Кровь и туман (СИ) [nastiel] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Кровь и туман

Слава вернулась домой, где из привычного девушке не осталось и камня на камне. Без возможности всё исправить и без сил на попытку свыкнуться с новой жизнью, Слава ловит себя на том, что балансирует между двумя крайностями: апатией и безумием. Но она не хочет делать выбор. Она знает, что должна бороться… Вот только сможет ли?

Критический рубеж. Глава 1

Мой мозг нормально функционирует лишь в один временной промежуток – между часом ночи, когда мама, Дмитрий и Артур засыпают, и семью утра, когда первый из них плетётся на кухню, чтобы включить кофеварку. Из-за этого мне никак не заснуть больше, чем на сорок минут, и днём я чувствую себя перемолотой и спрессованной, как тот же чёртов кофе, что распространяет по квартире запах нового дня и заставляет мой живот болезненно сжаться.

Я до последнего не встаю с постели. Знаю, что находится теперь за её пределами, а потому ненавижу каждый сантиметр окружающего меня пространства. Особенно эту комнату… Чёртова комната, наполненная чёртовыми мягкими игрушками, постерами к кинофильмам и кучей девчачьих вещиц, которые я из этого настоящего не прячет по ящикам, чтобы не смущать брата, проживающего на соседней койке. Потому что Дани здесь нет, и его кровати тоже, и его разговоров перед сном, и его глупых шуток, и его запачканной красками одежды, разбросанной повсюду…

Я должна благодарить Вселенную за то, что Даня жив и счастлив, но это никак не меняет того факта, что здесь мы больше не семья.

Я эгоистка. И меня от себя тошнит, когда я желаю родителями Дани и Вани смерти, которой в этом настоящем им удалось избежать.

Выбираюсь из-под одеяла, ступаю босыми ногами на ворсистый зелёный ковёр. За последние две недели я возненавидела его так сильно, как, пожалуй, нормальный человек вообще не должен реагировать на неодушевлённые предметы. Но мне плевать. Я давно преодолела критический рубеж своего отчаяния.

Всё изменилось. И под “всё” я имею в виду абсолютно всё.

– Слава, доброе утро! – доносится мамин голос из-за закрытой двери. – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – ворчу в ответ.

Две недели больничного – максимум, который Бену обманом удалось выбить для меня у куратора миротворцев, – не милой рыжеволосой Марты, а курчавого долговязого мужчины лет двадцати семи по имени Сергей.

Марты в штабе нет. Бен не стал искать информацию о ней, как я его не просила. Или, может, наоборот – сам уже нашёл что-то втихаря, но расстраивать меня ещё сильнее не захотел?

– Что будешь на завтрак? Кашу или хлопья?

Сожаления, приправленные горьким соусом из непонимания: как жить дальше?

– Позавтракаю в штабе, спасибо.

Мама уходит, и я слышу – её внимание уже привлёк Дмитрий. Точнее, папа, но я… что-то мешает мне произнести это вслух, сколько бы совместных фотографий я не увидела в стенах этой квартиры. Для меня мужчина, желающий спокойной ночи перед сном и нежно называющий меня своей “дочей” был, есть и вероятно ещё долго будет Дмитрием: капитаном, приёмным отцом Вани и мужчиной, который ни разу не позвонил, чтобы поздравить меня с днём рождения.

– Проснись и пой, сестрёнка, – Артур без стука вваливается в комнату. – Мне сегодня снилось нечто крайне забавное…

Я перестаю слушать. Заправляю кровать, надеваю брезентовую форменную куртку прямо поверх пижамы. Проверяю ксиву в кармане. Так странно; теперь, чтобы ходить по улицам города, мне нужна эта дурацкая бумажка в чёрной картонной обложке с выгравированными золотом и серебром буквами “С”, “С” и “О”.

Сотрудник специального отряда. Вот, кто я теперь. Как быстро в моей жизни один ярлык сменяется другим: недотёпа-новенькая, горе-защитница, путешественница во времени.… Теперь ещё и это.

Раскрываю ксиву, гляжу на фотографию. Самая короткая стрижка из всех, которые я когда-либо носила. Волосы, волнистые, выкрашенные в цвет пшеницы, едва прикрывают уши. Сейчас они опустились ниже ключиц, а значит прошло больше года как минимум.

Точнее – два.

На фотографии мне шестнадцать. И как говорит дата, значащаяся точно под ней, я стала стражем пятого сентября, как и в том, моём времени.

– … в общем, после такой ночки я понял, что пора завязывать с энергетиками на ужин.

Я сую ксиву в карман, туда же и телефон. Застёгиваю куртку до самого горла. А когда разворачиваюсь, нахожу Артура стоящего совсем рядом со скрещёнными на груди руками.

– А завтрак? – спрашивает он, приподнимая бровь.

– Хочу позавтракать с друзьями.

– Раньше ты всегда завтракала со своей семьёй.

Этот едва начавшийся диалог уже начинает выводить меня из себя. Ладони сами сжимаются в кулаки.

– Артур, ты идёшь? – кричит мама с кухни. – Каша сейчас остынет!

Мама спасает нас обоих. Артур, бегло осмотрев меня, выходит из комнаты, а я приседаю на край кровати и несколько минут просто дышу.

Собраться меня заставляет только входящий звонок на мобильный телефон.

– Привет, – говорю я в трубку.

– В десятом классе она перевелась в школу с лингвистическим уклоном, – короткая пауза, в течение которой абонент на противоположном конце провода отвлекается на другого собеседника. – Это та, что на переулке Грибова, – поясняет спустя пару секунд.

– Знаю такую. В квартале от неё художественная школа Дани.

– Если хочешь, можем сходить сегодня после обеда, только…

– Нет, – обрываю я. – Я сделаю это одна.

– Уверена?

– Бен, – на выдохе произношу я. – Правда. Спасибо за информацию, но дальше – я сама.

Одно из изменений, напрямую коснувшееся Бена – здесь никто не зовёт его Беном. Такого прозвища у парня по имени Андрей Прохоров просто не существует. И Бен, узнав об этом, вышел из себя настолько, что разбил руку, ударив кулаком в дверцу деревянного шкафа.

Прозвище было единственной постоянной для парня с характером, скачущим от спокойствия и до ярости за долю секунды.

Бен потерял Бена, уже давно не будучи Андреем. Теперь он был никем.

Бена моё решение не радует, и в подтверждение этому он недовольно фыркает. Удивительный парень – всё сопротивляется, делает вид, словно ничего такого не происходит: на улице шторм, а Бен воткнул лопату в землю и с невозмутимым видом держится за черенок.

Я завидую его стойкости.

– Если твой парень снова подойдёт ко мне и спросит, не знаю ли я, почему ты не хочешь с ним видеться или разговаривать, я разобью ему нос.

– Нет, не разобьёшь, – возражаю я.

– Нет, не разобью, – с грустью в голосе соглашается Бен. – Потому что он – член Совета. – Очередной короткий смешок, который сопровождает Беновы слова каждый раз, когда мы касаемся этой темы. – Сколько ему лет вообще?

– Много.

В голове всплывает один из вечеров первой недели. Это был ужин в кругу семьи и близких друзей, присутствовать на котором, несмотря на то, что я притворялась больной, меня обязали добровольно-принудительно. Мы сидели в нашей гостиной за большим столом который ломился от блюд, приготовленных моей мамой и отцом Дани и Вани. Быть всем вместе, – двум семьям в полном составе, – стало уже не привычкой, а традицией. И все были такими радостными, делились последними новостями, смеялись, шутили… Я еле высидела. Всё время гоняла по тарелке овощи и делала вид, что поддерживаю разговор, иногда даже кивая в такт чьим-то словам, но сама думала только о том, скорее бы всё закончилось.

Что-то внутри сильно давило на грудь, и это нужно было выпустить на свободу раньше, чем стало бы совсем плохо.

В тот день мама, немного перебрав с вином, достала семейные альбомы – в ход пошли грудничковые фотографии меня и фотографии маленького Артура, старые кадры родительской свадьбы, отдающие оранжевым, серые карточки бабушек и дедушек…

Так я узнала, что Влас, будучи мрачной гончей и стареющий очень медленно в силу того, что почти не использовал свою магию, присутствует на большинстве моих семейных фотографий – спасибо Аполлинарии и Анастасии, которые сблизились, объединённые любовью к одному хорошему человеку, по ошибке выбравшему неверный путь.

Влас напоминает реликвию, принадлежащую моему роду и переходящую из поколения в поколение. Он видел, как росли мои прапрабабушки и прапрадедушки, видел, как они становились взрослыми, влюблялись, заводили свои семьи. Видел, но был сторонним наблюдателем – своим среди чужих.

А потом что-то пошло не так, и он влюбился. Без памяти. Очертя голову, как какой-то восемнадцатилетний мальчишка.

“Прошло не одно десятилетие с момента моего рождения, но только с тобой я почувствовал себя по-настоящему живым”, – гласит подпись на фотографии цифровой, цветной, яркой.

На ней Влас и я. Мы счастливы.

Я не помню, каково это было.

Чтобы собрать все кусочки новой истории воедино, Бен облюбовал архив. Так мы узнали, что день трагедии на балу окрестили Кровавым пиром, запечатлев двадцать четыре имени на Листе Скорби. Среди них большинство оказалось мне незнакомо, но были и те, с кем я общалась, будучи в теле Аполлинарии: Фаина Орлова, Бажен Прохоров, Григорий Романов…

Было так больно пытаться осознать их смерти. Ведь я же просила дядю и тётю Аполлинарии остаться дома! Почему в итоге они меня не послушали?

Из-за этого не родились Лидия Юльевна и Максим, оказавшиеся потомками Фаины. Из-за этого овдовевшая Клео, убитая горем, навсегда покинула Старый мост, оставив Васю в одиночестве. Из-за этого Вася покончил с собой.

Руки Христофа по локоть в крови, но смерти на Кровавом пиру – итоги моей медлительности и моего бездействия.

Виновата я. И никто другой.

Но, к счастью, были и моменты истории, которые случились, несмотря ни на что. В частности дети Аполлинарии и Родиона, сотворившие много полезного во блага штабу и всей системе стражей вместе с ребёнком Аси и Богдана – Власом Коэном: прекрасным, талантливейшим юношей, который после смерти родителей стал лишь сильнее и оказался совсем не похож на своего дядю, несмотря на внешнее сходство.

На дочерях Аполлинарии и Родиона родовая ветвь остановилась. Ни та, ни другая, не пожелали иметь детей, подарив всех себя науке и прогрессу. Это были женщины, до последнего верившие в то, что их предназначением никогда не было продолжение рода, и я была особо горда этим фактом, но всё же сбита с толку: если не было детей, откуда же берутся мои корни?

Тогда Бен копнул чуть глубже, и обнаружились удивительные факты. У Святослава Романова было трое детей: Лоран – мать Аполлинарии, Григорий – отец Васи, и Скарлат, который, под стать его имени, был странным малым, и в то время, когда я была в прошлом, бродил по мирам, пытаясь найти своё истинное предназначение. По возвращении в Дубров, Скарлат на время остановился в доме брата, где не смог устоять перед скромностью и красотой Лукерьи – служанки по воле случая и ведьмы от рождения.

Именно с этого союза началась история, в которой очередным разветвлением стало моё рождение.

– Влас тебя любит, – говорит Бен. – Что ты будешь делать?

– А ты что будешь делать с Полиной? – парирую я.

Ни Бен, ни я не имеем в наличии достаточного количества безразличия, чтобы порвать с людьми, которые считают нас своими любимыми. Это касается и семьи, и друзей, и партнёров. Их взгляды, наполненные нежностью, загоняют нас в тупик, заставляя испытывать дикое, выпивающее и опустошающее нас без остатка чувство вины.

Влас, Полина, Артур, Дмитрий, Бенова мать, которая не уехала ни в какую Францию после развода, оставшись со своим сыном: все эти люди знают нас другими – любящими, заботливыми, родными. Своими.

Но мы – те, кто вернулись из путешествия длинною в бесконечность, – в этом настоящем никому не принадлежим.

– Я помню, как приятно было её любить, – Бен тяжело вздыхает. – И как паршиво было, когда она ушла от меня. Но сейчас…. Я смотрю на неё и ничего не чувствую, даже злости. Полина теперь чужой мне человек. В любом мире и в любом времени.

Я выхожу в коридор. Если хочу покинуть квартиру, придётся пройти мимо кухни, где сейчас восседает вся семья. Они наверняка начнут осыпать меня вопросами, поэтому решаю схитрить – продолжаю разговаривать с Беном, чуть повышая голос, чтобы никто не решился меня перебить:

– Зато теперь у тебя есть прекрасная возможность отомстить.

– Я, по-твоему, мудак беспросветный? – едва давая мне закончить предложение, вставляет Бен.

– Ты, по-моему, заслуживаешь быть счастливым. И если для счастья тебе надо разбить чьё-нибудь сердце, я осуждать тебя не буду.

– Спасибо, конечно, но не таким же способом…

– Вот видишь. Значит, ещё не всё между вами кончено, раз ты не представляешь, как можно сделать ей больно, – слышу скрип шагов в кухне, скорее заканчиваю с ботинками и вылетаю из квартиры, громко хлопнув дверью. – Она всё ещё тебе нравится.

– Нет, – уверенно отвечает Бен. – Просто я… просто я знаю, каково это, когда человек, ради которого просыпался по утрам, предпочёл тебе другого.

Мы изменились. Меня уничтожило, не оставив внутри и камня на камне, Бена, с его удивительной выдержкой, сильно надломило.

Мы, те, кто когда-то даже общаться не планировали, внезапно стали называться друзьями, а новое настоящее показало – осколки наших душ превращаются в волшебные витражи, если собрать их воедино.

– Давай я перезвоню тебе, когда всё получится, – говорю я, спускаясь по ступенькам. – Ну, или не получится.

– Ты бы лучше наконец начала на занятия ходить, коротышка, – с упрёком замечает Бен. – Ещё пара прогулов – и не видать тебе оперативной команды как своих ушей. Хочешь оставить Филоновых одних?

В этом настоящем есть и кое-что хорошее. Например то, что я, Даня и Ваня – члены одной оперативной команды. Мы близки даже не будучи семьёй, и хотя отношения Дани ко мне как к сестре это не вернёт, мне достаточно и того, что они оба считают меня своей лучшей подругой.

– Я перезвоню, – повторяю я и сбрасываю вызов раньше, чем Бен снова захочет поспорить.

Оказываясь на улице, вжимаю голову в плечи, руки прячу в карманах. Раннее утро, но людей на тротуарах уже достаточно, чтобы нырнуть в поток и затеряться в нём.

Мы вернулись в начале октября, сейчас уже середина. Осень накрыла Дубров яркими красками. Этот город, несмотря на схожесть со Старым мостом, имеет свой особый шарм. Здесь, в Дуброве, намного больше двухэтажных, старых, каменных домов, которые всё ещё остаются жилыми. Здесь, в Дуброве, совсем мало офисных вычурных зданий, наляпанных в центре города, бизнес-центров и прочей бетонной мишуры.

Здесь, в Дуброве, кажется, кто-то даже может чувствовать себя свободным.

Но не я.

Не знаю, что скажу Лие, когда увижу её. И вообще скажу ли хоть слово.

Главное – убедиться, что она жива.

Потому что хотя нашего совместного прошлого нет на карте этой истории, в моих воспоминаниях оно навсегда останется лучшей частью жизни.

***

Чем дольше я слежу за каждой паркующейся перед высоким металлическим забором машиной, тем отчётливее понимаю: Бен ошибся – это не просто школа с лингвистическим уклоном, это явно учреждение элитное и непозволительно дорогое. А значит, в биографии Лии не произошло никаких кардинальных изменений – её родители всё так же баснословно богаты, а она всё так же невероятно умна.

Ещё через какое-то время понимаю, что не я одна здесь устроилась следаком. Люди узнают меня по форменной куртке, и их взгляды из мимолётных сразу превращаются в цепкие, пытливые, пытающиеся что-то у меня выведать.

В этом витке истории стражи стали государственной организацией аккурат после Кровавого пира. Открыть жившим в неведении правду оказалось верным решением – вопреки предубеждениям, люди смогли понять и ужиться с фактом своей неуникальности. Они приняли другие формы жизни как данное, и хотя до мира во всём мире путь был ещё далёк, не стали испытывать судьбу в попытке добраться до желаемой истины: за кем же преимущество?

Возможно потому, что уже знали ответ на этот вопрос и понимали – в случае войны, победа будет далеко не на их стороне.

Внимание моё от очередного прохожего отвлекает подъезжающая чёрная легковушка. Водитель показывается из открывшейся двери, и я забываю, как дышать. Лия. Один в один как тот образ, который я храню в своём сердце с момента, как её собственное перестало биться.

Делаю первый шаг за Лией. Ноги – ватные. Голова – пустая. Я не чувствую ничего и одновременно чувствую всё сразу.

Нужно привлечь внимание Лии. Но как? Окликнуть? Подойти и коснуться её руки? Сделать вид, что иду в ту же сторону, и случайно толкнуть плечом?

Теряюсь в непринятых решениях. Иду, не отрывая взгляд от спины Лии… а уже спустя мгновение вижу её лицо и недовольно перекошенные губы.

– В чём дело? – грубо спрашивает Лия. Оглядывает меня с головы до ног, тут же меняется в лице. Продолжает уже спокойно: – У меня все документы и все разрешения есть, я каждый месяц отмечаюсь в штабе. Никаких проблем быть не должно. – Молчание. Взгляд скользит по моему лицу. Я вижу, как в её глазах рождается прозрение: – Романова! Славка! Слушай, не узнала, – она, смеясь, хлопает меня по плечу. – Богатой будешь!

Лия очень удивлена нашей встрече. Наверняка не ожидала ещё когда-либо увидеть меня после того, как я стала стражем, а она перевелась в другую школу.

– Привет, Лия, – говорю, улыбаясь.

Произносить имя подруги вслух, обращаясь при этом к ней лично, а не к воспоминаниям о ней, оказывается приятным занятием. Внутри теплом растекается чувство уюта.

Лия рядом. Я дома.

– Вот это встреча, – протягивает Лия. – Неожиданно. Ну, как твои дела? Не разочарована сменой школьной скамьи на пистолеты?

– Моё оружие – меч, – поправляю я.

Лия пожимает плечами. Ей всё равно. Она интересуется моей жизнью не больше, чем погодой на завтра, и это ранит.

Мы были друзьями, я представляю, как говорю ей то, чего вслух произнести же никогда не смогу, помнишь? Лучшими подругами, на самом-то деле. Ты спасла меня от одиночества, когда больше никто этого сделать не смог. Ты всегда была рядом. Ты была моей сестрой. Если бы мы обе верили в Бога, я бы благодарила его за то, что он свёл нас. Я люблю тебя. Боже, знала бы ты, как я на самом деле тебя люблю! И ты меня, должно быть, тоже, раз умерла по моей вине, но ни разу не являлась мне в кошмарных снах. Только в хороших… Но знаешь, от них просыпаться в слезах намного больнее.

– А вообще нормально, – на выдохе отвечаю я. – Не жалуюсь, но бывает по-всякому.

– Это мне знакомо. Тут, – Лия машет себе за спину, – всё не так, как было в нашей школе.

– А почему ты перевелась, кстати?

– Родители посчитали обычную школу слишком простой для меня, – Лия хмыкает. – Ведьма с таким потенциалом должна учиться в Академии, а не в общеобразовательной дыре, – ворча, произносит она, явно пародируя голос кого-то из своих родителей. – Да и причины веской не было, чтобы остаться. Так что, как-то так. – Трясёт светлой головой, жмёт плечами. Бросает взгляд на часы, кожаным ремешком окружающие её тонкое запястье. – Я правда рада была бы поболтать ещё, но у меня вот-вот начнётся урок, так что…

Ты должна остаться. Останься, прошу тебя. Снова стань мне другом. Я так по тебе скучала!

– Да, конечно, – я тушуюсь. – Иди. Может, ещё увидимся.

Лия кивает. Её сумочка разрывается трелью, и я представляю, что на другом конце провода её ответа ждёт какая-нибудь девушка, считающая Лию своей лучшей подругой.

Мою Лию.

Но я сдаюсь. В последний раз бросаю взгляд на родное лицо и почти ухожу, когда слышу тревожный оклик:

– Эй, ты!

Рефлексы срабатывают раньше, чем глаза видят объект. Руки находят кинжал в потайном кармане куртки, тело бросается в сторону – и вот я загораживаю собой Лию.

Низко опущенный капюшон скрывает лицо незнакомца, но по приземистой походке, странно дёргающейся голове и, разумеется, что более очевидно, когтям на пальцах, я понимаю, что передо мной оборотень.

– Иди, куда шёл, – говорю я. – Никому из нас проблемы не нужны.

В ответ мне доносится низкое утробное рычание. Похоже, оборотень и пришёл именно туда, куда хотел.

– Ты разве не собираешься его задержать? – интересуется Лия за моим плечом.

– Как ты могла заметить, я не особо к этому готова, – отвечаю я.

– Да, милые пижамные штанишки.

Я фыркаю. Удобнее перехватываю кинжал, встаю в боевую стойку.

– Если он омега, – продолжает Лия, – то и слушать нас не будет.

– Что тогда делать?

– Ты у меня спрашиваешь?! – от возмущения Лия начинает задыхаться. – Защитница здесь не я!

Да, вот только есть проблема – я не помню ничего из того, чему меня могли учить последние два года.

– Ладно, – выдыхаю я. – Тогда будем импровизировать…

Медленно протягиваю свободную руку Лие за спину в надежде, что она поймёт меня правильно. И как только её холодные пальцы соприкасаются с моими, я крепко сжимаю её ладонь и дёргаю нас в сторону.

Мы пускаемся бегом.

Лия на каблуках, и мне приходится буквально тащить её за собой, чтобы та не отставала. Но отчётливее, чем звон её туфель, я слышу тяжёлые, грузные шаги за нашими спинами. Я не знаю, как нам убежать от него, ведь нападающий – оборотень. А Лия, похоже, не понимает, зачем мы вообще это делаем, когда я могу, – то есть, должна, – повалить его одной правой.

Мы оказываемся на главной улице. Переходим на шаг.

– Думаешь, он от нас отстал? – спрашивает Лия обеспокоенно. Когда ни через мгновение, ни, подождав секунд десять, она ответа не получает, задаёт новый вопрос: – Слава, почему мы вообще бежали? Разве вас не учат, как правильно реагировать на такие ситуации?

– Учат, – подтверждаю я. У меня начинает звенеть в ушах. – Но кое-что случилось, и… – Я обрываю себя, поворачиваю голову на Лию и внезапно вижу на её лице искренний интерес. – Неважно. Главное, мы вроде как…

Я не успеваю договорить. Мощный удар в спину заставляет разжать пальцы обеих ладоней: и держащие кинжал, и держащие руку Лии. Я падаю на мокрый после ночного дождя асфальт. Подстраховываю себя руками, выставляя их перед собой, но вместо приземления внезапно проделываю странную комбинацию с кувырком и оказываюсь на ногах лицом к противнику.

Теперь он без капюшона. Я вижу холодные голубые глаза, мощные клыки, покрытые шерстью щёки и челюсть, вижу вздутые вены на шее.

Не может быть…

– Тай? – спрашиваю, вглядываясь в вытянувшееся лицо.

Юного оборотня признание собственной личности с моей стороны только злит. Он делает рывок мне навстречу, но не завершает манёвр – остановиться его заставляет громкий сигнал проезжающего где-то рядом автомобиля.

– Уходи, – говорю я, пользуясь секундным замешательством. Гул в ушах становится нестерпимым. – Я не хочу с тобой драться!

Тай рычит, люди вокруг обступают нас в кольцо. Не все из них боятся. Для многих это как постоять и поглазеть на работу пожарной бригады или проводить завороженным взглядом карету скорой помощи – они знают, что я просто выполняю свою работу, и лишь стараются не попадаться под руку.

Но и уходить – не уходят. Ведь потом им будет, что рассказать за ужином.

– Это же Романова! – восклицает кто-то из зевак.

Откуда они знают мою фамилию?

Тай снова выпадает вперёд. Я не буду поднимать кинжал. Не хочу причинять ему боль. При отсутствии сопротивления, в этот раз Таю удаётся с лёгкостью повалить меня на землю.

Он нависает надо мной, дышит тяжело. Я вспоминаю имитационную комнату и оборотня, в чьё тело раз за разом погружала лезвие ножа.

Перед глазами всё плывёт.

Я не готова сражаться. Я даже жить ещё не готова.

– РАЗОШЛИСЬ! – орёт кто-то.

Звук выстрела. Люди со всех сторон отвечают на него короткими выкликами.

Тай мешкает. Мгновение ему требуется на то, чтобы принять единственно верное решение – бежать. Но он не успевает: взявшийся из ниоткуда Бен бьёт его кулаком в лицо. Я вижу кровь, брызжущую из носа Тая. Юный оборотень заваливается на бок, Бен прикладывает что-то к его груди, что заставляет того биться в конвульсиях.

Должно быть, электрошокер.

– Тай из волков, – холодно произносит Бен, разворачивая обмякшее тело Тая спиной к себе и заламывая ему руки. – Именем Авеля, закона Рассветной Восьмёрки и согласно пакту Единства вы арестованы и будете переданы в штаб для дальнейшего разбирательства.

Бен поднимает Тая, вялого, неспособного дать отпор, на ноги и передаёт подошедшей защитнице. Её я не узнаю.

– Говорил же! – теперь Бен обращается ко мне, но вместо того, чтобы помочь встать, сотрясает воздух кулаком. – Говорил, что нужно было пойти вместе!

– Ситуация была под контролем, – ворчу я.

Но внутри разве что только не плачу от облегчения. Как хорошо, что Бен никогда меня не слушает!

Он протягивает руку, я хватаюсь за неё. Встаю на ноги, но вес собственного тела удерживаю неуверенно, и Бен чувствует это – не выпускает мой локоть, даже когда я говорю ему, что всё в порядке.

– Я не слепой, – говорит Бен. – А ты бледная, как поганка. Твой парень знает, что мы дружим, и пустит меня на лоскутное одеяло, если с тобой что-нибудь случится.

– Так ты за меня волнуешься или за Власа?

– За свою безопасность.

Я фыркаю. Бен в ответ мне грустно улыбается.

– Спасибо.

Бен выпускает мою руку, и к машине мы идём всё ещё вместе, но уже просто рядом.

– Забей, – отмахивается Бен. – Мы же друзья, верно?

Друзья… Сильно ли подпортит дружбу тот факт, что ночью, когда думать о старой жизни уже нет сил, иногда я вспоминаю тот наш глупый поцелуй?

– Верно.

Багажник всё того же знакомого мне красного джипа теперь представляет из себя передвижную камеру, оборудованную уплотнёнными стенами и решёткой из специального сплава. Присаживаясь на заднее сидение, я, не оборачиваясь, чувствую на себе острый взгляд холодных глаз Тая.

Куда делся парень, играющий с законом, но никогда не переступающий черту, отделяющую его от настоящего преступника? Почему на его место пришёл тот, кто ведёт себя так, словно ему уже нечего терять?

– Слав, – зовёт Бен. Я поднимаю глаза на зеркало заднего вида. – Предупреждаю – мы едем в штаб. И тебе, хочешь ты того или нет, с сегодняшнего дня придётся возвращаться к работе.

Я перевожу взгляд на Бенову спутницу. У неё длинные белые волосы, заплетённые в косу, и угловатое лицо: острые нос и подбородок, сильно выпирающие скулы. Я не узнаю её, но с уверенностью могу сказать, что она не на все сто процентов человек.

– Ты хочешь моей смерти, – протягиваю я, спускаясь по сидению ниже, пока подбородок не упирается в грудь, а колени – в спинку впереди.

Бен на моё возмущение отвечает лишь качанием головы.

И я уже знаю – короткая дорога до штаба пройдёт в абсолютной тишине.

***

Не считая ночных вылазок к Нине, которые Бен, потакая моей бессоннице, организовывал через день, я не была в штабе с самого нашего возвращения. Бен влился в работу уже спустя пару дней, а меня только и хватило на то, чтобы притвориться больной. Поэтому теперь, когда я снова в здании, которое знаю, но которое не узнаю, среди людей, которые носят лица моих товарищей, но на деле ими не являются, мне хочется только одного – сдохнуть.

Чем скорее, тем лучше.

– Тебе бы переодеться, – говорит Бен, оглядывая меня с ног до головы. – И причесаться. И умыться.

– Да поняла я. Спасибо.

Запускаю ладонь в волосы, ерошу их. Пальцы натыкаются на колтун, который, несмотря на небольшой размер, распутать без расчёски мне не удастся.

– Я буду в тренировочном зале, а ты подтягивайся, как приведёшь себя в порядок.

Киваю в ответ. Бен уходит, я слежу за его исчезающим на винтовой лестнице силуэтом и только потом, собравшись с силами, поднимаюсь на этаж с жилыми комнатами.

Я, Даня и Ваня состоим в одной оперативной команде, а это значит, – если ничего не изменилось, – своё помещение у нас есть, независимо от того, существует ли в этом необходимость.

На этаже я нахожу дверь с пластиковой табличкой, на которой выведена одна-единственная буква – дельта. Поворачиваю ручку и задерживаю дыхание в ожидании шквала вопросов, но комната, которая мне открывается, оказывается пустой. Должно быть, у парней сейчас занятия. Я быстро раздеваюсь, бросаю одежду на ближайшую койку и иду в ванную. Впервые за многие годы мне не хочется наспех ополоснуться под душем: дикое желание наполнить ванную и хорошенько отмокнуть ставит меня в тупик.

Я понимаю, что это очередной отклик подсознания – в наполненной мягко обволакивающей водой ванной и пышущем горячим воздухом помещении легко уснуть. И захлебнуться.

Трясу головой. В последнее время такие мысли уже перестали меня пугать, что, пожалуй, даже страшнее их наличия.

Кручу кран смесителя с синей отметкой, забираюсь в ванную и включаю душ. Спустя полминуты, после стучания зубами и проклинания самой себя на чём свет стоит, выскакиваю оттуда пулей, наспех заворачиваясь в полотенце. Возвращаюсь в комнату, гляжу на брошенную одежду. Поиски чего-нибудь чистого в единственном шкафу успехами не увенчиваются – в наличии оказываются только вещи близнецов.

Достаю из куртки мобильный. Первая мысль – позвонить Бену. Но палец почему-то сам скользит по экрану, листая список контактов дальше и останавливаясь на абоненте, пропущенных звонков и сообщений от которого у меня на телефоне слишком много.

Абоненте на букву “В”. С мозолящим глаз сердечком в конце.

– Слава? – мне отвечают после первого гудка.

– Ты в штабе? – спрашиваю без приветствия.

– Да, я на занятии. Что-то случилось?

Влас – единственный член Совета, против преподавания которого в штабе у других его привилегированных коллег достойных аргументов не нашлось. Они посчитали эту идею полезной, а у самого Власа мотивация для её внедрения была абсолютно субъективная и совершенно не альтруистичная – я.

Влас такой хороший.… Слишком хороший. Я его недостойна.

– Ты не мог бы на десять минут отлучиться? Я буду ждать тебя в комнате “Дельты”. Мне помощь твоя нужна.

– Ты в порядке?

Голос обеспокоенный. Бен прав – Влас любит меня. И хотя я всё ещё не понимаю, за что, мне стоит научиться уважать его чувства.

– Нет.… Мне просто нужна чистая одежда.

Смеюсь нервно с надеждой на то, что Власу этого будет достаточно.

– Одежда? – кажется, помогло. Беспокойство сменяется расслабленностью и коротким выдохом. Влас привык заботиться обо мне. Он знает, что я способна на разного рода глупости. – Подождёшь минут пятнадцать?

– Конечно. Спасибо.

Нажимаю кнопку отбоя. За две недели это будет наша первая встреча, и к ней я максимально не готова.

Как ни старалась вскрыть свою душу в поисках хоть каких-то чувств к Власу, ничего в ней, кроме непроглядной темноты, отыскать мне так и не удалось.

Пятнадцать минут тянутся бесконечно долго. Я пытаюсь заставить себя осмотреть комнату и редкие вещи, оставленные её хозяевами, но как только беру в руки фотографию себя и близнецов со времён начальной школы, так и замираю с комом в горле.

Прошлое, которого у меня нет – когда-нибудь оно перестанет меня преследовать?

Стук в дверь заставляет вздрогнуть и уронить рамку. Быстро наклоняюсь за ней, а выпрямляясь теряю полотенце и не успеваю подхватить его прежде, чем в дверном проёме появляется Влас со стопкой коричнево-зелёной одежды в руках.

Мой голый вид его не смущает. Парень лишь хмыкает, быстро прикрывая за собой дверь.

– Жива, здорова, – произносит он, проходя вглубь комнаты. Вместе с тем, как передать мне одежду, Влас смазано целует меня в лоб. – Рад, что ты снова в строю.

– Ага, – отвечаю я спешно.

Расправляю принесённые вещи. Мягкие флисовые штаны, футболка с рваными рукавами, жилет, спортивное бельё. Обычная одежда защитника. Пока я одеваюсь, Влас не сводит с меня пристального взгляда. Это смущает.

Если моя нагота его никак не трогает, значит ли это, что он уже давно видел даже больше, чем мне бы хотелось?

– Я не буду спрашивать, почему ты не брала трубку и просила тётю Тому не впускать меня к себе в комнату, – начинает Влас тоном преподавателя. – А знаешь, почему? – Я жму плечами, хотя и не уверена, что это вопрос, на который требуется ответ. – Потому что я хороший парень и тебе со мною очень повезло.

Улыбка на его губах, приподнятые брови, странный блеск в глазах – всё это даёт мне понять о том, что сказанные слова когда-то принадлежали мне самой.

Я так считала. Я называла Власа лучшим парнем из возможных.

Я. Его. Любила.

С одеждой покончено. Я завожу руки за спину, делаю неуверенный шаг. Влас тут же отвечает, подаётся вперёд. Его ладони ложатся мне на плечи, проводят линию вниз до лопаток, окольцовывают меня.

В объятьях Власа тепло, но это не то, что необходимо сейчас моему разуму. Зато тело – оно помнит эти прикосновения. Я чувствую их жаром на коже даже через ткань.

Это невыносимо.

– Мне нужно идти на тренировку, – говорю я, поднимая глаза на Власа.

Он опускает на меня свои. Голубые, как небо. Чистые, как водная гладь.

Влас такой красивый. Люди такими не бывают.

– Наверстать две пропущенные недели будет непросто, – продолжаю я.

– И это касается не только работы, – вставляет Влас. – Ты и мне теперь должна то время, которое у нас украла.

Я не знаю, что ответить, лишь поджимаю губы. Очень вовремя – в следующую секунду Влас наклоняется, чтобы поцеловать меня.

Я в тупике, зажатая между чужими чувствами и своими страхами.

– Андрей ждёт меня, – вырывается, едва я начинаю ощущать дыхание Власа на своей коже.

Это действует даже лучше, чем мне бы хотелось. Влас выпрямляется. Взгляд холодеет, челюсть выпячивается.

Я жду, что он произнесёт что-нибудь ядовитое.

Но вместо этого Влас снова оказывается лучше, чем я могу о нём думать, и просто отпускает меня.

***

– Ах да, я совсем забыл рассказать тебе о том, что Татьяны не будет на месте ближайшие пару недель, – сообщает Бен, когда я, спустившись в тренировочный зал и не найдя куратора, задаю логичный вопрос. – Так, стоп, она в порядке: существует, дышит, двигается, – тут же добавляет он, реагируя на мои округлившиеся глаза. – Лицо попроще!

– В следующий раз такие новости лучше сообщать заранее, – говорю я на выдохе. – Ты же знаешь, что я…

– Дёрганная немного. Помню, помню. Но здесь всё в порядке, Татьяна с Женей укатили в свадебное путешествие.

– Они поженились? Татьяна и Женя? Мы сейчас про одних людей вообще говорим?

– Да я тебе клянусь, – Бен рисует указательным пальцем крест на своей груди, где по его представлению находится сердце. – Месяц назад как.

– И кто вместо Татьяны здесь защитниками руководит?

– Пока никто.

– Да хорош! – недовольно протягиваю я. Толкаю Бена в плечо. – И на кой чёрт ты тогда вытащил меня из моей комнаты?

– Чтобы ты корни в кровать не пустила. – Бен ведёт меня к одному из борцовских ковров. – И чтобы близнецы перестали проедать мне всю плешь. – Он обхватывает своё горло, пучит глаза. – Вот здесь уже сидят!

Я прыскаю. Отмахиваюсь от Беновых слов, но сама понимаю – рано или поздно, это должно было случиться. Даня, Ваня, мама, Дмитрий, Артур, Влас – все они хотят знать, что на самом деле со мной происходит с первого дня моего мнимого больничного. И хотя Бен прикрывает меня, это не может продолжаться бесконечно.

– Разомнёмся? – предлагает Бен.

Сбрасывает кроссовки, выходит в центр ковра. Воспоминания накладываются одно на другое, и я вижу его глазами Славы новенькой, растерянной и слабой.

– Снова бить меня будешь? – спрашиваю я.

Бен хмурит брови.

– Ты сейчас в таком состоянии, что уложить тебя на лопатки я могу одним только словом, – произносит он. – Так что давай просто немного разогреемся, а потом вспомним какие-нибудь удары.

– Вспомним? – с сомнением насчёт обобщения, уточняю я.

– Ты вспомнишь. Тебе это нужно, Слав.

Я нехотя соглашаюсь, подтверждая это коротким кивком. Бен жестом приглашает меня на ковёр. Я снимаю обувь, иду к нему. Бен предлагает начать с прыжков. Я вторю движениям, но помимо этого замечаю, как его взгляд раз за разом скользит куда-то мне за спину. В конце концов, не выдержав, оборачиваюсь.

Большинство из присутствующих в тренировочном зале прервали свои занятия, чтобы последить за нашими.

– На меня внимание! – восклицает Бен.

Хватает меня за плечо. Встряхивает, заставляя снова посмотреть на него.

– Почему они так таращатся? – спрашиваю я, понижая голос.

– Королева ушла – да здравствует новая королева. Ну, или король. Короче, они рассчитывали, что ты на больничном просидишь подольше, вылетишь из оперативной команды, и место станет вакантно.

Я поджимаю губы. Стражи должны помогать людям – именно в этом заключается их предназначение. И разве есть разница, рядовой ты или оперативник? Разве стоит ради того, чтобы подняться на ступень выше, пытаться спихнуть вниз своего собрата по оружию?

– Земля вызывает Славу! – Бен уже перешёл на бег на месте. – О чём задумалась?

– О том, что по законам джунглей вы тут, оказывается, живёте.

Бена мои слова на секунду ставят в тупик. Он останавливается. Взгляд скачет: от меня к тем, кто шушукается за нашими спинами, и обратно.

– Подойди-ка поближе, – подзывает Бен к себе. Я с опаской гляжу на руку, которой он меня приманивает. – Давай, давай.

Я слушаюсь.

– Чего?

– Во-первых, не вы, а мы, – напоминает он. – Ты – часть этого сумасшествия. Ладно я, но забудешь о своей принадлежности к стражам в другой компании – тебе мало не покажется. А во-вторых, – Бен легко бьёт меня ладонью по щеке, – повторяю: на меня внимание.

Я перехватываю Бенову руку за запястье раньше, чем он убирает её после удара. Без ответной реакции Бен не остаётся, и в секунду шуточный жест перерастает в схватку. Не успеваю опомниться, как оказываюсь на полу, Бен – надо мной. Затем вспышка – и ситуация меняется кардинально: я заламываю Бену руку, надавливая коленом ему в поясницу и заставляя его хлопать свободной рукой по ковру, прося о милости.

– Тайм-аут, тайм-аут, подруга! – Бен визжит как мальчишка, у которого отняли любимую игрушку.

Вдоволь насладившись своим превосходством, я освобождаю Бена. Он подскакивает на ноги. Раскрасневшийся, взъерошенный, Бен открывает рот, чтобы что-то сказать, но лишь шевелит губами, задыхаясь:

– Ты… Что за… Слава?

Хотелось бы и мне знать ответ на этот вопрос.

Я оборачиваюсь. Бывшее презрение сменилось испугом.

Они понимают – королева никуда с насиженного места уже не денется.

***

После обеда я нахожу Ваню и Даню в общей гостиной. Близнецы о чём-то бурно спорят, но замолкают, завидев меня, замершую в дверном проёме.

– С тебя сотенчик, – удовлетворённо протягивает Даня, размахивая ладонью перед лицом брата.

Ваня цокает языком, но долг отдаёт, хоть и с явным разочарованием.

– Вы на меня спорили? – спрашиваю я, проходя дальше.

Даня, сунув купюру в нагрудный карман рубашки, с диванного подлокотника подскакивает первым. Сгребая меня в объятья, он отвечает:

– Не на тебя, а на то, справится ли Андрюха. Ты же только с ним в последнее время общаешься.

– И Ваня думал, что он не справится? – уточняю я, когда Даня отходит в сторону, уступая меня брату.

– Я думал, он справится раньше, – отвечает Ваня.

Прежде чем обнять, он дарит мне искреннюю улыбку. Стёкла очков, подцепленных за воротник футболки, блестят в свете попадающего сквозь окна солнца. Как и глаза с их кофейного цвета зрачками.

Ваня – человек на все сто процентов. Он счастлив и здоров. Так почему это кажется мне таким неправильным?

– Значит, кончилась твоя депрессия? – Даня разводит руки в стороны. – Добро пожаловать обратно в дивный мир, где кроме чёрного и серого есть другие цвета?

– Депрес… – начинаю я, но не успеваю договорить, как меня перебивают:

– Заливать про то, что ты и правда болела, нам тут не надо. Люди с температурой не хлещут вино за ужином. Дядя Дима разрешил тебе выпить один бокальчик, а ты всю бутылку всандалила. Я от одноговзгляда на тебя опьянел тогда. А мне нельзя, между прочим, я сердечник!

– Ещё было обидно, что ты ничего нам не рассказала, – вступает Ваня. – Раньше – пожалуйста, даже те подробности вашей с Власом личной жизни, которые я, хоть убей, слышать не хотел. А теперь ты резко становишься на себя не похожей, молчишь…

– Мне просто нужно было немного побыть наедине с собой и подумать, – говорю я.

– Ну и как? Помогло?

Я зашла в мертвецки холодное море по колено и ждала момента, пока привыкну к дрожи и зябкости.

Теперь я готова нырнуть в воду с головой.

– Помогло, – киваю я.

– Ну, тогда с возвращением.

Оба, и Ваня, и Даня, выглядят такими радостными, что ко всем прочим моим демонам, которые, по правде говоря, никуда не исчезли, я чувствую ещё и вину за то, что так долго держала дистанцию между нами.

– У нас есть прекрасная возможность наверстать упущенное, – сразу начинаю я. – Потому что у меня разговор. К тебе, Вань.

Ваня демонстрирует мне поднятый в кулаке большой палец. Даня, надув губы, отступает к подоконнику, что-то ворча себе под нос.

– Сразу предупреждаю, немного странный.

– Мой любимый тип разговоров, – ухмыляется Ваня. Он возвращается на диван, присаживается, хлопает по свободному месту рядом с собой. Я сажусь. – Весь во внимании.

– Что ты знаешь о путешествиях во времени?

Ваня приподнимает одну бровь. Я слышу, как Даня удивлённо окает.

– Должен ли я спросить, зачем ты интересуешься?

– Нет.

– Так и думал. Тогда прошу, конкретнее.

– Представь, чисто теоретически, что есть человек, который попал в прошлое, изменил его и затем вернулся обратно в своё время. – Ваня кивает, мол, продолжай. – Так вот, теперь настоящее совершенно другое…

– Ведь даже крохотное влияние на хаотичную систему в одном месте может иметь большие последствия в другом, – вставляет Ваня. Краем глаза замечаю Даню, который слова брата сопровождает жестами, изображающими пустую, по его мнению, болтовню. – Эффект бабочки.

– Да, – подтверждаю я, подавляя смешок от увиденного зрелища. – Так вот, опять же, теоретически, вернулся этот человек домой, а дом – и не дом вовсе, и вообще всё изменилось настолько, что свою жизнь этот человек уже не узнаёт, но плюс ко всему ещё и не помнит. Нет у него никаких воспоминаний.

– Логично, потому что его во время их творения не было, – снова перебивает Ваня.

– Но может ли выйти так, что воспоминаний в голове у него нет, но при этом его тело помнит кое-что, движения какие-то, сигналы… Не знаю, понял ли ты меня.

– Кажется, понял, – Ваня хлопает себя по бёдрам. – И, теоретически, такое возможно, ведь воспоминания построены на эмоциях, которые мы проживаем в этот момент, а знания, в частности, физические, например – представляют из себя мышечный код: в начале изучения ты ещё используешь голову, но если достаточно натренировать себя, всё будет выходить на автомате. – Ваня замолкает, чтобы почесать подбородок. – Ты ведь когда на велосипед садишься, не проговариваешь в голове последовательность: села, левую ногу на педаль, правой оттолкнулась от земли, правую ногу на педаль, кручу левой, кручу правой, кручу левой, кручу правой – нет. Ты просто садишься и едешь.

– А с умственными знаниями такое прокатит?

– Не знаю, – Ваня глядит на меня, прищурившись. – Мыслительный код построен немного иначе. Но ведь это всё теоретически, да?

– Да, – киваю я.

И хотя не все вопросы разрешились, теперь понятно, почему я так легко победила Бена в схватке на ковре.

– Йо! – привлекая к себе внимание, говорит Даня. Теперь он стоит к нам спиной, что-то разглядывая в окне. – Кто-то припарковал свою колымагу на нашей стоянке. – Машет рукой. – Поперёк разметки, – Мы с Ваней покидаем диван и подходим к Дане. Как только оказываемся перед окном, он тычет пальцем в стекло. – Во.

Я сразу понимаю, о какой машине идёт речь. И правда поперёк, занимая аж целых три парковочных места, встала не машина, а целый дом на колёсах.

– Чья, интересно? – спрашивает Ваня.

– Понятия не имею, – отвечает Даня. – Но ему повезло, что Татьяны нет на месте, а иначе она бы ему колёса сняла.

– Это в лучшем случае. Помнишь, что она сделала с администратором ресторана, когда тот по ошибке в день свадьбы вместо светло-голубых скатертей постелил светло-розовые?

– Она ему нос разбила.

– Я бы тоже разбила, – вставляю я. – Светло-голубой – цвет неба, а светло-розовый…

– Почти не отличишь от грязно-белого, – заканчивает за меня Ваня.

Мы следим за водителем трейлера. Некоторое время он не покидает своего автомобиля, а когда всё-таки выходит, мы видим светловолосого крупного мужчину в солнцезащитных очках.

– Я его не знаю, – говорит Даня. – Может, страж в отставке?

– Зачем явился тогда? – спрашивает Ваня.

– Что ты у меня-то спрашиваешь? Я похож на няньку этого здоровенного красавчика?

– Откуда ты знаешь, что он красавчик? Нам отсюда только волосы и очки видны.

– И куртка! Зацени, какая у него крутая куртка!

– Он в штаб идёт, – замечаю я, встревая в их диалог.

Как по сигналу, Даня с Ваней подрываются с места. Я – за ними.

Мы оказываемся на первом этаже точно в момент, когда открывается входная дверь. Даня с Ваней тут же отворачиваются к стене с фотографиями, изображая заинтересованность, я же даже не пытаюсь как-то себя замаскировать: разглядываю незнакомца во все глаза. Он снимает очки, водружает их на голову. Мужчина ещё выше, чем казался. И крупнее. А ещё у него удивительно правильные черты лица и почти чёрные глаза, которые, пока я разглядываю их хозяина, впиваются в меня цепким взглядом.

– Не поможете? – незнакомец обращается ко мне.

По спине бегут мурашки. В голове, словно молния, проскальзывает мысль: где-то я уже его слышала!

– Да? – раньше меня оживляется стоящий рядом Даня.

Но холодные чёрные глаза блондина продолжают смотреть точно на меня:

– Мне нужно найти Дмитрия Романова.

– Четвёртый этаж. Дверь с треугольной резьбой и позолоченной ручкой, – в отличие от брата, присоединившийся Ваня отвечает сухо, без эмоций.

– Спасибо, – кивает мужчина.

Снова мне. Тогда и я решаю вступить в игру, вспомнив о своём преимуществе: ведь я живу в одном доме с Дмитрием и часто становлюсь свидетелем его разговоров с матерью, а потому о его планах проинформирована лучше всех.

– Но Дмитрия сейчас на месте нет, – говорю я, вспоминая вчерашний родительский диалог. – И сегодня уже не будет. Хотите что-то передать?

Пожевав губами и снова смерив меня взглядом, мужчина говорит:

– Ничего не хочу, спасибо. У меня к нему рабочий вопрос, так что дождусь личной встречи.

– Рабочий – это какой? – Данино любопытство преобладает над приличием, и сейчас я ему за это ох как благодарна.

– Это такой, что на время отсутствия Татьяны по назначению Дмитрия я – новый куратор защитников, – отвечает блондин, не меняясь ни в лице, ни в тоне голоса.

Чего совсем не скажешь о нас троих.

***

Бена я нахожу во внутреннем дворике штаба. Подпирая спиной стену у пожарной лестницы, он глядит на перекидывающих друг другу мяч парней. Пока я подхожу ближе, Бен успевает достать из внутреннего кармана куртки что-то прямоугольное, что я по ошибке сначала принимаю за телефон.

Потом приглядываюсь и в сердцах ухмыляюсь.

– А я всё гадала, как ты справляешься, – произношу, останавливаясь напротив Бена. Выхватываю из его рук сигарету. – Телевизор смотришь? Минздрав предупреждает.

– Минздрав может поцеловать меня в задницу, – ворчит Бен в ответ, выуживая из пачки новую сигарету.

Я тянусь, чтобы конфисковать и эту, но Бен успевает зажать её зубами.

– И давно ты куришь?

– Видимо, да. Когда мы оказались в этом настоящем, у меня в тумбочке уже был вскрытый блок, – Бен поджигает сигарету. Затягивается, прищуриваясь. – Надо бросать, это дело паршивое… Но приставучее до жути. – Выдохнув дым, Бен перехватывает сигарету подушечками пальцев и протягивает мне. – Курнёшь?

– Ещё чего не хватало, – я морщу нос. Затем бью Бена по руке, и остаток сигареты падает ему под ноги. – И ты больше не будешь.

Бен тушит окурок носком кроссовка.

– Если не перестанешь руками махать, я на тебя заявление накатаю с просьбой о судебном запрете на приближение, – говорит он, поднимая на меня взгляд. – Что это сегодня было? Ладно я – до нашего временного путешествия я защитником был уже не первый год. А ты едва перестала быть новенькой… Откуда такая силища?

– Ваня сказал, что это принадлежит здешней Славе, – я щёлкаю пальцами, вспоминая его фразу. – Мышечный код, или что-то вроде того.

– И что это значит?

– Понятия не имею. Но, видать, здесь я не последняя в рейтинге лучших.

– Это я уже понял. – Бен морщит нос, показательно потирает поясницу. Затем вытягивает руку перед собой, образуя преграду между нами. – Отошла, блин! И ближе не подходи.

– Боишься меня? – я удивлённо приподнимаю бровь.

– От вас, психов, чего угодно ожидать можно, – отвечает он.

А секунду спустя уже улыбается.

Рядом с Беном мне хорошо. Он стал моим вторым другом после Лии, которого я нашла именно тогда, когда больше всего в этом нуждалась. И, как и с Лией, я чувствовала – такую связь непросто будет разорвать.

– Так ты, получается, всё рассказала Ване? – спрашивает он, вдруг посерьезнев.

Я трясу головой. Киваю в сторону штаба, и Бен понимает меня, потому как сразу берёт направление к двери внутреннего дворика.

– Я просто задала ему, как учёному, интересующий меня теоретический вопрос. Да и смысл? Думаешь, нормальный человек поверит в путешествие во времени?

Мы проходим первый этаж штаба и снова оказываемся на улице, но уже за пределами территории объекта высокой важности. Бен идёт дальше, а я бросаю беглый взгляд через плечо на дверь и табличку рядом с ней.

Не гимназия и не пожарная станция – в этом времени существование стражей не является тайной, а потому большое четырёхэтажное здание носит название “Особого государственного учреждения по контролю межмировых отношений”.

Я нагоняю Бена. Он чуть поворачивает голову в мою сторону, словно убеждаясь, что это я, а потом произносит:

– Я тебе так скажу: нормальный человек – это тот, кто сам ни в жизнь не согласится отправляться в подобное путешествие.

***

Возвращаюсь домой я далеко за полночь. На радость не встречаю никакого возмущения со стороны родителей, как и их самих – лишь записка: “Слава, я у Ани Филоновой. Ужин в микроволновке. Целую, мама”. Дмитрий ещё в отъезде и будет только послезавтра. Свет из комнаты Артура льётся через щель между дверью и полом, и я даже слышу, как уменьшается громкость телевизора, когда я прохожу по коридору, но к Артуру всё равно не заглядываю – сразу ныряю в свою комнату.

Здесь слишком темно. Окна зашторены, и я не помню, чтобы делала этого перед уходом. Тянусь к выключателю, перевожу его в рабочий режим, но лампочка не загорается.

– Бесполезно, – произносит голос. Я вздрагиваю, вытаскиваю нож из куртки. – Извини. Не хотел тебя пугать.

Штора отодвигается в сторону, и я вижу силуэт сидящего на подоконнике человека. Он поднимает руку в воздух, и одновременно с этим я мысленно готовлюсь к нападению, но вместо этого человек просто проводит ладонью по окну. Следы его пальцев оставляют лёгкое свечение на стекле.

Свечение превращается в светлячков, взмывающих к потолку комнаты.

Это продолжается до тех пор, пока на потолке не остаётся и сантиметра пустого места. И теперь, когда комната освещена лучше, чем когда-либо, несмотря на холодность излучаемого света, я вижу своего гостя.

Как же он изменился…

– Мы договаривались на встречи без оружия, – Кирилл кивает на кинжал у меня в руке. – Он не железный, и всё же я не люблю, когда нарушают обещания.

Я кидаю кинжал на кровать. Кирилл удовлетворённо кивает. Я не знаю, с чего начать разговор. Всё, что мне удалось узнать о Кирилле из этого настоящего, напоминает криминалистическую сводку, некролог и доску объявлений в одном флаконе.

В этом настоящем пираты – не воришки, странствующие по мирам в поисках лёгкой добычи и мелкого заработка. В этом настоящем пираты – преступники. Они не воруют, они совершают грабежи. Они не подбирают оставленное, они берут, не спрашивая разрешения. Они не запугивают, они сразу переходят от слов к делу.

Гло здесь не тихая, а жестокая, Филира – не по-хорошему чудаковатая, а коварная, Север – ещё более беспощадный и яростный, а Кирилл… Мой Кирилл больше не просто главарь ренегатов, он – лидер тех, кто, в случае поимки, будет казнён на месте, без суда и следствия.

– Зачем ты пришёл? – спрашиваю я.

– Как обычно, – Кирилл соскакивает с подоконника. Складывает руки на груди. Ткань его плаща противно хрустит. – Желание сдать меня ещё не появилось?

Видимо, это происходит не в первый раз: Кирилл наведывается ко мне и даже может обмолвится о том, что собирается сотворить, а я… не могу собственными руками подвести его под трибунал, даже несмотря на клятву, которую принесла перед Советом.

Он – мой друг. Вопреки всему, что произошло, и несмотря на то, что ещё случится.

– Ты сам знаешь, – отвечаю я.

– Знаю, – Кирилл касается медальона на своей шее.

Человек с кувшином. Водолей. Мой медальон тоже на месте – я чувствую его на своей коже чуть ниже ключиц.

– И это странно, – продолжает Кирилл. – Я тебя не понимаю, Рось. Ты настоящая дура, если надеешься, что сумеешь изменить меня, воззвав к совести. – Кирилл демонстрирует мне свои ладони. – Эти руки видели столько крови, сколько не видел ни один донорский пункт. Думаешь, хоть что-то сможет их очистить?

– Надеюсь.

– Надежда умирает последней, – хмыкает Кирилл.

Светлячки под потолком, один за другим, потухают, растворяясь в пустоте. Я уже знаю – с последним светлячком исчезнет не только свет в комнате, но и Кирилл.

А потому говорю, пока есть время:

– Я скучаю по тебе, Кирь.

– Давай обойдёмся без громких слов. Пожалуйста, – голос Кирилла срывается на последнем слове. – Ты не сможешь вечно быть ко мне добра.

– Я знаю, что где-то внутри тебя остался мальчик, который был моим лучшим другом.

– Рося…

– Пока не поздно, Кирь…

Светлячки гаснут все разом, но прежде я вижу, как дымкой тает силуэт Кирилла.

Даже видению не хватает храбрости дослушать меня до конца. Наверное, именно поэтому Кирилл и не приходит лично – знает, что я без труда смогу отыскать слова, способные достучаться до светлых уголков его души.

Критический рубеж. Глава 2

Бен, что для него, наверное, стоит невероятных усилий, молчит. И не просто молчит, а буквально язык проглотил, внимательно, пристально и неотрывно следя за новым куратором защитников.

Не он один. Каждый в строю боится даже вздохнуть, не то, чтобы дёрнуться.

Я, уже разговаривая с ним и зная, что он вполне обычный человек, реагирую не так бурно. Но всё же есть в нём что-то такое, что даже меня заставляет неестественно ровно держать спину.

А ещё это странное чувство дежавю: голос, лицо, движения.…

– Меня зовут Антон, – голос светловолосого эхом разлетается по тренировочному залу.

Мы с Беном переглядываемся. Без причины, просто чтобы убедиться: Антон – не страшное видение, а что-то вполне себе реальное, с чем нам отныне придётся сталкиваться каждый день.

– Вижу вопросы на ваших лицах. Чтобы избежать их и прочих инсинуаций, предлагаю сразу расставить все точки над “i”: я был стражем в течение шести лет, никогда не состоял в оперативной группе, в отставку ушёл из-за травмы. Вернулся по рекомендации Татьяны, поэтому других кандидатур на это место не рассматривали.

– Я знаю, почему она его рекомендовала, – едва слышно шепчет Бен. – Одного поля поганки.

Я коротко киваю. От Антона так и веет духом Татьяны. Они похожи на брата и сестру, которые, несмотря на внешние различия, внутренне идентичны до мельчайших деталей, вроде манеры прищуриваться или делать жёсткий шаг, сначала ступая на пятку, а после резко опуская носок.

– Сейчас передо мной все защитники, проходящие обучение на данный момент: от новичков до выпускников. Есть здесь и оперативники. – Антон замолкает, облизывает губы. – И это всё, что мне известно. Я могу лишь предполагать, кто из вас кто. Я не видел результатов экзаменов и не оценивал рейтинги. Я не верю цифрам и графикам.

– Сейчас он скажет, что хочет устроить показательные выступления, – Бен переминается с ноги на ногу, дёргает плечами. – Цирк уехал, а клоуна бомбой сбросили на нас в наказание.

– Поэтому вам придётся заново продемонстрировать свои умения. Татьяна дала мне карт-бланш, и это значит, что я могу с лёгкостью изменить настоящий порядок. У одних появится шанс попасть в оперативную команду, – Антон останавливает свой взгляд на мне. – У других – вылететь из неё.

Бен клацает зубами. Если бы мог, станцевал бы победный танец, но в этот раз даже он понимает – факт его правды нам ну совсем не на руку.

– Сегодня будут обычные занятия, с завтра начнём показательные.

Последние вводные слова Антона. Затем он даёт команду приступить к разминке. Сначала мы бегаем по периметру тренировочного зала различными способами: трусцой, спиной вперёд, приставным шагом, с захлёстом голени. Потом распределяемся в шахматном порядке и приступаем к махам и наклонам.

Есть своеобразное, но всё-таки преимущество в том, чтобы не помнить, как владеть своим телом в тренировках – я могу позволять ему самому справляться с заданиями, отключая голову и вообще ни о чём не думая.

В такие моменты я отдыхаю даже лучше, чем ночью.

– Ты вылетишь, – говорит Бен.

Антон просит разбиться на пары, и Бен, не задумываясь, хватает меня за рукав футболки и тянет в самый дальний угол.

– С чего это? – интересуюсь я.

– С того, что ты не сможешь продемонстрировать Капитану Америке свои способности без партнёра, приказа или стрессовой ситуации.

Упражнения у Антона прям как в лучших традициях школьной физкультуры – именно там я последний раз, садясь на пол и держась за руки со своим партнёром, растягивала мышцы.

Это вызывает двоякие эмоции: с одной стороны, ностальгию, а с другой заставляет задуматься о возрасте Антона и отсутствии его профессионального опыта как инструктора.

– Ты снова хочешь получить? – спрашиваю, в шутку хмуря брови.

В ответ Бен показывает мне язык. Хватая меня за запястья, он резко тянет на себя, и я чувствую сильную боль в мышцах ног.

– Полегче! – скулю я.

– А чего ты угрожаешь?

С трудом, но мне удаётся вернуть свои руки. Я пинаю Бена в щиколотку, в которую до этого упиралась ступней.

– Я не угрожаю, просто бесит…

– Что? – перебивает меня Бен.

Чуть громче, чем нужно – Антон бросает в нашу сторону внимательный взгляд. Приходится на некоторое время замолчать и сделать вид, что мы увлечены растяжкой, и ничем другим.

Но стоит только Антону отвернуться:

– Бесит то, что я тебя от позора оградить хочу? – Бен задирает подбородок. – Ты же не можешь атаковать. Максимум – оборона, и то, если повезёт.

– Ты меня недооцениваешь.

– Сейчас я – единственный, кто оценивает тебя реально . – Бен вытягивает вперёд руки, призывая меня снова схватиться за них. – Так что не ворчи.

Я тяжело вздыхаю, но к упражнениям возвращаюсь. На этом наш разговор заканчивается вслух, но продолжает вертеться в моей голове. Бен прав. Опять. Снова. Это уже входит в мою ежедневную рутину, что печально: умыться, одеться, поесть, убедиться, что Бен – самый сообразительный из нас двоих.

Нужно с этим что-то делать, пока он окончательно не зазнался, а я – не стала зависимой от его помощи. Нужно приводить мысли в порядок, нужно заново познавать собственное тело.

Будет сложно. Возможно, сложнее, чем было раньше в любой из ситуаций, когда я думала, что всё уже кончено и хуже уже точно не станет.

Каким бы тёмным не казалось дно, всегда есть что-то ниже.

Я вздыхаю. От Бена это не утаивается. Он сводит брови к переносице, но вопроса не задаёт и даже взгляд надолго не останавливает.

Как ему удаётся понимать, когда стоит вмешаться, а когда – промолчать? Да и вообще, с каких пор Бен знает, что такое тактичность?

– После разминки в тех же парах приступайте к спаррингу по любой из знакомых вам техник, – объявляет Антон.

Защитники заметно расслабляются. Если сначала Антон пугал их по причине неизвестности, то теперь, когда он сам раскрыл все свои планы, они могут спокойно погрузиться в родную атмосферу.

Я тоже хочу снова чувствовать это – уют в знакомых местах, комфорт рядом со знакомыми людьми. И не на краткосрочную перспективу в виде мимолётных фантомов прошлой жизни, а надолго. Желательно – на всю оставшуюся.

А иначе, чувствую, недолго мне осталось.

***

Ноги сами ведут меня к лифту. Теперь пройти к этажу с камерами труда не составляет: сенсорный датчик на двери распознаёт клятву на моём предплечье и загорается неоновым синим по контуру моих пальцев. Металл слегка поскрипывает, когда дверь открывается, впуская меня через свои створки в крохотное помещение.

Десять счётов вниз, и я всё так же не знаю, сколько это в метрах.

За дверьми лифта ничего не изменилось с момента, как я пришла сюда с Ваней, чтобы вытащить Лису; узкий, длинный коридор, состоящий из камер, расходится в две стороны лишь в самом своём конце, синий свет лампочек бьёт в глаза.

Я делаю шаг из лифта, двери которого сразу перекрывают мне отступной путь. Набираю в грудь побольше воздуха и иду вперёд. Приходится рассматривать временного жителя каждой камеры, чтобы найти своего: с отросшими волосами, скрывающими лицо не хуже натянутого на лоб капюшона, с ярко-голубыми холодными глазами, с покрытыми шерстью руками, с когтями, с невинным лицом подростка.

Он мне сегодня снился. Он был одной из химер Христофа, которыми тот управлял, словно марионетками, в прямом смысле дёргая за ниточки. Я, в свою очередь, в этом сне была лишь сторонним наблюдателем. У меня не было возможности вмешаться, а потому приходилось лишь провожать взглядом каждую следующую игрушку Риса, которую он калечил, а после выбрасывал в темноту.

Останавливаюсь напротив нужной камеры. Мой заключённый сидит на каменном полу, прислонившись спиной к стене, и вертит что-то в руках. Как не пытаюсь разглядеть, что именно, никак не удаётся.

– Тай, – зову я.

– Слушание сегодня в шесть вечера, – отвечает он, не поднимая головы. – До этого я имею права не отвечать на вопросы стражей.

– Знаю, – вру я. – Но я здесь не за тем, чтобы пытаться тебя скомпрометировать.

Тай не реагирует.

– Что с тобой произошло? – продолжаю я. – Почему ты стал преступником?

– Какое тебе дело? – отвечает он вопросом на вопрос.

– Потому что я знала тебя как… обычного парня. Ты одевался словно старый рокер и вёл себя неидеально, но точно не был тем, кого сажали за решётку за что-то большее, чем неуместное поведение.

Медленно, – как мне кажется, даже чересчур показушно, – Тай поворачивает на меня голову. Голубые глаза оборотня гаснут, им на смену приходят обычные человеческие зрачки.

– Как ты могла меня знать, если я вижу тебя впервые в жизни?

– Это долгая история…

– До тех пор, пока я – её часть, мне всё равно интересно.

– Поверь мне, ты не поверишь мне, – говорю я, усмехаясь.

И, что странно, моя глупая шутка производит эффект и на Тая. Он улыбается. Правда, всего на мгновение, но и этого мне достаточно, чтобы понять – парень будет слушать меня, даже если продолжит старательно делать вид, словно я здесь – единственная, кто находится в невыгодном положении.

– Кем является твой отец? – спрашиваю я. Делаю шаг ближе к решётке, останавливаясь практически вплотную к ней. – Мой па… – слово встаёт поперёк горла. Приходится приложить немало усилий, чтобы всё-таки заставить себя его произнести. – Мой папа, кажется, знал твоего…. И, возможно, даже был его другом.

– Мой отец мёртв.

Слова Тая ставят меня в тупик.

– Прости, я… не знала…

– Он умер год назад. Не думаю, что тебя не было настолько долго, чтобы не знать об этом.

Я ничего не помню и ничего не знаю. Это не тупик – это провал. Что мне сказать? Как вести себя теперь?

Опускаюсь на пол, облокачиваюсь боком на прутья решётки, колени обхватываю руками. Тай внимательно следит за каждым моим движением.

– Мне очень жаль, – произношу я. – Но я правда не знаю ничего о твоём отце.

– Он был альфой, его звали Амадеус. Это тебе о чём-то говорит?

Я киваю.

– Его убили свои же. Точнее, та часть стаи, которая не любит вас, стражей. – Тай снова глядит на предмет в своих руках. Если его ему разрешили оставить, значит, это что-то неопасное. Если Тай держит это при себе, значит, это что-то ценное. – Убили из-за того, что он собирался жениться на такой, как вы. Мы с сестрой остались вдвоём. А потом она переметнулась на сторону убийц отца, и я остался один. – Тай сжимает ладони в кулаки.

– Ты напал на меня, потому что хотел отомстить мне в лице всех стражей?

– Ещё одна глупая попытка сделать хоть что-то.… Вот уже полгода пытаюсь, но я не убийца, хоть и не буду врать – желание не оставить от вас и мокрого места слишком высоко.

– Я тебя понимаю.

Тай прыскает:

– Сомневаюсь.

Он бегло осматривает меня. Несколько раз его глаза вспыхивают голубым буквально на секунду. Интересно, о чём он думает?

– Что же произошло с тобой? – наконец спрашивает он. – Почему ты… Ты боишься. И это не что-то временное – страх стал твоим вторым запахом после первого, естественного.

– Все вокруг меня умирают, – говорю я.

И вдруг понимаю – впервые произнесла это вслух.

Вот она – точка невозврата. С этого момента слова имеют вес. Теперь они значат больше, чем когда были призрачной ватой в моих мыслях.

Теперь они настоящие. Теперь они живые.

В отличие от тех, кто по моей вине давно обрёл покой где-то под землёй.

– Умирают те, кто больше меня достоин жить, – продолжаю я. – И я уже никак не могу это исправить.

– Они умирают не из-за тебя, – говорит Тай с лёгким пренебрежением. – А то слишком много чести. Они умирают, потому что кто-то их убивает. Ведь не ты держишь оружие?

Я качаю головой.

– Не я. Но их кровь всё равно просачивается через мою кожу, – я вздыхаю. – И я боюсь, знаешь, больше всего на свете, что это ощущение уже никогда меня не покинет.

Тай ведёт бровью. Даже если он хочет что-то сказать, похоже, делать этого он не будет.

Христоф мёртв, и он остался только в моих воспоминаниях, но всё равно ему удаётся влиять на чужие жизни. И сейчас запястья Тая, как было в моём сне, связаны тонкими нитями безысходности.

Он жив, но эта жизнь даётся ему ещё труднее, чем принятие факта смерти.

Я должна что-то сделать. Если не могу взять под контроль свою жизнь, то, быть может, стоит начать с других?

Я встаю с пола, прикладываю ладонь к межкамерной панели. Тай вскакивает на ноги вместе с тем, как щёлкает замок, оповещая об открытии.

– Что ты делаешь? – спрашивает он.

– Пытаюсь всё исправить, – говорю я. Хватаюсь за прутья решётки и отодвигаю её в сторону, позволяя Таю покинуть камеру. – Я знала парня, на тебя похожего. Он тоже стал тем, кем стал, не по своей вине. Но его мне спасти не удалось, а тебя… Может, шанс ещё есть.

В ответ на мои слова Тай коротко кивает. Оглядывается в поисках отступного пути. Его взгляд устремляется на что-то в противоположном от лифта направлении, и я понимаю – для заключённых должен быть другой вход.

А значит, и выход.

– Только не позволяй мне сожалеть об этом, – прошу я чуть ли не слёзно.

Я доверяю малознакомым – это мой главный минус. А всё потому, что я стараюсь никогда не судить о ком-либо по поступкам, не зная всей картины.

И это – мой главный плюс.

– Надеюсь, ещё увидимся, – бросает Тай вместо благодарности.

Это последнее, что он делает, прежде чем пуститься наутёк.

Всё или ничего. Если я снова ошиблась, мой собственный список смертников грозит пополниться чьим-то именем.

***

– Слава! – окликают меня в коридоре.

Каждая клеточка тела покрывается мурашками.

Нас рассекретили , – проносится в голове.

Сейчас Тая и меня ему в компанию посадят за решётку. Стараясь сохранять последние остатки самообладания, я оборачиваюсь. Ко мне идёт девушка с короткими волосами, выкрашенными в ярко-зелёный цвет.

– Да? – спрашиваю я, стараясь найти в голове хоть одно воспоминание о ней или её имени.

Но в этом отпадает вся необходимость, когда я вижу на её шее золотое ожерелье.

“Марья”.

– Да, Марья? – повторяю зачем-то.

На секунду в глазах Марьи вспыхивает непонимание. Потом она, видимо, вспоминая, с какой целью меня звала, щёлкает пальцами:

– К тебе там гости пришли. – Марья кивает головой наверх. – Я попросила её подождать в гостиной.

– Спасибо.

Зря переживала. Хотя… гости?

– Только ты бы поторопилась, – губы Марьи растягивает широкая улыбка. – Там Марк, и он, по-моему, положил глаз на твою подругу.

Меня как током прошибает. Не может быть.… Или она и правда пришла?

– Спасибо, – ещё раз бормочу и, обходя Марью, хлопаю её по плечу в дружеском жесте.

Опять что-то, что выходит само собой, инстинктивно. Поэтому из нас двоих я – единственная, кто опешивает от этого своего действия. Марью оно совершенно не беспокоит – она продолжает свой путь дальше по коридору, выходя во двор штаба.

Ведь мы, возможно, с ней больше, чем просто товарищи по службе. Мы можем быть друзьями. Мы могли вместе ходить в кино или в торговый центр, у нас могут быть общие, интересные только нам двоим, темы для разговора или даже шутки, которые случайный слушатель не поймёт никогда.

Я вздрагиваю, как от попавшей за шиворот ледяной воды. Эти мысли, как паразиты, поселяются в моей голове. Они копошатся, причиняя почти что физическую боль.

Возвращается мигрень. Тяжкая усталость без возможности действительно провалиться в самозабвенный сон.

Моё состояние похоже на замкнутый круг: плохо, ужасно, хорошо, плохо, ужасно, хорошо – и так без пауз и отдыха.

Наверх поднимаюсь на автомате. Дверь в гостиной открыта нараспашку, и до меня доносятся несколько голосов:

– Так где вы со Славой познакомились, говоришь?

Марк! Внутри сразу так тепло становится. Курчавый солнечный юноша – не только Бенов лучший друг, но и его отдушина, – жив, кажется, вполне цел и наверняка бесконечно счастлив.

Ведь по-другому и быть не может. Я помню Марка именно таким; даже когда он был на грани жизни и смерти, он не унывал ни на секунду.

Бен, должно быть, именно у него этому научился.

– Я вообще-то молчала.

Едва не вскрикиваю. Лия. Это точно она, её голос мне ни с чьим другим не перепутать!

– Ваш ковен очень влиятелен здесь, в Дуброве. Если честно, для нас, стражей, честь, что вы сотрудничаете с нами.

– Мило.

– Лично я с огромным уважением…

Я появляюсь в гостиной раньше, чем ситуация становится патовой. Лия тут же подскакивает с дивана, на краю которого сидела.

– Слава Богу! – восклицает она. Не давая мне поздороваться с Марком или хотя бы остановиться, Лия перехватывает меня за локоть и утаскивает обратно в коридор. – Что за странный парень? Я уже почти была готова нарушить соглашение и применить магию, лишь бы только он отстал!

– Это Марк, – говорю я, оборачиваясь через плечо. В дверном проёме появляется курчавая голова. Её обладатель подмигивает мне в качестве приветствия. – Он хороший, на самом деле.

– Верю на слово, – нехотя бросает Лия.

Она продолжает тянуть меня за собой, словно знает, куда именно нам нужно попасть.

– Зачем ты пришла? – интересуюсь я по ходу.

– Да у меня эта вся вчерашняя ситуация всё из головы не выходит.

Оказываясь на первом этаже, мы направляемся к выходу во внутренний дворик. Там – к одной из скамеек. Только позволяя мне присесть, Лия наконец выпускает мою руку. Сама девушка присаживаться, похоже, не думает. Как и успокаиваться; только мельтешит перед глазами со сложенными на груди руками.

– С оборотнем?

– Ага. Это, просто, знаешь… – Лия останавливается, выдыхает. – Моё первое нападение было. – Я замечаю, как напрягаются её пальцы, обхватывающие собственные плечи. – Меня родители к такому не готовили. Они вам, стражам, не доверяют, но всё равно говорят, что вы хорошо выполняете свою работу. А вчера…

Кажется, я понимаю, к чему она ведёт.

Мы хорошо выполняем свою работу, и всё же именно из-за меня Лия вчера чуть не пострадала.

– Ты права, извини, – говорю я. – Мне стоило…

– Что? – Лия, похоже, искренне удивлена тому, что слышит. – Я не за извинениями пришла, Слав. А чтобы сказать “спасибо”.

– За что?

– За то, что хоть в чём-то мои родители правы, – Лия опускает руки вдоль тела. Я бегло осматриваю её. Как обычно – идеальная. От макушки и до бархатных туфель. – Я вчера вела себя не очень благодарно…

– Брось, – отмахиваюсь я, когда чувствую, как трудно Лие даётся оправдание своему поведению. – Ты вела себя так, как вёл бы себя любой нормальный человек.

Сначала – короткий кивок. Затем ухмылка.

– Но я ведь не человек, – произносит она.

– Если хочешь знать – меня это совсем не волнует.

Лия пристально разглядывает моё лицо. Должно быть, за время проживания здесь, в Дуброве, где нет причины скрывать свою принадлежность к какой-либо из форм жизни, она привыкла видеть разную реакцию на факт своего рождения. Кто-то наверняка, как Марк, был восторжен и восхищён, кто-то, как я, например, и вовсе не видел причины чертить чётких границ, отделяя одних от других.

Но ведь всегда, в любом мире и любом времени, обязательно будут те, кто привык ненавидеть. Даже без причины, даже просто ради самого факта ненависти. Подавляющее меньшинство – так я их называю. Несмотря на проигрыш в количестве, они давят массу своей силой, а потому наносят больший ущерб, чем должны, исходя из логики и математики.

– У меня, кажется, больше на сегодня нет занятий, – говорю я, хотя понятия не имею, какое у меня расписание. – Если есть желание, можем немного прогуляться по городу.

– Да, – отвечает Лия тут же, не беря и секунды на раздумья. – Я с удовольствием. Давно не гуляла… просто так, без причины. – Лия берёт паузу для улыбки. – И с компанией, способной говорить о чём-то, кроме сложных домашних заданий.

***

Лия оставляет меня после звонка своего младшего брата. Она объясняет: тот учится в Академии, но сейчас приехал в Дубров, чтобы отдохнуть пару дней и забрать из дома кое-какие вещи. Поэтому около шести мы прощаемся, расходимся. Но что она, что я, оборачиваемся ещё по два раза, чтобы бросить напоследок:

– До встречи!

– Ещё увидимся.

– Я позвоню.

– Отлично!

Только когда Лия скрывается за поворотом, я могу отвести взгляд прочь. Мои уши пылают. Я вспоминаю все наши прошлые прогулки и вообще все вечера, проведённые вместе, и чувствую себя такой счастливой, которой, думалось, уже не буду никогда.

Я не знаю, есть ли шанс построить нашу дружбу заново на руинах отношений, которые связывают нас здесь, но надежду я чувствую и буду хранить её столько, сколько потребуется.

В кармане звонит телефон. Достаю его и вижу на дисплее имя человека, говорить с которым по десять раз на дню уже вошло в привычку.

– Это ты его освободила? – спрашивает Бен вместо приветствия.

Голос у него тихий, и мне в голову приходит мысль: напускное. О таких вещах, как сбежавший преступник, ни один из стражей не будет говорить так спокойно.

– Допустим, – отвечаю я, не пытаясь лукавить.

А смысл? Бена всё равно не обманешь.

– Разреши узнать, зачем?

Вопрос проще некуда, и у меня есть заготовленный ответ, но внезапно он кажется мне недостаточным основанием для нарушения закона.

– Ты сдал меня? – спрашиваю я вместо этого.

– Ты слышишь где-то на заднем фоне полицейские сирены? – фыркает Бен. После следует тяжёлый вздох: – Нет, я тебя не сдал. Но мне нужны объяснения. Конкретные и без нытья.

– Ладно. Тогда жду тебя на том месте, где мы сидели вчера. Я всё рано не хочу идти домой.

– Сегодня не могу. У нас тут семейный праздник.

Бен замолкает, я не знаю, что ему ответить. Пауза, переполненная общими размышлениями, отдаёт неловкостью. У Бена дела идут гораздо лучше, и сначала мне казалось это неправильным – мы должны были страдать одинаково, а иначе где справедливость? Но потом я поняла: Бен заслужил любящую маму, которая каждый вечер с нетерпением ждёт его возвращения.

После того, сколько людей умерло по моей вине, я заслужила разве что стёкол в компоте.

– Но ты можешь прийти ко мне, если хочешь, – предлагает Бен, нарушая паузу.

– Как-то неудобно… – протягиваю я.

– Не заставляй меня сейчас перечислять все вещи, которые действительно неудобно делать, иначе это затянется часа на два, – параллельно с нашим разговором, Бен чем-то занимается, а потому иногда в трубку мне пробираются посторонние звуки. – Решай: пойдёшь или нет?

– Пойду, – выпаливаю я.

– Вот и славно. Тогда заскочи в магазин, купи каких-нибудь пирожных, а то торта на всех может не хватить.

– Да ладно, я перебьюсь.

– Так а кто говорит, что это для тебя?

Я усмехаюсь, Бен кладёт трубку.

И только в автобусе, оплатив поездку и усевшись на самом дальнем от водителя месте у окна, я понимаю, что понятия не имею, в какой части города находится дом моего нового друга.

***

Мама Бена совсем не такая, какой я её себе представляла. Абсолютно домашняя, без лоска и шика, но всё равно очень красивая, она порхает вокруг стола в своём голубом бархатном костюме, расставляя по местам посуду, приборы и фужеры. Я предлагаю свою помощь, но она отмахивается, и в место этого возвращается к своему монологу, который завела, едва мне стоило переступить порог квартиры. Говорит она преимущественно о Бене, как и каждый родитель, действительно сильно любящий своего ребёнка. У таких всегда есть пара-тройка историй, в которых их чадо предстаёт в виде забавного, но смышлёного, рискового, но сообразительного…

Я уже даже не понимаю, где заканчивается одна, а начинается другая. Зато замечаю, что у рыжеволосой женщины серые, как у Бена, глаза, и такие же пухлые губы.

– Всегда рада пообщаться с Андрюшкиными друзьями, – мама Бена, которую тот представляет Маргаритой Вениаминовной, останавливается у моего стула и кладёт ладонь мне на плечо. Когда она снова заговаривает, голос её становится грустным-грустным. – Ты как себя чувствуешь?

– О чём это вы? – я бы и рада сыграть дурочку, но действительно не понимаю, что женщина имеет в виду.

– Андрей говорил, у тебя сильный стресс на фоне каких-то семейных обстоятельств.

Я сжимаю челюсть до зубного скрипа. Вот трепло!

– Да, – в конце концов, отвечаю я. – Можно сказать, что сейчас у меня в жизни не лучшие времена.

Маргарита Вениаминовна кивает, но вопросов больше не задаёт. Не знаю, о чём она подумала, но надеюсь, это была лишь формальная вежливость, и она не собирается анализировать меня у себя в голове.

– А где дед? – спрашивает Бен у матери, присаживаясь рядом со мной.

Ему пришлось встретить меня на подходе к своему дому, потому что я умудрилась заплутать в четырёх высотках. Теперь он снова переоделся в домашнюю одежду, и я отмечаю, что в родных стенах он не очень-то и следит за тем, как выглядит.

Старые шорты и футболка с отрезанными рукавами – это больше по моей части. А потому меня так и подмывает как-нибудь уколоть Бена.

– Угадай с трёх раз, – недовольно бросает Маргарита Вениаминовна.

Тут же что-то хлопает, кажется, дверь. Тянущий изкухни запах курицы смешивается с терпкостью табака. Низкий голос напевает незнакомую мне мелодию.

Ещё мгновение, и в дверях появляется высокий седовласый мужчина.

– Пап, ну пожалуйста – курить выходи в коридор! – возмущённо просит Маргарита Вениаминовна.

– Ритка, не гундось, – отвечает ей Бенов дед. Взгляд его светло-серых, практически в цвет густой бороды, глаз останавливается на мне.

Закатанные до локтей рукава свитера. Секундный прищур. Лёгкое движение, чтобы поправить волосы. Всё такое знакомое, что я едва удерживаюсь от того, чтобы не хлопнуть Бена по плечу и закричать: “Вы капец какие одинаковые!”.

– Вам, юная леди, запах сигарет не мешает? – Я отрицательно качаю головой. – Вот и славно. – Он проходит мимо дочери и усаживается в кресле на углу стола. – Меня зовут Вениамин. Но можешь называть Беном, если не беспокоишься насчёт всей этой уважительной чепухи.

Я косо гляжу на Бена, который мне уже известен. Тот поджимает губы.

– Очень приятно. Я Слава.

– Слава, – повторяет Бен-старший. – Не Романова ли?

– Она самая.

– То-то я думаю, физиономия уж больно знакомая, – Бен-старший сладко улыбается. – Димкина копия. Сколько тебе лет? – мужчина переводит взгляд на внука. – Вы одногодки, должно быть.

– Я старше, – подаёт голос Бен.

– На пару месяцев, – напоминаю я.

– Но ведь старше.

Раньше, чем я что-то успеваю ответить, Бен-старший прыскает. Эта его реакция сбивает меня с мысли, и я отвлекаюсь на Маргариту Вениаминовну, которая совершает последние приготовления.

Спустя некоторое время, комната заполняется людьми. У Бена-старшего не так много товарищей по службе, как я себе представляла, но потом до меня доходит – здесь наверняка собраны только самые близкие.

Две женщины, трое мужчин. Все одного возраста. Многие – со шрамами . Защитники.

После третьего тоста в ход идут истории былых приключений. Я превращаюсь в слух, внимая каждому сказанному в комнате слову. Несколько раз Бен пытается вытащить меня из-за стола, но я сопротивляюсь, а вскоре мне на помощь приходит и сам Бен-старший, который велит своему внуку оставить меня в покое.

Так Бен сдаётся. Я наконец понимаю, почему он с таким восторгом упоминает о своём дедушке.

У меня никогда не было мужского идеала. Ни отца, ни деда – никого. И хотя считается, что для девочки главное – мама, я всегда мечтала о мужском плече рядом, на которое можно будет положиться в любой момент своей жизни: сначала в младенчестве, когда он будет укачивать меня на руках, потом в детстве, когда будет помогать устойчиво держаться на роликах, затем в юности, когда будет обнимать при встрече у подъезда в поздний час… и где-то ещё запредельно далеко, во взрослой жизни, когда я подарю ему свой первый танец в качестве хоть и уже чьей-то жены, но всё ещё его дочери, потому что лишь он один будет для меня самым главным мужчиной.

Такого не было. И сейчас, сидя и слушая Бена-старшего с открытым ртом, я понимаю, чего на самом деле лишилась.

Не просто плеча – сердца. Такого, которое будет биться за тебя до своего последнего стука.

Бен-старший храбрее, чем Андрей рассказывал. Бен-старший умнее, чем Андрей мог даже подумать. Но самое главное, – особенно, для самого Андрея, – Бен-старший любит своего внука сильнее, чем тот считал. Это ощутимо не в словах, но во взгляде и в том, как он кладёт ему ладонь на плечо и по-отцовски улыбается.

Дмитрий делает что-то похожее. Правда, я не чувствую ничего из того, что должна давать ему в ответ.

Только когда виновник торжества уходит покурить, а Маргарита Вениаминовна – на кухню, Бену удаётся увести меня в свою комнату. Здесь много дисков: музыкальных и видео, а ещё аномально большое количество растений в горшках, чего я ну никак не ожидала увидеть. А в остальном – тот же хаос, что творится и в помещении группы “Альфа” на выделенном ему пространстве.

Бен перетаскивает одежду и какие-то книги с кровати на стол и предлагает мне присесть. Я размещаюсь на краю, сам он усаживается рядом.

– Помнится, ты хотела увидеть деда, – первым заговаривает Бен. – Ну, и как он тебе?

– Очень он классный, – отвечаю я. – Лучше всяческих ожиданий. Вы, кстати, очень похожи.

– Да брось!

– Серьёзно! И дело не только во внешности. – Вкусный ужин и приятная компания дают о себе знать: я расслабляюсь, забираюсь на кровать с ногами, обхватываю колени. – Повадки, манеры, некоторые слова… Либо ты хороший пародист, либо у вас к крутости есть какая-то генетическая предрасположенность.

– Мне просто повезло, что мой герой живёт со мной под одной крышей, – говорит Бен, улыбаясь. – Так рад был, когда узнал, что здесь он жив. Знаешь, я домой вернулся, а он встретил меня со словами: “Я надеюсь, ты врача на постоянной основе посещаешь? А то всё по каким-то бабам шляешься по ночам”. А сам ухмыляется, потому что знает, что я с Полиной встречаюсь. – Бен поджимает губы в попытке наконец избавиться от улыбки, но у него это никак не выходит. – Люблю я его, короче.

– И он тебя, – говорю я.

– А знаешь, что самое странное? – едва давая мне договорить, снова вступает Бен. – То, что он совсем не изменился. Ни капельки. Всё то же, только здоровье, Слава Богу, лошадиное. Зато мать… Я чувствую себя как герой в фильме, который просыпается одним днём и понимает, что его родители – это больше не его родители. То, что ты видишь там, – Бен указывает на плотно прикрытую дверь, – я не знаю, что это. Моя мама умела только хлопья молоком заливать, а тут… Хочешь запеканки? Дай мне полчаса. Жюльен? Да как два пальца. Фаршированную индейку? А ничего посложнее нет?

Бену никак не скрыть своё удивление, граничащее с недоверием. Возможно, впервые за всё время это не напускные эмоции, за которыми он привык умело прятаться, а что-то действительно серьёзно его беспокоящее.

– Здесь она явно лучшая мать, – начинаю я, но меня тут же обрывают:

– Здесь она не моя мать. Я, знаешь, на такое не куплюсь. К тому же, как прикажешь забыть тот факт, что они с отцом бросили меня на произвол судьбы?

– Никак. В этом-то и проблема.

Где-то в другой комнате хлопает дверца балкона. Раздаётся невнятное ругательство Бена-старшего и следом недовольное ворчание Маргариты Вениаминовны.

– Итак, – говорит Бен. – Возвращаясь к нашим баранам. Тай. Зачем?

– Потому что он один из тех, чья жизнь превратилась в Ад из-за меня.

Бен улыбается, но за этой улыбкой не скрывается ничего хорошего.

– С чего ты решила, что сможешь ему помочь, если даже сама о себе позаботиться не в состоянии? – спрашивает он ядовито.

Бен хочет меня обидеть. Подчеркнуть, как сильно я покалечена. Подвести к тому, что все мои решения основаны на слепой вере в мифическое спасение, которое, рано или поздно, свалится на меня само, без прилагаемых усилий.

– И поэтому у меня есть ты! – выпаливаю я.

Только понимаю, что именно сказала, сразу поджимаю губы. От моих слов Беново лицо искажается в странной гримасе, предстающей передо мной впервые.

Я не могу её прочитать, а потому лишь жду, что он скажет.

– У тебя есть я, – повторяет Бен, словно пробуя слова на вкус. – А у меня никого нет, – добавляет уже тише. – Ты у нас – вся такая мученица. Бедняжка. Всё ей тяжело и невыносимо.… И плевать на то, что я, может, тоже живу здесь буквально в долг?

Всё это Бен произносит, не отрывая взгляда от пола. Каждое сказанное им слово ещё несколько мгновений эхом отзывается в моей голове.

Я должна чувствовать вину. Должна понимать, что нас таких: брошенных под поезд судьбы, – трое.

Должна – странное слово. Я осознаю, что будет правильно вести себя именно так – судить здраво и взять наконец под контроль собственные эмоции, – но вместо этого хочу лишь топнуть ногой от обиды на слова Бена.

– Я домой, – произношу, вставая.

Кровать скрипит. Бен остаётся сидеть на месте, я пулей вылетаю из комнаты. В коридоре под вопросы его матери надеваю кроссовки, извиняюсь, ещё раз поздравляю с днём рождения выглянувшего из гостиной Вениамина и наконец покидаю квартиру Прохоровых в попытке оставить в её стенах всё плохое, что заполняет мою голову со скоростью света.

Только лучше не становится.

***

Квартира “живёт”. Я слышу это ещё на подступе к ней. Дмитрий вернулся, мама с Артуром наверняка встретили его накрытым столом. Кажется, работает телевизор. Кто-то смеётся. Без меня им хорошо, потому что я изменилась; так они будут считать. Придумают версию, которая устроит их обеспокоенный разум: что-то вроде плохого влияния или взбунтовавшихся гормонов.

Я не буду их за это судить. До тех пор, пока они не будут знать правду, они имеют право на то, чтобы видеть ситуацию строго под своим углом.

Ещё несколько минут я топчусь на пороге, иногда прикладываясь ухом к двери и вслушиваясь в разговоры. Слова неразборчивы и сливаются с громким звуком телевизора, но почему-то мне кажется, что говорят обо мне.

Мания преследования? Чёрт его знает.

Ключ легко поворачивается в замке, дверь открывается без скрипа, впуская меня в тёплую квартиру. Голоса замолкают сразу же. Я старательно не смотрю на сидящих на кухне, но краем глаза всё-таки замечаю, как крайняя фигура встаёт и идёт ко мне.

– Привет, солнышко, – говорит Дмитрий.

Я ставлю кроссовки на полку и выпрямляюсь. Дмитрий стискивает меня в объятьях, целует в щёку.

– Привет, – отвечаю я.

Пока Дмитрий обнимает меня, взгляд сам соскальзывает в кухню. Мама приветствует меня улыбкой. Артур игнорирует, всё внимание уделяя телевизору, каналы которого он переключает.

– Как командировка? – спрашиваю, когда Дмитрий отходит, позволяя мне снять форменную куртку.

– О, неплохо, – говорит он, вмиг посерьёзнев. – Конечно, после смерти Амадеуса дружеских отношений с оборотнями-волками нам не вернуть, но мы хотя бы можем попытаться наладить взаимный нейтралитет.

Я киваю. Интересно, ему уже сообщили, что сын Амадеуса сбежал из-под стражи?

– Мой руки и давай к нам за стол, – Дмитрий легко ерошит мои волосы.

– Я поела у Прохоровых, – говорю, ускользая от очередного прикосновения Дмитрия в маленьком шаге назад, который, я надеюсь, не покажется ему существенным.

– Как дела у Андрея? – впервые подаёт голос Артур.

– Нормально. Сегодня у его дедушки день рождения.

– У Вениамина Сергеевича? – внезапно оживившись, переспрашивает Дмитрий. – Как это я… Нужно позвонить, пока не очень поздно!

Похлопав себя по карманам штанов и не найдя в них телефона, Дмитрий уходит в комнату. Я прохожу в кухню, но останавливаюсь в дверном проёме, сложив руки на груди.

– Может, тогда чай попьёшь? – предлагает мама. – Я пирог испекла. Малиновый, твой любимый.

Хоть что-то осталось неизменным. Моя любовь к ягодам. Я даже принимаю приглашение, сажусь рядом с Артуром. Мама ставит передо мной кружку чёрного чая и тарелку с добротным куском пирога.

– Она столько не съест, – говорит Артур, едва ли отрывая глаза от экрана телевизора.

– Хочешь, поспорим? – вырывается у меня.

Артур хмыкает. Я пользуюсь завязавшимся диалогом и внимательно разглядываю его профиль. У нас одинаковые носы с опущенными кончиками и низко посаженные брови.

Он – мой родной брат. Не такой, каким был Даня. И хотя сравнивать мои чувства к ним обоим нет смысла, ведь Даню я знала хорошо и любила до невозможности, а Артур до сих пор лишь некто, живущий в соседней комнате и значащийся на большинстве моих фотографий, но когда дело касается кровной связи – она всегда выигрывает. Я видела это у близнецов, слышала в сегодняшнем разговоре с Таем, заметила между Беном и его дедом.

У нас с Артуром одни гены. Он и я – одинаковые. И поэтому, когда я думаю, кому же приношу больше всего боли тем, что не могу играть, притворяясь той собой, которой я никогда не была, я выделяю Артура.

Я могу быть сотни раз недостойна Власа как самого доброго и безоговорочно преданного мне юношу, но, рано или поздно, наши пути могут разойтись, и мы больше никогда даже не вспомним друг о друге.

Артур же со мной до конца.

– Да что с тобой спорить, если я знаю, что прав, – говорит Артур. – Это как конфетку у ребёнка отнять.

Я тыкаю его локтем в бок, он, округлив глаза, изображает тяжелейшее из ранений. Мама улыбается, смотря на нас. Я узнаю это взгляд. Она всегда смотрела так на нас с Даней, когда мы в шутку пререкались или спорили. Она позволяла сыпать ругательствами, но при этом всегда знала, когда нас коротким и тихим: “Ребята” стоило остановить.

– Ты бы даже этого сделать не смог – силёнок бы не хватило, – произношу я между тем, как отправляю в рот очередной кусок пирога и отпиваю чай из кружки.

– Ты ещё не знаешь, но я тебе в чай плюнул.

– Я тебе грязь в ботинки накидала.

– Твой кусок пирога отравлен ядом, который поражает мозг. Теперь ты будешь ещё тупее, чем обычно.

– Но до тебя мне всё равно будет ещё далеко.

– Ребят, – устало просит мама.

Дмитрий возвращается, завершая телефонный звонок уже перед нами. Затем садится на своё место и продолжает свой рассказ о командировке, начало которого я не застала, а потому не улавливаю смысла, выхватывая лишь обрывки.

Родители увлечены друг другом. Артур откладывает пульт в сторону, чуть наклоняется ко мне и говорит:

– Я рад, что ты выздоровела.

Я слышу другие слова в подтексте: “Не знаю, что с тобой было, но моя сестра возвращается – и это здорово”.

Они оставляют на моём и без того израненном сознании ещё одну насечку.

С трудом, но я выдавливаю из себя крошечную улыбку, которую, надеюсь, Артур заметит. Потому что она – только для него.

Я в свои улыбки давно перестала верить.

***

Два часа ночи. Весь город засыпает.

Но не я.

Отстукиваю пальцами по животу ритм внезапно всплывшей в голове песни – той, которую Саша пел в Огненных землях. Интересно, как обстоят дела у Лисы и её семьи. Жив ли Лукас? Родился ли Зоул?

Переворачиваюсь на бок, подкладывая под щёку свёрнутое одеяло. Даже сегодняшний относительно неплохой день не принёс с собой конец бессоннице.

Разум играет со мной; подкидывает спокойствие крошечными порциями, словно приговаривая: вот, как всё могло было быть, – а потом снова выбрасывает в реальность, где всё чуждо, начиная от собственной одежды и заканчивая людьми вокруг.

Всеми, кроме Бена, разумеется. Он всегда появляется на горизонте, когда мне это необходимо. Словно знает. Чувствует. Может, осталась связь после путешествия во времени?

Свет от экрана мобильного ослепляет, а я даже с закрытыми глазами смогу найти в контактах уже приевшийся номер, заканчивающийся на три девятки.

Гудок. Ещё один. Я начинаю жалеть о своей идее.

– И какого же хрена, коротышка? – голос на другом конце провода возмущается. Но он не заспанный. Похоже, не только я не могу сомкнуть глаз. – Два часа ночи.

– Извини, – говорю шёпотом, чтобы случайно не разбудить родителей или Артура.

– Забей. Чего надо-то?

– Нет, ты не понял… Извини за то, что произошло у тебя дома.

В этот раз Бен не перебивает и не сводит всё в шутку, как умеет только он; в этот раз Бен молчит. Тогда мне приходится продолжить:

– Ты прав, я слишком многое на тебя взвалила, совсем позабыв о том, что кроме меня в подобной ситуации находятся ещё двое. Я буду… я попытаюсь исправиться. И хочу, чтобы ты знал – я всегда выслушаю тебя, если тебе это понадобится.

– Нет, – вдруг отрезает Бен. Меня пробирает озноб. – Я всё правильно понял. И мой ответ остаётся тем же – забей. – Пауза. – Тебе тоже не спится?

– Ага.

– Хочешь, навестим Нину?

– Да, очень, – говорю я.

Вместе с этим в голове появляются десятки других фраз, которые, возможно, когда-нибудь мне хватит смелости произнести вслух: спасибо за понимание; спасибо, что не винишь за эмоциональность и эгоизм; спасибо, что терпишь и не уходишь.…

Почему ты не уходишь?

– Тогда через полчаса у штаба. Мне нужно время, чтобы переодеться. В отличие от тебя, я не могу позволить себе выйти из дома в одной пижаме.

Я слышу, как он улыбается. Я легко представляю его улыбку.

Местная история отобрала у меня многих, но взамен она оставила мне Бена. И это – единственное её решение, за которое я благодарна.

– Договорились. Спасибо.

Молчание. Немного странное. Кажется, Бен пока класть трубку не собирается.

– Я кое-что нашёл у себя в вещах, – начинает он. – Это немного странно и непонятно, но она здесь, и я пока не знаю, как на это реагировать.

Как и я на слова Бена, что звучат с осторожностью.

– О чём ты? – уточняю я.

– Мать заставила убраться сегодня в комнате, и когда я доставал чистое постельное бельё с верхней полки, нашёл твою пружинку, закинутую на шкаф.

– Ты уверен, что она моя? Таких пружинок у всех в конце девяностых было полным-полно.

– Она твоя, Слав. Я спросил у матери, и она наорала на меня за то, что я за столько лет так и не вернул её, цитирую, “той светленькой девочке со шрамом на руке”.

Я встаю, включаю свет в комнате. Правой рукой придерживаю телефон, левую поднимаю, чтобы разглядеть шрам, который был для меня сюрпризом, как только мы оказались в этом настоящем.

Ответ нашёлся у Власа. Он напомнил о глубоком продольном порезе, который я получила, когда въехала на велосипеде в стеклянную витрину.

Мне было тринадцать.

– Хочешь сказать, мы с тобой были знакомы и до становления стражами? – спрашиваю я.

– Мы в одну школу ходили, только я на класс старше.

– А в предыдущем…? – начинаю я, но не успеваю закончить вопрос – Бен уже понимает, что я хочу спросить и отвечает:

– Я учился в гимназии с физико-математическим уклоном.

– Фу, – я морщу нос. – Я такие места всегда за километр обходила. Ненавижу физику.

– Я тоже, но меня никто не спрашивал в своё время.

Я зачем-то киваю. Отрываю взгляд от ровной линии шрама, перевожу его на отражение в зеркале.

– Из скольких мелких изменений состоим теперь мы, такие непохожие на нас прошлых?

На другом конце провода раздаётся вздох. Тяжёлый. Продолжительный. Надрывный.

– Давай без философских размышлений посреди ночи, хорошо? – просит он. – Хотя бы сегодня.

Я соглашаюсь, мы прерываем звонок. Его просьба проигрывается в моей голове ещё несколько мгновений: ровно столько, сколько требуется для того, чтобы осознать – в этот раз он обращался не только ко мне, но и к себе самому.

Ведь не только я этой ночью не могу сомкнуть глаз.

Критический рубеж. Глава 3

Нина не похожа на ту, кто балансирует между жизнью и смертью. Она сильная даже сейчас, когда обездвижена лекарствами и ядом, никак не желающим покидать её тело. Я восхищаюсь ею. И очень хочу помочь. Как и Бен, который сидит по другую сторону от нашей общей сестры по несчастью и некрепко сжимает её ладонь.

Раньше я смотрела на него сквозь пальцы, не замечая ни теней под глазами, ни ссутулившейся спины, ни местами слишком сильно измятой одежды. Но теперь, после всего сказанного накануне и того, что осталось за тяжёлыми паузами, я вижу.

Страдает Бен не меньше; просто старается держаться, тогда как я опустила руки, даже не приступив к бою.

– Мы должны что-то сделать, – говорю я.

Но даже после десятка раз, когда я произношу одну и ту же чёртову фразу как заведённая, слова магическим образом не превращаются в панацею.

Бен понимает это лучше меня, именно поэтому он тихо фыркает.

– Единственное, что ей поможет – антидот. А его до сих пор не нашли, потому что …

– Вирусные клетки гибнут при контакте с внешней средой, – я по памяти цитирую строчку из карточки, которую, наверное, уже знаю лучше любого миротворца.

Ёрзаю на стуле, приближаясь ближе к Нине. Вторю Бену, осторожно зажимая её ладонь между своими двумя. Кожа тёплая, сухая, жёлтая. Между пальцев проглядывают неглубокие трещинки. Вирус медленно, но верно лишает её жизненных сил, и кто знает, когда наступит момент, когда этих самых сил у Нины уже не останется.

Я знаю о происшествии из Беновых уст. Это был третий день после нашего возвращения, и тогда я впервые увидела, что значит растерянный и неспособный подобрать слов Бен: сначала он выхаживал по моей комнате, наворачивая такие петли, что меня, лежащую на кровати, даже начало тошнить, а потом принялся сыпать странными поговорками и метафорами, вроде “любопытство сгубило кошку” и “подкинули троянского коня”.

Пока он не успокоился, мне не удалось выудить из него и капли информации. Зато потом посыпалось:

– Она всех спасла, – произнёс Бен, опираясь на край письменного стола. – Было задание, с которого стражи привезли из земель Волшебного народца всякие угощения. Всё это было оттащено на кухню, по решению Дмитрия готовился праздничный ужин. Нина, чёрт бы её побрал, накануне провинилась и была сослана туда же на дежурство. – Тут Бен рассмеялся. Я навсегда запомню этот полный колкого холода гогот, который отныне боюсь когда-либо снова услышать. – Она открыла вино и сделала добротный глоток, а затем.… Ну, ты знаешь – худшее похмелье в истории. Она лишь чудом в живых осталась.

“Или потому, что истории так захотелось”, – думала я про себя.

Только благодаря Нине жертв не стало в десятки раз больше, и именно поэтому она до сих пор здесь, а каждый в штабе до сих пор считает её спасение одной из своих основных задач. Конечно, Бен говорит мне, что не в долге дело, а в том, что стражи – семья.

Я припоминаю, что-то подобное ещё в начале моего пути говорила сама Нина, но всё равно не могу отодвинуть скептицизм на задворки сознания. Повидав много семей, членам которой друг до друга дела не было и нет, теперь не могу относиться с доверием к сему институту как таковому.

– Что насчёт Волшебного народца? – спрашиваю я. – Интересовались, какого чёрта они творят?

– Королевы всё отрицают, мол, их подарки – это дар, а не проклятье. И вообще играют не королев, а див каких-то: вздыхают, глаза закатывают, наперебой кричат о том, что их дворы со стражами испокон веков только дружбу и водили…

– А что, не правда?

– Ну Летний ещё ладно, а вот Зимний… взять хотя бы этих пиратов.

Бен обрывает себя на полуслове, оставляя мысль недосказанной. Но я и так всё прекрасно понимаю. Мой Кирилл – выходец из Зимнего двора, – и здесь он ярчайший представитель своей расы: коварный, мстительный, недобрый… ведомый. Чем-то, например, местью… Или кем-то?

– Ты только не обижайся, – говорит Бен чуть погодя. – Я Кирилла ни в чём не обвиняю. Ну, кроме того, в чём он реально виноват.

– Спасибо, – киваю я. – Вот только кто знает, вдруг и правда всё настолько печально.

Разговор с Кириллом, тот, в Огненных землях, я помню хорошо. В том числе и реальную его историю: про родителей и заключение, из которого он сбежал, не желая становиться мальчиком на побегушках у королевы Зимнего двора.

Если это настоящее могло измениться в любой из плоскостей, оно могло затронуть и эту, а Кирилл – стать не просто подданным, но солдатом у той, которая по определению не имеет ничего общего с честностью или добротой.

– Ты знаешь, – утверджает Бен. Выпускает ладонь Нины, суёт руку в карман куртки и достаёт оттуда какой-то смятый листок бумаги. Протягивает его мне, и только когда я принимаю, добавляет: – Вот.

Стараюсь не выдавать волнения, но пальцы немного подрагивают, когда я разворачиваю бумажку. На расчерченной клеткой желтизне много бессмысленных каракуль, самое главное разбросано между ними короткими просветами. Видимо, меня мучил целый вихрь мыслей, когда я это записывала.

– “Кинотеатр – предприниматель, кафе – продавщица”, – вслух зачитываю я улавливаемые обрывки. – “Ценности?”, “Перепродажа?”, “Коллекция?”.

Поднимаю глаза на Бена, когда дохожу до короткого уравнения, где по одну сторону от знака написано имя моего друга, сокращённое до четырёх букв, а по другую нарисована корона.

– И как ты здесь вообще хоть что-то понял? – интересуюсь я.

– Спросил у Вани. И взял это у него же, кстати. В тот день, когда мы только очнулись здесь, я пытался тебя найти, когда ты сбежала, и заглянул в лабораторию хранителей. На столе, за которым Ваня сидел с Виолой и Власом, были разбросаны книги, заметки какие-то. Я любопытства ради ткнул пальцем в одну из них, оказалось – твоя. И Ваня пояснил мне, что у тебя есть теория о том, что пираты выполняют какие-то королевские поручения. То есть, по её приказу, но от своего лица. Кстати, здесь никто не в курсе, что вы с Кириллом друзья. Именно поэтому, должно быть, всё это и находится на уровне теорий.

Я, пожевав губами, ещё раз пробегаю глазами по словам и каракулям. Что же ты за человек, Романова Ярослава из города Дубров? Держишь втайне свою связь с преступником, не докладываешь о том, что знаешь о предстоящих нападениях. Святейшая предательница, плевавшая на законы нравственности и прикрывающаяся моралью дружбы.

Не боится раскрыть собственную причастность, но не может стать палачом для друга.

Не могу её винить. Сама поступила бы так же.

– О чём здесь говорится? – спрашиваю я, имея в виду сборную солянку из каракуль. Возможно, Бен разобрал и другие мои пометки?

– О крайнем разбое пиратов. Они устроили разруху в центральном кинотеатре и в забегаловке у вокзала. Два разных места, две разных жертвы, одна цель – найти и украсть медальон Согласия.

– Что за вещь?

– Ничего особенного – обычная родовая безделушка, которая всегда хранится у двух: по половине на каждого.

– Подозреваю, что если совместить их вместе, что-то будет? – уточняю я. Бен пожимает плечами. Пользуюсь его молчанием и принимаюсь перебирать версии вслух: – Медальон Согласия…. Согласие… Как-то связано с названием наверняка, да? Может, он заставляет кого-то соглашаться? Или… управляет им? Ну, знаешь, подчиняет, заставляет носящего одну половинку контролировать носящего другую.

Не сразу осознаю, о чём говорю и что именно начинаю описывать. А когда понимаю – хочется, чтобы слова обрели физический образ, который можно было бы сжечь и затем развеять пепел по ветру.

Медальон Христофа. Теперь каждая глупая безделушка будет ассоциироваться у меня с этим оружием?

– По-моему, мать, тебя сейчас куда-то не туда унесло, – произносит Бен медленно, даже немного осторожно, что лишь сильнее меня напрягает.

Я отрываю взгляд от белых простыней, которые гипнотизировала, пока устраивала мозговой штурм, на Бена, и он тут же, непроизвольно, сам собой, соскальзывает на замершего в дверном проёме гостя.

На дворе глубокая ночь, и здесь не должно быть никого, кроме дежурившего миротворца, которого мы с Беном выгнали погулять минут тридцать назад. А потому Марк, бледной тенью маячащий на пороге медкорпуса, застаёт меня врасплох.

– Медальон Согласия называется так не из-за того, что имеет какую-то принуждающую силу, а потому, что был выкован из двух видов металла: зелёного и красного олова, – произносит Марк. Суёт ладони в карманы штанов и шагом широким, пружинистым, беззаботным проходит дальше, ловко маневрируя между койками и тумбами. Марк здесь – не гость, хозяин. – Получившийся сплав стал символом объединения двух противоборствующих народов Синей пустоши, тогда ещё называвшейся республикой Раскола. И это вы бы знали не хуже меня, ведь мы вместе ходим на общую историю, если бы хоть иногда слушали лекции, а не спали. – Марк останавливается, облокачивается ногой на металлическое изножье Нининой койки. – Кстати, на контрольной мы, – он указывает пальцем на себя и Бена по очереди, – списывали у тебя, – затем на меня. – И нас не спалили только потому, что общую историю ведёт Влас.

Марк морщит нос, улыбаясь, и наклоняется в сторону, приподнимая свободную от веса тела ногу, чтобы протянуть Бену сжатую в кулаке ладонь. Интересно, всегда так было? Эти идиотские шутки про меня и Власа, не имеющие никакого смысла, кроме высмеивания отношений, в которых, вроде как, оба вполне счастливы?

По крайней мере, были раньше. Ну, и один из нас до сих пор.

Бен в ответ отбивает Марку по костяшкам пальцев. Вместе с этим они обмениваются взглядами, которые явно намного осмысленнее, чем простое перемигивание. Мы с Лией частенько таким занимались, когда рядом были посторонние уши – чтобы не привлекать к себе лишнее внимание, обращались друг к другу, округляя глаза и приподнимая брови.

Казалось – глупость. Шутка, не более. Но по итогу мы умудрялись понимать, хоть и в общих чертах, что имела в виду каждая. Это был наш особый язык. Особый язык для особых отношений, по которым сейчас я чертовски скучаю.

– Я звонил тебе четыре раза, – заявляет Марк уже вслух и уже без прежней лёгкой весёлости в голосе. – Ты сказал, что отлучишься, но обещал быть на связи.

Бен кривит губы. У меня в голове всё сходится в одну картину.

– Не спится ему, значит, – подытоживаю я. – Так ваша команда сегодня дежурит?

– Ага, – за друга отвечает Марк.

– Но мне правда не спалось, – оправдывается Бен. – Сегодня слишком спокойно.

– Сплюнь!

– Наклонись лучше, я сразу по башке твоей деревянной постучу.

Марк цокает языком. Его лицо за несколько секунд успевает поменять четыре выражения: он смотрит на Бена и выглядит умиротворённым, затем на меня – и в его глазах зарождается беспокойство, на Нине его губы поджимаются в тонкую полоску, обозначая жалость.

Последнее, что появляется и уже остаётся с концами – это усталость.

– Тильда отпустила меня на твои поиски только при условии того, что мы принесём ей кофе, – сообщает Марк.

– Кстати, как ты узнал, где искать? – спрашивает Бен.

– Ой, пожалуйста, Андрей Робертович, – вздыхая, выдаёт Марк. – Вы не такой уж и человек-загадка, каким стараетесь казаться.

– Отнюдь, Марк Михайлович, отнюдь, – усмехаясь и тряся указательным пальцем, заверяет друга Бен.

Я улыбаюсь. Секунда милования над подобным зрелищем приносит за собой ещё одну порцию воспоминаний о Лие, Кирилле и том, чего мне уже не вернуть.

– Ты с нами? – покидая нагретое местечко, спрашивает у меня Бен.

Он подходит к Марку, встаёт рядом. Я вижу ту самую разницу, которая всегда бросалась в глаза, когда эти двое входили в помещение: и внешняя, и внутренняя, они наперебой кричали окружающим о том, что такие полярные люди попросту не могут быть вместе.

Но Бену и Марку это удаётся.

– Нет, – качаю головой. – Посижу ещё немного, да пойду в комнату, попытаюсь перехватить пару часов сна.

– Если что – ты знаешь, где нас искать, – даря мне улыбку, сообщает Марк.

Прежде чем уйти прочь, оставляя нас с Беном ещё ненадолго почти, – не считая Нины, – одних, он подходит и обнимает меня за плечи. От его жёлтого свитера пахнет влажной землёй, а от волос – хвойным шампунем.

– Конечно, – отвечаю я ему за спину.

И старательно, изо всех сил избегаю пристального Бенова взгляда.

– Что ж, – говорит Бен, стоит только Марку выйти. – Наверное, будет справедливым сказать тебе спасибо за то, что позвонила и вытащила меня хоть ненадолго из комнаты, полной смеха моего лучшего друга и шуточек девчонки, которая, кажись, на него запала.

– Это какая-то Тильда?

– Она вместо Виолы с нами в оперативной команде.

– Ясно, – киваю я. – И не за… хотя, знаешь, что? Будешь должен.

Бен ухмыляется, но головой качает, мол, понял, никуда не денусь.

– А ещё, я не сбежала, – замечаю я.

– Что?

– Ты говорил, пошёл искать меня, когда я сбежала. В тот самый первый день. Так вот, чтоб ты знал – я не сбежала.

– Сбежала, сбежала. Волосы назад, пятки сверкают.

– Ты был полуголым, я испугалась.

– Ой, испугалась ли?

– Дрон! – доносится из коридора голос Марка.

Он заканчивает разговор вместо нас, освобождая от необходимости лихорадочно продумывать в голове слова, пусть и недолгого, но прощания. Поэтому Бен покидает медкорпус молча. А я сползаю на стуле, устраиваясь, как мне кажется, максимально удобно в моём положении, и прикрываю глаза.

Моей колыбельной становится размеренное тиканье аппарата искусственной вентиляции лёгких.

***

По дороге в тренировочный зал я пытаюсь себя разбудить. Глаза слипаются, хочется плюнуть на всё, подняться в комнату “Дельты” и вырубиться часов на двенадцать. Единственное, что останавливает меня – Бен, идущий чуть позади, словно надсмотрщик.

– Я помню, что обещала начать посещать все занятия и окончательно войти в режим, но, – я бегло оборачиваюсь на Бена через плечо, – может, с завтрашнего дня?

– Сейчас ударю, – предупреждает Бен. – Давай, давай! Шементом.

Я тяжело вздыхаю, но Бен на это не реагирует так, как мне хочется – наоборот только толкает, больно впиваясь костяшками пальцев в позвоночник.

– Сегодня по расписанию огневая подготовка, но что-то мне подсказывает, сейчас нам расписание тренировочного зала можно спокойно игнорировать, – Бен нагоняет меня. Наши плечи соприкасаются. – Показательные вступления же.

– Да, – снова вздох, но теперь он выходит сам, без моего контроля. – Спросишь, готова ли я опозориться?

– А чего спрашивать-то? – на подходе к металлической лестнице, Бен опережает меня. – Ты для этого была рождена готовой.

Я замахиваюсь, чтобы отвесить Бену подзатыльник, но раньше этого случаются две вещи: Бен пускается вниз бегом и кто-то перехватывает мою руку, спасая Бена от увечий.

Пальцы переплетаются. Чужие – они длиннее и тоньше моих, – увешаны тонкими кольцами из чёрного матового металла.

Мне не надо оборачиваться, чтобы понять, кому они принадлежат.

– Доброе утро, – говорит Влас.

Чтобы не образовывать пробку, он утягивает меня прочь от лестницы к деревянным часам с кукушкой и пышному растению в, кажется, очень древней вазе.

– Доброе.

Его рука в моей руке – половина моих волнений. Остальное – то, что он наклоняется к моему лицу. Я успеваю чуть повернуть голову, чтобы губы Власа, соскользнув, лишь мазнули мою щёку.

Разумеется, ему не кажется это чем-то случайным, ведь он далеко не дурак. Беглый взгляд, который я ловлю на себе сразу после этого, заставляет меня поёжиться.

– Как вам временный куратор? – спрашивает Влас.

Как член Совета, он обязан быть политиком: объективным, спокойным и лояльным в любой ситуации. Именно это, как мне кажется, не позволяет ему сейчас пуститься в расспросы касаемо моего поведения.

– Странный.

– Татьяна оставила о нём отличные рекомендации.… А ещё сказала, что если Дмитрий его не возьмёт, она ни в какое путешествие не поедет, но в этом случае всему штабу придётся отдуваться за то, что она не погреется на пляже у моря. Так что у нас не было другого выбора.

Я пропускаю короткий смешок. Это очень похоже на ту Татьяну, которая выпускала в меня стрелы из арбалета в попытке чему-то научить.

– Я, собственно, другое хотел спросить, – Влас трясёт головой, отросшая чёлка падает ему на лоб. – Не хочешь вечером сходить куда-нибудь?

– Сходить?

– Ну да, – Влас коварно улыбается. – Свидание.

Последнее его слово обрушивается мне на голову настоящим камнепадом. В попытке ответить ему на улыбку, я, кажется, перебарщиваю, потому как стоит только губам растянуться в подобие оскала, Влас в лице меняется безвозвратно.

– Ты в порядке? – интересуется он. – Хорошо себя чувствуешь?

Резонный вопрос.

– Да, я… – где хоть какие-то слова? Где хоть что-то? На языке вертятся одни только нечленораздельные звуки. – Да… Да! Давай сходим.

Вдобавок киваю как ненормальный болванчик на приборной панели легковушки. Влас сводит брови к переносице.

– Ты уверена, что всё нормально?

Влас хоть и спрашивает, но ответа не требует. Он произносит эти слова лишь потому, что раньше я всегда и всё безоговорочно ему доверяла. Какие вообще у меня от него могли быть секреты, если Влас находится рядом со мной буквально с моего рождения?

А ещё, кажется, ему правда важно иметь представление о моём состоянии. Я знакома с людьми, задающими подобные вопросы только в качестве вежливости: они не хотят знать правду, лишь услышать дежурное “нормально” и, при необходимости, перевести тему на себя или в более комфортное обоим собеседникам русло.

Влас спрашивает, потому что Власу интересно. И я уверена – сейчас он не поверит в “нормально”, как делал это несколько раз прежде, когда я пыталась оттолкнуть его от себя как можно дальше.

– Это сложно объяснить, – говорю я. Влас отводит взгляд в сторону, и я кладу ладонь свободной от его хватки руки ему на грудь, переманивая его внимание обратно на себя. – Не проходит и секунды, чтобы я не думала о том, чтобы рассказать всё тебе, Артуру или родителям. Но я не могу…

– Не можешь нам, – перебивает Влас, выделяя последнее слово. – Андрею – можешь.

– При чём здесь Андрей?

– Я знаю, он – твой друг, но… – хватка Власа слабеет. Мои пальцы соскальзывают, рука верёвкой падает вниз, и я тут же цепляюсь ею за шлёвку на джинсах.

Влас недоговаривает. Нас начинают замечать случайные прохожие. Их взгляды колют иглами любопытства, пытаются пробраться под одежду и мысли, ощупывают в поисках наживы.

– Ладно, – тяжело вздыхает Влас. – Мне давно не семнадцать лет, чтобы устраивать разборки подобного рода, – произносит он, и, как мне кажется, больше пытается убедить в этом самого себя, чем меня. – Давай просто проведём этот вечер вместе, чтобы я понял, что у меня всё ещё есть девушка.

Я киваю, скрывая поджатые от неловкости губы за улыбкой. Если раньше я проигрывала перед попытками Власа сблизиться, но теперь у нас ничья: он сдаёт позиции, а я, преисполненная чувством вины, пытаюсь немного вытолкнуть себя на передовую.

Именно поэтому, – может и потому, что губы у Власа очень красивые, – я встаю на носочки и легко целую его. А, едва отстранившись, разворачиваюсь на пятках и лечу к лестнице. Там – вниз, по следам Бена и с той же скоростью.

Желание обернуться подавляю в зародыше. Оставляю только надежду, что Власу моего поцелуя достаточно в качестве доказательства: ещё не всё потеряно.

Я буду стараться.

***

Антон и правда делает это. А я снова перемещаюсь на школьный урок физкультуры, где нужно было сдавать нормативы на глазах у всего класса. Только если там отличные результаты были исключением, то здесь, в зале, пропахшем порохом и потом, это определённо правило.

Все ребята слишком хороши. Они осознают, что этот шанс – настоящая удача, а потому используют его всего, без остатка, не позволяя себе расслабиться или схалтурить.

– Я даже немного удивлён, – слышу я голос Антона, сидящего на единственном установленном напротив временной площадки стуле. Мы, защитники, стоим в две шеренги по обе стороны от него. – Не так плохо, как описывала Татьяна.

– Могу поспорить, она нас сравнивала с обезьянами, – шепчет Бен.

– Она сказала, что сравнивать вас с обезьянами – значит сильно обидеть последних.

Бен косо глядит на меня, мол: слышала? Я киваю. Понимаю, чему он удивлён – Антон не вспыхивает и не злится. Здесь, в тренировочном зале, привыкли, что за каждое сказанное без разрешения слово можно тут же получить, поэтому то, как новый куратор с улыбкой отвечает на сарказм Бена, смущает не только его и меня, но и остальных ребят тоже.

– Неплохо, Матвеев, – Антон удовлетворённо качает головой, провожая взглядом высокого юношу с длинными каштановыми волосами, собранными в низкий хвост, до своего места в строю. Только что он продемонстрировал, причём весьма успешно, свои умения в цикличном порядке, установленном самим куратором на импровизированной полосе препятствий, больше напоминающей, лично для меня, дорогу в последний путь. – Кто следующий?

Бен в шутку толкает меня. От неожиданности я делаю выпад вперёд, который Антон принимает за добровольное желание.

– Девчонка из коридора, – протягивает он, внимательно осматривая моё лицо. – Фамилия?

– Романова.

– Однофамилица?

– Нет, всё гораздо прозаичнее! – выкрикивает кто-то из строя.

По тренировочному залу пробегают смешки, которые, даже если и должны, совсем меня не задевают.

– Ну ладно, – Антон дарит мне кроткую одобряющую улыбку. – Посмотрим,на что способна капитанская дочка.

Подхожу к краю, где начинается полоса препятствий. Передо мной отрезок для скоростного бега, лабиринт с движущимися частями, которые мне необходимо будет отбить, как если бы это были удары моего противника, забор с наклонной доской, на вершине которого меня ждут подвешенные к потолку груши, разрушенный мост, ведущий к разрушенной лестнице и ещё одному лабиринту с всё теми же движущимися ударными частями, только теперь они имеют острые концы и норовят отрезать от пытающегося пройти их кусочек, стенка с проломами и небольшая площадка точно после с натянутой колючей проволокой.

Всё это нужно преодолеть в форме и с личным оружием.

Я оборачиваюсь через плечо на Антона.

“Может сразу убить нас, к чему такие трудности-то?”, – думаю про себя, пока жду знака от новоиспечённого куратора. Он коротко кивает. В этот же момент раздаётся щелчок включённого секундомера.

Я срываюсь с места.

Полоса предстаёт передо мной бесконечной дорогой страданий. Ещё не успевая закончить один её отрезок, я представляю, как терплю неудачу на следующем, и именно это тормозит меня сильнее собственной неуклюжести.

Я спотыкаюсь о собственные ноги, пока бегу, получаю в лабиринте обтянутой кожей палкой под рёбра и по уху. Роняю меч, пытаясь отбиться, и Антон кричит мне вернуться за ним на пару шагов назад. Лишь с третьего раза забираюсь по наклонной доске, едва не упав из-за одной из груш, которая, в ответ на мой удар, даёт неплохой ответный толчок. На дрожащих ногах преодолеваю разрушенный мост и лестницу. Царапаю щёку, руки и бедро во втором лабиринте.

Из-за боли даже на мгновение забываю о том, что стенка с проломами достаточно высока, чтобы начать бояться. А после из-за страха на автомате прыгаю, падаю на живот, проползаю под проволокой и.… уже не могу подняться на ноги.

– Слава, чтобы упражнение считалось законченным, тебе нужно приколоть флажок к доске, – напоминает Антон.

– И там же оставить шеврон оперативника, – тяжело дыша и через раз попадая зубом на зуб, замечаю я.

Поднимаюсь на колени, сдёргиваю с пояса красный флажок и с последними оставшимися силами, подкреплёнными злобой, втыкаю иголку в пробковую поверхность.

Это конец.

***

– Результат не самый худший, – говорит Бен, поглощая ужин с таким удовольствием, что даже мне, только что покончившей со своей порцией и теперь уже сытой, хочется добавки. – Но для оперативника это равносильно абсолютному фиаско.

– Спасибо за поддержку, – сквозь зубы цежу я.

– Я просто говорю правду.

– Тогда заканчивай жрать уже, а то скоро ни в одни джинсы не влезешь.

Бен замирает с куском курицы, недонесённым до рта.

– Оу, воу, женщина! – Его возмущению, кажется, нет предела. – Эй!

– А что? Я просто говорю правду.

Бен, выпячивая челюсть, бросает вилку на тарелку и показательно отодвигает от себя, хотя всё ещё продолжает цепляться взглядом за остатки еды.

– Весь аппетит испортила.

– Да испортишь его тебе, конечно, – я качаю головой. – Ты булочку с завтрака с лестницы уронил, так всё равно поднял её и съел.

– Но это ведь она была с сыром, – Бен со вздохом переводит взгляд на Марка, сидящего напротив.

– Это его любимая булочка, – откликается Марк, при этом ни на секунду не отрываясь от совместного с Даней занятия: тянущейся ещё с их уроков по медицине игры в морской бой. – В4.

– Убит, – Даня с яростным негодованием зачёркивает названный квадрат, так и норовя проткнуть бумагу. – Есть ли смысл играть дальше, если я ни разу тебя не ранил? Как ты вообще корабли свои так расставляешь, капитан Крюк?

– Ловкость рук и никакого мошенничества, – с улыбкой заявляет Марк.

– Да уж, – фыркает Даня в ответ.

Но тут же меняет недовольство собой на предвкушение и даже потирает руки, когда перед ним возникает кружка горячего шоколада, принесённая Ваней. Точно такая же достаётся и мне.

Под испепеляющий взгляд Бена я подношу кружку к губам и делаю первый глоток.

– Как вкусно! – довольно протягиваю я.

– Не за что, – улыбаясь, произносит Ваня. – Новый рецепт: я добавил немного кокоса и заменил корицу на ваниль.

Бен кивает на Ванину кружку, которую тот держит в руках, обхватив тонкими пальцами:

– А мне почему не принёс?

– А тебе вредно, – за брата отвечает Даня.

Беновы щёки недобро краснеют, и всё же он выдавливает, – совершенно точно насильно! – улыбку, которой всем остальным хватает для того, чтобы поверить в Бенову непробиваемость. Я начинаю понимать, что конкретно имела в виду Нина, когда рассказывала о безобидных подколах в сторону Бена по поводу его веса. Это и правда может выглядеть как что-то, на что не стоит обращать внимания; но только для ребят. Бен всё переваривает не так легко, как предполагается.

Он снова не просто слушает, но ещё и запоминает.

В этом настоящем дедушка Андрея Прохорова жив. В этом настоящем у Андрея Прохорова рядом любящая, заботливая мама. В этом настоящем Андрей Прохоров встречается с Полиной – девушкой своей когда-то розовой мечты.

В этом настоящем Андрей Прохоров слишком счастлив, чтобы обращать внимание на подобные шутки. Могу поспорить, он и сам любитель пропустить парочку, показывая людям своё безразличие относительно их слов. Но за Андреем Прохоровым из этого настоящего стоит Бен из другой истории, в которой жизнь не дала парню спокойно существовать, раз за разом пытаясь потопить.

Андрею Прохорову не за что бороться. Бен до сих пор разгребает последствия всех своих битв.

Бен сидит на соседнем с моим стуле, и я могу спокойно положить ему ладонь на колено, чтобы этого не заметил никто из присутствующих.

Так я и делаю.

Стоит только моим пальцам коснуться мягкой флисовой ткани спортивных штанов, как Бенова нога перестаёт дёргаться.

Я знаю Бена. Я понимаю его, пожалуй, даже лучше, чем мне хотелось бы. Так уж вышло; мы столкнулись при обстоятельствах, совершенно не предназначенных для того, чтобы заводить здоровые дружеские отношения, и, наплевав на правила, стали друг другу далеко не чужими людьми.

Мы даже были связаны. Пару раз буквально, по рукам и ногам, но, что более важно, были соединены мысленно. Такое, я полагаю, бесследно не проходит.

Я слегка сжимаю Беново колено, прежде чем снова вернуть руку на стол. Бен никак не выдаёт себя: ни головой не вертит, ни напрягается сильнее прежнего.

По крайней мере, больше не нервничает.

Я делаю ещё несколько глотков какао и толкаю кружку по столу в Бенову сторону.

– Это ещё что за подачки? – спрашивает он, но без той уверенности, когда ты точно знаешь, что переубедить человека не удастся.

– Больше не хочу, – пожимаю плечами я. – Слишком сладко.

Бен, продолжая разыгрывать пренебрежение, принимает кружку. Принюхивается. Делает один глоток, затем второй. Я едва успеваю моргнуть, как Бен ставит на стол пустую кружку.

– Да, ты права, – произносит он, вытирая рот тыльной стороной ладони. – Слишком сладко. И вообще не так уж и вкусно.

Ваня отвечает на критику к своему кулинарному шедевру высунутым языком. От того, чтобы затем открыть рот и разразиться речью недовольства, его отвлекает подошедшая Лена. Она сходу вовлекает Ваню в свой диалог с высокой блондинкой, – как я понимаю спустя секунду, когда её называют по имени, – той самой Тильдой, занимающей место Виолы в “Альфе” и влюблённой в Марка.

Мне бы удивиться тому, как быстро Ваня понимает, о чём девушки говорят, и как скоро он находит нужные слова в подтверждение или в опровержение уже сказанного, но я одёргиваю себя, напоминая о том, что передо мной стоят хранители.

Мало того – оперативники. Лучшие из лучших. Если кто-то и может так ловко обращаться с информацией, то только они.

– Дмитрий решил, что мы закроем этот вопрос, – из мыслей меня вырывает голос Лены.

– Из-за Амадеуса? – предполагает Ваня.

– Из-за Ольги, – свою версию выдвигает Тильда.

– Из-за обоих, – Лена ведёт плечами. – И чтобы сильнее не накалять и без того сложную ситуацию между оборотнями и нами.

– А что с Лизой? – Ваня упирается ладонями в стол, чуть подаётся вперёд. Сейчас они с Даней, сидящем на стуле и имеющим более расслабленную позу, совсем непохожи даже при абсолютной внешней идентичности. – Она ведь в розыске.

– Что, кстати, противоречит этой самой политике антиконфликта, – замечает Тильда, поднимая указательный палец вверх.

– Не забывайте, – Лена быстрым движением опускает руку подруги. – Лиза совершила преступление

– Несостоявшееся, – Ваня выпрямляется, складывает руки на груди. – Ольга-то жива.

– Это не меняет сути проблемы, – Лена качает головой. – Было совершено покушение на убийство. Слава Богу, оно, конечно, успехом не увенчалось, но из-за прокола Лизы никто не собирается списывать этот факт со счетов до тех пор, пока она наконец не доведёт начатое до конца. – Сначала Лена вторит Ваниной позе, но уже спустя мгновение её руки расслабленно опускаются вдоль тела. Взгляд зелёных глаз скользит по мне. – Слава тоже в потенциальной опасности, ведь именно она поймала Лизу на месте преступления… – Короткий кашель. – Точнее, именно из-за неё оно и не состоялось. А все мы знаем оборотней: когда дело касается мести, для них это – дело чести.

– Прям рэпчик, – довольно хмыкает Даня.

Правда, его радостное настроение никто из присутствующих уже не разделяет.

Прошлое обрастает фактами, знать о которых я совсем не горю желанием. Конечно, кое-что для меня не новость: Бен уже успел рассказать почти обо всех ребятах из штаба, чьи жизни изменились кардинально, чтобы я, в случае чего, не наломала дров своими неуместными комментариями. Поэтому о том, что Лиза здесь – оборотень не только по факту рождения от альфы одной из главных стай, но и по полному набору генов: от когтей и до нечеловеческой силы, я осведомлена.

Как и о том, что стражем она не стала, выбрав отца, свою стаю и младшего брата Тая. В свою очередь Амадеус умудрился в какой-то момент выбрать Ольгу – куратора команды “Альфа” и женщину, с которой он планировал связать свою жизнь. К сожалению, не всем членам стаи такая затея пришлась по душе. Развязалось восстание, в результате которого погиб Амадеус, а отношения между стражами и оборотнями накалились до абсолютного предела.

Теперь это – одна из тех политических проблем, которые в ежедневнике Дмитрия помечены красным маркером.

– Дмитрий боится войны, – произносит Ваня на тон тише, однако для меня эти три слова звучат словно гром среди ясного неба.

– Дядя Дима ничего не боится, – поправляет брата Даня, кривя губы.

– Ты знаешь, что я имел в виду.

– И всё же. Дядя Дима не хочет, чтобы всё повторилось… Миры не станут давать нам второго шанса, – под недовольные взгляды Марка, Даня закрывает тетрадь, где остаётся недоигранная партия в морской бой. – Вспомните, что было после Кровавого пира, и какой ценой пришлось потом восстанавливать связь с некоторыми из народов и рас.

Все ребята по очереди, так или иначе, соглашаются с Даниными словами: кто-то качает головой, кто-то кивает, кто-то молча переводит задумчивый взгляд в сторону. Я же решаю нарушить паузу, продолжить беседу. Пока есть возможность узнать побольше о творящейся ситуации, нужно действовать.

– Значит, Тая искать не будут? – уточняю я, обращаясь к Лене.

Она отрицательно качает головой.

– Его – нет. Но вопрос о том, кто же его выпустил, всё ещё волнует Дмитрия.

Внутри меня всё холодеет. Я гляжу на Бена, он одними губами просит меня успокоиться.

“Всё нормально”, – это даже не шёпот, что-то ещё тише, беззвучнее.

Но я слышу. И стараюсь выдохнуть.

– Видео с камер наблюдения смотрели? – спрашивает Даня.

– Смотрели, только нет там ничего, – отвечает Лена. – Причём буквально ни-че-го. Таймлайн показывает – кто-то подчистил запись.

Собственное поведение кажется провально выдающим во мне того, кто знает больше, чем говорит. Руки дрожат, когда я скрещиваю их на груди.

Кто-то подчистил запись… О том, что я сделала, знает только Бен.

Я снова бросаю на него вопрошающий взгляд, но в ответ опять получаю лишь одно:

“Всё нормально”.

У кого? Точно не у меня!

– Доступ к камерам имеют только Анита и миротворцы, – Даня хмурит брови.

– Это сужает круг подозреваемых, – добавляет Ваня.

Так как я всё ещё таращусь на Бена, от меня не утаивается его быстрое перемигивание с Марком.

Он рассказал ему?

– Тебе не кажется, что подозревать своих же – это как-то по-свински? – спрашивает Даня, оглядывая брата.

– По-свински – это выпускать преступника из-за решётки без разрешения вышестоящего руководства.

– Боже мой! – Даня хлопает себя по лбу. – Если закрыть глаза, тебя с такими речами от Дмитрия не отличишь! Ты точно не его сын? А, Слав? Ты не в курсе?

Услышав своё имя, я вздрагиваю.

– Что?

– Забей, – вместо Дани отвечает Ваня. И тут же меняет тему, подмечая: – Ты сегодня какая-то рассредоточенная. Всё нормально?

– Да, просто… – врать бесполезно, поэтому я решаю выбрать наименее безопасную из правд. – Новый куратор и эта его полоса препятствий… Немного вывело из колеи.

Ваня сводит брови к переносице, явно ожидая пояснений.

– Антон сегодня устроил им проверку на вшивость, – к разговору присоединяется до этого отмалчивавшийся Марк. – Сказал, что все предыдущие результаты не будет учитывать и соберёт оперативников заново, на общих условиях.

В подтверждение его слов я киваю. Ваня принимается шевелить губами, ничего не произнося вслух. Выглядит странно, но от этого зрелища у меня дежавю. Я уже много раз лицезрела что-то подобное, когда сидела у Филоновых дома. Так Ваня думает, размышляет. Пытается поднять в голове какие-то факты, старые знания. Сравнивает, вычисляет и только потом выдаёт конечный результат – обычно, правильный.

– Мда, – Ваня цокает языком. – Это не нарушает никаких правил.

– К тому же, Татьяна сама дала ему на это добро, – добавляет Бен.

– Блин, – Ваня выпячивает челюсть. Стол облетает в секунду, протискивается между Леной и Тильдой, обходит Бена и занимает свободный стул слева от меня. – Меня не радует перспектива того, что ты можешь оставить нас с Даничем на произвол судьбы. – заявляет Ваня и хлопает меня по плечу. – Так и как ты себя показала?

– Лучше тебе не знать, – наконец можно показать своё расстройство во всей красе, тем более после того, как Ваня озвучил главную возникшую передо мной проблему – я могу потерять связь между мной и близнецами в плане нахождения нас в одной команде.

– У неё был один-единственный шанс на то, чтобы не опозориться, и она опозорилась, – вставляет Даня.

– Скажи мне то, чего я не знаю, – фыркаю я.

– Приблизительный возраст Огненных земель – два с половиной миллиарда лет, если ориентироваться на самую древнюю найденную там породу, – задумчиво произносит Ваня.

– Вы ещё и издеваетесь? – я прячу лицо в ладонях.

Голоса ребят переплетаются в сумбурном диалоге. Одни возвращаются к беседе об оборотнях, другие – о предстоящих занятиях, третьи – о чём-то стороннем, своём. Я пытаюсь делать всё сразу: и слушать, и абстрагироваться. В итоге не выходит ни того, ни другого, а голоса вокруг и вовсе превращаются в сплошной белый шум.

После возвращения из прошлого моими вечными спутниками стали не только апатия и чувство сосущей пустоты, но и нечто, что диагностировать мне ранее не удавалось. Оно появлялось раньше предыдущих двух: возникало яркой вспышкой, а затем пропадало, уступая место желанию лечь и больше не подняться.

Теперь я внезапно понимаю, что это. И от этого лишь грустнее.

Смирение.

За несколько недель я успела свыкнуться с тем, что жизнь больше никогда не будет такой, как прежде; что всё валится из рук; что мои друзья и моя семья – это лишь тени того, что я когда-то имела и чем когда-то дорожила.

Раньше мне казалось, я чувствую боль потому, что всё ещё не могу смириться. Как оказалось, всё куда прозаичнее: я сдалась.

– Слав, – зовёт Бен. Я поднимаю на него глаза. – Нам нужно разобраться с домашкой по военной топографии, помнишь?

Нехитрый код, за которым Бен предложил маскировать дела, не касающиеся других ребят, но зато всегда действующий – все не понаслышке знают, каким суровым у нас является преподаватель по этому предмету.

– Да. Пошли.

Наше дезертирство, разумеется, ни от кого не скрыть. Ребята замолкают, стоит нам с Беном только встать со своих стульев.

– Вы куда? – спрашивает Ваня.

– Нас ждёт домашка по военной топографии, – враньё с губ Бена срывается легко и непринуждённо даже во второй раз. – Геннадьевич сожрёт меня с потрохами, если я не разберусь с цветовым оформлением.

– Ну вот чего там разбираться? – Даня закатывает глаза. – Леса и сады – зелёным, водные объекты – синим, элементы рельефа – коричневым, автострады – оранжевым, грунтовые дороги – жёлтым.

– Слышь, Пикассо, – Бен тычет в Даню указательным пальцем. – Тебя никто не спрашивал.

Даня продолжает перепалку, демонстрируя Бену средний палец. Может, они и дальше что-то друг другу объясняют с помощью жестов, но я уже ухожу прочь. Покидаю столовую, преодолеваю коридор. На главной лестнице поднимаюсь наверх. Между комнатами “Альфы” и “Дельты” выбираю первую. Близнецы не обладают тактичностью Марка, способного, если что, и Тильду на пороге придержать, пока мы с Беном разговариваем по душам.

По крайней мере, я планирую сделать именно это.

Ручка двери “Альфы” поддаётся от лёгкого кручения. Только комнаты кураторов здесь имеют замки, всё остальное – на доверии, честном слове и детском завете от матушки про то, что чужое брать нельзя.

– О, вот ты где, – констатирует Бен, просовывая голову в щель.

Едва он закрывает за собой дверь, я сразу спрашиваю в лоб:

– Ничего не хочешь мне рассказать?

В ответ он хмурит брови:

– Например?

Проходит вглубь комнаты и, не притормаживая, плюхается на свою кровать, успевая развернуться спиной к матрасу, лицом ко мне.

– Насчёт камер наблюдения, болван.

– Вот вопрос, конечно, спорный, кто здесь болван, потому что из нас двоих именно ты ворвалась на этаж КПЗ и аки какой-то неуловимый мститель принялась выпускать преступников на свободу!

– Тай – не преступник.

– Это ты, видать, головой ударилась, когда он тебя повалил на землю и пытался растерзать, да?

Я хочу протестовать, но вместо этого вся злость выражается на моём лице оскалом, а из глотки вместо слов вырывается животное рычание.

Бен усмехается.

– Так он тебя ещё и укусил!

Первое, что попадается мне под руку – висящая на спинке стула рубашка в красно-жёлтую полоску. Секунда – и она, скомканная, летит в Бена. Он успевает перехватить её, но рукав всё-таки бьёт его по лицу манжетом с пуговицей, отчего Бен морщит нос и прикусывает губу.

Я подхожу к кровати с синим пледом. Очевидно, принадлежит она Тильде. Чтобы удержать себя от попытки задушить Бена, я выбираю именно её как расположенную у противоположной стены. Присаживаюсь на самый край, стараясь перенести вес тела на ноги. Тильда мне совсем незнакома. Мало ли, какие у неё “тараканы” насчёт личных вещей.

– Кому ты рассказал? – спрашиваю только тогда, когда чувствую, что начинаю успокаиваться. – Марку? Аните? Всем сразу?

– А ты как думаешь? – Бен подкладывает ладони под голову, закидывает ногу на ногу. – Марк – мой лучший друг. Не знаю, как ты, а я под этими двумя словами подразумеваю полное доверие.

– И что он знает?

– То, что не выставило бы меня сумасшедшим в его глазах.

– Это он подчистил запись?

– Ага.

– А Анита?

– Она ничего не знает, спасибо моему бесподобному актёрскому таланту.

Я хватаю в руки подушку в чёрной наволочке. Бен готовится к удару, поднимая корпус и прикрывая лицо руками, но я не собираюсь ничего кидать: лишь сжимаю подушку пальцами и объявляю вслух, что представляю на её месте его шею.

– Помощь Марка нам будет полезной, – оправдывается Бен. – Считай, теперь у нас есть миротворец на все случаи жизни!

– Ну да, – я скептически фыркаю. – Осталось только раздобыть хранителя.

– Кстати, об этом я тоже думал…

– Бен! – вскрикиваю я, перебивая. – Ты головой чисто из принципа не думаешь?

– А что? – Бен искренне не понимает причину моего возмущения, и это бесит меня ещё сильнее.

– А то, что я вообще-то никому ничего не рассказываю, хотя очень хочется! Молчу, потому что не хочу подвергать опасности тебя и Нину. Ты не думаешь о том, что у людей возникнут вопросы, если ты вдруг скажешь: “О, а вы не знали? Я, кстати, изменил настоящее!”.

– Я…

– Знаю, что тебе тоже тяжело, но перед тем, как делать что-то подобное, ты мог бы посоветоваться со мной. Ну так, знаешь, для галочки.

Бен вдруг кардинально меняется в лице. Переставая пытаться найти оправдание своему поступку, теперь он выглядит так, словно виноватая здесь я.

– Во-первых, всё, что я сделал – это сказал Марку, что ты выпустила Тая и тебя нужно прикрыть. Не знаю, кого ты пытаешься до сих пор во мне разглядеть, но я не козёл отпущения, чтобы считать нормальным на меня срываться.

Всё это Бен произносит совершенно спокойно, что сильно контрастирует с тем, что испытываю я.

– Извиняться не собираюсь, – огрызаюсь я, хотя в этом уже нет ни смысла, ни необходимости.

– Не очень-то и хотелось, – Бен окончательно покидает кровать, перемещаясь на подоконник. Там он обхватывает колени, прижимая их к груди, и устремляет взгляд в окно. – Предлагаю сегодня пройтись по тем, кого в нашем настоящем не было. Таких тут пол-штаба, кстати, но до большинства мы доберёмся потом, по ходу дела, а пока можно заняться знакомыми и друзьями.

Я веду себя, как свинья, а Бен всё равно помогает мне.

В конце концов, мне не хватит ни денег, ни времени, ни возможности, чтобы расплатиться с ним по таким большим счетам.

– Например, твоими. Ты уже видела Марью?

Я киваю:

– Девочка с зелёными волосами.

– Так вот, как ты говоришь, девочка с зелёными волосами – твоя протеже.

– Серьёзно? – новость не то, чтобы шокирует, но заставляет задуматься.

– Как сердечный приступ, – Бен поигрывает бровями. – Она в штабе всего четыре месяца, и ты была той, кто помогал ей на первых порах, когда девчонка только принесла клятву. Марья тебе разве что в рот не смотрит.… Знаешь, это даже немного обидно. У меня вот нет личного поклонника, а я, между прочим, подольше некоторых в стражах хожу!…

Это так странно. Я никогда не была и не стремилась стать чьим-то примером для подражания, а потому сейчас мне сложно разобраться в своих чувствах. С одной стороны, это, конечно, гордость. Кто-то хочет быть такой, как я – значит ли это, что в этом мире я что-то вроде героя? Но с другой, сколько ответственности это теперь накладывает на меня и мои поступки! Я не могу пускать всё на самотёк, зная, что кто-то со стороны всегда наблюдает за мной с нескрываемым желанием перенять опыт.

– Я недавно столкнулся с ней в коридоре, мы разговорились, – продолжает Бен. – Она сказала, что ей очень повезло, что вокруг тебя одни парни: брат Артур, Ваня, Даня. Ты всегда хотела иметь сестру, поэтому разрешила ей тусоваться рядом с собой и отнеслась благосклонно к её желанию у тебя учиться.

– Это всё – её слова? – уточняю я.

Бен переводит взгляд с окна на меня:

– Нет. Марья сказала – твои.

Здесь у меня есть не только семья по крови, но и та, которую я выбрала сама. Длинными бессонными ночами мне казалось, что я буду готова пойти на любые изощрения, лишь бы только вернуть себе свою жизнь до прыжка во времени, но теперь, когда моя новая история заполняется всё большим количеством имён людей, чьих жизней я когда-либо коснулась, я понимаю, что деваться больше некуда.

Я дам шанс этому настоящему, и кто знает, может Вселенная, заметив, что я играю по её правилам, позволит мне наконец перестать бояться и снова начать жить?

***

– И куда мы идём? – спрашиваю я.

В одной ладони Власа моя рука, в другой – здоровенная клетчатая сумка. На губах – сладкая, немного коварная, но безумно обаятельная улыбка.

– В твоё любимое место, – отвечает он.

Мы выходим на улицу. Я поднимаю глаза на небо, и у меня разом пропадает весь воздух в лёгких. Звёздное, освещённое почти полной луной, оно выглядит по-сказочному нереальным.

– Идём.

Влас тянет меня за собой, и чем ближе мы подходим к пожарной лестнице, тем тяжелее мне становится перебирать ногами.

Кажется, я догадываюсь, какое место любит здешняя Слава.

– На крышу? – с надеждой на отказ уточняю я.

Влас кивает. В панике я сильнее стискиваю его пальцы.

– Знал, что тебе понравится, конечно, но ты мне сейчас что-нибудь сломаешь, если не ослабишь хватку, – всё с той же улыбкой произносит Влас.

Я разом разжимаю все пальцы. Влас выходит чуть вперёд, чтобы ступить на лестницу первым. Я слежу за тем, с какой лёгкостью и непринуждённостью он перебирает ржавые ступеньки в своих чёрных кожаных сапогах, и с каждым его шагом во мне всё с большей прогрессией возрастает желание убежать.

– Слава? – окликает меня Влас.

Чтобы поднять голову и взглянуть наверх, мне требуется приложить немало усилий. Влас преодолел уже полпути, пока я всё ещё топчусь на месте. Не удивлюсь, если раньше я бежала на крышу быстрее его – именно поэтому, должно быть, сейчас он так удивлён.

– Уже поднимаюсь, – я салютую Власу оттопыренным в кулаке большим пальцем. – Уже в пути, блин, – добавляю себе под нос. – Сейчас, только парашют прихвачу и чиркну пару строчек в завещании.

Ноги и руки дрожат одинаково. Вместе с ними ходуном идёт лестница. Влас исчезает за краем крыши, и я наконец позволяю себе выругаться матом. Главное, не смотреть вниз. И наверх, пожалуй, тоже. И вообще лучше передвигаться на ощупь; так, по крайней мере, если я вдруг сорвусь, то пойму об этом не раньше, чем меня расплющит по земле.

Преодолевая пролёт за пролётом, я вспоминаю похожий вечер, когда собственноручно загнала себя на эту же лестницу в попытке проверить, не изменилось ли моё восприятие высоты после первой миссии. Тогда меня спас Бен. Здесь выкручиваться придётся самой.

Не знаю, сколько времени мне требуется на подъём, но я делаю больше перерывов, чем должна. Когда наконец оказываюсь на крыше, Влас уже расстелил клеёнку и плед, разложил скромный ужин, установил две переносные лампы. Теперь лежит на спине, сложив руки под голову, и разглядывает звёзды.

Стараясь не думать о том, что под нами сейчас четыре этажа, я иду к нему.

– Ты чего так долго? – спрашивает Влас, когда я устраиваюсь рядом.

Он переворачивается на бок ко мне лицом. Я не смотрю на него прямо, но чувствую его взгляд на себе.

– Мне позвонили, – неумело вру я. – Я остановилась, чтобы поговорить.

– Странно. Я не слышал мелодии звонка.

Я облизываю губы, удерживая паузу. Если скажу, что телефон на виброрежиме, то Влас сразу поймёт, что я блефую. Лучше просто промолчать.

– Я принёс фруктов, – Влас привстаёт на локтях. Я снова вторю ему. – И сыр с хлебом. И шампанское.

– Выглядит так, словно мы что-то отмечаем, – протягиваю я, оглядывая скромные, но вкусные на вид угощения. Власа моё выражение заставляет приподнять брови, и я спохватываюсь: – Что? Я и правда забыла про какую-то годовщину?

– Нет, – смеясь, отвечает Влас. – Мы празднуем твоё выздоровление.

Ну да, я же, типа , болела.

– Это очень мило.

Я улыбаюсь. Влас садится. Тянется ко мне, как я понимаю сразу, чтобы поцеловать. У меня две секунды на размышление.

Один. Хочу ли я, чтобы он поцеловал меня?

Два. Почему бы и нет.

Чуть наклоняюсь вперёд, наши губы находят друг друга. Я чувствую, что Влас уже успел попробовать шампанское, пока я поднималась.

– Я очень соскучился, – произносит Влас, едва отстраняясь. – Ты немного меня напугала, хотя сама знаешь – это очень непросто.

– Прости. Я не хотела.

– Я знаю, – Влас откидывается обратно на плед.

Нахмуренные густые брови и направленный в никуда взгляд; и вот передо мной словно тень Христофа. По телу пробегает дрожь, приносящая физический дискомфорт, но я держусь из последних сил, стараясь её перебороть. И чтобы это сделать, начинаю отмечать те, даже самые мелкие, различия, которые есть между Власом и Христофом; как внешние, так и внутренние.

Влас хороший. Влас никогда не сделает больно тем, кого любит. Волосы Власа совершенно не вьются. Влас чертовски мудр. На ладонях у Власа есть мозоли, как от поднятия тяжестей. Влас редко смеётся заливисто, предпочитая глухие, короткие смешки.

Влас. Влас. Влас. Влас . Я слышу, как кто-то раз за разом произносит его имя у меня в голове с одной и той же интонацией: нежной, с придыханием. Я любила его. Мне кажется, я любила его слишком сильно, чтобы сейчас не чувствовать совсем ни чего.

До Власа, – и это я точно знаю, – у меня не было парня ни в этом настоящем, ни в том, что пришлось оставить. Поэтому мне тяжело судить, действительно ли он такой хороший, или мне просто не с кем сравнивать, но… хочется верить, – и верится, на самом деле, без особого труда, – что мне, Славе Романовой из Дуброва, действительно очень повезло встретить парня, – чужой? – мечты.

– О чём думаешь? – спрашивает Влас.

Сейчас мы оба смотрим на небо, но он всё равно каким-то образом чувствует, что сейчас я нахожусь где-то ещё дальше этих созвездий.

– Обо всём по чуть-чуть, – честно отвечаю я.

– Например?

– Ну… – я привстаю на одной руке, поворачиваюсь, пытаясь взглянуть Власу в глаза. Он тихо посмеивается над тем, как я неуклюже, едва не падая, пытаюсь разместиться на животе. Наконец, складывая ладони вместе у него на груди и кладя на них подбородок, я спрашиваю: – Почему мы вообще вместе? Как ты меня выбрал?

Влас вопрошающе глядит на меня. Тени от ресниц падают ему на щёки.

– И ты решила поинтересоваться об этом после стольких месяцев?

– Просто я наверняка не самая умная, самая красивая, самая интересная из тех, кого ты встречал за всю свою долгую жизнь…

– Только не произноси эту цифру вслух, молю!

– Не буду, – смеюсь я. – Но тем не менее.… Насколько же низкие у тебя критерии?

Влас улыбается, и я чувствую сердцем, что раньше частенько видела эту улыбку: добрую, тёплую, как его объятья, и сладкую, как чёрный чай с двумя ложками сахара, который он так любит.

– Я не выбирал тебя, – отвечает Влас. – Я искал родственную душу. Поиск затянулся на целый век и был временами настолько сложен, что я… знаешь, когда встречал кого-то особенного, мне казалось, будто вот она – та самая золотая рыбка, которая волшебным образом превратится в …

– Это другая сказка, Влас, – смеюсь я. – Там была царевна-лягушка.

Влас морщит нос:

– Знаю, но лягушки противные.

– Вот то-то и оно. Золотые рыбки нравятся всем, потому что они красивые. А лягушки нравятся только тем, у кого проблемы со вкусом. Я – лягушка. Поэтому и интересуюсь, как так вышло, что меня к себе решил взять самый рьяный фанат золотых рыбок.

– Ты сегодня на занятиях головой не билась? – Влас вытаскивает одну руку из-под своей головы и ерошит ладонью мои волосы. – Странные разговоры ведёте, миледи.

– Миледи, – повторяю я. – В таких словечках есть что-то возбуждающее до тех пор, пока я не вспоминаю, каким веком от них попахивает.

Влас смеётся, и его задорное настроение передаётся мне лёгкими вибрациями в его мышцах.

– Возвращаясь к твоему вопросу…

– Забей, это была глупость, – я уже жалею, что вообще подняла эту тему, но Влас перебивает меня:

– Возвращаясь к твоему вопросу, – повторяет он настойчиво. – Давай просто сойдёмся на том, что мы были предназначены друг другу? Как того, кто был свидетелем зарождения сотен любовных историй, такой сюжет меня устраивает больше всех других. А тебя?

– Ну, – протягиваю я. – Думаю, с этим можно работать.

И вроде уже не так уж и неловко. И Влас кажется чем-то хорошо знакомым и родным, как возвращение домой после десяти лет путешествий в других странах.

Как возвращение домой… Дом.

Неужели возможность снова его обрести наконец маячит на горизонте?

Влас вздыхает и снова переводит взгляд в небо. Я же продолжаю разглядывать его самого. Не хочу, очень не хочу вспоминать Власа слабого, изнеможённого и находящегося под влиянием Христофа, но образ сам всплывает в голове, накладываясь на реальность искажённой маской.

Он был мучеником, несмотря на злодеяния. Всё, что он делал, было последствием, а не изначальной целью.

Я безоговорочно поверила ему уже тогда, несмотря на всех, кто был уверен в провальности моего мнения. Значит ли это, что мы с ним изначально понимали друг друга гораздо лучше остальных?

– Хватит так пристально на меня смотреть, – произносит Влас. – Лучше взгляни на небо. Сегодня оно как никогда красиво.

– Нет, – я, несмотря на неудобную позу и уже затёкшую шею, качаю головой. – Ты мне нравишься больше неба.

На мою глупость ответить Влас не успевает – его перебивает трель, доносящаяся из кармана моей куртки. Чтобы достать телефон, приходится выбраться из объятий и подняться на ноги.

На дисплее – имя Вани.

– Алло? – отвечаю я.

– Ты где? – голос запыхавшийся, а на его фоне ещё как минимум два, о чём-то разговаривающих наперебой.

– Что-то случилось?

– Да. И тебе лучше это увидеть.

Мне хватает с головой. Я виновато гляжу на Власа, продолжая выуживать из своего телефонного собеседника необходимые факты: где он будет меня ждать и что мне стоит взять с собой.

Влас тоже поднимается. Как только я сбрасываю звонок, он спрашивает:

– В чём дело?

– Задание, – отвечаю на удивление спокойно. Сую телефон обратно в карман. – Мы сегодня дежурная команда, а я совсем забыла.

– Мне пойти с вами?

– Зачем? – уточняю я с осторожностью. – Не бери в голову, это обычный вызов, может даже ложный.

– Тогда почему ты так взволнована?

Разумеется, это он заметил. Как же иначе.

– Я не взволнована, – говорю я. Касаюсь его предплечья. – Просто расстроена, что приходиться прерывать наше свидание.

Влас едва ли верит мне, и всё же свою помощь больше не предлагает.

Он так и остаётся стоять высокой, чёрной, мрачной, худой статуей посреди крыши, пока я исчезаю на ступеньках, в этот раз собирая в кулак не только мужество и силу воли, но и необходимость как можно скорее оказаться рядом с близнецами, которые могут не дождаться меня и попасть в неприятности.

У Вани был слишком обеспокоенный голос, чтобы проигнорировать это.

***

Мне кажется, я помню, как тихо по ночам бывает в этом районе. Кто-то из моих знакомых, должно быть, живёт здесь, потому что я ощущаю, что раньше уже была на этих улицах в столь поздний час.

Спальный район. Скамейки, бродячие кошки, частые фонари и звенящая сумеречная тишина.

Это в идеале. В моей голове и видении людей, здесь живущих.

Сейчас же всё изменилось.

Я смотрю на тлеющую деревяшку, когда-то бывшую опорой для одной из горок, чувствую неприятный запах жжёной краски и пытаюсь прикинуть, сколько же всё это длилось, если стражи прибыли на место спустя всего лишь пять минут после звонка, а от строений на детской площадке уже остались лишь головешки.

Я думаю о детях, которые могли бы здесь находиться, если бы не поздний час, и меня едва не выворачивает наизнанку.

– Самодельная ручная граната кустарной сборки, – говорит Ваня, когда я подхожу к нему, сидящему на корточках и что-то исследующему. – Маленький радиус поражения, поэтому загорелась только площадка. Ты бы, кстати, маску надела, а то надышишься.

– Я в порядке, – отмахиваюсь я. Сам Ваня правилами не брезгует, а потому разговаривает со мной через респиратор. – Что за состав?

– Точно сейчас не скажу, но явно ничего местного. Химикат или средство, привезённое из другого мира.

– И что, кто-то решил просто подорвать детскую площадку веселья ради?

– Сомнительное времяпрепровождение, – Ваня прячет пробы в мешок, выпрямляется. – Дань, у тебя что?

Я оборачиваюсь на второго близнеца, стоящего с вызвавшей стражей женщиной. На ней тонкий шёлковый халат и пушистые тапочки с мордой собаки. Каштановые волосы собраны в съехавший на бок хвост, на лице красуются следы ещё днём, должно быть, лежащего идеально макияжа. Навскидку, ей лет тридцать. А потому ситуация с опросом её восемнадцатилетним парнем со стороны кажется немного абсурдной.

– Пять секунд! – кричит Даня в ответ.

Ещё что-то говорит женщине, затем протягивает ей руку, сжатую в кулаке. Когда ладонь раскрывается, женщина берёт с неё что-то маленькое, затем прячет это в кармане халата.

Даня прощается с ней, разворачивается на каблуках и бежит к нам.

– Короче, вот как ты и думал, – Даня хлопает брата по грудкам. – Свидетелей как минимум половина двора, они до сих пор обрушивают на штаб звонки. Вот, – Даня протягивает нам свой наладонник экраном вперёд, – Анита пересылает мне их контакты на всякий случай. – Я слежу за бегущей строкой, обновляющейся каждый раз, как я моргаю. – Первой дозвонилась Тарасова Юлия Сергеевна, восемьдесят пятого года рождения, проживающая в угловой пятиэтажке на втором этаже. Она курила в окно, когда увидела четырёх молодых людей в странных масках с красными дырами на месте глаз. Они под гогот и шумные разговоры двигались по периметру двора и, как она сказала, всё высматривали что-то в окнах. Женщину это напугало, и она даже присела, спрятавшись за подоконник, когда шайка обратила внимание на её дом. Немного погодя она выглянула снова и увидела, как один из ребят забрался на растущее дерево, с которого прыгнул в окно третьего этажа соседнего дома. Раздались крики, мешаемые со смехом шайки, и несколько мгновений спустя из разбитого окна что-то вылетело. Юлия Сергеевна не поняла, что именно, но она утверждает, что хруст, с которым это что-то приземлилось на одну из фигур на детской площадке, она запомнит надолго. Затем один из тех, кто стоял на земле, кинул что-то в упавший мешок, и по району пронёсся звук взрыва. – Даня делает паузу, чтобы облизать губы. – Юлия Сергеевна бросилась к телефону, чтобы звонить в штаб.… Дальше вы знаете.

– Точно не местный состав у гранаты, раз взрывчатое вещество так быстро поглотило детскую площадку, оставив только деревяшки и обугленные камни, – кивает Ваня, довольный подтверждению своей теории.

Я не хранитель, да и вообще умом никогда не блистала, но, прокручивая в голове историю Дани, я уже знаю, что мы найдём вместо мешка на выжженной площадке, когда проведём детальный осмотр.

Это был не просто разбой. Это было убийство.

А худшая часть моего положения – по несчастливой случайности я уже в конце этой книги и знаю, кто убийца.

Безумная маска с красными дырами вместо глаз – такое невозможно позабыть, увидев хотя бы раз.

Критический рубеж. Глава 4

Я проклинаю себя десятками ругательств за то, что не имела привычки вести дневник. Насколько было бы легче, имей я на руках исповедь от первого лица, где все точки стояли бы над нужными буквами, а ответы на вопросы составляли бы целую картину!

Но увы, ни там, ни здесь – нигде я так и не смогла, – а ведь попытки были! – заставить себя записывать важные и запоминающиеся моменты биографии. Мне нравилось жить эмоциями, но записывать их было сродни пытке. Хорошо, хоть фотографий полно.

Все альбомы, которые мне удалось найти в квартире, я пока храню у себя под кроватью; до того момента, как не изучу и не запомню каждое попадающееся лицо. Бабушки, дедушки, дальние родственники. Филоновы. Взрослые мужчины и женщины, одетые в цвета стражей. Влас. Кирилл, совсем ещё маленький и не похожий на преступника, укладывающего волосы назад, носящего маску и отнимающего жизни: людей, других существ, виновных или случайно попавшихся под руку.

Ведь когда-то всё было по-другому: Кирилл был у меня, а у нас – одно прошлое на двоих. Двор с игровой площадкой,начальная школа. Даже разные пятые классы не помешали нам общаться. До тех пор, пока…

Я достаю из-под плёнки собственную фотографию. На ней мне не больше тринадцати и я, одетая во всё чёрное, сижу в кухне, подобрав под себя левую ногу. Взгляд – стеклянный, направленный мимо объектива. В одной моей руке зажата собственная туфля, а в другой – томик какой-то книги.

– “Волшебные приключения фей-проказников”, – читаю я вслух её название. От пренебрежения морщу нос. – Это я такое в детстве читала?

– Я думал, ты выкинула это фото, – голос за спиной заставляет вздрогнуть от неожиданности и испуга.

Оборачиваюсь. На пороге в комнату в уличной одежде и ботинках стоит Артур. Ночью его не было, и я совсем позабыла спросить у мамы, вернётся ли он под утро.

– Когда ты пришёл? – произношу я, пока сама, не глядя, спешно пытаюсь скрыть под пледом, на котором разложила альбомы и фотографии, хотя бы часть из них. – Я не слышала, как открылась дверь.

– Я даже спросил, есть ли кто дома, – Артур приподнимает одну бровь. – Ты и этого не слышала?

Я качаю головой. Артур исчезает из поля моего зрения, но лишь на пару секунд. Я слышу, как что-то с глухим стуком падает на пол, а когда Артур снова возвращается, вижу, что он разделся.

– Я должен был догадаться, – говорит Артур, проходя в мою комнату. – Совсем позабыл, что уже конец октября.

Я озадачиваюсь, пытаясь понять, к чему Артур может вести, но не успеваю выдвинуть никаких предположений, когда он добавляет:

– Каждый год ты делаешь это: достаёшь фотографии Кирилла и подолгу смотришь на них, словно ждёшь, когда они оживут и дадут тебе ответ на единственный твой вопрос.

Артур опускается на пол рядом со мной. Берёт фото, которое я специально отложила в сторону – оно понравилось мне больше всего. На нём мы впятером: я, Артур, Ваня, Даня и Кирилл, стоим на детской площадке плечом к плечу. На мне, как и на близнецах, забавный вельветовый комбинезон кремового цвета. На Артуре футболка с логотипом какой-то футбольной команды. Кирилловы джинсы на коленях порваны, и через дырки виднеются красные ссадины. Кирилл держит меня за руку. У нас на шеях красуются одинаковые медальоны.

– Почему он это сделал? – спрашивает Артур, и я теряюсь на долгую секунду, пока не соображаю, что это и есть вопрос, который задаю себе я по его мнению.

Конечно. Ведь Кирилл покончил с собой для всех – и меня в частности, – чуть-чуть не дожив до тринадцати. И все вокруг меня думают, что я всё ещё скорблю по потерянному другу.

Так и есть, правда всё ещё тяжелее, ведь мой друг умер дважды: когда инсценировал свою смерть и когда встал на противоположную от закона сторону.

– Я уже никогда об этом не узнаю, – говорю я.

Здешняя судьба Кирилла для меня теперь – тайна за семью печатями. Ни причин, ни мотивов, ни целей. Кирилл не станет рассказывать мне во второй раз, в случае, если сделал это в первый. А ведь он наверняка сделал, если до сих пор изредка приходит, чтобы убедиться в моей верности.

Артур обнимает меня за плечи. Я продолжаю глядеть на снимок в его руках.

– Думай не о том, что случилось с Кириллом, а о том, сколько хороших моментов у вас было, – Артур целует меня в волосы. Так легко, ненавязчиво. Так по-братски. – Вспомни, как вы всегда круто проводили время! Я вам даже завидовал и очень злился, когда вы не брали меня с собой, потому что я для вашей компании, видите ли, был слишком старым.

Я хмыкаю, и этот толчок в лёгких неожиданно даёт старт первым слезам, подход которых до этого даже не чувствовался.

– Поэтому ты стал добровольцем? – спрашиваю я, утирая нос. – Потому что не хотел снова быть в стороне?

Артур долго не отвечает. Но в конце концов я всё-таки чувствую его короткий кивок.

– Я не мог позволить своей младшей сестрёнке проходить через всё это в одиночку.

Слава Романова из Дуброва – счастливица. Она сорвала куш, когда родилась в семье, по своей идеальности напоминающей рекламу йогурта с трогательной утренней сценой, где все улыбаются и донельзя счастливы.

– Спасибо тебе, Артур.

Дети на фотографии оживают. Я вижу их играющими, гуляющими, веселящимися. У них впереди длинная жизнь, но они не боятся её, потому что уверены – всегда будут рядом, стоя так же, плечом к плечу, прижимаясь тесно, передавая друг другу тепло и поддержку.

Я точно смогу сделать это; стать частью чего-то, что, если задуматься, мне не так уж и чуждо. Кирилл и Даня всегда были близкими мне людьми. Ваня спас мою жизнь, позволив миру узнать свой секрет. Артур… Если очень постараюсь, я привыкну к нему. Ведь мне не впервой быть сестрой, и я знаю цену таким отношениям.

Даже смерть едва ли сможет нас разлучить.

– Помнишь, как он там говорит? – спрашивает Артур. Я поднимаю на него глаза. Артур, чуть прищурившись, глядит на снимок, который продолжает держать за самый уголок. – У Бога на него есть план, да?

– Что-то вроде того.

– Ну вот. Где бы сейчас Кирилл ни был, он там, где и должен быть.

Я не верю в Бога, а потому для меня это всё не имеет смысла. Но я не высказываю Артуру своё сомнение, чтобы не портить момент.

И только молча вытираю следы слёз со щёк тыльной стороной ладони.

***

На последнем вечернем занятии мы с Беном впервые за долгое время разделяемся, выбирая разные лекции: он идёт на организацию и ведение разведки, я – на экстремальную медицину.

Занятие, на которое прихожу я, ведёт отец близнецов. Ваня и Даня почти на него не похожи, унаследовав тёмные прямые волосы, медово-карие глаза и многочисленные родинки от своей матери. Но когда Валентин надевает очки в чёрной прямоугольной оправе, встаёт у стола, опершись бедром на его угол, складывает руки на груди и принимается за рассказ, я не могу отказать себе в видении перед собой одного из его сыновей, того, который умеет использовать ресурсы своего мозга на все максимально возможные проценты.

– Травматический шок классифицируется в зависимости от причин его появления, – Валентин разворачивается к маркерной доске и быстро вырисовывает перечень из четырёх пунктов. Почерк у него Данин: округлый, обрывистый, местами абсолютно нечитаемый. – Возникающий вследствие механической травмы, вследствие операции, вследствие внутренних и наружных кровотечений и смешанный травматический шок.

Валентин носит грязно-жёлтый твидовый пиджак и красные брюки в серую клетку. У него русые вьющиеся волосы и привычка выкручивать пуговицы на рубашке.

– По степеням травматический шок тоже подразделяется на четыре степени: лёгкую, среднюю, тяжёлую и агонию.

Валентин много рассказывает, жестикулируя руками. Ученики любят его: никто не перебивает, если только этого не требует само задание лекции, слушают внимательно, а некоторые – даже с открытым ртом. Я сама стараюсь не отставать – спешно конспектирую всё, что слышу, едва ли улавливая саму суть.

По крайней мере, по записям у меня потом будет возможность наверстать упущенное.

– Кто-нибудь назовёт мне основные симптомы эректильной фазы? – Валентин бросает вопрос в толпу, и толпа отвечает ему поднятыми руками.

Но Валентин выбирает меня:

– Слава?

Я лихорадочно пробегаю глазами по написанным строчкам. Это должно быть просто, но слова рассыпаются на звуки, стоит мне только захотеть их произнести.

– Э-э-э, – протягиваю я нервно.

– Подумай о том, что именно для этой фазы травматического шока слово “шок” будет уместнее всего, – подсказывает Валентин.

Он не напирает, но явно не уступит, пока не получит от меня верный ответ.

Шок. Шок похож на тревогу. Тревога – на панику. А в этом я эксперт поневоле.

– Тахикардия, – говорю я. – Учащённое дыхания, дрожь в руках. Холодный пот. Тревога. Паника.

– Хорошо, – кивает Валентин.

Но его выдаёт беспокойство в глазах. Я быстро провожу ладонями по лицу, чтобы убрать остаток того, что во мне смутило Валентина.

Не только Валентин смотрит на меня. Сидящая рядом защитница, та самая, которая приехала с Беном, когда у нас с Таем были разборки, громко кашляет, привлекая моё внимание.

Теперь я знаю, что её зовут Лейла, и она метиска. Я не решаюсь предположить, сколько в её крови разных видов, но выглядит девушка поражающе волшебно со своими белыми волосами, смуглой кожей и глазами с полупрозрачными зрачками и радужками.

– Ты напряжена, – говорит Лейла.

– Так и есть.

– Ну ты, это, – Лейла долго глядит на свою руку, прежде чем всё-таки протянуть её и похлопать меня по плечу. – Не кисни.

Не знаю даже, как реагировать на такую сомнительную поддержку, а потому лишь выдавливаю:

– Вот уж спасибо.

Лейла, похоже, не улавливает иронию. Кивает, довольная своим выполненным товарищеским долгом. Больше к разговору мы не возвращаемся, и это не может не радовать, как и то, что Валентин больше не обращается ко мне с вопросами.

К концу полуторачасовой лекции я исписываю порядка семи листов и уже перестаю чувствовать некоторые пальцы, когда Лейла снова кашляет.

Чего мне ждать от неё в этот раз?

– Вы с Андреем встречаетесь?

– Ч-что?

– Вы много времени проводите вместе, – Лейла пожимает плечами.

Валентин увлечён разговором с двумя стражами за партой у окна, а потому совсем не обращает на нас внимание. Я пользуюсь этим, чтобы откашляться.

– Мы просто друзья. К тому же, Андрей встречается с Полиной.

– Видимо, вы достаточно близки. – Задумавшись на мгновение, я всё-таки киваю. – Он был очень взволнован, когда мы ехали на вызов, которым оказалась ваша с сыном Амадеуса перепалка.

– Он что-то говорил? – я принимаю правила этой игры, хоть и чувствую, что вероятность пожалеть слишком высока; как говорится, любопытство сгубило кошку.

– Он всю дорогу причитал, – поправляет Лейла. – Без умолку. О том, что в следующий раз он скорее тебя к кровати привяжет, нежели отпустит одну даже в конец коридора до туалета.

Я хмыкаю. Без труда представляю, как эти слова слетают с языка Бена.

– Он говорит такое разве что только Марку, – продолжает размышлять Лейла. – Но они, в отличие от вас, лучшие друзья со школы.

Наконец я понимаю – это не праздное любопытство, а личная заинтересованность. И решаю перейти из защиты в нападение:

– А тебе какое дело?

Лейла ничего ответить не успевает, потому что по помещению разлетается сигнал, оповещающий о конце лекции. Она быстро хватает тетрадь, на ходу засовывая её в сумку, и одной из первых покидает кабинет. Я хочу последовать её примеру, но находится ещё кое-кто, кто хочет поговорить со мной, не считаясь с моим желанием.

– Слава, задержись, пожалуйста, – просит Валентин.

Пока он прощается с другими ребятами, я перебираю в голове его теоретические вопросы, чтобы набросать хоть какие-то ответы, а иначе нас снова ждёт повторение ситуации на лекции: я буду страшно тупить, а он выжидающе сверлить меня взглядом.

– Как у тебя дела? – Валентин присаживается на место Лейлы.

– Лучше всех.

– Мигрени не беспокоят?

– Да нет.

– Спишь хорошо?

– Как обычно.

– Я слышал о твоей неудаче на занятиях у Антона, – Валентин поджимает губы. – Такое бывает даже с самыми лучшими, так что не принимай близко к сердцу и даже не думай ставить крест на своей дальнейшей судьбе.

Попахивает сеансом с психотерапевтом. Что мне следует сделать? Кивнуть и согласиться, чтобы меня оставили в покое?

– Я поняла, – киваю я.

– Вот и молодец, – Валентин взъерошивает мои волосы. – А теперь беги. И передай отцу, что я нашёл его адресную книгу.

Чтобы обойтись без дальнейших нравоучений, быстро хватаю свои вещи и пулей лечу на выход. Стоит только мне шагнуть за порог кабинета, как сталкиваюсь с Беном.

– Сюрприз, – объявляет он, подхватывая меня под локоть.

– Тебя так с натягом можно назвать.

– Я не про себя, вообще-то, – Бен тычет пальцем мне в бок. – Но для сведения: от такого сюрприза, как я, никто обычно не отказывается.

– Готова быть первой.

– Короче, у меня есть сюрприз. Сейчас я тебе кое-кого покажу.

Бен так странно произносит это и с таким заговорщицким огоньком в глазах глядит на меня из-под бровей, что я перестаю пытаться придумать ещё парочку глупых шуток и просто следую за ним.

– Лейла сегодня задавала мне странные вопросы на твой счёт, – говорю я по дороге.

– Так конечно, я ведь ей нравлюсь, – бросает Бен небрежно.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

– Ну а что? Я уже привык к тому, что нравлюсь всем.

Бен ведёт меня в общую гостиную. Первая, кто виднеется мне ещё на подходе через настежь распахнутую дверь – Анита. У неё на коленях лежит планшет, в котором она печатает, иногда поднимая голову и обращаясь к кому-то в другом углу комнаты.

Я притормаживаю. Мы с Беном переглядываемся. Он кивает, отвечая на мой немой вопрос:

“Этот гость – и есть сюрприз?”

“Да”.

Я прохожу в гостиную.

Мужчина, стоящий вполоборота к Аните, с любопытством разглядывает фотографии, расставленные на камине. На мужчине синие джинсы и синяя рубашка, и этот цвет оттеняет его глаза, делая их ещё более яркими – не алыми, а огненными, как языки пламени, что коптят деревяшки в камине.

Когда наши взгляды встречаются, меня прибивает намертво к полу, тогда как мужчина лишь выпрямляется и оглядывает меня с головы до ног.

Мы явно незнакомы. Секунды тянутся, а он так и не зовёт меня по имени. Зато его с моих губ не срывается только благодаря нечеловеческому усилию.

– Хорошо, Лукас, теперь поставь подпись внизу и можешь быть свободен до следующего месяца, – сообщает Анита. Лукас подходит к ней, бегло, даже не глядя, чиркает на сенсоре указательным пальцем. – Вот и прекрасно! Когда сестрица заглянет?

– Планировала завтра утром, – отрезает Лукас.

И я буквально не могу пошевелить и веком, чтобы моргнуть. Лукас жив, и он, как вижу я, совсем не изменился. Но что он делает здесь, в Дуброве?

– Хорошо, – Анита прижимает планшет к груди. – Передавай маме привет!

– Обязательно.

Лукас не произносит больше никаких прощальных слов. Он суёт ладони в карманы джинсов, а когда проходит мимо меня, лишь дарит один последний изучающий, но беглый взгляд. Я же не отвожу свой до тех самых пор, пока его спина не пропадает в коридоре.

– Это был Лукас, сын Доурины? – я интересуюсь за очевидную истину, но мне нужно подтверждение третьего лица.

– Он самый, – отвечает Анита. – Парень который год ходит отмечаться в один и тот же день, в одно и то же время. Это вызывает восхищение и подозрение одновременно, ей Богу! По нему уже часы сверять можно.

Анита ещё что-то говорит об этом, но я не слушаю – оборачиваюсь через плечо на Бена, продолжающего прижиматься спиной к двери, которую он закрыл за Лукасом.

– Он жив, – не удержавшись, вслух произношу я.

Бен кивает.

– Конечно, жив, – говорит Анита. – Что с ним будет, парень ведь в университете преподаёт? Умереть он может разве что от скуки.

– А сестра? – когда Анита проходит мимо меня, я хватаю её за халат, останавливая. – О которой из сестёр ты спрашивала?

Анита вопросительно приподнимает бровь, глядя на зажатую у меня в пальцах белую ткань. Виновато вжав голову в плечи, я распрямляю ладонь.

– Ну не о Шиго же, – отвечает Анита с осторожностью, словно боится, что её последующие слова могут только снова спровоцировать мою не совсем адекватную реакцию. – Добровольцам отмечаться не надо. Я о Лане. А остальные дети Доурины живут в Огненных землях вместе с матерью, и всё, что я о них знаю – это то, что их там около шести, включая приёмных.

– Среди них есть парнишка по имени Зоул? – не унимаюсь я.

Раз уж мы коснулись темы этого семейства, мне необходимо узнать все подробности.

– Нет, – Анита явно удивлена моему вопросу. – Потому что Зоул родился и живёт в Дуброве вместе со своим родным отцом. Наша Лена к нему ещё репетитором по каким-то школьным предметам ходит, ты что, забыла?

Я трясу головой.

– Да, наверное.

– Тебе бы выспаться, Слав, – Анита дарит мне снисходительную улыбку. – Усталость ещё никогда в истории не оказывала положительный эффект на продуктивность.

Бен учтиво открывает Аните дверь, выпуская её из гостиной. Я плетусь к дивану. Падаю, проваливаясь в мягкую кожаную подушку, откидываюсь на спинку, прикрываю глаза. Касаюсь пальцами своих щёк. Они горят и пульсируют; организм от полученной информации явно в шоке не меньше разума.

– Я так боялась, что больше не увижу Лукаса живым, – выдыхаю я. – Он ведь спас меня там, в Огненных землях.

– Ну, как видишь, парень здоров и счастлив, – половицы скрипят, когда Бен шагает по гостиной. – Ладно, с последним я, может, и перегнул, потому что по его лицу и тогда не было понятно, что у него творится в душе…

– И отец Зоула тоже жив, – продолжаю я, не давая Бену договорить.

– Это ведь хорошо, – где-то рядом со мной продавливается диванная подушка. – Разве нет?

– Да, но… – я открываю глаза. Бен сидит, забравшись на диван прямо в ботинках, и внимательно меня разглядывает. – Ты не думаешь, что слишком много тех, кто должен был не дожить до настоящего момента, сделали это?

– До того, как ты волну начала нагонять – нет. Или это твой способ радоваться чужому спасению?

– Я не радуюсь, – вскакиваю на ноги, но не знаю, зачем. Просто хочется себя куда-то деть, чем-то занять, чтобы избавиться от вновь заполонивших голову ненужных домыслов. – Я сужу рационально.

– Давай ты завяжешь так делать, потому что это нагоняет на меня тоску! – Бен вертится на месте, следя за моими передвижениями по комнате.

– Бен! – я хочу просто акцентировать внимание на своих словах, но с губ почему-то срывается крик. – Если они выжили, ты не думаешь, что история захочет взять реванш и отыграться на ком-то другом?

Сначала Бен в ответ мне лишь фыркает. Потом, чем продолжительнее становится пауза, тем сильнее меняется его реакция. Под конец, когда я готова разразиться тирадой, объясняющей мою правоту, его уже не узнать.

– Вот ты мастер испортить сюрприз, блин, – тихо сообщает Бен.

Тихо и, как мне кажется, немного расстроенно.

– Я просто напоминаю, что бдительность терять нельзя. На одну хорошую минуту может приходиться двадцать плохих.

– Да знаю я.

– Ну вот…

Снова молчание. В этот раз – нестерпимее обычного. Оно буквально колет нас обоих миллионами игл, и хочется что-то сказать, чтобы его нарушить, но не знаешь, что, а потому остаётся лишь смотреть в разные стороны, размышляя каждый о своём.

Я достаю из кармана телефон. На экране горит непрочитанное сообщение, сигнал о приходе которого я не слышала:

“Он снова нажрался. Поможешь?”.

Номер обозначен в контактах буквой “Ш” с огненным смайликом на конце, и если бы я не успела изучить свой телефон и не обнаружила бы, что у здешней Славы была странная привычка записывать некоторых только по первой букве имени, я бы подумала, что она просто не очень любит этого абонента.

– Бен, – зову я, приманивая его к себе движением свободной от телефона ладони. – Глянь-ка.

Бен подходит ближе, я демонстрирую ему сообщение.

– От кого это?

– Я знаю только одного моего знакомого, чьё имя может начинаться на эту букву.

Бен на секунду хмурится. Вместе с тем, как приходит прозрение, морщины на его лбу разглаживаются.

– Шиго?

– Ага.

– И о ком она, как думаешь?

– Понятия не имею.

Единственный способ узнать – ответить на сообщение согласием. Это я и делаю, быстро набирая: “Куда подойти?”.

“Центральный бар на Московской”.

– Я знаю, где это, – Бен чешет подбородок ногтем большого пальца. Это действо привлекает моё внимание, и я замечаю, что кое-кто давно не брился. – Я там восемнадцатилетние отмечал.

– Московская – это вроде где-то недалеко, – я пытаюсь вспомнить, была ли когда-нибудь на этой улице.

– Я пойду с тобой.

– Не, лучше просто сориентируй.

Бен удивлённо приподнимает брови.

– В каком месте моего предложения ты вопрос услышала?

Бен направляется к двери. В этот же момент, она распахивается сама, и гостиную заполняют стражи. Они не обращают на нас никакого внимания, увлечённые своими разговорами. Среди них я вылавливаю и Марью. Она радостно машет и, бросив своих друзей, выбирает направиться ко мне.

Я вскакиваю, успевая бросить: “Увидимся позже” раньше, чем Марья открывает рот, чтобы поздороваться, обхожу её и нагоняю Бена в дверях.

– Ладно, – вздыхая, сообщаю я. – Но знай: это лишь потому, что у меня нет другого выбора.

– Выбор есть всегда, коротышка, – Бен, метафорически подкидывая дровишек в костёр, а фактически выводя меня из себя, цокает языком. – И сейчас ты сделала самый верный.

– О котором уже жалею. Пошли, – я киваю в сторону лестницы. – Как ты там говорил? Шементом!

***

Ещё нет и шести часов, а потому на улице достаточно светло, чтобы увидеть ждущую нас знакомую фигуру уже на подходе к нужному кварталу. Я не ошиблась – это Шиго. Укутавшись в бесформенный то ли плед, то ли парку, она стоит, обхватив себя за корпус, и выглядывает людей на противоположной стороне дороги. В нашу сторону она поворачивается, только когда я зову её по имени.

Первое, что она делает, когда мы подходим ближе – критическим взглядом осматривает Бена.

– А этот чего припёрся? – спрашивает Шиго с явной неприязнью.

– Алкоголикам на помощь, – фыркает Бен.

Отталкивает Шиго в сторону и проходит внутрь бара, исчезая за массивной железной дверью. Шиго косо поглядывает на меня в ожидании объяснений.

– Я его с собой не звала, – мои попытки оправдаться встречаются колким взглядом и руками, теперь уже упёртыми в бока.

– Вот в чём я не сомневаюсь, так это в том, что он сам пришёл, – Шиго качает головой. – Ладно, у нас и без этого проблем – выше крыши. Саша совсем расклеился, – Шиго со вздохом запускает пальцы в волосы. Цветовые сигналы проезжающих мимо машин яркими вспышками отражаются в её красных глазах. – Когда я крайний раз просила его оторвать губы от горлышка, в ход шла уже вторая бутылка виски. Не знаю, как он вообще до сих пор находится в сознании.

Пожимаю плечами, не давая никакого конкретного ответа. Шиго воспринимает это как призыв к действию, а потому следует за недавно исчезнувшим Беном, потянув за дверную ручку в виде карточной пики.

Шаг – и мы погружаемся в атмосферу туманную, шумную и душную. Вспышками бледно-зелёного по кирпичным стенам здесь разбросаны лампочки, чьи тщетные попытки осветить поглощающий всё вокруг кальянный дым просто смехотворны. Шиго указывает рукой куда-то вперёд, и за барной стойкой я с трудом, но замечаю знакомую спину Бена и ещё одну, выше и худее, в жёлтой футболке.

Незнакомец поворачивает голову, чтобы что-то сказать Бену. Я не узнаю заросший густой щетиной профиль и нос с горбинкой.

– Ни слова о Климене, – предупреждающе говорит Шиго, останавливая меня вытянутой в сторону рукой, когда я хочу сделать первый шаг в нужном направлении.

Климена .… Где-то я уже слышала это имя.

Не дожидаясь моей реакции на свои слова, Шиго идёт к барной стойке. Присаживается на табурет слева от парня в толстовке, окидывает его грустным взглядом, что-то говорит бармену. Одновременно с этим парень в толстовке роняет голову на сложенные руки.

Я осторожно подхожу ближе. Сидящие за столиками, которые я огибаю, бросают на меня любопытные взгляды. Не все из них, – или, если быть честной, меньшинство, – люди. Остальных выдают черты лица, цветные волосы, кожа и глаза.

Так же меня выдаёт форма; они знают, что я страж, а потому, несмотря на то, что пришли сюда отдохнуть, теперь напряжены.

– Им тут что, мёдом намазано? – громко, чтобы я слышала, интересуется женщина с белыми глазами.

Я пропускаю её слова мимо ушей и присоединяюсь к друзьям, размещаясь на табуретке рядом с Беном.

– Напомни, сколько времени прошло? – спрашивает Бен у Шиго, высматривая её поверх кудрявой головы парня, лицо которого мне пока недоступно.

– Два с половиной месяца, – на секунду задумавшись, отвечает Шиго. – Плюс, минус.

– И как у него ещё шары не отвалились, каждодневно их заливать?

– У человека горе, – напоминаю я Бену, хотя пока не совсем понимаю, какое. – Не суди, если…

Договорить я не успеваю. Парень в толстовке поднимает курчавую голову, и я узнаю в нём Сашу. Тот, кто однажды подарил мне самую широкую и самую лучезарную улыбку из всех существующих, сейчас выглядит мрачнее и серее любой осенней тучи.

– Оп-па, – протягивает Саша, и даже по этому короткому обращению я уже могу сказать, что он запредельно пьян. – А ты чего? – В сторону Шиго он поворачивается резко, едва не соскальзывая с табуретки. – Чего она здесь?

– Брось, – отмахивается Шиго. – Не Слава – причина всех твоих бед, а вот это, – Шиго пытается выхватить бутылку из рук Саши, но он даже в пьяном состоянии оказывается проворнее её, когда дело касается того, что он с таким упоением прижимает к груди. – Не играй со мной, парень!

– Уведи её, – Саша указывает горлышком бутылки на меня. – Она слишком счастлива… Меня это бесит.

– Это как-то обидно даже, – от удивления непроизвольно перехожу на шёпот, который, как я и планировала, до Саши не доходит.

Но зато Бен прекрасно меня слышит.

– Ты ведь с Клименой не была знакома, да? – так же шёпотом спрашивает он. Я качаю головой. – А я был. И не знаю, что на счёт здешней, но та была страшной сукой. Ей не нравилось буквально всё, что делал Саша. Ладно, бренчание на гитаре для карликов – оно всех бесило, но она была мастером докопаться до таких мелочей, что я бы на месте Саши убил её уже давно.

Я оглядываю Сашу. Не знаю, все ли два с половиной месяца он пьёт по факту, но выглядит парень именно так: помятая грязная футболка, густая щетина, спутанные в колтун волосы и такой страшный запах перегара вперемешку с потом, что я, сидя через Бена от него, могу думать лишь о том, как бы удержать в себе обед.

– Почему они расстались? – спрашиваю я.

Бен пожимает плечами.

– Понятия не имею. Но есть предположение, что инициатива была за Клименой.

Хватаясь пальцами за край барной стойки, я отклоняюсь назад, чтобы взглянуть на Шиго. Не думаю, что они с Сашей были знакомы в прошлом настоящем до того момента, как мы были вынуждены оказаться в Огненных землях, а здесь они, похоже, близки.

Феникс смотрит на отчаявшегося человека перед собой с обеспокоенностью и заботой. Они приятели? Друзья? Или нечто большее?

– Я отскочу на минутку, – сообщает Бен, спрыгивая с табуретки.

Пока он поправляет задёрнувшуюся куртку, я спрашиваю:

– Куда?

– Всё тебе расскажи, да покажи, – Бен последний раз проводит ладонью по складке на ткани, разглаживая её. А когда поднимает на меня взгляд, ловит такую порцию недовольства, что сразу добавляет: – Боже, глазища-то выпучила! В туалет мне надо! Или я уже и отлить без вашего, госпожа, разрешения не могу?

Я фыркаю, радуясь лишь тому, что плохое освещение в баре умело скрывает мои покрасневшие щёки. Бен ретируется, оставляя меня с безутешным Сашей, совершающим попытки выклянчить у бармена ещё бутылку чего-нибудь крепкого с собой, и Шиго, эти самые попытки пресекающей. Эти двое, – едва ли трое с Сашиной неспособностью составить предложение, где больше трёх слов, – вступают в настоящую перепалку. Я не знаю, как на неё реагировать, но точно понимаю – меня сюда позвали не для того, чтобы я сидела и за всем этим наблюдала со стороны

– Надо вывести его отсюда, – говорит Шиго, переключая внимание с бармена на меня.

Я согласно киваю, готовая подставить своё плечо. Шиго берёт Сашу под руки, я подхожу ближе, помогая ей распределить между нами вес моего сослуживца и её друга. Саша совершает жалкие попытки сопротивления, но в конце концов лишь расслабляется, повисая на наших шеях.

Мы выводим Сашу на улицу. Есть надежда, что вечерняя прохлада хоть немного его отрезвит.

– Вы на машине? – спрашивает Шиго.

– Да, только ключи не у меня, а у Бена, – отвечаю я.

– У Бена?

Недопонимание на лице Шиго бьёт током. Только поддерживание Саши в вертикальном положении не даёт мне накрыть рот ладонью от осознания того, что именно я только что произнесла.

– Я сказала “не у меня, блин”, – неумело вру я.

Шиго бы не поверила, не будь у неё более важных проблем. Поэтому она лишь кивает и просит меня поторопить того, у кого ключи. Я высвобождаюсь от Сашиного веса, перенося его на Шиго, но прежде, чем лететь обратно в бар, снимаю с себя куртку и накидываю её на почти бессознательного, но явно замёрзшего, – это в футболке-то, да в конце октября! – Сашу, чьи голые руки уже успели покрыться мурашками размером с горошины.

Возвращаться в задымлённое горькими кальянами и пропахшее кислыми парами дешёвого алкоголя помещение в одиночку немного странно. На мне больше нет форменной куртки, и теперь даже те, кто смотрел искоса и с презрением, теперь не обращают на меня никакого внимания. Я быстро обхожу барную стойку, вспоминая, в какую сторону направился Бен. Дверь со схематическим изображением мужчины – перевёрнутым основанием вверх треугольником – оказывается закрытой. Я стучу по ней несколько раз, но не слышу, отвечают ли мне с той стороны.

– Мне кажется, тебе нужна другая дверь, красавица.

Тяжёлая, влажная ладонь ложится мне на талию, умудряясь задрать кофту и коснуться обнажённой кожи. Резко оборачиваюсь и одновременно с этим делаю несколько больших шагов в сторону в попытке выставить перед собой преграду в виде пустующего столика.

– Ну куда же ты убегаешь? – лицо мужчины расплывается в едкой улыбке. – Давай лучше познакомимся.

Я с трудом сглатываю, но отрезаю с уверенностью:

– Нет.

– Посидим немного, выпьем, – мужчина напирает.

Я даю заднюю, надеясь лишь на то, что не натолкнусь спиной на стену слишком рано.

– А то, что мы с Мишкой сидим вдвоём, без женского общества? Никакого удовольствия!

– Я здесь не одна, – говорю я. – И вообще уже ухожу.

– Что ты пьёшь? – не унимается незнакомец. – Закажем тебе какой-нибудь коктейль… Или сразу что покрепче, чтобы разговор завязался?

– Эй! – Дверь туалета хлопает слишком громко. – Девушка же сказала, что уже уходит.

Бен произносит всё это зло, со скрежетом. Будь я этим громилой, испугалась бы. Правда, если бы только не видела своего внезапно возникшего соперника: хоть и крепкого, но невысокого, в бейсбольной кепке и ядовито-зелёных найковских кроссовках.

– Тебе чего, малец? – мужчина едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. – Не маловат ли ты, чтобы уроки в баре прогуливать?

Бен изображает подобие улыбки. А через мгновение у него в руках возникает пистолет, направленный дулом прямо в лицо ублюдку.

– Прости, я не расслышал, – говорит Бен сквозь зубы. – Повторишь в вот этот мой слуховой аппарат?

Мужчина, насколько я могу судить при плохом освещении, бледнеет. Переводя внимательный и теперь уже испуганный, – (зато быстро протрезвевший), – взгляд с дула на меня, он, кажется, всё понимает:

– Стражи?

В ответ Бен смеётся.

– Хочешь новость? Ещё и оперативники! Ну, и как ты теперь себя чувствуешь?

Мужчина, больше не глядя на меня, ретируется в сторону мелкими шагами. Бен продолжает держать его на мушке.

– Извините, – бурчит мужчина. – Ошибочка вышла.

– Ошибочка вышла, когда твоя мамаша передумала делать аборт, – свободной рукой Бен манит меня к себе. – Радуйся, что сегодня я добрый. Но обещаю, при следующей встрече я подарю тебе свинцовое ожерелье.

Когда Бен замолкает, я осознаю, что громкость музыки в баре убавили до минимума. Бармен глядит на нас с опаской, и не он один. А те, кто внимания не обращают, видимо, просто привыкли к подобным зрелищам в этом заведении.

– Ты в порядке? – спрашивает Бен, пряча пистолет.

– Да, – киваю я, подходя к нему.

Ложь. Просто я уже устала отмечать каждое своё переживание на бесконечно длинной шкале, не имеющей максимального рубежа.

– От тебя пахнет табаком, – сообщаю я. Затем замечаю сигарету, заткнутую за его ухо. – Ты в туалет курить ходил?

– Ну, я совместил приятное с полезным, – Бен направляется к выходу, я следую за ним. – И вообще, поблагодарила бы за спасение, что ли. А то я скоро с тебя за это деньги начну брать, не впервой же. Так хоть зарабатывать начну.

– Спасибо.

– Ой, и вот не надо только говорить, что ты бы справилась сама, потому что… Погоди, – Бен тормозит меня вытянутой в сторону рукой, в которую я врезаюсь. – Что ты сказала сейчас?

– Я сказала спасибо, – говорю устало. – И больше повторять не собираюсь, так что тебе лучше запомнить эти слова на всю оставшуюся.

Поражённый моей благодарностью Бен даже рот приоткрывает от удивления. Я жду издевательств или чего-то вроде хватания за сердце и изображения приступа, но вместо этого уже спустя секунду Бен хмурит брови и произносит:

– Знатно же ты испугалась, должно быть. И где твоя куртка, кстати? Там во внутреннем кармане должно быть оружие – все защитники его там таскают, на вот такой вот всякий случай.

– Я отдала её Саше, чтобы он не окоченел, пока они с Шиго ждут нас с ключами от машины.

Бен хлопает себя по карманам.

– Ключи, ключи, – приговаривает он. – Точно. Ладно, коротышка, – вытащив из заднего кармана штанов единственный ключ на кольце, без брелка, Бен кивает на дверь. – Пошли, пока ещё чего не случилось.

Шиго и Саша ждут нас у джипа. Видимо, Шиго надоело держать своего друга на весу, потому что мы с Беном застаём его сидящим на земле и прислонившимся к колесу. Моя куртка на нём застёгнута до самого горла; её ворот натянут на подбородок и губы. По тому, как низко опущена голова Саши, я понимаю, что он задремал.

– Чего вы так долго? – возмущается Шиго.

Её громкое обращение заставляет Сашу вздрогнуть.

– В туалете здоровенная очередь была, – бросает Бен раньше, чем я хочу рассказать Шиго правду.

Бен подходит к дверце водителя, попутно легонько пиная Сашу по кроссовку. Открывает машину, забирается на водительское сиденье. Мы с Шиго помогаем Саше разместиться на заднем. Шиго остаётся там с Сашей, я занимаю пассажирское рядом с Беном.

– В штаб? – интересуюсь я, глядя на Шиго через зеркало заднего вида.

Она ловит мой взгляд и отвечает коротким кивком, вместе с этим укладывая Сашину голову себе на плечо. Её запястье оголяется, и я вижу печать добровольца на внутренней его стороне.

Выравниваюсь. Смотрю на дорогу, куда выезжает Бен. От бара до штаба ехать пятнадцать минут, но сейчас медленно наступает вечер и вместе с ним – конец рабочего дня. Машины заполняют главную дорогу быстро, и уже спустя ровно одну песню, проигрываемую Беновым плеером через порт в динамики джипа, мы встаём в пробку.

“Может, оно и к лучшему”, – думаю я.

Саша немного вздремнёт, Шиго успокоится, а я попытаюсь сделать то, чего не делала уже давно – вычеркнуть из памяти последние события. Из всей информации, из всех пережитых моментов и эмоций, именно это запоминать нет ни нужды, ни пользы.

***

В комнате “Омеги” Саша живёт один. Полагаю, что все остальные оперативники предпочитают свои родные дома. Но не это меня смущает больше, а то, что Сашу до сих пор не выгнали как из команды, так из штаба – с таким-то запахом перегара на весь коридор и целыми пирамидами из пустых бутылок.

– Мне нужно переговорить с Анитой, – выдыхает Шиго.

Она только что тащила Сашу до четвёртого этажа и теперь пыталась восстановить дыхание. Я предлагала ей свою помощь, но она стойко отказывалась, аргументируя странной, но явной истиной: “Он – мой друг. Моя обязанность и моя ноша”.

– Проследите за ним?

– Без проблем, – отвечаю я.

– О, может, ты заодно передашь кое-что Марку? – Бен шарит по карманам штанов. – Он с другими миротворцами должен был после обеда засесть у неё в лаборантской.

– Я, по-твоему, похожа на курьера?

Бен строит жалостливую мину, но даже это не помогает против каменного выражения лица Шиго.

– Идите оба, – предлагаю я. – Мы с Сашей справимся без вас.

Шиго глядит на Сашу, развалившегося на кровати в едва ли сознательном состоянии, потом на меня.

– Не давай ему пить, – наказывает Шиго перед уходом. – У него по всей комнате заначки спрятаны.

– Есть, босс, – декларирую я, в шутку прикладывая руку к голове.

Когда Шиго и Бен оставляют нас с Сашей одних, я подхожу к письменному и поднимаю в руки предмет, который углядела уже давно – укулеле, теперь подпирающую пустой книжный пенал. Инструмент покрыт слоем пыли; не знаю, когда его в последний раз брали в руки, но точно не в этом месяце.

– Ты больше не играешь? – интересуюсь я после того, как несколько раз подряд залпом чихаю от раздражающей слизистую пыли.

– На этой трещалке бренчал счастливый и довольный жизнью парень. Он умер, когда Климена меня бросила. Тот, кто остался после него, и пальцем к инструменту не притронется.

Я протираю струны натянутым на ладонь рукавом кофты. Мне становится грустно и противно. Я обещала себе перестать думать о том, что всё происходящее – только лишь моя вина, но когда последствия внесённых изменений снова бьют в спину, ставят палки, роняют к ногам раненых, ущемлённых, побитых, когда-то бывших солнцем и ставших затмением, я не могу, просто не могу позволить себе забыться.

– Мне так жаль, Саш, – произношу я.

– Всем жаль, – отвечает Саша.

Хлопок. Стук. Щелчок. Все эти звуки, хотя я стою к Саше спиной, в моей голове выдают определённую картину, и она лишь подтверждается, когда я поворачиваюсь и вижу в Сашиных руках бутылку с алкоголем.

– Ты любил её?

Вместо ответа Саша указывает на свою прикроватную тумбочку. Я подхожу ближе.

– Открыть? – уточняю.

– Ага.

– И что там?

– Ты сама всё поймёшь.

Я осторожно опускаю укулеле на пол, приседаю напротив тумбочки. Дверца открывается со скрипом, и с тем же звуком в мгновение, как я нахожу то, что должна была сразу отметить, моё сердце меняет спокойные удары на быстрые и лихорадочные.

Коробочка для кольца.

Я протягиваю руку, но так и не могу взять её.

– Я хотел сделать ей предложение, но она меня опередила, предложив нам расстаться, – Саша грустно смеётся. – Сказала, что я слишком давлю на неё, ограничиваю её свободу. Что я слишком многого жду от наших отношений, тогда как ей хочется просто хорошо проводить время.

Это звучит одновременно как что-то, что лично я могла и не могла бы понять одновременно. В таких историях никогда нет правильной стороны, есть лишь две противоположные, где каждый придерживается того, что чувствует и видит, не пробуя поставить себя на место другого.

А я могу. И я представляю себя на месте Саши: разбитую вдребезги от предательства любимого человека, давно перешедшую черту самообладания и утонувшую в пучине отчаяния и непонимания, как жить дальше.

Это больно.

Затем меняюсь местами с Клименой. На что похожа жизнь того, кто в одно мгновение понял, что тот, кого он когда-то считал любимым, теперь для него ничего не значил? Сосущая пустота. Непонимание. Попытки разобраться приводят к ещё большей путанице.

В конце концов, ты просто опускаешь руки и отпускаешь уже не своего человека в надежде на то, что это избавит от мучений вас обоих.

Это тоже больно.

Я не могу быть объективным слушателем, как не могу быть и тем, кто сможет дать дельный совет. Поэтому я просто молча закрываю тумбу, ставлю укулеле на место и выхожу из комнаты, оставляя Сашу наедине с мыслями и алкоголем, вопреки просьбе Шиго.

Но прежде, чем за мной закрывается дверь, в спину мне доносится:

– Тебе стоит беречь своего, этого… Власа. Сама знаешь поговорку про хранить, потерять и плакать.

***

Привыкнув считать, что единственными Ниниными гостями являемся мы с Беном, очень удивляюсь, когда, перешагивая порог медкорпуса, обнаруживаю возле её кровати Шиго. Феникс балансирует надвух задних ножках стула, упираясь кроссовками в каркас кровати, и листает какую-то книгу.

– Подумала, что, раз уж всё равно сегодня пришлось здесь появиться, навещу её, – произносит Шиго, не дожидаясь моего вопроса. – Кто принёс цветы, не знаешь?

– Я.

– О, – Шиго выдыхает с нескрываемым облегчением. – Ладно.

Она закрывает книгу, но оставляет её у себя на коленях. Взглядом, внимательным и изучающим, провожает меня до стула напротив.

– Как дела? – спрашивает, стоит мне только присесть.

– Нормально, – отвечаю я. – У тебя?

– Тоже.

– Круто.

Шиго утвердительно кивает. Повисает пауза, обозначающая конец обмена дежурными фразами.

Ведь я на деле мало что о ней знаю; даже о той девушке, которая не побоялась шагнуть в чужой мир вслед за своей подругой.

– Что ты здесь делаешь? – вырывается у меня.

Надеюсь, не прозвучало как претензия. Просто именно этот вопрос первым приходит на ум, когда я думаю снова завести разговор.

– Слушай, я представляю, на что всё это похоже, но я здесь исключительно с дружеским визитом.

Шиго опускает ноги на пол, с громким стуком ставя стул на все четыре ножки. Книга соскальзывает с её колен, раскрываясь на страницах, заложенных тонкой полоской бордовой ткани.

– В этот раз у нас точно всё, – Шиго встаёт. Я совсем позабыла, какая она высокая. – Четвёртые вторые шансы друг другу дают только глупцы.

Последнюю фразу Шиго произносит с нажимом.

– Я не осуждаю.

– Да знаю я, – Шиго вздыхает. Проводит ладонью по волосам, пытаясь пригладить вихры, которых нет. – Просто Нина – твоя подруга, и я знаю, как ты о ней заботишься.

Подруга.… Сколько себя помню, смысла в этом простом слове для меня всегда было больше обычного. Язык не поворачивался называть друзьями одноклассников или знакомых, с которыми меня связывало лишь общее времяпрепровождение.

За всю прошлую жизнь у меня было всего три друга: Кирилл, Даня и Лия. В этом настоящем, похоже, список вмещает в себя явно больше трёх имён.

Но ценен ли он настолько же?

После всего, через что мы прошли, смогу ли я встать между смертью и Ниной, Беном или Ваней, не задумываясь о том, что ценой такого противостояния будет моя собственная жизнь?

– Всё, что происходит между вами – не моё дело, – говорю я.

– Происходило, – поправляет Шиго. – Никакого настоящего и никакого будущего.

– И всё-таки ты здесь, – я киваю на Нину. – А не дома.

Шиго облизывает губы. Моё замечание явно кажется ей справедливым: вместо ожидаемого возмущения на её лице появляется что-то, отдалённо напоминающее вину.

– Когда она очнётся, не вздумай ей об этом рассказать, – говорит Шиго. Немного угрожающе, я даже чуть пугаюсь. Но затем Шиго демонстрирует мне беглую улыбку. – Иначе поймёт, что снова выиграла, и будет хвастаться.

– Выиграла?

– Ну да, – Шиго смотрит на Нину неотрывно. Улыбка, которая до этого предназначалась мне, меняется на что-то более нежное, мягкое и тёплое. Всё это мне хорошо знакомо.

Кто-то в этой комнате влюблён. Похоже, даже несмотря на собственные внутренние противоречия.

И этот кто-то точно не я.

– Как поговаривал мой отец: не всегда тот, кто выигрывает, является победителем.

– И как это понимать?

– Не знаю. Папаша не так умён, каким пытается казаться.

Интересно, Шиго представляет, насколько она неправа? Того, кто перенёс троих людей в прошлое, нельзя назвать просто умным, или талантливым, или хотя бы даже мастером своего дела.

Если уж быть совсем откровенной даже перед собой, не знай я Эдзе лично и не имей представления, что он за ведьмак, я бы его боялась.

Разве что-то, кроме устрашения, может вызывать сила, близкая к безграничной?

– Твой отец! – восклицаю я громче, чем предполагалось.

Шиго вздрагивает от неожиданности.

– Что?

– Твой отец! – повторяю я.

В голове столько мыслей сразу, что выхватить одну для объяснения Шиго, как бы я не хотела, у меня не получится. Нужен тот, кто поймёт, когда я начну тараторить без остановки, стараясь не упустить ничего и охватить всё сразу.

Нужен Бен.

– Мне пора, – я вскакиваю со стула. Шиго, растерянная моей резкой сменой поведения, продолжает стоять на месте и глядеть на меня с опаской. – Ты гений, Шиго! Как и твой папа! Спасибо тебе!

– Не за что? – вопросительно отвечает Шиго.

К выходу я направляюсь спиной, одновременно нащупывая в кармане телефон и продолжая что-то нелепое говорить Шиго, то ли извинения, то ли благодарности, но больше что-то несвязное и непонятное, потому что в этот же момент стараюсь не упустить нить тянущихся мыслей.

– Просто иди уже, – обрывая меня на полуслове, отмахивается Шиго.

Я салютую ей оттопыренным в кулаке большим пальцем. Шиго присаживается обратно на свой стул, поднимает книгу, размещает её у себя на коленках, но не опускает взгляд к строчкам.

Нет.

Для огненных глаз Шиго есть более притягательный маяк, с каждым днём становящийся всё тусклее.

И сейчас, кажется, у меня появилась идея, как нам снова сделать его совершенным источником света.

***

– Эдзе? – брови Бена ползут вверх. – Этот псих ненормальный?

– Верховный ведьмак одного из сильнейших ковенов, – добавляю я. – Если он смог переместить нас в прошлое, вылечить Нину ему труда не составит.

– Жив ли он вообще сейчас? Что сказала Шиго?

– Ничего, потому что я не спрашивала. Но она, упоминая его, говорила в настоящем времени.

– Да уж, люблю ситуации, где что не факт – то стопроцентная уверенность. И где нам его искать? Опять в архиве ковыряться?

– Нет, – я перестаю вертеть в ладони телефон и теперь демонстрирую Бену экран с сообщением, отправленным после того, как мы с ним созвонились. – Думаю, пришло время просить о помощи.

На дисплее: “Через час у меня. Это срочно”. Адресат: “Филонов”. На фотографии контакта парень в синем свитере с книжкой на голове.

– Собираешься рассказать ему? – с нескрываемым удивлением уточняет Бен.

Он напрягается всем телом. В одно мгновение моя комната наполняется разряженным воздухом, и я решаю открыть окно, чтобы проветрить помещение, а заодно и закипающие головы.

– Ты поступил правильно, рассказав Марку, – говорю я.

– Я ничего ему не рассказывал, – напоминает Бен.

– А мог бы…

– Ага, и тогда бы ты меня прям на месте прибила.

– Я была неправа.

– Слушай, коротышка, хватит, – произносит Бен, а затем издаёт странный звук, то ли шипение, то ли свист. – Серьёзно, то ты меня благодаришь, то признаёшь свою вину… Меня это начинает напрягать. Что за фаза у луны сегодня такая, что ты, словно оборотень, так сильно поменялась?

– Я всё переосмыслила, – признаюсь я. – Кое-что поняла.

– Например?

– Не всегда тот, кто выигрывает, является победителем.

– Это что вообще значит?

– Понятия не имею, – я качаю головой. Дверь в мою комнату приоткрыта, поэтому я вижу, как Артур проходит в кухню. – Я просто устала уже.

– От чего?

– От всего, Бен, – я подлетаю к двери, но закрываю её не хлопком, а осторожным толчком. – От людей, которых я не знаю, от прошлого, которого у меня больше не будет… От чужих проблем, от своих вопросов, от того, что я – не я, ты – не Бен, а Нина и вовсе почти мертва.

– Это неправда, – произносит Бен.

Но он не настаивает. Мне бы, наверное, хотелось этого, но мы оба знаем, что смысла во вранье нет, когда всё, что есть вокруг нас – это сплошная недоговорённость длинною больше, чем десятилетие.

– Я хочу снова контролировать свою жизнь.

Шаркающие шаги по ту сторону. Артур вернулся в свою комнату.

– Мы обхитрили Христофа, – я развожу руками. Он понимает, я уверена, что я имею в виду под этим жестом. – Мы выиграли. Вот только победа ли это?

Мелкая дрожь касается пальцев, поднимается к плечам, поселяется в голосе и показывается наружу вместе с последней фразой. Я не чувствую слёз, но отчётливо ощущаю холод вдоль позвоночника.

Панические атаки опасны тем, что ты никогда не знаешь точное время их прибытия. В один момент одна из них просто сцепляет свои тонкие костлявые пальцы на твоей шее, и всё, о чём ты можешь думать – это желанный конец.

– Мне всё равно.

Три коротких слова, объединённых во фразу, едва дотягивающую до полноценного предложения, бьют наотмашь.

Паника уходит на второй план, не успевая окончательно заключить меня в свои удушающие объятья. Не понимаю, как реагировать на то, что услышала. Бен должен всегда быть рядом, потому что только он знает, каково мне сейчас. Но то, что он говорит – это не похоже на поддержку или взаимопомощь.

– Прости? – переспрашиваю я. – Тебе всё равно?

– И тебе должно быть, – тем же стальным тоном произносит Бен. – А как иначе? Да, мы выиграли, но чтобы выжить, нужно что-то большее, чем просто слоняться вокруг и надеяться на удачу. – Бен делает шаг ко мне. Моя комната слишком мала по площади, чтобы этот шаг остался незамеченным. – Быть защитником – значит быть воином. Недостаточно победить в одной битве – тебе, Слава, придётся сражаться с собой и окружающим миром каждый грёбаный день. – Бен облизывает губы, отводит взгляд в сторону. – Таковы правила, и не я их придумал.

Поражает старание, с которым Бен пытается не казаться умным. Поражает и удивляет. Раньше все мои знакомые больше предпочитали демонстрировать любое своё превосходство напоказ, будь то глупые факты, почерпнутые из кроссворда, или реальные знания, полученные во время самостоятельного обучения.

А Бен… Он говорит умные слова, но преподносит их так, словно это наитупейшая ерунда, не требующая ни внимания, ни понимания.

– Как скоро Ваня придёт? – Бенов голос возвращает меня из раздумий.

– Минут через десять.

– Отлично. Тогда я могу у тебя кое-что спросить… Могу же? Мы ж, типа, друзья.

Бен чуть наклоняется, напирает. Я выставляю руку вперёд, упираясь кулаком ему в плечо.

– Можешь, но дай дружбану немного свободы, а то это всё начинает выглядеть странно.

Осознав мои слова, Бен передёргивает плечами и делает шаг в сторону кровати. Я приоткрываю дверь, выглядываю в коридор. Комната Артура снова заперта – он явно не заинтересован в том, чтобы подслушивать.

– Что ты решила насчёт Власа? – спрашивает Бен, когда я присаживаюсь на кровать рядом с ним, но на расстоянии достаточном для того, чтобы соблюсти некие негласные границы.

– Насчёт Власа? – переспрашиваю я. – В смысле?

– Ты дашь ему шанс, или что?

– К чему такие вопросы вообще?

– Я просто не хочу быть гавнюком в одиночестве, знаешь ли.

Бен хлопает себя по груди, видать, рефлекторно, ведь его форменная куртка висит в коридоре. Тогда он пулей мчится туда, а обратно возвращается шагом неуверенным, немного дёрганным. И что-то всё время подбрасывает в воздухе… квадратное и синее.

Сегодня с таким предметом я уже сталкивалась.

– Это всё, конечно, мило, – произношу я. – Но я сейчас не готова связывать себя узами брака…

– Смешно до истерики просто, – Бен скалится, зажимая коробочку для ювелирного украшения в кулаке. – Здесь не кольцо, Слава Богу, но проблемы мои это не уменьшает.

Бен подкидывает коробочку в воздухе, я ловлю её и сразу открываю.

– Ключ? – я осторожно подцепляю двумя пальцами аккуратное узорное золотое украшение в виде старинного ключа.

– Там ещё записка под бархатом.

Пока я разглядываю украшение, Бен забирает у меня коробочку. Вытаскивает из-под подкладки сложенную в квадрат бумажку.

– “Это ключ от моего сердца. Береги его. Я люблю тебя. Навсегда твоя, Поля”, – зачитывает Бен.

– Ключ от моего сердца? – я протягиваю Бену украшение. – Как пошло, вульгарно и…

– Мило, – перебивает Бен.

– Да, мило, – соглашаюсь я, теперь уже не кривя сердцем. – И как человек, который носит это, – я отодвигаю край кофты и демонстрирую Бену свой кулон со знаком зодиака, являющийся частью нашего дружеского соглашения с Кириллом, – заявляю, что подарки такого рода обычно значат очень много для дарящего.

– Для того, кто получает, тоже. – Бен спешно прячет ключ в бархатную коробочку. – Слишком большая ответственность. – Коробочка снова отправляется в карман куртки, и пока Бена нет в комнате, я быстро проверяю, нет ли сообщения от Вани. Ничего. Но я уверена, что он придёт.

– И ты хочешь скинуть на меня ответственность за принятие своего решения? – мой вопрос летит Бену прямо в лицо, стоит ему только снова показаться в дверном проёме.

– Может, если я увижу собственными глазами, что сложное и на первый взгляд плохое решение не всегда ведёт к неправильному исходу, я был бы чуть смелее.

Бен считает, что наши ситуации похожи, но он забывает учесть одну главную исходную: в прошлом настоящем ему уже везло быть любимым, хоть и не долго.

В отличие от меня.

– Боюсь, ничем тебе помочь не смогу, – произношу я.

– В смысле?

– Бен, я решила дать Власу шанс.

Бен долго смотрит на меня в упор. Моя комната отделяется от остальной квартиры, и несмотря на то, что я слышу, как кто-то звонит в дверь, как её открывают, как Артур с кем-то здоровается, это долетает до меня словно издалека: со дна колодца или другого конца тоннеля.

Всё потому, что в моей комнате сидят два человека, одного из которых, по его мнению, только что предали.

Именно это сейчас думает Бен. Может, это остаточный эффект от той связи, которая была между нами, когда мы отправились в прошлое, а может всё дело в том, что в последнее время я стала слишком хорошо его понимать, но сейчас я хорошо читаю его эмоции, и шанс ошибки стремится к минимуму.

Пустой, расфокусированный, затуманенный взгляд. Сильно сжатая челюсть. Дёрганное движение, которым Бен зачем-то хлопает себя по козырьку кепки.

Теперь он будет меня ненавидеть.

– И чего ты планируешь этим добиться? – спрашивает Бен. – Мучить парня до тех пор, пока сердечко не ёкнет в ответ?

В конце он усмехается. Поднимается с кровати. Встаёт у письменного стола, и, готовясь к приходу Вани, даже снова принимает расслабленное выражение.

Это похоже на издевательство.

– Я чувствую что-то к нему, – защищаюсь я, но так слабо, что сама себе не верю.

– Уже? – брови Бена ползут вверх и исчезают за отросшей чёлкой. – Быстро ты.

– Это было и раньше, Бен, – с нажимом настаиваю я. – Между нами было что-то, что помогло мне его понять и принять ряд решений, которые…

– Которые, раз уж на то пошло, привели нас сюда, – Бен щёлкает пальцами. – В мир, кстати, тебе до дрожи ненавистный. И что? Удачно всё срослось, по твоему мнению?

– По моему мнению, это не твоё дело.

Бен чуть дёргает головой, демонстрируя мне всё своё неодобрение. Завязывается немая перепалка, где он выпячивает челюсть и долго выдыхает, а я скрещиваю руки на груди и едва сдерживаюсь, чтобы не кинуть в Бена тапком.

– Слава, тут гости! – доносится из коридора.

Дверь в комнату открывается сразу же. В щели появляются две одинаковые головы.

– Здарова! – декларирует Даня.

Когда на своё приветствие, излишне пропитанное энтузиазмом, он не получает ответа, его улыбка сползает с губ.

– Братец, тут нас, похоже, не ждали.

Близнецы заваливаются в комнату, где и без их присутствия, благодаря заряженной атмосфере, почти не осталось места.

– Мы по приглашению, – напоминает Ваня, имея в виду моё сообщение.

Он ставит сумку мне в ноги, опирая её на прикроватную тумбочку, тогда как Даня, свободный от любого багажа, с разбегу прыгает на кровать позади меня.

– Так что за срочность, и, главное, важность, что ты даже точки в сообщении поставила?

– Меня это прям напугало, если честно, – подаёт голос Даня. – Точки… Кто сейчас вообще их использует?

– Грамотные и адекватные люди? – уточняю я, оборачиваясь на Даню через плечо.

Ответом мне служит его пренебрежительно наморщенный нос.

– Давайте к делу, – Ваня останавливается рядом с Беном. Глядит то на него, то на меня. – Что у вас произошло?

– Ничего, – я встаю, отхожу к окну. Так мне видны все ребята сразу, и не приходится вертеться на месте. – Просто есть разговор.

– Хорошо, – осторожно произносит Ваня, кивая. – Давайте.

– Только прежде мне нужно, чтобы вы дали два обещания: выслушать до конца и не рубить с плеча.

Ваня и Даня переглядываются. За эту секунду, я уверена, они мысленно успели обсудить больше, чем это возможно было бы сделать вслух.

– Ты знаешь условие, – Даня ёрзает в моей кровати, собирая под собой до этого ровно постеленный плед. Теперь он сидит со скрещёнными ногами. – Мы не даём обещаний, которые не можем выполнить.

– Если вы меня любите, у вас просто не будет другого выхода.

Мне не стоило этого говорить. Лица близнецов меняются до неузнаваемости, и я с опозданием, но понимаю, почему: в этом настоящем мы втроём слишком близки, чтобы не воспринимать подобные слова всерьёз.

– Вот теперь я действительно напуган, – тихо сообщает Даня.

– Ты начнёшь или я? – спрашиваю у Бена.

Но он всё ещё зол, а потому лишь отрицательно качает головой, прощается с близнецами и уходит. Когда пустеет его место рядом с Ваней, я вижу на столешнице предмет, которого там раньше не было.

Бен всё-таки решил послушать маму и вернуть пружинку девочке со шрамом на руке.

Критический рубеж. Глава 5

Первым, стоит мне только замолчать, высказывается Ваня:

– Всё это не имеет абсолютно никакого смысла.

Он стоит в позе: вес тела перекинут на опорную правую ногу, согнутую в колене, одна рука сжимает спинку стула до побелевших костяшек пальцев, другая покоится в кармане джинсов, – вот уже, кажется, целую вечность. Его абсолютная статика пугает меня даже больше, чем динамика Дани, который в течение всего моего рассказа умудрился смять плед на кровати до состояния огромного кома и скинуть его на пол.

– Хотя, – Ваня переводит задумчивый взгляд с брата на меня и обратно, и так несколько раз, пока наконец не выбирает моё лицо как основную контактную точку. – Теперь странные разговоры о воспоминаниях не выглядят такими странными.

– Какие ещё разговоры? – Даня соскакивает с кровати, цепляясь ногами за одеяло и едва не падая на пол. – Вы уже о чём-то таком без меня разговаривали?

– Ага. О симптомах эффекта бабочки.

– Это о фильме? – Даня морщится. – Амелия его обожает, поэтому мы смотрели его раз двадцать, но…

– Не тупи, – обрывает брата Ваня. – О пространственно-временном явлении. Славе было любопытно, почему она ничего не помнит, но при этом на тренировке умудряется махать руками и ногами далеко не в произвольном порядке.

– Я не уточняла, что говорю о себе, – поправляю я тихо и не так уверенно, как хотелось бы. Пожалуй, прежде чем ввязываться в разговор с одним из самых умных среди нас, стоило дважды подумать, не разоблачит ли он меня ещё на подступе. – Хочешь сказать, ты сразу понял, что я спрашивала далеко не теоретически?

– Были мысли, – Ваня пожимает плечами. – Но я решил оставить их при себе, чтобы не спугнуть тебя. А то вдруг ты бы снова от нас закрылась.

“Закрылась”. Я усмехаюсь. Ловко же он обогнул тему депрессии!

– Почему я всегда всё узнаю последним? – вмешивается Даня, максимально повышая голос. У меня даже мурашки по коже бегут.

– Вообще-то, вы оба – первые и единственные, кому я решилась выложить всё как есть, – говорю я. – Без недомолвок. Надеюсь, теперь некоторое моё поведение… – я откашливаюсь. Гордость и неспособность к признанию слабости перед другими встаёт поперёк горла. – … Точнее, его причины, стали для вас понятными.

– Ну да, – сообщает Даня. – Ты ещё неплохо держишься. Я бы на твоём месте вздёрнулся.

Он подходит к брату. Максимальная внешняя разница выходит на передний план, отражаясь во всём: в позе, во взгляде, в перекошенных губах, в сжатой челюсти.

– Спасибо за мнение, которого никто не спрашивал, наш ты оптимист! – прыскает Ваня.

Если раньше только он стоял передо мной, тогда как Даня ворочался сзади, на кровати, то теперь обе пары глаз пристально разглядывают меня, отчего становится неуютно. Знать бы, что творится у близнецов в головах. Не совершила ли я ошибку, когда посчитала их надёжными и, что более важно, готовыми к тому, чтобы поверить в…

Самой смешно, и даже вот она – улыбка. Бен прав: бред сумасшедшего всё, что с нами происходит.

Даже знаменитая Алиса и часа не продержалась бы в таких условиях.

– Я должен спросить, – и снова Ваня; как обычно, впереди планеты всей в лице своего близнеца, который пока ещё старается переварить услышанное. – И какая там у нас была жизнь?

Я ждала этого вопроса, но всё равно он гремит у меня в голове выстрелом в упор, без предупреждения и контрольного отсчёта до трёх.

– Мы с Даней были братом и сестрой, – начинаю я осторожно, на выдохе. Каждое слово – шаг вперёд по тонкому льду. – Даня отказался, когда за ним пришли стражи, я согласилась. А ты, – смотрю в упор на Ваню. – Ты, как и здесь, был членом оперативной команды “Дельта”, только… когда я пришла, у тебя не было сослуживцев. Они погибли на задании вместе с куратором команды.

– Как их звали? – сразу спрашивает Ваня заинтересованно.

– Тори и Паша. Они, как я помню, были парой.

– Единственные стражи с такими именами, которых мы знаем, сейчас в отставке по семейным обстоятельствам, – задумчиво произносит Даня. – Свадьба, ребёнок, декрет.

– К слову, мы и заняли их место в оперативной команде, – говорит Ваня. – То есть, вы с Даней. До меня хранителем в “Дельте” была Виола, но она провалила крайнюю экзаменационную сессию.

– Что ж, значит, в этом времени они тоже выжили, – я не хочу, чтобы близнецы могли различить расстройство в моём голосе, но мысли о возмездии со стороны естественного хода вещей, нарушенного уже не один раз, никак не оставляют меня. – А Феликс? Вы знаете кого-нибудь с таким именем?

– Не-а. – Ваня глядит на Даню. Тот в ответ пожимает плечами. – Не знаем… – Сам себя обрывает. Вздрагивает всем телом. – Погоди. – Теперь холодная золотая медь смотрит точно на меня. – Ты говоришь, вы с Даней были братом и сестрой… это как? И где был я?

– Мои родители постарались. После их развода встал вопрос о вашей опеке, и так вышло, что Дмитрий усыновил тебя, а мама – Даню. Вы даже не знали о существовании друг друга, пока я не вмешалась.

– Вопрос об опеке, – вторит Ваня, пробуя это ядовитое, горькое слово на вкус. – А наши родители, значит…?

Я не смогу произнести это вслух. Не хочу врать, но и признаться в чём-то подобном, пусть это случилось не по моей вине, кажется невыносимо тяжёлой ношей, к которой я никогда не буду готова. Хорошо, что Ваня умный и ему не нужны мои подсказки. Да и Даня тоже, правда, в отличие от брата, он зачем-то храбрится, фыркает, ведёт плечом, мол, ерунда какая-то! Я не могу спокойно смотреть на эту попытку защититься, больше напоминающую предистеричное состояние. Поднимаюсь с кровати, подхожу к Дане быстро, пока он не сообразил, что именно я хочу сделать, а я не передумала – и обнимаю его.

Крепко, как обнимала раньше, в мире, где мы часто были единственной опорой друг для друга.

– Прости меня.

Данины руки немного погодя обнимают меня в ответ.

– Ты, получается, спасла наших родителей, – произносит голос, но я не чувствую вибрацию чужой грудной клетки; потому что это Ванины слова.

Тяжёлый вздох и лёгкое дуновение ветра; это Ванина попытка сказать “спасибо”.

Прикосновение чего-то тёплого к моему плечу; это Ванина ладонь.

Так мы и стоим втроём, обнявшись, многим больше, чем нужно для того, чтобы просто приободрить друг друга: я, мой теперь уже не брат и юноша, который всё понял.

***

Антон произносит моё имя слишком чётко, чтобы сделать вид, словно я его не расслышала. Я напрягаюсь каждой клеточкой тела. Защитники начинают перешёптываться ещё громче, чем когда начали делать это после команды “Вольно”.

Антон находит меня взглядом в строю и коротко кивает, прежде чем добавить:

– Твой результат – сорок четыре.

Большая цифра, если не знать, что Антон оценивал каждое упражнение по десятибалльной шкале, а затем складывал все баллы для получения итога. У Бена – восемьдесят семь, и он остаётся в оперативной команде. Как и Лейла и некто по имени Кали, проскочивший на грани, но набравший свои восемьдесят.

Максимум – девяносто баллов. У меня сорок четыре. Это даже не половина.

По спине пробегает дрожь, а внутри – словно органы через мясорубку. Мне невероятно стыдно. Я чувствую себя глупой маленькой девочкой, по ошибке попавшей в класс для одарённых детей.

Где эта чёртова магия, когда она так нужна?

Я сжимаю левое предплечье пальцами правой руки.

Жаль, что клятва не может сделать меня невидимой.

– Тебе придётся оставить звание оперативника, – констатирует Антон. – Вакантное место в команде “Дельта” займёт…

Я перестаю слушать. Голос Антона в моей голове заглушает звук отрывающейся липучки шеврона. Никаких символов, слов или аббревиатур – лишь скромная белая буква “О” на чёрном фоне, не дающая преимуществ, но определённо точно заставляющая своего носителя чувствовать себя особенным.

Минус один ярлык. Плюс миллион проблем.

Шеврон в моих руках в фокусе, но я всё равно различаю носки ботинок подошедшего почти вплотную. Поднимаю глаза. Антон протягивает ладонь, я кладу на неё шеврон. Когда к разуму возвращается контроль, а Антон отходит обратно, я поворачиваю голову вправо, пытаясь выловить в строю один важный для меня взгляд.

Прошло уже два дня, Бен всё дуется. Даже рядом не встал, отделив нас друг от друга пятью стражами. Если ждёт извинений, может сразу оставить всякую надежду и начинать искать себе новую подругу.

– Ну? – спрашивает кто-то слева. – Как ты?

Я оборачиваюсь. Зелёные раскосые глаза, чёрные волосы до плеч. Выше меня на две головы минимум. Внешность ни о чём не говорит, как и не пробуждает в памяти какие-либо ассоциации.

– Чего?

– Я спрашиваю, не больно ли падать с пьедестала, принцесса?

Ладонь с коротко подстриженными ногтями, выкрашенными в чёрный, ложится мне на плечо. Хватка цепкая. Как клешня у автомата с игрушками в торговом центре.

Больно.

Белая вспышка. Всё происходит слишком быстро, чтобы мне это заметить; я чувствую лишь лёгкий дискомфорт от растяжения в пояснице, когда с громким хлопком роняю незнакомца на спину, умудряясь вывернуть ему руку и перекинуть его тело через своё плечо.

Ярко горящие серебряным символы клятвы на предплечье напоминают предупреждающие об опасности дорожные знаки, освещённые фарами проезжающих мимо них автомобилей.

Вскидываю руки в воздух в жесте: “Я ничего не делала, оно само”, но в тренировочном зале слишком много свидетелей, а черноволосый слишком громко стонет, потирая ушибленную шею, чтобы присутствующим поверить в мою невиновность.

– Слава! – вскрикивает Антон. Впервые за всё время в его голосе слышится недовольство. – За нарушение порядка назначаю тебе вечернее дежурство в медкорпусе!

Я не успеваю бросить в ответ виноватое “поняла”, когда черноволосый резко выпадает и сносит меня с ног. Затылок и плечи больно бьются о стену позади, выбивая из лёгких воздух. Я открываю рот, но всё, что могу – как рыба безмолвно шевелить губами.

– КАЛИ! – Антон уже не кричит, а ревёт.

Между нами и куратором не больше пяти метров, и всё же он не успевает остановить Кали, прежде чем его кулак обрушивается на моё лицо.

Боль прознает скулу. Я желаю потерять сознание, но одного удара для этого явно недостаточно.

Антон оттаскивает от меня Кали и сухо заявляет ему о дежурстве у хранителей и о том, что парень проявляет поведение, недостойное оперативника.

– Хуже, чем провалить экзамен, – цедит куратор. – Ты…

– Он защищался, – прилагая невероятные усилия, произношу я. Рот наполняется слюной, мне приходится сплюнуть себе под ноги. Алое пятно растекается по гладкой поверхности пола. – Он не виноват.

Ко мне подходит Марья. Когда меня подводят ноги, и я сползаю по стенке вниз, она приседает рядом и говорит:

– Тебе нужно в медкорпус.

Марья – одна из немногих присутствующих, в чьём взгляде, обращённом ко мне, нет и капли плохого, будь то презрение или наслаждение от лицезрения моего жалкого вида. Бен говорил, что для Марьи местная Слава является примером для подражания, и сейчас другой на её месте должен был быть разочарован разбившимся на осколки идеализированным образом.

Но вместо этого Марья зачем-то пытается собрать их и склеить воедино.

– Ерунда, – отвечаю я.

Вытираю рот ладонью. На коже остаётся кровавый след. Прикушенный язык распух и неприятно пульсирует. Глаза на мокром месте, я из последних сил стараюсь не давать воли слезам.

– У всех бывают плохие дни, – Марья продолжает находиться рядом, даже когда я отказываюсь от протянутой руки, собирающейся схватить меня за локоть, поднять и проводить обратно в строй. – Неудача в битве не значит проигрыш в войне.

Я трясу головой. Моё поражение было предсказуемым и единственным, в чём я не сомневалась с того самого момента, как встала на маты в ожидании разрешения от Антона начать преодоление полосы препятствий. И всё же несмотря на готовность к худшему, в глубине души я всё-таки продолжала беспрецедентную борьбу за веру в лучший исход; пронесёт – думала, повезёт – надеялась.

А получила в итоге именно то, что заслуживала.

***

– У нас проблемы, – сообщает Ваня, когда появляется в комнате “Дельты”.

– А то мы не в курсе, – Даня, сидящий на теперь уже не моей кровати, одной рукой хватает меня за воротник футболки, заставляя наклониться, а второй поворачивает моё лицо в сторону брата.

Я шиплю от боли, когда он задевает скулу.

– Оп-па, – Ваня явно пришёл с другой новостью, так как мой вид его удивляет. – Это что за красота? – Взгляд карих глаз соскальзывает к сумке, которую я набиваю вещами. – И куда ты собралась?

– Славу выгнали из команды, – Даня выпускает мой подбородок. На его пальцах остаётся зелёные пятна масляной мази. Мне не понадобилось идти в медкорпус: стоило только показаться Дане на глаза, как он сразу занялся моим лицом с помощью имеющихся в аптечке индивидуального походного комплекта лекарств.

– Я провалила экзамен, который нам устроил Антон, – объясняю я. – Для того, чтобы остаться в команде, нужно было набрать восемьдесят баллов из максимальных девяноста.

– Слава набрала сорок четыре, – вставляет Даня.

– Даже не половина, – констатирует Ваня, читая мои мысли.

Я выпрямляюсь и одариваю Ваню взглядом, полным усталости.

– Так что с твоей новостью? – спрашиваю. – С той, из-за которой у нас проблемы.

– Да! – Ваня хлопает себя по бёдрам, вспоминая. – Тело, которое мы нашли на детской площадке, принадлежит Дэвону.

В ответ на слова брата Даня закрывает лицо ладонями и, насколько я могу расслышать, ругается матом.

– И почему это должно нас так расстраивать? – спрашиваю я, кивая на Даню.

– Дэвон – оборотень, который занимал далеко не последнее место на межмировом чёрном рынке. – Ваня проходит в комнату, оставляя дверь открытой нараспашку. Останавливается у шкафа с одеждой, бросает быстрый взгляд на своё отражение в зеркальной дверце. Затем на пятках разворачивается к нам лицом и продолжает: – Он приторговывал не только различными безобидными безделушками, но и вещами посерьёзней. Мы поймали его на незаконной транспортировке в Дубров мелких пресмыкающихся. Стражи с разрешения альфы его стаи держали Дэвона в заключении в надежде на то, что он выдаст кого-нибудь из своих подельников, но парень оказался непробиваемым. Максимальный срок задержания – полгода, и он выдержал его, как говорится, от звонка и до звонка… А когда вышел, внезапно решил остаться в Дуброве насовсем. Потом оказалось, что он влюбился в одну из миротворщиц, которая ему в камеру еду приносила, но это уже совсем другая история.

– А проблема-то где?

– Там, что он, быть может, после тюрьмы и отошёл от дел, но, поговаривают, поднял себе авторитет среди своих тем, что не раскололся. – Ваня трёт виски подушечками средних пальцев. – Члены стаи, преступные кореша… не знаю. Так или иначе, нам теперь стоит быть крайне внимательными и осторожными. Долго ожидать мести за его смерть не придётся – она, скорее всего, сама нас найдёт.

– Но ведь не мы убили Дэвона! – восклицает Даня.

– Да, но мы и не остановили его убийство, – раньше, чем отвечает Ваня, говорю я.

– А если брать во внимание ещё и напряжённые отношения оборотней и стражей, – напоминает Ваня. – Дэвон ведь был членом стаи Амадеуса… – Ваня обрывает сам себя. Секунды ему требуются на то, чтобы переформулировать своё предположение. – То есть того, что когда-то называлось стаей. Сейчас у них идёт гражданская война: главного нет, подчинённых – тоже. Каждый пытается захватить корону и никто не хочет быть второй скрипкой.

– Дурдом, – произносит Даня.

– В общем, как я уже говорил, – Ваня делает небольшой шаг вперёд. – У нас проблемы.

Я резко дёргаю язычок молнии на сумке. Вещи собраны, но всё ещё никак не верится, что придётся покинуть команду. А я ведь даже так не успела привыкнуть к званию оперативника…

– Что мы будем делать, когда нам дадут нового защитника? – спрашивает Даня, нарушая короткую паузу и меняя тему беседы. Ваня жмёт плечами. Его погрустневший взгляд является отражением моего настроения. – Может, Антон даст тебе второй шанс?

Наивность Дани распаляет во мне раздражение.

– Ага, сейчас, – прыскаю я. – Бежит – аж спотыкается. После моего позора сродни чуду, что он вообще разрешил мне остаться. Татьяна…

– Татьяна на его месте размешала бы тебя с шоколадным пудингом и съела на завтрак.

Я поднимаю голову. В дверном проёме стоит, заведя руки за спину, Бен.

– Ну да, – протягиваю я.

Сдержать сейчас самодовольную улыбку невероятно сложно, но я, как мне кажется, справляюсь, когда опускаю глаза на сумку и якобы проверяю содержимое внутреннего кармана, хлопая по нему ладонью.

Бен проходит в комнату, плотно прикрывая за собой дверь. С парнями, которых сегодня ещё не видел, здоровается рукопожатиями. На меня бросает косой взгляд, и я тут же “отбиваю” его прищуром. Затем закидываю сумку на плечо. Она оказывается тяжелее, чем можно было предложить по мизерному количеству вещей, которые Слава из Дуброва хранила в общей комнате команды “Дельта”. Среди них есть одежда, какие-то косметические мелочи, фотографии, справочник по холодному оружию и пара удобных на вид кроссовок.

– Ну, ничего я не забыла, вроде?

Даня оглядывает комнату и отрицательно качает головой.

– Слава говорила, тебя называли Беном, – произносит Ваня задумчиво.

Он следит за тем, как Бен обходит комнату, останавливается у Даниной тумбочки. На ней в рамке стоит фотография двух молодых людей: парня и девушки. Внешне они почему-то немного похожи, но никто не назовёт их братом и сестрой, потому что на запечатлённом моменте они целуются. Бен морщит нос, и я прыскаю про себя, вспоминая похожую реакцию Вани вчера, когда Даня впервые выставил фотографию на наше обозрение.

– Да, – спокойно подтверждает Бен. – В честь дедушки.

– Я всё ещё называю его так, – сообщаю я. – Никак не привыкну к Андрею.

– Звучит круто! – одобряет Даня. – Хочешь, мы тоже будем?

– Нет, – Бен уверенно качает головой.

Его ответ меня удивляет.

– Ну как хочешь, – Даня, кажется, немного разочарован.

Бен кивает, мол, да, вот такое оно – моё решение. Нужно будет позже уточнить, какая же муха его укусила, что он отказался от реального шанса оживить своё любимое прозвище?

– Собираешь вещи, коротышка? – спрашивает Бен. – Бежишь из города в попытке забыть позор как страшный сон?

– Отвали, – говорю я.

Вслух мы произнесли совсем не то, что хотели, – или должны были? – сказать:

“Мне очень жаль”.

“Да, мне тоже”.

“Мир?”

“Мир”.

– Я слышал ваш разговор о Дэвоне. Может, не я один, кстати, вы бы дверь закрывали в следующий раз…

– А смысл? – фыркает Ваня. – Об этом я с Дмитрием разговаривал. Директор в курсе – зачем таить от остальных? Тем более, лучшая защита – это осведомлённость.

– Нападение, – поправляет Бен. – Лучшая защита – это нападение.

– Защита и вовсе будет не нужна, если Дмитрий придумает, как всё урегулировать, – замечает Даня.

Три парня. Три оперативника. Три настолько ярких представителя своего направления, что мне становится неуютно от собственной неопределённости. Правильный ли выбор я сделала вот уже в двух реальностях, предпочтя защитников? И если да, почему я не чувствую себя на своём месте?

Да и существует ли оно для меня – некое место?

– Слава? – зовёт Даня. Я фокусирую взгляд на нём, неожиданно возникшем впереди. – Так что ты скажешь? Согласна?

Я задумываюсь в попытке припомнить, на какой части разговора выпала из реальности, когда дверь распахивается настежь, и перед нами предстаёт юноша. Внимание приковывают цвета защитников и разбухшая от вещей брезентовая сумка.

– Всем привет! – весело вещает парень.

Ни Даня, ни Ваня ему не отвечают. Бен отделывается коротким кивком. Я видела его в тренировочном зале и на некоторых лекциях. Его имя вертится на языке приторно сладким вкусом шоколада и карамели…

– Меня зовут Марсель, – продолжает парень, но уже не так уверенно; холодная реакция присутствующих явно его задевает. – Можно просто Марс.

На груди у Марса – шеврон оперативника. Я оборачиваюсь на свою куртку, висящую на спинке стула. Сколько лет я носила свой шеврон, если на ткани, где есть небольшой отрезок липучки, сейчас виднеется тёмное пятно?

– Какая кровать не занята? – Марс оглядывает комнату.

Ваня показательно отворачивается к окну. Даня берёт инициативу на себя и по-доброму улыбается новоприбывшему:

– Вон та, – он кивает на когда-то бывшую моей кровать. – Будем знакомы, Марс. – Подходит, протягивает ему ладонь для рукопожатия. – Я Даня, а это…

– Ваня, – произносит сам Марс. – Я вас знаю, вы же оперативники.

Даня усмехается. Марс, тем временем, поворачивает голову на меня:

– Очень жаль, Слав, что так вышло с твоим местом.

– Могу я пошутить о двусмысленности фразы “твоё место”? – не давая мне ответить на любезность, влезает Бен.

То, что он стоим рядом, позволяет мне пихнуть его кулаком в живот.

– Сделаешь это, и я тебе твоё место отобью, – шикаю я. – Спасибо, Марс, я буду в порядке. А тебя с повышением.

Хватаю свою куртку, хлопаю Марса по плечу и, больше не сказав ни слова, выхожу из комнаты. Спускаюсь на первый этаж, там – на улицу, где останавливаюсь у проезжей части. Глубоко вдыхаю носом свежий осенний воздух. Немного помогает: голова остужается, приходит в норму, и я начинаю понимать, что обида, на самом-то деле, исходит не от разума, а от тела, которое звание оперативника заслужило ещё до меня. Возможно, даже кровью.

Я не знаю, как сильно старалась Слава из Дуброва и через что ей пришлось пройти, чтобы стать одной из лучших, но это точно не стоит того, чтобы мне опустить руки. Чувство собственного достоинства, быть может, и не являлось никогда моей сильной стороной, но я привыкла с уважением относиться к чужим заслугам.

Да, мне никогда не стать идеальной-до-мозга-костей Славой из Дуброва, но я должна, должна заставить себя хотя бы попытаться. А в остальном… что ж, от себя всё равно не убежишь, потому что бежать будет некуда.

– Коротышка!

Первым до меня доходит запах табака, а уже потом его создатель. Теперь, когда он стоит совсем близко, я поворачиваюсь к нему лицом.

Бен затягивается, слегка прищуривая левый глаз.

– Я рассказал всё Марку, – сообщает он, выдыхая табачный дым. – Подумал, будет честно, раз уж ты проболталась близнецам.

Ладно.

– И насчёт того, что произошло…

– Уже забыли, – напоминаю я.

– Да, – соглашается Бен. Снова затягивается. Молчит. Выдыхает. – Забыли. Тогда тебе будет лестно узнать, что я последовал твоему примеру дважды и тоже решил дать Полине шанс. В конце концов, один раз мы уже были счастливы вместе, так какого чёрта не повторить?

Проезжающая мимо машина поднимает брызги, наезжая на лужу. До нас они не добираются, но Бен всё равно провожает иномарку оттопыренным средним пальцем.

– Это правильно, – говорю я, имея в виду ситуацию с Полиной. Бен докуривает сигарету и бросает окурок себе под ноги, туша остатки огонька носком кроссовка. – Правильно же, – повторяю с нажимом, когда так и не получаю никаких слов в ответ. – Или я чего-то не знаю?

– Как я уже говорил, Полина для меня чужая, – Бен отвечает мне пристальным, чистым взглядом. Без прищура. Без игры. – Ты удивишься, но когда дело касается притворства в отношениях, я не так хорош, как во всём другом.

– Не может быть! – вздыхаю я.

– Я предупреждал, что ты удивишься, – замечает Бен. Лезет в карман куртки, достаёт пачку сигарет. Я не останавливаю Бена, когда он снова закуривает. – Тебе стоит начать тренироваться заново, если хочешь вернуться в команду.

– Не знаю, смогу ли…

– А что мешает?

– Отсутствие опыта, например? – я выставляю перед собой ладонь с растопыренными пальцами, чтобы загибать их во время перечисления. – Или послужного списка? Или навыков, знаний? Или…

– Или завязывай с этим, – перебивает Бен. Шлёпает меня по кулаку с оттопыренными последними двумя пальцами. – И просто возьми дополнительные часы физической подготовки.

– С кем? Татьяны не будет ещё две недели.

– А что насчёт Антона? – Бен зажимает тлеющую сигарету двумя пальцами: большим и указательным. Долго смотрит на неё, прокручивая, затем произносит: – Он к тебе, кажется, благосклонен. Всего одно жалкое вечернее дежурство за нарушение порядка в строю!

– Это наверняка из-за Дмитрия. Никто не хочет переходить дорогу дочке своего босса. Тем более, Антон здесь всё-таки на птичьих правах, несмотря на карт-бланш от Татьяны.

Бен жмёт плечами.

– Кстати, о Дмитрии. Как у тебя с родителями?

– Нормально, – честно отвечаю я. – С мамой всё как прежде, а с… ну, как видишь, папой я его пока не называю.

– Даже при нём?

– При нём я пользуюсь местоимениями.

Я снова обращаю свой взгляд на дорогу. Звонок, который я совершила после вынесенного в тренировочном зале приговора, не казался мне чем-то неправильным ни до разговора, ни во время, ни после. К счастью, и абонент на другом проводе на удивление быстро согласился подбросить меня до дома.

Хорошо, что ведьмы получают водительские права по иной системе, не так, как люди. Да и что-то мне подсказывает – Лие уже давным-давно исполнилось восемнадцать.

– Жестокая ты женщина, – усмехаясь, сообщает Бен.

Я хочу задать ему встречный вопрос, но вспоминаю, чем кончился наш последний разговор, включающий в себя обсуждение его матери, и решаю заткнуться. Принимаюсь провожать мимо проезжающие автомобили взглядом, на четвёртой легковушке мне везёт; в подъехавшей к тротуару машине я вижу знакомую блондинку.

– Кто заказывал такси на Дубровку? – спрашивает Лия, опуская стекло пассажирского сидения. Дальше следует улыбка – для меня, и заинтересованный взгляд – для Бена. – Оплата по количеству занимаемых мест.

– Я не твой пассажир, – отвечает Бен.

Я кидаю сумку на заднее сиденье, сама плюхаюсь на пассажирское.

– Куда тебя забросить? – спрашивает Лия. – Где ты живёшь?

– Домой пока не хочу. – Я дёргаю ремень безопасности, но в итоге отпускаю его, так и не пристегнувшись. – Можем намотать несколько кругов по городу?

– Без проблем, – отвечает Лия.

Прохладный ветер заставляет закрыть окно. Всё это время Бен следит за моими действиями, а я, хоть и не гляжу прямо на него, но краем глаза различаю, что он берётся за третью сигарету.

Похоже на немой сигнал. Стоит ли мне за него волноваться?

***

Лия молчит. Из динамика магнитолы доносится бубнёж ведущего радиостанции. Мне нет дела до того, что он говорит, как и до того, что из музыки он ставит, но эта общая шумовая картина позволяет оживить тишину в салоне и сделать её менее напряжённой.

Кажется, я потеряла счёт времени.… Когда успело потемнеть? Не опоздать бы на дежурство!

Яркие огни фонарей, которые мы проезжаем, вереницей звёзд остаются у меня перед глазами, когда я отвожу взгляд на приборную панель. Лия держит положенный в населённом пункте скоростной режим, не превышая и на пару километров. Я снова задумываюсь о её реальном возрасте. В том настоящем спросить не успела, а здесь… как-то неудобно, что ли.

Мы не друзья – это себе приходится напоминать настойчиво, даже немного грубо.

– Когда мы виделись крайний раз, ты сказала, что позвонишь, но я думала, это всего лишь вежливость, – начинает Лия.

Она не делает радио тише, лишь повышает голос.

– Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, – отвечаю я. – Моя подруга находится в коме, а парни… знаешь, их общество иногда бывает невыносимым.

Лия хмыкает, но кивает с пониманием. Я вспоминаю, что у неё есть младший брат по имени Лео. О том, что она наверняка имеет при себе далеко не одного ухажёра, напоминать не приходится: всё и так, как говорится, налицо.

На красивое, идеальное лицо.

– Ты не подумай, – Лия выкручивает руль в сторону, беря левее и перестраиваясь на соседнюю полосу для обгона идущего впереди грузовика. Пока мы проезжаем мимо, я успеваю разглядеть водителя – крупного белобородого мужчину в красной кепке, низко натянутой на лоб. Он, почувствовав мой пристальный взгляд, чуть поворачивает голову. У мужчины вместо глаз – два ярких оранжевых сигнальных маяка. Я вздрагиваю, когда мужчина подаёт звуковой сигнал, но не нам, а мотоциклисту, петляющему между. – Я рада, что ты позвонила. Общаться с кем-то из старой школы – это приятно. Я снова могу почувствовать себя обычной ученицей, а не подающей надежды перспективной студенткой. Мне не хватало этой простоты. Плюс, – Лия на секунду замолкает. – Ты же защитница. Это не только может обеспечить мне некие привилегии, но и изрядно потреплет нервы родителям.

Я усмехаюсь.

– Рада быть полезной.

– Это прозвучало слишком эгоистично, да?

– Нет, – качаю головой. – Это всё из-за… а, знаешь, не бери в голову.

Я гляжу на Лию. Она озадачена повисшей в воздухе недосказанностью. Слегка хмурит брови, продолжая пробегать глазами по каждому элементу дороги, по пейзажам, но участникам движения. Я чувствую, что обязана объясниться, но не знаю, с какого момента мне можно начать с Лией – здесь и сейчас не моей лучшей подругой. Признаться обо всём Ване и Дане было одновременно и сложным и самым простым делом в мире, потому что одного из них я любила раньше и могу открыто любить сейчас, а другой, когда-то спасший мою жизнь, здесь сделал бы это, – я почему-то уверена, – снова, без каких-либо сомнений.

Лия – другое дело. Ситуация даже страннее и тяжелее, чем с Кириллом, который всё ещё остаётся моей открытой раной.

Отношения с Ваней и Даней стабильны. Отношения с Кириллом – заданы на минимальный успех и с вероятностью в сто процентов сделают больно кому-то из нас двоих.

Отношений с Лией у меня попросту нет.

– Ты куда-то уезжаешь? – спрашивает Лия, бросая короткий взгляд в зеркало заднего вида. – Зачем сумка?

– Меня лишили звания оперативника, – сообщаю я. – Попросили освободить комнату.

– Ох, – Лия такого откровения явно не ожидала. – Мне очень жаль.

– Ничего, порядок. Всё, вроде как, вполне себе честно: оперативники должны быть способны защитить попавшего в беду, а я едва ли могу позаботиться даже о самой себе, так что…

Договорить не успеваю; Лия резко уводит машину к бордюру. Притормаживает, включает аварийный сигнал, глушит мотор. Отстёгивает ремень безопасности, поворачивается ко мне всем корпусом.

Взгляд: прямой, вопрошающий, – впивается в меня крепкой хваткой.

– Могу я быть с тобой предельно откровенна? – спрашивает Лия. Я киваю без опоздания, что, надеюсь, не вызовет у неё подозрений. – Мы не виделись несколько лет и вдруг встретились на парковке у моей новой школы. Ты за мной следила?

– Я… – все слова путаются, я не знаю, за что уцепиться в первую очередь.

– Ладно, не отвечай, – перебивает Лия. – Если бы у меня были реальные проблемы со стражами, они бы отправили тебя вместе с группой захвата, или ты сама была бы не так дружелюбна и сразу заломила мне руки за спину.

– Наверно, – неуверенно протягиваю я.

– Значит, мы остановимся на версии случайного совпадения? И сегодняшний твой звонок – это тоже всего лишь стечение обстоятельств?

Кажется, именно сейчас от меня ждут конкретного ответа, но я так быстро и так сильно потерялась в смысле этого разговора, что только и могу приподнять брови, выражая своё искреннее удивление.

– Не совсем понимаю, к чему ты ведёшь, – говорю я.

Лия принимается нервно дёргать рукав кожаной куртки.

– Я очень осторожный человек. – (А вот это я, кстати, знаю!). – Иногда доходит даже до абсурда. Но, и ты в курсе, нынче время такое – не очень спокойное для любого из миров. А ваш человеческий, как связующее звено – и вовсе окружён со всех сторон, причём не всегда доброжелателями. Поэтому у меня давно вошло в привычку между завтраком и утренней зарядкой проверять будущий день на наличие тёмных пятен.

– Тёмных…?

– Слепых зон, – отвечает Лия, не давая мне договорить свой вопрос, для неё ожидаемый и очевидный. – Это места во времени, представляющие собой особо густые разветвления. В таких зонах любое принимаемое решение может иметь до сотни тысяч различных исходов. В обычный день может попасться максимум два таких пятна, и то они, скорее, светлые, а не тёмные из-за редкости переплетений. – Лия чуть наклоняется вперёд. Я представляю, как она произнесёт следующее предложение таинственным голосом заговорщика. – Сегодня с утра я едва не умерла от удушения застрявшей поперёк горла овсянкой, потому что сегодняшнее пятно, которое показали мне карты, было похоже на огромную чёрную кляксу, готовую поглотить всё на своём пути.

– Ясно, – спокойно отвечаю я. Но на самом деле меня безумно распирает от вопросов. А ещё больше – от желания попросить её показать мне такую магию в действии.

Лия лезет на заднее сиденье, а когда выравнивается, размещает у себя на коленях дамскую сумку. Ещё мгновение спустя сумка опускается на резиновый коврик у педалей, а её место на коленях занимают карты со стимпанковским механическим рисунком на рубашке.

– Хочешь, попробуем? – спрашивает Лия, уже закончив с картами и переводя взгляд на меня.

На её худых бёдрах с трудом умещаются восемь карт рубашкой вверх. Лие приходится совсем перестать двигаться, чтобы те дождём не рухнули вниз.

Знаю, что нужно делать; помню ещё со своего сеанса с Алом, который и стал моим первым столкновением с тогда ещё незнакомым миром ведьм и ведьмаков. Поэтому сама первая протягиваю ей ладонь.

И всё повторяется вновь.

Когда я наконец могу моргнуть, прогнав лёгкую дымку, маячащую перед глазами, я вижу, что всё внимание Лии приковано к картам, которые я перевернула. Точнее, конкретно к одной. Её я сжимаю свободной рукой до состояния измятой бумаги. Ощущать шершавую поверхность я начинаю, лишь слегка разжав пальцы.

– Прости, – бормочу я. – Не знаю, как так вышло…

Лия выпускает мою руку.

– Не извиняйся. – Она сама забирает у меня измятую карту. Расправляет её рваными, дёрганными движениями. Всматривается в появившийся вместо чёрного фона рисунок. – Такое случается, когда.… Ой.

Лия вертит карту между пальцев.

– Что, ой? – переспрашиваю я.

– Не совсем то, чего я ожидала увидеть

Лия демонстрирует мне лицевую сторону карты. Первое, что я отмечаю – от складок и переломов, образованных из-за моей хватки, не осталось и следа. И только после обращаю внимание на сам рисунок.

– Я зашла чуть глубже, чем хотела, и за это прошу у тебя прощения. Но то, что я увидела… – Лия качает головой. В её глазах – нескрываемый ужас. – Тёмные пятна – они повсюду. Ни одно конкретное мгновение, а цепочка, и каждое открывает десятки тысяч исходов. Я, не буду врать тебе, Слав, такое вижу впервые.

На карте изображён одинокий символ: нечто среднее между цифрой пять и молнией. Больше – совершенно ничего.

– Это не похоже на что-то смертельное, – недоверчиво заключаю я, щёлкая пальцами по карте.

– Ты бы не торопилась с выводами, – сообщает Лия.

Уверенный тон её голоса – вот, что пугает сильнее рисунка. Она знает, о чём говорит, потому что рождена с этим даром в крови. Девочка, которая читает будущее по картам, наверняка привыкла к недоверию со стороны других, и оно совсем никак её не беспокоит, ведь она знает, что по итогу всё будет именно так, как она говорила.

– Расскажешь, что это значит?

– А ты хочешь? – Лия прищуривается. – Твоё недоверие может смутить мою магию…

Я непонимающе гляжу на девушку перед собой и на то, как за несколько мгновений на её губах появляется улыбка.

– Не издевайся надо мной! – я хмыкаю и легко толкаю Лию в плечо. В ответ мне она звонко смеётся.

Вот, по чему я скучала сильнее всего. Не по самому времени, проводимому со своей лучшей подругой, а по тому, как мне всегда с удивительной быстротой удавалось сделать её счастливой одним только словом или жестом, пусть даже глупым. В такие моменты и я сама, в каком бы состоянии не находилась, переставала грустить, поддаваясь шарму Лии.

Всё пошло по наклонной задолго до нашего возвращения в настоящее. Моя планета остановилась, когда сердце подруги отдало ей свой последний удар. Лия была моей звездой, и теперь, когда она снова светит, оказывается, что теперь нас разделяют триллионы световых лет.

Насколько несправедливо всё это по шкале от одного до бесконечности?

– Я всегда несу ерунду, когда нервничаю, – Лия трясёт головой, успокаивается. Больше она не улыбается. – Этот символ у Северного народа зовётся “аль-го-эз” и означает вмешательство чего-то постороннего и очень сильного в настоящее, прошлое или будущее. Это может быть проклятьем или, скажем, заклинанием, которое ты сама на себя наложила, если бы была в состоянии такое провернуть. Наименование символа буквально переводится как “потерявший свои внутренности”. – Лия проводит подушечкой указательного пальца по самому верхнему элементу символа – хвостику, как у пятёрки. – Аль. – Затем скользит к перегибу. – Го. – И завершает всё это круто выпуклой линией. – Эз. Потерявший свои внутренности. Потерявший свой изначально обозначенный путь.

Я откидываюсь на спинку сидения. Хочется забраться с ногами, обхватить коленки и, возможно, разреветься, но если я так сделаю, потом мне будет вечность не расплатиться за испорченный салон наверняка дорогого автомобиля.

Поэтому я просто перевожу взгляд на мигающую синим магнитолу, из колонок которой диктор начинает рассказывать о погоде на оставшийся день.

Ближе к ночи Дубров накроет сильнейшими за последние несколько лет осадками.

***

В медкорпусе для отбывания дежурства меня встречает куратор миротворцев – светловолосый кудрявый молодой мужчина по имени Сергей. Мне не посчастливилось видеть его в родном настоящем, но я хорошо помню Максима, взявшего на себя моё обучение на время пребывания в Огненных землях. Максим был достойным педагогом и прекрасным миротворцем, но чем темнее становится за окном и чем дольше я нахожусь рядом с Сергеем, тем сильнее я ощущаю пропасть, простирающуюся между двумя этими образами.

Сергей напоминает мне Марка: такой же добрый, учтивый, спокойный, тёплый человек. Максим никого мне не напоминает. В каком-то особом смысле он был уникальным. Я помню, как он злился во время моего первого в жизни собрания в стенах штаба и точно знаю, что типичные миротворцы так реагировать не должны.

Максим был нетипичным. Прямо как я. Жаль, что история моими руками стёрла его со своей карты.

– Ты окончательно поправилась? – интересуется Сергей. – Андрей очень рьяно выпрашивал у меня две недели больничного для тебя, и, честно тебе скажу, удалось ему это с трудом. – Сергей оглядывает моё лицо. Сейчас он видит ссадины на скуле от дневной стычки с Кали, но далеко не они привлекают его внимание. – Теперь я вижу, он не врал. Ты всё ещё выглядишь нездоровой.

Я вспоминаю похожие слова Валентина, которого тоже смутило моё состояние, и думаю о том, насколько чуткими являются миротворцы к окружающей среде и её обитателям. Я, быть может, и недостаточно хороша для защитника, но и близко никогда не доберусь до того уровня духовности и морали, им присущего. Можно прочитать все книги на свете и стать мастером по всем существующим боевым искусствам, но научиться быть готовым обнять и принять мир, каким бы ужасным он ни был – с таким даром можно только родиться.

– Может, кое-что осталось, – бросаю я осторожно. – Да и осень на дворе. Мама говорит, нужно есть больше фруктов и овощей, и я пытаюсь объяснить ей, что кетчуп – это тоже овощ, но она не слушает.

Сергей кивает с пониманием, но медленнее, чем это нужно для того, чтобы просто выразить свою точку зрения. Мою глупую шутку он и вовсе пропускает мимо ушей. Сергей оставляет меня сортировать медицинские карточки стражей в алфавитном порядке, а сам идёт к противоположному шкафу, где хранятся лекарства. Возвращается Сергей уже с пластинкой цветных таблеток.

– Витамины. Принимать утром за завтраком. – Я беру таблетки, прячу их в заднем кармане джинсов. – Кстати, с точки зрения ботаники, томаты – это фрукты.

– То есть, томатную пасту, с точки зрения этой самой ботаники, можно считать вареньем?

Сергей сдвигает брови. На его губах появляется широкая улыбка.

– Что-то вроде того, – смеясь, подтверждает он. – Ладно, юмористка, возвращайся к карточкам, и, прошу тебя, ничего не перепутай. Накануне у нас дежурство отбывал один хранитель, нарушивший технику безопасности в лаборатории, что, в свою очередь, чуть не привело к взрыву, и я думал, будет отлично доверить ему именно это задание, но вместо того, чтобы рассортировать карточки по направлениям и алфавиту, он сделал это по категориям болезней.

– Умники, они такие – всегда считают, что знают что-то лучше других.

Сергей ведёт плечом.

– Хранители просто излишне самоуверенны, – поправляет меня он. – Это не всегда плохо, но частенько демонстрирует их не с той стороны, с которой они сами этого бы хотели. Я уважаю их, так или иначе. Испокон веков именно на хранителях держится весь костяк системы стражей. Если бы у нас не было таких золотых умов, кто знает, куда бы нас занесло.

– А защитники? – спрашиваю я. – Что ты думаешь о них?

– Если хранителей я уважаю, то защитниками – восхищаюсь, – Сергей хлопает меня по плечу, но не убирает ладонь после, а лишь чуть толкает, поворачивая меня вполоборота. Мы оба смотрим в Нинину сторону. – Ты представляешь, какую силу духа нужно иметь, чтобы жертвовать своей жизнью каждый день?

Конечно, Сергей не имеет в виду конкретно Нину, ведь ей просто не повезло подчиниться соблазну. Но во всём её образе, в пожелтевшей сухой коже, в потускневший волосах, в истощённом лице обозначены те самые риски, на которые именно защитники должны быть готовы пойти: ранения, несчастные случаи, смерти.

– Хотя, о чём это я, – Сергей вздыхает, и я перевожу на него взгляд. – Конечно, представляешь. Ты же одна из них.

Разве?

– Ну да, – соглашаюсь я нехотя.

И возвращаюсь к карточкам, хотя ненавижу работу подобного рода. И Даня тоже; именно поэтому в нашей комнате всегда царил беспорядок – просто некому было превратить хаос в закономерность.

Сейчас для Дани этим занимается Ваня. А моя комната всё так же похожа на проекцию бардака в голове.

– Обрати внимание на карточки с красным ярлыком, – Сергей запускает руки в картонные обложки. – Их лучше вообще держать отдельно.

– А что с ними не так?

Сергей достаёт из уже выставленных по порядку карточек три папки с красным прямоугольником в правом верхнем углу. На обложке каждой карточки – фотография, имя, фамилия, год рождения и направление её держателя.

Одно из имён мне хорошо знакомо, и я задерживаю дыхание в ожидании ответа на свой вопрос.

– Особые случаи, требующие внимательного наблюдения.

– И сколько таких?

– На данный момент – тринадцать.

– Если я спрошу о диагнозе одного из них, – я киваю на карточки в руках Сергея, – это будет считаться разглашением врачебной тайны?

– Только в том случае, если сам больной не хочет, чтобы кто-то об этом знал, – Сергей откладывает карточки с красным ярлыком в пока пустующий ящик. – Кто тебя интересует?

– Лена Никитина, – моментально отвечаю я.

Лена, которую я знаю как близкую подругу Вани и умнейшую хранительницу, внешне не только красива, но и совершенно здорова. Что с ней может быть не так?

– Никитина, – повторяет Сергей. – Помнится, однажды она сказала мне, что не видит смысла в сокрытии своего диагноза, так как это всего лишь необычный процесс в её организме, пусть и не такой привлекательный, как рыжий цвет волос. Удивительно прямолинейная девчонка.

– Как и любой хранитель, – говорю я, переиначивая недавно сказанное самим Сергеем, но сохраняя общий смысл.

– Да, – соглашается он.

Замолкает. Оттягивает момент перед тем, как я узнаю ответ на свой вопрос? Неужели, всё настолько плохо?

– Она, вроде, встречается с Даниным братом? С Ваней, да?

– Нет. Они просто друзья.

– Знаешь, я ведь никогда не путал их, что удивительно, ведь внешне их не отличишь.

– Для меня они абсолютно разные.

– Вы хорошо общаетесь?

– Дружим с самого детства.

– И Ваня не рассказывал тебе о Лене?

Наверняка. Если, конечно, знает сам.

– Нет, – вру я. – Не думаю, что это такой уж секрет, просто не было подходящего момента.

– Его и не будет. К такому подготовиться невозможно. У неё опухоль головного мозга.

Как только Сергей произносит это, я понимаю – Ваня не знает. Он бы не смог держаться так стойко.

– Это ужасно, – тихо произношу я.

– Лена проходит курс лечения, – голос Сергея приобретает оттенок успокоения, убаюкивания. – Пока опухоль не разрастается, Лена в порядке.

– Почему нельзя просто вырезать её?

– Лена дала согласие на медикаментозное лечение, но от любого оперативного отказалась, заверив, что оставит подобный вариант на самый плохой случай.

– Думаешь, это правильно?

– Я думаю, каждый из нас сам способен принимать решение относительно своей жизни. Точка зрения медицины и точка зрения пациента не всегда совпадает. К тому же, Лена знает статистику: при полудоброкачественной опухоли слишком велик шанс рецидива.

На этом в разговоре ставится точка по обоюдному согласию. Сергей отлучается в соседнее помещение, а мне приходится по несколько раз перепроверить, не спутала ли я порядок карточек. Мыслями – теперь не здесь, а в теоретическом будущем, где Ваня проводит ночи напролёт у постели умирающей Лены. Не хочу думать, как сильно ему будет больно, но воспоминания без спроса бьют по черепной коробке. Когда “погиб” Кирилл, я была подавлена, разрушена, уничтожена, разбита…

Он был моим лучшим другом, а отношения Вани и Лены тогда, сейчас и, вероятно, в любом месте, где они будут сосуществовать, имеют гораздо больше граней.

Когда, – жаль, что не “если”, – этот мир потеряет Лену, мы потеряем Ваню. Другого исхода быть не может.

– Закончишь с этим, займёмся более интересной работой, – сообщает Сергей, возвращаясь. Он хлопает по задвинутым ящикам, отбивая быстрый, одному ему известный ритм. – Или, – Сергей облокачивается бедром на шкаф, – ты можешь немного вздремнуть. Тебе не повредит.

– Это же дежурство, – напоминаю я. – К тому же, скоро ночь.

– Я никому не скажу, – заверяет Сергей.

– Ладно. Спасибо.

Сергей отвечает улыбкой. Из тех карточек, которые я ещё не отсортировала, он быстро находит нужную: одну из самых пухлых, с множеством вложенных листов. Я не вижу её лицевой стороны, но по смятым уголкам узнаю в ней Нинину.

Так и есть. В подтверждение моим догадкам, Сергей идёт к койке Нины. Проверяет аппарат искусственной вентиляции лёгких, осматривает саму Нину. Вносит новые поправки в карточку, которые, как я уже успела изучить за многочисленные посещения, необходимо делать ежедневно, чтобы не упустить каких-то, пусть даже незначительных, изменений в её состоянии.

Я возвращаюсь к сортировке. Имена сливаются в яркие вспышки калейдоскопа, сменяя друг друга, когда я нахожу место для одной карточки и беру другую. Стоит только попасться знакомому, как я сразу, пока Сергей не смотрит, откладываю её в сторону, пряча под собственной курткой, которую, игнорируя крючки и вешалки, по приходу в медкорпус кинула на шкаф с выдвижными ящиками.

Я уже вижу, как выношу их из медкорпуса и провожу полночи за изучением. С этой самой секунды я решаю навсегда перестать быть пленником истории.

***

Когда с карточками покончено, до подъёма остаётся около пяти часов. Я решаю наконец отдохнуть, но выходит со скрипом. Несколько раз из дремоты меня выдёргивают страшные судороги в ногах, единожды – громкий хлопок за окном. В конце концов я сдаюсь, беру с тумбочки телефон, надеваю наушники и включаю музыку в надежде забыться. Но снова не выходит. Тогда я иду на кухню, где наливаю себе чай.

А по возвращению застаю в своей комнате полуночного гостя.

– Тоже не спится? – спрашивает Артур.

Он сидит на моей кровати, упираясь спиной в стену. Его лицо освещает экран планшета. В разъём вставлены наушники, и через них до меня доносятся обрывки диалогов.

– Ага, – я забираюсь на кровать и размещаюсь рядом с Артуром.

Он не убирает планшет, позволяя мне заглянуть в экран. Идёт какой-то фильм. Я не узнаю ни сюжет, ни актёров.

– Что пьёшь?

– Чай, – я протягиваю Артуру кружку. – Хочешь?

Артур кладёт планшет себе на ноги, принимая её. Делает глоток, морщит нос.

– С молоком? – Артур отплёвывается. – Гадость какая.

Я не успела ещё отхлебнуть, а потому сначала принюхиваюсь к тому, что сама же и налила. Странно. Не помню, чтобы добавляла сюда молоко. Такие напитки всегда были Даниной любовью, не моей.

Похоже, ясно, почему мне так плохо спится. Эта крошечная комната кажется огромной, когда я живу здесь наедине с собой.

– Что смотришь?

– Если честно, помню только, как последний раз вводил в поисковике: “Можно ли научиться играть на гитаре без гитары”, – Артур тычет пальцем в экран, сворачивая видео. – А это, похоже, какая-то социальная реклама.

– Не так уж и плохо, – я делаю небольшой глоток. Чай с молоком на вкус напоминает разбавленное мыло. – Тут могло бы быть порно, например.

– Уже просмотрено, – заявляет Артур с усмешкой.

Я толкаю его локтем в бок, едва не разливая чай на пижамные штаны.

– Можем посмотреть какой-нибудь фильм, – предлагает Артур. – Если хочешь и не собираешься пока спать.

– Давай.

– Есть какие-нибудь предпочтения?

Артур открывает фильмотеку. Я тычу пальцем в первую знакомую обложку, запуская фильм. Затем устраиваюсь удобнее, спускаясь чуть ниже по стене, обхватывая горячую кружку внезапно озябшими пальцами, кладя голову Артуру на плечо. Первые титры перед фильмом не успевают кончиться, как глаза начинают страшно слипаться. Я стараюсь держаться и даже залпом выпиваю чай для бодрости, но приятное тепло лишь сильнее меня успокаивает.

Не знаю, в какой момент засыпаю. Блаженный провал в темноту кажется минутным, когда толчок невероятной силы и чьи-то обеспокоенные голоса возвращают меня обратно в реальность. Я с трудом открываю глаза. В комнате светло из-за включённой лампы, но за окном всё такая же темень. У меня в руках уже нет кружки, а ещё до груди я укрыта одеялом, которое сейчас с меня стаскивает Артур. На нём самом уличная одежда.

– Что происходит? – спросонья мой голос тихий и охрипший.

Нужно откашляться и повторить вопрос.

– Собирайся, – раньше, чем я это делаю, Артур окончательно избавляет меня от одеяла.

Вместо него сверху летят джинсы и форменная куртка.

– Ты можешь объяснить, к чему такая паника?

– Команда “Дельта” на задании…

– Я больше к ним не отношусь, – перебиваю я. Закрываю лицо курткой, спасая глаза от раздражающего света. – Меня выгнали с позором, и я заслужила забыться сном!

– Слава, пожалуйста!

Затуманенный сном мозг пробуждается. В голосе Артура столько паники, что я за секунду оказываюсь на ногах.

– Никто не умер? – спрашиваю я.

– Не уверен, – несмело отвечает Артур.

Такой ответ не прибавляет скорости моим сборам. Я замираю с одной ногой, высунутой из пижамных штанов.

– Это как понимать?

Вспыхивает свет в коридоре. Мама с Дмитрием перекрикивают друг друга, разговаривая ещё с кем-то по громкой связи.

– Вы нашли его? – вылавливаю я вопрос.

– Там метры земли и бетона… я не знаю… мы пытаемся, но…

Я бы обвинила в обрывочных фразах плохую связь, если бы не слышала мертвецкую тишину между этими самыми паузами. Абонент не может говорить полными предложениями, потому что он на грани нервного срыва.

– Артур, – требовательно зову я. – Что происходит?

– Рухнул дом в старом квартале, на шум в котором поступила ориентировка, – произносит Артур на выдохе. – Даня с другим парнем, защитником, осматривали окрестности, а Ваня был внутри и сканировал этажи, когда всё произошло…

Я хочу закричать, но паника набрасывает мне на горло удушающую петлю. Я уже не думаю об одежде и выбегаю в коридор как есть, в одной штанине и футболке. Под сыплющиеся восклицания родителей, поправляю штаны, напяливаю кроссовки, хватаю с крючка явно не свою куртку и пулей вылетаю из квартиры. И только на улице я понимаю, что понятия не имею, где всё произошло и куда нужно идти.

Кто-то за спиной кричит моё имя.

Петля затягивается. Я хватаюсь за шею, но, разумеется, ничего не нахожу. Ничего, кроме медальона со стрелой.

“Мне очень жаль”.

Это не мои мысли.

“Кирилл?”

Я крепче цепляюсь за медальон. Под кожей пробегает лёгкий разряд тока.

“Это должно было быть предупреждением, а не казнью”.

Свободная ладонь сжимается в кулак, ногти больно впиваются в кожу.

“Я бы никогда… я ведь думал, что ты тоже придёшь. Стал бы я причинять тебе боль? Ты знаешь меня как никто, Рось…”

“Больше нет”.

Гуляющий сквозной ветер забирается под расстёгнутую нараспашку куртку и ворот футболки. Раздаётся глухой раскат грома.

“Я хотел, чтобы стражи перестали нам мешать. Вы не успели предотвратить убийство Дэвона, но оно в нашем списке не последнее, а значит всегда будет вероятность вашего неслучайного участия. Рось, мы не можем остановиться до тех пор, пока все должники королевы не будут найдены”.

Я поднимаю глаза к черничному небу, усыпанному созвездиями. Первая крупная капля падает мне на лоб меж бровей, спускается по носу к уголку правого глаза и прокладывает дорожку по щеке.

Остальные обрушиваются на Дубров сплошной водной стеной.

“Ты веришь в Бога, как я помню”, – говорю я в своей голове, но обращаясь к чужаку. – “Молись , чтобы Ваня выжил, а иначе я приду за тобой, где бы ты ни прятался”.

“Я буду ждать”.

Голос звучит обречённо. Кирилл знает, что я не шучу.

И я это знаю тоже.

Критический рубеж. Глава 6

Я стою у барной стойки, пью из почти опустевшего стакана до ужаса горький холодный чай и бросаю косые взгляды в сторону Бена, разговаривающего с неким Ливием: поджарым светловолосым оборотнем с зелёными глазами и неприятным оскалом. В стоящем вокруг шуме я не могу различить даже отрывков их диалога, но по тому, как улыбается Бен, могу надеяться – всё идёт по плану.

– Ещё картошки? – спрашивает бармен.

Я киваю, даже не поворачивая голову в его сторону.

Еда неплохо помогает справиться со стрессом. Мне, может, и нужно бы себя контролировать, но так как я больше не оперативник, отодвинуть цели подобного рода на задний план труда не составляет. К тому же сейчас, когда есть проблема гораздо важнее поддержания хорошей физической формы.

Чужая жизнь, например.

Бармен обновляет не только закуску, но и напиток. Когда Бен кивком прощается с Ливием и возвращается ко мне, я успеваю и то, и то опустошить наполовину, а ещё изорвать несколько салфеток на мелкие части в попытке хоть чем-то занять дрожащие от нервов руки.

– Есть три новости, – сообщает Бен, плюхаясь на табурет рядом. – Во-первых, не напрягайся так, я пошутил: никаких услуг эротического характера оказывать не придётся.

– Вот ни капли не смешно, – строго уверяю его я.

– Кому как, – пожимает плечами Бен. – Во-вторых, если что, эти услуги пришлось бы оказывать не тебе, потому что Ливий, оказывается, по мальчикам. – Бен дёргает воротник футболки поло и расстёгивает пуговицы, освобождая горло. – Мне в жизни никто столько комплиментов не говорил, я почти согласился.

– Бен! – умоляюще восклицаю я.

– И в-третьих, Дот сейчас не в Дуброве и не появится здесь в ближайшие несколько недель.

Мы пропали. Это был Бенов “стопроцентный вариант”; он знал Дот, альфу одной из стай леопардов, ещё в предыдущем настоящем, и её поведение, согласно сводкам стражей, совершенно не изменилось в этом: она плодила оборотней направо и налево, и хотя стражи знали о её причастности, прямых улик для вынесения приговора раздобыть никак не удавалось. К тому же, Дот слишком бережно заботилась о своих “детях”, обеспечивая им отличную жизнь в любом из миров, где бы они не были созданы, за что её нельзя было считать плохой альфа-матерью.

В этом и заключается мой план. Если организм Вани однажды уже сумел принять оборотнический ген, спасший его, то получится и повторно; неважно, волк, лис или кот – если есть совместимость, это должно сработать.

Так думаю я. А Бен соглашается с моим мнением из уважения к общей ситуации и старается лишний раз не попадать под горячую руку.

– Что делать будем? – Бен дважды щёлкает пальцами, подзывая бармена. Тот никак не реагирует на неуважительный жест, но и Бен сдаваться не собирается: щёлкает до тех пор, пока не привлекает внимание всех окружающих. Бармен не выдерживает и обращает на Бена усталый взгляд. Тогда тот произносит: – 0,5 тёмного, будьте любезны!

Бармен оставляет предыдущего клиента, которому художественно наливал четырёхцветный коктейль с долькой ананаса на горлышке бокала, и принимается за заказ Бена. Выражение его лица при этом оставляет желать лучшего. Я бы на месте Бена из стакана пить не стала – слишком велика вероятность того, что в него плюнули.

– Я похожа на того, у кого в запасе десяток гениальных идей? – уточняю я у Бена между двумя большими глотками чая.

– Не надо злиться на меня за то, в чём сама виновата, – бросает Бен. Принимает принесённый бокал у бармена, но прильнуть к нему губами не успевает. Вместо этого замирает, резко поворачивается в мою сторону и говорит: – Я не это имел в виду.

– Ты имел в виду именно то, что сказал, Бен, – спокойно заверяю его я.

– Ага, конечно. Да ляпнул, не подумав!

Мне совсем не хочется развивать эту тему, поэтому я больше ничего Бену не говорю. Но его нечаянно брошенная фраза заставляет снова вернуться на двенадцать часов назад. Медкорпус был забит народом. Я бы никогда не подумала, что у Вани столько друзей. В основном, конечно, присутствующие были одеты в синее, белое и чёрное… Чёрное. С ейчас, на слегка успокоившуюся голову, я понимаю, какая во всём этом была ирония, тогда же мне было не до смеха. Лена сидела на коленях на полу у койки, упершись лбом в край матраса, и что-то шептала. За её спиной стояла, обхватив корпус руками, Полина. С другой стороны от кровати Аня крепко обнимала обессилевшего от крика и слёз Валентина.

Я не могла заставить ноги пошевелиться, стоило только помочь уложить Ваню на койку. Помню, как кто-то из миротворцев пытался предложить нам с Даней свою помощь, пока мы стояли плечом к плечу, держа друг друга за ладони, покрытые грязью и песком. Помню, как мы оба проигнорировали это предложение.

Мелкие частицы кирпича больно впивались в кожу, но это ни на секунду не помогало прийти в себя.

Когда я шёпотом спросила Даню, в порядке ли он, он улыбнулся. Это была одна из тех улыбок, после которых обычно следует шаг с табуретки и тугие объятия петли на шее.

“Травмы, несовместимые с жизнью”, – вот, что сказал Сергей. Насколько размытое это понятие на самом деле? Можно быть сбитым автомобилем и умереть от внутреннего кровотечения, можно прыгнуть с пристани, не зная о подводных камнях, и сломать шею, а можно принять на себя вес двухэтажного старого здания под снос и получить размозжённую голову и проткнутые собственными рёбрами внутренние органы.

Травмы, несовместимые с жизнью. То, что я почувствовала, когда увидела его тело среди обломков и услышала дикий, животный крик Валентина – тоже считается?

Ни один человеческий аппарат не в силах заставить Ванино сердце биться снова. Нам пришлось вложить в него магическую энергию невероятной силы, чтобы выиграть жалкие сутки. Нам – это Власу. Возможно, стоило как-то мягко попросить его об этом, и всё было бы иначе, но вместо этого я на него наорала, отбивая слёту все его аргументы за то, что даже у магии мрачных гончих есть границы.

Я попросту не оставила Власу выбора. И он сделал всё, на что был единовременно способен, разрезая своё предплечье магическим кинжалом и погружая лезвие в кожу так глубоко, что было слышно скрип металла о кости. Проступившая кровь имела тёмно-бордовый оттенок и вызвала у одного из хранителей тошноту.

Влас сломал закон природы, как однажды это уже сделала я, пустившись в путешествие во времени: он подарил Ване двадцать четыре часа жизни, а нам – последнюю возможность окончательно вытащить его с того света.

Теперь Влас как-то странно на меня смотрит.… Кажется, в моей просьбе он увидел нечто большее, чем попытку спасти друга. Я помню свой самый первый день в Дуброве и встречу с Власом: тогда я страшно удивилась отсутствию каких-либо шрамов, кроме совсем небольшого на руке, а Влас ответил, что это моя заслуга, ведь я, то есть, его Слава, не хотела, чтобы ему было больно.

Применение магии для мрачных гончих не просто делёжка энергии между собственным существом и окружающим миром – это короткая болезненная пытка, не только физическая, но и духовная.

Разве действительно любящий попросил бы любимого пойти на это ради спасения кого-то другого?

– Думаешь, поможет? – Бен крутит бокал меж ладоней. – Метаморфозы эти, превращения?

– В нашем прошлом помогло, – напоминаю я.

– Ну, судя по твоему рассказу, Ване тогда было без году неделя, а на детей обращения всегда действуют мягче.

Бен подносит бокал к губам, но я останавливаю его перед глотком, преградив путь ладонью.

– У тебя точно больше нет знакомых альф, которые могли бы нам помочь?

Бен сверлит недовольным взглядом мои пальцы перед своим лицом.

– Нет.

– Уверен?

– Уверен! – восклицает он резко.

Я убираю ладонь, но Бен так и не делает глоток. Тяжело вздыхая, он опускает бокал на стол с такой силой, что добрая половина пива выливается за его края.

– Ладно, – Бен чешет подбородок. – Давай думать. Кто обратил Ваню в первый раз?

Я пожимаю плечами. Силюсь вспомнить имя, но оно осталось слишком далеко в памяти.

– Какой-то знакомый Дмитрия… Друг или товарищ. Может, сослуживец.

– Ещё чая? – спрашивает бармен.

Я гляжу в свой стакан. Даже не заметила, когда успела его опустошить.

– Нет, спасибо, – я отталкиваю стакан от себя, позволяя бармену его забрать.

– Тогда что насчёт информации?

Я была бы не до конца уверена, что бармен обращается именно ко мне, если бы не его ухмылка. Мы с Беном не думали, что кто-то будет подслушивать нас в месте, куда каждый пришёл за выпивкой и расслаблением, а потому, сейчас переглядываясь, мы ловим другдруга на том, что знатно прокололись.

– Извините? – переспрашиваю я.

– Вы, ребята, кажется, альфу ищете? – уточняет бармен.

У него синие короткие волосы, уложенные назад, сплошные голубые глаза без зрачка и кожа, в бледно-зелёном свете ламп отливающая оливковым золотом. Каждый день я нахожу хоть полчаса времени, чтобы продолжать обучение всему тому, что я уже должна знать, а потому с уверенностью могу сказать, что передо мной тот, в чьих жилах течёт кровь водных нимф.

– Допустим, – отвечает Бен.

Ножки табурета противно скрепят, когда он пододвигается ближе ко мне и бармену.

– Тогда, допустим, я знаю одного парня, который может вам помочь. – У бармена бейдж на груди. Приходится прищуриться и внимательно вглядываться в него некоторое время, чтобы разобрать имя. – Вы заинтересованы в этом?

– Допустим, – тем же таинственным тоном повторяет Бен.

– Хватит, – отрезаю я. – Нам очень нужна помощь, – я ещё раз бросаю взгляд на бейдж, чтобы убедиться, что всё верно прочла. – Пожалуйста, Мими.

Мими перестаёт натирать уже давно сухой бокал. Его удивлённый взгляд скользит по моему лицу, и я понимаю – местные завсегдатаи редко обращаются к бармену по имени.

– Вы хотите обратить кого-то? – спрашивает Мими. Отставляет стакан прочь, перекидывает полотенце через плечо, упирается ладонями в барную стойку и чуть наклоняется вперёд. – Зачем кому-то добровольно такая ноша?

– Мой друг умирает, – отвечаю я. – Точнее, уже мёртв. Обращение – наш последний шанс.

– Ты в полной мере понимаешь, на что обрекаешь его?

– Да.

– И думаешь, он справится?

– Абсолютно.

Мими хмыкает. Моя уверенность его смешит, но о причинах этого я могу лишь догадываться.

– Есть ещё кое-что, – произносит Мими, покусывая губы на коротких паузах между словами. – Самый главный риск. Не боишься ли, что его новая судьба будет ему так противна, что он захочет отомстить тебе за вмешательство?

Я думала об этом, вспоминая Ваню в полной животной форме – платиновым лисом: красивым, изящным, смертоносным. Я видела его лишь однажды и то мельком, но и этого мне хватило, чтобы раз и навсегда запечатлеть в памяти данный образ.

Я думала и представляла, что его острые зубы смыкаются на моей шее, прокусывая насквозь, переламывая позвоночник.

Я думала, представляла и мысленно смирилась с подобным возможным исходом.

– Пусть, – говорю я запоздало. – Плевать, – добавляю уверенно. – Зато он будет жить.

– Что ж, – Мими достаёт из кармана фартука ручку. – Как знаешь. Только учтите: Боунс – не любитель плодить полукровок. – Раньше, чем я реагирую, Мими хватает мою ладонь и принимается выводить на ней что-то ручкой. Чтобы не прыснуть от щекотки, приходится поджать губы. – Вам, скорее всего, придётся долго его уговаривать.

Когда удаётся вернуть ладонь, я различаю на коже нацарапанный адрес.

– Спасибо, – киваю я. – Боунс, значит?

Это имя кажется мне отдалённо знакомым, как слово, вертящееся на языке, но никак не желающее обретать форму.

– Так уж его зовут, – Мими хмыкает, морща нос, и тычет пальцем в свой бейдж. – Кому-то и того повезло меньше.

Мы с Беном благодарим Мими, оставляя чаевые, превышающие сумму наших заказов, и наконец покидаем душный бар. Двигатель припаркованного напротив входа внедорожника Бен не глушил, поэтому трогаемся с места мы сразу, как только размещаемся внутри. Я вслух зачитываю Бену адрес с ладони, он на ходу вбивает его в навигатор.

– Ничего себе, – удивлённо протягивает Бен, когда навигатор находит нужное нам место. – Это за чертой города, в десяти километрах к востоку. Заправка какая-то. Ты точно верно всё прочитала?

– Да, – заявляю я, но лишний раз пробегаюсь глазами по поплывшим буквам. – Октябрьское шоссе, пятьдесят пятый километр. Ещё приписка: второй съезд налево.

– Ладно, – соглашается Бен. – Так или иначе, хоть прокатимся, развеемся немного.

В отличие от Лии, Бен правилами дорожного движения пренебрегает. Всё, что остаётся мне – это вцепиться пальцами в ремень безопасности и надеяться на хороший исход.

– Могу я сказать, что ты хорошо держишься? – интересуется Бен.

– Можешь, но это будет неправда, – отвечаю я.

– Ну, я то было подумал, тебе станет ещё хуже… – Бен замолкает, притормаживая перед светофором. – Не пойми меня неправильно, но …

– Чтобы мне не понять тебя неправильно, тебе стоит наконец заткнуться, – говорю я.

– Да, да, – Бен отмахивается. – И всё-таки, когда ты успела заиметь стальные яйца?

– Мужская способность приравнивать силу к самому слабому своему органу вызывает у меня дикое умиление, – протягиваю я. – А вообще, я просто… – Вздох. – Знаешь, раньше я думала, моё состояние – это результат происходящего вокруг, но оказалось, что именно оно является всему причиной. Я давно преодолела свой критический рубеж и уже больше не могу просто двигаться вперёд. Это как американские горки, знаешь? – Я перевожу взгляд со своих коленок на Бена. Он жуёт губами, не сводя глаз с дороги. – В какой-то момент жизненно необходимо менять курс и идти либо вверх, либо вниз.

– Очень мудро, – произносит Бен.

– Не смейся надо мной.

– Даже не думаю. Это действительно очень мудро, и я… – Бен быстро простукивает большими пальцами по рулю. – Круто, когда ты сама в состоянии поставить себя на ноги.

Слова Бена имеют физическую тяжесть и фактическую ценность.

– Спасибо, – искренне благодарю я.

И ловлю себя на мысли, что похвала Бена как друга для меня действительно многое значит.

Отворачиваюсь к своему окну. Бен включает радио, салон наполняется звуками знакомой музыки. Он слушал эту группу у себя на телефоне, когда мы проводили время за изучением изменений. Я начинаю покачивать головой в такт мелодии; она оказывается не такой противной, если мы просто едем по дороге и не обременяем собственные головы информацией, которая на практике, большая вероятность, всё равно будет применена неправильно.

Даже тихое подпевание Бена меня не раздражает. Я продолжаю следить за меняющейся картинкой за окном, пока лишённый в последние сутки сна разум не решает, что самое время наверстать упущенное. Я закрываю глаза. Но лишь на секунду, как мне кажется; вскоре поступает лёгкий толчок в бок, требующий моего внимания.

– Кажется, мы прибыли, – сообщает Бен.

Открываю глаза. Перед нами небольшая стоянка грузовиков и прилегающая к ней заправка. Бен останавливает внедорожник у дверей, и я различаю в окнах магазинчика двух мужчин.

– Оружие есть? – спрашивает Бен.

Он глушит мотор, но ключи оставляет в замке зажигания. Я хлопаю по нагрудным карманам куртки и по поясу, куда прицепила пистолет.

– Да. У тебя?

Бен шарит рукой за спинкой своего сиденья и достаёт оттуда ружьё.

– Разумеется! – довольно сообщает он.

– А ничего поменьше взять не мог? – спрашиваю я, следя за тем, как Бен покидает салон.

С опозданием, но следую за ним.

– Не вижу смысла.

Я не успеваю ответить, потому что Бен открывает дверь магазинчика. Трель колокольчиков оповещает хозяев о нашем приходе. Мы с Беном притормаживаем на пороге, и происходит именно то, о чём я предполагала: мужчины мгновенно реагируют на Беново ружьё.

– Что вам здесь нужно? – спрашивает один из них.

Раньше я видела только его спину, а потому от удивления в очередной раз забываю выдохнуть, когда он разворачивается, и в меня впериваются два ярких голубых глаза. Высокая фигура, скрытая за фланелевой рубашкой и джинсовой жилеткой, когда-то явно принадлежащей кому-то раза в три крупнее нынешней владелицы, никак не выдаёт в ней девушку, но это она и есть: русоволосая, хмурая и хорошо знакомая не только мне, но и Бену.

– Романова, – моя фамилия, срывающаяся с губ Лизы, напоминает предупреждающий рык.

Лиза дёргается на нас, но рядом стоящий мужчина успевает перехватить её за руку, останавливая. У него, в отличие от девушки, глаза горят оранжевым. Кажется, именно его я видела за рулём грузовика, который мы с Лией обогнали, когда колесили по городу.

– Зачем вы пришли? – спокойно интересуется, как я понимаю, тот самый Боунс.

– Просить о помощи, – отвечает Бен.

Я рада, что он взял инициативу в свои руки. Пока передо мной очередной изменившийся призрак прошлого в лице Лизы, я временно парализована и растеряна, но впервые за всё время ни капельки не напугана, даже несмотря на враждебное отношение.

Одно понятно точно: мы с ней знакомы, раз она знает меня по фамилии, но явно не друзья, раз она выглядит так, словно готова вырвать мне позвоночник.

– Романова, – повторяет Боунс сказанное Лизой. – Дочь Дмитрия?

Я молчу. Бен легко толкает меня, побуждая хотя бы кивнуть.

– Да. Меня зовут Слава.

– Я думал, тебе сейчас лет десять, не больше, – Боунс ухмыляется. Лиза, замечая добродушное расположение к нам своего товарища, выпрямляет спину и немного расслабляется. – Быстро, однако, время летит!

– Что вам здесь нужно? – снова повторяет свой вопрос Лиза.

– Лизавета, – произносит Боунс на отцовский манер.

– Я не собираюсь быть с ними милой, Бо, – заявляет Лиза. – Она, – не глядя в мою сторону, Лиза указывает на меня пальцем. Вместо ногтей у неё коричневые острые когти, – посадила меня за решётку на трое суток.

– Ты была участницей драки, – напоминает Боунс. – И заслужила своё наказание в качестве напоминания о том, что есть правила, нарушать которые нельзя.

– Но я не хочу…

– У тебя нет другого выбора, – уже более строго произносит Боунс.

– А мне Слава нравится, – произносит кто-то третий.

Хозяина голоса мы видим только когда он выходит из-за стеллажа с журналами. Тай. Я улыбаюсь ему, он, что немного удивляет, отвечает тем же. Я рада, что с этим несносным ребёнком всё в порядке.

– Она освободила меня.

– Но сначала схватила, – ворчит Лиза, правда, уже не так уверенно.

Она знает, что Боунс ей на это ответит и знает, что правда снова будет на его стороне.

– Мне казалось, вы с сестрой враги, – говорю я Таю.

Лиза реагирует первой:

– Ты кому попало о наших семейных проблемах треплешься?

– О! – Тай округляет голубые глаза. – Хочешь поговорить о семейных проблемах теперь, когда я по доброте душевной принял тебя обратно после того, как ты считала своей, – Тай показывает “кавычки”, – “семьёй” наших врагов?

– Они были частью нашей стаи!

– Они убили отца, Лиза!

Лиза фыркает. Мне кажется, она знает, что виновата, просто слишком гордая, чтобы это признать.

– Но я же вернулась к тебе, Тай, – тихо произносит она, опуская взгляд на свои ботинки. – Сама. Меня никто не выгонял.

– И что мне теперь, может, памятник тебе поставить?

– Кого-то они мне напоминают, – шепчет мне Бен.

– Ага, нас, – отвечаю я. – Правда, мне повезло больше – ты мне не родня, и я в любой момент без зазрения совести могу от тебя избавиться.

– Если вы оба планируете продолжать ссориться, то можете сразу собирать свои вещи и отправляться на все четыре стороны, – Боунс ещё не выходит из себя, но уже явно на грани. – Ваш отец не хотел бы, чтобы вы так себя вели. Разве он не говорил вам, что вы друг у друга – это единственное, за что стоит бороться?

– Говорил, – нехотя отвечает Лиза.

– Так почтите его память молчанием, – Боунс кивает на дверь позади себя. – И идите мыть туалет, сегодня ваша очередь. – Боунс провожает нерадивых оборотней взглядом, и только когда обе спины исчезают за нужной дверью, обращается к нам: – Так какая у вас ко мне просьба? И зачем нужно было приносить с собой ружьё?

– Вы на него не обращайте внимания, у него просто мания величия, – говорю я, хлопая Бена по плечу. Моя глупая шутка Боунсу нравится – он улыбается. Я принимаю это за хороший знак и решаю сразу перейти к делу: – Наш друг умирает, и обращение в оборотня – последний шанс его спасти.

– Вы, должно быть, испробовали абсолютно всё, если пришли к тому, что кроме этого у вас вариантов нет.

– Его погребло под обломками здания. Пробита голова, повреждён мозг, переломаны рёбра, руки и ноги, внутренние органы повреждены. Сейчас его сердце бьётся только благодаря одному невероятно сильному ведьмаку, но даже он не сможет поддерживать в нём жизнь достаточно долго для того, чтобы организм начал восстанавливаться сам.

Я произношу Ванину историю спокойно. Мой голос не дрожит ни на одном слове. Это было бы похоже на чертовски профессиональный скептицизм, если бы при этом внутри я не испытывала чувство страха перед отказом Боунса оказать нам помощь.

– Это ужасно, – Боунс снимает кепку, кладёт её на прилавок. Оказывается, головной убор скрывал пышную копну платиновых блестящих волос. – Мне очень жаль.

– Спасибо.

– Но я не знаю, смогу ли вам помочь…

Вот он – первый тревожный звоночек. Сомнение. Я гляжу на Бена. Он опускает ружьё, которое до этого держал на плече словно бейсбольную биту, и ставит у входной двери, упирая его прикладом в пол.

– Бармен со странным именем Мими сказал нам, что вам требуется действительно весомый повод, чтобы обратить кого-то, – произносит Бен. – Как считаете, спасение жизни подходит под эту категорию?

Боунс проводит ладонями по лицу, задерживаясь, чтобы потереть пальцами глаза.

– Проблема в том, что каждому обращённому требуется покровитель, – произносит он устало. – Кто-то, кто объяснит ему, как жить дальше, чтобы не попасть в неприятности. Особенно, если ген достаточно активен, чтобы считаться доминантным даже при новоприобретённости. У меня, – Боунс кивает на дверь позади, – уже есть два чужих ребёнка, оставшихся после смерти старого друга. Я давно немолод, а должен заботиться о них и о бизнесе. Мне будет сложно…

– С этим мы справимся сами, – перебиваю я, не давая Боунсу найти ещё хотя бы один повод, чтобы отказаться. – Поверьте мне, – я делаю шаг к Боунсу, – вы не пожалеете. Конкретно эта жизнь больше всего на свете стоит спасения.

Боунс качает головой. Я не понимаю, отказ это или согласие, до тех пор, пока он снова не водружает кепку на голову.

– Отличные колёса, – произносит он, указывая куда-то нам за спину.

– Кузов из парабима и сто пятьдесят лошадей под капотом, – с гордостью сообщает Бен.

– На бензине? – Бен коротко кивает. – Могу заправить, если хотите. Бесплатно.

– За бесплатно, даже если бы бак был забит под завязку, я бы отказаться никак не смог и вам пришлось бы разливать мне топливо по пакетам.

Боунс зовёт Тая, который появляется сразу же, довольный, что его избавили от грязной работы, и велит ему заняться нашей машиной, но Бен не может позволить, как он сам выражается, “подростку ошиваться возле своей ласточки”, а потому выходит на улицу вместе с Таем, не забывая прихватить ружьё и бросить на меня предупреждающий взгляд:

“Порядок?”

“Порядок” , – киваю я.

– Сколько у нас осталось времени, прежде чем будет совсем поздно? – спрашивает Боунс.

Он заходит за прилавок, щёлкает по кнопкам кассы. Достаёт деньги из выдвигающегося лотка. Я слежу за тем, как он ловко пересчитывает их, цепляя каждую купюру тонким когтем.

– Меньше двенадцати часов.

– Хорошо.

Деньги Боунс прячет в сейфе, скрытом, в свою очередь, за пробковой доской, на которой представлены мелкие сувениры: магниты, значки, брелки-открывашки с изображением Дуброва. В этот город до сих пор наведываются туристы?

– Сколько ему лет?

– Восемнадцать.

– И что родители? Они в курсе вашего плана?

– Чьи? – уточняю я. – Мои или Ванины?

– Значит, его зовут Ваня, – протягивает Боунс.

Я киваю.

– Так вы поможете или нет? Я готова на всё, чтобы он выжил.

Боунс выходит из-за прилавка. Подходит ко мне ближе, останавливаясь в паре шагов. Суёт руки в карманы потрёпанных джинсов.

– Ты любишь его? – интересуется Боунс, чуть выгибая одну бровь.

От вопроса я теряюсь. Любовь. Я так давно не чувствовала ничего подобного, что уже даже сомневаюсь, существует ли она вовсе.

– Ваня мне почти как брат, – отвечаю я. – Он… он член моей семьи.

Боунс качает головой.

– Это моего вопроса не меняет. Знаешь, Слава, семейные отношения часто строятся на чём угодно, кроме любви. На доверии, например. Или на привычке.

– Как у Тая и Лизы?

– О, нет! – Боунс легко смеётся. – Только со стороны кажется, что они совершенно друг о друге не заботятся, но на деле у них просто свой странный способ сказать: “Я люблю тебя. И сделаю всё, чтобы ты был в безопасности”. – Боунс замолкает, приподнимая подбородок. Мне кажется, он прислушивается к чему-то. – Тай давно простил Лизу. Да и Лиза, несмотря на свой уход, никогда бы по-настоящему не предала Тая. – Боунс вздыхает, и я понимаю – за этим вздохом скрывается целая история, которую мне никогда не посчастливится услышать. – Семейные отношения редко похожи на сказку, но от этого они не становятся ненастоящими.

Я думаю о Ване. Семья Филоновых, за всё то время, которое я могла с ней познакомиться, более чем напоминает мне сказку. А сказки должны иметь счастливый конец. С надеждой на лучшее будущее. И никаких смертей.

– Я помогу вам, – наконец Боунс произносит то, чего я боялась уже не услышать. – Только тебе придётся пообещать, Слава Романова, что ты возьмёшь всю ответственность за обращение на себя. Если что-то пойдёт не так… Мне нельзя в тюрьму, кроме меня у Тая и Лизы никого нет.

– Обещаю, – уверенно говорю я.

– Тогда нам пора. Время твоего друга и так на исходе. – Боунс слегка дёргает головой, и мне, должно быть, чудится, но я вижу, как волос на его лице становится больше. – Надеюсь, ты действительно понимаешь, на что идёшь, девочка.

***

Чтобы скрыть присутствие Боунса в стенах штаба, приходится изловчиться. Бен уезжает в штаб на машине, а я открываю прямой портал в медкорпус, но прежде чем позволить Боунсу через него переступить, решаю удостовериться, что помещение не содержит хозяев ненужных нам глаз и ушей. Мне везёт. Для подстраховки, я опускаю жалюзи на каждом из окон.

У Боунса будет всего пятнадцать минут, прежде чем система “почувствует” в нём врага. Действовать нужно быстро.

Я ещё раз перепроверяю обстановку. Прикладываюсь к двери ухом, вслушиваясь. Лишь небольшой коридор отделяет медкорпус от корпуса миротворцев. Случись что, первый страж появится здесь меньше, чем через десять секунд.

Я выдыхаю, справляясь с накатывающей волнами паникой, и возвращаюсь в портал за Боунсом. Когда мужчина оказывается в штабе, я замечаю, с каким беспокойством он озирается по сторонам.

– Всё в порядке? – уточняю я.

– Я был здесь единожды, – отвечает Боунс. – В другой комнате, той, что с камином.

– Гостиная, – киваю я. – Зачем вы приходили, если не секрет?

– Моя сводная сестра была добровольцем, и мне иногда было дозволено навещать её, – Боунс улыбается. Его рука скользит по жилету к нагрудному карману рубашки. Там явно что-то лежит, но Боунс не достаёт это на всесеобщее обозрение. Должно быть, что-то, что связывает его со своей сестрой.

Серебряный кулон на шее прожигает мою кожу. Я хотела снять его, но не смогла, и теперь он камнем тянет меня к полу.

– Где она сейчас? – интересуюсь я.

– Почила.

– Ох. Я не… не знала. Мне очень жаль.

– Спасибо, – кивает Боунс. Быстро оглядывает помещение. Его взгляд останавливается на двух точках: на Ване и Нине. В нашем разговоре я называла Ваню по имени, и Боунс знает, что спасти ему необходимо парня. Именно на него он и указывает: – Он?

– Да.

– Ужасно выглядит.

Откровенность Боунса можно понять. На Ване не осталось живого места. Он похож на плохо сделанный макет человека для тренировки по хирургии. Боунс подходит к койке, берёт карточку пациента, которую за прошедшее время Сергей успел наполнить новыми данными. Вид, с которым оборотень вчитывается в круглый почерк куратора миротворцев, наводит на мысли о том, что он не так прост, каким кажется, облачая себя в старую фланель, джинсы с высоким поясом на толстом кожаном ремне, жилет с многочисленными карманами и бейсболку с символикой какой-то спортивной команды.

– Как, ты говоришь, он до сих пор жив? – спрашивает Боунс, не глядя на меня.

– Помог член Совета.

– Член Совета? – брови Боунса ползут вверх. – Этот парень настолько важен штабу?

– Нет, – я качаю головой. – Важен мне. А я важна его временному спасителю.

Боунс откладывает карточку обратно на прикроватную тумбу. Взгляд, которым он одаривает меня в следующую секунду, нельзя назвать изучающим или заинтересованным. Это настоящий сканер, забирающийся под кожу и нервные окончания; чёрные зрачки то сужаются, то расширяются, давая больше или меньше места оранжевому сиянию. Непроизвольно, я дёргаю плечами.

– Тебе говорили, что ты очень похожа на Дмитрия? – спрашивает Боунс.

– Было пару раз, – подтверждаю я.

– Считается, что девочки, похожие на отцов, проживают счастливую жизнь.

– Смею категорически не согласиться.

Боунс ухмыляется. Распахивается дверь, к нам присоединяется Бен, который сообщает, что сделал кое-что, за что его, скорее всего, пожизненно будут отправлять на дежурства, но, по крайней мере, теперь нас не должны потревожить.

Я не могу быть благодарна ему ещё больше, чем есть сейчас.

Время словно замедляется. До самого конца, до момента, когда Боунс наклоняется достаточно низко к Ваниной сонной артерии, я не свожу с него взгляд. Стоит только рту мужчины открыться, обнажив клыки, я резко разворачиваюсь на пятках и прячу горящее лицо в ладонях.

Правильно ли я поступаю?

– Эй, – обеспокоенно произносит голос над моим ухом.

Пропахшие табаком руки обнимают меня за плечи. Я убираю ладони и прижимаюсь лбом к груди Бена. Впервые за все время запах сигарет действует на меня не раздражающе, а успокаивающе. Мне становится легче, но лишь на короткие мгновенья, пока я не слышу шуршание простыней позади себя. Бен объятий не размыкает, но позволяет мне развернуться. Боунс стоит ровно, глядит на лежащего перед ним Ваню внимательно, изучающе. Раны, включая и укус на шее, затягиваются на глазах. Ванина голова снова приобретает правильные очертания, а не форму расплющенного персика; череп срастается. Синяки и ссадины, маленькие и большие, растворяются на бледной молочного цвета коже.

– Это хорошо? – спрашиваю я, как мне сначала кажется, в собственной голове.

Но Боунс поднимает на меня свой взгляд и отвечает:

– Да. Он обращается. Химические процессы в клетках запущены: они начинают устранять изъяны принимающего организма, чтобы подготовить его к мутации.

Ваня всё ещё не выглядит полностью здоровым, но теперь я не чувствую спазмов в животе, когда гляжу на него. Это воодушевляет, и, переполненная эмоциями, я накрываю Бенову ладонь, которая, пересекая мою грудную клетку, покоится на плече, своей.

– Сработало, – говорит Бен, реагируя на моё прикосновение. – Слав, сработало!

Я хочу выдохнуть с облегчением, но не могу. Что-то всё ещё держит меня в напряжении, не позволяя поверить даже в увиденное собственными глазами.

Боунс выполнил свою часть договора, теперь моя очередь. Ответственность за Ваню полностью ложится на мои плечи. Мне больше ни на секунду нельзя терять контроль над ситуацией. Если раньше моё поведение влияло только на мою жизнь, то теперь оно легко может подкосить другую, более важную и ценную.

Я буду оберегать его. Если надо, сделаю всё, чтобы он ни на секунду не почувствовал себя зря оставленным в живых.

Я стану ему сестрой, которой должна была стать бесконечное количество фатальных решений назад.

***

Боунс говорит, нужно некоторое время, чтобы клетки перестроились: для каждого уникальное, и конкретно Ване он даёт не больше получаса. Бен провожает Боунса через портал туда, откуда мы его забрали, а я остаюсь с Ваней. Присаживаюсь на край его койки. Хочу взять его за руку, но что-то останавливает меня. Тогда я просто поправляю его простынь и перевожу взгляд на окно, которое уже успела открыть.

Близится зима. Она ещё не в воздухе, но уже в мыслях. Я думаю о празднике, который принесёт её первый месяц. День собственного рождения кажется мне чем-то тёмно-серым, тягучим и вязким, словно мазут, и я очень не хочу в это вляпаться.

Есть ли вероятность, что никто, кроме родителей, о нём не вспомнит? Знает ли Влас?

– Кто закрылся? – доносится женский голос из коридора.

Точно! Бен же запер нас изнутри на замок! Я подскакиваю словно ошпаренная. У того, кто увидит полностью выздоровевшего Ваню без сознания и меня с ним в одной комнате, явно возникнут вопросы.

Ручка двери ходит ходуном. Её с силой дёргают во все стороны в попытке открыть. Я пытаюсь лихорадочно придумать, как действовать дальше. Первое, что приходит в голову, тут же воплощаю в жизнь – хватаюсь за край хлопчатобумажной ткани и накрываю Ваню простынёй с головой.

Так, это явно не вариант. Подумают ещё, что я его хоронить собралась.

Раскрываю обратно. Что-то поблёскивает на Ванином лице в белом свете ламп, и я замечаю лёгкий пушок – зачаток звериной шерсти.

Этого ещё не хватало!

– Эй! – голос настойчив. Его хозяйка явно не собирается никуда уходить. – Есть там кто? Ау? Сергей? Это Лена Никитина, хранительница. Хочу проведать Ваню Филонова. Можно?

Я бросаюсь к дальней пустующей койке, возле которой стоит перегородка. Звук, который издают её колёсики, кажется мне оглушающе скрипучим и выдающим моё присутствие с потрохами. Я качу её со сжатой челюстью. Размещаю так, чтобы Ваня был скрыт со стороны входа.

К входной двери подхожу максимально спокойно, старательно выравнивая и дыхание, и походку. Пальцы хватаются за ключ. Брелок, состоящий из трёх маленьких флакончиков, в каждом из которых есть крошки неизвестного мне цветного вещества, легко бремчит.

Я поворачиваю ключ, и дверь сразу же толкают на меня. Едва успеваю отойти и выпустить ключ; чуть не получаю в лоб дверью и не лишаюсь пальцев.

– Слава? – на лице Лены злость сменяется удивлением. – Что ты здесь делаешь?

Её взгляд кидается к Ване. Не находя его лица и натыкаясь на непрозрачную ширму, Лена озадачено сводит брови.

– Что происходит?

Я открываю рот, но вместо слов из горла вырывается лишь полный безнадёги выдох. Я не знаю, что сказать Лене, чтобы она мне поверила, решив не проверять всё своими глазами.

– У тебя тоже астма, как у Дани? – спрашивает Лена, но я вижу по её взгляду, что она и без меня прекрасно знает ответ на свой вопрос, а это всего лишь сарказм.

– Нет, – сипло произношу я.

Ладони сильно потеют. Я завожу обе руки за спину, сцепляю их в замок. Не сейчас. Слишком быстро. Я надеялась выкроить хотя бы полчаса, прежде чем придётся выдвинуть правду на всеобщий суд.

– Что с Ваней? – так и не дождавшись моего ответа, Лена уверенным шагом направляется к Ваниной койке.

Я хватаю Лену за руку, останавливая. Взгляд, которым она одаривает, когда сначала глядит на своё запястье в моих пальцах, а потом на меня, не говорит ни о чём хорошем.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, прежде чем ты его увидишь, – тихо произношу я.

Нас в помещении только двое. Единственный источник звука – аппарат искусственной вентиляции лёгких Нины, но даже его писк не способен перекрыть звук моего голоса.

– Что?

– Это… это будет звучать, как полнейшее сумасшествие, но ты должна меня понять, – я трясу головой. – Другого выбора у меня не было.

Лена сужает глаза.

– Ты пугаешь меня, – произносит она тихо. Оборачивается на Ваню. Снова на меня. – Слава. – Мою короткую форму имени давно не произносили с таким нажимом. – Что ты сделала?

Ответить на её вопрос мне не даёт громкий стон. Мы с Леной одновременно поворачиваемся в его сторону; тень за ширмой поднимается с постели, кажется, обхватывает голову руками.

– Мы что, вчера что-то отмечали? – спрашивает хриплый, неприятный голос, напоминающий скрежет ногтей по металлу. – Голова раскалывается…

Я не понимаю, кто первой срывается с места: я или Лена. Но возле Вани, живого, сознательного и, главное, абсолютно здорового (и похожего на человека!) мы оказываемся одновременно.

– Как?… – только и вырывается у растерянной Лены.

Пока она стоит столбом, я времени зря не теряю и набрасываюсь на Ваню с объятьями.

– Я тоже рад тебя видеть, Слав, – смеясь, сообщает Ваня.

Для него это – якобы шутка. Он почему-то совершенно не беспокоится ни о чём, словно… Каждая клеточка моего тела превращается в бетон.

Ваня не помнит, что с ним произошло.

– Как я очутился в медкорпусе? – Ваня спускает ноги с кровати и лишь теперь обращает внимание на свою одежду.

На нём медицинский халат. Сергей выгнал всех, кроме миротворцев, когда после проведённого Власом ритуала решил привести Ваню в относительно нормальный вид. Миротворцы переодели его, смыли песок, каменную крошку и кровь с его кожи. Залатали открытые раны, зафиксировали закрытые. В общем, сделали всё, чтобы приходящих проститься с ним больше не тошнило.

– А что ты помнишь? – спрашивает Лена.

Она наконец отмирает. Её подбородок поджат, пальцы лихорадочно перебирают пуговицы на платье. Она не верит собственным глазам. Ваня для неё – оживший мертвец.

– Мало, – Ваня чешет затылок. – Помню, как Славу выгнали из команды, и в эту же ночь мы пошли на задание. Помню, как Даня и Марс ушли осматривать периметр на наличие свидетелей, а я остался сканировать помещение на предмет улик. Помню треск. – Ванины глаза стекленеют. – Помню, как что-то слева от меня посыпалось с потолка. Дальше – сплошная темнота. – Ваня осматривает Лену, потом меня. – Что я здесь делаю?

– Ты… – начинаю я, но меня перебивают: и жестом, крепко схватив за предплечье, и словом, когда произносят:

– Ты был мёртв больше двенадцати часов. – Голос Лены дрожит. – Твоё сердце билось только благодаря Власу.

Я смотрю на рыжую со стороны и осознаю, почему она так сильно была напугана обычной медицинской шторкой. Та, кто считает дни до собственных похорон, едва ли когда-нибудь могла представить, что раньше, чем её укутают в сине-чёрную мантию и проводят в последний путь до кремационной печи, она будет лицезреть смерть своего близкого друга.

– Это невозможно, – Ваня дёргает воротник халата, заглядывая под ткань. – Я цел и невредим, на мне ни единой царапины. Как я умер?

Лена чуть толкает меня бедром, когда подходит ближе к Ване и присаживается рядом с ним на край кровати.

– Тебя погребло под завалами того здания, – говорит она. Я решаю и вовсе не вмешиваться, даже делаю большой, но старательно незаметный шаг назад. – Ты был сильно покалечен.

Ваня не верит. Тянется к карточке пациента. Хрупкая бумага мнётся в его тонких пальцах, которые, возможно, дрожали бы, если бы на его месте был Даня. Но Ваня спокоен. Ему просто нужно разобраться в новой информации, не более того.

– Я должен быть мёртв, – заявляет Ваня серьёзно, когда заканчиваются строчки в карточке. – Сломанный позвоночник, проткнутые рёбрами лёгкие, лопнувшая селезёнка, пробитая грудная клетка, повреждения двух из трёх частей мозга. – Ваня резко закрывает карточку. – Ни клятва, ни магия, ни уж тем более обычная медицина не могут излечить такое, не оставив меня прикованным к кровати овощем.

– Так и есть, – подтверждает Лена.

Как только она переводит взгляд на меня, Ваня делает то же самое. Теперь они оба знают, к кому стоит идти за ответами.

– Слава? – зовёт Ваня требовательным тоном.

Он поднимается с кровати в одно ровное, быстрое движение. Я смотрю точно ему в глаза и пытаюсь понять, почему их цвет так и остался кофейным.

Ваня всё ещё ждёт, но отвлекается на то, чтобы поднести руку к лицу и помассировать виски. Что-то не так – я понимаю это, когда замечаю, как он на мгновение морщит нос.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Ваня честно качает головой, и, кажется, это приносит ему ещё больше боли. Ваня зажмуривается, кладёт одну ладонь на лоб, вторую – на грудную клетку.

– Не уверен, – произносит он сбивчиво.

Где-то в середине короткого предложения проскакивает что-то инородное. Ваня откашливается, проводит языком по зубам и губам. Я жду, когда он откроет глаза, затаив дыхание. И когда это случается, лишь крепко впившиеся в ладонь ногти не позволяют мне вскрикнуть.

Оранжевые огни Ваниных радужек горят ярче, чем звёзды на ночном небе.

– Со мной что-то происходит, – говорит Ваня.

Ему не видны очевидные изменения, но теперь уже точно нет никакого смысла их от него скрывать. Я молча разворачиваюсь и плетусь к шкафу. Первой зеркальной поверхностью, попадающей мне в руки, становится небольшая металлическая миска для хирургических инструментов. Беру её, разворачиваюсь на пятках и иду обратно. Протягиваю Ване миску, на что он лишь вопросительно выгибает бровь.

– Это ещё зачем? – с лёгкой ухмылкой на губах спрашивает он.

Оборачивается на Лену через плечо, мол, видела, что Слава удумала, – и это становится его большой ошибкой. Лена вскрикивает и одновременно вскакивает на ноги. Она в ужасе, а потому теперь и Ваня обеспокоен.

Он медленно поднимает миску на уровень с лицом и рассматривает своё искажённое отражение в поверхности, хорошо передающей цвета.

– У меня оранжевые зрачки, – констатирует Ваня.

– Так бывает, если ты оборотень, – отвечаю я.

Повисающая в медкорпусе тишина оглушает.

***

Все Филоновы и Романовы собрались в квартире первых, чтобы обсудить мой поступок.

“Мой поступок” . Дмитрий сказал это таким тоном, словно я ограбила банк или убила котёнка.

Это напоминало водоворот. Каждый, кто приходит в медкорпус, после приводил с собой нового гостя, чтобы взглянуть сначала на Ваню, потом на меня и строго покачать головой.

Я была на грани.

Ни нарушив ни одного действующего закона, (в чём меня уверила Тильда – единственная, кто реагировал спокойно), – я умудрилась привлечь внимание не меньше, чем пираты, которые, на самом-то деле, и были во всём происходящем виноваты. Точнее, один, бывший мне когда-то другом. Но о его вине никто, кроме меня, не знает. А я, может, и хотела бы рассказать, но что мне противопоставить в качестве доказательств, кроме медальона, оказавшегося не просто детским символом дружбы, но и прямой связующей цепью от моего разума к его?

Такая долгожданная пустая квартира впервые за всё время мне противна. Ни Артура за стеной, слушающего музыку в наушниках так громко, что я могла различить слова песни, ни мамы, спорящей с Дмитрием о всяких мелочах и никогда – по-серьёзному. Я сижу на кровати, прижавшись спиной к стене, и кручу в пальцах медальон со стрелой в круге. Наверное, нужно его уничтожить. Да, именно так будет правильно.

Правильно – но лучше ли?

Я не знаю. Всё повторяется по-новой: стоит только мне решить, что я – творец своей жизни, как история берёт меня в оборот и указывает, где моё место. Сколько бы раз я ни пыталась взять себя в руки, она бьёт меня обухом по голове и заставляет усомниться в каждом, даже изначально правильном не только с моей точки зрения, решении.

Когда-нибудь это кончится?

Я бросаю медальон на подушку, слезаю с кровати. Плетусь к столу и достаю из выдвижного ящика пластмассовую белую бутылочку с широким горлом и изображением какой-то травы на картинке. Я тайком стащила её у Саши, когда Шиго и Бен оставили нас одних в комнате, так как решила, что это могут быть одурманивающие вещества, которых и в алкоголе для Саши хватает. Однако Полина, к которой я обратилась с вопросом о составе, уверила меня, что это всего лишь снотворное, хоть и достаточно сильное.

И я решила оставить его себе. Так, на всякий случай.

Я взвешиваю бутылочку в руках. Она очень лёгкая. Инструкция не прилагается, и я пытаюсь прикинуть, сколько нужно сыпать, чтобы уснуть в первые пять минут, как только моя голова коснётся подушки.

Если Полина сказала, что снотворное сильное, должно быть, то любая ошибка в дозировке отправит меня на койку рядом с Ниной.

Я иду на кухню и завариваю себе одну чайную ложку с горкой. Пока растение поднимается над кипятком, я последний раз проверяю телефон: звонки, сообщения, социальные сети, которые в этом настоящем я веду слишком активно, что даже немного мерзко. Затем возвращаюсь в комнату, ставлю кружку на стол и решаю перестелить кровать, чтобы спать было удобней. Включаю на телефоне музыку; те песни, что любила Слава из Дуброва, были удалены со всех носителей с позором, а на их место закачано то, что всегда успокаивало меня .

Новые чистые простыни, новые чистые мысли. Говорят, такое иногда помогает.

Я снова застёгиваю медальон на шее, решая, что разобраться со всем сразу у меня всё равно не получится, и разворачиваюсь к столу за кружкой. В этот же момент дверь, которую я прикрыла на автомате, широко распахивается. На пороге топчется Даня. Я выключаю музыку, прислушиваюсь, но больше ни чьего присутствия по звуку различить не могу.

– Я один, – подтверждая мои догадки, отзывается Даня.

Он бегло осматривает мою комнату, не проходя внутрь. То, на что он случайно натыкается на столе, заинтересовывает его, кажется, гораздо сильнее.

– Что это?

Даня пулей подлетает к столу. Теперь у него в руках баночка с травами. Даня глядит на неё, я – на него самого. Пауза растягивается на минуту.

– Это… – начинаю я, но Даня обрывает:

– Я миротворец, Слава. Я знаю, что это.

– Но ты…

– Я хочу знать, что это делает у тебя в кружке?

Даня кивает на заваренный напиток. Над кружкой поднимается лёгкая дымка, а по комнате распространятся приятный запах пряностей.

– Ты представляешь, насколько сильный эффект дают эти травы? – лицо Дани прямо на моих глазах покрывается красными пятнами гнева. – Чуть больше чайной ложки способно убить лошадь!

Я растерянно хлопаю ресницами. Глупо будет пытаться оправдаться своим незнанием, несмотря на то, что так и есть. Даня мне не поверит: сейчас при желании он найдёт десяток аргументов в пользу того, что я сделала это специально.

Но я не собиралась заканчивать это вот так. Мысли о смерти давно меня не пугают, но я не настолько бесстрашна, чтобы воплотить их в жизнь.

Я виновато качаю головой. Даня фыркает, засовывает бутылочку в карман куртки. Хватает кружку, шипя от боли, когда раскалённое стекло обжигает кожу, и пулей вылетает из комнаты. Я слышу, как хлопает откинутая дверь ванной о противоположную стену, как вода с шумом утекает в унитаз, как работает сливной бочок. Снова хлопок двери, только теперь этот звук обозначат её занятое в проёме место. Тяжёлые шаги обратно, и вот Даня возникает передо мной с пустой кружкой. Он с таким грохотом ставит её на стол, что стоит только удивляться, как стекло не дало трещину.

– Объяснитесь, девушка, – требует Даня. – Иначе я всё расскажу твоим родителям.

Он не шутит. Поэтому я говорю:

– Дань, я…

– Правду, – сразу же перебивает Даня, чем и ставит меня в тупик. Казалось бы, нет ничего легче, но правда стала таким субъективным понятием для меня в последнее время, что я уже не могу с уверенностью сказать, что не отношусь к ней предвзято.

– Я хотела хоть раз за последние недели хорошо выспаться, – произношу я. – Потому что всё, что я делаю ночами – это думаю. Обо всём: о себе, о тебе, о Ване, о каждом, чья жизнь изменилась из-за меня и о каждом, кто по этой же причине её лишился. Какой-то частью себя я знаю, что не виновата, но, Дань… Стоит на секунду засомневаться – и я пропала. – Даня стоит в паре шагов, напряжённо следя за моими действиями. – Замкнутый круг, из которого мне никак не выбраться. Я пытаюсь, но каждый раз по итогу дня оказываюсь ещё дальше, чем начинала. – К горлу подбираются слёзы. Я откашливаюсь, прежде чем произнести последнюю фразу: – Может, я просто… не заслужила второго шанса?

Я наконец произнесла это вслух, но легче не становится. Закрываю ладонями лицо. Даня видел меня и в худших положениях, но я больше не хочу расстраивать его. И так слишком многое сломано, разбито, разрушено и потеряно навсегда.

– Ну что ты, – раздаётся совсем близко. Я отрываю руки от лица, и оно тут же оказывается вчужих ладонях. Даня грустно мне улыбается. – Ты жива. И ты не перестаёшь пытаться, несмотря на все трудности. Ты умница. – Даня прижимает меня к себе. – Я чуть не потерял брата, и даже думать не хочу о том, чтобы потерять ещё и сестру.

– Я не хотела этого делать… – шепчу я. – Просто выспаться.

– Хорошо, что я вовремя зашёл, – отвечает Даня. – А то уснуть ты, конечно, уснула бы, да только вот с подъёмом были бы проблемы.

Я издаю нервный смешок. Даня ещё какое-то время обнимает меня, а потом, отстраняясь, легко щёлкает по кончику носа.

– Ты пришёл за мной? – спрашиваю я.

– Не совсем, – Даня быстро проводит ладонями по лицу, и в итоге демонстрирует мне совершенно иную эмоцию. Растерянность. – Родители рвут и мечут. Были бы мы в другом веке, потребовали бы твою голову на блюдечке.

– Ой, – я кусаю губы. – Это плохо.

– Для справки: я на твоей стороне. Ты, конечно, сделала Ваню круче меня, но таким он мне определённо нравится больше, чем мёртвым.

– И что они решили?

– Я не знаю, – Даня искренне пожимает плечами. – Я сбежал, когда родители начали кричать друг на друга.

– А Ваня?

– Я не видел его с того момента, как мы пересеклись в медкорпусе.

Пересеклись – сказано слишком громко. До Дани новость о не совсем чудесном выздоровлении брата дошла в одну из последних очередей, и когда он принёсся в медкорпус, тот уже был наполнен людьми, жаждущими узнать всё из первоисточника.

Тогда они посмотрели друг на друга: многозначительно, осмысленно, громко, несмотря на то, что не произнесли ни слова. Это был скрытый диалог, в котором я, как свидетель, была уверена – в основном говорил Даня.

И сейчас он только подтверждает это, сообщая, что спасение Вани стоило такой цены.

– Как думаешь, куда он мог деться?

– Ты знаешь, – произносит Даня многозначительно.

Он уверен в своих словах, и это смущает меня.

– Я…

– Точно, – Даня, спохватившись, глухо стонет и хлопает себя по лбу. – Прости, забыл. Знает другая Слава, не ты.

Другая Слава. Даня прав, я – не тот человек, к которому он привык, но почему это словосочетание приносит такую тянущую боль под рёбрами?

– Так что это за место? – подавляя тошноту, спрашиваю я.

– Городская библиотека. Ваня всегда ходит туда, когда ему грустно, чтобы почитать что-нибудь из художественной литературы. – Даня хмыкает. – Так он отвлекается.

– Нужно сходить за ним, – говорю я. – И убедиться, что он в порядке.

– Навряд ли, – произносит Даня, ставя меня в тупик.

– Чего?

– Навряд ли он в порядке. Я бы на его месте был в ужасе.

Данины предположения непроизвольно заставляют провести знак равенства между мной и Ваней. Мы оба знаем, каково это – проснуться не собой. И я бы не пожелала такого даже самому лютому своему врагу.

– Нужно сходить за ним, – повторяю я. – Даже если он скажет, что не хочет нас видеть, это именно то, что сейчас ему необходимо.

***

Мы нашли Ваню между стеллажами с буквами “М” и “Н”. Он сидел на полу, прислонившись к деревянному краю, и читал книгу в цветной обложке. Я никогда ещё не видела Ваню таким… увлечённым? То, с каким энтузиазмом он заглатывал знания по предметам в штабе и рядом не стояло с блеском во взгляде, который впивался в новые страницы бульварного чтива.

Я остаюсь чуть позади, Даня подходит к брату максимально близко. Присаживается рядом, заглядывает в книгу. Смеётся. Ваня толкает его локтем в бок, недовольно кривя губы, и это было бы самым будничным зрелищем в мире, если бы не необычно-но-чертовски-красиво горящие оранжевые глаза.

Они напоминают мне солнце. И закатное небо. И апельсины. И огонь. Всё сразу и каждое по отдельности.

В какой-то момент и Ваня, и Даня поднимают на меня свои глаза. Я принимаю это за знак и делаю первый шаг в их сторону. Второй. Третий. Ноги ватные, дрожат.

– Что читаешь? – спрашиваю я.

Опускаюсь на колени, размещаюсь с другой стороны от Вани, при этом продолжая держать небольшое расстояние между нами.

Мало ли что.

Ваня молча демонстрирует мне обложку. Я несколько раз пробегаю глазами по названию и имени автора, но когда Ваня кладёт книгу на пол обложкой вниз, я уже не помню ни того, ни другого.

– Я, вероятно, должен сказать тебе “спасибо”, – начинает Ваня после того, как откашливается. – Так считает Даня.

– Ты мне ничего не должен, – произношу я.

– А вот так считаю я, – отмечает Ваня с грустной улыбкой на губах.

Он обхватывает ноги, прижимая их ближе к груди. Даня ободряюще хлопает его по коленке.

– Я дала обещание тому, кто помог, что возьму всю ответственность за тебя на себя, – говорю я. – И я планирую выполнить это, хочешь ты того или нет.

– Ладно, – кивает Ваня удовлетворённо. До этого он всё смотрел куда-то перед собой, а теперь поворачивает голову в мою сторону. – Потому что мне чертовски страшно, если честно.

“Я знаю, мне тоже”, – едва не срывается с губ.

Останавливает лишь одно – надежда в глазах Вани, которую не спрятать даже за оранжевым огнём.

И я говорю:

– Всё будет хорошо.

***

Я подолгу стою сначала у подъезда, потом на лестничной клетке. Дойти до двери квартиры мне смелости так и не хватает. Знаю, что меня там ждёт: просьба или, если быть точнее, приказ объясниться. Всем нужны мои мотивы, но при этом никто почему-то не хочет поблагодарить меня за правильное использование времени и активную попытку любым способом отыскать решение.

Я не сидела, зарывшись в книги, как они. Я действовала. Разве уже хотя бы это не заслуживает уважения?

Достаю из кармана куртки телефон, гляжу на время. Либо я сейчас возвращаюсь в квартиру и встречаюсь со своим страхом лицом к лицу, либо через полчаса возвращаться уже будет неприлично поздно. Время на раздумья у меня ещё есть, но мне сегодня не хочется больше принимать никаких важных решений, поэтому я ищу в списке контактов нужный номер телефона и нажимаю на вызов.

Два гудка перед тем, как на другом конце провода говорят:

– Привет.

Я его не разбудила, но голос явно уставший.

– Мы можем встретиться? Нужно поговорить.

– Конечно. Где?

– Дойдёшь до меня? Буду ждать тебя у подъезда.

– Хорошо. – Пауза, в течение которой я не бросаю трубку только потому, что знаю – мне ещё не всё сказали. – По пути зайду за чаем, тебе взять чего-нибудь?

На размышления уходят считанные секунды:

– Да. Как обычно – карам…

– Я знаю, что ты пьёшь.

Я хмыкаю. Конечно, он знает.

Сбрасываю звонок, толком не попрощавшись с собеседником. Бегу вниз по ступенькам, чтобы поскорее оказаться как можно дальше от злополучной квартиры. Только мне стоило более-менее привыкнуть, стоило только обжить комнату, как её стены снова кажутся мне холодными, шершавыми и чужими.

Как же надоело качаться на этих бесконечных качелях!

Я толкаю дверь подъезда от себя и тут же слышу глухой стон. Невысокая фигура, пошатываясь, делает несколько шагов назад, потирая ушибленный лоб.

– Извините! – вырывается у меня вместе со смешком.

Фигура убирает ладонь от лица, и я узнаю в ней Марселя.

– Слава? – Марс хоть и спрашивает, но он совсем не выглядит удивлённым моим здесь нахождением.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. Отхожу в сторону, чтобы больше не преграждать вход в подъезд, но Марс туда не следует. – Ты в этом подъезде живёшь?

– Нет. – На лбу у Марса красуется алеющее пятно. Такое клятва вылечит быстро, но боль всё равно будет его беспокоить ещё как минимум пару минут. – Я к вам.

– К нам? То есть, к отцу?

– К тебе.

Я вопросительно выгибаю брови.

– Зачем?

– Извиниться.

Марс выглядит очень виноватым и… совсем ещё ребёнком. Если стражем можно стать только после шестнадцати, то я бы сказала, что этому парню со странным именем совсем недавно позволили задуть свечи в таком количестве на поздравительном торте.

– За что?

Дверь подъезда издаёт металлический звук соединившихся магнитов, когда закрывается. Я внимательно изучаю Марселя, пытаясь понять, что именно у парня на уме. Но пока он не заговаривает, мне это так и не удаётся:

– Это было моё первое дежурство, и я так облажался, – Марсель тяжело вздыхает. Теперь я вижу серые тени под его глазами и то, какие они неестественно опухшие. Марсель плакал. Похоже, очень много. – Я ведь защитник, я должен был держать ситуацию под контролем… Ваня почти погиб из-за меня, но ты снова спасла его. Ты должна вернуться в команду, Слав, а я этого не достоин.

Я качаю головой. Всё, что мне остаётся – следить за тем, как Марсель опускается на корточки, упирает локти в колени, накрывает ладонями лицо и разрывает почти ночную тишину своим плачем.

Моё сердце разбивается, но я не могу сказать с уверенностью, что хотя бы на один жалкий процент из ста не виню Марса в том, что произошло. Знаю, что он никак не мог повлиять на ситуацию, но падение здания, как я поняла по словам Кирилла по поводу предупреждения, не должно было кого-либо ранить.

И если бы они не разделились…

– Марс, – говорю я. – Ты не виноват.

– Виноват, – настаивает Марсель. – Это я предложил, чтобы сократить время, Ване начать сканирование, а нам с Даней отправиться на осмотр.

– Ты не знал…

– Но я должен был почувствовать!

Марсель кричит последнюю фразу, и у меня по спине бегут мурашки. Парень вздрагивает всем телом. Резко перехватывает себя за предплечье, тянет рукав куртки и кофты, оголяя правую руку. Я вижу красные, воспалённые, вспухшие символы клятвы. Я знаю, что так не должно быть.

Клятва светится серебром, а это – царапины, криво выведенные на коже только ради того, чтобы причинить себе боль.

– О, Марсель, – выдыхаю я.

Мой голос дрожит. Мы не друзья, я не могу обнять его, но должна хоть как-то успокоить, потому что именно за этим он сегодня пришёл, наплевав на гордость. Недолго думая, я наклоняюсь и кладу ладонь Марсу на плечо. Сжимаю; некрепко, но чтобы он отчётливо прочувствовал моё присутствие рядом.

– Это не твоя вина, – произношу я. – И я не пытаюсь сейчас тебя успокоить, а говорю правду. Ты бы не пришёл, если бы тебе было не важно моё мнение, а потому послушай меня внимательно. – Марс, словно понимая меня даже лучше, чем я бы этого хотела, поднимает на меня свои заплаканные глаза. – На твоём месте могла быть я. Или кто-то другой, гораздо умнее и сообразительнее нас двоих вместе взятых.

– В штабе таких нет, – Марс шмыгает носом.

– Это образно выражаясь, – прыскаю я. – Я к тому, что ты не должен винить себя в том, что от тебя не зависело. Уяснил, малой?

– Уяснил.

– Вот и отлично.

Марсель улыбается. Теперь он выглядит на все тринадцать.

На этом наш разговор, как бы мне не хотелось, не заканчивается. Марс больше не плачет, но ему требуется ещё десять минут на то, чтобы окончательно успокоиться, и пять, чтобы продолжить сыпать извинениями, несмотря на то, что я отчётливо дала ему понять, что ни в чём не виню.

В конце концов мне удаётся отправить его домой только после коротких объятий и пожелания больше никогда в себе не сомневаться.

– Это был Марс? – спрашивают за спиной.

Я молча киваю. Разворачиваюсь, беру из руки в кожаной перчатке картонный стаканчик с припиской: “Латте, карамель”, делаю большой глоток и только потом поднимаю глаза на подошедшего.

На нём забавная синяя шапка с помпоном. Щёки и подбородок, покрытые щетиной, скрыты за шарфом. На календаре ещё осень, но он всегда сильно мёрзнет, и я понятия не имею, откуда этот факт вдруг берётся у меня в голове.

Я просто знаю.

– Спасибо, что пришёл, – говорю я. – Прости, что тогда, в медкорпусе, накричала на тебя.

Влас качает головой и улыбается. Когда он целует меня, я чувствую на его губах вкус чёрного сладкого чая с чабрецом.

Влас, кажется, уже давно на меня не в обиде.

Критический рубеж. Глава 7

– Это не нарушение закона, – серьёзно заявляет Ваня. – Но явное им пренебрежение.

Очки не дают ему покоя. Он то снимает их, то снова водружает на нос. Проверяет, чистые ли стёкла, и несмотря на то, что за несколько секунд после предыдущей проверки ни одной новой пылинки на них не упало, всё равно протирает линзы оттопыренным уголком рубашки.

Хранители поработали на славу. Я постаралась передать им всю известную информацию по очкам Вани из моего прошлого настоящего, включая и слепоту в качестве побочного эффекта, и хранителям не без труда, но удалось минимизировать риски. Правда, из-за ослабленного действия Ванины радужки не до конца приобретали свой натуральный цвет, оставаясь больше оранжевыми, чем коричневыми.

– Совет крайне недоволен, – Ваня надевает очки. Радужки его глаз темнеют и тухнут, останавливаясь на оттенке позднего урожая хурмы. – Дмитрий сказал, ты у них теперь на карандаше.

– Да хоть на фломастере, – прыскаю я.

Если бы я вовремя не спасла Ваню, сейчас он был бы мёртв. Совет, я уверена, не стал бы рисковать всем, как это сделала я. Они сказали бы что-нибудь вроде того, что эта жертва – не первая и не последняя, и что она должна стать для нас мотивацией к дальнейшему и более рьяному противодействию по отношению к любым нарушителям, но никак не чем-то вроде трагедии.

Как уточнил Ваня, с точки зрения Совета не существует чего-то, что не может быть оправдано теоретической полезностью в перспективе. Со своей точки зрения я плевала на такую точку зрения.

– Теперь они будут внимательно следить за каждым твоим передвижением, – Ваня указательным пальцем спускает очки на самый кончик носа. – Ещё и Власа заставят отчитываться.

– Он этого делать не будет.

– А то ему кто-то предоставит выбор!

Ваня снова снимает очки, складывает их, кладёт в нагрудный карман. Затем пододвигает к себе одну из многочисленных книг, лежащих на столе, открывает на произвольной странице, опять достаёт очки и прикладывает их к буквам, вглядываясь через стекло прищуренным взглядом.

– Вань, может прекратишь? – я забираю у Вани очки и под его возмущённые возгласы водружаю их на собственный нос. – Слушай, а ничего даже не меняется. – Я верчусь на стуле, разглядывая всё вокруг через линзы. – Мне идёт?

– На удивление, да, – Ваня приподнимает брови. – Я думал, с формой твоего лица больше подошла бы круглая оправа, но и эти неплохо смотрятся.

– Спасибо, – довольно улыбаюсь я. Но очки всё-таки снимаю: глаза начинают болеть, как если бы я продолжительное время смотрела в одну точку, не моргая. – Ты уверен насчёт них? – спрашиваю, возвращая очки Ване.

– Ты же говорила, раньше я носил такие, – отвечает Ваня уверенно.

– Но раньше у тебя были веские причины скрывать своё положение.

– Что ж, – Ваня глядит на очки, которые пока продолжает сжимать в ладони, со смесью опаски и неуверенности. – Может, если хорошенько подумать, я и сейчас смогу отыскать парочку.

Я ещё не успела пожалеть о том, что рассказала Ване о его оборотнической стороне в витке истории, который мне пришлось оставить, но уже начинала сомневаться в правильности этого порыва. Конечно, он позволил Ване немного облегчить первые дни приспособления к новому образу жизни, ведь зная, что когда-то он уже проходил через это, Ваня стал относиться ко всему с большим пониманием, чем мог бы в своей ситуации, и всё же оставалось слишком много “но”, которые давили не только на него, но и на меня: но насколько активным будет его обращение? но сможет ли он его контролировать?

– Ваня, которого я раньше знала, стеснялся того, кем был, – говорю я. – А ты, вроде, не такой.

– Я… – Ваня закусывает губу. – Не знаю. Пока не разобрался, что к чему. – Ваня надевает очки. Долго глядит на меня, то выпячивая подбородок, то возвращая его на место. Наконец произносит: – А мне как? Идёт?

– Какой очаровательный ботаник! – отвечают за меня.

Лена входит в общую комнату хранителей с видом хозяйки. Она выглядит как обычно бесподобно, и любой незнающий никогда не скажет, что последние несколько дней она не спала вместе с Ваней, в связи со стрессом неспособным сомкнуть глаз.

Таким откровением поделился со мной Даня. На эти дни он временно переехал в гостиную, чтобы дать Лене и Ване немного пространства, но это было не то, чем, можно подумать, занимаются молодые люди, остающиеся наедине. Даня пару раз заглядывал в комнату, чтобы взять кое-что из своих вещей, и всё время заставал брата и его лучшую подругу за совершенно обыденными делами вроде просмотра фильма под очередную кружку кофе, которые с каждой парой часов множились на столе, или чтения научной литературы, или даже спора между друг другом на тему, известную только им.

Лена и Ваня занимались чем угодно, только не ложились спать.

В их комнате ночь не брала пленников.

– Я не ботаник, – заявляет Ваня, но его пунцовые скулы и улыбка, которую он дарит Лене, когда она останавливается рядом, упираясь бедром в столешницу, говорят совершенно не о том, как ему неприятно данное прозвище.

– Слав, а ты разве сейчас не должна быть на занятиях? – спрашивает Лена, выражая заинтересованность выгнутой бровью.

– Ну да, – протягиваю я. – Но я отпросилась.

На сегодня и на все следующие дни в течение неопределённого срока. Именно таким было условие Антона, когда я, по совету Бена, решила подойти к нему с просьбой о дополнительных занятиях. Конечно, сначала Антон был удивлён. Он не понимал, зачем кому-то, кто чуть меньше года был оперативником, тренировки с начального уровня, и мне пришлось соврать про травму в колене, в которую, на мою удачу, Антон поверил сразу.

– Поэтому ты так плохо сдала полосу препятствий, – кивнул он понимающе.

Это задело бы меня, не будь правдой. Пришлось завираться дальше, объясняя своё нахождение в оперативной команде авансом со стороны Татьяны и блатом из-за родственных связей с директором штаба.

Антон поверил и в это, а ещё решил освободить меня от общих занятий, за что я была особенно ему благодарна.

– Отпросилась? – переспрашивает Лена. Глядит на меня, затем на Ваню. – У вас есть какие-то планы на сегодня?

– Нет, – отвечает Ваня, пожимая плечами.

Я молчу, так как понимаю, что хотя вопрос был адресован нам обоим, моего ответа никто на самом деле не ждёт.

– Вот и отлично, – вмиг повеселев, говорит Лена. – Потому что у нас с тобой сегодня весь вечер распланирован.

Она достаёт из кармашка лабораторного халата какие-то бумажки. Приглядевшись, я различаю в них два билета в кино и ещё какие-то цветные флаеры.

– Мы что-то отмечаем? – Ваня выглядит растерянным. – Я не мог пропустить праздник, у меня всё записано!

– Нет, – отвечает Лена, но Ваня её уже не слушает.

Подскакивает, перерывает книги на столе в поисках одной определённой. Когда находит её, открывает на заложенном голубой бархатной закладкой развороте. Любая компания, производящая органайзеры и записные книжки, умерла бы от зависти, если бы им в руки попал обычный блокнот, умело переделанный Ваней в свой личный ежедневник.

– Никаких праздников, – бубнит Ваня, лихорадочно перелистывая страницы.

– Так и есть, дурилка, я же сказала. – Лена быстро выхватывает ежедневник из Ваниных рук. – Просто у нас свидание, только и всего.

– А, – протягивает Ваня. Я жду, затаив дыхание. Три, два, один . И до него наконец доходит: – С-свид-дание? – впервые вижу, чтобы Ваня заикался.

– Да, – смеясь, подтверждает Лена. – Пойдём.

Она суёт ежедневник в тот же карман, из которого чуть раньше вытащила билеты, и протягивает освободившуюся руку Ване. Он хватается за неё, и тогда Лена тянет его за собой в сторону выхода из лаборатории. Я провожаю их взглядом. Напоследок мы с Ваней успеваем кивнуть друг другу.

Он словно говорит мне: “Ты это видела?”.

А я отвечаю: “Ага. Поздравляю”.

И нисколечко не лукавлю, потому что невероятно рада видеть Ваню таким счастливым.

Больше мне в лаборатории хранителей делать нечего. С небольшой задержкой, я покидаю комнату вслед за ребятами, попутно бросив взгляд на часы на стене. Шиго обещала привести своего отца к двум часам. Осталось десять минут, и я решаю лениво прогуляться до медкорпуса, раз уж всё равно других дел у меня нет. Заодно и обдумаю предстоящую встречу.

Эдзе… Я всё ещё не понимаю, как мне к нему относится. В том, что сделал Христоф, есть и его вина, но, в то же время, если бы не его помощь нам, всё могло обернуться куда печальней. Бен Эдзе не любит. Шиго – не доверяет, несмотря на их родственные связи. Ваня говорит о нём с крохотной толикой восхищения, когда описывает все возможности ковена, которому тот принадлежит. Лукас… просто молчит. Я видела его ещё несколько раз, когда он приходил с Шиго к Саше или когда встречался с Артуром, – (как оказалось, они приятели; Лукас преподаёт в университете, где на заочном отделении учится Артур), – и лишь убедилась в том, что тот нисколечко не изменился, продолжая оставаться самой большой ходячей загадкой.

Надо будет расспросить Артура, как они вообще умудрились подружиться…

Я прохожу через общую комнату миротворцев, где привыкшие к сквозному движению до медкорпуса стражи не обращают на меня внимания, и, преодолевая крошечный коридорчик, оказываюсь в медкорпусе. Как и всегда, тут страшно пахнет лекарствами и септиками, а ещё, что более необычно, из непостоянных пациентов и сотрудников здесь только двое.

И они оба мне знакомы.

– Что случилось? – спрашиваю я удивлённо.

Бен сидит на одной из кушеток. Напротив него, согнувшись, стоит Полина. В одной её руке баночка с лекарством, в другой – вата. Подходя ближе, я вижу, что она обрабатывает ссадины на костяшках пальцев Бена. Рассечённый уголок губ и синяк на лбу уже переливаются цветом лечебной жидкости.

– И тебе привет, – говорит Бен.

Сначала он мне улыбается, потом сразу морщится от боли. Касается кончиком языка пораненного уголка и тут же отплёвывается, когда случайно пробует на вкус жидкость для обработки.

– Кто тебя так разукрасил?

– Эти царапины? – Бен опускает взгляд на свою руку в ладони Полины. – Ерунда. Видела бы ты второго!

– А кто второй?

– Кали, – за Бена отвечает Полина. – Не знаю, какая кошка между ними пробежала, но Марья сказала, они так крепко друг в друга вцепились, что чтобы оттащить их по разным углам, пришлось задействовать не только куратора, но и троих защитников.

Я оглядываюсь по сторонам.

– А где сам Кали?

– Остался в тренировочном зале, туда к нему спустился Даня. В одном помещении их сейчас держать опасно… Андрей! – стонет Полина устало. – Прошу тебя, не дёргайся! Если хоть капля попадёт тебе на одежду, её придётся выкинуть, потому что я это не отстираю!

Бен ёрзает на месте точно ребёнок. Я прохожу чуть дальше, останавливаюсь у Нины. С каждым днём ей становится хуже. Не намного. Не так, чтобы разница была видно невооружённым взглядом. Но я не была у неё предыдущие дни и сейчас с уверенностью могу сказать, что выглядеть она стала болезненнее.

– И всё-таки, – тяжело вздыхая, спрашивает Полина за моей спиной. – Что вы умудрились не поделить? За что ты его?

– Профилактики ради, – отвечает Бен. – Чтобы не зазнавался.

– Мальчишки! – вздыхает Полина.

Я оборачиваюсь на них через плечо. Улыбка задерживается на Полининых губах до самого конца, даже когда она заканчивает с ладонью Бена и запечатлевает лёгкий поцелуй на его костяшках. Это определённо не то, чему мне бы хотелось быть свидетельницей, и Бен, похоже, это понимает: ловя мой взгляд, он с виноватым видом пожимает плечами.

– Ладно, это я отнесу сразу на утилизацию, – Полина взвешивает в руке истраченную на Бена вату. – А то Сергей убьёт меня, если узнает, что я перевела на тебя дорогое средство вместо обычной перекиси. Заодно спущусь к Дане, проверю, как дела у Кали. А ты пока посиди тут, и, прошу тебя, больше ни с кем в драки не ввязывайся, ладно?

– Тут только Слава, – говорит Бен. – Драться с ней будет нечестно.

– Ага, потому что у тебя нет никаких шансов, – заявляю я.

Полина коротко смеётся. Я отворачиваюсь, но краем глаза успеваю заметить ещё один поцелуй, теперь уже в губы. Удержаться от комментария практически невозможно, и я отвлекаю себя тем, что беру с Нининой прикроватной тумбочки забытый одним из миротворцев пакет с раствором для капельницы. Ни название, ни состав мне ни о чём не говорят, и я лишь сминаю пластик в несколько раз, а затем кидаю его в сторону мусорной корзины у кураторского стола. Пластик отскакивает от края корзины и падает на пол.

– Слав? – зовёт Бен.

– Чего тебе?

Сначала я иду за пластиком, чтобы всё-таки довести начатое до конца, лишь затем поворачиваюсь на Бена. И сразу сама всё понимаю.

– Вы, – тяжело, разочарованно и надрывно выдыхает Эдзе. Его взгляд скользит по Бену и останавливается на мне.

Он изменился. Несмотря на то, что Эдзе всё так же черноволос и высок, а глаза всё так же отливают дорогой платиной, сейчас я не дала бы ему меньше сорока пяти. Он постарел как минимум на десять человеческих лет, и я могу лишь догадываться, скольким магическим десятилетиям они могут быть равны.

Рядом с Эдзе стоит Лукас. Чуть позади – Шиго. Она расслаблена, но серьёзна, тогда как её старший брат зажат, до предела сосредоточен и напряжён, словно оголённый нерв.

Эдзе размашистым шагом следует по медкорпусу.

– Напомни, как тебя зовут? – спрашивает он, останавливаясь напротив Бена и тыча в него указательным пальцем.

– Андрей.

– Ну да, – не знаю, зачем Эдзе интересовался этим, если ответ ему явно не был нужен.

Я – следующая на очереди.

– Слава, – напоминаю я, когда Эдзе приближается ко мне вплотную.

– Ну да.

Интонация решает всё. Эдзе произносит то же, что секундой назад сказал Бену, и всё же чётко осознаю – меня он помнит.

– Эдзе, мы… – начинаю я, однако меня перебивают поднятой вверх ладонью:

– Лукас, Шиго, будьте любезны подождать меня за дверью, – сухо бросает Эдзе.

Вопрос в глазах Лукаса вспыхивает и потухает одновременно с тем, как Эдзе оборачивается на детей через плечо и повторяет свою просьбу.

Шиго так просто сдаваться не собирается:

– Зачем это? – требовательно спрашивает она.

– Шиго, – Лукас одёргивает сестру, пытаясь схватить за руку, но та проворно уворачивается. – Не будь ребёнком!

– Кто тут ещё ребёнок, – Шиго внимательно осматривает Эдзе. – Я никуда не пойду. Нина – моя подруга, и я хочу убедиться своими глазами, что ты делаешь всё правильно, а не усугубляешь ситуацию.

– Твоё присутствие во время ритуала будет номером один в моём списке дел, – ядовито отвечает Эдзе. – Но сейчас я не собираюсь ничего проводить, мне просто нужно поговорить с этими двумя. – Эдзе понижает голос. – Пять минут. Не больше.

Лукас открывает дверь медкорпуса и ждёт, пока Шиго в последний раз со вздохом одарит отца гневным взглядом, прежде чем выйти, громко топая ногами. Затем уходит сам, осторожно прикрывая дверь.

– Здесь меня зовут Миллуони, – предостерегающе шепчет Эдзе, когда мы остаёмся втроём. – Буду безмерно признателен, если вы поддержите эту легенду.

– Такое чувство, словно у нас есть выбор, – отзывается Бен. – Не послушаемся, так проклянёте нас на ровном месте.

– Вы и без меня уже с этой частью справились, – Эдзе дёргает плечом. – Ладно, если бы только над собой так поиздевались, но я! – Ведьмак вскидывает руки к потолку. – Вообще представляете, чего стоило сломать время и оградить свой род от изменения?

– У вас получилось, – протягиваю я.

– Не ври мне, девочка, я выгляжу ужасно, – Эдзе хмурится. Глубокие морщины прорезают его лоб. – Из-за вас, умников, я потерял несчётное количество драгоценной энергии.

Эдзе потирает ладони. Я впервые обращаю внимание на его одеяние и то, насколько оно не похоже на его предыдущее, состоящее из кожи и обтягивающей водолазки. Сейчас на ведьмаке странного вида коричневый комбинезон, туго подпоясанный, что делает его плечи ещё шире, и явно не новый, о чём говорят рваные края рукавов, неаккуратно подогнутых до половины предплечья, и потёртые пятна на штанинах.

– Поверьте мне, мы сами уже не раз пожалели об этом, – говорю я.

Эдзе недобро хмыкает:

– Оно и понятно. Вон, что стало с вашей боевой подругой.

Эдзе обходит меня, останавливается у изголовья Нининой кровати. Бен гуськом плетётся за ним. Мы переглядываемся. Я пытаюсь никак не выдавать своего беспокойства, но губы поджимаются сами, когда я вижу сомнение во взгляде Бена.

– Я помню её, – говорит Эдзе, склоняясь над Нининым лицом. – Когда мы зашли с ней за черту невидимости, она сказала, что если что-то по её мнению вдруг пойдёт не так, она задушит меня одной рукой, пока второй будет обнимать мою дочь. – Эдзе принимается быстро проделывать несколько обычных для врача действий: проверяет зрачки Нины, приоткрывая веки пальцами, осматривает кожу, прощупывает пульс. – Чем её отравили? – с интересом спрашивает он, прижимая её запястье к своему уху. – Я слышу в её крови нечто постороннее, но не могу понять, что именно. Это явно не обычный яд, а микроорганизмы. Какой-то вирус… очень агрессивный. Что это?

– Если бы мы знали, вас бы не позвали, – отвечает Бен, скрещивая руки на груди.

– Парень, будешь дерзить, я уйду, и поминайте, как знали, – не отрываясь от своих манипуляций, произносит Эдзе.

Бен качает головой. Наши взгляды снова встречаются, и он показывает пальцем на Эдзе, потом на себя, и проводит им же по шее, изображая перерезанное горло.

– Что-то с земель Волшебного народца, – отвечаю я в попытке прояснить ситуацию.

А перед этим машу Бену рукой, прося его запастись терпением.

– Тогда другой разговор, – Эдзе резко выпрямляется, чешет подбородок. – Другой разговор и другая цена.

Я не могу скрыть удивление.

– Цена?

Эдзе клонит голову на бок и одаривает меня снисходительным взглядом.

– По-вашему, я за бесплатно проделал такой путь? По доброте душевной и ради очищения кармы?

Я слишком устала, чтобы воспринимать его слова за сарказм или шутку, да и вид, с которым Эдзе всё это произносит, даёт мне понять – серьёзно здесь всё, от первого и до последнего слова.

Первым реагирует Бен, фыркая:

– А я говорил, что звать на помощь этого психа ненормального – плохая идея.

Эдзе чуть щурится в ответ на его слова. Оба: и Эдзе, и Бен, – стоят друг за другом, но лицами ко мне, поэтому я сразу замечаю, как шею первого охватывает взявшаяся из ниоткуда дымка и как второй, широко распахнув глаза, заходится в диком кашле.

– Бен? – зову я испуганно

Бен падает на колени. Он пытается схватиться за горло, но ему мешает что-то невидимое. Я бросаюсь в его сторону и едва успеваю сделать несколько шагов, как меня останавливает цепкая хватка, собирающая одежду на спине.

– Что вы с ним делаете? – мой голос срывается на крик.

Как только последнее моё слово звенит в помещении, дверь распахивается, и в медкорпус влетает Лукас. За ним – обеспокоенная Полина, которую, похоже, снаружи всё это время удерживали насильно. Последней появляется Шиго, и только она совершенно не меняется в лице.

Пожалуй, сейчас это громче любых слов говорит: “Я знала, что именно этим всё и закончится”.

– Что происходит? – восклицает Полина, видя корчащегося на полу Бена.

Оказываясь рядом с ним, она берёт его лицо в свои ладони.

– Отец, прекрати, – строго просит Лукас.

Эдзе выпускает мою кофту, но Бену теперь и так достаточно физической поддержки в лице Полины, а потому я лишь замираю на месте, не сводя взгляда с задыхающегося друга.

Как я могу помочь ему? Никак.

Хватаюсь за свою шею. Что-то опускается по горлу вниз к пищеводу, заставляя задержать дыхание от тупой боли.

Считай до трёх. Не паникуй. Эдзе здесь не для того, чтобы причинять Бену вред.

– Отец, – повторяет Лукас.

Его голос звенит сталью, а глаза, и без того яркие, как два факела, вспыхивают ещё сильнее. Это – последний раз, когда Лукас просит. В следующий раз он перейдёт к делу. Но Эдзе не из тех, кто боится кого-либо, даже если оппонент в разы сильнее или если он – его собственный сын-феникс.

И всё же он ослабляет свою магию. Бен снова может дышать.

– Зачем вы это делали? – дрожь в голосе выдаёт меня с потрохами.

– Во-первых, я предупреждал – нечего мне грубить. А во-вторых, это не я, это их, – Эдзе кивает на Лукаса и Шиго, – бабка. Мамаша моя. Старая карга не захотела перед смертью делиться со мной гримуаром, пришлось отбирать насильно.

Ваня говорил, что ведьмы и ведьмаки “Воронова крыла” используют в своей магии силу мертвецов. Отсюда и кости для ловушек, как я вспоминаю. А теперь ещё и настоящие призраки….

Одним словом: чертовщина.

– Я собираюсь позвать Дмитрия, – произносит Полина. – Если никто сейчас же не объяснит мне, что здесь происходит!

Её голос сочится испугом. Бен в сознании, и вскоре он снова оказывается на ногах, но Полина продолжает хвататься за него, за одежду и руки, приглядывая за состоянием своего парня. Я вижу, как сильно Бену это не нравится, ведь он терпеть не может показывать слабину. Именно поэтому он разжимает пальцы Полины, придерживающие его за предплечье.

– Слушай сюда, – произносит Бен хрипло, позабыв о любом уважении к ведьмаку. – Ещё раз сделаешь так, и я…

– Я тебя умоляю, – Эдзе взмахивает рукой, как если бы пытался отогнать от себя надоедливую муху. – Итак, Слава. – Его глаза блестят. – Цена.

– Да?

– Ты собрался торговаться со стражами? – встревает Лукас.

– Я не занимаюсь благотворительностью, если ты вдруг забыл, – небрежно бросает Эдзе. – Моя цена – прах одного из Спящих.

– Чего? – Бен не удивлён – шокирован. – Прах одного из Сп… чего, ещё раз?

– О чём речь? – не понимаю я.

– Он хочет, чтобы мы каким-то чудесным образом достали ему прах умершего стража, который, вообще-то, согласно ритуалу развевают над городом после кремации, – с отвращением произносит Бен.

Полина, проигрывающая перед попытками понять сцену, разворачивающуюся перед её глазами, снова протягивает к Бену руку. В этот раз он резким движением препятствует этому и даже отходит в сторону. Всё его внимание обращено ко мне и Эдзе напополам.

– Зачем вам это? – я пытаюсь разобраться. Может, всё не так странно, как кажется?

– А вот это уже не ваше дело, – Эдзе поправляет закатанные рукава. – Обсудите между собой, что вам больше дорого: подруга или такая ерунда, как чей-то прах, и зовите меня, если придёте к здравому решению.

Он разворачивается на пятках, направляется к сыну и всё это время молчавшей дочери. Лукас смотрит на отца так, словно впервые действительно видит . Могу представить, как счастлива сейчас Шиго – у её брата наконец открылись глаза на знание, которое она уже давно считала истиной.

– Миллуони! – окликаю я ведьмака, пока тот не успел окончательно уйти. Имя – непривычно длинное и плавное, как речной поток, совсем не подходит ведьмаку передо мной. – Чей прах вам нужен?

Короткая улыбка. Взгляд – острее бритвы. И я, кажется, уже знаю ответ, когда он спокойно произносит:

– Христофа, разумеется.

Это и служит нашим прощанием вместо обыденных формальностей. Эдзе и Лукас уходят, Шиго остаётся топтаться на месте. Знакомое имя поднимает внутри меня целую волну воспоминаний, приходится ущипнуть себя, чтобы почувствовать настоящее и не пропасть окончательно во всплывающих образах. Перед глазами, помимо испуганной Полины и злого Бена, бледное лицо, обрамлённое чёрными кудрями. Черты потерялись. Я не до конца уверена, что вижу именно недооценённого и сбившегося с пути гения, а не его не менее умного племянника, и это чертовски пугает.

Христоф – определённо не тот, с кем бы мне снова хотелось увидеться, но я не могу сказать на все сто процентов, без единой доли сомнения и хотя бы секундной задумчивости, что какая-то часть меня совсем и нисколечко по нему не скучает.

***

Крошечная съёмная квартирка Власа захламлена ненужными вещами до такой степени, что мой образ “до неприличия идеального” парня рассыпается в пух и прах. Он зачем-то копит железные банки из-под выпитой газировки и билеты, оставшиеся после поездки на общественном транспорте. Он всё никак не может убрать горшки с землёй, растения в который погибли несчётное время назад. Полки в его шкафах забиты кипами листов, и я боюсь сделать лишнее движение, чтобы все они не обрушились на нас бумажной лавиной.

Ремни, галстуки, шарфы – на всех дверных ручках, но не на вешалках или специальных крючках. Позабытые чайные пакетики – под специально наклеенными цветными стикерами, но в местах, совершенно для этого непригодных. Начатые упаковки жвачки – в диванных подушках, в ванной на полке, в пустой вазе для фруктов. Недоеденные (как можно вообще такое допустить?) шоколадные батончики – везде, где что-то более важное случайно отвлекло его от еды.

Влас компенсирует хаос в квартире порядком в голове. Вызывает одновременно зависть и восхищение, ведь я – абсолютно пропащая по обоим пунктам.

– Время доставки – сорок минут, – объявляет Влас, возвращаясь из кухни. – Но я сказал доставщику, что если он поторопится, получит двойные чаевые. – Влас подбрасывает мобильный телефон в воздухе. – Так что, думаю, пицца будет у нас меньше, чем через полчаса.

– Это хорошо, – отвечаю я. – Я страшно голодная, и уже вот на столько, – я приближаю указательный и большой палец друг к другу, – близка, чтобы позариться на твои обветренные шоколадки.

– Не суди меня, я убираюсь, – Влас виновато улыбается. – Просто очень медленно.

– Пока здесь не завелось тараканов, меня всё устраивает.

Влас подходит к креслу, на котором я сижу. Наклоняется. Его ладони упираются в обивку кресла по бокам от моих бёдер. Я так напрягаюсь, что мною сейчас как тараном с лёгкостью можно было бы выбить дверь.

– У меня есть вопрос, – приглушённо сообщаю я.

Влас неотрывно глядит мне в глаза. Ненавязчиво или нет – меня не волнует, – но я забираюсь на кресло с ногами и прижимаю их к себе, увеличивая, как мне кажется, препятствие между собой и Власом.

– Я весь во внимании.

Влас наклоняется ещё ближе. Я чувствую еловый запах его одеколона. Он нравится мне больше, чем нечто под названием “арктическая волна”, которую использует Дмитрий, и цитрусовый коктейль, который в нереальных количествах на себя выливают Даня и Ваня.

Влас пахнет рождественским лесом. Хочется прикрыть глаза от наслаждения, но я боюсь, к чему всё это может привести.

– Насчёт некоторых нюансов системы, – начинаю я максимально издалека.

– Да, да, – протягивает Влас.

Его ладони перекочёвывают на деревянные подлокотники, и это возвращает мне немного свободы.

– Расскажи мне немного о Спящих.

Влас, до этого думающий явно не об истории стражей, серьёзнеет.

– Что ты хочешь узнать?

– Что-нибудь, что не входит в общую программу.

– Хм, – только и произносит он.

Выпрямляется. Присаживается на подлокотник, ладони складывает в замок, размещает их на коленях.

– Собственно говоря, особо рассказывать и нечего, кроме очевидного. Умерших стражей кремируют, прах развеивают над Дубровом, чтобы остатки магии клятвы смогли служить городу и после смерти её носителя. – Влас прикусывает губу, обращая свой взгляд куда-то в сторону. Затем вздыхает и снова поворачивается на меня: – Ты сама не раз была свидетелем этой церемонии.

Я киваю, мол, да, ты прав.

– Но ведь у тебя есть конкретный вопрос, я прав? – Влас протягивает руку к моему лицу. Его указательный палец касается моего виска и проводит линию, убирая выбившуюся из косички прядь волос.

– Можно ли вытащить обратно чей-либо прах из этого поля? – спрашиваю я.

– Зачем кому-то могло это понадобиться?

– Ну, – я пожимаю плечами. – Для захоронения, например. Или… – Власов взгляд настолько пристален, что я теряюсь. – Мало ли! Для ритуала, может, какого.

– Меня такие “мало ли” немного озадачивают, – Влас чуть отклоняется и осматривает меня целиком. – Особенно из твоих уст. – Когда он сноваприближается, я чувствую себя маленькой нашкодившей девочкой. – Ничего не хочешь мне сказать?

Неуверенно, но я качаю головой. Влас ещё несколько секунд внимательно разглядывает моё лицо, а потом окончательно сокращает расстояние между нами и целует.

Не первый наш раз, но по сравнению с другими поцелуями, этот – буквально новый уровень. Стой я на ногах, у меня бы подогнулись колени.

– Такое действительно возможно, – отстраняясь, будничным тоном произносит Влас, как будто мгновение назад никакого поцелуя и не было вовсе. – Но никто, насколько мне известно, этого за всю историю ещё не делал.

Влас отходит к лежащей на полу кошке. Лола, кремового цвета корниш-рекс, сладко потягивается, когда Влас гладит её по животу.

– Я хочу заключить кое с кем сделку, и прах Спящего – её цена, – произношу я, наконец решившись.

Власова ладонь замирает над кошкой и сжимается в кулак.

– Ещё раз? – он переспрашивает, но это едва ли фактическая просьба повторить. Скорее что-то вроде: “Я сейчас правильно всё услышал?”.

– Я хочу заключить сделку с Миллуони.

Лола изворачивается змеёй в попытке вернуть внимание хозяина на себя, но Влас, кажется, после моих слов переместился куда-то далеко за пределы квартиры.

– Милая, – то, с каким натяжным выдохом Влас это произносит, заставляет желудок сжаться. – Что ж ты сразу к дьяволу не пошла? Было бы и то больше шансов.

– Миллуони не так плох.

– Я сделаю вид, что сейчас не слышал этого. – Влас резко выпрямляется. – Хотя будет уместным заметить, что не так плох был Дэвон, упокой Господь его душу, а Миллуони… – Влас делает паузу, чтобы вздохнуть. – Ну вспомни хотя бы тот скандал в Академии, когда он спал с женой действующего директора, а потом выдвинул свою кандидатуру на его место и никто не смог ему отказать, ведь по уровню магии он действительно превосходил того бедолагу. – Влас скрещивает руки на груди. – Чей прах ему нужен?

– Христофа. Они когда-то давно были близки, – я передёргиваю плечами, – в каком-то не менее странном смысле, чем вся эта ситуация в целом. Полагаю, его прах нужен ему по такой же причине.

– О, – вот всё, что я получаю от Власа.

А затем – молчание. И если раньше даже в моменты, когда я не знала, разговор на какую тему с ним начать, я не чувствовала, что затянувшаяся пауза отягощает, то теперь она не просто камнем ложится на плечи – она давит словно пресс.

– Ты в порядке? – спрашиваю я осторожно.

– Да, просто… – Влас снова опускается вниз, к Лоле, но теперь он полностью оседает на пол. Запускает пальцы в волосы, ерошит их. Затем обхватывает руками колени. – Мне было всего десять, когда умерли родители, но я уже знал слишком многое про мужчину, наложившего чёрную тень позора на наш род. Он был маминым двоюродным братом, но она никогда не называла его так, только полным именем. Лишь единожды, я помню это хорошо, потому что это случилось в мой последний день рождения, который мы провели вместе, она, я не знаю, словно почувствовав приближение своего конца, позволила себе откровение, назвав его иначе и открыто нас сравнив. “Ты так похож на Риса” , горько сказала она. А после этого взяла обещание с меня, десятилетнего мальчишки, что я никогда не пойду его путём.

Сказанные Власом слова бьют прямым ударом в солнечное сплетение. Я встаю с кресла, подхожу к нему, присаживаюсь рядом. Беру его за руку, переплетая наши пальцы. Мне хочется утешить его, хочется сказать, что он ни на каплю не такой, как всё плохое, что было в его дяде, но абсолютно точно немного то, что было в нём хорошего: целеустремлённость, острый ум, своеобразная, но всё-таки верность. Желание рассказать о том, что я лично знала Христофа, почти перевешивает здравый смысл, но я вспоминаю всех тех, кому уже доверила свой секрет, тем самым ненароком, но фактически поставила их под опасность, и решаю не делать того же с Власом.

К тому же, он ведь член Совета. Что, если они не имеют права хранить друг от друга секреты такого типа?

– Ты нисколечко не похож на своего дядю, – говорю я мягко. – Он плохой, а ты… другой. Хороший.

Влас, до этого сверливший взглядом пол, поднимает на меня потемневшие глаза.

– Спасибо, – произносит он, облокачиваясь лбом о моё плечо.

Я прикусываю язык. Он благодарит меня за то, что ему необходимо было услышать, и он не в курсе, что это – абсолютная ложь.

Я поступила правильно. Правильно ли?

– Иди сюда, – говорю я, крепко обнимая Власа.

В моих руках он внезапно кажется совсем крошечным.

Я закрываю глаза. Еловый запах окружает меня.

– Люблю тебя, – произносит Влас. – Что бы ты там не задумала – будь осторожна, прошу.

– Как обычно, – отвечаю я.

В этом ответе столько же правды, сколько и лжи. Я действительно собираюсь поступать так, как поступаю всегда, но в моём случае это ещё ни разу не значило отсутствие опасности.

***

Шиго не нравится запах табачного дыма. Она морщит нос и глядит на Бена с таким отвращением, что любого другого давно бы это смутило. Вот только Бен обладает железным терпением, когда дело касается того, чтобы вывести кого-нибудь из себя.

– Лукас уверен, что ваш отец живёт здесь? – переспрашиваю я.

Мы припарковали внедорожник напротив студенческого общежития. Шиго здесь своя – она, как оказалось, учится на юридическом факультете, и в этом году заканчивает аспирантуру.

Пошла по стопам брата – пожалуй, это именно то, чего узнать о ней я ну никак не ожидала.

– Папашка у нас со странностями, – отвечает Шиго. Она надувает большой пузырь из жвачки и смачно лопает его. – Нам невероятно повезло, что мы с Лукасом пошли в мать.

Небольшая группа ребят, проходящих мимо, здоровается с Шиго. Она отвечает им коротким кивком, провожая взглядом до входной двери.

– И как мы найдём его здесь? – Бен делает последнюю затяжку и кидает окурок себе под ноги. – Тут этажей восемь, и на каждом блоков, наверное, двадцать, как минимум.

– Это как раз самая простая из задач, – Шиго опускает взгляд, следя за движением носка ботинка Бена, втаптывающего окурок в землю. – Вообще-то, на территории общежития курить запрещено.

– И ты ждала, пока я закончу с сигаретой, чтобы сообщить мне об этом?

– Я тебе в матери не нанималась.

– Ребят, – устало протягиваю я. – Не начинайте.

Шиго отстраняется от внедорожника, на который до этого опиралась спиной, и вышагивает в сторону входа. Мы с Беном следуем за ней по пятам. Я никогда не была фанаткой университетов и всего, что связано со студенческой жизнью, а потому чувствую себя не в своей тарелке, чего не скажешь о Бене.

Пустите кота в рыбную лавку, и тот будет выглядеть менее довольным.

– Знаешь, кем я хотел стать до того, как принял клятву? – спрашивает он у меня.

– Ты же вроде с детства только в стражи и метил.

– Не совсем, – Бен суёт ладони в карманы форменной куртки и чуть вжимает голову в плечи, отчего становится похожим на нахохлившегося воробья. – Был у меня период, когда я хотел стать военным.

– Формально, это то же самое, что и защитник…

– Ага, конечно, а из Мёртвого моря можно пить. Голову включи, коротышка, я хотел быть настоящим солдатом, а не мальчиком на побегушках у кучки чокнутых с завышенным самомнением. Без обид.

– А я-то тут причём?

– Ну, твой парень тоже входит в вышеупомянутую категорию.

Я прыскаю. Меня, может, и должно волновать мнение Бена насчёт Власа, но я не хочу в очередной раз пускаться в пустые споры, а потому пропускаю заявление мимо ушей и вместо этого говорю:

– Если бы ты пошёл в военный университет, жил бы в казарме, вставал бы в шесть утра и существовал бы от выходного и до выходного. Про девчонок вообще молчу.

Бен пожимает плечами. Уже внутри здания мы с Беном останавливаемся в паре шагов от Шиго, которая о чём-то разговаривает с консьержем.

– Ладно, ты права, – говорит Бен. – Но из меня вышел бы неплохой морпех.

– Как скажешь, – бросаю я.

И, казалось бы, закончен разговор, но Бен продолжает таращиться на меня, что-то выжидая.

– Чего? – переспрашиваю я.

Шиго идёт к лестнице. Мы – за ней.

– Ничего, – произносит Бен. – Просто заметил кое-что странное.

Второй этаж. Длинный, витиеватый и очень шумный коридор. Пахнет влажностью и пельменями. Кто-то курит в форточку, чего делать явно не разрешено.

– И что же ты заметил, умник?

– А то, что ты имеешь привычку поддерживать всех, кроме меня.

Краем глаза я наблюдаю за тем, как Бен бьёт себя по козырьку кепки, чуть его приподнимая.

– Если для тебя это настолько важно, – произношу я, разводя руками. – Из тебя бы и вправду вышел отличный морпех.

– Уже поздно, – фыркает Бен. – Уже не актуально, и я тебе не верю.

Он кривит губы в подобии улыбки, вот только я всё равно замечаю остаток искренней обиды в его глазах и в том, как быстро эта самая улыбка исчезает.

Что на него нашло? Не очень похоже на Бена.

Шиго останавливает нас напротив одной из дверей.

– Юра сказал, цитирую: высокий красивый мужчина в комбинезоне уборщика, предложивший заплатить за один блок платиновым слитком или килограммом травки, живёт здесь, – Шиго недовольно качает головой. – Типичный отец и шуточки его тупые.

Шиго заносит кулак, чтобы постучаться, но я опережаю её, вклиниваясь между ней и дверью.

– Я сама, – говорю я. – А вы подождите тут.

Шиго скашивает недовольный взгляд на Бена, но всё же даёт согласие кивком. Я коротко простукиваю костяшками пальцев по деревянному косяку и, не дожидаясь разрешения, проскальзываю в комнату. Не знаю, что ожидала здесь увидеть, но перед глазами возникает до отвращения обыденная картина. Никаких тебе пентаграмм на полу, никаких скелетов и их частей, никакой крови на стенах. Только комната с “бабушкиным” ремонтом и Эдзе, развалившийся на кровати с планшетом в руках.

– О, – протягивает он, отрывая глаза от экрана. – Какие люди! И это только чуть больше пяти часов прошло! Я приятно удивлён вашей скорости.

– Здрасьте.

Эдзе кивает и размашистым жестом указывает на соседнюю кровать, предлагая мне сесть.

– Почему общага? – я брезгливо осматриваю шерстяной плед, видавший не одно поколение студентов, прежде чем примоститься на самый край кровати. – В городе есть отличные гостиницы.

– Там клиентами особо не разживёшься, – отвечает Эдзе.

– Клиентами?

Эдзе кидает планшет себе за спину.

– А ты, как я посмотрю, всё так же не обременена полезными знаниями.

Я могу ответить ему что-нибудь достаточно саркастичное, чтобы показать – я его не боюсь и уж тем более не стану перед ним выуживаться, но когда в последний раз подобный способ диалога помогал мне в решении проблем?

– Я согласна дать вам то, что вы хотите, – произношу я вместо всех ядовитых слов, вертящихся на языке.

Глаза Эдзе расширяются.

– И как на это отреагировало ваше начальство? – с интересом спрашивает он.

– Я никому не говорила.

– Бунтарка, – хмыкает Эдзе. – Мне нравится. Ладно. – Он встаёт, привычным жестом вытирает ладони о штаны по брючному шву. – Только оплата – вперёд.

– Как хотите. Это уже, как вы говорили, не моё дело.

– Ох, дорогуша, – Эдзе снисходительно качает головой. – Не в этот раз.

Он уходит к сумке, брошенной под подоконником. Её содержимое гремит, шелестит и побрякивает, когда он перебирает его в поисках чего-то определённого.

– Я не понимаю… – начинаю я, но обрываю сама себя вместе с тем, как Эдзе выпрямляется и разворачивается ко мне лицом.

В его руках уже знакомый мне гримуар и ещё что-то, что больше пугает, чем вызывает интерес.

– Так это работает, – Эдзе делает несколько шагов мне навстречу. – Чтобы изъять те жалкие крошки, которые остались от Христофа, мне нужен проводник. Кто-то, кто, так или иначе, знал его и был с ним связан. Друг, родственник, любовник – кто угодно.

– Вы тоже подходите под этот список, – говорю я, начиная понимать, к чему ведёт Эдзе.

– Верно. Вот только я не могу одновременно колдовать и быть проводником.

– Я не собираюсь просить Власа, – я упираю кулаки в бока. – Он и так слишком… – дыхание учащается. – Да, он его племянник, но… – язык путает слова. Я откашливаюсь. – Нет. Вам придётся искать другой способ.

– Во-первых, другого способа нет, – отвечает Эдзе. – А во-вторых, я говорил не о Власе.

– Тогда о ком?

Разве остался кто-то ещё? Ведь даже при жизни у Христофа почти никого не было. Анна и Роза – обе погибли. Эдгар и Ева – не были рождены. В последние дни своей жизни Христоф и вовсе был один: только химеры вокруг, да я, и то не по своей воле.

– Стойте, – тихо произношу я. Мысли, пришедшие в голову, такие странные, что я тру лоб, будто это может помочь мне вытащить их наружу. – Вы хотите, чтобы я…

– После смерти Христофа мне удалось пойти по следам некоторых из его созданий. Я хотел подчистить за ним… Мне казалось, это будет правильным. А ещё единственным, что я мог сделать, чтобы хоть как-то исправить то, что, в какой-то степени, произошло по моей вине.

– В какой-то степени? – переспрашиваю я. – Да, образно выражаясь, вы вложили в его руку пистолет и показали, как нужно целиться!

– Да, вот только у него уже были свои патроны, – Эдзе прыскает. – Образно выражаясь. Но смысл не в этом, а в том, что мне всё-таки удалось уничтожить пятерых. Я не знаю, сколько их ещё осталось, быть может, они, не приспособленные к жизни без Христофа, умерли своей смертью, но… В общем, я не только убивал их, но и вёл некоторого рода беседу.

– Вы пытали их, – это не вопрос.

А Эдзе и не спорит.

– Мне хотелось узнать, как проходили последние дни Христофа, – продолжает он. – В конце концов, парень был мне не безразличен.

– К чему всё это?

– К тому, что все химеры, как одна, твердили о двух девушках: о Розе, которую они ни разу не видели, но слышали о ней из уст самого Христофа, и о рыжеволосой Аполлинарии, которая даже стала для них боевым наставником в день перед сражением. Аполлинария.… Именно так звали ту девицу, которая переместилась в твоё тело в Огненных землях.

– Не думаю, что мы с Рисом были настолько близки.

– Это неважно. Он доверял тебе. Его воспоминания о тебе – сильные. Этого будет достаточно для того, чтобы изъять его останки. К тому же, – Эдзе лукаво улыбается. – Посмотри мне в глаза и скажи, что сама ничего к нему не испытываешь: ни скорби, ни жалости, ни понимания – ничего.

Я не могу врать Эдзе. Мне кажется, он раскусит меня раньше, чем я только подумаю о том, чтобы раскрыть рот.

– Вот именно, – заключает ведьмак, так и не получив никакого от меня ответа. – Именно, – повторяет тише. – Итак, ты не передумала?

– Будет больно? – уточняю я.

Возможно, такого вопроса бы не возникло, если бы во второй руке Эдзе не держал клинок.

– О, – Эдзе, спохватившись, суёт нож, лезвие которого оказывается достаточно тонким, чтобы потеряться меж страниц гримуара, куда он его и вставляет, когда ловит мой пристальный и обеспокоенный взгляд. – Нет, дорогуша, это не для тебя! Уже слишком поздний час, чтобы проводить наш ритуал. Лучше на рассвете. Часов в пять утра.

– Ладно, – киваю я.

– И да, насчёт твоего вопроса, – Эдзе зажимает гримуар подмышкой. – Смотря, как ты оцениваешь боль. – Рукой, свободной от любой скованности, он скребёт подбородок. – Скажем, по шкале от одного до десяти?

Мне так часто доставалось, что выбрать что-то одно оказывается, на первый взгляд, непосильной задачей. Но затем я вспоминаю битву в бальном зале и то, как она для меня закончилась. В груди возникают отголоски прошлой боли: жгучей, терпкой, тягучей.

– Когда мы сражались с химерами, я получила удар чем-то острым в грудь, – я касаюсь грудной клетки. Мне чудится пульсация, проникающая даже слои одежды. – И это определённо была девятка. Повезло, что я вовремя отключилась.

– Что ж, – Эдзе дёргает бровью. Мой ответ вызвал в нём какую-то эмоцию, но я не могу уловить её. – Тогда тебе, вероятно, стоит подготовить себя к десятке.

***

Я провожаю взглядом сначала наш красный внедорожник с Беном, как защитником оперативной команды вызванном на задание, на водительском сиденье, затем – тонкую фигуру Шиго, исчезающую в неосвещённой части улицы. Укутываюсь в куртку плотнее, засовывая руки в карманы и вжимая голову в плечи, и ловлю себя на мысли, что зверски устала. Помочь может разве что кофе – единственная возможность хоть как-то взбодриться перед назначенной Антоном тренировкой. В восемь часов вечера, когда заканчиваются все занятия и доступ в тренировочный зал ограничивается лишь узким кругом людей в виде дежурной оперативной команды, назначенных на уборку помещения и, разумеется, старшего руководства, начнётся моя личная пытка.

Я знаю, это пойдёт мне на пользу. Это не просто необходимость – это моя обязанность. Если я и дальше хочу, – а я определённо уже не вижу себя кем-то другим, – быть защитником, мне нужно тренироваться. Много. И с полным пониманием ответственности.

До любимой кофейни – двадцать минут пешком. Мне везёт, что в телефоне ещё достаточно зарядки, и всю дорогу я провожу в компании с музыкой, пожалуй, впервые за всё время чувствуя себя так, словно ничего никогда не менялось. И я – всё та же любительница прогулок в одиночестве и зачитывания знакомых куплетов одними губами, пряча лицо в ворот куртки или слой шарфа. И улицы – всё такие же уютные и скрытые в отбрасываемых редкими фонарями тенях. И редкие прохожие – просто люди.

Главное, не присматриваться и не пытаться разглядеть за капюшоном причудливые цвет кожи и волос, а за очками – цвет глаз.

До кофейни я добираюсь даже быстрее, чем предполагала. В вечернее время здесь меньше посетителей, чем в утреннее, и всё же чтобы получить свой кофе, мне приходится занять четвёртое место в очереди из трёх… нет, не человек. Точно передо мной – индра. Вечер и ночь, как я уже успела узнать, их стихия. Рождённые в Подземном мире, месте, где никогда не восходит солнце, они с трудом привыкают к местному времени и перемене тьмы на свет и предпочитают жить по собственному режиму, более близкому к их родному. После девушки-индры с длинными жёлтыми волосами, заплетёнными в бесчисленное количество мелких косичек, на месте топчется ведьмак. Даже стоя через одного, до меня доносится запах трав и земли, который смешивается со свежесваренным кофе и приятно одурманивает. Ведьмак – мужчина. Рыжеволосый, коротко стриженный. Затылок – выбрит наголо и демонстрирует татуировку многогранного синего минерала. Символ “Безымянных”, вспоминаю я, и предположение моё подтверждают многочисленные браслеты из различных пород, покрывающие руки мужчины от запястья и до самого локтя, прямо поверх рукавов свитера. Дальше – оборотень. До последнего я не опознаю его; он сам выдаёт себя, когда снимает перчатки и суёт их в карман плаща – так я вижу когти.

Когда приходит моя очередь, я ещё раз бросаю быстрый взгляд на деревянное меню на стене позади бариста. Не собираюсь брать ничего, кроме своего стандартного напитка, но проверяю новинки; вдруг, что приглянется.

– Добрый вечер, – мягко произносит бариста.

Я перевожу на него взгляд и вместо того, чтобы сказать: “Большой карамельный латте”, замираю, теряясь. Милый парень с чёрными волосами, фигурой пловца, скрыть которую неспособны форменная футболка в горизонтальную полоску и фартук, и широкой белозубой улыбкой.

Я знаю его и знаю, что внешне он совершенно не похож на интеллектуала, коим является на самом деле.

Передо мной не просто бариста с витиевато выведенным именем “Роман” на золотой табличке. Передо мной мой старый знакомый Рэм.

Я не улавливаю упоминания о нём в словах Виолы. Я не вижу его в её каких-либо действиях и привычках. Я помню, как часто она говорила о своём брате в моём прошлом настоящем, и потому до этого момента была совершенно точно уверенна, что…

Нет, это невозможно.

– Может, вам что-то подсказать? – учтиво спрашивает Рэм.

– Нет, – наконец выдаю я после того, как в спину мне летит недовольный кашель от следующего в очереди. – Карамельный латте, пожалуйста.

– Стандартный, большой?

– Большой.

– Добавить какой-нибудь сироп? Советую ванильный, он придаёт напитку дополнительную сладость.

– Давайте.

– Может, хотите покрепче?

– Нет, – я качаю головой. – Сон – последнее, с чем мне нужно бороться по собственной воле.

Рэм хмурит брови, но усмехается. Мои слова кажутся ему забавными.

Я расплачиваюсь, и Рэм приступает к изготовлению моего кофе, и я заставляю себя хоть изредка отводить от него взгляд, иначе он может счесть меня сумасшедшей. Но это всё так… так…

Почему всегда, когда мне кажется, что страннее уже точно не будет, случается нечто подобное?

– Ваш латте, – Рэм протягивает мне картонный стаканчик.

– Спасибо, – я принимаю его. Приятное тепло обжигает пальцы.

– Вам спасибо. Приходите ещё.

Вот и всё. Я ухожу, уступая место у прилавка следующему любителю бодрящего напитка, и Рэм принимается за другой заказ с той же добродушной улыбкой, с которой делал мой. Я ещё некоторое время разглядываю его, стоя за высоким столиком и делая вид, что помешиваю сахар, который, вообще-то, никогда не добавляю.

Смотреть на Рэма, не причастного к жизни штаба – дико.

Смотреть на Рэма, не знакомого с его когда-то ближайшим другом Ваней – странно.

Смотреть на Рэма без сестры-двойняшки, немного навязчивой, но определённо любимой братом – неправильно.

Я покидаю кофейню в разочарованных чувствах. Впервые в жизни кофе не помогло, а сделало только хуже.

***

Я не припоминаю, чтобы просила Антона выбить из меня весь дух, но именно этим он и занимается. Я успеваю дважды поругать себя за слабохарактерность и раз десять Бена за то, что так легко последовала его совету, прежде чем в левом боку начинает нестерпимо колоть.

Я останавливаюсь и сгибаюсь пополам, упираясь ладонями в колени. Пытаюсь выровнять дыхание. На пол обрушиваются капли пота с моего лба.

– Я взял за правило не трогать старые результаты стражей, чтобы не мешать мнение Татьяны со своим, но сейчас я смотрю на тебя и понимаю, что придётся покопаться в бумагах. Ты ужасна, Слав. Такое чувство, что у тебя не травма была, а паралич всех конечностей.

Я ничего не отвечаю, но не потому, что мне нечего сказать Антону в ответ. Просто нет ни сил, ни желания спорить с тем, кто за это сможет на мне нещадно отыграться.

– Ладно, – Антон подходит ближе, ободряюще хлопает меня по спине. – С рукопашным боем выходит не очень, может, с оружием получится лучше?

– С каким? – спрашиваю я, хотя, на самом-то деле, это никакого значения не имеет.

Сейчас мой уровень одинаково плох во всём. Конечно, если постараться, я смогу припомнить уроки, которые давала Татьяна, и, возможно, с мечом моя ситуация покажется Антону не настолько провальной, но я не хочу сама проявлять инициативу, наученная тем, что она, в большинстве своём, действительно наказуема.

– Сейчас посмотрим, – говорит Антон и направляется в секцию с оружием.

Снова появляется в поле моего зрения он уже меньше, чем через полминуты, и с четырьмя боевыми кинжалами, по два в каждой руке.

– Может, лучше стоит начать с кинжалов для обучения? – выкрикиваю я своё предположение, пока Антон идёт ко мне.

В отличие от куратора, я трезво оцениваю свои способности и знаю нынешний потолок. То, что Антон хочет пробить его, мне, конечно, льстит, но в итоге-то вся штукатурка посыплется именно на мою голову.

– Держи, – Антон протягивает мне два кинжала, игнорируя вопрос.

Я неуверенно сжимаю по одному в каждой руке. Они легче, чем я думала. Рукояти, обтянутые полосками кожи, ложатся в ладони как влитые. Хочется как-нибудь по-особенному провернуть их, как показывают в кино, но я понятия не имею, как сделать это так, чтобы не выглядеть обезьяной с гранатой.

– Что теперь? – спрашиваю я.

Антон молча делает несколько шагов от меня и встаёт в боевую позу.

– Атака или защита?

Не понимая, к чему он ведёт, но зная о необходимости ответа, я говорю:

– Защита.

Антон кивает. Боевая поза становится жёстче. Я нервно сглатываю и пытаюсь повторить её. Не знаю, выходит ли у меня.

– На счёт “три”? – предлагаю я.

Антон дёргается, предпочитая действовать неожиданно.

Он атакует. Его движения довольно просты и медленны. Это – мой уровень. Я чувствую вибрацию под кожей на левом предплечье; сила клятвы наконец активизировалась в полную силу. Всё, что происходит, кажется мне уже изученным. В голове возникают образы: занятия с Татьяной, тренировка с Лукасом, немного практики с Беном. Я отбиваю атакующие удары не с лёгкостью, но с уверенностью.

Разгар поединка, а я не могу сдержать улыбки. У меня получается!

Вскоре я даже замечаю, что Антон повторяет свои атаки в определённом порядке. Тогда я решаю его удивить. В очередной раз, когда комбинация начинает новый круг, я перевожу свой блок в одну из связок атаки, которую умудряюсь вспомнить.

Эта идея кажется мне отличной; так я покажу Антону, что всё же не настолько потеряна.

Но всё сразу идёт не по плану.

Рука скользит не туда. Не рассчитывающий на ответное нападение Антон теряется лишь на секунду, но её оказывается достаточно, чтобы мне полоснуть по его футболке на спине, рассекая острым лезвием не только ткань, но и кожу.

Свежий разрез зелёного полотна быстро становится тёмным от крови. Я охаю и разжимаю пальцы, роняя оба кинжала и предупреждая любое своё следующее движение.

Антон шипит от боли.

– Извините! – восклицаю я. – Я хотела только… извините!

– Всё нормально, – отвечает Антон спокойно.

– Нет, не нормально. Я вас ранила!

– Я же сказал, всё нормально, – повторяет Антон чуть громче. – Кажется, сегодня один из миротворцев оставил у нас обеззараживающее средство, которым обрабатывал ссадины Кали. Я сейчас вернусь.

Антон уходит, не забывая поднять с пола мои ножи. У меня дрожат руки, и я крепко прижимаю ладони друг к другу, чтобы немного унять беспокойство. Но лучше не становится, и по большей части из-за мозга, который предпочитает раз за разом перематывать злосчастный момент моей глупости.

Ну почему я такая дура?

Легко хлопаю себя по щекам. Нужно исправлять ситуацию. Двух извинений явно недостаточно, чтобы хоть немного загладить вину, и я следую в оружейный сектор, куда ушёл Антон. Осторожно, на носочках, приближаюсь к входному проёму. Собираюсь с мыслями, искренне надеясь на то, что куратор получал ранения гораздо сильнее, чем порез кинжалом, делаю шаг, вступая в просвет, образованный стеллажами, и…

Не могу ни вдохнуть, ни шевельнуться, ни уж тем более произнести что-либо.

Антону пришлось снять футболку, чтобы обработать порез. Я ранила его аккурат поперёк лопатки, но в этом месте у Антона и до меня было нечто неестественное для физиологии человека. С каждым его вдохом это нечто расходится, словно шов. В конце концов, когда “карман” становится достаточно широким, рваная линия пускается вниз, к бёдрам, пересекая спину Антона двумя параллельными линиями от каждой из лопаток.

Когда передо мной раскрываются широкие чёрные крылья, приходится прижать ладонь ко рту, чтобы не закричать.

Мужчин-сирен в природе не бывает, но передо мной сейчас именно оно – редчайшее из чудес.

И невозможное. Если только не…

На дрожащих ногах я вылетаю из тренировочного зала, не без дополнительных усилий преодолевая подъём по лестнице и коридор штаба. На улице продолжаю бежать, беря направление в первую же попавшуюся сторону и не определяя какую-либо конкретную конечную точку.

Одна задача: убежать как можно дальше от Антона.

Шаг. Шаг. Шаг.

Я осознаю, что нахожусь у своего дома, только когда останавливаюсь перед металлической кодовой дверью. Какие цифры? Все мысли в голове превратились в кашу. Я бью себя кулаком по лбу несколько раз, прежде чем понимаю, что это совсем не помогает.

– Триста пятьдесят восемь, – произносит знакомый голос.

Я ставлю пальцы на нужные цифры, но дверь не поддаётся. Снова и снова я жму на треклятые кнопки и дёргаю чёртову металлическую ручку, но ничего не происходит. Чужая рука тянется вперёд. Когда она касается кнопок, я понимаю, что всё это время пыталась выжать не ту комбинацию.

Дверь издаёт характерный звук открытия. Я опускаю руки вдоль тела, позволяя чужим рукам открыть её за меня. Для этого человеку нужно выйти вперёд и показаться мне на глаза. Я узнаю в нём Ваню.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

Ваня открывает рот. Его губы шевелятся, но я ничего не слышу. Я думаю о том, что оглохла, но мимо нас вдоль дома проезжает машина, и до меня отчётливо доносится урчание её работающего мотора.

– Ваня? – осторожно зову я.

Короткий рваный выдох, который я хорошо знаю.

Так звучит отчаяние.

– Лена умирает, – говорит Ваня.

Его голос дрожит сильнее, чем мои колени.

Критический рубеж. Глава 8

До рассвета ещё как минимум часа три. Мои пальцы совсем окоченели. Я растираю ладони, пока слежу за тем, что делает Эдзе. На крыше самого высокого здания в Дуброве – единственного двенадцатиэтажного элитного жилого дома, – нас только двое, и это напоминает мне Огненные земли, где я тоже была свидетелем приготовлений Эдзе к ритуалу.

Только в этот раз с того самого момента, как мы встретились, молчит не он, а я.

– Я обеспокоен, – говорит Эдзе.

От неожиданности услышать его голос я вздрагиваю.

– Чего? – переспрашиваю, нахмуриваясь.

Вести диалог в такую несусветную рань – это прям не моё. Особенно при нулевой температуре. И тем более с кем-то вроде Эдзе.

– Ты не задала ни одного вопроса за всё время, что мы здесь находимся. Хорошо себя чувствуешь?

Я качаю головой и лишь гляжу на Эдзе устало. Если это не объяснит лучше слов, куда ему сейчас следовало бы идти, то уже ничто не сможет.

– Понял, – Эдзе поднимает руку в примирительном жесте. Большим и указательным пальцем он при этом держит перо ворона. – Принцесса встала не с той ноги.

– Зато она с лёгкостью поднимет её, чтобы дать вам пинка, – произношу я еле слышно.

– Чего говоришь?

– Можем мы поскорее со всем этим закончить, спрашиваю?

– Будешь торопить меня, я ошибусь. Если я ошибусь, возникнут проблемы. Возникшие проблемы решать будешь сама.

Я лишь фыркаю.

– Вот и славно, – Эдзе подпаливает перо зажигалкой в форме распятия. Оно сгорает неестественно быстро, но ведьмак всё же успевает скинуть получившийся пепельный столб в ритуальную чашу раньше, чем его подхватывает ветер. – Мне нужно ещё буквально пятнадцать минут.

– У вас есть десять, – я подхожу ближе к чаше. Сейчас в ней густая жидкость тёмно-зелёного цвета. Добавленный пепел на её поверхности тает серыми бликами. – Когда Нина будет в порядке?

– Магию такого типа не провести за пару часов. – Я чувствую на себе взгляд Эдзе, но сама глаз не поднимаю. – Потребуется день как минимум, а ещё мне придётся забрать вашу подругу из штаба, потому что я не могу торчать у вас под присмотром всё это время.

Жидкость начинает бурлить. Я чуть наклоняюсь к чаше, чтобы уловить запах, но не чувствую ничего, кроме жара.

– Вы что-то скрывать от нас собрались? – спрашиваю, уже выпрямляясь.

Эдзе отталкивает меня в сторону. Достаёт из своей сумки несколько чёрных баночек одинакового цвета, откупоривает их по очереди. Из каждой несколько щепоток содержимого оказывается в чаше.

– Если бы, – Эдзе тяжело вздыхает. – От вас и не скроешь, и не скроешься. Липнете, как банный лист к одному месту. Просто из-за ваших дурацких правил я не могу находиться в штабе дольше четверти часа. А мне, я повторюсь, потребуется пара суток.

– Ладно, – протягиваю я недовольно. – Но при одном условии.

– Никаких условий, милочка. Это в ваших интересах.

– Пусть Шиго присутствует при всём процессе, – всё-таки прошу я. – Вы ей обещали.

Эдзе отрывается от своих дел, чтобы подарить мне полный удивления взгляд.

– А почему, позволь поинтересоваться, ты доверяешь моей дочери больше, чем мне?

– Они с Ниной нашли общий язык в том прошлом, в этом же они и вовсе были влюблены. Нина ей небезразлична, и она не позволит вам причинить ей вред.

– Обидно, конечно, такое слышать, – Эдзе наигранно дует губы. – Я ведь ни разу вас не подводил!

Несмотря на всю абсурдность, Эдзе прав. Последствия, которые вела за собой его помощь, и цена, которую за неё приходилось платить – это одно, но, так или иначе, он всегда помогал нам.

– Простите, – бурчу я себе под нос, надеясь, что до Эдзе это не дойдёт, а совесть моя очистится.

Однако губы мужчины кривятся в улыбке.

– Только разве что по доброте душевной. И, будь любезна, встань вот здесь, – он показывает мне на место, где до края крыши и шага нет. – Чтобы ветер не мешал.

Я выполняю его просьбу.

Приготовления к ритуалу продолжаются. Так, спустя некоторое время, густая жидкость из чаши, напоминающая мне смолу, перекочёвывает на крышу в виде контуров незнакомого символа: круга в квадрате, разделённого двумя параллельными линиями на три части. Первую Эдзе заполняет чем-то сыпучим, имеющим кристаллическую форму и приятный глазу зелёный цвет. Центральную – как мне кажется, битым стеклом. Чтобы заняться последней, Эдзе достаёт из гримуара тот самый тонкий нож.

– Руку, – требует он у меня.

Собираясь с мыслями и собирая в кучу оставшуюся храбрость, я прокручиваю в голове все порезы, которые когда-либо получала. Всё равно это не помогает – когда Эдзе быстро проводит ровную линию вдоль моей ладони от запястья и до кончика среднего пальца, я вскрикиваю.

– Вы собрались меня зарезать, что ли? – спрашиваю я.

– При всём желании… – начинает Эдзе, но то, что он говорит дальше, я уже не слышу.

Ноги предают меня, и я падаю в сторону, наваливаясь на Эдзе. Тёмно-бордовая, практически чёрная кровь, несмотря на неорганизованную естественную потерю, падая на крышу, пачкает только последнюю треть круга. Его граница, очерченная смоляной жидкостью, вспыхивает многочисленными искрами, на глазах твердеет, превращаясь в камень, и тут же даёт трещину, сквозь которую просачивается красно-оранжевый свет, даже через затуманившую зрение пелену виднеющийся мне языками пламени.

– Я предупреждал, девочка, – басит Эдзе, помогая мне выровняться. – Десять из десяти.

Других слов ободрения мне от него ждать не стоит.

– Десять из десяти, – повторяю я сквозь сжатые зубы.

Порезанную руку от пальцев и до локтя совсем не чувствую. Сейчас я не смогу вспомнить, как много нужно потерять крови, чтобы двинуть ноги, но по ощущениям, когда тело держится в вертикальном состоянии только лишь за счёт чужой грубой хватки, я понимаю, что максимально приблизилась к этой границе.

Даня говорил, мы по-настоящему можем видеть предел лишь тогда, когда оборачиваемся назад на то, что сделали, и понимаем, что момент, когда стоило остановиться, остался в прошлом. Полагаю, Дане никогда не подворачивался шанс умирать, истекая кровью. Потому что вот он – предел. Я не просто вижу его, а чувствую в том, как рана внезапно перестаёт болеть, а онемение поднимается выше к плечу.

“Ладно, Романова. Соберись”.

Нина того стоит. Я это заслужила.

Я делаю глубокий вдох, затем долго выдыхаю.

Десять из десяти. Я готова.

Эдзе словно чувствует это. Возможно в том, что я начинаю увереннее стоять на ногах, а может он просто не первый раз проводит такие ритуалы и знает, когда стоит продолжать. Он просит меня встать на выступающие за края квадрата линии.

– Только носками, – предупреждает он, словно это очень важно.

Я слушаюсь.

Мне кажется, что под ногами зыбучие пески. Я знаю, что это невозможно, но стопроцентной уверенности нет, и приходится притворяться.

Притворяться, что я в порядке, когда земля буквально уходит из-под ног.

Насколько сумасшедшей я покажусь любому психиатру, по шкале от одного до десяти?

Десять из десяти, – эхом раздаётся в голове.

Эдзе берёт мою порезанную ладонь и прижимает к одной из страниц гримуара. Я чувствую жжение, перерастающее в нечто нестерпимое. Из горла вырывается крик. Я дёргаю рукой, пытаясь вернуть её, но Эдзе держит не по-человечески крепко.

Язык, на котором он читает заклинание, напоминает смесь английского, итальянского и китайского. Я пытаюсь вслушиваться в слова, чтобы отвлечься от боли, но это становится невозможным, когда она переходит на новый уровень.

Ещё некоторое время назад мне было холодно, но теперь футболка под курткой липнет к спине из-за пота, а пелена перед глазами из прозрачно-серой превращается в густой молочный занавес.

Я снова кричу.

Ритуал длится целую бесконечность. Я не понимаю, что именно делает Эдзе, потому что спустя некоторое время окончательно теряю зрение. Помутнённый рассудок заставляет поверить в то, что я умираю несколько раз подряд.

В неопределённый момент я отключаюсь, и меня уносят воспоминания, контролировать появление которых я не могу. Вокруг меня люди, которых я когда-то знала, включая и тех, с кем познакомилась в теле Аполлинарии. Я в комнате, полной знакомых незнакомцев. Они говорят наперебой, пытаясь до меня достучаться, и с каждым произнесённым ими словом общий шумовой фон множится, обретая физическую форму сильного ветра и сбивая, растворяя собой людей, стоящих дальше всего.

Так вскоре в комнате, полной знакомых незнакомцев, остаётся лишь один.

– Христоф, – зову я.

Так я понимаю, что всё закончилось. Боль проходит, оставляя после себя горький привкус крови на языке.

Я снова на крыше. Кроме Эдзе рядом со мной никого нет. Ведьмак следит за чем-то, запрокинув голову, и я, следуя направлению его взгляда, нахожу в небе тонкую змейку чего-то серого. Оно направляется к нам и находит своё пристанище точно в магической чаше, поставленной на выступ крыши, где совсем недавно бурлила смоляная жижа.

Всё, что осталось от Христофа. Он умер злодеем, но стражи всё равно решили отдать ему должное, предав прах защитному полю по всем законам, и это кажется мне правильным.

– Зачем он вам нужен? – спрашиваю я.

Пока пепел не разлетелся из-за поднявшегося ветра, Эдзе поспешно накрывает чашу узорчатой крышкой.

– Для нас обоих будет лучше тебе этого не знать, – говорит он.

Эдзе не смотрит мне в глаза. Это пугает.

Чашу Эдзе прячет в кожаную сумку. Туда же идёт гримуар и прочие вещи, которые он использовал во время ритуала. Их оказывается больше, чем я помню.

– Подними руку, – бросает Эдзе, не отрываясь от своих сборов.

Я понимаю, о чём он, только когда опускаю глаза вниз и вижу лужицу крови, источником которой являются капли, стекающие с моих пальцев. Я поднимаю руку, сгибая её в локте. Символы клятвы на второй руке светятся яркими огнями. Они – причина, по которой я всё ещё жива. Именно клятва помогает истощённому организму восстанавливать силы.

– У тебя анемия, – сообщает Эдзе бесцветным голосом. Он достаёт из сумки бинт. Подходит ко мне, наскоро перебинтовывает мою ладонь. – Кровь слишком жидкая.

– Понятно.

– Что тебе понятно? – на губах ведьмака играет издевательская ухмылка. – С таким диагнозом нужно быть максимально осторожной. Одно чуть более серьёзное ранение – и ты истечёшь кровью раньше, чем кто-то из ваших миротворцев решит проиграть в доктора.

Закончив с бинтом, Эдзе бегло осматривает меня. Я вижу себя в его глазах маленькой, глупой девчонкой.

– Это было не так уж и больно, – вру я, храбрясь без причины. – То есть, больно, конечно, но не на десятку.

– Ты обожди немного, – произносит Эдзе холодно. Закинув сумку на плечо, он спрашивает: – Что скажешь Совету, когда они узнают? А они точно узнают, тут ты не сомневайся.

– Для нас обоих вам будет лучше этого не знать, – передразниваю я его слова, но без той доли сарказма, которую должна была бы в них вложить.

Я чувствую себя такой уставшей, что на лишние эмоции у меня попросту нет энергии.

– Ты очень смышлёнаядевчонка, Слава Романова, – говорит Эдзе. Он пятится назад, пока не упирается ногами в бордюр крыши. Так же, не оборачиваясь, забирается на него. – Надеюсь, нам больше никогда не придётся иметь друг с другом дело.

Он делает один большой шаг назад и падает с крыши. Мгновение после того, как Эдзе исчезает из поля моего зрения, ввысь поднимается огромный чёрный ворон.

Только покинув крышу, преодолев пару кварталов и оказавшись дома, я, рухнув лицом в подушку, додумываюсь до того, что своей неожиданностью пробирает ознобом каждую клеточку тела: я же чертовски боюсь высоты.

Как я могла забыть об этом, стоя на крыше самого высокого в городе здания?

Я переворачиваюсь на спину, тяжело вздыхаю. Мои глаза закрыты, но не думаю, что до подъёма мне удастся прикорнуть хотя бы на один час.

***

– Ну, и куда ты пропала вчера? – строго спрашивает Антон вместо приветствия.

Я застаю его за битьём груши. На Антоне тонкая футболка зелёного цвета, и я ничего не могу с собой поделать, кроме как смотреть на его спину и представлять аккуратно сложенные в специальных воздушных мешках у него под кожей чёрные крылья сирены.

– Если хочешь, чтобы наши занятия продолжались, тебе придётся соблюдать режим. Никаких срывов тренировок. Никаких опозданий и сокращений времени по личным нуждам. Беспрекословное выполнение…

– Могу я кое-что спросить? – интересуюсь я невзначай.

Понимаю, что перебила Антона, с запозданием, лишь когда он перестаёт колотить грушу и смотрит на меня, вопросительно изогнув бровь.

– Беспрекословное выполнение всех заданий, которые будут на повестке тренировочных часов, – продолжает Антон. – Без нытья, без слёз. Ты сама пришла ко мне с просьбой вернуться в строй. – Антон выравнивает грушу, подвешенную к потолку, чтобы та перестала раскачиваться, снимает боксёрские перчатки. Я не могла и подумать, что мой уход так его заденет, но сейчас он уж слишком груб. И это, как я могу судить по нашему непродолжительному знакомству, не в его стиле. – Вот теперь я закончил. Теперь ты могла бы просить разрешение задать вопрос.

– Как вы познакомились с Татьяной?

Антон одаривает меня прищуренным взглядом:

– Это определённо не тот тип информации, о которой тебе стоит беспокоиться.

Он мне не доверят. Ещё бы, с чего вдруг? Закончив с перчатками, Антон уносит их в кладовую. Его путь обратно пролегает через секцию с оружием, поэтому возвращается Антон с двумя тренировочными катанами.

– Я ушла, потому что всё видела, – признаюсь я, когда Антон протягивает мне одну, выполненную из дерева и не несущую в себе никакой угрозы ни для него, ни для меня.

– Видела что?

– Ваши крылья. Вы – химера.

Антон дёргает плечами.

– Не понимаю, о чём ты.

Я, даже не пытаясь как-то замаскировать внимательный взгляд, осматриваю лицо Антона. Оно больше не кажется мне правильным. Я словно начинаю видеть всё то, что не замечала раньше – те черты, которые выделяются на фоне остальных. Каждая из них – чужая для другой и словно когда-то уже бывшая в употреблении.

– Вы химера, – повторяю я. – Я помню вас.

Помню его среди прочих. Помню, как он стоял во главе клина в широком поле. Помню, как он стал одним из первых, кто заговорил со мной, показав пример остальным химерам, продолжавшим считать меня угрозой.

То есть, не меня. Аполлинарию, разумеется.

– Помнишь меня? – переспрашивает Антон.

Я киваю, хотя не знаю, как объяснить ему, что конкретно имею в виду.

– Это сложно, – говорю я.

– Сколько тебе лет?

– Скоро будет восемнадцать.

– Ты не можешь меня знать.

Сказанное мной явно никак не хочет укладываться у Антона в голове.

– Я была не собой, когда мы встретились.

Это ещё больше запутывает мужчину. Он трясёт головой. Перекладывает обе катаны в одну руку, второй проводит по волосам. Они у него светлые, что для сирены – не редкость, а дикость. Я думаю о возможных генных комбинациях, которые Христоф мог использовать при создании Антона, и окончательно теряюсь, когда понимаю, что его, кроме крыльев, больше ничего не выдаёт.

– Я не понимаю, – Антон качает головой. – Что ты имеешь в виду?

– Я некоторое время была в теле Аполлинарии… Мне пришлось вернуться в прошлое, и…

Я замолкаю, потому как реакция Антона начинает меня пугать. Он не перестаёт качать головой, отрицая все слова, что я сказала, скажу или только собираюсь сказать. Он не сводит с меня взгляда холодного, почти что мёртвого.

Помещение тренировочного корпуса наполняется запахом металла.

– Вернуться в прошлое, чтобы спасти хороших людей…

Мои попытки не увенчиваются успехом. Катаны падают Антону под ноги, и пока он сам едва ли обращает на это внимание, мой взгляд прикован только к ним. Оружие распадается на части. На слишком много частей – так не должно быть. Я слежу за каждой: они одна за другой проваливаются в пол, внезапно ставший вязким, как зыбучие пески, но липким и жидким, как… мазут.

Что-то толкает меня в грудь. Пока я неестественно медленно падаю назад, я вижу, как Антон улетает прочь на своих широких чёрных крыльях. В одном с ним направлении устремляется взявшийся из ниоткуда огромный чёрный ворон.

Всё вокруг меняется, и вот я падаю с крыши. Чтобы понять, как много осталось до столкновения, я, борясь с ветряным потоком, с трудом, но переворачиваюсь на живот.

Не больше пары метров.

Я распахиваю глаза, когда острая боль пронзает нижнюю челюсть. Подо мной – пол и такой ненавистный мне зелёный ковёр. Ему удалось лишь смягчить падение с кровати, но не свести последствия к минимуму – я ударилась подбородком и прикусила язык, вмиг распухший во рту.

– Слава? – обеспокоенно спрашивает Артур, перешагивая порог моей комнаты.

Он помогает мне подняться, усаживает на кровать.

– Услышал твой голос и решил проверить, всё ли в порядке, – объясняется Артур, хотя я его об этом и не прошу. – В последнее время ты часто разговариваешь во сне.

Чуть помедлив, я качаю головой. Когда боль в языке утихает, я не без труда произношу:

– Я очень устала, Артур.

Сейчас утро, день только начался, и для Артура мои слова едва ли будут иметь хоть какой-то смысл, но я действительно настолько измотана, что думать разумно – это последнее, на что я способна. Порезанная Эдзе ладонь страшно ноет. Клятва скоро приведёт руку в порядок, но останется шрам, происхождение которого мне ещё придётся объяснять каждому любопытствующему.

Особенно родителям. Что же я скажу маме и Дмитрию?

– Это нормально, – говорит Артур. – Середина недели. К четвергу все чувствуют себя ужасно.

– У меня в последнее время одни четверги на неделе.

Артур усмехается, принимая мои слова за шутку, и за это у меня возникает беспредельное желание залепить ему пощёчину. Я буквально умираю, а ему смешно? Что он за брат такой? Но гнев пропадает так же быстро, как вспыхивает. Уже спустя мгновение я напоминаю себе, что сама выстроила между нами стену. Сердиться на Артура за то, что он не может докричаться до меня через неё – глупо.

– Ущипни меня, – я протягиваю Артуру здоровую руку.

Он вопросов не задаёт и мигом выполняет просьбу, заставляя меня пискнуть от боли.

– Спасибо, – вздыхаю. – Значит, я не сплю.

– Всегда рад.

Артур улыбается поджатыми губами. Мне бы хотелось верить, что он когда-нибудь сможет увидеть в моих глазах нечто большее, чем я ему позволяю, но, к сожалению, не все умеют читать между строк.

– Завтракать будешь?

– Разумеется, – киваю я.

– Из кухни пахнет блинчиками.

– Обожаю блинчики!

– Я знаю, – Артур легко толкает меня плечом. – Кстати, вчера спрашивать не стал, поздно уже было, но чего Ванька-то приходил? И почему не остался переночевать, а пошёл домой во втором часу ночи?

– Он приходил поговорить о личном, – произношу я осторожно.

Ведь тот факт, что девушка, в которую он без оглядки влюблён, болеет раком, по-другому никак не назовёшь.

– Что ж, – Артур серьёзнеет. – Любая тема не отменяет того, что, ради приличия, он мог хотя бы заглянуть ко мне и поздороваться!

– Да, – соглашаюсь я. – Ты прав.

Не хочу вспоминать вчерашний конец дня. Не хочу, чтобы перед глазами снова возникало заплаканное лицо Вани и его красно-оранжевые глаза. Не хочу снова слышать в своей голове его голос, полный отчаяния. Не хочу смотреть, как на осколки разлетаются стёкла очков, когда Ваня бросает их в стену. Не хочу чувствовать в своих руках его окрепшее после обращения, но всё равно такое слабое тело. Не хочу вспоминать, как пыталась подобрать правильные слова, борясь с желанием расплакаться ему в унисон.

Клятва делает свою работу, и Лена не покинет Ваню так скоро, как мог бы сделать это обычный человек. И всё же это не может перекрыть факт наличия нависшей над Лениной головой смерти, только и ждущей, когда магия даст слабину.

– Ладно, оставлю тебя, – Артур хлопает меня по коленке и встаёт. – Собирайся. И кстати, начинай думать насчёт подарка. Я не хочу позориться четвёртый год подряд, мучаясь, придумывая для тебя сюрприз и попадая впросак, когда дарю тебе то, что тебе потом приходится передаривать.

– Хорошо, – киваю я.

Как только Артур покидает комнату, я достаю из-под кровати толстую тетрадь, где после вечерне-ночного визита Вани уже успела исписать несколько листов, и делаю короткие пометки о своём старшем брате – на самом деле, намного лучшем сиблинге, чем я когда бы то ни было могла стать для Дани или Вани в своей предыдущей истории.

“Артур, вероятно, любит меня” , – писать раненой рукой – настоящая пытка, но я задаюсь целью хотя бы закончить мысль. – “Я хочу полюбить его в ответ, но разве это возможно, пока мне тяжело сладить даже с самой собой?”

На вопросительном знаке пальцы меня подводят, и я веду рваную линию вниз. Однако возникшая лёгкость на душе перекрывает эту неудачу.

Дневник и правда оказался неплохой идеей. Спасибо, Вань. Я твоя должница.

***

– Спасибо, что согласилась прогуляться со мной. Первые два урока отменили, а возвращаться домой и сидеть, втыкать в телевизор мне совсем не хочется.

– Всегда рада, – отвечаю я с улыбкой.

И правда. Рядом с Лией, особенно в моменты вроде этого, когда всё так похоже на наши прошлые отношения, я чувствую себя лучше. Проблемы, – почти, – отходят на второй план, и я могу просто расслабиться в компании своей, – когда-то, – подруги.

Я стараюсь не таращиться на Лию прямо, в основном смотря перед собой и лишь бросая на неё взгляд, когда она ко мне обращается, но желание наверстать все те мгновения, когда мы были в разлуке, оказывается сильнее меня.

Иногда я умудряюсь забыть, насколько она красива. Зато потом никак не могу насмотреться, хотя сейчас это как в открытую глядеть на солнце.

Прекрасно? Безусловно.

Но ещё немного больно.

– Могу я поделиться с тобой одним наблюдением? – спрашивает Лия.

Она неловко пинает камень, попадающийся ей под ноги, носком своего красного бархатного сапога.

– Давай.

– Мы ведь в школе не так уж и хорошо общались. В смысле, ты была дочерью директора штаба, а я – ведьмой. Мы определённо имели больше общего, чем другие, но никогда не разговаривали о чём-то, что не касается занятий.

– Можешь не продолжать, кажется, я понимаю, о чём ты… – перебиваю я, но меня сразу обрывают в ответ:

– Нет, погоди. Дослушай. Я… вроде как, теперь жалею, что в школе мы с тобой не дружили. Не знаю, почему, но твоё общество кажется мне правильным, несмотря на то, что это идёт в абсолютный разрез с мнением моих родителей.

Я усмехаюсь. Мать и отец Лии ни в прошлом, ни в этом времени так и не смогли понять, что стражи им не враги. Сомнительная стабильность, конечно, но всё равно приятно.

– Это очень мило, – произношу я.

Лию моя реакция смущает. Она толкает меня в плечо, заставляя пошатнуться.

– Не смейся надо мной! – требует она. – И не подумай, что я цепляюсь за тебя как за последний шанс, или что-то вроде того.

– О, поверь мне, об этом я подумала бы в последнюю очередь. Вокруг тебя всегда было много народа, и…

– Все они не были моими друзьями, чтоб ты понимала. Толпа ради толпы. Чтобы избежать одиночества, наверное.

Лия замолкает, прикусывает нижнюю губу. Её взгляд устремляется на дорогу. Я догадываюсь, что осталось недосказанным в и так излишне откровенном для относительного незнакомца предложении. У Лии нет друзей. Последнее, что я хотела бы для неё, для самой чудесной, доброй и отзывчивой девушки – это чтобы она чувствовала себя одинокой.

– Если тебе когда-нибудь захочется позвонить мне в два часа ночи и пожаловаться на бессонницу – я к твоим услугам, – говорю я и протягиваю ладонь в сторону Лии

Немного страшно, ведь я не знаю – примет ли она этот жест за милосердие, доброту или искреннее проявление дружелюбия. Не хочу, чтобы она думала, что я жалею её. Тем более, та Лия, которую я знаю – она бы никогда не потерпела снисходительного отношения к себе.

– Это то, что делают друзья, – поясняю я на всякий случай. – Мы… Конечно, не… Но, знаешь…

Лия спасает меня от неловкого подбирания нужных слов, принимая ладонь. Секундное сжатие – вот уже она хватает меня под руку, точно как раньше.

Мне везёт скрыть широкую довольную улыбку за внезапным зевком.

– Ты хороший человек, Слав, – заявляет Лия. – Когда-нибудь я познакомлю тебя со своими родителями, и, может, тогда они поймут, что стражей не стоит ненавидеть.

Лия говорит о том, что я уже давно хотела бы услышать в свой адрес, но даже с уст одного из тех редких людей, чьё мнение для меня важно, слова не кажутся правильными.

Лия называет меня хорошей, но она видит лишь верхушку айсберга.

– У тебя глазные яблоки серого цвета, – вдруг произносит она, внимательно разглядывая меня сбоку.

Я прикрываю один глаз и зачем-то касаюсь века подушечками пальцев.

– И что это значит?

– Либо ты в последние восемь часов курила цветы розового ромаля, либо не спала две ночи к ряду, либо взаимодействовала с тёмной магией.

Я тру веко. Когда открываю его, всюду, куда смотрю, вижу белые пятна чудаковатой формы.

– Ничего я не курила, – отвечаю я.

– Что-то подсказывает, что и не во сне здесь дело, – свободной рукой Лия достаёт из заднего кармана джинсов несколько купюр. – Но за кофе мы всё-таки заскочим, я знаю одну отличную кофейню. Не расскажешь, что произошло?

– Это долгая история.

– Такого типа истории – мои любимые.

Я пожимаю плечами. Лия коротко вздыхает.

– Полагаю, не моё дело, да?

– Нет, всё нормально… Моя подруга Нина. Она защитница, и так случилось, что она уже долгое время лежит в коме. А вот это, – Лие приходится отпустить меня, чтобы позволить снять перчатки. Я сжимаю и разжимаю перебинтованную ладонь в кулак. Всё ещё болит, но это мелочи по сравнению с тем, что я чувствовала во время ритуала. – Та цена, которую мне пришлось заплатить, чтобы её вылечили.

– И как? Сработало?

– Пока не знаю. Мне было сказано, что на это нужно время.

– Надеюсь, всё будет хорошо.

– Спасибо.

Лия снова подхватывает меня под руку. Лёгкий ветер доносит до меня ненавязчивый запах лаванды, которой пахнут не спрятанные под беретом волосы ведьмы. Лия начинает рассказывать какую-то историю, – возможно, повисшая на короткое мгновение пауза показалась ей слишком тяжёлой? – и я, хоть и с каждым шагом сильнее ощущаю недомогание, слушаю её внимательно.

Жизнь стражей состоит из вечного: “А что, если мы не дотянем до рассвета?”, а потому я не хочу упускать ни единого мгновения с теми, кого любила, люблю и, надеюсь, ещё долго буду любить.

Кофейней, упоминаемой Лией, оказывается та самая, где делают мой любимый карамельный латте. Лия заходит внутрь, оставляя меня ждать снаружи. Я присаживаюсь на скамейку и, пока есть время, проверяю телефон – не звонил ли кто, – и листаю социальные сети, где после моего возвращения из прошлого пришлось многое изменить. Я без зазрения совести удалила лишние контакты и весь чуждый мне контент.

Именно с собственных профилей я узнала, что Слава Романова из Дуброва предпочитает детективные фильмы и литературу, за просмотром и чтением которых я засыпаю, и слушает инди-поп, которым меня можно пытать.

Такая нелепость.

– Как ты вообще до сих пор с ума не сошла с таким беспорядком в голове?

Я поднимаю глаза. Напротив меня стоит Рис. На нём фиолетовый боевой костюм – тот самый, в котором он станцевал первый танец с любовью всей его жизни и последний раз улыбнулся мне, прежде чем я спустила курок.

Я знаю, что он мёртв. Но то, что сейчас смотрит на меня его голубыми глазами, слишком похоже на реальность.

– Тебе стоило бы видеть себя со стороны, Ярослава, – произносит Рис. – Удивление – недостаточная мера твоей эмоции.

– Это невозможно, – шепчу я.

– Может быть, – Рис подходит ближе, садится рядом. – Ты уже давно должна была понять, что в пространстве существует бесчисленное количество исходов, и каждый из них одновременно и происходит в реальности, где ты существуешь, и не происходит тоже.

– Я не понимаю…

– Это неважно, – Рис кладёт скрещенные в замок ладони себе на колени. – Итак, о чём ты хочешь поговорить?

– Я не…

– Мы же оба понимаем, что я не появился, не будь тебе нужен.

Я провожу ладонями по волосам. Закрываю глаза, трясу головой.

– Это всё из-за заклинания Эдзе, – решаю я.

– Отчасти. Можно сказать, оно послужило толчком.

Лия выходит из кофейни с двумя картонными стаканчиками и бумажным пакетом с кексами. Мы возобновляем прогулку, но даже тогда Рис никуда не исчезает. Лия продолжает рассказывать о себе. Что-то из этого я уже когда-то знала, что-то случилось только в этом времени. Но если до кофейни я слушала её внимательно, запоминая, то сейчас я никак не могу сконцентрироваться на её словах, пока Рис плетётся по правую руку от меня.

– Во сколько, ты говоришь, у тебя начинаются занятия? – спрашиваю я, перебивая Лию, но понятия не имея, на важном ли месте.

Лия бросает взгляд на циферблат наручных часов.

– Через полчаса.

– Тогда, я надеюсь, ты не очень обидишься, если я тебя покину?

Лия смотрит на меня озадаченно. Она явно не ожидала дезертирства.

– Что-то случилось?

– Я кое-что вспомнила… – бормочу я. Рис ухмыляется моим словам. – Вспомнила, что у меня есть одно важное дело, которое я должна была сделать.

– Ладно, – протягивает Лия расстроенно. Немного помолчав, добавляет: – Тогда ещё созвонимся.

Я благодарно киваю. Разворачиваюсь на пятках и собираюсь уходить, когда решаю сделать ещё кое-что перед уходом. Дружеские объятия на скорую руку неловки и наполнены смущением, но Лия, кажется, ждала их не меньше моего.

Когда отстраняюсь, вижу улыбку на её губах.

Мы были друзьями, и мы можем стать ими снова. Я знаю это, и Лия знает тоже. Возможно, некоторые люди просто созданы для того, чтобы быть рядом в любом времени и любой истории?

– Ты её любишь, – говорит Рис, когда мы уже удаляемся от Лии.

– Тебе-то откуда знать? – спрашиваю я немного брезгливо.

Остатки кофе, несмотря на то, что он горячий и его лишь чуть меньше половины стаканчика, выпиваю залпом. Горло и язык горит, но зато теперь ничто не мешает мне ускорить шаг.

– Я – это ты.

– Между нами нет абсолютно ничего общего.

– Ну да. В отличие от Власа, например. Складно ты ему врёшь.

Я молчу. Сжимаю картонный стаканчик и кидаю его в мусорное ведро, мимо которого прохожу. Надежда на то, что если я буду игнорировать Риса, он уйдёт, тает вместе с тем, как он снова заговаривает:

– Ты видишь, как он похож на меня. Замечаешь это лучше кого-либо другого. Ты была свидетелем того, как легко я завладел его волей. Да, сейчас меня нет, но что может помешать самому Власу при особых обстоятельствах показать свою тёмную сторону? Так ли ты уверена в том, что он – воин на стороне добра?

Я хочу пуститься в спор, переходящий на крик. Я хочу ударить Риса в его до безобразия ровный нос. Я хочу всеми правдами и неправдами доказать ему, как он не прав, вот только лишь на одно короткое мгновение.

А потом понимаю: я пытаюсь вступить в спор с самой.

– Пожалуйста, уходи, – умоляю я дрожащим голосом.

Рис пристально разглядывает меня.

– Заставь меня. Это только в твоей власти.

Я качаю головой. Останавливаюсь. Крепко зажмуриваюсь. Открываю глаза, но Рис всё так же остаётся на месте.

– Попробуй что-нибудь другое, – с издёвкой предлагает Рис.

Именно после этих его слов я понимаю, что настоящего Риса в этом видении меньше, чем кажется на первый взгляд. Потому что Христоф, которого я знала, хоть и был общепризнанным преступником, но никогда не стал бы мучить меня.

Я возобновляю шаг, ускоряясь. Рис мелькает рядом, не отставая. До штаба идти недолго, но с такой компанией я уже знаю: дорога превратится в бесконечное хождение по мукам.

– Неужели будешь молчать? – спрашивает Рис.

Больше он ничего произнести не успевает – у меня в кармане звонит телефон. Я достаю его и вижу на дисплее имя Бена.

– Да, я пропустила занятие по ведению разведки, – говорю вместо приветствия. – Нет, мне ни капельки не стыдно.

– Я тоже не там, – отвечает Бен. – И звоню по другому поводу.

У него обеспокоенный голос. У меня в груди зарождается неприятное чувство.

– В чём дело?

– Эдзе забрал Нину, и теперь весь штаб стоит на ушах. Они считают, что это умышленное похищение.

– Уже в пути, – бросаю я и отрубаю вызов.

А когда поднимаю глаза перед собой, Риса и след простыл.

Десятка слов и трёх секунд разговора Бену хватило, чтобы отвлечь меня от нежелательного видения.

***

Я гляжу на Власа и не могу совладать с эмоциями. Мне страшно хочется обнять его в благодарность и может даже поцеловать… но только не при таком большом количестве свидетелей. Он прикрыл нас. Прикрыл, сам того не понимая. Прикрыл, рискуя не только своим местом в Совете, но и авторитетом в принципе. Прикрыл, несмотря на подозрительность всей ситуации в целом.

Прикрыл.

Славе Романовой из Дуброва чертовски повезло.

Мне чертовски повезло.

– Повтори ещё раз, – просит Даня. – Что ты сказал дяде Диме?

– Что сам перенёс Нину в Академию к профессору, услышавшему о нашей проблеме и изъявившему желание помочь.

– И Дмитрий не потребовал объяснений?

– Потребовал. Я назвал ему пару имён и несколько фактов, которые окончательно убедили его в моей правоте.

– А что, если он захочет связаться с директором Академии? – к сомневающемуся Дане присоединяется и Марк.

Мы на их территории, на территории миротворцев – в медкорпусе, где всё должно быть подчинено только двум истинам: медицине и общественному порядку. И именно их я так варварски перечеркнула, когда позволила Эдзе забрать Нину.

– Это будет значить, что он поставил под сомнение мою компетентность как члена Совета, – Влас самодовольно улыбается. – Не думаю, что он пойдёт на такой поступок.

Несмотря на всю уверенность, с которой Влас это произносит, замолчав, он скашивает на меня немного виноватый взгляд, словно ему стыдно передо мной за то, что он говорит о моём отце в таком контексте. Но ведь так и есть, думаю я. Влас намного старше Дмитрия не только в плане возраста, но и в плане ранга, что уж говорить о знаниях, которыми он обладает.

– Ты лучше всех, – говорю я и легко дотрагиваюсь до руки Власа. – Спасибо.

– Не за что, – отвечает он, расслабляясь под моим прикосновением. – Но мне всё ещё нужны ответы. Я помню, ты говорила о сделке с Миллуони, так что, полагаю, это он забрал Нину?

– Мы ещё вот это нашли на подушке, – Марк протягивает мне какую-то бумажку, но я не хочу привлекать лишнее внимание к своей перебинтованной конечности, а потому прикидываюсь не очень сообразительным человеком и складываю руки на груди. Вместо меня записку принимает Влас. Разворачивать её не приходится – записка представляет из себя буквально жалкий клочок с нацарапанным на нём не менее жалким единственным словом: “Удачи” . И подписью, получившейся не с первого раза: “Э” – зачёркнуто, “М” – смазано и слишком жирно; видимо, кое-кто чересчур сильно давил на ручку.

– Да, – подтверждаю я. – Это определённо Миллуони.

– Он, я надеюсь, знает, что делать? – спрашивает Влас, сминая записку в кулаке.

– Должен. К тому же, я попросила его, чтобы он взял с собой Шиго для контроля. Она уж точно не позволит ему и лишнего шага ступить.

Дверь распахивается, и в медкорпус входят миротворцы во главе с куратором. Сергей уже наверняка знает “правду” Власа, а потому не задаёт никаких вопросов, когда бросает взгляд на опустевшую Нинину койку.

– Вам пора, – произносит Марк, понижая голос. – У Сергея сегодня, как вы можете понимать, уже с утра день не задался.

– Уходим, – соглашается впервые произнёсший хоть что-то после моего прихода Бен.

Мы с Власом последними покидаем медкорпус, и это позволяет нам ненадолго остаться одним в маленьком коридорчике между оставленным помещением и общей комнатой миротворцев. Я не успеваю придержать дверь перед нами, когда Влас кладёт на неё свою ладонь, прикрывая. Так спина Бена и лицо Дани становятся недоступными моему взгляду.

– Что такое? – спрашиваю я.

Влас берёт меня за руку, чуть выше локтя, и дёргает вверх, заставляя вытащить ладонь из кармана куртки.

– Это… – начинаю я, готовая оправдываться, но Влас тут же перебивает меня:

– Ты спрашивала о ритуале изъятия. Я знаю, как он проходит и что для него нужно. – Влас хмурит брови. – Ты должна быть в кровати, а не на ногах, пить много жидкости и восстанавливаться.

– Я в порядке.

– Когда раны стража достаточно сильные, клятва создаёт обманный эффект, благодаря которому её носитель чувствует себя хорошо, несмотря на замедленное заживление. Похоже на действие наркотических средств.

– Влас, – я произношу его имя с нажимом. – Я в порядке. Правда.

– Зачем ты терпишь, когда я могу помочь?

Влас подкатывает левый рукав своей чёрной водолазки до локтевого сгиба, демонстрируя мне два шрама от заклинаний. Один, маленький и тонкий, он использовал когда-то давно, чтобы излечить мою сломанную в двух местах ногу, а другой, жирный, выпуклый, напоминающий слизня, совсем свежий. Именно он помог нам выиграть время, чтобы спасти Ваню.

Я знаю, что имею право воспользоваться помощью Власа. И какая-то часть меня настойчиво хочет этого, но другая не перестаёт твердить о том, что боль – это напоминание.

Напоминание о том, что произошло и только произойдёт. Напоминание о том, что за каждым моим шагом, каждым действием и каждым принятым решением следует вереница последствий.

– Можешь, – соглашаюсь я, кивая. Берусь за край рукава Власовой водолазки и тяну его обратно, скрывая предплечье. – Но не должен. Оно того не стоит.

Влас глядит на меня непонимающе. В его голове, могу поспорить, ещё никогда не появлялось так много нерешённых вопросов разом.

– Последние недели меня не покидает странное ощущение, что когда я смотрю на тебя, вижу абсолютно незнакомого мне человека, – задумчиво произносит он.

Это откровенное заявление не должно причинять мне боль, но именно это оно и делает. И хотя слова Власа имеют разный смысл для нас обоих, они приводят к одному итогу: и Власу, и мне становится внезапно неуютно рядом друг с другом.

От возникшей неловкости нас спасает Бен. Он приоткрывает дверь вместе с тем, как Влас шумно вдыхает, чтобы сказать что-то ещё.

– Вы чего? – спрашивает Бен, с любопытством нас разглядывая.

– Ничего, – отвечает Влас вместо того, что планировал.

Бен шире открывает дверь, ведущую в общую комнату миротворцев, намекая на то, что нам пора выдвигаться. Влас, стоящий ближе, идёт первым. Я ещё секунду топчусь на месте, прежде чем двинуться следом.

– Что-то вы какие-то кислые оба, – шепчет Бен мне на ухо. – Проблемы в постели?

– Ещё один такой вопрос, и проблемы с постелью будут у тебя, потому что встать с неё без помощи врача ты уже не сможешь.

Бен отклоняется в сторону синхронно с тем, как моя рука поднимается в воздух в агрессивном взмахе.

– Боже мой, какие мы нервные! – Бен качает головой. – Хоть спросить, идёшь ли ты на занятия, могу, или тоже лучше не стоит?

– А что сейчас?

– Военная топография.

На секунду я задумываюсь, не скрывает ли Бен под этим позывным дела, касающиеся только нас, но его вид совершенно не похож на заговорщицкий, а выражение лица, с которым он это произносит, и вовсе отдаёт усталостью.

– Да, кстати, – Даня, идущий перед нами, притормаживает, чтобы что-то достать из рюкзака за спиной. – Вот, держи.

Он протягивает Бену скрученный в рулон лист. Когда Бен стягивает с него резинку и разворачивает, я вижу начерченную от руки карту местности.

– Чувак, ты лучший! – благодарно присвистывает Бен.

Карта выполнена идеально. Без смазанных черт, без неровных штрихов. Ни один цвет, в который окрашены объекты, не выходит за его грани.

– Ты что, заставляешь Даню делать за тебя домашку? – уточняю я, не забывая о возмущённых нотках в голосе.

Бен, не отвлекаясь от разглядывания карты, пожимает плечами. Даня, тем временем, достаёт из рюкзака ещё один такой же рулон.

– А это для тебя, – произносит он, улыбаясь немного виновато. – Я подумал, что тебе сейчас не до этого.

Не знаю, как, но Дане удалось начертить одинаковые карты двумя разными почерками.

Мне стоило бы остаться гордой, – (и в итоге получить от Юрия Геннадьевича “неуд” за невыполненное задание), – но чем дольше я разглядываю Данину работу, тем сильнее начинаю убеждать себя в том, что та уже выполнена, и хуже точно не станет, если я приму её.

Ведь не зря же Даня сидел за столом, сгорбившись, чёрт знает сколько часов подряд?

– Ты и правда лучший, – соглашаюсь я, не в состоянии скрыть восторг.

Даня скромно улыбается и дёргает лямку рюкзака в быстром, нервном жесте.

– Ладно вам, мне не сложно, – отвечает он. А когда Бен, сияющий и предвкушающий хорошую оценку, чуть отдаляется от нас, уходя вперёд, полушёпотом добавляет, глядя точно мне в глаза: – Спасибо, что была с Ваней вчера. Я… – Даня трёт лоб. Краем глаза я замечаю остановившегося и внимательно нас разглядывающего Власа. – Я ночевал у Амелии, звонков не слышал. – Даня сильно хмурится. – Скажи мне честно, я плохой брат?

– Ну что ты, – я качаю головой. – Ты ведь не знал.

Даню такой ответ явно не устраивает. Возможно, ему было бы легче, если бы я сейчас в чём-нибудь его обвинила, но как я могу, если к тому, что случилось вчера вечером между Леной и Ваней, никто не был подготовлен?

– Я должен был, наверное, почувствовать, или что-то типа того, – Даня так сильно кусает губы в паузах между предложениями, что я начинаю не на шутку волноваться за его состояние. – Это разве не фишка близнецов?

– Понятия не имею. Но то, что ты так себя мучаешь, делу явно не помогает.

Даня кивает, но, скорее, на автомате, нежели действительно в качестве согласия на сказанное мною. И тогда я тянусь, чтобы крепко обнять его за шею.

– У тебя будет ещё уйма времени, чтобы быть рядом с Ваней в нужные для него мгновения, – тихо сообщаю я ему на ухо. – Так что не переживай о том, что уже случилось.

Взгляд скользит по продолжающему стоять неподалёку Власу. Я вижу, что он напряжён, и, кажется, пытается подслушать наш разговор, даже несмотря на обратившегося к нему миротворца.

“Не переживай о том, что уже случилось” , – говорю я Дане, чтобы ему стало легче.

“Прошлые ошибки – это то, что будет преследовать тебя до конца твоих дней” , – говорю я себе, чем делаю только хуже

Как это вообще работает?

***

Юрий Геннадьевич словно сошёл с худших анекдотов про студентов и преподавателей, которых те ненавидят. Одним своим видом лысоватый худой мужчина в круглых очках и по форме, которая болтается на нём мешком, вызывает у меня раздражение на клеточном уровне. А стоит ему только рот открыть – так вообще трясти начинает.

– Передаём, начиная с задних парт, свои карты мне на стол, – у Юрия Геннадьевича скрипучий, как старые дверные петли, голос. – Я проверю их, пока вы будете писать проверочную работу по основным элементам содержания карт.

Мысленно я переворачиваю стол и в панике выбегаю из кабинета, но фактически я лишь тяжело вздыхаю и гляжу на Бена по левую руку. Его потерянное выражение лица даёт мне немного успокоиться.

– Кое-кто, я так понимаю, не готовился? – спрашивает Лейла, склоняясь к столу, чтобы переманить внимание Бена, сидящего между нами, на себя.

Волосы Лейлы, заплетённые в толстую причудливую косу, спадают с плеча на столешницу. Я не могу долго смотреть ей в глаза: её полупрозрачные радужки вызывают у меня смешанные ощущения. Они напоминают мне чистые глади озёр и противных рыб-стекляшек одновременно. Это сбивает с толку.

– Это что, так очевидно? – уточняет Бен, поворачивая голову в её сторону. – Я слишком обильно потею?

– От твоего дёрганья ногой шатается парта.

Бен успокаивается, правда тут же находит замену в том, чтобы стучать пальцами по столу.

– Почему это вообще так тебя беспокоит? – спрашиваю я.

– Потому что военная топография – профильный предмет, – за Бена отвечает Лейла, и произносит это она таким тоном, что я сразу начинаю жалеть о проявленном любопытстве. – И Юрий Геннадьевич может передать результаты проверочной Антону, чтобы он взял их во внимание на экзамене. И если тебе уже всё равно, то нам – нет.

Я одариваю Лейлу прищуренным взглядом, на который она отвечает улыбкой, вызывающей у меня желание перегнуться через Бена и вмазать ей по лицу.

Кстати, о Бене. Это что за самодовольное выражение у него на физиономии?

– Лучше бы в конспекты заглянул, пока есть возможность повторить, – говорю я.

Но Бен не успевает и руку к тетради протянуть, когда Юрий Геннадьевич громко сообщает:

– Убрать с парт всё, кроме ручек, линеек и карандашей.

Вскоре перед нами с лёгкой руки Юрия Геннадьевича оказываются листы с заданиями. У каждого свой вариант – это мы с Беном понимаем, когда быстро глядим на листы друг друга.

– Мне конец, – шепчет Бен, пока Юрий Геннадьевич в последний раз обходит кабинет, внимательно исследуя своих учеников на предмет первых попыток списывания.

– Не тебе одному, – отвечаю я, пробегая глазами по заданиям.

Из всего я смогу ответить лишь на пятую часть. Кое-что, возможно, сумею поставить наугад. А всё остальное – полный провал.

Юрий Геннадьевич занимает место за учительским столом и приступает к проверке карт. Все защитники вокруг, включая даже Бена, который ещё секунду назад, округлив глаза, пялился в лист с заданиями как баран на новые ворота, начинают что-то лихорадочно писать. Я же подпираю подбородок кулаком, принимаюсь выводить на полях бумаги ничего не значащие узоры и раздумывать о том, не сымитировать ли обморок, чтобы получить уважительную причину не сдавать работу.

– Ты планируешь хоть что-то делать? – шёпотом спрашивает Бен спустя некоторое время.

– Я делаю, – отвечаю я, не отрывая взгляда от круглых линий, оставленных синей ручкой. – Видишь, рисую.

Бен выхватывает у меня ручку и чиркает что-то в первом задании.

– Этот вариант правильный, – поясняет он под мой вопрошающий взгляд.

– Спасибо, но я не просила…

– Вторая парта! – разносится предупреждение на весь кабинет. Бен вжимает голову в плечи и утыкается в свой листок. У меня вспыхивают щёки. – Первое и последнее предупреждение.

Едва я решаю, что Бен прав и пора бы мне хотя бы попытаться немного поразмыслить над заданиями, как в кармане джинсов раздаётся жужжание. Я быстро достаю телефон и, не глядя, сбрасываю вызов. Ставлю беззвучный режим. Поднимаю глаза на Юрия Геннадьевича, но в этот раз, похоже, пронесло. Любопытство берёт верх, и я решаю проверить, кто же это всё-таки был, но не успеваю – звонок повторяется. Уже секунду спустя сбрасывается и повторяется ещё раз. Я не понимаю, что происходит, но меня пугает то, что абонент – Лия.

Меня бросает в жар.

Я едва ли думаю о последствиях, когда вскакиваю с места и вылетаю из кабинета, готовая принять следующий звонок сразу, как только он поступит.

Так и выходит, стоит мне только захлопнуть за своей спиной дверь кабинета.

– Слава, – шепчет Лия в динамик.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Что-то происходит… Что-то странное. Первый этаж весь в дыму, и сильно пахнет гарью. Мне кажется, где-то пожар, но я не уверена…

Предложение обрывается, хотя по интонации ясно, что Лия ещё не закончила. Я вздрагиваю, как если бы за шиворот попали холодные капли дождя.

– Лия? – зову я, когда на другом конце провода паузу держат слишком долго. – Лия, ты здесь?

– Да, – шёпот становится совсем тихим, мне его почти не разобрать.

– Ты одна? Где ты?

– Я в кабинете иностранных языков. Остальные ребята, они… куда-то пропали. Я стояла у доски, а когда повернулась, кабинет был пуст. – Что-то шуршит. Я представляю, как Лия, до этого прятавшаяся под столом, поднимается на ноги. – Как такое возможно? То есть… я видела всякое, но чтобы они просто пропали… Ерунда какая-то.

– Спрячься куда-нибудь, – я перебираю ступеньки ногами, спускаясь на первый этаж. – Я буду через пару минут.

До тренировочного корпуса – бегом. У большинства защитников сейчас теоретические занятия, и всё же он не пустует, но мне всё равно и на заинтересованные взгляды, и на вопросы. Мне нужен меч. Я влетаю в сектор с оружием, сталкиваясь в крошечном проёме с кем-то, чьего лица я не различаю, но кто в ответ называет меня слепой дурой. Нахожу меч, беру его свободной от телефона рукой. Такое родное чувство… словно я никогда и не разжимала пальцев, позволяя кому-то забрать у меня оружие, владеть которым – моё призвание.

– Мне очень страшно, Слав, – шепчет Лия.

Её голос бьёт по барабанным перепонкам на невероятно высокой частоте.

– Оставайся на связи, хорошо? – я включаю громкую связь и кладу телефон на пол. – Только не отключайся.

– Хорошо.

Я беру крепление для меча, цепляю его за спину фиксирую в нём меч. Не представляю, во что собираюсь ввязаться, а потому не знаю, что ещё стоит брать с собой, а от чего не будет никакого толку. Со мной только мой меч. Мы можем быть эффективным дуэтом, но ещё мы можем всё испортить. Как обычно – ничего посередине.

– Я уже в пути, – громко говорю я, чтобы Лия услышала меня. – Я знаю, где находится твоя школа, я смогу навести портал.

Нарукавник удобно обхватывает левое предплечье, закрывая собой некоторые символы клятвы. Я бы могла надеть его на другую руку, но мне кажется логичным распределить веса правильно: одна рука для меча, вторая – для нарукавника. К тому же, правая всё ещё не до конца оправилась от ночного ритуала, а сейчас последнее, что мне нужно – это открытое кровотечение.

Бен однажды показал мне, как включить на нарукавнике приём связи, что может сделать его гарнитурой. Я щёлкаю нужные кнопки на панели, хватаю телефон, где активирую беспроводную связь.

– Лия? Ты всё ещё здесь?

– Да, – теперь это доносится из динамика нарукавника.

– Слава? – кто-то совсем рядом тоже желает поговорить со мной.

Выхожу из оружейного сектора и вижу, что неожиданно, Ваню. Киваю ему, не отвлекаясь от дела. Прикладываю ладонь к ближайшей стене. Широко растопыриваю пальцы. Нужно представить место, куда я хочу переместиться, и я восстанавливаю в памяти парковку перед школой Лии.

– Слава!

Проблемы с мелкими деталями, но само четырёхэтажное здание из крупного светло-коричневого камня, окружённое высоким металлическим забором, я помню очень хорошо. Перед закрытыми глазами возникают узкие пластиковые окна и кустистые зелёные растения в фигурных бетонных вазонах у входа. Даже разметка парковки – и та вырисовывается так, словно я нахожусь перед зданием в эту секунду вреальности, а не в своей голове.

Всё кажется таким чётким, но я не уверена, хватит ли этого для портала.

На свой страх и риск я открываю глаза. Дверь, возникшая передо мной, напоминает лоскутное полотно. Ода двустворчатая, и каждая её половина выполнена из деревяшек, неаккуратно наложенных друг на друга.

– Господи, это что за ужас? – между мной и дверью вклинивается Ваня. – Ты знаешь, что портальные двери представляют собой искажённую и осязательную форму настроения её создателя?

– Вань, уйди.

– Что творится у тебя в голове, сестрёнка?

– Пропусти меня!

Громко. Ваня вздрагивает.

– Ладно, – тихо говорит он, делая шаг в сторону. – Что-то случилось?

– Лия в опасности, – я хватаюсь за дверную ручку. – Потом всё объясню.

– Лия? Наша бывшая одноклассница? Я не знал, что вы…

Я резко тяну дверь на себя. В лицо ударяет прохладный уличный воздух.

– Потом, – повторяю я ещё раз.

Собираюсь сделать первый шаг через портал, когда Ваня хватает меня за руку.

– Куда ты? – спрашивает он обеспокоено.

Я больше ничего ему не отвечаю, лишь смотрю с мольбой во взгляде. И Ваня всё понимает. Его хватка слабеет, и я пользуюсь этим, чтобы броситься в портал и сразу закрыть его за собой.

Теперь я больше не в штабе.

– Лия? – зову я в нарукавник. – Лия, ты ещё со мной?

– Да, я тут.

– Я уже рядом. Я близко.

Лия говорила про дым, но школа выглядит как обычно. Я вижу учеников, идущих по своим делам, и всё так спокойно, что вскоре до меня доходит: я здесь единственный нарушитель порядка.

– Лия, говори, – прошу я. – Я на месте, но… здесь нет ни дыма, ни огня.

– Люди кричат где-то снаружи, – произносит Лия дрожащим голосом. – Я начинаю задыхаться… Слава, где ты?

– Я перед школой, и тут всё нормально…

– Я открою окно. Дыма так много, и он…

Повисает тишина. Звенящая, оглушающая, давящая на мозг. Я жму все кнопки подряд, панель нарукавника скрипит под моими пальцами, но ничего не помогает вернуть голос Лии в динамик. Я бегу дальше, пересекаю ворота школы. Поднимаю глаза на окна, чтобы можно было различить любую, даже едва заметную тень. Окна кабинетов скрыты жалюзи. Я продолжаю бежать, огибая здание. Ученики, с которыми я сталкиваюсь, кидают мне в спину возмущения, но сейчас это не стоит и капли моего внимания.

– ЛИЯ! – выкрикиваю я имя подруги.

Может, она услышит меня. Но окна, мимо которых я пролетаю, пусты. Нигде нет знакомого силуэта…

– О, Боже! – доносится до меня чей-то голос. – Смотрите!

Сначала ищу его источник. Это группа девушек. Одна из них показывает на что-то остальным. Прослеживаю за направлением, и оно приводит меня как раз к той, кого я искала. Лия стоит на подоконнике одного из крайних в ряду окон. Створки распахнуты настежь, ветер поднимает жалюзи за её спиной, и они видятся мне белоснежными крыльями.

Лия, с её блестящей кожей и светлыми волосами легко бы сошла за ангела.

Я снова кричу её имя, но она меня не слышит. В её руке зажат телефон, по которому она секунды назад разговаривала со мной.

– Кто-нибудь, остановите её! – выкрикивает мужской голос из толпы.

Редкие взрослые, видимо, учителя, находящиеся на улице, кидаются к входу, но я уже знаю, что они не успеют. Даже несмотря на разделяющие нас четыре этажа вверх, я понимаю, что с подругой что-то не так. Её лицо выдаёт эмоции испуга, но они похожи на маску, а не на то, что она действительно сейчас чувствовала бы, стоя на подоконнике и собираясь прыгать.

Я проигрываю в голове слова Лии.

“Дыма так много”.

“Сильно пахнет гарью”.

“Ребята куда-то пропали”.

Этого всего нет. Это только в её голове.

Она видит иллюзию.

– Ах ты сукин сын, – цежу я сквозь зубы и хватаюсь за медальон на шее.

Хорошо, что мне не хватило храбрости избавиться от него.

“Отпусти её” , – вот, что я посылаю тому, кто обязан услышать меня.

Так, я уже поняла, работают медальоны. В этом настоящем они не просто символ дружбы, а наши личные стаканчики, связанные длинной нитью.

“Как так получается, что ты всё время попадаешься на моём пути?” , – приходит в ответ вопрос с нотками искреннего удивления.

“Я не знаю, что тебе от неё нужно, но не делай этого” , – я почти плачу.

Это не сыграет мне на руку, Кирилл может подумать, что я пытаюсь его разжалобить.

“Её родители задолжали моей королеве” , – произносит Кирилл. – “Кто-то должен расплатиться по этому долгу”.

“ Тогда и спрашивай с родителей, Лия тут не при чём!”

“К сожалению, именно она и является причиной самого долга”.

“ Кирилл, прошу тебя… Хотя бы в память о нашей былой дружбе”.

“Не говори так. Ты знаешь, что я всё ещё люблю тебя. Но служба королеве сейчас для меня важнее. Если бы не её помощь мне в своё время, не знаю, где бы я сейчас был”.

“А я скажу тебе, где” , – терпению конец. Можно слышать, как этот хрупкий сосуд даёт свою финальную трещину. Осколки разлетаются во все стороны и оседают пылью на поверхностях вокруг меня.

Точка кипения – вот, что это.

“Ты был бы вечным путником без дома и денег. Ты бы промышлял мелким воровством и, возможно, у тебя бывали бы периоды, когда ты не ел несколько дней подряд. Но при этом у тебя была бы семья – твои пираты, твои друзья: Гло, несмотря на свой недуг, добрейшая из сирен, Филира, немного чудная, но определённо чудесная, и Север… чёртов Север выглядел бы так, словно ненавидит и презирает всех вокруг, но только не тебя”.

“О чём ты говоришь?”.

“О том, что ты был бы несчастен по всем из основных пунктов, но зато ты был бы свободен. А сейчас ты обыкновенный пёс на цепи, готовый перегрызть глотку любому за поощрение в виде косточки от своей хозяйки, которая на тебя, в общем-то, плевать хотела. Вот тебе вся правда, Кирилл. Хорошо ли тебе после неё будет спаться?”.

Лия балансирует на краю подоконника. Кирилл молчит, но я продолжаю сжимать в кулаке медальон в надежде на ответ.

“Она накажет нас, если мы не выполним её задание. После последнего такого наказания у Гло до сих пор не затянулись раны. Я не хочу, чтобы это повторялось”.

“И ради этого ты готов убить ни в чём не повинную девушку?”

Снова молчание. Мне кажется, Лия делает короткий шаг ближе к падению. Я последний раз совершаю попытку докричаться до неё, но мой крик тает в шуршащей толпе вокруг.

“Да”.

Разжимаю кулак, в котором держала медальон. Смотрю на Лию – она ещё на подоконнике. А когда моргаю, там её уже нет.

Понимаю, что мои глаза закрыты только тогда, когда от силы зажмуривания начинают болеть мышцы. Я не слышу звука удара тела о землю или чужих криков, но это всё из-за вакуума в голове. Я знаю, что увижу, когда открою глаза, и больше всего на свете сейчас желаю ослепнуть.

Я снова убила свою лучшую подругу.

Я думаю, что уже никогда не найду в себе силы открыть глаза и посмотреть на свой самый страшный кошмар наяву, но неожиданно делаю это, когда слышу скрежет металла. Первое, на что обращаю внимание – отсутствие тела и каких-либо его следов перед собой. С одной стороны – радость, но с другой – абсолютное непонимание.

Я рассеяно оглядываюсь по сторонам. И вижу. Но никак не могу поверить.

Несколько прутьев забора в паре метров от меня сильно погнуты. Можно только приблизительно прикинуть, какой силы был удар. На земле у забора лежат двое. Одна, та, что блондинка, первой принимается за попытки встать на ноги. Другая, шатенка, лишь переворачивается на спину, не переставая тяжело дышать.

Я быстрым шагом сокращаю расстояние. Помогаю Лие подняться, проверяю, нет ли видимых повреждений. Но Лия в порядке. Она даже телефон всё ещё продолжает сжимать в ладони.

– Что случилось? – спрашивает Лия.

– А что ты помнишь? – я заглядываю ей в глаза.

Лия рассеяно пожимает плечами. Разжимает кулак, видит телефон, но смотрит на него так, словно не до конца понимает, что за предмет перед ней.

– Я была в классе, шёл урок испанского, – Лия протягивает свой телефон мне. Я не решаюсь уточнить, зачем, лишь принимаю его и прячу в карман. – Всё было как обычно. Меня вызвали к доске, я перевела отрывок текста, а когда обернулась – все исчезли. А потом…

Лия морщит нос. Я понимаю, что воспоминания приносят ей дискомфорт и больше не хочу её мучить.

– Как ты себя чувствуешь? – я кладу ладонь Лие на плечо.

– Голова немного болит.

– Это ерунда, – я мягко улыбаюсь. – По сравнению с тем, что могло бы случиться.

За спиной Лии шатенка начинает двигаться активнее. Даже если я постараюсь, не придумаю ничего, что нужно сказать ей в качестве благодарности за спасение, а потому, не скрывая удивления, не нахожу ничего умнее, чем спросить:

– Зачем?

Краем глаза замечаю, как Лия на моём вопросе округляет глаза. Знала бы она, кем является её спасительница, наверняка разделила бы моё непонимание!

– Ничего личного, – резко, грубо и сухо, в своей привычной манере отвечает Лиза. Шерсть с её лица сходит быстро, уступая место чистой бледно-розовой коже. – Это за то, что освободила моего брата из тюрьмы в обход Совету.

– Но что ты вообще здесь делаешь?

– Не твоё собачье дело. – Лиза окончательно поднимается на ноги. Во время взятой паузы, она касается своего затылка и морщится, явно нащупывая что-то, чего там быть не должно. Когда Лиза смотрит на свои пальцы, перемещая руку к лицу, не только она, но и мы с Лией видим кровь. – Я была здесь неподалёку со своим приятелем, – с запозданием, но она всё-таки немного приоткрывает завесу. – Ему пришло сообщение от парня из штаба с просьбой проверить эту школу на наличие… – Лиза снова замолкает ненадолго. – На наличие блондинки с мечом.

Наверняка это был Ваня! Возможно, в этом настоящем не только Женя общается с Виком, но и другие стражи. Но как Ваня узнал, где меня искать? Мог ли он за те минуты, что я была здесь, проследить вспышку энергии открывшегося портала?

– Это были пираты, – говорю я, решая оставить возникшие вопросы на разговор с Ваней, который непременно состоится между нами в ближайшее же время. – Один из них фейри, и он наложил на Лию иллюзию. Кстати, это Лия, моя…

Я задумываюсь. Правильным ли будет назвать её просто бывшей одноклассницей?

– Мне всё равно, – не давая договорить, сообщает Лиза. – Но было бы неплохо иметь на своей стороне помощь стражей, если вдруг конфликт в нашей стае выйдет за рамки самой стаи. – Лиза вытирает кровь с пальцев, проводя ладонью по джинсам. – Но это слова Боунса, а мне…

– Всё равно, – повторяю я. – Не знаю, что насчёт всех стражей, но на мою помощь ваша семья всегда может рассчитывать.

Лиза удовлетворённо кивает. Мы не прощаемся, просто уходим по своим делам. Но то, что успеваю заметить, пока Лиза находится в поле моего зрения, остаётся беглой картинкой перед глазами ещё некоторое время.

Молодой человек, подходящий к ней. Однажды именно благодаря ему мне удалось сохранить Дане жизнь.

“Дочери войны”. Футбол по телевизорам на стенах. Туалет, где работают только две кабинки из трёх. Мой брат, впервые увидевший своего близнеца и не понимающий, чего ещё стоит от меня ожидать. Парень-ступенька, из-за которого что-то во мне переключилось.

И молодой оборотень, помогающий стражам, но отказывающийся становиться добровольцем.

Приятель Лизы. Я знаю его.

Его зовут Вик.

***

Я провожаю Лию до дома, но этого мне кажется недостаточным, и я предлагаю проверить обстановку и внутри особняка, мол, мало ли что. Со стороны, могу поспорить, это выглядит крайне странно. Я словно навязчивый поклонник, увивающийся за первой красоткой школы, с той только разницей, что моя красотка не отказывает мне даже тогда, когда я прошу разрешения пройти в её комнату.

– Ты снова спасла меня, – произносит Лия.

Она всё ещё не до конца пришла в себя. Её остекленевший взгляд ни на чём не фокусируется на долгое время, лишь скользя по предметам.

– К сожалению, в этот раз это явно не моя заслуга, – я топчусь на пороге, разглядывая комнату.

В общем и целом, она осталась такой же, какой я видела её единожды, что должно радовать меня – ведь значит, Лие в этом времени нравятся те же вещи, что, в свою очередь, говорит о том же характере, тех же предпочтениях и увлечениях, но… В этот раз мне почему-то совсем неуютно среди дорогого шёлка и мехов.

Лия забирается в кровать в одежде, скинув только обувь. Укутывается в чёрное постельное бельё как в кокон, становясь похожей на огромную готическую гусеницу.

– Лиза – оборотень, как ты уже могла заметить, – зачем-то рассказываю я. – Она сестра одного парнишки, который, в общем-то, неплохой, но любит вляпываться в неприятности. – Я прохожу дальше, попутно провожу рукой по спинке небольшого мягкого диванчика. – Однажды я освободила его из заключения и, полагаю, теперь мы квиты, раз Лиза спасла твою жизнь.

Лия изображает подобие, – именно подобие, потому что смотреть на это мне невероятно больно, – улыбки. Я следую дальше, останавливаюсь у кровати и присаживаюсь на самый её край.

– Их родная стая не очень ладит со стражами. Насколько я знаю, там сейчас идёт настоящая гражданская война, и…

Я понимаю, что Лие неинтересно. Может, она и пытается хоть немного вникнуть в суть разговора, но едва ли может её уловить, раз за разом срываясь в обрыв последних воспоминаний. Я легко могу понять её, а потому и не сужу. Если бы сама находилась на краю жизни и смерти, сейчас бы не просто сидела в прострации, а… чёрт знает, если честно, что бы я делала на её месте. Зная себя, даже самый худший вариант не стоило бы исключать.

– Ты будешь в порядке? – спрашиваю я.

Мне приходится изловчиться, чтобы протянуть Лие руку через всю кровать и не выглядеть при этом чересчур неуклюже.

– Нет, – честно отвечает Лия.

Вот за что я её люблю. Она никогда не стала бы скрывать свои настоящие эмоции, насколько плохими бы они ни были.

– Я же почти умерла, – Лия хватает меня за пальцы, крепко их сжимая.

Через прикосновение я стараюсь передать ей всё то, к чему не могу подобрать слов: я забочусь о ней; я скучаю по ней; я люблю её; я хочу, чтобы с ней всё было хорошо.

Молчу. Лия тоже. Мне есть, что сказать, но пугать её сильнее, чем сейчас, совсем не хочется. Поэтому мы просто сидим так некоторое время, пока я не замечаю, что Лия начинает клевать носом.

– Тебе нужно поспать, – тихо говорю я.

Лия отрицательно качает головой.

– Я не хочу оставаться одна.

– Я договорюсь, чтобы к тебе кого-нибудь приставили. Сейчас ты, возможно, не просто жертва несостоявшегося нападения, а ценный свидетель. Руководство точно не будет против сохранности твоей жизни.

– Спасибо, – благодарит Лия.

Её хватка слабеет, и я могу вернуть свою ладонь обратно.

– Можешь прийти завтра? – доносится до меня уже на выходе из комнаты. – Если захочешь, конечно.

Я гляжу на Лию через зеркало стоящего рядом туалетного столика. То, что произошло сегодня, знатно её подкосило. Она, может, и пытается из последних сил не показывать этого, но я-то видела её в худшие из дней и знаю, как выглядит её тихое отчаяние.

– Тебе вообще повезло, что я сейчас ухожу, – заявляю я.

Лия ловит мой взгляд через отражение и теперь уже искренне улыбается в ответ.

Я знаю, что мне нужно идти, но больше всего на свете желаю остаться.

Шаги прочь из комнаты даются чертовски сложно. Вскоре я оказываюсь сначала на улице, потом – на автобусной остановке. Возможно, если бы Лия догнала меня… Я оборачиваюсь на окна особняка Веберов, стараясь высчитать те, что выходят из комнаты их дочери, но это кажется бесполезной затеей. Дом огромен. Окон слишком много.

А Лия слишком обессилена, чтобы встать с кровати.

***

Мне страшно и неуютно, и всё же я возвращаюсь в штаб и иду в тренировочный корпус, чтобы вернуть меч и заодно поговорить с Антоном. Помещение гудит, защитники занимаются своими тренировками, обыденно игнорируя меня. Разве что те, кто был свидетелем моего побега с военной топографии, смотрят косо. Включая и Бена с Лейлой, которые прекращают спарринг по желанию первого, как только я оказываюсь рядом.

– Стоять, Зорька! – восклицает Бен, перегораживая мне дорогу. – Объясниться не желаешь? Юрий Геннадьевич ох…

– Давай позже, ладно? – бросаю я небрежно, отталкивая Бена прочь.

А он даже не сопротивляется; хотя, видать, просто среагировать не успевает. До меня ещё доносится конец его предложения, который он всё-таки произносит, пока я не дохожу до секции с оружием. Там кладу меч, крепление и нарукавник на место. Хорошо, что воспользоваться первым мне так и не удалось. Ведь наверняка здесь есть какое-то правило о том, что вообще-то нельзя просто так брать оружие и выносить его без веской на то причины.

– Знаешь, ты могла бы проявить хоть немного уважения, – раздаётся за моей спиной, когда я уже собираюсь ретироваться. – Я согласился тренировать тебя отдельно от других, а ты убежала в первый же день, ничего не сказав.

Я разворачиваюсь на пятках. Антон не ждёт моего ответа, лишь коротким кивком велит мне следовать за собой прочь из секции с оружием, а дальше – и из тренировочного зала. Так мы оказываемся в небольшом коридорчике с дверью, ведущей в имитационную комнату.

– Говори, – требует Антон. – Я хочу знать правду, а иначе на индивидуальные занятия больше можешь не рассчитывать.

Справедливо. Но я вспоминаю сегодняшний сон и понимаю, что реальность может оказаться очень к нему близкой.

– Кое-что случилось… – начинаю я расплывчато.

Антон ведёт бровью.

– И что же?

– Не могу сказать…

Антон выпячивает подбородок.

– Татьяна вернётся меньше, чем через неделю, – произносит он спокойно. – Если после первой же попытки ты поняла, что мой метод преподавания тебе не подходит и решила дождаться её, то спешу тебя огорчить – Таня всё ещё останется куратором направления, но теперь перейдёт на другую ставку преподавания, оставив боевую подготовку мне.

– Почему? – вырывается у меня.

– Потому что боевой подготовкой теперь буду заниматься я, – повторяет Антон. В его голосе проскакивает лёгкое раздражение. – Так что теперь придётся либо начать вести себя по-взрослому, либо…

Антон замолкает, но это явно лишь пауза для нагнетания обстановки. Что он скажет? Либо пытаться уговорить Совет разрешить мне изменить направление? Либо готовиться самой, но спрашивать с меня он будет по всей строгости?

– Я дам тебе второй шанс, но теперь всё будет исключительно на моих условиях.

Я соглашаюсь, кивая. На самом деле, методы Антона меня более чем устраивают. Он не прибегает к шоковой терапии в стиле Татьяны и он адекватен в суждениях о моих возможностях – лучшего учителя мне точно не найти.

А то, что он химера, возможно, и должно было бы смутить кого-то, но я точно не в числе этих неженок.

– И первым моим условием будет то, что твои занятия начнутся с завтрашнего вечера. На сегодня ты свободна.

Сказанное Антоном никак не вяжется между собой. Я, до этого сверлящая взглядом свои ботинки, поднимаю на него глаза.

– Что, простите?

– Андрей рассказал о том, что ты сделала для Нины, – отвечает Антон. – Я считаю, это очень благородно с твоей стороны.

– Рассказал? – я чувствую себя преданной. – Вам? Зачем?

– Ну, он рассказывал Марье, а я, так уж вышло, случайно оказался в нужное время и в нужном месте.

– Прекрасно, – вздыхаю я.

– Если бы ты рассказала тому, кому это знать необходимо, тебя бы освободили от занятий на весь сегодняшний день.

– Я вообще планировала держать это в секрете, – сообщаю я. – Увы, не всегда всё идёт так, как хочется.

Антон одаривает меня странным взглядом. Такого я не видела уже давно. Словно рентген или сканер, он заглядывает не сквозь, а внутрь.

Что он ищет?

– Ты же понимаешь, что мне придётся передать эту информацию вышестоящему руководству?

– Влас знает, – вырывается у меня. Антону это имя явно ни о чём не говорит, и приходится пояснить: – Член Совета. Он преподаёт в штабе.

– Я говорил о Дмитрии.

– Не сочтите за дерзость, но это не лучшая идея…

– Слава! – Антон произносит моё имя с коротким смешком. – Это уже наглость! Я же сказал – с этого момента всё на моих условиях.

Скрипя сердцем, я заставляю себя оставить возмущения и, понурив голову, кивнуть, мол, согласна – молчу.

– Есть вещи, сокрытие которых не приведёт ни к чему хорошему. В частности и те, что касаются здоровья и жизни.

Антон говорит правильные вещи, но кого это волнует, если они идут вразрез с моими планами?

– Я могу быть свободна? – интересуюсь я, пока с губ Антона, к слову, того ещё лгуна, не слетела ещё какая-нибудь мудрость, вызывающая у меня тошноту.

– Не смею задерживать.

Нелепый секундный танец в коридоре: я – налево, туда же и Антон, я – направо, и вот опять он передо мной, – и мы наконец расходимся. Тренировочный зал прохожу быстро и по стенке, чтобы не пересечься с Беном. Мне и правда нужен отдых. Особенно сильно я ощущаю это именно сейчас, когда гляжу на пышущих энергией стражей вокруг. Пока я едва передвигаю ноги, они бодры, быстры, веселы и слишком живы.

Такими темпами я едва ли смогу дойти до дома хотя бы к вечеру. Поэтому я прям на первом этаже штаба прикладываю ладонь к небольшому голому отрезку стены между напольными часами с кукушкой и здоровенным папоротником в горшке, успевая глянуть на циферблат первых. Ещё и трёх нет, но для меня эти сутки длятся уже явно больше двадцати четырёх часов…

Закрываю глаза. Как там выглядит моя комната? Помню зелёный ковёр. Помню компьютерный стол. Помню стеллаж с… мягкими игрушками, кажется? Или книгами? Свободной рукой провожу по лицу. Тяжёлый случай. С таким же успехом я могу попытаться открыть портал в квартиру, которую видела в фильме по телевизору – ориентиры всё равно те же.

– Слава?

Я устала слышать собственное имя с вопросительной интонацией. И почему все вокруг считают, что имеют право лезть в мою жизнь и мои дела, осуждать меня и решать за меня, как будет правильно?

Я закипаю. Ладонь, касающаяся стены, сжимается в кулак.

– Слав, ты хорошо себя чувствуешь?

– Я просто хочу домой, ладно? Просто домой. Отстаньте от меня.

– Давай я.

Чужая рука, тёплая и мозолистая, убирает мою собственную со стены, осторожно взяв за запястье. Я открываю глаза. Кожа чужой руки, занявшей моё место, имеет красивый карамельный оттенок, а ногти на её пальцах выкрашены полупрозрачным лаком с приятный жёлтым блеском.

– Полина, – констатирую я, и лишь потом оборачиваюсь.

– Хорошо, что я была у тебя в гостях на прошлый день рождения, – улыбается мне Полина.

Стена под её ладонью быстро становится дверью из светлого дерева с круглой ручкой и стеклянными вставками. Домашняя, уютная и навевающая какие-то странные ностальгические чувства.

Прямо как все миротворцы.

– Спасибо, – произношу я.

Хотелось бы добавить в голос чуть больше благодарности, но я рада уже хотя бы за то, что до сих пор могу ворочать не только ногами, но и языком.

– Всегда пожалуйста. И выздоравливай.

Попадая в свою комнату, первым делом я плотно зашториваю окна. Затем плетусь в ванную, где наскоро умываюсь и оставляю всю одежду в корзине для грязного белья. Вернувшись обратно, ставлю телефон на беззвучный режим, бросаю его на прикроватную тумбочку. Ныряю под одеяло. Закрываю глаза.

В этот раз точно не придётся считать никаких овец. Я почти сразу чувствую, что засыпаю.

– Чертовски длинный день, – заключаю я вслух сама для себя.

– И ты ошибаешься, если считаешь, что он уже закончился, – говорит кто-то посторонний.

Я широко распахиваю глаза.

Критический рубеж. Глава 9

Дневник летит в помойку. Изначально идея и правда была неплохой, но теперь мне нет необходимости записывать собственные мысли, когда я могу обсудить их с Христофом. Да, он мёртв. И да, это всего лишь мой воспалённый разум, но, – (ведь “но” и правда нужно, если в собственной правоте пытаешься убедить себя же?) – по прошествии нескольких дней, в которые он появляется и выводит меня на разговор, я стойко ощущаю…

Улучшение ли? Сложно сказать.

Сначала это казалось мне нехорошим знаком. Я вела разговор с мертвецом – это, вроде как, именно то, о чём принято рассказывать в кабинете психиатра перед тем, как тебя закрывают в палате с мягкими белыми стенами. Но трое суток назад, в четверг, когда после одного из самых длинных за последнее время дней Христоф снова явился, чтобы, как я считала, сорвать мне отдых, я быстро изменила своё мнение с раздражения на благодарность.

Стало легче – вот, что я точно знаю. Может, и неважно, каким способом?

Я встаю с кровати, иду в ванную. Дмитрий с Артуром уже завтракают. Второй желает мне доброго утра и получает взаимное приветствие в ответ, а первый даже не отрывает взгляд от газеты, которую читает. Он всё ещё обижен. Мама умоляла меня подойти к нему и извиниться, но я не могу делать этого искренне, если не чувствую за собой вины. Да, мой поступок, с точки зрения некоторых правил, можно назвать неправильным. Да, мне стоило сначала посоветоваться с кем-то из вышестоящего руководства. Да, в какой-то степени я рисковала своей жизнью, когда позволила Эдзе кромсать свою руку, и да, я совершенно точно рисковала защитой города, когда Эдзе изъял из неё останки Христофа, но неужели это и правда настолько большая проблема, что Дмитрий, чёрт бы его побрал, не только поднял на уши весь Совет, но и в наказание на некоторое время отстранил меня от занятий?

Дмитрий сказал, что я недостойна звания защитника. Я ответила, что уверена – мир, где я расту без отца, гораздо более привлекателен.

Мы оба сделали это в сердцах, но мама оправдывает только его, тогда как на меня лишь смотрит устало и произносит что-то вроде: “Ты должна учиться идти людям навстречу. Особенно мужчинам. Когда вырастешь, ты поймёшь, почему”.

– Мне не надо ждать взросления, чтобы наплевать на это уже сейчас, – ворчу я с полным пеной от зубной пасты ртом, а затем сплёвываю в раковину, подкрепляя слова действием.

– Я и не сомневался, – отвечает Рис.

Он сидит на краю ванной, чуть склонив голову. Чёрные кудри падают ему на лоб.

– Но даже это раздражает меня меньше, чем то, что теперь творится между Дмитрием и Власом, – я заканчиваю умываться, обтираю лицо полотенцем.

– Я видел.

– Да, – соглашаюсь я, вешая полотенце на крючок. – Точно. Как думаешь, Антон уже успел пожалеть о своём решении пойти честным путём и рассказать всё Дмитрию?

Я была предупреждена о намерениях Антона, но реакцию директора, которую тот получил за своё откровение, ни для кого нельзя было назвать ожидаемой.

Правда, и тут не обошлось без “особых обстоятельств”.

Судьба, как я уже успела заметить, в принципе странная штука, а когда она подкреплена случайным раскладом, то и вовсе выйти может что угодно; например, как если бы Антон пришёл к Дмитрию в кабинет, чтобы рассказать о моём поступке и застал там Власа. Диалог между двумя перерос в мексиканское противостояние среди троих, и у каждого было своё мнение.

Речь уже шла не о “кто первый моргнёт”, но о “кто первый сможет убедить в своей правоте хотя бы одного, чтобы силы стали неравны”.

Когда в кабинет директора пригласили и меня, атмосфера уже была накалена до предела. Дмитрий был в гневе, Влас был в бешенстве, Антон был в растерянности. Вопросы посыпались со всех сторон, но едва ли кто-то действительно ждал моего ответа. Мужчины просто перекрикивали друг друга, и каждый их выкрик отдавал в моей груди неприятным толчком.

Под конец беседы, больше напоминающей словесное сражение, я оказалась “безответственной и безрассудной глупой девчонкой”, Влас – “тем, кто предал людей, которые всегда считали его членом своей семьи”, а Антон – “единственным разумным человеком”.

С той секунды, как губы Дмитрия наконец сомкнулись, я пришла к окончательному пониманию двух вещей: к тому, что ненавижу его всем сердцем, и к тому, что больше никому не позволю что-то делать за меня.

Антон поступил правильно, и в этом я его не виню. Влас сохранил мой секрет, и я чрезвычайно ему за это благодарна. Но всё это пора заканчивать.

– Выходи, – Рис кивает на дверь. – А то они надумают себе всякого.

Не совсем понимаю, что он имеет в виду, и всё же толкаю дверь от себя, покидая наполненную горячим воздухом ванную комнату.

– Что на завтрак? – спрашиваю, замирая в дверном проёме, ведущем в кухню.

Артур стучит ложкой по кастрюле, стоящей напротив него на столе.

– Овсянка, сэр.

Я морщу нос.

– А больше ничего нет?

– Ну, ты можешь сама что-нибудь приготовить, – произносит Дмитрий. – Ты же достаточно для этого самостоятельна.

Он встряхивает газету, аккуратно складывает её. Когда Дмитрий отправляет свою опустевшую кружку со следами кофе на белоснежной керамике в раковину, он не смотрит на меня. Когда идёт на выход из кухни (и мне приходится прижаться к косяку, чтобы пропустить его), тоже.

Так кто из нас ведёт себя, как ребёнок?

– Попросила бы у него прощение, и дело с концом, – шепчет Артур.

Я слишком голодна, чтобы тратить время даже на приготовление бутербродов, поэтому накладываю целую тарелку каши и принимаюсь за еду, игнорируя слова Артура. Но он явно не собирается уступать. Взгляд, которым он высверливает во мне дыру, называется: “Я – старше, и я знаю, как лучше”.

Для кого лучше только? Вот вопрос.

– Я здесь не единственная крайняя, – отмечаю я, прожевав.

Артур устало вздыхает.

– Слава…

– Что? – я едва сдерживаюсь, чтобы не ударить ложкой по краю тарелки. – Если бы я чувствовала вину, я бы уже давно попросила прощения. А так – не собираюсь. Он может дуться хоть целую вечность, мне всё равно.

Тень недовольства во взгляде Артура сменяется жалостью. Я наспех расправляюсь с остатками каши и ухожу из кухни, даже не убрав со стола тарелку. Не хочу больше разговаривать на эту тему. Тем более, пока она не входит и в десятку тех, что стоят на повестке дня.

Сегодня воскресенье, занятий нет. Но и провести день, лениво растянувшись на диване перед телевизором я, при всём желании и при всей необходимости, не могу. Нужно проверить Лию, к которой охрану Дмитрий разрешил приставить лишь на сорок восемь часов, нужно связаться с Шиго и узнать, как там Нина, нужно подготовиться к тренировкам с Антоном, на которые даже Дмитрий повлиять не смог, нужно поговорить с Власом.

Нужно, нужно, нужно .… Сколько пунктов из перечисленных сделать я действительно желаю ?

Быстро переодеваюсь в уличную одежду, выглядываю в коридор. Там собирается Дмитрий, и, чтобы не топтаться рядом, мне приходится вернуться в комнату и выбрать другой путь. Я открываю портал, и сегодня он похож на прозрачные двери больших торговых центров.

– Уже не так плохо, – замечает Рис.

Он встаёт плечом к плечу ко мне. Я киваю. За стеклом двери уже виднеется знакомая мне комната команды “Дельта”. Я прохожу через портал, и одновременно с тем, как он закрывается за мной, открывается дверь ванной комнаты. Передо мной появляется Марсель. Или я перед ним; так или иначе, мы оба в равных пропорциях растеряны и смущены.

– Извини, – бормочу я, опуская глаза в пол.

– Дани с Ваней здесь нет, – доносится до меня голос Марса.

Я выжидаю несколько долгих секунд, прежде чем снова посмотреть на Марселя, и когда наши взгляды снова пересекаются, на нём уже надеты совсем не форменная футболка с человеком-пауком и потёртые бордовые джинсы. Сегодня ведь воскресенье, а в воскресенье стражам, тем, кто не дежурит, не возбраняется свободный стиль в одежде.

– Где они, не знаешь?

– Не знаю, – отвечает Марсель. – Со вчерашнего вечера здесь не появлялись.

Пальцы его левой руки старательно ощупывают предплечье правой. Сейчас оно цело и невредимо, но уже ничто не заставит меня забыть о кривых царапинах, которые Марс нанёс себе в попытке заглушить вину.

Сейчас же Ваня в порядке, но в порядке ли Марс?

– А у тебя какие планы? – интересуюсь я, старательно избегая любой темы, которая хоть на чуть-чуть могла бы отправить нас назад в тот ужасный вечер.

Марсель пожимает плечами.

– Хотел в футбол поиграть. Может, навещу родителей.

– Серьёзно увлекаешься футболом?

– Играл за сборную города, пока не стал защитником. Теперь уже не так много сил остаётся на тренировки с мячом.

Марсель говорит о том, что ему небезразлично – это я вижу по особому блеску в глазах. Но мальчишка всё равно никак не может расслабиться, продолжая крепко цепляться пальцами за кожу, где едва заметно поблёскивают символы клятвы.

– Надо будет как-нибудь всем сыграть, – предлагаю я. – Разбиться на команды, погонять мяч во дворе. Весело же.

– Согласен, – кивает Марсель. – Отличная идея.

– Ага.

– Очень информативная получается беседа, – произносит Рис, до этого не подающий никаких признаков присутствия.

Он появляется у окна. Его полупрозрачная кожа переливается в лучах солнца. Мне приходится прикусить язык, чтобы побороть желание ответить на его грубость.

– Ладно, мне, наверное, пора, – вместо этого произношу я, обращаясь к Марселю.

Направляюсь к выходу. Когда равняюсь с Марсом, выдавливаю из себя неловкую улыбку.

– Слав? – зовёт он, пока я ещё в комнате “Дельты”.

– Да?

– Ты никому не говорила о том вечере?

Мы оба знали, оба чувствовали этот вопрос витающим в воздухе. Так или иначе, Марс должен был озвучить его вслух, ведь принято считать, что тому, во что он посвятил меня совершенно случайно, поддавшись порыву, место лишь в самом дальнем углу запертой комнаты, но никак не на всеобщем обозрении.

Вот только я, когда сейчас смотрю на Марса, хоть и помню его царапины, которых уже и след простыл, но не делаю из этого трагедию.

Если я и успела понять что-то, так это то, что быть не в порядке – нормально.

– Нет, – для увеличения веса собственных слов, я отрицательно качаю головой. – Конечно, нет.

Марсель облегчённо выдыхает. Его рот приоткрывается, и, мне кажется, я знаю, что он хочет сделать: поблагодарить меня за то, что я сохранила его секрет. Но я не хочу, чтобы он говорил “спасибо”. Я сделала это не по доброте душевной, а потому, что так было правильно, и чтобы сейчас избежать лишних слов, я чуть выпадаю вперёд, хлопаю Марса по плечу, а затем покидаю комнату.

Раз уж я на этаже с комнатами оперативных команд, решаю заглянуть к “Альфе”. Именно их, а, точнее, Бена и Марка, Дмитрий по моей просьбе направил к Лие в качестве временной охраны. Как я и предполагала, он посчитал её ценным свидетелем. Правда, из-за этого же мне лишь с невероятным трудом удалось убедить его немного обождать с допросом.

Я останавливаюсь возле нужной двери, но не успеваю ни постучаться, ни дёрнуть ручку, когда до меня доносятся знакомые голоса откуда-то ниже этажом. Повышенные тона позволяют мне различить обоих участников диалога. Это Полина и Бен.

– Собираешься стоять здесь и подслушивать? – Рис глядит на меня с упрёком.

Он появляется каждый раз, когда я чуть глубже ухожу в свои мысли, независимо от темы и настроения. Он – как визуальная проекция самого слова “размышлять”.

– По крайней мере, ты мог бы быть честен со мной, – говорит Полина.

Она выдыхает с надрывом. Я подхожу чуть ближе к лестнице.

– Я ни разу не врал. Просто… предпочёл некоторые вещи оставить недосказанными.

– Андрей! – восклицает Полина устало.

В конце – совсем короткий смешок, который, несмотря на то, что я не застала ни начало, ни саму суть разговора, знаю, ставит в нём точку. Всё, что будет сказано дальше, уже не будет иметь абсолютно никакого смысла.

Они оба закончили разговор.

– И что мы теперь будем делать? – спрашивает Полина.

Чтобы увидеть их, мне нужно спуститься хотя бы на один лестничный пролёт, но это слишком рискованно. Да и без надобности – я и так слышу слёзы в её голосе.

– Я не знаю, – вздыхает Бен.

Ему тоже больно.

– Ты меня хоть любишь ещё?

Молчание. А ведь это именно тот тип вопросов, при которых каждая секунда тишины говорит громче любых слов. Полина это тоже понимает и поэтому уходит прочь, громко цокая каблуками.

Бен же поднимается наверх.

Неподходящий момент, чтобы нам пересечься. Я верчусь на месте, в панике пытаясь придумать, куда улизнуть, и решаю вернуться в комнату “Дельты”. Объяснить моё возвращение Марселю будет явно легче, чем Бену причину, по которой я слышала разговор, не предназначавшийся для чужих ушей.

“Эй” застаёт меня носом к носу с так и не открытой дверью. По спине бегут мурашки. Я разворачиваюсь в ровной стойке и отчеканиваю:

– Привет.

Улыбка натянутая. Бен знает, что я слышала . Я знаю, что я слышала.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Бен, прищурившись. – Выходной же.

– Должна была встретиться с близнецами, но они куда-то смылись. И я решила посмотреть, нет ли тебя на месте, но…

– Но застала вырезанную из мыльной оперы сцену, да? – Бен грустно хмыкает.

– Я не хотела подслушивать, – сразу признаюсь я, чтобы расставить всё по своим местам. – Просто не стала спускаться, чтобы не мешать вам.

– Но и уходить не стала тоже.

– Но и уходить не стала тоже, – повторяю я. Понимаю, что Бен не очень-то и старается избежать разговора на эту тему, поэтому решаюсь напомнить ему: – Мне казалось, у вас с Полиной что-то начало получаться.

Бен идёт в комнату “Альфы”, я – за ним.

– Не вышло, как видишь, – отвечает он, когда за нашими спинами открывается дверь.

– Почему?

Я слежу за тем, как Бен открывает шкаф и снимает с вешалки джинсовый комбинезон. Только теперь я обращаю внимание на то, что сейчас он одет в ту же одежду, в которой я видела его вчера. Внимательно осмотрев Бена, я понимаю – тот ночью не сомкнул глаз.

– Потому что, – отвечает Бен. Он демонстрирует мне комбинезон, вытягивая руку, держащую вешалку, в сторону, словно спрашивает моего мнения. Я неоднозначно качаю головой; ничего не имею против комбинезонов, но не уверена, что сейчас сезон рваных коленок, с такой-то погодой.

– “Потому что” что? – уточняю я, скептически приподнимая бровь.

Бен, может, и не в курсе, но я немного научилась разбираться в его поведении. И то, каким тоном он выпалил это своё “потому что”, а также отведённый в сторону взгляд, когда он это произносил, говорит мне о том, о чём сам Бен предпочитает умолчать.

Я повторяю свой вопрос. Бен тяжело вздыхает, но отвечает:

– Потому что, кажется, у меня есть чувства к кое-кому другому.

Сказав это, Бен принимается раздеваться, даже не прося меня отвернуться. Как только его расстёгнутые джинсы падают на пол, я это делаю сама, опуская глаза вниз на носки своих сапог. Слова Бена в голове – как кассета на повторе. Я пытаюсь вспомнить хоть что-то, что выдавало бы в нём влюблённость, но ничего не выходит… Или, может, мне всё ещё лишь кажется, что я сумела разобраться в Бене?

– Надеюсь, это не Лейла, – произношу я, решая, что закончить всё шуткой будет лучшим вариантом. – А иначе я тебя придушу. Она всё время меня задирает!

– Не волнуйся, это не она, – спокойно сообщает Бен.

Но лучше как-то не становится.

Я чувствую, что должна узнать, правду ли говорит Бен, и если да – кто этот человек. Это кажется мне правильным. Я всегда знала, с кем Лия идёт на свидание и чьи портреты ночами рисует Даня. Тут – то же самое.

Ведь так поступают друзья.

– Я всё, – сообщает Бен.

Я поднимаю на него глаза.

– Ты не думаешь, что коленки от холода отвалятся? – спрашиваю я вместо того, чтобы сообщить Бену, что ему идут комбинезон из чёрной джинсы и синий свитер.

Да здравствует воскресенье, когда стражам можно носить любую одежду, не боясь быть отстранёнными от службы.

– Это говорит зависть, – уверяет Бен. – Ты знаешь, что я выгляжу круто.

– Ну да.

Раздражения в голосе не слышно. Надо бы, да не хочется. Бен и правда хорошо выглядит. Это факт, и ничего особенного в этом нет.

Но почему тогда произнести нечто подобное вслух кажется мне таким зазорным, что от одной мысли вспыхивают щёки?

***

Мне приходится сопроводить Бена, наотрез отказывающегося делать что-либо в одиночку, сначала на поздний завтрак в кофейню на углу, затем в торговый центр, где он тратит невероятно огромное количество времени на поиск новой пары кроссовок, а я изнемогаю от желания закончить свои мучения и пуститься наутёк.

– Мне бы ещё мамино пальто из химчистки забрать, – сообщает Бен, когда мы покидаем магазин, где ему наконец удалось подобрать понравившуюся пару обуви.

Я тяжело вздыхаю.

– Ты, должно быть, надо мной издеваешься?

– Ни в коем разе, – с улыбкой произносит Бен. – И вот только не говори мне, что всё это тебе не нравится.

– О чём ты?

– Об этом, – Бен машет рукой с пакетом вокруг себя. Я недоумевающе оглядываюсь по сторонам в поисках того, о чём он говорит. – Не конкретно здесь, тупица. – Теперь пакетом прилетает мне в живот. Коробка внутри лёгкая – не больно, – а морщусь я лишь рефлекторно. – Я имею в виду обычную жизнь. Никаких тебе тренировок, никаких опасностей, – Бен подходит ближе и наклоняется, чтобы заговорщицки прошептать: – Мы практически классические подростки, не считая ксив и оружия в секретных местах.

Я не думала об этом. То ли времени не было, то ли возможности представить хоть на секунду, что нормальная жизнь мне всё ещё светит, пусть даже только лишь по воскресеньям. Я опускаю глаза на свою одежду. Прошло не так много времени, но видеть себя в чём-то, что не окрашено в зелёный, коричневый и прочие камуфляжные цвета становится непривычным и приятным. Я вспоминаю о туфлях, которые приметила, пока Бен ругался с консультантом в магазине, и думаю, что вполне могу позволить себе надеть такие на ужин в ресторане в честь моего дня рождения, о котором случайно проболтался Артур.

Я могу быть просто Славой. Без приписок, без ярлыков.

Точно как раньше.

– Ты прав, – признаю я, снова смотря на Бена.

Он удовлетворённо кивает.

– Разумеется. А теперь, хочешь ты того или нет, нам придётся идти в химчистку. Матушка с меня кожу сдерёт и сделает из неё новое пальто, если я…

Бена перебивает оглушительный крик, эхом разлетающийся по всем четырём этажам торгового центра. Раньше, чем он замолкает, я понимаю, что источник находится где-то под нами, и Бен, кажется, тоже, так как кидается к перилам, отделяющим этаж от пропасти, открывающей панораму на магазины внизу.

– Вызовите стражей! – кричат люди.

Я кошусь на Бена. Он уже знает, что я скажу, потому-то и выставляет ладонь перед моим лицом.

– Ничего не говори, – просит он.

Но как я могу сдержаться?

– Обычная жизнь, ага, – игнорируя его просьбу, всё-таки высказываюсь я.

– Звоню Полине. “Бета” сегодня дежурные.

– Ты уверен, что это не будет выглядеть странным?

– У нас сегодня официальный выходной, я не хочу…

– Нет, я о том, что ты позвонишь Полине после того, что случилось. Хочешь, я это сделаю?

– Не собираюсь бегать от неё только потому, что мы расстались. Я что, по-твоему, семиклассник какой-то? Может, мне её ещё теперь вонючкой называть?

– Ладно, забей. Не время препираться. Звони.

Бену хватает пары секунд, чтобы найти в контактах нужный, набрать его и получить ответ. Я почти удивилась тому, что для людей, буквально пару часов назад поругавшихся, они ведут себя слишком спокойно, но потом вспомнила о том, что они – профессионалы своего дела не первый год. Именно это и чувство долга придают холодность Бенову голосу и помогает ему буквально в двух словах дать Полине ориентир на то, куда и по какой причине нужно явиться.

– Как скоро они прибудут? – интересуюсь я.

– Знаешь, какое время даётся пожарным, чтобы надеть одни только штаны?

– Чего?

– Три секунды.

– Это тут при чём?

– При том, что завязывай глупые вопросы задавать.

Бен подхватывает пакет с коробкой под мышку и пускается бегом к эскалатору. Я – за ним, не отставая ни на шаг. Нужный этаж и нужное место мы находим по столпившемуся народу. Они окружили что-то, к чему боятся подойти ближе, но при этом не брезгуют снять на камеру телефона. Пока мы пробираемся сквозь людей, отзывающихся на наши толчки локтями недовольным ворчанием, я прикидываю, что же там увижу.

Бен до цели добирается первым, исчезая за их спинами. Мне до него – только руку протянуть. И я почти это делаю, но раньше меня саму грубо хватают за плечо.

– Какого чёрта? – Я позволяю себе возмущение на грани ярости. Второй рукой уже достаю из внутреннего кармана куртки ксиву. – Советую отпустить, иначе у кого-то из нас двоих будут большие проблемы. И это точно не я.

Зеваки вокруг не обращают внимания на меня и на моё препятствие с ярко-голубыми волчьими глазами. Они не знают его так, как знаю я. Они не имеют и малейшего представления, что перед ними один из тех, кто терроризирует их город.

Север. Пират собственной персоной. Я быстро оглядываюсь вокруг, насколько мне это сделать позволяет ситуация, но ни Гло, ни Филиры, ни Кирилла не нахожу.

– Я арестую тебя, – говорю я.

– На меня у тебя ничего нет, – отвечает Север, сильнее сжимая моё плечо.

Его когти впиваются в кожу, и, лишь закусив губу, мне удаётся сдержать стон.

– Я пришёл поговорить. Следил за тобой от самого штаба, но ты всё время была с этим, – Север кивает куда-то вперёд, и я вспоминаю о Бене, о котором уже успела забыть.

– Поговорить? – переспрашиваю я.

Север тянет меня из толпы. Мне бы вырваться, но его когти слишком цепкие. Боюсь, одно неверное движение – и лоскут моей куртки вместе с плечом останутся у него в пальцах.

– Хочешь, я одолжу тебе денег и ты позвонишь тому, кому поговорить с тобой будет интересно?

Север пропускает мою колкость мимо ушей. Останавливается он только когда мы сворачиваем за угол и оказываемся перед небольшой кофейней. Наконец выпускает меня. Я встряхиваю плечами, демонстрируя всё своё недовольство, и прячу ксиву обратно в карман куртки.

– Если тебя послал Кирилл, то передай ему, чтобы шёл на все четыре стороны. Я больше не ношу медальон, – я оттягиваю край футболки, виднеющийся из-под расстёгнутой куртки. – И носить не собираюсь. Он больше мне не друг.

– А мне – да. Именно поэтому я пришёл просить помощи.

Я оборачиваюсь назад, но мне не разглядеть ни толпу, ни Бена, которого не по своей воле пришлось оставить.

– Что происходит? Это ты устроил?

– Нет. Но я знаю, чья это вина, – глаза Севера недобро блестят. Я с трудом сглатываю подступивший к горлу ком. – А ещё знаю, что скоро произойдёт кое-что, что навсегда изменит ход вещей. И я скажу тебе, если ты пообещаешь помочь.

– Я не вступаю в сделки с преступниками, – отрезаю я.

– Но при этом ты так и не рассказала о нас никому из стражей, – напоминает Север. – Не прикрывайся честью, которой у тебя нет.

Это задевает меня за живое.

– Ты меня не знаешь, – цежу я сквозь зубы. Внутри всё закипает. – И не смей так говорить обо мне.

Снова крики. Я не пытаюсь дёрнуться с места, ведь знаю – мой собеседник снова выпустит когти.

– Кирилл слишком рьяно желает служить королеве….

– Он говорил о долге перед ней, – тут же перебиваю я. – Она спасла ему жизнь.

– Это он так думает, а она просто не поступила с ним так, как с его родителями. Аналогичную судьбу королева выбрала и для нас с девочками, но мы трое прекрасно понимаем, что находимся в клетке со львом, и это лишь вопрос времени, когда он проголодается и захочет пустить нас себе на корм. – Север делает паузу, чтобы проводить взглядом мужчину с коляской, проходящего мимо нас. – Это не спасение, это чистый расчёт.

Север взволнован. Должно быть, именно поэтому я до сих пор не достала кинжал, который сегодня утром не по привычке, а в качестве меры предосторожности сунула в сапог. Несмотря на то, что глаза Севера отливают арктическим холодом и блестят так, как не блестит ни один аквамарин, сейчас я вижу в них что-то знакомое. То же я замечаю во взгляде Полины, когда она говорит о Нине, во взгляде Дани, когда тот упоминает Амелию, во взгляде Бена, когда он смотрит на Марка, во взгляде Лены, когда она тайком следит за Ваней из противоположного угла комнаты, делая вид, что читает книгу.

Это не просто противоположность безразличию – это нечто совершенное, сильное и не поддающееся никаким спорам. Это преданность, привязанность и любовь – всё сразу и каждое чувство в отдельности.

– У неё что-то есть против него, – продолжает Север, не дождавшись моего ответа. – Что-то или кто-то. И раз это не ты – та, о ком я только и делал, что слушал первые несколько лет, – значит, кто-то другой. Ты знала Кирилла раньше. Может, что-то вспомнишь?

Я качаю головой, но всё-таки задумываюсь. В моём прошлом настоящем у Кирилла не было никого, кроме меня и родителей, и в этом я была как никогда уверена, иначе не стал бы он проводить со мной столько времени, пока не случилось… то, что случилось. Мы были лучшими друзьями и не скрывали друг от друга ничего. Я бы точно знала, если бы он влюбился в кого-нибудь, или нашёл себе ещё одного товарища, или имел бы ещё одного родственника. Но в новом настоящем я знаю Кирилла лишь по рассказам близнецов и по фотографиям.

Фотографии… Я хлопаю себя по лбу. Север, ожидающий явно чего угодно, только не этого, слегка вздрагивает, что меня саму не может не радовать. Всё-таки даже суровому пирату не чужды такие простые эмоции, как удивление или страх.

– Её зовут Вета, – говорю я.

Перед глазами старая фотокарточка. На ней я и два рыжих ребёнка: мальчик и девочка. Вторая явно младше первого лет на пять, не меньше. И, Боже, как они похожи!

Я хорошо помню, как тогда, в день просмотра старых альбомов и знакомства с “новой собой” я перевернула эту фотографию и обнаружила на обратной стороне подпись: “Слава, Кирилл и Вета. Май, 2007 год” . Тогда я очень хотела, но не стала интересоваться у кого-то из домашних, кто это, чтобы не показаться странной, а потому всё, что у меня есть сейчас – это имя.

– Кто она такая?

– Я… не уверена, – качаю головой. – Вы же друзья, вот и спроси у него сам. Думаю, его реакция на это имя скажет тебе больше, чем могу я.

Север облизывает губы, прикидывая, имеют ли смысл мои слова. Мне приходится лишь ждать, нервно подёргивая ногой.

– Ладно, – наконец кивает он. – Я понял, – говорит вместо благодарности.

По этажу разносится негромкий хлопок. Так как я сказала Северу всё, что знала, я считаю, что могу быть свободна, но у Севера на это другое мнение. Замечая, что я хочу уйти, он преграждает мне путь.

– Ты не захочешь это увидеть, – предупреждает он.

– Почему?

В ожидании ответа я представляю, как быстро выхватываю кинжал из сапога и, если понадобится, приставляю его лезвие к горлу Севера. Занятия с Антоном, несмотря на то, что миновало лишь два, уже начинают приносить свои плоды. Благодаря клятве, я усваиваю всё быстрее, благодаря собственному упорству, я не заканчиваю повторы, даже когда Антон требует остановиться.

Да, у нас было условие – тренировки по его правилам. Но он ничего не может поделать с моим рвением.

– Только что избавились от очередного слабого члена стаи, и это обычно далеко не эстетичное действо.

– О чём ты говоришь?

– Слышала о гражданской войне в стае, альфой которой когда-то был Амадеус?

– Да.

– Они сумели усмирить свой гнев друг против друга, но решили направить его на кое-кого другого. И сейчас они уничтожают тех из своих, кто отказался следовать новому плану, или пустился в бега, или оказался слишком слаб, чтобы сражаться. – Север смотрит точно мне в глаза. От такого непривычно долгого зрительного контакта мне становится не по себе. – Грядёт битва. Тебе стоит предупредить своих.

Больше Север ничего не говорит. Разворачиваясь на пятках, он ретируется и вскоре совсем исчезает в снующих людях. Мне выдаётся возможность вернуться к Бену. Там я нахожу поредевшую толпу и прибывших “Бету” в полном составе и вооружении.

А затем мой взгляд скользит на то, вокруг чего они стоят, и меня едва не выворачивает наизнанку.

Север был прав. Никто не захочет увидеть перед собой обезглавленное тело и кровавые ошмётки черепа и его содержимого, размазанные по кремовому кафельному полу.

***

Наверное, я никогда не перестану удивляться огромному количеству скрытых в здании штаба помещений. Так Бен, “Бета” и обезглавленное тело, которое, предварительно засунутое в мешок для трупов, Кали держит на руках, проходим через портал на третий этаж, оттуда – к лифту. Молча загружаемся в него, Лена прикладывает свою ладонь, и лифт везёт нас вниз, но я уверена, что не на этаж с камерами предварительного заключения. И оказываюсь правой, когда лифт останавливается, его двери разъезжаются в стороны, и нам открывается большое помещение из металла, освещённое всё теми же синими лампами.

Похоже на морг. Здесь в ряд стоят каталки, накрытые белыми простынями, а по периметру блестят крышки стальных выдвижных ящиков. У самой дальней стены расположен письменный стол со стареньким компьютером и разбросанными папками с цветными ярлыками.

– На время своего отсутствия Женя никого не назначал ответственным на этот этаж, – произносит Лена. – Мы все надеялись, что это не пригодится. – Она указывает пальцем на ближайшую к столу каталку. – Кали, клади его туда.

Кали тащит труп до нужной каталки. Ему едва ли действительно тяжела эта ноша, но мышцы его рук напряжены, однако ни Бен, ни уж тем более я свою помощь не предлагаем. И если Бен – сама принципиальность и после ссоры с Кали не желает и на шаг к нему приближаться, то я просто не хочу касаться обезглавленного тела.

Лена надевает медицинский халат, одноразовые перчатки, защитные очки. Полина помогает ей: приносит со стола планшет с бумагами, ручку, подвозит к каталке высокий небольшой столик с подносом с инструментами.

Я гляжу на Бена. Он кривит губы от отвращения. Мы с ним не обязаны быть здесь, но как свидетелям нам ещё придётся помочь “Бете” составить точный рапорт.

– Обезглавили, чтобы не было ясно, из какой он стаи, – говорит Лена, хватаясь за собачку молнии.

Быстрым и резким движением она открывает мешок. Несмотря на то, что я уже знаю, что увижу, живот всё равно скручивает спазмом.

– Ну да, – произносит Бен. Его голос звучит твёрдо. – Из-за клейма за ухом.

Я успела это изучить. Именно так помечаются оборотни в каждой стае – уникальным символом, который является не столько родовым пятном, сколько кодом идентификации или даже прототипом паспорта.

– Его не обезглавили, – говорю я. – Когда обезглавливают: голова – отдельно, тело – отдельно. А мозги этого бедолаги украшали пол, потолок и стены всех магазинов в радиусе пары метров!

– Как думаете, это магия? – интересуется Полина.

– Оружие, – предполагает Бен.

А затем лезет в задний карман джинсов и достаёт оттуда что-то металлическое и кровавое.

– Руки потом помыть не забудь, – не удержавшись, напоминаю я.

Бен хмыкает.

– Какого типа? – спрашивает Лена, не отрываясь от исследования трупа.

– Снайперский патрон с разрывной пулей, крупнокалиберный, кажется, двенадцать и семь, – Бен берёт гильзу двумя пальцами и отдаляет от лица, бросая изучающий взгляд с расстояния вытянутой руки. – Да, точно. В общем, идеальный вариант для того, чтобы снести кому-нибудь кукушечку.

– Положи в миску, – просит Лена. – Мы потом посмотрим в лаборатории, может, остались частицы зажигательной смеси.

– А есть ли смысл? – уточняет Кали. – Все мы знаем, какая из стай отличается особой любовью к изготовлению подобного оружия и владеет преимуществом близких отношений с ковеном “Восьмёрка”, которые за хорошую плату с удовольствием изготовят зажигательную смесь любой сложности.

– Стая Амадеуса, – говорит Полина.

– Теперь уже никому не принадлежащая стая, – напоминает Лена.

– Они идут сюда, – произношу я. – Именно поэтому слабых и беженцев они убивают. Чтобы не мешались. Не путались под ногами и не пытались перебежать на нашу сторону.

– Откуда ты это знаешь? – раздражённо уточняет Кали.

Он скрещивает руки на груди. Не доверяет мне. Но мне сейчас плевать, примет ли он мои слова за чистую монету. Из присутствующих мне будет достаточно убедить в своей правоте Бена и Лену. За ними, я знаю, потянутся многие.

– Они винят стражей в том, что произошло между ними, – отвечаю я. – Последней каплей, я полагаю, стало убийство Дэвона.

– Ты полагаешь, – вторит Кали, выделяя голосом мои же собственные слова. – Теории всегда остаются теориями, Романова, если только у тебя нет доказательств.

– Её слова имеют смысл, – на мою защиту вступает Лена. – Когда мы с Ваней проводили осмотр тела Дэвона, он рассказывал мне нечто подобное… Об авторитете покойного среди своих сородичей, о том, что тот был преступником только для нас – своей стае Дэвон приносил одну только выгоду, пусть и ставил под сомнение их честность. Амадеус никогда не одобрял его методов заработка, но, при всём к нему уважении, никогда не брезговал воспользоваться тем, что Дэвон находил на межмировом чёрном рынке.

– Из-за нас погибла одна из главных единиц стаи, – говорю я, когда Лена замолкает, чтобы перевести дыхание. – Да, отставная, но, могу поспорить, его знания были даже ценнее его практической работы. И пусть не мы его убили, но ещё мы не сделали ничего, чтобы остановить его убийцу.

– Общая трагедия переключила внимание двух враждующих сторон на третью, – кивает Лена. – Им больше не придётся искать противника друг в друге, но при этом будет на ком выпустить пар.

– Прекрасно! – вздыхает Кали. При этом одаривая меня таким взглядом, словно это я во всём виновата. – Просто… прекрасно .

– Я останусь здесь, нужно всё хорошенько проверить, – Лена прикрывает краем мешка окровавленный обрубок на месте шеи. – Позову Ваню, он хорош в генетических экспертизах.

– Фу, – Бен морщит нос.

До того, как он делает это, я и не думаю воспринимать слова Лены как-то иначе, чем то, как они звучат, но после едва сдерживаю смешок.

– Ваша помощь, которую вы и не оказали толком, больше не понадобится, – говорит Кали, обращаясь к нам.

– Вообще-то, рапорт, – напоминает Лена. – Без них он будет неполным. Но это позже, а сейчас…

– Я займусь этим, – вызывается Полина. – Набросаю черновик, а ты потом оформишь всё по правилам.

– Отлично. Спасибо.

Мы втроём покидаем морг тем же путём, как и попали сюда. Самые напряжённые секунды выпадают на время, которое мы поднимаемся в лифте. Я жалею, что здесь не играет отвлекающая музыка. Воздух от напряжения наполняется электрозарядами. Я встаю между Полиной и Беном не специально, но, кажется, к счастью, иначе беды было бы не миновать.

– Ответите на пару вопросов и можете идти отдыхать, – говорит Полина, когда мы выходим из лифта и спускаемся пешком на этаж ниже – в общую гостиную.

– От меня, скорее всего, будет мало толку, – произношу я немного виновато. – Мне так и не удалось подойти ближе, толпа мешала. А вот Бен прибыл на место вовремя и что-то должен был увидеть.

– Мне просто нужно всё, чему вы стали свидетелями, – говорит Полина. – А кто рассказывать будет – не так уж и важно.

Ложь. Мы идём друг за другом, и я замечаю, как Полина чуть поворачивает голову, чтобы быстро глянуть на Бена. Я иду последняя, поэтому никто не ловит меня на притворстве, когда я достаю из кармана телефон и включаю на нём музыку, имитируя входящий звонок.

– Алло? – говорю в глухой динамик, отвечающий мне мёртвой тишиной.

Бен с Полиной притормаживают.

– Да, конечно! Сейчас подъеду. Как ты себя чувствуешь?

Бен разглядывает меня, прищурившись. Он просто так не отпустит меня, и я решаю уйти, не прекращая разговора. Лишь машу Полине рукой и шепчу:

– Идите без меня. – Указываю на телефон, зажатый между щекой и плечом. – Это надолго!

Полина кивает. Она мне поверила. Но Бен не так прост. И я чувствую на себе его пристальный взгляд до самого конца – момента, когда исчезаю за лестничным пролётом. Быстро свожу ненастоящий разговор на нет, бросая никому в телефоне короткое “Пока”. А когда сую его обратно, нахожу в кармане ещё один, мне не принадлежащий.

Зато теперь я знаю, куда мне идти.

***

Один – вот, сколько раз я успеваю вжать кнопку звонка на воротах, чтобы те распахнулись, а из динамика раздалось: “Наконец-то!”. Я прохожу по подъездной дорожке к крыльцу и едва останавливаюсь перед самой дверью, преодолевая несколько невысоких ступенек, как та распахивается, а на пороге, в одном шёлковом халате чёрного цвета с вычурным розовым кружевом по подолу, предстаёт Лия.

– О! – удивлённо выдыхает она, видя меня. – Я думала, ты разносчик пиццы. Заказала её полтора часа как, всё не могут привезти.

– Извини, – я пожимаю плечами. – Но это всего лишь я. И без пиццы.

– По крайней мере, не предки, – Лия делает шаг в сторону, тем самым приглашая меня войти. – Тебе я тоже рада.

Я сразу замечаю изменения, произошедшее в доме Лии. Все окна зашторены, как и стеклянная дверь, ведущая на задний дворик. От кромешной темноты спасают только свечи, расставленные на столике в коридоре, барной стойке в кухне и крышке рояля.

– Мрачновато, да? – спрашивает Лия, ловя мой изучающий взгляд. – Те парни, которых ко мне приставили на двое суток, сказали, что это пойдёт в качестве маскировки. Мол, никого дома нет. – Лия фыркает, смахивая волосы с плеча. – Что за глупость? Словно я прячусь от грудничков или попугаев, которые не отличают день от ночи.

Я оставляю сапоги и куртку в коридоре, и Лия провожает меня в кухню.

– Чай, кофе? Если вскрыть родительскую комнату, можно найти и что покрепче.

– Мне исполнится восемнадцать только через полторы недели, – сообщаю я. – Так что пока остановимся на кофе.

– Точно! – Лия щёлкает пальцами. Вместе с этим включаются маленькие встроенные в кухонный гарнитур белые лампочки. – Ты же родилась в первый день зимы. Помню, как в девятом классе ты целый день ходила по школе с огромным букетом цветов, который подарили тебе Ваня и Даня.

Я улыбаюсь воспоминаниям, которых не существует в моей голове. Дело в том, что они слишком похожи на правду; я даже могу представить, что это были за цветы – наверняка хризантемы. Даня обожает хризантемы.

Лия включает кофемашину, и кухня наполняется её тихим жужжанием.

– Я заказала пиццу, потому что из еды в доме только пельмени, – Лия морщит нос. – Поэтому к кофе мне предложить нечего. Последние сладости доел тот, который крупнее и носит бейсболку чуть на бок.

– Бе…ндрей, – я откашливаюсь. – Андрей его зовут.

– Не знаю, кто из них утомил меня больше. Второй, миротворец. – Лия гремит посудой, которую перебирает в сушилке в поисках кружек. – Марк, кажется? – Она оборачивается на меня через плечо. Я киваю. – Ещё никто и никогда так настойчиво и так нелепо не пытался ко мне подкатить.

– Марк, на самом деле, классный парень, – говорю я, усаживаясь на высокий табурет за широким столом с покрытием под чёрный мрамор.

– Да, ты мне уже это однажды говорила. Но я пару дней назад чуть не отправилась на тот свет, и сейчас последнее, что мне нужно – это новые отношения. Так что можешь как-то ему это помягче объяснить, а то, я боюсь, ещё один его звонок с проверкой моего самочувствия, и я взорвусь?

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Но, кстати, Марк как раз из тех парней, которые спасут тебе жизнь, не задумываясь, если снова подвернётся случай.

Именно так он поступил в Огненных землях во время нападения Власа.

– Во-первых, надеюсь, не подвернётся, – Лия ловко разливает кофе из одной большой кружки, в которую он сварился, в две небольшие. – А во-вторых, зачем мне парни, если и ты неплохо со всем справляешься?

Я не могу сдержать смешка. В ответ Лия, прежде чем легко толкнуть по столу кружку в мою сторону, ведёт бровью, мол: “может я шучу, а может и нет”.

– Надеюсь, во всех остальных моментах из них вышла неплохая охрана?

– Андрей атаковал мой холодильник, – отвечает Лия. Прикладывается к своей кружке, делает глоток. – При этом руководствуясь девизом: “Не съем, так понадкусываю”. Потом засел за телевизор, и мне пришлось минут тридцать объяснять ему, как работает голосовое управление. Марк просто ходил хвостиком, задавая дурацкие вопросы.

– Значит, сорока восьми часов оказалось предостаточно?

– Слав, они не дали мне ни минуты отдыха! – восклицает Лия. – В какой-то момент я даже пожалела, что жива осталась.

Это просто шутка, но сказанные слова пробегают по моей коже могильным холодом, заставляя поёжиться. Ещё мгновения спустя и сама Лия понимает, что только что сказала. Она меняется в лице. Ведёт плечами, обхватывает стоящую на столе кружку тонкими пальцами. Коротко вздыхает.

– Я чего пришла, собственно. – Я соскальзываю со стула, быстро мечусь в коридор. Секунда – и вот я возвращаюсь, сопровождаемая вопросительным взглядом Лии. – Я принесла твой телефон. – Я кладу его на край стола и толкаю так же, как до этого Лия толкнула мне кружку с кофе. – Ты отдала мне его после падения.

– Я помню.

Лия хватает телефон и разглядывает его некоторое время. Затем, даже не снимая блокировку и не проверяя, звонил ли кто за прошедшие два дня, откладывает его в сторону, переворачивая экраном вниз.

– Я хотела передать его через Марка или Андрея, – произношу я и понимаю, что оправдываюсь. Но резко замолчать сейчас будет ещё страннее, поэтому приходится договорить: – Но у меня возникли некие проблемы, и…

– Кажется, о них я слышала, – задумчиво протягивает Лия. – Случайно стала свидетельницей разговора, в котором парни упоминали некую твою ситуацию.

– Серьёзно? – я немного удивлена. – И о чём они говорили?

– Да спорили в основном. Марк придерживался точки зрения, что твоя жертва хоть и не была напрасной, но это, в первую очередь, всё-таки жертва. И ещё он был уверен, что тебе стоило обсудить это с кем-то из старших.

– А Андрей?

– Он был менее красноречив и предпочёл поскорее закрыть тему, бросив что-то вроде: “Когда же вы наконец смиритесь с тем, что творить глупости – это Романовский странный, но всё же действенный способ находить решения в ситуациях, когда другие готовы сдаться?”.

Я хмыкаю. Лие неплохо удалось передать манеру Бена вести диалог, сопровождая скоростное говорение закатыванием глаз и покачиванием головы.

– Также он добавил, что, по крайней мере, это работает, хоть и не всегда так, как хотелось бы, – Лия устало вздыхает. На её лице появляется раздражение, когда она продолжает: – А потом благополучно пролил сладкий кофе на мой белоснежный ковёр в гостиной.

– Мне очень жаль, – говорю я, скрывая улыбку за прижатой к губам ладонью.

– Ага, – прыскает Лия. – И если уж мы перешли к плохим новостям, есть ещё кое-что… – Лия залпом допивает остатки кофе. Несколько раз она дёргается, словно хочет встать со стула и подойти к раковине, но в итоге лишь раскручивает кружку. Я слежу за тем, как та, громыхая, делает несколько неуклюжих кругов вокруг своей оси, но, вопреки моим ожиданиям, так и не переворачивается. – Я рассказала предкам о том, что произошло, но вместо того, чтобы ожидаемо устроить сцену, они пустились рассыпаться в извинениях. Ты, может, слышала, что наш ковен чтит чистоту крови? – Я запоздало киваю. – Мол, никаких смешанных браков, любить позволено только соотечественников, и так далее, и бла-бла-бла. Короче, ерунда, тянущаяся с чёрт возьми какого века. Ну, так вот: сюрприз. Оказывается, одна из моих прабабок была уроженкой ковена “Серенити”, что, собственно говоря, и всплыло через несколько поколений при моём рождении в виде гетерохромии. – Лия медленно моргает. – Один мой глаз на самом деле зелёный, другой – карий. И это то, что исправить не под силу ни одно из заклинаний, так как сама гетерохромия у “Серенити” – это магия. Олицетворение силы, если хочешь.

– Но твои глаза сейчас…

– Да, знаю. Золотые. Именно это сделала королева Зимнего двора для моих родителей – наложила иллюзию. То, что ты видишь – лишь искусный мираж. Отражение света под правильным углом. – Лия всё-таки встаёт, идёт к раковине. То, с каким грохотом она ставит в неё кружку, заставляет меня усомниться в её целости. – У королевы было лишь одно условие – мои “новые глаза” взамен на корень секвойи. Родители согласились отдать ей священный символ нашего ковена, заранее обрекая себя на тупиковую ситуацию, потому что обмен такого характера, узнай о нём верховный, привёл бы к их мгновенному изгнанию. Именно поэтому, как я теперь понимаю, мы и не высовывались и жили на самом отшибе Северных земель, а потом и вовсе уехали сюда, в Дубров. – Лия включает воду, но лишь спускает её, не споласкивая кружку. – Сейчас они снова хотят отправиться в путь.

– Что? – я не могу сдержаться – вскакиваю. – О чём ты?

– Они планируют покинуть Дубров, пока королева не совершила очередную попытку добраться до меня. Родители возвращаются в город завтра, и завтра же мы уезжаем.

В горле застревает отчаянное “нет”. Я, вмиг обессилев, оседаю обратно на стул.

– Другого выхода нет? – спрашиваю осторожно.

– Не знаю, – Лия, до этого всё время стоявшая ко мне спиной, поворачивается вполоборота. – Родители могут обеспечить мне какую-никакую, но защиту. Полагаю, именно этим они и занимались последние восемнадцать лет. Если бы не они, королева давно бы до меня добралась.

– То есть, всё дело только в этом? В защите?

– Ну да.

– Тогда у меня есть идея, – уверенно сообщаю я. – Только ты сразу не руби с плеча.

Лия подходит обратно к столу. Упирается ладонями в его край, наклоняется ближе.

– Я слушаю.

– Ты можешь стать добровольцем, – на выдохе произношу я. – Штаб обеспечивает неприкосновенность любым своим служащим, независимо от звания. Страж ты или доброволец – если ты принадлежишь штабу, ты автоматически получаешь право на защиту.

– Ты с ума сошла? – восклицает Лия. На её губах играет недобрая улыбка. – Мои родители убьют меня, если я стану добровольцем!

– Но это отличный шанс для тебя остаться в Дуброве!

– А смысл? Меня всё равно ничего здесь не держит. Ни друзей, ни парня, – Лия запускает пальцы в волосы и легко их ерошит. – Может, Дубров – просто не моё место?

Я понимаю, что Лия имеет на это полное право: собрать вещи и уехать восвояси, но никак не могу заставить себя уважительно отнестись к подобному решению.

Если Лия уедет, она оставит не город, а меня. Жаль, что сама Лия об этом даже не подозревает.

– Помнишь, ты говорила, что моё общество кажется тебе правильным? – спрашиваю я.

Лия кивает, но с сомнением ведёт бровью. Мне кажется, что она жалеет об откровении, которое себе позволила.

– Это твоё ощущение не беспочвенно. Я… мы уже были с тобой друзьями. Лучшими подругами, вообще-то. Почти как сёстры. – Я встаю. Лия, несмотря на то, что нас разделяет целый стол, едва заметно подаётся назад. – Да, точно. Сёстры.

– Я тебя не понимаю, – тихо, почти шёпотом произносит она.

Если я сейчас обо всём расскажу Лие, Бен, вероятно, убьёт меня.

Но если промолчу и позволю Лие уехать, Бену, боюсь, уже не будет нужды марать об меня руки, потому что этим я займусь сама.

– Мы можем переместиться куда-нибудь, где будет удобнее? – спрашиваю я. – Я задолжала тебе одну очень долгую историю.

***

Я возвращаюсь в штаб не потому, что мне больше некуда идти, но потому, что именно там я надеюсь остаться наедине со своими мыслями и хорошенько обдумать всё, что произошло.

Взгляд Лии, которым она одарила меня, стоило только закончить историю, наверняка будет сниться мне ночами ещё долгое время, если, конечно, мне вообще когда-нибудь удастся уснуть.

– Это было ошеломляюще разгромно, – сообщает Рис, идущий рядом.

Его мнения никто не спрашивал, и всё же он делится им, потому как на самом деле это моё мнение.

И оно верное. Случилось фиаско. Полный и безоговорочный провал.

– Честно скажи: ты сама чего вообще ожидала? – продолжает наседать Рис.

Каждый раз, когда я пытаюсь игнорировать его, его голос становится всё громче.

– Ваня и Даня отреагировали спокойно.

– Они тебя с рождения знают. А тут девчонка – без году неделя как вообще начала с тобой общаться.

– Я думала, она поймёт, что…

– Что ты сумасшедшая? Ну, так она и поступила.

– Нет, – я устало качаю головой. Споры самой с собой выматывают не хуже любой битвы. – Что она не должна никуда уезжать.

– Ты странная, Слава Романова. – Краем глаза замечаю, как Рис тает в воздухе, оставляя за собой прозрачную волну.

Я странная . И это мне заявляет моё же собственное подсознание в лице серийного убийцы.

Я останавливаюсь на тротуаре, прям посередине, как шла. Оглядываюсь по сторонам. Улицы наполнены любителями воскресных прогулок. Они: в парах, группами и поодиночке, – бредут по своим делам и не обращают на меня никакого внимания.

Я провожаю некоторых из них взглядом, и вдруг ловлю себя на том, что упираю кулак в своё солнечное сплетение в попытке заглушить боль где-то в груди. Я почти уверена, что это не сердечный приступ, но делу это не помогает: ни успокоиться, ни переключиться, ни расслабиться.

Я никогда не жаловалась на здоровье, и сейчас проблема тоже не в нём, а в том, что мне нужна помощь. И в этот раз – профессионала.

Я знаю, кому звонить, и у меня даже есть его номер телефона, как я помню. Впервые за всё время руки не подводят меня, отзываясь лёгкой нервной дрожью, когда я достаю мобильный и нахожу в записной книжке нужный номер.

По призванию он миротворец, но по второму высшему образованию он психолог, и я надеюсь, у него всё ещё есть право проводить терапию, несмотря на долгое отсутствие практики в данной сфере.

Так или иначе, была – не была.

– Привет, ребёнок! – весело приветствует меня Валентин после второго гудка.

Близнецы Филоновы на отца семейства внешне совсем не похожи, но в мелочах характера – буквально копия. Разве что у Вани в этом коктейле больше преобладает мамин жёсткий нрав.

– Здравствуйте, – говорю я.

И голос сразу выдаёт меня. Поэтому Валентин спрашивает:

– Всё хорошо?

Некоторое время назад, на занятиях, Валентин стал первым из взрослых, кто поинтересовался за моё состояние. Тогда я решила, что дело во мне, мол, перестала старательно притворяться, но, как оказалось, наоборот – всё дело в самом Валентине. Возможно в том, что он – психолог, а, быть может, просто очень чуткая натура, но, так или иначе, мужчина всегда умудрялся улавливать любые изменения в настроении не только моём, но и других окружающих.

Я видела это несколько раз, когда была у Филоновых в гостях. Так ему удавалось успокоить жену и предотвратить конфронтацию с ней ещё до начала самой конфронтации.

– На самом деле, нет, – честно признаюсь я. – Дядя Валя, мне бы с вами поговорить.

– Конечно. Когда ты хочешь?

– Сегодня. И, желательно, прямо сейчас.

– Ладно, – задумчиво произносит Валентин. – Ты подойдёшь к нам?

– Давайте лучше в штабе.

– Хорошо. Я буду там через пятнадцать минут.

– Я буду через пять, – отвечаю я. – Подожду вас в гостиной.

– Договорились.

Я отключаю вызов, убираю телефон обратно в карман и поднимаю глаза на здание перед собой, от которого меня отделяет четырёхполосная проезжая часть. Штаб должен был со временем стать для меня вторым домом, каковым является для других стражей. Но я – уникальный случай. У меня всё ещё и первого дома толком нет. Возможно, именно поэтому каждый раз, когда случается что-то, что на некоторое время выбивает меня из колеи, вокруг себя я хочу видеть именно эти стены.

Я сижу в гостиной в полном одиночестве. Никогда бы не подумала, что в штабе всегда так шумно, однако сейчас, в воскресный день, тишина звенящая. Конечно, помещения не пустуют: кое-где можно найти одиноких стражей, занятых своими делами, или кого-то из дежурных, но по сравнению с общим количеством снующих по этажам в будни, эта пустота пугает своими размерами.

Я думала взять одну из забытых на журнальном столике книг и полистать, но не смогла заставить себя привстать с дивана и протянуть руку. Сил хватило только на то, чтобы уставиться в одну точку и ждать.

По крайней мере, боль в груди отступила.

– О, вот ты где, – говорит Валентин, появляясь в дверном проёме, словно мы не договаривались встретиться здесь, а он сам меня нашёл. – Привет.

Я поворачиваю голову в его сторону и отвечаю короткой улыбкой.

– Здравствуйте.

Он говорил, что подойдёт в штаб через пятнадцать минут, но сейчас я не могу с точностью сказать, что они не прошли для меня за одну секунду. В какой-то момент я, видимо, выпала из реальности, словно погрузилась под воду с головой, и только приход Валентина сумел вытащить меня обратно на поверхность.

Я забираюсь на диван с ногами, поочерёдно стаскивая сапоги. Валентин присаживается напротив меня, выбирая не другой диван, а край журнального столика. Для этого ему приходится согнуть спину и устроиться явно неудобно, но, по крайней мере, мы сидим друг напротив друга.

– Итак, ты хотела поговорить… – начинает Валентин.

Он смотрит на меня выжидающе, пропуская взгляд карих глаз не через стёкла очков, а поверх них.

– Да, – признаю я.

Это труднее, чем я думала. Слова застревают в горле кусками наждачной бумаги.

– Я слушаю.

Валентин складывает руки на коленях. Для этого ему приходится сгорбиться. Теперь он смотрит на меня из-под опущенных ресниц.

“Мне кажется…”

– Я схожу с ума.

Первую часть предложения я оставляю для себя, вторую произношу вслух. Шоковая терапия. Хватит ходить вокруг да около, пытаясь игнорировать огромного слона в посудной лавке.

Брови Валентина ползут вверх, но удивления в этом действии совсем нет. Это пугает.

– И с чего ты так решила? – спрашивает Валентин.

– Я плохо сплю, – начинаю я издалека. Перечислять все симптомы или только самые страшные? – Много ем, иногда не понимаю, реально ли то, что я вижу, слышу чужие голоса в голове и вижу то, чего нет на самом деле.

Замолкаю, поджимая губы. Валентин слушает внимательно, но совсем не меняется в лице. Поверил ли он мне? И если да, почему сказанное мной его не шокирует?

– Как считаешь, в чём причина твоей бессонницы? – спрашивает Валентин чуть погодя. – Не можешь уснуть или просыпаешься от кошмаров?

– И то, и другое, – отвечаю я, пожевав губами. – Но больше первое.

Валентин кивает. Мне кажется, таким способом он запоминает то, что я говорю, как если бы у него в руках был блокнот, где он бы поставил галочку напротив одного из видов бессонницы.

– Что насчёт еды? Увеличился аппетит или таким образом пытаешься подавить стресс?

– Определённо второе.

– Расскажи о голосах и видениях.

– Я вижу и слышу одного человека, который давно мёртв.

– Он был твоим другом?

Валентин знает о Кирилле. Ещё бы ему не знать. И он думает, что дело именно в нём, ведь приближается та самая дата, говорить о которой при мне не принято.

Если бы всё было так просто…

– Не знаю, – я качаю головой. – Он … он был…

Рис появляется за спиной Валентина неожиданно, я даже вздрагиваю. Он просто выходит из-за него с кособокой улыбкой на губах и кудряшкой, спадающей на лоб, и мне хочется кричать.

– Я знаю, что он не существует, потому что он умер на моих глазах, но из-за этого видение не становится слабее. – Я не свожу взгляд с Риса, и Валентин это замечает. Он оборачивается через плечо, но, разумеется, никого за собой не находит. – Он говорит со мной, он высказывает своё мнение. Оно моё, я знаю, но когда эти мысли приходят мне в голову отдельно, я не воспринимаю их, а когда их озвучивает он, я не просто слушаю, я… верю.

Валентин прикладывает ладонь ко рту и проводит по губам, словно стирает что-то. Затем чешет указательным пальцем заросшую каштановой щетиной щёку. При этом он смотрит куда-то мимо меня, а значит едва ли ждёт продолжения моих слов. Размышляет. И,похоже, это даётся ему с трудом.

В наш первый короткий разговор я старательно избегала одной только мысли о том, что это похоже на разговор с психотерапевтом, но теперь это – то, чего я жажду.

Я снова открываю рот. Если делиться откровениями, то до конца. Кто знает, когда я ещё буду настолько отчаявшаяся, что захочу поделиться своими проблемами с кем-то, с кем в адекватном состоянии я бы делиться никогда не стала.

– Дядь Валь, я…

Предупреждающий сигнал раздаётся по штабу коротким обрывком и тут же замолкает. Это повторяется несколько раз, пока не повисает окончательная звенящая тишина. Так не должно быть. Валентин вскакивает. Двери гостиной распахиваются, и её наполняют немногие, но весомые личности. Влас, Анита. “Бета” в полном составе. Бен с Марком. Марсель. Во главе их всех – обеспокоенный Дмитрий.

Первой, кто нарушает повисшую паузу, становится Анита.

– Система полетела, – сообщает она. – Кто-то использовал против нашей защиты равносильный ей энергетический поток.

– Как это возможно? – искренне интересуется Марсель.

– Полагаю, легко, если имеется образец одного из компонентов энергии, являющейся основной составляющей нашей защиты, – произносит Дмитрий. – Когда на руках имеется, так сказать, опытный образец, сгенерировать нужный магический рецепт труда не составит.

Гадюка бы сейчас умерла от зависти, увидев то количество яда, что сочится через интонацию его голоса. Разумеется, эти ни к кому конкретно не направленные слова, адресованы только мне, поэтому раньше, чем он говорит ещё хоть что-то, в игру вступаю я:

– Если бы эта защита выполняла свою работу качественно, она бы не обламывалась при малейшем противодействии силы чуть более могущественной.

Все взгляды устремляются на меня ещё раньше, чем я замолкаю. Никто не осуждает, здесь лишь голый, искренний и жаждущий быть утолённым интерес.

– Это сломало не только городскую защиту, но и каким-то образом нарушило функционал призмы, – продолжает Анита, чем совершенно не помогает ситуации. – Она…

Анита замолкает. Лезет в карман медицинского халата, достаёт телефон. Я уже знаю, что каждый из гаджетов женщины связан между собой и со всей техникой в штабе, ведь так удобнее всё держать под контролем, поэтому не удивляюсь, когда после нескольких нажатых кнопок на висящем в углу гостиной телевизоре загорается экран.

Перед нами определённо карта Дуброва; когда я подхожу ближе, вижу знакомые улицы и даже могу сориентироваться и найти дом, где живу. Ещё несколько кнопочных комбинаций – и карта покрывается разметкой, напоминающей обозначение циклонов в телевизионных прогнозах погоды.

– Как это, – я указываю на телефон в руках Аниты, затем на экран телевизора, – работает, если система вышла из строя?

– Я кандидат технических наук с признанными великими умами современностями работами в сферах информатики и вычислительной техники, радиотехники и систем связи и биотехнических систем и технологии. У меня всегда есть план “Б” на подобный случай и запасной план на случай, если не сработает план “Б”.

Анита не хвастается – просто ставит меня перед фактом, как если бы я спросила её про любимое шоу или время года, и это вызывает гораздо больше восхищения, чем если бы она пыталась что-то этим мне доказать.

– Видите красные тени? – свободной от телефона рукой Анита проводит над экраном. – Это места разрывов энергетического защитного поля над Дубровом.

– А синие? – вклинивается Марсель, встающий рядом со мной.

– Синие – это посторонняя энергия, – отвечает Влас. – Но местная. Линии электропередач, или, в случае вмешательства природы, раскаты грома, например. В общем, что-то, что может создавать эфемерные помехи. Для защитного поля они не представляют никакой опасности.

– Поэтому синяя здесь везде, – произношу я, разглядывая лёгкую морскую пелену по всей площади карты. – Электричество.

– Верно, – кивает Анита. – Но нам стоит обратить внимание на то, чего на карте быть не должно.

– На зелёный цвет, – снова Влас. – Зелёным обозначается не прошедшая идентификацию энергия.

– Например? – спрашиваю я.

– Магия, – слышу я голос Риса.

Потому что, задавая вопрос, я подсознательно знаю ответ.

– Магия, – Рису в моей голове вторит Влас по мою правую руку. – Любого типа, любой силы, любой природы. Главное – не зарегистрированная ранее.

Я кусаю губы, погружаясь в раздумья. Зачем кому-то понадобилось совершать нечто похожее на террористический акт? Неужели, королева Зимнего двора решила сорвать последние ограничения в своих действиях?

– Магия фейри не в счёт, – спокойно сообщает Рис. – Влас упоминал о не прошедшей идентификацию магии, то есть ту, которая принадлежит потокам, ранее не пересекающимся с Дубровом.

– Но я всё равно не понимаю – как это работает?

Только когда несколько долгих секунд мне не поступает никакого ответа, я вспоминаю, что задала вопрос вслух, и решаю пояснить, пока ситуация не стала неловкой:

– Предположим, некто появляется через призму в Дуброве, проходит пункт Перехода и регистрацию, но при этом его магия всё ещё будет считаться… незаконной?

Я хожу по тонкому льду. Каждый мой вопрос может выдать во мне неумёху и незнайку. Для того, кто служит стражем два года, такое не просто непозволительно – настоящий нонсенс.

– Не совсем, – отвечает Анита, не сводя с меня внимательного взгляда. – То есть, совсем не так. Любая магия, проходящая через призму и пункт Перехода, сразу же отражается в каталогах АПО, но…

Раздаётся тихий вздох, разлетающийся по комнате эхом предупреждения и привлекающий к себе внимание не хуже крика на пределе объёма лёгких. Каждый из присутствующих осматривает друг друга в поисках его источника и неожиданно для себя находит его во Власе, который успел отойти, пока мы разговаривали, к стороне комнаты, окна которой выходят на центральную дорогу.

Я вижу кровь, когда Влас сжимает ладонь в кулак. Во второй его руке зажат колдовской кинжал.

– Влас? – зову я. – Что ты делаешь?

Тот не отзывается. Он на секунду касается оконного стекла, оставляя на прозрачной чистой поверхности единственный кровавый след своей ладони. Затем принимается перебирать пальцами воздух в нескольких сантиметрах от окна, и это похоже на фортепианную игру без музыки как таковой.

Вместе с тем стекло искажается, приобретая мутный вид и становясь больше похожим на твёрдый туман.

Власова ладонь единожды вздрагивает, сжимается в кулак, замахивается в ударе над стеклом, но… проходит сквозь него. Ноги сами ведут меня, заставляя подойти ближе и удовлетворить любопытство. И вставая чуть позади Власа, я вижу вместо окна небольшую панораму: овраг и подступ к нему в виде четверти моста, оканчивающейся стальным туннелем, открытым с обеих сторон.

– Пункт Перехода, – говорю я.

Это очевидно, поэтому никто не подтверждает мои слова вслух. Влас лёгким движением руки заставляет панораму “подъехать” ближе, и мы оба одновременно вздрагиваем, когда видим то, чего видеть не ожидали и уж тем более не хотели бы ни при каких обстоятельствах.

Я накрываю рот ладонью, но это не помогает предотвратить обжигающие глаза слёзы. Стражи-таможенники: два защитника, один миротворец и один хранитель – все они мертвы. Лежат по периметру пункта, вдоль стальных стен с мерцающими линиями помех и покрытыми кровью экранами.

– Что за чёрт?

Мои слёзы и мой дрожащий голос собирают вокруг нас с Власом всех присутствующих в комнате. Теперь не две, а десять пар глаз уставились на смертельную картину.

– Это война, – голос Дмитрия звенит в моей голове колокольной трелью. – Кто-то объявил нам войну.

– И что теперь делать?

Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Дмитрия. Теперь, когда речь идёт о всеобщей безопасности, наши личные разногласия не имеют никакого значения.

– Нужно узнать кто и зачем, и уже потом решать, как поступать, – отчеканивает Дмитрий. Затем декларирует чуть громче: – Сейчас основная задача каждого направления – найти способ минимизировать потери, не зависимо от источника их образования. К этому относится всё: начиная с магической энергии и заканчивая человеческими жизнями. Анита, – взгляд Дмитрия, до этого блуждающий по небольшой толпе, останавливается на девушке. – Срочно вызови всех кураторов и инструкторов, включая Татьяну с Евгением. Сбор у меня в кабинете через полчаса.

Дмитрий разворачивается на пятках и идёт к выходу. На пороге дверь едва не шлёпает его по лицу, когда неожиданно открывается сама.

Несмотря на то, что первой в гостиной появляется Шиго, всё внимание приковано только к той, что идёт позади неё. Нина. Раньше, чем кто-то реагирует, я бросаюсь к ней и лишь только чудом не сбиваю с ног, обнимая.

– Слава Богу, с тобой всё в порядке, – произношу я ей на ухо.

– Тебе спасибо, – Нинины руки крепко обхватывают меня в ответ.

Моя бы воля – я бы никогда не расцепила наши объятья. Но обстоятельства не на моей стороне, и их волю выражает Дмитрий, так и не ушедший, а лишь замерший в дверном проёме.

Он откашливается:

– Все мы рады, что ты снова с нами, Нина, но сейчас не время для сантиментов.

Нина отстраняется на меня и обращает внимательный взгляд на Дмитрия.

– Что-то случилось?

– Необходима полная боевая готовность. С вероятностью, стремящейся к ста процентам, нам только что объявили войну.

Нинины губы растягиваются в улыбке.

– Как хорошо, что я жива! Никогда не простила бы себе, пропусти такое!

Нина выглядит лучше, чем я помню. Возможно, это приятный бонус от “лечения” Эдзе, а может он сам проявил некую инициативу, вернув её не только сознание и жизнеспособность, но и силу.

И чем дольше я смотрю на Нину, тем отчётливее осознаю, что снова сделала бы то, что сделала, если бы это помогло вернуть дикую и свободную девушку с того света.

Моё настроение меняется, когда Дмитрий уходит и гостиная наполняется гулом переплетающихся голосов. Меня словно отбрасывает назад в прошлое, где через нечто подобное я уже проходила.

У меня кружится голова.

Я продолжаю изучать лицо счастливой Нины.

Истории не нравится то, что случилось с ней по нашей вине. Слишком многих мы вырвали из костлявых лап её подруги смерти.

Дрожь пробирает каждую клеточку моего тела.

Если это действительно война – кто-то обязательно падёт.

– Нет, – раздаётся голос Риса где-то совсем рядом. Я не верчусь на месте, чтобы увидеть его; даже несмотря на то, что сейчас едва ли кто-то заметит моё странное поведение, давать лишний повод кому-либо усомниться в моей адекватности совсем не хочется. – Даже не надейся. Смерть – это избавление. История не позволит тебе умереть раньше, чем ты заплатишь ей по всем своим долгам.

Что ж. Полагаю, жить я буду вечно.

Точка кипения. Глава 1

Мне всегда казалось, что война – это нечто постоянное: дни, недели и месяцы перестрелок, взрывов, боёв без пауз и перерывов на обед или сон. Но то, чему я становлюсь сейчас не только свидетелем, но и активным участником, больше похоже на… тренировку в спортивном зале, пожалуй.

Подход, отдых, подход, отдых.

Вот уже добрую половину недели мы продолжаем вести обычную, – (насколько это возможно, когда ты страж), – жизнь, с тем исключением, что иногда по штабу разносится громкий предупреждающий сигнал, оповещающий нас не об учебной тревоге, а о реальной опасности, вспыхивающей беспорядками и разгромами на улицах нашего когда-то мирного города.

Север не врал – оборотни стаи Амадеуса и правда пришли за отмщением. Это именно они, – те, что всё время до этого жили в Дуброве и притворялись законопослушными гражданами, – убили стражей на пункте Перехода и взломали призму с помощью сильнейшего заклинания, природу и создателя которого нам пока не удалось вычислить. Так пали защита Дуброва, автоматизированное программное обеспечение в штабе и именно так в человеческий мир, никогда ранее с ним не контактировавшие, попали существа, представленные Власом как гнори . За прошедшее несколько дней мне удалось лишь единожды пересечься с ними, но и того хватило, чтобы вселить нечеловеческий страх. Существа выше Власа, который, как мне кажется, из всех моих знакомых обладает самым выдающимся параметром роста, где-то на две головы. Они чрезвычайно худые, и это видно даже за чёрными балахонами. Их лица скрыты капюшонами, но Лена говорит, что это и к лучшему – историки описывают гнори как иссушенных до предела существ с кожей, по цвету и текстуре похожей на пергамент, с глазами, напоминающими пропасти, с овальными и совершенно не предназначенными для перемалывания пищи, потому что гнори не питаются так, как питаются люди или животные, зубами.

Гнори пьют кровь.

И когда я в шутку назвала их вампирами, никто не смеялся.

Именно их магия была обозначена на созданной Власом карте зелёными энергетическими потоками. А также магия их проводников.… Или слуг, или помощников – тут уже ни Евгений, ни Лена, ни Влас не смогли дать конкретного ответа. На сколько опасны гнори с их тонкими руками-веточками и длинными чёрными пальцами, выглядывающими из-за широких рукавов подобиями змей, на столько страшна сопровождающая их раса существ с оленьими головами, имеющими мощные зубы, с ветвистыми рогами, не с копытами или лапами, но чем-то по-медвежьи сильным.

Гнори питаются кровью. Перитоны – обескровленными телами.

Мы маячим на радаре уничтожения сразу у трёх сил, и для двух из них аналогов у нас не найдётся даже при всём вооружении и разнообразии союзников, теоретических и фактических.

Было ли целью оборотней впустить в наш мир гнори и перитонов, или же это – лишь удачное для них и крайне печальное для нас стечение обстоятельств, – так или иначе, преимущество на стороне врага. А нам… Нам остаётся только до конца держать оборону и надеяться, что несмотря на проигрыши в одной, двух, трёх и многих последующих битвах, у нас всё ещё будет шанс одержать победу в войне.

***

Ваня и Даня возвращаются за полночь. Сколько бы раз я не просила их взять меня с собой, ответ всегда поступает в виде категоричного отказа. “Ты должна оставаться в штабе на случай очередного нападения” – объяснение из разряда притянутых за уши. И я была бы терпимее к их решению, если бы они, в частности, Ваня, сказали бы мне правду; тем более, я её уже знаю. А что гадать? Ване попросту стыдно. При всей нашей близости, как себе он доверяет одному только брату-близнецу. И это несмотря на то, что толку от меня в таком деле, как тестирование новоприобретённых способностей лиса-оборотня, было бы больше хотя бы только потому, что за последнее время круг именно таких моих знакомых значительно увеличился.

Ваня и Даня проникают в комнату, которую с самого начала беспорядков я и Артур делим вместе с командой “Дельта”, не беспокоясь о том, чтобы быть тише, потому что ни я, ни Марсель, ни Артур не смыкаем глаз до трёх ночи. Аксиома такова: шестьдесят процентов всякого рода преступлений случаются именно во временной промежуток между десятью часами вечера и двумя часами ночи.

– Как успехи? – спрашиваю я, стоит близнецам закрыть за собой дверь.

Я спрашиваю, но не отвлекаюсь от игры в шахматы с Марселем, который оказался не только отличным футболистом, но и гениальным стратегом, что помогало ему громить меня на клетчатой доске с невероятно большим счётом при нулевой напряжённости.

– Никак, – разочаровано сообщает Даня.

Ваня вставляет от себя что-то неразборчивое.

– Я тут подумала, – начинаю я и уже слышу, как тяжело мне в ответ вздыхает Ваня. – Может, всё-таки…

– Нет, – обрывает меня Ваня. – Мы не будем просить помощи у оборотней.

– Не все из них наши враги.

– Теперь ты уже не можешь говорить об этом с уверенностью. Я бы даже сказал – не имеешь права.

Возможно, Ваня прав, и мне стоит быть более осторожной в своих отношениях с Лизой, Таем и Боунсом, но за дни, что мы ведём войну, они ни разу не поставили под сомнение вопрос моего к ним доверия, несмотря на то, что противоборствующая нам сила – родная стая для двоих из их тройки.

– Если бы не они, наши дела могли бы быть ещё хуже, – настаиваю я.

Марсель недолго думает, прежде чем сделать следующий ход. В течение этой и любых других своих пауз, как я уже успела заметить, он имеет привычку покусывать кожу на большом пальце правой руки.

– Оборотням удалось переманить на свою сторону даже некоторых людей , – говорит Ваня, интонацией выделяя последнее слово. – Что им стоит чуть поднажать на своих сородичей, у которых, рано или поздно, обязательно взыграет зов крови?

Ваня прав, но не стоит забывать, что те люди, о которых он говорит, и до ситуации с оборотнями не испытывали к стражам особой любви. Они считали, что мы слишком много на себя взяли, когда начали распоряжаться властью, которую нам никогда и никто не предоставлял в свободное владение.

С приходом гнори, перитонов и с поднятием бунта оборотнями всё это лишь вскрылось, словно нарыв, гноящийся долгие месяцы. Те, кто был слаб, чтобы самим отстоять свои убеждения, наконец дождались тех, кто смог поднять огонь восстания на поленьях их мотивов, но от своего имени.

– Нашей главной проблемой всё равно никогда не будут оборотни, – замечает Даня. Он – на моей стороне. Он сам сказал мне это вчера, когда вернулся после очередной попытки вывести Ванино обращение на новый уровень. – Их много, и они слишком активны, но всё равно не так опасны, как гнори или перитоны. На счету тех уже двенадцать смертей. И это, прошу заметить, за четыре чёртовых дня! Главы других миров и так возмущены невозможностью депортации своих граждан обратно, а что будет, когда мы предоставим им список почивших и цинковые гробы грузом двести?

Выговорившись вслух, Даня ещё что-то бормочет себе под нос. За его передвижениями по комнате следит Ваня, и взгляд у него какой-то очень уж недовольный. Я даже ненадолго отвлекаюсь от игры, чтобы посмотреть, к чему это приведёт.

Даня идёт в ванную, возвращается уже переодетым в пижаму. Скидывает уличную одежду на стул, сладко потягивается. Оборачивается на нас, чтобы сказать что-то, но встречается с укоризненным взглядом Вани и… бледнеет словно лист бумаги.

– Боже мой, Слав, прости! – Даня хлопает себя по лбу. – Дырявая моя башка! Я тут о смерти, а завтра… – Ваня шикает, сбивая брата с мысли. – Ой, то есть, уже сегодня! Прости!

Даня неловким ураганом кидается на меня с объятиями. Я ищу ответы в лице сидящего напротив Марселя, но тот удивлён не меньше моего. Затем гляжу на Ваню. Тот, поджав губы, смотрит на меня с сожалением. Рядом с ним вырастает Артур, всё время до этого лежащий на полу и читающий томик стихотворений неизвестного мне поэта.

На удивление, именно Артур становится ключевой зацепкой в деле о странном поведении близнецов.

Я вспоминаю, что сегодня – годовщина “смерти” Кирилла.

– Дань, не надо, – прошу я, когда тот стискивает меня сильнее. – Ты меня сейчас задушишь.

С ещё большей виной на лице, Даня отходит в сторону.

– Если хочешь, утром сходим на кладбище, – предлагает Артур. – Конечно, после землетрясения там мало что осталось, но… Так, для успокоения.

Землетрясение? В нашей области? Я едва сдерживаю смешок. Видимо, очередная иллюзия, с помощью которой Кирилл пудрил мне и моим близким мозги. Имитировал смерть, а как дело дошло до похорон: на те – землетрясение. Получите, распишитесь. И не нужно никаких других объяснений отсутствию места на кладбище.

А то фото меня в чёрном платье с книгой о фейри наверняка осталось с поминок.

– Не пойду я на кладбище, – фыркаю я.

Реакция для окружающих – странная. Сейчас я могу лишь догадываться, как в этот день вела себя раньше, особенно после того, как узнала о том, что Кирилл-то – живее всех живых. Наверное, приходилось играть. А актриса из меня никудышная.

– Серьёзно? – удивлённо уточняет Ваня.

– Ага, – я киваю, опуская взгляд на шахматную доску. – Как сердечный приступ.

Марсель – единственный, кто понятия не имеет, о чём мы, делает вид, словно всё, что происходит вокруг, его касается в последнюю очередь. Он кусает кожу большого пальца, пока я делаю свой ход. В ту же секунду, как моя ладья меняет положение на доске, губы Марса растягиваются в улыбке.

Кажется, я попала в его ловушку.

– Шах и мат! – весело декларирует он, делая ответный ход.

Я устало вздыхаю. Как он хорош!

– Малой, ты обязан научить меня своим шахматным приёмчикам, – сообщаю я. – Потому что это круто!

– Спасибо, – Марсель быстро убирает фигурки в доску, а доску прячет на книжной полке среди комиксов и прочей сувенирной литературы. – Но, пожалуйста, не называй меня так.

Я киваю. Взгляды трёх других присутствующих в комнате продолжают высверливать во мне дыры.

– Я знаю, как это называется, – первым из них молчание нарушает Ваня. – Стадия гнева и обиды. Иногда встречаются такие случаи, когда горюющий начинает ненавидеть самого умершего за то, что тот его покинул.

– Всё может быть, – оценивающе меня оглядывая, соглашается Артур. – Но раньше она вела себя иначе.

– Тогда были стадия вины и навязчивости. – Ваня чешет подбородок. – К слову, это можно назвать прогрессом.

– Эй! – я вскакиваю. – Ничего, что я тут и всё слышу?

Ваня пожимает плечами. Я больше не хочу разговаривать на эту тему, и единственным верным решением видится уйти. Причём по-английски, тем самым избегая всего того, что может прилететь вдогонку.

– Куда ты пошла? – Ваня выскакивает за мной в коридор. – Ночь на дворе!

– Если что случится – вы знаете, как со мной связаться.

– Невыносимая девчонка! – усталым криком разносится по пустому коридору.

И кто-то, кто, видимо, крепко спал в одной из соседних комнат, что-то ему на это отвечает, как я слышу.

Сейчас штаб превратился в одно большое убежище, и из-за наплыва стражей, которым необходимо круглосуточно быть на связи, почти все комнаты ночью становятся спальнями. Я могу зайти в любую, и там меня встретят как старого друга, но сейчас мне не нужна толпа.

– Остаться наедине с собой будет равносильно тому, чтобы раздобыть воду в пустыне, – говорит мужской приятный голос. – В этих стенах нынче яблоку негде упасть!

Визуальным он становится, когда я выхожу на улицу. Без куртки и в одних тапочках в конце ноября – кто-то скажет, мол, безрассудная, но я бы больше поверила в попытку самоубийства путём обморожения.

– Куда идём? – спрашивает Рис.

Он зачем-то растирает ладони, словно они у него озябли. И даже его щёки успевают порозоветь, пока мы плетёмся к гаражу.

– Бен оставляет пассажирскую дверь открытой, а запасной ключ прячет в бардачке во вкладыше обложки “Guns’n’Roses”, – говорю я, когда мы заходим в холодное помещение.

– Ты не умеешь водить машину, – напоминает Рис.

– Я и не собираюсь куда-то ехать.

Залезаю внутрь автомобиля, завожу двигатель, включаю печку. Рис размещается на пассажирском сидении сзади, и для этого ему не нужно ни открывать двери, ни перелезать через коробку передач и ручной тормоз. Он сразу материализуется там, максимально съезжая по спинке вниз, едва не касаясь подбородком груди.

– Спать будем здесь? – уточняет он.

Я не отвечаю, ведь он уже знает, что да. Здесь. Более уединённого места во всём штабе не найти.

– Если завтра утром Бен найдёт тебя тут, он будет очень зол.

– Какая разница, если он и так всё время на меня дуется.

– Неправда. – В какой-то момент мне даже начинает казаться, что позади скрипит обивка сидения. – Не всё время.

– Что ты хочешь сказать?

– Я уже сказал всё, что хотел. Ты, вроде как, хотела отдохнуть. Спи.

Как по приказу, я закрываю глаза. Сложно спорить со своим сознанием, когда именно оно в ответе за то, что в данную секунду тебе больше всего необходимо.

– Спокойной ночи, – зачем-то вслух произношу я.

А в ответ мне поступает едва различимое:

– Интересно, что с собой принесёт утро? Ведь каждый последующий день может оказаться последним.

***

– Ты выглядишь так, словно спала в чьём-то багажнике на пути к лесополосе, – сообщает Бен, когда я появляюсь в столовой.

С пополнением в постоянном штате штаба, время для приёмов пищи пришлось увеличить и разделить по временно занимаемым комнатам. Наш завтрак начинался в восемь и заканчивался по прошествии получаса. За четыре дня у меня выработалась привычка всегда приходить в последние пять минут и непривередливо выбирать то из еды, что осталось. В это время я всегда находила Бена, доедающего вторую тарелку каши, и Марка, грызущего яблоко в качестве десерта.

– И наше вам с кисточкой, – салютую я обоим парням, плюхаясь на стул рядом с Марком. – Что на завтрак?

– Если бы ты пришла хоть на десять минут раньше, у тебя была бы пшеничная каша с молоком и жареный хлеб с ореховой шоколадной пастой, но так как ты, скорее, продашь родину, чем пожертвуешь своим сном, всё, что тебе остаётся – это облизать чужие тарелки, – отвечает Бен ровно, ни разу не запнувшись.

Ему доставляет неимоверную радость подмечать каждый мой даже самый маленький промах и возводить его до состояния абсурда. Если это его катарсис – способ разрядки и уменьшения уровня тревоги, – то я не против. К тому же, меня всё равно это давно не задевает.

– Мы попросили кухню отложить тебе порцию, – говорит Марк.

– Спасибо! Вот, как поступают настоящие друзья, Андрей. Тебе к сведению.

Я встаю со стула и, прежде чем направиться в сторону линии раздачи, быстро обнимаю Марка за шею со спины.

– Так, что началось тут? – Бен морщит нос. – Что за нежности?

– А ты ревнуешь, что ли? – интересуюсь я, вскинув бровь.

– Если ты не в курсе, я теперь парень свободный. Может, я хочу замутить с Марком, откуда тебе знать?

– Нет уж, увольте! – смеясь, заявляет Марк. – Ты слишком драматичная особа. Да и знаю я твои запросы: и в кино только в зал с мягкими диванчиками, и в кафе только со средним чеком не ниже тысячи. Мой карман и мои нервные клетки такого не выдержат!

– Ну, хозяин – барин. Сам же потом локти кусать будешь.

– Ничего, как-нибудь переживу.

– Шутки с гомосексуальным подтекстом из уст гетеорсексуалов как причина, по которой я так скучала по вам, ребята! – весело сообщает подошедшая Нина.

Обычно, когда я прихожу в столовую, она уже поела и проводит время в тренировочном корпусе, но сейчас передо мной стоит девушка, которая едва ли спала в более лучших условиях, чем мои.

И спала ли вообще?

– Вы что, в одном сарае спали? – Бен окидывает Нину заинтересованным взглядом. Затем поворачивается на меня. – Разрываюсь и не могу решить, кто из вас выглядит хуже.

– Не знаю насчёт Славы, но мне этой ночью точно было не до сна, – самодовольно отвечает Нина, плюхаясь на место, которое я освободила секундами ранее. – Не сегодня – завтра мы все можем передохнуть, и я не собираюсь тратить время на такую ерунду, как сон.

– Вау! – Бен несколько раз хлопает в ладоши. Проходящие мимо нашего столика стражи одаривают его любопытным взглядом. – Коротышка, поздравляю: только что титул худшего мотиватора перекочёвывает в руки Ларионовой.

– Завали, – шипит девушка. – В конце концов, если тебя не устраивает это объяснение, вот тебе другое: за последние недели я успела отоспаться.

Больше Бен Нину не задирает.

От линии раздачи я возвращаюсь с подносом, полным еды. Не думаю, что это заслуга Бена, скорее, постарался Марк с его добрым взглядом и тёплой улыбкой. Работники кухни, ставлю на что угодно, от него без ума.

Еды на подносе и мне, и Нине хватает с запасом. Мы уминаем тарелку каши напополам, делим жареный хлеб и банан, а ещё аппетитный шоколадный кекс, на который Бен, пока мы едим, пускает слюни, не переставая причитать, что сам он его перехватить не успел.

Расправившись с завтраком, мы разбредаемся по своим делам: Марк отправляется в оранжерею, а я, Бен и Нина идём в тренировочный корпус.

– Кстати! – восклицает Нина, словно что-то вспомнив. Быстрый замах – и Бен взрывается возмущённым скулежом, потирая затылок. – Это тебе за то, что разбил сердце моей лучшей подруге. Стоило только оставить тебя ненадолго, как ты решил исследовать все юбки в округе?

– Здравомыслящие люди не носят юбки в такую погоду, – зачем-то произносит Бен то, что ну совсем не похоже на попытку оправдаться. – Это было бы неразумно.

– Бен, – предостерегающе зову я. – Замолчи. Ты делаешь только хуже.

– Именно! – кивает Нина.

Она улыбается, и шутка, бывшая шуткой лишь на некоторый процент, приобретает завершённость. Однако потом Нинин взгляд меняется, и в него возвращается то, что я так устала лицезреть все дни после её пробуждения.

Благоговейная благодарность . Нина не рассыпается в красивых словах, как поступил бы кто-либо другой на её месте, но я думаю, что было бы лучше, если бы она надоедала мне со своими “спасибо”, чтобы я могла на полном праве попросить её наконец заткнуться. Потому что вместо этого мне приходится терпеть на себе это “мне никогда не расплатиться с тобой за спасённую жизнь” в карих глазах защитницы без права на возмущение.

Из-за того, что Нина находилась без движения долгое время, её мышцы потеряли былой тонус. Мне удалось уговорить Антона включить её в наши занятия, но даже я понимала, что если мой успех и правда зависит сейчас от усилий, которые я прилагаю, то продуктивность Нины – только от её самочувствия.

Эдзе вернул Нине жизнь, однако не смог избежать банальных, но таких важных химических реакций, как распад мышечной ткани. Клятва, конечно, привносила в тренировки помощь, но едва ли могла стать неким подобием анаболика.

Нина всё знала и всё помнила, но воспроизвести ей удавалось лишь не требующую предельной нагрузки часть.

– Эй, Слав!

От мыслей меня отвлекает чей-то зов. Сначала я думаю, что это Нина или Бен, но те, когда я притормаживаю, уходят вперёд, увлечённые своей беседой. Чья-то рука хлопает меня по плечу. Оборачиваясь, я вижу Марью.

– О! Привет!

– И тебе, – с улыбкой отвечает Марья. – Первая за последние дни спокойная ночка. Круто, да?

– Ещё бы.

Не согласиться сложно, но в груди появляется неприятное ощущение, словно Марья только что напомнила мне о чём-то, о чём до неё я старательно пыталась забыть.

– Там к тебе гостья пришла, – Марья машет себе за спину. – Стражи на входе не хотят пускать её внутрь, пока ты не подтвердишь ваше знакомство.

– Знакомая?

– Симпатичная блондинка в дорогих шмотках.

Я благодарно киваю Марье и возвращаюсь к лестнице, спуск по которой только преодолела. Краем глаза замечаю, что Марья плетётся за мной. Уже наверху, в холле первого этажа, когда “хвостик” не отпадает сам, уходя по своим делам, я решаюсь спросить:

– А тебе ничем заняться не надо? Тренировки, может? Или помочь кому?

– Не-а, – весело сообщает Марья.

Не думаю, что она намного младше меня. Наверное, ровесница Марса. Но что в Марье, что в Марселе я вижу искреннюю беззаботность и некий детский шарм, которые не позволяют смотреть на них, как на равных.

“Они совсем дети”, – хочется сказать. – “Они этого не заслужили”.

– Ладно, – вздыхая, говорю я. – Тогда пошли. Познакомлю тебя со своей подругой. Она, кстати, ведьма ковена “Белая роза”.

– Вот это круто!

Марья сияет, и я думаю о том, о чём не задумывалась никогда, хотя поводов было предостаточно, ведь с самого детства меня окружали одни мальчишки: справилась бы я с ролью старшей сестры для девочки, выпади случай?

Мы выходим на улицу и застаём интересную сцену. Двое защитников преграждают Лие подход к штабу, а она орёт на них едва ли не благим матом, размахивая сумкой как ниндзя мечом.

– Скажи, что ты не знаешь эту сумасшедшую, чтобы я со спокойной душой смог её пристрелить, – просит Кали, когда я подхожу ближе.

Он и ещё один высокий светловолосый парень стоят на охране территории со стороны главного входа. Очередной приказ Дмитрия, который, как по мне, привносит больше суматохи, чем помощи.

– Она не сумасшедшая, – заявляю я грубо, а, обращаясь к Лие, добавляю голосу мягкости: – Привет. – Протягиваю девушке ладонь, за которую она тут же хватается. – Пошли.

– В такие моменты я понимаю, почему мои родители вас терпеть не могут, – сообщает Лия, равняясь со мной.

Пока мы возвращаемся в здание штаба, она несколько раз бросает взгляд назад и даже умудряется продемонстрировать оставшимся в паре шагов защитникам средний палец, что меня не может не веселить.

Уже в холле первого этажа, Лия, успокоившись, обращается ко мне:

– Извини, что я без предупреждения явилась. Меня к сегодняшнему дню вообще в городе быть уже не должно было, но мои родители не смогут забрать меня. Верховная запретила кому бы то ни было, независимо от причины, проникать в ваш мир до тех пор, пока всё не закончится.

– А они бы смогли? Призма же не работает!

– Есть заклинания, способные создать односторонний портал, – Лия пожимает плечами. – Эффект от него одноразовый, а сил требует немерено, но родители готовы были на это пойти… однако снова нарушать закон отказались.

– Хоть кто-то в наше время умеет учиться на своих ошибках, – подмечаю я.

Мои слова вызывают у Лии грустную улыбку.

– Собственно, я зачем пришла-то… – начинает она, а потом вдруг замечает, что мы не одни. Её брови ползут вверх, реагируя на Марью со смесью удивления и некой раздражительности.

– Это Марья, – представляю я.

– Да, я вижу, – Лия касается своей шеи подушечкой указательного пальца, должно быть, имея в виду Марьин медальон с именем. – Слав, а можем мы поговорить наедине?

– Уже ухожу, – не давая мне ответить, нараспев произносит Марья. – Увидимся в тренировочном зале, да?

– Ага, – киваю я.

Лия молчит, провожая взглядом зеленоволосую. И только когда та исчезает на лестнице, ведущей вниз, продолжает:

– Я согласна на твоё предложение стать добровольцем… – Лия кусает губы. Это не страх – это неуверенность. – Если можно.

Не я принимаю подобные решения. Если быть точнее, я и моё мнение – последнее, к чему Дмитрий будет прислушиваться, когда я предложу ему рассмотреть кандидатуру Лии. И всё-таки я говорю:

– Конечно!

Лия облегчённо выдыхает. Она думает, я обеспечила ей защиту, о которой сама же и говорила, но проблема в том, что сейчас я не могу быть уверена даже в спасении собственной жизни, что уж говорить о других.

И мне бы признаться в этом честно, расставив все точки над “i”, но я не могу лишить ещё одного жителя этого города надежды, а потому лишь улыбаюсь и повторяю то, что сказал мне Влас пару дней назад:

– До тех пор, пока мы держимся друг за друга, всегда есть надежда на счастливый конец.

***

Всё происходит слишком быстро.

Кажется, только что я проводила Лию и засела хранителей, где моё настроение поднимала попрекающая Ваню за глупую ошибку в расчётах Лена, как уже стою посреди задымлённой улицы и пытаюсь сообразить, куда бежать, чтобы выиграть время, но не напороться на смерть от рук очередной взбунтовавшейся ватаги оборотней.

Где-то рядом Лиза. Она разделывается с осмелевшим одиночкой, рискнувшим взять нас своей глупостью и решившим напасть без оружия. Лиза хороша в бою – чтобы уложить одиночку на лопатки, ей потребовалось пара секунд и лишь частичное обращение.

Мне нравится брать её с собой при любом удобном случае, и, что уж скрывать, мне доставляет дикое удовольствие видеть, насколько сильно это не нравится Дмитрию.

Мы находимся в одном квартале от штаба, и это – непозволительно близкое расстояние. Поэтому, недолго думая, я бегу в кофейню, куда хожу так часто и чьё название до сих пор не могу запомнить. Лиза – за мной.

Крошечное помещение с панорамными окнами и прозрачной дверью – не лучшее убежище.

Раздаётся ещё один взрыв. Где-то снаружи, совсем рядом. Посуда в кофейне жалобно звенит в такт охающим от страха посетителям. Пока Лиза прячется за прилавком, я быстро пересчитываю их. Две девушки, мужчина с ребёнком. Пожилая пара.

Или две ведьмы, семья индр, один человек и нимфа.

– Все на пол! – кричу я. – Одним взрывом они не ограничатся! Все вниз!

Повторять не приходится. Посетители кафе приседают, прячась за стульями и столами. Я оборачиваюсь на Лизу, она, выглядывая из укрытия, кивком показывает мне направление, которому стоит уделить внимание. Дверь, ведущая в кухню. Там наверняка есть второй выход, и это – идеальный путь для дальнейшего побега, но теперь, когда все люди в кофейне находятся в опасности из-за нашего прихода, я не могу уйти.

В ответ Лизе я отрицательно качаю головой. Она закатывает глаза и, не выпрямляясь, на полусогнутых исчезает за дверью с табличкой “только для персонала”. В это же мгновение оттуда доносится испуганный крик, затем глухой удар. Я бросаюсь по следам Лизы, но раньше, чем толкаю дверь от себя, та открывается сама, и мне под ноги падает темноволосый парень в форме здешнего бариста. Когда он поднимает на меня глаза, я узнаю в нём Рэма.

– Там оборотень! – кричит он, указывая пальцем в сторону кухни.

Ну конечно! Он ведь понятия не имеет, что Лиза не на стороне плохих парней. По крайней мере теперь, как любит уточнять Тай, чем лишь раздражает свою сестру.

– Она с нами, – говорю я. Быстро достаю из кармана ксиву и демонстрирую Рэму её разворот, хотя не думаю, что это действительно нужно, пока я одета по форме защитника, а в другой руке держу клинок с раздвоенным лезвием.

Убираю ксиву и освободившуюся ладонь протягиваю Рэму, помогая ему подняться.

– Спасибо, – благодарит он.

Из кухни, потирая шею, возвращается Лиза.

– Этот олух ударил меня сковородой, – сообщает она, недовольно сморщив нос.

– Ты оборотень, – снова повторяет Рэм свою непреклонную истину.

– Но я за хороших, – Лиза бегло оглядывает Рэма. Под пристальным взглядом её неоновых голубых глаз парень краснеет. – Хотя уже начинаю задумываться в целесообразности изменения своего выбора.

– Не смешно, – сообщаю я.

– Как и то, что ты не хочешь идти дальше. Они, может, вообще на этих бедолаг никакого внимания не обратят, а вот нас точно ждёт другая участь!

Раздаётся ещё один взрыв, в этот раз гораздо ближе. С громким хлопком лопается панорамное окно. Его осколки звонким дождём падают на паркет. Посетители принимаются кричать, перебивая друг друга молитвами и призывами о помощи.

– Может, от меня будет какой толк? – спрашивает Рэм.

У Лизы на губах мелькает саркастичная улыбка. Волчица позволяет себе оглядеть Рэма взглядом оценщика старинного антиквариата, который, держа в руках очередную безделушку, прикидывает, сможет ли он на ней навариться.

В прошлом настоящем эти двое были влюблены, в этом же не знали друг друга до сегодняшнего дня. Краткий ликбез Лии о тёмных пятнах, который она провела перед гаданием в машине, обретает смысл, до этого спрятанный за нежеланием понимать. Прямо на моих глазах временная зона выбрала одно из сотни разветвлений: точно в тот момент, когда мы с Лизой, убегая от опасности смерти, в качестве укрытия выбрали одно из самых непригодных для этого мест – кофейню, где варят лучший в городе карамельный латте.

– Оружие хоть раз в руках держал? – спрашиваю я у Рэма. Тот отрицательно качает головой. – Что ж, когда-то всё равно надо начинать.

Я снимаю с пояса пистолет и протягиваю Рэму. Он принимает его, но с опаской. Мне кажется, сейчас у нас с ним примерно одинаковые навыки в использовании огнестрельного оружия, ведь пока я стреляю только с единичными попаданиями среди многочисленных промахов.

– Разберёшься, как пользоваться?

Рэм кивает на мой вопрос запоздало, не сводя взгляда с пистолета. С протяжным вздохом и таким видом, словно за одолжение, которое она собирается сделать, нам после будет вовек не расплатиться, Лиза выхватывает из рук Рэма пистолет, снимает его с предохранителя, прицеливается, находя мишень на улице через проём, на месте которого когда-то было окно, и стреляет, прищурив левый глаз.

Получеловек, не до конца обратившийся оборотень, падает замертво.

– Вот так им пользуются, – рапортует Лиза, возвращая Рэму пистолет грубым толчком точно в грудь. – А теперь давайте поторопимся.

Сказанное становитсяеё последними словами. В ту же секунду, как Рэм увереннее сжимает пистолет и кивает мне, мол, готов, а я снимаю с ножен на поясе ещё один кинжал, длиннее первого и имеющий широкое лезвие, заточенное с обеих сторон, Лиза впервые за сегодняшний день полностью обращается, становясь волком, и кидается в сторону разбитого окна, исчезая из поля нашего зрения.

Мы с Рэмом переглядываемся.

– Нужно вывести посетителей, – говорю я. – Но не через парадный вход. В кухне же есть другой?

– Да, – отвечает Рэм. – Для приёма продуктов.

– Тогда займись этим.

– А ты?

– А я помогу Лизе задержать преследователей.

Очередной взрыв, и вместе с ним чуть с опозданием – звериный вой. Я боюсь, что это Лиза. Если с ней что-то случится…

Я бегу за своей напарницей, перепрыгивая через оконный проём и едва не цепляясь за торчащие из него осколки. Улица заполнена едким красноватым дымом гуще прежнего. Взрывные мешочки, которые оборотни используют, начинены крупной железной стружкой и вредят не только тем, что затрудняют видение окружающей обстановки, но и тем, что воспроизводят ударную волну, способную разнести стружку в радиусе пяти метров.

Так некоторое время назад, как только мы с Лизой, успевшие прибыть на место после звонка о первом взрыве, на моих глазах несколькими железными отрезками поразило лицо и шею случайного свидетеля – женщины лет тридцати.

Она захлебнулась собственной кровью, не дождавшись помощи.

– Слава? – из динамика нарукавника доносится голос Дани. Я и забыла, что поставила в устройстве режим рации. – Вы там как? Мы идём по вашим следам, собираем раненых. К вам направлена пятёрка. Хватит?

– Понятия не имею, – отвечаю я.

– Всё настолько плохо?

Красная дымка рассеивается, и я вижу виновников “торжества”: ватагу полуборотней в рваных одеждах. Они напоминали бы мне обыкновенных бездомных, снующих по закоулкам в поисках сокровищ среди мусорных баков, если бы не рассечённые яростью лица и самодельное, но от этого не ставшее менее смертоносным, оружие.

– Вам, миротворцам, тоже стоит поторопиться, у нас могут быть раненые, – говорю я, хотя стоило бы выразиться иначе.

Раненые будут в любом случае . А могут быть стоит оставить для убитых.

В каждой моей руке по кинжалу. Я пользуюсь ими уверенно, но всё ещё недостаточно проворно, чтобы выжимать максимум из себя и из оружия. Рядом появляется Лиза. Её пасть в крови. Старую Славу, может, и стошнило бы прямо себе под ноги от такого зрелища, но сейчас я лишь долго выдыхаю, подавляя неприятное ощущение в животе, и снова перевожу взгляд на ватагу в десятке метров.

Они останавливаются, когда преодолевают половину этого пути.

– Именем Авеля, закона Рассветной Восьмёрки и согласно пакту Единства приказываю вам прекратить боевые действия и сдаться, – криком прошу я.

Не настолько большое расстояние, чтобы мне не заметить самодовольные оскалы, служащие ответом.

– Только после того, как твоя голова и головы тебе подобных будут украшать мой дом и дома всех, кто погиб по вашей вине, – отвечает мне высокий рыжий мужчина.

Я не могу понять, шерсть или густая борода покрывает его щёки и подбородок. Так или иначе, рыжина – яркий пример кровосмешения, которым оборотни не брезгуют.

– Нет, спасибо, обойдусь, – отвечаю я.

Бормотание себе под нос, но у оборотней отличный слух. Поэтому, стоит мне только замолчать, они принимают атакующие позы и пускают по небольшой, но мощной толпе боевой клич.

С противоположной стороны от Лизы место у моего плеча занимает Рэм.

– Я вывел всех через чёрный ход, – докладывает он.

– Тебе и самому стоило уйти, – говорю я. – Ты и так много сделал. Спасибо.

– Нет. – В голосе столько уверенности, что, удивлённая, я позволяю себе отвести взгляд от оборотней и взглянуть на Рэма. – Что? – Он ведёт бровью. – Если бы не категоричный запрет отца, я бы тоже стал стражем. Правда, мне всегда были ближе…

– Хранители, – договариваю я.

Теперь пришла очередь Рэма удивляться.

– Как ты догадалась?

– Интуиция.

Лиза коротко рычит, привлекая наше внимание.

Оборотни пускаются в атаку.

Их девять, и все они вооружены до зубов. Я уверена в Лизе, держу под сомнением свои силы и совсем не рассчитываю на толковую помощь от Рэма. Стороны неравны, и я понимаю, что если пятёрка, отправленная штабом, не появится в ближайшие несколько секунд, нам конец.

Лиза идёт в атаку первая. Она перекрывает оборотням дорогу к нам, делая невероятно изящный и широкий по амплитуде бросок вперёд и роняя на землю несколько противников. Я пользуюсь этим и, взмахивая кинжалом, раню ближайшего. Лезвие едва касается кожи, разрезая одежду и пуская совсем немного крови, зато ответ на атаку не заставляет себя ждать: меня толкают в грудь, скорее инстинктивно, чем продуманно, и лишь по счастливой случайности не используя при этом никакого оружия или когтей. Я падаю назад, пролетая не меньше метра, и больно бьюсь затылком об асфальт. Перед глазами всё плывёт, и лишь чувство ответственности за Рэма заставляет меня подняться сначала на колени, потом на ноги. Я быстрым движением расстёгиваю куртку, снимаю с внутреннего крепления самодельные гранаты с содержанием обсидиана – горной породы, способной принести оборотням далеко не приятные ощущения, – и, прежде чем замахнуться, кричу:

– Лиза, в сторону!

Волчица уходит влево, прячась за припаркованным автомобилем, и я кидаю гранату, как мне кажется, в толпу. Но оборотни замечают её раньше, чем проходит необходимое для детонации время, и один из них успевает толкнуть её прочь.

Густое чёрное облако вместе со взрывом появляется в нескольких метрах от ватаги. Этого недостаточно, чтобы ранить хоть одного из них.

Раздаются выстрелы, но едва ли пули принадлежат пистолету Рэма. Я вижу, как парень держит оборотней на мушке, продолжая топтаться на месте, но, кажется, он ни разу ещё не спустил курок.

Странно, что оборотни до сих пор не напали на него…

– Ничего без меня сделать не можешь, да? – раздаётся сзади.

Теперь я понимаю, кому принадлежат выстрелы. В это же мгновение из-за моей спины сначала появляется пистолет, затем – руки в форменной куртке. И наконец Бен целиком. Огнестрел – не совсем его тема, и, словно прочитав мои мысли, Бен, использовав весь магазин, бросает пистолет себе под ноги и берётся за арбалет, до это висящий у него за спиной.

– Ты цела? – спрашивает Бен, не глядя на меня.

Я киваю, не способная заставить себя произнести хоть что-то.

Вместе с Беном улицу заполняет остальная часть пятёрки, отосланной штабом. Среди них Кали, Марсель, Марья и Нина. Пока все пускаются в драку с оборотнями, я вижу, как последняя замирает на месте, хватаясь за голову. Это замечает и Бен, но когда он дёргается в её сторону, я велю ему бежать туда, где он принесёт больше пользы.

На препирания времени нет, и Бен, лишь в своей привычной манере скривив рот, всё-таки слушается.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, подлетая к Нине. – Зачем пришла? Опять ерундой страдаешь? Ты ещё недостаточно восстановилась…

Когда Нина поднимает на меня глаза, я вижу их абсолютно белыми, как у индры. Нина моргает, и это тут же проходит. Кажется, уже все привыкли к этому, но только не я. Каждый раз, когда такое случается, у меня подкашиваются ноги от страха, а в голове автоматически появляется образ виновника, решившего, видимо, что мы все страдали недостаточно.

Сам Эдзе, конечно, всё списывает на побочный эффект, говоря, что Нина слишком долго пробыла в четвёртом измерении, и это, так или иначе, не могло пройти бесследно.

Быть может, он говорит правду; такой вариант я тоже не исключаю. Но тогда ему стоило бы предупредить меня заранее.

– Ну? – я успеваю встряхнуть Нину единожды, прежде чем её лицо меняется до неузнаваемости.

Она не смотрит на меня, её взгляд устремлён на разворачивающуюся битву.

– Бен, – наконец произносит Нина.

По всему телу пробегает холодок.

В день, когда призма была взломана, Нина подошла ко мне со странным разговором.

– Я помню абсолютно всё, – сказала она.

Я ответила, что тоже помню, что было в прошлом настоящем и в том времени, в котором мы побывали, но вместо того, чтобы закрыть тему, Нина лишь сильнее сжала мой локоть и настойчиво повторила:

– Я. Помню. Абсолютно. Всё.

Вот так, отделяя слова паузой, равной нескольким секундам. А дальше, чтобы избежать моих долгих раздумий, пояснила: и прошлое, и настоящее, включая то, в котором жила Нина из Дуброва до того, как в её тело вернулась Нина из Старого моста. А ещё будущее, как бы абсурдно это не звучало.

Недалёкое – всего несколько секунд. Но именно их иногда хватает, чтобы повернуть всё вспять и всех с ног на голову.

– Это приходит внезапно, – пояснила Нина, пока я продолжала поражённо молчать. – Не знаю, с чем связано, и почему одних людей я вижу, а других – нет. Но одно я знаю точно – это не сны и не буйное воображение. Это реальность, которой суждено случиться.

Поэтому теперь, когда я знаю, что значит этот Нинин взгляд, я разворачиваюсь и выкрикиваю имя Бена на максимуме своих лёгких.

В толпе мелькает что-то чёрное и блестящее. Оставшиеся в живых оборотни внезапно и достаточно организовано бросаются в разные стороны, заставляя стражей на секунду растеряться.

На асфальт тёмным пятном падает взрывной мешочек.

– БЕГИТЕ! – кричу я.

Кали и Марсель одновременно глядят на мешочек. Не понимая, что именно перед ними, парни принимают единственно верное решение – послушаться меня и бежать прочь. Хороший рефлекс для защитника. Бен же наоборот медлит.

У него осталось несколько секунд, чтобы избежать смерти.

Не давая Бену приблизиться к опасному объекту, на мешочек падает Марья, накрывая его своим телом.

По округе разносится глухой взрыв.

Точка кипения. Глава 2

– Сегодня же праздник, – мягко, успокаивающе произносит Валентин.

Я слежу за тем, как с каждым моим движением кисти подвеска, состоящая из короткого имени, взмывает в воздух и опускается обратно мне в ладонь.

– Спасибо за открытку, кстати, – произношу я. – Очень мило.

– Не за что.

Пальцы сжимаются. Подвеска поймана в кулак.

– Слава, – Валентин придвигается чуть ближе. – Мы встречаемся уже третий раз, и всё, что ты делаешь – это молчишь в течение часа, заставляя меня разрываться в попытках найти тот самый вопрос, который ты от меня ждёшь.

Сегодня Валентин сидит рядом, а не напротив. Теперь это меньше напоминает сеанс у психотерапевта, и больше – встречу старых приятелей.

– Может, ты поможешь мне в этом?

– В чём?

– Направь меня. Я очень хочу что-то для тебя сделать, но не могу действовать вслепую.

Я хмыкаю. Забавно. Если бы я могла помочь кому-либо помочь себе, разве я бы стала ждать так долго?

– Раньше тебе хватало меня, – произносит Рис.

Он стоит у камина, оперевшись бедром на камин. Скрестил руки на груди. До этого разглядывал фотографии на полках, а сейчас сверлит меня внимательным взглядом.

– Мне сегодня восемнадцать исполняется, – говорю я, обращаясь к Валентину и игнорируя Риса. (У второго это вызывает лишь улыбку). – А сколько… – Пальцы сжимаются так сильно, что ногти больно впиваются в кожу. – Сколько было Марье?

– Шестнадцать, – отвечает Валентин, даже не удивляясь (или не показывая своё удивление?) моему вопросу.

– Шестнадцать, – повторяю я.

– Слава…

– Шестнадцать.

– Она умерла героем.

– Хотите сказать, что исход, где она жива, но является плохим человеком, гораздо хуже того, что мы имеем?

Валентин не отвечает. Сегодня, в отличие от двух предыдущих сеансов, я наверняка кажусь ему особо разговорчивой, и теперь он ждёт, что, быть может, я дам ему ещё больше информации, пока снова не решу заткнуться и обратить взгляд в пустоту.

– Тебе, дядь Валь, никогда не казалось, что причины смертей переоценивают? Умирающих от рака называют борцами. Умирающих от чужих рук – мучениками. Тех, кто приносит себя в жертву ради чужого спасения – героями. Но есть ли в этом смысл, если, как не назови, смерть – это конец?

Произнеся это, я бросаю быстрый взгляд на Риса. Он водит указательным пальцем по каменной кладке камина.

– А меня, после того, как ты пустила пулю мне в лоб, начали считать врагом народа, – по-детски обиженно произносит он.

– Посмертные почести являются данью уважения близким умершего, – отвечает Валентин. – Вопреки логике, ритуал прощания едва ли действительно касается самого почившего.

Я разжимаю ладонь и смотрю на подвеску. За пять прошедших дней я успела запечатлеть её образ в своей памяти настолько хорошо, что рискни кто-нибудь забрать её у меня, я бы с лёгкостью смогла описать всё, вплоть до тёмного пятнышка на букве “р”.

– Ну да, – соглашаюсь. – Потому что ты никогда не услышишь, что говорят о тебе другие, когда вас разделяет крышка гроба и пара метров земли.

Надеваю подвеску на шею. У неё короткая цепочка, а потому, что бы я ни надела, за исключением одежды с высоким горлом, подвеску всегда видно. И я замечаю, как на меня смотрят те, кто успевает прочесть не принадлежащее мне имя, высеченное из золота.

Многие знали, что Марья хотела походить на меня. Я была кем-то вроде кумира для молодой защитницы, хотя сама предпочла бы стать для неё наставником, например. По крайней мере, звучало бы это не так пафосно.

– Тебе ведь не впервой терять знакомого человека, – произносит Валентин. – И ты знаешь, что потери – часть нашей профессии.

Я одариваю Валентина пренебрежительным прищуром.

– Это сейчас такая ужасная попытка меня успокоить?

– Нет, – Валентин качает головой. – Если я что-то и понял из наших встреч, так только то, что за успокоением ты пришла бы не ко мне, а к моим сыновьям. – Валентин снимает очки и прячет их в нагрудный карман пиджака. – Тебе не нужна жалость, полагаю, от неё ты уже успела порядком устать. Это, скорее, нечто вроде… пинка под зад.

– Вот спасибо!

– Не кипятись, дослушай, – Валентин ёрзает на месте. – Тебе нужна встряска. Если ты не забыла, я твой крёстный отец, и я знаю тебя с рождения. – По тому, какое положение Валентин принимает: разворачивается ко мне всем корпусом, кладёт одну руку на спинку дивана за моей спиной, – я понимаю, что стоит готовиться к очередной поучительной истории из прошлого. – Однажды после гулянки вы трое: ты и Иван с Даниилом, вернулись все перепачканные и промокшие. У Вани была разорвана куртка, а на плече красовался явный след чужой челюсти, и на наш вопрос вы лишь ответили, что убегали от бродячей собаки. Мы с Аней тогда как раз у вас дома были, так что ничто не помешало нам, посовещавшись, немного вас проверить. – Валентин скрывает улыбку за тем, что на секунду прикладывает большой палец к губам. – Не то, чтобы мы вам не доверяли, но было подозрение, что всё не так просто. Сама понимаешь, что у нас за город. К тому же, тот рыжий мальчишка, который крутился всё время вокруг тебя… Дима с Томой относились к этому спокойно, но я, знаешь, был научен никогда не доверять фейри. – При упоминании Кирилла моё сердце пропускает удар, но я быстро прихожу в себя. – Мы с твоими родителями засели в кухне и вызывали вас по одному, расспрашивая за закрытыми дверьми, пока Артур отвлекал двух других. Первым шёл Даня, и стоило только ему присесть на стул, как он сразу пустился в слёзы. Мы не поняли ни слова из того, что он сказал, но, похоже, это происшествие задело его за живое. В тот день я, пожалуй, впервые отчётливо понял, что он пойдёт по моим стопам и, как придёт время, выберет миротворческое направление. Потом был Ваня. Из того ни слова не удалось выдавить. Его рука уже была перемотана и обработана, а потому не приносила парню никаких хлопот, и он мог позволить себе утереть слёзы и сидеть, сверлить мать взглядом. – Валентин хлопает себя по груди. – Всегда обожал наблюдать за тем, как они делают это! В общем, Ваня оказался тем ещё партизаном. Пришлось отпустить без суда и следствия. А затем пришла ты, и мы уже не знали, чего ожидать.

Валентин замолкает.

– И что я сделала? – спрашиваю я.

– Рассказала правду.

– О, отлично, – разочарованная, я качаю головой. – Выходит, ко всему прочему я ещё и стукачка.

– Слава, ты рассказала правду, и благодаря этому мы нашли бродячего омегу. Это он укусил Ваню, а не собака. Конечно, ничего страшного не случилось бы, если бы ты промолчала, потому что только альфы могут обращать других в себе подобных, но кто знает, жизни скольких потенциальных жертв, не успевших убежать, как вы с близнецами, ты спасла? Ведь омеги часто теряют рассудок из-за отсутствия эмоциональной привязки к своим сородичам.

– И в чём мораль этой истории?

– Иногда самый храбрый поступок, который ты можешь совершить – это рассказать правду или попросить о помощи.

Я качаю головой:

– Всё равно не понимаю.

– Ты уже здесь, – Валентин машет рукой, указывая на меня и себя. – Это – твой первый шаг в правильном направлении. Осталось самое незначительное – довести дело до конца.

– Он умнее, чем мне сначала казался, – делится своим наблюдением Рис. – Ты бы его послушала.

Валентин не знает, в чём именно состоят мои проблемы. Он, возможно, думает, что это какая-то ерунда вроде неудачи на тренировках или трудностей в личной жизни. Или же теоретический страх смерти на войне, которую мы сейчас ведём. А может тени прошлого в лице близких, которых я уже потеряла.

Валентину кажется, что он видит меня насквозь, потому что он и представить себе не может, как глубоко на самом деле зарыт корень моих проблем.

– Я боюсь, – произношу я, и почему-то шёпотом.

– Чего? – обеспокоенно уточняет Валентин.

– Мои секреты касаются не только меня, и я не хочу, чтобы кто-то пострадал.

– Это очень благородно, – произносит Валентин без издёвки – он и правда это имеет в виду. – Только как долго ты сможешь держаться, ограждая других и принимая весь удар на себя?

Хороший вопрос. Я гляжу на Риса. Мне не нужно задавать ему вопрос вслух, чтобы получить ответ – Рис и так находится в моей голове.

– Шизофреники долго не живут, – говорит Рис, отходя от камина. Заводит руки за спину. Походка у него вальяжная, спокойная. Словно хозяин здесь именно он. Я сразу вспоминаю Авеля и то, как он вёл себя, когда мы с Беном пришли к нему в кабинет.

Всё-таки, между внуком и дедом было гораздо больше общего, чем они оба могли предполагать.

– Может, ты и прав, – признаю я.

Валентин удовлетворённо кивает, хотя я не уверена, к кому конкретно обращалась: к нему или к Рису.

– Итак, давай начнём всё сначала. – Валентин возвращает на нос очки. Откидывается на спинку дивана и снова принимает свою “рабочую” позу: нога на ногу, ладони, сцепленные в замок, ложатся на колено. – Ты хотела поговорить, и я здесь, чтобы выслушать тебя.

***

После разговора с Валентином я чувствую себя выжатой сильнее, чем на любой тренировке или даже на поле боя. Мне не впервые за долгое время пришлось рассказывать кому-то о своих переживаниях, но именно этот разговор кажется мне самым значимым. Я подошла слишком близко к линии, которую можно назвать гранью. И хотя про возвращение из прошлого я не упоминала, и всего остального хватило, чтобы вывести из спокойного состояния даже такого профессионала, как Валентин.

Я видела, как дрогнули его плечи, стоило мне только замолчать. И как остекленел его взгляд, когда он спросил, вижу ли я Христофа и сейчас, а я ответила, что да.

Я поднимаюсь в комнату “Дельты” и застаю там одного Марселя. Что странно, предыдущие пять дней мы ни разу не пересеклись: то я бродила где-то, то, по возвращению, находила его кровать либо ещё пустующей, либо уже. Сейчас Марс возится в распахнутом настежь шкафу. Я притормаживаю в дверном проёме, пользуясь тем, что парень меня не замечает. Марсель руками скидывает одежду с полок шкафа, роняя её на пол. Затем поднимает, комкая, и толчками загоняет в стоящую в ногах спортивную сумку.

– Ты куда-то собираешься? – спрашиваю я.

Марсель пугается, не предвещая неожиданного гостя, и вздрагивает, роняя часть одежды мимо сумки.

– Переезжаешь в другую комнату?

– Ага, – бросает Марсель, как мне кажется, слишком грубо. – В ту, которая находится в квартире моей матери.

– В смысле?

– В том, что я не могу больше здесь оставаться.

Сказанное Марселем загоняет меня в тупик. Я пытаюсь подобрать слова, но вопросов слишком много, и всё, на что меня хватает – это произнести:

– Я не понимаю.

Расправившись с одеждой, Марсель достаёт из заднего кармана штанов мобильный телефон. Взмах рукой – и аппарат летит в мою сторону. Я едва успеваю среагировать, чтобы поймать его.

Не задавая вопросов, нажимаю на кнопку блокировки. Экран загорается, и на его заставке я вижу то, что разбивает моё сердце на тысячу осколков.

– Вы встречались? – спрашиваю я.

– Встречались, – с ухмылкой повторяет Марсель. – Мы были лучшими друзьями с самых пелёнок. Она подарила мне мой первый футбольный мяч и заставила записаться в школьную команду, тогда как мать ответила категорическим отказом, объясняя это моим надуманным талантом. Она кричала на меня так, что заставила бы даже самого Авеля её испугаться. – Я непонимающе клоню голову в сторону, но это не укрывается от Марса. Подняв сумку с пола и перенеся её на кровать, он продолжает: – Нет никого опаснее, чем слепо верующий в свою правоту человек.

– Мне очень жаль.

Марсель поднимает на меня глаза. Выдыхает достаточно долго, чтобы мне понять – даже если сейчас он промолчит, ему определённо есть, что сказать.

– Спасибо, – произносит он наконец. – Знаешь, она ведь тебя очень любила.

– Знаю.

– Нет, серьёзно. Я никогда не думал, что можно испытывать нечто подобное к человеку, живущему за соседней стеной. У меня тоже есть свои кумиры. – Сказав это, Марсель резко наклоняется вниз. Шарит рукой под кроватью, достаёт небольшой пыльный рулон. Протягивает мне. – Вот. Ваня не разрешил повесить, сказал, чтобы я не занимался глупостью.

Я разворачиваю рулон. Это обычный плакат, и с него на меня смотрит футболист, имени которого я не знаю.

– Одно дело, стремиться быть похожим на идеал, до которого тебе никогда не добраться, а с другой… – Марсель пожимает плечами. – Но она и слышать ничего не хотела. А началось всё с той облавы в театре, помнишь? Когда вы теракт сорвали? То есть, конечно ты помнишь, ты же там была, и…

Марсель замолкает, поджимая губы.

– Что? – спрашиваю я.

– Наверное, это не то, о чём ты хочешь говорить. Извини.

Внезапно, – проходит, кажется, меньше мгновения, – и я начинаю видеть перед собой не мальчишку, а повзрослевшего, совершенно мне незнакомого и абсолютно разбитого человека.

Те, кто хоть раз был на войне, знают, что цифры – всего лишь цифры, когда дело касается возраста.

– Марс, – мягко говорю я. – Если ты винишь меня в её смерти – пожалуйста, но уходить, особенно сейчас, когда каждый так нужен штабу – это глупо! Тем более такой мальчик, как ты: сильный, смелый…

– Я не смелый, – перебивает Марс мягко. – Когда я увидел эту штуку, я дал дёру, прямо как Кали. Вот Марья – храбрая.

– И посмотри, как она кончила. Смерть переоценивают.

Как мантру повторяю сегодня вот уже в который раз. Может, тем самым подсознательно я пытаюсь убедить в этом себя же?

Смерть переоценивают.

Это не выход. Это не приносит облегчение. Это не делает тебя героем.

Смерть – это тупик в лабиринте жизни, состоящем из поворотов, спусков и подъёмов.

– Я не виню тебя, кстати, – произносит Марс. – Вообще не понимаю, почему ты могла об этом подумать. Это ведь не ты пыталась нас взорвать.

– Я могла бы обезоружить оборотней раньше, чем вы прибыли, и тогда…

– Вас было двое: ты и девчонка-оборотень. Плюс официант, который смотрел на пушку как на восьмое чудо света. Вы бы не справились против толпы, даже если брать в расчёт то, насколько ты хороша.

– Думаешь, я хороша?

– Была бы у нас доска славы, ты бы висела там в самом центре.

Я улыбаюсь поджатыми губами.

– Спасибо. – Когда Марсель забирает у меня из рук плакат и телефон, я успеваю схватить его за предплечье. – Пожалуйста, оставайся. Ради Марьи. Она бы наверняка очень не хотела, чтобы ты сдавался.

– Собственно, будь она рядом, причин сдаваться и вовсе не было, – отвечает Марс.

Я понимаю, что парень ещё ничего толком не решил. В его голосе, при всей серьёзности слов, чувствуется неуверенность.

– Знаешь, если я и останусь, то только при одном условии, – продолжает Марс, видя, что моё внимание полностью приковано к нему. – Ты возвращаешься в “Дельту” в качестве защитника.

– Я не могу, – я качаю головой. – Сейчас я сильно сдаю позиции и совершенно не в форме.

– В память о Марье, – настаивает Марс, зная, по чему нужно бить. – Когда она узнала, что меня в “Дельту” взяли на твоё место, она меня чуть не прибила. К тому же… Я тоже не могу. Только не после того, что случилось.

От того, какое решение я сейчас приму, зависит слишком многое. Марс, как бы сказал Дмитрий – отличная боевая единица, если смотреть с одной стороны, но с другой, будь я на его месте, я бы невероятно сильно хотела и чертовски рьяно стремилась бы уйти, убежать, исчезнуть, раствориться – совершить с собой что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от места, причинившего мне столько страданий.

При всём желании поступить по-справедливости, я поступаю правильно. И не чувствую совершенно никакого удовлетворения от своих слов, когда произношу:

– Ладно. Ради Марьи.

Марсель кивает. Оборачивается назад, бросает на кровать телефон и плакат. Затем подходит к сумке и вытряхивает её содержимое обратно на пол.

Он остаётся.

***

Совет дистанционно принял кандидатуру Лии в качестве добровольца, а Влас, как единственный представитель Совета в Дуброве, поставил печать на её руке. И всё это – под благодарный взгляд самой Лии, негодование Дмитрия и моё облегчение.

До тех пор, пока в Дуброве не оставалось ни одного безопасного места, я буду стремиться, чтобы те, кто мне дорог, находились как можно ближе.

Теперь Лия живёт в штабе в комнате с остальными добровольцами. Их оказалось не так много, как я представляла, однако позже мне объяснили, что это не все, носящие печать. Многие попросту перестали выходить со штабом на связь, испугавшись происходящего. Кто-то даже предпочёл сторону врага, и в этом мне виделась логика: инстинкт самосохранения подсказывает нам изначально выбирать более сильную сторону.

Но тот факт, что я понимаю дезертиров, не значит, что я вижу оправдание их поступку.

Несмотря на причины, они навсегда останутся предателями в наших глазах.

– О чём задумалась? – спрашивает Лия.

Я провожу с ней много времени, даже если это совместное молчание и просмотр телевизора. Лие неуютно среди стражей. Она не пытается это скрыть и даже, наоборот, демонстрирует это при любом подходящем случае. Не специально, как мне кажется, а в качестве защитной реакции.

Но как же смешно наблюдать за тем, как от этого бесятся остальные!

– Да так, – отмахиваюсь я. – Ерунда.

Лия оглядывает моё лицо, прищурившись.

– Ну ладненько, – произносит она с некоей долей подозрения.

Откидывается обратно на спинку стула. Мы сидим в общей гостиной, которая, как и все помещения в штабе, после начала атак претерпела многочисленные изменения. Теперь здесь стоят три телевизора, которые обычно работают одновременно и показывают разные передачи по выбору смотрящих, разделившихся на группы. Мы с Лией присоединились к Марку, Тильде и Виоле, расположившимися на полу и с нескрываемым интересом следящими за интеллектуальной игрой, разворачивающейся на экране.

– Италия! – восклицает Тильда.

Марк рядом с ней добро улюлюкает. Виола согласно кивает.

– Что? – интересуюсь я.

– Страна, откуда родом тирамису, – отвечает Тильда, не оборачиваясь.

– Ненавижу тирамису, – заявляет Лия, морща нос. – Во всех мирах не сыскать десерта отвратительней.

– Я бы поспорил, – произносит Марк, оборачиваясь на Лию через плечо. – Ты была в Восточных землях? У них там подают такое пирожное в скорлупе птичьего яйца…

– Оливковый пудинг, – не отрывая взгляд от экрана и не давая Марку договорить, отвечает Лия. – Солёный и горький, с семечками такотума и прослойкой желе из лапарии. – Лия замолкает. Несколько секунд покусывает губу. – И всё равно лучше, чем тирамису.

– Не знаю, мне нравится, – Марк почему-то глядит на меня. Я пожимаю плечами, мол, понятия не имею, что за кошка пробежала между этим десертом и Лией.

– Да, я тоже люблю! – подключается Тильда с излишним энтузиазмом.

Марк дарит ей скромную улыбку, а через секунду снова смотрит на Лию. Это, в свою очередь, явно задевает Тильду. Стараясь вернуть внимание на себя, Тильда касается Маркова плеча:

– Помнишь, как мы летом ходили в кафе, где попробовали тирамису с какой-то особой начинкой?

– Ага, – бросает Марк. И сразу же задаёт свой вопрос, правда обращается всё также к Лие: – А какой твой любимый десерт?

– Тот, в рецепте которого есть пункт “Не твоё собачье дело”.

Я хмыкаю. Марк грубость пропускает мимо ушей, лишь отворачивается обратно к экрану, при этом никак не показывая, что это могло его задеть.

– Какой он надоедливый, – шепчет Лия мне на ухо. – Ты сказала ему то, что я тебя просила?

– Сказала.

– И?

– И после того, как он вышел из комнаты, его лучший друг заверил меня, что пока ты не растопчешь сердце Марка в крошку, он не угомонится.

Лия тяжело вздыхает.

– Это я, конечно, могу, но мне ещё жить с вами… Какова вероятность, что после того, как я его пошлю, он не явится ночью, чтобы придушить тебя подушкой?

– Марк не такой. Он добрый и преданный. Просто очень влюбчивый.

– Оправдываешь его, будто он сам тебе нравится.

– О, нет. Марк, конечно, замечательный и всё такое, но я не доверяю настолько чистым и искренним людям. Или боюсь их испортить… не знаю.

– Да и, к тому же, тебе ведь другой нравится.

– Что? – искренне удивляюсь я сказанному заявлению. – Кто?

– Андрей, – спокойно сообщает Лия.

– Он мне не нравится. И вообще-то, я встречаюсь с Власом.

– Так вы встречаетесь? Я думала, вы друзья.

– Ты ошиблась.

Весь этот разговор начинает выводить меня из себя, но я сама не понимаю, почему.

– Как скажешь, – Лия жмёт плечами. – Но со стороны видится именно это. Вы слишком сильно заботитесь друг о друге. Когда что-то случается, первый, кому ты об этом рассказываешь – это Андрей. И у вас есть эта штука, когда в комнате полно народу, а вы, даже несмотря на то, что все участвуют в беседе, раз за разом смотрите только друг на друга. И ты называешь его Беном. Больше никто так не делает.

– И?

– И это мило, – Лия слегка улыбается. – Мило, когда парочки дают друг другу имена.

– Мы не парочка, – напоминаю я. – И вообще, мне казалось, Андрей, как и Марк, тебя раздражает.

– Есть такое дело, – соглашается Лия. – Но это не мешает мне быть внимательной и кое-что подмечать.

Я спускаюсь ниже по стулу, скрещиваю руки на груди. Стараюсь переключить внимание на передачу, но из головы не идут слова Лии. Мне не может нравится Бен. В самом начале мы ненавидели друг друга, и то, что сейчас мы стали друзьями – уже чудо. Говорить о чём-то вроде симпатии глупо, тем более, когда я определённо точно начинаю чувствовать что-то к Власу, который, в свою очередь, последние несколько дней мне и шагу без себя ступить не даёт.

Я пыталась взять паузу. В первый день после смерти Марьи мне больше всего на свете хотелось провести все сутки в постели, но Влас явился в комнату в семь утра, разбудив чертовски недовольных подъёмом не по расписанию парней и потащив меня сначала в кафе, потом бродить по городу, а напоследок в парк, где мы кормили батоном уток, настырно сопротивляющихся приближающейся зиме и плавающих в воде, на один свой только вид вызывавшей мурашки по всему телу. В то утро мы не обмолвились и словом, но это определённо точно не было гробовым молчанием или паузой, до краёв наполненной напряжением и недомолвками. Это было скорее что-то вроде: “Больше всего на свете я хотел бы сейчас подобрать нужные слова, но даже прожитый век не наделил меня достаточной для этого мудростью” – как я смогла прочитать, пристально вглядевшись в голубые глаза, которые, в свою очередь, смотрели на меня не так, как сейчас смотрят другие, и даже Бен – с жалостью. Во взгляде Власа сквозило понимание. Он жил так долго и наверняка потерял стольких, что, начни мы считать, собьёмся – не хватит пальцев на его и моих руках.

Влас лучше кого бы то ни было в этом городе знает, что я чувствую, а потому это было: “Только, пожалуйста, не ненавидь себя. Ты не смогла бы ничего изменить”. А ещё, что для меня важнее, это было: “Ты можешь ничего не говорить – это твоё право, и осуждать тебя я не стану, и просто буду рядом на случай, если появится желание, хорошо?”.

И про себя я ответила: “Хорошо”. А потом почувствовала что-то кроме опустошающей боли и испугалась.

Ведь влюбиться сейчас было бы очень некстати.

– Я загрузила тебя?

Лёгкое прикосновение к моей руке заставляет отвести взгляд от экрана.

– Нет. – Лия едва ли мне верит. Иначе зачем она так скептически выгибает бровь? – Правда. Просто сейчас, мне кажется, не лучшее время для подобных разговоров.

– Ну да, – Лия закатывает глаза. – Мы же на войне.

Несколько стражей бросают на Лию недовольные взгляды, в том числе и Тильда, а всё потому, что Лия произносит это совершенно несерьёзно. Не так, как делают другие, и я – в том числе. Для Лии всё происходящее лишь неудачное стечение обстоятельств, как и то, что она стала их участницей.

– Что, мне стоит дважды подумать, прежде чем такое заявлять, да? – Лия толкает меня локтем. – Смотрят, будто напасть собираются.

– В этих стенах о таких вещах не шутят, – сообщаю я.

– Это я уже поняла. – Лия обменивается взглядами с каждым, кто решил дать ей визуальный отпор. – Ты тогда следи за мной, что ли. Знаешь ведь, наверное, что я частенько говорю то, что думаю, не обременяя себя такой мелочью, как такт.

– Ты лучше, чем ты о себе думаешь, – заявляю я, усмехаясь.

Слишком громко; на это с любопытством оборачивается Марк.

Это замечает и Лия:

– Чего тебе? Опять со своим тирамису?

– Да нет, – улыбается Марк. – Просто.

Лия накрывает ладонями лицо и, кажется, что-то бормочет. И хотя я не могу разобрать ни слова, приблизительное содержание этой речи представляю легко. Вероятно, именно это я пропустила, когда Лия и Марк с остальными ребятами оказались в Огненных землях. Именно так они общались до трагического момента, когда Марк спас Лие жизнь, заставив её вести борьбу с сумасшедшим и невозможным к искуплению чувством вины.

Ещё тогда я была права и сейчас едва ли ошибусь, когда добавлю в свои свежие наблюдения старую истину: Марк не во вкусе Лии и едва ли когда-то будет.

И в этот раз, если история снова не захочет внести свои коррективы, ей точно придётся разбить ему сердце.

***

Татьяна с Антоном глядят на меня и Марса как на глупых первоклассников, приставших к выпускникам.

– Мне сейчас не показалось? – переспрашивает Татьяна.

– Нет, – Антон качает головой. – Они и правда только что это произнесли.

Просьба – ерундовая. Но на фоне всего происходящего она раздувается до катастрофических пределов и начинает напоминать даже мне, после того, как я её озвучила, настоящий, несусветный и полнейший бред.

– Это ведь даже ничего не значит сейчас, – продолжает Антон. – Все стражи задействованы в миссиях. Уже не важно, в команде ты или нет.

– Разве именно поэтому Славин перевод обратно и моё отстранение – не проще простого задача? – искренне не понимает Марс.

– Так и есть, но…

– Что ты с ними сюсюкаешься? – Антона перебивает Татьяна. – Не знаю, что вы оба тут себе напридумывали, но даже не думайте, что мы будем играть по вашим правилам. Серьезно, дети! Сидите себе на пятой точке ровно и не рыпайтесь! И без ваших этих рокировок дел и проблем – по самые уши!

– Но если нет никакой разницы… – Марс снова берётся за старое, но в этот раз раньше, чем он заканчивает, его обрывает Татьяна:

– Главная разница заключается в том, что не вы здесь принимаете подобные решения. – Затем она резко дёргается в мою сторону, и я почти верю, что Татьяна собирается напасть на меня, но она всего лишь выпадает вперёд. – А ты, Слава! Я уехала всего на пару недель, а ты умудрилась растерять все навыки! Как так?

– У меня была травма…

– Какая? Что можно было ушибить, чтобы забыть всё, чему тебя учили? Разве что только голову!

Я бросаю быстрый взгляд на Антона. До этого момента он всё ещё думал, что дело действительно в травме, а потому сейчас с интересом наблюдает за необычной реакцией Татьяны. И, как мне кажется, понимает, что где-то его обманули.

– Так, – Татьяна вскидывает руки к потолку. – Ладно. – Она замолкает, поджимает губы. Поворачивается на Антона, тот кивает ей, мол, “Чего ты?”. А Татьяна вдруг отвечает ему улыбкой, и в эту секунду я понимаю, что у неё явно появился план. – Вы вступите в поединок. Прямо сейчас. И если тебе, Слава, удастся уложить Марселя на лопатки, то мы пойдём вам на уступку. И учти, парень, – Теперь Татьяна поворачивается к Марсу и тычет указательным пальцем Марсу в грудь. – Я пойму, если ты вздумаешь играть в поддавки.

По спине бегут мурашки. Я знаю, что против Марселя мне не выстоять. Конечно, я тренируюсь, и даже смерть Марьи не смогла остановить этот процесс. (К слову, даже наоборот появилась усиленная мотивация). И всё равно я всё ещё недостаточно хороша.

Марсель глядит на меня с чем-то вроде жалости во взгляде, когда мы встаём друг напротив друга на свободном борцовском ковре. Вокруг нас собираются зеваки: защитники, отвлекающиеся от своих тренировок ради интересного зрелища. Ни Татьяна, ни Антон не велят им разойтись, и это – часть Татьяниного плана. Она наверняка видит по моему лицу, как мне не нравится всё это.

Губы Марса шевелятся. Он берёт отсчёт, чтобы дать мне фору: так я смогу атаковать первой.

– Стойте! – вдруг восклицает Татьяна. – Это должно быть не развлечением, а уроком для всех, кто решит, что правила писаны не для его королевской персоны.

Она наклоняется к Антону и что-то шепчет ему на ухо. Лицо того не выражает ни одной эмоции, кроме растерянности. Но он слушает её. Идёт в оружейную секцию, а по возвращению приносит с собой ножи.

Не учебные.

– Ножевой бой, – объявляет Татьяна. – До первого поражения. Или кто-то из вас уже хочет бросить эту идиотскую затею?

Я гляжу на Марса, ведь мы оба здесь именно из-за него. То есть, ради Марьи.

Тот отрицательно качает головой. И секунду спустя я ловлю себя на том, что повторяю за ним это движение.

– Как знаете, – цедит Татьяна сквозь зубы. – Тогда вперёд.

Антон вручает нам по ножу. Мы с Марсом выходим в центр ковра. Я жду, что начнут дрожать ноги или подкосятся колени, но ничего подобного не случается.

Я в порядке. Возможно потому, что в случае проигрыша я ничего не потеряю. Кроме собственного достоинства, разумеется. Но в этом я уже профи.

Клятва на моём запястье переливается серебром. Я более чем готова.

Марс атакует первым.

Я успеваю отбить его атаку, потому как он действует медленнее обычного. Если это замечаю я, то Татьяна – и подавно. Я решаю взять инициативу в свои руки и перехожу из защиты в ответное нападение.

Бой заканчивается не больше, чем через тридцать секунд.

Глаза Марселя широко распахнуты, но не от удивления, а от восторга. Сейчас его взгляд очень похож на Марьин.

Я могу сражаться, когда перестаю пугать себя поражением и когда забываю про неуверенность, засевшую на самой мозговой подкорке, ведь именно в такие моменты на первый план выходит Слава из Дуброва – та, что гораздо сильнее меня.

Я нависаю над Марселем, приставив нож к его горлу, а он улыбается, потому что его чёртова идея сработала.

class="book">Я снова возвращаюсь в “Дельту”.

***

После смерти Марьи я перестала быть готовой праздновать день рождения по задуманному давно плану в виде ужина в ресторане и прочей праздничной мишуры, которая теперь казалась максимально неуместной. Но отбирать у всех возможность хоть немного перевести дыхание – это и вовсе было бы бесчеловечно.

Тогда мне на ум пришёл компромисс: ужин в столовой штаба в кругу семьи, сослуживцев и друзей. И сейчас, сидя во главе одного из нескольких строенных столов, я оглядываю пришедших, где нет ни одного лица, которого я бы не хотела видеть. С одной стороны от меня сидит Влас, с другой – Лия. Бен, Нина, Марк, Ваня, Даня и Лена – все вместе точно напротив меня. За другим столом мама, Артур (что вызывает больше вопросов, чем каких-либо других эмоций, сидящий вместе с Полиной), Дмитрий, Филоновы и новобрачные Татьяна и Евгений, которые умудряются смотреться невероятно органично вместе, несмотря на категорическую разницу во всём, начиная с характера и заканчивая цветом кожи. С ними же и Антон, с которым наши взгляды пересекаются сразу, стоит мне только на нём остановится. Он всё ещё говорит, что моё лицо кажется ему знакомым, а я всё ещё держу его секрет в секрете даже от него самого. За третьим столом Шиго и Лукас, Саша, который чуть ли не впервые за всё время показался на люди трезвым. (И Шиго ежеминутно проверяет его стакан, чтобы заметить, если он что-то туда подольёт), Боунс, Лиза и Тай, пригласить которых стоило мне многочисленных уговоров. Марсель, по иронии судьбы сначала севший с краю рядом с пустым местом. Я представила на этом стуле Марью, и мне стало не по себе, но к счастью с небольшим опозданием на праздник пришёл Рэм, решивший стать добровольцем после всего случившегося, и именно он теперь занимает стул рядом с Марселем. Сегодня Рэм и Виола, кажется, впервые находятся вместе в одном помещении. По крайней мере, раньше я ни разу не становилась свидетелем этого, и во мне играет любопытство: если они никогда не видели друг друга, то смогут ли узнать каким-то чудом, братско-сестринским нутром?

Краем глаза замечаю, как Влас встаёт, и оборачиваюсь на него.

– Хочу, чтобы каждый сидящий сегодня здесь понимал: это не пир во время чумы. Мы здесь, потому что всё ещё остаёмся собой и не теряем надежду на лучший исход, – Влас опускает голову и глядит на меня. Я ободряюще ему улыбаюсь. – Слава. Мне кажется, если я начну благодарить тебя за всё хорошее, что произошло в моей жизни после того, как в ней появилась ты, на это уйдёт весь вечер. Поэтому, с твоего позволения, я ограничусь лишь парой фраз. – Свободную от бокала ладонь Влас протягивает мне, не разрывая зрительного контакта. Я принимаю её, крепко сжимая его тёплые пальцы. – Любовь моя. Что бы ни случилось, кто бы ни пытался встать между нами, какими бы сложными ни были обстоятельства, сколько бы километров нас ни разделяло, где бы мы ни находились – моё сердце всегда безоговорочно будет принадлежать только тебе.

Меня парализует, словно передо мной появляются тысячи врагов и сотни препятствий, а против них у меня только пластиковая детская лопатка и картонка вместо полноценного щита.

Даже если я и могу влюбиться во Власа, даже если у меня окажется достаточно сил, чтобы принять его любовь в ответ, буду ли я когда-нибудь достойна хоть малейшей её части, хоть на секунду?

– Спасибо, – произношу я одними губами, потому что сказать это громогласно кажется мне вульгарностью.

Влас коротко кивает. Пользуясь рукой, которую он мне протянул, я встаю со стула и тянусь, чтобы поцеловать его. Когда наши губы соприкасаются, по столовой разлетается звон бокалов и некое подобие одобрительного улюлюканья.

– Неплохо сказано, Ромео! – выкрикивает Татьяна, которую я узнаю по голосу.

Когда отстраняюсь от Власа, гляжу на неё. Она, в свою очередь, уже разговаривает с Евгением. Пока опускаюсь обратно на стул, слежу за ними. Бен рассказал мне, что в прошлом настоящем Евгений был влюблён в Татьяну, и она знала об этом, но отшивала его, потому что боялась. Чего конкретно: самого факта отношений, своей в них роли или, быть может, саму себя из-за наличия крови сирены в своих жилах и потенциальной тяги к уничтожению мужчин – я так и не поняла толком.

И всё же так странно видеть их сейчас вместе.

– Слав, – зовёт Лия. Вместе с этим она толкает по столу в мою сторону какую-то небольшую квадратную коробочку. – Обычно я чрезвычайно хороша в подарках, потому что подхожу к таким делам со всей ответственностью, но обстоятельства…

– Ты не обязана была, – перебиваю я.

– Ага, конечно. После всего, что ты для меня сделала, я должна была преподнести тебе лучший в мире подарок. Это, конечно, не он, но я заметила, как ты особо внимательно разглядывала эту безделушку, когда помогала мне разобрать вещи, что я принесла из дома, так что вот.

Я уже знаю, что в коробке, но даже этот факт никак не мешает мне восторженно улыбнуться, когда я развязываю бантик, снимаю картонную крышечку и достаю на свет браслет с пятью звёздами, переливающимися голубым сиянием и соединёнными тонкими белыми линиями.

– С днём рождения, Слава, – говорит Лия.

– Спасибо, – отвечаю я.

Мы обнимаемся. Я хорошо помню каждый раз, когда мы были в руках друг у друга, в том числе и тот, где одна из нас больше не дышала. И сейчас, когда это остаётся где-то в прошлом, которое так и не произошло, я как никогда счастлива.

– Поможешь застегнуть? – спрашиваю я, когда мы размыкаем объятья.

Лия кивает.

– Привезла это из Огненных земель пару лет назад, – рассказывает она, хватая пальцами тонкую цепочку. – Феникс по имени Ричи там владеет целой лавкой различных драгоценных украшений. Видела бы ты, какие там броши! Боже! Однажды я чуть не оставила у него всю свою магию в попытке выменять на неё новую коллекцию!

– Кассиопея, – слышу с другой стороны от себя.

Ваня с интересом глядит на браслет, теперь украшающий моё запястье.

– Незаходящее созвездие, – продолжает он.

Бен кашляет в кулак слово “зануда”. По столу пробегают смешки, и даже Лена позволяет себе улыбнуться, хотя тут же посылает в сторону Бена неодобрительный взгляд. Но самого Ваню это мало волнует, как и меня.

Дежавю.

Всё это уже было.

– Ты никогда не упускаешь момент провести ликбез? – спрашиваю я, а у самой перед глазами всё как в тумане.

Те же слова, слетающие с собственных губ, звучат в голове снова и снова. И собеседник тот же, разве что местоположение иное.

– Не вижу причины, по которой этот факт не показался бы занимательным, – произносит Ваня спокойно, а затем отправляет в рот вилку салата.

Я трясу головой в попытке избавиться от эха прошлого.

– Забавно, да? – появляется ещё один голос. Он не принадлежит никому в этой комнате, и всё же я знаю его даже лучше, чем свой собственный. – Это происходит снова. История берёт реванш. Возвращает себе то, что вы у неё забрали.

Рис появляется за спинами ребят, сидящих ко мне лицом. Немного пройдясь, он выбирает место точно за Лукасом.

– Как думаешь, как скоро она заберёт тех, кого здесь быть не должно?

Я сжимаю ладони в кулаки.

– Только через мой труп, – отвечаю я вслух, забывая о возможных слушателях.

А вспоминая – не беспокоюсь.

– Что? – переспрашивает Лия.

– Ничего. Передай, пожалуйста, тарелку с овощами.

Праздник продолжается. Мы едим, пьём, и иногда кто-то в столовой встаёт с бокалом в руке, чтобы произнести тост. Так уже выговорились мама с Дмитрием, Валентин, Нина, Лена, Марк и даже Тай. И вот очередь доходит до Бена:

– Я тебе, коротышка, ничего говорить не буду, – начинает он. – Потому что, насколько я помню, об именинниках можно говорить либо хорошо, либо никак…

– Дурак! – вырывается у меня.

Бен довольно хмыкает, словно самой целью его речи была именно такая моя реакция.

– Поэтому, – продолжает он. Прерывается, чтобы что-то достать из кармана толстовки, расположенного на животе. – Мой подарок всё скажет за меня. Послушаешь, как будет настроение.

Бен подбрасывает в воздухе что-то квадратное и плоское, обёрнутое в мятую красную бумагу, с прицепленным сбоку маленьким белым бантиком. Я успеваю поймать этот предмет, прежде чем он сбивает собой бутылку шампанского.

– Что это? – спрашиваю я, взвешивая на ладони подарок. – Диск?

– Список вечных хитов по версии человека с лучшим в мире музыкальным вкусом.

– Вау! Спасибо.

– Не благодари. Я видел плейлист в твоём телефоне, тебе это необходимо.

Я улыбаюсь ему и тут же скрываю улыбку за поджатыми губами, вспоминая слова Лии. Может, именно поэтому она подумала, что Бен мне нравится? Я понимаю, что слишком часто улыбаюсь, когда он рядом, но ведь всё дело лишь в том, что Бен – один из немногих, кто способен поднять мне настроение даже в самые серые дни.

Симпатия здесь ни при чём.

За нашим столом сидят только те, кому я доверяю. Те, кто знают обо мне больше других. Это я сделала специально, когда просила Артура взять рассадку на себя. Мне хотелось, чтобы даже здесь, на празднике и за шампанским, у нас была возможность поговорить о том, о чём при посторонних нельзя обмолвиться и словом.

И всё же первые пару часов мы расслабляемся, а все разговоры, ведущиеся за столом, несут абсолютно будничный характер. Мне дарят ещё подарки. Произносят тосты. Я нахожусь в абсолютном центре внимания, но это не приносит мне никакого дискомфорта.

Только когда со столов убирается грязная посуда, а на её место приходят тарелки с тортами и кружки с горячим чаем, всё меняется.

Первым заговаривает Ваня:

– Я всё думал насчёт твоих видений, Нин, – произносит он, растягивая слова, словно до сих пор не уверен, стоит ли нарушать атмосферу праздника тем, чтобы возвращать нас всех в реальность, полную загадок.

Сейчас Ваня как никогда похож на отца, только твидовый пиджак не грязно-жёлтый, а синий. Даже поза та же: ладони сцеплены в замок, локти упёрты в стол. Могу поспорить, под столом нога закинута на ногу.

Нина приглушённо стонет:

– Никак не успокоишься?

– Но это важно! Внезапно появившиеся способности такого типа причисляются к первому классу опасности и могут наносить вред не только психологический, но и физический. Ты ведь не хочешь, к примеру, состариться к тридцати годам?

– Погоди, – встречаю я. Внезапно эта тема встаёт острым углом и к моей проблеме. – Сколько классов всего существует?

– Три. Третий самый слабый – сюда относятся головные боли, скачки артериального давления, некоторая форма высыпаний на теле. Обычно, это всё имеет временный эффект и проходит через пару дней. Второй класс более серьёзен. Здесь проблемы, связанные с органами чувств, вплоть до потери зрения, например, или способности ощущать температурные колебания. Первый – самый тревожный и почти всегда связан с психологическим восприятием пространства и времени. Сюда входят всякого рода видения, в том числе и те, которые человек может посчитать за… способность к предвидению.

Я гляжу на Риса, который продолжает стоять позади ребят.

– Эй! – Нина хватает с тарелки мандарин и запускает им в Ваню. Тот не успевает среагировать и получает фруктом точно в грудь. – Я не сумасшедшая, и это правда будущее! Я чувствую это. Сколько раз мне нужно говорить, чтобы ты поверил?

– Это не обязательно, – говорит Ваня, потирая ушибленное место. – У меня отличная память.

– Вчера утром ты терроризировал меня вопросом, куда я подевала твой ежедневник, хотя сам же оставил его в лаборатории, – напоминает Лена, сидящая рядом.

Она легко качает головой. В ответ Ваня хоть и фыркает, но совершенно точно не держит на неё обиду за своё разоблачение. Чем дольше я смотрю на них обоих, чем отчётливее мне видятся не влюблённые подростки, а замужняя пара, знающая друг друга как никто.

Интересно, не стань Лена рассказывать Ване о своей болезни, нашёлся ли другой катализатор их взаимному признанию в чувствах, или оба так и продолжили бы играть в друзей?

Так странно и страшно одновременно, ведь в их отношениях именно опасность смерти стала причиной счастья.

– Спасибо, – вздыхая, произносит Ваня. – Что бы я делал без твоей поддержки.

Лена ехидно улыбается.

– Пять видений было, да? – в разговор вмешивается Влас.

– Да, – подтверждает Нина.

Я перевожу взгляд с Власа на неё. Нине уже лучше. Хранителям, не без помощи некоего со-дружественного ковена, удалось создать восстанавливающую сыворотку, которую Нине приходится пить в течение дня. По этой причине у неё с собой теперь всегда имеется фляжка.

– Что это были за видения? – спрашиваю я.

Среди всех присутствующих я – единственная, кому их ещё не описывали. Сначала, после Нининого возвращения, с её видениями пытались разобраться хранители и миротворцы, так как считали, что это лишь пермаментный эффект и классифицировали его как некую болезнь, поэтому Нине не было дозволено делиться с кем-то подробной информацией, начавшей считаться якобы симптомами болезни. Но потом стало ясно, что Нина не больна, а видения – не больше, чем новоприобретённая способность, точно как Ванины глаза или когти, которые он наконец научился выпускать.

А после случилась смерть Марьи, и я, как ни старалась, не могла усваивать совершенно никакую новую информацию, поэтому ребята не решались посвятить меня в то, что со стопроцентной вероятностью я бы забыла уже к утру.

Но теперь я относительно в порядке. Значит, пришло время.

– Самое первое было странным. Какая-то школа, и вокруг неё столпился народ. Кто-то стоит на крыше. Не знаю, возможно, самоубийца. Я тоже среди зевак: подняв голову, разглядываю этого человека. Точнее, девушку. У неё светлые волосы, и они скрывают от меня её лицо. Вторым был Дмитрий. Он кричал на меня так, словно винил во всех своих бедах. Я не слышала слов, но его лицо было искажено яростью и, кажется, в тот момент я сама испытывала нечто подобное. Третьим стал торговый центр. Суматоха. Скопление народа. А в конце, – Нина, до этого сверлившая взглядом кусок торта перед собой, поднимает глаза на меня. – Твоя подруга Лия. Она просто сидела передо мной и, кажется, слушала меня. Опять же, вокруг нас царила абсолютная тишина, но я точно уверена, что чувствовала, как шевелятся мои губы.

Я позволяю молчанию повиснуть за столом лишь на мгновение, а затем сразу выношу единственный пришедший в голову вердикт:

– Это странно.

– Ещё как, – соглашается Даня. – Она будущее видит!

– Нет, я не об этом, – я качаю головой. – Но да, Нина действительно видит будущее. И все эти видения связаны со мной – я присутствовала при каждом из этих моментов. – Нинин взгляд сквозит благодарностью. Я не знаю, сколько раз и скольким количеством народа за всё время, что я не присутствовала рядом, её способность ставилась под сомнение, но сейчас она явно рада заполучить ещё одного союзник на свою сторону. – Пятое видение: смерть Андрея, да?

Нина кивает:

– Да. Он должен был погибнуть, не Марья. Не знаю, почему в реальности всё поменялось.

– Крыша – это попытка Кирилла убить Лию, – объясняю я. – Я была там. Если бы Лиза не спасла её, Лия была бы сейчас мертва. Разговор с Дмитрием – тоже было. Точнее, настоящий скандал. Антон и Влас были свидетелями. – Я поворачиваю голову на Власа, ожидая его подтверждения. Он кивает. – Дмитрий отчитывал меня за то, что я сделала.

– А что ты сделала? – интересуется Нина.

– Спасла тебя, – за меня отвечает Лена.

– Дмитрий посчитал мою связь с Эдзе недопустимой, так как, ну, знаешь, он… сомнительная кандидатура к доверию.

– Эдзе? – переспрашивает Ваня. Вопрос я замечаю не только в его взгляде. – Разве мы говорили не о…

– Миллуони, – вмешивается Бен. – Это один и тот же тип. Он любит менять имена, чтобы было проще убегать от долгов.

– Торговый центр, – продолжаю я. – Задание “Беты” и обезглавленный оборотень. Мы с Андреем стали случайными свидетелями всего этого. Затем разговор с Лией – тоже я. Тут двух мнений быть не может.

– Да уж, странно, – заключает Ваня моим же выводом. – Получается, единственное, что связывает все Нинины видения между собой – это ты.

– Мне кажется, мы смотрим немного не туда, – произносит Влас задумчиво. – То, что там присутствует Слава – это лишь один из факторов. Почти все видения, как я могу судить, связывает между собой ещё кое-что.

– Что именно? – уточняет Лена.

– Эмоции. И очень сильные. Слава видела свою подругу на крыше в шаге от неминуемой смерти – это страх. Разговор с Дмитрием, – а я был ему свидетелем и говорю с уверенностью, – ничего, кроме гнева, у Славы вызвать не мог. Торговый центр…

– Я видела обезглавленного оборотня и его кровь, орошающую пол и стены.

– Отвращение, страх. Возможно, некая форма возбуждения, ведь вы с Андреем не знали, что вас ждёт, когда бежали на крики, и, теоретически, были готовы вступить в сражение, если бы это понадобилось. И разговор с Лией. Не знаю, о чём вы говорили, но наверняка о чём-то важном.

– Да, – подтверждаю я. Гляжу на Лию. Сейчас она – одна из немногих, кто знает тайну нашего путешествия во времени. И если теперь мы поняли друг друга и она мне поверила, то в мгновения, когда разговор на эту тему только начался, она была уверена, что я сошла с ума. Поэтому я честно отвечаю: – Я была подавлена, встревожена и разбита.

– Адреналин, – заключает Ваня, хлопая ладонью по столу, чем привлекает внимание всех в столовой.

– В смысле? – уточняю я.

– Выработка адреналина повышается при стрессовых ситуациях, – Ваня расплывается в улыбке. Похоже, он всё понял, и теперь ему не терпится поделиться открытием со всеми. – Во время ритуала, проведённого Миллуони, ты отдала много крови. В крови стража, пока он жив, всегда присутствует магия.

– Эхно, – вспоминаю я.

– Верно! Скорее всего, твоя кровь была использована не только для того, чтобы вытянуть из защитного поля прах Христофа, но и каким-то образом для того, чтобы вернуть Нину. В таком случае, всё сходится! Благодаря крови и магии в ней между вами образовалась связь. И теперь каждый раз, когда ты, Слава, испытываешь страх, стресс, гнев или нечто такое, что заставляет выбрасывать в твою кровь адреналин, Нина будет видеть будущее, связанное с этим моментом.

– Мрак, – протягивает Нина. – Просто прекрасно!

– И не говори, – соглашаюсь я.

– Нет, серьёзно, даже по нашей сумасшедшей шкале это одиннадцать из десяти!

– Жаль, что это едва ли может сыграть нам на руку, скажем, в войне против оборотней, – со вздохом сообщает Марк.

Слева от меня вилка со звоном падает в тарелку. Лия. Хорошо, что кроме меня этого никто не замечает.

– Я тут недавно понял, что наша “война”, – Ваня и правда делает кавычки! Лия рядом со мной ёрзает на месте. Кажется, это её заинтересовало. – Не совсем война, а нечто вроде игры.

– Игры? – переспрашивает Бен. – Какой? Русская рулетка?

– Очень смешно. Я имею в виду игру с ненулевой суммой.

– То есть, все выиграют? – спрашивает Лия.

Её вопрос повисает в короткой паузе. К сожалению, я не настолько умна, чтобы понимать, о чём они говорят. К счастью, мой недоумевающий взгляд – не единственный мечущийся между Ваней и Лией в ожидании пояснений.

– Нет, – Ваня качает головой. – Все заведомо обречены на проигрыш.

Лия согласно кивает. Они с Ваней поняли друг друга, позабыв, что кроме них самих за столом ещё как минимум пол десятка не таких уж и образованных умов.

– Вы говорите о том, что в этой войне нам не победить? – уточняет Бен.

– Скорее всего, – отвечает Лия.

– Скорее всего? – повторяет Бен, хмыкая. – Нельзя быть немножко беременной! Как насчёт того, чтобы вам, умникам, собраться вместе и хорошенько подумать, как превратить это “скорее всего” в “надрать задницу врагам”, пока остальные, рискуя своими жизнями, спасают тех, кто оказывается под угрозой?

Бен почти переходит на крик. Чтобы его успокоить, я привстаю с места.

– Андрей, – тихо, но твёрдо произношу я. – Что с тобой не так?

Бен бросает на меня затуманенный яростью, взгляд. Но уже спустя секунду словно понимает, кто именно говорит с ним, и его лицо расслабляется.

– Ничего. – Бен резко встаёт из-за стола, отодвигая стул назад со скрипом. – Ещё раз с днём рождения. Продолжайте праздновать, а я пока, с вашего позволения, пойду и спасу пару жизней, за которых мне потом никто не даст медали. Потому что это моя работа. Ведь хоть кто-то в этом чёртовом помещении должен делать свою работу, верно?

Бен пулей вылетает из комнаты, по пути окончательно снося свой стул и роняя его на пол. Ваня и ещё некоторые за столом глядят на меня, ожидая, что я смогу дать объяснение поведению Бена, но мне нечего им предложить. Вместо этого я лишь бросаю: “Сейчас разберусь” и ухожу вслед за Беном.

Ведь всё это явно не просто так.

Не нужно ни гадать, ни спрашивать у прохожих. Здесь, как и в настоящем до этого, как и в любой другой вселенной и другом мире Бен предпочитает один универсальный способ расслабиться и выпустить пар. Я иду в тренировочный зал, и, что было очевидно, попадаю в десятку. Бен там, но он не вымещает свой приступ злости на инвентаре, а просто ходит кругами по периметру, запустив пальцы в волосы.

– Бен? – зову я.

Он не удивлён моему приходу, поэтому даже не останавливается или не вздрагивает от неожиданности.

– Прости, – произносит он. – Не хотел испортить праздник.

– Ты ничего не испортил. Он был паршивым с самого начала. Лучше скажи, какая муха тебя укусила?

Бен шумно выдыхает. Когда он на пятках разворачивается и оказывается лицом ко мне, я вижу застывшие слёзы в его покрасневших глазах.

– Это должен был быть я, – сообщает он.

– О чём ты?

– Я должен был умереть.

Я прикусываю нижнюю губу.

– Знаю, – говорю тихо. – Нина же видела, как ты умер.

– Меня сбил твой крик, – честно отвечает Бен. – Я ведь знал, как работают эти мешочки. Пока мы добирались к вам, один из оборотней кинул его в нас, но я успел выстрелить в мешочек, пока тот был в воздухе, и он взорвался, не успевая сдетонировать и превратиться во что-то большее, чем в безобидный стальной дождь. – Бен прикрывает глаза. – Я знал и понимал, что двух решений быть не может, иначе ранит нас всех, ведь у мешочка достаточный радиус взрыва. Даже бросившихся в стороны Кали и Марселя задело бы.

– Бен…

– Я подумал, что вот он – мой шанс наконец хоть что-то исправить. Ведь мы стали заложниками всего, что происходит. Всё, что мы делаем – это миримся с изменениями, потому что любая наша попытка хоть что-то изменить приводит к новым проблемам. – Бен вздыхает. Открывает глаза. – Дед попал в больницу. Они с друзьями решили вспомнить молодость… Старая гвардия, чёрт бы их побрал! Собрались вчетвером, вооружились и пошли искать оборотней. К сожалению, нашли.

– Я не знала…

– Я никому не говорил, даже Марку. Думал, что ерунда – обойдётся, но… – Бен горько смеётся. – Я не силён в медицинский терминах, но, как мне кажется, нечто, связанное с кровоизлиянием в сердце, как бы оно ни называлось, точно является чем-то серьёзным.

– Ох, Бен.

– В тот момент, когда перед нами упал взрывной мешочек, знаешь, всё вокруг словно замерло, давая мне время. Я вспомнил деда и понял, что если он снова погибнет на моих глазах, я… И мне… Мне казалось это лучшим из возможных вариантов избавить себя от боли, которую, я точно знал, второй раз мне не пережить, но ты выкрикнула моё имя, и я отвлёкся. Буквально на секунду, но этого хватило, чтобы время возобновило свой ход, а Марья приняла мою эстафету.

– Хочешь обвинить меня в её смерти? – спрашиваю я. – Тогда тебе придётся встать в очередь, потому что…

– Два дня назад деду стало лучше, – словно не услышав, перебивает Бен. – Ему сделали операцию, и сейчас он идёт на поправку, и… Говорить так, должно быть, будет чертовски неправильно с моей стороны, но я рад, что остался жив.

– Что ж, у нас наконец появилось хоть что-то общее, – говорю я. – Я тоже рада, что мне не пришлось тебя хоронить.

Я выпала из жизни на долгие пять дней, когда потеряла Марью, которую, к сожалению, так и не успела узнать достаточно хорошо. Если бы на её месте был Бен…

Одна мысль вызывает дикий страх.

Бен поджимает губы и отводит глаза на стену слева от себя. Я знаю, что он не сделает сейчас никакого первого шага; однажды в прошлом, в веке, в котором нас быть не должно было, он уже сделал один и достаточно неуклюжий, скорее по ошибке, чем по велению сердца. Это было неправильно, и мы предпочли сделать вид, словно ничего не было, но именно та ошибка, как мне кажется, дала нам толчок к тому, что мы имеем сейчас.

Мы друзья. И я беспокоюсь о Бене не меньше, чем о Филоновых или Лие. И поэтому теперь пришла моя очередь действовать.

Молча, я протягиваю Бену руку. Он глядит на неё как на что-то, в существование чего довольно сложно поверить.

– Пойдём наверх, – говорю я. – Я… сегодня весь вечер ждала момента, чтобы кое-что сделать, и очень хочу, чтобы ты стал этому свидетелем.

– Почему? – не без интереса уточняет Бен.

– Потому что я иду дальше. И тебе стоит тоже.

***

Личности пиратов больше не находятся в секрете. Дмитрий так взбудоражен, что даже забывает наорать на меня за долгое сокрытие особо важной информации. Вместо этого он требует от меня ожидаемого, и я тут же соглашаюсь, потому что заранее подготовила себя к подобному приказу.

Кирилл будет пойман на живца. Приманкой стану я.

Разумеется, застолье сразу сворачивается. Через созданный портал я попадаю домой, где достаю из-под кровати закинутый туда в сердцах медальон – связь с Кириллом. Надеваю его на шею, берусь за кулон и посылаю короткую мысль:

“Встретимся там, где ты чуть не убил моего друга”.

Ответ не должен поступить мгновенно, но именно это, как мне кажется, я заслужила после того, что случилось из-за Кирилла.

Всё, что слышится мне на другом конце связи – глухая тишина. Однако я уверена – моё сообщение получили.

Уже через пару минут я на месте. Руины, которые когда-то представляли из себя старое здание под снос, слишком плотно въелись мне в память с того самого момента, как мы нашли среди завалов уже едва ли живого, но всё ещё борющегося Ваню, а потому создать для себя портал труда не составляет. Остальные: Бен, Марсель, Лейла, Кали и другие защитники, который Дмитрий послал мне в прикрытие, прибывают сами и прячутся по периметру, используя заклинание, отражающее свет или, если говорить, ненаучным языком, делающее их практически невидимыми.

Не полностью, но для вечерних сумерек и этого хватает.

Ждать мне приходится недолго: Кирилл появляется спустя пару минут после моего прибытия. Он выходит из-за кучи бетонного и кирпичного мусора и останавливается в паре шагов от меня.

– Думал, ты больше никогда не захочешь меня видеть, – говорит он.

Я вглядываюсь в его силуэт. Вдруг, это снова не он, а лишь иллюзия?

– И правильно делал, – отвечаю я. – Ты и носом не повёл, когда из-за тебя едва не погиб Ваня, а он, между прочим, и твоим другом был! Я больше не знаю, чего от тебя ожидать. Я в принципе больше тебя не знаю…

Кирилл пришёл с выражением расслабленности на лице, но теперь от неё не осталось и следа.

– Мы здесь не для того, чтобы вести дружеские беседы, верно? – спрашивает он.

Подходит ближе. Ещё ближе. Я напрягаюсь. Рука самопроизвольно дёргается к креплению, но останавливается, прежде чем схватиться за рукоять меча.

Кирилл сокращает всё расстояние между нами. Теперь, находясь в полуметре от него, я уверена, что передо мной не видение. Но чтобы убедиться в этом, я позволяю себе протянуть руку и коснуться его плеча.

Плоть и кровь.

Я перемещаю руку ниже, на грудь.

Бьющееся сердце.

– Я сразу понял, зачем ты меня позвала, – шепчет Кирилл. – Рано или поздно, это должно было случиться.

Его голос дрожит под конец предложения. А меня вдруг переклинивает. Разум затуманивается, кровь приливает к лицу. Вот я нормальный человек; вот у меня из-под ног уходит земля и я, срывая любые тормоза, набрасываюсь на Кирилла с кулаками.

Я бью до тех пор, пока не перестаю чувствовать боль и различать, сжаты ли ладони в кулаки. Бью до последнего хруста и до последнего противного чвякания, порождённого алой кровью и тем мясом, в которое превратилось лицо моего когда-то лучшего друга.

Я бью, но не чувствую ни облегчения, ни удовлетворения. Всё, к чему я пришла – это грязные руки и сломанные пальцы.

Я останавливаюсь. Переваливаюсь на землю рядом с Кириллом, с трудом, но всё ещё дышащим. Откидываюсь назад, складываю ноющие ладони на животе. В такой позе хоронят мертвецов, но у стражей другая учесть – концом моего пути станет жаркая печь в крематории. Затем, если повезёт и нам удастся выиграть войну и восстановить городскую защиту, мой прах окажется одной из охраняющих жителей сил.

– Почему ты не остановил меня? – спрашиваю я.

На черничном небе полно звёзд, которые знающий с лёгкостью соединит в созвездия, но мне без труда удаётся найти лишь жалкий ковш. Я вспоминаю о том, что однажды вычитала в интернете: люди состоят из звёздной пыли и не существовали бы вовсе, если бы звёзды не взрывались.

Звёзды умерли однажды, чтобы такие, как я бродили по земле и творили великие дела – ведь только этим можно оправдать чью-либо смерть.

– Я заслужил это, – хрипит Кирилл в ответ.

Впервые за долгое время я не пытаюсь приложить ни грамма усилий, чтобы облегчить чью-то боль. Я согласна с Кириллом, и именно поэтому я сейчас здесь.

Думаю, звёзды посчитали бы своё убийство бессмысленной тратой энергии космоса, если бы узнали, как бестолково я распоряжаюсь подаренным ими шансом.

Я слышу голоса защитников. Они покидают свои точки и бегут к нам. Кто-то из них зачитывает Кириллу его права, кто-то поднимает его на ноги. Я не смотрю, но слышу, как он стонет от боли и как шелестят его одежды, когда он оказывается в вертикальном положении.

Перекрывая мне вид на небо, надо мной возникает лицо Бена.

– Слав, ты как, в порядке?

Что вообще есть порядок теперь, когда я пересекла точку невозврата?

Я не чувствую за собой тяжёлого чувства вины, связанного с предательством. Я сделала то, что стоило сделать уже давно, ещё в то время, когда на моём месте была другая Слава. Другая – не значит менее умная, и потому не догадавшаяся принять такое решение. Другая – потому что всё ещё верящая в то, что её друг детства образумится и сдастся сам.

Кирилл… Он мог хотя бы попытаться бежать, но он не стал, позволяя мне избить себя до полусмерти.

Он знает, что я поступила правильно. Я знаю, что перегнула палку.

Но смысл уже не в этом, а в том, что игры кончились. Пора платить по счетам.

Точка кипения. Глава 3

Я гляжу на один из листов протокола допроса – на список из пятидесяти четырёх пунктов, – и не могу поверить собственным глазам. Всё было записано быстро, под диктовку, но у писавшего такой аккуратный почерк, что у меня ни разу не возникает потребности перечитать слово или предложение заново, чтобы понять смысл.

Кирилл сознался в пятидесяти четырёх преступлениях. Всё: от мелкого хулиганства и до хладнокровного убийства. Каждый пункт расписан в два-три предложения, но, я уверена, на допросе, на который меня не пустили, было озвучено гораздо больше подробностей.

Разве что кроме той, что содеянное стоит делить на четверых пиратов, а не скидывать всё на самоотречённого лидера.

– Его, должно быть, казнят, – говорит Даня.

Он стоит за моей спиной, пока я сижу за столом перед чёртовым списком и буквально держусь за голову, раз за разом вчитываясь в строчки.

– Должно быть? – громко восклицает Ваня. Хорошо, что сейчас поздний вечер, и в лаборатории кроме нас только задремавший на подоконнике хранитель, которого я не знаю. На короткие секунды, когда мы замолкаем, можно различить его сопение. – Я удивлён, что этого до сих пор не сделали. Лидер самых разыскиваемых преступников последней пары лет наконец пойман!

– Интересно, а со мной что сделают? – Я морщу нос, отодвигая список от себя. – Я непозволительно долго хранила тайну о том, что Кирилл жив, и он – главный террорист в Дуброве. Самый плохой парень, только куртки, покрытой кровью, и авиаторов на носу не хватает.

– Всё тебе шуточки?

Ваня словно на грани. Последние пару минут то и делает, что меряет комнату широкими шагами.

– А что остаётся?

– Ну, мы с Даней, например, можем обидеться на тебя, – отвечает он, останавливаясь. Разводит руками. – Теории у неё, значит, о том, что пираты – прислужники королевы, так как один из них точно фейри! Теории! Нет, это ж надо так складно врать и даже не краснеть! – Ваня коротко хохочет. Хранитель на подоконнике вздрагивает, но не просыпается. – Подумай только, скольких трагедий удалось бы избежать, если бы ты во всём созналась раньше!

– Я не могла, – тихо произношу я. – Я думала…

Слова никак не складываются в предложения. О чём я думала, на самом-то деле? Кого хотела оградить от неприятностей? Кирилла? Или саму себя, когда впервые осознала, что уже поздно, и даже если я решусь выложить всю правду, на меня упрёков посыпется не меньше?

Боялась ли я потерять своё место в команде? Или доверие со стороны друзей и Дмитрия?

– Ты думала, что он изменится, – утвердительно произносит Даня. – Будь ты на месте Кирилла, а я – на твоём, я бы поступил так же.

– Спасибо, – благодарно произношу я.

– А я вот что-то не понял, – произносит Ваня.

Даже не представляю, с каким трудом ему удалось заставить себя произнести нечто подобное.

– Кирилл был Славиным лучшим другом и, видимо, так им и остался, – Даня дёргает плечом. – Разве ты не пытался бы защитить своего друга и не хранил бы надежду на то, что он вернётся на добрую сторону? – Даня ждёт ответа от брата буквально секунду, а затем сразу добавляет: – Смысл в том, что когда дело касается наших близких, мы перестаём быть объективными.

– Ладно, – медленно протягивает Ваня. – И не потому, что не хочу, чтобы вы подумали, мол, я бы за вас двоих глупостей каких-нибудь не сделал, а потому, что в этом есть смысл.

Ваня подходит ближе к нам с Даней. Несколько раз хлопает брата по груди. Затем смотрит на меня.

– А ты-то в порядке будешь, – говорит Ваня. – Дмитрий разберётся.

– Он не всемогущ, – произношу я.

– Но он определённо что-нибудь придумает, чтобы прикрыть свою дочь.

– Не думаю, что отец и правда захочет этого. Я столько всего натворила. Это наверняка подпортило его репутацию как директора.

– Что ж, – Ваня скрещивает руки на груди. – Тогда ему придётся иметь дело с сопротивлением в нашем лице.

– Серьёзно? – переспрашиваю я. Даже со стула встаю от удивления.

– Когда дело касается наших близких, мы перестаём быть объективными, – повторяет Даня, хмыкая.

Я коротко киваю. Каждый из близнецов повторяет это движение за мной словно по инерции. Так Ваня говорит, что что-нибудь придумает, Даня – что поддержит нас, а я – что безоговорочно им доверяю.

“Когда дело касается наших близких, мы перестаём быть объективными”.

– Вета, – вспоминаю я. – Кто такая Вета?

Даня с Ваней переглядываются.

– Её нет в мире, откуда вы родом? – уточняет Ваня.

Я неуверенно качаю головой. Столько не пыталась, мне так и не удалось выискать в воспоминаниях девочку с рыжими волосами и Кирилловым лицом.

– Это младшая сестра Кирилла, – отвечает Даня. – Она пропала вместе с родителями после трагедии.

– Которой не случилось, – поправляет Ваня.

Младшая сестра – вполне себе веский повод остаться в подчинении королевы вместо того, чтобы стать бунтарём и пуститься в бега.

– А почему ты спрашиваешь? – Даня легко встряхивает меня за плечо.

– Кажется, после казни родителей королева решила оставить детей при себе. И того, кто постарше, заставила работать на себя под предлогом защиты той, кто младше.

– Это реальная информация или попытка оправдать Кирилла? – уточняет Ваня.

– Первое, – уверенно заявляю я.

– Кто тебе сказал? Сам Кирилл?

– Нет. Тот, кому он небезразличен как и мне… когда-то был. Ещё один пират, Север. Точнее, он не сказал, а навёл меня на эту мысль, и теперь, когда я знаю, что у Кирилла есть сестра, это кажется мне разумным.

– Погоди, – Ваня предупреждающе поднимает ладонь. – Ты знаешь ещё одного пирата и не докладываешь Дмитрию об этом? Он будет в ярости, когда узнает!

– Если , – подчёркиваю я. – Если узнает. А я ему сообщать не собираюсь, и, надеюсь, вы тоже.

– Почему?

– Потому что Север и остальные пираты – забота Кирилла. Он у них главный, а ещё он их друг и он не сдал никого из них, когда давал чистосердечное признание. – Я протягиваю руку и беру со стола список. – Посмотрите. Пятьдесят четыре пункта, и ни в одном не указано, что у него были сообщники, хотя каждый в штабе знает, что пиратов явно больше одного. – Под расширившиеся от ужаса глаза Дани я сминаю лист, превращая его в жёваный клочок бумаги. – Мы не вправе сдавать кого-либо ещё хотя бы по этическим соображениям.

– Поговорим об этике после того, как из пятидесяти четырёх пунктов больше половины – это убийства?

Спрашивает не Ваня и не Даня. Дмитрий, замерший в дверном проёме. Я бегло оглядываю его и замечаю тёмные пятна на рукаве его светло-синей рубашки. У меня сворачивается желудок, когда я понимаю, что это кровь.

Но кулаки Дмитрия целы. Разумеется, он не будет применять насилие, потому что он хранитель, а также директор. Это – не его компетенция. Зато защитник может. И я точно помню, что когда я привела Кирилла в штаб, именно Антон вместе с Дмитрием увели его вниз, на этаж с камерами предварительного заключения, куда после спустился и Даня, который и вёл протокол допроса.

– Если тебе есть, что сказать, Слава, то лучше сделай это сейчас, пока не стало поздно, – произносит Дмитрий. – Снова, – выдержав небольшую паузу, добавляет он.

– Мне нужно идти, – говорю я, игнорируя его слова.

Бросаю скомканный лист на стол, кивком прощаюсь с близнецами. Подхожу к выходу, но Дмитрий не даёт мне пройти.

– Ты уверена? – спрашивает он так, словно от моего ответа сейчас зависит моя собственная жизнь.

– Да, – твёрдо отвечаю я.

Пожевав губами, Дмитрий всё-таки отходит в сторону. Проходя мимо, я нарочито сильно задеваю его плечом.

***

Оказавшись на этаже с камерами, я теряюсь, пытаясь выискать среди синего неонового света и полумрака теней знакомое лицо. В итоге оно, это лицо, находит меня само: когда я уже прохожу мимо его камеры, Кирилл окликает меня. Подойти совсем близко к решётке ему не позволяет то, из чего она сделана – железо, а, если быть точнее, то, какое влияние оно оказывает на фейри. Поэтому Кирилл продолжает топтаться в паре шагов от неё, даже когда я подхожу ближе.

– Привет, – произносит Кирилл.

Он должен был исцелиться. За то время, что прошло между его избиением мной и этим самым мгновеньем, от его ран на лице должны были остаться лишь едва заметные следы, но вместо этого я вижу разбитые губы и сломанный нос, опухшие от кровоподтёков глаза, ссадины на щеках.

Не всё это – моих рук дело.

– Клеймо преступника, – Кирилл всё-таки подходит ближе. Осторожно просовывает левую руку между прутьев. На бледной коже внешней стороны ладони хорошо различимы чёрные полосы штрихового кода. – Не позволяет моей магии исцелить меня.

Пальцы протянутой мне ладони дрожат. Даже не трогая их, я ощущаю исходящий от кожи неестественный холод. Раны и блокировка магии убивают Кирилла.

– Тебя били?

– В смысле, кто-то кроме тебя? – Кирилл ухмыляется. – Вместе с твоим отцом был высокий широкоплечий блондин. Пару раз он врезал мне за то, что я не ответил на заданные вопросы. – Кирилл касается кончиком языка уголка губ. – Знаешь, всё же не так больно, как получить от твоих рук.

Я делаю вид, что не расслышала. Кирилл, конечно, едва ли преследует цель воззвать к моей совести, но давать ему повод хоть на мгновение уловить на моём лице тень сожаления о содеянном – то, на что я пойти не могу.

– Север приходил ко мне и просил помощи, – сообщаю я.

Кирилл настолько удивлён моим словам, что даже забывает об осторожности и, возвращая свою руку обратно, задевает прутья. Шипит от боли, а до меня доноситсянеприятный запах жареного мяса.

– Что он тебе говорил? – шёпотом спрашивает Кирилл.

Он хватается за своё обожжённое запястье и растирает его. Я хочу сказать, что так он делает только хуже, но вместо этого произношу:

– Говорил, что ты слепо ведёшься на любое слово королевы. Ему нужны были причины, и он думал, что найдёт их у меня, потому что когда-то давно мы были лучшими друзьями.

Кирилл облизывает пересохшие губы.

– Были, – повторяет он.

– Были, – подтверждаю я.

– И что ты ему сказала?

– Чтобы он спросил тебя о Вете.

Как только с моих губ срывается это имя, Кирилл напрягается всем телом. Будь он струной, лопнул бы со звоном, разлетающимся по полупустым коридорам.

– Он не спрашивал, – отвечает Кирилл. – Но теперь, по крайней мере, я понимаю, почему он всё время был так глубоко погружён в свои мысли. – Кирилл опускает голову вниз и смотрит на свои ноги. – Значит, я здесь, потому что ты решила принять его просьбу и помочь мне?

– Всё немного вышло из-под контроля, – честно признаюсь я. – К тому же, я подумала, что если стражи и пираты объединятся, у нас будет больше шансов противостоять оборотням.

– Рося, – на выдохе произносит Кирилл, и меня вдруг отбрасывает куда-то в воспоминания, которые больше напоминают игру воображения, потому что я не могу почувствовать их присутствие в своей жизни, но совершенно точно вижу их так, словно это было вчера: Кирилл также зовёт меня по имени, но при этом протягивает что-то блестящее на длинной цепочке. Я принимаю подарок, а затем беру Кирилла за руку, переплетая наши пальцы.

Нам кажется, словно мы повелеваем этим миром. Тёплый ветер забирается под футболку и ерошит мои коротко стриженные волосы. Мы стоим на самом краю крыши, но я не чувствую страха, потому что знаю, что не могу позволить себе бояться. К тому же, со мной рядом мой самый лучший на свете друг…

– Ты правда могла подумать, что это сработает? Пираты и стражи – вместе против общей угрозы?

Я фокусирую взгляд на реальном Кирилле, стоящем передо мной. Его окровавленное лицо и взгляд побитой собственным хозяином собаки действует на меня как укол адреналина прямо в сердце.

Проходит ещё секунда, и я наконец осознаю, что на самом деле натворила.

– Тебя казнят, – произношу я то, что ранее сказал мне Даня.

Кирилла мои слова никак не трогают. Сначала мне кажется, что он не расслышал, но потом я понимаю, что он просто понял это гораздо раньше меня и уже успел смириться.

– Мне не впервой придётся умирать, – говорит Кирилл с улыбкой. – Но, полагаю, в этот раз точно в последний.

Он произносит это так спокойно и умиротворённо, что непроизвольно это передаётся и мне. И каким бы диким это не могло бы показаться со стороны, но я расслабленно опускаюсь на пол, придерживаясь за прутья решётки, и усаживаюсь, скрестив ноги перед собой напротив Кирилла, когда понимаю, что больше не могу стоять.

– Ты в порядке? – спрашивает Кирилл.

– Да, – отвечаю я. – Да, я… в порядке, что… немного странно.

Кирилл внимательно следит за мной. В коридорах повисает тишина, к которой я прислушиваюсь. Единственное, чем она прерывается – это лёгкое жужжание ламп.

Спустя ещё некоторое время, проведённое в молчании, Кирилл повторяет мою позу, опускаясь на пол с трудом и попытками скрыть боль за поджатыми губами.

– Когда меня не станет, тебе придётся образумить Севера и девочек, – говорит Кирилл, усаживаясь. – Я не хочу, чтобы кто-то из них стал одержим местью.

– И как же мне это сделать?

– Не знаю, – Кирилл пожимает плечами. Его взгляд скользит по мне и останавливается на медальоне, который я ранее повесила на шею, чтобы с ним связаться.

Кирилл роется под рубашкой и достаёт на свет свой медальон.

– Я оставлю сообщение, – говорит он. – Моим словам они поверят.

Лифт работает бесшумно, поэтому чужое присутствие я распознаю лишь по глухим звукам чьих-то грузных шагов.

– Я знал, что найду тебя здесь, – говорит Бен, подходя ближе.

Они с Кириллом несколько долгих секунд неотрывно смотрят друг на друга. Понятия не имею, что они означают для каждого из парней, но Кирилл вдруг серьёзнеет и поднимается на ноги.

– Что-то случилось? – спрашиваю я, глядя на Бена снизу вверх.

– Дмитрий пытается выйти на связь с королевой Зимнего двора, но все каналы связи заблокированы. Вокруг Дуброва мало того, что не осталось защиты, так ещё и образовалось что-то вроде вакуума, не пропускающего ничего через себя. Евгений считает, это реакция призмы на заклинание, обращённое для её разрушения.

– И?

– После захвата особо опасного преступника у представительства его вида есть двенадцать часов на то, чтобы связаться со стражами и предоставить достаточно оснований для передачи его в родные края для совершения местного правосудия. В случае, если никто на связь не выходит, у стражей появляются права совершить суд на своих основаниях.

– Королева на связь не вышла бы, даже если бы у неё была такая возможность, – спокойно заверяет Кирилл. – Пираты – её пешки. Она пустит нас в расход, не задумываясь, если понадобиться прикрыть путь к ней или провернуть обманный манёвр.

– Ты Дмитрию об этом сказал? – спрашиваю я.

Кирилл отрицательно качает головой.

– Нет. Я и так слишком многое вам рассказал, подвергнув риску шанс Веты на жизнь.

– На службу королеве, – поправляю я. – Она всё равно не отпустит её на свободу.

– И пусть. Главное, что сестрица будет жить.

Я снова слышу шаги. В этот раз к нам направляются несколько пар ног.

– Пошли, – Бен хватает меня за воротник кофты и дёргает вверх, не давая сообразить. Всё, что остаётся – подняться, чтобы в итоге не быть задушенной. – Быстро! Если Дмитрий нас увидит, нам крышка!

Я успеваю бросить в сторону Кирилла последний взгляд и даже непроизвольно протянуть руку, как бы говоря то, что вслух произнести не позволила мораль:

“Я всё ещё забочусь о тебе и всегда буду”.

А потом Бен утягивает меня за поворот, и мы покидаем этаж с преступниками через другой ход, которым раньше я никогда не пользовалась.

Этот путь уводит нас на улицу, где мы с Беном становимся свидетелями первого в этом году снегопада.

***

– Три буквы, – говорит Бен.

Он не единственный, кого я попросила отложить отдых и составить мне компанию, но при этом, что, собственно, ожидаемо, самый громкий из двух. И больше всех возмущается.

– С, О и Н, – произнося каждую, Бен оттопыривает пальцы, при этом продолжая держаться остальными за руль. – Сон, Романова. Ты вообще знаешь, что это такое?

– Знаю, – спокойно сообщаю я.

Моё место – справа от водителя. На заднем сиденье, забравшись на него с ногами и прямо в грязных ботинках, восседает Лиза, которой понадобятся секунды и никакого оружия, чтобы, в случае чего, вступить в сражение. Поэтому-то я и взяла её с нами.

– Раз уж вы потащили меня посреди ночи непонятно куда и непонятно зачем, могу я вклиниться в ваш бессмысленный разговор и задать вопрос? – спрашивает Лиза, наклоняясь вперёд.

– Конечно! – облегчённо выдыхаю я.

Она идёт на контакт – это хорошо. Она хоть немного разрядит обстановку, отвлекая меня от теоретической перепалки с Беном – это ещё лучше.

– У Артура есть девушка?

Бен давит по тормозам, отчего меня, не пристёгнутую, бросает вперёд на приборную панель. Лизе, чтобы удержаться на месте, приходится выпустить когти и вцепиться ими в края наших с Беном сидений.

– Кто тебе права выдавал? – кричит Лиза.

Вместе со словами с её губ срывается рычание, и, я могу поклясться, в её голубых глазах сейчас столько злобы, что перегнуться и оторвать Бену голову для неё было бы делом мало того, что плёвым, так ещё и не лишённым удовольствия.

– Зачем тебе знать, есть ли кто у Артура? – спрашиваю я, когда выравниваюсь и снова могу дышать после удара грудью о бардачок.

– Надо, – отвечает Лиза. – Тебе-то что?

– А то, что Слава – его сестра, – вклинивается Бен.

Его взгляд скользит по дырам на сиденьях, оставшихся после когтей Лизы. Я уже представляю, как он мне всю следующую вечность это припоминает. А ещё наверняка заставит заплатить за испорченную мебель из своего кармана.

– О, – выдыхает Лиза и замолкает. Выпячивает подбородок, пока разглядывает меня через зеркало заднего вида. – Неловко вышло.

– Ага, – соглашаюсь я.

– И всё-таки свой вопрос я отменять не собираюсь.

– А что насчёт Рэма?

– Кого?

– Рэма. Тёмненький крепкий парень… Бариста из кафе.

– Тот, который меня сковородой ударил? – Лиза касается затылка. И хотя наверняка рана давно уже зажила, она морщится как от боли. – Он мне не нравится.

– А зря, – напираю я. – Он добрый очень. И весёлый. Мне кажется, если тебе…

– Слава, – перебивает меня Бен. – Давай-ка выйдем.

– Мы и так встали посреди проезжей части, ты предлагаешь ещё и диалоги снаружи вести? – Я указываю пальцем на одну из кнопок. – Ты даже не включил аварийку.

Бен с остервенением жмёт на нужную кнопку, а затем кивком указывает мне на дверь. Делать нечего. Зная Бена, он не оставит меня, пока я не сделаю так, как он хочет. Поэтому приходится накинуть куртку, которая до этого лежала на коленях, на плечи и выскользнуть на улицу.

– Ну? – спрашиваю я, плотнее укутываясь в куртку.

Снег ни на минуту не прекращал падать. Всё вокруг уже успело покрыться тонким слоем белых хлопьев.

Бен обходит автомобиль и оказывается передо мной.

– Баранки гну. Думала, я не пойму, что ты тут устроила?

– Что?

– Собираешься свести всех по принципу: “В первый раз прокатило, значит, и во второй сработает”?

– Но Рэм и Лиза…

– Если ты вдруг забыла, родители первого были категорически против их союза. Сейчас же Рэму и Лизе друг до друга параллельно. Оно и к лучшему, не кажется тебе?

– Нет.

– Ну да, совсем забыл, что твоё мнение у нас – единственно верное.

– Чего ты взъелся на меня?

– А того, что ты сама говорила – мы двигаемся дальше! – выпаливает Бен слишком эмоционально. – К тому же, как и со смертью, в подобных делах тоже есть практика: суждено – значит, сбудется.

– В подобных делах? – переспрашиваю я.

Бен кривит губы.

– Не заставляй меня произносить вслух слово “любовь”.

– Ты только что это сделал, – замечаю я с улыбкой.

А затем, пока Бен снова принимается меня отчитывать, всё моё внимание приковывают к себе фары приближающегося автомобиля.

– Ладно, Бен, – я резко обрываю его на полуслове. – Поехали. Я тебя услышала.

Я не хочу звучать беспокойно, но, вероятно, так и выходит, потому что Бен не спорит и лишь чуть выходя вперёд, перехватывает направление моего взгляда.

Встречная машина, оказываясь совсем близко к нам, сворачивает на обочину. Бенова рука дёргается к кобуре, висящей под курткой. Я прищуриваюсь в попытке разглядеть водителя, но за белой пеленой снегопада едва ли могу различить даже силуэт.

К счастью, выжидать не приходится. Водитель покидает свой автомобиль. Длинная фигура, запахнутая в плащ. Курчавые чёрные волосы. И, мне кажется, я уже слышу её голос, когда она произносит, подходя ближе:

– Машина заглохла, детишки?

– Что вы здесь делаете? – спрашиваю я.

Эдзе оглядывает наш внедорожник и, – особо пристально, – Лизу, оставшуюся внутри.

– Здесь – очень призрачное понятие, – протягивает Эдзе, выпрямляясь. – Тебе следует уточнить, где: в городе, на дороге, в этом мире, в этом времени, в этой вселенной…

– А-а-а! – вскрикивает Бен, затыкая уши ладонями. – Заткнитесь!

– И тебе доброй ночи, – довольно улыбается Эдзе.

– Что вы делаете на улице посреди ночи? – повторяю я, корректируя вопрос.

– На другом конце города есть круглосуточная кафешка, где подают отвратного вида и нулевой пищевой ценности двойной бургер с говяжьей котлетой. – Эдзе делает паузу. – Так как у меня впереди целая вечность, чтобы сжечь эту тысячу калорий, я могу позволить себе ночные перекусы.

– Ясно, – протягиваю я. Эдзе никогда не перестанет удивлять меня. – Тогда нам придётся составить вам компанию, потому что мы направлялись именно к вам.

– Вот чёрт, – разочаровано произносит Эдзе. – Как же так выходит, что я всё время попадаю не в то место и не в том времени?

– Не знаю. Но иногда мне кажется, что вы только прикидываетесь незнающим.

Эдзе ведёт бровью.

– Благодарю за комплимент. Ладно. Я слишком голоден, чтобы продолжать этот прекрасный дорожный разговор, к тому же у меня на хвосте последние пару километров сидел жёлтый седан, поэтому давайте-ка поторопимся.

Эдзе хлопает в ладони, подгоняя нас вернуться внутрь внедорожника. Вместе с этим он возвращается в свой автомобиль и почти сразу срывается с места, показывая нам дорогу.

Бен разворачивает внедорожник на пустой дороге, совсем позабыв про любые правила.

– Куда мы направляемся? – интересуется Лиза.

– На поздний ужин с дьяволом, – ворчит Бен.

– Отлично! Я как раз проголодалась.

Бен продолжает что-то бубнить себе под нос. Наш короткий разговор на дороге явно не проходит бесследно, правда я всё ещё не понимаю, почему его могла так взбесить эта ситуация. Я делаю вид, словно поведение Бена совершенно меня не беспокоит, хотя не могу перестать искать ему объяснение даже тогда, когда мы прибываем на пункт назначения, и Бен останавливает машину точно позади машины Эдзе, едва не въезжая тому в багажник.

– Осторожней, – предупреждающе произношу я.

Бен игнорирует это. Выключает двигатель и покидает салон, ничего не сказав ни мне, ни Лизе.

– У этого парня проблемы с контролем своих эмоций, – говорит Лиза тоном врача, ставящего диагноз умирающему пациенту. – Я тебе это как оборотень говорю.

– Знаю, – обречённо вздыхаю я. – А у кого нынче нет таких проблем?

***

Уже в кафе, которым на деле оказывается обычная придорожная забегаловка, где не то, что бы есть, даже в туалет ходить опасно, Эдзе, как и говорил, заказывает себе премерзкого вида бургер, разваливающийся прямо на тарелке. Под наши взгляды, полные отвращения, он сдабривает блюдо кетчупом и горчицей и принимается поедать его с нескрываемым удовольствием.

– Это отвратительно, – заявляет Бен, сидящий по мою левую руку. – Настолько, что мне тоже захотелось попробовать.

Он подзывает рыжеволосую официантку, делает заказ. Та записывает его и ещё раз спрашивает у нас с Лизой, не решили ли мы тоже изменить свой категоричный отказ.

– Несмотря на то, что я страшно проголодалась, умирать так рано я не планирую, – отрезает Лиза, откидываясь на спинку сиденья. – Поэтому нет.

– А мне бы кофе, – сдаюсь я. – И что-нибудь из десертов.

– Есть яблочный штрудель, рогалик с маком и шоколадное овсяное печенье, – отчеканивает официантка, не сводя с меня пристального взгляда.

– Давайте рогалик.

– Не советую, он на витрине уже вторую неделю лежит.

– Тогда штрудель?

– У нас плохо работает духовка, штрудель будет холодным.

– Печенье?

– Отличный выбор. Скоро принесу.

Официантка уходит к раздаче, успевая по дороге перехватить ещё пару заказов от таких же неспящих полуночников, как мы. Я съезжаю по скрипучему кожаному сиденью.

– Прекрасное кафе, – иронично подмечаю я.

Эдзе кивает, не отрываясь от поедания бургера.

– Так, а вы, значит, о чём-то хотели поговорить, верно? – говорит он, прикрывая рот.

– Не догадываетесь, о чём? – уточняю я.

Эдзе на секунду замирает, так и не облизав большой палец от следов кетчупа.

– Вероятно, это не модные советы, и, на что я очень надеюсь, не вопрос о ваших взрослеющих молодых организмах. У меня слишком много детей для того, кто может дать хороший совет по поводу контрацепции.

Я накрываю лицо ладонями. Как никогда раньше, идея попросить помощи у Эдзе кажется мне глупейшим поступком.

– Мы хотели узнать у вас, что вы знаете о гнори и перитонах, – говорит Бен, приходя мне на помощь.

Когда я снова гляжу на Эдзе, то вижу, что он умудрился запачкать манжет в горчице.

– Не то, чтобы кроме вас у нас нет никакого иного источника информации, но…

– Но все мы знаем, что из ныне существующих и из тех, кто вас, стражей, не ненавидит всеми фибрами своей души, именно я – кладезь мудрости, – заканчивает за меня Эдзе.

К счастью, официантка приносит мой кофе. Я сразу хватаюсь за кружку, которая оказывается нереально горячей, и, несмотря на дискомфорт, делаю несколько глотков залпом. Горло и язык горят, но зато я отвлекаюсь от мысли плюнуть на всё и вернуться в штаб.

Тем временем, Бену принесли его бургер, выглядящий, как мне кажется, даже ещё хуже, чем тот, что на тарелке у Эдзе. Поэтому пока Бен увлекается едой, а Лиза, как единственная из нас, кто совсем не заинтересован в беседе, сидит молча и складывает из салфеток и зубочисток какие-то непонятные фигуры, я снова остаюсь единственной, кто может вести переговоры.

Чёрт. Нужно было прихватить с собой кого-нибудь из миротворцев.

Я открываю рот, чтобы совершить ещё одну попытку поговорить, когда Эдзе вдруг перебивает меня:

– Гнори – колонизаторы, – Эдзе перестаёт жевать. С выражением удовлетворения на лице, он отодвигает от себя остатки еды и берётся за стакан с газировкой. – Им всё равно, в какой мир они попали и что за существа его населяют. Сам факт захвата территорий и их опустошение – вот единственная преследуемся ими цель.

– А перитоны? – сразу спрашиваю я, пока Эдзе не решил, что с него болтовни хватит.

– Домашние питомцы, не более того, – Эдзе зубами прикусывает трубочку, прежде чем вытянуть из неё газировку, и это кажется мне странной привычкой. – Представь, если бы вы, люди, вместо кошки держали дома, скажем, африканского буйвола.

Я задумываюсь над услышанным, пытаясь сопоставить слова Эдзе с тем, что я видела собственными глазами. Значит, эти ужасающие существа находятся в подчинении у других, не менее ужасающих.

– Что ещё вы знаете? – спрашиваю я.

– Гнори используют нечто вроде гипноза, чтобы парализовать свою жертву. Они заставляют свою цель остановиться, и даже секундной паузы хватает, чтобы в игру вошли перитоны, пикирующие на бедолагу и поражающие его своими рогами. Затем – делёжка добычи: гнори достаётся кровь, а перитонам – обескровленное тело. – Эдзе принюхивается к содержимому своего стакана. – Точнее, сердце и мозг. Они предпочитают именно эти деликатесы.

Поэтому, как говорил Влас, гнори называют собирателями душ, а перитонов – их вместилищами!

Эдзе брезгливо оглядывает сидящего напротив него Бена, хотя ещё буквально несколько мгновений назад он сам сидел и поедал бургер именно с таким же выражением на лице.

– Тебя, что, лет сто не кормили? – спрашивает Эдзе, морщась. – Не боишься заработать несварение, так набрасываясь на еду?

Бен не утруждает себя ответом, продолжая жевать. Эдзе вновь переключается на меня.

– Зачем ты таскаешь его с собой, если больше пользы принёс бы даже глухонемой калека?

– Я не буду отвечать на этот вопрос, – спокойно произношу я. – Лучше скажите, как нам остановить гнори и перитонов?

– Никак, – Эдзе качает головой.

– Неужели, нет способа убить их?

– Почему? Конечно, есть. Только тебе стоит определиться: ты хочешь остановить их или уничтожить? Есть разница, дорогуша.

За помощью я обращаюсь сначала к Бену, глядя на него несколько долгих секунд, затем к Лизе. Вторая реагирует быстрее:

– Насколько они вообще опасны? – спрашивает она. – В смысле, на фоне всего происходящего. Ведь ещё и война с оборотнями в самом разгаре!

– Гнори и перитоны не будут принимать ничью сторону в этом противостоянии – это я вам с уверенностью заявляю. Им есть дело только до себе подобных и до своих желудков.

– Мило, – Лиза кивает головой. – Тогда предлагаю уничтожить их.

– Я согласен, – подаёт голос Бен. – В конце концов, они-то не собираются нас жалеть.

– Убить перитона легко, – сообщает Эдзе. – Достаточно ранить его в оба сердца.

– Оба?

– Да, их у них два. Если визуально разделить их грудь на три части, то между первой и второй и между второй и третьей и будут находиться сердца.

– Ясно, – протягиваю я. Бен рядом со мной достаёт телефон и что-то быстро печатает. – А что с гнори?

– Те уязвимы лишь во время кормёжки. В любое другое время вы можете выпустить в них хоть всю обойму – пули превратятся в прах, едва только коснутся их кожи.

– А что насчёт этого? – Лиза раскрывает кулак, растопыривая пальцы. На их концах красуются когти.

– Я бы не советовал, – Эдзе совсем не восхищён силой Лизы. – Потому что эффект одинаковый и для ножей, и для пуль, и для когтей.

Эдзе говорит о гнори, и что-то меняется в тоне его голоса. Мне кажется, это не первая его с ними встреча. То, как он рассказывает о них, говорит о более близком контакте, чем можно подумать.

– Когда-то ранее вы уже имели с ними дело? – спрашиваю я осторожно.

Но Эдзе, вопреки моим ожиданиям, не воспринимает слова в штыки.

– Да, – спокойно подтверждает он. – До твоей мамы, до Огненных земель, до Христофа – задолго до всего этого я жил в мире, который целый месяц умирал на моих глазах после пришествия перитонов и гнори.

Мне бы пожалеть Эдзе, потому что эта история скрывает в себе явно больше душещипательных подробностей, возможно, изменивших его навсегда и сделавших его тем, кто он есть, но в моей голове не перестают звучать конкретная часть сказанных Эдзе слова.

– Не совсем поняла, – говорю я. – Что значит “до моей мамы”?

Глаза Эдзе округляются. Понимая, что именно он сказал, тот быстро щёлкает пальцами, подзывая официантку.

– Мне пора, – бросает Эдзе.

Достаёт из кармана плаща деньги, причём по количеству и номиналу явно больше, чем нужно. Выходит из-за стола и бегом пускается на выход.

Я – за ним.

– Эдзе, стойте! Что значит “до моей мамы”?

На улице я оказываюсь на мгновение позже ведьмака, но и этого хватает, чтобы Эдзе и след простыл. А мой вопрос так и повисает на пустынной парковке быстро гаснущим эхом.

***

По возвращению в штаб, мы расходимся по комнатам. Время – почти четыре часа утра. Парни спят, поэтому я заранее раздеваюсь до нижнего белья ещё в коридоре, а когда прохожу в комнату, не включаю свет и передвигаюсь лишь благодаря тусклому лунному свету, льющемуся из не зашторенного окна.

Моё место – матрас рядом со спальным мешком Артура. Я внезапно понимаю, как сильно устала, и всё, на что меня хватает – это рухнуть в подушку лицом. Мне хватит и секунды, чтобы задремать, но я слышу, как кто-то рядом начинает ворочаться, и готовлюсь к вопросам.

– Где ты была? – шёпотом спрашивает Артур.

– Как обычно, искала информацию, – отвечаю я. – Я что-то пропустила?

– Не совсем. – Когда я переворачиваюсь на спину, вижу, что Артур смотрит на меня. В лунном свете его глаза блестят серебром. – Принято решение насчёт Кирилла.

– И?

– Завтра его казнят.

Новость ожидаема, и всё же когда Артур произносит это, я чувствую боль в животе, как от прямого удара.

– Как это произойдёт? – спрашиваю, справившись с эмоциями.

– Как обычно – смертельная инъекция.

По крайней мере, это гуманно. И гораздо лучше, чем картины, которые лезли мне в голову, вроде повешения или сжигания заживо.

– Ты в порядке?

Спальный мешок шелестит, когда Артур достаёт наружу свою руку и, протягивая её в сторону, кладёт ладонь на одну из моих, которые я сложила на животе.

“Порядка больше не существует”, – думаю я.

– Ты знаешь, что может связывать маму и Миллуони?

– Миллуони? Того ведьмака, с которым ты заключила сделку, чтобы спасти Нину?

– Ага.

– Понятия не имею.

– Вот и я тоже. Но сегодня он случайно прокололся, дав мне понять, что там что-то есть.

– Интересно, – Артур хмыкает. – Спросим у неё?

– Думаю, если бы это было что-то важное, она бы нам рассказала. Она или… отец.

– А что, если он не знает?

– Чёрт, – протягиваю я, хмыкая. – Об этом я не подумала.

Артур слегка дёргает пальцами, словно набивая какую-то мелодию, а затем убирает руку обратно в спальник.

– Завтра будет трудный день, – говорит Артур. – Хочу, чтобы ты знала, что если тебе понадобится поддержка, необязательно идти к дяде Вале. У тебя есть я.

Упоминание Валентина заставляет меня занервничать. Откуда Артур узнал об этом, если я никому не говорила? Неужели, сам Валентин рассказал? Но как же тайна встречи пациента и врача? Или же, скрыв под покрывалом дружеской беседы всё, о чём мы говорили, он решил, что это и не секрет вовсе?

– Причём тут дядя Валя? – спрашиваю я.

– Видел, как вы с ним вместе выходили из кабинета. Догадаться было не сложно, сопоставив всё происходящее.

– Это не то, о чём ты думаешь, – я начинаю оправдываться, но понимаю, что это не приведёт ни к чему, кроме ещё более нелепых домыслов.

– Я и не думаю. Просто… не забывай обо мне, ладно?

– Ладно, – соглашаюсь я. А затем решаю, что будет правильным добавить ещё кое-что и говорю: – Извини.

– Спокойной ночи, Слав, – произносит Артур, игнорируя мои слова. – И ещё раз с днём рождения.

Я хмурюсь. День рождения. Сорванное мной же застолье сначала превратилось в разборки и поимку преступника, а потом и вовсе кануло в небытие, когда я отправилась к Эдзе за разговором.

Хотела как лучше, но снова сама же всё и испортила.

– Спокойной ночи.

Уже меньше, чем через пять минут, я слышу размеренное сопение со стороны Артура, означающее, что парень снова уснул. Я же чувствую, что, несмотря на усталость, ещё не скоро смогу отключиться. Поэтому привстаю, чтобы достать из кармана брошенной на стул куртки телефон. Сообщений и звонков едва ли больше, чем в обычный будний день. Славу из Дуброва, при всех её очевидных плюсах, мало кто стремится поздравить с днём рождения.

На дисплее мигает лишь одно сообщение. Я открываю его, и имя отправителя, значащееся в самом тексте, так как его номер не сохранён в контактах, не вызывает у меня ничего, кроме удивления.

“Совсем забыл” , – пишет Эдзе. Без смайликов, скобок и прочей ерунды, только странные двоеточия в конце предложений. – “У тебя же сегодня праздник. Однако такое чувство, что ты сама об этом не помнишь. Что ж, кто я такой, чтобы учить тебя жизни? А потому – поздравляю”.

А ниже, с разницей в две минуты, ещё одно. Пожелание.

“Не делай того, чего не стал бы делать я. Не делай глупостей”.

Точка кипения. Глава 4

Светло. Слишком. Такого яркого солнца не было даже летом. Каждый его луч отражается от выпавшего за ночь снега и направляет удвоенную силу света прямо мне в лицо. Я щурюсь. Не играет на руку и то, что я буквально стою в пробке среди машин, владельцы которых ещё минут десять назад рассчитывали прибыть на работу вовремя: металл отражает солнце не хуже снега, поэтому всё вокруг для меня – сплошное белое пятно.

Так было всегда, как я помню: стоило только зиме полностью войти в свои права и покрыть мой город белыми осадками, как я превращалась в крота.

Чёртовы чувствительные глаза. Зато теперь я знаю, что и у Славы из Дуброва есть свои слабые места.

– Сумасшедший дом какой-то! – слышу я голос Нины.

Смаргиваю одинокие слёзы и оглядываюсь по сторонам. Нина права. Факторов более чем достаточно, чтобы причислить всё происходящее к подозрительно странному: утро вместо вечера или ночи, настоящая стычка вместо разбоя. Раньше, предпочитая менее людные, но при этом более подверженные разрушению территории, оборотни хоть и представляли опасность, но не были реальной угрозой. Сейчас же они вышли на новый уровень: движение на всей главной дороге города парализовано; водители и пассажиры оказываются вне своих автомобилей, когда их варварски вытаскивают и отшвыривают прочь, как дети поступают с игрушками, с которыми им надоедает играть.

– Смотри! – когда я подхожу к Нине, она хватает меня за локоть и разворачивает в нужную сторону.

Я сразу понимаю, что именно её так заинтересовало. Среди восставших против спокойствия присутствуют и люди. Те самые, о которых говорил Ваня – выбравшие более сильную и перспективную по их мнению сторону в конфликте. Эти люди вооружены незнакомым нам оружием. Мачете, остроконечные палки и бейсбольные биты с шипами – лишь самое очевидное. Остальному я, как не пытаюсь, не могу подобрать и приблизительного названия. Оборотни явно постарались на славу, чтобы обеспечить своих союзников.

– Такое чувство, словно они проснулись раньше положенного и просто решили повеселиться, – цедит Нина сквозь зубы.

– Они никого не трогают, – замечаю я. – То есть, не убивают. Смотри: прежде чем перевернуть очередную тачку, они вытаскивают пассажиров наружу.

В ту же секунду над нашими головами пролетает что-то круглое и острое. Нина дёргает меня вниз, реагируя раньше, и мы вместе приседаем. Не вставая, я оборачиваюсь. Предмет, запущенный в нас, описывает дугу в воздухе и возвращается обратно по тому же маршруту.

– Не совсем и никого, – подмечает Нина, когда мы поднимаемся. – С нас они явно хотят спустить шкуру!

В этом она права. Если с теми, кому просто не повезло утром оказаться именно на этом отрезке дороги, ренегаты хоть и обращаются грубо, но не применяют оружие, однако стоит только кому-то из стражей оказаться рядом, как оно в ход идёт незамедлительно.

У меня пикает нарукавник. Чёрт, кажется, я забыла включить связь. Хорошо, что, несмотря на отсутствие силового поля и любой энергии в штаб, мы всё ещё можем пользоваться вещами, работающими от магии клятвы.

– Они подожгли мусорку! – визжит Бен так громко, что на некоторых слогах звук искажает не выдерживающий динамик. Затем раздаётся короткий, но заливистый смех. – Я не понимаю, что происходит! Аб-со-лют-но. Зачем жечь му… Погоди-ка.

Пока Бен молчит, я быстро проверяю, не нужна ли кому помощь. Нина вступила в схватку с двумя людьми, один из которых буквально на моих глазах оказывается обезоруженным и опрокинутым на землю. Нина тяжело дышит. Восстановление даётся ей нелегко, но она не желает признаваться в этом и едва ли примет помощь, если я предложу, поэтому в её драку я влезаю без разрешения, подкрадываясь к её сопернику со спины и вырубая его точным ударом рукояти меча по затылку.

– Я прекрасно справлялась сама, – недовольно сообщает Нина.

– Не за что.

– Нам пришлось разделиться, – снова раздаётся голос Бена. – Я отправил пару человек двумя кварталами севернее.

– А там что? – спрашивает Нина.

– Там, говорят, открылась ярмарка с глиняными игрушками и гжелью, – огрызается Бен в ответ. Я поднимаю глаза на Нину. Та раздражённо фыркает. – Не тупи, Ларионова, что там может быть? Оборотни сумасбродят. Пришёл вызов, что они разбили автобусную остановку и цветочный ларёк рядом, а потом пошли по первым этажам близстоящих домов.

Что за детский сад? Я не понимаю. В день, когда погибла Марья, они взрывали едва ли не каждого встречного, или, по крайней мере, не очень заботились о том, если кто-то вдруг пострадает. Сейчас же всё совершенно иначе…

Пока Бен продолжает о чём-то говорить, я ещё раз внимательно оглядываюсь. Фигуры в однотипной одежде с разнообразным оружием разошлись по автомобильной колонне едва ли дальше, чем на сотню метров. Если останавливать взгляд на каждой, можно заметить, что их не так уж и много, а эффект толпы создаётся за счёт хаоса, который они создают, разбивая окна машин и ломая зеркала заднего вида, заставляя людей кричать о помощи… Чёрт. Это же очевидно! И ведь буквально перед носом у нас лежит! Взбудораженная от своего внезапного открытия, я обрываю разговор Нины и Бена на полуслове:

– Их глаза. Мы думали, это оборотни, потому что кто ещё? Но вы присмотритесь. Перед нами – только люди.

Нина хмуро оглядывается. По мере того, как мои слова становятся для нее истиной, её лицо вытягивается.

– Твою мать, – протягивает в динамике Бен. – Точняк. И что это значит?

– Во-первых, то, что люди – отстой, – цедит сквозь зубы Нина. – Трусливые недомерки.

– А во-вторых, – присоединяюсь я. – Это была диверсия.

Точно как в Огненных землях, когда Влас и дети Христофа устроили нападение на одну из деревушек лишь чтобы выманить Доурину из столицы и, воспользовавшись её отсутствием, украсть Нити Времени.

– Штаб, – раньше, чем я подвожу свою мысль к кульминации, произносит Бен.

– Штаб, – подтверждаю я.

– Попробую связаться с кем-нибудь, – говорит Нина. – И если вы оба правы, то…

Нина замолкает. Её глаза белеют, и в этом – моя вина. Вместе с осознанием истины пришло излишнее возбуждение и страх за друзей, оставшихся в штабе.

Моё тело подвело меня. Я подвела Нину.

– Вы чего там замолчали? – спрашивает Бен.

– Тихо, – цыкаю я. – Нина… временно недоступна.

Бен протяжно вздыхает. Ещё секунду Нинины ресницы подрагивают в такт рваному дыханию, а затем она, моргнув, возвращается ко мне.

– Ну что? – спрашиваю я, а сама начинаю нервничать ещё сильнее.

– Не забудь забрать медальон, – шепчет Нина. Меж её бровей пролегает глубокая складка, когда она хмурится. А затем повторяет: – Не забудь. – И снова, но уже словно не мне, потому как отводит взгляд в сторону: – Не забудь.

В этот же момент, перебивая связь с Беном, мне на нарукавник поступает параллельный звонок. Я хватаю Нину за локоть освободившейся рукой, потому что мне совсем не нравится то, как она выглядит. Принять звонок приходится, нажав на нужную кнопку подбородком.

– Да?

– Слав. – Это Даня. – Дядя Дима не стал отменять казнь Кирилла. Более того, он перенёс её. Он считает, что нападение оборотней может быть…

– Перенёс на когда? – перебиваю я.

– Его казнят сейчас.

Разумеется. И Нинино предсказание сразу обретает смысл.

– Уже бегу, – бросаю я, прежде чем отключить одну связь и возобновить другую. – Бен? Ты ещё тут?

– Ага.

– Переводи звонок на Нину. Мне нужно уходить.

– Куда?

– Потом расскажу.

Я вырубаю и этот звонок. Бегло оглядываю Нину.

– Сама справишься? – спрашиваю я.

Она кивает, крепче берясь за оружие. Где-то в толпе сражается Марсель, и я, не находя его взглядом, кричу в воздух, чтобы он подстраховал Нину, а сама пускаюсь бегом до ближайшей стены, где открываю портал в штаб.

Ваня уже успел обрисовать мне предстоящий процесс, поэтому я знаю, что казнь не выставляют на обозрение общественности. Её проводят в небольшом помещении, попасть в которое можно через морг, что кажется мне достаточно ироничным. Несмотря на то, что среди свидетелей казни должны быть лишь исполняющий процесс и фиксирующий его в протоколе, я собираюсь нарушить и этот закон и стать третьей.

Появляясь на нужном этаже и видя Даню в конце коридора у лифта, я сразу оживляюсь.

– Это неправильно, – сообщает он, когда я подхожу. – Мне не стоило тебе говорить.

Его голос едва различим и тонет в окружающем шуме; половину слов приходится угадывать по губам. Гул. Вокруг – самый настоящий гул, словно я стою рядом с проносящимся мимо поездом. Он одновременно везде и словно нигде, словно лишь в моей голове.

– Я должна попрощаться, – отвечаю я.

Лифт идёт вниз только с третьего этажа, заполненного общими комнатами. И здесь до странности пусто. Видимо, противник ещё не успел подняться так высоко.

Но этот гул … Словно сами стены штаба просят о помощи.

– Насколько всё плохо? – спрашиваю я.

А затем замечаю в одной руке Дани пистолет и всё понимаю сама. Когда за оружие берутся пацифисты, пора начинать обратный отсчёт.

– Они, знаешь, оказались в штабе внезапно, – говорит Даня. – Словно пользовались не входом, а порталом. Просто в какой-то момент мы услышали первые крики, и… всё началось.

Даня покусывает губы. Пистолет-то он держит, но сможет ли им воспользоваться? Ох, лишь бы только он не ранил себя самого!

Больше Даня ни слова не произносит. Мы стоим спинами к лифту и лицом к лестнице и коридору, чтобы, в случае чего, сразу отразить попытку нападения, но пока на этом этаже спокойно.

Когда на лестнице появляются тени, я тянусь к мечу, который уже успела спрятать в креплении за спиной. Сначала показывается Валентин, потом Евгений.

Я шумно выдыхаю.

Валентина моё присутствие не удивляет. Он не спрашивает, что я здесь забыла, и не приказывает немедленно уйти. Он просто смотрит, – так, как может только психиатр: без злобы, но с явной надеждой “раскусить”, – коротко кивает и обращается к Дане:

– Ваня искал тебя, – рука отца ложится на плечо сына. Я чувствую укол ревности к отношениям, которых мне так и не удалось познать в полной мере. – Прошу вас, держитесь рядом. Мне нужно знать, что вы присматриваете друг за другом.

– Хорошо, пап, – отвечает Даня.

Разворачивается на пятках и бежит к лестнице. За его исчезающей спиной я слежу до самого конца.

– Пора, – напоминает Евгений.

Он же открывает лифт, в который я захожу самая последняя. Привычно бесшумно закрывающаяся дверь сейчас, как мне кажется, хлопает с излишне громким лязгом даже на фоне гула.

– Таня правду говорит: вы, дети, сумасшедшие, – нарушая паузу, произносит Евгений. – Но безумно храбрые. И в вас есть то, чего нет в большинстве взрослых. Самоотверженность, склонность к импульсивным действиям. Думаю, именно поэтому всё на вас и держится. Армия, состоящая из одних лишь подростков. – Евгений ухмыляется собственному утрированному заявлению. – Вы лезете в самое пекло ради того, чтобы спасти чужую жизнь. Ни один взрослый на такое добровольно не пойдёт.

– Самоубийство.

– Что?

– Самоубийство, – повторяю я тем же тоном. Лифт останавливается, его дверцы расходятся. – Лезть в самое пекло. Самоубийство ради спасения. Парадокс.

Перед нами открывается морг, но направляемся мы в дальнюю боковую комнату-пристройку, которая, в свою очередь, рассчитана на троих, а потому меня, четвёртую, вмешает в себя с трудом. Мне приходится оставить дверь позади себя открытой нараспашку, пуская гулять сквозной и пропахший гниющей плотью ветер.

Кирилл сидит на металлическом стуле. Его руки прикованы к подлокотникам специальными креплениями, ноги – к ножкам, в области щиколоток и бёдер. Раны на теле Кирилла не заживают, но это уже не важно.

Пока Евгений что-то записывает на бумагах, приколотых к планшету, а Валентин раскладывает на небольшом столике у стены какие-то инструменты, я пытаюсь убедить себя, что поступаю правильно. Перед глазами возникает лист с пятьюдесятью четырьмя пунктами, и вроде вот оно – всё, что нужно, чтобы превратить любое возможное сомнение в пыль, но я вспоминаю об истинной мотивации Кирилла, и сердце сжимается, а на языке появляется горький привкус металла.

Сестра. Я бы сделала что угодно для Вани, Лии и Дани, которых считаю своей семьёй. И для Артура, который по факту ей и является. Но ведь даже у “что угодно” есть границы.

Смогла бы я умереть? Безусловно.

Но хватило бы у меня смелости убить?

– Рось, – зовёт Кирилл.

Евгений и Валентин заметно напрягаются. Замирают, отвлекаясь от своих дел. Я даю им отмашку, мол, всё нормально.

– Что?

– Для того, кто сегодня не собирается быть казнённым, ты выглядишь мертвецки бледной.

– Ты разве не слышал, что у нас сейчас сражение во всём разгаре? – огрызаюсь я.

– Знаешь, стены, за которыми меня держали, достаточно толстые для того, чтобы не пропускать никаких лишних звуков, оставляя наедине с собственными мыслями и чужим стенанием.

Кирилл спокоен, умиротворён. Его слова напоминают балладу. Я хочу видеть сожаление на его лице. Или испуг. Чёрт, хоть толика испуга, и тогда я сделаю всё, чтобы уговорить Дмитрия отменить казнь!

Но Кирилл лучше меня понимает: происходящее сейчас с ним, то, к чему его привело каждое его решение и каждыйего поступок – это ожидаемый конец. Более того, – и теперь я как никогда отчётливо это понимаю, – Кирилла такой конец более чем устраивает.

Валентин поворачивается, в его руке шприц. Игла на конце шприца кажется мне чересчур длинной и толстой, но ни единая мышца на лице Кирилла не дёргается. Он даже не смотрит за тем, что делает Валентин. Он смотрит только на меня. И улыбается.

Мне уже выдавалась возможность видеть нечто подобное на губах другого смертника. Они оба стали жертвами обстоятельств. У каждого из них был тот, ради которого они свернули не на ту дорожку. Они никогда не были преступниками, но именно с таким словом на табличке, прибитой к груди, положили голову на плаху.

И наконец главное – их обоих, Христофа и Кирилла, убила я. Я – их палач.

“Смогла бы я стать убийцей ради спасения тех, кто мне дорог?” – этот вопрос больше не актуален. Я уже сделала это как минимум дважды.

Когда иголка проникает под бледную кожу шеи, Кирилл едва заметно морщит нос, а я накрываю губы, с которых едва не слетают ненужные сейчас слова, ладонью, прижимая её так плотно к лицу, что становится трудно дышать.

– Всё хорошо, – тихо произносит Кирилл, выдыхая, когда Валентин вытаскивает иглу из его кожи. – Даже и не больно совсем.

Комнатка, в которой всё происходит, слишком маленькая для четверых. Вероятно, именно потому Валентин и Евгений выходят, ведь наверняка есть правило, по которому они не должны оставлять смертника одного.

– У вас есть тридцать секунд, – шёпотом сообщает Евгений, проходя мимо меня.

Титанических усилий мне стоит не начать отсчёт в своей голове.

– Я много думал после того, что ты сказала, – говорит Кирилл. – О том, каковой моя жизнь могла бы быть, если бы я принял другое решение.

– Я ведь не знала о Вете, – напоминаю я.

Кирилл качает головой.

– Неважно. Ты была права. Я должен быть что-то придумать… У меня ведь… есть друзья. Север, Гло, Филира… Они бы встали на мою сторону при любом моём решении.

С каждой секундой ему всё труднее передвигать язык во рту, и я решаю подойти ближе, чтобы ему не пришлось старательно повышать голос. Подходя, замечаю, как Кирилл слабо дёргает ладонью, и принимаю это за просьбу взять его за руку.

Отказывать кому-либо на смертном одре было бы бесчеловечно.

– У меня и ты всегда была, но я принимал это за данное, совсем позабыв, что с дружбой такое не может работать вечно.

Жизненные силы покидают Кирилла прямо на моих глазах. Его ярко-рыжие волосы тускнеют, приобретают седой оттенок. Фейри – бессмертны. Но сейчас яд, растекающийся по телу вместе с кровью, нейтрализует его магию, заставляя Кирилла стареть. В зелёных глазах гаснет огонь. Сколько у нас осталось времени? Десять секунд? Меньше?

– Самая худшая вещь, которая могла со мной случиться – это смерть с головой, переполненной сожалениями, – Кирилл слабо сжимает мои пальцы. – Ведь я должен думать не о том, что оставляю здесь, а о том, куда ухожу. – Кирилл прикрывает глаза. – Особенно теперь, когда это место будет наполнено далеко не песнями ангелов. – Тяжёлый вздох. – Всю свою жизнь я мечтал попасть в рай, но при этом совершенно ничего для этого не делал.

– Попроси меня помолиться за тебя, и я сделаю это, – говорю я.

Глаза Кирилла приоткрываются от удивления.

– Ты ведь не веришь в Бога, – с надрывом произносит он.

– Ради тебя я сделаю это на оставшиеся секунды.

Кирилл улыбается одним уголком рта.

– Спасибо, что верила в хорошую часть моей души даже тогда, когда я спрятал её в самый тёмный угол, – говорит он.

Эти слова становятся последними, что произнесли в комнатке, где слишком мало места для четверых. Но с этого мгновения присутствующие могут расслабиться. Теперь в живых из них остались только трое.

– Слава, пора, – говорит Валентин.

Я наклоняюсь, легко целую в мгновение постаревшего Кирилла в лоб. Воспоминания, где я предполагала, что именно он станет тем из нас двоих, кто будет присутствовать на похоронах другого, отдаются чувством сожаления в сердце, и я даже грустно хмыкаю.

Перед глазами всё начинает плыть, и я направляю все силы, чтобы сдержать эмоции. За воротником расстёгнутой рубашки Кирилла блестит медальон. Я осторожно снимаю его с шеи покойника и прячу в кармане своей куртки.

– Пора, – повторяю я, всхлипывая.

Мне никто не отвечает. Вместо этого я слышу, как что-то, звеня, падает, и резко разворачиваюсь на пятках. В секунду Евгений успевает в одном большом шаге перепрыгнуть порог распахнутой настежь двери и оказаться рядом со мной, едва не налетая и не сбивая меня с ног.

Он спешно тянет на себя дверь, но я успеваю разглядеть во всё ещё виднеющейся мне части коридора распростёртое на полу тело в грязно-жёлтом твидовом пиджаке.

Дверь с грохотом захлопывается. С этой её стороны есть такая же панель, как и с наружной: электронная, на кнопках. Чтобы закрыть или открыть замок, нужно ввести код, что Евгений и делает.

– Что случилось? – испуганно спрашиваю я, наскоро утирая слёзы, что больше походит на размазывание их по всему лицу.

Вместо ответа в небольшом окошечке, возвышающемся в полутора метрах над полом, появляется лицо. Перекосившееся, безумное. Покрытое кровью. Нечеловеческое, но и не оборотническое. Пасть, принадлежащая этому лицу, щёлкает зубами. И хотя я не слышу звука, всё равно вздрагиваю.

– Они добрались до КПЗ, – на выдохе произносит Евгений. – И выпустили наружу тех, кто сидел за решётками.

– Но как?

– Не знаю. Потом разберёмся. Сейчас нужно уходить.

Уже едва ли сознательные граждане любого из миров, скорее настоящие монстры , по ту сторону окна копошатся, сгорая от нетерпения поскорее добраться до нас. Один из них на мгновение исчезает из поля зрения, а когда появляется снова, всё, что я могу – это громко закричать.

Когтистая рука хватом за кудрявые каштановые волосы держит голову Валентина, оторванную от тела.

Переставая кричать, я бросаюсь к стене, и меня выворачивает. Несколько раз, до судорог и спазмов в желудке.

– Слава, – Евгений касается моей спины, слегка похлопывая. – Нужно уходить.

Моё тело горит. Ладонь Евгения, как мне ощущается даже сквозь слои одежды, отдаёт ледяным холодом. Пока я прихожу в себя, Евгений отходит к противоположной стене и открывает портал. Появившаяся дверь напоминает одну из межкоридорных дверей в городской поликлинике.

Евгений уходит, ещё раз позвав меня по имени. Монстры снаружи комнаты скребутся и бьют по, вероятно, бронированному окну. Сил, которые они прикладывают, хватает, чтобы пошла первая цепочка трещин.

У меня болит не только желудок, но и грудь, словно вместо окна – моя душа, и именно её сейчас разрывают на части. На дрожащих ногах я иду к порталу, по пути касаясь щеки Кирилла одними кончиками пальцев и в последний раз произнося его имя вслух.

Несмотря на обещание, я не стану молиться. Будь тот, в кого безотчётно верил юный фейри, действительно реальным, он бы не допустил всего этого.

***

Проходя через портал, мы оказываемся на первом этаже штаба, но едва ли в лучшем для спасения месте. Гул стоит оглушительный. У меня кружится голова, когда одни воспоминания накладываются на другие, и перед глазами появляется большое помещение, где секунду назад пировали, а теперь с трудом сражаются за жизнь те, кто оказался в плену у врагов в тёмно-фиолетовых одеждах.

– Женя!

Со стороны выхода во внутренний дворик к нам бежит Татьяна. Она в крови, но та едва ли принадлежит ей. Врезаясь в мужа всем телом, Татьяна заключает его в крепкие объятья.

– Где ты был? – кричит она, отстраняясь. Бьёт Евгений кулаком в плечо. Это просто жест беспокойства, а не попытка причинить боль, и всё же менее сильный относительно своей супруги мужчина пошатывается, не падая только потому, что всё ещё находится в объятьях Татьяны. – Придурок! Я думала, ты помер! Ещё раз вздумаешь пропасть, и я…

– Дмитрий не стал отменять казнь, – сообщает Евгений, и впервые за всё, что произошло в течение предыдущих минут, я слышу дрожь в его голосе. – Мы с Валентином спустились вниз, но они пробрались… Не знаю, как… Тань, они выпустили преступников.

– Вот чёрт, – Татьяна вздыхает. Затем хлопает Евгения по одежде. – Ты хоть цел?

– Я – да. Валентину повезло меньше.

Меня пробирает озноб, как холодную воду плеснули за шиворот.

– О, нет, – Татьяна, продолжая держать Евгения на вытянутых руках, смотрит на меня. – Мне очень жаль.

Я не знаю, что сказать в ответ. Я едва смогла остановить тошноту и слёзы, и если сейчас снова сдамся перед эмоциями, второй раз у меня это не получится. Поэтому остаётся лишь кивнуть.

– Нужно сказать Ане и парням, – продолжает Татьяна.

Так вот за что она на самом деле сожалеет! Разумеется . Я – та самая лучшая кандидатура в гонцы, которого не станут лишать головы, принеси он плохую весть.

– Ты Власа не видела? – спрашиваю я, чем заставляю и Татьяну, и Евгения растеряться.

– Эм, – Татьяна зачем-то оглядывается по сторонам, хотя я нахожусь в том же помещении, что и она, и вижу ровно то же. – Нет. Слав, ты слышала, что я…

– Мне нужно бежать, – перебиваю я.

И действительно пускаюсь со всех ног к двери, ведущей на улицу. Разумеется, Власа у штаба чудесным образом не оказывается. Зато теперь я понимаю, что основная битва происходит именно здесь, где гул обретает отчётливо различимые звуки перекрикивающихся голосов, спусков курков, лязга лезвий о лезвия, воя, скребков и глухих ударов.

Стражи борются за то, чтобы не пустить всех оборотней в штаб, ведь в таком случае всё будет кончено.

Я хочу не привлекать к себе внимания, но это оказывается невозможным; я вышла из двери, вход в которую охраняет кольцо из защитников и, вероятно, какая-то магия, так как, делая несколько первых шагов от двери, кожей чувствую нечто странное: словно я прошла через мыльный пузырь.

Стражи в оборонной позиции быстро оборачиваются на меня. Я трясу головой, потому что не могу поверить собственным глазам – каждый из стражей, которого я вижу, имеет идентичного близнеца по свою правую руку.

Это может быть только одно.

– Пустышки, – заключаю я вслух.

История ненавидит меня. Для истории я – мошка на лобовом стекле. Она ставит кассету, которую я уже видела, и проигрывает в замедленном темпе самые страшные моменты.

Смерть того, кто был добр ко мне и пытался помочь. Там – Лукас. Здесь – Валентин.

Смерть того, кто был мне другом. Там – Лия. Здесь – Кирилл.

Влас снова вынужден причинять себе боль, создавая магию, и хотя сейчас не для того, чтобы навредить, это не облегчает его страдания.

– Влас? – кричу я. – Кто-нибудь видел Власа?

Ряды стражей редеют. Пустышки растворяются в воздухе, сбивая с толку своих соперников. Я понимаю, что пора действовать. Выхватываю меч из крепления и срубаю ближайшему оборотню голову. Он, быть может, попал сюда случайно. Возможно, всего лишь пришёл поддержать друзей, которые имеют против стражей гораздо больше, чем он сам, но мне плевать. Одновременно с этим в мою сторону выпадает женщина с чем-то, напоминающим помповое ружьё.

Несмотря на гнев в глазах, она совершенно не умеет обращаться с оружием.

Её ружьё падает на землю вместе с тем, как мой меч пронзает её живот насквозь.

Круговорот битвы подхватывает меня и носит по толпе. Иногда я делаю удар, и враги отвечают мне тем же. Так вскоре я получаю своё первое серьёзное ранение, когда упускаю из виду оборотня и какую-то палку с шипами в его руках. Мой бок пронзает невероятная боль, вспыхивающая миллионами петард, застрявших под рёбрами. Я кричу. Приходится бросить меч, ведь управляться с ним левой рукой я не умею, а правая теперь нужна мне, чтобы придерживать бок в надежде, что все органы не будут проситься наружу.

Кто-то из незнакомых мне защитников прикрывает меня, видя моё ранение. Это женщина. У неё коротко подстриженные волосы, раскосые глаза и знакомое круглое лицо. Мне кажется, она – мать одного из ребят в моей параллели.

Пока ещё не помутневшим взглядом я выхватываю в толпе знакомую фигуру и иду в её сторону, по пути отстреливаясь из пистолета, который я подобрала с земли, и, что совершенно не делает мне чести, прячась за спинами других стражей.

Наконец передо мной стоит Влас. Его предплечья кровоточат, но выглядит он лучше, чем я думала.

– Боже, – выдыхает он, когда я буквально валюсь с ног прямо ему в руки.

Он подхватывает меня, словно я ничего не вешу. Я хочу возразить и слабо дёргаю ногами, что, как чувствую по пропитавшей одежду крови, лишь усугубляет моё положение.

– Тебе нужна медицинская помощь, – говорит он.

– Нет, – отвечаю я. – Мне нужно, чтобы ты открыл портал.

– Чего? – Влас недоумевающе таращится на меня.

У него на носу веснушки. Их мало, но они есть. Или это капли крови?

– Односторонний портал, – говорю я. Трясу головой. – Я знаю, что ты на такое способен.

– Откуда?

“Оттуда, что ты уже делал это, когда был злодеем в подчинении своего маньячного дядюшки” – нормальный ответ? Или стоит ещё немного подумать?

– Даже если я на такое и способен, – продолжает Влас. Он уносит меня прочь от сражения, и я не понимаю, почему оборотни не пытаются напасть на нас, пока мы оба безоружны. – Зачем тебе это понадобилось и куда ты собралась отправиться?

Тон, которым мамаши ругают своих нерадивых детей. Такой он меня видит?

– Я хочу посмотреть ей в глаза, – говорю я.

Силы возвращаются – клятва в работе. Но вместе с этим я чувствую, как мои веки тяжелеют. Борьба со сном – это то, что я делаю чуть ли не каждую ночь на протяжении долгого времени, и впервые он побеждает.

– Кому?

– Королеве Зимнего двора. Она убила моего друга.

Язык перестаёт мне подчиняться уже на последнем слове. Нет, дело явно не в клятве и эффекте, который она даёт при излечении.

Здесь что-то другое…

– Тебе нужно отдохнуть.

Голос Власа медленно исчезает в долгожданной тишине. Я закрываю глаза и сразу проваливаюсь в сон.

***

Я прихожу в себя в больничной палате. То, что мы не в штабе, я знаю точно. Медицинское помещение абсолютно иное: небольшое, кроватей всего три, из них одна нетронута, а на второй, похоже, недавно кто-то спал, так как бельё смято, а край одеяла касается пола. Однако из живых душ здесь только я.

К моему телу присоединена какая-то трубка. Я убираю простынь, которой укрыта. Я раздета до белья, а на животе красуется небольшая повязка. Когда меня ранили, я думала, что задето больше четверти моего тела – настолько сильная была боль, но сейчас вижу, что поражение едва ли превышает длину ладони.

Первой мыслью, приходящей в голову, является позвать кого-нибудь, но я тут же её отметаю и вместо этого осторожно, чтобы не спровоцировать кровотечение, вытаскиваю из вены катетер, выбираюсь из кровати. Моя одежда лежит на стуле, но я не хочу надевать её, поэтому остаётся лишь обернуться в простыню и последовать в коридор.

Выглядываю осторожно, чтобы не привлекать внимание. Я и правда в городской больнице. Персонал здесь занят каждый своим делом, и едва ли кто-то из них агонизирует в приступе паники. Битва окончена? Мы победили?

Я собираюсь с мыслями и наконец переступаю босой ногой порог палаты, когда в меня врезается возникший словно из ниоткуда, – (хотя всего лишь из-за другого угла), – Бен.

– Оп-па! – протягивает он.

Осторожно толкает меня обратно вглубь палаты, закрывает дверь за своей спиной.

– И кто вставать разрешал?

– Что я здесь делаю? – спрашиваю я. – Почему не в медкорпусе штаба?

Бен оглядывает меня, словно прикидывая, выдержу ли я услышать правду.

– Там нет свободных коек, – отвечает Бен наконец. – Отправить тебя именно в больницу было распоряжением Дмитрия.

Ага. Как и совершить казнь Кирилла, несмотря на то, что штаб был под прямой атакой.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – бросаю я. Плотнее закутываюсь в простыню. – Давно я тут лежу?

– Чуть меньше суток.

– Что с битвой? Кто одержал победу?

Бен пожимает плечами.

– Сказать сложно, – говорит он. Идёт к пустой койке, стоящей слева от моей, и присаживается на её край. Пока он идёт, я замечаю, что Бен прихрамывает. – В один момент битва просто… прекратилась. Полагаю, по желанию оборотней, потому что они оставили нам сообщение.

Бен лезет в карман за телефоном. Когда я подхожу ближе, он показывает мне фотографию. Чёрной краской на красной кирпичной стене выведено:

“Следующий раз будет последним” – на нашем, человеческом, русском. А рядом приписка на неизвестном мне языке.

– Что-то вроде “Уже можете начинать плакать и молить о пощаде”, – говорит Бен раньше, чем я спрашиваю о переводе.

– Это плохо.

– А знаешь, кто это написал? – (Я качаю головой). – Магдалена. Чёртова сучка, оказывается, была правой рукой Амадеуса до того, как всё произошло.

– Это она убила его?

– Не. – Бен убирает телефон обратно в карман. – То есть, не знаю. Там, вроде как, было шестеро на одного. Не ясно, за кем был финишный удар.

Произнося это, Бен трёт правую коленку. На нём другая одежда, поэтому я не вижу ни крови, ни рваных дыр, чтобы понять, серьёзная ли у него травма.

– А с тобой что? – спрашиваю я, кивая на коленку.

– Ерунда.

– Что тогда в больнице делаешь?

Секунду Бен мнётся. Мой простой вопрос явно ставит его в тупик.

– Я деда пришёл навестить, – говорит он чуть погодя. – Вот, думал, зайду, посмотрю, как ты.

– Спасибо, – отвечаю я. – Похоже, ты такой единственный.

– Ну, у Власа сейчас полно забот. Сама понимаешь, он же член Совета. Ваня с Даней… Ты в курсе, что случилось с их отцом? – Желудок вспоминает страшную картину раньше мозга, и мне с трудом, но удаётся побороть спазм. Я киваю. – Ну вот. Хотя, Даню я, кажется, видел спящим в коридоре на кушетке. Там и ведьмочка твоя. Кстати, она-то как раз и не уходила никуда с того самого момента, как тебя сюда определили. И Артур тоже. Просто никто не хочет лишний раз попадаться на глаза твоему соседу по палате.

Я гляжу на койку напротив.

– А кто…

Раньше, чем я заканчиваю свой вопрос, открывается дверь палаты. Но никого не видно. Затем раздаётся голос:

– Дорогуша, комнатная температура – это не кипяток и не холод, что аж зубы сводит. Чему вас только в ваших этих медицинских университетах учат?

Эдзе появляется под руку с медсестрой. Она на его слова отвечает улыбкой, но когда он отпускает её и поворачивается к ней спиной, она демонстрирует ему средний палец. Типичная реакция простого обывателя на невероятно противный нрав одного из самых сильных ведьмаков современности.

– Ты очнулась, – констатирует Эдзе, заметив меня. – Наконец у меня появится собеседник!

– Что вы-то тут делаете?

– Лучше не спрашивай, – шепчет Бен.

– Вообще-то, если хочешь знать, меня ранило, когда я помогал стражам.

– Ты себе помогал, – встревает Бен. – А не нам. И что там тебя ранило-то? Пара царапин, а ноешь, как маленький мальчишка.

Эдзе пропускает слова Бена мимо ушей, картинно закатывая глаза. Подходя к своей койке, он что-то пинает ногой, пряча под кровать. Я чуть наклоняюсь вперёд. Сумка с магическим барахлом.

– Вы здесь, чтобы сделки новые заключать? – спрашиваю я.

Эдзе забирается на койку, не утруждая себя тем, чтобы снять обувь.

– Возможно, – спокойно отвечает он.

– И вас ничем на самом деле не ранило?

– Почему же, – Эдзе поднимает руку, демонстрируя мне свой локоть. – Вот. До сих пор щиплет.

На коже локтя едва заметная ссадина. Я не знаю, злиться на него или смеяться. Во всём, что происходит с Эдзе, столько игры, что невольно вспоминается повесть о мальчике, волках и овцах.

– Ждали собеседника? – спрашиваю я, скрещивая руки на груди. – Поговорить хотите? Расскажите тогда, что было между вами и моей матерью.

Эдзе явно никак не ожидал, что я вернусь к этой теме. Его брови ползут вверх, рот приоткрывается, вбирая воздух в лёгкие.

– Правда тебе не понравится, – уверяет он.

– С вашего позволения, я сама разберусь.

– Я о тебе же беспокоюсь, Слава, – продолжает настаивать Эдзе. – Сама посуди: только что на твоих глазах умер твой друг, затем убили человека, в какой-то степени бывшего твоим вторым отцом. Твои друзья измучены и ранены… как и ты сама. Не думаешь, что ещё одного событие, способное разрушить, пусть и образно, нечто привычное, может стать для кого-то фатальным?

Голос у Эдзе тихий, ровный. И в словах, сказанных этим голосом, мне видится больше правды и смысла, чем в любом моём возможном контраргументе.

– Так, завязывайте эти свои штуки! – восклицает Бен.

Он соскакивает с койки, хватает меня, стоящую рядом, за руку и тянет в сторону выхода.

– Что такое? – спрашиваю я, пытаясь остановить Бена.

– Этот псих гипнотизирует тебя, разве не ясно? Пудрит голову! Пошли отсюда.

Бен позволяет мне забрать одежду, обувь и меч, а потом мы уходит. Напоследок я успеваю обернуться на Эдзе. Тот сидит, не обращая на нас никакого внимания, и разглядывает что-то в своих ладонях.

– Как ты понял, что это гипноз? – спрашиваю я, пока мы идём в направлении, известном только Бену.

– А я и не понял. Так, предположил. Просто уж больно лицо у тебя стало странное.

– И это, по-твоему, плохо?

– Не знаю. – Бен указывает на дверь в конце коридора. – Нам туда.

Бен ускоряется. Когда я равняюсь с ним у самой двери, он открывает её. Перед нами снова палата, но в отличие от той, в которой я очнулась, здесь только одна койка, а ещё много цветов в вазах и солнечного света.

– О! – восклицает единственный больной. Им оказывается Вениамин. – Явился – не запылился! Дед тут при смерти, а он даже чёртовых яблок ему не принёс за несколько дней!

– Не ворчи, – отвечает Бен. Пока я закрываю за нами дверь, он идёт к деду и обнимает его.

Вениамин даётся внуку не сразу. Куксится, морщит нос – играет с ним, а Бен и рад вестись. В конце концов, они хлопают друг друга по спинам.

– И Романову, гляжу, приволок, – Бен-старший кивает мне в знак приветствия. – Ты-то как, девочка? Слышал, что неслабо тебе досталось.

– Жить буду.

– А вот это – правильный настрой!

Бен обходит койку деда и собирается присесть на свободный стул, но дед останавливает его, поднимая руку в воздух.

– Дрон, давай-ка, сбегай и принеси чего-нибудь перекусить.

– Ты только недавно завтракал.

– Я – да, а вот ты выглядишь голодным. Так что шементом и без лишних разговоров.

Бен скалится, и всё же уходит, оставляя дверь открытой. Вениамин – определённо интересный мужчина, но оставаться с ним наедине мне не хочется, ведь мы совсем друг друга не знаем. О чём разговаривать? Чем заполнить паузу?

– Славка, – первым в диалог вступает Вениамин. – Не прикроешь дверь, а то кое-кто у нас, похоже, в лифте родился? Да и разговор у меня к тебе есть.

Я слушаюсь. Буквально на несколько секунд отвлекаюсь от Вениамина, пока иду закрывать дверь, а когда возвращаюсь, нахожу старика ёрзающим в кровати, чтобы сесть.

– Вы бы так резко не вставали, – предостерегающе говорю я, указывая на аппарат, к которому Вениамин подключён.

– Вот в свои почти семьдесят лет я только у мелочи всякой совета не спрашивал, – произносит он беззлобно, но раздражённо. Наконец устроившись, он складывает руки на груди: – Времени на милые беседы у нас нет, скоро Андрей вернётся. В общем, у меня сообщение для отца твоего. Только больше – никому. Уяснила? Сейчас с доверием большие проблемы.

– Уяснила, – сразу подтверждаю я.

– Оборотни не знают, как гнори и перитоны оказались в Дуброве. Неполадки с призмой, конечно, их рук дело, но они никак не ожидали, что перенаправят портал именно на мир, откуда придут такие гости. Однако есть подозрения…

– Какие?

– Возможно, в этом как-то замешан Волшебный народец. Я тоже подумал, и… пришлось напрячь мозги и вспомнить, как говорится, матчасть. Ты же в курсе, что у гнори и перитонов нет своего дома.

Я неоднозначно качаю головой.

– Они переходят из мира в мир, захватывая территории, – продолжает Вениамин. – Если им оказывают сильное сопротивление, они уходят, но возвращаются через некоторое время, чтобы довести начатое до конца. Узнай у того, с кем ты водишься вопреки всеобщему неодобрению, про место, откуда он родом, и тебе всё станет понятно.

– Вы говорите об Эдзе? – спрашиваю я. Первое имя, которое приходит в голову, с такой-то характеристикой. Затем я поправляюсь: – То есть, о Миллуони?

Бен-старший кивает в знак подтверждения.

– Извините, – говорю я. – Но вы уверены? Откуда такая информация? Не могла же она достаться вам так легко.

Брови Бена-старшего ползут вверх.

– Легко? – он хмыкает и тут же хватается за сердце. Я испугано вскакиваю, но это лишь обман: губы старика растягивает улыбка. – Я вообще-то чуть Богу душу не отдал, а она говорит, мол, легко!

– Не смешно, – заверяю я.

Шаги в коридоре заставляют нас обоих напрячься. Бен-старший быстро опускается в кровати, принимая лежачее положение.

– И ещё кое-что, – произносит он уже на всякий случай шёпотом. – Передай Дмитрию, что в штабе определённо точно есть стукачи. Пусть внимательнее будет.

Как только Вениамин замолкает, дверь палаты открывается.

– У них в автомате с едой только овощи и фрукты, – произносит Бен, появляясь передо мной. – Я такое жрать не собираюсь, я что, корова, что ли? Придётся медленно умирать с голоду.

– Ну, овощи – это полезно.

– Ну, овощи – это полезно, – передразнивает меня Бен. Пока он ставит пластиковые стаканчики с кофе на тумбочку, оказываясь спиной к деду, я вижу, как Бен-старший едва заметно улыбается. – Не припомню, чтобы назначал тебя на должность своего диетолога.

Я закатываю глаза. Беру один из стаканчиков с кофе и отхожу к окну, позволяя внуку и деду побеседовать наедине. На мне до сих пор ничего, кроме нижнего белья и простыни, а кофе на вкус напоминает мыльную воду с какао, но это беспокоит меня ещё меньше, чем полное отсутствие звукоизоляции в палате и вместе с этим перебойный лай двух дворовых собак. Единственное, что теперь не даёт покоя – мысль о предателе в стенах штаба.

Оборотни не могли сами попасть на этаж с камерами, чтобы выпустить преступников, как и затем проникнуть в морг. Кто-то должен был открыть портал, а это значит, что правило “никому нельзя доверять” отныне имеет ещё более жёсткие границы.

– Ну как кофе, коротышка? – спрашивает Бен.

– Далеко не карамельный латте, – отвечаю я, не отрывая взгляд от пейзажа за окном.

В скольких из тех, кого я знаю, я уверена?

– Коротышка? – смеясь, уточняет Вениамин. – Дрон, ты себя-то в зеркале когда последний раз видел? От горшка два вер…

– ДЕДУШКА!

Я упускаю шикарную возможность издеваться над Беном до конца его дней и вместо этого говорю:

– Я кое-что забыла в палате.

Ставлю стаканчик с кофе на подоконник. Слишком близко к краю; стаканчик падает на пол, едва не забрызгивая содержимым, которому до кофе как до Китая – раком, мне ноги.

Бен привстаёт со своего стула, обеспокоенно глядя на меня.

– Компания мне не нужна. С Эдзе я справлюсь.

Похоже, я в принципе единственная, кто может с ним сладить.

Выхожу в коридор и, проходя половину обратного пути, замечаю тех, о ком говорил Бен. Лия, Даня и Артур. Все трое заняли скамейки, хаотично растянувшись на них: Артур занимает одну полностью, но так как скамейка слишком маленькая, чтобы уместить на себе всё его тело, ноги парня, вытянутые вперёд, мешают проходящим мимо; Лия с Даней сидят на другой – Лия положила голову Дане на плечо, а тот откинулся затылком на стену позади. Все трое выглядят не лучше меня. Я вижу, что Данина правая рука покоится на животе в специальной повязке через голову.

Они спят, и только поэтому мне удаётся проскочить в палату незамеченной. Правда, Эдзе уже не один.

– Лукас, – говорю я, замирая на месте. – Привет.

– Здравствуй, – кивком приветствует Лукас.

– Есть разговор, – я обращаюсь к Эдзе. – На другую тему, – сразу добавляю, чтобы его не спугнуть.

– Отец, мне выйти?

Ох, Лукас! Покорный, привязанный к отцу настолько сильно, насколько Шиго, его младшая сестра, того же отца ненавидит.

Лукас тянется к Эдзе. И это видно кому угодно, кроме Эдзе.

– Зависит от Славы, – Эдзе, приподнимая одну бровь, переводит взгляд на меня. – О чём разговор, красавица?

– О месте, откуда вы родом. Как я понимаю, вы там больше не живёте. Есть причины?

Лицо Эдзе меняется в секунду. Более искреннего удивления мне ещё не удавалось встретить.

– Неожиданно, – растерянно произносит он. – Допустим, я родился и вырос, а также благополучно сбежал, когда понял, что всё вокруг ни что иное, как утопия, из Проклятых земель.

– Гнори приходили к вам, верно? Они хотели захватить Проклятые земли.

Эдзе напрягается. В одно движение он спускает ноги с кровати и оказывается в вертикальном положении. Но ко мне не подходит, словно оставляя расстояние для манёвра.

– Однако, насколько мне известно, Проклятые земли всё ещё заселены, – продолжаю я. – Значит, местным жителям удалось договориться с колонизаторами? А вы говорили, прогнать их нельзя, только убить!

– Потому что вариант, который выбрали народы Проклятых земель, вам не подойдёт.

– Почему?

– Вы, люди, слишком честные. И бесхребетные.

– Так что вы сделали? – не унимаюсь я.

– Мы предложили им более выгодную добычу, позволив использовать Проклятые земли как проходной пункт в другой, более густо населённый мир. – Лукас ничего не произносит вслух, но за него это делает выражение разочарования на лице. – Да, – отвечает Эдзе, замечая это. – Иногда в том, чтобы запачкать руки в крови, нет ничего плохого.

– В чужой крови, – напоминаю я.

– Разве есть разница?

Для него – может и нет. Но ведь у медали две стороны. А потому, могу поклясться, те, к кому Эдзе направил гнори, были бы с ним ох как не согласны…

… если бы были живы.

***

Через несколько часов меня выписывают и разрешают вернуться в штаб. Бен предлагает открыть портал, но я хочу пройтись по городу.

То, что я вижу на улицах, разрывает мою душу.

Всё по-прежнему и одновременно с этим ничто не осталось таким же. Это странный парадокс. Я смотрю на прохожих, на здания, на небо и осознаю, как потускнели краски, которым я раньше не придавала значения.

– Скольких не стало? – спрашиваю я у Дани.

Он мрачно глядит на меня. Тяжестью тонны бетонных плит на меня обрушивается осознание собственных слов.

“Скольких не стало?” Серьёзно, Романова?

– Прости, – вздыхаю я и кладу ладонь Дане на плечо. – Прости, пожалуйста, я…

Зато теперь, разумеется, ни единого нужного словечка на языке не вертится!

– Я не уверен насчёт точных цифр, но всего около полусотни: и стражей, и людей, и наших сторонников.

Самому Дане тоже досталось. Не знаю, как это произошло, но кости его правой руки расщепило на мелкие части. Клятва, конечно, помогла, и за сутки излечила открытые раны, но заново сделать из осколков целостную форму ей удалось не до конца. Временно Дане необходимо носить повязку, фиксирующую руку на весу, но это едва ли сможет вернуть полную двигательную способность его пальцам.

– Самое ужасное наступило ночью после битвы, – продолжает Даня. – Пришли гнори. Мы слышали крики, слышали шелест крыльев перитонов, но были настолько уставшими, что… – Даня притормаживает. Трёт глаза здоровой рукой. – Нам было всё равно, если честно. Конечно, защитники выдвинулись, чтобы попытаться им противостоять, но я не думаю, что кто-то действительно выложился в полную силу.

– Не удивительно.

– Да, – Даня снова смотрит на меня. – Нам с двумя врагами сразу не справиться, Слав. Никак.

Он надрывно вздыхает. Я обнимаю его раньше, чем показывается слеза. От Дани больше не пахнет краской. Я боюсь больше никогда не услышать этот запах.

– И папа умер, – всхлипывает Даня.

Прохожие смотрят на нас по всякому: с пониманием, со злостью, со страхом. Артур и Лия, идущие впереди, оборачиваются. Бен плетётся где-то сзади. Он отстал, чтобы позвонить Марку, но теперь я слышу скрип его армейских ботинок по свежему снегу.

Нужно ловить момент. Сейчас рядом со мной люди, которых я люблю и которым доверяю, а завтра всё может перевернуться с ног на голову, и я останусь совершенно одна.

– Последние несколько дней Валентин помогал мне прийти в себя, – говорю я. – И я бы всё отдала, чтобы помочь ему, когда это произошло, но…

Перед глазами возникает последняя встреча с Валентином, а затем она сменяется мимолётным видением в виде мёртвого тела за закрывающейся дверью. Я ещё сильнее прижимаю к себе Даню, утыкаясь носом ему в шею.

“Я бы всё отдала, чтобы быть на его месте” – вот, что нужно было сказать.

Но вместо этого я лишь в очередной раз произношу давно потерявшую цену фразу:

– Мне так жаль.

– Эм, ребят? – обеспокоенно зовёт Артур. – Кажется, у нас проблемы.

Не размыкая объятий, я выглядываю из-за Дани и сразу вижу, что так смутило Артура. На нас надвигаются трое. Их лица скрыты за масками с красными дырами вместо глаз. Артур, Лия и Даня не носят оружия… Точнее, не должны носить, но я вижу, как Артур достаёт пистолет, а Даня вытаскивает из сапога нож и неловко размещает его в левой руке. Выходящий вперёд Бен уже вооружён арбалетом, который до этого сложенной тростью болталась на поясе брюк.

Пираты отвечают тем же. Они срывают маски, переставая скрывать свои личности. Север обращается в полноценного серого волка, Гло, теряя плащ, раскрывает за спиной широкие чёрные крылья и взмывает в воздух, Филира оголяет плечи, и я вижу, как её кожа превращается в твёрдую кору дерева.

– У нас реальные проблемы, – растерянно лепечет Бен.

– Что будем делать? – спрашивает Артур.

До сближения чуть меньше десятка метров.

– Бежим!

Ребят разворачиваются и пускаются со всех ног. Я остаюсь на месте. Нет, я не парализована. Не в этот, чёрт возьми, раз . Я чётко понимаю, что собираюсь делать, а медлю потому, что мне нужна лишь одна секунда. И когда до моей верной смерти от лап разъярённого оборотня остаётся именно она, я вытаскиваю из кармана куртки медальон, который до этого сжимала в кулаке.

Север успевает затормозить всеми лапами. Его морда оказывается точно напротив медальона, который я держу на приподнятой руке. Голубые глаза следуют за дугообразным маршрутом человека с кувшином в руке, навечно запертом в кругу.

– Его больше нет, – громко и ясно произношу я.

Отчётливо слышу, как кто-то за моей спиной чертыхается.

– Но он оставил вам сообщение.

Гло опускается обратно на землю позади Севера. Филира всё ещё несёт на себе броню, но выражение её лица смягчается.

– Он хотел, чтобы вы его получили. Для меня важно только это. И если, услышав его, вы всё равно захотите убить меня – я сопротивляться не буду.

– Романова, ты чего несёшь? – возмущению Бена, кажется, нет предела.

Я выставляю свободную руку в сторону, чётко обозначая, что подходить ко мне сейчас не надо. У ребят должна быть фора, чтобы, в случае чего, успеть убежать от пиратов.

Север снова становится человеком. Абсолютно голым. Я отвожу взгляд в сторону, на девочек. Гло приносит Северу свой плащ, который ранее сняла. Север укутывается в него, скрывая то, чем на людях лучше не светить.

– И как это сделать? – спрашивает он.

– Я не уверена, – говорю я. – но когда мы общались с ним через медальоны, нужно было надеть его на шею и сжать в кулаке.

Север осторожно кивает. Он не подходит ближе, и мне приходится самой сделать первый и единственный шаг. Я протягиваю медальон, Север принимает его. Надевает через голову, бережно размещает меж ключиц. Его лицо приобретает незнакомое мне выражение лица, но внутреннее чутьё подсказывает – так выглядит любовь.

Север сжимает медальон в кулаке и закрывает глаза. Я жду. Секунду спустя, Север хмурит брови, сводя их к переносице.

– Что? – спрашивает Филира, следящая за другом со стороны. – В чём дело, Север?

– Кирилл просит нас с ней, – Север открывает глаза, и его взгляд тут же впивается в меня, – прослушать сообщение вместе.

Единственным способом сделать это мне видится взять медальон в руки, зажав его между моей и ладонью Севера. Я не уверена, что сработает, но иначе никак – цепочка слишком короткая. Я высказываю предложение, и Север, помедлив, соглашается. За его протянутую ладонь я хватаюсь сразу – пока он не передумал.

Теперь у меня точно не будет шанса убежать.

“… знаю, что вы ненавидите друг друга так же сильно, как я вас обоих люблю, но, прошу, сделайте это ради меня…

Итак, надеюсь, вы слушаете это вместе. Что ж. Во-первых, мне стоит извиниться. Я врал вам: одной больше, другому меньше, и всё же в наших отношениях вечно присутствовало то, ради чего сейчас, одной ногой будучи в могиле, я ненавижу себя. Обманывать двух самых близких друзей – это грех, я уверен. И за него я ещё поплачусь, как и за прочие свои ошибки, но сейчас не об этом. Север, молю тебя, не пытайся отомстить стражам и Славе за мою смерть. Это моё решение, и ты об этом знаешь. Я бы никогда не дался стражам, кроме как по собственной воле. Слава… Моя милая Рося! Не проходило и ночи, чтобы я не жалел о своей лжи и предательстве в твою сторону. Ты всегда была на моей стороне.… Уверен, так будет и во время казни. Наверное, ты в этом не признаешься, но не забывай – я всегда умел читать тебя по глазам.

Простите меня. Север, Рося, я причинил вам столько боли! И если бы вы знали, как это было тяжело, возможно, поняли бы меня, но сейчас… Сейчас я снова вынужден играть на ваших чувствах ко мне: на тех, что есть, и тех, которые когда-то были. Две просьбы. Надеюсь, не откажете смертнику? Первое – защищайте друг друга. Я не хочу видеть ваши души по ту сторону ещё как минимум целую сотню лет. Второе… не менее невыполнимое – спасите мою сестрёнку. Спасите Вету. Сделайте то, на что у меня сделать смелости не хватило – встаньте против королевы. Она не всемогуща. У неё, как и у всех нас, есть слабые стороны”.

Кирилл делает паузу. Я знаю, что это не конец – чувствую сотнями мелкий вибраций под кожей. В ожидании открываю глаза, и, оказывается, Север уже сделал то же самое. Мы глядим друг на друга неотрывно. Я представляю, как он нападает на меня и душит, как я перестаю сопротивляться и наконец умираю.

Но вместо этого Север прикусывает нижнюю губу, обнажая клыки, и кивает мне.

Он любил Кирилла слишком сильно, чтобы оставить невыполненным его предсмертное желание, даже если оно заключается в том, чтобы стать мне не приятелем, но союзником.

“ Вы не представляете, насколько вы похожи. Полагаю, у меня всегда была слабость к сломленным, но не сломанным… Я люблю вас. Север: напоминай Гло и Филире, что они чудесные. Девочки частенько об этом забывают. Рося: когда найдёшь Вету, скажи, что я всегда буду рядом.

Удачи. И с Богом”.

Север всё ещё смотрит на меня. Я киваю в ответ. И тогда, переворачивая наши ладони так, что моя оказывается снизу, он убирает свою руку, оставляя медальон, и произносит:

– К чёрту.

Точка кипения. Глава 5

Вода не помогает. Не знаю, помогала ли она когда-либо вообще, или это было не более, чем самовнушение, но раньше казалось, будто вместе с утекающими в канализацию потоками уходили и неприятности предыдущего дня.

Надуман н о . Как и то, что мне наконец удалось взять ситуацию под контроль. Стоит только реальному шансу что-то сделать замаячить на горизонте, как меня парализует; вещи становятся хуже, темнота сгущается, а у меня против неё лишь последняя спичка в коробке, и та с надломом.

Кирилл, Валентин и Марья мертвы, как и ещё десяток тех, чьи имена мне не знакомы. Люди встают друг против друга, не осознавая, за что именно они борются. Ваня пропал после битвы перед штабом и до сих пор не выходит на связь. Влас потерял столько сил, что сейчас больше похож на свою копию, прогнанную через сканер ираспечатанную заново, и всё же он работает с прибывшими членами Совета и союзниками над восстановлением призмы, делая вид, что каждый шаг и каждое действие не даётся ему с непосильным трудом. Лия вздрагивает каждый раз, когда кто-то начинает слишком громко говорить. К Лене вернулась страшная мигрень, из-за которой она не спит уже неясно какие по счёту сутки. Даня выкинул краски и все свои наброски после того, как взял кисть в руки и понял, что дрожь никуда не делась. Дмитрий пытается пережить потерю лучшего друга, полностью погрузившись в работу и, – иногда, когда мама не видит, – алкоголь. Тётя Аня пьёт вместе с ним, а потом идёт на улицу и пытается найти хоть кого-нибудь, на ком можно будет выплеснуть всё накопившееся.

Я запрокидываю голову, позволяя сильному водному напору бить прямо в лицо. Самое странное и самое страшное во всём этом – факт моего кристального спокойствия и мраморной холодности. Когда умерла едва знакомая мне Марья, я невольно выпала из жизни на несколько дней, я лелеяла своё горе, оно окутывало меня как тёплое одеяло. Тут же не стало лучшего друга и крёстного папы, а я… нет . Разумеется, я чувствую что-то, но это другое. Смерть Марьи была ножевым ранением. Это резало меня в самом начале и заставляло страдать в процессе, но в конце остался лишь шрам. Боли больше не было – только сожаление. Смерти Валентина и Кирилла – ампутация обеих нижних конечностей. С таким невозможно свыкнуться. Мозг никогда не позволит мне осознать отсутствие чего-то настолько важного.

Я не горюю только потому, что всё ещё надеюсь увидеть знакомую рыжую шевелюру и грязно-жёлтый твидовый пиджак в коридоре за поворотом.

Я выключаю воду, провожу ладонями по лицу и волосам. Взгляд скользит по собственному телу и останавливается на шраме, обнимающем бок. Рану от оружия оборотня пришлось зашивать, а это – вмешательство иного вида, поэтому клятва хоть и помогла тканям восстановиться, но лишить меня пожизненного напоминания о произошедшем уже не смогла.

Шрам зигзагообразный и выпуклый. Я касаюсь его подушечкой указательного пальца. Прошло трое суток, а боль всё ещё пульсирует где-то в моих нервных клетках. Но воспоминания – лишь иллюзия, напоминание. Они исчезают так же быстро, как и появляются.

Воспоминания – не проблема. Проблема – ядовитое чувство, таящееся где-то под рёбрами и иногда распускающееся огненным цветком. Оно заставляет меня задыхаться. Теперь я понимаю, зачем Марсель делает то, что делает. Когда настоящая физическая боль выходит на передний план, душевная утихает, не в состоянии ей противостоять. Жаль, что эффект у подобного действия временный, и когда раны на коже затягиваются, те, что не существуют, снова начинают кровоточить.

Я хватаюсь за занавеску и дёргаю в сторону, когда раздаётся короткий стук.

– Занято, – отвечаю я. – Ещё пара минут.

– Слав, – за дверью – Марк. – Ваня пришёл.

Я выпрыгиваю из ванной и едва не падаю на колени, скользя по холодному кафельному полу. Наскоро одеваюсь, не думая о том, что на сухое тело это сделать было бы гораздо проще, и вылетаю из наполненного горячим паром помещения, лишь чудом не сталкиваясь с Марком в дверях.

Мы идём по коридору, спускаемся по лестнице. Иногда я всё ещё слышу гул, исходящий от стен. Они кричат голосами моих друзей и моим собственным, угасающим до зловещего шёпота.

В общей гостиной много народа. Я уже была частью похожей сцены с теми же главными героями, но в ином месте, где вместо диванов, журнального столика, камина и двухъярусного стеллажа с книгами во всю стену были больничные койки, а в воздухе витал стойкий запах хлора и медикаментов.

Оба раза мы собирались ради Вани. Тогда – уже мёртвого, но ещё человека. А сейчас…

На Ване жёлтый спортивный костюм. Чужой, но по размеру подходит идеально; должно быть, Данькин. Вокруг Вани столпотворение, каждый требует от него ответ на свой вопрос, хотя все вопросы, по сути, не отличаются оригинальностью – одно и то же, с разницей по формулировке: “Ты в порядке?”, “Где ты был?”, “Почему не выходил на связь?”.

Я громко зову Ваню по имени, и он слышит. Мы смотрим друг на друга несколько секунд, прежде чем я первая быстро подхожу и заключаю его в объятия.

– От тебя странно пахнет, – сообщаю я.

Отстраняюсь и вижу, как Ваня шевелит носом, словно принюхиваясь. Лена тем временем протягивает ему очки, которые он сразу и с неким облегчением на лице надевает. Оранжевые глаза гаснут, уступая место привычному карему оттенку.

– Это шерсть, – говорит Лена, принимаясь убирать невидимую грязь с рукава Ваниной спортивной кофты. – И лучше бы тебе не принести на себе блох или лишая.

– Если ты вдруг забыла – я лис, а не дворняжка, – скашивая на девушку недовольный взгляд, напоминает Ваня.

– От стригущего лишая никто не застрахован. – Лена замолкает, быстро обводя взглядом всех присутствующих. – Спать сегодня будешь отдельно, – в конце концов произносит она.

Кто-то смеётся, и я быстро нахожу, кто. Бен. Когда наши взгляды пересекаются, он легко качает головой.

– Предлагаю вообще постелить ему на коврике у входа, – говорит он, протискиваясь вперёд. Оказываясь рядом с Ваней, он хлопает того по плечу.

Я ожидаю стать свидетелем перепалки, но вместо этого вижу, как хлопок и крепкое рукопожатие внезапно превращаются в однорукие объятия.

– Рад, что ты в порядке, чувак, – сообщает Бен.

– Аналогично, – кивает Ваня.

Пауза после этого заполняется неловким движением Вани, которым он поправляет съехавшие очки, и тем, как Бен суёт ладони в задние карманы джинсов и принимается переминаться с ноги на ногу.

– Даня говорил, тебе удалось обратиться в лиса, – говорю я тихо.

– Угу, – кивает Ваня. – А вот с обращением обратно в человека возникли проблемы.

– Поэтому ты не выходил на связь?

– Да. Мне хотелось справиться со всем самому.

– Это всё, конечно, хорошо, но стоило подать нам хоть какой-то знак, – строго заявляет Дмитрий.

Как бы я не хотела игнорировать его присутствие, он, так или иначе, сам даёт о себе знать. Точнее, запах. Именно это я и все остальные чувствуем первым, когда Дмитрий входит в помещение.

Похоже, он не мылься столько же, сколько не отрывался от бутылки.

– Знак? – переспрашивает Ваня. – Что-то вроде этого?

Когда Ваня поднимает оттопыренный в кулаке средний палец, я разве что не кричу от неожиданности. Единственным человеком, который, как мне всегда казалось, будет соблюдать субординацию до самого конца и, скорее, нагрубит собственной матери, чем Дмитрию, ведёт себя так, как обычно веду себя я.

– Ваня! – шепчет Лена сквозь пальцы, прижатые к губам.

– У меня отец умер из-за того, что кое-кто излишне педантично относится к выполнению обязанностей. Мне кажется, в этот раз я имею полное право на то, чтобы высказать своё мнение, даже если оно противоречит приказу.

Дмитрий всё это выслушивает молча. Ни единый мускул на его лице не дёргается. Когда Ваня заканчивает, всё, на что Дмитрий оказывается способен – это завести руки за спину и сказать, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности:

– Здесь не на что больше смотреть. Возвращайтесь к своим делам.

Стражи переглядываются между собой, но слушаются, несмотря на то, что после выходки Вани можно с уверенностью сказать – влияние Дмитрия пусть и немного, но подорвано.

Ваня продолжает топтаться на месте. Видимо, их разговор ещё не окончен. Бен что-то шепчет на ухо Лене, она кивает в ответ и они вместе с Марком идут к выходу. Я хочу последовать за ними, когда меня из толпы за руку выхватывает Влас.

– Нужно поговорить, – произносит он, наклоняясь к моему уху и отвечая на немой вопрос, который я выражаю округлившимися глазами.

В свободной руке у Власа какие-то бумаги. Сначала я не придаю им никакого значения, но потом различаю на лицевой стороне картонной папки своё имя, и меня пробирает холодок.

– Хорошо, – киваю я.

Так Влас тянет меня за собой, и мы уходим, как и все, только Лена, Марк и Бен – в одну сторону, а Влас и я – в другую.

Нашим пунктом назначения оказывается небольшой кабинет на этаже с общими комнатами. Здесь только одно окно, и то закрыто жалюзи. Небольшой угловой стол и стул на колёсиках, пробраться к которому возможно только протиснувшись между горшком с высоким растением, стеной и столешницей. В воздухе витает запах старины и пыли, но я не вижу грязи на полках или полу.

Соседняя с этим помещением дверь – вход в кабинет Дмитрия.

– Это кабинет Валентина, – говорю я утвердительно.

Ни разу здесь не побывав, я хорошо представляю старшего Филонова в некрашеных и неоклееных обоями стенах. Вижу, как он снимает ботинки у входа и надевает тапочки, чтобы не запачкать ковровое покрытие. Вижу, как перекидывает через спинку своего стула пиджак. Вижу, как надевает очки для чтения, чтобы пролистать записи, которые вёл до этого в общей гостиной, пока слушал о проблемах очередного стража… Не пациента, потому что Валентин никогда не посмел бы воспринимать приходящих к нему как-то иначе, чем тех, кто временно оказался в затруднительном положении и кому нужна помощь.

Влас идёт к столу, но, останавливаясь напротив него, разворачивается ко мне лицом.

– Я нашёл это здесь, – говорит Влас, подбрасывая папку в воздухе. – Знаешь, Совет крайне озабочен тем, что записи Валентина о сеансах могут попасть не в те руки. – Влас фыркает. – Словно над нами не висят более важные угрозы, вроде войны с оборотнями или атак расы, собирающейся нас уничтожить.

– И что? – спрашиваю я осторожно. – Ты читал?

Влас пожимает плечами. Открывает папку на произвольном месте и вытаскивает оттуда листок в клеточку с рваным краем, обозначающим место, где он когда-то был частью блокнота на пружине.

– “Вьетнамский синдром”, – читает Влас. Затем снова поднимает глаза на меня: – Валентин пишет, что твоё состояние напоминает ему посттравматическое стрессовое расстройство, правда, насколько я понял, он так и не смог добраться до его первопричины.

Я поджимаю губы.

– Разве эти документы не должны быть чем-то вроде врачебной тайны?

– Врач мёртв, – напоминает Влас. Словно это действительно нужно. Словно меня самой там, чёрт возьми , не было. – Теперь всё, что после него осталось, принадлежит штабу.

– Но ты определённо точно не читал чужие папки, – я указываю на бумаги на столе. – Только мою.

– Я беспокоюсь о тебе.

– Ты мог бы спросить напрямую, а не делать это так, исподтишка.

– Спросить? – Брови Власа ползут вверх. Мои слова кажутся ему несусветной глупостью. – Напомни-ка, когда в последний раз ты была со мной откровенна после того, как я решался задать вопрос?

Некоторое время я молчу, задыхаясь от обиды за то, что Влас влез туда, куда ему лезть не следовало. Но вскоре осознаю, что сама поступила бы так же, если бы кто-то из близких очевидно для меня скрывал своё беспокоящее меня состояние.

– Ты разочарован, – констатирую я.

– Разочарован, – кивает Влас. – Но не удивлён. Совсем. И это, знаешь, пожалуй, даже ужаснее. – Влас пролистывает папку, не задерживаясь ни на одном из вложенных листов даже на секунду. – Здесь написано, у тебя кошмары, и иногда ты не понимаешь, где происходит то, что происходит: наяву или во сне. – Влас замолкает, ожидая моей реакции. Я киваю. – Ещё здесь написано, что ты видишь Христофа.

Знакомое имя, произнесённое голосом, хозяин которого меньше всего хотел бы вспоминать о его носителе, как по щелчку вызывает преломление пространства, обрастающее чертами черноволосого высокого юноши.

Христоф из моего воображения встаёт рядом с реальным Власом. Я задерживаю дыхание, но не сама, просто кислород внезапно становится густым и вязким.

– Ты видишь его и сейчас?

– А? – я вздрагиваю.

– Взгляд на две тысячи ярдов. Так называли отрешённый взгляд в пространство бойца, который только что пережил сражение. – Влас выпрямляется. Кладёт папку на стол. – Ты не смотришь на меня даже тогда, когда, вроде, смотришь… – Влас проводит костяшками пальцев по линии челюсти. Только теперь я замечаю, что он оброс густой чёрной щетиной. – Будто сквозь… Попытка отстраниться от ситуации, вызывающей неприятные воспоминания. Один из синдромов ПТСР.

– Я…

Трясу головой. Быстро провожу ладонями по лицу. В груди начинает гореть, и я нервно дёргаю левой рукой, слегка её приподнимая. Нет, не инсульт. Не в этот раз.

– Почему ты не рассказала мне об этом? – не отступает Влас. – Тебе не кажется, что такая тема, как мой мёртвый дядя, приходящий к моей девушке – это то, что меня касаться должно чуть ли не в первую очередь?

– Бла-бла-бла, – встревает Христоф. Он тянет руку к растению, но разумеется не касается листьев. – Такой он зануда! Даже не знаю, в кого.

– Ты прав, – отвечаю я Власу, игнорируя Риса.

– Рад это слышать.

Я гляжу то на Риса, то на папку позади Власа. Что там ещё написано? Как вспомню, о чём рассказывала Валентину – так передёргивает.

Влас слишком хороший. Я не могу рассказать ему всю правду. Он не будет таким же понимающим, как Ваня и Даня, и определённо не даст мне шанс, как Лия. К тому же есть вероятность, что я сама не захочу им воспользоваться…

Я не могу разбить ему сердце. Поэтому у меня остаётся лишь один вариант – позволить разбить своё.

– Я должна была поделиться c тобой первым, но боялась, что это напугает тебя, – произношу я. – Столько всего происходит в последнее время, и каждое следующее событие вполне возможно станет последней каплей для кого-то из нас.

– Твоё вечное сомнение в моей силе духа немного расстраивает, – говорит Влас. Уже мягче. Кажется, пока мне удаётся избегать острых углов. – Не заставляй напоминать, насколько я на самом деле стар и через сколько всего уже прошёл.

Влас делает паузу, чтобы улыбнуться и потрепать себя по волосам. Теперь, когда они торчат во все стороны, вкупе с щетиной и небрежно мятой рубашкой, не застёгнутой на две верхние пуговицы, Влас выглядит не больше, чем на двадцать два года.

– Я не пытаюсь контролировать тебя, – продолжает он, снова посерьёзнев. – Я помню, как тебе это не нравится и как ты обещала прибить меня на месте, если я ещё хоть намёком попытаюсь это сделать, просто мне нужно знать: я всё ещё тот, с кем ты первым делишься, если что-то произошло, или моё место уже занято кем-то другим?

“ Кем-то другим ”. Это так сильно режет слух. Наверное потому, что за этим неопределённым местоимением скрывается вполне конкретное имя. Я знаю его. И Влас; если не знает, то подозревает – точно. И он мог бы промолчать и не поднимать эту тему, но, как он сам признался, ему это необходимо.

Даже сильнейшим, мудрейшим и старейшим из нас нужна опора. А Влас… он ведь не виноват, что тот, кого он выбрал в качестве поддержки, сам нуждается в помощи.

– Я люблю тебя, – говорю я, медленно подходя к Власу. Шаг. Шаг. Ещё один. Теперь я могу коснуться пуговиц на его рубашке, и именно это я и делаю. Такая глупость. – Обещаю, что впредь всем буду делиться с тобой. Прости.

Не люблю. Ложь. Самое страшное враньё, которое я могла выдумать. Лучше бы сразу ножом его пырнула и оставила здесь истекать кровью.

– И я тебя люблю, – в ответ произносит Влас.

Нет уверенности, кто кого целует первым. Это просто случается само собой: наши лица внезапно оказываются так близко друг к другу, что коснуться его губ своими кажется единственным разумным выходом.

Когда мы отстраняемся, Влас снова берёт папку в руки. Несколько секунд смотрит на неё зачаровано, а потом с лёгкостью рвёт: на две части, на четыре, на восемь – и так до тех пор, пока обрывки не становятся совсем маленькими и едва ли пригодными для склейки.

– С тех пор, как штаб перестал быть безопасным местом, всю бумажную документацию решено на время передать Совету, – объясняет Влас. – Не думаю, что кто-то заметит пропажу одной тоненькой папки.

Меньше всего я бы хотела, чтобы объятья, которые я тут же ему дарю, напоминали громогласное “спасибо”, но так и выходит; я буквально бросаюсь Власу на шею, привставая на носочки и даже слегка подпрыгивая.

Я говорю ему, что буду делиться всем-всем, но про себя решаю: только с этой самой секунды . С секунды, с которой слова прозвучали вслух.

А то, что было до этого, я просто запрячу как можно дальше.

***

Огромная чёрная яма – всё, что осталось от братской могилы. Из-за временной невозможности дать останкам стражей “вторую жизнь” в силовом поле, тела решено было сжечь здесь, на территории штаба, а пепел собрать и разместить в старом склепе, когда-то принадлежавшем одному из местных родов, проживавших в Дуброве чуть ли не со дня его основания.

Я стою на краю ямы и гляжу на покрытые копотью стены и дно. Чем дольше смотрю, тем отчётливее начинает казаться, что и сама бездна смотрит на меня в ответ. В воздухе до сих пор витает запах жжёного льна, в который оборачивали тела, делая их одинаковыми с одним только отличием – цветом закрепляющей ленты. Зелёные – защитники, синие – хранители, красные – миротворцы, фиолетовые – добровольцы, люди и те из сторонников, семьи которых изъявили желание похоронить своих близких вместе с нами. Трупы лежали не отдельными секциями а чередовались, создавая цветную вереницу. Синего на ней было меньше всего. Самый частый цвет – фиолетовый.

На кремации, случившейся вечером того же дня, как я очнулась в больнице, присутствовали все. Было так много народу, что меня впервые за долгое время посетило лёгкое волнение из-за столпотворения. Кто-то плакал. Дмитрий произносил трогательную речь, которая может кого-то и тронула, но точно не меня. Затем у каждого была возможность выйти вперёд и сказать что-то стоящее. Я следила за тем, как к небу поднимается пепел, пыль и густой серый дым и едва ли слушала, потому что не хотела плакать на людях. Но потом вышел Даня, слегка покачиваясь:

– Там, в этой огромной гигантской яме, заполненной людьми и прочими формами жизни, есть кое-кто, кто сейчас должен был быть в моей жизни… – сказал он. – Но его нет. И больше никогда не будет. – Данины глаза были красные от слёз, голос срывался на каждом слове. – Папа, он… Последними словами он просил нас с Ваней присматривать друг за другом, а сейчас Ваня пропал, и получается, что я подвёл отца, не выполнив его просьбу. – Даня осмотрел толпу перед собой, ни на ком не остановив свой взгляд, и вдруг хмыкнул: – Это так паршиво, что мне, если честно, самому хочется сдохнуть.

Далеко не самая воодушевляющая, разрывающая сердце речь. Или изменяющая мировоззрение услышавшего, например. Но ей удалось сделать кое-что для меня – она напомнила о Кирилле и о его последнем желании, которое тот адресовал мне и Северу.

“Спасите Вету”.

Да, мы с Севером, образно выражаясь, пожали друг другу руки и взяли временное перемирие, чтобы поработать над планом, в котором мы словно герои лучших боевиков врываемся в замок королевы и заставляем её освободить сестру Кирилла, а вместе с этим и поплатиться за совершённое по её вине, хоть и не её руками, но сам каркас этой идеи, несмотря на энтузиазм и львиную долю жажды мести, казался нам обоим, не имеющим привычки питать пустые надежды, настолько хрупким и шатким, что напоминал табурет на трёх ножках. Всё держалось на слишком большом количестве “ если ”: если Влас согласится помочь и откроет портал, если Совет или кто-либо ещё из руководства не раскроет нас раньше времени, если мне удастся собрать достаточно союзников, если я не струшу, если Север или кто-либо ещё из пиратов не решит в последний момент переметнуться на сторону той, работать с которой им привычней, чем со мной, если, если, если … У Севера свои “если”, у меня свои, но есть и нечто общее, вроде сомнения в себе, а ещё больше – друг в друге.

Мы оба любили Кирилла достаточно сильно, чтобы шагнуть ради него в ад, но также мы оба прекрасно знаем, насколько на самом деле коварен и силён этот дьявол.

Сумасшедшие три дня. Город перешёл на военный режим с комендантским часом и нашими круглосуточными дежурствами на улицах. Атмосфера в стенах штаба напряглась до предела с прибытием членов Совета, хотя их задачей является как раз обратное – помощь нам, в частности в том, чтобы восстановить призму.

Я почти не сплю. Слова “режим” больше не существует. Я не знаю, что будет завтра и наступит ли завтра вообще, но жизнь от этого ценнее не стала. И сейчас, стоя на краю погребальной ямы, я делаю единственное, что могу – думаю, думаю, думаю обо всём сразу. В какой-то момент на смену мыслям приходит зависть к тем, кого не стало. “Теперь они свободны” – заключаю я у себя в голове, а затем словно чужим голосом собственный разум напоминает: “Смерть – это не освобождение. Смерть – это конец”.

– Смерть переоценивают, – произношу я.

Ветер поднимает в воздух пыль вместе с теми мелкими хлопьями пепла, которые не забрали для захоронения, и я чувствую тошноту, когда думаю, что это может быть не сожжённая льняная ткань, а чьи-то останки.

– Стрёмно, согласись: оставлять эту гигантскую яму тут, не прикрыв, не закопав или не придумав хоть что-то, чтобы из окна штаба она не напоминала проход в преисподнюю?

Бен подходит ко мне. Я продолжаю смотреть на яму, но боковым зрением замечаю вспышку зажигалки и крошечный оранжевый огонёк подожжённой сигареты.

– Мама то же самое сказала Дмитрию, когда принесла ему обед, который он забыл, – отвечаю я. – Правда, не так мягко. Она заявила, что если он не разберётся с открытым кладбищем на заднем дворе, этим, вопреки его нежеланию или запрету каких-либо зануд вроде членов Совета, займётся она сама, и пусть кто-нибудь только попробует её остановить.

– Твоя мама ничего, – Бен хмыкает. – Знает, как с мужиками общаться.

– Обычно, она не такая, просто… В связи с последними событиями многие сильно изменились.

– Это да. Марк стал параноиком, а дед не пускает в свою комнату никого, кроме старой гвардии, и есть предположение, что они там далеко не пиво пьют и футбол смотрят.

– Дмитрий почти не спит и не ест. Не то, чтобы я сильно о нём беспокоилась, и всё же он мой отец… Даня совсем расклеился, а Ваня стал жёстче, чем те сухари, которые ты достал вчера из своей тумбочки.

– Стоит отметить, что я банально про них забыл. Недели полторы назад они были ещё ничего.

Я качаю головой и поворачиваюсь лицом к Бену.

– Ты отвратителен.

– Это всего лишь чёрствый хлеб. Подумаешь, немного с плесенью.

– И снова: ты отвратителен.

Бен морщится, делая очередную затяжку. Я представляю горький привкус табака, ассоциируя его с тем, какой он на запах. Не понимаю, зачем кому-то может хотеться добровольно наполнять свои лёгкие ядом… А затем ухмыляюсь, когда провожу параллели между этим и ядовитыми мыслями, заполняющими мою собственную голову.

Каждому своё.

– Значит, вы уходите? – спрашивает Бен.

Хотя знает точно. Он присутствовал при всех наших встречах с Севером. В этом не было необходимости, но отказать Бену, нуждающемуся в том, чтобы занять себя хоть чем-то полезным, я не смогла.

– Уходим.

– Сегодня?

– Сегодня. Ночью.

– Ладно, – протягивает Бен.

Но как будто не ладно, на самом-то деле. Как будто до этого самого “ладно” ещё целые километры.

– Только не говори мне, что ты пришёл сюда, чтобы промывать мне мозги очередными лекциями о необходимости остаться, как это делает Нина.

– Она переживает за вашу, эту, – удерживая сигарету в зубах, свободными руками Бен машет вокруг своей головы, – связь. Типа, мало ли что случится.

– Она может пойти со мной, – предлагаю я.

– Она не может. Ты же знаешь, для её здоровья такие путешествия могут быть опасными.

– Точно. К чему тогда этот твой разговор?

– К тому, что если тебе важно моё мнение… – Бен замолкает, многозначительно смотря на меня. Я киваю, мол, важно, продолжай. – Я знаю тебя достаточно, чтобы с уверенностью сказать, что ты с ума сойдёшь, если не поступишь так, как считаешь нужным, даже если это впоследствии будет самой страшной ошибкой в твоей жизни.

Я хмурюсь.

– Как-то это… не очень воодушевляет.

– Я вообще о том, – продолжает Бен, – что мы здесь справимся и без тебя. Ты не единственный герой этой истории, Слав. К тому же, ты дала обещание своему лучшему другу, а это легко перевешивает чашу весов в свою сторону.

– Такое чувство, что ты меня выгоняешь, – говорю я, усмехаясь.

– Ну, – Бен докуривает и недолго раздумывает, прежде чем бросить окурок себе под ноги и затушить носком кроссовка. – Я не в восторге от самой идеи, но к причинам и мотивации прицепиться не могу при всём желании.

Порывистый ветер продувает насквозь, несмотря на то, что на мне тёплая зимняя куртка и шапка с шарфом. Последний я хочу дотянуть до самого носа, но перед этим, схватившись за вязаную ткань, спрашиваю у Бена:

– И когда же это успело произойти? – Он глядит на меня с вопросом в глазах, и я поясняю: – Помню времена, когда ты бы скорее кожу со ступней содрал и прошёлся по раскалённым углям, чем заговорил со мной.

– Да, я тоже помню, – говорит Бен, придерживая кепку, которую он наотрез отказывается менять на что-то более тёплое, несмотря на то, что неприкрытые края ушей посинели от холода. – Говорят же, что от любви до ненависти – один шаг. Полагаю, обратный путь тоже существует.

Я не уверена, что правильно понимаю смысл его слов, а потому выбираю самую логичную реакцию и позволяю шарфу скрыть мою улыбку.

– Знаешь, что, коротышка? – продолжает Бен. – В этот раз ты уходишь без меня, и за тобой некому будет присмотреть, так что… будь осторожна, ладно?

– Ладно.

– И возвращайся. Только в этот мир и в это настоящее, а то я тебя знаю. – Бен тоже улыбается. Улыбкой, которую я не знаю. Улыбкой, говорящей: “Я в порядке”, когда это далеко нет так. Улыбкой, присущей кому угодно, кроме Андрея Прохорова. – Возвращайся, – повторяет он, словно есть сомнения, и они больше, чем ему хотелось бы.

– Обязательно, – говорю я.

Удовлетворённый моим ответом, Бен кивает. Окурок превратился в расплющенный блин, но Бен продолжает втаптывать его в землю, пока тот не теряется среди комков земли.

– Я буду скучать, – признаюсь я, и мне совсем не стыдно.

– Не начинай, – просит Бен. – Помнишь, что произошло, когда мы в последний раз друг друга подбадривали?

Мне нужно некоторое время, чтобы вспомнить. Когда это происходит, мои щёки горят.

– Ты меня поцеловал, – выпаливаю я.

Бен заметно напрягается, и я начинаю лихорадочно перебирать другие возможные варианты ответа, но в голову ничего другого не приходит.

– Я запаниковал, – наконец говорит Бен.

Я мысленно выдыхаю и смеюсь. Коротко, но искренне.

– Чтоб ты знал, это был не самый неприятный в моей жизни поцелуй, – отвечаю я, не забывая, но не упоминая о том, что он был вообще-то моим первым .

– Разумеется. Я же мастер в таких штуках. – Он как всегда острит, но выражение лица его слишком серьёзно для глупостей. – Береги себя.

– Ты тоже, – прошу я.

Двустороннее молчание. Ни он, ни я ничего не отвечаем другому, потому что не хотим давать обещания, которые не сумеем сдержать.

***

Вечером Дмитрий решает провести внеочередное собрание. Он словно знает, что я планирую сделать, и поэтому тянет время, долго ожидая, пока соберётся как можно больше народа (чего обычно он никогда не делает, потому что считает дурным тоном опаздывать на объявленное директором мероприятие).

А когда всё наконец начинается, он разглагольствует обо всём, что уже произошло, зачем-то пускаясь в аналитику и нечто вроде попыток вынести из всего этого то ли мораль, то ли урок, то ли вывод. Лия, сидящая рядом со мной (которой, вообще-то, не должно быть на собрании, но сейчас всем абсолютно плевать на подобную мелочь), толкает меня локтем в бок. Получив моё внимание, она кивает в сторону двух фигур, стоящих в дальнем углу у стеллажей с книгами. Их чёрные одежды, серьёзные лица и руки, скрещенные на груди, говорят мне о том, что именно в них скрывается причина странного поведения Дмитрия.

Члены Совета крепко схватили его за то место, с помощью которого теперь могли легко им манипулировать.

– Как вы знаете, у нас появилась информация о том, что с гнори можно договориться, если иметь стоящее предложение.

“Появилась информация”. Пф. Нет, чтобы мне спасибо сказать за то, что я пока ещё могу терпеть Эдзе!

– Содружественная с нами часть Волшебного народца в лице королевы Летнего двора рассказала о недавних происшествиях в их мире и вскользь упомянула о том, что они стали свидетелями переломного события, когда враг, единый для любого народа, помиловал их, уйдя уже на следующий день после своего прибытия. Как мы поняли, именно о гнори и перитонах шла речь.

– Королева Зимнего двора заключила сделку с гнори, чтобы они забирали своих домашних питомцев и валили нахрен с их территории, что тут непонятно, – раздражённо ворчит Бен. Разумеется, он не делает это достаточно громко, чтобы его услышал Дмитрий или члены Совета, но громкости хватает, чтобы я, близнецы и тётя Аня, Марк и Лена, сидящие и стоящие рядом, обернулись и отреагировали каждый по-своему.

– Теперь мы знаем, что убийство – не единственный способ возможной расправы с врагом, – продолжает Дмитрий, словно не осознавая, что он переливает из пустого в порожнее.

Эта тема, как и любая другая связанная с продолжающимися нападениями гнори и перитонов, обсасывалась на всех собраниях до этого и ещё ни разу не приводила к какому-то конечному решению. Но сегодня, возможно из-за членов Совета, мне кажется, что стоит ждать чего-то нового.

– Можно? – в воздух поднимается Ленина рука. Дмитрия это удивляет, и всё же он кивает. – Директор, это предложение или констатация факта?

– Уточни.

– С тех пор, как мы знаем о возможности заключения сделки, всё время поднимается эта тема, озвучивается одно и тоже. Складывается впечатление, что нам пытаются промыть мозги. Вдолбить единственную истину, чтобы в конце концов она стала нашим собственным решением за неимением альтернативы.

Дмитрий не отвечает, держит паузу. Это не играет ему на руку, и по собравшейся толпе пробегают глухие возмущения.

– Мы что, собираемся поступить как трусы? – спрашивает Марсель.

– Будто в первый раз. – Снова комментарий от Бена, и снова “в кулак”.

– Не логичнее было бы сначала разобраться с предателем ? – спрашивает Татьяна.

Я нахожу её стоящей у подоконника. По левую руку от неё – Евгений, по правую – Антон. Уровень серьёзности этого трио где-то так же высок, как раздражение Бена и искреннее непонимание Марселя.

– Мы работаем над этим, – с напором произносит Дмитрий.

– Ага, играем в “угадайку”, кто на такое способен, а кто – нет.

– Мы все знаем, кто относится к первой группе, – подаёт голос тётя Аня. Она делает несколько шагов до того крохотного островка свободного места, где до этого Дмитрий стоял и вещал один. – Никого не хочу обидеть, но только в каждом страже я уверена как в себе. Потому что связанные не просто словами, а клятвой, никогда не станут нарушать их и помогать кучке бродячих собак выпускать на свободу преступников, ранее пойманных с таким трудом.

– Мам, один из тех, про кого ты так “завуалированно” говоришь, спас мне жизнь, – напоминает Ваня. – Не все оборотни – преступники. Как и не все стражи – честные люди. Нужно проверить всех.

– Согласен, – говорит Дмитрий. – Но считаю, что начинать нужно с очевидных претендентов.

Дмитрий говорит о Лизе, Тае и Боунсе. Ему плевать, что все они разве только из шкуры вон не лезут, чтобы всячески нам помочь. Всё, что он видит – это их принадлежность к противоборствующей стороне. При этом он совершенно не берёт в расчёт то, что при достаточной мотивации на сторону врага может переметнуться кто угодно .

– Оборотни…

– Не все из оборотней хотят войны, – обрывает Дмитрия Ваня.

– Пока всё, что видим мы, доказывает обратное, – наседает Дмитрий, не понимая, что кроме его правды вполне может существовать и другая.

– Хаос для нас хуже смерти, – произносят за моей спиной. Оборачиваясь, я вижу Боунса. Кажется, словно между нашей последней встречей и сегодняшней прошло едва ли больше пяти минут. На оборотне та же одежда, у него тот же осунувшийся усталый вид. Даже запах, сопровождающий его, тот же – машинное масло и одеколон. – Те, кто поддаются хаосу, становятся омегами и теряют рассудок. Не все, но абсолютное большинство оборотней предпочтут пойти за тираном, деспотом и убийцей, чем остаться одним и медленно сходить с ума. – Я делаю шаг в сторону, когда Боунс проходит мимо. Он протягивает ладонь Дмитрию, и тот жмёт её в приветственном жесте. – Трещина по отношениям в стае Амадеуса пошла ещё тогда, когда он привёл в стаю Ольгу. Но они не хотели смерти своему альфе, это было бы неразумно. Разве что не было среди его приближённых того, кто был бы не против подсидеть Амадеуса на тёплом местечке.

– Магдалена, – говорит Бен.

– Вполне возможно, – кивает Боунс. – Так или иначе, когда был убит Амадеус, стая перестала быть ячейкой как таковой и начала существовать как сумма отдельных частей, не имеющая ни ценности, ни веса. К таким стаям в Ликаонии начинают относится без уважения. Они автоматически становятся низшим слоем общества.

– Война против нас для них – не только месть, но и способ доказать, что они всё ещё чего-то стоят, – догадывается Ваня.

– Не просто стоят. В случае победы, они станут той самой стаей, что перекроила вековые устои под себя и, в теории, подчинила себе человека. – Боунс замолкает. Его взгляд останавливается на Ване. Боунс смотрит на него так… странно. – К тому же, Магдалене нужно было показать своё могущество, ведь она не может стать полноправным альфой на всех уровнях. – Боунс трясёт головой, словно выходя из некоего транса. – В каждой стае выбор и инициация нового альфы имеет свои особенности. В моей, например, это обязательно должен быть мужчина, обладающий определённым уровнем силы духа и тела, что, в свою очередь, проверяется чередой долгих и временами мучительных испытаний. Начинать могут десятки, но к концу целым и невредимым остаётся только один.

Боунс снимает кепку, зажимает её под мышкой. Проводит ладонью по платиновым волосам, перекидывая их на одну сторону. Под копной скрываются многочисленные проплешины-шрамы в виде овалов, чей размер не превышает сантиметр в диаметре.

Бен открывает было рот, чтобы задать логичный вопрос, но Боунс перебивает его:

– Ты не захочешь знать, – говорит он, снова надевая кепку. – Поверь мне.

– И каков этот процесс в стае Амадеуса? – интересуюсь я.

– В краю, где они проживают, есть Дикий лес…

– Это не совсем и лес, – вмешивается Ваня. В каком бы состоянии он не находился, он никогда не упустит шанс продемонстрировать свои познания. – Он больше напоминает многокилометровый лабиринт, состоящий из лиственных густо посаженных деревьев. Плюс ко всему, это дом для омег всей Ликаонии. Стая Амадеуса использует преодолевание этого леса как марш-бросок для двоих: действующего альфы и претендента. Даже если действующий альфа оставляет должность по собственному желанию, ему всё равно необходимо пройти через лес вместе с тем, кто планирует занять его место. Выбраться должен только один. – Ваня замолкает, словно вспоминая, всё ли он сказал. – Ах, да. Альфой может стать только потомок предыдущего, независимо от пола.

– Это ужасно, – протягиваю я. – Получается, что отец или мать должны добровольно пойти на самоубийство, чтобы передать титул дочери или сыну?

– Да. И это лишь в случае, если ребёнку вообще удастся выйти из леса.

– Амадеус мёртв, но у него остались дети: Лиза и Тай. Кто-то из них может стать альфой?

– Ага. Другие претенденты, даже в том случае, если будут выбраны членами стаи, конечно, тоже смогут, но их связь в коллективе не будет являться… духовной, если хотите. Я больше предпочитаю слово “инстинктивной”.

– Значит, мы можем остановить войну! – хорошо, что я стою. А сидела бы – вскочила от отличной новости. – Если Лиза займёт…

– Сейчас её едва ли примут обратно с распростёртыми объятьями, – говорит Ваня. – Да и даже если она решится, испытание всё равно будет обязано состояться.

Я плохо знаю Лизу, но на общем фоне, как мне кажется, мы с ней можем даже назваться приятельницами. Я уверена, что уговаривать её встрять в это будет крайне сложно, ведь она уже была на “противоположной” стороне со своей стаей и едва ли снова добровольно решит пойти на такой шаг.

Если только вопрос не встанет ребром к тому, ради кого она бросила вызов своих соратникам и ушла, став предательницей.

Разговор в гостиной продолжается, но я уже не слушаю, отвлекаясь на телефон и проверяя время. Осталось тридцать минут до комендантского часа и два с половиной до того момента, как придётся покинуть Дубров, а это значит, что у меня всё-таки ещё есть возможность обмолвится парой фраз с Таем.

Поэтому, пока все увлечены беседой, я покидаю гостиную. Даже если кто-то и заметит моё отсутствие, остановить меня всё равно уже не получится.

***

Я нахожу юного оборотня там, где он, как мне кажется, проводит большинство своего свободного времени – за ничегонеделанием у прилавка в магазинчике на заправке Боунса. Боунс продолжает оставлять Тая за продавца в надежде на то, что парень будет более собранным и самостоятельным. Но тот вместо всего этого листает журналы и пьёт газировку, оплачивая каждую банку со своих же карманных денег.

О моём приходе сообщает дверной колокольчик, однако Тай не отвлекается от своего занятия, лишь только причмокивать перестаёт.

– Ты один? – спрашиваю я.

– Абсолютно, – тут же отвечает Тай. – И свободен, как трусы без резинки. – Журнал со шлепком опускается на прилавок. – Есть предложение?

– Ага, на миллион просто.

– О! – Тай искренне воодушевляется. – Превращаюсь весь в один большой волчий слух!

Я обхожу оскудевшие ряды с дешёвой едой и напитками, химическими средствами для автомобиля, газетами и журналами и останавливаюсь напротив кассы.

– Мне тут интересную историю рассказали… – начинаю я.

– Люблю интересные истории.

– … о том, что вы с Лизой сейчас – самые первые претенденты на место альфы в своей стае.

– Ах, это, – Тай корчит рожицу, словно я подсунула ему под нос половинку лимона и, сжав его, брызнула парню соком прямо в лицо. – Не, такие истории я не хочу слушать.

– Почему?

– Потому что не могу я смотреть на этих предателей, – Тай делает следящий жест, указывая средним и указательным пальцами на свои глаза. – Ни в глаза, никуда. Будь воля моя, вычеркнул бы их из стаи чёрным водостойким маркером.

– Вот как раз это ты и сможешь сделать на правах альфы, – подмечаю я, а у самой кошки на душе скребутся. Науськиваю мальца, чтобы впоследствии спровоцировать его сестру, которая наверняка не даст брату глупости совершать – это же до какого дна нужно скатиться, чтобы считать такую идею гениальной?

– Допустим, – протягивает Тай. – Но это ж какой геморрой!

– Ну ты же большой парень. Справишься.

На мои слова Тай хмурит брови. Сейчас он в ловушке, в какую попадают все излишне импульсивные, но при этом совершенно не готовые к тому, чтобы проявлять мудрость, подростки. Они требуют ответственности, а, получая её, не представляют, как с ней обращаться.

– Не знаю, – Тай чешет затылок. – Как-то это… типа, неправильно. Я же их ненавижу. Не могу я быть их лидером.

– Мне кажется, у вас с Лизой найдётся гораздо больше союзников, чем вы сейчас думаете.

– Я всё ещё не уверен. К тому же и представить боюсь, что скажет Лиза, если я заявлю ей, что решил участвовать в инициации.

– Она будет в ярости.

Нельзя показывать своё удовлетворение, но это именно то, что мне нужно.

– Но только представь – ты сможешь остановить войну и стать героем .

Последнее слово я произношу, понижая голос и надеясь, что это превратит его в нечто сакральное. И Тай ведётся. Как красная тряпка для быка или лазерная указка для кошки. Он весь мой, и всё его внимание – моё.

Осталось довести начатое до конца:

– Встреться с их нынешним лидером. Я слышала, что это женщина по имени Магдалена. Даже если она сейчас считает себя альфой, это не является таковым по факту до тех пор, пока она не пройдёт через инициацию и не сразится с потомком предыдущего лидера. И я не знаю, на что способна та волчица, но ты, Тай, удивительный. И будешь отличным альфой, несмотря на юный возраст.

Гордость переполняет сияющие голубые глаза Тая.Рыбка на крючке – только подсекай.

– Я стану альфой! – громогласно произносит Тай, поднимая руки к потолку.

Я улыбаюсь ему, несмотря на горечь во рту, и повторяю:

– Ты станешь альфой.

Посмотри на себя, Романова. Бросаешь парня на амбразуру, а сама наотрез отказываешься понимать и принимать зеркально такое же предложение Дмитрия перевести внимание гнори на иной мир, чтобы спасти наш.

У медали две стороны. Всегда. И я прекрасно знаю об этом, как и о том, насколько важно не закрывать глаза на наличие второй, когда всё внимание уделяешь первой.

Так почему же я делаю вид, словно живу в двухмерном мире?

***

Возвращаясь в штаб, я сразу принимаюсь к сбору вещей. Собственно говоря, сумки собраны уже давно – лежат под кроватью и ждут своего часа. Я лишь проверяю, наверное, в сотый раз, всё ли взяла и ничего ли не забыла. За полчаса до выхода приходит Влас. Он молча следит за тем, как я заканчиваю с сумками, затем переодеваюсь в более удобную и практичную одежду. Только когда замираю, хлопая себя по бокам и немо объявляя, что всё готово, Влас говорит:

– Там на улице ребята ждут.

Он явно имеет в виду не Севера или пиратов. Мне начинает это не нравиться. Если они задумали брать меня количеством, чтобы убедить остаться, то им лучше сейчас же передумать, а иначе я кого-нибудь точно убью.

– Зачем? – спрашиваю я у Власа.

– Пойдём – и увидишь.

Нет времени на препирания, и я, хватая куртку, плетусь за Власом. Он ведёт меня на первый этаж, затем – на задний двор. Первое, что я вижу – яркое пятно костра в десятке шагов впереди.

А первое, что слышу – музыку укулеле.

– Что вы тут устроили? – спрашиваю, подходя ближе.

У костра, разбросанные по кругу парочками, трио и одиночками, расселись мои хорошие знакомые, уже почти приятели и давно как друзья. Здесь Бен с Ниной, близнецы, Лия, Марк, Лена, Артур, Шиго и Саша. У последнего в одной руке укулеле, а в другой – бутылка. Её содержимое угадывать не приходится.

– Смотрите-ка, а раньше меня одного алкоголиком называли, – смеясь, сообщает Саша.

Шиго реагирует на его слова моментально; рука только и успевает взмыть вверх, как Саша восклицает и принимается тереть затылок.

– За что?

– Ты в завязке, – отчеканивает она.

– Кто сказал?

– Я.

Бен, сидящий плечом к плечу с Марком, достаёт из-за уха давно припасенную сигарету. Я продолжаю топтаться на месте рядом с Власом, глядя на ребят сверху вниз. Бен успевает поджечь кончик и затянуться, когда Шиго наконец улавливает запах и резко оборачивается в его сторону.

– Вы, люди, самые неразумные существа из всех, что я встречала! – недовольно заявляет она. – Как можно знать, что вы не бессмертны, и всё равно продолжать собственноручно убивать себя день за днём?

– Так мы устроены, – протягивает Бен, выпуская струйку густого дыма. – Саморазрушаться, чтобы создавать хотя бы видимость движения, потому что движение – это жизнь.

– Но вы не вверх идёте, а катитесь вниз. Грош цена такому движению.

– Психология человека устроена иначе, – подает голос Лия. – Тебе не понять. – Она произносит это не с неким превосходством, скорее, с разочарованностью. – Собственно, никому из нас не понять.

Она сидит, сложив ноги в позе лотоса. Бросает на меня взгляд из-под опущенный ресниц, и я решаю сесть сейчас именно рядом с ней. Бен уже понял и отпустил меня. Как и Даня, за которым присматривать останется Лена, потому что Ваня наотрез отказался рассматривать любой вариант, кроме того, где он идёт со мной. Нина до сих пор сомневается в правильности моих приоритетов, но не показывает это. Артур свои переживания даже не скрывает.

А Лия… я вынуждена оставить её как раз тогда, когда мы снова сблизились.

– Нам редко в последнее время выпадают спокойные вечера, – говорит Марк, с опозданием отвечая на мой вопрос. – Мы подумали, что это отличный повод немного отдохнуть.

– И выпить! – воодушевлённо кричит Саша.

– Ты здесь только для того, чтобы на гитаре играть, – заявляет Шиго.

Они ведут немую перепалку взглядами. Я пользуюсь моментом тишины и иду к Лие. Опускаюсь рядом с ней, подбирая под себя ноги.

– Ты как? – спрашиваю я. – Привыкла? Хоть немного?

– Чуть-чуть, – честно отвечает Лия. – Ты уверена, что тебе нужно уходить? Может, ты…

– Лия, – перебиваю я.

– Да знаю, знаю. Ну хоть попытаться-то стоило.

Лия улыбается. В мерцающем свете огня она выглядит красивее обычного, хотя я и сомневаюсь, что такое вообще возможно. Замечаю, как Марк, сидящий неподалёку, иногда бросает на неё короткий взгляд, продолжая при этом разговаривать с Артуром. Она всё ещё ему нравится. А ей всё ещё наплевать.

– И надолго вы планируете своё путешествие?

– Пока я не найду сестру Кирилла и не освобожу её.

– Звучит очень многообещающе.

– Ты хотела сказать “почти невыполнимо”?

Я поджимаю губы. Раскусила.

– Я просто попытаюсь сделать всё, что в моих силах. Собственно, как и обычно. Правда, надеюсь, в этот раз хоть что-то получится.

Надежда – всё, что у меня теперь осталось и по совместительству единственное, чего я боюсь. С высоты ожиданий всегда слишком больно падать, а я за всё время уже успела отбить себе копчик.

– Я бы сказала тебе, что всё будет хорошо, но, образно выражаясь, я могу видеть будущее, поэтому… – (У меня появляется идея, и, видать, это отлично выражается на моём лице, так как Лия, замолкая, начинает активно мотать головой). – Ничего тебе предсказывать не собираюсь. Тем более, у тебя ничего не изменилось – всё так же черным-черно, как за Полярным кругом в декабре.

– Спасибо за очень красочную метафору. Поддержка на пять с плюсом. И кстати, когда это ты могла побывать за Полярным кругом?

– Я не была, – разочарованно сообщает Лия. – Знакомый моего любимого продавца ювелирных украшений был. – Лия тычет пальцем в браслет, который она подарила мне на день рождения и который я не снимаю с того самого момента, как замочек застегнулся на запястье. – Он любит разные астрономические чудеса.

Влас опускается рядом со мной. Долго пытается усесться, так и эдак размещая свои длиннющие ножищи. Когда он наконец успокаивается, я кладу ладонь ему на коленку просто потому, что мне так хочется.

Влас не замечает этого, как если бы моя ладонь лежала там уже не один десяток лет.

Я всё хочу спросить его, сколько раз за всю свою жизнь он был влюблён, да всё не попадается нужного момента. Сейчас – тоже не он, но и у меня уже нет той жажды к познанию существующих вокруг меня. Я закрываю глаза на их прошлое не только потому, что меня там ещё не было даже по факту наличия, но и потому что надеюсь – в моём отношении они поступят так же.

– Ты либо играй давай, либо заканчивай инструмент насиловать, – ворчит Бен, обращаясь к Саше, пока тот, в свою очередь, перебирает струны в одном ему известном ритме.

– Я – художник, я так вижу.

– Нет. Ты другое слово на букву “х”.

Ваня подходит ко мне, оставляя Лену и брата. В его руках бутылка, которую он протягивает мне. На ней нет даже клейкого следа от этикетки или акцизной марки, а ещё у неё забавная форма, напоминающая кеглю для игры в боулинг, только полную с обеих сторон. Откручиваю крышку, принюхиваюсь. Никакого резкого запаха, свойственного алкоголю.

Предложение присоединиться к общему веселью я воспринимаю как отличную попытку поговорить о том, о чём не успела.

– Ты не должен идти со мной, – говорю я.

Ваня опускается на корточки. Теперь наши лица примерно на одном уровне, и мы можем заглянуть друг другу в глаза.

– Иначе тебе придётся оставить того, кто нуждается в тебе больше, чем я, – продолжаю, когда не получаю никакого ответа.

Шёпот мой практически неразличим даже мне самой, но Ване помогает новоприобретённый оборотнический слух. Поэтому он не переспрашивает.

– Даня сильнее, чем кажется, – отвечает Ваня. Я вижу, как Влас, хоть и без особого желания, но заводит разговор с Лией, за что я безмерно ему благодарна. Теперь мы с Ваней косвенно, но одни. – Он будет в порядке. Ему помогут Лена и Амелия.

– А кто поможет тебе? Твой папа….

– Мёртв. Знаю. И ни одно моё действие сейчас его уже не вернёт. Как и бездействие тоже.

Я хочу смотреть в лицо Вани как в родниковую воду, чтобы видеть все подводные камни и мелкий песок, но вместо этого я будто всё ещё продолжаю глядеть в пепельную бездну.

– Я знаю, что ты думаешь, – Ваня грустно хмыкает. – Я выгляжу так, словно мне всё равно, но на самом деле я умираю изнутри с каждым вдохом, который делаю, и всё же я иду на это, хотя давно уже мог спиться, слечь с депрессией или покончить с этой бесполезной тратой жизни. Знаешь, что держит на плаву? Папа бы не хотел, чтобы я убивался горем, как это сделали мама и Дмитрий. Сам папа никогда бы не сдался. И я… Все считали Даню – его копией, но сильнее, чем я, никто и никогда не хотел быть похож на Валентина Филонова. Хоть на йоту. Именно поэтому я здесь. Именно поэтому я сражаюсь. И именно поэтому я не брошу свою лучшую подругу. – Ваня выпрямляется. – У меня ещё будет целая жизнь впереди на то, чтобы страдать. По крайней мере, я на это очень надеюсь.

Не давая мне возможности хоть что-то придумать в ответ, Ваня возвращается к Лене и Дане. Я снова обращаю внимание на бутылку, которую продолжаю держать в руках.

– Что здесь? – спрашиваю у Власа, отвлекая его от разговора с Лией.

– Попробуй, – вместо ответа предлагает он. – И узнаешь.

Я рискую сделать маленький глоток и нисколечко не жалею, когда ощущаю на языке приятную сладость и вкус цитрусов.

– Это вкусно, – сообщаю я.

– Ещё бы.

– Я думала, здесь виски. По цвету похоже.

– Никакого алкоголя в штабе, пока здесь члены Совета. Приказ Дмитрия.

– И заодно никакого веселья! – кричит Бен, скрадывая ладони рупором вокруг рта.

Все смеются, и я тоже. Но внутри, – о, Боже, – внутри меня всё горит и плавится.

У нас уже был похожий вечер у костра, и я хорошо помню, что принёс за собой следующий день.

Скоро случится что-то плохое.

***

Север, Гло и Филира встречают нас в той части города, где я ни разу не была. Она настолько обычная со своими типичными пятиэтажками и настолько тихая, что мне бы и в голову никогда не пришло открыть портал именно здесь. Но прятаться всегда лучше всего у всех на виду – вот, что изрекает Влас в ответ на мои сомнения.

Хорошо, что Ваня идёт с нами. Вот и будут с Власом умами мериться, меня оставив в покое.

– Наша задача – максимально быстро всё проделать, потому что если члены Совета обнаружат нашу пропажу, будет скандал.

– Тогда, может, тебе не стоило идти? – скептически заявляет Север. – Ты же один из них.

– Не всё так просто, – вмешивается Ваня. – Если остальные члены Совета узнают, что Влас мог бы пойти с нами, чтобы проследить, что всё будет в порядке, но не пошёл, они разозлятся ещё сильнее.

– Но разве они не разозлятся максимально , когда поймут, что он мог и вовсе никуда вас не пустить? – спрашивает Филира.

У неё такой же голос, каким я его помню; она говорит медленно, растягивая слова и превращая их в тихую песню. Но если раньше эта песня отдавала блаженным спокойствием, то теперь я словно слушаю худший в истории музыки андеграунд-концерт.

– Они знают, что так поступить я бы не смог из-за Славы, – говорит Влас. – Это называется проанализировать все возможные ситуации и совершить то действие, которое даёт наибольшую ожидаемую ценность.

– Напомни, насколько ты стар? – спрашивает Ваня, приподнимая одну бровь. – Ожидаемая ценность . – Фыркает. – Знающие люди давно переименовали этот термин в математическое ожидание.

– Если бы я хотела слушать подобные лекции, я бы в университет пошла, – недовольно встреваю я. – Мы здесь по другому поводу собрались, так что давайте перейдём к делу.

– Девчонка права, – кивает Север. Затем бегло осматривает Ваню, даже не пытаясь скрыть своего презрения. – Хотя, я вот лично не понимаю, зачем ты здесь нужен. Что в тебе такого, человек?

– Ничего, – Ваня пожимает плечами. Но, разумеется, на этом дело не заканчивается, и следующим своим действием он снимает очки, демонстрируя Северу свои теперь уже естественные оранжевые зрачки. – Просто я не человек.

Оранжевый против голубого. Огонь против воды. На подобный бой, даже если он заключён в обычном зрительном противостоянии, я была бы готова смотреть хоть целую вечность, но сейчас мы слишком ограничены во времени. Поэтому я беру на себя роль громоотвода и завожу с Власом разговор о портале.

Он приводит магию в действие, оставляя очередной порез на своей руке. Когда я только появилась в Дуброве, кожа у него была чистая, теперь даже смотреть страшно. Чёрные “личинки” повсюду: на запястьях, сгибе локтя, предплечье, плече.

Я заставляю его страдать и ужасно то, что он не считает это чем-то неправильным.

– Когда ты успел побывать в мире Волшебного народца? – спрашиваю я, меняя тему в своей голове. – По работе?

– Не совсем, – Влас заметно напрягается, не ожидая от меня такого вопроса. – Помнишь, я рассказывал о Хилли?

Нет.

– Да, – вру я.

– Ну вот, иногда я так выбирался к ней, когда появлялась возможность.

– А. Понятно.

Не то, чтобы я ревную, но интересно, кто такая Хилли?

Когда Влас заканчивает с порталом, мы не ждём, чтобы присесть на дорожку, обменяться многозначными взглядами или сделать что-то в духе команды. Мы сразу идём, открывая дверь в неизвестность. Цепочкой, один за другим.

Когда я делаю свой шаг, закрываю глаза. Не знаю, зачем. Возможно, надеюсь, что так вещи станут менее страшными.

То, на что я ступаю, хрустит у меня под ногами сухой травой. Я открываю глаза, чтобы не упасть, но тут же приходится сощуриться; здесь нет солнца, но жёлтое небо само по себе настолько яркое, что нужно время, чтобы привыкнуть.

Влас закрывает портал. Сощуренным взглядом я слежу за тем, как дверь из цветного стеклянного витража растворяется в воздухе, смешиваясь с зелёным горизонтом. Никто до сих пор не произнёс ни слова, и вдруг я ловлю себя на том, что вслушиваюсь в абсолютно неестественную для улицы тишину. Никакого пения птиц. Ни ветра, шевелящего листья. Ни журчание воды где-то вдалеке.

Это всё совсем не похоже на Волшебные земли, которые я себе воображала.

Мы стоим в середине огромного поля. Буквально бескрайнего. Я верчусь на месте, но не вижу ничего, кроме зелени и бледно-оранжевых облаков, настолько низких, что в некоторых местах, как мне казалось, они соприкасались с самыми высокими травинками.

– Чем быстрее мы доберёмся до Зимнего двора, тем раньше вернёмся домой, – говорит Ваня. Он суёт ладони в карманы джинсов и оглядывается вокруг с нескрываемым презрением. – Влас, куда нам… Слава?

Ваня произносит моё имя обеспокоенно, но я запоздало понимаю причину этого. Колени больно колет – оказывается, я стою на них, хотя не помню самого момента, когда умудрилась упасть.

Трава кажется мне зеленее обычного. Кажется, я вижу что-то ползучее, что ныряет в землю, словно в воду с бортика бассейна.

Ладно. Может, Волшебные земли и не так разочарованно просты…

– Тебе плохо? – спрашивает Филира, стоящая ближе всех ко мне.

– Нет, – отвечаю я. – Не больше, чем обычно.

Прежде чем подняться, я на короткое мгновение зарываюсь пальцами в траву. Она острая и сухая. Мне кажется, стекловата на ощупь должна быть на это похожа.

– Вопрос снимаю, – говорит Ваня. – Похоже, я понял, куда нам.

Он указывает в сторону горизонта, где, как я ранее видела собственными глазами, не было ничего, кроме зелёного поля и облаков. И всё же я прослеживаю взглядом это направление.

То, что я вижу, заставляет меня открыть рот от удивления.

Волшебные земли далеко не так просты, как мне сначала показалось.

Точка кипения. Глава 6

Замок огромен, и он парит в метре над полем целым островом. У меня перехватывает дыхание, и я пячусь, пока не врезаюсь в кого-то позади. Руки, обнимающие меня со спины, покрыты чёрными шрамами. Грудь, дыхание которой я чувствую затылком, опускается и поднимается размеренно, спокойно.

– Она знает, что мы здесь, – говорит Север.

На него летающий замок не производит никакого впечатления. Как и на девочек. Думаю, они его видели уже не единожды.

– Я надеялся, что удастся остаться в тени, но, похоже, у королевы действительно везде есть уши. – Север выходит вперёд. Достаёт оружие из-за пояса. Пистолет. Длинный ствол, рукоять с заворотом вовнутрь, что наверняка позволяет оружию удобнее лежать в руке. Север проверяет наличие пуль в магазине. – Теперь всё, о чём мы говорили, будет иметь второстепенное значение. – Магазин с громким щелчком отправляется обратно. – Не знаю, как так получается, но каждый раз, когда Кирилл только собирался сделать шаг, королева уже знала, во что он наступит.

– И как нам её перехитрить? – спрашивает Ваня.

Он заметно нервничает. Поигрывает пальцами, словно перебирает невидимые нити в воздухе.

– Никак. Наш план сработает, только если она нам позволит. В противном случае считайте, что все мы здесь уже покойники.

Замок медленно опускается на землю. Всего метр, а время тянется невероятно долго. Беззвучно, лишь отбрасывая гигантскую тень на нас и на минимум сотню метров после, он врастает в поле, становясь его частью, как если бы изначально, испокон веков, находился здесь.

Влас перестаёт обнимать меня, но я благодарна ему за то, что он не отходит. Всё ещё чувствую тепло его присутствия где-то совсем рядом. Всё ещё знаю, что могу на него положиться.

Перед нами закрытые ворота. Блестят, словно обсыпаны цветным бисером. За воротами стоят двое. Темнокожие, с ярко-красными волосами, заплетёнными в мелкие косички, и абсолютно обнажённые, не считая плащей, накинутых на плечи.

Я округляю глаза и оборачиваюсь на Ваню. Выражение его лица заставляет меня рассмеяться.

– С какой целью вы прибыли в Волшебные земли? – спрашивает один из охраны.

Я вглядываюсь в их лица и понимаю, что охранники одинаковые. Буквально идентичные. Ни единой собственной черты, будь то разрез глаз или морщинки в уголках губ. Даже Ваня с Даней по сравнению с ними – чужие друг другу люди.

– Север, почему они вас не знают? – спрашиваю я.

– Охрана меняется каждые три дня, – отвечает Филира. – И они ни разу не повторяются дважды.

– С какой целью вы прибыли в Волшебные земли? – вопрос повторяет второй охранник.

У них одинаковые голоса. Одинаковые позы. В одно мгновение они даже моргать начинают синхронно.

– Передайте королеве, что пираты вернулись с посланием, – говорит Север.

Филира и Гло равняются с ним. Север – привычно в центре. Он, как я уже успела заметить, в их команде нечто вроде педали газа. Кирилл при жизни был рулевым колесом. Он направлял, Север исполнял. А девочки… не знаю, наверное, что-то не такое значительное, но неизменно незаменимое. Может, кузов. Оболочка. Объединяющее, держащее всех рядом.

Единый механизм. Точно как стражи. Без одного остальные никогда не будут функционировать правильно.

Охранники начинают шептать. Впервые за всё время они делают что-то не в унисон. Затем к ним присоединяются и другие голоса, доносящиеся из ниоткуда и одновременно отовсюду . Сначала их десятки. Уже спустя полминуты – сотни. Стоит только прислушаться, как я различаю одну единственную фразу, которую они повторяют без остановки:

“Пираты вернулись с посланием”.

Ждать приходится не больше пары минут. Когда в итоге охрана расходится в стороны вместе с открывающимися воротами, я уже не знаю, чего ждать дальше.

– Это всё похоже на сон, – шепчет Ваня.

Мы идём рядом, когда направляемся к воротам. Наши ладони соприкасаются внешними сторонами.

– Сон на антибиотиках в бреду, – продолжает он.

Я киваю. Сложно не согласиться.

Чем дальше мы проходим, тем теплее становится воздух вокруг нас. Он нагревается, но медленно, из-за этого я осознаю разницу в температуре лишь тогда, когда чувствую липкий пот под волосами.

Мы идём долго. Казалось, замок находится гораздо ближе, но преодолев ворота, мы лишь ступаем на широкую мощёную дорогу. Идти по подобной – сродни пытке. Ступни раз за разом соскальзывают с кладки, я спотыкаюсь и не лечу носом вперёд только благодаря Ване, выставляющему руку в сторону, чтобы остановить моё падение.

Везде вокруг растёт голубая трава, а вдоль дороги вместо бордюра – красные бутоны неизвестных мне цветов размером с голову грудничка.

Я смотрю на Власа. Звать его мне не хочется, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимание, поэтому я держу долгий зрительный контакт и надеюсь, что он это почувствует. Так и выходит; совсем скоро Влас ловит мой взгляд и говорит:

– Готовьтесь к тому, что глазам здесь верить стоит в последнюю очередь.

Мы в царстве иллюзионистов. Фокусников. Лучших мастеров, когда дело касается обмана и миража. Я думаю о Христофе и мне хочется сказать, что я давно уже перестала доверять тому, что вижу, но меня опережает Ваня.

– У меня такое ощущение, что мы прибыли на ужин к людоеду, – брезгливо оглядываясь по сторонам, произносит он.

– В качестве закуски? – уточняю я.

– Или десерта.

Никто не смеётся, в том числе и мы сами. Нервное напряжение нарастает.

Когда заканчивается мощёная дорога, начинается река. Сразу, без берега или спуска. На другой её стороне – красный песок и замок с огромной резной дверью, ведущей внутрь.

– Я плавки дома оставил, – заявляет Ваня. – Что делать будем?

– Вы то, что я пять секунд назад сказал, слышали? – раздражённо ворчит Влас.

Он выходит вперёд, останавливается у самого края реки; дальше – только в воду. Глядит на свои ботинки. Мне кажется, он раздумывает, снимать их или нет. В итоге решает оставить.

– Ты собираешься пройти её? – спрашиваю я.

– Влас, ты, конечно, могущественный ведьмак, и всё такое, но ты уж точно не Моисей и не можешь управлять водой по своему желанию, – замечает Ваня.

Влас не слышит (или не слушает?). Делает шаг. Затем ещё. И ещё. Я всё жду, что в один момент он попросту провалится на глубину: очень уж тёмная вода в этой речке, чтобы казаться мелкой. Но этого не происходит. Вместо этого Влас спокойно доходит до самой середины. Там разворачивается к нам лицом, разводит руки в сторону.

– Глазам здесь верить не стоит! – повторяет он.

Я облегчённо выдыхаю. Значит, это иллюзия. Некое защитное препятствие, чтобы обвести вокруг пальца тех, кому удалось попасть на территорию Зимнего двора как-то иначе, нежели через главный вход.

Влас, не сводя с нас “я же говорил” взгляда, подгибает колени, подпрыгивает и спокойно приземляется на водную гладь как на твёрдый пол. Я, находясь ближе всех к реке, завожу ногу, чтобы сделать шаг и присоединиться к Власу, но тот вдруг исчезает из нашего поля зрения, проваливаясь вниз.

Ни брызг, ни волн, ни ряби на водной глади. Влас просто в один момент есть, а в другой – нет.

– ВЛАС! – кричу я.

Кидаюсь, чтобы добраться до точки, где его не стало, но Ваня успевает схватить меня за куртку и потянуть назад.

– Слава, нет!

Я сопротивляюсь, отталкивая Ваню от себя, но в юном оборотне слишком много нечеловеческих сил. Ему не составляет труда одерживать меня и контролировать мою бессмысленную борьбу до тех пор, пока я не оседаю в его руках.

– Он жив, – спокойно сообщает Север, всё это время вместе с Гло и Филирой наблюдающий за разворачивающейся сценой со стороны. – Просто королева решила нас разделить. Мы не первый раз становимся свидетелями таких её испытаний. Она любит поиграть с добычей, прежде чем поймать её.

– А ещё теперь мы можем спокойно пройти реку, – добавляет Филира – Всех из нас королева так не заберёт.

Я верю пиратам. Даже если это ловушка, которая вот-вот захлопнется. Пути назад уже нет – это раз. Я здесь ради того, чтобы исполнить последнюю просьбу друга, и не уйду отсюда, пока не сделаю этого – два. Теперь Влас у королевы, и если хоть один волос с его головы упадёт, я хочу видеть это, чтобы сразу заставить её пожалеть – три.

Поэтому мы с Ваней, переглянувшись, идём за пиратами. Уже на другой стороне реки, ступая на красный песок, я оборачиваюсь через плечо, чтобы убедиться, что Влас не появился. Река всё так же пуста, но уже даже не она овладевает моим вниманием, а то, что творится за ней, в том месте, которое мы вовремя успели покинуть. Другой стороны реки больше не существует. Теперь вместо чистого горизонта площадь захватывает нечто серое, густое и туманно вязкое. Кто-то плачет, но туман слишком густой, чтобы разглядеть хоть что-то.

Ещё секунда, и после единичного раската грома бледно-оранжевые облака принимаются заливать туман кровавым дождём.

Плач становится громче. Мне так страшно, что я прижимаю ладонь к груди в попытке угомонить сердце.

Кровавый дождь стекает в реку, окрашивая воду в красный. Жидкости в течении становится слишком много, и она выливается за края. Впитывается в песок, попадает мне на обувь.

Я набираю в лёгкие побольше воздуха, чтобы закричать.

– Слав, ты идёшь?

Будничный вопрос вырывает меня из вакуума, куда загнал страх. Я резко разворачиваюсь. Ваня оглядывает меня, нахмурив брови.

– Что там?

Он подходит, глядит туда, куда только что смотрела я. Его лицо не меняется, и я понимаю сразу – всё, что я видела, наверняка исчезло.

– Ничего. – Я оттягиваю воротник кофты. Дыхание нормализуется. – Ничего… – Нельзя верить тому, что видишь; Влас был прав, но сам же на это повёлся, и теперь пропал чёрт знает куда. Мне нужно быть осторожней. – Север, скажи, зачем ей это? Зачем королеве разделять нас?

– Причин может быть бесчисленное множество, – отвечает Север. – От обычной забавы и до детального просчёта. Быть может, ей нужно, чтобы первым до неё добрался кто-то один.

Север бросает на меня взгляд, но я пожимаю плечами.

– Мы с королевой незнакомы, – отвечаю я. – Нам делить нечего.

– Как и мне, – присоединяется Ваня. – Видать, ей нужны вы.

– Кто знает, – Север быстрым движением поправляет задравшуюся куртку, но я успеваю разглядеть висящее на его поясе оружие. – Кто знает.

Гло, участвующая в разговоре лишь косвенно, кивает, присоединяясь к словам своих товарищей.

Не больше десятка метров песка, и нас наконец встречают резные двери замка. Здесь дерево, металл и драгоценные камни переплетаются с яркими цветными стёклами, образуя удивительной красоты узор. Север становится первым, кто тянется к двери, у которой, как я теперь замечаю, нет ручки.

Раньше, чем он касается её, та открывается сама.

– Чёрт, – бормочу я себе под нос.

Потому что это определённо не то, что я ожидаю увидеть. Первое же помещение замка – огромная зала с зеркальными полом, потолком и стенами. Больше здесь нет ничего, разве что непонятно откуда тянущийся ледяной холод.

– Будьте начеку, – говорит Север.

Едва он замолкает, комната сотрясается. Держаться не за что, поэтому в очередной раз нам приходится хвататься друг за друга. По полу идут паутины трещин. Одна, та, что самая глубокая, делит залу на шесть частей, давая корни в разные стороны, ломая стекло со скрипучим звуком. Хочется зажать ладонями уши, лишь бы только этого не слышать…

…однако не приходится. Вскоре это проходит само, и вместо гладких стен и пола я вижу вырезанные в стекле двери. Они повсюду. Нельзя будет ступить и шагу, чтобы не попасть на одну из них.

Я гляжу на Ваню, но он не отрывает завороженного взгляда от новой картины перед собой. Тогда я оборачиваюсь на пиратов.

– Я так понимаю, теперь нам нужно выбрать, куда мы пойдём дальше? – спрашиваю я.

Отвечают мне с другой стороны.

– Это будто бы издевательство. – То, что я приняла в Ване за восхищение, оказывается раздражённостью. – Двери! Очень смешно.

– О чём ты? – уточняю я.

– Порталы, которые открываем мы, тоже приобретают вид дверей. Королева будто смеётся над нами.

И действительно!

– И что, теперь мы обязаны разделиться сами? – Филира выпрямляет спину, встаёт в боевую позу, готовая хоть прямо сейчас вступить в бой с кем бы то ни было.

– Нет, – настаивает Север.

Гло рядом с ним топает ногой. Я боюсь, что от этого по полу пойдут новые трещины, но ничего не происходит. Единственное, чего добивается Гло – это привлекает всеобщее внимание. А затем начинает говорить.

Разумеется, ни я, ни стены этой залы не слышат слов, слетающих с её губ, но зато их ощущает воздух, когда Гло сотрясает его резкими и плавными, короткими и широкими по амплитуде движениями рук.

Кажется, если бы Гло говорила вслух, она бы кричала.

Север тяжело вздыхает в паузах между жестами подруги. Иногда косо глядит на Филиру. А когда Гло замирает, согласно кивает.

– Похоже, она права, – говорит Север, обращаясь к Филире. – Мы действительно рискуем слишком многим.

– О чём речь? – вмешивается Ваня.

– О том, что до тех пор, пока мы не разделимся, королева не допустит нас к себе, – сообщает Филира. – Точнее, до тех пор, пока мы не придём к этому сами.

– Это должно быть наше желание, – догадываюсь я.

Филира оглядывает помещение, я следую её примеру. Попутно замечаю недовольство на Ванином лице. Ему эта идея не нравится, но он ничего не произносит, когда свой выбор делают Гло, Филира и Север. Каждый из них прощается с другим и расходится по дальним углам залы. Гло исчезает за дверью в потолке, благодаря крыльям и возможности взлететь, Филира – за дверью в полу. Для этого ей приходится опуститься на колени, а после, когда дверь открывается, нырнуть в темноту, идущую оттуда. Север выбирает дверь в стене.

Однако всё Ванино спокойствие тает, когда мы остаёмся одни.

– Вздумаешь уйти без меня, и это будет твоё последнее решение перед смертью, которую я тебе обеспечу, – цедит он сквозь зубы.

Хватает меня за руку, да так крепко, что пальцы хрустят и хочется взвыть от боли.

– Ваня! – взвизгиваю я.

Хватка ослабевает.

– Извини. Но мы разделяться не будем. Знаю я, чем это обычно заканчивается.

И Ваня слишком настырный, чтобы мне пытаться его убедить. Так что приходиться позволить ему тянуть меня к любой зеркальной двери на его выбор.

– Вместе, – говорит он утвердительно.

Я киваю. Замечаю, что Ваня смотрит себе в глаза в отражении. Это забавно, как там они перестают быть оранжевыми, несмотря на то, что сейчас Ваня без очков.

Я перевожу взгляд на своё лицо и у меня уходят секунды, чтобы его узнать. Тёмные круги под глазами, серая кожа. Я похожа на воскресшего мертвеца. Давно ли я так выгляжу? И почему никто до сих пор не сказал мне об этом?

Свободной рукой Ваня прокручивает дверную ручку. Дверь скрывает за собой непроглядную темноту. Мы увидим, куда шагаем, только когда окажемся по ту сторону.

– Не отпускай, – просит Ваня. Он первый устремляется в неизвестность. – Не отпускай мою руку.

Я уже согласилась, а потому хочу двинуться вслед за ним, но лишь врезаюсь во что-то невидимое. Импульс бьёт меня в живот и заставляет вместо шага вперёд сделать три шага назад, разжимая горячие Ванины пальцы.

Дверь перед мной закрывается с оглушающим хлопком.

Это игра королевы, так с какой это стати пешки решили, что могут хоть что-то в ней поменять?

– Ваня… – шепчу я.

Но ни его, ни кого-то из пиратов больше рядом нет. Я осталась одна перед десятком дверей, и теперь настала моя очередь делать выбор.

И сейчас мне кажется, что важно даже не то, какую дверь я выберу, а то, смогу ли я впоследствии найти её, чтобы выйти обратно.

– Правила игры у вас так себе, – говорю я, обращаясь к королеве. Слышит она меня или нет – это уже последнее дело. – Но я принимаю их. Правда, не жалуйтесь потом, если вдруг сами окажетесь в дураках.

Дверь справа от меня приоткрывается. Поначалу я решаю игнорировать это и подхожу к другой, у противоположной стены, но что-то тянет меня обратно. И я срезаюсь на праздном любопытстве и возвращаюсь, притормаживая лишь для того, чтобы открыть дверь нараспашку.

Раз – темнота передо мной.

Два – я уже её часть.

И остаётся только закрыть глаза. Иногда вещи становятся менее значительными, когда ты на них не смотришь.

***

Приземляюсь на ноги. Больно, приходится упереться руками в место приземления, чтобы не свалиться на колени. Прежде чем открыть глаза, я ощупываю поверхность. Землистая. Наконец смелости хватает, чтобы снова взглянуть вокруг себя. Полумрак. Освещают помещение, напоминающее подвал, только несколько свечей, расставленных на деревянном столе. Пахнет химикатами. Запах удушающий и едкий настолько, что слезятся глаза.

Я поднимаюсь, выпрямляюсь. Бегло осматриваю себя: цела ли, нет ли повреждений. Кажется, порядок. Тогда иду дальше, прикрывая рот и нос ладонью. Подвал небольшой, и мне хватает пары шагов, чтобы дальше, там, куда добирается пламя свечей, различить отблеск металлических решёток.

Я долго вглядываюсь в них и в то, что за ними скрывается, пока до меня наконец не доходит, и я теряюсь, не зная, плакать или смеяться.

Подземная лаборатория Христофа . Если не один в один, то словно лучшая в мире инсталляция. На ватных ногах я подхожу к первой клетке. Ожидаю увидеть химеру. Кого-нибудь бледного, измученного, истощённого.

К этому зрелищу я готова. Но не к тому, что вижу.

Влас.

Я протягиваю руки между прутьев решётки, хватаю его за одежду и трясу, но Влас не реагирует на меня. Словно меня здесь нет или словно нет его. Влас не откликается ни на имя, ни на просьбы, ни на мои тщетные попытки его растормошить. Гипноз – вот, на что это похоже.

Так и не добившись своего, я кидаюсь к соседней клетке. На секунду мне кажется, что я разгадала план королевы, но в клетке с Власом соседствует Бен. И снова всё тоже самое: взгляд, поза и абсолютное игнорирование любых моих попыток заставить его подать хоть какой-то признак жизни.

За следующей решёткой стоит Лия. Дальше – Даня. Затем Ваня. Нина. Артур. Мама.

Я бросаюсь от металла к металлу как сумасшедшая, вцепляясь в прутья уставшими пальцами и прилагая все возможные усилия, чтобы освободить заключённых. Но любые мои попытки заканчиваются провалами. Это выбивает из колеи не хуже самого присутствия тех, кого здесь быть не должно. Я теряюсь. Мир передо мной превращается в карусель, и даже когда я останавливаюсь, казалось бы, плотно стоя на ногах, всё вокруг продолжает вращаться.

Света в подземелье вдруг становится больше, и вместе с запахом химикатов появляется и другой, не менее сильный и ядовитый. Гнилой. Тошнотворный. Голова кружится. Я хватаюсь за виски и сильно сжимаю череп.

Глазам верить нельзя. Это всё не по-настоящему.

Но как мне остановить то, чего на самом деле даже не существует?

Руки вдруг становится тяжело удерживать на весу. Моя одежда из защитной приобретает молочно-розовый цвет, а рукава куртки превращаются в шёлк.

– Что за…

– Привет, незнакомка.

Я вздрагиваю всем телом. Не мелкая дрожь от неожиданности услышать знакомый голос вне своей головы и своего сознания, а настоящий мощнейший разряд тока внутримышечно, когда каждую клеточку туго скручивает без возможности принять привычную форму.

– Подаришь мне танец?

Ноги не слушаются. Платье, возникшее на месте штанов и куртки, тяжестью в несколько тысяч тонн не даёт мне пошевелиться. Молодой юноша вперёд выходит сам, только вместо танца он вытягивает вперёд руку с пистолетом, дуло которого смотрит прямо мне в лоб.

Я могу закрыть глаза, как делаю это обычно, когда становится слишком страшно, чтобы жить, но сейчас не делаю этого. Больше, чем жалеть обо всём происходящем, я устала только бежать от этого.

Христоф взводит курок. Позади, там, где клетки с моими близкими, щелчок затвора возрождает ответную реакцию в виде того самого плача из туманного горизонта. Каждая следующая секунда тянется на тысячу световых лет дольше предыдущей. Плач забирается в подкорку мозга, становится белым шумом.

Я не понимаю, жива ли я или это и есть мой личный ад.

– Ты не боишься, – вдруг произносит Христоф.

Интонация полувопросительная, но даже несмотря на это я не планирую отвечать.

– Я полагаю, в твоём роду все такие… безотчётно кидающиеся в бой и не обращающие внимание на масштаб опасности и уж тем более никогда и ни при каких обстоятельствах не думающие о том, что будет, если вас вдруг не станет.

Его голос под конец речи срывается на несколько тембров выше. Надо было выбрать другую дверь, думаю я. Если только…

Нет никаких дверей, лишь одна видимость выбора.

Христоф жмёт на спусковой крючок.

Я не жду ни боли, ничего – только смерть и пустоту, но вместо этого чувствую, как горят лёгкие, а голова вот-вот взорвётся от вакуума внутри черепной коробки. Мои глаза внезапно закрыты. Я открываю их, когда поднимаю корпус и принимаюсь лихорадочно хватать ртом воздух.

Сижу на столе, едва ли возвышающемся над полом больше, чем на треть метра. В комнате ещё пять таких столов, и на каждом лежат мои товарищи по путешествую. Все: Влас, Ваня и пираты – они без сознания, но, кажется, в полном порядке.

Тем, что мешает мне дышать, оказываются трубки. Один их конец идёт от подвешенного сосуда с прозрачной жидкостью, а второй, по ощущениям, достаёт до самой моей носоглотки, проходя внутрь через ноздри.

Их я выдёргиваю резко. Мгновенная боль пронзает слизистую, раздражает её. Я несколько раз чихаю. Слёзы застилают глаза. Проходит быстро; несколько мгновений спустя всё, что я ощущаю – это остаточный зуд в носу.

– Удивительно! – восклицает женский голос. – Вы так похожи! Нет, на самом деле… Невероятно. Удивительно!

Его хозяйка появляется прямо перед моим лицом. Когда наши взгляды пересекаются, она клонит голову на бок и принимается напевать отдалённо знакомую мелодию.

Её волосы заплетены вокруг головы в толстую косу, обрамлённую жемчужинами разных цветов. Её тонкие и неестественно ровные для человека пальцы поглаживают оборку на вороте платья. Её греческий профиль ничуть не портит общее впечатление о ней, как об одной из самых прекрасных женщин, которых мне удалось повидать.

Кровь в жилах превращается в смолу, а сердце – в камень. Я узнаю и мелодию, и голос, и волосы, и пальцы. Я узнаю всё. Узнаю, да только глазам отказываюсь верить.

– К-клео? – губы дрожат, произнося это имя.

– Рада наконец встретиться с тобой, Ярослава.

Клео клонит голову вперёд, слегка приседает. Кланяется? Стены позади неё расходятся и открывают мне помещение гораздо больше. Посреди возвышается трон с фиолетовой бархатной обшивкой, крупными камнями на подлокотниках и ведущими к нему ступенями. У дальней стены водопад. Вода в нём красного цвета, и она кипит, обрушиваясь в маленький резервуар, окружённый покрытыми мхом камнями, неестественно белой пеной. Чуть дальше – винтажная клетка с птицами. На стенах висят картины, меняющие свои полотна каждый раз, когда я моргаю, и фотопортреты, которые остаются неизменными, и, кажется, являются самой древней частью убранства, потому что краска на их рамках давно пошла шелухой.

И много, слишком много, буквально во всём: в оттенках, в ароматах, в мелком и крупном декоре, в свете и даже каким-то невероятным образом в музыке – везде присутствует лаванда.

– Добро пожаловать в мой дворец, – говорит Клео. Она взмахивает рукой, образно демонстрируя мне свои владения. – Чувствуй себя как дома.

Я оборачиваюсь, но теперь вместо Власа, Вани и пиратов, я натыкаюсь на стену. Протягиваю руку, не веря своим глазам, чтобы коснуться кирпичной кладки, но та, едва нас разделяют не больше сантиметра, разваливается и идёт волнами, превращаясь в целые клубки змей. Едва сдерживая вздох отвращения, я соскакиваю со стола, на котором всё ещё сижу, и прыгаю в сторону.

Клео сие зрелище ни капли не удивляет.

– Ты голодна? – Клео щёлкает пальцами, и вокруг нас вихрем начинают кружиться чёрные тени.

Из силуэтов вырисовываются полноценные существа с руками, ногами и головами, но я не могу сказать, что они похожи на людей или на любую иную форму жизни. Тени держат форму, но они продолжаютоставаться тенями, чем-то полупрозрачным, неосязаемым. Заканчивая свой танец и исчезая, вместо себя тени оставляют еду на серебряных подносах.

Подносы парят в воздухе. Я даже подхожу ближе и провожу над ними рукой, чтобы убедиться в отсутствие невидимых столов или чего-тов в этом духе.

В животе предательски урчит и неприятно сосёт от голода, и всё же вместо согласного кивка на ранее заданный вопрос, я отрицательно качаю головой.

– Нет.

– Как скажешь, – Клео спокойно пожимает плечами. – Тогда пойдём.

Она идёт к трону, поднимается по ступенькам и присаживается в бархат. Мне достаётся притащенное одним из придворных фейри чудного вида кресло с тремя ножками и твёрдым сидением при мягкой поролоновой спинке. Пока я усаживаюсь, пытаясь найти удобную позу, Клео забрасывает ногу на ногу, принимает у поднявшегося по ступенькам на коленях фейри в одной лишь набедренной повязке хрустальный бокал с чем-то чёрным и ни на секунду не сводит с меня изучающего взгляда. Я чувствую его, пока верчусь на месте и пока делаю вид, что поправляю штаны, хотя на самом деле лишь тяну время, чтобы обдумать, что же я скажу ей и с чего начну разговор.

– Мы пришли, чтобы…

– Я знаю, зачем вы пришли, – перебивают меня, едва я заставляю тон голоса стать громче и увереннее. – Знаю, когда вы пришли, знаю, как вы пришли, и даже знаю, в какой момент сама идея прийти возникла в ваших прекрасных, но таких самоуверенных головах.

Я сбита и с толку, и с мысли. Пытаюсь отвлечься. Прислушиваюсь к шуму водопада и пению птиц. По плану мы должны были проникнуть в Зимний двор и место, где королева держит заложников, тайно. Ни в одном пункте плана, даже в запасной части, не значилось, что я буду вынуждена разговаривать с ней лично.

Тем более там не говорилось, кем именно окажется королева.

– Поэтому мне больше интересно другое. – Клео делает глоток из бокала, морщит нос. – На что вы рассчитывали?

Один из прислуги подходит ко мне. Не на коленях, но согнувшись в три погибели, словно я в любой момент могу вскочить и стукнуть его по спине. Когда он протягивает мне поднос с бокалом, я замечаю, что жидкость в нём идёт ходуном и едва ли не переливается через край.

– Нет, спасибо, – шепчу я в ответ на любезность.

Но фейри не уходит. Лишь ниже наклоняется, практически касаясь носом своих колен. Мне становится его жалко, я принимаю подношение. Пить, разумеется, не собираюсь. Но позволяю себе принюхаться. От чёрной жидкости пахнет перцем и лакрицей, и от этого запаха неприятно чешется в и без того раздражённом носу.

– Это вкусно, – произносит Клео. – Попробуй.

Ваня был прав. Я чувствую себя на ужине у людоеда. Отказать – страшно. Пуститься в пререкания – ещё страшнее.

Делаю вид, что пью. Имитирую глоток, а сама плотно поджимаю губы, не позволяя жидкости попасть в горло.

– Ну как? – спрашивает Клео. Я киваю, мол, вкусно. – Я же говорила!

– Где мои друзья? – спрашиваю я.

Пальцы сами крепко сжимают бокал. С тех пор, как я очнулась без своего меча, эта вещь – единственное, что хоть как-то можно будет использовать в качестве оружия.

– Ты имеешь в виду юного оборотня и сына Анастасии? – Клео переводит задумчивый взгляд в сторону. Я прослеживаю его направление, но не вижу ничего, кроме статуи женщины, держащей на руках свёрток с младенцем. Статуя выполнена из пористого светящегося бледно-голубого камня, природа которого едва ли известна человеку. – Они в порядке. Временно недееспособны, но жить будут.

Ногти впиваются в ладонь. Будь у меня чуть больше сил, хрустальная ножка бокала наверняка бы треснула.

– А пираты?

– Они тебе не друзья, – подмечает Клео. При этом выпрямляет спину, бросает взгляд из-под бровей. Похоже, я опрометчиво коснулась темы, которую трогать не стоило. – Они и себе-то не принадлежат. Только мне.

– Пираты – живые существа, а не ваша собственность.

Это я сказала? Язык работает раньше головы, поэтому первый я прикусываю, а вторую лихорадочно загружаю мыслями, заставляющими работать. Мне стоит быть осторожней. Сколько времени я пролежала без сознания с трубками, торчащими из носа? Что это была за жидкость? Именно благодаря ей я видела странные видения? И вообще, в какой именно момент мы оказались в заложниках у королевы, сами того не понимая?

– Половина из этого правда, – спокойно соглашается Клео.

По крайней мере, именно так мне кажется ровно до того момента, как она выводит руку в сторону и разжимает пальцы. Когда хрусталь сталкивается с полом и разлетается на мелкие осколки, впоследствии взрывающиеся искрами и огнём, я удерживаю себя на месте лишь благодаря свободной руке, вцепившейся в подлокотник.

– А вторая – лишь то, во что тебе бы хотелось верить. Но мы, увы, живём не в идеальном мире. Даже здесь, в Волшебных землях.

Прислуга бросается вытирать остатки чёрного напитка с пола. Клео встаёт с трона, спускается по ступенькам, медленно приставляя одну ногу к другой, останавливается напротив меня.

Я непроизвольно дёргаю ногой, и только тогда понимаю, что не в состоянии этого сделать. Опускаю глаза вниз и вижу, что ножки кресла, на котором я сижу, превратившись в металлические оковы, крепко обхватывают мои голени.

– Для тебя будет лучше уяснить это гораздо раньше. А то и глазом моргнуть не успеешь, как разобьёшь себе все колени, спотыкаясь и падая, снова, и снова, и снова….

Клео кружится на месте, смеётся. Продолжает повторять “и снова” до тех пор, пока эта фраза окончательно не теряет смысл.

Зато я всё понимаю. И теперь мне не нужно искать зёрна логики во всём, что случилось по вине королевы, потому что та, кто сейчас передо мной, давно потеряла рассудок.

– Вы хотите меня убить? – спрашиваю я.

Этот вопрос заставляет Клео притормозить. Юбка её платья доворачивает полукруг без хозяйки.

– Убить? – искреннее удивление на её лице ставит меня в тупик. – Как тебе в голову вообще могла прийти такая мысль?

Клео в пару шагов окончательно сокращает расстояние между нами. Приседает на колени. Её лицо напротив моего. Я с трудом сглатываю.

– Вы так на Васю похожи.

Опять само с губ срывается. И в этот раз Клео не остаётся такой же нетронутой моими словами.

Я чувствую, как воздух вокруг неё превращается в нечто тяжёлое и вязкое. Несколько раскатов грома заставляют меня запрокинуть голову к потолку, чтобы убедиться, что мы точно не под открытым небом.

– Не смей произносить его имя, – сквозь зубы цедит Клео.

Её глаза становятся такими же чёрными, как жидкость в бокале, который я всё ещё сжимаю. Женщина передо мной не имеет ничего общего с Клео, которую я знала хоть и недолго, но запомнила уж точно навсегда.

Она была солнцем. Точно как её сын.

Теперь я окончательно понимаю истинную причину моего здесь присутствия. Несмотря на то, что таковым было последнее желание Кирилла, на деле этим всегда было заданием Клео, которое тот выполнил, сам того не осознавая.

– Его смерть – не моя вина, – произношу я.

Боже. Трусливый лев, откуда у тебя внезапно взялось столько храбрости?

– Не твоя, – соглашается Клео. Блеск в её глазах, наводящий на меня дикий ужас, превращается в пламя. – Но таких, как ты.

– Ваш муж был тоже…

– Да, и он УМЕР!

Последнее слово она не просто произносит – выкрикивает мне в лицо. Если бы буквы имели вес, мой нос познакомился бы с мозгом.

– Это не моя вина, – повторяю я шёпотом.

Взмах руки. Я крепко зажмуриваюсь, но боли не чувствую. Открываю один глаз и вижу, что ладонь замерла в сантиметре от моей щеки, но так её и не коснулась.

– И всё-таки, удивительное сходство. – Ладонь ложится на щёку. Потом медленно переходит к подбородку. Моё лицо ощупывают, изучают, рассматривают. – Словно на племяшку гляжу. Аполлинария. Во плоти.

Клео выпрямляется. Меня так и не ударили, но даже от обычных прикосновений кожа на лице горит как после долгого сидения вблизи открытого огня.

– Почему вы оставили Васю в Дуброве? – спрашиваю я. Теперь, когда я понимаю, что Клео меня не тронет, позволяю себе хотя бы попытаться взять ситуацию под контроль. Я уже здесь. Какой смысл бездействовать? – Почему не забрали с собой? Вы потеряли мужа, но он потерял отца. Думаете, ему было легче?

Я знаю, что мы часто меняемся до неузнаваемости, когда теряем кого-то, кого любим ничуть не меньше собственной жизни. Знаю, потому что видела, как Аня Филонова – одна из сильнейших в физическом и моральном плане защитниц, – превратилась в нечто совершенно на себя непохожее, живущее на адреналине, алкоголе и ненависти.

Та, кто была готова порвать любого за своих детей, перестала замечать их, даже если они находились с ней в одной комнате.

Нечто похожее случилось и с Клео.

– Говоришь так, словно знала его дольше и ближе меня, – фыркает Клео. – Я была его матерью, а ты… по ошибке попала туда, где тебе места не было.

Я замираю. Перестаю моргать и дышать. Сказанные слова бьют обухом по голове.

Моя реакция, в свою очередь, явно забавляют женщину.

– О, да, я знаю! – восклицает она, хлопая в ладони. – Мне Миллуони рассказал, когда пришёл просить помощи. Представь себе, когда у тебя есть всё, что нужно, начинаешь с фантазией подходить даже к такой простой вещи, как бартер. Ведьмаку нужна была моя магия, и за неё я попросила его рассказать мне ту информацию, которая хоть немного будет мне полезна. И он поведал мне о моём собственном прошлом с той стороны, с которой я о нём не знала… Это была нетипичная сказка: счастливая история с грустным концом. Жила-была семья, её члены сосуществовали в мире и любили друг друга, но однажды в стены их тёплого дома под маской дорогого человека пробралась змея, отравившая всем жизнь и оставившая главную героиню, прекрасную мать и любящую жену, с осколками собственного сердца в руках. – Клео вышагивает передо мной, громко цокая каблуками. На каждый её шаг, я замечаю, хотя бы один фейри или одна фея испуганно вздрагивают. – Ты спрашиваешь, почему я оставила Васю, но ты не понимаешь… ещё не знаешь, каково это – любить слепо, отдавая всю себя. Григорий… Гриша… он спас меня. Я была придворной швеей у королевы Летнего двора, но это лишь звучит как нечто достойное, а на деле я была всего лишь одной из десятка таких же наивных и надеющихся на жизнь в роскоши. Но мечты так и оставались мечтами. День за днём, год за годом… А однажды… однажды стражи пришли к нам во двор на переговоры. Среди них был и Гриша. Он был юн, а я уже почти окончательно потеряла любую надежду на лучшее будущее, и… это была любовь. – Голос Клео ломается. Слёзы текут по её щекам, и она размазывает их вместе с косметикой. Стираются розовые щёки. Бледно-лиловые губы. Чёрные линии, которыми были подведены глаза. – Он спас меня, а вы его убили.

– Его убила жизнь, которую он выбрал, – настаиваю я. Не время – Клео подавлена и разбита; не место – я на территории, где она правит всем. Но я не могу больше слушать, как жертвами делают тех, кто каждый день проводил с мыслью, что тот, возможно, будет последним. – Григорий был первым стражем. Он решил защищать человеческий мир сам, никто не заставлял его.

– Первым стражем, – повторяет Клео, пробуя фразу на вкус. Морщится. – Стражи… следующее звено человеческое эволюции, а на деле – всего лишь кучка самовлюблённых выскочек.

– И ваши сын с мужем были одними из них.

– Как и Христоф. Помнишь такого? Если нет, я напомню – это внук Авеля, ещё одного первого стража, и это кровожадный убийца, сделавший так, что от моей подруги, такой же придворной швеи, которую я взяла с собой в человеческий мир, потому что была уверена, что здесь безопаснее, остались лишь скальп, ногти и зубы.

Клео разворачивается на пятках. Спиной ко мне, лицом к своим подданным. Придворные феи и фейри напрягаются, готовясь ловить каждое сказанное их королевой слово.

– Приведите Тамину.

Сомнение, страх и растерянность в глазах слуг так и остаётся внутренним ощущением. Вслух ничего не произносят. Уходят быстро, приходят не одни. Везут огромный прозрачный сосуд с существом внутри. Оно в шрамах и ранах, но одежда на нём чистая, свежая, вычурно красивая.

Сосуд подвозят близко, и я вижу лицо существа, от вида которого меня начинает тошнить.

Передо мной химера. Явно не лучший эксперимент Христофа. Возможно, даже один из провалов.

– Тамина, – Клео стучит костяшками пальцев по стеклу. Разумеется, никакой реакции со стороны существа это не вызывает. Оно давно мертво. – Это Ярослава. Я рассказывала тебе о ней. Родственница Аполлинарии, моей племяшки. Она помогала Христофу с его деяниями.

– Я не помогала, а пыталась остановить. И если бы я этого не сделала, всё закончилось бы куда хуже.

Я боялась говорить о собственной важности с самого великого начала. Это казалось бредом. Ерундой. Вокруг всегда было слишком много других, более достойных. И всё время чего-то не хватало: то сил, то эгоизма, то повода. Но ведь если подумать… если попытаться трезво взглянуть на ситуацию, за короткий период становления стражем я заслужила того, чтобы оценить свой вклад как достаточный .

Достаточный не похвалы, но принятия. Не награды, но факта.

Бен прав, я не главный герой этой истории. Но я – один из них. И если это значит отстаивать себя и своё право на признание, я готова на это пойти.

– Я убила Христофа, – говорю я. – Я выстрелила прямо ему в голову, несмотря на то, что продолжала сомневаться в его вине до самого спуска затвора и даже думала простить его, помочь ему вернуться на правильную сторону. Но вместо этого я спустила курок, потому что так сделать было нужно . – Клео явно заинтересована моими словами. Она слушает, обхватив руками свой корпус, а я тем временем чувствую, как ослабляется давление железных пут на моих голенях. – Вы оставили Васю, потому что вам хотелось сбежать как можно дальше и как можно скорее. Но останьтесь, задумайтесь хоть на секунду – и вы бы увидели, что вам необходимо было сделать: взять Васю с собой. Вы были его матерью, Клео. Он пошёл бы за вами даже на край земли.

Клео вздыхает. Я могу спокойно болтать ногами в воздухе – они свободны.

– Я знаю, зачем я здесь, – продолжаю я. – Сначала я думала, это месть, но теперь понимаю – нравоучение. Вы хотите показать, к чему привело моё вмешательство в вашу сказку, вот только вы не знаете о том, что я уже виню себя во всём происходящем. Виню, но… мирюсь. У меня всего два плеча, на которых можно нести груз ответственности, и отвечать за то, что испортили вы, сил уже нет.

Опускаю бокал на пол себе в ноги. Встаю с кресла. Прислуга внимательно глядит на Клео; ждёт, как она отреагирует на мои действия. Но королева пока спокойна. Она опускает руки вдоль тела. Не глядя касается сосуда, где в растворе продолжает существовать её мёртвая уже больше века подруга.

Клео потеряла любимых и рассудок, но в ней всё ещё осталось то хорошее, что было дано ей от рождения. Она стала птицей, очнувшейся после чрезвычайно долгого перерыва в полётах: у неё есть крылья, но она больше не помнит, как ими пользоваться.

– Север знает, где Вета, – неожиданно тихо произносит Клео. – Всё равно от неё больше нет никакого толка. Если марионетка мертва, нет смысла дёргать за ниточки.

– Вам нужна помощь, – вырывается у меня.

Потому что я боюсь, что пожалею, если уйду сейчас так просто.

– Помощь? – Клео грустно смеётся. – Я в порядке, Ярослава. Ты же не будешь чинить то, что не сломано, верно? А теперь иди. – Взмах рукой, щелчок. Отрезок стены позади прислуги тает жидким золотом. За ней – длинный коридор из камня. – Иди, пока я не передумала.

Уговаривать дважды меня не надо. Я бегу прочь, до последнего удерживая нейтральную маску на лице. Хорошо, что фейри не обладают слухом оборотней, а иначе моё бешено стучащее сердце оглушило бы всех вокруг.

Точка кипения. Глава 7

По коридору я не иду – бегу. Кажется, стоит только притормозить, как меня вернёт обратно в волшебную залу к Клео или ещё хуже – в водоворот странных видений.

Нужно найти хоть кого-то.

Я бегу, но коридор бесконечен. За очередным поворотом – прямая, а потом и следующий поворот. Стены не меняются. Окна тоже.

Мне, как загнанной собаке, требуется непозволительно много времени, чтобы осознать: всё, что я делаю – это бегу по кругу за зайцем, который никогда мне не достанется.

Как быть? Останавливаюсь. Осматриваюсь. Если очевидный выход отсутствует, здесь наверняка должны быть какие-то потайные ходы. Шарю по высоким подоконникам, по тем частям окон, до которых достаю. Ощупываю взглядом и пальцами камни в стенах. Всё такое… обычное . И абсолютно одинаковое. Аж жутко.

Единственное, что здесь не на своём месте сейчас – это я. Глупая идея приходит в голову, и я решаю проверить одежду; мало ли. Взгляд останавливается на медальоне, когда-то принадлежащем Кириллу. Север ни секунды не настаивал на моём праве оставить его себе.

“Это подтверждение ваших эмоциональных уз, – сказал он тогда, – Я к медальону никакого отношения не имею”.

Хотя ему хотелось бы, спорю на что угодно.

Снимаю медальон с шеи. Размещаю у себя на ладони. Ничего не происходит. Тогда опускаю его на пол, придерживая за край цепочки. Магия должна почувствовать магию… наверное. Ведь Кирилл был одним из жителей Зимнего двора с самого своего рождения, и это должно хоть что-то да значить.

Стоит только отпустить цепочку, как медальон начинает светиться, а затем и вовсе вспыхивает, прямо на моих глазах сгорая дотла и оставляя после себя лишь чёрный выжженный круг по силуэту крошечного человечка с ещё более крошечным кувшином в руках.

Коридор наполняется шумом. Сначала далёким, но уже несколько мгновений спустя слишком близким.

Из-за поворота, который я недавно преодолела, на меня движется водный поток.

Срываюсь с места и бегу, но вода прибывает быстрее, чем я перебираю ногами, и вот моя спина мокнет от лёгкой волны, настигнувшей меня одной из первых.

Конец . Вода в носу, ушах. Вода вокруг меня. Вода подхватывает, кружит, я не вижу ничего, кроме неё…. Но когда воздух в лёгких заканчивается, а на то, чтобы подняться на поверхность и вдохнуть, уже не остаётся сил, всё заканчивается. Меня выбрасывает на пол. Вода отступает, окончательно скрывается из виду. Ещё некоторое время я лежу на боку, ожидая, что стихия вернётся и снова поглотит меня, но этого не происходит. Тогда я позволяю себе откашляться, перевернуться на живот, подняться на ноги и выдохнуть.

– Слава, – кто-то произносит моё имя.

Оборачиваюсь. Влас! Как я рада его видеть! Живой и, кажется, невредимый. В паре шагов от меня сидит на деревянной скамейке. Выражение лица – серее самой тёмной дождевой тучи. Его можно понять; меня всё происходящее тоже не радует. Однако чем ближе я к нему подхожу, тем отчётливей понимаю, что дело не только в ситуации вокруг нас.

– Привет, – отвечаю, но осторожно.

Вдруг, это очередное видение? Но нет. Слишком всё детально и слишком… реально. Кроме разве что злости в голубых глазах.

– Ты как? – продолжаю я, когда Влас ничего не произносит. – В порядке? Я…

Меня затыкает поднятая в воздух рука.

– Не подходи ближе, – приказным тоном говорит Влас. – Стой там, где стоишь.

Холодок бежит по спине. То, что я приняла за злость, оказывается ненавистью. Он меня ненавидит.

– Влас, в чём дело? Я не понимаю…

– Зато я теперь, чёрт возьми, прозрел. – Влас сжимает челюсть так, что ходят желваки, а и без того выделяющиеся скулы кажутся острее ножей. – Значит, это не ты, да? – на выдохе спрашивает он после долгой паузы. – Не Слава? – Трясёт головой. Ухмыляется. – То есть, не моя Слава?

Нет. Нет, нет, нет, нет! Не может быть. Откуда он… невозможно.

– Влас, я…

– Спросишь, откуда мне известно? Не поверишь, королева показала. Сначала, конечно, пудрила голову этими ужасными видениями, а потом, когда я очнулся, она, представляешь, вступила со мной в совершенно спокойный и рассудительный диалог. Заверила, чтобы я её не боялся, и вообще, что не причинит мне боль, потому что я слишком ценен и умён, а как обладатель уникальных способностей мрачной гончей и вовсе чуть ли не один на миллион. – Влас прищуривается. Вспоминает. – Говорила что-то о том, как я похож на её сына, которого она не сберегла. – Ерошит волосы пятернёй. – Сказала, что я зря боюсь потерять тебя, потому что ты меня недостойна. И, не дав мне возможности возразить, показала свои воспоминания.

– Какие?

– Разговор с Миллуони.

Эдзе. Снова он. Как же так получается?

– Влас, это может быть обманом, – настаиваю я. Для правды сейчас не самое лучшее время. – Королева могла всё подстроить.

– Воспоминания нельзя фальсифицировать, если они показаны через четвёртое измерение. Она позволила мне, и я увидел всё её глазами. Там, в четвёртом измерении, воспоминания похожи на водные горки. Всё вокруг пролетает с такой скоростью, что ты успеваешь различить лишь общий план, но никогда не сумеешь сфокусироваться на деталях. Однако я увидел кое-кого, кто заставил меня приложить немного больше усилий. – Влас тяжело выдыхает. – Там были мама, папа и женщина, очень похожая на тебя. Аполлинария. Я зацепился за неё и увидел гораздо больше, нежели должен был.

Влас замолкает. Замирает, насторожившись. Проводит пальцами по губам, и я вижу кровь на краешке указательного пальца.

– Ты в порядке? – я делаю шаг, но Влас снова останавливает меня.

Это причиняет физическую боль. Раньше я могла коснуться его в любое время, но теперь, когда я сама этого хочу, он не желает, да ещё и реагирует так, словно мои прикосновения ядовиты.

– Нет, я не в порядке, – Влас качает головой. Ему удаётся остановить небольшое носовое кровотечение, промокнув лицо в рукаве на сгибе локтя. – Мой родной дядя был монстром и делал вещи, после которых ни один нормальный человек, ведьмак – да кто-либо! – не смог бы сомкнуть глаз. И ты… ты была частью всего этого. Столько судеб искалечено! А потом ты вернулась и… вот почему ты пряталась от меня целых две недели, да?

С запозданием, я киваю. Стыдливо опускаю голову, вжимаю её в плечи. Хочется исчезнуть. Провалиться сквозь стену, раствориться, расщепиться на молекулы, превратиться в ничто.

– Почему не рассказала всё, как есть? Мы бы… – Опять вздыхает. Дышать тяжело ему, а при этом и мои лёгкие сводит спазмом. – Мы бы что-нибудь придумали.

– Я боялась.

– Чего? Того, что я не поверю?

– Да. Сначала да. Боялась, что сочтёшь за дуру. А потом в какой-то момент я начала чувствовать что-то к тебе и решила, что этого будет пока достаточно. Я…. – язык не поворачивается сказать то, что нужно. Приходится взять короткую паузу и собраться. – Я надеялась, что полюблю тебя раньше, чем правда всплывёт на поверхность.

Выражение лица Власа моментально меняется. Он больше не хмурит лоб, не щурится. Выпрямляет спину. Складывает руки на груди. Я пытаюсь понять, что творится в его голове, и одновременно с этим быстро пробегаю глазами по месту, в котором мы находимся. Скамейка, на которой сидит Влас, не единственная здесь. Всего – штук двадцать, не меньше. Стоят в два ряда, разделённые небольшим проходом. Чуть дальше – кафедра. За ней одиноко висит крест. Стены наштукатуренные, некрашеные. Пол деревянный, местами протёртый.

И сильно, – что делает странным тот факт, что я не заметила этого сразу, – пахнет жжёной бумагой.

– Мы в церкви, – удивлённо произношу я.

– Да, – подтверждает Влас. – Я же католик, забыла?… Ах, да, – добавляет он грустно. – Ты же не знаешь.

Я передёргиваю плечами. Собственное существование мне противно.

– Прости меня.

– Не надо. Оно того не стоит.

Влас переводит задумчивый взгляд на что-то позади меня. Взгляд холодный, как воздух в комнате, в которой забыли закрыть форточку.

Какое-то время мы молчим. Долго; я даже начинаю переминаться с ноги на ноги, потому что стоять уже немного устала. А потом Влас вдруг отмирает и спрашивает:

– Ты слышишь?

Один указательный палец он поднимает в воздух, другой прикладывает к губам. Мы оба превращаемся в слух. Я понимаю, о чём он говорит, по едва различимому глухому звуку, который исчезает так же быстро, как появляется. Нет, не могло мне показаться… Кто-то точно… Вот оно!

– Кто-то мычит? – неуверенно спрашиваю я.

– Похоже на то…

Влас поднимается с места, и мы проходим по периметру помещения, прислушиваясь. Он первым находит источник странного звука, который оказывается за стеной. Чтобы быть уверенным на все сто, Влас несколько раз стучит по штукатурке.

– Там пусто, – он глядит на меня. – Полое место. Как туда добраться?

Стена явно должна быть очень тонкой. Я закатываю рукава, прикидывая, с какой силой нужно будет ударить. Замахиваюсь правой рукой, но так и не совершаю задуманное: Влас хватает меня за кисть, останавливая.

– Без пальцев останешься, – излишне спокойно произносит он, будто ему и вовсе всё равно.

Однако позволяет вернуть руку, только когда чувствует, что мои мышцы расслабляются.

– Есть другой способ? – спрашиваю я.

Влас кусает губу. Оглядывает помещение в поисках хоть чего-то, что поможет, и я следую его примеру. Скамейки привинчены к полу металлическими частями. Кафедра слишком огромна, её будет не повернуть. Остаётся только…

– Тебе не понравится, но я, кажется, его нашла.

Иду к стене с пустыми руками, возвращаюсь уже с крестом, который, к моему удивлению, не был закреплён на стене абсолютно ничем. Влас смотрит на деревянный крест у меня в руках со смесью сомнения и недоверия.

– Я атеистка, – говорю я. – Но если это обидит твои чувства верующего, то…

– Значит, теперь ты заботишься о моих чувствах? – язвительно спрашивает Влас. – Бей уже, мне всё равно.

Я игнорирую его замечание, но оно встаёт комом в горле. Вымещать эмоции на стене – не лучшая идея, но кто я такая, чтобы противиться животным инстинктам, а потому бью её краем креста с особым остервенением.

Удар, второй, третий, больше и больше, сильнее и сильнее.

Маленькое пробивное отверстие превращается в сквозной провал, в который легко можно просунуть голову.

– Вижу! – оповещает Влас.

Но я не перестаю бить, пока провал не становится достаточно большим. И когда пелена спадает с глаз, а пыль оседает, я вижу тоже.

Гло. Теперь понятно, почему мычание, а не различимая просьба о помощи.

Я доламываю полый остаток стены и отбрасываю крест прочь. Влас вытаскивает Гло из-за стены, придерживает, помогает держаться на ногах. Кажется, сирена в порядке, только очень напугана.

Мои ладони саднит. Я умудрилась всадить несколько заноз в пальцы.

– Вот чёрт, – ругаюсь вслух.

– Что такое? – уточняет Влас.

– Ничего, просто небольшая заноза, – я растираю ладони. – Ерунда. – Фаланга на указательном пальце припухла. Интересно, клятва сама справится с тем, чтобы вытащить щепку у меня из-под кожи? – Что-то мне подсказывает, что нам предстоит найти всех членов нашей горе-команды именно таким способом. Один есть – осталось ещё трое.

Смотрю на Гло. Она облизывает пересохшие губы, стирает пыль с лица. Отстраняется от Власа, но пока, видимо, не уверена, что сможет стоять ровно, а потому одной рукой упирается в стену, а второй делает жест: касается кончиками пальцев подбородка, затем медленно отводит их вперёд от лица.

Я знаю, что это значит. Точнее, только это я и знаю из языка жестов.

– Она говорит “спасибо”, – поясняю я Власу.

Но он не выглядит озадаченным. Наверняка и без меня это прекрасно знает.

Одолеваемая неловкостью, я в очередной раз оглядываюсь. Нужно идти дальше, но куда? Помещение церкви не содержит дверей. Единственный выход отсюда – тот, откуда появилась я, но там может быть водный поток. Больше ничего… Ничего, кроме дыры в стене, которую мы проделали.

– Кажется, нам нужно обратно, – произношу я то, чего от меня явно не ожидают услышать.

– Обратно? – переспрашивает Влас.

Косится на Гло. Он знает, она не сможет.

– Ага, – киваю на дыру в стене. – Туда. Выход там.

– Уверена?

– Нет. Но попробовать стоит.

Уговорить Гло вернуться за стену оказывается невероятно сложным делом. Она глухонемая, а я, как и всё-таки Влас, оказываемся полными профанами, когда дело касается языка жестов. Приходится показать Гло на собственном примере, что это – необходимая мера.

Лезу первая. Хорошо, что у меня нет клаустрофобии. Места за стеной не больше площади кладовки у нас в квартире, и как только я думаю об этом, ступая обеими ногами на покрытый пылью и кусками штукатурки и камня пол, появляется свет, которого раньше не было. Я запрокидываю голову и вижу лампочку. Свет мерцает. Я протягиваю руку, достаю до лампочки и легко стучу ногтем по стеклу.

– Слав, поможешь?

Влас передаёт мне дрожащую Гло. Мне неловко от того, что из-за меня ей снова приходится испытывать страх, поэтому я держу её даже тогда, когда она встаёт рядом и больше в этом не нуждается.

Последним лезет Влас. Я удивляюсь, что мы вообще помещаемся здесь, и нам даже нет необходимости забираться друг другу на плечи. В какой-то момент кажется, что место за стеной увеличилось в размерах.

– Что теперь? – спрашивает Влас.

Они с Гло глядят на меня, а у меня нет ответов – только предположения. Молча, я хватаюсь за висящую металлическую цепочку, служащую переключателем света лампочки, и дёргаю вниз.

Свет выключается.

Причём везде. Даже тот, что должен был поступать сквозь дыру в стене – и его нет. Мы в абсолютной темноте, такой, что я не вижу ни свои ноги, хоть и опускаю голову, ни Гло, ни Власа. Не удивлюсь, если я включу сейчас свет, а они пропадут.

Всё же рискую. Снова дёргаю за цепочку, снова раздаётся короткий щелчок. Гло и Влас на месте; я выдыхаю. А вот всё остальное меняется. Мы больше не в стене, а на открытом воздухе. Я опускаю руку, ведь больше нечего переключать – теперь над нашими головами светит солнце.

– Кто-нибудь знает, где мы? – спрашиваю я, вертясь на месте.

Вокруг не горы, но явные возвышенности, только они; из них, цветных, в основном фиолетовых, оранжевых и жёлтых, состоит весь ландшафт, который виден на горизонте.

– Я знаю, – подаёт голос Влас. – И Гло тоже.

Гляжу на сирену. Её глаза широко распахнуты, на губах играет странная улыбка, а рука, лежащая на груди, легко дрожит.

– Имитация Проклятых земель, – объясняет Влас. – Это родина сирен и нимф, поэтому, полагаю, именно здесь мы и найдём Филиру.

– Отлично. Интересно, сколько идти придётся?

– В Волшебных землях время имеет другой ход, – говорит Влас. Вся его манера, тон голоса и то, как он выпячивает челюсть, говорят: “Предательница!”. – Самого понятия времени здесь не существует в принципе. Иллюзии здесь создаются внутри разума и за его пределами, и всё происходящее может тянуться одновременно и лишь мгновение, и целые десятки лет.

Страшновато. И странновато, конечно, но больше это наводит именно ужас.

Идём недолго, на моё счастье. Филиру находим у ручья. Абсолютно голая, она сидит на его берегу и вплетает в волосы влажные водоросли причудливых цветов. Завидев нас, подскакивает на ноги, радостно хлопает в ладоши. Не переставая трещит о том, что невероятно соскучилась по дому, и о том, как её душа сейчас отдыхает.

Влас отдаёт Филире свой плащ, а ещё напоминает о настоящей географии нашего местоположения. И Филира всё понимает, хотя и выглядит теперь не такой безмятежной.

Ещё одна с нами. Куда идти дальше? Проходом в следующую локацию, где скрыт наш товарищ, может быть что угодно…

– Что-нибудь странное видите? – спрашиваю я.

– Всё, – отвечает Влас.

– Нет. Что-то особенно странное. Ты поймёшь, о чём я, если увидишь.

– Как это, например? – спрашивает Филира.

Она указывает вперёд. Я не успеваю посмотреть на что, потому что едва не падаю от толчка. Земля под ногами слоится и крошится.

– Землетрясение? – я отпрыгивая в сторону на островок земли, оставшийся целым.

– Лучше бы это было землетрясение, – сообщает Влас.

На горизонте маячит огромное облако пыли. Это явно не стихия; кто-то находится внутри поднявшихся осадков. До нас доносится громкий вой и звонкий стук лап, копыт или чего бы то ни было.

– Бежим? – предлагаю я.

Влас кивает. Мы разворачиваемся, но вместо того, чтобы бежать по возвышенностям, врезаемся в стену, которой здесь раньше не было. Резкая боль разрывает лицо. Переносица горит, я боюсь коснуться носа даже пальцем. Вкус солёной крови на губах вызывает тошноту.

– Чёрт, – ругается Влас.

Я оборачиваюсь. Мы уже не в имитации Проклятых земель, но лучше бы продолжали быть там, потому что место, где мы теперь, мне слишком хорошо знакомо.

Штаб.

– Слав, у тебя нос разбит, – сообщает Филира.

Никто больше не оказался достаточно неуклюжим, чтобы влететь в стену лицом.

– Классика, – хмыкая, сообщаю я. – Все шишки – мои.

Боль отступает, но делает это слишком медленно, словно скомкавшийся песок в песочных часах. Влас смотрит на меня обеспокоенно, но ничего не говорит и помощи не предлагает. Я вытираю кровь натянутым на ладонь рукавом куртки.

Больно. Чтобы не показывать этого, я опускаю голову.

– Если мы в штабе, значит, следующий – Ваня, – говорит Влас. Когда я выпрямляюсь, замечаю, что он продолжает смотреть только на меня. – Вряд ли Северу это место могло быть близко.

– Ага, – подтверждаю я.

Боль пульсирует в носу, переходит на лоб. Голова раскалывается и не позволяет понять, в какой именно части штаба мы находимся. Я просто узнаю пол и стены, общую атмосферу.

– Кровь, – говорит Влас.

– Да знаю я! – недовольно ворчу в ответ. – Что поделать, если мне всё время катастрофически не везёт?

– Нет, я не об этом, – Влас кивает куда-то в сторону. – Вон. Кровь.

И правда. Дорожка следов на полу, как в лучших компьютерных хоррор-играх. Наморщила бы нос от отвращения, если бы он так сильно не болел. Поэтому могу лишь нахмуриться.

– Так себе дорожка из хлебных крошек, – сообщаю я.

– Чур я Гретель! – возбуждённо восклицает Филира, аж подпрыгивая на месте.

Не могу удержаться – гляжу на Власа. К счастью, он удивлён не меньше моего.

– Что? – это замечает и Филира. – Не надо делать такие лица. Я правда читала!

– Молодец, – успокаивающе произносит Влас.

Филира гордо вздёргивает подбородок. А мне почему-то кажется, что в этом во всём замешан Кирилл. Я хорошо помню, что в детстве он читал много сказок, а потом пересказывал их мне – той, кто взять книжку в руки могла только под дулом пистолета.

Мы следуем по кровавому пути, и он ведёт нас к лестнице. Дальше – коридор. Я не узнаю этого этажа. Скорее всего, его и вовсе не существует в реальном штабе.

Путь заканчивается дверью. Обычной, ничем не примечательной, только исцарапанной ровными полосами. Влас проводит ладонью по некоторым из них, размещая пальцы на каждой в отдельности.

– Когти, – говорит он.

Я больше не жду, хватаюсь за ручку и толкаю дверь от себя.

Передо мной комната “Дельты”, но из мебели здесь нет ничего, кроме одиноко стоящей кровати. На ней-то Ваня и сидит. Спрятал лицо в ладонях. Кажется, плачет.

Я делаю шаг в комнату и вляпываюсь ботинком во что-то липкое. Гляжу себе под ноги. Кровь. Очень м ного . Её поверхность возвышается над полом как минимум сантиметра на три.

– В-ваня? – зову я дрожащим голосом.

– Нет, – слышу в ответ. – Только не снова, пожалуйста! Хватит… Я больше не могу!

Ваня резко вскакивает на ноги. Глаза горят оранжевым огнём, губы приоткрыты, и я вижу клыки. Выставляю руки перед собой для случая, если Ваня решит напасть, это действительно хоть как-то сможет его отвлечь.

– Ваня, это я, – тихо говорю. – Мы пришли за тобой.

Ваня оглядывает всех нас. Трясёт головой так сильно, что наверняка перед глазами теперь пляшут звёзды.

– Настоящие? – переспрашивает неуверенно.

Я медленно подхожу ближе. Ваня следит за мной, но не атакует. Осторожно щиплю его за плечо.

– Более чем.

Ваня выдыхает. Расслабляется, как мне кажется, всем организмом, каждой его клеточкой, и бросается на меня с объятьями.

– Это было ужасно, – шепчет Ваня. Задыхается. Шмыгает носом. Я вожу ладонями по его спине. – Ужасно . Я нападал на вас, не мог остановиться. На тебя, Слав, – Ваня отстраняется. Наши лица рядом, но в глаза он мне не смотрит. – На Даню, на маму, на Лену. На Андрея и Нину. На Дмитрия, на… – Ваня кусает губы до крови. – … на папу. – Продолжает лишь тогда, когда я легко касаюсь ладонью его груди. – Вы все были мертвы, ваша кровь была на моих руках, она въелась в кожу, осела под когтями. Я пытался стереть её, но всё было бесполезно. А потом… потом всё повторялось. Прямо на моих глазах вы исцелялись, приходили в себя. Мой животный инстинкт вместе с этим возвращался, обретал ещё большую силу. И только последняя ваша рана заживала, я набрасывался снова.

Ваня разбит. Я даже представить не могу, что он сейчас чувствует. Выдыхает. Пытается собраться. Окончательно выпускает меня из объятий. Трёт глаза, легко шлёпает себя по щеке.

– Вы королеву видели? – спрашивает спокойно, будто ничего до этого не говорил.

– Да, – отвечает Влас.

– Королева – это Клео, жена Григория, первого стража, – присоединяюсь я. – Мы с ней знакомы с… ну, ты понимаешь. С того времени.

– Ох. И что ей нужно было от тебя?

– Она знала обо всём, включая путешествие во времени. И жаждала проучить меня, показать, во что превратилась её жизнь после того, как я в неё вмешалась, – я хмыкаю. – Будто сама не знаю, что лучше после этого не стало никому.

Взгляд сам скользит к Власу.

– Погодите, – Ваня переводит моё внимание на себя. – Насколько я знаю, Клео была выходцем из Летнего двора. Как она тогда оказалась в Зимнем?

Я жму плечами.

– Понятия не имею. Знаю только, что после Кровавого пира она вернулась сюда, в Волшебные земли. Что было дальше – не представляю, но мне известно, у кого можно спросить.

– У кого?

– Ты мне не поверишь…

Я качаю головой. Как так выходит, что краеугольным камнем всегда становится Эдзе? Что со мной не так? Или с ним? Почему мы всё время сталкиваемся, если при этом оба так сильно этого не желаем?

– Нашли почти всех, – констатирует Влас. – Остался Север.

– И именно он знает, где искать Вету, – добавляю я. – Какая ирония.

– Или злой рок, – задумчиво тянет Влас.

– Или просто коварный умысел королевы, – скептически подмечает Ваня. – Злой рок. Тоже мне, святой отец, блин.

Ваня так быстро приходит в себя, что я не знаю, бояться или восхищаться этой способностью.

– И что, кто-нибудь имеет хоть малейшее представление, где искать Севера? – спрашивает Ваня уже в коридоре.

Смотрит на Гло и Филиру как на ближайших его друзей. Филира дёргает плечом – это её единственная реакция на вопрос Вани. Но ненадолго. Чуть погодя, она, вздыхая, начинает говорить:

– Наверняка это что-то, что связано с Кириллом. Он сильно любил его. Кирилл был для него тихой гаванью. Он умел успокоить его, подбодрить, дать надежду. А теперь его не стало, и Север…

– Не знает, как жить дальше, – договаривает Влас.

О, нет. Даже не думай сейчас смотреть на меня!

Отворачиваюсь. Пинаю влажную землю под ногами и вдруг замираю; откуда в штабе земля? Нет, мы уже не в здании. Идём по улице. Точнее, по пустырю. Вокруг ничего, кроме серой земли и такого же неба. В воздухе витает запах недавно прошедшего дождя.

– Насколько близки они были? – Ваня продолжает задавать вопросы.

Похоже, никого кроме меня не шокирует очередная смена локации.

– Кирилл всегда был открытой для всех книгой. Сначала, когда мы только встретились, он, не переставая, говорил о Славе. – Филира бросает на меня быстрый взгляд. – О том, как они дружили, обо всех этих маленьких вещах, вроде ночных прогулок по стройкам или палаток из выкинутого кем-то картона…

Я улыбаюсь. Приятные воспоминания из безмятежного детства теплом разливаются в груди. А затем в голове вспышкой рождается одна из очевиднейших и гениальнейших моих догадок.

– Я знаю, где искать Севера! – восклицаю я.

В ту же секунду, как замолкаю, на горизонте появляется недостроенный дом. Конечно. Ведь Север никогда не скрывал того факта, что хотел бы иметьтакую же историю с Кириллом, какая связывала нас. Север завидовал. Именно это чувство загнало его на стройку – на ту, на которую он мог представить в своём воображении, ни разу там не бывая.

Так мы находим последнюю деталь в нашей мозаике.

Девочки бросаются к кривой постройке из дерева и бетона. Двухэтажная развалина с дырами в стенах и потолке кажется самым небезопасным местом в мире. Север на втором этаже, куда добираться приходится по ржавой пожарной лестнице. Страх высоты, который, казалось бы, успел пропасть, врывается в мой разум с криком: “А ты думала, от меня так легко избавиться?”

Из-за этого, когда лезу я, лестница ходит ходуном.

Север стоит на коленях посреди полуразрушенного помещения. Филира зовёт его по имени, но он не слышит.

– Север? – девочки подбегают, тормошат его. Переглядываются испуганно, когда ничего не выходит. – Север!

– Что с ним? – шёпотом спрашиваю я.

Ни у Вани, и ни у Власа конкретно. У любого, кто ответит.

Им становится Ваня:

– Ничего сверхъестественного или магического, – Ваня так уверен, что я даже отвожу взгляд от Севера и гляжу на него. – А что? Вспомни себя в свои худшие дни. Сверлишь взглядом стену или потолок. Дай Бог, если сходишь в душ хотя бы два раза в неделю. Ничего не слышишь. Говорить тоже лень.

– Депрессия, – подвожу я к выводу, пока Ваня не пустился в очередной ликбез.

У девочек ничего не выходит. Им нужна помощь, но не думаю, что моя будет уместной. Поэтому подхожу и шепчу Филире на ухо то, что, мне кажется, Северу больше всего на свете хотелось бы сейчас услышать.

– Он тоже тебя любил, – ласково произносит Филира, опускаясь перед оборотнем на колени. Она берёт его лицо в свои ладони и поднимает, чтобы взглянуть ему в глаза. – Это была иная любовь, но от этого она не была менее сильной. Каждый раз, когда Кирилл позволял себе загрустить, ты был тем, кто напоминал ему, как хороша эта жизнь, поэтому сейчас позволь ему сделать то же. Вспомни его лицо. Его улыбку. Глаза. Смех. Вспомни, как он звал тебя по имени, растягивая “р” будто мурлычущий котёнок. Пусть это станет твоим спасением. Ты нужен нам, Север. – Филира плачет. – Возвращайся.

Север фокусирует взгляд на Филире. Наконец начинает моргать, чего не делал всё время, пока она говорила. Сначала единожды, медленно. Потом быстро. Приходит в себя. Фыркает. Принимает помощь Филиры, когда она протягивает ему свою ладонь, чтобы он опёрся на неё.

– Вы целы, – констатирует Север. Гло и Филиру обнимает, мне, Власу и Ване дарит лишь взгляд. – Все вы.

– Да, – кивает Ваня. – И видели королеву.

– Она сказала, ты знаешь, где Вета, – подключаюсь я. – И позволила нам забрать её.

Север кусает губу.

– Слишком легко, – задумчиво произносит он. – Однако да, я и правда знаю, где находится этот город.

– Город? – переспрашивает Ваня. – Вета же заложница, разве нет?

– Если ты ещё не понял, в Волшебных землях даже обычные вещи не так буквальны, – вздыхает Север. – Поэтому готовьтесь. То, что вы увидите, вам точно не понравится.

– Я однажды дежурил на этаже КПЗ, – Ваня скрещивает руки на груди. – Не думаю, что увижу что-то похуже тюрьмы.

– О, поверь мне, ты будешь мечтать, чтобы это была именно она.

***

Север знает, куда нас ведёт. Ему не требуются передышки или паузы, чтобы подумать и перепроверить себя на правильность маршрута. Так, по прошествии, по ощущениям, едва ли больше получаса с того момента, как мы оставили стройку, на горизонте наконец начинает маячить пункт назначения.

Город, сошедший со страниц лучших ужастиков Стивена Кинга.

В этой части Волшебных земель всё не так волшебно. Солнце не светит. Небо фиолетово-синее, но не так, чтобы дух от красоты захватывало, а скорее чтобы в ужасе лезть под одеяло и ждать прихода нового дня. Земля промёрзлая, противно хрустящая. Пахнет плесенью.

Когда степь заканчивается, мы ступаем на оборванную автомобильную дорогу. Ни одной машины нет, лишь куски покорёженного металла со всех сторон. Идём дальше. Появляются дома. Мелкие коробки, созданные по типовой застройке. Пустые окна, распахнутые настежь двери.

Музыка ветра, бренчащая своими колокольчиками, играет нечто наподобие похоронного марша.

– Кто это? – спрашиваю я.

Мимо нас шныряют незнакомцы в капюшонах. Их головы опущены так низко, что я не вижу даже подбородков.

– Уже не кто, а что, – отвечает Север. – Бездушники . Всё, что остаётся от фейри и фей, когда их насильно лишают магии.

Один из бездушников проходит настолько близко, что я случайно задеваю его плечом. Оборачиваюсь, чтобы извиниться, но он (или она?) не обращает на меня абсолютно никакого внимания. Как шёл себе, так и идёт. Даже головой не дёрнул.

– Они такие… – начинаю я, на слова нужного подобрать не могу.

– Мёртвые, – на помощь приходит Ваня. – Живые зомби.

– Чтобы не тратить свою магию и магию приближённых, королева использует магию своих заложников, – говорит Влас. Ветра здесь нет, но он вжимает голову в плечи, будто промёрз. – Этот город – её энергетический сосуд.

– Боже. Вета тоже бездушник?

– Нет, – Север качает головой. Вздыхает. – Не знаю. Надеюсь, что нет.

Хочется поскорее найти Вету и уйти оттуда, но в этот раз наше желание словно наоборот замедляет время. Разделяться мы не рискуем, однажды облажавшись именно на этом пункте, поэтому бродим по городу организованной толпой.

– Что произошло между тобой и Власом? – спрашивает Ваня.

Перед этим он берёт меня за руку и уводит чуть в сторону.

– Он знает, – отвечаю я. – Всё знает.

Ваня достаточно умён, чтобы понять с первого раза, о чём я говорю. Его глаза округляются.

– И что? К чему вы пришли?

– Не знаю. Как видишь, он теперь меня ненавидит.

– Ты пыталась объяснить ему всю ситуацию?

– А ты представляешь вообще, как я должна была это сделать?

Ваня открывает рот, но тут же поджимает губы.

– Вот и мне нечего было сказать, – ворчу я.

– Ребят, вон она! – кричит Филира.

Указывает на фонтан. Точнее, на то, что когда-то им было. Сейчас это просто сооружение из мрамора. На его бортике сидит, сгорбившись, девочка. Рыженькая, но подстриженная максимально коротко, кусками, кое-где даже виднеются проплешины.

Одну ногу обнимает, второй болтает в воздухе, не доставая до асфальта. Всё ещё сильно похожа на Кирилла, и из-за этого я морщусь. Переносица ноет. А ещё где-то в груди.

– Вета.

Рыжая смотрит на всех на нас по очереди. Пиратов узнаёт. Кидается с объятьями на всех сразу. Поприветствуя каждого в отдельности, глядит на Ваню. Неуверенность в глазах. Немо шевелит губами, может, пытается вспомнить, как его зовут.

Власа проскальзывает, не фокусируясь. На мне взгляд стекленеет.

– Рося?

Мнёт в кулачках рукава свитера, который размера на три больше, чем нужно. Боже, какая она худенькая!

– Ты нашла меня, – шепчет Вета. – Ты меня нашла.

Нервы сдают окончательно. Глаза щиплет от слёз, и я не пытаюсь их сдержать. Расставляю руки широко, и Вета сама идёт ко мне.

– А где Кирилл? – спрашивает она, отстраняясь. – Он с вами?

Я не отвечаю. Улыбка с её лица тает, превращаясь в плотно поджатую ниточку губ.

– Нам пора уходить, – торопит Север, не давая разразиться ненужной стене. – Королева, конечно, нас отпустила, но я бы не верил ей так опрометчиво.

– Я займусь порталом, – подаёт голос Влас. – Мне потребуется пять минут.

– У тебя есть две.

– К чему такая спешка?

Влас ждёт ответа. Колдовать не спешит. А Север явно балансирует на грани. Сжимает ладони в кулаки, нервно притоптывает ногой.

– Ты здесь новичок, а я во владениях королевы бываю часто, – произносит он, срывая голос почти на каждом слове. – И если я говорю, что нужно торопиться, значит, у меня для этого есть весомый повод.

Влас цокает, но всё же приступает к созданию портала. Пока мы ждём, я продолжаю прижимать к себе Вету, хрупкую, словно птичка, Филира и Гло о чём-то переговариваются, а Север то и дело вертится на месте, осматривая горизонт, и каждый раз, когда кто-то из бездушников проходит мимо, клянусь всеми несуществующими Богами, я слышу, как он рычит.

Гло что-то спрашивает у него. Раз. Второй. Только когда Филира тычет его пальцем в бок, Север обращается к ним.

– Чего?

– Гло спрашивает, что с тобой.

Север виновато глядит на сирену.

– Прости, Гло, – выдыхает он. Затем спохватывается и делает знак жестом. Должно быть, повторяет то же самое. Плюс, ещё пара движений руками. Уже что-то другое. – Она сумасшедшая. Вспомни каждый раз, когда мы думали, что она отпустила нас, а затем весь этот ад начинался сначала.

Это он говорит Филире. Больше у нимфы вопросов нет, а выражение её лица, в свою очередь, отвечает на все мои.

– Полминуты, – отчитывается Влас.

– Влас, тебе реально стоит ускориться, – говорит Ваня.

Нервные нотки в его голосе передают беспокойство и мне. Я поворачиваюсь по направлению, куда смотрит Ваня, и у меня немеют ноги.

Нас окружают бездушники. Капюшоны больше не скрывают их лиц, и теперь я вижу, что они пусты.

Абсолютно. Только натянутая на кости кожа – и больше ничего.

– Слушай, – Влас, стоящий ко всему этому спиной, рвано выдыхает. – Это тебе не две жидкости смешать, третью получить. Тут нужна предельная сосредоточенность, и…

– Ясно. Север?

– Я всегда готов, полуоборотень.

– Полуоб.… Эй! Это обидно!

Север становится волком. Ваня глядит на свои руки. В последний раз, когда он был вынужден обратиться, ему не удалось сразу вернуть человеческий облик. Теперь он сомневается.

– Вы нашли Вету, – раздаётся громкий голос. Все вздрагивают. Источника голоса здесь нет, но все знают, кому он принадлежит. – Её можете забрать. Но я ничего не говорила о том, что пираты тоже могут уйти.

Я закусываю губу. Вот он, лёгкий путь . И ведь никакого обмана – банальная недосказанность. А я почему-то всегда наивно полагала, что это позволительно и зла не приносит. Оказывается – нет. Совсем. Даже хуже, чем ложь, потому что предательство чистой воды.

– Я не вернусь к ней, – чуть не плача, произносит Филира. – Это рабство!

– Вам и не надо, – говорю я.

Безоружна, но сдаваться не собираюсь. Закатываю рукава куртки. Кажется, впервые за долгое время единственное оружие, которое у меня есть – это я сама. Умею ли я им пользоваться? Вот сейчас и узнаем.

– Готово! – сообщает Влас.

– Пираты останутся, – повторяет голос. – А иначе не уйдёт никто.

Мы продолжаем топтаться на месте. Смотрим друг на друга. Каждый ждёт, что у кого-то появится идея. Но секунды тянутся, а никто так ничего и не произносит.

Звериный взгляд Севера останавливается на Гло. Так они глядят друг на друга, затем Гло поворачивается к Филире и что-то говорит ей жестами.

– Вы идите, – вслух произносит Филира, обращаясь ко мне, парням и Вете. – А мы останемся. Что-нибудь придумаем.

Она лишь озвучивает решение, которое принял Север. Спорить с ним – не спорит, но явно не одобряет происходящее из своих личных побуждений и переживаний, и я не виню её, потому что если бы перед моим носом пытались закрыть спасительные двери, я была как минимум в ярости.

– Нет! – восклицаю я. – Нет! Вы серьёзно, что ли?

– Если у тебя есть другое предложение, самое время его озвучить, – говорит Ваня.

Ему всё равно на судьбу пиратов, и он даже не собирается это скрывать. Его право, осуждать не буду. Но сама так не могу.

Друзья моего друга – мои друзья. Даже если со стороны мы кажемся заклятыми врагами.

– Влас? – спрашиваю я. – Что ты думаешь?

Ваня – за. Я – против. Пираты, понятное дело, в голосовании не участвуют. Если Влас примет мою сторону, всё будет решено. Мы хотя бы попробуем дать отпор, а если не получится… что ж, так тому и быть. А если он будет за Ваню… пусть тогда уходят втроём. Ради Кирилла и его памяти я должна остаться.

– Я думаю, что нужно уходить, – говорит Влас, и у меня сердце в пятки уходит. – Но не всем, – добавляет он, облизнув губы. Оставляет портал, сам подходит ко мне. Близко. Я уж было бояться начала, что он больше никогда не захочет сокращать расстояние между нами до такого минимума. – Ты должна позаботиться о Вете… и ещё о той куче народа, о которой ты всё время беспокоишься. Только сейчас понял, представляешь. А раньше всё гадал, что в тебе так изменилось. Та Слава… она хоть и никогда не была безучастной, всё же видела разницу между помощью и старанием взвалить на себя чужие проблемы. Мой тебе совет – будь с этим осторожнее. Как говорила моя мать, только тот, кому уже нечего терять, может пойти на самоотречение ради других.

– Почему это так похоже на прощальную речь? – спрашиваю я.

– Потому что это она и есть. Вы с Ваней и Ветой уходите, я остаюсь. У пиратов гораздо больше шансов выжить, если я помогу.

– Влас, нет…

– Время! – напоминает Ваня.

Его голос тонет в странном шелесте. Его издают бездушники. Кольцо, в которое они нас заключили, сужается и вот-вот станет непригодным для безопасного нахождения в центре.

– Поспоришь со мной, когда мы снова встретимся, – обещает Влас.

Протягивает руку Вете. Она хватается, но с опаской. Он подводит её к порталу, что-то шепчет, наклоняясь к лицу. Не знаю, что именно, но это помогает Вете обрести немного уверенности и шагнуть в портал. Следующим идёт Ваня, которому, разумеется, не нужно особое приглашение. Он жмёт Власу ладонь, второй свободной рукой хлопает его по плечу.

– Удачи, – бросает напоследок.

– Удача – удел слабых.

– Вот говнюк ты, конечно, тот ещё.

Влас хмыкает. На его лице столько эмоций, что они топят не только его самого, но и меня, когда приходит моя очередь прощаться.

– Будь осторожна, – говорит он. – Кем бы ты ни была на самом деле, Слава Романова, береги себя.

– Ладно, – только и могу выдавить я.

Влас наклоняется и целует меня в лоб. Пока он касается губами моей кожи, я крепко зажмуриваюсь, но стоит ему только отстраниться, открываю глаза. Не хочу, чтобы последним, что он запомнит обо мне, было отчаяние.

Влас остаётся с пиратами. Я ухожу. Так не должно быть, но ни один из нас не предлагает поменяться местами. Я – потому что знаю, что он не позволит мне, Влас – потому что считает своё решение правильным.

Перешагивая порог портала, мы оказываемся в том же спальном районе Дуброва, откуда брали начало пути. Когда закроется портал, Влас навсегда останется недоступен, поэтому я до последнего смотрю на знакомую высокую спину и лохматый затылок.

Влас чувствует это. Чуть поворачивает голову, но недостаточно, чтобы взглянуть на меня.

– Они расходятся, – говорит Ваня. – Смотри.

Бездушники и правда размыкают кольцо, снова превращаясь в аморфных ходячих мертвецов. Королева получила то, что хотела, а значит ей больше нет необходимости третировать пиратов.

Влас в безопасности.

Портал закрывается.

***

Ни Ваня, ни я не считаем свои квартиры безопасным местом, поэтому мы плетёмся в штаб. На улице слишком темно, снег хрустит под ногами. Истощённая Вета дрожит; я чувствую это, потому что держу её за руку. Приходится отдать ей свою куртку, но даже оставаясь в одной кофте, я холода не чувствую. И боль в носу ушла.

– Он будет в порядке, – говорит Ваня.

– Знаю.

– Ты вообще хотела бы, чтобы он пошёл с нами?

– Конечно! – от такого вопроса у меня даже брови поднимаются в удивлении.

– И чтобы вы всё равно были вместе – тоже?

Это сложнее. Я пожимаю плечами, не находя, что ответить.

– Я тут подумал, – продолжает Ваня. – Как считаешь, Боунс захочет взять меня к себе на попечительство, если я очень попрошу?

Я опешиваю от резкой смены темы. Останавливаюсь. Гляжу на Ваню. И вдруг осознаю: то, что для меня является неожиданностью, для него – следствие долгой подготовки.

Ваня “Я со всем справлюсь сам” Филонов наконец научился просить о помощи.

– Изначально, Боунс уверил меня, что со всем тебе придётся справляться самому, – говорю я, вспоминая разговор днём, когда я чуть не потеряла одного из своих самых близких друзей. – Но если ты очень попросишь, думаю, он согласится. Боунс хороший.

– Ага, – соглашается Ваня. – Да и Тай сдружился с ребятами в штабе. А ты с Лизой. Боунс наверняка понял, что мы – не враги, и всегда готовы помочь. Может и сам захочет отплатить тем же. Добром за добро, или типа того.

Выходим на главную дорогу. Молчим, и я отмечаю, что вокруг так неестественно тихо. На автомате ближе прижимаю Вету к себе.

– Вань, мы совсем забыли о том, что именно оставили в Дуброве, когда уходили, – произношу я.

– О чём ты?

Вместо моего ответа раздаётся взрыв лампочки в фонаре неподалёку. Вета вздрагивает и дёргается, словно пытается убежать. На месте её удерживает лишь моя крепкая хватка.

– Об этом.

В конце дороги появляются фигуры в чёрных балахонах.

Точка кипения. Глава 8

Гнори хватает меня за горло. Сильно сдавливает. Что-то хрустит, и я могу лишь надеяться, что не мои шейные позвонки. Ноги больше не касаются земли. Я пытаюсь закричать, но выходит то ли хрип, то ли лай.

Перед глазами всё плывёт, идёт белыми пятнами. Я машу руками в надежде, что удастся оказать гнори хоть какое-то сопротивление, но несмотря на хилый внешний вид, эти существа обладают невероятной силой. Одно движение – и я чувствую страшную боль в затылке и спине: меня прибивают к асфальту, вдавливают в него, не оставляют ни единого шанса на спасение.

Одна мысль вертится в голове: успеет ли Ваня?

Несколько минут назад он, превратившись в лиса, унёсся в штаб за помощью. Мы с Ветой остались, чтобы отвлечь внимание на себя, но вместо приманки сразу оказались жертвами.

Я не слышу и не вижу Вету. Это – самое страшное для меня. Помню, как она пряталась за моей спиной, пока я провоцировала гнори, отвлекая их от Вани и кидая в них свою обувь. Теперь один из них медленно расправляется со мной. Можно, конечно, представить, что Вета использовала свою магию, чтобы защититься, но она слишком ослабла после города, в котором была заложницей.

Значит, её дела нисколько не лучше моих.

Закрываю глаза… Или мои глаза уже закрыты? Не понятно.

Новый приступ боли. Теперь нога. Горит огнём. Чувствую, как струи крови огибают бедро и стекают вниз. Кричу. То есть, снова пытаюсь выдавить из себя хоть что-то, что облегчит страдания.

Становится только хуже. А теперь меня ещё и осушат, как картонный пакет сока.

– Вон они! Романова!

Это моя фамилия… моя же? Вроде как.

Мозг совсем не соображает. Попытки отвлечься от боли заканчиваются провалом, даже не начавшись.

Я пытаюсь открыть глаза, но веки будто залило свинцом. Я больше не могу пошевелить ничем, даже губами, чтобы позвать на помощь.

Звуки выстрелов повсюду. Раньше мне казалось, что они громыхают намного тише, а сейчас словно в горле застрял пистолет и выпускает всю обойму прямо мне в голову через нёбо.

– Эйэйэйэйэйнукаоткройглаза…

Слова сливаются в одно. Я не могу разделить их, не могу понять, кто это и что он говорит. Чувствую только, как мою голову приподнимают, беря за лицо.

– Славапожалуйстапосмотринаменя…

Легче сказать, чем сделать. Каждая клеточка моего тела парализована. Нервы и кости – железные штыри. Мышцы – бетон. Единственное, что существует – это боль.

Как только она достигает своего пика, в голове звенит колокольчик, и всё вдруг кончается.

Теперь я тону.

Опускаюсь вглубь подсознания и отключаюсь, как только носки касаются дна.

***

Это странно. Не происходящее в частности, но всё сразу. Я знаю, что это не реальность, с той самой секунды, как оказываюсь посреди цветочного луга, но пугает меня вовсе не это.

Я не понимаю, сон ли передо мной или то, что видят люди после смерти.

– Не драматизируй.

Христоф. Похож на ангела в этой белой одежде. Даже смешно. Появляется из ниоткуда, словно в атмосфере открывается невидимый портал, через который он и шагает ко мне навстречу весь такой сияющий и какой-то слишком живой, даже румянец на щеках розовеет.

– Опять ты, – вздыхаю я. Стучу себя костяшками пальцев по макушке. – Плотно у меня в голове засел. Я думала, пропал с концами, а ты вот он – явился.

– Не много ли на себя берёшь, Рюриковичевская дочка? – Рис подходит близко и шепчет: – Я более реальный, чем тебе бы хотелось.

Внезапно все сомнения пропадают. Я оглядываюсь. Луг, посреди которого мы стоим, не имеет ни конца, ни края. Голубое небо. Ни единого облачка. Жарко припекающее солнце.

Что-то тянет вниз, и я опускаю глаза. На мне такой же наряд-распашонка, как и на Рисе, только вместо костюма – сарафан.

– Где мы? – я дёргаю свою юбку. – В раю?

– Я, может, и гений, но точно не сумасшедший, чтобы наивно полагать, что после всего сотворённого имею хоть малейший шанс отправиться в рай. К тому же, прими за данное: ни рая, ни ада, ни всего, о чём тебе могли говорить, не существует. – Рис разводит руки в стороны. – Мы в четвёртом измерении. Все души попадают именно сюда.

Души . Короткое, но весомое слово цепляет слух. Я пытаюсь восстановить в памяти последние события, но вспоминаю лишь страшную агонию.

– Я умерла?

– Спрашиваешь, будто я здесь решаю такие вопросы.

Рис отворачивается. Глядит на солнце, прищурившись. Очень, очень похож на Власа, аж сердце заводится: бьётся в груди сильно, быстро, неудержимо. И так припекает, а у меня теперь ещё и в груди что-то полыхает огнём.

– Странное место, – произносит Рис, отвлекая меня от концентрирования на глухих ударах. Потягивается, сонно зевает. Скребёт подбородок. – Почему именно луг?

Спрашивает явно у меня. В ответ лишь пожимаю плечами.

– Когда я попал сюда, меня встретила пустыня. И дождь. Противный такой, холодный… за шиворот затекал. Меня до дрожи знобило. Я простоял под ним, наверное, около суток, прежде чем за мной пришли. – Рис бросает на меня косой взгляд. Ждёт, что я поинтересуюсь… И, возможно, моё любопытство действительно съедает меня изнутри, но я слишком много раз уже играла в его игры. Поэтому молчу. – Потом всё стало обыденно, даже приелось, в какой-то степени. Жизнь после смерти скучнее, чем жизнь при жизни. Вот парадокс, да? А казалось бы, должны быть как минимум золотые горы.

– Для тебя, скорее, котлы с кипячёной смолой, – само срывается с языка.

– Спасибо, – губы Риса растягивает улыбка.

– Это не комплимент.

Но он всё равно продолжает улыбаться. Прикладывает ладонь ребром ко лбу, гляди на горизонт. Ему только не хватает зажатой в зубах соломинки – и прям очаровательный селянин получится.

– Значит, не рай и не ад, а четвёртое измерение? – ещё раз уточняю я.

По интонации – как бы невзначай. Мол, всё равно о чём-то нужно говорить. Риса проявление моего любопытства устраивает, что даже странно. Может, здесь у него совсем нет друзей? Если, конечно, общение внутри четвёртого измерения вообще возможно, а не напоминает хаотичный поток душ, каким его представляю себе я.

– Ага, – Рис кивает. – Энергия. Живая материя. Бог, Сатана, ангелы и демоны в одном лице. После смерти все приходят сюда влачить своё бесполезное существование. Как раз где-то между прошлым, в котором умершие ещё живы, – ну, относительно времени, – и будущим, где их фактически никогда не будет. Теория сложна, согласен, – добавляет Христоф, когда видит моё озадаченное выражение лица. – На практике всё проще.

– Но я не хочу умирать, – протестую я.

– А кто хочет-то? – Рис ерошит волосы на затылке. – В этом деле, знаешь ли, твоё мнение спрашивают в последнюю очередь.

– Ладно. Предположим, что я поняла, о чём речь. Но разве тогда это четвёртое измерение не должно быть переполнено мертвецами, как людьми вагон метро в утренний час?

– Представь себе дом с нескончаемым количеством этажей. Так и здесь. У каждого – свой этаж. Иногда они пересекаются, если материи кажется это необходимым.

– Интересно, с чего это материя решила, что, попав сюда, я захочу общаться именно с тобой, – ворчу я недовольно.

– Это уже к тебе вопрос.

Хочется стереть его улыбку с лица прямым ударом в челюсть – это раз. Материя, как и судьба, как и история – та ещё сучка, – это два.

– Я бы больше предпочла встретиться с другими своими старыми знакомыми, – говорю я. – С теми, кому при жизни я много что сказать не успела…

– Ну, извини, что не оправдал ожиданий, – Христоф разворачивается на пятках и уходит прочь.

Не обиделся. Снова играет. Знает же, что я всё равно последую за ним, деваться-то мне некуда. Вот и тешит своё самолюбие. Мысль о том, что не зря я пустила ему пулю в лоб, прогоняю сразу, но успеваю словить себя на том, что угрызений совести при этом совсем не испытываю.

– Стой! – я нагоняю Риса, который, вообще-то, не особо и торопился уходить. – А ты можешь следить за жизнью живых?

Рис хохочет. Искренне и даже хватаясь за живот. Самое время толкнуть его, чтобы не зазнавался. И я почти собираюсь сделать это, когда он вдруг успокаивается, выпрямляется и становится предельно сосредоточенным:

– Я не на облачке сижу, ноги свесив, – заявляет. – Ты вообще слушала то, что я тебе до этого рассказывал?

– На всякий случай спрашиваю, – оправдываюсь я. – Хотя, наверное, тогда ты бы наверняка спросил меня о Власе…

– О Власе? – переспрашивает удивлённо. – А что с ним?

– Ничего. Живёт.

– Хм.

“Хм”? Я только что упомянула имя его племянника, благодаря которому ему почти удалось провернуть свой план, и всё, что я получаю – это “хм”?

– И как он?

– Не злой гений вроде его дядюшки, – сразу сообщаю я.

Рис облизывает губы. Хмыкает.

– Я не об этом. Как он в общем?

– Тебя правда это волнует? После всех тех моментов, когда ты использовал его ради собственной выгоды?

– Я уже мёртв, Ярослава, – напоминает Рис, делая акцент на на втором слове. – Считай, за всё своё расплатился. Так что хватит сыпать упрёками.

– Расплатился? Как-то маловато, тебе не кажется?

Рис отмалчивается. Выпячивает подбородок, и я думаю: вот она, черта, которую ему бы не хотелось, чтобы я переходила. А я танцевать на ней готова, лишь бы только это причинило ему хоть каплю той боли, которую из-за него пришлось испытать мне.

– Он умнее, чем ты, – говорю я, когда пауза затягивается, а глядеть на одни и те же виды мне надоедает. – Намного. И сильнее. Он ведь мрачная гончая. Он спасает, в отличие от тебя.

– Рад за него, – бесцветно отвечает Христоф.

– Он в Совете. Не знаю, за что отвечает, но какая-то важная шишка – точно. А ещё в штабе преподаёт.

– Получается, всё-таки гений, – поправляет мои уже сказанные слова Христоф.

– Да, – киваю я. Затем быстро добавляю: – И мы с ним встречались.

Я жду реакции в стиле дикого удивления с элементами полуобморока, но получаю слова то самое злополучное “Хм”, даже с той же интонацией и без единой доли подтекста.

– Делаю ставку на то, что ты умер в конце девятнадцатого века и не знаешь, что “встречаться” значит больше, чем пересечься на улице или в каком-либо месте. Мы… – я щёлкаю пальцами. – Не знаю, как в ваши времена это называлось… Мы были парой, как парень и девушка, которые вместе, но не в смысле “вместе” типа вдвоём, а “вместе” типа…

– У меня от твоих объяснений голова болит, – стонет Рис. – Я понял. Вы были возлюбленными.

Возлюбленные. Ведь это предполагает, что я любила Власа в ответ, верно? Но я не знаю… Не уверена. Что-то с моей стороны только начало зарождаться, когда всё внезапно кончилось, а сейчас я определённо точно скучаю по нему. И надеюсь, что он когда-нибудь сможет простить меня.

– Теперь, по крайней мере, понятно, откуда взялась ваша связь.

– Какая ещё связь? – спрашиваю я.

Выходит почему-то возмущённо, словно Рис как минимум обвинил меня в чём-то порочном.

– Та, что не позволила тебе убить его и тем самым остановить меня.

– Мы не убили Власа только потому, что он был жертвой, – поясняю я. – Ты же не будешь обвинять жертву насилия в том, что её изнасиловали?

– Но и отправлять себя в прошлое, рискуя не только своей жизнью, но и жизнями моих близких, чтобы остановить насильника, я тоже не буду.

Отчётливо понимаю, к чему именно ведёт Христоф, но в голове это никак не хочет складываться во что-то определённое. Оставили Власа в живых потому, что так надо было. Убей мы его, разве это можно было бы считать успешно законченной миссией?

– Знаешь, – произносит Христоф. Внезапно касается моего локтя, хотя я и так слушаю его очень внимательно. – Говорят, некоторые были рождены для того, чтобы встретиться и повлиять на судьбы друг друга. Может, вы с Власом – именно этот тип душ.

Я пожимаю плечами.

– Мысли подобного рода пугают меня, поэтому я стараюсь о них не думать.

– Пугают? Почему?

– Потому что это значит, что от меня совершенно ничего не зависит. Во время рождения мою историю создаёт судьба, а после я перехожу в распоряжение некой материи. Что мне остаётся?

– То, что идёт посередине, – отвечает Христоф. Ставит ладони параллельно друг другу и перпендикулярно земле, показывая небольшой отрезок. – Тебе остаётся жизнь, Слава. Да, твоя история уже написана, но ты в ней – единственная, кто имеет право на внесение правок.

– Ты мог бы быть отличным чьим-то другом, если бы не был одержим своими идеями, Рис, – говорю я.

Христоф поджимает губы. Странный блеск в его глазах заставляет меня напрячься.

– Не помню уже, когда меня в последний раз называли Рисом, – поясняет он свою реакцию. – И мне правда очень жаль, что ты умираешь.

– Думаю, тебе приятно будет узнать, что не все твои… – я откашливаюсь. Слово “творения” – это явно слишком для вполне реальных разумных существ. В конце концов, мы говорим не о монстре Франкенштейна. – Не все те, кого ты сделал химерами, представляют собой чистое зло.

– Они и не должны были этим…

– Не перебивай, – прошу я.

– Извини, – Рис хмыкает. Делает разрешающий жест рукой. – И продолжай.

– Я лично знаю одну… его зовут Антон, он преподаёт в штабе боевые искусства. Хороший мужчина. Живёт полноценной жизнью. У него есть друзья и… ребята, которые видят в нём пример для подражания.

– Вау, – протягивает Рис. Надо же, не скупое “хм”, а хоть и неполноценное, но какое-никакое удивление. – Это… спасибо, Ярослава. Мне нужно было это услышать. И, кажется, тебя, в отличие от меня, так просто отпускать не собираются.

Рис кивает мне за спину. Едва я успеваю обернуться, как меня накрывают объятья и знакомый голос буквально кричит:

– Сумасшедшая!

Отстраняется. Бьёт кулаком в область ключицы так сильно, что я бы не удивилась, если бы кость дала трещину.

– Нина? Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. А потом вспоминаю всё, что рассказал Рис, и протяжно охаю. – Ты умерла?

– Типун тебе на язык, Романова! – отмахивается Нина. – Ты же знаешь, я живее всех живых!

Глядит мимо меня на Христофа. Взглядом друг друга буквально испепеляют.

– Ларионова родственница, да? – брезгливо уточняет Рис.

– Допустим, – произносит Нина, подражая интонации собеседника. – А тебе какое дело?

Христоф разводит руками.

– Абсолютно. Никакого, – отчеканивает он.

И как-то меняется в лице. Становится понурым, отрешённым. Отходит в сторону, позволяя нам с Ниной побыть одним.

– Пошли, – Нина сразу хватает меня за руку и тащит прочь.

– Куда? – спрашиваю я, а сама то и дело оглядываюсь на продолжающего стоять на месте Риса.

Спиной стоит. Даже не видит, что мы отдаляемся. Крикнуть, что ли?

– Домой, куда ж ещё. А то гляньте на неё, умирать она вздумала!

– Я разве не уже?

– Да кто тебя отпустит? В тяжёлом состоянии ты, – Нина коротко хохочет. – Добро пожаловать в клуб, называется. При смерти, но не умираешь.

– Тогда ты что здесь делаешь?

– А меня срубило точно после тебя, спасибо нашей связи. Будто бы мало я намучилась, пока вы были в Волшебных землях!

От упоминания недавнего путешествия мурашки по коже бегут.

– И многое ты видела? – уточняю я.

– Достаточно. Жаль, что так с Власом получилось.

Я торможу и себя, и Нину заставляю остановиться.

– Что? – спрашивает она удивлённо. – В чём дело?

– Я не уверена, что хочу вернуться.

– Э-э-э, – протягивает Нина, округляя глаза. – Ещё раз хватит смелости повторить?

– Я не уверена, что… Нин, я пытаюсь научиться жить по-новому с тех пор, как стала стражем, но у меня совсем не выходит. А тут… теперь, когда я знаю, что жизнь после смерти вполне себе конкретная и не представляет собой вечные пытки, я думаю, что могу здесь остаться.

Нина спокойно выдыхает. Разглаживает складки на своём сарафане, и я только сейчас замечаю, что они у нас одинаковые.

– Смотри, – говорит она. – Я сейчас сосчитаю до трёх, и если ты за это время не скажешь мне, что это была шутка, я тебя ударю. Вот прям в лицо, Слав. Прям в нос. А у меня убийственный хук, чтоб ты знала.

– Нин…

– И сразу добавлю, пока ты глупостей не наговорила других: я не за себя прошу. Мы с тобой, конечно, уже и огонь, и воду прошли, но есть кое-кто, по кому твоя смерть с утроенной силой ударит.

Близнецы, думаю я. Мама. Артур.

– И они тоже, – кивком подтверждает Нина. Значит, четвёртое место позволяет читать мысли? – Я знаю, бывают времена, когда очень хочется опустить руки, но мы ведь уже на финишной прямой. Типа, поздно, что ли. Либо раньше надо было давать заднюю, либо уже не вариант.

– Тебе бы речи поддерживающие писать, – хмыкаю я. – Очень воодушевляет.

– А то! – Нина хлопает меня по плечу. – А теперь давай-ка вернём тебя домой.

Я оборачиваюсь, но больше не нахожу Риса. Мы ушли недостаточно далеко, чтобы он пропал из виду; значит, сам ушёл. Больше не нужен – так посчитала материя.

Не нужен… И правда. Но спасибо за помощь, Рис.

– Домой, – повторяю я.

Туда, где горячий душ, тёплая постель, вкусная еда и те, кто готов быть рядом даже в мои худшие дни.

***

– И чего?

Доносится издалека. Слух фокусируется сначала на жужжании лампы, потом на голосе.

– И ничего, – второй. Не менее недовольный. – Всё. Дальше вы знаете.

– Да уж, история из разряда врагу не пожелаешь, – короткий смешок. – Надо было с вами идти!

Фырканье.

– И какой от тебя был бы прок?

– Ваши задницы бы охранял! – на пределе самоуверенности. Впрочем, ничего нового.

– Справились и без тебя, как видишь.

– Да уж, – скрип. – Вижу.

– Кое-кто тут, вообще-то, спит, – лениво ворочая языком, произношу я, когда мне надоедает слушать перепалку двух знакомых голосов. – На полтона потише нельзя?

Чтобы открыть глаза, приходится приложить неожиданно много усилий. Каждая клеточка тела ноет от боли, и вместе с ними стенаю и я, когда верчусь на месте и пытаюсь найти положение, в котором будет легче.

– Ты как? – спрашивает Ваня.

Первым на глаза попадается именно он. Нависает. Осматривает. Ещё и руками к лицу лезет, веки тянет, фонариком медицинским светит. Цокает недовольно, будто и правда что-то понимает.

– Эй, эй! Врач тут я!

Второй подлетает. Данька. Так рада его видеть, даже улыбаюсь, несмотря на боль.

– Приве-е-ет! – протягиваю.

И вдруг понимаю, что говорю как-то странно. С акцентом, что ли.

– Ты на обезболивающих, – поясняет Даня, видимо, прочитав непонимание на моём лице. – И на антибиотиках. Сейчас как пьяная.

– Просто замечательно.

Ёрзаю на месте, пытаюсь приподняться на локтях. Не выходит. Каждая мышца в теле ватная, неспособная не то, чтобы к сокращению, но даже к тому, чтобы просто поддерживать мои руки в приподнятом положении.

– Зачем так много-то? – спрашиваю я, со вздохом откидываясь обратно на подушку. – На что мне сила клятвы, в конце-то концов?

Даня с Ваней не отвечают. Мнутся, переглядываются.

– Большинство костей в моей правой руке превратилось в осколки, – говорит Даня. Его рука сейчас перетянута эластичными бинтами, но выглядит более-менее здоровой. – И клятва не справилась с этим полностью. – Я вижу, как нервно дрожат пальцы его правой руки, когда он растопыривает их, демонстрируя мне внутреннюю сторону ладони. – А это был всего лишь многочисленный перелом и трещины.

Всего лишь … От сочетания этой фразы и того, что идёт после, меня как-то странно передёргивает. А после – это гримасы. Близнецы не подражают друг другу, но в точности подхватывают настроение: грусть одного перетекает в грусть другого, а затем и в сожаление, и в испуг, и в желание всё исправить.

– Что со мной? – с опаской спрашиваю я.

Но голос вдруг твёрдый. Уверенный. Или то, что я пытаюсь принять за стойкость, является безразличием?

– Ничего, что могло бы позволить тебе делать такое страшное лицо, – раздаётся голос Бена.

Чтобы увидеть его, мне приходится повернуть голову в сторону. Нас разделяют прикроватная тумбочка и пустая больничная койка. Бен сидит на стуле, запрокинув на эту самую койку ноги. Выглядит… мягко сказать, не очень. Всё лицо в ссадинах, кровоподтёках. Он либо тормозил им, когда с идущего на всех парах поезда сходил, либо попал под каток – третьего не дано.

– А с тобой что? – фыркаю я. – Выглядишь паршиво.

– Ну, мы тут, в отличие от вас, в отпуск в Волшебные земли не отправлялись. У нас война в самом разгаре была.

Бен встаёт со стула. При упоминании Волшебных земель, в голове активизируется цепочка несвязанных между собой событий, которая ведёт меня к единому итогу: я позволила Власу остаться.

Поджимаю губы. Никогда мне, видимо, от этого ядовитого чувства уже не избавиться.

– Угадай, сколько времени нас не было, – говорит Ваня, переключая моё внимание на себя.

– Не знаю, – отвечаю я. Голос дрожит. Я откашливаюсь. – Пару часов?

– Ага, почти. Десять дней, если быть точнее.

– Чего?

– Сам в шоке.

Влас говорил, что время в Волшебных землях идёт по другому, но я и подумать не могла, что разница настолько велика.

– Погодите… Что с оборотнями? С Лизой, с Таем? Была инициация?

Ваня с Даней снова переглядываются. Не знаю, специально ли они это делают, но пугает всё то меня до чёртиков.

– Так, завязывайте уже, – я скидываю с себя одеяло. – Хочу видеть всё своими собственными глазами.

Хочу спустить ноги с кровати, но слушается только одна, правая. Левая так и остаётся лежать на мягком матрасе. Я, не отрываясь, смотрю на неё. На туго перевязанное бедро. Гипнотизирую. Пытаюсь заставить ногу пошевелить хотя бы пальцами, но всё тщетно.

– Что со мной?

Собственный голос в полупустом помещении медкорпуса отталкивается от стен и возвращается приговором. Ещё никто ничего не ответил, а я уже представляю себе все эти страшные диагнозы.

– Разрывы мягких тканей, – говорит Даня. – Сильные. Многочисленные.

– Гнори буквально оторвал от тебя кусок, чтобы глотнуть крови, – подключается Бен.

Я окончательно поднимаю корпус. От резкого движения всё плывёт перед глазами. Осторожно трогаю своё бедро. На ощупь никаких изменений, нога как нога.

– Благодаря участию одного из союзников штаба, тебе в экстренном порядке нашли донора и провели операцию.

– У меня, что, нога чужая? – слова дикие, с трудом в предложения составляются. И всё же я произношу это, потому что других вариантов я не вижу.

– Только часть.

– Ча… Это вообще возможно?

– Ты всё ещё задаёшь подобные вопросы после всего, что случилось? – скептически подмечает Ваня.

– А кто донор?

– Антон, – отвечает Бен.

Я теряюсь в потоках новой информации. Ваня и Даня хватают меня за руки, когда я порываюсь размотать бинты и взглянуть на результат операции.

– Стоп, – я напрягаюсь.– Как это – Антон? Ему что, больше его нога не нужна?

– Типа того, – осторожно произносит Даня.

Прищуривается. Прикидывает, не слишком ли – говорить подобное.

– Антон умер, Слав, – за брата договаривает Ваня. – Погиб. Это было его решение.

Голова идёт кругом. Я падаю обратно на подушку, закрываю глаза. Дышать нечем. Касаюсь шеи, но ничего её не сдавливает.

Паническая атака. Чёрт.

Ну здравствуй, старая подруга. Давно не виделись.

– Лиза бросила вызов Магдалене, чтобы законно занять место альфы. Магдалена согласилась, но поставила единственное условие на инициацию: Лиза должна была сразиться с кем-то из штаба насмерть, чтобы доказать свою преданность стае… На эту роль были даже волонтёры. – Даня хмыкает. – Ты бы видела! Моя мама и дядя Дима – в первых рядах. Но Антон переплюнул всех. Заговорил про какую-то охоту на таких, как он, и про то, что ему всё равно недолго жить осталось… В общем, на том и порешили.

Охота… Видимо, он знал, что кто-то убивает химер. А был ли в курсе, что этот кто-то – Эдзе?

– Антон поддавался, – сообщает Бен. Не знаю, зачем. Это нисколечко не обнадёживает и не делает ситуацию более приемлемой. – В любом другом случае, даже будучи волком Лизе было бы его не одолеть.

Я открываю глаза. Христоф мне больше не мерещится, но сейчас мне хочется обратиться именно и только к нему.

Во мне клетки Антона. Теперь я – химера. Ну что, ты доволен, Христоф?

– Я ходить-то вообще смогу? – спрашиваю я.

– Конечно. Но нужно время. А пока, вот. – Даня уходит, а возвращается уже с костылями.

Прекрасно . Просто прекрасно.

– Давай сюда, – прошу я.

Провести лёжа целую вечность я, конечно, тоже могу, но это уж точно не выход. Не за это погибли Антон, Кирилл, Валентин, Марья и все те, кого больше с нами нет.

Мне требуется много времени, много матов и много отказов на помощь от Бена и близнецов, но вот я наконец на ногах. Точнее, на одной. Вторую я не чувствую, и пока её мне заменяют деревянные кривые палки.

– Слав? – зовёт Бен.

Я поднимаю на него глаза, и внезапно ощущаю, как по щеке катится слеза. Одинокая. Будто и не моя вовсе. Единственная, которая не выдержала всего происходящего.

– Порядок, порядок, – отмахиваюсь я. Правда, неловко; приходится всё время быть в напряжении, чтобы придерживать костыли. – Готова.

К счастью, никуда подниматься не надо.

Мы приходим в общую гостиную, где не так много народа, сколько было в момент возвращения Вани, но всё же достаточно, чтобы чувствовать себя неуютно под их пристальными взглядами. Они явно не жаждали меня видеть. Скорее, просто занимались своими делами, и лишь совершенно случайное стечение обстоятельств подстроило нашу встречу.

– Слава! – восклицает Полина. – Ты встала!

– Сама в шоке, – сквозь зубы цежу я.

И дело не в излишнем энтузиазме и радости Полины, а в том, что я с этими чёртовыми костылями.

– Как себя чувствуешь?

– Нормально, спасибо.

– Что-то не похоже.

Это говорит Дмитрий. Подходит с книжкой, зажатой под мышкой. Касается моего лба. Я вздрагиваю, но не отстраняюсь.

– Тебе объяснили, в чём дело?

– Да. И я не понимаю, как ты позволил Антону пожертвовать собой ради нашего блага.

– Слава, – произносит Дмитрий устало.

Ему не хочется спорить со мной в очередной раз. И я, хоть и начала всё это, внезапно понимаю, что и у меня нет желания. Устала. Поэтому просто делаю корявый шаг ближе к Дмитрию и упираюсь лбом в его грудь, протяжно выдыхая.

Папашка же. Пусть проявит немного любви, когда дочери это особо необходимо.

Так он и поступает, к счастью. Обнимает за плечи, забывая, что держит книгу, и та с грохотом падает на пол.

– Я вроде рада, что жива, – говорю я.

– Я тоже очень рад, – соглашается Дмитрий.

Я всё ещё не доверяю ему полностью, но то, что происходит – определённо прогресс.

Возможно, до полного сближения осталось совсем чуть-чуть?

Стоит только отстраниться от Дмитрия, как кто-то обнимает меня со спины. Гляжу вниз. Ручки тоненькие, маленькие ладошки. Мне трудно повернуться вокруг себя, и мой обниматель, похоже, понимает это, поэтому сам возникает перед моим лицом.

Вета. Живая. Одной проблемой меньше.

– Спасибо, – говорит юная фейри.

Теперь обнимает меня спереди.

– Тебе не только меня благодарить стоит…

– А остальных она уже и так затискала до смерти, – говорит Бен, плетущийся позади меня. – Крайне любвеобильная девчонка.

– Я бы посмотрел, каким был ты, если бы тебя держали в плену среди бездушников чёрт возьми сколько времени, – бурчит Ваня в ответ.

Отлепить от себя Вету удаётся не сразу. Фейри будто боится, что в любой момент вернётся в то ужасное место.

– Расскажите мне всё, – прошу я, когда снова чувствую, хоть и ограниченную, но свободу в действиях. – Что с оборотнями?

– Лиза победила Антона и стала альфой стаи своего отца, – говорит Дмитрий. – Даже Магдалене пришлось ей подчиниться.

– Значит, война окончена?

– Да. Мы решили взять временный нейтралитет до тех пор, пока не придём к консенсусу в наших будущих отношениях. Некоторые члены стаи всё ещё настроены крайне враждебно, благо они не могут пойти против своей альфы.

– Хорошо, – выдыхаю я. Одной проблемой меньше. – А что с гнори?

Дмитрий вопросительно глядит выше моей головы. Туда, где стоят близнецы и Бен.

– Она не видела, – говорит Ваня. Выходит вперёд. Обращается ко мне. – Когда я вернулся к вам с Ветой, я вступил в сражение с одним из гнори. Когда я начал проигрывать, он воспользовался моим секундным параличом и решил попробовать на вкус мою кровь… знаешь, странно было. Гнори вспорол мне бок когтями, приложился и вдруг начал биться в припадке. Что-то белое пузырилось на его губах, а из беззубого рта слышалось бульканье вперемешку с утробным плачем. – Ваня замолкает. На автомате тянется поправить очки, которых сейчас нет на его носу. – Во мне такое намешано, и, видимо, в этом всё дело. Моя кровь отравлена дважды: магией стражей, эхно, с самого рождения, и геном оборотня после клинической смерти. Гнори этого не вынести.

– Это как с алкоголем – правильно же говорят, что лучше не смешивать, – вставляет Бен.

Ваня глядит на него устало, но всё же кивает, соглашаясь.

– Мы не будем уподобляться королеве Зимнего двора и не станем переводить угрозу на другой мир, – говорит Дмитрий. – Мы дадим гнори и перитонам бой. И данное открытие сослужит неплохую службу в изготовлении оружия против них.

– Про королеву – это уже точно, что ли? – уточняю я, прищурившись. – Не догадки?

– Точно. Магдалена рассказала Лизе о том, что королева воспользовалась ненавистью оборотней и желанием причинить нам, стражам, всяческий дискомфорт, и передала им в руки не просто заклинание для вывода призмы из строя, а магию, создающую временный путь в Волшебные земли. Так она прогнала гнори и перитонов, пришедших в её мир. Правда… Магдалена говорила, что об этом им стало известно лишь после того, как всё произошло.

Я утвердительно качаю головой. Клео точно смогла бы такое провернуть. Могущества у неё для этого достаточно, как и сумасшествия.

– Но как создать оружие? Мы же не будем выкачивать из Вани всю кровь!

– Мы работаем над этим вместе со…

– Вместе со мной.

Сжимаю челюсть так сильно, что эмаль на зубах скрипит. Не оборачиваюсь. Не хочу лишний раз позволять Эдзе думать, что все вокруг то и делают, что жаждут его внимания.

– Я погляжу, ты уже на ногах! – восклицает Эдзе.

Вперёд выходит сам. Жмёт руку Дмитрию. Я почти уверена, что нарочито при этом остаётся ко мне боком, чтобы я разглядела белое клеймо на его запястье.

– Вы стали добровольцем, – констатирую я.

– После всего, что Миллуони сделал для нас, ввести его в круг доверия – совсем небольшая цена, – комментирует Дмитрий.

Разразиться моему громкому смеху не дают шаги. Кто-то присоединяется к нам, но я не вижу, кто именно. Да и неважно как-то, всё необходимое я уже узнала, а потому молча разворачиваюсь и выхожу из гостиной. Точнее, ковыляю прочь, уставившись в пол. Я знаю, что не виновата в собственной временной невозможности передвигаться нормально, но всё равно безумно стыдно.

В коридоре теряюсь. Воспользоваться лестницей и заставить себя сесть на карусель под названием “позорный подъём с одной здоровой ногой” сродни самоубийству. Открыть бы портал, но есть вариант, что не хватит сил. Кидаюсь ко входу в столовую. Дверь – ещё одно испытание. Стою перед ней, прикидываю в уме, как перехватить костыли, чтобы не упасть и одновременно схватиться за дверную ручку.

И вроде удаётся. Я тянусь… А в следующий момент получаю дверью прямо в лицо.

– Боже мой! Прости!

Шатаюсь на месте немыслимо долгое время. Костыли падают, чужие руки хватают меня, прижимают к себе.

Гляжу в мамины глаза на мужском симпатичном лице.

Артур.

– Сестрёнка, почему не в медкорпусе?

Артур ставит меня на ноги. Одновременно придерживает и поднимает ближайший костыль. А когда протягивает, его выражение лица меняется, но меня это не удивляет, потому что я знаю причину.

Причина – я.

– Слав… ты чего?

Реву как ненормальная. Никогда так не плакала. Истерика обнимает меня вместе с тем, как вокруг меня оборачиваются руки Артура. Мои всхлипы разносятся по далеко не пустому коридору, но я не слышу ни шагов, ни голосов за собственными громкими всхлипами.

Всё моё нутро горит. Всё моё тело. Действие антибиотиков тает, возвращается боль. Нога болит после операции, горло болит от плача, голова болит от мыслей.

Боль. Огонь. Так закаляется сталь. Надеюсь, это оно и есть. Разбитые части снова спаиваются воедино, чтобы сделать меня сильнее, а иначе…

Иначе это просто истерика, которая окончательно сотрёт меня в порошок.

– Ш-ш, – Артур гладит меня по спине. – Всё хорошо. Ты дома. Всё хорошо.

Резкая боль в плече. Я перестаю плакать, вскрикиваю. Веки вдруг тяжелеют. Я закрываю глаза. А прежде, чем окончательно вырубаюсь, слышу знакомое:

– Отнесите её в медкорпус. Операция была слишком сложной… Ей не выдержать.

***

Кто-то гладит меня по волосам. Я чувствую эту тяжёлую ладонь, но до последнего не открываю глаза. Жду, что будет дальше. Не шевелюсь. Хорошо, что едва, и то не до конца, пришла в себя – не нужно притворяться и дышать нарочито размеренно.

– Ну, как она?

Голос звучит поодаль. Словно в другом конце комнаты. Ладонь замирает в моих волосах.

– Что ты здесь делаешь?

Рука дрожит. Я боюсь, что мама вырвет мне волосы, если не перестанет волноваться. А волнуется она явно страшно; не только ладонь идёт ходуном, но и голос срывается то вверх, то вниз.

– Вообще-то, я спас её.

Никогда за всё время не слышала, чтобы Эдзе разговаривал так… тихо. Осторожно. Он будто ступает на тонкий лёд, заранее зная, что тот не позволит ему преодолеть весь путь и треснет уже на середине.

– Ждёшь, что я буду рассыпаться в благодарностях, как Дима?

– Том, ты же знаешь, мне это не нужно.

– Я совсем тебя не знаю… Даже твоё имя – и то ненастоящее.

– Меня зовут Эдзе. Правда. Полное имя – Иезекииль.

– Всё равно.

Мама вздыхает. Снова начинает гладить мои волосы. Перебирает отдельные пряди пальцами, путается в них. Я едва сдерживаюсь, чтобы не поморщиться, когда она задевает какой-то натянутый волосок.

– Что ты вообще здесь делаешь? – спрашивает мама. – Здесь – это в моей жизни, – поясняет она сразу же. – Когда уходил в прошлый раз, обещал больше никогда не возвращаться.

– Я был глуп.

– Это не тебе тогда было двадцать лет.

– Ты права, – соглашается Эдзе. Я легко представляю, как он кивает головой. – И всё же из нас двоих именно у меня всегда были проблемы с сознательностью.

Ладонь начинает скользить медленнее, останавливается на ухе. Мама о чём-то задумывается.

– Надо же было завести интрижку с собственным преподавателем! – говорит она, грустно хмыкая. – Мечтательная дура.

– Тебе в защиту напомню, что я был тем ещё красавцем, и ты была не первая в университете, кто на это повелась.

– Ещё хоть слово, и я…

– Не первая, но единственная. Я может и веду себя распутно, но никогда не был шлюхой.

Этот разговор переходит любые границы, в которых я могла бы терпеть своё в нём участие. Желание раствориться в матрасе превосходит любое другое, даже жажду, из-за которой язык липнет к нёбу.

– Она очень похожа на Дмитрия, – Эдзе где-то совсем близко. – В отличие от Артура. Парнишка – твоя копия.

– Да уж, Слава Богу, что от отца ему ничего не досталось.

– Ну, не скажи! Эта идеальная линия челюсти прямо-таки пышет аристократизмом!

– Ты ничуть не изменился. Даже после Доурины, Лукаса, Шиго и остальных своих детей. Почему так? Почему, Иезекииль?

– Первый детёныш, которого я полюбил как своего, превратился в монстра по моей вине. Я боялся, что всё повторится, если я снова привяжусь к кому-то.

– Не мели ерунды, – прыскает мама. – Тоже мне, великий страдалец.

Мамины слова повисают в тягостном молчании. Я страх как хочу открыть глаза и взглянуть на эмоции, которыми поглощены лица ведущих диалог, но сдерживаюсь.

– Мне кажется, ты за себя боишься, а не за других, – наконец произносит мама. – Боишься стать хорошим, потому что они погибают чаще плохих.

– О, милая, если бы я боялся смерти, я бы уже давно умер, как бы парадоксально это не звучало.

Кто-то хмыкает. Не понимаю, кто именно. Короткие шаги. Тишина, только лампы под потолком мерно жужжат.

– Ты хоть раз любил? Хоть кого-то? Хоть секунду? Кого-то, кроме себя?

Вопросы артиллерийским залпом. Спрашивает мама, а ответ, как я чувствую, хотят знать все присутствующие, включая самого Эдзе.

– Мне нравится обладать невероятными силами. Любовь – самая могущественная из мне известных. – Мама вздыхает. Я хорошо знаю этот вздох: она разочарована ответом Эдзе. – Да, Тамара, я любил, – договаривает Эдзе. – И когда я потерял того, кого любил – это было самое уничтожающее чувство из всех, что мне приходилось когда-либо пережить. Моё сердце было вырвано из груди и растоптано в пыль, и с тех пор я предпочитаю находить в отношениях только выгоду.

– Мне тебя жаль, – говорит мама.

Она перестаёт касаться моих волос. Я чувствую пустоту и холодок там, где только что лежала её ладонь.

– Но ещё сильнее мне жаль, что однажды я оказалась достаточно глупа, чтобы доверить тебе своё сердце.

– Теперь у тебя есть Дмитрий, разве ты не рада?

– Больше всего на свете. Он любит меня, я люблю его. А ещё он жизнь отдаст за мальчишку, который не является его сыном, в отличие от его реального отца.

– Рад за него. За всех вас.

– Мы не нуждаемся в твоей помощи. Перестань оказывать её, словно ты чёртов ангел-хранитель, потому что это не так, и ты сам прекрасно знаешь, почему. Один правильный поступок не перекроет всё, что ты натворил за несколько веков… Ты не герой, Эдзе.

– Их, Тома, вообще больше и не существует. Остались только менее виноватые и те, кому плевать на осуждение.

Последние слова, которые звучат в помещении. Затем тишина прерывается только шагами и хлопком двери.

Ещё некоторое время я лежу с закрытыми глазами, пытаясь расставить всё услышанное по полочкам. Когда мама снова принимается гладить меня по волосам (и одновременно с этим наконец перестаёт плакать, тихо всхлипывая), я открываю глаза и говорю:

– Привет.

Мама улыбается. Наклоняется, целует меня в лоб, оставляя влажный след, который я чувствую кожей. И отвечает:

– Позову Сергея. Он сказал, тебе нужно будет принять какое-то лекарство сразу после пробуждения.

Очень надеюсь, что в его побочные эффекты будет входить потеря памяти, а иначе то, что я теперь знаю, ближайшие ночи точно не даст мне уснуть.

***

Гляжу на ногу. Она почти не сгибается, но сейчас, после небольшого массажа голени и разгона лекарств по мышцам, я хотя бы могу пошевелить пальцами, не испытывая при этом адские муки.

– Вот, держи, – Нина кидает мне в руки охлаждающий пакет. – Сергей сказал, это поможет, если будешь ощущать дискомфорт под бинтами.

– Спасибо.

Прикладываю пакет к ноге. Приятных холод глушит под собой лёгкие покалывания.

– Значит, в четвёртом измерении я была с Рисом, да? – уточняю я.

Кажется, в третий раз. И это начинает порядком раздражать Нину, снова и снова повторяющую одно и то же предложение в одной и той же истории.

– Да, – всё ещё спокойно, но уже на пределе сообщает Нина. – И вы оба так спелись, что мне едва удалось вытащить тебя обратно.

– Но почему ты помнишь это, а я – нет?

– Не знаю. Я и после первого раза вернулась не такая, как вы с Беном. – Нина спускается по стене, садится рядом со мной на прохладный пол. Хлопает меня по здоровому бедру. – Это хорошо, что ты согласилась вернуться. А то из-за нашей связи и мне бы наверняка путь назад был бы заказан. Меня такое не устраивает, мы с Шиго только начали отношения налаживать… Да не хандри ты! – Нина толкает меня локтем в бок. – Романова, расслабляйся уже. Всё закончилось. Мы дома, и больше не надо бояться за завтрашний день…

– Ты забыла о гнори и их летающих зверюшках?

– Не нуди. За столько лет моей службы, я видела вещи и похуже.

– Верю на слово.

Сканирую взглядом защитников вокруг. Тренажёрный корпус полон, каждый занят своим делом, которое знает лучше таблицы умножения.

Я, сидящая на полу в окружении Нины и своих костылей, снова чувствую себя неумёхой новенькой.

Замечаю знакомый каштановый затылок впереди. Парень подбрасывает в руках гантели, прикидывает, нормальный ли вес. Поворачивается в мою сторону, я машу ему:

– Марс? – зову я.

Марсель наигранно вздрагивает, словно не ожидает услышать своё имя, но при этом сразу находит глазами того, кто его окликает.

– А?

– Иди сюда.

Подходит. Я достаю из кармана то, что сняла, когда часом ранее принимала душ, и протягиваю это парню на вытянутой ладони.

– Принадлежало Марье, а значит должно храниться у её лучшего друга, – произношу я.

Марсель сразу хватает медальон с именем подруги, как только понимает, что именно я ему отдаю. Прячет в заднем кармане штанов. Топчется на месте, не уходит. Нина внимательно глядит на него, затем на меня. В итоге со вздохом поднимается с пола и шаркающим шагом плетётся к боксёрской груше, оставляя нас вдвоём.

– Прежде чем ты скажешь что-то, – сразу начинаю я. – Хочу попросить тебя вернуться в “Дельту”.

– Но как же…

– Марс, куда я с такой ногой? К тому же и Даня, скорее всего, уйдёт из-за руки… Только Ванька останется. Если останется, конечно.

– Ты хочешь, чтобы я в “Дельте” был один? – с сомнением уточняет Марсель.

– Я хочу, чтобы ты стал фундаментом оперативной команды. Я попрошу Дмитрия, и он разрешит тебе участвовать в выборе миротворца и хранителя. Я знаю, что ты сделаешь правильный выбор.

– Круто, – восторженно говорит Марс. – Спасибо, Слав.

Улыбается. И хотя клятва не позволяет порезам тонкими белыми линиями оставаться на его предплечьях, я уверена – они чистые не поэтому, а потому, что Марсель больше не видит смысла причинять себе боль.

– Смотрите, кто идёт, – говорит Бен, появляясь рядом с нами.

Раньше, чем поворачиваю голову, до меня доносится щекочущий ноздри запах ацетона.

– Есть новые образцы, – сообщает Ваня.

С ним рядом Лена. У неё в руках подставка для пробирок, в каждой пузырится смесь одного цвета, но разной консистенции.

– Проверить бы… Сходите?

– Что значит “сходите”? – уточняю я.

Чтобы не смотреть на ребят снизу вверх, нужно встать на ноги. Чтобы встать на ноги, нужно взять в руки костыли и подняться, не уронив достоинство. Стискивая зубы и стараясь не сильно выдавать напряжение, которое приходится при этом испытывать, я сначала опираюсь на один костыль, потом помогаю себе другим.

Кое-как, но мне удаётся. Я чувствую на себе мажущие взгляды ребят, но никто, к счастью, не разглядывает меня особо пристально.

– Сходите – это значит сегодня ночью вы будете вооружены отравленными стрелами, дротиками и пулями, начинёнными этим, – Ваня указывает на пробирки. – Смеси номер ГП-08, ГП-09, ГП-10, ГП-11.

– А что случилось с предыдущими “ГэПэ”? – интересуется Марсель. – С теми, что с первого номера и по седьмой?

– Па-а-аре-е-ень, – протягивает Ваня. Чешет щёку. Убирает ладонь, и на его коже остаются чёрные полосы сажи. – Тебе лучше не знать. Кстати, Славка! – Если до этого Ваня выглядел профессионалом, сосредоточенным на своей работе, то в секунду он вдруг оживляется, с излишним энтузиазмом лезет в карман своего медицинского халата. Достаёт ежедневник. Сразу открывает на заложенной странице и демонстрирует её мне. – Смотри. Что думаешь?

Эскиз и какие-то пометки на полях. Чёрт ногу сломит, но я понимаю сразу, потому что всё на листе в клеточку именно о ноге, только о моей. Усовершенствованная трость со встроенным тонким, пятиконечным, как звезда, боевым мечом. Чёрный хромированный металл, мои инициалы на рукояти. Складной. Не только меч, но ещё и нунчаки.

– Восторг, – честно сообщаю я. – Вань, невероятно круто.

– Я рад, – Ваня захлопывает ежедневник и прячет его обратно. – Надо бы раскрутить оборотней на обсидиан…

Задумчиво потирает брови, снова пачкая лицо сажей. Лена указывает ему на это, но Ваня её слова принимает за шутку, и тогда девушка решает проучить его, больше ни о чём не говоря.

Ребята принимаются обсуждать сегодняшнюю миссию. Сначала и я участвую в разговоре, но покалывания в ноге напоминают, что не видать мне ни этого задания, ни ещё как минимум десяток последующих.

Костыли в руки – и я ковыляю в сторону, закусывая губу от обиды и злости на саму себя.

– Куда так усердно торопишься, коротышка?

Бен. Нагнать меня ему не стоит и пары шагов.

– Не хочу мешать обсуждению, – отвечаю я. – Всё равно меня на миссию не позовут.

– Да и забей. Не последняя же.

Я жму плечами.

– От меня ещё долго не будет никакого толку.

– Повторяю: забей! Отсидись спокойно в тылу, в этом нет ничего позорного.

Хочется согласится, но как-то не выходит. Гляжу на Бена грустно. Жду, что он вдруг волшебным образом сумеет излечить меня, и тогда я смогу снова стать полноценным стражем. Но Бен всего лишь человек, и не обладает никакой магией. А те, кто обладают, уже и так сделали всё, что могли.

– Эй.

Бен протягивает руку к моему лицу. Я замираю. Что он собирается делать? Убирает выпавшую прядь волос мне за ухо. Легко щёлкает по кончику носа.

– Улыбнись. Ты уже одержала победу во всех своих сражениях. А это – просто не твоё.

Я перестаю кусать губы и растягиваю их в подобии улыбки. Бену этого оказывается достаточным, чтобы удовлетворённо кивнуть, подарить мне ещё один многозначительный одобряющий взгляд и вернуться к ребятам, оставив меня… нет, не одну . Я больше никогда не буду одна, пока вокруг меня так много тех, кому не всё равно.

Бен прав. Одна, две или даже пять пропущенным миссий не значат, что с этого момента я совсем перестану сражаться. Просто сейчас отдых – самое правильное из того, что я могу себе предложить.

В тренировочном корпусе пахнет металлом, потом и пылью. Я впервые за долгое время улыбаюсь искренне и чувствую настоящее облегчение.

Нина ошибается. Это не конец – это большое и многообещающее начало.

Тихая гавань. Глава 1. Бен

Неделю спустя.

Я не помню её имени. Нет, оно совершенно точно начинается на букву “А”, но всё, что дальше, как топором вырубили. Верчу вилку в пальцах, сверлю взглядом салат на тарелке. Киваю. Надеюсь, хоть иногда в нужных местах.

А она всё говорит, говорит, говорит. Мы как сели – рот не затыкается. У меня, конечно, тоже, но по другому поводу: я – ем. Мы же, в конце концов, в ресторан пришли, а не на конкурс скороговорок.

“А”… Алиса? Алёна? Аня?

– … и что ты думаешь? – А. с грохотом ставит стакан на стол. – Он сказал, что я смогу забрать права только через полгода! Нет, ну за что? В какой вообще стране пересечение сплошной линии является таким уж серьёзным преступлением?

Я выгибаю бровь. Э-э-э, во всех цивилизованных?

– Да, забавно, – произношу вместо этого.

Лучше бы встал и ушёл. Ну, допустим, ещё перед этим заплатил по счёту, но это не точно.

Свидание с А. – идея Марка. После того, как выяснилось, что Лейла – единственная девчонка, запавшая на меня после Полины, – тот самый предатель в штабе, о котором говорил дедушка, Марк почему-то посчитал нужным или даже необходимым для меня отвлечься и встретиться с кем-нибудь новым, мол, чтобы не брать эту неудачу на свой счёт.

Марк волнуется за меня, и это приятно, но только не тогда, когда он начинает откровенно меня жалеть. Не понимаю просто, что за трагедия? Во-первых, я свободен, а не одинок – между этими понятиями целая пропасть различий. Во-вторых, Лейла мне всё равно никогда не нравилась.

А в-третьих, я ведь красавчик и жму сто двадцать от груди.

Какая девчонка устоит?

Хотя, есть одна. Не поняла бы мои намёки, даже если бы они были скорым поездом, на всех парах летящим прямо на неё.

Толстолобая, блин, как тысяча баранов.

Я помню, какой любовь была с Полиной, и здесь далеко не то же самое. Ни хуже, ни лучше – просто другое. Я не пускаю по ней слюни, но хожу вокруг да около как последний кретинос. Я не бодрствую по ночам, думая о ней, я просыпаюсь с мыслью о том, чтобы увидеть её и убедиться, что она в порядке. Я не мечтаю поцеловать её, я показываю ей, где она накосячила, а она в ответ называет меня придурком – и этого мне хватает, чтобы чувствовать себя счастливым.

– Андрей? – слышу своё имя. Приходится взглянуть на А. – Ты что думаешь?

Что я думаю? Что я думаю … Думаю, что ты ничего. Симпатичная. Красивая даже. Волосы у тебя шикарные, но я не люблю рыжих. Во-первых, напоминает о фейри, а во-вторых, я слышал, души у вас нет. Глаза здоровые, кукольные. Красная помада на губах смотрится миленько, но целоваться с тобой из-за неё я бы не стал, а то потом будет выглядеть так, словно из нас двоих именно я накрасился…. А мне катастрофически не идёт красный. Платье у тебя всё такое открытое. Специально что ли ножницами перед встречей от горла и до пупка полоснула? Нет, я не против, конечно, но, видать, отвыкнуть от всего этого успел.

Плюс, ты выше меня на полголовы на этих каблучищах, и вот это реальная проблема.

Так что я думаю в итоге? Думаю, что у нас ничего не получится. Точнее, знаю. Ещё с тех пор, как ты в ресторан зашла вся такая настолько сногсшибательная, что даже у плавающих в аквариуме рыб подскочило давление. А я – как с мешком на голове без прорезей для глаз. И по канонам жанра, не твоя это вина – моя. Правда. Просто мне другие девчонки нравятся. Конкретно одна. Блондинка с синдромом героя. Сильная. Весёлая. Иногда немного чокнутая, но тут уж ничего не поделать, работа у нас такая. Очень умная, практически настолько же, как и её занудный сводный брат. Невероятно добрая. Её сердце уже, наверное, миллион раз разбивалось на части, и то, как она всё равно не устаёт собирать его по кусочкам, действительно восхищает… и немного пугает, если быть честным хотя бы с самим собой. Потому что чёрт знает, что она ещё может, с такой-то удивительной способностью к самоисцелению.

Я не люблю её, но если твой вопрос ещё актуален, то я вот что тебе скажу: я думаю, что катастрофически близок к тому, чтобы в неё влюбиться.

– Алло! Приём! Алеся вызывает Андрея!

Алеся. Фуф. Хорошо, что она сказала это сама, а то меньше всего на свете мне бы сейчас хотелось срывать свидание и прощаться с ней, не зная даже её имени.

– Да, – я киваю. – Андрей тут… Пока что, – добавляю уже серьёзно. – Слушай, ты крутая и всё такое, но мне пора.

Встаю. Жалко, конечно, бросать недоеденным такой отличный кусок жареной рыбы, но если я не уйду сейчас, есть вероятность, что больше храбрости на такой жалкий поступок у меня не наберётся.

– Куда ты? – Алеся встаёт вместе со мной. – Что-то не так?

Всё не так, Алеся. Всё. Просто ты – не она.

– Я, это…. – мозг складывает лапки и отказывается придумывать качественный предлог. Как и хоть какой-нибудь предлог, к слову. – Мне надо… Короче, мне надо.

Браво, Прохоров. Придёшь домой, возьмёшь с полки пирожок. Гений, блин, русской словесности.

Больше ничего не говорю, чтобы не усугубить своё положение. Хватаю куртку со спинки стула. Проходя мимо Алеси, быстро клюю её в щёку, – алло, зачем?! – и сую ей в руку смятую купюру за ужин, который не состоялся.

Алеся оказывается умнее меня и не бежит по моим трусливым следам. Пока направляюсь к выходу из ресторана, слышу, как она громко и холодно просит у официанта счёт. Уже на улице ослабляю бабочку, давящую на горло словно удавка. Нажимаю на кнопку на брелке, разблокирую двери машины. Кидаю куртку на заднее сидение, потому что на соседнем с сидением водителя лежит букет, который я так и не подарил Алесе.

Вставляю ключ в зажигание, проворачиваю. Ноги на педалях, рука – на переключателе коробки передач, но я всё ещё стою на месте. Куда ехать? Ответ, конечно, очевиден, но сделать нечто подобное сейчас кажется мне страшнее, чем голой задницей угодить в крапиву.

Она будет не готова услышать моё откровение. Не знаю, нужно ли оно ей вообще, но если выбирать самый-пресамый неподходящий момент, то победителем определённо точно будет настоящее время – всего одна неделя спустя после произошедшего.

Деду бы позвонить. Посоветоваться. Хотя, смысл, если я уже знаю, что он назовёт меня “хреновым Дон Жуаном” или ещё чем-то подобным и предложит наконец начать думать головой, а не тем, что у меня в штанах. И не объяснить же будет, что это чувства, а не подростковые гормоны.

В кармане вибрирует телефон. Сообщение. Его читаю несколько раз, потому что ни с первого, ни с пятого не могу понять, как относиться к тому, что здесь написано.

“Надеюсь, Алеся тебе понравилась. Она классная. Только не прыгай в постель на первом свидании, ты же приличная девушка. Ах, да. Я послушала диск, который ты мне на ДР подарил. Спасибо. Круто”.

Круто – это типа “как тут два раза “лайк” поставить?” или “на один раз сойдёт, но больше мне такой хреновни не дари”? Как понимать?

Пишу в ответ:

“Посвящайся. Классики рока умерли за то, чтобы в один прекрасный день Слава Романова наконец соизволила их послушать”.

Затем стираю. Набираю:

“Рад, что понравилось. В мой день рождения жду от тебя что-то не менее офигенное”.

Но снова не то. Так ещё несколько попыток собрать слова в предложения, пока не приходит новое сообщение:

“Если не отвечаешь, значит, наверное, уже давно даже не на второй базе. Блин, я прям завидую. Не то, чтобы я сама на Алесю претендовала, но там даже Шиго чуть Нине подзатылок не отвесила, потому что когда Марк показал нам её фотку, она даже рот раскрыла”.

Нужно срочно что-то ответить. Не нахожу ничего умного и в итоге решаю перезвонить.

– Так, извращенец, ты звонишь, чтобы я стала свидетельницей ваших прелюбодеяний? – спрашивает Слава вместо приветствия. На фоне слышу другие голоса. – Марк говорит, что ты так бы никогда не поступил, а Нина – что запросто. Я больше верю Нине.

– Ничего не вышло, – отвечаю я. Чего ходить вокруг да около?

– Ох, – звучит вполне себе искренне. – Мне очень жаль. А почему?

– Не моё.

– Не твоё? Ха! Тебе бы видеть, как сейчас Нина чаем давится. Аж глаза на лоб лезут. Девчонка-то высший класс!

– Пусть, – выдыхаю я. – Это не отменяет того факта, что не моё. Не. Моё.

Секундная пауза. Не перегнул ли я палку со своей прямотой?

– Ладно, – говорит Слава. – Ладно, извини.

Просит прощения… Неужели, сейчас со стороны я звучу настолько жалко?

– И куда ты сейчас? – спрашивает.

Беспокоится? Надеюсь, что да.

– Не знаю… Домой поеду, наверное.

– К нам?

Дом – там, где сердце. Там где лучшие друзья, сослуживцы и девушка, которая мне нравится. Логично. И вполне похоже на правду. Но сейчас мне хочется оказаться именно внутри стен, за которыми я вырос.

– Не. Совсем домой.

Я молчу. Слава молчит. Чья очередь сейчас произнести хоть что-то? Её, потому что я был последним, или моя, потому что оставил слишком много недосказанного?

Говорю:

– К вам приеду утром. Вы уж постарайтесь без меня не вляпаться в неприятности.

– Обещать не могу, – смеясь, заверяет Слава. – А ты, это, не раскисай. Марк обещает найти тебе ещё кого-нибудь.

– Ну да, – отвечаю я и обрываю звонок прежде, чем захочу ляпнуть что-то вроде: “Не нужны мне никакие номера, хочу, чтобы ты пошла со мной на свидание, и никто больше”.

Машина трогается с места, сигнал первого же светофора – красный. Притормаживаю. Тянусь к бардачку, достаю пачку сигарет. Весь салон прокурен – так говорит Марк, жалуясь и щуря нос. Ваня ворчит, мол, такими темпами они умрут раньше меня, потому что пассивное курение во сколько-то там раз опаснее активного, и бла-бла-бла. Нине всё равно. Иногда она сама поглядывает на торчащие кончики фильтров и прикусывает губу. Хочет попробовать любопытства ради. Ей нравится огонь, поэтому-то она и встречается с фениксом, а ещё всё время носит в кармане зажигалку.

Слава говорит, что к запаху привыкла. К запаху и ко мне, его распространяющему.

Это лестно. Я стараюсь не улыбаться, но редко выходит.

Мигающий жёлтый. Я собираюсь было дать по газам, когда краем глаза замечаю подъехавшую на соседней полосе машину. Гоночная. Явно дорогая. Я бы прикупил такую, если бы не её низкая посадка и сумма денег в моём кармане, которых хватит только на обед в блинной. За рулём девчонка. Блондинка в солнцезащитных очках, хотя вечер на дворе. Бьёт пальцами по рулю, видать, в салоне играет музыка.

Машина срывается с места плавно, но удивительно быстро. Я перевожу взгляд на лобовое стекло – а она уже исчезла за поворотом. На автомате зачем-то запоминаю номера, пользуясь дурацким Ваниным способом ассоциативного ряда.

“О 069 МТ”

О – оборотни. Ноль – величина шансов, с которыми Слава ответит мне взаимностью. Шестьдесят девять – и мне бы не хотелось вести себя как пресмыкающееся, но смешок сам срывается с губ. М – мороженое, которое я заказал бы, если бы свидание с Алесей прошло удачно. Т – табак.

Сигаретный пепел падает на штаны. Открываю окно и выплёвываю окурок на улицу. Сворачиваю по направлению к дому. Ехать минут десять, если особо не гнать, но моя ступня сама вдавливает педаль газа в пол. Хочется поскорее оказаться в комнате и завалиться спать. Может, ещё перекусить, потому что рыба хоть и вкусная была, но мне так и не удалось её доесть.

Снова поворот. Вижу впереди знакомый багажник. Машина как-то странно припаркована: ни перпендикулярно тротуару, ни вдоль – под углом. Сбавляю газ, медленно подъезжаю ближе.

Ошибочка вышла. Машина-то не стоит, а подпирает капотом покривившийся фонарный столб.

Даю по тормозам, но салон пока не покидаю. Опускаю стекло со стороны пассажирского сидения и выжидающе гляжу на блондинку. Её голова лежит на руле, волосы закрывают лицо. Я не понимаю, в сознании ли она. По-хорошему, конечно, стоит вызвать скорую, но я осторожничаю.

А то как последний дурак брошусь ей помогать, а она окажется какой-нибудь бешеной дриадой, и что потом делать?

– Эй! – окликаю я. – Живая? Блондиночка!

Кряхтит. Поднимает голову. Поворачивается. Стёкла солнцезащитных очков треснули, и теперь на меня смотрит один ярко-голубой глаз, принадлежащий вполне себе знакомому лицу.

– Вот это фокус, – протягиваю я.

Славина подружка. Та самая, ради которой она и в огонь, и в воду.

Глядит на меня внимательно. Осматривает так, будто приценивается. Снимает очки, бросает их на соседнее сиденье.

– Бен, – заключает задумчиво.

Так меня нынче только Слава и Нина называют. Услышала от первой, должно быть.

– Ты угрохала машину за лям – минимум, – сообщаю я.

Лия оглядывается по сторонам. Морщит нос, фыркает.

– Не очень-то она мне и нравилась всё равно, – заявляет Лия.

Выходит из машины. Точнее, вываливается, пошатываясь. Тут уж у меня включается режим защитника. Сам выскакиваю из салона, иду к Лие, чтобы помочь. У девчонки может быть сотрясение мозга, и тогда уже сама Слава с меня шкуру спустит, если узнает, что я был на месте и не сделал ничего, что могло бы облегчить состояние её подруги.

– Руки убрал, – требует Лия, когда я тянусь к её талии.

– Не очень-то уж и хотелось, – прыскаю. – Только ты едва на ногах стоишь.

Лия демонстрирует мне указательный палец. Думаю: перепутала, а значит точно не всё в порядке с головой. Но нет, блондинка просто просит меня замолчать, а сама лезет в сумочку, перекинутую через голову. Достаёт книжку в плотной обложке. Открывает – а в ней что ни страница, то рваный кусок.

– Что делать собираешься? – спрашиваю я с интересом.

Лия хмурится.

– Сейчас лекарство наколдую.

А у самой руки дрожат. Я цокаю языком, устало вздыхаю. Выхватываю сначала книжку из тонких пальцев, затем эти же пальцы перехватываю в кулаке, который несётся навстречу моему лицу.

– Спокойно! – восклицаю я. – Я не граблю, а помогаю!

– Прибереги свой героизм для тех, кому не всё равно, – ворчит Лия в ответ. – Сейчас единственная польза, которая может быть от тебя – это не мешать мне.

Быстро оглядываю пострадавшую. Первое, что замечаю – здоровенный алеющий синяк на её лбу.

– Нехило тебя приложило. Как так вышло вообще? Первый раз за рулём?

– Да нет, – Лия вздыхает. – Я просто забыла про кое-что и испугалась, когда увидела. Дёрнула руль… и вот.

Я не трогаю ведьму, когда она отходит к багажнику, кладёт на него книгу и принимается колдовать. Лишь со стороны смотрю с очередной сигаретой, зажатой в уголке рта. Не понимаю, что Марку могло в ней понравится. Ещё больше не понимаю, на что он до сих под надеется. Её не было в штабе около недели, а он всё ходил, и ныл, и ныл, и ныл… Придумал, кажется, уже тысячу и один способ, как заставить её в него влюбиться.

Такое чувство, что все разы до этого хоть один из этих способов прокатывал!

– Чего ты испугалась-то? – спрашиваю, когда Лия подводит магический ритуал к концу, сжигая кусочек бумаги и сжимая его в кулаке.

Ещё несколько секунд молчания. Затем Лия подходит ко мне. Совсем близко. Прям вплотную. Чудом только тлеющий пепел с моей сигареты не падает на её распущенные волосы.

– Глаза видишь? – вместо ответа спрашивает она.

– Дебильный вопрос, – отвечаю я.

Только в глаза-то всё равно смотрю. И замечаю впервые, что они разного цвета.

– У тебя, это самое, – говорю. – Дислексия.

– Гетерохромия, – поправляет Лия недовольно. – Мозга у тебя, как у динозавров. Странно, что ты не вымер ещё.

– Зато я вожу нормально.

Лия одаривает меня презрительным прищуром.

– Подвезёшь тогда, – бросает, проходя мимо. – Гонщик, блин.

– А куда тебе?

Лия не отвечает. Забирается на пассажирское сидение моего внедорожника, перекладывая букет цветов на колени. Я плюю сигарету себе под ноги, тушу её носком ботинка и иду к водительской двери.

Хочешь – не хочешь, а дорога моя, похоже, лежит в направлении, изменить которое не способен даже самый навороченный навигатор.

Ну, в штаб, так в штаб.

***

Пассажирка моя выскакивает из салона даже раньше, чем я припарковываюсь. Забывает и про цветы, и про то, что десять минут назад в аварию попала. Пока я закрываю машину и поднимаю с асфальта уроненный букет, Лия уже исчезает за дверью штаба.

Чуть погодя я следую за ней и, когда тоже оказываюсь внутри, сразу попадаю под перекрёстный огонь звуковой атаки.

Не знаю, что там с сиренами, но девчачий визг – это то ещё оружие массового поражения.

– Что с твоей ногой? – первой снова по-человечески начинает разговаривать спрашивает Лия. –Меня в городе не было всего лишь…

Слава снова прижимается к ней, заставляя замолчать. Лие не видно её лица, в отличие от меня, как не видно и выражения чистого наслаждения от присутствия рядом близкого сердцу человека.

Она её любит – это очевидно.

А я всё ещё не знаю, что чувствую.

– Прости меня, – говорит Слава. – Я не пыталась выйти на связь… Но Ваня сказал, что за тобой пришли родители и увели прочь. Я не знала, имею ли право вас тревожить!

Они смотрят друг другу в глаза. Пристально. Неотрывно.

И молчат так многозначительно…

Обычно в кино после этого следует страстный поцелуй, и я, чёрт, на полном серьёзе убью себя прямо здесь и сейчас, если это произойдёт!

– Да, да! – энергично кивает Лия, хотя никто так и не произносит ничего вслух. Только обходя их и вставая наконец так, что мне видно оба лица, я понимаю, что её слова уже не относятся к тому, что я слышал. – Нет больше никакой иллюзии, скрывающей корни моей прабабушки. Теперь я – это на все сто процентов я. Ну, если не считать того, что раз в несколько месяцев мне всё ещё нужно подкрашивать волосы. Мой натуральный цвет, увы, не такой золотистый…

Слава смеётся. Её глаза блестят. Интересно, со стороны все счастливые выглядят именно так: глупо, беззаботно… одновременно и как идиоты, и как те, кто только что познал саму священную суть?

– Я знала, что ты слишком идеальна, а так не бывает!

Они снова обнимаются. Мне стоит ревновать, или это нормально? И вообще, почему я до сих пор стою тут и хрущу цветочной обёрткой?

– Что с твоей ногой?

Нет, серьёзно, как какой-то извращенец из фильмов про педофилов. В комнату пойти, что ли?

– Я теперь химера.

Что за дурацкое выражение? Я Славе, вроде, раз двести уже сказал, что она не имеет ничего общего с творениями Христофа, а она всё туда же. Будто… нет, конечно, глупо, но будто ей даже нравится это сравнение.

– Кто-кто?

– Забудь. Считай, просто старая военная травма.

Я отвлекаюсь, когда на лестнице появляется Полина. Идёт по своим делам. Проходит мимо Славы и Лии, приветствует вторую, поздравляет с возвращением. А когда меня замечает, улыбка сразу гаснет.

Мы расстались приятелями, но такую дружбу, на самом-то деле, и врагу не пожелаешь. Мы не ненавидим друг друга, но то, что между нами происходит, даже хуже ненависти. Тотальный дискомфорт. Игра на публику. Ощущение, будто тебя сажают в аквариум со змеями и предлагают представить вокруг морские волны вместо извивающихся под ногами холодных скользких тел.

Секунду Полина смотрит на меня. Затем возвращает улыбку обратно и коротко кивает. Я отвечаю тем же.

Идеальные, блин, претенденты на какую-нибудь престижную актёрскую премию.

– А ты чего обратно веник-то припёр? – вдруг спрашивает Слава.

Я опускаю глаза на измятые цветы.

– Забыл подарить, – оправдываюсь я.

Частично – правда. Только не забыл, а не хотел.

Мне они всё равно без надобности, поэтому просовываю между Славой и Лией и легко бросаю букет последней в грудь.

– Тебе. С возвращением.

– М-м, спасибо, обойдусь, – брезгливо морщась, говорит Лия.

Слава коротко хмыкает. У меня нет настроения пререкаться, поэтому я бросаю букет прямо на коврик у входной двери.

– Ну и плевать.

Иду к лестнице. Слава окликает, спрашивает, какая муха меня укусила. А я не отвечаю, чтобы не ляпнуть лишнего.

За мной, разумеется, никто не идёт. Я жду и пока плетусь в комнату “Альфы”, и даже когда падаю лицом в подушку, оставляя при этом дверь слегка приоткрытой, чтобы услышать кряхтение человека, пытающегося справиться с подъёмом по ступенькам с тростью, и помочь ему.

Но из коридора только чужие голоса доносятся.

Каким же жалким ты стал, Прохоров. Предел предела. Осталось только разреветься.

– Ты рано вернулся! – раздаётся голос Марка где-то в стенах комнаты.

Я переворачиваюсь на живот. Марк выходит из ванной комнаты, и наша общая быстро наполняется тёплым влажным воздухом. Чтобы оставить его внутри, Марк подлетает к входной двери и закрывает её, легко толкая бедром.

– А ты уже спать собрался, что ли? – спрашиваю я.

– Работал в оранжерее, – объясняет Марк.

Этого достаточно, чтобы мне больше вопросов не задавать. Миротворцы после таких работ всегда приходят по самые уши в земле.

– Значит, с Алесей не сложилось?

Ага. Предсказуемо, конечно, было, что этой темы будет не избежать, но не так же сразу с места – в карьер.

– Не-а.

– Она тебе не понравилась?

– Не знаю. Вроде, нормальная.

– А что не так тогда?

Провожу руками по лицу. Почему всё всегда должно быть так сложно?

– Ты, может, Полину ещё любишь?

Только этого не хватало! И ведь знает же сам прекрасно, что это не так, а всё равно спрашивает!

– Не беси меня, – прошу я.

– Извини.

Марк садится на свою кровать в одних трусах, так и не одевшись. Глядит на меня, потом в окно, за которым уже ничего, кроме светлых пятен одиноких фонарей, не видно. Думает о чём-то.

Ничем хорошим это для меня точно не кончится.

Нужно было выбросить Лию у штаба, а самому поехать домой, как и хотел изначально.

– Я просто переживаю за тебя, – продолжает Марк.

Удержать усталый вздох – выше моих сил.

– Завязывай.

– Не могу. Что-то с тобой не так, только я понять не могу, что…

Удивительно: как тот, кто влюбляется буквально по щелчку, не может разглядеть подобные чувства в своём лучшем друге? Или я маскируюсь хорошо? Может поэтому Слава этого и не видит?

– Тебя, кстати, Ваня искал, – уже повеселев, сообщает Марк. – Просил, чтобы ты заскочил в лабораторию, когда вернёшься.

– Отлично.

Любой повод избегать разговоров в стиле переливания из пустого в порожнее – как тонущему спасательный круг. Поэтому сразу подскакиваю на ноги и ретируюсь из комнаты. Переодеться бы ещё, конечно. Сменить наконец рубашку и бабочку на что-то более стильное и комфортное.

Решаю заняться этим позже: по одной проблеме за раз. Пока главное – избежать Марковых расспросов.

Всё равно у него на это ещё целая бессонная ночь будет.

Ваню, как Марк и говорил, нахожу в лаборатории, где как обычно воняет так, что глаза на лоб лезут. Не представляю, как здесь вообще работать можно, тем более головой. А тем более будучи оборотнем, с их-то нюхом.

Но вот он Филонов – министр пробирок в федерации занудства, – стоит себе, сгорбившись, посреди этого химического хаоса и что-то меряет на весах.

– Искал? – спрашиваю.

Тихонько подхожу ближе. Выгадываю момент, когда Ваня подносит ложку, с горкой наполненную каким-то порошком, к чаше весов, и с силой хлопаю его по плечу.

Порошок просыпается мимо цели. Самые мелкие частички поднимаются в воздух, забиваются в нос, оседают на одежде. Ваня яростно скрипит зубами, пытаясь сдержать поток брани.

Я смеюсь. Затем несколько раз чихаю, но радоваться своей проделке не перестаю.

– Да, – сообщает Ваня. – Уже, правда, жалею об этом.

Он снимает защитные очки и небрежным движением бросает их на стол. Затем так же поступает с медицинским халатом. Обходит стол, садится на табурет напротив.

И определённо точно чего-то от меня ждёт.

– Чего хотел-то?

– В глаза твои бессовестные посмотреть.

– Ха-ха. Ещё одна такая шутка – и я сваливаю.

– Ладно, ладно! – восклицает Ваня.

Снова замолкает. Складывает руки на столе перед собой, принимается постукивать пальцами. Я понимаю, что ждёт он не меня, а себя. Момента, когда соберётся с мыслями. Что же надо этому парню?

– Странная просьба у меня будет, – предупреждает Ваня, не отрывая взгляда от сложенных рук.

Но мне и так хорошо видны его яркие оранжевые радужки. Не признаю этого, но не хотел бы на его месте оказаться. Хотя, конечно, лучше так, чем в паре метров под землёй.

– Точнее, совет, – поправляет сам себя и даже не морщится.

Передо мной точно Ваня, которого я знаю? Ведь он скорее бы себе на горло встал, чем попросил меня о чём-либо.

– Это касается отношений.

– Между нами ничего быть не может, – сразу обрываю я. – Я завязал с брюнетами.

– Отношений между мной и Леной, – терпеливо продолжает Ваня, несмотря на моё замечание. – Я хочу… мне кажется, я готов, но не знаю, как правильно всё это надо… Нет, фильмы я смотрел, правда…

– Остановись, пока мы оба не покраснели, как перчики, блин, чили, – прошу я. – Ты сейчас пытаешься мне мягко намекнуть на то, что я должен помочь тебе уложить Лену в постель?

– Ещё раз скажешь такое, я тебе язык вырву, – резко отвечает Ваня.

– Ладно, – признаю я. – Над формулировкой мы ещё поработаем. Но смысл-то я уловил?

– Угу.

Очевидного не избежать – мы оба становимся под цвет малиновых пиджаков: по Ване я это вижу, по себе – чувствую. Да ещё и это неловкое молчание, сопровождающее каждую следующую фразу.

– Я матчасть хорошо знаю, – продолжает Ваня. – Проблема в том, что как ко всему этому подойти, и это всё, ну, то, что идёт перед самим… чёрт.

Я вздыхаю и сообщаю Ване первое, что приходит в голову:

– А я, дурак, рассчитывал, что это разговор ждёт меня как минимум лет через пятнадцать с сыном или дочерью.

Ваня поднимает на меня глаза. Горько усмехается.

– Да я тоже думал, что о таком лучше с родителями говорить, но… – Делает паузу. Ерошит волосы на макушке. – Маме сейчас не до этого, а папа… что-то как-то то ли я опоздал, то ли он слишком рано ушёл.

Столько тревоги и боли в голосе, что мне становится не по себе. Каждая буква – могильный холод. Каждое слово – совокупность всего того траура, который Ваня должен был пропустить через себя, но не мог, потому что каждую секунду мог погибнуть кто-то ещё.

А сейчас, кажется, уже поздно реветь в подушку в обнимку с семейным фото. Ваня именно так, должно быть, думает.

И я пока не буду убеждать его в обратном. Пусть до всего дойдёт сам. Рано или поздно всё равно поймёт, что на самом-то деле был в трауре каждую секунду после смерти отца.

– Прости, – извиняюсь я.

– Так ты поможешь или нет?

Вот за что я люблю Ваню, так это за то, что он не драматизирует.

– Помогу. Только сразу предупреждаю, разговор будет взрослый.

– Мне уже есть восемнадцать, – напоминает Ваня.

Я ухмыляюсь. Слежу за тем, как Ваня достаёт из лежащего на столе халата свой ежедневник. Качаю головой, не переставая улыбаться. Он записывать собраться? Что за чудик.

– Ладно, профессор, – со вздохом произносит Ваня. – Просвещай меня. Я готов. Только учти – если кому проболтаешься, что я спрашивал, я тебя убью.

– Да я сам себя убью! – заверяю я.

Оглядываю Ваню. Думаю о нём и Лене, но не о том, к чему подводит Ваня, а о несправедливости. Эти двое так подходят друг другу. Они открыто и не беспокоясь о том, что их посчитают сумасшедшими, наплевали на правило сближения противоположностей.

Впервые за всю историю два атома с одинаковыми зарядами притянулись друг к другу, словно сильнейшие магниты, и вот, чем им отплатила Вселенная – один из них умирает, а второй вынужден следить за этим со стороны.

– Как она вообще? – спрашиваю я. – Лена.

Ваня хмурится, обдумывая смысл моего вопроса. Я поясняю, пока неловкие ситуации между нами не увеличились в геометрической прогрессии:

– Как её здоровье?

– О, – Ваня кусает губы. – Нормально… – Его голос так странно срывается. – Правда, нормально. Иногда болит сильнее, иногда совсем не болит. Лена ведь очень сильная…

– И что вы будете делать потом? – наседаю я.

Рано или поздно, – а когда дело касается рака, так и вовсе в любую минуту, – поздно сменится на прямо сейчас, а совсем не болит – на болит постоянно. Что они оба будут делать, когда время перестанет измеряться новыми днями и начнётся отсчёт дней, которые Лена смогла пережить?

– Вариантов есть несколько, но ни один из них нам не нравится, – признаётся Ваня.

– Например?

– Лена предложила оставить всё как есть. Брехня, согласись? – (Я киваю, мол, ещё какая). – Я думал о том, чтобы обратить и её в оборотня.

Брехня похлеще предыдущей.

– Ты же понимаешь, что она может этого не пережить? – уточняю я. – Зачем же сразу с места – в карьер. Клятва…

– Она делает всё, что может. Как и всегда. – Ваня откладывает в сторону ежедневник, упирается локтями в столешницу и складывает подбородок на кулаки. – Как и в случае с Даней и Славой. – Вздыхает. – Стражи столько лет считали себя неуязвимыми, и, по сути, были таковыми, но реальность такова, что с каждым поколением сила эхно в нас ослабевает. Мы больше исцеляемся не так хорошо, как раньше. Лена… она даже завтра умереть может.

– Ну, завтра уж не сможет…

– Я утрирую! – на секунду вспыхивает Ваня. – Не завтра, так через неделю. Не через неделю, так через две. Не через…

– Я понял, понял! – восклицаю я, пока эта траурная процессия не растянулась на года. – Нужно решение.

– Очень нужно. Я не могу её потерять.

– Нормально всё будет, – говорю я. Максимум моей поддержки при диком желании сказать что-нибудь подбадривающее. Я никогда не был хорошим оратором. Всё, что я чувствую, привык выражать действиями. А тут… что мне сделать? – Ты только не молчи больше. Делись. Со мной, с другими ребятами. Мы же друзья. Поможем, чем сможем. Две головы лучше одной.

– Спасибо.

Глаза на мокром месте. Вот этого только не хватает. Он расплачется – и меня следом долго ждать не придётся.

– Так, возвращаемся к сексу, – я отбиваю по столу барабанную дробь. – А то ещё минута подобных разговоров – и тебе придётся оплачивать мне психотерапевта.

Ваня качает головой. А я сразу начинаю свою лекцию с самых пошлых подробностей, чтобы окончательно оставить в прошлом неприятный осадок после разговора о смерти.

Ваня снова краснеет и прячет лицо в ладонях.

Значит, помогло.

***

– Я не самых худший внук на земле, – говорю я.

Но деда не перекричать. Он брюзжит так, что я несколько раз отодвигаю телефон от уха и проверяю, не запачкал ли он меня своими слюнями.

– Ты помнишь Гитлера? У него ведь тоже был дедушка!

– И я могу поспорить, что между захватом Чехословакии и принятием ванны он находил время на то, чтобы позвонить деду и сказать, что сегодня дома его ждать не стоит!

– Деда…

– Не “дедкай” мне тут! – Слышу мамин голос на заднем плане. Наверное, пытается объяснить этой седой голове, что кричать на меня бесполезно. – Я сам разберусь, как мне внука растить, спасибо. Дочь вон вырастил, и с этим балбесом разберусь. – Уже нормальным тоном. Отходит быстро. Понятно, в кого у меня самого такие скачки настроения. – Значит, сегодня в штабе?

– Угу.

– Там спокойно всё сейчас?

– Относительно.

– Это хорошо. Чем планируешь заниматься остаток вечера?

– Пока не знаю.

Спускаюсь по ступенькам на первый этаж. Нужно перегнать машину в гараж. То, как я оставил её перед штабом, нельзя назвать правильной парковкой. Одна радость – полиция нас не штрафует. И если в том мире это происходило благодаря Татьяне и её друзьям в форме, то в этом такое – лишь очередная привилегия. Как и медицинская справка без очереди, или лучшая техника за полцены, или вторая кружка пива в баре – бесплатно.

– Ясно, – дед окончательно расслабился. – Ну смотри, аккуратней там.

– Как обычно.

– Нет, Андрей, я сказал аккуратно, потому что как обычно в твоём понимании далеко не такое же, как у других людей.

Ещё несколько взаимных перебросов – и дед вешает трубку под звуки маминого голоса, просящего сделать телевизор погромче. Вот, блин, семейка! Рад, конечно, что в Дуброве один жив, а второй на меня не параллельно, но иногда такая излишняя забота пугает и парализует.

Я привык сам о себе заботится, а тут столько народу, разве что только очередь по талонам ещё не организовали.

Уже у самой двери, ведущей на задний дворик, меня окликают:

– Эй, Бен! Бен, погоди!

Даже если бы не этот чёртов стук трости по деревянному паркету, я бы всё равно узнал её. Беном меня зовут только двое. Если раньше прозвище было моим вторым именем, которое я выбрал себе сам, то теперь оно служит чем-то сакральным только между нами тремя.

Связь, о которой говорил Эдзе, исчезла, но появилось это . И оно продолжает держать нас поблизости друг к другу.

– Лия сказала, ты докинул её до штаба, – говорит Слава, нагоняя меня. – Спасибо.

Трость вязнет в толстом слое снега. Славу легко пошатывает, но она стоически держится.

– А у неё у самой язык отвалится поблагодарить? – интересуюсь я.

Не смотрю на Славу прямо, лишь взгляд скашиваю. Она хмурит брови. Не обиделась, а иначе не побрезговала бы шарахнуть меня тростью по спине. Скорее, просто раздражена.

– Тебе не обязательно всегда быть максимальным засранцем, – говорит она, но внезапно совершенно спокойно.

– Может быть. Но мне идёт, согласись?

Слава фыркает. Пока я иду в сторону гаража, семенит за мной, почти не отставая. А уже у самых дверей уходит на пару шагов в сторону.

Делаю вид, что долго вожусь с замком, а сам поглядываю на Славу. Опираясь одной рукой в створку двери гаража, второй с помощью трости вырисовывает в снегу какие-то узоры. Ваня, всё-таки, может и зануда, но чёртов гений: то, что может эта с виду обыкновенная металлическая палка, лично я, как специалист по оружию со стажем, приравниваю к чуду. Складная трость скрывает в себе пятиконечный меч, который в умелых руках ещё и делится на две части и превращается в нунчаки.

Просто срыв башки!

Правда, Славу всё равно пока никуда не пускают. Мы выходим патрулировать улицы каждую ночь – время, когда гнори и перитоны максимально активны. Чередуемся, проверяем вверенные нам районы группами по двое-трое, вооружённые до зубов тем оружием, которые создали хранители. А Славе приходится оставаться в штабе. Дмитрий чуть ли не грудью выход закрывает, чтобы она и шагу за порог не ступила. На это Слава бы и рада, может, встать в стойку и возмутиться, но организм как чувствует – сразу возвращается боль в ноге и заставляет её умерить пыл.

Прошла неделя, но по сравнению с тем, через что Славе пришлось пройти, это – не срок. Для отдыха – возможно. Но не для реабилитации.

– Как тебе, – я киваю на трость, – эта вещица? Дельная, да?

– Очень. Смотри, чему меня Татьяна научила.

Слава становится ровно. Перехватывает трость двумя руками. Оттягивает её в разные стороны. Трость делится на две части, соединяет которые гибкая металлическая цепь. Слава начинает ловко крутить её, постепенно набирая скорость. Я внимательно слежу за каждым движением. Не пытаюсь запомнить, чтобы потом попытаться повторить; меня просто завораживает само зрелище.

В какой-то момент нунчаки соскальзывают с пальцев Славы и поднимаются в воздух благодаря лёгкому броску. А когда возвращаются, Слава ухватывается за чёрную рукоять именно в том положении, чтобы нунчаки снова соединились и стали целой тростью. Однако и это не конец. Слава крутит ручку. Убирается внешняя защита, обнажаются лезвия меча. Сама хозяйка оружия встаёт в незнакомую мне боевую стойку: балансирует на одной ноге; той, которая полностью здорова, руку с мечом поднимает над головой, другую выводит в защитную позицию перед лицом.

Всё это – буквально за считанные секунды. И выглядит невероятно круто даже несмотря на то, что половина её лица скрыта за намотанным вокруг горла шарфом.

Эдакий ниндзя в пуховике. Смешно, конечно. Но, блин… мило.

– Ты за одну этому неделю научилась? – искренне удивляюсь я.

– Это единственное , чему я научилась, – объясняет Слава. – Татьяна просто показала мне этот приём со сменой оружия, и я сказала, что не отстану от неё, пока не выучу его.

– Похвально, коротышка. Похвально. Небось ждёшь, не дождёшься, когда можно будет применить это на практике?

Даже за шарфом вижу, как Слава грустнеет. Отводит взгляд в сторону, задумывается. Затем ковыляет ко мне, а я тем временем возвращаюсь к открыванию замка.

– Может, ты поговоришь с Дмитрием? – спрашивает она. – Филоновы отказываются, потому что оба считают, что я ещё недостаточно окрепла.

– Думаешь, меня он послушается?

– Не знаю. Но за спрос-то денег не берут!

– Не берут, – соглашаюсь я, кивая. – Но по ушам съездить могут запросто.

– Ладно, – протягивает Слава. – Забей.

Снимаю замок с петель и временно прячу его в карман куртки. Открываю одну створку двери. Жду, пока Слава отойдёт в сторону, чтобы распахнуть вторую. Захожу в гараж, наскоро убираю инструменты и рабочую одежду, которые оставил прямо на путях для заезда. Проверяю, работает ли свет, ведь если нет, это значит, что мои жалобы по поводу слабых лампочек всё время летят в пустоту и пора переходить на новый уровень.

Но нет. Щелчок – и помещение заполняется мягким белым светом.

– Снег пошёл, – слышу за спиной голос Славы.

Оборачиваюсь. Она стоит в шаге от гаража с запрокинутым наверх лицом. На улице темно, девятый, никак, час, но я вижу её хорошо, благодаря освещению в гараже

Снег будто и не падает вовсе. Парит так медленно, словно застрял в воздухе как в желе. Слава убирает шарф с губ. Открывает рот и высовывает язык в попытке поймать снежинку. Я бы назвал эту картину самой безмятежной из всех, что видел, если бы не реальность, рвущая её по швам: прихрамывание, трость, следы боёв, которые не остались шрамами, но навсегда изменили её лицо, превращая то детско-удивлённое и испуганное выражение, которое я увидел впервые, когда вместе с Марком проник в её комнату поздно ночью, чтобы рассказать всю правду, что от неё скрывали, в холодную и хмурую маску пережившего войну человека.

Таких сразу видишь. Они ничем себя не выдают, ты просто знаешь – тот, кто сейчас улыбается , стоя прямо перед тобой, когда-то встречался со смертью лицом к лицу.

Так выглядит каждый второй в штабе. Такого же я вижу в отражении в зеркале каждое утро.

Такая теперь и она. Девчонка, которая, я думал, станет лишь очередной единицей в нашем строю. Девчонка, имя которой, я считал, спустя пару дней даже и не вспомню.

Девчонка, которая, я не предполагал, станет одним из моих самых близких друзей.

Я иду к Славе. Встаю рядом, тоже запрокидываю голову. Миллиарды белых мух кружат над фоне черничного неба. Красота в простых вещах, как эти, всегда восхищала меня больше всего.

– Я попрошу у Дмитрия, если тебе это правда нужно, и ты считаешь себя готовой, – говорю я. – Но за последствия, если что, отвечать не буду.

Холодно. Сую руки в карманы штанов. Вжимаю голову в плечи.

– Буду должна, – отвечает Слава. – Проси, что хочешь, в рамках уголовного кодекса.

– Помоги Марку найти мне нормальную девушку, – вырывается у меня.

Совсем дурак, наверное. Крайний раз, должно быть, слишком уж сильно по голове получил.

– Знаешь, – протягивает Слава. – У меня не очень хороший вкус на девчонок.

То, как она это произносит… Нет, глупо цепляться к интонации и искать в обычных фразах тройной подтекст, но что-то всё-таки заставляет моё сердце на целое мгновение замереть. Затем, совладав с собой, я говорю:

– И всё же ты уж постарайся. Услуга за услугу. К тому же, это твоя прямая обязанность как моей подруги.

– Тут ты прав, – соглашается Слава. – Но сразу говорю, что подруги у меня – одна другой лучше: что ни ведьма, то оборотень. Я не осуждаю, но советую выбирать осторожней!

Мы оба смеёмся. Это всё глупости, причём вовсе не такие уж и забавные. Но мы всё равно хихикаем долгую минуту.

Мне нас жалко. Так устали, что рассыпаемся даже в состоянии полного спокойствия.

– Нужно пригнать машину, – говорю я.

Гляжу на распахнутые створки гаража. Затем оборачиваюсь назад, на штаб. И опять смотрю на Славу.

– Иди.

Слава снова обращает лицо к снегопаду. Я повторяю за ней и тут же получаю снежинкой прямо в глаз. Морщусь. Но даже эта досада не портит мне настроение.

– Но, я, может, ещё немного тут с тобой постою. Можно?

– Можно.

И мы, как два дурака, стоим, запрокинув головы, и смотрим, как с неба падает снег.

Меньше, чем через десять дней Новый год. Я пережил восемнадцатилетний рубеж – а этим привычно может похвастаться не каждый страж. Дед здоров. Мама меня любит. Мои друзья живы.

И Славка… просто рядом. Даже если лишь буквально – зато плечом к плечу.

И чего ты вечно жалуешься, Прохоров? Жизнь прекрасна, если так подумать.

Я широко улыбаюсь.

Да. Точно.

Тихая гавань. Глава 2. Ваня

Канун католического Рождества.

Не то, чтобы я испытываю ненависть ко всей этой череде зимних праздников, но то обилие украшений, которое ежегодно достаётся из кладовки и создаёт хаос в месте, где порядок предполагает круглосуточную перспективу, начинает невероятно раздражать ещё на этапе распаковки коробок.

В этот раз особенно. Многочисленных зеркальных поверхностей в виде шаров, бус, гирлянд и мишуры мне при всём желании не избежать. Ярко-оранжевые огни, смотрящие на меня с каждой из них, дезориентируют на секунду, в течение которой я вспоминаю, что это отныне норма.

Нет, я, конечно, привык , вот только свыкнуться пока так и не смог.

– Вань, подай-ка мне шар со снежинками, – просит Лена.

Она участвует в украшении ёлки вместе с Виолой, Полиной и Марком. Мне же досталась роль восседающего на диване в обнимку с гигантскими коробками пассивного помощника.

– Вот этот? – я вытаскиваю из коробки голубой шар с белыми кляксами.

У того, кто обозвал их снежинками, явная проблема с идентификацией природных явлений.

– Да, да, – нетерпеливо сообщает Лена.

Машет, мол, поторопись. Я подбрасываю шар в воздухе. Лена пытается поймать, но сделать это ей не помогает даже лихорадочное перебирание руками воздуха. Шар падает на пол, но не бьётся. Не стекло – пластик.

– Хочешь – не хочешь, но пока мы не украсим гостиную, ты никуда не пойдёшь, – сообщает она. – А теперь подай мне этот дурацкий шар, я не буду ради тебя слезать с табуретки.

Когда друг против друга стоят хранители, даже миротворцы не лезут в спор. Поэтому, как бы я ни надеялся на то, что Марк воскликнет что-то вроде: “Ребята, я всё улажу!” и сам поднимет игрушку, сделать это приходится самому.

– На, – я подхожу к Лене и протягиваю ей поднятый шар.

Она принимает его.

– Ты бы хоть улыбнулся, – говорит она. – Новый год же скоро. Где твоё праздничное настроение?

– Праздники для детей, – отмахиваюсь я.

– Ага, – Лена выпрямляется, фыркает. Свободной ладонью распрямляет складки на юбке. – Совсем забыла, что ты у нас тут самый старый.

Я медлю, не отхожу. Но и не отвечаю ничего. Лена теряет к моей персоне интерес и возвращается к украшению ёлки, и вот тогда я вступаю в игру: хватаю Лену за подол юбки и тяну на себя.

Лена оказывается в моих руках. Я наивно полагал, что это будет мило и романтично, но вместо этого Лена начинает лупить меня по спине и криком требовать, чтобы я сейчас же поставил её на место.

Удивительно, как легко мне сейчас даётся то, что раньше я не сделать – подумать об этом не мог. Кружу Лену на месте, будто она ничего не весит. И, главное, никакого беспокойства за возможность схватить межпозвоночную грыжу!

– Филонов, тебе серьёзно лучше поставить меня на ноги, а иначе я тебе голову оторву, и не посмотрю, что оборотень – найду способ!

Ворчать продолжает, но уже не сопротивляется. Победа за мной, решаю я, и опускаю Лену.

– Сама же хотела моё праздничное настроение, – говорю я. – Вот, получай.

Лена улыбается и лишь только для факта недовольно качает головой.

– Дурила.

– Я люблю тебя.

– Я знаю.

Лена тянется ко мне. Думаю, ну наконец он – заслуженный поцелуй, но вместо того, чтобы поблагодарить меня за проявленный жест, Лена вдруг резко выпрямляется, так меня и не коснувшись. В её руке оказывается гирлянда. Я оборачиваюсь через плечо. Ну, точно. Коробки с игрушками!

– Распутывай давай, Ромео, – Лена кидает гирлянды мне в грудь. – Потом поговорим. Я со вздохом и выражением лица готового к капитуляции солдата принимаю задание. – И я тоже тебя люблю, – добавляет она, забираясь обратно на табурет.

Капитуляция отменяется. Гирлянда, так гирлянда. Кому-то всё равно нужно это сделать, а когда я в последний раз пугался сложных задач?

– Слушайте, видел кто-то Даню?

В гостиную по-свойски проходит Тай. Парень чувствует себя здесь как дома, в отличие от его грубиянки-сестры Лизы. Хотя именно у неё, фактически, больше прав и привилегий в стенах штаба. Как-никак, новая альфа временно нейтральной, но в перспективе содружественной стаи оборотней.

– А он тебе зачем? – интересуюсь я.

– Обещал показать мне кое-что медицинское, – увиливая от прямого ответа, говорит Тай.

У парня – семь пятниц на неделе. Я, конечно, поощряю его желание познать различные сферы, но ещё пару дней назад он мучил Бена, потому что страсть как хотел стать механиком, а теперь уже, похоже, метит в медработники.

– Я передам, что ты его искал.

Бросаю взгляд на настенные часы. Сегодня вторник, сейчас половина второго. Я знаю, где Даня. И в штабе его не будет ещё около получаса.

– Окей, – Тай демонстрирует мне оттопыренный в кулаке большой палец. – Спасибо. И кстати, Боунс будет ждать тебя вечером у себя, как обычно.

Чёрт. Я прямо-таки чувствую все эти изучающие взгляды.

– Круто, – бурчу в ответ.

Но не обязательно было говорить об этом при всех!

Тай уходит, взгляды продолжают меня исследовать. Непосвящённых среди них всего двое: Виола и Полина. И их в совокупности недостаточно, чтобы меня смутить.

– Даня пошёл в художку? – интересуется Лена.

Конечно, она знает. От неё у меня секретов нет.

– Угу.

– Так иди, чего сидишь?

Я удивлённо на неё гляжу.

– Ты же сама сказала, что о свободе мне только мечтать, пока вы не закончите разводить бардак!

– Но не тогда, когда дело касается твоего брата. Ты давно уже нужен ему, Вань. – Мне в руки прилетает тот самый шар со снежинками. Я отрываю взгляд от гирлянды на коленях и поднимаю его на Лену. – Иди.

Бросаю и гирлянду, и шар обратно в коробку. Из гостиной – в комнату “Беты”, где я оставил свою куртку на Лениной кровати. Оттуда – на улицу. Бежать не надо: я знаю, сколько времени Даня ещё планирует провести там, куда отправился.

Три дня в неделю в одно и то же время он уходит, чем бы ни занимался и где бы ни находился, к одному и тому же месту – к крыльцу своей бывшей художественной школы.

Как известно, бывшие так просто не уходят. Всё равно магнитом к ним тянет, чтобы только ещё раз увидеть. Клянёшься себе, что в последний, но фишка в том, что не работает это, за последним всегда идёт самый последний – и так по возрастающей прямой удаления конца, который тебе, на самом-то деле, не очень-то нужен.

Так и с людьми, которых бросаем мы и которые бросают нас, и со зданиям, местами. Поэтому я не удивляюсь, когда выхожу из-за угла, оказываюсь перед двухэтажным зданием художественной школы и вижу Даню. Стоит напротив входа, спрятав ладони в карманы куртки. Опирается спиной на один из металлических прутьев забора.

Молча прохожу через ворота и встаю рядом в ту же позу. Сегодня наша одежда отличается только цветом – так бывает часто, когда утром мы собираемся не вместе. Кто-то раньше смеялся, что у нас один мозг на двоих, да вот только быстро перестал, стоило Славе элегантно намекнуть нашему обидчику, что если он не заткнётся, ему о своём собственном мозге придётся беспокоиться.

Давно это было, лет пять назад. А если вспомнить всё, что произошло со временем со слов Славы, то и того больше.

Даня приходит к художественной школе за пятнадцать минут до начала занятий и уходит, когда его бывшие сокурсники покидают здание. Оправдывается, мол, Амелию встречает, но на самом деле всё это пропитано исключительно эгоистическими мотивами.

Мне больно смотреть на него такого. Сам не свой. Больше никогда не на своём месте. Раньше рисование держало его на плаву в любой из ситуаций: когда случалось что-то ужасное, он запирался у нас в комнате, выгоняя меня в кухню, и рисовал. А теперь лишь сидит на своей кровати, сверлит взглядом стену и трёт правую руку, больше не способную выводить на холсте художественные формы и штрихи.

– Если бы ты не психовал, был бы сейчас там, – говорю, нарушая тишину. Киваю на здание. – А не тут.

– Давай не будем, – с напором просит Даня.

– Ладно, допустим, то время, когда ты показал себя последней истеричкой, уже не вернуть. Но ведь можно пойти в самую младшую группу и…

– Это так не работает, – раздражённо перебивает Даня.

Раньше никогда такой привычки не имел. А сейчас обрывает, даже не задумываясь.

– Ты ведь не пробовал.

– Не поможет, говорю.

– Слушай…

– Разговор окончен.

И так каждое моё следующее предложение. Я не сдаюсь, когда счётчик попыток пересекает несколько десятков. И когда в ход идут уничижительные взгляды и цоканье языком. Он не идёт на открытый конфликт, но при этом не позволяет мне и слова сказать, потому что знает, что я прав, а вся его идея мучения самого себя является нелепым детским капризом.

Успокаивается Даня, только когда из дверей школы выходит Амелия. Она сразу замечает его, машет ему рукой. Даня не расцветает, как бывало раньше, но по крайней мере уже не напоминает грозовую тучу в человеческом обличье.

Амелия пускается бегом по ступенькам, и Даня отлипает от забора, чтобы двинуться ей навстречу. Я успеваю схватить его за руку и развернуть обратно на себя.

– Прекращай, – прошу. Для просьбы выходит грубовато, но я уже не знаю, какой мне выбрать способ, чтобы до него достучаться. – Нет ничего постылого в том, чтобы начать сначала. Сдаться и бездействовать – вот, что плохо.

– Со стороны-то рассуждать мы все горазды, – сквозь зубы цедит Даня.

– Мне просто не нравится видеть тебя таким.

– Так не смотри, в чём проблема? – Даня резким движением вырывает свою руку обратно.

– Проблема в том, что я твой брат! – кричу вдогонку. Даня не останавливается, не замедляет шаг. Но мне плевать. – И я не успокоюсь, пока ты не вернёшься ко мне старым собой. Слышишь? Филонов!

Взмахивает рукой. Просит отстать. Но я знаю его слишком хорошо, чтобы поверить в его безразличие.

Удочка заброшена. Осталось только дождаться, когда рыбка заглотит наживку.

А она заглотит. Я эту рыбку лучше себя знаю.

Я не остаюсь, не становлюсь свидетелем драматической сцены. И так знаю, какой она будет: они обнимутся, поцелуются, обменяются парой фраз, в которых, со стороны Амелии, проскользнёт и моя мораль в том числе, а со стороны Дани будет то же, что он сказал мне, только в более мягкой форме. Ведь ощетиниваться у него в привычке только в моём обществе, потому что я не считаю гнев минусом, тогда как сам Даня стыдится того, что может проявлять такие эмоции.

Миротворец до мозга костей. Весь в папу.

Возвращаюсь обратно в штаб тем же путём. Короткий разговор с Даней напоминает о том, что впереди меня ждёт нечто похожее и с Леной. Оба: что Даня, что она – непробиваемые, твердолобые… не глупцы, нет. Просто упёрто считающие, что есть проблемы, попытки подбора решений к которым не приведут ни к чему, кроме провала.

– Давай поговорим, – говорю с порога.

В гостиной народу только прибавилось. Слава пришла, вместе с ней Лия и Артур.

Зря я рот раскрывал. И снова на меня все смотрят.

– Ваня? – спрашивает Слава. Думает, что я ей. Обеспокоенно оглядывает меня, брови хмурит. – Что-то случилось?

– Это мой клиент, – говорит Лена. Она уже не у ёлки, а в руках вместо шариков – мишура: на очереди украшение камина. – О чём ты хочешь поговорить? – спрашивает, подходя.

Правда, вопрос какой-то и не вопрос вовсе. Никакого интереса в нём, никакого любопытства. Потому что знает всё прекрасно и без моих наводок.

– О возможностях, которые мы можем приобрести вместо того, чтобы сидеть на пороховой бочке, например.

– Бочка-то моя, – Лена выталкивает меня в коридор, закрывает за нами дверь, ведущую в гостиную. – И мне на ней сидеть. – Накидывает мне на шею мишуру, как шарф. – Так что не надо за меня решать.

– Но я люблю тебя!

– Да что затараторил-то одно и тоже? Любит он…

– Потому что одна мысль о том, чтобы потерять тебя… – Я запускаю пальцы обеих ладоней в волосы, ерошу с таким остервенением, что не удивился бы, если бы в этот момент во все стороны полетели клочья. – Лен… – Чтобы успокоиться, беру её за руки. – Я уже потерял папу и почти умер сам. Даниил ведёт себя так, словно вот-вот сойдёт со своего чёртового ума…

– Что ты несёшь?

Не зло спрашивает. Скорее, с упрёком, мол, что ты жалуешься? Или мне так кажется… не знаю. Сложно стало видеть грань между правдой и картиной, в которую происходящие события складываются в моей голове.

– Я несу то, что если ты оставишь меня, есть большая вероятность, что я отправлюсь вслед за тобой.

– Не прибедняйся. Ты сильный.

– Если бы был таковым, то давно смог бы и тебя, и Даню уговорить поступать разумно.

– Иногда самое полезное, что ты можешь сделать, чтобы помочь своим близким, Вань – это отступить и дать им свободы, – Лена делает шаг ко мне. Расстояние между нами минимально. – Все шишки, которые Даня соберёт, пока будет приходить в себя, будут только его шишками. И его ответственностью. А мои – моими.

– Но твои шишки-то смертельно опасны…

Лена затыкает меня поцелуем. Целует так, как не целовала давно.

Берёт моё лицо в свои ладони, и я чувствую себя в безопасности.

Так не должно быть; ну, по-хорошему. По тому картонному плану, где мужчина всегда сильный, а женщина привычно слабая и нуждающаяся в защите. Вот только мир давно перестал делиться на хорошее и плохое, на правильное и из ряда вон выходящее, на реальное и вымышленное.

Нам, стражам, лучше других известно, что между чёрным и белым цветами прячутся сотни градаций серого.

– Не пытайся взвалить на себя чужие проблемы, особенно если те, кто волноваться должны, совсем не беспокоятся, – говорит Лена, едва наши губы перестают соприкасаться.

Зато теперь соприкасаются лбы. И мы продолжаем дышать одним воздухом, что сводит с ума не только человека во мне, но и звериную мою сторону.

– Там Андрей заходил, спрашивал про пули, – продолжает Лена. – Говорит, что-то ему не нравится. Просил посмотреть ещё раз.

– Умеешь же ты всё испортить, – возмущённый стон мне не сдержать. – Заговорить об Андрее в такой момент!

Лена дёргает уголком губ. Быстро убирает выбившуюся из причёски прядь волос за ухо, а затем хватает меня за руку, переплетая пальцы.

– Пойдём, – говорит, – в лабораторию. Андрей ушёл туда минут десять назад, и я боюсь, что если мы не поторопимся, целым оборудование уже не застанем.

***

– Слишком быстро прогорает, – сообщает Андрей.

Стоит над душой. Знает, что меня это максимально раздражает, поэтому не уходит, даже когда я толкаю его локтем в живот, прося отойти подальше.

– Я вижу, – сообщаю я.

В этот раз с порохом что-то не то. Видать, ошиблись в пропорциях ядовитой для гнори смеси и взрывчатого вещества.

– Ну так сделай что-нибудь!

– Если под руку лезть не будешь – сделаю.

Андрей делает шаг в сторону, отгораживаясь от меня выставленными вперёд ладонями. На помощь приходит Лена. У неё с пропорциями “на глаз” всегда было лучше, чем у меня.

– Вы так и планируете держать в секрете состав сыворотки? – спрашивает Андрей. – У тебя, Вань, в крови и белок оборотня, и белок человека, и эхно, но при этом если всё это смешать в отдельной тарелке, ничего не выходит. Как вам-то удалось?

– Никакого секрета нет, нам просто удалось создать концентрат.

– Концентрат крови?

Лена поджигает новую смесь в металлической миске.Серый порох, сбившийся в комки из-за смешивания его с жидким концентратом, вспыхивает жёлто-синим пламенем. Я сразу щёлкаю кнопкой секундомера, который всё это время наготове держал в правой руке.

Нам нужно не менее пятнадцати секунд. Полученный концентрат становится смертельным ядом для гнори и перитонов только в горящем состоянии. Миллуони, которого Слава почему-то называет другим именем, так и не смог внятно мне объяснить по поводу наличия такой разницы: почему концентрату нужно гореть, а моей крови – нет, да и необходимо её намного меньше, – но она есть, и всё, что мы можем – это работать, не забывая её учитывать.

Перламутровый огонь пороха гаснет. Я жму на кнопку и констатирую:

– Восемнадцать секунд. Получилось.

Лена облегчённо выдыхает, Андрей, единственный из всех присутствующих, кто понятия не имеет, что вообще здесь происходит, с умным видом качает головой.

– Ты, может, пойдёшь и займёшься чем-нибудь полезным? – спрашиваю я у него. – Зачем вообще припёрся?

– А! – Андрей хлопает себя по груди. Точнее, по нагрудному карману рубашки. Достаёт оттуда какой-то лист бумаги, протягивает мне. – Вот.

– Что это такое?

– Дмитрий просил передать это тебе.

– Дмитрий? Просил тебя? Что-то не сходится. Почему сам не вручил?

– Мы с ним случайно в коридоре пересеклись, – отвечает Андрей. Кажется, правду говорит. Уж больно выражение лица спокойное. – Я вообще шёл в столовую.

Андрей трясёт рукой, держащей сложенный лист бумаги. Я принимаю его, но открывать не тороплюсь.

– Что здесь?

– Я не смотрел. Это, вроде как, не моё дело.

А вот тут уже врёт. Глаза забегали. В подтверждение моим мыслям, Андрей спешно уходит, сталкиваясь в дверном проёме с Виолой.

Разворачиваю листок. На нём каллиграфическим почерком Дмитрия выведено:

“Под подоконником в отцовском кабинете есть кое-что, что, я не хочу, чтобы досталось новому владельцу. Забери, пока не поздно” .

– Что там? – интересуется Лена.

Пока она подходит, перечитываю написанное ещё раз. А когда останавливается и заглядывает в лист, быстро его сворачиваю.

– Ничего, – отвечаю. – Ерунда. Только мне нужно на пару минут отлучиться. Справитесь без меня?

– Конечно, – рассеянно кивает Лена.

Тогда я, не снимая ни халата, ни очков выхожу из лаборатории и иду в обозначенное Дмитрием на листе, как на какой-то поисковой карте, место.

Последний раз я был в кабинете папы, кажется, около месяца назад, когда он просил моей помощи по поводу результата психологического теста одного из стражей. Ему не понравилась неопределённость там, где её быть не должно, и папа, взрослый человек, кандидат психологических наук, поинтересовался моим мнением не просто ради того, чтобы я мог почувствовать себя значимым подростком, а потому, что действительно считай его в какой-то степени экспертным, не забывая, что я много провожу за изучением различных сфер науки и жизни и не списывая меня со счетов за мой юный возраст.

Папа был родителем, достойным тысячи других отцов.

Волочусь на ватных ногах к подоконнику. Помещение папиного кабинета крошечное, но каждый шаг кажется метровым. Липкими от пота руками касаюсь выступа над батареей. Слишком жарко. Ломит каждую косточку в теле.

Прежде, чем искать то, что имел в виду Дмитрий, открываю окно, – (и снова никаких тебе лишних сил, старые створки поддаются мне легко, пусть и со скрипом), – и впускаю в комнату зимний холодный воздух.

Так лучше. Теперь есть, чем дышать.

Приседаю напротив батареи. Шарю руками под подоконником, пока не натыкаюсь на то, чего там явно быть не должно.

На свет достаю обычную подарочную коробочку. Сразу открываю. Вижу содержимое и чувствую, как, несмотря на морозный воздух и ветер, снова не могу сделать полноценного вдоха.

Коробку сжимаю в пальцах слишком крепко. Предмету внутри, конечно, ничего не будет, но вот картон обёртки помят и больше никогда не сможет иметь товарный вид.

– Я, это, – слышу голос за спиной. – Короче, прочитал вообще-то эту дурацкую записку, и теперь мне немного стыдно.

Выпрямляю спину. Закрываю окно. Пока не поворачиваюсь к Андрею, потому что хочу окончательно вернуть самоконтроль, но краска с лица, чувствую по горящим щекам, всё никак не хочет сходить.

– Мне не нужна помощь.

– Ты в каком моём слове углядел то, что я помощь тебе пришёл предлагать?

Шаркающие шаги. Я не прячу свою находку и продолжаю любоваться блеском стекла и металла.

– Ого! – присвистывает Андрей. – Часы – класс! Командирские! У моего деда такие же.

– А эти принадлежали моему, – говорю я. – Точнее, после него они стали папиными, но я так полюбил их, что лет с десяти не переставал канючить по этому поводу. В конце концов папа сдался и сказал, что подарит их мне на Новый год. Это было… пару месяцев назад, кстати. Надо же… я совсем забыл об этом.

– А он, похоже, нет, – говорит Андрей. – Даже подготовил их.

Подготовил, но уже никогда не подарит.

Я достаю часы. Коробочку оставляю на подоконнике. Верчу часы в руках, но медлю, прежде чем надеть на запястье.

Браслет явно уменьшен специально под меня: сидят отлично.

– Папа твой был классным мужиком, – сообщает Андрей. Хочу оскорбиться, но потом понимаю, что сказано-то без сарказма. – Я мало знал его, потому что… ну, ты помнишь про всю эту штуку с путешествием во времени… Но я успел стал свидетелем тому, что он делал для стражей, и это, типа, была реальная помощь.

– Папа всегда знал, что нужно сказать, чтобы полегчало.

Я кусаю губы, но это не помогает отвлечься. Часы становятся последним толчком – и вся моя пирамида из спокойствия и самоконтроля рушится, а её обломки бьют прямо в поясницу и заставляют меня сложиться пополам.

Наклоняюсь вперёд. Руки – на подоконник, лоб – на сложенные ладони.

– Всё нормально, – Андрей единожды хлопает меня по плечу. – Нормально.

Больше ничего за собственным сопением я не слышу. Закладывает нос, уши. Не понимаю, почему не могу остановить слёзы, и от этого распаляюсь лишь сильнее.

Нужно успокоиться, пока хуже не стало. Пока не сорвало оставшиеся клапаны и плач не перерос в вой, а человек не уступил место зверю.

Обращения всё ещё даются слишком тяжело, даже несмотря на помощь Боунса. Каждое из них – как игра в русскую рулетку: я не знаю, будет ли следующая камора барабана пустой, или мне придёт окончательный конец.

Мысль об этом, а также воспоминание о днях, проведённых в лисьем одиночестве и без надежды в сотне километров от дома, возвращают чёткость помутневшему рассудку. Я поднимаю голову и неожиданно нахожу Андрея всё ещё стоящим рядом и смотрящим что-то на телефоне.

– Я думал, ты ушёл, – говорю я. Утираю слёзы тыльной стороной ладони. – Чего там у тебя?

– Котики в шапочках, – отвечает Андрей. Поднимает на меня глаза. Внимательно осматривает. – Ты уж извини, что остался, тут просто вай-фай хорошо ловит.

– Вай-фай, – повторяю я.

– Ага.

– Нужно будет роутеры мощнее поставить.

– Типа того, – Андрей молчит, пока убирает телефон в карман. – А часы, всё-таки, высший класс. Дашь погонять?

– А ты мне внедорожник?

– Только через мой труп.

– Ну вот тебе и ответ.

Мой голос в пустом помещении звенит эхом. Андрей добро хмыкает. Потирает якобы озябшие руки (хотя, может это и правда; в комнате всё ещё чувствуется свежесть недавно бывшего открытым окна).

– Мне, на самом деле, ещё очень нужен твой совет, – в итоге произносит он. – Как говорится, баш на баш за то, что я рассказал тебе про спальные приключения.

Я морщусь, как от кислого цитруса. Что за ужасная метафора?

– Ну, валяй, – говорю в ответ.

Отхожу от подоконника. Андрей семенит за мной на выход из кабинета.

– Это тоже насчёт девчонки. Мне нравится одна, и, кажется, это проблема.

– Кто нравится-то?

– Слава.

Останавливаемся у лестницы. Тут нам в разные стороны: Андрею – вниз, в столовую, а мне возвращаться в лабораторию, что на этом же этаже.

– Ты же в курсе, что она только рассталась с Власом?

– Разумеется.

– И в курсе, что у них были серьёзные отношения?

– Ну да, – уже с огромной долей сомнения, протягивает Андрей.

Начинает осознавать, кажись, всю ситуацию целиком.

– А про то, что они были настолько близки, что даже говорили о теоретической помолвке, не забыл?

– Я… – Андрей вздыхает.

Одним резким движением, – таким, что даже я от неожиданности вздрагиваю, – срывает с головы бейсболку и бьёт её о деревянный поручень лестницы.

– Твою мать! – восклицает.

Не совсем, правда, я понимаю, кого именно он порицает сейчас: Славу, Власа, себя или меня в качестве доносчика не очень хороших новостей?

– Забудь ту часть, где я говорил, что это проблема, потому что это настоящая катастрофа, – сжимая бейсболку в кулаках, говорит Андрей.

– Всякое бывает, – я пожимаю плечами.

– Да уж. Не надо было мне её тогда целовать.

– Вы целовались?

– Это было не в этом времени, – отмахивается Андрей. – Ну, ты понимаешь…

Понимаю, как бы парадоксально это не звучало.

– И что будешь делать? – спрашиваю я. Правда интересуюсь. Слава мне очень дорога, и я не хочу, чтобы кто-то причинял ей неудобства, даже если это Андрей, который тоже является моим другом.

– Не знаю. Это и хотел у тебя спросить.

– Очень хотел бы тебе помочь, но единственная девушка, с которой я когда-либо был и в которую когда-либо был влюблён, на удачу ответила мне взаимностью.

Произношу это с уверенностью, но когда слышу слова вне своей головы, понимаю, насколько убого это звучит. Друг пришёл ко мне за помощью, – тот самый, который до этого поддержал меня, – а я всё, что смог сделать – это похвастаться своей личной жизнью.

– Слушай, если тебе правда нужен мой совет, – (Андрей энергично кивает), – то я предлагаю тебе оставить эту идею.

Брови Андрея ползут вверх. Он явно не рассчитывал на предложение в стиле “дать заднюю и забить”.

– Ты сам недавно с Полиной расстался, вот и пытаешься, наверняка, сейчас хоть как-то…

Я замолкаю, когда понимаю сам и в этот раз без чьей-либо помощи, что слова мои – полнейшая чушь.

То, что Андрей делает сейчас: отводит взгляд в сторону, выпячивает челюсть, явно едва сдерживая в себе тираду гневных оппозиционных слов, нервно дёргает коленом выдаёт в нём человека более чем заинтересованного.

Он… влюблён?

– Как крёстный брат, должен тебя уверить – разобьёшь Славе сердце, и я тебе твоё вырву, – говорю я. Растопыриваю пальцы обеих рук и демонстрирую Андрею обычную для оборотня мутацию – свои больше не человеческие, а животные ногти, удлинняющиеся при полном обращении.

При первом ногти выпали. Точнее, выпали, чтобы на их месте появились новые, острые и прочные.

– Как видишь, сделать это мне теперь под силу.

– Я понял! – Андрей делает шаг назад, едва не падая со ступенек.

– Но как твой друг, – я опускаю руки. – Я, наверное, должен сказать тебе: дерзай. Вы явно близки, а Слава… она кого попало к себе не подпускает. Значит, ты дорожишь ею.

– Да вроде…

– Вроде?

– В смысле дорожу, дорожу! – поправляет себя Андрей, стоит мне только снова намекнуть на свои возможности лёгким взмахом руки.

Может и опрометчиво, но я решаю поверить Андрею. На крайний случай, у меня всегда будет возможность оторвать ему голову.

Прощаясь, мы с Андреем расходимся: он идёт в столовую, как и планировал до того, как его перехватил Дмитрий, а я возвращаюсь в лабораторию. Лена не выдаёт своего любопытства, но только я подхожу к столу и встаю рядом, как чувствую на себе её коронный “Я ведь выведаю правду, хочешь ты того или нет” взгляд.

– Командирские часы, – констатирует Лена невзначай. – Те самые?

– Ага.

Голос уже не дрожит.

– Я буду скучать по твоему папе. Он всегда угощал меня лакричными конфетками.

– Потому что кроме вас, извращенцев, эту гадость больше никто не ел, – ухмыляясь, подмечаю я.

Лена в шутку дует губы. Теперь мы смеёмся оба. Но внутри всё равно больно.

– Я тоже буду по нему скучать, – произношу я.

И почему я так редко говорил ему, что горжусь тем, что могу называть его своим папой?

– Ты знаешь, я не верю в Бога, – полувопросительно говорю я Лене. Она кивает. – Но сейчас я бы очень хотел, чтобы вся эта штука с жизнью после смерти была реальной, и папа услышал, что я очень сильно люблю его.

– Я думаю, он и так это знал, – произносит Лена. – Без всяких там высших сил.

В её голосе появляются нотки мелодии, напоминающие колыбельную. Лена всегда начинает разговаривать немного нараспев, когда хочет успокоить меня.

– Мне остаётся только на это надеяться, – выдыхаю я.

Лена кладёт ладонь мне на плечо. Проводит вверх, добирается до шеи. Принимается разминать позвонки. Как и колыбельный тон, это всегда отлично работает против моих секундных вспышек.

– Вернёмся к пороху? – предлагает Лена.

– Да, – киваю я.

Лена помогает забыть о боли. Работа помогает забыть о боли. Друзья помогают забыть о боли.

Вот только подавить эмоции и избавиться от них – две слишком разные вещи.

***

– Тайный Санта! – восклицает Виола.

Спокойный вечер Рождества прерывается её появлением в гостиной и слишком радостными воплями. В руках Виолы красная шапка с белым помпоном. Внутри – имена всех в штабе.

Каждый год она делает это. Независимо от того, какие события предшествовали и какие только должны будут состояться. Не знаю, зачем, и не знаю, нравится ли это всем настолько, насколько нравится самой Виоле, но я от этой идеи всегда был, есть и буду далеко не в восторге.

Я высверливаю взглядом дыру в шапке, надеясь, что осведомлён не обо всех способностях оборотней, и в них входит ещё и лазерное зрение.

– Я первый! – восклицает Марсель.

Ещё секунду назад малец сидел со Славой на ковре у камина, а сейчас уже оказывается рядом с Виолой и лезет рукой в шапку чуть ли не по самый локоть.

Вытаскивает скомканную бумажку. Разворачивает, читает имя. И тут же совершает главную свою ошибку – поднимает глаза и находит взглядом Марка. Ясно, кто ему выпал. Хорошо, что сам Марк слишком увлечён разговором с Андреем, чтобы это заметить.

– Кто следующий? – спрашивает Виола.

Энтузиазм заканчивается на том, на ком и начался. Кроме Марселя никто из присутствующих в гостиной не желает тянуть новогодний жребий.

– Ну же, ребят!

Бедная Виола. Девчонка из кожи вон лезет весь день. Первой потащилась в кладовку за игрушками, первой надела дурацкий свитер с оленями, первой встала с утра и принесла на завтрак двадцать стаканчиков с горячим шоколадом.

Мне её, конечно, жалко, но не настолько, чтобы втягивать себя в эту авантюру.

– Давай мне, – сдаётся Слава.

Виола расцветает. Подносит Славе шапку. Та, в отличие от Марселя, особо долго не копошится и вытаскивает явно самое верхнее имя. Разворачивает. Марсель в шутку норовит заглянуть в записку, но она толкает его в плечо.

По лицу не ясно, кто ей достался. Прочитав, Слава сразу кидает записку в камин, где она тут же сгорает.

После Славы Виоле удаётся уговорить ещё троих, включая Лену. Непреклонными остаются лишь я, Шиго и Кали.

– Твоё имя я тоже записала, – сообщает Виола, подходя к Шиго. Трясёт шапкой. – Так что можешь поучаствовать.

– Это обязательно? – уточняет феникс.

– Нет, но это весело!

– Плюс, я смогу убедиться в том, что ты не скряга, – подмечает Нина. Она своё имя вытащила после Андрея, правда сразу сообщила, что это Анита, тем самым разрушая всю суть “Тайного Санты”. – Моя будущая жена должна быть готова преподносить мне дорогие подарки на наши годовщины.

– Но мы-то не женимся, – отмечает Шиго.

– Погоди, вот дойдёт дело до предложения – и ты попросту не сможешь мне отказать. Я слишком хороша в организации сюрпризов!

Шиго качает головой – шутку она явно не оценила. И всё же во всеобщем веселье (без веселья как такового) участвует. Читает выпавшее имя, показывает его Нине. Та в ответ что-то шепчет ей на ухо.

– Ко мне можешь даже не подходить, – сообщает Кали.

– После того, как в том году ты подарил мне напольные весы, я больше твоё имя не вписываю, – говорит Виола тихо и на Кали не глядя.

Чтобы восстановить справедливость и поставить Кали на место, я произношу:

– Мудак.

Плюсы того, чтобы потерять близкого человека – даже такие конченые личности, как Кали, не будут тебя трогать. Поэтому он лишь выпячивает челюсть и скалится, но не отвечает.

– Виол, давай мне, – я сдаюсь и щёлкаю пальцами, подзывая Виолу.

Моё согласие возвращает праздничный дух, который из неё выбить едва удалось Кали.

В шапке ещё полно бумажек. Я для виду вожу рукой, перебирая их, вытаскиваю один. Разворачиваю. Читаю имя и ухмыляюсь.

Надо же . Из всех возможных участников именно она.

“Слава Р.”.

– Ну и кто там у тебя? – спрашивает Кали с издёвкой.

– Мамка твоя, – отвечает Андрей за меня.

Кали вскакивает.

– Обалдел?

С той же скоростью, с которой Виола расцвела после моих слов, его лицо перекашивает ярость. Но Андрею хоть бы хны. Он и носом не ведёт, когда Кали дёргается ему навстречу, явно демонстрируя метафорически брошенную прямо в лицо дуэльную перчатку.

– Если драться собрались – вышли оба из гостиной, – строго требует Лена. – Мы пол-утра украшали её не для того, чтобы вы, два бугая, тут всё разнесли.

– Никто не собирается драться, будь спокойна, – отмахивается Андрей.

Но у Кали, похоже, другие планы.

Я замечаю это раньше других на несколько секунд. Меняется запах, меняется тяжесть давления, меняется атмосфера вокруг разъярённого защитника. Раньше, чем он рвётся совершить попытку разукрасить Андрею физиономию, в игру вступаю я, вырастая между Кали и его целью непроходимым препятствием.

– Ясно же сказали, – цежу я сквозь зубы. – Не здесь.

Кали дышит тяжело. Глаза бегают от меня к Андрею и обратно.

– Да пошли вы оба, – в итоге отрезает Кали.

Разворачивается на пятках и пулей вылетает прочь из помещения.

– Терпеть его не могу, – сообщает Андрей.

– Никто не может, – говорит Слава.

– Но он хороший защитник, – напоминает Полина. – В рейтинге стоит одним из первых.

– Только поэтому я его до сих пор и не грохнул, – продолжает Андрей. – А прецеденты были!

Замолкая, Андрей глядит на одну только Славу. Она, в свою очередь, ловит на себе его взгляд и неодобрительно качает головой.

– Обмен подарками как обычно устроим первого с утра, – объявляет Виола. – Так что сильно не пейте накануне. Я ещё хочу общую фотографию сделать!

Народ в гостиной переглядывается, но не спорит. Те, кто хорошо знают Виолу, в курсе, что нет смысла вступать с ней в спор, когда дело касается организации Нового года.

Больше, чем она, взбудоражен этим праздником всегда был только Саша. Даже обидно, что был … А ещё ему одному всегда удавалось удерживать энтузиазм Виолы в рамках.

– Сюда бы Сашу, – делюсь я с Леной. – Он знал, где у этой бензопилы, – быстро киваю на Виолу, – кнопка выключения.

– Это точно, – грустно соглашается Лена. – Жаль, что он ушёл.

И ведь правда ушёл. Не выгнали. Понял, что больше так не может.

Расставание с Клименой поставило на нём точку. Вопросом времени были его сборы и уход из штаба, и всё же когда это случилось, все были удивлены и расстроены настолько, что даже не стали пытаться уговорить его остаться.

Хотелось просто, чтобы Саша наконец вернул себя, даже если вне стен организации, которой он отдал несколько лет своей жизни.

– Вань.

Ко мне ковыляет Слава. Что-то не так с тростью, и я подрываюсь с места, чтобы ей помочь.

– Порядок, – отвечает она.

Храбрится. Вся эта забота с чужих сторон убивает её, заставляет почувствовать себя зависимой, слабой.

– Тут нужно что-то подкрутить, – сообщает Слава, протягивая мне трость.

Только теперь осознаю, что она почти не опиралась на неё при ходьбе.

– Что такое?

– Чёрт знает. Ходуном подо мной ходит.

Все мои инструменты в лаборатории. Я сообщаю об этом Славе. Она делает вид, что всё нормально, но на деле нам нужно пройти два этажа вверх по лестнице, и это наверняка либо пугает, либо раздражает её.

И всё же, когда я ухожу, прокручивая трость в руках, и прикидывая, в чём может быть проблема, она плетётся за мной.

Уже в лаборатории я располагаю трость на свободном столе и пододвигаю подставку для инструментов на роликах. С балансом изначально были проблемы. Фиксаторы либо работали слишком жёстко и не позволяли трости трансформироваться, либо держали механизмы “на соплях”. Поэтому я ни капельки не удивлён, что Слава пришла ко мне именно с этой проблемой.

Пока хозяйка оружия размещается на стуле, я разбираю трость, добираюсь до скрытого в ней меча.

– Ерунда, – говорю. – Дел на пять минут.

– Это хорошо, – отвечает Слава.

Приступаю к работе. У меня уже давно подобные махинации выходят на автомате, неосознанно: руки без помощи головы выбирают нужные инструменты и детали. Забавно при этом, как говорит Андрей, что сунь меня под капот автомобиля, и я, скорее, превращу её в хлам, а не налажу неисправности.

– Слушай, Слав, – начинаю я. Ведь отличное время, чтобы выведать у неё, что она хочет в подарок на Новый год. – Как ты относишься к выражению: “Лучший подарок – это книга”?

– Странные вопросы задаёте, Иван Валентинович, – отвечает Слава. – Что задумал?

– Ничего, – я жму плечами. – Статистику хочу составить.

– Статистику, – повторяет Слава, ухмыляясь. – Я попалась тебе в “Тайном Санте”?

– Может быть.

– Дари, что хочешь, только без дебильных приколов, – говорит она. – А вот у меня попался Рэм.

– Рэм?

– Рома. Парень, который недавно стал добровольцем.

Может, с моей стороны это и не красиво, но я в последнее время почти не обращаю внимания на новоприбывших. Всегда кто-то приходит – это норма. Непорядок – когда кто-то уходит.

Полный аут – когда вперёд ногами.

– Тёмненький такой, высокий, – терпеливо напоминает Слава, когда не получает моего ответа. – Работает бариста в кофейне.

– А-а-а! – протягиваю я. Конечно, не вспомнил. Точнее, вроде кого-то похожего я в стенах штаба видел, но не так, что при упоминании о нём перед глазами сразу возникло его лицо. – Точно, точно. И что ты ему подаришь?

– Пока думаю, – Слава здоровую ногу, размещаясь на стуле, умудряется подогнуть под себя. Второй, травмированной, легко болтает. Мышечные волокна Антона уже начинают позволять ей управляться с собой, а ещё, как говорит сама Слава, почти не болят. – Есть пара вариантов.

– Надеюсь, ты не собираешься просить у меня совета, потому что я мальчик?

– Нет, – протягивает Слава. – Сама что-нибудь придумаю.

– Вот и умница.

Заканчиваю с одним из фиксаторов. Остались ещё три. Делаю небольшой перерыв, откладываю инструменты в сторону.

– Если бы я был на его месте, то был бы не против получить, скажем, какую-нибудь крутую компьютерную игру.

– Ты же не играешь в игры! – восклицает Слава. – Ты, мне кажется, вообще единственный в мире человек, который реально использует компьютер для учёбы.

– Ага. Я и все успешные люди планеты.

– Ну, это только ты так считаешь.

Слава берёт со стола то, что по её мнению наверняка едва ли полезная вещь – металлическая деталь, не более. А на деле – важная часть одного из механизмов.

– Шапку ему подари, – произношу я. – И шарф в наборе. На улице зима в самом разгаре, на градуснике – минус, а он щеголяет открытый весь. Чай не оборотень – заболеет!

Я не понимаю, откуда это берётся в моей голове. Я ведь и не помню толком этого Рому… Рэма…

Просто какие-то картинки, какие-то мелкие отрывки – и вот я словно не то, чтобы уверен, а точно знаю , что этому парню понравится.

Странно. Откуда это взялось в моей голове?

– А это, кстати, отличный вариант, – говорит Слава. Кладёт железку обратно на место. – Спасибо.

– Рад помочь.

Оставшуюся работу я проделываю молча. И Слава тоже ничего не произносит. Но я чувствую, а потому уверен, что ей есть, что сказать.

Просто, видимо, ещё не время.

Когда минут через десять я заканчиваю с тростью и протягиваю её Славе, она благодарит меня коротким “спасибо” и почти уходит.

Почти – потому что у самого порога вдруг разворачивается, возвращается и крепко меня обнимает.

– Ты такой сильный и словно пуленепробиваемый, – шепчет она куда-то мне в ключицу. – Иногда я даже забываю, через что ты прошёл.

После этих слов всё, что я могу сделать – это чуть крепче сжать её в своих объятьях.

Потому что если открою рот – сломаюсь. А подрывать Славину веру в меня мне хочется меньше всего на свете.

***

Возвращаясь домой ближе к полуночи, я застаю Даню сидящим в коридоре на обувном пуфике. Он почти спит. Точнее, явно клюёт носом. И всё же спать не идёт, ждёт кого-то: либо меня, либо маму – больше некого.

– Наконец! – восклицает Даня, когда я закрываю за собой дверь.

Ну, как восклицает. Бормочет что-то шёпотом. Значит, мама дома. Наверное, спит.

– Ты чего в часового играешь? – спрашиваю я, разуваясь.

– Да так…

Даня мнётся. У него явно есть ко мне какое-то дело.

– Ну?

– Мама, – Даня кивает себе за спину да дверь в родительскую комнату. – Сама не своя. Я не могу уснуть, если знаю, что она мается.

Вешаю куртку на крючок. Шарф, который мне, объективно говоря, не нужен, бросаю на пуф, где пару мгновений назад сидел Даня.

– Так а от меня ты чего хочешь? – спрашиваю я.

– Помощи.

Хватает меня за руку, не давая свернуть в кухню или туалет. Тянет к приоткрытой двери. Мы не заглядываем внутрь, но я легко представляю картину, которая там скрывается. Ничего весёлого, уж точно.

Переглядываемся. Даня кивает, я пожимаю плечами и дёргаю головой, потому что понятия не имею, чего он от меня хочет. Так я ещё и сказать ничего не успеваю, когда Даня проскальзывает в комнату, оставляя меня в коридоре совсем одного.

Я замираю. Напрягаюсь, как натянутая до предела струна. И прислушиваюсь.

– Чего делаешь? – спрашивает Даня.

– Да вот, – мама шмыгает носом.

И тишина. Наверное, что-то показывает.

– Я тоже по нему скучаю, – произносит Даня.

Видимо, что-то, связанное с папой.

– Вань, может, тоже зайдёшь? – зовёт мама. У меня по спине бегут мурашки. – Ты слишком громко сопишь.

Приходится выйти из тени. Открыть дверь, пройти в родительскую спальню. Сразу сканирую комнату. На прикроватной тумбочке стоит начатая бутылка виски. Мама с Даней сидят у изголовья кровати. На коленях у первой лежит альбом для фотографий.

Меня душит. Снова. Почему мы никогда не проветриваем квартиру?

– Иди, – мама хлопает по свободному месту с противоположной от Дани стороны. – Иди сюда.

Все эти объятия и совместные причитания – не моё. Я вообще не любитель прикосновений. Но мама и Даня – моя семья. Точнее то, что от неё осталось. Отказать им было бы преступлением.

Поэтому я забираюсь на кровать. Стоит только оказаться у мамы под боком, как она обнимает меня за шею.

– Смотрите, что я нашёл в кабинете папы, – я вытягиваю правую руку вперёд, засучиваю рукава толстовки.

Мама видит часы, и её лицо моментальной молнией прорезает чистое благоговение перед знакомой вещью. Дрожащими пальцами она касается циферблата. Улыбается.

– Я вспомнила, – тихо произносит она. – Вспомнила! Валя готовил тебе подарок на Новый год. Ты ведь так хотел эти часы, так просил! Но откуда ты узнал?

– Дмитрий передал. Ему показалось это важным.

– Так и есть, – кивает мама. – Так и было.

Она ещё несколько мгновений вертит моё запястье, стеклянным взглядом всматриваясь в светлые цифры на чёрно-коричневом фоне. Затем позволяет мне забрать руку обратно, но я ещё долго чувствую на коже её до странности горячие прикосновения.

Моё тепловое восприятие изменилось с тех пор, как я стал оборотнем. Сродни запаху и атмосферному давлению, оно служит мне сигналом к необходимости акцентировать внимание на субъекте рядом.

– Я подумала, может нам завести собаку? – спрашивает мама. Альбом она уже не смотрит, только ломает уголок открытой страницы. – Ваш папа всегда хотел ретривера и лабрадора.

– О! – радостно восклицает Даня. – Давайте!

Теперь они с мамой оба выжидающе смотрят на меня. Я произношу, не меняю каменного выражения лица:

– Отцу лучше самому восстать из мёртвых и гулять с ней, потому что я этим заниматься не собираюсь.

Мама не реагирует на мои слова. Даня замирает, напрягается, белеет и, вижу, хочет что-то сказать, раздувая ноздри, но в итоге то ли слов не находит, то ли считает, что большим для меня наказанием будет именно его многозначительное молчание. Даню разрывает. Мама же лишь грустно улыбается. Она знает истинную причину такого моего поведения.

Я грублю, потому что мне больно, а не потому, что мне всё равно. И мама прекрасно об этом осведомлена.

А ещё я очень устал.

Папа говорил, нет ничего хуже подростка, вынужденно ставшего взрослым в ранние восемнадцать. Я же и вовсе чувствую себя стариком.

– Может, я и буду гулять, но точно не по утрам, – на выдохе сообщаю я. – Вечером.

– Утро я беру на себя, – подключается Даня. – Всё равно встаю всегда раньше всех.

– Вам не обязательно, – говорит мама. – Если мы действительно пойдём на это, можно сделать график.

– Как скажешь, – раньше, чем я возмущаюсь, мол, даже если в графике будет написано, что я должен вставать утром, я не встану, произносит Даня. – Хорошая идея, мам. Правда.

Сглаживать углы в семье всегда было папиной заботой. Но вот папы не стало, и, ожидаемо для всех, кроме, пожалуй, его самого, на место отца встаёт Даня.

И я вновь остаюсь единственным, кто видит нашего миротворца, нашего чуткого и понимающего парня, наш клей, скрепляющий вместе части маленькой ячейки, давшей трещину, настоящим.

Таким же был и папа. До конца стоящим, крепко сжимающим зубы. Обладающим безграничным терпением к другим и совершенно не жалеющим себя.

– Могу я признаться вам кое в чём? – спрашивает мама.

– Разумеется, – за двоих отвечает Даня.

– Я не знаю, как жить дальше в мире, где нет его.

Мама – защитница. Была ей столько, сколько я себя помню, и ещё несколько лет до моего появления. Защитники должны быть бесстрашными. Нет. Обязаны. Так диктуют правила. Они же заставляют хранителей до глубокой ночи корпеть над книгами, а миротворцев – пресмыкаться перед потенциальными союзниками.

Правила, правила, правила . Вся жизнь стражей основана на правилах и законах, которые я хоть и уважаю из личных побуждений, но уже едва ли дам точный ответ, если меня вдруг спросят, связаны ли эти самые побуждения с клятвой, которую я принёс, и обещаниями, которыми я связал себе руки, или это и правда лишь моя слепая инициатива?

Я утыкаюсь носом куда-то маме в бок. Она принимается вырисовывать пальцем чудные узоры на моём плече и, кажется, что-то напевать себе под нос. По другую от мамы сторону Даня ворочается, пытаясь найти удобное положение. Я прикрываю глаза. Усталость берёт своё, я теряю бдительность и, кажется, хоть и немного, по крупицам, но рассудок.

Всё, чего мне хочется – это вновь стать маленьким мальчиком, безопасность которого всецело является родительской заботой. Но всё, что я получаю – это мир в огне, мир в агонии, мир, который ждёт, что его спасут такие, как я.

Маленькие мальчики и маленькие девочки неестественно быстро повзрослели. Поэтому всё, на что они могут надеяться – это ускользающая сквозь пальцы возможность израненного мира приберечь свои проблемы до завтра.

Ведь сегодня те, кто пытаются их решить, слишком сильно устали.

Тихая гавань. Глава 3. Лиза

Канун Нового года.

Папа с детства учил нас самоконтролю. Предупреждал, что в мире людей, случись что, нас могут принять за животных, и тогда нам нужно будет не лезть в драку, позволяя им лишь убедиться в своей правоте, а любым возможным хорошим действием доказать обратное.

Сама ситуация, даже в теории, казалась нам дикостью.

Люди – это люди. Звери – это звери. Оборотни – это оборотни. И нет причины смешивать одно с другим!

Но человеческая природа одна из самых сложных сведи всех существующих рас. И вот люди принижают нас, несмотря на наше явное преимущество в силе: просто потому, что на их территории мы не имеем права голоса.

Разумеется, в нас не кидались камнями и не тыкали пальцами, но было нечто густое, наэлектризованное и ядовитое в воздухе во время моего первого путешествия в Дубров, когда мой взгляд цеплялся со взглядами местных прохожих.

Папа этого не замечал. Он вообще ничего плохого никогда в упор не видел, даже если оно происходило прямо у него перед носом, и лишь продолжал повторять о необходимости оставаться с чистыми мыслями, что бы ни случилось, забывая при этом упомянуть, что временами будет просто невозможно себя сдержать.

Я скучаю по существованию в подсобном помещении маленькой заправки и беспокойству только о брате и мужчине, приютившем нас.

Я – не мой отец, и понятия не имею, как быть рассудительной, мудрой, спокойной, расчётливой и понимающей.

Я понятия не имею, как быть альфой.

– Точно такой же договор взаимного сотрудничества мы подписывали с Амадеусом, – говорит Дмитрий.

Сижу у него в кабинете всего около десяти минут, а тянутся они будто бы целую вечность. В руках у меня кипа бумаг, которые я бездумно перелистываю, а как доходится до чтения, так все слова превращаются в белиберду, и приходится пробегаться по строчкам снова и снова, пока смысл не станет ясен.

Дмитрий видит, как трудно мне это даётся, и дело тут не в моей излишней открытости, которой вовсе нет, а в том, что он хорошо подмечает детали. Одна из полезных привычек того, кто должен быть руководителем. Нужно запомнить.

– Только этот экземпляр чистый и содержит твои инициалы. Подпишешь – и отношения стражей и вашей стаи снова приобретут положительный оттенок.

Я киваю, не отрывая взгляд от напечатанного. Много непонятных фраз. Они могут нести за собой как хорошее для нас, так и неприятности.

– Мы добавили пункт об обнулении всех предшествующих событий, так или иначе способных повлиять на наши будущие взаимоотношения, – Дмитрий расслабленно откидывается на спинку своего кожаного кресла. – Никаких последствий, никаких возражений.

– То есть, вы так просто простите нам все беспорядки? – уточняю я.

– Почему, собственно, нет?

С трудом верится в подобное проявление абсолютного бескорыстия. Мне нужны подтверждения, но на изучение многочисленных страниц уйдут часы. А Дмитрий… он явно не воспринимает меня всерьёз и наверняка смеяться будет, если я буду спрашивать у него за каждое вызывающее вопросы слово.

– Всё должно быть правильно, – говорю я. Остаётся одно – вывернуть ситуацию наизнанку. – Приглашайте своих переговорщиков, я позову своих. Подписывать документы такой важности без прочтения? Кто я, по-вашему?

Дмитрия мои слова удивляют. Настолько, что он позволяет себе прищурено глядеть на то, как я отодвигаю от себя кипу бумаг.

– Тебя ведь должны были пригласить в штаб, – вдруг произносит он то, что ставит меня, и без того находящуюся на взводе, в тупик. – Твоя бабушка была полукровкой и числилась в штабе защитником. Твой отец, Амадеус, от своего места отказался в пользу стаи, но его сестра Рива, твоя тётя, воспользовалась своим правом и служила миротворцем до тех пор, пока не вышла замуж за ведьмака и не покинула человеческий мир. – Дмитрий наклоняется к столу. Чуть поворачивает рамку для фотографии. Я уже успела заметить, что там запечатлена его драгоценная семья. – Ты на вид, может, на год старше Славы. За тобой приходили? Хотя, даже если и да, ты этого наверняка не помнишь… Процесс активизации начинается с шестнадцати лет. Давно ты в Дуброве?

– Не очень.

– В таком случае, тебя должны были оповестить через ответственных в Ликаонии или вашей стае лиц, например, советника, и…

– Сейчас мне восемнадцать, – перебиваю я. Плевать на рамки приличия, Дмитрий первым зашёл туда, где не место его длинному носу. – А когда только шестнадцать исполнилось, папа умер. Не стало больше ни ответственных лиц, никого. Возможно, кто-то и пытался с нами связаться, но все сообщения уходили, знаете, в никуда.

– Я тебя понял, – говорит Дмитрий после секундной паузы. – Извини, если коснулся больной темы. Просто стало интересно… Ты была бы отличным стражем, как мне кажется.

– Сейчас в моих планах только одно – стать отличной альфой для своей стаи.

– Это похвально.

Дмитрий встаёт, отодвигая кресло назад. Достаёт из кармана мятого пиджака какое-то устройство. Я напрягаюсь, но когда Дмитрий подносит его к лицу, понимаю, что это не оружие, и перестаю так крепко впиваться пальцами в подлокотники стула.

– Слушаю, – голос из динамика доносится чистый, женский.

– Лена, бери Полину, приходите ко мне где-то через час. Нужно будет пройтись по договору сотрудничества и, в случае чего, составить протокол разногласия.

– Хорошо, – ответ поступает таким же коротким, каким было приветствие.

Мне нужно этому поучиться: подчинять других так, чтобы не возникало ни вопросов, ни сомнений в моей компетенции. А то все это косые взгляды, особенно со стороны Магдалены и её приспешников – тех самых, из-за которых война и случилась… Они вынуждены меня слушаться. Зов крови требует от них этого. Но я хочу, чтобы выполнение моих поручений стало их собственным желанием .

Иначе что помешает им поступить со мной так же, как они поступили с моим отцом?

– Значит, встретимся через час, – говорю я.

Тоже встаю с места. Направляюсь к выходу из кабинета.

– Я был на похоронах Амадеуса, но принести соболезнования тебе лично мне так ни разу и не представилось возможным. Поэтому, с твоего позволения, скажу сейчас: мне искренне жаль, что твой отец ушёл так рано. Он был мне хорошим товарищем, и я всегда желал ему только добра. То, что произошло с ним – лишь ещё одна веская причина, согласно которой соглашение нам жизненно необходимо.

– Спасибо за соболезнования.

Больше я ничего не говорю. Покидаю кабинет со странным осадком в душе и желанием взять Тая и с ним пойти за Магдаленой.

Сделать её моим советником была идея Боунса. Он посчитал, что это поможет сблизить нас и продемонстрировать, что мы, в общем-то, за одни цели боремся, пусть и различными методами.

Но сначала нужно отыскать брата. Знаю, что он уже не маленький, но всё никак не могу отделаться от разъедающего и доходящего до абсурда чувства ответственности.

Однажды я оставила его, и после этого он оказался в тюрьме.

Больше такого не повторится.

Утром Тай что-то говорил Боунсу о медиках, и я цепляю первого же проходящего мимо стража, чтобы выведать у него, где я могу найти их врачей. Высокий парень в синем костюме говорит о корпусе миротворцев двумя этажами ниже.

Туда я и направляюсь.

– Я не уверен, что справлюсь с ножом, – слышу знакомый писклявый голос уже когда прохожу мимо столовой и до нужной двери остаётся не больше пары шагов.

– Это не нож, во-первых, а скальпель, а во-вторых, даже опытным хирургам не просто…

– Я крови боюсь, – второй голос перебивается знакомым.

– Ты же оборотень!

– Что за стереотип? Ты хоть раз видел, чтобы я мясо сырое ел или задницу себе грыз? – Молчание. – Ну вот! Так что не надо мне тут!

– Прости, – второй голос едва сдерживает смех. – Я не думал, что это так сильно тебя заденет.

– Не думал он… ну, я не удивлён, ты ведь не хранитель.

– Эй!

– Что, тоже обидно?

Захожу без стука. Вижу Тая, нескольких стражей в красно-жёлтом, занимающихся своими делами, и одного из приближённых к Дмитрию детей, чьё лицо за всё время мне уже успело приестся. Кажется, его зовут Даня.

– Что ты тут делаешь? – спрашивает Тай, сразу ощетиниваясь.

– За тобой пришла.

– Ты помнишь, что я до сих пор с тобой не разговариваю? – Раньше, чем я вступаю в спор, он добавляет: – Сейчас – не считается.

– Тай, у меня нет времени играть в твои игры.

– Тогда уходи. Где выход – знаешь.

Прикладываю кулак к губам, чтобы скрыть короткий рык. Тай ведёт себя со мной как пятилетка с того самого момента, как вместо него в сражение с Антоном вступила я. Для него это был как удар ножом со спины: предательство в чистом виде.

Не понимает, глупый, что я спасла его! И от ответственности перед почти что сотней оборотней, привыкших за последнее время к самоуправству, и перед кровью мученика, запах которой мне до сих пор так и не удалось стереть с кожи.

Я убивала и раньше, но Антон, пожертвовавший собой ради безопасности близких, это не воры, обманщики и преступники, калечить которых я привыкла.

Когда он умер, умерла и часть меня. Что-то невинное, что-то чистое. Может, та крошечная часть, которая была во мне от человека.

Потеря, которую невозможно будет восполнить.

– У меня нет времени на пререкания, – прозрачно сообщаю я. Подхожу к Таю, хватаю его за шкирку, приподнимаю, встряхиваю. И толкаю в сторону двери. – Вперёд.

– Хватит руками размахивать! – возмущается Тай. Гордо поправляет воротник. – Я сам пойду, и то только потому, что это моё желание.

– Ну да, конечно.

Тай прощается с Даней и с остальными миротворцами. Каждого называет по имени, но мне не верится, что он и правда лично знаком со всеми: вполне возможно, что всё придумывает на ходу, мне назло. Думает, что это может меня задеть – то, что со всеми вокруг он уживается и находит общий язык абсолютно без какого-либо труда, в отличие от меня.

– Прекрати играть на публику, – прошу я уже на улице.

Снова идёт снег. Нам, оборотням, нет необходимости укутываться как людям, чтобы согреться, поэтому на мне из верхней одежды лишь лёгкая курточка. Однако я застёгиваю её до самого горла. Мало ли что: ветер сегодня сильный, а подхватить местную заразу не хочется.

– Это не игры, – Тай пинает снег под ногами. – Я первый подумал о том, чтобы стать альфой! Так нечестно!

– Вот как раз из-за того, что ты об этом подумал, стать альфой пришлось мне.

– Я тебя об этом не просил!

Я тебя тоже , хочется сказать мне. Не просила ведь, чтобы он внезапно стал таким инициативным.

– Ты знаешь, где Магдалена? – спрашиваю вместо этого.

– Конечно. А ты знаешь, что в обязанности альфы входит контроль всех членов стаи и то, где они находятся?

– Заткнись.

Тай движется по тротуару вдоль штаба, затем дальше по кварталу, проходя жилые дома и торговые точки. Я иду рядом, но держу дистанцию.

– Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, где Магдалена, но при этом грубишь мне? – после небольшой паузы говорит Тай. Разворачивается, идёт спиной. Недовольство на лице выражает сведёнными к переносице бровями. – Где логика?

Я резко торможу и говорю:

– Ты меньше меня хочешь, чтобы я сейчас развернулась и ушла.

Ведь так и есть. Ему уж больно хочется всегда быть в центре событий.

– Ладно, ладно, – Тай сдаётся. Вздыхает, пораженчески хлопает себя по бокам. – Не уходи. Я скажу, где, только сначала… – Тай указывает себе за спину. – Зайдём? Я проголодался.

Мы, оказывается, стоим напротив кафе. Фасад отдалённо знаком, но я не помню, чтобы посещала это заведение.

– У тебя есть пять минут, – успеваю предупредить я, прежде чем Тай исчезает за стеклянными дверьми.

А потом плетусь за ним.

В нос сразу ударяет запах кофе. Ужасная вонь раздражает нос, заставляет меня несколько раз чихнуть. Тай запаха будто не замечает, хотя у него такое же острое обоняние. Даже наоборот, вдыхает шумно и полной грудью.

Пока он идёт к кассе, чтобы сделать заказ, я занимаю самый дальний столик. Осматриваюсь. В кафе посетителей совсем нет. Единственным является старичок, сидящий в другом конце зала. Стол перед ним уставлен стаканчиками, сам он потихоньку потягивает свой напиток из ближайшего и одновременно читает какую-то книгу. В какой-то момент старичок чувствует мой взгляд и поднимает свой, но я успеваю среагировать раньше и теперь смотрю на Тая, возвращающегося ко мне с двумя большими чёрными кружками.

– У меня какао, – сообщает он. – А у тебя чай с молоком. – Одну из кружек Тай ставит напротив меня. – Я помню. Я хороший брат.

– Я никогда и не говорила, что ты плохой, – отвечаю я. Обхватываю кружку с дымящимся напитком обеими ладонями. Подношу ко рту, делаю глоток. – Просто иногда ты заставляешь меня хотеть убить тебя. Или себя, чтобы уж наверняка.

– Ваши пончики!

В центр стола перед нами мужская рука с кольцом на большом пальце ставит тарелку с тремя пончиками в цветной глазури. Взглядом я скольжу по руке, забираясь выше к локтю, к бейджу, прицепленному к нагрудному карману и демонстрирующему всем имя своего носителя.

В конце я смотрю в знакомое лицо.

– Привет! – улыбается.

Я ещё раз читаю имя на бейдже.

– Роман, – киваю.

– После всего произошедшего можешь называть меня Рэмом, – поворачивается на Тая. – Вы оба.

– После всего произошедшего? – уточняю я.

– Ну да, – Рэм чуть наклоняется вперёд. – Война, эти существа в капюшонах… и всего такого. Тем более, я теперь тоже в штабе. – Рэм вытягивает вперёд руку. Короткий рукав его рабочей формы помогает увидеть печать на внутренней стороне запястья. – Доброволец. А ещё я тебя по голове сковородой ударил…

– Ты хвастаешься сейчас?

– Просто вспомнил! Кстати, извини.

Я касаюсь затылка.

– Это было больно.

– И снова – извини, – Рэм виновато улыбается. – Следующая тарелка пончиков за счёт заведения!

Рэм уходит. Пока я слежу за его исчезающей в кухне фигурой, Тай умудряется запихнуть в рот два пончика из трёх.

– Что? – спрашивает он, прожевав, когда я смотрю на него с укором. – Я же говорил, что голодный!

– Можешь есть и мой, – я киваю на оставшуюся булочку.

– Твой? Здесь твоего нет, я тебе не заказывал.

Так и третий пончик уходит в тот же желудок.

– Магдалена, скорее всего, за городом, – пончики Тай запивает какао, опустошая свой стакан залпом. – Она и ещё несколько её соратников тестируют какое-то оружие, которое они последние несколько дней подпольно разрабатывали. Магдалена не хочет лишних свидетелей, поэтому они сбегают с территории жилых домов в лесополосу.

– Оружие? – переспрашиваю я. Может, неправильно расслышала. – Какое ещё оружие?

– Не знаю. Олик сказал только, что видел, как они из общежития с мешками уходили, а ещё накануне в комнате, которую дали Луке, нашёл какие-то схемы и наброски.

Кусаю губы. Дурацкая привычка, особенно если учесть клыки, которые иногда показываются на свет непроизвольно и царапают подбородок.

– Не нервничай, – Тай легко касается моего плеча.

Я вздрагиваю всем телом. В одно мгновение меня ослепляет гнев, и я ударяю кулаком по столу. Раздаётся хруст дерева. Разжимаю кулак и отодвигаю руку в сторону, чтобы оценить причинённый ущерб.

Трещина такая, что надави я чуть сильнее, и у меня на коленях оказался бы кусок столешницы

– Тебе придётся заплатить за это! – доносится голос Рэма из-за кофемашины.

– Запиши на мой счёт! – отвечает Тай.

– Парень, у тебя нет никакого счёта!

Я резко поднимаюсь со стула. Задеваю стол, и тот начинает ходить ходуном. Стул и вовсе падает назад.

– Лиза? – окликает Тай.

Кости шевелятся, словно тараканы. Каждая мышца пронзена десятком толстых крючкообразных игл. Кожа горит огнём.

Я выскакиваю на улицу, на ходу стаскивая с себя куртку и ботинки – второй такой хорошей одежды мне будет не достать.

До обращения осталось совсем немного. Мне бы только с оживлённой улицы успеть сбежать…

– Лиза! Стой!

Задерживаюсь, хотя не стоило бы. Оборачиваюсь. Следом вышли оба: Рэм глядит на меня с испугом, Тай – с беспокойством.

– Насчёт стола я пошутил! – восклицает Рэм. – Менеджер всё равно в очередной попойке и даже не вспомнит, что стол был целым, если я скажу ему, что трещине уже года два!

– Это не из-за стола, – говорит Тай. – А из-за тех, кто в неё не верит.

Рэм одаривает его вопросительным взглядом и даже открывает рот, явно чтобы поинтересоваться, о чём это он, вот только почему-то в итоге ни звука так и не произносит.

Поэтому говорю я:

– Нужно найти Магдалену, – отворачиваюсь. Гляжу куда-то меж домов. – Она всё испортит. Этот мир, договор… всё будет без толку.

– Тебе придётся обыскать всю лесополосу, – подаёт голос Тай. – Там сотня километров вокруг города, наверное. Плюс, минус.

– Ерунда.

– Я пойду с тобой.

– Ребят, – встревает Рэм, про которого я, если бы не его удары его сердца и постукивание зубами от холода, забыла бы. – Я не знаю, что у вас за дела, но пойду с вами. Втроём будет быстрее.

Я смеюсь.

– Ты же человек. Что ты можешь?

– Ничего особенного, – соглашается Рэм. – Но у меня есть машина… и бейсбольная бита, если надо. Только нужно будет домой ко мне заскочить за ключами. И чтобы я переоделся, а то если с формой случится что-нибудь, меня точно уволят. Я и так уже давно у начальства “на карандаше”.

Я снова гляжу на этих двоих, топчущихся за моей спиной. Мы с Таем переглядываемся. Он коротко кивает в знак согласия, а я внезапно с удивлением замечаю, что мой пульс замедлился, и это так неожиданно, что даже забываю вступить с Таем в немой спор.

Процесс обращения дал заднюю. Образцовый самоконтроль!

Папа бы мной гордился.

***

Рэм в квартире живёт не один. Я понимаю это сразу, стоит только перешагнуть порог. Два разных запаха доминируют среди прочих. Оба мужские, взрослые. Одновременно очень похожие и совершенно различные. Острый и пряный. Перец и гвоздика.

– С отцом живёшь? – предполагаю я.

– Ага.

Рэм снимает обувь, ставит её строго на коврик перед дверью. Нас просит сделать тоже самое.

– А мама? – интересуется Тай, пока справляется со шнурками на кроссовках.

– Они в разводе с самого моего рождения. Сразу разъехались. Я маму только по фотографиям знаю. – Рэм вешает куртку на крючок и снова предстаёт перед нами в рабочей рубашке. К запахам здешним добавляется кофейная вонь. – Вы, может, чаю хотите?

– Некогда, – отрезаю я.

– Понял. Тогда могу предложить поиграть в приставку, пока я собираюсь.

– О! – Тай радостно подпрыгивает на месте. – Это по мне!

Рэм расплывается в удовлетворённой улыбке – хоть кто-то ответил согласием на его доброжелательность.

Приставка располагается в большой комнате с угловым диваном, тонким телевизором, украшенной блестящими шарами искусственной ёлкой и шкафом с зеркальными дверцами. Краем глаза я вылавливаю в последних своё отражение и поправляю волосы, заметив, что на затылке они спутались и торчат во все стороны. Пока Рэм с Таем разбираются с техникой, я, чтобы лишний раз не раздражаться на трату драгоценных минут, выхожу в соседнюю комнату, даже не думая о том, чтобы просить на это разрешение.

Второе помещение оказывается вдвое меньше, но гораздо уютнее. Здесь целый подоконник с цветами в одинаковых коричневых горшках, на стенах висят картины, фотографии и рисунки подводного мира, а на столе под лампой стоит аквариум с живыми рыбами.

Много синего цвета. Не знаю, что за странная одержимость, но он везде: в покрывале на кровати, в обложках сложенных стопкой тетрадях на полке, в висящем на спинке стула свитере, в забытой на прикроватной тумбочке кружке, содержимым которой оказывается апельсиновый сок.

Чтобы убрать яркий запах цитрусов, я накрываю кружку одной из тетрадок. Тогда вдруг на первый план выходит другой. Знакомый. Привычный.

Шерсть.

– У тебя собака была? – спрашиваю я, повышая голос, чтобы в другой комнате меня услышали.

– Да! – тут же отвечают – Как ты узнала?

– Запах…

– Она лет шесть назад померла от старости… – Рэм появляется в дверном проёме. – Какой запах?

А я уже лезу на шкаф, вставая сначала на стул, потом на письменный стол. Оказываясь лицом на уровне с крышкой шкафа, отодвигаю в сторону пыльные коробки из-под утюга и чайника, старые книги и прочий мусор, который люди почему-то не могут выкинуть, хотя, закидывая на самый верх, больше никогда не достают.

– Вот этот.

Со шкафа стаскиваю коробку из-под обуви. Именно она страшно воняет псиной. Протягиваю Рэму. Он принимает её, но смотрит с сомнением.

– Открой, – говорю.

Слушается. Внутрь коробки мы заглядываем вместе. Резиновые мячики, игрушка из каната, тонкий чёрный ошейник и маленькое одеяльце и целлофановый пакет с чем-то внутри.

Гляжу на Рэма. Он тепло улыбается.

– Мы нашли Крекера на улице, когда шли с папой из поликлиники. Он явно был чей-то, потому что на его шее болтался огрызок порванного поводка. Мы решили взять его домой, пока хозяин не найдётся, но даже спустя полгода никто не откликнулся на объявления, и я уговорил папу его оставить.

– Что за дурацкое имя для пса? – фыркаю я. – Крекер.

Рэм пожимает плечами.

– Оно значилось на медальоне у него на шее. Мы не стали переименовывать.

Рэм с коробкой усаживается на край дивана. Открывает её. Я жду увидеть что-то вроде ностальгической меланхолии, но вместо этого он вдруг становится мрачнее тучи.

– А это ещё что такое? – спрашивает в пустоту. Вытаскивает на свет огрызок то ли ткани, то ли бумаги. – Бирка из роддома, но на ней написано не мальчик, а девочка.

Шаг в сторону, несколько – назад, и я окончательно исчезну из поля его зрения за поворотом, ведущим в коридор. Главное, не делать ничего ненужного и не прислушиваться…

Чёрт. Зачем я об этом подумала? Теперь уже никак не перестать концентрировать слух на бешеном стуке его сердца.

Парню совсем немного осталось до приступа. Совсем чуть-чуть.

– И фотографии, – продолжает Рэм, словно я подаю хоть какой-то сигнал заинтересованности в диалоге. – Смотри!

Разворачивает ко мне яркой стороной маленький квадрат. Даже на расстоянии хорошо вижу двух детей на руках у мужчины. Новорождённые, наверное. Ну, или пару недель от роду.

– Это я, – говорит Рэм, указывая на свёрток в голубом одеяле. – А это…

Переводит палец на свёрток в розовом. Молчит. От меня ждёт догадок? Не знаю, что говорить, поэтому качаю головой.

– Это девочка, – сообщает Рэм шёпотом. – Вот эта.

Снова берёт бирку. Теперь она в одной руке, а в другой – фото.

– У меня там всё зависло, – сообщает Тай за моей спиной. – Игра не запускается дальше меню!

Протискивается в комнату, пихая меня в бок, так как я загородила собой дверной проём. Глядит на Рэма долго, затем на меня.

– Что за картина маслом? – спрашивает. – И почему нестерпимо воняет псиной?

– У него собака была лет шесть назад, – говорю я. От шокированного Рэма сейчас всё равно никакой пользы. – И, похоже, сестра, о которой он знать не знал.

– Ого! – удивление Тая нельзя назвать наигранным. – Это как?

Подходит к Рэму, садится рядом. Из нас двоих мой младший брат всегда был более открыт к окружающим, поэтому ему хватает раскованности – (и не хватает ума, чтобы этого не делать) – взять коробку, переложить её себе на колени и начать в ней по-хозяйски копошиться.

– Чувак, тебе бы с предками поговорить, – Тай вытряхивает содержимое чёрного целлофанового пакета в коробку. Фотографии мешаются с собачьим игрушками. – Это, типа, не круто!

– У меня только папа, – заторможено, как под гипнозом, произносит Рэм.

Я вижу, как дрожат держащие бирку и фотографию пальцы. Лицо побелело, даже губы. Парень здоров как бык, но сейчас выглядит так, словно может рухнуть даже от лёгкого дуновения ветерка.

– Это прям как в том фильме! – Восторг в голосе Тая – это не неуважение, а искреннее непонимание того, что в некоторых ситуациях нужно быть более тактичным.

Я тоже этого не понимаю. Такт не заложен в наших генах, но некоторые оборотни приобретают его, когда начинают больше общаться с людьми или сталкиваются с чем-то вроде ответственности, например, становясь альфой.

– Помнишь, Боунс нам показывал? – спрашивает брат у меня, поднимая глаза. Я киваю. – А что, если твоя сестра сейчас какой-нибудь суперзлодей, и тебе теперь придётся вступить с ней в финальную схватку!

– Ерунда, – сразу говорю я. Рот бы ему закрыть, пока чего лишнего ещё не ляпнул и не довёл парня до обморока. – Это и каждое твоё следующее предложение, я уверена. Пошли.

Тай со вздохом отдаёт коробку Рэму. Встаёт с кровати. Я пропускаю его первым покинуть комнату и двинуться на выход из квартиры.

– Стойте! Не уходите.

Скрипит кровать, когда Рэм поднимается с неё в одно резкое движение. Нагоняет нас в коридоре обувающимися. Всё ещё держит в руках коробку, и теперь он весь насквозь пропах шерстью и кофе. Меня начинает подташнивать.

– Тебе нужно побыть одному, – говорю я. – А мы и без тебя справимся.

– Нет! – категоричен. Чуть ли не кричит. – Я не… Только не говорите никому, ладно? Я хочу сам во всём разобраться.

– Да кому мы скажем? – прыскаю я и одновременно с этим слышу Таевское:

– Я – могила! Но что, если нам удастся случайно узнать, кто твоя сестра?

Рэма случайное откровение Тая заинтересовывает.

– Каким образом? – интересуется он.

– Это не сработает, – сразу заверяю я. – Потому что это поиск как розыск пропавших без вести, а не как тех, кого ты в жизни не видел.

Надежда в глазах Рэма угасает.

– Расценивай это как хорошую новость, преподнесённую крайне неожиданным способом, – произносит Тай. Подходит к Рэму и хлопает его пятернёй по груди. – Главное, чтобы она не оказалась жадной до власти эгоисткой и не лишила бы тебя твоего звёздного часа в качестве альфы.

– Сейчас получишь, – угрожающе отрезаю я.

– И всё же можете подождать меня на улице? – спрашивает Рэм чуть дрожащим голосом. – Папа всё равно сегодня на сутках, и я… во-первых, не хочу встречать Новый год один, а во-вторых мне надо отвлечься чем-нибудь до его прихода и нашего с ним разговора.

Я сдаюсь. Не знаю, что сыграло большую роль: умоляющий взгляд Рэма, Тай, который раньше меня сказал “Без проблем!” или тот факт, что спокойные будни парня из кофейни своей находкой разрушила именно я, но в итоге мы всё-таки ждём Рэма у подъезда, а затем садимся в его машину, которой оказывается еле “живая” старенькая иномарка, и едем за жилую черту города туда, где, как Таю сказал Олик, и скрывается Магдалена со своими приспешниками.

Выезжая на шоссе, начинающееся из центральной дороги города и тянущееся вдоль всей лесополосы, мы делимся: Рэм остаётся в машине, чтобы ездить по шоссе и осматривать местность поверхностно, а мы с Таем бежим вглубь лесных насаждений. В итоге, к счастью для неё самой, Магдалену первой находит Тай.

Они и правда тестировали какое-то оружие, правда, когда к месту их временного сбора прихожу я, все вещи уже собраны по мешкам. Единственное, что выдаёт их – витающий в воздухе запах пороха.

– Что вы здесь делаете? – строго спрашиваю я.

Нужно быть увереннее. Нужно спрашивать так, словно у них есть только два варианта: ответить мне честно или умереть.

Молчание. Спровоцированное страхом или неуважением – сказать сложно. С одной стороны виноватые взгляды троих оборотней, а с другой – непроницаемое лицо Магдалены и её скрещенные на груди руки.

– Я не хочу, чтобы наши отношения продолжали быть такими, – продолжаю я. – Как мы можем рассчитывать на перемирие с людьми, если его нет даже внутри нашей стаи?

– Нам не нужно перемирие, – заявляет Магдалена. – Нам нужна…

– Месть? – усмешка сама появляется на губах. Лицо Магдалены вытягивается. – Месть за моего отца? За то, что вам пришлось убить его, когда он предпочёл человека членам своей стаи ?

Я буквально цитирую то, что прокручивала в голове последние несколько лет. Слова, сказанные самой Магдаленой в день, когда она и ещё несколько взбунтовавшихся напали на папу.

– Тебе известны законы, по которым мы живём, – сообщает Магдалена. – Убийство, которым карается предательство, считается вынужденной мерой и не является преступлением.

Я внимательно рассматриваю Магдалену и троих её ближайших соратников, выглядящих не такими уверенными в своей правоте, как их негласный лидер. Вспоминаю отца, плачущего над его телом Тая и момент, когда брат ушёл с Боунсом, а я осталась, сделав, как мне тогда казалось, тот самый вынужденный правильный выбор.

Потому что таким был закон, веками складывающий костяк нашей стаи. Закон, который мой папа так старательно пытался обходить всеми возможными способами, потому что понимал, насколько он абсурден.

Мне не нужна Магдалена. Не нужно одобрение стаи и её преданность моим идеям.

Я перевожу взгляд на Тая. Вот, кто важен. Семья.

Таким был и папа. Не зря он выбирал Ольгу до последней секунды своей жизни и напоминал нам с братом, что мы друг для друга – это единственное, за что стоит бороться.

– Знаешь, что? – я выдыхаю. То, что я планирую сказать, приносит невероятное облегчение. – Мне всё равно. Ты больше не в стае и можешь делать всё, что хочешь, потому что с этой секунды твои поступки – не моя ответственность.

– Ты не можешь меня выгнать…

– Тебе известны законы, по которым мы живём, – повторяю я её слова тем же холодным тоном, каким они были сказаны мне. – И они как раз говорят обратное.

– Лиз, ты уверена? – тихо спрашивает Тай. – Кто тогда будет твоим советником?

– Ты, – спокойно сообщаю я. – Ты, Тайсон, будешь моим советником. – Перевожу взгляд на трёх помрачневших союзников Магдалены. – Вы можете остаться в стае, а можете уходить вместе со своим лидером. Решать вам, но только здесь и сейчас.

Оборотни переглядываются. Беловолосый Лука, Тоня с длинным уродливым шрамом, опоясывающим её лоб и выстриженный висок и красотка Руби, любящая корсеты и сапоги на высоком каблуке.

Я знаю, чью сторону они выберут. С Магдаленой их ждёт разбойная жизнь и перебивание с голодных дней на дни, проведённые в отсыревших сараях. Со мной их ждёт относительное благополучие.

– Мы остаёмся, – объявляет Руби после того, как все трое многозначительно переглядываются. – Прости, Магда.

Руби берёт за руку Тоню, и они первыми идут ко мне. Лука чуть отстаёт, успевая бросить последний взгляд на свою бывшую подругу.

– Стой, – я выставляю руку вперёд, притормаживая Луку. Его голубые глаза на секунду расширяются в страхе перед изгнанием, но я тут же добавляю: – Возьми мешки с оружием. Нам проблемы не нужны.

Магдалена отдаёт мешки без сопротивления, но провожает их таким взглядом, словно пытается испепелить, чтобы они в итоге никому не достались.

– Я не буду сдавать тебя стражам, – сообщаю я Магдалене. – Но если ты ещё раз попадёшься мне на глаза, я тебя убью.

– Девочка, – Магдалена смеётся надо мной. – Когда ты поймёшь, насколько абсурдна и бесполезна эта идея “всеединства”, ты сама приползёшь просить меня о помощи. И вот тогда посмотрим, кто перед кем будет стоять на коленях и с опущенной головой.

За Магдаленой оказывается последнее слово. Она не даёт мне ответить, обращается в большого серо-чёрного волка и исчезает за деревьями, оставляя после себя лишь куски разорванной одежды.

– Думаешь, так будет лучше? – спрашивает Тай.

Стоит рядом. Я кладу ладонь ему на плечо и слегка сжимаю.

– Никогда раньше не была более чем уверена, – отвечаю я.

***

С собой к Дмитрию я беру не только Тая, но и Руби. Мне хочется посмотреть, как она будет вести себя с тем, против кого её так долго настраивала Магдалена.

Эксперимент становится интересным. Первое время Руби разговаривает только со мной и Таем, несмотря на присутствие в кабинете и его хозяина, и ещё двух стражей, и даже когда Дмитрий обращается к ней напрямую, называя по имени, она лишь молча выслушивает его вопрос, а затем даёт ответ мне, словно спрашивала именно я.

Дмитрий замечает это, но никак не выдаёт своё возможное раздражение. Напротив, директор штаба как никогда спокоен.

– Этот вариант – окончательный, – сообщает Дмитрий.

После короткого отсутствия он возвращается в кабинет с новыми экземплярами договора. Его текст в течение последних двух часов прямо здесь на компьютере набивала рыжая девчонка по имени Лена.

– Учтены все пожелания и замечания вашей стороны, а также все важные для нас пункты.

Когда копия договора оказывается перед нами, её в руки сразу берёт Руби. Перелистывает, открывая на конкретных пунктах. Изучает с выражением лица сведущего в этом деле специалиста.

– Мой брат был советником твоего отца, – говорит она шёпотом, замечая мой немой вопрос в глазах. – Он многому меня научил.

– Вы сможете жить в нашем мире на общепринятых условиях, – продолжает декларировать Дмитрий. – Вам будет выделен отдельный жилой квартал и рабочие места. Вы не будете ограничены ни в чём. То же самое мы попросим от вас в случае, если кто-то из людей окажется в Ликаонии.

– Напомни нашим будущим союзникам, Лиза, что наша стая там больше не проживает, – не отрываясь от прочтения, любезно просит Руби.

– Теперь, когда у вас снова есть полноправный альфа, вы можете вернуться.

– Не всё так просто, – вступаю я.

– В таком случае, мы готовы предоставить вам не только политическое убежище, но и боевую поддержку, – к переговорам подключается Лена.

– Это всё, конечно, хорошо, – протягивает Руби. Одну страницу договора она поднимает в воздух на уровень лица и будто смотрит сквозь бумагу. – Но где гарантии, что этот договор в принципе будет соблюдаться?

Замечаю, как Дмитрий дёргает бровью.

– Разве наше многолетнее сотрудничество с Амадеусом тому не подтверждение? – спрашивает он.

– С тех пор, как он умер – нет.

– Они правы, – к разговору присоединяется Лена. – Мы пытаемся не переписать старую историю, а создать новую. А потому гарантий нет, но не только с нашей стороны для вас, но и с вашей для нас. Всё на честном слове, пусть и заверенном печатями – и это риск для всех. Вы, извините меня за честность, однажды уже напали на нас без объявления войны. Что помешает вашим сделать это снова?

Мы с Руби переглядываемся. Она поджимает губы, но в итоге всё-таки кивает. Тай, сидящий по другую её руку, тоже выражает своё согласие.

– Значит, вы готовы довериться нам? – подытоживаю я.

Лена кивает. Как и Дмитрий. Как и ещё одна стражница, которая почему-то за всё время ни слова не проронила.

– Только в случае, если вы доверитесь нам в ответ, – заключает Дмитрий.

необходимость говорить что-либо ещё. Я открываю последнюю страницу договора и под внимательными взглядами всех присутствующих царапаю предоставленной чёрной ручкой по выделенной строке, точно после моего полного имени. Чернила в ручке магические: сразу превращаются в печать, стоит только им соприкоснуться с бумагой.

– Торжественный момент – и одно разочарование, – первым паузу после подписания договора нарушает Тай. – Ни цветов тебе, ни салютов!

Только сейчас, когда после слов брата атмосфера разряжается, я осознаю, как до этого все присутствующие были напряжены.

– Вечером будет салют, – подаёт голос тёмненькая в жёлтом.

Я не знаю её имени, но хорошо помню, часто вижу её с Артуром. К нему меня почему-то тянет, но это не тот уровень симпатии, где я готова рвать на части каждую, кто оказывается рядом. Однако лёгкое раздражение в компании этой тёмненькой, особенно когда она говорит, я всё же ощущаю.

– Вы приходите, кстати, – подключается Дмитрий. – И стаю зовите. Будет весело.

Идея сомнительная. Пока что я знаю как минимум пятерых из старой своры Магдалены, кто захочет перегрызть мне глотку после такого предложения. Но из уважения я приглашение принимаю и говорю:

– Спасибо. Мы придём.

А уже на улице по дороге в общежитие, где штаб временно разрешил нам проживать, Тай, в очередной раз неспособный вытерпеть долгое молчание, заявляет:

– Ты на папу становишься похожей.

В ответ я не уточняю, комплимент это или нет, потому что это именно тот случай, когда вывод не просто напрашивается сам собой – он очевиден.

Я – не Амадеус. Но я – дочь своего отца, и это что-то, да значит.

***

Ожидаемо, со мной и Таем из стаи на праздник к стражам идут немногие, и всё же желающих оказывается больше, чем, я думала, их будет: к пункту сбора – на крыльцо общежития, – спускается оборотней пятнадцать. Ещё трое нагоняют нас уже по дороге: итого двадцать, включая нас с братом.

– Я волнуюсь, – говорит Тай. Я вопросительно гляжу на него, и он тут же поясняет: – Хватит ли всем закусок? Нужно было взять что-нибудь с собой!

– Я повторю то же, что сказала в комнате, когда ты первый раз выдвинул эту идею – на месте стражей я бы засомневалась, хорошую ли еду мы принесли и не отравлена ли она. Тебе нужны ложные обвинения? Мне – нет.

– Ты такая параноичка! – Тай всплёскивает руками. – Или нет такого слова? – уточняет он, прищуриваясь. – Параноик женского рода? Ох …

Тай продолжает тараторить, но я сейчас настолько сосредоточена на своих мыслях, что лишь отмахиваюсь от брата, прося его подоставать кого-нибудь другого. Так он, в итоге, и поступает, растворяясь в толпе сородичей.

– Выглядишь спокойно, – заявляет Лука.

Он всё время шагал чуть впереди, а теперь сменяет Тая на месте рядом со мной.

– Зато чувствую себя противоположно, – честно признаюсь я.

Страшно волнуюсь. Меня ждёт проверка на вшивость. Подписать договор и вести себя как подобает политическому деятелю – это одно. Другое дело, показать себя в обстановке торжества и не вызвать при этом у окружающих чувство дискомфорта в твоём присутствии.

Даже папе это не удавалось совмещать в себе две ипостаси. “Свой в доску” для каждого, он забывал, что пряник работает, только когда используется вместе с кнутом.

Наверное, это его и сгубило.

– Хотел сказать тебе спасибо, – тише прежнего произносит Лука.

– За что?

– За то, что дала шанс выбрать: остаться или уйти. Это очень благородный поступок.

– Что ж, – протягиваю я. – Не за что.

Но Лука ещё несколько раз благодарит меня, пока мы идём вдоль центральной улицы, и каждый раз я отвечаю ему тем же:

“не за что”;

“не за что”;

“не за что”.

Это не милость. Не слабость. Я поступила так, потому что из них только Магдалена уже давно потеряла право на второй шанс. Теперь остаётся надеяться, что Руби, Тоня и Лука достаточно умны, чтобы воспользоваться своим по назначению. А если я ошибаюсь… что ж. Тогда, благодаря заключённому договору, я буду не единственная, кто придёт за ними.

В штабе нас встречают как званых гостей. Дмитрий лично берётся проводить стаю туда, где проходит основное пиршество. Я тоже являюсь частью этой процессии, правда, не долго: притормаживаю, чем сбиваю плетущихся за мной оборотней, когда замечаю идущего мимо нас, но в другом направлении, Артура.

Он улыбается мне, приветствует коротким кивком. Я улавливаю приятный запах кремового мыла и вяленой свинины, и пока Дмитрий заводит с кем-то разговор, я отстаю и спускаюсь вслед за Артуром, продолжая при этом держать достаточное расстояние между нами.

Он выходит на задний двор. Я немного жду, затем приоткрываю дверь и выглядываю наружу. Артур следует к крытому небольшому зданию овальной формы, чьи стены напоминают стекло, но при этом непрозрачны и более крепки на вид. Когда Артур проникает внутрь, я выхожу и, стараясь громко не хрустеть снегом под ногами, прокладываю себе тропинку по уже видимым следам чужих ботинок.

Овальное здание – не что иное, как огромный крытый сад. Через крошечное окошко я могу разглядеть разноцветные деревья, цветы и плоды чудаковатой формы. Некоторые из растений даже мне знакомы, но это сейчас интересует меня в последнюю очередь.

Внутри Артур не один. Напротив него эта тёмненькая девчонка с курчавыми волосами, вечно собранными в высокий хвост, которая была на наших переговорах и чьё имя мне никак не запомнить.

Одна рука Артура заведена за спину, а второй он активно жестикулирует, когда что-то говорит.

Полнейшая звукоизоляция. К счастью, окошко, перед которым я стою, открывается в обе стороны. Осторожно тяну за щеколду. Появляется крошечный зазор, но мне и этого вполне достаточно.

– Я очень старался, – слышу голос Артура. – Поэтому даже если тебе не понравится, сделай, пожалуйста, вид, что лучшего подарка в мире нет.

Девчонка смеётся. Кажется, Дмитрий называл её по имени, когда приглашал на переговоры, но память отказывается мне помогать. Артур выставляет между ними до этого спрятанную за спиной руку. В ней плоская коробка. Или нет? Кажется, книга. Секунду девчонка глядит на обложку, затем подпрыгивает на месте.

– Это же сборник стихотворений Ахматовой! Как… как ты узнал?

Облегчение на лице Артура я бы прочитала и без слов.

– Лена сказала, что книги с поэзией в вашей комнате – не её хозяйство. Я решил – значит, твоё.

Девчонка хватает книгу, прижимает её к груди. Артур прячет освободившиеся ладони в карманах джинсов, вот только зря и крайне опрометчиво, потому что уже спустя мгновение они нужны ему, чтобы обнять повисшую на его шее девчонку в ответ.

Я хочу сделать шаг назад, но спотыкаюсь о собственную ногу и валюсь на спину. Снег хрустит подо мной, холодит голую шею и поясницу, открывшуюся из-за задравшейся куртки. Не знаю, слышали ли меня эти двое, да и выяснять не хочется. Быстро поднимаюсь на ноги и пускаюсь бегом в сторону штаба.

Только оказавшись внутри, я успокаиваюсь. Даже если они слышали меня или успели увидеть, это ничего не значит. А подойдут и спросят – я что-нибудь придумаю.

На крайний случай всегда можно уйти в нападение и сказать, что им показалось.

Внезапно понимаю, что тяжело смотреть вокруг себя. Когда мы только пришли, свет в коридоре горел обычный – в лампах под потолком. А сейчас выключено всё, кроме ярких огней, развешанных по стенам, и именно они, разноцветные, мигающие, давят на глаза. Они слезятся, и я тру их, но этим вызываю лишь ещё больший дискомфорт.

Зато секундная потеря зрения усиливает слух, поэтому кого-то, кто спускается по ступенькам, я слышу уже на самой первой из них.

– Чего ты там крадёшься? – спрашиваю я.

Подтираю слёзы рукавом куртки. Пытаюсь не останавливать взгляд на самых ярких лампочках, смотрю только на лестничный пролёт. Скоро там появляется фигура.

– Я не крадусь, – отвечают. Узнаю Рэма. – Ты почему не со всеми? Твой брат в центре внимания. Рассказывает смешные истории, поедает рулетики с ветчиной в огромных количествах и, кажется, я даже видел, что он отпивал шампанское из чужого бокала.

– Я здесь по работе, а не ради развлечения.

– Одно другому не мешает.

– А сам-то почему ушёл?

Рэм качает головой. Делает ещё несколько шагов мне навстречу. Теперь я хорошо вижу его лицо, подсвеченное красными и жёлтыми огнями, и выражение его лица заставляет меня насторожиться.

Он… напуган?

– Я нашёл сестру, – говорит, постукивая ногтем по бокалу, который держит в руке. – Точнее, искать даже и не пришлось… Я поспросил у Славы узнать у директора, возможно ли вскрыть какие-нибудь записи или архивы, а она… ответила, что со всем сама разберётся. Привела меня к девушке по имени Виола и говорит, мол, знакомьтесь: брат – сестра, сестра – брат. Я, конечно, не поверил сначала, но потом в ход пошли семейные фотографии и женщина на них, которая очень похожа на ту, что я видел на кадрах с родительской свадьбы…

Рэм тараторит запоем. Я слушаю молча, безучастно.

Люди странные. Он только что узнал, что у него есть сестра, а выглядит так, будто перед ним разворачивается настоящая трагедия.

– Она тоже не знала о моём существовании. Мы позвонили родителям, но отец не смог отпроситься с работы, и тогда Виола сказала маме приезжать в больницу, где он работает. Очная ставка, так сказать.

– И?

– Они рассказали нам правду. О том, что так официально развод и не оформили и что были вынуждены разделить нас, а иначе разбирательства, суд, и чёрт знает, чем бы всё кончилось. Ничего не говори, – добавляет Рэм после секундной паузы. – Сам до конца ничего не понимаю.

– Родители не стали бы специально причинять вам вред, – говорю я. – Да и никто не узнает уже, как было бы, поступи они иначе. Может и правда самого плохого удалось избежать.

Рэм согласно кивает. Молчит. Ждёт от меня ещё чего-то?

– У тебя теперь сестра есть, – подытоживаю я. – Думаю, это определённо радостная новость. Если девчонка, конечно, нормальная.

– Да, – протягивает Рэм. Улыбается. В его глазах играют зелёные и синие огни. – Вроде хорошая.

Улыбку Рэм скрывает за тем, что делает глоток из своего бокала. Морщится. Причмокивает губами.

– Пузырьки – мерзость, – заявляет он.

А затем снова прикладывается к стеклянному краю.

Люди странные. Они легко мирятся с плохим, но до последнего не верят в хорошее. Они ненавидят себя, но когда кто-то со стороны начинает причинять им дискомфорт, они вступают в борьбу. Они становятся палачами, но ещё они соглашаются быть мучениками, если это станет чьим-то спасением. Они не стыдятся просить помощи в невозможном деле, но потом оказываются готовыми платить за оказанную услугу до конца своих дней.

Люди странные, но не больше, чем оборотни. Я тоже спасала и убивала, ненавидела и любила, дорожила и уходила, не оставляя после себя ничего, кроме чувства сожаления.

“Мы не такие уж и разные” , говорит голос папы в моей голове, “ Когда-нибудь вы с Таем сами дойдёте до этого, и тогда каждое моё слово и каждое моё решение как альфы больше не будет вызывать у вас вопросов” .

Люди странные. Но есть в них и то, что помогает мне чуть меньше скучать по старому дому и всё чаще думать о том, что самое время начать строить новый.

Теперь я всё понимаю, пап. Теперь я всё понимаю.

Тихая гавань. Глава 4. Влас

Время неизвестно.

Я пытаюсь хоть немного поспать, но, закрывая глаза, только даю возможность кошмарам проникнуть в своё сознание.

Эти картинки – не игра воображения. Воспоминания. Самые ужасные. Их столько, что кажется, будто в моей жизни вообще никогда не было ничего хорошего.

Одно за одним, одно за одним… Смерти, смерти, смерти. Гибнут родители, гибнут друзья, приятели, товарищи, хорошие и плохие, близкие и незнакомцы.

Я помню каждую трагедию в деталях, даже если не видел её лично.

Родители попадают под завалы во время вызванного взбунтовавшимся ведьмаком землетрясения; я чувствую песок на своей коже. Бабушка зарезана во сне проникшим в её дом грабителем; я чувствую режущую боль в области живота. Родион и Аполлинария Булгаковы, принявшие меня в семью после того, как моя собственная от меня отказалась, сгорают заживо в сорок третьем в доме, атакованном фашистами. Их старшая дочь Софья тонет в озере; мои лёгкие сводит судорогой, и я не могу вдохнуть. Их младшая дочь Анастасия умирает от рака; мои губы слипаются от крови, которая подступает от желудка к самому горлу.

Все, кем я дорожил, рано или поздно умирали. Всё, что мне оставалось – это любить их, пока было время, а по его истечению заставлять себя не кричать слишком громко, не разбивать колени слишком сильно, падая на землю, и обязательно собираться по частям, в насколько бы мелкое крошево я не превращался.

Я был обречён на то, чтобы тонуть в горе всю бесконечность своих дней. Единственным решением было бы не привязываться ни к кому, но с самого начала, с того самого момента, как чужая семья приняла меня к себе, я уже знал, что ничего из этого невыйдет.

Знал и отдавал себе отчёт о возможных последствиях.

Отдавал, но не был готов к тому, что будет так больно.

Я всегда блокировал эти воспоминания, чтобы иметь возможность отдыхать наедине с собой, но в городе бездушников я потерял слишком много сил и сейчас могу лишь лежать, парализованный собственным разумом, и смотреть самый страшный фильм в истории картин, основанных на реальных событиях.

А после того, как королева Зимнего двора огласила свою цену за нашу свободу из созданной ею ловушки, к бесконечным смертям добавилось ещё одно событие, поставившее очередную насечку на внутренней стороне моего черепа.

“Ты больше не там”, напоминаю себе, “Ты свободен”.

Но легче всё равно не становится. Отвращение не отступает, даже несмотря на то, что после нашего освобождения я создал односторонний портал в Огненные земли – свой косвенно, но когда-то дом. Именно здесь жила моя бабушка, от которой нам с мамой достались силы мрачной гончей, и до сих пор у меня не выходит решить, между чем я хотел бы поставить знак равенства: гены – дар или гены – проклятье?

Открываю глаза. Больше не могу. Уж лучше истязать себя бессонницей, чем с каждой попыткой уснуть усаживаться в зрительный зал перед экраном, где кроме боли и смерти ничего не показывают. Приподнимаюсь на локтях, гляжу на своих вынужденных спутников, сбившихся в кучку возле костра. Сидят молча: Север переворачивает палкой угли, чтобы те не потухли раньше времени, а Гло спит в объятьях покачивающейся взад-вперёд Филиры.

Мы только что выбрались из смертельного плена. Город бездушников убивает медленно. Сначала тебе кажется, что меняешься не ты, а всё вокруг: ночи становятся длиннее, воздух – тяжелее, земля под ногами с каждым шагом проваливается всё глубже. Потом ты перестаёшь спать и есть, начинаешь плохо видеть и слышать. Затем пропадают необходимости в удовлетворении любых физиологических и социальных потребностей, и в конце концов ты … остаёшься. Ты не живёшь, не существуешь, просто занимаешь пространство и перестаёшь иметь хоть какое-то значение и для себя самого, и для Вселенной в целом.

Я должен был раньше догадаться, что именно нужно королеве. Не зря же она так нахваливала меня и мои способности, не зря возводила мою силу в ранг уникальности. Но разве не очевиднее было бы попробовать её у меня отнять, а не пытаться объединить наши и создать новую, да ещё и таким способом?

Я сказал Ярославе, что у пиратов гораздо больше шансов выжить, если я буду рядом. Это было моё последнее ей обещание, и я не мог не сдержать его. Поэтому согласился на сделку. Закрыл глаза на условия. Посчитал, оно того стоит.

И королева не обманула – отпустила нас сразу, как всё кончилось, и даже предложила свою охрану, если в этом есть необходимость. Мы отказались. Пиратам хотелось поскорее покинуть место заточения и оставить позади жизнь в долг и существование в условиях рабства, а мне… мне уже ничего не хотелось.

Я был опустошён и продолжал идти только благодаря ветру, дующему в спину.

– Надо раздобыть чего-нибудь поесть, – говорит Север.

Он не отрывает взгляда от костра, хоть и обращается явно ко мне.

– Позже, – отвечаю. – Когда ветер немного утихнет.

Север согласно кивает. Облизывает губы. Мы все страшно голодны, ведь теперь нам снова нужно есть, чтобы жить.

– Как твоя рана? – мой взгляд скользит на тёмное пятно, пропитавшее футболку Севера на животе.

Вместо ответа Север приподнимает её край и демонстрирует мне ровный затянувшийся порез. Ещё, может, полчаса, и от него не останется и следа. И только мы будем помнить о том, как Север, перелезая через рваный металлический забор, зацепился штаниной за один металлический штырь и налетел на другой, протыкая себя насквозь.

Его счастье, что у оборотней отличная регенерация. А то дальше путь нам бы пришлось держать без него.

– Ты ведь что-то отдал ей, да? – выдержав небольшую паузу, спрашивает Север.

А я всё ждал. Всё гадал, когда любопытство перевесит напыщенное безразличие. Однако продержался он даже дольше, чем я думал, ведь та же Филира сдалась ещё на самом старте, стоило только мне вернуться и объявить, что нас отпускают.

Ей я соврал. Отмахнулся, мол, ничего такого, за что мне стоило бы волноваться. Вот и сейчас скажу Северу что-то подобное.

Локти начинают ныть от давления на твёрдый камень, и я окончательно сажусь. Обхватываю колени руками. И пока думаю, что бы ответить Северу, внимательно его разглядывая.

У Севера интересная мутация. Думаю, он сам этого не знает. Обычно у оборотней его вида менее сильное оволосение в человеческой форме, а у него и длинные бакенбарды, и густые волосы на руках и щиколотках, и щетина, перерастающая в бороду уже через двадцать четыре часа. Чтобы контролировать последнее, Север часто скребёт когтями щёку.

– Радуйтесь свободе, – наконец отвечаю я. – А за цену мне волноваться. Не вам.

Север вертит деревянную палку в руках, ловко пропуская её между пальцев. Филира принимается вертеться в руках у Гло и не успокаивается, пока не находит новое удобное положение. Медленно открывает заспанные глаза, находит взглядом мои.

– Спасибо, – говорит. Прячет зевок, утыкаясь лицом в согнутую руку Гло.

– Не за что.

– И всё-таки, – не унимается Север. – Сколько стоит выпустить на свободу три никому не нужные души?

Беспредельно дорого . Есть ли такое определение ценности?

С той самой секунды, как я узнал правду о Ярославе, и до момента, когда королева получила от меня то, чего хотела, я платил. Не тем, правда, чем платить рассчитывал. Сначала воспоминаниями. Тёплыми, дорогими, светлыми. Ведь если моей Ярославы нет, значит и не существует всего того, что между нами было. Потом силами. Я умирал быстрее, чем пираты, ведь чем больше магической силы ты в себе хранишь, тем быстрее она покидает тебя. В конце концов я бы не смог спасти не только Севера, Гло и Филиру, а даже себя.

Сделка с королевой спасла меня. Но всё равно противно настолько, что хочется сжечь всю одежду, отныне камнем висящую на истощённом теле…. И самому, быть может, следом сигануть в огонь.

– Достаточно для того, чтобы вам проявить ко мне хоть каплю уважения и больше не спрашивать ничего на эту тему.

Север глядит с презрением. На себя его внимание переводит Филира, которая изворачивается и осторожно толкает оборотня носком ботинка.

– Прекрати, – просит. – Ты же знаешь королеву… Она может просить о таком, о чём ты потом вспоминать не захочешь даже в своей голове. Не мучай Власа, он нам жизни спас.

Север выслушивает подругу, но в итоге всё равно бросает на меня короткий взгляд, который я трактую никак иначе, чем “От меня этому напыщенному индюку так просто не избавиться”.

– Чтоб ты понимал, я спрашиваю потому, что хочу узнать того, с кем я вынужден путешествовать, – произносит Север.

Наклоняется ближе к костру, переворачивает палкой несколько угольков.

– Это очень мило…

– Узнать и решить, можно ли мне расслабиться в твоём присутствии или всегда придётся держать включёнными свои инстинкты.

– Мне казалось, мы уже достаточно времени провели бок о бок, чтобы сделать выводы обо мне.

– Вот именно, – Север выпячивает подбородок. – Тебе казалось.

Мы не говорим о доверии. Банальная осторожность, но зачем-то вывернутая наизнанку и представленная в виде параноидальной необходимости обезопасить себя и своих друзей.

Север вынужден быть альфой и явно не знает, что для этого нужно делать. Его забота раньше ограничивалась лишь собой и своими чувствами, а теперь под его ответственностью существуют двое его испуганных друзей, при том, что никакой надежды в лице Кирилла как фейри, способного сотворить чудо и подарить хоть минутное, но спокойствие, больше нет.

Где-то снаружи песок трётся о стены пещеры, которую мы выбрали как временное убежище. Я поднимаюсь на ноги, отряхиваю штаны.

– Ты прав, – говорю. – Нужно найти еду и чистую воду. В полусотне километров к югу находится одно поселение, и это – наш реальный шанс поесть и переодеться. Буря, скорее всего, скоро не кончится, так что кому-то нужно идти. Думаю, никто не будет против, если…

– Никто не будет, – перебивая меня, сообщает Север.

Под его вздох и под провожающий меня взволнованный взгляд Филиры, я покидаю пещеру. Силовое поле, поставленное мной, чтобы ветер не проникал внутрь, после прохождения сквозь обволакивает меня тонкой плёнкой. Это ненадолго помешает песку забираться в нос, глаза и уши, а ещё, в случае особенно сильного порыва ветра, минимизирует последствия после падения.

У меня впереди часов девять пешей одиночной прогулки. Я мог бы открыть портал, но вероятность того, что это отправит меня в кому, слишком велика.

Поэтому я застёгиваю куртку до самого подбородка, сую руки в карманы, вжимаю голову в плечи, – ведь силовая плёнка не оберегает от холода, – и направляюсь туда, где провёл несколько лет после смерти родителей и до того момента, как меня нашла и вернула в Дубров Аполлинария Рюрикович-Булгакова.

Это забавно, как вернуть мне веру и желание жить удалось именно двум девушкам, принадлежащим одному роду, но разному времени.

Это забавно, что их сходство, даже самое очевидное, внешнее, я увидел только тогда, когда потерял обеих: одну – давно, в прошлом, вторую – в момент, когда меньше всего ожидал.

Это забавно… Настолько же, насколько совершенно не смешно.

***

Розово-серое небо и огромный серебряный диск, не греющий, но дающий всему вокруг едва уловимый молочный оттенок, сменяют собой пыльный воздух, когда я дохожу до гор и сворачиваю в сторону Вечного озера.

Природа делит себя на две части, и это настолько удивительно, что даже несмотря на ноющие из-за долгого похода и неровного ландшафта ступни, я оборачиваюсь, чтобы ещё раз взглянуть на невидимую черту.

Шаг влево – снова шторм. Шаг вправо – тишина и мир.

Удивительно и устрашающе.

До поселения я добираюсь, по ощущениям, за часов восемь. Ног не чувствую, но не только они болят: пульсирует каждая клеточка тела, от висков и до суставов в пальцах. Времена, когда я мог спокойно пройти вдоль и поперёк тысячекилометровые Восточные земли канули в небытие вместе с силой, оставленной в городе бездушников.

Не знаю, сколько сейчас по местному времени. Когда стучусь в ближайший дом, надеюсь только, что не глубокая ночь. Но бодрствующих на улицах катастрофически мало, и это заставляет меня засомневаться.

– Ты чего так долго? – спрашивает женский голос.

Дверь открывается. Лицо хозяйки дома сразу вытягивается, как только она видит меня. Другого гостя ждала явно.

– Вы кто?

Передо мной феникс. По всем открытым участкам её тела идут узорчатые красные линии. Её волосы подстрижены короче моих, а из одежды на ней только тонкий сарафан на лямках и плетёные босоножки.

После того, как я начал встречаться с Ярославой, я перестал замечать красоту в других женщинах, но эта… Очевидное отрицать бесполезно. Феникс прекрасна.

Ведь это же не измена?

– Извините за беспокойство, – тихо произношу я. – Я долго шёл пешком, очень устал… Хотел попросить у вас немного воды.

Феникс осматривает меня с ног до головы. Её взгляд ощущается физически и касается буквально меня всего.

– Хорошо, – кивает она.

Исчезает в доме на некоторое время, а возвращается с кружкой воды. Протягивает мне. Я выхватываю кружку слишком резко, пью слишком жадно, глотаю слишком громко.

Стыдно становится, только когда кончается вода. Тогда я с виноватым видом отдаю хозяйке дома кружку и говорю:

– Извините.

– Видать, вы действительно очень долго шли, – хмыкает феникс. Выходит на крыльцо, встаёт рядом со мной. Снова оглядывает. – Хорошо себя чувствуешь? А то выглядишь так, будто вот-вот в обморок свалишься.

Уже на “ты”. Наверное, это хороший знак. И улыбка у неё такая… мягкая, но при этом коварная. Странная.

– Всё хорошо, – отвечаю я. – Ещё раз спасибо за воду.

– Здесь недалеко у церкви есть лавки с едой и одеждой. Тебе явно нужно переодеться. – Феникс касается моей куртки. Легко трёт ткань в попытке убрать пыльную грязь. – Я бы хотела помочь, но у меня нет мужской одежды. Я одна живу.

– Ничего, я справлюсь, – улыбаюсь, а сам пячусь назад.

Теперь я понимаю, что она явно со мной флиртует, и тону в стыде и неловкости, которые накрывают меня с головой, да так, что даже уши вспыхивают.

– Удачи тебе, путник, – говорит феникс.

– С-спасибо.

Запинаюсь, едва не падаю. Быстро преодолеваю ступеньки крыльца и лишь тяжесть в ногах помогает мне удержаться от того, чтобы не пуститься прочь бегом к церкви, о которой упомянула феникс.

Быстрым шагом, правда, вприпрыжку, потому что раз через раз сильно сводит левую голень, прохожу несколько домов, зачем сворачиваю налево. Вот она. Небольшая, каменная, как и всё вокруг. С крышей из местного драгоценного металла и круглыми окнами, сколько я себя помню, всегда открытыми нараспашку.

Обхожу её. За ней – аллея из нескольких ларьков, небольшое обустроенное для еды и отдыха место с двумя скамейками и одним массивным столом и колодец. Возле последнего стоит мужчина в белой рубашке и чёрных кожаных штанах, за пояс которых заправлен её подол. Мужчина перегнулся через стенку колодца с ведром в одной руке и концом верёвки, обмотанной вокруг металлической ручки.

Он один, но ругается вслух и достаточно громко. Даже несмотря на продавца в хлебной лавке, предлагающего купить вчерашний хлеб за полцены, мне удаётся расслышать голос мужчины и понять, что он мне знаком.

Я знал, что, рано или поздно, захочу отыскать его, чтобы задать несколько волнующих вопросов, но и подумать не мог, что случай сам сведёт меня с ним.

– Миллуони? – зову я.

Мужчина выпрямляет спину. Оборачивается на меня через плечо. Удивлённо поднимает брови.

– Батюшки! – восклицает он и стучит ведром по краю колодца. – Это откуда к нам такого красивого мальчика занесло? Как ты меня нашёл?

Я подхожу ближе.

– Я не искал, – честно отвечаю. – Но у меня почему-то такое стойкое ощущение, что вы, во-первых, и не прятались, а во-вторых, что не я вас искал, а вы каким-то образом заставили меня вас найти.

– Не понимаю пока, хорошего ты обо мне мнения или плохого, – иронично замечает Миллуони. Глядит в пустое ведро, затем на меня. – Сейчас я с этим закончу и пойдём. – Я хочу спросить, куда и зачем, но он тут же добавляет сам: – Тебе же явно есть, что у меня спросить. По глазам вижу.

– Но я здесь не один, и не могу так просто куда-либо уйти.

– Можем отправить послание, – предлагает Миллуони, словно это ерунда, вроде сообщения на телефон, хотя говорит он точно о магии. – Помнишь, где своих товарищей оставил? – Я киваю. – Ну и отлично.

Снова обращается к колодцу. Несколько безуспешных попыток, и ведро наконец до половины наполняется водой.

– Кстати! – Миллуони щёлкает пальцами свободной от ведра руки. – Не надо разговаривать со мной на “вы”. Ты ведь тоже далеко не шестиклассник. Сколько тебе?

– Сто двадцать четыре.

– Недурно. И не стыдно было старику с восемнадцатилетней девчонкой встречаться?

Миллуони смеётся, а я краснею второй раз за день. Опускаю голову, принимаюсь следить за собственными ботинками, мелькающими на фоне песка, по которому мы идём.

– Ладно, ладно, Гринго, расслабься, – Миллуони хлопает меня по плечу. – Все там были. – Его прикосновение такое тяжёлое, что мои колени слегка подгибаются. – Есть в людях что-то, чёрт знает, что, из-за чего тянет к ним, как магнитом. И это при всей их заносчивости, при всём эгоизме и вечной жажде наживы…

– Полагаю, тебя к ним тянет именно потому, что вы так похожи конкретно по этим трём пунктам, – вырывается у меня.

Поджимаю губы, но голову поднимаю, чтобы глянуть на реакцию ведьмака. Миллуони меряет меня пронзительным взглядом, а в итоге выдаёт лишь кривую усмешку.

– Ты мне нравишься. Дядьку мне твоего напоминаешь.

Я веду плечом, молча обозначая всё своё отношение к этой теме. Христоф испортил мне жизнь ещё с того времени, когда я даже не был рождён на свет, и моё отношение к нему ничто изменить не сможет.

– Не делай такое лицо, будто я тебе в него соляной кислотой плеснул, – требовательно просит Миллуони, замечая это. – Христоф был одним из умнейших стражей своего времени – и это факт, а не мои выдумки. Авель, бедненький, своё дерьмо с потрохами бы сожрал, чтобы быть хоть чуть-чуть таким же сообразительным, как внук.

Миллуони достаёт портсигар из нагрудного кармана рубашки. Открывает, протягивает мне, но я отказываюсь.

– Не куришь? – всё равно зачем-то удивлённо спрашивает ведьмак. – Ну и правильно.

– Зачем тогда ты это делаешь?

– Давняя привычка. Кто-то по утрам пьёт кофе, а кто-то выкуривает голландскую сигариллу. Ты был когда-нибудь в Голландии? – я отрицательно качаю головой. – Советую. Отличное место!

Миллуони говорит всю дорогу, пока мы идём, но ни одного слова по делу. В основном разбрасывается какими-то фактами из своей жизни, которые выставляют его в лучшем свете, или же усмехается надо мной и моей, как он сам выражается, абсолютной неспособностью с пользой проводить данную мне бесконечность.

Живёт ведьмак в небольшом, но внешне вполне себе приличном каменном доме в паре километров от поселения. Внутри – две комнаты, одна из которых соединена с кухней, санузел и кладовая. И везде, что сразу бросается в глаза: на полках, в шкафах, на столах – идеальный до педантичности порядок.

– Странно, – протягиваю я, осматриваясь.

– Ты о чём? – уточняет Миллуони.

– Никогда бы не подумал, что тот, кто господствует над хаосом, такой фанат порядка.

Миллуони хмыкает. Не утруждая себя разуванием, проходит сразу в кухню. Я следую за ним.

– Магия – это не хаос, Влас, это способность, которая в умелых руках превращается в талант. И чем скорее ты это поймёшь, тем больше пользы сможешь из этого извлечь.

Миллуони оставляет ведро на крошечном подоконнике. Открывает шкаф над раковиной, достаёт два стакана. К ним на кухонном столе присоединяется фигурная бутылка с полки слева от окна. Миллуони наливает один стакан наполовину, второй – до краёв.

И именно его по столу толкает мне.

– Нет, спасибо. Я не пью.

– Не пьешь, прожив сотню лет, плюс четверть века? – Миллуони недоверчиво фыркает. – Значит, мало видел. Тебе бы мой опыт. – Вертит свой стакан в руках. Оранжево-красная жидкость бьётся о стеклянные стенки. – Хотя, нет, – добавляет, одаривая меня оценивающим взглядом. – Ты бы, парень, такого не выдержал.

– Я не одну войну прошёл, – говорю я, ощущая необходимость встать на собственную защиту.

– Рад за тебя, – отвечает он и разом опустошает свой стакан. Даже не морщится, когда опускает его обратно на стол. – А я помогал Екатерине Великой с гардеробом, но, знаешь, это вроде как сомнительный повод для гордости.

Я осторожно беру предназначенный мне стакан, подношу к губам. Хватает и короткого диалога, чтобы мне чётко осознать – на трезвую голову я Миллуони долго терпеть не смогу. Делаю глоток. Будто раскалённое железо в горло залили. А запах… нечто среднее между жжёной резиной и ацетоном.

И всё же допиваю до конца, чтобы не демонстрировать свою слабину. Как любила в шутку говорить моя Ярослава: “Ёжики плакали, кололись, но продолжали есть кактус”

– Вкусно? – с интересом спрашивает Миллуони.

Я облизываю губы, но не от удовольствия, а чтобы убрать с них обжигающие капли напитка.

– Что это? – я со звоном ставлю стакан на стол. – Если я для тебя не долгожданный гость, можно было просто сказать. Не обязательно травить!

– Так ты, значит, шутить умеешь? А то всё лицо серьёзное такое.

Миллуони смеётся. Нет. Насмехается. Надо мной и моей реакцией на его слова. Рад, наверное, что может наконец скрасить своё одиночество издевательством над кем-то другим.

Я ещё и молчу, как последний дурак. Пропускаю всё мимо, терплю. Никогда не умел парировать красиво, как это делала Ярослава.

Когда-то мой защитник. А теперь мне нужно учиться самому за себя бороться.

– Так что у вас там со Славой Романовой? – вдруг спрашивает Миллуони, словно прочитав мои мысли.

Кивает на стулья за столом. Сам занимает один. Я пользуюсь приглашением и опускаюсь на противоположный. Не знаю, что ответить. Правда – вот она, ничего сложного: скажи просто “Уже ничего”, и всё. Но поперёк горло встаёт вместе с алкоголем, до сих пор не переставшим царапать внутренности.

– Юноша, а чего такой бледный? – уточняет Миллуони, не получив ответа на свой предыдущий вопрос. – Я тебя стыдить не собираюсь. Просто интересно.

– Мы со Славой расстались, – на выдохе признаю я.

Не должно быть так больно.

– О, – Миллуони хмурится. – Это печально.

– Королева Зимнего двора мне кое-что показала, – раз я начал, мне уже себя не остановить. – Хочу узнать, насколько это правда, а ещё увидеть всё от начала и до самого конца.

Миллуони серьёзнеет, как никогда. Глубокая складка пролегает меж его бровей, губы становятся жёсткими, и я даже вижу морщины, которые раньше не замечал и которые лучше любых слов говорят о настоящем возрасте ведьмака.

– Что-то мне подсказывает, что я тут очень даже при чём, да? – спрашивает он.

– Угу.

– Ясно. – Тон Миллуони становится холодным, ровным. Я понимаю: вот она, его рабочая сторона. – Я отговаривать тебя не стану, это не в моих правилах. Но учти – у всего есть своя цена.

Я чувствую на коже фантомные прикосновения чужих рук, и меня всего передёргивает вплоть до костей. Это замечает и Миллуони. К деловой серьёзности в его взгляде возвращается интерес.

– Что с тобой?

А я бы рад сказать. Хоть кому-нибудь! Но не могу.

Страшно.

Произнесу вслух – вдруг меня снова туда выбросит, да ещё и без возможности убраться прочь?

– Что ты хочешь? – спрашиваю я, с трудом справляясь с эмоциями.

Пальцы находят край стола и крепко в него вцепляются.

Миллуони кусает губы. Снова наполняет свой стакан порцией алкоголя и сразу её выпивает. Затем ещё одну. Что бы ни творилось у него в голове, оно явно очень его мучает.

– Как и многие, независимо от силы и расы, – протягивает Миллуони. – Предотвратить возможные ошибки. Я… я бросил Христофа, когда у него кроме меня больше никого не было, и, как ты знаешь, это привело к катастрофе в масштабах нескольких миров.

– Я не понимаю…

– Ты может и не видишь этого сейчас, но в тебе есть потенциал. Не очень хороший, Влас. Если быть честным – отвратительно плохой.

Я хмурюсь.

– Мне не нравится…

– Тогда подумай хорошенько, – снова перебивая, просит Миллуони. – Если тебе не нравится даже сама теория возможного, ты не захочешь узнать, что кое-что из этого уже случалось на практике.

– Я устал от лжи, – провожу ладонями по лицу. – Устал от того, что все вокруг считают, будто благие намерения хоть немного оправдывают сокрытие правды. Так что цена, каковой бы она не была, полагаю, того стоит. К тому же, заплатить больше, чем потребовала королева за наше освобождение, я всё равно уже не смогу.

– Если начинать с правды, то моё настоящее имя – Иезекииль. Эдзе – если коротко.

– Спасибо.

Миллуони, – точнее, Эдзе , – коротко кивает и отводит взгляд в сторону.

– Потом, когда узнаёшь всё и будешь меня ненавидеть, не забудь, что у меня всегда имеется смертельная магия в заднем кармане штанов, – сообщает он.

А когда снова на меня смотрит, несмотря на иронию, впервые не пользуется возможностью ухмыльнуться.

***

Я возвращаюсь в пещеру к пиратам с двумя огромными мешками, доверху набитыми едой и одеждой. Пираты налетают на “добычу”, оплаченную Эдзе, не задавая лишних вопросов. Вытряхивают содержимое мешков. Первым делом в расход идёт еда. Одежда – после, когда пещера перестаёт наполняться звуками рвущихся бумажных пакетов и чавканьем.

Я стою и слежу за всем со стороны. Я уже сытый и переодевшийся. А ещё спокойный, каким не был, наверное, никогда. Теперь я знаю правду. Знаю, кто я есть на самом деле, и на что способен. Эдзе показал мне прошлое, которого не существует в мире, где мы находимся сейчас, но оно кажется мне даже более реальным, чем все предыдущие сто двадцать четыре года моей жизни.

Да, я был марионеткой в руках собственного дяди, которого, сколько себя помню, считал худшим из своих врагов, но… почему это кажется мне таким естественным, логичным, даже правильным?

Возможно, я болен?

– Влас, – окликает Филира. Снимает грязную кофту через голову, берёт чистую. Я смущённо отвожу взгляд, когда она оголяет грудь. – Ты наш спаситель!

Гло, так как говорить не способна, подходит ко мне и жмёт мою ладонь. Я отвечаю ей короткой улыбкой. Только Север молчит. Не принимает принесённое мной как должное, скорее, наоборот: я вижу, с каким недовольством он ест, пьёт и меняет одежду. Чувство необоснованной зависимости, беспомощности – это то, что волки ненавидят больше всего на свете.

– Куда мы пойдём дальше? – спрашивает Филира, закончив с одеждой.

Теперь, сытые и, хоть косвенно, но чистые, пираты снова готовы завоёвывать мир.

– Я могу отправить вас в любую точку, – отвечаю я, оставляя при себе слово “Пока”. “Пока могу” – вот, как было бы правильно. Или “Могу, но не факт, что после этого не вырублюсь лет на десять”.

– Отправить? Нас? – Глаза Филиры расширяются. – Ты … не пойдёшь с нами? – (Отрицательно качаю головой). – Но мы нигде не будем в безопасности без тебя!

Она хочет броситься ко мне, но Север хватает её за одежду, останавливая. Однако держит не слишком сильно, и Филира вырывается. На дрожащих ногах подходит, буквально падает мне в объятья. Я не прижимаю её к себе. Перехватываю за плечи, держу чуть на расстоянии.

– Влас, пожалуйста, не бросай нас.

Слёзы льются по её щекам бледно-зелёными водными дорожками. Я не знаю, попытка ли это манипуляции или реальные чувства, но всё равно остаюсь безразличным.

Удивительно, как мало мне оказалось нужно, чтобы стать таким чёрствым.

– Вы справлялись одни так долго, зачем вам моя помощь? – я легко отталкиваю Филиру от себя. – Я сделал всё, что от меня требовалось. Вы спасены. Вам хватит еды на некоторое время. Дальше – давайте сами.

– Мы справлялись, потому что были пиратами, – вмешивается Север. Произносимое им и его выражение лица играют на контрасте. Борьба внутри него видна невооружённым глазом: тот, кто подаёт голос из прошлого, и тот, кто был вынужден столкнуться с настоящим. – У нас был лидер и мы знали, к чему стремимся. Сейчас нет ни того, ни другого.

– Мне очень жаль, – лгу я. – Но больше мне вам помочь нечем.

Я остаюсь непреклонен. Филира продолжает плакать. Её от меня уводит Гло. Север молча смотрит. Не знаю, чего он ждёт. Мне сложно его читать. Сейчас, кажется, он может равносильно как наброситься на меня с кулаками, так и просто уйти.

И когда пауза затягивается настолько, что её не могут заполнить даже всхлипы Филиры, Север вдруг произносит:

– Спасибо, что помог нам. Эти двое, – он кивает на Филиру и Гло. – Они достойны хорошей жизни.

– Как и ты, – вырывается у меня.

Но мою поправку Север игнорирует. Вместо этого поднимает принесённые мной мешки и забрасывает их себе на плечи.

– Мы сейчас в Огненных землях, – говорю я. – Вы найдёте отсюда выход?

– У меня здесь есть один знакомый, – отвечает Север. – Вуди. Ты, может, слышал?

– Нет.

– Неважно. В общем, он, если что, поможет.

– Хорошо.

Север покидает пещеру, не попрощавшись. Следом за ним Гло и Филира. Обе бросают на меня цепкий взгляд.

– Берегите себя, – произношу я напоследок.

Спины моих ещё недавно спутников уже почти исчезли из виду. Не знаю, услышали ли они меня.

Так или иначе, надеюсь, им повезёт.

***

Комнату мне Эдзе выделяет раза в два меньше той, которую я считал своей спальней в съёмной квартире в Дуброве. Из крошечного круглого окошка, криво вырезанного в стене из крупного камня, открывается вид на бескрайние просторы Огненных земель и на покосившийся крест, воткнутый в небольшой и явно созданный чьими-то руками холм.

– У тебя кто-то похоронен на заднем дворе? – спрашиваю я.

Скрипят половицы, когда Эдзе подходит ближе.

– Допустим.

От него нестерпимо пахнет горечью сигарилл, кислотой выпитого алкоголя и спаленным в печи мясом.

– Кто?

– Старый друг.

Любопытство включает подозрение. Есть предположение – нужно либо убедиться в том, что я понял Эдзе правильно, либо в очередной раз в нём разочароваться. Выхожу из комнаты и из дома. Бреду к могильному холму. Там присаживаюсь на корточки, стряхиваю осевший на небольшую табличку песок и читаю вслух:

– “Я, как и сотню лет назад, всё ещё верю в то, что ты должен был стать великим. Прости, что оставил тебя, когда был больше всего тебе нужен. Это было интересное приключение”.

Ни дат рождения и смерти, ни имени похороненного в земле табличка не содержит. Только это странное послание и крошечный перевёрнутый крестик в углу. То ли “плюс” под наклоном, то ли буква “х”.

– Х…

Протягиваю руку, чтобы коснуться верхушки могильной горки. Не знаю, зачем. Просто почему-то хочется. Кончики пальцев утопают в земле, и меня словно током пробивает до самых костей. Перед глазами всё плывёт, и я падаю назад.

– Защитная магия, – раздаётся позади голос Эдзе. – На всякий, знаешь ли, случай.

– На какой? – уточняю я. Ладони саднит. Я сжимаю челюсть, когда вытаскиваю из кожи впившиеся острые кусочки камней. – На тот, когда мертвецу зачем-то вздумается восстать из мёртвых?

– Может быть, – Эдзе пожимает плечами. – Христоф был парнем очень непредсказуемым.

Я на пару секунд немею. Догадка подтвердилась, но удивления всё равно не избежать..

– Здесь похоронен дядя? – спрашиваю, уточняя.

– То, что от него осталось.

Вот, значит, зачем ему нужен был прах Христофа – чтобы похоронить его подальше от мира, который его ненавидел, но который сам дядя при жизни считал домом и даже пытался спасти…

Голова идёт кругом.

– Мне нужно в Дубров, – вдруг выпаливаю я.

Поднимаюсь на ноги. Теперь, когда наши с Эдзе лица снова на одном уровне, я вижу, что моё заявление ведьмака удивило не меньше меня самого.

– Чего?

– За вещами, – добавляю я. – И за кошкой.

Эдзе выдыхает, трясёт головой. Затем машет рукой, мол, делай, что хочешь, разворачивается на пятках и плетётся к дому. На какой-то момент вдруг начинает прихрамывать… Но затем так же неожиданно равняет походку.

– Я не буду читать тебе нотации, – громко ворчит Эдзе. – Но нет смысла пытаться зацепиться там, где тебе не рады. Или пример Христофа тебя ничему не научил?

– Именно в этом-то и дело, – шепчу я сам себе. – Он отпустить не смог, а мне, чтобы отпустить, нужно окончательно попрощаться.

Эдзе останавливается у дома, но внутрь не заходит. Закуривает. Его губы шевелятся между затяжками. Что-то говорит. Мне не слышно. Может, к счастью.

– Ты себя вообще видел? – кричит Эдзе со своего места. – Сил-то не хватит себя туда перенести!

Возможно. Я сам до сих пор ставлю на то, что это меня убьёт. Но теперь у меня появилось некое преимущество – я нужен Эдзе живым, и он не позволит мне себя калечить.

Я только делаю вид, что собираюсь создать портал. И уже спустя секунду слышу за своей спиной тяжёлые шаги и старческое бормотание.

– Парень, если ты думаешь, что я позволю тебе помереть у себя на заднем дворике, то ты определённо стукнулся головой о камень, пока спал в пещере. Руку опусти.

Шлёпает меня по ладони, как провинившегося мальчишку. Говорит, следовать за ним в дом, где он возьмёт “драгоценное барахло, чтобы помочь одному малахольному, которого решил приютить на свою голову”. Я иду чуть позади, потому что не могу скрыть улыбку.

Ведь всё идёт именно так, как мне нужно.

В итоге в своей старой Дубровской съёмной квартире я оказываюсь уже меньше, чем через полчаса. Ностальгия провоцирует мурашки по всему телу, и я стараюсь не цепляться за это. Повторяю в голове, что пришёл сюда исключительно по делу: забрать необходимое и поставить жирную точку в этой части своей истории.

Всё для того, чтобы, как хотел Эдзе, не совершать ошибок, к которым у меня есть склонности.

В комнате кошки нет, я выхожу в коридор.

– Лола!

Любимица, дремлющая на оставленных домашних тапочках, услышав мой голос, сразу пробуждается. Вскакивает, бежит в мою сторону, но вдруг останавливается на полпути, реагируя на ещё один раздражитель – шум в кухне.

Я напрягаюсь. Готовлюсь обороняться.

– Я воспользовался ключом, который ты оставлял Славе, – говорит голос.

Его хозяин в поле моего зрения появляется с запозданием. Ваня. В одной его руке чёрная кружка, из которой обычно пил я сам, а в другой – пульт от телевизора. Прислушиваясь, я не различаю больше никаких звуков. Видимо, Ваня выключил его, когда понял, что он в квартире не один.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

Выходит чуть грубее, чем мне бы хотелось. Я лишь интересуюсь, а слышится так, словно предъявляю Ване обвинение во взломе с проникновением.

Ваня кивает на Лолу, трущуюся о мои ноги.

– Кто-то должен был её кормить. И цветы поливать. Мы с Даней и Славой по очереди ходим. Сегодня вот моя.

Удивительно, как я одновременно и расстраиваюсь, что попал на Ваню, и выдыхаю с облегчением, что очередь оказалась именно его.

– Ясно. – Наклоняюсь, поднимаю кошку на руки. Она принимается тыкаться носом мне в шею. – И я соскучился по тебе, малышка. Прости, что меня не было так долго.

– Заберёшь её?

Когда я снова поднимаю глаза на Ваню, его руки оказываются свободными от любых предметов.

– Мы в ответе за тех, кого приручили.

Ваня согласно кивает.

– Уместно будет спросить тебя, как ты?

Теперь приходит моя очередь отвечать не словами, а жестами. Облизываю губы. Откашливаюсь. Достаточно этого, чтобы показать, что я не хочу говорить на такие темы?

– Только если в ответ ты расскажешь мне о вас, – вместо всего, вертящегося на языке, произношу я, что, в свою очередь, требует от меня удивительной силы воли.

Я не хочу интересоваться о ком-то конкретном, чтобы не выглядеть законченным эгоистом, но одна судьба, что от меня никак не зависит, волнует меня больше всего.

– Со Славой всё хорошо, – сразу выдаёт Ваня.

Он знает. Конечно, он знает. Возможно, лучше меня, Славы и кого бы то ни было ещё. Истинный хранитель. Всё видит, но о многом, до поры до времени, предпочитает умалчивать.

– Она была ранена, – продолжает, хотя я не просил. – Понадобилась мышечная пластика с использованием донорского материала.

Я вида не подаю. Внутри всё холодеет уже после слова “ранена”, но я стараюсь скрыть любую эмоцию.

– Кто делал операцию? – спрашиваю тоном специалиста.

И хоть это совсем никакого значения не имеет, если сейчас Ярослава в порядке, вот только операция такая требует профессиональных навыков невероятного уровня, которыми, с каким бы уважением я к стражам не относился, не все хранители обладают.

– Ты знаешь, я бы не подпустил к сестре никого из тех, в ком бы сомневался, – отвечает Ваня.

– Тогда и у меня всё хорошо, – говорю я, потирая Лолу за ухом.

Ваня не реагирует. Стоим друг напротив друга по разные стороны коридора. Молчим, и только урчание Лолы разбавляет затянувшуюся паузу.

– Она по тебе скучает, – протягивает Ваня.

Легко пинает дверной косяк носком ботинка и попадает, не специально, конечно, в то самое место, где под ним по стене давно идёт трещина. Косяк отзывается то ли шуршанием, то ли скрипом. Ваня строит виноватое лицо и делает шаг в сторону.

– Я не уверен, что знаю девушку, о которой ты говоришь, – произношу я.

Одно дело, держать это в себе, а другое – говорить вслух, делиться с кем-то, ожидая, что в ответ последует реакция и не всегда именно такая, какую услышать бы хотелось.

Ваня поджимает губы. Вздыхает. Снимает очки в чёрной оправе, которые редко, но носит. Теперь на меня смотрят два ярко-оранжевых глаза лиса.

Я знаю как минимум троих, кому вынужденное превращение в оборотня стоило жизни. Ваню же можно назвать настоящим счастливчиком – ему оно её спасло.

– Разве кто-то из нас всё ещё остался тем же, кем когда-то был? – спрашивает Ваня, кривя губы в подобии усмешки. – Даже ты… Ты ушёл, потому что изменился. Влас, которого знал я, никогда бы Славу не бросил.

– Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. Она мне врала. Притворялась тем, кем уже не являлась.

– Она тебе сердце разбивать не хотела. Разве это не считается смягчающим обстоятельством?

– Вспомни, каково было, когда Лена рассказала тебе правду о своей болезни, – напоминаю я. – Ты ведь первое время ненавидел её за то, что она скрывала правду, да?

– Это…

– Слава рассказала мне, что ты приходил к ней. Был сам не свой. Плакал. – Ваня белеет прямо на глазах. Но мне отступать уже некуда, поэтому я продолжаю: – Твоя лучшая подруга умалчивала о своей скорой смерти и врала каждый раз, когда ты спрашивал, как у неё дела. Каково тебе было, Вань?

Обезоруживающее удивление сменяется вспышкой гнева. Теперь лицо Вани покрывается красными пятнами, но ни это, ни возможность моргнуть, а, снова открыв глаза, обнаружить перед собой взбешённого лиса, меня не пугает.

Ваня дышит тяжело. Желваки ходят ходуном.

– Я чувствовал себя преданным, – отвечает он нехотя.

– Нет, – я качаю головой. – Ты чувствовал себя преданным одним из тех, кого считал своей семьёй. И ты скорее бы умер, чем позволил этому повториться.

Ваня не нравится то, к чему пришёл наш разговор. Поэтому он идёт к входной двери, быстро надевает ботинки и уже берётся за дверную ручку, чтобы выйти, когда останавливает себя.

Я молча жду, что он скажет.

– Наверняка там, где ты теперь живёшь, нет зоны покрытия сотовых операторов, но ты бы оставил хоть какие-то координаты или там способы связи с собой, – тараторит Ваня. – А лучше…

– Я напишу записку, – перебиваю я. – Кому-то всё равно придётся вернуть ключи от квартиры её владельцу.

– …а лучше вытащи свою голову из задницы и возвращайся домой, – спокойно договаривает Ваня. – Ты спас нас и помог пиратам. Тебе больше не надо никому ничего доказывать. Каждому нужна семья. Ты, конечно, бессмертный, но один долго не протянешь.

Ваня прав. Поэтому я признаюсь:

– Я не один.

Не желая больше препираться, Ваня уходит. Я собираю немногочисленные вещи, которые имеют для меня ценность, включая несколько любимых книг, альбом с фотографиями и бабушкино фамильное кольцо, которое я привычно носил на шее на цепочке, но перед нашим путешествием в Волшебные земли оставил дома, чтобы не потерять.

Уже спустя пятнадцать минут я был полностью готов навсегда покинуть квартиру, в которые провёл несколько последних и, в принципе, от чего сейчас намного хуже, счастливых лет своей жизни. Остаётся только достать из шкафа переноску Лолы и чиркнуть пару строчек, как и советовал Ваня. Правда, без контактов, географических координат или любых ориентиров, способных намекнуть стражам о моём местоположении. Вместо этого – послание для одного конкретного человека, который, как бы я не старался и как бы не старался он, причиняя мне боль, никогда не заставит меня его разлюбить.

***

Эдзе встречает меня по ту сторону портала с выражением лица разочарованного в своём ребёнке отца. И всё же в том, как он при этом кривит губы, есть что-то ещё. Что именно – я понимаю только, когда Эдзе говорит:

– Ты вернулся.

Удивление.

Я опускаю сумки на пол и развожу руками.

– Мне некуда больше было идти, так что..

– Нет, – перебивает Эдзе. – Я не об этом. Ты вернулся.

– Я понял. И я хотел сказать…

– Христоф бы не вернулся. Он терпеть не мог помощь, если ему её навязывают. И он бы абсолютно точно не оставил свою любовь, свою драгоценную Розу.

– Я…

– Ты не Христоф, – заканчивает за меняЭдзе, хотя я сказать хотел совсем другое. – Это я теперь понимаю отчётливо. И забираю своё предвзятое мнение обратно, что, собственно, для меня нехарактерно, так что можешь считать это наивысшим комплиментом из возможных.

Я не знаю, что сказать, поэтому приседаю, открываю переноску и выпускаю Лолу на свободу. Затем подхожу к дивану, на деревянном подлокотнике которого стоит бутылка с алкоголем. Беру её. Отвратительный вкус до сих по чувствуется на языке, и всё же я откручиваю крышку.

– Я, пожалуй, выпью.

Плюхаюсь на диван. Подношу горлышко бутылки к губам, но медлю, прежде чем сделать глоток.

Эдзе внимательно за мной наблюдает.

– Знаешь, что? – спрашиваю я, грустно хмыкая.

– Ну?

– Никогда бы не подумал, что закончу вот так: в твоём обществе и с бутылкой в руках.

– Конец? – Эдзе на секунду сжимает ладони в кулаки, но затем снова расслабляется. Идёт к книжному стеллажу, где стоят различные вещи, за исключением самих книг. – Если после каждой неудачи ты не перестанешь думать, что это конец, у тебя никогда не будет настоящего шанса попробовать заново. – Эдзе отодвигает деревянную шкатулку и флаконы с чёрной жидкостью и достаёт что-то из самых глубин стеллажа. Бумага? Нет, карточка… Фотография. – Знаешь, в чём самый главный смысл силы, которой обладают самые могущественные маги в мирах?

– Возможность всё разрушить? – предполагаю я. Щёлкаю пльцем по горлышку бутылки, к которому так и не приложился. – Или получить всё, что ты захочешь?

– Нет, – Эдзе рвёт фотографию. Его плечи вздрагивают лишь однажды, но я всё равно успеваю это заметить. – Возможность сказать самому себе: “Пока я способен контролировать силу самой Вселенной, моим страхам не суждено одолеть меня”.

Кусочки фотографии Эдзе бросает в миску, которую достаёт с верхней полки. Лола вьётся у него под ногами, и я жду, что Эдзе выйдет из-за этого из себя, но он не видит в животном никаких помех к своему действию.

Дальше всё происходит быстро. Различные ингредиенты летят в миску друг за другом, последней идёт подожжённая спичка. Вспышка – и по комнате разносится терпкий запах парафина, а миска и её содержимое превращаются в пепел, который Эдзе стряхивает со стола, поднимая поток воздуха лёгким взмахом ладони.

Пола пепел так и не касается. Он превращается в пыль и становится частью затхлого воздуха в помещении.

Не знаю, прав ли я в своих наблюдениях, но, кажется, только что прямо на моих глазах Эдзе отпустил своё прошлое.

Он смог – смогу и я.

К бутылке я так и не прикладываюсь.

Тихая гавань. Глава 5. Нина

Канун православного Рождества.

Я распахиваю дверь портала настежь. Хозяйка комнаты, в которую я попадаю, сейчас вероятно, захочет меня убить, вот только едва ли успеет, потому что здесь и сейчас именно я, образно выражаясь, пришла по её душу.

– Что за… – протягивает сонный голос.

В ответ ему я громко заявляю, что если она не собирается давать спать мне, то и сама спать не будет.

– Нина? Ты, что ли?

– Нет, блин, Авель, – прыскаю я.

Отхожу к дальней стене, включаю свет, шлёпая ладонью по переключателю. Закрываю портал. Затем присаживаюсь на кровать, попутно легко ударяя по торчащей из-под одеяла голой ноге.

– Что ты за человек такой? – продолжаю распаляться. – Обманщик, лгун и врун! Утром, значит, она якобы хорошо выспалась, а потом оказывается, что полночи кошмарами мучается!

– Я не… – Слава приподнимается. Трёт глаза одной рукой, пока на другую опирается, удерживая корпус. В итоге, сдавшись, плюхается обратно на подушку. Крепко зажмуривается. – Нин, сколько время?

– Самое оно, чтобы спросить тебя, какого чёрта ты не пьёшь снотворные и напрочь игнорируешь советы друзей о том, что тебе лучше спать в штабе, потому что я, – хватаю Славу за ногу, – из-за тебя, – трясу хорошенько, – по ночам просыпаюсь!

– А чем бы моё нахождение в штабе тебе помогло? – восклицает Слава.

Толкается, заставляя меня отцепиться от её лодыжки.

– Тем, что мне не пришлось бы через полгорода портал создавать, а хватило бы пройти пару метров до соседней комнаты и навешать тебе люлей для крепкого сна.

Слава цокает языком. Сгребает с кровати всё одеяло, расчищая место рядом с собой.

– Ложись, – не говорит, а приказывает. Гляжу на неё удивлённо. – Серьёзно. Я страшно хочу спать, а ты явно не собираешься уходить… значит, ложись. Только свет сначала выключи.

Так и поступаю. Комната снова тонет во мраке, и обратно к кровати иду на ощупь. Забираюсь на выделенное место, устраиваюсь на бок. Подкладываю сложенные ладони под щёку, подгибаю ноги. Самая удобная для меня поза – я в такой даже на гвоздях бы заснула, но в Славиной кровати что-то не то… Понимаю с запозданием: дело в простыни, влажной и прохладной от пота.

Это – свидетель кошмаров номер один. Я и мои видения, из-за которых приходится просыпаться несколько раз за одну ночь – номер два.

– Как в летнем лагере прям, – шепчу. – Кайф! Я, кстати, в шестом классе как раз в первую смену в “Тюльпане” поцеловалась.

– Полезешь ко мне, я тебя с кровати скину, – заверяет Слава.

Вертится на месте. Оказывается ко мне лицом. И я решаю спросить:

– Что тебе снится?

Слава никогда не рассказывает. Всегда увиливает, когда тема заходит в это русло. Уверяет, что они приходят не каждую ночь, и в это я верю, потому что в такие ночи мне самой удаётся выспаться. Но ещё говорит, что не кошмары это вовсе, а просто плохие сны – и вот это как раз самое главное её враньё.

– Смерть, в основном, – вдруг произносит она, когда я уже почти забываю, что жду ответа.

– Чья?

– Лии, Христофа, Кирилла… Лукаса, Валентина…

Перечисляет имена по длинному списку. Там все наши друзья. Её родители. И моё имя. И её собственное.

– Прости, – говорит Слава в конце. – Из-за меня тебе несладко.

– Из-за тебя я жива и в сознании, – напоминаю я.

– Но всё должно было выйти не так…

– Ты, во-первых, не знала, а во-вторых, это Эдзе сотворил, и если кого я винить и буду, то только его.

Слава вздыхает. Спустя несколько секунд она желает мне спокойной ночи, а я говорю, что это теперь зависит только от неё.

Надеюсь, что она рассмеётся или хотя бы хмыкнет, но, кажется, этими словами я лишь усилила напряжение.

Засыпаем быстро. А просыпаюсь я уже, кажется, меньше, чем через минуту от вспышки жуткой мигрени, пронзающей виски, словно дрель. Слава под боком ворочается. Тихо стонет. Я открываю глаза, но вместо мрака комнаты вижу короткую картинку без начала и конца. Тут Бен. Он улыбается, и выглядит это непривычно, потому что он смущён. Опускает глаза на свои ботинки, хмыкает. Говорит о какой-то ерунде. Я не улавливаю смысла, как и самих слов. Бен будто воды в рот набрал – так я слышу его голос.

А затем где-то в стороне раздаётся хлопок. Я, – точнее, Слава, глазами которой я вижу происходящее, – вздрагивает. Испуг пронзает каждую клеточку её тела.

Хлопок – выстрел. Я точно уверена, потому что за свою сознательную жизнь слышала этот звук чаще, чем колыбельную в детстве.

Чтобы увидеть источник хлопка, я смотрю в его направлении и…

… всё гаснет.

Я снова в комнате. Слава всё ещё дрожит, но уже не так, будто ей под футболку сунули оголённый провод. Накрываю лицо ладонями, но этого недостаточно, и я буквально давлю пальцами на глаза, чтобы задержать слёзы.

Я обманываю её и себя заодно. Иногда мне больше хочется умереть, чем терпеть всё это.

***

Утром Артур по просьбе Славы приносит завтрак нам в комнату. Даже не спрашивает, что я здесь делаю, только долгим удивлённым взглядом осматривает нас, проснувшихся в одной кровати. Мы ещё некоторое время валяемся, обсуждаем всякую ерунду, что удивительно, никак не касающуюся работы, и попутно поедаем бутерброды прямо в кровати, стряхивая крошки с простыни на пол, а потом Слава начинает собираться, а я тем временем вспоминаю, что перед ночным путешествием в другой конец города успела захватить с собой мобильный телефон.

И всё начинается заново.

Набираю номер папы. Два длинных гудка – затем сразу “абонент не абонент”. Сорвал звонок. Как обычно. Маме ещё можно дозвониться, хотя и то разговор совсем не напоминает семейную болтовню, а ему – вообще бесполезно.

Благодаря своим способностям и тому, что я помню абсолютно всё из жизни местной Нины, я знаю, что родители здесь не приняли моё откровение. Нет ни отца, который, по прошествии некоторого времени, вспомнил, что когда-то обещал любить меня, несмотря ни на что, ни матери, которая, быть может, и плакала бы до сих пор по ночам, но утром всё равно шла меня обнимать.

Никого нет. Только “абонент недоступен” на другом конце провода и новые замки на дверях когда-то родного дома.

Кажется – страшно неправильно. Но ты попробуй объяснить это родителям, которые винят себя за то, что ты родилась не совсем такой, какой они планировали.

– Зелёный или коричневый? – спрашивает Слава.

У неё в руках два свитера. Я рассеянно тычу в один из них, даже не обращая внимания на цвет.

– Спасибо.

Слава отходит обратно к шкафу, а я возвращаюсь к попыткам дозвониться, но ничего не выходит ни на третий, ни на пятый, ни на десятый раз. Я уже почти готова сорваться, но Слава вовремя препятствует моему порыву выкинуть телефон в другой конец комнаты.

– Родители, – говорю я, опережая её вопросы. Телефон, который почти слетел с пальцев, когда я замахнулась, перекочёвывает в руки Славы. – Не отвечают.

– Думаешь, случилось чего?

Выходим в коридор. Надев верхнюю одежду (мне, за неимением альтернативы, достаются ботинки Артура, у которого сорок второй размер, и это явно ближе к моему сороковому, чем Славин тридцать седьмой, и старый зимний пуховик), следуем на улицу.

– Вот лучше бы с ними реально что-нибудь случилось, – фыркаю я, когда мы покидаем подъезд. – Вместо того, чтобы им вести себя как последним собакам сутулым.

– Оу, – Слава округляет глаза. – Что за словечки? И ты этим же ртом целуешь…

– Девушек я целую! – перебиваю я. – В этом-то и проблема.

В груди снова горит. Прямо как в тот раз. В самый первый. Помню, словно это было вчера – прохожу в гостиную, где мама с папой смотрят телевизор, и громко объявляю, как на духу: “Пап, мам, я лесбиянка”.

Пауза, переполненная до краёв песнями по телевизору, неприятно липкими от пота ладонями и двумя парами непонимающих глаз.

Пауза, которая расколола нашу жизнь на “до” и “после”.

Я думала, это конец. Действительно верила в то, что больше никогда не смогу подойти к родителям и просто обнять их. Но в итоге мой выросший в традиционной семье отец сказал, что это неважно, если это то, что, как я чувствую, действительно моё, и пока я буду рядом с ними, здоровая и счастливая.

В этом же времени всё пошло иначе. Здесь я сирота – и это при живых родителях.

– Если это и чья-то проблема, то точно не твоя, – замечает Слава. – Я же никого не обвиняю в том, что у меня волосы светлые. Может, мне тёмные хотелось… Или вообще рыжие. Но я такой родилась. И мне если только краситься, но это буду уже не я. Так и ты.

– Вдохновляющие речи – это у вас в крови, что ли? Дмитрий тоже как что отмочит – так сразу хочется запрыгнуть на коня и вперёд, покорять новые земли.

Слава хохочет, толкает меня бедром. Я шатаюсь, делая несколько шагов в сторону. Переводить всё в шутку – лучший способ скрыть реальные эмоции. Тем более, если они грязные, низменные и слабые – такие, как страх и зависимость от чьего-либо мнения.

Я говорю всем вокруг, что это меня не волнует. Говорю, что воля для меня – главное. Заявляю, что каждому, кто захочет наступить мне на горло, я вырву его собственное, но на самом деле… На самом деле жизнь обстоит так, что нет ничего более ограничивающего, чем свобода.

– Бен будет ждать нас в кафе, – говорю я, стараясь переключить мысли и заодно сменить тему.

– Ну да, – как-то странно протягивает Слава. Пинает снег под ногами, пока идёт. – Слушай, я, наверное, пойду сразу в штаб, мне нужно там… кое-что нужно, в общем, с Даней и Ваней.

– Ты серьёзно? Смыться собралась?

– У меня дела…

– Какие?

Слава поджимает губы. Если она думает, что я здесь ради драмы, то ей лучше дважды всё переосмыслить.

– Что между тобой и Беном? – спрашиваю сразу, чтобы потом не играть в ромашку и не вытягивать из Романовой правду по жалким ниточкам. – Чего ты от него бегаешь?

– Я не бегаю, – заявляет в ответ так уверенно, что у меня даже сомнений в правдивости слов не возникает.

Значит, в другом проблема.

– Влас? – стреляю наугад.

И попадаю точно в цель, когда Слава поднимает глаза к небу и тяжёло вздыхает.

– Тогда при чём тут Бен?

– Ни при чём, говорю же. Я просто хотела сходить к Власу на квартиру, покормить кошку. Вот, какие у меня дела.

– И, возможно, понюхать одежду в его шкафу? – (Слава глядит на меня с непониманием и брезгливостью). – Ну я не знаю просто, что там ещё обычно делают во время дикой ностальгии.

– Я не собираюсь ничего нюхать, это отвратительно. Только кошку покормлю.

– Как скажешь.

– Я скучаю по нему.

– Я знаю.

– Как думаешь, я его ещё когда-нибудь увижу?

– Слушай, – как бы сказать, чтоб не обиделась? – Я не тот человек, который тебе нужен, когда дело касается всех этих разговоров про отношения… Сама знаешь, что я свои построить не могу. Брать на себя ещё и ответственность за чужие…

– Понятно.

– Эй, – хватаю её за локоть, останавливая от того, чтобы на эмоциях ускорить шаг и оторваться от меня. – Если между вами и правда было что-то особенное, это так просто разрушить невозможно. Думаю, вы ещё встретитесь, рано или поздно.

– Главное, чтобы не слишком поздно, – заключает Слава.

И больше, вроде, не обижается.

Наши с ней пути расходятся в квартале от кофейни, и за остаток расстояния я успеваю проверить телефон и ещё раз оставить несколько пропущенных на глухие для меня телефоны родителей.

– А где Слава? – первое, что Прохоров спрашивает у меня, когда мы встречаемся.

И то ли в шутку, то ли действительно думая, что я могу спрятать Славу за спиной, Бен вертится вокруг меня и даже умудряется заглянуть в карманы моей куртки.

– Дурак, что ли? – я смеюсь. – Что творишь?

– Ну а что? Она ж коротышка. – Наконец осознав, что Славы нет нигде, Бен разочарованно цокает языком: – Мы вдвоём завтракать будем?

– Раньше тебя моё общество устраивало, – напоминаю я и легко бью Бена кулаком в плечо в попытке растормошить.

Но сейчас, кажется, даже песня из “Бременских музыкантов”, которой Бен так любил раньше меня доставать, ситуацию бы не исправила.

– Ладно, чего мёрзнуть, – я подталкиваю Бена в сторону двери. – Пошли есть. Нам, в конец концов, больше достанется.

– Угу, – летит в ответ скорее лишь формально.

Потому что физиономия говорит об обратном. И здесь уже ни песни, ни прямой в челюсть не помогут. Остаётся только оплатить ему кофе, чтобы не терпеть эту кислую мину, портящую аппетит. Тут уж он точно не откажется.

Отправляю Бена к прилавку со скрипом на душе и моим кошельком в качестве компаньона. Себе прошу чёрный кофе, остальное, говорю, мол, на твой вкус и за мой счёт. Опрометчиво, но возможность поесть нахаляву Бену всегда настроение поднимает.

– Кофе и вкусняшка тебе, – по возвращению, Бен ставит передо мной большой картонный стаканчик и тарелку с рогаликом. – И какой-то супер калорийный молочно-кофейный коктейль, из-за которого, скорее всего, моя совесть будет мучить меня ближайшую неделю – мне.

Я беру стаканчик двумя руками. Высокая температура чувствуется даже через его картонные стенки. Поднимаю, прислоняю к губам, но глоток не делаю. Секундная пауза – уже привычка. Так о себе напоминает когда-то серьёзно портившая жизнь случайность: отравление, ожог, почти что кома и как результат – чувствительный к горячему пищевод.

Но не в этой жизни. Не в этой реальности. Я не без наслаждения делаю огромный глоток кофе, и, несмотря на обжигающее чувство, не могу ощущать себя счастливее.

– Я и так набрал пару килограммов, – жалуется Бен. – На мне джинсы с трудом сходятся.

– Купи на размер побольше.

– Ты не понимаешь…

– Андрей, – перебиваю я. – Ну правда. Прекращай. Я буду любить тебя, даже если ты в обхвате будешь равен своему росту. Эдакий куб, – щёлкаю пальцами, пытаясь вспомнить ускользающее из памяти слово. – Или шар! Точно. Шар.

– Это меня совершенно не подбадривает, – сообщает Бен, не отрываясь от потягивания коктейля через трубочку. – А вот это, боже, этот коктейль – что-то действительно волшебное!

Бен оборачивается на стойку, за которой стоит Рэм. Салютует ему коктейлем, попутно рассыпаясь в каких-то нереально фантастических комплиментах относительно золотых рук баристы. Я прикрываю глаза ладонью, качаю головой.

– Я женюсь на этом коктейле, – Бен снова поворачивается ко мне. – Конечно, он нравится мне меньше Славы, но по крайней мере именно у него нет проблем со своим идеальным до мозга костей бывшим.

Бен перестаёт пить. Скребёт пластиковую крышку ногтем. Со вздохом поднимает глаза на меня, но я в ответ не выражаю никакого удивления в ответ на его слова. Лишь веду бровью, снова прикладываюсь к своему кофе и после пары глотков говорю, что это глупо.

– Что именно? – уточняет Бен.

– Твоё поведение. Если ты хочешь заполучить девчонку, не ныть нужно, а действовать.

– Сказала та, которая всё, что делает – это расстаётся и сходится с одной и той же, – ворчит Бен.

За свои слова он получает пинок под столом точно в коленную чашечку.

– Ты сама мне это рассказала! – восклицает он, поскуливая.

Пытается пнуть меня в ответ, но промахивается, попадая в металлическую ножку стола. Я удовлетворённо хмыкаю.

– Да, но это не значит, что теперь ты имеешь право меня в чём-то там обвинять. Тем более, – я со вздохом опускаю подбородок на кулак руки, локтем упёртой в столешницу, – там всё не так однозначно.

– Сначала ты увела её у жениха, потом случайно затусила с одной волчицей в клубе, потом вы снова сошлись, потом опять расстались, потом сошлись, – Бен говорит нараспев, словно какую-то считалочку. – Я о таких отношениях со времён “Санта-Барбары” не слышал.

– Зато я точно знаю, что Шиго ко мне что-то чувствует. А ты… не спросишь, знаешь, так и останешься лопухом, который, быть может, проворонил лучшую девчонку в своей жизни.

– Лучшую? – Бен меряет меня озадаченным взглядом. – Мне стоит беспокоиться о том, что ты захочешь её отбить?

– Ничего не имею против Романовой, но, ты же знаешь, мне нравятся барышни с огоньком. С перчинкой, если хочешь. Я бы, скорее, приударила за её ведьмой Лией.

– Тогда тебе бы пришлось противостоять Марку, – подмечает Бен. – Этот неугомонный всё никак не может оставить её в покое.

– Ну, без обид к твоему другу, но выбор между мной и ним очевиден. Марк всего лишь милый, а я, – я машу рукой возле своего лица, – ты видишь сам. Плюс, в детстве я занималась художественной гимнастикой, и это ещё десять очков в мою пользу.

Бен смеётся, и, – ура! – в это мгновение он забывает о том, что влюблён в девчонку с разбитым сердцем.

– Может быть, – протягивает он. – Что ж, знаешь… по крайней мере, у меня точно всегда будет друг в её лице.

– О, в этом можешь не сомневаться! – уверенно заявляю я. – Слава любит тебя, просто не так, как тебе бы хотелось. Но от этого любовь не становится менее ценной.

– Ты права.

– Разумеется, я права, балда.

И чтобы окончательно закрыть эту тему, толкаю в сторону Бена свою тарелку с рогаликом. А он, сволочь, словно только этого и ждал, потому что сразу приступает к поеданию моего завтрака, лишних вопросов не задавая.

– Ты подумала насчёт предложения Славы, кстати? – спрашивает.

– Нет, потому что я всё того же мнения, – я отбиваю барабанную дробь по столу. – Предложение – дерьмо.

– Почему? Мы ведь и так уже некоторым рассказали. Будет гораздо проще, если знать будут все.

– Во-первых, трепались направо и налево вы оба: парочка, Абрам да Сарочка, блин. Я не сказала никому, даже Лене, Полине или Шиго. А во-вторых, сейчас наша тайна – как последний удерживающий фактор. Расскажем – и проблемы накроют нас здоровенной лавиной.

– Я не думаю, – Бен замолкает, чтобы дожевать и вытереть губы салфеткой, – что станет так уж плохо.

– Ты не думаешь, а я – знаю. Напоминаю, – стучу костяшками по своему виску. – Я вижу будущее.

– Но не всё подряд же.

– Ладно, спишем всё на чуйку профессионального защитника. Что? Против этого лома нет приёма?

Бен корчит рожицу недовольства с высунутым языком. Победа за мной, но радоваться как-то не хочется. Слава предложила нам рассмотреть вариант поведать всему штабу, откуда мы пришли, после того, как правда так не вовремя вскрылась при Власе и причинила боль им обоим. Говорит, мол, больше не хочет, чтобы любимые люди смотрели на неё так разочаровано.

Вот только лично я больше боюсь стать изгоем или, ещё что хуже, подопытном кроликом. На абстрактных весах жизненного опыта вскрытый череп явно перевешивает разбитое сердце.

В кармане вибрирует телефон. Пока достаю его, в груди теплится надежда увидеть входящий по имени “мама” или “папа”, но вместо этого – красное сердечко и смайлик огня.

– Шиго, – объявляю я Бену, демонстрируя ему дисплей.

– Отвечай.

Только и успеваю нажать зелёную кнопку и сказать “Привет”, когда мне в ответ летит целый поток слов, в основном совершенно не связанных между собой и в большинстве своём наполовину русских, наполовину на языке огненного народа.

– Так, стоп! – кричу я, пытаясь перебить феникса на другом конце провода. – Давай по существу.

– Приезжай, – просит Шиго на выдохе. – Я сейчас очень зла и боюсь сжечь съёмную квартиру к, как вы говорите, чёртовой матери.

– Я с Андреем.

– Лучше без него, если только ты не предлагаешь попробовать что-то новенькое.

– Поняла. Буду через десять минут.

Отрубив звонок, гляжу на Бена. Виноватым взглядом его не проймешь, и в этом мы оба осведомлены на практике. Поэтому я достаю из кармана кошелёк, а из него сторублёвую купюру.

– Ты знаешь, что друзей не меняют? – возмущённо спрашивает Бен. – К тому же, сто рублей? Это вот так ты оцениваешь наши отношения?

– И я тебя люблю, Прохоров, – бросаю на прощанье.

Хватаю стаканчик с кофе, легко шлёпаю ладонью по козырьку Беновой кепки и покидаю кофейню. Это не выбор между другом и любовью, нет. И я сейчас себя не успокаиваю. Просто, зная Шиго, её наверняка что-то страшно расстроило, а потому это выбор между моим одним расстроенным близким и другим, но менее грустным.

***

Шиго позволяет себе задержаться в кровати в моих объятьях. Всего лишь до тех пор, правда, пока её дыхание не восстанавливается – а на это ей, как фениксу, требуется чуть больше минуты, пока я, даже несмотря на хорошую физическую подготовку, чувствую бешеные удары своего сердца в груди ещё некоторое время.

– Надо придумать, как избавить тебя от этого, – произносит Шиго. Садится на край кровати. Тянется к оставленному (точнее, сорванному мной) на полу шёлковому халату. – Так продолжаться больше не может.

Качаю головой, неотрывно следя за сборами Шиго. Она окончательно поднимается на ноги, повязывает пояс халата на талии. Идёт к зеркалу, попутно прихватывая ленту для волос и расчёску с прикроватной тумбочки.

– Ты плохо спишь, у тебя постоянные мигрени. Знаешь, насколько с таким режимом дня сократится твоя жизнь?

Приподнимаю плечи ровно для того, чтобы сказать, что меня это мало волнует, а потом снова плюхаюсь в подушки. Здесь их много. Одеяло тонкое, односпальное, поэтому именно они заполняют больший периметр кровати.

– Оно и видно, – Шиго не собирается оставлять попытки прочитать мне нотацию. – Ничего, я попрошу Лукаса, чтобы он поговорил с отцом. Если не заручимся его помощью, то хотя бы узнаем, кто ещё может её оказать.

– Вот только Эдзе давай не будем сюда приплетать, он уже и так постарался – будь здоров, – ворчу я.

Шиго бросает на меня через отражение в зеркале быстрый удивлённый взгляд. Потом, кивнув, будто что-то отмечая в своей собственной голове, говорит:

– Всё время забываю, что Миллуони – это не его настоящее имя.

– Я вообще не думаю, что в нём есть хоть что-то настоящее, кроме желания навариться на всём подряд.

Шиго закатывает глаза, но меня не отдёргивает. Защищать отца она никогда в жизни не станет – эта роль в их семье, как я уже успела заметить, отведена Лукасу, почему-то до сих пор продолжающему не замечать очевидных недостатков Эдзе.

Быстро провожу ладонями по лицу, убираю мешающие волосы. Не хочу думать об Эдзе и о прочих перипетиях. Хочу смотреть на Шиго и наслаждаться тем, что вижу. Её пальцы быстро перебирают волосы, заплетая их в причудливую косу. Утренняя Шиго – это не огненный феникс, не дочь Верховной и не потенциальная будущая правительница. Утренняя Шиго – это шёлковый халат, спадающий с одного плеча, это поцелуи в шею, это кофе с добавлением особого “секретного ингредиента”, который на вкус напоминает соль и пьётся мною практически насильно, но о чём я, разумеется, молчу, чтобы не расстраивать её.

Сейчас Утренняя Шиго принадлежит мне лишь потому, что обычная Шиго однажды вечером оказалась слишком слабой, чтобы устоять перед возможностью начать всё сначала.

Четвёртый второй шанс, как сказала она. Четвёртый – и последний.

Ну, это мы ещё посмотрим.

Ведь я уже точно знаю, что мы предназначены друг другу: я видела прошлое, будущее, видела те уголки истории, которые увидеть было недозволенно никому, и в каждом мире, в каждом времени мы были вместе.

– Но мы же здесь сегодня собрались не для того, чтобы обсуждать мои дела, – говорю я, растягивая последние слова из-за настигнувшего врасплох зевка. – Так что давай, вещай. Я вся во внимании.

– Понятия не имею, о чём ты говоришь.

– Я знаю, что ты желаешь заняться сексом вместо завтрака только тогда, когда тебя с утра успевает что-то вывести из себя.

Шиго молчит. Заканчивает с волосами. Резко оборачивается и кидает в меня расчёску, при этом выдерживая на лице всё то же стоически равнодушное выражение.

– Неправда, – сообщает она.

– На прошлой неделе ты вытащила меня с тренировки, потому что Лукас купил подарок Зоулу на день рождения, не посоветовавшись с тобой.

– Это был единичный случай.

– А, так мне вернуться к перечислению всех остальных?

Шиго надевает домашние тапочки, которые находит под батареей. Приоткрывает окно, впуская в комнату прохладный зимний воздух и заставляя меня поёжиться.

– Ты останешься на чай? – спрашивает, будто это не очевидно.

– Конечно. Вот только с кровати не встану, пока ты мне всё не расскажешь.

Переворачиваюсь на живот, немного ползу вперёд. Теперь мои ноги на подушках, а голова, подпёртая кулаками, с противоположной стороны.

Достаточно, чтобы продемонстрировать мои вполне себе конкретные намерения? Думаю, да.

– Это Саша, – сдаётся Шиго. Всегда всё заканчивается именно так. Глупая традиция разговора в стиле сварливых супругов. Всё было бы проще, если бы на каждую просьбу одного другой отвечал бы сразу, честно и по делу. Проще – но не интересней. – Ты в курсе, что я съехала из общежития и сняла эту квартиру специально для того, чтобы у него было своё жильё после его увольнения из штаба, а он и дома у родителей не ночует, и здесь не появляется, вместо этого шатается непонятно где, трубку берёт раз через раз и вообще…

Узоры на теле Шиго, привычно имеющие спокойный оттенок клубники, наливаются ядрёно-красным. Мне видится, что я стою у вулкана, готового вот-вот извергнуться, и я заворожена этой красотой, поэтому-то и не бегу прочь.

А ещё, наверное, парализована страхом до самых внутренностей.

– Хочешь, я поговорю с ним? – предлагаю в качестве варианта.

– Брось, – отмахивается Шиго. Останавливается у приоткрытой двери, но пока так её и не проходит. – Даже если и так, что ты ему скажешь?

– Не знаю. Например, объясню доступно, что ты ради него из кожи вон лезешь, а он ведёт себя как последняя сволочь.

– Ну вот именно поэтому и не надо. Ты не умеешь разговаривать по-хорошему.

С этими словами, Шиго выходит из комнаты. В коридоре кричит, спрашивая, что я больше хочу на завтрак: блины или кашу. Я прошу первое, и тогда, ожидаемо, начинается лекция о холестерине, жирах и прочем, чем люди, по её мнению, так старательно пичкают свой организм, забывая, что не бессмертные.

Это всё – часть странного ритуала. У фениксов вообще особая тяга к повторяющимся вещам. Утром Шиго находит достаточно весомый повод, чтобы позвонить мне, затем мы занимаемся любовью, после чего следует короткий разговор в духе блиц-обмена беспокоящими нас проблемами и предложение выбрать завтрак, где одно блюдо – обязательно до тошноты здоровое и правильное, а второе – то, что я точно предпочту, и тогда следуют её возмущения и обвинения меня в неразумности.

В жизни, где контроль – дорогостоящая роскошь, закономерные процессы – то спокойствие и та стабильность, которой мне так не хватает.

Возможно, именно поэтому я всегда выбираю Шиго, а она – меня. Мы нужны друг другу для баланса.

– Ты права, – говорю я, приходя на кухню.

Шиго готовит. Разумеется, блины, несмотря на то, как негодовала по поводу моего выбора. Запах стоит такой фантастический, что моментально приходит аппетит, которого до этого не было.

– Это радует, – говорит Шиго. Указывает на меня мешалкой. – Но ты бы лучше оделась, что ли. Вдруг Саша всё-таки придёт.

На мне только трусы. Я опускаю голову и оглядываю себя, будто понятия не имею, как именно выгляжу.

– Временами мне нестерпимо тяжело, – продолжаю, игнорируя замечание. – Но я не хочу избавляться от этого… дара..

Шиго замирает. Тесто капает с мешалки, которую она продолжает держать не над столом или миской, а над полом.

– Почему? – спрашивает заинтересованно.

– Ты не понимаешь, почему люди так легко портят собственную жизнь или даже иногда расстаются с ней. Но это то, из чего мы созданы. Как вы, фениксы, из огня и способности становится бессмертной птицей, так и мы – из жертвенности и необходимости доказать миру свою значимость. Это, конечно, помимо саморазрушения и прочих разных совсем уж странных штук, вроде… – я облизываю губы. – Вроде любви к кантри, например. Нет, серьёзно, что должно сподвигнуть на любовь к такой странной музыке?

Для Шиго я – ещё более диковинная штука, чем она сама – для человечества. Поэтому мои слова больше её запутывают, и ей не остаётся ничего другого, как вернуться к готовке, позволив мне сесть за стол в одном белье и включить телевизор.

– Я вижу будущее, – протягиваю я, лениво переключая каналы с однообразными утренними новостными передачами. – И это может помочь мне спасти кого-нибудь… Игра стоит свеч, как говорит Ваня. Тебе так не кажется?

Шиго оборачивается. Смотрит на меня пристально. Я давно привыкла к её красным глазам, и теперь они для меня не пожар или напряжённость, а комфорт и уют.

Легко влюбиться в общепринятую красоту. Легко восхищаться карими, голубыми, серыми, зелёными глазами, чей цвет не будет ослеплять в тёмном помещении или “давить”, заставляя отвести в сторону взгляд, чтобы не напрягать собственные глаза.

Поэтому я этого не делаю. Я родилась, чтобы избегать путей, по которым сотнями раз ходили.

“Дикая и свободная”.

– Обещай мне, что ты не будешь специально подвергать себя опасности, – просит Шиго. – Я люблю тебя. И не хочу тебя потерять.

Первый раз. Первый раз за все наши утра она это сказала.

Кухня наполняется жаром готовки, голосами ведущих телевизионной программы, на которой я останавливаюсь, и тихой мелодией, которую Шиго напевает себе под нос.

Закономерный процесс прерван одной маленькой фразой, которая заставляет мою планету остановиться и начать крутиться в противоположном направлении.

– Я тоже тебя люблю, – говорю я.

Шиго ставит передо мной чашку с горячим чаем. Я успеваю схватить её за руку раньше, чем она её убирает.

У Шиго на мизинце крохотный узор, напоминающий одну половину солнца. У меня на том же пальце другой руки – свежая татуировка, изображающая вторую его часть.

Они совпадают. Мы совпадаем.

Хочет Шиго того или нет, но мы созданы друг для друга.

***

Построение затягивается. Все защитники в ожидании, пока Татьяна поговорит с пришедшим Евгением. Первое время я пытаюсь прислушаться к их разговору, но Бен и Слава постоянно переводят моё внимание на себя, и в итоге я сдаюсь, мол, всё равно не моё дело.

– Это что? – спрашиваю я, указывая на запястье Славы.

– Фитнес-браслет, – Слава дёргает прорезиненную ленту. – Ваня подарил, я ему в “Тайном Санте” выпала. Тут умный будильник, датчик сердечного ритма… Ещё он уведомления с телефона получает.

– Бесполезная, короче, штука, – заключает Бен.

Я киваю, соглашаясь.

– Ну нет! – протягивает Слава. Хотя по глазам видно, что да, просто ей не хочется обижать Ванин выбор. – Просто я не до конца понимаю, нужен ли он мне вообще…

– Как я и говорил – бесполезная штука.

Слава фыркает в ответ. В разговор вступает Марс, который умудряется за десяток секунд перечислить шесть плюсов финтес-браслета. Тем временем, к нам возвращается Татьяна. Явно на взводе, что для нас, в свою очередь, не сулит ничего хорошего. Мысленно я проклинаю Евгения – не мог, что ли, подождать конца нашей тренировки со своими плохими новостями?

Разминка проходит в особо ускоренном темпе. Спустя четверть часа все мы, загнанные, потные и уставшие, делаем минутную паузу, упав на маты, пока Татьяна объявляет основное тренировочное задание на сегодня.

– Я буду называть один из приёмов традиционной техники муай-тай, а вы в парах будете его исполнять. – Под ровный голос Татьяны, Бен, распластавшийся рядом со мной, шумно дышит. Приходится толкнуть его, чтобы он был потише. – До трёх повторений. Потом меняетесь. Ясно?

– Так точно! – разлетается нестройным эхом по тренировочному корпусу.

– Партнёра выбираете произвольно, но увижу, что начнёте лясы точить вместо отработки, распределю по собственному желанию, которое вам, гарантирую, не понравится.

Я протягиваю руку в сторону, как раз туда, откуда доносятся хриплые вздохи, и хлопаю Бена пятернёй по груди.

– Со мной будешь, – говорю.

– Лады, – соглашается Бен.

Уже когда мы поднимаемся на ноги и распределяемся по тренировочному корпусу, я вижу, что в паре со Славой стоит Марс.

– Готовь задницу, – сообщает Бен.

– Извращенец, – прыскаю я.

Бен закатывает штаны, обнажая голени, а ещё снимает водолазку, оставаясь в одной майке. Потягивается.

– Давай сегодня без основательного стриптиза, – прошу я.

В ответ в меня летит снятый кроссовок, а следом за ним – и средний палец, оттопыренный в кулаке.

– Защитники! – восклицает Татьяна. Запрыгивает на скамейку, оттащенную в центр площадки. Складывает ладони вокруг рта вместо рупора. – Чорак Фад Хан!

По разыгранной до этого в “камень, ножницы, бумага” очерёдности, я первая провожу защиту. Бен пытается приблизиться, я быстро поворачиваюсь вокруг своей оси и наношу удар с вертушки ему в голову. Ну, как наношу. При всём желании не могу – имитация удара без контакта как такового. Так три раза. Затем то же делает Бен.

– Даб Чавала! – объявляет Татьяна следующий приём.

Теперь Бен делает пробу прямой атаки левым кулаком точно в голову. Моя задача – не позволить ему, выполнив защиту уклоном вправо и проведя контратаку.

Нигде и никогда я не чувствую себя так хорошо. За каждой верно проведённой комбинацией следует вспышка счастья, глушащая всё неудачи, кажущиеся громоздкими вне этих металлических стен и потёртого борцовского мата.

– Пак Лук Той!

Стоит только Татьяне объявить следующий приём, как в голове возникают строчки, записанные в конспекта собственным круглым почерком и подчёркнутые красным слова, на которых нужно сделать особый акцент уже во время исполнения.

Бен делает красивый прямой удар левой ногой. Я провожу защиту, нанося удар сверху вниз правым локтем по голени. Татьяна говорила, что этот удар может принести не только дискомфорт, но и сломанную кость в ноге.

– Я вижу твой взгляд, – сообщает Бен, успевая подобраться достаточно близко между нашей сменой. – Вздумаешь мне голень сломать, я тебя убью.

Я смеюсь. Татьяна замечает это и заставляет сделать двадцать штрафных отжиманий, но не меня, а Бена.

На середине моих довольных и едких замечаний шёпотом в сторону отрабатывающего друга, по тренировочному корпусу разносится звук сирены. Раньше, чем Бен оказывается на ногах, Татьяна сообщает, что тревога не учебная.

– Нужны шестеро, – говорит она после того, как читает что-то у себя на нарукавнике. – Прохоров, Ларионова, Ищенко, Лихницкий, Довлатов, Суворова – на выезд. Романова, Горьких, Викторов – держать связь и, в случае необходимости, присоединиться.

– Но можно мне… – начинает Слава, что ожидаемо.

Разумеется, возмущается, почему её не сунули в главную бригаду. И, конечно, совершенно забывает, что, собственно, сама позволила Марселю занять своё место в “Дельте”.

– Нет, нельзя, Романова! – обрывая её, кричит Татьяна. – Я сказала – запас, и это не обсуждается. Шементом на выезд! – хлопает несколько раз. – А для остальных: не помню, чтобы давала команду расслабить ягодицы. Те, чьи партнёры ушли на задания, пять секунд на то, чтобы найти новых.

Мы с Беном и остальными ребятами главной бригады бежим к оружейной, чтобы взять обмундирование. По уставу на это позволено тратить не больше тридцати секунд. За это время Татьяна успевает открыть портал по полученным координатам.

– Главная площадь, – сообщает Татьяна по нашему возвращению. – Похоже, у кого-то раньше времени случилось весеннее обострение. Там потасовка между людьми и кучкой нимф. Постарайтесь без насилия.

– Но если что, кому-нибудь нос разбить можно? – в шутку спрашивает Бен.

– Ради профилактики нужно, Прохоров!

Лучших слов для подбадривания не услышишь. Переполненные оптимизмом и адреналином, мы ровным строем проходим через портал и оказываемся в центре города, на площади у торгового центра. Дальше крики направляют нас как стрелка компаса.

– Смотри, что удумали! – восклицает Бен.

Указывает себе в ноги. Пинает железную банку, заляпанную чем-то красным.

– Кровь? – спрашиваю я.

– Не-а, – отвечает Марсель. – Краска.

Он кивает вперёд. Вся толпа, которая и создаёт беспорядок, окрашена в красный и чёрный.

– Совсем шарики за ролики заехали! – Бен снимает с плеча арбалет. – Ну-ка, разошлись!

Бежит в толпу. Я срываюсь за ним, попутно вооружаясь пистолетами. Всё как учили. Идеально соблюдаем инструкции, но при этом всегда оставляем место для экстренного манёвра.

– Власть людям! – кричит кто-то. – Возвращайтесь туда, откуда пришли!

Вижу крикуна в толпе. Стоит на каменной возвышенности, размахивает горящей палкой. Подбираюсь к нему со спины, попутно вырубая попытавшегося оказать сопротивление парня с бейсбольной битой.

– Эй, ты! – я приставляю дуло к затылку крикуна, когда забираюсь на выступ позади него. – Твоё мнение, морда расистская, кто спрашивал?

– Стражи – рабы! – уже не так уверенно, но всё равно говорит он в ответ. – Рабы системы, жертвы в ловушке, которую для них поставили иные! Вы не способны ни на что, кроме следования придуманным правилам, которые унижают людей!

– Вот конкретно на данный момент я очень даже способна на то, чтобы снести тебе башку, – выходя из себя, сообщаю я. – Так что варежку закрыл, мамкин революционер, на землю слез и встал на колени. За тобой уже едет полиция.

– Власть людям!

За спиной кричат. До опасного близко. Чёрт.

Резкая боль в затылке. Это не внутри, как обычно бывает и к чему я привыкла, а снаружи. Перед глазами всё плывёт, я спрыгиваю со скамейки инесколько долгих мгновений пытаюсь прийти в себя.

– Об тебя бутылку разбили! – с ужасом в голосе, в глазах и на перекошенных губах сообщает подбегающий Марс. – Я её вырубил, но поздно. Извини!

– Нормально, – касаюсь затылка. Крови нет, но шишка уже набухает. – Крикуна спускай, первым в бобик полицейский пойдёт. А я посмотрю, чей ещё пыл нужно остудить.

Давно не участвовала в открытых перепалках. Ночные дежурства в поисках гнори и перитонов ни в счёт. Тут – всё серьёзно. И реальный шанс получить травму, а не нечто формальное, образное, вроде: “Ну, если сегодня нам повезёт, то мы не уснем и убьём наконец очередного суккуба”.

Я уже не так слаба, но всё ещё не до конца вернула свою форму. Окружающие думают, я этого не понимаю, но это наоборот именно то, что я замечаю первым, глядя в зеркало. Мои руки и ноги тоньше, и это мне не нравится. Мои руки и ноги потеряли свою силу, и это меня убивает. Мои руки и ноги позволяют мне восстанавливаться медленнее, чем я ожидала, и это выводит меня из себя.

Я крепче берусь за пистолеты.

Успокойся, Нина. Не позволяй сомнению столкнуть себя с пути.

Мне ничего не угрожает, потому что я могу постоять за себя.

– Менты приехали, – сообщает Бен, появляющийся из-за спины. – Людьми они займутся, а нам нужно переловить нимф, пока они не разбежались. Двое уже пытались, я их оглушил.

– Ясно, – киваю. Затылок отзывается острой болью. – Разберёмся.

Всё, как раньше. Всё, кроме меня самой.

Но это не значит, что мне теперь суждено навсегда оставаться лишь жертвой случая.

Собираю в кулак всю силу. Пусть её немного, но она – моя. Выставляю руку в сторону, и в неё врезается бегущий куда-то парень-нимфа. Он едва не падает, но я успеваю схватить его за грудки и самой уложить на лопатки, прибивая к земле.

– Это мой город, – сообщаю я. – И я больше никому не позволю его разрушить.

***

После задания, как обычно, оставляем обмундирование в оружейной и идём отдыхать в гостиную, где попутно нужно будет пересказать хранителям тот отрезок времени, где их самих не было. Так спишется рапорт: из нескольких частей, включая само исполнение миссии защитниками и последующую экспертизу местности хранителями.

Вслед за Беном поднимаюсь по железной лестнице в холл первого этажа и вижу Шиго.

– Что ты тут делаешь? – интересуюсь.

Бен и остальные защитники уходят, оставляя нас.

– Мне Лукас позвонил. А ему Артур сказал.

– Очень интересная цепочка вышла, но я всё ещё не вижу в ней ответа на свой вопрос.

– Я просто хотела убедиться, что ты в порядке.

Врать сейчас будет нелепо. По крайней мере тогда, когда я до сих пор прикладываю к затылку пакет со льдом.

– Мне нужно ещё решить кое-какие дела, так что подожди меня в комнате, ладно? – вместо ответа говорю я.

– Хорошо.

Дела, как же. Слежу за уходящей Шиго. Как же глупо всё получилось…

– Тигрёнок?

Ноги врастают в пол. Не пошевелиться. Так меня зовёт только папа, но это не может быть он. Напоминаю себе, чтобы заранее не расстраиваться: папа меня больше не любит, он не принял меня, вычеркнул из жизни. А потому тот, кто говорит это, кем бы он ни был, точно не обращается ко мне.

– Твоя мама сказала: иди, мол, но учти – Нина очень на тебя похожа, а потому прощение вымаливать придётся чуть ли не стоя в углу на горохе.

Точно он. Не может быть. Но ведь правда: вот же, стоит на пороге входа в штаб, едва прикрыв за собой дверь. Макушка и плечи покрыты свежим снегом. Щетина превратилась в бороду, кажется, уже как минимум неделю назад. Я бы, наверное, не узнала его в толпе, если бы не знакомая мне брезентовая куртка с вышивкой орла на груди.

– Папа?

Потому что не реальность будто – видение. И хотя я в последних уже давно профи, благодаря прыжкам сознания в будущее и обратно, всё равно своим глазам верится с трудом.

– Я был на площади, когда вы туда прибыли. Сегодня у меня выходной, и твоя мама послала меня за продуктами. Как раз выходил из супермаркета, и тут эта свора, – папа хмыкает. – Подростки – они в каждой форме жизни одинаковые. Не поймёшь, что у них на уме.

– Это если не пытаться, – вырывается у меня.

Раньше я едва ли могла сказать даже одно лишнее слово в это его хмурое лицо, но теперь… чёрт, мне всё равно.

– Если ты пришёл узнать, в порядке ли я, то я в порядке. Это, – убираю лёд от затылка, – всего лишь небольшой ушиб. Жить буду.

– Я и не сомневался. – Папа стягивает с головы шапку. В его волосах больше седых прядей, чем я помню. – Ты всегда была выживальщиком, с самого рождения.

– Историю о том, что я родилась с пуповиной, обмотанной вокруг шеи, я уже миллион раз слышала, – замечаю, старательно добавляя и в тон голоса, и в выражение лица побольше брезгливости. Мол, на-ка, подавись. Мне теперь твоя забота не нужна. Сама, как видишь, справляюсь. – Ещё одного раза не выдержу.

– А что насчёт истории о том, где твой батя – самый настоящий болван и последний кретин?

– Что?

– Хочешь правду? – (Я киваю). – Когда ты призналась, мы с мамой были в ужасе. – (Вот уж спасибо, что напомнил!). – Казалось, ничего хуже с нами уже случиться не могло. – (Прекрасное замечание. Пойду, с лестницы кубарем сброшусь). – Но сегодня я увидел, как ты сражаешься, и понял, что, отдалив тебя от себя, мог легко упустить момент, когда тебя бы не стало. И тут… – Папа сжимает в пальцах свою шапку до побелевших костяшек. – Тут я подумал: вот, что на самом деле настоящий кошмар, который я сам и создал, похоронив ещё живого ребёнка.

– Пап…

– Прости меня. Я… – вздох на грани беспокойства и истерики. – Я не смогу понять и принять твой выбор, наверное, никогда в жизни, но… не хочу, чтобы это стало тем, что отнимет у меня моего тигрёнка.

Ещё один вздох. Папа не плакал , когда меня в прошлой жизни с трудом, но вытащили из комы после отравления, когда у мамы случился выкидыш, и она не смогла выносить моего младшего брата, и даже когда мой дедушка позвонил и сообщил, что у бабушки остановилось сердце.

Папа, я помню, говорил, что мужчины не плачут – они огорчаются.

Говорил когда-то… А сейчас стоит в паре шагов от меня, и я хорошо вижу слёзы в его глазах: таких же миндалевидных, карих, тёмных, как у меня.

– Ты и правда решил, что меня так просто будет вернуть?

О, каких сил мне стоит не рассмеяться ему в это его лицо истинного святоши. Когда-то я любила своего отца, считала его своим наставником, лучшим учителем, который только может быть, другом, защитой. Он говорил, что никому не позволит обидеть свою маленькую девочку, а в итоге оказался именно тем, кто нанёс мне самый больной удар в спину.

– Пришёл просить прощения, но я не вижу, что ты раскаиваешься. Только ложь, скрытая за красивыми словами. Ты говоришь, что просишь прощения, но при этом не отрицаешь, что никогда меня не примешь. Пап, – и всё-таки я смеюсь. – Я больше не та глупая девочка, которой тебе было когда-то легче лёгкого промыть мозги. У меня теперь своя жизнь. И, нравится тебе это или нет, я не собираюсь меняться.

– И не прошу, – спокойно говорит отец. – Просто хочу, чтобы в твоей жизни для нас с твоей мамой снова было место.

– Это вы отказались от меня, а не я от вас, – отрезаю.

Плевать, что звучит приговором. Плевать, что кто-то подслушивает на лестнице, потому что я даже краем глаза хорошо вижу выделяющуюся тёмную тень.

Когда-то давно меня беспокоило, что скажут они с матерью. Больше нет.

Какой же наивной я была! Обрывала их телефоны, надеясь, что одна возможность поговорить всё изменит.

Только о каких переменах может вообще идти речь, если они давно всё для себя решили?

– Спасибо за всё, что вы сделали для меня, – продолжаю я. – За лучшее детство, лучший дом, построенный твоими руками, за отдых у моря, за чтение сказок по ночам и за то, что ты обещал положить весь мир к моим ногам, когда я стану взрослой. Вот только всё пошло совсем не так, как вы с мамой мечтали, и за это я прошу у вас прощения. – Скрипят деревянные половицы. Я оборачиваюсь на тень, которая становится выходящей из-за лестницы Шиго. Смотрю на неё, и мне становится легче. Я понимаю, что сделала правильный выбор. – Я выросла и сама, если захочу, поставлю мир на колени. Мне не нужна помощь тех, кто считает, что я больная. И уж тем более мне не нужна такая семья. – Снова гляжу на отца. – Спасибо, пап, за всё, но здесь тебе больше не рады… Я думала, что забуду, но выкинуть из головы твои слова о том, что лучше бы в день рождения я так и не сделала свой первый вдох, у меня никак не получается.

Не даю отцу сказать хоть что-то. Точнее, не позволяю себе остаться, чтобы это услышать. Пускаюсь по лестнице вверх бегом, перебирая онемевшими ногами разве что чудом. Шиго отходит в сторону, пропуская меня, но затем, я слышу, идёт следом.

Я влетаю в комнату, где сидят девочки. Увидев меня, они моментально отвлекаются от своих дел.

– Что случилось? – обеспокоенно спрашивает Полина.

Она оказывается ближе всех, но в тот же момент рядом появляется нагнавшая меня Шиго, и именно ей я решаю упасть в объятья.

Закрываю глаза. Проматываю сказанное отцу и понимаю, что только что поставила окончательную точку.

У меня больше нет семьи.

– Ты поступила правильно, – шепчет Шиго. Гладит меня по волосам осторожно, как котёнка. – Я горжусь тобой.

– А что она сделала? – это Лена.

– Сказала отцу, что достойна большего.

– Погоди, твой папа был здесь?

– Ага, – отвечаю я. Шмыгаю носом, отстраняюсь от Шиго, чтобы меня было лучше слышно. – Прощения просил.

– А ты что?

– Послала его куда подальше.

Тишина. Лена и Полина переглядываются. Затем обе снова смотрят на меня. Я окончательно высвобождаюсь из объятий Шиго и встаю перед своими лучшими подругами, сложив руки на груди и ожидая, что же они скажут.

– Это хорошо, ведь да? – осторожно, неуверенно уточняет Лена. – Я киваю. – Тогда я очень тобой горжусь, – заключает она, улыбаясь.

Полина, стоящая ближе, треплет меня по плечу.

– Мы все гордимся, – говорит.

Что-то позабыла я. Глубоко заблуждалась.

У меня есть семья. Я сама её выбрала.

А она, в свою очередь, приняла меня такой, какая я есть.

***

Шиго держит меня за руку, переплетая пальцы. Её кожа очень горячая, но мне всё равно холодно, потому что я забыла в штабе куртку и стою в одной толстовке. Смотрю на Шиго, пока она наблюдает за приготовлениями Марса и других ребят. В её алых глазах отражаются редкие вспышки зажигалок и лампочки уличных фонарей, и это самое красивое зрелище в моей жизни.

Привстаю на носочки, тянусь и целую Шиго в скулу. Она поворачивается, позволяя мне украсть поцелуй и с губ.

– Пожалуйста, – говорю я. – Больше никогда не позволяй мне себя бросить.

Можно было бы добавить, что она, пожалуй, единственное хорошее, что мне светит в жизни, но это, кажется, и так очевидно. Один раз я уже сказала, что люблю её, но хватит ли у меня смелости это повторить – не знаю.

Надеюсь, Шиго умеет читать между строк.

– Ты найдёшь меня всё равно, – произносит Шиго, отводя взгляд. – Как и всегда.

О, да. Чертовски верное замечание.

– Сейчас та-а-ак рванёт! – восторженно восклицает Рэм, устанавливая в снегу очередной фейерверк.

Он ни чуть не изменился. Всё такой же бескорыстно добрый, сияющий своей белозубой улыбкой умный увалень. Между ним и Лизой даже без участия Славы что-то закручивается. Иначе зачем она сейчас пришла, если могла не принимать приглашение? Иначе зачем помогает Рэму, подавая фейерверки из коробки, если бы могла стоять в стороне, как и все остальные?

Ближе всех от нас с Шиго топчутся Слава с Беном. Или Бен со Славой, я их уже не понимаю. Ну, кроме одного: Бен влюблён. Хоть он доверил мне этот свой маленький секрет, его самого с потрохами выдают его глаза, его движения и эти скованные, смущённые улыбки.

Я искренне рада за Бена, и нет никаких “но с другой стороны”, потому что мой старый товарищ уже знает, как больно лечить разбитое сердце, и не позволит себе обжечься на этом дважды.

– Поджигай!

Щелчки зажигалок. Хруст снега, когда парни отбегают прочь.

Хлопки. Много, и такие громкие, что в ушах звенит. Слава вздрагивает, но когда глядит на яркие переливы в небе, на её губах расцветает улыбка.

Первый месяц обучения, если не первая неделя: как отличить звук фейерверка от выстрела? Последний не оставляет после себя никакого эха.

Вот же и балда ты, Нинка. Параноик.

– С Рождеством! – весело кричит Марсель, подбрасывая в воздух свои варежки.

– Мы по маме евреи, – это говорит Виола.

Она встаёт рядом с Рэмом и говорит “мы”. Это, может, и ничего не значит, но мне становится тепло и радостно за них.

– А я атеистка, – говорит Лия.

Они с Полиной принесли из штаба кастрюли с маринованным мясом и добавили их к остальной еде на импровизированном пикнике, где всё пластиковое: стол, стулья и посуда, но всё равно чертовски уютно.

Когда Лия подходит к Славе, они улыбаются друг другу.

– Это не важно, – громко заявляет Марсель. – Бог всё равно всех любит.

По толпе пробегает шум: кто-то возмущается, кто-то протестует, а кто-то откровенно смеётся над бедным парнем. И только Слава делает неуклюжий шаг назад, разворачивается на пятках. Я, стоящая чуть позади, оказываюсь преграждающей её путь.

– Кирилл так говорил, – произносит она грустно.

Шиго вопросительно косится на меня в ожидании пояснений. Видать, и Слава это замечает, потому что сразу говорит:

– Мой лучший друг умер, и я по нему скучаю.

– О, – протягивает Шиго. – Сочувствую.

– Это нормально, – уверяю. – Грустить по Кириллу.

– Знаю, просто… думала, что уже не будет так больно.

Я вспоминаю сегодняшний разговор с папой. Похоже, не всем нашим ожиданиям суждено было сбыться.

– Мы прикроем тебя перед остальными, если ты хочешь уйти и побыть одной, – заверяю Славу.

Но та отрицательно качает головой.

– Нет. После всего произошедшего, если я что-то и поняла, так это то, что никто не должен справляться со своими трудностями один.

– Слава права, – соглашается Шиго. Но смотрит на меня, будто знает больше, чем я говорю. И чуть крепче сжимает мою ладонь. – Для этого и нужна семья.

Раздаётся самый громкий взрыв. Мы все переводим взгляд на небо, освещаемое дождём из падающих в разные стороны жёлтых, красных и оранжевых звёзд. Я щурюсь от ослепляющих искр, вжимаю голову в плечи из-за пробирающего до костей холода.

Это не кончится хорошо. Завтра утром я наверняка проснусь простуженной.

Но по крайней мере я точно знаю, что в этом городе обязательно найдётся тот, кто принесёт мне в постель горячий чай с лимоном и скажет, что я хорошо выгляжу, даже если из-за высокой температуры мне придётся три дня не мыться.

Ведь, как сказала Шиго, для этого и нужна семья.

Тихая гавань. Глава 6. Слава

Мне просто повезло, что смерть Кирилла выпала именно на тот период для стражей, когда были дела гораздо важнее, чем размышление о морали, законах и о том, что хоронить первостепенного врага человека в этом времени рядом с его возможными жертвами – как минимум неправильно. И пока стражей кремировали без последующей отправки их праха в силовое поле, временно пряча урны в склепе, мне удалось выбить для Кирилла место под землёй: крошечный кусочек на окраине кладбища, со стороны которого прилегающая к нему церковь видна небольшим холмиком на горизонте.

Никаких надгробий, никаких крестов – условие этой самой церкви, отказавшейся отпевать Кирилла, причисляя его к тем, кто этого не достоин. Не то, чтобы это было важно для меня как для человека, и вовсе далёкого от религии, но мне так хотелось сделать что-то особенное для Кирилла, пусть и посмертно, что в итоге Дмитрию, после всех моих стенаний, всё-таки удалось уговорить батюшку на небольшую металлическую табличку.

“От любящих друзей” – гласит она. – “Мы никогда тебя не забудем” .

Я хотела прийти сюда одна, но не хватило духу. Поэтому Даня стоит со мной рядом. До этого он отлучался к могиле их тёти, позволяя мне немного побыть наедине с Кириллом, а сейчас вернулся и топчется по правую руку. Молчит. Только шарф иногда поправляет, натягивая его край выше на кончик носа.

– Призму починили, а вместе с ней восстановили и силовое поле, – бубнит Даня в ткань шарфа. – Сегодня всех умерших стражей наконец сделают Спящими.

– И дядю Валю?

– Ага.

Я перехватываю трость левой рукой, правой беру за руку Даню. Она у него в шерстяной варежке, а моя – голая. Поэтому кожу на пальцах так неприятно колет.

– Как это проходит?

– Обычно те, кто хотят проститься с умершими, вместе с кем-то из Совета поднимаются на крышу штаба, где проводится ритуал присоединения праха к силовому полю. Но умерших в этот раз столько, что, боюсь, всей крыши не хватит, чтобы собрать всех горюющих. Поэтому дядя Дима предложил распределить прощания в течение дня.

– Во сколько наше?

– В шесть.

– Хорошо.

Мои пальцы крючками цепляются за шерстяную ткань. В ответ в ладони Дани ни одна мышца не дёргается.

– Знаешь, что самое обидное? – начинает он с надрывом, и я мысленно готовлюсь поддержать его, какими бы гневными, абсурдными или странными не показались мне его слова. – Папа оставил Ване подарок. Часы, о которых он так мечтал. А я… мне – ничего. Совсем. Они с мамой в голос, перебивая друг друга, всю мою жизнь твердили мне, что я – его копия. Папин сын. Удивительное сходство во всём, начиная от привычки кусать щёки с внутренней стороны и до фанатичной любви к крыжовнику. – Даня улыбается. Даже сбоку вижу – нехорошая улыбка. – Папин сын , – повторяет он ядовито. – А толку? Несправедливо…

Поворачивается на меня, чуть опуская подбородок. Смотрит из-под опущенных ресниц. Ждёт, что я скажу. Давала себе обещание согласиться, а сейчас не понимаю, с чем именно. Как кота в мешке покупать.

– Я знаю, что ты чувствуешь, – честно признаюсь я. “ Папина дочка ” – это звенит в голове голосами десятков. – Знаю, каково это, когда родители не оправдывают твоих ожиданий. Но дядя Валя не был плохим примером отцовства. Возможно, неидеальным – тут тебе виднее, – но точно не плохим. Поверь мне. Я жила в мире, где Дмитрий бросил маму и меня. Мама взяла тебя к нам в семью, и тогда всё стало ещё сложнее. – Ловлю Данин вопросительный взгляд и уточняю: – Мать-одиночка с двумя детьми – так обычно не начинаются истории со счастливым концом.

– Наверное, идеальных родителей не бывает, – протягивает Даня медленно, будто с каждым словом он всё отчётливее начинает это понимать.

– Они и не обязаны быть таковыми в наших глазах. Пусть только любят. Дядя Валя ведь любил тебя?

– Угу.

– Ну вот. Считай, это его лучшее тебе наследие. Плюс, Филонов, – я, не переставая держать Даню за руку, легко налегаю на него боком, – можешь надо мной смеяться, но если у кого-то и есть сердце ещё более доброе, чем было у твоего отца, то это – твоё сердце.

Даня поджимает губы, но не в попытке скрыть смех и не потому, что ему нечем мне парировать. Скорее, наоборот. Наверняка слов столько, что трудно сложить в предложения.

– Я сказал всем, чтобы они перестали глазеть на твою трость и задавать кретинские вопросы, – вдруг произносит он. – Я не хвастаюсь, говорю, чтоб ты знала, кого, если что, обвинять во вмешательстве в твою жизнь. Но не я один виновен: ещё там был Андрей, и он сказал, что мозги каждого, кто вздумает мне перечить, в салат покрошит и съесть заставит.

– Что бы я без вас делала! – говорю, качая головой.

На самом деле, мне это не в радость. Конечно, хорошо, что никто не обращается со мной, как с больной, но… если так подумать – немного странно. Была операция – все знают. И нога не в порядке – видели. Костыли и трость стала использовать – никто не против, что я царапаю ими деревянный пол во всём штабе.

А теперь бац – и тишина . Я везде с тростью: на тренировке лежит рядом, на занятиях стоит, упершись в бок стола, в столовой в сложенном виде лежит на моих коленях, на прогулке и вовсе вечный мой спутник – и при этом абсолютно никто из знакомых не смотрит на неё и не предлагает какую-либо помощь.

Я знала, что это чья-то заслуга. Догадывалась, что не просто так при разговоре никто не опускает взгляд вниз. И то, что инициатором всего этого стал именно Даня, знать приятнее всего.

Может, уже не брат, но всё равно заботится обо мне так, словно нас связывает что-то большее, чем дружба с детства.

Я выпускаю Данину руку. Он подходит к могиле, хотя я этого не прошу, и стирает снег с таблички, который прячет под собой день смерти Кирилла и его имя.

Утро. Из дома я вышла в семь, сейчас, наверное, начало девятого. Сегодня страшный мороз, и я почти не чувствую щёк и пальцев, до этого горящих под сотнями морозных игл.

– Тебе не холодно? – спрашиваю, когда Даня возвращается обратно ко мне.

– Не-а, – протягивает тот.

И в этот раз сам берёт меня за руку, а потом суёт обе наши сцепленные ладони в карман своей куртки.

В окружении близких из прошлого настоящего, пускай даже один из них теперь покалечен, а второй – и вовсе мёртв, я чувствую себя почти как дома.

***

После кладбища мы с Даней идём по своим делам. Он – в штаб, где сегодня должен вместе с Марком заниматься в одной из секций оранжереи, а я возвращаюсь домой за тетрадями для занятий, но вскоре, после первой же лекции, мне приходит сообщение на телефон:

“Приходи в оранжерею, хочу тебе кое-что показать”.

От Дани. И мне ничего не остаётся, как отложить свои дела, отпроситься на десять первых минут с занятия по моделированию боевых действий и двинуть в определённом Даней направлении.

В оранжерею захожу, стараясь быстро прикрыть за собой дверь, чтобы не впустить внутрь промёрзлый воздух. Здесь, в отличие от улицы, очень тепло, а ещё приятно пахнет влажной, недавно политой землёй, и чем-то сладким, напоминающим мёд.

– Есть кто живой? – спрашиваю я в пространство.

Трость вязнет во влажной почве. Я сильно на неё не опираюсь, но всё равно выходит так, что только качаюсь из стороны в сторону, как неваляшка.

– Даня? Ты где?

– Дальше проходи! Мы в третьем секторе!

Легче сказать, чем сделать. Каждый метр даётся с трудом. Столько сноровки не требуется даже на миссиях. Мне приходится быть осторожной, чтобы не помять растения, но при этом ещё и нужно контролировать походку, чтобы не причинить себе лишнюю боль.

Даню и Марка нахожу среди цветов. Оба стоят на коленях, согнувшись, и что-то разглядывают в траве.

– Вы чего? – спрашиваю я. – Что за срочное дело?

– Тихо, – Марк прикладывает палец к губам. Затем машет мне, приманивая, и шепчет: – Подходи, только осторожно.

В моём положении это напоминает издёвку. Тихо, осторожно – как всё это совместить с тростью? Но я стараюсь. В итоге, мне даже удаётся. И когда я подхожу достаточно близко, наконец вижу предмет такого тщательного изучения со стороны парней – это птица. Белая, некрупная. Похожа на ворона… Только почему-то совсем не пугается прикосновений к себе и стоит как-то странно: одно крыло в сторону.

Интересно, белые вороны вообще бывают?

– Через форточку залетел, красавец, – говорит Даня, поднимая голову к потолку. Слежу за его взглядом и вижу небольшое открытое окошечко. Наверное, они используют ту здоровенную лестницу у входа, чтобы до него добраться. – У него что-то с правым крылом.

– Вылечить сможете? – спрашиваю я. – Выглядит не очень.

– Думаю, да, – задумчиво протягивает Марк. – Надо только поймать его и отнести в штаб.

Марк протягивает обе ладони к птице, но тот ловко, несмотря на рану, умудряется от него отпрыгнуть и даже приоткрыть клюв, выражая своё категорическое несогласие.

– Сварливый, – говорит Марк, убирая руки прочь, пока не цапнули.

– Он просто боится, – озвучиваю я логичное предположение. – Попал непонятно куда, так ещё и разглядывают как под микроскопом в три пары глаз. Может, прикормить его? Что едят вороны? Если это, конечно, ворон…

– Он самый, и они всеядны, – тут же отвечает Даня, и в нём так отчётливо виден Ваня, что я даже забываю, кто именно передо мной сейчас. – Наши припасы в шкафу ему годятся!

Марк, не дожидаясь больше ни слова от Дани, подрывается и бегом исчезает в соседнем секторе.

– Откуда ты знаешь, что это ворон? – спрашиваю я. – Миротворцы, что, ещё и орнитологами должны быть?

– Нет, просто я живу под одной крышей с Ваней, кредо которого: “Дурак стесняется спросить, умный боится не знать”. Так что, сама понимаешь.

Больше мы с Даней тет-а-тет ничем не успеваем перекинуться: Марк возвращается с плотно завёрнутым в пищевую плёнку небольшим кульком.

– Главное, не забыть потом запасы пополнить, – предупреждающе заверяет Марк, усаживаясь обратно на землю. Разматывает пищевую плёнку, спрятанные в ней предметы размещает у себя на бёдрах. Я вижу пакет с крекерами, сок в коробочке и протеиновый батончик. – А то как это обычно бывает: сейчас заначка никому не нужна, но стоит её вскрыть, как кому-нибудь обязательно понадобится.

На кормёжку ворону идут крекеры. Марк берёт несколько в ладонь и делает попытку покормить птицу, но та снова прыгает прочь.

– Ты ему не нравишься, – констатирую я. – Пусть Даня попробует.

– Э-э, не, – Филонов качает головой. – У меня и так только одна рука рабочая. Если он мне ещё и пару пальцев на здоровой пробьёт, будет вообще невесело.

Но Марк, вместо того, чтобы спорить, протягивает Дане зажатую в кулаке горстку крекеров. Одними глазами говорит: “Бери”. И смотрит так… воодушевляюще, что ли.

Сила веры – одно из главных оружий миротворцев. И Даня оказывается его жертвой, хоть и должен, наверное, как тот же миротворец, иметь иммунитет.

Берёт крекеры, несмело приближает ладонь к ворону. Тот, повернув голову в бок, внимательно изучает предложенную закуску. Делает несмелый, надрывный прыжок ближе, отчего Даня вздрагивает плечами, но вместо того, чтобы атаковать, ворон берёт один крекер, хватая его клювом.

– Я же говорила! – радостно восклицаю я.

Ворон съедает все крекеры, но от Дани отставать не собирается. Забирается на его всё ещё раскрытую ладонь, затем по рукаву кофты поднимается до плеча.

– Кажется, ты нашёл себе нового друга, – улыбаясь, сообщает Марк.

У ворона – правое крыло. У Дани – правая рука. Я слишком долго живу в мире стражей, чтобы верить в такие совпадения.

– Что ж, мама всё равно хотела завести собаку, – говорит Даня. Вроде, уже не боится, но всё равно продолжает с сомнением коситься на птицу. – Против ворона она тоже не будет… Не должна, по крайней мере. Ну, или у меня будут большие проблемы.

Даня несмело улыбается, глядя на ворона на своём плече. Я уверена, что тётя Аня не станет ругать сына за то, что делает его хоть немного счастливым в дни, когда этого особенно не хватает.

***

Как в народе говорят: “Смотришь в книгу – видишь…”… ну, ясно что. Только с книгами у меня, к счастью, проблем нет, тогда как с разными играми – вагон да маленькая тележка. Вот и приходится только делать вид, что шарю, когда Нина в очередной раз поворачивается ко мне и восторженно трясёт джойстиком в руках, приговаривая:

– Ты видала, как я ему выстрелила прямо в нос! Черепушка в хлам!

На экране телевизора полно зомби и тех, на кого они так старательно, но так безуспешно пытаются напасть. Первые активизируют воспоминания о химерах. Так я начинаю думать об Антоне и о том, что он похоронен где-то на том же кладбище, что и Кирилл, хотя после того, что сделал, он больше любого погибшего достоин стать Спящим. Но нет, ведь Антон не был стражем, как все мы. То, что Татьяна оставила его вместо себя, когда уехала в свадебное путешествие – лишь стечение обстоятельств. То, что ей разрешили это сделать – удача и привилегия той, кто находится на хорошем счету у руководства.

Ведь Антон отдал жизнь за штаб, за окончание войны и… нет, не перемирие, но хотя бы нейтралитет. Заслужил почести. Заслужил особое прощание и статус героя.

А что получил? Могилу, сплошь усыпанную букетами цветов и пожеланиями от тех, кого называл друзьями, но разве этого достаточно?

– Сыграешь? – спрашивает Шиго.

Они обе, и Нина, и Шиго, сидят на полу. Вторая играет роль опоры для первой, которая, в свою очередь, вальяжно развалилась в её руках, буквально используя феникса в качестве кресла. Шиго протягивает мне свой джойстик, но я отрицательно качаю головой, и тогда он быстро находит пристанище в руках Бена. Они с Ниной тут же вступают в бой в игре и параллельно в словесную перепалку. Комната Артура, и без этого переполненная людьми, запахами чипсов, звуками игры, – теперь и вовсе кажется забитой под завязку. Настолько, что я принимаю решение сделать небольшую передышку. Сначала иду до окна и открываю форточку, чтобы проветрить помещение, а потом выхожу в коридор.

– Ты куда? – летит в спину вопрос от Артура.

– Чайник поставлю, – говорю я первое, что в голову приходит.

И быстро закрываю за своей спиной дверь.

В кухне сидят родители. Знаю, что выпивают. Чуть позже пойдут в гости к тёте Ане и ещё и там добавят. Мама не злоупотребляет, поэтому за неё я спокойна, а вот Дмитрий – другое дело. На нём затянется. Только-только вроде перестал, а тут вторая волна.

Нехорошо.

Ковыляю в свою комнату за телефоном, а нахожу взглядом письмо от Власа на прикроватной тумбочке. Ваня не читал его, когда нашёл. Только открыл, увидел моё имя и доставил адресату со словами, что не его это дело.

Влас должен был уйти, не попрощавшись. Я бы так и поступила. Оставила бы обидевшего меня с ядовитым чувством собственной ничтожности на душе, которое начинало бы напоминать ему о предательстве каждое утро после пробуждения. Но Влас поступил по-другому. Потому что выше этого. Потому что слишком идеальный, как сказал когда-то Бен.

– Таких бояться надо, – заверял меня он. – Если кто-то так старательно сохраняет свой идеальный образ, значит, ему есть, что скрывать.

– Как и всем нам, – бурчу я под нос сама себе.

Присаживаюсь на кровать, кладу трость рядом. Беру письмо в руки. Его уголки помяты моими дрожащими и неспособными развернуть лист пальцами до такой степени, что скоро, кажется, останутся у меня в руках, когда я в очередной раз, не набравшись храбрости, соберусь убрать письмо прочь.

– Что это?

Вздрагиваю, совершенно не ожидая услышать кого-то в своей комнате. Поднимаю глаза и вижу Лию. Она просунула голову в щель приоткрытой двери и теперь глядит то на меня, то на письмо в моих руках.

А я замечаю, что на её волосах каплями воды блестит растаявший снег.

– Ты как здесь оказалась? – спрашиваю вместо приветствия.

– Твоя мама меня впустила.

Лия открывает дверь шире, не дожидаясь приглашения. Проходит в комнату, садится рядом.

– Она такая грустная. И Дмитрия тоже краем глаза видела – серее тучи. У вас всё нормально?

– Сегодня будет прощание с их другом.

– Ох, – понимая всё сразу и не нуждаясь больше в пояснении, выдыхает Лия. – Сочувствую. – Тычет пальцем в сложенный листок – А это что?

– Письмо от Власа, – отвечаю я. В очередной раз сминаю его уголок. – Он оставил его, когда приходил в квартиру за вещами и кошкой.

– Вы виделись?

– Нет, там был Ваня…

– А письмо, я так понимаю, ты ещё не читала, да?

– Не-а.

– Что мешает?

Хороший вопрос. Письмо сложено в несколько раз. Я открываю первый сгиб. Затем второй. Так мне виден почерк Власа. Ещё немного – и наконец смогу различить слова.

Но нет . Не хватает смелости. Сворачиваю обратно. Шумно выдыхаю. И вдруг зачем-то протягиваю Лие.

– Зачем? – непонимающе спрашивает она.

– Возьми. Прочитай. Может, если это будет не только моя тайна, мне будет легче столкнуться с ней лицом к лицу.

Лия осторожно, словно это какое-то хрупкое сокровище, берётся за край письма.

– Ты уверена? – уточняет, прищурившись. – Это может быть очень личное…

– Да. Пожалуйста.

Когда письмо оказывается в руках Лии, я встаю с кровати и, не беря трость, отхожу к окну, за которым вовсю светит, но ни капельки не греет солнце. Закрываю глаза. Так привычно легче, и вещи становятся не такими страшными.

Стою на своих двоих, но твёрдой опоры под ногами совсем не чувствую. Привыкла от чего-то отталкиваться за то время, что пользуюсь помощниками сначала в виде костылей, а потом и в виде трости, и теперь самостоятельная стойка кажется чем-то шатким и способным с лёгкую подвести меня.

Время, кажется, останавливает свой счёт. Ожидание бесконечно. Я стараюсь не думать, но получается наоборот, и за каждой попыткой отвлечься следует долгое размышление о возможных фразах, которыми наполнено письмо.

Ненавидит ли он меня? Просит ли забыть? Проклинает ли? Или наоборот предлагает найти его, когда я буду готова поговорить по душам?

– Слав? – зовёт Лия.

Сколько прошло? Час или меньше минуты?

Я разворачиваюсь на пятках и только потом открываю глаза.

– Он очень сильно любил тебя, да? – спрашивает Лия, складывая письмо.

У неё стеклянный взгляд. Мне это совсем не нравится.

Я несмело качаю головой.

– Да, только я была этого не достойна.

– А он явно думает иначе, – когда я подхожу, Лия протягивает письмо обратно. – Тебе стоит прочитать его. Поверь мне.

Я раскрываю письмо. Глаза цепляются за первую строчку:

“Милая Ярослава” ,

– и вот меня снова тошнит.

– Не могу, – складываю письмо и сую в задний карман джинсов. – Ты зачем пришла, кстати?

– А, да, – Лия принимается нервно покусывать губы. – Я рассказывала тебе, что оставила родителей в другом мире и вернулась сюда, потому что если бы мы не дали друг другу время на отдых после всего вранья, то я бы, наверное, кого-нибудь из них убила. – Вроде шутка, но Лия не смеётся. – Мы договорились, что снова встретимся, когда я перебешусь, но… есть кое-кто, по кому я очень скучаю.

– Твой брат?

– Да! – неожиданно резко и с излишним энтузиазмом восклицает Лия. Вскакивает на ноги, хватает меня за руку. – Я знаю, правила запрещают детям путешествовать между мирами без взрослых, но… я подумала, может, ты поговоришь со своим папой, всё ему объяснишь. Лео не будет один – с ним всегда буду я. Родители дали согласие и готовы предоставить документы, какие нужно.

Я не вступаю в спор и не пытаюсь разбить просьбу Лии о скалы своего скептицизма насчёт того, что это выгорит. Просто киваю и говорю:

– Сделаю всё, что в моих силах.

В конце концов, отец не сможет найти реально веской причины, чтобы отказать мне в такой маленькой просьбе. Что может сделать один подросток? Не угроза вовсе. Тем более, если его сестра – доброволец.

– Спасибо! – Лия лезет ко мне с объятиями. Её волосы попадают мне в рот, и я смеюсь, отплевываясь. – Спасибо, спасибо!

– Пока не за что.

– Всё равно! – настаивает Лия. – Теперь я буду тебе должна. Проси, что хочешь.

– Вообще-то, есть кое-что…

Лия отстраняется. По моему тону, должно быть, сразу поняла, что дело нечисто. Я поджимаю губы, пытаясь скрыть виноватую улыбку.

Марк настолько надоел Бену, что тот решился на отчаянный поступок и попросил у меня помощи, а я сдуру не только согласилась, но и даже пообещала надавить в случае, если встречу сопротивление.

Вот же чёртов язык без костей!

– Есть один парень, которому ты нравишься. Если ты сейчас никем не увлечена, может, сходишь с ним на свидание?

Лия выпячивает подбородок, скрещивает руки на груди. Ожидаемо от неё было бы услышать возмущения за попытку сосватать её заочно, но я точно уверена, что замечаю любопытство в её глазах.

– Кто-то из штаба? – уточняет она.

Я киваю с надеждой на то, что мне легко удастся поймать эту рыбку за хвост.

– Ну допустим, я даже заинтересована, – Лия покусывает нижнюю губу. – Я видела у вас нескольких крайне симпатичных парней и даже одного сногсшибательного красавчика. Итак, не томи, – расслабляясь, Лия принимается потирать ладони. – Какой из них мне светит?

– Планочку понизьте, будьте любезны, – протягиваю я. – Скорее всего тот, о ком я тебе сейчас скажу, в твоё понятие красавчиков не входит и, более того, маловероятно даже в ближайшем окружении находится.

Лия прищуривается. Её рот распахивается, но не чтобы что-то сказать, а чтобы с шумом набрать в лёгкие побольше воздуха.

– Это тот кудрявый парень, который с Беном ходит? – спрашивает она, хотя уже знает, чёрт возьми, ответ.

Не просто знает, а готова осуждать меня. Вон, как желваки ходят.

– Прежде чем ты обзовёшь меня всякими плохими словами и попытаешься наложить на меня проклятье, давай я попытаюсь рассказать тебе, какой он хороший, и что это совершенно ни к чему тебя не обязывает? – тараторю я.

Выставляю руки перед собой в примирительном жесте. Скорее, в шутку, разумеется, но Лия, видя это, вдруг серьезнеет.

– Ты правда думаешь, что я могу наложить на тебя проклятье? – спрашивает она абсолютно бесцветно , что пугает.

Слова, сказанные без задней мыслей, превращаются в камень в моей руке, которым я только съездила своей лучшей подруге по голове.

– Нет, я… – теряюсь. Извиниться? За непонятую глупую шутку? – Ты меня… я… Чёрт, Лия, я встречалась и вполне вероятно спала с ведьмаком, я против вас ничего не имею!

– Оп-па, – Лия снова меняется в лице. – Значит, вы с Власом успели и до постели добраться?

– Я максимально не хочу об этом разговаривать.

– Но тебе придётся, если ты хочешь уговорить меня на свидание с кудрявым.

– С Марком.

– Допустим.

– Я не знаю, успели мы или нет, – произношу я.

Должно быть, это было что-то особенное для них двоих. Момент близости. Больше нет границ. Они максимально доверяют друг другу…

Они? То есть, мы.

Почему всё должно быть таким сложным?

– Не помню, точнее, – продолжаю я. – Но я здешняя и Влас встречались, вроде, достаточное количество времени, чтобы захотеть друг друга… в том самом смысле.

– Тут времени много не надо, – отмахивается Лия. – Я видела Власа. В рубашке, конечно, но, знаешь, тут даже я готова поклясться, что там есть, на что посмотреть.

Я кривлю рот. Лия поднимает брови и уточняет:

– Слишком рано, да?

– Ага.

– Извини.

Минутная неловкая пауза, наполненная скошенными взглядами и короткими, ничего не значащими кивками.

– Ладно, – пораженчески протягивает Лия. – Я схожу на свидание с этим Марком, но только из-за того, что ты поможешь мне с Лео.

– Супер! – радостно сообщаю я. – Пошли, к остальным присоединимся.

– К остальным?

– В комнате Артура ребята играют в приставку. Там и Марк есть.

Лия салютует оттопыренным в кулаке большим пальцем, но радости в этом жесте не больше, чем у краба, которого собираются сварить заживо. Я подхватываю в одну руку трость, другой цепляюсь за рукав рубашки Лии и вытягиваю девушку в коридор. Чтобы подтвердить своё алиби, мне нужно поставить чайник, поэтому я провожаю Лию в комнату Артура, а сама направляюсь в кухню.

– Но, Дим… – мама цокает языком. – После того, как он появился в нашей жизни, думаю, будет справедливо рассказать Артуру правду.

Последний шаг из коридора в сторону кухни я так и не делаю. Прижимаюсь спиной к стене, превращаюсь в слух и надеюсь, что никто из ребят не решит выглянуть из комнаты Артура.

– Эдзе ушёл, – напоминает Дмитрий. – В этом больше нет необходимости.

– Каждый раз, когда Артур спрашивал у меня о своём отце, я говорила, что тот мёртв, но теперь у меня есть реальный шанс рассказать сыну правду…. Я не могу больше врать… Не хочу, Дим!

Я выхожу из коридора, оказываясь в поле зрения родителей. Несколько быстрых, неуклюжих шагов – и я уже в кухне. Пока ничего не произношу, лишь гляжу то на Дмитрия, то на маму. Вспоминаю другой разговор, которому я тоже однажды стала случайным свидетелем. Мама и Эдзе . И множество фраз, додумывать смысл которых было бы настоящей игрой в бинго, разве что вместо цифр: правда – неправда.

И почему мне всё время везёт там, где выгодным был бы именно проигрыш?

Эдзе – отец Артура? – спрашиваю я.

Сразу. Без предисловий. Как пластырь сорвать.

Мама с Дмитрием переглядываются.

– Долго ты там стояла? – спрашивает второй.

– О, нет, нет, нет, – качаю головой. Усмехаюсь. – Давайте не будем сейчас делать вид, что моё любопытство – единственная проблема. Мам? – смотрю только на неё. – Мам, скажи правду: Эдзе – отец Артура?

Мама коротко кивает.

– Да. Когда я училась в университете, Эдзе преподавал там психологию. Я была юна, безрассудна и влюбилась в него по уши, и он воспользовался этим, – мама нервно сглатывает. – Избавляться от Артура я не стала, а Эдзе, узнав о моей беременности, из университета уволился и больше мне на глаза не попадался.

Холодно. Я дёргаю плечами. Дышать вдруг становится труднее из-за вязкого воздуха вокруг.

– Почему раньше не сказали?

– Это не тот тип информации, которую можно ненароком сообщить за обедом, – подключается Дмитрий.

Опирается двумя ладонями в столешницу.

– Но он спрашивал, – настаиваю я. – И вы говорили ему, что его родной папа мёртв… Почему?

– Потому что я не хочу, чтобы у моего сына был ещё один отец. – (Меня затыкает собственное эгоистичное любопытство. Я буквально прикусываю язык). – Я знаю, что было бы справедливее всё рассказать Артуру, но одна мысль о том, что он может захотеть общаться с ним, проводить время, начать называть его тем, кем он, по сути, не является, выводит меня из себя настолько, что я готов врать о смерти, если это позволит мне сохранить сына.

Опускаю глаза на свои носки. Следующий ход за мной. Нужно что-то сказать, но мысли путаются. Я могу понять Дмитрия, но… теперь и я знаю эту тайну, переставшую принадлежать только троим.

Я обещала себе, что больше не буру врать близким. Ведь именно я предложила Нине и Бену рассказать всем о том, откуда мы пришли. И если сейчас я закрою глаза на то, что узнала, это будет неправильно.

Нельзя выборочно хранить тайны, если я решила быть честной. Нельзя .

– Она расскажет, – говорит мама. – Ты же знаешь, они с Артуром ничего друг от друга не скрывают.

Я поднимаю на них взгляд. Дмитрий смотрит на меня, приподняв одну бровь. Ожидает подтверждения или отрицания маминого предположения.

Я только и могу, что пожать плечами.

– Это будет правильно, – говорю.

В этот же момент голоса ребят, сидящих в комнате, становятся громче, заполняют коридор.

– Ты чего тут так долго? – спрашивает Артур за моей спиной. – Наша партия следующая.

Я в последний раз гляжу Дмитрию в глаза, затем поворачиваюсь к Артуру, подошедшему ко мне близко и теперь стоящему в одном шаге, и говорю:

– Я знаю, кто твой родной отец.

Артур хмурится. Смотрит на меня непонимающе, дёргает головой.

– Что?

– Ты хочешь, чтобы я назвала его имя?

Смотрю на Артура. Жду ответа. Он, похоже, не до конца понимает, что я говорю серьёзно, поэтому с некоей иронией отвечает:

– Да.

Я на выдохе произношу это имя.

Имя того, кто умудрился стать значительной частью моей жизни, хотя когда-то давно обещал всеми возможными способами спрятать себя от нас.

Похоже, не у меня одной всё так часто идёт не по плану.

***

На крыше нас немного: тётя Аня, мои родители, близнецы, Артур, собственно, я и приглашённый член Совета. Эту женщину я вижу впервые. Внешне она явно старше мамы и тёти Ани. Думаю, мне она была бы скорее бабушкой. У неё длинные седые волосы, перекинутые через левое плечо струящимся водопадом, тёмные, практически чёрные глаза-пуговки и то, что на узком лице первым бросается в глаза – выпуклая уродливая родинка на подбородке.

Может из-за неё, а может по какой-либо другой причине, но та, кого Дмитрий во время приветствия назвал Стефанией, у меня вызывает стойкое отвращение.

– Кто отправит Валентина к Спящим?

Вопрос Стефании подхватывается ветром и разносится по крыше. Ближе всего ко мне стоят близнецы. Вопросительно гляжу на Даню. Он – на Ваню. Тот в ответ пожимает плечами.

– Думаю, Валя хотел бы, чтобы это сделал его боевой товарищ, – произносит тётя Аня. – И лучший друг.

Она протягивает руку в сторону Дмитрия. Он перестаёт вжимать голову в плечи, пряча пол-лица за высоким воротником тёплого пальто, и принимает ладонь тёти Ани. Секунду они жмут друг другу руки, удерживая зрительный контакт. Когда тётя Аня дёргает уголком губ, я различаю одинокую слезу, скатывающуюся по её щеке.

Даня и Ваня рассказывали, что она много плачет по ночам. То же говорила и мама. Но я ни разу не видела, чтобы тётя Аня позволяла себе выставлять слабость на всеобщее обозрение.

– Так будет правильно, – говорит Ваня, соглашаясь с маминым решением.

Даня молча кивает.

Дмитрий подходит к Стефании. Я, затаив дыхание, жду, что будет дальше. Стефания снимает с пояса какой-то железный предмет. Щелчок, предмет раскрывается… и я узнаю в нём обод, который мне на предплечье надели в день, когда я приняла клятву.

Обод закрывается на руке Дмитрия. Точнее, одна его часть. Вторая, как это принято, сковывает предплечье члена Совета

– Ты знаешь, что нужно говорить, – произносит Стефания. – Поэтому, полагаю, мои подсказки будут лишними.

– Да, – кивает Дмитрий. – Спасибо, Стефа. Тогда приступим.

Почему-то мне становится так странно где-то внутри: то ли от предчувствия чего-то нового и таинственного, то ли от общей кладбищенской атмосферы – и это без могил как таковых. Я зачем-то накрываю рот ладонью.

– Ты был верен законам и считался перед долгом… – начинает Дмитрий, но почти сразу обрывает себя, чего, кажется, никогда раньше не было. С той стороны, с которой я стою, мне хорошо видно его хмурое, отстранённое выражение лица.

И когда он ещё даже не пытается возобновить свою речь, я уже знаю, что он не справится.

– Ты никогда не ставил под сомнения необходимость в…

Вздох. Лихорадка. Отчаяние. Я знаю, каково это – потерять лучшего друга.

Это больно. И никто не заслужил переживать эту боль один на один.

Я повинуюсь неожиданному порыву и иду к Дмитрию, сопротивляясь ветру, дующему в лицо и пытающемуся подбить меня на торможение или даже падение. Останавливаюсь где-то в полушаге. Мгновение медлю, а затем касаюсь плеча Дмитрия.

– Всё хорошо, пап, – говорю я. – Сейчас ты не обязан следовать уставу. Скажи то, что можешь.

Не то, что хочешь – потому что это может быть слишком личным. Но то, что можешь – например, высказать благодарность дням и мгновениям, которые теперь навсегда остались у Дмитрия в память о друге.

Я помню всё, что было между мной и Лией: с момента нашей встречи и до того, как я в последний раз бросила взгляд на её лежащее на земле тело, прежде чем уйти. Здесь она жива и здорова, но это не сможет изменить того факта, что однажды, хоть и не в этом мире, она умерла у меня на руках.

Кровь, которой они пропитались, мне никогда не смыть.

– Спасибо, солнышко, – Дмитрий улыбается мне. Затем снова обращается к Стефании и заговаривает, но, разумеется, не с ней, а с тем, кто едва ли может услышать: – Ты никогда не будешь забыт, мой друг. Спасибо за то, что был со мной каждый раз, когда я в тебе нуждался, и прости, что когда во мне нуждался ты, меня не оказалось рядом. Твоя смерть навсегда станет для меня чертой, разделившей жизнь на “до” и “после”, но… я больше не буду разрушать ту часть, что идёт “после”. Я знаю, ты бы не хотел видеть меня таким. – Вздыхает. Делает паузу, чтобы быстро взглянуть на меня. Его взгляд затуманен выпитым накануне алкоголем, январским морозом и скорбью. – Ведь, как ты всегда говорил, у нас есть дети – те, ради кого стоит, что бы ни случилось, оставаться человеком… Филонов Валентин Леонидович, мы никогда не забудем героя, которым ты погиб.

На большее привычно спокойного, собранного и сдержанного директора огромного здания уже не хватает.

И я думаю о том, что почему-то не могу даже в мыслях называть его по имени.

Он – мой папа .

– Мы никогда не забудем героя, которым ты погиб, – повторяет толпа.

Подхватываю и я, но с запозданием.

Тётя Аня подходит к Стефании с урной в руках. Открывает её. Стефания опускает свободную от обода руку внутрь и достаёт из урны некоторое количество праха. У меня к горлу подступает тошнота, но, как я замечаю, все остальные никак не реагируют на это.

Похоже, ещё одна часть ритуала.

Стефания посыпает пеплом обод, соединяющий её и папино предплечья и произносит слова на неизвестном мне языке. Пепел кружит вокруг обода, но не падает на крышу, а ровной лентой устремляется вверх, к облакам. Вслед за ним опустошается и урна. Так, две ленты, переплетаясь, достигают невидимого глазу силового поля над Дубровом и навсегда исчезают, став его частью.

Проводив их взглядом, я позволяю себе шёпотом спросить у папы, что значат сказанные Стефанией слова, забывая о том, что вообще-то должна прекрасно быть об этом осведомлена.

Но отец слишком глубоко погружён в происходящее, чтобы заметить в моём вопросе очевидную странность, и отвечает:

– Это значит: “С этой секунды и до конца времяисчисления ты принадлежишь энергии, благодаря которой был рождён, и имя этой энергии – магия. Отныне начинается твоя посмертная служба. Теперь ты Спящий” .

***

После прощания мама идёт на работу на ночное дежурство, и я навязываюсь проводить её. Обычно детский дом я посещаю редко. Даже мимо лишний раз стараюсь не ходить, прокладывая свой маршрут по городу; слишком уж жалко смотреть на оказавшихся никому не нужными детишек, играющих за высоким крашеным забором. Но в последнее время я становлюсь частым гостем здесь. Самые маленькие начинают называть меня по имени, старшие же уже не глядят с таким откровенным недоверием.

Мне хоть и жалко их всех , но в детском доме я только ради одного.

Точнее, одной.

– Тебе точно здесь нравится? – ещё раз спрашиваю я.

Ощущение такое, будто я предала не только Вету, но и Кирилла. Душит.

Вета сидит напротив меня на краю углового дивана и мнёт в руках мягкого зайца.

– Да, – отвечает, а смотрит куда-то в сторону.

Я оборачиваюсь и нахожу у окна похожую на саму Вету своей хрупкостью девочку в спортивном костюме на размер больше нужного и с коротко подстриженными белыми, практически прозрачными волосами.

– Она болеет, – шёпотом добавляет Вета. – Иногда, когда я чувствую, что во мне накапливается достаточно сил, я создаю иллюзию, где показываю ей жизнь, которая у неё могла бы быть. Во сне, разумеется.

– Зачем?

– Твоя мама сказала, что ей осталось чуть больше года.

– Кирилл для пиратов делал то же самое, – улыбаясь, говорю я.

Только всё равно чертовски грустно, и это никак не скрыть.

Эта маленькая девочка передо мной – боец. Всего тринадцать, а видела, знает и прошла через то, что легко сломило бы любого. Меня – уж точно. Город бездушников… Как вспомню – в дрожь бросает. А я пробыла там совсем немного.

Остаться на месяцы, а то и годы – не представляю, каково это.

– Ты можешь жить в штабе, – напоминаю я. – Если хочешь.

– Знаю, – говорит Вета, как мне кажется, только из уважения ко мне и моей идее.

– Но там нет никого твоего возраста, – договариваю я.

И вот тут Вета со мной согласна больше, чем была до этого.

– Но я буду приходить к тебе каждый день, ладно? – я осторожно придвигаюсь к ней ближе, а, оказавшись рядом, треплю её по волосам. – У меня ещё остались игрушки, которые я давно хотела передать в детский дом, но всё никак не могла, а теперь точно знаю, что они попадут в надёжные руки.

– Мне нравится этот заяц, – Вета прижимает мягкую игрушку к груди.

– Это была Славина любимая игрушка, – говорит мама, появляясь в комнате. – Она звала его Тимошей. – Подходит к нам. Меня бегло целует в лоб, а на Вету просто смотрит, но так… Вета жива и здорова, но в маминых глазах как-то слишком много сострадания. – Как твои дела?

– Хорошо. – Вета с мамой учтива и вежлива. – Очень вкусный был обед, Тамара Павловна.

– Тётя Тома, Вета. Мы уже об этом говорили.

Забавно. Не знаю, как здесь, но воспоминание о прошлой жизни, где маме не очень нравился мой друг Кирилл, вечно втягивающий меня в неприятности, в голове проигрывается отчётливо. Специально ли она старается игнорировать их с Ветой родство или для неё все дети в детском доме автоматически становятся “её детьми” – теперь я могу только догадываться.

– Извините, тётя Тома.

Мама качает головой. Ещё раз бегло осматривает нас и уходит к другим детям. Так она останавливается у мальчика, сидящего с воспитателем на полу и складывающего кубики, чтобы показать ему, как лучше построить домик, у двух близняшек, рисующих цветными мелками на пробковой доске, чтобы похвалить их за получившуюся картину, у самой старшей среди всех, кого я видела, девушки с густыми волосами, заплетёнными в толстую косу, чтобы поинтересоваться, что она с таким интересом читает.

Мама не любит свою работу в казённом доме с серыми стенами и облупившейся на оконных рамах краской – об этом она говорила мне не единожды. Но мама любит детей, которые никому не нужны, и только ради них она сюда возвращается.

Я снова обращаюсь к Вете. Задаю ей вопросы о том, как она провела день, а сама думаю, что, оказывается, всем нам, независимо от расы, нужно только одно – те, кому нужны мы.

Так Кирилл никогда не терял надежды, потому что отвечал за жизнь пиратов и сестры, которые, случись с ним что, могли не выжить. Так Лена улыбается, даже когда ей назначают первые серьёзные таблетки, потому что рядом с серьёзным, но потерянным видом стоит Ваня. Так мама откладывает заявление об увольнении в ящик стола, потому что дети, за которых она несёт ответственность, давно стали для неё больше, чем обычные рабочие будни. Так Влас оставил мне письмо, – и теперь я это точно знаю, – чтобы иметь возможность вернуться, если его будут ждать.

Так поступаю и я. Но в отличие от других, не только в чём-то одном, но в каждом своём действии, предыдущем и последующем. Я давно позабыла, что моя жизнь принадлежит мне, потому что её ценность перестала иметь для меня значение. А всё, что заставляет двигаться – это мысли о том, что будет с теми, кто мне дорог, если вдруг мне надоест играть в игры, в которых я всегда проигрываю.

Это неправильно. В моих руках молоток и гвозди, и я забиваю их в крышку гроба, в котором сама же и лежу. Весь мой мир в огне, и я – та, кто поливает всё вокруг бензином в попытке потушить пожар.

Я почему-то решила, что давно сбилась с пути, и поэтому окончательно отпустила штурвал, позволив судьбе самой управлять моей жизнью как брошенной в объятья стихии лодкой – и это вместо того, чтобы хотя бы просто выровнять её, остановить качку.

Маленький шаг – это всё-таки шаг. Пусть даже в неправильном направлении. Ведь это значило бы, что я пытаюсь, а не сдаюсь без борьбы.

Именно так поступила эта маленькая храбрая девочка передо мной, и её брат, и Ваня, и всё, кто, как я знаю, проходили через что-то, что могло бы заставить их думать о смерти так часто, что та начинала казаться не фантазией, а воспоминанием.

Я ведь защитница. И если я действительно хочу спасать других, я не имею права обесценивать собственную жизнь.

Это неправильно, и мне нужно… н ет, я обязана снова стать капитаном на этой лодке, даже если в итоге всё, что она сделает – это бесславно пойдёт ко дну.

***

Возвращаясь домой спустя около часа, проведённого за разговорами с Ветой обо всём сразу и ни о чём одновременно, я с удивлением нахожу у своего подъезда курящего Бена. Кончик его носа такой алый, что я примерно могу прикинуть – на морозе он простоял явно больше, чем нужно.

– Ты чего тут ошиваешься? – спрашиваю, вытаскивая наушники из ушей и пряча их в карман к телефону, на котором слушала музыку.

– Тебя жду, – спокойно отвечает он, туша сигарету о стену, чуть выше старого объявления о введении комендантского часа.

– Давно?

– Ну, часа полтора.

– А чего не позвонил?

– Я знал, где ты была, и подумал, может, захочешь побыть одна. В конце концов, ты бы так и так вернулась домой, рано или поздно.

– Это глупо.

– Думаешь, когда у меня последние из десяти пальцев на ногах отмёрзли, я этого сам не понял?

Смеюсь. Набираю код на двери, захожу в подъезд. Бен плетётся за мной. Слышу, с каким удовлетворением он выдыхает, оказываясь в тёплом подъезде.

– Что ты хочешь-то? – спрашиваю, когда мы поднимаемся на мой этаж и встаём у двери. Я перебираю связку ключей, выуживаю нужный. – Или просто заняться нечем, вот и слоняешься по городу, за людьми разными как маньяк последний следишь?

– Шутить изволишь? Значит, всё хорошо.

– Нормально, – честно отвечаю я.

– А нога как?

– Чего привязался, Боже? – восклицаю уже в квартире.

Никого нет. У Артура и Полины сегодня свидание, мама с папой на работах. Я должна была провести этот остаток вечера в одиночестве, но нет же: нарисовался, хрен сотрёшь и непонятно зачем.

– Ну не знаю, может, потому, что я твой друг, а ты сегодня прощалась с крёстным своим, – произносит Бен равнодушно. Стоит в коридоре на коврике у порога, пока я разуваюсь и раздеваюсь. – Или потому, что всё время происходит какие-то дерьмо, и лучше бы нам всем хоть иногда присматривать друг за другом. Но, похоже, это только моё мнение, потому что Нина меня по телефону послала, когда я позвонил ей, видите ли, не вовремя, до Марка вообще не дозвониться и не дописаться, и, что-то мне подсказывает, что это как-то связано с его последним странным и счастливым постом в Твиттере… Ваня возится с Леной, Даня возится с этой уродливой птицей, а на старого Андрея, похоже, все класть хотели!

Я так и замираю со снятыми, но на полку не убранными сапогами в руках.

– Бен, я…

– Забей, – отмахивается тот. – Рад, что у тебя всё окей. Я пошёл.

Разворачивается. Ворчит себе под нос, возится с замком, который я закрыла.

Андрей… Бен. Когда, в какой момент я начала воспринимать его, как должное? Как что-то, что всегда мелькает где-то рядом и иногда даже притирается взгляду?

– Да прекрати ты шуршать там как мышь, – говорю я на очередные попытки Бена вскрыть замок. – Раздевайся, чай пить будем.

– Ещё чего, – бурчит Бен в ответ. – Мне тут не рады…

– Бен, – со вздохом протягиваю я. Ставлю сапоги на место, подхожу к этому упёртому барану и обнимаю его со спины. Холодный, чёрт. Если завтра ещё и заболеет, потом вообще объявит меня врагом народа, наверное. – Ну прости, ладно? Ты хороший друг, а я – не очень. Буду исправляться.

– Я не просто хороший друг, я лучший из лучших, – поправляет Бен уже не так ворчливо. – Сокровище среди мусора.

– Конечно!

– Жемчужина со дна морского, если ты понимаешь, о чём я.

– Ага.

– Чемпион мира по дружбе. Золотой призёр всех Олимпиад.

– Так, всё, – я хлопаю Бена по груди и отстраняюсь. – Палку-то не перегибай.

– Ты первая начала, – заявляет он, поворачиваясь ко мне лицом.

Уже с улыбкой. Ну и славно.

Пока греется чайник, а Бен моет руки в ванной, я ставлю на стол вазочку с печеньем и конфетами. Чайник успевает вскипеть, я успеваю разлить кипяток, заварить чайные пакетики… а Бена всё нет.

– Ты там утопиться не вздумал, я надеюсь? – кричу ему из кухни.

Сразу же раздаётся щелчок открывающейся щеколды. Заходит в кухню Бен с мокрым воротником на рубашке “поло”. Я думаю, ладно, наверное, лицо умывал, но чего так долго?

– Такая ты смешная, не могу, – Бен цокает языком. Усаживается за стол, двумя руками берётся за горячую кружку. – Кайф!

– Конечно, после полутора часов на морозе, – я сажусь напротив, на стул. – Ты, если честно, меня своими словами этими у двери удивил… Иногда я забываю, что ты на самом деле такой ранимый.

Бен молчит. Отпивает чай, берёт конфету. Вертит её в пальцах, читая название.

– “Коровка”, – ухмыляется. – Вот я когда толстым был, их просто обожал, – кривит губы. – Наверное, в этом и дело… Полагаю, название конфет – это предупреждение.

Шутит. Игнорирует мои слова. Видать, именно та тема, которую Бену совсем поднимать не хочется. Ещё бы: вспылил, ляпнул, что думает, но чего говорить не стоит, если не хочешь показаться размазнёй – так, наверное, он думает.

Вечно играет, играет, играет… Больше всех нас, больше меня и Нины. Никогда не знаешь, когда его настроение снова скаканёт, поэтому такие моменты открытия, как тот, у порога, приходится подолгу ждать, а потом столько же думать, как реагировать на них, чтобы он не закрылся ещё сильнее.

Но при всём этом, Бен хороший. Называть его своим другом мне в удовольствие. Всё портит лишь то, что я помню о том нашем случайном поцелуе. Стараюсь не вспоминать, но никогда не забываю. Даже когда начала чувствовать что-то к Власу, внутренний голос где-то на сознания шептал чужое имя, а редкие ночи без кошмаров подкидывали в сны чужое лицо и чужой поцелуй – ведь мы были в телах своих предков…. но оставались собой, я полагаю. И именно поэтому это всё усложняет .

Однако никакой драмы, и это я знаю точно.

Я одинаково недостойна их обоих – разговор окончен.

– Я не ранимый, кстати, – наконец говорит Бен, чем вытаскивает меня обратно в реальность. – Если ты только не имеешь в виду то, что я профессионально владею оружием, и ранимый – в смысле смертельно опасный.

– Ага, именно это я и имею, – подтверждаю с серьёзным лицом. А сама головой качаю. Как ребёнок! – Ты вообще как? Как дедушка, мама?

– Всё нормально, – протягивает Бен. Смотрит на меня, слегка прищурившись. Он будто удивлён. Или… Боже, он, что, правда не ожидал, что я поинтересуюсь? Его действительно все убирают на второй план? – Дедушка окончательно поправил здоровье и даже нашёл себе подработку – сидит на складе стройматериалов по ночам, охраняет. Сутки через двое. Платят, конечно, копейки, но он не ради денег, а чтобы хоть чем-то заниматься. Матушка в порядке. Хахаля себе какого-то нашла, правда, не нравится он мне. Чувствует сынишкино сердечко, что ему нужно наше бабло, которого нет. Так что если я пойму, что он подонок, убью его, наверное.

– Как справишься – звякни, – говорю я. – Помогу избавиться от улик и трупа.

– Вау! Это был был бы лучший мне от тебя подарок!

– Ну мы же друзья, – напоминаю я.

Бен вроде и собирался открыть наконец конфету, но вдруг заворачивает её обратно и кидает в вазочку. Со вздохом откидывается на спинку кухонного дивана. Некоторое время сверлит кружку взглядом, затем поднимает его на меня и улыбается. Мягко, одними губами.

– Это точно, – подтверждает Бен. Берёт кружку за ручку, поднимает в воздух и чуть уводит вперёд. – За дружбу.

Я легко стукаю своей кружкой по его и повторяю импровизированный тост:

– За дружбу.

Затем бы оба пьём. И мой чай, который я предварительно подсластила, внезапно кажется мне голой кислятиной.

В коридоре звенит оставленный в куртке мобильный телефон. Я подрываюсь, едва не разливая остатки чая, но как только делаю первый шаг, боль в ноге приказывает мне чуть успокоить пыл и идти медленнее.

Проходит полприпева, когда я наконец отвечаю на звонок:

– Привет, Вань.

– Слав, тут, короче, есть дело, – сообщает Ваня. – Дмитрий разрешил нам пойти. Говорил, оперативники сейчас нужны для более важных заданий, мол, вдруг что. А мы уже команда слаженная. Втроём пойдём: ты, я и Даня.

– Что за дело-то?

– Нужно новобранца в штаб доставить. В писании Авеля наконец появилось новое имя. Пойдём?

Я оборачиваюсь на сидящего в кухне Бена, которого мне, в случае согласия, придётся выставить за дверь и как все убрать его на задний план своей жизни. Я говорю Ване, что иду, а в мыслях убеждаю себя, что это лишь один раз, больше такого не повторится.

Мне нужно держаться, нужно быть в строю, несмотря на травму. Так быстрее придёт исцеление.

– Тогда мы придём за тобой через пять минут, будь готова.

– Хорошо.

Обрубаю звонок. Иду к Бену.

В груди ноет.

Да, мы друзья, но сейчас нет товарища хуже меня.

***

Новенькую мы находим в неожиданном месте. Сначала идём по координатам зарегистрированного на её семью дома на самой окраине города, но, открыв портал и пройдя периметр помещения вдоль и поперёк, понимаем, что здесь мы одни. Тогда Ваня вдруг замирает, опускается на колени и начинает принюхиваться. А уже спустя мгновение указывает нам на стойкий запах пота, которым пропитан, почему-то, пол, и который мы с Даней, разумеется, не чувствуем.

– Здесь подвал есть, – поясняет Ваня, поднимаясь на ноги и отряхивая джинсы. – А там, кстати, какое-то шевеление. Нужно спуститься.

Будто выбор есть: назад нам без новенькой всё равно не вернуться.

Дверь в подвал мы находим в кухне, а, спускаясь, обнаруживаем небольшой самодельный тренажёрный зал в стиле старых голливудских фильмов. Весь инвентарь, что здесь есть, можно пересчитать на пальцах обеих рук, и при этом – ни одного тренажёра на электричестве. Только железо и боксёрская груша.

Мы прерываем тренировку девушки. У неё светлые длинные волосы, собранные в пучок. Она небольшого роста и, мне почему-то кажется, ей совсем недавно исполнилось шестнадцать.

Блондинка оборачивается, когда я, пропустив последнюю ступеньку, ставлю костыль мимо неё и едва не падаю. Ваня успевает меня подхватить, и всё же я создаю достаточно шума, чтобы привлечь внимание.

– Чёрт! – восклицает блондинка, ещё не поворачиваясь. – Пап, я же просила не входить, пока я тренируюсь! Ты помнишь, что мне в одиночестве легче сосредоточиться? Работа-то на результат!

Бросает быстрый взгляд через плечо, думая увидеть знакомый силуэт, но вместо этого вздрагивает всем телом, отпрыгивает от боксёрской груши к гантелям, хватает одну и почти решается запустить в нас, однако вдруг расплывается в улыбке, облегчённо вздыхая.

Мы в форменной одежде. Она нас узнала.

– Да! – Гантель опускается на пол. – Я знала! А Дима смеялся! Вот же олух!

Пока девчонка распаляется, рассказывая нам троим, ещё даже не представившимся и не объяснившим цель своего визита, о том, как её старший брат Дима издевался, когда она с утра сказала ему, что слышит странные голоса в своей голове и почему-то каждый раз, когда смотрит в окно, видит один и тот же пейзаж – бескрайние морские просторы, где вода имеет пурпурный цвет и явно населена кем-то нечеловеческим, – я внимательно смотрю на неё и прокручиваю как диафильм, не пытаясь восстановить его в памяти, потому что та и без меня свежа, моё самое первое столкновение с иными расами.

Бар “Дочери войны”. Сирены. Даня, едва не оказавшийся жертвой, и несколько тех, кому повезло меньше. Крики, кровь. Мои три попадания из восьми – первый раз держу пистолет в руках.

И девочка, так обеспокоенная судьбой своего старшего брата, что готова вернуться в бар, представляющий из себя смертельную ловушку, лишь бы только спасти его.

Я не спросила у Вани, за кем мы идём. Просто забыла. Но теперь мне это не нужно.

Я знаю её имя. Я её помню.

– Снежана, – произношу я, перебивая девчонку.

Она замолкает, принимается энергично кивать.

– Жаль, брата дома нет. – говорит она. – Он со злости помрёт, когда я стану стражем раньше него!

– Не гони лошадей, – вмешивается Ваня. Замечает мою растерянность, спровоцированную нахлынувшими воспоминаниями и пересечением реальностей, но не акцентирует на этом внимание. Лишь головой дёргает, словно немо спрашивая: “Порядок?”, а я киваю в ответ, мол, да. – Тебе сначала стоит пройти трёхдневный вводный курс. А до этого, по правилам, двадцатичетырёхчасовая пауза после первой экскурсии для того, чтобы принять решение, хотя, как я понимаю по твоей реакции, в этом нет необходимости, да?

Снежана прыскает.

– Шутишь, что ли? Да я мечтала стать стражем с того самого момента, как впервые о них узнала! И ведь чувствовала, что папа скрывает что-то! Морская пехота – ага, как же!

– Вообще-то, твой отец не был стражем, – произносит Ваня. – Мама была.

Эта новость стирает с лица Снежаны весь восторг, вырисовывая на нём дикое удивление. Девушка даже на скамейку оседает.

– Жесть, – заключает коротко. – Хотя, теперь многое встаёт на свои места… Она была миротворцем, да?

– Ага.

– Ух.

Снежана быстро проводит ладонью по лицу.

– Уверена, что двадцать четыре часа тебе не понадобятся? – спрашиваю я.

Мне, в своё время, ой как нужны были. Голова пухла от того, что я узнала, и это время понадобилось ей, чтобы остыть, а вместе с ним и прийти к осознанию того, что весь мой мир был лишь занавесом, скрывающим реальность, которой я принадлежала по праву рождения.

– Уверена, – Снежана снова встаёт. – Ради мамы.

– Тогда пошли, – Даня указывает на дверь вверх по лестнице позади себя. – Нас ждёт портал, штаб и три самых незабываемых дня в твоей жизни.

Снежана быстро накидывает толстовку, до этого валяющуюся на полу у блинов для штанги, и семенит за Даней, который уже поднимается. Я чуть медлю. Некоторое время стою, собирая рассредоточенные вспышками прошлого мысли в кучу. Ваня всё это время топчется рядом и ждёт.

– Ты удивилась, когда увидела её, – говорит он. – Знакомая?

– Да. И не поверишь, насколько давняя. Аж из прошлой жизни.

– Я восхищаюсь тобой, если честно.

– А? – переспрашиваю я, потому что слышать такой мне странно и даже дико. – Чем?

– Тем, как ты справляешься. Вечно натыкаться на призраков прошлого и не потерять голову – такое нужно уметь.

– Кто сказал, что я её не потеряла?

Ваня хмыкает, принимая мои слова за шутку. Разговор окончен. Ваня поднимается по лестнице, но медленно, позволяя мне себя догнать.

– Хочу, чтобы ты узнала первая, – вдруг говорит он у самой двери, хватаясь за её ручку. На меня не смотрит. Я молча жду продолжения. – Мама будет, наверное, в ярости, но я планирую сделать Лене предложение в этом году. Рано, конечно, и это понимаю даже я, но в нашей ситуации каждый последующий день может стать последним, так что…

– Я не собираюсь отговаривать тебя, Вань, не оправдывайся, – я хлопаю его по спине. – И если ты просишь моего благословения, то оно всё твоё. Ты молодец.

Под моей ладонью, задержавшейся на Ваниной спине, расслабляются мышцы. Он услышал то, что хотел, хотя, мне кажется, даже если бы я была против, это бы мало изменило его решение.

Ванина смелость заражает.

Переходя дверной проём и снова оказываясь в кухне, я уже вижу, как, возвращаясь ночью домой, наконец читаю Власово письмо.

***

Иногда наступают мгновения, когда я особо сильно скучаю по Власу. Отсутствие его ощущается физически, а нехватка переходит на клеточный уровень. Я не знаю, с чем это может быть связано. Я не была привязана к нему. Он мне нравился, и он был тем, на кого я могла бы положиться, но… Я начала влюбляться, я не была влюблена.

Возможно, тогда мне не хватает именно комфорта, который дарил Влас, просто находясь рядом?

Я раскрываю письмо. Передо мной исписанный плотными строчками и почерком, напоминающим искусную роспись, потёртый лист бумаги.

Несколько раз читаю первую строчку, где только моё имя, в надежде унять беспокойство, но всё бесполезно. Я понимаю, что в это ледяное озеро мне не зайти, если я буду останавливаться после каждого сделанного шага, а потому делаю глубокий вдох и долгий выдох за ним и начинаю читать вслух:

“Милая Ярослава!

Мне много лет, а я так и не научился складывать слова в предложения, поэтому заранее прошу меня простить. Но это не единственное, на что я не способен. Туда же – говорить тебе “прощай”. Это кажется неправильным, неестественным, как добровольно отдать часть себя со словами “я выживу и без этого”…

Вот только я не слышал, чтобы хоть в каком-либо из миров живые существа научились жить без сердца.

Мы были счастливы, знаешь? Писатели сотни лет слагали прозу о любви, художники посвящали ей полотна, режиссёры снимали картины, восхваляя её имя , но всё, что было у нас, было иным. Нас нельзя было назвать идеальными, но мы любили друг друга так сильно, что ни одно из сказанных нам в спину слов не имело значения.

Когда ты родилась, для меня, честно, ты была лишь очередным ребёнком в роду, которому я стал чем-то вроде… талисмана, не знаю. Или старой ненужной вазой, которая передаётся от предка к потомку. Забавно, если так подумать… Ну, не важно. Так вот, очередной ребёнок, какими были десятки до тебя. Ничего особенного: появившийся на свет человек, которому суждено было заполнить собой отмеренный отрезок истории.

Ты росла. Развивалась. Я только смотрел, как до этого смотрел, как рос твой отец, и твой дед, и твоя прабабушка, и представлял, как когда-то увижу твоих детей, и детей их детей, и так далее, пока мне наконец не надоест, но… ты сама решила, что всё будет иначе.

Я нравился тебе. Ты не скрывала этого ни от кого, даже от родителей, которые, в общем-то, были категорически против. Я, если честно, тоже. Знал, что из этого ничего не выйдет, и не видел смысла даже пробовать, а ты…

Боже! Ты сдаваться не собиралась. Была настойчива. Я не понимал. Думал, зачем, когда вокруг столько парней твоего возраста? А ты плевать хотела на мои непонимания. Говорила, мол, знаешь, что в итоге мы будем вместе, а мне приходилось только прятать глаза в сторону, когда на меня с презрением смотрел твой отец.

Все считали это подростковой глупостью. Все, кроме тебя. И где-то спустя полгода случай позволил тебе доказать свою серьёзность всем остальным, включая меня.

Тогда мы уже были друзьями. Довольно близкими, чтобы проводить время вместе, но недостаточн ыми , чтобы, скажем, делиться какими-то секретами… В общем, в один день я вернулся в Дубров после долгой рабочей поездки и внезапно свалился с болезнью. Что-то вроде человеческой ветрянки, разве что я был покрыт не красными прыщами, а фурункулами размером с фалангу большого пальца. Зрелище ужасное. Я заперся в квартире, потому что боялся, что это заразно, но многие вещи всё же не мог делать сам, и ты вызвалась помочь, заручившись поддержкой Дани как миротворца. Вы двое проводили со мной по восемь часов в день, пока я бодрствовал, а потом уходили, оставляя меня отдыхать на ночь. По крайней мере, я именно так и думал. Но однажды ночью мне стало очень плохо, и я начал задыхаться. Пытался дотянуться до телефона – но всё было бе з толку: я только уронил его на пол с прикроватной тумбочк и , вместе со светильником и книгой, которую читал перед сном.

Тогда я подумал – всё кончено. Закрыл глаза, позволяя недугу забрать меня, но услышал шаги в коридоре, и уже спустя пару секунд ты оказалась в моей комнате, а всё потому, что, оказывается, когда Даня уходил, ты оставалась, но пряталась в кухне, устроившись между холодильником и ку х онным гарнитуром – как раз там, где мне тебя было не видно.

Ты была со мной каждую ночь. Я болел чуть больше двух месяцев.

И под самый конец болезни, когда в слежке за мной уже не было смысла (но ты всё равно оставалась, просто уже не пряталась), я проснулся утром и увидел тебя, сидящую на полу, подложив под себя плед, и смотрящую что-то в телефоне. Ты была в наушниках и не слышала, как я позвал тебя. То, что было на экране, смешило тебя. Ты улыбалась.

Я навсегда запомнил эту улыбку, потому что именно в то утро растрёпанная, уставшая от бессонных ночей девчонка умудрилась претворить свой план в жизни – и я в неё влюбился, точно так, как, она говорила, будет.

После этого я, честно тебе скажу, перестал считать одинаковые дни, идущие друг за другом. Знаю, ты терпеть не можешь лирику, но прими как факт – благодаря тебе впервые за сто с лишним лет я наконец почувствовал себя живым.

Поэтому мне больно. Не хочу, чтобы ты думала, что предала меня. Теперь я знаю, что ты поступила так, как должна была. И если бы ты сделала по-другому, ты бы не была той, в кого я когда-то влюбился.

Моя Ярослава тоже была сумасшедшей, когда дело касалось спасения чужих жизней, несправедливо поставленных под угрозу, но было кое-что, о чём она не забывала даже в эти моменты: она всегда помнила, что после всего произошедшего будет обязана вернуться домой.

Пусть это будет тебе советом от самой себя. Спасай чужие жизни, но береги свою.

Влас”.

Я до последнего стараюсь не плакать. Сначала сворачиваю письмо и прячу его в первую попавшуюся под руку книгу, а уже потом возвращаюсь на кровать, сажусь и накрываю лицо ладонями.

Однако слёзы уже не идут. Вместо этого я просто тру глаза, запускаю пальцы в волосы и смеюсь . Влас так хорошо знал меня: то, к чему я шла непозволительно долго, он осознал гораздо раньше. Жаль только, в этот раз его не было рядом, чтобы указать нужный путь.

Или наоборот – счастье? Знак – пора бы думать своей головой?

В коридоре щёлкает открывающийся дверной замок. В квартиру вместе с запахом чего-то горелого из подъезда входят родители и Артур. Разговаривают. Бранятся, но в шутку. Ранее днём Артур выслушал их признание, простил и, развеивая все сомнения, не пожелал иметь никаких связей с Эдзе. Сказал, что у него уже есть отец, второй ему не нужен. В тот момент напряжение, повисшее в кухне, спало за секунду, а мама, пока папа с Артуром обнимались, поблагодарила меня за то, что я “такой упрямый борец за правду” .

Встаю и, не забывая, но принципиально игнорируя трость, выхожу, чтобы встретить семью.

– Привет! – первым со мной здоровается папа. – Давно дома?

– Не очень.

– Мы купили малиновый пирог! – восклицает Артур, тряся картонной коробкой с знакомым логотипом пекарни.

Я гляжу на циферблат часов, висящих на стене напротив.

– Одиннадцатый час уже, – сообщаю.

– Ты сама говоришь: для малинового пирога время есть всегда!

Продолжая распевать одну и ту же фразу, Артур быстро стаскивает ботинки и прямо в куртке следует на кухню, чтобы оставить коробку на столе. За ним идёт мама. Быстрым движением снимает с Артура шапку и встряхивает её, поднимая брызги растаявшего снега, попадающие Артуру на лицо. Тот фыркает, морщится, хохочет.

– Длинный был день, да? – спрашивает папа.

Когда мы равняемся, он обнимает меня за плечи.

Я хочу ответить на его вопрос, но на языке вертятся совсем другие слова. Поэтому лишь киваю. А когда переодевшийся Артур, мама и папа все собираются в кухне, занятый каждый своим мелким делом, я наконец чувствую, что собрала всю храбрость по каплям и готова сделать это.

Нина и Бен против. И у нас с ними, знаю точно, ещё состоится самый неприятный разговор за всё время нашей дружбы по поводу моего безрассудства и того, что подобные вопросы, касающиеся всех троих, нельзя решать поодиночке, но сейчас передо мной другая задача.

– Семья, – зову я из коридора. Жду, пока хозяева всех пар глаз выглянут, чтобы поймать мой взгляд, и тогда продолжаю: – Есть кое-что, что я хочу сказать вам, и я не собираюсь брать с вас обещание не злиться, потому что понимаю, это будет трудно. Просто помните, что я люблю вас, ладно?

– Ладно, – первым, и это при том, что с опозданием, отвечает Артур.