«Я торжественно любезен, и я торгую лампочками!» (СИ) [Dark Paladin] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

дальше вырастала в аккуратную эспаньолку. Скулы у него были высокими, на одном уровне с началом волос причёски ровной дорожкой, нисходящей от висков. Тёмно-каштановые волосы были коротко — по-армейски — подстрижены. Средний по размерам нос нарушал симметрию лица маленькой горбинкой справа — вероятно, знак прилежной учёбы в военной академии. И казалось, вся внешность его лица была бы обычной, в какой-то степени «стандартизировано-выверенной», если бы не взгляд глубоких голубых глаз, смотрящих нежно и одновременно с тоской. Казалось, они живут своей жизнью, и только небо может соперничать с ними синевой. Несвойственно пышные губы также выбивались из ровного строя типичной для молодых мужчин внешности.

В тот момент Хоуппи больше ничего не бросилось в глаза: обычный стандартный костюм, не самые широкие плечи и не самые большие руки. На вид начальнику департамента можно было дать чуть больше двадцати пяти.

Его глаза манили, притягивали…

«О Боги, я тону в них!» — глубоко вздохнув и наконец отдав пропуск, девушка мысленно приказала самой себе: «Так! Стоп, успокойся! Он — один из тех, кого ты всю жизнь ненавидела, из тех, кто выверяет чужие жизни по линейке, и выдаёт то, что полагается каждому по закону — и ни каплей больше! А иногда и меньше. Это самое важное для всех — право на жизнь! Жизнь, Хоуп!» — она зло выдохнула.

— Добрый день! — дружелюбно поприветствовал девушку начальник департамента. — С Вашими документами, Хоуп, всё в порядке. Вы можете пройти и присоединиться к остальным гостям возле сцены с трибуной. Ваши коллеги Вас ожидают, — сказал он с толикой усталости, но в голосе проскользнули и нотки участия. Мужчина отошёл в сторону, пропуская нашу героиню, и встал в официальную стойку.

— Ваше имя. Могу я узнать Ваше имя? —Хоуп не ожидала от себя такого вопроса. Конечно, профессия обязывала в какие-то моменты быть наглой, но всё же… Глава улыбнулся короткой улыбкой, одними уголками губ, и всё так же, с нотками чуть слышной грусти, но и какими-то новыми, неизведанными, произнёс:

— Александр. Так как Ваше имя мне уже известно, то очень приятно познакомиться, Хоуп. Прошу Вас, проходите, главный редактор «Гражданина» и Ваши коллеги ожидают Вас.

Двинулась Хоуп машинально, по привычке: за всю жизнь, пройдя тысячи кордонов, тело автоматически научилось не создавать очереди и помех в движении людских масс. Губы чуть шевельнулись в беззвучных словах: «Александр, Алекс…».

Так она и шла до трибуны, окончательно запутавшись в своих эмоциях — и тёмных, и радостных в один миг. Метров за десять-двенадцать увидела, скорее почувствовала, «главвреда» — от него за километр несло пошлостью, безграмотностью и алчностью — и заставила себя подойти. Он был в обществе главного корректора «Гражданина» и ещё двух незнакомых персон, наверняка из верхушки политической элиты. Мило улыбаясь, девушка делала то, что и всегда, — не слушала этих мерзких крыс. Но сегодня к ней не пришли обычные мысли, уступив место иным. Не сказать, что Хоуп была этому рада. Когда объявили о выходе патриарха с комитетом, избранных с соблюдением всех законов свода «Требований и стандартов», она автоматически плюхнулась на стул рядом с главным редактором, даже не думая и не сверяя, своё ли место заняла. Удача улыбалась ей: место действительно принадлежало Хоуп.

Раздался звук официально одобренного оркестра, игравшего гимн закона «Требований и стандартов», больше напоминавший урчание живота, нежели что-то красивое. Хоуп слышала музыку только в детстве. Когда ей было 7 лет, то на точно таком же собрании вся музыка, что не была внесена в список разрешённой кучкой бездарных злопыхателей, наделённых по вселенской несправедливости властью, попала в список запрещённой. А за нарушение запретов кара была по-прежнему серьёзной.

Под конец какофонии выкатился патриарх со свитой. Хоуп и так было мерзко присутствовать здесь, а тут ещё и разлад с её совершенным оружием, которым она очень гордилась, приключился — её ум отказывался делать работу хоть на йоту сложнее, чем водить карандашом в блокноте закорючки. Слова, которые влетали в ухо, тотчас выходили через росчерки кистей на ранее чистый лист.

«Бла-бла-бла, что-то про то, как все трудятся во имя общего блага…». Через пару минут: «Бла-бла-бла, урожай льна то-то и то-то…». Но стройный ряд блаблалогии* нарушили, как грохот ошеломляющего грома, слова патриарха: «…и вследствие этого, государство и честные граждане более не могут тратить ресурсы на сложные по фасону и разрозненные по цветам костюмы и одежду. Теперь всем гражданам надлежит передать текущую и старую одежду для обмена на новую из одобренной простой ткани. Старая же будет подлежать утилизации».

И тут кто-то из его помощников выкатил на сцену два аккуратно закреплённых мешка.

Назвать это одеждой не было никакой возможности: нить