теряю рассудок.

Я вглядывалась в свое отражение, понимая, что даже здесь ничему нельзя доверять. Я казалась себе видимой, хотя твердо знала, что это не так.

Вот и ты утверждал, что видишь меня, хотя я точно знала, что ты не мог.

Только Найалл знал меня такой, какой я была на самом деле, но полагаться на него я больше не могла.

Я бросилась в холл и стала звонить тебе. Никто не отвечал. В комнате меня ждала открытка от Найалла, которая требовала объяснений. Я снова достала ее и некоторое времяразглядывала, думая о последствиях, затем поставила на полку над плитой. Гораздо проще и безопаснее было спрятать ее среди других и думать, что это самая обычная открытка, присланная приятелем из отпуска.

Немного успокоившись, я заново просмотрела почту. В одном из конвертов оказался, и весьма кстати, чек, в другом – новый заказ. Закончив разбирать письма, я разделась и легла в постель.

Утром прежде всего я позвонила тебе. После нескольких гудков ты поднял трубку.

– Ричард? Это я, Сью.

– Я ждал твоего звонка вечером.

Ты говорил хриплым голосом, и я подумала, что, наверное, разбудила тебя.

– Я звонила, но никто не отвечал.

Ты промолчал, а я никак не могла вспомнить, точно ли мы договорились, что я буду звонить вечером.

– Как ты? – спросила я.

– Устал. Какие у тебя на сегодня планы?

– Собираюсь в студию. Для меня есть работа, и я не могу ее упустить.

– Значит, тебя не будет дома целый день?

– Большую часть, – сказала я.

– Давай встретимся вечером. Я хочу тебя видеть, и еще есть кое-какие новости. Надо поговорить.

– Новости? Какие?

– Мне предложили новую работу. Расскажу при встрече.

Мы договорились о свидании. Во время разговора я мысленно представляла тебя: как ты сидишь на полу возле телефона, и волосы у тебя всклокочены после сна, а глаза еще полузакрыты. Я пыталась угадать, спишь ли ты в пижаме, когда один. От этих мыслей во мне пробудилось желание, и я захотела увидеть тебя немедленно. Мне хотелось снова оказаться в твоей квартире, быть с тобой у тебя дома, а не кочевать без конца из отеля в отель, постоянно опасаясь, что Найалл следит за нами. Не имея для этого ровно никаких оснований, я почему-то думала о твоей квартире как о безопасном месте, в котором Найаллу до меня не добраться. Думая о тебе и твоей квартире, я вспомнила тот день, когда была гроза и когда мы планировали наш отпуск, и сказала:

– Пока мы были в отъезде, кто-то прислал мне по почте открытку. Не ты ли?

– Я? Открытку по почте? С какой стати?

– Она без подписи, – сказала я, хотя прекрасно знала, что это почерк Найалла. – Старая открытка, вроде тех, что ты собираешь.

– Ну, в любом случае это не я.

– Послушай, когда мы встретимся нынче вечером, – сказала я, – не мог бы ты захватить с собой кое-какие открытки из своей коллекции? Виды южного побережья Франции – тех мест, куда ты собирался поехать. Я хотела бы еще раз на них взглянуть.

21

С утра я отправилась в студию, взяла заказ и, вернувшись домой после полудня, сразу приступила к работе. Но мысли мои блуждали далеко. На свидание я пришла рано и минут двадцать бродила возле станции подземки. Потом наконец увидела тебя. Ты шел со стороны своего дома, я мгновенно успокоилась и так обрадовалась, что со всех ног бросилась тебе навстречу. Мы долго стояли, обнявшись, и целовались, не обращая внимания на прохожих и транспорт.

Держась за руки, мы пошли к тебе и, едва переступив порог, тут же оказались в постели. Мы снова были вместе, все наладилось. Потом мы пешком прогулялись в Хэмпстед и зашли в ресторан. За едой я стала рассказывать тебе о работе, которую мне предложили.

– Они хотят выпустить несколько рекламных плакатов, вероятно, для метро. Я так рада, что это досталось мне.

– Что они собираются рекламировать?

– Выставку в Уайтчепеле. Знаешь, мне очень нравится делать плакаты. А что у тебя? Ты говорил, что получил новое предложение?

– Я вот раздумываю, принять его или нет, – сказал ты. – Если соглашусь, придется на время уехать из Лондона. Недели на две или три. Один американский кабельный канал затребовал британскую съемочную группу для освещения военной ситуации в Коста-Рике. Американцев они послать не могут: какие-то политические причины.

– Мне эта идея не нравится.

– Не волнуйся. Съемка в полевых условиях – это моя настоящая работа. У меня правда здорово выходит: я просто знаю, как делать такие репортажи. Ну так как, соглашаться?

– Нет, если тебя могут там убить. Ты только отмахнулся.

– Об этом я даже не думал. Вопрос в другом. Речь о тебе: если я уеду на пару недель, будешь ли ты ждать моего возвращения?

– Конечно буду!

– А как насчет Найалла, Сью? Ты уверена, что с ним покончено?

– Можешь не сомневаться.

– Так всегда говорят, когда сомневаются в себе.

– Ричард, я говорю совершенно определенно. Да, с этим покончено.

– Пойми, я не хочу новой ссоры, но во время нашей поездки постоянно происходило что-то странное. Я хотел услышать правду, понять, что связывает тебя с Найаллом, но вместо ответа ты начала твердить эту чушь о невидимости.

– Это и был ответ, – сказала я.

– He тот, который я хотел услышать.

Я через стол взяла твою руку.

– Ричард, я люблю тебя. Я сожалею о тех тяжелых минутах, обо всем. Но тебе не о чем больше беспокоиться.

Тогда я свято в это верила, хотя в душе знала, что проблема с Найаллом не решена. Я сменила тему и стала убеждать тебя согласиться. Я обещала ждать твоего возвращения и говорила это абсолютно искренне. Ты начал увлеченно рассказывать о новой работе: о людях из твоей команды, о местах, где вы собирались побывать, о репортажах, материал для которых вы должны были снимать. Как бы я хотела поехать с тобой!

Как я и просила, ты захватил в ресторан несколько открыток из своей коллекции. Я бегло просмотрела снимки, делая вид, что мною движет исключительно праздное любопытство: виды Гренобля, Ниццы, Антиба, Канн, Сен-Рафаэля, Сен-Тропеза, Тулона – старые довоенные фото, изображавшие эти местечки в прежние времена, до вторжения современности. Я обнаружила только две открытки с видами Сен-Тропеза: вид побережья близ городка и снимок одной из центральных улиц с бухтой на заднем плане, виднеющейся между домами.

– Ты ищешь что-то определенное? – спросил ты.

– Нет. Просто хотела взглянуть еще раз. – Я сложила открытки стопкой и с беззаботным видом протянула тебе. – Все-таки нам стоило поехать во Францию, как ты предлагал с самого начала.

Мы решили провести эту ночь у тебя, но прежде мне нужно было заглянуть домой и взять кое-что из вещей. Мы заехали ко мне. Пока я укладывала смену белья в сумку, ты стоял возле старой железной плиты. Открытка от Найалла так и осталась на полке, прислоненная к стене. Я обратила внимание, как пристально ты ее разглядываешь, и, сняв с полки, дала тебе в руки.

– «Жаль, что тебя здесь нет», – прочел ты вслух. – Без подписи. Ты знаешь, кто ее прислал?

– Скорее всего, Найалл. Я нашла ее вчера вечером среди писем.

– Но ты же утверждала, что он был…

– Знаю. Звучит как полный бред, верно? Точно, как ты говорил. Он здесь, в Англии, и преследует нас. И одновременно он во Франции и шлет мне оттуда открытки.

– Итак, теперь ты говоришь, что все это время он был во Франции?

– Похоже на то. Это необъяснимо, я и сама ничего не понимаю. Лучше поедем к тебе.

Но мы уже вернулись к заезженной теме. Я видела ужас в твоих глазах, и он отзывался у меня в душе.

– Стало быть, – сказал ты, – история продолжается? Ты говоришь, обещаешь, а он никуда не делся, он по-прежнему рыщет вокруг тебя!

Ты швырнул открытку на полку картинкой вниз.

– Сью, когда впервые встречаешь человека, всегда отдаешь себе отчет в том, что у него почти наверняка до тебя кто-то был. Обычное дело. Вполне естественно, что этот бывший возлюбленный еще не окончательно ушел со сцены и достаточно много значит для твоей новой знакомой. Такое случалось со мной и прежде, и я нахожу это неизбежным. Я всегда как-то с этим справлялся. Но ты и Найалл – тут совсем иное. Это тянется и тянется, что бы ты ни говорила.

– Ричард, это всего лишь почтовая карточка.

– Тогда зачем ты первая завела о ней разговор?! Почему это все еще так тебя волнует?

– Я пыталась объяснить, но ты же не желаешь слушать! Ты не хочешь даже попытаться понять…

– Потому что твои объяснения лишены смысла. Я знаю, ты думаешь, что я не прав, но в любом случае с этим надо покончить! Ты – первая и единственная, кого я полюбил по-настоящему. Будь я проклят, если буду и дальше терпеть весь этот бред. Меня не будет пару недель, и этого вполне достаточно, чтобы ты разобралась в себе и приняла окончательное решение.

– Иными словами, я должна выбрать между тобой и Найаллом?

– Ты меня поняла.

– Я уже выбрала, Ричард. Вот только Найалл не желает с этим смириться.

– Значит, придется его заставить.

В конце концов мы добрались до твоей квартиры и провели вместе еще одну недобрую ночь. Спали мы урывками. Утром я вернулась домой, чувствуя себя совершенно разбитой и безутешной. Едва переступив порог комнаты, я порвала открытку от Найалла и смыла обрывки в унитаз. На следующий день ты позвонил, сообщил, что вечером улетаешь в Сан-Хосе, и обещал связаться со мной сразу по приезде.

Через два дня после твоего отъезда ко мне вернулся Найалл.

22

Я всецело виновата в том, что случилось дальше. Ты вынуждал меня принять решение, и я приняла его. Я просчитала все последствия и пошла на это. Ты хотел, чтобы я сделала выбор между тобой и Найаллом, и я сделала. Я выбрала Найалла.

Факт оставался фактом: Найалл преследовал бы меня, пока не добился бы своего. Он невидимо витал вокруг меня. Ему было достаточно просто оставаться самим собой, чтобы не позволить мне уйти. Наши с тобой отношения постоянно находились под угрозой. Ты смертельно устал от этого, я тоже. Я любила и хотела только тебя, но постепенно пришла к убеждению, что ты никогда не станешь моим.

Вероятно, в таком изложении мое решение выглядит более обдуманным, чем было в действительности. Когда ты уезжал на съемки в Центральную Америку, я намеревалась твердо держать свое слово и держалась, сколько могла, однако исход был непредсказуем. Вскоре явился Найалл. Только лишь он возник на пороге моей комнаты, только я увидела его – и мне сразу стало ясно, как действовать дальше. Чтобы освободиться от этого человека, я должна показать ему, чего хочу на самом деле. И сделать это лучше сейчас, в спокойной обстановке, пока тебя со мной нет.

Он проник в дом, как обычно, при помощи своего ключа, но дверь комнаты я запирала на задвижку, поэтому попасть ко мне незаметно ему не удалось. Он постучал и назвал меня по имени. Я открыла дверь, и он вошел. На этот раз он выглядел хорошо: в новой одежде, чисто выбрит и аккуратно подстрижен, и даже почти обрел былую самоуверенность. Он был в хорошем расположении духа и, когда я сообщила, что ты уехал, проронил лишь, что никогда не сомневался в скором провале моей авантюры. Он начал рассказывать забавные истории о ненадежности тех, кто работает на телевидении и часто бывает за границей. Его речи, хоть и не злонамеренные, все же достигли цели, заронив семена сомнения. Я уже не была уверена в тебе, как прежде. Найалл держался так, будто ничего не изменилось, и, хотя в самую первую ночь я не позволила ему остаться, потом мы снова спали вместе.

Где он был все это время? Я постоянно думала об этом, пытаясь найти ответы на свои прежние вопросы, но Найаллу несвойственно быть искренним. Теперь, когда мы были с ним вдвоем и нам никто не мешал, я надеялась услышать правду. На что он рассчитывал, почему вел себя так безобразно, что ему было нужно тогда в Литл-Хейвене? Но сколько я ни пыталась задавать прямые вопросы о последних двух неделях, он неизменно уводил разговор в сторону и увиливал от ответа.

Это случилось, когда он пришел ко мне во второй раз и мы занимались любовью. Погода по-прежнему стояла знойная, в комнате было нечем дышать. Сидя в постели, Найалл сказал:

– Я бы не прочь выпить. Есть у тебя что-нибудь?

– Есть, кажется, несколько банок легкого пива. В холодильнике.

– Пиво – не то, – сказал он. – Дай-ка мне мой мешок. Я привез бутылочку местного вина. Думаю, тебе понравится.

Я достала бутылку из мешка и прочитала этикетку:

– «Côtes-de-Provence^[15], тысяча девятьсот девяносто первый».

– Где у тебя штопор? – спросил Найалл.

– У тебя за спиной, в выдвижном ящике. Ты купил это во Франции?

– Можно и так сказать.

– Его продают в соседнем баре, – сказала я. – В прошлые выходные я видела такие же точно бутылки у них в витрине.

Найалл уже ввинтил штопор и свесился через край кровати, чтобы получить упор. С пробкой в руке он прогулялся к столу и вернулся с двумя стаканами.

– Ну что, повеселимся?

– Найалл, сколько оно стоит? Как называется место, где ты его покупал?

– Точно не помню. Несколько франков.

– Ты вошел в магазин и заплатил?!

– Ты же знаешь. Просто увидел и взял. Обычное дело.

– Ты, кажется, говорил, что купил.

– Я никогда ничего не покупаю, ты прекрасно знаешь. Выпьем!

Он закурил свой крепкий «голуаз» и беззаботно швырнул спичку. Оставив тонкий завиток дыма, она погасла, не долетев до ковра. Я взяла из его рук голубую сигаретную пачку и стала внимательно изучать. На акцизной марке значилось: «Exportation»^[16], что выглядело вполне по-французски. Ниже стояла надпись на английском: «Made in France»^[17]. Предупреждение о вреде курения также было по-английски. Снова никаких доказательств.

– Какая там была погода? Там, где ты был?

– Жара. Зачем ты спрашиваешь?

– Жарко и солнечно? – настаивала я. – По-средиземноморски?

– Да, жарко и солнечно. И что из того?

– Ты не загорел.

– Ты тоже.

– Я ведь не вернулась с юга Франции, – сказала я.

– А я разве говорил что-нибудь подобное?

– А разве нет? Ты прислал мне открытку из Сен-Тропеза.

– Неужели? Должно быть, я очень скучал.

В сердцах я шлепнула рукой по постели и расплескала вино. Пятно расплылось по простыне.

– Ради всего святого, Найалл! Скажи мне правду! Ты был здесь, в Англии, пока я путешествовала с Ричардом? Преследовал нас?

Он ухмыльнулся, и это взбесило меня еще больше.

– Так вот, значит, чем ты здесь занималась. Далеко же ты зашла! – сказал он. – А я-то думал, почему ты так странно говорила по телефону.

– Ты мне не ответил, – сказала я.

– А ты как думаешь?

– Я не знаю!

– А ты, значит, спала с Ричардом Греем? – спросил Найалл.

– Хватит!

– Не волнуйся ты так. Все ведь уже в прошлом, правда? Он уехал, я здесь. Забудем старые обиды. Обещаю не спрашивать, что было у тебя с Греем, если ты оставишь меня в покое.

Его немыслимое нахальство в конце концов рассмешило меня.

– Найалл, ты безнадежен! Ты уходишь от меня в дурном настроении, ты даже не позволяешь мне видеть себя, потом эти сверхъестественные телефонные звонки…

– Снова старые обиды?

С тех пор я больше не спрашивала его ни о Франции, ни об этой открытке, ни об изнасиловании, ни о том, как он избил меня тогда утром. В лучшем случае он бы просто отшутился, высмеял бы меня и легко ушел от ответа, в худшем – любой серьезный ответ непременно привел бы к новым раздорам. Как бы там ни было, я уже приняла решение на время оставить мысли о прошлом и радоваться настоящему. И была вознаграждена: скоро Найалл стал таким, каким бывал в свои лучшие минуты: забавным, безрассудным, прихотливым, возбуждающим, сексуальным. Я знала, что это не навсегда, но откровенно радовалась всему, что пока еще доставляло радость. Я была счастлива получить временную передышку, возможность собраться с мыслями и решать проблемы по очереди. Я должна была убедить Найалла в том, что у нас с ним все кончено. Я должна была расстаться с ним по-хорошему, но проходили дни, и я понимала, что все это не случится само собой и сию минуту. Наоборот, мы с Найаллом прекрасно ладили, чего не случалось уже давно.

Дальше произошло самое ужасное. Ты вернулся из командировки в Коста-Рику по меньшей мере на три дня раньше, чем я предполагала, и сразу, без предупреждения, без звонка, явился ко мне. Я была в постели с Найаллом, когда ты позвонил в дверь. Всего пять минут назад мы занимались любовью и все еще лежали, усталые и вспотевшие, в объятиях друг друга. Дверь открыла соседка, и я услышала твой голос.

– О боже! – воскликнула я, выскакивая из постели и накидывая халат.

Найалл, лежавший нагишом в постели, приподнялся на локте.

– Ты что, кого-то ждешь?

– Помолчи, прошу тебя! Пожалуйста!

– Ну, если это тот, о ком я подумал, ему все равно меня не услышать.

– Нет, это не Ричард! Он должен вернуться в конце недели.

– Отправь-ка его подальше, а я посижу здесь тихонько, пока он не свалит.

Я подошла к двери, открыла и увидела тебя. Я была слишком потрясена твоим нежданным появлением и не находила слов. Я виновато попятилась в комнату, придерживая рукой незастегнутый халат, наброшенный на голое тело. Ты подозрительно хмурился, едва увидев меня, и шагнул следом за мной.

– Что такое? Почему ты в постели? – сказал ты.

– Я работала допоздна, – солгала я, – и решила сегодня поваляться.

– Ты одна?

– Конечно одна! Ты разве кого-нибудь видишь?

– Ради бога, не начинай сначала! Ты что, не получила моей телеграммы?

– Нет, я не видела никакой телеграммы.

– Я порвал ее еще вчера, – сказал Найалл, закуривая сигарету.

– Что?!

От удивления я резко обернулась. Найалл, сидя в постели, наливал себе вино. Я снова повернулась к тебе и сказала:

– Понятия не имею, куда она делась. Как командировка? Вы управились быстрее, чем ожидали?

– Здесь был Найалл, так ведь?

– Скажи ему, что я и сейчас здесь, – сказал Найалл за моей спиной.

Интонация у него была не по-хорошему решительная. Зная, на что он способен, и ожидая наихудшего, я встала между вами.

– Ты его видишь? – спросила я.

– Конечно нет. И как же он исчез? Выпрыгнул в окно, когда я постучал?

– Эй, это уже не смешно!

Я взглянула в его сторону. Теперь он стоял возле кровати с сигаретой в зубах и сжимал кулаки. Когда я снова посмотрела на тебя, ты сказал:

– Не надо ничего выдумывать, Сью. Тебе незачем это делать. Напрасно я спросил.

– Ричард, это не то, что ты думаешь.

– Это именно то, что он думает. Не такой уж он идиот.

Тут ты вдруг воскликнул с изумлением, поглядев на свои часы:

– Я же забыл перевести часы! Я все еще живу по центральноамериканскому времени. Который теперь час?

– Половина двенадцатого, – сказал Найалл. Он взял с полки мои часы и потряс ими перед твоим носом. Я оттолкнула его локтем и сказала:

– Около полудня. Я как раз собиралась вставать.

– Но ты виделась с Найаллом, не так ли? Пока я был в отъезде?

– Да, – сказала я.

– И это все? Просто «да»?

– Я чувствовала…

Внезапно все мои прекрасные намерения, в которые я так искренно верила, показались мне больше похожими на предательство худшего вида.

– Ричард, – начала я робко, – мне показалось, что ты давишь на меня, требуя немедленно сделать выбор.

– Сью, какого дьявола?! Ты же клялась, что этого не будет.

– Почему он упорно называет тебя Сью, Сьюзен?

– Заткнись! – крикнула я. – Нет, Ричард, не ты. Прости.

– Я сыт по горло. С меня довольно. Хватит, наелся этого дерьма! Пока.

– Ричард! Постой, мы должны поговорить. Пожалуйста!

– Ты уже заговорила меня до смерти, дорогая.

– Нет, продолжайте. Мне так нравится ваша беседа, Сьюзен, – сказал Найалл.

– Я не могу… Может, встретимся сегодня вечером?

– Нет. С меня довольно. Сожалею. – Ты выглядел совершенно уничтоженным.

– Вот это правильно, проваливай!

– Этот человек будет командовать тобою до конца твоих дней? – спросил ты.

– Я пыталась объяснить, Ричард, – сказала я. – Мне не так легко с ним расстаться. Найалл сам никогда не позволит мне уйти! Он ведь тоже зачарован.

– Только не начинай все сначала. Не сейчас, по крайней мере. – Ты готов был вскипеть.

– Он же просто кретин, Сьюзен. Что ты в нем нашла?

У меня не было больше сил дирижировать этой беседой на три голоса. Я отступила. Села на край кровати и безнадежно уставилась в пол.

– Сью, скажи на милость, при чем тут очарование?

– Не очарование, – сказала я. – Не очарование, а чары, настоящие чары, гламур. Найалл обладает гламуром. Мы все трое обладаем гламуром! Это самое важное, что есть в моей жизни. И в твоей тоже, если бы ты пожелал это понять. Мы все невидимы. Неужели ты не в состоянии уразуметь?!

И тут в своем страдании я стала погружаться в невидимость. Я уже ни о чем не заботилась, ничего не хотела, кроме одного – немедленно избавиться от вас обоих. Найалл, совершенно голый, стоял возле тебя. Его нагота как-то забавно не вязалась с выражением лица – выражением высокомерия и одновременно неуверенности, которое появлялось на его физиономии всякий раз, когда он чувствовал угрозу. Ты выглядел немногим лучше, бестолково озираясь по сторонам.

– Сью, я больше тебя не вижу! В чем дело? – сказал ты.

Я промолчала, зная, что ты все равно меня не услышишь, даже если я подам голос. Ты отступил назад и, надавив на ручку, слегка приоткрыл дверь.

– Все правильно, Грей. Пора тебе отваливать на хрен.

– Заткнись, Найалл! – прикрикнула я.

Ты, должно быть, услышал, потому что резко повернулся в мою сторону.

– Он ведь здесь, так? – сказал ты. – Найалл сейчас здесь, в этой комнате!

– Он все время с нами, – сказала я, – с самой первой встречи. Если бы ты научился видеть, когда я пыталась тебе все показать, ты бы сейчас видел его.

– Где он? Где именно?

– Эй, ты, тупой недоделок, здесь я! – Найалл, размахивая руками, приближался к тебе.

Внезапно голос его сделался сильнее, чем обычно. За последние несколько секунд и облако его стало заметно тоньше. Сейчас оно выглядело как никогда разреженным. Он замахнулся ногой, целясь тебе в голень. Ты отскочил в изумлении и пристально посмотрел на то место, где стоял Найалл. Сейчас он был гораздо ближе к подлинной видимости, чем я полагала для него возможным. И тут я поняла, что ты можешь видеть его – если не вполне ясно, то хотя бы некую смутную тень. В смятении ты развернулся кругом, отшвырнул Найалла, рванул на себя ручку и выскочил наружу, с грохотом захлопнув дверь. Еще через мгновение хлопнула и дверь на улицу.

Я мешком повалилась на кровать и расплакалась. Минуты тянулись мучительно долго. Я слышала, как Найалл двигается по комнате, но не желала его замечать. Когда я в следующий раз взглянула на него, он стоял одетый, в своем павлиньем наряде, с видом вызывающим и потрясенным одновременно.

– Думаю, мне лучше позвонить позже, Сьюзен, – сказал он.

– Не смей! – крикнула я сквозь слезы. – Я не желаю тебя видеть. Никогда!

– Он не вернется, ты же знаешь.

– Мне все равно! Я не желаю видеть ни его, ни тебя! Убирайся отсюда сейчас же!

– Позвоню, когда ты остынешь.

– Я не возьму трубку! Иди к черту и не возвращайся никогда!

– Я покончу с Греем! – сказал Найалл тихим и особенно зловещим голосом. – Ты тоже, вероятно…

– Бога ради, заткнись и убирайся!

Я вскочила с кровати, открыла дверь и вытолкала его вон, несмотря на сопротивление. Потом я закрылась на задвижку. Он начал барабанить в дверь и в чем-то меня убеждать, но я не слушала. Я смертельно устала. Я проклинала всех троих – себя, тебя, Найалла.

Много позже я заставила себя одеться и вышла на улицу подышать воздухом. И тут я неожиданно обнаружила, что стала видимой.

За то время, что мы с тобой были вместе, я почти привыкла к этому ощущению видимого существования в реальном мире. Но сейчас я была одна, и рядом не было никакого другого облака, из которого я могла бы черпать энергию. Значит, видимость стала моим нормальным состоянием. Это ощущение было странным и немного возбуждающим, словно я вышла в новом наряде.

Вернувшись домой, я попыталась снова погрузиться в невидимость. Это далось мне гораздо труднее, чем я ожидала. Я едва верила чуду. Как только я расслабилась, я тут же снова сделалась видимой. К вечеру я уже была твердо уверена, что получила все, чего добивалась. Злая ирония судьбы: только потеряв тебя, я обрела то, к чему так долго стремилась, – видимость. Но я это заслужила.

Все это случилось в тот самый день, когда взорвался автомобиль-бомба, но еще долгое время я ничего не знала. Оглядываясь назад, я думаю, что взрыв, вероятно, прозвучал, когда я была на прогулке, однако ничего особенного я в тот момент не услышала: в Лондоне всегда шумно, кроме того, между нашими районами лежит возвышенность Хэмпстед-Хит, которая экранирует звуки. Телевизора у меня нет, газет я не читаю, а в тот день я была к тому же слишком озабочена собственными проблемами. Вечером я занялась заказом и проработала за чертежной доской до поздней ночи.

На следующее утро я отправилась в Вест-Энд, в студию, и по дороге из газетных стендов и заголовков узнала, что накануне взорвался автомобиль, что это случилось возле полицейского участка в северо-западной части Лондона, что шесть человек погибли и еще несколько серьезно ранены. Мне и в голову не приходило, что ты мог оказаться в числе пострадавших. В той газете, которую я купила, имена жертв не назывались, и твое исчезновение не вызвало у меня никаких подозрений, поскольку я и не предполагала скоро тебя увидеть. Если не считать естественного потрясения и отвращения, которое вызывают подобные акты насилия у всякого нормального человека, ничто меня особенно не насторожило, и скоро я забыла о взрыве.

Я не видела Найалла почти неделю. Потом однажды днем он появился возле моего дома. Он даже не попытался воспользоваться своим ключом и позвонил в дверь на улице. Я вышла к нему. Он выглядел подавленно и как-то забито. Его появление не вызвало у меня никаких эмоций. О взрыве я к тому времени почти забыла. Он сказал:

– В дом я не войду, Сьюзен. Мне не давала покоя мысль, как ты восприняла новость.

Я сказала, что не представляю, о чем речь. Он стоял с виноватым видом.

– Я шел мимо и подумал, что должен заглянуть. На тот случай, если ты вдруг захочешь мне что-нибудь сказать.

– Нет, сказать мне нечего. О какой новости ты говорил?

– Ты, очевидно, не слышала. Я все думал, знаешь ты или нет. Вот, лучше прочти сама.

Он протянул мне туго свернутый номер «Тайме». Я стала разворачивать газету.

– Не сейчас, – поспешно остановил меня Найалл. – Прочтешь, когда я уйду.

– Это о Ричарде? – спросила я. – Плохие вести?

– Поймешь сама. И вот еще что. Ты часто говорила, что хотела бы почитать что-нибудь из моей писанины. Я тут набросал кое-что для тебя. Когда прочтешь, можешь выбросить. Или сохрани, но мне не возвращай. Не хочу я больше это видеть.

Он протянул мне картонную папку, заклеенную прозрачной лентой.

– Что случилось с Ричардом? – спросила я, уже наполовину развернув газету.

– Там все написано, – ответил Найалл.

Он повернулся и быстрым шагом двинулся прочь.

Я засунула папку под мышку и, стоя в дверном проеме, прочла от начала и до конца все, что было в газете. Информация о взрыве была на первой странице с продолжением еще на нескольких листах. Так я узнала наконец, что же с тобой случилось. Этот номер вышел через два дня после происшествия, так что сам взрыв перестал быть главной темой. К тому времени событие обросло последствиями: полиция охотилась за террористами, в политических новостях сообщалось о чрезвычайных мерах безопасности, вводимых Министерством внутренних дел, а на второй странице печатались последние сведения о состоянии здоровья пострадавших. Я узнала, что вы – ты и еще несколько человек – лежите в отделении интенсивной терапии под охраной полиции, что один из террористов тоже ранен, а его товарищи угрожают расправиться со всеми, кто уцелел после взрыва, называя их «свидетелями». Из-за этого все сведения о местонахождении жертв, даже название больницы, где ты лежал, держали в строгом секрете.

Потом я покупала все газеты, которые писали об этом событии, и следила за всеми сообщениями на эту тему. Ты пострадал сильнее остальных и намного дольше находился в тяжелом состоянии. Я понимала, что при известной настойчивости могла бы получить разрешение посетить тебя гораздо раньше, но я искренне опасалась, что после нашей последней ссоры мое появление скорее причинит тебе вред, чем пользу.

Мало-помалу интерес к теме остыл, и о твоем выздоровлении продолжала время от времени сообщать только одна малоформатная газета. Они называли эти заметки «Историей Ричарда Грея». Из этой газеты я и узнала, что тебя перевезли в клинику для выздоравливающих на западе страны. В газете говорилось и о том, что ты частично потерял память. После долгих раздумий я набралась наконец храбрости и сделала попытку повидать тебя. Я полагала, что хотя бы в этом смогу быть полезной. Я позвонила в газету, и они организовали все остальное.

Вот, Ричард, что с тобой произошло за несколько недель до взрыва автомобиля-бомбы. Теперь ты вспомнил?

Часть шестая

1

Не прошло и трех недель после возвращения Грея в Лондон, как ему предложили операторскую работу. Планировалась четырехдневная командировка в Ливерпуль для съемок телевизионного документального фильма о возрождении Токстета после беспорядков 80-х годов. Ричард понимал, что работа потребует серьезного напряжения сил и что последствия травмы непременно дадут о себе знать, однако, узнав, что съемочная бригада набиралась под контролем профсоюза и включает даже помощников оператора, он колебался не более часа. Он принял предложение и на следующий день уже сидел в ливерпульском поезде.

Командировка временно разрешала проблему свободного времени. Грей жаждал снова взяться за работу, вынужденная малоподвижность и бездеятельность доводили его до бешенства. Кроме того, деньги таяли. Была, правда, некоторая надежда на компенсацию от Министерства внутренних дел: шла вялая переписка между его поверенным и Советом по денежным компенсациям жертвам насилия, но всерьез рассчитывать на эти деньги он не мог.

Пока не подвернулась поездка в Ливерпуль, дни его тянулись уныло. Грей заново учился ходить по магазинам, в кино, в паб. Раз в неделю он посещал физиотерапевтическое отделение Королевской бесплатной больницы в Хэмпстеде. Состояние его улучшалось, но дело шло медленно, а он жаждал стремительного прорыва, мгновенных успехов. Грей старался как можно больше двигаться, все время быть на ногах. Хотя сразу после нагрузки он испытывал усталость и дискомфорт, положительный эффект не заставил себя ждать: хромал он теперь все меньше и меньше. Он жил на втором этаже, и лестница представляла серьезное препятствие, но худо-бедно он справлялся. По-прежнему трудно было водить автомобиль: искалеченное бедро мешало пользоваться педалью сцепления, и он подумывал о покупке машины с автоматической коробкой, однако это удовольствие пришлось отложить до лучших времен.

Отъезд из Лондона, помимо прочего, означал разлуку со Сью. Всего несколько недель назад он и помыслить ни о чем таком не мог, но сейчас понимал, что расставание пойдет ему на пользу. Ему следовало побыть вдали от нее, разобраться в себе, спокойно подумать о своих делах, привести мысли и чувства в порядок.

Грей страстно желал видеть ее именно такой, какой она показалась ему при первом появлении в клинике: симпатичной подружкой из утраченного прошлого, явившейся помочь ему в период выздоровления. Со временем – так он рассчитывал – их о, отношения могли бы перерасти во что-то более серьезное или же закончиться ничем. Его ожидания, увы, не оправдались. Увидев ее впервые, он нашел ее необычность интригующей, соблазнительной, возбуждающей. Но оказалось, что она не так уж проста, что она скрывает в себе некие тайны и потребуется немало терпения, чтобы ее раскусить. Он все еще находил ее привлекательной, она возбуждала в нем интерес, и оба испытывали глубокую нежность друг к другу; тело его крепло, их физическая близость все больше волновала обоих и приносила все больше удовлетворения. Но было одно существенное различие: она говорила, что любит его, тогда как Грей в глубине души знал, что ее не любит. Она нравилась ему, он желал близости, но любви к ней не испытывал. Он глубоко эмоционально переживал все связанное с нею, ощущал зависимость от нее, скучал в разлуке, чувствовал себя защищенным, когда она была рядом. И все же он не любил ее.

Проблемой было их общее прошлое.

Он не чувствовал его. Теперь к нему возвращались воспоминания о потерянном отрезке жизни, но отрывочные и зачастую только сбивающие с толку: они больше запутывали дело, чем проясняли что-нибудь.

Ведь настоящие воспоминания – это смесь из сознательно сохраненных в памяти фактов и случайных впечатлений, которые запомнились сами собой. Странные, не относящиеся к делу мелочи оседают в голове на долгие годы, тогда как заметные даты и события прошлого порою теряются среди немыслимой ерунды. Обрывки забытых мелодий, старые шутки, детские забавы нежданно-негаданно всплывают на поверхность сознания, а итоги какой-нибудь важной встречи могут оказаться забытыми всего через пару месяцев. Существуют удивительные и непостижимые ассоциации: запах пробуждает память о конкретном событии, музыкальный фрагмент почему-то напоминает о городке, где мы побывали много лет назад, цвет навечно привязывается к определенному настроению. Грей именно так помнил большую часть своей жизни, но воспоминания о вырванных неделях оставались неполными и одновременно слишком выверенными, слишком уж гладкими.

Были они чем-то нехороши, эти воспоминания. Они всплывали с такой законченной ясностью, что одно это уже заставляло его бессознательно усомниться в их подлинности. Память рисовала ему сюжеты и последовательность событий, внешне правдоподобных, но – как он чувствовал – реально не пережитых. Эти воспоминания вызывали у него аналогию с готовым фильмом, над которым основательно поработали монтажеры, из-за чего все несообразности, все необъяснимые или полузабытые эпизоды были тщательно удалены ради связности повествования.

Все прочие воспоминания больше походили на только что отснятый сырой материал, не рассортированный, как попало разбросанный по хранилищам памяти.

Он чувствовал, что его воспоминания о Франции – ложные: некий каприз подсознания, спровоцированный внешним толчком, вероятнее всего, результат неудачной попытки доктора Хардиса лечить его посредством гипноза. Он был почти уверен, что во Францию не ездил. Или, по крайней мере, не ездил в тот период времени, к которому относились воспоминания. Во-первых, в его паспорте не осталось никаких отметок о въезде и выезде. Впрочем, пограничные правила Европейского союза этого и не требовали, так что отсутствие штампов ничего не доказывало. Но ему вообще не удалось найти никаких подтверждений своего выезда за рубеж: ни квитанций, ни старых билетов, ничего такого. Его банковские счета – и это было уже серьезнее – факта пребывания за границей тоже ничем не подтверждали. Были солидные изъятия наличных денег, и они свидетельствовали об экстренных расходах – но в пределах Великобритании. Какая-то часть этой истории, видимо, все же была правдой. Именно тогда, очевидно, произошло его знакомство со Сью. Были какие-то неприятности, связанные с Найаллом. Был, скорее всего, отпуск, проведенный совместно. Была командировка в Центральную Америку, где он снимал фильм. Была и последняя ссора, разрушившая их отношения.

Но был еще и рассказ Сью об их общем прошлом – и тут у него появлялось ощущение полного провала в памяти, настоящей черной дыры.

Хотя Сью отчасти и подтвердила правдивость этих смонтированных воспоминаний, все же ее история по-прежнему оставалась для него чужой – неким услышанным рассказом. Он готов был принять ее слова на веру, но только как то, о чем прочел в книге или в газете. Оба рассчитывали на другое. Очевидно, Сью надеялась, что ее рассказ сумеет пробудить его собственную память, что настоящие воспоминания, похороненные в глубинах подсознания, вернутся к нему, восстановятся, как по мановению волшебной палочки. Он тоже надеялся: ожидал какого-то внутреннего отклика, появления неких ответных образов, ассоциаций, благодаря которым он внутренне поверит в правдивость всей этой истории. Ничего такого не случилось. Рассказ Сью так и остался для него лишь рассказом – историей, услышанной из чужих уст и ему не принадлежащей.

В результате проблема только усугубилась. Пользуясь все той же аналогией, она показала ему другую версию фильма, не менее достоверную и пригодную к показу, но совершенно отличную от его собственной. И хотя в новом фильме был отчасти использован тот же материал, в остальном он вышел совершенно другим, непохожим. Запутанный клубок подлинных воспоминаний по-прежнему оставался недоступен Грею.

В настоящий момент, однако, его гораздо больше волновало другое: настойчивые заявления Сью о собственной невидимости и ее навязчиво-нерасторжимая и разрушительная связь с Найаллом.

Грей уже однажды оказывался вовлеченным в классический любовный треугольник. Хотя он был искренно привязан к той женщине, старался быть деликатным, не оказывать давления, но ее нерешительность и постоянные метания, приливы и отливы любви и нежности, так же как и его неизбежная ревность, в конечном счете отравили все удовольствие от романа. С тех пор он поклялся больше не иметь дела с женщинами, ведущими двойную жизнь, но вот теперь вляпался точно в такую же историю. Должно быть, какая-то неодолимая сила влекла его к Сью.

Впрочем, она уверяла, что Найалл больше ее не беспокоит, что она не видела его с того дня, когда он заходил к ней и оставил номер «Тайме», и это было похоже на правду: в настоящий момент никто вокруг нее явно не увивался. Однако Найалла по-прежнему не стоило сбрасывать со счетов.

Казалось, будто она держит его в резерве, про запас, на всякий случай, и в любой момент готова использовать против Грея. Грей подозревал, что если Найалл вдруг снова открыто обнаружится, то, как и прежде, превратится в проблему номер один. По обоюдному согласию они никогда не касались этого вопроса, но самим своим отсутствием Найалл постоянно напоминал о себе.

Заявления Сью по поводу невидимости также не способствовали сближению. Грей был человеком практичным. Более того, он был специально обучен пользоваться глазами и руками и отлично владел своим ремеслом. Его призвание было связано с видимым миром: он умел любовно запечатлевать этот мир на пленке. И он привык верить только тому, что видел собственными глазами. Ничего другого для него попросту не существовало.

Слушая Сью, он сначала решил, что ее бесконечные разговоры – своего рода аллегория, образное описание некоего типа отношений, возможно, следствие слабо развитой индивидуальности. Может быть, отчасти это было верно, но теперь Грей ясно понимал, что она говорит о невидимости и в самом буквальном смысле. Она утверждала, что некоторые люди могут оставаться незаметными – другие просто не способны их видеть.

Уже все это не слишком-то убеждало Грея, а уверения, будто бы и сам он из числа невидимых, – тем более.

И все же Сью утверждала, что обнаружила в нем это природное свойство и он неоднократно пользовался им, даже не подозревая об этом. Теперь, заявляла она, после ранений, этот талант хотя и не исчез, но пребывает в скрытом, дремотном состоянии. Если бы Грей попытался вспомнить, как это делается, говорила она, то мог бы вновь пробудить его.

Между тем, слушая все эти ее рассуждения о возможном сумасшествии, разговоры о заблуждениях и несоответствиях, в которых она сама не могла разобраться, перед лицом ее постоянных неразрешимых сомнений Грей задавался вопросом, не душевное ли расстройство всему виной. Упорство Сью сильно напоминало маниакальное заблуждение – безосновательную, но отчаянную веру безумца в истинность галлюцинации.

Что касается самого Грея, то он полагал, что всякое заявление, с виду сомнительное, должно быть доказано – или хотя бы иметь веские доводы в свою поддержку. Ему казалось, что при желании было бы очень просто тем или иным способом внести ясность и в вопрос о невидимости, но Сью выражалась настолько туманно, что это буквально доводило его до бешенства: «Невидимые люди существуют, они здесь, среди нас, и их можно увидеть, но их никогда не удастся заметить, если не знать, как правильно смотреть».

Однажды они оказались в Кенсингтоне на Хай-стрит вечером, в час пик, и смешались с толпой прохожих и посетителей магазинов. Сью сказала, что в подобных местах всегда полным-полно гламов. Она то и дело указывала ему на каких-то людей и объявляла их невидимыми. Иногда Грей видел тех, о ком она говорила, иногда нет. Недоразумения возникали на каждом шагу: вон тот мужчина у входа в магазин, да не этот, а тот, вот он уже уходит, слишком поздно.

Тогда он стал фотографировать толпу, направляя камеру всякий раз точно в указанное место, где, по утверждению Сью, в данный момент находился невидимый. Результаты были неубедительны: выходили просто фотографии толпы, и потом им оставалось лишь спорить, был ли тот или иной человек видимым, когда Грей делал снимок, или нет.

Однажды он сказал:

– Если хочешь что-то мне доказать, стань невидимой сама. Сделай это прямо у меня на глазах.

– Не могу.

– Но ты же всегда говорила, что можешь.

– Теперь это не так просто. Мне все труднее и труднее погружаться в невидимость.

– Но ты ведь все еще можешь это делать?

– Да, но ты уже умеешь меня видеть.

Тем не менее она попыталась. Она долго хмурилась и всячески старалась сосредоточиться, потом заявила, что стала невидимой, но, с точки зрения Грея, она никуда не исчезла, он по-прежнему прекрасно ее видел. Она принялась укорять его в неверии, и вопрос снова остался открытым.

Между тем было в ней нечто такое, что не вызывало у него ни малейших сомнений: были некоторые особенности ее внешнего облика, которые он находил привлекательными с первого дня их встречи и определял для себя как «неброскость». Это делало ее в каком-то смысле идеально ординарной. Все в ее внешности было стандартно: просто, правильно и обыкновенно. У нее были гладкая кожа, прямые светло-каштановые волосы, карие глаза, правильные черты лица, фигура стройная и худощавая. Она была среднего роста, одежда естественно облегала ее тело. Когда они не выясняли отношения и тихо проводили время вместе, ее мягкая манера держаться действовала на Грея успокаивающе. Двигалась она очень спокойно. У нее был приятный, но ничем не примечательный голос.

Незаинтересованному человеку она могла показаться обыкновенной серой мышкой, скучной и неприметной, но Грею, заинтересованному, увлеченному ею, она казалась на редкость привлекательной. Он чувствовал в ней нечто необычное: нечто скрытое, упрятанное под заурядной внешностью, – исходившую изнутри мощную электризующую энергию. Когда они бывали вместе, ему хотелось то и дело прикасаться кней. Ему нравилось наблюдать, как меняется ее лицо, когда она улыбается, или занята чем-то, или сосредоточена на своей работе. Для него она была красавицей. Когда они занимались любовью, он чувствовал, как их тела сливаются в единое целое, еще не соприкоснувшись, – непередаваемое ощущение, которое он испытывал всякий раз, но так и не сумел определить. Ему казалось, что она стала неотъемлемой частью его самого – другой половиной, равной ему и вместе с тем во всем противоположной.

Она обижалась. Она заявляла, что, сомневаясь в ее невидимости, Грей тем самым отвергает и все остальное, всю ее жизнь. Фактически же дело обстояло иначе. Он ощущал в ней присутствие некого неявного, скрытого качества, которое особенно занимало и интриговало его и благодаря которому ее невидимость становилась для него эмоционально убедительной. Хотя в буквальном смысле Сью не была для Грея невидимой, как ни толковать это слово, в остальном она оставалась для него существом в высшей степени таинственным и неоднозначным. Он был весьма далек от того, чтобы отвергать ее опыт или отказываться от нее самой.

При всем том поездка в Ливерпуль давала ему возможность поразмыслить о Сью на расстоянии, обдумать ситуацию хладнокровно, вне действия ее чар.

2

В Ливерпуле все пропитано морем: набережная широкой реки, за которой виден Биркенхед, полоса Ирландского моря на западе, помпезные здания судоходных компаний викторианской эпохи, запах влаги в порывах ветра. Чуть в стороне от центра, но еще не на окраине, где улицы узкие, а постройки проще и беднее, море дает о себе знать уже по-другому. Там располагаются мрачные кварталы публичных домов, старые трущобы, опустевшие таможенные склады. Там множество пабов с морскими названиями и обширные пустыри, расчищенные для застройки и огороженные огромными щитами с рекламой ямайского рома и авиарейсов в Америку.

Это и был Токстет. И вот теперь запоздалое вмешательство правительства выражалось в бесплодных попытках возродить общественный дух там, где текучесть жизни всегда была нормой.

Как это было здорово – опять держать в руках камеру «Аррифлекс», ощущать на плече ее привычную тяжесть, прижиматься бровью к литой оправе окуляра. Грей был бы счастлив целыми днями не расставаться с камерой, молчаливо радуясь их воссоединению. С удивлением он обнаружил, что сохранил навык, что руки по-прежнему отлично знают свое дело, зрение и мысль, жестко ограниченные рамкой видоискателя, привычно заостряются и работают синхронно и четко. Мешало только одно: обычно он снимал в составе небольших бригад, а тут непривычное множество людей сбивало его с толку. Он чувствовал себя так, будто сдает испытательный экзамен. Ему казалось, что окружающие хотят убедиться, знает ли он по-прежнему свое дело. Но вскоре Грей понял, что боится собственных воображаемых страхов, что каждый слишком занят своими обязанностями, чтобы думать о нем. Он успокоился и с головой окунулся в работу.

Первый день съемок совершенно измотал его. Он порядком отвык от физических нагрузок, все следующее утро болела нога и ныли плечи. Но работа захватила его, и он чувствовал, что эти несколько дней стоят сотен часов физиотерапии.

Режиссер оказался опытным документалистом, и бригада без труда укладывалась в график. Съемки заканчивались во второй половине дня, и вечера оказывались свободны. Группа остановилась в знаменитом отеле «Аделфи» – причудливом строении викторианской эры в самом центре города. Каждый вечер народ собирался в большом, украшенном пальмами баре в бельэтаже, чтобы вместе выпить и поболтать. Грей пользовался бесценной возможностью пообщаться с коллегами: обменяться мнениями о работе, поговорить о былых заданиях, узнать свежие сплетни о старых знакомых. Обсуждали и новые перспективы: шансы получить контракт в Саудовской Аравии или отправиться в Италию для съемки политических репортажей.

Как эта жизнь была непохожа на то унылое существование, которое он вел последнее время, когда, сидя в четырех стенах, бесконечно думал только о себе и Сью, о ее странных рассказах, об их странных и не вполне здоровых отношениях! Однажды вечером он позвонил ей из номера. Услыхав знакомый голос в трубке, он испытал такое чувство, будто движется по длинному тоннелю, ведущему назад, в прошлое, в ту прежнюю жизнь, которая уже осталась за спиной. Она говорила, что без него ей одиноко, желала его скорейшего возвращения, сожалела обо всем, что было не так, говорила, что теперь все пойдет иначе. Он произносил слова утешения и старался быть искренним, но при этом чувствовал себя на редкость счастливым и беззаботным. Грей по-прежнему желал ее, жаждал близости с нею, но на расстоянии все их проблемы воспринимались совершенно иначе.

Последнюю часть фильма снимали вечером четвертого дня. Готовились к съемкам в местном рабочем клубе – мрачном помещении бывшего товарного склада. Грей со своими помощниками приехал заранее, чтобы установить осветители и освободить место для операторской тележки. В дальнем конце зала находилась примитивная сцена – небольшая площадка с несколькими прожекторами под потолком и парой звукоусилителей, затянутых в чехлы. Акустика оказалась прекрасной, и звукооператор, настраивавший уровень записи, все время недовольно морщился из-за мощного эха.

Среди посетителей клуба преобладали мужчины, женщин было немного. Мужчины носили костюмы без галстуков, женщины не снимали верхней одежды. Напитки подавали в обычных стаканах. Все говорили громко, перекрикивая грохот музыки, рвавшейся из динамика. Когда помещение заполнилось и у дверей встали двое громил, Грею вспомнился очень похожий паб в Северной Ирландии, где ему пару лет назад пришлось вести съемки. Там было такое же спартанское убранство: простые столы и стулья, голый дощатый пол, картонные подставки под пивные кружки, пепельницы с эмблемой пивоварни, светильники в дешевых абажурах под потолком и стойка бара, освещенная лампами дневного света.

Они начали съемку. Первые несколько кадров – общий вид заполненного людьми помещения, затем крупным планом – столики с посетителями, потом несколько интервью. Говорили о том, много ли народу сейчас без работы, каков уровень уличной преступности, есть ли перспективы переезда в другие места, обсуждали проблему повсеместного роста безработицы.

Главным номером вечера было выступление стриптизерши. Она появилась на площадке в кричащем, расшитом блестками наряде, который выглядел изрядно потертым. Грей вскинул камеру на плечо и подошел ближе к сцене, чтобы заснять выступление. Заметив камеру, женщина встрепенулась и постаралась показать все, на что способна. Она призывно гримасничала, вертела задом, картинно сбрасывала с себя одежду, сопровождая раздевание преувеличенными жестами. На вид ей было сильно за тридцать: грузная, с нечистой кожей, что было заметно даже сквозь толстый слой грима, с обвислой грудью и дряблым животом со следами растяжек, – едва ли она могла показаться кому-то привлекательной. Раздевшись, она спрыгнула с платформы. Грей следовал за ней с камерой, пока она ходила от столика к столику, садилась мужчинам на колени, раздвигала ноги, позволяла трогать свои груди, изображая при этом на лице мрачное веселье.

Когда она наконец удалилась и камера вернулась на операторскую тележку, Грей отошел в сторону и углубился в воспоминания.

В том баре в Белфасте тоже была стриптизерша. Тогда они явились к шапочному разбору: когда прибыли Грей со звукооператором, пальба уже закончилась, даже «скорая помощь» и полиция уже покинули место событий, им достались только следы от пуль на стенах и битое стекло на полу. Поскольку дело было в Белфасте, кровь быстро вытерли, и жизнь потекла своим чередом. Пока они снимали, волнение улеглось и публика принялась за напитки. Подходили новые посетители. На площадке появилась стриптизерша и начала свой танец. Грей со звукооператором остались посмотреть. Они совсем уже было собрались уходить, когда вооруженные люди неожиданно вернулись. Их было двое. Они проталкивались сквозь толпу возле двери и выкрикивали угрозы, держа винтовки «армэлаит» дулом вверх. Не успев сообразить, что он делает, Грей подхватил камеру на плечо и начал снимать. Он шел напролом через толпу, двигаясь прямо навстречу бандитам, и снимал крупным планом их лица. Он был уже совсем близко, когда они открыли огонь: убили выстрелом в упор какого-то мужчину, затем выпустили дюжину патронов в потолок, откуда кусками посыпалась битая штукатурка. Потом они ушли.

Снятые Греем кадры так и не попали на экран. Позднее его пленку использовали силы безопасности для установления личности преступников, в итоге боевики были арестованы и признаны виновными. За проявленную им безрассудную храбрость Грей получил денежную премию от вещательной компании, но сам инцидент вскоре забылся. Кое-что в этой истории так и осталось неясным. Никто, включая и самого Грея, так никогда и не смог понять, почему боевики позволили себя снимать, почему не застрелили его на месте.

Теперь, в суете и гаме ливерпульского рабочего клуба, Грей думал о том, что говорила ему Сью. Она напомнила ему другую историю, которую он сам, должно быть, ей рассказал, – как он однажды снимал уличные беспорядки. Тогда, утверждала она, в пылу съемки он инстинктивно сделался невидимым.

Не могло ли то же самое произойти с ним и в этом баре в Белфасте? Неужели в ее словах есть какая-то доля правды?

Он заканчивал съемку, испытывая неловкость. Он чувствовал себя посторонним, незвано вторгшимся в жизнь этих несчастных людей, и без того унылую и тягостную. Он по-настоящему обрадовался, когда они наконец упаковали оборудование и смогли вернуться в отель.

3

Проснувшись утром, Грей первым делом позвонил Сью домой. Она сама сняла трубку, но голос ее звучал сонно. Грей сказал, что съемки еще не закончены и что он вернется в Лондон не раньше чем через два дня. Это известие огорчило ее, но вопросов не последовало. Она сказала, что кое о чем подумала и ей не терпится поговорить с ним. Грей пообещал связаться с ней сразу по возвращении и повесил трубку.

После завтрака вся съемочная бригада собралась в вестибюле. Грей записал несколько номеров телефонов и даже предварительно договорился с продюсером о встрече в Лондоне на будущей неделе. Наконец все простились и начали расходиться. Грей не стал отказываться от приглашения помощника режиссера, который ехал в Манчестер и предложил подвезти его.

Когда они добрались до места, Грей попросил высадить его у ближайшей автобусной остановки и вскоре уже был в том самом пригороде Манчестера, где Сью родилась и провела детство. Он выяснил адрес по телефонному справочнику и отправился пешком через жилые кварталы на поиски дома ее родителей.

Это был небольшой дом довоенной постройки, стоявший особняком в самом конце короткого тупика.

Женщина, открывшая ему дверь, улыбалась, но смотрела настороженно.

– Простите за беспокойство. Вы, наверное, миссис Кьюли?

– Да. Чем могу служить?

– Меня зовут Ричард Грей. Я друг вашей дочери Сьюзен.

Улыбка исчезла с ее лица.

– Что-то случилось со Сьюзен? Плохие вести?

– Вовсе нет. Я работал неподалеку отсюда и вот решил заглянуть к вам, передать от нее привет. Конечно, мне надо было сперва позвонить. Простите, я вовсе не хотел вас напугать. У Сьюзен все в порядке, она шлет вам большой привет и поцелуи.

– Как, вы сказали, ваше имя?..

– Ричард Грей. Если я не вовремя…

– Нет-нет. Может быть, заглянете на минутку?

Сразу за дверью начинался коридор, в дальнем его конце располагалась кухня. Из холла на второй этаж вела покрытая ковром лестница. По стенам висели небольшие картины в рамках. Его провели в маленькую аккуратную гостиную. Все в этом помещении – мебель, кресла и украшения – было расставлено в идеальном порядке. Миссис Кьюли зажгла газ в камине, потом медленно выпрямилась.

– Чашечку чая, мистер Грей? Или предпочитаете кофе?

У нее был выговор, характерный для жителей севера страны, но шотландского акцента, вопреки ожиданиям, он не почувствовал.

– Спасибо, лучше чай. Простите, что заявился без предупреждения.

– Мне всегда интересно познакомиться с друзьями Сьюзен. Простите, я оставлю вас на пару минут.

На каминной полке стояла фотография Сью. Длинные волосы были убраны назад и схвачены лентой, она выглядела совсем юной, но неловкая поза, которую она принимала под чужими взглядами, была ему хорошо знакома. Фотография помещалась в рамке, в нижнем углу снимка золотом было оттиснуто название фотоателье. Грей предположил, что фото сделано незадолго до отъезда Сью из дома.

Стараясь ничего не задеть, Грей осторожно осматривал комнату, понимая, что пользуются ею нечасто. Из дальнего конца коридора до него доносились голоса и звон посуды. Он чувствовал себя самозванцем, незаконно проникшим в чужой дом. Он догадывался, как разъярится Сью, если ей станет известно о его самовольном вторжении. Голоса приближались. Он сел в кресло перед камином. Женский голос за дверью сказал:

– Ну, пока, Мэй. Завтра загляну снова.

– Пока, Одри.

Входная дверь открылась и закрылась, и мать Сью появилась в комнате с подносом в руках.

Оба они чувствовали себя неловко. Грей испытывал смущение, поскольку сам четко не понимал мотивов своего появления в этом доме. Миссис Кьюли тоже нервничала, по-видимому, из-за того, что он заранее не известил о визите. Она выглядела старше, чем он ожидал. Волосы у нее были совсем седые, и двигалась она с некоторым трудом, но сходство со Сью сразу бросалось в глаза. Ему было приятно узнавать знакомую мимику и жесты.

– Вы, наверное, тот самый ее друг, который работает фотографом? – спросила она.

– Да. Только я кинооператор.

– О да, конечно. Сьюзен рассказывала о вас. С вами произошел несчастный случай, верно?

Они немного поговорили о взрыве автомобиля-бомбы и его лечении в клинике. Найдя простую тему для разговора, Грей почувствовал облегчение. Он даже не предполагал, что Сью рассказывала о нем родителям, ему казалось, что она почти не общается со своим семейством. Прекрасно зная, что люди Ц, далеко не всегда сообщают родителям всю правду о себе, он был крайне осторожен во всем, что касалось настоящей жизни Сью. Правда, миссис Кьюли утверждала, что дочь пишет домой достаточно часто. О работе Сью ей было известно все. У нее даже хранилась подшивка газетных и журнальных вырезок, часть которых Грей никогда не видел. Оказывается, он многого не знал о Сью. С удивлением он обнаружил, как хороши и даже превосходны ее рисунки, как много работ она уже продала, как прочно утвердилась в своей области.

Когда просмотр вырезок был закончен и альбом отложили в сторону, миссис Кьюли спросила:

– Сьюзен по-прежнему встречается с Найаллом?

– Не уверен. Во всяком случае, не думаю. Для меня новость, что вы с ним знакомы.

– О, мы хорошо знаем Найалла. Сьюзен как-то привозила его на выходные. Приятный молодой человек, но очень уж тихий. Кажется, он писатель. Правда, сам он мало об этом распространялся. Вы с ним тоже друзья?

– Нет, мы никогда не встречались.

– Понимаю.

Тут миссис Кьюли нервно улыбнулась и отвела взгляд, как часто делала сама Сью, очевидно решив, что допустила бестактность. Но Грей тотчас заверил ее, что они со Сью просто друзья. Эта мелкая оплошность сломала последний лед, и миссис Кьюли разговорилась. Она рассказала ему о своей старшей замужней дочери, Розмари, которая жила в нескольких милях от них, в Стокпорте. Была еще внучка – Сью рассказывала о ней.

Он вспоминал, как сама Сью описывала ему свой приезд домой вместе с Найаллом. В ее изложении история выглядела несколько иначе. Ни слова не было сказано о снисходительно-одобрительном отношении родителей к ее спутнику, как это явствовало из слов миссис Кьюли. Более того, Сью уверяла, что этот приезд и послужил толчком к их первому разрыву. Как бы то ни было, миссис Кьюли, несомненно, встречалась с Найаллом и не нашла в нем ничего необычного, даже составила о нем благоприятное мнение.

– Скоро вернется муж, – сказала она. – Сейчас он работает неполный день. Надеюсь, вы его дождетесь?

– Был бы счастлив познакомиться, – сказал Грей. – Но я должен успеть на лондонский поезд, который уходит после полудня. Надеюсь, мне все же удастся повидаться с мистером Кьюли до отъезда.

Она стала задавать невинные вопросы о Сью и ее лондонской жизни: как выглядит ее комната, с какими людьми она работает, делает ли зарядку и множество других в том же роде. Грей отвечал, как мог складно, но его не покидало опасение, что он легко может споткнуться на каком-нибудь мелком несоответствии с версией Сью. Откровение насчет Найалла показало ему, как мало он в действительности знает и понимает ее. Чтобы избежать оплошности, он начал сам задавать вопросы, и вскоре миссис Кьюли предложила посмотреть семейный фотоальбом. Чувствуя себя настоящим шпионом, Грей с интересом разглядывал детские снимки Сью. Она была прелестным ребенком, ее нынешняя неприметность, которую он находил столь интригующей, появилась позднее. Но в подростковые годы Сью уже выглядела неловкой и замкнутой, она покорно позировала перед камерой, но старательно отворачивала лицо от объектива. Миссис Кьюли быстро пролистала эти страницы, очевидно вспоминая какие-то конкретные и не слишком приятные эпизоды.

В самом конце альбома между страницами был вложен еще один цветной снимок. Он не был прикреплен подобно другим фотографиям и, когда миссис Кьюли убирала альбом, случайно выскользнул и упал на пол. Грей поднял его. Это была сравнительно недавняя фотография, на которой Сью выглядела почти такой, какой он ее знал. Она стояла в саду возле цветочной клумбы. Ее обнимал за плечи молодой человек.

– Кто это с ней? – спросил Грей.

– Найалл, друг Сью.

– Найалл?

– Ну конечно, Найалл. Вы ведь должны его знать. Снимок сделан в саду, когда они были здесь в последний раз.

– О да. Теперь я узнаю.

Грей пристально разглядывал фотографию. Вплоть до сего момента невидимый Найалл представлялся грозным соперником, но стоило Грею увидеть его на этом слегка размытом моментальном снимке, как тот сразу сделался куда менее устрашающим. Он выглядел совсем мальчишкой: стройный, худощавый, с копной густых волос над высоким лбом. Выражение лица было одновременно заносчивым и угрюмым. Он хмурился с обиженным видом, глядя исподлобья, уголки губ были презрительно опущены. То, как он стоял – поза, разворот головы, – выдавало недовольство миром, но и снисходительность к нему. Он выглядел амбициозным интеллектуалом, нетерпимым к людским недостаткам. Одежда на нем была подчеркнуто яркой, даже цветастой, во рту торчала сигарета. Он поворачивался лицом к Сью и обнимал ее с видом собственника, она же держалась напряженно, видимо чувствуя себя не в своей тарелке.

Грей вернул фото миссис Кьюли, и та засунула его обратно в альбом. Не замечая, какое впечатление снимок произвел на Грея, она принялась болтать о Сью – о ее детских годах, о том, как дочь росла и взрослела. Грей помалкивал и слушал, однако ее слова никак не вязались ни с только что виденными фотографиями, ни с рассказами самой Сью. Если верить миссис Кьюли, Сью была просто замечательным ребенком. В школе ее считали умницей, она дружила с другими детьми, очень хорошо рисовала. Она была прекрасной дочерью, любящей сестрой, внимательно относилась к родителям. Учителя хорошо отзывались о ней, друзья, живущие по соседству, до сих пор спрашивают, как там Сью. Пока девочки не выросли и не покинули родительский кров, они были счастливой и дружной семьей, всем делились друг с другом, имели общие интересы и взгляды на жизнь. Теперь родители по праву гордятся младшей дочерью, ведь она оправдала их ожидания. Единственное, что огорчает миссис и мистера Кьюли, – слишком редкие приезды дочери, но они понимают, как она занята.

Что-то в этом рассказе было не так. Чего-то недоставало, и скоро Грей сообразил, чего именно. Родители, которые гордятся своими детьми, обычно рассказывают о них множество забавных историй: вспоминают невинные детские шалости, смешные оплошности, маленькие слабости, чтобы нарисовать законченный портрет. Миссис Кьюли, напротив, говоря о дочери, произносила только общие, банальные фразы и мягко избегала подробностей, но ее энтузиазм был искренним, и она часто улыбалась своим воспоминаниям. Такая милая добрая женщина, любящая мать.

Вскоре после полудня домой вернулся мистер Кьюли. Грей первым заметил его через окно. Он шел по дорожке к дому, и миссис Кьюли вышла его встречать. Он появился в комнате почти сразу и поздоровался с Греем за руку.

– Я собираюсь накрывать на стол, – сказала миссис Кьюли. – Надеюсь, вы останетесь с нами на ленч?

– Благодарю. Увы, я вынужден отказаться. Мне пора.

Мужчины ненадолго остались вдвоем. Некоторое время они стояли друг против друга в неловком молчании.

– Может быть, выпьете рюмочку на дорогу? – заговорил наконец мистер Кьюли, по-прежнему не выпуская из рук принесенную с собой утреннюю газету.

– Спасибо, не откажусь.

Единственным алкогольным напитком, который нашелся в доме, был сладкий херес. Грей терпеть его не мог, но делать было нечего. Он взял стаканчик и пригубил с видом удовольствия. Вскоре вернулась миссис Кьюли, и они втроем сели кружком в маленькой комнатке. Разговор зашел о фирме, в которой работал мистер Кьюли. Грей постарался побыстрее проглотить херес и сказал, что ему и в самом деле пора на вокзал. Родители Сью выслушали его с явным облегчением, но не преминули повторить приглашение на ленч и получили вежливый отказ. Грей еще раз обменялся рукопожатием с отцом Сью, а миссис Кьюли проводила его до порога.

Едва он успел отойти от дома, как услышал скрип двери.

– Мистер Грей! – Мать Сью быстро шла к нему. При солнечном свете она вдруг показалась ему значительно моложе и еще больше похожей на Сью. – Мне нужно еще кое-что вам сказать!

– Что случилось? – спросил он мягко, пытаясь успокоить ее, поскольку вид у нее был какой-то встревоженный и несчастный.

– Я не хочу задерживать вас, – она оглянулась назад, на дом, словно ожидая, что муж бросится следом за ней, – но меня беспокоит Сьюзен. Скажите мне правду! Как она?

– С ней все в порядке, можете мне поверить.

– Не обманывайте меня, пожалуйста! Скажите, как она живет на самом деле. Чем она занимается? Здорова ли она? Счастлива ли?

– Конечно же, у нее все в порядке! Она здорова и счастлива, радуется жизни. Прекрасно себя чувствует и довольна работой. Кажется, все хорошо.

– Но вы видите ее?

– Время от времени. Раз или два в неделю. – Заметив, что выражение ее лица не изменилось, Грей добавил: – Да, я вижу ее. Действительно, вижу.

Миссис Кьюли была готова расплакаться. Она сказала:

– Мой муж и я, в общем, мы не знаем теперь о Сьюзен почти ничего. Она была нашей младшей, и сначала мы много с ней возились, но потом Розмари, ее сестра, начала так часто болеть, и нам стало не до Сьюзен. Думаю, она никогда не простит нас. Она никогда не поймет, почему мы как будто отвернулись от нее. На самом деле все было не так, но у нас тогда не было другого выхода, а теперь уж ничего не поделать… Я так хочу видеть ее снова.

Пожалуйста, скажите ей это. Вот именно эти слова: видеть ее снова.

Она всхлипнула, но быстро справилась с собой и отвернулась, чтобы скрыть слезы. Ее грудь тяжело вздымалась.

– Я передам ей ваши слова при первой же встрече.

Миссис Кьюли кивнула с благодарностью и поспешила обратно. Дверь бесшумно закрылась за ней, а Грей остался задумчиво стоять на улице. Рассказ Сью неожиданным образом подтвердился. Он уже жалел, что ему взбрело в голову заглянуть в этот дом.

4

Грей обещал позвонить Сью сразу, как только появится в Лондоне, но он чувствовал себя слишком усталым и, вернувшись из Манчестера, тут же рухнул в постель. Утром он подумал, что впереди еще целый день, и решил связаться с ней ближе к вечеру.

Он сожалел о том, что навестил ее родителей. Эта поездка ничего ему не дала. Теперь, когда дело было сделано, он признавался себе, что истинным его мотивом было любопытство, стремление докопаться до правды, какой бы она ни была. То, что он узнал, не прибавило ясности: трудный подростковый период, о котором ее родители вспоминали не слишком охотно, их явные попытки что-то утаить, убедить его и себя, что с дочерью все было всегда в полном порядке. Если она и была для них невидимой, вероятнее всего, речь шла о хорошо всем известном феномене – вполне обычном дефекте родительского зрения, проистекавшем из их неспособности или нежелания смириться с простым фактом, что их ребенок созревает и меняется, что он ищет независимости, пытается обрести индивидуальность, отвергает окружение и весь образ жизни своих родителей.

Сразу по приезде на Грея навалились домашние дела. Возвращение из рабочей командировки влечет за собой неизбежную хозяйственную рутину: необходимо разобрать почту, заняться стиркой, закупить продукты. Он рано вышел из дома и посвятил этому почти всю первую половину дня. Бегая по магазинам, он заглянул и в газетный киоск, который каждое утро доставлял ему скандальную газетку. Газетенка эта, ненавистная ему по многим причинам, кроме всего прочего, служила постоянным напоминанием об увечьях и долгом пребывании в клинике. В киоске Грею сказали, что газету ему продолжают доставлять по указанию редакции, но он заявил киоскеру, что не желает больше ее видеть.

Когда Грей подходил к дому, нагруженный пакетами с чистой одеждой из прачечной и двумя хозяйственными сумками, полными продуктов, он заметил незнакомую женщину, спускавшуюся с крыльца, – эффектную молодую особу с короткими темными волосами. Увидев его, она остановилась и с улыбкой ждала его приближения.

– Мистер Грей? Я решила, что вас уже не будет, и собралась уходить.

– Я занимался покупками, – зачем-то сообщил он.

– Вчера я весь вечер пыталась до вас дозвониться, но никто не брал трубку. – Она заметила, что он хмурится, и добавила: – Наверное, вы меня не помните. Я – Александра Гоуэрс, аспирантка доктора Хардиса.

– Мисс Гоуэрс! Сожалею, что я не… Прошу вас, заходите.

– Доктор Хардис дал мне ваш адрес. Надеюсь, я вас не слишком обременяю?

– Конечно нет.

Он открыл дверь и вошел первым со своими сумками, потом отступил в сторону, чтобы пропустить ее вперед. Протискиваясь мимо него в узкий холл, она наклонилась и подобрала с пола клочок бумаги.

– Я оставила вам записку, – объяснила она, комкая листок.

Она двинулась вверх по лестнице, Грей следовал за ней своим обычным медленным шагом, пытаясь вспомнить, как она выглядела тогда в клинике. Она запомнилась ему совсем другой: строгое лицо, бесформенная одежда из плотной ткани, очки, длинные волосы. Видно, с тех пор она основательно поработала над своей внешностью, и не напрасно. Эффект был потрясающий.

Грей проводил ее в гостиную.

– Сначала я должен разобраться с покупками, – сказал он. – Приготовить кофе?

– Да, благодарю.

Он хозяйничал в кухне: достал кофеварку, включил чайник, засунул полуфабрикаты в морозильник. Он вспомнил, что Александра присутствовала на первом сеансе гипноза и с тех пор он больше ни разу ее не видел. После выписки он не общался и с самим доктором Хардисом.

Когда Грей вошел в комнату с подносом, она сидела на его стареньком диване. Грей налил кофе, затем устроился в кресле напротив нее.

– Я звонила вам, чтобы договориться о деловой встрече, – сказала она. – Мне хотелось бы взять у вас интервью.

– Надеюсь, это не отнимет много времени? Если вас устроит, сегодня я до вечера свободен.

– Беседа может занять целый день. Речь идет о материале для моей диссертации. Я учусь в аспирантуре Эксетерского университета и выполняю исследование под руководством доктора Хардиса. Тема моей работы – субъективный гипнотический опыт. – Она взглянула на Грея в расчете на ответную реакцию, но, не дождавшись, добавила: – За последнее время появилась масса работ по использованию гипноза в лечебных целях, а субъективными ощущениями пациента при гипнозе почти никто не занимается.

– Боюсь, что не смогу быть вам полезен, – сказал Грей после краткого раздумья.

Его отвлекал вид ее скрещенных ног, от которых было не отвести взгляда.

– По правде говоря, – продолжил он, – я стараюсь поменьше вспоминать обо всем этом. И потом, я ведь почти ничего не запомнил.

– Именно это меня, собственно, и интересует, – сказала она. – Мы могли бы встретиться в любой удобный для вас день и час, конечно, если вы согласитесь уделить мне время.

– Право, не знаю. Не уверен, что хочу говорить об этом.

Она молчала, продолжая помешивать кофе и глядя на него приветливо и открыто. Грей испытывал двойственное чувство по отношению к этой ученой даме. Выходит, если ты однажды стал «интересным случаем», то они уже не оставят тебя в покое. Она напоминала ему о том печальном времени, когда он лежал в больнице: каково это – быть прикованным к инвалидной коляске, постоянно испытывать боль, полностью зависеть от посторонних в самых элементарных нуждах. Он-то полагал, что стоит покинуть клинику, и все это навсегда останется позади.

– Итак, вы категорически отказываетесь? – спросила она наконец.

– Есть ведь, наверное, и другие пациенты, которых можно расспросить.

Он заметил, что она положила блокнот обратно в сумку.

– Проблема в том, что доктор Хардис позволяет мне обращаться к своим пациентам только при условии, что я лично присутствовала во время сеанса, причем с их добровольного согласия. Все остальные, с кем я могу поговорить, – это аспиранты, такие же участники эксперимента, как и я, а мое исследование без реальных клинических случаев лишено всякого смысла. К тому же ваша история представляет особый интерес.

– Почему?

– Потому, во-первых, что вы способны четко формулировать свои ощущения. Во-вторых, из-за того, что произошло во время сеанса, в-третьих, обстоятельства…

– Что вы хотите этим сказать? Что, собственно, такое произошло?

Она пожала плечами, взяла чашку и сделала глоток кофе.

– Ну, это как раз и должно было стать отправной точкой нашей беседы.

Грей уже сожалел о своей молчаливой враждебности. Он даже получал удовольствие, наблюдая, как откровенно и решительно она пытается завоевать его интерес. Он понимал, что сейчас она сознательно играет на его любопытстве и что ее стройные ноги в элегантных черных чулках отвлекают его мысли в ином направлении тоже вполне целенаправленно.

– Хорошо, – сказал он. – Давайте поговорим, если вам так уж необходимо. Но, видите ли, я как раз собирался пойти перекусить. Мы могли бы допить кофе и вместе отправиться в какой-нибудь паб.

Несколько минут спустя, когда они неторопливо шагали по улице, Грей неожиданно сообразил, что именно не давало ему покоя с самого начала. Это было какое-то впечатление, связанное с нею, но только не внешность. Нет, не внешний вид этой жен-шины произвел на него тогда столь неизгладимое впечатление, а, напротив, ее исчезновение из виду – мнимое исчезновение. Это случилось во время первого сеанса гипноза – того самого, на котором она присутствовала: доктор Хардис скомандовал Грею посмотреть на нее, а он, твердо зная, что она рядом, в той же комнате, был не в состоянии ее увидеть. Будто это был некий зловещий отголосок или, наоборот, предупреждение, предвосхищение всего того, о чем потом толковала Сью!

Паб оказался наполовину пустым, и они сидели за столиком одни. Пока они ели, Александра рассказала кое-что о себе. Она – выпускница Эксетерского университета. Не сумев сразу найти работу, она решила остаться в аспирантуре, полагая, что с более высокой квалификацией легче будет сделать карьеру. Жили они втроем в Лондоне – она, брат и его жена – очень скромно, едва сводя концы с концами. В Эксетере Александра обычно останавливалась в обшарпанном аспирантском общежитии. Через несколько месяцев она рассчитывала закончить исследования и снова взяться за поиски работы, подумывала и об отъезде за границу.

Александра рассказала ему в общих чертах о своем исследовании. Более всего ее интересовал феномен, связанный с гипнотическим трансом и известный как спонтанная амнезия. Суть его в том, что некоторые пациенты по окончании сеанса гипноза совершенно произвольно, без специальной команды, забывают все, что происходило с ними во время транса. Природа этой произвольной потери памяти не вполне ясна, хотя само явление встречается довольно часто. До сих пор оно не привлекало к себе должного внимания со стороны медиков, однако сейчас, когда гипноз пытаются использовать в клинической практике для лечения потери памяти, понимание сущности этого феномена приобретает особую важность.

– Ваш случай представляет для меня крайний интерес. Судя по всему, во время первого сеанса память частично к вам вернулась, но потом, выйдя из транса, вы снова забыли все то, что вам удалось вспомнить под гипнозом.

– Похоже на то, – сказал Грей. – Вот поэтому я и не смогу быть вам полезен.

– Но доктор Хардис сказал, что ваша память почти полностью восстановилась.

– Далеко не полностью.

Она открыла сумку и достала блокнот.

– Вы не против?

Грей кивнул и улыбнулся, глядя, как она надевает очки и быстро перелистывает страницы блокнота.

– Вы были во Франции незадолго до несчастного случая? – спросила она.

– Не совсем так. Я помню, что был во Франции, но не думаю, что был там на самом деле.

– Но доктор Хардис говорил, что вы были твердо в этом уверены. Вы даже говорили по-французски.

– Именно так. И на последующих сеансах повторялось то же самое. Думаю, я просто пытался на скорую руку залатать пробел в собственной памяти: собрал кое-какие обрывки и бессознательно соорудил из них нечто более-менее правдоподобное – этакий суррогат, фальшивые воспоминания. В то время для меня было важно вспомнить хоть что-нибудь, все равно что.

– Парамнезия.

– Да. Хардис упоминал о ней.

– А это вы помните? – Она достала из сумки листок бумаги, загнутый по краям и изрядно потертый, как будто его много раз перечитывали: разворачивали и снова складывали. – Доктор Хардис просил вернуть его вам.

Грей узнал эту страничку сразу. Он сделал эту запись во время первого сеанса гипноза, того самого, на котором присутствовала Александра: аэропорт Гатвик, зал ожидания, толпы пассажиров, ждущих посадки. Ровно ничего нового. Едва взглянув, он снова сложил листок и сунул его в карман куртки.

– Что, не интересно? – спросила Александра.

– Уже нет.

Он направился к бару за новой порцией спиртного, и тут в голове его всплыл другой эпизод их первой встречи. Когда они расставались, она с невинным видом сделала замечание по поводу эстрадных гипнотизеров, упомянув их излюбленный трюк: заставить человека, находящегося под гипнозом, видеть людей другого пола без одежды. В то время он мог думать только о Сью, и все же на какое-то мгновение бесстыдное поддразнивание Александры задело его. Сейчас общество этой женщины действовало на него освежающе. Со Сью постоянно приходилось быть начеку, думать о том, что можно сказать, а что нет. Александра, напротив, казалась ему простой и открытой. Разумеется, они были едва знакомы, но на первый взгляд она производила именно такое впечатление. Ему нравились ее серьезность и прямодушие, и то, как она явилась к нему, не скрывая своих намерений, и даже то, как она, сама того не замечая, старалась держать его на расстоянии. Перед ним была зрелая женщина, уверенная в себе, несомненно, обладающая незаурядным умом.

Грей украдкой оглянулся на нее и быстро отвел взгляд, но успел заметить, что она тоже разглядывает его. При этом она делала вид, что листает свой блокнот. Ее короткие темные волосы были убраны за ухо – привычка, очевидно приобретенная в то время, когда волосы были слишком длинными и падали на глаза всякий раз при наклоне головы.

Вернувшись к столу, Грей спросил:

– Что-нибудь еще случилось в тот день?

– Вы сказали доктору Хардису, что не можете вспомнить, что происходило во время транса.

– Кое-что я потом вспомнил, но определенная брешь осталась. Хорошо я помню только то, как он дал мне команду погрузиться глубже в транс и как после разбудил.

– Думаю, правильно будет сказать, что этот сеанс несколько вышел из-под контроля. Я никогда не сталкивалась ни с чем подобным. Полагаю, доктор Хардис тоже не был к этому готов. Все началось, когда вы заговорили по-французски. Вы бормотали что-то себе под нос, совсем неразборчиво. Мы оба подошли ближе и стояли, не сводя глаз с вашего лица. Трудно понять, что случилось дальше. Необъяснимым образом наше внимание вдруг рассеялось, как будто что-то нас отвлекло. У нас появилось ощущение, будто сеанс подошел к концу и вы покинули кабинет по какой-то уважительной причине… Мы выпрямились, посмотрели друг на друга, и доктор Хардис сказал: «После ленча я собираюсь в Эксетер. Подвезти вас?» Я точно запомнила эти слова. Я поблагодарила его, убрала блокнот и стала надевать пальто. Доктор Хардис сказал, что должен поговорить кое с кем из коллег, и предложил встретиться через пару минут в вестибюле. Мы вышли из кабинета вместе. Я шла сзади и перед уходом оглядела помещение, как это обычно делают, проверяя, все ли в порядке, не забыто ли что-нибудь. Все было в порядке. И кресло, в котором вы сидели, было пусто. Я совершенно уверена, что вас в комнате больше не было… Я закрыла дверь, догнала доктора Хардиса, и мы вместе пошли по коридору к лестнице. Внезапно доктор Хардис остановился как вкопанный. Он сказал: «Что, черт возьми, мы с вами делаем?!» Я сначала даже не поняла, о чем речь. Он резко щелкнул пальцами перед моими глазами, и я пришла в себя. Это было похоже на внезапное пробуждение. Какое-то мгновение я не соображала, где нахожусь. Доктор Хардис сказал: «Мисс Гоуэрс, мы с вами не закончили сеанс!» Мы поспешили обратно в кабинет. Вы были на прежнем месте, в кресле, все так же находились в трансе и что-то бормотали.

Она сделала паузу, чтобы отпить из кружки. Грей сидел в глубокой задумчивости и бесцельно разглядывал поверхность стола.

– Вы, вероятно, ничего этого не помните? – спросила Александра.

– Значит, я будто бы исчез? Я правильно понял?

– Да. Во всяком случае, нам обоим так показалось. Всего на мгновение.

– Но этого оказалось довольно, чтобы вы оба сочли сеанс завершенным, – заметил Грей. – Не кажется ли все это крайне необычным?

– Конечно! Мы полагаем, что существует возможное объяснение, но позвольте рассказать историю до конца. Итак, мы вернулись в кабинет. Доктор Хардис был явно потрясен и впал в крайнее раздражение. Когда он в гневе, то становится просто невыносимым. Он начал ругаться на меня, будто я одна была виновата. Я снова достала блокнот и подошла поближе, пытаясь разобрать, что вы говорите, но он оттолкнул меня в сторону и сам обратился к вам, требуя рассказать вслух, что с вами происходит. В ответ вы попросили что-нибудь, на чем можно писать. Доктор Хардис выхватил у меня блокнот и ручку и передал вам, и тогда вы написали вот это. Она указала на карман, куда он положил клочок исписанной бумаги.

– Пока вы писали, доктор Хардис отвел меня в сторону и сказал: «Когда пациент выйдет из транса, мы не должны ничего говорить ему об этом происшествии». Я спросила, что все-таки произошло, но он заявил, что мы обсудим этот случай позже. Он еще раз повторил, что ни при каких обстоятельствах нельзя говорить об этом в вашем присутствии. Вы продолжали писать, а доктор Хардис по-прежнему находился в замешательстве и, кажется, злился на вас не меньше, чем на меня. Он грубо отобрал у вас ручку и вернул мне блокнот. Вы попросили разрешения продолжать, каким-то несчастным голосом. Доктор Хардис сказал, что намерен вывести вас из транса, и снова призвал меня к молчанию. Он с трудом успокоил вас, потом начал будить. Остальное вы, вероятно, помните.

– Когда я открыл глаза, то сразу понял, что не все в порядке. Но я, конечно, не знал, в чем дело.

– Теперь знаете. Мы на какое-то время вас потеряли.

– Вы говорили, что этому есть объяснение?

– Всего лишь догадка. Доктор Хардис полагает, что могла возникнуть некая форма негативной галлюцинации. В отдельных случаях процесс гипноза воздействует не только на пациента, но и на врача. Монотонное повторение одних и тех же слов, успокаивающие интонации, тишина в помещении – иногда это убаюкивает самого гипнотизера: приводит в состояние легкого транса, делает чувствительным к самовнушению. Это происходит сплошь и рядом, хотя профессионалы обычно соблюдают меры предосторожности. Именно это, на наш взгляд, и случилось: и доктор Хардис, и я – мы оба поддались гипнозу. Можно предположить, что у нас обоих возникла одна и та же негативная галлюцинация: на время мы лишились способности вас видеть. Крайне редко, но такое случается, Мне удалось отыскать кое-что похожее в литературе. И все же наша история по-своему уникальна. Если верить опубликованным отчетам, во всех известных случаях врачи проводили свои сеансы в одиночку, и только здесь сразу два человека – сам врач и его помощник – испытали негативную галлюцинацию одновременно.

Грей думал о том, что не раз повторяла Сью. Она утверждала, что невидимость в одинаковой мере зависит и от объекта, и от наблюдателя. Некоторые могут видеть, некоторые нет. Быть может, ее невидимость – тоже последствие негативной галлюцинации и, стало быть, легко объяснима в проверенных терминах, давно используемых клинической психологией? Александра ссылалась на успокаивающие приемы гипнотизеров, монотонное повторение одних и тех же слов. Все это очень напоминало Сью – ее бесшумные и плавные движения, спокойные манеры, ощущение умиротворенности, которое обычно возникало в ее присутствии, когда они оставались вдвоем и не скандалили по поводу Найалла, неизменно благотворное воздействие ее внешнего вида, выражения лица. Вспоминал он и тот день, когда они ходили по людным улицам и Сью пыталась разными способами доказать ему, что невидимость – не выдумка. Он даже фотографировал людей, которых она объявляла невидимыми от природы. Потом Грей подумал о снимке в альбоме у родителей Сью, где она была вместе с Найаллом. Объектив фотоаппарата не может страдать негативной галлюцинацией.

– Значит, вы полагаете, что все обстояло именно так? – спросил он.

– Разумеется. Если только вы и вправду не стали невидимым, – сказала Александра, улыбнувшись. – Другого объяснения нет.

– Хорошо, а что вы думаете о подлинной невидимости? – спросил Грей, повинуясь внезапному импульсу. –Возможно ли это? Я имею в виду…

– Фактическая, материальная невидимость? – Она по-прежнему улыбалась. – Только если вы верите в магию. Вы же сами в тот день испытали негативную галлюцинацию. Помните, доктор Хардис сделал так, что вы не могли меня видеть? Так что вы должны понимать, как это работает. Я ведь не была невидимой по-настоящему, вам одному так казалось.

– Но я не понимаю разницы, – настаивал Грей. – Раз я не мог вас видеть, значит, вы во всех отношениях были невидимой. Чем же, по существу, материальная невидимость от этого отличается? Потом, как вы сказали, я сам стал невидимым для вас и Хардиса. Находился ли я по-прежнему в кабинете?

– А как же иначе?!

– А что бы произошло, положи вы руку на мое кресло? Вы могли бы прикоснуться ко мне?

– Да. Но я ничего бы не почувствовала, потому что такая негативная галлюцинация – полная: не только глаза перестают видеть, но и разум полностью теряет способность адекватно воспринимать действительность.

– Вот и выходит, что это одно и то же, раз я стал полностью невидимым.

– Только субъективно. Вы сделались невидимым для нас, потому что мы были не в состоянии вас замечать.

Александра стала рассказывать о другом случае: о женщине, у которой негативная галлюцинация возникала спонтанно и которую лечили гипнозом. Грей внимательно слушал, но параллельно думал о своем, пытаясь по-новому перетолковать для себя то, что слышал от Сью.

Если все, о чем говорила Сью, – правда, а она, несомненно, в это верила, то вот оно – вполне подходящее объяснение ее историям про невидимость. Как сказала Александра, рациональное объяснение – только одно, сколь бы удивительным оно ни казалось. То же относится и к рассказам Сью, пусть даже степень несуразности делает ее заявления еще менее вероятными. Когда она утверждает, что Найалл невидим для всех, вероятно, имеется в виду, что он способен навести негативную галлюцинацию на всех окружающих.

Было трудно размышлять об этом и одновременно слушать Александру, поэтому он отложил свои теории на потом. Вскоре разговор ушел в сторону от медицины. Она спросила, как идет его выздоровление, как ему удается адаптироваться к нормальной жизни, какие проблемы остаются. Он рассказал ей о недавней командировке, сообщил, что заехал на денек в Манчестер. Как-то само собой получилось, что он ни словом не упомянул о Сью.

Потом они прошлись пешком до его дома. Возле самого крыльца Александра сказала:

– Мне пора возвращаться к брату. Большое спасибо вам за беседу.

– Думаю, я узнал больше, чем вы.

Как и при первой встрече, они вежливо пожали друг другу руки. Грей сказал:

– Я вот о чем подумал. Может быть, нам встретиться как-нибудь снова? Скажем, вечером?

– Полагаю, не для интервью?

– Нет, конечно нет.

– Я готова принять приглашение.

Они договорились о встрече на следующей неделе. Она написала свой адрес и номер телефона в блокноте, затем вырвала страницу и протянула ему. Он обратил внимание, что цифру «7» она написала с перечеркнутой ножкой.

5

Вечером Грей отправился к Сью. Едва войдя в комнату, он понял: что-то не так. Очень скоро все объяснилось. Оказалось, что звонила ее мать и рассказала о его посещении.

Сначала он пытался лгать.

– Нам пришлось поехать в Манчестер для продолжения съемок, – сказал он. – Вот мне и взбрело в голову навестить их.

– Ты же говорил, что съемки будут в Токстете. Какого дьявола вам понадобилось тащиться в Манчестер?

– Ладно, я поехал специально. Захотел познакомиться с твоими родителями.

– Они же ничего обо мне не знают! Что они тебе наговорили?

– Я понимаю, ты считаешь, будто я шпионил за тобой, но на самом деле это не так. Сью, я должен был знать.

– Что именно знать? Что вообще они могут рассказать обо мне?

– Они же все-таки твои родители, – сказал Грей.

– Да, но они едва видели меня с тех пор, как мне исполнилось двенадцать!

– Поэтому я и поехал. Понимаешь, пока я был на съемках, кое-что произошло.

Он рассказал ей про стриптизершу из рабочего клуба и про тот случай в пабе в Белфасте, который она невольно ему напомнила.

– Это заставило меня увидеть все, о чем ты говорила, в новом свете. Я подумал, что в твоих словах должна быть доля правды.

– Я знала, что ты мне не веришь.

– Дело не в этом. Я просто должен разобраться во всем сам. Мне жаль, если ты считаешь, что я сую нос не в свои дела, но мысль заглянуть к твоим пришла ко мне совершенно случайно, под влиянием момента. Я захотел поговорить с кем-нибудь еще, кто тебя знает.

– Они меня не знают. Я перестала быть видимой для своих родителей, еще будучи ребенком. Они замечали меня только тогда, когда я усилием воли делалась видимой.

– Мне все представляется немного иначе, – сказал Грей. – Конечно, они знают тебя не слишком хорошо, тут ты права, но причина в другом. Просто ты выросла и покинула дом. Это происходит с большинством людей.

– Так они пытаются представить дело, – покачала головой Сью. – Так все обычно и ведут себя с невидимыми – просто ищут разумное объяснение происходящему. Элементарная попытка выкрутиться.

Грей подумал об Александре, завидуя ее рациональному мышлению.

– Твоя мать сказала, что встречалась с Найаллом.

– Это невозможно! – Сью выглядела удивленной.

– Ты же сама рассказывала, что ездила вместе с ним домой на выходные.

– Ричард, все это время Найалл был невидим. Они просто думают, что видели его. Они знают о Найалле, потому что я рассказывала о нем много лет назад. Единственный раз, когда он был там со мной, – это тот самый уикенд. Но они не могли видеть его. Это было невозможно.

– Тогда почему твоя мать считает, что знает его? У нее даже есть его фото. Я сам видел этот снимок: ты и Найалл в саду.

– Да, они сделали тогда несколько снимков, и Найалл, вероятно, есть почти на всех. Неужели же ты не понимаешь? Она вынуждена найти для себя хоть какое-то объяснение! Они получили фото и обнаружили там Найалла – незнакомого молодого человека, присутствие которого они подсознательно ощущали, хотя его самого видеть не могли. Мысленно возвращаясь назад, они будут думать, будто помнят его, и в конце концов сами в это поверят.

– Да, но они поступали бы так же, если бы видели его на самом деле. Это ничего не доказывает – ни так, ни этак.

– Зачем тебе доказательства?

– Потому что все это мешает нам быть вместе. Сначала Найалл, теперь эта новая заморочка. Я хочу тебе верить, но все, что ты говоришь, можно объяснить и так, и этак.

Разговор происходил в ее комнате: Сью сидела, скрестив ноги, на кровати, Грей устроился в кресле возле стола. Но тут она поднялась с постели и стала шагать по комнате.

– Хорошо, – сказала она. – Пока ты был в отъезде, я много размышляла обо всем этом. Если ты прав и эта, как ты выразился, «заморочка» стоит между нами, нам следует от нее избавиться. Ричард, мы отдаляемся друг от друга, и меня это пугает. Если ты действительно хочешь доказательств, я постараюсь дать их тебе.

– Как?

– Есть два способа. Первый очень простой. Это Найалл. Он действует на нас с того самого момента, как мы познакомились, и он все время был с нами – физически присутствовал рядом, – и все же ты никак его не замечал. Даже не подозревал о его существовании.

– Для меня это не доказательство, – сказал Грей. – Все это можно объяснить по-разному. Итак, он все время был с нами и, невидимый, всюду совал свой нос? А может, его не было вовсе? Может, я ни разу не заметил его лишь потому, что он и близко к нам не подходил?

– Я знала, что ты так скажешь. – Сью выглядела взволнованной, но настроенной весьма решительно.

– Должен предупредить, что я долгое время всерьез задавался вопросом, существует ли Найалл на самом деле, – сказал Грей. – Теперь для меня это вопрос решенный. Но ты ведь всего лишь рассказывала мне о нем. С тех пор как я выписался, ты поминаешь его только в прошедшем времени. А теперь ты и сама говоришь, что давно его не видела.

– Это правда.

– Как насчет второго доказательства?

Она перестала метаться по комнате.

– Оно много сложнее. Я голодна. Я купила кое-что на обед. Смертельно надоели рестораны, так хочется хоть иногда пообедать дома.

Она достала сумки с продуктами и поставила на плиту две кастрюли.

– Расскажи, пока будешь готовить, – сказал Грей.

– Это я могу только показать. Сиди пока и не путайся у меня под ногами.

Грей подчинился и затих в ее офисном кресле, медленно вращаясь то вправо, то влево. Она готовила для него всего раз или два, но ему нравилось смотреть, как она это делает. Ему было приятно видеть Сью, занятую самыми обычными, повседневными делами, а случалось это редко: слишком много времени отнимали не вполне обычные проблемы.

И все же, пока она готовила, Грей не выдержал и спросил:

– Интересно, где Найалл может быть сейчас?

– Я ждала, когда ты об этом спросишь. – Она даже не повернулась, чтобы взглянуть на него. – По-твоему, это так уж важно?

– Ты говоришь, он не собирается оставлять тебя в покое.

– Он и не оставит. – Она крошила овощи и опускала небольшими порциями в паровую кастрюлю. – Он может быть сейчас здесь, в этой комнате. Это все, что я знаю. Если он здесь, я мало что могу с этим сделать. Но что я могу – и уже сделала, – это изменить свое отношение к проблеме. Наконец-то я осознала свою главную ошибку: я все время позволяла Найаллу чувствовать, что это для меня важно. Теперь мне все равно. Он может быть где угодно и делать что угодно. В сущности, совершенно не важно, здесь он или нет, достаточно знать, что он на это способен. Это все равно как если бы он был здесь на самом деле. Я допускаю, что все эти дни он следует за мной по пятам, куда бы я ни шла. Я считаю само собой разумеющимся, что он следит за мной, подслушивает, знает все, что я говорю, видит все, что я делаю. Теперь мне безразлично, так это или нет. Он не мешает мне жить, и с меня довольно.

Она уменьшила газ, закрыла кастрюли крышками и сказала:

– Порядок. Через десять минут обед будет готов. А потом давай прогуляемся.

6

Днем шел дождь, но вечер выдался ясный. Проносились автомобили, оглашая ревом влажно блестевшую улицу. Они миновали несколько пабов, прошли мимо открытого допоздна газетного киоска, оставили позади индийский ресторан с голубой неоновой вывеской. Вскоре они уже шли по широкому тротуару мимо жилых домов на склоне Крауч-Хилл. Внизу сверкали огни северного Лондона. Над головой авиалайнер с яркими бортовыми огнями пересек небосклон и начал снижаться, направляясь на посадку в Хитроу, в нескольких милях к западу.

– Мы идем куда-то в определенное место? – спросил Грей.

– Нет, все зависит от тебя.

– Как насчет того, чтобы обойти квартал и вернуться назад, к тебе?

Сью остановилась под фонарем.

– Ты говорил, что желаешь доказательств. Я могу их представить. Готов ли ты после этого принять правду такой, какова она есть?

– Если доказательства будут вескими.

– Будут. Посмотри на меня, Ричард. Ты видишь во мне что-нибудь особенное?

Он оглядел ее в ярко-оранжевом свете натриевой лампы.

– Ты выглядишь совершенно обычно при этом освещении.

– Я невидима с тех пор, как мы вышли из дома.

– Сью, но я же по-прежнему могу тебя видеть.

– Зато остальные не могут. И вот что я намерена сделать: сейчас ты тоже станешь невидимым, а потом мы заглянем в один из этих домов.

– Ты это серьезно?

– Вполне.

– Ладно, но загвоздка во мне.

– Ничего подобного. – Она взяла его за руку. – Теперь ты тоже невидим. Все, к чему я прикасаюсь, становится невидимым.

Он не мог удержаться и оглядел себя: грудь и ноги, все на месте. Мимо, мигая левым поворотником, промчался автомобиль и окатил их дождем мелких брызг.

Сью сказала:

– Ни один человек не может нас видеть. Единственное, что ты должен делать, – это держать меня за руку. Не отпускай руку, что бы ни произошло.

Она еще крепче сжала его ладонь.

– Отлично, теперь выбирай дом.

Ее голос стал очень серьезным и звенел от возбуждения. Грей почувствовал, как ее волнение передается ему.

– Как насчет вон того?

Они оглядели дом. Почти все окна были темными, только на верхнем этаже сквозь занавески пробивался слабый красноватый отсвет.

– Похоже на многоквартирный дом, – сказала Сью. – Давай поищем другой.

Сью с Греем двинулись дальше, держась за руки и вглядываясь в окна. Они подходили к парадным дверям, но возле каждой было несколько звонков и висели списки жильцов. Сью предложила поискать еще. Чем больше квартир в доме, тем больше запертых дверей внутри. В конце квартала они наконец увидели то, что искали, – дом с неосвещенным крыльцом и единственным звонком. За занавесками гостиной голубовато светился экран телевизора.

– Этот подойдет, – сказала Сью. – Будем надеяться, что заперты не все двери.

– Я думал, придется разбить окно.

– Мы можем делать все, что угодно, но я предпочитаю ничего не портить.

Они вошли в сад и двинулись вдоль дома по узкой дорожке, осторожно пробираясь мимо вымокших деревьев и кустарников. Комната первого этажа на задней стороне дома была ярко освещена лампой дневного света. Сью толкнула дверь, и та легко поддалась.

– Мы можем пробыть в доме долго, – сказала Сью. – Ни в коем случае не отпускай руку.

Она широко распахнула дверь и вошла. Грей, шедший следом, закрыл за собой дверь. Они попали на кухню. Две женщины стояли у стола, прислонившись спиной к столешнице, одна держала на руках спящего младенца. На другом столе перед ними стояли два дешевых стеклянных стакана с пивом и пепельница, в которой дымилась недокуренная сигарета. Ребенок постарше, в грязном подгузнике и замызганной рубашонке, сидя на пластиковых плитках пола, играл с машинкой и деревянными кубиками.

Державшая младенца женщина говорила:

– … но когда мы вошли, они повели себя так, будто мы какие-то отбросы, и тогда я сказала ему, не смей разговаривать так со мной, но этот негодяй посмотрел на меня так, словно я гряз…

В тесном помещении Грей чувствовал себя великаном. Ему захотелось скорее протиснуться мимо этих двух женщин, не задев их ненароком, но Сью подошла к раковине и открыла кран холодной воды. Струя с шумом обрушилась на гору немытой посуды в раковине. Брызги разлетелись по сторонам, несколько крупных капель упало на пол возле ребенка. Он взвизгнул и отполз в сторону. Продолжая слушать рассказ подруги, вторая женщина обошла вокруг стола и закрыла кран. На обратном пути она взяла из пепельницы сигарету и сунула ее в рот.

Сью сказала:

– Хочешь посмотреть, что показывают по телевизору?

Грей вздрогнул, потому что она заговорила в полный голос. Однако ни одна из женщин не обратила внимания. Продолжая крепко сжимать руку Сью, он вышел из кухни, и они очутились в коридоре, который вел в переднюю часть дома. Возле стены громоздились друг на друге три большие картонные коробки с бутылками, под лестницей стояла пара старых велосипедов, прислоненных к перилам. Сью открыла еще одну дверь, и они вошли в комнату.

По телевизору показывали футбольный матч, звук был включен на полную громкость. В комнате было тесно. Все присутствующие – взрослые мужчины и молодые ребята – сидели в одинаковых позах, упираясь руками в колени, и, не отрываясь, смотрели на экран. Мужчины пили пиво, некоторые курили. В воздухе висел густой дым. Сидящие в комнате бурно реагировали на перипетии матча и слова комментатора. Англичане играли с голландцами и, похоже, проигрывали. Насмешки и издевательские выкрики раздавались всякий раз, когда англичане теряли мяч; впрочем, когда мяч переходил к голландцам, свист и гомон делались еще громче.

Сью сказала:

– Давай поглядим на них при свете.

Она включила верхний свет и повела Грея в глубь комнаты. Там оказалось трое взрослых мужчин и четверо подростков.

– Джон, убери этот свет к чертовой матери! – сказал один из старших, не отрываясь от экрана.

Один из мальчишек встал и выключил свет. На обратном пути ему пришлось протиснуться мимо Грея, который инстинктивно отшатнулся, давая ему дорогу. Сью снова схватила его за руку.

– Может, сядем? – спросила она. Не успел он ответить, как она уже подвела его к дивану, где сидели двое мужчин. Ни тот, ни другой не смотрели на них, но один так подался вперед, что скоро очутился на полу, а второй тут же подвинулся, освобождая им место. Сью и Грей сели. Грей был почти уверен, что их присутствие вот-вот будет замечено. Матч продолжался. Англия упустила очередной шанс перехватить инициативу, и комната наполнилась возмущенными воплями и шипением открываемых банок.

– Ну, как тебе это нравится? – спросила Сью, повысив голос, чтобы перекричать шум.

– Они могут заметить нас в любой момент.

– Не заметят. Ты требовал доказательств: вот они, пожалуйста.

Грей обратил внимание, как изменился ее голос. Он стал чувственным и хриплым, каким бывал во время занятий любовью. Ее ладонь вспотела.

– Хочешь продолжения?

Сью поднялась с дивана и потащила за собой Грея. К его удивлению, она встала прямо в центре комнаты, загородив экран. Грей попытался оттащить ее в сторону, но Сью не сдвинулась с места.

– Неужели они не могут нас видеть?

– Они чувствуют, что мы здесь, но видеть не могут. Хоть один на нас посмотрел?

– Нет, прямо на нас – ни один.

– Они не могут. – Сью раскраснелась, ее губы увлажнились. – Смотри дальше.

Свободной рукой она быстро расстегнула верхние пуговицы блузки. Потащив за собой Грея, она приблизилась к самому шумному из мужчин, наклонилась, быстрым движением распахнула блузку, оттянула чашку лифчика и обнажила грудь. Она нагнулась еще ниже, так что ее оголенная грудь оказалась прямо перед его носом, всего в нескольких дюймах от его лица. Тот лишь слегка отклонился в сторону, чтобы без помех следить за игрой.

Грей сильно потянул Сью за руку.

– Не делай этого!

– Они не могут меня видеть!

– Неважно. Мне это все равно не нравится.

Она повернулась к нему. Блузка была расстегнута, грудь по-прежнему открыта.

– Тебя это не заводит?

– Это – нет. Но он уже чувствовал возбуждение.

– А я всегда завожусь с пол-оборота. – Она прижала его руку к своей груди, заставив ощутить затвердевшую бусинку соска. – Хочешь заняться любовью?

– Ты шутишь!

– Нет. Ну, давай же! Прямо сейчас! Мы можем делать все, что угодно.

– Сью, это невозможно.

Он был слишком напуган, ведь комнату заполняли мужчины.

– Давай здесь! Прямо перед ними, на полу!

Сью нередко позволяла себе быть грубой, когда они занимались любовью, но настолько вульгарной она прежде никогда не бывала. Свободной рукой она уже расстегивала молнию на его брюках. Справившись с застежкой, она просунула руку внутрь, высвобождая набухший член.

– Не здесь, – произнес он. – Выйдем отсюда.

Они быстро вышли в прихожую. Сью заметила лестницу и потащила Грея наверх, по-прежнему крепко сжимая его руку. Они нашли спальню и бросились на кровать. Освободившись от одежды, они совокупились почти мгновенно. Сью пронзительно кричала от удовольствия, она схватила его за волосы и больно дергала при каждом движении. Грей никогда не видел ее такой необузданной.

Они лежали на постели, по-прежнему тесно сплетенные, когда дверь открылась и в спальню вошла женщина – одна из тех, кто стоял на кухне. Грей напрягся и спрятал лицо в безнадежной попытке остаться незамеченным.

– Успокойся, – сказала Сью, не понижая голоса. – Она не знает, что мы здесь.

Грей снова посмотрел на женщину. Та открыла дверцу шкафа и стояла, разглядывая себя в большое, до пола, зеркало, потом начала раздеваться. Раздевшись догола, она снова встала перед зеркалом, поворачиваясь то одним, то другим боком. У нее были тяжелые ягодицы с целлюлитными ямочками, раздутый живот, плоские груди отвисли, соски смотрели в разные стороны. Женщина наклонилась вперед и, оттянув веки, внимательно разглядывала свои глаза. Она громко выпустила газы, поскребла ногтями ложбинку между ягодицами. Затем снова выпрямилась, взбила волосы и продолжала вертеться перед зеркалом, критически разглядывая себя. Грей мог отчетливо видеть в зеркале Сью и себя позади нее. Он испытывал глубокое омерзение к себе. Он понимал, что они грубо нарушают все человеческие законы, вторгаясь в личную жизнь этих людей. Возбуждение покинуло его. Грей освободился от Сью и попытался соскользнуть с нее.

Она обхватила его руками за плечи и прижала к себе.

– Не двигайся, Ричард! Подожди, пока она уйдет.

– Она вот-вот ляжет в постель!

– Не сейчас. Она не может, пока мы не освободим место.

Еще через пару секунд женщина вздохнула и закрыла дверцу шкафа, словно пряча туда свое отражение. Пошарив за дверцей, она достала халат и надела его. Потом она прикурила сигарету, швырнула спички на столик возле кровати и вышла из комнаты, оставив за собой легкое облачко дыма.

– Пойдем отсюда, Сью. Ты мне все доказала.

Он отодвинулся от нее, быстро вылез из постели, натянул белье и брюки, заправил рубашку. Грей понимал, что сделался видимым, поскольку Сью не касается его, но сейчас он хотел одного – скорее убраться из этого дома и оставить в покое его обитателей. Отвращение к себе все еще переполняло его.

Наконец Сью привела себя в порядок и снова взяла его за руку.

– Вы ведь занимались этим с Найаллом, правда?

– Мы жили вот так. Три года я ночевала в чужих домах. Мы ели их пищу, ходили в их туалет, смотрели их телевизор, спали в их постели.

– Вы хотя бы иногда задумывались о людях, в чьи дома вторгались?

– Бога ради! – Она вырвала у него свою руку. – А почему, как ты думаешь, я хочу с этим покончить? Я была тогда девчонкой, а теперь мечтаю порвать с прошлым. А Найалл только так и способен жить и будет делать это до конца своих дней. Мы с тобой здесь только потому, что ты зациклился на этом чертовом доказательстве.

– Ладно, ты права.

Грей понизил голос, понимая, что его могут услышать. И вспомнил о ее необузданности.

– Но ведь ты по-прежнему находишь в этом удовольствие, так?

– Конечно! И всегда находила. Это посильнее наркотика.

– Думаю, пора уходить. Поговорим обо всем после, у тебя.

Он протянул ей руку. Но она покачала головой и села на кровать.

– He сейчас.

– Мы здесь уже довольно долго.

– Ричард, я перестала быть невидимой. Это ушло, когда мы занимались любовью.

– Так постарайся, – сказал Грей.

– Не могу. Я слишком устала. У меня нет сил, и я не знаю, как это сделать.

– О чем ты?!

– Я не могу больше делаться невидимой, когда захочу. Сегодня это получилось в первый раз за неделю.

– Может, у тебя выйдет хотя бы ненадолго, чтобы выбраться из дома?

– Нет. Это ушло.

– Черт! Что же нам делать?

– Наверное, бежать без оглядки.

– Дом полон людей.

– Знаю, – сказала она. – Но лестница ведет прямо к двери. Вдруг все обойдется и мы успеем выскочить на улицу?

– Пойдем. Женщина может вернуться в любую минуту.

Сью не двинулась с места.

– Я всегда с ужасом думала, – тихо сказала она, – что рано или поздно это случится. Еще раньше, когда была с Найаллом. Что мы окажемся в чужом доме и гламур внезапно уйдет. Вот оно, главное удовольствие – постоянно чувствовать опасность.

– Но мы не можем сидеть здесь, пока у тебя не получится! Это же чистое безумие!

– Ты мог бы попытаться сам, Ричард. Ты ведь знаешь как.

– Что – как?

– Как сделать себя невидимым! Ты же умел раньше.

– Глупости!

– А как насчет паба в Белфасте? Вообрази, что ведешь съемку. Нас зажали в угол, но у тебя в руках камера, и ты можешь снимать.

– Я слишком боюсь, что нас обнаружат! Я не смогу сосредоточиться!

– Но послушай, ведь именно такты и снял свой лучший репортаж! Когда оказался в западне и люди кругом швыряли бутылки с зажигательной смесью.

Грей задумался. Он прищурил правый глаз, пытаясь мысленно приспособиться к узкой рамке воображаемого видоискателя. Внезапно он ясно ощутил знакомое прикосновение губчатой резины окуляра, почувствовал бровью едва заметную вибрацию мотора. Он слегка сгорбился, приподнял правое плечо, словно принимая тяжесть «Арри», и по-петушиному склонил голову набок. На поясе висел портативный аккумулятор с кабелем, перекинутым через спину. Он вообразил рядом с собой звукооператора, как всегда в наушниках, с «Ахером» на поясе и микрофоном. Микрофон торчит из-за спины и поворачивается из стороны в сторону над его головой. Он думал об улицах Белфаста, вспоминал пикетчиков перед фабричными воротами, бушующую толпу на рушащихся трибунах стадиона Мэн-роуд в Манчестере, он думал о демонстрации за ядерное разоружение в Гайд-парке, о голодном бунте в Сомали. Все эти мгновения, промелькнувшие перед его глазами в объективе, когда вокруг буйствовала непредсказуемая толпа, сейчас ожили в памяти. Он надавил пальцем на пусковую кнопку, и пленка плавно заскользила в затворе.

Сью положила руку ему на плечо:

– Теперь можно идти.

Они услышали, как в туалете, где-то в конце коридора, спускают воду, затем шаги раздались на лестничной площадке. Спустя мгновение женщина, которая раздевалась рядом с ними, вошла в комнату, держа в зубах недокуренную сигарету. Грей повернул камеру так, чтобы следить за ней через видоискатель, меняя фокус, пока она шла мимо них к зеркалу.

Потом он двинулся к лестнице и стал медленно, шаг за шагом, спускаться вниз. Из открытой двери гостиной доносился шум футбольного матча. Грей обвел камерой комнату, запечатлев затылки мужчин. Идущая позади него Сью протянула руку и отодвинула щеколду входной двери. Как только оба оказались снаружи, она закрыла дверь.

Грей продолжал снимать, пока они не вышли на улицу, потом резко опустил руки и сразу почувствовал себя страшно измотанным. Сью взяла его под руку и потянулась поцеловать в щеку. Но Грей отстранился. Им овладели злоба, усталость и неприязнь к ней.

7

Когда Ричард Грей окончательно проснулся и вернулся к действительности, было уже следующее утро. Он редко помнил свои сны, хотя обычно знал, что ему что-то снилось. Он воспринимал это как процесс преобразования дневных воспоминаний в некий символический псевдокод, доступный лишь подсознанию. Каждое утро для его памяти начиналось как бы с нуля. Первые два-три часа, пока он медленно приходил в себя, сонно просматривал почту, читал заголовки газет, прихлебывая черный кофе, он чувствовал, как в его голове против воли роятся некие фантастические, бредовые образы – смесь полузабытых снов, смутные обрывки минувшего дня. Осмысленные воспоминания редко приходили к нему сами, без намеренных усилий. Только после второй чашки кофе, уже одетый, побритый и строивший планы на новый день, он начинал наконец связывать его с предыдущим. Неразрывность происходящего восстанавливалась, хотя и медленно.

В то утро, после ночных приключений в чужом доме, пробуждение далось Грею труднее, чем обычно. Накануне он вернулся домой и лег спать не очень поздно, но долгий и неприятный разговор со Сью перед уходом окончательно выбил его из колеи. Одной из причин ссоры был секс. Сью хотела вновь заняться любовью, а он совсем не хотел.

Все утро он чувствовал себя отвратительно. Писем не было, газетные новости угнетали. Он поджарил яйцо с беконом и сделал толстый сандвич, затем долго пил кофе, тупо глядя в окно.

Натянув свежую одежду, он вытряхнул все из куртки и брюк, которые надевал вчера. Среди монет, ключей и фунтовых бумажек на глаза ему попался листок – тот самый, который дала Александра. Он так и валялся, смятый, в кармане куртки.

Грей развернул листок, разгладил рукой на столе и стал читать. Запись начиналась со слов:

«Посмотрев на табло, я узнал, что мой вылет отложен. Но я уже прошел таможенный досмотр и паспортный контроль и не мог выйти из зала ожидания».

Далее следовало описание зала. Конец звучал так:

«Сесть было негде, заняться совершенно нечем, оставалось стоять на месте либо ходить кругами, разглядывая пассажиров. Я выбрал последнее и пересекал зал уже в третий или четвертый раз. Несколько человек привлекли мое внима… »

На этом месте Хардис отобрал у него ручку. Грей понял, что недописанным осталось слово «внимание». Все начиналось и заканчивалось одинаково: он что-то замечал, на что-то обращал внимание.

Он знал остальное. С этой версией он был хорошо знаком. Лениво глядя в окно, Грей вспоминал долгую поездку на поезде через всю Францию: как он познакомился со Сью, как влюбился, как позже они поссорились и расстались из-за Найалла, вспоминал их новую встречу и возвращение в Англию. История обрывалась на том месте, где он случайно стал жертвой террористов. И только это последнее событие ни у кого не вызывало сомнений. Только это, бесспорно, произошло на самом деле.

Однако для него все это было реальностью, единственной правдой о стертом из памяти отрезке жизни. Всякий раз, когда он мысленно возвращался к событиям того времени, образы, всплывающие в его сознании, казались ему законченными и убедительными: как они со Сью впервые занимались любовью, как он влюбился в нее, что испытывал при расставании; долгое и бесплодное ожидание в Сен-Тропезе и краткая разрядка с девушкой из «Герца»; расслабляющая средиземноморская жара, вкус местной еды, Пикассо за работой в Кольюре… Воспоминания казались ему внутренне убедительными, давали ощущение подлинной истории, логической последовательности событий. Прежде это напоминало ему пленку после монтажа, но сейчасон решил, что это ближе к просмотру фильма в кино. Зрители заранее уверены, что все это выдумка, что эту историю сочинили и разыграли специально для них, что над фильмом трудилась большая бригада специалистов, которые навсегда останутся за кадром, что пленку разрезали и смонтировали из кусочков, отдельно записали музыку и звуковые эффекты. И тем не менее они поддаются иллюзии и на время верят в подлинность экранной истории.

У Грея было ощущение, что, пока он сидел в этом кинотеатре, его подлинная жизнь снаружи продолжалась и он пропустил часть событий, а память заполнила брешь эпизодами из просмотренного фильма.

И все же этот вымышленный фрагмент его прошлого был для него важен. Он явился сам собой из глубины подсознания как продукт внутренней потребности, отчаянного желания знать. И вот теперь он стал частью самого Грея, не менее значительной, чем реальность, даже если всего этого не случилось. Он восполнял исчезнувший период, убедительно воссоздавал цепь событий, приведших его на место взрыва. Он давал ощущение неразрывности существования.

И еще, эти воспоминания, по сути, отодвигали Сью на второй план. Они ставили под сомнение ее невидимость, а настоящая Сью претендовала на главную роль, требуя веры в свою чудесную способность.

Только подумав о Сью, Грей внезапно припомнил события прошлого вечера. С момента пробуждения он совершенно не думал о посещении того дома, хотя какие-то смутные мысли все же мелькали в сознании.

Этот опыт окончательно сбил его с толку. К тому же он тяготился своими поступками: вторжение в чужой дом, подглядывание, скотская похоть… Секс со Сью, удовлетворивший ее неистовое вожделение, лишь успокоил нервы, но не принес удовольствия. Он вспоминал, как они судорожно сбрасывали одежду, как он вошел в нее, когда оба еще не сняли обуви, джинсы путались у них на коленях, а полурасстегнутая блузка и лифчик прикрывали ее груди. А потом эта женщина, толстая и самовлюбленная, невинно раздевавшаяся в своей спальне, пока пара незнакомцев пялилась на нее. И в довершение всего этот унизительный страх быть обнаруженным, схваченным за руку, словно воришка.

Нынешним утром, когда он бродил, спотыкаясь, по квартире в своем обычном ступоре, все это казалось ему полузабытым сном: словно реальные события были за ночь символически переосмыслены, закодированы и отправлены храниться в подсознание. Грей вспомнил случай, поразивший его несколько лет назад. Ему приснилось, будто умер один из его друзей. Большую часть следующего дня его не покидали смутная тоска и чувство утраты, пока, уже вечером, он вдруг не осознал, что это лишь сон, что друг по-прежнему жив-здоров. Ощущение от их вторжения в дом было в чем-то схожим, хоть сон и явь на сей раз поменялись местами: пока он не начал вспоминать сознательно, события прошлой ночи казались дурным сном. Они даже не слишком портили настроение, пока он четко не осознал, что все случилось на самом деле.

Эти пробелы в памяти относительно всего связанного с невидимостью имели под собой свою странную логику.

Сью всегда утверждала, что и сам Грей от природы способен становиться невидимым, обладает гламуром, и что именно гламур подсознательно влечет его к ней. Но после взрыва автомобиля он разучился. Невидимость ушла в прошлое, превратилась во что-то забытое и неважное. Сью утверждала, что он больше не знает, как это делается, и что ее дар тоже слабеет. Даже Найалл – невидимый окончательно и бесповоротно – теперь оставил их в покое…

Вот и вечернее приключение – неопровержимое доказательство, представленное Сью, – вплоть до настоящей минуты представлялось полузабытым сном.

Может быть, амнезия и невидимость имеют сходный механизм? Александра говорила, что он стал невидимым для нее и Хардиса, но это произошло в состоянии гипнотического транса, о котором он не сумел вспомнить. Та же история с потерянными неделями, невидимыми для него и замененными на поддельные, выдуманные воспоминания. Не напоминает ли это реакцию обычных людей на присутствие невидимых? Родители Сью, воспитывавшие ребенка, которого едва замечали, объясняли эту загадку трудностями переходного периода и ранним отъездом дочери. Недоступный их зрению Найалл, глупо испортивший приезд Сью, был оправдан за недостатком улик и сочтен приятным молодым человеком. Футбольные болельщики, присутствовавшие на представлении развратной фурии, нахально вставшей между ними и экраном телевизора, лишь отклонялись в сторону, чтобы продолжать следить за игрой. Женщина на кухне вела себя так, будто кран открылся сам собой, а потом не смогла увидеть двоих незнакомцев, которые любили друг друга в ее собственной постели.

Это все больше напоминало Грею его собственные измышления по поводу стертых из памяти недель.

Сью говорила, что люди делаются невидимыми, потому что окружающие не способны их замечать. Не похоже ли это на спонтанную амнезию колоссального масштаба?

8

После ленча Грей решил прогуляться в одиночестве. Упражнения для бедра были все еще крайне необходимы. Он доехал на машине до небольшого, но красивого парка Вест-Хит близ Хэмпстеда и побродил пару часов среди дубов, буков и грабов. По пути к машине он наткнулся на съемочную бригаду из Би-би-си. Велись какие-то натурные съемки. Он узнал оператора, подошел к нему, и они немного поболтали в перерывах между дублями. Грей напряженно искал работу и был не прочь лишний раз поговорить с нужным человеком. Они решили встретиться на днях и вместе выпить.

Некоторое время он с завистью наблюдал за работой бригады, жалея, что он не с ними. Снимался эпизод для сериала-триллера. Двое мужчин бежали среди деревьев, преследуя смертельно напуганную молодую женщину. На актрисе было тонкое желтое платье, в перерывах она стояла со своим дружком, дрожа и кутаясь в пальто, проклинала холодную погоду и курила сигарету за сигаретой. Когда ее не снимали, она была не слишком похожа на свою слабую героиню.

По дороге Грей размышлял о вчерашнем инциденте, поразившем его до глубины души и заставившем в корне изменить мнение о Сью. Для него стало открытием, что, будучи невидимой, она испытывает крайнее возбуждение и становится ненасытной в своем вожделении. Поскольку он был вместе с ней, он мог своими глазами видеть произошедшую в ней перемену, более того, он сам испытал почти то же самое, ответил на ее страсть. Он как бы заглянул внутрь и увидел нечто совершенно неожиданное. Она всегда привлекала его именно своей скромностью: застенчивой нелюбовью к пристальным взглядам, физической сдержанностью, своими успокаивающими манерами, неяркой внешностью, тихой рассудительностью в разговоре. Обычно, занимаясь любовью, она была ласкова и нерешительна, заранее чувствовала, что ему нужно. Иногда, правда, она делалась несдержанной и исступленной, но ему всегда казалось, что подобные всплески похоти он пробуждает в ней сам. Он знал, что в сексе возможны самые неожиданные открытия. Но никогда прежде она не проявляла сексуальной агрессивности такого рода. Хотя он не испытывал к ней отвращения, но после этого случая понял, что до сих пор воспринимал Сью совершенно неверно.

Актриса, которую он только что видел, в реальной жизни совершенно не походила на свою героиню. Так и Сью, уверенная в своей невидимости, покидала обычную роль ради другой. В ней уживались два человека: женщина, которую он хорошо знал, и вторая, незнакомая вплоть до вчерашнего вечера. В невидимости, в тайном убежище, куда она скрывалась от мира, Сью разоблачила себя.

Грею теперь казалось, что все его прежние сомнения тесно связаны с этим откровением. Возможно, если бы она открылась ему раньше, он не придал бы этому такого значения. Но сейчас, когда их отношения зашли так далеко, он не чувствовал в себе сил совладать с очередной переменой.

Сью всегда создавала проблемы и, судя по всему, не собиралась меняться. К тому времени, когда Грей сел в машину, он твердо решил больше с ней не встречаться. Правда, свидание уже было назначено на вечер, но он позвонит ей, как только вернется домой, и отменит встречу. Он вел машину к дому, размышляя о том, что ей сказать. Однако Сью уже ждала его, сидя на ступеньках невысокого крыльца перед его домом.

9

Несмотря на решение, принятое несколько минут назад, какой-то частью своего существа он все же рад был ее видеть. Она ласково поцеловала его прямо на пороге, но Грей по-прежнему чувствовал внутреннее сопротивление. Он неохотно поднимался следом за ней по лестнице, пытаясь придумать, как приступить к неприятному разговору. По телефону все было бы проще, большой смелости не потребовалось бы. Вся решимость Грея испарилась. Ему захотелось выпить. Он вынул из холодильника банку пива и занялся чаем для Сью. Грей отпивал понемногу, ожидая, пока закипит чайник, и прислушивался к ее беспокойным шагам в гостиной.

Когда он вошел, она стояла у окна и смотрела на улицу.

– Ты не рад мне, верно? – спросила она.

– Я собирался тебе звонить. Я думал…

– У меня кое-что важное, Ричард.

– Я не хотел бы ничего обсуждать.

– Это о Найалле.

Он догадался, о чем пойдет речь, при слове «важное». Поставил чашку на свободный стул у окна и только тогда заметил, что Сью принесла с собой толстую картонную папку, набитую листами бумаги. Сейчас папка лежала на сиденье кресла. На улице кто-то пытался завести машину. Стартер издавал жалобный вой, говоря о том, что аккумулятор сел. Грею этот звук напоминал стенания несчастной скотины, ослабевшей под непосильной ношей, подгоняемой снова и снова беспощадным погонщиком.

– Я не желаю ничего знать о Найалле, – сказал Грей.

Он чувствовал, что она стала ему чужой, и расстояние между ними стремительно увеличивалось.

– Я пришла сообщить, что Найалл расстался со мной окончательно и по-хорошему.

– Вчера ты говорила совсем иное. Но все равно, проблема теперь вовсе не в Найалле.

– Тогда в чем?

– В том, что случилось вчера. В том, что ты наговорила мне за время нашего знакомства. Я наелся по горло и больше не желаю.

– Ричард, я ведь за этим и пришла. Не осталось ничего, что могло бы нам помешать. С этим покончено. Найалл исчез навсегда, я потеряла свой гламур. Чего еще ты хочешь?

С беспомощным видом она смотрела на него, не пытаясь подойти ближе. Внезапно Грею вспомнилось, какое это удовольствие – любить ее, и ему захотелось начать все сначала. Жалобные стоны стартера снаружи прекратились. Грей подошел к окну, где стояла Сью, и выглянул из окна. Звук запускаемого двигателя у дома неизменно вышибал его из равновесия, наводя на мысль, что пытаются угнать его машину. Однако он не увидел никого, а его машина стояла там, где он ее оставил.

Сью взяла его за руку.

– Что ты пытаешься увидеть?

– Машину, которую так долго заводили. Где она?

– Ты не слушал меня?

– Разумеется, слушал.

Она отпустила его руку, отошла и села в кресло, положив папку на колени. Грей, еще раз оглядев улицу в обоих направлениях, вернулся в свое кресло. Двое вчерашних любовников, ставших уже почти чужими, смотрели друг на друга, сидя в разных концах комнаты.

– То, что мы совершили прошлым вечером, – сказала Сью, – было ошибкой. Мы оба знаем это. Больше такое никогда не повторится. Да это и не может повториться. Я должна тебе объяснить. Пожалуйста, выслушай меня.

Грей даже не пытался скрыть свое раздражение.

– Пока я думала, что Найалл где-то рядом, – продолжала она, – я еще чувствовала себя способной к невидимости. Но вчера все пошло неправильно. Ничего путного не получилось. Я думала, что пытаюсь дать тебе доказательство, но на самом деле это было доказательство освобождения от Найалла, для меня самой. Теперь я уверена в этом.

Она взяла папку и протянула Грею.

– Что это? – спросил он.

– Найалл оставил мне эту папку, когда заходил в последний раз. – Она глубоко вздохнула, глядя на Грея: – Он зашел ко мне и принес газету со списком людей, получивших ранения при взрыве. Это было через два или три дня после происшествия, задолго до того, как тебя перевели в Девон. Ты тогда еще лежал в отделении интенсивной терапии больницы на Чаринг-Кросс. Вместе с газетой он дал мне и эту папку. Я не знала, что там, и до сих пор не слишком интересовалась. Даже не заглянула туда. Я знала, что там находится что-то касающееся Найалла, но к тому времени он уже стал для меня совершенно чужим. У меня было такое чувство, будто он частично виновен в случившемся. То, что происходило между нами незадолго до взрыва, казалось, должно было закончиться именно так – трагедией. Но нынче утром, когда я размышляла о вчерашнем вечере, о нашей ссоре и пыталась понять, что опять не так, мне пришло в голову, что за всем этим как-то стоит Найалл. Выходило, будто определенная часть моей жизни – все связанное с невидимостью – без него лишена смысла. Тогда-то я и вспомнила про эту папку, стала рыться в вещах и отыскала ее. Ты обязан взглянуть.

– Сью, меня не интересует Найалл.

– Пожалуйста, взгляни хотя бы краем глаза.

Грей взял у нее папку и, не скрывая раздражения, извлек содержимое. Внутри была пачка исписанных от рукилистов с неровным верхним краем, вырванных из стандартного блокнота формата А4, какой можно найти в любом канцелярском магазине. На первой странице была короткая записка, написанная той же рукой, что и все остальное. В ней говорилось:

«Сьюзен. – Прочти и попробуй понять. Прощай. – Н. »

Все буквы были выведены искусно: почерк ровный, но неразборчивый из-за обилия причудливых закорючек и завитков. В конце предложений и над буквой «i» вместо точек стояли микроскопические кружки. Текст был написан разными чернилами и ручками, но среди цветов преобладал ярко-синий. Грей ничего не смыслил в графологии, но все в этом почерке говорило о самомнении и стремлении казаться преуспевающим.

– Что это? Это написал Найалл?

– Да. И ты должен это прочесть.

– Прямо сейчас, пока ты здесь?

– Лучше всего будет так. По крайней мере, просмотри, чтобы понять, о чем речь.

Грей отложил записку и прочитал первые несколько строк в начале следующей страницы.

«Дом строился с видом на море. После превращения в санаторий для выздоравливающих его расширили, добавив два новых крыла. Эти пристройки не нарушили первоначального стиля здания; что касается парка, то ландшафт его был изменен и приспособлен к нуждам пациентов. Теперь во время прогулок им не приходилось преодолевать крутые подъемы и спуски: пологие дорожки, усыпанные… »

– Не понимаю, – сказал Грей. – О чем это?

– Читай дальше.

Грей, не глядя, перевернул еще несколько страниц и наугад прочел:

«Но она отбросила волосы назад легким движением головы и посмотрела ему прямо в глаза. Он всматривался в черты ее лица, пытаясь вспомнить или увидеть ее такой, какой знал прежде. Она выдерживала его взгляд всего несколько мгновений, затем снова опустила глаза.

– Не смотрите на меня так пристально, – сказала она».

Грей почувствовал себя сбитым с толку и неуверенно произнес:

– По-моему, это твой портрет.

– Да, там множество моих портретов. Читай дальше.

Он начал переворачивать страницы, выхватывая случайные фразы, и прочитывал их, постоянно спотыкаясь из-за необычного почерка и обилия причудливых завитушек. С этой рукописью было проще знакомиться поверхностно, чем вдумчиво читать, но потом внезапно он наткнулся на свое имя:

«Грею действительно стало очень уютно. Закрыв глаза, не переставая слушать Хардиса, он прекрасно воспринимал все происходящее. Его ощущения сделались даже острее. Без напряжения он улавливал движение и шум не только внутри помещения, но и за его пределами. Двое, негромко беседуя, прошли по коридору мимо дверей кабинета. Ворчал лифт. В самом кабинете, откуда-то со стороны мисс Гоуэрс, донесся щелчок: кажется, она приготовила шариковую ручку и начат что-то записывать в блокнот. Грей ясно различал слабый звук от движения ручки по бумаге и, внимательно прислушиваясь к этому легкому шелесту, показавшемуся ему таким деликатным, таким размеренным и даже осмысленным, внезапно осознал, что может различать написанное ею. Он почувствовал, как она написала его имя заглавными буквами, затем подчеркнула написанное. Рядом поставит дату. Интересно, почему она перечеркнула ножку у цифры "7"?.. »

Не говоря больше ни слова, Грей быстро пролистал оставшиеся страницы. Он знал, о чем шла речь. Для понимания не надо было вчитываться в текст, он и так помнил все наизусть. Это была хроника пережитого им, его собственные воспоминания.

Оставалось листать совсем немного. Рукопись заканчивалась словами:

«День медленно подошел к концу, наступил вечер. Ее опоздание становлюсь очевидным, и постепеннонадежда сменилась мрачными предчувствиями. Ужесовсем поздно, много позднее, чем он мог ожидать, она позвонила с таксофона. Поезд задержался, но она уже на станции в Тотнесе и собирается взять такси. Полчаса спустя она была с ним».

Увидев, что он прочитал последнюю страницу, Сью сказала:

– Ты понимаешь, что это означает, Ричард?

– Я понимаю, о чем здесь говорится. Что это такое?

– Так Найалл ведет себя, сталкиваясь с неизбежностью. Он знал, что я все равно оставлю его ради тебя. Он написал об этом повесть.

– Но с какой стати он отдал рукопись тебе? Это же все происходило в действительности! Как, черт возьми, он мог написать такое заранее?

– Это только повесть, – сказала Сью.

Двумя руками Грей медленно скручивал листы рукописи, пока они не превратились в короткую дубинку.

– Но откуда он мог знать? – воскликнул он. – Когда Найалл дал тебе это? Ты говоришь, вскоре после взрыва? Но это же невозможно! Все, о чем здесь написано, произошло гораздо позже!

– Я этого не понимаю, точно так же, как ты.

– Найалл не сочинял это! Он не мог выдумать все это из головы! Значит, он тоже был там. Все время торчал в клинике, пока я выздоравливал. Найалл не оставлял меня ни на минуту! Вот что все это значит. Неужели не понимаешь?

– Ричард, эта рукопись валялась у меня в комнате много недель.

Внезапно Грей заерзал на месте и стал дико озираться по сторонам.

– Найалл преследует меня? Он и сейчас здесь?

– Я уже говорила. Найалл может быть всюду, где пожелает. Если даже он здесь, это не имеет никакого значения.

– Сейчас он здесь, Сью! Я чувствую, что он в этой комнате!

Грей вскочил, покачнувшись из-за слабого еще бедра, сделал неловкий шаг в сторону и принялся молотить по воздуху своей бумажной дубинкой. Банка, стоявшая у его ног, опрокинулась, и светлое пенистое пиво с бульканьем полилось на ковер. Грей крутился на месте, одной рукой шаря вокруг себя и рассекая воздух зажатыми в другой руке страницами рукописи. Он неуклюже двинулся к двери, рывком открыл ее, выглянул наружу, затем резко захлопнул. Вслепую он чуть не задел меня, подняв вокруг вихри воздуха.

Я отступил назад, стараясь держаться на расстоянии, дабы не быть поколоченным дубинкой из моего собственного сочинения.

– Уймись, Грей! – крикнул я, но ты, конечно же, не услышал.

Зато Сьюзен сразу же подала голос:

– Ричард, ради Бога! Не изображай из себя идиота!

Ни один из нас не обратил на нее внимания. И это правильно, потому что наша ссора, Грей, касается только нас двоих. Ты сейчас передо мной, ты стараешься держаться твердо, опираясь на здоровую ногу, твой кулак нацелен мне в лицо, твои глаза, полные отчаяния, кажется, уставились прямо на меня. Не надейся, я увернулся от твоего пронзительного взгляда, взгляда кинорепортера. Ты превосходный оператор, но без камеры никогда меня не разглядишь.

Однако дело зашло далеко. Пора положить этому конец.

Замри на месте, Грей! Больше ничего не будет происходить. Ты такой крутой. Ты размахиваешь руками, дергаешься: похоже, будто пленку дюйм за дюймом прокручивают в камере. Молчи и не шевелись!

Так-то лучше. Сьюзен, тебе тоже невредно успокоиться, замри!

Я просто беру паузу.

10

У меня дрожат руки. Видишь, до чего ты меня довел, Грей? Тебе так легко меня напугать. Мы оба – угроза друг для друга: ты со своим тупым бесчувствием к страданиям окружающих, я со своим умением дергать тебя за веревочки. Но я-то уже взял себя в руки, пусть даже на время, а ты рискуешь остаться вот так навсегда.

Ладно, довольно об этом. Теперь я скажу тебе такое, что ты меньше всего хотел бы услышать:

Я – твой незримый противник. Я всегда рядом. Ты никогда не сможешь меня увидеть, потому что не знаешь, как смотреть и куда. Я был с тобой всюду. Я следил за тобой в клинике, и когда Сьюзен пришла тебя навестить, я был там. Я знал все о твоих намерениях, я слышал все, что ты говорил. Я был на юге Франции и сочинил партию для тебя. Я следовал за вами в Уэльсе и придумал текст для Сьюзен. Теперь я с тобой в Лондоне, и это снова моя история. Ты никогда не освободишься от меня. Я все время смотрел за тобой и слушал тебя. Мне известно все, что ты делал и о чем думал. У тебя не осталось ни одной тайны, ничего собственного.

Я говорил, что разделаюсь с тобой, Грей, и я добился своего.

Я – то, чего ты всегда боялся. Я невидим для тебя, но не так, как понимает Сьюзен, и уж точно не так, как думаешь ты.

11

Взять хотя бы эту комнату, где мы сейчас втроем. Это твоя гостиная, в квартире, которая, как ты считаешь, твоя. Мы все трое здесь – вечные противники. Мы смотрим друг другу в лицо, но, как всегда, нам не дано ни видеть, ни замечать.

Я знаю эту комнату как свои пять пальцев, хотя в действительности ни разу здесь не был. Я могу ее видеть. Я могу перемещаться по ней, ступать по полу или парить в воздухе, могу оценить ее общий вид и рассмотреть в мельчайших подробностях. Белые стены, которые так ненавидит Сьюзен, выкрашенные дешевой эмульсионной краской, какой часто пользуются при устройстве меблированных комнат. На полу – ковер, уже слегка потертый. Обстановка намного лучше. Мебель досталась тебе по наследству от родителей и несколько лет хранилась на складе, пока ты не нашел себе это жилье. В углу – телевизор, на его экране – слой белесой пыли. Ниже – видеомагнитофон, настроенный на Второй канал Би-би-си, с торчащей из него наполовину записанной кассетой.

Электронные часы показывают 00:00:00 и мигают, ты ведь так и не удосужился поставить их правильно. Я вижу книжные полки на стене. Они провисли посередине, потому что ты или тот, кто их вешал, не измерил толком расстояние между кронштейнами. Я просматриваю корешки, чтобы получить представление о твоих вкусах, и нахожу их скучными, пожалуй, даже мещанскими: технические руководства по кинокамерам и осветительным приборам, книги по фотографии, путеводители и атласы; множество глянцевых журналов, с помощью которых ты убивал долгие вечера, пока не встретил Сьюзен; бестселлеры в бумажной обложке, те, что продаются в аэропортах. - Нам не о чем говорить – тебе и мне, – если мы вдруг встретимся. Ты практичен и лишен воображения, вечно требуешь доказательств. Тебе во все нужно ткнуться носом, чтобы окончательно убедиться.

На подоконнике остались пятна от цветочных горшков там, где стояли комнатные растения. Краска выгорела на солнце, белыми остались только эти пять круглых заплат с крупицами засохшей земли и удобрений. В комнате стоит слабый запах пыли, сырости, нестираных рубашек. Эта комната говорит о холостяцких заботах, зыбкости и непостоянстве. Ты часто в отлучках и, возвращаясь к себе, не чувствуешь домашнего уюта.

Я знаю эту комнату так же хорошо, как тебя. Я мысленно поселился в ней в тот самый день, когда впервые узнал о тебе. Она для меня реальна: именно так я зрительно представляю ее, воображаю себе с тех пор, как узнал о твоем существовании. Точно так же я знаю всю твою квартиру, мой интерес к тебе простирается до мельчайших деталей твоей жизни.

Сьюзен с широко раскрытыми глазами сидит в кресле у окна и наблюдает за тобой, пытаясь понять, чего тебе надо. Она положила свою холщовую сумку на пол, ручка змеей свернулась на ноге. Рядом с креслом на ковре валяется раскрытая папка – в ней я принес тогда свою повесть. Темное пятно влаги расползлось на ковре возле опрокинутой банки. Ты всего в нескольких шагах от Сьюзен, ты застыл в своем поиске: поза та же, что в момент, когда я приказал тебе замереть.

Чего ты добиваешься, так настойчиво пытаясь до меня добраться? Если ты даже отыщешь меня, что будешь делать? Тебе так хочется разрешить все шумной потасовкой? Неужели я еще что-то для тебя значу, ведь я оставил тебя в покое много недель назад? Свои отношения со Сьюзен ты тоже решил разорвать сам. Меня это устраивает, и тебя, в общем, тоже. Как только вы расстанетесь окончательно, у нас с тобой тоже все закончится. Так какое же тебе до меня дело?

Но Сьюзен показала тебе напоследок то, что я о тебе написал, и вот это уже имеет значение!

Ты сжимаешь мое сочинение в кулаке, Грей, понимая, что тебя отменили как личность. Все, что ты помнил о своем пребывании в Девоне, стало вдруг фальшью, как только ты понял, что и это тоже придумал я. Но ведь именно оттуда начинается все дальнейшее, значит, и его тоже отменили.

Ты полагал, что можешь доверять своим воспоминаниям, раз они убедительны. Смею тебя уверить, что это не так.

Веришь ли ты мне? Насколько хороша твоя память? Можешь ли ты вообще доверять тому, что помнишь, или веришь только тому, что тебе говорят?

Все мы – плоды фантазии: ты одна небылица, Сьюзен – другая, я – тоже фикция, пусть в меньшей степени, чем остальные. Я тебя использовал, заставил говорить вместо себя. Я сотворил тебя, Грей. Если ты сомневаешься в моем существовании, то я не верю в твое гораздо сильнее.

Зачем сопротивляться этой мысли? Все мы творим небылицы. Ни один из нас не тот, кем хочет казаться. Встречаясь с другими людьми, мы пытаемся навязать им некий образ самих себя, надеясь, что он будет им приятен или как-то на них повлияет. Когда мы влюбляемся, то становимся слепы к тому, чего не хотим видеть. Мы выбираем себе стиль одежды, марку автомобиля, поселяемся в том или ином районе, создавая в глазах окружающих некий образ нас самих. Мы просеиваем и сортируем свои воспоминания не с целью осмыслить прошлое, но стремясь подогнать его под нынешнее понимание самих себя.

Стремление непрестанно переписывать себя, придумывать собственный образ для нас и окружающих, присутствует в каждом. Втайне же мы всегда надеемся, что наша истинная сущность останется скрытой от посторонних.

Как раз этим я и занимался.

На самом деле ты – это вовсе не ты. Ты – тот, кем я заставил тебя казаться. Сьюзен вовсе не Сью. И я тоже не Найалл, Найалл – одно из моих воплощений. У меня снова нет имени. Я – только «Я».

На этом я ставлю точку, хотя такой финал вряд ли тебя порадует. Жизнь неоднозначна. Счастливого конца не бывает. Объяснений никто не дает.

Что тебе останется от Сьюзен?

Ничего не останется. Ей придется быть со мной.

Я мог бы покинуть тебя здесь, в злую для тебя минуту, замершим навеки, бросить как неоконченную повесть.

Заманчиво, но неправильно. Твоя настоящая жизнь продолжается, и ты можешь в нее вернуться. Возможно, все пойдет лучше, твое тело окрепнет, придет успех в делах. Ты едва ли поймешь почему. Ты обо всем забудешь, наведешь негативную галлюцинацию – тебе ведь не впервой. Твоя забывчивость – не что иное, как неумение видеть.

12

В этом году лето снова выдалось жарким. К концу июня для Ричарда Грея забрезжила перспектива постоянной работы. Один из друзей, работавших на Би-би-си, устроил ему встречу с главой отделения художественного кино. После собеседования Грея заверили, что с ним заключат контракт начиная с сентября.

Имея лето в полном своем распоряжении, Грей снова маялся от безделья. Ему удалось получить небольшую работу на Мальте, но скоро она подошла к концу, и он снова принялся лентяйничать. Наконец подоспела компенсация от Министерства внутренних дел. Она оказалась меньше, чем он рассчитывал, но достаточной, чтобы не беспокоиться о самом насущном. Боли прекратились, конечности работали нормально, но он купил-таки новую машину с автоматической коробкой. Старый «ниссан» начал сдавать, раздражая его завыванием стартера из-за севшего аккумулятора. Когда Александра вернулась из Эксетера в Лондон, чтобы закончить диссертацию, он колебался неделю или две, а потом предложил ей вместе поехать в отпуск.

Они отправились во Францию на новой машине, неторопливо переезжали с места на место, руководствуясь прихотью Александры или любопытством Грея, которое подстегивалось воспоминаниями. Побывали в Париже, Лионе и Гренобле, затем отправились на Ривьеру. Сезон еще не наступил, поэтому на побережье было не очень людно. Грей находил Александру восхитительной, хотя она была на несколько лет моложе его. Они предавались любви, экзотические ландшафты служили достойным фоном для их романа. Они никогда не говорили о прошлом, не возвращались к их первому знакомству и вообще жили сегодняшним днем, в радостном мире праздности и любви. Долгое время они оставались на побережье, загорали, купались, смотрели достопримечательности. Заехали они ненадолго и в Сен-Тропез, и там Грей набрел на небольшой магазинчик, где продавались открытки с репродукциями старинных фотографий. Ему особенно понравилась одна, с изображением гавани в те времена, когда здесь был простой рыбацкий поселок. Он купил ее и послал Сью. «Жаль, что тебя здесь нет», – написал он, старательно выводя каждую букву, и поставил вместо подписи букву «X».

1

Еще вина, пожалуйста (фр.)

(обратно)

3

Денежная реформа 1961 года ввела в оборот «новый франк», равный 100 старым. Однако во многих кафе, ресторанах, отелях цены еще долго указывались в старых франках

(обратно)

10

Привет, сеньор! (исп.)

(обратно)

15

Высоты Прованса (фр.)

(обратно)

16

Экспорт (фр.)

(обратно)

17

Сделано во Франции (англ.)

(обратно)

Оглавление

Часть первая

Часть вторая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

Часть третья

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

Часть четвертая

  1

  2

  3

Часть пятая

  1

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

Часть шестая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

*** Примечания ***